Сохранить .
ВЛАДИМИР ИЛЬИН
        
        ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД
        
        Анонс
        Мало радости внезапно очутиться в здании-лабиринте среди призрачных голосов и совершенно реальных трупов. Ты - беззащитная жертва. Ты - преследуемый. Но многого ты о себе еще не знаешь. Главный «сюрприз» - впереди. А пока что тебе кажется, что ты стал героем чудовищного фильма ужасов и весь мир превратился в гигантскую мышеловку. Но в конце концов, что есть жизнь, как не поиск единственно верного выхода? При этом судьбе безразлично, кто ты - простой парнишка-курьер, незадачливый писатель, фюрер тысячелетнего рейха или искусственно выращенный клон...
        Сколько раз уже, двигаясь обморочным зигзагом, как пылинка в потоке воздуха, как былинка в ручье, не зная, что сделаю в следующую минуту, то отдаваясь на волю событий, то восставая против них, я убеждался задним числом, что так или иначе всегда попадаю в заранее отведенное мне место, как бильярдный шар в лузу, как точка приложения математически рассчитанных сил, - каждое мое движение было заранее предусмотрено, вместе с моими мыслями вот в эту минуту, вместе с этим внезапным ощущением пустоты, этим головокружением; отовсюду наблюдало за мной огромное незримое око; то все двери ждали меня, то закрывались, умолкали телефоны, никто не отвечал на мои вопросы, все Здание за долю секунды оборачивалось нацеленным в меня сговором...
        Станислав Лем. Рукопись, найденная в ванной
        Глава 1
        Интересно, почему у людей нижняя челюсть отваливается вниз, когда они задирают башку, чтобы уставиться куда-нибудь наверх?
        По мнению медиков, потому, что при этом на шее туго натягивается кожа, заставляя рот приоткрыться. Но в тот момент, когда я стоял у подножия здания, похожего на огромную шайбу, которую каким-то немыслимым способом растянули до высоты двадцать пятого этажа, варежка моя распахнулась не только по физиологическим причинам.
        Это здание не должно было существовать в принципе. Однако все мои органы восприятия опровергали сей факт.
        Еще в офисе, когда Тихон отправлял меня сюда, я сразу заявил, что числюсь в нашей конторе экспресс-курьером, а не Иванушкой-дурачком из сказки, который имел обыкновение послушно, как баран, нестись туда, не знаю куда, и что, кстати говоря, в древности этот эвфемизм употребляли в том же значении, в каком в наше время стали просто посылать по краткому, но четко идентифицируемому каждым носителем родного матерного языка адресу...
        Конечно, Тихон рассвирепел. Конечно, он приказал мне заткнуться, чтобы не засорять его слух жаргонными словечками, а когда я кротко осведомился, что он имеет в виду - уж не лингвистический ли термин «эвфемизм», он рассвирепел еще больше. Настолько, что чуть не смахнул своей широкой рабоче-крестьянской дланью чашку с крепчайшим черным кофе прямо на ценнейшие документы, поступившие на имя Самого всего час назад. Настолько, что пообещал исправить оплошность, которую допустил, взяв меня на работу полгода назад.
        И я был вынужден заткнуть пасть, варежку, пище-приемник и все прочее, что в этом смысле у меня имелось, и выместись из его тесного кабинета, заваленного кипами никому не нужной корреспонденции, штабелями обшарпанных коробок и грудами причиндалов почтового характера.
        Хотя уже потом, трясясь через весь город в автобусе, я допер, что даже не попытался убедить своего начальника более разумными способами. Например, можно было сунуть ему под нос самую последнюю карту города, позвонить при нем в справочную или попытаться найти массу свидетелей того, что дома с таким номером по означенной на пакете улице Проектируемой (это что же - ее только еще проектируют, что ли?!) нет.
        Но возвращаться было не в кайф - по такой жаре каждый лишний шаг превращается в пытку. Тем более что за свою, хоть пока еще и недолгую, трудовую деятельность я прекрасно усвоил один ключевой принцип: с начальником спорить не стоит. Особенно если он разъярен. Или пьян. Или садист. Или дурак. Или все вместе взятое.
        Писать против ветра не имеет смысла даже в полный штиль. Но я все равно был уверен, что в адресе на конверте либо что-то напутано, либо... либо не знаю, что (а что еще может быть, кроме этого?!). Возможно, пакет вообще был отправлен в какой-нибудь другой город, а попал к нам?
        Однако попытка предпринять простейшие следственные действия, которые заключались в глубокомысленном верчении пакета перед глазами и в прочтении несколько раз подряд скупых строчек, напечатанных на скверном лазерном принтере, результатов не принесла. Дохлый номер. Единственное, что я смог таким образом установить, так это то, что конверт был совсем тощим и легким, явно не первой свежести, что почтовые штемпели на нем были размыто-неразборчивыми и что его не украшала своим присутствием даже самая дешевая марка.
        Тем не менее адрес был именно тем самым - невозможным, ошибочным и потому не имевшим права на существование.
        И я уже с тоской предвидел, как придется мне таскаться, обливаясь потом и нанося ущерб своей одежде и обуви, по замусоренному скучными промышленными отходами и обветшалыми стройматериалами пустырю, который, как я был абсолютно уверен, находится на месте мифического учреждения, конспиративно укрывшегося под загадочной аббревиатурой САВЭС. И как потом, удостоверившись у каких-нибудь трудяг, распивающих бутылку на фоне индустриального ландшафта, что никаких зданий здесь никогда не было и вряд ли они предвидятся в ближайшие годы, я повлачусь, солнцем палимый, обратно пред грозно выкаченные очи Тихона и долго буду доказывать ему, что я не лентяй, не растяпа и не слепой...
        Однако моим прогнозам настали кранты, когда я вывернул из-за угла на Проектируемую-неизвестно-кем улицу. Тут-то до меня дошло, что круглая башня, которую я последнюю треть пути принимал за здание бизнес-центра, сооруженного в нескольких кварталах отсюда в прошлом году, и является тем объектом, к которому я отправился, воображая себя Колумбом, отплывающим в Индию...
        Башня была огорожена со всех сторон аккуратной металлической решеткой. В решетке, правда, имелась неохраняемая калитка (терпеть не могу, когда у въезда на территорию ставят пост охраны типа КПП в воинской части, потому что тогда резко возрастает количество лиц, которым приходится доказывать, что ты не гнусный шпион, пытающийся проникнуть незаконным способом на секретный объект, а всего лишь скромный посыльный, и тебе нет никакого дела до всех действительных и мнимых коммерческих, государственных и прочих дерьмовых тайн.
        Тем не менее на территорию, прилегающую к башне, я почему-то шагнул с опаской. Было у меня мерзкое ощущение, что некто, затаившись в засаде, рассматривает незваного гостя с помощью сильной оптики. Поэтому я торопливо миновал квадратную площадку, где жарилось на полуденном солнце несколько иномарочных турбокаров с наглухо задраенными люками и герметично закрытыми стеклами, прошагал по выложенной металлопластиковой плиткой дорожке с одиноко валявшимся окурком дорогой сигареты и оказался перед входом в здание, укрытым внушительным навесом на колоннах и предваряемым многоступенчатой лестницей, такой же, как во Дворце правосудия Евро-Наций.
        Вот тут-то, задрав голову, я и измерил недоверчиво взглядом фасад Шайбы, усеянный двадцатью пятью рядами анизотропных окон, на самом верху смахивавших на прямоугольнички из черной слюды.
        Потом, захлопнув открывшуюся невольно пасть (см. выше), я подошел вплотную к стене и зачем-то потрогал рукой ячеистый пенобетон, испачкав пальцы в пыли. Словно проверял, не картонная ли это декорация, сооруженная за несколько авральных ночей для съемок какого-нибудь служебно-производственного киноромана.
        Однако здание оказалось вполне реальным. И даже как бы говорящим. Оно с насмешкой прогудело мне еле слышной вибрацией каких-то скрытых в нем гигантских механизмов, что стояло и намерено простоять здесь еще много лет.
        Хотя всего пару недель назад, провожая на автобусе Ленку, у которой в этой части города обитала одна из многочисленных теток, я не заметил тут ничего, что хотя бы отдаленно напоминало такой мегахаус.
        Хм, мое счастье, что я не упорствовал в споре с Тихоном до такой степени, когда в качестве ответственности за априорные заявления назначается традиционный ящик коньяка. Иначе в ближайшие полгода не видать бы мне моей и без того нищенской зарплаты... Ну ладно, значит, я ошибся. Или на меня нашло умственное затмение, как результат некоей приобретенной в далеком детстве черепно-мозговой травмы (я машинально ощупал свой череп, чтобы удостовериться в его целостности). Или же здание было действительно возведено за считаные дни. Особенно если с применением каких-нибудь супертехнологий. А пыль могла осесть на его стенах буквально за сутки. Тем более что городу нашему далековато до хирургической стерильности.
        В конце концов, так даже лучше. Потому что не надо будет скитаться по грязным пустырям, а затем возвращаться к шефу, как выражались древние римляне,
«без щита».
        А посему я извлек из своей потрепанной курьерской сумки заветный пакет и шагнул к деревянным, но прочным - не иначе как из африканского черного дерева, которое в воде тонет, но в огне не горит, - дверям.
        На секунду задержался возле помпезной черно-золотой таблички у входа: САВЭС
        Хмыкнул еще раз, потому что, на мой взгляд, табличка эта, смахивающая на надпись, украшающую могильное надгробие, не выполняла никаких информационных функций. За время своего курьерства я уже успел навидаться разных табличек, но еще не встречал ни одной, на которой не было бы даже намека на то, что из себя представляет вывесившая ее контора и чем это заведение может заниматься. А в данном случае простор для догадок открывался просто-таки безбрежный. Таинственный (таинственное? Или таинственная?) САВЭС мог быть чем угодно, начиная от Сообщества Авитаминозников В Электрической Сети и кончая САнитарно-Ветеринарно-Эпидемио-логической Станцией.
        Хотя какая мне разница? Вручить бы скорей этот проклятый пакет в руки какого-нибудь заплесневевшего от безделья клерка - и сделать отсюда ноги. Вот и все, что мне нужно-Уже потянув на себя тяжелую, словно налитую свинцом, дверную створку, я вдруг оглянулся.
        Но позади, в залитом полуденным солнцем пространстве, ничего особенного не было.
        Только вслед мне громко каркнула ворона, вальяжно раскачивавшаяся на гибкой шее мачты освещения, подобно престарелой светской даме в шезлонге.
        Глава 2
        Внутри Здание оказалось таким же ненормальным, как снаружи.
        Во-первых, вход в вестибюль был наглухо перегорожен заградительным барьером метра полтора высотой. В барьере имелся узкий проход, оснащенный детекторной рамкой, которую обычно применяют в аэропортах и правительственных учреждениях для обнаружения подозрительных металлических предметов и взрывчатых веществ.
        Во-вторых, тут несла свою нелегкую службу охрана в специальной черной форме, причем охрана во множественном числе. Двое черноформенных торчали по обе стороны рамки, а третий, сидя в стороне за обшарпанным столом, возился с каким-то прибором, то и дело принимавшимся надсадно хрипеть, будто в предсмертной агонии.
        При моем появлении вся троица замерла. Типичная охотничья стойка на вторжение постороннего.
        Чтобы не нагнетать обстановку, я постарался вести себя непринужденно. То бишь поздоровался в пространство и поинтересовался, не обращаясь ни к кому конкретно, как бы мне попасть в канцелярию САВЭСа.
        - Никакой канцелярии здесь нет, - неприветливо буркнул ближний охранник. - Ты сам-то кто такой?
        Он был уже в том возрасте, когда люди полагают, что имеют право обращаться к любым незнакомым личностям на «ты».
        Пришлось лезть в карман за удостоверением, одновременно бормоча, что единственная цель моего прихода - это в течение пары минут вручить почту кому полагается и тихо-мирно отбыть восвояси, не совершив ни краж со взломом, ни каких-либо противоправных действий против персонала.
        Не обращая внимания на мою нервную разговорчивость, охранник тщательно изучал удостоверение. На лице его отражалось явное сожаление, что оно не поддельное.
        - Страг Савицкий, - медленно прочитал он вслух и хмыкнул: - Страг - это что, имя такое?
        - Нет, кличка, - невинным тоном пояснил я. Не люблю, когда цепляются к моему имени. Что в нем странного? Имя - как имя. Бывают и хуже. Навуходоносор, например. Или Дормидонт какой-нибудь...
        Моя реплика пожилому очень не понравилась, но ничего, проглотил пилюлю как миленький. Только недовольно буркнул, возвращая мне «корочки»:
        - Ладно, проходи. - И повернулся к своему напарнику: - Крис, занеси этого юмориста в книгу посетителей.
        Я прошел сквозь рамку, которая с готовностью зазвенела на все лады, словно игральный автомат, на котором кто-то сорвал «джек-пот», и второй страж, обозначенный пожилым как Крис, заставил меня вернуться на исходную позицию и выложить из карманов все металлосодержащие предметы. Таковыми оказались: мобил, связка ключей, пригоршня мелочи и случайно затесавшаяся в этот карманный хлам огромная канцелярская скрепка.
        Вторая попытка миновать электронную Сциллу и Харибду оказалась более успешной, но перспектива и далее подвергаться произволу охранников меня уже не прельщала, и я сделал попытку избежать ее.
        - Послушайте, мужики, - обратился я к черным мундирам. - Может, мне и не стоит проходить внутрь, а? Я смотрю, у вас тут такая секретность... Да и канцелярия, по вашим словам, здесь отсутствует... Давайте я оставлю пакет вам, а вы передадите его тому, кому он предназначен, лады? Мне ведь главное - чтоб кто-нибудь расписался в получении...
        - Ух ты, какой резвый нашелся, - покачал головой пожилой. - К твоему сведению, мы не имеем права подписывать ничего, кроме ведомости на получение зарплаты. Да и платят за доставку корреспонденции не нам, а тебе, так ведь? Так что ты уж сам доставляй свой пакет...
        - Канцелярии у нас действительно нет, - вмешался Крис. - Но вообще-то в таких случаях мы отправляем всех в приемную...
        Он не торопясь вписывал данные с моего удостоверения в пухлую конторскую книгу, которая была зачем-то прикреплена к стойке толстой железной цепочкой.
        Тут над нами что-то захрустело и разразилось таким мучительным стоном, что я невольно вздрогнул и вскинул голову.
        Но это были всего лишь часы с маятником, висевшие над входной дверью. Судя по их внешнему виду, им было лет двести, не меньше.
        Часы тужились отбить двенадцать, и, как ни странно, после долгих судорожных позывов это у них получилось. Удары были глухими и неприятными, как будто их наносили резиновой дубинкой по лбу.
        - Ну вот и все, - проговорил под жуткий аккомпанемент часов Крис, протягивая мне удостоверение. - Можете следовать...
        Однако я не сдвинулся с места. Часы все отбивали удар за ударом, и я стоял, пялясь на них как зачарованный.
        - Эй, парень, очнись, - тронул меня за руку пожилой. - Ты чего? Сказано же
        - проходи!..
        - Часы, - сказал я. - С ними что-то не так...
        С часами действительно творилась какая-то фигня. Отбив двенадцать ударов, каждый из которых странным образом совпадал со стуком моего сердца, они на этом не успокоились и продолжали бить: тринадцать... четырнадцать... пятнадцать...
        - О, черт! - впервые подал голос тот охранник, .который возился с агонизировавшим прибором. - Опять их заело!..
        Он схватил хрипящий прибор и, поднеся его ко рту, раздраженно крикнул:
        - Петрович, на вахте часы опять взбесились! Срочно пришли сюда часовщика!..
        В ответ ему из прибора нечленораздельно пробулькал чей-то грубый голос, обладатель которого, судя по интенсивности помех, находился по меньшей мере где-нибудь в районе созвездия Вега.
        Лишь теперь до меня дошло, что таинственный прибор - всего лишь стандартная полицейская рация типа «уоки-токи», раздолбанная вдрызг многолетней эксплуатацией, и это открытие послужило для меня тем кусочком ваты, пропитанной нашатырем, которую подносят к носу несчастного, готового вот-вот скопытиться в обморок.
        И тогда я вырвался из цепких и вкрадчивых лап своей собственной фантазии, которая пыталась заморочить мне голову, напуская таинственный туман в самую обыденную действительность.
        И я взял удостоверение, и распихал по карманам свое железное барахло, и сунул в сумку конверт с «вымышленным» адресом, и двинулся в темные недра вестибюля, к видневшимся в его глубине дверям, где наверняка должен был иметься коридор, а в коридоре том - вожделенная приемная с плешивым клерком в бухгалтерских нарукавниках, восседающим за обшарпанной конторской стойкой...
        - Эй, парень! - окликнули меня в спину с вахты. - Тебе ж не туда!..
        Я остановился так резко, будто мне выстрелили в спину.
        - А куда? - осведомился я, оборачиваясь.
        Между тем проклятые часы все били, и по количеству их ударов выходило, что в сутках уже не двадцать четыре, а все тридцать шесть часов.
        - Приемная находится на последнем этаже, - пробурчал пожилой. - Ты это... дуй туда на лифте!
        Нет, здесь, видно, никакое не учреждение, а самый обыкновенный дурдом! И больных здесь лечат исключительно трудотерапией. Одевают их в форму охранников и ставят на вахту, чтобы они измывались над посетителями по полной программе, вырабатываемой их шизофренической фантазией.
        - Вы что - серьезно? - не выдержал я.
        - А по-твоему, мы шутим? - сдвинул брови пользователь рации. - Вот если бы за каждую шутку нам давали премию, то мы еще могли бы шутить. Мы бы вообще тогда сплошные анекдоты травили всем входящим и выходящим... Но нам, извини, за юмор ни... гхм... ни гроша не платят, так что двигай на последний этаж, да побыстрее, а то у нас через полчаса обеденный перерыв начнется...
        Я ничего не ответил на эти сомнительные доводы. Я просто повернулся и двинулся к дюралюминиевым дверцам в центре зала, но меня опять одернули.
        - Да вам не туда, юноша, - с досадой сказал Крис. - Там же туалет, а не лифт.
        - Причем дамский, - ухмыльнулся охранник с рацией. - А лифт дальше, с правой стороны...
        Слушайте, куда я вообще попал? Может быть, как в одном хичкоковском фильме, здесь все сплошные психи - и больные, и медперсонал? Только первые - психи явные, а вторые - скрытые?..
        А иначе как объяснить столь нелепое расположение служебных помещений? Какому изощренному уму пришла в голову гениальная идея задвинуть приемную как можно дальше от входа и, следовательно, от внешних посетителей?
        Ладно, бог с ними со всеми! Пусть сходят с ума и дальше, мне главное - отделаться от пакета, убраться отсюда поскорее и навсегда забыть об этой
«палате номер шесть» размером с небоскреб...
        Лифт раздвинул передо мной свои дверцы мгновенно, стоило мне лишь прикоснуться к сенсору вызова.
        Он был пуст, но я невольно попятился.
        Вместо того тривиально-тусклого средства вертикального перемещения, какими обычно оснащены казенные дома, моим глазам предстало нечто, сверкающее золотом, никелем и мрамором. Пол вместо затертого линолеума был покрыт метлахской кафельной плиткой и застелен пушистым персидским ковром. Стены были не исписаны разноцветными фломастерами, аэрозолями и губными помадами, а отделаны белоснежным покрытием. Все лампы исправно горели рассеянным, приятным светом, и почему-то нигде не было видно ни траурных следов от второпях затушенных окурков, ни выцарапанных гвоздем гнусных ругательств в адрес местного начальства, ни коварно прилепленных к кнопкам жвачек, приведенных в состояние абсолютной клейкости.
        Осторожно, чтобы ненароком не оставить грязные отпечатки своих разношенных
«адидасов» на светло-кремовом ковре, я вступил в просторную кабину и только теперь обнаружил, что ни одной кнопки в лифте нет. В ту же секунду приятный женский голос осведомился: «Вам на какой этаж?» Я невольно вздрогнул и облажался, как самый последний олух. «На последний», - сказал я, не сообразив, что автомат мог быть запрограммирован на аудиовос-приятие только цифр.
        Однако чудо-лифт и тут оказался на высоте.
        «Осторожно, двери закрываются, - объявил голос, явно подражая стилю объявлений в общественном транспорте. - Других вызовов нет, лифт поднимается без остановок на двадцать пятый этаж».
        Створки кабины стали бесшумно сходиться, но напоследок я успел бросить взгляд в вестибюль.
        То, что я там увидел, поставило передо мной еще один вопрос без вразумительного ответа.
        Охранники пучились на меня во все гляделки, и лица их аж вытянулись от напряжения.
        Будто это не они вместе со всем их чертовым САВЭСом были чокнутыми, а я.
        Глава 3
        Такой крутой лифт должен был возносить пассажиров на любую высоту в мгновение ока. Но, как ни странно, подъем длился довольно долго.
        За это время я успел начать и бросить несколько бесполезных занятий.
        Во-первых, на обратной стороне створок лифта обнаружилось громадное зеркало, и некоторое время я развлекался тем, что корчил устрашающие гримасы своему отражению в виде худющего чувака с торчащими в разные стороны и давно не стриженными «перьями».
        Во-вторых, я еле успевал изгонять из головы всякие непрошеные мысли, которые слетались в нее, как воробьи на горсть проса. Например, о том, что будет с пользователем лифта, если он родился не в рубашке, а в понедельник, если вдруг автоматика откажет или просто-напросто отключат электричество. Ведь создатели этой сложнейшей конструкции даже не позаботились установить в кабине устройство для связи с диспетчером. А на голосовой автомат надеяться не стоит. Как известно, одно из типичных свойств всякой автоматики заключается в том, что если она ломается, то напрочь и последующему восстановлению не подлежит.
        В-третьих, меня осенило, что, с учетом шока, пережитого мной в вестибюле, САВЭС вполне может расшифровываться как Секретная Ассоциация Великих Экс-Сумасшедших.
        Ну, и в-четвертых, когда все вышеперечисленное мне осточертело, я попытался определить, с какой скоростью мы - то есть я и лифт - поднимаемся. Тут-то я и обнаружил, что забыл свои наручные часы в конторе - а все из-за этого Тихона с его начальническими штучками, будь он проклят!.. Мобил в кабине лифта, разумеется, не фурычил, и я принялся было отсчитывать секунды в уме, но, дойдя до десяти, всякий раз сбивался... А как известно из школьного курса физики, не зная величины времени пути, определить скорость просто невозможно.
        Поэтому оставалось лишь надеяться, что рано или поздно лифт все-таки остановится, а не вылетит, пробив крышу здания, наружу с ракетным ускорением, превратив тем самым мой подъем в вознесение на небеса.
        Нет, все-таки хорошо, что мои гнусные фантазии неспособны воплощаться в действительности. Ма с детства мне твердит, что я слишком мнительный и страдаю от своего воображения.
        Это уж точно!
        Помнится, еще в школе, когда я являлся на какой-нибудь урок не обремененный знаниями, добытыми в ходе выполнения домашних заданий, то в тот момент, когда палец нашего самого тухлого «препа» (с характерной кличкой - Краб) витал над классным журналом в поисках очередной жертвы, мне казалось, что агнцем, обреченным на заклание, неминуемо должен стать я. В висках у меня начинало стучать, перед глазами плыли желто-фиолетовые круги, а самое главное - почему-то напрочь пропадала способность двигаться, и в эти мгновения я весь был сделан из ваты, и если все-таки вызывали к доске именно меня, то мне требовалось определенное усилие, чтобы поднять со стула свое отяжелевшее, словно в условиях силы тяготения Сатурна, тело... Но чаще Краб выбирал все-таки не меня, а кого-то другого, и мое астральное тело благополучно возвращалось в тело физическое...
        И ведь я отлично знаю, что один из пресловутых законов Эда Мерфи гласит:
«Происходит именно та неприятность, которой ты опасаешься больше всего» - или что-то в этом роде, но ничего с собой поделать не могу.
        Мне почему-то всегда кажется, что судьба - это коварная тетка, которая на каждом шагу готовит мне всевозможные пакости. И поэтому я не очень-то люблю новое, неизведанное. Ма частенько упрекает меня в консерватизме, по ее мнению, несвойственном моему возрасту. Мне, собственно, по фигу, какой ярлык она пытается на меня навесить. Я знаю одно: мне доставляет гораздо большее удовольствие лежать на диване с какой-нибудь интересной книжкой, желательно потолще, чем, скажем, таскаться с рюкзаком за спиной по лесам и по горам в поисках новых впечатлений, к чему неустанно призывает моя Ма. Она-то у меня закоренелая энтузиастка пешего туризма. И если бы не я на ее хрупкой шее, наверное, исходила бы всю Евразию. Раньше, когда я был еще маленький, ей действительно удавалось втягивать меня в свои бессмысленные паломничества в храм дикой природы. Но в последние три-четыре года я научился с боями отстаивать свои консервативные привычки, и Ма давно приходится отправляться навстречу приключениям без меня. Но не одной. У них там сложилась тесная компашка, целый клуб со своим уставом, финансовым фондом и
председателем. По выходным, весной, летом и осенью вплоть до заморозков они бегут от благ цивилизации. Правда, недалеко - больше чем полсотни километров за два дня пройти им все равно не удается.
        Самое интересное, что я никак не могу понять: откуда в людях такой махровый мазохизм? Взять ту же Ма: после очередной вылазки на природу она доползает домой кое-как, с кряхтеньем, оханьем, жалобами на стертые до мозолей ноги и на боли в спине. И потом всю неделю стонет и проклинает пеший туризм. Клянется, что никогда больше ее нога не ступит за городскую черту. Что вот возьмет и выбросит свой рюкзак, пропахший гарью многих кострищ, вместе с прочими принадлежностями, чтобы не вводить себя больше в соблазн!.. Однако где-нибудь в четверг она умолкает, и рюкзак продолжает вонять в кладовке дымом многочисленных привалов. А в пятницу после работы она звонит своим спутникам и уточняет, где и когда намечен сбор перед очередным походом.
        Я же в эти моменты испытываю двоякое чувство. С одной стороны, мне жалко Ма, страдающую от своего туристического фанатизма. А с другой - я втайне радуюсь, что целых два дня буду предоставлен самому себе и смогу вдоволь наваляться на диване с книжками.
        Кстати, и в выборе книг мой консерватизм проявляется тоже. Потому что люблю я читать не все подряд, а только то, что было издано лет примерно двадцать-тридцать назад. Современная литература нагоняет на меня тоску своей рациональностью и просчитанно-стью. Да, там все правильно, логично и достоверно. Но как-то чересчур - до тошноты. Поэтому кажется, что творил ее один и тот же человек, а точнее, искусственно разумное существо. Компьютер. Впрочем, чаще всего так оно и есть. С тех пор, как создали мощные компиляторы, теперь любой может создать вполне удобоваримое произведение, составленное из множества фрагментов ранее опубликованных текстов. Зачем мучиться, придумывая новые обороты речи для описания одних и тех же ситуаций, когда имеется готовый литературный опыт, накопленный человечеством за две с лишним тысячи лет? Да и сюжеты, как известно, сводятся к нескольким десяткам устойчивых схем - подставляй в них только новых персонажей, задавай новое место и время действия
        - и вот готов новый роман или повесть. На любую тему. Даже с иллюстративным видеорядом, если это не просто книга, а видеокнига, которые пользуются в наше время все большей популярностью. Помесь книги и фильма. Хочешь - читай, хочешь
        - смотри, хочешь - и то, и другое одновременно.
        Хорошо, что еще сохранились обычные библиотеки, где можно всласть покопаться в пахнущих старой бумагой полках, чтобы отыскать всеми забытого автора, имя которого было популярным всего несколько десятилетий тому назад. Слава богу, еще не все электронные библиотеки в Сети перешли на коллекционирование компилятов и современных текстов, и там тоже можно найти любую книгу из тех, что издавались когда-то в бумажном виде.
        Только вот времени не хватает, чтобы прочитать все это богатство.
        Какие уж тут походы?!
        Тут на личную жизнь-то времени не хватает. Ухаживать за девушкой Леной тоже время требуется. И никакие электронные почты и видеосвязи не помогут удержать ее симпатию к твоей мерзкой особе, если ты не будешь хотя бы раз в неделю вжи вую встречаться с ней и таскаться по так называемым местам развлечений - по кафе, голорамам, дискотекам, паркам и театрам.
        И ведь, что самое странное, ничего особенного в этой девчонке нет. Не блещет она ни интеллектом, ни суперсексуальной внешностью, ни кроткостью характера - однако ж почему-то не могу я взять да и перестать волочиться за ней. Первобытные инстинкты какие-то проявляются, что ли? Если правда, что любовь - это когда не можешь обойтись ни минуты без общения с определенным существом противоположного пола, то Ленку я вряд ли люблю, потому что спокойно могу несколько дней подряд общаться только с героями книг. Но рано или поздно все же наступает момент, когда мне хочется увидеть ее, дотронуться до ее мягких волос, услышать ее хрипловатый голос, и тогда я откладываю книгу в сторону и звоню ей, чтобы договориться о встрече...
        Ма мылит мне мозги одной и той же песней: пора определиться, будешь ты на ней жениться или нет. Как будто я покупаю себе какую-нибудь шмотку и должен примерить, подойдет ли она мне. Чудачка она, моя Ма!..
        Тут, наконец, мои вялые размышления были прерваны тем, что женский голос объявил: «Двадцать пятый этаж». Кабина лифта плавно затормозила ход и с услужливым шипением пневматики распахнула передо мной свои дверные створки.
        Выходя, я зацепился носком левой кроссовки за проклятый ковер и поэтому не вышел, а в прямом смысле слова вывалился в лифтовый холл, словно астронавт из корабля в открытый космос.
        К счастью, свидетелей моей неуклюжести не,было. Иначе они не удержались бы от смеха.
        Восстановив вертикальное положение, подобающее хомо сапиенсу, я вновь вытащил из сумки пакет и, держа его перед собой как некий универсальный пропуск в любые секретные помещения, устремился в коридор.
        Я ожидал, что это будет кольцеобразная кишка, опоясывающая Здание по окружности, и что с одной стороны будут окна, выходящие наружу, а с другой - двери кабинетов. Однако в действительности коридор оказался прямолинейным, в виде старинной анфилады со множеством сквозных дверей, и двери кабинетов выходили в него с обеих сторон, а окон тут не было вовсе, поэтому несмотря на то, что снаружи день был в самом разгаре, коридор освещался лишь узкими лампами, прикрепленными к потолку...
        Некоторое время я колебался, в какую сторону направить свои стопы. При этом сама собой в памяти всплыла известная сказочная надпись на камне, лежащем на перепутье, насчет того, что если пойдешь налево, то потеряешь коня, если направо - потеряешь жену, а если прямо - сам отбросишь коньки. В моем случае прямо идти было нельзя, если, конечно, ты не самоубийца, решивший размозжить башку о стену, с конем у меня как-то не сложилось, а что касается жены, то считать таковой, хотя бы и потенциально, мою Ленку можно было бы лишь с очень грубой натяжкой (см. выше).
        К тому же я подумал, что хотя коридор и кажется прямым, но Здание имеет форму круга, а это значит, что в любом случае коридор должен проходить по всему периметру, поэтому особого значения нет, в какую сторону его обходить, и решительно двинулся налево.
        В тот же момент до меня дошло, почему я пошел в эту сторону. В
«Справочнике туриста», который мне одно время настойчиво навязывала для изучения моя Ма, я вычитал, что у человека правая нога развита чуть больше, чем левая. Именно по этой причине, заблудившись в лесу, неопытный турист всегда выписывает огромные круги против часовой стрелки, с тупым упорством раз за разом возвращаясь к одному и тому же месту, вместо того чтобы забирать чуть вправо.
        Ассоциация с блуждающим по лесной чащобе туристом мне не понравилась. И неспроста. Как потом выяснилось, таким способом мозг мой, подспудно переваривавший информацию об окружающей обстановке, пытался подать мне сигнал тревоги, но я отмахнулся и даже заткнул себе уши, чтобы не слышать дудку боцмана, высвистывающую всеобщий аврал на борту судна.
        Я беспечно топал по коридору, вертя черепом из стороны в сторону, хотя смотреть, в общем-то, тут было не на что. Обыкновенный учрежденческий коридор, на высоту человеческого роста обшитый деревянными панелями. На паркетном полу - однообразно бурая ковровая дорожка, довольно пыльная и протертая множеством ног. Значит, посетителей здесь бывает немало, сделал вывод я. Хотя сейчас почему-то не было ни единой души.
        Пройдя уже метров тридцать, я ощутил слабое беспокойство.
        Что-то в этом ярко освещенном коридоре было не так, но что именно - определению не поддавалось.
        Я замедлил шаг и принялся еще активнее сканировать взглядом стены, пол и потолок.
        Что же так поразило мое неугомонное подсознание?
        Не тот ли факт, что на окрашенных в казенный желтоватый цвет стенах нет ни одного предмета, имеющего предназначение оживлять и разнообразить интерьер? Ни картин с пейзажами, ни кашпо с искусственными букетами или с пыльной традесканцией, ни даже стендов с объявлениями внутреннего назначения и уж тем более ни досок почета с многократно увеличенными паспортными фото сотрудников, и ни стенгазет, переполненных натужным творчеством самодеятельных юмористов...
        Хотя что в этом особенного? Просто, видимо, руководству САВЭСа присущ оголтелый деловой прагматизм, не допускающий ничего лишнего в рабочее время и на рабочем месте.
        Нет, дело, наверное, в чем-то другом.
        Я прошел еще несколько метров, и тут меня озарило.
        В этом коридоре не было ни единой надписи, ни единой информационной таблички, которые обычно присутствуют в казенных заведениях - иногда даже сверх меры. Всевозможные стрелки-указатели, дверные таблички с номерами, с названиями подразделений или с фамилиями сотрудников - ничем подобным здесь и не пахло. Все было до такой степени девственно-безымянным, каким бывает интерьер только что отстроенного, но еще не сданного в эксплуатацию здания. Отсутствовали даже стандартные бюрократические призывы не курить и не сорить!
        Вот это действительно непонятно!
        Мне стало стремно: как же я найду нужную мне приемную, если она никак не обозначена?
        Правда, вскоре я убедился, что здание не было пустым, и это укрепило мою уверенность в себе. Из-за дверей, мимо которых я проходил, доносились полуразборчивые голоса мужчин и женщин. В глубинах коридора раздавались настойчивые телефонные трели. Стрекотали клавиши компьютерных клавиатур. Отчетливо веяло различными запахами. Где-то варили кофе из зерен, и горьковатый аромат расползался по всему этажу. Хлопали закрывающиеся двери, и за толщей стен отчетливо слышался рокот ползущего лифта...
        А когда я прошел все колено коридора до самого конца и свернул под прямым углом направо, то ощутил вонь табачного дыма и увидел, что в стенной нише стоит на треноге не то пепельница, не то плевательница, в которой лежит не до конца затушенный окурок со следами пурпурной помады на фильтре.
        Это меня окончательно привело в чувство, и я с новыми силами зашагал дальше.
        Этот участок коридора был не таким протяженным, как предыдущий, но отличался повышенной зигзагообразностью. Повороты под прямым углом следовали один за другим чуть ли не через каждые пять метров, так что создавалось впечатление, что проектировал это колено некто, увлекающийся горнолыжным слаломом, только в горизонтальной плоскости.
        Однако никаких указателей не было и здесь.
        Успешно преодолев этот лабиринт, я добрался до следующего изгиба коридора, и тут у меня опять противно заныло под ложечкой.
        Вопреки схеме планировки здания, которую я успел мысленно набросать для себя, коридор сворачивал налево, что ни в какие ворота не лезло.
        Однако, хоть удивляйся, хоть нет, другого выхода не было, кроме как слепо следовать по всем загогулинам этого яркого образца архитектурного безумия.
        Тут у меня мелькнула мысль постучать в первый попавшийся кабинет, чтобы на всякий случай уточнить местонахождение (а заодно и возможность опознания) приемной, и благоприятный случай не заставил себя ждать. Из-за очередной безымянной двери до меня донесся чей-то громкий жизнерадостный баритон. Я тукнул пару раз костяшками пальцев в деревянную обшивку, и баритон оборвался на полуслове, чтобы крикнуть явно в мой адрес: «Подождите одну секундочку, у меня важные переговоры по телефону!»
        Промаявшись перед дверью с минуту (баритон не прекращал словесных излияний), я тукнул второй раз. Баритон раздраженно завопил: «Да что ж это такое? Ну прямо не дают работать!.. Минуточку можете подождать?»
        Видя такое дело и подозревая, что в следующий раз баритон попросит
«часочек» для завершения неотложных переговоров, я больше не стал ждать, а пошел себе дальше.
        Следующий кабинет оказался закрытым на ключ, а еще один был открыт, но там никого не было, хотя имелись явные признаки того, что хозяин кабинета буквально на минутку куда-то выскочил. На столе были разложены исписанные бумаги и стоял стакан с чаем, от которого поднимался парок, телевизор в углу приглушенно бубнил про особенности спаривания кенгуру в неволе, а на экране настольного компа маячила не до конца заполненная таблица.
        Уже прикрыв осторожно за собой дверь, я сообразил, что мне показалось странным в этом кабинете. Свет! Несмотря на солнечный день снаружи, кабинет, так же как коридор, был освещен лампами дневного света. По той простой причине, что в нем не было ни одного окна!
        Я пожал плечами. Ну и что? Мало ли по какой причине сотрудники данного заведения питают неприязнь к естественному освещению. Если система вентиляции и кондиционирования воздуха пашет достаточно эффективно, то, в принципе, окно в помещении действительно является определенным излишеством.
        Да, но где в таком случае те окна, которые я наблюдал снаружи, перед входом в Шайбу? В других помещениях? Хм, возможно, хотя, насколько помнится, окна шли по всему фасаду непрерывными рядами. Или они сосредоточены только на одной стороне здания? Но какой в этом смысл? А какой смысл было располагать в том доме, где обитаем мы с Ма, лоджии и балконы только на одной стороне, причем выходящей не во двор, как было бы логично, а на улицу?
        Поистине неисповедимы пути современных архитекторов и строителей. И наверняка неизвестный шутник, который пустил по свету лозунг: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» - был кем-нибудь из градостроителей...
        Ладно, стрясли! Идем дальше. Искомая приемная обнаружилась несколько минут спустя. Опознать ее не составило труда, несмотря . на полное отсутствие пояснительных табличек и надписей. Просто в одном месте коридор неожиданно расширялся до размеров небольшого зала ожидания на каком-нибудь богом забытом полустанке, и в стенах, по обеим сторонам этого бетонного аппендикса имелся ряд окошек, а в центре стояли журнальные столики, кресла и стулья, видимо, для просителей, ожидающих своей очереди.
        Впрочем, ни очереди, ни обслуживающих лиц в окошках, к моей досаде, не оказалось. Фанерные ставни во всех окнах были наглухо закрыты, и на самом ближнем к коридору бросалась в глаза лаконичная записка:
        ПЕРЕРЫВ НА 30 МИНУТ.
        Прочие окна были закупорены без каких-либо объяснений.
        Полный облом.
        Я опять было дернулся посмотреть, который час, и вновь обнаружил, что часов на руке нет, а мобил по-прежнему находится в мертвой зоне для приема радиоволн, и искренне, от всего сердца ругнулся вполголоса.
        Предупреждал же меня тот тип в черном мундире, что скоро у них начнется обед! А я терял время на выслушивание отповедей баритона, изучение открытого кабинета!
        Но все равно здесь что-то не то... Неужели я добирался сюда больше получаса? Или местные порядки не очень-то строги, и сотрудницы приемной ходят на обед, когда им вздумается?
        Тем не менее ничего не оставалось делать, кроме как рухнуть в ближайшее к окну с запиской кресло и, прикрыв глаза, предаться изматывающему бездеятельностью ожиданию.
        Знал бы, что так получится, захватил бы с собой какую-нибудь книжку. Что угодно, хоть сборник научных трудов по структурной лингвистике, хоть пустейший любовный роман. Все равно было бы не так скучно. А теперь сиди тут как проклятый, убивая напрасно время!
        Хоть бы газетки или какие-нибудь дохлые журнальчики для посетителей положили, кайфоломы! Сейчас я был бы рад даже самому скучному печатному изданию типа «Биржевых ведомостей» или «Товары и услуги».
        На всякий случай я обшарил вновь свою тощую суму: не завалялось ли там чего-нибудь интересного, но, кроме проклятого конверта, уже изученного мною вдоль и поперек, там, конечно же, ничего больше не было.
        О-хо-хо... Не уснуть бы...
        Глава 4
        Наверное, временами я все-таки впадал в дрему, потому что вскоре мне стало казаться, что торчу я в этом отстойнике уже целую вечность. Во всяком случае, времени у меня было достаточно, чтобы изучить стены и скудные предметы мебели до малейших деталей.
        А окошко в стене все не открывалось, и до меня только теперь дошло скрытое коварство объявления. «30 минут»!.. А с какого момента следует начинать отсчет, одному богу известно. И еще той особе, которая сочинила записку. Потом, когда вернется, она вполне может сказать, что отлучилась буквально перед самым моим приходом. Если, конечно, вообще вернется, в чем я уже начинал глубоко сомневаться.
        Вот так я сидел неизвестно сколько времени, тупо уставившись на пакет, который положил перед собой на журнальный столик, и меня все больше разбирало любопытство: что же может быть в этом тощем конверте формата А4, захватанном множеством рук, в том числе и моих собственных? Какое такое срочное послание? Поздравление с юбилеем? Реклама товаров? Или секретное донесение о предстоящем падении акций на Нью-йоркской фондовой бирже?
        И ведь, что самое скверное, отправитель этого пакета даже не удосужился конкретизировать получателя, стервец! Иначе можно было бы не торчать тут в ожидании канцелярской мымры, любящей с чувством, с толком и с расстановкой пожрать, а отправиться на поиски непосредственного адресата.
        Одно из двух: либо письмо было действительно ничего не значившим циркуляром, из тех, что в рекламных целях пачками рассылают по офисам, список которых берут в телефонном справочнике, либо отправитель и сам не ведал, кому следует направлять эту депешу. И в том, и в другом случае, на мой взгляд, ничего страшного бы не произошло, если бы этот пакет вообще никогда не был доставлен по назначению.
        Поэтому меня так и подзуживало вскрыть письмо, чтобы раз и навсегда поставить все точки над «i», но, разумеется, я сумел воздержаться от этого. И не столько потому, что опасался предстоящих объяснений с отсутствующей
«мымрой», сколько из-за того, что мне нужна была расписка в получении этого проклятого послания.
        Без нее любые мои доводы и аргументы не подействуют на Тихона.
        И тогда он опять заведет свою любимую пластинку про важное значение экспресс-доставки в современном мире и про принципы, на которых оная должна зиждиться. А один из этих принципов - доставка корреспонденции под расписку получателя.
        Нет, конечно, бывают разные исключения из этого базового правила. Например, если получатель неграмотен. Или находится в столь немощном состоянии, что не в силах держать ручку.
        Но в данном случае все это не годится.
        Разве что самому поставить закорючку на квитанции?
        Опять-таки не пройдет. Правила нашей конторы требуют, чтобы получатель не только расписался, но и указал свои паспортные данные, номер кредитной карточки или элсиая. И если у Тихона возникнет сомнение в моей честности, он всегда может проверить личность получателя, чем, кстати, он частенько пользовался, и не только по отношению ко мне...
        Значит, иного выхода нет, кроме как торчать здесь впустую, задыхаясь от скуки и информационной недостаточности.
        Может, тоже пойти пообедать? Есть, правда, не хочется из-за жары, но вот от стакана-другого ледяного компота или сока я бы сейчас не отказался.
        Только кто знает, где у них находится столовая. Судя по запахам, время от времени пролетающим вместе со сквозняками по коридору, не очень далеко. Может быть, даже этажом ниже. Но как представишь, что Придется опять блуждать по недрам Шайбы в поисках местной забегаловки, а потом торчать в длинной очереди ради нескольких глотков сомнительной жидкости... И потом: вдруг стоит мне уйти, как откуда ни возьмись появится эта самая «мымра» из окошка? Закон подлости, открытый незабвенным Эдом Мерфи, именно в таких случаях и срабатывает. И вдруг за время моего хождения по столовым успеет набежать толпа других посетителей, и тогда придется, вернувшись, опять маяться в ожидании своей очереди?
        Нет уж, лучше мы рисковать не будем, а стойко перенесем все лишения и тяготы ожидания.
        Хоть бы узнать, сколько сейчас времени. Этот вопрос вдруг почему-то стал для меня жизненно важным. Наверное, потому, что я в очередной раз провалился в болото дремоты, а потом, неизвестно через сколько времени, вынырнул оттуда.
        М-да, а контора у них - еще та. Прижимистая, как дочь Гобсека. Что им, жалко было повесить на стенах электрические часы, как это делают все приличные учреждения? Нет же, одни-единственные часы, которые мне попались на глаза, висят над входными дверями, да и они впали в старческий маразм.
        Видно, остается прибегнуть к опросу местного населения.
        Некоторое время я ерзал в кресле, борясь с внезапно возникшим побуждением, но потом уговорил себя, что ничего страшного не успеет произойти, если я буквально на пару минут отлучусь из этого бюрократического склепа.
        Я встал, с наслаждением потянулся, а потом вышел из «аппендикса» так, чтобы мне был виден коридор, и задумчиво поглядел сначала в одну, а потом в другую сторону.
        И там и сям не было видно ни единой живой души. Правда, справа - откуда я пришел - доносились чьи-то приближающиеся шаги, а слева кто-то чахоточно кашлял в одном из близлежащих кабинетов, двери которых выходили в коридор.
        Взвесив шансы, я поставил на правую сторону и стал дожидаться того, кому принадлежали шаги. Судя по тому, как он шаркал подошвами по ковру и с какой размеренной неторопливостью передвигал ноги, а также с учетом отчетливого хруста паркета под весом идущего я мигом представил его себе: грузный седовласый старик в шляпе, в костюме пятидесятилетней давности и (тут я напряг слух) наверняка с тростью. И часы у него, конечно же, должны быть не наручные и не вмонтированные в мобил или элсиай, как сейчас модно, а какой-нибудь древний брегет в форме луковицы на цепочке, прикрепленной к специальной петельке на поясе брюк. И откроет он крышку часов под дребезжащий звон музыкального механизма, и дребезжащим же голосом скажет...
        Черт!
        Не доходя совсем чуть-чуть до выступа коридора, шаги вдруг остановились, потом заскрежетал ключ в замке, я рванулся было в ту сторону, но не успел. Дверь захлопнулась с отчетливым щелчком, и вновь стало тихо.
        Эх ты, ленивый гиппопотам, укорил я себя. Надо было не ждать, как баран, а самому идти навстречу этому старцу-толстяку!
        Где теперь его искать, в каком кабинете?
        Собственно; дверей, непосредственно соседствующих с поворотом коридора, было всего две, и расположены они были почти одна напротив другой. Я встал между ними и прислушался, но до меня не донеслось ни звука.
        Ладно.
        Постучав в ту дверь, что была справа от меня, я повернул массивную бронзовую ручку и попытался открыть дверь, но обнаружил, что она заперта.
        Значит, вон та...
        Я перешел на другую сторону коридора и проделал те же манипуляции.
        С тем же успехом.
        Странно.
        Я же отчетливо слышал, как старик, или кто там был, только что вошел в одну из этих дверей! Неужто он сразу заперся изнутри? Но зачем? Что - за ним гналась свора кровожадных маньяков?
        Я постучал поочередно в обе двери сильнее, в надежде, что тот, кто почему-то спрятался за ними, подаст голос, но за дверями по-прежнему было тихо.
        Я с досадой пнул стену и отправился в обратную сторону.
        Кашель невидимого чахоточника, однако, уже не слышался, и, пройдя несколько метров до поворота коридора, я обнаружил, что в обозримом пространстве (длиной метров тридцать) никого не видно.
        Ну и что теперь делать?
        Окончательно сбрендить и пойти вламываться во все двери подряд?
        А теперь представь себе: сидит в кабинете этакий надменный «перпендикуляр» из тех бритоголовых молокососов, которые, с грехом пополам окончив пять обязательных классов школы, ринулись по папиным стопам в большой бизнес; которые ездят непременно на «Кольте» и непременно розового цвета; которые обедают на тысячу долларов и наиболее освоенными выражениями которых являются обороты «в натуре», «типа» и «как бы», - и тут вдруг дверь распахивается, ты просовываешь в образовавшуюся щель голову и в ответ на грозное «Че надо?» лепечешь: «Вы не подскажете, который час?»...
        Такой придурок может спустить тебя по лестнице с двадцать пятого этажа на первый, а оттуда - пинком на улицу, и ничего ему за это потом не будет.
        А вот ты вынужден будешь распрощаться со своим курьерством.
        Хотя, честно говоря, оно мне и не особенно нравится. Просто Ма будет расстроена - это раз, и одной трети наших скромных доходов мы лишимся в одночасье - это два.
        А куда еще может устроиться на работу пацан, едва-едва покинувший школьное гнездо? Я бы пошел в библиотекари, но там все места заняты старушками-одуванчиками, да и платят в библиотеках совсем уж символические гроши.
        А ведь ничего больше делать я не умею и, признаться, не люблю.
        Маменькин сынок.
        Это только в мыслях я позволяю себе быть раскованным и циничным, как супермен из вестернов прошлого века о Диком Западе.
        А на деле... Права все-таки Ленка, когда говорит, что я, вообще-то, хороший, но бесхарактерный.
        Нет во мне того ребра жесткости, которое позволяет сказать другим «нет» и подчинять их своей воле...
        Я топтался на месте, не зная, что делать. Возвращаться обратно к закрытому окошку приемной мне уже расхотелось. Внутри меня медленно, но неуклонно нарастало отчаяние, и, наверное, только из-за этого я решился на глупейшую авантюру.
        Идея была простейшей, будто амеба.
        Ходить по коридору, который наверняка замкнут в одно большое кольцо, до тех пор, пока мне не ветретится хоть кто-нибудь во плоти и крови. Желательно - из числа представителей этого самого САВЭСа. Службы Аномального Времени и Экспериментов над Слабохарактерными. Затем брать этого встречного-поперечного за грудки (применительно к женскому полу), либо за шиворо'т (применительно к мужикам), либо за хобот (на тот случай, если встречным окажется зеленокожий инопланетянин) и не отпускать его до тех пор, пока он не просветит меня: а) сколько сейчас времени; б) кому я могу, кроме гурманки из приемной, вручить пакет и, на самый худой конец, в) не могу ли я попросить его (ее) принять под расписку этот вшивый конверт, чтобы в дальнейшем передать его в приемную или выбросить в мусорную корзину - на свое усмотрение.
        Конечно, это был явно не лучший способ выбраться из патовой позиции, в которой я очутился, но во мне ожила усвоенная еще со школьной скамьи убежденность, что запутанные узлы лучше всего разрубать, а не развязывать. Все-таки прав был наш историк Семен Аркадьевич: иногда исторические примеры дурно влияют на таких недорослей, как я...
        Приняв такое решение, я повеселел и устремился на штурм невидимой крепости в темпе «Дранг нах Остен».
        Шел я долго, а коридор все не кончался. Он лишь извивался и бугрился углами-и выступами, как змея, наглотавшаяся булыжников, ломался под прямым углом, чтобы сделать очередной поворот, и вскоре я понял, что полностью потерял представление о том, где нахожусь и в какой стороне расположен лифт.
        А хуже всего было то, что никто так и не встретился мне на пути. Несколько раз совсем близко слышались голоса, но когда я выходил на дистанцию прямой видимости, в коридоре никого уже не оказывалось.
        Постепенно у меня стало складываться опасение, что это не случайность и что по какой-то неведомой мне причине люди просто-напросто прячутся от меня, сознательно избегая встречи.
        Крыша моя ехала на все четыре стороны, я терялся в догадках и предположениях, что бы все это значило, и уже вспомнил подходящую к данной ситуации цитату из той книги Великих Братьев, которую я читал и перечитывал добрую сотню раз:
        «Редкий придворный рисковал посещать этот лабиринт в тыльной части дворца... Здесь было легко заблудиться. Все помнили случай, когда гвардейский патруль, обходивший дворец по периметру, был напуган истошными воплями человека, тянувшего к нему сквозь решетку амбразуры исцарапанные руки. «Спасите меня! - кричал человек. - Я камер-юнкер! Я не знаю, как выбраться отсюда! Я два дня ничего не ел!»
        Перспектива повторить судьбу этого несчастного меня не манила. Хотя его, помнится, в конце концов все же спасли, выломав упомянутую решетку.
        А у меня здесь даже решеток не было, одни голые стены, пол и потолок.
        Было от чего испытывать мандраж.
        В конце концов я не выдержал и перешел на бег. Втайне я надеялся, что мой топот привлечет внимание тех, кто прячется от меня за дверями своих кабинетов, и тогда они непременно выглянут, чтобы узнать, не объявлена ли всеобщая пожарная тревога.
        Фиг вам! То есть мне самому - фиг.
        Всем обитателям мрачного, хотя и ярко освещенного, лабиринта было наплевать на то, что происходит за стенами, которыми они от меня отгородились.
        У меня даже мелькнула мысль заорать во все горло что-нибудь, .что заставило бы выглянуть в коридор этих сволочей, но после очередного поворота под углом в девяносто градусов передо мной открылась, как финишная прямая, та часть коридора, которая вела к лифтовому холлу, и я услышал, как там переговариваются двое, видимо, в ожидании кабины.
        Я рванул изо всех сил, задыхаясь и обильно потея (сказывалось долгое отсутствие легкоатлетических тренировок), но из лифтового закутка уже донесся знакомый свист раздвигающихся створок лифта, и, продолжая разговор, оба невидимых собеседника вошли, судя по характерному стуку осевшей под их весом кабины.
        - Подождите! - завопил я. Вернее, попытался завопить, но из пересохшего и схваченного судорогой удушья горла вырвался лишь нечленораздельный сип. - Эй, люди! Не уезжайте!.. Я тоже еду с вами!.. Но они меня не услышали.
        Кабина спросила у них: «Вам какой этаж?» - они в один голос выпалили:
«Восьмой!» - и дружно заржали.
        А потом створки опять засвистели, сдвигаясь, и я вломился в лифтовый холл как раз в тот момент, когда кабина с довольным урчанием, словно плотно отобедавший хищник, устремилась вниз, и на световом табло замигали, сменяя друг друга, цифры: 24... 23... 22...
        Я обессиленно ткнулся пылающим лбом в холодную стену.
        Сил не было даже на то, чтобы выругаться.
        Глава 5
        Ну все, сказал я себе, едва отдышавшись. С меня хватит! Пусть Тихон меня хоть четвертует, хоть режет на мелкие кусочки и жарит на медленном огне, но я ухожу из этого дурдома!
        А пакет... А что - пакет? Оставлю на входе охранникам, решил я, и пусть они с ним делают что хотят! Это их проблема! В конце концов, не могу же я торчать по полдня на одном месте, я все-таки курьер, а не исполнитель разовых поручений! И у меня, кроме этого чертова САВЭСа, могут быть и другие задания, и, кстати, довольно срочные! И вообще, где это видано, чтобы почтальон бегал по этажам в поисках того, кто мог бы выступить в роли получателя?!
        Ухожу!
        Я нажал кнопку вызова лифта и стал следить за тем, как меняются цифры на световом табло.
        Восьмой этаж... девятый... одиннадцатый...
        Дойдя до тринадцатого этажа, кабина остановилась.
        На всякий случай я нажал кнопку вызова еще раз. Но кабина словно приклеилась к тринадцатому этажу.
        Что за черт? Не хватало еще, чтобы у них накрылся лифт!
        Я припал ухом к створкам, отгораживающим меня от лифтовой шахты, и прислушался.
        Откуда-то снизу донеслись неразборчивые мужские голоса, громкий гогот и топот множества ног. Словно в лифт на тринадцатом этаже входила строевым шагом целая рота солдат.
        Потом цифры на световом табло замелькали в убывающей последовательности:
13... 12... 9... 7...
        И так до тех пор, пока не высветилась единица.
        Я торопливо вдавил кнопку до упора, удерживая ее в этом положении, чтобы никакой козел больше не смог перехватить лифт.
        Одновременно, задрав голову (и рот у меня, конечно же, опять приоткрылся), я следил за световым табло.
        Лифт наконец-то поехал наверх.
        2... 5... 10... 20... 22...
        Я облился холодным потом. Неужели бог все-таки есть? И неужели он откликнулся на мою телепатическую мольбу?
        Было слышно, как в лифтовой шахте скрипят тросы и что-то скрежещет.
        Ну, давай, железяка, давай! Еще немного, еще чуть-чуть!..
        Наконец скрежет и скрип смолкли, и створки нехотя раздвинулись передо мной. И я обалдел.
        Лифт был не тот, в котором я поднимался сюда! Куда подевались ковер, зеркала, роскошные золоченые поручни и белоснежные стены? Не веря своим глазам, я оглядел тесную кабину с грязным затоптанным полом, исцарапанными стенами и разнообразным мусором, скопившимся в углах, начиная от шелухи семечек и кончая пустыми разорванными пакетами от чипсов. В нашем подъезде лифт, несмотря на ежедневные издевательства над ним, и то выглядит привлекательнее, чем этот ветеран! Нет, это и в самом деле ДРУГОЙ лифт! Но каким образом?.. Неужели, пока я торчал в приемной, кабина-люкс сломалась, и ее успели заменить на эту развалину, доживавшую свой век на складе металлолома?
        Или здесь лифтовая шахта так устроена, что одновременно по ней курсируют две кабины-антипода? Да нет, не может быть!..
        Створки дрогнули в явном поползновении закрыться, но я был начеку и просунул ногу в щель, чтобы не упустить свою добычу в недра здания.
        Пора не ломать голову над всеми этими странностями, а рвать отсюда когти, и как можно быстрее!
        Оказавшись в лифте, я вновь недоверчиво оглядел тускло освещенный пыльной лампочкой интерьер (декоративный колпак плафона конечно же отсутствовал как предмет ненужной роскоши) и увидел еще одно подтверждение того, что лифт был НЕ ТОТ. В нем имелась панель управления с кнопками, затертыми почти до полной нечитаемости цифр.
        Н-да, верно кто-то сказал, что высокий сервис, так же, как счастье, длится недолго.
        Ладно, стрясем. Нам и такой сервис сойдет - все-таки родились и выросли мы в стране, где без благ цивилизации жить как-то привычнее и спокойнее.
        И я решительно ткнул пальцем в кнопку первого этажа.
        Поехали! - как выдавил когда-то первый космонавт, задыхаясь от чудовищной стартовой перегрузки.
        Створки конвульсивно дернулись, закрываясь, лифт содрогнулся и с мрачным упорством самоубийцы, решившего во что бы то ни стало размозжить свой череп об асфальт, устремился вниз. У меня внутри все оборвалось от нехорошего предчувствия, и на всякий случай я уперся покрепче в стенки кабины.
        В голове сами собой появились разные дурацкие мысли. Типа того, во что превратится человек, если лифт не остановится на первом этаже, а врежется с нарастающим ускорением в дно лифтовой шахты? И есть ли шанс остаться в живых при падении с такой высоты? И что опаснее всего в таких случаях: перелом тазобедренного сустава вместе с позвоночником или разрыв жизненно важных внутренних органов?
        Однако, к моему облегчению, кабина вскоре затормозила свой разнузданный бег и остановилась, от чего у меня машинально подкосились колени. Створки дрогнули и разъехались.
        Я уже чуть было не вывалился из лифта, но потом вовремя сообразил, что проехал слишком мало времени, чтобы это был первый этаж. К тому же никакого вестибюля в поле зрения не наблюдалось. Такой же лифтовый холл, как тот, который я покинул несколько секунд назад.
        Значит, просто кто-то перехватил лифт, нажав здесь кнопку во время моего спуска. Но где же он?
        Я высунул голову из кабины. В лифтовом холле никого не было.
        Хотя кое-какие следы присутствия вызывавшего тут остались.
        В пепельнице на высоких ножках, стоявшей рядом с лифтом, дымился свежий окурок, и в воздухе ощущался запах дорогого табака.
        Напрягая слух, мне удалось расслышать в коридоре торопливо удалявшиеся шаги, и картина стала мне окончательно ясна.
        Какой-то чудак, то ли не любящий долго ждать, то ли опаздывающий куда-то, томился здесь, нервно затягиваясь сигаретой. Небось даже приплясывал от нетерпения, следя по табло, как кабина спускается сверху. А потом плюнул с досады, не вытерпев ожидания, швырнул окурок в пепельницу и помчался к лестнице, чтобы спуститься - или подняться - пешочком.
        Что ж, у него могли быть на то свои причины. Скажем, если ему надо было ехать наверх, то со мной ему пришлось бы спускаться вниз, а потом опять подниматься. Или он передумал ехать вообще. Или его кто-нибудь позвал...
        Мои размышления были прерваны закрытием дверей лифта, и я поспешно отдернул голову, чтобы не лишиться ее в результате защемления створками. Хотя обычно привод дверей у всех лифтов автоматически срабатывает на разжатие, если между створками что-то попадает, но тут лучше не рисковать. Бог его знает, какими еще заскоками отличаются механизмы в этом ненормальном здании!..
        Кабина продолжила путь вниз, а я стал размышлять над тем, почему в Шайбе не удосужились обозначить номера этажей на стенах лифтового холла, как это делают во всех нормальных домах. А пассажирам приходится ломать голову, куда они попали...
        Однако ничего путного на эту тему придумать мне не удалось. Если, конечно, не считать ненаучно-фантастических предположений о том, что время от времени в здание удается проникнуть вражеским лазутчикам и диверсантам, и чтобы полностью дезориентировать их, так сказать, в дислокации загадочного САВЭСа, в ход идут разнообразные уловки, в том числе и отсутствие указателей.
        Ничего себе, куда меня занесло? - ошалело потряс головой я. Еще немного, и всерьез поверишь, что когда створки кабины на первом этаже откроются, то первое и последнее, что ты увидишь, будет множество автоматных стволов, направленных на тебя, и не успеешь ты ни пошевелиться, ни открыть рта, как грянет дружный залп длинными очередями...
        Тут кабина вновь остановилась, и на этот раз явно не из-за того, что кто-то пытался ее перехватить, - кнопка с цифрой «1» с щелчком вернулась в исходное положение.
        Я с невольным облегчением вытер испарину со лба.
        В этот момент я испытывал примерно те же чувства, какие испытывает солдат после боя, в котором он не раз был на волоске от гибели.
        Я даже потянулся беззаботно, чтобы снять напряжение в мышцах, сведенных нервной судорогой до ломоты.
        И так и.застыл в этой нелепой прзе, когда створки кабины, словно половинки театрального занавеса, открыли моему взору место действия следующего акта этой пьесы в стиле махрового сюрреализма.
        Никакого вестибюля с постом охраны тут не было!
        А был тут все тот же безликий лифтовый холл неизвестно какого этажа. С той лишь разницей, что дымящихся окурков в пепельнице здесь не было.
        «Oh shit!» - процитировал я персонажей голливудских боевиков, которые любят произносить это словцо, когда у их машины на полной скорости отказывают тормоза или когда их сбрасывают с крыши небоскреба.
        Что за мистика?!
        Прошла, наверно, целая минута, пока я не допер, что ларчик может открываться гораздо проще, чем мне кажется. Ну, скажем, просто-напросто произошел сбой, и кнопка выскочила из гнезда раньше времени.
        Я вдавил кнопку первого этажа и придержал ее для верности. Никакой реакции. А стоило мне отпустить кнопку, как тут же она вернулась на место.
        Хм, значит, дело не в кнопке. Может быть, вообще весь лифт вышел из строя. Замкнуло там что-нибудь, например.
        Вообще-то для таких случаев должна быть связь с диспетчером.
        Вот она, эта неприметная клавиша с изображением телефонной трубки.
        Я нажал ее и стал ждать.
        Ждать пришлось недолго.
        В динамике, встроенном в панель управления лифтом, что-то щелкнуло, засипело, и дребезжащий, явно не человеческий голос монотонно произнес:
        «Не задерживайте лифт. Он может потребоваться другим пользователям. Не задерживайте лифт. Он может потребоваться...»
        - Алло, диспетчер? - неуверенно осведомился я, приблизив лицо к отверстиям в панели, за которыми должен был скрываться микрофон. - Вы меня слышите? Тут лифт не работает!..
        Но голос продолжал механически произносить:
        «Не задерживайте лифт. Он может потребоваться другим пользователям...»
        Тьфу ты!
        Я в сердцах отключил связь и задумался. Воспользовавшись моим замешательством, двери кабины, астматически сипя, закрылись. Я ждал, что будет дальше. Однако, в моему разочарованию, лифт никуда не поехал. Я нажал на кнопку первого этажа, и двери с готовностью открылись вновь. Что теперь?
        Ждать, пока кто-нибудь сверху не вызовет лифт, и отправиться к нему в качестве бесплатного приложения к кабине? Возможно, тот, кому потребуется этот чертов лифт, более осведомлен о его капризах и сможет мне что-нибудь подсказать?
        Я дождался, когда двери вновь закроются, и запасся терпением. Однако время шло, а кабина не собиралась откликаться на чьи бы то ни было вызовы. Похоже, она решила основательно отдохнуть на этом этаже - видно, чем-то он ей пришелся по душе. А собственно, чего я жду?
        Неужели, кроме этого тухлого лифта, в здании нет другого способа перемещаться между этажами? Должны же тут иметься лестницы!
        Кляня себя за то, что эта блестящая мысль не пришла раньше, я уже известным мне способом заставил двери кабины открыться и шагнул в лифтовый холл.
        Не успел я преодолеть несколько метров, отделявших меня от коридора, как двери кабины за моей спиной щелкнули, подобно гигантским челюстям какого-нибудь тиранозавра, промахнувшегося в броске на дичь, а потом со злорадным скрежетом лифт устремился наверх.
        Если бы эта механическая тварь обладала душой и разумом, то сейчас вполне могла быть довольна собой: столько времени водить за нос своего пассажира - это, братцы, надо суметь!..
        Я не стал наблюдать за световым табло, чтобы засечь, с какого этажа поступил вызов. С меня уже было достаточно всей этой катавасии, от которой мозги начинали покрываться слоем плесени.
        Я повернулся и вышел в коридор. Там из стремления к разнообразию я поплелся не налево, а направо - вдруг этот путь окажется более плодотворным?
        Если бы кто-нибудь сделал фотографии коридора того этажа, где я в данный момент находился, и того, с которого я только что спустился, то эти снимки можно было бы использовать в качестве головоломки под названием «Отыщи сколько-то там различий между рисунками». И надо было бы обладать поистине супернаблюдательностью, чтобы обнаружить хоть одно отличие. Во всяком случае, я не заметил ни одного.
        Те же двери без номеров, та же безликая ковровая дорожка на полу, тот же глухой коридор без окон, без картин и без надписей-указателей, с двумя рядами дверей кабинетов. И то же отсутствие людей, как наверху.
        Хотя люди здесь, несомненно, все-таки были.
        Прислушавшись, я сумел различить где-то в глубине коридора отчетливое жужжание. Пылесос или фен? Скорее, все-таки пылесос. Наверное, уборщиц здесь держат в черном теле и в ежовых рукавицах, если они пылесосят ковры не только по утрам, но и в разгар рабочего дня.
        И похоже, что именно здесь находится столовая для сотрудников, потому что порыв воздуха, нагнетаемого невидимыми сплит-системами, донес до моих ноздрей ряд аппетитных и не очень аппетитных, но явно связанных с пищеблоком запахов. А пройдя еще несколько метров, я сумел различить характерный звон посуды, звяканье ложек и вилок о тарелки и неразборчивый гул множества голосов.
        Это меня сразу успокоило.
        Видимо, я потерял всякое представление о времени, как это бывает, когда под рукой нет часов, и мне стало мниться, что прошло по крайней мере часов пять-шесть с момента моего прихода. А на самом деле
        Обед еще был в самом разгаре, и если не подозревать, что местный персонал только и занят тем, что просиживает весь день напролет в столовой, то сейчас должно быть часа два пополудни, не больше.
        Некоторое время я раздумывал на ходу, не лучше ли мне дойти до столовой, чтобы попробовать там отыскать «мымру» из приемной путем опроса обедающих. А вдруг ее там уже не окажется?..
        Однако в том месте, где коридор совершал поворот под прямым углом, я увидел, что одна из дверей по правую сторону приоткрыта, и машинально бросил взгляд в образовавшуюся щель. Кстати, вот еще одно любопытное свойство человеческой психики, которое я давно уже открыл для себя. Когда человек идет по коридору и ему встречается открытая дверь, он обязательно глянет в нее, даже если ему абсолютно до фени, что там находится.
        Именно поэтому наш Тихон, наверное, не любит, когда дверь в его комнатушку, которую он высокопарно именует офисом, оставляют открытой, даже если кто-то заглянул к нему буквально на минутку. Он тогда начинает орать, что у вошедшего, должно быть, растет хвост на заднице, если он боится его прищемить дверью. Тот еще юморйще у моего шефа.
        Я не знаю, был ли хвост у того, кто оставил приоткрытой дверь, в которую я заглянул, или нет, но мне эта скверная привычка незнакомца принесла только выгоду.
        Ведь именно благодаря тому, что дверь была приоткрыта, я увидел за ней ЛЕСТНИЦУ!
        И вот опять: ну какого дьявола они понаделали тут столько абсолютно одинаковых дверей, да еще и без всяких табличек?! Если бы эта дверь была закрыта, я бы ни в жизнь не догадался, что за ней может скрываться выход на лестницу! Потому что она - точная копия всех остальных дверей, которыми оснащены рабочие помещения. И для того чтобы ее обнаружить, мне пришлось бы открывать все двери подряд, рискуя нарваться на справедливое возмущение тех, кто трудился за ними. Теперь понятно, почему, обойдя весь коридор на двадцать пятом этаже, я так и не нашел там выхода на лестницу...
        Поговорка рекомендует нам выбирать синицу в руке, а не журавля в небе. За редким исключением я никогда не сомневался в народной мудрости, а потому предпочел отправиться на первый этаж по лестнице, а не переться в местную забегаловку.
        Лестница была под стать коридорам и прочим интерьерам этого дурацкого здания: бетонная, с неокрашенными стенами и без окон. То ли савэсовцы ею почти не пользовались, то ли полагали, что отсутствие излишеств - лучший дизайн для служебных помещений.
        Спускаться, однако, мне пришлось недолго.
        Миновав три пролета ступенек, тускло освещаемых старомодными лампочками в форме груши, я уперся в глухую бетонную стену.
        Растерянно повертел головой, словно надеясь обнаружить где-нибудь потайную дверцу.
        Даже постучал кулаком в возникшую передо мной преграду, чтобы убедиться в том, что она не бутафорская.
        Однако стена оказалась настоящей и очень прочной. Наверное, из того самого монолит-бетона, который, как я где-то вычитал, используют для строительства подземных бомбоубежищ на случай ядерной войны и который выдерживает прямое попадание тысячетонной фугасной бомбы.
        Так что я лишь отбил себе кулак, и больше ничего.
        Вот это номер! Наличие стены в конце лестницы означало только одно: коридор, из которого я сюда спустился, действительно относится к первому этажу!
        Но ведь так не бывает, твердил я себе. Ни одно здание в мире не может быть спроектировано и построено так, чтобы лестница заканчивалась внизу тупиком.
        Где-то ведь должен быть выход в парадный вестибюль, через который я прошел каких-нибудь пару часов тому назад!
        Полагаться только на лифт ни один здравомыслящий конструктор не станет. Случись, что откажут лифты - и все обитатели двадцатипятиэтажной башни окажутся отрезанными от выхода из здания!
        Нет-нет, ты просто что-то не учитываешь в своих умственных построениях, сказал я себе. Городишь какие-то вычурные сложности на ровном месте.
        А тебе надо последовать-девизу того литературного героя, который провозгласил: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»
        Так ищи же, а не стой пень пнем!
        И ты наверняка потом увидишь, что блуждал в трех соснах.
        Глава 6
        Я без энтузиазма тащился по однообразным ступеням наверх, когда меня осенило. С чего это я взял, что этаж, на который меня привез свихнувшийся лифт, именно первый? А может быть, это так называемый нулевой, который заменяет подвальное помещение в некоторых зданиях, особенно если речь идет не о жилых домах? Тогда наличие стены в конце лестницы получает логичное объяснение, потому что из подвалавыхода нет и быть не должно.
        Значит, надо подняться всего на один этаж выше, и уж там-то непременно обнаружится выход в вестибюль!
        Но, похоже, судьба в этот день окончательно решила доконать меня, а мой незримый ангел-хранитель запил горькую и уснул беспробудным сном, бросив меня на произвол судьбы.
        Никакого выхода с этажа, который я определил для себя как первый, не обнаружилось. На всякий случай я поднялся еще одним этажом выше, вдруг у них тут подвал уходит под землю не на один, а на два этажа, но и там было то же самое. Наличие отсутствия, как любит не то в шутку, не то всерьез говаривать наш Тихон.
        Признаться, тут я окончательно скис. Настолько, что опустился прямо на пыльные бетонные ступеньки и уткнулся лицом в ладони. Нет, для того, чтобы позорно распустить нюни, я еще не созрел. Просто меня вдруг охватила такая усталость, что все вокруг стало как-то безразлично. И еще хотелось, чтобы это был сон, пусть даже кошмарный, а не действительность. Чтобы в следующий момент я проснулся в своей комнате, а на кухне гремела бы посудой Ма, готовя завтрак, и чтобы был выходной день, когда не надо переться ни на работу, ни еще куда-нибудь...
        Конечно же, эта примитивная попытка обмануть свое сознание не удалась.
        Я открыл глаза и увидел, что все еще сижу на тускло освещенной лестнице. Один, совсем один, необъяснимым образом заблудившийся в лабиринте двадцатипятиэтажного монстра из стекла и бетона.
        Я запустил свой мысленный «видик» в режиме «ускоренный просмотр» и принялся анализировать свои похождения, начиная с того момента, как вошел в Шайбу. Вестибюль... разборки с охраной... странный лифт... поиски приемной... ожидание «мымры»... безуспешные попытки вступить в контакт с аборигенами... возвращение в лифтовый холл... трансформация, произошедшая с лифтовой кабиной... необъяснимые выходки лифта во время моего спуска вниз...
        Каждое из этих событий, внешне будучи вполне реалистическим, содержало в себе крупицу сюрреализма. А все вместе они укладывались в совершенно невероятную схему. И надо было быть безумцем, чтобы поверить в ее истинность.
        Во всяком случае, я - не поверил.
        Мне по-прежнему казалось, что я стал жертвой собственных оплошностей и нелепой случайности, что выход из глупейшей ситуации, в которую я умудрился вляпаться, есть, просто я поступаю не так, как следует.
        «А как следует поступать? - спросил я самого себя. - Куда податься и что сделать для того, чтобы покинуть эту громадину, ни с того ни с сего ставшую для меня ловушкой?»
        Под ложечкой начинало посасывать. Но это был еще не страх. Я просто успел проголодаться.
        Значит, сейчас уже часа три, как минимум. В районе трех часов мой желудок неизменно начинает бастовать. Именно в это время в течение многих лет я возвращался домой из школы и разогревал заготовленный Ма с утра «горячий паек».
        Вот что я сейчас сделаю, решил я, поднимаясь со ступенек.
        Плюну-ка я на все - и на пакет, который никак не могу передать по назначению, и на выход, который никак не могу отыскать. А пойду я в столовку, чьи запахи разносились по всему первому этажу, и восполню затраченную за последние три часа энергию в пределах имеющейся у меня при себе суммы. Кстати, надо УТОЧНИТЬ, чем мы располагаем...
        Пятнадцать... двадцать... Ого! Целых тридцать юмов наличной мелочью! Да этого не только на обед, но и на УЖИН хватит! Правда, плакали тогда горькими слезами «Сказки для взрослых», на которые я давно уже положил глаз в
«Букинисте» и которые намеревался выкупить сегодня после работы. Ладно, стрясли. Будем надеяться, что никуда от нас эта книженция не денется, тем более что дураков, готовых тратить денежки на такую древность, уже почти не осталось. А сейчас надобно обслуживать более насущные потребности молодого и весьма прожорливого организма...
        Я схватил сумку в охапку и устремился по ступенькам вниз.
        Рысцой обежав весь этаж по кругу (хотя на самом деле это был, скорее, ломаный многоугольник), я вернулся туда, откуда начал свои странствия. То есть к лифтовому холлу.
        Никаких следов столовой. Более того, вместе с ней канули в небытие и общепитовские запахи. Неужели, пока я лазил по пыльным лестницам, обед успел закончиться и столовая закрылась?
        И неужели персонал тут дисциплинирован до такого безобразия, что минута в минуту соблюдает распорядок дня? Разве среди этих роботов нет ни одного живого человека, который мог бы засидеться, смакуя третий стакан компота с булочкой в почти домашней атмосфере, создаваемой запахом пригорелого мяса и звоном посуды на кухне? Ведь невозможно себе представить, что ровно в три ноль-ноль все принимавшие пищу судорожно вскакивают и, дожевывая на ходу, кидаются к выходу, чтобы в три ноль пять сидеть на рабочем месте!..
        Даже если это так, то это не учреждение вовсе, а настоящий концлагерь! Под девизом «Орднунг юбер аллее». А опоздавших в конце рабочего дня, должно быть, отводят к той стене, которая имеется в самом низу лестницы, и расстреливают в упор из «шмайсеров» во имя этого самого «порядка, который превыше всего».
        Я сглотнул слюну. Есть хотелось все больше. Желудок окончательно сорвался с цепи и урчал непрестанно, как водопроводная труба, в которую попал воздух.
        Ладно, стрясли. В конце концов, бог с ней, со жратвой. И со столовой тоже. Тут бы разобраться в принципе, что творится.
        И, наверно, пора перейти к более решительным действиям. Как, впрочем, и полагается тайному агенту, проникшему в логово врага.
        Ну, теперь держитесь, господа савэсовцы-эсэсов-цы! С этого момента я не собираюсь соблюдать правила хорошего тона. Так что ваши игры в прятки со мной не пройдут!
        И я двинулся по этажу совершать повторный обход.
        На этот раз я действовал подобно спецназовцам, штурмующим помещение, в котором на каждом шагу засели вооруженные головорезы-рецидивисты. Только в отличие от них я не прятался. Наоборот, я делал все, чтобы меня было видно и слышно не только на этом этаже, но и по меньшей мере еще двумя этажами выше.
        Я старательно нарушал тишину, распахивая двери ударом ноги так, что они с грохотом ударялись о стену и от рикошета захлопывалисьновь.
        Я орал во всю глотку: «Есть тут кто-нибудь живой?!» - как будто был спасателем, инспектирующим развалины жилого дома после землетрясения силой в девять баллов.
        Живых, однако, не было. Мертвых, впрочем, тоже.
        Кабинеты были вполне обычными. Одиночные или «многостаночные». Маленькие или большие. С письменными столами или с конторскими стеллажами. Аскетически полупустые или заботливо превращенные женскими руками в некое подобие домашней гостиной, с изобилием растений в горшках и кадках, с керамическими кашпо и кружевными салфетками. С компьютерами, факсами, плоттерами, скваттерами -и вовсе без какой-либо оргтехники.
        Самое удивительное, что ни одна из дверей на этом этаже не была заперта на ключ. И так же, как наверху, почти повсюду я находил признаки недавнего присутствия людей: разложенные на столах бумаги, включенные компьютеры с ненабранным до конца текстом на экране, недопитый и еще горячий чай в стакане... Порой до меня доносились звуки, свидетельствующие о том, что этаж и в самом деле обитаем: далекие голоса беседующих людей, щелканье клавиш компьютерных клавиатур, стук закрывающихся дверей, шаги...
        Но это было равносильно тому, что этаж населен призраками. Поскольку я так и не встретил ни единого человека.
        Башня была своего рода «Летучим голландцем».
        Кораблем, экипаж которого исчез внезапно и необъяснимо. Словно что-то ужасное заставило людей бросить все дела и сломя голову спасаться бегством. Только вот куда они все сбежали, если отсюда не было вы-хода?
        Ноги мои гудели от усталости. Все-таки им сегодня досталось не меньше, чем в самые авральные для нас, курьеров, дни. Ведь чтобы обойти только один этот этаж, мне пришлось сделать шагов пятьсот, не меньше. Количество кабинетов я не считал, но их было не меньше ста. Это на одном только этаже! Сколько же их было здесь всего в здании? Две с половиной тысячи?
        Да ведь это больше, чем во всем Белом доме! Прямо Пентагон какой-то!
        Интересно, с какими целями функционировала такая чудовищная махина, если я о ней никогда раньше не слышал до сего дня?
        Я бессильно опустился прямо на пол. Меня уже не колыхало, что кто-то может увидеть, как я развалился на пыльной ковровой дорожке посреди коридора, подобно бомжу. Я был уверен, что никого тут нет.
        «А может быть, не только тут, но и во всем здании? - бросило меня в жар от напрашивавшегося вопроса - Что, если в Шайбе вообще нет ни одной живой души, кроме меня?»
        Я аж взмок от такой страшной мысли.
        Но тут, словно нарочно пытаясь отвлечь меня от гнусных подозрений, за стеной раздался знакомый лязг и скрежет движущегося лифта, и я вскочил и бросился в лифтовый холл.
        Не-ет, ребята, что вы мне ни говорите, а заставить обычный, задрипанный лифт ездить без человека никаким способом невозможно!
        Я впился взглядом в световое табло, на котором менялись цифры.
        15... 10... 7...6...
        Кто-то спускался ко мне.
        Я прислонился к стене, ощутив затылком холод бетона, и прикрыл глаза.
        «Вот сейчас все и выяснится», - подумал я.
        В лучшем случае тот, кого я сейчас увижу, посмеется над моими фантазиями и объяснит, что ничего из ряда вон выходящего у них не происходит, а просто персонал отрабатывает учебную пожарную тревогу поэтому все вынуждены были эвакуироваться на время из здания через запасный выход, куда он мне и покажет дорогу, а заодно и примет этот чертов пакет.
        В худшем же случае тревога окажется не учебной, а настоящей. Например, позвонил какой-нибудь придурок в полицейское управление и коварно сообщил, что с минуты на минуту этот самый САВЭС взлетит на воздух. Что, мол, террористы всего мира только спали и видели, как бы взорвать эту контору. В результате персонал был эвакуирован, а полицейские принялись обходить здание с собаками в поисках заложенной взрывчатки, и сейчас они найдут и выдворят меня отсюда за ушко да на солнышко, а мне только этого и надо...
        Я открыл глаза, чтобы удостовериться, что лифт спускается именно на мой этаж, хотя и по звукам было ясно, что он еще не останавливался.
        4... 3... 2...
        Да нет, все в порядке. Лифт ехал именно сюда, на первый...
        Но тут мой взгляд упал на кнопку вызова, спрятанную в стене сбоку от лифтовой шахты, и я оцепенел.
        Кнопка светилась, а это означало, что лифт на этот этаж кто-то вызвал! Причем буквально только что, пока я вытирал своим задом пыль с ковра в нескольких метрах отсюда!
        Вот и не верь после этого в привидения!
        Волосы на моей голове сами собой поднялись дыбом, по затылку пробежал ледяной ветерок, и я затравленно огляделся, словно надеясь, что человек, нажавший кнопку, прячется в этом тесном закутке. Но тут просто негде было спрятаться.
        Я в два прыжка оказался у выступа коридора и осторожно поглядел в обе стороны. Как, впрочем, и следовало ожидать, ни справа, ни слева никого не было видно.
        Может быть, у меня уже наступают провалы в памяти? Может, это я сам вызвал лифт перед тем, как бессильно усесться на пол в коридоре?
        Но тут за моей спиной кабина остановилась, и створки ее, громыхая, разошлись в стороны.
        Секунда. Вторая. Третья.
        Из лифта никто не показывался.
        По спине моей побежали мурашки.
        Медленно-медленно, словно шагая по минному полю, я приблизился к открытой кабине и осторожно, затаив дыхание, заглянул в нее.
        Если бы в лифте был какой-нибудь монстр с выпученными и налитыми кровью бельмастыми зенками, желтыми клыками и слизистой чешуей, я бы и то не испытал того потрясения, которое постигло меня сейчас.
        В лифте никого не было.
        Однако в его скудном интерьере добавилась одна свеженькая деталь, и именно она стала причиной моего секундного паралича.
        Прямо напротив дверей кабины на задней стенке чем-то красным была размашистым крупным почерком начертана угрожающая надпись:
        «БЕРЕГИСЬ, Я ВСЕ РАВНО ДО ТЕБЯ ДОБЕРУСЬ!».
        Глава 7
        «Ну и что тут такого? - опомнившись, подумал я. - Что ты так всполошился?»
        Подумаешь, завелись в этом скучном, однообразном учрежденческом мирке гнусные шутники, которым надоело просиживать штаны за компьютерами, вот и решили они развлекаться таким дохлым способом.
        Только зачем же кабину-то было так пачкать? Такую краску ни одна уборщица не отмоет... И ведь писали-то эти юмористы не аэрозольным баллончиком и не кисточкой. Похоже, что в качестве пишущего инструмента они использовали палец, макая его в краску. А это уж совсем ни в какие ворота не лезет, потому что потом найти их было бы плевое дело: построить всех сотрудников в одну шеренгу - и пальцы к осмотру... Это мы хорошо знаем, в школе не раз проходили, только даже самый последний дебил из нашей школы не стал бы пакостить так, чтобы улики остались при нем...
        Я шагнул внутрь кабины, которая, как это ни странно, все это время даже и не пыталась закрыться перед моим носом, и недоверчиво потрогал кончиком мизинца надпись.
        Свеженькая. Еще не просохла. На концах букв, где краски было чуть больше, еще даже не успели образоваться потеки.
        Только... странная какая-то краска. Липкая и пахнет не ацетоном и не эмалью, а чем-то другим, смутно знакомым...
        Постой, постой... Да ведь это же кровь1...
        Перед глазами сразу же поплыли круги, в ушах зазвенело, и я, шатаясь, вывалился из лифта, чтобы не грохнуться в обморок внутри кабины.
        У меня с детства имелась одна особенность, которая не раз доставляла мне массу неприятностей.
        Я не выношу вида крови.
        Вообще-то, никто не любит смотреть на кровь. Особенно если ее много. Но в своей инстинктивной неприязни к той физиологической жидкости, которая течет в наших жилах, все люди делятся на две основные категории. Одним становится плохо от вида своей крови, а другим - от вида чужой. Ну а я принадлежу к немногочисленной социальной группы, представители которой вырубаются от вида любой крови.
        Из-за своей дурацкой кровебоязни я даже фильмы не могу смотреть, особенно по «голо», потому что режиссеры сейчас пошли сплошь одни садисты. Они прямо-таки неспособны обойтись без сцен, когда один персонаж расстреливает кого-нибудь в упор крупнокалиберными очередями, а тот все не падает, хотя из него уже водопадными потоками хлещет кровища... Если же это не боевик, а, скажем, драма из жизни домохозяек, то и там режиссер умудряется вставить парочку эффектных эпизодов. Например, когда героиня, уставшая от стирки, готовки пищи, олухов-детей и изверга-мужа, бросается вниз из окна (варианты: на рельсы перед поездом, на машине в пропасть или с борта самолета без парашюта), ив тот миг, когда ее череп разлетается вдребезги, кровь и ошметки мозга летят прямо в объектив камеры. То есть мне, чересчур впечатлительному зрителю, прямо
        в морду...
        И сейчас, стоило мне обнаружить, что надпись на стене лифта выведена не краской, как все внутри у меня сжалось, желудок поплавком всплыл к горлу, и я почувствовал, что близок к отключке.
        Я ткнулся лбом в ледяную стену, растирая мокрый от холодного пота затылок, и оставался в таком положении до тех пор, пока в голове не прояснилось.
        А лифт, черт бы его побрал, и не собирался закрывать свои двери. Он словно дразнил меня тем, с чего меня воротило.
        Наконец, оторвавшись от стены, я долбанул ногой по створкам кабины, и они, будто того и ждали, насмешливо завизжали, закрываясь.
        Что ж, значит, версию о мерзких шутниках можно вычеркнуть. А иначе - каким извращенным понятием о юморе надо обладать, чтобы использовать для розыгрыша настоящую кровь?! Пусть даже животного, не человека. Или искусственную, если у шутника есть доступ к соответствующим медицинским лабораториям. Все равно, шутка была слишком дохлой.
        Остается сделать вывод, что зловещая надпись сделана не ради хохмы, а всерьез.
        Но даже в этом случае не хотелось верить, что надпись обращена именно ко мне. Кому я мог понадобиться? Меня же никто еще и в глаза не видел, если не считать троих охранников! Нет, скорее всего кто-то решил запугать того, кого он считает своим врагом. Но все-таки, где этот «кто-то» раздобыл кровь? Врезал себе кулаком по носу? Или полоснул по пальцу ножом для разрезания бумаг?
        А может быть?..
        Я опять похолодел.
        Почему бы не пойти до конца в своих предположениях?
        Может, сейчас где-нибудь в укромном уголке лежит труп с перерезанным горлом, а убийца бродит по зданию в поисках следующей жертвы?
        Кстати, не этим ли объясняется странное отсутствие людей в Шайбе?
        Что, если в дружном коллективе САВЭСа завелся свой маньяк, который именно сегодня решил устроить ночь (а точнее, день) длинных ножей? И вот, вооружившись огромным тесаком наподобие тех, которыми так лихо орудуют в боевиках коммандос и наемные убийцы, и обходя этаж за этажом, он хладнокровно режет, как баранов, всех встречных, а трупы складирует в кабинках общественного туалета и в шкафах для бумаг...
        Ну вот, пошло-поехало! Стоило мне немного ослабить вожжи, которыми я приструнивал свою фантазию, как эта своенравная кляча рванулась во весь опор и понеслась под горку, не разбирая дороги. Того и гляди - перевернется карета, и тогда мой ум окончательно зайдет за разум.
        Лучше уж перестать ломать голову над выкидонами, которые подстерегают меня тут на каждом шагу, а честно признаться себе, что я ничего не понимаю.
        Хотя одну вещь я успел уяснить предельно четко.
        Мне все больше не нравилось здесь ошиваться.
        И отныне моя главная цель заключалась в том, чтобы выбраться из этой бетонной мышеловки. Причем желательно - живым и невредимым.
        
        Глава 8
        Между тем лифт не спешил расставаться со мной. Видимо, я ему очень понравился. Он, гад, даже вновь распахнул передо мной двери и держал их настежь, не закрывая, как будто приговаривая ласково-зловещим голоском: ну, давай, входи, что ж ты струсил?
        Трудно объяснить, чем был продиктован мой ответный ход. К этому моменту я успел справиться со своим страхом, загнать его в самый дальний угол самого себя, но поскольку природа не терпит пустоты, то место страха тут же заняла злость. Я разозлился так, что лицо мое в этот момент, наверное, пошло красными пятнами.
        Если бы мне подвернулся сейчас под руку хоть кто-нибудь, то я бы с ним не церемонился. Я бы высказал ему все, что думаю о его чокнутой конторе и о порядках, которые в ней царят.
        Однако в пределах досягаемости по-прежнему не было мальчиков для битья, и тогда я принял вызов лифта.
        Я вломился в него, как пьяный хулиган в автобус, и зачем-то сделал непристойный жест зловещей надписи на стене, успевшей утратить четкость от многочисленных потеков. Потом повернулся лицом к выходу и врезал наугад кулаком по кнопкам на панели.
        Мне было все равно, куда ехать, лишь бы этот механический скворечник доставил меня к людям.
        Лифт вздрогнул, словно старая кляча, получившая пинка под зад, и заскрипел закрывающимися дверями. Уже в последний момент я заметил, что в нем нет вентиляционных отверстий, и представил, как буду медленно загибаться от удушья в этой стальной коробке, если она застрянет между этажами. К тому же я вспомнил, что сегодня пятница, а следовательно, двое суток подряд в здании вообще не будет ни души.
        Однако кабина с натужным гудением отправилась наверх - пол довольно чувствительно толкнул меня в подошвы.
        Я прикрыл глаза и обессиленно привалился к стенке лифта.
        В котелке моем уже не оставалось ни одной разумной мысли.
        А какие разумные мысли могут быть у крысы, когда она в панике начинает метаться по лабиринту, куда ее из научного любопытства запустили горе-экспериментаторы?
        Наконец лифт замер. Более того, он настолько расщедрился, что соизволил раскрыть свои двери.
        И опять лифтовый холл, который предстал передо мной, оказался точной копией того, откуда я отбыл.
        Я вышел из кабины с таким же чувством, с каким сходят на берег матросы после кругосветного плавания без единого захода в порты.
        На этот раз кабина ждать меня не собиралась. Она сомкнула свои створки, словно огромный моллюск, и с усталыми вздохами и стонами удалилась в неизвестном направлении.
        Ну и пускай. Стрясем.
        Я двинулся обследовать очередную терра инкогнита.
        В отличие от двадцать пятого этажа и того, где я только что побывал, здесь пахло по-другому. Это был странный неприятный запах тлена и сырости, словно перед моим появлением по этажу прогулялся целый отряд покойников, внезапно оживших после нескольких месяцев пребывания под землей.
        Пройдя несколько метров по такому же глухому коридору, я обнаружил предмет, который никак не вписывался в мои представления об официальных учеждениях. Это был мужской носок с рваной пяткой, разнузданно валявшийся на ковровой дорожке. Я задержался, чтобы исследовать свою находку. Носок был как носок, самый обыкновенный. Хлопчатобумажный, цвета детской неожиданности, сорок восьмого размера, не меньше. И его еще недавно кто-то носил. Кроме дырки на это указывал характерный запах. Превозмогая врожденную брезгливость к подобным вещам, я осторожно потрогал носок кончиком пальца. Ткань была еще влажной от пота, и меня аж передернуло от отвращения.
        Возможно, будь на моем месте Шерлок Холмс или Эркюль Пуаро, они бы мгновенно сделали множество выводов о бывшем владельце этого предмета мужского туалета. Я же, сколько ни старался, так и не смог представить себе этого типа. Во всяком случае, дальше напрашивавшегося предположения о том, что подобная вещь могла принадлежать одноногому детине в разноцветных клоунских одеяниях, я не продвинулся.
        А самое главное, я не мог вообразить ситуацию, приведшую к появлению носка в коридоре.
        Допустим, например, что некто купил себе новые носки, а старые решил выбросить. Он отправился к мусоропроводу (конечно, если это устройство здесь имеется), но по каким-то неведомым причинам выбросил (или обронил?) на полдороге один носок.
        Я нарисовал в воображении эту картину и пожал плечами.
        Чушь какая-то!..
        И вообще, что ты прицепился к этому вонючему носку? Подумаешь, валяется здесь. Может быть, у местного персонала так заведено - уходя домой, терять в коридорах предметы одежды?
        С чего ты взял, что этот факт может иметь какое-то скрытое значение? Если так ко всему подходить, то вскоре точно крыша поедет!..
        3 - 8208 Ильин
        И я пошел дальше.
        Однако теперь я был начеку.
        Все мои органы чувств работали на пределе, чтобы все видеть, все слышать и все обонять.
        Не останавливаясь, я наугад толкнулся в несколько дверей, но они оказались закрытыми.
        Признаки жизни обнаружились только тогда, когда я достиг третьего по счету излома коридора под прямым углом.
        За одной из дверей я расслышал отчетливый кашель. Принадлежал он наверняка какому-нибудь туберкулезнику или астматику, потому что нормальные люди так не кашляют. Я мысленно представил себе, как выглядит кашляющий: покрасневшее от натуги лицо, жилы, натянувшиеся на шее, морщинистое желтое лицо, зубы, черные от многолетнего налета никотина...
        Но лучше общаться с таким нелицеприятным типом, чем с привидениями и маньяками.
        Невольно затаив дыхание, я постучал в дверь.
        Но тот, кто кашлял, не отзывался. Заранее бормоча слова извинения, я распахнул дверь настежь - и замер, ошарашенный.
        Передо мной опять тянулась все та же скучная лестница запасного выхода. И теперь я отчетливо слышал, что кашель постепенно приближается откуда-то снизу. Кто-то поднимался ко мне по лестнице. Хотя будь я на месте его лечащего врача, то напрочь запретил бы ему подобные восхождения - с такими легкими даже с первого этажа на второй надо подниматься только на лифте.
        Если верить слуху, то между мной и чахоточным было два-три этажа. Просто эхо, отражаясь от голых бетонных стен, гулко разносилось по лестнице, вводя в обман относительно реального расстояния.
        «Ну наконец-то хоть кого-то нашел», - подумал я и устремился навстречу кашлю. Однако не успел я спуститься на несколько ступенек, как меня окатило сначала холодом, а потом жаром. Перед глазами вновь возникла та кровавая надпись в лифте. И ожили полузадавленные опасения насчет маньяка, резвящегося в рабочее время.
        И вспомнил я, что где-то уже слышал такой кашель. Точно, на верхнем этаже это было, когда я перестал торчать в «предбаннике» приемной!..
        Я машинально сунул руку в карман, но не обнаружил там ничего, чем можно было бы отбиваться от серийного убийцы. Не пытаться же скрепкой выколоть ему глаз, хотя в наставлениях по самообороне пишут, что в критических ситуациях любой предмет может быть с успехом пущен в ход.
        И тогда я повернулся и, стараясь ступать бесшумно, возвратился в коридор. Дверь, однако, до конца я закрывать не стал, чтобы наблюдать через щель за вероятным противником.
        Кашель тем временем становился все исступленнее. Казалось, что тот, кто издавал эти захлебывающиеся, лающие звуки, вот-вот задохнется и со страшным хрипом скончается в судорогах.
        Однако до этого дело не дошло, а потом, когда мне показалось, что кашель совсем рядом, тот, кто поднимался по лестнице, вдруг громко, с чувством чихнул
        - и сразу же наступила оглушительная тишина. Вместе с кашлем пропал и звук шагов.
        Выждав для верности еще несколько секунд, я выглянул из своего укрытия на лестницу. Потом спустился на несколько ступенек так, чтобы просматривать вход с лестницы в коридор этажом ниже. Там неплотно прикрытая дверь покачивалась от сквозняка.
        Значит, обладатель такого выдающегося кашля просто-напросто не дошел до меня и свернул с лестницы на этаж подо мной.
        В два прыжка я оказался у приоткрытой двери и осторожно оглядел коридор.
        Но и там не было никого. А никаких других дверей поблизости не наблюдалось.
        По коже моей сами собой побежали мурашки.
        Было от чего - ведь этот астматик будто растворился в воздухе под самым моим носом!
        Глава 9
        С каждой секундой сил у меня оставалось все меньше. Моральных, конечно. Да и живот уже начинал прилипать к ребрам от голода.
        Однако я еще не верил в перспективу смерти от истощения. Хотя я всегда считал тухлой поговорку о том, что надежда умирает последней, но, оказавшись сам в безвыходном положении, упрямо надеялся на спасительную соломинку.
        Люди всегда до последнего не хотят примириться с тем, что им пришла труба. Помнится, именно так умирала в прошлом году от рака тетушка Кристина, сестра моей Ма. Уже врачи махнули на нее рукой и ухаживали чисто для профилактики, потому что метастазы со скоростью цепной реакции распространялись по всему ее телу, уже она почти не приходила в сознание от непрекращающейся дикой боли, разрывавшей ее нутро. Но в моменты кратковременного просветления сознания, когда боль отступала с великодушием садиста-палача, прекращающего на некоторое время мучить жертву, чтобы потом взяться за свое гнусное дело с еще большим усердием, тетя Кристи мечтала о том, какую книгу напишет, когда поправится...
        Она была писательницей. Не очень известной, но мне ее книги нравились. Писала она в основном гротескные рассказы-притчи. Среди них был один, который я считал гениальным. Там описывался мир, в котором все было поддельно и фальшиво, начиная от товаров, природы, устройства мироздания и кончая самими людьми. Главный герой последовательно обнаруживает это, все больше приходя в отчаяние. И когда в самом конце он делает открытие, что и окружающие его субъекты - лишь искусные подделки живых людей, то у него возникает естественный вопрос: где же скрывается таинственный творец, а точнее - поддель-щик, который занимается столь нелепым делом, и в чем цель его титанической деятельности?..
        А разгадка оказывается довольно простой. Никакого сверхъестественного Творца или демонически настроенных суперцивилизаций. Просто в мире идет бесконечный процесс фальсификации, такой же, как круговорот воды в природе. И каждый, кто подделывает что-либо, становится жертвой другого фальсификатора, а тот, в свою очередь, фальсифицирован субъектом более высокого уровня, и все это длится бесконечно и вечно, как сама Вселенная...
        Я никогда не забуду, как, сидя у изголовья умирающей, гладил ее высохшую и ставшую костлявой за счи-таные дни руку. И то и дело боролся с подступающим к горлу комком слез.
        И когда тетя Кристи умерла (это случилось прекрасным июньским утром), и на похоронах, и потом еще долго меня преследовал ее настойчивый судорожный шепот:
«Скажи, Страг, я ведь буду жить, да? Я напишу еще много книг, правда?!.»
        Будешь, говорил ей я. Обязательно напишешь.
        Хотя оснований для этого было не больше, чем для веры в воскрешение покойников.
        Вот и сейчас я бессмысленно верил в то, что спасительный выход из тупика, в который я угодил, вот-вот отыщется.
        И я перебирал в уме разные варианты, что делать и куда податься, пока случайно не сунул руку в сумку и не нащупал там пластмассовую коробочку. Мобил!
        И как это я забыл про него?! А ведь все просто. Надо только звякнуть кому-нибудь. Хотя бы Тихону, будь он неладен со своими поручениями! Или Ма. Или Ленке, если она уже вернулась с лекций из универа... Хотя последних двух особ лучше оставить на крайний случай. А то перепугаю их, всполошу, а потом, если выяснится, что блуждал я в трех соснах, опозорюсь на всю оставшуюся жизнь. Ну Ма - ладно, она-то по-родственному меня простит, а вот Ленка так и будет считать меня тюхой-матюхой, накрытым из-за утла пыльным мешком...
        А может, обратиться в полицию? Так и так, мол, выручайте, господа, погибаю в четырех стенах почти в центре города! Подожди, а полиция-то здесь при чем?.. Для таких чудиков, как я, существует специальная служба спасения. Хотя эффект наверняка будет тот же. Простите, скажут, молодой человек, но если вы перебрали с дружками и решили разыграть людей, находящихся при исполнении важных государственных, обязанностей, то не вы первый, не вы последний. Нам такие звонки по нескольку раз за смену поступают. И бросят трубку.
        Сумеешь их убедить в том, что ты не гнусный шутник и не псих, окончательно утративший ориентацию в пространстве? Очень даже сомневаюсь.
        Да если бы я сам был на их месте и получил по телефону такой SOS, то тоже не поверил бы в серьезность вызова.
        Что ж, стрясем. Значит, остается у нас один кандидат. Тихон. В конце концов, меня сюда заслал он - ergo, он и обязан отвечать за жизнь и безопасность одного из своих подчиненных!..
        Я нажал кнопку включения, но коммуникатор наотрез отказался фурычить. На экранчике вместо символа телефонной трубки высветилось равнодушное сообщение:
        ВЫ НАХОДИТЕСЬ ВНЕ ЗОНЫ ПРИЕМА РАДИОСИГНАЛА.
        Ну вот, а ты размечтался!..
        Я недоверчиво покосился на окружавший меня скудный интерьер.
        Интересно, какой же толщины должны быть здесь стены, если они не пропускают волны высокой частоты?
        Уж если в наше время сотовая связь обеспечивается даже в метро, на глубине нескольких десятков метров, то здесь и подавно не должно быть сбоев.
        Не отрывая взгляда от экрана мобила, я прошелся туда-сюда по коридору, спустился, а потом поднялся по лестнице на один этаж, но все мои попытки установить связь ни к чему не привели.
        Где здесь может отыскаться место не с такими толстыми стенами?
        Подожди-ка, сказал я себе.
        А окна? Должны же здесь все-таки быть окна?!
        Значит, единственное, что мне остается, - это отыскать кабинет, в котором имеется хотя бы маленькое окошко, - и тогда сигнал без труда пройдет сквозь стекло!
        И я отправился по коридору в поисках помещений с окнами.
        Однако, похоже, за то время, пока я торчал в районе лестницы, все обитатели этого этажа либо вымерли, как динозавры, либо ушли домой. В коридоре стояла почти мертвая тишина, и все двери, в которые я тыкался, как новорожденный кутенок в мамкину титьку, были надежно заперты на ключ.
        Без толку обойдя весь этаж, я решил прибегнуть к запрещенным приемам. Например, к взлому - но только, конечно, без кражи. Не хватало мне потом объяснений с охраной или с полицией по поводу присвоения чужого барахла, когда меня все-таки вызволят отсюда.
        Нет, конечно, можно было бы попытать счастья и на других этажах. Тем более что, как я помнил, на последнем, двадцать пятом, и на том, который я принял за нулевой, имелись незакрытые кабинеты. Но связываться еще раз с этим гнусным лифтом не было желания, а спускаться (или подниматься) по лестнице на своих двоих было выше моих сил. Ноги уже гудели от хождений по этому учрежденческому лабиринту.
        Жалко только, что под рукой нет ничего вроде ломика или хотя бы отвертки.
        А ломиться собственным телом - не та у меня комплекция. Двери тут довольно прочные (чтобы убедиться в этом, я от души стукнул кулаком в ближайшую и зашипел, потирая ушибленные костяшки пальцев). И открываются, кстати, не вовнутрь, а наружу. Поэтому массой собственного тела их не выломишь.
        А ведь у меня есть в кармане связка ключей, вспомнил я. От квартиры, от своей каморки в конторе, от служебного сейфа, от почтового ящика, в конце концов... Целых четыре... нет, пять ключей у меня есть! Пятый - это от замка на цепи, которым я блокировал колесо велосипеда, когда ездил за продуктами в супермаркет. Месяца два назад велосипед мой накрылся медным тазом, уволокли-таки какие-то подлецы вместе с замком. А ключ так и остался с тех пор висеть на моем брелке - все руки не доходили снять его и выбросить.
        Та-ак, посмотрим, с какими замками мы здесь имеем дело. Ага, похоже, что вот этот ничего особенного из себя не представляет. Если к нему подойдут бороздки и вырезы в каком-либо одном из моих инструментов культурного взлома, то он должен открыться.
        Он и открылся. Только не сразу. Пришлось попыхтеть, потому что на самом последнем обороте ключ что-то тормозило.
        У меня даже сложилось довольно тухлое впечатление, что хозяин кабинета сейчас затаился внутри и вцепился двумя руками во внутреннюю защелку, чтобы помешать мне открыть замок. Но это, конечно же, оказалось лишь плодом моей фантазии.
        Замок наконец сухо щелкнул, и я потянул на себя дверь.
        Кабинет был самым обычным. Стол, стулья, шкафы. В углу имелся даже своеобразный уголок отдыха, образованный двумя креслами, продавленным кожаным диваном и низким журнальным столиком с хрустальной пепельницей, полной окурков.
        Но на все это я не обратил особого внимания, потому что всецело был поглощен'другим. Прямо напротив входа в кабинете имелось то, ради чего я и пошел на преступление. Окно! Большое, до самого потолка! С раздвинутыми шторами казенного серого цвета. И даже с аккуратным рядом цветочных горшков на подоконнике.
        Сквозь окно в кабинет лился свет. Дневной свет. Черт, как я соскучился по обыкновенному солнечному свету!
        Я пулей устремился к окну и, чуть не свалив один из горшков, прильнул к стеклу.
        Отсюда, с высоты, открывался прекрасный вид. Было отчетливо видно, как далеко внизу ползут по улицам, залитым солнечным светом, коробочки турбокаров и фигурки прохожих. На глади озера качались под ветром паруса прогулочных яхт. А горизонт был скрыт синеватой дымкой городского смога.
        Судя по положению солнца, времени было не так много. От силы часа три -четыре пополудни. Странно: почему же персонал САВЭСа слинял по домам задолго до окончания рабочего дня? Одно из двух: или у них сегодня какой-нибудь праздник, или местный директор лежит в больнице, и по этой причине начался всеобщий разброд и шатание.
        Тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если распахнуть окно и заорать благим матом: «Люди, спасите меня! Снимите меня отсюда!» - как это делал отец Федор из «Двенадцати стульев» на горной круче. Не будь шизиком, одернул себя я. Вряд ли тебя услышат с такой высоты. Если только ты не будешь выбрасывать вещи из окна на головы прохожим или не подожжешь шторы.
        И вообще, немедленно отставить экстремистские выходки!
        Окно - вот оно, следовательно, мобильная связь должна восстановиться.
        Я торопливо достал из кармана ветровки «трубу» и... Она по-прежнему ни хрена не работала!
        Может, батарея села? Но ведь я только сегодня утром ее подзарядил. Из-за этого и на работу чуть не опоздал, пока возился с мобилом!
        Да и экран исправно выдает сообщения. Вернее, одно-единственное. Все ту же надпись: «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ВНЕ ЗОНЫ ПРИЕМА РАДИОСИГНАЛА».
        Да что же это творится, люди?! Такого просто не может быть! Вот окно, а вот я с аппаратом. Или мобил мой сломался, или какое-то непреодолимое препятствие служит экраном для радиоволн. Но откуда здесь может взяться экран для сигнала, откуда?
        Тут в голове моей словно что-то щелкнуло. Как тот замок, который я только что взломал.
        Не веря своим глазам, я пригляделся внимательнее к окну. Солнечный свет. И панорама города внизу. Что-то здесь было явно не так.
        Например, почему свет, который падает из окна, не теплый? Я совершенно не чувствовал тепла солнечных лучей.
        И тот город, что раскинулся внизу, - уж слишком далеко все видно. Словно я смотрю на него с крыши небоскреба. А ведь, насколько мне помнится, в лифте я задействовал кнопку, расположенную в середине панели управления. Так что это должен быть примерно двенадцатый, от силы - пятнадцатый этаж, и вон то здание в семнадцать этажей, что виднеется в нескольких кварталах отсюда, должно было заслонять собой весь вид. А я-то смотрю ПОВЕРХ него!..
        Все эти мысли пролетели в моей голове за счита-ные доли секунды.
        А потом я подошел к окну и оглядел его со всех сторон. И теперь в глаза мне бросилось, что в нем нет ни фрамуги, ни форточки. Что ж это за окно такое, которое не рассчитано на проветривание?!..
        Пятясь, я отходил от окна до тех пор, пока не наткнулся спиной на стул и не уронил его.
        Я знал, что мне следует сделать, чтобы проверить свои подозрения, но было страшновато: вдруг они оправдаются?
        Но это был единственный выход. И я все-таки собрал нервы в кулак, взял стул и, занеся его над головой, врезал что было сил по оконному стеклу. Оно не было бронированным. Оно обрушилось на пол водопадом осколков - и в комнате сразу наступила кромешная тьма.
        Чтобы отыскать выключатель, мне предварительно пришлось на ощупь добраться до двери и распахнуть ее настежь.
        Потом я долго стоял, тупо взирая на глухую бетонную стену, которая открылась за разбитым «окном». Кстати, эта штуковина, которую я принял за окно, оказалась не плоской, а объемной, просто я этого сначала не заметил из-за штор. И вся стена в несуществующем «оконном проеме» была утыкана какими-то трубками, электронными платами, пучками кабелей, уходивших куда-то в толщу стены, и прочими непонятными штуковинами.
        Вот оно что! Теперь понятно, почему сигнал и здесь не проходил к моему мобилу. Моя догадка насчет экрана оказалась верной.
        Ведь это было вовсе не окнб, а экран. Огромный голографический стереоэкран с чудовищно высоким разрешением. И на этот экран постоянно проецировалось изображение с камеры, установленной на крыше Шайбы.
        Иллюзия того, что окно настоящее, была абсолютной. А на самом деле это была подделка, фальшивка. Оптический обман.
        Интересно только, кому и зачем понадобилось это фальшокно? Какой смысл было проектировать здание без окон, но зато оснащать его множеством таких вот голоэкранов? Не экономичнее было бы сделать настоящие окна?
        Или поголовно все сотрудники этого учреждения страдали аллергией на солнечный свет?
        Я еще раз оглядел кабинет. Стол, диван, кресла, шкафы...
        Потом, повинуясь какому-то неосознанному побуждению, подошел к столу и один за другим открыл все ящики.
        Меня аж прошиб холодный пот от того, что я там увидел. Стол был девственно пустым, только в одном из ящиков лежала кипа старых газет, а в другом - непочатая пачка писчей бумаги.
        Еще не веря в истинность своих выводов, я кинулся к книжному шкафу, в котором за стеклом стояли стройные ряды аккуратных томиков, распахнул дверцы и смахнул содержимое одной из полок на пол.
        Это было нетрудно. Потому что это были не книги, а их имитации. Пустые картонные коробки, торцы которых оформлены, как книжные корешки. Что-то вроде театральных реквизитов, которые используют при создании декораций для спектакля или для съемок фильма.
        Декорация - вот верное определение этому нереальному Зданию.
        Все оно - одна сплошная декорация, призванная лишь создавать иллюзию.
        На миг у меня возникло соблазнительное предположение: а может, и стены тут сделаны из папье-маше, и стоит ткнуть в них посильнее, как эти химерные плоскости развалятся, словно карточный домик?
        Но я прекрасно понимал, что это невозможно. Что-что, а стены тут были настоящими.
        Но зачем кому-то понадобилось угрохать столько средств и денег на то, чтобы создать такую гигантскую подделку? Какие цели преследовали неведомые мне строители, возводя двадцатипятиэтажную бутафорию, внутри которой не было ничего, кроме пустоты?
        Ноги мои подкашивались от усталости, и я бессильно опустился на стул, бесцельно созерцая тот погром, который я учинил.
        Потом вдруг сердце мое екнуло.
        С чего это я решил, что в псевдоокно транслировалось изображение с внешней камеры? А если это была запись? Предположим, кто-то заранее отснял вид города с крыши и теперь бесконечно прокручивал эту запись на экране?
        В таком случае картинка на огромном экране, которую я созерцал, как лопух, развесив уши, могла не соответствовать реальному времени. И, возможно, не день сейчас был снаружи, а ночь.
        Вот так вот, Страг.
        С самого начала тебя водили за нос, а ты доверчиво лез в яму, которую для тебя приготовили. А теперь мышеловка захлопнулась, и тебе суждено сгнить заживо в этом огромном склепе, потому что из него нет и не будет выхода.
        Глава 10
        Из состояния глубокого дауна меня вывел звук шагов в коридоре.
        Кто-то направлялся в мою сторону, и даже ковровая дорожка не могла приглушить его тяжелую поступь. Судя по размеренному ритму шагов, идущему не надо было никуда спешить. Словно он прогуливался по коридору или совершал обход, проверяя, все ли в порядке.
        Разумеется, это мог быть кто-нибудь из охраны, инспектирующий здание для очистки совести перед тем, как со спокойной душой отправиться на боковую до утра. Или, скажем, местный штатный пожарник. В таком большом Здании должен иметься ответственный за противопожарную безопасность. Вечер пятницы - наиболее подходящее время для того, чтобы проверить, не бросил ли кто-нибудь незатушенный окурок мимо пепельницы.
        Но мне почему-то не поверилось в эти предположения.
        Во всем виновата была угрожающая надпись на стенке лифтовой кабины.
        Поэтому вместо того, чтобы броситься с ликующим воплем навстречу незнакомцу, я, стараясь не шуметь, достиг двери, осторожно погасил свет в кабинете и все так же осторожно потянул дверь на себя. Меня так и подмывало оставить хотя бы небольшую щелочку, чтобы поглядеть на того, кто будет проходить мимо, но это было рискованно: идущий мог заметить, что дверь прикрыта не до конца.
        Прижавшись к стене рядом с дверью, я слушал, как шаги становились все более четкими. Незнакомец был уже всего в нескольких метрах от меня.
        Сердце моё стучало так, что я испугался, как бы его громоподобный стук не просочился сквозь дверь и стены в коридор.
        Ритм неспешных шагов вдруг совсем замедлился.
        Неужели тот тип заметил что-то, что выдавало мое присутствие в этом кабинете?
        Шаги совсем стихли. Причем резко. Значит, незнакомец остановился.
        И как раз напротив моей двери.
        Я весь, с головы до ног, покрылся липким потом, а живот мой свела судорога.
        Может быть, это и есть владелец кабинета, который я только что разгромил?
        Неужели я ошибся в своих выводах насчет того, что внутри Шайбы лишь имитировалась деловая активность? Что, если хозяин кабинета сейчас откроет дверь и войдет? И будет тогда почти как в сказке о трех медведях: «А кто это сидел за моим столом и разбил окно?»
        И тебе нечего будет ответить.
        А потом откроется совсем веселая перспектива быть привлеченным к материальной ответственности. То есть получить от Тихона строгий выговор и лишиться всевозможных премиальных надбавок к зарплате. А кроме того, еще и компенсировать причиненный САВЭСу ущерб.
        Интересно, сколько может стоить такое волшебное окошечко?
        Наверняка чуть меньше, чем последний писк автомобильной моды, но больше, чем моя зарплата за ближайшие десять лет.
        «Ну что ты там встал?!» - мысленно взмолился я, обращаясь к незнакомцу. Решил войти, так входи, не тяни резину! Чем быстрее ты меня накроешь с поличным, тем лучше. Иначе меня хватит кондрашка от нервного напряжения, и тебе будет некому предъявлять претензии по поводу разбитого «окна»...
        Но незнакомец по-прежнему ничего не предпринимал.
        Словно решил окончательно доконать меня ожиданием неотвратимой кары.
        Нет, ну сколько же может длиться это издевательство?!
        Ну, пусть я виноват. Вот он я, берите меня голыми руками и пейте мою кровь стаканами, только не заставляйте меня вариться в собственном соку!
        Я выждал еще примерно минуту (досчитав в уме до шестидесяти) и решил: вообще-то, хлеб за брюхом не ходит, но и из этого правила должно быть исключение. Осторожно дотянувшись до дверной ручки, я сделал глубокий вдох, как будто собирался нырнуть в ледяную воду, а затем немного приоткрыл дверь так, чтобы ненароком не зашибить чувака, который прирос к полу в коридоре. Или чувиху, хотя шаги были не похожи на женские...
        При этом я невольно закрыл глаза. Во-первых, свет в коридоре показался мне чересчур ярким после темноты, а во-вторых - мандраж...
        Однако никакой реакции со стороны человека в коридоре не последовало, и тогда я открыл глаза и толкнул дверь от себя с большей силой, чем в первый раз. Она открылась настежь и с глухим стуком ударилась ручкой о стену.
        Я недоверчиво высунулся из кабинета и повертел головой из стороны в сторону.
        Никого в коридоре не было. Ни в поле зрения, ни вообще.
        Подобную ситуацию англичане окрестили «визитом королевы». Это когда тебе звонят рано утром в дверь, а ты еще сладко нежишься в постели. Перебирая в голове, кого бы могло принести в такую рань, и не находя ответа, ты плетешься к двери, открываешь ее и видишь, что за нею никого нет.
        Обычно в таких случаях ты находишь массу правдоподобных причин: проказы местной ребятни; сосед, с перепоя перепутавший свою квартиру с твоей в полном соответствии с известным анекдотом, с той лишь разницей, что он вовремя усек свою оплошность; почтальон, поднявшийся не на тот этаж, чтобы вручить срочную телеграмму...
        Конечно, все эти причины в той или иной мере притянуты за уши, но, используя их в качестве объяснения странного звонка, ты успокаиваешь самого себя.
        Люди так устроены, что, оказавшись лицом к лицу с госпожой Неизвестностью, скорее будут упрямо цепляться за аргументы в духе диалектического материализма, нежели прибегнут к фантастическим или мистическим объяснениям.
        Однако сейчас трудно свалить произошедшее на проделки мальчишек или на пьяного соседа. Тем более что никто не звонил в мою дверь. Незнакомец просто постоял возле нее в коридоре, а потом необъяснимым образом исчез.
        Вследствие чего у меня оставалось три версии, и ни одна из них меня не устраивала. Согласно первой, я стал жертвой собственной галлюцинации. Это если мозг мой перегрелся и стал «глючить», как говорят компьютерщики. Однако, по вполне понятным причинам, я не пылал желанием воспринимать себя в качестве бредящего наяву шизоида.
        Два же других возможных объяснения были и вовсе фантастическими. Вроде того, что шаги в коридоре принадлежали человеку-невидимке. Или призраку, за долгие годы блужданий в потусторонних пространствах соскучившемуся по общению с живыми людьми. Но, разумеется, все это была чушь. Поскольку я не был исключением из общего правила, то, задействовав весь свой интеллектуальный потенциал, вскоре нашел более вероятную причину.
        Так как я уже убедился, что внутри Здание представляет собой одну большую фальшивку, то нетрудно было сделать вывод о том, что звуковые и зрительные эффекты, свидетелем которых я не раз становился, являются составной частью одного и того же спектакля. То есть все эти голоса, телефонные звонки, чьи-то шаги, кашель, брошенные в коридоре носки, дымящиеся окурки и все прочее были лишь искусно созданной иллюзией, предназначенной для того, чтобы вводить меня в заблуждение. Меня хотели убедить в том, что я в здании не один. В эту же схему вписывались и необъяснимые метаморфозы лифта, и использование голографии для имитации панорамы города за окном, и - самое главное - мнимое отсутствие выхода из Здания.
        Одно большое шоу - вот что это было такое. Оно изначально было предназначено для одного-единственного зрителя. Для меня. Но с какой целью?
        А с какой целью ставятся спектакли и снимаются фильмы?
        Для того, чтобы развлекать людей.
        Только мне это даром не надо. Не желаю, чтобы меня развлекали подобным образом. И вообще, массовики-затейники не вправе навязывать свою волю зрителям. Они должны были сначала поинтересоваться: а хочу ли я быть втянутым в их затею или нет? Конечно, не хочу! И никто меня не заставит участвовать в их дурацком шоу! Нет у меня времени на развлечения в течение рабочего дня! Понимаете? Нет!..
        Однако, похоже, мое мнение абсолютно не интересовало режиссеров спектакля. Плевать им было с высоты Шайбы, хочу я или нет становиться зрителем. Меня просто-напросто использовали, словно самого последнего олуха, интригуя, чтобы я все больше увязал в их затее, как муха в меде.
        Ну, все! Я больше не хочу подыгрывать им. Мне это надоело и не нравится. Слишком затянулось представление, господа. Мне, знаете ли, уже домой пора. Да и жрать хочется так, что желудок судорогой сводит.
        Поэтому, пожалуйста, проводите меня к выходу - и будем считать, что недоразумение исчерпано. И ничего я вам не должен за разбитое псевдоокно. Предупреждать надо было, прежде чем приглашать в зрительный зал.
        Придя к такому выводу, я немного повеселел. Ведь для человека главное - знать, что происходит. Тогда нетрудно найти выход из любого тупика.
        Я в последний раз окинул взглядом разгромленный мною кабинет и вышел в коридор. Медленно пошел, сам не зная куда, приглядываясь и прислушиваясь к окружающей обстановке.
        Словно по мановению волшебной палочки, теперь в Здании воцарилась абсолютная, гнетущая тишина. Мои шаги гулко отдавались эхом в бетонных стенах. Тишина была такой, что я даже слышал свое собственное дыхание.
        Ну-ну...
        Антракт между действиями спектакля?
        Что вы там еще собираетесь навязать мне? Какую лапшу хотите повесить мне на уши?
        Я миновал два крутых поворота в коридорном слаломе, и тут взгляд мой зацепился за то, что я, в принципе, должен был заметить с самого начала, но не заметил.
        На потолке имелись датчики системы пожарной безопасности. Это такие плоские решетчатые коробочки, которые при повышении температуры воздуха более установленной величины или при задымлении выше нормы подают сигнал тревоги на пульт управления противопожарными системами. Ничего особенного в этом, конечно, нет. Многие учреждения используют эти штучки, чтобы своевременно узнавать о том, что у них начался пожар. Другое дело - удастся ли этот пожар потушить...
        Но в САВЭСе таких датчиков было слишком много. Они были установлены через каждые десять метров.
        Я не поленился, вернулся в кабинет, который только что разгромил, включил свет и убедился, что и там имеются такие же датчики. И не один, как следовало бы, а целых четыре - в каждом верхнем углу.
        И теперь я припомнил, что повсюду, где бы я ни был, имелись эти квадратные решетчатые артефакты.
        Они имелись даже на лестнице, где ничего не могло гореть в принципе! Если бы это было действительно обычное учреждение, то можно было бы предположить, что его руководство явно страдает пожарофобией. А поскольку никаким нормальным учреждением тут и не пахло, то датчики должны были иметь совсем другое устройство и предназначение.
        Теперь я знал - какое.
        И для чего их столько понадобилось.
        Чтобы обеспечивать полный обзор помещения.
        Чтобы ни на секунду не выпускать меня из поля зрения.
        А это означало, что я ошибся относительно своей роли в спектакле. Я был вовсе не зрителем, а активным участником шоу. С той разницей, что мне не был виден зрительный зал. Зато меня отлично видели и слышали зрители. И еще те, кто организовал и режиссировал эти съемки.
        Ах, вот, значит, как?
        Значит, я с самого начала метался по многоэтажному лабиринту, не подозревая, что за мной следят тысячи глаз? Что в тот момент, когда я с ужасом смотрю на надпись, намалеванную кровью, какой-то идиот, развалившийся в кресле перед головизором и набивший рот чипсами, тычет в экран пальцем и жизнерадостно гогочет надо мной? Что, когда я бреду на подкашивающихся от усталости ногах по бесконечному коридору, другой идиот, оторвавшись от процесса заглатывания ледяной кока-колы, небрежно командует в микрофон ассистентам-операторам: «А ну-ка, нагоните на парня побольше страха. Кашель готов? Запускайте... Эй, кто там заведует кашлем, не спать!»?..
        Нет уж, выкусите!
        Я не собираюсь больше играть на вас!
        Или вы меня сейчас выпустите отсюда, или пожалеете о том, что выбрали меня в качестве актера!
        Вы слышите меня?!
        ОСТАНОВИТЕ СПЕКТАКЛЬ, ПОТОМУ ЧТО Я ВЫХОЖУ ИЗ ВАШЕЙ ДУРАЦКОЙ ИГРЫ!
        Тут я пришел в себя и осознал, что торчу посреди кабинета, задрав голову к фальшивым датчикам, и кричу подобно Демосфену на морском берегу, а лицо мое искажено судорогой праведного гнева.
        Только я напрасно распылялся.
        Минута шла за минутой, а никакой реакции со стороны невидимых режиссеров не было.
        Зато публика, наверное, получила массу удовольствия, глядя, как я распинаюсь.
        Чтоб вы подавились своими чипсами и напитками, сволочи!
        Что бы мне такое сделать, чтобы заставить вас вывести меня из этой вашей дурацкой игры?
        Небольшой пожарник устроить, что ли? Но ни спичек, ни зажигалки у меня нет. Громить мебель смысла тоже не имеет - эти гады только еще больше позабавятся. Вон грохнул я так называемое окно вдребезги, а они и глазом не моргнули.
        Вот что я лучше сделаю, это наверняка никак не вписывается в их планы.
        В любом спектакле или шоу участники должны активно действовать. Чтобы публике было на что посмотреть, иначе она постепенно вымрет от вывиха челюстей вследствие непрекращающейся зевоты. А я не буду ничего делать.
        Сяду вот тут и буду сидеть до тех пор, пока вам не надоест тупо пялиться на мою неподвижную фигуру.
        И я плюхнулся на диван, скрестил руки на груди, положил ногу на ногу и откинулся головой на мягкую спинку с видом человека, которому надо убить время в ожидании чего-либо.
        Долго ждать, однако, мне не пришлось. Через раскрытую дверь кабинета до меня донесся настойчивый звонок телефона.
        Глава 11
        Ха-ха, внутренне ухмыльнулся я. Не понравилось мое бездействие, да? Забегали небось, как тараканы, засуетились... Кнопочки принялись разные нажимать да за веревочки дергать, чтобы привести в действие новые приманки!..
        Только фиг им - я больше и пальцем не шевельну! Пусть допетрят, что не на того нарвались! Потому что я эти аттракционы в гробу видал!..
        Хоть и не люблю я смотреть ящик, но иногда мне приходилось видеть отдельные эпизоды подобных те-леигриш- Называются такие передачи то ли «Скрытая камера», то ли «Под стеклянным колпаком», уж не помню точно. А суть там примерно такая. Берется энное количество ничего не подозревающих граждан, ставят их в некие фантастические (и большей частью небезопасные для жизни и здоровья) условия, а потом любой может наблюдать, как бедолаги выпутываются из тухлятины, в которой очутились по милости организаторов.
        Только в отличие от меня им предварительно объясняют, что от них требуется. А меня так и не удосужились проинструктировать. Если не считать, конечно, Тихона с его нотациями по поводу доставки пакета...
        Стоп! Как же я забыл про этот проклятый конверт?
        Ведь теперь, когда пошла такая заваруха, я могу делать все, что угодно. В том числе и вскрыть пакет. Вдруг в нем-то и содержится нечто такое, что даст мне хотя бы какое-то представление о том бардаке, в который я попал?
        Не обращая внимания на непрекращающиеся телефонные звонки в глубине коридора, я торопливо достал конверт из сумки и надорвал его дрожащими от нетерпения руками.
        Там был один-единственный листок стандартного формата.
        И, глядя на него, я испытал такое разочарование, какого не испытывал, наверное, с самого раннего детства, когда дядька Николай, приходя к нам с Ма в гости, дарил мне конфету «Мишка на Севере», которая на поверку оказывалась искусно свернутым в форме конфеты пустым фантиком.
        Листок был девственно-чистым.
        На всякий случай я заглянул в конверт - там больше ничего не было, а затем повертел лист перед своим носом так, словно надеялся, что текст, который на нем должен быть, вот-вот проявится, как это бывает в фильмах-сказках. Тухло.
        Лист выпал из моих пальцев и спланировал на пол. За ним последовал и конверт, смятый в комок.
        Стараясь не обращать внимания на истошные вопли телефона, я откинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Вот, значит, как...
        Если до этого у меня еще оставались какие-то жалкие иллюзии насчет того, что я случайно попал в эту двадцатипятиэтажную мышеловку, то теперь сомнений быть не могло: меня заманили сюда сознательно, в соответствии с тщательно продуманным планом. Может быть, даже и при помощи гнуса Тихона. Не случайно же он так заорал, когда я стал ерепениться по поводу несуществующего адреса.
        Да, он наверняка знал, куда меня отправляет.
        Потому что он, проработавший в экспресс-доставке не один десяток лет, не мог не заметить те белые нитки, которыми была шита вся история с пакетом.
        Несуществующий адрес. Несуществующая фирма. Отсутствие обратного адреса на конверте...
        Но если так, то я попал не просто в ловушку. Я угодил между зубьями шестерен огромной машины, могущество которой даже страшно представить.
        Ведь чтобы построить в короткий срок, оборудовать самыми современными имитационными штучками высоченное здание и нанять несколько актеров-статистов, нужны только деньги. Причем немалые. Но для того, чтобы легализовать - хотя бы внешне - всю эту лихорадочную возню, чтобы заставить работать на себя крупного функционера солидной коммерческой фирмы, известной на четырех континентах, чтобы, наконец, обставить мое исчезновение так, чтобы никто не стал меня искать, - для всего этого понадобились бы не только крупные «бабки», но и то, что на языке военных стратегов называется «оперативными возможностями», а на эзоповом языке политиков - «властными полномочиями».
        А вот и еще одно доказательство причастности Тихона к моему похищению.
        Предположим, что в ближайшее время мне не суждено вырваться из Шайбы (от этой мысли я невольно поежился). Тогда уже сегодня вечером Ма будет звонить домой Тихону, чтобы выяснить, не известно ли ему, куда я запропастился. Нет, пожалуй, сначала она звякнет Ленке. Но потом - все равно моему шефу. И он должен будет либо сказать правду (в чем я глубоко сомневаюсь - не стали бы так подставляться те, кто задумал всю эту интригу, потому что если они хоть чуточку знают Ма, то должны отдавать себе отчет, что она тут же позвонит в полицию), либо соврать что-нибудь типа: «Ну что вы, мадам, я и сам удивляюсь, почему ваш сын не вернулся с обеденного перерыва. Пошел, знаете ли, перекусить в
«Макдоналдс» - и с концами»... Тот еще аферист наш начальничек, врет он хоть и редко, но метко, с артистичной убедительностью.
        Нет, если все-таки мне удастся выйти из этой передряги живым, то я ему врежу как следует. Все выскажу прямо в его кирпично-красную рожу. А потом повернусь, чтобы уйти навсегда из его вонючей конторы. Мне не нужны такие начальники, которые за взятку - пусть даже в особо крупных размерах - готовы продать своих подчиненных с потрохами любому сильному дяде!..
        Проклятый телефон, и что он так надрывается? Решили взять меня измором? Фиг вам!
        Надо просто слинять отсюда куда-нибудь, где звонков не будет слышно. А то думать мешают, сволочи. Между тем подумать мне теперь есть над чем, К примеру, вместо солнца из-за моего умозрительного горизонта теперь выплывает такой вопрос: кому я так понадобился? Чем моя скромная персона заслужила невероятные ухищрения со стороны похитителей? А самое главное - с какой целью? Ведь в свете моих свежих догадок версия о развлекаловке-телеигре не выдерживает никакой критики. Такая овчинка действительно не стоила бы выделки. Нет, похоже, что намерения у невидимых кукловодов самые серьезные и далеко идущие.
        Только вот какие - хоть убей, не могу врубиться. Правда, одно созревшее предположение не может не радовать. Вряд ли эта крупномасштабная затея проворачивается лишь затем, чтобы тривиально кокнуть меня без свидетелей. Для этого не надо было бы никуда меня заманивать и водить за нос по крайней мере несколько часов подряд, а хватило бы одного техничного удара кирпичом по башке вечером в темном подъезде. Или ножа в бок. Или пули в упор из пистолета с глушителем. Или на расстоянии из снайперской винтовки. Способов полным-полно, и все они были бы пригодны, потому что я, как говаривал еще честертоновский патер Браун, «слаб в коленках» и в подметки не гожусь Джеймсу Бонду, который пресекал в зародыше любую угрозу собственной безопасности.
        Хотя все это правильно с точки зрения логики. А где гарантия, что речь идет не о маньяках-извращенцах, любящих всласть поизмываться над несчастными жертвами, прежде чем исполосовать их бритвой или истыкать ножом для колки льда?
        Да, но тогда надо допустить, что эти маньяки - миллионеры. А почему бы и нет? А почему бы и да?..
        Окончательно запутавшись в измышлениях на эту тухлую тему, я отлепил свой зад от дивана и поплелся к выходу. Но не из-за того, что меня достал этот бандитский телефон.
        Просто захотелось по-маленькому, а мочиться под прицелом скрытых телекамер как-то западло. Вот если бы я был наглецом, то именно так бы и поступил, да еще постарался бы преподнести акт отправления данной физиологической потребности во всей красе. Специально чтобы вызвать приступ рвоты у мерзавцев-чипсоедов, которые сейчас следят за мной. Но беда в том, что я был воспитан не в уличных традициях и проблема туалета всегда была слишком тяжкой ношей для моей врожденной застенчивости. Вон, казалось бы, сколько времени с Ленкой вместе ходим, а ведь до сих пор буду мучиться до лопания мочевого пузыря, вместо того чтобы признаться, что мне требуется на минутку отлучиться за кустики...
        И я двинулся искать соответствующее заведение специального назначения, втайне надеясь, что хоть там-то не окажется скрытых телеобъективов - не извращенцы же, в самом деле, создатели этого многоэтажного тупика!..
        Однако вскоре я вынужден был остановиться и прислушаться к телефонным звонкам, потому что они претерпели странную метаморфозу.
        Их трели обладали теперь разной продолжительностью, и одни были короче, а другие - длиннее, да и интервалы между ними тоже были разными. Это мне что-то смутно напоминало.
        Я напрягся головой и сумел-таки «догнать». Классе в шестом или седьмом мы с Серегой Кап-личенко увлекались всякими шифрами. Пространные сообщения в закодированном виде писали друг другу на уроках. И одним из самых примитивных способов сделать наши записочки недоступными для посторонних была азбука Морзе, только мы ее доусовершенствовали, введя на письме вместо точек ноль, а вместо тире - единицу. ДМ - «двоичная морзянка», как мы с гордостью изобретателей окрестили этот нехитрый код.
        И сейчас, вслушиваясь в неравные звонки, я обнаружил, что им присуща определенная закономерность. Три коротких... один длинный... короткий-длинный-короткий... короткий-длинный... длинный-длинный-короткий... Пауза... потом три коротких... один длинный... Все то же самое, цикл повторяется.
        Та-ак... Если принять на вооружение ДМ, то получим:
        000-1-010-01-110 000-1.-010-01-110 000-1-010-01-110
        Я мысленно подставил вместо единиц и нулей буквы, и меня бросило в жар.
        «С-Т-Р-А-Г... С-Т-Р-А-Г...» - безостановочно твердили мое имя телефонные звонки. Кто-то звал меня и очень хотел, чтобы я взял трубку!
        И хотя в глубине души я был уверен, что это - очередной трюк моих похитителей, но хотелось обнаружить другое. А вдруг каким-то чудом Ма удалось рас- ' колоть моего начальничка, вызвать полицию, и теперь, чтобы вызволить меня из заточения, отряд спецназовцев готовится к штурму здания? А для начала они могли попробовать связаться со мной, чтобы проинструктировать, как мне надлежит действовать...
        И я повернулся и рванул на полусогнутых в направлении звонков.
        Глава 12
        Мне повезло (или это было специально подстроено?): дверь кабинета, в котором трезвонил телефон, была открыта.
        Кабинет оказался намного больше, чем тот, где я буйствовал. Судя по количеству рабочих столов, заваленных макулатурой в виде каких-то старых накладных, циркуляров, распоряжений и приказов, здесь было нечто вроде общей комнаты для нескольких сотрудников низкого ранга.
        Однако и здесь окно было фальшивым. Наученный горьким опытом, я сразу усек: голокартинка тут - точная копия той, что и на экране, который я разбил. Хотя «окно» должно выходить на противоположную сторону здания.
        «Тоже мне, конспираторы, - с усмешкой подумал я. - Вбухав такую прорву
«бабок» в оснащение здания, они все-таки пожадничали и решили сэкономить на камерах!..»
        Но капитально разглядывать помещение у меня не было времени.
        В углу, отгороженном от рабочих столов шкафом, имелась зона отдыха в миниатюре. Там стоял журнальный столик в окружении нескольких кресел, а с настенных полок, уставленных цветочными горшками, свисали пыльные щупальцы лиан, традесканции и прочей комнатной зелени. На столике-то, накрытом аккуратной кружевной салфеточкой, и стоял телефон, пытавшийся общаться со мной посредством морзянки.
        Это был древний аппарат черного цвета с полустертыми цифрами под мутным диском и с трубкой, наушник которой был обмотан по окружности черной изолентой. Он наверняка был ровесником тех дохлых часов, которые я видел в вестибюле вечность тому назад.
        Я поспешно схватил трубку и, задыхаясь от бега, выпалил:
        - Алло! Алло!
        Собственно, надежд на то, что звонящий сможет прояснить ситуацию или что со мной вообще будет говорить кто-нибудь, было мало. Я заранее настроил себя на то, что это очередной фокус.
        Однако в трубке раздался взволнованный женский голос. Торопливый. Полный животного ужаса. Готовый вот-вот сорваться на крик. Это была... ну, если не девушка, то очень молодая женщина.
        - ...Ну наконец-то, господи! - воскликнула она. - - Послушайте, у меня совсем нет времени, и я не знаю, кто вы, но... Ради бога, помогите мне, пожалуйста!.. Мне так страшно!
        - А что случилось? - спросил я, несколько обалдев от неожиданности. - Кто вы?
        Но она меня будто не слышала. В ее голосе стал усиливаться истеричный надрыв:
        - Он уже совсем рядом!.. Я боюсь, что замок не выдержит!.. НА ПОМОЩЬ!.. Скорее!.. Я прошу вас!..
        - А где вы? - спросил я. Это она услышала.
        - Комната шестьсот десять!.. - выпалила она. - Сюда, быстрее!.. Он же вот-вот ворвется, чтобы разделаться со мной! Подонок!.. Нет-нет, это я не вам!.. Ой, мамочки, что же мне делать-то?.. Здесь больше никого нет, я уж звоню-звоню, а никто не подходит, а выйти я отсюда не могу, потому что он за дверью, я это знаю!.. «Так, - сказал я себе. - Ну вот тебе и очередной акт интерактивной пьесы. Неужели ты поверишь этой виртуальной истеричке и сломя голову кинешься в комнату шестьсот десять? Кстати, ты даже не ведаешь, на каком этаже расположена эта комната, тут же нигде нет табличек...»
        - Послушайте, - вклинился я в поток выкриков своей собеседницы. - А откуда вы узнали, как меня зовут?
        Почему-то именно это волновало меня в данный момент больше, чем выяснение конкретных обстоятельств мифической осады комнаты под вряд ли существующим номером.
        - Да вы что, издеваетесь?! - ударила мне в ухо гневная звуковая волна. Впрочем, голос тут же вновь стал умоляющим. - Ну, помогите же мне, помогите, ради всего святого!.. Иначе... А-а-а!..
        Крик окончательно сорвался на нечленораздельный визг.
        А потом в трубке пошли короткие гудки. Я с досадой швырнул трубку на аппарат и невидящим взглядом уставился в пространство.
        С одной стороны, я не сомневался, что имею дело с очередной провокацией. Наверное, невидимым режиссерам понадобилось выманить меня с этого этажа - только вот зачем?
        С другой - мольба о помощи была сыграна безукоризненно с точки зрения актерского мастерства. Было в голосе незнакомки нечто такое, от чего сами собой бежали мурашки по спине и холодело нутро.
        А что, если действительно не один я попал в этот капкан и где-то в недрах этого здания в самом деле находится беспомощная, перепуганная женщина, в дверь к которой ломится распоясавшийся убийца?
        Может быть, на всякий случай сходить проверить? В принципе, если здесь соблюдают нормальный порядок нумерации, то 610-й кабинет должен находиться на шестом этаже.
        Но тут мое зрение переключилось на нормальный режим восприятия, и я увидел нечто такое, что отбило у меня всякую охоту куда-то мчаться и кого-то спасать. Все-таки мерзкая штука - самоубеждение. Я убедил себя в том, что зов о помощи ложный, поскольку увидел, что в закутке кабинета имеется небольшой холодильник и он включен в сеть!
        Значит, в нем что-то есть! И это «что-то» просто обязано быть съедобным!
        В этот момент, словно для того, чтобы окончательно уничтожить мои сомнения, холодильник выключился и призывно завибрировал всем корпусом, как профессиональная стриптизерша.
        Я рванул на себя дверцу - и оцепенел. В следующую секунду я уже набивал рот черствыми ватрушками, которые обнаружились в холодильнике, заодно пытаясь решить две принципиально различные задачи: как быстрее отправить еду в желудок, но при этом продлить удовольствие?
        А еще там нашлись: початый пакет сливок, надкусанный и тоже зачерствевший кусок торта на чайном блюдце и почти целая банка клубничного варенья.
        В общем-то, довольно скудный продовольственный ассортимент, годящийся разве что для чисто символических чаепитий, но мне и этого хватило, чтобы на время забыть о голоде.
        Опомнился я, когда от всей этой роскоши осталась только липкая банка (ее я тут же залил водой, стоявшей в графине на холодильнике, и залпом выпил сладковатую бурду) да еще блюдце, которое можно было уже не мыть - после вылизывания на нем не осталось ни единой крошки.
        Что ж, маловато, конечно, для растущего семнадцатилетнего организма, но спасибо и за это неведомым благодетелям.
        Может быть, звонок телефона был лишь способом завлечь меня сюда, дабы я обнаружил здесь еду? Если так, то неведомые злодеи явно не заинтересованы в том, чтобы я загнулся, включая сюда и мучительную смерть от голода.
        Придя к такому выводу, я повеселел. Тем более что желудок мой, получивший долгожданную подачку, перестал донимать меня спазмами и коликами и, урча, как пес, принялся за работу.
        От прилива сил и бодрости я вдруг уверовал, что все должно закончиться хорошо.
        По этой причине я даже не стал обыскивать кабинет. И уж тем более не стал учинять в нем погром.
        Я вернулся к телефонному аппарату и критическим взором оглядел его со всех сторон. Потом снял трубку, опасаясь, что в ней будет царить мертвая тишина. Однако в ухо мое исправно загудел стандартный сигнал.
        Интересно, какой это телефон - внутренний или городской?
        Неужели это - лишь очередная подставная пешка в партии, которую разыгрывают со мной невидимые партнеры?
        «А что, собственно, я теряю?» - подумал я.
        И набрал номер своей квартиры.
        Щелчки соединения. Шорохи помех. Пока что - все как обычно. Ага, вот... Наборный треск закончился, и Запищал длинный гудок.
        И в тот же миг в трубке возник голос Ма. Интересно, сколько времени она проторчала возле телефона, боясь отлучиться от него даже на секунду, чтобы не пропустить моего звонка?
        Ма.
        Я прикрыл глаза и представил нашу уютную кухоньку в красно-белых тонах, и как за окном сгущаются сумерки, и как в открытое окно со двора доносится бренчание гитары: в это время вся наша дворовая компания собиралась на посиделки на детской площадке под нашими окнами.
        Глаза предательски защипало, а в горле застрял тугой ком.
        Поэтому, когда до меня донесся такой родной и такой далекий голос: «Да? Я слушаю вас! Говорите же!» - я некоторое время не мог выдавить из себя ни звука.
        Потом мне удалось произнести:
        - Ма, это я.
        Я ожидал, что на меня сейчас обрушится водопад вопросов, но этого почему-то не произошло. Ма лишь спросила:
        - Кто это?
        И голос ее был неузнаваемо чужим. Точнее, не сам голос, а его интонации.
        - Ма, ты что, не узнаешь меня? - возмутился я. - Это же я, Страг!
        Пауза.
        - По-моему, вы ошиблись номером, - бесстрастно произнесла Ма.
        И повесила трубку.
        Короткие, но странным образом сдвоенные гудки. Ноль-ноль... Ноль-ноль... точка-точка... По азбуке Морзе - без конца повторяемая буква «и».
        А что - «и»? Соединительный союз, не более того. Не может он иметь никакого значения, зря ты ищешь смысл там, где его нет.
        Почему же Ма не опознала мой голос? И тут меня ожгло: черт, да ведь она просто обиделась на меня! Наверное, решила, что я загулял где-то, например, с Ленкой, и по-свински не удосужился позвонить домой! Она ведь не подозревает, где я и что со мной!..
        Ну, Ма, ты даешь! Неужели трудно было самой звякнуть Ленке, чтобы удостовериться, что сегодня мы с ней не виделись?
        Ну ладно, сейчас мы ликвидируем этот инцидент. Стрясем, как выражаются отдельные представители нашего поколения, именующие себя не иначе как «гребни».
        Торопливо, словно опасаясь, что в этот момент где-нибудь в недрах здания к телефонному кабелю тянется чья-то пакостная ручонка с ножницами, я опять набрал наш домашний номер.
        На этот раз к телефону не подходили гораздо дольше.
        Наконец я услышал:
        - Да, я слушаю.
        Абсолютно спокойный голос. Что-то не очень это похоже на Ма. Если бы она действительно сердилась на меня, то не отвечала бы таким равнодушным тоном на любой звонок.
        - Ма, послушай меня и не бросай трубку, - начал я. - Я понимаю, что ты за меня переживала и все такое... Но тут со мной приключилась одна жуткая история, и я просто не мог позвонить тебе раньше!
        - Извините, но я вас не понимаю, - удивленно сказала Ма. - Простите, а кому вы звоните?
        Я стиснул зубы до боли. И, почти не разжимая их, процедил:
        - Ма, ну хватит меня разыгрывать! Меня, между прочим, похитили! Серьезно!..
        Но голос Ма стал недоуменно-сердитым. И не более того.
        - Ну вот что, милочка, мне сейчас не до розыгрышей. И я очень советую вам больше сюда не звонить.
        И опять пошли короткие гудки в трубке.
        Я стоял как прибитый гвоздями к полу. В голове не укладывалось, что Ма способна на такую жестокую месть. Тем более - родному сыну!
        На мгновение мне захотелось поверить, что это была не она, что со мной разговаривал какой-нибудь аферист, умеющий искусно подражать чужим голосам.
        Но нет, это была все-таки моя Ма. Нет на свете такого человека, который мог бы подделать ее неповторимые интонации.
        И все-таки тут было что-то не так. Например, почему это Ma назвала меня
«милочкой», словно разговаривала с женщиной?..
        Я уставился на трубку, которую все еще держал в руке, и внезапно все понял.
        Они все предусмотрели, гады! Они понимали, что, увидев телефон, я захочу воспользоваться им, чтобы позвонить домой. И тогда они подключили к линии специальное устройство, которое каким-то образом трансформировало мой голос в женский. В принципе, технически в этом нет ничего сложного. Только вот Ма об этом не подозревала.
        Я принялся было опять набирать номер Ма, но вовремя спохватился. Вряд ли она захочет выслушивать объяснения «назойливой дамочки» в третий раз. Уж я-то ее знаю! Бросит трубку и вообще отключит телефон. Позвоню-ка я лучше Ленке. Только надо будет учесть печальный опыт общения с Ма и сразу постараться объяснить, что происходит...
        Личный мобил Ленки, к счастью, был включен. А то у нее есть дурная привычка то и дело отключать свой аппарат, будто он ей мешает. А люди, которым бывает нужно позарез поговорить с ней, должны из-за этого разряжать батарейки автодозвоном!..
        - Але, - послышался в трубке знакомый голос. Как всегда, такой вялый, будто Ленка только что очнулась от крепкого сна.
        Ничего, сейчас я тебя расшевелю, красавица!
        - Лен, привет, - сказал я. - Слушай меня внимательно и не перебивай. Возможно, голос, который ты сейчас слышишь, тебе незнаком, но постарайся поверить, что это я, Стран Короче, так...
        - Нет, - вдруг перебила она меня. - Не заказывала я ничего!
        - Чего? - ошарашенно переспросил я. - Ты о чем, Лен?
        - Нет-нет, - сказала она. - Тут какая-то ошибка. У меня вообще от пиццы - изжога!..
        И отключилась.
        Удар номер два. Причем такой, которого я не ожидал. Подлый, ниже пояса. В самую душу.
        Значит, ребята, что бдят за мной, не лыком шиты. Они на ходу меняют тактику, и мне не обвести их вокруг пальца. Одним нажатием кнопки или клавиши они подменили мои слова заранее заготовленной записью совершенно других реплик, да вдобавок другого человека. Что-нибудь вроде: «Это вы заказывали пиццу на дом?»...
        А в следующий раз они придумают еще что-нибудь. Лишь бы не дать мне по-нормальному связаться с внешним миром.
        Так имеет ли смысл пытаться звонить еше куда-нибудь? Тихону или в полицию? В Совет Евро-Наций или на Марс?
        Я размахнулся и швырнул телефон в стену.
        Глава 13
        Кое-как я добрался до лестницы и спустился на несколько этажей вниз. В принципе, мне уже было все равно, куда идти, и я не ждал от Шайбы ничего хорошего.
        Однако этаж, на который я попал, все-таки отличался от других. Хотя бы тем, что на нем я впервые обнаружил туалет. Даже два: женский и мужской. И оба были обозначены на дверях соответствующими символами.
        Я машинально вошел в тот, где был нарисован треугольник вершиной вниз. Инстинкт, наверное, сработал: не опасался же я, в самом деле, что спугну в женском туалете лиц противоположного пола!
        Туалет был довольно чистым и просторным. Три кабинки, столько же писсуаров, две раковины, зеркало и даже большое льнян полотенце, сшитое кольцом.
        Опять же чисто инстинктивно я выбрал кабинку, которая была расположена в самом дальнем от входа углу. Во-первых, в подобных заведениях я всегда предпочитаю оказываться с краю, а во-вторых, именно дверь.этой кабинки была открыта настежь.
        Облегчаясь, я машинально разглядывал унитаз. Судя по его состоянию, пользовались им очень активно, и последний раз - совсем недавно. А смыть за собой, конечно же, забыли.
        Ну очень правдоподобная декорация, горько усмехнулся я. Чувствуется, что профессионалы работают - ни одной мелочи не упускают.
        Делал я свое дело долго - слишком давно в последний раз этим занимался. И все это время мне было почему-то неуютно. Словно кто-то пристально смотрит в мою спину. Я повертел головой, насколько это было возможно из-за вынужденно ограниченной подвижности. Однако подозрительных датчиков нигде не заметил. Видимо, режиссеры этого спектакля сочли перебором тыкать псевдодатчики в туалете, потому что они сразу бросались бы в глаза: чему тут гореть-то, если кругом сплошной кафель да фаянс? Но куда-то они все-таки их сунули же?! Может, вон в те вентиляционные отдушины под потолком? Или зеркало здесь такое, какое используют в камерах для допроса преступников в иностранных фильмах - один полицейский допрашивает, а другие, столпившись за зеркалом - анизотропным стеклом, пропускающим лучи света только в одну сторону, наблюдают?
        Ладно, придется стрясти, потому что какая теперь разница?
        Я застегнул штаны, спустил воду и повернулся, чтобы открыть дверь. В этот момент мой взгляд случайно упал вниз, и я оцепенел, будто скованный ледяным панцирем.
        В ПРОСВЕТЕ ПОД ДВЕРЬЮ ВИДНЕЛАСЬ ПАРА МУЖСКИХ БОТИНОК!
        Кто-то стоял снаружи, почти у самой двери! Башмаки были ярко-коричневыми, примерно того же размера, что и у меня. Сорок один - сорок два, не больше. Значит, их владелец должен быть не очень высокого роста. Иначе его голова была бы видна над низкой дверью кабинки.
        И еще мне бросилось в глаза, что ботинки начищены до блеска. Словно незнакомец не топтал пыльных ковров в коридоре, а летал по воздуху.
        Откуда он здесь взялся? Я же не слышал ни звука, хотя дверь в туалет открывается со скрипом, и вдобавок замок щелкает, как затвор винтовки!..
        Объяснение могло быть только одно: когда я вошел в туалет, мужик уже был здесь, затаившись в одной из соседних кабин. А раз он прятался от меня и не издал ни шороха, пока я тут отливал, то приятных сюрпризов от него ждать не следует.
        Инстинктивно отпрянув назад, я затаил дыхание, хотя это было глупо, потому что именно в моей кабинке в унитаз с шумом обрушивалась вода и тот, кто караулил меня за дверью, не мог не сделать соответствующих выводов.
        Ручка двери кабины не закрывалась, а только блокировалась с помощью специальной кнопки. Обливаясь потом, я протянул руку и осторожно нажал на нее. Хотя это было еще более глупо: если бы этот тип захотел, то без труда выломал бы хлипкую перегородку, разделявшую нас.
        «Кто же он, черт возьми? И чего он хочет?» - пронеслось в моей голове.
        Однако время шло, а ботинки за дверью оставались все в том же положении, и это было абсолютно непонятно.
        Конечно, если бы я описал потом эту ситуацию моим дружкам, то обязательно нашелся бы какой-нибудь умник, который сказал бы: «А что ж ты не открыл дверь и не посмотрел, кто это? Терять-то тебе все равно было бы нечего. Ведь если бы этот тип хотел тебя грохнуть, то он давно сделал бы это!»
        Логично, сказал бы тогда я. Но это если рассуждать в нормальном состоянии и на свежую голову, не замутненную диким ужасом. А когда пульс - почти сто восемьдесят ударов в минуту, кровь стучит в висках, и ты ни хрена не понимаешь, что происходит, то тут не до логики!..
        Я беспомощно огляделся в поисках предметов, пригодных для самообороны, но в кабине, кроме рулона туалетной бумаги и щетки для чистки унитаза, ничего больше не было. И почему это в туалетах не хранят инструменты? Что-нибудь типа топорика или, на худой конец, ломика...
        Наконец я выдавил из себя отвратительно дрожащим голосом:
        - Эй, кто тут? Чего вам надо?
        Ни звука в ответ.
        Я повернулся к двери - и вновь оцепенел.
        Ботинок в просвете под дверью уже не было.
        Я дернул дверь, но она почему-то не хотела открываться, и я сначала испугался, что отныне мне суждена тюрьма гораздо меньших размеров, чем все здание, но вовремя спохватился и понял, что просто забыл разблокировать ручку двери. Дверь распахнулась, и я выскочил, озираясь, из своего укрытия.
        Никого в туалете не было.
        Я распахнул дверь средней кабины, потом следующей - но и там было пусто!
        Ну и как это объяснить? Все-таки поверить в привидения или в невидимок? Даже если это был очередной фокус со стороны создателей здания, то секрет его не поддавался разгадке. Голограмма? Но ни одна аппаратура не способна создать такую имитацию реального предмета. Может, где-то в стене имеется потайная дверца? Или скрытый люк в полу? В принципе, возможно, но с какой скоростью тогда должен был двигаться незнакомец, чтобы успеть за считаные доли секунды - и причем абсолютно бесшумно! - преодолеть несколько метров и аккуратно прикрыть за собой дверь или люк?!..
        И опять же - с какой целью, спрашивается, он торчал у меня над душой? Чтобы напугать? А зачем им меня пугать? Ради забавы, что ли? Или они снимают скрытой камерой фильм ужасов?
        Ладно, стрясли. Что толку ломать свой шапконоситель? Все равно догадки так и останутся догадками.
        Я провел рукой по лбу, стирая выступившую на нем испарину. Ладони были неприятно липкими.
        Пустив ледяную воду в раковину, я с наслаждением умылся и вымыл руки. Заодно полюбовался на свое отражение в зеркале: при искусственном свете выглядел я довольно скверно. Впрочем, при дневном свете, возможно, вид у меня был бы не лучше. Такие стрессы даром не проходят.
        Закончив умывальную процедуру, я повернулся, чтобы вытереться полотенцем, и в голове у меня сразу же возник и стал нарастать знакомый звон.
        Я отлично помнил, что когда вошел сюда, то полотенце было относительно чистым. С некоторым преувеличением его даже можно было назвать белоснежным.
        А теперь оно было измято и покрыто полосами и пятнами кровавого цвета!
        Это действительно была кровь. Причем свежая, еще не успевшая окончательно впитаться в грубоватую ткань.
        А это означало, что кто-то буквально несколько секунд назад вытер о полотенце руки, испачканные в крови.
        Глава 14
        Опомнился я, лишь отмахав по коридору на подгибающихся ногах добрую сотню метров. Перед глазами моими все плясали красные пятна на белом полотенце. .
        Наконец я остановился, перевел дух и оперся плечом на стену.
        Чего же вы от меня хотите?! На что вы намекаете, подсовывая мне время от времени всякие тухляцкие штучки? Что когда-нибудь и мою кровь неведомый убийца будет небрежно оттирать в туалете или выводить ею угрожающие послания следующей жертве? То есть вы даете мне понять, что и я обречен, просто до меня еще не дошла очередь?
        Куда же я все-таки попал - в театр, где в ходу самый разнузданный натурализм, или на настоящую бойню?
        Нет, это просто у тебя от страха глаза велики, осадил я свою фантазию. Выдумываешь черт знает что. А может быть, все объясняется гораздо проще и тривиальнее. Например, кто-то поранил руку. Порезался на рабочем месте. Или у кого-нибудь из носа от давления хлынула кровища, и он не нашел ничего лучшего, кроме как забежать в туалет И воспользоваться полотенцем вместо носового платка. А потом продолжил свой путь по коридору.
        Так что совсем не обязательно, что руки о полотенце вытер тот, кто стоял за дверью кабины.
        Но вообще-то, конечно, странно все это. Хм, ну и куда теперь податься? А самое главное - что делать?
        Ведь если вдуматься, то любые мои действия теперь бессмысленны, как попытка вытащить себя за волосы из болота. Помнится, Ма рассказывала, как давным-давно, еще в юности, во время очередного пешего похода она отстала в лесу от группы и заблудилась. Двое суток она бродила по непролазной чащобе, пока ее случайно не нашли охотники. «Знаешь, сынок, - сказала она, - что тогда мне показалось самым страшным?.. Был момент, когда у меня не было больше сил идти. И в голове стали появляться мысли: а стоит ли вообще идти, если не знаешь, 'куда?.. Не проще ли остаться на месте и ждать, пока тебя найдут? Или умереть от голода, если не найдут... Но я шла и щла. И потом оказалось, что если бы я поддалась своей слабости, то навсегда осталась бы в том лесу».
        Я кисло усмехнулся. Одно дело - блуждать по бурелому, и совсем другое - по небоскребу без выхода, да еще когда тебя на каждом шагу пичкают всевозможными
«сюрпризами». И нет никакой надежды на то, что тебя найдут и спасут.
        Может, вернуться в тот кабинет с диваном, улечься и ждать, что будет дальше? Как там у Шекспира? «И видеть сны...»
        Но принять такое решение мне не дали. Где-то в коридоре раздался душераздирающий скрип открывающейся двери, и я отпрянул от стены. Секунда, вторая, третья... В коридоре никто не появлялся. И опять, как в туалете, у меня возникло стойкое убеждение, что кто-то буквально сверлит меня взглядом.
        - Кто здесь? - громко спросил я тишину.
        Но тишина, как ей и положено по определению, ничего мне не ответила.
        Я сделал несколько шагов в том направлении, откуда доносился скрип. Одна дверь, вторая, третья... Все плотно закрыты.
        Очередные звуковые эффекты?
        Наверно.
        И тут я вдруг увидел. Дверь ближайшего кабинета слегка шевельнулась, словно от сквозняка. Сквозь узенькую щелку, которая образовалась между дверью и косяком, было видно, что внутри царит непроглядная темень.
        Каким-то шестым чувством я вдруг понял, что именно там стоит и наблюдает за мной КТО-ТО.
        Ладони мои опять стали липкими. Сердце перешло с ритма неспешной прогулки на спринтерский бег.
        Меня так и подмывало повернуться и чесануть по коридору подальше от этой жуткой приоткрытой двери, и, наверное, я бы так и поступил, если бы мне в последний момент не стало стыдно.
        Эх ты, сказал я себе. За тобой, возможно, сейчас следят скрытые камеры, а ты ведешь себя как последний трус.
        И тогда я решительно шагнул к неплотно закрытой двери и рванул ее на себя. В комнату потоком влился свет из коридора, и сначала мне почудилось какое-то быстрое движение в глубине кабинета, но тут я вовремя нащупал выключатель и щелкнул им.
        Это был вовсе не кабинет. Нечто вроде склада канцелярских товаров. Вдоль стен тянулись металлические стеллажи, на которых возвышались запечатанные пачки бумаги, какие-то картонные коробки, штабеля папок, груды конвертов... К моему великому разочарованию, съестного здесь не было.
        Спрятаться в этом помещении было негде, но на всякий случай я наклонился и заглянул под стеллажи. Потом задрал голову, изучая верхние полки.
        Нет, никого. Ни людей, ни привидений.
        Даже ни одного заплутавшего зеленого человечка не обнаружилось.
        Я не глядя взял с полки одного из стеллажей первый попавшийся конверт и вздрогнул. На нем было отпечатано: «САВЭС».
        И чуть ниже - адрес. Тот самый, по которому я сюда пришел. Улица Проектируемая, дом 46.
        Я взял конверт с другой полки - то же самое. И на следующей полке - то же. И еще. И еще.
        Целая кипа конвертов с заранее заполненным адресом.
        Для чего их заготовили в таком количестве?
        Чтобы использовать в качестве приманки для таких кандидатов в подопытные морские свинки, как я?
        Не все клюют на нее, но иногда находятся наивные простаки, готовые поверить во что угодно.
        А это означает, что система заманивания людей в ловушку продумана и отработана до мелочей.
        И, возможно, не я первый, не я последний тычусь слепо носом в стены в поисках выхода.
        Неужели же от моих предшественников не осталось никакого следа? Куда все они могли деться? Или где-нибудь в недрах Шайбы имеется бассейн с соляной кислотой, в который бросают трупы жертв после кровавой расправы?
        Я содрогнулся.
        Не от страха - от отвращения к самому себе.
        Это ж надо дойти до такой степени трусости, когда в голову сами собой лезут всякие мерзости!
        И тогда я понял.
        Ни в коем случае нельзя останавливаться. Потому что, если обречь себя на бездействие, то мозг будет работать на холостых оборотах, неустанно пережевывая одни и те же предположения и опасения. А по всем канонам термодинамики любая работающая система рано или поздно перегревается, изнашивается и выходит из строя. Применительно ко мне это значит, что если я зациклюсь на попытках решить в уме задачу, в условиях которой не хватает ряда важных величин, то либо сойду с ума, либо, в лучшем случае, стану пожизненным невротиком.
        И я пошел дальше.
        Свет на «складе конвертов» я нарочно выключать не стал. Нечто вроде маленькой мести за пережитый страх: пусть у них нагорит побольше по счетам за электроэнергию.
        Я исследовал весь этаж от начала до конца, потом спустился по лестнице еще на один этаж.
        Там мне пришла в голову мысль, что если уж досконально исследовать здание, то надо действовать планомерно.
        Я добрался до лифтового холла, вызвал лифт - к моему облегчению, он все еще работал - и тут испытал новое потрясение. Никакой надписи кровью на стене в лифтовой кабине уже не было. От нее не осталось и следа, словно кто-то аккуратно стер ее мокрой тряпкой. Хотя мусор в лифте по-прежнему радовал глаз. Более того, к шелухе семечек и окуркам теперь добавились две пустые банки из-под пепси и с остервенением разодранный пополам пакет от чипсов «Крюгер». Там еще оставались кое-какие крошки, и я не побрезговал ими воспользоваться, хотя уже потом, вылизав, как собака, внутренность пакета, я испугался: а вдруг чипсы были отравленными?
        Однако обошлось...
        Рассудив, что в моем состоянии потом будет легче спускаться, чем подниматься, я нажал кнопку под номером двадцать пять и поехал наверх.
        Коридор верхнего этажа мне показался каким-то «не таким», и я долго не мог вникнуть, в чем тут дело, пока не обошел его весь по зигзагообразному периметру. Только вернувшись к лифту, я понял, в чем загвоздка: куда-то напрочь пропала приемная, в которой я проторчал, как идиот, бог знает сколько часов. Да и ковровые дорожки были тут не красные, как в первый раз, а темно-зеленые.
        Зато в одном месте откуда ни возьмись на стене появился стенд, усеянный всевозможными объявлениями, выполненными как рукописным, так и типографским способом. Я не поленился убить энное количество времени, чтобы изучить эти бумажки.
        Разброс тематики сообщений был слишком широк. От панических просьб к нашедшему в туалете связку ключей, бумажник и золотую коронку немедленно обратиться в комнату номер сто восемнадцать до рекламы услуг по созданию стойких и очень оригинальных татуировок на лице и прочих частях тела. Из деловых документов здесь наличествовали лишь приказ некоего главного инженера (фамилия и подпись были неразборчивыми) об объявлении выговора слесарю-сантехнику Ерохову Дж. Г. за проявленную халатность при устранении протечки батарей (на чистом месте под подписью значилась корявая приписка чернильным карандашом: «А судьи кто?») и график выдачи персональных противогазов персоналу штатных подразделений, обозначенных номерами от одного до тридцати. Но особенно меня потряс в этой разношерстной бюрократической мешанине раздел «Творчество масс», где был помещен стишок старшего консультанта отдела номер пять Севериана Супагина:
        Ты не ищи страданья,
        Беда нагрянет сама.
        А если выдержишь испытанье,
        Беда эта - благо тогда.
        (Стихи Олега Григорьева.)
        Я наморщил лоб.
        Уж не подражание ли это стихотворным опусам Нострадамуса, которые считаются зашифрованными прогнозами будущего? И не ко мне ли обращено это поедание?
        «А если выдержишь испытанье, беда эта - благо тогда».
        Хм...
        Может быть, именно подобное со мной и происходит, если кто-то выбрал меня в качестве объекта эксперимента?.. Хотя на научный эксперимент это не очень похоже. Нет, конечно, всякие там психологи, социологи, медики в принципе способны на то, чтобы проводить опыт с участием постороннего человека, заранее не предупрежденного об эсперименте. Допустим, чтобы выявить спектр наиболее типичных реак-. ций на нетипичные ситуации. «Эксперимент». С большой буквы. Той самой, которая входит в состав аббревиатуры «САВЭС». Тогда «С» - это «станция». Или «система». А вот что такое «А» и «В», нипочем не догадаться.
        Какая-то цитата назойливо крутилась у меня в подсознании. Я поднатужился и выудил ее на поверхность.
        «Эксперимент есть Эксперимент. Именно Эксперимент - не экскремент, не экспонент, не перманент, а именно Эсперименте...
        Словно прочитав мои натужные мысли, в глубине коридора кто-то гнусно хихикнул. Я вздрогнул и напряг зрение, всматриваясь в анфиладу стеклянных дверей. Но там, естественно, никого не было.
        Нет-нет, не очень-то это похоже на эксперимент. Ни один научный метод не может быть таким жестоким по отношению к людям. Если это, конечно, действительно научный эксперимент.
        А если создатели Здания - не ученые, то тогда прав этот Севериан Супагин, и максимум, на что мне следует уповать, - так это на то, что речь идет об испытании. Практический тест моих эвристических способностей - так, кажется, по-научному это называется? Возможно, незримые организаторы всего этого бедлама проверяют меня, но не «на вшивость», как принято говорить в таких случаях, а на... На что? На психологическую устойчивость к внешним раздражителям? На способность решать логические задачи? Или просто - на выживание?
        Однако целью любого испытания должен являться отбор достойных для выполнения какой-нибудь суперважной миссии. Что-нибудь вроде полета на Марс или набора кандидатов в школу по подготовке спецагентов а-ля Джеймс Бонд.
        А если я не хочу ни лететь на Марс, ни становиться профессиональным шпионом? Они не имеют права так вольно обращаться с гражданами свободной страны! Я хочу жить так, как мне нравится! У меня свои виды на будущее, и я не собираюсь ими поступаться!
        Поэтому мне наплевать, какие выводы относительно меня будут сделаны! Пусть мне ставят жирную двойку или даже единицу, главное - чтобы этот долба-ный экзамен быстрее закончился!..
        Невидимый телепат, обретавшийся в недрах Здания, вновь дал о себе знать. На этот раз он издал такой душераздирающий хохот, что у меня мороз прошел по коже. И теперь уже этот разнузданный смех раздавался из-за угла коридора за моей спиной.
        И тогда я окончательно слетел с катушек.
        Не помню, что я выкрикивал, задрав лицо к камерам слежения, спрятанным на потолке, какие проклятия посылал в адрес моих мучителей. Я содрал со стенда бумажки, порвал их на мелкие кусочки и раскидал по полу. Потом сорвал со стены сам стенд и долго, с садистским наслаждением топтал его до тех пор, пока он не превратился в груду щепок. Наверное, это была обыкновенная истерика.
        Самое гнусное заключалось в том, что они и ухом не повели в ответ на мою выходку. И даже не стали прибегать ни к каким звуковым эффектам. И не возникли ни в воздухе, ни на стенах светящиеся надписи, посредством которых мне указали бы путь к выходу. И не раздался «голос свыше», чтобы успокоить и вразумить меня. Мне словно давали понять, что экспериментаторам наплевать на мои истеричные требования. Что это они диктуют здесь свою волю, а не какие-то жалкие подопытные крысы.
        В конце- концов я успокоился. На смену нервной взвинченности пришла опустошенность. Мне стало все равно, что со мной будет.
        И я побрел, сам не зная куда, чисто инстинктивно. Как механическая игрушка.
        Глава 15
        Я тащился, открывая подряд все двери, какие только можно было открыть, пока не обнаружил выход на лестницу.
        Здесь меня караулил очередной сюрприз. С этажа, который я принимал за самый верхний, лестница уходила не только вниз, но и наверх!
        Неужели там все-таки есть выход на крышу?! Сбросив с себя апатию, я поднялся по ступеням на следующий этаж, потом еще на один. А лестница все еще вела наверх.
        Что за чертовщина? Ведь не может же быть, чтобы это проклятое здание постоянно росло, как дерево! Да еще так быстро!..
        Конечно, нет. Я убедился в этом, поднявшись еще на два этажа и только там обнаружив конец лестницы.
        Чтобы полностью подтвердить свою догадку, мне пришлось пройти по всему верхнему этажу. Он самый, двадцать пятый. Вот и приемная. Только рукописная табличка на закрытом окошке о том, что приемщица куда-то ушла и вскоре вернется, уже пропала. Сняли за ненадобностью, наверное.
        Вот, значит, как. Во всем виноват этот взбесившийся лифт. Кнопки на его панели управления не соответствуют этажам - видимо, кто-то предусмотрительно поменял местами контактные провода. И, следовательно, нет никакой гарантии, что, нажав кнопку нужного этажа, ты именно туда и приедешь.
        Конечно, на досуге можно попытаться разобраться, как именно переназначены кнопки, но это потом. А сейчас мы сделаем вот что...
        Я вошел в один из незапертых кабинетов, по-хозяйски залез в стол и обыскал все ящики. Мне повезло: в верхнем ящике стола среди разного канцелярского мусора я нашел полусточенный карандаш. А порыскав по шкафам, нашел целую пачку чистой бумаги.
        Все эти находки я сунул в сумку.
        Огляделся в поисках, чем бы еще здесь поживиться, и только теперь заметил, что компьютер, который стоял на боковом столике, включен. Нет, экран его не светился, но зеленый индикатор включения на системном блоке время от времени подмигивал, свидетельствуя о том, что машина находится в режиме standby.
        Может быть, этот агрегат подключен к Сети? Вряд ли, но проверить не мешает.
        Я глянул на заднюю стенку системного блока. Никаких сетевых кабелей не видно.
        О'кей, покопаемся хотя бы в записях на жестком диске.
        Я ткнул наугад в одну из клавишей на клавиатуре,« жидкокристаллический экран монитора ожил.
        Стандартная заставка Windows-2015. Так, посмотрим на рабочий стол. Хм, похоже, что, кроме операционной системы и обычного набора прикладных программ, на диске больше ничего нет.
        Тогда проверим наличие скрытых файлов.
        Ага, вот здесь есть целый закрытый директорий под странным наименованием
«DANGER». «Опасность» то есть. Ну-ка, ну-ка...
        Вот черт!
        При попытке открыть папку на экран вылезла заставка «Введите пароль доступа» и строка с курсором, указывающая, где набирать пароль.
        Что ж, попытка - не пытка.
        Хакер, конечно, из меня неважный, но я добросовестно попробовал с десяток разных вариантов. В том числе сегодняшнюю дату. Не знаю, как с компьютером, но где-то я читал, что владельцы сейфов с номерными замками чаще всего выбирают в качестве кода дату своего рождения.
        Конечно же, меня постигла неудача, и я уж было разочарованно повернулся, собираясь уходить, как внезапно меня озарила идея.
        И тогда я вернулся к клавиатуре и набрал заглавными буквами: SAVES. В ту же секунду я увидел, что, будучи трансформированным в латинскую транскрипцию, это загадочное словечко внезапно обретает смысл. «Save» по-английски -
«спасать». А с добавлением s в
        конце получается третье лицо единственного числа настоящего времени.
«СПАСАЕТ».
        Кто кого спасает? Этот двадцатипятиэтажный монстр спасает, что ли? Вот уж не сказал бы! По-моему, пока что дело обстояло как раз наоборот.
        Впрочем, все эти филологические размышления вылетели у меня из головы, когда вместо очередного объявления: «Пароль неверен. Попробуйте еще раз» - экран вдруг мигнул, и я увидел содержимое секретного каталога.
        Там была целая куча файлов - и все в формате «видео».
        Я наугад открыл один, потом второй - и обалдел.
        Оба файла были посвящены мне. Причем снимали скрытой камерой, откуда-то со стороны и, чувствуется, с большого расстояния, с десятикратным увеличением. На первом видеоотрывке был запечатлен тот момент, когда Ма, еще молодая и красивая, везет меня по улице в открытой колясочке. А я, довольный, сосу пустышку и пялюсь по сторонам. А вторая запись запечатлела торжественный миг, когда я с огромным букетом астр, С новеньким школьным ранцем вхожу в толпе таких же, как я, растерянных ребят в двери школы. Ага, понятно, это я пошел в первый класс...
        Вскоре я убедился, что в этом каталоге содержится нечто вроде видеоиллюстраций к моей, пока еще короткой, биографии. Причем моменты для съемки выбирались по какому-то странному, не поддающемуся определению, критерию.
        Так, например, зачем им понадобилось тратить пленку на эпизод, когда меня в школьном туалете избивали двое дюжих старшеклассников, стрелявших мелочь на сигареты у малышни? Помнится, чтобы избежать обыска, я взял и закрылся перед носом у обидчиков в кабинке на шпингалет. Однако я не учел, что запор этот дохлый и что старшеклассникам было плевать на шум, который они производили, выламывая тоненькую дверку. Зато потом, когда эти великовозрастные лоботрясы выволокли меня за шиворот из моего убежища, одной профилактической затрещиной они уже не ограничились...
        Или, скажем, тот драматичный случай, когда меня и Сережку Капличенко чуть было не застукал директор на месте преступления? А дело было так. Мы с Сережкой любили рыться в макулатурных изобилиях, потому что только там можно было абсолютно бесплатно раздобыть такие издания, которые даже у букинистов днем с огнем не сыщешь. К нашему счастью, сбор макулатуры проводился в школе два раза в год: осенью и весной. Вся собранная бумага хранилась в специальном сарае, ключи от которого были только у школьного завхоза. Однако нам удалось подобрать ключи к висячему замку, и после уроков мы забирались тайком в сарай и рылись там в книжно-журнальных богатствах, отбирая то, что нас интересовало. Выдранные из журналов повести и рассказы мы потом научились переплетать так, что их невозможно было отличить от настоящих книг.
        Однажды, когда мы в очередной раз хозяйничали в сарае, собирая свой книжный урожай, Сережка глянул случайно в подслеповатое оконце и увидел, что к нам целеустремленно направляется директор школы. То ли ему кто-то накапал на нас, то ли он сам, проходя мимо, обратил внимание на отсутствие замка на двери
        - для нас тогда это было, в общем-то, неважно. Хорошо, что сарай был забит макулатурой почти под самую крышу. Мы зарылись в бумажные монбланы, как мыши, и затаились. Директор открыл дверь и, слеповато щурясь после солнечного света, всмотрелся в полумрак сарая. Потом осведомился: «Здесь есть кто-нибудь?» В принципе, нам надо было тогда явиться пред его очи, но по какому-то неосознанному побуждению мы этого не сделали.
        После чего наш Семен Аркадьевич вышел и закрыл дверь. На замок закрыл. Снаружи.
        Мы оказались в ловушке, в которую сами себя загнали. Дверь сарая была обита стальными листами, и взломать ее не стоило и пытаться. Оконце под потолком слишком маленькое, протиснуться в него не смог бы даже я, не говоря уж о Сереге с его габаритами акселерата. Между тем стемнело, место, где стоял сарай, глухое (поэтому мы его и облюбовали), и звать на помощь бесполезно. На горизонте маячила смутная возможность, что утром завхозу или директору взбредет в голову открыть сарай вновь. Но это нас, по понятным причинам, не устраивало.
        И вот когда мы с Серегой уже приуныли, я вдруг вспомнил, что, собираясь надело, запасся карманным фонариком. При его слабом свете мы стали рыться в бумажных завалах и сумели найти в углу ржавый топор. Им мы проделали в шиферной крыше достаточно широкое отверстие для того, чтобы выбраться на свободу...
        Или тот инцидент, стоивший мне массы нервов плюс временного лишения денежных дотаций, которыми Ма обеспечивала меня ежедневно «на мороженое». Хотя вместо мороженого, к которому я с дошкольных лет был абсолютно равнодушен, на эти деньги я приобретал старые журналы и книги, поэтому лишиться финансирования было для меня существенным наказанием.
        Все произошло по моей рассеянности. Ма на все выходные отправилась в очередной поход, оставив меня дома одного. А замок в двери у нас был английский, то есть самозащелкивающийся в момент захлопывания двери. В пятницу вечером, через час после прощания с Ма, я отправился к киоску печати купить свежий номер «Белей», а вернувшись, обнаружил, что ключа от квартиры в кармане нет. И не только в кармане, но и вообще при мне...
        О, сколько времени я провел перед запертой дверью, пытаясь тем или иным способом вскрыть замок без ключа! Ситуация усугублялась тем, что на мне были только майка, шорты и кроссовки. Ни денег, ни прочих принадлежностей, столь необходимых для взламывания дверей. А Ма, как назло, в тот раз оставила свой мобил дома («На кой черт я его таскаю по лесам?» - возмущалась она, укладывая свой чудовищный рюкзак)...
        Когда я убедился, что проклятый замок слишком хитроумен для меня и не поддается ни булавке, ни куску проволоки, ни сплющенной пивной банке, было уже далеко за полночь.
        Конечно, на моем месте любой бы, не стушевавшись, обратился к соседям за помощью или хотя бы попросился к ним переночевать, но не такой у меня был характер. Я постеснялся напроситься даже к Ленке, не то что к слабо знакомым людям!
        В общем, до возвращения Ма из похода я целых два дня вел образ жизни, достойный бродячего кота. И получил от Ма нахлобучку на все сто...
        И вот это все, и еще много всяких эпизодов, на мой взгляд, абсолютно неинтересных, какие-то неведомые типы тайно снимали, как будто я был шпионом или гениальным изобретателем.
        На кой им это было нужно? Что в моей серой личности заслуживает столь продолжительной и пристальной слежки?
        А кто его знает?
        Ясно одно: корни эксперимента, объектом которого я стал, попав в Шайбу, уходили в мое прошлое. Ведь следили за мной почти с младенческого возраста.
        И при этом ни разу не выдали своего присутствия.
        Даже тогда, когда мне действительно требовалась помощь. То есть когда меня били. Когда я мыкался ночь напролет по двору, озябнув от ночной прохлады и глотая голодную слюну. Когда на меня набросилась в безлюдном месте стая бродячих псов, загнав в угол, и рядом не было никого, кто мог бы отогнать их...
        Что же за люди мне противостоят? Хладнокровно и отстранение они пополняли видеохронику с моим участием до тех пор, пока им не подвернулся момент заманить меня в эту ловушку - но с какой целью?
        Непонятно.
        «Подопытные кролики не должны догадываться о сути эксперимента, вот в чем дело», - подумал я. В таком случае, зачем они хранили в этом компьютере информацию, до которой я, в принципе, был-способен добраться и добрался?
        Странно все это.
        Я выключил компьютер и собрался было продолжить изучение той огромной тюрьмы, в которой оказался, как внезапно меня ударило: а что, если их интересую не я, а кто-то из моих близких людей? Ведь ситуация, в которой я нахожусь, смахивает на то, что меня просто-напросто взяли в качестве заложника, заперев в Шайбе. И пока я тут ломаю голову над тем, кто и зачем это сделал, мои похитители, наверное, звонят моей Ма и требуют от нее выкуп за меня. Но откуда у Ма возьмутся деньги, способные оправдать подобное преступление? Мы же с ней кое-как перебиваемся от зарплаты до зарплаты! Правда, бедствовать мы тоже не бедствовали, но и до роскоши нам было далеко...
        А может быть, им нужны вовсе не деньги? А какая-нибудь важная секретная информация, к которой Ма имеет доступ? Но какие тайны может поведать кому-то рядовая швея, всю жизнь проработавшая в ателье по пошиву верхней одежды?
        Нет, тут что-то другое...
        Постой, постой... А если все дело в моем отце, которого я ни разу в жизни не видел и о котором почти ничего не знаю? С детских лет на все мои вопросы об отце Ма отвечала уклончиво, вешая мне на уши стандартную лапшу о том, что отец-де бросил ее еще до моего появления на свет и уехал куда-то прочь из города. Что якобы был он обычным человеком и ничего выдающегося в своей жизни не совершил. Что все его фотографии она уничтожила в тот день, когда он объявил ей, что ребенок, который у нее наметился, ему не нужен...
        Банальная, в общем, история.
        А вдруг Ма говорила мне неправду? Или хотя бы .утаила часть правды?
        Что, если мой несбывшийся отец все-таки интересовался мной? Предположим, что после разрыва с Ма он все-таки стал богатым и знаменитым. В этом случае он нанял людей, чтобы они следили за тем, как я расту, а потом, когда я стану взрослым, собирался пригласить меня к себе и сделать своим наследником.
        Но произошла утечка информации, и нашлись негодяи, которые решили сыграть на этой слабости отца. Они заманили меня сюда, чтобы шантажировать его.
        Тогда, конечно, все объясняется.
        Все, кроме одного: не проще и не дешевле ли было бы похитить меня в лучших традициях киднепинга, вместо того чтобы затрачивать столько средств и усилий? Каким же должен быть выкуп, который они требуют от отца, чтобы покрыть вложенные ими во всю эту бодягу средства?!.
        И вообще, зачем им держать меня в таких странных условиях? Зачем имитировать голоса в коридоре, использовать кровь для запугивания? Чтобы записать мою реакцию на видеокамеру, а потом предъявить эту запись отцу: смотри, мол, как мучается твой отпрыск в неволе?..
        Сомнительная версия, но другой пока не намечается.
        Глава 16
        Перед тем как отправиться в пеший поход на нижние этажи, я решил запастись каким-нибудь инструментом. Отныне я стану вскрывать все двери, которые мне попадутся. Я не очень-то надеялся, что за одной из них может обнаружиться выход из Шайбы. Просто любое исследовательское мероприятие должно быть исчерпывающе полным, чтобы не оставалось никаких белых пятен. Кроме того, в закрытых на ключ помещениях могли найтись еще какие-нибудь полезные для меня сведения.
        Поэтому я обшарил все доступные закоулки верхнего этажа.
        Однако, к своему великому разочарованию, ни ломика, ни отверток, ни даже перочинного ножа я не нашел. Даже простой швабры, палку от которой можно было бы использовать в качестве дубины, нигде не было!
        Видимо, похитители не собирались облегчать мне задачу.
        Если бы стулья были деревянными, то можно было бы отломать от них ножки, но они, как все прочие предметы мебели, имели сплошной металлический каркас, не поддающийся расчленению.
        В конце концов усталость дала о себе знать. Не ведаю, сколько времени я уже провел в здании (даже в компьютере, который я изучал, часов не оказалось), но, видимо, счет уже шел на вторые сутки. Потому что, войдя в очередную комнатушку без окон и увидев перед собой кушетку медицинского типа, я вдруг почувствовал, что глаза мои слипаются, а ноги подкашиваются.
        Остаток сил ушел на то, чтобы подпереть дверь тяжелым письменным столом, а потом я завалился на кушетку, не раздеваясь и не выключая свет в кабинете, и последним проблеском засыпающего сознания успел подумать: «А ведь дверь открывается не вовнутрь, а наружу»...
        Сон был похож на обморок. Без какой-либо фоновой активности мозга в виде сновидений.
        И таким же было пробуждение - словно меня, как какой-нибудь электроприбор, подключили к розетке, и я пришел в себя.
        Мне хватило нескольких секунд, чтобы вспомнить, где я нахожусь и как сюда попал.
        А в следующий миг я врубился, что же меня выдернуло из временного небытия.
        В коридоре раздавался чей-то крик. Кричали страшно и неразборчиво. Единственное, что можно было понять в нем, то, что крик был женским.
        Я вскочил с кушетки, протирая слипающиеся глаза, и ринулся к двери.
        Но пока я возился со столом, который использовал в качестве баррикады, в коридоре раздался топот бегущих ног, причем бежал не один человек, а по меньшей мере двое или трое, и крики быстро стали удаляться, а потом и вовсе стихли.
        «Ну вот, - сказал я себе. - Представление продолжается. Ну и сволочи, даже поспать как следует не дадут».
        Кое-как умывшись водой из графина, я со слабой надеждой попытался включить мобил, но в отличие от меня он по-прежнему не собирался просыпаться. Однако теперь меня это не очень расстроило. Все-таки отдых - великая вещь. Неизвестно, сколько я проспал, но чувствовал я себя теперь намного бодрее, чем прежде.
        Еще бы прохладный душ принять да позавтракать как следует.
        Ну-ну, не будем о грустном, как говорит моя Ма.
        Я перекинул сумку на грудь так, чтобы она не мешала мне бежать и чтобы руки у меня были свободными.
        Выйдя в коридор, постоял, размышляя, в какую сторону лучше двинуться: к лифту или к лестнице? Выбрал второе: кто его знает, какие еще «сюрпризы» мне могли заготовить в лифте?
        Чтобы спуск пешочком не показался скучным, я принялся ставить карандашом на стене рядом с дверями, ведущими в коридоры, номера этажей, которые проходил. По убывающей: 24... 23... 22 - и так далее.
        По неясной ассоциации я вспомнил давно прочитанную книгу, название и автор которой безвозвратно улетучились из моей памяти. Речь в ней шла о том, как некий молодой человек, придя в гости в какой-то старый дом, никак не может найти из него выход. Совсем как я. Все дело там было в лестнице, которая необъяснимым образом закручивалась кольцом, и, дойдя до самого низа, герой вдруг обнаруживал, что он опять оказался на верхнем этаже. Не помню, чем закончились попытки того типа вырваться из здания-ловушки, но аналогия этого сюжета с моим положением мне не понравилась.
        Во мне даже зародились подозрения: может, создатели Шайбы тоже читали эту книжку и решили взять на вооружение фокус с лестницей?
        Однако мои подозрения, к счастью, оказались беспочвенными, и я благополучно достиг места, где лестница упиралась в глухую стену. За время, прошедшее с того момента, как я последний раз здесь был, тут появилось кое-что новенькое.
        Огромные, налезающие друг на друга буквы, написанные белым мелом во всю ширь стены: СПАСИТЕ
        «SAVE», тут же в уме перевел я.
        На восклицательный знак у автора столь краткого послания не хватило то ли сил, то ли времени. А может, он вообще был не в ладах со знаками препинания и не ведал, что призывы, равно как и просьбы, должны заканчиваться восклицательным знаком.
        Еще один бедолага, который не может найти выход из тупика?
        Вряд ли.
        Скорее, это проделки хозяев Шайбы, которые пытаются таким способом развлекать меня. Хотя надо признать, что, с точки зрения правдоподобия, надпись сделана мастерски. Так и видится хлипкий субъект с прилипшими к черепу редкими волосиками и выпученными от ужаса зенками, который лихорадочно выводит данный крик отчаяния, с такой силой надавливая на мел, что тот крошится под его дрожащими пальцами...
        Постой, а с чего ты взял, что это писал мужчина?
        Я наклонил голову и задумчиво потер подбородок, впившись изучающим взглядом в письмена на стене, как какой-нибудь знаток живописи, который тащится от «Супрематической композиции» Малевича.
        Ясное дело, сказал я самому себе. Это был мужик. Во-первых, если верить Шерлоку Холмсу, люди инстинктивно пишут на стене на уровне своих глаз. А раз так, то тип этот был слишком высокого роста для женщины. Хотя, конечно, бывают и исключения. Которые играют в баскетбол.
        А во-вторых, надпись состоит из печатных букв, причем небрежных. Женщины же, как правило, не пишут печатными буквами, а если и пишут, то гораздо каллиграфичнее.
        Нет, этот письменный вопль явно принадлежит субъекту в штанах. Чем же, интересно, напугали бедолагу, что его скрутило в три погибели от страха?
        Хотя вспомни себя вчерашнего - ты ведь тоже вначале шарахался от каждой аномалии...
        Я вернулся на площадку первого этажа, и тут дверь, до сих пор бывшая приоткрытой, чуть ли не перед самым моим носом с силой захлопнулась. Но я теперь был тертым калачом, и голыми руками меня взять уже было нельзя.
        Я не встал столбом, трепеща как осиновый лист, а подскочил к двери и потянул ее на себя. Однако дверь не поддавалась, словно за ней был космический вакуум.
        Разъярившись, я уперся ногой в стену и рванул дверь изо всех сил. Ручка оторвалась, и я отлетел назад, впечатавшись спиной в перила, а распахнувшаяся настежь дверь шибанулась о стену так, что сверху на меня посыпались мелкие чешуйки штукатурки.
        В коридоре за дверью, естественно, никого не оказалось, только донесся до меня удаляющийся топот.
        «Спецэффекты, - с пониманием подумал я. - И не надоело им еще?..»
        Вдруг меня осенило. А что, если это все-таки игра? Может быть, в Здании есть еще такие же блудные души, как я сам? Просто организаторы делают все возможное, чтобы мы пугались друг друга. В таком случае вчера, когда я обливался холодным потом, затаившись за дверью и слушая чей-то надсадный кашель на лестнице, это мог быть мой собрат по несчастью. И в туалете, пока я отсиживался в кабине, человек в начищенных ботинках, наверное, сам стоял чуть живой от страха, потому что так же, как я, считал, что он один во всем Здании.
        Вот что надо сделать, чтобы проверить эту гипотезу.
        Я вооружился карандашом и намалевал на двери, которую только что штурмовал: «НЕ БОЙСЯ МЕНЯ, ДРУГ! Я ТАКОЙ ЖЕ ПЛЕННИК, КАК ТЫ». Для надежности я продублировал послание и со стороны коридора, и со стороны лестницы. Большими печатными буквами.
        Глава 17
        Интересная все-таки штуковина - адаптация. Сколько я здесь торчу, в этом каменном лабиринте? День, ну, два от силы... А ведь уже успел свыкнуться со своим положением не то заключенного, не то подопытного. И воспоминания о Ма, о Ленке и о нашей конторе все реже всплывают в башке. Как будто вся моя жизнь до того момента, когда я перешагнул порог Шайбы, осталась в далеком прошлом.
        Я даже начал получать какое-то извращенное удовольствие от своего безвыходного положения! Даже интересно стало - чем же все это кончится, да и в плохой исход этого приключения уже не верилось.
        Наоборот, стали появляться какие-то нелепые версии. Все в том же ключе, насчет спасения. Засели у меня в голове занозой эти параллели между САВЭСом и его возможным англоязычным толкованием. И втемяшилось мне, что Шайба есть не что иное, как своеобразный Ноев ковчег, предназначенный для спасения самых достойных людей от предстоящей катастрофы.
        Я даже дошел до того, что представил себе, будто мир за стенами Здания уже не существует и от нашей цивилизации остались одни руины.
        А что? Вполне может быть.
        Помнится, до того момента, пока Нигерия не нанесла ядерный удар по так называемым отрядам сепаратистов и экстремистов, в одночасье отправив на тот свет почти пятнадцать миллионов человек на своей территории и в соседних странах, никто тоже не верил, что оружие массового уничтожения когда-нибудь будет пущено в ход. Человечеству в массе своей свойственно уповать на то, что оно неуязвимо для глобальных катастроф.
        Только ничего хорошего в том, что меня спасают, если все население Земли гибнет или уже погибло, я не видел. На фига мне такая жизнь, если не будет ни Ма, ни Ленки, ни остальных людей?!..
        Оставалось лишь надеяться, что и насчет «ковчега» я заблуждаюсь.
        Тем временем я совершал обход - а точнее, обыск - условно-первого этажа. При этом я не только искал «трофеи», но и составлял нечто вроде плана здания, одновременно проставляя карандашом номера на всех дверях, которые мне попадались.
        К моему удивлению, на этот раз все помещения были гостеприимно не заперты. Заходи, мол, ищи что хочешь, и вообще - будь как дома! То есть Они облегчили мне задачу, чтобы я не терял времени на взламывание замков. Но с какой стати Они пошли на такие уступки, можно было лишь догадываться.
        Хотели продемонстрировать мне, что таким способом я ни хрена не добьюсь? Что надо искать другие пути к выходу?
        Или просто пытались избежать лишних разрушений, а значит, и потери вложенных средств?
        Именно поэтому я позволил себе немного похулиганить.
        Разбил в нескольких кабинетах псевдоокна. Не потому, что проверял их на истинность - теперь я уже знал, как отличить голоизображение от реального пейзажа за окном. Просто из чувства злорадства и мести: вот вам, гады, получите!.. Будете знать, как похищать и запирать в четырех стенах свободных граждан! Но ответной реакции с Их стороны и на этот раз не последовало.
        Хотя тишина вокруг меня была насыщена всевозможными звуками, но я уже научился не обращать на них внимание. Все эти глупые гоготания в другом конце коридора, тоскливые завывания, шорохи за спиной, топот бегущих ног этажом выше, самооткрывающиеся и самозакрывающиеся двери, щелканье компьютерных клавиш в кабинетах, и прочее, и прочее меня уже не доставали.
        Один-единственный раз, правда, я шугнулся - и то не от страха, а от неожиданности, - когда, войдя в очередной кабинет, краем глаза уловил какое-то движение сбоку. Однако это оказалось всего лишь большое настенное зеркало, в котором отражался я сам. Разумеется, переведя дух, я поступил с ним так же, как с фальшивыми окнами, и за ним тоже оказалась стена, а не потайной наблюдательный пункт.
        Должно быть, невидимые хозяева Здания в конце концов доперли, что все их штучки-дрючки для меня протухли, потому что вскоре они изменили тактику запугивания.
        Когда я был уже на третьем этаже, то, свернув за один из выступов коридора, увидел далеко впереди себя фигуру идущего человека, причем он двигался не ко мне, а от меня, и я мог наблюдать его только со спины.
        Это был пожилой мужчина довольно плотной комплекции, в темном костюме, с прической «бобриком». При ходьбе он как-то неестественно размахивал руками. Слишком энергично и равномерно, словно механический робот, какими их представляли в прошлом веке.
        Это был первый человек, которого я увидел в Здании после многих часов одиночества. Поэтому, выйдя из первоначакйого оцепенения, я заорал что было сил, чтобы привлечь внимание незнакомца, и пустился его догонять.
        Не то старик был глух как пень, не то у него были свои резоны избегать встречи со мной, только он и не подумал реагировать на мой вопль. Все так же размеренно махая своими граблями, он достиг поворота коридора и исчез за углом.
        Мне хватило нескольких секунд, чтобы добежать до этого места, но когда я выскочил из-за угла, то старика в коридоре уже не было. Я старательно обследовал все помещения, двери которых выходили в этот участок коридора, и проверил все возможные укрытия, которые в них имелись, но старик словно провалился сквозь землю.
        Не мог же он за две-три секунды преодолеть прямой отрезок коридора длиной метров сто!..
        И тут до меня дошло, что при той энергичной походке, которая была характерна для старикана, звука его шагов я почему-то не слышал.
        Наверное, любой на моем месте лет сто - сто пятьдесят назад уверился бы в том, что встретил призрак. Но я-то знал, что при современном уровне развития го-лотехники создать такую иллюзию ничего не стоило.
        И все равно по спине моей почему-то побежали струйки холодного пота.
        Сама атмосфера этого учрежденческого склепа так на меня влияла, что ли?
        Скорее всего...
        Потом мне стали подбрасывать разные предметы. Если в них и таился какой-то скрытый смысл, то я его так и не сумел обнаружить.
        Что могла означать, например, патронная гильза крупного калибра, совсем недавно отстрелянная (от нее еще разило сгоревшим порохом), которая валялась в лифтовом холле?
        Или разбитая вдребезги фарфоровая ваза с цветами на полу в коридоре?
        Или небрежно вырванная страница из «Справочника для судебных медиков», на которой с научной достоверностью описывались типичные особенности ранений, возникающих при ударе тупым предметом или топором по затылочной части головы? Ее я нашел в особенно неподходящем месте: намертво приклеенной каким-то мощным клеем к экрану телевизора в одном из кабинетов.
        А на лестнице, у входной двери на третий этаж, скромно притулился в уголке пластиковый пакет, как выяснилось, битком набитый множеством свежеобглоданных костей. Судя по их размеру, принадлежали они по меньшей мере лошади, о том, что они могут быть человеческими, думать не хотелось. Причем мясо, которое кто-то тщательно обгрыз с этих мослов, было либо плохо проваренным, либо вообще сырым, с кровью, так что меня чуть не вырвало прямо в этот гнусный пакет...
        Нет, ну чего они от меня добиваются, а? Что за извращенные издевательства над человеком?!
        Наконец надо мной сжалились, и на том же третьем этаже я отыскал еду. Кто-то буквально несколько минут назад оставил на столе в кабинете, который я пометил номером триста тридцать три, тарелку с жидкой манной кашей (еще горячей!), надкусанный кусок хлеба со сливочным маслом и почти целый селедочный хвост. Правда, тарелка была алюминиевой, ложки к ней почему-то не прилагалось, каша подгорела и отдавала горечью, а селедка оказалась такой пересоленной, что после нее возникала неутолимая жажда, как будто ты бредешь по пустыне.
        Меня это не смутило. Я стряс, что меню недоеденного кем-то завтрака было извращенческим. Наоборот, я проглотил эту милостыню со стороны Шайбы в один присест.
        Но спасибо своим невидимым кормильцам я говорить не стал. Перебьются!
        Желудок мой, видимо, напрочь отвык от пищи, потому что, закончив свою трапезу, я почувствовал, что отяжелел непропорционально съеденному.
        С трудом доковыляв до лифтового холла, я настолько разленился, что решил пропустить оставшуюся часть коридора и вознестись куда-нибудь сразу через два этажа.
        Тем более что надежд на полезные находки уже не оставалось. За все время хождений мне удалось пополнить свой инструментальный запас только ржавыми швейными ножницами с тупыми концами (такими даже ногти на ногах не подрежешь!), огромным сувенирным карандашом толщиной с палец и длиной в полруки (чем не мини-дубинка?) и массивным кристаллом, явно не из категории драгоценных камней, который мог служить хозяину кабинета то ли для придавлива-ния бумажных листов, то ли для разбивания грецких орехов (таким запустить в кого-нибудь с близкого расстояния - мало не покажется!). С прочей мелочовкой вроде скрепок, степлеров, линеек, кнопок, дамских пудрениц, губных помад, губок для обуви и щеток для одежды разных мастей я не связывался: толку от этих безделушек не предвиделось никакого, зато без них сумка будет легче...
        Но неисследованных этажей было еще много, так что я особо не расстраивался. Я еще не знал, что мне не суждено исследовать всю Шайбу.
        Вопреки моим ожиданиям лифт не спускался ко мне, а поднимался. С первого этажа. Оставалось лишь гадать, с какого именно: с того, где я недавно побывал, или действительно с первого этажа?
        «Что-то он медленно ползет», - отметил мысленно я, следя за световой меткой на табло.
        Лифт прибыл неслышно, словно суперсовременный магнитоэкспресс, оснащенный системой шумо-поглощения. Про него можно было бы даже сказать, что он старался подкрасться ко мне незаметно, как тот самый шандец из народной поговорки.
        Уже по тому, что двери кабины раздвинулись не с нервным лязганьем, на грани застревания, а бесшумно и мягко, я понял, что тут скрывается какой-то подвох.
        Так оно и было.
        Они опять пустили в ход ту самую кабину-люкс, на которой я поднимался в мифическую приемную сразу после прибытия в Здание.
        Не успели створки дверей закончить свое движение, как проникновенный женский голос откуда-то сверху возвестил: «Тринадцатый этаж».
        «Ну вот, и тут Они всю систему управления перевернули с ног на голову», - успел еще подумать я.
        Я говорю - «успел», потому что уже в следующий миг лифт с его глюками отошел для меня на второй план.
        Нечто большое и бесформенное, похожее на кучу тряпья, вывалилось из кабины в лифтовый холл. Прямо к моим ногам, словно это нечто умоляло меня о прощении.
        Но на самом деле оно было физически не в состоянии это сделать.
        Потому что передо мной был мертвец. Самый настоящий, а не голографический призрак. Мне хватило одного взгляда, чтобы это понять. Ведь вместо головы у него было сплошное месиво. О принадлежности покойника к мужскому полу можно было судить лишь по одежде, а одет он был в синюю клетчатую рубашку с длинными рукавами и в какие-то нелепые полосатые брюки пижамного образца.
        Он рухнул на пол плашмя, с жестоким стуком, словно вязанка дров, а ноги его остались наполовину в лифте, мешая дверям закрыться, но двери с непонятным упорством все пытались сомкнуть свои створки, и эта невидимая баба все долдонила: «Пожалуйста, освободите двери... пожалуйста, освободите двери...».
        А я стоял, словно приклеившись к полу, и не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
        В принципе, это был первый труп, с которым я столкнулся так близко. Если не считать бабульку из соседнего подъезда, которую хоронили прошлой зимой. Но тогда из гроба виднелось только ее иссохшее, словно ставшее каменным личико, да и его я видел мельком, издалека. А этот тип валялся у меня в ногах и бесцеремонно пачкал своей свежераскроенной башкой мои джинсы и кроссовки.
        А потом из лифта на мраморную плитку пола полилась темно-красная жидкость с уже знакомым мне терпким запахом.
        И тогда я бросился прочь от этого жуткого зрелища так, словно за мной гнался кто-то невидимый.
        Глава 18
        В сущности, если разобраться, мое бегство должно было казаться тем, кто за мной наблюдал, смешным и нелепым. Ведь по-настоящему спрятаться в Здании от того, кто убил этого несчастного и втолкнул его труп в лифт, было невозможно.
        Но мои ноги двигал тот же идиотский инстинкт, который якобы присущ страусам: спрятать башку в песок, желательно поглубже, чтобы не видеть, как тебя начнут поедать...
        Выскочив из коридора на лестницу, я был вынужден остановиться, .чтобы изрыгнуть из себя все, чем недавно накормило меня Здание.
        Ну и куда теперь? Вверх или вниз? Лифт привез труп снизу. Значит, надо наверх.
        Задыхаясь, я взлетел по лестнице на несколько пролетов и в изнеможении плюхнулся на ступеньки. Сердце готово было выскочить из груди.
        Я обхватил колени и уткнулся в них лицом. «Вот тебе и игра! - стучало в моей голове. - Идиот, ты возомнил себя в безопасности, поверив в легенду, которую сам для себя сочинил!.. Секретный эксперимент! Второй Ноев ковчег! Телевизионная передача!.. С каждой новой версией ты все больше успокаивал себя, не желая верить в худшее, а жизнь такова, что от нее ежедневно и ежесекундно следует ждать каких-нибудь подлостей!.. И тогда Они заставили тебя вернуться к реальности. Самым простым и надежным способом. Они ткнули тебя носом в дерьмо, от которого ты постоянно отворачивался!..
        И теперь у тебя не должно остаться ни тени сомнения в том, что живым ты отсюда не выйдешь.
        Тебе надо было с самого начала, по всем Их дурацким выходкам, догадаться, что имеешь дело с больной, извращенной психикой. Что какой-то маньяк - а может, их даже несколько? - придумал эту огромную западню, куда заманивает таких простаков, как ты. А потом приканчивает их одного за другим. Причём так, чтобы очередная жертва видела труп своего предшественника. Наверно, этот псих ловит нездоровый кайф от чужого страха.
        И разве важно, чем он вооружен: пистолетом, опасной бритвой или бластером, если ты ничего не сможешь ему противопоставить? Абсолютно ничего. Ты можешь только спасаться бегством. До тех пор, пока он не нагонит тебя».
        И все-таки не хотелось оказаться в шкуре разумного барана, с усталым терпением ожидающего, когда мясник с окровавленным тесаком подойдет к нему, чтобы полоснуть острым лезвием по глотке.
        Только что ты можешь сделать, чтобы спастись? Что?
        Ни-че-го. Только дергать лапками, как лягушка, тонущая в сметане.
        Из тупиков не бывает выхода. А те, кто думает иначе, просто любят красивые фразы, вот и все!..
        Я оторвал голову от коленей, чтобы прислушаться. Снизу до меня донеслись какие-то странные звуки, напоминающие цокот копыт по бетону. Я представил себе, как по ступеням лестницы ко мне снизу поднимается всадник на черном коне, закрыв голову черным капюшоном с прорезями, вооруженный каким-нибудь длинным орудием типа «секир-башка», и мне опять стало не по себе.
        «Не будь дураком и трусом», - твердил себе я, чувствуя, как дрожь пробегает по мышцам, сведенным от напряжения судорогой. Это наверняка очередная психическая атака. Магнитофонная запись, вот что это такое. В крайнем случае - голография.
        Однако цокот копыт нарастал и становился все более реальным.
        Я прильнул к прутьям перил, пытаясь рассмотреть, что творится внизу, но просвет между лестничными маршами был слишком узким и не обеспечивал нужного обзора.
        К тому же я совсем некстати вспомнил, что мертвец приехал в лифте один. Но тело его было подобно тряпичной кукле. А не мог быть зафиксирован в кабине, потому что к стенке можно прислонить только застывший до несгибаемости труп. Но это невозможно сделать, находясь снаружи, по причине закрывающихся при старте дверей. Все это говорит о том, что убийца должен был ехать в лифте вместе со своей жертвой, придерживая ее под мышки, чтобы отпустить труп именно в тот момент, когда двери начнут открываться.
        Значит, я все-таки имею дело с человеком-невидимкой?! А почему бы и нет? Дешевая фантастика? Да. Бульварщина? Самой низкой пробы!.. Но зато в этом случае объясняется, каким образом маньяку удается постоянно быть рядом со мной, чтобы наслаждаться моим страхом, и в то же время оставаться незамеченным.
        То, что ты принимал за иллюзии, было твоей собственной иллюзией!
        И когда невидимого всадника отделяли от меня всего два или три пролета, я не выдержал и, вскочив, устремился в коридор ближайшего этажа.
        Я петлял по коридорному лабиринту до тех пор, пока сзади не воцарилась тишина. Тогда, стараясь дышать глубоко и в то же время беззвучно, я затаился за углом и прислушался.
        Нет, похоже, мне повезло, и то, что цокало копытами на лестнице, не погналось за мной. Неужели оно не слышшто моего топота по коридору? Невидимый, но глухой убийца?
        Чушь.
        Что-то другое стояло за всем этим, какая-то изощренная хитрость, придуманная воспаленным мозгом.
        И что теперь делать? Вариантов всего два: продолжать идти вперед или вернуться к лестнице. Нет, есть еще и третий: просто ждать.
        А если Их будет двое и Они окружат меня, зайдя с обеих сторон?
        Я до боли в ушах вслушивался в тишину, чтобы вовремя засечь маневры противника.
        Но вокруг было необычно тихо.
        Наконец я решил: лучше пойду вперед. Лестница здесь только одна. И один лифт. Так что бели я успею беспрепятственно миновать лифтовый холл, то невидимка не сможет устроить мне впереди засаду. А ему потребуется время, чтобы добежать до лифта на другом этаже, вызвать его, дождаться и только потом приехать...
        «Постой, а как же он вызовет лифт, если двумя или тремя этажами ниже дверь кабины не может закрыться из-за того, что ей мешают ноги трупа?» - сообразил я.
        И гораздо смелее зашагал вперед, то и дело оглядываясь назад.
        Желание проводить обыск в кабинетах у меня уже пропало начисто. Не до того мне было сейчас.
        Однако на попадавшиеся мне двери я все-таки косился.
        И невольно вздрогнул и замедлил шаг, когда увидел на очередной двери выписанную неровным почерком цифру. Мелом. Как та надпись на стене в конце лестницы.
        Эта цифра была - три шестерки. Это что - шестой этаж?.. Я быстро прикинул в уме. Хм, вполне возможно.
        Или дверь пронумеровали с умыслом? Все-таки число-то известно почти каждому, кто любит мистические «ужастики». Так называемый Знак Зверя. В данном случае - невидимого зверя. С лошадиными копытами и острыми, как бритва, когтями.
        Чтобы проверить свои предположения, я прошел еще несколько метров, до следующей двери. И у меня сразу отлегло с души, потому что на ней значилось:
665.
        Мистика была здесь ни при чем. Просто кто-то, как и я, решил упорядочить окружающую анонимность.
        Я дошел еще до одной двери и убедился, что на ней стоит номер 664.
        Тогда я вернулся на несколько дверей назад. Нет, номеров после 666-го больше не было. Интересно, почему? Потому что неизвестному писцу надоело? Или у него сломался карандаш? Или что-то помешало ему? Вполне возможно, что я этого так никогда и не узнаю, решил я и пошел дальше.
        Все мое внимание было обращено теперь на двери. Из-за этого я не сразу заметил бурые пятнышки на светлой ковровой дорожке, отделенные друг от друга равными промежутками.
        Я увидел их только тогда, когда дорожка внезапно закончилась под моими ногами.
        Причем конец ее не был, так сказать, естественным. Он представлял собой неровный, рваный край. Значит, кто-то разрезал ковер поперек в двух местах, изъяв из него приличный кусок: второй такой же резаный край начинался метрах в десяти.
        А по желтому, сияющему лаком паркетному полу тянулись капли той же самой жидкости, которой была испачкана дорожка.
        И это опять была кровь.
        Глава 19
        Он лежал сразу за очередным углом. Второй труп. На этот раз это был абсолютно голый мужчина лет сорока, с грубыми чертами лица, с лысиной во всю голову и руками рабочего-металлиста. Он лежал, скорчившись и отвернувшись к стене. Обе его руки были прижаты к животу. Под ним и вокруг него успела натечь солидная лужа крови, но кровь была совсем свежей, еще не засохшей. В ней что-то виднелось, какой-то бугорок. А, это же мел!.. Небольшой кусочек мела, пропитавшийсякровыо настолько, что стал буро-желтым.
        Преодолевая невольное отвращение, я приблизился к лежавшему и осторожно, стараясь не наступить в мерзкую лужу, заглянул под его руки. Мужчина там прятал от посторонних взглядов страшную рану, косо проходившую поперек живота. В глубине раны виднелись желтоватые скользкие кишки. Рот несчастного был разинут в немом крике, глаза вылезли из орбит.
        Я поспешно отвернулся. Колени мои продолжали дрожать, сколько я ни пытался взять себя в руки.
        Как раз в этом месте одно световое табло было с дефектом, и свет безостановочно мигал. Словно кто-то подавал мне знаки. На всякий случай я попытался уловить закономерность во вспышках табло. Нет, морзянкой здесь и не пахло.
        Судя по всему, произошло это так. Убийца поджидал этого человека за углом коридора, пока тот продвигался от двери к двери, проставляя на них номера мелом (только почему он при этом был нагишом? Вряд ли с него сняли одежду уже после убийства, иначе кишки вывалились бы наружу из раны). Потом напал на бедолагу и полоснул по животу острым лезвием. Скорее всего бритвой или скальпелем. Зажав живот, раненый еще нашел в себе силы преодолеть несколько метров, роняя на пол капли крови, пока не потерял сознание. И тогда он упал здесь и умер...
        За что его убили? Может быть, за то, что он осмелился посягнуть на безымянность интерьера Шайбы? Кем он был? Таким же пленником, как я, или одним из Них? Кто расправился с ним так жестоко и хладнокровно? Кто и зачем вырезал кусок дорожки на том месте, где на этого человека напал убийца?
        Все эти вопросы кружились каруселью в моей голове, и ответа на них я не находил. Сердце стучало неровно: то заходилось в частом дробном стуке, то замедляло свой ритм. Я весь взмок от пота.
        Ясно было одно: если невидимый убийца решит взяться за меня, то долго мне не продержаться. У него есть и холодное, и огнестрельное оружие. Он беспощаден, и его действия невозможно предвидеть. Вдобавок ко всему он еще и сумасшедший, поэтому бесполезно вступать с ним в мирные переговоры. Где же он сейчас бродит? Где?!. Словно отвечая на мой мысленный вопрос, в той стороне коридора, откуда я пришел, послышался знакомый цокот. Только теперь он был глуше - звук гасила ковровая дорожка. И направлялся цокот в мою сторону. Судя по ритму поступи, это был не бег, скорее, неспешная ходьба.
        Ничего другого не оставалось, кроме как, стараясь не топать, пуститься бежать дальше по коридору.
        Я бежал и думал: а что, если это лишь уловка, чтобы лишить меня возможности осторожничать? Вдруг за ближайшим углом и стоит в засаде убийца, сжимая в руке клинок и поджидая, когда я выскочу прямо на него?
        Под влиянием этих мыслей я начал останавливаться перед каждым поворотом, чтобы предварительно выглянуть из-за выступа коридора. Но цокот за спиной явно ускорялся. Судя по всему, мой бег все-таки услышали, и мне пришлось отбросить в сторону все предосторожности.
        Ситуация была тухлой: рано или поздно тот, кто гнался за мной, все равно меня настигнет. От страха я не мог дышать как следует, рот пересох, и меня душил кашель.
        Надо было что-то делать. Но что?
        Вдруг я увидел, что одна из дверей, мимо которых я пробегал, приоткрыта и внутри - кромешная тьма. Не раздумывая, я скользнул в помещение за дверью, плотно притворил ее и встал так, чтобы оказаться за ней, когда дверь будет открываться.
        На ощупь я понял, что замка в двери нет, а включать свет, чтобы убедиться в этом, уже не было времени.
        Но в ту же секунду до меня дошло, что я сморозил глупость. Даже если мой преследователь сейчас по инерции пронесется мимо моего укрытия, то скоро он наверняка поймет, что больше не слышит меня, и тогда он вернется, чтобы обыскать все кабинеты.
        Однако пути назад уже не было. Топот был уже совсем рядом.
        Действительность оказалась хуже, чем я предполагал.
        Вместо того, чтобы пробежать мимо кабинета, где я стоял, приклеившись спиной к стене, неизвестный резко затормозил прямо напротив моей двери.
        Он что - чует мой запах, что ли?!
        После секундной паузы я услышал, как дверь кабинета напротив открывается.
        Ну вот и все.
        Он приступил к обыску помещений и через несколько секунд войдет сюда!
        Это конец.
        Было слышно, как по ту сторону коридора щелкнул выключатель.
        Может, все-таки попробовать выскочить из кабинета и рвануть со всех ног обратно?
        А какой смысл? Он же сразу меня засечет!..
        Я машинально пошарил рукой вокруг себя. Рука натолкнулась на какой-то гладкий выступ. Потом пальцы нащупали небольшую дверную ручку.
        Шкаф для одежды!
        Через несколько секунд я уже сидел, скрючившись внутри шкафа. В нем висели какие-то пыльные тряпки, и мне захотелось чихнуть, но я сдержался.
        Дверь по другую сторону коридора хлопнула.
        Господи, спаси и сохрани меня, до сих пор упрямо не верившего в тебя!
        Замок, открываясь, щелкнул, и я различил цокающие шаги совсем рядом со мной.
        Сработал выключатель, и в щелочки моего укрытия просочился яркий свет. Правда, щели в шкафу были слишком узкими, и через них все равно не было ничего видно. Однако я каким-то шестым чувством угадывал, что делает тот, кто искал меня.
        Вот сейчас он сделал несколько шагов к шкафу (я облился потом). Нет, остановился. Наверное, вертит головой из стороны в сторону. Дышит шумно, видимо, пробежка и ему сбила дыхалку.
        Секунды тянулись слишком долго.
        Я невольно зажмурился, чтобы не ослепнуть от света, когда незнакомец откроет дверцу шкафа.
        Однако неизвестный почему-то не стал обыскивать весь кабинет. Может быть, его внимание привлек какой-нибудь шорох в коридоре, может, у него были свои соображения насчет того, где я мог отсиживаться, не знаю...
        Постояв еще некоторое время, он вдруг прошагал к двери, открыл ее и вышел из кабинета, оставив свет включенным.
        Сквозь нарастающий шум в ушах я слышал, как он хлопает дверями соседних кабинетов, удаляясь все дальше и дальше по коридору.
        Мне просто не верилось в то, что я спасся.
        Когда шаги неизвестного окончательно стихли в глубине коридора, я выждал для верности еще несколько минут, а потом кое-как выбрался из тесного отсека. Тело успело затечь в неудобной позе, и я первым делом потянулся, разминая мышцы. А потом я увидел ее.
        На ней было простенькое сиреневое хлопчатобумажное платье. Она лежала на полу посреди кабинета, вытянув руки по швам и задрав подбородок кверху. Голова ее была наполовину отделена от остального тела. Ярко-синие глаза бессмысленно смотрели в потолок. Однако нигде не было ни малейшего следа крови, и я догадался, что убили ее не здесь. Ее принесли сюда уже мертвую и аккуратно положили на пол, как в камере хранения.
        Ей было лет двадцать пять. Молодая и красивая, она вполне могла бы претендовать на звание «мисс Вселенная», если бы ее не отправили на тот свет.
        Я заставил себя наклониться и дотронуться до ее руки. Рука была твердой и холодной, как, впрочем, полагается быть конечности покойника.
        Как ни странно, лицо ее не было искажено гримасой ужаса. Оно было спокойным, словно у человека, до конца исполнившего свой долг.
        Однако я был уверен, что это именно она накануне звала меня на помощь по телефону. «Комната шестьсот десять», - сказала она. Я осторожно выглянул в коридор. Пусто. Поднял взгляд на дверь. Все правильно: 610, мелом...
        Я бросил последний взгляд на убитую.
        И мне стало так хреново, как не бывало еще никогда в жизни. Даже тогда, когда Ма сильно простудилась и лежала в постели с высокой температурой, время от времени начиная бредить, а я, восьмилетний несмышленыш, сидел у нее в ногах и плакал, потому что не знал, что следует делать в таких случаях.
        Но тогда я просто переживал за единственного родного человека, и в этом переживании, наверное, был оттенок эгоизма - ведь я боялся, что если Ма умрет, то я останусь совсем один и меня тогда заберут в какой-нибудь сиротский приют.
        А сейчас меня терзали угрызения совести.
        Я вспоминал вновь и вновь срывающийся женский голос в трубке, взывающий о помощи. Она была тут одна, совсем одна. Лицом к лицу с безумным живодером. И когда страх переполнил окончательно ее душу, она схватила вот этот телефон и стала набирать все номера подряд, в надежде, что кто-нибудь откликнется. Ей повезло, и она наткнулась на меня.
        А я, ослепленный своей уверенностью в том, что все творившееся в Шайбе - одна сплошная игра, не поверил ей. Я положил трубку и принялся набивать свою утробу. Я успокоил себя аргументом, который приводят в свою защиту все трусы: мол, даже если ей действительно угрожает опасность, то что я могу сделать?
        «Подонок - вот ты кто», - сказал я себе, не отводя взгляда от пышной прически мертвой красавицы.
        Это из-за тебя она погибла.
        Если бы ты отправился разыскивать ее, ты мог бы отвлечь убийцу на себя.
        «Ну и что? - спросил внутри меня насмешливый голосок. - А толку-то? Маньяк просто убил бы тебя первым, а потом вернулся и прикончил ее. Какая была бы польза от твоего никчемного героизма?»...
        «Заткнись, гнус, - приказал я этому противному голосу. - Ты же ни черта не понимаешь, жалкая твоя душонка. Я обманул доверие этой девушки. Значит, когда-нибудь я смогу бросить в беде Ленку. Или предать Ма. Стоит лишь один раз пойти на уступку заботе о своей собственной шкуре - и эта зараза будет медленно, но верно пожирать душу».
        «Ладно, стрясем, - торопливо согласился со мной голосок. - Я молчу. Только что толку в твоем самобичевании, если все равно ничего уже нельзя изменить?»
        Это было отчасти верно.
        Вернуться в прошлое и помешать убийству этой незнакомой девушки я не мог.
        Но зато у меня была возможность измениться самому.
        Как там было у полузабытого ныне писателя прошлого века? «Жизнь дается человеку один только раз...» Хм. Смерть тоже дается человеку только один раз. И встретить ее надо достойно, чтобы до конца оставаться человеком.
        Я огляделся, и взгляд мой упал на шкаф.
        Костюмы. Разношерстный набор мужских костюмов на все случаи жизни. Похоже, совсем новеньких, еще ни разу не надеванных. Опять декорация? Теперь это неважно.
        На всякий случай я прошелся по карманам пиджаков. Разумеется, ничего я в них не нашел.
        Тогда я взял всю эту груду барахла и вместе с плечиками выкинул из шкафа на пол, не особенно заботясь о шуме, который поднимаю.
        Потом я вытащил из пазов деревянную круглую палку, на которой висели вешалки.
        Прикинул на вес. Не очень тяжелая, но за неимением лучшего сойдет в качестве дубинки.
        Снял с себя надоевшую и бесполезную сумку и швырнул ее в шкаф.
        Крепко сжав палку, повернулся и с высоко поднятой головой двинулся в коридор.
        Глава 20
        Наверное, если бы кто-нибудь попался мне, когда я, стиснув зубы, обходил шестой этаж, я бы, не задумываясь, забил его насмерть своей импровизированной дубинкой. Причем мне было наплевать, кем этот кто-нибудь окажется: головорезом с фигурой Шварценеггера и с противотанковой «базукой» наперевес; ниндзей, затянутым с головы до ног в черный комбинезон и с черной маской на лице, или Фредди Крюгером с полуметровыми стальными когтями вместо пальцев.
        Я был агрессивен и неустрашим.
        Однако никого я так и не встретил, и не только на этом этаже, но и еще на трех этажах подряд.
        В поисках маньяка я даже опять спустился на нижние этажи - вдруг мой противник устроил там нечто вроде своей опорной базы, полагая, что я побоюсь возвращаться к мертвецу, лежащему поперек выхода из лифтовой кабины?
        Но и там я никого не нашел. Даже мертвеца. От него на лифтовой площадке осталось только большое кровавое пятно и лужица подсыхающей крови.
        «Ага, - сказал я мысленно «невидимке». - Заметаешь следы, сволочь? Небось устроил где-нибудь склад трупов и теперь собираешь туда тела своих жертв? Интересно, сколько человек ты уже успел прикончить?..»
        Проходя по второму этажу, я вдруг сообразил, что номера, которые я ставил карандашом на дверях, бесследно исчезли. Пристальный осмотр одной из дверей показал, что их тщательно чем-то стерли, может быть, даже мокрой тряпкой со специальной чистящей пастой.
        Но зачем? Почему Они так опасаются, что я начну ориентироваться в Шайбе? Может быть, в этом случае я сумел бы обнаружить выход?
        Эх, зря я отвлекся на сведение счетов с маньяком! Наверное, надо было продолжать рекогносцировку и составление плана Здания. Я забыл, что главное в моем положении - не уничтожить убийцу, а выбраться отсюда. А вообще-то неизвестно, что тут главное, а что второстепенное...
        Уж не для того ли тебя и заманили сюда, чтобы именно ты положил конец бесчинствам этого гнусного мерзавца? А они, создатели Шайбы, наблюдают, как это у тебя получится. Совмещают, так сказать, приятное с полезным... садисты!..
        Только какими же глупцами надо быть, чтобы избрать меня на роль уничтожителя маньяков! Взяли бы лучше кого-нибудь поздоровее. А я и на турнике-то больше пяти раз не подтягиваюсь, и в беге на любую дистанцию занимаю неизменно первое место - с конца...
        И вообще, каждый должен заниматься своим делом. Так сказать, заполнять отведенную ему социальную нишу и выполнять уникальную общественную функцию. И почему я должен бегать с палкой за опасными преступниками, когда есть у нас специальные службы и специальные агенты, которых содержит армия налогоплательщиков?..
        Вяло размышляя в этом духе, я поднимался по лестнице, машинально отсчитывая этажи.
        Когда я достиг тринадцатого этажа, пыл мой уже иссяк. Намерение сокрушить любого противника улетучилось бесследно. Зато опять захотелось есть. А еще больше - пить. Селедка давала знать о себе.
        Да и цифра была знаменательной. На этом этаже просто-таки обязано было обнаружиться что-нибудь новенькое.
        Столовая на сто посадочных мест, например. Или продуктовый склад.
        Подбадривая себя этими фантазиями, я свернул в коридор и поплелся по нему в глубь Здания.
        Новенькое здесь действительно было. Но не в том смысле, который я имел в виду.
        Никакими общепитовскими заведениями здесь и не пахло. Здесь пахло свежей краской и известкой.
        На этаже производился ремонт. Ковровая дорожка на полу отсутствовала, в паркете зияли провалы, то тут, то там виднелись заляпанные раствором и краской лестницы-стремянки и козлы. Двери кабинетов были распахнуты настежь, и в пустых комнатах не было ничего, кроме рулонов обоев да слоя опилок на полу. Го-лографическме окна были отключены, и кабинеты напоминали подземные казематы для содержания особо опасных узников.
        Свернув за угол коридора, я споткнулся о ведро с какой-то мутноватой строительной бурдой и опрокинул его.
        «Нет, ловить на этом этаже нечего», - подумал я, наклонившись и очищая брюки от брызг разлившейся жидкости. Надо подняться повыше. В конце концов, на нескольких этажах я вообще еще не был...
        Закончив приводить себя в порядок, я поднял с пола палку и разогнулся.
        В ту же секунду сердце мое провалилось в пятки.
        В противоположном конце отрезка коридора стоял здоровый серый пес и исподлобья глядел на меня огромными желтыми глазами. Никогда еще я не видел собак такой породы. Одно было несомненно: к комнатным болонкам этот пес не относится. Ростом он был с небольшого теленка, голова у него была приплюснутой сверху, уши - медвежьими, а хвоста не было вовсе. Гибрид орангутанга и волка. Или медведя и бульдога. В общем, явный продукт генной инженерии. И, судя по мускулистому туловищу и мощным лапам с длинными когтями, выведен он был не для того, чтобы с ним могли играть маленькие дети.
        Откуда взялось здесь это чудовище?! Не оно ли цокало своими когтями по полу, когда гналось за мной на шестом этаже? И где, в конце концов, его хозяин?
        Пока все эти вопросы вспышками возникали в моей затуманенной страхом голове, ни я, ни животное не шевелились, созерцая друг друга.
        Вообще, взаимоотношения с собаками у меня не сложились с детства. Видимо, эта взаимная нелюбовь началась с того случая, когда я играл один на детской площадке, а неизвестно откуда взявшаяся шавка вдруг погналась за мной со злобным лаем. Сейчас-то мне ясно, что карлица эта особого вреда мне причинить не могла, но тогда, ошарашенный столь беспричинной агрессией, я принял ее за монстра и позорным образом спасся бегством домой. В последующем неприязнь моя к этим злобным созданиям еще больше усилилась. Словно чувствуя мою антипатию к ним, собаки тоже не упускали случая, чтобы выразить свою ненависть ко мне.
        Одно время мне даже пришлось обходить кругами места наиболее вероятных встреч с бродячими псами по пути в школу.
        А пиком стала та памятная встреча с целой стаей четвероногих бомжей на пустыре. Если бы не дерево, росшее рядом с кирпичной стеной, к которой они меня приперли, я бы не отделался несколькими укусами. Псы были рослые, как на подбор, и, по-моему, жаждали не только моей крови, но и мяса. Бросив им на растерзание свою новенькую куртку (за что потом мне влетело от Ма), я сумел за те доли секунды, пока они рвали ее клыками в клочья, вскарабкаться по абсолютно голому стволу до нижних веток, а уж потом перебраться через стену...
        И вот теперь - новая встреча с одним из мохнатых убийц. Которая для меня вполне может оказаться последней.
        Потому что пытаться убежать от этого зверя бес-смысленно, а обороняться от него палкой так же нелепо, как охотиться на львов с игрушечным пистолетиком.
        Ничего не оставалось, кроме как попытаться уладить дело миром.
        «Хороший пееик, хороший, - проговорил я противным заискивающим голосом. - Послушай, я не хочу тебе ничего плохого. Ни тебе, ни твоему хозяину, если он у тебя есть... Почему бы тебе не дать мне уйти, а?»
        Пес моргнул безволосыми веками, словно переваривая мои слова. Черт, у него даже хвоста нет, а поэтому непонятно, как он относится ко мне. Обычно эти твари выражают симпатию вилянием хвоста.
        Словно прочитав мои мысли, не имевшие ничего общего с тем, что я произнес вслух, пес вдруг грозно оскалился, обнажив безупречно белые саблеобразные клыки, и хрипло рыкнул. Словно предупреждал: еще слово - и я прыгну на тебя...
        Потерять бы сознание, мелькнуло в моем объятом животным ужасом мозгу. Где-то я читал, что звери не трогают человека в бесчувственном состоянии. Но это только йоги способны усилием воли останавливать свое сердце. Ужас ужасом, но до обморока мне было далеко...
        Вдруг где-то в глубине коридора послышались чьи-то осторожные шаги.
        Пес наклонил голову, прислушиваясь, а потом молниеносно крутнулся вокруг своей оси и одним прыжком исчез за выступом коридора.
        В то же мгновение я услышал, как шаги превращаются в топот и как коридор заполняет чей-то полный ужаса крик.
        Кто-то спасался паническим бегством от пса-убийцы. Вернее, попытался это сделать. Не прошло и нескольких секунд, как крик сменился душераздирающим воплем, который мог бы издать человек, если бы ему без наркоза ампутировали конечность.
        Потом вопль внезапно оборвался, а на смену ему пришло хриплое невнятное урчание.
        Я явственно представил себе, как кто-то, обливаясь кровью, лежит на грязном полу коридора, а монстр в образе пса с остервенением рвет его тело своими страшными клыками.
        Ноги у меня враз стали ватными. Но это не помешало мне пулей пронестись по коридору, сбивая стремянки и оскальзываясь на разводах краски.
        Естественно, бежал я не в том направлении, где вершилось растерзание несчастной жертвы.
        Героем вообразить себя легко. Но гораздо труднее кинуться кого-либо спасать, зная, что тем самым ты обрекаешь себя на верную гибель. Инстинкт самосохранения, черт бы его побрал!..
        Не помня себя, я выскочил на лестницу и тщательно защелкнул за собой дверь.
        Если только пес не обладает достаточным разумом, чтобы суметь повернуть круглую дверную ручку или нажать кнопку лифта, теперь ему не выбраться с этого этажа.
        Я отер пот со лба, пытаясь осмыслить, что же сейчас произошло.
        Скорее всего кто-то, как и я, блуждавший по Зданию, встретился с обитавшим здесь псом и сумел закрыться от него в одном из кабинетов. А пес сторожил его за дверью. Кстати, чем он тут питался? Это только тараканы способны жрать бумагу, мыло и оконную замазку, чтобы выжить. А собакам, так же, как людям, требуется нормальная белковая пища. Меня вдруг обдало жаром: может быть, именно на этом этаже маньяк устроил нечто вроде морга для своих жертв, а пес этим пользовался?! Не отсюда ли взялись те дочиста обглоданные кости, которые я нашел в пакете на лестнице?
        К горлу моему сразу подступила тошнота, и только благодаря тому, что желудок мой был почти пуст, я удержался от рвоты.
        Значит, когда на тринадцатом этаже появился я, пес оторвался от своего скучного занятия по взятию своей жертвы на измор и вышел посмотреть на меня. А несчастный, сидевший в осаде, решил этим воспользоваться. Может быть, он подумал, что четвероногий убийца оставил его в покое. Или уже отчаялся до такой степени, что предпочел рискнуть, нежели загнуться от голода и жажды в четырех стенах.
        Ему не повезло. Из нас двоих пес выбрал его, а не меня. И не я, а он теперь остался лежать там с разорванным горлом, превратившись в окровавленный кусок мяса для хвостатого людоеда.
        Только стоит ли радоваться, что мне минуту назад повезло?
        Ведь неизвестно, что меня еще ожидает впереди.
        И не уготован ли мне такой ужасный конец, по сравнению с которым смерть от собачьих клыков покажется более желанной?
        Глава 21
        Пока я поднимался по ступеням лестницы, мне в голову пришла еще одна неожиданная мысль.
        А что, если Шайба - живая?
        Дальше воображение мое заработало с удвоенной силой.
        Предположим, все здание - это огромный инопланетный организм, невесть как попавший на нашу планету. Предположим также, что он обладает способностью к мимикрии, как какой-нибудь наш хамелеон, только с гораздо большей достоверностью. Очутившись в городе, он решил замаскироваться под окружающую среду, стать таким же, как большинство объектов вокруг. А поскольку в городе много высотных зданий, то он и стал двадцатипятиэтажкой.
        Именно так может объясняться неожиданное появление Шайбы, выросшей буквально за одну ночь, как гриб.
        Но зачем пришельцу понадобилось заманивать внутрь себя людей? Чтобы изучить их и определить степень их разумности? Или он просто глотает их, как пищу? Значит, мы для него - не более чем мелкие съедобные животные, раз он так жестоко с нами поступает?..
        Правда, непонятно, как ему удается имитировать до мельчайших деталей внутренности здания со всеми причиндалами в виде мебели, кабинетов, телефонов. Как он вообще умудряется так ловко обводить людей вокруг пальца? И почему никто в городе до сих пор не заинтересовался им?
        Гипноз? Наведенная массовая галлюцинация?
        Фантастика - вот что это такое! Тем более что об этом уже кто-то писал, только не помню, кто именно: Саймак или Лем...
        И потом,, ты же сам в это до конца не веришь, сознайся!
        Конечно, не верю.
        Только во что надо верить, я уже не знаю. Запутался я окончательно в догадках и предположениях. Увяз, как в трясине.
        А значит, ни за что мне не выбраться отсюда. Ведь чтобы найти выход, надо четко уяснить, куда я попал и что вокруг меня происходит. А этого я пока не могу добиться.
        Я остановился и обессиленно оперся на перила, переводя дух.
        Собственно, зачем я лезу наверх? Чтобы исследовать те этажи, на которых я еще не побывал? А какой мне от этого прок? Везде будет одно и то же, куда бы я ни двинулся.
        Поэтому пора прекращать мышиную возню. Надо обосноваться где-нибудь в одном месте и ждать, пока что-нибудь не произойдет. Или пока сознание не угаснет в изможденном теле.
        Интересно, какой это этаж? Ну вот, из-за бредовых размышлений я не заметил, как сбился со счета.
        А какая разница? Не этот, так другой. Пятнадцатый или двадцатый. Во всяком случае, не последний, раз лестница все еще продолжает вести наверх.
        Дверь, выходившая на лестничную площадку, была приоткрыта, и я увидел, что из нее вылетает со злобным жужжанием огромная жирная муха. Прямо-таки миниатюрный летательный аппарат. Муха облетела меня, словно раздумывая, стоит ли сделать промежуточную посадку на моей макушке (я машинально сказал «Кыш, з-зараза!»), а потом устремилась вверх между лестничными маршами.
        И тут до меня дошло: как могла она попасть в герметично закупоренное Здание? Может быть, на этом этаже есть окно, и оно оставлено открытым?
        Окно, конечно, не дверь, но в моем положении и этому будешь рад.
        Я в несколько прыжков достиг двери и сделал шаг в коридор.
        В ту же секунду кто-то напал на меня сзади.
        От сильного толчка в спину я отлетел к противоположной стене, едва не впечатавшись в нее физиономией. Палка, которую я при подъеме по лестнице использовал как трость, с сухим стуком вылетела из моей руки.
        Не успел я повернуться лицом к своему противнику, как свет в коридоре погас, и наступил полумрак, освещаемый лишь узкой полоской света, падавшей в коридор с лестницы. В этой полоске света что-то блеснуло, и я догадался, что это нож.
        Передо мной был лишь нечеткий силуэт. Незнакомец занес руку для удара, и я шарахнулся в сторону.
        Я хотел спросить: «Вы что, с ума сошли?» - но горло отказало, сдавленное судорогой ужаса.
        Противник нанес удар, и я машинально выставил руку. Предплечья наши столкнулись, и по звону, раздавшемуся с полу, я понял, что выбил нож у нападавшего. Однако рука у незнакомца оказалась такой твердой, что предплечье мое сразу одеревенело. Будто мне врезали по нему ломиком.
        У человека не может быть такой руки!
        Одно из двух: либо вместо руки у этого типа стальной протез, либо... либо он сам весь из стали.
        Робот. Андроид. Киборг. Но в его кибернетические мозги почему-то не вдолбили пресловутые три закона роботехники, сформулированные Азимовым. Он не только напал на меня, но и стремился меня прикончить.
        Все эти мысли я додумывал, уже лежа на спине на полу. Потому что противник мой, утратив нож, тут же схватил меня железной хваткой за горло и повалил на пол, оседлав меня верхом.
        На руках у него были надеты кожаные перчатки, я чувствовал это своей бедной шеей.
        Конечно же, я боролся за жизнь изо всех сил. Я пытался отцепить стальные пятерни от своего горла, но силы наши были слишком неравными. Я пытался сбросить агрессора с себя, но он оказался слишком тяжелым. Я извивался, как червяк, пытаясь выскользнуть из-под него, я старался закинуть свои ноги ему за голову, чтобы оттолкнуть его, но все было напрасно.
        В глазах моих окончательно потемнело, и я почувствовал, что задыхаюсь.
        Но когда я, уже сдавшись близкой смерти, раскинул руки в стороны, то вдруг почувствовал что-то жесткое в ладони.
        Это была моя дубинка, которую я выронил в самом начале.
        В следующий миг я сжал ее в кулаке и из последних сил нанес удар незнакомцу в голову.
        Сил у меня оставалось не так много, и удар получился нерезким, но на нападавшего он, видимо, оказал какое-то воздействие, потому что хватка на моей глотке сразу ослабла.
        Я ударил еще раз. И еще. При каждом ударе был отчетливо слышен металлический звук, словно на моем противнике была надета противоосколочная каска.
        Нечеловеческие лапы, сжимавшие мое горло, наконец разжались, я вывернулся из-под незнакомца, столкнул его с себя и, растирая горло, вскочил на ноги.
        Рука сама собой замахнулась, чтобы нанести еще один, решающий, удар по той темной массе, что ворочалась под моими ногами на полу.
        Однако убийца оказался живучим и способным защищаться. Не поднимаясь с пола, он вдруг резво крутнулся вокруг своей оси, и что-то с силой ударило меня по руке.
        Я опять остался невооруженным.
        Продолжать драться не имело смысла. Мне не выстоять против этого искусственного создания, превосходящего меня по всем параметрам.
        Давясь сухим кашлем, я кинулся в дверь на лестницу.
        Глава 22
        Пришлось вспомнить школьные времена, когда, опаздывая в школу, я предпочитал слетать по лестнице, прыгая через три-четыре ступеньки, а не дожидаться медлительного лифта.
        Только сейчас положение усугублялось тем, что ноги меня держали слабо, грудь разрывал кашель, в глазах от напряжения рябило. Да и прыгать через несколько ступенек было чревато: если подвернешь - а тем более сломаешь ногу, - то это будет финиш!..
        На бегу я вслушивался в то, что происходит за моей спиной, и слышал размеренные тяжелые шаги.
        Убийца почему-то не торопился меня догонять, хотя я оторвался от него не меньше, чем на три этажа! Он словно был уверен, что я никуда не денусь.
        Причину этой уверенности я понял, когда попытался свернуть с лестницы в коридор одного из этажей.
        Дверь не поддавалась!
        Некоторое время я бился в нее, как муха об оконное стекло, прежде чем сообразил, что это не просто заело дверную ручку, а кто-то закрыл дверь на замок. Но откуда здесь взялся замок?! Здесь же простая дверная защелка, и даже нет замочной скважины! Тем не менее дверь не открывалась. Не иначе, ее забили гвоздями, сволочи!..
        Шаги были совсем близко, и я опять устремился вниз.
        Еще один этаж - не открывается!
        Следующий - то же самое!
        Неужели убийца все предусмотрел и учел заранее?! Но откуда он мог узнать, что я войду именно на тот этаж, где он меня поджидал в засаде? И когда он успел забить гвоздями все двери на лестничных площадках? Причем так, что я этого не слышал!..
        Скорее всего у него есть сообщники! Одному ему было бы не провернуть такие трудоемкие махинации...
        На уровне десятого или одиннадцатого этажа к неприятным сюрпризам добавился еще один.
        Лампочки на лестнице стали гаснуть одна за другой. Причем как раз в тот момент, когда я пробегал мимо них. Объяснить это случайностью я не мог. Поскольку выключателей нигде не было, значит, кто-то специально вырубал свет, создавая идеальные условия для убийцы, который, похоже, видел в темноте не хуже кошки!..
        Во мне нарастало безысходное отчаяние.
        Им все-таки удалось загнать меня в тупик! Скоро лестница упрется в стену, и некуда будет больше бежать, останется только ждать, когда убийца уверенной поступью спустится ко мне, чтобы поупражняться в хирургических операциях на живом человеке!..
        Неужели это все, и вот так глупо мне суждено погибнуть?
        Ну, вот и последний этаж. Дверь, как и следовало ожидать, закрыта.
        Я ударил в нее ногой, налег плечом, надеясь выбить, но дверь была сделана из мореного дуба, не иначе, и голыми руками с ней не справиться.
        Шаги. Неумолимая поступь судьбы. И мрак, постепенно завоевывающий пролет за пролетом этого проклятого спирального тупика!
        И вот она - стена с надписью «СПАСИТЕ».
        Значит, не я первый, не я последний.
        Кто-то из жертв убийцы уже метался здесь в последние секунды своей жизни, безуспешно стараясь отыскать выход. И когда непроглядный могильный мрак проглотил последнюю лампочку, то единственное, что этот несчастный успел сделать перед тем, как его сознание потонуло во тьме небытия, это послать в пустоту отчаянный призыв о помощи.
        Шаги робота-убийцы приближались.
        Я сглотнул сухой комок в горле.
        Прости меня, Ма, за то, что я доставил тебе столько горя. Я знаю, тебе будет очень больно хоронить единственного сына, которого ты родила и вырастила, надеясь, что он станет человеком, достойным твоей гордости.
        Но я не виноват, Ма. Так уж получилось. Сейчас меня убьют, а я даже не знаю, кто и за что...
        Стена.
        Я повернулся к ней спиной и лягнул ее ногой что было сил.
        Стоит, проклятая. Никуда не делась. В полном соответствии с законами физики.
        А как же другие, человеческие законы?!. Разве может моя смерть быть закономерной?! Я же еще не начал жить по-настоящему, и, может быть, мне были написаны на роду великие дела и смерть не раньше, чем лет в сто, в окружении многочисленных детей и внуков!..
        Так какого же черта я должен загнуться здесь, в этом вонючем бетонном склоне, от ножа какого-то слетевшего с катушек киборга?!
        Я должен найти выход! Обязан! Даже если его действительно нет!
        Наверное, у меня опять началась истерика, потому что в какой-то момент сознание мое помутилось, и я почувствовал, как по щекам катятся слезы, а лицо сведено конвульсиями.
        Чтобы успокоиться, я глубоко вдохнул. Закрыл глаза. И стал мечтать.
        Что еще остается приговоренному к смерти, как не помечтать напоследок о чуде? Например, о том, что за секунду до того, как приговор будет приведен в исполнение, придет сообщение о помиловании. Или что рука палача с топором в последний момент дрогнет, веревка виселицы оборвется, а пули, выпущенные почти в упор из множества автоматных стволов, только ранят его.
        Мне же приходилось мечтать о другом.
        О том, что стена, преграждающая мне путь к свободе и к жизни, исчезнет, расступится, обрушится сама собой...
        Последняя лампочка погасла, и в закутке, где я прижимался спиной к стене, наступила тьма.
        Тьма и шаги убийцы.
        И тогда я в последнем отчаянном порыве вдавился в стену всем своим телом так, словно надеялся, что она сделана из стекла и обязательно должна сломаться, не выдержав моего напора.
        Как ни странно, но нечто подобное и произошло.
        Стена вдруг стала вязкой, пластилиновой, и я без труда вдавил в ее податливую плоть свое вдруг ставшее очень твердым тело.
        Это странное ощущение длилось всего лишь миг. А потом меня ослепил яркий свет.
        Глава 23
        Обед был вовсе не царским. Горячий куриный бульон, жидкое картофельное пюре, разваливающиеся под вилкой котлеты. Диетического вида хлебцы из отрубей и какое-то мерзкое питье, напоминающее смесь апельсинового сока и пива.
        Однако для меня это была самая настоящая обжираловка. Грант был прав: после трех суток голодания мне хватило и такой порции.
        Чувствуя себя так, будто проглотил огромный арбуз целиком, я с отвращением допил остатки бурды в стакане и в изнеможении откинулся на спинку стула. Глаза сразу стали слипаться, а мысли сделались ленивыми и вялыми. Хотя, по словам Гранта, я проспал двенадцать часов. Еще он сказал, что так и должно быть, потому что в самый первый раз организм затрачивает уйму этой... биокинетической энергии.
        Я обвел недоверчивым взглядом комнату, в которой находился. Мне до сих пор не верилось, что и Шайба, и те ужасы, которые я в ней пережил, остались позади.
        Теперь это было похоже на кошмарный сон. Я придирчиво оглядел свои руки, ноги, тело.
        Неужели я действительно оказался способен на такое?
        Дверь в комнату осторожно открылась, и вошел Грант.
        - Ну как, подкрепился? - осведомился он, садясь напротив меня за стол.
        - Да, спасибо.
        - Ну а вообще? - Он пытливо всматривался в меня. - Как ты себя чувствуешь?
        - Спасибо, хреново, - не удержался я от иронии на грани фола.
        Он сумрачно поднял вверх свои кустистые брови. Хоть на нем теперь не был надет черный мундир охранника, но манеры у него остались прежними - пожилой, брюзгливый дядька, по всем признакам страдающий от геморроя или язвы желудка.
        - Почему? Врачи сказали, что ты в полном порядке...
        - При чем тут врачи? - отмахнулся я. - Просто я еще не могу поверить, что остался цел!..
        - Ничего, ничего, - утешил меня Грант. - Вот привезем тебя на Базу, ты там быстро очухаешься.
        - На какую еще Базу? - удивился я. - Мне домой надо!..
        - «Домой», - повторил с усмешкой Грант. - Теперь твоим домом будет наша База. Понятно?
        В висках у меня учащенно запульсировали жилки, но я сдержался. Хотя так и хотелось запустить в человека, сидевшего напротив меня, грязную тарелку.
        - Нет, непонятно, - стараясь не повышать голоса, сказал я. - С какой это стати я должен куда-то ехать, да еще и надолго?
        - Не надолго, - возразил Грант. - Навсегда.
        Я онемел.
        Он вставил сигарету в угол рта, прикурил ее от зажигалки и навалился грудью на стол, подавшись в мою сторону.
        - Вот что, Страг, - мрачно проговорил он. - По-моему, ты еще не до конца осознал, что с тобой произошло и кто ты такой. Поэтому давай вместе разбираться в ситуации...
        Тут он замолчал и принялся усиленно пыхтеть сигаретой.
        Я терпеливо ждал. Разбираться так разбираться. Отчего же не разобраться? Как говорит наш Тихон, разобраться - значит найти виновных и наказать кого попало.
        - Но сначала я хотел бы еще раз принести тебе извинения за то, что мы подвергли тебя такому жестокому испытанию, - наконец проговорил Грант, не глядя на меня. - Надеюсь, ты войдешь в наше положение и поймешь, что другого выхода у нас не было.
        - Да? - удивился я. - Интересно! А по-моему, у кого не было выхода - так это у меня!
        - Все дело в том, Страг, что такие, как ты, либо проявляют свои способности до окончательного созревания... то есть лет так до восемнадцати... либо вообще их не проявляют. Так уж распорядилась матушка-природа. Поверь, мы оттягивали принудительную инициацию сколько могли. В принципе, у тебя была масса возможностей самоинициироваться и раньше, но ты их не реализовал. Вот почему нам пришлось прогонять тебя через Систему...
        Он глубоко затянулся в последний раз и ткнул докуренную до фильтра сигарету в хрустальную пепельницу.
        Воспользовавшись паузой, я спросил:
        - Скажите, а если бы у меня ничего не получилось?.. Ну там, у стены... Вы что, убили бы меня, да? Как тех, других, которых я там находил?
        Грант нехотя усмехнулся.
        - Дурачок, - неожиданно ласково проронил он. - Да никого мы не убивали! Это ж была только имитация опасностей, игра на твоих нервах!.. Часть этих так называемых мертвецов были искусно сработанными муляжами, у нас по этой части мастера работают. А некоторые - да, это действительно были трупы. Та девушка, например... Только не мы их убивали, Страг. Мы лишь брали их в морге и создавали иллюзию, что они погибли недавно... А что касается так называемого убийцы-маньяка, то его роль отлично сыграл один из твоих собратьев. Телепортант первого класса. Сейчас...
        Видимо, он нажал в этот момент какую-то скрытую кнопку или подал тайный сигнал своим, потому что рядом со столом, за которым мы сидели, прямо из воздуха беззвучно материализовался парень старше меня лет на восемь, глупо улыбающийся во весь рот.
        - Познакомься, Страг, - предложил Грант. - Это наш убийца. Его зовут Сибел.
        Парень шагнул ко мне и все с той же дурацкой ухмылкой протянул мне свою пятерню.
        - Извини, - сказал он. - Надеюсь, я тебя не сильно помял, пока мы барахтались на полу? А удар с левой у тебя поставлен неплохо. Если бы не защитный шлем, сотрясение мозга от твоей палки я бы точно заработал!..
        Но я, не шевелясь, смотрел на него во все глаза.
        Парень был так похож на меня, что, если бы не разница в возрасте, одежде и прическах, нас можно было бы назвать братьями-близнецами!
        Грант кашлянул, и парень невозмутимо убрал свою руку из-под моего носа.
        - Ладно, - хмыкнул Грант. - У вас еще будет время познакомиться. Ты свободен, Сибел,
        Парень сказал мне вежливо: «Бай-бай, Страг» и опять мгновенно растворился в воздухе, как это бывает с голограммами.
        - Что касается технических аспектов твоего испытания, - невозмутимо продолжал, обращаясь ко мне, Грант, - то позволь сейчас не забивать ими твою голову. Лучше давай поговорим о главном. С сегодняшнего дня твоя жизнь в корне меняется. Ты успешно прошел инициацию, позволяющую зачислить тебя в первую десятку самых уникальных людей планеты. Разумеется, пока ты еще не можешь пользоваться своими способностями в полной мере. Для этого необходим специальный тренаж, который может занять... примерно от шести месяцев до года... Но зато потом ты сможешь мгновенно перемещаться в любую точку пространства. Одним усилием воли. Ты только представь: отныне для тебя не будет существовать ни закрытых дверей, ни замкнутых пространств, ни тупиков. Ты будешь поистине свободен, и все остальные будут тебе только завидовать... Разве это не здорово, Страг?
        Наверное, у меня была достаточно кислая рожа, если он задал мне такой вопрос.
        Я старательно подумал. Телепортация, прохождение сквозь любые стены. Стать человеком, для которого не будет никаких преград... Что ж, звучит действительно заманчиво.
        Но на языке у меня вертелся вопрос, который я не замедлил озвучить:
        - А зачем? Зачем все это, Грант? Кому это нужно? И вообще, кто вы такие?
        Грант отвел глаза. Встал, прошелся по комнате туда-сюда. Вытащил из кармана еще одну сигарету, но вместо того чтобы закурить, смял ее с ожесточением в руке и отшвырнул в угол.
        Он все-таки здорово нервничал.
        - Я уже тебе говорил, - устало проронил Грант. - Когда ты вышел из Системы
        - помнишь?..
        - Знаете, я тогда очень хотел спать и не соображал ни черта, - невинным тоном заявил я. - Повторите, пожалуйста, все сначала и попонятнее, а то я в науках слабо петрю...
        И Грант стал рассказывать.
        Я старался его не перебивать, но то, о чем говорил мой собеседник, с таким трудом укладывалось в голове, что иногда мне трудно было удержаться от вопросов. Грант либо не отвечал ла них вовсе, либо нетерпеливо бросал: «Потом, это все потом», - а сам гнул свою линию.
        Речь шла о такой крутой фантастике, что мне приходилось делать над собой усилие, чтобы поверить, что все это происходит со мной наяву!
        Тем не менее, хотя Грант о многом явно умалчивал, суть проблемы до меня дошла в следующем виде:
        Когда в начале века клонирование, хотя и со многими оговорками, разрешили в большинстве стран мирового сообщества, то нашлись прагматики, которые сразу смекнули, каким образом надо использовать методику искусственного получения генетических копий индивидов, чтобы, как говорится, овчинка стоила выделки. Дело в том, что человечество вскоре убедилось: помимо моральных побед (типа:
«Человек сравнялся с самим Господом Богом, ибо отныне ему подвластно таинство жизни!»), реальных выгод клонирование не дает, поскольку клон, даже будучи совершенным двойником «оригинала», в процессе развития неизбежно становится самостоятельной личностью, обладающей уникальными особенностями. Короче говоря, оказалось, что личность не поддается воспроизводству, и это сразу поубавило энтузиазма у рядовых обывателей. И действительно: какая разница, как именно появился на свет ребенок: естественно-природным путем, из пробирки или посредством партеногенеза, если результат практически один и тот же?!.
        Но тут одного из упомянутых прагматиков осенило: а что, если клонировать людей, обладающих экстраспособностями? Ведь если экстрасенсами становятся, как правило, вследствие генетических сдвигов, то эту же комбинацию генов можно воспроизводить с помощью клонирования!..
        Поскольку прагматик состоял на государственной службе, наделенной особыми функциями, идею, которую он изложил в рапорте на имя начальства, быстренько засекретили, выделили ему необходимое количество людей, оборудования и, самое главное, финансовых средств и благословили на проведение экспериментально-опытных исследований.
        Эти исследования показали, что из всех паранормальных свойств, которыми может быть наделен человек от рождения, единственным, способным передаваться клону по наследству, является способность к телепортации, а точнее - к перемещению сквозь материальные объекты.
        Это был уникальный и очень редкий дар. На всей Земле к тому времени им обладали всего два человека, и то на довольно скромном уровне. Тем не менее учреждение, к которому принадлежал наш прагматик, сделало все возможное и невозможное, чтобы заполучить обоих уникумов.
        В этом месте повествования Грант больше всего отмахивался от моих расспросов, но я уже и сам представлял себе, на что могли бы пойти «особые учреждения» ради обладания такими людьми. Да на все! Поскольку такая цель оправдывала любые средства...
        «Операция», как выразился Грант, прошла относительно успешно. И производство клонов-телепортан-тов было поставлено на поток. Государство не могло допустить, чтобы в нужный момент у него не было под рукой человека, способного преодолевать любые преграды.
        Однако первые попытки практического применения данной идеи разочаровали экспериментаторов. Будучи по всем теоретическим параметрам копиями человека-«матрицы», клоны не реализовывали заложенный в них потенциал.
        Так длилось до тех пор, пока однажды клон номер один (тот самый Сибел, пояснил мне Грант) в возрасте пятнадцати лет не испытал сильный страх, оказавшись в горящем запертом помещении. И ему удалось пройти сквозь стену!..
        Так была найдена точка отсчета. Будущий телепортант не должен знать о своих возможностях - они сами проявятся у него спонтанно в стрессовой ситуации.
        С учетом этого была разработана специальная программатест. А потом - и методика развития проклюнувшегося дара...
        Грант говорил еще что-то, но я его уже не слышал. Я думал совсем о другом.
        - Значит, я клон? - наконец перебил я Гранта.
        - А для тебя это имеет значение? - прищурился он. - Комплексуешь, что ли?
        Я опустил голову. Да нет, никаких комплексов по этому поводу я не испытывал. Вот только отца у меня, оказывается, нет, не было и никогда не будет...
        - А кто?.. В смысле, от кого я?.. - сбивчиво начал я, но Грант не дал мне договорить.
        Он вытащил из внутреннего кармана пиджака и положил передо мной на стол видеокарту. На ней было запечатлено лицо человека. Мое лицо. Только таким оно будет, наверное, лет через двадцать.
        - Кто он? - спросил я чужим голосом.
        - Его звали Гарте, - ответил Грант, забирая у меня видеоснимок и пристально вглядываясь в него так, словно хотел запомнить на всю жизнь. - К сожалению, я не могу тебе сказать, кто он и откуда. Пока - не могу, ты уж извини...
        Я сглотнул резиновый комок в горле. В голове зудело: Гарте - Страг, Страг
        - Гарте. Вот откуда, значит, взялось мое странное имя...
        - А почему - «звали»? - тупо переспросил я. Грант подошел к окну и, раздвинув пластины жалюзи, уставился в образовавшуюся щель.
        - Его больше нет, Страг, - наконец откликнулся он. - Так уж вышло. Гарте погиб.
        - Когда?
        - Пять лет назад. Пять лет. Всего пять лет...
        А Ма мне говорила: «Твой отец нас давным-давно бросил».
        - А второй? Их же было двое, вы сами сказали...
        - А второго мы потеряли еще в ходе операции, - жестко произнес Грант. - Когда доставляли его сюда. Утечка информации. Причем потеряли мы его безвозвратно. Ни одной клетки не осталось, ни волоска... За что твой покорный слуга так получил по шапке, что свалился с инфарктом. А мне тогда было всего сорок два года...
        Интересно, а сейчас его тоже хватит удар, если я скажу, что не хочу работать на них?
        - Ну, что тебя еще интересует? Спрашивай, у нас еще есть время, - великодушно предложил Грант, садясь за стол и закуривая новую сигарету.
        И тогда я отважился спросить то, что меня мучило:
        - Скажите, Грант: а Ма знала?..
        Некоторое время он молча глядел на меня, кутаясь в сизом дыму, и глаза у него были нехорошими, немигающими. Словно смотрел он на меня, как на какого-нибудь клопа под микроскопом.
        Наверняка просчитывает возможные варианты моей реакции.
        Профессионал сраный. Прагматик.
        - Смотря что ты имеешь в виду, - наконец неохотно процедил мой собеседник.
        - Как ты, возможно, догадываешься, она знала только, что ты - клон. А все остальное - нет...
        - Она меня действительно родила?
        Грант покосился на меня, и я прочитал в его взгляде удивление.
        Я и сам не знал, зачем задаю ему такие глупые вопросы, ответы на которые, в принципе, не имели теперь никакого значения. Наверное, я подсознательно стремился оттянуть решающий момент нашей беседы.
        - Тебе что, лекцию прочитать о современной методике клонирования? - ворчливо осведомился Грант. - Биологию в школе изучал? Тогда сам должен знать, что теперь для вынашивания плода суррогатная мать не требуется. Вот лет двадцать-тридцать тому назад без участия живой женщины в этом процессе действительно нельзя было обойтись...
        Я его не дослушал.
        Я спросил первое, что мне пришло в голову:
        - А что такое САВЭС?
        Грант откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и неожиданно улыбнулся с оттенком укоризны:
        - Вот что, Страг. Давай поставим все точки над «i». Ты зря так испугался. Никто тебя не собирается принуждать к чему-либо. Ты сам должен сделать выбор. Только учти, что решение твое будет окончательным и бесповоротным, и переиграть его не получится, даже если ты захочешь... Все очень просто: либо ты соглашаешься сотрудничать с нами, либо нет. В первом случае ты начинаешь абсолютно новую жизнь. В другом городе и скорее всего без права жить, как все. Это значит, что ты никогда больше не увидишь ни свою мать, ни свою девушку, кажется, ее зовут Елена?
        Вопрос был задан чисто для приличия. Они изрядно потрудились, чтобы разузнать обо мне все.
        Тем не менее я кивнул.
        - Другими словами, официально курьер Страг Савицкий на днях будет найден мертвым. Мы позаботимся, чтобы все выглядело естественно. Скажем, несчастный случай - утонул во время купания в городском озере, куда решил отправиться в разгар трудового дня. Извини, но таких штучек требует специфика работы, которая тебе предстоит, - развел руками Грант. - И вариант второй... Ты не принимаешь наше предложение, и мы тебя возвращаем домой точно таким, каким ты был до посещения САВЭСа. Правда, тогда придется стереть у тебя из памяти все, что связано с твоими приключениями в Системе. Не бойся, мы сделаем это аккуратно - слава богу, опыт в этом отношении у нас богатый. Но в этом случае ты никогда больше не узнаешь о том даре, который спрятан в твоих генах. Так что выбирай, Страг. От этого зависит, будем мы с тобой дальше разговаривать или нет. Сам понимаешь, много времени на раздумья я тебе дать не могу. Несколько минут, не больше...
        Он поднялся из-за стола и, не оглянувшись, вышел из комнаты.
        Признаться, первое, что я ощутил после его ухода, - это разочарование. Ну вот, побеседовали, называется!..
        Он же ничего не сказал мне, в чем будет заключаться работа, которую они собираются на меня взвалить! Почему это я должен покупать кота в мешке? Тем более такой ценой...
        Хотя я представляю, что меня ждет.
        « Ты начнешь новую жизнь».
        Ага, знаю я вашу «новую жизнь». Убивать, воровать информацию и разные секреты и все такое прочее. Жить до самой смерти за колючей проволокой и не иметь ни родных, ни близких. Разве что раз в месяц будут приводить к тебе девиц из числа обладающих особым допуском к государственным тайнам.
        « Человек, для которого не будет ни одной преграды».
        За исключением той, которую вы сами для меня установите. Полная свобода в рамках вечной тюрьмы. Интересно только, каким способом они удерживают на своей Базе тех, кто обладает этим редкостным даром? В буквальном смысле держат на привязи в перерывах между заданиями? На цепи - как собак? Или при меняют наркотики и гипноз, чтобы сделать из них послушных роботов?
        Нет, ребята, это все - не для меня!
        Да, вы вбухали в меня большие деньги и надеетесь, что в будущем они окупятся.
        Что ж, пусть это для вас будет обломом, но я не хочу хоронить себя заживо!
        Я обойдусь и без вашей телепортации. Вон, вокруг тысячи, миллионы людей живут и не рвут на себе волосы от того, что не реализовали до конца скрытые в них способности. А почему я должен осуществлять свое предназначение? Только потому, что я - клон?
        Словечко-то какое оскорбительное - клон. Гомункулус. Недочеловек. Или суперчеловек, что в конечном счете - одно и то же...
        «Позвольте вам представить, господа: Страг Савицкий, клон. Да-да, вы не ослышались. Не клоун, а именно клон. У него в «элсике» прямо так и значится -
«клон...». - «Неужели? Вы не шутите? О, боже!.. Никогда еще не встречала живого клона!» - «А правда, что вы, клоны, обладаете какими-то феноменальными способностями? Не могли бы вы нам продемонстрировать что-нибудь этакое?» -
«Скажите, Страг, а как там у вас, клонов, обстоит дело с естественным размножением? То есть я хочу сказать - вы, вообще, способны как мужчина?..»
        Тьфу!..
        А с другой стороны, если я пошлю этого капитана Гранта с его детьми на все буквы алфавита, то сдержит ли он свое обещание? И искренне ли он мне обещал принять любой мой выбор?
        А то, может, завтра найдут мой подлинный труп? С аккуратной дырочкой в затылке. Или вообще не найдут. Для таких прагматиков секретность превыше всего.
        И где гарантия, что они сотрут именно тот кусок моей памяти, в котором содержатся воспоминания и о Шайбе, и о разговоре в этой комнате? Мозг человека
        - это не компьютерный диск, и из него вряд ли можно удалить только ту информацию, которая не нужна. Как в одной старой кинокомедии: «Тут - помню, а тут - не помню!»...
        Видимо, по этой же причине Грант не разрешил мне позвонить ни Тихону, ни Ленке. Ни тем более Ма. Боялся, наверно, что я проговорюсь им про Шайбу.
        Нет, не нравится мне все это.
        Так что же делать?
        Избрать нечто среднее? Ни да, ни нет? Едва ли это удовлетворит тех, с кем я имею дело.
        Или сейчас согласиться, а потом при первом же удобном случае сделать ноги, забрать Ма и Ленку и уехать куда-нибудь на край света, подальше от цивилизации?
        Не будь наивняком. Во-первых, такие государственные служки найдут тебя и на краю, и даже за краем света. И под землей, и в небесах, и под водой... А во-вторых, вряд ли Ма и Ленка согласятся стать отшельниками, по твоему примеру...
        Господи, что же мне придумать? Что?!.. Какой вариант ни возьми - и так плохо, и этак нехорошо.
        А решать надо. Не сидеть же здесь вечно. Да и Грант вот-вот вернется.
        Может, сбежать отсюда? Может, он все врал про то, что мне еще учиться и учиться телепортации?
        Я встал, подошел к стене и, примеряясь, постучал по ней ладонью.
        Прав афоризм, прав: даже в самых безвыходных тупиках всегда имеется выход. Один-единственный...
        - Что, не получается? - послышался за моей спиной чей-то сочувственный голос.
        Я вздрогнул от неожиданности.
        Это был тот самый парень. Сибел.
        С этими их игрушками любого можно сделать теленком!
        - Да ты не напрягайся, Страг, - улыбнулся Сибел, расценив мое молчание как подтверждение его правоты. - Тебе действительно пока рановато пробовать свои силенки. Ничего, научишься...
        У меня в глазах потемнело от злости. Как будто я снова очутился в той тесноте бетонного склепа, где одна за другой гаснут лампочки.
        - Нет, - сказал я, не слыша своего голоса. - Не научусь!
        - Почему? - удивился Сибел.
        - Да потому!.. Я не собираюсь плясать под дудку вашего Гранта! И никаким суперагентом я не собираюсь становиться!..
        - Ах, вот в чем дело, - сморщившись, покивал Сибел (я словно видел себя со стороны). - Все понятно... Знаешь, в свое время я так же, как ты, мучился: принимать предложение Гранта или нет. И честно скажу: теперь я не раскаиваюсь, что согласился...
        Я только молча дернул плечом. Мол, это твое дело, потому что каждому - свое.
        - Извини, но раз ты еще не сделал выбор, то я не могу рассказывать тебе про нашу работу, - продолжал Сибел. - Одно только могу сказать - ты ошибаешься, собрат. Глубоко ошибаешься...
        Он отвернулся и увидел на столе забытую Грантом видеокарту с портретом Гартса.
        Сибел взял ее и повертел в руках.
        - Грант рассказал тебе, как он погиб? - спросил Сибел внезапно дрогнувшим голосом.
        - Нет, - мотнул головой я. - Наверное, не счел меня достойным такого доверия.
        Но на мою язвительность Сибел не обратил внимания.
        - Это было в Альпах, - сказал он. - Там есть такой длинный туннель Сен-Лазар. Почти два километра в длину. Однажды террористы взорвали бомбы на въезде и на выезде, и сто с лишним человек оказались наглухо замурованными в скалах. Среди них были раненые и дети. Целый школьный автобус с детьми. Спасатели пробивались через завал, работая днем и ночью. Но воздух в туннеле был наполнен ядовитыми газами, и счет шел даже не на часы - на минуты. Если бы не Гарте, там никто бы не выжил. Правда, он физически не мог вынести этих людей наружу - вместе с телепортантом переносятся только неживые предметы, ну, да это ты еще узнаешь... Но он доставил людям в туннеле медикаменты, еду, воду, а самое, главное - респираторы с кислородными баллонами. Ему пришлось сделать множество перемещений туда и обратно. И он очень устал. Но он был единственным, кто мог помочь пострадавшим. Больше никто на свете. Потому что я в то время еще только проходил курс обучения... Из-за усталости он и ошибся. Прошел сквозь завал не в том месте, где ему было указано, и угодил туда, куда подрывники заложили очередной заряд...
        Сибел замолчал так внезапно, словно прикусил язык.
        - А как же секретность? - спросил я после паузы. - Как Грант и его люди все это преподнесли спасателям и тем, кто был в туннеле?
        - Спасатели об этом ничего не узнали. Операция проводилась тайно, и свидетелей не было. Только те, кто находился в туннеле. Но люди Гранта сразу отобрали у них респираторы, и потом спасенным никто не поверил. Все сочли их рассказы об ангеле-хранителе плодом воображения. Или галлюцинацией, возникшей в результате кислородной недостаточности...
        Он вдруг поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
        - Вот так, брат. Думай, как тебе поступить... Хотя мне кажется, что ты примешь правильное решение.
        - Почему ты так в этом уверен? - спросил я.
        - Просто потому, что пока еще никто из клонов Гартса не отказывался от предложения Гранта, - ответил Сибел.
        В следующий миг он, не прощаясь, исчез. Словно его тут и не было.
        Брат.
        Он сказал - «брат».
        Что ж, в каком-то смысле он прав. Хотя у меня нет отца, но зато есть братья. Много братьев.
        И все они решили пожертвовать своими личными интересами ради службы обществу.
        Так ответь же себе на самый главный вопрос: как ты собираешься прожить свою жизнь? Ради чего и кого? Только ради себя и двух-трех близких тебе людей? Но теперь ты знаешь, что заложенный в твоих генах дар мог бы пригодиться всему человечеству. В принципе, именно для этого тебя и создавали.
        Так стоит ли теперь становиться в позу обиженного и униженного и требовать сатисфакции?
        Человек может позволить себе быть свободным и ни от кого не зависимым. Потому что, не считая отца и матери, ему некого благодарить за то, что он появился на свет. Клон же обречен вечно мучиться от сознания, что он был создан благодаря усилиям и достижениям многих людей. И в течение всей своей жизни он обязан оплатить факт своего существования.
        Будучи слепками с одного и того же человека, который видел свой долг в служении людям, мы унаследовали не только его суперспособность. Мы приобрели вместе с его генами и чувство ответственности перед теми, кто нас создал и вырастил.
        Так уж сложилось, и не надо напрасно биться лбом в стену.
        В конце концов, вместо Ма и Ленки у меня теперь будет другая семья. Имя ей
        - все человечество.
        И когда я до этого додумался, то мне сразу стало гораздо легче.
        Я вернулся за стол, сел и принялся терпеливо ждать возвращения Гранта.
        Теперь я знал, что ему ответить, когда он вернется.
        Рассказы
        ЖИЗНЕННО ВАЖНЫЙ ОРГАН
        - Спасибо, доктор, - в который уже раз пробубнил мужчина, крепко сжав своей пятерней руку Дейнина. - Вы даже не представляете, как мы вам благодарны!.. Правда, Маша?
        Женщина, уделявшая все внимание своей ноше в виде продолговатого свертка из одеяльца, перехваченного синей лентой, обратила к мужчинам залитое слезами лицо и с энтузиазмом закивала. Ей явно не хватало слов, чтобы выразить обуревавшие ее эмоции.
        Дейнин осторожно высвободил затекшую кисть из стальной хватки собеседника и, опустив руку в карман халата, где у него всегда лежал пропитанный дезинфекционной жидкостью тампон, сказал:
        - Ну что ж, граждане, не смею вас больше задерживать. Я не прощаюсь с вами, поскольку в ближайшее время мы будем видеться раз в неделю... как договаривались...
        - Коля! - с упреком сказала вдруг женщина и впилась в мужа взглядом гипнотизера. - Ну ты что, забыл?..
        Муж смутился.
        - Да-да, - пробормотал он, возясь с замками своего объемистого
«дипломата». - Секундочку...
        - Нет-нет, ничего не надо, - запротестовал Дейнин, догадавшись, какое ритуальное действо затеял клиент. - Уберите, я сказал!..
        Но из «дипломата» уже появилась на свет пузатая бутыль дымчатого стекла, которую мужчина бережно, словно боясь разбить или раздавить своими лапищами, водрузил на стол Дейнина, придавив разбросанные листы с формулами.
        - Это вам от нас... - выдавил Николай. - Скромный презент, стало быть... Конечно, это вовсе не то, чем вас следовало бы отблагодарить по-настоящему... Но, как говорится, за неимением лучшего...
        Дейнин развел руками:
        - Спасибо, конечно, но вообще-то я не пью. Поэтому лучше заберите... Вам это больше пригодится.
        Мужчина растерянно оглянулся на жену, но та, бережно обхватив сверток обеими руками, уже спешила к выходу.
        - В знак благодарности... от всего сердца... вы же просто спасли нас, - бормотал вконец растерявшийся мужчина, искательно заглядывая Дейнину в глаза. - Понимаете?
        Дейнин вздохнул. Задумчиво покивал.
        В конце концов, могло быть и хуже. Например, коробка конфет. Или дезодорант. Или букет сногсшибательных, бесполезных роз...
        Но не будешь же говорить этому охламону, что вместо того, чтобы тратить бешеные деньги на литр коньяка, хоть этот коньяк и ценится в мире на вес золота, лучше было бы выразить свою благодарность в денежной форме!.. И почему, интересно, люди относятся к благодарности за услуги с лицемерной стыдливостью? Да ведь самый лучший подарок - это деньги.
        Особенно если скромный бюджет Центра трещит по швам...
        В то же время напрямую требовать деньги с клиентов совесть не позволяет. А точнее - разумная осторожность. Не хватало еще угодить за решетку за тривиальные взятки и вымогательство, как какой-нибудь чиновник или начальник таможни.
        А у самих клиентов почему-то ума не хватает допетрить, чем лучше всего благодарить. Тем более - за то, что они обрели с его помощью. Не просто спасение их семейного благополучия.
        Сына.
        Маленького человека.
        Того, которого они потеряли год назад...
        Когда счастливые посетители наконец покинули кабинет, Дейнин убрал коньяк в нижнюю секцию огромного сейфа, где у него уже скопилась целая коллекция разнокалиберных сосудов с наклейками, и подошел к окну.
        Окно выходило на парадный подъезд Центра, и он видел, как мужчина и женщина со свертком спустились по ступеням, как шли они по аллее парка до самых ворот (женщина то и дело останавливалась и откидывала край одеяльца, чтобы посмотреть на личико младенца), как останавливали такси (женщина со свертком опустилась на заднее сиденье, а мужчина - рядом с водителем), как машина скрылась за углом...
        Как ни странно, сейчас Дейнин почему-то не испытывал того удовлетворения, которое охватывало его в первые годы.
        Все правильно. Ведь теперь дарить людям детей стало его постоянной работой.
        Кто-то печет хлеб, кто-то плавит сталь, а он, главный специалист Центра репродукции жизненно важных органов, делает людей. И нечего хлопать в ладоши, дарить цветы и быть на седьмом небе от счастья, потому как это довольно скучный и рутинный процесс. И, кстати, опасный, потому что делает он это тайно.
        Если вдуматься, он осмелился заменить бога, который почему-то много тысячелетий смотрел сквозь пальцы на горе людей. Просто ему, рядовому медику, удалось решить одну теоретическую задачку и воплотить это решение на практике.
        М-да. Так стоит ли сетовать, что тебе не аплодируют и не забрасывают цветами?
        Бог не нуждается в благодарности, дружище.
        Ему достаточно сознавать, что он исполнил то, чего от него ждали смертные.
        Это им, новоиспеченным родителям, более соответствовала бы праздничная атмосфера, поскольку в их жизни свершилось великое событие.
        И если бы то, чем ты занимаешься, было официально разрешено законом, акт вручения ребенка в руки матери происходил бы совсем по-другому. Тогда ты надел бы не этот заношенный и заляпанный пятнами физраствора халат, а безупречный черный костюм с белоснежной сорочкой и ярким галстуком, и в момент, когда ребенка внесли бы в твой кабинет, специально приглашенный оркестр грянул бы туш, и весь персонал Центра выстроился бы шеренгой в коридоре, чтобы поздравить счастливых супругов с пополнением семейства, а внизу, перед парадным подъездом, толпилась бы свора родственников и знакомых, и когда эти Коля и Маша вышли бы с ребенком на ступеньки, вся эта толпа заорала бы, кинулась им навстречу, захлопала пробками шампанского, а кто-то обязательно суетился бы вокруг, снимая смеющиеся, очумелые от счастья лица крупным планом на видеокамеру...
        Такое зрелище ежедневно можно наблюдать у каждого роддома, а мы чем хуже? Да, этого ребенка мы сделали. Но разве из-за этого его появление на свет не может считаться великим событием?!. - Не сдержавшись, Дейнин скрипнул зубами.
        Ладно, сказал он себе. Главное - чтобы все было хорошо и на этот раз. Пусть эта семья живет счастливо и долго-долго...
        * * *
        В дверь кокетливо стукнули рассыпчатой дробью.
        - Да-да, - громко отозвался Дейнин, запирая свой винный склад. Он уже знал, кто к нему пожаловал. - Входите, Белла Аркадьевна...
        Это действительно была Белла, Белка, как ее звали за глаза. В руке у нее был рулон свежей компьютерной распечатки, так называемая простыня.
        - Ну как прошла церемония вручения, Ярослав Владимирович? - осведомилась она, подходя к столу и грациозно опираясь на его край холеной рукой.
        Дейнин пожал плечами.
        - Да нормально, - ответил он, стараясь придать своему голосу будничность.
        - Как всегда.
        - Все довольны, все смеются? - уточнила Белка, пытливо всматриваясь в лицо Дейнина.
        - Еще бы, - устало откликнулся Дейнин. - И не только смеются... Мамаша даже прослезилась - от счастья, разумеется...
        - Что ж, - задумчиво проронила Белла Аркадьевна. - Антре ну суа ди', на ее месте я бы тоже плакала...
        Между нами говоря (фр.).
        - В каком смысле?! - резко повернулся к своей собеседнице Дейнин.
        - От радости, от радости, - замахала на него на-маникюренными коготками Белка. - А вы что подумали, Ярослав Владимирович?
        - Ничего. Ладно, что это вы мне принесли? - спросил Дейнин, чтобы избежать психологических разборок в типично бабьем стиле. Хотя и сам знал, о чем идет речь в распечатке.
        - Это данные по побочникам, Ярослав Владимирович.
        Белла Аркадьевна положила на стол рулон и судорожно извлекла из кармана халата пачку «Винстона», пробормотав: «Если вы не возражаете, Ярослав Владимирович, я вас немного отравлю».
        Дейнин услужливо щелкнул зажигалкой, давая ей прикурить, и приглашающим жестом указал Белле Аркадьевне на кресло.
        Потом уселся сам и пробежал глазами по длинной таблице, занимавшей всю ширь простыни.
        Не просмотрев и трети списка, он не удержался и заглянул сразу в конец.
        Всего в списке было сто восемьдесят пять позиций.
        Дейнин покачал головой:
        - Да-а-а... многовато что-то на этот раз у нас с вами побочников, Белла Аркадьевна.
        Вскинув точеную голову, Белка пустила струю дыма в потолок.
        - Не то слово, Ярослав Владимирович, - согласилась она. - Ужасно много, ужасно!.. А что сделаешь? Вы же знаете, этот случай был... ну, просто экстраординэр... Пришлось повозиться с ДНК, чтобы хоть как-то нейтрализовать носители патологии на генном уровне. С наследственными болезнями возни всегда больше, вы же знаете...
        - Знаю, - покорно согласился Дейнин. - Но, по-моему, у нас еще такого количества побочников не было. Ну пятьдесят, ну восемьдесят, ну сто, в конце концов, но чтобы сто восемьдесят пять - такого я не припоминаю...
        - Да-да, - грустно кивнула Белла Аркадьевна своей аккуратно уложенной гривой. - Своеобразный рекорд, Ярослав Владимирович. Только вот в Книгу Гиннесса его никогда и никто не занесет.
        - И не надо, - быстро сказал Дейнин, возвращаясь к тому месту в списке, где он остановился. - Дурной славы нам только не хватало!.. Знаете, Белла Аркадьевна, иногда я просыпаюсь ночью в холодном поту от того, что мне приснилось, будто о подробностях нашей с вами работы пронюхал какой-то шустрый писака и накатал статью в своей газетенке...
        - А пропо, Ярослав Владимирович, - усмехнулась Белка, осторожно стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, - вы не боитесь, что рано или поздно ваш сон может стать явью? Все-таки среди наших клиентов всякие люди попадаются, несмотря на жесткий предварительный отбор. И хотя не в их интересах трубить на каждом углу об истинном происхождении ребенка, но вдруг на радостях когда-нибудь кто-то из них все-таки проговорится... пусть неофициально, соседям или своим же родственникам, а те передадут все это по цепочке... И что мы с вами тогда будем делать?
        - А ничего, - спокойно ответил Дейнин. - Будем делать каменное лицо и на все вопросы любопытных варвар ответствовать: «Комментариев не имеем!»... Ревизоров из министерства споим до потери пульса и навешаем им лапшу на уши, тем более что опыт по этой части у нас имеется, правда?.. Ну а уж если нас припрут к стенке серьезные дяди, которые бдят за соблюдением законности, тогда... тогда будем сушить сухари...
        - Сухари? - Белла Аркадьевна высоко подняла подведенные тушью брови. - Это еще зачем?
        - Это я так, - ухмыльнулся Дейнин. - Шучу, шучу...
        Он потянулся и взял из мраморного письменного прибора, увенчанного фигуркой совы (тоже подарок одного из клиентов), остро отточенный карандаш.
        - Значит, так, - переходя на деловой тон, проговорил он. - Отделим, как писано в Библии, зерна от плевел...
        Он умолк и принялся ставить условные значки рядом с каждой позицией в списке.
        Собственно, значков было всего два: двойная галочка, похожая на латинскую W, и крестик в виде X.
        Белла Аркадьевна потушила окурок и подалась вперед, завороженно следя за острием карандаша. Она знала, что подразумевается под значками. Галочка означала - «пригоден в качестве донора ЖВО». Ну а крестик... Слишком недвусмысленным был этот символ, смахивающий на покосившийся могильный крест.
        Как обычно, галочек против пунктов списка было гораздо больше, чем крестиков. Бракованный материал стремились использовать максимально. Ведь даже из самой жуткой мутации можно взять что-нибудь: почки, легкие, селезенку. В отходы шли только самые безнадежные случаи. Таких бывало мало - но все-таки бывало...
        Чтобы добраться до конца списка, Дейнину хватило несколько минут. Но возле сто восемьдесят пятого номера его карандаш замер в воздухе, а потом изобразил размашистый вопросительный знак на полях. Дейнин исподлобья глянул на замершую в ожидании ординаторшу:
        - И как вы это прокомментируете, Белла Аркадьевна?
        - «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», - чеканно процитировала Белла.
        Дейнин поморщился:
        - Оставьте классиков в покое... Вы-то сами по этому поводу что думаете? По-вашему, это возможно? Сколько часов он уже живет?
        - Почти восемь, - ровным голосом сообщила Белла Аркадьевна.
        - Без головного мозга?!.
        - А что тут такого? - пожала худощавыми плечиками ординаторша. - Мозг, дорогой Ярослав Владимирович, не такой уж жизненно важный орган, если вдуматься... Многие люди вокруг нас прекрасно обходятся и без него. По крайней мере, если судить по их поступкам...
        Дейнин швырнул карандаш и бумажный рулон на стол и с нарочито выраженным бессилием откинулся на спинку кресла.
        - Нет, ну я все понимаю, - сказал он немного погодя. - Кого мы только с вами не повидали, Белла Аркадьевна: и олигофренов, и всяких там буцефалов. То есть детей с врожденными уродствами по части головного мозга. Но здесь-то - мозга вообще нет! - Он снова схватил «простыню» и поднес ее к глазам. - Кстати, рта тоже нет, и глаз... Один только нос на лице!.. Да по идее, этот монстр должен был давно скончаться в страшных судорогах!
        Белла Аркадьевна вздохнула.
        - Это беспредметный разговор, Ярослав Владимирович, - строго заметила она.
        - Мне понятно ваше удивление, но тем не менее ребенок до сих пор жив. Он дышит, питается...
        - Питается? - воззрился на нее Дейнин. - Интересно, каким это образом?
        - Физраствор в вену, - бесстрастно пояснила Белла Аркадьевна. - Вы же медик, Ярослав Владимирович, что ж вы так удивляетесь?
        Дейнин взял карандаш и повертел его в пальцах.
        - Да, - проронил он после паузы. - Действительно: и чему я удивляюсь?
        Он решительно зачеркнул знак вопроса и изобразил рядом со сто восемьдесят пятым номером жирный крест.
        - Вы так полагаете? - осведомилась Белла Аркадьевна.
        Дейнин покосился на нее, словно заново изучая нос с горбинкой, красивые карие глаза и стройный профиль грузинской княжны.
        - Другого выхода нет, - утвердительно кивнул он. - Это создание - не человек, вы же не будете отрицать очевидное? Растение, только из человеческой плоти, - вот что это такое...
        Белла Аркадьевна хотела что-то сказать, но потом передумала и молча встала.
        - Нет, - сказала она. - Отрицать я не буду... Вы - главный, Ярослав Владимирович. А значит, умнее всех нас. И самый дальновидный...
        Она взяла рулон с пометками Дейнина, аккуратно скатала его трубочкой и, не оглядываясь, с прямой спиной направилась к выходу.
        - И вот что, Белла Аркадьевна, - сказал вслед ор-динаторше Дейнин, - пригласите ко мне Шуру...
        Белла Аркадьевна лишь на долю секунды замедлила свою чеканную поступь, но, по-прежнему не проронив ни звука, вышла из кабинета.
        А Дейнин подумал почему-то: «Интересно, как бы Белка отреагировала, если бы я поручил ей сделать то, что обычно поручаю Шуре?»
        Усмехнулся, увидев мысленно, как с Беллы Аркадьевны вмиг слетает вся ее напускная вальяжность, заставляя округлиться рот и выпучить глаза: «Я?! Да вы что, Ярослав Владимирович, с ума сошли?»...
        * * *
        Александра Зарубина, которую в Центре все звали не иначе как Шура, относилась к той категории женщин, чьи фотографии обычно помещают в рекламах средств для сбрасывания лишнего веса, чтобы показать, каким чудовищем была стройная красавица до применения чудо-препарата. Сказать, что она толстая или слишком полная, все равно что назвать горб верблюда шишкой. Применительно к Шуре выражение «в дверь не пройдет» не было гиперболой. В одностворчатые двери Шура действительно старалась проходить боком - на всякий случай. А турникеты метро были для нее и вовсе непреодолимой преградой, и от греха подальше, дабы не застрять в них и тем самым не вывести их из строя (прецеденты уже были), она предпочитала добираться до работы пешком. Тем более что жила она от Центра в двадцати минутах ходьбы, правда, для Шурочки, с ее утиной походкой вперевалочку, это время следовало умножить раза в три.
        Проблема телесной массы преследовала Шуру всю ее сорокапятилетнюю жизнь. Еще в школьном возрасте, устав от насмешек одноклассников, называвших Шуру не иначе как Квадраткой, девочка возненавидела свое тело. Обращения к врачам не помогли ни тогда, ни позже, когда вес Щуры достиг критической отметки. Специалисты вынесли суровый вердикт: неправильный обмен веществ, вызванный каким-то изъяном в генах. Ни лекарства, ни диеты, ни отчаянные попытки заниматься спортом результатов не давали.
        Постепенно Шурочка смирилась с тем, что судьба одарила ее отталкивающей внешностью, и перестала бороться с полнотой. Тем более что после тридцати лет вес ее зафиксировался хотя и на предельно допустимой, но одной и той же отметке. С годами она привыкла ко всему - и к презрительному шепоту за спиной:
«Во, как разожралась баба!», и к ошибочному представлению окружающих о том, что
«на ней пахать можно», и к тому, что ей не подходит ни фабричная одежда, ни обувь - все приходилось шить либо самой, либо в ателье.
        Она даже привыкла к тому, что ей не суждено выйти замуж (какой же ненормальный женится на таком чудовище, которое, как говорят в народе, «закинет на тебя ногу и раздавит»?!) и иметь детей. Она не могла жить, как все, по той простой причине, что всегда была не такой, как другие женщины.
        Она знала, что, когда настанет ее последний час, она проведет его так же, как провела всю свою бесцветную, словно губы без помады, жизнь: в полном одиночестве. С самого детства у Шуры не было близких подруг. Так уж сложилось. И так продолжалось до сегодняшнего дня.
        Тем не менее Шурочка не роптала и не проклинала судьбу. Обладая кротким и независтливым нравом, она смиренно несла свой крест и не обманывала себя обычными женскими мечтами и иллюзиями.
        За долгие годы своего нескончаемого несчастья она научилась воспринимать мир без оценочных эмоций. Главное осознать, что все окружающее и ты сама - такие же заранее заданные величины, как движение пешехода из пункта А навстречу велосипедисту из пункта Б из школьных учебников. Поэтому бессмысленно возмущаться тупостью, неправильностью и несправедливостью жизненных задачек - их надо решать, вот и все...
        Высшего и даже среднеспециального образования у Шуры не было. Сразу после школы она пошла работать уборщицей в больницу, не зная еще, что так и будет всю жизнь мыть полы вонючей смесью воды и лизола, выносить утки и чистить казенные унитазы. Она работала в разных местах, но никогда не поднималась выше ставки санитарки. В Центре она работала с момента его основания, причем на нескольких ставках сразу, чтобы обеспечить себе минимальный прожиточный уровень.
        Трудолюбием и тщательным исполнением своих нехитрых обязанностей она могла бы заслужить уважение или хотя бы снисхождение со стороны коллектива сотрудников Центра.
        Но Шуру в коллективе не любили и даже сторонились, как носителя смертоносного вируса. На то была причина, которую никто никогда не высказал бы вслух. По этой же причине аристократы презирают золотаря, вычищающего яму с отходами на территории сияющей белоснежными колоннами усадьбы.
        Помимо обязанностей уборщицы и санитарки Шура Зарубина выполняла в Центре еще одну работу - хотя и необходимую, но такую, которая ни в какое сравнение не может идти с работой того же золотаря, способного чуть ли не голыми руками вычерпывать зловонную жижу. Впрочем, сама она относилась к этой работе совершенно спокойно, без дрожи в руках и без слезных причитаний.
        Это была не врожденная жестокость и не попытка хоть таким страшным образом отомстить миру за свою несложившуюся жизнь. Это было нечто вроде осознанной необходимости отрубить голову курице, чтобы накормить семью...
        Когда Шурочке передали, что ее вызывает Ярослав Владимирович, она мыла полы в коридоре первого этажа - уже третий раз задень. Именно здесь, в вестибюле, требовалось прилагать особые усилия, чтобы поддерживать чистоту. На остальных этажах достаточно было помыть пол два раза: в начале и в конце смены. А внизу мраморная плитка быстро покрывалась пылью и грязью, которую несли в здание на своих подошвах посетители. И если полениться и махнуть рукой на это нескончаемое загрязнение, то на следующий день придется применять жесткую щетку и всевозможные чистящие средства, чтобы удалить въевшуюся в мрамор грязь.
        Зарубина сразу поняла, зачем она понадобилась Дейнину, но, не торопясь, домыла вестибюль под неодобрительным взглядом пенсионера-вахтера, собрала свои нехитрые уборочные принадлежности, отнесла их в специальный чуланчик в конце коридора второго этажа и лишь потом, переваливаясь с боку на бок, поплыла к лифту.
        Кабинет Дейнина располагался на четвертом этаже, где вечно кипела суета. Носились туда-сюда с какими-то бумагами вертлявые девчонки из делопроизводства. Проплывали неспешно, как матроны, степенные медсестры. Цокали каблучками-шпильками высокомерные врачихи. А в закутке возле лестницы черного хода стоял дым коромыслом - там было излюбленное место для перекуров научных сотрудников.
        Шура шла по коридору сквозь косые, равнодушные и откровенно ненавидящие взгляды и чувствовала себя особенно огромной и неуклюжей. Иногда ей приходилось даже сходить с ковровой дорожки, чтобы пропустить группки людей, шедших ей навстречу, - при этом она бормотала скороговоркой: «Здрасьте», но, как правило, ее не замечали...
        Когда впереди наконец показалась обитая черной кожей дверь с золоченой табличкой «Главный специалист Дейнин Ярослав Владимирович», Шура вздохнула с невольным облегчением и зачем-то постучала прямо в глушившую все звуки обивку.
        Потом осторожно, словно боясь сорвать дверь с петель, приоткрыла ее настолько, чтобы в образовавшуюся щель пролезла голова, и заглянула внутрь:
        - Вы меня вызывали, Ярослав Владимирович?
        Дейнин работал за компьютером.
        - Да-да, входите, Шурочка, - рассеянно отозвался он, продолжая бойко щелкать клавишами и сосредоточенно вглядываясь в озаренный неестественным, каким-то потусторонним светом экран.
        Чтобы последовать его приглашению, Шуре пришлось распахнуть дверь до отказа.
        Дейнин наконец оторвался от компьютера и развернулся к Шуре всем корпусом.
        - Присаживайтесь, - торопливо предложил он, указывая на стулья за небольшим столиком, приставленным торцом к его рабочему столу.
        Но Шура отрицательно помотала головой и переступила с ноги на ногу. Как всегда, в кабинетах людей, занимающих значительные должности, она чувствовала себя не в своей тарелке. В руках всегда чего-то не хватало. Например, швабры: на ее палку можно было бы так удобно опереться, но кто ж заходит к начальнику со шваброй?..
        - Послушайте, Шура, - начал Дейнин, избегая встречаться взглядом с Зарубиной. Он даже снял очки в золоченой оправе и принялся с преувеличенным старанием изучать их со всех сторон. - У меня к вам опять есть дело, которое, конечно, не по вашему профилю... Но я уверен, что вы и на этот раз с ним справитесь... Ведь справитесь, Шурочка? Выручите нас, гнилых интеллигентов, а?
        Шура молчала, время от времени привычно переминаясь с ноги на ногу: с таким весом долго не простоишь без движений.
        Как всегда в подобных случаях, слова у нее куда-то пропадали. Смущение такого умного человека вызвало у нее замешательство.
        - Да вы не беспокойтесь, - продолжал тем временем Дейнин, переставая терзать свои очки и близоруко вглядываясь в лицо Шурочке, - насчет оплаты я распоряжусь, чтобы вам оформили... сдельно-премиальные... Ну, что скажете?
        Шура невпопад кивнула и сипло осведомилась:
        - А сколько... скольких... надо?
        Уже произнеся эти слова, она внутренне обругала себя: «Да какая тебе разница, дуреха?! Можно подумать, что ты откажешься, даже если их будет целая сотня!»...
        Дейнин нацепил очки на нос, сразу став отчужденно-официальным, и поднялся из-за стола.
        - Восемь, - сказал он, отпирая огромный, четы-рехсекционный сейф, стоявший в углу кабинета. - На этот раз их восемь... Что, много?
        - Да нет, - выдавила Шура, чувствуя, как пылают у нее щеки. - Нормально...
        Дейнин мельком покосился на нее, продолжая копаться в недрах сейфа. Вид у него при этом был такой, словно он хотел что-то сказать, но передумал.
        - Вот, держите, - сказал он, подавая Шуре прямоугольную пластиковую коробочку мерзко-коричневого оттенка. - Я там уже все подготовил... в смысле, зарядил... Ровно восемь доз...
        И когда она, нелепо прижимая коробку к груди, двинулась, колыхая мощными бедрами, к двери, произнес ей вслед с натужно-шутливой интонацией:
        - Только смотрите не промахнитесь...
        Шурочка вздрогнула, хотела что-нибудь ответить, но перед ней уже оказалась дверь, и она молча принялась протискиваться в нее, стараясь не выронить коробку.
        Шурочке не повезло. По отделению патологии, которое сотрудники Центра с черным юмором окрестили «салоном красоты», сегодня дежурила Ольга Николаевна, женщина откровенная и прямая.
        - Что, Зарубина, опять тебя прислали? - угрюмо осведомилась она, когда Шура появилась в поле ее зрения.
        - Ага, - кивнула Шура. - Ярослав Владимирович попросил...
        - «Попросил», - с отвращением передразнила ее Ольга Николаевна, тряхнув крашеными кудряшками. - А у самой-то у тебя голова есть на плечах или нет?.. Ты ж у нас вроде бы уборщицей числишься, а не палачом. Разве нет?
        - Я работаю санитаркой, - тихо отозвалась Шура, - а уборщицей только подрабатываю.
        - Вижу я, кем ты подрабатываешь, - смерила ее с головы до ног презрительным взглядом дежурная. - Вот скажи мне честно, Зарубина, а потом что ты будешь делать?
        - Когда потом? - не поняла собеседницу Шурочка.
        - Ну, через пару часиков... Когда сделаешь у нас свое дело, - пояснила Ольга Николаевна, поджав губы.
        - Как это - что? - пожала плечами Шура. - Домой пойду. У меня как раз смена закончится.
        - А дома что будешь делать? - не отставала дежурная. - Стирать, гладить, суп варить? А потом его есть, да?
        - Да что вы от меня хотите, Ольга Николаевна?! - взмолилась Шурочка, не понимая, к чему клонит дежурная. - Вам-то какое дело до меня?
        - Мне-то? - задумчиво проговорила Ольга Николаевна. - Ты права: мне, пожалуй, никакого... А вот Господу Богу, похоже, ты успела за свою глупую жизнь здорово насолить!
        - Я не верующая! - отрезала Шура. - И вообще, дайте мне ключ, Ольга Николаевна, некогда мне с вами разговаривать...
        - Эх ты! - фыркнула дежурная. - А еще женщина... На, подавись!
        Она швырнула на барьерчик ключ с биркой.
        «Да за что вы меня так ненавидите?!» - хотела сказать Шура, но обида так сдавила горло, что, не сумев вьщавить ни звука, она схватила ключ и устремилась в глубь мрачного извилистого коридора.
        Руки ее все еще тряслись, когда она открывала дверь без таблички, расположенную в глухом закутке коридора. Наконец ключ с щелчком повернулся в замке, и Шура шагнула через порог в знакомое помещение.
        Щелкнула выключателем, и комната мгновенно залилась дневным светом.
        Это было просторное помещение без окон. Все здесь было бетонным: и стены, и пол, и потолок. С этим мрачным интерьером, напоминающим морг, совершенно не гармонировали узкие продолговатые ящики со стеклянными выпуклыми крышками, стоявшие в ряд вдоль стены. От ящиков тянулись пучки проводов и шлангов к распределительному коллектору.
        Посередине комнаты находилось возвышение пульта с множеством кнопок и различных приборов.
        На боку каждого ящика имелись крупные цифры, и Шура, как всегда, начала с того, что сверила их с номерами, написанными рукой Ярослава Владимировича на бумажке.
        Все сходилось. Ящиков было восемь. И номера совпадали.
        Положив коробку на панель пульта, Шура открыла ее и достала безыгольчатый инъектор. Внешне он ничем не отличался от пистолета, разве что большими размерами да меньшим диаметром ствола. Его никелированная рукоятка приятно холодила разгоряченную ладонь, и Шура сразу успокоилась.
        Пусть про нее говорят что угодно, но она-то знает, что, кроме нее, никто в Центре не возьмется делать такую работу. Странно вообще-то: вроде бы все, кто здесь служит, должны были привыкнуть к тому, что это - единственная возможность исправить ошибку, допущенную природой, но почему-то поручали эту работу именно ей. А при этом еще и умудрялись ее ненавидеть. За что, спрашивается?! Разве она виновата, что из инкубационных камер вместо нормальных детей порой извлекают уродов, не имеющих права на. жизнь? И разве она решала, имеют они это право или нет?
        Она только исполняет распоряжения начальства, вот и все. И нечего ее за это винить.
        Тем более что это - совсем не трудно.
        Надо только открывать по очереди крышки контейнеров, совать внутрь ствол инъектора и нажимать на курок. При этом можно даже не смотреть, кто там и насколько он страшен. Это потом, когда уже дело будет сделано и надо будет упаковывать неподвижные мертвые тельца в большие, непроницаемо черные пластиковые пакеты на «молнии», - вот тогда придется увидеть, от каких чудовищ ты только что избавила человечество.
        А значит, даже такая неудачница, как ты, может быть полезной людям...
        Бессознательно повинуясь магии цифр, Шура начала с контейнера под самым маленьким номером.
        Существо, которое там лежало, судорожно дергалось. Оно не плакало. Побочники вообще плачут редко. Чаще всего они орут нечеловеческим голосом. Если, конечно, у них все в порядке с легкими и ртом. Бывает и так, что каких-то органов у них не хватает, а бывает, что появляются такие органы, которых никогда не может, не должно быть у человека.
        Кого только Шура не перевидала за время своих визитов в эту комнату!
        Четырехруких и безногих, с огромной, как глобус, головой и со сплющенным черепом. С жабрами и со свиной щетиной. Багрово-синих и изжелта-зеленых. С прозрачной, словно у ящериц, кожей, сквозь которую можно отчетливо различить все внутренности, и с когтистыми, птичьими лапками вместо рук...
        Сейчас экземпляры, которые предстояло усыпить (так Шура про себя именовала то, что ей поручал Дейнин), были не лучше.
        Но она уже привыкла ко всему.
        Единственное, что ее интересовало, - побыстрее закончить работу.
        И она механически двигалась от контейнера к контейнеру, заученно выполняя простые движения и думая о своем.
        Кнопка открывания крышки - курок. Кнопка - курок. Курок... И опять - курок...
        Самые простые движения указательных пальцев.
        Иногда рука ее пачкалась в какой-то скользкой, отвратительно пахнущей слизи, но она лишь сжимала зубы и терпела: ничего, вот закончу - и отмоюсь с мылом.
        Двигаясь словно автомат, она безостановочно «усыпила» семерых, так что оставался всего один. Последний. Контейнер с номером сто восемьдесят пять.
        Шура проделала обычные манипуляции (кнопка - пауза - крышка открывается - ствол инъектора направить внутрь), но вдруг застыла, как парализованная.
        Потом медленно-медленно повернула голову, чтобы глянуть на то, что лежало внутри контейнера.
        Ребенок, который там лежал, не шевелился. Он был бы похож на обычного, нормального новорожденного, если бы у него была нормальная голова. Но у этого головы почти не было. Во всяком случае, в привычном значении этого слова. Был только какой-то нарост, напоминающий набалдашник шеи, на котором не было ни рта, ни глаз, ни ушей. Только чуть заметные две дырочки ноздрей виднелись на плоском, синеватом в свете ртутных ламп лице.
        Преодолевая себя, Шура подняла руку с инъектором и вновь замерла.
        А потом инъектор глухо звякнул о бетон пола.
        * * *
        После ухода Шуры Дейнину удалось сделать многое. Посетителей сегодня почему-то больше не наблюдалось, хотя была среда, приемный день. И телефон звонил не так уж часто, так что оставалось время сосредоточиться на работе.
        Прежде всего он закончил начатую еще в прошлом месяце статью для
«Репродуктивной генетики», потом на три четверти написал следующую, на этот раз для «Проблем прикладной медицины», а напоследок всласть поковырялся в своей будущей докторской диссертации.
        К действительности его вернул дребезжащий звонок внутреннего телефона.
        Ярослав Владимирович взглянул на часы. ,
        Для вечернего визита в инкубационную рановато.
        Может, это Белке, то есть Белле Аркадьевне, вздумалось от скуки потрепаться с ним о том о сем?
        Но это была не Белла. Голос в трубке оказался мужским и принадлежал он заведующему патологоанато-мического отделения Юрию Кемарскому - «главному по мертвецам», как его называли в Центре.
        - Ярослав, привет, - обиженным голосом протянул «главный по мертвецам». - Одно из двух: или я слишком много пью, или ты... Иначе я ничего не понимаю!
        - Ну, вообще-то мы с тобой действительно много пьем, Юра, - осторожно начал Дейнин. С заведующим ПАО он мог себе позволить мужское панибратство, которое было бы непростительной ошибкой по отношению к коллегам женского пола.
        - Правда, этот процесс почему-то носит слишком индивидуальный характер. Может, ты таким способом намекаешь на то, что пора бы встретиться и вместе, сплоченными усилиями раздавить зеленого змия?
        - Да это всегда пожалуйста, - великодушно ответствовал Кемарский. - Только я тебе не по этому поводу звоню...
        Судя по его голосу, он действительно был чем-то расстроен.
        - Ну, я слушаю тебя, - сказал Дейнин, беря карандаш и начиная рассеянно чертить загогулины на первом попавшемся под руку листе бумаги. - Какие проблемы? Может, кто-то из твоих подопечных ожил и сбежал?
        - Вот именно! - огрызнулся Кемарский, сопя в трубку. - Только не мой подопечный, а твой, понятно?!
        - Что ты имеешь в виду? - насторожился Дейнин. Он слишком хорошо знал
«главного по мертвецам», чтобы не уяснить, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
        Кемарский мученически вздохнул: мол, тяжело, когда до собеседника доходит как до жирафа.
        - Ты мне сколько трупов сегодня собирался передать? - деловым тоном спросил он.
        - Восемь, - растерянно произнес Дейнин. - Тебе что, Белла не давала мой список?
        - Давала, давала! - сказал, словно отмахнулся, Кемарский. - Но это в теории, друг мой Ярослав... А по факту их оказалось семь! У вас там что, нелады с арифметикой? Или вы в последний момент решили одного помиловать? Короче, разбирайся сам, но полчаса назад Зарубина сдала мне только семерых!
        - Как - семерых? - тупо удивился Дейнин. - Подожди-ка, подожди... Ты можешь продиктовать мне номера тех, которых она тебе принесла?
        Он перехватил поудобнее карандаш и принялся писать в столбик под диктовку собеседника.
        Потом глянул в сводную таблицу.
        Действительно, номеров в списке было семь, а не восемь, и среди них не хватало сто восемьдесят пятого.
        - Ты можешь мне хоть что-то объяснить, Слава? - устало поинтересовался Кемарский.
        Дейнин с досадой швырнул карандаш на стол.
        - Завтра, Юра, - пообещал он в трубку. - Сейчас разберусь, а завтра перед тобой отчитаюсь.
        И с досадой бросил трубку.
        Посидел, барабаня пальцами по столу и уставившись в окно, за которым начинало смеркаться.
        Потом поднялся, подошел к сейфу и достал из него коробку с инъектором, которую ему около часа назад вернула Шура. Повертел в руках аппарат, потом осторожно разрядил его.
        Дозатор был пуст.
        Дейнин пожал плечами, убрал инъектор обратно в сейф и сделал несколько звонков подряд.
        Телефон в каморке Зарубиной не отвечал. Сестра-хозяйка ее тоже не видела.
        Дежурный охранник бодро отрапортовал, что Зарубина вышла из Центра примерно сорок минут назад.
        - У нее было что-нибудь в руках? - перебил его Дейнин.
        - То есть? - тупо переспросил вахтер.
        - Ну, сумка, пакет, сверток... что-нибудь в этом роде! - позволил себе повысить голос Дейнин.
        - Да-да, сумка была, - торопливо доложил дежурный. - Черная такая, большая, из искусственной кожи... Да она с ней каждый день ходит... И что она только в ней таскает? Кирпичи, что ли?
        Дейнин закусил губу.
        - Such a bitch!1 - с чувством провозгласил он.
        Вот сучка! (англ.)
        - Простите, Ярослав Владимирович? - вежливо осведомился вахтер.
        - Это я не вам, Петр Ильич, - преувеличенно ласковым голосом сообщил Дейнин и брякнул трубку на рычаг.
        * * *
        Шура жила в старом пятиэтажном доме. Эти развалины собирались снести еще лет двадцать назад, но у градоначальства не то иссяк реформаторский пыл, не то просто закончились деньги, отведенные на социальные нужды. Как бы там ни было, ветхие памятники старины, отнюдь не охраняемые государством, продолжали скученно ютиться в недрах кварталов для
        бедноты.
        Поднимаясь по лестнице, смахивавшей на тренировочную полосу препятствий для пожарников или спецназовцев (чего стоили хотя бы шаткие перила, державшиеся на одном-двух прутьях!), Дейнин думал, что он скажет Шуре, когда она откроет ему дверь.
        Однако на его звонок никто не ответил.
        Дейнин приник ухом к двери. В квартире царила какая-то странная, ватная тишина.
        «Все ясно, - сделал вывод Дейнин. - Эта дуреха даже не подумала о том, что ребенок долго не проживет. А теперь, наверное, прикидывает, как избавиться от его трупика так, чтобы не привлечь к себе внимания. Клон клоном, а хлопот потом не оберешься. Так что теперь она вряд ли откроет кому-нибудь. Будет думать, что это милиция. Забаррикадировалась и сидит тише воды, ниже травы... Черт, что же делать, а? Я ведь не могу, в самом деле, обратиться к официальным инстанциям! А ломать дверь тоже не будешь - хотя ребята внизу томятся, им только намекни - с петель дверь снесут, стену головой проломят. Силы-то у них есть - хоть отбавляй, не случайно их посылают эвакуировать самых буйных головорезов...»
        Он еще раз нажал на кнопку звонка и повернулся, собираясь уходить.
        Но замок за его спиной щелкнул, и дверь со скрипом отворилась.
        Шура была в домашнем ситцевом платье, которое еще больше подчеркивало ее нездоровую полноту. Лицо у нее было каменным, и Дейнин понял, что она знает, зачем он пришел.
        Здесь, в скудной домашней обстановке, она казалась еще более жалкой, чем в Центре, и он смотрел на нее, утратив дар речи, и сердце его сжималось все больнее с каждым мигом.
        - Это я, Шурочка, - каким-то отвратительно заискивающим голосом наконец выдавил Дейнин. - Я хотел бы с тобой поговорить. Но только не здесь...
        На секунду ему показалось, что сейчас, не произнеся ни звука, она захлопнет перед его носом обшарпанную дверь и больше не откроет, но Шура отвела в сторону взгляд и хрипло проговорила:
        - Заходите, Ярослав Владимирович.
        Оказавшись в полутемной прихожей, наполненной запахом заношенной обуви и еле освещаемой пыльной лампочкой, Дейнин нарочито бодро осведомился:
        - Ну-с, куда можно пройти?
        Шура на миг замялась, но потом махнула рукой куда-то в глубь коридора:
        - Туда. Там - кухня.
        - Та-ак, понятно, - протянул Дейнин, двигаясь в указанном направлении. - Там - кухня, тут - санузел... конечно же совмещенный... Там - комната... А вот еще одна комната...
        - Соседки, - тихо сказала ему в спину Шура. - Только ее сейчас нет, она уже много лет здесь не живет...
        - Я-асно, - протянул Дейнин, входя в тесную кухоньку. - Значит, одна здесь хозяйничаешь?
        Шура шмыгнула носом и кивнула.
        - Или теперь уже не одна? - грозно вопросил Дейнин, резко разворачиваясь, чтобы в упор уставиться на хозяйку дома. - Где он? В комнате?
        - Вы о ком, Ярослав Владимирович? - пролепетала Шура, покрываясь багровыми пятнами.
        - Ты знаешь, о ком, - прищурился Дейнин. - Знаешь, не за тем я пришел, чтобы мы с тобой играли в прятки... Давай-ка сядем и обсудим все как следует...
        Не ожидая приглашения, он опустился на колченогий табурет.
        Шура гороподобно возвышалась над ним, опустив глаза и теребя подол платья, словно заранее признавая свою вину.
        «Что это я? - вдруг подумал Дейнин. - Ворвался, как какой-нибудь головорез из полицейского боевика... Приемчики какие-то дешевые использую. Не хватало еще пообещать ей, что правосудие учтет ее чистосердечное признание. Ты же врач, ученый, так неужели ты не можешь найти другие слова, чтобы поговорить с ней по-человечески? Или все, что тебя интересует, - это чтобы она вернула тебе ребенка?»
        - Прошу тебя, Шура, присядь, - резко сменив тон, проговорил он. - Ничего, что я буду называть тебя на «ты»?
        Она невпопад кивнула и осторожно присела на край массивного стула, видимо, специально рассчитанного на ее вес.
        - Шура, дорогая, - начал Дейнин и тут же мысленно поморщился: так фальшиво прозвучало это ласковое обращение. - Я знаю, что сегодня ты не до конца выполнила то, что обычно выполняла без тени сомнения. Я знаю, что сто восемьдесят пятый номер сейчас находится здесь. И я, в принципе, догадываюсь, почему ты попыталась его спасти. Ты уж прости меня, дурака, но, видно, в последнее время я чересчур часто использовал тебя для этой грязной работы... Но одно мне непонятно: зачем он тебе, этот уродец? - Губы Шуры дрогнули, словно ее ударили по лицу, но Дейнин безжалостно продолжал: - Он ведь нежизнеспособен, Шурочка, и ты сама должна это понимать. Все-таки не первый год работаешь у нас, должна была всякого навидаться...
        - Он живой, - вдруг возразила Зарубина. - Он дышит, Ярослав Владимирович!..
        - Возможно, - согласился Дейнин. - Возможно, он не задохнулся в твоей сумке, пока ты несла его по городу. Возможно, он еще дышит и здесь, где в воздухе полно мельчайших частиц пыли и смертоносных бактерий, хотя, насколько я знаю, легкие у него атрофированы настолько, что без кислородной подушки он долго не протянет... Но для того чтобы жить, мало только дышать, Шурочка! Любой живой организм, а особенно новорожденный, должен питаться! Причем не воздухом и не физиологическим раствором, вливаемым через трубочку в вену, а молоком, нормальным материнским молоком! Позволь узнать, как ты собираешься кормить его?.. Как?
        Шура молчала, неотрывно разглядывая столешницу.
        -А поэтому, если этот... если это существо не умерло до сих пор, оно умрет через пару часов... этой ночью!., завтра! - Дейнин нацелил указательный палец на свою собеседницу: - И ты не спасешь, не сможешь спасти его от гибели!..
        - Разве это важно? - вдруг тихо спросила Шурочка, впервые поднимая голову, чтобы взглянуть Дейни-ну в глаза. - Зато я буду знать, что я попыталась спасти его, Ярослав Владимирович...
        И не то от этого прямого взгляда, не то от абсурдности приведенного Шурой аргумента Дейнин растерялся.
        - То есть как? - пробормотал он.
        - Ну, как? - повторила эхом Зарубина. - Вот взять, к примеру, вас, врачей... Разве вы откажетесь помочь больному, даже если будете наверняка знать, что он скоро умрет? Разве вы не будете колоть ему дорогие лекарства и держать в больнице, если остается хоть малюсенькая возможность того, что он поправится?
        - Погоди, Шура, - сердито перебил ее Дейнин. - При чем здесь какой-то больной?.. Не надо никаких аналогий и сравнений! Потому что все эти рассуждения хороши, когда мы говорим о че-ло-ве-ке! А то, что ты тайком утащила из Центра, нельзя считать человеком! Это было бы грубейшей ошибкой, Шура, поверь мне!..
        - Почему? - кротко спросила женщина, вновь отводя глаза в сторону, и Дейнин на секунду замешкался с ответом, пытаясь сообразить, к чему относится ее вопрос - к человечности клона или к той причине, по которой она обязана ему верить.
        Не выдержав, он вскочил с неудобного табурета и принялся по давней преподавательской привычке расхаживать взад-вперед по тесной кухне.
        Потом резко остановился и выпалил, нависнув над Шурой:
        - А по-твоему, это - человек?! Без головного мозга, без важнейших органов восприятия - это человек? А если бы ты знала, какой хаос у него царит в брюшной полости! Там практически все находится не на своем месте!.. Это не человек, Шурочка, это малый анатомический набор, извини меня за такое определение!..
        - Вы не правы, Ярослав Владимирович, - бесцветным голосом произнесла Зарубина, не поднимая головы. - Оно... он - тоже человек...
        Дейнин открыл было рот, чтобы высказать этой бочкообразной особе, возомнившей себя на склоне лет святой праведницей, все, что он о ней думает, но вовремя спохватился.
        Неужели он, кандидат наук, доцент и просто высококлассный специалист в области репродукции человека, научные труды которого известны не только в России, но и во всем мире - по крайней мере, ученом, - не сумеет убедить в своей правоте полуграмотную бабу, ни черта не смыслящую в биологии и генетике?!..
        Поэтому он заставил себя настроиться на безэмоциональный, чисто логический спор, какой не раз приходилось вести с оппонентами в тех ученых советах, где он состоял.
        Он даже вернулся на свое место за столом напротив Шуры.
        «Лучше бы чаем угостила, чем нести всякий вздор, - машинально подумал он.
        - А то сует свой нос куда не следует!»
        - Что ж, Александра... э-э... Ивановна, - начал он. - Тогда давайте внимательно рассмотрим суть проблемы, которая перед нами возникла.
        - Я не Ивановна, - поправила его Шура. - Александровна я по батюшке...
        - Хорошо, хорошо, - отмахнулся Дейнин. - Значит, вы, Сан Санна, изволите утверждать, что клон номер сто восемьдесят пять - человек. И на чем же, позвольте поинтересоваться, основывается ваше убеждение - или заблуждение?
        - Ну, так... это... он - живой!
        - Допустим, - не давал ей опомниться Ярослав. - Но разве живут только люди? Собаки, кошки, птицы, тараканы тоже живут... По-вашему, значит, и они - люди?
        Внутренне он уже тихо торжествовал, предвидя победное завершение той логической цепочки умозаключений, которую он плел для своего оппонента в юбке... то есть в платье.
        - Не-ет, - неуверенно протянула Шурочка. - Это - животные...
        - Совершенно верно. Так почему же он в отличие от них - человек?
        Шура закусила полную губу.
        - Он плачет, - произнесла она наконец с таким надрывом, что Дейнин вновь оторопел. - А птицы и звери плакать не умеют!
        «Что за чушь?!» - хотел сказать Дейнин, мгновенно забыв о необходимости быть беспристрастным, но сказал другое:
        - Интересно, как это он может плакать, если у него нет ни рта, ни гортани, ни глаз?!
        - Может! - категорически заявила Шура.
        - Хм... Ну что ж, предположим, что он обладает врожденной способностью к чревовещанию. Но тут вы противоречите самой себе, Шурочка. Из всех ста восьмидесяти пяти побочников, которые появились на свет в этой партии, плакало три четверти. Даже из тех семи, которых вы... усыпили сегодня, были такие, которые орали не переставая. Но вы почему-то выбрали именно этого, безголового... Он что - один среди них был человеком?
        - Да, - упрямо подтвердила Зарубина. - Он один... Потому что он именно плакал, понимаете? А другие... Они, как вы сказали, просто орали, вот и все. А этот плакал так, что сразу можно было понять: он все-все чувствует и все понимает, не хуже нас с вами...
        Дейнин страдальчески вздохнул.
        М-да, похоже, все его попытки пробить брешь в стене невежества обречены на провал.
        Бесполезно с ней спорить, с этой толстухой. Видимо, она действительно сбрендила. А что? Причин для этого у нее в избытке. Разумеется, трудное детство, жуткая закомплексованность из-за внешнего вида... Ну и, конечно, неудавшаяся личная жизнь, вечное одиночество, отсутствие родных и друзей, а теперь еще и неудержимо надвигающийся климакс...
        Видно, в детстве в куклы как следует не наигралась, вот теперь гипертрофированный материнский инстинкт и попер из нее... Лучше бы она собаку себе завела. Или кошку.
        А она решила завести себе мутанта. Этакого маленького безмозглого монстрика. Интересно, неужели она верит что сможет вырастить его?! Что он, подрастая, будет учиться ходить, говорить, потом пойдет в детский сад, в школу? Что будет называть ее мамой и обнимать ее и целовать? Видимо, верит. Она же не знает, что человек без мозга - это просто-напросто кусок мяса. Который может только... Впрочем, ничего он не может и даже жить по-настоящему не может. Все эти разговоры о душе, о якобы человеческом плаче - бредни, сказки для взрослых. Она верует в это так, как люди веруют в бога: исступленно, не вдумываясь в парадоксы, связанные с объектом их поклонения.
        Кстати, если она утверждает, что побочник плачет, то почему в квартире так тихо? Я здесь уже почти час, а из комнаты, где она его наверняка спрятала, не донеслось ни звука. А может, на самом деле он уже давно мертв, а она тут вешает мне лапшу на уши?!. В принципе, это был бы неплохой выход из ситуации. Наглядно продемонстрировать этой фоме неверующей, а точнее, слишком верующей, что проблема сама собой разрешилась, потом быстренько забрать трупик и откланяться...
        - А вы... - по инерции начал Дейнин, но тут же вспомнил, что имеет право называть Шурочку на «ты». - А ты уверена, что ребенок... что с ним все в порядке?
        Он специально употребил столь неподходящее к клону-побочнику слово
«ребенок», чтобы расположить к себе свою собеседницу. Каноны психиатрии гласят, что не следует перечить сумасшедшим.
        Шура наклонила голову к плечу, словно прислушиваясь.
        - Да, - недоуменно пожала плечами она. - Он сейчас спит, Ярослав Владимирович.
        - А можно взглянуть на него? Нет-нет, я абсолютно ничего ему не сделаю, я и пальцем его не трону, - поспешно добавил Ярослав. - Хотя как врач я мог бы предложить свои услуги, если ему требуется срочная помощь.
        Но Шура решительно покачала головой:
        - Не надо, Ярослав Владимирович. Я сама управлюсь, если что...
        «Вот упрямая баба, - с досадой подумал Дейнин. - Ребята мои внизу уже заждались, наверное, а я тут развожу с ней философские беседы о сущности человека. Но уйти отсюда с пустыми руками я просто не имею права».
        Не дай бог пронюхает кто-нибудь из соседей, а там пойдут по всему городу слухи. И плакали тогда горючими слезами все наши многолетние усилия. На сенсацию клюнет пресса, нагрянет инспекция из столицы, и закроют тогда наш Центр. Или вообще запретят клонирование - не только человека в целом, но и отдельных органов. Помнится, частичное воспроизводство органов для пересадки, под маркой которого и существует наше заведение, и то разрешили со скрипом, а если узнают, что мы нарушили запрет, тогда крышка всему. И прогрессу в целом, и чаяниям отдельных людей, которым наплевать, какой ценой мы воспроизводим их погибших и умерших детей. Которым главное - чтобы их ребенок был жив...
        Ну и что же мне делать?
        В принципе, остается один-единственный выход.
        Прости, Шура, но иначе поступить я не могу...
        - Ну что же, - сказал Дейнин, нацепив на лицо маску сочувственного сожаления. - Раз не хочешь, Шурочка, прислушиваться к моим доводам - дело твое. Я тебя предупредил, а ты поступай как знаешь... Но если честно, то мне жаль тебя. Да-да, тебя, а не его!.. Ладно, мне пора.
        Он поднялся из-за стола, держа руки в карманах куртки-ветровки, и шагнул за спину Шуры к окну. Снаружи было уже темно. «Это хорошо, - подумал Дейнин. Меньше будет ненужных свидетелей...»
        Шура оперлась руками о стол, собираясь встать, но он не дал ей этого сделать. Он не хотел, чтобы она падала из положения стоя: предвидел, что ему ее не удержать.
        Инъектор еле слышно свистнул, испуская острую, толщиной с волосок, струйку бледно-зеленой жидкости, и Шура грузно осела на стуле. Рот ее открылся, судорожно хватая воздух, а потом снотворное подействовало, и она обмякла бесформенной грудой, уткнувшись лицом в стол.
        Дейнин проверил у нее на всякий случай пульс - все было в порядке.
        Потом достал из кармана мобильник.
        - Ребята, поднимайтесь, - сказал он, когда ему ответил хриплый, словно после сна, голос. - И не забудьте захватить с собой упаковочный мешок. Желательно с герметичной застежкой...
        Потом Дейнин зачем-то оглянулся на спавшую, словно опасаясь, что она может проснуться.
        Достал из внутреннего кармана обойму с ампулами цианида и перезарядил инъектор. Держа его, как пистолет, проследовал в коридор и открыл дверь комнаты.
        Клон номер сто восемьдесят пять действительно был там. За неимением детской кроватки Шура расположила его в большом кресле, соорудив там нечто вроде птичьего гнезда с пологом.
        Клон в самом деле все еще был жив. Он не шевелился, и трудно было определить, спит он или нет, но когда Дейнин поднес руку к страшноватому личику, то ощутил легкое движение воздуха перед носовыми отверстиями.
        Живучесть мутанта была поразительной, и при других обстоятельствах Дейнин, возможно, передумал бы, прежде чем обрывать его жизнь. Это существо могло бы стать интересным объектом для научного исследования. Но в данной ситуации рисковать не стоило.
        Ребенка следовало усыпить, чтобы не подвергать Центр ненужному риску.
        В конце концов, задача подпольного клонирования заключалась в том, чтобы воспроизводить нормальных здоровых людей, а не уродцев, с рождения страдающих неизлечимыми болезнями и аномалиями...
        Дейнин распеленал клона и вытянул перед собой инъектор. С удивлением увидел, что его рука дрожит. Он, сделавший за свою жизнь тысячи инъекций разных препаратов, не любил такие уколы. Поэтому и поручал это дело Шурочке. Ему казалось, что уж она-то не может, не имеет права комплексовать по этому поводу. Оказывается, он в ней ошибался...
        Оставалось лишь нажать на спусковой крючок - совсем как при выстреле в упор. Но Дейнин почему-то не мог сделать этого простого движения.
        Он вдруг явственно услышал жалобный плач, исходивший от младенца.
        Этого не могло быть, но медик готов был поклясться, что слышит, как его жертва плачет! Причем плач был действительно осмысленным, словно принадлежал он не безмозглому подобию новорожденного, а уже достаточно подросшему ребенку. И в этом плаче не было ни слепого ужаса, ни злости. Только обида и безнадежное отчаяние. Словно плачущего заперли одного в темной комнате в наказание за неведомые грехи...
        И Дейнин впервые в своей жизни почувствовал, как может щемить сердце от жалости...
        Но в ту же секунду он испугался этого столь нового и непривычного для себя чувства. А через долю секунды рассердился на себя за то, что позволил родиться этому чувству в своей душе.
        И тогда палец его сам собой надавил на спуск инъектора, и плач сразу прекратился.
        Только ни удовлетворения, ни торжества, какое обычно испытывает человек, наконец-то достигший своей цели, он почему-то не чувствовал.
        Он был опустошен настолько, что не было сил стоять, и инъектор становился все тяжелее в его руке.
        Когда в квартире истошно затрезвонил звонок, Дейнин даже не смог дойти до двери, чтобы открыть и впустить своих помощников, и ребятам пришлось выламывать хлипкий замок.
        Он сидел в стороне на стуле, тупо наблюдая за тем, как его подчиненные упаковывают синюшное крошечное тельце в огромный, явно не рассчитанный на такие размеры трупов, пакет; как швыряют туда же тряпки и пеленки, испачканные жидкими детскими испражнениями (чтобы не оставлять следов, пояснил кто-то из ребят), как затягивают вакуумную «липучку», не пропускающую ни запахов, ни звуков, как втроем с трудом перетаскивают обмякшее тело Шуры из кухни в комнату, укладывают его на диван и заботливо укрывают протертым до дыр пледом...
        Как ни странно, тот плач, который почудился Дейнину (теперь он уже не был уверен в том, что действительно слышал этот жалобный голосок), все еще преследовал его. Только теперь плач был совсем тихим, едва слышным...
        Ночью Дейнин практически не спал. Ворочаясь с боку на бок, он отчетливо видел, как Шура Зарубина приходит в себя, как бродит она по опустевшей квартире, тщетно пытаясь найти своего маленького уродца, плач которого не слышен никому, кроме нее, и как потом она наконец осознает, что ее безумная попытка спасти в себе хоть капельку человечности была безжалостно раздавлена жестоким и бездушным здравомыслием окружающего мира... Потом Ярослав представлял себе, как Шура просовывает голову в петлю из бельевой веревки... или как неуклюже она карабкается на подоконник, чтобы открыть окно и прыгнуть вниз на асфальт... или как принимает целую горсть феназепама и для надежности запивает таблетки водкой...
        Видения были настолько яркими и правдоподобными, словно он смотрел документальный фильм.
        Несколько раз медик вскакивал с постели, трясущимися руками набирал номер телефона Шуры и в отчаянии вслушивался в долгие гудки. Однако, как, впрочем, и следовало ожидать, никто не поднимал трубку на другом конце провода.
        Тогда он начинал лихорадочно одеваться, чтобы поехать туда, куда пытался дозвониться, но останавливался на полпути, с ужасом понимая, что уже поздно пытаться исправлять ту ошибку, которую он допустил накануне.
        На рассвете Дейнин забылся тяжелым сном, похожим на обморок, и, когда очнулся, увидел, что впервые за много лет опоздал на работу.
        В двери Центра он входил с опаской. Ему казалось: всем уже известно, что накануне произошло в квартире Зарубиной. Ему казалось, что сотрудники глядят на него со скрытым осуждением.
        Однако, поднимаясь по лестнице к своему кабинету, он вдруг увидел Шуру. Она как ни в чем не бывало мыла пол, только сегодня движения ее были автоматическими, словно у робота.
        Дейнин почувствовал, что у него все обрывается внутри.
        - Здравствуй, Шура, - постарался выговорить он так, будто вчера ничего между ними не произошло.
        - Здравствуйте, Ярослав Владимирович, - ответила она, лишь на миг окинув его безразличным взглядом.
        И в ту же секунду его пронзил оглушительный вопль. Это был безутешный тоскливый вой на одной высокой ноте. Так воет собака, когда хозяева уносят принесенного ею щенка, чтобы утопить его.
        Ноги у Ярослава внезапно стали ватными, и если бы он не оперся на перила, то наверняка бы упал.
        - Шура, - с трудом произнес он непослушными губами, - ты это... не надо, а?.. Не плачь, прошу тебя!
        Она вскинула голову, окатив его с головы до ног ледяным, без единой слезинки, взглядом.
        - Что с вами, Ярослав Владимирович? - устало поинтересовалась она. - Я вовсе не плачу...
        И тогда Дейнин зажал уши руками и, задыхаясь, стремглав бросился бежать. Но не в свой кабинет, а вниз, в вестибюль. Вой, который звучал внутри него, становился все тише и тише по мере того, как он удалял слот Шуры.
        Не видя никого и ничего вокруг себя, наталкиваясь на встречных, он выскочил на крыльцо и опомнился только тогда, когда доковылял до скамьи в парке, окружавшем здание Центра.
        Тело его было покрыто холодным потом, как перед сердечным приступом.
        «Неужели я схожу с ума?!» - испугался он. Этого только не хватало!.. Звуковые галлюцинации - так, кажется, это называется у психиатров.
        Ничего, ничего, это пройдет, обязательно должно пройти, попытался успокоить он себя. Последствия вчерашнего стресса - вот что это такое. Надо взять себя в руки. В крайнем случае, принять успокоительное. Ничего же не изменилось, все идет своим обычным чередом. Так что же ты впадаешь в истерику, словно какая-нибудь неврастеничка?
        Когда солнце высушило своими лучами пот на его лбу, он встал и решительно направился ко входу в здание.
        И тут же застыл как вкопанный.
        Какое-то жалобное хныканье донеслось до его ушей. Так скулят щенки и котята, когда им больно.
        Дейнин оглянулся, но никого поблизости не было. Только в самом дальнем конце парка рабочие подрезали ветки разросшейся акации.
        Он сделал несколько шагов к ним, и плач в его ушах усилился. Отошел - и плач стих до еле различимого хныканья.
        Только теперь он понял, что с ним произошло.
        Он вспомнил, как Шурочка сказала вчера: «Он живой». И теперь он понимал, что она имела в виду. У каждого живого существа есть душа. Именно она и является самым жизненно важным органом. Клон номер сто восемьдесят пять никакими сверхъестественными способностями не обладал. У него была только душа, а она, как своеобразный детонатор, пробуждала в людях дар внечувственного восприятия чужих страданий. Причем не только человеческих...
        И теперь ему, бывшему рационалисту и прагматику, до конца своих дней суждено слышать, как страдают души живых существ. А самое страшное - что он не сможет воспользоваться пробудившимся в нем даром ни для собственной выгоды, ни для оказания помощи страждущим. Единственное, на что он способен, - это слышать чужой плач..!
        И, осознав это, Дейнин развернулся и пошел прочь из парка.
        В Центр он в тот день не вернулся.
        А на следующий день пришел только для того, чтобы подать заявление об уходе.
        Некоторое время он не выходил из своей квартиры. Это было единственное место, где он не слышал плача. Много раз принимался звонить телефон - он не снимал трубку. Кто-то приходил к нему, звонил в дверь - он не открывал...
        Потом и в квартире стало невозможно жить. Потому что даже туда долетали стоны травы, которую скашивали на газонах дворники. Голосов становилось все больше и больше, и они наполняли голову Дейнина невыносимой какофонией.
        Тогда он понял, что ему надо уйти туда, где нет ничего живого.
        Он стал ночевать в подземных переходах, под мостами и в других местах, где не было ничего, кроме камня, асфальта и холодных, бездушных предметов. Но порой голоса доставали его и там.
        Постепенно он свыкся с этим и научился, сжав зубы, терпеть никому, кроме него, не слышный плач и рыдания.
        Это оказалось легче, чем он думал. Он опять вернулся в квартиру.
        Вот только так и не сумел заставить себя вернуться на прежнее место работы.
        Через несколько лет он случайно встретил на улице женщину, которая вела за руку маленького мальчика.
        За прошедшие годы Дейнин сильно изменился внешне - причем не в лучшую сторону, но женщина сразу узнала его.
        - Ярослав Владимирович? - окликнула она Дейнина. - Ну что за встреча!.. Посмотрите, какой у нас сынок уже вырос! И все это - благодаря вам!.. Мы так счастливы, так счастливы! - тараторила она. - Сыночек, поздоровайся с дядей. Это тот врач, который помог тебе родиться!
        Мальчик стоял, вскинув к Дейнину свое бледное личико, и молча смотрел на него.
        Стараясь не обращать внимания на въедающийся в мозг беззвучный плач, Дейнин присел на корточки перед мальчиком.
        - Как тебя зовут, малыш? - спросил он.
        - Клим Николаевич, - со взрослой серьезностью сообщил мальчик.
        - Тебе не повезло, Клим Николаевич, - грустно посетовал Дейнин. - Знаешь, сколько у тебя было братьев?
        - У меня нет блатьев, - возразил мальчик. - Я один у мамы с папой...
        - Ты ошибаешься, - сказал Дейнин, вставая с корточек. - У тебя было целых сто восемьдесят пять братьев. Но всем им не суждено было выжить... И еще тебе не повезло с родителями. Понимаешь, они очень хотели, чтобы у них был ты. Любой ценой. Даже ценой жизни всех твоих братьев. И если, не дай бог, с тобой когда-нибудь случится что-то нехорошее, они, не задумываясь, снова закажут сделать тебя. Вернее, твою живую копию. Им плевать, с какой попытки это удастся сделать. С первой - или с двухсотой, с тысячной!..
        - Что вы себе позволяете?! - взвизгнула, опомнившись от неожиданности, женщина. - Вы с ума сошли?! Немедленно прекратите молоть всякую чушь перед ребенком!..
        - Это не чушь, - ответил ей Дейнин. - Дело в том, что ваш Клим... он будет сто восемьдесят шестым. Может быть, вы уже знаете об этом, только скрываете от него... И вы, и я - мы все виновны перед ним. Я прошу вас, не делайте больше этого. Никогда не делайте, слышите?!..
        Но женщина уже его не слышала и не слушала. Схватив мальчика за руку, она поспешно повела его прочь от Дейнина. Мальчик не сопротивлялся, но время от времени, спотыкаясь, он оглядывался на Дейнина, и Ярославу тогда казалось, что плач детской души, который до него доносился, не затихает с расстоянием, а становится все громче и отчаяннее...
        ЕГО БОРЬБА
        - Чем чревато клонирование человека ?
        - По-моему, ничем.
        - Откуда же тогда весь этот шум ?
        - Наверное, от политиков и журналистов [...], которые боятся сами не зная чего.
        - Если опасностей в клонировании человека вы не видите, какие оно обещает новые возможности ?
        - Ну представьте, супруги лишились ребенка. Еще хуже, если другого по каким-то причинам они родить уже не смогут. Взяв живую стволовую клетку первенца (еще при его жизни, когда уже стало известно, что он не выживет, или сразу же после смерти), можно воссоздать ребенка, внешне и физиологически неотличимого от умершего.
        - Ане страшно повторить человека ?
        - Потерять - страшно, а повторить, я думаю,' нет.
        Из интервью, взятого корреспондентом газеты «Московский комсомолец» у вице-президента Российской академии сельского хозяйства, академика, доктора биологических наук Л. К. Эрнста.
        
        Последнее, что он успел воспринять ускользающим сознанием, было дикое, противоестественное сочетание аромата цветущих яблонь и зловония какого-то горящего тряпья.
        И поэтому первое, что его удивило, когда он снова ощутил себя живым, было полное отсутствие всяких запахов. Воздух был абсолютно стерилен, и в нем не стояла та вонь лекарств и дезинфекционных растворов, которая обычно пропитывает госпитальные палаты.
        «Значит, я не в госпитале, - подумал он. И тут же спросил себя: - А где я? Не на том же свете! Было бы нелепо, всю жизнь не веря в существование бога и загробной жизни, все-таки убедиться в обратном»..
        Он попробовал открыть глаза, но их закрывала плотная повязка. Только теперь он ощутил, что лежит навзничь на чем-то твердом.
        Тем не менее он был не один в этой кромешной тьме. Какие-то люди находились рядом с ним. Они что-то делали с его головой, только он не мог понять, что именно.
        Он шевельнулся, чтобы встать, но тело было сковано неведомой силой.
        - Лежите! - приказал чей-то властный голос сверху. - Вам еще рано вставать!
        Ему не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Хотя тут же возникла странная мысль: «Какое право он имеет так разговаривать со МНОЙ? И с какой стати я должен кому-то подчиняться?» Тогда он спросил:
        -Где я?
        Но ему не ответили. Не посчитали нужным разговаривать с ним или просто не знали, что сказать в ответ?
        Он рискнул задать второй вопрос:
        - Кто я?
        На этот раз ему ответили, но не то, что он надеялся услышать.
        Ему грубовато сказали:
        - Молчите. У вас еще будет время на разговоры.
        Кто-то тут же хихикнул, видимо, усматривая какой-то смешной подтекст в этих ничего не значивших для него словах.
        Он рассердился. Teufel', что происходит?!
        Вдруг что-то кольнуло его в левое предплечье, и он опять погрузился во тьму.
        1 - Черт (нем.).
        * * *
        Когда он пришел в себя, с памятью дела обстояли намного лучше. Ему быстро удалось вспомнить, кто он такой и что с ним было раньше. Не тогда, когда он очнулся в первый раз, а перед погружением в непроглядную тьму...
        Повязки на глазах на этот раз не было, и он смог наконец осмотреться.
        Стандартная тюремная камера-одиночка. Грубые нары у стены, сейчас он на них и лежал, серые бетонные стены, отхожее место в углу, алюминиевые ложка, кружка и тарелка на крохотном столике, стальные ножки которого прочно закреплены в бетонном полу.
        И лампочка под решетчатым колпаком над стальной дверью, окошечко в которой забрано решеткой.
        На нем была странная одежда свободного покроя. Нечто среднее между больничной пижамой и тюремной робой. Куртка и штаны из какой-то неизвестной ему ткани. Во всяком случае, не из хлопка. На ногах - домашние тапочки. Тоже из странного материала - не то кожи, не то ткани. И вместо подошв - не резина и не пробка, а что-то упругое, но прочное.
        В памяти сразу всплыло: Мюнхен, двадцать четвертый год. После неудачной попытки свергнуть баварское правительство его тоже посадили в тюрьму, но камеры там были не такими мерзкими, как эта. И там он мог читать, писать, гулять и общаться с соратниками по партии.
        Все ясно. Значит, он все-таки попал в плен.
        Но как это могло случиться? Он же отлично помнил, что разгрыз и проглотил ампулу с мгновенно действующим ядом!
        Оставалось предположить только одно: те болваны, которым он отдал свой последний приказ, то ли из трусости, то ли из разгильдяйства, то ли по сознательному расчету не выполнили его волю!
        Он скрипнул зубами. «Никому нельзя доверять до конца, абсолютно никому! Даже, казалось бы, по-собачьи преданному Шмундту, который был в курсе всех моих личных дел и секретов. Иначе как объяснить, что он не облил нас с Евой бензином и не поджег наши тела после того, как мы умерли? Вернее, должны были умереть...
        Факт есть факт. Раз я еще жив, значит, яд был не таким уж смертельным, а Шмундту что-то помешало довести дело до конца.
        И вот теперь я в плену...
        На секунду его обожгла безумная, несбыточная надежда: а может быть, я заблуждаюсь, и то, что я принимал за реальную смерть, было лишь тяжким бредом? Вспомни, может быть, ты был тяжело болен, а теперь болезнь позади? Тогда ни о каком плене не должно быть и речи, хотя Берлин наверняка все еще окружен...
        Он сел на жестком лежаке и прислушался, чтобы уловить хоть какой-нибудь звук за стенами камеры. Но ни отдаленной канонады, ни дрожания пола от близких разрывов снарядов он так и не уловил. Хотя даже в рейхсканцелярии последнее время пол и стены содрогались от непрерывного артобстрела.
        Значит, все-таки плен...
        Он вновь обвел хмурым взглядом скудный интерьер помещения. Смешно было надеяться на что-то другое: даже если бы он болел, свои не стали бы помещать его в тюрьму. К тому же тот властный наглый голос, который приказал ему в прошлый раз замолчать, никак не мог принадлежать кому-нибудь из обслуживающего персонала. В нем сквозили враждебность и отвращение. Правда, говорил неизвестный на немецком языке. И без акцента.
        На него вдруг накатил животный страх. Он вспомнил, как незадолго до обручения смертью с Евой до него дошла весть о гибели Муссолини. «Великого дуче» поймали вместе с любовницей в Милане, расстреляли, а потом толпа долго глумилась над беззащитными трупами, топча их ногами.
        Неужели меня ждет тот же конец? Ведь именно этого я хотел избежать, когда принимал решение добровольно уйти из жизни!
        Интересно, что стало с Евой? Осталась ли она тоже в живых или ее ампула оказалась по-настоящему эффективной? И что стало с Германией? Хотя, если вдуматься, последнее уже не имеет значения.
        «Немцы оказались недостойными такого вождя, как я, а поэтому должны исчезнуть с лица Земли, чтобы уступить место на ней более сильным и жизнеспособным народам».
        Откуда эта напыщенная декларация? Неужели это он говорил когда-то? Или, наоборот, кто-то говорил это ему? Но кто, кроме него, мог претендовать на роль вождя германского народа?..
        Чтобы хоть на миг избавиться от охватившей его растерянности и неуверенности в себе, он с трудом поднялся на ноги - тело затекло от долгого бездействия - и прошелся взад-вперед по камере, исподлобья разглядывая стены и дверь.
        Он несколько раз прошагал от нар до двери и обратно, прежде чем сообразил, что у него ничего не болит и что физически он чувствует себя почти так же, как в полузабытые юношеские годы. Даже правая нога, в которую он был ранен в далеком 1916 году, сейчас повиновалась безотказно, и ее не приходилось подволакивать. И руки перестали трястись. И куда-то пропала мигрень, так часто донимавшая его, а ведь именно дикая головная боль была причиной тех приступов ярости, которые казались подчиненным непонятными и потому такими страшными...
        Да, подлечили меня капитально. Но зачем? Зачем они тратили на меня лекарства? Я им нужен живым - это понятно, но зачем я нужен им таким здоровым?
        Непонятно.
        Ходить по тесной камере надоело, и он опять уселся на нары.
        Теперь, когда удалось кое-что вспомнить, он чувствовал себя намного лучше. Но неопределенность положения, в котором он оказался, по-прежнему отравляла сознание.
        Самое странное, что в памяти отсутствовали целые куски из прошлой жизни. Сколько он ни пытался, но так и не смог припомнить какие-нибудь конкретные эпизоды из того, что происходило с ним в течение предыдущих пятидесяти шести лет. Только плавали в голове какие-то чеканные анкетные формулировки и иногда вспыхивали расплывчатые, словно на скверных старых фотографиях, портреты людей, с которыми он имел дело. Было имя - Алоис, и он знал, что так звали его отца. Но он так и не смог припомнить его живым человеком - только неподвижное, фото карточное лицо. То же самое - с матерью, женой, детьми. Даже такие близкие люди, как Ева и тот же Шмундт, представали в воспоминаниях в виде статичных плоских портретов, а не как живые люди.
        «Что со мной?» - невольно испугался он. Или это яд так подействовал на мой мозг?
        В двери внезапно заскрежетал замок, отрывая его от невеселых раздумий.
        Мелькнула дурацкая мысль: «Надо вставать или нет?» - но усилием воли он отогнал ее прочь. Вождь даже в плену должен оставаться вождем.
        В камеру вошли трое мужчин. Все - в белых халатах. Наверное, врачи. У одного в руке - чемоданчик из явно искусственного материала. Двое помоложе, третий чуть постарше. Во взглядах - ни тени почитания или заискивания. Враги. Победители. Хозяева.
        Зачем мне врачи? Я же здоров, как племенной бык!
        Они остановились перед ним и некоторое время молча глядели на него.
        Наконец тот, что постарше, нарушил молчание:
        - Как вы себя чувствуете?
        «Вот сволочь, даже не удосужился добавить хоть какое-то обращение», - отметил мысленно он. А вслух, положив нога на ногу и скрестив руки на груди, сказал:
        - Я требую, чтобы мне объяснили, что со мной происходит!
        - Потом, - отозвался тот, что с чемоданчиком. - Вам все объяснят потом. А сейчас мы должны выполнить кое-какие процедуры. Вы слишком долго были без сознания, поэтому из профилактических побуждений требуется...
        - Я совершенно здоров и отказываюсь от каких бы то ни было процедур, - перебил он говорящего. - Вы знаете, кто я?
        - Конечно, - спокойно сказал старший. - Мы это знаем, не беспокойтесь. - И добавил, покосившись на своих спутников: - Главное, чтобы и вы это знали, Адольф!
        На лицах всей троицы появились беспричинные улыбки, будто они только что услышали чью-то удачную шутку.
        Кровь невольно бросилась ему в голову.
        Плебеи, возомнившие, что они могут измываться над поверженным гением!..
        Он прикрыл глаза. Потом сказал, стараясь не сорваться на крик:
        - Мне стыдно за вас, немцы! Никогда не думал, что вы способны с такой легкостью предавать свои идеалы, как какие-нибудь паршивые унтерменши!..
        - А с чего вы взяли, что мы немцы? - удивился тот, который молчал до сих пор. Он тоже говорил без акцента.
        - А кто же вы? - хмуро поинтересовался Адольф. - Австрийцы? Фольксдойчи? А может быть, евреи?
        - Это несущественно, - ответил старший. - Во всяком случае, для нас. И вообще, все следует делать по порядку. Сейчас - время для процедур. Порядок есть порядок. Вы ведь сами, кажется, так говорили?
        Он шагнул к пленнику и взял его за руку.
        Адольф хотел было возмутиться такой беспардонностью, но что-то опять кольнуло его в запястье, и он провалился во тьму.
        Когда сознание вернулось к нему, оно было еще более четким, чем в прошлый раз. Он машинально ощупал свою голову и обнаружил на ней повязку. «Что они со мной сделали, эти негодяи? Неужели они решили умертвить меня посредством трепанации черепа?»
        Он попытался сорвать или размотать повязку, но у него ничего не вышло. Одно было ясно: это не простой бинт, а какой-то искусственный материал, который словно приклеился к голове - оторвать его, наверное, можно было бы только вместе с кожей.
        Оставив в покое повязку, он перевел взгляд на столик и обнаружил там еду.
        «Боже, когда же я ел в последний раз?» - подумал он.
        Пища, против его ожиданий, оказалась хотя и неказистой на вид, но вполне приличной на вкус. Что-то вроде грибного супа и жаркого из телятины. И насыщала она быстро и надежно. В кружке обнаружился какой-то странный пузырящийся газом напиток, который он выпил залпом, сразу ощутив прилив сил и бодрости.
        Пока он ел, ему невольно вспомнились застолья, которые устраивались в честь его дня рождения в «Волчьем логове». Вино текло рекой, соратники и приближенные пожирали горы мяса и всяческие деликатесы, а он, как дурак, довольствовался вегетарианскими блюдами! Кому нужна была эта игра на публику?
        Эх, вернуть бы сейчас те времена!
        Вдруг откуда-то вкралась предательская мысль: «Ты действительно хочешь, чтобы все повторилось так, как было? Да, ты познал и славу, и многочисленные победы, и высшее блаженство власти. Но вспомни: горечь поражений, тупость приближенных, необходимость постоянно носить маску на лице, и страх, страх, страх! А потом, в самом конце, - мрачный бункер и все более явные признаки возмездия на каждом шагу...»
        Адольф вздохнул и поднялся из-за стола.
        Ноги сами собой понесли его выписывать круги по комнате. Привычка, обретенная за годы ожиданий вестей с фронта. С каждым днем - все более безрадостных.
        А теперь приходилось ждать информации о себе самом.
        Адольф не знал, сколько дней он уже провел в заточении. Ни часов, ни чего-либо иного, что могло бы служить показателем времени, в камере не было, и он мог лишь руководствоваться в своих расчетах количеством приемов пищи, уповая на то, что его кормят не реже трех раз в сутки.
        После еще нескольких сеансов таинственных процедур, которым сопутствовало состояние полного беспамятства, к Адольфу наконец явился человек, который мог бы дать ответ на вопросы, мучившие заключенного.
        Он отрекомендовался следователем, который ведет дознание по делу Адольфа.
        «Просто следователь или Генеральный прокурор?» - поинтересовался Адольф, но его собеседник только развязно улыбнулся и сообщил, что вопросы здесь будет задавать он.
        Звали его Эрнестом, а фамилию свою он так и не назвал.
        И опять же, хотя говорил он по-немецки безукоризненно, у Адольфа сложилось стойкое убеждение, что перед ним - не немец.
        Как ни странно, начал Эрнест допрос вовсе не с сути дела и не с предъявления обвинения в преступлениях, чего следовало бы ожидать.
        Его вопросы касались в основном жизни Адольфа, причем интересовали Эрнеста самые мельчайшие детали, на которые порой и сам пленник не мог дать точного ответа.
        Впрочем, Адольф быстро сбил со своего собеседника спесь. Через полчаса после начала допроса, когда ему надоело ломать голову, припоминая, как звали вторую жену его отца и какого именно числа его наградили Железным крестом во время Первой мировой войны, он выдвинул ультиматум: или ему разрешат тоже задавать вопросы (и получать на них ответы!), или он наотрез отказывается сотрудничать со следствием!..
        Наверное, если бы дело происходило в гестапо, допрашивающий, не моргнув глазом, прибег бы к иным средствам дознания, нежели простая беседа. Но, как и предполагал Адольф, Эрнест и те, кто его прислал, принадлежали к категории слюнявых гуманистов, и потому после вялого сопротивления следователь пошел на уступки.
        Адольфу было разрешено после каждых трех правдивых ответов на вопросы собеседника задать один свой вопрос. Гарантии, что Эрнест будет говорить правду, разумеется, не было никакой.
        Так Адольф узнал массу важнейших для него сведений.
        Оказывается, война закончилась еще три года назад, ровно через десять дней после его неудачной попытки самоубийства. Что же касается самого Адольфа, то Эрнест заявил, что об обстоятельствах чудесного спасения фюрера от смерти до сих пор ничего не известно. Что будто бы уже после подписания акта о капитуляции Германии тело Гитлера в состоянии глубокой комы и с тяжелым огнестрельным ранением в голову было обнаружено в одном из армейских госпиталей в окрестностях Франкфурта, причем никто не знал, как Адольф туда попал. Три года врачи боролись за жизнь бывшего фюрера, применяя с этой целью новейшие медицинские разработки. И вот недавно произошло второе чудо - Гитлер пришел в себя, хотя надежд на это у медиков уже не оставалось.
        Отвечать на другие вопросы Адольфа относительно изменений, произошедших в мире за последние три года, Эрнест отказался, заявив, что это было бы пустой тратой времени. Что, мол, если Адольф будет вести себя правильно, то скоро ему разрешат читать газеты, и тогда он сам обо всем узнает.
        Дальше вопросы Адольфа и ответы на них Эрнеста стали напоминать детскую игру в «черное и белое».
        - У кого именно он находится в плену?
        - У союзников.
        - Где именно?
        - Без комментариев.
        - Что его ожидает?
        - Так же, как и других военных преступников, бывших его приближенных и соратников, Адольфа собираются судить. Причем по соображениям безопасности суд будет проходить за закрытыми дверями.
        - Что стало с моими родственниками, включая Еву Браун?
        - Они все погибли.
        - Как именно?
        - Без комментариев. . - Какое обвинение мне собираются предъявить?
        - Вопрос очень интересный, - ядовито заметил Эрнест. - Уж не полагает ли господин фюрер, что его будут судить за кражу столового серебра из буфета рейсхканцелярии?
        - Почему перед тем, как провести какие-то медицинские процедуры, врачи предварительно усыпляют меня снотворным?
        - Это в ваших же интересах, - пожал плечами следователь. - Обработка раны на голове сопровождается жуткой болью, которую трудно перенести, находясь в сознании. Поэтому медики применяют наркоз. Как видите, мы достаточно милосердны к вам, хотя...
        Эрнест не закончил фразу, но Адольф не замедлил уцепиться за это недоговаривание:
        - Хотя - что? - с вызовом осведомился он. - Вы предпочли бы расстрелять меня или даже растерзать голыми руками без суда и следствия, не правда ли? Так почему же вы этого не сделали? Зачем вам нужно было вытаскивать меня с того света? Вы же - гуманисты, так неужели вам доставляет удовольствие наблюдать за муками обреченных на смерть?
        Эрнест лишь печально покачал головой.
        - Вы поистине неисправимы, Адольф, - заметил он. - Вы все еще живете реалиями своего Третьего рейха, где те, кто вершил суд и следствие, действительно были садистами. У нас же с этим все обстоит по-другому. Поймите же: специально спасать вас никто не собирался. Но раз уж вы вернулись с того света, то извольте предстать перед судом народов. Еще будут вопросы?
        Адольф почувствовал, как в его левом глазу оживает давний тик.
        - Только один, - сказал он. - Почему вы не испытываете ненависти ко мне?
        Было невооруженным глазом заметно, что вопрос застал Эрнеста врасплох. Однако следователь, видимо, был профессионалом психологических единоборств. Во всяком случае, он быстро справился с замешательством.
        - Скорее всего потому, что лично я не воевал, - ответил он, опустив голову. - И никто из моих родственников не пострадал от войны, которую вы развязали...
        - Нет-нет, - с досадой перебил его Адольф. - Я имею в виду не только вас. Весь персонал этой... этой тюрьмы относится ко мне не как к порождению зла. И это заметно. Они что - тоже не воевали?
        - Не знаю, - пожал плечами Эрнест. - За других, знаете ли, я не ответчик. Каждый человек имеет свои особенности... Только не думайте, дорогой мой фюрер, что вас ждут какие-то поблажки. Вы совершили самое гнусное преступление, принеся в жертву своим безумным идеям целые народы, и теперь будете отвечать за это по всей строгости закона.
        - Безумным идеям? - удивился Адольф. - О чем вы говорите? Я исполнял свой долг перед германской нацией, только и всего...
        - Да? - криво усмехнулся Эрнест. - А это что?
        Он порылся в кожаной папке, с которой являлся на допросы, и выудил оттуда книгу в черном переплете, на обложке которой крупными готическими буквами с золотым тиснением было напечатано:
        Адольф Гитлер МОЯ БОРЬБА
        - Вы состряпали этот бредовый опус в двадцать четвертом году в Мюнхене, - обличительным тоном сообщил Эрнест, небрежно швыряя книгу Адольфу. - Когда отбывали срок в мюнхенской тюрьме за организацию путча, помните? Кстати, с вами тогда в камере сидел не кто иной, как Рудольф Гесс. Он-то и записывал эту книгу под вашу диктовку... В этом псевдонаучном трактате вы и изложили те идеи, которые впоследствии претворяли в жизнь вплоть до... вплоть до конца. В частности, теорию о превосходстве некоей избранной расы над всеми остальными народами... Почитайте, почитайте на досуге - может быть, это поможет вам освежить свою память.
        Вскоре после этого он ушел.
        Оставшись один, Адольф дрожащими руками открыл книгу, и с портрета во всю страницу форзаца на него свирепым мутным взглядом уставился он сам при полном параде: в военном мундире, в фуражке с высокой тульей, с Железными крестами, полученными еще во время Первой мировой войны, и с повязкой, перечеркивавшей рукав загогулинами свастики.
        Беда была в том, что он действительно не помнил, когда и зачем написал эту книгу.
        И какие такие идеи он в ней излагал.
        Он принялся читать.
        Кое-где в тексте попадались автобиографические пассажи. Сначала он вчитывался в них с интересом, но после того как несколько раз наткнулся на откровенное вранье, лишь пробегал их взглядом по диагонали.
        На двадцатой странице его охватило глубокое омерзение к самому себе. На пятидесятой он отшвырнул книгу в угол камеры, как будто она превратилась в его руках в дохлую крысу.
        Лишь потом, кое-как поужинав - еда после прочитанного не лезла в горло, - он все же сумел заставить себя дочитать книгу до конца.
        Из выходных данных явствовало, что сей «псевдонаучный трактат» был издан, а точнее - переиздан, в Берлине в 1939 году тиражом в 5 миллионов экземпляров.
        Неужели это дерьмо миллионы немцев читали с восхищением и упоением? Какой же рабской тупостью надо было обладать, чтобы не разглядеть за каждой строчкой этой книжонки неврастеника с манией величия, ненавидящего весь мир?
        Как можно было объявлять гением субъекта, который, брызжа пенистой слюной, орал на всю страну с глянцевых страниц: «Чтобы человечество росло здоровым, необходимо постоянно заниматься селекцией, безжалостно уничтожая нежизнеспособные расы»?
        А хуже всего было то, что мысли автора-шизофреника неумолимо претворялись в жизнь. Им самим. Или под его непосредственным руководством.
        Он не знал, что произошло в его душе после возрождения из пепла. Но почему-то только теперь до него дошло, какое страшное преступление он совершил.
        В ту ночь - если, конечно, ночью в этом безвременье можно было считать отключение света - он не сумел заснуть, ворочаясь на жестком лежаке так, будто его поедом ели окопные вши.
        * * *
        С той поры допросы, а скорее, собеседования с Эрнестом, продолжались ежедневно. Следователь был неутомим. Впрочем, Адольфу он все больше казался не представителем правосудия, а журналистом, который задался целью составить и издать подробное жизнеописание бывшего «вождя германской нации». Потому что Эрнеста по-прежнему интересовали не факты, связанные с политикой и ведением войны, а мельчайшие подробности быта и личной жизни подследственного в разные периоды его биографии.
        Например, какого цвета были новые брюки, безвозвратно загубленные в результате взрыва бомбы, подложенной под стол совещаний фон Штауфенбергом? Какие духи любила употреблять Ева Браун, зная, что их аромат вводит ее повелителя в неистовство? Наконец, почему он назвал своих овчарок Блонди и Меком, а не как-нибудь иначе?..
        И еще одну закономерность открыл для себя Адольф в связи с этими странными допросами.
        «Процедуры» под наркозом в целях заживления раны на затылке продолжались, но стали нерегулярными. Причем Адольф заметил, что чаще всего они возобновлялись тогда, когда он неудачно отвечал или не отвечал вовсе на вопросы Эрнеста. Если же ему удавалось удовлетворить любопытство следователя, то Эливер, Лорент и Шельд - именно так звали тех троих в белых халатах - оставляли его в покое. И кстати, рана так и не заживала, несмотря на процедуры. Во всяком случае, снимать повязку с головы Адольфа не спешили...
        Зато теперь Адольфу были предоставлены кое-какие льготы.
        По крайней мере раз в три дня ему приносили свежие газеты на немецком языке. Они еще пахли типографской краской. Из них он узнал, что мир все еще не забыл войну.
        Во многих газетах содержались статьи о Нюрнбергском процессе, который завершился два с лишним года тому назад. Адольф жадно вчитывался в скупые газетные строчки, сухо перечислявшие имена казненных. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтен-бруннер, Розенберг... всего 11 человек... приговорены к смертной казни через повешение... приговор приведен в исполнение... Бормана все еще не нашли... Гес-са, Функа и Редера приговорили к пожизненному заключению... Остальные отбывают тюремное заключение сроком от 10 до 25 лет... Фриче, Папен, Шахт оправданы... Переданный суду Лей незадолго до начала процесса повесился в тюрьме, Крупп был признан неизлечимо больным... Многих ближайших его сподвижников разыскивают по всему миру...
        Таким образом, от предстоящего судебного процесса следовало ожидать самого худшего. Впрочем, наивно было бы надеяться на милость победителей. Вопрос лишь в том, какую именно казнь ему изберут судьи: расстрел, повешение или, может быть, электрический стул, как это узаконено в Соединенных Штатах? Или ради него возродят французскую гильотину? А может быть, применят яд, причиняющий тяжкие и долгие мучения?
        Что ж, Геринг и Лей имели все основания покончить с собой, не дожидаясь вынесения приговора. Если бы он мог, то тоже последовал бы их примеру. Но надзиратели в этой тюрьме свою службу несли образцово. Помимо того, что каждые пять минут окошко в двери приоткрывалось и охранник заглядывал в камеру, высоко под потолком имелись устройства, напоминающие кинокамеры, только гораздо меньшего размера. Их объективы вращались автоматически, сопровождая узника в его перемещениях по камере, и Адольф понял, что они предназначены для наблюдения за ним.
        К тому же он почему-то не находил в себе силы воли для того, чтобы попытаться разбить голову о бетонные стены или вскрыть вены заточенной алюминиевой ложкой. Дело заключалось не в том, что такая смерть была бы унизительной для него. Просто он хотел испить до дна горькую чашу поражения.
        Впрочем, газеты все больше писали не только о войне, но и о других событиях. Мир постепенно возвращался к обычной размеренной жизни, и то, что творилось в Европе и других уголках планеты всего три года назад, казалось теперь кошмарным сном.
        Немецкий народ вовсе не был стерт с лица земли четверкой победителей. Германия приходила в себя после разгрома. Восстанавливались фабрики, заводы, люди возвращались к нормальной жизни, заново строили разрушенное дома и рожали детей. Правда, было прискорбно, что отныне нация оказалась разделенной на части, которые контролировались Соединенными Штатами, Британией, Францией и Советским Союзом.
        Этот раздел наиболее остро ощущался в столице Германии, где между победителями назревал конфликт. А в странах Восточной Европы один за другим формировались просоветские режимы.
        В то же время евреи, к уничтожению которых он призывал в своей книге, не только выжили, но и образовали свое государство на Ближнем Востоке.
        Помимо газет, Адольфу разрешили раз в день выходить на прогулку во внутренний дворик тюрьмы, где даже небо над головой было надежно перекрыто матовым стеклом, а воздух поступал из невидимых вентиляционных систем. Судя по его температуре, снаружи, за стенами тюрьмы, было либо лето, либо ранняя осень.
        Во время прогулки ему чаще всего вспоминалась Австрия с ее красочными осенними лесами, свежестью альпийских лугов и цветущими травами. В молодости он не раз встречал рассвет над Дунаем, пытаясь отобразить его на холсте.
        Вспомнив о своих попытках стать живописцем, он и сейчас, чтобы отвлечься от смутных воспоминаний и унылых размышлений о будущем, попросил Эрнеста снабдить его бумагой, кистями и красками. Просьбу его удовлетворили в тот же день. Но у него почему-то ничего не получалось. Ни пейзажи, ни портреты. Вместо ласкающих взор цветовых гамм выходила лишь неумелая пачкотня, а портреты тех, кто сохранился в его памяти, отличались чрезмерной карикатурностью.
        В конце концов он отказался от живописи и решгог писать мемуары.
        И опять, как ни странно, затея его увяла сама собой на корню, когда Адольф обнаружил, что по-прежнему страдает необъяснимыми провалами в памяти. Причем эти лакуны в основном касались его собственных переживаний. Например, Адольф не мог припомнить, сколько ни напрягал память, какие ощущения у него вызвало сообщение о том, что вермахт пересек границу СССР и самолеты люфтваффе успешно бомбят Киев, Минск и Вильнюс... А какую эмоцию у него вызвало поражение Паулюса под Сталинградом? Ничего подобного он не помнил. А разве можно описывать свою жизнь, не помня, что именно ты чувствовал в тот или иной исторический момент? В принципе, теперь он мог бы изложить все события, имевшие место в его биографии с того момента, когда он возглавил партию, но тогда это были бы не воспоминания, а сухая, голая хронология. Кого это могло бы заинтересовать? Историки и без того, наверное, уже позаботились о подобном...
        Конечно, можно было бы напрячь воображение, отпустить на волю фантазию и придумать свои переживания заново.
        Но он зарекся никогда больше не лгать. Хватит с него и того вранья, которым пропитана насквозь единственная книжка, состряпанная им давным-давно.
        * * *
        Когда Адольфа .в первый раз вывели на прогулку, он увидел, что в подвале, где находится его камера, есть и другие камеры. Во всяком случае, тут имелись точно такие же стальные двери с окошками, забранными решетками, но на его вопрос, кто содержится в этих камерах, ему не ответили ни охранники - впрочем, им вообще было запрещено общаться с ним, они обходились только жестами, - ни Эрнест.
        Тем не менее он знал, что в подвале кроме него заточен еще кто-то. По меньшей мере один человек. А может быть, и больше. Иногда ночью его будил лязг стальных запоров, доносившийся сквозь дверь из коридора. А однажды он проснулся от такого пронзительного нечеловеческого вопля, что потом долго не мог заснуть.
        Кто же там был? И почему он так кричал? Его что - пытали? А может, он был ранен? Или бедняга просто тронулся умом от страха перед предстоящим наказанием?
        Что, если это был кто-то из его бывших соратников, которого арестовали где-нибудь на другом конце земного шара? Например, Борман? А может быть, Эйхман? Или Мюллер, шеф гестапо, кажется, его имя тоже отсутствовало в списке подсудимых на процессе в Нюрнберге?
        Чтобы получить ответ на эти вопросы, Адольф попробовал перестукиваться с неизвестным узником при помощи азбуки Морзе. Но либо сосед не знал этого простейшего кода, либо был не немцем, либо в самом деле сошел с ума. Во всяком случае, ответного стука от него Адольф так и не услышал.
        Помимо всего прочего, в положении Адольфа имелась еще одна странность, которая не давала ему покоя.
        Ни охрана, ни надзиратели, ни посещавшие его врачи не были вооружены! Правда, когда его выводили на прогулку, он видел на поясе у сопровождающих нечто вроде дубинки, но разве так должен быть вооружен персонал тюрьмы, где содержится опаснейший военный преступник? Или они не считают его опасным?
        Хотя последнее предположение имело под собой основания - Адольф и сам чувствовал, что ввиду врожденной слабосильности не способен оказать кому-либо достойное физическое сопротивление, - но все-таки это было унизительно.
        Скорее всего таким оригинальным способом ему давали понять, что не считают его какой-то исключительной личностью. Поведение охранников только подтверждало эту гипотезу. Они относились к нему как к обычному старикану, волей судеб оказавшемуся в роли выдающегося преступника.
        Время для Адольфа текло медленно.
        Бесцельно вышагивая по камере и сложив руки излюбленным жестом перед собой, он проклинал тех, в чьей власти оказался.
        «Что они тянут кота за хвост?» - с раздражением думал он. Неужели им недостаточно тех улик, которые они накопили против меня при подготовке к Нюрнбергскому судилищу? Да ведь одной сотой, тысячной доли того, что мне можно вменить в вину, уже хватает, чтобы отправить меня на тот свет!.. И потом, почему никто из высшего руководства союзников так ни разу и не посетил меня в камере? Неужели им даже неинтересно посмотреть на меня, их бывшего врага? Где этот азиат-флегматик со своей трубкой, где толстый английский боров Черчилль? Ну, с Трумэном все ясно, он все-таки не Рузвельт, но где другие?.. Неужели они боятся меня, даже поверженного и втоптанного в грязь?..
        На очередном допросе он спросил об этом следователя Эрнеста.
        - Не торопите события, мой фюрер, - по своему обыкновению, ухмыльнулся тот. - И потом, какой в этом смысл? Вы же не экспонат парижского Лувра, чтобы руководители великих держав глазели на вас. А пожимать вам руку тоже никто не собирается. Вот начнется суд, и вас увидит весь мир. Кстати, вам бы следовало привести в порядок свою физиономию, а то заросли, как Робинзон Крузо, до неузнаваемости. Я распоряжусь, чтобы к вам сегодня же прислали парикмахера...
        - Почему именно сегодня? - вяло осведомился Адольф, машинально проводя рукой по худосочной бороденке, отросшей за время заключения.
        Эрнест резко захлопнул свою кожаную папку, заставив бывшего фюрера вздрогнуть.
        - Да потому, мой дорогой подследственный, - объявил Эрнест, - что завтра начинается судебный процесс!..
        * * *
        К удивлению Адольфа, судебное заседание проводилось в том же здании, в подвале которого находилась камера. Причем зал был довольно небольшим и вовсе не помпезным. Ярко освещенное помещение без окон, стандартный стол для судей, напротив него - решетчатая клетка со скамьей внутри, и несколько столиков сбоку для секретарей-стенографисток и представителей обвинения.
        Эрнест не обманывал его, когда говорил, что суд будет закрытым.
        Кроме Адольфа, судей, представителей обвинения и охраны, в зале больше никого не было. Ни публики, ни прессы.
        Зато повсюду имелось множество кинокамер и юпитеров. Правда, операторов, которые должны были управлять всей этой техникой, почему-то тоже не наблюдалось.
        Однако внимание Адольфа не задержалось на этом странном факте.
        Куда больше его интересовали люди, которые должны были его судить.
        Помня статьи о Нюрнбергском процессе, он рассчитывал увидеть перед собой тех же судей, которые выносили приговор его соратникам по нацистской партии.
        Однако судей оказалось всего трое. Причем все трое были не в военной форме, как следовало ожидать, если бы речь шла о военном трибунале, а в черных судейских мантиях, со смешными треугольными шапочками на голове. Более того, среди них была молодая и весьма миловидная женщина!..
        Обвинитель же был всего один - но какой!
        Изможденный костлявый старик, явно представитель той национальности, к окончательному уничтожению которой в свое время призывал Адольф. Глаза обвинителя горели мрачным огнем. Пожалуй, он один из всех присутствующих в зале был полон ненависти к подсудимому. Руки его дрожали, когда он перекладывал с места на место бумаги, видно было, что он едва сдерживается и что, если бы не решетка, кинулся бы на Адольфа, чтобы вцепиться ему в горло иссохшими пальцами живого скелета.
        - Встать, суд идет!
        Адольф нехотя поднялся.
        Что-то во всем этом было не так, но что именно - он пока не мог разгадать.
        Или просто дело заключалось в том, что его ожидания обмануты?
        Возможно.
        Сидевший в центре судья что-то сказал, и звук его голоса разнесся по залу эхом - видимо, в стенах были спрятаны динамики.
        «Что он говорит?» - подумал Адольф, принимаясь вертеть головой в поисках переводчиков.
        В ту же секунду стоявший позади него охранник молча надел на его виски небольшие наушники, и Адольф с изумлением обнаружил, что теперь понимает слова судьи так, как будто тот говорит по-немецки! Это не был перевод в собственном смысле слова: голос, несомненно, принадлежал именно судье. Оставалось непонятным, как обычные с виду наушники трансформируют речь, чтобы можно было понимать ее без перевода.
        Впрочем, эти мысли быстро вылетели у Адольфа из головы.
        Председатель суда (а именно им оказался сидевший в центре) представил двух других судей (Адольф тут же забыл их имена и фамилии, настолько они были вычурными), общественного обвинителя (который выступал, ни много ни мало, от имени всего человечества) и осведомился, желает ли подсудимый воспользоваться услугами защитника.
        Адольф закусил губу.
        - Нет необходимости, - заявил он.
        - Означает ли это, что вы сами будете себя защищать? - спросил председатель.
        Вместо ответа Адольф молча наклонил голову.
        Судья тут же сделал ему замечание. В ходе процесса подсудимый должен четко и ясно отвечать на все вопросы - как судей, так и обвинителя. При этом он должен вставать... но не обязательно по стойке «смирно» (при последних словах губы председателя тронула ироническая усмешка).
        Адольф почувствовал, как кровь бросается ему в голову.
        - Есть ли у вас претензии к личности членов суда или общественного обвинителя? - поинтересовался председатель суда.
        Адольф снисходительно пожал плечами.
        И заработал второе предупреждение за нарушение правил поведения.
        «Ха, да пусть хоть сто предупреждений!» - подумал Адольф. Что это изменит? Меня что - досрочно расстреляют прямо здесь, если я не буду подчиняться их требованиям?!.
        Между тем судья перешел к уточнению личности подсудимого:
        - Назовите свои имя и фамилию.
        Вот болваны! На кой черт мне тогда пришивали на спину арестантской робы табличку с именем и фамилией? Крупными буквами!..
        Адольф приподнялся, опираясь на деревянный барьер.
        - Адольф Гитлер! - рявкнул он, как в старые добрые времена, когда только что прибыл на фронт и представлялся ротному фельдфебелю. - Рейхсканцлер! Фюрер Германии! Верховный главнокомандующий германскими вооруженными силами!..
        - Бывший, - ласково улыбаясь, поправил его председательствующий. - Вы хотели сказать: бывший канцлер, бывший фюрер, бывший главнокомандующий...
        Он так явно издевался над Адольфом, что того бросило в дрожь.
        «Ладно, господа, пусть я самый гнусный и мерзкий преступник, но так просто я вам не дамся! Вы у меня еще попотеете!..»
        - К тому же, - продолжал председательствующий, - по-моему, вы вводите высокий суд в заблуждение... Гитлер - это что, ваша настоящая фамилия?
        - А какая же еще? - угрюмо процедил бывший фюрер. - Я никогда не опускался до присвоения чужих фамилий или до псевдонимов!
        - А вот у нас имеются все основания полагать, что ваша настоящая фамилия - Шиклырубер, - вкрадчиво наклонил голову председательствующий. - Что вы на это скажете, подсудимый?
        Ах, вот оно что!.. Идиоты, они даже не удосужились изучить как следует его биографию!
        - Я скажу, что суду не стоит пользоваться непроверенными слухами, которые активно распространялись обо мне политическими оппонентами и зарубежными пропагандистами! - запальчиво возразил Адольф. - Моего отца звали Алоис Гитлер, и я всегда носил его фамилию! Мария Шикельгрубер была матерью моего отца, и к ее девичьей фамилии я не имею никакого отношения!
        Вопреки его ожиданиям, председатель не смутился. Наоборот, он просиял так, будто Адольф оказался способным учеником, оправдывающим надежды своего учителя.
        Заседание продолжалось. После ряда вопросов, уточняющих личность Адольфа и кое-какие подробности его биографии, председательствующий собрался было дать слово обвинителю, нетерпеливо ерзавшему на своем кресле с высокой спинкой, увенчанной гербом в виде голубой планеты, обрамленной голубыми же колосьями каких-то злаков, но Адольф его опередил.
        - Господа судьи, - сказал он, поднимаясь со своей жесткой скамьи, - я хотел бы сделать очень важное заявление! Прошу слова!
        Председатель запнулся на полуслове. Было очевидно, что непредвиденный демарш подсудимого застал его врасплох. Настолько, что он принялся шепотом совещаться со своими коллегами.
        - Я протестую, высокий суд! - тем временем выкрикнул обвинитель. Голова его задергалась так, что казалось, еще немного, и она сорвется с плеч и покатится по паркетному полу. - Это нарушение процедурного регламента!
        Судьи наконец закончили совещаться, и председатель откашлялся.
        - Суд считает, что, ввиду особого характера данного дела, из правил судебной процедуры можно делать исключения, - объявил он, не глядя на обвинителя. - Сколько времени вам необходимо, подсудимый?
        - Три минуты! - по-военному отчеканил Адольф.
        - Хорошо, - пожал плечами председатель. - Мы вас внимательно слушаем.
        Прежде чем говорить, Адольф привычно сцепил кисти рук перед собой, словно прикрывая пах от возможного пинка, и сдвинул белесые брови.
        - Мое заявление заключается в следующем, - начал он гортанным и чуть хрипловатым от волнения голосом. - Я имел возможность бегло ознакомиться с материалами так называемого Нюрнбергского процесса, в ходе которого военному суду был подвергнут ряд моих бывших подчиненных. Всем им вменялось в вину совершение преступлений против мира, военных преступлений, преступлений против человечности, а также участие в осуществлении общего плана или заговора для совершения этих преступлений. Как вам, должно быть, известно, Международный военный трибунал констатировал, что все они участвовали в планировании, подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн в нарушение международных договоров, соглашений и обязательств. Многие из тех, кто оказался тогда на скамье подсудимых, были признаны виновными в убийствах и жестоком обращении с военнопленными и гражданским населением, в угоне мирных жителей в рабство. - (Председатель предупреждающим жестом поднял было свой молоток, но Адольф жестом показал, что он уже переходит непосредственно к делу). - В итоге подавляющее большинство из них понесли справедливое наказание
за то, что на протяжении многих лет попирали все нормы права и морали. Всему миру известно, что нацистская партия, являвшаяся правящей и единственной партией в Германии с 1933 года, стала идейным подстрекателем вышеупомянутых преступлений. Остается спросить: кем был в Германии Адольф Гитлер? С 1921 года он единолично руководил национал-социалистической партией, присвоив себе титул ее фюрера. Более того, с
1933 года он единолично осуществлял и всю полноту власти в стране, являясь главнокомандующим вооруженными силами и фюрером всей Германии!.. Разве не ясно следует отсюда, что как единоличный правитель он должен нести всю ответственность за то, что творилось в период его власти в стране и на территориях, оккупированных Германией? Разве требует доказательства тот факт, что именно он явился непосредственным инициатором развязывания агрессивных войн против соседних государств с целью их захвата? И разве не было уже доказано на Нюрнбергском процессе, что процесс массового истребления евреев, славян и многих других национальностей был задуман и начат именно им, Адольфом Гитлером?
        В этом месте Адольф сделал эффектную паузу и, глядя поверх голов судей, спокойно продолжал:
        - Нюрнбергский процесс длился почти год. В его рамках было проведено свыше четырехсот судебных заседаний. Так зачем же вам терять столько времени на переливание из пустого в порожнее, если истина очевидна еще ДО судебного разбирательства?! Что толку напрасно марать бумагу никому не нужными протоколами и затрачивать массу энергии, которая может пригодиться для других, действительных, а не фиктивных целей?.. - Он неожиданно подался всем корпусом вперед и возвысил голос почти до крика: - НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО! Я УЖЕ ЗНАЮ, КАКИМ БУДЕТ ВАШ ПРИГОВОР ПО МОЕМУ ДЕЛУ, ТАК ОГЛАСИТЕ ЖЕ ЕГО ПРЯМО СЕЙЧАС, БЕЗ БЮРОКРАТИИ И ПРОВОЛОЧЕК! Я НЕ ПРОШУ ВАС О МИЛОСТИ И СОСТРАДАНИИ. Я ПРОШУ: ПРОЯВИТЕ РАЗУМ И ПОНИМАНИЕ!..
        Он умолк, вцепившись пальцами в барьер и ощущая, как струйки пота противно сбегают по коже под одеждой. Как бывало и прежде, после подобных колоссальных затрат нервной энергии, тело его ослабло, а ноги отказывались слушаться.
        В зале и раньше было тихо, а теперь тишина стала абсолютной.
        На несколько мгновений члены суда словно оцепенели в своих креслах. Даже охранники - и те застыли неподвижно, устремив взгляды на Адольфа.
        - Постойте, постойте, - наконец возмущенно произнес председатель. - Что вы такое говорите, подсудимый? По-вашему, мы собрались здесь, чтобы напрасно терять время? И вы считаете, что всем все ясно? В таком случае, вы глубоко ошибаетесь! Позвольте вам напомнить, что в основе правосудия лежит не только установление истины, но и карательная функция! Причем речь идет не только и даже не столько о наказании, которое мы можем вам назначить в результате рассмотрения данного дела. Сам судебный процесс должен стать для вас наказанием
        - и чем дольше он продлится, тем, надеюсь, мучительнее он будет для вас! - (Женщина-судья как-то по-домашнему дернула председателя за рукав, но он только небрежно отмахнулся от нее). - Поэтому не пытайтесь нас деморализовать подобными заявлениями и извольте подчиняться правосудию. В конце концов, ваше мнение тут ничего не решает - пора бы вам к этому привыкнуть!
        Он замолчал, схватил стакан с водой и залпом осушил его до дна.
        Потом, уже более спокойным голосом, объявил:
        - Заявление подсудимого принимается судом к сведению, но содержащаяся в нем просьба удовлетворению не подлежит. Суд продолжается, господа...
        * * *
        Суд продолжался еще много дней - в конце концов Адольф потерял им счет.
        В принципе, весь процесс состоял из одного нескончаемого обвинительного акта, обильно иллюстрируемого кадрами кинохроники, многочисленными документами, актами экспертиз, письменными показаниями свидетелей - офицеров и солдат вермахта, гестаповцев и эсэсовцев, военнопленных разных национальностей, гражданских лиц, в основном женщин, стариков и детей... «Если бы всю эту бумажную груду оставляли в зале, - подумал как-то Адольф, - то она в конце концов завалила бы его до потолка».
        Между тем у костлявого старика-обвинителя, видимо, не хватило ни сил, ни здоровья ежедневно работать языком по нескольку часов подряд, потому что вскоре его сменил энергичный молодой человек, больше смахивающий на американского проповедника, нежели на прокурора.
        Чуть ли не полстены зала занимал большой экран, но не из полотна, как это бывает в кинотеатрах, а из темного стекла. Его использовали для демонстрации фото- и кинодокументов (первое время Адольф долго пытался обнаружить местонахождение проектора, но потом смирился с тем, что изображение появлялось как бы изнутри экрана). И кадры эти наполняли Адольфа все большим ужасом и раскаянием. Он не помнил, показывали ли ему нечто подобное, когда он был у власти, но теперь омерзительная изнанка его стратегических решений «во имя торжества арийской расы» представала перед ним совершенно в новом свете.
        Экран бесстрастно повествовал о массовых расстрелах, повешениях, отравлениях газом, голодной смерти. О принуждении к работе, непосильной для тех, на кого она возлагалась. О жестокости и пытках всех видов, включая применение каленого железа и вырывание ногтей. О производстве опытов над живыми людьми путем хирургического оперирования без наркоза и о других изощренных способах умерщвления.
        Документальная хроника запечатлела стерилизацию женщин в Освенциме и Равенсберге, искусственное заражение раком матки в Освенциме, тифом - в Бухенвальде, анатомические «исследования» в Нацвейлере, пересадку костей и вырезание мышц в Ра-венсбрюке. А еще - газовые камеры, «душегубки» и печи для массовой кремации...
        Экран наглядно показывал, как нацисты расправлялись с детьми. Они убивали их вместе с родителями, группами и поодиночке. Они убивали их в детских домах, в больницах, заживо хороня в могилах, бросая в огонь, отравляя их, производя над ними опыты, беря у них кровь для немецких солдат, бросая их в тюрьмы, гестаповские камеры и концентрационные лагеря, где дети умирали от голода, пыток и эпидемических заболеваний.
        На экране рушились жилые дома и музеи, дворцы и библиотеки, церкви и памятники культуры, целые города превращались в развалины, а деревни - в дымящиеся угли с одинокой печной трубой, чудом уцелевшей в пожарище.
        И цифры, цифры, цифры - страшная бухгалтерия минувшей войны, в которой учитывались не деньги, а тысячи загубленных человеческих душ, и где нечего было записывать в приход, но зато графа «потери и убытки» заполнялась нескончаемой чередой цифр...
        Первое время Адольф еще задавал обвинителю вопросы - чаще всего не потому, что ему действительно было что-то непонятно, а просто из чувства протеста против решения суда оставить без внимания его просьбу о досрочном завершении процесса.
        Но потом, потрясенный страшной панорамой смертей, которая разворачивалась перед ним, он умолк и неподвижно сидел на своей позорной скамье, машинально пощипывая усики над верхней губой.
        Содеянное им или по его инициативе было настолько чудовищным, что не укладывалось в голове Адольфа. Временами у него возникала странная мысль: «А было ли все это на самом деле? Неужели за всем этим стоял именно я, любящий природу и искусство, не чуждый любви к животным и к близким людям? И действительно ли документальные кадры, а не отрывки из голливудских фильмов демонстрирует мне бойкий обвинитель?..»
        Но обмануть себя не получалось. Потому что никакая киностудия в мире не была бы способна с такой достоверностью и с таким масштабом снять подобные хроники.
        И поэтому Адольфу оставалось лишь смотреть и страдать.
        Заседания суда длились по восемь часов в день, с двухчасовым перерывом на обед. В остальное время жизнь подсудимого текла в соответствии с тюремным распорядком, к которому он уже начал привыкать. Вот только газеты после начала процесса ему почему-то перестали приносить. Адольф подал жалобу на имя начальника тюрьмы, но ответа не получил. Он попытался поставить этот вопрос перед судом, но председатель заявил, что суд не имеет никакого отношения к содержанию подсудимых под стражей.
        Единственным источником информации оставался все тот же Эрнест, который на правах старого знакомого навещал Адольфа перед отбоем. Впрочем, теперь следователь был немногословен и мрачен. Однажды он проговорился: «Мне жаль, что мы затеяли это. Но теперь отступать некуда, придется доводить дело до конца...» Адольф потребовал объяснений, но Эрнест лишь усмехнулся и махнул рукой.
        Из этого Адольф сделал вывод, что, видимо, судебный процесс над ним развивается не так, как того желали бы его инициаторы. И не случайно члены суда все больше нервничали. Они часто без видимых причин вдруг обрывали на полуслове не в меру делового обвинителя, а потом и вовсе его заменили - на этот раз субъектом, похожим на провинциального трагика: с таким наигранным пафосом тот воздевал руки, причитал и закатывал глаза к небу, перечисляя злодеяния нацистского режима.
        Отношение к Адольфу со стороны судей - и особенно председателя - тоже изменилось. Если в начале процесса председательствующий позволял себе казаться беспристрастным, а временами даже благодушным - этаким папашей-бюргером, упрекающим своего сынка-оболтуса в мелких провинностях, то теперь все чаще он повышал тон, обращаясь к Адольфу, допекал его мелочными придирками (то не так стоишь, то не так сидишь, то не туда смотришь) и грубоватыми сентенциями, больно ранившими самолюбие бывшего фюрера. У Адольфа стало складываться впечатление, что его нарочно стараются вывести из себя, выманить из состояния замкнутости, в котором он отсиживался, словно в укрытии. Только какой в этом был смысл для судей? Unverstandlich...'
        Непонятно (нем.).
        До поры до времени Адольф старался сохранять самообладание.
        Но однажды все-таки не выдержал и взорвался.
        Он разразился короткой, но страстной речью. Видимо, в подсознании сохранились навыки выступления перед огромными массами людей. Например, в Рейхстаге. На Кайзерплац. Перед солдатами, отправлявшимися на фронт. Только теперь не было толпы, внимавшей каждому его слову и приходившей в неистовство после каждого лозунга, который он бросал в ее скученную массу.
        Была лишь горстка людей, враждебно настроенных к нему. Но это не остановило Адольфа. Он обращался не к ним. Он обращался в нацеленные на него объективы камер - пусть весь мир слышит его!..
        В этой речи он не защищался. Он сам нападал и обвинял, причем всех: продажных политиков Запада, дозволивших ему почти беспрепятственно реализовать свои преступные планы. Коварного грузина, тихой сапой оттяпывавшего территорию за территорией буквально под носом у Германии. Бизнесменов, вкладывавших огромные деньги в финансирование производства вооружений и снабжавших вермахт оружием, техникой и всем необходимым для ведения войны. Даже евреев, Бен-Гуриона и прочих, успевших заложить основы для создания своего рейха в Малой Азии, которые вели торговлю с СС, выкупая избранных своих представителей из концлагерей и равнодушно отказываясь платить за рядовых juden.
        - Да, Германия под моим руководством совершила страшные преступления, - говорил он. - И я готов понести за них любое наказание. Но почему вы судите только меня? Почему бы вам не посадить на скамью подсудимых рядом со мной все человечество, которое не сумело вовремя распознать опасность, которую я представляю для мира, и не нашло в себе сил, чтобы остановить меня? Почему вы не судите тех немцев, которые рукоплескали мне во время моих выступлений в Рейхстаге так, что дрожали стены? Почему вы не судите тех, кто голосовал за меня в 1932 году, когда я баллотировался на пост президента, уступив дряхлому Гинденбергу всего чуть-чуть? Тринадцать с половиной миллионов человек пожелали, чтобы я любыми средствами навел порядок в стране, чтобы отомстил всем народам, унизившим Германию после Первой мировой войны, чтобы завоевал для немцев жизненное пространство за счет земель, нерационально используемых на Востоке. Так где же эти люди, приведшие меня к власти? Почему вы судите только меня одного?!.
        Ему не дали договорить.
        Председательствующий приказал вывести подсудимого из зала суда и объявил перерыв. Но в тот момент, когда дюжие охранники скручивали Адольфа, и за секунду до того, как чьи-то грубые руки сорвали с него наушники, он еще успел услышать слова председателя суда, обращенные неизвестно к кому: «Это надо вырезать из трансляции!».
        Видимо, из-за того, что заседание в этот день закончилось раньше срока, Адольфу удалось наконец увидеть человека, который содержался в одной из соседних камер.
        Когда охранники волокли его по подвальному коридору, дверь этой камеры вдруг распахнулась, и оттуда в сопровождении надзирателя вышел человек маленького роста, в такой же робе, как на Адольфе. Судя по раскосым глазам, смуглой коже и кривым ногам опытного наездника - монголоид.
        Между охранниками, которые вели Адольфа, и надзирателем завязалась короткая, но бурная перебранка на неизвестном языке. Наконец Адольфа остановили и уткнули лицом в стену, а упиравшегося азиата швырнули опять в камеру, но бывший фюрер с великим изумлением успел прочесть надпись на спине своего соседа.
        Там было написано - ЧИНГИСХАН!
        * * *
        Вечером Адольфа не вывели, как обычно, на прогулку. Наверное, в качестве своеобразного наказания за тот фортель, который он выкинул сегодня на процессе.
        Впрочем, бывший фюрер не придал этому особого значения.
        Ему было над чем подумать. А думать можно даже в тюремной камере. И гулять там тоже можно: три шага - туда, три шага - обратно.
        «Собственно, за что меня наказывают?» - размышлял Адольф. Я ведь сказал им правду. В первый раз в своей жизни, выступая публично, я говорил правду. А она им не понравилась. Неужели люди так устроены, что хотят слышать только то, что отвечает их интересам?
        И вообще, куда я попал? Странное какое-то место. Этот азиат с фамилией великого завоевателя прошлого на робе - он-то тут при чем? Может, это один из захваченных ими в плен японцев, не пожелавший раскрывать свое истинное имя и потому укрывшийся под такой кличкой?
        А что, если это - настоящий Чингисхан? Тот самый, который несколько веков назад наводил ужас на население Азии и Восточной Европы от Монголии до Балтийского моря?
        Адольф даже остановился от этой неожиданной мысли.
        Потом покачал головой: нет-нет, это исключено. Все-таки столько лет прошло... Если только люди не научились оживлять прах покойников, во что верится с трудом. Тем более что и праха великого монгола, наверно, уже не осталось...
        Остается предположить, что дух Чингисхана каким-то образом воплотился в теле этого несчастного. Но это уже мистика, а я никогда не верил в эти поповские штучки. Хотя, помнится, пользовался услугами астрологов и всяких там магов, которые предсказывали мне успехи в планируемых кампаниях. Но стоило лишь вглядеться в их верноподданнические глазки - и видно было, что ни черта они сами не верят в свои пророчества, а только пытаются таким способом добиться расположения фюрера. Напророчили, сволочи, сплошные удачи на всех фронтах, а что из этого получилось?.. Так что нет в этом мире ни бога, ни дьявола, а их роль играют отдельные личности, возомнившие, что им все позволено в силу той высоты, на которую их вознесла судьба...
        Может, этот тип - сумасшедший? Параноик, вообразивший себя Чингисханом? Но тогда, во-первых, почему его держат здесь, а не в психушке? А во-вторых, не очень-то он похож на психа...
        Кто же он? И какое отношение он имеет ко мне?
        Адольф совершил еще несколько «прогулок» от стены до двери и обратно, прежде чем его осенило.
        Подожди, сказал он себе. А если это не сам Чингисхан, а его двойник? Кто-то мне рассказывал - вот только кто - не помню, что русский ученый Герасимов сумел по черепу реконструировать портреты разных исторических персонажей. Помнится, и Чингисхан был в их числе. Так что они вполне могли найти человека, похожего на древнего полководца как две капли воды, и внушить ему, что он и есть настоящий Чингисхан... Но с какой целью? И зачем они держат его в тюрьме, в одном подвале со мной?
        И тут его вновь обожгла догадка, да такая, от которой у него перехватило дыхание.
        А ты сам? Ты уверен, что ты - настоящий Адольф Гитлер? Да, они принимают тебя за фюрера, значит, внешность твоя вполне соответствует облику истинного Адольфа. Но это еще не говорит о том, что ты и есть Адольф! Когда ты пришел в себя, ты же ничего не помнил о том, кто ты и что с тобой было. Почти ничего... Уже потом ты стал вспоминать какие-то странные обрывки из «прошлой жизни». Причем так, будто те или иные эпизоды происходили не с тобой. Будто ты знаешь о них со слов других.
        Тебе внушили, что все это происходило с тобой, - вот в чем дело!
        А это значит, что ты - всего лишь двойник Адольфа Гитлера. Замороченный гипнозом до такой степени, что утратил свое собственное «я» и превратился в зомби, которому в голову вовремя вложили нужную начинку! Двойник, ходячий слепок с фюрера - вот ты кто, и не более!..
        Видимо, настоящий Адольф заранее подготовил тебя для того, чтобы подменить тобой себя в нужный момент. Интересно, где он сейчас? Вместе с Борманом, которого тоже не сумели поймать? Или с папашей Мюллером? Наверняка фюрер сделал себе пластическую операцию и теперь ведет совсем другой образ жизни. Служит, например, неприметным кельнером в одном из немецких гасштетов. Возможно, даже в Восточной Германии, под носом у русских. И посмеивается себе в усики, читая в газетах, как меня тут судят!..
        Нет, это не должно продолжаться! Надо немедленно вызвать кого-нибудь из руководства тюрьмы и сделать официальное заявление! Я не хочу расплачиваться за чужие грехи! Меня подставили, рассчитывая, что, когда суд вынесет мне приговор, и особенно после того как этот приговор приведут в исполнение, настоящему Адольфу больше будет нечего бояться, и он сможет спокойно и безмятежно дожить остаток своей жизни. Легализует тайные счета в швейцарских банках, купит себе роскошную виллу в Альпах, где станет разводить цветы и малевать пейзажики!..
        Он кинулся к двери с уже занесенным для удара кулаком, но в последний момент зацепился взглядом за объектив кинокамеры, который, казалось, с чисто человеческим любопытством разглядывал его в упор своим единственным глазом.
        Тяжело дыша, Адольф остановился.
        Не спеши, сказал он себе. В крайнем случае, такое заявление ты можешь сделать в любой момент. Например, завтра на заседании суда...
        Лучше используй время, чтобы хорошенько подумать. Вспомни, как ты... вернее, как этот пройдоха, под которого тебя замаскировали, обдумывал план предстоящих военных операций. Полководцем он был, конечно, дрянным. Но зато задницей чувствовал, где может таиться подвох.
        Вот и тебе надо подходить к своей проблеме всесторонне, с учетом различных факторов, а не зацикливаться на одной-единственной версии.
        Во-первых, почему эти люди безоговорочно приняли тебя за Гитлера? Неужели ни у кого из них не вызвал подозрения тот факт, что ты забыл многое из своей биографии? Вспомни, сколько раз ты путался в ответах на вопросы Эрнеста, который прочесывал мелкой гребенкой твои воспоминания! И что? Никакой реакции. Все равно почему-то тебя восприняли как настоящего фюрера!..
        Может быть, у них были другие основания для этого?
        Ладно.
        Тогда - второе. Почему тебя все-таки не навестил в тюрьме никто из высшего руководства союзников? Неужели и Черчилль, и Сталин, и Трумэн, и прочие руководители антигитлеровской коалиции не наделены обыкновенным человеческим любопытством и достаточным тщеславием, чтобы не увидеть воочию того, против кого они боролись столько лет?
        И третье. Как объяснить различные странности в поведении окружающего тебя персонала тюрьмы и в организации твоего содержания под стражей? Почему перед проведением якобы медицинских процедур тебя всегда усыпляли? Почему рана на голове, несмотря на все их старания, так и не зажила? (Адольф машинально ощупал затылок и убедился, что во впадинке между половинками черепа имеется твердый бугорок, похожий, скорее, не на шрам, а на застрявший в черепе крохотный осколок.) Почему процедуры возобновлялись лишь в тех случаях, когда ты неудачно отвечал на вопросы Эрнеста?
        И, наконец, это судилище, которому тебя подвергают... Почему оно протекает за закрытыми дверями? Ведь даже на Нюрнбергский процесс допустили публику, журналистов, кинооператоров... И почему в ходе слушания дела попираются правила нормального судопроизводства? Почему тебя лишили газет, едва начался процесс? По какой причине Эрнест проговорился в беседе с тобой, что они зря все это затеяли? И почему от тебя до сих пор скрывают, где ты находишься и кто, собственно, тебя держит в тюрьме и судит?
        Вывод напрашивается сам собой.
        Да, я - двойник Адольфа Гитлера. Но не он создал меня. Нет, к этому явно приложили руку те, у кого я нахожусь в плену. Это они пичкали меня псевдовоспоминаниями о том, чего никогда со мной не было, а было с другим - истинным Адольфом. Это они использовали мою внешнюю схожесть с Гитлером для того, чтобы состряпать громкий судебный процесс. И не случайно они прячут меня от всего мира, потому что любая мало-мальски серьезная экспертиза определит, что я не тот, за кого меня выдают!..
        Кто же они, эти люди? Вряд ли они представляют власть имущих - никто из серьезных политиков не стал бы связываться с таким наглым подлогом, потому что в случае разоблачения его репутация потерпела бы крах. И это не козни спецслужб, стремящихся столь гнусным способом заверить своих хозяев, что они выполнили поставленную перед ними задачу. Я бы сказал, что речь идет, скорее, о дилетантах. Этаких авантюристах, смекнувших, что на сенсации такого рода можно хорошо поживиться. Пусть даже для этого нужно пойти на сознательный обман миллионов людей...
        Но почему тогда мир не реагирует на те репортажи, которые транслируются из зала суда? Куда смотрят политики, полиция, правосудие? Почему никто не поинтересуется, на каком основании «преступника всех времен и народов» судят какие-то темные личности, не наделенные соответствующими полномочиями?
        Одно из двух: либо мир окончательно сошел с ума и после окончания войны в нем все перевернулось с ног на голову, либо все обстоит не так, как я себе вообразил...
        В этот момент, словно подводя итоги размышлений, свет в камере погас, и Адольфу волей-неволей пришлось укладываться спать.
        От волнения и раздумий у него сильно разболелась голова, и он еще долго ворочался на жестких нарах, прежде чем ему удалось забыться неспокойным сном.
        На следующий день суд продолжался как ни в чем не бывало.
        Обвинитель наконец закончил зачитывать обвинительный акт, экран, на котором демонстрировались документы и кадры хроники, погас, и председатель обратил свой взор на нетерпеливо ерзавшего на своей скамье Адольфа.
        - В чем дело, подсудимый? - осведомился он. - У вас есть вопросы к обвинителю?
        - Да, есть! - вскочив, вскричал Адольф. - Точнее, не вопросы, а заявление!
        - Опять? - недовольно пробурчал председательствующий.
        Он наклонил голову, выслушивая торопливый шепот своих коллег, а потом объявил:
        - Что ж, суд решил пойти вам навстречу. Только не пытайтесь вновь прибегать к коварным трюкам!
        И тогда Адольф вскинул голову и громко отчеканил:
        - Я официально заявляю, что не являюсь Адольфом Гитлером, бывшим фюрером Германии!
        Председательствующий поперхнулся водой, которую как раз отпивал из стакана, а его коллеги застыли в напряженных позах. Тишину нарушили лишь ленивые аплодисменты обвинителя, который, небрежно развалившись в своем кресле, всячески старался показать, что лично он не удивлен заявлением подсудимого.
        - Кто же вы? - откашлявшись, спросил с изумлением председательствующий.
        - Я и сам хотел бы это знать, - печально произнес Адольф.
        - Но ваша личность была установлена еще на стадии следствия, - возразил главный судья. - Что же дает вам основания полагать иначе?
        И тогда Адольф изложил свои вчерашние мысленные рассуждения. Разумеется, не в полном объеме. Об авантюристах, гоняющихся задутыми сенсациями, он на всякий случай благоразумно умолчал.
        В заключение своей короткой речи он патетически возвысил голос:
        - Таким образом, меня сделали копией величайшего преступника. Мне ежедневно насильно впихивали в голову воспоминания, убеждения и сознание Гитлера. Кто-то очень хотел, чтобы я был максимально похож на него. Чтобы я чувствовал, как он, мыслил, как он, и поступал, как он. Но этот номер не прошел, и теперь я знаю, что я - вовсе не Адольф Гитлер. А поэтому суд ваш надо мной отныне теряет всякие основания. ДВОЙНИК НЕ МОЖЕТ НЕСТИ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЯ ТОГО, С КОГО ОН СКОПИРОВАН!
        Адольф победоносно оглядел зал. «Здорово я их приложил, - мимоходом подумал он. - Ничего, пусть подавятся горькой пилюлей».
        Однако председательствующий вовсе не выглядел растерянным или взволнованным. Да и другие члены суда тоже. Женщина пристально смотрела на Адольфа, возмущенно качая головой. Толстяк гневно набычился и побагровел.
        - Что ж, - наконец нарушил тишину председатель суда. - Ловкий ход вы замыслили, подсудимый, ничего не скажешь! Сколько преступников я перевидал за свою судейскую практику, но еще не встречал такого изворотливого наглеца, как вы. Это же надо такое придумать, а?
        Присутствующие словно очнулись от кошмарного сна. Даже охранники, и те, осклабившись, закрутили головами, словно говоря: ну, дает этот тип!..
        - Значит, вы - это не вы, и знать ничего не знаете, да? - продолжал председатель. - Сегодня вы пустили в ход эту выдумку, а что придумаете завтра? Будете изображать невменяемого, страдающего раздвоением личности, как пресловутый доктор Джекил? - Он вдруг резко подался вперед и погрозил Адольфу крючковатым пальцем. - Не выйдет, господин преступник! Вам не удастся ввести суд в заблуждение!
        Он стукнул молотком по столу и оповестил:
        - Суд продолжается, господа! Подсудимый, сядьте!
        Но Адольф и не подумал возвращаться на свое место на скамье.
        - Вы... вы не имеете права обращаться со мной, как с преступником! - надрывно завопил он. - Я сказал вам правду! Вы сами совершите преступление, если будете продолжать судить невинного человека! И весь мир узнает об этом!..
        Председательствующий вкрадчиво прищурился:
        - Вы зря так распаляетесь, подсудимый. Никто, кроме нас, присутствующих в этом зале, сегодня вас 'не слышит и не видит. Потому что с этого дня камеры производят лишь запись, из которой будут вырезаться те эпизоды процесса, которые не имеют отношения к сути дела. И можете не сомневаться: ваша нынешняя уловка останется между нами!..
        Дальнейшее Адольф помнил смутно. Кажется, с ним вновь случилась истерика.
        От обеда он отказался.
        Лежал на нарах и тупо смотрел в потолок.
        Мыслей никаких не было. Одни сплошные эмоции. Обида. Ненависть. Негодование. И унизительное чувство собственного бессилия.
        Он даже не повернул головы, когда дверь камеры лязгнула замком, чтобы впустить к нему посетителя.
        Это был все тот же Эрнест.
        Он молча уселся на краешек нар, не глядя на Адольфа.
        Потом сказал:
        - Я должен все объяснить вам.
        Помолчал, ожидая вопросов, но Адольф не отреагировал на его заявление. Тогда Эрнест вздохнул и начал:
        - Вы перечеркнули все наши планы, Адольф.
        В принципе, эта идея была безумной с самого начала. Но вы еще не раз убедитесь, что весь наш мир медленно, но постепенно сходит с ума. Тогда, на самом первом нашем... собеседовании, я обманул вас. Сейчас не 1948 год, а
2045-й!
        Он замолчал, словно желая выяснить, какое впечатление его слова произвели на собеседника, но Адольф по-прежнему лежал неподвижно, глядя в потолок.
        - Соответственно, в мире произошло очень много изменений, - продолжал тусклым голосом Эрнест. - Наука шагнула далеко вперед - вы даже не представляете, на что теперь способно человечество!.. И одним из фундаментальных открытий явилось так называемое клонирование. По сути, это своеобразное биологическое копирование конкретного индивида. Из любой клетки исходного организма можно вырастить человека, который будет генетической копией донора. Не буду утомлять вас научными подробностями, скажу только, что на протяжении долгого времени этот процесс мало чем отличался от естественного размножения. Так, требовалось вынашивать эмбрион в чреве женщины, после чего следовали роды и тому подобное... Но потом были сделаны еще два важных открытия, которые перевели клонирование совершенно в иную плоскость. Во-первых, был найден способ, позволяющий выращивать эмбрион в лабораторных условиях, вплоть до превращения его в полноценного младенца - это позволило отказаться от услуг приемной матери и обойтись без родов. Во-вторых, ученые добились ускорения процесса созревания и роста клона в десятки раз! Доведение клона
до возраста его оригинала за несколько лет стало реальностью... И наконец, упорные исследования и многолетние эксперименты позволили достигнуть того, что раньше казалось невозможным: для воспроизведения индивида теперь достаточно иметь любую клетку - живую или мертвую!..
        Адольф наконец сел на нарах и опустил ноги на бетонный пол, но так, чтобы оказаться спиной к Эрнесту.
        - И тогда вы стали штамповать великих людей, - хмуро проговорил он. - Поставили на конвейер воспроизводство исторических личностей. Тамерлан, Александр Македонский, Чингисхан... кто еще?
        - Вы, - откликнулся Эрнест. - Нацист номер один Адольф Гитлер.
        - Нет, - покачал головой Адольф. - Я - не Гитлер. Я всего лишь слеплен вами по его образу и подобию. Но вам не удалось создать настоящего Гитлера.
        - Да, - согласился Эрнест. - Не удалось. Хотя мы были близки к этому. Понимаете, Адольф, извините, но я по-прежнему буду называть вас этим именем... да вы, наверно, и сами уже к нему привыкли... Так вот, проблема достижения полной идентичности клона и оригинала всегда стояла перед исследователями. Кстати, именно из-за невозможности ее удовлетворительного и стопроцентного решения в начале века клонирование и было разрешено. Ведь если полученная копия только внешне похожа на свой оригинал, то можно утверждать, что клон - то же самое, что однояйцевый близнец, только отсроченный во времени. Но все изменилось, когда был совершен прорыв в другой области - биотехнологии. Был изобретен биочип, который можно имплантировать в мозг человека, чтобы впоследствии закачивать в него любую информацию. С помощью этой виртуальной памяти стало возможным обеспечить создание не просто биологической копии давным-давно жившего человека, но и наполнение его теми же знаниями, навыками и воспоминаниями, какими обладал или должен был обладать оригинал. - Эрнест встал с нар и, засунув руки в карманы, принялся расхаживать по
камере. - Вы извините, что я вам все это рассказываю, Адольф, но я хочу, чтобы вы знали, каких трудов стоило нам создать
        вас...
        - Но зачем? - вскинул голову Адольф. - Зачем вы это сделали? Неужели только для того, чтобы я сыграл отведенную мне роль в вашем спектакле, который предназначен для развлечения миллионов людей?
        - Ну зачем так упрощать? - пожал плечами Эрнест. - То, что вы называете спектаклем, - не просто инсценировка одного из эпизодов альтернативной истории. Это еще и грандиозный научный эксперимент, который должен дать ответ на вопрос: можно ли передать клону весь опыт и все то, что составляет своеобразие личности донора? Другими словами, можно ли в полном объеме воссоздать второе «Я» любого человека? И какую роль в этом играет генетическое наследие? Согласитесь, что от ответа на эти вопросы зависит, ни много ни мало, каким будет будущее человечество.
        - Что ж, - с невольной горечью произнес Адольф. - Эксперимент... Я понимаю. Это действительно важно. Будущее человечества - о да, это поистине великая цель... Но почему именно я? То есть не я, конечно, а тот злодей с челкой и усиками, с которого вы меня скопировали? Почему именно его вы выбрали в качестве подопытной крысы? Разумеется, он заслуживает того, чтобы его судили. Но по-настоящему, а не так, в виде этого фарса, который вы устроили!..
        - Дело в том, что помимо решения чисто научных задач мы преследовали и общественно-политические цели, - невозмутимо ответил Эрнест. - Вы думаете, что судебный процесс над вами был действительно закрытым? Как бы не так!.. Сотни миллионов людей во всем мире, затаив дыхание, наблюдали за ним с самого начала! В наше время все люди Земли могут быть зрителями любого события - и мы предоставили им такую возможность!.. Сначала это была прямая трансляция - до тех пор, пока вы не стали выкидывать фортели. Но в любом случае, даже после обработки записи и монтажа, мы выдаем этот материал в открытый эфир - и результаты превзошли наши ожидания. По последним данным, суд над вами занимает первое место в рейтинге всех телевизионных программ мира! А это значит, что людям небезразлично обсуждение важных проблем давно забытого прошлого...
        - Давно забытого? - перебил собеседника Адольф. - Как это понимать? Неужели народы забыли ту войну и миллионы жизней, которые были принесены ей в жертву?
        - Нет, не забыли, - покачал головой Эрнест. - Но слишком много лет прошло с той поры. И сейчас все чаще находятся умники, которые стремятся переписать историю заново. Кое-кто утверждает, что фашизм вовсе не был таким страшным учением. Мол, имелись и в нем разумные идеи, которые впоследствии были извращены и неверно истолкованы. Более того - вполне легально существуют целые организации, которые поклоняются Гитлеру и готовы возродить его теорию о превосходстве одной избранной расы над всеми остальными. Разве это не ужасно? Именно поэтому мы решили приурочить эксперимент к столетию окончания Второй мировой войны. И мы стремимся не развлекать людей, а заставить их задуматься: хотят ли они повторения прошлого?
        - Ну, хорошо, - нехотя согласился Адольф. - Допустим, что вы в самом деле руководствовались благородными побуждениями... Но как быть теперь мне? И что вы собирались делать со мной потом, когда этот ваш эксперимент будет завершен? Какой приговор будет вынесен мне на этом процессе?
        Однако Эрнест не спешил отвечать. Он уселся, на этот раз на край столика, привинченного к полу, и принялся устало растирать лоб. Адольф понял, что нащупал самое слабое звено в аргументации своего собеседника.
        - Впрочем, я не сомневаюсь, что наказание, которое вы мне предопределили, будет таким же нелепым и жестоким, как вся эта ваша затея по реанимации Зла, - с горечью произнес Адольф. - Суд не собирается выносить мне смертный приговор - о, нет, это было бы слишком просто!.. Вы посадите меня и других двойников великих преступников в клетки и будете возить нас, словно диковинных животных, из города в город, выставляя напоказ на центральной площади. Что-то вроде ожившего паноптикума. Зоопарк гениев злодейства. И люди, пришедшие поглазеть на нас через решетку, будут лизать мороженое, жрать бутерброды и швырять в нас конфетными обертками и кожурой от бананов!..
        - Да успокойтесь вы, - с досадой проговорил Эрнест. - Никто не собирается издеваться над вами. И вообще, если хотите знать, вовсе не суд из трех человек будет выносить вам приговор, а все человечество. Пусть люди сами решают, какого наказания заслуживает тот или иной подсудимый. Но вы можете не беспокоиться: независимо от приговора свобода вам гарантируется...
        - Свобода?! - вскинулся Адольф. - Зачем нужна свобода шестидесятилетнему старику с физиономией, которая будет привлекать внимание каждого встречного?
        - Ну-ну, не все так мрачно, как вы себе представляете, - усмехнулся Эрнест. - Вы здоровы и в отличной форме. Наши медики позаботятся о том, чтобы вы прожили как минимум еще лет пятьдесят-шестьдесят. А что касается вашей узнаваемости, то и эту проблему можно будет решить. Безболезненная пластическая операция - и вы станете совсем другим человеком. Если захотите, конечно... Хотя на вашем месте я бы не торопился менять лицо. Уверяю вас, оно бы вам пригодилось, чтобы сделать неплохие деньги. Реклама, телевидение, кино - да мало ли где потребуется двойник Гитлера!..
        - Niemals!1 - вскричал Адольф. - Я не собираюсь до самой смерти оставаться ходячей восковой статуей!..
        1 - Никогда (нем.).
        - Дело ваше, - пожал плечами Эрнест. - Но согласны ли вы хотя бы доиграть свою роль на судебном процессе? Ведь осталось совсем немного - всего один день...
        Ссутулившись, словно на него взвалили тяжкий груз, Адольф молча отвернулся.
        - Я отлично представляю, что вы сейчас испытываете, - Эрнест слез со столика и положил руку на плечо человеку в серой тюремной робе. - Но и вы войдите в наше положение. В конце концов, то, что мы попытались сделать, очень важно для человечества. И будет жаль, если наши усилия окажутся напрасными.
        - Что я должен делать? - глухо осведомился Адольф, не поднимая головы. - Бить себя в грудь и на коленях просить прощения у всего мира? Так я уже пытался признать, что виновен и готов принять любое наказание. И что же? Этот болван в судейской мантии, который руководит вашим фарсом, расценил это как оскорбление суда!.. Раз уж вы нанимаете меня в качестве актера, то объясните мне хотя бы, в чем заключается моя роль!
        - Хорошо, - согласился Эрнест. - Все очень просто. Человечество должно увидеть в вашем лице настоящего фюрера. Поэтому вам следует изворачиваться, лгать, скрипеть зубами от бессильной ярости, изъясняться напыщенными фразами. Одним словом, сделать все, чтобы люди увидели подлинный облик так называемого гения злодейства - мелкого, ничтожного человечишки, готового ради спасения своей шкуры попрать любые моральные и общественные нормы... Вы сможете это сделать?
        - Постараюсь, - нехотя проронил Адольф.
        * * *
        На завершающей стадии процесса Адольф был великолепен.
        В его исполнении бывший фюрер представал перед невидимым зрительным залом во всей своей неприглядности. Он то и дело разражался гневными тирадами в адрес тех, кто посмел усадить его на скамью подсудимых. Он награждал оскорбительными эпитетами обвинителя и каждого из судей. Он заявил, что не собирается отказываться от своих идей, которые он вынашивал в течение всей жизни. Он открыто шантажировал судей, заверяя их, что если они вынесут ему несправедливый приговор, то допустят грубую историческую ошибку, потому что на его место придут другие, молодые и энергичные, которые, руководствуясь его учением, наведут в мире настоящий порядок...
        При этом Адольф носился по клетке, словно взбесившийся тигр. Глазки его метали молнии, сивая от седины челка растрепалась и неопрятно свесилась на скошенный лоб, изо рта летели брызги слюны. Он демонстративно нюхал свои потные подмышки и громко портил воздух, чтобы показать, что не считает присутствующих за людей.
        Наконец, в своей последней речи, выдержанной в стилистике выступлений Гитлера в период борьбы за власть, он заявил, что не его следовало бы судить сейчас, а всех тех, кто посмел оказаться у него на пути, не дал свершиться исторической справедливости.
        На вопрос председателя суда, признает ли подсудимый себя виновным, Адольф буквально взвыл от негодования и долго поливал присутствующих в зале самыми отборными ругательствами, пока его не нейтрализовали дюжие охранники, сковав наручниками и залепив рот лейкопластырем...
        Тем временем суд удалился на совещание, пообещав огласить приговор на следующий день.
        Адольф полагал, что теперь, когда все точки над «i» расставлены, с ним должны обращаться как с нормальным человеком. По крайней мере избавить ох необходимости сидеть взаперти.
        Но, к его удивлению, этого почему-то не произошло. Охрана по-прежнему отказывалась с ним разговаривать. Надзиратели и ухом не повели, когда он потребовал вызвать к нему Эрнеста.
        На этот раз с ним случилась даже не истерика - гораздо хуже. Приступ той падучей болезни, которой в свое время страдал настоящий фюрер. Проклятые гены дали о себе знать тяжким эпилептическим припадком...
        Очнулся Адольф крепко привязанным к нарам. В затылке и висках плескалась тупая боль, во рту стоял неприятный кислый привкус, из прокушенного языка сочилась кровь.
        Он почувствовал, что мочевой пузырь переполнен, и, выгибая спину, попытался привлечь внимание охраны криками, но из горла его вырывался только нечленораздельный хрип, и никто не явился на его зов о помощи. Только стеклянные глаза объективов бесстрастно наблюдали из всех четырех углов камеры, как он бьется на жестком ложе, тщетно стараясь освободиться от пут.
        И тогда Адольф по-настоящему испугался.
        «Этот подлец Эрнест и его сообщнички обманули меня, - решил он, из последних сил напрягая мышцы живота, чтобы не обмочиться... - Они добились от меня того, чего хотели, красивыми словами о благе человечества. А на самом деле они намерены идти в этой игре до конца. Злодею, совершившему такие варварские преступления, может быть вынесен только смертный приговор. И приговор этот будет приведен в исполнение, чтобы он стал уроком для всех, кто пытается возродить фашистские идеи. По-настоящему, без бутафории и грима...
        Заодно они решат проблему, как поступить со мной, чтобы в будущем я не стал для них вечной головной болью.
        Надо было быть дураком, чтобы поверить в искренность тех, кто ставит подобные эксперименты. Им повезло, что я не стал полной копией настоящего Гитлера - того им не удалось бы так дешево купить!..»
        Внезапно он услышал, как в замке поворачивается ключ, и выгнул голову, чтобы посмотреть, кто войдет в камеру.
        Это был один из надзирателей. Длинный лысый верзила с угрюмой физиономией. Адольф так и не узнал, как его зовут, - впрочем, о других охранниках он знал не больше.
        Верзила принялся освобождать Адольфа от веревки, и в самый последний момент, когда губы надзирателя оказались совсем рядом с ухом узника, тот с удивлением услышал еле различимый шепот:
        - Bald alles wird gehen anders, Mein Fuhrer!1
        Скоро все пойдет по-другому, мой фюрер! (нем.).
        Он поднес к глазам ошеломленного Адольфа правую ладонь, на которой красовалась свежая татуировка в виде крохотной свастики.
        Потом верзила четко, по-строевому, повернулся на каблуках и покинул камеру.
        * * *
        Эрнест и те актеры, которые в ходе «процесса» играли роли судей и обвинителей, заявились в камеру к Адольфу только через два дня.
        Увидев их, он испытал нечто вроде облегчения: ну вот и все. Гитлер капут, как говаривали сто лет назад.
        Однако вошедшие повели себя совсем не как исполнители высшего приговора. Столпившись у дверей в камеру, они растерянно переглядывались, видимо, не зная, с чего начать и кто должен произнести первые слова.
        Пружина, взведенная до упора внутри Адольфа, слегка ослабла.
        - Ну, что там у вас? - ворчливо буркнул он, небрежно развалившись на нарах.
        Какое-то смутное воспоминание копошилось на заднем плане его сознания. Была уже подобная ситуация в жизни того Адольфа, была...
        Наконец он вспомнил.
        Точно так же в декабре сорок первого к нему явился Кейтель вместе со своими генштабистами. И вместо того, чтобы радостно доложить о взятии Москвы, удрученно сообщил, что русская армия перешла в контрнаступление и прорвала кольцо окружения своей столицы...
        - Вы что, язык проглотили?! - рявкнул он. - Валяйте, не стесняйтесь!.. К чему там меня приговорил ваш так называемый суд истории?
        - Вы оправданы, - наконец выдавил из себя Эрнест.
        Адольфу показалось, что он ослышался.
        - Что? Что вы сказали?! - вскричал он, вскакивая на ноги.
        Вместо ответа тот, кто играл роль председателя суда, протянул ему пачку газет.
        Это были не те копии древних газет, которые приносил ему раньше Эрнест. Это были действительно свежие номера. «Европейские новости»... «Нойецайт»...
«Ди Вельт-XXI»... И в каждом издании на первой странице были помещены его портреты и крупные разноцветные заголовки, которые кричали:
        НЕ ДЕЛАЙТЕ ИЗ КЛОНА КОЗЛА ОТПУЩЕНИЯ!
        ТАКОЕ «ПРАВОСУДИЕ» НАМ НЕ НУЖНО!
        ВОСКРЕСШИЙ ФЮРЕР-.ВОЗМОЖНО ЛИ ПОМИЛОВАНИЕ?
        КТО ПОСТАВИТ КРЕСТ НА ТИРАЖИРОВАНИИ ЗЛОДЕЕВ?
        КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ: ГДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО РЕШИТ ПОСТАВИТЬ ЗАПЯТУЮ?
        - Результаты всемирного голосования по вашему делу показали, - говорил тем временем Эрнест, - что большинство людей предпочитают оправдать вас, Адольф. Одни из них считают, что вы не должны отвечать за преступления, совершенные вашим оригиналом, даже если вы и являетесь его абсолютной копией.
        Другие же встали на вашу сторону только потому, что им понравилось, как вы держались на процессе. А что касается третьих... Боюсь, что речь идет о тех самых апологетах настоящего фюрера и его безумных идей, которые мы хотели развенчать.
        - Кстати, знаете, сколько именно процентов от голосовавших высказались в вашу поддержку? - спросила Адольфа женщина-«судья». - Пятьдесят три!.. Эта цифра ни о чем вам не говорит?
        Адольф напряг память.
        Действительно, вспомнил он, в апреле 1932 года, когда Гитлер баллотировался на президентских выбоpax, за престарелого президента Гинденбурга было подано 53 процента голосов избирателей.
        - Что тут удивительного, милая фрау? - пожал он плечами. - История имеет обыкновение повторяться. Причем не всегда - как фарс...
        Его собеседники угрюмо молчали.
        Потом Эрнест сказал, не глядя на Адольфа:
        - Одежду и все необходимое вам сейчас принесут. Поздравляю. И прощайте...
        Не подавая руки бывшему подсудимому, он резко повернулся и вышел из камеры.
        - Что это с ним? - удивился Адольф.
        - А вы представьте себя на его месте! - запальчиво выкрикнул «обвинитель»
        - тот самый энергичный молодой человек. - Ведь вся эта идея принадлежала Эрнесту. Он затратил на вас столько времени, сил и денег!.. Да-да, и денег тоже! Пришлось идти на поклон к спонсорам, власть имущим, выбивать, умолять, требовать!.. А теперь все это перечеркнуто жирной чертой!.. И кстати, нашлись еще лицемеры, требующие отдать всех нас под суд!
        - Но я-то здесь при чем? - изумился Адольф. - Вас же осудило большинство людей, на которых я никак не мог повлиять!..
        - Не людей! - возразил ему в лицо другой «обвинитель», с внешностью костлявого старца. - Идиотов! И отпетых фашистов!..
        Адольф грустно покачал головой.
        - Интересно получается, - произнес он, не глядя на стоявших перед ним людей. - Ведь это я должен был бы вас ненавидеть за то, что вы со мной вытворяли. А получается, что вы возненавидели меня... За что? Что я вам сделал?
        Никто из них не ответил ему на этот вопрос.
        Они просто вышли, не попрощавшись.
        * * *
        Когда охранники вывели Адольфа из здания «тюрьмы», был поздний вечер.
        Но на огромной площади перед зданием оказалось светло как днем. Площадь была битком забита молодыми людьми крепкого телосложения с наголо бритыми головами. Каждый из них держал в руке факел, как это было сто лет назад, во время берлинских путчей. И повсюду - на флагах, транспарантах, рубашках собравшихся и даже на лицах многих бритоголовых - была жирно намалевана хвостатая свастика.
        Увидев Адольфа на крыльце здания, толпа исступленно взревела, а потом мгновенно наступила напряженная тишина.
        И в этой тишине кто-то из первых рядов выкрикнул:
        - Хайль Гитлер!
        И вся площадь трижды оглушительно и слаженно гаркнула: «Хайль!», ощетинившись, как штыками, поднятыми косо в воздух правыми руками.
        Взгляды собравшихся на площади были устремлены на Адольфа.
        Они явно ждали его реакции. Адольф хотел сказать им, что они заблуждаются, что он не тот, за кого они его принимают, что у него и в мыслях нет продолжать преступную пропаганду идей своего оригинала.
        Но рука его сама собой поднялась в небрежном приветствии, а губы сами растянулись в снисходительной ухмылке.
        Как тогда, на Кайзерплац, в сорок четвертом, когда он отправлял на фронт скопище несмышленых, обманутых им подростков, одетых в военную форму.
        На секунду Адольфу показалось, что его все-таки обманули и что он - не клон, а настоящий Адольф Гитлер, которому удалось одержать победу над небытием.
        «Что ж, - мысленно произнес он. - Ваш эксперимент продолжается, господа!»
        Через неделю состоялись выборы в бундестаг.
        Возрожденная национал-социалистическая партия Германии под председательством некоего Флода Релтига одержала на них сенсационную победу.
        На очереди были выборы в Европейский парламент.
        ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ
        Трудно понять, как общество в целом могло бы пострадать от клонирования людей. Наоборот, клон, вероятно, должен думать о себе как о ком-то особенном, и тем в большей степени, если он - близнец выдающейся личности. У клонов также будет преимущество в том, что с самого начала жизни им будет известно, к чему у них есть способности. Так в чем проблема?
        Стивен Вир
        * * *
        Звонок в дверь раздался, когда Цинтия, проводив мужа на работу, заканчивала мыть посуду после завтрака.
        «Кто бы это мог быть?» - удивилась она, вытирая руки о передник. Почтальон? Или очередной рекламный агент? В последнее время эти коммивояжеры стали такими нахальными - готовы просочиться в любую щель, чтобы всучить тебе никому не нужный товар!..
        Сынишки в гостиной не было, наверное, поднялся в свою комнату. Пересекая гостиную, Цинтия на секунду задержалась, чтобы поднять с пола пластиковую доску с магнитными буквами и цифрами. Опять Ольф бросил все как попало! И когда я приучу его к порядку?..
        Звонок больше не повторялся - терпения звонившему было явно не занимать. Если это рекламный агент, то очень вышколенный, не то что большинство его коллег...
        Вообще-то Леонель всегда наставлял супругу в том духе, что открывать дверь на звонок неизвестных посетителей не следует. Мало ли кто может пожаловать!.. Со страниц газет не сходили жуткие истории о серийных убийцах, безнаказанно расправляющихся с наивными домохозяйками в отсутствие их мужей.
        Однако сейчас, сама не зная почему, Цинтия приоткрыла дверь, не поглядев предварительно в «глазок». Скорее всего потому, что в высокие окна гостиной лился яркий солнечный свет, воздух благоухал утренней прохладой, на небе не было ни единого облачка, а на другой стороне улицы, у дома соседей, слышались громкие голоса играющих детей. В такой обстановке сама мысль о том, что за дверью может стоять серийный убийца, сжимающий в кармане нож или пистолет, казалась чем-то нереальным. Как вчерашний фильм ужасов. К тому же дверная цепочка была толщиной с палец - с такой ни одни кусачки не справятся...
        - Госпожа Сейфи?
        - Да, это я, - пробормотала Цинтия, поправляя упавшую на лицо прядь каштановых волос.
        Человек, которого она увидела в образовавшуюся щель, оказался самым обычным, хорошо сложенным и очень молодым мужчиной с открытым, приветливым лицом. Несмотря на жару, на нем был безупречный темно-серый костюм, белоснежная рубашка и галстук в косую полоску - точно такой же она недавно подарила мужу на день ангела.
        Незваный гость был сама корректность.
        - Я прошу прощения за столь неожиданный визит, - поклонился он, - но, к сожалению, того требуют исключительные обстоятельства... Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.
        Начало было многообещающим. Именно так начинаются все фильмы, описывающие похилые любовные истории: нежданный визит... прекрасный незнакомец... мгновенно вспыхнувшая любовь... свидание в кафе с видом на океан... страстная ночь в мотеле...
        Цинтия невольно застеснялась того, что стоит перед посетителем в простом домашнем халате, в разношенных шлепанцах и в переднике, на котором навечно запечатлелись пятна от свекольного сока и от детского фруктового пюре. Да еще на голове черт знает что, вспомнила она, невольно покраснев от смущения.
        И тут же рассердилась на себя: что за чушь лезет тебе в голову?! У тебя есть прекрасный муж, прелестный сын - какие могут быть интрижки?..
        - Кто вы такой? - сухо спросила она. Незнакомец не был обескуражен таким холодным приемом.
        Он лишь удрученно вздохнул и развел руками.
        - Вся беда в том, что мое имя вам ничего не скажет. А маскироваться под почтальона, разносчика пиццы или рекламного агента у меня нет никакого желания. Вам придется поверить мне на слово, что я собираюсь сообщить вам нечто очень важное - прежде всего для вас и вашей семьи.
        - Ах, вот как? - прищурила глаза Цинтия. - Ладно, я вас слушаю.
        Обычно этот ход был неотразим, когда следовало отшить чересчур ловкого рекламщика или афериста - они почему-то не любят разговаривать через дверь.
        Однако человека, стоявшего на крыльце ее дома, это, похоже, не смутило. Он лишь оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, а потом, слегка понизив голос, сообщил:
        - Дело в том, что вашему сыну угрожает опасность!
        Цинтия отшатнулась от двери.
        Откуда этот парень знает, что у меня есть дети, и именно мальчик?
        Она невольно оглянулась на гостиную, чтобы убедиться, что в поле зрения незнакомца не попали какие-либо признаки присутствия в доме ребенка.
        Тем более странно, что она никогда раньше не встречала этого человека.
        Кто же этот тип? И что ему надо?
        - Откуда вы?.. - начала она, но он не дал ей закончить вопроса.
        - Поверьте, - учтиво проговорил он, - мне известно о вас многое. Наверное, можно было бы сказать даже, что я знаю о вашей семье все, но я не люблю слишком категоричных суждений.
        В его вежливости была какая-то старомодная неестественность. Тем не менее Цинтия почему-то не ощущала, что от него исходит какая-либо угроза.
        - О какой опасности вы говорите? - осведомилась она.
        Незнакомец обескураживающе улыбнулся.
        - Этот разговор слишком серьезен, чтобы вести его через дверь, - заявил он. - Хотя я вполне понимаю ваши опасения... Знаете что? Лучше я приду к вам вечером, когда ваш муж вернется с работы.
        Он развернулся и стал спускаться с крыльца. У него была безупречная осанка. Не то что у Леонеля, самокритично называвшего себя «канцелярской крысой»...
        В груди у Цинтии защемило от тревоги.
        Может быть, это представитель той фирмы, с которой они имели дело четыре года тому назад? Но если так, то тогда все понятно...
        - Постойте, - окликнула она мужчину. - У вас есть при себе какие-нибудь документы?
        Незнакомец остановился и оглянулся на нее.
        - Только водительские права, - пожал он плечами.
        - Покажите! - потребовала Цинтия.
        Насколько она могла судить, документ был в полном порядке, со всеми степенями защиты от подделки. Выдан два года назад сроком на десять лет. Фото соответствует внешности. Человека звали Ренмарк Лиль.
        Не говоря ни слова, Цинтия прикрыла дверь и сняла цепочку.
        - Входите, - сказала она, возвращая удостоверение посетителю.
        В гостиной она усадила его в кресло, стоявшее спинкой к лестнице, ведущей наверх. Сама заняла место на диване напротив - так, чтобы между ними был низкий журнальный столик.
        Видимо, вежливость незваного гостя все-таки повлияла на нее, потому что, повинуясь неясному импульсу, она предложила ему что-нибудь выпить. Однако Лиль отрицательно покачал головой.
        Судя по всему, он не был расположен напрасно терять время.
        - Прежде всего, госпожа Сейфи, - начал он, - хотел бы вас предупредить... То, что я вам сейчас расскажу, наверняка покажется вам таким невероятным, что первым вашим побуждением станет не верить ни одному моему слову. Дело осложняется еще и тем, что я вряд ли смогу привести в свою защиту какие-либо весомые и неопровержимые доказательства. Тем не менее я хотел бы всячески заверить вас в том, что речь не идет ни об ошибке, ни о попытке мистификации.
        .Говорил он гладко и правильно. Даже чересчур гладко. Обычно люди в быту так не говорят. Тем не менее он все-таки волновался. Пальцы его рук были судорожно стиснуты, а на загорелом лбу выступили мелкие капельки пота.
        Цинтия невольно вспомнила одну брошюру по физиогномике, в которой описывались жесты, характерные для тех, кто лжет или собирается солгать. Одним из таких признаков вранья было прикасание к носу. Однако человек, сидевший сейчас напротив нее, вообще не дотрагивался до своего лица.
        - Так в чем же дело? - немного резче, чем следовало, спросила она.
        Лиль подался вперед и, в свою очередь, спросил:
        - Скажите, госпожа Сейфи, вы не замечали за вашим Ольфом ничего странного?
        У Цинтии перехватило дыхание. Она даже не сразу заметила, что необычному посетителю известно имя ее мальчика.
        - Что вы имеете в виду?
        - Он не страдает одышкой? Кашлем? Беспричинным насморком? Болями в горле?
        Вопросы следовали один за другим, не давая ей возможности вставить хотя бы слово.
        - Он здоров, - наконец кратко сказала она. - А что случилось?
        - Пока ничего, - откинулся в кресле Лиль. - Вам повезло, госпожа Сейфи. Но это вовсе не означает, что опасности не существует. Потому что ваш сын Ольф может умереть в любую минуту.
        В глазах Цинтии поплыли разноцветные круги. С трудом собрав всю силу воли, она заставила себя не принимать близко к сердцу слова незнакомца.
        - Умереть? - повторила она. - Но с какой стати? Он же абсолютно здоров! Мы регулярно проходим медицинское обследование, и все анализы показывают, что...
        - Ваша медицина, - перебил ее Лиль, почему-то делая ударение на слове
«ваша», - пока не в состоянии выявить некоторые тонкости. Если бы специалисты, которые создавали вашего Ольфа, обладали теми же знаниями, какими обладаем мы, то этой опасности можно было бы избежать! К сожалению, этого не произошло, и наш долг - предупредить вас...
        Тут Цинтия очнулась от шока, который вызвало у нее драматическое заявление гостя.
        - Вот что, господин Ренмарк Лиль, - чеканя слова, проговорила она. - Не кажется ли вам, что вы слишком далеко зашли? Вы вмешиваетесь в вещи, которые касаются только нашей семьи!.. Если вы сейчас же не объясните все до конца, то я выставлю вас вон!
        Лиль осуждающе покачал головой.
        - Извините, но это дело касается не только вас, - возразил он. - Конечно, вы вправе заставить меня уйти. Но не будете ли вы сожалеть об этом потом, когда случится непоправимое?
        «Господи, этот нахал еще смеет запугивать меня! И как только я не разглядела, что за его внешней учтивостью скрывается беспардонный хам?!»
        - Хорошо, - тем временем продолжал Лиль, - я скажу вам все. Собственно, именно для этого я и пришел к вам... Только дайте мне слово, что не будете перебивать меня вопросами, которые у вас неизбежно появятся в ходе моего рассказа. Обещаете?
        - Постараюсь, - сквозь зубы процедила Цинтия, скрестив руки на груди.
        - Четыре... нет, почти пять лет тому назад вы с мужем очень хотели ребенка, - начал Лиль. - Но природа лишила вас этой возможности. И тогда вы обратились в один из центров искусственной репродукции человека, которые после отмены запрета на клониро-вание были созданы почти в каждом крупном населенном пункте Земли. Вы подали заявление о создании ребенка путем клонирования. Операция прошла благополучно, и выращенный в лабораторных условиях плод был трансплантирован в ваше тело. Через девять месяцев вы столь же благополучно родили мальчика, который сейчас находится в своей комнате на втором этаже...
        Цинтия вздрогнула и хотела было что-то сказать, но посетитель остановил ее властным жестом.
        - Сейчас ему пошел пятый год, - продолжал он монотонным голосом, прикрыв глаза, словно считывал произносимый им текст с невидимого листа. - Он развивается быстрее, чем обычный ребенок. Он проявляет недюжинные способности в математике и в логическом мышлении. Он не по возрасту трудолюбив и усидчив. А во всем остальном это обычный ребенок, не правда ли, госпожа Сейфи? Однако имеется одно «но», которое отныне вы обязаны учитывать.
        Лиль сделал небольшую паузу, а потом посмотрел прямо в глаза Цинтии.
        - Дело в том, что ваш сын - не человек.
        Цинтия задохнулась от возмущения. Да как он смеет так говорить о моем малыше?! Мало того, что сначала приговорил его к смерти, а теперь еще произносит такие гадости?!. Ах ты, грязный негодяй!..
        - Успокойтесь, успокойтесь, Цинтия, - поднял ладонь «грязный негодяй». -.В принципе, ваш Ольф действительно почти не отличается от человека - в том смысле, какой вы вкладываете в это понятие. Так же, как и я, и все мы... Просто он был клонирован из тканей, принадлежавших одному из нас, вот и все.
        - Мы? Вы? - обрела наконец дар речи Цинтия. - Как это понимать?
        - Мы - это те, кого вы называете инопланетянами, - сообщил Лиль. - Мы находимся на вашей планете тайно, и, уверяю вас, никаких агрессивных намерений в отношении человечества у нас нет. Мы всего лишь наблюдатели, прибывшие с другой планеты.
        - С какой именно? - скривилась скептически Цинтия.
        - Мы называем ее Руммита, - спокойно ответил Лиль. - Она находится в созвездии Льва в нескольких сотнях световых лет от Земли. Впрочем, это к нашему разговору имеет слабое отношение. - Он снова принялся то сплетать, то расплетать свои гладкие, изящные пальцы. - Главное, что атмосфера вашей планеты губительна для нас. Она содержит в себе ядовитые примеси, которые при длительном воздействии вызывают необратимый процесс распада тканей, прежде всего - легких. Это ведет к неизбежной смерти. Те из нас, кого посылают на Землю для выполнения той или иной длительной миссии, проходят специальную вакцинацию в раннем возрасте. Не позже, чем в три года. Вашему же Ольфу никто такой прививки не делал и, в принципе, сделать не смог бы, даже если бы захотел. А сейчас ему уже четыре с половиной года. И все это время он дышит ядовитым воздухом. Это много времени. Слишком много, чтобы попытаться спасти его только каким-нибудь медицинским способом. Единственное, чем можно помочь вашему ребенку, - это отправить его на Руммиту. Навсегда. И как можно быстрее.
        Он замолчал так резко, что Цинтии, оглушенной словами собеседника, пришлось собраться с мыслями, прежде чем что-то сказать.
        -. Ладно, - процедила она, едва сдерживаясь, чтобы не взорваться и не высказать этому субъекту все, что она о нем думает. - Допустим, господин Лиль, что вы говорите правду, хотя, если честно, я в этом глубоко сомневаюсь... Но скажите, где вы, господа пришельцы, были все эти годы? Почему вы не пришли к нам сразу после рождения ребенка? Сейчас-то вы отыскали нас?
        - Мы не знали, что кто-то из нас был клонирован вашими медиками, - пожал плечами посетитель. - Понимаете, дело в том, что земные ученые давно вели сбор биологического материала в рамках проекта по изучению генетического разнообразия человечества. При этом использовались фрагменты не только мягких тканей и не всегда спрашивалось согласие доноров. В ход шли, например, волосы, собранные во множестве парикмахерских и срезанные с умерших, ампутированные органы, удаленные зубы... А потом многие из накопленных образцов стали применяться при клонировании в качестве донорских клеток. Мы же, наблюдатели, вынуждены жить среди вас. Да, нам запрещается всякое прямое вмешательство в дела вашей планеты. Мы не имеем права применять к вам силу. Мы не должны оставлять следов своего присутствия, но иногда это все-таки случается... Нас слишком много, чтобы можно было контролировать каждого. И, к сожалению, мы тоже смертны... А что касается того, почему мы с опозданием узнали о вас... Понимаете, госпожа Сейфи, между собой мы поддерживаем мысленную связь. Что-то вроде телепатии, о которой пишут ваши фантасты. Однако
способность к такому общению формируется у ребенка только после трех лет, и то при условии специального обучения. Примерно так же, как вы учите своих детей разговаривать на том или ином языке. Так вот, недавно мы получили сигналы от вашего Ольфа. Это не были слова или осмысленные сообщения. Просто инстинктивное проявление скрытых возможностей его мозга... Остальное было, как говорится у вас, делом техники.
        Цинтия молчала. У нее почему-то больше не было ни сил, ни желания продолжать этот разговор, когда каждое слово собеседника больно ранило ее сердце.
        Но один вопрос у нее все-таки еще оставался.
        - Почему вы считаете, что я могу поверить вам? - взглянула она в упор на сидящего напротив мужчину. - Вы же сами сказали, что у вас нет никаких доказательств.
        - Потому что мы верим в ваше благоразумие, - ответил Лиль.
        - И вы думаете, я окажусь такой дурочкой, что прямо сейчас приведу вам за руку своего единственного ребенка, которого с таким трудом сумела родить и вырастить, и скажу: «Нате, забирайте»?! - гневно вскричала Цинтия.
        Лиль опустил голову.
        - Нет, - проронил он. - Конечно же, нет... Мы знаем, как вам будет трудно пережить подобное известие и каким трудным окажется для вас выбор. Но это - единственный выход, если вы хотите уберечь ваше дитя от смерти.
        - Мама! - раздался вдруг сверху детский голосок. - Кто это к нам пришел?
        Цинтия подняла голову и увидела сына, прижавшегося к прутьям лестничных перил.
        Лиль тоже оглянулся и сделал движение, собираясь подняться из кресла.
        - Уходите! - сказала Цинтия, вскочив со стула и быстро перемещаясь так, чтобы оказаться между ребенком и незваным гостем. - Немедленно уходите! Я не хочу с вами больше разговаривать!
        - До свидания, госпожа Сейфи, - вежливо произнес Лиль. Сейчас лицо его было намного бледнее, чем в начале разговора. - Я умышленно не прощаюсь с вами. Подумайте как следует над тем, что я вам сказал. Только помните: у вас мало времени на размышления...
        - Убирайтесь вон! - прошипела Цинтия, вне себя от ярости. - А если я еще хоть раз увижу вас, я обращусь в полицию!
        Переступая порог, Лиль обернулся.
        - Я бы не советовал вам этого делать, - невозмутимо отозвался он. - Не тратьте напрасно нервы, они вам еще пригодятся.
        Едва за странным посетителем закрылась дверь, Цинтия кинулась к телефону.
        Прежде всего она набрала номер мужа.
        Леонель Сейфи работал в банке одним из тех клерков, которые носят гордое звание менеджера, но на самом деле являются лишь мелкими винтиками в финансовой махине. Банку были нужны такие люди, которые обрабатывали бы потоки разнообразной информации, раскладывали бы документы по отведенным для них полочкам и корпели бы днями напролет у компьютеров, внося изменения в гигантские массивы данных о клиентах.
        Тем не менее платили за это неплохо. Единственным недостатком было то, что все восемь часов Леонель был прикован к своему рабочему месту, не имея возможности отвлекаться на посторонние дела. Даже в туалет приходилось наведываться чуть ли не бегом - каждая секунда была на счету, в строгом соответствии с изречением, приравнявшим время к деньгам.
        Когда позвонила Цинтия, Леонель был очень занят. Только что ему поступили данные из банковского филиала в Санперси, и их требовалось рассортировать в течение ближайшего получаса, причем малейшая ошибка была смерти подобна.
        Продолжая пальцами одной руки в бешеном темпе стучать по клавишам, Леонель взял трубку и услышал голос жены. То, что она ему поведала, было настолько далеко от его насущных дел, что суть проблемы, нежданно-негаданно свалившейся на их семью, не сразу дошла до него.
        Когда же это произошло, он посоветовал жене не принимать случившееся близко к сердцу, поскольку человек, который выдает себя за инопланетянина, может быть только либо психом, либо аферистом.
        - Ну, спасибо, успокоил! - язвительно воскликнула Цинтия. - Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?!. Во-первых, на сумасшедшего этот тип не очень-то похож. Во-вторых, он может вернуться в любую минуту, и где гарантия, что в следующий раз он не попытается забрать Ольфа силой? В-третьих, он может прийти не один! Возможно, речь идет о целой шайке негодяев, которым взбрело в голову отнять у нас ребенка?! Я боюсь, Лео!.. Ты не мог бы сейчас отпроситься и приехать домой? Мы бы с тобой все обсудили...
        - Цинтия, пойми, это просто невозможно! - с досадой отозвался Леонель. - У меня тут дел выше крыши, и начальство ни за что не отпустит меня среди рабочего дня!.. Но я обещаю тебе, - торопливо добавил он, услышав в трубке какой-то подозрительный хлюпающий звук, - что сразу после работы примчусь домой...
        Цинтия швырнула трубку на аппарат.
        «Вот так всегда, - с возмущением и обидой думала она. - Все они, мужики, одинаковы! Кроме работы, их ничего не интересует. Хотя нет - еще футбол. Или бейсбол. Или регби... Но только не жена и дети!.. Даже если нас тут будут убивать, резать на мелкие кусочки, он все равно не оторвется от просиживания штанов в своем чертовом банке! Как же, ведь это он зарабатывает деньги, а мы - лишь его нахлебники!.. Что ж, если с нами что-нибудь случится, пусть это останется на его совести. А пока придется самой бороться за свою жизнь и безопасность...»
        Она опять сняла трубку и набрала номер городского полицейского управления.
        Однако ей хватило всего пяти минут, чтобы убедиться, что ответивший ей дежурный - клинический дебил, непонятно как затесавшийся в ряды служителей закона.
        Потому что только законченный идиот мог сначала дотошно выспрашивать все данные о ней и ее семье (не хватало только, чтобы он поинтересовался, какой размер бюстгальтера она носит!), а потом, когда она перешла к сути дела, усомниться в том, что ее ребенку действительно угрожает опасность!.. Чего стоят его гнусные намеки на то, что у нее не все в порядке с головой (плюс сентенция о домохозяйках, насмотревшихся фильмов ужаса и начитавшихся триллеров низкого пошиба)!.. Разве такой тип может взять в толк, что речь идет о настоящей охоте на Ольфа?!.
        «С чего вы взяли, госпожа Сейфи, что этот человек намерен похитить вашего сына?»
        Как будто это и так не ясно!
        «Знаете, я не вижу логики в его поступках. Если бы он действительно собирался украсть вашего мальчика, то зачем ему было светиться перед вами? Он мог бы улучить удобный момент и сделать это, не вступая с вами в переговоры».
        Откуда я знаю? Разве я - сообщница этого вымогателя, чтобы знать, какими соображениями он руководствовался?!
        «У вас есть враги или недоброжелатели?»
        Нет, это исключено! Мы никому йичего не должны, мы жили тихо-мирно, никому не мешая, кроме того, мой муж - спокойный и скромный человек, и он никогда бы не осмелился кого-то оскорбить...
        «А есть ли среди ваших друзей, знакомых или родственников любители розыгрышей?»
        Ну, знаете ли!.. Это уже слишком! Вам говорят, что жизнь ребенка под угрозой, а вы намекаете, что кто-то решил поразвлечься таким образом?!. Вот что, соедините-ка меня с вашим начальством!
        Однако дежурный вежливо, но твердо ответствовал, что у полиции и без того хватает дел, чтобы разбираться с мнимыми угрозами, а что касается начальства, то оно слишком занято, чтобы выслушивать жалобы сумасбродных дамочек. Если же госпожа Сейфи все-таки желает сделать официальное заявление, то ей надо лично явиться в управление и...
        Цинтия не дослушала полицейского.
        Хам! Болван в мундире! И это называется - страж порядка! Зачем только мы, налогоплательщики, содержим эту армию тупиц и лентяев, если в решающий момент они отделываются от нас под любым удобным предлогом?!..
        Она взглянула на сына. Ольф увлеченно строил какую-то замысловатую конструкцию из кубиков «Лего».
        - Сыночек, - позвала его Цинтия, - подойди ко мне.
        - Что, мама? - В ее колени уткнулась пушистая, теплая головка.
        «Родненький мой, неужели все, что этот мерзавец наговорил про тебя, - правда?!»
        - Как ты себя чувствуешь, крошка? - спросила Цинтия, гладя мягкие детские кудряшки и пытливым взором осматривая мальчика.
        - Хорошо!
        - Правда? У тебя не болит горлышко?
        - Нет, мамочка. А мы пойдем с тобой сегодня гулять?
        - Нет, малыш. Сегодня у меня слишком много дел, так что придется нам побыть дома. Завтра пойдем гулять. Если все будет хорошо...
        - А сегодня все плохо, мамочка?
        - Нет-нет, это я так...
        - Мама, а кто к нам приходил утром? Цинтия на секунду задумалась. Говорить Ольфу или нет?.. Наконец она решилась:
        - Вот что, сынок. Этот человек - очень нехороший. Наверное, он преступник или больной. Потому что он хочет, чтобы я отдала тебя ему.
        - Зачем?
        - Он хочет увезти тебя далеко-далеко, и ты будешь там жить...
        - Один?
        - Во всяком случае, без нас с папой.
        - Насовсем-насовсем?
        - Да, он так сказал.
        Ольф теснее прижался к Цинтии и заплакал:
        - Я не хочу, мамочка!.. Не отдавай меня никому, ладно? Я хочу быть с тобой и с папой! Всегда-всегда! На глаза Цинтии тоже навернулись слезы.
        - Ну что ты, мой маленький? - срывающимся голосом прошептала она, обнимая Ольфа. - Разве я могу так поступить? Ты же у меня самый родненький, самый любимый! И мы всегда будем вместе с тобой, обещаю тебе!..
        * * *
        Остаток дня не принес новых тревог, и Цинтия немного успокоилась.
        Наверно, действительно зря она придала такое значение словам этого придурка. Мало ли кто что может сказать - в самом деле, психов и шутников на свете слишком много.
        После обеда, уложив Ольфа спать - она всегда строго следила, чтобы мальчик соблюдал режим дня, - Цинтия решила на всякий случай позвонить в фирму
«Клондайк».
        Пока она набирала номер и в трубке слышались щелчки многочисленных соединений, в голове ее сами собой всплыли события пятилетней давности.
        ...Чего они с мужем тогда не наслышались, прежде чем решили обратиться к клонаторам! Знакомые хватались за голову: «Вы что, с ума сошли? Рождение ребенка - это же чудо, а вы хотите довериться бессердечным мясникам в белых халатах, поставившим воспроизводство потомства на конвейер и штампующим детей, словно кукол Барби?!» Более набожные преду-преждали: «У вашего ребенка, даже если он родится с виду здоровым и благополучным, не будет души!» Третьи обвиняли: «Вы хотите, чтобы человеческая жизнь покупалась и продавалась за деньги, как во времена работорговли? Пользуясь услугами безнравственных медиков, вы тем самым обеспечиваете сверхприбыли мерзавцам, наживающимся на чужом несчастье!»
        Они не послушали никого. Они слишком хотели ребенка, а другого способа обзавестись малышом не было. Даже к зачатию в пробирке они не могли прибегнуть: бесплодием страдали оба. Брать же чужого ребенка из сиротского приюта они не захотели. Они решили испытать на себе все муки и прелести процесса появления на свет маленького человечка. Они знали: только так они смогут полюбить ребенка по-настоящему, считать его родным...
        Они не были одиноки в своем решении. Прежде чем им удалось попасть на прием, пришлось ждать несколько месяцев, когда подойдет их очередь.
        В тот памятный день, сидя в небольшой, но уютной приемной доктора Брауштера, к которому они были записаны, Цинтия и Леонель с жадным интересом разглядывали стенд с фотографиями тех, кто уже успел побывать здесь до них. С красочных снимков улыбались счастливые лица женщин, одухотворенные радостью материнства. Там были и детские лица. Абсолютно обычные дети, со здоровыми и симпатичными мордашками, и ни один ребенок не был похож на другого...
        ...Доктор Брауштер свершал таинство зарождения новой жизни в маленькой комнатке, где на обычном столе стояли два мощных микроскопа. Именно тут, пояснил доктор, и соединяются клетки. Вдоль стены тянулись стеллажи-шкафчики с выдвижными ящичками, напоминающие каталог в древних библиотеках.
        Доктор был большим шутником. Он то и дело сыпал анекдотами, и напряжение, охватившее поначалу супругов, понемногу спало.
        «Кого вы желаете: мальчика или девочку? - осведомился Брауштер, заполняя стандартный бланк заказа. - Или кого-нибудь другого?»
        «Кого вы выбираете в качестве донора? - спросил он немного погодя. - Эйнштейна, Марлона Брандо или Пеле? - И, видя, что супруги замешкались с ответом, добавил: - А может быть, вам подойду я?..»
        Но для них этот вопрос был давно решен. Ни Леонель, ни Цинтия не хотели копировать себя самих. Они оставили выбор «оригинала» на усмотрение Брауштера, оговорив, что для них не имеет значения, будет их ребенок клоном какого-нибудь выдающегося человека или безвестного донора. Главное - чтобы он был нормальным, обычным младенцем...
        Тут доктор стал серьезным.
        «Мы не замещаемГеспода Бога, - сказал он, сурово глядя на супругов из-под очков. - Мы лишь чуть-чуть ему помогаем. И дети, созданные нами, отличаются от обычных только тем, что родители любят их гораздо сильнее...»
        Наконец Цинтия услышала приятный женский голос:
        - Фирма «Клондайк», добрый день.
        - Я прошу соединить меня с доктором Брауште-ром, - сказала Цинтия.
        Пауза. Потом она услышала:
        - Простите, но это невозможно.
        - Невозможно? Но почему?
        - К сожалению, доктора Брауштера больше нет. В голосе сквозила отчетливая скорбь.
        Сердце Цинтии сжалось от недоброго предчувствия.
        - Когда это случилось? - с тревогой спросила она.
        - Полгода назад. Он скончался от инфаркта, почти мгновенно. - Пауза. - Если хотите, я могу записать вас на прием к другому специалисту.
        - Нет-нет, - быстро проговорила Цинтия. - Меня зовут Цинтия... Цинтия Сейфи. Пять лет назад мы были вашими клиентами, и нас обслуживал доктор Брауштер... Скажите, могу ли я узнать, кто был избран им в качестве донора?
        - Простите, госпожа Сейфи, а разве с вашим ребенком что-то не в порядке?
        - Нет... то есть, может быть... - растерялась Цинтия. - Нет, мальчик жив и здоров, но я хотела бы знать...
        В голосе служащей «Клондайка» появился лед:
        - Простите, госпожа Сейфи, но в соответствии с законом никто не имеет права на информацию о людях, чьи клетки были использованы в качестве исходного материала для создания клонов. Я сожалею, но это относится и к приемным родителям...
        - Приемным родителям? - переспросила, не веря своим ушам, Цинтия. - О чем вы говорите, черт возьми? Мы любим нашего мальчика как родного! Да он и есть наш родной ребенок - я же сама его рожала! Вы слышите - сама!..
        - Успокойтесь, госпожа Сейфи, - донеслось из. трубки. - Я вас понимаю, но закон есть закон, и никто не имеет права нарушать его.
        - А если я скажу, что вы использовали в качестве оригинала инопланетянина?
        - гневно спросила Цинтия. - Кто будет отвечать за то, что мой малыш оказался нечеловеком? Кто?!.
        - Послушайте, госпожа Сейфи, - проникновенно произнесла после паузы собеседница Цинтии, . - мне кажется, вы позвонили не туда, куда следовало бы... Кстати, я могла бы рекомендовать вам отличного психотерапевта. Запишите номер телефона...
        - Да пошла ты!.. - уже не сдерживаясь, крикнула Цинтия и нажала кнопку отбоя.
        Некоторое время она сидела без движения, прикрыв глаза. В висках тугими толчками отдавался пульс.
        Мысли скакали в голове, одна страшнее другой.
        Неужели все это происходит с нами на самом деле?.. Господи, сделай так, чтобы это не было правдой! Пусть это будут преступники или психи, пусть они охотятся за Ольфом из корысти или из других соображений. Но пусть то, что утром мне поведал красавчик, не окажется правдой! Потому что я не вынесу этого! Я сделаю все, чтобы ребенок остался со мной, даже если для этого придетсябить кого-нибудь, но без моего мальчика я не смогу больше жить!..
        - Мама! - вдруг услышала она за своей спиной и оглянулась.
        Дверь детской была приоткрыта - после визита пришельца Цинтия опасалась оставлять мальчика одного в комнате, - и на пороге стоял сонный Ольф, протирая глаза.
        - Мама, - повторил он, - тот человек опять приходил к нам?
        - Что ты, детка? - через силу улыбнулась Цинтия. - Спи спокойно, никто к нам больше не придет! Я здесь, рядом с тобой!
        Но мальчик покачал взлохмаченной со сна головенкой:
        - Нет, мама, он был в моей комнате. Я проснулся, а он стоит и смотрит на меня. А потом, когда я стал вставать, он исчез!
        - Как это - исчез? - удивилась Цинтия.
        - Как в сказке, - пояснил Ольф. - И еще как в кино... Он, наверное, волшебник, да?
        - Какой там волшебник! - отмахнулась Цинтия. - Негодяй он, сынок, и больше никто!.. И он тебе приснился, только и всего.
        - А медвежонок? - возразил Ольф. - Так же не бывает, чтобы медвежонок приснился и остался потом у меня! Этот негодяй принес мне медвежонка, вот!
        Мальчик на несколько секунд исчез в своей комнате, а когда снова появился, то в руках его действительно был смешной плюшевый медведь, которого у Ольфа раньше не было.
        Сердце Цинтии сорвалось с обрыва в пропасть.
        Леонель вернулся с работы не сразу, как обещал, а почти на час позже.
        В ожидании его Цинтия успела известись окончательно, не зная, что делать. От Ольфа, который успел забыть о человеке, посетившем его во сне, и безмятежно собирал на полу в гостиной какие-то головоломки, она не решалась отойти ни на шаг. А все попытки дозвониться на мобильный телефон мужа почему-то наталкивались на сообщение автомата: «Аппарат абонента временно отключен или находится вне зоны приема».
        Когда наконец за дверью послышалось лязганье ключа и Леонель появился на пороге, живой и невредимый, нервы Цинтии не выдержали, и она, опередив сына, кинулась в объятия мужа.
        Слезы сами собой хлынули из ее глаз.
        - Где ты пропадал, Лео? - бормотала она. - Ну разве так можно, а?.. Я уже не знала, что подумать!..
        Лео мягко отстранил жену и, пройдя в гостиную, буквально рухнул в кресло. Только теперь Цинтия заметила, что в лице его нет ни кровинки.
        - Что случилось? - спросила она, бессильно опустив руки. - Что?..
        Ольф вскарабкался на колени к отцу и замер, прижавшись затылком к его груди.
        Однако сегодня Леонел ь почему-то не стал ласкать мальчика, как делал это раньше.
        - Ты звонила в полицию? - спросил он у Цинтии.
        - Да, но откуда ты об этом знаешь?
        - Мне сказал тот тип... пришелец, - мрачно произнес Леонель. - И, кстати, он посоветовал больше не делать этого. Мол, так мы ничего не добьемся.
        - Какой тип? - ужаснулась Цинтия. - Такой молодой, вежливый, одетый с иголочки? Его зовут Лиль?
        - Нет, - качнул головой Леонель. - Со мной разговаривал другой, высокий и худой. На вид ему лет пятьдесят, а имя свое он не удосужился мне сообщить...
        Цинтия без сил опустилась на диван.
        - Значит, это действительно шайка, - проронила она, глядя в пустоту. - И что он тебе сказал?
        - В принципе, то же самое, что и тебе. И еще он сделал мне одно предложение...
        Леонель внезапно умолк и, осторожно сняв Ольфа с коленей, подтолкнул его в спину:
        - Иди, Олли, играй, играй...
        - А ты потом научишь меня считать отрицательные числа? - спросил мальчик.
        - Конечно, - рассеянно пообещал Леонель. - Обязательно научу.
        ...Высокий и худой человек перехватил его, едва он вышел из банка. Незнакомец сказал, что у него важный разговор к Леонелю. Они сели на скамью в сквере напротив здания банка, и неизвестный сразу перешел к делу.
        Он предложил Леонелю следующее. Если супруги Сейфи согласятся отдать ребенка пришельцам, то те берут на себя улаживание различных «нежелательных последствий» исчезновения мальчика. «Не бойтесь, никто не сможет обвинить вас в том, что вы убили своего малыша», - сказал незнакомец. А еще он сообщил, что инопланетяне готовы выплатить супругам крупную сумму в качестве своеобразной компенсации за моральный ущерб. Если же Сейфи пожелают завести себе нового ребенка, то пришельцы выступят в роли спонсоров, и тогда Леонель и Цинтия получат нового клона бесплатно...
        - И ты спокойно слушал все эти мерзости? - воскликнула Цинтия. - Да за такие слова дают по морде!..
        Примерно такой и была первая реакция Леонеля. Он попытался схватить своего собеседника и вызвать полицию, но руки его схватили пустоту. На скамье рядом с ним никого не оказалось.
        После этого он отправился прямиком в полицию, где потребовал, чтобы его провели к начальнику управления. Разумеется, его требование осталось невыполненным. Правда, дежурный полицейский терпеливо выслушал Леонеля, делая какие-то пометки в блокноте, а потом вызвал одного из детективов и поручил ему навести справки.
        Сразу выяснилось, что никакого Ренмарка Лиля в природе не существует. Во всяком случае, даже во всемирной базе данных, куда занесены все люди на планете, человека с таким именем и фамилией не оказалось, а национальное водительское удостоверение данному лицу никогда не выдавалось.
        В результате следствие, толком не начавшись, заглохло. Полицейский стал посматривать на Леонеля с сомнением, ему явно не верилось в историю, где в качестве киднеперов числились какие-то мифические зеленые человечки. Хотя вслух он, конечно же, пообещал разобраться и ориентировать своих людей на поиск злоумышленников, но было видно, что толку от его обещаний не будет никакого...
        - А почему он не выделил людей для охраны нашего дома? - поинтересовалась Цинтия. - Или ты не просил его об этом?
        - Разумеется, просил. Но он отнесся к этой просьбе без энтузиазма. Сказал, что у них сейчас не хватает людей и все в таком же роде... Мол, когда появится та-чКая возможность, то он сразу пришлет двух агентов наблюдать за нашим домом...
        - Вот подлец! - воскликнула Цинтия. - Сказал бы сразу, что не верит нам, так нет же, решил схитрить, чтобы не отказывать прямо!..
        - Короче говоря, дело дрянь, - мрачно подытожил Леонель. - Эти субчики обложили нас со всех сторон. Раз они знали о твоем звонке в полицию, значит, контролируют наши телефоны. Во всяком случае, мой мобильный - точно, потому что когда я хотел набрать номер нашего домашнего телефона, как вызов тут же срывался. А когда звонил в другие места - все было нормально... К тому же приходится принять как факт, что мы имеем дело не с обычными бандитами, а с существами, наделенными экстраординарными способностями.
        - Ты действительно думаешь, что они - настоящие инопланетяне? - удивилась Цинтия.
        - А почему бы и нет? - пожал плечами Леонель. - Или ты считаешь, что пришельцы обязательно должны быть такими, какими их описывают в статьях про НЛО? Кстати, в число их исключительных способностей может входить и возможность менять свой облик, как мы меняем одежду!.. Они также способны мгновенно перемещаться на значительные расстояния, подделывать документы. И у них наверняка повсюду есть свои агенты! Он внезапно замолчал.
        - И что? - спросила его Цинтия. - Что отсюда следует?
        Леонель отвел взгляд в сторону.
        - Неужели ты сама не понимаешь? - тихо спросил он. - Они обложили нас со всех сторон, и у нас нет ни малейшего шанса добиться успеха, если мы будем просить помощи у официальных инстанций. Единственный выход - надеяться только на свои силы. Вот, смотри, что я принес...
        Он открыл портфель, который брал с собой на работу, и достал оттуда какой-то черный предмет, явно стараясь, чтобы его не видел Ольф.
        Это был пистолет. Он был черным, блестящим и казался совсем не страшным. Как будто был игрушечным.
        - Это я купил по пути домой, - сообщил Цинтии вполголоса Леонель. - Мало ли, вдруг пригодится?.. Он заряжен и готов к бою. Я потом покажу тебе, как с ним обращаться.
        - Но я не сумею выстрелить! - в отчаянии воскликнула Цинтия. - Я никогда в руках не держала оружие!
        - Сумеешь, - жестко возразил Леонель. - Если будет некуда деться. И не бойся, никто тебя не осудит, если ты убьешь преступника, посягнувшего на твоего ребенка. Тем более если речь действительно идет об инопланетянах...
        Он вдруг пересел с кресла на диван рядом с женой и обнял ее за плечи.
        - А вообще, нам следует раз и навсегда выбрать, что мы хотим, - заявил он странным голосом.
        Цинтия отстранилась и недоуменно воззрилась на мужа.
        - Выбрать?! - переспросила она. - О каком выборе ты говоришь, Лео? Разве могут быть какие-то сомнения в том, как нам следует поступить? Или ты считаешь, что ребенок - это кофемолка? Или стиральная машина? Разве можно заменить его другим, словно какую-то запчасть?!. А может, ты позарился на деньги, которые эти скоты пообещали взамен Ольфа?
        - Конечно, ты права, милая, - извиняющимся тоном проговорил Леонель. - Но я вовсе не это имел в виду. О другом я подумал, совсем о другом... Что, если они сказали нам правду и жизнь нашего малыша в опасности? Неужели ты предпочтешь, чтобы он умер у тебя на руках? Подумай хорошенько над этим!
        Вне себя от злости, Цинтия вскочила на ноги,
        - А ты, я вижу, уже сделал для себя выбор, да?! - закричала она. Ольф испуганно заплакал, но она не обратила на него внимания. - По-твоему, лучше расстаться с сыном навсегда, поверив этим мерзавцам? Да ведь если они заберут Ольфа, это будет то же самое, что он умрет для нас! Потому что никогда больше мы не увидим его, а он не вернется на Землю! И где гарантия, что эти проходимцы не врут нам, где?..
        Леонель взял Ольфа на руки и обнял его вздрагивающее от рыданий тельце.
        - Если бы они врали, - спокойно ответил он Цинтии через плечо сынишки, - то вряд ли сейчас малыш был бы здесь. При их способностях они могли бы похитить его в любую минуту. Однако они не сделали этого. Значит, они доверяют нам. И не знаю, как ты, а я верю в то, что они могут оказаться гуманнее нас...
        Не видя ничего от слез, застилавших ей глаза, Цинтия резко повернулась и ушла на кухню.
        В тот вечер она больше ни слова не сказала мужу.
        Как и следовало ожидать, офицер полиции свое слово не сдержал. Во всяком случае, Цинтия так и не смогла заметить в окрестностях своего дома ни патрульных машин, ни переодетых полицейских.
        Однажды она завела разговор с Леонелем, не лучше ли им уехать из города, хотя бы на время, но муж только невесело усмехнулся.
        «Куда мы поедем? - кисло поинтересовался он. - У нас нет денег, чтобы все бросить и начать новую жизнь на новом месте, где потребуется опять покупать дом, устраиваться на работу, обзаводиться новыми связями и знакомствами... И потом, неужели ты считаешь, что нам удастся таким образом скрыться от преследования пришельцев? Если они способны улавливать телепатические сигналы Ольфа, то найдут нас хоть на краю света!»
        Он был прав. Спасаться бегством не имело никакого смысла. Оставалось лишь надеяться, что пришельцы или те, кто выдавал себя за них, откажутся от своих злодейских планов в отношении мальчика.
        Тем более что в течение нескольких дней никаких происков со стороны инопланетян не последовало и жизнь семьи Сейфи стала постепенно входить в колею.
        Ольф чувствовал себя хорошо, но, чтобы подстраховаться, Цинтия подвергла его внеочередному обследованию в лучшей клинике города. Естественно, при этом она умолчала об опасности, о которой ее предупреждали пришельцы. На основании всесторонних исследований врачи хором заявили, что никаких причин для беспокойства за здоровье мальчика они не видят и что, более того, на генетическом уровне это - нормальный ребенок, без подозрительных аномалий и отклонений.
        Тем не менее под влиянием переживаний что-то произошло с самой Цинтией. Она стала нервной и подозрительной. Страх стал ее постоянным невидимым спутником. Она пугалась каждого шороха за входной дверью. Даже незначительный чих Ольфа нагонял на нее панику. Пистолет, который принес в тот вечер Ле-онель, теперь постоянно лежал в верхнем ящике комода, стоявшего в гостиной. Цинтия быстро научилась обращаться с ним - снимать с предохранителя, взводить курок и заряжать. До тренировочной стрельбы дело так и не дошло - не стоило путать соседей пальбой.
        В ее отношениях с мужем тоже произошел надлом. Из-за разногласий по поводу возможного выбора судьбы для Ольфа между супругами Сейфи выросла невидимая, но прочная стена. Если бы всего несколько дней назад кто-нибудь спросил у Цинтии, кто ей больше дорог - муж или сын, наверное, она затруднилась бы с ответом. Теперь же она знала, что сын - это единственное ее сокровище. Причем - бесценное. И она собиралась сражаться за него до конца. А муж как-то сам собой отошел на второй план-Бессонными ночами Цинтия глотала слезы отчаяния, вслушиваясь в ровное посапывание сына (теперь она ночевала в его комнатке).
        «Господи, - думала она, - ну почему именно нам выпало такое?! Почему из сотен, тысяч клонов именно наш ребенок оказался в роли жертвы?»
        Тем не менее она не сожалела о том, что они с Леонелем воспользовались услугами фирмы «Клондайк». Как бы там ни было, но за четыре с лишним года они успели познать, что такое настоящее семейное счастье. Ребенок полностью изменил их жизнь и их самих. Он стал лекарством от той язвы, которая неизбежно разъедает ткань даже самой сильной любви между бездетными супругами. Его присутствие стало тем стимулом к жизни, который придает силы даже в самые трудные минуты.
        И Цинтия не представляла, как будет жить, если, не дай бог, все же лишится сына, - и сможет ли жить вообще...
        Через неделю она настолько осмелела, что, как и прежде, стала выходить с сыном за покупками в город. Пистолет оттягивал сумочку, придавая ощущение уверенности, хотя Цинтия понимала: в случае чего против чудовищ в человеческом облике ей не поможет никакое оружие.
        Все больше Цинтии начинало казаться, что ее страхи основаны на чем-то нереальном и фальшивом. Как в киношных мелодрамах, где ты воспринимаешь близко к сердцу сюжет и переживаешь за главного героя (или героиню). А через некоторое время впечатление от фильма слабеет и ты сама не понимаешь, что же заставляло тебя проливать слезы, сочувствуя чужой несчастной любви, и следить с замиранием сердца, как тот или иной положительный персонаж болтается над бездонной пропастью...
        Но жизнь напомнила Цинтии, что ее не следует путать с кино или с кошмарным сном.
        Однажды утром Ольф, завтракая, пожаловался на то, что у него болит горло.
        Цинтия срочно вызвала врача.
        Однако доктор был далек от того, чтобы считать незначительное воспаление смертельно опасной болезнью. Он насмешливо посоветовал Цинтии покупать мальчику меньше мороженого, смазал горло Ольфа какой-то мазью, прописал сироп и удалился с сознанием выполненного долга.
        А к обеду у мальчика начался надрывный, сухой кашель.
        Цинтия кинулась звонить мужу, но у того опять не отвечал телефон.
        Зато в дверь дома раздался звонок.
        Некоторое время Цинтия раздумывала: открывать или нет? Потом достала из ящика комода пистолет, сняла с предохранителя и опять положила на место.
        Предчувствия ее не обманули. На крыльце опять стоял Ренмарк Лиль.
        Он был один, и выражение его лица было не зловещим, а печальным и озабоченным.
        - Началось? - лаконично спросил он, когда Цинтия приоткрыла дверь, не забыв накинуть цепочку.
        - Убирайтесь! - вместо ответа прошипела Цинтия. - Ребенок простудился, вот и все!
        - Нет, - грустно возразил пришелец. - Это именно то, о чем я вас предупреждал.
        - Я все равно не отдам вам его! - крикнула Цинтия. - Пошли вы к черту с вашим лживым милосердием! И кстати, в тот раз вы не оставили никаких своих координат. Так что нечего винить меня! Я ведь все равно не могла бы вызвать вас, если бы даже захотела изменить свое решение!..
        - А мы и не нуждались в вашем вызове, - пожал плечами Лиль. - Если бы вы захотели спасти жизнь ребенку, то мы бы тотчас узнали об этом. Впрочем, и теперь остается шанс... У нас с вами еще есть время. Примерно сутки... Этого, конечно, маловато для безопасной эвакуации, но мы еще можем успеть... Все это время мы будем следить за вами, и достаточно одного вашего слова - как мы будем у вас.
        Он повернулся и направился к калитке.
        - Постойте! - с отчаянием крикнула ему в спину Цинтия. - А если я?.. Вы возьмете меня с ним? Лиль обернулся.
        - Нет, - произнес он ровным голосом. - Это исключено. Я сожалею... И исчез.
        * * *
        Цинтия почти физически ощущала, как неостановимо уходит время. С каждой минутой утекала жизнь из тела ее мальчика.
        Хотя внешне он был еще не так уж плох.
        Несколько раз рука Цинтии тянулась к трубке, чтобы вызвать «Скорую помощь», но женщина отказывалась от этого намерения. Даже если врачи заберут ее мальчика в больницу, помочь ему они все равно не смогут - теперь она уже верила, что пришельцы сказали ей правду.
        Нет уж, если конец неминуем, то она будет со своим ребенком до его последнего вздоха...
        Впрочем, еще была возможность избежать этого страшного конца. Достаточно ей захотеть, и Ольфа спасут от смерти гуманные пришельцы. Да и Леонель склоняется к такому варианту...
        Вот только имеет ли она, мать, право добровольно отдать свое дитя существам хотя внешне таким же, как люди, но все-таки не являющимся людьми? А где гарантия, что они не лгут? Дело-то может быть совсем в другом. Скажем, они просто стремятся уничтожить следы своего пребывания на нашей планете. Боятся, что о неземном происхождении мальчика когда-нибудь узнают официальные инстанции... Что, если они просто решили сыграть на моих чувствах, чтобы беспрепятственно завладеть Ольфом?
        И потом, я же знаю, как плохо будет ребенку одному среди чужих, в обстановке, наверняка сильно отличающейся от той, к которой он привык за свою короткую жизнь. Даже если ему будет хорошо там, он все равно будет тосковать по мне, по Леонелю, по нашему уютному домику... И еще неизвестно, что будет более жестоко: обречь его на медленную смерть здесь или на горе одиночества там, на чужой планете. Которая, возможно, никогда не станет для него родной...
        Боже, ну почему я одна должна решать эту проблему?! А ведь не с кем мне этим поделиться, не с кем посоветоваться. Абсолютно. Нет, подруги-то есть, но недостаточно близкие, чтобы можно было надеяться на их понимание (а самое главное - на умение хранить тайну). А мама и отец мне тоже не помогут - вот уже десять лет, как родителей нет на этом свете...
        Ты одна, совсем одна, Цинтия, и поэтому тебе одной надо решать судьбу твоего ребенка.
        Даже муж, единственный самый близкий и родной человек, самоустранился от ответственности выбора.
        «Ну и пусть!» - решила, стиснув зубы, Цинтия. Независимо от того, что я выберу, нам с Лео уже не жить вместе. Потому что человек, который в трудную минуту умывает руки и говорит: «Делай, что хочешь», - это не тот, кого стоит любить!..
        Тем не менее в присутствии Ольфа она старалась не подавать виду, какие муки ее терзают. Даже слезам своим не давала волю.
        Все должно идти так, будто ничего не случилось.
        И даже еще лучше.
        Чтобы заняться делом, которое отвлекло бы ее от мучительных раздумий, и чтобы доставить радость мальчику - кто знает, сколько таких маленьких радостей ему еще осталось? - Цинтия затеяла стряпать пирог с яблочным повидлом. Любимое лакомство Ольфа.
        Накормив мальчика, она уложила его спать и не отходила от его изголовья до тех пор, пока он не задышал ровно и глубоко.
        На миг ей показалось, что ничего страшного не происходит, что Ольф здоров и, следовательно, все ее страхи надуманны, но не прошло и пяти минут, как мальчик зашелся во сне сильным кашлем.
        Цинтия побежала на кухню, чтобы сделать чай с медом, а когда вернулась, приступ уже закончился и ребенок опять мирно спал.
        Она бессильно привалилась плечом к косяку, не отрывая взгляд от порозовевшего во сне личика.
        Тяжкие мысли снова хлынули в ее голову.
        А ведь ты можешь раз и навсегда избавиться от необходимости сделать выбор, шепнул ей на ухо вкрадчивый шипящий голос. Для этого надо всего лишь оставить Ольфа одного на полчаса, а самой отлучиться из дома... скажем, в аптеку... Имеешь же ты право пойти в аптеку, чтобы купить ребенку лекарство от кашля? Конечно, имеешь! И не твоя будет вина, если пришельцы воспользуются твоим отсутствием и похитят малыша...
        Зато никто на свете не посмеет обвинить тебя в том, что ты сама отдала мальчика инопланетянам. Ни одна живая душа. Включая прежде всего твоего мужа... пока еще мужа...
        Господи, да что же такое я замышляю?!.
        Двигаясь, словно автомат, Цинтия отнесла поднос с чаем обратно на кухню. Там она подняла руку и с ожесточением дала самой себе пощечину. Потом еще одну, уже по другой щеке.
        Нет уж, сказала она кому-то невидимому, не дождетесь вы от меня этого!
        Это мой ребенок, понятно? Мой - и ничей больше! И я сделаю все от меня зависящее, чтобы он был со мной! Называйте это эгоизмом, слепой материнской любовью, как угодно - мне все равно!
        И даже если бы у меня была возможность спросить сейчас у всех матерей Земли, как поступили бы они на моем месте, и если бы большинство женщин осудили меня, я все равно не отступилась бы от своего решения. Потому что голосованием такие вопросы не решаются. Каждый решает их сам для себя. Так, как подсказывает ему его сердце...
        Цинтия не знала, сколько она просидела в кресле, неподвижно глядя в одну точку.
        Время опять остановилось.
        Когда в очередной раз она взглянула на часы, то обнаружила, что ребенок спит слишком долго. Пора его поднимать, иначе вечером не уложишь...
        Но Ольф не хотел просыпаться. Она гладила его по лицу, дула в глаза и терла его руки, а он только слабо ворочался, не открывая глаз. Дышал теперь он сипло, и когда кашель снова охватил его, то был он таким страшным, словно у ребенка вот-вот разорвутся легкие.
        - Олли, родненький, - с трудом выговорила Цинтия. - Что с тобой? Скажи мамочке, как ты себя чувствуешь? Где болит?
        Но мальчик не отзывался. Едва ли он слышал ее.
        Голова у него была горячей, а ручка - мягкой, как вареная макаронина.
        Ему явно становилось все хуже и хуже.
        - Олли, сыночек, - сказала, не слыша своего голоса, Цинтия. - Прости меня, дуру! Это я... я виновата во всем!..
        - Почему ты? Мы оба в этом виноваты, - послышался вдруг знакомый голос за ее спиной, и Цинтия, вздрогнув, обернулась.
        В дверях стоял Леонель. Лицо его было бледным и застывшим, словно его заморозили.
        - Откуда ты взялся, Лео? - удивилась Цинтия. - Я же к тебе так и не дозвонилась!
        - Наверное, телепатия все-таки существует, - покачал головой он. - У меня с утра сердце было неспокойно. А когда мне сказали, что в мое отсутствие мне кто-то звонил, я понял: с вами что-то неладно... Но сейчас это не важно, - махнул он рукой. - Лучше расскажи, что происходит.
        Цинтия наспех поведала мужу, как стремительно протекает подозрительная простуда сынишки, а также сообщила о втором визите пришельца.
        - И что же ему было нужно? - осведомился Лео-нель.
        Цинтия отвернулась.
        - Ты сам знаешь, что... Он сказал... в общем, он считает, что Ольф долго не протянет...
        Леонель прошел в комнату, сел на край кровати и с нежностью провел рукой по щеке мальчика.
        - Да, - проронил он глухо. - Похоже, инопланетянин был прав... Мальчику плохо. А завтра будет еще хуже. Конечно, если...
        Он не закончил фразу, но Цинтия поняла, что муж хотел сказать: «если Ольф доживет до завтра».
        - Ну и что нам делать? - с отчаянием спросила она.
        Леонель отвел глаза:
        - Ты знаешь мое мнение на этот счет, - сказал он. - Но я не хочу тебя уговаривать. Окончательное решение остается за тобой, Цинтия.
        Он вдруг потянулся и взял с полки шкафчика, где были выстроены в ряд любимые игрушки Ольфа, черного медвежонка. Того самого, которого мальчику когда-то принес пришелец. Цинтия еще тогда хотела выбросить игрушку, но Ольф не позволил ей это сделать. «Мама, пусть мишка останется у меня, - попросил он. - Ведь это же игрушка, а разве игрушки могут быть в чем-то виноваты?» - и Цинтия уступила мольбам сына.
        - Ты знаешь, дорогая, - проговорил Леонель странным голосом, вертя в руках игрушку, - мне кажется, я догадался, почему этот тип так хочет, чтобы мы отдали им ребенка.
        - Ну и почему же? - вяло поинтересовалась Цинтия.
        - Потому что именно с него был клонирован наш мальчик.
        Цинтия вздрогнула:
        - Ты хочешь сказать, что он - все равно что отец для Ольфа?
        - Скорее всего. Во всяком случае, он испытывает к ребенку именно такие чувства. Цинтия закусила губу:
        - Ну и что? - холодно произнесла она. - Да пусть он считает себя кем угодно! Я выносила, родила и воспитала нашего мальчика! У чужака нет никаких прав на Олли!.. Так я решила - и так будет!
        Леонель внезапно встал и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.
        В нерешительности оглянувшись на неподвижное тельце сына, Цинтия последовала за мужем.
        Пошатываясь, как пьяный, Леонель спустился в гостиную, где рухнул в кресло, обхватив голову руками, и принялся раскачиваться из стороны в сторону так, будто его точила изнутри нестерпимая боль.
        - Почему? - промычал он, не отнимая ладоней от лица. - Ну, почему вы так жестоки? Даже в своей любви!.. Да вы - не просто дикари, вы - звери!..
        - Вы? - переспросила Цинтия. - Кто это - Внезапно взгляд ее упал на входную дверь, и она мгновенно все поняла.
        - О боже, - упавшим голосом проронила она. - Ты не Леонель!.. Потому что мой муж не смог бы войти в дом. Посмотри: дверь заперта изнутри, и ключ до сих пор торчит в замке!
        Человек, сидевший в кресле, наконец отнял руки от своего лица. В глазах его стояли слезы. Но это лицо и эти глаза уже не принадлежали мужу Цинтии.
        Перед ней был опять Лиль.
        - Что ж, вам не откажешь в наблюдательности, Цинтия, - сказал он, успокаиваясь и доставая из кармана платок, чтобы вытереть глаза. - Извините за маскарад, но я не мог поступить иначе. Дело в том, что за вашим домом наблюдает целая свора хорошо обученных агентов спецслужбы. Если я не ошибаюсь, она называется у вас Общественной Безопасностью.
        - Что-о? - протянула Цинтия. - Откуда тут мог взяться ОБЕЗ?
        - Ваш муж... Это он сообщил им обо всем. Я не знаю, зачем он так поступил, но этим он все испортил. Ведь эти люди циничны и расчетливы. Они решили использовать вашего сына в качестве приманки. Они знают все и понимают, что Ольф все равно умрет и от него им не будет никакой пользы. Зато они могут поймать меня - живого и здорового инопланетянина...
        - И за это вы убили Леонеля? - сдвинула брови Цинтия.
        - Разумеется, нет. Мы лишь временно нейтрализовали его. Уверяю вас, когда все кончится, он вернется к вам.
        - Но зачем вам понадобилось приходить сюда?! - удивленно воскликнула Цинтия. - Я же еще днем сказала, что вам не на что надеяться!..
        Лиль мельком глянул на часы.
        - Я не уйду отсюда до тех пор, пока... пока есть надежда убедить вас в том, что вы должны поступиться своими инстинктами и отдать нам ребенка. Я все-таки надеюсь...
        Он вдруг замолчал, словно прислушиваясь к чему-то.
        Потом вскочил и быстро сказал:
        - Похоже, счет уже пошел на минуты. Ну же, решайтесь!..
        Цинтия сделала шаг назад и, не оглядываясь, на ощупь выдвинула ящик комода.
        Потом сделала быстрое движение, и в ее руке появился пистолет.
        - Уходите отсюда! - сказала она, прицелившись в пришельца. - Немедленно!.. Дайте мне попрощаться с моим малышом!.. Убирайтесь! Слышите?!.. Иначе я выстрелю! И рука моя не дрогнет! Клянусь!..
        Лиль исчез. Но не успела Цинтия перевести дух, как пришелец вновь возник в двух метрах от нее, и в руках его был Ольф. Лицо мальчика заметно посинело, дыхание стало хриплым и очень редким.
        - Вот, прощайтесь, - сказал Лиль, протягивая Цинтии обмякшее детское тельце. - Что же вы стоите?! Поцелуйте его перед смертью!.. И всю оставшуюся жизнь вспоминайте этот проклятый миг, когда вы не сделали то, что должны были сделать!..
        Лицо его было перекошено, глаза метали молнии, руки дрожали. Он был бы страшен, если бы не боль и отчаяние, сквозившие из каждой черточки его лица.
        Цинтия опустила пистолет.
        Внезапно что-то произошло, она сама не поняла, что именно. Словно порыв сильного ветра ударил по дому. И мгновенно с петель слетела входная дверь, а большое - от пола до потолка - окно в гостиной разлетелось вдребезги, и в комнату с разных сторон ввалились три силуэта в черных масках, таких же черных, плотно облегающих тело комбинезонах и с короткоствольными автоматами в руках.
        И чей-то голос, усиленный мощным мегафоном, оглушительно прорычал:
        - Не двигаться! Руки вверх!
        Стволы были нацелены на Лиля, и он неподвижно замер с ребенком на руках. Он был не только оглушен, но и ослеплен. Автоматы обезовцев были оснащены лазерной подсветкой, и красно-фиолетовые лучи скрестились на лице пришельца.
        Двигаясь все так же быстро, обезовцы окружили Лиля.
        - Опустите ребенка на пол! - приказал инопланетянину один из силуэтов, движением фокусника доставая откуда-то наручники из неестественно блестящего металла. - И не вздумайте выкидывать свои штучки - с пулей вам все равно бесполезно соревноваться.
        Но Лиль стоял не шевелясь. Казалось, он не слышит, что ему говорит обезовец. Глаза пришельца были прикованы к Цинтии.
        - Тогда вы, мадам, - бросил агент Цинтии, не поворачивая к ней головы. - Подойдите и возьмите у него мальчика! Да опустите вы свою пукалку - мы его держим на мушке!.. Только осторожно, эти типы способны на...
        Он не договорил.
        Первая пуля, которую Цинтия выпустила из пистолета, разнесла ему череп. Следующими выстрелами были сражены двое других обезовцев - они не успели понять, что, собственно, происходит и кто в них стреляет.
        Цинтия стреляла, не целясь, но рука ее действительно не дрогнула.
        Потом она опустила дымящийся ствол пистолета и сказала Лилю только два слова:
        - Вы успеете?..
        Когда человек растворился в воздухе вместе с ребенком, она, хладнокровно переступив через растекавшуюся по полу кровь, подошла к креслу, на котором остался лежать игрушечный медвежонок, взяла его и, прикрыв глаза, прижала пушистую мордочку к своему лицу.
        Самый наглядный эффект клонирования - дать возможность бездетным людям иметь своих собственных детей. Миллионы семейных пар во всем мире сегодня страдают, будучи обреченными оставаться без потомков... Какие трагедии, какие семейные драмы возникают на этой почве! И вот, оказывается, эту ситуацию можно изменить. Можно иметь своего собственного ребенка...
        МЛАДШИЕ БЛИЗНЕЦЫ
        Опасная тенденция - требовать ребенка. Как будто возможность иметь ребенка является неотъемлемым правом человека. Мы теряем христианское понимание детей как подарка, а не права, которое бог или жизнь должны удовлетворять по нашему первому требованию.
        Тимоти Джонс, представитель Американского совета церквей
        Из статьи «Клонировать? Конечно!» (Журнал «Знание - сила», №5 за 1998 год)
        Странная штука - память. Казалось бы, что за тридцать лет можно забыть напрочь дорогу в Дом. Но стоило мне оказаться опять в этом городе, как я вспомнил все.
        Конечная станция подземки, выход из последнего вагона. Теперь все время налево - сначала после автоматов с турникетами, потом в туннеле подземного перехода, извивающемся замысловатым зигзагом, и наконец - вверх по левой лестнице, чтобы выбраться на поверхность.
        Снаружи изменения есть, но не настолько радикальные, чтобы сбить меня с толку. Вместо старого сквера с буйной растительностью - сверкающий хромом и золотом торговый центр. Вместо киосков, где продавали мороженое, конфеты и газированные напитки, - многоэтажная автостоянка. Вместо старенького кинотеатрика, где когда-то по субботам и воскресеньям было просмотрено столько захватывающих фильмов, - очередной филиал очередного банка.
        Зря стараешься, город, я теперь не заблужусь.
        К тому же кое-что осталось на своем месте.
        В частности, остановка турбуса. Правда, теперь это не открытый всем ветрам асфальтовый пятачок со стеклянным «скворечником», заляпанным всевозможными объявлениями, павильончиком «Цветы» и киоском «Пресса». «Скворечник», правда, остался, но объявления на него давно уже никто не клеит - после того как в обиход вошли бесплатные инфотерминалы, на свете не осталось чудаков, надеющихся на то, что их сообщение прочтет кто-то раньше, прежде чем его смоет дождем или сорвет ветром. А шаткие сооружения, в которых когда-то торговали цветами и газетами, канули в небытие. Никому они теперь не нужны. Живыми цветами давно уже не торгуют, а если бы и торговали, то не каждому они оказались бы по карману. Проще и выгоднее купить искусственный букет - тем более что имитацию можно распознать только с помощью электронного микроскопа.
        Бумажных газет в мире практически тоже не осталось. А для того, чтобы приобрести инфодиск, содержащий в себе все мировые новости за последние сутки, необязательно содержать специальный киоск. Для этого вполне достаточно обычного торгового автомата. Кстати, в районе остановки их целых пять штук, и перечень товаров, которые можно купить с помощью этих ярких параллелепипедов, раньше составил бы ассортимент небольшого универмага.
        Людей на остановке нет. Ничего удивительного: в наши дни турбусами пользуются только немощные старики, малые дети да люди с ограниченными возможностями. Инвалиды, как их называли раньше.
        Нормальные люди, чтобы добраться в загородную зону, не станут тащиться по шоссе с черепашьей скоростью сто километров в час. Те, кто побогаче, имеют персональный аэр с возможностью вертикального взлета и посадки. А те, кто победнее, предпочитают пользоваться подземным магнитоэкспрессом, за считаные минуты доставляющим людей в любую точку Агломерации.
        Однако сегодня я не отношусь к нормальным людям. Я хочу добраться до Дома так же, как тридцать лет тому назад, когда вместо турбусов были автобусы, а аэров не было и в помине. Во всяком случае, в их сегодняшнем виде.
        Не то чтобы я испытывал ностальгию по прошлому - скорее, наоборот. Сегодня все, что напоминает мне времена моего детства, отзывается болью в душе. Поскольку создается иллюзия, что, если бы вернуться на тридцать лет назад, я сумел бы все изменить, и сейчас все было бы иначе...
        Нет, с каждым днем я все больше ненавижу свое прошлое. Именно потому, что оно мне недоступно.
        А в Дом я хочу приехать на турбусе только потому, что мне страшно, и таким образом я пытаюсь оттянуть момент встречи с Папой.
        Собственно говоря, это мы его так прозвали, я даже не знаю, кто придумал ему нелепую кличку и на основании чего - внешней ли схожести с Папой Римским или той роли, которую он сыграл в жизни каждого из нас.
        Естественно, что обращаться к нему так никто не осмеливался: стеснялись. Хотя теперь-то, с высоты прожитых лет, я осознаю, что это вовсе не обидное и, в общем, неплохое прозвище. Но что было взять с нас, мелюзги, никогда не называвшей кого-либо этим словом?..
        Откуда ни возьмись, к остановке бесшумно подплывает, покачиваясь на пневморолингах, турбус. Совершенно пустой. Как моя душа сейчас. Передняя дверь приглашающе отъезжает в сторону, и водитель из своей кабинки вопросительно глядит на меня.
        «Вы едете или нет?» - читается на его загорелом, блестящем от пота лице.
        Хм-м. Хотел бы я сам это знать. В принципе, еще не поздно отказаться от своей авантюрной затеи. Вернуться в подземку и через каких-нибудь полчаса сесть на джамп-челнок, чтобы через полтора часа вновь оказаться дома. В роскошной пустой квартире, где никто меня не ждет. Где приходится денно и нощно убивать тишину и одиночество с помощью специально придуманных человеком электронных штучек - радио, аудиобокса, транспьютера, головизора...
        Иногда, особенно в такой день, как этот, можно прибегнуть и к другим средствам создания иллюзии того, что ты не один. Например, вызвать по видеосвязи кого-нибудь из старых дружков. Хилла, например, или Леонта. Только сегодня и в этом мне отказано судьбой...
        Значит, останется одно - накачивать себя спиртным в компании телевизионных героев и бойких голосов радиоведущих.
        Нет-нет, только не это. Ты же дал себе зарок не пить - по крайней мере в этот день.
        И вообще, надо решаться. Тебя ждут, приятель. Терпеливо ждут. Целых два существа, из которых одно - механическое, а второе - живой человек. В твоей жизни тебя нечасто ждали, так стоит ли сейчас разочаровывать ждущих?
        Я шагаю в прохладный салон, пахнущий пластиком и приятным дезодорантом, и плюхаюсь на мягкое сиденье у окна. Так, чтобы не попадать в поле зрения водителя, то и дело косящегося на меня в ретровизор.
        Поехали.
        Дома, плывущие за окном, почти не изменились. Те же скучные железобетонные кубики образца прошлого века. Интересно, кто в них до сих пор живет? Одни старики и старухи? Есть ли в этом районе хоть один человек моего возраста? Из числа тех мальчишек, которые кидались в нас камнями, улюлюкали и орали вслед обидные ругательства, когда нас привозили в городскую баню. Помнится, эти поездки длились до тех пор, пока по инициативе Папы нам в Доме не построили свою собственную баню. Хотя, если по большому счету, такие вылазки в мир были полезны для нас. Этакая маленькая модель Голгофы, которая нам предстояла. Мы ведь почти все до единого были настроены стать мессиями, дарить людям чудеса - и вместо благодарности получать в лицо плевки и камни толпы...
        Нет, мы не испытывали ненависти к уличной шпане, да, похоже, и она не так уж сильно ненавидела нас. Камни и крики были естественной реакцией на появление чужаков. Мы относились к своим обидчикам снисходительно и высокомерно: что, мол, возьмешь с придурков, которые не подозревают, на кого поднимают руку и повышают голос? Подождите, вот мы вырастем - и тогда эти же пацаны будут просить у нас автографы, потому что нас к тому времени узнает весь мир...
        И мы, и они давно выросли. Только ничего в наших отношениях не изменилось. Мы так и остались для них безвестными. А они по-прежнему испытывают к нам тайную неприязнь и предубеждение. Только до камней и открытых оскорблений дело уже не доходит...
        Турбус ехал почти без остановок. На пересечении с кольцевой трассой он тормознул, чтобы подобрать раскрашенную дамочку с малышом, который сосредоточенно одолевал большущее румяное яблоко, потом еще раз, и еще - народу в салоне постепенно прибывало. И я правильно угадал - не считая мамаши с ребенком, это были пожилые люди.
        Куда они едут? Куда могут ехать эти заскорузлые старики в старомодных одеяниях, сосредоточенно вперившие взгляд в окно? Кто ждет их в конце маршрута? Дети, внуки? Или просто друзья?
        И все-таки раз они едут, значит, в конце пути есть люди, которые их ждут. И которые, возможно, до сих пор их любят.
        А ты? Куда едешь ты? Хоть тебе и далеко до преклонного возраста, но уже сейчас тебя никто нигде не ждет. Ты - вещь в себе. Созданная неизвестно для чего и таковой и оставшаяся.
        Ты обманываешь себя иллюзией, что скоро все наконец выяснится - но что тогда? Станет ли тебе от этого легче? Успокоится ли твоя душа, когда ты узнаешь правду о себе?
        Я заколебался. Может, вернуться, пока еще не поздно? Попросить водителя остановить тяжелую грузную машину, спрыгнуть на шоссе и вернуться в свою конуру? Залить мозг алкоголем и забыться?
        В конце концов, что изменится от того, что ты расставишь все точки над
«i»?
        Да, пожалуй, ничего. Только на свете станет больше на одного человека, утратившего слабую, еле мерцавшую надежду...
        Я встал и шагнул к кабинке водителя (пассажиры оторвались от молчаливого созерцания заоконных пейзажей и недоуменно посмотрели на меня. Маленький мальчик вынул изо рта яблоко и громко сказал: «Мама, а почему дядя хочет выйти? Он хочет писать, да?»).
        Однако, пока я преодолевал несколько метров по проходу между сиденьями, перед моими глазами вдруг стали появляться лица. Одно за другим. Знакомые лица. Лица моих друзей. Хилл, Леонт, Чеславий, Геродот... Портреты были неживыми, как на старинных фотографиях, и не хватало только траурной ленточки на каждом из них, чтобы усилить ощущение безысходности и боли в сердце.
        Вот почему когда я все-таки добрался до парня, сидевшего за рулем, то не стал просить его остановить турбус.
        Вместо этого я спросил:
        - Скажите, а Дом еще функционирует? Водитель удивленно покосился на меня.
        - Дом? - повторил он. - Какой дом? Тьфу ты, я и забыл, что это для нас Дом был Домом, а для всех прочих...
        - Детский дом имени Макаренко, - поспешно уточнил я.
        - А-а, - протянул водитель. - Так бы сразу и сказали... Это на пятьдесят первом километре, что ли? - Я кивнул. - Да, вроде бы этот сиротский приют еще не закрыли...
        «Сиротский приют». А ведь по-прежнему неприятно слышать такое определение Дома, хоть ты давно уже не живешь в нем. Как и словечко «инкубаторские», которым нас обзывали городские мальчишки.
        В отместку я не стал благодарить водителя, а молча вернулся на место.
        Нет, все-таки этот парень не прав. Сиротский приют - это нечто казенное, серое. Тощие, вечно озлобленные на весь мир воспитанники в казенной, плохо подогнанной одежде. Редкие праздники и скудное, полуармейское меню. Воровство персонала, жестокость наказаний. Видимость обучения школьным наукам. Учителя, стремящиеся поскорее отделаться от малолетних извергов...
        У нас было не так. Это был действительно Дом - во всех отношениях. Здесь нас любили и лелеяли. Воспитатели и учителя тщательно отбирались в ходе специального конкурса. Отказа не было ни в чем - ни в одежде, ни в оборудовании, ни в книгах. Кормили, как в ресторане, - с предварительным заказом любимых блюд. И не бьшо этой общей казарменной спальни - у каждого своя отдельная комната.
        Про баню я уже упоминал. А еще в Доме имелось подсобное хозяйство, с огородом, огромным садом и собственной свинофермой. И работали там не мы, а специально нанятые люди. В крайних случаях, когда требовалась наша помощь, нас посылали на хозрабо-ты - но не в наказание, а «для разнообразия». Когда приедались и занятия, и игры. Причем всякий раз добровольцев на физическую работу было хоть отбавляй.
        Во время каникул нам устраивали туристические поездки по всему миру. Автобусные туры по Европе, речные круизы по Волге, летний лагерь в Крыму, пешие походы по уральским горам...
        На праздники в Дом приезжали с концертами известные артисты, нам устраивали спортивные соревнования и встречи с интересными людьми. Выпускной вечер в Доме превращался в подлинный праздник, с ночным фейерверком, бал ом-маскарадом и гуляньем до утра. Два раза в году, на Новый год и в день своего рождения, каждый из нас получал подарок, и это всегда было то, о чем он давно мечтал...
        Кто из обычных людей мог бы похвастаться, что все эти блага и радости были ему доступны в детстве, если у него отец - не миллионер или не важная шишка в правительстве?
        И все это обеспечивал один-единственный человек. Формально - директор Дома. А для нас - Папа. Один на всех, но зато какой!..
        Уже потом, много лет спустя, я задумался: как Папе удавалось превращать жизнь в Доме в подлинный рай для своих несовершеннолетних «детей»? Где он брал средства на все это? Миллионером он не был, это уж точно. Скорее всего Дом существовал за счет спонсоров. Но в стране - тысячи казенных детских заведений, и на них никаких спонсоров не хватит.
        И только совсем недавно я догадался, как Папа сумел опередить конкурентов в деле завоевания благотворительности толстосумов. Тем же самым способом, каким ему удалось сделать из нас кандидатов на Голгофу...
        Турбус вдруг притерся к бровке шоссе и плавно остановился.
        Я недоуменно огляделся.
        Пассажиры с не меньшим удивлением смотрели на меня.
        Я бросил взгляд в окно, и от того, что я там увидел, защемило сердце.
        Дом стоял на том же самом месте, как тридцать лет тому назад. И в нем почти ничего не изменилось. Разве что деревья стали намного выше да кусты разрослись так, что превратили территорию, обнесенную чисто символическим забором, в одно сплошное море зелени.
        - Спасибо, - дрогнувшим голосом сказал я неизвестно кому и поспешил к выходу.
        Калитка в заборе оказалась не заперта - как было прежде. Папа не боялся, что кто-нибудь из нас сбежит. Хотя такие случаи были. Правда, очень редко. Но беглецы, как правило, возвращались сами.
        Вдруг мне показалось, что я все это время тоже спасался от Дома бегством, а теперь возвращаюсь в него. К людям, ставшим для меня семьей. К своему Папе...
        Но это ощущение длилось всего лишь миг.
        Беглецы возвращались не так. Они входили в эту калитку, опустив голову и избегая глядеть в глаза кому бы то ни было. Они чувствовали за собой вину и готовы были сделать все, чтобы загладить ее.
        А я вернулся не для того, чтобы выпрашивать прощение.
        Правда, я не продумал заранее, что мне делать, если встречусь с кем-нибудь из старых воспитателей. В том, что кто-то из них все еще работает здесь, я не сомневался. От Папы мало кто уходил. Он только мог выгнать кого-то сам, и то не за первую же оплошность. Он всегда давал людям возможность исправиться. И почему-то они непременно ею пользовались...
        Я нерешительно зашагал по аллее, озираясь по сторонам. Каждая травинка здесь была мне знакома. Вон на той просторной поляне среди кустов мы обычно играли в футбол. А с этих качелей однажды сорвался Пашка Травин, и Папа был первым, кто оказался рядом с ним после падения... А на той скамейке под липами мы засиживались допоздна, когда учились в старших классах. У нас была небольшая, но дружная компания. Виталина и Геральд, Хилл и Магда, Кристи и я... Три пары дурачков, играющих во влюбленность. Самодельные стихи, песни под гитару, первые поцелуи... Клятвы друг другу в том, что мы всегда будем вместе.
        Куда это все делось? Не помню.
        Хотя нет, вру. Как-то само собой получилось, что у каждого в жизни своя дорога, которая не пересекается с путями других. И была учеба, и поиски истины, и жажда перевернуть весь мир с ног на голову. Все это не оставляет времени для глупостей.
        Правда, от Хилла я слышал, что Кристи и Геральд все-таки поженились. Но они недолго пробыли вместе. Что-то там у них не заладилось, и я готов поклясться, что знаю, в чем причина.
        Просто в начале начал было слово. И принадлежало оно Папе.
        Я прошел несколько метров по дорожке, ставшей еще более уютной за время моего отсутствия, прежде чем сообразил, что вокруг что-то не так.
        Нет шума детворы. Никто не бегает, не прыгает и не вопит благим матом. Не слышатся удары по мячу и скрип качелей. И нигде нет ни воспитателей, ни садовника, ни вездесущих нянечек.
        Я машинально взглянул на часы.
        Ага, время обеда.
        Значит, все сейчас в столовой, от самых маленьких клопышат до солидных старшеклассников.
        Обед в Доме всегда был общим ритуалом. Причем его-любили даже не за то, что нас потчевали вкусными блюдами. Папа умел сделать из обыденной трапезы нечто вроде театра одного актера. Загадки, интересные рассказы, анекдоты так и сыпались из него. И каждый раз он садился за разные столы. То с малышней, то с теми, кто постарше, то с почти взрослыми. Это была большая честь - иметь Папу в качестве гостя за своим столом.
        Интересно, сколько сейчас детей в Доме? Пятьдесят? Сто? Двести?
        Наверняка больше, чем было нас.
        Как говорится, аппетит приходит во время еды. Мы были одни из первых, на ком испытывалась стратегия и тактика воспитания ничейных детей. По-настоящему ничейных, а не осиротевших. И поэтому Дом нельзя было называть сиротским приютом.
        Что ж, возможно, в верхах сочли, что подобное начинание является многообещающим, и в разных городах как грибы после дождя стали возникать такие же Дома.
        Уголки возрожденного рая на Земле.
        Инкубаторы.
        А вот и административный корпус.
        Именно здесь, на первом этаже, в конце коридора, расположен кабинет нашего директора. Папы.
        В маленьком вестибюльчике, на стене слева, - огромный стенд:
        ВЫПУСКНИКИ, КОТОРЫМИ МЫ ГОРДИМСЯ.
        Ага, это мы. Все до одного. Сто пятьдесят шесть человек. Портреты тридцатилетней давности. Юные, устремленные в лучезарное будущее лица.
        Хилл Сентебов... Геральд Фивейский... Виталина Фанталова... Даже в подборе имен и фамилий для нас Папа был очень щепетилен. Долой серых, невзрачных Ивановых, Сидоровых и петровых! И не будем впадать в формализм, награждая детей, как водится в детдомах, фамилиями типа Октябрьский, Майский или Февральский! Мы достойны самого лучшего и уникального... Чтобы все запоминали, как нас зовут, с первого раза!..
        А вот и я - Антон Чеховский. Волосы торчат на макушке, зато нос вздернут кверху. Как же - скоро обо мне будет говорить весь мир, и фотографии мои будут красоваться не только на этой Доске почета, но и на страницах школьных хрестоматий, обложках многочисленных книг!..
        Фотографии убраны под стекло, но все равно пожелтели за многие годы. Под некоторыми пора вписывать даты рождения и смерти. Знают ли здесь, что многих из тех, кем они гордятся, уже нет в живых? Вряд ли. Взять хотя бы тебя самого: за эти тридцать лет ты ни разу не приехал и не позвонил в Дом. Никто, возможно, и не знает, где ты сейчас и что с тобой...
        - Простите, что вы хотели?
        Молодая женщина в брюках, кроссовках и муж-. ской клетчатой рубашке, заляпанной известью и краской. В глазах - легкое удивление, не более того. Значит, я так изменился, что меня уже нельзя опознать по фотографии тридцатилетней давности.
        Еще бы не измениться!.. Регулярное пьянство - лучший способ изменения внешности. И почему это кадровые шпионы им пренебрегали?
        - Мне надо поговорить с Па... с вашим директором, - сказал я, проклиная себя за то, что не оделся более презентабельно. Подумает еще, что я - бродяга или нищий. - Мне буквально на пять минут...
        - Вообще-то мы закрыты, - после паузы нерешительно начала женщина. - Видите ли, сейчас ремонт, и вообще...
        Ремонт? Закрыты? Черт возьми, это еще что за новости? Когда это было видано, чтобы Дом закрывался, как какая-нибудь торговая точка?!.
        - Дело в том, что я здесь проездом. И мне очень хотелось бы повидать Владимира Ивановича...
        Она посмотрела на меня так, словно я сморозил какую-нибудь глупость. Потом перевела взгляд на стенд, и до нее наконец дошло.
        - Так вы - из наших бывших выпускников?
        - Моя фамилия - Чеховский. Вон там, третий справа в верхнем ряду... Так что, могу я повидаться с директором?
        - Конечно, конечно, проходите, пожалуйста!..
        - А он сейчас у себя? Женщина опустила взгляд.
        - Он всегда у себя, - проговорила она странным голосом. - Вас проводить?
        - Нет, спасибо. Я не забыл, где его кабинет...
        По-моему, она все равно провожала меня. Только - взглядом. До тех пор, пока я не свернул за угол коридора.
        Ну, вот я и пришел.
        Дверь с начищенной до блеска бронзовой табличкой: «В. И. Яковин, директор».
        Господи, ну зачем мне это все? На кой черт я приперся сюда почти за тысячу километров? Чтобы разбередить душу и себе и ему? Или обменяться ничего не значащими пустыми фразами о том, как быстро летит время, и о том, что ты по-прежнему помнишь и любишь Дом и благодарен лично ему, Владимиру Ивановичу, за счастливое детство?..
        Но разве для этого ты стремился сюда через тридцать лет?
        Чтобы избавиться от нахлынувших сомнений, я постучал в дверь. Ответа не последовало.
        Тогда я толкнул дверь и вошел.
        В кабинете почему-то было темно, как ночью. Ах, вот в чем дело. Окно закрыто темными светонепроницаемыми шторами. Однако стоило мне переступить порог, как на письменном столе, словно сама собой, зажглась настольная лампа.
        Папа действительно был тут. Сидел за столом в своем любимом кресле с жестким сиденьем и высокой спинкой. Положив обе руки на подлокотники и откинувшись назад, он пристально смотрел на меня. На нем был его любимый темно-синий костюм, рубашка без галстука.
        В кабинете почти ничего не изменилось. Изменился лишь его хозяин. Лицо стало морщинистым, волосы - молочно-белыми. Он и раньше не отличался полнотой, а теперь и вовсе стал худым. Сколько ему сейчас? Я вдруг с удивлением обнаружил, что не могу вспомнить ни день, ни год его рождения.
        В любом случае ему должно было быть уже за семьдесят.
        Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
        Потом я сказал:
        - Здравствуйте, Владимир Иванович. Вы помните меня?
        Папа и глазом не моргнул.
        - Конечно, - хладнокровно ответил он. - Антон Чеховский, третий выпуск...
        - Вот, решил навестить вас, - заговорил я, испытывая странное смущение. - Как вы поживаете? Как здоровье? И почему вы сидите днем с огнем?
        Рука моя сама потянулась к выключателю, но меня остановил его голос:
        - Не включай свет, Антон. Он мне теперь противопоказан. Здоровье, понимаешь... Ты лучше присаживайся.
        Напротив стола стоял стул, и лампа была направлена на него. Как будто Папа был следователем, а каждый, кто к нему приходит, - преступником.
        Я потоптался в нерешительности.
        Вообще-то, по традиции положено было кинуться к своему бывшему наставнику в объятия и трижды расцеловать его. Если, конечно, ты хочешь показать ему, что любишь его.
        Но я не мог этого сделать.
        А Папа почему-то не собирался вставать из-за стола.
        Впрочем, спокойствия ему всегда было не занимать. И эмоции свои он старался не выдавать.
        - Я слушаю тебя, Антон, - объявил он, склонив голову набок.
        Будто я все еще был подростком и пришел к нему на очередную беседу по душам. Впрочем, для Папы это словосочетание было абсурдным. Была ли она у него вообще, так называемая душа?
        Хотя тогда у нас такой кощунственный вопрос не возникал.
        Я молчал. Заготовленные речи куда-то испарились из головы. Я только сидел и смотрел на него.
        Папа первым нарушил молчание.
        - Что ж ты молчишь? - строго осведомился он. - Рассказывай.
        - О чем? - тупо спросил я. Он едва заметно усмехнулся:
        - Ну, хотя бы о том, когда выйдет твоя новая книга.
        Это было ошибкой с его стороны.
        Все мысли, которые лезли ко мне в голову длинными бессонными ночами и которые я безуспешно пытался заглушить возлияниями спиртного, мгновенно ожили и обрели четкую формулировку.
        Однако я еще старался держать себя в руках.
        Я лишь покачал головой:
        - Новой книги не будет.
        - Почему? - удивленно поднял брови Папа.
        - Я давно уже не пишу. Ни строчки.
        - Вот как?
        Я вздохнул.
        - Послушайте, Владимир Иванович, а вы читали хоть одну из тех книг, которые я успел опубликовать?
        - Я прочел их все.
        - Ну и как?
        Еле заметная пауза.
        - Хорошо написано.
        - Это не ответ. Вот вам лично моя писанина понравилась? Он хмыкнул:
        - При чем здесь я? Кстати, если помнишь, я и раньше говорил тебе: книга - не невеста на выданье, она - отражение твоего «я». Слово «нравится», которое частенько любят употреблять по отношению к тому или иному произведению, передает лишь степень близости мира, созданного автором, к образу мира, существующему в голове у читателя. Если эти два образа совпадают или тождественны, то читатель будет в восторге от прочитанной вещи. Если же нет, он будет плеваться и кричать на всех перекрестках, что никогда еще не читал более дрянной вещи...
        - Владимир Иванович, - перебил его я, - неужели вы думаете, что я приехал к вам только для того, чтобы выслушать одну из ваших лекций о литературе?
        Он поморщился.
        - Грубишь, Антон, - сказал он. - Значит, тебя что-то беспокоит...
        - Нет, - произнес с горечью я. - Что меня может беспокоить?! Подумаешь, всего-то проблем, что книги мои оказались такими же бездарными, как я сам!.. Что куча исписанных мною листов канула благополучно в небытие, так и не удостоившись ни единой похвалы со стороны читателей. Вот вы сказали, что мои книги - хорошие. То же самое твердили критики, рег цензенты всех мастей, литературоведы... Но ни один человек не назвал мои опусы хотя бы отличными, не говоря уж о гениальности! Ни один!.. Так стоит ли после этого продолжать писать? Стоит ли пытаться выдернуть себя за волосы из болота?
        - Ах, вот что тебя смутило, - задумчиво констатировал Папа. - Бедный мальчик... Его не хотят признать гением современники! Да если бы Пушкин, Достоевский и Гоголь равнялись на мнение современников и из-за этого бросили писать, мы бы никогда не узнали о них!..
        - Перестаньте, Владимир Иванович, - скривился я. - Вы прекрасно знаете, что выдающиеся творения гораздо чаще обретают славу при жизни автора, чем после его смерти. Тем более в наше время!.. Нет, я - не писатель, и у меня нет ни малейших задатков к литературному труду. Жаль лишь, что уразумел я это слишком поздно.
        - Теперь я понимаю, зачем ты пришел сюда, - скорбно качнул белоснежной головой Папа. - Ты наверняка полагаешь, что в твоих неудачах виноват я.
        - А разве нет? Разве не вы однажды доверительно поведали мне, что я - не просто маленький мальчик, у «которого нет родителей? Что я - клон того самого классика в пенсне?! А помните, что было потом? - Папа молча созерцал меня с неподвижным лицом, и трудно было сказать, какие мысли сейчас бродят в его седовласой голове. Впрочем, для меня это было не важно. Настал тот миг, к которому я шел в течение долгих, наполненных болью прозрения лет. - «Малыш, - сказали вы тогда в этом же самом кабинете, когда все в Доме давным-давно спали... - Малыш, - сказали вы, - ты должен гордиться этим. И твой долг - продолжить дело твоего знаменитого предшественника». И я поверил вам, десятилетний дурачок. Я заучил биографию великого писателя наизусть. Я верил, что я - это он, чудом возрожденный из праха. Я верил, что мои гены содержат его талант, его способности к творчеству, его мысли. Я проштудировал все его книги, вплоть до примечаний литературоведов. Я настолько возомнил себя им, что не сомневался: я смогу писать так, как он, и даже еще лучше. Потому что вы мне процитировали выдержки из научных статей о том, что
клоны выдающихся личностей могут превзойти своих оригиналов!..
        Я умолк, поскольку в горле пересохло. Сейчас бы глотнуть из заветной фляжки, которую в последнее время я постоянно носил с собой. Но сегодня, собираясь в дорогу, я сознательно оставил фляжку дома. Я не хотел, чтобы глоток обжигающей нутро жидкости в решающий момент помешал мне сделать то, что я задумал.
        - Обманув меня тогда, вы на этом не остановились, - продолжал я свой монолог, - Вы искусно внушали мне мысль о моем скрытом даровании. Вы подсовывали мне книги по теории литературного творчества, вы усиленно расхваливали мои сочинения по курсу литературы и те наивные рассказики, которые я кропал по ночам втайне от всех. Именно благодаря вам я задолго до окончания школы знал, что буду писателем, и делал все для этого. Я наплевал на предметы, которые мне не пригодились бы как литератору. Я кое-как вытянул на тройки математику, физику и химию. Да, вы спохватились, когда поняли, что из-за вашей необдуманной лжи я могу стать невеждой по важнейшим дисциплинам. Вы вызывали меня к себе и читали поучения в том духе, что инженеры человеческих душ должны быть всесторонне образованными, что без знания научных основ нельзя написать что-нибудь стоящее, что даже тот, другой Антон, из клеток которого я был сотворен, не был двоечником... Но было поздно. Ядовитое семя, которое вы во мне посеяли, уже пустило всходы и высасывало из меня, как сок, всякое желание делать то, что противоречило моей программе. Да-да,
программе - ведь вы запрограммировали меня на всю оставшуюся жизнь!
        Папа слушал меня, оперев подбородок на соединенные домиком кисти рук. Так, будто принимал от меня очередной экзамен.
        В течение всего моего монолога в его лице не дрогнула ни одна жилка. И это еще больше выводило меня из себя. Признаться, продумывая этот разговор, я был готов к тому, что он будет оправдываться, перелагать вину с себя на меня и твердить затертые до дыр педагогические истины.
        А он молчал.
        - В принципе, я понимаю, почему вы пошли на это, - сказал я, тщетно стараясь успокоиться. - Прямо-таки душещипательный сюжетец, достойный такого гения, как я!.. Итак, детский дом - стандартный, со всеми его мерзостями и недостатками. Заведение, куда присылают младенцев, от которых по тем или иным причинам отказались родители. Будучи еще стажером в одном из таких сиротских приютов, вы столкнулись с горем детей, обреченных на беспросветное, жалкое существование в течение всей своей жизни. Социальные уродцы - вот кто обычно вырастает из детей, воспитывавшихся в условиях человеческого инкубатора. И, став директором нашего Дома, вы решили изменить этот порядок вещей. Просто-напросто каждый должен с детства знать о своем предназначении. И вот однажды вы видите, как кто-то из маленьких несмышленышей плачет и замыкается в себе. Как он постепенно превращается в злобного, обиженного на весь мир негодяйчика. Потенциального мстителя обществу за свое попранное детство. И вы говорите ему: малыш, ты - не такой, как все. Ты - возрожденное воплощение одного из тех людей, которыми гордится человечество. Помни же об
этом, и если ты сумеешь реализовать свой талант, то обязательно прославишься на весь мир. Не сомневаюсь, что вами руководили лучшие чувства. Вы лгали своим воспитанникам из жалости к ним и в надежде сделать их хоть чуть-чуть лучше и целеустремленнее. Но, как и любая ложь, рано или поздно этот обман стал-очеви-ден. Ваши бывшие ученики выросли и открыли, что никакими выдающимися способностями они не обладают. Но они не сразу убедились в этом. Потребовались долгие годы неудач и напряженного труда, чтобы усвоить простую истину, они - обычные, заурядные люди. Только вот изменять свою жизнь было уже поздно, потому что лучшие годы остались позади. Стремясь прыгнуть выше головы, они отказывали себе в том, что было доступно всем остальным. Они не обзаводились семьями, не рожали детей, потому что житейские хлопоты и проблемы отвлекали бы их от достижения заветной цели. Они не сделали карьеры, не нажили благосостояния. Они подорвали свое здоровье, работая по шестнадцать часов в сутки, недосыпая и недоедая. Неудивительно, что многие из них не дожили и до сорока лет... А те, кто дожил,
        - я сглотнул комок в горле, - сломались под тяжестью своего открытия. Помните Геральда, которому вы сообщили, что он - клон Лобачевского? В прошлом году он вскрыл себе вены. А знаете, что стало с Колей Зиборо-вым, который по вашей милости стал дублем знаменитого бегуна Куца? У него был врожденный порок сердца, а он рвался ставить рекорды на гаревой дорожке. И теперь он - парализованный инвалид... А гордость нашей художественной самодеятельности Витали на - пресловутая «Любовь Орлова-2» - сошла с ума. А хуже всего то, что еще не все из нас поняли, кто они на самом деле. Даже если им сказать правду, они не поверят. Так и будут тешить свое самолюбие и тщеславие мыслью о собственной исключительности. Они не умерли, но превратились в моральных мутантов, но стали самоуверенными и высокомерными пустышками. Вот что наделала ваша гнусная ложь во спасение наших якобы беззащитных душ!.. Папа откинулся на спинку кресла.
        - Все? - осведомился он, не глядя на меня. - Ты все сказал, Антон? Или хочешь что-нибудь добавить?
        Он был по-прежнему бесстрастен и хладнокровен. Когда-то эта его способность сохранять спокойствие даже в самые критические моменты меня восхищала. И не только меня - всех нас. Но теперь я подумал, что за этим спокойствием может скрываться нечеловеческая расчетливость, граничащая с циничным равнодушием.
        - Нет, это еще не все, - ответил я. - Знаете, как мы вас называли между собой?
        - Знаю, - откликнулся он. - Вы называли меня Папой.
        - Вот именно. И эта кличка отражала наше отношение к вам. Нас было много в Доме. Больше сотни разновозрастных сорванцов. И каждый считал вас своим отцом. Мы действительно любили вас, Папа. А вы нас обманывали - по одному и всех сразу. «Малыш, - говорили вы в заключение разговора с очередным кандидатом на роль гения, - только обещай мне, что эта тайна останется между нами». И мы, гордые своим новым статусом, конечно же обещали: «Никому!.. Ни единому человеку!.. Даже лучшему другу!..» И, насколько я знаю, многие из нас сдержали данное вам слово... И лично я понял, в чем дело, совсем недавно - когда в моей жизни началась эта черная полоса.
        - Что ж, - сказал Папа, - я вижу, ты неплохо подготовился к роли общественного обвинителя. Во всяком случае, речь у тебя получилась что надо. Чувствуются писательские навыки... Но раз уж ты взял на себя ответственность судить меня, так скажи, какой приговор ты для меня заготовил. К сожалению, по ряду причин я не могу выслушать его стоя. Но не будем формалистами. Давай, Антон, огласи, к какой мере наказания ты меня приговариваешь.
        Я ожидал чего угодно, только не этого снисходительного великодушия со стороны Папы. Поэтому на какую-то долю секунды растерялся, не зная, что сказать.
        А Папа продолжал:
        - И кстати, по всем правилам судебной процедуры, тебе полагается дать мне последнее слово. Хочешь, чтобы я им воспользовался, или полагаешь, что мои признания уже ничего не изменят?
        - Да нет, почему же? - смешавшись, пробормотал я. - Я с интересом выслушаю вас. Только вряд ли я вам поверю.
        - Логично, - согласился Папа. - Итак, ты обвинил меня в преднамеренном обмане своих воспитанников. Ты думаешь, что именно это сыграло роковую роль в том, что судьбы ваши не удались. И ты уверен в том, что все вы были не клонами великих людей, а обыкновенными сиротами. Версия действительно красивая. Я бы сказал - литературная. Сам того не подозревая, ты подходишь к жизни как писатель, Антон. Ты всюду ищешь скрытую подоплеку - те самые пружинки сюжета, которые призваны подогревать читательский интерес. Но при этом ты укладываешь в схему, которую сам для себя придумал, только те элементы, которые подтверждают твою правоту, а все прочее, что идет вразрез с фабулой, оставляешь за бортом своего весьма эмоционального повествования.
        «Наконец-то, - подумал с невольным облегчением я. - Наконец-то начались аргументы в самозащиту - а я уж полагал, что Папа готов признать свою вину и рас каяться».
        - Вы не могли бы перейти ближе к делу, Владимир Иванович? - осведомился я вслух.
        - А ты спешишь куда-то? - глянул на меня он исподлобья. - Ты же сам сказал, что жизнь твоя кончена, заниматься тебе нечем, родных и близких у тебя нет - тогда в чем причина твоей торопливости?
        - А вы думаете, мне приятно с вами разговаривать?
        - Что ж, потерпи немного, - усмехнулся он. - Я постараюсь быть кратким... Так вот, ты утверждаешь, что ты и твои сверстники не были клонами.
        - Естественно, - пожал я плечами.
        - А на чем основывается твоя уверенность? Только на том, что вы не сумели проявить себя? Если так, то позволь тебе напомнить, что согласно авторитет-хным научным выкладкам клоны - это идентичные близнецы других людей, только отсроченные во времени. Это вовсе не двойники и не копии. Так же, как естественные близнецы, они имеют семидесятипроцентную корреляцию в интеллекте и пятидесяти процентную корреляцию в чертах характера с оригинальным индивидом. Поэтому вероятность того, что именно те качества, которыми обладал оригинал, будут воспроизведены в клоне, составляет соответственно семьдесят и пятьдесят процентов... Но я вижу, что мои доводы не кажутся тебе убедительными. Тогда скажи мне: кто-нибудь из вас, неудачников, обращался к экспертам? К специалистам по генетике? Просил ли ты провести сравнительное исследование твоей ДНК, чтобы определить, являешься ты чьим-нибудь клоном или нет?
        - А зачем? - спросил я. - Разве и без этого не ясно, что никакие мы не клоны? Достаточно просто сравнить нашу внешность с портретами людей из школьных учебников. Взять меня: даже если я нацеплю на нос пенсне и мне сделают ту же прическу, которую носил Антон Палыч, то все равно видно, что мы - совершенно разные люди.
        - А ты хотел бы, чтобы люди показывали на тебя пальцем и перешептывались:
«Смотрите, смотрите, вон Чехов пошел!.. Под ручку с Софи Лорен!»? Чтобы по Земле разгуливали точные копии знаменитостей? Одного генетического наследия недостаточно, чтобы обеспечить полную идентичность одного субъекта другому - разве ты не знал об этом? В зависимости от конкретных жизненных обстоятельств внешность меняется - а согласись, что твоя жизнь и жизнь твоего предшественника слишком сильно отличаются друг от друга. То же самое и в отношении остальных...
        - Вы хотите доказать мне, что вовсе не врали нам тогда? - перебил я своего бывшего наставника. - Но зачем? Чтобы мы продолжали быть теми улитками, которые намерены побить рекорд скорости? Конечно, вы пытаетесь таким способом подбодрить нас, влить, так сказать, новые силы в наши жилы... Только все это - напрасно. Мы уже устали бороться за право быть исключительными! И сейчас мы хотим только одного - дожить остаток жизни как обычные, нормальные люди...
        - Дурачок ты, Антон, - ласково сказал Папа. -, Не хочешь верить - не верь, это твое дело... Но я тебе говорю правду. Ты никогда не задумывался, откуда брались средства на то, чтобы обеспечить Дому безбедное существование? Все эти поездки, сложнейшее оборудование, уют и комфорт, хорошее питание и праздники - за счет чего было все это? - Я не собирался отвечать на его риторические вопросы. - Да за счет эксперимента! И все эти затраты изначально были заложены в государственный бюджет...
        - Эксперимента?! - вздрогнул я. - Вы хотите сказать, что мы были подопытными животными, только и всего?
        - Нет, - устало произнес Папа. - Не хочу. И ты зря так воспринимаешь это. И лабораторными свинками вы не были. Собственно, весь эксперимент заключался лишь в том, чтобы узнать, какой процент клонов-близнецов выдающихся людей практически полностью повторит оригинального индивида. Причем естественным путем, без вмешательства извне. Единственное, в чем проявилось вмешательство руководителей проекта, так это в том, что вам с самого начала создали почти идеальные условия для того, чтобы вы могли проявить свои способности.
        - По-вашему, можно назвать естественным то, что мы росли не в нормальных семьях, а в этом инкубаторе? - с горечью спросил я. - И вы считаете, что условия могут быть идеальными, когда детей на всю жизнь лиш ают родителей ?
        - Я здесь ни при чем, - пожал плечами Владимир Иванович. - Поверь, Антон, я не стоял у руля проекта. Меня в свое время просто поставили перед фактом. Собрав вас всех в одном месте, разработчики эксперимента стремились исключить факторы, которые могли повлиять на реализацию ваших способностей, если бы вы жили у приемных родителей. Да и вести наблюдение в этом случае было легче... Что же касается меня, то я сделал все, что было в моих силах, чтобы вы не чувствовали себя отверженными или бедными сиротами. Разве нет?
        - Да уж, - хмыкнул я, - постарались вы на славу. А эта ваша... ну, то, что вы нам раскрыли глаза на наше происхождение... это тоже входило в условия эксперимента?
        - Нет, не входило, - медленно проговорил он. - Признаюсь, это было самодеятельностью с моей стороны. Понимаешь, ваш выпуск был уже третьим, и раньше я не позволял себе сообщать своим воспитанникам по секрету, кто они на самом деле... Результаты оказались плачевными. Всего десять процентов выпускников пошли по стопам своих предшественников, остальные погрязли в том, что ты назвал «нормальной жизнью»... И тогда я решил, что вам необходимо знать, кто вы такие.
        - Ах, вот как? - тело мое начинало ныть от долгого сидения на неудобном стуле, и я поднялся на ноги. - Значит, вами тогда руководило вовсе не сочувствие к нам? Это просто был способ повышения эффективности эксперимента, да? Вот вы и показали всю свою сущность... Папа! Вы вовсе не любили нас, признайтесь! Вы только делали вид, что любите нас, а на самом деле вас заботила судьба этого жестокого эксперимента, в который всех нас втянули! Что ж, я понимаю, почему вы были так заинтересованы в успехе этих псевдонаучных опытов над живыми людьми! Ведь куда интереснее наблюдать за тем, как на твоих глазах вырастают будущие гении, чем возиться в обыкновенном, задрипанном приюте с сопливыми, тупыми и бездарными сиротами!.. Что ж, видно, не зря я приехал сюда. Потому что теперь вы сами открыли мне глаза на то, какой вы негодяй! Жаль только, что я сделал это слишком поздно!..
        И тут я впервые за все время нашего разговора увидел, что лицо моего бывшего наставника словно сводит судорогой. Оно так и осталось неподвижным, только под правым глазом бешено задергалась жилка, а взгляд стал просто испепеляющим. Таким нашего Папу я еще никогда не видел.
        Тем не менее он остался сидеть на месте.
        - Как ты смеешь делать такие выводы? - почти не повышая голоса, осведомился он. - Кто тебе дал право копаться в моей душе, самовлюбленный глупец? Это мой Дом, и я не позволю тебе поливать его грязью! Да если бы я не переживал за вас, то мне было бы наплевать на то, что с вами будет! Ты думаешь, ты открыл для меня Америку, когда стал рассказывать о тех из бывших воспитанников, с которыми ты поддерживаешь отношения? Да я же знал все это, знал! Потому что следил за каждым из вас! Эти шкафы забиты газетными вырезками и прочими материалами, посвященными всем вам! Это ты и еще кое-кто мог не вспоминать о Доме тридцать лет - а вы снились мне каждую ночь!..
        - Поберегите нервы, Владимир Иванович, - произнес я с небывалым хладнокровием. - Не надо меня переубеждать. Я вас все равно ненавижу! Пора ставить точку в нашем разговоре...
        Рука моя скользнула в карман. Туда, где тяжким грузом хранился компакт-пистолет.
        Еще полчаса назад я вряд ли смог бы пустить его в ход.
        Но теперь я был твердо намерен сделать это.
        Я знал, что мой бывший наставник не заслуживает такого сурового наказания и что его смерть ничего не изменит. Но я должен был хоть как-то отомстить обществу, породившему таких, как я, гадких утят, так и не превратившихся в прекрасных лебедей. Только в этом я видел единственный выход.
        Но я не успел нажать на курок.
        Меня остановил спокойный голос моего бывшего директора.
        - Не трать зря пули, Антон, - сказал он. - Ты все равно не сможешь убить меня.
        - Думаете, промажу? - ехидно усмехнулся я. - Надеетесь, что у меня руки трясутся от страха или с похмелья?
        - Дело не в этом. Просто меня давным-давно нет в живых, - сообщил Папа. - Все это время ты разговаривал не со мной. С моим виртуальным клоном. Ты ошибся, Антон, в своих выводах относительно вашего поколения. Не все из тех, кому я поведал тайну их рождения, стали такими озлобленными эгоистами, как ты. Кое-кто не опустил руки перед неудачами. Они работали не ради славы и почестей. Они сделали все, что было в их силах, чтобы решить ту или иную проблему. Каждый в своей области...
        Не веря своим глазам, я смотрел на него.
        Нет, этого не может быть. Это был он, наш Папа. Живой и невредимый.
        Но... почему он не мог встать из своего кресла?
        Позади меня открылась дверь, и кто-то вошел.
        - Это правда, Антон, - произнес чей-то голос.
        Я оглянулся.
        Это был Морис - фамилию его я не помнил. Когда-то мы прозвали его Белобрысым. Он сильно изменился, но я узнал его. Тот самый Морис, который якобы был слеплен по образу и подобию Билла Гейтса.
        В руке его было нечто вроде карманного пульта управления. Он нажал кнопку, и в комнате вспыхнул яркий свет.
        И в кресле за столом уже никого не было!
        Зато теперь я разглядел голопроекторы. Они были расставлены по углам комнаты, и пучки проводов, тянувшиеся от них, уходили куда-то в стену.
        - Нашего Папы действительно давно не существует, - сказал Морис. - Его убили пять лет тому назад.
        - Убили?
        - Да, причем примерно при таких же обстоятельствах, как сейчас. Его навестил один из наших выпускников. Некий Людвиг Цвылев. Никто не знал, о чем они разговаривали в этом кабинете. А потом раздался выстрел... Точнее, два выстрела: вторым Людвиг убил себя. Если бы ты был внимательнее, когда подходил к Дому, то заметил бы надгробную плиту под дубом. Там мы похоронили Папу.
        Он разговаривал со мной спокойно, не обращая внимания на пистолет в моей руке.
        - Странно, что ты об этом не знал, - продолжал Морис. - Ведь на похороны съехалось столько людей!.. И вот, когда я стоял возле свежезакопанной могилы, у меня возникла идея. Папа погиб от руки своего бывшего воспитанника. И, понимаешь, никто не знал, что между ними произошло. А я в то время только что решил одну проблему, без которой невозможно виртуальное клонирование. Речь идет о так называемой проблеме Тьюринга. Надеюсь, ты знаешь, что это такое?
        Я кивнул. Некоторое время назад по страницам газет прошла волна публикаций о так называемом клонировании-V. Это когда с помощью мощных си-муляторов создается трехмерный образ какого-нибудь человека. Однако все упиралось в программное обеспечение, без которого имитация была неполной. Человек - не только изображение. Он двигается, говорит, обладает только ему присущими особенностями и манерами. И создатели первых вирт-клонов вскоре убедились, что их творения только на первый взгляд неотличимы от живого, реального человека. Однако, как и следовало предполагать, решить эту проблему лишь программным путем не представлялось возможным. Для этого требовалось как минимум создать нечто вроде искусственного интеллекта - самообучающейся эвристической программы, способной реагировать на слова собеседника в зависимости от контекста общения. Именно в этом заключалась «проблема Тьюринга»: в ходе подобного диалога легко было распознать, что имеешь дело с машинным разумом, а не с человеком.
        Тысячи ученых и самоучек тщетно бились над решением этой проблемы.
        Выходит, решить ее удалось только нашему Морису.
        - Что ж, поздравляю, - вяло проговорил я. - Твой клон вел себя так, что у меня не возникло никаких сомнений в подлинности «Папы». Ты слышал, о чем мы говорили?
        - Нет, - ответил Морис. - Хотя догадываюсь... Дело в том, что когда я сделал вирт-клона Папы, то первым делом поинтересовался у него, за что его убил Цвылев. Ты, наверное, не поверишь мне, но для начала Папин дубль запросил подробную информацию о Цвылеве. А потом ответил мне, да так, что у меня буквально волосы дыбом встали! Ведь о том, что все мы - клоны, «Папа-два» никак не мог знать, я специально перепроверил содержание его базы данных, и там не было ни слова об этом! И тем не менее он рассказал мне все так, как было - или могло быть!..
        - Значит, это ты составил программу для него, - я кивнул на пустое кресло.
        - Сделал так, чтобы он не признавался в том, что солгал нам тогда, тридцать с лишним лет назад? Это ты вложил в его уста все эти рассуждения об эксперименте и о любви к нам?
        Морис развел руками:
        - В том-то и дело, что нет! - воскликнул он. - Тут вся соль и заключается в том, что никто не программирует вирт-клона! Ну, если только на уровне самых необходимых сведений о его прообразе. Кстати, это наиболее трудоемкая часть работы по ви-клонирова-нию... Представь, какой массив информации надо вложить в базу данных! Практически всю жизнь человека!.. А потом клон сам выбирает стратегию общения с тем или иным собеседником, в зависимости от ситуации.
        - Значит, все, что он мне говорил, могло не соответствовать действительности? - разочарованно спросил я.
        - Может быть, да, а может быть, нет, - усмехнулся Морис. - Этого никто никогда не узнает, Антон. Даже я...
        И тогда, больше не слушая его, я развернулся и пошел прочь.
        Я шел по коридору, в котором прошло мое детство, но не видел ничего вокруг себя.
        Кто-то попадался мне на пути, но я не осознавал, кто это.
        Только у выхода, напротив стенда, я увидел, что Листолет все еще в моей руке.
        Я поспешно спрятал его во внутренний карман и толкнул дверь.
        Теперь парк перед зданием был полон детей, но никто из них не обратил внимания на меня, когда я появился на пороге Дома. В отличие от обычных детских домов, дети Дома никогда не всматривались в незнакомых взрослых с затаенной надеждой: а не за мной ли они пришли? Папа никогда не отдал бы своихвоспитанников в чужие руки. Впрочем, они и сами этого не захотели бы...
        Я пошел прямо через шумную, постоянно перемещающуюся в подобии броуновского движения детвору. Я вглядывался в довольные, счастливые лица, раскрасневшиеся от бега и летнего зноя, и мне становилось все больше не по себе.
        Неужели и они счастливы от того, что им поведали, будто они являются
«младшими близнецами» гениев?!.
        И еще я вспомнил, что забыл спросить у Мориса об одной очень важной вещи.
        С какой целью он добивался, чтобы Папа ожил в образе своего виртуального двойника? Не для того же, чтобы разъяснять таким, как я, вернувшимся отомстить ему за исковерканную ложью жизнь, что мы не правы? Где гарантия, что он не продолжает исполнять функции директора Дома в полном объеме1\.
        Но если так, это означало бы лишь одно: эксперимент, о котором мне поведал виртуальный близнец Папы, продолжается и поныне.
        А отсюда следует, что неудачников среди нас все-таки оказалось меньшинство.
        Я шел по аллее к воротам, опустив голову, и, свернув за поворот, чуть было не сбил с ног мальчугана лет десяти, шедшего мне навстречу и на ходу увлеченно читавшего толстую книгу.
        - Извини, малыш, - сказал я, вовремя подхватив его за плечи. - Я тебя совсем не заметил!.. Ты не ушибся?
        Не отводя глаз от моего лица, он медленно покачал головой.
        Глаза у него были светло-серые, а волосы белокурые.
        Что-то в нем мне показалось странным.
        - Ладно, - великодушно произнес я, отпуская его острые, как зачатки крыльев, плечики. - Иди, только впредь будь внимательнее...
        Мальчик ничего не сказал. Он лишь рассеянно улыбнулся и поднял с земли упавшую в результате нашего столкновения книгу.
        На ее солидной кожаной обложке золотыми буквами было вытиснено: «А. П. Чехов».
        Сердце мое болезненно сжалось.
        - Тебя, случайно, не Антоном зовут? - спросил я, едва ворочая губами.
        - Да, - с легким удивлением ответил он. - Антон Чехонтин. А откуда вы знаете?..
        - Неважно. Послушай, я хочу тебе кое-что сказать.
        - Что? - спросил он.
        Он смотрел на меня во все глаза, а у меня внезапно пропал дар речи.
        Я просто не знал, что должен сказать ему, моему младшему близнецу. Слишком многое хотелось ему сообщить.
        Но поверит ли он мне? А если и поверит - учтет ли он это в своем заманчивом, как ярко раскрашенный леденец, будущем?
        - Вот что, Антон, - сказал я наконец. - Я хочу забрать тебя отсюда.
        - Зачем? - изменившимся голосом спросил он.
        - Я усыновлю тебя, и мы с тобой будем жить вместе.
        В его глазах промелькнуло сразу несколько чувств. Недоверие, страх, надежда. И неизвестно, чего больше...
        - Вы что - хотите стать моим папой? - спросил он.
        - Ну конечно! - торопливо ответил я. - Мы с тобой уедем прямо сейчас! Хочешь?..
        Не сводя с меня пристального, тоскливого взгляда, он попятился, прижав к груди том своего кумира и старшего близнеца.
        - Нет, - пробормотал он. - Не хочу!
        - Почему? - упавшим голосом поинтересовался я.
        - Потому что у меня... у нас уже есть Папа, - сказал мальчик. - И другой мне не нужен!..
        Потом повернулся и зашагал деловой походкой по аллее туда, где слышались голоса детей.
        И до тех пор, пока его светловолосая головка не скрылась за кустами, на меня он так и не оглянулся.
        В настоящее время мы не можем с уверенностью сказать, какой процент клонов выдающихся людей будет делать равные по значимости вклады в науку. Однако, если запретить кло-нирование, мы этого никогда и не узнаем.
        Стивен Вир
        Из Всеобщей декларации о планировании от 11 июля 2013 года
        1. Каждый имеет право быть клонированным как при жизни, так и после смерти.
        2. Любой человек в течение своей жизни не должен подвергаться клонированию без его официального письменного согласия. Любому человеку от рождения принадлежит право собственности на свой генетический код и право распоряжаться им по собственному усмотрению; код должен оставаться под его контролем. В случае, если то же самое относится к людям, умершим до легализации клонирования, всеми указанными правами обладают их законные правопреемники, и в первую очередь - их потомки.
        3. Любой человек, созданный в виде чьей-либо генетической копии (клон) и признанный с медицинской и юридической точек зрения дееспособным, обладает теми же правами, что и обычный человек.
        4. Любые сведения, относящиеся к созданию чьей-либо генетической копии, составляют тайну личности. Ответственность за ее сохранение возлагается на всех лиц, причастных к клонированию каждого конкретного индивида и к воспитанию его генетической копии. Лицо, допустившее нарушение тайны личности, подлежит привлечению к ответственности в соответствии с действующими нормами международного права.
        5. Клонирование лиц, совершивших тяжкие преступления, запрещается.
        6. Клонирование осуществляется только по просьбе и при участии обычных людей в качестве дополнительной альтернативы для естественного воспроизводства человечества. Создание генетических копий in vitro запрещается.
        7. Массовое создание генетических копий одного и того же индивида запрещается. Разумным пределом клонирования одного и того же человека следует полагать, в зависимости от конкретных случаев, число от 2 до 5 - по возможному количеству однояйцевых близнецов, рождаемых естественным путем (вредакции поправки, внесенной Законом ООН от 16 января 2028
 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к