Николай Иванов
        Департамент налоговой полиции
        Черные береты
        OCR и редакция: Chernov Sergey
        ([email protected]), Орел, май 2006 г.
        ББК 84Р7 И20
        Иванов Н. Ф.
        И20 Департамент налоговой полиции: Романы.- М. 1995.- 432 с. (Серия "Черная кошка").
                Совсем недавно в России была создана специальная служба - Департамент налоговой полиции. Писатель Николай Иванов впервые в отечественной литературе рассказал об этой организации. Предотвращение попыток хищения документов и подкупа фининспекторов, схватки служб физзащиты с охраной частных фирм, отслеживание агентов из-за рубежа и внутренних шпионов, работающих на "черный бизнес" - все это ежедневная и нелегкая работа Департамента налоговой полиции.
        4702010201-096
        ЛР 061309-95
        ББК84Р7
                (C) АОЗТ издательство "ЭКСМО", 1995 г.
        Департамент налоговой полиции
        Роман
        Я, исполнитель смертных приговоров...
        ...веду к точке расстрела Тарасевича Андрея Леонидовича. Русского, ранее не судимого. Тридцати четырех лет.
        Он в двух с половиной шагах от меня. Я отчетливо вижу стриженый, со складкой, затылок, мощную шею борца. Вижу отчекрыженный ворот рубашки. Отчего "вэмэнэшникам" - приговоренным к высшей мере наказания - отрезают ворот рубашки, я так и не успел узнать. Может, повелось с тех времен, когда головы отрубали на плахе?
        Но главное - я вижу место, куда должен попасть.
        Тарасевич Андрей Леонидович, за границу не выезжавший, научных трудов и степеней не имеющий, владеющий немецким языком в объеме средней школы, государственными наградами не отмеченный, по иронии судьбы мой сверстник - убийца двух детишек. А сейчас он умрет сам. Приговор в исполнение поручено привести мне. В кармане лежит готовый к выстрелу "Макаров". В узком переходе тюрьмы я вытащу его, неслышно опущу вниз флажок предохранителя. У любого оружия, которое мне приходилось когда-либо держать в руках, о предохранитель можно было сорвать ногти - настолько туго он ходит. Это, видимо, оттого, чтобы не произвести выстрел случайно.
        В "расстрельном" пистолете флажок поднимается-опускается как по маслу - наверное, чтобы не нервировать исполнителя.
        Тарасевич Андрей Леонидович, сирота, фамилии не менявший, вдовец, не ведает, что это его последние шаги по земле. Нет, он знает о приговоре, и хотя отказался писать прошение о помиловании, за него это сделал начальник тюрьмы. По долгу службы. Но оно отклонено, и жизнь убийцы заканчивается вот так просто и неожиданно: вызвали на очередной допрос, а теперь незнакомый до того конвоир сопровождает обратно в камеру.
        Но до камеры мы не дойдем. Я, подполковник внутренней службы Вараха Григорий Иванович, подниму пистолет и нажму на спусковой крючок. Он тоже мягкий, податливый, напрягаться не придется. Для таких, как я, оружие подбирается просто превосходное.
        Одного взгляда мне будет достаточно, чтобы убедиться, достигла ли моя пуля цели. После этого я уйду. Вернусь по обратному пути. Наши психологи убеждены: чтобы сохранить нашу психику, мы не должны перешагивать через труп. Оттуда, с другой стороны, появятся врачи и официально зафиксируют смерть. А убитые почему-то всегда падают лицом вперед...
        Я знаю о Тарасевиче Андрее Леонидовиче все. Перед тем, как дать согласие на исполнение приговора, я двое суток изучал каждую букву и каждую запятую в его судебном деле. Засомневайся я хоть на миг в решении суда, тут же отказался бы от предложенной мне миссии. И никто не посмел бы сказать мне ни слова в упрек. Не знаю, докладывается ли о таком случае начальству. Наверное, докладывается. А может, и нет: слишком деликатная у нас "работа".
        Но пока я такого повода не давал. В первый расстрел передо мной тоже шел убийца и насильник, и я не нашел ни единой зацепки, которая заставила бы меня засомневаться и оттого дрогнули бы моя рука и сердце.
        Может, тогда я еще был в прострации от событий, происшедших со мной в налоговой полиции, и от последовавшего затем перевода в органы МВД. Во время службы в налоговой полиции не по моей вине, но из-за меня погиб человек. Эта смерть не давала мне покоя, и, когда передо мной поставили подонка, насиловавшего, грабившего и убивавшего людей, мне не составило труда нажать на спусковой крючок.
        Но сегодня я почему-то больше обычного размышляю, думаю о том, кого через несколько мгновений не станет. Слишком запутанна история этого бывшего рижского омоновца, убившего двух девчушек только ради того, чтобы замести свои следы. А вот я должен убить его гуманно. То есть с первого выстрела. Чтобы не причинять боли и мук. Меня, наверное, и наметили в кандидаты на эту дополнительную должность, когда в тире я первую пулю неизменно всаживал в десятку. Мне бы стать спортсменом и завоевывать медали, а вот судьба вывела на иную дорожку. Не знаю, что бы меня ждало на спортивном поприще, но, надев погоны, я насмотрелся и нахлебался другого: тайной кагебешной войны, политики, язв криминального бизнеса в налоговой полиции. Меня много и часто предавали - власть, политики, командиры, друзья. От меня отвернулся сын, узнав некоторые подробности моей последней работы. В силу обстоятельств я предавал и сам.
        И вот итог жизни и службы - остаться одному и водить на расстрелы осужденных.
        1
        Его подстерегли у остатков берлинской стены - там, где был нарисован у штурвала улыбающийся Горбачев. По свидетельству телохранителя, несчастный хотел сфотографироваться на фоне "лучшего немца 1990 года", но приглушенный выстрел из снайперской винтовки опередил щелчок "Полароида".
        Как удалось установить впоследствии, стреляли из дома напротив, с классического для подобных целей расстояния в 400 метров. О профессионализме киллера говорил и тот факт, что он подловил свою жертву в "самый незащищенный момент" - когда тот выходил из машины к роковой стене.
        Смерть наступила мгновенно: приехавшие полицейские увидели на лице убитого приготовленную для снимка улыбку, лишь чуть искаженную внезапной болью и недоумением. "Полароид" с еще не израсходованной пленкой валялся рядом: его выронил телохранитель, бросившийся к хозяину. Но было поздно. Теперь уже для обоих: когда убивают хозяина, телохранитель тоже больше никому не нужен, кроме следователей.
        Документы и деньги оказались на месте, поэтому подтвердить личность погибшего не составило труда.
        В тот же вечер в Москву пришло сообщение из Германии:
        "Телефакс-информация. Через офицера связи. Количество листов - 2. Департамент налоговой полиции России. Срочно. Лично г-ну Директору.
        По вопросу: оказание международной помощи в криминальных делах.
        Направляю Вам полученное через федеральное криминальное ведомство сообщение с просьбой выяснить информацию по следующему факту.
        Нами проводится расследование деятельности российской (так называемой сибирской) преступной группы, подозреваемой в профессиональной неуплате налогов и незаконных сделках, касающихся продажи нефтепродуктов. Сегодня в
13 часов 10 минут в Берлине был убит один из лидеров этой группировки Елистратов B.C. Какими-либо дополнительными сведениями по этому поводу мы не располагаем.
        Я прошу Вас через Ваши каналы выяснить всю информацию относительно данного гражданина России и фирм, с которыми он имел любые виды контактов.
        Данные по убийству и преступной группе прилагаются.
        Криминальный главный комиссар г. Берлина..."
        Телефакс пришел утром, когда Директор Департамента налоговой полиции России уезжал на заседание правительства, где верстался годовой бюджет. Там вновь на него смотрели, как на человека, способного одним своим распоряжением собрать столько штрафов за неуплату налогов, что это позволило бы ублажить всех. Нужны дотации на сельское хозяйство? Да ради бога, сейте и молотите. Шахтерам? Какие проблемы! Учителям, врачам, пенсионерам? О чем разговор, идите и получайте.
        Однако Директор был всего лишь генерал-лейтенантом, да еще с ограниченным набором прав и обязанностей, и, понимая желание членов кабинета министров, он тем не менее не мог дать ни им, ни себе никаких дополнительных обещаний.
        Общий мрачный настрой участников заседания выбил Директора из колеи. Вернувшись в департамент, он некоторое время пил приготовленный секретаршей чай, издали посматривая на папку с принесенными на подпись и просмотр документами и не испытывая ни малейшего желания прикасаться к ним. Возьмешь в руки - и сразу станешь ответствен за все, на чем остановится взор.
        "Помог" начальник оперативного управления полковник Моржаретов. Он с порога протянул новую папку с документами, с завистью вдохнув еще сохранившийся аромат чая: обед пролетел для него в телефонных звонках, а здесь с Директором они были единодушны - никакого кофе, только чай.
        Директор, читавший оперативную информацию в первую очередь, на этот раз отодвинул папку в сторону: подождет. Затем налил и подвинул начоперу чашку чая: остановись сам и не гони остальных. Моржаретов с удовольствием принял угощение, но, издали узнав факс из Берлина, вновь указал на свои документы:
        - Это в дополнение. Из Сан-Франциско.
        Пришлось возвращаться к реальной жизни. В отличие от пунктуальных и обстоятельных немцев, служба налоговых расследований Сан-Франциско с полупоклонами уведомляла, что сегодня произошло убийство одного из видных российских бизнесменов, занимающегося перепродажей нефти в США. Просьбы те же: сообщить, как господин платил налоги в России, какие имеет связи и пр.
        Убедившись, что Директор дочитал все до конца, Моржаретов на его вопросительный взгляд утвердительно кивнул: готов доложить.
        Фамилии погибших были достаточно известны им обоим, как и фирмы, борющиеся между собой за право распоряжаться российской нефтью за рубежом. И если до сегодняшнего дня сибирская и московская группировки каким-то образом улаживали возникавшие между ними конфликты, то случившиеся в один день убийства по одному с каждой из сторон - это была уже война.
        - Ты хочешь сказать, что между сибиряками и центром начались разборки? - потребовал сразу конкретного ответа генерал.
        - Думаю, что да, - подтвердил соображения Директора Моржаретов. - И счет один-один.
        - Раньше они в заграничные резиденции друг друга не вторгались, - заметил Директор. Неизменный синий галстук с тремя штрихами цветов российского флага постоянно выбивался из-под пиджака, и генерал машинально раз за разом заправлял его обратно.
        - Наш источник информации уточняет: незыблемой между ними осталась только договоренность не трогать семьи.
        - Но что их столкнуло? Им ведь нет никакой выгоды начинать выяснение отношений, да еще таким способом.
        - Деньги не мирят, деньги ссорят, - пожал плечами Моржаретов.
        - Не мирят, - повторил в задумчивости и Директор. - А нефтью пора начать заниматься всерьез. Давай-ка выделяй на это дело отдел. Кстати, что с последним выездом?
        - Опоздали, - отвел глаза начопер. Еще утром, перед выездом в банк, имея достовернейшие сведения о поступлении на отслеживаемый ими счет крупной суммы, они надеялись на успех. Но за полчаса до прибытия деньги ушли на двенадцать счетов по всей стране. - Остались копейки. Движение денег на выход мы закрыли, но, думаю, сюда ничего больше не поступит.
        - Я все больше думаю о нашей службе собственной безопасности, - решился наконец высказать предположение Директор. Упоминание о ней именно сейчас было равнозначно признанию факта утечки информации из самого департамента. Но что оставалось делать, если третий раз подряд деньги уходят из-под самого носа налоговой полиции. Списывать на случайности? Это проще всего: какому начальнику приятно сознавать, что кто-то, находящийся рядом, заглядывает через плечо...
        Моржаретов, видимо, думал о том же, потому что лишь согласно вздохнул: да, пора просить контрразведчиков поискать информатора среди своих. Но как хотелось бы верить в случайность...
        Директору самому был неприятен этот разговор, и теперь, высказавшись, он тут же подвинул к себе папку с телефаксами.
        - А тебе не кажется, что эти убийства связаны с убийством депутата нашей Госдумы?
        - Не исключено.
        - Тогда, извини, счет не один-один, а два-один. Но в чью пользу?
        На этот раз Моржаретов промолчал. И он, и Директор, еще вчерашние оперативники, пока не утратили старомодной привычки все брать на себя и самим докапываться до истины. Но, задавая своему главному оперу эти вопросы, и сам Директор, и его подчиненный прекрасно понимали: последний вопрос - не по их адресу. С приходом в налоговую полицию они вынуждены были играть в другие игры. Тут даже если ты на сто процентов убежден, что имеешь дело с отпетым мошенником, тронуть его не имеешь права до тех пор, пока он исправно платит налоги. Их дело - налоги, только налоги и ничего, кроме налогов. А точнее, неуплата налогов. Все остальное - недействительно и подсудно. Это, конечно, пытка для тех, кто до этого по двадцать - двадцать пять лет сидел на срочных вызовах, месяцами пропадал в командировках, в готовности взвалить на себя всю проблему целиком. Однако за окном новые времена, новые законы. Новая служба, наконец, которая требует совершенно иных знаний и навыков в работе. И новых сотрудников.
        Но где их взять - эти сорок три тысячи, определенных по штату для всей России, налоговых полицейских. Бросить бы клич: "Э-ге-гей! Пришло время подумать об экономической безопасности страны, спасать хотя бы то, что еще не вывезли, не распродали и не растащили. А не ждать с чистыми руками и благородными помыслами". Но никто уже не верит, что такие люди - с трезвым рассудком и умением крутиться в оперативно-следственной работе, обращающиеся на "ты" с юридическими и экономическими законами - еще где-то остались.
        Да и не было таких - не думали, что потребуются, что будут грабить Россию хоть и свои, но уже "новые русские". Не учили и не готовили таких даже на всякий случай - на "авось", про запас.
        Однако потребовались. Да так срочно, что ушли от правительства разнарядки: в МВД - откомандировать лучших в распоряжение нового ведомства, в Министерство безопасности - откомандировать, в армию - откомандировать.
        Так создавалось ядро пока еще четко не обозначенной, не заполненной людьми и не вооруженной идеями новой организации, в марте 1992 года получившей громкое и внушительное название - Главное управление налоговых расследований (ГУНР).
        А МВД, МБ и МО лучших особо-то и не отдавали. Их выцарапывали, переманивали, увлекали интересной и перспективной службой. Новая же структура, призванная бороться с экономическими мошенниками, представлялась истинно необходимой Отечеству и на самом деле далекой от политики, что для служивых людей было основным и определяющим.
        Быстро ли, долго ли, но ведомство было создано, получив новое название - Департамент налоговой полиции. Первым Директором назначили генерал-лейтенанта из бывшего КГБ - широкого, несколько грузноватого и грозного на вид, а на деле оказавшегося невероятно доступным, совершенно лишенным апломба и, что крайне устраивало всех, необычайно быстрым в делах и решениях. В кабинет к нему мог попасть любой - без особых предварительных записей и обязательных очередей перед дверью приемной. А то, что он тоже был контрразведчиком, занимавшимся организованной преступностью, в глазах профессионалов только добавляло ему плюсов. Заместителями стали такие же чистые гебешники и представители МВД.
        Такая расстановка сил в руководстве говорила сама за себя: легкой жизни налоговой полиции не предвидится.
        Да и задача департаменту определялась конкретная - не собирать налоги, а пресекать и распутывать экономические преступления. После утрясок, доработок выстроилась и схема работы. Сигнальную информацию, необходимые документы добывает оперативное управление. Затем, когда все собрано, блюдечко с голубой каемочкой передается "белым воротничкам" - контрольно-ревизионному управлению. Буквоеды, почитающие законы как "Отче наш" и молящиеся любой цифре и запятой в документе, они дают полный финансовый расклад. Хорошему "крушнику" достаточно сопоставить три-пять документов, чтобы определить, откуда растут ноги любой аферы и увидеть уши тех, за кем стоит та или иная фирма. Точку ставит отдел дознания, возбуждая уголовные дела.
        А есть еще "безпека" - служба собственной безопасности, своеобразная разведка внутри самой налоговой полиции, отлавливающая взяточников и засланных "казачков" из коммерческих структур, пытающихся проникнуть в тайны департамента. Опыт других структур показывал, что, как правило, не всегда все бывает чисто и в собственном королевстве. Тем более, когда людей сначала прислали скопом на службу, а потом уж сказали: посмотрите их. А смотреть надо...
        Рядышком "пила чай" физзащита, или, на местном жаргоне, "физики" - тут уж одно название говорит само за себя. Про эти службы и пару-тройку других особо нигде не говорили, журналистов к ним не водили, чтобы не нагнетать лишних эмоций. Делают ребята свое дело - и пусть делают, а любопытной Варваре нос оторвали...
        Вот и весь остов нового ведомства, если не считать всяких тыловиков и финансистов, без которых не обошлась еще ни одна структура. Подвижки среди руководства произошли, но незначительные, постепенные, и это никоим образом не отразилось на общем фоне ДНП.
        А впрочем, весь этот расклад скорее важен для историков и любителей статистики. Для Директора и начопера он стал уже никому не интересной обыденностью. Важнее были телеграммы и следовавшие за ними выводы.
        - Ладно, отложим все эти убийства на завтра, - предложил Директор. - Теперь-то они от нас никуда не денутся.
        Сказал, а сам остался сидеть с телефаксами в руках, прекрасно понимая, что и он теперь никуда не денется от этих убийств. Нефть - это первый и основной канал, через который иссякает Россия. Грязнее нефти дела нет, если не считать контрабанду оружием и наркотики. Ни одного нефтяного доллара, ни одного цента от продажи контрабандной нефти за рубеж в последние годы Россия практически так и не получила. Выручка, остающаяся в западных банках, работала в конечном итоге против экономики России.
        И если бы это касалось только нефти! Цветные металлы, древесина, сахар - все уходило за рубеж практически бесплатно. Как подняться и расцвести в этом случае стране? И кто будет ей помогать подниматься? Кому она нужна, сильная Россия? Это только она поднимала, кормила, подтягивала до своего уровня тех, кто сейчас порой больше других кричит о великодержавном шовинизме русской нации. Удел мосек - тявкать на тех, кто достойнее. Трагедия исполинов - не жалеть себя и особо не заботиться о завтрашнем дне...
        2
        Зато долго и подробно говорили о будущем в самом начале лета два шахматиста в нью-йоркском Сентрал-парке. Их скамеечка оказалась одной из самых дальних в парке, бегуны-джоггеры - очередное американское повальное сумасшествие - к этому часу отдали дань новой моде, и, если не считать влюбленной парочки, расположившейся невдалеке прямо на газоне, можно было считать это место безлюдным.
        - Мы должны понять, дорогой Асаф, что эта война в Африке нам выгодна. Более того, крайне необходима. - Джентльмен в очках с позолоченной оправой покрутил в длинных музыкальных пальцах ферзя, раздумывая, на какой клеточке его оставить.
        Он или играл похуже, или чаще отвлекался на разговоры, но фигур на его стороне доски было заметно меньше. К тому же время от времени он трепал по загривку пристроившуюся у его ног чуткую рыжую колли, получая взамен благодарное и преданное поскуливание.
        - И для этого необходима такая многоходовая комбинация?
        Собеседник был намного моложе, тучнее и ниже ростом, и это было особенно заметно, когда он подслеповато наклонялся к доске. Зато фигуры он передвигал намного решительнее и брался за них, лишь тщательно просчитав ход в уме.
        - Наша комбинация зависит от обстоятельств, - медленно ответил джентльмен.
        Он достал трубку, постучал пальцем по голове нарисованного на табачной коробочке "Орлика" старика-судьи в старинном парике, открыл ее. Пока соперник думал над очередным ходом, набил трубку позолоченной лопаточкой престижнейшей фирмы "Данхилл". Сделал глубокую затяжку.
        - Сейчас недостаточно подтолкнуть к началу боевых действий два государства только по политическим мотивам. Они, как правило, начинают войны лишь в момент, когда имеют запас материальных средств. На сегодня что у Севера, что у Юга... - он сделал паузу, давая возможность собеседнику представить карту и расположение государств, о которых шла речь, - на сегодня обе стороны примерно в одинаковом положении по запасам продовольствия, вооружения и людским ресурсам. Все упирается в топливо, мазут, бензин, керосин - словом, в углеводы. В то, что двинет вперед технику.
        Словно утверждая свою правоту, старик на этот раз достаточно решительно переставил фигуру.
        - Значит, нужно помочь пополнить нашему Северу именно эту область, - после того, как получил всю информацию, догадливо произнес Асаф.
        - Тот, кто имеет нефть, выигрывает и войны. Пятьдесят процентов всех конфликтов столетия происходили из-за нефти и других энергетических ресурсов. Шах!
        Наверное, так неожиданно и резко не стоило сообщать столь неприятный факт, ибо коротышку словно ударили шахматной доской по голове: он склонился к самым фигурам, не понимая происшедшего. Ведь еще мгновение назад все складывалось в его пользу. Откуда же шах? Да еще таким малым количеством фигур! Обхватив рыжую кудрявую голову, он погрузился в анализ комбинации.
        Старик сделал еще несколько затяжек. Не боясь, что собеседник, слишком увлеченный партией, прослушает что-либо из сказанного, продолжил:
        - Нам нужен Юг. Въехать в него на плечах северян - значит, получить не просто благосклонность очень влиятельных людей, а в конечном итоге и великолепный военно-морской плацдарм для нашей страны в том регионе. - Старик сказал об этом столь буднично, словно занимался подобными операциями всю жизнь. Похлопал по шее собаку: - Иди побегай!
        Та лениво поднялась, вытянулась в разминке. Оглядевшись, выбрала кустики невдалеке и направилась к ним.
        - Но загвоздка вот в чем, - продолжил расклад джентльмен. - В свое время, когда Африка тяготела к Советскому Союзу, ближайшие к Северу нефтеперерабатывающие заводы были построены именно для приема российской нефти.
        - А не все равно, какую нефть перерабатывать? - не побоялся на этот раз показаться непросвещенным собеседник.
        Похоже, его больше огорчил допущенный промах в игре, чем расклад между северянами и южанами в какой-то Африке. Он словно бы выглядел теперь менее решительно, зато во взгляде появилась пристальность, глубина осмысления всей шахматной партии.
        - Абсолютно нет, - твердо ответил старик. Ему хватило нескольких затяжек, и он принялся вычищать трубку, вытряхивая нагар за спинку скамейки. Поправил печатку на мизинце, на расстоянии оглядел ухоженные пальцы. - Заводы изначально строятся с учетом качества нефти, содержания в ней парафина. Перепрофилировать их на другую нефть практически невозможно, легче построить новый завод. А нам определен срок: к концу осени сменить правительство Юга. Поэтому в Африку должна пойти российская нефть.
        - Ноу проблем. В России сейчас любому бизнесмену покажи даже не весь доллар, а только его краешек, и тут же выстроится очередь.
        - Никогда ничего не нужно ни преувеличивать, ни преуменьшать. Шах!
        Коротышка вновь слился с доской. Прибежала колли, хотела опереться на колени хозяина, но тот аккуратно поймал ее лапы и переставил их на скамейку.
        - В России свои нефтяные кланы, а у них свои точки сбыта сырья, - чтобы не оставлять соперника наедине с резко изменившейся ситуацией на шахматной доске, вернулся к основной теме встречи старик. - Поэтому первое, что нужно будет сделать, - это подобрать в наших контролируемых группах из числа эмигрантов самой последней волны хваткого хозяйственника и создать ему условия, чтобы он смог заняться нефтью на территории России. Может быть, даже Козельского. Он пять лет отсидел именно за хозяйственные нарушения, и ему будет в охотку отыграться за свою судьбу.
        - Да кто сейчас согласится уехать отсюда?
        - Тот, кто занимается бизнесом. Там сейчас наиболее благоприятные условия для того, чтобы быстро и много заработать. Тем более что уезжать на постоянное место работы никому не нужно. Нужно создать здесь небольшую фирму, которая и начнет заключать сделки с Россией. А какие строить комбинации, - извините, вам мат! - тема разговора с тем, кто будет этим заниматься.
        - Как мат? - не верил в свое поражение Асаф. Так прекрасно начать и проиграть...
        Старик дал ему время посмотреть на доску, покрутил на мизинце перстень с замысловатой надписью - то ли знак выпускника какого-то университета, то ли признак принадлежности к какой-то организации.
        - Мы должны помочь стать этой фирме третьей силой, которая сможет победить две российские нефтяные группировки. Лично вам поручаю столкнуть их лбами, и не бойтесь, если даже за этим последуют потери с обеих сторон. - Старик сделал паузу, словно в ожидании возможных возражений, но собеседника никак не смутила его последняя фраза, и он продолжил: - Хороший повод представляется и для дестабилизации ситуации в Африке: в период, когда подойдет время "Икс", в Камеруне начнутся соревнования подводных пловцов. Думаю, два-три потопленных танкера северян спровоцируют их на окончательный поход на Юг. Репортеры постараются сделать из этого сенсацию. Нужно будет найти лишь подрывников. Но! Наших ни в одном звене операции не должно быть ни под каким предлогом - только русские. В будущем на этом можно будет сыграть новую партию. Поэтому все переговоры - под запись, все договоры - под копирку, все встречи - на пленку.
        Коротышка наконец перевел взгляд с доски на собеседника. Блестяще проведенная его соперником за шахматной доской партия, похоже, так же блестяще была продумана им и в отношении Севера и Юга.
        - Однако все это хотя и в недалеком, но в будущем. Первое и основное - подготовить Козельского, на котором все завяжется, - определил окончательную кандидатуру старик. - Он будет знать только часть операции - до уровня собственной прибыли, и его никоим образом не должны касаться наши национальные интересы. Месяц сроку, чтобы открыть на его имя фирму не с африканским, конечно, названием, а какой-нибудь "Южный крест". Прикиньте, кого нужно с ним познакомить, с кем свести, - словом, дайте ему связи.
        Собеседник согласно кивнул: он прекрасно понимал, что ему тоже отводится пусть и существенная, но все равно лишь часть задуманной операции. От старика не ускользнуло его движение, но он сделал вид, что интересуется лишь чистотой шерсти своей любимицы. Хотя Асаф не ошибся: для шахматиста такого уровня, каким являлся старик, разработать стратегию лишь до момента завоевания очередного плацдарма на юге Африки достойно оскорбления. Это партия для перворазрядника. Впереди переговоры президентов США и России, и на них делегация должна ехать с козырем, которым можно будет пресечь все попытки России проводить самостоятельную политику на Африканском континенте: какие дружеские отношения, если именно российская сторона развязывает там конфликты? Факты? Ноу проблем, все на пленке, под копиркой, на дисплее. России больше нечего делать на "черном" континенте так же, как и в других регионах мира.
        Подобная тактика прекрасно срабатывала в восьмидесятых годах, когда любое решение можно было блокировать одной-единственной фразой: а у вас войска в Афганистане! Лучший итог встречи двух президентов сегодня - отсутствие какого бы то ни было итога. Переговоры должны быть сорваны. Это диктуется национальными интересами страны, и личные симпатии президентов России и США не должны здесь играть решающей роли. Пусть они признаются в любви, когда выйдут на пенсию, а не сейчас, когда наконец есть реальная возможность стать единственной в мире сверхдержавой.
        Но даже и это еще не все. С началом войны можно будет обвинить сегодняшнее собственное правительство в потворстве русским и продаже собственных интересов в Африке. И на предстоящих выборах, сыграв как на антивоенных, так и националистических настроениях, попытаться самим прийти к власти. Шахматная партия, в которой не может быть поражения, ибо хороший игрок тактику игры начинает строить не за доской, а задолго до пуска часов.
        Глянув на часы, старик поднял брови.
        - О, пора на ланч. Благодарю вас за игру. Бай!
        Мягко, по-лисьи пожав руку собеседнику, он встал и пружинисто зашагал по шуршащей, посыпанной мелким гранитом дорожке в сторону Метрополитен-музея. Мгновение спустя поднялась с газона и парочка влюбленных. По тому, как дружелюбно завиляла хвостом оглянувшаяся на них колли, опытным глазом можно было заметить, что это телохранители старика. И оставшийся теперь уже в полном одиночестве коротышка подслеповато глядел то им вслед, то на шахматную доску с позорно проигранной белыми партией.
        3
        Дежурной пришлось звонить трижды, прежде чем отплававшие свое время абонементники вылезли из бассейна и освободили дорожки для очередной смены. Она оказалась немногочисленной, но зато очень спортивной на вид: десяток худощавых, с накачанными мышцами парней вышли из раздевалки, подошли к краю бассейна и побросали в воду ласты, маски, трубки. Дождавшись, когда снаряжение утонет, повернулись к коренастому, с седыми уходящими под подбородок усами тренеру.
        - Все, приступаем. Задержка дыхания, проныривание - самостоятельно.
        Пловцы кто солдатиком, кто с кульбитом, кто просто нырнув с тумбы, ушли под воду, к своему снаряжению. Там принялись отыскивать свои комплекты и облачаться в них, чтобы на поверхности появиться уже в полной готовности к предстоящей тренировке.
        Тренер вбежал на леера, где, облокотившись на перильца, молча наблюдал за спортсменами грузный мужчина. Тепло и влага распарили его, и он безостановочно вытирал платком грудь под расстегнутой рубашкой.
        - Что-то они у вас совсем не Шварценеггеры, - кивнул он вниз.
        - Шварценеггеры, Василий Васильевич, пусть ходят по земле, где их габариты имеют значение. А нам работать под водой, - с некоторой долей обиды сказал тренер. Хотя тут же сам попытался сгладить свой выпад, пояснив: - Понимаете, у нас в первую очередь ценятся куражистые парни: кусачие, нацеленные на атаку и в то же время умеющие отскакивать и выжидать удобный момент для нового укуса.
        - Да я просто отметил для себя - не богатыри, - пошел на мировую Василий Васильевич, похлопав тренера по руке: все, дескать, нормально, чего взвиваться.
        - Силовая борьба, то есть борьба в прямом контакте, победы под водой не приносит, - продолжил тренер, решив оставить последнее слово за собой. - Там, внизу, все подвешенные, так что весовые категории для нас не существуют. Только ловкость, сообразительность и умение задерживать дыхание.
        - И сколько же они у вас могут просидеть под водой? - продолжая вытираться, поинтересовался толстяк.
        - Сидеть - ерунда, мы боремся. Две минуты - практически все.
        Словно в подтверждение слов тренера пловцы один за другим ушли под воду. Пройдя у дна практически весь бассейн, на глубине они развернулись и так же стремительно возвратились обратно. На показавшихся над водой лицах сияли улыбки: не дышать под водой - какая это ерунда!
        - Неплохо, - дал оценку и Василий Васильевич. Видимо, от него многое зависело в судьбе группы, и тренер сдержанно и удовлетворенно улыбнулся. - А проплыть они сколько могут? Я имею в виду расстояние.
        - Ласты хорошо держат на воде, поэтому мы, отвечая на вопрос: сколько можно проплыть, уточняем: в какой воде? Все зависит от ее температуры, от того, когда замерзнет пловец.
        Василий Васильевич, словно над ним поиздевались, усмехнулся и вновь полез под мышки. Тренеру, стоявшему в плавках, видимо, его потливые страдания никак не передавались. Пловцы же тем временем начали подплывать к бортику, брать у тумбы красные ленточки и укреплять их на своих ластах. Затем разделились на пары и стали уходить под воду. Какие финты они там выделывали, какие карусели и гонки друг за другом устраивали и по какой, собственно, логике вели борьбу, Василию Васильевичу понять было сложно. Но, когда одна за другой над водой стали взвиваться руки с сорванными с ласт противника ленточками - победа! - он тоже удовлетворенно покивал головой:
        - Да, теперь я вижу, что с моими габаритами там делать нечего. А это вся ваша группа?
        - Как вам сказать... Желающих заниматься значительно больше, да очень дорогая вода. Три дорожки чуть ли не в складчину вот купили на этот месяц, а что дальше... Да плюс входной билет по пять тысяч за каждую тренировку. Не всем по карману. Так что если вы в самом деле как-то поможете...
        - Я думаю, что это не безнадежное дело. Нам ведь тоже выгодно заниматься благотворительностью - меньше платим в таком случае налоги. Вам польза - и нам выгода. Прости, господи! - помянул он Всевышнего, но креститься не стал.
        Тренер, словно боясь поверить в удачу, машинально потыкал себя большими пальцами под ребра - профессиональный жест подводников, когда именно тычки, а не поглаживания, не ощущаемые под водой, приводят в чувство или, наоборот, дают знак сопернику: сдаюсь. А он готов был сдаться любому, кто оплатит воду. На этой ноте его и перехватил полчаса назад незнакомый толстяк у входа в бассейн:
        - Здравствуйте. Меня зовут Василий Васильевич. Я несколько раз приходил сюда поплавать и видел ваши тренировки. Очень интересно.
        - Спасибо. - Тренер оглядел его грузную фигуру: уж не собирается ли и он пойти в подводные борцы?
        - Я ненароком слышал ваш разговор насчет затруднений с оплатой воды. Если пригласите посмотреть тренировку, может, кое-чем смогу вам помочь.
        Тренер недоверчиво посмотрел на незнакомца: в честь чего это вдруг такая любезность? Однако тот так добродушно и непосредственно улыбался, что подумалось: а вдруг? Вдруг и в самом деле у мужика бзик на благотворительность или от него жена ушла, и он на радостях готов осчастливить всю остальную часть человечества. Да еще накануне подготовки к чемпионату мира по подводной борьбе в Камеруне, о чем старались не вспоминать, чтобы не травить душу...
        - Пойдемте.
        И вот мужик вроде бы восторженно смотрит на тренировку группы, и, хотя прояснилась его личная выгода - не платить налоги, все это ерунда по сравнению с тем, что он может сделать для ребят. Неужели сделает?
        - Все, решено. Воду за очередной квартал мы вам оплачиваем, - подвел итог Василий Васильевич и отошел в угол, куда не доставало своими лучами солнце. - Только дайте мне список всех, кто ходит или хотел бы ходить на тренировки. У нас ведь тоже своя отчетность, своя бухгалтерия.
        - Извините, но я... я еще не верю, - не стал скрывать своей радости тренер. А может, просто не хотел потом разочаровываться, когда вдруг окажется, что все это розыгрыш. Или когда этот толстяк помирится с женой, и остальная часть человечества вместе с ним лишится кусочка счастья.
        - Готовьте платежку. Завтра заеду. Если разрешите мне иногда заглядывать сюда - все-таки любопытно, как проходят ваши тренировки, - буду вам признателен.
        - Василий Васильевич!..
        - А это что у вас за награда? - чтобы прекратить разговор о деньгах, неожиданный доброжелатель указал на длинный шрам, пересекающий наискосок всю грудь тренера.
        - Орден Красной Звезды. Прошлая служба в спецназе.
        - Тоже под водой?
        - На суше от такой раны загнулся бы, а под водой боли особо не чувствуешь, - вроде бы и подтвердил, но и не сказал ничего конкретного о своей прошлой службе тренер.
        - Значит, до завтра, - не стал настаивать на подробностях Василий Васильевич. - Не провожайте, я сам.
        В ожидавшей в тени за углом шоколадной "БМВ" толстяк некоторое время сидел с открытой дверцей, давая телу немного остыть. Потом взял радиотелефон, потыкал толстыми пальцами в кнопочки, едва не задевая соседние. Откашлявшись, сказал в трубку:
        - Все нормально. Выезжаю на Речной.
        Отстранил трубку, не давая ей прилипнуть к потному уху. Однако ответ послышался сразу:
        - Мы уже отошли от причала. Но там тебя ждет моторка. Догоняй на ней. Не промахнись - пятый островок от бухты Радости.
        - Не промахнусь, - успокоил Василий Васильевич скорее себя, чем собеседника. - На Речной вокзал, - приказал он водителю, безмолвно сидевшему за рулем.
        Пока машина разворачивалась, Василий Васильевич еще раз оглядел здание бассейна и довольно потер руки: он еще никогда не промахивался...
        Впрочем, если бы даже они и ошиблись в расчетах, этот остров не миновали бы все равно: у кромки воды, повизгивая, бегали две обнаженные девицы - разве такое проскочишь! Сплошной загар, не оставивший белых полос на их телах, убедительно свидетельствовал о том, что в таком виде они провели все лето.
        Заплатить девочкам столько, что они ублажали взоры своим первозданным видом целыми днями, не обращая внимания на посторонних, - такое мог позволить себе только НРАП, "новый русский американского пошиба", как окрестил для удобства Василий Васильевич своего шефа, Козельского Вадима Дмитриевича. Впрочем, девушки были достойны того, чтобы замереть и позавидовать тому, кто владел ими: молоденькие, белокурые, без единой лишней жиринки, с бедрами четкой округлости, подчеркивающей женственность - еще не до конца разбуженную, но уже постыдно обнаженную и манящую к себе. С острыми грудками и выпертыми вперед, тугими даже на вид сосками. Такие груди не нужно приводить в божеский вид жеманным забрасыванием рук за голову, как вроде бы ненароком делают для снимков потасканные фотомодели.
        Девицы замахали руками, и моторист, во все глаза уставившийся на них, направил катер прямо к берегу. Сейчас впиться носом в песок, вылететь пробкой к ногам этих очаровашек - и нет большего счастья, потому как нет и ничего лучше на свете, чем прекрасное женское тело...
        - Глаза лопнут, прости господи! - первым пришел в себя Василий Васильевич, заодно приводя в чувство и моториста.
        - Лучше пусть глаза, чем брюки, - вздохнул тот, но скорость сбавил и всмотрелся в место, к которому хотел причалить.
        Не дожидаясь, когда катер замрет у берега, Василий Васильевич спрыгнул за борт. Угодил в воду - вот что значит спешка и стремление дотронуться до шоколадных упругих тел.
        Только больше, чем его желание, проявилась выучка тех, кто завлекал и заманивал. Ускользая из-под рук, оставляя вместо себя только воздух, они повели прибывшего гостя в глубь острова, где над кустарниками лениво курился на солнце дымок костра. Он-то и отрезвил больше всего: девицы - собственность шефа, а собственность без разрешения трогать руками запрещено. В жизни нужно успеть взять хотя бы свое, а чужое только кажется лучше и ближе. Тем более собственность НРАПа. Прошло уже три месяца со дня их первой встречи, и Василий Васильевич успел почувствовать норов нового шефа, который однажды пригласил его пообедать в "Балчуге", и НРАП предложил приличную сумму за какую-то ерунду. Ерунда со временем стала превращаться в более серьезные дела, но и оплачивалась значительно выше. Так что терять такого клиента из-за пигалиц, пусть и голых, - эмоциональные порывы для юнцов, не знающих жизни.
        НРАП лежал на песке, издали переворачивая прутиком угли. Конечно, у богатых свои причуды, но зачем Козельскому нужен был костер в жару, оставалось лишь гадать да удивляться.
        Чуть поодаль, в одном прыжке от хозяина, не мешая ему думать и в то же время не выпуская его ни на миг из внимания, полулежал телохранитель. Василия Васильевича он знал и покивал ему головой, то ли разрешая подойти к шефу, то ли здороваясь. Девицы резвились чуть дальше, не отвлекая, создавая лишь иллюзию чего-то нереального. По крайней мере Василий Васильевич в подобных ситуациях еще не оказывался, несмотря на то что НРАП поручал ему все новые и новые задания. Может, это особый знак приближения к себе? Может, эти девицы, как добрые феи, открыли последние двери, отделявшие его от шефа?
        - Раздевайся, прихвати последнего солнышка этого лета, - предложил Козельский.
        Пока Василий Васильевич послушно освобождался от мокрых, облепленных песком туфель и носков, телохранитель поднес шесть бутылок пива - холодных, словно только что вытащенных из морозилки. А может, и в самом деле вытащенных - НРАП мог позволить себе удовольствие иметь переносной холодильник.
        Не успел Василий Васильевич насытиться горчичной прохладой пива, как из-за кустов показались двое вальяжных молодящихся седовласых мужичка, наверняка пришедших в большую жизнь из выборного комсомола. Они без спросу взяли по бутылке, заставив посумрачнеть шефа, но по тому, что он не сказал им ни слова, чувствовалась и его определенная зависимость от этих людей.
        - Как поездка? - НРАП обернулся к Василию Васильевичу.
        - Думаю, удачно. Есть настоящие ихтиандры, по крайней мере под водой они смотрятся предпочтительнее, чем на суше. А главное, немало тех, кто хотел бы заниматься, но не имеет возможности. Все их фамилии и адреса завтра будут у меня, так что через несколько дней смогу доложить по каждой кандидатуре в отдельности.
        - Хорошо, очень хорошо, - поблагодарил НРАП и словно в награду протянул еще одну бутылку. - Проверь каждого. Особенно обрати внимание именно на этих, оставивших клуб из-за безденежья. Может, стоит организовать им выезд в какой-нибудь санаторий дня на три, якобы на отдых.
        - Деньги...
        - Деньги надо считать не сегодняшние, а завтрашние, - перебил Вадим Дмитриевич. - Эти хлопцы потом для нас сделают столько, что окупят сто бассейнов на сто лет. Словом, через два месяца, к началу первенства мира в Камеруне, три-четыре человека должны быть на крючке в готовности выполнить любой мой приказ.
        - Есть.
        НРАП поднялся, разминаясь, сделал несколько резких взмахов руками.
        - Девочки! - прервав деловой разговор, окликнул он промелькнувших за кустами фей.
        Те коньками-горбунками встали перед ним - мгновенно и безропотно, ничуть не смущаясь своего вида. Козельский прутиком, которым только что помешивал угли, провел по вжавшимся от щекотки девичьим животикам, затем обвел подавшиеся вперед груди. Прятать несуществующий животик и выставлять грудь - здесь скорее всего у них сработал тысячелетний инстинкт преподнести себя в самой эффектной позе, чем уберечься от щекотки.
        - Вы любите друг друга? - спросил Вадим Дмитриевич девушек, и те, ни слова не говоря, обнялись, принялись ласкаться и целоваться - не крикливо, в меру целомудренно, если можно так сказать об их обнаженных телах. Если опять же забыть, что ласка женщины к мужчине более естественна...
        - А наших гостей? - остановил фей НРАП, показывая взглядом на очарованно замерших в ожидании подобных ласк "комсомольских членов правительства".
        Из мадонн-монахинь те мгновенно превратились в магдалин-развратниц. Словно дьяволицы, набросились они на свои жертвы, и стало ясно, что все продемонстрированное ими до этого было игрой, за которую они получают деньги. А теперь - работа...
        - Давай пройдемся немного, - пригласил оставшегося не у дел и не у тел Василия Васильевича хозяин. - Все равно на тебя не хватило.
        - Да я что... - начал было тот, но обычно деликатно выслушивавший все до конца НРАП на этот раз перебил:
        - Пока есть силы и желание, не отказывай себе в удовольствии обнять женщину. Иначе потом ничего не останется делать, как разрешать это другим. А самому заниматься бизнесом.
        Сказал и молча пошел в сторону реки. По тому, как это было сказано, по поведению самого Козельского, равнодушного к девицам, Василия Васильевича осенило: уж не о себе ли самом НРАП говорит? Но он вовремя прикусил язык, поспешно догнал шефа.
        - Эти мальчики, - шеф кивнул назад, где остались "комсомолята", - обещают, что за несколько сотен тысяч баксов сумеют подготовить и подсунуть для правительства нужное нам распоряжение по льготам. Думаю, что мы приходим в рынок вовремя. Мы не торопимся, но и не позволяем времени бежать впереди нас.
        Он хотел что-то добавить, но сдержался, еще раз подчеркивая тем самым свое умение держать дальний прицел, а не довольствоваться достигнутым. Хотя для Василия Васильевича и нынешнее положение уже гарантировало безбедную жизнь. Оставалось только удивляться, какие разные запросы могут быть у людей...
        - Я тебя знаю не так давно, - продолжил НРАП, - но мне кажется, что мы сможем долго и плодотворно работать. Тебе будет позволено многое, еще больше ты получишь. Хочешь иметь такую красавицу?
        Василий Васильевич поднял голову и увидел белоснежную яхту, лениво качавшуюся с другой стороны острова. Так вот на чем Козельский приплыл сюда! Но в самом деле красавица!
        - Ты будешь иметь такую же или даже лучше. И не здесь, а где-нибудь на Гавайях. Все реально. Сейчас все реально. К пониманию этого пора привыкнуть и не бояться ставить перед собой самые сумасшедшие цели. Но для этого надо поработать. Не послужить, а именно поработать. В одной связке, но каждый на своем участке. Я - как мозговой центр. Ты - на расчистке завалов. Те, кувыркающиеся с девицами, - среди членов правительства и депутатов. Другие, которые сидят в каюте на яхте и которые тебе пока не нужны, - в других областях. Но - работать. И нравы здесь будут суровые.
        - Я понимаю, - даже несколько притих Василий Васильевич - настолько жестко говорил НРАП. И, чтобы самому разрядить обстановку, подтверждая свою готовность работать и заслужить подобную яхту, оценил вслух: - А она бесподобна.
        - Но сначала два задания. Рядом с Департаментом налоговой полиции есть церквушка. Думаю, ей нужны деньги на ремонт. Я выделю эти деньги и рабочих. Один из них установит на куполе подслушивающее устройство. Авось что-нибудь перехватим, о чем говорят в стенах департамента.
        - Удачно.
        - Ерунда, - махнул рукой шеф. - У них наверняка есть фиксаторы этих устройств. Но нам важнее другое, и этим будешь заниматься ты. В департаменте - чтобы ты тоже знал - у нас есть человек, которого надо всячески оберегать. Подслушивающее устройство - еще один из отвлекающих маневров. Надо подготовить более глубокий ход, а именно: заиметь еще одного осведомителя среди налоговых полицейских. Чтобы, если вдруг они займутся утечкой информации, сдать им последнего, выводя таким образом из-под удара основного.
        Василий Васильевич лишь молча развел руками: однако, планы. Целая глубокоэшелонированная оборона.
        - Значит, порешили. Я поговорю теперь уже с теми, кто мается в каюте, а тебе пришлю официанточку. Уговоришь - твоя будет.
        Посвистывая, НРАП пошел к яхте. А Василий Васильевич глядел то на него, то на яхту, которая настолько неожиданно стала реальной мечтой, что он попытался высмотреть на ней и фигурку обещанной официантки...
        4
        Козельский ошибся, предполагая, что на яхте маялись в его отсутствие: в отдраенные иллюминаторы каюты тек прохладный воздух от реки, гости попивали легкое вино, неназойливо поглаживая официантку, крутившуюся в свое удовольствие тут же.
        Зачем Вадим Дмитриевич разделил приглашенных на группы, никто не задавался вопросом: в мире бизнеса каждому отведена своя роль и своя полочка. Очень редко устойчивая, качающаяся при малейшем движении. С нее даже, если когда и захочешь подпрыгнуть повыше, сразу же будь готов и к тому, что можешь вообще кувыркнуться вниз, ломая крылья и лапы. Так что более, чем прозорливость, бизнесмену необходима выдержка, умение не гнать волну там, где она сама придет через какое-то время и вынесет тебя на гребень.
        Но хозяина встретили на яхте тем не менее гулом одобрения. Он и сам вскинул в радушном приветствии руки: все, теперь я ваш. Единственное, что не вызвало восторга, - его решение отослать позагорать на берег официантку. А как было удобно: протяни руку-и под ладонью женское тело. Не жены - с притуплённым чувством восхищения, не любовницы - с ее недовольными притязаниями, а просто приятной на глаз женщины, которой ты ничего не должен и ничем не обязан...
        - Думаю, особо представлять никого здесь не нужно, - начал Козельский, не пожелав замечать сожаления, с которым собравшиеся проводили официантку. - Но хочу подчеркнуть общее, что нас если еще не объединило, но может сплотить. Мы поодиночке пытаемся заняться нефтью и всем остальным, с ней связанным.
        - Пытаемся, - выделил и подчеркнул главное во вступлении самый пожилой из собравшихся. Остальные согласно кивнули.
        Словно ободренный поддержкой, хозяин яхты встал с кресла, куда перед этим удобно уселся.
        - Нам нужно признаться самим себе, что нас не подпустят к этой сфере те, кто работает в ней долгое время.
        Пожилой вновь не выдержал:
        - Совершенно верно. Все, кто занимается нефтью, знают друг друга десятки лет. И это, конечно, нужно учитывать.
        Он или по натуре страдал нетерпеливостью, или просто хотел показаться с лучшей стороны среди остальных, но на этот раз его реплика показалась назойливой, и НРАП сделал вид, будто ее не было вообще. Участники сбора чутко уловили это и словно по команде снисходительно посмотрели на гадкого утенка, попытавшегося на прописных истинах выбиться не просто в лебеди, а чуть ли не в вожаки.
        - Государственные структуры, имеющие монополию на квоты, лицензии, практически самоустранились от нефтяных дел и живут только на проценты, получаемые от акционерных обществ, которыми окружили себя, - продолжал рисовать общую картину Козельский.
        Собравшиеся невольно замерли в ожидании очередной реплики своего пожилого собрата, но тот оказался, судя по всему, скорым на учебу и сделал вид, что понятия не имеет, отчего возникла пауза. Удовлетворился установившейся атмосферой на яхте и ее хозяин.
        - С божьей помощью или случайно, но между московской и сибирской группировками вбит клин. - Он не стал уточнять, что это за клин: все прекрасно помнили про убийства в Берлине и Сан-Франциско, расписанные практически во всех газетах. - После убийств в Москве депутата Госдумы и чиновника-коммерсанта из правительства ослабла, скажем так, партия тех, кто больше всех ратовал за государственный контроль над сырьевыми ресурсами страны. И именно в этот момент появляемся мы - та третья сила, которая должна перехватить инициативу.
        Сказанное прозвучало настолько красиво и пафосно, что Вадим Дмитриевич чуть смущенно, словно его уже уличили в чужих афоризмах, опустился опять в кресло. Оттуда, приподняв бокал, как будто чокаясь с каждым, отпил глоток. Его поддержали, как бы затушевывая неловкость, которую ощутил вдруг хозяин. Как нельзя кстати сейчас тут оказалась бы официантка, наполнявшая до этого бокалы, но, видимо, ее тоже время от времени надо было выпускать на солнышко.
        - Что еще посоветовали умные люди, - вновь вернул к себе внимание оратор, - так это поостеречься налоговой полиции. Если мы и можем где проколоться, то это только на ней.
        - Создана 18 марта 1992 года, - продемонстрировал необычайную осведомленность теперь уже самый молодой из компании. В его реплике прозвучало отнюдь не уважение к учреждению, а, пожалуй, желание держать дистанцию.
        Однако Козельский, уловивший эту нотку, поспешил добавить:
        - Если мы хотим долго и спокойно работать, то как раз сейчас, когда все убегают от налоговой полиции и пытаются спрятаться, нам надо пойти ей навстречу. Во-первых, - вновь перешел он на конкретный и четкий язык, - нужно попытаться устроить кого-нибудь из наших людей туда на службу. Хоть дворником, хоть оперативником, хоть самим Директором департамента. Провалится в первый раз - засылать во второй, третий, четвертый. В налоговой полиции не такая уж и большая зарплата, а идейных становится все меньше и меньше. Так что нужно постараться и подкупить кое-кого. Далее. Если мы хотим смотреть уже не на три, а на четыре шага вперед, необходимо взять налоговую полицию на очень крупный крючок.
        Молодой дотянулся до угла, где стояли удочки, потрогал крючки. Не выбрав крупного, который можно было бы продемонстрировать, отставил их. Но собравшиеся жест оценили, улыбнулись.
        - Думаю, мы найдем деньги, чтобы учредить ложную фирму, которая начала бы финансово поддерживать наиболее одиозные партии и движения, ну, скажем, типа партии Жириновского. Затем надо натравить на нее налоговую полицию. А уж третьим этапом - поднять шум, что полиция влезла в политические разборки и выполняет чьи-то политические указания, устраняя конкурентов. И вот тут-то удочка должна находиться в наших руках.
        - Нормально, - опять не удержался от оценки "гадкий утенок", но это оказалось всеобщим мнением и пришлось к месту.
        - Главное - смотреть вперед, - не стал скрывать удовлетворения собой и Козельский. - Ну, а теперь о дне завтрашнем. Есть люди, которые подготовят ради нас постановление правительства, в котором вам, - он посмотрел на пожилого гостя, - будет выделена квота на продажу достаточно крупной партии нефти за рубеж.
        - Вы, - он указал теперь пустым бокалом на молодого "рыбака", - займетесь налаживанием связей с нефтеперерабатывающими заводами за границей. Нам предлагали один из африканских заводов, но я вроде доказал, что лучше переработкой заняться где-либо в Беларуси или на Украине, а уж в ту самую Африку, где ждут нашу нефть и готовы покупать ее по более высоким, чем мировые, ценам, перегонять готовую продукцию.
        - Вы, - Козельский указал сразу на двоих, - займетесь созданием фирм-"ширм", по которым, если мы хотим уберечь от налогов наши капиталы, станем гонять деньги. Будьте готовы мгновенно самоликвидироваться, как только почувствуете внимание к себе налоговых органов. Именно на вас должны прерываться все следы. Здесь, я думаю, проблем у нас меньше всего.
        Впрочем, в этом убеждать никого было не нужно: не зарегистрировать фирму в России в начале девяностых годов могли только ленивые да совестливые. А регистрировать можно было все. Хоть трубопроводный завод, хоть частный космодром. Какое-нибудь АО по выделке шерсти или разведению моллюсков. Можно все это на один адрес. Он тоже может быть любой - квартира старушки-пенсионерки, Красная площадь, собачья конура - уточнять адреса новых коммерческих структур не то что считалось зазорным, а по всяким распоряжениям их вообще запрещалось проверять. Лозунг дня - все во имя предпринимателя, все ради частного бизнеса. Четыре тысячи фирм в одной однокомнатной квартире? Но ведь не запрещено! Двести пошивочных и отделочных мастерских в магазине "Фарфор" на Тверской? А где записано, что нельзя? Фирма в Тамбове, офис в Москве, расчетный счет в Магадане? А ничего страшного, важнее заполнить страну предприимчивыми людьми. Которые, конечно же, не щадя живота своего и не думая о собственном кошельке, прямо-таки жаждут обустроить Россию. Ерунда, что страна нищала, а новоявленные обустроители все меняли и меняли "лады" на
"мерседесы", дачи в Подмосковье - на особняки на Канарах. Чего мелочиться-то...
        - Вы, - посмотрел Козельский на представительного мужчину, безучастно на первый взгляд взиравшего на расклад в затеваемой игре, а на деле просто заранее знавшего свою особую роль и потому не мельтешившего, - станете держать на контроле всю цепочку, от скважины, - он опять посмотрел на пожилого, - до раздачи всем процентов от заработанного. Вопросы?
        В каюте повисла тишина. Все посмотрели на последнего участника договора, которому не досталось роли, - толстенького подслеповатого коротышку, за все время не произнесшего ни одного слова. Он спокойно выдержал взгляды, и стало ясно: Козельский без него - никто. Можно было разочароваться в хозяине яхты, смутиться своему подобострастию перед ним, но благоразумие взяло верх: в мире денег одиночки не работают, за каждым кто-нибудь да стоит.
        И только после этого озарения руку, словно в школе, поднял один из тех, кому определили создавать "ширмы":
        - На каждом повороте нефтепровода сидят по пять-шесть кооперативов. Как вести себя с ними?
        Все вновь невольно посмотрели на коротышку, но тот по-прежнему молча передал главенствующую роль Вадиму Дмитриевичу, подтверждая его полномочия.
        - Трубе тоже жить надо, - словно не заметив переглядов, отмел любую возможную агрессивность по отношению к кооперативам Козельский. - Нужно будет вначале взять всех на учет, а потом решим, каким образом станем договариваться. Не нужно спорить из-за копейки там, где на выходе рубли. Могу сказать, что уже по сегодняшним самым скромным подсчетам с каждой тонны мы будем иметь только за разницу в продаже между мировой ценой и договорной
10 долларов. Плюс все накрутки.
        - Это много, - мгновенно прикинул пожилой.
        - Достаточно много, - согласился Козельский. - Более того, я думаю, мы подготовим постановление правительства, чтобы не возвращать доллары из-за рубежа и не отдавать половину из них Центробанку. Нужно только придумать какую-нибудь убедительную программу поддержки, допустим, народов Севера. И вместо денег пустим бартер. А здесь возможности скрыть деньга как нигде велики. Но это детали, которые мы разработаем после. Шампанское?
        Не встретив возражений, Козельский достал с полочки бутылку, ловко снял обертку. Взболтал бутылку и переломил проволоку, державшую пробку. Хлопок получился звонким, без задержки. Первый бокал Козельский уважительно наполнил коротышке. Тот не отнекивался, но и пить тоже не стал - лишь пригубил вино. Подождав немного, он поднялся на палубу, а затем по пружинившему на каждый его шаг трапу сошел на берег.
        Однако побродить в одиночестве не получилось: за первыми же кустами официантка с яхты лениво отмахивалась от ухаживаний огромного начальника службы охраны "Южного креста". Увидев постороннего, они чуть присмирели, но не успел коротышка отойти на приличное расстояние, как услышал шепот:
        - И надо же было такому уродиться, прости господи! Типичный жид.
        И женский смех.
        Коротышка замер, но сдержался, продолжил путь. И лишь следы на песке стали шире: такое бывает, когда небольшого росточка люди вдруг начинают видеть перед собою цель. В этом случае могло быть только мщение: перед честолюбивыми, болезненного самолюбия людьми нельзя вслух произносить о них то, чего не хотелось бы им самим в себе замечать...
        5
        Моржаретов решительно распахнул дверь в женский туалет и подтолкнул внутрь сопровождавшего его парня:
        - Прошу. Давай-давай, Борис Михайлович, не стесняйся, здесь для тебя теперь все свои.
        В предбанничке у раковины расставляла на подносе вымытые кофейные чашки женщина. Обернувшись на вошедших, расплылась в улыбке, вытерла плечом попавшие на лицо капельки воды:
        - Ой, Серафим Григорьевич! Сто лет не заглядывали. Как уехали на Маросейку, не захватив с собой подчиненных, так как будто и не знаемся. Чай, кофе?
        - Людочка, из твоих рук хоть цианистый калий. Только он спасет от стыда, которым ты заклеймила своего начальника.
        - Серафим Григорьевич, я не...
        - И я "не"... Там кто-нибудь есть? - кивнул за перегородку полковник.
        - Сидят. Хорошо, что курить перестали.
        - Вараха! - крикнул полковник. - Почему начальство не встречаешь?
        Из туалета выскочил, поправляя рубашку, коренастый парень с небольшими усиками на круглом лице.
        - Здравия желаю, Серафим Григорьевич! - совершенно не пугаясь грозного вида начальника, улыбнулся хитроватый на вид Вараха.
        Видимо, отношения среди обитателей туалета складывались если и не задолго до создания департамента, то по крайней мере и не вчера и каждый мог себе позволить чуточку больше, чем просто служебные контакты.
        - Привет! Все дурачишься? - кивнул на дверь полковник.
        - Никак нет, просто руки не доходят, - ответил Вараха. Как понял Борис, речь шла о дверной табличке с женской фигуркой. - Зато мужики лишние не ходят и сведена на нет опасность увода нашей Людмилы.
        - Да ладно вам, - зарделась та и вновь повела плечом. Не сдержалась, пококетничала: - Кому я нужна!
        "Да нет, красивая", - подумал про себя Борис и пристально, желая поймать ответный взгляд, посмотрел на Люду. Русые волосы на прямой пробор, круглое лицо, статненькая, крепко сложенная - такую можно и на картину о благородных русских княгинях. Даже грязная капелька воды, которую она не смогла стряхнуть плечом, не портила ее внешности. Такие останавливали внимание Бориса, и хотя было заметно, что краем глаза "княгиня" увидела его взгляд, она все же сдержалась, не посмотрела ответно.
        - А ежели, согласно табличке, забежит какая дама, - продолжил Вараха, - мы спокойно, насколько у нее хватает терпения, объясняем, что туалет переехал этажом ниже, а здесь работают уважаемые люди из оперативного управления.
        - Серафим Григорьевич, им все смешки, - вновь вступила в разговор Людмила. - Но о переезде хоть что-нибудь слышно? Знаете, как надоела вся эта неустроенность! Заберите нас быстрее к себе.
        Она убрала в стоявшую рядом тумбочку посуду, протерла тряпицей раковину, не забыв посмотреться в зеркало. Капельку на губах не заметила, поправила только идеально ровные полушария волос.
        - Понимаешь, свет-Людмила, если я скажу, что это свершится завтра, ты ведь все равно не поверишь.
        - Поверю! Серафим Григорьевич, поверю. Только скажите.
        - Завтра.
        - Не верю!
        - Ну вот видишь. А вообще-то, может быть, и правильно делаешь.
        - Серафим Григорьевич!
        - Чай, Людочка, чай. И этому молодцу, нашему новому сотоварищу из физзащиты, - кивнул он на Бориса, - тоже чай.
        На этот раз он первым прошел за кафельную перегородку. Все еще не без стеснения вошедший следом Борис увидел, что туалет в самом деле оказался переоборудованным в небольшой кабинетик с четырьмя столиками по углам. Сантехника была снята, пол прикрывал ковер, а на штырях, некогда державших перегородки кабинок, висели кашпо с цветочками. К стенам скотчем были приклеены карикатуры, самая большая из которых на манер плаката времен гражданской войны вопрошала: "Ты заполнил налоговую декларацию к 1 апреля?"
        За столом сидели еще два оперативника. Чернявый, небольшого росточка сумел выскользнуть навстречу, второй - сутулый, с длинными руками - не протиснулся между тумбочками и поздоровался кивком головы.
        - Прошу познакомиться с пополнением, - указал на Бориса полковник. - Майор Борис Соломатин, мой давний знакомый. Служил в Главном разведуправлении и вообще, где только не служил. Сегодня зачислен к нам в физзащиту. Так что будем сталкиваться не только по дружбе, но и по службе.
        Телефонный звонок словно ждал, когда полковник закончит представление, - ударил по кафельным стенкам и барабанным перепонкам столь звонко, что Люда, оказавшаяся ближе всех, торопливо сняла трубку.
        - Да. Да, он у нас, - по-военному четко ответила она и передала трубку начальнику. - Из дежурной части.
        - Господи, даже в женском туалете нашли. Полковник Моржаретов, слушаю вас. Так... Так... Выезжаю. - Полковник безошибочно бросил трубку на мягкие, податливые рычажки-плечики аппарата. В раздумье посмотрел на Бориса и вдруг предложил: - Давай-ка со мной. Сразу посмотришь, куда попал.
        По лицу Варахи, стоявшему напротив, пробежала тень недовольства: то ли потому, что начальник не берет его, то ли он не желал, чтобы кто-то выходил для Моржаретова на главные роли. Серафим Григорьевич словно почувствовал эту перемену в настроении подчиненного и быстро снял напряжение:
        - Григорий, ты со мной само собой. Я еще помню, что ты чемпион департамента по пулевой стрельбе.
        Однако получилось, кажется, еще более неловко, будто сделано было Варахе одолжение. Хотя Григорий, стараясь больше не выдавать эмоций, первым вышел из туалета. Не стал акцентировать внимание на заминке и полковник.
        - Людочка, чай в следующий раз. А переезжать... - он понизил голос, но все равно сказал так, чтобы слышали все: - Переезжать, моя хорошая, в самом деле начинаем завтра. Только не говори об этом никому.
        - Правда? - так и не могла понять, шутит начальник или все же говорит правду, Люда.
        - Кривда, - словно играя с маленькой девочкой в слова, снова внес долю сомнения Серафим Григорьевич.
        Для себя Борис не мог и представить, что он мог бы настолько легко и играючи разговаривать с такой царственной женщиной. И, конечно, ей не в бывшем туалете сидеть и не чашки в раковине мыть. А темное пятнышко в уголке губ - это, оказывается, родинка, темным краешком выглядывающая из губной помады. Плохо, что Моржаретов забирает его с собой. Как хочется еще побыть хоть немного рядом с ней!
        - Вперед, орлы! - так и не понял его состояния полковник и вышел из кабинета.
        И только в этот момент Борис наконец почувствовал на себе взгляд Людмилы - пристальный, оценивающий. И стало ясно, что ее кокетливость, игривость, желание показать свою осведомленность в любом вопросе, соучастие в каждом деле - именно от желания всем угодить и понравиться. А ему, новенькому, может быть даже в первую очередь.
        Не поняв, хорошо ли это для женщины, Борис тем не менее ответил Люде таким же долгим - пока Вараха собирался к поездке - взглядом. Не проста, не проста княгиня...
        В машине он некоторое время молчал, совершенно не похожий на себя, только что шумливого и балагурного. Вараха молчал. Оба, замерев в углах заднего сиденья и проносясь по лабиринтам улиц, пытались определить, в какой район они едут.
        - Убили одного очень крупного коммерсанта, до недавнего времени занимавшего внушительный пост в правительстве, - наконец произнес полковник, не отрывая взгляда от дороги. - Но самое интересное получится, когда рядом будет найден пистолет. А в нем, ко всему прочему, окажется три неизрасходованных патрона. Три. Иначе я ничего не понимаю в своих клиентах и мне пора выращивать клубнику на огороде. Может, поспорим с кем-нибудь? - Серафим Григорьевич обернулся, но тут же сам отказался от этой затеи. И, наверное, чтобы отвлечься, подтвердил уже сказанное в кабинете: - А переезд в самом деле завтра.
        - На Маросейку?
        - Маросейка, 12. Думаю, для некоторых этот адрес скоро будет значить не меньше, чем Петровка, 38. Если, конечно, нам не надают по рукам и не заставят копаться в мелочевке.
        Кто надает и за что, Борису было совершенно непонятно. Но он продолжал смотреть на улицу: что надо, со временем узнается и поймется.
        Зато Моржаретова будущее налоговой полиции, похоже, волновало меньше, чем настоящее, и он вновь заговорил об убитом:
        - Он проходил у нас по нефти. Гриша, ты помнишь недавнее убийство депутата Государственной думы?
        - Конечно, - отозвался Вараха, пощипывая усики. - Около него нашли пистолет с четырьмя патронами. Да-а, именно так, - протянул Гриша, что-то выстраивая в памяти.
        - Сейчас оружие будет точно так же демонстративно валяться рядом с убитым, а в нем останется теперь уже три патрона. Или выращивать мне клубнику, - повторил себе приговор полковник.
        Около дома, где произошло убийство, толпились любопытные, их лениво оттесняли милиционеры из оцепления. Показав удостоверение, Моржаретов мимо санитарной машины, в которую загружали труп коммерсанта, прошел к подъезду. Муровцы, осматривавшие газон под окнами, видимо, хорошо знали его, потому что практически все приветственно взмахнули рукой. С широкоплечим крепышом в расстегнутом пиджаке полковник поздоровался уважительно и персонально.
        - Что-нибудь есть, Глебыч?
        Муровец открыл "дипломат", на дне которого одиноко покоился завернутый в целлофан пистолет.
        - Лежал на груди убитого.
        - Сколько пуль осталось в магазине?
        Глебыч вновь молча, словно доверяя в первую очередь глазам, а не слову, достал из кармашка в "дипломате" три пули. Золотистые на ярком солнце бабьего лета, настырно-крутолобые, они раскатились по широкой ладони оперативника. По такой ладони хорошо предсказывать судьбу, следуя четким и глубоким линиям, но сегодня муровцу самому нужно было выступать в роли гадалки и определять, чьи судьбы лежат у него на ладони.
        А то, что это именно чьи-то жизни, начальник оперативного управления департамента теперь уже не сомневался. Месяц назад при убийстве депутата он более всего заинтересовался небрежно брошенным около убитого пистолетом, а главное - четырьмя неизрасходованными пулями. И вдруг интуитивно, словно его озарило, подумал: убийца предупреждает, что осталось еще четыре человека, которые приговорены к смерти.
        Теперь - три. В первом случае милиция пошла по политическому следу: депутат был известен своими антиправительственными взглядами и поддержкой оппозиционной прессы. Моржаретов же, задумавшись о четырех пулях, на острие своего расследования вывел недавнее коммерческое прошлое погибшего, а именно - сделки с нефтью. Сегодняшний убитый - один из руководителей нефтяного концерна. Нефть начала убивать людей. Вернее, в убийц превращаются деньги, получаемые за нефть. И счет теперь или три-один, или два-два. А нефтью пора заниматься всерьез, здесь Директор прав.
        - Спасибо за звонок, Глебыч, - поблагодарил муровца полковник. - Если еще что-то пойдет с зацепкой на нефть, ты уж не забывай меня и дальше. Тем более что есть некоторые соображения. Сегодня прокачаю информацию, а завтра утречком заскочу к тебе.
        - Слушай, а может, все-таки зря вы с Ермеком ушли от нас? - вдруг спросил муровец. - Ты же, например, оперативник до мозга костей. У тебя даже фамилия наша: вся из шарниров и действия.
        Кажется, задел он полковника за живое, тронул запретное. Моржаретов вздохнул, но развивать тему дальше не стал.
        - Теперь уже ушел, - и бодро, скорее для себя, добавил, указав на новых подчиненных: - Смотри, какие у меня орлы теперь.
        - Пока орелики, - скользнув взглядом по налоговым полицейским и не найдя, за что можно было бы зацепиться, дал свою оценку муровец. - Но дай бог, дай бог! Привет Беркимбаеву. Как он смотрится в генералах?
        - Пока никак. Формы еще нет.
        - Ермек голова. Почти удивительно, что в наше время ему, казаху, у нас дают генеральское звание.
        - Не у вас, а у нас, в налоговой полиции, - вернул должок по ехидству Моржаретов.
        - Не надо. Таким, как Ермек, и в пожарниках бы надели лампасы.
        - Уговорил. Поговорили. Я часов до девяти вечера на месте, - заключил Моржаретов. - Если найду жетончик, позвоню, - вновь перешел он на свой обычный тон. Проводив муровца, подозвал Вараху и Бориса. - Гриша, сделайте-ка в отделе перво-наперво вот что. Надо вытащить из компьютера все сведения про нефть. Все государственные - если они остались, а также совместные предприятия, акционерные общества, любые товарищества с любой долей ответственности или, наоборот, безответственности. Всех руководителей. Выстрой мне всю цепочку по каждому месторождению: от скважины до конца трубопровода на границе России. Все железнодорожные маршруты. Возьми на контроль все порты и нефтеналивные танкеры. Подключите для этого дела наши территориальные органы.
        - Сделаем.
        - Не все, - остановил Вараху полковник. - Зайди к розыскникам, прокачайте с ними информацию в обратном порядке: прогоните все адреса, телефоны, все сведения с визиток, автомобильные номера, фамилии тех, кто был знаком с убитым. Где-то в чем-то они должны наверняка пересечься с цифрами или именами, засвеченными при убийстве депутата.
        - Прокачаем.
        - Нужно будет срочно взяться за валютные счета за рубежом. Но это я поручу своему заместителю. И еще вот что: отработайте все нефтеперерабатывающие заводы в ближнем и дальнем зарубежье, которые были ориентированы на нашу нефть.
        - Выйду на бывшего министра нефтяной и газовой промышленности, - сразу снял проблему Вараха.
        - Ну, раз ты меня успокоил, едем назад. Люда обещала чай. Да, а как стреляли?
        - Профессионально, - односложно ответил Григорий.
        Моржаретов промолчал, а уже в машине, обернувшись, обратился к Борису:
        - Вот, братец, и началась твоя служба в налоговой полиции. Убийства, конечно, не каждый день, но зато точные и выверенные. А больше - копание в бумажках и цифрах, дебет-кредит. Хотя главное все равно еще не это. Главное - что на улице конец очередного лета.
        Все трое скользнули взглядом за окно автомобиля, но не задержались долго на красках приближающейся осени. Задумались каждый о своем, хотя теперь и объединяла их служба в новом, совершенно непонятном для большинства людей, Департаменте налоговой полиции.
        "Секретно. Директору ДНП РФ
        Служебная записка
        Оперативным управлением выявлены лица, которые в нарушение ст.5 Закона РФ "О валютном регулировании и валютном контроле", не имея лицензии Центробанка России на право открытия и ведения счета в зарубежных банках, тем не менее открыли валютные счета в ряде стран Европы, США и Латинской Америки (список прилагается).
        Прошу Вас изыскать возможность направления международного следственного поручения в указанные страны через представителя Интерпола с целью выяснения следующих вопросов:
        1. Когда, кем и на чьи имена были открыты данные валютные счета?
        2. Какие документы были предъявлены при их открытии?
        3. Движение средств по валютному счету с момента его открытия по настоящее время: когда было поступление денежных средств, сумма, от кого (фирмы, граждане) и за что?
        4. Каков порядок извещения владельцев валютных счетов о зачислении валюты на счет?
        5. Какие документы выдаются клиентам банков при открытии счета?
        6. Поступали ли какие-либо запросы о движении средств на указанных валютных счетах? Если да, то от кого?
        7. Перечислялись ли денежные средства со счетов по поручению их владельцев? Если да, то когда, за что, кому и какие суммы?
        8. Как часто обращались в банки владельцы указанных счетов? И с какой целью?
        9. Как часто владельцы счетов снимали наличную валюту и снимали ли валюту по их поручениям?
        Начальник оперативного управления ДНП РФ"
        6
        Моржаретов не обманул насчет переезда: департамент и в самом деле начал перебираться на Маросейку в серое массивное здание с колоннами. Ранее оно принадлежало "Химмашсервису", под чьей вывеской много лет скрывалось что-то оборонное по производству тротила, пороха и всяких других горящих и взрывающихся прелестей. Расселялись не по туалетам, но всё равно скученно - даже оперативники, обязанные сидеть поодиночке, ибо информация, проходящая через их столы и руки, стоила миллиарды.
        Но все было ерундой по сравнению с тем, что над самим департаментом постоянно висел дамоклов меч если не расформирования, то реформирования. Руки налоговой полиции начали дотягиваться до владельцев слишком больших капиталов, а тут еще все чаще и чаще во всяких совместных предприятиях, пойманных на аферах, стали отсвечивать фамилии депутатов, государственных мужей и их родственников, которые, конечно же, не желали не только огласки, но и вообще чьего бы то ни было приближения к своим тайнам. А раз в руках кое-какая власть, то и кружилась вокруг налоговой полиции карусель реформ: переделать, переподчинить, навесить новые задачи, отобрать старые - первейший способ не дать работать.
        И хотя в открытую никто против самой идеи налоговой полиции не шел и не делало никаких официальных заявлений правительство, с завидной периодичностью воспламенялись слухи о переподчинении департамента то Министерству финансов, то милиции, то Госналогслужбе. Затем, когда эти слухи иссякали, запускалось новое сообщение - то об укрупнении, то о сокращении. Наверное, было отчего волноваться некоторым: ребеночек стал вылезать из пеленок и тянул ручки туда, куда ему не следовало лезть вообще. Наглый рос ребеночек и слишком самостоятельный. Руководство департамента - благо, что все оперативники, - балансировало как на канате, выигрывая время, чтобы набрать в грудь побольше воздуха.
        Теперь на этот канат ступил и Борис. Вообще-то он и в мыслях не допускал, что придется когда-либо менять свои погоны офицера ГРУ на что-то другое. Тем более что служба ладилась и все вроде получалось. К тому же в свое время, когда над Советским Союзом уже плелась сеть раздрая и суверенитетства, армия, не веря и не допуская даже мысли о расколе - политический не в счет, - создавала в учебном центре "Марьина горка" под Минском новое уникальное разведывательное подразделение.
        Со всего Союза собиралось сто офицеров и прапорщиков для специальной разведывательно-диверсионной роты. Предполагалось освободить их от дежурств, нарядов, а главное - от солдат, потребовав взамен одного - умения добраться в любую указанную на карте точку и выполнять те задачи, которые ставились начальством.
        Бориса для этой роты отыскали в пещерах Казахстана. Ровно год, день в день, водил он разведгруппы "на ту сторону". Кто их формировал, были ли это офицеры военной разведки или кагебешники, уходили ли они по подземным лабиринтам в Афганистан или Иран - про то не спрашивалорь. Знал он только, что подземные галереи, протянувшиеся на десятки и сотни километров, обнаружились совершенно случайно, когда стройбат тянул с Волги водовод к Байконуру. И вот однажды на глазах у всех за считанные секунды провалился и ушел под землю экскаватор. Заглянув в провал, обнаружили карстовую пещеру, слишком близко вышедшую к поверхности земли, тонкий слой которой не выдержал тяжести машины.
        - Когда-то здесь плескалась нефть, - высказали предположение срочно вызванные из Москвы геологи.
        Спустившиеся в пещеры спелеологи обнаружили, кроме множества драгоценных камней и обширнейшей сети галерей, уходящих в соседние страны, и недавние следы пребывания людей - остатки пищи, золу от костров. После этого за дело взялся КГБ. Стройбат расформировали, взяв с солдат строжайшие расписки, водовод пустили по другому пути, а место провала оцепили и сделали секретнейшим государственным объектом.
        Тогда тоже стали искать среди разведчиков людей, хоть каким-то образом знакомых со спелеологией. Поиски усилились, когда первую уходившую "на ту сторону" разведгруппу накрыл обвал: слишком громко заговорили, нарушив подземное равновесие. Вышли - не могли не выйти - и на Бориса: в самом начале службы в ГРУ ему довелось полазить по московскому подземелью, вычерчивая схему подземных коммуникаций вблизи Кремля.
        И вот, когда пещеры стали родным домом со знакомыми углами, пришла первая непонятная команда: все галереи взорвать. Завалить так, чтобы невозможно было добраться к тайным тропам. Кому это было выгодно, до ума капитана Соломатина не доходило. Впрочем, если смотреть, как политики угождали всем, кроме собственного народа, в этот ряд продажи национальных интересов вполне вписывалось и такое.
        Но профессионал остается профессионалом, даже если и уничтожается его дело. В создаваемую под Минском разведроту собирали всевозможнейших спецов - водолазов, спелеологов, знатоков тайги и тундры, парашютистов и дельтапланеристов. Кстати, на дельтапланы, которые завезли в учебный центр чуть ли не для каждого разведчика, и была сделана основная ставка.
        Но это было чуть позже, когда кандидаты в спецразведку прошли жесточайший отбор. Не было ни тестов, ни звонков по знакомству, ни чьих-то рекомендаций. Прибывших на конкурс построили на берегу Двины, намерили каждому по карте двести пятьдесят километров бездорожья с форсированием пяти рек и, кто в чем был, отправили в путь. А следом через два часа застоявшимися борзыми пустили группы захвата.
        Кто из кандидатов добрался незамеченным и непойманным в указанные на карте точки к вечеру пятого дня, тот и остался в "Марьиной горке".
        Борис тоже дошел и получил в распоряжение дельтаплан с бледно-серыми перепончатыми крыльями, особо неприметными как при ночных, так и при дневных перелетах. Ему, вырвавшемуся из подземелья, летать в небе было особенно в охотку, и, освоив технику полета за несколько тренировок, Борис вскоре оказался среди тех, кому разрешали полетать над ночной Беларусью просто в свое удовольствие, а не только ради тренировок. Однажды он пролетел все те двести пятьдесят километров, которые когда-то прошагал, участвуя в разведконкурсе...
        Кажется, это был последний полет. Договор в Беловежской пуще разметал не только народы, но и армию. Как ни крепилась спецрота, но треснула и она. Руководимая лично из Москвы, из Главного разведуправления, она первой потеряла управление, оказавшись в другом государстве.
        Затем эмиссары из Киева переманили некоторых украинцев, наобещав золотые горы и высокие должности. Уехати казахи и узбеки. Рота таяла. Последними написали рапорты офицеры, не имевшие в Беларуси квартир. В учебных классах остались только дельтапланы со сложенными крыльями. Вся некогда великая держава оказалась с подрубленными крыльями...
        В Москве Бориса и таких же, как он, самостоятельных возвращенцев на родину тоже особо не ждали. Генералитет, частью погрязший в сплетнях и интригах, больше заботился о выделении престижных квартир и земельных участков под дачи, чем судьбами дивизий и армий, выбрасываемых из стран ближнего зарубежья в голые поля. А что до офицеров, возвращающихся в Россию самостоятельно, так до них никому дела не было вообще: разбирайтесь как хотите, не путайтесь под ногами. Ни при одном военном министре не было в армии такого наплевательского отношения к офицерам, как при Грачеве.
        Единственное, где можно было еще получить должность, - это поехать в какую-нибудь "горячую точку". Не успел Борис заикнуться об этом, как ему предложили:
        - Таджикистан. На три месяца. День за три. Два оклада.
        Опасаясь, что этого недостаточно для того, чтобы подставлять голову под пули, нажали на основное:
        - Плюс комната в общежитии.
        Крыша над головой - это было уже существенно для человека, живущего с солдатами в казарме.
        - Согласен.
        Таджикистан полыхал сильнее и дольше всех бывших союзных республик. Россия рвалась на части, вернее, рвалось на части Министерство иностранных дел. Не приемля режим, оставшийся там у власти после распада Союза, и в то же время понимая, что Таджикистан нужен как защита "подбрюшья" России, мидовцы дергались, не умея и не желая подчинить свои личные пристрастия стратегическим интересам страны. Собственно, это и провоцировало в какой-то степени войну в Таджикистане, где оппозиция прекрасно чувствовала колебания московских властей.
        Борису, чтобы понять это, потребовалось полтора месяца проползать под непонятно чьими пулями. Еще полтора протянул, стараясь не брать в руки оружие. После трех месяцев никаких контрактов больше не подписывал и вернулся к тому, с чего начал, - к ожиданию.
        Пробыв за штатом более полугода, перестав получать зарплату, Борис стал всерьез подумывать об увольнении из армии. В коммерческие структуры не влекло, он был государственником до мозга костей. Но, видать, терпеливых судьба милует: однажды в метро он столкнулся с одним из тех, кого водил под землей "на ту сторону". И не просто столкнулся, а оказался прижатым к нему людским потоком на станции "Кузнецкий мост". Пока ехали до "Пушкинской", вспомнили друг друга, заулыбались. В знак окончательного подтверждения попутчик потрогал свою поясницу: тогда, при переходе, он не смог скрыть боли от радикулита, и Борис, по совету спелеологов носивший эластичный пояс, молча снял его и протянул разведчику. Тот вначале отнекивался, но боль, видимо, допекла, и он принял подарок.
        Ни имени, ни звания, ни тем более должности его по тем временам Борис не знал, но на этот раз незнакомый знакомец представился уже в новом качестве: начальник оперативного управления Департамента налоговой полиции. Он спешил на какое-то совещание, но, увидев, как на традиционное "Как дела?" Борис безнадежно махнул рукой, приказал позвонить ему на следующий день.
        Мало веря в московские обещания, Борис, хотя и не на следующий день, все же набрал номер Серафима Григорьевича.
        - Пойдешь командиром группы в физзащиту? - сразу спросил тот.
        - Пойду, - тут же согласился и Борис, понятия не имея, что это из себя представляет. Но набор таких слов, как "командир", "группа", "физзащита", на него, всю жизнь проведшего в погонах, подействовал магически.
        - Тогда через два часа быть на беседе. Записывай адрес.
        Вскоре полковник водил Бориса по кабинетам уже как сотрудника налоговой полиции. Из всего свалившегося на него в эти дни Соломатин отметил два момента: Люду, плечом вытирающую подбородок, и фразу Моржаретова около погибшего коммерсанта: "Людей убивает нефть".
        Новая страница в его биографии во многом была совершенно неожиданна, но перевернулась она, как ни крути, тоже отнюдь не случайно.
        7
        Но если кто и воспринял перевод в налоговую полицию как выдвижение или неожиданную удачу, то Вараха расценил подобное изменение в своей судьбе как свое "задвижение".
        Если быть до конца откровенным перед самим собой, то он ожидал совсем иного расклада. Должно было идти в зачет то, что в свое время, пусть и на волне перестройки, он одним из первых поднял свой голос против методов работы родного КГБ. Именно он после провала ГКЧП поддержал инициаторов создания общественной комиссии по проверке деятельности госбезопасности против диссидентов в СССР и внедрения осведомителей в церковную среду. Он настаивал на переаттестации высшего офицерского состава и первым предложил свою кандидатуру для работы в ней. Был даже какой-то период, когда перед ним стояли навытяжку генералы и что-то мямлили насчет очереди на жилье и про оставшиеся до пенсии годы. К нему записывались на интервью корреспонденты, его приглашали на всякие открытия и закрытия, презентации и встречи. Казалось, сама птица Феникс оставила ему на удачу не то что перышко - целый хвост. Вот что значит - вовремя уловить, куда дует ветер, и не побояться встать тогда, когда другие еше раздумывают.
        Самым неприятным моментом оказалось, как ни прискорбно, объяснение с сыном.
        - Ты учил меня быть честным. А сам? Сколько раз ты будешь менять свои убеждения и присяги?
        Он никогда не стеснялся в выборе выражений, а сейчас, когда в отличие от отца больше тяготел к национально-патриотическому движению, мог позволить себе и такой тон.
        Вараха же пришел к демократическим взглядам сам. Внутри себя. Он не делился своими сомнениями, поисками истины в кругу семьи - работа в КГБ приучила молчать. И незаметно получилось: он уже остановился, а сын продолжал идти старой дорогой, на которую он же его и поставил. Хотя должно было вроде получиться наоборот.
        Но, к сожалению, время сработало против демократического обновления КГБ. Пока они в комиссии, не поднимая головы, рылись в делах и строили планы реорганизации органов, случилось то, что, видимо, и должно было случиться: общественный интерес к их работе постепенно угас и комиссию в один прекрасный день без объяснения причин прикрыли. В недоумении оглядевшись вокруг, члены комиссии обнаружили, что все приличные места и должности заняты теми, кто отсиживался в сторонке и выжидал удобного момента.
        Не в первые дни его политической активности, когда на Григория, чуть ли не единственного откровенного демократа в КГБ, ходили смотреть из других отделов, а именно в день расформирования комиссии ему стало жутковато: а что дальше? Ведь, кроме троекратной смены названия КГБ, мало что изменилось в комплексе на Лубянке. Подумаешь, удалось отправить на пенсию некоторых наиболее одиозных генералов. Кого-то спровоцировали - не без того, - чтобы сами написали рапорт на увольнение. Но разве планировалась такая мелочь!
        А тут еще откровенные усмешки сына, словно назло ему начавшему демонстративно ходить на все оппозиционные митинги. Металась между ними жена, пытаясь примирить и сгладить острые углы в их отношениях.
        В лучшем положении оказались те, кто вовремя увидел отправляющийся поезд и запрыгнул в последний вагон, перейдя в другие многочисленные комиссии. А еще вернее - в растущие на глазах всевозможные структуры при президенте и якобы для облегчения работы президента. Вот это была крыша, вот это была лафа!
        Однако Вараха принципиально не стал никуда "перетекать". Он и себя убедил, и старался показать в первую очередь сыну, что сделал свой выбор по убеждению. И хотя, как всякий военный, он с уважением относился к своей служебной карьере, столь же принципиально он решил остаться в своем ведомстве - без почестей, наград, должностей и, что уже самое страшное, без поддержки и внимания вчерашних соратников, вырвавшихся вперед и забывших о тех, кто остался позади. Он вдруг увидел, что оставшихся слишком много. И именно более дружны и ответственны друг перед другом оказались те, кого они просеивали через сито комиссии. Он спиной чувствовал их презрение к себе, он готов был поклясться, что, не дрожи они за свои шкуры и за оставшиеся кресла, они уже давно растоптали бы его.
        И тогда он, мальчишка, решил назло им никуда не уходить. Сидеть занозой, бельмом на глазу: а что вы со мной сделаете? Вы ведь не знаете, какие у меня связи остались!
        Сделали. Налоговым полицейским.
        Во что после этого можно было верить? Глядя иногда по телевизору на бывших соратников по комиссии, продолжающих оставаться на острие событий и дающих интервью, или, что еще обиднее, узнавая во властных структурах тех, кого они в комиссии хотели убрать из органов, особенно в первые дни он готов был рычать от злобы и бессилия. Неужели все зря? Неужели правы оказались те, кто советовал не высовываться и предупреждал: когда сдают своих, это не прощается. Какими бы гуманными ни казались мотивы. Но зачем тогда нужно было демократам поднимать столько народищу на преобразования? Чтобы те поломали свои судьбы, а их масса была выдана за массовый отход от коммунистических догм?
        Перейдя в налоговую полицию, он словно отсек свое романтическое увлечение демократией. И плюнул на карьеру, занявшись только собой, семьей и выгуливанием по вечерам единственной безучастной к политике Феи - серебристого пуделька, ласкового и отзывчивого ко всем окружающим. Заговорил о возможной женитьбе сразу после окончания университета сын, и головной болью стал вопрос, где жить молодоженам. Разменивать свою двухкомнатную после десяти лет собственного мытарства по углам совсем не грело, и цель в жизни могла стать именно земной и житейской - попытаться собрать денег на квартиру.
        Загорелись, собрали, что уже было, с получки стали покупать по сто, десять, двадцать долларов - сколько позволял излишек. Но при подсчете с женой, как быстро такими темпами они смогут обеспечить сына и собственную спокойную старость, не хватало не то что пальцев на руках, а и календаря до двухтысячного года.
        - А может, начальником отдела все-таки поставят? - надеялась жена.
        Начальник отдела - это почти на двадцать процентов больше оклад и всякие премиальные. Начальник отдела - это, в конечном итоге, вызов судьбе, выбросившей его на обочину. Еще не те годы, чтобы зарываться в пенсионный песок.
        И вновь задумался о должностях Вараха, благо, что у них в отделе уже полгода пустовало кресло начальника. Его, пришедшего в отдел первым, по инерции считали исполняющим обязанности начальника, но дальше "и.о." дело не продвигалось. Моржаретов не заводил на эту тему даже разговоров - то ли боясь оказаться обязанным, то ли не желая раскрывать какие-то планы в отношении другой кандидатуры.
        Противно было лебезить, тем более когда в августовских событиях хлебнул приятных и живительных глотков власти, но стал Вараха замечать за собой, что улыбается начальнику там, где можно и не улыбаться. Что откровенно заискивает и дает понять: готов работать, только допустите. И, что самое главное, замечая за собой это, не одергивал себя, не стыдился себя суетного и мельтешащего. Реже стал вспоминать и свою августовскую доблесть, словно этим стирал не только свою память, но и память других. Больше того, когда в октябре 93-го чаша весов вновь, хоть и с помощью танков, качнулась в сторону Ельцина и можно было опять как-то проявиться, попытаться войти еще раз в ту же реку, где уже был, он тем не менее не поспешил засвидетельствовать свое восхищение разгоном Верховного Совета. Что-то остановило: не лезь, опять останешься в дураках. А может, приходило понимание, что государственным людям и в самом деле нечего лезть в политику: сиди и делай свое дело?
        Так что земное и семейное превысило общее и политическое. Оставалось только исправить ошибку августа, войти в русло назначений. А там и попытаться устроить в департамент сына, благо, что создали жилищную комиссию, а раз есть жилкомиссия - значит, будут и квартиры. Конечно, здесь начнут учитывать, кто ты - начальник отдела или просто ведущий специалист...
        Но в один из дней, когда в таких раздумьях сидел он над очередными сводками, раздался телефонный звонок. В департаменте не хватало не только столов и стульев, но и телефонных номеров - один на весь отдел считался за счастье. Так что если кто-то не ждал конкретного звонка в конкретное время, трубку поднимал или он, числящийся начальником, или Людмила.
        На этот раз никто не поднял голову, и Вараха дотянулся до трубки сам.
        - Мне Григория Ивановича, - попросил незнакомый голос.
        - Я вас слушаю.
        - Григорий Иванович, у меня есть информация, которая вас заинтересует, - предложил собеседник. И боясь, что его отправят с таким предложением к дежурному, уточнил, налегая на каждое слово: - Очень заинтересует. Лично вас. Я жду вас у выхода.
        Короткие гудки. В том, что информацию на тех или иных коммерсантов приносят их конкуренты, ничего удивительного не было: шло первоначальное накопление капитала и ни о каких джентльменских отношениях между ними не могло идти и речи. Поэтому звонок не явился чем-то из ряда вон выходящим, если бы не два момента: говоривший подчеркнул личную заинтересованность Варахи и позвонил в самом деле не дежурному, который принимает подобную информацию, а ему. И судя по тому, что положил трубку, не дослушав ответа, - еще и в уверенности, что встреча состоится.
        Набрав несколько строк на компьютере, Вараха все же решил выйти. На то он и оперативник, чтобы влезать во всякие ситуации. А вдруг сейчас он получит такие сведения, что заставит всех ахнуть...
        У входа никого не оказалось, но от посольства Беларуси, расположенного напротив, ему махнули рукой от припаркованной машины:
        - Григорий Иванович!
        Парень был незнаком, машина тем более, и Вараха задумался: идти ли? Но словно специально вечно запруженная Маросейка на миг очистилась от машин, открывая ему дорогу, и он перешел ее. Парень, ничего не объясняя, включил перед ним диктофон, из которого без паузы, видимо, со специально подготовленного места раздалось:
        - И теперь о Варахе...
        Это был голос Моржаретова. Григорий непроизвольно подался ближе к диктофону, но парень выключил его и с улыбкой пригласил в машину:
        - Я думаю, вам будет небезынтересно узнать, что думает о вас начальство.
        В автомобиле сидел водитель, но и тот вылез из него, оставляя Вараху одного. Григорий понял, что сейчас он услышит о себе настолько неприятные слова, что, щадя его самолюбие, неожиданные гости оставляют его наедине с диктофоном. Кто же они такие и откуда у них запись? И что говорит начальник о нем? Кому говорит?
        Торопясь, Вараха нажал на клавишу пуска. Моржаретов охотно продолжил:
        - Я не кровожаден, но, извините, я видел, как он упивался властью в
1991 году. Достаточно было посмотреть, как он разговаривал с людьми, уже ходившими под пулями, когда он еще титьку сосал. Они не виноваты, что остались верны своим идеалам. Их за это нужно или уважать, или жалеть. Но ни в коем случае не издеваться над ними.
        Возникла пауза, и когда Григорий подумал, что запись закончилась, Моржаретов продолжил:
        - Да, сейчас он как будто другой, вроде начинает думать о работе, а не о политике. Но я никогда не смогу быть уверенным в нем до конца. И никогда не напишу рапорт на его представление.
        Вновь образовалась пауза, и только теперь стало ясно, что обладатель записи специально стер голос собеседника.
        - С ним можно работать, но, если уберете, я не стану возражать.
        Хозяева машины курили в двух шагах, обсуждая рекламные вывески.
        - На его месте я радовался бы тому, что вообще служит. И прятал бы глаза от тех, кто знает о его прошлом.
        Прятать глаза? Он - прятать глаза? И радоваться, что вообще служит? Да попался бы ему Моржаретов в тот момент, когда работала комиссия, посмотрел бы, где оказался бы сам...
        Дальше, как ни вслушивался и сколько ни ждал продолжения Вараха, крутилась только пустая кассета. Да и гости, обсудив вывески и докурив сигареты, подошли к машине. Григорий отдал им диктофон и, ни слова не сказав, сошел с тротуара. Однако машины вновь шли непрерывным потоком, словно отсекая его от департамента, и он несколько минут стоял под пристальными взглядами нежданных визитеров.
        - Мы завтра вам позвоним, - сказали они перед тем, как Григорий прошмыгнул в секундную брешь между машинами.
        "Перевод с итальянского.
        Департамент налоговой полиции.
        Москва,
        Россия.
        Директору ДНП РФ.
        Конфиденциально.
        Уведомляем Вас, что Финансовой гвардией Италии не проводятся проверки "веером". Необходимо указать конкретный счет в конкретном банке, а также причины, вызвавшие Ваш интерес. Если в ходе проверки будут выявлены материалы, подтверждающие криминальную деятельность в ущерб Италии, мы представим Вам сообщение по данному вопросу.
        Дивизионный генерал -
        инспектор Главного командования
        Финансовой гвардии Италии.
        Рим"
        "Департамент налоговой полиции России.
        Через представителя ГДН в России.
        Г-ну Директору.
        Конфиденциально.
        Благодарим за заявление о подозрениях в отношении клиента указанной Вами фирмы. Служба "ТРАКФИН", как Вы знаете, является информационно-аналитической, проводящей только экспертные оценки финансовых операций, и самостоятельных расследований не ведет. Однако, как удалось установить, владелец указанной Вами фирмы полученные криминальным путем средства обращал в игровые жетоны крупнейших казино, которые спустя некоторое время обменивал на уже "отмытые" наличные.
        Директор Генеральной дирекции налогов Франции"
        "ДНП РФ Москва. На Ваш запрос №...
        Готовы сообщить, что интересующий Вас гражданин России закрыл валютный счет ровно два месяца назад. В то же время наше обязательство хранить в течение пяти лет все финансовые документы позволяет установить личность клиента и все проводимые по счету операции.
        Просили бы Вас выслать нам дополнительный материал, подтверждающий его криминальную деятельность в ущерб интересам Германии, и направить официальным путем в наш адрес.
        С уважением
        Руководитель налогового розыска г. Эрфурт"
        8
        Как хотелось думать Борису, судьба не случайно свела его не только с Моржаретовым, но и с Людой. По крайней мере делопроизводитель оперативного управления вспоминалась ему настолько часто, что он по делу и без дела сбегал со своего десятого этажа на четвертый в надежде застать ее. Наверное, это выглядело уже столь откровенно, что однажды Вараха, увидев его, даже не отрываясь от бумаг, сообщил:
        - Людмилы нет.
        Последнее время он выглядел довольно сумрачным. Борис даже подумал, что это каким-то образом связано с его повышенным вниманием к Людмиле. Что Григорий, может, сам неравнодушен к своему делопроизводителю, но, как безошибочно лицом улавливается в жаркую погоду любое дуновение ветерка, так и он своим обостренным вниманием к Люде почувствовал: нет, отсюда холодом не веет.
        Прояснение внес Моржаретов. Борис старался лишний раз не маячить у него перед глазами, но, уж когда сталкивался с ним в коридоре, полковник, задерживая его, приказывал:
        - Стой! Что плохого в жизни?
        - Доллар подорожал.
        - Тебя это волнует?
        - Нет. Просто привыкаю к новой терминологии.
        - Тогда говори: нам понизили зарплату, это будет точнее и ближе к жизни. Владимир Сергеевич, мои соболезнования по поводу окончания отпуска. Зиночка, ты, как всегда, прекрасна, - раскланялся он на две стороны. - Так, что еще плохого?
        - К галстуку не могу привыкнуть. Это что, обязательный атрибут?
        - Более чем. Сотрудники спецслужб всех стран мира всегда при галстуках. Если в стране нужно поймать шпиона, ночью идут по гостиницам и поднимают тех, у кого галстук висит на спинке стула. Если к тому же на нем не развязан узел, то шпион обязательно советский: мы никогда не могли их правильно завязывать. Еще проблемы?
        - Да у меня вроде нет. А вот Вараха мрачен.
        Сказал не потому, что был искренне озабочен состоянием Григория, а просто тот был среди тех немногих, кого Борис знал в департаменте. Не о Людмиле же говорить. Хотя этого как раз больше всего и хочется.
        - А-а, Вараха... - протянул Серафим Григорьевич. - У тебя сколько минут имеется в запасе?
        - Пять.
        - У меня - три. Поэтому в кабинет не приглашаю, отойдем здесь в сторонку. Коля, привет! А Вараха... Понимаешь, коллегия не утвердила его в должности начальника отдела. Вернее, я отказался писать на него представление. А у него уже срок получать полковника. Сережа, найди, пожалуйста, моего водителя: выезд через десять минут. Гриша хороший оперативник, но имеет некоторые штрихи в своей биографии, которые мне очень несимпатичны. И которые, в свою очередь, появились у него по причине болезненной самовлюбленности. Это порой мешает ему в службе, что, в свою очередь, не осталось незамеченным. Все. До встречи.
        Он скрылся за дверью кабинета, и за ним, закручиваясь вихрем, унеслись проблемы, от которых Борис пока еще был далек. Здесь, в коридорах департамента, он уже слышал, что восемьдесят процентов всего теневого капитала вращается в Москве, но, как ему представлялось, все аферы просачивались сквозь пальцы налоговой полиции. В Ленинградской области физзащита начала прыгать с парашютом, тренируясь в навыках освобождения заложников. На Севере ребята умоляли дать им авиационное крыло, чтобы добираться до нужных точек. Словом, где-то кипела жизнь, а в Москве, в самом департаменте, Директор вообще грозился сократить физзащиту наполовину:
        - В галстучках и белых рубашках надо идти на место преступления, а не с автоматами и масками на лицах. Для нас любой банкир, предприниматель изначально честен, как бы нам ни хотелось думать иначе.
        - Но почему мы должны стесняться своей силы? - пытался возражать начальник "физиков", сам забияка и живчик.
        - А мы и не стесняемся. Но и не выпячиваем ее, - учил дипломатическим манерам Директор.
        И все же без физзащиты практически не обходился ни один мало-мальски серьезный выезд. Белые рубашки и галстучки были желанны, но "камуфляж", даже помимо воли руководства, все равно выпирал на первый план. И когда в очередной раз группу Соломатина позвали на выезд, Борис лишь усмехнулся: вот вам и все любезности, все расшаркивания с новой буржуазией - не желает она обходительности.
        Вообще-то в этот раз на прикрытие оперативников должен был ехать заместитель Бориса, однако, узнав, что в фирму едет Вараха и особенно что фирма опять-таки завязана на нефть, Соломатин оставил зама "на хозяйстве", а в автобус влез сам.
        По поводу Варахи сообщение подтвердилось: Гриша входил в группу, но руководил работой уже официально назначенный начальником отдела Костя Тарахтелюк - тот самый длиннорукий неразговорчивый майор, который вдень знакомства не сумел выйти из-за стола и поздоровался кивком головы.
        - Информация для физзащиты: высокомерное поведение президента фирмы и очень взрывной характер у начальника охраны офиса, - четко, кратко, без поучений дал отправную информацию Тарахтелюк, чем заслужил тайное уважение Бориса.
        Ждать в автобусе пришлось недолго: вошедших Вараху, Тарахтелюка и женщину-инспектора из Госналогслужбы охрана офиса выставила за дверь ровно через столько времени, сколько потребовалось на предъявление ими документов.
        - Выходим, - поднялся с сиденья Борис, натягивая маску-чулок.
        Накануне под видом забывчивых и рассеянных клиентов его офицеры походили по офису, примечая ходы-выходы, неприкрытые места и "мертвые зоны", так что сегодня ехали сюда словно к себе домой. Поэтому хватило нескольких секунд, чтобы уложить на пол стоявших у дверей охранников. Зная по схеме комнату отдыха охраны, Борис первым делом устремился к ней и, кажется, успел вовремя: двоих выбежавших на подмогу уложил на пол детской подсечкой.
        И... пот под маской выступил мгновенно, как только к нему повернулся лицом один из упавших. Еще не произнеся его имени, только отметив, что это он, Иван Черевач, друг его юности, Борис тем не менее рванулся к руке Ивана, потянувшейся к кобуре с пистолетом. Он был профессионалом, реагирующим в первую очередь на ситуацию, и поэтому наступил ребристой подошвой ботинка на запястье друга, не давая дотянуться до оружия.
        Иван с пола оглядел оцепленный физзащитой зал и благоразумно замер. Зато на шум и визги случайных посетителей вышел элегантный юнец в бордовом пиджаке.
        - Я президент фирмы. Что случилось? - спросил он. Не дождавшись ответа, бросил через плечо, уверенный, что его услышат те, кому это надо: - Видеокамеру в зал.
        В холле появился парень с видеокамерой, торопливо принялся снимать происходящее.
        - Потрудитесь объяснить своей охране, что налоговая полиция имеет право беспрепятственно входить в любые помещения, где совершаются коммерческие сделки, - хладнокровно пояснил ему Тарахтелюк.
        При галстуке и в идеально выглаженной кремового цвета рубашке, он выглядел не менее презентабельно, чем сам банкир, и это не только выгодно выделяло его среди камуфлированной формы охраны и физзащиты, но и не давало президенту чувствовать свое превосходство даже в одежде.
        - Охрана действовала строго по инструкции, - в камеру и для камеры проговорил президент.
        - Кто писал и утверждал ее? - словно пытаясь вспомнить, наморщил лоб оперативник. Все-таки он был молодец, и единственное, что не шло ему, - это его суетливая фамилия. Борис на его месте давно бы заехал в лоб или вышвырнул банкира за дверь. Но, наверное, потому физзащита и подчинена оперативникам, что здесь должна работать голова, а не руки.
        - Я, - уже чувствуя подвох, но не просчитав его, вынужден был ответить на вопрос Тарахтелюка президент.
        - А мы действуем по закону, принятому в государстве. - Повернувшись к камере, Тарахтелюк проговорил тоже для записи: - Надеюсь, вы не будете утверждать, что ваши инструкции главнее государственных законов? Или все-таки будете?
        - Это произвол, - пренебрежительно поднял подбородок банкир. - Вы не имели права врываться в помещение с автоматами, в масках. Вы наносите мне моральный ущерб, подрывая авторитет среди клиентов. Я буду подавать на вас в суд.
        - Я охотно предстану перед ним, - остался невозмутимым Тарахтелюк. - А теперь попрошу дать команду вашей охране, чтобы мы могли беспрепятственно перемещаться у вас в офисе. И, надеюсь, вы все-таки пригласите нас к себе в кабинет. Вот предписание на проведение проверки вашей финансовой деятельности.
        Банкир поиграл желваками, но кивнул все еще распластанным по полу охранникам: разрешаю. Не оглядываясь, пошел в свой кабинет.
        - Спасибо, свободны, - поблагодарил Тарахтелюк группу Бориса.
        Стараясь не смотреть на поднимающегося с пола и растирающего руку Ивана, Борис с подчиненными вышел из офиса. В автобусе посидели несколько минут, дожидаясь, когда оперативники и налоговый инспектор перенесут в свой автомобиль папки с документами, и, уже тронувшись за "волгой", сняли жаркие чулки с головы.
        9
        Дверцы шкафа заезженно скрипнули, открывая взору ровные затылки воткнутых в пазы-стойла пистолетов. Дежурный полковник, сутки (через трое) тянувший свою лямку, кивнул на стоящий в углу пулеулавливатель: разряжай.
        Борис вытащил похожий на маленькую пушку станок, с гордо вздернутого ствола, словно с фотоаппарата, снял черную крышку и просунул ствол своего "Макарова" в желтое жерло. Сделал контрольный спуск. Разряжено.
        Дежурный отрешенно, чисто механически проследил за его действиями, принял оружие. От остальных офицеров, пришедших с Борисом, автоматы принять не успел: настойчиво потребовал к себе звонок из красного, городского аппарата. Полковник издали устало-пристально всмотрелся в определитель номера, но, не узнав его, включил магнитофон и компьютер. На экране постепенно проявилась схема центра Москвы, а в районе станции метро "Арбатская" запульсировала бледная точка: звоню отсюда, звоню отсюда.
        - Слушаю вас, - только после этого поднял трубку полковник. Воспользовавшись паузой в приеме оружия, выстучал из пачки сигарету. Хотел вытряхнуть в мусорку и переполненную окурками банку из-под "пепси", но вдруг замер, посмотрев на Бориса. Прошелся взглядом по определителю номера, магнитофону и экрану компьютера, словно убеждаясь, что все фиксируется, и после этого сообщил невидимому собеседнику: - Извините, у нас такого нет.
        Положив трубку, зачем-то подтянул ослабленный у воротника галстук. Еще раз посмотрел на Бориса:
        - Про тебя спрашивали.
        Он нажал клавишу магнитофона, перегнал запись на начало. Явно измененный голос чуть гнусаво вновь прокрутился через пленку:
        - Извините, пожалуйста, но мне нужно найти своего товарища Бориса Соломатина. Мы с ним когда-то вместе служили.
        - Извините, у нас такого нет, - повторился и уже слышанный ответ.
        Из всей информации о Департаменте налоговой полиции на московской "09" имелся только этот номер красного телефона дежурного, по которому, в свою очередь, на любой вопрос о сотрудниках отвечалось отрицательно: "нет", "не знаю", "такой не служит". Береженого и бог бережет, а полиция, проникающая в криминальный бизнес и водоворот неучтенных миллиардов и триллионов, на джентльменское и дружеское отношение к себе не рассчитывала. Поэтому ни для кого, никогда и никаких сведений. А тем более об офицерах физзащиты, да еще только что вернувшихся с задания.
        - Опять знакомого встретил? - Дежурный, затягиваясь сигаретой, кивнул остальным офицерам: разряжайте оружие. Это стало уже привычным и банальным - на каждом выезде кто-то обязательно увидит сослуживца: практически все коммерческие структуры укомплектовывались охраной из уволенных спецназовцев, "альфовцев", офицеров не менее таинственной и легендарной "девятки", охранявшей некогда государственных мужей.
        - Встретил, - то ли вслух, то ли про себя повторил Соломатин. И встретил не кого-нибудь, а Ивана... - Счастливо отдежурить.
        - Отдежуришь тут. - Телефонный звонок вновь потребовал полковника к столу. На этот раз номер оказался ему знакомым. - Вот, Камчатка проснулась. Слушаю вас.
        С Камчатки уж наверняка никто не мог интересоваться им, и Борис со своей группой вышел из дежурки. Электронное табло в другом конце коридора высвечивало 20.17. Можно попытаться успеть на электричку, отходящую через пятнадцать минут с Киевского вокзала, но ни торопиться, ни тем более бежать по эскалаторам метро на переходах не хотелось. Усталость высосала из мышц всю упругость, заволокла пеленой сознание - не пробиться к мозгу, который мог бы заставить напрячься. Расслабуха.
        - Ну что, до завтра? - протянул Борис руку своим подчиненным.
        Те заметно торопились. Вот они-то уж точно будут бежать и по эскалаторам, и по переходам. Неужели оттого, что на несколько лет моложе? Вернее, неужели он стареет и это чувствуется? Или встреча с Иваном сбила дыхание? Надо же было так встретиться! Где-то подспудно сидела мысль о вероятности чего-то подобного; такого ощущения, что они расстались пять лет назад навсегда, никогда не возникало. Но... но все равно неожиданно. Нос к носу, лоб в лоб - и где? В коммерческом банке, по разные стороны баррикад. И как же он узнал его?
        А в том, что в дежурку звонил и спрашивал о нем именно Иван, Соломатин ни на миг не усомнился. Расскажет ли он о встрече Наде? Как отреагирует она? А что если взять и позвонить им? Зажать пальцами нос, как это сделал Иван, чтобы изменить голос, и теми же словами:
        - Извините, пожалуйста, но мне нужно найти своего товарища Ивана Черевача. Мы с ним когда-то вместе служили.
        И вновь сомкнётся круг. Однажды, еще учась в суворовском училище, они втроем - Надя, он и Иван, взявшись за руки, хороводили вокруг березки на лесной поляне. Оступившись, Иван потянул всех их вниз, и тогда, чтобы Надя не упала, Борис разжал пальцы.
        Оказалось, что навсегда.
        А телефон... телефон он помнит, семь цифр для памяти - пустяк. К тому же определена для них самая надежная полочка из всего антиквариата, доставшегося из той, прошлой жизни. Он даже подойдет к будке, наберет номер и тут же повесит трубку. Сколько времени запрещал себе это, а сегодня разрешит.
        Приметив телефон-автомат, Борис перешел к нему через дорогу. Несколько мгновений все же еще раздумывал, потом, привычно заслоняя диск, набрал номер и оглядел прохожих: служба, требовавшая не поворачиваться спиной к улице, сказалась даже сейчас.
        Борис усмехнулся этому машинальному жесту, вслушался в длинные гудки. Но жетон, чтобы не соблазниться на разговор, опускать не стал. Он не хочет ничего говорить. Вернее, он хотел бы об очень многом переговорить, даже просто услышать голос Нади - и это стало бы уже великим событием, но... Он просто набирает номер, чтобы убедиться, что помнит все семь цифр.
        На другом конце подняли трубку. Аппарат, не получив мзды, обиженно захлебнулся и заблокировался. Молодец! Что и требовалось доказать. Не хватало еще у всего честного народа на виду засовывать пальцы в нос и гнусавить шифр-пометку. Лучше нырнуть от соблазна в распахнутую посреди тротуара пасть метро. А оно куда-нибудь да утащит.
        Из кафельного подземного тоннеля вырывалась песня: парень играл на аккордеоне "Рябину кудрявую". Как всегда, напротив него, прислонившись к тумбе, читала книгу девушка - очевидно, жена. В редкие дни Борис не видел их на этом месте, редкие дни вокруг них не толпился народ, внимая старым добрым песням. Какие песни напишет сегодняшнее время? Про то, как он сегодня наступил ботинком на некогда лучшего своего друга? Как тот хотел поднять на него пистолет?
        Музыка бередила душу, заставляла вспоминать и сравнивать. И Борис с чувством непонятной вины быстро миновал музыканта. У входа в метро дежурный, приостанавливая каждого, кто шел с удостоверением, Бориса задержал дольше всех.
        - Даже такое сейчас есть? - удивленно всмотрелся он в надпись на корочке "Налоговая полиция".
        - Есть, - подтвердил Борис.
        В стране много теперь чего есть. Хотя многое и потеряно. Где весы, которые покажут, сколько худа или добра принесли с собой новые времена? Кто станет взвешивать? Наверное, каждый взвесит только свое, и если кто-то еще продолжает клясться от имени народа, то это лабуда.
        Лабуда! Любимое словечко Ивана. Надо же, вспомнилось. Знай заранее, что встретит Ивана в офисе, послал бы вместо себя заместителя. Захотелось самому. Вернее, не столько захотелось, сколько почувствовал: застоялся. Профессионалу нужна работа, а здесь, в налоговой полиции, перегораешь, ибо не находишь выхода. Вот и лезешь куда угодно. И в конечном итоге напарываешься на друзей...
        Борис огляделся. Он сидел на единственной лавочке в центре зала, поезда метро шли полупустыми, дольше обычного оставались открытыми двери вагонов, словно приглашая его ехать в любую сторону. Но он не поедет наобум. Он знает, куда нужно сегодня съездить. Туда, где он впервые увидел Надю. Где познакомился с Иваном. К суворовскому училищу. Метро "Фили". Первый вагон из центра, выход направо. Затем по тротуарчику, параллельно зеленой стене кустарника, прямо к училищу. Сколько он там не был? Поди, лет двенадцать уже. Проезжал как-то мимо на такси, попросил притормозить. За оградой, на плацу строились ротные колонны. Посмотрев на часы, Борис вспомнил: идут на полдник. После трех уроков их подкармливали - яблоко, булочка, какао, творожок.
        А Надю он увидел во время построения на завтрак. Она шла от КПП - тоненькая, в белом платье, белых туфельках и белых гольфах. Тогда очень модно было ходить в белых гольфах...
        - Закрой рот, - прошептал ему на ухо Иван.
        Борис послушался. Закрыл. Встал в строй. Иван умел надавить, приказать, заставить слушаться только его. Потом они ушли на завтрак. Проглотив еду и еле дождавшись команды: "Встать! Выходи строиться!", Борис выскочил на улицу. Подбежал к началу плаца в надежде, что девушка каким-то образом задержится и он увидит, в какой учебный корпус она войдет.
        - Со вчерашнего дня лаборанткой в кабинете химии работает, - сообщил подошедший Иван.
        Борис обернулся, но Черевач рассматривал облака на небе. Долго, правда, выдержать роль не смог, кивнул на подъезд учебного корпуса:
        - Лабуда все это.
        Лабуда не лабуда, но про Надю он всегда узнавал что-то новое первый. И в Рязанском десантном училище, где продолжилась их учеба, то ли нутром, то ли из тайных писем всегда знал, когда приедет Надя. И на свадьбу свою пригласил, горестно отмахнувшись, словно от неизбежной обязанности:
        - Лабуда все это - женитьба, пеленки, фигли-мигли.
        То, что Надя выбрала не его, а Ивана, со стороны, должно быть, выглядело вполне нормально: Иван и пораскованнее, и интереснее в беседе, и мощнее на вид, что придавало особый шарм человеку в военной форме. А то, что Ивана отобрали еще и в девятую роту, окружало его ореолом таинственности: про роту эту говорили мало и только шепотом, ее не водили лишний раз в город на всякие субботники и "показухи", курсантов не снимали фоторепортеры, а при многочисленных телевизионных съемках вообще прятали в учебном центре - не дай бог кто-нибудь попадет в кадр. Словом, готовили в этой роте офицеров спецназа. И чем ближе к выпуску, тем реже виделись Борис и Иван, порой в комнатушке для посетителей при приезде Нади только и здоровались. Черевач уходил в какой-то неведомый даже для Бориса мир, где подразумевались и существовали "командировки" в самые невероятные районы земного шара с самыми невероятными заданиями, где были стрельба и погони - об этом догадывались, когда в училище просачивались слухи о гибели того или иного выпускника. Может, это тоже наложило свой отпечаток на решение Нади - остаться с тем, кому
труднее.
        - Это тебе, - подарила она ему на прощание часы.
        Они были какие-то диковинные, но Борис не стал их рассматривать в тот миг. Да и что разглядывать, слишком велика была разница: ему - часы, себя - Ивану. И лишь потом, когда их поезд тронулся, рассмотрел название: "Надежда"...
        А служить попал Иван в самый что ни на есть заштатный округ - Приволжско-Уральский. Да еще в инженерно-саперный батальон: как шутили местные остряки, "копать канавы от меня до следующего пня, а еще лучше - от КПП и до отбоя". Если в другие рода и виды войск хоть как-то отбирали народ, то в стройбат запихивали всех оставшихся плюс хромых, кривых и горбатых. И вот в этом корогоде вместо десантной элиты и осел лейтенант Черевач со своей молодой женой Надеждой - тайной любовью и предметом непреходящего восхищения Бориса Соломатина.
        Но в этом распределении Иван был виноват сам: перед выпуском, разухабившись, уже почувствовав себя офицером, послал матом командира взвода. А тот, не постеснявшись, что всего год назад закончил это же училище, послал его в стройбат.
        Какое-то время они еще поддерживали связь, но, видимо, слишком разные стартовые офицерские возможности сыграли и здесь свою роль. Когда Борис досрочно получил старлея, а потом за всякие разведывательные дела - и серебристый кружок медали "За отвагу" на грудь, когда о его делах, хоть и в иносказательном смысле, написала "Красная звезда", Иван умолк совсем. Что-то, видать, не ладилось у него со службой, и, когда через десятых знакомых отыскалось известие, что Иван уволился из армии, это не стало громом средь ясного неба - все шло к тому. Подумалось лишь о Наде: как-то теперь ей? Хорошо, что хоть оставленная родителями квартира в Москве вытащила их из уральской глухомани.
        И вот долгожданная встреча. Хотя что в ней долгожданного? Кому она нужна? Ивану, чтобы еще раз почувствовать свое уязвленное самолюбие? Наде, которая тоже волей-неволей начнет сравнивать и обнаруживать множество минусов для себя? А ему самому? Нужна ли эта встреча ему, Борису Соломатину? Почему уже сейчас чувство вины бередит душу? И за что?
        Задумавшись, Борис не заметил, как доехал до "Филей". Но к суворовскому не пошел. Что это даст? Никто и ничто его там не ждет, прошли сотни лет, как он закончил его. Эпоха. Это и было-то в другой стране...
        - Что-то сомневаться много стал, - вдруг вслух подумал Борис и в первую очередь назло себе все же пошел вдоль забора к училищу.
        И зря пошел. Вывески у ворот не оказалось, сами ворота были распахнуты, из них выезжали на иномарках коммерсанты. И никакого намека, что здесь есть хоть один суворовец. Зато рядом с забором сидел на пеньке бомж неопределенного возраста и, вывернув босую ногу, рассматривал кровоточащую ступню.
        - Если бы здесь был глаз, точно бы вытек, - многозначительно произнес он. Посмотрел на Бориса, приглашая его к разговору, но что с ним было связываться?
        - Извините, здесь было суворовское училище, - обратился Соломатин к проходившей мимо старушке. Вот старушки - они уж точно все знают.
        - Уехали наши мальчики, перевели их куда-то на окраину Москвы, - обрадовавшись, что может остановиться и передохнуть, сообщила та. - А тут, говорят, теперь коммерсанты будут заправлять. Ездиют вон. А вы ищете кого?
        Да, он ищет. Ищет то, чего теперь никогда не найти. Детство. Успокоение. Родину, в которой родился. Ищет свое желание служить. Надю... Он много чего ищет. Но даже суворовское переехало и, конечно, не в центр, а на окраину. "Если бы здесь был глаз, точно бы вытек"...
        10
        Собравшиеся за столом ждали первого тоста. Его мог произнести только Василий Васильевич - тучный, медлительный и одновременно властный и жесткий даже во взгляде сорокалетний мужчина. Словом, это был вовсе не тот распаренный жарой в бассейне толстяк, выгадывающий свои интересы у подводных пловцов. Сегодня он был хозяином, ему нравилось им быть, и это всячески подчеркивалось. Так радуются власти те, кто под кем-то ходит, но в редкую минуту самостоятельных действий мнит себя великим стратегом.
        Он и сейчас якобы о чем-то размышлял, покуривая у открытого окна, и из троих гостей никто не мог осмелиться напомнить об ужине. Каждый будто был занят самим собой, не желая нарушать тишину гостиничного номера.
        - Я думаю, пора поднять и первую рюмку, - наконец соизволил очнуться хозяин, хотя, наверное, уже все прекрасно понимали, что он выдерживает паузу, подчеркивая свою и только свою значимость. Тем более, что, сказав об ужине, он не то что не сдвинулся с места, но даже не поменял позы.
        Но он все равно не ошибся в выборе манеры: двое из присутствующих бросились разливать спиртное, раскладывать по тарелкам салаты и бутерброды. Услужливость, похоже, претила им самим своей постыдной откровенностью, но, поскольку этим занимались вдвоем, то вроде как бы выходило, что все естественно и закономерно.
        Третий посетитель, пощипывая небольшие усики, остался сидеть, что выдавало в нем если не значимого, то уважаемого гостя.
        Василий Васильевич затянулся в последний раз, небрежно бросил окурок в открытое окно. Издали оглядел сервировку стола.
        - Прошу. - Один из обслуги повел рукой, что могло означать как приглашение к столу и просьбу оценить сделанное, так и, на всякий случай, извинение: вдруг что не так.
        Василий Васильевич наконец стронулся с места, тяжело опустился в кресло. Издали, из-за живота, еще раз посмотрел на стол.
        - Гостя нашего не обидели? - поинтересовался он, прекрасно видя, что перед тем навалена гора продуктов и выставлена батарея бутылок.
        Но и на этот раз обслуживавшие с уважением отнеслись к словам хозяина: на сантиметр, но подвинули ближе к гостю салатницы и бутерброды.
        - Подняли, - пригласил Василий Васильевич, дотягиваясь к своей рюмке. - За нас с вами и хрен с ними! - неожиданно грубо опустился он до фамильярности в общении. - И прости господи.
        Не успели закусить, как он вновь приказал:
        - Между первой и второй не должна пролететь пуля.
        Сам, однако, пить не стал, только пригубил, зорко и властно посмотрев на остальных. Дав время взять по бутерброду, вновь приказным тоном попросил помощников:
        - Прогуляйтесь минут двадцать по свежему воздуху. Говорят, полезно.
        Унося недоеденные бутерброды, те поспешно исчезли за дверью. Проводив их взглядом, Василий Васильевич скосил глаза на оставшегося в кресле гостя. Тот, весь вечер демонстративно подчеркивавший свою независимость, и на этот раз спокойно разбирался в своей тарелке с салатом. Весь вид его продолжал говорить: я не ваш, угождать не буду. Я вам нужен, а не вы мне.
        Хозяин номера понял эту манеру, но, если бы и хотел, возразить не смог бы: да, оперативный работник налоговой полиции нужен именно ему. Нужен как воздух.
        - А теперь давайте выпьем, - предложил Василий Васильевич, сам наполняя рюмки и тем давая понять, что те, которые скрылись за дверью, хоть и свои, но мелкая сошка, способная только подавать и прислуживать. А дела будут решать они.
        - Нет возражений, - поднял рюмку и оперативник. Но тоже не стал пить, а лишь пригубил ее: я, дескать, не только знаю себе цену, но и во всем чувствую меру.
        Кажется, это одновременно вызвало как легкое недовольство Василия Васильевича, так и такую же долю его удовлетворения: в компаньоны приходит не пьяница, не балаболка и не хвастун.
        - Мне важен расклад: кто в налоговой полиции занимается нефтью. Их характеры, в первую очередь слабости, на которых можно играть. Куда, по вашему мнению, можно и нужно направить их энергию? Как далеко они продвинулись в своих наработках? Что планируется?
        Дотянувшись к стоящему у стола "дипломату", Василий Васильевич положил его на колени, щелкнул замками.
        - Нынешнее время - время информации. И кто этого еще не понял, тот никогда не придет к финишу первым. Эти деньги я все равно бы потратил на добывание этой информации, так что они - ваши.
        Он только приоткрыл "дипломат", показав его содержимое, и оставил его на коленях.
        Полицейский не без любопытства заглянул в него. Увидев несколько пачек долларов, попытался сделать вид, будто привстал за стаканом с соком. Даже отхлебнул из него.
        - Надеюсь, мы не будем выяснять, что за мотивы послужили поводом для нашей встречи, - начал он, и Василий Васильевич согласно поднял руки: о чем разговор! Но, словно опасаясь, что этого недостаточно, подтвердил:
        - Нас никто не наделял исповедальными полномочиями. Прости господи!
        - Нефть у нас ведет лично начальник управления - полковник Моржаретов Серафим Григорьевич. Наш отдел и я, конечно, тоже проводим анализ всей информации. Кстати, Моржаретов сумел связать воедино нефть, два последних убийства в Москве, а также убийства в Берлине и Сан-Франциско. Думаю, про них вам известно.
        - Та-ак, - не стал уточнять Василий Васильевич, в то же время не скрыв оживления.
        - Всплыло много фамилий, в том числе и ваша. Лично я не знаю, кто вы - будущая жертва нефтяных разборок или наоборот. Но меня это не волнует, - вновь поспешил уточнить свою позицию гость.
        - Эти сведения...
        - Эти сведения у меня в компьютере. Что-то я вынужден буду отдать начальнику.
        - А он?
        - Трудно пока сказать. Департамент не имеет права самостоятельно вести следственную работу, поэтому все наработки мы отдаем в уголовный розыск. А вот уж там есть полковник Глебов, на местном жаргоне - Глебыч, бывший подчиненный Моржаретова. Их очень многое связывает. Так что все концентрируется, насколько я понял, у него.
        - Значит, Моржаретов уже вышел из игры?
        - Отнюдь. Перебирают ведь не один какой-то отросток, попавший в поле зрения налоговой полиции, а все корневище. Моржаретов здесь профессионален, как никто.
        Василий Васильевич отпил немного коньяка и, прищурив глаза, словно выбирая из всей ситуации самую дальнюю и опасную для себя цель, помолчал, не торопя гостя. Тот напомнил о себе сам:
        - В нашем отделе появился некий подполковник Тарахтелюк, давний знакомый Моржаретова. Думаю, лучше всего сейчас потеребить каким-то образом окружение моего начальника - подставить, впутать в какую-либо историю членов семьи, - не мне вас учить. Это позволит оставаться мне в центре событий и быть доверенным лицом.
        Василий Васильевич, наверное, не нажил бы себе такой живот, не разбирайся он в людской психологии, а тем более в самой важной ее части - человеческих слабостях. Помимо получения денег за информацию, полицейский сводил какие-то личные счеты, запутывая это в один клубок со службой. Что ж, тем лучше, ибо в этом клубке в первую очередь оказывается сам информатор...
        - Мы подумаем и, не сомневаюсь, что-нибудь сообразим, - пошел на поводу оперативника Василий Васильевич.
        - Тогда пока все. Впрочем, в какой-то из ваших структур работает "под крышей" наш оперативник.
        - Даже так? - насторожился Василий Васильевич. Похоже, перед его взором промелькнули десятки лиц, но он не смог сосредоточиться и вновь уставился на гостя. Однако тот, поняв нетерпение хозяина, мысль развивать дальше не стал: может, не знал больше ничего, а может, приберег новость для будущего. Хозяин номера открыл "дипломат", и полицейский, лишь на мгновение замявшись, дотянулся и взял пять пачек долларов. Взвесил их на руке, словно привыкая к их весу и значимости, разложил по карманам пиджака.
        - Но было бы интересно посмотреть на то, что получилось у вас в компьютере, - словно о второстепенном проговорил Василий Васильевич, принявшись за еду.
        - Если у нас не возникнет проблем по первой встрече, то может быть и вторая, - вроде и уклончиво, но и не отрицая будущего, ответил гость. И тоже потянулся за бутербродами.
        - Я понял. После каждой нашей встречи я готов буду открывать перед вами "дипломат". Рынок.
        - Рынок, - охотно согласился оперативник, кажется, вкладывая в это понятие и долю оправдания за то, что свершилось. - Только я бы не хотел, чтобы меня видело больше людей, чем вы один. - Он кивнул на стол с четырьмя приборами.
        - Они - могила и нужны были только на первой стадии знакомства. Но я согласен с вами.
        - Тогда до свидания, - протянул руку полицейский.
        - До свидания, - пожал ее Василий Васильевич. - Вас проводят через запасной выход. Еще раз до свидания. До новой встречи.
        Как только за полицейским закрылась дверь, хозяин номера поднял вверх руку, щелкнул пальцами. Из спальни вышел парень с небольшой видеокамерой в руках.
        - Снято, - доложил он.
        Василий Васильевич удовлетворенно кивнул, погладил замки на "дипломате", одновременно оказавшиеся тумблерами магнитофона. Из-под кожаной обивки послышались шорохи, потом голос оперативника: "Тогда до свидания".
        - До свидания, - повторил и Василий Васильевич, выключая магнитофон. Передал "дипломат" оператору: - Готовь синхрон для шефа.
        - Есть.
        - За начало работы! - Василий Васильевич вновь привычно и властно кивнул на бутылку коньяка, и парень охотно потянулся к ней. - На сколько взяли ключи от номера?
        - На три часа.
        - Я думаю, они окупятся очень быстро. - Василий Васильевич вытащил пятидесятидолларовую бумажку. Не сумев перегнуться через свой живот и вручить ее оператору, просто бросил ее на стол. - Поблагодари дежурную за кофе и догоняй.
        С водителем его "БМВ", о чем-то оживленно беседуя, курил парень из припаркованной рядом машины, и Василий Васильевич недовольно посмотрел на него.
        - Ты его знаешь? - заглядывая в салон, спросил он шофера.
        - Закурить попросил, - виновато оправдался тот.
        - Повторяю второй, но последний раз: ни с кем никаких контактов. Они сначала курить просят, а потом... радиотелефоны пропадают.
        Его телефонная трубка лежала на месте, и начальник службы безопасности, ввалившись на сиденье, набрал номер. Прикрыв дверцу машины, он не без удовольствия доложил:
        - Это я. Кажется, все в порядке: в департаменте теперь у нас есть окошко. Подробности при встрече.
        К концу разговора подбежал оператор, привычно нырнул на заднее сиденье. Выпавший откуда-то камешек помешал закрыть дверцу, и он пальцем выковырнул его наружу.
        - Немного покружи, - дал Василий Васильевич команду водителю, и тот согласно кивнул, направляя машину в поток автотранспорта. Оператор, чуть ли не став коленями на сиденье, отработанно уставился в заднее стекло, отмечая идущие следом машины.
        - Придержи на контроле иномарки. Последнее время опера начали выезжать на них, - посоветовал Василий Васильевич. - Боятся отстать от прогресса и наших "БМВ", - с улыбкой уточнил он, вальяжно расплывшись на удобном сиденье. Но тут же взял себя в руки. - Последние номера оперативных машин в свои анналы внес?
        - Само собой, все здесь.
        Оператор дотянулся до переносного компьютера-"дипломата", лежащего на сиденье. Открыл экран, набрал нужный файл. На экране высветились столбцы автомобильных номеров оперативных машин ФСК, МВД, налоговой полиции. Освежив их в памяти, оператор вновь всмотрелся в заднее стекло. Машины ехали уже с включенными подфарниками, стараясь протиснуться перед зазевавшимися или чересчур осторожными водителями. Его же интересовали другие - те, которые умело держали дистанцию, шли "на привязи". Водитель "БМВ" по уже, видимо, отработанной схеме сделал несколько перестроений, то сбавляя, то увеличивая скорость, затем сделал железную проверку - четырежды повернул направо. И вскоре, как о должном и неизбежном, оператор сообщил:
        - Кажется, есть.
        Для Василия Васильевича это известие, однако, стало неожиданностью: приказывая покружить и поискать "хвост", он больше действовал по привычке, чем всерьез воспринимая реальную опасность. Ему сразу вспомнился водитель соседней машины, и, еще не имея никаких оснований подозревать его, Василий Васильевич глянул на своего шофера: уволю. Затем, несмотря на грузность, он довольно-таки резко повернулся, попытавшись с первого взгляда отыскать в общем потоке машин преследователей. Не удалось, и тогда он с надеждой посмотрел на оператора, прогоняющего по экрану компьютера цифры. Найдя нужные, тот поднес к глазам бинокль, уперся локтями в сиденье, обретая большую устойчивость.
        - Да, есть: сиреневая "вольво", номер Ю-075. "Оперативка" из утро.
        Василий Васильевич, не сдержавшись, разразился длинной тирадой мата, в конце, правда, извинившись:
        - Прости господи!
        Ничего приятного в том, что его "повели", не было. Хотя опасность представляло другое. Муровцы попытаются сейчас перевернуть вверх дном гостиницу, отыскивая следы встречи. И, хотя проход в нее обеспечивался по лучшим детективным раскладам - от собственной дежурной до специально отпечатанных пропусков в гостиницу при показе на входе, полицейский каким-то образом мог попасться на глаза. И вот это в десятки раз хуже. Тогда из источника информации его могут сделать дезинформатором, а это...
        Где же они прокололись и когда?
        Он вновь взялся за радиотелефон.
        - Саша? Я в районе метро "Проспект Вернадского". За мной идет сиреневая "вольво", номер Ю-075. Дай прикрытие у "Литвы". Вместе с "носорогом". Пойдем вниз, в сторону Минки. Действуйте на первом светофоре.
        Водителю, внимательно вслушивавшемуся в разговор, ничего объяснять не потребовалось. Он только посмотрел на часы, рассчитывая время, и свернул с трассы.
        - Идут, - подтвердил слежку оператор.
        Василий Васильевич немного успокоился лишь тогда, когда у кинотеатра "Литва" сзади них пристроились, отсекая от "БМВ" остальной поток машин, три "тойоты". Теперь предстоял небольшой экзамен по авторалли...
        Перед очередным светофором водитель вначале притормозил, потом бросил машину под красный сигнал. Оставшиеся "тойоты" надежно блокировали улицу и, кажется, не тронулись с места даже тогда, когда загорелся зеленый свет.
        Дальнейшее тоже было отработано и известно: на очередном повороте трассы "вольво" оттеснят к обочине, и тогда в дело вступит "носорог". Идущий на таран "мицубиси" со специально приваренной для этих целей решеткой и набалдашником - бедная "вольво" и бедный уголовный розыск, который вновь лишится с таким трудом приобретенной иномарки. Ездили бы уж тогда на "жигулях"...
        ... Через четверть часа Моржаретова оторвал от вечерних телевизионных известий звонок Глебыча:
        - Тебя на ковер к начальству с утра?
        - Если МУР об этом знает...
        - А хочешь новость на сон грядущий?
        - Ну вот, а я сижу и думаю, кто окажется тем, который обеспечит мне очередную бессонную ночь, - спокойно отреагировал полковник. - Если бы я был писателем, ты был бы первым кандидатом на отрицательного героя. Между прочим, давно жду твоего звонка. Но диктуй сначала свою новость.
        - И продиктую, на соболезнования не надейся. Мои ребята на несколько секунд забросили "закладку" в одну очень интересную машину.
        - Поздравляю, - насторожившись, бережно повернулся в кресле Моржаретов.
        Радикулит, почти два года не напоминавший о себе, начал покалывать поясницу, и приходилось присматривать за самим собой. А Глебыч просто так о "закладке" не заговорил бы - мало ли их, неприметных, неброских камешков или металлических болваночек-пластинок подбрасывается и в какие места. Но если начинает с этого...
        - Поздравление не булькает, его в стакан не нальешь.
        - Уговорил, я сам выпью за твоих умельцев. И что? - подтолкнул к продолжению Серафим Григорьевич, окончательно забывший про телевизор. Спину начало покалывать сильнее, но поменять позу он не решился, боясь отстранить трубку от уха.
        - Интересующее нас лицо бросило фразу: "В департаменте теперь у нас есть окошко". Думаю, что это про вас. Вот вам и разминка к утреннему совещанию. А теперь - спокойной ночи!
        - Спокойной! - машинально протянул Моржаретов. Память мозаично начала выхватывать картинки из жизни департамента - людей, коридоры, события - в попытке сразу же найти того, кто согласился работать на криминал. Дело безнадежное, и он смог понять это, взять себя в руки и поблагодарить Глебыча: - Ладно, когда-нибудь я отомщу тебе тем же. Слушай, а как насчет того, чтобы увидеться завтра утречком, до ковра? Садись на свою "вольво"...
        - "Вольво" в кювете. Так что с тебя жетончик, приеду на метро.
        - Не понял. Почему в кювете? Я же приказал ее только оттереть на обочину.
        - Ты? Ты приказал? Ничего не понимаю.
        - А вот это уже тебе "спокойной ночи".
        Глебыч помолчал, но, ни до чего не додумавшись, произнес:
        - Ничего не скажешь, очень продуктивно и обстоятельно поговорили. Слушай, а может...
        - В этой жизни все может, - перебил его, заранее на все соглашаясь, Моржаретов. - Дай досмотреть телевизор.
        - Поговорили.
        11
        - Теперь я знаю, почему вам выделили именно это здание. - Глебыч кивнул на свежевыкрашенные кресты церквушки, приютившейся под стенами Департамента налоговой полиции. - Чтобы, никуда не бегая, прямо из окна замаливать грехи.
        Моржаретов тоже подошел к окну, посмотрел вниз. Словно зная тайну, неподвластную посторонним, снисходительно улыбнулся. Однако смилостивился, приоткрыл секретную завесу:
        - Настоящему муровцу такая ерунда не пришла бы даже в голову, ибо он сначала узнает, чьи имена носит этот храм.
        По серебристому куполу, опоясавшись веревкой, осторожно спускался парень с ведерком краски. Зачищая щеткой ржавчину, подкрашивал оголившиеся места. Не удержав кисточку, упустил ее в краску. Долго примерялся, как вытащить ее, наконец полез рукой. Потом долго держал ее на весу, давая стечь серебряным потокам. Храм Косьмы и Доминиана, святых бессребреников, неизвестно каким случаем сохранившийся при строительстве здания департамента, подновлялся к зиме.
        - Ты о чем-то хотел смолчать, - подтолкнул к разговору друга Глебыч.
        - Я? Как говорит мой сосед по лестничной площадке, лучше болты закручивать, чем шнурки завязывать. Я всегда молчу.
        - Тогда скажу я. Тебе не кажется, что мы, обязанные вроде бы походить на маляра, больше напоминаем кисточку, которую он утопил в краске?
        Глебыч был на удивление серьезен сегодня, и Моржаретов, хотевший съязвить что-то типа "хорошо, что краска еще не красно-коричневая, а то затаскали бы по судам за политику", на этот раз промолчал. В самом деле, им-то, больше других заглянувшим в преступный мир, им, борющимся с организованной преступностью, без государственного закона об этой самой преступности оставалось или язвить, или молчать. Чтобы не завыть от безысходности и бессилия что-либо изменить. Права человека, о которых больше всего кричали на первых митингах, получили в конечном итоге только преступники, заимевшие почти безраздельную свободу безнаказанно грабить, убивать, насиловать, взрывать.
        Страшно далекими и вроде бы уже не нашими казались времена, когда даже если где-то на Чукотке пропадал пистолет, то хватало сил и средств вести поиск по всей стране. Теперь же, как само собой разумеющееся, средь бела дня в центре Москвы могли пальнуть из гранатомета. Это не говоря уже о том, что повсеместно взрывали мосты, поезда, газопроводы, водозаборные станции. Россия стремительно погружалась во тьму преступности и, что самое страшное, столь же стремительно привыкала к такому своему состоянию. Поэтому что было говорить друг другу двум операм, пропахавшим жизнь под стволами и заточками тех, кто ныне из грязи да в князи...
        - А соседство хорошее. Символичное, - вновь серьезно проговорил Глебыч, когда узнал, чьи имена носит храм. И тут же прервал тягостную атмосферу, воцарившуюся в кабинете: - Ладно, все это лирика. Что у нас плохого, как любит поговаривать один мой знакомый? И в честь чего это вы вздумали бросать моих ребят в кювет?
        Серафим, вроде бы согласившийся на разговор, вдруг замер, услышав тонкое попискивание стоявшего за телефонами приборчика с коротким штырьком антеннки. В подтверждение к звуковому сигналу в нем запульсировала красная точка: "сторож" фиксировал, что в зоне его действия заработало подслушивающее устройство.
        И Моржаретов, и Глебыч одновременно глянули в окно. Взгляд уперся в купол, по которому все еще ползал маляр с ведерком. Пока Серафим включал генератор подавления радиоизлучения, муровец, кроме храма, начал осматривать все, что входило в поле зрения: слева направо, снизу вверх - все ларьки, окна домов, стоявшие у тротуара машины.
        Моржаретов поднял трубку внутреннего телефона и, не называя собеседника, попросил:
        - Зайди, пожалуйста, ко мне.
        Вошел сухощавый, подвижный, словно ртуть, парень. Полковник указал ему на мигающую кнопку, но тот не с удивлением, как думал Глебыч, а с ожидаемым удовлетворением кивнул: наконец-то. Легким движением, словно официант, попросил выйти за дверь.
        В коридоре он вновь развел руками, словно извиняясь за тех, кто взял под колпак начальника оперативного управления:
        - Честно говоря, мы устали ждать чего-либо подобного. Поэтому ничего, кроме благодарности, выразить не могу.
        - Сам доложишь?
        - Сначала проверю все соседние кабинеты. На что грешите?
        - Давно не молились. А церквушка рядом...
        - Помолимся.
        Когда парень исчез за соседней дверью, Моржаретов пояснил:
        - А вот это и есть "безпека", наша служба собственной безопасности, за руководство которой наш доблестный Ермек и получил генерала. Это они, кстати, твоих ребят-то вели, поэтому ко мне с претензиями по поводу своей "вольво" не очень-то. Ты чего сел на Василия Васильевича?
        - Ты о толстяке? А вы что, тоже его каким-то образом имеете в виду?
        - Но ребята ведь не зря зарплату получают. - Моржаретов опять кивнул на соседнюю дверь. И наконец серьезно пояснил: - От нас начала уходить информация, и вот кое-кого высчитываем. Проверяли одного кандидата, и хотя здесь я ожидал полный кидняк, тем не менее, кажется, зацепили. А тут влазишь ты со своей "вольво"...
        - Да мы на этого Василия Васильевича полтора года потратили. Помнишь, перед твоим уходом в департамент пункт обмена валюты взяли?
        - Он?
        - Скорее всего.
        - Тогда его надо или поделить, или действовать совместно. Твой толстяк активно интересуется нашими людьми, значит, на прицеле очень крупное дело.
        - Твои налоговые дела, между прочим, знаешь, где расположены в Уголовном кодексе? Правильно: между статьями о незаконном занятии рыбным Промыслом и нарушении правил в борьбе с болезнями и вредителями растений. Такое отношение к вам и в сводках - между браконьерами и грызунами.
        - Но сам-то ты понимаешь...
        - Серафим, дорогой, я-то понимаю. Пусть другие поймут. Тем более что пункт обмена висит на моей шее.
        - Ничего, она у тебя толстая, - отметил, не вызывая сомнения, истину Моржаретов. Хотя оба прекрасно понимали: дружба дружбой, а табачок двух ведомств надо делить. Да еще желательно под присмотром руководства. Иначе можно вообще никогда не прикурить. - Если уж ты здесь, то давай сразу зайдем к Директору.
        - Тебя в другом конце коридора ожидает один из твоих ореликов, - приметил Глебыч, соглашаясь на визит.
        Оглянувшись, Моржаретов увидел Вараху. Тот нервно терся спиной об угол вынесенного в коридор сейфа, не выпуская из виду начальника. Заметив, что на него обратили внимание, дернулся: то ли спрятаться, то ли подойти. Пересилило первое. Якобы увидев кого-то в другом конце коридора, он поднял в приветствии руку и исчез за углом.
        Моржаретов в задумчивости пощипал подбородок, но объяснять Глебычу ничего не стал: так, свои проблемы. Вернулся к разговору:
        - К Директору?
        - Если только на лифте. Ваши крутые лестницы...
        -...очень полезны знатокам Уголовного кодекса, - закончил Серафим и направился к переходу.
        - А я все-таки доеду. - Глебыч задвинулся в подошедший лифт и оказался на втором, директорском этаже первым...
        12
        Дождь мог начаться в любую минуту. Сидевшая у ограды влюбленная парочка даже достала из сумки зонтики, но шахматисты не торопились заканчивать партию. Они как будто специально выбирали или слишком жаркий, или абсолютно пасмурный день, чтобы им никто не мешал в их уединении.
        Старик все так же привычно покручивал перстень, пощипывал загривок собаки и стучал пальцем по лбу старого судьи на крышке табачной коробки. В Америке очередным повальным увлечением стала борьба с курением, но этот джентльмен, судя по всему, привычек своих не менял.
        Столь же тонко он вел и шахматную партию. Его соперник, уже наученный горьким опытом предыдущей "легкой победы", был значительно осторожнее и отвлекался только для того, чтобы поплотнее запахнуть джинсовую курточку.
        Переговорено между ними, видимо, было многое, потому что беседы как таковой уже не велось. Хотя ее результатами, судя по настроению, остались довольны оба. Теперь же, несмотря на ожидаемый дождь, сосредоточились на фигурах. Старику импонировало стремление Асафа взять реванш за поражение, он даже мог пропустить две-три ловушки, чтобы приблизить окончание партии и утешить самолюбие соперника, но в поддавки никогда не играл.
        - При встрече все же намекните ему, что сыпать в цистерны с мазутом песок и выдавать его за отработку - детская игра, в которой он может выиграть доллар и потерять сто, - после долгого молчания произнес старик. - Сыпятся как раз на мелочах, а нам нужна работа, но не разборки с налоговой полицией.
        Коротышка с удовольствием оторвался от доски. Хорошего хода не находилось, а передвинуть фигуру просто ради того, чтобы сделать ход, - слишком зазорно, да еще перед таким шахматистом, как шеф.
        - И пусть не теряет темп. В деньгах, по-моему, он не ущемлен.
        - Он, насколько мне показалось, предполагает, что мы делаем на него политическую ставку. Что поможем ему избраться в их Госдуму или протолкнем в правительственный аппарат. Почему-то он решил, что мы нуждаемся в лоббировании по каким-то вопросам на уровне принятия законов и постановлений и он нам нужен для этого. Так мне показалось, - отдыхая от партии, проговорил Асаф.
        - Пусть думает что хочет. Это даже хорошо, что он, кроме денег, любит еще и власть. Но не забывайте и сроки. У нас у самих в стране перевыборы через два месяца, и нам уже приказано сделать перестановку сил в Конгрессе.
        - Договоры практически все подписаны. В России сейчас только ленивые не совершают каких-либо сделок, так что в этом плане все прошло естественно. Недели через две первая нефть пойдет Северу.
        - Раньше. Через десять дней. И не нефть, сырая нефть там не нужна, - уточнил на всякий случай старик, обращая внимание на оговорку.
        - Из ста тонн нефти - сорок тонн мазута, по двадцать - бензина, реактивного и дизельного топлива, - показав осведомленность в нефтеперерабатьшающих делах, успокоил шефа коротышка. Все же он был не так прост, как могло показаться по его внешности, и старик, может быть, в свое время первым это рассмотрел и теперь доверял компаньону достаточно щекотливые дела.
        На доску упала первая капля дождя. Шахматисты подняли головы, парочка в готовности распахнула зонты и замерла в ожидании сигнала: подходить?
        - Вообще-то я ни разу еще не оставлял недоигранной партии, - в раздумье произнес старик.
        Однако дождь ударил сразу и так сильно, что даже он оглянулся на телохранителей. Девушка мгновенно оказалась рядом, водрузив над ним зонтик. Колли заскулила, выдавая себя за комнатную, непривычную к непогоде собаку, и хозяин решился:
        - Хорошо, в следующий раз доиграем. До встречи.
        Оставшись один, коротышка торопливо закопошился в сумке, отыскивая свой зонт, и с сожалением смахнул фигуры: на этот раз победа могла стать реальной. Еще никто не выигрывал у старика, а тут что-то намечалось. Может, он это почувствовал и просто не захотел проигрывать?
        Какое-никакое, а утешение. Собрав шахматы, коротышка поспешил в обратную сторону. Старик же остановился, хотел даже вернуться - то ли сделать хотя бы еще один ход, то ли договорить недосказанное, но скамейка оказалась пуста, и он, недовольный собой, продолжил путь под зонтом девушки.
        13
        Слежку за собой Борис приметил, когда рыскал в окрестностях Маросейки в поисках приличного кафе. Люда неожиданно согласилась на предложение выпить где-нибудь после работы кофе, и он, до этого получавший уклончивые "когда-нибудь потом", даже опешил, когда она, необычайно веселая, игриво вскинула свою царственную голову:
        - Но если только со сливками.
        Какие сливки! Во всей округе Борис не смог обнаружить ни одного приличного кафе, куда не стыдно было бы пригласить такую женщину, как Людмила. Вот пиво в подворотне, пожалуйста, - этим добром торговал каждый уважающий себя ларек: быстро, необременительно, денежно и не теряя времени на обслуживание. А где обещанные рынком благодать и выбор?
        Пробежав в сторону Садового кольца, Борис отыскал наконец дубовую дверь бара с чисто революционным названием "Что делать?" Конечно, заходить, раз иного ничего нет. А сливки он купит в молочном напротив. Люда вскинет брови: "А где сливки?", а он их из "дипломата"...
        Пересекая улицу, Борис в первый раз и увидел парня, пробежавшего перед машинами чуть в стороне. Приметил чисто машинально: слишком рисково тот лавировал между спешащими проскочить светофор машинами.
        Купив треугольный пакетик и выйдя из магазина, Борис через несколько метров увидел того же парня вновь: он стоял у ларька и рассматривал вина. А может, в зеркальном отражении витрины наблюдал за тем, что происходит у него за спиной. Еще ничего не выстраивая, чисто по привычке разведчика, Борис попытался найти его еще раз уже перед тем, как войти в департамент. Повод остановиться был: рабочие прибивали к зданию первые департаментские вывески, и, вроде оценивая их работу, Борис незаметно всмотрелся в дальних прохожих. Парень садился в стоявший у обочины "москвич" с тонированными стеклами.
        Вообще-то по всем инструкциям, изученным в департаменте, Борис должен был тут же доложить начальнику управления о подозрении. Но оно было настолько расплывчатым, нереальным, неподтвержденным, что он поберег свою честь разведчика. Да и предстоящая встреча с Людой перебивала, затмевала происходящее в данный момент. Все - после работы. А после нее - Люда. Они сядут в кафе, и он тысячу раз, вроде случайно при разговоре, сможет дотронуться до нее. А потом, прощаясь, даже поцеловать выглядывающую из-под помады родинку. Да, все ерунда перед этой родинкой. Главное теперь - убить время.
        Несколько раз он прошелся мимо кабинета оперативников, но случайной встречи не произошло, и тогда, захватив какую-то газету, сам заглянул внутрь.
        - Заходи, - пригласил его Вараха, отъехав на кресле от компьютера и с удовольствием потянувшись. - Что нового в физзащите?
        - Преем, тлеем, - неохотно вступил в разговор Борис. Люды в кабинете не оказалось, а больше его здесь ничего не задерживало. Единственное - Гриша чуть повеселел. Может, наконец успокоился со своим неназначением.
        - Мы тоже тлеем. Никогда не думал, что можно думать цифрами и диаграммами. А вот приходится. Людмила только что вышла, сейчас будет.
        Борис не стал отнекиваться и делать удивленный вид: знает о его симпатии - и пусть знает.
        - Но ты учти, что ее привел к нам целый генерал. И не из какого-нибудь тылового управления, а из "безпеки".
        - Ну и что? - попытался сделать равнодушное лицо Борис. Но ему ли не знать, что значит генеральское внимание! Хотя черт с ним, с этим протежированием. Был бы это Моржаретов - без разговора отошел бы в сторону, а любой другой, пусть и генерал, для него роли не играет. Здесь не строевой плац. Здесь - княгиня!
        Но перед Варахой Борис все же стушевался, начал оправдываться:
        - Людмила просила вот телепрограмму на неделю достать.
        И тут же пожалел о сказанном, тем более что никто не тянул его за язык. Вернувшаяся Людмила как раз сделала вид, будто встреча настолько случайная, что ее можно вносить в книгу рекордов Гиннесса:
        - Что это вы к нам и какими ветрами?
        Вараха усмехнулся и приник к компьютеру. Люда вопрошающе посмотрела на Бориса, тот махнул рукой - на каждую мелочь еще обращать внимание!
        - Заглянул поздороваться, - скрадывая паузу, проговорил Борис, а сам вначале выставил шесть пальцев, потом показал на часы и вниз: в шесть вечера у входа.
        Люда понимающе кивнула.
        - Ладно, пока, - попрощался Борис и вышел.
        Сколько тайных, якобы случайных встреч происходило, надо думать, у дверей департамента в первые месяцы после его создания. Люди, собранные в налоговую полицию методом "с миру по нитке", не только притирались в работе, но и определялись в своих симпатиях между мужчинами и женщинами. И каждый сам выбирал себе манеру поведения и предел возможного в отношениях: пройти ли рядом по пути в метро, сказать "до свидания" еще в стенах департамента или даже пригласить на чашку кофе.
        Ни Борис, ни Люда никому ничем не были обязаны и вообще могли не скрывать от посторонних свои отношения, если бы они, конечно, были. Кольцо на ее левой руке говорило само за себя, а почему она осталась одна, с какого боку здесь генерал из "безпеки" - подобное узнается уже при более близком знакомстве. Единственное, что еще знал Борис о Людмиле, - это про ее дочь-второклассницу, которую из школы забирает к себе живущая рядом мать. Вполне достаточная информация, чтобы надеяться на... А на что?
        Борис не стал додумывать, уточнять, расставлять акценты, ему просто приятно находиться рядом с такой женщиной, а дальше - как получится и что получится. Пока верх ожидаемого блаженства - поцеловать родинку. Хотя, наверное, все, кто знал ее, тоже стремились к тому же.
        Неожиданное открытие оказалось неприятным: получается, что он просто очередной мужчина в ее жизни, а о том, что у такой красивой женщины никого нет, думать было наивно. Как же, его ждала!
        Чтобы не залезать в дебри и не наломать дров еще до встречи, Борис пошел в спортзал, погонял себя по снарядам. Выходя, взглянул на коридорные электронные часы: еще почти час. Оттягивая время, выигрывая этим еще чуть ли не минуту, разрешил посмотреть себе на наручные. Разочарованно вздохнул: электронные, как всегда, спешили, да еще на целых пять минут. Уж чего-чего, но "ножниц" во времени не должно было быть совершенно, и он у себя в кабинете набрал по телефону "100". Выслушал рекламу телефонного справочника и все ради того, чтобы убедиться - его часы точны как никогда.
        - Завтра со своей группой в сопровождение за зарплатой, - заглянул начальник отдела.
        Зарплата - это неплохо, значит, сегодня можно шикануть на все оставшиеся деньги. А потом... Нет, про "потом" - ни слова. Он примет то, что будет дозволено и разрешено Людой.
        Зря он успокаивал и уговаривал себя. Уже по тому, с каким видом она вышла из здания департамента, Борис без труда догадался: сейчас откажет. Во всем - во встрече, в чашке кофе. Ишь, родинку захотел поцеловать. Сколько раз утверждалось: не мечтай о том, что не твое...
        - Ты знаешь, я сегодня не могу, - подходя к Борису, сказала Люда. Хорошо еще, что чуть виновато улыбнулась. - Правда, не могу. Давай в другой раз.
        - Когда? - машинально спросил Борис, еще не зная, верить в этот "другой раз" или сразу расстаться с надеждой побыть рядом с такой женщиной.
        - Извини, я, правда, не могу, - не ответила она на конкретный вопрос и, не давая больше ничего предпринять, остановила: - Не провожай, меня ждут.
        Он, между прочим, тоже ждал. Хотелось пойти следом, может, даже подсмотреть, с кем у нее состоится встреча и что за обстоятельства так круто изменили ситуацию. Но раз просят... Не побежит. Если же она думает, что кто-то сможет восхититься ею больше, чем он, - ради бога... Как бы потом только жалеть не пришлось. А лично он теперь ничего не станет предлагать. И заходить в отдел можно пореже или вообще не заходить, на радость Варахе. Пусть Людмила почувствует, как одним неосторожным движением можно лишить себя будущей радости. А он бы лег костьми, но сделал так, чтобы ей было хорошо. Как ни с кем другим.
        О том, что у Люды в самом деле сложилась какая-то непредвиденная ситуация, что она, может, сама искренне сожалеет о неудавшейся встрече, - про это думать Борис себе не позволял. Наоборот, ему вдруг захотелось сделать себе очень больно, расковырять маленький порез в кровоточащую рану. Наверное, это происходит со всеми, кого давно не жалели, кто интуитивно ждет заботы о себе со стороны других, и, когда этого долго не случается - очень долго, целые годы, тогда человек сам себя вдруг начинает обижать и даже жалеть.
        Борис огляделся, выбирая себе на освободившийся вечер то ли занятие, то ли просто направление движения. Взгляд зацепился за телефонную будку, и подумалось - оттуда, из жалости к самому себе: а как бы отреагировала на его голос Надя? Может, это было и нечестно по отношению к Ивану, но он уже настолько, видимо, разбередил себя, что уговорил совесть: я лишь поздороваюсь и узнаю, как у них дела. У обоих. Тем более Иван его узнал, и нужно хотя бы объясниться или извиниться за последний случай.
        У аппарата Борис все же помялся, вспоминая давнее обещание не появляться на их пути, и жетон для этого, как и в первый раз, не стал опускать. Но лишь только на другом конце подняли трубку, он суетливо вставил коричневый кругляшок.
        - Да, я слушаю.
        Надя! Она.
        - Вас не слышно, перезвоните, - попросила она.
        Боясь, что на второй раз у него не хватит смелости, Борис торопливо откликнулся:
        - Алло, Надя?
        - Боря? - мгновенно узнала она, словно все эти годы или по крайней мере последние дни ждала именно его звонка.
        А может, и вправду ждала? Иван рассказал о встрече, и она ждала...
        - Да, я, - ответил он. Разговор развивался быстрее, чем он мог продумывать свои ответы, это волновало его - вдруг ненароком затронет запретное.
        - Иван говорил, что ты можешь позвонить.
        Значит, не она ждала, а Иван сказал. Черевач всегда все про него знал и всегда все чувствовал. Эх, не надо было звонить!..
        - Ты откуда звонишь? - брала на себя инициативу в разговоре Надя, словно чувствуя его состояние.
        - Почти с работы.
        - Приезжай в гости. Адрес не забыл?
        В гости? Адрес? Он увидит Надю? Нужно было расстаться с Людой, чтобы услышать и даже увидеть свою первую любовь? Эту жертву он принимает и завтра же придет с благодарностью к Людмиле. Но как безумно трудно будет смотреть на Надю при Иване!
        - Иван дома? - с тайной надеждой на обратное спросил Борис как можно нейтральнее.
        - Нет. Но я тебя жду. Приезжай.
        Ивана нет. Это в самом деле подарок судьбы. Но потом он появится... Нет, было бы лучше, если бы он с первой минуты встречи находился дома. Тогда у них выстроилась бы общая линия поведения, а так...
        Забыв, с каким желанием только что мечтал о прикосновении к Людмиле, он стал думать о встрече с Надей. Однако на большее, чем звонок в дверь, его мечтаний не хватало. Там, за этим звонком, были туман, невесомость, нереальность. И - Надя. Вот она - та реальность, от которой вновь кипит кровь.
        Борис нырнул в метро, подбежал к первой же цветочнице. Выбрал самый красивый букет роз, но тут же остановил себя: он не имеет права выпячивать свою любовь к Наде перед Иваном. Расплачиваясь, он подумал и о другом: на эти деньги он хотел шикануть с Людой. Теперь как бы получается, что для него все едино, кто рядом. Но продавщица уже протягивала руку за деньгами, и он отдал их. Да, он хотел встретиться с Людой. Но сейчас, да и раньше, главнее Нади никого для него не было.
        То сдерживая себя, то, наоборот, чуть ли не бегом преодолевая переходы, Борис добрался до Кутузовского. Хорошо, что старые районы Москвы не перестраиваются и то, что запомнилось двадцать лет назад, находится все на тех же самых местах. Кинотеатр "Пионер", хотя пионеров уже нет, дом Брежнева, хотя и его эпоха кажется чуть ли не мезозойской эрой. А есть Надя, сумасшедше-милая девчушка в белых гольфах. Вон виднеется ее дом.
        Борис спохватился: он же совсем забыл про Ивана. Он идет к ним обоим, поэтому нужно хотя бы ради приличия взять бутылку коньяка.
        Во дворе он все же поплутал и лишний этаж проскочил, но номер квартиры их общего года рождения привел к тому порогу, где мысленно стоял сотни раз. И вот теперь стоит взаправду. Бешено стучит сердце. А цветы нужно было все же купить те, которые самые красивые. Он имел на это право. Что если сбегать снова к метро и купить новый букет? Только ноги теперь не унесут его отсюда. Ни за что. Он прилип к коврику, хотя и отнялась рука, которую нужно поднять, чтобы нажать на звонок. Хорошо, что Ивана нет. Это будет их встреча. Вернее, это будет его встреча с Надей, и никто не должен видеть его чувств. Прекрасно, что нет Ивана. Подарок судьбы. Нужно быстрее звонить, пока не появился он. Вот только...
        Додумать больше он ничего не успел. Звякнул вызванный кем-то лифт, и, боясь, что это как раз Черевач, Борис торопливо утопил кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаги, и, уже улыбаясь встрече, но улыбаясь нервно, потому что еще не доехал лифт, он отступил.
        Надя! Безумно, ослепительно красивая, в светлом брючном костюме, тоже улыбающаяся. Как же долго они не виделись!
        - Здравствуй, - тихо произнес он, не имея сил тронуться с места. Надя должна сама выбрать, определить тот порог чувств, за который переступать нельзя.
        Но, похоже, она думала приблизительно также, потому что замялась на пороге, и, хотя улыбка не пропала, исчез тот огонек в глазах, то светлое озарение лица, когда ждешь большего, чем происходит на самом деле. Она ждала его порыва, поцелуя, объятий?
        Торопясь догнать ускользающее, вновь зажечь светом лицо Нади, Борис подался навстречу. Крепко и нежно обнять ее помешал букет, и он лишь ткнулся носом в горячую щеку. Единственное, что он сделал откровенно и только для нее, еще раз прошептал:
        - Здравствуй.
        И она, все поняв и сама подчеркивая, что все помнит, придержала его у своей груди. Мгновение, вобравшее в себя целую жизнь. Его хотелось остановить, задержать, сделать поступком, действием, но Надя теперь уже сама отстранилась, провела ладонью по его щеке и отступила, приглашая в квартиру.
        - Ты почему так долго не объявлялся? - спросила она из комнаты, куда ушла то ли ставить цветы, то ли унять свое возбуждение.
        Борис пожал плечами: правду не скажешь, а сочинять что-то про тайную службу или какую-либо другую ерунду не хотелось. Надя появилась сама, посмотрела на него. Все поняв, подошла. Вгляделась теперь уже пристально, отыскивая те черточки, которые остались в памяти с курсантских и суворовских времен. А может, привыкая к новому образу. Борис протянул руки, и она послушно прильнула к нему. И пока он целовал ее волосы, гладил по плечам, безропотно и беззащитно стояла рядом. Хорошо, что нет Ивана...
        - А Иван скоро будет? - чтобы не возрадоваться, не предать дружбу, не позволить себе воспользоваться моментом, спросил Борис.
        - Наверное, уже никогда, - проговорила из-под рассыпавшихся волос Надя. И когда он непонимающе хотел отстранить ее от себя, сама прижалась к нему что есть силы. - Он ушел.
        - Как? - В то, что Иван ушел навсегда, в первые секунды даже не подумалось: разводятся другие, сотни других, но чтобы уходить от Нади...
        На этот раз она сама отстранилась, вновь ушла в комнату. Вошедший следом Борис увидел стопки перевязанных книг, готовых для переноски. Коробки, пакеты. Но больше всего поразили и убедили в случившемся демонстративно вывешенные на плечиках суворовская форма Ивана и ее белое платье. И записка, приколотая к одежде. Издалека трудно было рассмотреть, что написано на ней, но, судя по цифрам, скорее всего это была дата их знакомства.
        - Да, вот так, - грустно усмехнулась Надя, проследив за его взглядом. - Ушел Иван Черевач. Уже месяц, как я одна, - добавила она, словно догадавшись, что Борис начнет убеждать ее в невозможности случившегося.
        Борис стоял, пораженный неожиданной новостью. В душе смешалось все: и вынырнувшая из каких-то глубин тайная, никуда, оказывается, не исчезавшая даже с годами надежда, и нотка удовлетворенности - а со мной могло быть все иначе! - и чувство тревоги - как теперь она одна? И даже неуверенность - как теперь вести себя? И, наконец, элементарная жалость - ты ли, бесконечно обожаемая, заслужила такое?
        Все это, смешавшись, отразилось на лице Бориса и, видимо, столь откровенно, что Надя сама, уже с позиции пережитого и много продуманного наперед, принялась успокаивать его:
        - Я уже отплакалась и успокоилась.
        Хотелось спросить, почему они расстались, но Борис не осмелился: а вдруг виновата сама Надя и ей будут неприятны эти воспоминания? Но и остаться равнодушным он тоже не мог. Поэтому спросил нейтрально:
        - Настолько серьезно?
        - Получилось, что да. Но ты-то сам как? - попробовала она уйти от неприятной темы. - Неужели холостякуешь до сих пор?
        - Ты же знаешь, как я любил тебя.
        - Любил, - детским эхом повторила Надя, но тут же пококетничала: - А теперь что же, не любишь?
        Но получилось, будто она, потеряв мужа, хватается за соломинку. Надя сама почувствовала свою оплошность, но ничего не стала изменять - ни уточнять свои слова, ни оправдываться, ни дожидаться ответа. И уже по одному этому Борис почувствовал, что ее понесло по течению: что будет, то и будет.
        - Ты не пригласишь меня куда-нибудь поужинать? - вдруг неожиданно попросила она.
        Скорее всего ей просто хотелось убежать из этой квартиры, где все напоминает о муже и мешает им быть естественными и более откровенными.
        А Борису вновь вспомнилась Люда: получается, что самую милую из женщин он поведет в кафе взамен другой. И несмотря на то что поход в кафе в любом случае остался бы известен только ему одному, Борис испытал чувство неловкости: перед Надей ему не хотелось ловчить ни в чем. Однако признаться ей в перипетиях сегодняшнего вечера показалось ему еще большим неудобством, и он кивнул:
        - Приглашу. С тобой - куда угодно.
        Это признание тоже было из области запрета, но он специально сказал так, отсекая воспоминания об Иване и Людмиле. Кто-то теряет, а кто-то находит.
        - Сын в летнем лагере, еще неделю. А там опять беличье колесо: работа - уроки - школа, - пояснила Надя свое желание, но не смогла не признаться и в главном: - Я в самом деле хочу выйти из этих стен. Уведи меня отсюда.
        - Вашу руку, синьора, - шутливым тоном прервал ее Борис.
        Надя подала правую, еще с обручальным кольцом, руку. Мягкие пальцы, острые ногти. Борис сжал ее ладошку, делая и себе, и ей больно. Как много уже сказали сегодня полувзгляды, полунамеки, секундные остановки мгновений! И как страшно еще произносить вслух то, что стоит за всем этим. Где рецепт, как вести себя в подобных ситуациях? Можно ли считать теперь Ивана посторонним, чужим для этой женщины человеком? Видит бог, он не виновен в их разрыве. Знай об их разводе раньше, может, удалось бы как-то приготовиться к встрече, что-то придумать, чтобы избежать неловкости.
        Но что мы знаем о своем будущем? Мы не знаем, что нас ждет за дверью квартиры.
        Бориса и Надю ждал парень с Маросейки. Тот, который следил за ним, а потом сел в дешевый "москвич" с тонированными стеклами. На этот раз он даже не пытался спрятаться - он ждал их выхода.
        - Иди домой! - по-хозяйски приказал он Наде.
        Она вцепилась в руку Бориса, но, когда он попытался выйти вперед, переборола замешательство и с плохо скрытым презрением ответила:
        - Передай своему хозяину, что у меня теперь другая фамилия.
        - Иди домой! - хорошо поставленным голосом робота, не реагирующего на эмоции, повторил парень.
        Надя вновь удержала подавшегося вперед Бориса:
        - Погоди. Ты пришел к своему бывшему другу и теперь сам видишь, как наш доблестный Иван Черевач пытается своими нукерами удержать меня в клетке. А ты передай ему, что он подлец и я ненавижу его.
        Робот промолчал, лишь челюсти ходили, пережевывая жвачку. Но и с места не тронулся. Тем временем к подъезду неслышно подкатил все тот же "москвич" и замер. Сколько человек сидело внутри, рассмотреть было невозможно, и тогда Борис попытался хотя бы вывести из себя парламентера-наблюдателя:
        - На "москвичах" сегодня ездят только "шестерки". А я с "шестерками" не разговариваю.
        Самым неприятным лично для него оказалась новость, что следить за ним начал Иван. Это что, дикая ревность? Ожидание момента, когда он пойдет к его бывшей жене? Да, он пришел. И теперь останется с ней навсегда. Поступок Черевача развязывает ему руки. И этими руками он переколошматит весь "москвич" с его пассажирами, если они попытаются остановить его.
        Он с силой оттолкнул парня с дороги, тот не удержался на ступеньках и спрыгнул вниз. Борис приготовился, ожидая, когда из машины выскочит подмога, за этим же обернулся и парламентер, но дверцы остались закрытыми. И тогда, запоминая сам и давая запомнить себя Борису, парень покивал головой и сам скрылся на заднем сиденье.
        - Там был Иван, - вдруг с болью проговорила Надя, когда машина отъехала от дома и исчезла в общем потоке автотранспорта на Кутузовском.
        Борис посмотрел на нее и понял главное: она продолжает его любить. Но, наверное, еще больше удивился бы он, узнай, кто сидел вместе с Иваном на заднем сиденье машины, покусывая губы с выглядывающей из-под помады родинкой...
        14
        Сваливший-таки Моржаретова радикулит в то же время дал ему время не столько отоспаться и отлежаться, как остановиться и осмотреться. Сколько ни просчитывал он варианты с убийствами в Москве, Берлине и Сан-Франциско, логику их уловить пока не удавалось. Но нюхом опера с двадцатилетним стажем он чувствовал: что-то есть. Не хватало или усилия в мозговой атаке, или еще одного штриха, звена, которое бы сложило всю мозаику в логический рисунок. "Что-то есть", - вслух повторял он раз за разом, не давая себе поблажки переключиться на что-то иное.
        Из-за чего началась разборка сибиряков и центра? Как теперь будет распределяться нефть, вернее, по каким каналам и в каком количестве пойдет теперь черный - и в прямом, и в переносном смысле - поток? Какие новые способы будут найдены дельцами для того, чтобы укрыть от налогов свои кормушки?
        Словом, где-то шло перераспределение ролей и позиций, а департамент имел из всей информации лишь крохи, получаемые от внедренного, но пока на третьестепенных ролях оперативника. Более того, Моржаретов и Ермек рассчитывали его деятельность на более длительную перспективу, тот мог залечь своеобразным резидентом в нефтяной области, ибо она в самом деле оказалась наиболее закрытой зоной и проникнуть в нее без влиятельнейших рекомендаций было невозможно. Тем более что головы в самом прямом смысле там летели в момент: слишком огромные суммы вращались в углеводородах. Поэтому до истины по большому счету предстояло додуматься самим, поймать за хвост то еще неосязаемое, непонятное, но вращающееся вокруг. Как только выстроится логика разборок, определится и направление, по которому следует идти. А уж дойти до цели, доползти до нее - следующая задача.
        Недостающим звеном могли быть только документы. В отличие от разведки или от той же милиции, Моржаретову в налоговой полиции разрешено действовать только на основании документов. Но где их взять? Выход только в массированной проверке как можно большего крута фирм, любым краем касающихся нефти, банков, где могут быть открыты счета "нефтяных королей". Надо заставить их волноваться, нервничать по поводу проверок. Когда человек волнуется, он вольно или невольно совершает больше ошибок, чем обычно. Надо отследить, отловить эти ошибки. Но неподконтрольная нефть - это нулевой результат работы всей налоговой полиции. Все остальные аферы - уровень незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера и Кисы Воробьянинова. Полиция должна не ловить их и господина Корейко - ей поручено пресекать само явление, канал, по которому совершается экономическое преступление.
        Если Вараха - информатор, а в этом теперь уже нет сомнений, то нужно попробовать через него погнать "дезу". Можно, конечно, взять его сейчас, заставить рассказать все, что ему известно, но известно-то ему как раз ничего. Он лишь канал информации, передатчик, а нужен сам мозговой трест. Те, кто вершит, направляет, заставляет маховик крутиться в необходимом направлении и с определенной скоростью.
        Поэтому - анализ и еще раз анализ. Выявление документов. И отнюдь не тех, которые аккуратно подшиты в госналогслужбах. Нужно искать те, что замыкаются на заграницу. Нефть - это в первую очередь заграница. Значит, нужно знать, кому, когда, кто и сколько давал разрешений на квоты. Плясать необходимо от этой печки. По крайней мере это позволит отсечь целую орду мелких нуворишей, мутящих воду в тазике. Ими пусть займется МВД. А дело налоговой полиции - перекрыть реки, построить дамбы или в крайнем случае выстроить шлюзы, чтобы регулировать поток и знать, сколько денег должна получить государственная казна, а не пара-тройка человек.
        Еще вчера он бы сам думал, какая же это тягомотина - налоги, но теперь в сознании выстроилось главное: будут собраны налоги - будет жить государство. Собранные налоги - это пенсии, это зарплата для врачей, учителей, милиционеров. Чем меньше будет собрано этих денег, тем хуже для культуры, науки, образования. Пока же мнение в обществе сложилось такое, что уйти от налогов - доблесть. Только кто же уходил от самого себя?
        Никогда еще Моржаретов не думал столько о работе. В оперативной работе, в МВД, расставить сети для преступника, загнать его в капкан, уберечь кого-то от опасности - что здесь думать и анализировать? Работай, оправдывай фамилию и погоны. А сейчас чти несовершенные законы, учитывай расстановку сил в правительстве, изменяющемся чуть ли не раз в квартал, и лишь затем только начинай строить планы.
        Может, влез в налоговые дебри Моржаретов еще и потому, что не хотел думать о предательстве Варахи. Не он его рекомендовал на службу, не он отбирал для работы в отделе, а все равно его поездка на встречу в гостиницу легла грудой ржавого металла на радикулитную спину. Ведь если говорить по большому счету, то, собственно, из-за таких, как Вараха, Россия как раз и вихляет, скользит, спотыкается, ибо, когда предают те, кто состоит у государства на службе, ломается вся система, весь остов.
        Существовала еще одна неприятность в этом деле, о чем не хотелось бы вспоминать: именно после его резкого отказа назначить Вараху начальником отдела тот пошел на контакт с Василием Васильевичем. Может, есть и его вина в случившемся? Не привел ли он сам своей прямолинейностью и принципиальностью человека к пропасти и не подтолкнул ли его вниз?
        Моржаретов подошел к телефону.
        - Свет-Людмила, что же это ты не бережешь своего начальника?.. А вот это уж я не знаю, как. Думай. А пока дай мне Тарахтелюка.
        Он осторожно присел, растянул сложенный гармошкой ватманский лист с доброй сотней фамилий.
        - Константин Сергеевич, изложи-ка, как там наши дела по ватману?
        - Процентов на сорок. К вечеру будут все шестьдесят, - доложил подполковник.
        Да, Тарахтелюк говорит только то, в чем уверен на сто процентов. Какие все же разные они с Варахой, и правда его, Моржаретова, что удалось отстоять Костю на должность начальника отдела!
        - Добро. Подзадержись-ка на службе, я вызову машину и подъеду, посмотрим вместе.
        В департаменте практически никого уже не было, если не считать попавшихся навстречу двух похожих на куклу Барби девушек в форме. Вспомнил, что сегодня показ образцов формы, которая шьется для сотрудников налоговой полиции.
        - Вы носите ее в последний раз? - остановил он девушек. Поняв, что они не поняли его юмора, спросил конкретнее: - Ваш образец утвердили?
        - Ой, нет, а она нам так нравится! - дружно заговорили Барби и насели на него, словно от него зависело окончательное решение: - Смотрите, какая удобная и современная, французский вариант. Ведь вам нравится?
        - Мне вы нравитесь, - улыбнулся наивности девушек полковник: форму шьют не только для красоты и удобства, а еще и в соответствии с финансовыми возможностями.
        Однако и девчата оказались не такими уступчивыми.
        - Но мы вам нравимся именно в такой форме?
        - И в такой тоже, - сдался Моржаретов.
        - Проголосуйте за нее, - вновь попросили девчата и, дождавшись, когда он согласно кивнет, застучали каблучками дальше - отлавливать новых "поддержантов".
        Ну вот, уже и форма шьется. И история пишется. Какими будут ее страницы? Чем заполнятся?
        Тарахтелюк сидел в кабинете один, рассматривая точно такой же лист ватмана, как и у Моржаретова. Против большинства фамилий стояли одному ему понятные знаки. Молча поздоровавшись, они склонились над столом.
        - Вот эти двадцать три человека в свое время служили в министерстве, были жесткими государственниками и ни в одну коммерческую структуру не вступили, - сразу перешел к делу Тарахтелюк. - Сейчас они влияют каким-либо образом на ситуацию вокруг нефти?
        - Вряд ли. Если только дружескими советами, но, боюсь, в них сейчас мало кто нуждается. Дальше.
        - Это депутаты Госдумы и Федерального собрания.
        Метки на этот раз оказались более жирными, и Моржаретов, хотя и знал все фамилии наизусть, перечитал их еще раз.
        - Твои соображения?
        - Самого рьяного отстаивателя интересов России они убрали. Думаю, по второму разу они здесь не пойдут. Да и убийства депутатов берутся под особый контроль, что им совершенно не нужно.
        - Согласен, хотя и не совсем.
        - Далее идут члены правительства. Они под охраной, и я не думаю, что кто-то из них так уж сильно насолил мафии, что его нужно убирать. Хотя ребят из охраны я все же на всякий случай предупредил бы.
        - Есть резон, - согласился полковник, не став сообщать, что еще утром он решил этот вопрос.
        - Меня больше притягивают почему-то помощники и советники тех, кто решает нефтяные дела. Вот они все у меня под отдельным вопросом. И особенно Сергей Сергеевич. - Он ткнул карандашом в одну из фамилий, в самом низу списка. - В последний месяц у него вышло сразу три статьи на эту тему - в "Известиях", "Экономике и жизни" и "Независимой". И дана сноска. - Тарахтелюк извлек из папки "Независимую газету", прочел: - "Автор обещает вернуться к этой теме еще раз и развить свое видение данной проблемы".
        - Ну-ка, ну-ка, - подался к ватману Серафим Григорьевич. Застонал от неловкого движения, но, когда довольный реакцией на свой доклад Тарахтелюк хотел помочь, отвел его руку. - В редакцию звонил?
        - Звонил. На статью поступило около десятка откликов, трое интересовались, когда ждать продолжения.
        - И?
        - Всем им ответили, что автор принесет статью через три дня.
        - Значит, у нас осталось сегодня и завтра. Сегодня и завтра. Что с остальными?
        - Можно обратить особое внимание на тех, кто когда-то занимался нефтяными делами в Союзе, а затем уехал за границу. Вот эти пять человек и страны, где они живут.
        - Немедленно подготовь проект служебной записки от имени Директора департамента в ФСК и Главное разведуправление Генштаба - пусть разыщут их и определят, чем они занимаются в данный момент. Но это дело второе. Главное - Сергей Сергеевич. Дай-ка мне все данные, я к Директору. Будь на месте, скорее всего понадобишься.
        В коридоре Моржаретов столкнулся с Соломатиным, выходящим из лифта.
        - Ты тоже жди меня, - приказал он Борису.
        - Есть, - ответил тот, ничего не понимая.
        Прояснилось через полчаса.
        - Берешь оперативно-боевую группу и мчишься вот по этому адресу. Блокировать все ходы и выходы, отмечать всех, кто подходит к квартире вот с этим номером. Там проживает некий Сергей Сергеевич. Пока мы согласуем все действия с милицией, отвечаешь за его жизнь головой, - выдал ожидающему в кабинете оперативников Соломатину первый приказ Моржаретов. Тарахтелюк, на все вопросы Бориса молчавший как рыба, незаметно от начальства развел перед Борисом в извинении руки: всему свое время, не я здесь командую.
        - Кстати, а ты почему шляешься по коридорам департамента, а не своего общежития? - поинтересовался наконец полковник поздним пребыванием на службе Бориса.
        - Ждал звонка.
        - Перезвони сам, извинись.
        - Теперь уже поздно, - с сожалением произнес Борис, для собственного успокоения посмотрев на часы.
        - Ничего, - неумело успокоил полковник. - Времени вызывать кого-то другого нет, а на тебя у меня надежда.
        Но даже эта скромная похвала показалась ему сентиментальной, и он грубовато смазал ее:
        - Не знаю, что там может быть. но... может быть. Ночью колобродить не будем, а утречком тебя сменят. Машина и люди на выходе. Удачи.
        Оперативно-боевая группа - три только что пришедших на службу лейтенанта - жалась на заднем сиденье дежурной машины. В двух словах Борис обрисовал им ситуацию, назвал водителю адрес. Чтобы миновать одностороннее движение Маросейки, выехали из внутреннего дворика в проулок и стали закручивать на Солянку. Аршинными буквами справа на заборе промелькнул призыв: "Рожайте детей в январе!" Зачем и почему, не разъяснялось, но лозунг каким-то образом напомнил о Наде, о несостоявшейся сегодняшней встрече.
        А как все прекрасно было вчера, когда они сидели до самого закрытия в кафе на Арбате и Надя рассказывала и рассказывала о своей жизни с Иваном!
        - К сожалению, наш Черевач оказался иждивенцем, - грустно поведала она о причине их разрыва. - И это не вдруг, не неожиданно, а с первых дней знакомства. Не знаю, как он вел себя в коллективе...
        - Да вроде ничего особенного не замечалось, - не стал брать грех на душу Борис. Хотя можно было если и не поддакнуть, то хотя бы промолчать и косвенно подтвердить: да, он всегда был такой, а вот меня, другого, ты не заметила...
        Надя с грустной улыбкой пожала плечами: значит, это досталось лишь ей.
        - Вроде дошли с ним до того момента, когда можно целоваться, уже жду я сама этого поцелуя. И вот однажды в подъезд забежали погреться, прижались друг к другу... Тебе неприятно? - вдруг вспомнила она, что встречи-то эти с Иваном были тайными от него, Бориса. Ведь всегда втроем встречались в увольнении...
        - Говори. Выговорись. Я твой друг. - Борис не знал, приятно ли ему будет слышать об интимных отношениях своих друзей, но Наде, видимо, в самом деле нужно было выговориться. И он заранее сжался.
        Надя благодарно погладила его руку, поколебалась, но продолжила рассказ:
        - Стоим, а я дрожу и уж не знаю, от чего - то ли от холода, то ли от близости. Жду: вот прикоснется. И придумываю, что ответить и как ответить... А он вдруг сам откинулся к стене, прикрыл глаза и просит: "Поцелуй меня". Ужас. Можешь понять мое состояние? А он стоит, ждет.
        Надя даже сейчас с недоумением мотнула головой.
        - Словом, разревелась - и в дверь.
        Наверное, нужно было что-то отвечать, как-то отреагировать. И вдруг Борис представил: а ведь он мог бы точно так же замереть, ожидая ее поцелуя. Много ли они разбирались в женской психологии в пятнадцать лет? Выходит, Иван принял на себя весь процесс постижения характера Нади, в него летели стрелы недовольства, а он сейчас стоит, весь из себя правильный, незапятнанный, чистенький. И строит рыцаря.
        - Понимаешь, в пятнадцать лет... - начал он.
        Нет, он не то что хотел оправдать Ивана, а оправдывался сам на тот случай, если бы на месте Черевача оказался он и ненароком поступил точно так же...
        - Да нет, - перебила Надя, не приняв его жертвы или не поняв его состояния. - К сожалению, он таким остался. Даже, извини за подробности, и в постели лежит и ждет, когда я его растормошу. Представляешь? Мне за тридцать, а я еще до сих пор не знаю, какая я в постели, что я могу и на что способна. Я грубо говорю?
        - Нет-нет. Жизненно, - возразил Борис, хотя, конечно, не ожидал не то что такой степени открытости Нади, а скорее флегматичности Черевача. Вроде тот всегда был такой подтянутый и статный.
        - Он полк из окружения выведет, а утюг не починит, - продолжала Надя, и Борис вдруг только сейчас впервые отметил, что она говорит об Иване все-таки не в прошедшем времени, а словно уговаривает его повлиять на друга и помочь ему стать другим. - И так во всем. Все годы совместной жизни, если говорить вашим военным языком, мы то вводили, то выводили войска в свои отношения - перемирия практически не помню. И ведь что удивительно, никто вокруг не верил, что он такой: ах, какой у тебя муж, ах, какой славный! - передразнила она кого-то из знакомых или соседок. - А мне порой им всем хотелось крикнуть: да вы мне все должны памятник поставить за то, что он со мной, что никому из вас не достался. Что я мучаюсь, а не вы.
        Они шли по узкому щербатому тротуару к ее дому. Пьяный мужик кричал в телефонную трубку:
        - А я не знаю, сколько время! Да, не знаю, так что пугай мою бабушку... Не надо, не надо, я сам во всем разберусь, разборка невелика.
        - У каждого свои проблемы, - скользнув взглядом по звонившему, покивала головой Надя. И непонятно было: это она согласилась со своей женской долей или пожалела пьяного.
        Подходя к ее дому, они замедлили шаги. Не только Борис, но, видимо, и Надя решала, как поступить дальше: расстаться им у порога или все же Борису зайти в квартиру.
        "Зайти, зайти", - умолял мысленно Борис, но остановившаяся рядом машина вдруг отрезвила или, наоборот, испугала Надю, напомнив о возможности появления красного "москвича".
        - Мы завтра встретимся? - отсекая квартирный вариант сегодняшнего вечера, спросила она.
        Борису не хотелось расставаться и сегодня, но Надя умоляюще покачала головой: не надо. И он понял, что напоминание о "москвиче" не имеет для нее решающего значения. Просто ей и так на сегодня выпало столько переживаний и воспоминаний, что, если не прервать их, не дать глотнуть воздуха одиночества, не подумать по-бабьи о свершившемся, можно будет вообще не успокоить разволновавшееся сердце.
        Скорее всего потом оба пожалеют, что не пошли сегодня до конца - сразу и бесповоротно, отринув условности и те нормы поведения, которые сами же для себя и придумали, загнав себя в рамки и теперь мучаясь в тесноте.
        Борис решительно, сметая условности, подался к ней. Сегодня впервые в жизни он столько раз признался в любви к ней, вспоминал такие подробности их немногих встреч и столько рассказывал о своей жизни без нее, что в какой-то миг стало ясно: он не успокаивает ее, разволновавшуюся от воспоминаний, а забирает из ее неудавшейся жизни к себе. Да и Надя так счастливо улыбалась и недоверчиво распахивала глаза: неужели такое возможно? Неужели все эти годы ее так сильно любили?
        Не избегая его объятий, она вновь попросила:
        - Давай встретимся завтра.
        Чтобы Борис не обиделся, сама поцеловала его в губы.
        - Это был прекрасный вечер.
        - Я люблю тебя.
        - Спокойной ночи. Ты доедешь?
        - Я лучше дойду. До тебя.
        - Я сегодня очень счастлива. Впервые за последний год. Спасибо тебе.
        - Не хочу уходить.
        - Но мы расстаемся всего лишь до завтра.
        Зачем таким глупым существам, какими являются женщины, дано умение управлять своими чувствами, останавливать себя у какой-то черты?
        И тут Борис заметил знакомую машину. Где-то в подсознании сидело, что Иван будет обязательно ждать их возвращения, проследит, зайдет ли он в его дом. "Пошел. А ты следишь". Наверное, он бы тоже следил...
        И, словно это не он только что стремился к Наде, усмехнулся. Не давая ей обернуться и увидеть "москвич", протянул ей руку: до завтра. Надя благодарно пожала ее, вытекла из его ладоней и исчезла белой лентой в двери.
        Не оглядываясь, стараясь не думать о преследователях, Борис пошел в сторону метро. Оглянулся перед самым входом в подземку - машина следовала за ним. Может, оно и лучше, что Надя настояла на своем. Более всего не хотелось бы выяснять отношения с Иваном где-то посреди ночи у его стопок книг или вывешенной Надей для укора формы.
        Он не сдержался, помахал рукой темным стеклам автомобиля, скрылся за дверью и не видел, как из "москвича" вылез водитель, подошел к телефону. Набрал по бумажке номер, отрывисто доложил:
        - Они приехали. Попрощались у подъезда. Он вошел в метро.
        - Постереги минут сорок, может, еще вернется, - приказали с другого конца провода.
        - Может, еще вернется, - повторил Иван последнюю фразу и потянулся к бутылке.
        Хозяйка квартиры принимала душ, и он выпил один, посмотрев на себя в зеркало с двумя подсвечниками по бокам. С сожалением повернулся к телефону. Почему-то ожидал другого известия. Хотелось другого. Чтобы потом можно было бросить жене с презрением: "А ты сама?"
        Совершенно по-другому смотрел на телефон Борис. Сколько мог находиться около желтенького горбатенького аппарата весь следующий день - столько сидел привязанной собакой и смотрел на него: вдруг Надя позвонит. Сам набирал ее номер бессчетное число раз, и, когда уже заволновался, не случилось ли чего с ней, Надя подняла трубку. Обрадовалась, он почувствовал это - обрадовалась!
        - Это ты? А я отключила телефон, с утра Иван пытался выяснять отношения.
        - Мы сегодня встречаемся? - говорить хотелось не об Иване, а о них самих.
        - Да, я жду тебя в метро, как условились.
        Теперь получается, что она ждет напрасно. Надо же было попасться Моржаретову на глаза. И он сам хорош. Видите ли, захотелось поехать лифтом, хотя до этого все время бегал по лестницам. Ох, не меняйте своих привычек, люди-человеки, если не хотите неприятных неожиданностей.
        Представилось, как Надя мается на коротенькой платформе "Кутузовской", как посматривает на часы и с какой надеждой встречает каждый поезд. Может, сделать крюк и подскочить к метро? Что изменят несколько секунд? А еще лучше - подойти к Серафиму Григорьевичу и сказать, что... Что он скажет? Такие люди, как Моржаретов, обращаются один раз. Когда же офицер личное начинает ставить во главу угла, то и не замечает, как сам превращается в кругляк. За такого не зацепиться, такой выскальзывает из всего - из доверия, уважения, понятия офицерской чести. Для него, капитана Соломатина, это, к сожалению или счастью, не просто слова. Он отказался бы от приглашения на бал, какой-нибудь поездки в Париж, вечеринки в кругу самых изысканных женщин - от чего угодно приятного, но только не от опасности. Другой жизни он не знает. И не женщины самые глупые существа на земле, а они - прямые, как просвет на погоне, офицеры...
        И о Люде думалось уже беззлобно и без боли в душе. Отстраненно. Нож прошел сквозь масло: засалился, но преграды не встретил и зазубрин не осталось. Утремся и чище станем. И даже хорошо, что полковника встретил: завтра в отделе наверняка зайдет разговор о ночном выезде, и уж с его-то стороны алиби вроде тоже железное - служба, потому и не смог зайти. А ему просто не хотелось...
        Указанный в оперативке дом являл собой унылое зрелище: пятиэтажная "хрущеба" со сломанными лавочками и опрокинутыми мусорными баками во дворе. Современным пятном выглядел лишь микроавтобус с надписью "Независимая газета" на ленте поперек лобового стекла. К "рафику" из подъезда вышли двое мужчин, кто-то сидевший внутри фургона задвинул шторки, и именно незнание - должны ли быть в редакционных машинах занавески? - несколько насторожило Бориса. Преподававший им в Рязани разведподготовку полковник с юмором, но учил:
        - Если обыкновенный десантник должен знать из иностранного языка одну-единственную фразу: "Хенде хох", а из математики два действия - отнять и в крайнем случае разделить и его больше ничто может не взволновать, то десантник-разведчик... - он делал паузу и, когда в аудитории наступала полная тишина, выкладывал основное: -...должен или все знать, или, если не может объяснить какое-то явление, удивиться. Удивляющийся разведчик - хороший разведчик. Удивляющийся разведчик - живой разведчик. Не стесняйтесь спрашивать дорогу на Киев.
        Никогда раньше Борис не вспоминал эти присказки, может, оттого, что занимался разведкой постоянно. А теперь, в налоговой полиции, вроде страшно далекой от его прежних разведывательных дел, вдруг всплыло и подсказало: занавески. Ну подумаешь, занавески. А вот и подумаешь: зачем они нужны журналистам, которые вроде бы должны все видеть, а не прятаться? Шторы - чтобы прятаться. И машина, в которой можно спрятаться, стоит около дома, в котором живет человек, который не прячется, но которого нужно спрятать. Бр-р-р... Кончилось начало, начинай сначала...
        "Рафик" тронулся, один из лейтенантов пошел в подъезд к указанной квартире спросить "дорогу на Киев". Борис достал, в нетерпении повертел мобильный телефон - уже раскрытый, светящийся зеленоватыми выпуклыми квадратиками цифр. Но сдерживал себя, желая доложить Моржаретову о прибытии уже с результатом проверки квартиры, и, увидев встревоженное лицо выбежавшего лейтенанта, еще не услышав его объяснений, приказал то, что должен был сделать сразу:
        - За "рафиком".
        - За "рафиком", - подскочил, наверное, и радикулитный Моржаретов, когда Борис упомянул про надпись на машине "Независимая газета". И с сожалением добавил: - Я должен был сразу сказать тебе об этой мелочи.
        "Рафик" нагнали через несколько минут. Он ровно шел по средней полосе, ничем не выделяясь в общем потоке, даже надписью. Проскочив чуть вперед, Борис отметил, что она исчезла с лобового стекла. Заляпанные грязью номера только подтверждали догадку о похищении Сергея Сергеевича, а когда вышедший на связь Моржаретов подтвердил, что редакция не высылала никаких машин за своими авторами, все это не оставило группе Соломатина сомнений: произошло банальное по нынешним временам похищение. Постепенно вырисовалось и направление движения террористов - Щелковское шоссе. Видимо, хоть этот конкретный адрес чуть успокоил Серафима Григорьевича, и он более спокойно продолжал повторять первую свою фразу:
        - Следуйте за ними, не теряйте из виду.
        Перед развилкой на Балашиху наконец пришло от него уже конкретное указание:
        - Выйди вперед и около ограждения, где ведутся строительные работы, остановись. "Рафик" должен затормозить прямо напротив щита, закрывающего котлован.
        - Понял.
        - Вы берете на себя водителя.
        - Понял, - опять ответил Борис и посмотрел на попутчиков, внимательно вслушивающихся в радиопереговоры.
        Те покрутились, отыскивая что-нибудь увесистое. Открывать дверцу водителя - это целые секунды, за которые можно получить две-три пули в лоб. Поэтому одновременно, открывая дверцу машины, а еще лучше - на мгновение раньше водилу нужно отвлечь чем-то громким и эффектным. Например, хорошим ударом по стеклу. Это к тому же заставит его не только отвлечься, но и прикрыться руками от брызнувших осколков стекла.
        Для такого действия ничего лучшего не нашлось, кроме купленной водителем теще на день рождения банки сельди.
        - Теща любимая? - снимая напряжение в группе, поинтересовался Борис.
        - Тещи разные нужны, - ушел от ответа водитель.
        Мать Нади была прекрасной женщиной и, кажется, больше жаловала Бориса, нежели Ивана. Так что у него могла бы быть прекрасная теща...
        Распределили роли. Что будет происходить у разрытой трассы, пока не знали, но раз приказали взять только водителя, то нечего и лезть куда не просят: даже из благородных целей можно спутать карты тем, кто прорабатывает действия для других людей.
        Строительную ограду увидели сразу. Еле успели протиснуться в узкий авторучеек, медленно протекающий в суженном месте трассы, достали банку, приоткрыли дверцы. Водитель больше посматривал в зеркало заднего вида, чем вперед, боясь проскочить лишних полметра. И тормознул точнехонько за котлованом.
        Выскочивший из машины Борис успел увидеть, как рухнуло строительное ограждение. Из-за него вырвалась штурмовая группа в бронежилетах, с лесенкой наперевес. Ее концами штурмовики выбили боковое стекло "рафика" и по ней, как стальные шары, пущенные опытной рукой бильярдиста в лузу, проскочили внутрь салона один за другим.
        Даже не подбежав вплотную к "рафику", Борис со всего размаху запустил тещин подарочек в стекло, за которым замер в недоумении водитель. Лейтенант, отвечавший за дверь, двумя скачками оказался около нее, рванул на себя. Потом, падая, укрываясь от возможной пули, потащил за собой и водителя. Второй лейтенант, наоборот, болтающейся дверцей придавил выскальзывающее тело шофера, заставив того повиснуть над землей. Пистолет сам выпал у него из-под куртки, и Борису осталось лишь подобрать его.
        В салоне схватка тоже оказалась недолгой: как понял по репликам Борис, работали спецназовцы МВД, специализирующиеся на освобождении заложников. Сергей Сергеевич, оказавшийся сухоньким старичком, был прикован наручниками к спинкам сидений, рот и глаза залеплены лейкопластырем. Трое террористов с расквашенными лицами были приперты к стенкам машины дюжими от бронежилетов молодцами. Ветер развевал через разбитые стекла занавески, за которые пытались заглянуть вышедшие посмотреть на неожиданное действо водители и пассажиры остановившихся машин. Только самые спешащие объезжали место захвата вдоль разбросанных щитов: никакого ремонта на дороге не производилось, и щиты, надо думать, спецназовцы получили у старшины вместе с оружием и бронежилетами, как необходимый атрибут.
        - Триста тридцать три, - передал Борис для Моржаретова фразу, гуляющую с времен афганской войны и означающую успех в операции.
        - Спасибо, - отозвался тот и, не успев выключить рацию, застонал прямо в эфир: видимо, неосторожно повернулся. Но через паузу вдруг вспомнил: - Время еще детское, может, успеешь перезвонить и подъехать, куда собирался?
        Теперь уже Борис промолчал, представив, что было бы, пойди он на поводу у своих чувств и заскочи к Наде хоть на секунду. Да, он выглядел бы гусаром, но где был бы распят Сергей Сергеевич, до сих пор ошалело таращащий освобожденные от пластыря глаза?
        - Возвращайся, там теперь без тебя разберутся, - не дождавшись ответа, приказал Серафим Григорьевич.
        Возвращаться - так возвращаться. Что самое трудное при этом - необходимость звонить Наде. И оправдываться. До сегодняшнего дня, опаздывая из-за службы на то или иное свидание, Борис даже не дергался: служба есть служба, здесь свято, дорогие женщины, подвиньтесь и станьте вторыми. А кто не хочет, может вообще выйти из шеренги.
        Про Надю так думать не хотелось. Может, потому еще, что всех остальных он не боялся потерять, а вот ее - боится. Не хочет. Он еще не знает, как она относится к подобным опозданиям. Вообще-то военная жизнь Черевача должна была приучить к непредвиденным ситуациям. Но то Черевач, с которым она рассталась, а тут он...
        Наверное, более всех прав Моржаретов: нужно быстрее в Москву, а там разберемся.
        Однако, не доезжая кольцевой дороги, сам попросил водителя остановиться: невдалеке, на пологом склоне, тренировались дельтапланеристы. По тому, как они разбегались и пытались держать на плечах аппарат, понял: новички. Однако ветерок дул достаточно сильный, и дельтаплан сам старался подняться в небо.
        Спутники, видевшие такую тренировку впервые, охотно прильнули к стеклу, и Соломатин предложил пойти посмотреть поближе.
        Мальчишек обучал парень в камуфляже, и Борису достаточно было услышать несколько реплик, чтобы понять: перед ним профессионал.
        - Разбег должен быть не цыплячий, не на цыпочках. Стучите о землю пятками. А ты куда лезешь с босым черепом? - остановил он паренька, пытавшегося стать под аппарат без шлема. - До орлов вам еще, как до Пекина на велосипеде. Следующий.
        Среди ребят вышла заминка - передавали друг другу шлем, и тут неожиданно для самого себя отозвался Соломатин:
        - Я.
        Сердце заколотилось, как перед встречей со старым другом, и, назвав себя, в общем-то, в шутку, Борис тут же и подумал: разрешат - полетит.
        Инструктор, склонив голову набок и прищурив глаз, оглядел его. Решил проэкзаменовать:
        - Место летучее.
        - Могу и с колес, с "лежачки", - тут же парировал Борис. Знал бы этот парень, как он летал и сколько летал. - Вверху свободно, ровно?
        - Ветер чуть слева.
        Борис загреб горсть песка, просеял его, наблюдая, куда относит пыль. Похоже, это окончательно убедило инструктора, что перед ним не просто любитель, и он протянул Борису свой мотоциклетный шлем.
        Подвесная система лежала около чехлов, в которых привезли дельтаплан, и Соломатин сноровисто, стараясь не задерживаться, облачился в нее. Вместо липучек на подколенниках оказались ремни, и на его взгляд инструктор развел руками: от нищеты. Похоже, он теперь даже радовался появлению Бориса, по крайней мере тут же начал объяснять сгрудившимся пацанам момент подготовки к полету:
        - Надев всю подвеску, цепляемся за карабин. Теперь провисли - так проверяется, не перекрутились ли ремни. Хоть и похожи в этом случае на хомяка на прищепке, но зато надежно, - с этими словами он вдруг неожиданно резко опустил вниз нос дельтаплана.
        Бориса бросило вперед, но привычка сработала быстрее, чем разум: он сгруппировался, втянул голову в плечи. Ударился шлемом о носовой узел, его швырнуло плечами на растяжки. Но тренер похвалил:
        - Видите, как человек среагировал на неожиданное падение и удар об землю? Он молодец, и я, ничего не зная о нем и не спрашивая, выпускаю его в полет.
        Борис встал, поправил на плечах рулевую трапецию. Она оказалась вся погнутой - результаты неудачных падений, заплатки на парусе свидетельствовали о том же, но ветер шел ровный, хороший, и Борис, сделав пониже угол атаки, начал разбег.
        Взлетная скорость пришла быстро - не имея сил удержать в руках аппарат, он перехватил руки вниз и повис на подвесной системе. Земля начала удаляться, взору открывалась все большая площадь, но Борис сейчас не по сторонам смотрел - он дышал. Воздухом полета, свободы, ощущения невесомости. Земля с ее проблемами осталась позади, внизу, на нее не хотелось возвращаться. Эх, полетать бы подольше!
        Но даже птицы вынуждены покидать небо...
        Без мотора, но все же ухитрился Борис приземлиться почти на то же самое место, откуда начал полет. Инструктор что-то объяснял ребятам про его приземление, но, даже сняв шлем, Борис ничего не слышал. Хмель от радости оказался выше. Этот полет - награда за сегодняшний день переживаний. А вот теперь можно и к Наде. Он ей скажет, что люди должны возвращаться туда, где им хорошо. Они обязаны останавливаться на том месте, где им что-то может напомнить о прекрасном. Не бояться, что тебя могут не понять другие...
        15
        Террористов выпустили через три дня - под залог в сто тысяч долларов и подписку о невыезде. Сумма для них, надо думать, оказалась пустячной, если они спокойно собрали и выложили ее за столь короткий срок. А уж подписка о невыезде и обещание являться в отделение милиции по первому требованию - это бред сумасшедшего: какие обязательства, какая совесть, о чем вы, братцы, в наше время?
        Вовсю старались и адвокаты: статью о захвате заложника, гарантировавшую десять лет, перевели на статью о задержании, что едва тянуло уже на пять лет. И не было никакой уверенности, что в конечном счете не спишут все на мелкое хулиганство.
        Чертыхнулся и Глебыч, узнав про откупную:
        - Если следствие таким образом зарабатывает себе деньги на ремонт кабинетов, то на хрена нужны эти кабинеты!
        Утешением стали подошедшие шифровки из ФСК и ГРУ. Рассматривая агентурные данные по своему запросу, Моржаретов выделил для себя некоего Козельского Вадима Дмитриевича, еще недавно жившего в Москве, судимого за спекуляцию, а ныне открывшего в Штатах небольшую фирму по экспорту товаров в страны СНГ.
        Отчего бывший уголовник воспылал заботой о бывших своих согражданах и какие именно товары, на каких условиях он намерен гнать в опять-таки бывший Союз, предстояло еще проверить. Единственное, что смущало, - это необходимость идти на поклон к военной разведке, давшей сведения о Козельском. Те работают по своим заданиям, и лишний раз светиться на чужих интересах им, конечно, удовольствия не составляет. Если не сказать большего.
        Можно еще любезно попросить службу внутренних доходов США проверить на вшивость их новоявленного гражданина, но только они ведь, как и все остальные западники, во главу угла поставят свою классическую фразу: "А есть ли угроза национальным интересам нашей страны?" Что умеют, то умеют они личное поставить на первый план, здесь есть чему у них поучиться. Но попытка не пытка, здесь любая фраза, любое действо может подтолкнуть к разгадке всей цепочки.
        Понять бы еще, какой цепочки? Моржаретов впервые работал не по какой-то конкретной фирме или крупному коммерсанту. Он нащупывал явление - еще не оформившееся, не проявившееся в делах, может, и рожденное только в мозгу жаждущего работы оперативника.
        Но то, что в трюмах зарождающегося российского бизнеса колобродит свое вино - для такого прогноза тоже не нужно быть семи пядей во лбу. И то, что в стране никто не хочет платить налоги, общеизвестно. Однако это забота законодателей и правительства - приучить народ к налоговой повинности, раз уж страна пошла в рынок. А вот уловить все подводные налоговые течения, когда вышедшее на промысел судно якобы спокойно колышется на волнах, а под кормой в это время потоком уносит ценнейшую рыбу, - распознать это течение, найти точку его зарождения, скорость движения, температуру, массу воды - здесь трудись ты, налоговая полиция. Потей, шевели мозгами, главный опер ДНП. Хоть один, хоть с Глебычем, благо он, как никто в МУРе, понимает, что обыкновенная уголовщина становится семечками по сравнению с криминализацией бизнеса. Здесь дела станут вершить не мускулы, а деньги. Большие, очень большие деньги. Можно, конечно, довольствоваться мелочевкой, но разве нацеленного на кита удовлетворит плотвичка?
        - Пока выстраивается такая картинка, - больше для того, чтобы вслух проговорить свои мысли, втянул друга в разговор Моржаретов. - Сибиряки и центр, не поделив что-то в своих сферах влияния, развязали друг против друга войну. И хотя убийств, захватов заложников больше пока не происходит, тем не менее мира между ними нет. Однако, пока монстры выясняют отношения, появляются другие силы, пытающиеся втереться в этот самый прибыльный рынок. Чем быстрее они войдут в него, тем быстрее окрепнут.
        - А что, если кто-то специально поссорил именно для этой цели сибиряков и москвичей? - поднял вверх палец Глебыч. - Вдруг конфликт разожжен третьей силой?
        - И не потому ли тогда одновременно с этим стали убирать государственников, ратующих за жесткий контроль над природными ресурсами страны? - тут же принял в работу версию Моржаретов.
        Не найдя скорых ответов, полковники посмотрели друг на друга. Осознав, что ничего пока они не поняли, на несколько минут занялись собой: Серафим Григорьевич, оживающий после радикулита, по привычке погладил поясницу, а Глебыч расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.
        - Может, поможешь поискать следы господина Козельского здесь, у нас в Москве?
        - Слушай, а не он ли это вышел на твоего Вараху? - предположил вдруг муровец, на предыдущий вопрос лишь кивнув головой. - По времени, кстати, совпадает.
        - Дай команду проверить все старые связи Василия Васильевича, авось где-нибудь их пути пересекались, - взял в разработку и эту подброшенную идею Моржаретов. - Не может же он действовать в безвоздушном пространстве.
        - Что дает наблюдение за Варахой?
        - Пока ничего. Похоже, что он и сам начинает дергаться из-за отсутствия внимания к себе.
        - А мой конкурент, - Глебыч расставил локти, изображая толстяка, - Василий Васильевич больше не проявлялся нигде? На мне ведь два его трупа.
        - Как в воду канул. Вараха - пока единственный канал выхода на него. Будем ждать.
        - Да дай ты ему что-либо оперативное, на котором можно погреть руки, может, после этого он сам начнет искать Василия Васильевича.
        - Уже думал об этом. Есть у меня на примете один капитан из нашей физзащиты, который сумел пока наряду с бесшабашносью и безотказностью сохранить чуткость и расчетливость, - Борис Соломатин. Да ты его видел, мы вместе приезжали к последнему трупу. Пожалуй, я его через какое-то время постараюсь перетянуть к себе на оперативную работу. Он как раз контачит с Варахой, и информацию, что важно, можно будет запустить через него, а не через меня.
        Говорили так, будто Борис уже согласился стать наживкой в будущей операции. Но чем, видимо, хороша армейская среда, так это воспитанием исполнительности. Не поиском способов, как уклониться от дела, а развитием способностей, как лучше дело выполнить. В согласии Соломатина Моржаретов не сомневался ни на йоту - может, потому еще, что сам не раз за свою службу ходил "живцом", а в капитане он словно увидел себя молодого. Нынешняя оперативная работа требовала больше бумажного анализа, но по старой привычке Моржаретов нацелен был на действие, которое побуждает обе стороны крутиться в учащенном ритме. Именно действия способны ускорить появление необходимых зацепок.
        - Давай сделаем так: я занимаюсь поисками твоего Козельского, ты включаешь в игру своего бесшабашного и расчетливого. Как спина?
        - Не ходите, дети, в Италию гулять, - пропел Моржаретов. Именно в Италии, в стародавние свои капитанские времена, когда и не в МУРе еще служил, а в КГБ, он ухитрился подцепить радикулит, пролежав зимой несколько часов на стылых аппенинских камнях в ожидании связника.
        - Хорошо, что у меня совести нет, а то уже давно бы застрелился. - Муровец сжал коленями свои ручищи, словно в них уже был вложен пистолет. Связником, опоздавшим на место встречи, и был капитан Глебов. За что и перекочевали из КГБ в милицию: такие ошибки не прощались...
        - Лучше давай сначала доделаем земные дела, - не поддержал идею несовестливого муровца Моржаретов.
        - Тоже неплохо, - не стал возражать гость.
        - Кстати, в нашем госпитале, говорят, появилась новая врачиха, целый майор. Здорово спины лечит. Кто ходил, хвалит. Заскочи на всякий случай.
        Моржаретов подозрительно посмотрел на друга. После смерти жены Моржаретова периодически пытается его с кем-нибудь познакомить.
        Глебыч понял намек, сделал обидчивое лицо:
        - Ну вот, ради него же стараешься, а он... Приземленный ты человек, Серафим. Ладно, пойдем по цепочке Соломатин - Вараха...
        16
        Как ни старался избегать Борис Людмилу, департамент для этого оказался слишком тесен. Она сама подловила его в нижнем буфете.
        - Мы больше не дружим? - сев со стаканом кофе напротив, сразу спросила она.
        - Это почему же? - попытался удивиться Борис.
        Но сказал в то же время так, чтобы почувствовала: да, он на нее в обиде. Именно ее отказ повлиял на их дальнейшие отношения. Он, а не встреча с Надей.
        - И как провел тот вечер без меня? Надеюсь, скучать не пришлось? - изогнув бровь, пристально посмотрела она на доедающего сосиску Бориса.
        Спросила так, будто знала о его встрече с Надей. Благо, сосиска оказалась резиновой, и у Бориса выкроилось несколько секунд, чтобы подумать над ответом. Неожиданно даже для себя решил сказать правду:
        - Давнюю знакомую встретил.
        - Любовь, что ли?
        - Трудно сказать. Но встретиться было приятно.
        - Обоим? - продолжала выпытывать Люда.
        - За других трудно судить.
        Оказалось, что говорить правду намного легче: ко всему прочему это давало возможность еще раз вспомнить недавнее прошлое, озаренное встречей с Надей. Лучше было и для дальнейших отношений с Людой: пусть знает, что не евнух. И чтобы потом никаких претензий и удивлений не было. Он ведь не допытывается, кто у нее был до их встречи. И сколько. И насколько приятно им было вместе.
        Люда с некоторым разочарованием - не удалось уличить во лжи, - отхлебнула глоток, отставила стакан:
        - Гадость. Как в забегаловке. И когда здесь научатся варить кофе и заимеют приличные чашки?
        - И сливок нет, а мои прокисли, - кольнул-таки в ответ напоминанием и Борис. - Вчера вылил.
        - Правда? Ты покупал сливки? - искренне удивилась Люда, боясь поверить в такое чудо. Женщины могут удивляться и радоваться всяким глупостям.
        - Покупал. Я ошалел от тебя с первого взгляда. И мне просто приятно делать хоть что-то для тебя.
        Люде хотелось и дальше слушать о себе, но Борис замолк.
        - А если бы я тебя пригласила к себе? - вдруг совершенно неожиданно спросила Люда, и Борис замер над тарелкой с салатом.
        Люда приглашает к себе? Женщина, перед которой он еще вчера был готов расстелиться ковром, лишь бы ее ноги не коснулись шершавой дороги? Эта чертовски, безумно красивая царица-княгиня? Если по совести, она красивее и Нади, Надя только ближе, милее и дороже. Но эта родинка, этот пробор, этот маленький подбородок и мягкая, даже на вид, шея...
        Люда, все понимая, давала время и возможность осмотреть себя. Мало сомневаясь или не сомневаясь вообще, что получится по ее желанию, повторила жест Бориса недельной давности: выставила шесть пальцев, постучала по часам и показала вниз. Не прикоснувшись больше к кофе - скорее всего она и взяла-то его лишь для того, чтобы присесть рядом, - пошла к выходу.
        Царица!
        Борис отнес ее стакан со своей посудой к мойке и, чувствуя, что ему безумно трудно сопротивляться нежданному приглашению, поспешил наверх. Их отдел переехал в третий корпус, соединенный с основным зданием замысловатыми переходами, и пока он дошел до кабинета, еще не сказав себе ни "да", ни "нет", решил положиться на судьбу. Только нужно позвонить Наде. Боясь признаться себе, что заранее настроен на то, чтобы сегодня она не смогла выкроить время для встречи, набрал номер. На третьем гудке торопливо нажал кнопку прерывания звонка. Нет, он не готов к разговору. Он еще ничего не решил. К тому же вчера они с Надей договорились пойти к их бывшему училищу.
        - Но это если ничего не помешает, - сразу предупредила Надя. - Завтра или послезавтра сын, Витюшка, должен возвращаться из летнего лагеря. Я созвонюсь с учительницей и точно все узнаю. Может, что изменилось.
        Витя... А согласно шутливому уговору они с Иваном намеревались назвать сыновей в честь друг друга...
        В квартиру к ней он больше так ни разу и не попал. Надя после каждой вечерней прогулки виновато разводила руками и опускала глаза: извини, не могу. То ли у нее состоялся какой-то разговор с Иваном, то ли ей в самом деле было безумно трудно переступить черту, отделяющую их дружбу от возможной близости. Но, несколько раз попытавшись пройти дальше лестничного порога, Борис каждый раз вынужден был возвращаться назад. Надя, съежившись, оставалась стоять на месте, и он понимал, что она не стронется, пока он не уйдет. Зря он не сделал решительного шага в их первую встречу, именно тогда Надя казалась ближе всего к нему, сама целовала и искренне, счастливо улыбалась весь вечер.
        Некоторые нотки разочарования и настороженности - а не обманывают ли ее? - Борис почувствовал, когда звонил Наде после освобождения Сергея Сергеевича. И даже когда он в меру возможного все объяснил, закончила разговор все равно с грустью:
        - А я так долго ждала. Неужели нельзя было все-таки заехать хоть на секунду?
        Сейчас, вспоминая разговор, Борис признался себе в том, на чем в прошлый раз не стал заострять внимания: кроме грусти, в голосе Нади послышались и нотки капризности. Впрочем, она могла себе это позволить: простоять целый час на перроне - кто бы не обиделся!
        А виной всему, конечно, Иван. Его поездки на "москвиче" не были простой прогулкой. Неужели он ее запугал? Или она до сих пор не решила, что делать?
        Так что положение Бориса выглядело непростым: то ли пускать все на самотек и тем самым переложить всю тяжесть семейного конфликта Черевачей на Надю, то ли предпринять более решительные действия и переломить ситуацию в свою пользу. Да-да, пользу, ибо остаться с Надей - предел мечтаний, награда за все годы одиночества. Он бы пошел на этот шаг не задумываясь. Оставалась лишь малая толика - чтобы подобного захотела и Надя. Но захочет ли она?
        - Ой, Боренька, а Витя уже приехал, - радостно сообщила она, когда он все же заставил себя подождать ответа у телефона. - Сегодня-завтра я буду с ним, школа ведь на носу. Перезвони как-нибудь потом.
        "Как-нибудь потом". Не "завтра", не "через день" - как-нибудь потом. Конечно, на Надю он не позволит себе обижаться ни на мгновение, но эти ее слова, словно от него отмахиваются, как от надоевшей мухи, тем не менее зарубку сделали.
        Не успел перебороть это чувство, как по внутреннему позвонила Люда. Вначале спросила о какой-то ерунде, потом о главном, ради чего явно и набрала номер:
        - А сегодня сливки будут?
        - Будут, - скорее машинально, чем по желанию, ответил он. У коровы голова коровья, у овцы - овечья, у дурака - дурачья. Постоянная присказка деда...
        Ситуация недельной давности поворачивалась с точностью до наоборот. Нет бы всему этому случиться в первый раз, а не сейчас, когда в мыслях - только Надя и одна Надя...
        Но имеем то, что имеем. И Борис, хоть теперь и не вприпрыжку, но все равно направился в молочный. За пять минут до назначенной встречи с надеждой посмотрел на телефон: может, поступит какая-нибудь команда, которая все перечеркнет и освободит его от ненужной теперь встречи? Тот помолчал-помолчал и, словно выполняя просьбу хозяина, звякнул - продолжительный звонок прервал Борис, схватившийся за спасительную соломинку.
        Моржаретов! У него собачье чутье, он всегда срывает все планы. Умница.
        - Ты мне завтра понадобишься. - Полковник, однако, оказался полуумницей, раз ему требовался лишь завтрашний день. - Это я предупреждаю, чтобы ты особо не планировал себе мероприятия.
        Величайшая забота!
        - А может, сегодня на что сгожусь? - на всякий случай поинтересовался Борис. Часы показывали ровно шесть.
        - Сегодня можешь гулять, - невольно дал Моржаретов свое "добро" на встречу с делопроизводителем.
        Спасибоньки.
        Уже зная, что опаздывает, Борис тем не менее вызвал оба лифта. И поехал не в левом, подошедшем первым, а дождался другого. Якобы ради зеркала, висевшего в нем. Но посмотреться в него забыл. Зато в холле на него достаточно сурово посмотрел бронзовый Ленин. Бюст, несмотря на все политические перипетии, не торопились убирать из здания. И, кстати, именно это приятно удивило Бориса, когда он первый раз пришел в департамент: здесь не дергались и не спешили при первом крике ломать и крушить свое вчерашнее. Ильич от этого, конечно, не повеселел, строги были и прапорщики комендантской службы, проверявшие пропуска на входе. Но Борису кивнули - проходите, вы свой. Одним словом, дорога открыта на всем пути. Прямо-таки "зеленая волна" на трассе.
        Люда ожидала у самого подъезда, раскланиваясь с уходящими со службы знакомыми и отнекиваясь от провожатых. Бориса без стеснения взяла под руку: даже если бы он теперь и решился увильнуть в сторону, потребовалось бы еще пятьдесят процентов наглости для того, чтобы вырвать руку. Но холостяцкая жизнь к этому не приучила, наоборот, она давала возможность гусарить, идти до конца в любой ситуации, и Борис сдался: он идет. Спасибо приехавшему сыну Нади, наполовину умному Моржаретову, спасибо строгим Ленину и прапорщику - всем спасибо за заботу и чуткость. Хотя попадающиеся навстречу мужики и пялят на идущую рядом царственную княгиню глаза. Что хороша, то хороша, здесь он согласен и не спорит.
        Доехали быстро, по прямой, сиреневой ветке метро. И дом Люды оказался сразу за станционными ларьками. И лифт ждал их на первом этаже. "Сегодня можешь гулять", - сказал Моржаретов. Провидец, черт бы его побрал...
        - Вот и весь твой душечка Борис, - подвел итог томительному ожиданию Иван Черевач.
        Он с женой и сыном сидели в машине и могли видеть, как бережно поддерживал их друг незнакомую Наде женщину. Когда Иван предложил прокатить сына по Москве, она даже обрадовалась, только не понимала, почему машина едет на окраину города.
        - Покурим немного здесь. Володя, - мельком глянув на часы, попросил Иван водителя, - пройдись с Витей по ларькам, купи ему что-нибудь вкусненькое.
        Деньги протянул сынишке, и тот с радостью схватил их, вылез из машины.
        - Зачем ты меня сюда привез? - насторожилась Надя.
        - А вот сейчас посмотришь. - Иван снова глянул на часы.
        И тут показался Борис с женщиной под ручку. Как бережно он ее вел!
        - Удостоверилась? - после нескольких минут молчания, дав жене время попереживать, поинтересовался с переднего сиденья Иван.
        - Ты... ты специально все это подстроил? - тихо вымолвила Надя.
        - Я? Специально? Подстроил? Может, ты скажешь, что это я ее вел под ручку? Я специально лишь приехал.
        Он чуть согнулся и посмотрел на шестой этаж, где в квартире налево уже наверняка причесывался перед зеркалом с двумя подсвечниками по бокам его бывший друг и приятель. А Людмиле - премия в сто минимальных зарплат, как модно нынче говорить. В то же время не имей сто рублей...
        Подбежал сынишка с горстью жвачек, нырнул в распахнутую отцом дверку.
        - Мам, держи. Смотри, сколько мы купили с дядей Володей.
        - Не хочу, сынок, спасибо.
        - А меня не угостишь? - повернулся отец.
        - Всех угощу, - расщедрился от свалившегося богатства сын.
        - Отвези нас домой, - попросила Надя.
        Улыбаясь, Черевач кивнул ожидавшему сигнала водителю. Тот включил передачу, и если бы Надя была более внимательна, то заметила бы, с каким знанием подворотен и развязок они выбрались на трассу: так могли выезжать лишь со знакомого места...
        - А машин у вас во дворе много. - Подошедший к окну Борис увидел отъезжающий от соседнего подъезда уже знакомый "москвич". Опять следили? Нет, это исключено, ведь они добирались на метро. И как будто на всю Москву один красный "москвич". Специально для него!
        - За последние года два их развелось просто жуть, - согласилась Люда и тоже подошла к окну, выглянула на улицу. Осмотрев двор, спокойно продолжила: - А говорят, что хуже жить стали. По крайней мере по количеству машин этого пока не заметно. Скорее наоборот. Так, а где обещанные сливки?
        Того эффекта, который мог бы произойти в кафе, не получилось: ну подумаешь, достали из "дипломата" пакет. Так фокусы не делаются и жизнь не украшают.
        - Тебе помочь? - чтобы отвлечься от подозрений, напросился в помощники Борис.
        - Мужчина на кухне - мечта любой женщины, - согласилась хозяйка.
        В фартучке, комнатных тапочках она смотрелась еще обворожительней. Скорее всего потому, что в этом облике Борис не видел ее ни разу. А всякое новое, хотим мы того или нет, притягивает и умиляет больше, чем уже изведанное.
        И жестом, запрограммированным еще на предыдущую встречу, он словно бы случайно коснулся плеча Людмилы. Та в свою очередь сделала вид, будто не заметила этого необязательного для прохода на кухню жеста - коридор широкий, места разминуться хватало. Прекрасна, чутка игра взрослых мужчины и женщины, кожей чувствующих каждое дуновение ветерка в паруса их встречи. Кто там пытается утверждать, будто самые трепетные встречи происходят в молодости? Трепетные - может быть, но такой утонченной игры, как между двумя взрослыми людьми, бережно подмечающими каждый жест внимания, молодым еще не дано знать. Молодежь непосредственна - но и более глупа и невыдержанна. Наверное, есть свои преимущества и у старости, когда основное внимание перекладывается на духовную близость.
        Но зрелости... зрелости пусть позавидуют и молодые, и старые. Когда мужчина знает и умеет, как вознести женщину до головокружительного безумия, когда она вместе с ним создает ореол неповторимости, - тогда наступает гармония, миг удачи, счастье, удовлетворение. Называйте как хотите. Это когда можно идти и стреляться ради одного взгляда и вздоха.
        На кухне, на удивление Бориса, к стене был прибит отрывной, истонченный уже наполовину календарь - совсем как в послевоенные годы, если верить старым фильмам. Уловив его взгляд, Люда улыбнулась:
        - Я в детстве каждое лето жила в деревне. Там такие же. И бабушка разрешала вечером отрывать по "прожитому" листочку. Я их собирала и пересчитывала, насколько повзрослела. - Она подошла к стенке, оторвала сразу несколько листков. - Скоро лету конец. Ты любишь лето?
        - Само собой.
        - А я не очень. Особенно его начало. Обязательно с десяток звонков. "Алло, это я" - и столетней давности друг, молчавший год. "Чего вспомнил?" - "Давай встретимся". - "Что, жена уехала?" Молчание. Угадала. Противно.
        - А что еще не нравится? - попытался увести от щекотливой темы Борис. Ему выпало нарезать лук, и теперь он лишь косил на стол, чтобы не заплакать.
        - Утро не люблю. Вечер лучше, когда все еще впереди.
        Такое могла сказать, конечно, только незамужняя женщина.
        - Ночь - да, ночь - благо, - продолжала делиться хозяйка. Борис уже и не рад был, что вызвал ее на откровенность: женщины сейчас каются, а потом начинают плакать и мстить тем, кто знает их тайны. - Утром же все кончается: хоть случайный, хоть тщательно подготовленный мужчиной экспромт. Утром неизвестно в который раз обнаруживаешь, хотя и стараешься этого не делать, что ты - одна. Одинока. Что косишься?
        - Лук.
        Ответ удовлетворил, и она продолжила, словно не было перерыва в монологе:
        - Что среди всех лысых, кучерявых, причесанных, шляпо-или кепконосцев, идущих под окнами, нет твоего. Хотя - открой окно, кашляни негромко, и сколько окажется их, задравших головы кверху?
        - Я бы, наверное, задрал, - признался Борис.
        - А вообще-то мне нравятся мужчины, балдеющие от красивых женщин. Умеющие рассмотреть и оценить женскую красоту. Я-то что, я могу и телеграфный столб закадрить, если надо, а вот когда тебя саму выделят и оценят... Чего так мелко режешь? Терпеливый, что ли?
        Люда отобрала доску с измельченным луком, достала из хлебницы батон.
        - Только, пожалуйста, не так мелко, как лук. Слушай, я, наверное, шокирую тебя своими откровениями?
        - Ну-у, на работе ты несколько другая, если честно, - не стал отрицать Соломатин.
        - Я на службе - ни-ни. Ты первый, кто меня провожал. Но вообще-то я не из тех, кого приручают. Я не хожу следом, ты запомни. Я только иду навстречу.
        Даже признаваясь, что не знал ее такой, Борис все же лукавил. Людмила открывалась для него совершенно новой гранью. Оставалось лишь гадать: она такой грубоватой и жесткой была всегда или это ее жизнь заставила? Конечно, "серым мышкам" не так больно в жизни. Это ярким женщинам поневоле уделяется больше внимания, они приучаются к изыску. Но они же сильнее и обжигаются, потому как стоят рядом с огнем. Да и трудно, невозможно пока представить Людмилу иной, чем "свет-Людмилой", княгиней, царицей. Скорее всего она специально говорит такие откровенные вещи, чтобы проверить его реакцию. Хотя трудно представить женщину, пытающуюся выглядеть хуже, чем есть на самом деле, но, видимо, есть и такие. Что ни говори, а мужчины более естественны. На них меньше лоска, грима, глянца, всевозможных ухищрений. Женщина же - ловушка. Столетиями она приукрашивала себя, выпячивая достоинства и пряча недостатки, которые тем не менее никуда не исчезали.
        Люда, похоже, шла по иному пути, потому что представить ее такой, какой вырисовывалась она сейчас, было невозможно. Не пройдет деревенская девушка сразу гоголем по Арбату. Не пронесет сразу воды на коромысле городская. Не может такая милая и приятная во всех отношениях женщина перевоплощаться с выходом из стен департамента. Истина - посередине. Середина - золото. Вот Надя как раз из таких. За что, наверное, и мается.
        - Так, что еще? - перебил Борис вспыхнувшее не к месту и не ко времени сравнение между двумя женщинами.
        - Все. Неси в комнату.
        - А может, здесь посидим?
        - Я сказала - в комнату. - В голосе Люды зазвенело больше металла, чем игривости, и это тоже удивило Бориса.
        Да, Люда из тех, кто не идет следом. Но она вряд ли идет и навстречу. Судя по ее красоте и хватке, она сама привыкла вести за собой. Такую женщину врасплох не застанешь, когда можно что-то повернуть в свою выгоду. И если для самой женщины по жизни это скорее всего и хорошо, то лично для Бориса прелестей не сулило: командиров и начальников хватало по службе. Кроткие и женственные - они, как ни странно, надежнее, при таких и себя не то что чувствуешь на высоте, но уж уважаешь - точно.
        Однокомнатная квартирка оказалась под стать хозяйке: аккуратненькая, богато и любовно обставленная. Борис не стал всматриваться в марки видео и музыкальных центров, чем несколько, видимо, обидел хозяйку: вроде бы она ждала если не похвалы и удивления, то более внимательного взгляда на окружающее великолепие.
        Сгладило все содержимое "дипломата", в котором, кроме пакетика со сливками, нашлось и еще кое-что покрепче и экстравагантнее. Люда, лишь увидев голубую этикетку, обомлела:
        - Неужели "Молоко любимой женщины"? Невероятно. Где достал?
        Достал. Ради нее достал даже такую экзотику, появляющуюся в магазинах раз в сто лет...
        На секунду отвлек телефонный звонок, и, пока Люда слушала кого-то, Борис разлил вино.
        - А я сейчас у него спрошу, - вдруг посмотрела на него Людмила. Даже не прикрывая трубку, спросила: - Как ты отнесешься к тому, если к нам присоединится еще один человек?
        Как отнесется? Плохо. Она что, сама не понимает этого? Или забегут лишь на минуту?
        Борис пожал плечами: на твое усмотрение.
        - Подъезжай.
        Подъезжать, видимо, нужно было только на лифте: не успели выпить за встречу, как раздался звонок в дверь. Борис откинулся на спинку дивана, стараясь принять как можно более независимую и равнодушную позу, но Люда попросила:
        - Открой, пожалуйста.
        Не почувствовав подвоха, он пошел в прихожую. Крутнул замок в одну сторону, другую, открыл дверь. И обомлел: на пороге стоял с подготовленной для встречи ухмылкой... Иван Черевач.
        Не поздоровавшись, как мимо тумбочки, тот привычно и знакомо прошел в комнату и поцеловал привставшую навстречу хозяйку. Борис остался стоять в прихожей. Его не звали и не окликали - давали время прийти в себя. Гуманисты.
        Но как только весь спектакль разложился по актам и действующим лицам: "москвич", настойчивость Людмилы, приглашающей в гости, он взял "дипломат", благо оставил его у порога, и, ни слова не сказав, вышел из квартиры.
        Боясь, а может, и зря пугаясь, что его станут удерживать, он, не дожидаясь лифта, сбежал по ступенькам. На улице, увидев знакомый "москвич" у соседнего подъезда, пошел к нему. Мало отдавая себе отчет в своих действиях, рванул дверку, схватил водителя за грудки. Тот попытался было дернуться, но Борис толкнул его обратно на сиденье и пошел дальше. Не водители виноваты в том, что привозят нежеланных гостей.
        Просчитывать весь заговор, с договорами и уговорами, было слишком неприятно и мерзко, но в этой каше гадости вдруг неожиданно мелькнуло и светлое: он остался честен перед Надей. Да, вот таким способом, но судьба увела его от постельных дел с Людмилой. И слава богу.
        Из первой же телефонной будки набрал телефон Нади. Он только услышит ее голос.
        Трубку подняли сразу.
        - Это я. Здравствуй еще раз.
        - Здравствуй, - холодно отозвались ему. - А что, твоя белокурая тебя уже отпустила?
        Пока до Бориса доходило, каким образом ввязана в происшедшее еще и Надя, она вынесла приговор:
        - Прошу: все, что я говорила про Ивана, забудь.
        Короткие гудки.
        Вот теперь иди и стреляйся.
        17
        С инспекцией или без, но проверять дела у "нового русского" коротышка обязан был чуть ли не еженедельно. Слишком большая ставка делалась на план, разработанный стариком-джентльменом, чтобы пускать это дело на самотек. Десятки подстраховочных подпорок, дополнительных ходов, отступных, ловушек - все это присутствовало и крутилось незримо, создавая ауру, фон, настроение хозяину совместной российско-американской фирмы "Южный крест". Хотя в благословенные времена "холодной войны", когда Конгресс не то что практически не следил за расходом средств на разведку, но и сам поощрял всевозможные разработки, параллельно с этим нефтяным вариантом вертелось бы еще два-три дела, с совершенно другими людьми и в другой области. Но все равно не для того он начинал операцию, чтобы заранее согласиться с ее возможным провалом. На этот раз просто чуть пораньше, чуть погуще плелась сеть-паутина, в которой копошилось, порой не подозревая о ловушке, уже достаточное количество сановников российского истеблишмента.
        Что пока насторожило коротышку при поездках в Россию и о чем он постарался поведать своему патрону в первую очередь, так это выход на первые роли начальника службы безопасности, которого Козельский подобрал из бывших уголовников.
        - Вокруг полно уволенных кагебешников, милиционеров, военных, которые за хорошую плату сделали бы любую работу, - доказывал он во время очередной шахматной партии. - У начальника охраны Козельского - уголовное прошлое, которое может потянуть за собой следы. Я намекнул Вадиму Дмитриевичу о нежелательности такого сотрудничества, более того, предложил кандидатуру Буслаева из "Ориона". Но он, похоже, не внял моему совету и продолжает держать охранника под рукой. Это какая-то паранойя у русских руководителей - выводить на первые роли своих помощников и охранников, чтобы потом от их интриг и погибнуть. А может, и взбрык самого Козельского: мы, мол, сами с усами.
        Выпячивал проблему, которой, может быть, и не существовало, коротышка еще и потому, что всегда приятно докладывать о замеченном тобой промахе у других. Значит, бдителен. По контрактам, перегону нефти проблем пока не возникало, российские законы здесь позволяли крутиться как рыба в воде, поэтому, кроме этого настораживающего факта, и докладывать вроде было нечего. Ну а то, что весь разговор - результат подслушанного разговора на острове, когда начальник охраны посмел поиздеваться над его ростом, национальностью и памятью о Рите, - это глубоко и никого не касается. Но такие вещи не прощаются. Хотя и труднее будет работать.
        - Переключите на себя все его контакты, а его самого уберите, - словно переставляя пешку, отдал распоряжение старик. Коротышка уже прекрасно понял, что тот не просто так, ради хода, двигает даже пешки. И поэтому внутренне удовлетворился ответом.
        Не ведая о внимании к своей персоне аж за океаном, Василий Васильевич тем не менее нутром почувствовал, кто есть кто в его сегодняшнем окружении. Признавая на виду в начальниках только НРАП, в то же время он не забывал отмечать, с каким почтением относится Козельский к появляющемуся все чаще и чаще в их офисе подслеповатому коротышке. И он наперед, на какое-то непонятное пока будущее загадал: вот бы к кому перейти на службу. Про свою фразу на острове в его адрес даже не вспоминал: что не ляпнешь под горячую руку и бьющуюся под этой рукой женскую грудь. Знал другое: у богатого и влиятельного хозяина и собаке перепадает больше внимания.
        Поэтому, когда коротышка попросил его показать пловцов, охотно свозил его в бассейн, рассказал в мельчайших подробностях о своей работе с Козельским. Не прошло мимо внимания Василия Васильевича и то, что гость очень подробно, дотошно беседует с каждым охранником, водителями. Может, о нем?
        И о нем тоже. Убедившись в каких-то своих предположениях, Асаф зашел к Козельскому. Скромно присел на приставленный к столу стульчик, предупредив попытку хозяина пригласить сесть в мягком уголке. Важно, кто командует, а не кто где сидит.
        - Ты знал, что недели полторы назад за твоим Василием Васильевичем, начальником охраны, шел "хвост"?
        - Что? - удивился Козельский. И уже по одному этому удивленному возгласу стало ясно: он в полном неведении.
        - Это очень плохо, когда подчиненные не докладывают своему руководству о таких происшествиях. Где ты его подобрал?
        - Посоветовали старые друзья. По своей исполнительности и связям он меня вполне устраивает.
        - А меня нет, - развел руками коротышка. - Убери его и больше не будем возвращаться к этой теме.
        - Ну-у, - протянул, почти согласившись, Козельский. - Нужно только подобрать замену.
        - Сначала убрать, а потом подобрать, - уточнил в очередной раз гость. - Как дела с основным вопросом?
        - Подписаны договора с железнодорожниками на эшелоны. Прорабатываем вопросы с танкерами.
        - Хорошо. Но я на твоем месте проводил бы более жесткую политику, и в первую очередь, пусть это тебе не покажется странным, в отношении своих же партнеров. В силу обстоятельств у вас создается громоздкая бухгалтерия, так что периодически вызывай к себе всех посредников и сверяй накладные. Не те, что готовятся в налоговые инспекции, а по реальным фактам. Держи свою команду в узде.
        На этот раз, поняв проигрыш с начальником охраны, Козельский согласился сразу:
        - Можно будет собрать всех в той же бухте Радости...
        - Прекрасно. А Василий Васильевич пусть меня сегодня проводит вечерком в одно местечко.
        - Может, пивка?
        - Когда же ты напьешься его? - в открытую удивился коротышка и вышел.
        К концу рабочего дня он подъехал к офису вновь. Предупрежденный о новом задании, Василий Васильевич исполнительно ждал на выходе.
        - Размещайся, - кивнул на заднее сиденье коротышка.
        В автомобиле, кроме него и водителя, никого не было, и начальник охраны спокойно развалился на сиденье. Поехали в сторону Внуково, и если их цель - аэропорт, то Василий Васильевич мог рассчитывать на минут сорок беседы. Она была бы желательна, но хозяин машины, к сожалению, прикорнул, и пришлось последовать его примеру.
        Однако за городом гул мотора резко прервался, и машина, проехав по инерции несколько метров, замерла у обочины дороги. На вопросительный взгляд начальника водитель недоуменно пожал плечами и полез в капот. Коротышка потянулся, посмотрел на подступавший к самой дороге лес и обернулся к спутнику:
        - Когда в последний раз гуляли по лесу?
        - Лет сто назад, - не задумываясь, ответил тот. И все равно, наверное, соврал: он не был в нем лет двести, потому что даже не помнил, когда это было. Наверное, в детстве.
        Хозяин надел очки, вылез из машины. Легко, тренированно для своего роста и возраста перепрыгнул канавку. Поняв его вопрос как приглашение прогуляться вместе, Василий Васильевич последовал за ним.
        Лес стоял неухоженный - с поваленными деревьями, паутиной, запахами прелости и грибов. Шли молча, но получалось, что больше не любовались природой, а выбирали место, куда ступить очередной раз. Привычка охранника сработала и здесь, и Василий Васильевич вышел вперед, расчищая дорогу важному гостю.
        Обходя небольшой ровик, непонятно зачем вырытый здесь, оглянулся. И обомлел.
        Коротышка спокойно наставил на него пистолет с длинным глушителем. Начальник охраны ничего не успел ни подумать, ни предпринять, как из нацеленного на него ствола вырвалась адская боль, закрывшая от него весь мир.
        Не собака выбирает себе дорогого хозяина, а он ее.
        - Я же спросил, когда последний раз был в лесу, - выделив слово "последний", вслух произнес коротышка. Снял очки. - А ты: сто, двести... Прости господи, - любимой присказкой начальника охраны попросил он то ли для себя, то ли для погибшего милости сверху.
        На сухой выстрел, больше похожий на треснувший сук, подошел водитель. Привычно, не задавая вопросов, обыскал карманы погибшего, повозившись, столкнул тучное тело в яму. Стал собирать лапник, не решившись бросать землю прямо на тело.
        Хозяин пошел к машине, спокойно дождался водителя. Сворачивать никуда не стали, доехали до аэропорта. Взяли по паспорту убитого билет до Запорожья, зарегистрировали его и только после этого вернулись в Москву.
        - Бизнес нужно делать чистыми руками и с чистыми партнерами, если не хочешь свернуть себе шею раньше времени, - назидательно сказал коротышка поджидавшему его возвращения Козельскому. - А вот теперь подбирай себе нового начальника охраны. И угощай обещанным пивом.
        18
        - Где наша свет-Людмила? - Моржаретов оглядел комнату и, не став дожидаться ответа, протянул стопку документов Тарахтелюку:
        - Зарегистрируй сам и отправь, пожалуйста. Срочно.
        "Президенту государственного предприятия "Роснефть"
        В связи с проведением проверки соблюдения налогового законодательства рядом российских и зарубежных фирм прошу Вас представить сведения о дополнительных квотах на продажу нефти, выделенных в текущем году решением Вашей коллегии на основании указов Президента РФ и постановлений Правительства РФ.
        С уважением
        начальник оперативного управления ДНП РФ"
        "Секретно.
        Директорам ДНП республик в составе РФ,
        начальникам управлений (отделов) ДНП РФ
        по краям, областям, автономной области, автономным округам
        (ТОЛЬКО АДРЕСАТУ)
        Прошу к 25-му числу текущего месяца доложить о всех новых фирмах, проявивших интерес к экспорту нефти в вашем регионе.
        Директор ДНП РФ"
        "Президенту ГП "Транснефть"
        В связи с проводимой проверкой по выполнению налогового законодательства рядом российских и зарубежных фирм прошу Вас представить сведения о перераспределении заказчиков и маршрутов транспортировки нефти.
        С уважением
        начальник оперативного управления ДНП РФ"
        "Начальнику Главного управления
        налоговых расследований
        Главной Госналогинспекции Украины
        В связи с подозрением в неуплате налогов в особо крупных размерах прошу Вас в порядке оказания помощи оказать содействие в получении информации о прибытии в ближайшие месяцы в черноморские порты нефтеналивных танкеров. Порты приписки - ориентировочно африканские государства.
        С учетом серьезности информации и предполагаемого крупного ущерба государству просил бы Вас взять данный вопрос под личный контроль.
        С уважением
        начальник оперативного управления ДНП России"
        "Начальнику Управления ДНП РФ по Калининградской области
        В связи с проведением оперативно-розыскных мероприятий прошу дать до
25-го числа текущего месяца исчерпывающую информацию о прибытии в калининградский морской порт всех нефтеналивных танкеров. Кроме того, прошу представить сведения о предполагаемых прибытиях железнодорожных эшелонов с нефтепродуктами на ж.-д. станцию "Калининград".
        Начальник оперативного управления ДНП РФ"
        Пока оперативное управление, делая на первый взгляд массу ненужных движений, нащупывало, а точнее, нарабатывало "нефтяные километры", "безпека" также скрупулезно зарывалась в бумаги.
        Это в хорошем детективе все быстро бегают и сверхметко стреляют. По жизни все выходило рутиннее и однообразнее. С ворохами бумажек. Со сгорбленными спинами. Порой из двух человек вычислить одного, кто выдает информацию, не так-то просто, а когда их более тысячи? И здесь специально не стали ограничиваться оперативниками, имевшими доступ к ушедшей из стен департамента информации: жизнь подсказывала, что провокатор мог находиться всего лишь рядом с "операми", не вылезая из тени на освещенную юпитерами сцену.
        К тому же нарабатывался уже и собственный опыт. В Сибири точно так же несколько месяцев ловили чужого среди своих, а потом догадались проверить распределительный телефонный щиток, имеющийся чуть ли не на каждой улице. Клеммы, замыкавшиеся на здание местного Департамента налоговой полиции, чуть ли не блестели от частого к ним подсоединения. В этом случае можно было говорить о телефонном разгильдяйстве сотрудников, хотя другое успокаивало: среди своих провокаторов - тьфу-тьфу-тьфу - не оказалось.
        Данные по Варахе дела не спасали: он был завербован значительно позже тех сигналов, которые уже зафиксировала "безпека". Хотя Директор, берегущий честь департамента пуще своего неизменного синего галстука, попытался было сразу дать команду уволить его и передать дело в прокуратуру, но и Моржаретов, и генерал "безпеки" Ермек Беркимбаев уговорили: дайте поработать с ним, все равно он "в упаковке" и больше, чем сотворил, уже не сделает.
        - Уволю вслед за ним, если упустите.
        Вести оперативную проверку своих сотрудников "безпека" могла только с личного разрешения Директора, поэтому тут и хотели бы не забивать начальнику голову по предварительным проверочным мелочам, деваться все равно было некуда.
        - Что еще по вашей кафедре? - Директор позволял себе переходить на профессиональный сленг, когда оставался в кругу офицеров из своей бывшей "конторы".
        Генерал - коренастый казах с коротко стрижиными волосами, которые он поминутно приглаживал, к докладу приступил неохотно:
        - Прошли региональные сходки воров "в законе".
        - Они тоже отказываются платить налоги? - О сходках Директор уже знал из других источников, но манера провоцировать собеседника в разговоре всегда давала возможность уловить какие-то новые грани.
        - Почти так. На сходках вырабатывалось отношение к налоговой полиции. Вот результаты, - генерал протянул одну из бумажек.
        Директор вслух прочел первые фразы:
        - "Реакция на действия налоговой полиции должна быть адекватной ущербу, который она наносит своими действиями уголовному миру..." Слов-то каких поднабрались! Но перейдем от сатаны к Богу. Что с подслушивающим устройством на храме?
        - Съем "закладки" прошел тихо-мирно, вроде никого не потревожили.
        - Соседей никогда не нужно тревожить по пустякам, - согласился генерал-лейтенант. - Чем заняты на данный момент?
        - Перепроверяем через доверенных специалистов результаты всех предыдущих наших ревизий.
        - Это даст... - поторопил Директор, однако сам же вынужден был отвлечься на звонок одного из восьми телефонов, глазеющих дисками на своего хозяина.
        - По каждой проверке будет доложено: где и кем не были замечены недостатки, - дождавшись паузы между звонками, завершил мысль Беркимбаев.
        - Бери поправку на то, что год назад мы только начинали разворачиваться и наши познания не простирались дальше инструкций и учебников, - взял под защиту оперативников Директор.
        - Мы учли это. Все ошибки поделят на две категории: на те, которые появились из-за двоякого толкования закона, и те, что лежали на поверхности и не заметить которые мог только слепой. Или взяточник.
        - Ох, смотри, Ермек, на нас с тобой в первую очередь лежит ответственность: будут сотрудники или гордиться, или стыдиться службы в налоговой полиции.
        - Понимаю.
        - Что делается у нас, в самом департаменте?
        - Мы в управлении убеждены: змею нужно ловить не за хвост, а за голову. А она не здесь, не в стенах департамента. Все планируется и вершится на стороне. Нужно ловить там.
        - Ты меня убеждаешь в этом? - не сдержал улыбки Директор. Не позже чем на последнем заседании коллегии он сам говорил о том же.
        - Больше себя. - Генерал был сед как лунь. Но, судя по всему, не от возраста, а от мудрости.
        - Хорошо. Что по нашим оперативным позициям в коммерческих структурах?
        - Три очень надежных источника практически одновременно сообщили, что появились "черные списки" налоговых инспекторов, которые берут взятки.
        - Инспекторов или полицейских? - насторожился Директор. Вновь потребовал внимания к себе один из телефонов на приставном столике, но на этот раз Директор не отреагировал на звонок: то ли он шел не из правительства, а значит, не срочный, то ли для него и впрямь важнее было услышать ответ на свой вопрос.
        - Передали, что вроде бы инспекторов. А там кто его знает.
        - Списки должны быть здесь, - генерал-лейтенант вдавил свою широкую ладонь в стол.
        Беркимбаев вздохнул, но убеждать словесно, что он это сделает мгновенно, не стал. Сообщил лишь известное:
        - Они составлены службами безопасности крупнейших коммерческих структур и заглянуть в них дозволяется даже не всем избранным. В них данные: кто берет, сколько и через кого, как на них выйти.
        - Списки должны быть здесь. - Директор вновь вдавил, но теперь уже не ладонь, а кулак в стол. Сам навис глыбой над ним. - А у нас не должно быть подонков.
        - Кто спорит, - согласился Ермек.
        - Но это касается и списка!
        На этот раз "безпека" смолчала: по конкретной работе лучше слов могут быть только конкретные "вещдоки". Будут списки - будет и разговор.
        - А негодяя этого, если он есть, все же высчитайте и возьмите, - уже даже и попросил на прощание генерал-лейтенант.
        Взять-то взять, но ведь не лося шумом выгоняешь под стволы стоящих на номерах охотников. Человек мудрее и изворотливее: он замрет, прикинется ягненком, уползет ужом, взовьется соколом. Но в ограждение не пойдет.
        Словно в воду канул и Василий Васильевич - чуть ли не единственная реальная зацепка за нефтяные дела. Он был уже где-то шеей у той самой змеи, которую надлежало схватить службе собственной безопасности и оперативникам. Глебыч помог отыскать его следы в давних картотеках, но это мало что дало: с последнего указанного адреса он съехал, а на учет нигде не взят. Удивляться не приходилось: события последних лет перемешали все - события, границы, людей, даже связи между отделениями милиции приходилось налаживать чуть ли не заново.
        Ничего не дало и хождение Бориса с Варахой по некоторым банкам и фирмам: нигде их не зацепили, нигде в срочном, предупрежденном порядке документы не прятали и не переписывали.
        Занятие оказалось тягостным для обоих: Вараха снова был мрачен, Борис тоже с разговорами не лез, и ходили они по адресам как два сыча, неудовлетворенные к тому же и самим заданием с непросматриваемыми целями. Одним словом, сходи хоть и знаю куда, но все равно принеси то, не знаю что.
        Похоже, Моржаретов тоже быстро понял бесперспективность подобного хождения и постепенно свернул их с маршрута.
        Для Бориса, однако, возвращение в департамент не стало лучшим вариантом. Сидение в здании сулило новые встречи с Людмилой, чего он не желал совершенно. Приходилось думать, как дальше быть и с Надей. Конечно, прогулки с Варахой вроде как бы оправдывали - занят работой по горло, перезвонит и все объяснит, как только освободится.
        Ну, вот и освободился. Пора звонить. Оправдание для своего молчания можно находить каждый день, но потом этот каждый день труднее и объяснять. То, что Людмила каким-то образом знакома с Черевачом и что он ее любовник, что из-за нее он ушел от Нади, - это несомненно. Жизнь вновь подтвердила, что они с Иваном обращают внимание на одних и тех же женщин. Губительнейшая ситуация для дружбы. Это же надо - в многомиллионной Москве вновь сойтись на одном человеке! Рок или случайность? Ему теперь что, оглядываться, прежде чем пойти с женщиной? И сразу спрашивать, в каких она отношениях с Черевачом? Но, даже если это и так, зачем нужно было устраивать этот цирк с подставками? С тяжелым сердцем, почти зная о результате разговора, набрал-таки номер Нади. Трубку поднял сынишка, и это дало ему еще несколько глотков воздуха. Но ситуации все равно не спасло.
        - Знаешь, Боря, нам, наверное, не стоит больше встречаться.
        - Я все объясню.
        - Зачем? Это я сама во всем виновата.
        Спасает. Принимает весь удар на себя.
        Хотел сказать, что не хочет ее терять после стольких лет разлуки, что любит ее и только ее, что готов ждать хоть всю оставшуюся жизнь. Но пока собирался с духом, Надя закончила разговор:
        - Я потом сама как-нибудь тебе позвоню.
        Снова "как-нибудь потом". Убийственная фраза. В то же время, а что ей остается говорить? Что бы он сам предпринял, увидев ее с другим в тот вечер, когда намечалось свидание? Да еще неизвестно под какой комментарий. Как же Черевач опустился до таких провокаций? Можно было бы его понять, если бы делалась попытка сохранить семью. Но если она уже разрушена, если сам после всего приходит на ночь к Людмиле...
        А та продолжала улыбаться ему при случайных встречах как ни в чем не бывало. Хорошо, что в эти моменты то с ним, то с ней был кто-то рядом и специально останавливаться, объясняться вроде не было нужды. Хотя оба, без сомнения, понимали неизбежность и встречи, и разговора.
        Однако, на удивление, объяснение произошло не так резко и жестко, как предполагал Борис.
        Все в том же нижнем буфете на своем излюбленном месте он однажды увидел Людмилу. Она откровенно ждала его, держа в ладонях стакан с кофе. Можно было сделать вид, что не видит ее, или, наоборот, показать, что демонстративно не желает садиться рядом. Однако он не решился ни на первое, ни на второе. Подошел к столику. Подчеркнуто вежливо попросил разрешения присесть.
        - Тебе можно, - с улыбкой разрешила она, словно происшедшее с ними было детской шалостью, игрой в кошки-мышки.
        - А кому нельзя?
        - Многим, - не стала уточнять Людмила.
        Да, она навстречу не идет. Она поджидает тех, кто пойдет следом. Но вот с ним у нее выйдет промашка, теперь уже без сомнений. Хотя и жаль.
        - А Черевачу? - помог и себе, и ей перейти к главному Борис.
        - По большому счету - и ему тоже.
        - Тогда ничего не понимаю.
        - Подрастешь - поймешь, - как от неразумного отмахнулась Людмила.
        Однако, увидев, как в тот же миг напрягся сосед, готовый встать и уйти, торопливо положила ладонь на его руку:
        - Извини. Сорвалось.
        Это опять было что-то новое - она умеет извиняться. Ох, нельзя давать женщинам предварительных оценок. Извинилась! Руку протянула! Надо же. А может, вновь ради какой-нибудь интриги?
        - Я с Иваном познакомилась года четыре назад, когда еще работала в налоговой инспекции. Регистрировала его охранную фирму, - прояснила наконец Люда одну из загадок.
        Это было самым безобидным вариантом их встречи, и Соломатин даже не сдержался:
        - Это кое-что проясняет.
        - Вы были обречены на встречу друг с другом.
        Она знала про них многое, если осмеливалась давать такие оценки. Может, Иван рассказал ей и про встречу в офисе? Насколько нужно иметь близкие отношения, чтобы так вести себя.
        Борис снова почувствовал неприязнь, представив: когда-то они с Иваном сидели, а может, и лежали в постели, обсуждая его. Неужели ему всю жизнь оставаться вторым?
        - Я в тот вечер прогнала его, - вдруг сообщила Люда. - И попросила больше не приходить.
        Лишь чуточку, самую малость отхлебнув из стакана, она встала и, стуча каблучками, вышла. По кафельному полу коридора звук слышался еще звонче, пока не пропал совсем - стала подниматься по ступенькам. А стакан вновь оставила. Он что ей, уборщица? Но черт, приятно слышать подобные признания. Если они, конечно, правдивы и искренни. Но... но в этом случае получается, что Иван вернулся к Наде?
        Захотелось увидеть Моржаретова. Чтобы он спросил, что плохого у него в жизни. Полковник, даже если задаст этот вопрос на бегу, на лету, все равно остановится.
        Надеясь на встречу, Борис прошел мимо кабинета начопера. Секретарша, узнав его, поправила очки и выставила вперед ладонь, оберегая закрытую дверь:
        - Там у него Вараха. Просил никого не пускать.
        Вараха так Вараха. Тот тоже, судя по всему, готов ждать, когда у него спросят про жизнь. Хотя скорее всего они вновь делят нефть между сибиряками и центром.
        Однако на этот раз Борис оказался далек от истины.
        Григорий, сцепив коленями руки и только таким образом не давая им дрожать, рассказывал о своей встрече в гостинице. Слово в слово. Видимо, он прокручивал ее в памяти такое бессчетное количество раз, что выучил наизусть.
        - А теперь принимайте решение.
        Эта последняя фраза далась Варахе так же тяжело, как и весь разговор, на который он пошел по собственной воле - подполковник сейчас отдавал свою судьбу другим людям.
        А Моржаретов не просто выслушивал то, что, собственно, уже знал - он выслушивал это через судьбу человека. Еще сложно было понять, отчего Вараха решился на это объяснение. Приходилось - и почему-то хотелось! - верить, что это искреннее раскаяние. Вдруг Моржаретов поймал себя и на такой мысли, что впервые, только сейчас он осознал: департамент - это в первую очередь судьбы и биографии людей, в нем работающих. Они, первый замес, только создают условия для тех, кто придет в налоговую полицию следом за ними. Минуя ту же самую Контору Глубокого Бурения - КГБ, милицию, Минобороны. Вот у тех, последующих, уже вылезет именно налоговая специфика, которая изменит темп речи, походку, стиль поведения. Которая и сделает в конечном итоге настоящую, профессиональную налоговую полицию.
        Мысль эта пришла в голову не случайно. У Моржаретова, закончившего в свое время "вышку" - Высшую школу КГБ, в друзьях-приятелях ходило достаточное количество ее выпускников. И как изменялись они, просидев по нескольку лет в тех или иных странах, - тоже виделось и замечалось. "Американцы" отличались нахрапистостью, наглостью, готовностью браться за любое дело и бороться за него, мало обращая внимания на какие-то душевные треволнения. "Европейцы" - у этих никакой суеты, все по полочкам. Ездят на машинах по сигналам светофора и ходят, кстати, тоже по ним. "Японцы" готовы заколебать чистого славянина стотысячными извинениями и раскланиваниями.
        И вот перед ним сидит Вараха, никуда из Москвы не выезжавший, обрусевший хохол, прыгнувший однажды в политику и получивший от нее нокаут. Запутавшийся в жизни, но все-таки остановившийся и сумевший задуматься: а что впереди? И пришедший с этим же вопросом к своему начальнику.
        - Вот что, - предложил после некоторого молчания Моржаретов. - Я хотел отправить тебя домой, но там тебе одному, наверное, будет тяжко. Так что иди работай.
        Вараха недоверчиво посмотрел на начальника, потом медленно, обреченно вышел. В приемной мелькнул Соломатин, но Серафим Григорьевич впервые сделал вид, что не увидел его. Хотелось побыть одному...
        19
        Коротышка знал, что спрашивать, и Черевачу поначалу пришлось изрядно поднапрячься и попотеть, вылезая из вводных, которые он задавал.
        - Самые распространенные способы передать взрывное устройство охраняемому лицу?
        - Букеты цветов, упаковки с подарками, коробки конфет, почтовая корреспонденция, игрушки, видеокассеты и тому подобное.
        - Вашу машину блокируют спереди и сзади. Увернуться некуда.
        - Можно на максимальной скорости врезаться в переднюю или заднюю часть стоящей впереди машины, чтобы развернуть ее и через брешь вырваться из окружения.
        - Забыли о необходимости пристегнуться ремнем безопасности. - Экзаменатор сощурил глазки то ли от подслеповатости, то ли чтобы лучше самому представить ситуацию и не упустить детали.
        - Это само собой. Зачем же вылетать через лобовое стекло. Пристегиваться надо обязательно.
        - Выход охраняемого лица из дома.
        - Минут за десять прохожу весь подъезд, проверяю замки и двери чердака и подвала. Осматриваю близлежащую местность около подъезда - гаражи, клумбы, подъезды напротив. Проверяю, не появилось ли по пути движения мусорных баков, коробок, в которых могут быть оставлены взрывные устройства.
        - Автомобиль?
        - Автомобиль подается как можно ближе к дверям подъезда. К моменту выхода охраняемого лица дверца автомобиля открыта, мотор включен - тем самым ограничивается время нахождения клиента на улице под возможным контролем.
        - Вы вынуждены передвигаться по улице без авто.
        - Идти необходимо навстречу движущемуся транспорту. Человека, идущего по ходу движения, легче преследовать, легче захватить и посадить в автомобиль.
        Поняв, что в вопросах ничего сверхъестественного нет, что коротышка-слепец идет от жизненных ситуаций, Черевач осмелел и отвечал более полно и уверенно. К тому же многое из того, о чем экзаменовалось, он прошел теоретически в детектив-колледже, а на практике - у себя в офисе. Если по большому счету, то единственный прокол, который произошел у Ивана за его охранную деятельность, - это при встрече с Борисом, когда попался на подножке. Но в налоговой полиции тоже служат не лопухи, так что простительно. Поэтому устроенная ему проверка - задачки для младших классов.
        Экзаменатор, словно почувствовав его уверенность, поинтересовался:
        - У вас у самого вопросы есть?
        - Пять.
        - Не много ли?
        Спросил тем не менее удовлетворенно: по задаваемым вопросам иной раз узнаешь о человеке больше, чем по его ответам. К тому же он хотел до конца убедиться и в правильности своего выбора: после Василия Васильевича было желание назначить начальником службы безопасности Буслаева. Но расклад мафиозных группировок в России показал, что иногда лучше иметь надежного партнера не рядом, а среди конкурентов. Так что пусть Буслаев отрабатывает свои деньги в "Орионе", а сюда, к Козельскому, надо взять мальчика на побегушках, у которого от собственной "БМВ" глаза вылезут из орбит от счастья. Но и который кое-что умеет. Черевача характеризуют именно таким человеком. И если у него в самом деле есть вопросы, нужно посмотреть, какие они.
        Черевач выставил вперед кулак и по очереди раскрыл все пальцы:
        - Кто, что, где, когда, как. Весь набор удивлений русского языка.
        - Тогда давайте по очереди.
        - Кто подлежит охране: только хозяин или члены его семьи, гости и посетители?
        - Один он.
        - Что подлежит охране: только жизнь и здоровье охраняемого, или имущество тоже?
        - Только жизнь и здоровье.
        - Где охранять: только в офисе, только на выезде, только в квартире или все в комплексе?
        - Квартиру можно исключить.
        - Когда охранять: круглосуточно или в какое-то определенное время?
        - Минус ночь.
        - Как: с применением спецсредств, оружия? Мне полагаться только на себя или будет кто-то еще в охране?
        - Насчет применения оружия: клиент должен остаться жив, а дальше будем разбираться. А насчет количества охраны - это, как вы понимаете, зависит от того, насколько боится за свою жизнь клиент. Зная господина Козельского, думаю, охрана будет минимальной. Все?
        - Да. Пока.
        - Тогда еще один мой вопрос. Вы не чувствуете дискомфорта; вам, бывшему капитану спецназа, приходится заниматься охранной деятельностью?
        Иван то ли усмехнулся, то ли просто шумно выдохнул. Вопрос, заданный коротышкой, задавался им caмому себе десятки, если не сотни раз.
        - Я служу тому, кто ценит мое мастерство. Армия перестала меня уважать - я из нее ушел. И не жалею. И вряд ли пожалею когда-нибудь.
        Последнюю фразу произнес нарочито твердо, словно убеждая самого себя. Но действительно так уж и не пожалеет? Отчего же эта проклятая, вышвырнувшая его из строя армия снится по ночам? Гражданская жизнь столкнула его с множеством офицеров, и через все встречи и разговоры с ними Черевач вынес одно: позови их армия снова - многие бросят "БМВ", деньги, должности и вновь наденут погоны. Нет, они уже другие, они уже заглотили золотого тельца. Но сегодня их еще можно позвать назад. Сегодня таких еще много. И он, капитан запаса Иван Черевач, среди них. Но только бы кто позвал, предложил интересную должность. Не зовут... А крючок заглатывается еще больше.
        Но собеседование, если не принимать во внимание всякие внутренние переживания Черевача, кажется, удовлетворило Асафа, и он перешел к более конкретным деталям:
        - Мы будем вам хорошо платить. Но вы пойдете не в "личку", не в личную охрану президента фирмы. Здесь он прикрыт. А вот как вы посмотрите на должность начальника службы безопасности всей фирмы?
        Это было безумное повышение. По армейским меркам, со взвода - на полк. Как в войну. А что, сейчас война?
        - Мы не берем людей с вокзала, вы это прекрасно знаете, - дожимал свою сторону Асаф, уловив некоторое сомнение в глазах собеседника.
        - Я не о том. Справлюсь ли? Вы же знаете, что сейчас я работаю обыкновенным охранником.
        - Имеющий глаза да рассмотрит, кто как относится к делу, - философски изрек коротышка, и это было тем более смешно, что он напомнил о своей близорукости. - У вас есть практика и, что немаловажно для нас, удостоверение на охранную деятельность. Единственное, что попрошу, - под это ваше разрешение мы возьмем в службу безопасности несколько парней, которые не прошли еще проверку и ничего не заканчивали. Но такая практика повсеместна и, надеюсь, не вызовет у вас возражений.
        Иван промолчал. "Чистые" фирмы никогда не пойдут на подлог, им репутация важнее. В Москве, как он слышал, уже около тридцати тысяч вооруженных частных охранников - и сколько из них прикрыто теми, кто получил удостоверение на ношение оружия законно? Получается, что целые батальоны гуляют по столице, но ведь это до первого выстрела, до первой разборки. Оружие, если взято в руки, оно ведь не против белых медведей, а против конкурентов.
        Впрочем, об этом пусть болит голова у президента фирмы.
        Он отвлекся от своих мыслей и вновь внимательно посмотрел на коротышку: какие еще условия?
        - Фирма у нас небольшая, поэтому работы предстоит не так уж и много, - продолжил тот, поймав нужное выражение глаз собеседника. - Будем стараться действовать в рамках закона, ибо контакты с правоохранительными органами нам ни к чему. Согласны?
        - Так точно, - неожиданно даже для себя по-военному отрапортовал Черевач. Может, потому, что предстоящая служба предполагалась более военной, чем та, где он значился на вторых ролях до сегодняшнего дня?
        Форма ответа тем не менее понравилась собеседнику, и тот не стал скрывать удовлетворения:
        - Да, желательна армейская дисциплина. Для всех. Предусмотрите штаты на будущее: в перспективе должны работать отделы наружного наблюдения, оперативно-технический, связи, негласных контактов и даже вышибания денег из "забывчивых" клиентов.
        - Людей подбирать самому?
        - И самому тоже.
        - Мои отношения с президентом?
        - Как сложатся. Но чем ближе и доверительнее контакт, тем лучше для работы. Вы должны президента питать информацией. Ваши люди должны знать всех, кто будет приходить в фирму. Обязательно перепроверить всех, кто будет принят на работу. Вы, если уж говорить о серьезной работе, должны будете иметь ребят, которые, образно говоря, могут и подорвать к чертовой матери конкурента, если он лезет на рожон. Тем более занимаемся мы нефтью, а это, сами понимаете...
        Иван не понимал - какая разница, чем заниматься. Хотя нефть - да, нефть, говорят, делает большие деньги.
        - Ну, так как насчет подорвать конкурента? - вернулся почему-то к своей предыдущей фразе собеседник.
        - Если это создает угрозу фирме... - решил не пугать пока отказом Иван.
        Порекомендовать его коротышке могла только Людмила. Можно было подивиться ее связям в коммерческом мире, тем более что сама она работала в налоговой полиции. Но кто его знает, может, как раз там и формируются эти связи и выходы. Он даже не удивится, что "Южный крест" - "крыша" той же самой налоговой полиции. А что, очень даже может быть. Где она раньше была, эта служба, когда он ушел из армии? Можно было бы попробовать поступить туда. Интересно, как бы в этом случае они встретились с Соломатиным? Но встретились бы уж точно. И тогда не было бы заискиваний перед коротышкой, раздвоенности в душе.
        Ссоры с Надей не случилось бы, потому что за ссорой, по большому счету, стоит его неудовлетворенность своим сегодняшним положением, нервозность, обида на вся и всех за неудачную службу...
        Ответ Ивана, даже такой уклончивый, тем не менее удовлетворил экзаменатора, и он раскрыл портфель. Иван уже сто лет не видел чиновников с портфелями, они остались где-то в другой жизни, но вот, выходит, кто-то прорывается со своим скарбом и своими привычками и в настоящее. По крайней мере это похвально. Он тоже ни в чей, ни в этой жизни ни под кого не подстраивался. Он ждал - и вот дождался. Заметили и оценили. К сожалению, не в армии...
        - Это аванс, - протянул Асаф небольшую пачку долларов.
        - То есть я принят на службу? - не торопясь брать деньги, спросил Иван.
        - Да. Получать, как во всех солидных организациях, будете "зелеными". Или лучше рублями?
        Иван не стал играть в рублевый патриотизм и молча забрал доллары. И тут же получил продолжение инструктажа уже как начальник службы безопасности:
        - Ваши люди, я повторяю, должны уметь все: вести разведку, стрелять, минировать и разминировать, по глазам узнавать характер человека и его намерения, уметь раскрывать ложные фирмы и вычислять поддельные документы, не спать сутками и пить ведрами или, наоборот, спать сутками и не пить месяцами.
        - Если не подойду, не стесняйтесь сказать об этом сразу, - соглашаясь, попросил об единственной услуге Иван.
        Плевать, где работать. Лишь бы платили. Это первый раз трудно было сорваться с места. А теперь пошло-поехало. Жизнь одна.
        - Не постесняемся, - успокоил коротышка.
        Встал из кресла, подошел вразвалочку к окну. Посмотрел на улицу.
        - "Москвич" можешь отправить на прежнее место службы, - не оборачиваясь, предложил он. - Отныне в твоем распоряжении "БМВ". - Иван мгновенно уловил это "в твоем". "Вы" закончилось. Он - в услужении.
        - Шоколадного цвета, - продолжил коротышка. - Твои женщины любят ездить в машинах шоколадного цвета?
        Возникли, практически одновременно, образы Людмилы и жены. Надежда охнет и начнет спрашивать: зачем и откуда. Людмила, даст бог, снимет свой запрет на посещения и, как прежде, приготовит стол и пойдет принимать душ.
        К Людмиле. Мужчины не любят, когда женщины задают им вопросы.
        20
        - А где Василий Васильевич? - Тренер, которого Иван узнал по седым усам, даже огляделся вокруг.
        - Он перешел на другую работу, - как и посоветовал коротышка, ответил Черевач. - Но дело его живет, а идеи - тем более.
        - Вы хотите сказать, что поездка на соревнования остается в силе?
        В это трудно было поверить, но тренер все же задал этот вопрос, приготовившись, правда, тут же разочароваться отказом. Завтра - последний день подачи заявок на участие в первенстве, Василий Васильевич не появляется уже который день - о чем еще можно думать!
        - Деньги выделены, можете подавать заявку и сообщать во все свои спортивные инстанции, чтобы занимались билетами, визами и тому подобным.
        У тренера нервно начали подрагивать руки, но он даже не замечал этого. Смотрел сверху на голубой прямоугольник бассейна, где плавали его спортсмены. Слух о приезде шоколадной "БМВ" уже пронесся среди пловцов, и теперь они поглядывали вверх, где стоял их тренер, и старались угадать результаты переговоров. Против обыкновения, даже не ныряли, словно боясь пропустить основной момент. В поездку на чемпионат они верили еще меньше и оттого, наверное, способны были еще держаться на воде. Задрожи у них так же, как у тренера, руки и ноги, вот бы когда камнем пошли на дно. Но все равно - как хотелось всем им стать действующими лицами неведомого чуда. А чудо - оно как раз в руках у хозяина "БМВ".
        - Я могу сказать это ребятам? - пошел на хитрость тренер, надеясь, что уж им врать не станут. И можно будет окончательно убедиться, насколько серьезен ответ.
        И тут Черевач вдруг подумал о собственном сыне. А ведь он никуда у него не ходит - ни в секции, ни в кружки. Не плавает, не прыгает, не бегает, не летает. Он не ждет сообщений о поездке на соревнования. Он ни разу, в конце концов, не был у него на службе! Что стоило захватить его хотя бы сегодня, дать посмотреть, чем занимаются почти его сверстники.
        Вместо ответа тренеру он сам поднял вверх сжатый кулак - мы победим! Бассейн замер, и, когда тренер вскинул в радостном порыве уже обе руки, вода вспенилась: вместо "ура" и рукоплесканий все до одного пловца ушли под воду. И Иван их понял: там их стихия, их дом, там им радоваться. Жаль, что нет рядом сына...
        - Рассчитывайте, что основной костяк - это шесть человек вместе с вами, - перешел к конкретным делам Иван. Достал записку с именами, составленную еще Василием Васильевичем. - У вас в группе есть Сергей, Василий и Иван. Их включить обязательно.
        - Есть ребята посильнее, - начал было тренер, но тут же вспомнил, в каком он положении и от кого зависит. Примиряюще поднял руки: как скажете.
        - Это вроде гуманитарной помощи, - пояснил Черевач. - Президент сказал, чтобы в группе обязательно были те, кто дальше Москвы никуда не выезжал и вряд ли выедет в ближайшие годы. Пригласи их ко мне на два слова.
        Стараясь сдерживать себя, чтобы не поскакать как мальчишка по ступеням, тренер спустился вниз. Его тут же окружили пловцы, тюленями выбросившие свои тела из воды на бортик. Трое парней затопали наверх, оставшиеся посмотрели им вслед, но тренер вернул их внимание к себе.
        - Привет вам. - Черевач пожал мокрые руки представших перед ним ребят. Еще по-мальчишески угловатые, но уже спортивно подтянутые, с хорошо развитыми плечами, они ответили крепким рукопожатием. - Президент нашей фирмы приказал включить вас в список персонально, так что вас я уже поздравляю с поездкой на чемпионат, - сообщил, как и было велено, им персонально новость Иван.
        Хорошо, что позади них были леера. Все трое нащупали их у себя за спиной, прислонились - такие известия нельзя сообщать на высоте, можно и упасть. По мальчишеским усатым - под тренера - лицам пролетел вихрь радости, и Иван, чтобы не смущать ребят, отвернулся к воде.
        - Но доверие должны будете оправдать, - будто бы мимоходом сообщил он. - Сотни долларов, затраченные на вашу поездку, на дороге не валяются.
        - Да мы... - начали одновременно все трое и так же одновременно замолчали.
        Похлопав каждого по плечам, Иван пошел к выходу. Он не сомневался, что его приезд породил больше вопросов, чем ответов, но большего, собственно, не знал и он. Просто хорошо, что эту новость привез именно он, а не какой-то неизвестный и всюду пока всплывающий Василий Васильевич - приятно делать людям приятное!
        Вчера и Людмила, принимая цепочку с кулончиком, забыв о своем приговоре больше не принимать его у себя, бросилась на шею, обцеловала. А когда он молча подвел ее к окну и показал на свою новую машину, развела руками: ну, теперь ты король, куда уж нам.
        - Поздравляю.
        - Тебе спасибо. Это, насколько я понял, ты предложила мою кандидатуру?
        - Предложить мало. Нужно уметь еще самому понравиться, - скромно ушла от ответа Люда.
        - Поедем, отметим где-нибудь мое новое назначение? - предложил Иван. Люда любит красивые вещи, а подъехать на "БМВ" к той же "Праге" - чем не знак благодарности за услугу!
        - Никуда не поедем. Здесь отметим, - как всегда, решительно и бесповоротно решила хозяйка.
        А для него здесь - еще лучше. Может, он ей и "Прагу"-то предлагал лишь для того, чтобы она предложила остаться у нее...
        ... У машины его нагнал тренер в наспех наброшенных одеждах: он словно боялся, что с отъездом "БМВ" исчезнет и реальность предстоящей поездки. Он не придумал, что спросить в первую очередь, ему просто хотелось еще раз услышать про далекий и загадочный Камерун.
        Иван сам пришел ему на помощь:
        - Сегодня к семнадцати часам президент ждет тебя в офисе со всеми предложениями по поездке. Постарайся сделать их как можно полнее.
        - А... бутылочку или что-то еще с собой захватить? - попросил совета спецназовец.
        - Никаких бутылочек, - остановил его Иван. - Лучше когда-нибудь я к тебе своего сына приведу. Потренируешь?
        - Приводите. Всему научим, - без колебаний отдал себя в рабство тренер.
        - Тогда до вечера. Не опаздывай.
        - Не опоздаю.
        Он в самом деле пришел за полчаса и маялся около дома напротив, выжидая время. Иван глядел на него в окно, но подзывать не стал: каждому овощу свой срок. Но к президенту завел сам.
        Десяти минут беседы между ними хватило на то, чтобы тренеру выйти из кабинета совершенно счастливым и ничего не соображающим. Он трижды, забываясь каждый раз, попрощался с Иваном, на улице подпрыгнул на месте, дав вырваться клубку эмоций, потряс кулаком и побежал в сторону метро. Запусти его в этот миг на соревнования - все первые места были бы у России. Иван, подсматривавший за ним из своего кабинета, вдруг почувствовал, что завидует ему. Нет, новая должность пока не обременяла, до него уже здесь было все отлажено и разложено по полочкам - кому куда можно и чего нельзя. Президент не докучал, решая все вопросы через коротышку и личного телохранителя, который подчинялся только ему, без захода на начальника охраны. Можно было бы расценить это как недоверие, но Иван махнул рукой на подобные мелочи: меньше проблем.
        Но вот чего-то для души, для самоотдачи все же не хватало. Но и додумываться, искать причины неудовлетворенности не хотелось. Да и какое, по большому счету, нужно удовлетворение, когда есть "БМВ", зарплата в "зелененьких", Людмила, которая примет в любой момент и сама принесет кофе в постель...
        С появлением в Москве Бориса стала чаще вспоминаться жена. Скорее всего потому, что раньше знал: он может вернуться к ней в любой момент. И никуда она не денется, примет. Покочевряжится, но пустит. А теперь он в этом не совсем уверен. Теперь она может и хлопнуть перед его носом дверью: ей есть кого ждать. И оказалось, что не так уж и безразлична она ему. Что помнятся и светлые моменты в их совместной жизни. И можно признаться, что чаще в их спорах он сам был не прав. В конце концов, у них сын...
        Но все равно это проблемы еще завтрашнего дня. Сегодня ему хорошо и с Людмилой. Правда, и тут Соломатин влез, но между ними больше служебного романа, чем человеческих привязанностей. Пусть поищет себе что-нибудь другое.
        На вечер у Ивана намечалась еще одна встреча - и вновь с одним из сотрудников налоговой полиции. Людмила лишь поначалу воспринималась им как полицейская, да и объявившийся там же Борис больше удивил своим появлением в Москве, чем в департаменте. Теперь же то, что этот список знакомств продолжается, даже забавляло.
        - Схема прежняя, - наставлял перед встречей вездесущий Асаф. - Василий Васильевич сменил работу, поэтому отныне все контакты - через тебя. Ты никого и ничего не знаешь, ты лишь ретранслятор, - определил он роль Черевача.
        "Ретранслятор" - это хорошо. Это почти что тумбочка. Дожил.
        - А если он не пойдет со мной на контакт?
        Коротышка на этот раз хотел что-то резко ответить, но все же сдержался. Ликвидация Василия Васильевича оказалась себе дороже и создала все же больше трудностей, чем удовлетворения. Но оглядываться назад смысла теперь уже не было, и он не жалел времени на то, чтобы за оставшиеся дни своего пребывания в Москве поднатаскать нового начальника службы безопасности. Козельский, зарывшись с головой в нефть, нашел свое счастье в сделках, что и радовало, и настораживало одновременно: не пропустил бы ответного удара, ведь в слишком большие сферы влез.
        А может, все же слишком легко Козельскому все далось: посадили на подготовленную фирму, подготовленные связи - командуй и зашибай деньгу. Поначалу вроде еще понимал и помнил, что он - всего лишь ширма, за которую ему и отваливается приличная сумма. Но аппетит в самом деле приходит во время еды. А тут еще эти дурацкие должности - президент, управляющий, глава корпорации, фирмы... Вот дали забаву - вложили соску в рот.
        Но ничего, посчитаем цыплят по осени. В октябре, даст аллах, все закончится. Или, наоборот, все начнется. При удачном ходе операции и ему, Асафу, должно что-либо выгореть. "Шахматист" в этом случае не скупится. По крайней мере за десять лет совместной работы ни разу не обидел. А теперь даже приблизил настолько, что садится играть с ним в шахматы.
        Вспомнив, что не ответил на последний вопрос Черевача, Асаф сказал:
        - Контакт надо найти. Вернее, он найден твоим предшественником, а ты его должен удержать. За то и получаем деньги.
        Черевач согласно-задумчиво кивнул, но, похоже, оставил за собой тень сомнения: что в этой жизни можно гарантировать?
        - Для беседы лучше никуда не заходить, - помня о проколе Василия Васильевича, посоветовал Асаф. - Покатай его на машине. Доверенность на нее оформил?
        - Без проблем.
        - Вот вдвоем и покатайтесь. Нужно, чтобы оперативник рассказал как можно больше. Даже если это ерунда и нам никогда не пригодится. Пусть заглатывает крючок. Не забудь про магнитофон. Деньги - при следующей встрече.
        Говорить начал так, будто Иван уже принял правила их новой игры.
        А разве не принял? В машину сел, деньги получил, в должность вступил - это что, не правила? Себе-то уж можно признаться, что он - обслуга. И не просто дискомфорт у него на душе, как предполагает Асаф. Горит, горит душа бывшего капитана, не приемля настоящего своего положения. И сдерживается Иван только потому, что прошлого уже нет, а будущего - еще нет...
        - Я жду результатов в офисе, - отпустил его коротышка.
        21
        Хотя и после некоторых колебаний, но Моржаретов все же решился отправить Вараху на встречу без сопровождения. И не то чтобы он был большим гуманистом и последователем Макаренко, давая возможность Григорию исправиться доверием. Тот никуда теперь не денется и без этого. Важнее - по крайней мере на данный момент - было не спугнуть Василия Васильевича. После автомобильной гонки по Москве он будет осторожнее и, если заподозрит что-то неладное еще раз, исчезнет навсегда. И Вараха ему со своими сведениями не нужен будет. Свобода дороже.
        - Может, диктофон взять? - предложил Вараха,
        Даже сейчас, по прошествии времени после объяснения с начальником, Григорий не утратил чувства стыда от всего случившегося. И готов теперь был повернуть пластинку вспять хотя бы на полоборота.
        Моржаретов понял его состояние, как можно беззаботнее махнул рукой - не стоит рисковать.
        - Сам потом все расскажешь.
        В такую степень доверия Вараха боялся уже и верить. Ну не может, не имеет права полковник так поступать. Ни по службе, ни по жизни.
        - Держись свободнее, заинтригуй их новыми проработками, - наставлял начальник управления.
        Генерал из "безпеки", подошедший к этому времени, молча кивал. Добавил совсем немного:
        - Попытайся по задаваемым вопросам определить, в какой степени они владеют информацией. В какой области. По какому направлению. В каком объеме.
        Если Моржаретов в самом деле полагался на честный доклад, то Беркимбаев согласился посылать подполковника без "жучков" по более прозаической причине: у Василия Васильевича мог быть такой же "сторож", что сработал в кабинете у Серафима. Шпионской техникой торгует сейчас всякий уважающий себя ларек, и, чтобы установить противоподслушивающее устройство, криминальные ребята разрешения у судьи запрашивать не будут.
        Когда подчиненный вышел, Моржаретов задумчиво повертел в руках карандаш. Уронил его. Нагнулся, но тот закатился куда-то далеко под стол или кресло, и он оставил попытку найти его. Генерал же барабанил пальцами по столу, но, когда Серафим Григорьевич забыл про потерю, нагнулся сам: карандаш оказался у него под ногой. Вот так бы накрыть всю компанию - от осведомителя до тех, кто интересуется жизнью налоговой полиции: вроде занимаешься посторонним делом, барабанишь пальцами по столу, а нога уже рядом. Остается только поднять ее и наступить...
        - Ну, и что мы имеем на сегодняшний день? Пройдемся по ключевым точкам? - предложил генерал.
        Его больше интересовала утечка информации. Моржаретов же хотел посмотреть глубже и шире - ради чего эта информация уходит. Последние вопросы, заданные Ермеком Варахе, били как раз в точку, помогая сузить круг лиц, где можно поискать осведомителя. Помогло бы это и выстроить линию: какая информация интересует в первую очередь и зачем.
        Собственно, многое и так ясно - интересует нефть. Но она интересует слишком многих. Если бросить все силы на проверку только нефтяных компаний, все равно не хватит ни людей, ни сил. Надо найти точку. Полиция, чтобы не распылиться, должна не просто идти туда, где криминал - он, собственно, почти всюду, - а где ядро преступления.
        Да, сети разбрасываются, сотни запросов ушли по разным адресам, и ответы уже позволили сузить круг поиска. И хотя сроки никто не определял, всем ясно: каждый минувший день - безвозмездно ушедшие в никуда ресурсы страны. Без политики, без крика - но это так.
        - А что, если пустить через коммерческие структуры слух о, допустим, подготовке какой-нибудь новой правительственной программы. По разработке того же самого континентального шельфа в Баренцевом море, - вместо "прокачки" по ключевым точкам, как просил генерал, предложил вариант Моржаретов.
        - А что его распускать, если этот вопрос на самом деле решается, - как всегда, спокойно продемонстрировал свою осведомленность генерал.
        - Но здесь можно действовать с доворотом в нашу сторону. Я не думаю, что те, кто наживается на нефти, сами добывают ее. Они - посредники, они присасываются к ней после того, как ее доставили наверх. Поэтому нужна программа под нефть. Якобы ради добычи нефти готовится программа развития Севера.
        - Ты думаешь, клюнут?
        - Любая государственная программа - это живые деньги. Огромные деньги. Получив под себя подобный заказ, можно так крутануть деньги через свои же коммерческие банки, что лоб не успеет вспотеть, а прибыль уже пойдет. Убежден, что с десяток банков, всевозможных фондов и фирм завтра же начнут выстраиваться за получением подрядов. Там же наверняка будут и те, кто нам нужен. Мы просто еще более сужаем круг.
        - Хорошо, но это только один из моментов. И, кстати, достаточно длинный по времени, - не очень согласился Ермек. - Нужно поискать что-либо более быстрое. Например, идти от убийств.
        - Мы не вправе расследовать дела об убийстве в Берлине или даже нашего депутата Госдумы. Это дело Глебыча, его конторы. Нам нужно ухватить тех, кто уходит от налогов, - мне ли тебе это объяснять.
        - А ты мне всегда все объясняешь, - поддел друга Ермек. И тут же деликатно сгладил свой выпад: - Но согласись, что в криминальном мире все взаимосвязано.
        - Кто спорит! Алло, кто здесь спорит? - Моржаретов оглядел кабинет, дурашливо заглянул в тумбочки стола. - Никто не спорит. Больше того, именно через неуплату налогов мы можем быстрее выйти на убийц.
        - А вдруг они налоги платят?
        Моржаретов так посмотрел на друга, что тому впору было провалиться сквозь землю. Но он спокойно выдержал взгляд: да, я, мол, понимаю, что сейчас практически нет тех, кто исправно платит налоги. К тому же еще с таких сумм, что выручаются за нефть. Но я специально проговариваю все версии и готов ради этого выглядеть, мягко говоря, не совсем компетентным.
        - Кто же против, пусть платят, - согласился и Моржаретов. - Но более шестидесяти процентов несобранных налогов в бюджет государства, и это только по предварительным прикидкам - это что, на Луне происходит? Так что мы, к сожалению, пришли надолго. Если не навсегда. И если, конечно, государство хочет иметь деньги в своей казне.
        В кабинет заглянул Тарахтелюк, и Моржаретов жестом разрешил ему войти.
        - Что-нибудь свежее?
        Подполковник протянул начальнику записку из приемной департамента, где собиралась вся информация, пришедшая от потусторонних лиц:
        - Конкурент сдает конкурента.
        Аноним сообщал, что появившаяся несколько недель назад фирма "Южный крест", получив право распоряжаться дополнительными квотами на продажу нефти из Западно-Сибирского региона, уходит от налогов, подписывая двойные соглашения. Подлинные документы будут сверяться на встрече, которая планируется на ближайшее время.
        - Это уже что-то, - оживился Моржаретов. - Даже больше, чем что-то.
        На разговоры о гуманности или негуманности именно такого способа получения информации он не обращал никакого внимания: кто не нарушает законы, на того не указывают. Его интересовали не мотивы, которыми руководствовались конкуренты, а признаки преступления. Есть они - пошла работа. Нет - счастливо работать дальше. А здесь скорее всего на "Южный крест" пошел накат от опомнившихся сибиряков и москвичей.
        - Что еще? - потребовал Моржаретов, зная характер подчиненного: тот не придет к начальству с одной бумажкой. На то он и Тарахтелюк, чтобы сначала выстроить всю цепочку сообщения, подкрепить ее другими данными и лишь затем постучаться в дверь к руководству.
        Не ошибся он и на этот раз.
        - В Новороссийск, Одессу и Калининград, практически одновременно, в конце этой недели приходят нефтеналивные суда. Порты приписки у них у всех разные, но, насколько удалось узнать через таможню и контрразведку, все они планируют затем взять курс к берегам Африки.
        Моржаретов редко удивлялся, еще реже показывал это на людях, но здесь не сдержался:
        - Африки?
        Хотя чему, собственно, удивляться? Не в Калифорнию же им идти. Туда пойдет кувейтская нефть, она и подешевле, и получше. Америка в свое время не зря начала войну против Ирака именно на стороне Кувейта - теперь тот расплачивается за победу своей нефтью. Американцы умеют даже чужие войны вести с выгодой для себя, а не просто потому, что им хочется повоевать, или потому, что их Конгрессу или президенту не нравится кто-то из правителей других стран.
        Хотя, когда и правители им не нравятся, они особо не церемонятся. Умыкнули в свое время президента Панамы Норьегу, привезли к себе в Штаты, осудили - и будь здоров, не кашляй, господин бывший президент. Ну не понравился ты Америке, что поделаешь. А в мире хоть бы кто-нибудь возмутился или сказал слово против?
        - Африка. Но почему она? - не отпускал пока от себя известие Моржаретов. - Почему она? Ведь выгоднее перекачать голую нефть на те же белорусские, украинские, даже словацкие заводы. Почему в Африку? Из наших сотрудников кто-нибудь работал на континенте? - обратился он за информацией к генералу.
        - Надо позвонить в наш отдел внешних связей, и чистейший "африканец" тотчас предстанет пред тобой, - уж что-что, а про биографии сотрудников департамента Беркимбаев знал побольше начопера.
        - Вот африканские заводы, которые ориентированы на нашу нефть. - Тарахтелюк протянул очередной документ.
        Полковник сначала отметил, что еще две бумажки остались в папке у подчиненного, а потом только глянул на списки стран, работающих в контакте с Россией. Пока работающих, потому что и здесь идет вытеснение страны с мирового торгового рынка. Если шагать такими темпами, то можно будет к двухтысячному году не отдельные квартиры получить, как обещал Горбачев, а дождаться того, что страна станет отдавать нефть или за бесценок - лишь бы хоть что-то взяли, или даст захиреть скважинам и разработкам, которые не получают денег от государства взамен своей продукции. И, что удивительно, по каким-то политическим соображениям почти даром продолжает гнаться сырье в ближнее зарубежье, особенно в Прибалтику. Как всегда, впереди шагают политики, думая, что экономика сама подстроится под их пристрастия.
        Не подстраивается. Не успевает.
        - Кто, на каком основании и на каком уровне пробивал эту дополнительную квоту? - Моржаретов теперь тянул поводок, нащупывая след. Какое наслаждение идти по следу!
        - Схема проста. - Подполковник достал предпоследний документ.
        Моржаретову не терпелось получить последнюю, наверняка самую важную и интересную бумажку из папки подчиненного, но он сумел сдержать свое нетерпение.
        - Администрация региона при составлении плана преднамеренно занижает уровень добычи. Когда план сверстан, следует записка на имя премьера: используя внутренние резервы, мы можем дополнительно поставить еще определенное количество нефти. Но в связи с тяжелым экономическим положением региона, отсутствием денежной массы для выплаты зарплаты, что грозит социальным взрывом, то есть забастовкой, просим это количество выделить как дополнительную квоту.
        - И появляется возможность самостоятельно продавать нефть за рубеж, минуя государство, - пояснил Моржаретов другу.
        Он исходил из того, что Беркимбаев - дока в своем вопросе: вычислить, поймать, уличить и обезвредить. А здесь всякие оперативные и экономические термины могли быть не совсем понятны Ермеку. Однако тот опять улыбнулся: спасибо, я все понимаю.
        Тарахтелюк, дав начальникам время "попинать" для разминки друг друга, дождался, когда можно продолжить доклад:
        - Раньше подобные сделки совершались через свою сибирскую группу. Правда, когда центр чувствовал жирный кусок, то лез нахрапом и в конце концов добывал это разрешение для себя. Ныне же вперед выскочил все тот же "Южный крест". Вот его договор с администрацией края. - Подполковник наконец освободил свою папку полностью, закольцевав все сообщение на том же, с чего начал.
        - Немедленно служебную записку начальнику управления местной налоговой полиции: на каких условиях идет сделка и все ее концы. Проанализировать все имеющиеся по "Южному кресту" документы - от юридического дела до банковских счетов и дочерних предприятий. Проработать возможные варианты, по которым они могут действовать при сокрытии доходов. Не забудьте конкурента, - напомнил он о первой записке.
        - Есть, - спокойно отреагировал на шквал первоначальных указаний Тарахтелюк: по всей видимости, он уже заранее прогнозировал их.
        - Необходим список лиц, которые выходили на правительство с просьбой о квотах.
        - Попытаемся, хотя решение могло быть принято где-нибудь за обеденным столом. - Тарахтелюк впервые обернулся за поддержкой к службе безопасности.
        - Хорошо, свободен, - отпустил подчиненного Моржаретов. - Единственное - зайди в отдел внешних связей, найди того, который там "африканец". Попроси заглянуть ко мне.
        Как только за подполковником закрылась дверь, генерал с прежней долей доброго сарказма поздравил:
        - Берете за вымя. Молодцы. Теперь остается только дерзать. А я пойду копаться в своих мелочах. Кстати, как там моя симпатия поживает?
        - Людмила? Жаловаться грех - и исполнительна, и корректна, ровна со всеми. Работает. Молодец.
        Здесь Моржаретов немного слукавил. Не нужно было двадцать пять лет пахать на "оперативке", чтобы не заметить и не почувствовать флюидов между его делопроизводителем и Борисом Соломатиным. Для Ермека она лишь симпатия, в чем он не стыдится признаваться и даже подчеркивает это, чтобы сразу отмести все любые другие домыслы, а у тех по молодости, может быть, что-нибудь и получится.
        Удовлетворившись ответом, генерал подал руку:
        - Привет.
        Теперь в одиночестве Моржаретов сам попытался расставить знаки препинания в неясно пока начертанном предложении. Его подчиненные по мелочам, в клювиках уже наносили ему достаточно всякой информации. Разрозненная, она мало о чем говорила. Может, на то и рассчитывал "Южный крест" - не до него будет в России? Что вряд ли при сегодняшней нестабильности и достаточном бардаке кто-то начнет анализировать, вязать какие-то узоры, ломать голову над логикой поведения сотен тысяч фирм и искать недостающие звенья в их работе? Он был не прав в разговоре с Ермеком, когда утверждал, что их дело - неуплата налогов. Ерунда. Основная задача налоговой полиции - оперативно-розыскная работа. Кроме них, никто не соберет информацию, которая уличит фирму в неуплате налогов. Это делает оперативный розыск. Он всему основа и голова. А Африка...
        Додумать не успел - в дверном проеме показалось вначале лицо с небольшой, только отращиваемой бородкой, потом вошел коренастый парень.
        - Вызывали?
        Поняв, что Моржаретов не узнает его, сам же и пояснил свое появление:
        - Мне передали, что вы Африкой интересуетесь.
        - Фу ты черт. Если бы вошел негр, я бы сообразил быстрее. Извини.
        - Извиняю, - скромно разрешил "африканец".
        - Ну спасибо, - не остался в долгу полковник. - Слушай, ты обедал? А в Африке что сейчас - день или ночь?
        - Что-то ближе к утру, - прикинул посетитель.
        По тому, как свободно он держался, чувствовалась выучка "вышки", но в воспоминания об "альма-матер" Моржаретову ударяться времени не было. Предложил лишь:
        - Давай попьем хотя бы чайку, и ты расскажешь мне в двух словах об этой своей Африке.
        Полковник хотел попросить приготовить чай секретаршу, но потом пригласил парня в гостевую комнатку, потрогал рукой самовар. По ходу познакомился с гостем и даже обрадовался, когда узнал, что капитан пришел в департамент лишь недавно: это оправдывало, почему он, начопер, не знает своих людей.
        - С чего начинать? - попросил определить круг интересов начопера капитан.
        - Начнем с чая, - подвинул к нему чашку Моржаретов. Однако "африканец" воспринял слова полковника за чистую монету и с готовностью откликнулся:
        - Можно и с чая. Самый лучший - кабиндский чай - настой тропических трав. Очень сильно повышает мужскую потенцию.
        - Неплохие сведения, - вполне серьезно отозвался полковник. - За что я люблю нашу службу - это за возможность узнать такое, что ни в одном справочнике не отыщешь. Ну, а что еще плохого в Африке?
        - Плохого?
        Похоже, капитан или совсем не знал, или очень мало представлял манеру общения основного опера ДНП. Сказали про чай - он ответил. Требуется про плохое? Пожалуйста.
        - В бытность моей службы там одним из самых кровавых, по идеологии "холодной войны", считался режим Заира во главе с президентом Мобуту Сесе Секо Кулу Нгвенду Ва За Банга.
        - Это сколько же нужно времени, чтобы выучить имя самого "кровожадного"?
        - А я шел от обратного. По одному из местных диалектов это, по словам африканистов, переводится как "Петушок, не пропускающий мимо ни одной курочки".
        - Видать, ежедневно пил кабиндский чай, - продемонстрировал великолепнейшие успехи в познании Африки Моржаретов. - Ну, а мы попьем индийский рязанского развеса. Слушай, а что ты, с таким познанием страны пребывания, делаешь в отделе внешних связей?
        - Налаживаю внешние связи. - Капитан оставался невозмутим и даже, в отличие от всех бородачей, не пощипывал и не поглаживал бороду. - Готовим соглашения, договора.
        - Интересно, а кто будет заниматься международным розыском? Как всегда - Пушкин? Индийский слон? - Моржаретов приблизил к глазам коробочку чая с этикеткой. - Или твой Мобуту Сесе Секо Кулу Нгвенду Ва За Банга?
        Имя президента он произнес столь четко и без каких-либо искажений, что наконец достал и капитана. Тот даже сел прямее, хоть таким образом выказывая свое уважение профессиональной памяти и хватке Моржаретова.
        Но выдержал и свою марку, ответив независимо и конкретно:
        - Мы работаем согласно штатному расписанию и должностным обязанностям.
        - Штаты - не догма, в этих делах наш Директор гибок, как Майя Плисецкая. Считай, что я ему уже доказал необходимость иметь в оперативном управлении свой заграничный отдел. Пойдешь ко мне работать?
        Капитан впервые тронул бородку. Однако спохватился: начопер скорее всего ведет чаевнический треп. И промолчал.
        - Ладно, - принял условие не делить раньше времени шкуру неубитого медведя Моржаретов. - А что там на континенте с нефтью?
        - Нефть - хорошая. Но практически все скважины работают на Америку. Если по памяти, где-то процентов шестьдесят идет в Штаты.
        - Хочешь сказать, голая, не переработанная нефть?
        - Зачем им голая нефть? Они у себя "грязные" заводы не строят. Они построили их в том же Тринидаде и Тобаго, например. Перерабатывают нефть там, а себе везут уже чистый продукт.
        - Значит, посторонних американцы в Африку не пускают?
        - Стараются не пускать. По крайней мере в зоне их влияния чужая капля мазута не капнет.
        - А если все-таки пускают? Тогда что: дурь, блажь, новые экономические отношения?
        - Политика, - решительно и без тени сомнения отмел все остальное капитан. - Там, где Америка, - только политика. И с дальним прицелом.
        - Значит, нужно искать политику? - вернул в нужное для себя русло разговор Моржаретов.
        - Ее, - без колебания подтвердил капитан. Для убедительности даже чуть приоткрыл причину своего "африканского" происхождения: - Я ведь тоже ехал туда вроде бы как эксперт по внешнеэкономическим вопросам. А на деле, как всегда, усиливал наше политическое присутствие.
        Побоявшись, что эта фраза сейчас, в эпоху всеобщего охаивания прошлых действий советского руководства, может выглядеть как конъюнктура, не забыл добавить:
        - В ответ на подобные же действия своих коллег из ЦРУ.
        Здесь капитан мог бы и не извиняться - Моржаретов сам занимался подобным, пока не сгорел с Глебычем на Аппенинах. Их сообщение оцоздало тогда на два часа к началу переговоров по стратегическим вооружениям. И никак не повлияло на их результат. А могло...
        Поняв, что его миссия окончена, капитан встал, поблагодарил за угощение. "Будет у меня", - все же начал делить шкуру медведя полковник. А вот теперь предстояло думать над африканскими делами. Вновь справки, запросы, анализ... И в самом деле, наверное, интересно узнавать что-то новое для себя, если, конечно, ты турист, а не полковник налоговой полиции.
        22
        Однако посидеть и подумать над полученной информацией не удалось. Вернулся невозмутимый Ермек, погладил свою стриженую голову и словно между прочим сообщил:
        - Есть сведения - у кого, где и когда в руках будут те самые "черные списки", о которых ты, конечно же, знаешь. Директор дает "добро" на мероприятие по их захвату. Мой зам уже выехал к судье за санкциями на его проведение. Нужен надежный "физик". Как насчет того, чтобы задействовать группу твоего крестника и моего соперника?
        Моржаретов, насколько мог, непонимающе поглядел на Беркимбаева, но тот оставил без внимания притворство начопера. Он в самом деле был сед от мудрости, их начальник "безпеки": пока другие делают вид, он делает дело. Похвально и поучительно, ничего не скажешь.
        - "За" - обеими руками, хотя пока и не знаю, что ему предстоит сделать. Но он сделает, - подтвердил полковник свою прежнюю оценку Соломатина.
        Первый раз Ермек подробно просил рассказать о нем, когда они сначала вдвоем, а затем с подошедшим "физиком" нервно ждали результатов по освобождению несчастного автора "Независимой газеты". Уже тогда, кажется, Ермек положил глаз на новичка из физзащиты, и именно тогда Моржаретов, мысленно опережая его, решил: "Нет уж, дудки. Заберу к себе".
        Про то, отдаст ли Соломатина начальник физзащиты и захочет ли сам Борис менять профиль своей работы, не говорилось. Такие офицеры обычно готовы идти туда, куда их позовут - лишь бы не засиживаться на одном месте и лишь бы это было не менее интересно. А веселую жизнь начопер мог ему гарантировать: в департаменте все подчинены и работают на оперативников. Они - коренники, а остальные, как ни называй, - при них. Не беда, что у Бориса нет оперативной практики. Жизнь показала, что прекрасно тянут эту лямку и бывший "звездочет" - офицер космической разведки Генштаба, и "Пржевальский" - бывший военный топограф, и даже бывший командир подводной лодки. Научится и спелеолог-дельтапланерист Соломатин.
        - Значит, одобряешь, - обрадовался генерал. И не потому, что мнение Моржаретова было определяющим, просто на серьезное дело по сложившейся практике людей в департаменте всегда подбирали сообща. - От Варахи сведений нет?
        - Договорились, что встретимся утром. Ему нет смысла вечером возвращаться сюда. - Про "хвост", который поведет Вараху до дома, полковник даже не сомневался.
        И ошибся.
        Черевач, высадив оперативника у ближайшего метро, взял курс на Хорошевское шоссе. Там, на его стыке с Беговой улицей, в уютном двухэтажном особнячке-офисе фирмы "Орион" ему должны были передать "дипломат". На два часа. Как понял Иван, только за то, чтобы посмотреть его содержимое, коротышка заплатил немалую сумму начальнику охраны этой фирмы. Обладатель же загадочного "дипломата" словно специально тянул время, дожидаясь отъезда "покупателя" за океан, которому в свою очередь очень хотелось приехать к своим хозяевам с какой-нибудь дополнительной информацией. По крайней мере уже трижды Черевач должен был ехать по этому адресу, и каждый раз поездка откладывалась. Теперь торгующиеся стороны сошлись, видимо, и на сумме, и на условиях: за сутки до отлета Асафа. На два часа.
        - Получишь - и ко мне, я жду здесь. На связи быть постоянно. За "дипломат" отвечаешь головой, - лично проинструктировал коротышка.
        Если "отвечаешь головой" - то нужно было бы выделять и соответствующую охрану. Как ни надеялся на себя Черевач, а поправка на случайности не исключалась.
        Однако он недооценил своего куратора. Подъехав к указанному офису, увидел около входа двух курящих "качков" из собственной службы охраны. Несмотря на то что он сам прибыл на полчаса раньше назначенного времени, те уже истоптали весь асфальт вокруг крылечка.
        Узнав авто начальника, они облегченно расслабились, но подходить к машине и подчеркивать свое знакомство с Черевачом не стали.
        Вместо "дипломата" сухощавый, в клубном малиновом пиджаке охранник вручил в своем кабинете портфель не портфель, а что-то похожее на инкассаторскую сумку. Из металлической ручки, словно шнур из пылесоса, вытащил узкий ремень с застежкой, захлопнул ее на запястье Черевача. Ключик положил себе в карман.
        - Привезешь обратно - открою.
        Это было уже хоть что-то похожее на самые серьезные меры предосторожности. А скорее всего начальник охраны "Ориона" действовал втайне от своего шефа и подстраховывался для себя лично. Но это Черевача, спокойно направившегося к выходу из кабинета, уже не касалось.
        А зря.
        Сразу за дверью он был схвачен под руки, развернут и приставлен лицом к стене. И его собственные, и охранники "Ориона" были точно так же блокированы в другом конце холла, а перед выбежавшим на шум малиновым охранником предстал... Борис Соломатин. В суматохе схватки Иван не заметил его, похоже, что и тот особо не присматривался, кого берут его подчиненные, дожидаясь конца действа у соседней двери.
        - Господин Буслаев? Налоговая полиция, - предъявил Соломатин свое удостоверение побледневшему начальнику охраны. Нельзя людям, которые знают за собой такой недостаток, носить яркие костюмы - слишком заметна реакция.
        Но, надо отдать должное Буслаеву, он достаточно быстро приобрел естественный цвет лица и, стараясь казаться невозмутимым, потребовал:
        - Ваше предписание на проверку.
        В руках Соломатина появилась еще одна бумажка, которую начальник охраны внимательно прочел. Оглядев расставленных у стен своих охранников, кивнул на них:
        - Попрошу решение судьи на проведение подобных действий.
        Он, надо думать, прекрасно знал как свои права, так и обязанности налоговой полиции. Но и Соломатин приехал сюда не наобум, не ради того, чтобы увидеть в очередной раз своего бывшего друга. Появился еще один документ, также внимательно изученный Буслаевым. Ивану даже показалось, что начальник охраны просто выигрывает время, приходит в себя и думает, что предпринять. Да, если он передавал сумку без разрешения шефа, то парню труба, за Можай уж точно загонят. Но каждому свое.
        А Соломатин стоит, улыбается, дает это самое время, потому что знает: за ним - закон. Поэтому - сама любезность. Хотя охрану - мордой об стену. А как отреагирует, увидев, кого взял в свои сети? А может, все он знает - за чем и за кем ехал? Насколько объясняла обязанности офицеров в налоговой полиции Людмила, у них главное действующее лицо - оперативники. А Соломатин - офицер физзащиты, всего-навсего старший оперативно-боевой группы. И если здесь распоряжается он, то вывод в самом деле неутешителен: полиция приехала не с финансовой проверкой, а по конкретному поводу. По поводу "дипломата", то бишь сумки.
        Черевач попытался незаметно подтянуть ее под себя, но державший его за плечи полицейский, в камуфляже без малейшего признака любезности вернул его в прежнее положение. "Отвечаешь головой", - предупреждал коротышка о документах, которые должен был получить. Если бы не появление Соломатина, который уж точно не в сговоре с Асафом, то можно было бы даже предположить, что тот устраивает последнюю проверку и хочет оценить реакцию начальника охраны на подобное развитие событий. Но сейчас не проверка. И его, позорно грубо, плохо выполнившего свое дело, завтра лишат работы. А заодно прекраснейшей шоколадной "БМВ", к которой он уже успел привыкнуть. И зарплаты, на которую можно шикануть с красивой женщиной в любом ресторане - и не один раз. На сгоревшего коллегу плевать, нечего было вилять задницей перед всеми. Он, лично он, Иван Черевач, не желает пересаживаться обратно в "москвич" - и это еще при условии, что его обратно примут в старой "конторе". Он не желает менять ничего в сложившемся жизненном раскладе. И поэтому - надо бежать. Вырываться. Или хотя бы сделать попытку. Бездействия коротышка не простит.
Полиция приехала проверять офис? Вот и проверяйте офис. У нее есть предписание судьи нейтрализовать охрану? Офисную и нейтрализуйте. А он делает ручкой. Да-да, он поведет себя нагло и вызывающе. И пусть кому-то не покажется, будто таким образом он спасает свое самолюбие. Он на самом деле плевать хотел с высокой колокольни на всех, кто якобы добился в жизни большего, чем он.
        Еще раз оглядев холл, совершенно уверенный, что Соломатин выставил свой пост и снаружи - одну ведь бурсу заканчивали, конечно, выставил! - тем не менее примерился к прыжку.
        Сбить охранника, придерживающего его сзади, - не проблема. Основное - за уличной дверью. Она открывается внутрь - это минус, потеряется несколько мгновений. К тому же он не помнил, насколько туга пружина. Не отложилось в памяти. Его охранники приперты к стенкам по обе стороны от двери - это минус уже Соломатину, в случае необходимости они не смогут стрелять, не рискуя задеть друг друга. На улице темнота - это плюс: он готов бежать как заяц и даже оставляет машину. За сохранность сумки он наверняка получит две взамен. Свет в холле слишком яркий - это минус: трудно будет сразу узреть тех, оставшихся на улице. Как же проморгали появление полиции его служивые? Это тоже урок на будущее: нечего согласительно кивать, даже Асафу, когда дело касается надежности в подборе людей. Взять верных - это еще не значит получить надежных. Чего он боится засвечивать их? В Москве более четырехсот частных охранных фирм, все берут у той же милиции в аренду оружие - по три миллиона за ствол. Кто и кого отследит в этой огромнейшей армии вооруженных людей?
        Но это - проблемы будущего. Соломатин заканчивает разговор с малиновым пиджаком, поворачивается. Внимание полицейских переключается на него - и именно в этот единственно выигрышный миг Иван, не глядя, только на предположение врезал каблуком тяжелого армейского полуботинка в подколенную чашечку стоявшего сзади часового. Тот охнул, разжал от боли пальцы, и этого хватило, чтобы отпрыгнуть в сторону двери. Боковым зрением лишь увидел, как бросился вслед за ним Борис.
        Дверь оказалась все-таки достаточно тугой. И именно на этом, практически единственном минусе Соломатин перехватил его. И даже не его: нападающие и догоняющие инстинктивно стараются схватить то, что принадлежит им. Или должно принадлежать.
        Борис ухватился за сумку. Дернул ее к себе настолько сильно, что Иван, готовый вырваться в уже образовавшийся простор на волю, влетел обратно в зал. Разжал пальцы. Не удержавшийся на ногах Соломатин полетел вместе с сумкой в обратную сторону. Прихваченный к запястью ремень начал разматываться, словно собачий поводок, из ручки сумки. Натянулся, и Иван дернул его на себя, стараясь вернуть добычу. И тогда уже Борис, из двух зол выбирая меньшее, на всякий новый непредвиденный случай распахнул сумку, чтобы выхватить оттуда документы. И тут же отпрянул от вырвавшегося изнутри клуба оранжевого дыма. Когда-то он слышал о самоликвидирующихся документах, когда их без определенной последовательности пытаются достать из хранилища, но чтобы это произошло именно с ним!..
        Случившееся не менее изумило и Черевача: он замер, глядя на расстилающийся дым, и даже не обратил особо внимания на вбежавших с улицы полицейских. Они сначала коленями прижали его к полу, заломили руки, а затем вздернули к стене. Соломатин, медленно вставая на ноги, перевел наконец взгляд с бесполезной теперь сумки на того, кто владел ею. И вздрогнул - откровенно, не успев погасить силой воли первую реакцию.
        - Привет, - усмехнулся ему Иван. - Нам пора бы уже и выпить за встречу.
        Таким же ошарашенным он сам был несколько минут назад, но на высоте положения, как правило, всегда оказывается тот, кто первый приготовился к неожиданности.
        Полицейские, удивившись фамильярности задержанного, посмотрели на своего командира. Тот медленно оправлялся от всего свершившегося - и от исчезновения документов, и от встречи с Иваном.
        - Извини, ты пришел проверять офис или задерживать меня и моих людей? - не менее пристрастно, чем накануне растерянно глядящий на дымящуюся сумку малиновый начальник охраны, поинтересовался у Соломатина издевательским тоном Черевач. Именно такой тон мог привести его самого в чувство, не позволить упасть перед Борисом столь низко и откровенно...
        - Они пришли проверять офис, - неожиданно подключился к разговору Буслаев.
        Видимо, у него созрела какая-то идея, потому что он весь навострился, взъерошился. Может, еще и расскажет хозяину, как налоговая полиция ворвалась в офис, а он спасал документы. Вообще-то из любой ситуации можно выкрутиться, нужно лишь пошевелить мозгами.
        - А я заехал к своему другу узнать, который час, и тут меня и моих людей хватают, портят мое имущество, - кивнул Черевач на валяющуюся сумку. - Господин капитан, у вас есть разрешение именно на наше задержание и применение насилия? Чувствую, что нет. Тогда попросил бы дать команду освободить нас и хотя бы извиниться.
        На этот раз вперед выступил полицейский, которого Иван приложил ботинком, и стало ясно, что сейчас ему будут извинения. Однако он успел предупреждающе произнести:
        - А то ведь за превышение власти и нанесение морального ущерба суд может прописать такую сумму, что всей налоговой полицией не расплатитесь. Ну, так как?
        Держать задержанных в самом деле теперь не имело смысла, и Борис дал команду отпустить их. Подчиненные с неохотой выполнили приказ, сгрудились у дверей. Обеим сторонам стало окончательно ясно, ради чего здесь варилась эта каша. Но дым, даже такой красивый на цвет, к делу не пришьешь. Скажут, что хлопушки к Новому году везли, а они от неосторожного обращения с ними взяли и взорвались. Беда-то какая!
        - Так как насчет извинений? - продолжал в открытую наглеть Иван, отрезая перочинным ножом ременную петлю на своем запястье. Начальник охраны, не желавший скорее всего доставать ключик и демонстрировать тем самым истинного хозяина сумки, благодарно прикрыл веки: хорошо.
        - Ты знаешь, я хочу пока одного: чтобы мы с тобой больше никогда не встречались в подобных ситуациях, - вплотную подойдя к Черевачу, проговорил Борис.
        Неужели они когда-то были не разлей вода? Хотели назвать именами друг друга своих сыновей? Неужели, что еще ненормальнее, он вынужден сегодня говорить такие слова?
        - А это ты во всем виноват, - пожал плечами Иван. - Куда ни явлюсь - всюду ты. Прямо наваждение какое-то. Ты что за мной ходишь?
        Нет, это был сон. Жизнь не должна была развести их так далеко.
        - Ладно, что спорить. Но извинения за тобой, - простил Черевач. - Адью, ребята. А нам в самом деле лучше не встречаться, - повторил он пожелание Бориса, указав на него пальцем.
        И готов был презирать самого себя за такое поведение.
        23
        Моржаретову было не до переживаний и душевных треволнений Соломатина. Нельзя сказать, что он не огорчился по поводу исчезнувших документов, но все равно не настолько, чтобы хвататься за голову.
        Добывать списки - задача службы собственной безопасности, у оперативников же своих забот полон рот. Просто он сделал себе зарубку на память: коммерсанты начали делать заказы в НИИ стали, а это именно там по отдельным проектам изготовлялись раньше такие же сумки и "дипломаты" для разведчиков. По привычке он поискал в старых записях телефон одного из своих бывших сокурсников по "вышке", занимавшегося чем-то похожим, переписал его в новый еженедельник. Да, жизнь идет вперед, и нужно приспосабливаться и предугадывать подобные ситуации. Хотя бы ради того, чтобы не лишиться всех экземпляров "черного списка".
        Ничем особо не порадовал и Вараха. Вместо толстяка на встречу прибыл ранее нигде не мелькавший и ничем не выделяющийся парень, назвавшийся Иваном. Хотя одной его фразы, будто Василий Васильевич перешел на другую работу, хватило, чтобы предположить: тот где-то прокололся и выведен из игры.
        Огорчившийся Глебыч предположил даже больше:
        - Скорее всего он вообще убран. Сейчас не церемонятся.
        По его же сведениям, сибиряки и москвичи после серии взаимных подрывов чуть притихли, выясняя отношения через посредников. Сам МУР за подобные разборки, надо думать, беспокоился не очень сильно, относя их к разряду "санитарных", и только отслеживал ситуацию, сам не зарываясь в конфликт.
        Фоторобот нового связного составили без особых хлопот, а по заданным им Варахе вопросам пока трудно было определить, на что конкретно нацеливаются новые "нефтяные короли". Могло быть и так, что полицейского просто прибирали к рукам и приручали на будущее.
        Зато работающий "под крышей" в околонефтяных кругах оперативник одновременно с докладами из черноморских и балтийских морских портов доложил: первая партия сырья от "Южного креста" ушла по назначению - в Африку. Таможня во всех трех случаях развела руками: документы в порядке, а если у кого-то имеются подозрения, то работайте сами, мы же задерживать груз не имеем права.
        На то, что нефть уходила по цене значительно ниже мировой, тоже никакой управы не имелось: это квота региона, и он вправе распоряжаться ею так, как посчитает нужным. В данном случае договор был составлен на бартерную поставку в Сибирь вещей и продуктов в течение полугода. Как это будет происходить на деле, Моржаретов мог предсказать с точностью до рублей и минут.
        Первую партию вещей, на очень незначительную сумму, господин Козельский поставит сразу, а остальные деньги на эти самые полгода пустит в свой оборот. Потом, когда инфляция съест за это время сотни тысяч долларов, он или начнет судебную тяжбу, на которую у российской стороны просто не хватит денег, нервов и хороших юристов, или отделается каким-нибудь презентом руководству региона.
        Прорабатывая в уме около сорока позиций по нефтяному клубку, полковник лепил уже и определенную форму, затаенно чувствуя под пальцами ее определяющиеся контуры. Теперь почти не оставалось сомнений, что именно "Южный крест" стравил Сибирь и центр, чтобы самому проскочить в образовавшуюся щель. Добился квоты. Ведет двойную бухгалтерию. То, что нефть идет в Африку, а там следует искать политику, это уже не его заботы, хотя распутать этот узелок чисто профессионально тоже бьшо бы интересно.
        В поиске новых зацепок он даже послал в Сибирь Тарахтелюка проверить первые контейнеры, прибывшие по бартеру взамен нефти. Костя, обернувшийся довольно-таки быстро, плевался и негодовал:
        - Пришел "секонд хенд", то есть "вторые руки", "бывшее в употреблении". Да все эти поношенные вещи скорее всего собрала за два дня какая-нибудь религиозная сердобольная община под эгидой пожертвований несчастным замерзающим детям Сибири, и бартером здесь не пахнет.
        - Что таможня? - постарался уйти от эмоций Моржаретов.
        - А что таможня? Она почему-то проверила как раз те единственные пять тюков, где были новые вещи - они и достались начальству. Да еще под вспышки фотокамер.
        - Цена контейнера?
        - Значительно превышает транспортные расходы и совершенно не соответствует цене прибывшего товара.
        - Значит, какая-то часть денег уже отмыта, все честь по чести. Только в стране ни нефти, ни налогов, ни товаров. - Тарахтелюк привез грустные сообщения, но они дополняли общую картину, и Моржаретов обязан был допытываться: - Что еще хорошего в Сибири?
        - Знаете, Серафим Григорьевич, что удивляет: при кажущемся нормальном ходе производственной деятельности, извините за казенный язык, - полная, абсолютная неплатежеспособность предприятий.
        - Не резко ли?
        - Буровые нефть качают, труба ее глотает, эшелоны идут - то есть продукция сбывается, она высокорентабельна. Отрасль работает в непрерывном режиме, зарплата у рабочих одна из самых высоких по стране - и при всем при этом отсутствие собственных денег. Живут только на займах и, как правило, иностранных.
        - Ты хочешь сказать, что наша нефть стала практически не нашей?
        - Я боюсь это говорить, но, видимо, на самом деле так.
        - Тогда это национальная финансовая катастрофа.
        Тарахтелюк вздохнул и ничего не стал отвечать: что выпускать пар без толку. Тем более, когда посмотрел на многое своими глазами. Ну как объяснить, что при полном отсутствии собственных оборотных средств всякие нефтяные АО ухитряются строить гостиницы в Греции и проводить там совещания руководящих работников. Каким образом берутся якобы под нефть кредиты у государства и тут же выделяются сомнительным лицам под сомнительные операции. Откуда средства на загранкомандировки первых лиц совместно с чадами и домочадцами...
        Ох, шальные деньги крутятся вокруг нефти. Ох, шальные...
        - И уличить их можно только по документам. А документов пока нет, - пробежав глазами отчет о поездке начальника отдела, озабоченно проговорил Моржаретов. Он словно оправдывался перед подчиненным за то, что они бессильны перед существующими законами. С ними не то что мошенника арестовать, а самим впору не сесть бы за решетку. Всем департаментом.
        - На всякий случай узнал, что два человека из администрации региона и два руководителя - от нефтедобытчиков и торговли нефтепродуктами - ровно через неделю едут в Москву на какой-то симпозиум, - выложил последнее сообщение Тарахтелюк.
        - Ты считаешь это странным? - насторожился и Моржаретов.
        - Не знаю. Но факт есть. Может, попытаться узнать, какие симпозиумы, кто и по какой теме проводит в это время в Москве?
        - А тебе не кажется, что это не менее трудно, чем найти иголку в стоге сена? - сразу определил степень сложности начальник управления, тем не менее соглашаясь на предложение. - Но принимается. Я поручу это дело розыскникам, а ты продолжай заниматься чисто анализом. Спасибо за поездку. Отдыхай.
        - Так отдыхать или продолжать заниматься своим делом? - впервые перенял манеру начальника Тарахтелюк, попытавшись своей долговязой фигурой даже изобразить знак вопроса.
        Моржаретов удивленно посмотрел на него, не зная, погордиться собой или, наоборот, погрустить, что даже Костя под его влиянием меняет какие-то свои привычки. Ни на чем не остановился и пригрозил:
        - Иди, а то накажу.
        24
        Провал операции по добыче "черного списка" будто открыл дверь для неудач, обрушившихся на Бориса Соломатина.
        Перенервничав и устав от сочувственных взглядов своих подчиненных, к месту вспомнив, что после войны в Таджикистане еще не держал в руках рюмку за удачное возвращение - впрочем, тут же поправил себя, что поднимал ее у Людмилы, до рта донести только не успел, - собрав все это воедино, Борис плюнул на условности и после службы зашел в "Что делать?".
        Ответа, конечно, там не нашел, заказал сто граммов "Богатырской" и отдельно еще бутылку - первый прокол еще более, чем первый успех, надо отметить. Чтобы не повторялся. А заодно и посмотрел место, где они должны были первый раз встретиться с Людмилой-царевной-княгиней-хамелеоном. Все наперекосяк.
        Но если бы только наперекосяк. Уже в электричке, по дороге домой, все стало вверх дном.
        Он, идиот, еще специально выбрал вагон, в котором горела всего одна лампочка. Не хотелось никого видеть. И именно там его, прикорнувшего, на каком-то перегоне обступили шестеро подвыпивших парней.
        Не желая ни с кем иметь дело, а тем более вступать в перепалки и драки, Борис попытался перейти в соседний вагон. Но его неожиданно, без всяких разговоров типа "дай прикурить", сзади ударили бутылкой по голове, сбили с ног. Никогда раньше он не прикидывал, где неудобнее всего драться. Теперь понял сразу - в электричке, где ни рукой не взмахнуть, ни пустить в ход ноги. Тем более, если плывет все перед глазами от удара по голове...
        Очнулся глубокой ночью под лавкой. Электричка стояла в тупике, в окна не проглядывалось ни единого огонька, и первое, о чем он подумал, - никуда не бежать и никого не звать. Ныла голова, он чувствовал, что заплыл правый глаз и распухли губы, хотя и не помнил, когда его били по лицу.
        Спохватившись, ощупал карманы. Деньги оказались на месте, но зато нигде не попадалась корочка удостоверения. Пошарив рукой вокруг, наткнулся на валявшуюся на полу сумку. Все цело, кроме бутылки водки. Однако запах спиртного вокруг стоял такой устойчивый, что Борис потрогал свою одежду. Так и есть, водку вылили на него самого, когда он был без сознания. Вот сволочье! Но и он тоже, конечно, хорош: позволил кому-то стоять у себя за спиной. Да еще ручки-ножки берег, боялся набить синяки. Посадили ему. На физиономию. Нужно будет видеть, каким он завтра утром явится на службу.
        Осторожно прислушиваясь к себе, Борис размялся, прошелся по вагону. Глаза постепенно привыкали к темноте, и уже различались вагоны на соседних путях. Еще раз пошарив по полу в поисках удостоверения, решил идти в последний вагон, чтобы оттуда выбраться на станцию. Электричка шла до Малоярославца, значит, он скорее всего в этом городе. Который час?
        Вскинул руку. И новая боль пронзила тело - часов не оказалось тоже. Надиных часов! Это, несомненно, оказалось самой существенной потерей: исчез подарок, что все эти годы связывал его с той, которую любил и любит. А сам побит и запихнут под лавку. Да и вся удачливая на первый взгляд его служба тоже представилась мифом - ведь ни семьи, ни дома, ни теперь уже и армейских погон.
        И в этот момент все, что держалось в нем все эти годы под стальным обручем, что сдерживалось и не подпускалось к размышлениям, прорвалось. Захотелось застонать, дать вырваться боли вместе с этим стоном. Слезам дать вырваться, а вместе с ними - и накопленному за все эти годы отчаянию. Ему некому было нести свои печали и радости. Его домом была собственная душа, собеседником - тоже душа, и вот и она переполнилась через край, выплеснулась наружу.
        Не о мщении рыдал-думал Соломатин - эти подонки из электрички почему-то даже не вспоминались. Не в них была суть.
        О потерянном и не приобретенном взамен думалось в раскалывающей от боли голове. О том, что даже и сейчас некуда и не к кому просто постучаться в дверь. Он никогда не думал, что, кроме свободного рая, одиночество еще несет в себе такую же равную долю ада.
        И поняв, что идти все равно некуда, что утра придется дожидаться в любом случае, бросил сумку под голову и лег на лавку. Его дом там, где застала ночь. Утром разберется, что к чему. А скорее всего ни в чем он разбираться не станет. Раз допустил, что его смогли ударить, то теперь и валяйся на лавке с побитой мордой. Наука на будущее.
        На удивление, он почти сразу уснул - наверное, сам организм требовал отдыха после ударов по голове. Провалился в манящую темноту, предвкушая, что как раз там, в темноте, может прийти успокоение. А именно его он жаждал больше всего.
        Но оттуда, из лечебной пустоты и легкости его вновь грубо, насильно вырвали, встряхнули. С усилием и сожалением расставаясь с полузабытьем, Борис приоткрыл целый глаз. Успокоенно тут же прикрыл его, рассмотрев серую милицейскую форму. К встрече с новыми или с теми же самыми подонками он не был готов, он бы и не успел собраться, чтобы принять бой, - отделали бы как отбивную. А милиция - это почти хорошо...
        - Встать! - властно потребовал зычный, совсем не утренний голос.
        - Я свой, - попытался смягчить крик команды Борис, привставая с сиденья.
        Однако его буквально сдернули с лавки. Схватив за подбородок, прижали голову к спинке сиденья. Удар пришелся по старой ране от бутылки, и он невольно застонал.
        - Он? - спросил второй совсем молоденьким голоском.
        - О-он! - уверенно протянул, не боясь нарушать утреннюю тишину, первый бас. - Докладывай "Первому".
        - "Первый", "Первый", я - "Седьмой". Подозреваемый задержан в электричке. Как поняли, прием.
        Наверное, связист пришел в милицию совсем недавно, потому что доложил не развязно-пренебрежительно, как привык слышать Борис переговоры милиционеров друг с другом, а по всем правилам армейского связиста. Только при чем здесь подозреваемый? И кто подозреваемый? Он? В чем?
        Он открыл глаз, попытавшись что-либо понять больше, чем услышал. Милиционеры - один усатый и жирный, как боров, и второй, еще совсем мальчишка, - с автоматами на изготовку и в бронежилетах поверх кителей стояли рядом, в готовности пресечь любое его движение.
        - Я из налоговой полиции, - попытался объясниться Соломатин, но усатый перебил:
        - Это мы знаем. - Он повертел в руках красную книжицу, и Борис узнал свое удостоверение. Только было оно почему-то подпалено со всех сторон. - Вставай. В отделении все выяснится.
        - Да зачем отделение? - попытался остановить их Борис. Не хватало еще, чтобы через милицию выясняли в департаменте его личность. - Я приду в себя сам.
        Милиционеры переглянулись: видимо, они говорили с задержанным о разных вещах и не понимали друг друга. Бронежилеты прикрывали погоны, и трудно было определить, кто они по званию. Хотя по наглости усатый мог быть сержантом. Сержант - это плохо. Это очень часто бездумный исполнитель, показывающий свое рвение перед любым начальством. А начальников у сержанта - хоть пруд пруди...
        - Отставить разговоры! - словно для того, чтобы не разбивать стереотип, потребовал сержант. - Ты подозреваешься в убийстве киоскера, поэтому оставим объяснения для следствия.
        В убийстве? Киоскера?..
        - В убийстве? Киоскера? - Кажется, Моржаретов не только в словах, но и в интонации повторил Соломатина, когда Глебыч сообщил ему новость.
        - Подозревается, - уточнил муровец. - Хотя многое против него.
        - Что именно? - потребовал Моржаретов. Не потому, что при приеме Соломатина на службу именно он писал поручительство за него и в случае чего он же первый и пойдет на ковер к Директору. Он просто категорически, однозначно не верил в случившееся.
        Торопясь, что Глебыч опередит, добавил самый, на его взгляд, веский аргумент:
        - Между прочим, в Америке первый набор налоговой полиции был или расстрелян, или полностью скомпрометирован. И отбывал срок кто в тюрьмах, кто в забвении.
        - Около сожженного киоска и трупа ларечника нашли его удостоверение.
        - Его могли подбросить. - Моржаретов даже удивился такой мелочевке, на которую Глебов обратил внимание.
        - В руках у погибшего парня была зажата разбитая бутылка водки. На ней - отпечатки пальцев Соломатина.
        - Ее могли вложить в руку, - не думал сдаваться и начопер.
        - У Соломатина ушиб головы, и предположительно, той самой бутылкой.
        - Что еще? - не стал терять больше время Моржаретов. Звонок Глебыча застал его у порога - тот скорее всего хотел предупредить его раньше, чем новость пойдет гулять по самому департаменту.
        - На месте трагедии нашли пуговицу.
        - Которая, конечно же, оторвана как раз с рубашки Соломатина.
        - С костюма. Вы же все там ходите в костюмах.
        Моржаретов на этот раз ничего не ответил, хотя и про пуговицу можно было сказать, что она подброшена. Но слишком много набирается всяких деталей, которые ложатся в русло только что выстроенной легенды, на которые Глебов просто обязан был обратить внимание.
        - Где он сейчас?
        - У нас на Петровке. Анализ крови показал, что в момент убийства он был если не пьян, то выпивши.
        Такое могли подстроить только профессионалы. Моржаретов, ни на миг не сомневающийся, что Соломатин здесь ни при чем, мог сделать для себя только такой вывод. Больше того: если это не цепь случайностей, то очень хорошо продуманная провокация. Кем? Кому насолил Соломатин? В последнее время он участвовал только в освобождении заложника и в неудачной попытке захвата "черного списка". Его кто-то узнал или просто выследили?
        - Я могу с ним поговорить? - попросил Моржаретов, прекрасно зная, что нет.
        Муровец тоже знал, что до тех пор, пока не будут завершены всякие процессуальные необходимости, к подследственному допускать посторонних нельзя. Но все равно ответил не сразу. И все равно не нашел лазейки и отказал:
        - Пока нет.
        - Нашему начальству доложено?
        - В этом мог бы и не сомневаться. Это ведь не хорошая весть, которая обязательно где-нибудь затеряется.
        - Сделай милость, сообщи, как только откроют доступ к телу, - неожиданно сказал Моржаретов фразой, которой они раньше, обозначали возможность побеседовать с задержанным.
        Но раньше были чужие, незнакомые подозреваемые, а теперь - свой. А фраза все равно вырвалась. И тогда, чтобы сгладить ситуацию, показать, что он, Моржаретов, хотя и не верит этой ахинее, но тем не менее готов соблюсти все нормы законности, повторил сказанное уже нормальным языком:
        - Короче, позвони мне, как только будет можно встретиться с Соломатиным. Пусть я буду первым, кто войдет к нему.
        - Будешь, - пообещал Глебыч.
        В департаменте, не заходя в свой кабинет, Моржаретов завернул в закуток, где скромно, без табличек, ютилась "безпека". Беркимбаев, конечно, уже знал новость и, похоже, тоже мало верил в официальную версию. А потому предложил сразу, словно сверяя свои действия:
        - Пришли-ка ко мне всех своих оперативников, с которыми он выезжал на задания. Важно взять на контроль тех коммерсантов, с кем Соломатин вынужден бьи контактировать по службе.
        - Разумно, - впервые не стал идти "на параллелях" Моржаретов. - Что Директор?
        - В девять тридцать узнаем, - сообщил Ермек срок совещания.
        25
        Первое, что бросилось в глаза Ивану в "Орионе", - это часы Соломатина. Их невозможно спутать больше ни с какими - на поблекшем циферблате поблекшая фигура девушки, стоящей на берегу моря. Внизу полукругом надпись: "Надежда". Индивидуальный заказ.
        Часы лежали рядом с перекидным календарем, и скорее всего их принес парень-охранник, перед этим вышедший из кабинета своего малинового начальника. Принес как трофей или вещественное доказательство. Чего? Надо знать, как Борис любит его жену, чтобы понять: их могли снять только с мертвого. Соломатин убит?
        - Как твое начальство отреагировало на то, что не получило списки? - на "ты", словно они были сто лет знакомы, поинтересовался Буслаев. Он, надо думать, все же сумел преподнести визит налоговой полиции своему руководству так, что получил если не поощрение, то благосклонность уж точно.
        - Непредвиденность - она всегда неприятна, - уклончиво ответил Черевач.
        Взгляд от часов оторвать было трудно. Буслаев заметил его и подвинул их к себе. Прочел вслух название:
        - "Надежда". Первый раз вижу такие.
        Значит, ошибки нет - это Надин подарок. Он и не сомневался, потому что первый раз именно по ним узнал Бориса, хотя и облаченного в маску: сбитый тогда, в офисе, на пол, он поднял голову и прямо перед глазами рассмотрел циферблат часов с женской фигуркой на берегу моря. А сейчас лишь получил подтверждение. Неужели Бориса убрали? То-то Буслаев вчера допытывался, что за полицейский брал их офис, почему Иван был с ним так фамильярен и откуда идет знакомство. Получается, что он и дал наводку. Он направил на след Бориса убийц! Завидовать Соломатину - да, можно было. Ненавидеть за то, что Надя всю жизнь мысленно сравнивала его с ним, - тоже понять можно. Но дойти до того, чтобы...
        Иван протянул руку к часам, и этот жест получился настолько решительным и однозначным, что начальник охраны безропотно вложил ему в ладонь "Надежду". Часы шли, и это был худший вариант: значит, они достались киллерам не в схватке, а их просто сняли с руки. У них в Рязанском десантном училище преподавал тактику полковник, который ходил в этом же звании во время войны в двадцать четыре года. Но однажды на свое несчастье увидел у убитого немца очень красивый перстень. Попытался снять - не получилось, пальцы распухли. Тогда он финкой отрубил палец и снял перстень с обратной стороны. За что и пришлось ему начинать службу по новой со звания лейтенанта.
        А вспомнилось это к тому, что обирать убитых всегда, даже на войне, считалось грехом и преступлением.
        - Я заберу их себе, - не попросил, а просто предупредил Буслаева Иван и положил часы в карман.
        Начальник охраны чуть поразмыслил над поведением гостя, но, видимо, нашел какое-то объяснение и возражать не стал. К тому же Черевач ничего не спрашивал про ночные действия - то ли боялся услышать подтверждение своим догадкам, то ли не хотел никоим образом ввязываться в происшедшее. И это, как ни странно, устроило обоих.
        - Собственно, я пригласил тебя подъехать, чтобы вспрыснуть наше случайное знакомство. Ты назначаешь место и время, с меня - все остальное.
        - Ты знаешь, в ближайшее время не смогу, - ответил Иван. Поступи предложение до того, как он увидел часы, ресторан в "Славянской" был бы обеспечен. Но он на похоронах не гуляет. Он не может видеть человека, который убивает его хоть и бывших, но друзей. Который и его самого подвел к самой грани подлости. Он еще не определился, как относиться к свершившемуся, и ясно представлялось пока одно: радоваться по данному поводу он не станет. И в очередной раз возник вопрос: сегодняшняя работа - это на всю оставшуюся жизнь? Но ведь не лежит душа, не лежит к тому, чем заполнены его дни...
        Зато отказ озадаченно подействовал на Буслаева. Он достаточно точно связал это с часами и, чтобы разрядить немного обстановку, сам сообщил то, о чем боялся попросить Черевач:
        - Твои дружок сейчас на Петровке.
        - Он жив? - искренне обрадовался Иван. Но тут же остановил себя: чему радоваться? Тому, что где-то в будущем они вновь обязательно пересекутся и обязательно не в пользу его, Черевача?
        - Я не убираю своих врагов, - усмехнулся Буслаев, раскинувшись в кресле. Но усмешка получилась такой, что Иван заранее не позавидовал Соломатину. - Я создаю им новые условия, из которых они будут выкарабкиваться всю жизнь и всю жизнь проклинать тот день, когда оказались на моем пути. Вот смысл ответного удара. Пусть попробуют так жить, как я им запрограммирую.
        - Вообще-то это подлость, - не сдержавшись, дал оценку Иван.
        - Что? Извини, я не понял. Ты сюда приехал, чтобы...
        - ...чтобы сказать то, что сказал.
        Конечно же, он ехал за другим. И минуту назад еще не думал, что возьмет такой тон в разговоре. Кто за него просил судьбу повстречаться через столько лет с Соломатиным? Именно после этого начались всякие сомнения и колебания. Неужели прошлое все же так сильно влияет на настоящее?
        А в настоящем перед ним багровел Буслаев.
        - Мальчишка, - наконец процедил он. - Сопляк! Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Ведь я могу упечь тебя туда, где ад покажется раем.
        От приглашения в ресторан до угрозы - полторы минуты. Да, это стиль отношений среди "новых русских". Или улыбайся, или исчезни. Но не высовывайся. Тем более со своим мнением, которое никого не интересует.
        - А вот это ты зря, - удивляясь себе, спокойно усмехнулся на угрозу Иван. Удивился своему спокойствию, и, странное дело, именно спокойствие прибавило ему уверенности в себе и... наглости. - Как бы самому не пришлось испытать то же самое.
        Не попрощавшись, не заботясь, как это выглядит со стороны, Иван резко повернулся и вышел из офиса. С места сорвал машину - подальше от этого дома. Пролетел несколько кварталов по Хорошевке, свернул на Куусинена и затормозил около парка, открывшегося вдруг по правой стороне улицы.
        Несколько минут сидел в машине, бесцельно и ничего не замечая, глядя вперед. Потом вылез из "БМВ", провел рукой по шоколадному горбу крыши и тут же пнул ногой по колесу. Шурша опавшими листьями, пошел в парк. Поймал себя на мысли, что очень давно не бродил вот так, бесцельно, среди деревьев. Чтобы никуда не спешить. Никого не догонять и ни за кем не гнаться. Никого не ждать, чтобы после встречи вновь куда-то мчаться, кого-то догонять, что-то устраивать, подстраивать, состыковывать, переделывать. Какое, надо думать, счастье выпадает карете, когда у нее ломается колесо...
        А счастливых, если их определять по такому признаку, оказалось немало: по парку бродили парочки, молодые мамаши с детьми. Сидело много шахматистов. Читателей книг и газет. И просто таких, которые бесцельно рассматривали прохожих. Если на обретение счастья влияет наличие деревьев, то всю Москву вместо ларьков с красивой, но дешевой заграничной мишурой нужно засадить деревьями. Чтобы люди вдруг замедлили шаг, остановились. Теряет не только тот, кто опаздывает, но и тот, кто всюду вроде бы успевает. И еще неизвестно, кто в накладе, кто в выигрыше...
        Чувство опустошенности, принесшее в то же время и облегчение, пришло от известия, что Борис жив. На Петровке ли, в сетях Буслаева - но жив. Может быть, когда-нибудь он даже отдаст ему обратно часы. Или не отдавать? Взять и разбить. Или выбросить. Потерять. Но прервать наконец эту долгую, самую длинную нить, которую он когда-либо знал в своей жизни.
        Достал часы, долго всматривался в циферблат, в каллиграфическую надпись имени своей жены. Какую надежду давала она Борису? Зачем давала? Или это просто юношеский, без заглядывания вперед, порыв? Лично он и думать забыл об этом подарке, а Борис столько лет берег его. Возвел в символ. Как-то он теперь без своего талисмана? А не получалось ли так, что он Борису тоже мешал в жизни? Ведь могла же появиться у него другая женщина, а тут поднимаешь руку с часами, чтобы назначить ей свидание, а там напоминание - надежда...
        Иван приложил часы стеклом к стволу липы, нажал пальцем. Стекло соскользнуло, вырвалось из-под пресса и увлекло часы вниз. Листья, словно вода, сомкнулись над местом их падения, и Иван замер, раздумывая: стоит ли их искать или пусть так и останутся утерянными? Раз судьба выпала им не быть разбитыми, то пусть останутся потерянными. Девушку с циферблата достала-таки морская волна, накрыла собой.
        Да, так лучше. Он оставляет надежду Бориса в ворохе осенних листьев. И пусть он идет теперь от призрачной надежды к своему реальному счастью. Так честнее перед всеми троими.
        Чтобы не передумать, быстро, не оглядываясь и не запоминая место, Иван пошел в глубь парка. Ходил бесцельно, вроде бы даже возвращаясь к тем местам, где уже был, а может, это мамаши с колясками тоже перемещались и вновь и вновь попадались ему на пути. Затем он остановился и специально попытался найти ту осину, около которой упали часы. С облегчением понял, что не может.
        И вновь его качнуло в другую сторону - захотелось бежать из-под этих деревьев. В город, к домам-коробкам и ларькам с дешевой заграничной мишурой, к сутолоке на тротуарах и дорогах. Вдруг подумал: а ведь в парки нельзя ходить людям, у которых муторно на душе. Деревья заставляют думать, в чем-то признаваться самому себе. Город же все это сбивает, не дает сосредоточиваться, сглаживает углы. Поэтому не нужно никаких деревьев вместо ларьков. Пусть будут отдельно они и отдельно парки. Нельзя выбивать людей из привычной колеи - не во благо это, только рождаются новые проблемы. Колесо даже в сломанной карете рано или поздно меняют, и она едет дальше...
        Иван не заметил, как оказался возле машины. Он тоже едет дальше. Вот только куда? По времени - надо бы показаться в офисе, а еще в бассейне. Коротышка очень просил контролировать троицу, отобранную им среди пловцов. Вот к ним он и съездит. А еще возьмет с собой сына. Да, он возьмет с собой сына, пусть будет рядом...
        Но больше, чем Витюшка, обрадовалась этому жена.
        - В бассейн? С собой? - не верила она, бегая по комнатам и пытаясь быстрее собрать сыну сменное белье и полотенце.
        Получалось, наоборот, дольше, но Иван терпеливо ждал. Уже больше месяца он не жил дома, больше месяца их с Надеждой войска находятся в повышенной боевой готовности. Достаточно последней искры, неточной интонации в слове, не говоря уже о поступке; и вспыхнет война, результатом которой станет уже не формальный, а реальный развод. С записью в паспорте. С дележом имущества и сына.
        Может, именно эта перспектива, перспектива последней точки и уберегала их от последних резких движений, когда оба понимали, что последует за разрывом. Самым прочным звеном в их отношениях оставался Витя, и сейчас, когда Иван в кои-то веки вдруг вспомнил о нем и пригласил с собой, это служило пусть и отдаленным, без очертаний и ощущений, намеком на совместное будущее.
        Едва уловив это, Надя мимоходом сняла даже вывешенную на плечики одежду их дня знакомства. Иван сделал вид, будто не заметил этого, а жена, всунув наконец сыну пакет, не без надежды спросила:
        - Во сколько вас ждать?
        Боясь, что такой прямолинейный вопрос может оказаться слишком резким для только-только строящегося мостика, торопливо пояснила:
        - Я ужин приготовлю.
        - Вот к ужину и подъедем, - нейтрально отозвался Иван.
        - Сынок, слушайся папку.
        Сказала вроде обязательные слова, но сказала-то их в такой момент! И не "отца", не даже "папу" - "Слушайся папку". Есть в каждой семье какие-то объединительные словечки, своя игра, свой фон. И сейчас пахнуло именно этим. И Надя все-таки его, а не Бориса. Его!
        - Если что, подогреем, - успокоил Иван.
        Он тоже старательно обходил конкретные слова: подъедем, подогреем, - то есть еще неизвестно, останется ли он на эту ночь или снова уедет. Просто он и сам не решил, как поступит.
        - А я не хочу никуда ехать, - совершенно неожиданно вклинился со своим мнением Витя, оторванный от компьютера. Он вынырнул, как засадный полк Боброка на Куликовской битве, но сегодня невыгодный никому. И на него набросились сразу обе стороны, до того противостоявшие друг другу:
        - Да ты не знаешь, что это такое. Там же так дерутся под водой - пальчики оближешь. И тебя научат.
        - И глазки отдохнут, сынок. Ты что, хочешь в очках ходить? Езжай. Я бы тоже поехала, если бы мне было можно.
        Витюня насупился и молча пошел к двери. Выпроваживая мужа, Надя вроде ненароком дотронулась до его плеча, и тот, вздрогнув, словно ждал только этого, обернулся, притянул к себе жену и впился в ее не подготовленные для поцелуя, но тут же откликнувшиеся губы.
        - Пап, пойдем, - позвал с лестницы сын.
        - Приезжай, - теперь уже попросила, выбросив белый флаг капитуляции, Надя.
        26
        Сразу после совещания у Директора Моржаретов зашел в свой "нефтяной" отдел. Тарахтелюк не вылезал от аналитиков, но полковнику, собственно, нужен был Вараха, и, походив между столов, Моржаретов услал "свет-Людмилу" к своей секретарше - найти какой-то документ.
        - Серафим Григорьевич, - понимающе и укоризненно глянула Люда: ну попросили бы оставить вас наедине с Варахой, я ведь прекрасно все понимаю, - можно, я лучше сбегаю вниз, с сегодняшнего дня, говорят, у нас открыли магазинчик.
        Свой магазинчик и не вылезающие из него женщины - это самый верный признак нормального чиновничьего учреждения.
        В закрывающихся конторах магазины не открывают, поэтому можно было надеяться, что департамент, по крайней мере в ближайшем будущем, будет существовать.
        - Сбегай, - разрешил Моржаретов, отдавая должное прозорливости делопроизводителя.
        Та покопалась в своих сумочках, достала кошелек и исчезла.
        Вараха настороженно поднял взгляд на начальника. Больше всего Григория угнетала неопределенность, и действие, только действие могло снять с него вину за свершившееся. А его-то как раз и не было. И что ждать от прихода начальника - он прекратит операцию с его ролью двойного агента или что-то предложит сам?
        - У тебя на сегодня намечалась встреча с Иваном? - уточнил Моржаретов скорее для проформы, ибо таких вещей он не забывал.
        - Да. После обеда.
        Полковник постучал карандашом по столу и вдруг сообщил:
        - Соломатин арестован в связи с подозрением на убийство киоскера в Малоярославце.
        Даже Вараха встал от неожиданности, и это лишь еще больше утвердило Моржаретова: Борис скорее всего здесь ни при чем.
        - Множество улик против него. Ты должен будешь вцепиться в своего нового связника, как только он выйдет на тебя. Я почти уверен, что каким-то боком он может знать об истинной ситуации с этим убийством.
        Моржаретов еще раз покружил среди столов. Посмотрел под стеклом у Людмилы листки от отрывного календаря - как делать макияж, маски. Маски - это хорошо...
        - Я не сомневаюсь, что провокация подстроена теми, кто крутится вокруг департамента. Остальные просто держатся от него подальше.
        - Я понимаю, - тихо ответил оперативник.
        Он не знал еще, как станет вгрызаться в связника, но в мыслях билось другое: ему еще верят, на него надеются. Верят. Надеются.
        - Заведи с ним разговор насчет Соломатина: мол, арестовали у нас одного. Намекни, что знаешь о нем чуть больше, чем все остальные. Тебе на первый раз нужно хотя бы понять, уловить: ведают ли они о его существовании?
        - Сделаю.
        Он сделает. Все сделает, что нужно.
        - Постарайся. - Кроме четкой отдачи приказов Моржаретов умел еще и ненавязчиво попросить.
        Вернувшаяся из магазинчика Людмила и застала Григория таким - задумчиво-озабоченным, уже нацеленным на какое-то задание. Вновь покопавшись в ящичке стола, прихватила косметичку и отправилась в дамскую комнату приводить себя в еще более идеальный порядок.
        Дождавшись, когда останется одна, она включила в умывальнике воду и, загораживаясь от двери спиной, достала из косметички небольшой диктофон. Умело перемотала пленку, приставила аппарат к уху и прослушала запись. Глаза сделались круглыми от удивления, и ей пришлось даже некоторое время посмотреться в зеркало, дожидаясь, когда они придут в норму. Упрятав диктофон на старое место, она ополоснула руки и в задумчивости пошла в кабинет. Видимо, именно за это время приняла решение, потому что с порога попросила Вараху:
        - Гриша, я с твоего позволения исчезну на полчасика? Если шеф будет искать, я где-нибудь у девочек.
        - Только если ненадолго. Я сам где-то после обеда исчезаю.
        "Я знаю", - мысленно ответила Людмила и, разложив для близира на столе всякие записи, выскользнула. Ближайший телефон-автомат был в пяти минутах ходьбы в сторону метро, и она торопливо направилась к нему. Можно было позвонить и из кабинета, двух-трех ничего не значащих для посторонних фраз хватило бы, чтобы ее поняли и подъехали за пленкой, но лучше не рисковать. Лучше прогуляться по свежему воздуху. А Соломатин, значит, залетел. Вообще-то жаль парня, вроде без закидонов и глаза таращит искренне. Если бы еще и платил так же, как смотрит...
        Нужный номер долго был занят, и пришлось чуть понервничать: как бы там не поехали на встречу с Варахой до того, как она отдаст пленку. И Гриша, сучара, тихий-тихий, а захотел поработать на два фронта. Не выйдет. Деньги должны идти из одного кармана, а не из двух. Кто много хочет, тот меньше получит. Если вообще не получит по шее. Интересно, а сколько ей отвесит господин Козельский за сегодняшнюю пленочку? Жаль, что он импотент, а то можно было бы раскрутить на кругленькую сумму. Мужчину ведь главное - ввести в раж. Это она поняла, когда в самый первый раз, еще в налоговой инспекции, коммерсанты в начале беседы предложили ей одну сумму, а к концу вечера - ровно в десять раз больше...
        Наконец телефон освободился, она договорилась о встрече и пошла к памятнику героям Плевны. Вообще-то она любила назначать встречи именно у памятников - на излюбленном месте свиданий. И угадывать, кто кого ждет. Вот женщина с хозяйственными сумками: видно, что после работы и не более чем на пять минут. И наверняка ждет такого же занятого и замордованного работой и жизнью мужчину.
        Угадала. Прибежал именно такой - растрепанный и суетливый. Обнялись. Он подхватил ее сумки, быстро увлек в глубину сквера. Дорожат каждой секундой. Счастливые, хотя у нее и колготки по бокам все в затяжках от сумок.
        А вот несет себя к месту встречи пава, московская фря. Уже с подаренным ей где-то по пути букетом. И навстречу, Люда не ошиблась, прошел парень с точно такими же цветами. Красиво одетые, статные. Вроде подходящая друг другу пара, но они никогда не будут вместе, потому что страшно одинаковые. Одинаково равнодушные, просто обязанные прийти на эту встречу, дежурно поцеловаться щеками, чмокнув губами воздух.
        Шкодливо прячась за спины ожидающих, немолодой уже мужчина приближается к молоденькой девушке. Это она его заставила забыть о возрасте? Молодец. Надо всех этих котов заставить ходить на задних лапках...
        Очередная вспышка неприязни к мужчинам, конечно, появилась из-за Ивана, вторую ночь не кажущего носа. Адрес, где он находится, вычислить труда не составило: набрав домашний номер, услышала его "алло". Козлы все-таки мужики. Поэтому использовать их нужно сразу и на всю катушку - все равно ведь уйдут. А она за него еще хлопотала перед Козельским...
        За пленкой приехал его личный телохранитель. Если бы кто-то со стороны, подобно ей, угадывал влюбленные парочки, то от них бы отвернулся - изначально деловая встреча. В Москве безумно много стало деловых встреч...
        - Не опоздала? - выказывая свою заботу, с внутренней усмешкой поинтересовалась Людмила у Григория, лишь вернувшись в кабинет.
        - Нет, мне перенесли встречу на два часа позже. Так что все магазины Маросейки - твои.
        - Серафима Григорьевича будешь предупреждать, что уходишь, или ты тоже где-то здесь?
        Замерла перед ответом - всегда интересно ставить в неудобное положение слишком хитрых.
        - Скажешь, что где-то здесь. - Выбор объяснений за свое отсутствие оказался достаточно скуден, и он в точности повторил алиби бегавшей на встречу Людмилы.
        Но, наверное, потому, что эта фраза не оставляет в то же время ни одной зацепки и опробовалась уже множеством поколений, использовали ее охотно и смело. Хотя, задавая вопрос, Людмила желала узнать другое: станет ли Вараха хоть и косвенно, но показывать, что начальство все знает?
        Не стал. Пожалел. Но начальство или себя? И что приготовит для него при встрече Козельский? Набьет морду? Это сейчас не модно. Скорее всего начнет шантажировать, угрожать семье. Бедный Гриша. Но за все приходится в этой жизни платить.
        - Ладно, я пошел, - не выдержав, поднялся Григорий. Долго возился с "дипломатом", размышляя, брать или не брать его. Решился взять - видимо, чтобы хоть чем-то занять руки.
        - Удачи, - пожелала Людмила.
        - Пускай будет, - искренне принял ее подполковник.
        Возвратился он через довольно-таки продолжительное время. Людмила, сверявшая документы, прошла добрых две сотни номеров, прежде чем отворилась дверь и появился Вараха. Она попыталась по его настроению определить, чем закончилась встреча, но Григорий неожиданно сам, словно в нетерпении с кем-то поделиться, с сожалением произнес:
        - Что-то не пришли на встречу. Мне не звонили случайно в это время?
        - Нет.
        Значит, Козельский не решил, что делать. Может, оно и лучше - на этой его неопределенности она сможет подзаработать значительно больше.
        А Григорий так до конца рабочего дня и просидел, не спуская глаз с телефона. Но тот молчал, и Людмила, уходя домой, искренне пожелала ему дождаться известий.
        Но то ли в этом уже не было необходимости, то ли Козельский предполагал о возможном подключении к телефону Варахи, но заглянувшему Моржаретову Григорий отрицательно и виновато помотал головой - ничего.
        Это скорее всего означало, что где-то был допущен прокол и Вараху начали выводить из игры. Но только станут выводить или решатся убрать? Насколько глубоко они допустили к себе оперативника? Вроде ничего особого не было - только две встречи, и то с разными людьми. А если прокололись сами связники? Нет-нет, на это списывать легче всего. Вон Василий Васильевич не смог появиться - и тут же приехал другой. Из-за связников оперативника они терять не станут. Тогда что еще? Проверяют реакцию? Но зачем? Никакого смысла. Разрывают отношения? Но тогда зачем их было завязывать?
        Предполагать можно было все что угодно, но в сложившейся ситуации сделать нужно было единственное - оградить Вараху от случайностей. Взять под негласный контроль. Его самого и его семью. До прояснения ситуации.
        - Побудешь под нашим наблюдением, - еказал Григорию свое решение полковник, когда ожидание звонка потеряло всякий смысл.
        - Значит, где-то прокололись, - с сожалением согласился на неприятнейший для себя итог Григорий.
        На миг предположил: а что было бы, не признайся он Моржаретову о первой встрече в гостинице? Теперь же, если его раскрутили коммерсанты, остается только надеяться, что его просто оставят в покое. А если не оставят...
        - Может быть, - не стал отрицать предположение Варахи полковник. - Предупреди жену и сына о некоторой осторожности. В этом деле лучше перестраховаться, - тут же успокоил. - Ну, до завтра.
        Пожав и даже для бодрости встряхнув руку подполковника, Моржаретов поднялся к себе в кабинет. Оглядел разложенные по стопочкам и папкам бумаги. Можно ли будет дождаться когда-нибудь момента, когда стол окажется чист? Наверное, подобное возможно в том случае, если занимаешься каким-то одним делом. А когда их - от нефти до подстраховки собственных сотрудников, а в промежутке - банковские операции, посредническая деятельность, специальные расследования, розыск, валютное законодательство, страховые компании - словом, все, чем наградил нас рынок и что легло на плечи оперативного управления!
        Набрал номер Глебыча. Тот, на удивление, оказался на месте.
        - Ну что?
        Интересовал и связывал их на данный момент лишь Соломатин.
        - А как насчет освободить из-под стражи?
        - "Мера пресечения отменяется, когда в ней отпадает дальнейшая необходимость, или изменяется на более мягкую, когда это вызывается обстоятельствами дела", - зачитал на память Глебов статью из Уголовно-процессуального кодекса.
        - Бюрократ ты, - дал оценку своему другу Моржаретов.
        - От такого же слышу. Как медичка и поясничка?
        - В рифму. Скоро Маяковским станешь.
        - Да не о том речь.
        - А я - о том. А ежели ты про курс лечения, то мне бы найти врача, который освобождает шею от всяких вводных.
        - Э-э, брат, тут тебе нужно к Михаилу Ножкину. Помнишь у него: "А на кладбище все спокойненько..." Или в крайнем случае возвращайся обратно к нам. Здесь так навалят на эту шею, что думать о ней просто не будет времени.
        - Поговорили, - закончил разговор Моржаретов.
        - Поговорили, - попрощался и Глебов.
        27
        Соломатин, еще чуть ли не вчера возмущавшийся законами, по которым освободили террористов, теперь сам питал надежду попасть под один из пунктов, разрешающих во время следствия находиться на свободе.
        Он ничуть не сомневался, что вся провокация против него - результат встречи с Иваном во время перехвата списков. А вот один Черевач действовал или совместо с Буслаевым - его уже, собственно, не интересовало. Захотелось другого - увидеть Ивана. Приехать к нему и посмотреть в глаза. И все! Приехать и посмотреть. Приехать и посмотреть. Свобода нужна только для этого.
        Сокамерником оказался, видимо, такой же не причастный к событию, навешенному на него, и потому ничего не понимающий молоденький парнишка. Забившись в угол, он затравленно озирался по сторонам, вздрагивая при каждом звуке. Попытка Бориса вывести его из этого состояния успехом не увенчалась, да и что было лезть к другому, когда своего хватало через край.
        Поэтому - уввдеть Черевача! Эта мысль застолбилась настолько, что мешала думать о собственной защите, выстраивать план действий. Важнее момента, чем тот, когда он посмотрит в глаза Ивану, не существовало. Хорошо, если бы это произошло еще и при Наде. И если Черевач хоть на йоту виновен в подстроенном убийстве, Борис почувствует это. И уже никогда не простит. Так что знать правду оказалось важнее, чем доказывать свою непричастность к свершившемуся.
        Моржаретов, первым приехавший на Петровку, сразу же показал ему фоторобот Ивана:
        - Кто это?
        - Старый знакомый. - Борис отметил, что впервые не назвал Ивана другом даже в прошедшем времени. - Откуда он у вас?
        - Составили твои подчиненные, которые ездили с тобой за списками.
        Про то, что в этом человеке Вараха распознал и связника, полковник решил пока не говорить.
        - Ты знаешь, где он живет и работает?
        - Нет, - после недолгой паузы соврал Содоматин. Впрочем, тут же оправдал и успокоил себя: место работы Ивана ему в самом деле неизвестно, а от Нади он ушел, и даже та сама не знает, где обитает ее муж. Знать может только Людмила. Да что знать, скорее всего у нее как раз и обитает.
        - Не знаю, - для большей убедительности повторил Борис. Отношения Людмилы и Ивана - это их дело, и он бы не хотел впутывать в него начальство. Тем более засвечивать во всем этом деле Людмилу - это в конечном счете не по-мужски, не по-офицерски. А то получается, что подставляешь женщину из чувства мести. За то, что отвергла. В своем треугольнике они и разбираться будут сами.
        - Решением Директора ты временно, пока идет следствие, отстраняешься от выполнения служебных обязанностей, - сообщил новую, самую неприятную новость Моржаретов. Но счел необходимым добавить, уловив потухший взгляд капитана: - Никто не сомневается в провокации, но следствие есть следствие. Понимаешь?
        - Понимаю, - рассудком, а не душой принял приказ руководства Соломатин.
        - А еще лучше - подай рапорт на отпуск, несколько дней у тебя уже набежало. И не думай, что ты оставлен один на один с этой ситуацией. Все выяснится. Только веди себя теперь поосторожнее.
        - Меня берут на поруки? Что это значит?
        - Это значит, что мы верим тебе, - грубовато, чтобы сбить меланхолию капитана, ответил Моржаретов. - И давай помогай следствию, потому как надвигаются события всякие разные, а хорошие офицеры на дороге не валяются. Они почему-то сидят по камерам.
        Сказал не для красного словца. Из ста тридцати семи всевозможных совещаний, запланированных в Москве на интересующие налоговую полицию срок и тему, после просева осталось десятка два. Их взяли под контроль и опеку, но на эти официальные форумы Моржаретов особо не надеялся. Поэтому совместно с контрразведчиками они не спускают глаз с тех сибиряков, которые собрались в столицу. Только они могли более или менее точно привести к порогу сделки. И здесь потребуются надежные офицеры...
        Дал понять из-под своей "крыши" и "Зет", что в "Южном кресте" оживилась работа с документацией - верный признак подготовки встречи. Можно надеяться, что произойдет та самая сверка документов, которая так же редка, как пролет кометы Галлея, но которая тем не менее обязательно состоится. Подловить эту встречу, аккуратненько накрыть сбор, да не так, чтобы, как с "черным списком", пустить все в дым. Пусть даже и оранжевый.
        А из портов поступали сообщения о заказе на новые нефтеналивные танкеры, из транспортной милиции - о движении эшелонов с нефтью. Кое-какую информацию удалось получить от западных коллег: тайные счета ищите где-нибудь на Кипре, Гибралтаре, в землях Голландии - там, где существуют безналоговые зоны, где не спрашивают, откуда появились на счету деньги. Главное, чтобы доллары вращались в их банках, давая стране возможность жить на проценты.
        Мир крутился и выкручивался, как только мог, но лишь бы себе не в убыток. Лишь Россия напоминала доброго богатого дядюшку, у которого тем не менее шустрые родственнички хапают все что плохо лежит. И тут же за дешевый леденец загоняют чужим дядям. Не менее, кстати, богатым, но зато более хитрым.
        Серафим Григорьевич снял с пояса пейджер - новое чудо техники размером с ладошку, появившееся совсем недавно для оперативных работников и офицеров физзащиты. Нажал тумблер, прочел на дисплее все сообщения, которые ему передало наружное наблюдение: Вараха доехал до дома, вошел в квартиру; Соломатин без приключений добрался до общежития, заперся в комнате.
        На всякий случай, повторяя, прогнал на экране сообщения, словно пытаясь заглянуть под крайнюю строчку. Нет, затор. Пусто. А он на всякий случай дал номер пейджера врачу-майору, которая со второго сеанса разогнула его от радикулита. Звонка от нее, конечно, не было, да и откуда ему взяться, если он сам не может выкроить минуты и первым позвонить ей, хотя обещал сделать это сразу, как только придет на службу. Неделю идет. Еще раз заболеть, что ли, чтобы иметь повод возобновить знакомство?
        Набрал номер Ермека:
        - Чайку случайно нет?
        - А если покрепче?
        - Чай с лимоном, что ли? - угадал Моржаретов.
        Беркимбаев как приказал себе еще в период горбачевской антиалкогольной кампании не пить - и с тех пор ни грамма ни по какому поводу. В этом плане Ермек - кремень. Может, потому уже и генерал. Это они с Глебычем себе приказов не отдают. Только другим. Хорошо хоть, что при таком отношении к делу еще полковниками стали.
        Помявшись с номером телефона врачихи, от греха подальше пошел в генеральский закуток...
        Как удалось выяснить впоследствии, именно в это же самое время Фея тянула Вараху к двери, требуя привычную вечернюю прогулку.
        - Попозже, Фейка, попозже, - успокаивал ее Григорий. Сына, хотевшего выйти с ней, остановил тоже: - Чуть попозже выйдете.
        Он только что под испуганные охи жены и недоверчивый скептицизм сына говорил о необходимости сменить маршруты и время выходов из квартиры, с работы и учебы. Вроде все ощутили эту вынужденную необходимость, и только одна собака не могла взять в толк, почему в условное время не распахнулась дверь и ей не махнули рукой - вперед!
        Заскулив, закружила, показывая свое нетерпение, преданно поглядывая на каждого в отдельности. Принялась гавкать на железную дверь, словно специально для сегодняшней ситуации установленную месяц назад.
        - Ох, ты моя хорошая! - первой сжалилась жена. - Пойдем мы с тобой на балкончике постоим, а потом и погуляем.
        Оторвав собаку от двери, ушла на лоджию. Сын подошел к окну, пытаясь разглядеть в темноте собачатников.
        - Пап, это что, так серьезно?
        - Есть момент.
        - Мы с Леной договорились в это время встретиться.
        - Подождет немного.
        Сын с сомнением пожал плечами. Не замечая, что повторяет Фейку, покружил по комнате. Григорий, чтобы не нервничать и не раздражаться, попытался читать газеты.
        - И нам теперь всю жизнь так прятаться? - не скрывал своего недовольства сын.
        - Нет, конечно. Но какое-то время поосторожничать придется. Пока наша служба собственной безопасности не поработает на профилактику.
        - Я так жить не хочу, - твердо проговорил сын, вкладывая в свои слова особый смысл.
        Буквально вчера они впервые за долгие месяцы нашли время и желание поговорить друг с другом, поделились планами о работе после института. Григорий усиленно рекламировал службу в налоговой полиции, и сын уже не отметал с ходу это предложение...
        - Но это же не каждый день, - легонько отвел удар подполковник. Хотел даже сказать что-то насчет романтики, но вовремя прикусил язык: не очень-то вязалась сегодняшняя ситуация с романтическим настроем.
        Покружили по комнате. Просмотрели газеты. Уставились - один во двор, другой - в стену. Поскуливала на лоджии Фея.
        - Все. К чертовой матери! - решительно направился к двери сын. - Я не намерен жить в склепе.
        Григорий успел перехватить его за руку, дернул на диван. А сам встал.
        - Обижаться будешь потом. Ты что, не представляешь, какие нравы за окном?
        - За окном - Лена. Что я ей стану объяснять? Мы месяц не разговаривали, и я сам, понимаешь, сам попросил ее выйти. Я еще ни разу не нарушал своего слова. И не нарушу. Тем более перед Леной.
        Да, сын может гордиться, что всегда был хозяином своему слову. Но сегодня... сегодня жизнь дороже.
        Прошла в ванную жена, взяла тряпку и вернулась обратно на лоджию, к виновато поскуливающей Фее. Сын демонстративно смел с дивана газеты, лег на него прямо в тапочках: вот такая же участь ждет и нас - ходить и подтирать друг за другом. И Вараха твердо, окончательно решил то, что подспудно рождалось в нем последнее время: все, завтра же он напишет рапорт на увольнение. Он бросает все связанное с понятием "служба" - хоть в органах, хоть в налоговой полиции. Он готов ответить за свершившееся, но уж после этого к нему никаких претензий. Ни от кого. Он стирает то, что прожито. Он признается себе, что многое прожито зря. Но еще есть время что-то подправить в своей судьбе. В первую очередь это...
        Ничего не дал изменить, даже в мыслях, звонок.
        Сын подхватился с дивана, бросился к двери. Это могла быть Лена. Плохо, позорно, что она сама вынуждена была, не дождавшись, подняться на их пятый этаж. Но все равно лучше, чем потом лопотать ей что-то насчет террористов.
        Он рванул на себя железный пласт двери, и в тот же момент, оглушенный и сметенный раздавшимся взрывом, был отшвырнут из прихожей. Последней мыслью было, что взрыв прогремел снаружи, оттуда, где стояла Лена...
        - Не-е-ет! - Первой пришла в себя жена, бросившись прямо в гарь и дым - к сыну. Из ушей и носа у того текла кровь, лицо было черным от копоти. - Не-ет! - продолжала она кричать, тормоша его.
        Издалека, по каким-то необъяснимым признакам Вараха все же понял, что сын жив и только контужен. Наверное, нужно было броситься к нему, но он почему-то в щель между стеной и полусорванной с петель, искореженной дверью, принявшей на себя основной удар и спасшей сына, выскочил на лестничную площадку. Может быть, даже чтобы попытаться задержать преступника. И вот здесь уже окаменел сам.
        Основной удар приняла на себя не дверь. Взрыв, оттолкнувшись от железа, вошел в Лену. Ее тело, буквально разорванное на куски, было отброшено к противоположной стороне площадки. Еще меньше осталось от Билла, отца Фейки: девушка скорее всего держала его на руках, и Вараха увидел только лапки, торчавшие из кровавого месива.
        - "Скорую"! Милицию! - закричал теперь и он, сам не двигаясь с места.
        К телефонам бросились соседи - Григорий сначала не понял, почему видит всех сразу в их собственных квартирах. Потом дошло, что их двери тоже сметены с петель взрывом.
        28
        Убедившись, что "наружка" - на официальном языке наружное наблюдение - снята, Борис через окно в туалете выпрыгнул из общежития и исчез в лесу.
        Вот теперь он - на свободе. Теперь он ни от кого не зависит и никого не подводит. Сам за себя поручиться он может, поэтому все эти моржаретовские сопровождения и охранение только нервируют.
        Нет, он не преуменьшает возможности киллеров - заточение в Петровку отрезвило похлеще огуречного рассола. Но он пока никого не трогает и не высчитывает. Для себя он самым важным определяет встречу с Иваном. Как написали бы высоким стилем поэты - его интересует нравственная сторона вопроса.
        А вот что станет делать потом, он еще не решил. Может, как раз ничего и не будет, он не Рембо-одиночка, который мог позволить себе любые способы отмщения. Он на государственной службе, а здесь анархии давать волю не пристало. Но... но если вдруг вопрос встанет так, что придется выбирать между службой и честью, он, конечно, выберет последнее. И пусть в этом никто не сомневается. А Моржаретов, может, простит, что взял на свою голову заботы о таком подопечном.
        На несколько минут Борис заехал в Малоярославец. Ларек уже был отстроен заново, блестел свежей краской и выставленными напоказ бутылками. О трагедии ничего не напоминало, более того - в зарешеченном окошке сидела молоденькая пигалица, охотно рассказавшая Борису случившееся:
        - До меня работал парень, так его милиционер убил. Ой, нет, не милиционер, а какой-то там налоговый или инспектор, или полицай.
        - Не полицай, а полицейский, - поправил Борис.
        - Какая разница, когда уже убили! - махнула рукой деваха.
        - А ты не боишься?
        - А что бояться, если здесь бабки хорошие идут, - опять отмахнулась продавщица. - А убить и на улице могут. Авось второй раз сюда не полезут. Да и, говорят, поймали того полицая, который убил-то.
        - Полицейского, - вновь поправил Борис и пошел на платформу.
        Теперь хоть посмотрел на само место преступления. Выходит, к нему тянет не только преступника, но и того, кому это дело шьется. А вот теперь - к Ивану. У кого он сегодня ночует? У Людмилы или дома?
        В электричке прошел сначала вперед, потом развернулся и вагона на три вернулся назад. Навстречу никто не попался - скорее всего никто за ним не следил, но, один раз ожегшись, он готов был теперь вспоминать все конспекты с занятий по конспирологии и следовать каждому пункту, каждому абзацу этой своеобразной науки.
        На эскалаторах метро снова то бежал вниз, то останавливался, пропуская вперед спешивших следом. Вроде бы опять никого, кто бы стушевался, нарушив движение толпы. Прекрасна толпа, когда у нее один ритм. Значит, никто не следит.
        Телефон Людмилы не отвечал, а у Нади был постоянно занят. И Соломатин наудачу решил ехать сразу на Кутузовский, домой к Ивану. А может, и не наудачу, а просто чтобы иметь возможность еще увидеть и Надю. Даже такой ценой: пусть Иван вновь вернулся домой, но в этом случае он увидит Надю. С ней он тоже попрощается. Прощайте, Черевачи. Удачи вам, если, конечно, получится.
        Самая большая его глупость за последнее время - это именно звонок Наде. Или наоборот, не глупость? Все годы там, глубоко в сердце, жило ожидание этой встречи. И вот она произошла. Ну и что? Вспыхнула и сгорела спичка. Теперь хоть на север, хоть на юг. И ничего, кроме боли, не осталось. Хотя иначе, наверное, и быть не могло.
        Или все-таки могло? Ведь почти реальностью стало то, что они оказались вместе. Что, если сама жизнь подсказывает не опускать руки, требуя как раз мужской решительности? Ведь прояви он ее в суворовском или даже в Рязани, еще неизвестно, с кем осталась бы Надя. А он воспринял ее увлеченность Черевачом как данность и милостиво отпустил от себя...
        Вечер уже достаточно плотно опустился на Москву. Время в метро Борис посмотреть забыл, а может, и смотрел, но не оставил его себе для памяти. Поднялся ветерок, зашуршали, даже громче автомобильных шин, вороха листьев у обочины тротуара. Идти бы и идти по ним, отбрасывая ногами. И уйти - не просто из этого места, а еще и из этого времени. За очередной поворот. И посмотреть оттуда на то, что тебе предстоит прожить.
        Но попалась на глаза телефонная будка, и он вновь полез за жетоном.
        На этот раз телефон оказался занят у Людмилы, а у Нади долго не брали трубку. Оставить сына и уйти она не могла, и он дождался, когда Надя подойдет к телефону.
        - Алло.
        Иван! Он почти уверовал, что тот у Людмилы, но нет, чудеса и желания имеют слишком реальную и жизненную основу. Вернулся. Уже не вспоминалось, что совсем недавно он даже желал этого. Выходит, лукавил перед собой. Надеялся на обратное. А Иван вернулся...
        - Алло, - настойчиво потребовал ответа Черевач.
        Смелости ответить не хватило, легче оказалось повесить трубку. Нет, он не раздумал встречаться, он не позволит себе смалодушничать. Просто у Него теперь будет дополнительно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.
        Но и уже остановившись перед знакомой дверью, понял, что ничего нового не придумал. А вот силы и решительность растерял. Ну и что из того, что он посмотрит в глаза Черевачу? Что от этого изменится в его жизни и у Ивана? Если уж твердо решил идти, то нужно было ответить Ивану по телефону и предупредить, что подъедет. Это нужно было сделать ради того, чтобы отрезать путь назад. А теперь уговаривай себя, подталкивай к действию.
        Обманывая самого себя, Борис опустошенно выдохнул из груди воздух и тут же решительно, резко, словно вынырнув мышкой при бдительной кошке, нажал звонок. Вот теперь все. Сделано. Назад не побежит, хотя лифт стоит и ждет. Ему посмотреть и уйти. И больше ничего. Только бы дверь открыл Иван, а не Надя.
        Повезло. В тренировочном костюме - а это означало, что он не забежал случайно на минутку, а что он - дома, Черевач и предстал перед ним.
        - Ты? - Удивление выразилось столь неподдельно, что Борис, не сдержавшись, даже усмехнулся: а что, уже списан со всех счетов и накладных? Нет уж, это тебе не лабуда.
        - Я.
        - Надя! - то ли за помощью, то ли, что совсем нереально, поделиться радостью, крикнул в глубину квартиры Иван. И Соломатину: - Заходи.
        Не встречайся они до этого, можно было бы поверить в искренность Черевача. Или это у него от неожиданности? Нервное? Есть люди, которые от нервности срываются на крик, а есть, как видно, и те, что тают в любезностях. Психи.
        Выглянула из кухни Надя. Лицо ее, настроенное на дружелюбие и улыбку, враз озадачилось, потускнело, погасло. Как все же неудобны незваные гости!..
        - Заходи-заходи, - продолжал радоваться пока только один Иван. Психам - им что, им хоть в куклы играй, хоть войну развязывай. Победят все равно они. - А я как раз о тебе думал. Надя, собирай на стол.
        - Не стоит, я только на минуту, - попытался вернуть все в исходное положение Борис: неожиданная атака Ивана дала ему психологическое преимущество, а этого-то больше всего и не хотелось.
        - Никаких "на минуту", - категорически смял попытку Черевач. - Что мы, не люди, в конце-то концов. Что ж мы в горло-то друг другу...
        Не дав снять обувь, он буквально затолкал Бориса в комнату. Там, опять же не давая сказать ни слова, метнулся на кухню, привел с собой жену. Из бара вытащил начатую бутылку коньяка, три рюмки. Быстро раздал их, наполнил и поднял свою для тоста:
        - Я не знаю, зачем ты пришел. Не знаю, какие слова приготовил. Но лично я поднимаю этот тост за то доброе, что было между нами. А оно было. Я пью за нас троих.
        Еще более изумленно, чем Борис, смотрела на мужа Надя. Его порыв был непонятен, совершенно не в его стиле, но ведь происходило, и происходило на ее глазах, в эту самую минуту. Откуда в нем это? Или он что-то задумал?
        Иван первым опрокинул рюмку, оглядел остальных. И все-таки как много значат прожитые вместе годы! Уловила, поймала Надя ту единственную черту-просьбу в его глазах: помоги! Поддержи меня!
        Ничего не зная из задуманного мужем, пошла за этой просьбой. Выпила едкую горечь - всю рюмку, целый глоток. И получилось, что теперь уже оба смотрели на замершего Бориса: как поведет себя он?
        - Я пью за то доброе, что было между нами, - чтобы потом не было никакого подвоха, чтобы не мучиться угрызениями совести, если вдруг Черевачи засмеются и превратят все в фарс, повторил и уточнил тост Соломатин.
        Не засмеялись, не съехидничали - вздохнули с облегчением. Повеяло чем-то далеким, юношеским - оттуда, когда были вот так же свободны и дружелюбны. Конечно, это самообман, уже через мгновение все вспомнят, как далеко и безвозвратно ушла молодость. Да хотя бы тот же Витюшка напомнит: с того времени появился я, не названный, правда, нужным именем...
        - Познакомься, сын, - притянул его, выглянувшего наконец из своей комнаты, Иван. - Это дядя Борис, мы с ним вместе учились в суворовском училище. А наша мама пыталась научить нас химии.
        Напоминание про химию - это вообще запредельное время, потому что Надя, похоже, уже и забыла свою недолгую работу лаборанткой. И точно: махнула рукой - не открещиваясь, но и не вздыхая по этому поводу.
        Борис приметил и другое: они все трое говорят о прошлом и готовы остаться в нем как можно дольше, только бы не возвращаться к сегодняшнему кругу проблем. Может, и в самом деле не стоит? Зачем терзать настоящее? Иван, конечно, что-то знает про убийство киоскера, он каким-то краем коснулся его. Хотя скорее всего лишь чуть-чуть. Настолько чуть-чуть, что считает возможным откупиться от всего рюмкой коньяка и совместным возвращением в прошлое. Он же язвил в "Орионе", что пора бы за встречу и выпить. Вот и выпили. А Надя...
        На Надю Борис старался не смотреть. Он чувствовал каждое ее движение, словно через усилитель ощущал ее напряжение - а с чем пришел все-таки он, Борис Соломатин?
        В самом деле, а с чем он пришел? С еще не прошедшими синяками? Что на душе у него к этим людям, делающим неуверенные и осторожные попытки все же сохранить семью? И только ли они невольно поломали ему жизнь, обидели своим уходом от него?
        Любовный треугольник - это изначально чья-то горечь впереди. Почему он думает, что эту чашу должен был испить Иван?
        Понимание этой простой истины - детской задачки в одно действие - принесло некоторое облегчение. И даже пусть Иван из-за виноватости своей за его арест пошел на мировую, пусть этим самым жестом он убивает и второго зайца - мирится с Надей. Но лучше так, чем когда они все трое враждуют друг с другом.
        - Вы поговорите одни? - первой не выдержала возникшей паузы Надя.
        Не дождавшись ответа, прижала сына и увела из комнаты. Иван запоздало покачал головой: да, поговорим одни. Посмотрел на оставшийся коньяк, но прикрываться им и дальше раздумал. Сказал без всяких экивоков и обставлений:
        - Я знаю, кто обеспечил тебе тюрьму.
        Борис почти не сомневался в этом, но само по себе признание Ивана заставило его сдержанно-облегченно вздохнуть: из той безвыходной ситуации, в которой он оказался, уже сам скоро начнешь верить в свое преступление. Но Иван решился. Сам. И радость при встрече скорее всего была не наиграна: он в самом деле хотел произнести это признание.
        - Я знаю, кто, - повторил он. - Но у меня никаких доказательств. Да, никаких, - уточнил через мгновение.
        Вопрос "кто?", конечно же, вертелся на языке у Бориса, и Черевач, может быть, ждал именно его. Но Соломатин сдержался, не стал помогать хозяину квартиры: решился говорить - пусть говорит то, что считает нужным.
        Тот, не дождавшись, что ему помогут вести этот тяжелый разговор, обидчиво откинулся на спинку кресла. Но Борис, уловивший обиду Ивана и признавший свою неправоту, отметил более важное: а ведь права Надя - иждивенец он, Иван Черевач. Он всегда ждет. И ведь выжидает. По крайней мере с Надей получилось. Но он к нему пришел не за подачкой. Захочет - пусть говорит, нет - значит, нет.
        Захотел. Пересилил себя. И отчеканил:
        - Не далее как завтра вечером я их, оставшихся в живых, сдам в милицию. Если у тебя есть свой выход на уголовный розыск, пусть покрутят.
        - Что значит - оставшихся в живых?
        Вопрос-забота понравился Ивану, он сразу расслабился, потянулся к бутылке.
        - Это если вдруг поднимется стрельба. Но уверен, что все будет чисто. Настолько чисто, что твой "крестник" Буслаев, - назвал наконец он основного исполнителя, - не успеет моргнуть и глазом.
        - Тебе-то что от этого? - спросил и тут же пожалел о сказанном Соломатин.
        Рука Ивана дрогнула как раз над его рюмкой. Черевач отставил неразлитую бутылку, резко встал и заходил по комнате. Остановился над гостем.
        - Ты думаешь, что все оставившие армию и перешедшие в коммерческие структуры - сволочи? Что они - подонки, не способные более ни на что, кроме как лизать зад своим хозяевам? И только ты - чистый и благородный?
        Выпалив эту тираду, вновь пробежался по кругу. Разволновалось, выплеснулось все, о чем думал последнее время, что сравнивал и сопоставлял. Никто не видел его душевных переживаний, для всех он оставался просто уволенным из армии капитаном, подрабатывающим в охране. Так делают десятки, сотни, тысячи офицеров. Но ведь не истуканы же они, им есть что вспоминать и с чем сравнивать...
        - Если ты так думаешь, я бы посоветовал тебе уйти из налоговой полиции. Потому что ты не можешь там работать. Не имеешь права. Нельзя работать с чувством презрения к тем, с кем вынужден общаться. Иначе ты загубишь столько людей, не по своей воле оказавшихся за бортом, что этого хватит, чтобы потом всю жизнь маяться.
        Теперь привстал со своего места Борис. Интересно, кто кому должен читать нотацию? Он что, пришел сюда, чтобы выслушивать предсказания о своем попадании в ад? Заглянула даже Надя, взволнованная возбужденным голосом мужа.
        - Да, вы оба можете меня презирать, - все более распаляясь, крикнул уже для обоих Черевач. - Можете послать меня ко всем чертям и будете правы.
        - Ваня! - бросилась к нему Надя, демонстративно не замечая Бориса, предлагая ему уйти, чтобы не распалять больше мужа и не рвать то еще нежное, только наживленное между ними, но не укрепленное петлями.
        - Нет, я договорю.
        - Не надо, - как бы извиняясь, попросил и Борис. И за что Господь наградил человека гордостью? И нет большего порока в людях и большего разрушителя их судеб, чем гордыня. Вроде разные вещи, но сколь тонка, неуловима меж ними грань... - Дайте лучше я скажу. - Он сам доразлил спиртное.
        Торопясь заполнить короткую паузу между искрами, сам дотянулся своей рюмкой до остальных.
        - Наверное, будет неправдой, если я начну сейчас говорить, будто не люблю Надю. - Он не посмотрел в ее сторону, но почувствовал ее напряжение. - Но никто не упрекнет меня и в том, что я каким-то образом, в обход тебя, - указал он на Ивана, согласно кивнувшего головой, - в обход нашей дружбы домогался Нади. Так?
        - Так, - подтвердил Черевач. Он вертел рюмку в пальцах, задумчиво глядя в пол. Надя стояла почти за спиной, но и на этот раз Борис не осмелился повернуться к ней.
        - И так будет всегда, пока вы будете вместе, - проговорил спасительную для Нади фразу Борис.
        Она ждала, наверняка ждала чего-то подобного, чтобы объяснить, оправдать свои встречи с Борисом. И сейчас он расставил все точки над "i". Даже больше - невидимо укрепил те нити, что вновь связали ее и Ивана: "...пока вы будете вместе".
        - Кто знает, сколько той жизни нам осталось, - не то что по-стариковски мудро, а просто уже оттуда, из будущей тюремной камеры, вырвалось у него. - И лично мне хочется, чтобы мы не стеснялись смотреть в глаза друг другу.
        Поднял голову Иван. Вышла наконец из-за спины Надя. Встретились три взгляда. Сошлись три наполненные рюмки. Неужели нужно было одному из них сесть в камеру, чтобы собраться воедино? И, может быть, в самом деле не нужно искать высоких материй там, где их нет? Не лучше ли довериться взгляду и порыву души?
        - Надюш, у нас все-таки есть чего пожевать?
        Надя, держась за обожженное коньяком горло, молча побежала на кухню. Но скорее всего не за едой послал жену Иван, а чтобы остаться им одним.
        - Ты завтра свободен?
        - Если не заберут, - пожал плечами Борис. Его свобода не надежнее огонька спички в грозу.
        - Ясно. Что тебе предъявляют, на какой стадии следствие - дай мне картину.
        Все же с сомнением - а нужно ли это? - Борис рассказал о происшедшем. Иван поинтересовался из любезности, чтобы загладить свою вспышку гнева, поэтому Соломатин остановил и его, остановился и сам:
        - Слушай, а может, не стоит никуда влезать? Я ведь чего пришел? Хотел узнать, причастен ли ты каким-то боком к моему аресту или нет.
        - Причастен, - неожиданно согласился Черевач. - Хотя и в самом деле лишь малым краешком. Но тем не менее наводка была моя. - Он рассказал, как выспрашивал Буслаев о нем и с какими подробностями он выполнил его просьбу.
        Было видно, с каким трудом дался ему рассказ, но он договорил до конца.
        - Ну, а утром... утром кое-какие детали вновь напомнили о тебе. - Про часы Иван все же не решился сказать и, хотя Борис напрягся, ожидая что-то услышать про них, ушел от темы. - Так что я не сомневаюсь, что это их рук дело. И хочу, чтобы завтра ты опознал своих друзей по электричке. Сможешь?
        - Наверное, да. Только вот способ, каким ты собираешься это делать, меня смущает. Ведь камер на Петровке еще достаточно много.
        - Вот что-что, а законы я все же старался никогда не нарушать. И в камере мне делать нечего. Зато есть способ хоть на время, но засадить туда твоих доброжелателей. И здесь важно, чтобы следователи, заполучив их, пощупали на предмет убийства ларечника.
        - Но что все-таки ты задумал?
        Ответить Иван не успел или не захотел - пригласила к столу Надя. Иван, заканчивая разговор, назначил встречу:
        - Встречаемся завтра... - Он прикинул, где им лучше встретиться, и вдруг улыбнулся: - Встречаемся на нашем месте. Не забыл?
        29
        Нет, Борис не забыл их место - метро "Киевская". Около первого вагона, если ехать в сторону "Филей", к их суворовскому училищу. Интересно, знает ли Иван, что училище перебросили в другое место?
        Черевач появился со стороны входа в вокзал. Может, ему даже удобнее было назначить встречу где-то в другом месте, куда бы он смог подъехать на машине. Но такая мелочь, как воспоминание о месте их встреч после увольнений, приятно радовала.
        - Привет! - поднял вверх сжатый кулак Иван.
        Такое приветствие - это тоже оттуда, из юности, когда их возраст бредил патриотизмом Кубы, повстанцами Сальвадора, Никарагуа. Они и в Рязанское десантное пошли, благоразумно высчитав, что именно ВДВ стоят ближе всего ко всякого рода вооруженным заварушкам. И что именно в десантных войсках они смогут приобрести те качества и навыки, которые могут потребоваться для войны и драки. Им очень хотелось проявить себя, а раз на плечах погоны, а в руках оружие...
        Однажды даже Надя, насмотревшись на них, подняла при встрече свой кулачок, но они столь откровенно засмеялись, что больше она не осмеливалась играть в их мужские игры.
        Да, об этом мечтали, к этому стремились. А в итоге? Не говоря за других, но лично Борис вдосталь навоевался на собственной земле.
        - Здорово, - ответил на приветствие Соломатин.
        - Ну что, едем?
        - Едем. Но куда?
        - Электричка довезет.
        - До Востряково? - почти не сомневаясь, назвал адрес Борис.
        Именно Востряково с его лесным озером считалось излюбленным местом отдыха их суворовского взвода. И началось-то все случайно, когда однажды Борис, потеряв в толчее метро Ивана и Надю, - это потом он понял, что они с удовольствием потерялись сами, - сел в электричку и в тоске поехал куда глаза глядят.
        Доехал до Востряково, побродил по лесу, вышел случайно к пляжу лесного озера. Посде казармы, московской толчеи озеро так обворожило, что в следующее увольнение вытащил туда же и друзей.
        Замирая, стараясь не смотреть в сторону раздевающейся Нади, быстро снял свою форму и бросился в воду. И только оттуда, вроде уже естественно, наблюдал, как она, в желто-зеленом купальнике, входит в озеро. И вот именно в тот момент, когда Черевач, не стесняясь, словно уже зная, какое оно, тело Нади, схватил ее сзади и стал толкать в воду, он обо всем догадался.
        Никогда Борис не отличался любовью к плаванию, а тут суматошными гребками, пряча горячее лицо в воду, устремился к противоположному берегу.
        И вот они стоят на этом самом, принявшем тогда его боль, берегу.
        - Ты ждешь где-нибудь здесь, - продолжал постепенно вводить его в свой план Черевач. Борис устал выпытывать у него детали и теперь лишь молча принимал то, что приоткрывал для него Черевач. - Я сижу там, около лодочной станции, - указал он на другую сторону озера. - Сначала появятся буслаевские ребята, а потом, через какое-то время, милиция.
        - Ее вызовешь ты?
        - Я.
        - А почему ты считаешь, что она арестует их, а не тебя самого?
        Иван улыбнулся, прощая: несмышленыш ты еще в наших охранных делах. Но до конца завесу так и не приоткрыл. Хотя и чувствовалось, что вчерашняя встреча утвердила его в каком-то решении. Стоит ли помогать в осуществлении задуманного им или добиться четкого ответа, что он замыслил? Лучше второе, но Ивану, кажется, очень хочется сделать что-то ради себя...
        - И вот где-то в тот момент, когда милиция будет забирать тех, кого нужно, ты и подтянись поближе. Постарайся узнать своих "крестников" из электрички.
        - Допустим, определю. А что дальше?
        - Скажешь мне. Я скажу другому. Тот - третьему, который уже по долгу службы обязан будет задать задержанным некоторые дополнительные вопросы.
        - Мне тоже задавали, - мало веря в затею, махнул рукой Борис.
        - Ну тогда давай вообще ничего не делать! - впервые не выдержал Черевач. - Скажем, что лабуда все это, фигли-мигли. И садись лет на пять-десять в отдельную квартиру с видом на парашу.
        - Химичишь ты что-то.
        - Как будто они не химичат, - вполне резонно ответил тот.
        - Слушай, а ты знаешь, что суворовское переехало? - снимая напряжение, вспомнил Борис.
        - Знаю, - грустно отозвался Иван. - Как-то оказался рядом, подъехал побродить, а бродить-то и не перед чем... Ладно, не от нас это зависело. А то, что зависит от нас, мы сделаем добротно и красиво.
        Красиво подъехали на автомобилях охранники Буслаева. Негромкими сигналами заставляя расступаться возвращающийся с пляжа люд, по тротуару подъехали к павильончику, под крышей которого жарили шашлык два представителя от вездесущих кавказцев. По одному виду прибывших поняв ситуацию, они тут же затушили угли, сгребли в охапку шампуры и убрались восвояси: слишком явен был настрой на разборку. А в чужие споры не хотят втягиваться даже грузины: разборки навара не дают. А где нет денег, там нет и кавказцев.
        Прибывшие демонстративно попинали, потрясли два захудалых ларечка, притулившихся к павильону. Двое из буслаевцев, словно сгоняя с насиженных мест кур, отправляли подальше тех, кто еще ничего не понял и продолжал лежать на песочке. Сам Буслаев наблюдал за происходящим из машины, в которой для комфорта и прохлады отворил обе дверцы. Могли и любили шикануть перед другими "новые русские", не обращая внимания на осуждающие взгляды.
        Долго и без дела сидеть на указанном месте Соломатин не смог. Осторожно вошел в воду. Тихо, без всплесков, поплыл к месту встречи. Второй раз приходится переплывать озеро, и снова не ради своего удовольствия или даже спортивного интереса.
        От воды происходящие события отслеживались трудно, и он доплыл до того места, где уже нащупывалось дно и можно было стоять. К этому времени навстречу гостям уже вышли охранники Черевача. Выгадывая каждый для себя удобную позицию, поперемещались. Но пока не было старших, явных действий не предпринимали. А Черевач что-то выгадывал, выжидал, не появлялся. Хорошо, что вода под вечер всегда кажется чуть теплее и сидеть в ней, не высовываясь, одно удовольствие. К тому же из воды не выгоняли, занимались только "курами" на берегу...
        Наконец показался Иван. Подчеркнуто не обращая внимания на приехавших, указал подчиненным на выстроившиеся "елочкой" машины - убрать. Проходя мимо ларька, отстранил с дороги одного из буслаевцев и тоже обернулся к своим: а этот чего здесь делает?
        Это послужило как бы командой схватиться за оружие, и руки всех без исключения собравшихся в противостоянии исчезли или под полами пиджаков, или в карманах брюк. Один Черевач продолжал размахивать руками - и не "курочек" отпугивал, а выдворял вон пришельцев. Грубо. Презрительно. Явно нарываясь.
        Вылез из своего наблюдательного пункта Буслаев. Пока он шел к Черевачу, Соломатин попытался высмотреть тех, кто находился в электричке. Было далековато, и он, приседая в воде, стал подбираться ближе к берегу.
        Приближался к Ивану и Буслаев. В неизменном своем малиновом пиджаке, с сигаретой во рту, он являл собой восклицательный знак, который своим присутствием поставит на всем этом недоразумении добротное окончание. За пистолеты хватается шушера, а начальство потому и умнее, что их оружие - это самоличное появление в нужное время в нужный момент.
        Однако Черевач не признал таких правил и авторитетов. Лишь только малиновое пятно приблизилось к нему на расстояние разговора, он отвернулся и отошел в сторону. Наглости и выдержки в этот момент, конечно, ему было не занимать, и Борису стоило подумать, насколько он все-таки иждивенец. Скорее всего тут ни Надя, ни он сам, Борис Соломатин, не правы: когда захочется, Иван умеет делать что-то и сам.
        На этот раз оскорбление достигло нужной точки. Буслаев развернулся, вскинул руки, словно дирижер, приглашающий встать оркестр для приветствия, и вся приехавшая с ним братия дернулась. Но именно только дернулась, потому что из ларьков, которые только что пинались, из толпы "курочек", которых отгоняли, просто из-за деревьев вышло ровно в два раза больше народа. И уже с оружием в руках, нацеленным на прибывших. Да еще, по всей тактике ближнего боя, блокировав машины и отсекая гостей от защиты и возможности ретироваться.
        Кто-то из буслаевцев, не выдержав и не рассчитав силы, выхватил пистолет, но раздалось сразу несколько выстрелов вверх. Стреляли люди Черевача - Борис прекрасно видел это со стороны.
        Отдыхающие на пляже завизжали и, хватая одежду, бросились врассыпную. И только Борис, как поплавок, продолжал покачиваться среди легкой ряби озера. Черевач наверняка предусмотрел и нервозность приехавших, и даже выстрелы в воздух, раз они раздались в его группе. Конечно, вон он подносит ко рту мобильный телефон, что-то сообщает, и в самом Востряково тут же завыла милицейская сирена. Эскорт, похлеще только что прибывшего, ровной мигающей стрелой вылетел из центральной улицы прямо к озеру, обогнул его по дамбе и уперся в шашлычницу.
        Видя, что среди подчиненных Ивана немало тех, кто был в плавках и блокировал Буслаева со стороны пляжа, Соломатин вылез из воды, затесался среди них. Милиция, вся в бронежилетах и с автоматами, окружила всех, и только тогда Черевач, достав из кармана какую-то бумажку, подошел к старшему:
        - Вооруженное нападение на охраняемый объект.
        Борис, не сдержавшись, прыснул. Это нужно было придумать: за сутки до встречи найти на пляже две будки, их хозяина, заключить с ним договор на охрану и ждать гостей. Официальнее не придумаешь. Так что оружие у Черевача - строго по закону, а вот что делают с пистолетами среди отдыхающих приезжие - разберитесь, пожалуйста.
        - Разберемся, - пообещал старший из милиционеров.
        По его команде группу Буслаева расчленили, каждого обыскали, отобрав оружие и документы. Увидел-узнал наконец Борис и своих знакомцев по электричке - здесь! Все шестеро. Значит, это все сделал Буслаев. Теперь, правда, остается не менее сложная задача - переключить внимание следователей, ведущих его дело, от заурядной разборки на берегу озера к убийству в Малоярославце. Но Иван прав - нужно же хоть что-то делать. И сам первый сделал более, чем можно было ожидать. Вот и просчитай ее, человеческую душу.
        Был ли знаком Черевач с милицейским чином, существовал ли между ними договор, но милиция выстроила и его подчиненных. Еще раз проверили договор на охрану объекта, право на ношение оружия, сверили номера. Препровождаемые в милицейские "уазики", буслаевцы лишь с бессильной злобой смотрели на разыгрываемый фарс, но двери захлопывались-то за ними, а не за противником.
        Не меньшее презрение получил во взглядах подчиненных и сам Буслаев, пока еще остающийся в окружении автоматчиков: когда начальник так по-дурному, глупо засаживает за решетку своих корешей, это тоже не прощается. Если дурак - так иди учись, а не командуй.
        - Ну что, узнал? - первое, что спросил Иван, когда сначала милицейские машины, а за ними машины буслаевцев, за управление которыми сели люди Черевача, исчезли в том же направлении, откуда вынырнули.
        - Узнал. Все здесь.
        - Я не сомневался, - с облегчением произнес Иван. И Борис понял, что над другом продолжал висеть страх: а вдруг он, Соломатин, не верит в его невиновность.
        - Где научился этим штучкам? - кивнул Борис на ларечные халупы, ставшие главным действующим лицом.
        - Жизнь научила. Главное, чтобы не нарушался закон.
        - А милиция?
        - Ну, не у тебя же одного друзья в милиции да в полиции.
        - Не у одного, - согласился Борис.
        И все-таки что-то неправильное, постыдное в действиях Ивана не давало до конца принять случившееся. Да, сделано чисто. Да, по закону. Но ведь все равно это не что иное для милиции, как "санитарная" разборка. Восторжествовала правда, но неужели она может пробиваться на свет только таким способом? Ведь уже завтра этот прием может повториться, и не исключено, что против тех, кто ни в чем не виновен! Кто даст гарантию, что множиться он будет только ради справедливости...
        - Чем озабочен? - уловил настроение друга Черевач.
        - Да так, прихожу в себя.
        Тот что-то понял, однако вида не подал, кивнул на противоположный берег:
        - Одежда там?
        - Да.
        - Поплывешь или пройдемся по бережку?
        По бережку не хотелось. Хотелось побыть одному, а если Иван станет провожать, то разговор опять закрутится вокруг только что провернутой аферы. И все же нет, не аферы. Это Иван что-то доказывал самому себе. Люди намного сложнее, чем просто "наш - не наш", и если совершают какой-то поступок, его тоже архитрудно вместить в понятие "хорошо - плохо".
        Поэтому показывать свое пренебрежение тому, кто ради него рисковал собственной жизнью, Борис не мог. И молча, разрешая Ивану прогуляться вместе, пошел по тротуарчику.
        30
        Но все равно не так-то легко и просто оказалось Ивану оторваться от того, чем жил и кормился последние месяцы. Казалось бы, после случая у озера самое время сделать еще один шаг, чтобы вообще порвать с миром, который вроде не его и не для него, и получиться это могло красиво, достойно и даже почти героически.
        Но утром он вновь завел свою шоколадную "БМВ" и привез себя к Козельскому. Кто ждет его за окнами машины? Что ждет? Голову интересно высовывать, зная, что можно опять спрятаться.
        Отношения начальника службы охраны и президента в каждой фирме складываются по-разному. Где-то президент не считает зазорным зайти в кабинет к начальнику охраны, где-то "безпека" авторитетно просиживает на всех совещаниях и кофейных чаепитиях у шефа. Редко, но бывает, когда охрана числится в таких мелких сошках, что о ней вспоминают лишь в день выдачи зарплаты.
        С Козельским у Черевача складывалось как раз что-то похожее на последнее. С одной стороны, хорошо - проблем меньше, но заедала и гордость: а что бы ты без нас делал, соляра вшивая? Да достаточно закрыть глаза на то, как подбирают на работу людей, перестать осуществлять свои внутренние проверки - и можно такое накрутить, что Луна слетит с орбиты. И без всяких взрывов и захватов заложников. К примеру, принять на работу очень грамотного компьютерщика. Но из конкурирующей фирмы. А уж он такой вирус запустит в компьютеры, что месяца два очищаться придется.
        И все потому, что кто-то пренебрежительно относится к службе охраны.
        Однако в это утро все, кто встречался Черевачу по пути в кабинет, предупреждали - Вадим Дмитриевич просит зайти.
        Значит, уже разыскивал. По вчерашнему делу? Но это его не касается.
        Касалось.
        - Рассказывай.
        Козельский был хмур, глядел исподлобья. Сесть не предложил, и, хотя он и раньше не отличался любезностью по отношению к подчиненным, сегодня это имело свой дополнительный отрицательный признак.
        - О чем? - попытался валять ваньку Черевач.
        - Об озере Лесном.
        Знает. Даже название озера. Рассказал кто-то из подчиненных или информация пришла от самого Буслаева? Подобное исключать нельзя, ведь не зря же именно Буслаев добывал для Козельского "черные списки". Если это так, то вчера у озера он тронул не просто "малинового пиджачка", а, может быть, даже своего негласного куратора. Интересная получается картина. Тем более, что отвечать что-то надо...
        - А ничего особенного. Лабуда. Меня оскорбили, и я посчитал своим долгом ответить на оскорбление, - ушел от конкретики в высшие нравственные проблемы Черевач.
        - Ты уже без моего ведома начинаешь предпринимать какие-то шевеления, гаденыш? - Козельский, без сомнения, специально подобрал этот уничижительный термин, чтобы дать понять уровень поступка. - Но тебе платят за то, что ты служишь мне, а не себе лично. Собой ты можешь подтирать себе же задницу, но не более того. Тебе ясно?
        - Извините, но и я не тумбочка, - неожиданно даже для себя вместо извинений пошел на обострение конфликта Иван.
        Еще вчера это было бы невозможным, еще вчера он тысячу раз подумал бы, как загладить вину. Да и самой вины бы не было, он просто не допустил бы ее. А сегодня вдруг произносит такие слова! Его обидели напоминанием, кому он служит? Но он знал это и раньше. Единственное, что раньше его так пренебрежительно не тыкали носом в грязь. А это, оказывается, тоже имеет значение. Потому не очень-то страшно оказаться вышвырнутым на улицу. И это не бравада, а нормальное человеческое уважение к себе. Всегда говорят, что приятнее строить мосты, но, оказывается, сжигать их - не меньшее удовольствие. Сожженные мосты концентрируют волю...
        Ответ, как и ожидалось, более чем не понравился Козельскому. По нему - так тумбочки все, кто получает деньги. Только дающий эти деньги не может ею быть. Нравится подобная картина кому-то или нет, но реальность именно такова. В коммерции спуску давать никому нельзя, иначе завтра уборщица захочет сесть в кресло президента и указывать...
        Так что Козельскому разбираться в душевных выкрутасах начальника безопасности ни времени, ни охоты не было. Строить охрану, или, как выразился однажды Асаф, оборону, - это лежало на плечах самого Асафа, и коротышка с удовольствием играл в эту войнушку с оружием, засадами, подставами и тайными операциями. Пусть играет и дальше.
        Но Асаф прилетит только завтра, и прилетит на сутки, специально для подведения итогов первого этапа нефтяной сделки. А сутки держать в охране человека, который принимает самостоятельные решения, - тут задумаешься...
        - Иди, - неожиданно миролюбиво отпустил Козельский. Иван вопросительно поднял голову: иди - это на службу или на все четыре стороны? Президент понял его.
        - Если еще хоть раз станешь проявлять самостоятельность, то из этого кабинета уже не пойдешь, а уйдешь.
        Вот теперь Черевач уловил разницу. Подумать над ней в спокойной обстановке не дал звонок Людмилы.
        - Привет, пропащий, - весело, словно не помня о его внезапном исчезновении, произнесла она. - Слушай, тебе не хочется пригласить меня на кофе?
        О, кофе, бедный кофе! Кажется, им готовы прикрываться все, кто надеется на встречу. А у них с Людмилой кофе - это затем постель, это ночь, это в итоге страдающие глаза Нади...
        - Да ты знаешь, тут у меня небольшой закрут...
        - Ну неужели не выкроишь часика полтора? - сама ограничила время Людмила. - Господи, и когда мужчины сами будут догадываться устраивать женщинам небольшие праздники? Это так трудно?
        Коварнейший, в общем-то, прием - сомневаться в порядочности и гусарстве мужчины. Потому и практически беспроигрышный.
        - Ты заканчиваешь как всегда?
        - На том же месте в тот же час, - пропела Людмила.
        "Игривая", - в который уже раз подумал о ней Иван. Игривостью и взяла его, растормошила, заставила выделывать такие "па", какие и сам за собой не подозревал. Через столько лет семейной жизни понять, что такое женщина в постели - это именно она, Людмила, позволила ощутить. В такие моменты невольно напрашивается сравнение с женой и всякий раз не в пользу Нади: та лежит, чего-то ждет, а даже если он и проявит какую-то активность, воспринимает это столь недоверчиво, что впору плюнуть и отвернуться к стенке.
        Однако сравнения на этом не заканчивались. Насколько Людмила была азартна и искусна в любовных утехах, настолько холодна и безразлична после них. И здесь чаша весов склонялась уже в пользу Нади с ее заботливостью и домашностью. Одного месяца жизни с Людмилой хватило, чтобы соотнести и понять: постель - хотя важно и безумно приятно, но все равно не та истина в последней инстанции, которая определяет, что выбирает и кого выбирает для себя человек.
        Иван отдал предпочтение семейному покою. Правда, мечталось: вот бы соединить то и другое в одной...
        Ни о каких полутора часах встречи не могло идти и разговора - это Иван с грустью понял, как только Люда отмела все кафе и приказала рулить к ее дому.
        - А там Соломатина, случаем, нет? - съязвил он. Может, обидится, и они все же расстанутся?
        Ничего подобного. Загладила свои золотистые полукружия волос, перехватила их сзади в пучок. Колени от всех этих движений, а может, специально, подголились - загорелые, круглые, притягательные. Детскими, словно игрушечными, но идеально ровными и отточенными пирамидками Хеопса выставились вперед грудки. Ох, стерва! Знает, чем брать и как брать.
        - Я вообще-то групповым сексом не занимаюсь, - отмела Людмила возникшее подозрение, нимало не обидевшись.
        Да, Бориса там нет. Он наверняка где-то рыскает в поисках своего алиби. Вечером обещал позвонить домой, так что оставаться здесь на ночь нельзя хотя бы по этой причине.
        Дома Людмила быстро переоделась в спорткостюм, и по тому, как сгладились, подразрушились пирамидки без лифчика, как зато аккуратно обтянули брюки бедра, он отметил: хозяйка не оставит его в покое. Но хочет ли этого он? Вот бы Надя так умела. И все-таки как сложно сопротивляться идущему изнутри желанию...
        - Ты со мной на кухню или поскучаешь пока один? - кокетливо задела она его бедром.
        - Иди уж одна, от соблазна подальше, - признался Иван.
        - О-о, приятно слышать, что можешь кого-то еще соблазнять. Но ведь я вернусь, - пообещала она и заспешила к холодильнику и плите.
        Вернется. И он не сможет сказать "нет" или свести ее намеки лишь в игру. Попался. Хотя ожидание и трепетно, черт бы побрал этот трепет!
        Расхолаживая, отвлекая себя, подошел к редкой стопочке книг, притулившейся среди хрусталя на полочке. Там же стоял и альбом с фотографиями, которого он раньше не замечал. Не зная, можно ли трогать такие вещи без разрешения, осторожно вытащил черную бархатную книжицу с золотистыми уголками и застежкой. Красиво. Посмотрим. Ему, собственно, все можно. Если позвали, то терпите. И наглость, и хамство, и невежество, и грубость. Поглядим, до какой степени простирается любовь.
        Как оказалось, это был не просто альбом с распиханными между страничками фотографиями, на скорую руку подобранными по срокам, который имеется в каждом доме. С первых страниц, аккуратнейшим образом оформленных, пахнуло экзотикой - Людмила у пальмы, среди волн океана, в парке с причудливыми аттракционами. На следующей странице оказались небоскребы, и стало ясно, что Людмила снималась в Америке. И ведь ни разу не обмолвилась, хотя поездкой туда похвастаться можно было.
        - Э-э, - подскочила Людмила, как только он начал всматриваться в следующий цикл фотографий. Грубо вырвала альбом, чуть не уронив тарелки, которые не успела поставить на столик. - Я вообще-то не разрешала рыться в своих вещах.
        - У меня такое впечатление, что там все-таки подснят группен-секс, - удивленный реакцией Людмилы, пошутил Иван.
        Люда хотела ответить, и ответить так, что осталась бы память на всю жизнь, но невероятным усилием сдержала себя. Молча поставила тарелки и ушла с альбомом обратно. А Иван попытался вспомнить снимок, который он не рассмотрел в последний момент. Там, обнимаясь, шли по тропинке Людмила и... Нет, это слишком большое совпадение и слишком многое ставит с ног на голову.
        Он попытался успокоиться, собраться. Даже прикрыл глаза, усевшись в глубокое кресло. Если он не ошибся в своем предположении, то тогда становится ясной его история с назначением начальником охраны в "Южный крест". Но почему же тогда Людмила скрывает свою связь, и связь давнюю, с Козельским? А то, что на фотографии обнимались именно они, сомнений практически не оставалось. Недаром львицей набросилась Людмила на альбом и даже унесла его из комнаты. Что стоит за всем этим?
        Хозяйка вернулась улыбающаяся, оставившая недовольство на кухне. Цепко глянула на гостя, но, не рассмотрев того, что не хотела бы увидеть, упала с наполненными водкой рюмками в провал кресла, где так умиротворенно устроился Иван:
        - И попробуй поднять первый тост не за меня!
        Делая вид, что ему неудобно освобождать правую руку, Иван левой забрал ту рюмку, которую Людмила оставляла для себя. Сотворил этот предупредительный жест почти машинально, только потому, что вокруг крутилась какая-то непонятная чертовщина. То, что Людмила вытянула его к себе именно по приказу Козельского, теперь тоже ложилось в канву происходящего. А казалось, что их президент не обращает внимания на службу охраны. Она у него, оказывается, настолько подконтрольна, и особенно в тот месяц, когда он жил у Людмилы, что лучшего и желать не нужно. Иван строил из себя Пинкертона, а его самого, как букашку, рассматривали через лупу...
        Людмила или сделала вид, что не поняла жеста Ивана, или ей в самом деле было все равно, откуда пить, но она с улыбкой, легонько-легонько, до тончайшей, почти неосязаемой хрустальной нотки дотронулась доставшейся ей рюмкой до той, которая находилась в руках гостя. Отпила глоток и, дождавшись, когда пригубит и Иван, безошибочно, годами отработанным жестом показала на родинку в уголке губ - поцелуй здесь.
        Не ласково - ей в наслаждение, а сильно, взасос, себе в усладу, впился не в родинку, а в губы Иван. Сорвал вниз замок куртки, сжал маленькую упругую грудь.
        - Ой, больно же! - вырвалась из кресла Людмила. - Ты что это такой неуемный сегодня?
        - Наверное, соскучился, - полуправдой отшутился Черевач.
        - Женщину нужно брать лаской.
        - Мужчину тоже.
        - Это если мужчина нужен женщине.
        - Брось. Лабуда все это. Мы обоюдно нужны друг другу. И когда ваш брат делает вид, что можно обойтись без мужчины, надо просто подождать еще день-два. Я не прав?
        - Ну-у, - в задумчивости протянула Людмила, присев на боковушку кресла. - Женщина, скажем так, все равно может дольше оставаться без мужчины, - нашла она все же более высокое положение в предложенной иерархии.
        - Что-то мы влезли в философию, - начал переводить разговор на более необходимую себе тему Черевач. - А что это ты никогда не хвасталась, что посещала аж Америку?
        Неохотно, откровенно неохотно выслушала Людмила вопрос.
        - Господи, да где только сегодня кто не бывает! Это раньше - через парткомы, месткомы, постель начальника. А нынче все значительно проще. Когда это я там была? Да уже почти год назад, когда еще работала в Госналогинспекции. Да, как раз перед знакомством с тобой. Поднакопила - и вперед. Много ли одной надо?
        "Да не одной, еще дочка и мать", - отметил про себя Черевач. Жить на одну зарплату и иметь такую квартиру - им с женой вдвоем не потянуть. Без спонсора, как говорит нынешняя молодежь, обойтись было бы трудно. А если он был, то наверняка - Козельский.
        - Если к тому же Козельский не обижает, - решил пойти Иван напролом.
        Не ошибся. Угодил в точку. Все же надеялась хозяйка, что до того злополучного снимка Иван не дошел.
        - Слушай, голуба, я же не спрашиваю, кто у тебя есть еще кроме меня, - взорвалась она, встав с кресла.
        - А ты спроси. И пусть не покажется тебе странным - никого. Мне всегда нравилась ты.
        Последняя фраза размела вдрызг новый напор Людмилы. Она даже замерла: не ослышалась ли? А Иван, уже почти зная, что все-таки уйдет сейчас от Людмилы, уйдет навсегда, не стал скрывать:
        - Ты безумно красивая и страстная женщина. Я даже не удивился, когда рядом с тобой появился мой друг Борис Соломатин. Он, между прочим, до сих пор влюблен в мою жену, так что нам нравятся одни и те же женщины.
        - Это я уже поняла, - притихнув, слушала Люда. Никогда не говорил Иван ничего подобного, все сам больше млел, когда она прихваливала его, а тут такое красноречие...
        - Так что по женскому обаянию и страстности тебе нет альтернативы, как говорится в одной из реклам.
        Наверное, Люде хотелось услышать о себе еще что-нибудь, но Иван замолчал - наверное, и так выдал годовой запас комплиментов. Она походила по мягкому ковру, потом села у ног гостя, растолкала головой его колени и притихла в этом ложе. Отпила глоток из рюмки, и, если бы вдруг вновь, дурачась, показала пальчиком на родинку, Иван не удержался бы от соблазна поцеловать ее еще раз. И теперь уже без грубости.
        Не показала. Задумчиво облизнула язычком губы от спиртного.
        - А если я скажу тебе, что Козельский - импотент, тебе от этого станет легче? - вдруг проговорила она, попытавшись приподнять голову.
        Любая новость о начальнике - это интересно. Прозвучавшее же известие должно было вызвать интерес вдвойне, но, наверное, над услышанным грех смеяться или злорадствовать. Хотя бы из мужской солидарности. И Иван остался внешне равнодушен к сообщению Людмилы.
        - Да, представь себе, - вновь уютно устроилась в своей нише Людмила. - А твое назначение к нему - думаешь, это Бог послал, что это вдруг случайно тебе подвернулось? Я же видела, что он платит много, и подумала: а почему бы тебе не зарабатывать эти деньги?
        Не дождавшись реакции Ивана, она сама побито потерлась щекой о его колено. Примирения ли просила, просто ли пожаловалась на свою жизнь или признавала силу и уверенность того, к кому в данный момент по-собачьи преданно ластилась, - поди разбери чужую, да еще женскую душу.
        Но порыв этот, щенячий жест неожиданно тронул, и он опустил руку на гладкую голову притихшей женщины. Она охотно откликнулась на это прикосновение, завертела головой под его ладонью, готовая даже сбить прическу ради того, чтобы почувствовать мужскую силу. И вновь передала через прикосновение свой трепет и, подтверждая его, сама опустила его руку под свою куртку. Вздыбилась от прикосновения, заходила у ног ужом. Когда-то дед поучал Ивана: "Что такое удачно выбрать себе женщину? Это засунуть руку в клубок змей и вытащить оттуда ужа".
        Люда - уж? Надя - уж? Или обе змеи?
        - Позвони домой, скажи, что сегодня задержишься, - прошептала Людмила, сама помогая своему телу попасть под руки Ивана.
        Раньше за ней этого не наблюдалось - заботиться о жене-сопернице. Или она поняла свой проигрыш и теперь, таким неожиданным способом проявляя заботу, хочет заполучить его хоть изредка? Неужели у нее мало мужиков? Или...
        - Ты же любил меня, мое тело, - витал над ухом женский шепот. - Я не изменилась, я такая же.
        ...или это нужно Козельскому? - додумал-таки мысль Иван.
        - Погоди, - поняв бесполезность штурма с этой стороны, откровенно начала Люда новый маневр.
        Зажгла свечи в двух подсвечниках у зеркала, прошла к магнитофону, нашла что-то мелодичное, восточное. Выключив свет, прошла на кухню.
        И через несколько мгновений уже оттуда, танцуя в одной набедренной повязке, словно специально сшитой для таких целей и хранимой среди кастрюлей и ножей, с бутылкой коньяка и яблоком стала вплывать в подрагивающую от пламени свечей комнату. Если бы хоть раз так сделала Надя...
        Проваливаясь в сладостное томление, в ласки Людмилы, Иван подумал все же о том, что нужно позвонить жене. Но мысль эта тут же перебилась, потерялась, затерлась, а потом и вовсе исчезла.
        31
        Сибиряков упустили сразу при въезде в Москву. То ли они почувствовали, что их "ведут" из самого аэропорта, то ли в самом деле нужно было свернуть в какой-то проулочек, то ли попетляли на всякий случай. Но итог оказался печален - встречавшая гостей машина исчезла в полутемной, забитой автомобилями столице.
        Выволочка исполнителям, конечно, хорошее дело, и играет на будущее. Но Моржаретову и Беркимбаеву нужно было добротное сегодняшнее. Оставалось лишь пожалеть, что кто-то не обеспечил "наружке" наказание перед сегодняшним днем: авось бы работали тщательнее.
        "Южный крест", подрыв двери у Варахи, подстава Соломатина - наверняка звенья одной цепи. И хотя взрывом и убийством занимается МУР, Моржаретов пытался найти ту запятую, которая связывает, объединяет целое предложение. Здесь как "Расстрелять нельзя помиловать". Где запятая - там и смысл.
        Он еще раз собрал все документы по нефти - гора. Покатился по ней с вершины, надеясь зацепиться за что-нибудь неизвестное. Но соскользнул к подножию: или он уже все изучил, или что-то проскакивает мимо, не останавливая взгляда. Сидеть и ждать, когда еще что-нибудь появится и даст новый импульс? Но это дело налоговой инспекции - ждать и контролировать то, что известно. А они на то и полиция, потому и выведены из Госналогслужбы, что их задача - не ждать, а искать самим.
        Задача сегодняшнего дня - просчитать место встречи. И взять на ней вторую бухгалтерию. Только когда они докажут, что при сделке допущены налоговые нарушения, только тогда можно будет остановить тот поток, что ринулся из России от "Южного креста". "Южный" - это наверняка потому, что Африка. А "крест"? Крест ставится на Африке? Как показывает практика, названия фирм говорят об очень многом: те, кто придумывает их, словно зацикливаются на том, чем станут заниматься. "Южный крест"...
        - Серафим Григорьевич, - раздалось из селектора, - танкеры завтра входят в порты.
        - Спасибо, - поблагодарил Моржаретов своего заместителя, державшего на контроле эту сторону операции.
        Спасибо. За что? День-два погрузки, и очередная партия нефти испарится из страны, не дав ей практически ничего. Кроме, конечно, загрязненной территории, изношенности буровых, железных дорог и трубопровода. И новых будущих долгов, в конечном итоге, потому что деньги в Россию не придут.
        Отыскался наконец Ермек, которого Моржаретов тщетно пытался найти последние два часа. Сам вошел в кабинет - бодрый, хитрый. У Серафима даже сердце екнуло: хитрюще улыбающийся, поглаживающий свою прическу Беркимбаев - это прелесть. Это значит, он что-то раскопал. От такой улыбки глаза у генерала превращаются в тонюсенькие щелочки, но, если по большому счету, зачем ему круглые глаза? Круглых полно у других - целые континенты ходят с ними - и ничего, не вознесены за это качество на небо. А у Ермека за его глазами - мысль.
        - Я чувствую, твои ребята хорошо пошурудили, доставив удовольствие своему генералу, - поторопил друга с признанием Моржаретов. - Излагай, не тяни.
        Своих офицеров Беркимбаев бросил добывать слухи внутри коммерческих структур - процеживать пьяные разговоры, хвастливые заверения, мат и песни. Уши от этого у "безпеки" не увяли, наоборот, прижались, как у вошедшей в гон собаки.
        - Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, - все же издалека начал Ермек. Блаженно улыбнулся, узрев нетерпение друга. Предложил еще медленнее, издеваясь: - Или тебе все-таки задать два вопроса?
        - Полтора, - умоляюще попросил Серафим.
        - А как лучше: сначала вопрос, а потом половину или наоборот? - наслаждался ерзанием Моржаретова генерал.
        - Убью, - коротко пообещал тот.
        - Ах, так! А вот как ты думаешь: с уголовной и моральной точки зрения смерть от руки друга - это бытовое обыкновенное убийство или убийство изощренное?
        - По крайней мере это справедливая кара тому, кто не ведает сострадания. И любой суд меня оправдает.
        - Слушай, а давай плюнем на все, позвоним Глебычу и махнем куда-нибудь на островок.
        Моржаретов бессильно рассмеялся.
        - Ну и смейся, - разрешил Беркимбаев и сделал вид, что собирается уходить. - Поговорили, - даже произнес их традиционное вместо "до свидания".
        - Согласен, можешь задавать два вопроса, - сдался полковник.
        - Сначала первый или второй?
        - Последний, - ткнул пальцем в небо Моржаретов.
        - Смотри-ка, угадал, - удивился Беркимбаев.
        - Ну? - потребовал известий Серафим.
        - А я уже все сказал. Зачем умному человеку повторять одно и то же дважды?
        Моржаретов напрягся, прогоняя в памяти только что состоявшийся разговор, и хлопнул себя по лбу:
        - Остров?
        - Приятно работать с людьми, которые хотя и со второго раза, но что-то соображают.
        - Та-ак, - потер руки Серафим, больше не реагируя на ермековские шуточки. - Где этот остров, ты, конечно, не знаешь. Не-ет, ну где тебе, - снисходительно-примиряюще выставил вперед ладони, желая, конечно, услышать обратное.
        - Знаю, - смазал душу начопера медом генерал.
        - Да-а? Вот уж не ожидал. И где?
        - Где-то у нас, в России. Представляешь, сколько островов в мировом океане мы сразу исключаем из поиска!
        Моржаретов застонал:
        - Я завтра же подам рапорт Директору, чтобы все разговоры здесь велись только на казахском языке. Вот тогда поязвим вместе.
        Угроза имела свою подоплеку: Моржаретов однажды на спор назвал больше казахских слов, чем Ермек, всю жизнь, правда, проживший в России.
        - Понимаешь, преступников ловят не на каком-то языке, а... - генерал постучал себе по лбу. И только в этот момент убоявшись, что жест может уже восприняться как похвальба, сам объяснил: - У хозяина "Южного креста" есть яхта. Стоит, или как там поморскому, пришвартована около Речного вокзала. Недавно загружали в нее спиртное, овощи, продукты. Я думаю, сбор произойдет на ней. Вернее, на яхте они отчалят к какому-нибудь островку или безлюдному побережью, куда ты почему-то категорически не хочешь плыть с Глебычем.
        - Ермек, дорогой, я тебе сужаю поиск острова со всей России до размеров Московской области. Даже до устья Москвы-реки и Клязьминского водохранилища, - начертил мысленно возможный маршрут отплытия яхты с Речного вокзала Моржаретов.
        - Да? - сделал удивленное лицо Ермек. - А я, дурная голова, хотел уже засылать своих людей на Енисей и Амур. Вдруг где там.
        - Про Обь не забудь! - согласился с собственной глупостью Серафим. - Значит, яхта под твоим контролем?
        - Меня смущает возможность пустить все документы в прах, как это получилось со списками, - не стал отвечать на прямой вопрос Беркимбаев. - Или тебе все равно, что нести начальству: бумаги или пепел от них?
        - Слушай, сам получил генерала, дай и другим получить.
        - А для этого нужно совсем немного: первое - не нервничать, второе - найти яхту...
        - Не понял! Как найти?
        - Шерше ля фам. Как ищут женщину: отыщешь - будет удача, нет - спишь с открытой форточкой. Одним словом, яхта исчезла.
        - Ничего не понимаю. Ты же сам только что говорил...
        - Я ничего не говорил. Это ты желал бы услышать то, что хочется. Я сказал, что есть яхта. Но я не сказал, где она сейчас.
        - А где она сейчас?
        - А вот теперь мы подступаем к первому вопросу. И именно поэтому я уже целый час прошу тебя позвонить Глебычу - нужно найти тот остров, к которому она причалила. Нам нужна подробная карта тех маршрутов, которые могут произрастать от Речного вокзала. Как ты думаешь, Глебыч нам в этом деле помощник или, как и ты, шаляй-валяй?
        Нет, совершенно ни к чему Ермеку учить родной казахский язык. Все прекрасно изъяснилось по-русски...
        Независимо от дружески-служебных препираний двух начальников управлений, предстоящая встреча на яхте невольно взволновала еще двух человек - Соломатина и Черевача. И все только потому, что Иван проснулся чуть раньше, чем предполагала Людмила, заканчивавшая разговор по телефону. Она, глупышка, прикрыла дверь на кухню, чтобы не разбудить его, а дверь-то как раз нужно оставлять открытой, чтобы самой контролировать ситуацию. Что поделать - женщина. Это не мужчин в постель заманивать, тут соображение требуется.
        - Да-да-да, - первое, что услышал Иван, проснувшись среди мягких подушек и скомканного одеяла.
        Люда говорила из кухни, и не потому, что так уж хотелось подслушать ее разговор, а оттого, что проснувшийся человек интуитивно вбирает в себя именно первые звуки, он стал прислушиваться.
        - Нет, еще здесь. Спим. Так что все в порядке, не волнуйся, - приглушенно, но для утренней квартиры все равно громко сообщила хозяйка невидимому собеседнику.
        И потому, что это было сказано во множественном числе, а Людмила вроде не страдала манией Николая II с его "мы", Иван тут же весь превратился в слух. Речь шла о нем, и он мгновенно сопоставил все и признался себе в том, о чем подумал, но не стал акцентировать внимание: сегодняшняя его ночь с Людмилой была все-таки нужна Козельскому. Людмила обязана была держать его под контролем, не дать уйти и что-то сотворить. И прекрасно справилась со своей задачей.
        Видимо, услышанной фразы оказалось достаточно не только Ивану, но и Козельскому: разговор закончился. Черевач прикрыл веки, пытаясь как можно быстрее сообразить, как ему вести себя в возникшей ситуации. Дверь скрипнула, и он, открыв глаза, притворно потянулся.
        - Чай в постель? - игриво-устало спросила Люда. Он помнил, что она не любит именно утро, когда все кончается и человек уходит...
        Он сейчас тоже уйдет. Вот только как: со скандалом или без? Поздравить Людмилу с победой или сделать вид, что быть лопухом - это для него естественное состояние? Вообще-то хорошо смеяться тому, кто смеется последним...
        Но все же не сдержался, ответил на предложение Людмилы таким отдаленным намеком, что в другое время можно было бы улыбнуться:
        - Чай в камеру.
        Не стал смотреть, как вздрогнула хозяйка: он и так прекрасно знает, что от страха, страсти и холода люди дрожат по-разному. Он же ничего особенного не предложил, просто нашел еще одно игривое сравнение. А если кому-то что-то померещилось - извините: на фильмы, которые смотрим, мы билеты покупаем сами.
        Мало теперь Иван сомневался и в том, что между Людмилой и Козельским существуют более чем дружеские отношения. На одну зарплату, даже прапорщика налоговой полиции, так широко не поживешь. Значит, она поставляет ему информацию. И хотя сама налоговая полиция Черевачу была до фени, хотя доблестью в мире бизнеса пока считается не платить налоги, однако прежняя служба, да и само понятие чести противились: как можно работать с людьми, улыбаться им - и тут же за углом предавать?
        Вернее, сам способ мало его интересовал - противны люди, предающие своих не за идею, а за деньги. Тем более деньги Козельского - чванливого американского ублюдка. По крайней мере "ублюдка" он ему не простит... А сегодняшнюю безумную, страстную, измочалившую его ночь он провел с одной из тех, кто молится на козельских...
        Пока Людмила приходила в себя и решала, как ответить на, конечно же, шутку Ивана, он оделся. Впервые за время знакомства вдруг ощутил свое превосходство над ней. Раньше Люда просто-напросто сбивала любую его попытку покомандовать, настоять на чем-то своем.
        А сейчас он словно почувствовал шевеление крылышек за спиной. О, с каким наслаждением он прошелся по квартире, с каким равнодушием взял, посмотрел и поставил обратно какую-то хрустальную вазочку! Хозяйка все еще испуганно, не оправившись от первого шока, по-прежнему не понимая, что за тайну он узнал во сне и отчего проснулся таким решительным, следила за ним.
        А пришла в себя скорее затем, чтобы прервать неприятную паузу и хоть что-то выяснить:
        - Если бы я не увидела, как ты просыпался, то подумала бы, что ты встал не с той ноги, - достаточно спокойно сказала она.
        - Наверное, обе не те оказались, - усмехнулся Иван.
        - И все же ты какой-то странный.
        - Согласно ситуации, - развел руками Черевач.
        - Что тебе не нравится в утренней ситуации? - продолжала додавливать Людмила, сама, может быть, боясь откровенного ответа.
        - Все.
        - Ты жалеешь, что остался?
        - Как тебе сказать...
        - Не говори, - решилась ничего не знать Люда. - Чай, как я поняла, ты пить не хочешь.
        - Не хочу.
        - Тогда проваливай. Скатертью дорожка.
        Насколько одновременно может быть прекрасна женщина в полураспахнутом халатике, настолько и презрительно-отталкивающа. Все зависит от взгляда, которым на тебя смотрят, и от слов, которые говорят.
        Но более всего Иван удивлялся самому себе. Раньше бы еще и покраснел за чужую грубость, а тут сам не остался в долгу:
        - Сама доложишь Козельскому или тебе тогда не оплатится ночь?
        - Подлец.
        - Кому что достается, - продолжал переворачивать свою судьбу Иван. - Вот тебе: то импотент, то подлец...
        - Замолчи! Да кто ты без нас? Ты хоть помнишь, какого мы тебя подобрали?
        - Подобрали?
        - А ты что думал? Именно подобрали. Или боишься себе сам в этом признаться?
        - Я про другое. Ты сказала - "мы". Ты что, уже не служишь в налоговой полиции?
        Вот тут Людмилу достало по-настоящему. И испугало уже откровенно. И еще нужно было посмотреть, что больше она боялась потерять: будущее, вроде бы красивое и денежное, или все же настоящее, которое пусть и менее комфортабельное, но на данный момент надежное.
        - Мне каяться не в чем, - наконец нашла она ответ.
        - Дай бог, - согласился с усмешкой Иван и прошел на кухню. Хлебнул из банки огуречного рассола, оторвал от календаря листок. Прочел вслух заметку на обороте:
        - "Молочная маска". Прекрасное хобби. Смотри не перепутай, где какую надевать.
        Красиво сказал, даже самому понравилось. Но не ради красного словца рвал Черевач с Людмилой. Он рвал с тем, что уже засосало его по самое горло. Интуитивно чувствовал, что если он не сделает этого шага сейчас, сию минуту, что если он пожалеет Людмилу и перестанет оскорблять ее, тем труднее будет вылезти из "БМВ", отказаться от зарплаты в долларах.
        И вновь, в который раз за последнее время, подумал: а ведь завтра скорее всего он пожалеет об этом. Потому что опять же никому его поступок не нужен и нигде его с распростертыми объятиями не ждут. А завтра снова придется думать о хлебе насущном. Заработать же его со своей специальностью войскового разведчика на "гражданке" можно, только обозначая эту самую тумбочку, от которой он вроде бы сейчас бежит.
        И в то же время он убеждался все больше и больше: если не сделает этот рывок, если не обозначит хотя бы для себя, где подлость и гнусность в красивых одеждах, потеряет еще больше.
        - Так что вот такие дела, - подвел он итог своим размышлениям.
        Люда напряглась, готовая ответить ударом на удар, но не поняла итогового решения Ивана. Зато он, чувствуя себя полным хозяином положения, подошел к ней настолько близко, что она, не желая его прикосновений, вынуждена была едва не распластаться по стене.
        - Все когда-то кончается, - то ли в предупреждение, то ли в назидание сказал ей Иван и пошел к двери. Умело и привычно открыл все замки...
        "Идиот, конечно, дурак, но... Все нормально, - спускаясь в лифте, ругал и хвалил себя Черевач. - Где наша не пропадала".
        Не сомневаясь, что Люда смотрит в окно, спокойно обошел машину, снял с ветрового стекла прилипший листок. Приближается осень. Время, как говорят философы и писатели, подводить итоги. Но ерунда все это. Вот если бы затем ничего больше не случалось, то да, можно заняться подобным умствованием. А когда после этих разборок едешь на прежнюю работу, к старым друзьям и врагам, продолжаешь делать то, что не закончил буквально вчера, - какие это, к черту, итоги! Так, пробежка по верхам для собственного самоуспокоения. Да и не дано человеку остаться беспристрастным к самому себе, ведь не зря же итог подводится обычно хорошему и успешному. Разве разрешит кто себе вытаскивать на свет божий и собирать вместе собственные гнусности, просчеты, раны, которые преподнес другим людям? Обиды, которые принес в тот или иной дом или в те или иные души?.. Нет, бережет и лелеет все же себя человек, не дает снять с себя кольчужку.
        Сдерживая себя, чтобы не посмотреть наверх, Иван сел на сиденье, взял телефон и набрал домашний номер. Он еще не знал, что скажет Наде, он постарается все понять по ее первым словам, по ее голосу и интонации. Конечно, пролепечет что-то про служебные дела, потому что ей совершенно незачем знать всей правды. Такой правды. А вечером он снова поедет с сыном в бассейн. "Как здорово", - единственное, что сказал Витя, выходя из воды в первую тренировку и благодарно утыкаясь головой ему в живот. Иван сто лет не слышал и не испытывал ничего подобного...
        - Это ты? - обрадовалась Надя, и он с облегчением вздохнул: в голосе только тревога и радость. - Ты откуда?
        - За Москву выезжали по некоторым делам, поэтому задержались. - Вспомнив, что следующей ее фразой может быть "ну хотя бы позвонил", сразу добавил: - За Солнечногорск.
        За Солнечногорском радиотелефон квартиру уже не берет, и это снимало остальные вопросы.
        - Ну слава богу. Домой заскочишь или теперь уже вечером?
        - А как ты хочешь?
        Он не знал, зачем спросил это. Надя, без сомнения, попросит приехать, а он еще не отошел от прошедшей ночи. У него нет ни бодрости духа, ни бодрости тела.
        - Хоть на минуту забеги. Витюша еще спит, вчера до ночи рисовал аквалангистов, хотел, чтобы ты его похвалил. Мечтает теперь стать подводным бойцом, как тренер дядя Степан.
        Иван посмотрел на часы: на минуту вроде и можно, но... Вспомнились часы Соломатина - наверное, уже начали ржаветь в сырости. Кстати, тот должен был позвонить.
        - Борис не объявлялся?
        - Звонил. Обещал поймать тебя на службе.
        - Хорошо. Я заскочу после обеда.
        - Мы ждем.
        Господи, ну почему у них не было таких чутких и предугадывающих отношений раньше! Или в самом деле подошла та черта, за которой - новая жизнь и к которой они оба, собственно, не готовы? Которая страшит и требует чувствовать рядом плечо близкого человека. Хорощо, что он не сотворил глупость и не ушел от Нади навсегда. Людмила, правда, и не просила его оставаться в мужьях, ее больше устраивали именно такие отношения - ушел-пришел, но чтобы всегда был под рукой, когда ей захотелось. Что она доложит своему Козельскому? Только то, что он провел у нее ночь? Или про утренний разговор тоже? Но все равно он прекрасно врезал им всем промеж глаз. Еще долго головой мотать будут!
        Но беда довольных собой людей как раз в том, что они забывают о принципе бумеранга. Их успех, хотят они того или нет, это автоматически неудача другого. Всем стоять на вершине места не хватит. А если к тому же вокруг не друзья, признавшие твое восхождение и радующиеся твоей победе, а враги, которых ты опередил и которые, кроме злости, и зависти к тебе не питают более никаких чувств? Как наивно расслабляться, подставляя лицо близкому солнцу и забывая обо всем! Сдернут ведь с верха, столкнут именно в этот момент...
        По виду Козельского, с которым Черевач встретился около его кабинета, трудно было определить, насколько откровенничала Людмила.
        - Где шляешься? Через два часа быть в Шереметьево. Встретишь Асафа.
        У них в стройбате командиры взводов так не цедили сквозь зубы даже солдатам, хотя он наполовину состоял из бывших уголовников. Но это осталось терпеть недолго. Хватит. А Людмила, значит, о размолвке промолчала. Конечно, зачем ей терять свой куш. Ее задача - встретить, принять, оставить на ночь. Что и выполнено. А остальное - мужские игры на свежем воздухе. Так что нет, не было и никогда не будет полного доверия в своре шакалов. Степень откровенности здесь зависит только от количества получаемых денег и чувства страха...
        Коротышка прилетел сосредоточенный, неразговорчивый. Он утонул в мягком сиденье и до самого офиса не обмолвился ни словом. Закрывшись с Козельским, около двух часов обсуждали они свои проблемы, и Иван, уже пропуская обеденное время, дергался между приемной шефа и телефоном, не зная, удастся ли заехать домой или придется отвозить Асафа в гостиницу.
        Зато дозвонился Соломатин.
        - На какую это прогулку ты собираешься? - поинтересовался он.
        - На прогулку? - не понял Иван. - На какую прогулку?
        - Ты машину за женой и сыном посылал? - уже с ноткой тревоги уточнил Борис.
        - Какую машину? Какую прогулку? Где Надя? - все еще ничего не понимал Черевач. Но слабость в ногах уже почувствовал и присел на стул.
        - Та-ак, - в задумчивости протянул Соломатин.
        Иван нетерпеливо потряс трубку, словно мог побыстрее вытрясти новые известия. Но Борис молчал, просчитывая в уме какую-то непонятную, но уже страшную для Ивана ситуацию.
        - Что? - потребовал ответа и объяснений Иван.
        - Да вроде ничего, - постарался мягче подойти к главной новости Борис. - Я позвонил, и Надя сказала, что ты обещал приехать домой в обед. Но не смог. Перезвонил твой шеф и пообещал прислать за ними машину. Сказал, что приглашает все семьи позагорать на каком-то островке. Они как раз собирали вещи, когда я звонил. Звони домой.
        Пальцы соскальзывали с кнопок, отвечали какие-то незнакомые голоса, но, когда в лихорадку этого набора вклинился Козельский, все стало ясно.
        Он вошел в его кабинет вместе с Асафом и, кивнув на телефон, спросил:
        - Случайно не домой звонишь?
        - Домой, - ответил Иван, медленно вставая. Но не оттого, что начальство вошло, а потому, что попадание было в десятку.
        - Мы решили пригласить твоих жену и сына - от твоего имени, разумеется, - отдохнуть на каком-нибудь пляже. Мы поработаем, а вы погуляете, посмотрите на волны. Заодно и познакомимся поближе с твоим семейством.
        Иван прикрыл глаза: обложили. Нет, они не в заложники взяли его семью. Они в самом деле разрешат загорать им на пляже и смотреть на волны. В заложники взяли его самого. Теперь им незачем сторожить его. Они будут уверены, что он вернется туда и тогда, куда и когда ему прикажут. Вот и вся гордость, все попытки вырваться из круга. А Людмиле, значит, платят много. Очень много...
        - Спасибо за заботу, - единственное, на что хватило ума и силы, ответил Иван.
        - Пожалуйста, - улыбнулся Козельский. Победитель. Стратег. Ублюдок!
        Зазвонил телефон - это скорее всего мог быть Соломатин, и Иван протянул мгновения, чтобы взять трубку уже без посетителей. И они ушли, прекрасно понимая, что любое его неосторожное движение аукнется жене и сыну.
        Борис был взволнован, хотя и старался спрашивать нейтрально:
        - Не дозвонился? У меня тоже не получается.
        "И не получится", - отрешенно, словно дело касалось не его близких, констатировал Иван. Тупик, в который его загнали, не имел даже обратного выхода, и теперь он воистину боялся любого жеста и слова, могущих повредить семье.
        Не дождавшись ответа, Борис предупредил:
        - Жди в офисе. Я еду к тебе.
        И вновь Черевач не знал, что в этой ситуации лучше: чтобы Борис приехал и они начали что-то предпринимать или же упасть к ногам Козельского, вымаливая прошение. Красивым и гордым легко быть в одиночестве, когда никого за спиной.
        За него решил Соломатин. Он положил трубку, и теперь Иван вынужденно поглядывал в окно, ожидая его появления на противоположной стороне улицы. Нет, он ничего не станет предпринимать сам и не даст разрешения действовать Борису. Жизнь Нади и Витюшки не стоит никаких его душевных переживаний, поиска добродетели и справедливости. Все и всех к черту. Вместе с Козельским. Заявление ему на стол - и они расстаются. Они не подошли друг другу. И никто никому ничего не должен. Только бы отпустили. Теперь-то он понимает, почему Асаф половину охраны набирал сам - чтобы в ней люди не доверяли друг другу. Разумно. Толково. Настолько дальновидно, что Асафу нужно было бы преподавать у них в Рязанском десантном, а не крутиться среди коммерсантов. Неужели опыт идет не от практики, а от уровня подлости в душе?
        Показался Борис - размашистый, решительный, на что-то настроенный. Но выйти к нему Иван не успел - отвлек звонок. Для него сейчас любое известие - хорошее или плохое - сдвигало с мертвой точки застывшее безмолвие, и он буквально впился в телефонную трубку.
        - Надя! Дома! - выскочив через несколько мгновений из здания, выпалил он Соломатину. Глаза его горели возбуждением, он не знал, что еще нужно сообщать после этой, самой главной новости, и лишь махал перед лицом Бориса руками. - Она выходила за хлебом, теперь сидит, ждет машину. Но больше ей никто не звонил.
        - Может, еще едут, - осторожно поумерил пыл друга Борис.
        - Может быть. Но вряд ли. Ты знаешь, я подумал о другом: они просто дали мне понять, что может случиться. Они крутят, несомненно, слишком большими деньгами, чтобы растрачиваться на заложников и привлекать внимание милиции уголовщиной. Они играют значительно тоньше. Но все равно это лабуда. Они дома.
        - Но ты им сказал, чтобы...
        - Конечно. И прошу тебя - поезжай к ним. Забери их и отвези к кому-нибудь. У нее много подруг, еще со школы - пусть пересидит день-два у них. На всякий случай.
        - Вполне разумно. Но ты теперь давай тоже без эмоций. Ни в коем случае не провоцируй их на какие-то действия. Даже повинись, если в чем-то виноват. Ну их к чертовой матери, - повторил он то, к чему Иван пришел несколько минут назад.
        - Ну их к чертовой матери, - вновь согласился Иван. - Сегодня последний день работаю - и ухожу. Поезжай к Наде.
        Подняли кулаки - "Но пасаран".
        И грустно улыбнулись оба. Потому что не было в этом приветствии уверенности в победе - ведь, собственно, они все-таки прошли! И нужно отступать. А Борис, вроде бы государственный человек, вдруг понял беззащитность тех, кто ушел в коммерцию. Конечно, и там далеко не все такие, как Козельский, многие искренне болеют за Россию и делают для нее больше, чем она для них. Но как же они оголены перед наглостью и грубостью законов, процветающих в мире бизнеса!
        32
        Этот приезд изначально шел не в радость Асафу.
        В Нью-Йорке откровенно нервничали, хотя нефть пошла туда, куда ей и нужно было идти. В необходимых, строго оговоренных и рассчитанных количествах. Договоры, списки, разговоры - все оформлялось в тщательные тома. Пловцы готовы: получив по сотне долларов на подготовку к поездке, "гуманитарная" троица, выделенная Асафом для исполнения основной задачи по подрыву танкеров, клялась сделать все, что ни попросят.
        Но, чем ближе подходил срок завершения операции, тем дольше размышлял над шахматными партиями руководитель операции. Даже Асаф уловил, что старик думает не о фигурах, а переставляет по клеточкам людей, ситуации. Резко возрос гонорар, и Асаф понял, что это не только благодарность за первую мощную партию нефти, доставленную чуть ли не в танковые баки и самолетные двигатели северян. Это был аванс и за достойное завершение операции.
        Вроде ничто не должно было помешать Козельскому выполнить свою часть работы. Мелкие шероховатости с охраной - не повод, чтобы опускать руки и тратить нервы. Танкеры вот-вот станут под вторую партию сырья, а с учетом количества боевой техники у северян, необходимого количества самолето-вылетов, километража по выдвижению боевых машин на передний край, даже приготовления пищи для воюющей армии, а также создания необходимого запаса, - словом, согласно расчетам, именно после третьего конвоя Север должен будет начать военные действия против соседей.
        К этому времени расшумится газетная кампания, поработают дезинформаторы, затем прогремит пара-тройка взрывов на кораблях северян - и, господа президенты США и России, пожалуйста, встречайтесь. Вы хотели о чем-то договориться? Попробуйте. И да здравствуют новые выборы в Конгресс! И вот тогда тайное станет явным. Неудобным для многих. Лишь бы не пересеклись на небе какие-нибудь звезды и не спутали карты на земле.
        Напряжение старика все же передалось и Асафу. И не только потому, что слишком большая ставка делалась на операцию. От ее успеха он тоже наметил себе некоторый процент и не желал бы терять его. Интересы нации пусть остаются ее интересами, но отдельно взятому человеку жить тоже нужно. И жить достойно. Участие в политических делах, - а он уже добрый десяток лет под руководством старика занимается этим сначала в Иране, потом в арабских странах, - научило: когда идет широкий захват бреднем, то сзади можно незаметно для всех пристроить небольшие дополнительные сети. И в них попадает столько всего и всякого, что хватает на очень долго.
        На рассказ Людмилы из налоговой полиции о поведении начальника охраны внимание он обратил, но лишь постольку, поскольку сам вроде принимал Черевача на службу и не хотел выглядеть человеком, допустившим промашку. Но посоветовал Козельскому набрать квартирный телефон Черевача. В таких случаях шум поднимать - себе дороже. Надо просто дать понять всем зарвавшимся, кто есть кто в этом мире и что может случиться, если начнут качать права всякие охранники. Кесарю - кесарево...
        Так что нефть должна идти точно в срок. Его собственные сети наполнятся только в том случае, если первый бредень не повстречает преград. И вот сверка истинных документов среди коммерсантов - это и есть тот крючок, на котором держится комбинация. На нем держатся и исполнители, чтобы не переметнулись к другим хозяевам, если вдруг кто-то заплатит больше. Контроль и учет, как учил товарищ Ленин. А затем - билет на Камерун, посмотреть чемпионат мира...
        Яхта, чтобы не привлекать лишнего внимания, ушла неделю назад на Клязьминское водохранилище, затерялась там. До бухты Радости все приглашенные доберутся на прогулочном катере, а уж там яхта подберет их и доставит на остров. Козельский удивляется, почему именно туда, он уверяет, что разыскал местечко значительно красивее, нужно лишь отплыть чуть подальше.
        Но при чем здесь красиво-некрасиво! На первом месте должно стоять "памятно-дорого"! А именно к этому острову тридцать лет назад причалила в прямом и переносном смысле их с Розой лодка. На его песке Асаф впервые написал: "Я тебя люблю". Именно на этом острове они стали мужчиной и женщиной. И, счастливый, он читал раз за разом, все громче и громче написанные на песке слова.
        - Это правда? - Роза глядела на него обворожительно, стиснув на груди маленькие кулачки.
        Он потом признался ей, что в тот миг сравнил их и грудки - они были одинаковы. Но тогда вместо ответа он подошел к ней вплотную, опустился на колени и поцеловал ее ноги.
        Роза сжалась, но не отступила, не вырвалась. А он уже не мог оторваться, поцелуями сквозь платье узнавая девичье тело...
        И ровно десять лет, как Розы не стало. Перед смертью она упросила привезти ее сюда, на их остров. И он снова писал прутиком на песке слова признания в любви, снова становился на колени и целовал угасающее, худенькое тельце.
        А после ее смерти уехал в Штаты. Возможность побывать снова в России представлялась не единожды, но всякий раз он находил себе отговорки - возвращаться не хотелось. Даже на время. И вот приехал. И первое, что увидел, это пошлого начальника охраны Козельского, валяющегося с девицей на том самом песке...
        - Кворум собран, - доложил Козельский, к которому стекались все известия о прибытии в Москву участников сделки.
        - Вот вечерком, на закате, и посидим, попьем пивка, - назначил время сбора Асаф.
        - Так, может, вы и сейчас... - Козельский подался к холодильнику.
        - Дорогой Вадим Дмитриевич, ты уже должен бы понять, что я пью пиво только после завершения дел.
        - Нет, но вдруг...
        - В нашем возрасте "вдруг" уже не интересны. Да и не нужны. Поверь.
        Козельский неопределенно пожал плечами: десять лет разницы в возрасте давали ему право быть менее категоричным в этих вопрорах. И ежели шеф говорит...
        - Их всех доставят на остров с разных причалов, - доложил он Асафу. И не промахнулся. Если про ритуал с пивом он в самом деле ничего не заметил, то насчет тяги Асафа ко всякого рода шпионской атрибутике уловил, кажется, железно.
        - Это хорошо, - оживившись, невольно подтвердил свою привязанность коротышка. Но посчитал нужным объясниться: - Лишний шаг - он не убавляет, а только прибавляет здоровья и лет жизни. Этому меня научил Восток. Так что охрана пусть едет на зачистку места уже сейчас. Во главе с Черевачом. И не выпускать их оттуда никого, пока мы не разъедемся.
        - Будет исполнено.
        - И еще я тебя просил насчет...
        -...съемки? Нашли в одной нашей фирме толкового оператора. Я сказал, что нужно заснять на видео остров со всех точек.
        - Спасибо, - неожиданно расчувствованно проговорил Асаф. - А охрану отправляй.
        Черевачу даже не дали подойти к телефону - быстрее на Речной вокзал. В машине Иван набрал номер квартиры, но раздались длинные, долгие гудки, и он успокоенно вздохнул: Борис увез семью. Это было главным на сегодняшний день. И быстрее бы он заканчивался.
        Об этом же молилась и Надя. Борис пытался ее отвлекать, оборачиваясь поминутно с переднего сиденья такси, но мысли ее были заняты Иваном.
        - Я очень боюсь за него, - тихо, стараясь не вмешивать в разговор сына и водителя, проговорила она. - Он последнее время какой-то нервный, возбужденный.
        - Это он волновался за вас, - так же тихо ответил Борис.
        - Нет, здесь что-то другое, - не согласилась Надя.
        Удивительно, но сейчас говорить об Иване им было значительно легче, чем при первой встрече. Сегодня не нужны были недомолвки, исчезло чувство вины и неудобства. Все в их отношениях стабилизировалось словно само собой.
        Витюня, насмотревшись в окно, повернулся к ним, и, меняя тему разговора, Борис вдруг предложил:
        - А давайте сходим все вместе куда-нибудь на шашлык.
        Надя улыбнулась краешками губ: намечая будущее, невольно убираешь безысходность и тревогу дня сегодняшнего.
        - Сынок, на шашлык пойдем?
        - Давайте перед школой, - совсем по-взрослому распорядился приближающимся событием Витя.
        - Договорились, - подвел черту Борис.
        Приведя Надю в квартиру подруги, незаметно проверил на прочность входную дверь, а потом полчаса кружил еще вокруг дома, чтобы окончательно убедиться, что местонахождение Нади и сына никому неизвестно. Только после этого набрал номер Моржаретова.
        И сразу же получил от него в лоб:
        - По-твоему, это нормально, когда офицер, пусть даже и находящийся в отпуске, не дает о себе знать целые сутки?
        Борис даже представил начопера, крутнувшегося в кресле или, наоборот, для большей выразительности вставшего над столом.
        - Товарищ полковник...
        - Ага! Наконец-то понял, что лучше говорить "товарищ полковник" в департаменте, чем "гражданин начальник" в зоне. - Нет, Моржаретов все же крутится в кресле, а не стоит. - А я тут о тебе уже целых двадцать семь минут думаю.
        - Да что обо мне думать... - начал было Борис, имея в виду свое положение подследственного.
        - Ты не о том, - понял его полковник. - Я про дельтапланы твои вспомнил. Летать, случаем, не разучился?
        - Вы скажете! Всего неделю назад имел счастье посмотреть на землю с высоты.
        - И дельтаплан есть? - искренне обрадовался Моржаретов. Вот сейчас он встал.
        - У меня? Нет. Но есть телефон парня, у которого имеется. А что?
        Соломатин и так уже замер в напряжении - ради любопытства полковник редко о чем спрашивает. А тут целый разговор на тему, в которой Борис готов вариться часами...
        Моржаретов не дал ни секунды. Коротко сказал:
        - Ты мне нужен.
        - Еду.
        - И как можно быстрее.
        Позови работой соскучившегося по любимому делу человека - он пролетит через расстояния и время. Он пронзит их, и все равно любая секунда покажется ему вечностью.
        В департамент Борис вошел, когда самые занятые расходились с позднего обеда. К себе решил не подниматься, сразу заглянул к начоперу. Секретарша, выкроившая минуту для игры на компьютере, с сожалением отвлеклась от прыгающих ниндзя, подставив их под мечи-колесницы и камнепады.
        - Вас ждут, заходите.
        Сама засуетилась с чаем, и Борис вспомнил, что не держал сегодня во рту за весь день маковой росинки. Но если чай - в кабинет, тогда жить можно.
        Моржаретов все-таки крутился в кресле. И сразу, словно у них разговор только-только прервался, сказал:
        - Поэтому я считаю, что раз ты, товарищ капитан, потерял нюх разведчика, то нужно срочно восстановить его.
        - Согласен, - мгновенно отреагировал Соломатин: Серафим Григорьевич лабуду не предложит.
        - С твоим начальством переговорено. Оно, конечно, покривилось, но это скорее всего потому, что само хотело влезть во что-либо подобное. Но "добро" на тебя дало.
        На этот раз Борис промолчал. Когда начинается работа, лучше слушать. Моржаретов не мальчишка, который в суете забудет какой-то штрих.
        - Помнишь "черные списки" в оранжевом дыму?
        - Еще бы.
        - Появилась возможность взять их и кое-что покрупнее.
        - Взять и не трогать?
        - Трогать можно обыкновенный огнетушитель. На первый случай. Обдай замок изморозью, и по крайней мере на ближайшее время электрический взрыватель из строя выйдет. Гарантию дают некоторые знакомые спецы.
        - А при чем здесь дельтаплан?
        - А как ты, интересно мне знать, хочешь оказаться незамеченным на отдельно стоящем острове? - таким тоном, будто Борис все знает и вопросы задает только из вредности, удивился полковник.
        Остров? Борис даже прикрыл глаза. Выезд Ивана на какой-то пляж, "черные списки", опять же связанные с ним, - не к нему ли в гости планирует послать его Моржаретов?
        - Дельтаплан вообще-то виден и днем, - осторожно намекнул капитан, почти на сто процентов уверенный в том, что начопер учел и это.
        - А вот над этой задачей я сейчас и маракую - каким образом задержать яхту до темноты. Послали гонца в Главный штаб Военно-Морского Флота, чтобы подсобили насчет каких-нибудь "морских котиков" или как там они называют своих диверсантов, но где сейчас нет проблем - они на сборах. И чтобы подвезти их сюда, часа три-четыре уйдет как минимум. Продай какого-нибудь морского спецназовца, - вдруг попросил он почти жалобно.
        Борис вновь прикрыл глаза, припоминая: Витюшка говорил в машине что-то насчет тренировки боевых пловцов. Где-то в бассейне на "Тимирязевской". Какой-то дядя Степан, кажется, тренер, учил его не дышать под водой...
        - Может, тренера попробовать, - на этот раз сам загадкой проговорил Соломатин, и полковник, требуя пояснений, уставился на него.
        - Есть один парень на примете, можно попробовать привлечь. И вообще, если вам к тому же нужно знать, кто начальник охраны на этом острове, то могу выдать все тактико-технические данные: размер сапог - сорок пять, размер кителя - пятьдесят два...
        - Излагай.
        Излагать - не рассказывать. Без эпитетов, экскурсов в прошлое, сожалений и размышлений - только что, где, когда. Тем и прекрасен в своей скупости армейский язык, что отметает антимонию и разглагольствования.
        - А вы сразу: "потерял нюх", "гражданин начальник", - видя, что полковник доволен полученной информацией, позволил напомнить моржаретовские же слова Соломатин.
        Полковник уже ходил по кабинету, выслушивая его. Перехватил у секретарши с подноса чашку с чаем. Борис подождал, когда предложат угощение и ему, но Серафим Григорьевич на такую мелочь не обратил внимания, и, поколебавшись, Соломатин взял вторую чашку сам: кроме исполнительности, армейская выучка требовала еще и инициативы.
        Начопер наконец успокоился, взяв себя и ситуацию в руки.
        - Первое - заставить яхту задержаться на острове до темноты. И хотя, по нашим данным, там у них зачем-то намечены вечерние съемки на видео, подстраховка не помешает. Задержку обеспечивает твой тренер. Второе - надо отыскать его. Третье - уговорить сделать что-либо с яхтой. Это и есть первая часть.
        - Колеса под это мероприятие, - тут же потребовал Соломатин. Когда задача уже пошла на выполнение, подчиненный не то что вправе, а обязан требовать от начальства четкости в ее обеспечении.
        - У дежурной машины уже включена скорость.
        - Второе, - продолжил теперь уже сам Соломатин, входя в ритм, - найти дельтапланериста. И опять же - уговорить отдать дельтаплан, с учетом того, что назад он может его не получить. И последнее - оказаться на острове.
        - Остров обнаружен, смотри, какой красавец. - Моржаретов пригласил Бориса к столу, на котором бугрилась сгибами подробная карта Московской области. - А это данные для тебя. - Он протянул листок с информацией о направлении и силе ветра, температуре воды и воздуха, облачности, расстоянии до острова с разных точек, с которых можно стартовать в воздух. Конфетка, а не справка.
        - Спасибо, - искренне поблагодарил Соломатин, пряча данные.
        - Что еще нужно?
        - Опять колеса. Желательно фургончик под дельтаплан.
        - Стоит хотя и не на скорости, но у ворот.
        - Тогда кто-то едет к тренеру, а я звоню инструктору и, если он дома, выезжаю к нему, чтобы не объясняться на пальцах.
        - А все-таки ты будешь работать у меня, - вспомнив что-то свое давнее, щелкнул полковник пальцами и указал на Бориса.
        Тот пропустил угрозу-предложение мимо ушей. Где он станет работать завтра - его волновало меньше всего. Профессионала захватывает и очаровывает настоящее. А сделается сегодняшнее дело - завтрашнее найдет его само.
        - Звони. - Полковник великодушно уступил место около телефонов и, прежде чем Борис дотянулся до них, помассировал виски. - Что еще мы забыли?
        - Прибор ночного видения, - как о само собой разумеющемся сообщил Соломатин.
        - Может, тебе, извини, еще и женщину? - с ехидцей спросил Моржаретов, а сам уже напрягся, припоминая, где можно достать прибор.
        - Женщины в таких случаях только мешают. К тому же женщинами одаривают только победителей, а я еще не знаю, что делать на острове.
        - Задача элементарная: проникнуть на яхту и добыть документы, которые там будут рассматриваться. Мы-то на тебе чего зациклились? Можно было бы налететь, как ты понимаешь, всей физзащитой и даже контрразведкой. Но что мы получим? Правильно. Тот же оранжевый дым, потому что они уничтожат бумаги раньше, чем мы коснемся берега. Поэтому...
        - И одна маленькая деталь. Я как бы еще под следствием... - напомнил Борис. Сказал не для красного словца, а с надеждой узнать что-нибудь о ходе следствия. Моржаретов обещал подключить все силы...
        - Извини, старик, но там пока не до тебя, потому что открылись новые факты. Отпечатки всякие новые нашли на месте убийства, а они почему-то совпадают с пальчиками тех, кого ты видел на Лесном озере.
        Соломатин удивленно вскинул голову: а это откуда известно? Но полковник лишь извиняюще развел руками - извини, у каждого своя работа. И Борис понял, что департаментская "наружка" его все-таки опекала. И оберегала. Неожиданно стало приятно, что его в самом деле не оставили один на один с проблемой.
        - Значит, я из отпуска уже вышел? - не скрывая облегчения, поинтересовался Борис.
        - Да нет, погуляй еще. Полетай над Москвой-рекой, поброди по ночному острову. Даже завидно: у тебя не отпуск, а станешь благодарить меня за него. Давай все же позвоним твоему инструктору.
        Тот, на счастье, оказался дома, и Борис, коротко напомнив о себе, побежал вниз по ступеням, к стоянке дежурных машин.
        33
        Когда Соломатин подъехал к назначенному месту на Химкинском канале, там уже ходили по обрыву Моржаретов и тренер, поглаживавший в раздумье свои седые усы. Чуть в стороне разговаривали между собой генерал Беркимбаев и толстый полковник из МУРа, с которым Бориса в первый день его службы знакомил Серафим Григорьевич.
        Увидев Соломатина в сопровождении парня в армейском камуфляже, все трое обрадованно вскинули руки. Однако инструктор, не обращая на их радость никакого внимания, принялся вытаскивать из фургона длинные металлические трубы. Соломатин, тоже не теряя времени на доклады - и так все ясно, раз приехали вместе, - принялся ему помогать. Остальные бестолково крутились рядом, не смея прикоснуться к таинству рождения рукотворной птицы.
        - Мотор почти самодельный, так что гарантий никаких, - пояснил Борису инструктор, не беря во внимание почтительно замерших зрителей.
        Собрать дельтаплан, да еще при толковом помощнике - дело получаса. Борис только не касался мотора: каждый спортсмен устанавливает их на аппарате индивидуально, и здесь под руками мельтешить не имело ни смысла, ни пользы.
        - Заводишь ногой, - прицепив к пускачу тросик с петлей на конце, пояснил свое изобретение инструктор.
        Ногой - это что-то новое, у них в спецроте до этого не додумались. Но в самом деле удобно. Все удобно, когда освобождаются руки.
        - Взлетаешь под "кучевки", - парень кивнул на небо, - и от одного облачка к другому. Воздух, к сожалению, еще достаточно прогрет, держать будет слабо. Подрабатывай мотором.
        - Да мы полетим чуть позже, как стемнеет, - подал голос Моржаретов.
        Инструктор даже не удостоил его взглядом, и полковник сам примиряюще выставил ладонь, когда Соломатин тоже обернулся на подсказку: молчу-молчу, не отвлекайтесь.
        - Сумеречное зрение как? - продолжал интересоваться инструктор. Он чувствовал, конечно, в Борисе опытного дельтапланериста, но не мог отказать себе в удовольствии поговорить на профессиональном языке.
        Соломатин оглянулся на Моржаретова. Тот, поняв, о чем речь, прошел к своей машине, вернулся с прибором ночного видения, больше похожим на приспособление для работы окулиста.
        Борис примерил очки, пощелкал тумблерами - пойдет.
        Скелет птицы уже был готов, и, когда на него набросили парус, дельтаплан мгновенно преобразился. По крайней мере теперь даже неискушенные поверили, что это металлическое сооружение не просто поднимется в воздух, но и полетит в нужном направлении и на необходимое расстояние.
        А вечер незаметно, постепенно приходил на землю. От воды уже веяло прохладой, темнели вдали леса, отчетливее слышались звуки над рекой. Все невольно начали поглядывать на часы, и теперь уже Степан, привлекая к себе внимание, направился к своему рюкзаку с торчащими в щели пятками ласт.
        Достал темный гидрокостюм, фигурную полумаску, трубку с боковым загубником, ласты. Вместе с ними вытряхнулись красные ленточки на зажимах, и тренер, усмехнувшись, забросил их обратно. Сегодня игры не будет. Слишком большие люди за ним приехали. И хотя, как у любого профессионала, сердце запрыгало от возможности войти в боевую работу, и гордость внутри распирала, и мгновенно, еще даже не согласившись на предложение заклинить винт одной подозрительной яхты, он начал представлять, как станет действовать, - над этим профессиональным зудом висела поездка в Камерун на соревнования. К ней все готово, даже билеты на руках, и номера в гостинице известны, и с дикой завистью глядят на счастливчиков не попавшие в список ребята, потому получить предложение "выйти на охоту" в преддверии всего этого - тоже не особо приятная похлебка.
        - Я, конечно, не смею настаивать, но... Но крайне необходимо вывести из строя на некоторое время небольшое судно. Не в интересах какой-то коммерческой фирмы, а ради интересов государства, - не забыл нажать на патриотические чувства Моржаретов, когда уговаривал его в бассейне.
        Вообще-то на его месте полковник сам, может быть, послал бы подобного пришельца ко всем морским чертям. Но он уже видел, как спецназовская закваска уже бродила, бередила, будоражила душу тренера.
        - Понимаете, согласно положению о деятельности налоговой полиции, людям, которые оказывают содействие в пресечении экономических преступлений... - Моржаретов остановился передохнуть от этой уставной тирады, даже повторил ее про себя, боясь что-либо упустить или перепутать. Хотя, кто знал его феноменальную память, сразу бы раскусил, что он просто дает собеседнику возможность перевести фразу на человеческий язык. - Так вот, тем, кто помогает полиции, предусмотрено к тому же и материальное вознаграждение.
        Тренер обидчиво вскинулся, но Моржаретов не дал ему выплеснуть возмущение:
        - Это чисто в порядке информации. Хотя в то же время я могу себе представить, сколько вы лично вкладываете своих кровных на занятия с ребятишками. Или я не прав?
        - Правы, - горько произнес тренер, вспомнив скорее всего жену, от которой и прячутся эти сбережения.
        - Так что деньги могут пойти просто на благое дело. Официально.
        Нашел, затронул-таки полковник ту струнку, на которой строится вся жизненная песня седоусого спецназовца. В департаменте тоже долго обсуждали: вручать или не вручать людям деньги за помощь. Остановились на компромиссе: если совершается преступление, в результате которого уходят из государственной казны миллиарды, так почему нельзя оценить работу того, кто поможет перекрыть этот канал? На днях Директор подписал распоряжение о выдаче первых двадцати пяти миллионов рублей информатору. Если учесть, что это всего лишь какой-то мизерный процент от "взятого" дела, то можно сравнить и сопоставить пользу и ущерб, которые соседствовали в пресеченной афере.
        - Помоги, - наконец убил Степана простой просьбой Моржаретов.
        - Через десять минут я в вашем распоряжении, - согласился тренер и побежал по ступенькам вниз.
        Оттуда посмотрел на гостя. Самый первый раз наверху, у лееров, стоял Василий Васильевич, принесший сумасшедшую весть об оплате воды. Затем пришел Иван Черевач, уже с конкретными деньгами. Теперь - полковник налоговой полиции, который тоже обещает деньги. Неужели там навсегда поселилась удача?
        И вот все стоят на берегу. Дельтаплан собран, Степан уже в костюме.
        - Ну что, орлы? - произнес Моржаретов, оглядывая собравшихся.
        В такие моменты говорить имеет право только начальник, и присутствующие признали это право за ним. Более того, Борис, Степан и даже инструктор пусть и по привычке, но встали в одну шеренгу, готовые получить приказ.
        - Не стану никого ничему учить и ни к чему призывать. Нам надо сделать дело. Оно нам по плечу. Или мы зря носили свои погоны. Оркестра не будет, так что...
        Степан вышел вперед. Примерился, как будет спускаться с обрыва к воде, посмотрел вдаль - туда, где около одного из островов красуется яхта. Поправил прикрепленные к голени резиновые ножны под обоюдоострый клинок с насечкой в виде пилы. Всего-то и нужно - пошурудить с винтом. Детские шалости. Дело привычное.
        Глебыч переговорил по рации, и, пока тренер спускался к реке, к берегу подскочила моторка. На плечи Степану набросили рубашку, чтобы не привлекал внимание своим экзотическим видом. Муровец отдал очередной приказ, и катер, задрав нос, рванулся на простор. Где-то перед островом пловец уйдет под воду и...
        И начал готовиться к полету Соломатин. Его задача выглядела посложнее, а уж про то, что нужно обязательно вернуться назад с захваченными документами, и речи не заводилось. Тут начинает действовать принцип "надо", а там уж выкручивайся как можешь.
        Рядом с Моржаретовым остановился Глебыч, и начопер, как бы подчеркивая совместное проведение операции, пояснил:
        - Мы сидим на соседних островах. В случае опасности тебе нужно продержаться пять-семь минут. Мы подскочим.
        - Продержимся, - уверил Борис. Хотя семь минут - все же много...
        Моржаретов, похоже, уловил его состояние, счел необходимым повторить то, что уже каким-то образом говорил:
        - Документы, которые мы можем таким образом добыть, прервут не просто аферу. Они позволят нашему руководству выйти на правительство и показать, по каким схемам и под каким прикрытием распродаются природные богатства.
        - Ясно, - ответил Борис. Он и без такой высокой политики взялся бы за дело: надо - значит, надо.
        Однако полковник не закончил:
        - И насчет тебя. Мы пытались проработать все варианты, чтобы попасть на остров без этих игрушек, - кивнул он на дельтаплан. - Но, поверь, более незаметного способа не нашлось. Пловцов-подводников не оказалось, плыть на лодках - это риск оказаться замеченными, а документы уничтожаются, как ты видел, за секунду. Поэтому - ты.
        Соломатин согласно кивнул. Облаченный в бронежилет, сшитый в виде жакетки, он выглядел стройнее и элегантнее, чем даже при неизменном костюме и галстуке в департаменте. Не менее элегантные и аккуратненькие кармашки уже были наполнены всем самым необходимым для тех самых пяти-семи минут - от шприц-тюбика с обезболивающим до светового и звукового пиропатрона. Стреляющий нож, альпинистская "кошка", пластилиновый тротил, "обруч" для выжигания отверстий в сейфах, пейджер - современный технический прогресс, снабдив человека своей продукцией, делает из него такого монстра, что всякие ниндзя в компьютере у секретарши Моржаретова смахивают на дошкольников в "казаках-разбойниках". Единственное, о чем мечталось, - заиметь шапку-невидимку.
        Ее-то в определенной степени и должен заменить дельтаплан. Воткнутый носом в землю, слегка покачивая на ветру крыльями, он ждал своего часа спокойно и внушительно. А пока все невольно поглядывали на часы и излучину реки: если у Степана все нормально, то скоро он вернется на моторке обратно.
        - Что-то задерживается, - не выдержал первым муровец.
        - Понимаешь, Глебыч. там ведь собрались не просто злостные нарушители налогового законодательства, - тут же отреагировал Моржаретов, разряжая обстановку и успокаивая заодно и себя. - Они собрались наверняка с женщинами. Это тебе их обнаженный вид уже ничего не напоминает и не тревожит, а Степан еще все-таки мужчина.
        - Не уверен, что, если бы вместо него на остров отправился ты, то девушки были бы в большей опасности.
        Инструктор посмотрел на Соломатина: что за разговоры? Тот махнул рукой - все нормально, снимают стресс. Инструктор все равно неодобрительно покачал головой: если вызвали на серьезное дело, то и ведите себя соответственно. "Бесполезно", - вновь беззвучно ответил Соломатин и попрыгал на месте: не гремит ли что, не мешает ли действовать?
        Когда не концентрируешь свое внимание на подступающей темноте, она и подходит незаметно. Вблизи вроде еще ничего не изменилось, а даль не просматривается - лишь угадывается. И фонари уже зажглись - пусть еще не по потребности, а по какому-то графику, но блестят звездочками. Утро и вечер - всего лишь вдох и выдох светового дня с задержкой дыхания на ночь. А при выдохе, если верить гимнастике, усилия не должны применяться. Природа словно предупреждает: успокойтесь, остановитесь, куда спешите и зачем?
        А если все-таки знаешь, куда и зачем? Если ситуация не дает ни утра, ни вечера, а тем более задержки дыхания?
        - Пора бы, - поторопил время теперь уже сам Моржаретов, забыв об обсмеянном им же самим волнении Глебыча.
        Муровец это уловил, но, хотя и подмывало ответить так же, как перед этим Серафим, пожалел друга: потом когда-нибудь получит двойную дозу, за ним не заржавеет. Покрутил в огромных лапищах телефонную трубку мобильной рации - набери номер и узнавай, в чем задержка. Но и тут выдержал марку: еще не та критическая минута, когда хватаешься за соломинку. На связь должна выйти сама моторка. Чем заполнять эфир в преддверии основной задачи даже и шифрованным текстом, лучше понервничать на берегу, зато твердо знать, что радиоперехвата не произошло.
        Впрочем, выходи они на связь, все равно ничего бы не узнали. Моторист сам вглядывался в поверхность реки, стараясь рассмотреть на ней бурунчик от дыхательной трубки. Но река оставалась спокойной, даже поплавок его удочки словно впаялся в воду и замер. Ни рыбы, ни подводника. Рыба вообще-то не клюет к непогоде, а вот таких ассоциаций совсем не хотелось.
        Зато Степан видел то, с чем не хотел бы сталкиваться ни при каких обстоятельствах. Ведай он, кто окажется хозяином яхты, нашел бы тысячу причин отказаться от поездки. Да просто отказался бы без причины.
        Но знать, что вместо благодарности ты устраиваешь своим благодетелям такой "подарок", пусть даже и с учетом того, что ими занялись уголовный розыск и налоговая полиция, все равно, черт возьми, не по-джентльменски! Мало ли что коммерсанты не хотят платить налоги! Зато они, в отличие от государства, сделали такой широкий жест в отношении его ребят, что поневоле задумаешься, кому помогать: государству, которому до его команды нет никакого дела, или криминальным коммерсантам, которые тем не менее покупают билеты к черту на кулички, - только привезите, ребята, спортивное золото в Россию.
        Впрочем, эти переживания были напрасны: гребной винт яхты уже заклинен и ей от острова не отойти. А в какой радости он эту гадость сотворил, какое чувство удовлетворенности испытал, когда понял, что не забыл еще спецназовскую школу! И вот, когда можно уже было плыть назад, Степан осторожно всплыл возле яхты.
        И тотчас увидел берег. А на нем сразу всех тех, на кого молился все эти дни, - президента фирмы, Ивана Черевача и коротышку, который отбирал троих ребят для "гуманитарной" помощи. Он чуть не всплеснул волну, нарушая первейшую заповедь диверсанта - под воду уходить плавно, не спеша, даже если от удивления глаза становятся больше маски.
        Именно под водой переждал он весь сумбур мыслей, обрушившихся на него. Однако так и не смог выстроить в логическую цепь происшедшее, понять, чем провинились его покровители перед законом.
        Яхта чуть колыхнулась - кто-то сошел с нее или, наоборот, поднялся на борт. Что же делать? Винт после его "работы" практически невозможно восстановить, для этого необходима целая бригада ремонтников. Можно, конечно, предупредить хозяев, что он сделал и зачем. Но полковники, что привезли его, ведь тоже не в бирюльки играют...
        Погрузившись в воду, Степан отплыл подальше, в блики заходящего солнца. Издалека обзор стал шире, и он увидел, как по периметру острова прогуливаются охранники. Снова узнал Черевача, объясняющего что-то своим подчиненным. Что же делать? Может ведь получиться и так, что он своими руками не винт заклинивал, а выезд группы на первенство мира срывал. Как же поступить?
        Ничего не придумав, поплыл обратно. Моторист с удочкой его возвращению обрадовался так, словно у него наконец клюнуло. Укутывая тренера одеждами, дал отхлебнуть из фляжки, начал умело массировать затылок: больше половины тепла человек теряет именно через голову. Удостоверившись, что работа закончилась удачно, включил связь с берегом:
        - Отплываем. Все нормально.
        До пловца ему дела больше не было, он завозился с мотором и управлением, и Степан остался один на один со своими думами. Его состояние скорее всего не осталось незамеченным на берегу, и встретившие его полковники тревожно переглянулись между собой.
        - Что-то случилось? - спросил тот, что приезжал за ним в бассейн.
        Степан начал было отнекиваться, а потом все же решил спросить, даже собрав пальцы в щепотку и раскрыв их, словно посылая поцелуй - на международном языке подводников "не понимаю":
        - А они что, в большой провинности перед законом?
        - Скорее всего, что да, - ответил Серафим Григорьевич.
        - Не платят налоги?
        - И очень большие. Такие большие, что вашу секцию можно было бы содержать если не в золотом, то уж в серебряном бассейне точно.
        - Но они-то, чтобы не платить налоги, как раз и содержат нашу команду!
        Теперь настала очередь ошалеть всем остальным. Но первым пришел в себя все-таки Глебыч. Он мгновенно просчитал, почему нефтяная мафия может интересоваться не балетом или музыкой, а такой экзотической, последней оставшейся на всю Москву группой боевых пловцов.
        - Вы хотите сказать, что знаете обладателей этой яхты? - надвинулся он своим грузным телом на тренера.
        - Давно. Месяца полтора.
        - И что? - поторопил теперь уже Моржаретов.
        - Ничего. Они сказали, что готовы оплачивать нам воду, потому что с тех, кто занимается благотворительностью, меньше берут налоги.
        - Тебе и Черевач знаком? - вклинился Соломатин.
        - Иван? Конечно. Он приехал вместо Василия Васильевича.
        - Василия Васильевича? - Полковники переглянулись, боясь поверить в такую свою удачу. - А он, тебе потом сказали, перешел на другую работу?
        - Да.
        - Все-таки они убрали его, - повернулся Глебыч к Моржаретову.
        Теперь уже тренер посмотрел на собравшихся в ожидании объяснений: в чем я участвую и какие для кого это имеет последствия?
        Миссию эту взял на себя Беркимбаев. И не потому, что это входило в его обязанности, а чтобы не отвлекать Серафима и Глебыча от работы с Соломатиным. Полуобняв Степана, генерал повел его к машине, где предусмотрительный водитель разливал по пластмассовым стаканчикам чай из термоса.
        А летнему вечеру важно было только начаться. Зацепившись за землю, темнота наваливалась теперь в открытую, без почтения к свету, пустившему ее лишь на мгновение отдохнуть у краешка своего порога. И молодой месяц проявился - правда, с притуплёнными рожками, что опять же говорило о приближающемся ненастье, и фонари горели все ярче и ярче, охотнее борясь с чернотой, чем с разжиженными сумерками.
        Нетерпеливее становился и Соломатин. Он то обходил дельтаплан, то смотрел вдаль, то отворачивал у инструктора рукав и смотрел время. Тот хотел было снять часы и отдать их Борису, но капитан отказался от услуги. И вновь примерял все и осматривал: лишний вес в воздухе не нужен, но зато на острове каждый моточек проволоки или изоленты может решить все дело.
        Наконец растворились в темноте даже собственные машины, и Борис стал надевать подвесную систему. Кармашки на бронежилете несколько мешали плотно прилегать ремням, но в то же время не на свадьбу ведь он собирался.
        Инструктор помог зацепиться подвесной системой за карабин. Борис несколько мгновений повисел на подвеске, краем глаза наблюдая за инструктором - вдруг вновь бросит аппарат носом в землю. Нет, тот сосредоточен и серьезен.
        - Готов, - доложил ему Борис.
        Инструктор вдел ему петлю в ногу, и Соломатин поднял на плечи дельтаплан.
        - Хорошего ветра, - пожелал он Борису и отскочил в сторону, освобождая дорогу для разбега.
        34
        Нельзя сказать, что остров Борис увидел как на ладони, но прибор ночного видения позволил ему достаточно спокойно рассмотреть покачивающуюся у берега яхту, костерок на берегу недалеко от нее, людей. Не промахнулся.
        Обогнув остров, начал постепенно снижаться на противоположной стороне, выбрав площадку, где лес почти вплотную подступает к воде.
        Ночных соловьев никто из присутствующих на острове, надо думать, в небе не высматривал, на блеклых, затуманенных звездах тоже не гадали, и приземлился он вроде бы никем не замеченный. Да и достаточная высота, с которой он спланировал на землю, позволяла надеяться на это же самое. Так что моторчик, который Борис время от времени включал, не подвел, втянул его перед островом к самым "кучевкам". По крайней мере, приземлившись и сразу, как истинный десантник, отбежав и затаившись в темноте, Борис не дождался ни бросившихся на поиски охранников, ни просто любопытствующих: высота и тишина, на которые сделал ставку Моржаретов, сработали безукоризненно.
        Дельтаплан, обиженно уткнувшись носом в песок и зачерпнув одним крылом воду, чуть серел в темноте, и Соломатин вернулся к нему, принялся быстро выдергивать шпильки, разъединять трубы, сворачивать парус. Несколько раз звякнул металлом, замирал при этом, но звук оказался громовым только для него одного: поднимающийся ветерок шелестел не только ветвями деревьев и листьями, но и перемешивал все звуки.
        Сколько придется пробыть на острове, застанет ли его здесь рассвет, Борис еще не знал, но привычка тщательно заметать следы сработала помимо воли: разобранный "по перышкам" аппарат перетащил в лес, засунул под гниющий ствол давно поваленного дерева, забросал лапником и листвой. Опять же березовым веничком прошелся по своим следам на песке, остальное довершит ветерок, зачистив остающиеся от веток полосы. Так что можно надеяться: к утру даже самый опытный следопыт не догадается, что здесь кто-то топтался. Тем более, что вряд ли в охране есть следопыты: туда сейчас берут чаще по массе кулака, а не по навыкам разведчиков. Впрочем, по Черевачу подобного не скажешь, но все равно придется надеяться на лучший для себя вариант.
        Убедившись, что следов не осталось, по затемненной стороне опушки Борис начал огибать остров. Он, если судить по карте и взгляду сверху, достаточно большой, но, припоминая все изгибы, ориентиры, Борис шел к яхте достаточно уверенно. На удивление легко припомнились, всплыли в памяти уроки - как бесшумно ходить и соблюдать следовую дисциплину. А всего-то и нужно - короче шаг, ногу ставить на носок, в готовности тут же отдернуть ее, если наступит на хрустящие ветки или попадет в яму. Не забывать о руках: левая, чуть согнутая в локте, для самостраховки перед лицом, правая в готовности нанести и отвести удар. Насколько все это нелепо в спокойной обстановке и как собирает человека в тревожной ситуации! Хотя незаметно подкрасться, оценить обстановку - это лишь разминка перед основным действием. Даже проникнуть на яхту не столь сложная задача. А вот потом...
        Где-то в подсознании, даже немного мешая и давая ненужную поблажку, сидела мысль: а ведь может помочь и Черевач, нужно только дать ему знать о себе. Борис в конце концов вынужден был приказать себе шепотом:
        - Отставить.
        Втягивать Ивана в заведомо сомнительное, неизвестно еще что сулящее дело - услуга еще та. Сегодня поможет, а завтра вынужден будет прятать и семью, и прятаться сам. Собственно, так почти уже и происходит. Гарантий, что преступников обезвредят, а главное, изолируют, не даст даже министр внутренних дел. Да и какие могут быть гарантии, если каждый видит, что даже по убийствам депутатов, журналистов, священников следствие или не движется, или замирает перед самым раскрытием. Поэтому что говорить о каком-то частном охраннике, пусть даже и капитане запаса! Сами себя не сбережем - государство не поможет, оно пока само бессильно перед уголовным миром.
        Так что Ивана - в сторону! Его нет. Или наоборот, если представится возможность, пусть проявит какую-нибудь активность в защите своих сегодняшних хозяев. Авось зачтется.
        Как ни шел осторожно Борис, а на охрану все же чуть не налетел. Успел увидеть тень у кромки воды и замер, медленно приседая. Охранник шел один, и это в момент, когда на яхте, конечно же, всполошились поломкой винта. На Черевача, организатора охраны, такая беспечность не похожа. Скорее всего вперед им выслана приманка, а уж за ней движется усиленная группа.
        Приметив рядом поваленную, вывороченную с корнем сосну, Борис юркнул под нее, протиснулся под ветви и притаился. Интуиция не подвела: не успела "приманка" отойти на невидимое зрением расстояние, послышались осторожные, но все равно не отработанные шаги основной группы. "Трое", - определил Борис, сдерживая дыхание: те двигались прямо на него. В том, что они не заметят его, Соломатин не сомневался: все их внимание на "приманку", а не на поиск возможного противника. Тем, к счастью, они и уязвимы.
        Так и есть, обходят выворот с разных сторон, направляются дальше. Счастливого пути. Если таким образом они намерены осмотреть весь остров, даже если такая же группа вышла навстречу им по другой стороне, то это работы на час. Моржаретов предварительно подсчитал, что участников встречи может быть около шести-семи человек. Значит, в охране - в два раза больше плюс кое-какая прислуга. Поэтому на яхте и у яхты осталось сейчас около пятнадцати человек. Многовато.
        Борис вылез из-под веток, прощупал всю амуницию - не потерял ли чего. Не потерял. И не надо терять, операция только начинается.
        И вновь - коротенький шаг, носочек вниз. Предметы через прибор видятся в зеленоватом свете, создавая ирреальность происходящего. Конечно, он готовился к чему-то подобному, но чтобы эти навыки применять на своей земле - такого и в мыслях не возникало. А Моржаретов с муровцем наверняка нервничают и пытаются представить, что здесь происходит. А ничего особенного: короткий шаг, локоть вперед, носочек вниз...
        Вскоре лес стат редеть, уступая место кустарнику. Начал улавливаться запах от костра и шашлыков, и теперь уже перебежками, пригибаясь, Борис выдвигался к стоянке коммерсантов. От воды пришлось уходить в глубину острова, и наконец перед ним открылась сразу вся картина: красавица-яхта, соединенная с берегом узеньким трапом, костер около первых кустиков и бродившие по берегу люди.
        - Одному в темноте не справиться, - послышался голос от воды, и Борис догадался, что моторист все это время пытался починить винт судна.
        Значит, Степан поработал на славу. Похоже, и сделал все так, что не оставил следов своего пребывания. Вот это классическая диверсия - списать все на случайность. Теперь и ему легче: даже среди злых и раздраженных действовать все равно легче, чем среди настороженных и подозрительных.
        - Прекращаем все до утра, - отдали команду с борта, и на берег осторожно сошел коротышка. За ним, с небольшой видеокамерой в руках, спустился оператор, и Борис насторожился: у киношников глаз-алмаз, острее всех, да к тому же во время съемки.
        Коротышка дал оператору какие-то пояснения, тот покивал и стал примеряться то к костру, то к яхте. В конце концов увидел мчащийся сквозь тучи месяц и направил камеру вверх. Вот тебе и никто не смотрит соловьев и не гадает на звездах! Интересно, уронил бы он камеру, когда в объектив попал бы Борис на своем крыле? Но это еще раз подтверждает, что бояться нужно не классической охраны, а всяких причуд типа этой - засняться на ночном острове.
        - Дорогой Асаф, можно вас пригласить к нам? - позвали коротышку от костра, и тот охотно пошел к огню.
        Не ошибся Моржаретов и насчет женщин: одна разливала спиртное у костра, вторая умело сбегала по трапу ей на помощь с новыми бутылками в руках. Спиртное - это хорошо, это быстрее усталость и крепче сон. Яхту и брать нужно ближе к утру, когда все погрузится в забытье: здесь ничего и вьщумывать не надо, раз сама природа работает на разведку.
        Нигде пока не видел Борис Черевача. Может, он занял свой пост на яхте, но не особо отсвечивала и внутренняя охрана. Где засели те, что обязаны охранять костер, Борис пока тоже не выяснил. Скорее всего лежали, как и он, под кустами, и это тоже было не очень приятно: движущееся более прогнозируемо, чем затаившееся. Но делать было нечего, и он принялся осматривать через прибор каждый кустик.
        Нашел троих. Лежат, маются от безделья и подступающего холода. Свитерок надо надевать при выезде на реку, это вам не май месяц. И тайно попивать из фляжек тоже чревато последствиями.
        Шумнул в ветвях ветер, полетели от костра искры - неужто все-таки дождь пойдет? Если ливень грянет, наверняка все соберутся на яхте, и в этом случае добраться до сейфа окажется практически невозможно. Может, плюнуть на все рекомендации насчет бдительности и пойти за документами как раз в пик настороженности? Сейчас вылезет из воды моторист и можно вместо него опускаться в реку. А что, две группы бродят по побережью, коммерсанты ублажаются женщинами у костра, и если на судне осталось человека три-четыре, то это семечки. А семечки нужно лузгать, иначе они отсыреют...
        Борис отполз назад, сделал крюк, выходя к реке. У последних деревьев снял одежду, вернув на тело лишь бронированную жилетку с принадлежностями. Осмотревшись еще раз с помощью прибора по сторонам, припрятал одежду под очередным корневищем. И, наверное, слишком долго возился с захоронением и отвлекся, когда же распрямился, над ним стояли два охранника.
        Учил полковник - любитель перстней и колечек из Рязанского десантного - самому простому и мудрому правилу: бей первым. Особенно тех, кто чувствует себя в более выгодном положении, кто ждет твоего недоумения и твоей заминки. Такие почему-то не кричат и не зовут на помощь, даже когда завязывается драка. Самое большее, на что они готовы, - это насладиться своим превосходством. А по лесу ведь нужно ходить, выставив локоть левой и сжав кулак правой...
        Они и вправду не издали ни звука, даже когда Борис, оттолкнувшись ногой от дерева, прыгнул сразу на двоих. Сбить, повязать их дракой, не дать отскочить им и остаться свободным - а дальше пока он не заглядывал. Охранники лишь сопели, словно боясь, что крик не только отвлечет их, но и что вместе с ним уйдет и часть силы, которая вдруг так нежданно потребовалась.
        Преимущество Бориса оказалось и в том, что он знал, кто перед ним, а охранники понятия не имели о возникшем полуголом робинзоне. Не пожалев силы и ребра ладони, Борис врезал по первой же подвернувшейся шее - туда, где сонная артерия. Когда несчастный рухнул без сознания, второй наконец спохватился, раскрыл рот, чтобы закричать и позвать на помощь. И вновь ни секунды не колеблясь, ближайшим, что было, - коленом поддел Борис противника в пах. Вместо крика тот стал хватать ртом воздух, и теперь уже двумя ладонями с обеих сторон нанес Соломатин ему удар по сонным шейным артериям.
        Из множества болевых и смертельных ударов, которые он знал, эти отличались все же своей безобидностью: через минуту-другую оба придут в себя и вновь могут даже полезть в драку. Поэтому, рванув их же рубахи, затолкал им кляпы в рот - но не сильно, чтобы не вызвать рвоту и не погубить, в общем-то, ни в чем не виновных ребят. Зато в следующий раз станут лучше учиться, если хотят выжить в той среде, куда окунулись.
        Лейкопластырем, извлеченным из одного из кармашков, он залепил им рты, связал сзади руки и за шиворот потащил пленников в лес. Привалил каждого спиной к сосне, завел за ствол руки и одну ногу, перехватил там морским узлом - прикованы. Хорошо, что ветерок комаров разогнал, а то попировали бы на халяву. Проверил карманы охранников, усмехнулся найденному оружию: даже его не вытащили, настолько уверовали в свое превосходство. Но это не электричка, где можно сзади ударить бутылкой по голове. На просторе драться одно удовольствие.
        Пистолеты он прикопал рядышком - все же числятся за фирмой и Ивану придется отвечать за них. И теперь еще более осторожно стал пробираться к реке, припоминая: в воде уже ноги поднимать нельзя, их нужно волочить по дну, чтобы не шуметь. И не думать, как холодна вода. Надо представить, что ты толкаешь в воде бревно и тебе жарко...
        Вода, конечно, оказалась не такой, как в озере Лесном. Далеко не молоко и тем более не парное. А самую большую опасность представлял теперь оператор: вдруг ему захочется снимать лунные блики среди волн? Лучше бы коротышка увлекался музыкой и таскал с собой какого-нибудь композитора.
        Сжав от холода зубы, Борис вошел в воду по горло и стал медленно перемещаться в сторону яхты. Внимание теперь занимал не озноб, а обстановка на берегу - там по-прежнему веселились, радуясь нежданной задержке: что им грустить, коли вино в стакане, женщины пред глазами, на костре шашлык. Романтика. Про возможные неприятности в такой ситуации думать может только самый закоренелый скептик, а таких, судя по всему, в компании особо не просматривалось. Одни надеялись на то, что раз их пригласили, то обо всем остальном голова должна болеть у хозяев. У тех же оглядка на охрану: деньги платим - берегите. А в охране тоже люди: лежат под кустиками и потягивают из фляжек водочку. Нет, одно удовольствие работать при подобной безответственности.
        Шажок за шажком, иногда все же окунаясь с головой под воду, дошел Борис до округлого, уходящего под воду борта яхты. Пожалел, что еще не придумали присосок на руки, с помощью которых можно было бы подняться по борту. А может, у кого-то и есть что-то подобное, но пока секретное и не про их, налоговой полиции, честь. Так что придется лезть, как в старые, еще пиратские и мушкетерские времена, - при помощи "кошки".
        Отдохнув, Борис достал ее, расправил и укрепил лапки. Металл виден только на ноготках, остальное взято в резину - даже стукнувшись о палубу, "кошка" не привлечет особого внимания. Хорошая экипировка - приятная работа. Только отчего же так холодно? Может, вид костра и разгоряченных женщин действует? Тогда мы вновь толкаем бревно и нам самим жарко до невозможности...
        Отплыв немного к середине реки, он подержался на воде, вслушиваясь только в звуки - есть ли кто на палубе? Затем вновь приблизился к борту, бросил вверх "кошку". Замер. Тишина. Натянул стропу, попробовал на надежность зацеп. Замер. Тишина. Сердце колотилось все учащеннее, предвкушая опасность. Даже холод - и тот забылся. Медленно, чтобы вода не падала с тела, а стекала, мокрыми руками удерживаясь за предварительно навязанные на стропе узелки, упираясь в крутой бок судна кедами, надетыми ради резиновой подошвы, начал он подниматься. Здесь не надо бояться задирать ноги выше головы - не женщина. И не стесняться ими упираться в круглый живот корабля - не в женщину опять же! Но когда он готов уже был ухватиться рукой за леера, яхта качнулась - кто-то с берега прошел на нее, замер посреди корабля.
        - Все нормально?
        Асаф, тот самый коротышка, которого столь заботливо и подобострастно приглашали к костру. И чего это ему там не греется? И тут наконец он услышал голос Ивана:
        - Тихо.
        Значит, Черевач сидел на яхте, как он и предполагал.
        - Я не люблю случайностей в ответственные моменты. Пройди, проверь посты на берегу.
        - Есть.
        Вновь качнулась яхта - Черевач ушел с палубы, а коротышка, если только голос принадлежал ему, остался. Значит, Борис поспешил, навешивая им безответственность. Ребята в достаточно чутком напряжении. Хорошо, что подобные штрихи проявляются чуть раньше, чем начинается конкретное дело, и отрезвляют. Иначе ведь проигрыш. А проигрывать Моржаретов не велел. Да и с ним самим церемониться не станут...
        Рука, перетянутая петлей, занемела, а коротышка все не трогался с места, высматривая что-то ему одному ведомое то ли в небе, то ли в море, то ли на острове. Пусть смотрит, лишь бы не взялся за яхту. Интересно, когда они хватятся исчезнувшей лесной парочки?
        Настороженный слух различил скрип двери - коротышка спустился вниз? Правильно сделал, иначе оторванная рука была бы на его совести.
        Борис подтянулся из последних сил, поймал тонкий леер на борту. Отдыхая, с удовольствием повисел на нем, радуясь устойчивости. Выполз на борт. Вдали, только тренируясь, порокотал немного гром, и это подстегнуло Бориса: быстрее, гроза спутает все карты. В колоде же много крапленых, и все не его, поэтому нужно приберечь несколько доставшихся козырей. И первый, который нужно выставить, - это отрезать яхту от берега. А уж потом раздадим колоду по новой.
        Поэтому Борис стал пробираться не к каюте, а к трапу. Приподнять его, вынув из пазов, не составило труда - вот где нормально согреваешься, а не при толкании бревен в воде! - и после этого, чуть оттолкнувшись трапом от берега, он поставил крюки на самый краешек борта. Теперь посмотрим, кому повезет окунуться в реку. И опять никаких подпиливаний, сломов - все случайно, а отчего эти случайности навалились, поди спроси кого-нибудь.
        Переместившись обратно к дверце каюты, замер среди ящиков, прикрывшись краем валявшегося рядом брезента. Теперь немного подождать. Все хорошо в экипировке, но фляжечка бы тоже не помешала. Подать, что ли, рационализаторское предложение и запатентовать его? Сколько народищу скажет ему "спасибо" - хоть своя разведка, хоть вражья. А то сиди щелкай зубами, мечтай о чертовых бревнах.
        Благо, что ждать пришлось недолго. С берега послышались возгласы - за очередной партией спиртного посылалась девица. За ней увязался один из ошалевших от свободы и романтики сибирских коммерсантов, и это тоже играло на руку: когда падают в воду двое - это уже баловство влюбленной парочки, за которую он, Борис Соломатин, никакой ответственности не несет.
        Он из-под брезента видел их, хихикающих и отбивающихся друг от друга бедрами на узеньком трапе. Игры хватило ровно до середины: трап оборвался и, царапая крюками борт, плашмя ударился о воду. Вопли падающей парочки взбудоражили всех и на берегу, и на яхте. Однако если прибежавшие от костра завизжали от восторга и нежданной забавы, то выскочившие из кубрика - от недовольства и тревоги.
        Но для Бориса это роли уже не играло. Откинув в сторону брезент, одним прыжком он оказался в каюте. У порога нос к носу столкнулся с покачивающимся, опаздывающим на зрелище коммерсантом и, не задумываясь, одним толчком грудью отбросил его в угол. Тот, как ни странно, воспринял случившееся с ним как должное, и лишь по его лицу было видно, насколько трудно оценить ему ситуацию.
        - Молчи, - предупредил его Борис, для большей выразительности показав, как в детстве, кулак.
        Коммерсант согласно кивнул: ничего не вижу, я пьян, и только не взбалтывай и не бей больше меня. Борис сгреб в кучу все бумаги, которые находились на столе, собрал все "дипломаты" и один-единственный портфель, к счастью, открытый. Не рискуя трогать замки, привязал ручки к одной веревке. Попеременно распахнул все дверцы шкафов. Те, которые не открывались, поддел финкой, взломал, благо это не составило труда: фанера есть фанера. Японцы, кажется, до сих пор удивляются, что у русских заборы воздвигаются из настоящих досок, а мебель делается из опилок. Но на сегодня это хорошо, что из опилок, меньше проблем для налоговой полиции.
        Наконец за одной из дверок обнаружился сейф. Борис не знал, необходимые ли документы он смахнул со стола в раскрытый портфель или в каком-то из "дипломатов" они, но сейф - он и в Африке сейф. Он для того и существует, чтобы хранить тайны. Поэтому, хотя уже и теряя минуты, за которые можно было вырваться обратно на палубу, Соломатин выложил на дверце круг выжигающего "обруча" и подпалил его. Шнур медленно, словно работала электросварка, начал прожигать дыру в металле. А Борис, томясь ожиданием, отпрыгнул на всякий случай к двери.
        Кажется, он успел это сделать вовремя. Пока все получалось вовремя - значит, он шел на шаг впереди событий и предугадывал их. На этот раз интуиция не подвела тоже: по лесенке кто-то торопливо спускался в кубрик. На пьяного коммерсанта времени смотреть не было, но он почувствовал кожей, как даже тот напрягся, готовый начать борьбу, если ему помогут.
        Не помогли. Слишком торопился пришелец, поэтому Борису не составило труда сбить его с ног по ходу движения, зажать рот и подставить нож к горлу.
        - Тихо, - как можно спокойнее попросил Соломатин, для убедительности нажав на рукоятку.
        Однако сидеть рядом с ним не было времени, и он поддел его коротким тычком под дых. Пусть малость помучается: лучший способ освободить себе руки - это заставить противника бороться со своей болью и за свою жизнь. Тем более бикфордов шнур догорал и неровный - так уж приложилось - круг выпал из стенки сейфа у него на глазах. Тихо, без копоти и пламени, - чтобы не потревожить документы. Но бежать к сейфу, оторвавшись от свидетелей и убрав от горла нож, - это равносильно самоубийству. Они вдвоем теперь такой хай поднимут, что не стоило изначально затевать всей этой катавасии. Пришлось по уже отработанной методике залепить несчастным пластырем рты, увязать их одной веревкой. Мимоходом сделал себе на память зарубку: веревок и всяких шнуров нужно брать побольше, вон сколько под руку попалось тех, которым нужна веревка. Оставшегося куска оказалось маловато, и Борис для гарантии перевернул стол, поставил его на угол над лежащими, испуганно глазеющими на происходящее коммерсантами. Один край веревки пропустил через ножку стола и закрепил на ногах поверженных: дернетесь - стол рухнет и прибьет. И сами
окажетесь виноваты. Обыкновенный прием из серии "Падающая смерть". Так что думайте.
        В сейфе бумаг оказалось не так уж и много, зато в аккуратных папочках. Ерунду в папки складывать не стали бы, поэтому их - в старый портфель, словно для этих целей и предназначенный. А там разберемся.
        На палубе продолжали командовать и давать советы. Кто-то из охраны возился в реке и подавал наверх трап, который пытались водворить на старое место. Крюки царапали борт, советчики подбадривали, но у стоящего в воде охранника, видимо, просто не хватало сил и роста, чтобы выполнить все по науке. Отлично. Колупайтесь дальше. А Борису теперь - спрятать захваченное где-то на яхте, хотя отпускать от себя документы боязно, спуститься по "кошке" вниз и вскрыть пиропатрон для Моржаретова. Начать и кончить.
        Кроме брезента, на палубе больше ничего подходящего под укрытие не виделось, но брезент - это слишком на глазах, под него полезут сразу. Что еще?
        Придумать или увидеть ничего больше Борис не успел. Коротышка, до конца, видимо, не поверивший во все эти случайности, тревожно оглянулся и успел ухватить взглядом мелькнувшего за рубку Соломатина.
        - Сзади! - в отличие от всех предыдущих противников сразу закричал он и тем взял инициативу в свои руки. - Он здесь, на яхте.
        Кто здесь, кого ловить - это было не суть важно. Главное, что все присутствующие обернулись и тоже отрезвели: так это все не случайно?
        Времени на размышление уже не оставалось, и Борис выхватил пиропатрон, скрутил крышку и выдернул шнур. Раздался пронзительный тонкий свист, из гильзы стали вырываться и взлетать в небо красные звездочки ракет. Это на мгновение остановило нападавших, но затем в отчаянном порыве они бросились на Бориса: только уничтожив его, можно было надеяться на свое спасение.
        К этому моменту зацепился за яхту и трап, и по нему первым, выполняя свой долг начальника охраны, ринулся Черевач. Однако или очень уж он спешил, или недостаточно прочно укрепили трап, но на середине Иван резко пошатнулся, срываясь в реку. Хотел ухватиться за мостик, соединявший яхту и берег, но получилось, что вновь вывернул его, и в воду упали вместе - и он, и трап. Оставшиеся у костра снова оказались отрезанными, и нарочно подстроил Черевач свое падение или нет, но благодаря его кульбиту перед Борисом оказалось всего человек шесть. И если судить по одежде, большинство из них - коммерсанты, а не охранники.
        Пиропатрон продолжал свистеть и выбрасывать в небо красные звезды, где-то вдали загудел сиреной катер Моржаретова, рвущийся на подмогу и заодно предупреждающий особо ретивых о неизбежности расплаты. Однако коротышка не обращал внимания ни на что, кроме лежащей за спиной Соломатина связки "дипломатов" и своего портфеля:
        - Взять!
        Двое оставшихся на палубе охранников без подготовки, только повинуясь слову, бросились на Соломатина. Борис, прижавшись спиной к борту и вцепившись руками в леера, выбросил вперед ноги и встретил нападавших ударами в грудь. Нестерпимо хотелось оглянуться на реку, посмотреть, где там катер с подмогой, но с начала схватки прошло всего не более минуты, а Моржаретов обещал пять-семь. Какой огромнейший разрыв!
        Тем временем пришедшие в себя охранники выждали мгновение перед очередным броском и напали уже с двух сторон, заставляя Бориса, как они рассчитывали, не только раскрыться, но и растеряться.
        Забыли или не знали, что на каждый прием есть свой контрприем. А над всем этим - школа Рязани: бей первым.
        Бросился Борис под рывок того, который шел справа, и одновременно встретились два их удара. С той лишь разницей, что у нападавшего он только начинал набирать силу после замаха, а Борис вложил свой в точно рассчитанное место. Опять десантным войскам спасибо. Когда учились разбивать рукой кирпичи, знатоки подсказали: точка удара должна намечаться не на самом кирпиче, а под ним. И тогда ты просто проламываешь преграду, стремясь к намеченному месту.
        Прием сработал и здесь, и, больше не обращая внимания на замершего от боли противника, Соломатин развернулся ко второму. Тот, в отличие от своего кореша, не достал в намеченном месте ушедшего в сторону противника, потерял силу удара, и его развернуло от неиспользованной энергии. Не церемонясь, капитан схватил его под ноги и, хотя тот попытался ухватиться за него, бросил через леера. Вот и весь контрприем.
        А катер Моржаретова надрывался уже где-то рядом, за ухом, заглушая свист пиропатрона. И тогда, понимая, что найти выход просто не хватит времени, коротышка достал пистолет. Приходилось признаваться себе, что чего-то он недопонял в этой стране. Люди поступали не так, как положено поступать при всеобщем бардаке и таких деньгах. Он упростил людей, поверив, что все можно купить. Однако кто-то еще сопротивляется, вспоминает о каких-то принципах, не боясь лишиться при этом приработка.
        Поэтому сейчас, здесь, на их с Розой острове, он стреляет не просто в еще одного неизвестно откуда появившегося смертника-идеалиста - он стреляет в свое неудачливое, проклятое прошлое. В одного из тех, кто всегда стоял на его пути. Звук выстрела заглушит сирена, а пистолет он выбросит в воду. Но неужели так нелепо, быстро и неотвратимо будет порван бредень, за которым - его сеть?
        Не заметил, не мог заметить он в темноте и сзади, как поднявшийся на борт по швартовому канату мокрый Черевач, мгновенно ухвативший ситуацию на палубе, бросился на Бориса. Разбег оказался таким сильным, что, не удержавшись на ногах, он вместе с Иваном перелетел за борт. Бросившегося к "дипломатам" Асафа перехватила перепрыгнувшая с подскочившего катера на яхту оперативно-боевая группа из физзащиты...
        - Прошу, - Моржаретов сам распахнул дверцу машины, приглашая Соломатина и Черевача.
        Те переглянулись, и Иван попросил:
        - Если можно, до Речного. Там у меня машина.
        "БМВ" терпеливо ждала своего хозяина. Завелась охотно, послушно. Черевач включил дальний свет, умело вывернулся с пирса на Ленинградское шоссе.
        - Заедем сначала в одно местечко, - сообщил он Соломатину. Москва торопилась укрыться, разъехаться, разбежаться перед ночной грозой, а они, наоборот, остановились около парка на улице Куусинена. Черевач вышел из автомобиля, стал рассматривать деревья, росшие вдоль дороги. Подошел к одному, присел, начал что-то искать под ним в листве. Разочарованно встал, огляделся еще раз и начал повторять тот же прием под остальными деревьями.
        - Что? - спросил Борис, когда прошло несколько минут, а Черевач продолжал без объяснений копошиться вокруг осин.
        - Да так, кое-что хотел найти, - неопределенно ответил тот. Виновато посмотрел на друга, оглянулся на парк. Много, очень много деревьев...
        - Завтра найдем, поутру, - предложил Соломатин, поймав за шиворот первую каплю дождя.
        - Ты думаешь? - пристально посмотрел на него Черевач, но объясняться вновь не стал и молча направился к машине.
        Постоял около нее, о чем-то раздумывая, потом вытащил из нее свою сумку, блокнот. Захлопнул дверцу. Оглянулся назад, в сторону метро:
        - Может, на "Полежаевку" пойдем? В метро быстрее.
        В метро, конечно, было дольше и дальше, но Борис пожал плечами и первым выбрался на тротуар: скорее всего Черевач оставлял не просто машину в ночной предгрозовой Москве...
        35
        Совещание у министра финансов затянулось и кончилось достаточно поздно - на службу можно было уже не ехать. Но Директор махнул водителю-охраннику:
        - На Маросейку.
        Сегодня ровно год, как он назначен на эту должность. Дата. Вообще-то сейчас вслед за политиками Запада взяли моду отмечать сто дней пребывания в должности, но этот срок пролетел столь стремительно, что юбилей и не вспомнился. А вот про годовщину напомнил помощник: пора вроде подводить первые итоги.
        Однако их могла обозначить не эта символическая дата, а предстоящее заседание коллегии, на котором обещал присутствовать премьер-министр со своим кабинетом. Оставалось определиться: налоговой полиции гордиться таким вниманием или это первый признак того, что департамент ждут какие-то перемены?
        И то, и другое возможно. За прошедший год они, конечно, не взорвали криминальный бизнес. Они только-только начали ощупывать этот каравай, вырисовывая для себя его контуры. Но в то же время ведь из ничего: из временно прикомандированных, из кабинетов в женских туалетах, без единой строчки в законах создать работоспособную, уже заявившую о себе структуру - это тоже есть факт, как говорит Беркимбаев.
        Он попросил водителя не заезжать во внутренний двор департамента, а остановиться у центрального входа. Члены правительства будут входить в здание отсюда, и захотелось посмотреть, что увидят они при входе в департамент.
        В фойе рабочие счищали со стены лозунг про коммунистическое строительство. Бюста Ленина уже не было, торчал только постамент из красного гранита, на который пытались пристроить вазу с цветами.
        Не без усилия было принято решение о переоборудовании входа. Если бы не предстоящая представительная коллегия, этот вопрос, может быть, не ставился бы еще какое-то время: получив здание в наследство от оборонщиков, начинать свою деятельность со сноса памятников и лозунгов не хотелось. Да и слишком близка история, которая ныне счищается со стен и душ. А уподобляться тем, которые готовы рушить даже собственный дом ради конъюнктуры и чьей-то похвалы, не в его характере: прожитое, каким бы оно ни было и ни называлось сегодня, свято. И в очередной раз уподобляться Иванам, не помнящим родства, лично он не желал. Потому и не спешил со всякого рода перестановками и переделами. Хотя гости из других ведомств откровенно улыбались призывам о строительстве социализма. Да и на бюст Ленина смотрели кто с усмешкой: еще молитесь на него? - кто с уважением: молодцы, что не теряете, а главное, не стесняетесь своего достоинства.
        И вот все же решили снять. Хотя ваза с цветами - еще большая нелепость, чем, если судить по большому счету, Ленин в налоговой полиции. В былые времена могли бы и удостоверение полицейского ему выписать под первым номером - были ведь и такие выверты. Вот и думай - не думай о политике...
        Чувствуя, что лезет в ситуацию, которая от него не зависит, он лифтом поднялся на пятый этаж, а затем еще одним пролетом пешком - к себе на шестой.
        Его кабинет тоже только обустраивается, в нем еще витает дух прежнего хозяина - дважды Героя все-таки Социалистического Труда Белоусова. Кабинет огромный, внушительный, со множеством макетов боевой техники, всевозможных статуэток по подоконникам, столам и полкам. Красиво, уважительно к тому, чем занимались, но и от этого пришлось отказаться: он, Директор, должен создавать свой дух в этом здании. Дух налоговой полиции - стража экономической безопасности страны. У нее еще нет никакой атрибутики, даже форму в пятый или шестой раз рассматривали, так и не найдя оптимальный вариант - чтобы и строгость подчеркивала, и в то же время не была агрессивной, угрожающей. А тут еще проблемы с цветом. Против черного категорически восстали моряки и железнодорожники, на голубой наложили вето авиаторы - как гражданские, так и военные. К зеленому и оливковому не подступиться - там засилье армии. Серый цвет не дает милиция. Не в красный же теперь рядиться! Слишком поздно пришла налоговая полиция. Точнее, слишком много в России оказалось тех, кто носит форменную одежду и с кем необходимо согласовывать каждый элемент
своего будущего одеяния...
        Помощник и секретарша уже ушли, и дверь в приемную пришлось открывать дежурному по департаменту.
        - Мы только что заваривали чай, - ненавязчиво предложил дежурный, и Директор с удовольствием кивнул: если можно.
        Издали оглядел стол, на котором в его отсутствие появились три папки. Одна, конечно, от кадровиков, вторую не мог не подсунуть Моржаретов. Ну, а последняя, можно с кем угодно спорить, финансистов. Троица, которая забирает основное время. И которая в то же время держит департамент.
        Пообещав себе, что не станет углубляться в документы, а только просмотрит их, чтобы знать, чем заниматься с утра, открыл первую папку. Финансовые ведомости. Что купить, сколько заплатить. Зарплата. Премиальные за "взятый" банк. Расчетная смета на приобретение собственной поликлиники. Платежка на регистрацию газеты "Налоговая полиция". Да, здесь без начфина не обойдешься.
        В оперативной папке лежали всего два листочка, и скорее оттого, что это было крайне непохоже на Моржаретова, вываливавшего обычно десятки документов, он прочел их. Рапорт на поощрение участников работы по "Южному кресту". Пять фамилий. По "Зет" - конкретная просьба: наградить видеокамерой. А что, очень даже может быть. Не век же ему придется снимать чужой аппаратурой для чужих дядей. Когда-нибудь выйдет из-под "крыши" и, глядишь, еще собственный фильм о налоговой полиции снимет.
        Хотя, положа руку на сердце, снимать пока нечего. Даже "Южный крест", если по большому счету, взяли не потому, что изначально существовал какой-то четко продуманный план, при котором в нужной точке в нужное время оказались налоговые полицейские. Выиграли за счет личной смелости и смекалки каждого сотрудника в отдельности. А если бы на месте Соломатина, Моржаретова оказались другие люди?
        Нет, в их работе нужна не цепь случайностей, а плановость, хотя это понятие сейчас не очень-то в чести из-за своего коммунистического прошлого. Пора переходить к тому, чтобы не рыбаки-одиночки наудачу ловили пескарей, а на пути идущих на промысел щук выставлялись сети. Их прорвать или обойти уже труднее...
        Хотя и обещал себе не принимать сегодня решений, поставил в углу рапорта Моржаретова резолюцию: "В приказ".
        Вторым документом оказался факс из Германии. Когда-то именно после немецкого сообщения они начали крутить дела с нефтью. Что на этот раз?
        "Телефакс-информация.
        Через офицера связи.
        Количество листов - 1.
        Департамент налоговой полиции России.
        Срочно.
        Лично г-ну Директору.
        По вопросу: международное содействие в раскрытии преступления.
        На Ваш запрос по поводу исчезновения на территории России гражданина ФРГ Г.Х. Шинкеля подтверждаем, что в свое время он привлекался к ответственности за нарушения налогового законодательства страны.
        Есть все основания согласиться с Вами, что он состоял в тесном контакте с одной из московских группировок, занимающейся незаконными сделками в игорном бизнесе.
        Просил бы Вас оказать содействие и нашему представителю, который выедет в Москву для выяснения данного обстоятельства.
        С уважением
        Криминальный главный комиссар"
        Долго, очень долго примерялись к игорному бизнесу и вот решились взяться за этот "Клондайк". Здесь розыскных и оперативных мероприятий предстоит провести побольше, чем даже в нефтяных делах. Там хотя бы в двойной бухгалтерии остается след, а здесь цепочка намного короче: деньги - игра - кошелек. Но пора начинать работу и здесь.
        Единственное, от чего хотелось бы уберечь оперативников: расследование ради громких дел не должно стать самоцелью полиции. Громко - это еще не значит эффективно. Сегодня важнее сформировать коллектив, заложить в него дух бескомпромиссности и честности. По крайней мере ему, Директору, нужно четко представлять, что налоговая полиция сформируется не сегодня и не завтра, пусть даже от роду ей уже и год. Нынешний набор месит лишь глину для фундамента будущей деятельности. И как во всякой команде, набранной не поштучно, а откомандированием определенного количества офицеров, набралось немало и тех, от которых наверняка придется освобождаться. Боже упаси от всеобщего подозрения, но все равно настолько же чревато опасностями и всеобщее благодушие - ах, какие мы здесь собрались все честные и благородные! А собрались просто люди из разных ведомств да еще на переломе и своих судеб, и судьбы страны. Так что... так что надо продолжать месить глину для последователей.
        Словно желая подтвердить эту свою мысль, он взял самую пухлую папку - от кадровиков. Вот в ней - уже конкретные судьбы. Что на этот раз?
        Сверху оказался рапорт подполковника Варахи Г. И.: "Прошу уволить меня из органов ДНП РФ в связи с тем, что по морально-этическим соображениям не считаю возможным находиться в рядах правоохранительной структуры".
        После подрыва его квартиры и гибели невесты сына Вараха категорически отверг любые предложения продолжить службу в налоговой полиции. Даже с учетом того, что Моржаретов и Беркимбаев стали на сторону подполковника, когда решался вопрос о его судьбе.
        Раз написан рапорт, значит, подполковник остался при своем мнении. Положа руку на сердце, этот вариант устраивал Директора больше, чем любой другой. Да, решается судьба человека, да, она не безразлична. Но за спиной - еще тысячи сотрудников, которые должны получить урок и теперь тысячу раз подумать, прежде чем пойти даже не на предательство, а на контакт с криминальным бизнесом. Жестко по отношению к конкретному Варахе, но ему, Директору, нужно думать о всей структуре департамента. Легок на помине, заглянул Беркимбаев.
        - Разрешите?
        - Ну раз уж пришел...
        - На прошлом совещании вы сказали, что сегодня я должен доложить о положении дел в департаменте по нашему направлению. В восемнадцать часов я был на докладе, но...
        - Задержали в правительстве, - вспомнив свое указание, поднял руки в извинении Директор.
        Хотел поделиться, может быть, самым главным известием, полученным при поездке в "Белый дом": там показали проект Указа Президента об отмене всех дополнительных квот на продажу сырья из России и льгот по налогам. После его ли докладной записки в правительство эта проблема сдвинулась с мертвой точки или вопрос назрел сам собой, но то, что налоговая полиция в случае с "Южным крестом" нащупала самую болевую точку и пресекла одну из глобальных афер, - чем не подарок к собственному юбилею!
        Да и старые товарищи по КГБ, проверявшие африканский след, намекнули: благодаря налоговой полиции Африку в ближайшее время по телевизору показывать не будут. Если учесть, что главными новостями телевизионщиков стали войны, то где-то кому-то они спутали карты. Приятно мимоходом делать такие гадости.
        Единственное, что не позволяло пока удовлетворенно вздыхать: проект Указа - это еще не документ. И с нефтью они еще тоже покувыркаются. По оперативным данным, сибиряки и центр все же сели за стол переговоров и скорее всего найдут компромисс. И, что интересно, посредником выступила Чечня. Некоторые косвенные данные подтверждают, что чеченская группировка все активнее вторгается в нефтяной бизнес. Скорее всего это они пытались убрать автора "Независимой газеты", просчитавшего чеченский след в нефтяном криминале. Потому-то Моржаретов так долго искал со своими операми ключ к "Южному кресту", думая, что все эти убийства и заложники - дело рук Козельского. Нет, одного хозяина у нефти не будет, слишком лакомый это кусок пирога. Каждый раз гоняться за счетами - это бить по хвостам, да и налоговой полиции не хватит, как ни раздувай ей штаты. Здесь нужны именно такие меры, как ликвидация квот. Сколько же миллиардов потеряют дельцы, когда Указ вступит в силу! И вновь кому-то кем-то это не простится...
        Поэтому о предстоящих радостях он промолчал, спросил о том, ради чего дожидался его Беркимбаев:
        - Так и чем же вы хотели порадовать в восемнадцать часов?
        Генерал пригладил волосы, замялся, подбирая слова, с которых можно было бы начинать доклад. Если нет четкого рапорта - дело серьезное, и Директор подбодрил:
        - Давайте-давайте, все равно все наше и нам тащить этот воз.
        - На сегодня точно установлено, что информатором "Южного креста" был вот этот наш сотрудник, - генерал написал на листочке фамилию делопроизводителя из оперативного управления.
        Директор столь удивленно вскинул брови, что Ермек пригладил уже не волосы, а лицо, словно снимая с него маску: да, именно он, генерал Беркимбаев, открыто выражал свою симпатию этой красивейшей женщине. Именно он пригласил ее на работу в департамент из налоговой инспекции и теперь вынужден докладывать, что она - информатор...
        Но не зря, видимо, столько лет оба проработали в органах - справились с эмоциями, и Директор поднял голову: доказательства!
        - Однажды еще в налоговой инспекции она оказала услугу одному из кооперативов, и те, конечно, отблагодарили ее. Дальше - больше, вплоть до приглашения в Америку. Там она познакомилась, а вернее, ее познакомили с господином Козельским. Все более чем банально. Расшифровка "черного списка" показала, что да, она есть в нем.
        - Моржаретов знает?
        - Пока только я, вы и сотрудник, который занимался данным вопросом.
        - Предложения?
        - Пока не трогать. Нам важнее выявить тех, кто ее вывел на Козельского. Основные - они, и это тоже есть факт. Во-вторых, через нее, может быть, удастся выйти на остальных, кто так или иначе поставляет информацию коммерческим структурам.
        - Вы говорите так, будто их здесь целое гнездо.
        - Гнездо не гнездо, но некоторые кандидатуры, на мой взгляд, пересмотреть необходимо. Мы сверили утечку: к шестидесяти процентам этот человек, - генерал указал на листок с фамилией, - доступа не имел и не мог иметь. Таких, как он, обычно используют в качестве ширм, как и в случае с Варахой: чтобы, храня основного, сдавать этих и тем самым как бы успокаивать нас. Так что можно попробовать включиться в игру. План представлю, как только проработаем весь рисунок.
        Директор повертел листок, затем изорвал его на мелкие кусочки, задумчиво и грустно произнес:
        - Да, вот и верь после этого людям.
        Беркимбаев еще более озабоченно, чем начальник, покивал головой. Ему-то с таким опытом и стажем работы проколоться на женском обаянии! Впору писать рапорт об увольнении, если бы это помогло делу.
        - Будем работать, - подвел итог Директор, принимая ношу и на свои плечи. - Езжайте отдыхать домой.
        - А вы?
        - Побуду немного.
        Хотелось поделиться с генералом, что сегодня не просто обыкновенный день, а все-таки годовщина. Но раздумал. Мало ли у человека какие даты в жизни. И сколько их еще будет впереди! А даты нужно справлять в одиночестве, ибо вокруг юбиляра всегда пляшут и поют.
        - Тогда еще один вопрос, если можно, - попросил Беркимбаев.
        - Если есть вопрос, чего стесняетесь?
        - Хотел спросить насчет Моржаретова. Мы вроде как друзья с ним, вместе пришли сюда. И вот мне присваивают генерала, а он пашет более моего, а...
        - ... все еще полковник? - улыбнулся Директор.
        - Извините, но да. Если об этом, конечно, уместно спрашивать.
        - Уместно. За друзей, Ермек, всегда волноваться уместно, так что стесняться нечего. А генералом он наверняка станет: указы ведь подписывает Президент.
        - Спасибо. Разрешите идти?
        Попрощавшись, Беркимбаев виновато вышел - всегда неудобно для подчиненных, когда начальник работает больше и дольше их.
        А Директор, проводив его взглядом, с неожиданным удовлетворением откинулся на спинку кресла. Вот этого он как раз и пытается добиться в Департаменте - чтобы люди просили и волновались за других. Именно отсюда, от этой заботы и внимания и начнет формироваться коллектив. От таких людей, как Беркимбаев. Соломатин. Может быть, даже с Ивана Черевача, рапорт которого о приеме на службу лежит в папке кадровиков следом за рапортом Варахи. Вот так и получается: одни уходят, другие занимают их место. И нужно еще посмотреть, что труднее выбрать: уходить от сумасшедших заработков и роскоши в коммерции или приходить к постоянной ответственности здесь. Остается удивляться природе, что есть еще люди, которые не только не бросились на наживу и шалые деньги, а уходят от них.
        Директор взял в руки кадровое заключение по Черевачу. Сверху стоит роспись Беркимбаева: проверен, согласен. Но на документах Людмилы, к сожалению, он писал то же самое. Поэтому пусть полежит, спешить некуда, время еще подумать и лишний раз проверить человека есть.
        Отложил ручку, чтобы не соблазнять себя новыми резолюциями. Закрыл и отодвинул в самый дальний угол огромного стола все три папки. Прошелся по кабинету, благо было где размяться. Остановился у окна.
        Впервые пожалел, что его окна выходят не на улицу, а во внутренний двор департамента. Что здесь увидишь? Лишь вдали мокрые после дождя крыши домов. Сколько же судеб вместила в себя Москва! И как перемешивает она их! Кто мог подумать, что когда-либо в здании всегда святой для страны "оборонки" поселится налоговая полиция? Что в этом кабинете герб Советского Союза прикроет двуглавый орел? И при чем здесь простые люди, которые лишь вертятся в жерновах истории, живя под этими крышами? Чем виноваты они?
        Отвернувшись от окна, Директор вдруг решительно направился к столу, на ходу доставая ручку. Открыл папку с приказами. Найдя рапорт Черевача, размашисто, может быть, даже размашистее, чем всегда, поставил на нем свою подпись...
        Черные береты
        Роман
        Я, приговоренный к высшей мере наказания...
        ...в последний раз иду по земле. Даже не по земле - по бетонному полу тюрьмы. Сзади незнакомый конвоир - осторожный, как лис. Значит, ЭТО произойдет сегодня. Сейчас. Капитан Пшеничный, некогда знакомый начальник тюрьмы, рассказывал, как ЭТО происходит. Поэтому все эти ухищрения с вызовом на неурочный допрос - уловки для непосвященных. Но не для меня. Я знаю: меня убьют в эти мгновения.
        То ли специально, то ли по недосмотру, но в камере в руки попала "Комсомолка" с заметкой, в каких странах и как казнят. Могло успокоить, что более ста государств еще оставили у себя смертную казнь. Можно порадоваться и тому, что я не в Иране, Пакистане или Арабских Эмиратах, где "вэмэнэшников" попросту забивают камнями. Не прельстила и хваленая демократами Америка - там, кроме расстрелов, усыпляют газом, травят ядом, сажают на электрический стул и вешают. Выбирай - не хочу...
        Я уже почти забыл, что был рижским омоновцем - настолько перекорежилась жизнь уже после августовских событий 1991 года. Мне пришили дело, о котором я не имею ни малейшего представления. Нет, я пытался удивляться и возмущаться, но потом дошло - бесполезно. Им выгодно меня убрать. Им за счастье меня убрать. И представившийся шанс они не упустят. Если бы не было этих несчастных девочек, изнасилованных и убитых в лесной сторожке, их бы придумали. В крайнем случае, такие же несчастные трупики нашли бы в Карабахе, Чечне, привезли из Югославии - но подложили бы на моем пути. Сегодня власти легче бороться с мифами о фашизме, с рвущимися к власти неокоммунистами, чем с реальными преступниками.
        Поэтому я отказался от прошения о помиловании. Да и кто будет миловать? За что? В санкт-петербургской тюрьме "Кресты" уже который месяц сидит Чеслав Млынник - арестованный якобы за незаконное хранение оружия. В Москве средь бела дня гуляют банды с гранатометами, а найденный у Чеслава пистолет, оставшийся с рижских времен, возведен в ранг угрозы национальной безопасности. Командиру клеят, как, впрочем, и мне, участие в событиях у Белого дома в октябре 93-го. По амнистии выпустили только тех, кто был на виду, кто и сейчас будет находиться под колпаком и кого можно отслеживать. А таких, как Млынник и другие безвестные, никто амнистировать не станет, и драть за них горло - тоже. Их нет в природе. Они умерли вместе с ликвидацией ОМОНа. Все!
        Конвоир за спиной беззвучен. Но не для меня, у которого жизнь вошла в слух. Любой шорох за спиной говорит мне больше, чем тома книг или бесконечные бразильские и мексиканские телесериалы. Я уверен, что услышу свою смерть. Представлю ее до мельчайших подробностей. Так что моя судьба - в прошлом. Я весь остался там. Я не смог вписаться в эту новую жизнь, меня бросили на передовой, при общем отступлении. А за то, что остался жив, убьют.
        Парень за спиной чуть замедлил шаг. Эту микронную долю задержки уловить оказалось очень легко, ее, собственно, и улавливать не нужно было - она сама напрягла все тело. Жизнь все-таки не хочет отдавать тело смерти, ловит все, что противится ей. А что сделается, если я вдруг оглянусь? Наверняка успею увидеть руку, ползущую в карман за пистолетом. Потом будет нервная улыбка исполнителя, спешка, и пуля полетит не в сердце, а куда-нибудь в живот. Интересно, а раненых здесь добивают или выхаживают? Вот про это у Пшеничного не спросил. Наверное, потому что и в страшном сне не могло присниться, что такое коснется меня.
        А мысли дурные - про пистолет, ранение, казнь в Америке... Неужели не о чем больше подумать и вспомнить? Я, конечно, никогда не верил в Бога, но если все-таки он есть, если соединяются на том свете души, то скоро я увижу Зиту. И так слишком долго я был без нее. Зачем? Чтобы уйти из жизни как убийца двух детишек? Не имея возможности оправдаться, доказать обратное?
        А вот теперь все! Шаркнула правая нога - это в правый карман полезли за оружием.
        Единственное, что успеваю - поднять глаза. Не для того, чтобы умереть с гордо поднятой головой. А в надежде увидеть небо. Но - надо мной лишь низкий зеленый потолок. Склеп!
        Выстрел звучит для меня, приговоренного, слишком громко и отчетливо...
        Я понимаю, что все это может выглядеть
        как антидемократчина (по аналогии с антисоветчиной),
        но зато - правда. И уверен, что не только моя.
        Автор.
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        Спецназ в пустыне Ирака. Шеварднадзе никогда не будет прощен. "Это могли
        сделать только русские". Цветочки вместо Ленина и Горбачева. Как обуздать
        ОМОН. "Лебединое озеро" - реклама путча. "БМП - убийца". Последние "герои"
        Советского Союза.
        1
        "Копья аллаха" остановились первыми. Собрались в кружок, осмотрелись. Затем расстелили молитвенные коврики, вознесли руки к небу. После короткой молитвы, словно ищейки, принялись обнюхивать пустыню.
        Своей группе "Белый медведь" разрешил снять рюкзаки, сам расстегнулся до пояса. Запестрела морская тельняшка, и спецназовцы торопливо отвели взгляды от командира. Перед вылетом в Ирак подполковник сам напоминал, чтобы из советского на них не осталось ни одной нитки - даже случайно. А сам, морская душа, талисман свой, тельняшечку, перевез.
        Непорядок, конечно, но кто упрекнет в этом "Медведя", у которого за плечами десятки операций во всех краях света? Когда-то он пришел в спецназ из морской пехоты Северного флота бравым капитаном, но в Москве бравость чуть поубавили, вернее, разбавили ее разумной осторожностью, а вот кличку и тельняшку сумел "Медведь" сохранить через много лет.
        А впрочем, если верить легендам, что во всех переделках "Медведя" и его группы выручала именно тельняшка, то можно было даже порадоваться, что она еще не сносилась до сегодняшнего дня - авось вынесет и на этот раз. Группы спецназа - они, как правило, одноразового использования. Так что пусть бы век носил "Белый медведь" свой тельничек...
        А тем временем один из иракских "коммандос", выделенных спецназовцам в проводники, радостно вскрикнул, и остальные соплеменники переместились к нему. Длинным щупом проткнули песчаный бархан, минуту выждали. А после того, как стальная, отполированная до блеска игла была вытащена обратно, каждый потрогал блестящее жало и утвердительно закивал: значительно холоднее, значит, вода здесь есть.
        Тут же сняли луки - бесшумное и молниеносное оружие, на сто метров в смотровую щель танка первой стрелой каждый готов стрелять на спор, а если еще вместо наконечника навинтить кумулятивный снарядик, то зачем таскать с собой гранатомет? В пустыню с собой надо брать, как бедуину, минимум. Расстегнули малые саперные лопатки, принялись рыть колодец. Не ведро, конечно, но на метровой глубине минут за двадцать стаканчик мутной водицы набежит. А что еще в пустыне надо, чему еще молиться?
        Однако спокойно дождаться своего глотка не удалось. Начальник разведки иракской армии не зря выделил именно этих проводников из отряда "Копья аллаха": еще никто из советских не услышал ничего и не увидел в поднимающемся от пустыни мареве, а проводник, который отыскал воду, вскрикнул, указал вперед и мгновенно раскатал свою песчаную палатку. Нырнул под нее и замер, превратившись в один из барханов. Пяти метров не хватит, чтобы отличить такую маскировку от самого песка, тем более из дребезжащего вертолета, если проводник в самом деле, его усмотрел.
        А вообще-то вертолет - это хорошо. Это надежда для группы, что они идут в верном направлении. Вертолеты могут барражировать как раз над районом падения самолета. Самолета, который позарез нужен. Не весь, конечно, но кусочки обшивки, стекла, а особенно приборы - для этого они и топают черт знает какой день по пустыне, в тылу американских войск, несут вторые рюкзаки - если повезет, для груза. Пятьдесят километров южнее глотает пыль параллельная группа точно с такой же задачей. Пока все удачно, особенно линию фронта проскочили "чисто" - в стыке двух американских дивизий. Потом, правда, два раза натыкались то ли на египетские, то ли саудовские патрули, но пока те выясняли на всех языках, что за непонятная группа бродит по тылам союзнических войск, они исчезали, испарялись в пустыне.
        - Эх, будь моя воля, я бы здесь такое устроил, - мечтал Пашка-афганец, наблюдая за очередной колонной наливников, везущих горючее к линии фронта - безмятежных, неряшливо, не по-военному растянувшихся и не охраняемых.
        - Что? - равнодушно поинтересовался "Белый медведь".
        Уж кто кто, а спецназ мог бравировать тем, что никогда не лез в политику: "Гусары газет не читают". Их дело - добыть, достать, купить, украсть осколок снаряда или пробитую мишень на полигоне, а если сильно повезет - какой-нибудь прибор, образец металла, щепотку нагара. Одним словом, технику и технологию. Обыкновенная военная разведка, существующая в каждой уважающей себя стране. Естественно, что для этого надо лезть в те точки на тех континентах, где американцы, англичане, немцы - да мало ли государств в НАТО, числящихся вероятными противниками, испытывают свое оружие. Будем знать, из чего и чем стреляют - найдем, чем защищаться. На каждый яд ведь есть свое противоядие, и единственная загвоздка - добыть сам яд.
        А для этого как раз и существует спецназ. Добытчики. И сидят парни в Москве на Полежаевке - только офицеры, капитаны в положении рядовых. Сидят, уже разбитые по группам и направлениям. Ждут своего часа. Момента, когда и где высунется жало с ядом. И когда в августе 1990 года Соединенные Штаты погрозили Саддаму Хусейну за его вторжение в Кувейт, "ближневосточное" направление напряглось. "Золотые подворотнички"* утверждали однозначно: Саддам не побоится угроз Америки, Америка же не простит такого равнодушного к себе отношения - война неизбежна. И в первую очередь потому, что выгодна Соединенным Штатам. А если смотреть глубже и попытаться найти все подводные ручейки конфликта, то можно смело утверждать: это война провоцируется. Она желанна для США. Десять лет до этого Ирак воевал с Ираном, защищая, в общем-то, интересы всех государств в Заливе. Но вместо "спасибо" Саудовская Аравия и Кувейт резко увеличивают добычу нефти, цена на которую, естественно, стремительно падает.
        
        * Офицеры-аналитики, собирающие всю информацию по регионам и готовящие доклады для руководства страны.
        Это был неожиданный ход и удар по вымотанному войной Ираку: именно за счет продажи нефти он рассчитывал поправить свои экономические дела. И Саддам пригрозил Кувейту, который до 1961 года вообще был иракской территорией и который никогда не признавался Багдадом как суверенное государство: ребята, мы знаем, что вы выполняете волю и установку США, но лучше давайте жить дружно. Тем более, что существует между государствами Залива договоренность, сколько производить и за какую цену продавать нефть.
        К этому времени в Ираке, терпящем многомиллиардные убытки, стали исчезать продукты питания, промышленные товары. Саддам опять пригрозил Кувейту - не Саудовской Аравии, а "своему" Кувейту, одновременно наблюдая за реакцией в мире, и в первую очередь США. И Америка сделала тайный ход - она дала понять, что эти споры вокруг нефти - чисто внутриарабское дело, США не намерены вмешиваться в эти проблемы.
        Купили Саддама, заставили поверить в это. И посадил Саддам свою армию на автобусы, и именно на автобусах въехали иракцы на свою бывшую территорию. Тут-то США и захлопнули мышеловку: уже на следующий день в ООН их представитель потребовал немедленного наказания агрессора.
        К этому времени Советский Союз потерял уже всех союзников в Восточной Европе, и, словно испытывая зуд угодить Западу еще больше, удивляя искушенных политиков недальновидностью, демонстративно рвал отношения с Кубой, африканскими странами, Северной Кореей. В друзьях оставались только некоторые арабские страны, а среди них самый преданный и сильный Ирак. Многие годы, а точнее двадцать лет, иракская армия закупала советскую военную технику, советские майоры и подполковники помогали армии Саддама становиться одной из самых грозных, заставляющих уважать себя сил в третьем мире.
        Однако мост между Ираком и СССР, выстроенный и тщательно отделанный в интересах обеих стран, рухнул в одночасье, когда министр иностранных дел Шеварднадзе проголосовал в ООН за американское предложение - ведение боевых действий против Ирака. Это был самый сильный и неожиданный удар по арабам. Уж если не поддержки, то хотя бы нейтралитета ждало руководство Ирака от своих друзей. Китай, с которым Саддама ничего не связывало, не стал поддерживать инициативу наказать агрессора обязательно с помощью оружия и по-восточному мудро воздержался. Советский же политик, забыв, а если, видимо, точнее, так и не усвоив главное свойство политика - искать компромиссы в интересах собственной страны, торопливо, боясь отстать, поднял вверх руку - война!
        И тронулась военная армада из тридцати стран на оставшегося в одиночестве Саддама. Операция под кодовым названием "Щит пустыни" разворачивалась с благословения ООН в "Бурю в пустыне" - впервые мировое сообщество не смогло или не захотело искать мирного решения проблемы.
        Войны всегда на совести политиков, не сумевших переломить ход истории в свою пользу. Поэтому войны всегда преступны. И не могут люди, развязывающие ее - под любым предлогом, быть прощенными. В момент голосования в ООН все, поднявшие руки, стали на одну ступень с Саддамом Хусейном. В войнах ищите политику, а в политике - интересы. А мертвые проклянут всех...
        Из Багдада "делали ноги" бизнесмены и политики всех мастей. И только советские нефтяники и военные специалисты давали подписку: мы остаемся. Добровольно. Мы не можем все бросить и предать.
        Народ всегда был умнее и благороднее своих политиков.
        И ежедневно, уже в условиях жесточайшей мировой блокады, занимали свои места у нефтяных установок русские мужики, прекрасно понимая, что первый удар будет нанесен именно по нефтеносным - золотоносным для Ирака, артериям. Оставались рядом с зенитными расчетами советские офицеры, бросающие пусть и во многом неправого, но друга, против оскалившегося ракетами, кораблями, самолетами-невидимками, 700-тысячной армадой сухопутных войск и польским женским госпиталем противника.
        Если бы все это было направлено только против армии Саддама в Кувейте! Объединенные силы под командованием американских генералов начали боевые действия в первую очередь против страны, позволившей себе смелость пренебречь интересами США в этом регионе и продиктовавшей новые условия политической игры. Война началась также против технического потенциала Ирака, против его экономики - не случайно в первую очередь взрывались мосты, заводы, плотины, научные центры по всей иракской территории. Трезвым политикам было ясно, что война начинается против возможности арабам самим решать свои дела в Заливе. И задача, цель "Бури в пустыне", поддержанной СССР - подорвать государство, сумевшее поднять голову в "жизненно важном для США регионе". Чтобы другим неповадно было. О Кувейте уже не говорилось: бомбились города Ирака, территория Ирака, люди Ирака. И какое счастье привалило Америке, когда и советские политики оправдали такие действия. Советский Союз, все эти годы бывший противовесом всех амбиций на мировое господство Америки, опасно нарушал это равновесие.
        17 января 1991 года, в 3 часа ночи - ах, как любят виновные темноту, "Буря в пустыне", задуваемая из Америки, опустилась на Аравийский полуостров.
        И практически беспомощной выглядела проданная Ираку советская боевая техника. Злословила "демократическая" пресса: мол, и где же качество хваленой военной промышленности? Вот видите, люди русские, крестьяне да рабочие, куда шли ваши денежки - в прорубь. На поверку-то оказалось, что результат нулевой. А посему - долой ВПК. Кастрюли вместо ракет! Может, и не совсем умно, зато честнее перед собственным народом.
        И мало кто ведал, а практически почти никто не знал, что это было очередное предательство советских политиков. Теперь уже собственной военной техники. Не идет разговор о том, что в первые же дни войны наша космическая разведка засекла, вскрыла все до одной позиции крылатых ракет, нацеленных на Багдад. Ничего не стоило передать эти данные на наши ракетные установки, находящиеся на вооружении Ирака, ведь никто не отменял Договор о дружбе и взаимной помощи между двумя странами. Суть в другом.
        Как прошелестел слух, Шеварднадзе приехал к разведчикам и изрек: мы все - военные преступники и должны за это покаяться перед всем миром. А чтобы покаяние было искренним, выдать американцам шифры помех для советских ракет, находящихся у Саддама.
        И вновь сказало "спасибо" за нежданный подарок американское командование и внесло в свои ракеты и на свои самолеты советские "скользящие" помехи. И потому бессильно шарили по военному, наполненному чужими самолетами, небу наши комплексы - против самих себя нашу технику воевать не учили. Не предвидели конструкторы такого предательства. И плакали в бессилии не уехавшие из-под огня советские офицеры, догадываясь о причинах безрезультативной стрельбы своего прекрасного оружия. И падали американские, английские, французские и другие "...ские" ракеты, бомбы, снаряды на жилые кварталы иракских городов. И злословили, подвывали мидовцам советские журналисты, как всегда, до конца ничего не зная и сами не ведая, что творят.
        Такая вот странная война началась в самом начале 1991 года между непонятно кем и непонятно за что. А скорее всего, наоборот: слишком хорошо понятно против кого и ради чего.
        2
        Единственные, кто проявил хоть какое-то благоразумие в это время, оказались разведчики. И то, видимо, потому, что "гусары газет не читают", а значит, и менее всего оказались пропитаны общей эйфорией охаивания Родины и распродажи ее интересов.
        К тому же военные - в любой стране, не только в нашей, более всего хотят видеть свою родину сильной. А если она уже стала таковой, то зачем расшатывать ей углы? Это же идиотство - поджигать весь дом ради того, чтобы вывести тараканов. Хотите наводить порядок - делайте уборку, но при чем здесь фундамент, стены и крыша, да еще одновременно?
        Не зря, видимо, твердилась офицерам и установка: "Вы служите не Генеральному секретарю и не министру обороны, a Отечеству. Вот ваш интерес". А для обороны страны нужны были новые образцы техники и вооружения, которые союзные силы бросились испытывать на иракской земле.
        После того как в Ирак прилетела группа "Белого медведя", прилетела в тот момент, когда все бежали из опасного района, по крайней мере "Копья аллаха" воспряли духом: советские люди их не бросили, врут газеты. А с советскими мы непобедимы. И коль прилетели первые, будут и вторые.
        "Белый медведь", пряча взгляд, пожимал тянувшиеся к нему руки "коммандос": он прекрасно знал, что сюда больше не прилетит никто. Они первые и последние. Но сказать об этом людям, вдруг поверившим в спасение, не мог. Они - разведка. Разведка - и все!
        Поэтому, когда Паша-"афганец" мечтательно покачал головой и пообещал в тылах американских войск устроить что-то невысказанное "такое", "Белый медведь" и спросил его равнодушным голосом, зная, что ничего не будет:
        - И что же?
        - Я бы элементарно сорвал наступление. Действуя только здесь, в тылу. Вы посмотрите, как они ездят - словно у себя в Чикаго. А наглых надо всегда наказывать.
        - Пашенька, наша задача, - подполковник оглянулся на иракцев и понизил голос, - не воевать на какой-то одной стороне, а собирать данные для своей страны. В войнах пусть разбираются политики и историки. И выясняют, кто прав, а кто виноват.
        - Они разберутся, - подал голос "язычник" Серега - переводчик то ли с пяти, то ли с восьми языков. - Чтобы разбираться в войнах, надо хотя бы знать, как пахнут портянки или... как за один оклад приобретается "наждак", - он кивнул на самого молодого, первый раз вышедшего на операцию Мишку Багрянцева. Тот, морщась от боли, снимал "песчанку", подставляя врачу ярко-красную, в пятнах засохшей корки, спину.
        - Тропическая язва, - определил врач еще три дня назад, когда Багрянцев впервые пожаловался на зуд и чесотку. Еще можно было Мишке вернуться назад, но не было гарантий, что не попадется он в руки постов и дозоров, рыскающих по дорогам. А попадаться, тем более в самом начале операции, было нельзя.
        Конечно, и не дался бы никому в руки Мишка: задачу на самоликвидацию он заложил себе в мозг четко и совершенно трезво, граната на этот случай всегда на животе. Жены и детей, слава богу или аллаху, нет, батя сам военный, поймет, если что. Спецназ, в отличие от своего вечного соперника по добыванию информации, мог погордиться тем, что ни один спецназовец не был взят в плен, никого не пришлось обменивать или выкупать. Исключение, правда, составляет Зоя Космодемьянская, которую почему-то столько лет все еще продолжают считать партизанкой, хотя она чистая разведчица. Но то - война, сорок первый год.
        Поэтому не будет он, капитан Михаил Багрянцев, дождавшийся наконец-то выхода на операцию, первооткрывателем в этой области. Никакой геростратовой славы. Он сгорит, разметает себя на куски, зароет себя в песок, перегрызет сам себе глотку, а еще лучше - несмотря ни на какие боли, пойдет дальше месте со всеми.
        - Не свалюсь? - единственное, что спросил у врача, когда "Белый медведь", отвернувшись, разрешил ему самому сделать выбор.
        - Свалиться не свалишься, но проклянешь и пушинку, когда опустится на тело.
        - Деревья, как я вижу, здесь не растут. Иван, я готов идти дальше, - повернулся Мишка к подполковнику.
        Обращение в спецназе, к тому же вышедшему на операцию, принималось только по именам, и это оказалось не меньшей проблемой в подготовке, разведчиков, чем все остальное. Если ты только получил капитана, а перед тобой - подполковник с черт знает каким количеством орденов, а ты ему - Ваня... Есть все же в обращении офицеров свой шик и своя притягательность, кастовость, а здесь - как в ватаге уркаганов. Но что поделать, конспирация тоже слагается из всяких таких неожиданностей.
        Высох Мишка, на некогда круглом подбородке даже ямочка проявилась. Полными оставались только губы, они не худеют, вот и кусал их Мишка в кровь, чтобы не стонать от "наждака". И все за один оклад и идею, как говорит "язычник" Серега.
        - О-о-отставить, - пропел "Белый медведь", как только дело коснулось денег: в разведке о них, а также неустроенном быте и семье не говорят. По крайней мере, это не тема для общего разговора. - Паша, помоги с водой, - отослал он "афганца" к проводникам.
        Тот заглянул в колодец, полез за таблетками для обеззараживания воды. Одна на стакан - и ни одного микроба в живых. Правда, пьешь будто химический раствор, и удар по почкам, надо думать, наносишь мощнейший, но главное - не заболеть сейчас. Дойти, доползти до этого чертового, милого, прекрасного F-117, американского самолета-невидимки "Стеллс", которого все-таки сумели подбить иракцы и который рухнул где-то в пустыне. Дойти до него первыми, потому что американцы тоже спешат к месту падения. Но они с тягачами, кронами, грузовиками, чтобы вывезти весь самолет. А им весь самолет не нужен - только образцы. Кусочки. Каждому по рюкзаку. А уж потом наши специалисты разберутся, что к чему и почему летает. Взять "товар" и дойти назад. "Если ты не придешь назад, то как же войска пойдут вперед?" - этот вопрос-плакат вдалбливается спецназовцам перед каждой операцией. Так что это в самом деле главное - достать и принести.
        А болезни, награды или взыскания - это потом. Спецназовца сделать нельзя, им надо родиться. Надо иметь душу авантюриста, достаточно бесшабашную голову и сердце романтика. Потому что задачи, которые ставятся спецназу, для нормального человека изначально кажутся не то что невыполнимыми, а просто дикими и сумасшедшими. Ну-ка, допустим, приказали вам добраться до Африканского побережья, отыскать там пятно мазута на берегу, оставшееся после стоянки натовского корабля, и привезти ведро этого самого песка с мазутом в центр Москвы. Кто хочешь у виска покрутит. А ведь привозят...
        Так что группы спецназа в конечном итоге оцениваются не по тому, чему их научили - хотя учат тоже будь здоров, кое-что об этом написал Суворов в своей книге "Аквариум". Спецназ оценивают по тому, кого подобрали. И не случайно в нем нет голливудских Рэмбо-суперменов: здесь более важен дух, чем мускулы. Да и неудобны здоровые парни в разведке - проблемы с маскировкой, переброской, когда порой лишний килограмм проводит грань между жизнью и смертью, с питанием опять же. Нет, мускулами пусть играют ребята в кино, одурачивая мальчишек и сводя с ума женщин. А в настоящей разведке надо тихо, скромненько, ничем не выделяясь и не проявляясь, желательно без шума и грохота. Потому что работа, а не кино.
        И само собой, молчание. Ордена можешь носить по ночам на майке, знакомым представляться каким-нибудь управленцем, а жене и детям время от времени врать про командировки в Ташкент или Читу. И особо не проявлять эмоций, когда прощаешься с ними. Надежда-то в конечном итоге на возвращение, то есть тельняшку "Белого медведя" или что-то подобное...
        Нет, не место спокойному, рассудительному и трезвому человеку в спецназе.
        ...Спокойно разделить нацеженный стакан опять не удалось: пятнами-стрекозами вновь обозначились вертолеты. Неужели и в самом деле дошли?
        Нырнули под палатки, переждали облет.
        - Так, орлы, стали в стойку, подобрались, обозначились, - сам первым подобрался подполковник. Даже Багрянцев, морщась от прикосновения к форме, тем не менее тоже повел плечами, расправился. - Желательно до темноты выйти в точку, ночь поработать - и сматываться. Как на это смотрим?
        - Сматываться - это хорошо, - оскалился Пашка, предчувствуя дело, которым два года занимался в Афгане и на двух операциях уже здесь. - Люблю сматываться.
        Старший среди "коммандос" неодобрительно посмотрел на русских и начал убирать волосяной аркан, который несколько минут назад расстелил вокруг себя против всякой ползающей гадости: в пустыне заранее радуются только глупцы. Русские вроде на таких не похожи, но тогда бы и вели себя так, как подобает воинам.
        Однако и его лицо тронула счастливая улыбка, когда под вечер, словно по заказу "Белого медведя", они разом увидели распластанную на песке черную металлическую птицу. Разведчики упали на песок, боясь поверить в успех и одновременно привыкая к нему. Облизали пересохшие губы. Один из иракцев машинально поймал перебегавшего ему дорогу серого жучка, столь же машинально переломил его пополам и принялся высасывать из него жидкость. Повезло - и до самолета дошел, и перекусил.
        - Паша, - отдал первый приказ "Белый медведь", и "афганец" проворно вытащил из своего рюкзака небольшой японский автоген. Заправил в него батарейки. Готов.
        - Юра, - последовал второй приказ. Связист тоже понимающе кивнул и, отвернувшись от всех, склонился над рацией, набирая на дискету шифрограмму.
        - Миша, - продолжал отдавать команды подполковник, и Багрянцев, главный специалист по минам, пополз к самолету. За ним последовал "технарь" Коля - именно он будет определять, где что вырезать и снимать.
        Гуляем! Работа! Пошла, милая.
        "Копья аллаха" взяли в жиденькое кольцо самолет, в котором уже орудовали спецназовцы. Просто чудесно, что успели найти "невидимку" до темноты. Ночь скроет их следы в пустыне, даст время уйти...
        - Я готов, - первым закончил свою работу связист.
        - Мы тоже, - отозвался, вылезая из чрева самолета, "технарь". Глаза его возбужденно блестели от того груза и количества проводов и приборов, которыми он был увешан и опоясан.
        Сматываться. Жадность губит фраеров.
        - Уходим, - махнул для всех "Белый медведь".
        Связист выстрелил в небо "посылку" - зашифрованное, загнанное в один сигнал донесение. Где-то в космосе его перехватит спутник, переадресует Москве, та - Багдаду. Кому надо, расшифруют и поймут: параллельную группу можно возвращать, образцы взяты, выходим в условную точку, держите наготове вертолеты для вывоза группы.
        ...Через три дня последним самолетом с последними советскими специалистами из Ирака вылетела и группа техников по гидросооружениям. Они опаздывали к рейсу, и поэтому их привезли прямо к самолету, минуя таможенные формальности. Свои новенькие и, судя по всему, достаточно груженные чемоданы они взяли с собой в салон и запихали под сиденья. Пассажиры, сами не ахти ухоженные и чистенькие, с сочувствием глядели на их сбитые, в ссадинах и язвах руки, обгорелые лица, слезящиеся, воспаленные глаза.
        А в штабе американского экспедиционного корпуса метались громы и молнии - куда до них песчаным бурям, начавшимся на полуострове. Велись допросы, тут же снимались погоны с офицеров, ответственных за эвакуацию подбитого F-117, с фронта перебрасывались все новые и новые подразделения на проческу пустыни в районе падения самолета. Боясь скандала в собственной стране официальные лица стали отрицать факт потери самолета-"невидимки" - не сбивали такой, и все тут.
        - Это могли сделать только русские, - оглядев самолет и место трагедии - именно трагедии для американской безопасности и престижа, высказал убеждение командир "зеленых беретов", заброшенный накануне под Багдад для диверсий и теперь срочно вывезенный обратно для помощи в поисках разведчиков. - Я боюсь, что образцы надо уже искать не здесь, а в Москве. Видимо, это будет самое сильное поражение в нашей победе.
        3
        Первое, что сделал Илья Юрьевич Карповский, оставшись один в кабинете - это убрал бюст Ленина. Задвинул его в глубину ниши, где хранились старые, но еще, видимо, не списанные знамена, какие-то транспаранты и всякая другая большевистская рухлядь.
        - Вот здесь и постой, - излюбленно привставая и пружиня на носочках, похлопал Ленина по щеке Илья Юрьевич. Смутился от собственной смелости, а может, всколыхнулось что-то в душе - оттуда, из прошлой жизни, когда Ленин был безоговорочно велик и безупречен, и отвел новый председатель горисполкома взгляд от пустых зрачков гипсового Ильича. Однако замешательство было недолгим: Карповский усмехнулся, и, отсекая от себя прошлое, переступая в себе последнюю, неожиданно объявившуюся грань уважения к Ленину, а вместе с этим чувствуя удовлетворенное блаженство от собственной значимости, вновь похлопал его по щеке: - Здесь тебе самое место.
        Да, это блаженство и счастье - быть смелым!
        К вечеру подошли строители, и он указал им на нишу:
        - Замуруйте. Можно со всем, что там есть - породим еще одну загадку для будущих археологов. И будем надеяться, что ничего подобного больше не потребуется.
        На следующий день, поколебавшись, снял Илья Юрьевич с расшатанного гвоздика и портрет Горбачева, повесив вместо него совершенно чудную картину цветочной поляны.
        - Вместо Горбачева повешу цветы, - накануне за ужином мысленно обновлял он интерьер кабинета. - Никакой идеологии. Полная независимость от кого бы то ни было. Только так можно будет вытащить страну из болота.
        - Ты бы поосторожнее, Илюша, - жена глядела на него больше со страхом, чем с восхищением. Жены всегда дальновиднее, потому что осторожнее. - Кто знает, как оно все может еще повернуться.
        - Не-е-ет, все-е-е. Все! Ельцин за нас, а его теперь никому не свалить. Пусть они дрожат.
        - Ох, страшно, Илюша.
        - Я избран народом, - все хмелел и хмелел от смелости Илья Юрьевич. - Народу и буду подчиняться. Только ему.
        Что ж, в 1991 году демократы вполне заслуженно купались в славе. Сначала весенней победы на выборах, а затем - и июньского голосования за президента России, когда именно их Ельцин ушел в отрыв от Рыжкова. Ничего, что пляска шла практически уже на костях Союза. Что число погибших в межнациональных конфликтах приближалось к цифре потерь в афганской войне. Что прозванное русскоязычным население в окраинных республиках, лишенное гражданства, элементарного уважения, замерло в тревоге: что будет-то с ними? Опасения перестали казаться надуманными, когда в Латвии один из министров пренебрежительно бросил о русских: "Вы не люди второго сорта, вы - никто!"
        Нельзя сказать, что эта тревога не передалась в Москву. На одну ночь шмыгнул в Прибалтику Ельцин. Прибалты никогда не отличались смелостью, и все понимали: даже если Ельцин просто усмехнется первым господам Советского Союза своей саркастической усмешкой, те хотя бы извинятся.
        Однако с кем он там встречался, о чем говорил - осталось тайной, и о проблемах отношений между Россией и Балтией никто не заговорил. Зато газеты, как по команде, затрубили о якобы неудавшейся попытке покушения на Бориса Николаевича. "Со мной вечно что-то происходит", - разведет он сам руками, в очередной раз неуклюже подчеркнув: главным в истории является президент, а не его народ. И русский народ в Прибалтике отрекся от президента России.
        А власть в стране продолжала перетекать от коммунистов к демократам. Про здание ЦК КПСС на Старой площади говорилось в тех же мрачных тонах, что и о комплексе КГБ на Лубянке. Поносилась и оплевывалась милиция. На КПП воинских частей устремились депутаты всех уровней - разоблачать генералов и наводить порядок. Благо, что за конечный результате них не спрашивалось, и все продолжало висеть на шее командиров - и провалы с призывом в армию, и побеги солдат как от "дедовщины", так и просто под эту марку, и уборка урожая, про которую как раз и должны были думать депутаты, и строительство дорог в Нечерноземье, и стремительные, неизвестно кому выгодные сроки сокращения армии, разоружения частей и перебросок их с места на место.
        Зато "левая", отдавшая себя в услужение демократам пресса захлебывалась от собственной смелости и наглости в критике прошлого - революции, Ленина, социализма, Горбачева. И все это с издевкой, отстраненно, словно писали журналисты не о своей, а о чужой истории, не русскими слезами и кровью пропитанной. Обезумев от вседозволенности "старших братьев", только что начавший выходить журнал "Столица" крикнул "гоп" и прыгнул дальше всех, поместив на своей обложке карикатуру на Язова, Крючкова и Пуго: наверное, впервые в практике мировой журналистики министры обороны, КГБ и МВД изображались так пренебрежительно, этакими любителями сообразить "на троих".
        Троица тем не менее потребовала предоставить им слово на заседании Верховного Совета СССР о катастрофическом положении в стране. Заседание объявили закрытым, но утечка информации произошла в тот же вечер: министры в один голос твердили об угрозе распада Союза, росте преступности, хаосе в экономике. Крючков зачитал документ, написанный более десяти лет назад еще Андроповым. Суть его сводилась к элементарному: руководство страны должно понять, что просто так в родном отечестве ничего не делается. А именно: добыты сведения, что ЦРУ поставило задачу вербовать, готовить и выдвигать по всем каналам на административные должности в Советском Союзе так называемых агентов влияния. Которые бы, порой сами ничего не подозревая, искривляли бы указания центра, создавали трудности внутриполитического характера, выдвигали для научных разработок тупиковые направления и тому подобное. Министры предупреждали: эти люди уже практически повсюду, и именно они катят страну в пропасть. Уважайте если не нас, то хотя бы ЦРУ, которое прекрасно знает, чем ему заниматься.
        Выступающих послушали и отпустили с миром, никак не отреагировав на резкий тон выступлений. Да и кому было реагировать, если в зале в большинстве своем сидели люди, которые на референдуме по судьбе Союза призывали своих сторонников ответить "нет". Тогда результаты, правда, оказались не в пользу демократов, зато теперь, сидя в парламенте, они могли диктовать и манипулировать ситуацией. "Плохо Союзу? А мы ведь говорили, что Союз - это плохо..."
        И уже правилом дурного тона считалось называть СССР державой. Прошлое страны благодаря журналистам становилось с каждым днем все мрачнее, и на Западе придумали для нас новый тезис: "СССР - единственная страна с непредсказуемым прошлым". Из партии стройными рядами, боясь опоздать и не оказаться в числе первых, ринулось вначале ближайшее окружение Генерального секретаря - наверное, ни одна партия в мире не имела столько предателей из числа руководства, потом, волнами, и остальные приближенные к первым секретарям по городам и весям. И все клялись народом и говорили от имени народа. И никому ни до чего не было дела. Ни до союзных законов, ни до республиканских, объявленных главенствующими. Следуя этой логике, районы в Москве тоже объявили о своих суверенитетах и перестали подчиняться городской власти. Стыд - а было. В учреждениях, конторах терялись документы, а если и не терялись, то откладывались в дальние шкафы и сейфы: исполнение предполагало профессионализм в работе или хотя бы желание работать. Новая же власть желанием работать похвастаться не могла. К тому же еще можно было все валить на старые
кадры, затаившихся партократов, тоталитаризм, центральную власть и просто на социалистическую систему. Ельцин же продолжал во время поездок по стране раздавать регионам столько самостоятельности, сколько захочется местной власти. Хотелось много.
        Редко, но пробивались на страницы газет истинные знатоки истории, проводили аналогии: подобное состояние в стране было после Февральской буржуазной революции в 1917 году. Та же неразбериха, те же лозунги вместо хлеба, та же раздача свободы, порождавшей анархию и новую кровь, разрыв хозяйственных связей, ломка старых структур ради революционности, а главное - дилетантизм большинства пришедших к власти. И что только Октябрьская революция остановила сползание в пропасть, крушение великой Российской империи.
        Однако не намитинговавшиеся демократы вместо того, чтобы впрягаться в телегу и тащить воз проблем, усиленно начали пугать страну военным переворотом. Да так рьяно, что создавалось впечатление: они сами ждут его как манны небесной. И как можно быстрее. Ибо каждый прожитый в неразберихе день все больше и больше разочаровывал людей в их программах. А баррикады и митинги - это хорошо. Здесь не надо работать.
        Среди военных выискивался генерал, который возглавит этот переворот. Чаще всего назывался Громов, знаменитый и симпатичный командарм, выведший свою 40-ю армию из Афганистана. Однако Горбачев, избравший тактику "блуждающего центра" и примыкающий сначала то к одной группировке, то к другой, а потом предающий и тех и других, делает свой ход. Громова, командовавшего войсками Киевского военного округа и имевшего огромный авторитет в армии, убирают из войск и сажают в кресло первого заместителя министра внутренних дел.
        А вот министр иностранных дел Шеварднадзе хлопнул дверью, сбежав с давшего крен союзного корабля и оставив шарахающегося на капитанском мостике Горбачева практически одного. Вернее, один Горбачев никогда не оставался, вакуум вокруг него заполнялся мгновенно, - он остался единственный из той команды, кто начинал в 1985 году перемены, обернувшиеся "дерьмостройкой", "катастройкой" - горбачевскую перестройку без целей и задач каждый называл по-своему, но суть сводилась к одному: лучше после нее никому не стало. Разве только что преступному миру, до которого у затюканного прессой и неразберихой законов уголовного розыска уже не дотягивались руки.
        Единственное, чему тайно радовались демократы - это смерти Сахарова. Подняв в свое время его имя как символ и знамя, сейчас, когда победа засветила ярким солнцем, ярче обозначились и тени от победителей: шло неприкрытое выгадывание личных интересов, демороссы рванулись в вояжи за границу, в спецраспределители, в коммерцию. А уже в этом они не могли бы надеяться на благосклонность академика. С его именем выгодно было идти в бой и победить, а вот иметь такого попутчика и после победы - лучше как-нибудь сами. Без образцов для подражания и ежесекундного осуждения. Это было горькой, но проверенной через других правдой: диссиденты, все как один поддержавшие начало демократических реформ в стране, не вошли затем ни в одну партию, ни в одно движение демократов.
        А вообще-то заполитизированная страна следила за борьбой двух лающихся между собой президентов - Горбачева и Ельцина. Кажется, они оставались одни, кто не понимал и не хотел понимать, как губительно их противостояние для народа. Можно только предположить, сколько исследований и романов будет написано о подводных течениях всех этих событий, о предательствах, лицемерии, лукавстве, ожесточении, непримиримости, подлости, возвышениях и падениях. И сколько хулы услышат историки и писатели, если возьмутся за эти темы при жизни первой рати советских демократов, упоенно разваливающих великую державу.
        Смуту, дикое по варварству к собственной истории время переживала страна летом 1991 года.
        Зато сладостно, решительно менял облик своего кабинета избранный председателем горисполкома Илья Юрьевич Карповский. Правда, цветам виселось неуютно на огромной стене, а может, это просто так казалось с непривычки. За все семьдесят лет советской власти разве хоть один председатель горисполкома мог повесить на стену что-то иное, чем портрет Ленина или Генерального секретаря? А вот он, Карповский, делает это. Даже секретарша - женщина! - увидев цветы, со страхом перевела взгляд на нового начальника.
        Впрочем, она не женщина, она именно секретарша. И таких секретарш - полстраны: испуганных, затюканных, замордованных, боящихся новых начальников и новых порядков. Хоть в лаптях, с кляпом во рту и страхом в печенках - зато с красным бантом на груди в колоннах Первомая.
        Звонки и посетители пока особо не досаждали - город то ли привыкал, то ли пытался бойкотировать его. Но в этом плане Илья Юрьевич не комплексовал. День-два-три ему самому как раз нужны, чтобы осмотреться и войти в дело. А уж потом он сам начнет вызывать. И тогда станет видно, кто и как улыбается. Особенно из числа тех, кто спит и видит его обратно в тюрьме и зоне.
        Лучше бы не поминалось это под руку!..
        - Илья Юрьевич, к вам посетители, - однажды под конец дня осторожно заглянула к нему секретарша, оставив свой горб за дверью. Была Валентина Ивановна худа, с вечно поднятыми плечами, сутулой спиной, и Илья Юрьевич по лагерной привычке сразу окрестил ее про себя: "Кэмел". На сигаретах нарисован точно такой же верблюд - худой, старый, одногорбый. И как она столько лет просидела при начальстве?
        - Я никого не вызывал, Валентина Ивановна. А время приема расписано и висит внизу, - улыбнулся в ответ Илья Юрьевич. Но улыбнулся так, чтобы секретарша на веки вечные, то есть до последнего дня работы здесь, усвоила распорядок. По совести, ей самой следовало бы написать заявление об уходе и вместе со старым председателем - на все четыре стороны, продолжать искать коммунистическое завтра. Однако что-то молчит, выжидает. Неужели думает, что сработается? Или шпионить осталась? Не-ет, водитель и секретарша - эти сотрудники должны быть надежнее жены. Или, в крайнем случае, привлекательнее.
        Валентина Ивановна, поняв взгляд начальника, обреченно попятилась назад, но все равно - какая же все-таки выучка, успела доложить главное:
        - Извините, но они сказали, что вы их ждете и обязательно примете. Просили передать только одно слово - "Верхотура".
        Вот тут Илья Юрьевич подскочил, как... Впрочем, ужаленные и ошпаренные подскочили бы, наверное, все же не так стремительно.
        - Кто они? - вскричал он. Чувствовал, что потерял контроль над своим голосом и жестами, но, тем не менее, не мог собраться и взять себя в руки. - Кто?
        Он, видимо, хотел услышать фамилии, но вторично перепуганная секретарша прошептала:
        - Не назвались. Сказали только - "Верхотура".
        - Да слышал уже, - закричал, попытавшись перебить, но не секретаршу, нет, а просто это страшное слово, Карповский.
        - Не пускать? - ни жива, ни мертва стояла "Кэмел". - Или милиционера...
        - Нет! Нет. То есть... Погодите. Их двое? Чего же они хотят? Так, так, - он посмотрел на телефоны. Подними трубку, вызови наряд милиции - и... Заставил себя отвести взгляд от новеньких аппаратов - от греха и соблазна подальше. "Верхотура" - это Верхотуринск по-лагерному, место, где тянул свой срок Илья Юрьевич. Что же за гости объявились? Зачем? Кто конкретно? Черт, он же всех перезабыл. "Синица", "Узбек", "Вадик"... А с милицией - полная глупость, здесь она не поможет. Что же делать?
        За него решили сами посетители.
        Отодвинув секретаршу, отворилась дверь, и в кабинет вошли два парня. Подло так, многозначительно улыбающихся, вполне прилично одетых.
        "Нет, не знаю их, не видел, не помню", - заулыбался на всякий случай в ответ Илья Юрьевич и, торопливо выходя из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой.
        - Здравствуйте, проходите, садитесь. Садитесь. Валентина Ивановна, э-э, вы можете идти. Нет-нет, не домой. Вы мне еще нужны будете, бумаги там всякие... Словом, никуда не уходите.
        Посетители даже не скрывали, что с пониманием и сочувствием смотрят на суету председателя. И тоже ждали, когда освободится кабинет.
        - Ну, здравствуйте, Илья Юрьевич, - начал первым тот, что помоложе - с аккуратно подстриженными усиками и прижатыми боксерскими ушами. Это плохо, что начал молодой. Значит, он - старший, а молодые - они всегда злее...
        - Здравствуйте, - торопливо заполнил образовавшуюся паузу Карповский. Увидев, что рядом с посетителями отчетливо заметен его малый рост, поспешил вернуться за стол. За столом он - начальник, и здесь рост роли не играет. - Мы... кажется... где-то...
        - Нет, мы, к счастью, незнакомы, - развеял сомнения "боксер". - Вернее, мы вас хорошо знаем. Так хорошо, что вы и не догадываетесь. Потому, собственно, и пришли, зная, что отказа не будет.
        - В чем? - испуганно просипел Илья Юрьевич. Откашлялся, помассировал горло; - Извините, холодная вода, горло... А помочь... Я ведь всего неделю на этом месте, еще ничего не...
        - Хватит, - перебил, положив руку на стол, "боксер", и Илья Юрьевич послушно вжался в кресло. - Значит, так. Чтобы тебе ничего не думалось...
        "На "ты" перешел, значит, сейчас начнется", - отметил обреченно Карповский.
        - ...мы не будем сообщать, кого ты закладывал в зоне, как вымаливал досрочное освобождение. Скажем только одну деталь твоей жизни: первый раз тебя поставили раком и поимели на пересылке. За то, что попытался в одиночку сожрать передачу с воли. Наверное, избирателям будет интересно узнать, что они отдали свои голоса не только за обиженного партократами вольнодумца, как ты себя выставлял на митингах, но и за... Иконы тут нет? - парень огляделся по сторонам. - Ни иконы, ни Горбачева. Что ж это за власть такая пришла... цветочно-голубая?
        - Эту картину... - охотно переключился Илья Юрьевич с опасной и скользкой темы, но "боксер" вновь опустил руку на стол:
        - Про цветочки расскажешь потом. А теперь слушай сюда ушами, как говорят у них в Одессе, - он кивнул на своего угрюмого соседа.
        Страх и неизвестность все еще не дали Илье Юрьевичу хлебнуть воздуха полной грудью, и он податливо лишь кивнул: - Слушаю.
        Господи, за что так немилостиво к нему прошлое? Догнать и ударить в тот момент, когда достигнуто даже то, о чем не мечталось...
        - Ты знаешь, что сейчас творится в тюрьме?
        - Нет.
        - Нет? Хотя ничего удивительного. Ничего удивительного? - повернулся "боксер" к своему напарнику, и тот согласно кивнул. "Унижают, шантажируют", - пронеслось в мыслях Карповского, но если бы можно было что-то противопоставить! - Я всю жизнь ненавидел коммунистов, - продолжал вести разговор с "угрюмым" "боксер", хотя делалось это, конечно, для Ильи Юрьевича. - Но, кажется, еще больше буду ненавидеть демократов при власти. Потому что вы все, - набычившись, поджав губы, он выставил свой узкий лоб навстречу Карповскому, - вы все - это бывшие. Бывшие обиженные, бывшие откуда-то изгнанные и сидевшие. Вы - власть мстителей и дилетантов. И трусов. И если мы, да-да, мы не приберем вас к рукам, вы страну превратите в помойное ведро. Да еще дырявое.
        - Вы так говорите, словно сами... - попытался вставить хоть слово в свою защиту Илья Юрьевич, но ему вновь не дали продолжить.
        - Не равняй! Мы не лезем во власть и не орем с трибун благим голосом о счастливом будущем. Мы честнее, понял? Запомни это, сидя в своем кресле. И не дуй ноздри, а то лопнешь.
        - Я... - опять начал Карповский, но его вновь перебили.
        - Ты - мыльный пузырь, демагог. Машка из зоны. Голубой. И знай свое место. Мы не мешали тебе, когда ты полез в начальники. Более того, в чем-то даже помогали. Но, как ты понимаешь, не бескорыстно, и за долги надо платить. И ты заплатишь, и именно сейчас. Ты позвонишь начальнику тюрьмы и отменишь штурм камеры с заложниками.
        - Штурм? Заложники? - сделал удивленное лицо Илья Юрьевич, пытаясь протянуть время. Хотя к чему? Они ведь не уйдут, пока не добьются своего. Почему он не ушел сегодня с работы пораньше? Ведь можно было уйти, никто его не держал, сам себе начальник...
        - Рассказываю тебе, председатель, что творится в городе. Один наш друг с сотоварищами взяли заложников и требуют оружие и машину. ОМОН готовится к штурму камеры. А ты позвонишь и своей властью, данной тебе народом, скажешь: ОМОН может действовать только в том случае, если командир и начальник тюрьмы дадут полную гарантию безопасности заложников.
        - Но почему вы решили, что они... послушаются меня?
        - А мы и не думаем, что тебя будут слушаться. Просто при облаве на волков любой красный флажок играет роль и не бывает лишним. Да и с тобой пора было познакомиться. Звони.
        4
        - И что будем делать? - начальник тюрьмы капитан Пшеничный - уже пожилой, с широкой спиной и большими деревенскими руками, посмотрел на командира ОМОНа. Старший лейтенант, в свою очередь, перевел взгляд на телефон, по которому только что председатель горисполкома потребовал от него полной гарантии безопасности не только заложников и омоновцев, а и тех, кто поднял бунт. У Карповского не повернулся язык даже назвать их преступниками.
        - Арнольд Константинович, а как точно выразился Карповский, когда вы звонили ему насчет захвата заложников? - попросил вспомнить Пшеничного старший лейтенант.
        - Что-то типа: "У нас страна развалилась именно потому, что все старались переложить свои дела на плечи других. Действуйте по инструкции". По крайней мере, смысл этот. А сейчас такое впечатление, будто он ничего не знает и слышит о штурме первый раз.
        - Это самая удобная позиция - ничего не знать, не брать на себя никакой ответственности, - в раздумье покивал головой командир ОМОНа. - И все же я считаю, что надо действовать по нашему плану. И чем скорее, тем лучше. Рана у Сергея, кажется, очень серьезная, и долго без медицинской помощи он не протянет, - старший лейтенант имел в виду прапорщика-разводящего, первым бросившегося выручать заложников и получившего заточкой удар в живот. - За его смерть Илья Юрьевич тоже отвечать не будет, так что она ляжет на нашу совесть. Давайте еще раз по деталям.
        - Смотри, Андрей... Мне терять нечего - пенсия обеспечена, конкуренты на должность не подпирают.
        - Не надо ни на что намекать, Арнольд Константинович. Моя совесть - в моих погонах. Поэтому так: я со своей группой вхожу соседнюю камеру, вы начинаете греметь ключами в коридоре, у дверей бандитов, отвлекая их внимание.
        - А взрыв... он того...
        - Арнольд Константинович, ну не первый же раз, - успокоил улыбкой Андрей. - Этот взрыв - направленного действия, он разрушает только конкретный участок стены, которая же и рухнет только под себя. Заложники у нас сидят у противоположной стороны, вы со своими ключами заставите Козыря и его банду подойти к двери. В это время я взрываю заряд и врываюсь через пролом.
        - А потом?
        - Потом - дело техники. Не справимся руками, применим спецсредства. Главное, повязать Козыря, остальные - пешки. Главное, чтобы вы...
        Договорить старшему лейтенанту не дал телефонный звонок. Андрей, разговаривавший с председателем горисполкома последним, отодвинул аппарат начальнику тюрьмы.
        - Если опять Илюша, пошлю ко всем чертям, - проговорил капитан, снимая трубку. - Да, слушаю... Андрея Леонидовича? Пожалуйста.
        Пшеничный подал трубку старшему лейтенанту, недоуменно пожал плечами на вопросительный взгляд Андрея.
        - Старший лейтенант Тарасевич, слушаю вас.
        - Здравствуй, старший лейтенант Тарасевич. Ты еще жив, падлюка? - вместо ожидаемого тонкого, извиняющегося голоса предисполкома на этот раз прогудел чей-то бас.
        - Знают даже, что я здесь, - бросил трубку озлобленный Тарасевич. - Выслеживают. Значит, достал.
        Звонок раздался вновь, и старший лейтенант, поколебавшись, поднял трубку.
        - А ты трубку-то не бросай, гаденыш. Мы ведь не просто так звоним. Хотим, чтобы ты вместе с нами послушал некоторые вздохи и ахи - авось после этого пыл-то свой поубавишь.
        В трубке щелкнуло, и пока Андрей догадался, что это включили магнитофон, послышался женский стон, а затем из него, из этого стона, плача, надрыва - голос жены:
        - Пустите... Гады, сволочи... А-а, ы-ы...
        - Зита! - закричал, забыв, что это магнитофонная запись, Андрей. - Зита, ты где? Что с тобой?
        Послышался треск, и вновь до старшего лейтенанта дошло лишь подсознательно, что так рвут материю...
        - Ну что может быть с женой командира ОМОНа, которого предупреждали вести себя скромнее? - наложился на новые стоны, крики и борьбу бас звонившего. - Правильно. Только слабенькая она у тебя оказалась, командир, только четверых и выдержала.
        - Андрюша, - звала и плакала жена. - Андрюша, спаси...
        - Убью, - шептал старший лейтенант, безумно глядя в одну точку. А рука помимо воли тянулась к лежавшему на столе автомату. - Всех до одного.
        - Андрюша, спаси... - еле улавливался в аппарате слабый, затихающий голос.
        - Вот так-то, командир. Если не хочешь, чтобы ее пустили по второму кругу, отменяй операцию и мотай со своим отрядом из тюрьмы. И побыстрее.
        Грохнулась о стол трубка, разлетевшись во все стороны черными осколками. Затем взметнулся вверх стол, и, теряя со своей замызганной чернилами, изрезанной ножами поверхности бумагу, ручки, остатки телефона, полетел в угол. Единственное, что успел перехватить капитан - это автомат. Перебросив его вбежавшим на шум омоновцам, сам схватил за руки Андрея.
        - Опомнись. Опомнись, тебе говорят.
        - Они Зиту... Зиту... Она же в положении, беременная, - обмяк в больших капитанских руках Андрей.
        - Мы сейчас поднимем всю милицию, - сразу все понял Пшеничный. - Соберем афганцев. Зита дома была?.. Не уйдут... Найдем всех.
        - Товарищ капитан, - вбежал солдат-охранник, который стоял около камеры с заложниками. Ничего не понимая, оглядел разгромленный кабинет, возбужденных омоновцев. Но не забыл, зачем прибыл: - Заложники крикнули, что Сергей умер.
        - Они хотят нас сломить, - тихо проговорил старший лейтенант. Освободился от рук капитана, прислонился к стене. - Они хотят подчинить нас себе. Нас, которые последними стоят у них на пути... Арнольд Константинович, значит, так: вы запускаете нас в соседнюю камеру, сами начинаете возиться у двери.
        - Андрей!
        - Да, только так! Только так, и никак иначе. - Старший лейтенант снял каску, вытащил из нее застрявший черный берет. Надел только его, отшвырнул каску в сторону. Протянул руку за автоматом. Подсоединил магазин. Проверил приспособленные к бронежилету нож и баллончики с газом. - Доставайте ключи, Арнольд Константинович. А за Зиту они заплатят.
        Зита...
        Пожалуй, единственно искренними и трогательными событиями, объединяющими людей, оставались в их время свадьбы. В одну из майских суббот прозвучал в Риге марш Мендельсона и для Андрея с Зитой - командира взвода местного ОМОНа и учительницы младших классов.
        - Тебя в младшие классы направили потому, что ты сама маленькая? - хитро щурил глаза Андрей. Знал: сейчас Зита покраснеет, станет еще привлекательнее. Поймает его влюбленный взгляд, смутится еще больше и слабо отмахнется ладошкой, упрашивая - перестань.
        - Не-а, - улыбнется она...
        Однажды он увидел ее, читающую книгу, в вечерней электричке, задержал взгляд и - о счастье! - именно к ней перед Ригой подсели трое подвыпивших парней. Они бесцеремонно заглянули в книгу, по очереди пощупали пышные рукава сиреневого платья. Девушка попыталась встать, пересесть на другую лавку, но ей ногами перегородили дорогу. Тогда она забилась в угол и стала искать взглядом защиту среди занятых своими делами пассажиров, сама став похожей на куст сирени, замерший перед грозой. И встретила спокойную, ободряющую улыбку Андрея. "Поможете?" - непроизвольно подалась она к нему, и Андрей легонько, только для одной нее кивнул.
        На следующей остановке встал, прошел по вагону и сел рядом с парнями. Те оглядели его, соизмерили со своими троекратными возможностями, а главное, поняв, что это незнакомый для их жертвы человек, вновь повернулись к ней. И первый же, потянувшийся опять к книге, вскрикнул от боли после резкого захвата и выверта руки. Андрей спокойно улыбнулся ему, продолжая, однако, выворачивать суставы. И даже им, выпившим, стало ясно: здесь ловить нечего. Вернее, как раз есть чего.
        - Теперь ничего не бойтесь, - посмотрел в широкие для маленького личика глаза девушки Андрей. А сам тут же подумал: "Но теперь бойся сам, если не хочешь пропасть".
        Пропал! С превеликим удовольствием!..
        - Мужества вам, - после традиционных свадебных пожеланий счастья сказал им командир отряда Млынник, и они, улыбнувшись, сжали под белой фатой друг другу руки - мы сильные. Выстоим. Хотя, конечно, понимали, что будет трудно, особенно Зите в кругу латышей, считавших оскорблением для нации замужество с "черноберетником", каким бы пресвятым этот "берет" ни был.
        Да, видимо, глядел дальше и чувствовал больше их командир. Зиту не просто выставили с работы - не было дня, чтобы учителя при ней вслух не сочиняли заявление, которое на ее месте обязана была бы написать даже такая последняя тварь, как жена омоновца.
        - Не могу я больше, Андрюшенька. Не могу, - плакала Зита уже через неделю.
        И тогда он при полной форме и при оружии зашел в канцелярию школы. Директор и учителя вскочили со своих мест, вытянулись, словно новобранцы перед сержантом, всем видом умоляя простить и помиловать. "Подлецы - они всегда трусы", - усмехнулся Андрей и увел Зиту из школы.
        Только жили бы они одни на земле в такую смуту. Вскоре запылал ночью дом в деревне, где жила старенькая мать Зиты. Вроде случайно, хулиганами, но жестоко был избит ее старший брат. Подлость и жестокость пошли рядом...
        - Вот что, ребята, - вызвал их к себе Млынник. - К нам пришел запрос на толкового командира. В центр России. Командование решило послать тебя, Андрей. Пора расти в службе.
        Конечно же, в первую очередь о двойственном положении Зиты думал капитан, но все трое сделали вид, что причина выезда из Риги - только служебная необходимость.
        Успокаивало совесть и сглаживало чувство вины перед ребятами и то, что работы по созданию нового отряда было хоть отбавляй и новичок в этом деле вряд ли бы справился. Зато здесь, в России, в отличие от Риги детей ОМОНом не пугали, вслед не плевали, небылицы не сочиняли. Отошла, оттаяла и Зита, бесконечно удивляясь тому, что могут быть нормальные, человеческие отношения между людьми.
        До того случая...
        - Андрюша, ты где? Ты где? - вздрагивала Зита даже тогда, когда он просто вставал с ее кровати, чтобы пройтись по палате.
        - Я здесь, не бойся, - возвращался он к почерневшей, враз постаревшей от пережитого жене.
        - Не уходи. Никуда не уходи, - умоляла она, и он вновь, опережая ее слезы, садился рядом, брал ее похудевшую, в синих прожилках руку в свои ладони, целовал их.
        - Я боюсь, - шептала Зита, со страхом глядя на дверь палаты.
        - Внизу наши ребята. Ты в безопасности, - врал Андрей. Его отряд, весь до последнего человека, рыскал по городу, пытаясь выйти на след насильников. Зиту охранял он сам, неотлучно находясь с ней в палате уже неделю.
        - У нее больше психологическая травма, чем физическая, - сказал лечащий врач. - Однако это не означает, что ей легче. А для ребенка будет лучше, если на время беременности она уедет куда-нибудь в другое место. К родителям, например.
        К сожалению, этим советом ни Зита, ни Андрей не могли воспользоваться. О возвращении в Латвию не могло быть и речи, Андрей же был отдан в детдом при рождении и не знал ни отца, ни матери.
        - А может, тебе лучше перевестись? - попытался найти иной выход заместитель Андрея лейтенант Щеглов. - Хочешь, я, как замполит, напишу в Москву?
        Андрей вроде вначале отмахнулся, но мысль эта застряла, закрутилась, не подпуская другие варианты. Касалось бы дело только его одного, Тарасевич бы не счел нужным даже обращать на какие-то сложности внимание. Но Зита... И даже уже не только и не столько она, а будущий ребенок заставлял старшего лейтенанта подчиняться обстоятельствам. Думал, что подобное возможно только в Латвии, однако преступники, видимо, национальности не имеют. Выйти же на насильников пока не удавалось, Зита запомнила только татуировку парусника на руке у одного из парней. По сводкам он нигде не проходил, и отряд пока решили не вмешивать в это дело, чтобы не спровоцировать подобное в отношении жен других офицеров, а милиция, уставшая от дерганых указаний то российского, то союзного министерств, махнула, похоже, на все рукой и не собиралась ни во что вмешиваться. Повозмущался и пообещал помочь Карповский, но, кажется, забыл про свое слово еще до того, как за Андреем закрылась дверь кабинета.
        - Уедем отсюда, Андрюша, - оживилась, ухватившись за эту соломинку, Зита. Когда-то она с надеждой ждала отъезда из Риги... - Уедем. Я без тебя из этой квартиры теперь никогда не выйду.
        Комната их была на шестом этаже нового дома, и первое, что сделал Андрей после приезда из больницы, это врезал новый замок. Однако все равно Зита позволяла ему всего на несколько минут сбегать в магазин, а, возвращаясь, он каждый раз находил ее дрожащей, забившейся в угол дивана. О происшедшем они старались не вспоминать, но вся ситуация со службой, с их нынешним положением говорила, напоминала только об этом. Да и врач, которого Андрей уговорил приходить к ним на дом, озабоченно поднимал брови и пристально глядел на Андрея: я тебе давно сказал, парень, что делать.
        И тут позвонил из Риги Млынник, командир.
        - Андрей, здравствуй. Я знаю все, - торопливо добавил он, словно зная, что Зита рядом и любые намеки будут ей в тягость. - Значит, так. Я только что говорил с Москвой. Есть возможность поехать тебе на новое место службы. Начинать опять с нуля - создавать отряд. В Сибири, - назвал в конце своей тирады капитан новое место службы. - Я думаю, стоит.
        - Спасибо, командир, - тихо, сквозь спазмы ответил Андрей. Нашлась-таки живая душа на этом свете. Даже если бы Млынник просто позвонил, и то можно веровать эмблеме ОМОНа, а здесь еще...
        - Значит, готовься на денек в Москву, за назначением. Привет от всех ребят. Держитесь.
        5
        До чего же все-таки суматошна и безразлична ко всему Москва. Оазис для чиновничьего и служивого люда, кормушка для фарцовщиков и спекулянтов, рай для шулеров и цыганок. Место, где можно достать все, что угодно или хотя бы что-то - в зависимости от возможностей и способностей. Откуда можно что-то отправить. Перекупить. Заложить. Договориться.
        Москва - проходной двор, где ничего не задерживается. Ввозимое через Киевский вокзал выметается с Курского. Прилетевшие в Домодедово спешат в Шереметьево. Метро, исполосовавшее подземелье города, каждый день, захлебываясь, растаскивает народ в разные стороны. Около гостиниц - орнамент из кавказских лиц. Разбитые дороги. Бестолковая и дешевая реклама. Грязные халаты продавщиц и многолетняя злость на их лицах - из-за отсутствия товаров, необходимости платить дань директору, а отсюда - обсчета каждого второго или третьего покупателя, из-за собачьего жилья в коммуналке, общаге или пятиэтажной "хрущобе", из которой теперь вовек не выбраться. Грязь и вонь в подворотнях, потому что туалеты - это для Москвы второстепенно. Хотя, глядя на столицу, вряд ли можно найти, а что здесь первостепенно для отцов города.
        Москва - место, где швейцары, секретарши, тысячи всяких председателей, милиция на вахтах во всех захудалых конторах готовы растоптать любого соотечественника перед арабом или негром, не говоря уже о западнике. Город, первым из русских городов упавший на колени перед иноземным. Полюбивший дешевые трюки гастролеров всех мастей. Митингующий в последнее время по любому поводу и гордящийся этой своей анархией. И непонятно как все еще выживающий в автомобильном смоге и хозяйственном бардаке.
        Если бы можно было миновать Москву, разве ступила бы нога Андрея на ее улицы?
        Только казалось чиновничьей Москве, что без ее благословения, совета, наставления ни одно дело в провинции не сдвинется с места. Приедь, представься, проникнись и помни, кого благодарить...
        Поезд прибыл почти без задержки: на мигающем вокзальном табло попеременно высвечивались то дата - 19 августа 1991 года, то время - 8 часов
10 минут.
        - В стране переворот, а поезда ходят по расписанию. Опять все не так, как у людей, - услышал, выходя из вагона, Андрей. Говорили, посмеиваясь, носильщики, ожидающие клиентуру, и Тарасевич, прошмыгнув с "дипломатом" между тележек, направился в здание вокзала. Быстренько побриться, умыться, ухватить по пути чего-нибудь в буфете - и к девяти тридцати успеть в министерство. А первое - позвонить Зите.
        Он стал искать глазами переговорные кабины, и вдруг рядом опять кто-то раздраженно произнес:
        - Да что они, перевороты делают для того, чтобы мы смотрели "Лебединое озеро"?
        Про переворот говорили и носильщики, и Андрей оглянулся: какой переворот? Пассажиры спокойно дремали на стульчиках, милиционеры заигрывали с молоденькой продавщицей из буфета, на экране подвешенного к самому потолку телевизора порхали балерины.
        - Какой переворот? - повернулся Андрей к говорившему, и, чтобы оправдаться, не быть поднятым на смех, пояснил: - Второй раз за сегодня слышу.
        - О, с четырех часов. Да вон, слушай, - невыспавшийся, видимо, промаявшийся всю ночь на вокзале мужчина ткнул небритым подбородком на телевизор.
        Лебеди убежали за кулисы, и их место занял ведущий с каменным выражением лица. Народ задвигался, зашикал на особенно шумливых. Даже милиционеры оторвались от смазливой буфетчицы и поспешили к телевизору. Неужели правда? Но чей переворот и против кого?
        Звук в телевизоре хрипел, ему не хватало мощности донести до всего огромного зала каждое слово, но главное Андрей уловил. Горбачев болен, вместо него - Янаев. В некоторых районах страны вводится чрезвычайное положение.
        Тарасевич еще раз оглядел пассажиров: реакции почти никакой, люди пожимают плечами - кто их поймет, эти интриги, но порядок наводить давно пора. Лишь бы только не стреляли.
        Как только на экране вновь запорхали белые платьица, Андрей вышел на улицу. Взгляд сразу же выхватил, выделил танки. Их колонна была небольшой, в десяток машин, но как же неуклюже, а если точнее, непривычно смотрелись они среди легковушек и троллейбусов.
        - К центру пошли.
        - А про Горбачева все-таки что-то не то. Что-то сочиняют ребята. Сказали бы лучше правду.
        - Да пусть сочиняют что угодно, лишь бы убрали этого болтуна.
        - Сам ты болтун. Да то, что сделал Горбачев...
        - А что сделал? Державу развалил - это точно. Так за это, что ль, спасибо ему? Что кровь льется и жрать нечего?
        - Не державу, а империю. С колючей проволокой по параллелям и меридианам.
        - Ну, ты, фраер, тебе здесь не митинг демократов. Иди на свой Манеж и ори про империю. А для меня она - Родина.
        "На Манеж", - обрадовался, вслушиваясь в первую услышанную перепалку, Андрей. На Манежной площади хоть что-то, но можно будет прояснить. Или нет, сначала надо позвонить в министерство: раз Пуго в составе нового правительства, то и подчиненным перепадет кой-какая информация от начальства.
        - Вы что, не знаете, что происходит? - удивились кадровики, когда он представился и доложил о своем прибытии.
        - Что же мне тогда делать?
        - Перезвоните завтра, может, что-нибудь прояснится.
        Короткие гудки, как многоточие в романе - полная неопределенность. Что хочешь, то и предполагай.
        - Ты знаешь, народ спокоен, - кричала в соседней телефонной будке женщина. - Это самое страшное, что спокоен народ. Меня это убивает. Его надо поднимать, будоражить. Надо всем идти на Манеж.
        Значит, в самом деле, надо сходить на Манежную площадь. Последний год она мелькала в каждой оперативной сводке как точка накала всех страстей в стране. По этому поводу даже шутили: площадь способна вместить восемьдесят тысяч человек, но если это митинг демократов, то газеты обязательно "вместят" в нее более ста тысяч.
        Но в любом случае Манеж даст хоть какую-то информацию, по ней можно будет предугадать развитие событий.
        Было не по пути, но Андрей завернул и к белому зданию министерства обороны около Арбата. Постоял в сторонке, профессионально оценивая ситуацию. Машин - как около любого учреждения, но по периметру здания прохаживаются, стараясь не привлекать к себе внимание, офицерские милицейские патрули. Удалось заглянуть в одну из открывшихся дверей: там рядом с прапорщиком, проверявшим пропуска, металлической глыбой застыл солдат в каске, бронежилете, с автоматом на груди. Что ж, военные старались не дразнить гусей, хотя что эти предосторожности и скрытность, если танки в городе! Вот где, конечно, несомненная глупость. Хотя... хотя черт его знает, может, это и отрезвит кого.
        Около Манежной площади, у музея Ленина, уже клубился народ. Больше всех спорили, кричали, заводили вокруг себя споры женщины.
        - Если мы сегодня не поднимем Москву, завтра всех нас перевешают и передушат, - останавливала за руки прохожих молодая, лет двадцати пяти, женщина. - Мужики, что вы молчите-то? Что вы все, как бараны?
        "Бараны" смущенно пожимали плечами и отходили, поглядывая на подъезжавшие к площади автобусы с милицией: да, когда мать учит - дети вырастают ловкими, зато, когда отец - то умными.
        Восток надо уважать хотя бы за одну эту пословицу. Сейчас женская вакханалия ни к чему, сейчас важнее голова на плечах, чтобы не наделать бед.
        Андрей вдруг уловил в своем отношении к событиям некую раздвоенность, и, как, наверное, многие другие "бараны" еще не мог однозначно принять какой-то одной стороны. Все его существо протестовало против того бардака и беспредела, который творился буквально во всей стране. Но, как человек закона, не мог не видеть и тех натяжек, которые сопровождали приход нового правительства. Неужели оно и в самом деле думает, что народ поверит в болезнь Горбачева? Почему они сразу пошли на обман? И почему опять втягивают в политику армию? Где Верховный Совет и депутаты?
        Прислушиваясь к спорам, репликам, он, оказывается, прислушивался и к себе: к каким доводам больше лежит его душа? Изначально он против Горбачева и Ельцина, взбудораживших страну и расколовших ее на два лагеря. По совести, так им надо бы обоим уйти в отставку, если они в самом деле думают о народе, а не личных амбициях. Хотя, конечно, страна уже разделилась, единения уже не будет в любом случае. А если победит Янаев, демократы ведь на Кремлевскую стену полезут - напористости, наглости, злости и нетерпимости к оппонентам им не занимать, они родились, выросли и держатся на этом. А если виктория смилостивится к Ельцину - ох, и погуляют ребята-демократы, ох, развяжут себе руки. В любом случае страшно.
        - Идут, идут. От Моссовета идут, - послышались голоса и все, замолчав, посмотрели на противоположную сторону Манежа. Оттуда по улице шла толпа человек в двести, впереди несли икону, портрет Ельцина и новый флаг России. С белого листа единственного плаката звучал призыв: "Ельцин приказал действовать".
        Прямо по улице, не спускаясь в переход, навстречу митингующим от музея поспешили люди. Поколебавшись, Андрей между остановившихся машин пошел за ними. Уже на площади оглянулся: добрая половина споривших осталась на месте. Да, страна раскололась. И будет кровь. И ее будет больше, если победит ГКЧП - демократы станут биться до последнего за свою власть, они бросят в бойню любого. И, как ни страшно это произносить, но чем больше будет крови, тем лучше для них. Они наверняка уже сейчас тайно желают и ждут ее. Пусть кто-то погибнет по дурости, по глупости, случайности - но теперь любая капля крови будет на совести тех, кто ввел в стране чрезвычайное положение, кто ввел в столицу танки. И этой каплей можно будет утопить, подвести под любую статью каждого члена ГКЧП, переманить на свою сторону народ.
        Андрей поймал себя уже на том, что больше симпатизирует ГКЧП. Точнее, не симпатизирует, а боится за них, за их дальнейшую судьбу. А все потому, что они не правы. Они все занимали высшие государственные посты в стране, и для того, чтобы навести порядок, можно и нужно было найти сотни других способов. А не ставить народ друг против друга. И в то же время... по крайней мере, сделана попытка выступить против развала великой страны. Неуклюже, неумело, но восстали. И история, наверное, им воздаст.
        На ступеньки гостиницы "Москва" уже влезли с мегафонами первые ораторы: Ельцин призвал к всеобщей бессрочной забастовке, хунта не пройдет, мы имеем дело с кровавым - да, они все-таки жаждут крови! - реакционным переворотом, поэтому все - на защиту Белого дома российского правительства.
        Около Андрея вынырнула женщина, митинговавшая у музея Ленина. Она яростно хлопала каждому выступающему, что-то сказала парню, спокойно выслушивающему ораторов.
        - Да пошла ты, - огрызнулся тот. - У меня руки в мозолях от работы, а у тебя от этих хлопков.
        Он развернулся и пошел с площади.
        - До-лой хун-ту!
        - Ель-цин! Ель-цин!
        - Сво-бо-да! Сво-бо-да!
        - К Белому дому! Все - к Белому дому, на его защиту.
        Нет, не та, не та стала Москва, подустали к этому времени, видать, от политики. За иконой и портретом Ельцина двинулось человек триста, и то чуть ли не половину составляли корреспонденты и такие, как Андрей - то ли любопытные, то ли неопределившиеся. Большую видимость чего-то массового привносили гудящие автомобили, попавшие в пробку.
        Около Белого дома народа было побольше, тысячи две-три. Преобладала молодежь, и из их реплик Андрей понял, что первыми и пока единственными, кто откликнулся на призыв Ельцина начать забастовку, оказались кооператоры. Ругали рабочих: боремся за их счастье и свободу, а они чего-то выжидают. Несколько парней писали на бетонных плитах поверх уже законченного лозунга "Бей краснопузых" новый - "Отстреливай большевистскую сволочь без прома..." А ведь будут!
        - Господа, мы победим, - кричала девица неопределенного возраста с кучи металлолома, уже натасканного на площадь.
        "Солома для танков", - усмехнулся Андрей этой баррикаде и крикнул в ответ девице:
        - А тебя-то саму в господа возьмут?
        Однако он забыл, где и среди кого находится.
        - Провокатор! - закричало сразу несколько голосов, и его мгновенно взяли в кольцо. Сзади по спине и ногам ударили, и Андрей напрягся, стараясь вырваться. С десяток "кооперативных господ" он, конечно, уложит без напряга, но тут лучше отойти, не ввязываться.
        - Посмотрите, да он подстрижен. Наверняка из КГБ.
        - Потрясем его, гада.
        Несколько ударов опять достали Андрея, к его куртке потянулись руки. Сгибаясь и прикрывая карманы, сделал еще одну попытку вырваться. Если найдут удостоверение омоновца, растерзают без суда и следствия. Тогда придется биться, а ему нельзя, у него Зита...
        - Погодите, - раздался властный голос, и в центр толпы стал протискиваться коренастый, полнолицый крепыш. - Я тоже подстрижен, но это ни о чем не говорит, - закрутился он, переключая внимание на себя. - А кагебешник так дешево не подставится, это просто дурак. А дуракам не место здесь. Не будем пятнать руки защитников Белого дома всякой дрянью, просто выставим его отсюда. Иди, - парень ухватил Андрея под локоть и толкнул прямо на толпу.
        - Дуракам не место среди нас, - охотно подхватили польщенные "господа". - Вон его!
        - Никуда я не пойду! - дернулся Андрей, но вырваться не смог: парень оказался цепок, в пальцах чувствовалась сила.
        - Не дури. Успокойся и иди, - наклонившись, для одного Андрея проговорил он, и Тарасевич повиновался.
        Прорвав кольцо, попетляли, взобрались на некогда зеленый, а теперь затоптанный газон. Подождали, когда про них забудут, потеряют из виду.
        - Извини, но здесь сейчас никому ничего не докажешь. А вот морду набьют, - первым заговорил "выручатель". Он поднял руку, сделал круговое движение, и к нему тотчас пробрались еще два парня - подстриженных и накачанных. - До двадцати одного часа свободны, - сообщил он им.
        "Свой", - вздохнул с облегчением Андрей: четкие действия и такие же команды не оставляли сомнения в догадке. Но продолжали молчать оба, глядя на крышу крыльца Белого дома, превращенную в трибуну. Стоявший там оператор-телевизионщик поднял руку, требуя внимания, затем замахал ею, заводя толпу внизу.
        - Цирк, - усмехнулся парень и искоса поглядел на Андрея: как отреагируешь на мои слова?
        - Страшно будет жить в обществе, в котором заправилами окажутся эти, - Андрей кивнул на беснующуюся толпу. И сам изучающе посмотрел на собеседника: я достаточно открылся?
        - Ты местный?
        - Командировка.
        - Может, сходим куда-нибудь перекусить? Лично я голоден, как черт. Да и дождик, кажется, собирается, - парень поднял голову, и на подбородке обозначилась невидимая ранее ямочка.
        - Согласен. Меня зовут Андрей. - И, помолчав, добавил: - Из ОМОНа. Старший лейтенант.
        - О, тогда совсем свой, - расплылся в улыбке парень. - А я - Михаил Багрянцев. Капитан. Что-то вроде спецназовца.
        6
        Услышав сквозь сон посторонний звук, Андрей резко сел на диване.
        - Еще спим? - заглянул в комнату Михаил. - Ну и правильно. Бардак всегда лучше переспать.
        - Что на улице? - стряхивая остатки сна, поинтересовался Андрей.
        - Дождь. И листовок полно. За Ельцина, конечно. А у меня такое впечатление, - разувшись, Михаил прошел в ванную, включил воду. - У меня такое впечатление, - прокричал он оттуда, - что судьбу страны решает не народ, а Садовое кольцо Москвы. А если еще точнее - один Белый дом. Агитаторы ходят по улицам, собирают защитников, словно милостыню. Стыдоба. Народ, если бы верил Ельцину, пришел бы на его защиту и без призывов. Короче, однозначности нет. А для истории парадокс: Белый дом находится на Красной Пресне. Опять красные и белые, и опять между собой повязанные. А победить может какая-нибудь третья сила, которая заставит потом русского мужика тыкаться мордой в новую грязь.
        - Про Горбачева что-нибудь слышно?
        - Ничего нового. Впрочем, про него уже давно все забыли, никто не вспоминает. Дохрущевился, черт бы его побрал. Это же надо - уехать отдыхать в такое время. Ничему история не учит.
        - Что ГКЧП?
        - Ни мычит, ни телится. Мало читали Ленина, где он про промедление, которое смерти подобно. По-моему, декабристы. Вышли, подставились - и все. На их месте надо что-то предпринимать для народа. Кто против - убирать. Так нет, хотят остаться в белых перчатках. Хвала, конечно, за это, но зачем тогда брались? - Михаил вышел из ванной, и Андрей замер: все тело его нового друга было покрыто красными шелушащимися пятнами. Удержался от вопроса, но Мишка сам, оглядев живот, плечи, развел руками: - Тропическая язва. Два месяца провалялся в Бурденко - бесполезно. Теперь вот бабулек ищу. Случаем, нет знакомых?
        - Не-ет. А где подхватил-то?
        - Далеко. Когда-нибудь, может, расскажу. Так, что у нас в холодильнике?
        Он принялся возиться с завтраком, Андрей же быстро оделся, сложил постель. Хорошо, что судьба свела с Мишкой, а то неизвестно еще, где бы пришлось ночевать. И пришлось ли бы вообще.
        Глянул в окно, передернул плечами: мелкий нудный дождик. Серый день занимался неохотно, словно не желая втягиваться в свару, затеянную политиками. А может, это и хорошо, что дождь. Разгонит любопытных, освободит улицы...
        - Народу много? - проходя на кухню, спросил у заваривающего чай Михаила.
        - На восемь часов... - тот глянул на увитые цветами настенные часы. Там в домике как раз распахнулось верхнее окошко и черная кукушка поклонилась под свое "ку-ку" восемь раз. - На восемь часов не остановилось ни одно предприятие Москвы. Думаю, что и не остановится. Народ понял, что идут политические игры, и не хочет в них участвовать. У Белого дома тысячи три. Гордые - как же, защитники, ночь продержались, и жалкие - мокрые, пучеглазые, не понимающие, что одной нашей группе...
        Он осекся, но Андрей сделал вид, что не заметил, как друг проговорился что-то насчет своего, спецназовского. Багрянцев тоже помолчал, потом закончил, сглаживая:
        - Короче, одной хорошо подготовленной группе на двадцать минут всех дел, чтобы войти в кабинет Ельцина. И без единой жертвы. Ладно, ну ее, политику. Гусары газет не читают. Давай, хозяйничай дальше, а я попью чайку и спать - вечером опять в патруль. Часа в четыре позвони, разбуди. Где будешь?
        - Постараюсь попасть в министерство. Может, схожу к Белому дому, посмотрю.
        - Не влазь ни в какие споры.
        - Теперь ученый. Спи.
        В министерстве на этот раз уже раздраженно попросили не лезть с глупыми вопросами и перезвонить на следующий день. Зита до плача обрадовалась его голосу и, наверное, слезы мгновенно высохли, когда он сказал, что задерживается еще на день. "Приезжай быстрее, я умру без тебя", - звучали в ушах ее последние слова.
        В метро народ толпился около стен, залепленных листовками. В газетах печатались указы нового руководства, и, вчитавшись в них, Андрей не нашел ничего такого страшного, что могло бы повергнуть в ужас страну. Садовое кольцо и Белый дом, кстати, тоже, если они, конечно, желают спокойствия стране. А то, что министры-гэкачеписты попытались сохранить Советский Союз как великую державу - так это задача любого правителя. Судить как раз надо тех и за то, кто разваливал страну.
        Эскалаторы на "Баррикадной", ближайшей к Белому дому станции метро, работали только на выход. Народу, несмотря на дождь, было чуть больше вчерашнего, но широкого потока не предвиделось. Мишка не случайно подметил этакую гордость некоторых москвичей: в самом деле, сумки с хлебом, рюкзаки с палатками они несли к Белому дому демонстративно целеустремленно, стараясь поймать взгляды окружающих и прочесть в них для себя восхищение и одобрение. Над самим Белым домом уныло висел дирижабль с трехцветным флагом.
        - Древний государственный флаг России. Наконец-то!
        - Какой к черту государственный. Историю знать надо: государственный российский флаг - черно-желто-белый. А этот, бело-сине-красный, исстари служил торгово-коммерческим делам. И предателю генералу Власову.
        - Да пусть любой, лишь бы не красный.
        - А чем красный был плох? Если кому-то мешал - валили бы сами из страны, не мешали жить другим. Все кому-то хочется дать счастье народу.
        - Да как мы жили!
        - Я жил нормально. И дети мои тоже не плакали.
        Спорившие посмотрели друга на друга как на идиотов и разошлись каждый со своим мнением: под дождем даже ругаться не было охоты. На Садовом кольце сигналили автомобили, и Андрей, чтобы не идти в одной толпе с "ельцинами", пошел туда. Напротив американского посольства дорогу перегородил грузовик с прицепом, на борту которого висел плакатец: "Забастовка". Гаишники упрашивали водителя освободить дорогу, но тот, восседая на капоте, усмехался, радуясь первой и последней, может быть, возможности не подчиняться блюстителям порядка:
        - Не могу, мужики. Президент приказал бастовать.
        Один из милиционеров попытался влезть в кабину, но дружно заработали кинокамеры и фотоаппараты собравшихся, и гаишники, тоже демонстративно плюнув, пошли к своей машине.
        Господи, где еще, кроме России, глава государства призывал свой народ к забастовке? Или победа любой ценой? Ну, сегодня - еще ладно, еще можно понять. Но ведь Ельцин не гнушался этим приемом, когда ездил по России и фактически узаконивал забастовки против союзного правительства и Горбачева. И никто не нарушал в стране чаще и откровеннее законы, чем сам Ельцин, взявший за правило не признавать союзное законодательство. Никто не раскачивал стул под Горбачевым больше и сильнее, чем он. Никто лучше не поддерживал и не провоцировал силы, направленные на развал Союза, единого хозяйственного механизма. И неужели он думает, что подобное не перейдет уже на Россию, и что в одно прекрасное время те же народы, населяющие Россию, не пошлют Президента России также далеко, как Президент России посылал все это время Президента СССР? Развалить Союз, самому оставшись целехоньким? Наивный. России же больше всего и достанется с ее многочисленными народами. И интересно, станет ли Борис Николаевич так же радоваться забастовкам, когда станет единоличным правителем?
        А в том, что это произойдет, Андрей убеждался все больше и больше, ГКЧП упустил время, нет среди "восьмерки", видимо, и лидера, который бы повел за собой новую команду. Значит, они обречены.
        Но самое страшное, что может произойти - победители нанесут мощнейший удар по своим оппонентам. И оправдают это путчем. Теперь все свои действия они будут оправдывать сегодняшними событиями. Они и Горбачева растопчут. Поиздеваются и выбросят, и будет это сделано более постыдно, чем в случае с ГКЧП. Лучше бы он ушел сам. Любой честный политик так и поступил бы, наверное: ведь его предало ближайшее окружение, люди, которые подбирались, выдвигались им же. Да только ждать честности от Горбачева... Вот выпало стране времечко и лидеры!
        Наверное, никогда не думал Андрей столько о политике. Мысли перескакивали с одного на другое, не всегда находились точные аргументы для своих убеждений, но он нутром, необъяснимо чувствовал: если сегодня умирает не ахти какая власть, то и на смену ведь ей идет далеко не лучшая. И, кажется, способная только разрушать уже созданное. А разрушители сами творить не могут...
        Вокруг Белого дома прибавилось строительного мусора, который в листовках именовался баррикадами. Молодежь катила вручную троллейбусы, перегораживая площадь. Это была уже не солома для танков, но все равно еще не преграда. Впрочем, сами танки, усыпанные цветами и украшенные российскими флажками, стояли в плотных кольцах митингующих. Изредка из люков высовывались безразличные ко всему солдаты и тут же прятались вновь. Кое-где в траки засовывали железные прутья. Гуляли слухи: на сторону Ельцина перешли Таманская дивизия, десантники и Балтийский флот.
        "Не хватало еще, чтобы разделилась армия, - с горечью наблюдая за происходящим, думал Андрей. - Права, виновата она будет, но сейчас должна остаться по одну сторону баррикад. Раскол армии - это гражданская война. И чему здесь радоваться?" Замерзший в своей легкой курточке, с промокшими ногами, боясь вновь сорваться и влезть в спор, пошел от набережной. За Садовым кольцом - опять прав Мишка - текла нормальная человеческая жизнь. Встречались, целовались влюбленные, несколько человек стояло за билетами в кинотеатр, бойко шла торговля цветами. В какой-то подвернувшейся по пути столовой за столик к Андрею подсел фронтовик с колодочками - без юбилейных медалей, одни Красные Звездочки, "За отвагу" и "За боевые заслуги". Он долго помешивал красный борщ, глядя в одну точку, потом поднял взгляд на Андрея. Словно только что вел с ним беседу, сказал тихо и грустно:
        - Помыслы - благородные, исполнение - преступное, а вот последствия будут страшные. Придет победа, радоваться которой будет грех.
        Не прозорливость фронтовика, принявшегося за еду, удивила, а то, что говорил он о падении "восьмерки" ГКЧП как о свершившемся факте. Неужели они так ничего конкретного и не предпримут? Они ведь тоже должны видеть, что на защиту Белого дома Москва практически не поднялась, а пять-семь тысяч на десятимиллионную столицу - это меньше, чем капля в море. И если Ельцин победит, это случится не потому, что народ встал на защиту российского правительства и демократии, а потому что ГКЧП проявляет нерешительность. А последствия...
        Сейчас, наверное, идет звездный час Горбачева. Не должно быть ничьей победы. Ничьей! Только это спасет страну от противостояния и сведения счетов. Горбачев должен, обязан все спустить на тормозах. Ради высших интересов, а не личных амбиций, он должен сказать: да, я был болен, ребята погорячились, но сейчас я приступаю к своим обязанностям. Конечно, демократу ему этого не простят, обвинят в пособничестве ГКЧП и, в конечном счете, сбросят с поста. Но он бы спас страну. Неужели не поймет этого? Не увидит? Не пожертвует собой ради спокойствия миллионов? Ведь даже если он вернется и останется в Кремле, все равно теперь станет пешкой, которую начнут упрекать этим путчем - твои, Михаил Сергеевич, друзья, твои приближенные. Эту пешку будет хватать за голову любой политик средней руки и переставлять в необходимом себе направлении. Она уже не возьмет ни одной фигуры. Потом ее сбросят с поля, освобождая оперативный простор, но к этому времени уже не будет и страны. В самом деле, пиррова победа, прав фронтовик. Ну, сделай хоть что-то для страны, Михаил Сергеевич. За весь развал и бардак, что сотворил - только
это...
        Андрей тоже заметил, что думает о событиях уже в прошедшем времени. Не оттого ли увеличился и поток к Белому дому, что выжидающие учуяли запах поражения "восьмерки"? Тоже станут героями. Что ж, а он не пойдет на этот пир. Не такой победы он желал бы родине. Такой победы врагу не пожелаешь, потому что и победители, и побежденные - из одной страны. Из одной семьи...
        До шестнадцати часов, когда нужно звонить - будить Мишку, оставалось уйма времени, и Андрей пошел на Киевский вокзал. Там дождался, когда освободится местечко в уголке, сел, расслабился, прикрыл глаза. И понял, что раздражало его все время, чего не хватало - путч заставлял забывать о Зите. Нет же, нет, только не это. К черту политику, когда страдает родной человек.
        Жена вспомнилась-представилась испуганной, забившейся в угол дивана. Как-то ей одной? "Приезжай быстрее, я умру без тебя".
        "Здравствуй, моя милая. Здравствуй, родная. Извини, что мало думал о тебе..."
        7
        Мишка опаздывал, и для Андрея, замаявшегося убиванием времени на вокзале, каждая минута казалась вечностью. Узкий козырек подъезда, где они договорились встретиться, почти не спасал от продолжавшегося весь день дождика, и ноги вновь стали мокрыми. Но винить было некого, сам напросился с Михаилом в патруль, побоялся оставаться один среди стен, где можно будет сойти с ума, думая о Зите.
        Рядом с подъездом, на окне, трепетала, привлекая внимание, бумажка, на которой красочно извещалось, что отряд самообороны этого дома остановил два танка, идущих к Белому дому. Цифра "2" была аккуратно переправлена на "8", потом, видимо, уже ради смеха, на "10", и народ, падкий на всякое объявление, после чтения улыбался и отходил. Да еще поглядывал на Андрея так, будто это он повесил плакат и теперь стоит ждет, когда к его мокрым туфлям начнут возлагать цветы. Вначале он хотел перейти в другое место, но потом разозлился: а не пошли бы все подальше! Наконец, показался Мишка - под зонтиком, в сапогах.
        - Привет. Что нового, кроме увеличивающегося вклада в победу демократических сил? - он кивнул на бумажку, которую мельком прочел.
        - У Белого дома готовятся к отражению штурма. Говорят, "Альфа" ночью пойдет в атаку.
        - Никакого штурма не будет. Держи. - Михаил вытащил из сумки яблоко и еще один зонт. - Карпухин завел свою "Альфу" в спортзал и уложил спать. Знаешь Карпухина?
        - Слышал краем уха.
        - Легенда. Говорят, Героя получил за Афган, сейчас генерал, всего сорок лет. Наши звонили знакомым в "Альфу", он сейчас "волнует" "восьмерку"*. Десантники тоже заявили, что не будут предпринимать никаких действий против Белого дома. Громов от МВД не дает двигаться с места дивизии Дзержинского, а мы - в патруле. Да, начальник Генштаба Моисеев отдал приказ вывести ночью технику из Москвы**. Так что крови не будет. И то хорошо.
        
        * Генерал-майору КГБ Виктору Федоровичу Карпухину на самом деле было
42 года. Героем Советского Союза стал в 1979 году, когда, будучи капитаном, первым ворвался в Дворец Амина в Кабуле.
        После путча, насмотревшись, кто и как ведет следствие, сам неоднократно вызванный на допрос, 43-летний генерал напишет рапорт на увольнение в Запас. За командиром уйдут многие офицеры. Урезанная, профильтрованная на лояльность "Альфа" (специальное подразделение КГБ по борьбе с терроризмом, созданная еще Ю.В. Андроповым) перейдет в охрану Б.Н. Ельцина.
        "Волновать" начальство - сообщать ему такие сведения, которые не позволяли бы принимать решительные меры. Собственно, именно Карпухин своими действиями спас Белый дом.
        ** Громов и Моисеев после путча без разбора будут сняты со своих постов (генерал-полковника Громова потом, после выяснения всех обстоятельств, вернут в армию - назначат заместителем Главкома Сухопутных войск).
        Каркнул это Мишка, не постучав по дереву - и зря. Когда вконец продрогшие, набившие ноги, голодные и равнодушные ко всему они в час ночи возвращались домой, их обогнала уходящая от Белого дома колонна БМП*. Около Арбата она втянулась под мост, но там застопорилась, тревожно мигая красными габаритными огнями в дыму выхлопных газов. Послышались крики, и Михаил с Андреем, переглянувшись, сложили зонтики и поспешили вниз, под мост.
        
        * Боевые машины пехоты
        - Да поймите вы, мы уходим. У-хо-дим! А вы делайте здесь что хотите, - кричал стоявший на броне офицер окружившим колонну людям.
        - Нет, вы - наши пленники. Ни один танк не двинется с места, - кричали ему в ответ. - Глуши мотор.
        - У нас приказ - покинуть Москву. И не танки у нас, а БМП.
        - Глуши мотор, тебе говорят.
        - Всех в плен.
        - Забирай у них оружие, нам пригодится.
        Несколько человек запрыгнуло на броню, и "бээмпешка" крутанулась, сбрасывая неожиданный десант. Начали "пританцовывать" и другие машины, не позволяя приближаться к себе. Только одному парню удалось открыть десантный люк первой БМП, заскочить внутрь. Ничего не найдя там для себя интересного, выпрыгнул обратно. И то ли зацепился за что, то ли просто поскользнулся, но со всего размаха ударился головой об асфальт.
        - Убили! - заорали сразу несколько голосов. - Хватай их, у них нет патронов, не бойтесь.
        - Мужики, отойдите, буду стрелять, - крутился на броне офицер. - Уйдите, я ведь тоже за людей отвечаю.
        - Да какие вы люди, вы - убийцы и сволочи.
        - Да нет у них патронов. Отбирай оружие.
        Толпа опять нахлынула к машинам, и офицер, оскалясь, передернул затвор и дал очередь вверх. Кто-то упал - то ли от рикошета, то ли просто от испуга, но толпа отпрянула...
        - Они же уходят, пусть идут, - крикнул Мишка. - Пусть уходят.
        - В плен, - несогласно орала толпа. - Поджигай убийц. У кого есть бутылки?
        Звякнуло, разбившись, стекло, и в тот же миг на силовом отделении одной из БМП вспыхнул огонь. Пламя осветило жиденькую баррикаду, натасканную перед машинами, молодых ребят, хватающих из этого завала камни и бросающих их в солдат.
        - Запоминайте номера машин, - кричал кто-то. - Номера. Мы их все равно найдем.
        - Пятьсот тридцать шесть. "БМП-убийца" - номер пятьсот тридцать шесть.
        - Пусть уходят, - теперь уже вдвоем орали Мишка и Андрей, хватая парней за руки.
        - Бей, добивай, - вырвался у них из рук курчавый парень и, подхватив кусок бетона, замахнулся им на солдат, которые пытались спастись от огня горящей машины. Оттуда раздался одиночный выстрел, но он нашел свою цель: парень надломился, рухнул под тяжестью своей глыбы.
        - Вперед! - крикнул офицер, и БМП, взревев моторами, пошли прямо на толпу. На этот раз она расступилась, и горящая машина, разметав преграду, вырвалась на простор.
        - Игорь, успел заснять? - послышался в непривычной после шума моторов и стрельбы тишине женский голос.
        - Само собой, - ответили сверху, с моста. - Такое не упускаем.
        - Спускайся сюда, здесь кровь. Подсними ее.
        - Каждому свое, - тихо проговорил Мишка, прислонившись к бетонной стене дороги. - Завтра увидишь, как из этих дураков будут лепить героев. Без героев им нельзя. Потому как нет без героев мужества*. Вот черт, накаркал же я, - вспомнил он свои слова днем.
        
        * Михаил Багрянцев не ошибся в своих прогнозах. Всем троим погибшим Указом Горбачева присвоят звание Героев уже, собственно, и не существующего к тому времени Советского Союза. Последние герои великой страны... С государственными почестями их захоронят на Ваганьковском кладбище, а газеты упорно будут избегать таких деталей, что погибшие напали на солдат первыми, что техника шла не к Белому дому, а от него. Зато против экипажа БМП № 536 возбудят уголовное дело. К чести суда и судьи В. Фокиной, несмотря на давление, желание придать делу политическую окраску, солдат признают невиновными": экипаж подвергся нападению, оружие применено законно, в целях самозащиты.
        Так была сотворена еще одна насмешка над страной, над ее высшим знаком отличия - званием Героев Советского Союза.
        - Трое погибших, трое, - передавалось в толпе. - Номер машины не забыли?
        - Пятьсот тридцать шесть.
        - Сообщайте всем: среди защитников Белого дома появились первые жертвы. Пролилась кровь. "БМП-убийца" - номер пятьсот тридцать шесть.
        - Интересно, а что оставалось делать солдатам? Ждать, когда их сожгут и забьют камнями? - спросил у самого себя Андрей.
        - Пойдем отсюда, - первым оторвался от стены Мишка. - Не могу видеть этой их тайной радости по поводу погибших.
        Они выбрались из толпы, которая все росла и росла. Вдали замигала синим светом вертушка "Скорой помощи".
        - Эх, чуть-чуть опоздали, - продолжал сокрушаться Мишка. - Может, удалось бы что-то предпринять. Ладно, дело сделано. Давай я звякну своим, сообщу, как было все на самом деле, а то ведь завтра концов не найдешь.
        - А междугородный здесь поблизости есть?
        - У "Художественного". Ускоренным маршем минут десять. Хочешь позвонить домой? А не поздно? Второй час ночи.
        - Да что-то весь день думалось о Зите. В любом случае она обрадуется.
        Мишка уже знал всю историю с Зитой, и первым направился на Калининский проспект. Чем ближе подходили они к синим буквам "Телеграф", тем сильнее охватывало Андрея нетерпение. Услышать голос Зиты, убедиться, что с ней все в порядке. И завтра же - к ней. Независимо от результата звонка в кадры. Да и какие сейчас могут быть результаты?
        Роняя на пол монетки, набрал код, номер телефона. Плотнее прижал трубку к уху, словно приглушая, делая звук мягче там у себя в квартире. Сейчас Зита проснется, посмотрит на часы - они стоят в изголовье, на тумбочке, мигающие электронные циферки. Поймет, что звонок междугородный, значит, от него...
        - Алло-о, - поторопил Андрей, отставляя трубку и теперь давая сигналу возможность наполнить свою однокомнатную.
        "А может, не туда попал?" - нашел он успокаивающую мысль, когда и после этого гудки не прекратились.
        Нажал на рычаг и перебрал номер. Ну же, Зита, поднимай трубку, а то здесь черт знает, что подумать можно. Ну!
        - Ну? - заглянул в кабину Михаил. - Может, не туда попал?
        Андрей молчал, в третий раз перебрал номер. Нет, он попадает домой. С самого первого раза он знал, что номер срабатывает верно. Это что-то с Зитой.
        Закрыл глаза, сосредоточиваясь и вспоминая номер своего заместителя. На этот раз трубку подняли практически сразу.
        - Да-а, - недовольно отозвался сонный Щеглов.
        - Сергей, это я, Андрей. Извини, что разбудил, но я не могу дозвониться до Зиты. Извини, конечно, но... - он замолчал. Молчал на другом конце провода и Щеглов. Молчал подозрительно долго.
        - Сергей, - тревожно позвал его Тарасевич.
        - Андрей, - начал замполит, и по тому, как он сказал это, как молчал до этого и замолчал вновь, Андрей понял: случилось что-то страшное.
        - Что? - прошептал он. - Что? - умоляя, попросил он.
        - Я целый день звонил в Москву, пытался хоть как-то найти тебя...
        - Что?!
        - Ее... нет.
        - Как... нет? - Андрею показалось, что он закричал, Мишка, читавший за стеклом газету, даже не повернулся.
        - Понимаешь, она из окна... с шестого этажа...
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        "Деревья" для "Березовой рощи". В ад попадают на девятый день. А вот так
        работают в спецназе. Первый из четырех. Евтушенки всегда поучали других.
        Кровь и горе - для будущего счастья...
        1
        - Говори.
        Может, все же ошибка? Что-то перепутали?
        - Я понял так. Где-то часов в четырнадцать Зите позвонили по телефону. Ваша соседка, Рая, звонок тот слышала - она как раз пришла на обед и открывала свою дверь. Это я уже потом восстановил хронологию. Через несколько минут Рая позвонила в вашу квартиру: вроде ты просил ее перед отъездом заглядывать к Зите.
        - Да, просил.
        Зиты нет, Зиты нет, Зиты нет. .
        - Дверь никто не открыл. Она вернулась к себе в квартиру и тут услышала крики на улице. Выглянула и... увидела.
        Отрядный "уазик", выкладываясь, изо всех сил рвался из аэропорта в город. В город, в котором уже нет Зиты...
        - Я предполагаю такой вариант, - продолжал с заднего сиденья Щеглов, видя, что командир ничего не говорит сам. - Видимо, та банда узнала не только ваш телефон, но и то, что ты в отъезде. Позвонили Зите, и, видимо, пугая, забавляясь, а может, на самом деле угрожая, сказали: мол, жди, сейчас придем за тобой. А через какое-то мгновение в дверь позвонила Рая...
        Город приближался - серый от смога, дыма и пасмурности. Злой и враждебный - потому что породил и прячет убийц Зиты. Он найдет их. Он положит на это жизнь. Если потребуется - снимет погоны и уйдет из отряда.
        - Куда, товарищ старший лейтенант? - тихо спросил водитель, когда подъехали к первой городской развилке.
        - Где сейчас Зита? - спросил Андрей.
        - В морге, - ответил замполит.
        Нет, он не верит. Он должен сам увидеть...
        - Туда.
        В холодной, белой пристройке к больнице его подвели к одному из топчанов, прикрытому простыней. Приподняли край. Зита. Все-таки она.
        И после этого Андрей отключился. Он знал, что будут похороны, видел их приготовление. Он смотрел, как на кладбище надвигалась, закрывая Зиту, крышка гроба, и исчезало навсегда маленькое, в завитушках белых волос, бело-мраморное лицо жены. Сидел за поминальным столом. Провожал маму и брата Зиты. Бродил по пустой, страшной без Зиты квартире. Ходил на кладбище. И не мог отыскать, почувствовать, ощутить себя в этом мире, будто улетела его душа вслед за Зитой в иные миры, оставив на земле болеть только тело.
        Очнулся вдруг на пятый или шестой день. Вздрогнул от прорвавшейся через пленку оцепенения мысли: Зиты нет, а убийцы до сих пор на свободе! Подхватился, оглядываясь и готовясь к схватке.
        Вокруг стояла тишина. Тишина, которая бывает только на кладбищах. Впрочем, он и был на кладбище. В голом поле, усаженном только каменными глыбами надгробий и крестами. Почему здесь не растут деревья? Почему никто не догадается посадить их? Зите он принесет сирень, она очень любила сиреневый цвет...
        Андрей поправил шалашик из венков, вытащил из него дощечку с фотографией Зиты. Протер пленку, которой она была закрыта от дождей. Под полиэтиленом оказались капельки влаги, они коснулись фотографии и показалось, что Зита плачет. Как же он не уберег ее?..
        - Андрей! - кто-то тронул его за плечо, и он вздрогнул от неожиданности. - Андрей.
        Над ним стоял встревоженный Щеглов. Но только что может быть тревожнее того, что уже произошло?
        - Андрей, тебя ищут.
        - Кто? - равнодушно спросил Тарасевич, не сводя глаз с заплаканного лица Зиты.
        - Латышская полиция.
        - Кто? - не понял Андрей. При чем здесь гибель Зиты и латышская полиция? Уж не на похороны ли приехала? Только он знает их помощь, он помнит их злобу и бессильную ярость, когда дело касалось ОМОНа в Риге...
        - Они приехали, чтобы арестовать тебя. Очнись, это серьезно, - тряхнул Щеглов своего командира. - Они приехали арестовывать тебя.
        - Меня? Зачем?
        - Чтобы этапировать в Ригу.
        В Ригу? Его хотят арестовать и отправить в Ригу?
        До Андрея, наконец, стало доходить услышанное. Но на каком основании его арестовывают? За что? Да и не поедет он никуда отсюда, пока банда не окажется за решеткой.
        - Пусть попробуют. Мы в России, а не в Латвии, - успокоил своего заместителя Тарасевич.
        - Россия согласилась тебя выдать! - со злобой проговорил Щеглов и виновато отвернулся. - У них на руках письмо Генерального прокурора России Степанкова к нашему министру внутренних дел Дунаеву: оказать содействие в задержании. Тебя и еще пятерых бывших рижских омоновцев.
        - Ты видел?
        - Видел. Карповский показал с ухмылочкой. Латышам даже выделена московская милиция. В помощь. У тебя дома засада. Я - сюда.
        - Подожди, до меня ничего не доходит. Ничего не пойму.
        - Тебе шьют бандитизм и террористические акты на территории Латвии. Когда служил там.
        - Да я в Москву...
        - Москва Риге теперь не указ.
        - Почему это?
        - Республики Прибалтики объявлены независимыми государствами.
        - Когда и кем? На каком основании?
        - Сразу после путча. А основание... ты же знаешь, как уважают у нас законы.
        Путч! В Москве же был путч. Он улетал из столицы, когда там начался вывод техники. Значит, все закончилось?
        - Расскажи, что происходило в эти дни?
        - Переворот наоборот. Пойдем к машине, отъедем от греха подальше.
        По рытвинам, канавам доехали до лесочка. И подтвердил Щеглов уже сказанное: путч закончен, организаторы арестованы, коммунисты объявлены вне закона - только в фашистской Германии было подобное*. Ельцин в угаре, он словно не понимает, кого повторяет, к тому же принял он свое решение вначале на митинге, под свист и улюлюканье толпы, а потом и в присутствии Горбачева, Генерального секретаря ЦК КПСС. Методы банановой республики, а не великой страны. Выигрывать, оказывается, тоже надо с достоинством. И вообще, много всякого произошло за это время. Но главная новость для Андрея - латышская полиция с благословения Москвы рыскает по городам России в поисках рижских омоновцев. В Сургуте арестован капитан Сергей Парфенов, вывезен в Ригу и брошен в застенок. Так что это не просто шуточки, надеяться на какую-то правовую защиту властей и закона - глупо. Надо скрываться.
        
        * Щеглов ошибся. Компартии запрещались Муссолини в Италии, Гитлером в Германии, Франко в Испании, Пиночетом в Чили и теперь уже Ельциным - в России.
        - И все равно никуда я отсюда не уеду, - сжал кулаки Андрей. - Никуда.
        - Тебе что, лучше сидеть в тюрьме иностранного государства?
        - И в тюрьму я не сяду. В любом случае мы выполняли указы Президента СССР. Если я, выполнявший приказы - бандит, то тогда дважды бандит и преступник тот, кто отдавал эти приказы. В тюрьму добровольно я готов пойти только после того, как там окажется Горбачев. А раньше в их "Березовой роще" моего дерева не будет.
        - Какой роще? - не понял замполит. Даже огляделся вокруг - они шли среди сосен, о березах здесь ничего не напоминало.
        - А ты думаешь, латыши только сейчас задумали пересажать нас по тюрьмам? Как бы не так. Еще когда служил в Латвии, мы знали, что против ОМОНа разработана операция "Березовая роща". Цель - переломать нас по одному, как деревья. Подставить, оклеветать, спровоцировать. Одним словом - вырубить.
        - Ну, вот видишь, сам все прекрасно понимаешь. Поэтому не дури и пережди хотя бы первое время. Потом решим, что делать. Держи пакет, здесь бутерброды, а это - отпускной и билет до Москвы, - Щеглов вытащил из кармана документы. Тарасевич, не глядя, отвел руку замполита.
        - Нет, Сергей. Пусть против меня будет хоть весь мир, а не только Латвия, Россия и банда - я не тронусь с этого места.
        - Ты слишком заметная фигура в городе. Тебе не скрыться. Уезжай, Андрей. Пересиди где-нибудь.
        - Я вот о чем подумал, - не слушая заместителя, ответил Тарасевич. - Я боюсь, что наше российское руководство возьмет пример с прибалтов и начнет из-за одного меня вешать собак на весь отряд. Держи, - он протянул Щеглову свое удостоверение. - Не доставим им такой радости. Я больше не командир. Я ухожу из органов, которые предают и продают своих офицеров. Я теперь - никто. И поэтому приговариваю убийц Зиты к смерти. Суда не будет, потому что суду прикажут их оправдать. Из-за меня. А теперь оставь меня одного.
        - Андрей!
        - Все! - губы Андрея запрыгали от сдерживаемого плача. Замполит уловил душевное состояние командира, подался к нему успокоить. Однако старший лейтенант отстранился: - Все. Спасибо за службу и дружбу. Дальше я один.
        - Не уеду.
        - Не глупи. Сохрани отряд. Это последнее, что у меня осталось на этой земле. А так - ни родителей, ни жены, ни родины, ни Отечества. Волк. Черный волк. А волку легче живется одному.
        Развернулся и, не оглядываясь, пошел в лес. Просто в лес. Куда подальше. Волку и в самом деле в лесу надежнее.
        2
        Давно не испытывал Илья Юрьевич Карповский такого удовлетворения, как при появлении латышской полиции. Все-таки бог шельму метит, такие люди, как Тарасевич, просто не могут быть чистенькими - слишком большое самомнение вместе с оружием под рукой и огромными правами. Такие обязаны стать убийцами. Каждый должен получить свое, и если командир ОМОНа заслужил смотреть на мир сквозь решетку - нельзя мешать этому счастью. Год назад еще они сажали неугодных, теперь испытайте, господа патриоты, тюремные прелести сами. Демократия не мстит, она просто позволяет торжествовать истине.
        И события в Москве это подтвердили. Народ восстал, защитил Белый дом и демократию, не позволил пройти красно-коричневой чуме. Страшно представить, что было бы, случись по-иному. Не хотел вспоминать, вычеркивал из памяти Илья Юрьевич первый день путча. Когда все уже знали о перевороте, в его кабинет без стука вошел первый секретарь горкома партии. Кивнул, здороваясь, деловито оглядел кабинет, замурованную нишу, картину с цветами и молча вышел. Это, как понял тогда Карповский, означало конец. Он бросился к нише, с ненавистью посмотрел на цветы. Неужели жена была права, когда просила поосторожничать?
        - Валентина Ивановна, - вызвал он секретаршу.
        Та, нервно теребя наброшенный на плечи платок, стараясь не поднимать взгляда, остановилась у двери. Это тоже не прошло незамеченным, ведь уже несколько дней она подходила к самому столу. Значит, жалеет, что не ушла с прежним начальством? Упустила, не просчитала момента? Не на того поставила?
        Но выхода не было ни у нее, ни у него, и он попросил:
        - Тут у меня строители недавно работали, узнайте, пожалуйста, кто они и откуда.
        Если не удастся достать бюст Ленина и красные знамена, то надо хотя бы как-то заставить замолчать строителей. Премиями, квартирами, но - молчать...
        Но пришло оно, двадцать первое августа. Полная победа в Москве. О, блаженный миг счастья. Мстя за свой прежний страх, в клочья разорвав уже подготовленные ордера на квартиры, поднялся на третий этаж и ногой открыл дверь в кабинет партийного босса. Точно так же, как три дня назад тот, оглядел кабинет и молча вышел. И с Валентиной Ивановной вскорости все образовалось - подбежала к самому столу и, повторяя секретарш в дешевых фильмах, перевалилась, словно имела груди, а на самом деле пустое декольте, сообщила:
        - К вам из Риги.
        Нет, выгонять он ее не станет. Она - истинная секретутка. Она служит своему месту, а значит, тому, кто сегодня начальник. Единственное - это не давать ей забыть, чтобы она отслуживала свое прошлое. Предатель служит преданнее, ему некуда отступать.
        А вот что не взяли Тарасевича - это плохо. Жаль. Тот как раз служит идее, а такие не должны больше возникать на горизонте...
        - Илья Юрьевич, принесла, - в дверь бочком, оберегая сверток, вошла Валентина Ивановна. - Цветной. Симпатичный. Только привезли.
        Она уложила сверток на стол заседаний, развязала бантик на шпагате и развернула хрустящую обертку. Подошедшему Илье Юрьевичу ободряюще улыбнулся из-за стекла портретный Ельцин.
        - Очень хорошо и вовремя. Спасибо, Валентина Ивановна. А это, - Карповский привстал на цыпочки, снял картину с цветами, - а этот пейзаж нашего переходного периода отнесите, пожалуйста, в кабинет первого секретаря.
        - А что сказать?
        - Валентина Ивановна. Разве что-то можно сказать пустому месту? Просто войдите, поставьте и уйдите. Партии больше нет. Испарилась, стала удобрением для этих прекрасных цветов. Хотя нет, на таком удобрении такая красота бы не выросла. Но все равно несите.
        "Кэмел" согласно заулыбалась, но Карповский все же ухватил на ее лице тень сомнения. Опять заглядывает вперед и боится, что все перевернется?
        Секретарша, поняв прозорливость начальника, смутилась, и, торопясь затушевать, отбросить проявившиеся чувства и доказывая свою преданность, поделилась уже обдуманным, ждавшим своего часа:
        - Я тут, Илья Юрьевич, насчет командира ОМОН подумала, вы знаете, если он виновен, то должен быть наказан. А если не виновен, то с чего бы ему было прятаться. Так ведь?
        - Так, - насторожился Карповский. Сама Москва требовала него содействия в аресте Тарасевича, а он не смог...
        - Я думаю, его надо... словом, скоро девять дней со дня самоубийсгва его жены, и он, наверное, придет на кладбище.
        - Валентина Ивановна, - радостно заулыбался Карповой, - вам надо работать не у меня, а в уголовном розыске. Но я вас не отдам. Нет-нет! Мне такие люди самому нужны.
        - Спасибо, - облегченно вздохнула и "Кэмел". - Вы знаете, мне до пенсии всего два года осталось, и куда-то уходить на новое место... Я отнесу картину.
        "Неси-неси. Вы сейчас все понесете друг другу гавно, лишь бы самим остаться на плаву. Такая уж ваша власть была".
        Ельцин опять одобрительно улыбнулся, и Илья Юрьевич принялся цеплять его на гвоздик. Отошел, придирчиво оглядывая: не косо ли? Но то ли гвоздь вконец расшатался, то ли вес рамы оказался слишком большим, но портрет прямо на глазах сорвался вниз и плашмя грохнулся на паркет. Во все стороны брызнули осколки стекла.
        "Ох, не к добру", - мелькнула, путая будущим, мысль, и Карповский бросился к портрету Президента. Борис Николаевич продолжал улыбаться через острые осколки, оставшиеся в раме: пусть хоть все разлетится вдребезги, мне ничего не станется.
        Не должно статься. Не удержится Борис Николаевич - не удержится и он, Карповский. Поэтому... поэтому надо срочно звонить в гостиницу латышам. Он приветствует победу демократии у них в республике - нет, теперь уже в суверенном государстве, но свою грязь пусть они убирают сами. А заодно и нашу выметают. Тарасевичей надо растащить в разные стороны. Не дать им подняться и объединиться. Виновен - в тюрьму. Невзирая ни на какие прежние заслуги. Как членов ГКЧП. А разберемся потом...
        ...К кладбищу Андрей подходил со стороны леса. Сегодня исполнялось девять дней со дня смерти Зиты. Он сохранил для этого дня конфету, оказавшуюся среди бутербродов Щеглова. "Так сладкого хочется, значит, мальчик у нас будет, - таинственно сообщала Зита секреты своей беременности. - Не смейся, это правда. Мне женщины в консультации это говорили". Ох, как же он будет мстить. Он сегодня же выходит в город. У него нет больше сил, чтобы выжидать, когда отрастут усы и борода. Но он будет осторожен. Дико осторожен, потому что против него и власть, и банда. "Спрут-3", первая серия. Сицилия. Это что, необходимый элемент демократии для России? Она не могла прожить без этого беззакония?
        Впрочем, не демократия виновата. Просто за это благородное, в общем-то, дело взялись грязные, злые, некомпетентные ни в какой области люди. И, кроме того, что они обозлят, перессорят всю страну, они испохабят саму идею демократизации. Страшно, когда из-за них народ перестанет верить в будущее. Бояться этого будущего. А нынешние демократы умеют пока только бороться и разрушать, революционеры - они в первую очередь люди лозунгов и баррикад. Сегодня же, когда всюду развал и провалы, надо просто уметь работать. Тащить телегу.
        Нет, хватит политики. Надоело, крест. Сначала Зита. Точнее, банда. Хорошо, что отдал Сергею удостоверение, а то тот же Карповский весь отряд подведет под статью. А за кем еще охотится полиция? Чеслав Млынник - это ясно, он командир. Сережу Парфенова взяли, что же он поддался? Хотя откуда он мог что знать? Если бы не Щеглов, и он бы уже, наверное, трясся в арестантском вагоне. А Россия-то, Россия... На ее территории хватают ее офицеров, а она еще и помогает. Америка из-за одного своего заложника объявляет войны другим государствам, а здесь... Позор. Неужели Москве не ясно, что на них строят политическое дело? Что через них латыши потом обвинят ту же Москву, центр?
        Он подошел к первым могилкам - уже обихоженным, аккуратным, взятым в оградки, и вдруг замер. Что-то сегодня, буквально минуту назад, мельком напомнило ему об опасности. Он не заострил на этом внимание, хотел додумать потом, но перебилось, ушло в сторону. Что-то было, было, откуда-то пахнуло холодком. Кресты и опасность... Нет, крест он ставил на политике. Пойдем сначала и спокойно: крест, кладбище, опасность, Зита, банда, страна, Сицилия, "Спрут"... Спрут! Комиссара в фильме тоже брали на кладбище, около могилы дочери. Детали не помнятся, но было, кажется, именно так. Надо же, как сработало подсознание. Хотело предупредить, а он отмахнулся ненароком. Или это все-таки нервы? Затравленность? Нет-нет, лучше поосторожничать. В этом мире все повторяется, а подлости и предательства - в первую очередь. Он же не имеет права рисковать.
        Прислонившись к первой попавшейся ограде, Андрей осторожно огляделся. Народу на кладбище человек двадцать. Но его должны интересовать мужчины. Одинокие мужчины, рассредоточенные по кольцу или периметру. Раз, два, три... черт, мешают памятники. Еще три человека роют новую могилу недалеко от Зиты. Подстава? Посмотрим, как работают. Нет, движения точны и экономны, землю далеко не выбрасывают, припечатывают рядом с ямой. Дорога и машины. Их около десятка, но есть ли кто внутри - не видно. Двое парней, опять же недалеко от Зиты, крутятся с оградой. Что они такие неуклюжие? Нет, успокоимся, у него, что ли, большой опыт в этом деле? Век бы не иметь.
        Андрей засунул руку в карман и нащупал барбариску. Она в красной обертке, уже чуть потертой. "Так сладкого хочется. Значит, мальчик у нас будет..."
        Осторожно переместился еще на несколько могил. Каждый из заподозренных занимается своим делом. Еще несколько метров. Могильщики, положив лопату поперек ямы, ловко выбираются наверх - да, они профессионалы, они отпадают. Те двое, с оградой, подошли к ним, видимо, просят лопаты. А почему приехали без своих? Хотя, будь это полиция, такой явный прокол никогда бы не допустили. Одиночек - один, два, три... Ого, один уже за спиной, перекрыл путь к лесу. Откуда и когда появился? Проверим на вшивость, пока один.
        Тарасевич решительно пошел обратно, но через несколько шагов остановился: мужчина был с двумя девчушками, поправлявшими цветы в банке на одной из могил. Да, нервы. Надо плюнуть на все и идти к Зите. Они не посмеют проводить задержание на кладбище. Должна же быть совесть или хотя бы капля человечности. А сегодня, на девятый день, душа Зиты, если верить старикам, после осмотра рая перелетает в ад. Хотя адом для нее стали последние дни на земле. Он не был рядом тогда, но он будет рядом сегодня. При любом раскладе.
        Не давая больше себе осторожничать и опасаться, пошел к красно-зеленому от свежих венков участку. Зита лежит третьей с краю. Ряд теперь не найдешь, столько новых могил за девять дней появилось! Как же легко обрывается человеческая жизнь. А идти лучше по краю кладбища. Те, двое, все еще торгуются насчет лопат. Сзади никого. Впрочем, убегать... Нет, бежать он тоже не сможет. Бежать от места, где лежит Зита - никогда. Он пришел к ней. Вернее, он идет к ней. Дайте попрощаться, и он плюнет на все и уедет. Живите, сволочи, если можете. Жизнь, в самом деле, так легко оборвать, вон сколько могил, целый город. Но до Зиты дайте дойти. Донести конфету. У него ничего нет - только боль и конфета. Он преклонит колено, дотронется до могилы - и все.
        Мимо горестно сидящих в обнимку мужчины и женщины, не выпуская из виду парней с оградой, стремительно подошел к Зите. И тут же отпрянул - ее лицо на фотографии вновь было заплакано. Кто? Кто мог брать ее портрет в руки и рассматривать?
        - Стоять спокойно, - послышался голос сзади. Есть. Все же взяли. Это тот, который сидел с женщиной со сгорбленными плечами. Больше некому. Как же он упустил из виду, что они могут задействовать женщин! И какая падлюка согласилась идти на приманку, да еще в черном платке? - Ты окружен, Тарасевич. Бежать глупо.
        Да, бежать глупо. Он и не побежит. Он не заяц, чтобы петлять по полю. Он не даст им возможности поулыбаться. Сколько их здесь? От могильщиков, сбрасывая перчатки и куртку, торопится еще один. Значит, втиснулся третьим к тем, настоящим. Бросили, наконец, заниматься ерундой с оградой и те двое - ну, этих-то он сразу имел в виду. Четверо бегут от машины. Конечно же, и тот, с девчонками, совсем не случаен. Целая операция. Но он пришел к своей Зите. Подлее было испугаться, спрятаться в лесу. Он вышел. Ради памяти той, которую однажды защитил. Однажды, в самом начале. И не смог сейчас...
        Зита плакала, глядя на него, и Андрей, чтобы не показать тому, который сзади, что тоже плачет, не стал утирать своих глаз. Он переждет, отморгается. Пусть из-за этого успеют подбежать те, от машины. Он дошел. Это главное. Здравствуй, любимая. Не плачь. Я люблю тебя. И еще приду. Много-много раз. Всю жизнь буду приходить. А сегодня принес тебе конфету. Ты очень хотела сладкого...
        Андрей полез в карман за барбариской, но сзади схватили за руку, в спину ткнули стволом пистолета. Он дернулся, освобождаясь от захвата, но подбежавший "могильщик" с разбега ударил его ногой под колени. Падая, Андрей все же сумел вырвать руку, протянуть ее к могиле. На запястье наступили грязным ботинком, но было поздно: он разжал пальцы, и конфета осталась лежать на холмике. Здравствуй, любимая...
        3
        Телефон не отвечал, и Багрянцев, поглядев на часы, решился ехать к Андрею по адресу.
        Таксист, почуяв в нем денежного клиента, включил музыку, крутанулся по центру, показывая достопримечательности и не забывая быть вежливым. В итоге намотал дополнительную пятерку, получил еще одну на "чай" и оставил "лопоухого москвича" у завалов строительного мусора, надежно и, судя по другим домам, надолго окружившего новую семиэтажку.
        Лифт, конечно же, не работал, но шестой этаж для спецназовца - семечки, легкая разминка, не предмет для размышлений.
        Однако никто не откликнулся и на звонок в дверь. Собственно, чему было удивляться, можно было сразу предположить, что Андрей скорее всего пропадает на базе отряда. Но это где-то далеко за городом, и, если честно, Мишке просто не хотелось ехать туда, понадеялся и зацепился за милое русское "авось", хотя и не имевшее ни одного процента удачи.
        Оглянулся на дверь напротив. В глазке вспыхнул свет, словно там отпрянули под его взглядом. Тем лучше.
        Надавил на белую кнопку. Звонок оказался резкий, громкий даже для лестничной площадки, и Михаил отдернул руку. Стал напротив глазка; не бойтесь, свой.
        Однако дверь все равно не открыли.
        - Кто там? - послышался женский голос, и Михаил чертыхнулся: ну вот как ответить на этот вопрос? Мужчина он!
        - Я к Андрею, соседу вашему, - наклонясь к замочной скважине, - наверное, чтобы громко не кричать, ответил он: спецназовские привычки, оказывается, уже в крови. - Вы не подскажете, он дома сегодня будет?
        - А кто вы? - кажется, женщина тоже наклонилась к замку: стало слышнее.
        - Из Москвы. Друг Андрея. Я знаю, что у него... жена...
        Это подействовало. За дверью щелкнуло, и Михаил увидел женщину в длинном, до пят, халате. Стекла ее очков чуть укрупняли глаза, тени же от дужек, наоборот, несколько удлиняли их, делали чуть раскосыми - это несоответствие, тем не менее, придавало женщине своеобразное обаяние. Михаил, почему-то сразу обративший на это внимание, так откровенно разглядывал соседку Андрея, что та заметно насторожилась.
        - Извините, - приложил руку к груди Михаил и даже отступил на шаг, чтобы не пугать женщину. - Мне только узнать, бывает ли Андрей сейчас дома.
        - А вы... вы когда его видели последний раз? - закрывая воротом халата маленький треугольник, оставшийся открытым на груди, продолжала интересоваться женщина.
        Стервец, наверное, все-таки мужик по своей натуре, если женщину видит в женщине при любых обстоятельствах. А может, и не надо загонять природу в рамки, которые человечество придумало само для себя и столько столетий впихивает в них торчащие плечи, ноги, руки, головы?
        Так и с Мишкой. Вроде звонил по одному делу, а подумать успел, пока соседка задавала свои вопросы:
        "Бдительная или любопытная? Но красивая!"
        - Совсем недавно, двадцатого числа. Он у меня жил в Москве. Я его и на самолет сажал, когда узнали, что жена... Она жива?
        - Нет, - соседка стала поправлять очки. - Но только... Знаете, Андрея не будет сегодня.
        - Черт, жалко. Придется ехать в отряд. Извините еще раз. До свидания.
        - Подождите, - остановили его, когда Багрянцев одним махом оставил позади лестничный пролет. - Вы... вы можете зайти на минуту?
        "К вам - с удовольствием", - не понимая, чем вызвано такое "потепление", тем не менее, подумал Михаил.
        Опуская глаза, чтобы не выдать удовлетворения, прошел в тесноватую, но уютненькую прихожую. Но успел заметить, отчего запахивалась халатом соседка: на груди, как раз в открывавшемся треугольничке россыпью-звездочками мелькнули родинки, когда хозяйка прикрывала за ним дверь. Но разве это надо прятать! Глупые женщины. Небось, столько мужских взглядов спотыкалось об эту привлекалочку-заманку, отчего ж еще одному мужику не сойти с ума? И вроде ничего сверхъестественного, просто несколько родинок, а вот знали, черти, где появиться...
        - Проходите, можно на кухню, я только с работы, - запахнулась вновь хозяйка. Ни про какие родинки она сама, конечно, не помнит, это просто привычка. Привычка одинокой женщины, прячущей свое тело от мужских взглядов. - Меня Рая зовут.
        - Михаил. Багрянцев.
        - А... вы Андрея хорошо знаете? - продолжила допрос соседка, когда они уселись за стол.
        Молодец, ничего не скажешь. Настырна. Но все равно приятная.
        - Не очень. Зато участвовали вместе в путче, - хотел пошутить Михаил, но для Раи это оказалось, видимо, серьезной новостью.
        - Так его арестовали за участие в путче? - она испуганно схватилась за щеки.
        - Арестовали? - встрепенулся теперь уже Багрянцев. Так вот почему соседка все так выпытывает. - Кто арестовал? Когда?
        Поняв, что проговорилась, но все еще неуверенно, Рая сообщила:
        - Латышская милиция. Или полиция, уж и не помню, как назывались. Они два дня сидели у него в квартире, ждали, а потом поехали на кладбище и прямо у могилы Зиты...
        - Даже так, - поник Мишка. - Демократия в действии... А где он сейчас?
        - Приходили ребята, сказали... вернее, я поняла из их разговора, что сейчас он в нашей городской тюрьме. Но через два дня рейс самолета на Ригу, его увезут туда.
        - Взяли... Спасибо, Рая. Извините, но я в отряд. Надо что-то предпринимать. Нельзя, чтобы его увезли, иначе потом назад его не вытащишь.
        - В отряд не надо, - задержала его вновь Рая. - Ребята сказали... словом, я поняла, что в отряде находится московская милиция, - осторожничала, до конца не говоря все в открытую Рая. - Ждут, вдруг кто-нибудь из друзей Андрея появится еще.
        "Значит, ищут и других", - понял Багрянцев и остался сидеть. Посмотрел на застывшую Раю, спохватился, улыбнулся ей, успокаивая:
        - Я понял, Рая. Я не поеду в отряд, москвичи не для меня, - улыбнулся он еще раз, когда Рая с облегчением вздохнула. - Но кого-нибудь из отряда я бы хотел все-таки увидеть. Где-нибудь случайно на улице, в автобусе...
        Рая опять задумалась - она и так сегодня уже наговорила столько, что саму можно сажать в тюрьму за соучастие. Машинально сняла, протерла очки.
        - Рая, я приехал помочь Андрею искать убийц его жены. Только теперь, видимо, надо помогать ему самому. А вы, как я чувствую, дружили с семьей Тарасевича.
        - Да, Андрей столько мне помогал... Только меня предупредили...
        - А я и не сомневаюсь в этом. Но только они ищут, насколько понимаю, рижских омоновцев, а я - капитан Генерального штаба. Вот. - Михаил показал свое удостоверение. - И я просто спросил у вас, у соседки: где Андрей. Вы ответили, что не знаете, не видели его несколько дней. Я огорчился и сказал, что пойду искать базу отряда или кого-нибудь из омоновцев. Так ведь было?
        - Та-ак, - согласно протянула Рая, стараясь запомнить расклад гостя.
        - Просто когда Андрея увезут в Ригу, наше благородство не будет никому нужно. А в первую очередь самому Андрею.
        - Хорошо. Я сейчас, посидите, - Рая исчезла в комнате и вскоре появилась в платье. "И даже платье под горлышко", - не забыл отметить Михаил. - Я быстро, здесь рядом. Снимите чайник, если закипит.
        Набросив куртку, исчезла за дверью. И - чайник так и не вскипел - быстро вернулась обратно.
        - Его заместитель, Сергей Щеглов, сможет приехать только после десяти вечера. Прямо сюда.
        На часах было восемь. Надо за оставшееся время попытаться устроиться где-то на ночлег. Рая, по всему видать, живет одна, но...
        - Значит, я смогу зайти к вам в десять?
        - А вы уходите? Сейчас ужин приготовлю.
        - Я еще нигде не устроился, пойду пройдусь по гостиницам.
        Вновь взялась за очки Рая, но теперь в раздумье. Багрянцев дал ей несколько секунд, но хозяйка промолчала, и он встал.
        - А то подождали бы ужин, - в дверях неуверенно повторила Рая, но он отрицательно улыбнулся. На ужин, если сможет, он сам добудет и принесет чего-нибудь вкусного.
        Да только что ты в незнакомом городе без звонка, рекомендации, без подарков да еще с рязанской мордой. О, да к тому же и военный? Тогда вообще нужно разрешение коменданта гарнизона, без его отметки к гостинице можно и не подходить.
        А может, не лез нахрапом, не возмущался особо Мишка потому, что помнил о маленькой квартирке Раи? Это же надо, как пронзила своими родинками. Неужели прогонит, когда узнает, что с гостиницами полный провал? Он бы не стал наглеть, никаких приставаний или даже попыток, он ведь помнит про свое "тропическое" тело. Да и обстановка не та. Просто находиться рядом, знать, что рядом, в одной комнате... А первое, что надо добыть во что бы то ни стало - это взять в ресторане бутылку шампанского и коробку конфет. По-гусарски. Для ужина. И выпить за встречу, знакомство и освобождение Андрея. Завтра он поставит на уши все местные власти, журналистов, депутатов. Засыплет телеграммами Москву, а потребуется - и ООН. И допьют бутылку уже потом вместе, когда Андрея освободят. Тогда он и скажет, что у него, Тарасевича, очень хорошая соседка.
        Червонцами проложил себе путь от швейцара до распорядителя и официанта, остановившегося лишь при виде двух уже купюр. В секунду понял просьбу - никаких проблем, жди у входа.
        И точно - через несколько минут, прикрывая подносом пакет, официант подошел к дверям.
        - Коля, - позвали его в полуоткрывшуюся перед Михаилом створку. - Повтори мне на дорожку то же самое. Возьми.
        Перед Багрянцевым просунулась рука с деньгами, и Михаил замер, увидев на ней татуировку с парусником. Парусник, парусник... Андрей! Это Андрей говорил о паруснике. Это Зита запомнила татуировку, когда ее захватили.
        - Проходи, проходи, - подтолкнул его швейцар. - А вы там не напирайте, мест нет и не будет.
        Чтобы не выдать себя ни взглядом, ни жестом, выбираясь сквозь небольшую, но настырную толпу у ресторанных дверей, Михаил даже не посмотрел на обладателя татуировки. Потом, потом, со стороны. Мертвая хватка готовится издали. Так надежнее.
        В вестибюле занялся пакетом, якобы проверяя полученное... Так, рост - под метр восемьдесят, вес - все девяносто. Весовые категории разные, но это второстепенно... Шампанское "Полусладкое", молодец Коля, не схалтурил... Одет не то чтобы шикарно, но вещички или по блату, или в коммерческом. Не дурак выпить, раз повторяет. Но основное - собирается куда-то уезжать... Коробка конфет красивая, вся в лютиках... Внимание, Коля передает еще два пакета. На улицу выходим первым. Машина! В ней - еще двое. Ждут "парусника"? Черт, уйдут, уедут. Надо цепляться за них, впиваться...
        Пока скрипела за спиной входная дверь, а тем более увидев восторг и оживление в машине - решился. Спиной, боком, коряво бросился Мишка вроде бы обратно в гостиницу. Разбега почти не было, но ударил в грудь "паруснику" достаточно, чтобы отбросить его обратно к двери. А теперь падаем сами, да грохнем шампанское о стену. Эх, Рая посидели...
        - Идиот, куда зенки подевал? - заорал "парусник", а из машины уже выскочила подмога. Держи морду, Миха.
        - Да я тебя сам за бутылку... Я бабе нес, а ты... - опять боком, чтобы не выпускать из виду машину, пошел на цель Багрянцев. - Что же ты, зараза, наделал?
        Успел. Успел ухватить за грудки "парусника" раньше, прежде тем его самого схватили сзади.
        - Гони бутылку, - орал Мишка, отбиваясь ногами от заднего.
        - Гера, врежь его, - попросил "парусник" напарника, и Багрянцев напружинился, сгруппировался, "надевая рубашку": теперь пусть бьют, не такие удары в спортзале держали. А вот сами получите тоже: он подпрыгнул и поддел головой Геру.
        - Убью! - завопил тот и замотал Мишку, пытаясь отодрать от друга. Хорошо, что тому мешали пакеты, хотя видно, что он на взводе и готов опустить покупки на голову врагу.
        Выручил милицейский свисток швейцара. Выглянув на шум, черно-желтое квадратное существо раздуло щеки, и свист неожиданно мгновенно отрезвил противников.
        - Уходим, - Гера перестал шпынять ногами и просто дернул Мишку, уже вроде по-хорошему пытаясь оторвать его от приятеля.
        Нет, господа-товарищи, ручки слабы. Ручки тренировать надо. Я теперь - репей и только с вами.
        Он ввалился вместе с "парусником" на заднее сиденье машины, водитель дал по газам, и за стеклом замелькали фонари. Начало положено. Каким-то будет конец? Теперь - мириться и очухиваться, пока не пырнули чем-нибудь в бок.
        - Ну что, выпить до сих пор хочется? - перевалился с переднего сиденья Гера.
        - Сейчас подумаю, - искренне признался Мишка, вкладывая в ответ свой смысл. Однако освободившийся от пакетов "парусник" наконец сам дотянулся до Мишки, и перед глазами вновь мелькнули синие мачты, синее море...
        - Подумал, - поспешил добавить Багрянцев, но удар в скулу уже получил. - Подумал-подумал. Но вы меня, мужики, тоже поймите. Я беру бабе шампанское, и вдруг оно вдребезги. Вам бы такое.
        - У нас такого не бывает, - впервые подал голос водитель. - Мы берем бабу сразу с шампанским. Разница. Но ты мне понравился - за свое впиваешься в глотку.
        "Значит, он старший, раз хвалит", - оценил расклад сил Мишка. А сам простодушно - хорошо все-таки, что рязанская морда, надул губы и подсластил:
        - Да и вы тоже... свое не отдаете.
        Гера хохотнул, "парусник" тоже повел плечами: доброе слово и уркам приятно.
        - Ну, и что с бабой теперь? - осторожно вел машину и разговор старший.
        - Значит, не повезло ей. А завтра воспользуюсь вашим советом и поищу уже с шампанским.
        - Ты всегда такой прилежный в учебе?
        - Когда мне это необходимо, - не забыл выгодно преподнести себя Мишка.
        - Кем работаешь?
        - Пока вольный. А так - достаю и приношу, если грубо говорить.
        В спецназе всегда учили говорить как можно ближе к правде, чтобы потом не путаться и не сыпаться на мелочах.
        - А если потоньше? - срезал свои пласты старший.
        - Обычно ставлю мины во время отхода, - дал совсем тончайший срез Багрянцев. Для спутников, однако, этот ответ оказался еще более неотесанным брусом, и они на время замолчали. Вот это и хорошо, надо попытаться выглядеть многозначительным пустышкой, к тому же еще чуть хвастливым, но и знающим себе цену. Не дать составить о себе однозначное представление: в этом случае легче лавировать и закрывать промахи.
        Однако водитель оказался не меньшим репьем, чем сам Мишка:
        - Получалось? Имею в виду мины?
        - Орденов пока нет, но доверяли.
        - В какой сфере деятельности прикрывал отходы?
        - Можно сказать, что в коммерции.
        - Чего же сейчас вольный?
        - Путч. Начальство посоветовало расползтись, лечь на дно и переждать неизбежные разборки после победы одной из сторон.
        - Мудрое у тебя начальство.
        - У дураков не служим.
        Что дальше? Это же, видимо, решает и водитель. Помочь? Направить составление задачки в своем русле? Эх, сейчас бы какую-нибудь домашнюю заготовочку. Да кто ж знал, что придется брать не технику, а людей. На бандах специализируются всякие там кагебешные геометрические "альфы" да "омеги"...
        - Ну, как ты думаешь, что мы с тобой будем делать? - честно поровну поделил решение задачки водитель.
        - Только не бить морду. Обычно говорят, что двое одного не бъют, а вас даже трое, - вернул условие на исходный пункт Багрянцев.
        Проехали несколько фонарей, прежде чем впервые водитель обернулся назад:
        - Есть предложение пригласить тебя на наш скромный ужин. Может, и поговорим поближе.
        Спутники согласно и вынужденно, а Мишка откровенно, но все - улыбнулись.
        4
        Дверь Мишке, Гере и Моте - "парусник" так и представился: "Мотя", - открыла длинноногая и длиннорукая девица, ухитрившаяся втиснуть свое такое же длинное и гибкое тело в узенький кусочек блестящего зеленого материала.
        - Эллочка, это мы, - Мотя поднял над собой пакеты. - И не одни, - он кивнул назад.
        Мишка закланялся и протянул свою коробку конфет.
        - Лишних не бывает, - неожиданно писклявым для своего роста голосом разрешила хозяйка войти им всем в дом.
        Облегающий Эллочку кусок материи оказался еще меньшим, когда она повернулась: глубочайший вырез до поясницы сэкономил минимум еще полметра.
        - А где Данилыч? - пропищала уже из кухни хозяйка.
        - Скоро будет. Вроде должен с Боксером встретиться, - ответил Гера.
        - С Боксером... Сказал бы сразу, что поехал Соньку трахнуть, - не поверила Элла. - Выйдет Козырь, он и им, и нам ребра переломает.
        - А по-моему, пусть разбираются сами, - развалившись в кресле, вальяжно проговорил Гера. - В крайнем случае, мы к Моте в Москву смотаем. Приютишь?
        - Мотя старых друзей не забывает, - "парусник" умело и сноровисто очищал заставленный грязной посудой стол. - Давай, приобщайся, минер, - подозвал он Мишку.
        Через некоторое время стол был накрыт вновь. Быстро, застоявшись в ожидании, выпили по первой. Эллочка близоруко сверлила взглядом гостя, и Мишка чуть занервничал: женское чутье идет от пяток, а пятки боятся холода.
        - Откуда мальчик? - неожиданно спросила она, и Багрянцев понял, что не ошибся в своем предположении.
        - С Мотей бабу не поделил, - хихикнул Гера.
        - Не бабу, а шампанское, - огрызнулся тот. - Данилыч хочет поговорить, познакомиться, - отмежевался от Мишки "парусник".
        Эллочка, прикурив сигарету, протянула пачку гостю.
        - Не курю, спасибо. Курить вредно.
        - Курить вредно, - согласилась она. - Но не курить - странно.
        Выпили по второй. Эллочка, не закусывая, проходулила на кухню. За столом разговор не вязался: новый знакомый нужен Данилычу, а шестеркам вылезать поперек туза - быстро в отбой выбросят.
        - Гера, - разряжая обстановку, позвала из кухни хозяйка.
        Гера, покачнувшись, вылез из-за стола, "парусник" пересел на диван, включил магнитофон. В этой ситуации лучшее - чтобы побыстрее приезжал Данилыч. Переговорить, откланяться - и до новой встречи.
        Вместо водителя в дверях показался Гера. Не поднимая взгляд, быстро прошел к столу, и прежде чем Мишка почувствовал опасность, бросился на него, сбил со стула.
        - Вяжи, - прокричал он ошалевшему от неожиданности Моте.
        Но нельзя отвлекаться во время драки даже за помощью. Багрянцев, ни на мгновение не забывавший, где находится, упустил лишь первый момент - момент удара. На второй уже был собран и крутнулся под Герой всем телом: перво-наперво требовалось разжать у того пальцы. Почувствовав, что удалось, подтянул колени и выпрямил спину - уже не лежачий. Заработал локтями - куда угодно и как угодно, и не для ударов даже - просто чтобы не дать схватить себя за руки. Задергал головой - в драках ее почему-то оберегают, а башкой тоже надо драться. Удалось отпугнуть на секунду Геру и подхватиться. А вот теперь - держись!
        Ох, как любо, как приятно драться в комнате, да еще не своей, все, что ни под рукой - во врага. Сам - к стенке, она защитит спину. Ногой в пах ничего не понимающему, но рванувшемуся вперед Моте - получите перед поездкой в Москву. А ты куда, дура длинноногая, здесь же не бальные танцы.
        - Уйди от греха, - крикнул ей Мишка, когда она попыталась забросить на него шнур от разлетевшегося по полу телефона.
        - Отойди, - крикнул и Гера, бросая одно за другим одеяло, плед, покрывало, еще какие-то тряпки.
        Не додумал до конца Мишка предыдущую радость: опасно затевать драку в комнате, где есть чем запутать противника.
        Повязали вещи и его, сбили ритм, отобрали внимание, заставили делать много лишних и ненужных движений. На него бросились сразу втроем, сбили общей массой, стали бить, как придется и куда придется. Вот теперь голову надо прятать и беречь...
        - Вяжи, - хрипел то ли Гера, то ли Мотя - в злобе все голоса на один лад.
        Схватил, соединил ноги шнур. Несмотря на удары и боль - напрячься. Растопыриться, сделаться больше, неуклюжее, чтобы потом расслабиться и выползти из петель. Индийская йога. Руки вперед, только вперед. Пусть вяжут впереди, позволим. На чем же взяли, где он промахнулся?
        - Ну что, товарищ капитан, - плюхнувшись на диван, с одышкой проговорил Гера. - Сам все расскажешь или утюжок включим?
        Мишка прикрыл глаза: удостоверение. Эллочка пошарила по карманам и нашла удостоверение. Ну да, он вытаскивал его, когда показывал Рае, и оставил в куртке...
        - А мы включим его в любом случае, - Мотя, проверив на нем узлы - напряглись! - открыл тумбочку под телевизором, достал утюг. - Ты мне, шкура, сразу не понравился. Но сейчас попляшешь. Эллочка, звони Данилычу. Что-то в последнее время нюх его подводит.
        - Позвони сам, - Эллочка смахнула с тумбочки остатки телефона. Подошла к лежащему Багрянцеву, наступила ему ногой на горло. - Ты мне, пидер, вылижешь всю квартиру. Языком. А потом я изрублю тебя на мелкие кусочки и спущу в унитаз, гавно мильтонское. Гера, мотай за Данилычем.
        - Да я же без колес, нас Данилыч и привез.
        - Тогда беги звони, телефон у почты. Сразу Соньке звони, у нее он.
        Гера, поддев по пути Мишку, вышел.
        - Мадам, - прохрипел капитан. - Уберите ногу.
        - Ты мне еще, гаденыш, станешь тут указывать, - повозила Эллочка туфлей по горлу.
        - Да я бы ничего, мадам... Но трусы ваши... прямо под носом... воняют сильно.
        - Ты их еще жевать будешь, - даванула сильнее хозяйка ногой, но что-то стыдливое, видимо, осталось - отошла от Мишки.
        Так, это было главное - освободить горло. Теперь расслабляемся, "таем". Покрутим руки. Не торопиться, но и не забывать, что скоро прибудет подмога. Тогда - каюк. В крайнем случае, он и не станет отрицать, что офицер. Весь предыдущий разговор с Данилычем подводится под его спецназовскую работу. Но лучше, конечно, мотать отсюда. Мотя пробует утюг, отдергивает пальцы - горячо...
        - Ну, и где ты ставишь мины, минер? - утюг приблизился к самому лицу, Мишка увидел в нем свое расплывчатое изображение. Подался назад, одновременно вытягиваясь из петель. Раскаленное железо впилось в подбородок, заставило вскрикнуть. - Неужели не любишь? - усмехнулся Мотя. - Но это еще ничего, это цветочки. Элла, для гостя клея у тебя не осталось?
        - Для него найдем, - Эллочка сделала несколько торопливых затяжек, затушила сигарету о Мишкин лоб и ушла на кухню.
        - Поставим мы тебя раком, капитан, зальем клеем, подержим пока затвердеет, а когда на унитаз напросишься - посмотрим. На стенку никогда не лез? Полезешь. Не такие лазали. А пока и утюжок неплохо, - он опять стал приближать Мишке его изображение, и Багрянцев, успевший под разглагольствования Моти спустить с локтей два круга опоясывавшей его веревки, поддел снизу горячую ношу. Мотя, оберегая руки, выронил утюг, отскочил в сторону. Багрянцев же, наоборот, бросился к нему, прижал веревку на руках к его острому, горячему краю. Зверино зарычал - от боли, ярости, для устрашения врага и собственного возбуждения. Ладони жгло, тысячи сил отталкивали их от огня и боли, но рычал Мишка, выпуская боль через этот крик и ожидая, когда пережгутся петли. И когда Мотя, задержанный вначале на миг этим криком, потом появлением Эллочки, - когда Мотя аж через эти мгновения снова ринулся на капитана, Мишка уже встречал его прямым коротким под дых. Снизу, точнехонько. Обмяк Мотя сразу всеми парусами, захватал ртом воздух. Завизжала, сменив умолкнувшего Мишку, Эллочка, но убегать не стала, а тоже потянула длинные руки в
драку. Ах, мадам, прилягте в этом случае рядом с дружком.
        Сам засучил ногами, освобождаясь теперь от телефонного провода - нельзя вязать проводом, ребята, растягивается он, не держит узлы. "Парусник", набрав воздуха, вновь пошел буром - а зря, к атаке надо готовиться, надо было отбежать, очухаться. Теперь же - хрясь! - мордой на костлявую задницу своей подружки. Вот так работают в спецназе.
        Багрянцев набросил провод на шею Эллочки, перебросил конец между ног Моти, закрутил край ему через горло. На горло не надо становиться ножкой, мадам, это пижонство, - шею надо воедино связывать с руками и ногами, чтобы меньше трепыхались. Учить вас еще надо, салаг.
        - А теперь слушайте меня, - поднял утюг Мишка над связанными вместе, воедино, наспех противниками. - Теперь я повожу им по вашим личикам. Очень красивые личики будут, гарантирую. Но есть вариант. Вы называете мне тех, кто насиловал жену командира ОМОНа. Ну!
        Он приблизил утюг к лицу Моти. Тот зарычал, и Мишка, только что через крик сам вылезший из петель, коленом поддел его в промежность - не дергайся.
        - Не хочешь? Эллочка, давай ты. Извини, но не до джентльменства, - Мишка стал подносить блестящую, жаркую лодочку поверхности утюга к хозяйке.
        - Не-ет, - закричала она. Ого, и голосок прорезался. - Я не знаю, меня не было.
        - Ребята, вы понимаете, что я не могу с вами долго возиться и упрашивать. На нет - и суда нет. Но я знаю ваши законы и помогу избежать их. Будете говорить по очереди, я вас повязываю одной веревочкой, а дальше как хотите. Итак, Мотя. Ты был? - Мишка ткнул носиком утюга в то же место, куда касался его самого "парусник".
        - Да-а, - простонал тот.
        - Второй - Гера? - Багрянцев дал посмотреться в пышущее жаром "зеркальце" девице.
        - Да!
        - Третий - Данилыч?
        Только кивнул Мотя, побоявшись про старшего сказать вслух.
        - Четвертый?
        - Тенгиз.
        - Адреса, телефоны, как их можно найти? Быстрее, не нервируйте, - Мишка поставил горячую ношу на живот Моте. Тот взвился, выгнулся, но захрипела Эллочка, да и сам "парусник" захватал воздух - вот зачем горлышки нужны, чтобы сами себя душили. Так что трусы сами жуйте, если есть охота.
        - Адреса, - повторил Мишка, дотягиваясь до книжной полки. Не глядя, нашарил там фломастер, вырвал страницу из какой-то книги: - Пишу.
        Когда поставил точку - словно нажал звонок. Но фломастер застыл, а звонок повторился и второй, и третий раз - коротко, условно, и пробежало облегчение по лицам поверженных, затаились, притихли они, не желая больше привлекать к себе внимание капитана.
        - Пикнете - убью, - предупредил Мишка, но для большей гарантии затолкал в рты валявшийся под ногами плед. Вышел в коридор. Надел свою куртку. Размял для новой драки горящие от боли руки - рано им успокаиваться, любая оплошность опять захлопнет ловушку и тогда...
        В дверь вновь трижды позвонили, и на третьем звонке, щелкнув замком, в открывшуюся дверь влепил открывшемуся Данилычу в живот. Это вам не с Зитой воевать. Сбив согнувшегося водителя в угол площадки, помчался вниз по темной узкой лестнице. Запутался немного в дверях - ломанулся было в закрытую половину, но выскочил на простор, на волю, на свежий воздух раньше, чем послышался вдогонку мат Данилыча.
        Теперь - ноги в руки.
        Однако ударил свет фар, лишь только он выбежал на улицу, взревел за спиной мотор стоявшего у подъезда автомобиля. Гера? Остался сидеть в машине Данилыча?
        Гул начал стремительно нарастать, Мишкина тень - укорачиваться и становиться отчетливее, а вдоль тротуара - сплошняком заборные плиты. Черт бы побрал эти новые районы. Но впереди - резкий поворот, надо что-то предпринять там. Гера достаточно выпил, надо использовать его замедленную реакцию. А пока бежать, рвать, как к золотой медали. Ах, спасительные русские дороги - рытвины да камни. Камни! Надо ухватить камень, и на повороте - в стекло.
        Потерял секунду, укоротилась страшно тень, но камень - в руке. Поворот. Быстрее же. Еще чуть. Справа - кусты. Попасть в стекло. Пора.
        С разворота (никогда не играл в гандбол), только краем глаза ухватив цель, бросаясь сам за кусты, запустил "подарочек" чуть повыше слепящих глаз машины. Звон стекла, дикий, надрывный скрип тормозов, словно не Гера, а машина спасала свою жизнь. Глухой удар о плиты. Тишина.
        Поднявшись, но, не выходя из кустов, Багрянцев оглядел сплющенный, осевший прямо у забора "жигуленок". Из разбитого окна торчала безжизненная рука Геры. Надо было вроде подойти, помочь, если только он остался жив после такого удара, но на дороге мелькнули фары другого автомобиля, и Багрянцев поспешил в глубь оврага. Он не хотел убивать. Ситуация, бог свидетель, складывалась так, что он или сопротивляется, или летит под колеса "жигулей". С какой стати он должен был отдавать свою жизнь? К тому же Гера - один из тех, кто мучил Зиту, подвел ее к самоубийству. И в честь чего жалеть о смерти убийцы и насильника? Попадись им кто другой, не прошедший школу спецназа, были бы ему и утюги, и клей, и колеса. Нет, в самом деле, каяться не в чем. Все честно. Более чем честно, ведь он был один против трех, не считая Эллочки. Хотя эта дамочка сама троих стоит.
        Успокаивая себя, обходя освещенные улицы, прохожих, не смея остановить попутку или сесть в последние автобусы, пробирался на противоположный конец города Мишка. Чертов таксист мотал по достопримечательностям, сбивал из-за пятерки, сам того не желая и не понимая, с ориентиров. Но церквушка, мост и кинотеатр застолбились, и вышел сначала на них, а к трем ночи добрел и до дома Тарасевича.
        Еще не уверенный, что позвонит Рае, поднялся на шестой этаж. Присел на ступеньки. Горели лицо и руки, обожженные и исцарапанные, саднили колени и локти. Грязная, рваная куртка, лопнувшие на колене брюки - видок, конечно, до первого милиционера. А вот в милицию сейчас никак нельзя.
        Поднялся, подошел к двери. Постоял, уткнувшись лбом в мягкую обивку. Глаза закрылись сами, по телу разлилась теплая усталость. Никуда. Он больше не двинется отсюда никуда.
        Легонько, готовый еще раздумать и оторвать руку, нажал звонок. Как же громко он звонит!
        В глазке почти сразу вспыхнул свет, и он, чтобы предупредить и успокоить Раю, опять прошептал в замочную скважину:
        - Извините, Рая. Это я, Михаил.
        Отдвинулся, стал напротив глазка, чтобы она могла убедиться в этом.
        - Мы вас очень долго ждали, - наконец после некоторой паузы послышался ответный шепот.
        - Я случайно вышел на банду, которая... ну, Зиту...
        Уже знакомо и торопливо щелкнул замок. Площадку прорезал луч света, и руки Раи вознеслись, но на этот раз не к халату, а ко рту:
        - Господи, что с вами?
        - Так, поговорили. Я не хотел вас будить, но в таком виде появляться в городе...
        - Да-да. Ой, и здесь, - она увидела руки, которые Михаил, оберегая от прикосновений, держал перед собой. - Что... это?
        - Утюг. Горячий.
        - Это они... вас?
        - Где они, где сам.
        - Зачем... сами?
        - Чтобы вырваться, дойти до вас и сказать, что у Андрея очень красивая соседка.
        Рая замерла, не зная, обидеться или смутиться, и Багрянцев поспешил исправиться, отсечь банальность:
        - Простите. Просто загадал: если вырвусь от них, скажу это вам при первой же встрече.
        Сочинил на ходу, но и первый же в это поверил.
        - Проходите, что же мы стоим, - на этот раз привычно взялась за халатик Рая.
        5
        "Я видел парусника".
        Записка была без подписи, почерк незнаком, но остановить заколотившееся сердце и спокойно вспомнить, перебрать в памяти каждого бойца отряда Андрей не мог.
        "Я видел парусника".
        Кто-то из друзей вышел на убийц Зиты. Только бы не спугнули, подождали, когда он выберется отсюда. Выбраться из тюрьмы... Как же она не вовремя!
        "Я видел парусника".
        Музыка, всколыхнувшая боль. Клочок бумажки, как книга воспоминаний. Записку незаметно передал Арнольд Константинович. Старый капитан, не поднимая глаз, прошел в его камеру, дотронулся до топчана, коснулся стен и молча вышел. "Не стыдись, Арнольд Константинович, ты здесь ни при чем", - понял душевное состояние начальника тюрьмы Тарасевич. Еще вчера были вместе, а сегодня один - враг народа, бандит и террорист, а второй - на его охране. Так скоро и всю страну поделят.
        Но вся политика показалась ерундой, когда прочел неизвестно когда оставленную капитаном записку. Он не забыт! Мир не захлопнулся вместе с тюремной дверью, за ней продолжают происходить события, касающиеся непосредственно его, командира ОМОНа. Бывшего командира, но это роли не играет. Это даже лучше, что он не командир. Погоны не давят, долг службы не требует. Он - свободен. Свободен в выборе своего мщения.
        Прилег на топчан, но не лежалось. Замотал круги в четырех углах, потом заштриховал их по диагоналям. Кому повезло? Щеглу? Но брать банду он должен сам. Сам. Но что же ему предъявят в Риге? Обвинить, впрочем, могут в чем угодно. Единственное же отступление от закона, если положить руку на сердце, было у них в самом начале работы отряда. Это когда они взяли перекупщиков водки. Пригнали их "КамАЗ" на Рижское взморье и заставили этой водкой вымыть всю машину. Но на большее, чем превышение полномочий, это не тянет. Откуда взялись бандитизм и убийства? Да, поначалу они, дураки, лихачили, но постепенно реальность заставила блюсти букву закона пуще глаза. Знали, что вся полиция Латвии поставлена на слежку ОМОНа, на контроле каждый шаг и каждое слово. Тогда-то и родилась "Березовая роща" против тех, кто не стал изменять присяге и остался верен Конституции СССР, отменив приказы рижского начальства.
        Но при любом раскладе сейчас-то он служит на территории России! Почему она отдает своих офицеров иностранному теперь уже государству? Латышей понять можно, они делают свое дело, но как же нужно не считаться с интересами своего государства, России! Как можно так лебезить и пресмыкаться, неужели Советский Союз стоит уже на таких коленях, что какая-то Латвия диктует свои условия? И что будет тогда со страной дальше? Заискивающие никогда не станут сильными и самостоятельными. И кого взяли еще, кроме них с Сергеем Парфеновым? А если бы все это легло на плечи Зиты?
        Андрей замер посреди камеры, испугавшись собственной мысли: неужели лучше, что Зиту теперь ничего это не потревожит? "Нет-нет", - Андрей сжал голову руками. Тысячу, миллион раз, никогда "нет". Хотя этот арест стал бы для нее большим ударом...
        Звякнули ключи. Опытно, без перебора, сразу отыскался нужный. Тарасевич облегченно повернулся к дверям - чей-то приход освободил его от необходимости до конца додумывать ситуацию с Зитой.
        Вошел Пшеничный. Как и утром, повторяя себя, прошелся по камере, дотронулся до топчана, провел рукой по стене.
        - Кто? - поторопился тихо спросить Андрей, боясь, что капитан также, как накануне, молча выйдет.
        - Багрянцев, - поняв, что интересует Тарасевича, так же тихо и однозначно ответил Пшеничный.
        Мишка? Мишка! Мишка, стервец. Победа! Этот не упустит. Он сшибет все паруса и реи. Теперь можно и в тюрьму. Хоть в Моабит. Спасибо, Арнольд Константинович. Радовался ли кто из узников когда-нибудь твоему появлению? Но Мишка, Мишка! Откуда он свалился? И сразу - в десятку!
        - Он просил еще передать на словах, что будет ждать тебя у въезда на аэродром. Будь готов.
        Андрей, сдерживая волнение, ничего не переспросил и не доуточнил - расспросы ни к чему, капитан и так говорит уже слишком много.
        - Да, - Арнольд Константинович задержался у выхода. - Хочу чтобы ты знал: вчера я написал рапорт на увольнение в запас. Я не желаю быть начальником тюрьмы, в которую сажают таких, как ты. Прощай. Удачи вам.
        Широки плечи у капитана - чтобы выйти, надо открывать дверь полностью. Поэтому долго смотрел на Пшеничного Андрей, виновато улыбаясь. Рапорт капитана - это поступок. А то, что он сделал сейчас - должностное преступление. Что значит было пойти на него человеку, тридцать лет верному своему долгу и присяге? Вот времена...
        А Мишка... Что же он задумал? Капитан сказал: "Удачи вам". Значит, надо выстроить всю цепочку, попробовать предугадать его мысли, возможные действия.
        В аэропорт его, конечно, повезут в милицейском "воронке". Там... Нет, надо начинать раньше. С этой камеры. Сюда войдут представители латышской полиции, наденут наручники. Наручники будут, это вне всякого сомнения. В тюремном дворе сажают в "воронок". Один латыш сядет рядом с водителем, двое с ним.
        Так, теперь дорога в аэропорт. При въезде на поле постовой из транспортной милиции остановит машину для проверки документов. Мишка ждет именно в этом месте. Значит, ему надо, чтобы машина остановилась. Налет? Спокойнее, просчитаем все другое...
        А что другое? К тому же Мишка - спецназовец, а не дипломат, он приучен к делу, он нацелен "на взятие", а не "отмывание". А если неудача? Знает ли он, на что идет? Может, остановить его, попытаться самому выбраться? А как самому? Если посадят в самолет, то - все. В лучшем случае вот такая же камера на несколько лет. Но за что? Да еще в то время, когда найден "парусник". Убийцы будут разгуливать на свободе, а он, отдавший родине все, садись на баланду? Чтобы лет через десять-пятнадцать перед ним расшаркивались: ах, извините, время было такое сумбурное, заполитизированное, мы ошиблись.
        Не извинит. Если Мишка все просчитал и поможет освободиться - он скажет ему только спасибо. А тот должен просчитать все случайности. Только бы ни в какой степени не вмешивал в это дело ОМОН. Такую жертву он принять не сможет. Отряд - это его жизнь, это и память о Зите. Первые удостоверения омоновцев выписаны ее рукой, первый семейный вечер в отряде организовала и провела она - откуда только решимость и способности появились. Просто очень хотела помочь ему поставить отряд на ноги...
        - Тарасевич Андрей Леонидович? - наверное, специально с ужасным акцентом спросил у него один из рослых латышей, когда конвойные вывели его к желто-грязному милицейскому "уазику".
        - Старший лейтенант Тарасевич Андрей Леонидович, - презрительно оглядев новоявленного иностранца, поправил Андрей.
        Однако латыш не оскорбился, хотя усмешкой дал понять: посмотрим, как станешь себя вести через несколько часов в Риге. Достал из "дипломата" двое наручников.
        Теперь Андрею предстояло самое главное: не дать приковать себя к сопровождающему. Быстро, насколько это не могло вызвать подозрений, протянул вперед обе руки. И лишь только щелкнул замок, пошел к машине. Вторые наручники пусть держат для аэродрома. Когда поведут к самолету. Если поведут. И надо сесть на лавку, которая по ходу открытия двери. Сама дверь без ручки, вернее, ручка у старшего, только он может вставлять ее в паз и открывать замок. Мишка достал такую же? Спасибо, Арнольд Константиныч. Не дать приковать себя к охране.
        Начал сморкаться, вытирать нос правым рукавом - преступников приковывают за правую руку. Брезгливо морщитесь? Отлично, мне ваше мнение до фени, поморщимся потом вместе. Охрана села: один напротив, второй - рядом. Старший захлопнул дверь, сел в кабину, посмотрел в кузовок через зарешеченное окно. Довольно улыбнулся. Тронулись.
        А если у Мишки что-то не получится? Сорвется? Тогда он сам развернется у самолета. Он станет биться насмерть. Просто так, аккуратненько, без проблем и синяков им его не увезти. Пусть и стреляют, он готов вызвать на себя огонь и даже погибнуть, чем оказаться на территории суверенной и свободной от совести Латвии. Думал ли когда-нибудь вернуться именно таким образом в родной город? И в страшном сне не могло привидеться подобное. Интересно, а какие сны снятся Горбачеву? Трогает ли его кровь, льющаяся уже по всей стране?..
        Зарешеченная дорога спереди, зарешеченная сзади. Но дорога сейчас не нужна. Надо расслабиться, показать, что надломлен, погружен в свои невеселые думы. Смирился. Отдался течению судьбы. Пусть и охрана не волнуется. Но ноги для прыжка или толчка приготовим, подтянем, будто ненароком. Аэропорт недалеко, ехать всего несколько минут. Не смотреть в окно, его цель - дверь. И то только в тот момент, когда остановятся у поста. Он четко представляет это место: деревянная будочка постового около полосатых, кажется, красных ворот. Рядом двухэтажное здание транспортной милиции, затем кафе, цветочный базарчик, автобусные остановки и лес. По другую сторону - сам аэровокзал, стоянка такси, спуск к туалетам и электричке. Куда лучше бежать? В любом случае - в разные стороны с Мишкой. Только бы не попался он.
        За размышлениями вроде спокойно и незаметно, а на самом деле до впившихся в ладони ногтей подъехали к аэропорту уже так близко, что гул самолетов начал заглушать машину. Сбавлена скорость, и вот, неловко дернувшись, "уазик" наконец остановился. Открылась дверца кабины, и в тот же миг среди постороннего уличного гама и шума, сам вроде посторонний, прозвучал сигнал:
        - Эй, там, приготовиться.
        И в то же мгновение, не давая времени додуматься до смысла или даже просто заволноваться охране, точный удар в скважину для ручки на дверях:
        - Пошел!
        Ласточкой, локтями вперед, через ничего не понявших сопровождающих бросился Андрей на дверь. А секундой раньше она распахнулась, и ударил свет в глаза, и в этот свет вылетел, ударившись коленями о порожек будки, Тарасевич. И, как учили на физподготовке, повернулся боком к замызганному, в пятнах соляры, асфальту, чтобы смягчить удар. Дверь мгновенно захлопнулась, отрезав охрану. Что-то закричал старший, из-за спешки неловко вываливающийся из кабины.
        - Ходу, - подхватил Андрея за шиворот Багрянцев, помогая одновременно и встать, и сразу взять скорость.
        - Стой, стреляю, - уже на чисто русском, без картавости, прокричал латыш.
        Но он, наверное, заметался, выбирая - бежать за преступниками или сначала открыть застрявших ловушке помощников. По крайней мере выстрелы раздались, когда Мишка и Андрей уже врезались в толпу, хлынувшую к подошедшему как раз к стоянке автобусу.
        - Держи, держи их, - закричало несколько человек, но разве можно давать людям, часами маявшимся в ожидании вожделенного автобуса, право выбора, - бежать неизвестно за кем да еще под грохот пальбы, или наконец-то втиснуться в транспорт. Нет, Мишка не только волкодав-хвататель, он еще и психолог. И в лес друзья вбежали одни, не обращая особого внимания на стрельбу: они-то различают, когда стреляют по цели, а когда от отчаяния.
        - Левее, - бросил короткую команду Мишка, и Тарасевич понял, что тот наверняка вчера полазил здесь не один час.
        Лес быстро расступился, кланяясь мелкими кустарниками проносящимся по шоссе машинам. Не обращая на них внимания, Мишка нырнул в трубу под полотном дороги, захлюпал по воде. Сгибаясь в три погибели, пропустив схваченные наручниками руки меж ног, рискуя после каждого неловкого шага воткнуться в мутную воду носом, Андрей шел за ним.
        - Привет, - после того, как вновь углубились в лес и немного попетляли по нему, остановился наконец Мишка.
        - Привет, - устало и счастливо улыбнулся в ответ Андрей, стукнул лбом в плечо капитана.
        - Ваши ручки, - спецназовец, фокусничая, вытащил пилку по металлу.
        Нашли поваленное дерево, приспособились к работе. В двух словах, торопясь, переговорили свои новости после путча. Видя нетерпение Андрея, Багрянцев уже подробнее, во всех деталях поведал о своих неожиданных приключениях в банде. И чтобы не дать другу опаливать сердце воспоминаниями о жене, сразу же, добавил, уводя разговор в сторону:
        - Ну, и последнее: можешь меня поздравить с новым званием.
        - О, товарищ майор. Извините, я встану.
        - Да нет, сиди. Старший лейтенант.
        - Как? Почему? Да погоди ты, не пили, - Андрей стряхнул металлические опилки с рук, Мишка тоже блаженно вытянул свои перебинтованные, мелко подрагивающие от монотонной и напряженной работы.
        - Вчера вечером звонил своим. В нашей конторе работает комиссия по путчу, мальчики вместе с Лопатиным и типа Лопатина. Помнишь, майор-депутат*: форма морская, а не плавает, эмблемы летные - а не летает, апломба как у министра, а уровень начальника Дома офицеров. Такие теперь и решают, каким быть Вооруженным Силам. Первый удар - как раз по нашему управлению - немедленно расформировать: в свободной стране не должно быть боевых отрядов. Все, кто был в патруле во время путча, признаны его участниками или уволены в запас, или понижены в званиях.
        
        * После путча майору Лопатину через ступень присвоят воинское звание "полковник". Однако, в очередной раз на что-то обидевшись, но теперь уже на своих друзей-демократов, новоиспеченный полковник попросит вернуть ему его истинное звание майора - чтобы "с чистой совестью идти опять в народ".
        - Но ведь вы, можно сказать, наоборот: смотрели за порядком...
        - Кого это волнует? В недрах Генштаба обнаружилась организация с опытом боевой работы - а вдруг она завтра повернет свой опыт против новой власти? У демократов, наверное, и так глаза от страха выпучило. Да ты посмотри и на назначения: думаешь, случайно министрами и их замами ставятся никому не известные, неавторитетные люди? Делается все, чтобы за ними не пошел народ. На всякий случай. Улыбающиеся марионетки: рушится великая страна, а у них все нормально. Как говорит Горбачев, процесс пошел. Ладно, ну ее, политику.
        - Куда ж от нее, если она заправляет нашими судьбами, - не согласился Андрей. - Мы обречены на политику. Поэтому слушай меня, Миша: ты сегодня же уезжаешь домой.
        - Куда?
        - В Москву.
        - Да перестань ты. Давай руки.
        - Нет, Миша, это серьезно, и это я решил еще вчера. Извини, но здесь тебе не Ирак. Здесь законы. И я не хочу, чтобы из-за меня...
        - Какие законы, - перебил Мишка. - Тебя вывозят из страны - это законно? Насилуют, убивают безответно - это тоже по закону? Меня разжаловали, "Белого медведя" отправили на пенсию - "Медведя", который для страны один сделал больше, чем вся эта шелупонь из комиссии - по закону? Кто же их пишет, эти законы.
        - Нет, Мишка. Нет. Дальше я - один. Один я буду более свободен и не стану оглядываться на тебя. Не уедешь - я вернусь в тюрьму.
        - Ты так говоришь, будто я все делал с бухты-барахты. А я, между прочим, тоже думал и тоже делал выбор, - Мишка обиженно отвернулся.
        - И все равно, - чувствуя, что наносит другу обиду, тем не менее не отступал от своего Андрей. - Понимая тебя, прошу, чтобы ты понял и меня. Я перед Зитой до конца своих дней не искуплю вины, а если еще нести и твой крест в случае чего... Давай хоть мы не станем отбирать у себя права на совесть.
        - Ладно, потом разберемся, - примиряюще уступил Багрянцев и кивнул на бревно: - Ваши ручки.
        6
        Осень оказалась такой же бестолковой и бездарной, как и власть. Утро могло пудрить мозги солнцем и безветрием, а вечер уже рвал недожелтевшие до срока листья, сек землю холодным дождем. Люди шарахались не только в выборе одежды, но и в своем настроении, своих планах, связанных с погодой. Ни "а", ни "б", одни перехлесты.
        Вторую неделю Андрей жил у Мишки в Москве. Ни до чего не договорившись тогда в лесу, рассудили по-иному: уезжать все же лучше обоим. Пусть схлынет волна поисков. Лучше переждать ее, пока новые события преподнесут местной милиции такие заботы, когда ей станет не до латышских проблем. К сожалению или счастью, время сейчас только способствует этому: кражи, грабежи, разбои на каждом шагу.
        К тому же опасаться стоило уже не так милиции, сколько Данилыча с дружками: попавшись на крючок, они попытаются сделать все, чтобы убрать лишних свидетелей. Да и Геру они не простят, и главаря своего, Козыря, которого, вопреки предупреждениям, взял-таки Тарасевич тогда в камере у заложников голыми руками и которого после этого отправили тянуть новый срок за Уральский хребет.
        - И осень на носу, в лесу не заночуешь, - находил все новые и новые доводы Багрянцев.
        Видимо, ему тоже было тяжко оставаться одному после всего случившегося - не смея ни перед кем выговориться, поделиться сомнениями, подпитаться уверенностью в правоте своих действий. И к моменту, когда стальные обручи распиленно распахнулись, обоюдное согласие было достигнуто: вдвоем и в Москву.
        Потом Мишка, помаявшись, отпросился на два часа и вернулся с сумкой бутербродов и виноватыми глазами. Отводя их, объяснил появление гостинца:
        - Соседка твоя собрала. Тоже волновалась. Объяснил вкратце ситуацию. А квартиру твою уже опечатали.
        ...В Москве мало что изменилось после путча, если не считать более длинных, а потому бросающихся в глаза очередей за хлебом и молоком. Да однажды в переходе на Пушкинской площади увидел Андрей лозунги, выведенные каким-то умельцем черной краской и которыми раньше демократическая столица не славилась: "Ну что, долбаные москвичи: за что боролись, на то и напоролись", а покрупнее и выше: "Мишку - на Север!" Тарасевич вспомнил про листовку, в которой во время путча "росло" количество остановленных танков, решил сходить к ней.
        Бумажки, само собой, уже не оказалось, на окне белели лишь пятна после клея. Зато перед зданием напротив, оказавшимся Союзом писателей СССР, митинговало в скверике около ста человек. Подходивших встречал лозунг: "Верному ленинцу, верному сталинцу, верному брежневцу, верному горбачевцу, верному ельцинцу Евтушенко - позор от русских писателей". На длинном шесте коптело чучело правительственного поэта.
        - Инженеры человеческих душ, мать вашу, - чертыхнулся Андрей, когда узнал, что элита московских литераторов во главе с Евтушенко под шумок послепутчевской вседозволенности и анархии начала захватывать кабинеты в Союзе писателей. - А еще чему-то поучали других...
        Не заметил, как оказался у телеграфа на Арбате. У того, где узнал, что Зиты больше нет. Если войти в стеклянные двери, подняться на второй этаж, то там, справа, в первой кабине... И тогда тоже шел мелкий дождь. С того дня - одни дожди...
        - Все, больше не могу, - метался в тот вечер он по комнате в ожидании Мишки. - Еду. Каждый день отсрочки - это предательство Зиты. Смерть. Хочу смерти!
        Взведенный, не сразу увидел озабоченность на лице друга. Тот пришел совсем поздно, молча уселся перед телевизором, потом распахнул все шкафы, начал перебирать вещи.
        - Чего ты? - отрешился, наконец, от своих мыслей Тарасевич.
        - Еду латать валенки. Меня, мастера по хрустальным башмачками - латать валенки. Очень по-государственному и мудро.
        - Давай с начала, - дернул друга за рукав Тарасевич, усаживая его рядом с собой на диван.
        - Старший лейтенант Багрянцев назначен в оперативный отдел штаба Закавказского военного округа. Рисовать карты и нести дежурство. К новому месту службы убыть завтра.
        Переключиться с Зиты на Мишкины проблемы оказалось не так-то и просто. Чтобы не сфальшивить ни в чувствах, ни в словах, Андрей решил вообще пока промолчать. А он сам, конечно, хорош: у живущих рядом дорогих и близких людей миллион своих проблем, а он только о себе. Не забывать, помнить об этом, помнить об этом, помнить об этом...
        - Рае что-нибудь хочешь передать? - избежав сюсюканья, охов и ахов, по мужски и офицерски доверительно, сразу - конкретно, спросил Андрей. А чтобы избавить Мишку от смущения, пояснил: - Ты знаешь, а я только что перед твоим приходом принял решение возвращаться к себе. Подчинимся обстоятельствам и желаниям?
        - А там посмотрим, - согласился не мусолить ситуацию и Мишка. - А Рае... - он встал, подошел к стенке. Из хозяйственного отделения достал чашку, расписанную розовыми цветами. - Китайская. Их две осталось. Так и скажи. Одна - ей.
        - Добро. Давай собирать тебя.
        А к вечеру следующего дня Андрей - в кепи, прикрывающем глаза, с аккуратной маленькой бородкой, сошел с поезда в своем городе. Оставив сумку в камере хранения, стал звонить по телефонам, заглядывая в листок с записями. Не получив ответов, впрыгнул в автобус, проехал несколько остановок, отвернувшись от всех и глядя в окно. Замешался в толпе вечерних прохожих.
        После безрезультатных звонков теперь уже в квартиры Данилыча и Тенгиза, переехал на другой конец города. По бетонному забору вдоль тротуара к дому Эллочки. Трижды коротко нажал на звонок. Тишина. А что же он хотел: сошел с поезда - и сразу решил все дела?
        Вообще-то его тянуло в другие места - на кладбище, к дому и на базу отряда. Но еще в поезде решил для себя однозначно: к Зите он придет только тогда, когда она будет отомщена. Чтобы не опускать взгляд перед ее плачущими глазами. В квартиру тоже зайдет только для того, чтобы взять фотографии, некоторые зимние вещи и уйти навсегда. Спасибо, Россия, за приют. А куда дальше? Это менее всего важно. Это - потом. Никоим образом он не станет давать знать о себе и Щеглову. В день побега тот, умница, устроил строевой смотр отряда, поставил в строй до последнего человека и продержал на плацу весь день, тем самым сняв с ОМОНа и малейшие подозрения в соучастии к случившемуся. Раю, чтобы передать Мишкин подарок, он тоже отыщет перед самым отъездом - ни один человек не будет больше втянут в это дело. То ли преступное, то ли...
        А какое еще? И почему преступное? Для кого преступное? Зло должно, обязано караться. Не пресеченное сегодня, оно заставит завтра плакать других невинных. Он берет на себя роль палача. Нет, в нашем обществе палач воспринимается как человек, лишающий жизней невиновных и мучеников. А он - просто возмездие. Неотвратимое. Неизбежное. Иначе сотни новых Зит будут лежать в могилах, общество - разглагольствовать о гуманности к преступникам, а "парусники" нагло посмеиваться, плевать на всех и наслаждаться жизнью. Хватит. Суды пусть разбираются в спорных и запутанных делах. Здесь же все ясно до последней слезинки Зиты.
        Может быть, странно, но ни сомнений, ни угрызений совести Андрей не испытывал. Жажда мщения была подогрета, конечно же, и его собственным арестом, выдачей латвийским властям: загнанному в угол будет не до любезностей. Но и не будь этого, решение иным бы, наверное, не стало.
        Дважды еще объехал свои "точки", прежде чем после полуночи за дверью Эллочки не послышался ее писклявый пьяненький голосок:
        - Ну, кто там еще?
        - Привет, Элла. Слушай, срочно нужен Данилыч, а ни дома, ни у Соньки, ни у Боксера нету, - небрежно проговорил давно отработанное Андрей. - До тебя тоже целый вечер не дозвониться.
        Эллочка затихла, пытаясь угадать голос.
        - Слушай, может, Мотя знает? Но его тоже что-то давно не видно. Или уже ускакал в свою первопрестольную? - продолжал шиковать тремя известными именами и двумя фактами Андрей.
        - Они вчера как раз поехали к нему в Москву, - наконец, хоть и неуверенно, сообщила Эллочка.
        - А что же меня не прихватили? - успокоил ее беззаботным голосом Тарасевич. - Вернуться-то когда грозились?
        - Завтра.
        - А, тогда все нормально. Спокойной ночи. Не забывай старых знакомых.
        Небрежно протопал по лестнице. Но на тротуар выходить не стал - вдоль стеночки и за угол. Пусть поломает голову Эллочка о ночном визитере. А Данилыч с Тенгизом, значит, в Москве. Разошлись, разлетелись на каком-то перегоне их поезда. Но ничего, он сам перейдет на их рельсы, параллельных прямых для них не будет. И они сшибутся. И встанет после этой сшибки только кто-нибудь один. Или никто.
        Своей смерти Андрей не боялся - притупилось это чувство, пока служил в ОМОНе. А после смерти Зиты что жизнь? Шептались ведь старушки на похоронах: ох, велик оказался гроб для одной, знать, место припасено еще для кого-то из родных. Осеклись, когда увидели его.
        Припасено так припасено. Он с детдома о смерти знает, в детдоме они почему-то часто о ней говорили.
        Вроде никуда конкретно теперь не шел Андрей, на ночь он облюбовал себе строительный домик, в котором однажды брали одного бомжа: ничего уголок, перекантоваться день-два можно. Но оказалось, что крутится он вокруг да около дороги, ведущей на кладбище. И, устав делать вид, что это случайность, устав отгонять мысли о Зите, остановился и признался себе: да, он хочет идти на могилу жены.
        - Но не пойду, - вслух проговорил он. Даже повернулся спиной к окраине города. - Только после. Все.
        Ночь проворочался на узкой лавке среди тряпья, пустых бутылок, мотков проволоки - в воспоминаниях, думах о завтрашнем дне, в боязни проспать утро. Днем еще по нескольку минут забывался в залах ожидания аэропорта, автовокзала и железнодорожной станции. Поезд и самолет из Москвы прибывали почти одновременно, и, чтобы не дергаться, поехал сразу к дому Данилыча. Устроился в подъезде напротив, через несколько минут впервые в жизни уже завидуя курящим - тем есть хоть чем заняться. Прутиком вычистил весь подоконник на лестничном пролете, а похожих на Данилыча все не появлялось. Не вытерпел, позвонил из ближайшего телефона в справочное: рейсы из Москвы прибыли без опозданий. То есть давно. Подумав, набрал телефон. Тишина. Перезвонил Тенгизу. А вот там мгновенно подняли трубку.
        - Да-а, слушаю, говорите, - пропищал голос Эллочки. Нет, не дурочка она, и пьянка из колеи не выбила. Наверняка встретила дружков, рассказала про гостя и какие-то варианты в группе уже просчитаны.
        - Да-а, слушаю, - опять отозвалась, напомнила о себе девица.
        - Извините, мне бы Тенгиза, - не стал изменять голос Андрей. В ситуацию надо внедряться, и чем решительнее, тем меньше времени останется на подготовку у той, другой стороны. - Кажется, это я с вами вчера разговаривал?
        - Да-да, здравствуйте, - заторопилась залюбезничать Эллочка. Не надо спешить выражать восторги, девочка. Еще неизвестно, что на вашем крючке. - Вы знаете, а они... - она непроизвольно сделала секундную паузу, видимо, оглядываясь как раз на "них", - они ушли в гараж. Знаете, где новые гаражи вдоль железной дороги? Если считать от станции, то двенадцатый. Алло, вы слышите?
        Он слышит. И прекрасно ее понимает.
        - Да, конечно. А я застану их там? - "заглатывал" все глубже крючок Тарасевич.
        - Конечно, - опять не смогла скрыть ноток удовлетворения собеседница. - Они привезли из Москвы новую резину, собираются менять скаты. Завтра утром собираются куда-то уезжать, чуть ли не на всю неделю. Так что если хотите увидеть... - подбивала она Тарасевича на решительные действия.
        Так и сделаем.
        Бегом, через оградки и песочницы, кусты и разрытую теплотрассу - к улице. Такси, частник - стой. Стой кто угодно, хоть самосвал. Четвертной - к вокзалу. За скорость - еще столько же: невеста уезжает, Данилыч с Тенгизом сейчас тоже рвут к гаражам. Тот, кто прибудет первым, станет охотником. Гаражи - это блеск, это уже твердый почерк в работе. Молодец, Данилыч: вдали от домов, рядом лесок, а главное - железная дорога. В случае чего - выпал человек из поезда или бросился сам под колеса от несчастной любви. Ах, Данилыч, умница. Только вот все будет наоборот.
        - Туда, поближе к гаражам, - попросил Андрей.
        Частник подозрительно глянул на возбужденного пассажира, глухой закуток и тормознул на привокзальной площади:
        - Договаривались к вокзалу.
        Деньги уже в руке, спорить некогда. По грязи, склизи, зловонию пристанционных посадок - к гаражам. Возникшие стихийно, самостроем, сотворенные из кирпича, плит, листов железа, каких-то полувагончиков, разномастные и разнокалиберные, они мертвой хваткой осели между железнодорожным полотном и лесопосадкой. Главное - выбрать место. Двенадцатый гараж. Скорее всего число названо от балды, чтобы заманить его поглубже и иметь время осмотреть и проверить его, кто такой. Очень хороша для такого наблюдения крыша первого гаража, вся дорога с нее - как на ладони. Хотя какая ладонь - темнеет на глазах, новая власть даже декретное время отменила, действовавшее со времен революции, и тем самым выбросив целый световой час: лишь бы ничего не напоминало о советской власти*. Но крыша наверняка приманка Данилыча, поэтому... поэтому...
        
        * Через три месяца, поняв несуразность своего решения, новое правительство "вернет" декретный час обратно.
        То ли уже померещилось, то ли в самом деле обостренный слух уловил скрип тормозов у станции. Затем среди голых деревьев засемафорил свет подфарников. Времени на раздумья больше не оставалось, и Андрей, подпрыгнув, оказался на крыше второго гаража. Залег за ветки кустарника, неизвестно как сохранившегося в бардаке самостроя и дотянувшегося верхушкой до крыши.
        На дороге показался "жигуль". Перед строениями затормозил, из него выскочило сразу трое человек, еще один остался в кабине. Ничего себе поворот! Четверо - это не двое, молодцы, ребята, соображают и собираются быстро.
        - Тенгиз, на крышу, - скомандовал крепыш с короткой прической. Это не Данилыч, значит, Данилыч сам пешка.
        Над крышей показался обрез, затем перевалилась тучная фигура. Андрей сжался, перестал дышать.
        - Смотри в оба, - предупредили Тенгиза снизу. - Я понимаю, что Кавказ, в отличие от Востока, дело грубое, но если это Тарасевич - стреляй в упор и без всяких предупреждений. Это не жену его драть, понял? Степа, рысью - на тот край, - отослал крепыш еще одного сообщника. - Так, а ты, Данилыч, дуй к своему гаражу. И не ссы, я тебя прикрываю.
        Машина сделала еще один рывок, и под ее шум Андрей перевел дыхание. Вот и сошлись. Ну что же, здравствуй, Тенгизик. Кавказ, говоришь, дело грубое? А ласки и не жди. Полежи пока, понервничай. И мы заодно успокоимся. Четверо - это не смертельно, это ерунда, когда все в разных местах да еще в темноте. Значит, на охоту вышли, пострелять? Что же тогда медленно ехали? Машину берегли? А Тенгиз, значит, точно был, когда они над Зитой измывались. Был. Полежи, полежи, уж ты-то не уйдешь теперь в любом случае.
        Стало прохладно лбу. Значит, все же выступил пот. От напряжения? Волнения? Ладно, разберемся потом, главное, что остывает. Хорошо, значит, успокаиваемся. Успокаиваемся. Успокаиваемся...
        Приподнял голову повыше: Тенгиз лежал на самом краю крыши, направив обрез в сторону дороги. Жди-жди, ждать хорошо, когда есть кого.
        Перед лицом оказались обломки кирпичей. Может, тогда не стоит доставать нож, а выбрать обломочек покрупнее и им прихлопнуть эту мразь? Да-да, не человека, а мразь, которая лежит в пяти метрах с обрезом наизготовку. Но - убить... Нет, к черту философию, надо помнить, на кого направлен обрез и что они сделали с Зитой. Приговор подписан. Только и в самом деле лучше кирпичом...
        Гуднул, натужно зашумел вдали поезд. Судя по всему, товарняк. Хорошо. Отлично. Вы надеялись на шум поездов? Сделаем то же самое. Сначала Тенгиз оглянется на поезд, но потом привыкнет, опять возьмет под прицел дорогу. Вот тогда и...
        Загрохотали, забили стыками рельсов цистерны. Подергался за ними взглядами грузин, отвернулся. Выждать. Еще секунду. Пора.
        Приподнявшись, перешагнул Андрей на соседнюю крышу. Замирая, не слыша, но, чувствуя каждый свой шорох, подкрался к лежащему Тенгизу. Начал приседать над ним. Белый кирпич - черная голова. Но в кирпиче совсем нет веса. Жаль, надо было доставать нож. Все надо делать так, как задумано заранее, всякие изменения - только хуже. Но - поздно, поздно что-то менять. Состав кончается, на последний вагон грузин тоже может оглянуться. Чисто психологически. Ну?!
        Тенгиз оглянулся, и в его блеснувшие глаза, большой нос, белые зубы вбил, вмял Андрей кирпич. Свою боль и гнев. И брызнула кровь. Андрей отдернул руку, оставляя на дернувшейся черно-красной голове осколки раскрошившегося кирпича. Тело умирающего тоже несколько раз сжалось в конвульсиях, но, как удаляющийся перестук товарняка, постепенно затихло под крепкими руками Тарасевича.
        - Собаке - собачья смерть, - не свое, где-то слышанное ранее проговорил Андрей. Стараясь не смотреть на разбитую голову, дотянулся до обреза.
        Оказалось ни много, ни мало, а двустволка с вертикальными стволами. Аккуратно переломил ее - патроны уже в стволе. Небось, и жаканами заряжены, как на дикого зверя? Но командир ОМОНа вам не зверь, и все, что готовилось для него, вернется бумерангом своим хозяевам. Крути колеса, Данилыч, делай вид. Чуть-чуть осталось. Остальных он трогать не станет, хотя это и одна шайка. Ими потом Щеглов займется, а он же дал слово отомстить только за Зиту. Первый готов. Нет, это уже второй, Гера давно заждался своих сотоварищей, надо помочь ему ускорить встречу. На том свете. Сейчас - Данилыч, потом - Мотя. На него выведет Эллочка, им все же придется познакомиться не только по телефону. Но пока испробуем ружьишко, посмотрим, с чем вышли на него.
        Лег тут же, на крыше. Данилыч, слабо освещенный подфарниками, в самом деле крутился около передних колес, изредка постукивая ключами: я здесь, я здесь.
        - А я здесь, - прошептал Андрей и, словно на тренировке, изготовился к выстрелу: ноги вразброс, щеку плотнее к прикладу, левую ладонь под цевье. Холодная сталь курка. Не рвануть, быть готовым, что пружина может оказаться тугой. Стрелять лучше из одного ствола, второй надо приберечь, на случай промаха или, в случае чего, чтобы отстреливаться. И подождем поезд, опять какой-то гремит на перегоне. Ну что ж, Данилыч, получай заработанное.
        Выстрел перекрыл шум поезда, вырвался из него в темноту, в лес, к небу. Не распрямившись, но, что-то вскрикнув, ткнулся головой под капот своей машины Данилыч. Подождав целую секунду и убедившись, что выстрел оказался точен, Тарасевич выстрелил из второго ствола по машине и спрыгнул с крыши. Теперь - к станции. Пока те, двое, придут в себя, пока сообразят, что произошло, он должен лететь к Эллочке. Эллочке-людоедочке. Неужели все-таки имена даются людям не случайно?
        На дорогу не выбежал, мчался между деревьями, поминутно оглядываясь. Вроде никого. Да и не должны оставшиеся в живых тронуться с места. Страх за собственную жизнь заставит замереть, долго вслушиваться и всматриваться в темноту, перебирать тысячи вариантов. Но это - их дело. А ему - срочно к Эллочке. Четвертной - в город, еще один - за скорость: забыл дома билет на поезд. Жми, дядя. Кто жалеет деньги, начав крутить лотерею, тот никогда не выиграет.
        У знакомых уже дверей Тенгиза перевел дух, затем задергал ручкой, стал всовывать в замок свои ключи, потом позвонил и опять задергал ручкой: мы вернулись, быстрее, торопимся, помогай открывать. Ну же, людоедочка, ты же сама маешься неизвестностью и ждешь результата. Мы их принесли, открывай.
        Подбежала, открыла. И сразу ее - за горло. Длинное, белое, удобное для таких захватов. Упредил: не пикнула. Прижал к стене:
        - Адрес Моти в Москве. Раз...
        Эллочка скосила глаза на руки и тут же вздернула их вверх: рука Андрея была в крови.
        - Два, - нажал сильнее Андрей.
        - Метро... метро "Новослободская"... Адрес... в сумочке...
        Тарасевич сорвал с вешалки сумочку, вытряхнул на пол вещи, подал записную книжку. Эллочка дрожащими пальцами пролистала страницы, нашла неряшливую запись карандашом.
        - Передай всем: станете дергаться - доберусь до каждого, - отпустив горло, спокойно проговорил хватающей ртом воздух девице Андрей. - А сейчас... - он вырвал телефонный провод из трубки, - ты тихо сидишь и ждешь, когда за тобой придут. Пикнешь что в дверь или окно - вернусь и отрежу твой каркающий язычок, мне терять нечего. И последнее: вздумаешь предупредить Мотю - за него расквитаешься сама. Думай и садись.
        Эллочка плюхнулась под его рукой на пол.
        7
        И вновь Москва - кем только не клятая и как только не проклятая. Но что делать, коли в ней находится метро "Новослободская". А потому вынужден был опять ступить на заплеванный, в окурках и грязных листьях столичный асфальт Андрей Тарасевич.
        Добирался до Москвы на попутках и электричках, поэтому сразу направился на квартиру Багрянцева. Отмыться, отоспаться, теперь уже сбрить ненавистную бороду - и к Моте. Что дальше - до сих пор еще не решил. Настоящее и прошлое перебивали все мысли, к тому же, если откровенно, Андрей и не желал их. Сначала надо оставить за спиной настоящее. Доиграть лотерею. Докрутить офицерскую рулетку.
        Вставил ключ в замок, но дверь под его напором отворилась, и Андрей обрадованно толкнул ее: Мишка вернулся?
        Однако увиденное заставило отшатнуться. Сорванные обои, поваленная вешалка, залитая краской одежда - это только в прихожей. Далее - вспоротая мебель, разгромленная стенка, сорванная люстра, располосованные шторы. Прямо посреди комнаты - битая посуда. Дыра вместо экрана телевизора. В столе торчал нож, и, подойдя к нему, Андрей увидел, что воткнут он в Мишкино офицерское удостоверение.
        Так вот зачем ездили в Москву Данилыч с Тенгизом! Сумели-таки по удостоверению отыскать адрес. И теперь неизвестно, надо ли благодарить Бога, что разогнали спецназ и Мишка попал в ЗакВО. Будь он дома, этот нож, надо думать, торчал бы не в удостоверении. Или нет бы им приехать на сутки раньше, когда они с Багрянцевым были вдвоем...
        Присел, стал собирать розовые осколки от китайской чашки. Попытался соединить их. У скольких людей вот так же разлетелась жизнь после августа? Собирай, склеивай - бесполезно. В квартире разгром - в стране подобное же. Но, если сюда вошли убийцы и грабители, то, как назвать тех, кто перевернул вверх дном, подпалил со всех сторон Родину? Здесь нож в удостоверении офицера, а какой удар, если и дальше идти по аналогии, ожидает страну? Дано ли ей будет выдержать? Ведь все подобное происходит подло, предательски.
        А чашка... Точно такая же лежит в камере хранения для Раи. Значит, не все в этой квартире пошло на слом, уцелела, может быть, самая дорогая теперь для Михаила вещь. Она сможет возродить эту квартиру. Надо срочно заказать переговоры с Раей. Соединение дали только на семь вечера.
        - Алло, Миша, - услышал Андрей взволнованный голос соседки, как только на линии все защелкнулось и соединилось.
        - Рая, это я, Андрей. Ты одна?
        - Андрей? Это ты, Андрей? - не поверила Рая.
        - Я, я. Можешь говорить?
        - Могу.
        - Я был в городе.
        - Я знаю. Здесь только о тебе и говорят. Ну, про гаражи. Говорят, что это ты.
        - Пусть говорят.
        - Нет-нет, практически все оправдывают тебя.
        - Ты сама-то как? Достался тебе сосед...
        - Перестань, я вчера как раз ходила к Зите, убралась там.
        - Спасибо. Спасибо, Рая. Если не трудно, приглядывай за ней.
        - А ты? Как теперь ты?
        - Ничего не знаю... Да, чтобы опять не забыл: Мишка передавал тебе подарок, но я так и не смог заехать к тебе. Нельзя было...
        - Я понимаю.
        - Зайди на вокзал, в камеру хранения. Есть чем записать? Ячейка номер: квартира Щегла плюс три. Понимаешь? Шифр: буква - начало имени твоей сестры, что приезжала на Новый год. Далее: твой месяц и день рождения. Разберешься?
        - Разберусь. Спасибо. А... Миша где?
        - Получил назначение в Тбилиси. Думаю, что скоро даст о себе знать. Береги подарок - он теперь у вас один на двоих.
        - Не поняла.
        - Ваше время истекло, - вошел в разговор голос телефонистки.
        - Все нормально, Рая. Присматривай, пожалуйста, за Зитой.
        - Береги себя. А Мише скажи, что... что его ждут его звезды. Он поймет*.
        
        * К сожалению, Мишке и Рае не суждено будет скоро увидеться. Старший лейтенант Багрянцев будет ранен в самом начале 1992 года от случайной пули в Нагорном Карабахе. Только после этого, а также распада СССР и реформирования спецназа, чьим секретом являлась вылазка группы "Белого медведя" в Ираке, стало возможным открыть эту страницу недавней истории.
        - Прощай, - в уже гудящую трубку проговорил Андрей.
        И только тут почувствовал, что его глаза полны слез, что если моргнет сейчас, то прорвутся, побегут они. Вот никогда не думал, что они так близко у него находятся. Это после смерти Зиты. И сейчас он, кажется, прощался с ней. Видимо, надолго. И не только с ней. С прошлой жизнью тоже - не очень сладкой и не очень спокойной, но честной и нужной другим людям. А что теперь...
        Андрей опять споткнулся о свое будущее. Жизнь же имела пока смысл до того момента, как он найдет Мотю. Дальше - пропасть и черная дыра. Зато долг свой на земле можно будет считать выполненным. Вчера такое признание было бы страшным, сегодня - нет. Лишать жизни других - не страшно! Страшно пусть будет стране, что ее люди - не воры, не преступники, не нахлебники, а государственные люди, стоявшие на страже ее интересов, сегодня низводятся на эту роль. Страшно, что Мишка, ювелир-профессионал в военной разведке, становится не нужен, и засылается в дыру "латать валенки". Кому от этого выгода? Только не Родине и не армии. А он, "черный берет", ходивший под заточки, пули, ножи преступников, - во что превращен он? Кому польза, что он сам стал убийцей? Что ушел из ОМОНа - преданный и проданный? От этого уменьшится количество преступлений? Спокойнее станет вечерами на улицах наших городов? На его место толпами ломанутся брокеры, маклеры? Неужели в Кремле и Белом доме до сих пор верят, что Запад хочет видеть Советский Союз или Россию сильной державой? Неужели те же Соединенные Штаты радуются конкуренции со
стороны Германии, Японии, Южной Кореи? И ждут, не дождутся, когда еще и Советский Союз наступит на пятки?..
        "Опять политика", - тряхнул головой Андрей. Если будет жив и вдруг, если спросят лет через пятьдесят пионеры, - какое было время, о чем думали советские люди в начале девяностых годов? О политике! К несчастью, только о ней. Хотя, если посмотреть, она здесь ни при чем. Политику делают люди. К тому же конкретные люди. Лично он готов стать рядом с ними и исповедаться: я сделал то-то и то-то потому-то. Казните или милуйте. Но станут ли перед историей другие? Что они, кроме общих слов о свободе и гласности, смогут сказать? Кому нужна такая цена их - в слезах, крови, обнищании, распрях, выстрелах, переделах? Будто только и ждали мы такого освобождения, каждый день молились... Кому же стало легче, лучше и спокойнее жить в этом мире? Где те счастливцы, покажите. Или опять ждать светлого будущего, но уже в новой грязи, поломав ради принципов даже то, что построено ранее. Но даже если произойдет невероятное чудо и это самое счастье опустится на землю, то все равно оно уже изначально замешано на крови и слезах. Такое вот счастье у нас впереди...
        - Осторожнее, - специально грубо толкнули его в метро: не раскрывай варежку, деревня...
        "Новослободская". Нога сами несут его к Моте. Тем лучше. Ноги - не голова, они менее рациональны, но более честны. Каким ты был по счету, Мотя, когда терзали Зиту? Первым? Последним? Но это роли не играет. Просто судьба дала тебе возможность прожить на один день дольше своих дружков. Однако это не значит, что она должна быть и дальше милостива к тебе. Жил бы спокойно - долго бы жил. Не захотел...
        Андрею показалось, что он специально вызывает в себе воспоминания о Зите. Так было и перед встречей с бандой у гаражей, и сейчас. Что это? Неужели он боится, что дрогнет рука? Никогда в жизни. Вон впереди идет женщина с поднятыми плечами - почти как у той, которая сидела на кладбище. Потом, в камере, он вспомнил, где уже видел эту "подсадную утку". В приемной у Карповского. Так что новой власти он нужен только в тюрьме. И никогда такая власть не станет думать о других. Это он понял еще, когда шел брать Козыря...
        Дом отыскался быстро - хороший дом, из кирпича, с огромными лоджиями. И как это люди ухитряются проворачивать такие махинации: из провинции - и сразу в центр столицы, в собственную кооперативную квартиру? Выходит, умеют. Свет еще не во всех окнах, от подъезда не вывезен мусор - значит, заселение еще идет. Тем лучше. Новый дом - сотни проблем. А фирма "Заря" готова предложить любые услуги. Да снимем кепочку, чтобы не пугала изначально.
        На площадке прислушался. За дверью голоса: работает телевизор. Значит, телевизионный мастер не нужен. Зато дверь не обита. И небось, не закреплена...
        - Хозяин, - постучал Андрей по двери. Надо сразу, как Эллочку, брать за горло. А еще лучше - бить в морду. Нож в кармане, но лучше без него...
        - Хозяин, фирма "Заря", - вновь постучал Тарасевич и чуть отступил: для хорошего удара нужен замах.
        А москвичи всегда славились своей беспечностью. Думают что если в столице, если их комнаты залиты светом, то и всюду светло. А в новых домах дверь вообще открывается всякому: один сосед стамеску просит, другой - помочь переставить мебель, а кооператоры-шабашники готовы хоть новый узор выложить из паркета, не говоря уже о всяких там кранах, плитках, карнизах и тому подобное. Имей деньги, и пусть руки хоть из одного места растут - квартиру можно сделать игрушкой.
        - Чего? - открыл дверь Мотя.
        Хозяином не только квартиры, но и жизни показался Мотя - с презрительной усмешкой, с махровым полотенцем на шее, в тапочках, расстегнутом спортивном костюме. И мгновенно передумав, ногой в живот, а не кулаком в лицо, свалил и отбросил обратно в квартиру "парусника" Андрей. Вбежал следом сам, готовый к борьбе, но в однокомнатной квартире больше никого не оказалось. Захлопнул дверь.
        - Я - старший лейтенант Тарасевич, командир ОМОНа, - чтобы быстрее привести в чувство хрипящего врага, сообщил он.
        Мотя перестал хрипеть и обреченно заскулил, теперь уже и не пытаясь встать.
        - Ты - последний. Мог бы и не переезжать.
        - Я не хотел... Это они...
        - Никто не виновен, когда приходит расплата.
        - Я правда... - Мотя привстал, и Андрей ударом ноги опять отбросил его к стене, заставив хлебать воздух. Надо вообще-то было сразу кончать, не заводить разговоров. В схватке убивать, выходит, в самом деле, легче. А теперь надо сделать усилие над собой. Достать нож. Нет, ножом он не сможет. Еще Тенгиза не смог, а теперь тем более. Лучше подождать, когда Мотя бросится на него сам. Защищаться. Спасать свою шкуру. Да, все правильно. Лучше так, в схватке. Пусть отдышится и встанет. Ну, давай...
        Но преданно, готовый по-собачьи служить, глядел на него Мотя, предсмертным чутьем, видимо, почувствовав надлом, борьбу в душе человека, который пришел его убивать. И, боясь спугнуть, прервать это зарождающееся сомнение, и переиграть боясь, и искренне веря сам, и донося эту веру взглядом, позой, что после сегодняшнего дня он возьмется за ум и остановит колесо своих преступлений - глядел и умолял, глядел и умолял Мотя.
        "А может, пусть живет? Черт с ним?" - впервые равнодушно, ничем не выдавая своего решения, подумал Тарасевич.
        Может, и ему самому надо остановиться, чтобы не превратиться в такого же подонка, как эти твари. Нет, это не станет предательством Зиты, просто, если, в самом деле, он сам не остановится, то... то потеряет в себе что-то человеческое. Сострадание? Жалость? Хотя кому они сейчас нужны? Но обстоятельства хотят сделать из него убийцу, он ложится в эту канаву, в представление некоторых людей о "черных беретах" именно как об убийцах. Ох, как они будут этому рады. Но ведь он может и не дать им такой возможности порадоваться, он может разочаровать их...
        Усмехнувшись, прошел в комнату. В углу на полу стояло несколько бутылок водки, и он свернул у одной пробку, опрокинул в себя забулькавшую жидкость. Он даже согласен теперь на то, чтобы Мотя вышел победителем. Пусть умрет он, Тарасевич. Бывший офицер, бывший омоновец, несостоявшийся отец, потерявший любимую жену, ставший убийцей человек. Это было бы просто честнее перед Зитой, чем оставлять тебя в живых. Ну!
        Мотя продолжал преданно поскуливать, и Андрей, прерывая этот скулеж, запустил недопитую бутылку в стену. Усыпанный осколками и брызгами спиртного, Мотя умолк, прикрыл голову руками. Наконец-то Андрей увидел и парусник. Дряблый, дрожащий, сморщенный...
        "Черт с тобою. Живи", - подтвердил свое решение Андрей и, перешагнув через Мотю, вышел из квартиры.
        ...До чего же, в самом деле, суматошна и безразлична ко всему Москва. Особенно вечером, после рабочего дня, когда стало ясно, что прошедший день не стал лучше предыдущего. Когда нет веселых лиц, когда все думают только о своем завтрашнем дне.
        И шел в этой московской толпе Андрей Тарасевич, изгой в собственном Отечестве, служивший ему каждой клеточкой тела, но выброшенный новыми порядками на самое дно общества. Жалел, что поддался минутной слабости и оставил жить убийцу своей жены. Не имеющий сил, чтобы вернуться обратно. Желающий смерти теперь самому себе.
        Шел мимо афиш, сплошь не русских. Мимо роскошно-однообразных витрин коммерческих магазинов. Нищих старушек с протянутыми дрожащими ладошками. Самодельных лотков с порнографическими газетами и журналами. Шел против течения, против потока, идущего навстречу.
        И сам не знал, куда шел. И не ведал, где окажется...
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        Яд подают в хрустальных бокалах. Сговор в Беловежской Пуще. "Выпивка не есть
        блудство..." Что связывает наших президентов с Мальтой? Кооперативное
        кладбище - удел бедных. Россия торгует собой.
        1
        ...Танцовщица легко скользила среди столиков, откупаясь от тянущихся к ней рук своей одеждой. К Андрею приблизилась, когда на лоснящемся, гибком теле остались две узенькие серебристые полоски - лифчика и трусиков. Приблизилась настолько, что он разглядел наполненные потом морщинки на ее животе. А тело извивалось в танце, раскрывалось перед ним, притягивая своей гибкостью так, что Тарасевич не заметил, когда Нина сняла лифчик. Увидел только, как серебристой подстреленной птицей он плавно опустился ему на плечо.
        Поднял голову.
        За упругими, острыми пирамидками грудей грустно и виновато улыбалась Нина. И то, что она так смотрела и что остановилась перед ним, обнаженная, он понял: сегодня - его очередь выходить на ринг. А Нина, ее извивающееся в танце тело как ритуальное заклинание: побеждай, иначе можешь лишиться всего этого.
        Сзади нетерпеливо положили на плечо руку: ты не ошибся, настал твой черед. Андрей даже не стал оглядываться, чтобы увидеть понукателя. Какая разница, кто сообщает ему это известие.
        Снял с другого плеча лифчик, перебрал пальцами кружева шелка. Чуть приподнял его, пытаясь уловить запах Нины - он так и не успел узнать, какой он. Но сигаретный дым, разливанное море пива на каждом столике не давали сосредоточиться, отыскать то, что было Ниной. И она сама, постукивая каблучками, уже уплывала от него в сизоватый полумрак зала. Он знал - теперь к столику, за которым сидит Исполнитель. Она станцует и перед ним, вызывая на ковер и тоже показывая: смотри, чего лишишься, если проиграешь.
        А проиграть кто-то должен - бои гладиаторов сострадания не ведают. Вернее, сострадания не ведают его устроители, выбрасывая бешеные деньги в тотализатор и требуя в ответ зрелища. Так что сегодня или он, Андрей Тарасевич, или капитан милиции, исполнитель смертных приговоров, упадет посреди арены. Второй завоюет жизнь, пятьдесят, или, сколько там наберется, тысяч долларов, а в придачу еще хоть Нину, хоть любую другую танцовщицу.
        Вот и весь расклад, весь выбор. С единственной оговоркой - если не вмешается Багрянцев. А он, скорее всего не вмешается. Ему просто нельзя. На милицию же и госбезопасность надежды нет. Август 91-го, к сожалению, подмял их. Вообще, август растоптал многое. И еще раз, теперь уже на бедной России, доказал, яд неизменно подают в хрустальных бокалах.
        А ведь каким все виделось вначале красивым и чинным, когда под красивые сказочки демократов о свободе, суверенитетах и независимости 7 декабря 1991 года на секретный аэродром Засимовочи под Брестом тайно приземлились на своих самолетах президенты России и Украины. Принимал Ельцина и Кравчука их белорусский собрат Станислав Шушкевич. 45 километров отмерили чуткие спидометры машин, доставившие бывших партийных секретарей к вальяжному особняку, искусно упрятанному в Беловежской Пуще.
        Что и сколько ели и пили на тайной вечере - про то неведомо и неинтересно: как застольничают бывшие секретари, мы знаем. Ближе к ночи в российской небольшой делегации задергался плоский, как собственная фамилия, госсекретарь Бурбулис, всовывая свое мертворожденное носатое лицо в доброе застолье:
        - Что вы тянете, подписывайте быстрее. Вернется Хасбулатов, он быстро пришлет батальон десантников и прикажет арестовать всех*. Это вам не Горбачев. Подписывайте!
        
        * Р. Хасбулатов находился в это время в Южной Корее.
        Окружившие стол оглядывались на двери и окна, то ли ожидая десантников, то ли примеряясь, как бежать, в случае чего, до польской границы, находившейся рядом. А за окном - партизанская темень да что-то напоминающий поскрип осин. У славян осина - дерево особое: на ней всегда вешали предателей. Осиновый кол забивали и на могилах ведьм, чтобы они больше никогда не встали.
        Чур, чур не их!
        - Ну же, подписывайте!..
        И в конце концов, дрогнув, подписали трое заговорщиков расстрельный приговор своей - и не только своей! - матери-Родине:
        "Мы, руководители Республики Беларусь, РСФСР, Украины, отмечая, что переговоры о подготовке нового Союзного договора зашли в тупик..."
        Среди порядочных людей, вообще-то, водится так: не нравится тебе общество в доме - уйди сам. Если есть хоть чуточку совести, скажи перед этим "спасибо" за приют.
        Но не нашлось у новых Геростратов ни ума, ни терпения, ни желания искать выход из ситуации. Рубанули вроде бы сразу по всем проблемам, заявив о роспуске СССР, - а на самом деле по миллионам судеб и жизней вчера еще дружных и спокойных соседей. Подписались - и, как нашкодившие котята, испугавшись содеянного и уже один другого, шмыгнули в свои самолеты. И вместо совместной пресс-конференции, которую планировали провести в Минске, рванули к своим креслам, своим телефонам, своей охране. И только после, уверовав в недосягаемость друг друга, заспешили: Кравчук и Шушкевич оправдываться на своих самостийных пресс-конференциях, Ельцин - звонить в Америку и докладывать президенту Бушу о свершившемся.
        Горбачев, как в спектакле, в которых он, кстати, с неизменным успехом играл все студенческие годы, хлопал глазами и был похож на ребенка, у которого отобрали забавную игрушку. И если о чем сожалел, то о том, что первому о перевороте сообщили не ему, а Бушу. Точно также, во время событий в августе 1991 года он сетовал не о происшедшем в Москве, а о внучке, которая не могла во время форосского фарса ежедневно купаться в море. Тогда он так и не понял, что из Крыма его доставила в Кремль под своим конвоем команда Ельцина, не позволив больше принять ни одного серьезного решения.
        12 декабря парламент России, опъяненный собственным величием и одновременно затюканный прессой, подкупленный как поездками за границу, так и ложью о быстром демократическом рае в отдельно взятой республике, под сладостный вой врагов Советского Союза и демократов (что оказалось в конечном итоге одним, и тем же) большинством голосов ратифицировал Беловежский сговор, сняв тем самым с Ельцина вину за содеянное*. Мужества и мудрости заглянуть хотя бы на один день вперед хватило только у шести депутатов, сказавших "нет"**.
        
        * В октябре 93-го Ельцин прикажет расстрелять этот самый парламент из танков.
        ** По итогам голосования "за" высказалось 188 депутатов, 7 - воздержались, 6 - проголосовало "против" (Н. Павлов, С. Бабурин, И. Константинов, В. Исаков, П. Лысов, С. Полозков).
        Много месяцев спустя, когда на одном из собраний присутствующие встали перед депутатом Сергеем Бабуриным, он остановил их:
        - Ни в коем случае! Перед депутатами России народ еще долго не должен вставать. Мы столько бед натворили, что попадем только в ад и будем вариться в одном котле всем парламентом. Мы были безотчетно смелы.
        Воистину: страшны политики, не знающие страха. Такие не оглядываются назад и не слышат проклятий, не видят крови, льющейся после их деяний. Они устремлены лишь вперед, где пока все тихо и спокойно. И врываются в это безмолвие с шумом и гамом, заставляя всех радоваться своему грубому пришествию.
        Такие желают нам счастья на наших же слезах и горе. Их отвага - от бессилия, от нехватки мудрости и терпения, от страха отвечать за содеянное.
        Есть, конечно, и иные политики. В конце декабря все того же перевернутого 1991 года Горбачев, пока еще Президент Советского Союза, вместо ареста заговорщиков добровольно и раболепски подписал один из последних своих Указов - о спуске Государственного флага над Кремлем. До этого случая мы могли гордиться тем, что во всей нашей истории наши корабли предпочитали лучше пойти на дно, сохранив честь и достоинство, чем спустить свой стяг перед неприятелем. Правда, говорить о чести и достоинстве Горбачева - все равно что толочь воду в ступе. А он, вроде русский мужик, к этому времени получивший уже звания и лучшего американца, и лучшего немца*, и друга Израиля, он, в то же время, не сумевший у собственного народа заслужить ни одного уважительного титула, - Горби, тем не менее, не мог не знать, что для советских людей флаг означает больше, чем просто полотнище. Это - символ, это последнее, что еще способно было остановить безумие всеобщей вражды, сплотить вокруг себя людей, верных идеям братства и дружбы.
        
        * М. Горбачев произведен также в почетные жители города Берлина, что дает ему право бесплатного проезда в городском транспорте и право быть похороненным на берлинском кладбище.
        Но оказался слаб капитан огромного корабля, дрогнула его мелкая душонка. Перепутал в очередной раз, где жизнь, а где сцены из спектакля - не застрелился, не остался навек на союзном корабле, ушедшем под воду с им же спущенным стягом. Неужели думал опять отсидеться, переждать события, как делал сотни раз до этого?
        Но уже стояли за его спиной люди Ельцина. Не успели просохнуть чернила на этом Указе, как другой и единственный теперь в стране и Кремле - золотая мечта! - Президент России подмахнул свой Указ.
        И сырой, промозглой ночью 25 декабря подленько, без хотя бы какого-то почтения к истории и народу спустила дежурная смена Хозяйственного управления правительства флаг великой державы. Вместо него под свист и крики редких посетителей Красной площади вползло на флагшток бело-сине-красное коммерческо-власовское полотнище*. Словно над штабом генерала-предателя. Символ? Мистика? Случайность? Недоразумение? Или чтобы все-таки больнее ударить и ущемить тех, кто не вошел в стадо, плетущееся под досмотром чужих советников к хрустальной чаше с ядом?
        
        * С 1705 по 1883 г. это был торгово-коммерческий флаг России. Генерал Власов использовал его в борьбе против Красной Армии. Национальным гербовым флагом России изначально был черно-золотисто-белый стяг.
        Из всех многочисленных партий и партиек, фондов и движений, сосущих, теребящих и разрывающих больную страну, только Российская коммунистическая рабочая партия нашла в себе мужество заявить и обоим президентам, и Верховному Совету СССР:
        "В связи с заявлением группы лиц, именующих себя президентами независимых государств, о роспуске СССР и спуске его Государственного флага, ЦК РКРП, считая комментарии излишними, предлагает передать Красный флаг СССР на хранение РКРП.
        Мы обязуемся в скором будущем вновь поднять его над Кремлем.
        В.А. Тюлькин, Ю.Г. Терентьев (Санкт-Петербург), В.И. Анпилов (Москва)"*.
        
        * Красный флаг СССР остался только в Потсдаме, в зале, где проходило совещание глав правительств великих держав-победительниц во II мировой войне.
        Согласно решениям этой же Потсдамской конференции, красный флаг должен развеваться и над куполом рейхстага. В свое время купол сняли якобы на реставрацию, но решений конференции никто не отменял.
        Флаг, конечно, не дали. И уже под новым стягом на святой для страны праздник 23 февраля 1992 года новые власовцы - московские омоновцы - окружали, расчленяли, теснили и избивали людей, которые шли возложить цветы на могилу Неизвестного солдата. Что там нагайки казаков и жандармов в далекой истории 1905 года! Семечки! Железными щитами, резиновыми дубинками (сила удара - 100 кг на 1 см тела) - да по седым головам, по орденам и медалям на распахнутой груди.
        А на совершенно пустой, оцепленной тремя кольцами из грузовиков, тюремных "воронков" и милиции Манежной площади стоял военный оркестр и играл марш для ельцинской делегации, возлагавшей свои цветы и свои венки к Вечному огню. И больше никого не было вокруг, словно происходило все в мертвом городе. Уже тогда эта власть боялась своего народа. Лишь в злом карканье заходилось воронье над Кремлем, заглушая проклятия на окровавленной, растерзанной Пушкинской площади, где продолжалось избиение фронтовиков:
        - Ельцин - иуда!
        - Банду Ельцина - под суд!
        - Всенародно избранного - во всенародно изгнанного!
        - Да здравствует Советский Союз!
        Тогда, 23 февраля 1992 года, это были пока еще одинокие, немощные и слабые крики. Но уже были!
        Зато по первым весенним денечкам, не таясь, под телекамерами прошел по Красной площади директор американского ЦРУ Роберт Гейтс. И сказал корреспонденту Би-би-си с чувством исполненного долга:
        - Тут, на Красной площади, подле Кремля и Мавзолея, совершаю я одиночный парад победы своей.
        А демократы продолжали вопить на всех углах, что это они совершили Великую Демократическую революцию. Впрочем, о том, враги СССР и демократы - одно и то же, уже говорилось...
        Начальник нашего Главного разведывательного управления генерал-полковник Леонид Шебаршин, узнав о демарше директора ЦРУ, тут же подаст в отставку. Ему уже идти было некуда: Ельцин пожелал принять для встречи не его, а довольного Гейтса; руководитель госбезопасности нашей страны Вадим Бакатин подсуетился еще раньше, выдав американцам технологию секретнейших производств*.
        
        * В. Бакатин передал американскому послу схему подслушивающих устройств, наивно полагая, что ЦРУ последует этому глупому примеру и сделает то же самое. Так что американцы приобрели не только уникальную технологию, над которой работали долгие годы целые институты, но заодно и просчитали, кто и где изготовлял для советской разведки аппаратуру.
        Американцы "дарят" нам свою подслушивающую схему до сих пор. Бывшего шефа КГБ пока еще не судили за предательство...
        Впрочем, первый Президент России всегда имел удивительную способность подбирать себе отталкивающее окружение и странных (на первый взгляд) друзей.
        И не приведи Господь ни одному народу мира испытать подобные унижения и позор, обрушившиеся на советских людей из-за политических амбиций беспринципных, двуличных, готовых миллион раз перекрашиваться и переворачиваться предателей-руководителей. А если окружение Горбачева и Ельцина, двух близнецов-братьев, по своей наивности все еще думает, что они вошли в историю, то есть для них более точное и отрезвляющее определение - они влипли в нее. И выковыривать для суда из этой истории будет их тот народ, от чьего имени они клялись и чьим доверием злоупотребили.
        Как ни грустно и ни прискорбно сознавать, но конец XX столетия для Руси - это, к сожалению, бледные имена, бледные лица и еще более бледные дела во имя Отечества тех, кто оказался на престоле. В свою очередь, это должно было породить и породило не только несметную свору чванливых, беспринципных и бездарных чиновников, но и целые кланы мафиозных структур, управляющих этой камарильей столь легко и искусно, что те по-настоящему уверовали, будто это они правят демократический бал "от Москвы до самых до окраин".
        И выпало Андрею Тарасевичу вновь влезть в самое пекло этих разборок, хотя, казалось бы, после всего пережитого сам Бог обязан был взять его под свое крыло, уберечь от новых страданий и напастей.
        Впрочем, так оно поначалу и казалось, когда он отыскал в госпитале Мишку Багрянцева.
        2
        - Здорово.
        - Привет.
        Мишка еще не вставал, и они лишь подались навстречу один другому. Смутились этого порыва нежности и, сглаживая его, стыдясь сентиментальности, Тарасевич грубовато поинтересовался, осторожно присев на край кровати:
        - Чего это вздумал подставляться под пули? Да еще шальные.
        - Да вот полюбили они меня.
        - Это ты, брат, оставь. Тебя любят другие. И не шальные. И не пули.
        Багрянцев замер, медленно заливаясь краской. Андрей мог говорить такое только про Раю...
        - Так вот я и спрашиваю, - продолжал издеваться сладостными для Мишки намеками Тарасевич. - Жив останешься, если рядом разорвется снаряд?
        - Рая? - с пугливой надеждой произнес тот и сделал попытку заглянуть за спину друга.
        - Рая, Рая, - уложил его мягким нажимом руки Андрей. Вышел в коридор, где томилась у двери, отщипывая ногтями корешки гвоздик, его соседка: - Тебя ждут. Но только ненадолго.
        Кому говорил и о чем просил! Рая не вышла из палаты, пока Мишка не стал на ноги...
        На тихую, скромную их свадьбу Андрей на последние деньги взамен расколошмаченной купил новую люстру - света вам в жизни! Незаметно пропуская тосты, наелся поплотнее, чтобы хоть на день-два вперед, и незаметно, по-английски, вышел.
        Все. Пора определяться в этой жизни самому. Вешать свои проблемы на Мишку и Раю, тем более в медовый месяц - просто не по-товарищески.
        И вновь он одиноко бродил по московским улицам, и каждый раз оказывалось, что возвращался к тем местам, которые так или иначе были связаны с его первой поездкой в столицу и смертью Зиты. Междугородный на Новом Арбате, Союз писателей - теперь уже неизвестно чего, Белый дом с вычищенными после путча площадями и газонами. Только был ли мальчик, был ли путч? Не точнее ли сказать, что произошла контрреволюция, раз поменяли героев и идеалы? И что теперь делать ему: приспосабливаться к новым законам или противостоять им? А если противостоять, то как? Идти войной?
        Если верить газетам, Млынник с ушедшим из Риги отрядом то ли в Приднестровье, то ли в Абхазии. В одном из газетных интервью Чеслав сказал, что рижский ОМОН не признает новых границ внутри государства и считает своим долгом быть в той точке Советского Союза, где необходима их помощь. Значит, его друзья там, где стреляют. Где зажглись войны. И поэтому надо просто ехать на войну. Любую. Там он найдет своих ребят. Он тоже не признает ликвидации СССР, а значит, вправе выступать в его защиту.
        Поэтому он снова надевает свой черный берет. Пусть даже и мысленно. Свой он сжег 23 февраля, когда правительство Москвы, уничтожая все советское, запретило ветеранам прийти в этот праздничный день к могиле Неизвестного солдата. А когда те все-таки решили донести цветы к своему собрату, выставило на их пути омоновцев. И те подняли дубинки против фронтовиков. И Ельцин - какая гнусность! - вручил им потом за избиение стариков ордена "За личное мужество". И, что самое в конечном итоге постыдное, омоновцы - нет ниже падения! - эти ордена с благодарностью приняли*.
        
        * Потом Ельцин будет вручать звания Героя России офицерам, расстрелявшим в октябре 1993 года парламент страны и безоружных защитников Дома Советов. Так что в этом плане Президент всегда был последователен.
        Едва узнав эти новости, Андрей купил бутылку водки, сел в электричку и выехал за город.
        Он не помнил, сколько ехал и где вышел. В редкой лесопосадочке недалеко от платформы разложил костерок и, когда пламя устоялось, окрепло, медленно опустил в него свой омоновский берет. Хотел отвернуться, уйти от огня и боли, но переборол себя, дождался, когда придавленный огонь выберется из-под черного круга, лизнет, обжигаясь, суконный ворс. Пища оказалась съедобной, пламя впилось в берет и ненасытно, не дожевывая до конца куски, проглотило с огненного стола щедрый подарок.
        Андрей понимал, что это сгорал не просто берет: он подводил черту под своим прошлым. А точнее, перечеркивал свое будущее, если оно каким-то образом свяжется с ОМОНом. В свое время в Риге их отряд выбрал идеалом службы не деньги, а долг. Они могли получить золотые горы за одно только послушание латвийским властям, призывавшим их к жестокости по отношению к инакомыслящим. Случись так, Прибалтика первой бы захлебнулась русской кровью еще в самом начале перестройки. Но их ОМОН выстоял против такого соблазна и, хотя сам в конечном итоге оказался оболганным Ригой и преданным Москвой, перед историей что рижский, что вильнюсский отряды остались чисты. Московские же омоновцы 23 февраля показали, что можно служить и за деньги...
        Поэтому с милицией у него ничего общего больше не будет. Никогда. Скорее он сам окажется среди тех, кого избивают дубинками...
        Лишь угасло пламя костра, зубами сорвал пробку со "Столичной". Выпил, сколько хватило духу, прямо из горлышка. В голову и ноги ударило мгновенно, но, передохнув, зачерпнув горстью снега, вновь опрокинул в себя водку.
        И заныло в груди, и не заметил, как завыл от безысходности и одиночества. И чтобы выплеснуть боль, не умереть от ее тисков, пошел крушить, ломать, топтать кусты и деревья. Человек, превратившийся в медведя-шатуна и по-волчьи завывающий - это всего-навсего рижский омоновец...
        Воспоминание прервалось неожиданным озарением: а ведь он не снял тогда с берета звездочку. Зачем же он бросил ее в огонь! Она-то здесь при чем! Может, еще цела? Может, надо съездить и посмотреть? Времени-то у него теперь - море, а в том лесочке, как ни крути, горела его судьба...
        Место отыскал быстро. Присев на колени, бережно раздвинул траву. Черная, обуглившаяся звездочка посмотрела на него серпом и молотом, и он, спасаясь от этого немого укора, торопливо зажал ее в руке. Звезда кольнула острыми краями, но не сильно, не до крови, словно и прощая, и в то же время желая, чтобы он помнил и о ее боли.
        И вновь завыл Андрей, выплескивая боль через этот стон, и пошел крушить, ломать все на своем пути. И рвался, бежал куда-то, не отворачиваясь от веток, и спотыкался, и был бы, наверное, рад, если бы разверзлась под ним земля или прилетела из чащи выпущенная кем-нибудь пуля. И сразу бы все успокоилось. Как хочется успокоиться...
        Очнулся посреди огромной лесной поляны, узеньким коридорчиком примыкающей к шоссейной дороге. На ее обочине стояли машины, а толстенький, похожий на Карповского, мужичок увлеченно показывал руками на поляну. Четыре не то чтобы дюжих, но молодца, выставив на капот белой "волги" банки с пивом, сосредоточенно слушали, время от времени сверяя рассказ Карповского с записями на большом листе ватмана. Затем толстячка увезла "волга", а четверка открыла банки с пивом.
        В это время Андрей и вышел в центр площадки. Боль требовала, искала выхода, он с удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь физиономию и теперь всем своим видом зазывал подвернувшуюся компанию на драку. Даже, аккуратно повесив на куст рубашку, стал спиной к замершей четверке: пренебрежение должно быстрее подогреть их. Тем более что приехавшие - наверняка какие-нибудь кооператоры, раз делят землю. А он тогда - частник. Фермер. Он сажает здесь петрушку, редиску, морковку, горох, картошку и свеклу - ох! - все, что помнит из детской песенки. Только бы подраться. Ну же, ну! Обгоревшая звезда жжет ладонь и грудь. Больно! Дайте выход!
        Сзади подошли профессионально, сразу полукругом - он и не оборачивался, чтобы удостовериться в этом. Пусть порезвятся пока. А он успокоится. Эх, жизнь-нескладуха...
        - И чем занимаемся? - не выдержали первыми они. На этот раз Андрей с улыбкой обернулся. Все четверо - поджарые, спортивного вида, с короткими прическами, с банками пива в руках. Хозяева жизни. Этой поляны. Он им сейчас покажет, кто хозяин на этой земле.
        - Так чем занимаемся? - повторился вопрос.
        - Строю Эйфелеву башню, - выделив гостя пожиже, ответил ему Андрей. В начальниках, как показывает его омоновский опыт, почему-то чаще всего ходят те, кто помельче. Синдром Наполеона?
        Он не ошибся: спрашивал и командовал здесь именно Наполеон.
        - Получается?
        - Если всякая сволота не будет шляться вокруг и задавать глупые вопросы, то получится.
        - Ты, Зин, на грубость нарываешься, - голосом Высоцкого вдруг пропел один из охранников и бросил под ноги Андрею банку. Наверное, это была его любимая фраза перед дракой, потому что он вышел вперед и демонстративно засучил рукава. Вздохнул, оглядев свой кулак - извини, мол, дружище, но придется тебе поработать, - и подошел.
        Но по тому, что он не напружинился перед ударом, как долго и откровенно замахивался, - уже по этим первым штрихам стало ясно, что он и умеет только одно - бить морды. Бедный парень. Руками можно махать на дискотеках. А рукопашный бой - это искусство. Это то же оружие, которое должно быть невидимо до тех пор, пока ты его не применил. Так что не надо так нагло откровенничать.
        Андрей без труда перехватил руку и, уклонившись в сторону, легонько поддернул парня в том же направлении, куда тот наносил удар. Этого оказалось достаточно, чтобы, потеряв равновесие, чуть подбитый под ноги, он улетел за несколько метров. Без всяких "дзя", звериного оскала, прыжков и прочей каратистской атрибутики.
        Похоже, эта простота больше всего и сбила с толку остальных. Под ноги Андрею, столкнувшись в воздухе, теперь упали сразу две банки. И хотя на этот раз рукава не закатывались, Тарасевич опять спокойно перехватил удары и, чуть осадив нападавших, резко дернул их по кругу. Чем же вы занимались в школе, господа хорошие, если не знаете, что никогда нельзя перекрещивать ноги: устойчивость-то после этого нулевая.
        И кувыркнулись еще двое, распахав носом землю. И вновь все показалось слишком просто и не эффектно, а значит, случайно - то ли споткнулись нечаянно, то ли помешали друг другу сами. Да нет, братцы-кролики, это всего лишь элементарное знание законов физики, геометрии да биологии, когда враг выводится из равновесия смещением центра тяжести. Старо, как мир.
        Освободившись от нападавших, Андрей шагнул было к Наполеону, но вынужден был замереть на месте: тот держал у груди пистолет. Настоящий ли, газовый или муляж - поди разбери, но рисковать не было никакого смысла.
        - Против лома нет приема, - поднял руки Тарасевич, прекрасно зная приемы и против лома, и против пистолета. Только в драке верх берут не наглые, а расчетливые. И слово последнее не сказано. А оно будет за ним.
        - Скажи друзьям, чтобы не дергались, иначе переломаю ненароком им ручки да ножки, вот неудобства-то будут, - кивнул назад Тарасевич, не сводя взгляда со старшего.
        Кажется, предупредил вовремя - за спиной замерли.
        - Ну, так и чем занимаемся? - попытался поставить старую пластинку Наполеон.
        - Строю Эйфелеву башню, - не уступил и Андрей.
        Давно, наверное, не отвечали четверке наглостью на наглость. И то, что Эйфелева башня станет для них красным платком, Андрей знал, еще не повторив этой непонятно откуда родившейся у него в голове фразы. Поэтому резко обернулся, собрался, взмахнул руками. Нападавшие, не успев дотронуться, рухнули у его ног, как подстреленные. Наполеон, забыв про оружие, ошарашенно глядел на схватившихся за головы, безуспешно пытающихся встать напарников*.
        
        * Тарасевич в этом случае применил биоэнергетику. К сожалению (а может, и к счастью), про этот вид боевого искусства мало кто знает. Овладевают им лишь в некоторых разведывательных и диверсионных подразделениях. Поэтому описывать приемы и методы этого вида борьбы лучше не стоит.
        - Ты, что ль, интересовался, чем занимаюсь? - переспросил его Тарасевич. - Огородик думаю разбить. Да посадить лучок, укропчик, огурчики. А пивка не осталось? - переключив внимание противника на левую руку, в которой тот все еще держал банку, Андрей подошел к нему. Стал сбоку. - А теперь убери пушку.
        Наполеон торопливо повиновался - отдал пиво, засунул в пиджак пистолет.
        - А что вы здесь собираетесь делать? - опустошив банку, окончательно взял инициативу в свои руки Андрей.
        Собеседник почувствовал это, может, хотел даже, подобно Андрею, ответить про Эйфелеву башню, но, глянув на все еще "плывущих", шатающихся даже на карачках сотоварищей, благоразумно передумал.
        - Да все дело в том, что эту землю купила наша фирма, - охотно сообщил он. - Завтра здесь начнутся работы, так что огород, к сожалению, придется перенести в другое место. А они... - кивнул на своих подручных. - Что с ними?
        - А черт их знает, - пожал плечами Андрей. - Подбежали и рухнули ни с того ни с сего. Наверное, съели что-нибудь.
        Демонстративно подчеркивая полную свою непричастность к происшедшему, сорвал одуванчик. Примерился, дунул на него, пытаясь с первого раза сорвать все пушинки. Получилось: голый цветок стыдливо замер в его пальцах.
        С цветком и кооператорами все ясно, а что делать ему самому? Прожита уже достаточная жизнь, чтобы понять: ничто в ней не случайно. Если ему начертано на роду жить рядом с опасностью, то cпокойствие испытываешь именно на краю пропасти. Он понял, от чего устал, что его погнало из Мишкиного дома, толкнуло на драку - он устал ждать опасности. И сейчас, нутром почуяв холодок, нервно успокоился: наконец-то. Жизнь зацепила его вновь не лучшей своей стороной, но иного просто не могло быть. Теперь надо просто посмотреть, что из этого получится.
        - А теперь - до свидания. Мне хочется побыть одному, - отправил Андрей гостей с поляны.
        - Так ведь фирма... - начал старший, но Андрей перебил его:
        - Полян в Подмосковье много. Я со своей уходить не собираюсь...
        3
        Китайцы уверяют, что самый легкий день - это прожитый. Правильно уверяют, ибо будущим своим Андрей не обольщался. Люди, покупающие землю под Москвой и спокойно разъезжающие с оружием - братия еще та. Завтра, без сомнения, они прибудут с начальством и подкреплением: или наказать наглеца, или посмотреть его в деле. Тут все зависит от того, как преподнесет встречу своим хозяевам четверка.
        Открытого боя или драки он не боялся: встреча на поляне сошла за тренировку и показала, что еще ничего не забыто из тех приемов, которым обучался их отряд в Риге. Свалилась им тогда удача - тренера по рукопашному бою отыскали среди офицеров-ракетчиков, выпускников Краснодарского училища. А уж про то, что там творил чудеса в секции рукопашного боя некий полковник Кадочников - про то молва доходила до любого, кто хоть мало-мальски интересовался борьбой.
        - Мы не японцы и не китайцы, и никогда ими не станем, - надо полагать, словами Кадочникова начал свои занятия ракетчик. - Поэтому все эти карате, у-шу, восточные единоборства, хотим мы того или нет, нам, славянам, чужды и противоестественны даже просто по движениям, по ритму дыхания. Не говоря уже о психологии души. Если мы, русские, пойдем по их пути, то навсегда останемся вторыми: копии никогда не бывали лучше оригиналов. Утверждаю: лучшая борьба - это русский стиль. Прошу любого, - вызвал он на ковер помериться силой.
        И когда один за другим весь отряд, а в конце и сам Млынник, оказались на полу, созрели последние скептики.
        - В русской борьбе нет приемов, в ней существуют только принципы этих приемов. Интуиция, - влюбленно говорил лейтенант. - Вспомните детство. Если вас когда-нибудь били по голове или просто замахивались, вы ведь, ничего не зная из борьбы, тем не менее, выставляли над ней домик, и удар скользил по рукам, уходил в сторону. Силу нужно не встречать жестким блоком, как учат во всех секциях, а обходить ее. Затрата энергии - минимальная. Тогда вы можете драться хоть целый день и даже не вспотеть. Кто готов меня ударить?
        Вышел Андрей, долго примерялся и ударил сбоку левой. Однако рука соскользнула вниз, увлекая за собой, закручивая - и, не устояв, он оказался на матах.
        - Видите, я работал только мизинцем, отводил удар. И сила нападающего сработала против него самого - увлекла, закрутила. Все согласно законам физики и геометрии. Я не смогу повторить этот прием, потому что его нет, Я его придумал именно для этой ситуации. Но я хорошо знаю механические законы. И даже если буду ранен в руку или ногу, удержу двух-трех нападающих. Прошу еще.
        Неизвестно по какой системе, но ракетчик выделил в конце тренировки нескольких человек, обучил и показал некоторые приемы и с биоэнергетикой. Оказался среди избранных и Андрей.
        - Теперь у тебя в руках страшное оружие, - перед отъездом Андрея из Риги напомнил лейтенант. - Дай себе слово никогда не применять его без особой нужды.
        Дал. И честно держал его. Даже у могилы Зиты, когда латыши взяли его голыми руками. Впрочем, там, на кладбище, он и не вспомнил об этом. Да и не смог бы он у могилы жены устраивать потасовку.
        А вот после вчерашнего пришла уверенность, что вся эта шелупонь с пистолетами не так страшна, как кажется. Ему же надо настраиваться на встречу с их хозяином. А хозяева сами кулаками не машут...
        Его уже ждали. "Тойота" и две "девятки" стояли у обочины шоссе с распахнутыми дверцами, но Андрей приглашение проигнорировал. Подобрав по пути подвернувшийся осколок кирпича, прошел к прежнему своему месту, присел на кочку. Очистил от земли кирпич, сбил острые края и опустил его в карман пиджака: пригодится. Сорвал несколько листочков щавеля, росшего вокруг кочки. Кислотища, а жевать хочется. Как в детстве в детдоме...
        Хлопнувшие дверцы закончили воспоминания. По пять человек из трех машин - это пятнадцать. Многовато. Значит, глаза у четверки были перепуганные, если прикатили такой сворой. Лезть сегодня на рожон нет смысла, но и бухаться в ножки - исключено. На того, кто у ног, очень просто наступить сапогом. Ему же надо попытаться заработать у них денег. Быстро и много.
        Впереди толпы крутился Наполеон, явно гордясь своим знакомством с Тарасевичем и подчеркивая этим свою значимость. В центре шел еще более меньший Наполеончик - аккуратненький, в кожаной куртке, с лоснящейся прической, усиками. Но даже со стороны видно, что уверенный в себе и в своем окружении. Хотя остановился почти на том же самом месте, где и вчерашние его нукеры: видимо, есть какая-то чисто психологическая безопасность расстоянии именно в три метра: для одного прыжка много, а выражение глаз видишь и голос в разговоре не повышаешь.
        Наверное, Наполеон-1 рассказал о встрече весьма подробно, потому что Наполеон-2 спросил с ходу:
        - И чем занимаемся?
        Эх, как красиво было бы опять загнуть про Эйфелеву башню, но... три на пять - это пятнадцать. Скопом навалятся - можно не управиться. А в "тойотах" шалава не ездит...
        - А вот он знает, - кивнул Андрей на вчерашнего знакомого. Тот согласно закивал, потом, правда, поумерил свой пыл: дошло, что и такой ответ - все равно, что про долбаную башню. Замер под взглядом меньшего своего двойника: простите, понял, что прикажете - сделаю и исправлюсь.
        Приказал показать "фермера" в работе.
        - А может, не стоит? - спросил Андрей, поняв его желание и увидев, что из толпы выступил, играя бицепсами, самый накачанный парень. - Ведь и так все ясно.
        - Здесь командую я, - улыбнулся Наполеон-2.
        - Тогда - ко мне! - резко приказал Андрей смельчаку, сбрасывая с одной руки пиджак.
        Вышедший, видимо, привык к резким командам: чисто механически повинуясь, принял стойку. Тарасевич тоже сделал легкий выпад, но только для того, чтобы взмахнуть пиджаком и по широкой дуге припечатать лежавший в кармане кирпич в спину нападавшему. Тот замер от неожиданной и непонятной боли, но затем разъяренно повернулся боком и резко выбросил вверх ногу, стремясь попасть Андрею в челюсть. Но мгновением раньше Тарасевич присел, поймал ногу на плечо и резко выпрямился. Боль в раздираемой промежности на этот раз оказалась намного сильнее, потому что парень, взвыв, уже скрюченным повалился на землю. Андрей, вновь перехватывая инициативу в свои руки, указал вчерашним бедолагам.
        - Теперь ты, ты и ты.
        С уже заранее обреченными лицами, но так же послушно, те вышли вперед.
        - Назад, - отдал им новую команду, дурачась, Андрей, и они не сообразив, что подставляют шефа, охотно повиновались.
        - Ох, извините. Здесь, кажется, командуете вы, - по-детски невинно сложил на груди руки Тарасевич и чуть поклонился старшему.
        Тот, покусывая кончики усов, пережидал в себе гнев. Но когда троица, поняв свою промашку; рванулась в драку - лечь костьми, но заслужить прощение, он сам остановил их резким криком:
        - Назад! Все - назад. К машинам.
        Похоже, о лучшем подарке его подчиненные не мечтали - сдуло ветром. Страшен и непонятен враг, который не боится превосходящего количеством противника. Но еще страшнее и беспощаднее главарь, проигрывающий на твоих глазах. Поэтому - хоть к машине, хоть за нее. Хоть метеоритом, хоть ползком...
        - Выпить хочешь? - не трогаясь с места, спросил окончательно определившийся Наполеон.
        - Не пью. - Андрей тоже не тронулся с места.
        - Похвально. Хотя выпивка не есть блудство, а есть лакомство, богом данное. Так говорил один знакомый поп. Где служил? - вдруг без всякого перехода спросил он.
        - В ОМОНе... Рижском, - после некоторой паузы добавил Андрей, чтобы с самого начала расставить все на свои места.
        - Даже так? Уважаю. Но, насколько я слышал, вас тут ищут по стране.
        - И еще долго будут искать*. Так что пить или заводить знакомства со мной опасно, - прощупывал хозяина Андрей. Если и после такого сообщения он не побоится вести знакомство, значит, не все чисто у ребятишек в отношениях с государством.
        
        * После октябрьских 1993 года событий в Москве Ельцин подтвердил, что готов содействовать латвийской полиции в аресте всех 30 рижских омоновцев, скрывающихся на территории России.
        - Это не опасность, - спокойно отреагировал Наполеон. - Я не из тех, кто после любого чиха правительства желает ему здоровья и подносит сопливчик.
        - Смело вы.
        - Отнюдь, для этого смелости не требуется. Наше правительство давно уже, выпучив глаза, рулит в одну сторону, а страна несется совершенно в другую. Поэтому остаюсь при своем мнении и приглашаю тебя на рюмку чая. Поехали, - на этот раз потребовал он и направился к "тойоте".
        Надо полагать, он тоже прекрасно понимал, что Андрей пришел на встречу не для того, чтобы лишний раз подраться. Появился - значит, готов выставить себя на смотрины. И не без личной выгоды, надо полагать. Вот только какой?
        В машине указал место рядом с собой. Андрей утонул в мягком, удобном сиденье, но это не помешало ему заметить, как Наполеон через пульт на своей дверце довернул зеркальце так, чтобы видеть соседа. Так же с пульта приоткрыл задние стекла. Из охранников никого не пригласил и, оглянувшись, Андрей увидел, как они суетятся, заталкиваясь в "девятки". Не сдержавшись, оценил:
        - Одну половину надо гнать в шею, а вторую - дрючить.
        Замечание хозяину "тойоты" не понравилось, и он упреждающе поднял руку:
        - Давай сначала о тебе.
        Машина взяла с места мощно, и Андрей услышал, как автоматически заблокировались дверцы. Запикал маячок-предупреждение - значит, стрелка спидометра перевалила за сто десять километров. Да, это не их отрядный "уазик"...
        - Сто семьдесят девять лошадей, - с любовью похлопал по коричневой баранке руля и водитель. Включил магнитофон, но музыка зашипела, и он, приноровившись, поджал тумблер спичкой. - Техника японская, а кассеты наши, - оправдался он за маленькую оплошность в комфорте. - Ну, и где ты? Что ты? Могу представить твое положение, но, наверное, не до конца.
        Он чуть повернул голову - в приготовленное для этой цели зеркало, где Андрей встретил его внимательные глаза. Да, этот кулаками не машет. Но что благополучный среди вселенского хаоса, и благодаря именно этому хаосу, сможет понять в жизни отверженного? Что он, в конечном счете, может почувствовать в такой ранимой душе, какая была у его Зиты? Поверит ли, что сердце разрывается и за страну, выталкиваемую на помойку?
        Сосед ненавязчиво ждал, и постепенно Андрей разговорился. И вновь запереживал, и сжимали горло спазмы, и замолкал, чтобы не сорваться на крик или мат, - и хозяин машины тоже на удивление чутко убрал газ, и умолк даже сигнальчик скорости, словно подчеркивая соучастие в событиях.
        Но, возвращаясь к реальности, Андрей чувствовал чудовищную ненормальность такого своего откровения. Кому он рассказывает? И, презирая себя, из последних сил сдерживался, чтобы не взять за грудки садящую рядом прилизанную куклу и не рвануть в сторону руль, чтобы загреметь под откос и тем самым раз и навсегда прервать свою боль и страдания...
        - Да-а, не позавидуешь, - вполне искренне посочувствовал хозяин, когда Андрей смолк. - Чем теперь думаешь заняться?
        - До женитьбы Мишки было еще ничего, а теперь надо и совесть иметь. Наверное, поеду в Приднестровье или каким-нибудь образом в Югославию.
        - Повоевать хочется?
        - Лучше воевать, чем сидеть в ларьках и торговать жвачкой. Честнее.
        - Воевать интересно до тридцати лет, - со знанием дела сообщил собеседник. - А если я предложу тебе что-нибудь близкое по профилю здесь?
        - Что?
        - Я - майор запаса Кот Николай Тимофеевич, начальник службы безопасности.
        - Чьей - безопасности?
        - Кто наймет и заплатит. Охрана коммерческих банков, вечеринок разных, банкетов, других мероприятий. А главное, - опередил он следующий вопрос, - все законно. Мы зарегистрированы как охранная фирма "Стрелец", так что с юридической точки зрения к нам не подкопаться.
        - Чем же тогда занимается милиция?
        - Милиция не просчитала время. Она думала, что сможет накручивать взятки только за то, что греет пузо у какой-нибудь двери. А тут появляемся мы - более тренированные, культурные, официальные. Оплату запрашиваем повыше, но уже ни копейки сверх. И все постепенно начинают поворачиваться к нам и фирмам подобного типа. Милиции в охране скоро места не останется, помяни мое слово.
        Поминать не хотелось - не было смысла. "Стрелец" его мог интересовать только как объект, где он сможет, видимо, подзаработать. А дальше будет видно.
        - Ну, так каковы намерения? - опять глянул в зеркальце Наполеон.
        - Пока - выпить предложенную рюмку чая, - решился Андрей, отдавая себя случаю.
        - Рисковый ты парень, - после небольшой паузы проговорил Кот и пригладил языком и без того аккуратные кончики усов. - Не боишься нарваться?
        Он имел в виду все встречи, и Андрей понял его.
        - Я свое отбоялся.
        - Мне нужны такие люди.
        - Когда выходить на службу? - мгновенно перевел разговор на практические рельсы Тарасевич.
        Хозяин "тойоты" ответил не сразу: закончилась кассета, и он перевернул ее, словно судьбу своего попутчика, на другую сторону. Спичка выпала, и раздалось что-то шипящее, суматошное, невнятное...
        4
        "Стрелец" занимал двухэтажный особнячок, снаружи и изнутри, как мухами, облепленный строителями-армяками.
        По вскрытым полам, через груду кирпичей, заготовленных для камина, через десятки подобострастных "здравствуйте, уважаемый", прошли в дальний, уже отреставрированный угол здания. За высокой, еще не покрашенной дверью оказался просторный кабинет, весь в люстрах и мягкой мебели.
        - Здесь разместится наша бухгалтерия, - небрежно махнул рукой по стенам Кот, давая понять, насколько они богаты, если могут министерский кабинет отдать какой-то бухгалтерии. Не присаживаясь, наклонился к селектору: - Нина, у меня гость. Чай, лимон, кекс.
        - Садись, - он в самом деле умел и любил командовать. И не успел Андрей устроиться на небольшом диванчике, как хозяин вновь надавил своей властностью. - Условия таковы: дежурства - сутки через двое. Бывшим разведчикам, десантникам, морским пехотинцам - плюс десять процентов к окладу. За каждый спортивный разряд - еще плюс пятнадцать. Но за первое появление на службе в нетрезвом виде - пятьдесят процентов долой, а на второй раз - расчет и до свидания. За первое опоздание - минус пятнадцать процентов, за второе - уже пятьдесят, а на третий раз - тоже до свидания, мы с вами незнакомы. Устраивает?
        - Без проблем.
        - Все, что видится и слышится у нас или в обслуживаемых фирмах, - тут же и умирает.
        - Это само собой.
        - Физподготовка два раза в неделю, независимо от дежурств или отдыха...
        ...Похоже, "Стрелец" - в самом деле не шарашкина контора. Здесь - военная дисциплина, помноженная на зарплату кооператора. Орешек...
        - Спортом меня запугать тоже достаточно сложно.
        - А я и не пугаю, - усмехнулся майор, и Андрей внутренне собрался: все, хватит. Контракт заключен, и его дело - слушать и выполнять команды. Без комментариев.
        - Прошу прощения, - извинясь, торопливо вставил он реплику, но начальник продолжил;
        - Я не пугаю. Я никогда никого не пугаю. Я обозначаю круг прав и обязанностей, а потом только действую - без слов и уговоров.
        - Я понял, - еще раз извинился Андрей.
        Скрипнула дверь, прервав разговор. В проеме показался вначале расписной поднос с чашками, а потом, заставив Тарасевича вздрогнуть - Нина: на ней оказалось почти такое же сиреневое платье, как у Зиты. Сходство на этом заканчивалось, но, по мере приближения сиреневого пятна, сердце колотилось все учащеннее, на лбу выступил пот: боль по жене никуда не исчезала, она просто чуть притаилась до первого импульса. От майора, видимо, не ускользнуло его волнение, потому что, когда Нина вышла, он вопросительно замер, требуя объяснений.
        - Жену напомнила, - не стал скрывать Андрей.
        На этот раз, в отличие от поездки в машине, Кот сочувствовать не стал, дав Андрею пометить для себя еще один пунктик: личное в "Стрельце" - до фени. Служба - и только она. Платится только за это. Есть спортивный разряд - плюс пятнадцать процентов, опоздал на развод - минус пятнадцать. Рынок. Даже в отношениях между людьми - рынок. А когда-то заграницу больше всего бесила именно открытость советских людей, их готовность идти за чувством, а не расчетом. Рациональный Запад прекрасно понимал, что отношения между людьми на одной шестой части суши, окрашиваемой на всех картах в красный цвет, сохранились без учета шелеста купюр и предварительно просчитанной выгоды. Это был им немой укор, который они всячески замалчивали и не желали вытаскивать наружу даже в своих внутренних спорах. Советский строй сумел каким-то образом устоять перед лозунгом "Делать деньги - чтобы ими делать новые деньги". Он доказал, что не все решают деньги.
        И вот это нравственное преимущество стало, видать, разрушаться с приходом рынка. Почему же все хотят подсчитывать только плюсы, кто займется минусами?
        Отхлебнув несколько глотков чая, Андрей встал.
        - Спасибо за угощение и доверие. Но, поскольку я теперь подчиненный, позвольте перейти на "вы" и приступить к своим обязанностям.
        - Прекрасно, - оценил Кот. - Сейчас тебя проведут по нашему офису, познакомят с теми, кто на месте. А завтра в девять утра - на развод. Сергей, - опять наклонился он к селектору. - Зайди.
        Сергей оказался охранником, которого Андрей припечатал кирпичом на поле. Выслушав инструктаж начальника, он без особого дружелюбия провел нового "стрельца" по двору, подсобкам. В дежурке указал на один из диванов - можешь ночевать пока здесь. Но Андрей ждал и готовился к другому. И когда, наконец, Сергей ввел его в комнату, где сидела Нина, он признался самому себе: его тянуло именно к этому сиреневому пятну. К памяти о Зите.
        - Андрей, - представился Тарасевич, надеясь уловить хотя бы еще какие-нибудь штрихи, жесты от Зиты.
        Но ничего не было даже близкого: в сиреневом ореоле - не Зитина мягкость в движениях, не ее улыбка. А то, что в небрежно откинутой руке дымит дешевая сигаретка - вообще никак не вяжется с образом жены...
        Казалось, разочарование погасит сравнения, воспоминания, но почему-то случилось обратное. Серега, оказавшийся бывшим морским спецназовцем, к полуночи понемногу разговорился, поведав о своей службе и даже о том, как трое суток просидел под днищем корабля на Мальте, охраняя встречу Горбачева и Буша. А у Андрея стояло перед глазами сиреневое пятно.
        - ...Ливийцы поклялись взорвать Буша, и на нас, охрану, должны были вначале пустить акул, а потом пошли бы подрывники. Гиблое место - Мальта. Хорошо, начался шторм...
        А черт его знает, хорошо или нет. Пойди тогда Горбачев на корм рыбам, не было бы, вероятно, той чудовищной серии предательств собственного народа, которая в конце концов погубила страну и Зиту. Теперь уже десятки тысяч зит.
        Впрочем, следом шел, топыря глазки, Борис Николаевич, который, в отличие от предшественника, не только смотрел, как губят страну, но и возглавил этот погром. Нет, не было спасения стране, обложили ее, как раненого медведя. И не допотопные дробовички оказались в руках у вышедших на охоту - автоматы*...
        
        * Почему Горбачева потянуло именно на Мальту, пока остается тайной. Ельцин туда не ездил, но 16 ноября 1991 года ему в Кремле был вручен крест рыцаря-командора Мальтийского ордена, который с незапамятных времен известен как опорный элемент структуры международной масонской организации.
        - ...А год назад огляделся вокруг: черт возьми, а что я имею, кроме раскрошившихся от аквалангов зубов, на которые нельзя поставить ни одной пломбы, да выскакивающих через каждые двадцать километров бега коленных чашечек...
        Но коленные чашечки ерунда по сравнению с потерей любимого человека. Завтра он зайдет в кабинет к Нине, чтобы вновь испытать резкую боль. Он желает, жаждет этой боли...
        Однако на следующий день Нины на работе не оказалось. Сидевшие за пишущими машинками две другие девицы на его путаный вопрос переглянулись и, видимо, не доверившись новенькому, молча пожали плечами. Зато уходивший домой с дежурства Сергей хлопнул его мимоходом по плечу:
        - В Новосибирске. Или в Сочи. Где затребовалась.
        - Как это - где затребовалась? Объясни.
        Спецназовец назидательно поднял вверх палец:
        - Совет и, между прочим, бесплатный: не лезь туда, где нас не ждут.
        Это означало одно: Нина в опасности. Когда-то и с Зитой он познакомился, когда та оказалась беззащитной перед наглостью и силой...
        Вновь сравнение. Зачем? Он не желает знать никаких нин, а тем паче дел, которыми она занимается или в которых участвует. Ему заработать денег - и на войну. Туда, где гибнут, стараясь остановить страну от сползания во всеобщую бойню, а не продаются. Где его друзья.
        ...Нина появилась на третий день. На тихое "здравствуйте" Андрея, за очередные пятнадцать процентов и бесплатный ночлег взявшегося нести дежурства в офисе, кивнула неузнаваемо и отрешенно. Медленно поднялась на второй этаж. Слышно было, что пошла к начальству - докладывать о поездке. И тут Андрей, еще не придумав повода, пошел туда же.
        Перед высоченной дверью, однако, замер, вновь задавшись вопросом: ну зачем это все ему? Зачем влезать в непонятное, изначально не его? Здесь варятся свои дела, никоим образом его не касающиеся - и в честь чего он должен за кого-то переживать или о ком-то заботиться. Хватит, назаботился по горло!
        Торопливо отошел от двери - и вовремя. Появилась Нина на этот раз словно споткнулась о взгляд Андрея, еще не успевший перемениться с озабоченного на равнодушный. И торопливо усмехнулась, попыталась даже гордо и независимо тряхнуть головой равнодушно-медленно дойти до своего кабинета. Так ходят, когда боятся осмеяния или плевка вслед. Когда душа рыдает, но понимаешь: сдаваться нельзя. Потому что, если уронишь хоть одну слезинку, потом утонешь в море слез.
        - Да перевели ее в разряд гейш, - отмахнулся Серега, когда Андрей достал-таки его расспросами. - Раньше считалась примой здесь, около начальства, а теперь клиент заказывает - она летит.
        - И мы... мы этим занимаемся?
        - Мы - нет, а про начальство не знаю, у него свои игры. Но еще раз советую тебе - не лезь. Этот мир не переделаешь.
        Спецназовец отвернулся, считая разговор законченным, но вдруг, не поворачиваясь, с грустью добавил:
        - Знаешь, последняя гармония в природе и мире, на мой взгляд, осталась только в океанских глубинах. Я это понял, только сняв акваланг и сдав старшине светящийся под водой компас. Представляешь, выбрасывают тебя из самолета на воду и ты уходишь в глубину. Парашют растворяется в соленой воде, и о тебе больше ничто не напоминает. У тебя только планшет с четким заданием и маршрутом да верный компас...
        Глубоко вздохнув, с ожесточением закончил:
        - Если бы можно было не выныривать на поверхность, где ни квартиры, ни зарплаты за несколько месяцев, ни уважения к твоей форме и работе. Зато есть восемнадцатилетние сосунки на "мерседесах", с миллионами в карманах и с нашими бабами в ресторанах. Почему так?
        "Почему? - мучился над словами Сергея и Тарасевич. - Во что же превращается оборона страны, если из армии уходят такие солдаты? Кто же остается? Генералы, вместе с Шапошниковым и Грачевым побоявшиеся потерять свои лампасы после августа 1991 года и подобострастно уверившие демократов, что они тоже поддерживают развал СССР? Но ведь армия, влезшая в политические разборки внутри страны и доказывающая преданность какому-то одному или даже группе политиков, - такая армия будет теперь вытаскиваться на свет столько раз, сколько этим политикам будет угрожать потеря власти. Такой армии и таким генералам отдадут любой приказ. И генералитет, однажды смалодушничавший, предавший Конституцию и нарушивший собственную присягу, вынужден будет выполнить любой, даже преступный, приказ. Такая армия страшна и опасна в первую очередь не для врагов, а для собственного народа"*.
        
        * В октябре 1993 года Коллегия Министерства обороны хотя и не приняла решения на ввод войск в Москву, но и не воспротивилась, когда этот приказ отдал лично Б. Ельцин. И армия пролила кровь собственного народа. Министр обороны П. Грачев с гордостью принял из рук Президента орден "За личное мужество".
        Думал когда-то Тарасевич, что уйдет от политики, но она догоняла его даже здесь, в коммерции. Или надо заиметь другое сердце, чтобы махнуть на все рукой и делать вид, что ничего не происходит?
        5
        Служба в "Стрельце" оказалась не обременительной. Постоять восемь-десять часов около дверей какого-нибудь коммерческого банка, сопроводить груз, побыть охранником-вышибалой на вечеринке - и за это иметь столько, что можно облагодетельствовать всех нищих старушек в метро. Где-то в подсознании сидело, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но даже настороженное отношение к происходящему не давало пока Андрею тревожных импульсов. Видать, в самом деле Россия усиленно делится на две части - богатую и нищую.
        Здесь поневоле задумаешься: зачем нужно было за гроши лезть под пули, попадать в тюрьмы, служа государству? Когда правительство научится ценить самых преданных и верных своих служак? Или для них, всех этих сытых, самодовольных, лоснящихся министров, самые милые и желанные сейчас - это засевшие в коммерции родственнички да собственные детишки, укатившие учиться, работать и жить за границу? А от Ельцина уже поползло, побежало его окружение, чуя кожей сползание вчерашнего бога и кумира к нулевому уровню популярности и авторитета. Конечно, зачем им оказываться в одной упряжке на краю краха. А новые не идут, новым грехи старой команды не нужны. Показатель нравственного климата в правительстве.
        Это как в басне о бревне на субботнике, которое с Лениным с каждым годом несло все больше народу. Защитников же Белого дома, а значит, и ярых приверженцев Ельцина, почему-то не прибавляется. А те, кто есть и хоть чуточку честен, как от клейма, отказываются от начеканенных на скорую руку медалей защитников демократии. Интересно, а хватит ли всем билетов на самолет, когда придет время отвечать за развал страны? Коротичи, евтушенки, хазановы, рыбаковы, громче всех оравшие о демократии, сами ужаснулись той пропасти, в которую толкнули народ. И, вместо покаяния, первыми же и рванули в Америку и Израиль, оставив расхлебывать сотворенное другим. Господи, когда же поумнеем, когда научимся жить своим умом, а не американских поджидков, как "ласково" зовут в народе подобных певцов и творцов.
        На некоторое время забывался Андрей только в спортзале, на борцовском ковре. Слух о драке в поле обошел, видимо, всех "стрельцов", и за ним наблюдали особенно пристально. А может, это было указание Кота, который и сам не пропускал ни одного занятия и внимательно следил за новеньким. И Андрей творил. Он укладывал на пол всех, кто приближался к нему, делая это незатейливо, скромно, но неизбежно и неотвратимо.
        Что удивило - так это большое количество молодежи среди охранников. Ставка Котом сделана, конечно, верная: вкусив шалых денег, почувствовав власть над другими, эти ребята теперь перегрызут горло любому, кто встанет на их пути.
        - Сейчас все делают деньги, - ответил один из "качков", когда Андрей поинтересовался причиной его прихода в "Стрелец".
        - А кому делать товары?
        На него глянули, как на придурковатого: если тебя интересует, ты и вкалывай. Но что же тогда страна? Это же ненормально, когда в день закрывается до ста заводов, фабрик и цехов, но зато открывается такое же количество банков, занятых только перекачиванием денег.
        Один из вариантов, когда "Стрелец" получал ни за что деньги, Андрею удалось раскрутить. Все оказалось гениально просто. Настолько, что он сам улыбнулся и развел руками.
        В банке заводят своего человека, осведомителя, который сообщает, на счета каких кооперативов поступили деньги. Дается наводка ложным рэкетирам. Те - сигнал в кооператив: ребята, давайте жить дружно. "Ребята" мчатся за охраной к "Стрельцу". Все. И овцы целы, и волки сыты, и с законом в ладах. Так, игра в испорченный телефон.
        Но всей сети, раскинутой "Стрельцом", Андрей еще не уловил. Хотя и чувствовал с каждым днем все большую ауру таинственности вокруг выставленного вроде бы напоказ кооператива. И уже это удерживало его в Москве, несмотря на то, что денег и после первого месяца работы хватило бы на билет до какой-нибудь войны. Натура его, почувствовав опасность, начала беспокойно метаться, помимо воли выискивая пути, которые привели бы его в самое пекло "Стрельца".
        И еще - Нина. Может быть, в первую очередь она. Здесь Андрей не понимал самого себя. Дважды за это время она исчезала "то ли в Новосибирск, то ли в Сочи" и хотя возвращалась уже более спокойная, его по-прежнему избегала или демонстративно не замечала. С каждой новой встречей Андрей в сотый и тысячный раз убеждался, что в секретарше нет даже малейшей похожести на Зиту, но первое впечатление, когда сиреневое пятно резануло яркой болезненной вспышкой, оказалось слишком памятным.
        - Девочки, есть кофе, - искал он повод и заходил в министерскую бухгалтерию уже своим парнем.
        - Мы только что пили, спасибо, - мгновенно отрезала за всех Нина и тянулась к пачке "Мальборо".
        - Дурочка ты, Нинка, - услышал он, однажды специально задержавшись около неприкрытой двери. - Ты что, не видишь, что он по тебе сохнет?
        - Не вижу!
        "И не увидишь", - решительно и окончательно пошел от двери Тарасевич.
        Воистину - было бы из-за чего. И вновь задал себе вопрос: так же держит его в "Стрельце"? Нина? После услышанного теперь уже однозначно нет. Деньги? Отнюдь - в любую точку Советского Союза если не долететь, то доехать хватит. А может, убаюкивает некая определенность в жизни, чего не хватало в последние годы? Нет-нет, даже если в этом есть хоть малая толика истины, то он завтра же все рвет и бросает. Ибо тихая заводь и успокоение тем, что есть где прислонить к подушке голову - это предательство. Мелкое и подлое. Своей прошлой жизни. Отряда. Зиты. Это значит, что его купили. Что победили карповские.
        От размышлений - нерадостных, нервных, безысходных, отвлек Серега.
        - Готовься к выезду, - радостно щелкнул он над головой пальцами. - В "Европу".
        "Европа" на "стрелецком" жаргоне - аэропорт Шереметьево-2. Мечта каждого, потому как сразу по возвращении оттуда Кот выдавал запечатанные конверты с премией. И хотя о зарплате каждого в фирме никто не знал, по довольным лицам счастливчиков виделось: "Европа" есть "Европа"!
        Однако в аэропорт ездили лишь избранные, Андрей пока мог только из окна наблюдать, как подъезжала к офису "санитарка", охрана рассаживалась в двух машинах сопровождения, и кавалькада брала курс на Шереметьево. А вот теперь позвали и его. Значит, курс проверки закончился и ему начинают доверять более серьезные дела? Интересно посмотреть, что все-таки за подкладкой у благочестивых и уважающих якобы закон...
        На этот раз вместо "санитарки" у подъезда стоял фургон с затемненными стеклами. Двое "жигулей" - спереди и сзади.
        - Мы сзади, - удобнее пристраивая под пиджаком кобуру с пистолетом, сообщил Сергей.
        Сзади - так сзади. Хоть на крыше или в багажнике: пока ситуация не ясна, выбирать и выгадывать себе место бессмысленно. Но и то, что за темными окнами фургона - не крупа перловая и даже не "сникерс", тоже ясно.
        Задать хотя бы наводящие вопросы расположившемуся впереди спецназовцу в присутствии незнакомого водителя исключалось, и Андрей просто притих в уголке заднего сиденья. Плывем по воле волн, а там посмотрим.
        Однако волны и у аэропорта не особо вздыбились: двух мужичков с саквояжами из фургона в аэропорт сопроводили охранники из первой машины. Там они пробыли около получаса и все вместе вернулись обратно. Правда, уже без баулов. Вот и вся тайна, за приобщение к которой, тем не менее, Кот вручил ему конверт с деньгами.
        - Как работается? - дождавшись, когда Андрей, повертев в раздумье презент, все же положил его в карман, спросил майор.
        Это не было дежурной фразой: судя по разрешению на поездку в "Европу", Кот ждал если не благодарности, то хотя бы большей откровенности в их отношениях. И Тарасевич с удовольствием задержался.
        - Все нормально, спасибо. Единственное - мало движений. Непривычно для меня, - вполне искренне посетовал Андрей.
        Сказанное, однако, удовлетворило начальника, он словно утвердился в очередной раз в той характеристике, которую определил для новенького. Покрутившись в кресле, он еще некоторое время в упор рассматривал Андрея. Наконец решился:
        - Здесь нас пригласили пооберечь одну развлекаловочку богатых людишек. Я вот сейчас набираю команду...
        - Вы платите, я служу. Власть меня ловит - я от нее бегаю, - разложил свой небогатый пасьянс Тарасевич. Его карты открыты, выбирать все равно начальнику. Хотя, если уж решил мотать отсюда, можно было и промолчать...
        - Мы немного прозондировали МВД, особого рвения в поиске вашего отряда там нет. Но при определенных условиях, сам понимаешь, они выполнят свой долг, и Рижский централ как тебе, так и другим омоновцам, обеспечен.
        - Я это знаю, - собрался Тарасевич. Напоминание про центральную Рижскую тюрьму, где до сих пор томится Сережа Парфенов, - это что, запугивание? Или его просто хотят понадежнее посадить на крючок, покрепче привязать к себе? Показать, что он от них в полной зависимости: захотят - сдадут, захотят - помилуют. А проверяют его достаточно серьезно... - Если это предупреждение для меня, если я в чем-то вас не устраиваю, я готов уйти, испариться.
        - И не будет жалко?
        - Будет.
        - Вот и я думаю, что в этом нет никакой необходимости, - вновь закрутился в кресле Кот, излюбленно разглаживая языком усики. - Куда тебе сейчас идти? Квартира твоя опечатана, Рая в положении, там не до тебя. Даже Мотя переехал на новую квартиру, - вроде бы безразлично сообщил он последние новости.
        Обложили. Проверили все, что возможно. Фирма веников не вяжет.
        - Да уж, некуда, - подыграл роль бедного родственничка и Тарасевич. И сам же чертыхнулся: ну зачем ему втягиваться еще в какую-то игру, тем более при таком надзоре? Нет, пора вырываться, эта жизнь соблазняет, затягивает. Его затягивают.
        - Мы тут думали, как помочь тебе. И, кажется, кое-что получается. Единственное, надо прикинуться беженцем и, может быть, немного изменить фамилию. Но это решать тебе, - тут же торопливо добавил майор, словно отрекаясь от сказанного.
        Уж что-что, а чужой паспорт, особенно перед уходом, Андрею был бы крайне необходим. А если это сделают люди Кота, то ради Бога. За это он в самом деле был бы очень им благодарен.
        - Я был бы очень благодарен, - вслух повторил Тарасевич. - В этом случае вы бы могли положиться на меня полностью во всем.
        - Время сейчас такое, что мы обязаны помогать друг другу, - в раздумье проговорил начальник. - Да, я начал с того, что подбираю нескольких человек для охраны очень богатых людей. Что поделать, если они есть, что у них свои причуды. Твоя кандидатура - одна из немногих. Там, кстати, и действий побольше.
        - Доверите - выполню, - как можно будничней пожал плечами Андрей. И все-таки зря, зря он лезет на рожон. Лучше бы Кот не говорил про паспорт...
        - Это не срочно, я еще подумаю, - отпустил Тарасевича начальник.
        "Думай", - разрешил ему Андрей, выходя из кабинета.
        В конверте оказалось тридцать долларов. Да, вот уж точно не перловку и не "сникерсы" провожали они в Шереметьево. Что же было в тех баулах, которые остались в здании? Наркотик? Ценные документы? Но почему тогда в первый раз туда ездила санитарная машина?
        Из своего кабинета вышла Нина. Увидев его, подалась было назад, но потом, нарочито выставив вперед пустой чайник, направилась мимо в туалет за водой.
        - Я подожду, когда пойдете назад с полным, - прислонился к стене Андрей. И когда секретарша поравнялась с ним на обратном пути, предложил: - Я приглашаю вас в ресторан, обмыть поездку в "Европу".
        - Извините, я занята сегодня вечером, - не задержавшись ни на мгновение, отклонила предложение Нина.
        "И чем же ты занята, голуба? Вызвал очередной клиент?" - усмехнулся ей вслед Андрей, скрывая, в общем-то, за этой грубостью свое разочарование.
        А мысль про ресторан засела, и он решился: а почему бы и не сходить? Попросил официанта никого не подсаживать за его столик, заказал сто граммов водки. А вокруг шумело и вертелось ресторанное буйство: произносились тосты, целовались, отплясывали, мелькали бутылки "от нашего стола - вашему столу", громко для трезвого человека смеялись женщины. Одиночество, неприкаянность надавили, Андрей стал искать выхода из-под этого пресса, внутренне напрягаясь. Водка не взяла, не расслабила, и тут вдруг подумалось о Мишке и Рае. Вернее, о них напомнил Кот, майор прервал табу, которое Андрей наложил на продолжение отношений с ними: их нельзя вмешивать в его сегодняшнюю, непонятную даже для него самого, жизнь. Но он не станет их вмешивать. Он просто позвонит. Чтобы услышать их голоса. Чтобы самому знать, что он еще может кому-то позвонить и на другом конце телефона обрадуются его голосу. Тому, что жив.
        Убедившись, что возле телефона никого нет, Андрей набрал номер.
        - Алло, я слушаю. Говорите. Рая!
        - Привет, соседка.
        - Андрей.
        Тарасевич мог поклясться, что ни одной нотки радости не прозвучало в голосе Раи. Наоборот, она произнесла его имя словно обреченная, как будто она со страхом ждала этого звонка, и вот он прозвучал. Андрей слишком уверовал в радость друзей, чтобы, не уловив ее, не почувствовать обратного.
        - Да, это я, - поубавил он свой пыл. - Я на минуту, узнать, как вы.
        - Нормально. Миша служит, перешел в милицию, я - дома.
        - Ну и молодцы. У меня тоже все в порядке. Извините, что не мог позвонить раньше, я просто далеко от вас. Сейчас тоже проездом, звоню с вокзала. Так что заехать не смогу.
        - Жалко, - теперь уже со вздохом облегчения произнесла Рая. - Миша обрадуется, что ты звонил.
        - Привет ему.
        - Конечно, тебе удачи.
        - Спасибо. Все, подали поезд, бегу. Пока.
        Повесив трубку, мысленно добавил: "Прощай". А чего он, собственно, хотел? Чтобы Рая, тем более в положении, обрадовалась его появлению? Слишком рядом, на глазах, из-за него сотворили страшное с Зитой, поэтому... Поэтому все нормально, он не должен никоим образом обижаться. И вообще, зря он звонил. Выпить можно и одному.
        - Еще бутылочку коньяка, - попросил официанта.
        Шесть тостов - насколько хватило бутылки, поднял за Зиту...
        6
        Насчет того, посылать Андрея на охрану богатых людишек или нет, Кот думал недолго. Андрей тоже не сомневался, что это не станет решаться неделями: у этих ребят уж если разговор зашел, то решение, считай, принято. Интересно только, кто эти "мы", которые думали о нем, предлагая новый паспорт. Выходит, нужен он кому-то. Ладно, посмотрим, куда ветер дует, чьи паруса наполняет. Майор вызвал его дня через два. В кабинете уже сидела Нина, как всегда, демонстративно отвернувшаяся и равнодушная. Ну-ну, давай, целомудренно смотришься...
        - Сегодня вечером сходишь с Ниной отдохнуть, - не обращая внимания на секретаршу, сообщил Кот. - И доведешь обратно до дома.
        - Есть.
        Нина, словно ожидавшая услышать иной ответ, фыркнула, резко встала и вышла из кабинета.
        - Не обращай внимания на ее капризы, - вернул к себе внимание начальник. - Она неплохо получает за свою работу, поэтому не позволит себе большего, чем просто на секунду взбрыкнуть. Удачного вечера.
        - Я свою задачу пойму там?
        - Это было бы неплохо. До встречи.
        - Разрешите идти? - вытянулся Андрей.
        Не надо было быть психологом, чтобы видеть, как майору нравится армейский порядок: в эти мгновения он словно возвращался в былые времена, в свою армейскую молодость. С Сергеем ясно, почему он ушел из армии, а почему Кот снял погоны, если так влюблен в нее?
        Майор отрешенно, не возвращаясь из своих воспоминаний, покачал головой, и Тарасевич вышел.
        Нина ждала его у окна. Точнее, она курила у окна, пуская дым в мелкий, ситечком, дождик в приоткрытой створке. На него не обернулась, но пальчик, стряхивающий пепел, замер над тонкой коричневой сигареткой.
        - Мне где вас ждать? - подчеркивая, что сегодня они только деловые партнеры, спросил официально Андрей. Пальчик постучал по коричневой ножке сигареты:
        - В девять часов вечера я буду проходить мимо офиса.
        Посчитав деловую часть их отношений решенной, Нина, не посмотрев в его сторону, вышла.
        "И что же нам уготовил товарищ Кот?" - Андрея больше занимало задание начальника охраны, чем поведение Нины. Между ними ничего не было и, даст Бог, не будет. А нравится ей глядеть волком - пусть смотрит, от него не убудет. Интересно - что вечер ожидает их впереди? Куда их пригласили? Что и кто там будет? И кто станет наблюдать за ним? Да-да, наблюдать. Было бы наивно полагать, что его оставят в покое, да еще на новом витке доверия. Помнить надо об этом, а не о поведении Нины. С ней, в конечном счете, легче. Коту же он открыл все, кроме души и своего отношения к делам, которые крутятся вокруг "Стрельца". Поэтому ни в коем случае не сорваться, не выдать себя. Словом, так: что бы ни происходило на этой вечеринке - его ничто не касается. Он только охраняет Нину, как и предписано Котом.
        Она не опоздала - ровно в девять показалась на углу улицы. Убедившись, что ее заметили, пошла дальше, и Андрею пришлось догонять ее. Пристроившись радом, прошел несколько метров молча, но потом не выдержал:
        - Если можно, в двух словах о сегодняшнем вечере.
        Нина долго, целый квартал, ничего не отвечала, потом с затаенным сожалением и неохотой махнула рукой:
        - Что говорить, сами все увидите.
        Снова, как при первой встрече, от нее дохнуло безысходностью. Подтвердилась догадка, что вся эта ее показная независимость и бравада - от невозможности что-либо изменить в своей жизни. Андрей давно это распознал, но вот утвердиться в предположении мешала обида на выходки Нины. Господи, как мальчишка. На нее не обижаться надо, а попытаться понять. Может, в чем-то помочь. Или хотя бы морально поддержать...
        - Сегодня я во всем буду слушаться тебя, - Андрей впервые и твердо, а не ошибившись, назвал ее на "ты". Нина это уловила, чуть склонила голову, но шаг не уменьшила.
        - Я не знаю, что там будет, - продолжил Андрей, - но что бы ни было - я пойму ситуацию. Пойму как надо. А ты верь мне.
        - Почему это я должна верить... вам?
        - Потому что я искренен. А ты беззащитна. Одинока. Ты одна в "Стрельце", несмотря на всю массу народа.
        - Я боюсь вас, - после некоторого молчания призналась, наконец, Нина. - Я все время боялась вас, и не зря. Вы заглядываете в душу, лезете в нее, бередите, хотя никто вас не просит об этом. Будьте со мной как все, прошу вас. Мне так легче.
        - Ты боишься не меня, а себя, - не согласился Андрей. - Вернее, ты боишься оглянуться и посмотреть на себя моими глазами. Ты и сейчас просишь одно, а мысленно желала бы другого. Я не прав?
        Никогда прежде Андрей не позволял себе обнажать вслух души других людей, хотя видел иных насквозь. Но сегодня... сегодня помощь нужна Нине. Ей надо услышать правду о себе. А потом пусть решает, как быть.
        - Давайте больше не будем об этом, - попросила она почти с мольбой.
        - Давайте больше не будем об этом сегодня, - уточнил Андрей, нажимая на последнее слово.
        Замолчали. Андрей не мог не видеть, что разговор состоялся неприятный для его спутницы - Нина летит, не обходя луж, еще более замкнувшаяся и ощетинившаяся. Еще бы с ее-то характером увидеть себя беззащитной. Но ведь придет однажды день, минута, когда от одиночества, тоски и сознания того, что рядом нет никого настоящего и верного, захочется завыть, полезть на стену или в петлю. Вот как раз ради этой минуты разговор. Больно и неприятно сейчас, но авось скажется "спасибо" в будущем...
        После двух остановок на метро и пятиминутной давки в автобусе оказались перед дверьми полуподвального кафе с табличкой "Просим не беспокоить. Мест нет". У входа покуривали спортивного вида парни - кажется, он видел их однажды в спортзале. Они узнали гостей тоже, кивком головы разрешили поднырнуть под запретную табличку.
        В увешанном зеркалами холле в глубоких креслах, попивая "фанту", сидели еще трое охранников, которые опять-таки узнаваемо и дружелюбно подняли в приветствии бутылки. Нина, глянув на себя в зеркало, торопливо объяснила:
        - Вы проходите в зал, - она указала на зашторенную бамбуковой занавеской арку, - а мне сюда.
        Она скрылась в узенькой двери рядом с туалетной комнатой так быстро, что Андрей не успел спросить, ждать ее в зале или нет. Зато один из охранников уже раздвинул позвякивающую штору, приглашая гостя в зал, и он ступил на мягкий ковер.
        На маленькой, словно подиум, сценке настраивали свои инструменты саксофонист, пианист и гитарист. А пока меж столиков уютно обставленного, притемненного кафе ходил скрипач, нося с собой легкую, нежную мелодию. Он не позволил себе пройти мимо ни одного столика, он даже подплыл, душечка, со своей музыкой к стоявшему в раздумье Андрею. "Все хорошо, все прекрасно, все спокойно, ты расслабься", - уговаривала скрипка, и, послушавшись ее, Андрей прошел к одному из пустующих столиков. На нем уже стояли спиртное, закуски, но все равно появилась официантка в коротенькой - короче некуда - юбчонке и блузке, застегнутой всего на одну пуговичку. Из крохотного, словно снятого с куклы фартучка достала блокнотик, приготовилась слушать.
        - Спасибо, немного позже, - отпустил ее Андрей.
        Публика сплошь состояла из мужчин - вальяжных, даже в какой-то степени жеманных и кокетливых. Скорее всего тут вершились какие-то дела: мелькали списки, их размашисто и великодушно подписывали, тут же поднимая бокалы. Считали что-то, привычно и безошибочно тыкая толстыми пьяненькими пальцами в маленькие кнопочки калькуляторов. Рисовали планы и схемы, заранее довольно улыбаясь предстоящим выгодам. Просто пили, полуприкрыв глаза под теплый наплыв скрипичного напева. "Все хорошо, все прекрасно, все спокойно..."
        Но уже через минуту, перебрав кнопки, потребовал к себе внимания короткими громкими звуками саксофонист. Его поддержали напарники по сцене. Видимо, для присутствующих это оказалось знакомым сигналом - они захлопали в ладоши, начали грузно, с шумом поворачиваться к сцене. А на нее, по-цыгански рьяно размахивая длинной темно-зеленой юбкой, стремительно вышла... Нина. Андрей даже головой мотнул - она, точно она. Отчаянно застучавшая каблучками, изгибающаяся во все убыстряющемся ритме - она, секретарша из их "Стрельца".
        Музыка вдруг резко оборвалась, Нина застыла с возведенными вверх руками, и кто-то по-казачьи авторитетно воскликнул:
        - Любо!
        "Сюрприз", - приятно восхитился мастерству Нины и Тарасевич, хотя и приготовившийся ничему не удивляться.
        Опять тихо зазвучали аккорды, сплетаясь в мелодию и раскручивая новый танец. Нина плавно и медленно вошла в музыку, и, то ли по сюжету танца, то ли просто по своему состоянию вдруг обреченно начала расстегивать блузку. В зале раздались ободряющие хлопки, музыканты убыстрили темп, и Нина, повинуясь общему настрою похотливых посетителей, торопливо докончила работу: блузка, взмахнув цветными рукавами-крыльями, подстреленно упала на сцену. Танцовщица стыдливо отвернулась - по интриге или все-таки от совестливости? - танцуя только плечами, а в зале нарастал гул, умоляющий ее повернуться.
        Повернулась - стыдливо-лукаво, раздражающе медленно. Как хорошая актриса, выждала наивысшего накала томительности и отбросила от груди руки.
        - Любо! - поддержат все тот же голос.
        Андрей сорвал пробку с бутылки водки. Вроде готов был ко всему, но чтобы Нина вот так... А впрочем, ему-то что? Холодно, жарко? Она ему жена, сестра или подруга? Пусть хоть догола раздевается.
        - Любо! - заходился сексуально озабоченный "казак", отметив еще какое-то действо.
        Сбросила юбку?
        Сбросила. Зеленовато-темным озером замерла она рядом с подстреленной птицей-кофтой. А Нина, в блестящих полосках лифчика и трусиков, гибкая, стройная, но сама похожая на подраненную лебедь, словно пыталась оторваться и улететь с гиблого места. Ее тело притягивало взгляд, но Андрей все же пересилил желание и отвернулся. Танцуйте, господа хорошие. Раздевайтесь. Веселитесь. К счастью, он никогда не станет вашего поля ягодой. А Нина - дура. Неужели не могла заработать на кусок хлеба другим способом? Или страстно захотелось еще и масла с икрой? Даже такой ценой?
        Выпил стопку. Водка не взяла, налил снова. И скорее почувствовал, чем услышал, что танцовщица - рядом. Обернулся, но успел только увидеть упорхнувшие за соседний столик ее сильные, крепкие ноги. Ходи-ходи, ублажай пьяные деловые рожи. А вот Коту надо отдать должное - вмиг отрезвил, расставил все на свои места. За тебя, Кот, хоть ты еще большая сволочь, чем предполагалось, если заставляешь людей идти на этот позор. Охрана, видите ли, Нине нужна. Да это тебе нужно, чтобы в "Стрельце" все презирали или боялись друг друга. Быдлом легче управлять. Да и с ним он тоже не промахнулся: теперь и в страшном сне не привидится, что Нина хоть чем-то похожа на Зиту.
        А он поднимает тост за Зиту. За нее он будет поднимать бокал столько, сколько раз в него нальется спиртное. Зита - это однажды и на всю жизнь...
        Рядом подвинули стул. Очнувшись, увидел Нину. Уже одетую в свое повседневное платье, но еще тяжело дышащую после танца, с мелко подрагивающими пальцами, вертящими сигарету. Она устало присела за столик, подвинула к себе рюмку. Не дождавшись, когда Андрей наполнит ее, сама плеснула себе чуть-чуть.
        - Презираешь? - не глядя на него, неожиданно спросила она.
        И тут, перед прямым ответом, Андрей смалодушничал. А может, и не смалодушничал, а сказал о сидевшем более глубоко, под коркой мозга:
        - Жалею.
        - Ты один отвернулся, все остальные готовы были снять с меня последнее.
        Андрей неопределенно пожал плечами: да, отвернулся. Не гордиться же.
        - Я хочу выпить с тобой, - попросила Нина. Только тут Андрей заметил, что она тоже называет его на "ты". Неужели для этого нужно было станцевать перед ним обнаженной?
        - Мне почему-то очень хочется, чтобы ты меня понял. Очень хочется, - повторила Нина и, не чокаясь, выпила.
        - Наша миссия закончилась? - Андрей тоже в одиночку выпил свою рюмку. Достал бумажник рассчитаться.
        - Здесь за все уже заплачено, - остановила его Нина. И повторила в задумчивости: - За все заплачено... А миссия наша только начинается. Это только цветочки.
        - Не хочу, - Андрей поставил на стол кулаки. Оперся на них. - Уходим.
        - Куда-а? - грустно протянула Нина. - Когда начинаешь выпутываться из уже наброшенных сетей, запутываешься еще больше.
        - Но неужели ты сама не видишь, что...
        - Не надо, - на этот раз достаточно резко оборвала танцовщица. - Толку-то оттого, что вижу.
        - Но это же...
        - Жизнь, - перебила опять собеседница. - Это жизнь, Андрей, - впервые она назвала его и по имени. - Выпавшая на мою долю именно такая жизнь. Которую ты, может быть, не знал до этого, но которая, тем не менее, существует. И в которой ты, между прочим, уже тоже участвуешь. И с каждым днем тебя затягивают в нее все глубже и глубже. Сам-то ты хоть чувствуешь это? - Роль судьи перешла теперь к Нине, и уже Андрею впору было подивиться ее прозорливости: все она видит и понимает. Даже в отношении его.
        - Что дальше на сегодня? - сдавшись, спросил Андрей.
        - Подойдет машина и поедем. В баню.
        - Куда?
        - В баню. Вернее, в сауну.
        - И ты там тоже... - Андрей кивнул на сцену.
        - И там я тоже буду танцевать. Чтобы заплатить за музыкальную школу дочери, чтобы можно было купить ей фрукты и новое платье. Чтобы достать лекарства матери. Чтобы самой, наконец, не ходить в стоптанных туфлях. Все, за нами приехали. Идем, - увидев кого-то в дверях, встала она.
        Под рукоплескания зала, расточая улыбки и поклоны, она вышла.
        В машине, забившись в угол, молчала всю дорогу. "Девятка" вырвалась за кольцевую дорогу, и по некоторым названиям улиц и магазинов Андрей отметил, что они едут в сторону Химок, на север Москвы. Хотя тут езжай хоть на юг, хоть на восток, разницы никакой. А город втягивался, закупоривался в огромные дома-коробки, находя успокоение в своих родных стенах и среди родных и близких людей. На остановках пассажиры высматривали автобусы, самые нетерпеливые выходили на шоссе или шли пешком, а они ехали, везли себя на утеху и усладу "богатеньким буратинам". С доставкой на дом. Точнее, в сауну. А сауна - это не кафе, там запросы, требования и желания, конечно, иные...
        Притормозили около ворот краснокирпичного, разлапистого особнячка, вцепившегося в землю непонятными коридорами-ответвлениями. Водитель дважды включил дальний свет, створки ограды разъехались, и машина мимо парадного подъезда подкатила к узеньким дверцам неприметного крылечка.
        Их так же заботливо, как в кафе, встретили, и Нина привычно, со знанием дела распорядилась:
        - Тебе - сюда. До встречи.
        Андрея принял худенький, суетливый старичок. Он провел его узеньким коридорчиком в раздевалку, показал шкафчик, в котором можно было повесить одежду. Судя по всему, народу предполагалось быть поменьше, чем в кафе. Значит, здесь собирают более элитное общество. Интересно, Нина здесь одна из женщин?
        - Парилочка - туточки, - охотно пояснил расположение старик. - Отсюда вход в бильярдную, эта дверка - в бар, эта - на арену. В бассейн - через парную. Туточки - простынки, тапочки, плавки. Приятного вам вечера.
        В парной кряхтел, обдавая себя веником, огромного роста парень, и Андрей прошел сразу в бассейн. В нем плавали, не сдерживая возгласов наслаждения, двое мужчин и женщина в цветастом купальнике. На противоположной стороне дверь оказалась приоткрытой, и Андрей, стараясь не поскользнуться на мокром полу, прошел туда.
        Надо полагать, перед ним открылась арена. Внизу были аккуратно уложены борцовские ковры, а над ними, как в амфитеатре, приподнимались лавки-сиденья. Некоторые были уже заняты: на них группками сидели укрытые простынями зрители и потягивали пиво из больших, скорее всего по заказу сделанных кружек.
        Андрей пристроился на третьем, самом верхнем ярусе, приготовился ждать. Зал медленно заполнялся. Появился парень, которого Тарасевич видел в парной - сел в первый ряд, где находились столики. Зазвучавшая музыка заставила поторопиться остальных, но, как и в кафе, Андрей не увидел вокруг ни одной женщины.
        Зато появилась Нина, почти в таком же костюме, что и в кафе. Она сразу вошла в ритм льющейся из-под потолка музыки, попросила поддержать ее хлопками. Если бы сейчас кто-то крикнул "Любо!", Андрей бы не удивился. Но публика, несмотря на то, что сидела полуобнаженной, по респектабельности, видимо, числилась повыше, и до рукоплесканий не снизошла, наблюдала за движениями танцовщицы с вынужденным снисхождением.
        И то ли Нина тоже почувствовала эту неприветливость, то ли просто зацепилась своей туфелькой за маты, но споткнулась, чуть не упав на ковер. И мгновенно переменилась, С лица слетела дежурная улыбка, она буквально взлетела на первый ярус, завихрилась меж столиков. Потом одним рывком, а не как перед этим стыдливо-играючи, распахнула блузку. Не успела та опуститься на ковер, как следом полетел лифчик. Небольшие грудки с темными сосками завздрагивали под перестук каблучков, а Нина уже распахивала полы широченной юбки. Не обращая больше внимания на оживившихся зрителей, юлой провертелась к знакомому Андрею парню, пританцевалась вплотную к нему, играя бедрами. Но когда тот попытался протянуть руку, ускользнула, но не ушла, извиваясь в миллиметре от вытянутой руки. Зрители, наконец, снизошли, захлопали, и парень встал, пошел вслед за танцовщицей-поводырем на ковер.
        А Нина уже спешила к другому, так же сидевшему в первом ряду, темноволосому парню. И перед ним заиграла, раскрываясь и ускользая, и, как перед этим русоволосого, приглашая на ковер.
        Но покрытие арены, видимо, в самом деле оказалось с изъяном, потому что Нина опять споткнулась на старом месте. Однако погрешности, кроме Андрея, никто, кажется, и не увидел или не отметил для себя - танцовщицу приветствовали бурно, не давая ей уйти из зала. И тогда внезапно погас свет. Затем яркий узкий луч высветил Нину, а после этого замельтешил, запрыгал. И где-то там, в этой светопляске, она сбросила с себя последнюю полоску. Зал и магнитофон взяли самую высокую ноту...
        Когда вновь зажегся свет, ее на арене уже не было. И если бы не разбросанная по матам одежда, можно было бы подумать, что все привиделось.
        Оставшиеся на ковре парни, поглядывая один на другого, медленно собирали одежду Нины. Ритуально приложились к ней, то ли целуя, то ли вдыхая запах. Потом разом отбросили ее вон, заорали и бросились друг на друга.
        Дальнейшее Андрей отказывался понимать. Нападавшие бились головой, ногами, кулаками. Отскакивали, отплевываясь кровью, глотали воздух и снова бросались в бой. Правил не было, судейства тоже, а о джентльменстве вообще говорить не приходилось. У Андрея создалось такое впечатление, что Нина вызвала их на ковер для того, чтобы они убили один другого.
        А зал гудел, хлопал, неистовствовал, показывая пальцем вниз: смерти, смерти!
        - Так происходят гладиаторские бои, - вдруг раздалось рядом, и Андрей резко повернулся.
        Оперевшись на колено, рядом стоял Кот. Традиционно поглаживая языком усики, он внимательно наблюдал за схваткой. Черноволосый, несмотря на то, что выглядел менее представительно, брал верх: его удары не встречали защиты соперника, русоволосый с каждым мгновением шатался все больше и больше, пытаясь из последних сил устоять, не пасть на колени. Крики зрителей нарастали, словно шла игра в тотализатор и перед финалом они уже кричали помимо воли: одни - предчувствуя проигрыш, другие - в ожидании победы и крупного выигрыша.
        Черноволосый закончил схватку резким ударом ногой в шею. Его противник рухнул как подкошенный, без каких-либо признаков жизни. Естественным желанием Андрея было подхватиться и выбежать на помощь, но Кот сверху надавил на плечо: сиди, не наше дело.
        И вправду, тело из зала вынесли двое других парней. Тут же появился со шваброй старичок-банщик, суетливо, но быстренько протер от крови маты и исчез. Победитель, заплетаясь на полусогнутых, прошел круг почета, не имея даже сил поднять в приветствии руки. Но, как в хорошей постановке - а это, конечно, была прекрасно продуманная режиссура, навстречу победителю выбежало с десяток девиц в купальниках. В отличие от Нины, не дававшей до себя прикоснуться, эти сами ласкали и целовали черноволосого. В новом купальнике вышла к триумфатору под музыку и Нина, и опять с ходу взяла высокий ритм, словно смывая, стирая из памяти присутствующих только что свершившееся.
        - Больше здесь ничего интересного не будет, пойдем-ка лучше попаримся, - опять положил руку на плечо Кот.
        В парилке он залез на самый высокий полок, начал стирать ребром ладони мгновенно выступивший пот:
        - Хорошо-о-о! Плесни-ка чуток.
        Переждав новую волну горячечного пара, спустился пониже.
        - Ну, и как тебе развлечения богатых? - Однако ответить не дал, продолжил сам: - Первый раз про подобные гладиаторские бои я слышал в конце семидесятых, а тут вот сам столкнулся.
        - Но это же подсудное дело! - перед глазами Андрея все еще стояло красивое лицо парня. Кстати, он и сидел на этом же месте, где сейчас оправдывает происшедшее Кот.
        - Наверное, - неожиданно согласился начальник охраны. - Только кто заявлять станет? Каждый выходящий на бой знает, на что идет. Победит - обеспечит себе безбедную жизнь на некоторое время, проиграл - что ж, никто за руку не тащил, а подписка о добровольном участии в бою имеется.
        - А если все-таки смерть?
        - Похоронят красиво и с достоинством.
        - На нашем кладбище? - вдруг осенила Андрея мысль. Что-то неясное пока, но уже тревожное выстроилось у него в мозгу: кладбище, гладиаторские бои, "санитарка" в аэропорт...
        - Это нас тоже не касается, - вновь открестился от всего Кот. - Нас ничего не касается, мы - только охрана. Плесни-ка еще чуток.
        Кладбище, "санитарка", смерть на ринге... Кладбище, "санитарка", смерть на ринге...
        - Не залей, - вернул его к реальности майор.
        - А кто эти парни? - не мог уйти от происшедшего Тарасевич,
        - Русоволосый появился у них, - Кот специально выделил слово "у них", - месяца два назад. Имел одну победу - насколько я знаю. Черноволосый - милиционер. Капитан. Пока всегда побеждает. А ты? Ты бы смог его победить?
        - Я? Я не собираюсь участвовать в этом.
        - Я спрашиваю только ради интереса. Теоретически, так сказать - мог бы?
        - Самое уязвимое у него место - его прямолинейность, он работает одними и теми же приемами. Хотя очень цепок и точен. Достаточно серьезный противник, - сказал Тарасевич.
        - Ну, а если применить твою биоэнергетику?
        Никогда прежде Кот не пытался выяснить у него, каким образом Андрей уложил троицу у кладбища в первый день знакомства. Никогда больше не применял этот прием Тарасевич на тренировках. Но, выходит, майор все помнил и знал. И, если смотреть его глазами на гладиаторские бои, Тарасевич - просто сущая находка, клад для таких игрищ, не говоря уже о других разборках. Да, можно было начинать новую жизнь, она - красивая, денежная, предлагается пока намеками, его втягивают в нее через бешеные "европейские" деньги и приобщение к сомнительным аферам. И согласись он сейчас на нее, просто кивни головой, тут же исчезнут десятки проблем. Правда, неизбежно возникнут новые, без этого нет жизни, но как хочется отбросить именно старые...
        - Пойдем окунемся? - не дождавшись скорого ответа, прервал разговор начальник. Может, давая время подумать еще. Спустился вниз. - Авось какую рыбешку в бассейне и мы поймаем.
        В бассейне плавали целых три цветастых игривых рыбешки. Они со смехом бросились в брызги, поднятые мужчинами, обвили их, словно водорослями, руками и ногами. От неожиданности Андрей пошел ко дну, с усилием дернулся, освобождаясь от пут, вынырнул на поверхность. И только проморгался - увидел Нину. Она входила в воду по ступенькам, глядя на него и кружащихся вокруг девиц. Не успел он еще что-либо предпринять, как его опередил Кот: мощными гребками майор бросил свое тело к секретарше, замер рядом, ожидая, когда Нина привыкнет к воде и окунется.
        - Как сегодняшняя охрана? - кивнул он на подплывающего Андрея. - Не подводит?
        - Не подводит, - ответила Нина и оттолкнулась от стены. Получилось, что отплыла от начальника к Андрею.
        - Значит, утверждаем такой расклад и на будущее, - не стал плыть вслед за подчиненной майор.
        "Нет уж, будущего у меня с вами не будет", - окончательно решил для себя Тарасевич.
        7
        Теперь он ждал только одного - обещанного паспорта. Кот молчал, и Андрей вынужден был томиться этим ожиданием. Единственное, что утешало - Нина теперь охотно отзывалась на приглашение попить кофе, и он все чаще проводил свободное время в "министерском" кабинете.
        О проведенном на загородной даче вечере не говорили, словно его не было вовсе, но цепочка, которая выстроилась у Андрея в сознании с кладбищем, санитарной машиной и гладиаторским боем, не давала покоя. И он бы не был, наверное, омоновцем, если бы не начал осторожно проверять эту связь самостоятельно.
        Первое, что сделал - съездил однажды к кладбищу. И хотя строители еще ковырялись с установкой общего забора, за те месяцы, которые прошли после знакомства с Котом, там уже вырос целый участочек надгробий. Андрей прошелся вдоль ровненьких рядков крестов и памятников, перечитал все фамилии, словно они могли подтолкнуть его к разгадке тайны. Если, конечно, она существует, а не плод его воображения.
        Фамилии, конечно, ничего не объяснили. Судя по датам рождения и смерти - здесь покоились, по большей части, старики и старухи. Ничего особого не сказали и могильщики, с которыми Андрей присел покурить как один из поминальщиков.
        Однако на третий раз, кажется, промелькнуло что-то подозрительное. В тот день состоялось сразу четверо похорон, и Андрею неожиданно бросилось в глаза малолюдье при погребении.
        - Жил один, как перст, вот и проводить до могилы даже некому, - охотно пояснила одна из старушек, с которой Андрей подгадал уйти с кладбища. - А Степка знал, когда умирать: как все пропил, так и преставился.
        - А вы соседка?
        - Соседка. Хоть и помучил он меня своими выходками, да ж мы люди. Умершему да родившемуся нельзя без внимания, не по-христиански.
        Эта загадка закручивалась поострее: на кооперативном кладбище с удовольствием хоронят одиноких и пьяниц? Откуда такая щедрость у людей, готовых перегрызть друг другу глотку ради выгоды или потехи?
        Однако дальше удивления дело долго не продвигалось, тем более, что действовал Андрей более чем осторожно: узнай Кот его внимании к похоронным делам, восторга, надо полагать, не высказал бы. Но однажды промелькнула в разговоре уже с другой старушкой еще одна любопытная фраза:
        - Хоть перед смертью-то Гришка пожил немного в свое удовольствие. Говорил, что застраховался, мол, ради нужд медицины, ему за это деньги и договор, что похоронят по-человечески. Не обманули, сама вижу, что не обманули. А нынче-то верить никому нельзя, особенно всяким фирмам.
        - А кто застраховал-то? И от чего? На каких условиях? - сразу почувствовал легкое волнение Андрей.
        - А кто ж его знает, поди, спроси у него, у Гришки-то. Ежели повстречаю на том свете, могу и поинтересоваться, коль снадобится. Ну, наверное, разрешил себя разрезать. Что им, ученым-то медикам, еще надо? Им лишь бы резать.
        - А в какой морг забирали соседа-то вашего? - Андрей и не заметил, как подстроился под говор старухи. - Кто забирал?
        - "Скорая" приехала и увезла. Мне-то откудаво знать, чьи мы становимся, когда помрем. Хорошо, что еще забирают. Аль не так?
        "Так-так, все так", - согласился Андрей.
        Разговор с бабулей выводил его на какую-то новую орбиту, в совершенно незнакомую сферу. Полученные сведения пока еще ничего не объясняли, не приблизили его к разгадке тайны ни на йоту, но все равно это была та ступенька, с которой более широко открывался горизонт. И первое, что осозналось - ответы нужно искать в области медицины. Если еще точнее - то в морге, куда поступают умершие. Что за договора они заключали? И с кем? Чтобы молодые врачи получили практику по разделыванию трупов? Но что тогда возят в Шереметьево? Аэропорт - международный, значит, товар поставляется за границу. Чего не хватает за границей? Уж не человеческих ли запчастей?
        Догадка, страшная по своей сути и неправдоподобная хотя бы потому, что он, Андрей Тарасевич, находится рядом со всем этим, и пока ничего не знает. Однако мелькнувшая мысль о продаже человеческих органов засела намертво. Да так вписалась в ситуацию, что, казалось, лежала на поверхности, стоило только выстроить логическую цепочку и усомниться в благородстве коммерсантов. Но неужели правда?
        С каждым днем сомнения таяли, как дым от легких сигарет Нины. Чем больше хоронили народу, тем чаще требовались охранные поездки "в Европу". И однажды, дождавшись, когда ему выпадет ехать в аэропорт не со словоохотливым, но тем не менее бдительным Серегой, а с другим охранником, Андрей сразу после отъезда от офиса "замаялся" животом.
        - Потерпи уж, нельзя отставать, - глядя на его "мучения", умолял напарник. Еще бы, кому охота пролетать мимо заветного конвертика!
        - Сам знаю, - мужественно постанывал Андрей.
        Зато в аэропорту, не дождавшись, когда вытащат свои вещи врачи, сосед сам распахнул дверцу перед Андреем и кивнул на здание:
        - Давай мухой, туалет справа - вниз.
        Мухой, дорогой друг - это слишком медленно. Андрей влетел в щелку самооткрывающихся дверей, нырнул внутрь какой-то делегации, притих среди толпы. Незаметно стащил с себя куртку.
        В это время вошли в зал и парни, которых он сопровождал, и уверенно направились к одной из таможенных стоек. Подали в окошко документы, ответили на какие-то вопросы.
        - Извините, здесь не проходила делегация из Мюнхена? - оттолкнув врачей, влез, насколько позволило окошко, прямо к таможеннику Андрей.
        - Какая еще делегация? - возмутился бесцеремонностью таможенник, выдавливая голову Андрея назад.
        Поднадавили с двух сторон и пришедшие в себя врачи, но Андрей успел ухватить круглые цифры кодового обозначения товара - 300 190 100. Отскочив от стойки, начал метаться взглядом по залу, отыскивая клочок бумаги. Черт, как чисто вокруг, и хотя цифры легкие, записать на всякий случай надо бы -
300 190 100. Наконец увидел валявшуюся около урны пачку из-под сигарет - 300
190 100. Не забыть, пока ищет ручку. Но откуда ей взяться у него, она ему сто лет уже не требовалась - 300 190 100.
        - Извините, у вас случайно ручки нет? - попросил у респектабельного господина, для гарантии указав на кармашек его пиджака, из которого торчал зажим авторучки.
        Джентльмен закивал, с улыбкой протянул серебристый тонкий карандаш. От волнения и спешки Андрей сломал гриф, нацарапал оставшиеся цифры обломком и с извинениями протянул остатки озадаченному иностранцу:
        - Извините, спасибо.
        Врачей у стойки уже не было, и Андрей, облачившись снова в куртку, с видом величайшего облегчения вышел на площадь.
        - Все в порядке, - сообщил он напарнику, вкладывая в эти слова свой смысл.
        - Ну и хорошо, - похвалил тот.
        Теперь оставалось выяснить, что означает код товара. Но где? У медиков? Таможенников? Здесь гарантия стопроцентная, что дадут от ворот поворот: мало ли кому что интересно знать. А кто вы такой вообще, гражданин интересующийся? А покажите-ка ваш паспорт!
        Паспорт. Нужен срочно паспорт. Сдержит ли Кот обещание?
        И как же плохо, оказывается, Андрей узнал своего начальника! Не успел он сбегать за тортом в честь поездки "в Европу" и торжественно выложить под всеобщее женское одобрение его перед Ниной, из динамика только что оборудованной общей связи послышалась команда Кота:
        - Тарасевич, зайдите.
        Команда транслировалась по каждой комнате и коридорам, ее звук еще пугал служащих "Стрельца", а Андрею напоминал казарму, но сейчас Тарасевич отметил другое: Кот назвал его на "вы". Правда, он не помнил, как начальник обращался к нему при посторонних, но к майору шел, внутренне собравшись.
        Он не ошибся в своем предчувствии: Кот не пригласил его присесть. И целую минуту молча рассматривал, давая Андрею время понервничать. Наконец в упор поинтересовался:
        - Вы встретили группу из Мюнхена?
        Вот оно что! Андрей от неожиданности прикрыл глаза: какой же он мальчишка, сосунок в подобных делах. Затеял шашни-машни с профессионалами. Ведь сам же еще при первой встрече, во время драки отметил, что Наполеон-2 кулаками не машет. Конечно же, надо было предполагать: у него все под двойной, тройной защитой. А что теперь? Руки майор держит под столом, а уж что там у него - "кольт" или просто "Макаров", узнать не придется. Окна зарешечены, в приемной наверняка сидит группа захвата. Церемониться с ним здесь не станут, он уже слишком много знает. Недооценил он степенного "Стрельца", потерял нюх...
        - А на кладбище похаживали, чтобы отыскать себе местечко получше? - спросил Кот, словно заранее отрезая ему путь к отступлению.
        И это знает. Все знает. Не зря казалось, что слишком уж спокойная жизнь началась, что все вокруг чуть ли не братья, а если и не братья, то так, мелкие шалунишки из детского садика. А ведь там, где шальные деньги, говорить о нравственности наивно. В нулях здесь ходит и человеческая жизнь. Наверное, после всего пережитого он просто не хотел в это верить, думал, пронесет...
        - Так будут какие-то объяснения, или... - майор не закончил, словно не желая лично определять крайние точки, а, давая Андрею шанс попытаться самому найти выход из ситуации, предложить свой вариант.
        - Объяснение одно, - развел руками Тарасевич, одновременно наблюдая за Котом. Тот четко среагировал на этот размах рук, и стало окончательно ясно: дурочку здесь не поваляешь. Или, наоборот, надо валять только ее. И, странное дело, вместе с осознанием глубокой опасности к нему начали приходить спокойствие и уверенность в своих силах. Ясны враги, четки границы... - Я всегда занимался тем делом, которое знал досконально. Плохо это или хорошо, но когда возникают вопросы, а ответов нет, я их добываю сам. Все.
        - Добыл? Ответы эти?
        - Почти. Осталось узнать, что означает на таможне код 300 190 100.
        - И что будет дальше? Вернее, и что было бы дальше, если бы узнал?
        - Пока не знаю. Все зависело от того, что кроется за этими цифрами. А потом бы принимал решение - оставаться или уйти.
        - Не успел, - Кот вытащил из-под стола левую руку. Значит, оружие в правой. - Теперь мы будем принимать решение за тебя.
        - Я в вашей воле, - подтвердил свое незавидное положение и Тарасевич. Теперь надо изо всех сил строить из себя виноватого и несчастного - это притупляет бдительность врага.
        И Кот озадаченно посмотрел на него: видать, прибавил Андрей ему непредвиденных забот. Только вот чего они выжидали, раз обо всем знали? Отчего сразу не прихлопнули?
        - С кем делился, советовался своей любознательностью? - задал еще один вопрос начальник.
        - Если вы настолько тонко отслеживали меня, то должны знать, что ни с кем. Это было нужно только для меня. Если мне не доверяли, но заставляли участвовать в каких-то делах, я обязан был расставить все акценты сам.
        - Тебя смутил гладиаторский бой? - Кот перешел на "ты", и это не осталось незамеченным для Андрея. Значит, не все потеряно?
        - Меньше всего. Самым непонятным оказалась санитарная машина, следующая "в Европу".
        - Спасибо за совет. Учтем.
        Андрей вновь развел руками: чем могу. И на этот раз Кот никак не отреагировал на его жест. Может, все же попробовать взять его? Но кто за дверью? Или все-таки дождаться, посмотреть, какое решение примет майор? Вроде он в чем-то сомневается, колеблется, пытается разобраться...
        - Жалеешь о свершившемся?
        - В какой-то степени, да,
        - Если прокрутить пластинку назад - пошел бы на то, на что пошел?
        - Наверное, да.
        - Что бы ты предпринял, будь на моем месте?
        - Это сложно, - искренне признался Тарасевич. - Наверное, перестал бы доверять - это во-первых. Во-вторых, попытался бы определить для себя, насколько необходим мне этот человек.
        - А если необходим? Или, скажем так, желателен?
        - Привязал бы его к себе чем-нибудь покрепче.
        - Чем, например?
        - Лучше всего общим делом.
        Наверное, блиц-опрос удовлетворил в чем-то майора, и он даже несколько раз покрутился в кресле, раздумывая над ответами.
        - Хорошо, - наконец произнес он. - Из офиса пока никуда не выходить. По телефонам не звонить. Любая попытка уйти... - Начальник выложил на стол пистолет, и Андрей согласно кивнул. - Сами мы трогать тебя не станем, а вот латвийская полиция, думаю, скажет спасибо за такой подарок. Да и Нину пожалей.
        - А при чем здесь Нина? - впервые не сдержался Тарасевич, и то больше от удивления. - Она-то при чем?
        - Совершенно ни при чем. Но вот поэтому, прежде чем что-то предпринять, думай. Иди.
        Иди... Куда? Куда можно выйти из угла? Но зачем они Нину-то впутывают в его судьбу? Уверены, что из-за нее он ничего не станет предпринимать? А если все-таки станет? Что ему Нина? Неожиданное сиреневое пятно, единичное напоминание о Зите. Не более. Так что она - ваша, господа коммерсанты и телохранители. Она существовала до его прихода, останется и после. К сожалению, ему платить ей нечем...
        - Что-то случилось?
        Андрей не заметил, что прошел мимо двери, у которой стояла в ожидании танцовщица.
        - Нет, ничего, - постарался быстро сбросить озабоченность Андрей. - Как наш чай?
        - Тебя ждали. Но что случилось?
        - Абсолютно ничего.
        Однако в немых перекрестных взглядах-вопросах он читал ее озабоченность и все возрастающую тревогу. Как ни странно, оказалось неожиданно приятно осознавать, что о тебе кто-то волнуется, замечает твое состояние. Если бы по другому какому поводу...
        "Что-то неприятное?" - продолжала мысленно допытываться Нина.
        "Говорю тебе - нет".
        "Я не верю".
        "Все уладится".
        - Нина, зайдите ко мне, - послышалась новая команда Кота.
        Да, общая трансляция - не для оперативности, это - чисто психологическое оружие. Чтобы держать всех в напряжении, в ожидании команды.
        Девушка в последний раз бросила умоляющий, полный растерянности взгляд на Тарасевича: что происходит? Что меня ждет? Так кролики идут, ползут в пасть к удаву - загипнотизированные, понимающие неизбежность худшего, но не имеющие сил сопротивляться.
        Нинины подружки, защебетав, сгрудились у зеркала - ничего не заметив и не поняв. Нет, не зря Кот берет в заложники именно Нину: что-то уже пролегло между нею и Андреем, завязалось в узелок. Может, даже неосознанно, вопреки их воле и желаниям, но так отыскиваются те самые половинки, которые вдруг оказываются одним целым. Зита здесь опять не в счет, Нина и Андрей одно целое или наиболее близкое друг другу именно здесь, в "Стрельце". Завтра, случись иное окружение и иная работа, все изменится, но пока...
        "Что у тебя?" - теперь уже Андрей спросил взглядом у танцовщицы, лишь она возвратилась назад.
        "Все нормально", - отрешенно ответила та.
        "Не верю. Что?" - умолял Андрей.
        "Плохо", - пожаловалась Нина, обреченно глядя на него.
        В комнату вошел Серега, потом еще двое "стрельцов" - вроде просто так, побазарить и попить чайку. Но по тому, с каким страхом отнеслась к их появлению Нина, Андрею стало ясно: пришла охрана. Точнее, охранники. Что же Кот сказал Нине?
        Андрей попытался поймать взгляд Сергея - тщетно. Крутится, улыбается, острит, ухаживает за девчатами, в его сторону не то что не смотрит, а даже не поворачивает головы. Вырубить бы их здесь всех троих, забрать Нину - и ищи ветра в поле. Но захочет ли этого Нина? Стоит ли ее впутывать в непонятную авантюру? Зита, по существу, погибла из-за него. Да что там "по существу" - он, и только он виновен в ее гибели. Теперь к какой-то опасной черте подводят Нину. Неужели это он несет на себе печать несчастий для тех, кто оказывается рядом?
        Но Кот-то, Кот! Хитер и предусмотрителен более, чем можно даже было предположить.
        Легок на помине, майор сам заглянул в комнату, цепко оценил настрой в ней и кивнул Тарасевичу - пойдем.
        У себя в кабинете, став у окна, скрестил руки на груди.
        - Ответь мне на один вопрос: чем лучше наших гладиаторов те же музыканты, собирающиеся узким кругом послушать божественную музыку, а перед этим переспавшие с женами своих друзей?
        - Они не убивают, - ответил Андрей первое, что лежало на поверхности.
        - А тебя жизнь еще не научила, что подлость порой страшнее смерти?
        - И, тем не менее, - согласившись с начальником, все же остался при своем мнении Тарасевич.
        - У гладиаторов тот же любительский кружок профессионалов: они умеют и хотят драться. Кто за деньги, а кто... Помнишь черноволосого милиционера?
        - Победитель?
        - Нет, он не победитель. Он просто ищет своей смерти. Упорно ищет.
        - Не понимаю.
        - Он - капитан милиции. Исполнитель смертных приговоров в тюрьме. Общество - все эти нежные музыкантики и иже с ними, выставило его на самую грязную работу - убирать тех, кто мешает спокойно жить и творить свои мелкие подлости. И теперь с презрением смотрит на него, согласившегося, - само оставаясь якобы в белых перчатках. Исполнитель появляется среди гладиаторов после каждого расстрела. Скорее всего, специально подставляя себя, оправдываясь перед собой - я тоже хожу под Богом, я так же смертен.
        Помолчали. Кот перешел к столу, сел в кресло, на глазах Андрея поправив кобуру с пистолетом под пиджаком.
        - А у нас сейчас вся страна превращена в гладиаторскую арену, - вдруг озабоченно, уставившись в одну точку, продолжил майор. - И весь мир, кто в ужасе, а кто в злорадстве, наблюдает, как половина россиян уже сцепились в мертвой схватке друг с другом, вторая - готовится к этому. И подзуживают ведь, накручивают, а наши ельциноиды все орут, что это гуманитарная помощь. Идиотство! - ударил кулаком по столу Кот.
        Более чем странно было слышать Андрею эти слова в этом кабинете. Как может быть Коту больно за страну и терзаемую Россию, если он лично охраняет как раз тех, кто пьет ненасытно ее кровь. И спокойно берет за это деньги. Скорее всего, играет майор, он прекрасный артист...
        - Но разговор, я понимаю, обо мне, - сузил тему Тарасевич. - Я жду своей участи.
        - Ты настолько безропотен? Не верю, - с сомнением покачал головой майор. - Или я совсем разучился разбираться в людях.
        - Нет, я не безропотен. Я сначала узнаю свою участь, а потом начну действовать.
        - Ох, зря ты начал копаться там, где тебя не просили, - в голосе Кота вновь послышались нотки сожаления. - Ты нам во многом подходишь, и я бы не хотел терять тебя. Не хотел бы терять, - повторил он. - К тому же у тебя открывалась хорошая перспектива стать одним из моих заместителей. А теперь... Уж и не знаю. Все будет зависеть от тебя. Иди. А вечером съездим попаримся.
        "На гладиаторский бой?" - хотел спросить Андрей, но сдержался. Судя по всему, ему дают возможность отыграться...
        8
        ...И вот Нина танцует перед ним и Исполнителем. Гладиаторский бой - вот то самое "общее дело", которым решил связать его с собой Кот. Только убийством другого человека Андрей докажет теперь свою надежность и преданность "Стрельцу". Подняв руку на милиционера, отрежет себе любой путь назад. И получит паспорт. И, может быть, когда-нибудь даже станет одним из заместителей начальника охраны. А пока с него даже не потребовали расписки о добровольном выходе на ринг: он - никто, ни один человек в мире не станет искать его в случае победы Исполнителя. И это итог жизни?
        Замельтешил прожектор, заставляя Нину обнажиться полностью. А это ее итог и удел? И не Нина это раздевается, если судить по большому счету. Кот прав в неожиданной своей проповеди: страну для утехи новоявленным буржуа раздевают и выводят на гладиаторские бои. Неужели мы обречены на это понукание, неужели нет никого, кто бы встал и просто расправил плечи!
        - Любо! - послышался знакомый крик.
        Ага, значит, "казачок" повышен в статусе, из кафе перебрался в парилку. И ему надо теперь орать, чтобы оправдать столь высокое доверие.
        А Нина, выходит, знала, что ей предстоит вызывать его на бой. Потому она и вышла от Кота такой подавленной. Единственное, чего жаль - не нашлось у них ни одной минуты, чтобы серьезно поговорить. Теперь же этой минуты не будет тем более. Жаль, но прощай, товарищ Нина. Твое сиреневое пятно многое разбередило лично в его жизни, а для тебя одним Тарасевичем больше, одним меньше - это ли причина для расстройства?
        И ты зря ищешь своей смерти, милицейский капитан. Кому она нужна, кому и что ты докажешь? Тебя можно победить, но он, рижский омоновец, старший лейтенант Андрей Тарасевич, не станет этого делать. На его совести нет ни одной смерти, кроме тех подонков, которые заслужили ее за гибель Зиты. Сегодня же хотят сделать по-иному: убить гладиатора - это отдать себя в услужение новоявленным господам. Упасть так, чтобы никогда больше не подняться. Каяться всю жизнь. Но у них ничего не выйдет. И сейчас на этой арене он покажет не гладиаторский бой, а великолепный цирк. Сейчас впервые в жизни и он посмотрит и попробует на полную катушку, что значит русский стиль боевого искусства. Увидим, захочется ли после этого кричать "Любо!". В зале всего двадцать три человека - это он посчитал сразу. С десяток наберется прислуги. Он погоняет всех этих "казачков" по лавкам, парилкам да бассейнам. Он перевернет это шапито вверх дном. Ищите пластыри и гипсовые повязки. Про страну он не говорит, но лично он сегодня встанет и поведет плечом...
        А потом поймает свою пулю и успокоится. Да, только она сможет остановить его. А она давно летит в него, очень давно. Он даже устал ждать ее. А нынче уже чувствует ее разгоряченное холодное приближение. Только бы сразу уложили наповал. Стрелять наверняка, будет Кот, дай Бог ему не промахнуться. И ему он тоже докажет, что и из угла есть выход...
        Мимо извивающейся, путающейся в трусиках Нины вышел в желтый прямоугольник раздевалки.
        - Я хочу выпить, - потребовал у Кота, который вышел из зала вслед за ним.
        - А я думаю, что не стоит, - неуверенно возразил майор.
        - Может, и не стоит, - охотно согласился с ним Тарасевич, и тут же, переходя на "ты" и тем самым подчеркивая, что выходит из подчинения, спросил: - А попросить тебя могу? Как офицер офицера?
        Кот приподнял голову: смотря о чем, но слушаю.
        - Не трогай Нину. В моей жизни она еще не стала никем, и что бы ни случилось сегодня, она ни при чем. Она просто беззащитная и слабая женщина, но никак не сообщница.
        - Ты говоришь так, словно заранее обрекаешь себя на поражение.
        - Я никогда не буду побежденным. В отличие от тебя, майор. Насколько я понял, ты очень боялся промахнуться в этой жизни. Желаю тебе не промахнуться и в очередной раз, - вкладывая в свои пожелания особый смысл, жестко заключил Андрей.
        Кот продолжал вприщур глядеть на него. Потом оглянулся на дверь, за которой росли бурные овации - наверное, на арену вышел Исполнитель. И, на что-то решившись, майор вдруг вытащил из кобуры под мышкой пистолет Макарова. На глазах у Андрея выдавил из рукоятки магазин с желтенькими крутолобыми пулями, подпертыми пружиной к самому верху.
        - Я приблизительно догадываюсь, что ты намерен сейчас сделать, - положив оружие и патроны в разные карманы пиджака, сказал он. - Если Исполнитель прямолинеен в приемах, то ты настолько же прямолинеен в характере и поступках. Ты прогнозируем. Не напрягайся, - увидев, как Андрей собрался для прыжка, выставил он вперед руку. - Я обещаю не трогать Нину и тем более могилу твоей жены. Стоять! - уже выкрикнул Кот, когда на последние слова Тарасевич дернулся к нему. - Да, от твоего поведения будет зависеть, чтобы жена спокойно спала там, где ее похоронили. А теперь... теперь я тебя отпускаю. Ты уходишь быстро и исчезаешь. В Приднестровье, Абхазию, Югославию - куда угодно. Но нигде никому ни слова о "Стрельце". Тебя здесь не было.
        Зал загудел нетерпеливее, и Кот поторопил:
        - Теперь я жду твоего слова.
        - Я никогда не праздновал труса, - озадаченный предложением и поведением начальника, медленно проговорил Тарасевич. Ну ладно, если бы это предложение сделал тот же Серега, но чтобы сам Кот... А впрочем, что он знает о майоре? Да и после того, как он сравнил страну с гладиаторской ареной, можно предположить, что не вся его совесть перетекла в купюры. И еще долго, видимо, будут сопротивляться люди тому, что им навязывается.
        - Это не трусость, а разумность. А ты - это я несколько лет назад. Я многое бы отдал за то, чтобы и меня кто-то остановил перед началом моей новой службы. Никого не оказалось рядом, - разложил, наконец, свой жизненный пасьянс перед Тарасевичем майор. - Уходи. Я не хочу, чтобы ты убивал.
        - А как же... сам?
        - Не твои заботы. Прощай. Иди в эту дверь, потом через забор и в лес. Ну! - зверино зарычал Кот, разбередивший самого себя и боящийся теперь отрезветь.
        Андрей кивнул ему и распахнул дверь в темный коридор.
        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
        "Свинья" в центре Москвы. Армия, спаси свой народ! Ростропович приезжал
        играть на похоронах марш для России. Понедельники светлыми не бывают. "По
        парламенту, бронебойными, прямой наводкой - огонь!" "Вам высокое "Честь
        имею" не позволят произнести".
        1
        Полковник - толстый от спрятанного под бушлат бронежилета, в чулке-маске - выждав только ему известное время, отдал в мегафон негромкую команду:
        - Пошли.
        Омоновцы застучали дубинками по щитам, сделали несколько шагов вперед. В толпе демонстрантов закричали: кто от того, что был вытолкнут в лужу, кто от злости и отчаяния.
        Этого рывка хватило, чтобы дубинки достали до поливальной машины, на желтом горбу которой стояли освещенные фарами ораторы и фотокорреспонденты. Оскользаясь, они горохом посыпались вниз, и только один - в черной куртке, с длинными мокрыми волосами, остался наверху. Мишка узнал знакомое по телевидению лицо: писатель Проханов, главный редактор запрещенной газеты "День".
        - Народ! - закричал он сорванным, сиплым голосом. Но до него уже дотянулись влезшие на машину омоновцы, вцепились в куртку.
        - Народ, держись, - успел прокричать редактор и, сдернутый с машины, исчез под черной крышей зонтов.
        - Пошли, - уже громче скомандовал полковник, и солдаты вдавились в толпу еще на два-три шага.
        - Фашисты!
        - Лучше ловите бандитов.
        - Да они сами бандиты. ОМОН и мафия - едины!
        - Вас же завтра будут судить. Запомните: вас всех будут судить.
        - Товарищи, не трогайте солдат. Это наши дети, их послали, они выполняют приказ.
        - Значит, они по приказу и мать родную растопчут? И останутся чистенькими? Позор!
        - По-зор! По-зор!
        - И все равно, не трогайте их.
        Пока в толпе спорили, как относиться к солдатам, к краснопресненскому стадиону под свист и улюлюканье подошло еще несколько милицейских групп. Одетые кто во что горазд - в шинели, куртки, плащи, ботинки, сапоги, шапки, гаишные шлемы, фуражки и даже пилотки, они испуганно оглядывались по сторонам, втягивая головы в плечи. Было видно, что собирали их по всей Москве, снимая с постов, дежурств, вытаскивая из квартир.
        Пользу они, может быть, и не принесли, но внимание митингующих они отвлекли, и тех, потерявших бдительность, легко выдавили с площади сразу на несколько метров. Перед бронированной цепью оказался костер, у которого грелись женщины, но солдаты не стали его даже обходить: разметали, расшвыряли ногами, затоптали угли в чавкающий, перенасыщенный влагой газон.
        Стало еще темнее.
        Мишка шел за цепью своего взвода - так предписывала инструкция. Великий психолог и подлец составлял ее: командиру требовалось смотреть и контролировать, кто из солдат дрогнул, кто отступил, растерялся. И чтобы сам оставался невредим - подчиненному в толпе никак нельзя оставаться без начальника.
        К тому же где-то среди митингующих, под видом корреспондентов, работают и свои "видюшники", снимая на камеру как самых активных демонстрантов, так и сослуживцев. Чтобы потом, на разборе, начальство могло ткнуть носом: а вот у тебя подчиненные дрогнули, тут не были агрессивны, а вот - отступили, растерялись, дали прорвать цепь, пожалели противника...
        Мерзко и гнусно. Все мерзко и гнусно после восьми часов вечера 21 сентября, когда Ельцин зачитал Указ о разгоне Верховного Совета и депутатов. Это походило скорее на бессильный удар кулаком по столу, когда каждый занят своим делом - а все-таки я в доме хозяин. И наплевать, что одни считают меня дураком, а другие гением. Важно, что думаю о себе я сам! Поэтому - все вон из-за стола, остаюсь только я и те, кого захочу видеть рядом. Нас и слушать.
        Страна, только-только притихшая после майских митингов, болезненно притирающаяся к новым реалиям, вновь вздыбилась. Теперь даже для самых оголтелых поклонников Президента стало ясно: сколько в Кремле будет находиться Борис Николаевич, столько и Россию будет трясти. Ну, заложен у этого человека Богом только отрицательный заряд, уготовано ему только взрывать и разрушать - будь то Ипатьевский дом в Свердловске, КПСС, Советский Союз, - так откуда взяться созиданию! В спокойной, рабочей обстановке наверх поднимутся другие, поэтому, чтобы быть на виду, ему просто необходимы круги по воде. И как можно большие. Раскачиваются при этом, обрывая канаты и уносясь в открытое море, без парусов, компаса, якорей, при неполных команде и запасе провианта, суденышки? Захлебываются упавшие в воду? Но ведь если не гнать волну самому, кто же узнает, какой у власти умный и деятельный Президент?
        Отсюда - скандал за скандалом, баррикада за баррикадой, кровь за кровью. И полное нежелание замечать, что от подобного самоистязания скатилась Россия уже на третьестепенные роли в мире. Что такие действа только на радость ее врагам.
        А может, так и замышлялось и так подстраивалось? Иначе с чего бы бросил
21 сентября 1993 года свой Указ-баррикаду на истощенную Россию ее Президент? Ведь предвиделось любым здравомыслящим человеком, что уже утром встанут на этой баррикаде русские против русских.
        И вынужден теперь он, Мишка Багрянцев, по долгу службы, но не офицерской чести, выступать на одной из сторон - президентской. Не на охране порядка, к чему приучали, а, если честно и без лукавства, - против народа, пришедшего на поддержку Белого дома и ими же выбранных депутатов.
        Хотя, конечно, и им ясно, что это просто в верхах не поделили власть, "рассерчали барина", что сцепились в банке пауки, еще вчера единодушно разваливавшие Союз. По совести - так подогнать бы к набережной баржу, загрузить всех вместе да спустить вниз по Москве-реке: плывите, ребята, надоели со своими разборками. И не возвращайтесь. И не пишите писем - и так стоите поперек горла у всей страны.
        Но не подплывет баржа. Не хватит государственной мудрости, мужества и элементарной совести обеим сторонам, чтобы обоюдно раскланяться и оставить в покое страну. И потому стучит Мишкин взвод дубинками по щитам, стараясь запугать тех, кто пришел поддержать блокированных в здании Верховного Совета депутатов. Сегодня, 28 сентября, через неделю после Указа, не сдавшийся Белый дом опутали запрещенной во всем мире режущей колючей проволокой, на этажах отключили свет, воду, телефоны. Все проходы к Дому забили поливальными машинами и водометами.
        Паскудство. Толпа права - такое могли сделать только фашисты. И тогда получается, что он, капитан Багрянцев, их приспешник. Полицай. Он выстроил свой взвод вместе с другими взводами и ротами в "свинью" и таранит тех, кто не побоялся сказать "нет" концлагерю в центре Москвы.
        - Товарищи, не провоцируйте нас на насилие. Расходитесь по домам, товарищи, - начал вещать на толпу полковник-дирижер "свиньи".
        - Гад ты, а не товарищ. Мы тебя еще вычислим в Балашихе*, - раздался в ответ мальчишеский голос.
        
        * В Балашихе стоят подразделения МВД, принимавшие активное участие в разгоне демонстрантов.
        - Пошли! - в момент утратил дружелюбие "свинопас".
        Очередного рывка хватило, чтобы расчленить толпу на две части: одну теперь теснили к зоопарку, вторую - вверх, к станции метро "Краснопресненская" и высотному зданию. Цепь пошла быстрее, уже без команды, и, казалось, что теперь ничто не остановит ее бронированной поступи. Но вдруг из толпы раздался все тот же мальчишеский голос, отвечавший полковнику:
        - Мужики, а не быстро ли мы бежим?
        Зонты замерли, закрутились на одном месте, группируясь, и двинулись навстречу плотной, стык в стык, стене из щитов. Солдатские каски за ней стали опускаться, в дырчатых щелях забегали испуганные глаза солдат-мальчишек.
        - Не бойтесь, ребята, мы вас трогать не станем, - уперевшись плечами в щиты, успокаивали милиционеров, а заодно и себя, демонстранты. - Мы ж понимаем, что сволочи - это те, кто прислал вас сюда.
        - Эй, офицеры! Что же вы прячетесь за спины своих солдат? Где ваши честь и совесть? Лужкову продали?
        - Позор офицерам!
        - Снимите погоны, вы их недостойны.
        - И кокарды снимите - на них герб Советского Союза.
        - Ублюдки, какая же мать вас родила. Глянула бы она сейчас на вас.
        - Вперед! - стараясь заглушить крики, заорал "свинопас".
        Шеренга качнулась, мужики уперлись - и все остались на прежних местах.
        - Землячок, ты меня не бей, и я тебя не трону. Договор? - мужичонка в вязаной шапке "петушком" придавленный собратьями по митингу к щиту, заглянул за него и подмигнул лупоглазенькому, ошарашенному происходящим солдатику.
        - А у вас закурить не найдется? - неожиданно попросил тот, наверное, о самом заветном, колыхаясь во всеобщем противостоянии.
        - Это дело мы быстро организуем. Держи. - Мужичок протянул сигарету прямо в дырку в щите. Солдат, не выпуская из рук дубинку и щит, а может, просто не имея возможности пошевелиться в зажатой шеренге, взял ее прямо губами. - Погодите, не напирайте. Дайте человеку прикурить.
        Идиллия. Учения по гражданской обороне, когда через пять минут условные противники обнимаются и вновь друзья.
        Огонек от спички успел перескочить на видимый из дыры белый кончик "Примы", прежде чем снова засипел мегафон.
        - А родом откуда будешь, землячок? - сдерживая солдатика, продолжал беседу разговорчивый мужик.
        - Из Пензы.
        - Родители есть?
        - Одна мама.
        - Чего сюда-то пришел?
        - Привели. Не выполнишь приказ - в дисбат отправят. А туда неохота.
        - Переходи на нашу сторону. Все равно мы победим.
        - А если нет? Вам-то что, разойдетесь по домам. А мы? Пусть бы командиры приказали.
        - Командиры попрятались за ваши спины, неужели не видите?
        Солдат невесело усмехнулся: толку-то, что видим.
        - Уходи, сынок, - уговаривала женщина рядом уже другого милиционера. - Не бери грех на душу. Всю жизнь ведь потом вспоминать будешь. Этот позор спать тебе не даст. Уходи. Я укрою, а мать простит.
        Солдат, не реагируя, отрешенно смотрел поверх голов.
        - Ты же жизнь свою с насилия начинаешь, - не отступала женщина. - Дети тех, кто тебя послал бить собственный народ, в Америке учатся. Ты ведь уже взрослый, должен сам думать и все понимать.
        - Да уйдите вы все ради Бога! - заорал, сорвавшись, тот. - Мы хоть на службе, а что вы здесь делаете? Идите по домам спать. Мы трое суток под дождем и не евши из-за вас.
        - Не из-за нас, сынок, не из-за нас, - обрадовавшись голосу подопечного, как радуются ожившему больному, ласково и осторожно ответила агитаторша. - Мы на своей земле. Это вы с друзьями лучше подумайте, кто и зачем вас сюда прислал.
        - Вперед!
        Женщину оттеснили, но мужичок в шапке-"петушке", вцепившись пальцами в дыры щита, удержался около своего "землячка".
        Все замечал, слышал и чувствовал Мишка. И предвидел неизбежный конец, когда солдаты или в самом деле бросят все к чертовой матери и уйдут куда глаза глядят, или заревут дико и примутся колотить всех, кто попадет под руку. В глубине души он желал первого, но случится, конечно, второе. Балашихинский "свинопас" дождется точки кипения у подчиненных и даст команду "фас". Обе стороны власти пошли ва-банк, и о каком-то джентльменстве речь идти не будет. Если сегодня - колючая проволока и водометы, то что тогда завтра? Или уже сегодня? На последнем инструктаже исподволь, намеками, но давали понять: если со стороны защитников БД или депутатов спровоцируется насилие или стрельба, то это даст право милиции и ОМОНу действовать более жестко и решительно.
        Скорее всего такая установка "прокачивалась" на самых верхах, потому что это "если" повторялось столько раз и с таким неприкрытым желанием, что даже самые бестолковые могли понять: тот, кто умело поработает на эту идею, по крайней мере, будет замечен и всячески обласкан. Властям как воздух нужен оправдательный толчок, чтобы наконец-то покончить с собственным позором. Бессилием. Ситуацию для них может спасти только кровь. А имея на руках телевидение, радио, практически всю прессу, ими из Белого сделать Красно-кровавый дом - задание для первоклассников. И неважно, чья это была кровь и по чьей вине. Никто никогда не докопается до истины. Да и поздно потом будет копаться. В августе 91-го это получилось как нельзя кстати...
        - Лакеи! Прихлебатели, - взорвалась криками толпа на левом фланге, и, глянув туда, Багрянцев увидел мелькающие в воздухе дубинки.
        Неужели началось?
        - На кого руку поднимаете? На собственный народ?
        - Страшитесь, мы вам этого никогда не забудем и не простим.
        - Это вы сегодня у власти. Но завтра уже на собственную задницу и сядете.
        Напор от демонстрантов ослаб, солдаты пошли еще быстрее, словно и в самом деле торопясь закончить дело, уехать в казармы и спрятаться с головой под одеяло...
        - Спокойнее, спокойнее, - удерживал свой взвод Мишка, мотаясь от края к краю цепи. - Взяли себя в руки, спокойнее.
        Пусть снимают "видюшники". Пусть завтра его поднимут и начнут топтать: взвод не поддержал, не развил, не передал дальше по цепи команду "фас". Но ведь кто-то же должен остановить это безумие, на ком-то обязана споткнуться дичайшая несуразица. Не в Уругвае же и не на Гаити, не в кино и не в страшном сне - в центре Москвы, по освещенной улице сыновья гонят дубинками своих отцов и матерей. Или это все-таки сон?
        Начали оглядываться назад солдаты - верный признак того, что надломились, дрогнули. Задача командира - криком, матом, собственным примером, но взбодрить подчиненных, придавить все их чувства и мысли. Но он, Михаил Багрянцев, не станет этого делать. Пусть его солдаты сегодня боятся. Пусть оглядываются и даже отступают. Это спасет их от мучительных переживаний и будущих кошмаров. Сдержитесь, братцы.
        - Спокойнее, не нервничайте, - подошел вплотную к зеленым стальным спинам подчиненных Багрянцев.
        И тут же сам отпрянул назад. Впереди, между двух стальных грибов-касок мелькнуло лицо Тарасевича. Мишка и мысли боялся допустить, что увидит в толпе кого-то знакомого, а самое главное, что кто-то увидит его. Он даже Рае говорил, что сидит хоть и в повышенной готовности, но в казарме.
        А тут сразу - Андрей. Увидел ли он его? А что подумает, если все же увидел и узнал? Или все-таки это был не он? Рая говорила, что тот куда-то собирался уезжать...
        Нет-нет, это просто самоуспокоение, боязнь взглянуть в лицо правде. Андрей вне всякого сомнения - здесь, и именно по другую сторону баррикад. Было бы странным, если бы он спокойно где-то отдыхал или даже зарабатывал себе на жизнь. Тарасевич не позволит загонять себя в клетку, даже Указом Президента. Значит, он. Но увидел или нет?
        Отвернувшись, Мишка торопливо снял притороченную к ремню каску, напялил ее поглубже на глаза. Приподнял воротник бушлата. Втянул голову в плечи. Затравленно повернувшись, осторожно обшарил взглядом толпу. Где же Андрей? Перешел в другое место? Даже если так, можно перевести дух. Сколько времени| мечтал увидеться, впервые обиделся на Раю, когда она не допыталась у Андрея, где он сейчас и что с ним, а теперь... Теперь хочется того же, что и солдатам: чтобы в самом деле побыстрее все закончилось - и в казармы. А там с головой - под одеяло...
        Хотел Мишка обмануть самого себя, когда его, представленного к увольнению в запас из армии вроде бы по сокращению штатов, а на самом деле за август 91-го, вдруг вызвали в кадры МВД и предложили перейти служить в их структуры. Из царской армии шел неписаный закон: уважающий себя офицер никогда не наденет шинель жандарма. Состоять в приятельских отношениях, делать что-то совместно по службе - это ради Бога. Но после того, как охранял народ, гонять его же по улицам собственных городов... Низко и недостойно строевого офицера, да еще разведчика.
        Загоношился тогда и Мишка, потом, однако, убедил себя и успокоил совесть: преступность в стране сейчас такова, что собственные бандиты быстрее зальют страну кровью, чем иноземный враг. К тому же это могла быть и своеобразная пощечина армии, выбросившей его за ненадобностью - а вот другие оценили и поверили. К тому же семья, разгромленная квартира потребовали немало денег, и сразу. Чего ради политических амбиций демократов он станет плевать на себя, на свои заслуженно полученные офицерские погоны?
        Точку в сомнениях поставил "Белый медведь". Уволенный из разведки в числе первых, успевший месяц-другой покрутиться на "гражданке", он оказался более категоричен и решителен:
        - Уходи и не бойся. Меня знакомые юристы уговаривали: подавай в суд на министра обороны, увольнение незаконно и дело стопроцентно выигрышное. Душа рвалась в драку, но вдруг подумалось: а под чье начало возвращаться, в какую армию? К Шапошникову, который готов был бомбить Кремль, лишь бы доказать свою лояльность демократам? К Паше Грачеву, еще более услужливому и мелкому подхалиму, не имеющему понятия об офицерской чести? Не хочу*.
        
        * "Белый медведь" окажется удивительно прозорлив в предсказаниях о П. Грачеве, будущем министре обороны. 3-4 октября именно Грачев позволит поднять армию против народа. Случай с ним более чем наглядно свидетельствует: политики, вознесенные к власти на гребне революционных страстей, как правило, нравственно ущербны и в силу стадности изначально не способны на самостоятельные поступки. В октябре 93-го года армией управляла самовлюбленная, но бездарная во всех отношениях марионетка.
        В словах "Медведя" еще сквозила обида, обида за собственное унижение, но, тем не менее, в голосе чувствовался металл.
        - Понимаешь, они могут отобрать у нас погоны, но не честь. А кроме армии, есть еще множество вертикальных линий вокруг в самых разнообразных областях, по которым тоже можно идти вперед и вверх. И эти линии не менее интересны и привлекательны. Мы отличаемся от того же Грачева тем, что ему остается в этой жизни только падение вниз, а мы можем идти вперед. Пусть они падают, подлецов жалеть не надо. Будущее за нами. И каким оно станет, зависит только от нас.
        Сам "Медведь" ушел в Министерство безопасности, не побоявшись вселенского визга в сторону этого ведомства со стороны демократов и диссидентов, в одночасье вдруг ставших гордостью и совестью нации. И после встречи с командиром Мишка дал эмвэдэшникам согласие на оформление документов.
        Кто же знал, что министр МВД Ерин еще более "никакой", чем Паша*. Что первым именно он даст понять Ельцину: можете издавать любые указы, милиция обеспечит их выполнение.
        
        * Паша, Павлик - до отчества Грачев ни в войсках, ни в народе не дослужился.
        И все же перед 21 сентября Борис Николаевич проверил своих силовых министров на "вшивость" еще раз, почтив своим присутствием эмвэдэшную дивизию имени Дзержинского и придворную Таманскую общевойсковую. Командиры, вознесенные в свои кресла августовским путчем и прекрасно понимающие бесперспективность дальнейшей службы без таких же "августовских" министров, заверили Ельцина в готовности выполнить любой приказ Верховного Главнокомандующего. Министры суетились вокруг - угодливенькие, плюгавенькие рядом с мощной фигурой Президента, одетого к тому же в военный "камуфляж" и берет.
        Ох, на горе России вспомнил Борис Николаевич, что он еще, в отличие от Чапаева, и Верховный Главнокомандующий всеми Вооруженными Силами страны. Самой России, насторожившейся после этих визитов, Ельцин в очередной раз навесил лапшу на уши, заявив, что его поездки - не более чем просто внимание к нуждам армии. И что теперь он, якобы, станет выезжать в войска не реже одного раза в месяц*.
        
        * После расстрела парламента Б.Н. Ельцин "забыл" о своем обещании.
        На самом деле поездки в войска убедили Президента в главном: да, эти министры пойдут за ним до конца. Они готовы выполнить не то что любое его приказание, а сами уловят малейшее его желание, чтобы броситься с головой в омут. Как Павлик, угодничая, взял в руки ракетку и побежал на корт учиться играть в большой теннис, любимую игру своего визави. Вот уж обезьянничанье. Все это видят, окружение усмехается, и при иной ситуации что одного, что второго "силовика" следовало бы отправить на должности, которых они заслуживают по уровню своего интеллектуального развития и организаторских способностей: одного - в десантную дивизию, другого - в какое-нибудь второстепенное управление в системе МВД.
        Но в замысле борьбы с Верховным Советом, Руцким и Хасбулатовым нужны были именно такие - прибитые, серые, холуйские натуры. Поведи себя министры с чуть большим чувством собственного достоинства, умерь они свою лесть - наверняка бы Ельцин еще не раз подумал, прежде чем вытащить из сейфа свой Указ № 1400.
        Так видел ситуацию Мишка со своей позиции взводного. И, закованный, впаянный со своими подчиненными в единую "свинью", тесня демонстрантов к метро "Улица 1905 года", он уже жалел, что дал согласие стать милиционером. Достойнее было погибнуть в иракских песках, чем иметь сегодня право безнаказанно поднимать руку на людей. И только бы не увидел его Тарасевич. Ради всех святых - только бы не увидел...
        Но уже около самого метро, когда наступающие взъярились от первой крови избитых демонстрантов, когда в них самих полетели булыжники и они безрассудно и отчаянно замолотили демократизаторами* по головам всех без разбору, Багрянцев еще раз увидел Андрея.
        
        * В разговорной речи - дубинка.
        Перед цепью, возведя руки к небу, упала посреди улицы на колени пожилая женщина:
        - Проклинаю! Вас и матерей ваших, раз они выродили таких ублюдков.
        Из глубины строя, кувыркаясь в собственном сизом дыму, перелетела к ней шашка с "черемухой". К женщине бросилась на помощь девушка в цветастом платке и со сломанным зонтиком в руке, попыталась поднять ее с земли. Не хватило сил, и тогда, плача от бессилия и разъедающей глаза "черемухи", швырнула в подступающую цепь зонтик:
        - Выродки, нечеловеки. Что же вы делаете, опомнитесь. Мне за вас стыдно, мне впервые стыдно, что мои отец и муж тоже офицеры.
        - Армия, где ты? - продолжала возносить руки к небу женщина. - Армия, приди и спаси свой народ.
        Вот тогда к ней и подбежали Андрей и еще какой-то мужчина. Прикрывая женщину от ударов собственными спинами, они подняли и унесли ее прочь.
        А армия сидела взаперти в казармах, с отключенными, как у депутатов, телефонами - чтобы не перезванивались командиры, не могли оценить обстановку и, не дай Бог, не смогли объединиться и принять какое-то решение. Сам министр вместе с верной пресс-секретаршей Агаповой сочиняли для журналистов очередное лживое и бесстыдное заверение в том, что Вооруженные Силы ни под каким предлогом не будут втянуты в происходящие события*.
        
        * Через пять дней весь мир увидит, чего стоят заверения министра и бывшего курьера "Красной звезды" Е. Агаповой, неизвестно за какие особые заслуги возведенной в должность помощника министра обороны.
        Да, 28 сентября армия еще не завела свои танки с красными гвардейскими знаменами на башнях, не загрузила термические снаряды для расстрела парламента. У власти пока оставалась надежда, что с ситуацией в Москве справится милиция и срочно подтягиваемый со всей страны ОМОН. На Ерина спешно писали представление к очередному воинскому званию генерала армии - лишь бы не дрогнул, лишь бы был обязан...
        И гнали людей под дождем в центре Москвы омоновцы. И хватали самых непокорных или просто зазевавшихся, забрасывали в "воронки" и увозили в ночь, в неизвестность. И загоняли оставшихся, как скот, в узенькие двери метро. И гнали потом по эскалаторам, потехи ради и для устрашения круша по пути плафоны. Дурачась, футболили друг другу потерянную кем-то шапку-"петушок". Демонстративно задевая плачущую у мраморной стены девушку с цветастым платком в опущенной руке. И пьяно свистя вслед заталкиваемым в вагоны электричек людям.
        Дождь. Ночь. ОМОН. Свежая кровь около памятника жертвам революции 1905 года...
        2
        - Больно?
        - Терпимо.
        - Не ходи больше туда.
        Андрей промолчал, лишь плечо дернулось от неосторожного движения Нины.
        Танцовщица замерла, давая остыть боли, потом еще раз умело, прирожденно умело, прошлась пальчиками около синяка - развела боль из одной точки в разные стороны. Вместо люстры зажгла бра, приглушила звук телевизора. Словно хотела убрать лишнее, мешающее успокоиться.
        Хотя, чтобы убрать это лишнее, надо вычеркнуть прожитый день. Стереть картину гонимой по улице толпы. Забыть стальной блеск мокрых касок. Взлетающие без устали дубинки. Испуганно замершие фигуры в окнах близлежащих домов. Мелькнувшего среди омоновцев офицера, похожего на Мишку. Стоявшую на коленях женщину. В конце концов, синяки на плече и спине от демократизаторов, доставших его в тот миг, когда уводил женщину из-под ударов.
        - Я прилягу рядом?
        Не дожидаясь ответа, Нина сбросила халатик и стеснительно быстро юркнула в одних трусиках к нему под одеяло. Замерла, то ли согреваясь, то ли боясь потревожить, и только потом начала устраиваться поудобнее.
        Затаившись, он отмечал, как прикасаются к нему ее колени, бедра. До щеки дотронулась мягкая, невесомая ладонь. Пальчики дошли до губ и замерли, ожидая ответа. Чуть повернув лицо, Андрей притронулся-поцеловал острые ноготки Нины, и она в знак благодарности и признательности прижалась к нему чуть сильнее.
        - Как давно я мечтала об этом, - тихо призналась танцовщица, и он скорее додумал ее слова, чем расслышал их.
        Он опять поцеловал ее ладонь, но мягкая, обнаженная рука поманила его губы дальше - к изгибу локтя, плечу, к упругому подъему груди. Помогая Андрею преодолеть сомнения и нерешительность, Нина приподняла плечико, высвобождая грудь из-под одеяла. Взгляд Тарасевича случайно упал на перевернутую комнатную тапочку с впившейся в подошву кнопкой, и этот житейский штрих неожиданно затмил, отодвинул прошлое танцовщицы, представил хозяйку квартиры усталой, земной, домашней женщиной. Как Зита...
        Пронесшееся сравнение отбросило его обратно на подушку.
        - Что с тобой? Больно? - встревоженно притихла Нина, мгновенно почувствовав перемену в его состоянии.
        Больно ли ему? Горит не только спина, горит душа, память. Ушло практически все: Зита, дом, служба, исчезла Родина - СССР. Еще раньше его оставили родители. Дельцы мечтали сделать из него убийцу-гладиатора. Сегодня власть попыталась превратить в быдло. И не только одного его. Всех, кто не согласен с нынешними руководителями. У людей - боль от всего происходящего, трагедия, надлом в душе, разрыв, а им ежеминутно с экрана телевизора лоснящиеся и улыбающиеся рожи советуют - наплюйте на все, разотрите и забудьте. Как мы.
        А если я не хочу? Если не согласен с вами, самодовольными и пренебрежительными? Если у меня другие взгляды и иное мнение? Это для вас происходящее со страной - хиханьки да хаханьки. Державу ли развалить и обескровить, миллионы беженцев пустить по дорогам, разорвать семьи, предать и бросить своих граждан, не по своей вине вдруг оказавшихся за рубежом. Наплевать. Они строят новую Россию! Но тогда для кого? Для оставшихся в живых, то есть для себя? Остальные - красно-коричневые, быдло, или депутатско-бандитское отребье, которое надо спихнуть с дороги в кювет истории или отправить в загон. Лжедемократам по душе лишь такие же, как они сами - перевернувшиеся, перекрасившиеся, перекрестившиеся, словчившие, громче всех орущие и тыкающие пальцем в тех, кто не разделяет их взгляды и убеждения. Оборотням среди оборотней не страшно и не стыдно.
        Нина, подумавшая, что это она своим неосторожным движением отпугнула Андрея, лежала рядом виноватая и растерянная. Тарасевич сам прикоснулся к ней: ты ни в чем не виновата, не казнись. Это просто жизнь накуролесила, намесила всякого, заставила даже рядом с женщиной думать о политике. Или мысль всплыла неосознанно, подсознательно, оберегая его память о жене, не давая ей выйти на первый план? Ведь что-то общее, абстрактное любить или ненавидеть всегда легче, чем конкретное, имеющее свое имя. И неужели теперь он обречен вольно или невольно заглушать думы о жене? Как выжить и остаться честным? Кто поможет и спасет?
        Танцовщица, как за минуту до этого он сам, тоже поцеловала сначала его пальцы, потом ладонь, руку, плечо.
        - Я знаю, что тебе тяжело, - прошептала она около самого уха. - И готова сделать все, чтобы тебе хоть немного стало легче.
        Андрей потерся щекой о плечо Нины. Ее ласка, заботливость, трепетная близость напряженного тела все же уводили из страшных событий сегодняшнего дня, побуждали к ответным ласкам. И он сдался, отогнав мысли о Зите. А когда на глаза снова попалась перевернутая тапочка, Андрей притянул к себе гибкое, задрожавшее женское тело...
        - Как давно я мечтала об этом, - повторила Нина, когда одновременно взорвалась кипевшая в них энергия и они, успокаивая дыхание, затем обессиленно гладили друг друга подушечками пальцев.
        - Наверное, нехорошо признаваться в этом, но я с первой встречи хотела, чтобы у нас так произошло, - задумчиво глядя на Андрея, созналась танцовщица. - Ты сразу выделился в "Стрельце", потому что не говорил о деньгах. А у нас все говорили только о них. Я сопротивлялась своему желанию, пыталась не замечать тебя, грубила, но в мыслях сама шла к тебе. Я ненормальная? - спросила счастливо.
        - Ненормальная, - улыбаясь, подтвердил Тарасевич. - Мне порой казалось, что твоя ненависть ко мне сильнее, чем у всей латвийской полиции, вместе взятой.
        - А так, наверное, и было. Ненавидела, потому что знала, какая я... сама... в твоих глазах.
        - Давай сегодня не будем ни о прошлом, ни о будущем.
        Нина глубоко вздохнула, сознавая несбыточность пожелания и прижимаясь к Андрею...
        Два часа назад, когда он позвонил к ней в дверь, а его долго, не узнавая, рассматривали в глазок, Андрей еще не знал, как отнесется к его полночному пришествию танцовщица. Но Нина так торопливо завозилась с замком, так откровенно обрадованно бросилась ему на шею, что его сомнения испарились сами собой.
        - Ты жив, - шептала Нина, счастливо, со слезами в глазах, глядя на него. - Господи, ты жив.
        Не засмущалась ночного открытого халатика, не смутилась своего порыва нежности, словно до этого они были близки и теперь встретились после долгой разлуки.
        Единственное, что откровенно поспешила сообщить - о своем сегодняшнем положении:
        - А я ухожу из "Стрельца". Кот сказал: "Уходи".
        Уходит - и нет постыдного прошлого. Хорошо.
        - Но это - ерунда. Важно, что ты жив и здесь, - тут же загасила хозяйка вспыхнувшую в глазах Андрея неприятную искорку. - Ой, какой же ты мокрый и холодный. Теперь - слушать только меня. Все разговоры - потом, а сначала - в ванную. Погоди, только уберу там свою женскую декорацию. Все, милости прошу.
        Закрутила, раскомандовалась - легко, в охотку, чувствуя, что ее послушаются.
        - Вот полотенце, мужской одежды на смену нет, взамен возьми простыню. Будешь банщиком...
        Осеклась, вспомнив про настоящую баню. Сколько раз им еще осекаться, притираться друг к другу?! И нужно ли это?
        Но она уже дипломатично переводила разговор на другое:
        - А что ты любишь еще, кроме чая с тортом?
        - Я купил торт, чтобы зайти к вам.
        - А хочешь картошки жареной? - обрадованно улыбнулась Андрею Нина. - Я мигом. С капустой квашеной. Решено. А ты - под душ. Нет, погоди.
        Задержала, на мгновение прижавшись к нему. Словно не желая расставаться даже на те минуты, что их разлучает душ.
        - Я быстро, - пообещал Андрей.
        В глазах девушки зажглось и тут же прочиталось сумасшедшее предложение: возьми меня с собой.
        - Я быстро, - отвернулся, не захотел понять Андрей. Но все равно не выдержала она до конца своего затворничества в квартире. Постучав, приоткрыла щелочку в двери:
        - К тебе уже можно?
        И сразу охнула, и прошла вся ее игривость, когда увидела спину Андрея.
        - Где это?
        - Белый дом, - коротко ответил Тарасевич,
        - Ты... ты оттуда?
        - А неужели я мог не быть там?
        Нина бережно прижалась губами к его ссадинам:
        - Ты мне расскажешь, как жил все эти недели, когда мы расстались? Все-все расскажешь?
        - Кто-то обещал жареную картошку, - переменил тему Тарасевич, не желая давать никаких обещаний.
        - Ой, горит, - бросилась к плите хозяйка.
        Потом она сидела, смотрела, как он, не пережевывая, сметает со стола еду. Затем слушала его скупой, короткий рассказ, стараясь понять в паузах между словами недоговоренное. Слишком все у Андрея выходило просто: после расставания с Котом поехал в свой город, где тайно жил в опечатанной квартире. Услышав об Указе Ельцина, вернулся в Москву. Семь дней и ночей провел у костров, на площади перед Верховным Советом. Сегодня впервые помылся и поел вдоволь.
        - Ты чего плачешь? - вдруг заметил он.
        - Плачется.
        - Наверное, потому, что не допила свою долю.
        Нина покивала головой, повертела в руке ножку рюмки с вином и молча выпила.
        - Может, я чего-то недопонимаю, Андрюша, но, мне кажется, в Белом доме дерутся те, кто не поделил власть. Разошлись бы все - и ничего бы не было. Это я так думаю, прости, - заметив, как напрягся Андрей, поспешила закончить.
        - Ты прямо как Президент: давайте сегодня нарушим немножко Конституцию, разгоним и пересажаем неугодных, а уж завтра все станем честными, заживем по законам. Естественно, по тем, которые разрешу принять. Знаешь, - вдруг перешел с язвительно-поучительного тона на серьезный, - жизнь показывает, что любой путч, переворот длится три дня. Это и августовские события показали. Перевернул все за три дня - успел, нет - пойдет откат, люди начинают одумываться. Так что 24 сентября, через три дня после Указа, по их логике должна была быть уничтожена советская власть. А 25-го, заметь, 25-го Ростропович приезжает в Москву с национальным оркестром Америки давать грандиозный концерт на Красной площади! Случайность? У этих ребят ничего случайного не происходит. Это должен был быть концерт во славу Америки и в знак нашего окончательного падения. Но не вышло. Не уложился Ельцин и его приспешники в три дня. И Чайковского играли под стволами омоновских автоматов. А сейчас Россия просыпается. Против Указа восстала вся Сибирь. И Кремль уже ничего не сделает с этим. Если только... если только в ближайшие дни не
расстреляют Белый дом и не зальют кровью тех, кто пытается его охранять.
        - Ты думаешь...
        - Я вижу. Я вижу эти злобные и растерянные лица, я чувствую их животный страх. Вся предыдущая их деятельность подтверждает, что ради власти они пойдут на любую подлость. Но время работает против них. И когда его не останется, они начнут стрелять. Не по здравому смыслу или логике, а просто из страха.
        - Хочешь еще немного выпить? - заметив, что у Андрея задрожали руки, предложила Нина.
        - Не хочу. Хочу спать.
        - У меня... у меня есть раскладушка. Но, если... диван широкий... Словом, смотри сам. Только подушку достану, - впервые за вечер засмущалась и растерялась Нина. И то, наверное, отчасти потому, что они только что говорили о слишком серьезных вещах, а тут приходится решать бытовые, комнатные.
        - Не беспокойся, я и так доставил тебе хлопот, - на этот раз Андрей сам протянул руку и дотронулся до плеча Нины. - Костры затоптали, палатки сорвали и первый человек, о ком подумалось - ты. Впрочем, больше никого у меня и нет. Вот такой расклад. Извини. Хотя можно было, конечно, переночевать и на вокзале...
        - Дурачок ты, - потрепала его волосы Нина и ушла в комнату доставать подушку.
        И вот она сама отодвинула ее в сторону, лежит на руке Андрея и видно, как постепенно, умиротворенно закрываются ее глаза.
        - Спи, - почувствовав, что Андрей смотрит на нее, но не имея сил приоткрыть веки, еле слышно, уже на пороге сна и яви, прошептала Нина.
        Хотела еще что-то добавить, может, про то, что у них впереди теперь много времени, но сон уже сморил ее. Посмотрел на часы - четвертый час ночи. Дотянулся до бра над головой и выключил свет. Блаженно, стараясь не задевать спящую Нину, улегся.
        В памяти мелькнули ночные костры у Белого дома, но вспоминать прошедшее сил уже не хватило...
        3
        Оно напомнило о себе самой беспардонной ложью утренних радионовостей. Все происшедшее вчера объявили попыткой коммуно-фашистов прорвать кольцо оцепления вокруг Белого дома, чтобы выпустить боевиков в мирный спящий город. Милиция вынуждена была принять адекватные меры против экстремистов. Оружие не применялось, пострадавших нет. ОМОН продолжает надежно охранять Москву от боевых формирований фашистского толка, засевших с оружием в ликвидированном волей народа и президентским Указом Верховном Совете. Все входы и выходы блокированы*.
        
        * Чуть позже язык комментаторов сами демократы назовут "лагерным ивритом" - столько явного пренебрежения к русским людям, к их проблемам проявляли те, кому доверено было рассказывать о событиях в стране.
        - Врут? - спросила Нина.
        - Хуже собак. Все с ног на голову. И ни стыда, ни совести. - Андрей в сердцах отодвинул тарелку с едой. - Какие к черту прорывы, если там грузовики в три ряда.
        - Не заводись. Ешь. А я сегодня весь день могу быть дома.
        Сказала с тайной надеждой увести его мысли в сторону, оберечь от происходящего у Белого дома. Не выпустить из квартиры. Даже сделала тише звук в радиоприемнике, хотя оттуда уже лилась музыка.
        - Ой, совсем забыла, - поспешила в ванную. - Хотела же белье замочить.
        Пока до Андрея дошло, какое белье она собирается стирать, его тельняшка, рубашка и носки уже плавали в тазу.
        - Давай и брюки снимай, - делая невинные глазки, потребовала хозяйка. - Надо было еще вчера этим заняться, к утру бы и высохло.
        Прислонившись к косяку, Тарасевич молча смотрел на суетящуюся танцовщицу. Та продолжала демонстрировать исключительную занятость и естественность своего желания, но долго выдержать своей роли под всепонимающим взглядом Андрея не смогла. Села на край ванны, опустила мокрые руки:
        - Да, я не хочу, чтобы ты опять ходил туда. Я боюсь за тебя. И не хочу больше терять. Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь!
        Андрей, погладив ее, как маленькую шалунью, по голове, отодвинул в сторону. Сам прополоскал одежду, крепко отжал и повесил на горячий змеевик.
        - Не ходи, - продолжала сопротивляться Нина.
        - Ну как я пойду в мокрой одежде, - успокоил ее с улыбкой Андрей.
        - И когда высохнет - не пойдешь?
        - Когда высохнет, я тебя просто больше не пущу в ванну.
        - Ты все шутишь, а я серьезно, - даже чуть обиделась Нина.
        - Эй-эй, - поднял пальчиком ее подбородок Тарасевич. - Отставить эту ноту. Я же не драться туда хожу. Мне нужно там друга увидеть, Мишку.
        - Тогда, - решительно выпрямилась Нина, - тогда и я с тобой.
        - Что?
        - Я пойду с тобой. А если не возьмешь - уйду одна.
        Андрей захохотал - настолько нереально и неожиданно это прозвучало. Но постепенно смех пропал: танцовщица спокойно выдержала его реакцию, но решительной позы не изменила. Поняв, что здесь приказы не помогут, он тогда стал хватать лежавшие на стиральной машине, висевшие на крючках вещи Нины и бросать их в ванну. Решительно развязал пояс на ее халате, сдернул его и отправил туда же. Включил воду.
        - Ты хотела стирать, - стараясь не смотреть на обнаженную девушку, сказал Андрей. Боясь, что мокрая одежда не остановит ее так же, как его самого, принялся уговаривать: - Понимаешь, там... там всякое может быть. Ты лучше подожди меня дома. Я вернусь.
        - Мне холодно, - не слушая его, попросилась в объятия Нина. - Обними меня. Согрей.
        Медленно, как будто впервые, как будто не было прошедшей ночи, прильнули друг к другу. И пропало время, исчезла политика, вместо холода - жар. И уже начинало обоим казаться, что не найдется той силы и той причины, которая сможет разъединить их...
        Но в том счастье и горе человеческое, что не могут люди только держаться за руки и отыскивать губами друг друга. И после ласк, счастливых изможденных улыбок первое, что все-таки сделал Андрей, проходя в ванную - проверил, как сохнет одежда.
        - Все-все-все, - не дал он открыть рта Нине, заставшей его за этим занятием. - Действуем, как договорились.
        - А как мы договорились? - насторожилась та.
        - Ты ждешь меня вечером.
        - Андрюшенька!..
        - Я буду перезванивать через каждый час.
        - Правда?
        Добираясь после обеда к метро "Баррикадная", он неотрывно думал о Нине. Оба ни словом не обмолвились о работе в "Стрельце" и не заглядывали вперед дальше сегодняшнего вечера. Но как можно остаться только в настоящем, если прошлое и будущее уже сейчас готово обрушить лавину вопросов. И ответы, без сомнения, не все захочется услышать, особенно о прошлом Нины. Кот, без сомнения, порядочный человек, если выпихнул ее из той жизни, но ведь она была, та жизнь - с поездками к клиентам по заказу, с раздеваниями перед публикой. Как забыть это?
        Но, что самое тяжкое, - постоянно наплывает образ Зиты. Раньше он сам звал его и удерживал в памяти как можно дольше. Теперь же невольно получалась так, что Зита мешала, она как бы становилась третьей лишней. Боль, неуверенность, острота ощущений исходили, конечно, еще и оттого, что Нина стала первой женщиной, которую он обнял после жены. Может ли служить в этом случае оправданием то, что даже при ласках он ни разу не назвал Нину ни любимой, ни единственной? И уж тем более не признавался в любви. И не признается.
        Но ведь сколько вдовцов и вдов, волей случая оставшихся одни, потом вновь обзаводятся семьями. И никто не считает это грехом или изменой. И хранится светлая память о том, кто ушел из жизни. Но для оставшихся-то она продолжается, черт бы ее побрал, такую жизнь...
        Убеждал себя так Андрей, спасая свою душу от терзаний. И просил прощения у жены, и твердо решал, что к Нине он не вернется ни сегодня, ни завтра - никогда. И невольно спешил в переходах метро, бежал по эскалаторам, подсознательно чувствуя, что спасти от бесконечных и неразрешимых в конечном итоге дум его сможет только то, что происходит у Белого дома.
        Сразу около входа в метро стояли желтые санитарные машины, однозначно предупреждая, что власти не только не собираются разрядить ситуацию, а и готовы к жертвам. Все прибывающий и прибивающий народ клубился тут же, на пятачке, и одного взгляда по сторонам оказалось достаточно, чтобы убедиться: да, врачи сегодня могут понадобиться.
        Узкий проход к Белому дому около высотного здания, где проходили все эти дни, оказался перегорожен машинами. Депутатов, которые ночевали дома, тоже не пускали в здание Верховного Совета, и они собирались на ступеньках "высотки". Люди стали подтягиваться к ним, и тогда милиция, снующая тут же, переключила светофор на постоянный зеленый свет. Машины пошли сплошным непрерывным потоком, не давая демонстрантам пройти к депутатам.
        - Перекрываем дорогу, - раздалась чья-то команда.
        Для толпы всегда важна команда. Дай ей клич - и она ринется даже туда, куда поодиночке никто никогда не осмелится пойти. Именно поэтому любая власть боится в первую очередь не толпы, а того, кто может в этой толпе сказать слово. Для народа это слово научились говорить депутаты, и Кремль пришел в ужас. Как же надо бояться собственного народа...
        Осторожно выдавливаясь на улицу, затормозили, перекрыли движение. Тем водителям, которые недовольно засигналили, пообещали поколотить стекла, и они, сразу все поняв, начали разворачиваться. Нашлись охотники поруководить движением, и довольно умело это сделали, раскрутив в обратные стороны два упершихся в митинг встречных потока. Пропустили только "аварийку" да фургон "дальника" из Швеции, водитель которого в знак благодарности и поддержки дал длинный, приятный сигнал.
        Победа! Хоть на миг, на этом участке, но - победа!
        Но не для того сидели в машинах, перекрывших проходы, омоновцы и бойцы дивизии имени Дзержинского, чтобы спокойно наблюдать за происходящим. Не для того курили в "санитарках" врачи, чтобы оставаться без дела.
        Вначале на пустую, освободившуюся от машин улицу со стороны зоопарка выдвинулись водометы. Красно-лобастые, с направленными на собравшихся пушками-водометами, они, однако, замерли на безопасном удалении, словно ожидая подкрепления.
        Перестав слушать ораторов, Андрей пробился в сторону Садового кольца и сразу же увидел эту подмогу: улицу тремя плотными рядами перекрывали омоновцы. На этот раз их лица были закрыты масками, и это тоже указывало на верный признак того, что сегодня им официально разрешалось бить. Пытающихся подойти к ним женщин - а женщины, как успел заметить Андрей, казалось, не боялись ничего, - омоновцы отгоняли от себя дубинками, не давая приблизиться и что-либо сказать.
        В скверик у "высотки" все продолжали и продолжали подъезжать грузовики и автобусы с милицией. Неужели и Мишка здесь? Если вчера в омоновской цепи действительно шел Багрянцев, то Андрей готов согласиться с тем, что он ничего не понимает в происходящем. Он перестает что-то соображать. То, что под маской прячет где-то здесь свое лицо Исполнитель - это закономерно, он уже робот, он машина. Но чтобы Мишка позволил превратить себя в убийцу, чтобы он запятнал свою офицерскую честь...
        - Метро закрыли, - раздалось в толпе.
        Но это, конечно же, не метро закрылось - а замкнулось кольцо окружения.
        Просипев в последний раз, смолк мегафон депутатов, призывавших к сдержанности обе противостоящие стороны. Восьмой день они только и делают, что призывают не давать повода ОМОНу применить оружие. Кто бы призвал к этому же власть? А с паперти полетели вниз сбрасываемые красные флаги и транспаранты. Люди, почувствовав ловушку, заволновались, пятитысячное море заколыхалось от одного берега к другому, одинаково злобным и оскаленным. Андрея вынесло на пригорок, к парку, и сгрудившиеся там милиционеры на миг неожиданно расступились, давая возможность выскользнуть из кольца. Человек тридцать успело воспользоваться этим моментом, и среди них, затесавшись, вышел на свободу и Тарасевич: попадание в "воронок" без документов преподносило рижской охранке такой подарок, о котором та не могла и мечтать.
        Теперь уже, как любопытных, вырвавшуюся группу отогнали к Садовому кольцу, за первое кольцо окружения. Там кипели свои страсти.
        - Чего перекрыли-то? Нам в метро надо.
        - Да, наверное, разбираются с защитничками Белого дома.
        - А-а, тогда ладно, ради этого можно и потерпеть. Пойдем до "Смоленки" пешочком прогуляемся?
        И два богообразных старичка, укрывшись под одним зонтом, пошли в сторону американского посольства.
        - Звери вы, фашисты, - кричала на собравшихся под единственным красным флагом женщина из остановившейся ради этого крика машины.
        - Фашисты бьют сейчас дубинками людей. А ты - проститутка, - мгновенно ответила ей одна из старушек.
        Из-за чего конкретно у них возникла перепалка, Андрей не понял. Но то чувство озлобленности, бьющее через край у обеих из сторон, поразило даже его. И в который раз подивился близорукости и пренебрежению к собственному народу кремлевских правителей: неужели они не предвидели того, что могло произойти? Или ту часть народа, которая в силу своих убеждений не приняла развала страны и экономики, уже вычеркнули из будущего и не берут во внимание?
        Два парня, отвернувшись от всех, устраивали на груди и спинах под куртками вырезанные из автомобильных покрышек круги. Почувствовав внимание Андрея, со знанием дела пояснили:
        - Хорошо держат удары дубинок. Проверено.
        Чуть дальше что-то рассказывал нервный, жадно затягивающийся сигаретой паренек. По первым же фразам Андрей понял, что он только что вышел из Белого дома, и протиснулся к нему поближе.
        - Жратвы нет, соляра кончается, в сам Белый дом не пускают, боятся провокаций, - говорил он. - Командир так и сказал: баста, давайте выходить. Меня омоновцы затащили в автобус, обыскали, спрашивают, что делаю здесь. Говорю, я художник, рисую для истории. "Сейчас проверим, какой ты художник. Давай, нарисуй для истории нас". Увидали, что в самом деле могу, пнули под зад и выпроводили сюда.
        - Ничего, в Ленинграде уже захватили телевидение, моряки с Севера отряд послали, - успокоил кто-то.
        - Не верю! - неожиданно взорвался парень и даже выбросил сигарету. - Ничему не поверю до тех пор, пока этот отряд не будет здесь и пока не заработает телевидение. Мы уже столько раз радовались всем этим слухам, а они так слухами и остались. Ни во что не верю*. Вот если рижские омоновцы пришли - то они там.
        
        * Сообщение о моряках все же имело под собой основу. Старший лейтенант И. Остапенко вышел со своим подразделением в Москву. Около Ногинска отрад попал в засаду ОМОНа. Когда стало ясно, что прорваться не удастся, Остапенко застрелился.
        - Что? - схватил парня за руку Андрей. - Что ты сказал о рижских омоновцах? Где они?
        - Там, - с некоторым недоверием глянув на Андрея, ответил художник. Но, уловив в глазах собеседника искреннее нетерпение, выложил ему известное: - Чеслав Млынник с отрядом приехал из Абхазии и сейчас находится в Белом доме. Так что штурмом его теперь не возьмут. Эти ребята будут стоять до последнего.
        Прекратился дождь, выглянуло солнце, рассеялись стальные цепи омоновцев - отряд в Москве, в Белом доме. Значит, ему есть теперь куда идти. К ребятам!
        - Туда как-то можно просочиться? - не отставал Тарасевич от парня, который вновь начал подозрительно смотреть на него.
        - Не знаю.
        Подъехал еще один автобус, его пропустили за первую цепь, и оттуда вышло человек тридцать крепких мужчин. Для них расступилась и вторая шеренга, и приехавшие быстро, пряча лица за поднятые воротники плащей и курток, заспешили в сторону метро.
        - Провокаторы, - догадался кто-то. И тут же все разом закричали им вслед: - Провокаторы идут. Провокаторы!
        Филеры ускорили шаг, солдаты в последней шеренге открыли им щель около стены дома, и те через нее просочились в волнующуюся толпу.
        - Какой сволочизм. Уже и не стесняются.
        - Зато завтра передадут, что митингующие пытались прорвать оцепление. Сами, гады, все подстраивают и раскручивают, а вешают на народ.
        Еще минуту назад Тарасевич и сам бы негодовал от увиденного, но теперь его мысли были заняты иным: как попасть в Белый дом. К своим.
        4
        Хождения к Белому дому, вернее, к дальним подступам его, последующие дни ничего не дали. Сдерживало, не давало рисковать, лезть в какой-то степени на рожон то, что наиболее активных демонстрантов милиция просто-напросто выдергивала из толпы и заталкивала в "зековозки".
        К тому же, то ли почудилось однажды, то ли было на самом деле, но вдруг среди общего галдежа, криков "Позор", "Руцкой - президент", "Лужкова - на мыло", прозвучала совсем рядом, словно выстрелы, латышская речь. Он не разобрал слов, он совсем забыл, что его продолжают искать. И то, что рижская охранка поняла, где нужно высматривать и вынюхивать омоновцев, делало ей честь. Они не ошиблись в раскладе симпатий, они прибыли в нужное время и в точное место. Но как ослабла Россия, если в ее столице проводят свои операции спецслужбы теперь уже иностранного и, как все убедились, крайне враждебного государства.
        Поэтому, если и был кто в бурлящем и негодующем поясе вокруг осажденного парламента более негодующим, так это Андрей Тарасевич. Но одновременно он являл собой и саму осторожность и предусмотрительность: береженого Бог бережет.
        А Москва продолжала полниться слухами. То про Хасбулатова дикая нелепица, будто он ни много ни мало, а наркоман, что у него закончился наркотик и теперь он корчится в страшных судорогах. То все почти уже видели подходящие к Москве воинские части, принявшие сторону Руцкого. Народ бросался к телевизорам, а там дикторши нагнетали страсти и только что сами не оглядывались по сторонам в ожидании "красно-коричневой" фашистской чумы*. Зато от имени мифического народа умоляли Ельцина действовать более решительно.
        
        * Все тот же "лагерный иврит". Первым, кстати, о нем заговорил один из одиознейших демократов и друзей Ельцина, М. Полторанин, курировавший прессу. И то, что восставший народ 3 октября пошел штурмовать Останкино - это скорее от отчаяния и злости, от невозможности опровергнуть каждодневную ложь и навешивание ярлыков. В судебной практике есть понятие "провоцирование на насилие".
        Откровенно занервничали Запад и Америка: фарс затягивался, превращаясь в бедлам. Каждый прошедший день противостояния ослаблял позицию их любимчика Ельцина, выставляя напоказ его диктаторские замашки. "Да, он - сукин сын, но это наш сукин сын", - эта знаменитая фраза американского президента давно уже стала политическим принципом, которому США следовали долгие годы, поддерживая выгодные Америке режимы; но сколько можно саморазоблачаться? Слишком продолжительное время Борис Николаевич "засвечивался" на явно недемократических штучках - колючей проволоке, арестах, дубинках, манипуляциях с отключением воды и света. Быстрота и натиск, три дня на все про все - что вам еще неясно, господин Президент?
        Зато вдруг высветилось для россиян совершенно отчетливо: Президента России поддерживают все, кто угодно, но только не собственный народ. Так однажды уже случалось с Горбачевым. Борису Николаевичу эти же самые теледикторши столько вещали о всенародной любви и безраздельной поддержке, столько рисовали и опросов проводили о неизменно высоком рейтинге "всенародно избранного", что он сам уверовал в их елейный щебет. Теперь же, на практике почувствовав полнейшее равнодушие к своей судьбе, не увидев этого самого "всенародного" народа под стенами Кремля, запаниковал.
        Переоценили свою популярность и Руцкой с Хасбулатовым. И хотя их поддержало значительно больше народа, хотя на их стороне оставались закон и Конституция и с каждым днем все увеличивалось количество регионов, открыто поддерживающих Верховный Совет, все равно это еще не стало силой, способной окончательно переломить ход событий в их пользу. Зато все прекрасно понимали главное: проиграет тот, кто ошибется первым.
        - Давай уедем на выходные куда-нибудь за город, - словно чувствуя скорую развязку, уговаривала Андрея Нина. - Или возьмем билеты в Питер, в Минск.
        Уехать, зная, что Чеслав с ребятами в Белом доме? Как же наивны женщины в своем стремлении овладеть мужчиной целиком.
        Нина правильно понимала его улыбку и беспокоилась еще больше:
        - А может...
        Качал головой, еще не дослушав.
        - А если...
        Но все белые дома, ОМОН, дубинки, конвейер всевозможных Нининых "а может" пропали, когда утром третьего октября прозвучал телефонный звонок.
        - Кого? - переспросила Нина в трубку, одновременно поворачивая испуганное лицо к Андрею. - А с чего это ты взял, что он у меня?
        "Кто?" - взглядом спросил Тарасевич, мгновенно оказавшись рядом. Кто мог знать, что он у Нины?
        - Кот, - прикрыв мембрану, сообщила побледневшая танцовщица.
        Кот - это не так страшно. "Но откуда он знает?" - недоумевал Андрей, забирая у Нины трубку.
        - Слушаю.
        - Подойди осторожно к окну и посмотри: напротив дома, около овощного ларька, курят двое парней.
        Голос майора звучал достаточно серьезно, и Тарасевич приблизился к окну, отодвинул штору. Начальник охраны оказался прав - курили.
        - Я звоню с радиотелефона, двое таких же - у меня на хвосте. Это - киллеры.
        - Кто? - не понял Андрей.
        - Исполнители заказных убийств, - пояснил Кот. Слышимость стала слабее, наверное, майор переместился в другое место, и Тарасевич буквально вдавил трубку в ухо, предостерегающе подняв палец перед шепчущей что-то рядом танцовщицей. - Нас с тобой приговорили к смерти. В бане в тот раз оказался микрофон. Алло, ты меня слышишь?
        - Да, я все понял, - наконец-то все стало на свои места. - Предложения?
        - Я своих уведу. Со своими сам справишься?
        Андрей еще раз выглянул на улицу. Перво-наперво - не упускать парней из виду. Курят. Пока видишь их - хоть как-то контролируешь ситуацию. Но остается ведь Нина. Что станется с ней?
        - А Нина? - переспросил о подуманном уже вслух, и хозяйка, ничего не понимая, тем не менее уже обреченно заморгала ресницами: да-да, что делать мне?
        Майор ответил сразу, видимо, продумывал и этот вариант:
        - На денек-другой на всякий случай пусть исчезнет. Хотя бояться ей нечего, она - не их уровень. Им нужны только мы с тобой.
        - Ты далеко?
        - Вижу тебя, так что отойди от окна.
        - Где и когда? - имея в виду встречу, поинтересовался Андрей.
        - Сегодня на Смоленской площади митинг.
        - Понял. Спасибо. Удачи.
        - Они будут работать из-за угла, поэтому не показывайся им на глаза. Уходи по чердаку или как-то еще. До встречи.
        - До встречи.
        - Что? - с мольбой и страхом наконец-то смогла произнести кричащий в ней вопрос танцовщица, когда Андрей закончил разговор.
        - Пока все в норме, - подмигнул ей Тарасевич и чуть отодвинул штору. Парни теперь лениво цедили баночное пиво, время от времени меняясь местами для наблюдения. А где же Кот? Впрочем, это неважно. Но вот точно ли их только двое? Не сидит ли такая же парочка с другой стороны дома? Не исключено - этот вариант нельзя сбрасывать со счетов. Но и предложение майора уходить незаметно - совершенно неприемлемо. Наоборот, он должен показать всем, кто следит за ним, что уходит из дома Нины, что его здесь больше не будет. Только в этом случае есть надежда, что они отстанут от нее.
        - Ну что? - забытая Нина кожей почувствовала это одиночество и затеребила Андрея уже за руку.
        Что-то скрывать в такой ситуации было просто непорядочно и непростительно, и хотя и без тревожных ноток в голосе, но Тарасевич пересказал ей разговор с майором.
        - Так что тебе в самом деле лучше взять куда-нибудь билет на пару деньков.
        - Я одна никуда не поеду. Я боюсь, - сразу и честно призналась Нина.
        - Было бы чего, - махнул на ее страхи рукой Тарасевич. - Если хочешь, могу пообещать упрятать их за решетку на твоих же глазах. Тогда успокоишься?
        - Ну-у...
        - Значит, решили. Как только на улице все закончится, уходишь сама. Поживи у матери. Я разыщу тебя у нее.
        Умом понимая необходимость именно такого решения, хозяйка тем не менее вцепилась в него, боясь более всего остаться одной даже на мгновение. Однако тянуть время, выпускать ситуацию из-под контроля, заставлять киллеров форсировать события было крайне нежелательно, и Андрей напомнил:
        - Пора. Быстрее начнем - раньше закончим.
        - Но я ведь не только за себя боюсь, но и за тебя.
        - Пусть лучше боятся они, - кивнул Тарасевич на окно. - И нас.
        - Они ничего не боятся.
        - Э-э, не скажи. Жизнь - она одна. Так что им есть что терять.
        - А тебе? - насторожилась и испугалась еще больше Нина. - Тебе самому... жизнь не дорога?
        - Я обещаю, что вернусь, - подвел черту Андрей. - А я имею привычку выполнять то, что обещаю.
        Попрощались длинным, крепким поцелуем. Каждый собрался сказать еще что-то на прощанье, и получилось так, что говорить начали одновременно, и одновременно замолчали, давая друг другу возможность высказаться первым. Грустно улыбнулись невольной неразберихе.
        - Извини, я даже не предполагал, что может произойти нечто подобное и ты будешь из-за меня втянута в эти дела, - прошептал Андрей. - Хотя должен был знать. Прости.
        - Нет-нет, молчи, - остановила его Нина. - Я ни о чем не жалею. Слышишь, ни о чем. Я ведь впервые с тобой узнала, что такое женское счастье: А это перекрывает все. Найди меня потом, после. Умоляю, найди.
        - Что значит - "найди". Я просто пойду прогуляюсь и... и вернусь.
        Сказал и осекся. Вернется ли он? Нужно ли? Если бы послушал голоса разума, не стал бы возвращаться после первой ночи. И даже первого раза бы не было. Нет же, не смог справиться со своими чувствами. Хотя... хотя были ли чувства? Не пригнали ли его к дверям Нининой квартиры обыкновенная банальная безысходность, холод, желание хоть где то прислонить голову? Трудно поверить, что и Нина испытывает к нему нечто большее, чем просто женское влечение. Какие между ними могут быть отношения, кроме желания скрасить одиночество друг друга?
        А это скорее житейский расчет. Пусть неосознанный, подсознательный, но расчет иметь рядом опору. И отнюдь не душа и не сердце между ними. Разве не так? И хуже всего, что из-за него Нина оказалась в перекрестье внимания киллеров, или как там их еще. Он должен отвести от нее опасность.
        Нина замерла в ожидании. Потом вдруг призналась с неожиданным порывом:
        - Я люблю тебя. Господи, как я тебя люблю.
        - Подожди, давай разберемся: меня или этого самого Господа? - постарался перевести все на шутливый лад Андрей, чтобы облегчить момент расставания и притупить у танцовщицы неизбежную тревогу.
        - Да ну тебя!
        - Да ну меня к тебе, - согласится Тарасевич и, теперь уже в последний раз поцеловав ее, вышел из квартиры.
        Из подъезда появился, нарочито громко стукнув входной дверью. Постоял, словно прикидывая, в какую сторону идти. Пусть любители пива сосредоточатся и успокоятся. Да, они замерли - это хорошо. Народу немного - тоже на руку. Ну, а теперь - вперед!
        Андрей пошел именно вперед, прямо на киллеров. Те даже немного стушевались, схватились за наверняка уже пустые банки, запрокинули головы, высасывая последние капли. Пиво - оно полезное. Пейте пиво, пейте сок, ну а лучше уж - квасок. Только не будем взаимно нервными, давайте-ка все успокоимся. Когда противник нервный - это очень несподручно. Это непрогнозируемо, а значит, опасно.
        Тарасевич заглянул в палатку, вроде бы даже достал бумажник и запрокинул голову, прикидывая что-то в уме. Нина стояла у окна, смотрела на него. Придется брать ребятишек прямо здесь, на глазах у публики. Не хотелось бы, но ради спокойствия Нины...
        Нет, ничего из овощей и фруктов покупать он не станет, перейдет к табачному киоску.
        - Пачку сигарет.
        Никогда в жизни не курил, и чуть не попался тут же на совершенно пустячном вопросе:
        - Вам каких?
        А черт его знает. Не глядя, ткнул пальцем в первую пачку.
        - Еще сто рублей, - продолжала "выводить" его на чистую воду продавщица. - Что это вы, по новым ценам не хотите жить? Уже неделю, как прибавилось.
        А он и по старым не жил. Просто сигарета - предлог, чтобы подойти к киллерам. Это всего-навсего один из приемов русского стиля, приспособленный под наше дурное бандитское время.
        Предугадывая его желание, "хвост" переместился вперед, и Андрей не стал их разочаровывать, направившись в ту же, противоположную от автобусной остановки, сторону. Открыл пачку, взял одну сигарету в рот.
        - Эй, парни, спичек не найдется?
        Киллеры опять чуть стушевались: видимо, и в самом деле не ожидали второй раз за какие-то мгновения встретиться со своей жертвой глаза в глаза. Такая случайность должна была насторожить, заставить задуматься, но времени на размышления Андрей им не дал.
        - Прикурить разрешите? - держа в руке сигарету, подошел он к ним.
        Тот, что погрузнее комплекцией, полез в карман. Но Тарасевич не сомневался, что вытащит он все же зажигалку, а не нож или пистолет. Убийцы уязвимы тем, что действуют четко по отработанному плану и перестроиться на новое им всегда сложнее.
        - Прошу, - Андрею поднесли ровный огонек зажигалки.
        Главное сейчас - раскурить сигарету и собраться, сконцентрироваться. Все теперь, ребятки, извините, но вы сами напросились на неприятности.
        Огненный край сигареты Андрей ткнул прямо в глаз противнику. И, больше ни мгновением не отвлекаясь на него, заоравшего от боли, без размаха, тычком врезал ногой в живот стоявшему рядом напарнику. Ну, а на прощание - главный козырь: выбросив руки, сбил с ног ударом энергии корчившихся, пытающихся дотянуться до оружия врагов. Вот теперь - все.
        Наклонившись, ощупал карманы киллеров. Не ошибся - у каждого по пистолету. Это прекрасно для милиции. Какой-нибудь сержант получит благодарность. А эти двое, по крайней мере хоть на какой-то срок, но будут изолированы. Теперь нужно делать "отрыв" на тот случай, если они были все-таки не одни.
        Повернулся к замершим у киосков редким зрителям.
        - Долги надо платить, - чтобы не пугались, свел он для них весь инцидент к дежурной, банальной разборке кооператоров. В этом случае никто никуда, во всяком случае сразу, бежать и звонить не станет. И специально запоминать приметы не будет. А ему нужно уехать отсюда подальше. Но о главном все-таки не забыл и попросил: - Им все-таки худо, вызовите милицию и "скорую".
        Дождавшись, когда с опаской, но все же один из старичков зайдет в телефонную будку, Андрей помахал - для Нины - рукой над головой и побежал к подъезжающему автобусу. И уже с задней площадки какое-то время наблюдал, как пытаются подняться при помощи сердобольных старушек его враги, его несостоявшиеся убийцы. Нет, ребята, бесполезная затея. В этом случае необходимо уколоть пальцы или уши, но ведь это надо знать и уметь делать. А так минимум минут двадцать придется еще поелозить по грязи, ничего не соображая. Но это полезно. И даже для нашей неторопливой милиции хватит времени, чтобы подъехать.
        5
        Как ни велика была масса митингующих на Смоленской площади, Кота он отыскал практически сразу. Встречаться в таких случаях, как прикинул Андрей, нужно не в стычках, уже завязывающихся между омоновцами и демонстрантами, и не около строящихся баррикад и горящих, чадящих на всю округу автомобильных покрышек. Надо подыскать место повыше и побезлюднее, чтобы спокойно осмотреться.
        Видимо, майор думал точно так же, потому что влезли они чуть ли не на одну строительную будку напротив гастронома "Смоленский". И один, и другой, не определившись, как вести себя при встрече, пожали плечами: мол, такие дела. Протянули руки. Но рукопожатие вышло крепким, словно в него как раз и вложились непроявленные внешне эмоции и внутренняя благодарность.
        - Твой "хвост" где? - первым делом поинтересовался Кот.
        - Обрубил. Вернее, вырубил, - не стал вдаваться в подробности Андрей. - А твой?
        - Просто оторвался. Может, где-то даже и здесь.
        - Тогда нечего светиться.
        Спрыгнули в толпу - волнующуюся, с каждым вздохом набирающую силу и отчаянность. В нескольких местах раздались выстрелы, но они показались такими жалкими и беспомощными среди огромного людского моря, что на них попросту не обратили внимания. Большее впечатление производил грохот отрываемого от строительных заборов листового железа. Тут же катили бочки и трубы - строились баррикады. Все увеличивающиеся клубы черного дыма окутывали строгий шпиль МИДа.
        - Спасибо за Нину, - сумел наконец выразить признательность бывшему начальнику Андрей. О Нине подумалось с тревогой: где она и как там с ней.
        - Пустяки.
        Однако чувствовалось, что благодарность приятна майору: он сдержанно улыбнулся, аккуратно поправил галстук, элегантно подзастегнул кожаную куртку. Даже здесь, в суете, только что, выйдя из-под контроля убийц, он ухитрялся выглядеть эффектно и элегантно.
        - Хотя, если честно, мне не совсем понятны мотивы твоего поведения, - признался Тарасевич. - Извини, но это можно было ожидать скорее от Сереги, чем от тебя. Такой мне виделась ситуация в "Стрельце".
        - Но я тоже не все время работал с мафией. Когда-то и я был простым советским майором. А Серега... Серега как раз и навел на тебя киллеров. За очень крупную сумму, но тем не менее.
        Андрей недоверчиво глянул на Кота: это серьезно. А потом смутился: выходит, он совершенно не разбирается в людях и даже имеет наглость признаваться, что не может поверить в благородство Кота.
        - Наши планы? - отрезая прошлое и подчеркивая свою готовность действовать по планам майора, поинтересовался Тарасевич. А сам непроизвольно посмотрел на людское море, прорвавшее хилую запруду из милиции и теперь растекавшееся в направлении Белого дома. А там - отряд...
        Но Кот, похоже, не спешил вливаться в общий победный поток. Наоборот, стал выбираться в конец шествия.
        - Там и без нас справятся, - уловив желание Андрея идти вместе со всеми, дал понять об ином. - Есть момент, о котором не знает ни один человек здесь, на площади, но который может касаться каждого. И его желательно, конечно, пресечь. Заодно это будет "приятным сюрпризом" для тех, кто дал команду убрать нас.
        - Я готов, - даже не спрашивая, что придется делать и тем самым высказав свою признательность за все, что Кот успел сделать для него, произнес Тарасевич.
        - Сюда выехали две группы забора.
        Андрей словно споткнулся:
        - Какие группы?
        - Забора. Экипажи "скорой помощи", которые забирают убитых и раненых с мест происшествий и аварий. Это наши группы. Помнишь, ты обратил внимание на "скорую" у ворот "Стрельца"? Это они. А вчера из Италии пришел большой заказ на почки, роговицы глаз, жировую клетчатку и слуховую косточку. Почувствовали, гады, что можно поживиться на нашей русской ошибке, - кивнул Кот на демонстрацию.
        - Мы... мы это возили в "Европу"? - с малой толикой надежды получить отрицательный ответ, спросил Андрей. Теперь по-иному выглядели происходившие в Москве события: значит, они кому-то нужны, выгодны. Однако перекрыло личностное: и я в этом участвовал!
        - Да, мы возили в Европу, и без всяких кавычек, именно это, - подтвердил Кот. - И сейчас возят. И все в большем количестве. Можно утверждать, что дело поставлено на поток. И шифр, который ты увидел на таможне - как раз обозначение человеческих органов.
        - Но это же преступление!
        - К сожалению, нет. Договоры, лицензии - все подписано и заверено.
        - Кем?
        - У нас пока одно правительство. Правда, и тысячи прихлебателей при нем.
        - Не укладывается в голове.
        - Уложилось бы, если бы в тот раз вышел на гладиаторский бой и проиграл Исполнителю. А именно так и замышлялось. Теперь же его почки перегоняют мочу какому-то бизнесмену в Израиле.
        Андрей представил черноволосого капитана милиции, которого, грешным делом, высматривал среди омоновцев...
        - А кладбище?
        - Создана группа так называемого милосердия, которая держит на учете множество одиноких, престарелых и пьяниц. И соответственно их обрабатывает. Каждый, кто попадал на кладбище, - это те, кто давал, в конечном счете, разрешение использовать свое тело после смерти для медицинских целей.
        - А сегодня почему они здесь?
        - Сегодняшние события - просто еще один канал получения человеческих органов. "Скорая" увозит пострадавших в морг, там, как и положено, производится вскрытие. И возвращают труп. Но уже пустой.
        Пробивалось сквозь тучи и клубы дыма солнце, люди бились с людьми каждый за свою идею, а тут... Кто-то упадет с проломленным черепом, и конец всей политике. Потому что есть группы забора. Потому что есть правительство, которое разрешило дельцам поставить это дело на поток, конвейер. А что, если и Зиту... Нет-нет, Зита умерла далеко от Москвы. Господи, какое же это счастье - умереть вдали от Москвы, этого политического и нравственного гадюшника.
        - Но надо же... надо что-то делать. Кому-то сообщить!
        - Кому? - усмехнулся Кот и кивнул на автобус, набитый перепуганными милиционерами, сбежавшими с площади под натиском толпы. - Им? Ты же видишь, что они за деньги друг друга разберут на части, не то что постороннего.
        - Ну, не все же, - вспомнив о Мишке, возразил Андрей. - Да и я когда-то был простым советским омоновцем.
        - После советских времен столько всего поменялось, что сравнивать нас и их - все равно что сравнивать две эпохи. Не согласен?
        - Мне да не быть согласным? - удивился Тарасевич самой постановке вопроса. - Что мы можем сделать?
        - Пока не знаю. Знаю, что нужно хотя бы на сегодня вывести эти группы из игры. То есть первым делом отыскать их машины.
        - Эти? - указал Андрей на первые увиденные "санитарки". Майор сверил номера, отрицательно помотал головой.
        - Вон еще виднеются, пойдем, - загорелся поиском Тарасевич. К тому же, чем быстрее они найдут машины, тем скорее смогут уйти к Белому дому.
        Но оказалось, что друг друга им найти было легче, чем "скорые" с нужными номерами.
        - Не-ет, они где то здесь, они отсюда не уедут, - твердил Кот. - Здесь их доллары, их нажива. Ведь кружат, как вороны, где-то рядом, выжидают. Идем за колонной.
        И тут же, одновременно, увидели "санитарку", выехавшую из какого-то проулочка и пристроившуюся за демонстрантами. По тому, как напрягся Кот, стало ясно: она.
        - Есть первая, - подтвердил майор.
        Но только одновременно с этим стало ясно, что убрать на глазах у такого скопища народа машину будет далеко не просто. И даже небезопасно. Одно неосторожное слово, движение - и сами врачи объявят тебя "ельциноидом", затесавшимся среди красных флагов для провокаций. А потом хоть божись, хоть вяжись, хоть рви тельняшку на груди - разбираться не станут, в толпе судей нет, в ней только прокуроры и палачи. Андрей на себе почувствовал возбуждение августа 91-го года, когда только за одну попытку возразить что-то против Ельцина в него вцепились десятки рук, готовых растерзать. Сегодня на улицы вышли совершенно иные люди, ситуация с Белым домом, как в хорошем боевике, изменилась с точностью до наоборот, но нравы толпы остались прежние: долой всех ненавистных, а разбираться станем потом.
        Поэтому ничего не представлялось разумнее, как идти следом за "санитаркой", выжидающей свою добычу. И выжидать самим. Единственное, что устраивало Тарасевича - такая тактика с каждым шагом приближала его к отряду, к ребятам. Вроде нехорошо было искать свою личную выгоду в происходящем, но то был не самый большой грех. Но как все-таки взять "санитарку"?
        И тут, перешагивая очередной завал на дороге, Андрей вдруг замер, затем поднял утыканную гвоздями доску и показал майору:
        - А?
        - Пойдет, - сразу сообразил тот и тоже нырнул в мусор за добычей.
        Когда отыскалась и вторая подходящая дощечка, довольно улыбнулись оба. Воистину: все гениальное - просто. Зачем делать кульбиты там, где возможны легкие па. Две дощечки под два колеса - и машина на приколе. По крайней мере, пока не заменят скаты. А запасных обычно - одно. На первое время сойдет, а дальше видно будет.
        Приблизились к машине вплотную, пряча "ежей" под куртками. Теперь надлежало выждать удобный момент, и для этого скорее всего подходил Арбатский мост, под который мощно втягивалось краснофлаговое шествие. В августе 91-го именно под ним молодчики с зажигательными бутылками и камнями напали на солдатскую колонну, получив за свой "подвиг" звания Героев Советского Союза из рук разрушителей Советского Союза. А сегодня героев не нужно, сегодня желательно вообще обойтись без малейшего шума. Как поется, или теперь уже как пелось в ненавистной демократам песне: "Жила бы страна родная, и нету других забот". А ведь в самом деле пелось и делалось именно так...
        Под мостом, несмотря на гирлянду желтых фонарей, было достаточно темно, и Кот кивнул: начинаем. Разъединились, и когда из-за едких выхлопных газов люди отошли от "санитарки", разом присели и тут же стремительно ушли вперед, в толпу.
        На подъеме оглянулись: "скорая" с распахнутыми дверцами стояла внизу, вокруг нее начали собираться любопытные. Значит, сработало.
        Но все-таки в самом деле есть она, тяга к месту преступления. И хотя ни Кот, ни Андрей себя таковыми и не помышляли считать, хотя им просто нельзя было упускать из виду "наживку", хотелось все-таки и посмотреть, как реагируют на случившееся врачи.
        Выйдя из-под моста, поверху вернулись обратно и вновь вдоль желтых фонарей спустились вниз, к замершей машине.
        - Нет, это точно бейтаровцы подстроили, их почерк, - со знанием дела уверял собравшихся седовласый старичок в берете.
        - Поймать и за яйца на этом мосту подвесить, - не выбирая выражений, подал идею немолодой работяга. Оглянулся по сторонам, готовый приступить к исполнению своего же приговора над теми, на кого укажут.
        Кот и Андрей переглянулись, и хоть на шаг, но все же отступили: перспектива вырисовывалась не совсем радужная. Да и маячить лишний раз на глазах не стоило.
        Водитель и оба врача возились с запаской, и Кот, сжав Андрею локоть - прикрывай! - стал протискиваться к кабине. Тарасевич зашел вперед, отмечая, что творится у майора за спиной. Чуть кивнул ожидающему сигнала Коту: чисто, никто не смотрит. Тот заглянул в кабину, быстро просунул руку и, словно обжегшись, выдернул обратно. Но - с ключами зажигания. И снова, повертевшись для приличия несколько мгновений, пошел наверх.
        Пока Андрей размышлял, идти ему следом или все-таки побыть рядом с машиной, в кабину за чем то заглянул водитель и сразу же профессионально отметил отсутствие ключей.
        - Ключи, - крикнул он своим напарникам, и те вмиг оказались рядом. - Они где-то здесь. Только что украли ключи, - громко, теперь уже для собравшихся, сообщил шофер.
        Теперь вообще один неосторожный шаг означал вышеупомянутое подвешивание, и Андрей вместе со всеми принялся поносить бейтаровцев, благо они этого заслуживали:
        - Разэтак их. А вокруг машины цепочку, надо цепочку организовать.
        Однако кому охота привязывать себя к одному месту, когда колонна неумолимо, сокрушая преграды, идет к главным событиям. Но все равно охранников Андрей поднасобирал и, взяв на себя командование, подошел к врачам. Скорбно, но вынужденно похлопал по фургону:
        - Там у вас кто-нибудь есть? Может, перегрузить в другую машину?
        - Уже вызвали, едет, - не особо любезно откликнулись собеседники.
        Ага, значит, скоро сюда прибудет и вторая группа. Как же накрыть их вместе? Теперь они станут осторожничать, как хорь на подворье. Уже и эти, обесколесенные, тревожно переглядываются между собой и стараются не ввязываться в лишние разговоры. Чем заставляют редеть и без того жидкую цепочку охраны: соучастие проявляется охотнее, когда в ответ чувствуешь признательность и благодарность. А раз нет, да еще нос воротят - то и крутитесь сами.
        Руководство "обороной" тоже начинало выглядеть неуместно, и тогда, оставшись практически один, Андрей поднял отброшенную в сторону доску, повертел ее, потихоньку приближаясь к передним колесам. Экипаж "скорой" высматривал подмогу, уже не веря, что злоумышленник и в третий раз осмелится посягнуть на машину. И Андрей впервые ощутил, как права пословица насчет наглости и второго счастья. Подставив "ежа" к шине, нажал на его деревянную спину ногой. Гвоздь спружинил, но спружинил обессиленно, уже проникая в резиновое тело ржавым жалом.
        И Кот, какой умница Кот! Будто всю жизнь только тем и занимался, что выводил из строя машины - он вновь, уже в третий раз шел от Смоленки, привлекая к себе внимание:
        - Что случилось, ребята? Чем пособить, помочь?
        Андрей же, не оглядываясь, уступая ему место диверсии, поспешил наверх. И уже там дождался майора.
        - Ну, чем помог?
        - Да кто-то проткнул и переднее колесо, - удовлетворенно сообщил тот. - Бесятся. Успокаивал.
        - Получилось?
        - Послали к черту.
        - А мне сообщили, что вызвали второй экипаж, - погордился большей информированностью Тарасевич.
        - Та-ак, это становится интереснее. Что еще можем предпринять? - Глаза Кота азартно загорелись, хотя и читалось в них: а в самом деле, что предпринять? Первый тайм отыграли, во втором рисунок игры должен быть кардинально изменен, если сделана ставка на выигрыш. Или достаточно одного периода? В сегодняшней игре нет правил...
        - Да если уж начали одно крутить, надо бы вроде и закончить, - не совсем уверенно, сам, колеблясь, но тем не менее предложил выйти на второй тайм Андрей.
        Кот тоже, словно ища ответ или надеясь на подсказку, огляделся по сторонам. Но кто подскажет? Кто остановится в общем потоке ради одного человека? Господи, прокляни того, кто заставил нас ходить толпой...
        Сомнения разрешила сирена - к мосту спешила вторая машина. И вновь выяснилось, что никакого плана по ее блокировке нет. Пока они просто спешили, огибали мост, перерезая обратную дорогу "скорой", интуитивно надеясь что-то придумать по пути.
        Видимо, годы постоянного риска и напряжения и в самом деле вырабатывают в человеке что-то такое, что заставляет прыгнуть выше себя и вместо вопросительных знаков в, казалось бы, безвыходном положении поставить хотя бы многоточие. Вроде и бежишь пока просто по инерции, ради того, что нужно бежать, а уже и в этом подспудно заложен смысл, и потом оказывается, что это именно то направление, которое приближает к цели. Интуиция заставит мозг увидеть и вспомнить именно то, что превращает найденное многоточие теперь уже в восклицательный знак.
        - На площади, у МИДа, полно побитых машин. Может, какую-нибудь удастся завести? - Андрею хватило одного взгляда на все еще коптящую Смоленку, чтобы тут же сложился план.
        - Вполне симпатичный вариант, - поддержал майор. Но, привыкший все делать с гарантией и качеством, решил подстраховаться: - Ты - туда, а я, на всякий случай, к ним. Сбор у Белого дома, - назначил он место встречи.
        На усеянной булыжниками, арматурой, битым стеклом, догорающими покрышками Смоленской площади и вокруг нее стояло с десяток обгоревших и покореженных, никому пока не нужных машин. Андрей заглянул в кабину каждой, и только в одном из грузовиков, забрызганном кровью, оказался ключ зажигания.
        Стараясь не испачкаться в свежей, еще не высохшей крови, Андрей занял место несчастного водителя. "ЗИЛ" со второго раза, но завелся, и внимание полностью переключилось через разбитое лобовое стекло на дорогу. Благо, на грузовик никто не обращал внимания: в этот день в Москве, кажется, вообще никто ничему не удивлялся - заводи какую хочешь и езжай куда хочешь.
        А Андрею и нужно-то было всего ничего: подставить и так уже пострадавшую машину под удар "санитарки". Мелочь. Столько аварий ежеминутно происходит на дорогах непреднамеренно, неужели эта, специально подготовленная, не получится? Только быстрее бы появлялась "санитарка", пока вокруг полная неразбериха.
        Долго ждать не пришлось: сине-красный маячок засверкал через несколько минут. Андрей включил заднюю скорость, и, подгазовывая, удерживал "ЗИЛ" на месте лишь сцеплением. Народ на дороге, хотя и расступается перед "скорой", но не дает ей развить достаточную скорость. Это и хорошо - сами врачи наверняка не пострадают от удара, но одновременно и опасно - могут успеть затормозить. Что совершенно не желательно. Для полной гарантии и качества, как говорит Кот, в таком раскладе лучше не подставляться, а самому поцеловать курносый носик "рафика". Аккуратненько, но всмяточку. Ну, где наша и сколько раз не пропадала! Полный вперед.
        Выжав газ и сбросив сцепление, Тарасевич бросил грузовик под колеса "скорой". Сам момент аварии он не увидел, ее прикрыл борт, но удар ощутился достаточно сильный. Это означало успех, и Андрей через вторую, заранее открытую дверь выбросил свое тело из кабины.
        И вновь во благо сработало правило: в большой драке малая кровь не видна. Для окружающих столкновение стало просто еще одним, но далеко не главным и не зрелищным, эпизодом. Несколько человек, скорее всего автомобилисты, стали оценивать саму аварию да помогать открывать врачам заклинившие дверцы. Про водителя "ЗИЛа" никто пока не вспоминал - в такой ситуации абсолютно виноватых, как правило, не бывает, все списывается на обстоятельства. Да и само собой подразумевалось, что он вот-вот сам подойдет и объяснится.
        Но Андрей, прикрываясь грузовиком, спокойно перешел на тротуар и нырнул в улочку, убегающую к набережной.
        6
        Отказавшись от завтрака, Мишка лежал на диване и бесцельно глядел в потолок. Рая, как при больном, старалась не шуметь. Ни о чем не говорилось: что пережевывать известное и неприятное.
        Зато бесцеремонно в тишину ворвался телефонный звонок.
        - Меня нет, - успел предупредить Мишка, прежде чем жена сняла трубку. - Пошел сдавать бутылки. В Калугу.
        Присказку про Калугу и бутылки они в отряде придумали сами, когда по вызову долго не могли найти того или иного офицера.
        - Его нет, - тихо повторила в трубку Рая. - Ой, вы знаете, поехал по магазинам... Хорошо, я передам. Да, сразу, как только вернется.
        - Что? - поинтересовался Мишка, прекрасно догадываясь о содержании разговора.
        - Опять вызывают.
        Багрянцев рывком сел, обхватил голову руками. Вызывают - это значит опять под плевки и проклятия москвичей. Это вновь прятать свое лицо, брать в руки дубинку. Прятать в карманах "черемуху". Это спасать тот режим, который не единожды переехал его самого, не говоря уже о Тарасевиче, "Белом медведе" или идеях, которым они все вместе служили. Как же надо пасть, чтобы защищать то, что ненавидишь и считаешь преступным?
        Обвел взглядом квартиру, потом прошел в коридор, к вешалке. Снял китель, дотронулся до погон. Зная, что произойдет в следующую минуту, еще имея возможность распоряжаться своей судьбой, поулыбался этому своему всесильному могуществу, но сделал то, что наметил - одним рывком оторвал их от формы. Бодрясь, улыбнулся замершей со сжатыми на груди руками жене:
        - Все. Я хочу уважать себя сам. Я хочу, чтобы меня уважала ты. Я не допущу, чтобы однажды в будущем меня начал презирать наш ребенок. Где мусорное ведро? Там им сегодня самое место.
        Блеснув звездочками, погоны полетели в картофельные очистки.
        - "В связи с несогласием с Указом Президента номер 1400 прошу уволить меня из органов внутренних дел". Это будет мой рапорт.
        - Миша!
        Багрянцев подошел к Рае, снял ее очки и поцеловал сначала глаза, потом свои любимые звездочки на груди. Погладил по волосам.
        - Не пропадем, - прошептал и для нее, и для себя. - Они хотят нас замарать, повязать кровью. Не получится. По крайней мере, со мной. Есть голова на плечах, руки вроде не отбили - проживем и без их подачек. Как, проживем?
        Рая не дала отстраниться, наоборот, вцепилась в него, и Мишка понял, что она плачет.
        - Ничего, - поубавил он бравый тон. - Ничего, Раенька. Так честнее и, как бы то ни было, спокойнее. Лучше дай послушать Андрюху. Не буянит?
        Став на колени, приложил ухо к животу жены.
        - Рано еще, - успокоила Рая, но тем не менее задержала у своих ног мужа. А мысли все равно вертелись вокруг будущего. - А как начальство на это отреагирует? Вдруг начнет таскать?
        - Я же не первый, Раенька, - посмотрел снизу Мишка. - Знаешь, сколько народа уже ушло? Кто сразу рапорты написал, кто в первый же день переворота как ушел сдавать бутылки в Калугу, так до сих пор и не вернулся - лишь бы не участвовать в том позорище, что устроили в центре Москвы. А вчера... вчера я опять видел Андрея. И опять вынужден был прятаться за спины своих солдат. И опять в нас плевали, и правильно делали. Я бы сам плевал. И опять называли фашистами - это меня, чей отец брал Берлин в восемнадцать лет. Но правильно называли. Мечтаю назвать сына именем друга, а его буду - дубинкой?..
        - Успокойся, Мишенька. Ради Бога, успокойся, - хотела приподнять мужа с колен Рая, но теперь уже Мишка сам остался внизу. Сел на пол, застучал кулаком по паркету:
        - Но какие же мы сволочи! Какие сволочи наши генералы! Если бы хоть один встал и оказал "нет" - за ним бы ушла половина милиции. Почему у нас нет того, кто осмелился бы встать и повести за собой? Почему они держатся за свои кресла? Думают, что если пригнутся, то буря пронесется мимо? А совесть? Зато ты, - Мишка наконец встал, в упор посмотрел в глаза жене, - ты гордись мной. Не жалей и не бойся. Гордись.
        - Я всегда тобой гордилась. Я люблю тебя.
        И вновь между ними встрял телефонный звонок. На этот раз Багрянцев сам поднял трубку. Услышав голос дежурного, отчетливо произнес:
        - Я написал рапорт об увольнении из органов... Да, я прекрасно все осознаю... Спасибо. Счастливо.
        - Собирают всех, кого можно найти, - кивнув на аппарат, пояснил жене. - А я, как сказали, уже третий, кто только за этот вечер заявил о своем увольнении.
        - Ну и ладно, - махнула рукой Рая, соглашаясь со свершившимся и отсекая прошлое, - побыли военными, побыли милицией, узнаем теперь, что такое "гражданка". Давай выпьем по этому поводу.
        - Давай.
        Извлекли из шкафчика столетнюю, чуть ли не со свадьбы оставшуюся, бутылку наливки. Рая налила себе две капли, смочить губы, Мишка налил полную чашку, поленившись идти в комнату за рюмками.
        - За ту армию, которая меня призвала на службу и в которой я давал присягу, - поднял тост Мишка. - Теперь я могу за это выпить. За чистоту наших погон и наших душ.
        Когда выпили и посидели молча, Рая осторожно спросила:
        - Тебе стало легче?
        - Пока не знаю, - честно ответил Мишка. - Вернее, так: легче стало оттого, что нашел в себе силы не закрыть глаза на творящееся и уйти от преступников. Но вместе с тем появилась и тревога за неизвестное будущее.
        - Вместе выйдем из любой ситуации.
        - Выйдем. Прорвемся. Я люблю тебя. А самое важное - спасибо, что поняла меня.
        - Глупенький, как же я не пойму.
        Прильнули друг к другу. Мишка лицом раздвинул воротник халатика, вновь отыскал родинки: с них все началось, я помню это и целую их...
        На удивление быстро, просто мгновенно состоялся приказ на увольнение. Единственное, что попросили кадровики - переписать рапорт: по последнему Указу Ельцина в армии и МВД запрещалось обсуждать решения Президента и тем более давать им какую бы то ни было оценку. Превращение офицеров в баранов и тупых исполнителей получило, таким образом, и письменное утверждение.
        Махнув рукой, Мишка согласился - лишь бы быстрее из этого дерьма и дурдома. Немного задело лишь то, что с ним все же так легко расстаются. Что ни один начальник не захотел с ним побеседовать, узнать истинные причины увольнения. Может, даже попытаться уговорить остаться на службе. Нет, нигде никто ни слова, ни полслова, чтобы не мараться о "политического". На всякий случай. Неизвестно ведь, кто победит завтра.
        Ко всему прочему передавалась по штабу новость: министру присвоено звание генерала армии. Известие для любого думающего было неожиданным и несло в себе вопрос: за что? Ведь всем видно, что милиция деморализована и не сегодня-завтра вся перейдет на сторону Верховного Совета. Значит, не за заслуги, значит, это - аванс, который опять же не сегодня-завтра Ерину нужно будет отрабатывать перед Президентом. Впереди - выходные дни, на понедельник назначено заседание президентов республик, которые, судя по всему, Ельцина не поддержат. Тогда - всеобщая политическая стачка и крах всех, кто поддержал Президента в этой авантюре. Нет, не зря авансом даются такие высокие воинские звания. В субботу или воскресенье сотворится главное...
        Зато приятной неожиданностью стал звонок от Щеглова. Мишка вначале не понял, кто звонит, но как только прозвучала фамилия Тарасевича, сразу вспомнился заместитель Андрея.
        - Ты... не один? - догадываясь, почему он оказался в Москве, все же уточнил Багрянцев.
        - Не один. И не только мы.
        - Сообразил. В гости сможешь забежать? Рая обрадуется.
        - Вряд ли, ситуация не та. Об Андрее хоть что-нибудь известно?
        - По крайней мере, жив-здоров. Там, где будешь, поглядывай по сторонам. Может, увидишь, - дал совет. И тут же пожелал друзьям не встречаться. Это будет не та встреча, которой бы оба хотели...
        - Я понял, - отозвался Серега. - Но если не увижу, привет ему. Выпадет минутка, позвоню еще.
        - Обязательно.
        Значит, деморализованной московской милиции власти уже не верят, стягивают ОМОН со всей страны. А в провинциях настрой один - снести эту Москву к чертовой матери, разогнать по углам, чтобы больше не колобродила, не гнила и не будоражила остальных. Начальники на этом, кстати, могут сыграть. На кого первых натравят - тех провинция и погонит. Щеглов - Тарасевича, Ельцин - Руцкого. А вчера еще все были вместе...
        Рая не очень обрадовалась появлению Щеглова. Впрочем, как до этого звонку Тарасевича. Все ее существо пронзала единственная мысль; как нарушится теперь спокойствие их дома, уведет или не уведет это ее мужа.
        Ее можно было понять, она чисто инстинктивно оберегала нарождающуюся в ней жизнь. А Мишка, после всплеска эмоций с подачей рапорта, вновь улегся на диван и уставился в потолок. Рая, всегда тихая и осторожная в движениях, теперь вообще перемещалась по квартире бесшумно: ее Мишка, всегда уверенный в себе и не сомневающийся, кажется, ни в чем, теперь вдруг остановился как бы на перепутье. Хотя видно, что энергия клокочет у него внутри, ломая и выворачивая душу. Так что теперь Рая не то что боялась посылать его в магазин или предложить пройтись прогуляться, а и сама не решалась выйти из квартиры, оставить мужа одного.
        - Думал, что я все-таки посильнее, - признался в своих переживаниях Мишка, когда, проснувшись среди ночи, она застала его сидящим на кухне. - Не так все это просто - повернуть еще раз свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Не железный. Думается всякое.
        Присела рядышком.
        - Может, все еще переменится. И тебя призовут снова, и ты вновь наденешь погоны. И сделаешь это с чистой совестью, потому что в главную минуту не поступился своими убеждениями.
        - Меня продолжает удивлять другое: почему не все положили на стол рапорта? Мы же русские офицеры. Мы всегда служили идее, а не деньгам. Где наша честь? Стоит в очереди за квартирой? За близким очередным званием? За выслугой лет? Измельчали мы, Рая.
        - Не говори "мы". Ты сделал свой выбор. Страшный для меня, пугающий, но я очень хорошо тебя понимаю.
        - Больше всего мне хочется сейчас увидеть Андрея. Очень боюсь, что он меня все-таки тогда узнал.
        Чувствуя вину и перед мужем, и перед Андреем за то, что своим тоном, поведением не дала им возможности свидеться, торопливо похвалила:
        - А ты знаешь, хорошо, что у вас, мужчин, есть такая дружба - по взглядам на жизнь. Только бы быстрее все закончилось, вы бы встретились и объяснились.
        - Должно скоро закончиться. Сегодня уже суббота? К понедельнику скорее всего многое прояснится.
        - Пусть это будет светлый понедельник.
        "Боюсь, что будет как раз наоборот", - подумал про себя Багрянцев, но вслух согласился:
        - Пусть. Пойдем-ка спать.
        А утром телевизор показал начало настоящей бойни между собравшимися на митинг и милицией на Смоленской площади. Пылали машины, мелькали железные прутья. Крупным планом - залитые кровью лица. Вцепившиеся мертвой хваткой друг в друга старик и милиционер.
        Кто остановит это безумие? Есть ли кто-нибудь, если уж не умный, то хотя бы сердобольный в руководстве страны?
        - Боже, боже, - закрывала лицо руками Рая и, не веря, поглядывала на мужа: неужели он в самом деле не там, неужели Бог отвел его судьбу от участия в этом аду.
        - Ты куда? - вздрагивала, лишь только он вставал с дивана.
        - Выключить телевизор, - в конечном счете решил Мишка.
        Экран погас, собрав всю Смоленскую площадь, крики, вой пожарных и санитарных машин в одну яркую точку. Еще бы уверить себя, что вместе с погасшим экраном прекратилось и действо.
        - Пойду прогуляюсь, - Мишка не мог смотреть на угасающую точку на экране, не хватало воздуха, давили стены.
        - Я с тобой, - боясь опоздать и остаться одной, Рая бросилась к вешалке.
        Отговаривать было бесполезно, да и понималось, что уходить из дома в эпицентр событий таким образом - это заставить страдать и волноваться самого близкого человека. Даже двух - о будущем ребенке он думал уже как о живом человеке. Уход надо приготовить - неспешно, отвлекая жену на что-то иное, второстепенное.
        Москва, как и в августе 91-го, внешне вновь почти никак не реагировала на происходящее в ее центре. Хотя мужики собирались группками, спорили и даже ругались. Некоторые прохожие шли, прижимая к ушам приемнички. Совсем не видно милиции - стянута к Белому дому. Вот раздолье жулью. И какое облегчение лично Мишке - иметь право не быть закованным в "свинью", не поднимать руку на других, не опускать глаза перед встречными.
        Но просто уйти из МВД - этого мало. Он должен, обязан появиться среди тех, кто защищает Белый дом и депутатов. Попытаться испытать то ощущение, которое пережили люди, когда он вел на них свой взвод. Это снимет последние крохи жалости к оставленной службе. А еще он должен появиться там для искупления вины за предыдущие дни. Для самоочищения. Совести. Для будущего. В колоннах митингующих он не станет прятать свое лицо. Это ведь парадокс - демонстранты не прячутся, а "защитнички" надевают маски. Одно это говорит красноречивее всех указов, кто не в ладах с законом и совестью. Может статься, что там он отыщет и Андрея. Это тоже здорово - увидеть друга и не прятаться от него.
        - Ты в мыслях... там? - Рая, чуткая, как пульс, словно считывала его думы.
        - Да. Но хорошо, что только в мыслях, а не наяву, - признался Багрянцев.
        - Мы загадали на понедельник, - напомнила жена, плотнее прижимаясь к плечу.
        Ох, не ждал Мишка понедельника. Скорее предчувствовал готовность Ельцина и Ерина растоптать противника, перешагнуть через него и даже не глянуть под ноги. На Смоленке раздались первые выстрелы и пролилась новая кровь. На Смоленке народ впервые за все эти дни глумления над ним расшвырял "ельциноидов" и пробился-таки к осажденному Белому дому. Начало победы или трагедии? Станет ли вмешиваться в драку кто-то третий? Кто это может быть?
        Вмешалась армия. Та самая непобедимая и легендарная, о которой народ слагал песни. Армия, чьи погоны Мишка с гордостью носил шесть лет. Министр которой клялся и божился на всех углах, что Вооруженные Силы - вне политики и что они никогда, ни при каких обстоятельствах не станут вмешиваться во внутренние дела.
        В ночь с субботы на воскресенье гвардейской Кантемировской дивизии отдали приказ загрузить в танки боевые снаряды. Бронебойные и термические. Чтобы пробивать стены и выжигать находящихся за этими стенами людей. Топлива выделялось на одну заправку. Значит, ехать недалеко. Значит, снаряды - по своим...
        Ах, если бы у Паши Грачева были хотя бы проблески благородства, порядочности и офицерской чести. Если бы хоть на миг задумался, что творит. Но... но конец XX века на Руси - это бледные имена, бледные лица и еще более бледные дела во имя Отечества тех, кто оказался на престоле. Министр обороны не стал исключением. А серость и чванливость прославляются только подлостью...
        И, конечно же, не под расстрел, не в тюрьму, не в народные герои пошел Грачев. За орденом и, как итог, вечным проклятьем. Сегодняшним и, еще больше, будущим. Вывел российские танки Герой Советского Союза, "афганец" Павел Грачев против Героя Советского Союза, "афганца" Александра Руцкого и против российских же депутатов. Против Конституции и вопреки Конституции. Еще ни один военачальник, может быть, кроме предателя Власова, не позорил так русскую армию, как сподобился сделать это Грачев.
        Господи, прости заблудшего!
        А впрочем, каждому пусть воздается по заслугам его...
        7
        Они лежали на полу под окном и уже, кажется, не вздрагивали даже, когда пули влетали к ним в кабинет и впивались в противоположную стену.
        Кот был молчалив и словно безучастен к происходящему. Свой пистолетик, который Андрей запомнил еще по "Стрельцу", майор положил на живот и, не мигая, смотрел на подрагивающую после каждого танкового выстрела люстру над головой. Ему бы переползти из-под нее, в любую минуту готовую сорваться, но бывший начальник охраны словно поставил на судьбу и крутанул рулетку.
        Зато Мишка нервно переворачивался с боку на бок, не оставляя попыток выглянуть в простреливаемое крупнокалиберными пулеметами окно.
        - Мне бы только позвонить Рае, - умолял он неизвестно кого и за какую плату.
        - Вон телефон, - вроде в шутку, а получилось, что как бы в насмешку, показал Андрей на блестящую будку около продуктового магазина на набережной.
        Багрянцев так впился в нее взглядом, словно хотел телепатически набрать номер и подать о себе весточку жене.
        - Все мы что-то не успели в этой жизни. И теперь, кажется, уже не успеем никогда, - философски-безнадежно изрек Кот.
        Мишка недовольно повернулся к нему, но очередной залп остудил, примирил обоих. Но не лишил Багрянцева непреодолимого желания с грустью еще раз посмотреть на телефонную будку.
        С ними обоими Андрей встретился час-другой назад, под пулеметным огнем. Кот сбил его с ног, как только раздалась первая очередь по собравшимся у Белого дома людям. Андрей довольно-таки больно саданулся локтями об асфальт, но привычно, как вдолбили еще в школе милиции, откатился в сторону и только после этого посмотрел на того, кто мгновением раньше среагировал на стрельбу. Кот. Собственной персоной. Сам вжимается в асфальтовые трещины, но подмигивает.
        - Думаю, надо уползать, - вместо приветствия проговорил он.
        - Кажется, правильно думаешь, - согласился Тарасевич. - Только куда?
        Охрана до сегодняшнего дня не пропускала внутрь здания никого, как бы кто ни клялся в преданности Руцкому или Хасбулатову. Теперь же, когда подошедшие бронетранспортеры окружили площадь и в упор начали расстреливать тех, кто оказался в самом деле преданнее всех и остался на ночь у Белого дома, охрана наконец распахнула двери. Боялись мелкой провокации внутри Верховного Совета, а тут просто подъехали, навели орудия на спящих людей и нажали на гашетки.
        К двадцатому подъезду, через который раньше ходили только журналисты, бежали, перекатывались, подтягивали свои кровоточащие тела люди. Стоны и крики неслись со всей площади, и если бы не ручеек в двадцатый подъезд, она пересохла бы, умолкла, покрывшись телами убитых. Двадцатый подъезд спас, сохранил несколько сотен жизней, но десятки все же остались лежать под серым осенним небом так рано начавшегося утра понедельника 4 октября. Первыми - старушки, решившие подмести площадь перед началом митинга...
        Кот и Андрей, как на тренировке - перебежками, с подстраховкой друг друга, добежали до подъезда, влились в общий кровоточащий водоворот. В этот миг перед Андреем мелькнул кто-то знакомый, память даже не сразу подсказала, кто это может быть. Лишь когда он остановился и еще раз увидел со спины парня, выносящего на себе раненого, дошло: Мишка? Мишка - здесь? мгновенное облегчение: значит, это не он стреляет!
        Сутолока растащила их в разные стороны, и пока Тарасевич снова пробился к месту, куда ушел похожий на Багрянцева парень, его там уже не оказалось.
        - Кого-то увидел? - поинтересовался Кот, стараясь не отстать и не затеряться в толпе.
        - Наверное, показалось, - еще осматриваясь, проговорил Андрей. - Уж и не знаю: хорошо, что показалось, или нет. Другу не пожелаешь здесь оказаться, но, в то же время, пусть он лучше будет тут, чем за пулеметами.
        - Это без сомнения. А вообще-то, давай поздороваемся, - предложил майор.
        Они пожали руки, но на большее времени не хватило. Очередь из бронетранспортера дотянулась до окна холла, зазвенело стекло, и люди бросились на пол: бойня на площади сразу обучила всем солдатским премудростям.
        - Давай наверх, - предложил Кот, увлекая Андрея по мраморной лестнице на второй этаж. За ними побежали еще несколько человек, и тут, на площадке второго этажа, Тарасевич и увидел снова Мишку - тот перевязывал плечо стонущему и матерящемуся парню лет восемнадцати.
        Андрей присел рядом на корточки, не отвлекая Багрянцева и наслаждаясь предстоящей радостью встречи. Майор, пробежавший пролет, остановился на следующей площадке, проверяя пистолет.
        - Осторожнее, - помогая раненому подняться, приговаривал Мишка. - Не на курорте.
        И только в этот момент взгляд его упал на приподнимающегося вместе с парнем Тарасевича. Однако вместо восторга Багрянцев непроизвольно опустил, спрятал взгляд. Тогда Андрей сам подался к нему, и они обнялись.
        - Я знал, чувствовал, что мы здесь встретимся, - проговорил Багрянцев. И торопливо, словно боясь, что Андрей опередит его вопросом и ему придется оправдываться, добавил: - Я двадцать восьмого числа видел тебя.
        - Где? - притворился Андрей.
        - Около метро. В толпе. Я еще был...
        - А-а, может быть, - махнул на прошедшее рукой Тарасевич, перебив друга и освобождая его от угрызений совести. - Знакомься: майор Кот, мой... мой очень хороший знакомый. - И на правах человека, объединившего двух незнакомых людей, взял инициативу на себя: - Наши планы?
        Здесь, в лестничных пролетах, стрельба почти не слышалась, но по нарастающему гулу в вестибюле, взбегающим по лестнице людям было ясно, что только что пережитое и виденное ими - не сон. Неужели не сон? Неужели можно было подъехать и в упор начать расстреливать сонных людей? Чьи это бронетранспортеры? Кто сидел за пулеметами? Кто отдал команду на открытие огня?
        - Наверное, надо держаться корреспондентов, они наверняка здесь все знают, - подал идею Кот, когда мимо них прошмыгнули увешанные фотоаппаратами двое парней.
        Журналисты вывели их на шестой, конечный в этом крыле, этаж. Единственное в коридоре окно облепили с боков и снизу корреспонденты, разноязыко наговаривавшие на диктофоны свои впечатления. Некоторые даже пытались фотографировать и снимать на камеру происходящие на площади события. Прославятся. Если только живы останутся.
        И тут, краем глаза, в проеме одного из кабинетов Андрей успел увидеть мелькнувшую фигуру в черной, омоновской форме. Сердце подпрыгнуло и заколотилось: от Млынника?
        Он торопливо перебежал в тот кабинет, облегченно улыбнулся: не показалось. Сбоку окна стояли с автоматами омоновец и капитан в полевой форме, с нелепо выглядевшей здесь полевой офицерской сумкой. Стараясь не рисоваться в окне, Тарасевич вдоль стены приблизился к ним.
        - Откуда, ребята?
        - Из Советского Союза, - недружелюбно огрызнулся, даже не посмотрев в его сторону, омоновец.
        - Все, пошли, - кивнул ему капитан, и они, больше не объясняясь, выскользнули в коридор.
        Обида сдавила сердце Тарасевича: да знает ли этот пацан, с кем разговаривал? Да он уже под пулями ходил, когда тот еще по девкам бегал...
        Однако дальше обижаться не стал, сумел одернуть самого себя: у вот именно потому, что парень не представлял, с кем разговаривает, он так себя и вел. И правильно, в конечном счете, делал! Может, потому еще и жив.
        Глянув на секунду в окно, но уже не ради любопытства, а чтобы дать секунду себе остыть, выскользнул обратно в коридор.
        - Куда они ушли? - прижал к стене ничего не понявших друзей. - Омоновец и капитан куда ушли?
        - Туда, - одновременно указали они в глубь здания. Короткий коридор - и потом закоулки, лестницы, залы, переходы, закутки, опять коридоры, лестницы. Повсюду депутаты, по чему-то женщины, офицеры в камуфляже, полевой форме. Около одного капитана, вроде похожего на того, который стоял у окна Андрей задержался.
        - Слушай, где здесь рижане?
        - Не знаю.
        - А как попасть вниз?
        - Здесь перекрыто. Только через левое крыло, - указал он обратно в тот коридор, из которого они только что прибежали.
        - Танки. Подошли танки, - закричали в коридоре, и все бросились к окнам.
        Андрей, Кот и Мишка последовали их примеру, забежали в какой-то кабинет и тоже выглянули на улицу.
        Если не считать погибших, в несуразных позах застывших на холодном асфальте, то площадь с этой стороны была пуста. Слабо дотлевали ночные костерки, безжизненно колыхались мокрыми боковинами палатки. На решетчатой ограде застыли чугунные барельефы пионеров с поднесенными к губам горнами: что играть? Сигнал тревоги опоздал, остается только исполнить реквием по погибшим. Или панихиду. Вон на улочке, по которой омоновцы двадцать восьмого октября первый раз гнали людей от Дома Советов, лежит убитый поп. Его черная ряса прикрыла асфальт полукругом, в одной руке батюшки слабо начинал блестеть при неярком солнце крест, около второй, тоже выпростанной в сторону замерших бронетранспортеров, валялась икона. Если уж церковь не остановила расправу, то Кремлем правят сейчас только страх и безумие.
        - Больше всего почему-то жаль его, - вздохнул Мишка. Взгляды всех троих, получилось, остановились именно на батюшке. - Рассказывают, что все одиннадцать дней он ходил вокруг Белого дома, отводил беду.
        - Что он один мог сделать. Вот если бы сам патриарх взял икону, собрал всех попов да верующих и пришел крестным ходом сюда. Да встал у стен здания - думаю, ни один выстрел бы не прозвучал, - категорично не согласился майор. - Не пришел. Почему?
        - Говорят, заболел, - попытался оправдать Алексия II Андрей.
        - Но не умер же! - снова не согласился Кот. - Как баню освятить, ресторан какой-нибудь - попы тут как тут. Или Ельцину со свечкой постоять перед телекамерами - все Останкино работает. Мода. А лишь коснулось дело государства...
        - Ох, не трогайте вы их, - попросил Багрянцев. - У них своя свадьба, у нас своя.
        - Только похороны будут общие, - кивнув на распластанные по площади тела и невольно приняв сторону майора, подвел итог Тарасевич. - Танков что-то не видно. Наверное, с другой стороны.
        И тут его внимание привлекли автоматные очереди - на первый взгляд нестройные, нервные, дерганые, они тем не менее вдруг заставили его насторожиться, напоминая что-то давнее, почти забытое. Но нет, он не ошибся: стрелял Млынник или кто-то из их рижского отряда. И не стрелял - передавал выстрелами азбуку Морзе: два выстрела - тире, один - точка.
        - У-хо-дим. Все у-хо-дим, - вслух прочел он приказ.
        - Ты чего это? - удивленно посмотрел на него Кот.
        - Отряд уходит. Млынник с ребятами уходит, - сорвался с места, еще не зная, куда бежать, Андрей.
        Вообще-то - вниз. Надо бежать вниз, на первый этаж. Отряд можно перехватить только там - не по воздуху же он станет уходить. И почему уходить? Что-то случилось? Почему Чеслав уводит ребят? Потому, что подошли танки? Что по внутренней трансляции прозвучал приказ Руцкого не стрелять, а становиться пушечным мясом - зачем? Не для того мотались по Союзу и всем "горячим точкам", чтобы за здорово живешь подставиться под танковые снаряды, да еще не смея отвечать огнем на огонь. Непротивление злу насилием? А-а, ну ее к черту, эту философию. Догнать, найти отряд, а там все станет ясно.
        Мишка и Кот добросовестно бежали сзади, так до конца ничего и не поняв. И только танковый залп, от которого задрожало все здание, остановил их бег, заставил прислониться к стене.
        - Началось, - проговорил с каким-то облегчением Кот. Так радуются неизбежному, свершившемуся наконец-то, горю, устав от его ожидания. А уж майор-то прекрасно понимал, что стрельба из бронетранспортера на площади - это несерьезно, это всего лишь разминка, прелюдия. - А куда мы бежим?
        - Наш рижский ОМОН почему-то уходит из здания. Как он может уходить в такой момент?
        - Давай у них у самих узнаем! - вполне резонно предложил Багрянцев, и они вновь бросились по коридорам.
        Да только без экскурсоводов, архитектора всех этих бесчисленных переходов - ты словно слепец в лабиринте. И закружили, увели коридоры власти опять их по каким-то закоулкам, а вcтречающиеся депутаты посылали то в одну сторону, то в другую. В лифты, хотя они и работали, садиться не рискнули: усиливающийся танковый обстрел мог закупорить в них на веки вечные.
        Но когда показалось, что выход найден, навстречу стало попадаться все больше и больше народа.
        - Вниз не ходите, - перегородил им нагайкой дорогу бородатый казак в полушубке а-ля Николай II. Все дни, как и погибший батюшка, он провел около Белого дома, примелькался, и ему можно было доверять. - Все простреливается, вот-вот штурм начнется. Давайте лучше наверх.
        - А ребят, ребят в черной форме не видел? - все цеплялся за соломинку Андрей.
        - Баркашовцев, что ль? - немного настороженно попытался уточнить казак.
        - Нет, омоновцев. Рижских.
        - Рижане, говорят, ушли. По подземным коммуникациям.
        - Как же так! - обидчиво стукнул кулаком по стене Тарасевич.
        - Нормально, - пробасил казак, не поняв смысл разочарования. - Мы, если что, еще можем как-то выкрутиться. А им пуля в затылок или, в лучшем случае, тюрьма обеспечены. Пусть уходят, здесь уже все решено*.
        
        * Ч. Млынник через три месяца будет арестован в Санкт-Петербурге и брошен в тюрьму. Казак, сотник Виктор Морозов, получит множество ранений, но останется жив. Скрываясь от ищеек, перейдет на нелегальное положение.
        В подтверждение сказанному здание дрогнуло вновь, дошел, хоть и ослабленный, жар и запах горелого. Снизу раздавались автоматные очереди. Но теперь уже не Млынника. И Андрей признался наконец самому себе, что он опоздал, что Чеслав ушел и увел отряд. Спас ребят. Он всегда действовал с оглядкой на людей, их командир. Потому и осторожничал, как лис. И потому не было никогда потерь в отряде. Но - быть так близко, в одних стенах - и разминуться! И все из-за того, что обиделся, видите ли, в тот раз на парня. Не вцепился в него, упустив секунды. Идиот!
        Но ничего не оставалось делать, как послушаться казака. Поднялись, уже бесцельно, на два этажа выше. Подыскали комнату, окна которой выходили на мэрию и краешком - на Калининский мост. Увидели наконец танки. Как будто поджидая их, одна из боевых машин дернулась, присела, выбросив кольцо дыма, только потом дошел грохот выстрела. Разумнее было перейти на противоположную сторону, где стреляли всего-навсего БТРы, но зрелище завораживало своей нереальностью, диким безумием:
        в центре Москвы средь бела дня из танков
        прямой наводкой
        под рукоплескания зевак на каждый выстрел
        власть расстреливала народных депутатов.
        Какими бы плохими они кому-то ни показались, но, прекрасно зная, что, кроме них, в здании еще полно тех, кто спасался в его стенах от пуль на площади, власть тем не менее
        в центре Москвы
        средь бела дня
        из танков
        прямой наводкой
        под рукоплескания зевак-демократов
        расстреливала людей.
        И сбросились маски. И все стали теми, кем были: лицемеры - лицемерами, убийцы - убийцами, подлецы - подлецами. Все вопли, будто депутаты могли поступить со своими противниками еще жестче - это не более чем попытка хоть как-то оправдать свершившееся злодеяние. Те - могли, а они - сделали. Судят не за помыслы, а за дела...
        Особняком роились мысли о походе восставших на Останкино. Все трое прекрасно понимали, что это была ловушка: и разбежавшиеся милиционеры, оставившие автомобили с ключами зажигания, и "зеленый" коридор по всей Москве для колонны без малейших попыток остановить ее. Не будь Останкина - было бы что-нибудь другое. Наступающий понедельник лишал власть власти, и все было брошено на то, чтобы ввести в Москву войска. Даже сама Москва была брошена на произвол судьбы - лишь бы что-нибудь произошло.
        И, как ни бегал Мишка между захваченными машинами, убеждая, что это провокация, что никуда не нужно ехать, малая победа на Смоленской площади опьянила и показалась окончательной. Не сомневался и Тарасевич, крутившийся в другом конце площади, что среди громче всех кричавших "К Останкину!" были и те ребята-провокаторы, которых подвозили на автобусе и внедряли в толпу. Но свершившееся - свершилось, и сидевший в телецентре спецназ "Витязь" в упор расстрелял собравшихся. А засадный полк Ельцина - Паша Грачев с танками, ждал только повода и команды, чтобы подмять гусеницами московские мостовые, стремление народа сбросить ненавистное правительство*...
        
        * Во время событий у Останкино погиб один омоновец и сорок шесть приехавших к телецентру демонстрантов и журналистов. Соотношение погибших говорит само за себя - кто кого уничтожал.
        - Как Рая? - поняв, что время теперь у них хотя и есть, но может закончиться в любую минуту, подкатился Андрей ближе к Мишке.
        - Волнуется, конечно. Сказал ей, что поехал к "Белому медведю" пересидеть ситуацию, чтобы не дергали после подачи рапорта, а тут...
        - Может, в каком-нибудь кабинете связь все же работает, - сглаживая недавнюю неловкость, предположил майор.
        В глазах Мишки тут же загорелась искра надежды. Она гасла, перебивалась сомнениями, но было видно, что Багрянцев теперь не успокоится, пока не проверит этот вариант.
        - Я пройдусь по кабинетам, - извиняющимся тоном сказал он.
        - Двушка-то хоть есть? - вновь подал голос Кот. Раньше Андрей как-то не замечал за ним привычки к подковыркам. Казалось, прилизанная кукла - она и есть кукла. А поди ж ты, мужик с юмором.
        - Я звоню следующий, - поддержал шутливый настрой Андрей. Это было бы, конечно, невероятно здорово - позвонить Нине. Наверняка она обрадуется.
        Мишка махнул на подначки рукой и выскользнул в коридор. По старой привычке Тарасевич вышел подстраховать следом, замыкая зрительную связь между ними троими. По коридору время от времени пробегали озабоченные офицеры, но Андрей даже не останавливал их, чтобы попытаться прояснить обстановку: наверняка они знали не больше него. Только однажды мешковатый на вид, страшно усталый капитан 2-го ранга, приглаживая на ходу растрепавшиеся потные волосы, сообщил:
        - "Альфа" занимает первый этаж. Вроде не стреляет*.
        
        * "Альфа" не произвела в Белом доме ни одного выстрела. За что, собственно, и попала в немилость Президента: он и его окружение очень надеялись, что "Альфа" правильно поймет свою задачу и перестреляет ядро оппозиции якобы в перестрелке.
        Не успел моряк проскочить коридор, как из комнаты, в которую только что вошел Мишка, вырвался нестерпимо жаркий огненный шар. Потом только до Андрея дошел звук танкового выстрела и, уже отброшенный взрывной волной обратно в свой кабинет, понял страшное и непоправимое: Мишка остался в том огненном аду, который породил прямым попаданием термический снаряд. Потом видел, как Кот беззвучно и совсем не больно бьет его по щекам, чувствовал, как его куда-то тащат и пятки стучат по ступенькам лестниц. Пытался вырваться, чтобы вернуться к Мишке, вытащить его из огня, но сил хватало только на то, чтобы об этом подумать. Тогда, сделав громадное усилие, прошептал для майора, чтобы хотя бы он остановился:
        - Мишка.
        Кот что-то ответил, но звук его голоса не пробился сквозь зияющую пустоту в ушах. "Контузия", - спокойно, давно к чему-то подобному готовый, определил Тарасевич: так ставят себе диагноз хорошие врачи. Единственное, чего пока не понял: огонь, настигающий их по коридору - он настоящий или это просто осталась в глазах вспышка, поглотившая и растворившая Мишку? Как же теперь Рая? Не-ет, если суждено будет все-таки выбраться отсюда, он жизнь положит на то, чтобы найти того гада, который стрелял. И расскажет ему, кого и как он убивал. И даст один час, ровно час, чтобы застрелился. Офицерам нельзя жить с таким позором на душе*.
        
        * Танковые экипажи для стрельбы по Белому дому формировались добровольно-принудительно. Тем не менее не отказались вести огонь за деньги: заместители командиров танковых батальонов майоры И.А. Петраков и В.В. Брулевич, командиры батальонов майоры П.К. Рудой и В.Б. Серебряков, командир разведывательного батальона подполковник А.В. Ермолин, заместитель командира мотострелкового батальона капитан А.И. Масленников и командир разведроты капитан С.А. Башмаков. Особое рвение проявил и командир Таманской дивизии генерал-майор Евневич, получивший за это звание Героя России. Все офицеры - из гвардейской Кантемировской дивизии, после событий получившей в народе наименование "Московской".
        Министру обороны П. Грачеву именем народа позволено носить "почетный" титул "Грачев-Белодомский".
        - Тихо, - прошептал вдруг Кот, и, странное дело, именно шепот расслышал первым Тарасевич.
        С улицы раздался тонкий, пронзительный звук, и пока Андрей думал, что это опять его подводит слух, сквозь бетонные стены проник многократно усиленный динамиками голос "желтого Геббельса" - агитационной машины, выкрашенной в желтый цвет и несколько дней и ночей непрерывно ведшей, рассчитанную на депутатов и защитников Дома, пропаганду:
        - Всем, находящимся в Белом доме, выходить с поднятыми руками и белыми флагами. Всем, кто сдается, выходить с поднятыми вверх руками и белыми флагами.
        - Суки, - процедил Кот. - Даже здесь хотят унизить. Есть ли предел человеческой мерзости. Не-ет, они будут делать все, чтобы Руцкой и Хасбулатов застрелились. Нет человека - нет и проблемы. Закон мафии и товарища Сталина*. Ну, а что будем делать мы?
        
        * Когда "Альфа" вместо штурма пошла в здание Верховного Совета под белым флагом парламентариев, со стороны гостиницы "Мир" выстрелом в спину был убит офицер Г. Сергеев. Гибелью товарища "альфовцев" пытались спровоцировать на жестокость и ответную кровь.
        К чести офицеров группы "А", они не поддались на провокацию - настолько грязно и грубо она была сработана, и не запятнали свое доброе имя. Именно "Альфа" вывела из Белого дома всех оставшихся в живых депутатов и защитников.
        - Ты давай смотри сам, а мне выходить, все равно что добровольно идти в рижский Централ, - усмехнулся невеселому будущему Андрей. - Мне выходить нельзя. А с поднятыми руками тем более не стану этого делать.
        - Значит, надо искать выход и уходить тайно, - Кот, видимо, соображал быстрее. - Поэтому давай все-таки спускаться вниз. Раз есть подземные коммуникации, надо просто найти туда вход. А насчет документов... Я обещал тебе однажды их?
        - Было дело.
        - Чуть-чуть не успел. - Майор вытащил зелененькую книжицу офицерского удостоверения. - Держи, печати есть, осталось только заполнить. На любое имя, хоть собственное.
        - Спасибо, - искренне обрадовался Тарасевич, с удовольствием пролистывая чистые странички.
        - Ну, оклемался немного? Идти сможешь?
        Тарасевич прислушался к себе. Место пустоты, провала в голове начала заполнять ноющая, пульсирующая боль. К тому же что-то кололо и царапало грудь. Андрей покопался в кармане рубашки и среди бумажек нашел обгоревшую звездочку со своего берета. Как легко когда-то он сжег его, так легко сейчас Ельцин сжигает живьем своих противников...
        Сравнение не понравилось, а аналогия с Ельциным вообще оказалась не к месту, и Тарасевич, отметая свои мысли, ответил на заданный майором вопрос:
        - Дойду. Доползу. Только вот Мишка...
        - Тогда пошли, - не стал разворачивать тему Мишкиной гибели Кот. Он - практик, у него - холодная голова...
        Потыркались еще немного по закоулкам, но уловили все же определенную логику в коридорной системе и дошли до холла первого этажа. На запятнанном кровью, усыпанном битым стеклом, бинтами и тряпками полу около стены рядком были уложены тела погибших. У изрешеченной пулями входной двери лежал с автоматом капитан в полевой форме - единственная живая душа в застывшем безмолвии. Тарасевич по полевой сумке узнал офицера, бросился к нему:
        - Слушай, ты был с ребятами из рижского ОМОНа. Где они?
        - Ушли, - меланхолично ответил капитан, не отрывая взгляда от видимого в дверь участка площади.
        - Мы знаем. Но куда? Где выход? - спросил Кот.
        - Вниз. По лестнице, - офицер не обернулся.
        - Уходим с нами, - предложил майор.
        И только тут капитан поднял на них взгляд. Все лицо его оказалось в мелких порезах - видимо, осколками от разбитого вблизи стекла. Глаза безумно загорелись, рот скривила страшная улыбка, от которой полопались подсохшие порезы и кровь выступила вновь.
        - Уходят! Все уходят. Сначала заварили кашу, а теперь все - по щелям. Зачем же нужно было тогда втягивать столько народищу?
        - Извини, но мы не депутаты и не правительство, - тоже достаточно резко ответил Кот. - Так уходишь или нет?
        Тон майора немного отрезвил собеседника, и он молча повернулся к своему сектору наблюдения. И, уже не глядя, попрощался:
        - Давайте, мужики. Живы останетесь - помяните пехотного капитана. Наш "Союз офицеров" решил не уходить, будем стоять до последнего.
        Сначала Кот, потом Андрей хлопнули капитана по плечу и, пригибаясь, побежали к ступенькам, ведущим с первого этажа вниз.
        8
        Шли на ощупь, скользя и спотыкаясь. Поддерживая друг друга. Совершенно потеряв ориентировку и даже не зная, идут ли они по центральному коридору или петляют по ответвлениям. Нескольких спичек, сожженных в самом начале, теперь не хватало как воздуха. Не хватало, впрочем, и самого воздуха: какая-то смесь хлорки, горячих паров и гнили, то усиливаясь, то уменьшаясь, разъедала все нутро и глаза.
        В какой-то момент под ноги попался труп мужчины. Это и испугало, и обнадежило одновременно - не они здесь первые, но кто-то выбраться не смог. Кто он? Один ли уходил из горящего Белого дома или его оставили обессиленные товарищи? Документов в карманах погибшего не оказалось, Андрей и Кот попытались приподнять несчастного повыше, прислонив к ребристой стене коллектора, и побрели дальше.
        - Да, остаться здесь - приятного мало, - когда отошли на достаточное расстояние, проговорил майор.
        Странно, но Андрей подумал о том же самом. Еще есть силы, еще не умирают они в подземных казематах и не оставила надежда выбраться на поверхность, но мысль, что они могут завершить жизнь в подземном мраке, где, наверное, и крысы не выживают, угнетала.
        - Выберемся, - уверенно сказал Тарасевич, как бы обещая, что в любой ситуации лично он не оставит спутника одного.
        - Выберемся, - подтвердил свою готовность до конца оставаться вдвоем и начальник охраны.
        - Слушай, а ты так и не рассказал, отчего ушел из армии, - чтобы окончательно переменить тему, намекнул на давний должок Тарасевич.
        Кот, шедший первым, остановился. Передохнуть ли, поправить одежу или просто от неожиданного неприятного воспоминания? Андрей не стал настаивать на просьбе, постоял, отдыхая, рядом.
        - Давай сначала выберемся, а потом сядем в каком-нибудь уютном ресторанчике, выпьем и расскажем друг другу свои похождения, - предложил майор.
        До ресторана оставалась самая малость - именно выбраться. А подземная их трасса начинает сужаться, уже можно достать вытянутыми руками проложенную посредине трубу и увитую кабелями стену коллектора. И голова сама интуитивно пригибается, и воды под ногами становится меньше. Неужели тупик? В темноте идти в тупик - гораздо страшнее, чем даже попадать в тупик жизненный.
        Неожиданно Кот вновь остановился:
        - Слышишь?
        Ничего, кроме журчания воды.
        - Нет.
        - Воздух посвежел, - с сомнением, но и с надеждой, тихо проговорил Кот.
        - А я звуки ловлю, - тоже шепотом отозвался Андрей и стал принюхиваться.
        Майор оказался прав - воздух вытягивался в какую-то дыру. Мгновенно представились парящие на улицах решетчатые отверстия коллекторов. Неужели дошли до одного из них?
        Пошли быстрее, и постепенно стала разреживаться темнота, и появились неясные, но уже круглые очертания трубы, начал белеть пар. Не выражая восторга, боясь спугнуть удачу, теперь чуть ли не бежали к пробивающемуся свету.
        Свет шел сквозь решетку. Свернув из коллектора в ответвление-колодец, увидели вверху сквозь криво уложенную решетку небо. Серое, низкое, но - небо. Свет. Волю. Свободу. Будущее.
        Начали различать и городской шум - проехавшей машины, тявканья собаки, мальчишеских криков. Видя одни тучи в небе, невозможно определить, в каком районе находишься, но, судя по всему, это не было центральной улицей. Что давало еще один шанс выбраться наружу более или менее незамеченными. А об этом приходилось думать, ибо после танков на улицы обязательно выползут из всех щелей, желающие стать героями очередной демократической революции. Август 91-го приучил, что в историю, как правило, стремятся попасть эти последние. А чтобы вцепиться в отходящего, отползающего, захлебывающегося кровью противника, для этого ни ума, ни смелости не надо. Только - поподлее душу. И ты - герой. И - тебе медали...
        Переглянулись, решая: пробовать вылезти сейчас или подождать темноты. Разумнее, конечно, было пересидеть, но свои надежды чаще всего мы губим именно тем, что нет выдержки пропустить перед собой поезд. Авось проскочим...
        Майор, хлюпая месивом из гниющего, отдающего смрадом уличного мусора, потоптался и тронулся вперед. Впервые, по крайней мере на памяти Андрея, он изменил привычке и не позаботился о своем внешнем виде перед тем, как сделать очередной шаг. Загораживая собой свет, по покрытым плесенью скобам-ступенькам он начал осторожно подниматься вверх.
        Как он приподнимал решетку, что увидел, Андрею, подстраховывающему друга снизу, не суждено было узнать. Кот что-то крикнул, что-то тревожно-предупредительное, но его глухой, уже вырвавшийся на волю голос прошила короткая, расчетливая автоматная очередь из близкой засады.
        Майор грузно, цепляясь вмиг ставшими неподвластными ногами и руками за скобы, свалился вниз. Как будто из неба, к которому так стремился и которое встретило его выстрелами в упор. Из свободы, где догорало здание парламента. Из мира, в котором правы те, кто имеет в руках оружие. Если это не Великая Отечественная и не катакомбы Аджимушкая, на выходах из которых точно так же партизан ожидали свинцовые пули фашистов, то что могло произойти с людьми, которые приказывали убивать и которые убивали сами!
        От проклятого света, от свежего воздуха - обратно в спасительную темноту, безопасную едкость паров. От потерявших честь и совесть офицеров и солдат, согласившихся за деньги стрелять в собственный народ - в канализационную грязь, которая оказалась чище офицерских погон. Уйти, забыться, не выходить из каменных мешков, которые, по крайней мере, не выдадут.
        Насколько позволяли размеры люка, Андрей бросился к майору - унести, вынести, спрягать, укрыть. Они дали слово не оставлять друг друга. Вверх не смотрел и не увидел, как просунулся в один из решетчатых просветов ствол автомата. Как усмехнулся и нажал спусковой крючок остающийся на воле, около неба, на свободе омоновец. Огонь с дикой болью впился в плечо, руку, но сил и злости хватило, чтобы вытащить из колодца тело друга. Вместо головы у майора оказалась одна сплошная рана, и Тарасевич, стараясь не смотреть на нее, потащил начальника охраны за собой дальше в темноту. Зачем же ты изменил своей привычке, майор?
        ...Рано утром следующего дня, прогуливаясь с собакой около Ваганьковского кладбища, один старичок пенсионер вдруг увидел недалеко от канализационного люка двух лежавших в обнимку парней. Фокстерьер, осторожно подбежавший к ним первым, в недоумении замер, забыв залаять. Отшатнулся сперва и хозяин - голова у того, который был одет в кожаную куртку, оказалась снесенной выстрелом в упор. У второго подергивалось левое плечо, и старик, мгновенно сообразив, откуда могли появиться эти люди, опасливо осмотрелся.
        - Тихо, - приказал он чуть осмелевшей собаке.
        Убедившись, что поблизости никого нет, стараясь не смотреть на голову погибшего, оттащил чуть в сторону живого. Плечо и рука у того были наспех перевязаны собственной рубашкой, веки мелко подрагивали - то ли от боли, то ли от усилия приоткрыть глаза.
        - Лежи, лежи, - успокоил его пенсионер.
        Проверил карманы, надеясь найти паспорт со штампом прописки. Вместо него отыскалось удостоверение личности офицера, но совершенно чистое, словно там, откуда вышел его обладатель, стиралось все прошлое. В других карманах вообще оказалось пусто, если не считать обгоревшей звездочки.
        - Значит, наш, - показал ее собаке старик. - Пойдем-ка за нашей бабулей.
        Прикрыв парней листьями, которых вокруг кладбища было в избытке, старик и собака трусцой побежали к ближайшей пятиэтажке.
        На сороковины расстрела Белого дома, несмотря на морозец, с утра непрерывным потоком к нему шли люди. Казалось, после стольких смертей, арестов, желчи и грязи, вылитых с экранов телевизоров и страниц газет на защитников парламента, уже никто не осмелится проявить свою симпатию к погибшим. Но случилось наоборот. Группки милиции, на всякий случай стянутые к месту панихиды, держались в стороне, курили и старались не смотреть на скорбную нескончаемую вереницу людей, которая, в свою очередь, не желала смотреть в их сторону. Слишком свежа была еще рана...
        С мусорных контейнеров, на которых раньше было написано "Ящик для Ельцина", "Ящик для Гайдара" и так - для всего правительства, надписи стерли, и если в октябрьские дни люди плевали в них, то нынче просто проходили мимо. Сегодня - день поминовения, а не политических разборок. Помяни души усопших рабов своих, о Господи!
        Зато по желтой стене краснопресненского стадиона шла свежая красная надпись: "Армия, кровавая сука. Посмотри на деяния рук своих". Под ней во многих местах крепился переписанный от руки стих Игоря Ляпина:
        Ваши лица от гари серы,
        Ваш противник буквально смят.
        Что ж вы, русские офицеры,
        Опускаете в землю взгляд?
        Руки целы и ноги целы,
        Вашей тактике нет цены.
        Что ж вы, русские офицеры,
        Так победой удручены?
        Вот на этом высоком месте
        Над рассветной рекой Москвой
        Вы закон офицерской чести
        Раздавили своей броней.
        Орудийным разбили громом,
        И народ не забудет, как
        Над пылающим Белым домом
        Развевался российский флаг.
        Ваши губы уже немеют,
        И на всем остальном пути
        Вам высокое "Честь имею"
        Не позволят произнести.
        Однако среди пришедших на панихиду мелькало немало офицерских шинелей и бушлатов: своих погон не стыдились те, кто презрел грачевское лизоблюдство и вместе с народом стоял у стен парламента до конца.
        А по забору - снова надписи: "Е.Б.Н. - к ЕБН", "Спецназ "Витязь" - жидолиз прыщавый", "Лучшая пародия пародиста Иванова в том, что он - Иванов", "Не забудем!" И опять стихи:
        Вот наконец и разрешились.
        Умолкли речи. Кончен спор.
        Венки, иконки, свечи, слезы -
        Страна расстреляна в упор.
        Не торжествуйте, демократы!
        Нам несть числа. Все впереди.
        И не забудь, Борис Кровавый,
        Что от расплаты не уйти.
        Два парня шли с трафаретом вдоль стены и наносили черной краской на каждом пролете забора православный крест. Старались не трогать надписи:
        За трупов обугленных груды,
        За вдов и родительский плач,
        Будь проклят вовеки, иуда,
        Будь проклят вовеки, палач.
        Кто-то обнимался, встретившись впервые после трагических и страшных дней. Плакали. Парни в папахах, соорудив что-то наподобие столика, угощали всех подходивших к ним за упокой душ погибших казаков.
        Не таясь, подчеркнуто демонстративно выделялись черной формой баркашовцы: мы не фашисты, мы были с вами тогда, под пулями, мы с русским народом и сейчас.
        - Ребята, да уберите вы эту свастику с эмблем, она же отпугивает людей и дает бесконечный повод называть вас фашистами...
        - Свастика в русском орнаменте изначально рисовалась как знак плодородия. Это самый почитаемый знак в древней Руси...
        Старый спор. Как всегда на патриотических митингах и сходках, мгновенно расхватывались листовки: люди страстно искали иного слова, нежели официальные сообщения. На этот раз распространялось только "Завещание несдавшихся защитников Дома Советов":
        "Братья, когда вы прочтете эти строки, нас уже не будет в живых. Наши тела, простреленные, догорят в этих стенах. Мы обращаемся к вам, кому повезло выйти живым из этой кровавой бойни.
        Мы любили Россию. Мы хотели, чтобы на этой земле восстановился наконец тот порядок, который Богом ей определен. Имя ему - соборность; внутри ее всякий человек имеет равные права и обязанности, а преступать закон не позволено никому, в каком бы высоком чине он ни был.
        Конечно, мы были наивными простаками, за свою доверчивость мы наказаны, нас расстреляют и в конце концов предадут. Мы были лишь пешками в чьей-то хорошо продуманной игре. Но дух наш не сломлен. Да, умирать страшно. Однако что-то поддерживает, кто-то невидимый говорит: "Вы кровью очищаете свою душу, и теперь сатана ее не достанет. И, погибнув, вы будете гораздо сильнее живых".
        В наши последние минуты мы обращаемся к вам, граждане России. Запомните эти дни. Не отводите взгляда, когда наши обезображенные тела будут, смеясь, демонстрировать по телевидению. Запомните все и не попадайтесь в те же ловушки, в которые угодили мы.
        Простите нас. Мы же прощаем и тех, кто послан нас убить. Они не виноваты... Но не прощаем, проклинаем бесовскую шайку, севшую России на шею.
        Не дайте затоптать великую православную веру, не дайте затоптать Россию.
        Наши души с вами.
        Россия непобедима.
        Дом Советов. 04.10.93".
        Листовок не хватало, их переписывали тут же, сидя на корточках. На месте гибели священника, прямо на асфальте, из цветов сооружался могильный холмик. Тут же продавались свечи.
        Их демократия - кровь и ложь,
        Их Конституция - наглый грабеж.
        Их Президент - убийца и вор.
        Наше терпенье - грех и позор.
        Пришедшие на сороковины бродили потерянно, угрюмо. Заходили на стадион, куда омоновцы сгоняли пленных и, по рассказам оставшихся в живых, расстреливали. Втыкали цветы в продырявленные пулями стены строительных бытовок и мусорных ящиков, за которыми пытались спрятаться от огня расстреливаемые. Ставили свечи прямо на землю, к желтой стене стадиона. Телевизионщики, как правило иностранные, достаточно осторожно и тактично подходили за интервью к женщинам в черном.
        - Я Конституцию изучала под грохот танковых пушек, - плакала одна из вдов. - Я знала, что мой муж здесь, и мне целый день по телевизору показывали, как его убивали. А я, как дура, пыталась найти в Конституции статьи, по которым президенту и армии давалось это право - расстреливать собственный народ. Ничего теперь не боюсь.
        Само здание Верховного Совета к этому дню обтянули белой строительной сеткой и обнесли белым каменным забором, - как будто можно было прикрыть таким образом черное злодеяние и черную гарь сгоревших этажей. Турки, которым доверили реставрировать Белый дом, глядели из-за забора с интересом, словно пытались отыскать уродов, дебилов и ублюдков, которые, если верить телевизионным сообщениям, и составляли отряды защитников советской власти.
        А новая власть молчала. Притаилась. Ни один стих не родился в честь победы, ни одна ода не вышла из-под пера даже таких одиозных, ушедших в услужение Президенту и его окружению стихотворцев, как Евтушенко, Коротич и иже с ними. Более или менее честные журналисты тщетно пытались узнать и опубликовать имена "героев", показавших снайперскую стрельбу по зданию - их прятали. Когда прячут героев - это не герои, а преступники. Грачев, выгораживая себя, усиленно начал напоминать всем, что в стране, кроме министра обороны, есть и Верховный Главнокомандующий, который может отдавать приказы в армии. Уважай он хоть чуть-чуть Президента, он должен был, обязан как политик, соратник, как офицер, в конце концов, подать в отставку, чтобы вывести Ельцина из-под огня критики и обвинений за танковый фейерверк в центре Москвы. Не захотел. Перегнулся, боясь оторваться от кресла. Прекрасно видя нравственную трусость министра, вынужденно смолчал и сам Президент: вряд ли еще кто-либо, кроме Паши, станет так верно и подобострастно ловить каждый его вздох. Любой новый министр - это новые страхи, в стране армия осталась пока
единственной силой, способной влиять на ситуацию. Поэтому Паша... Как там говорил американский президент? "Да, сволочь. Но сволочь-то наша..."
        Усмехалось дешевым трюкам МВД, когда изо дня в день по телевидению стали показывать кадры, как ищут и находят в Белом доме саперы какие-то взрывные устройства из батареек и проводочков. Как будто больше нечем было заниматься под танковым обстрелом тем, кто заживо сгорал в кабинетах. Тем более, что об остальном - молчали. О трупах, которые сносили на второй этаж и укладывали на столы регистрации депутатов, посыпая сухим льдом. А ведь некоторые обуглились так, что невозможно было определить: взрослый ли это человек, ребенок или собака. Молчали. Молчали о расплавленных кубках, превращенных сумасшедшей температурой в серебряные пятачки-слитки: долго не могли распознать, что же это такое. О количестве погибших - молчали.
        Впрочем, сделали попытку - вроде бы для всеобщего примирения - не делить погибших на защитников и нападавших. И то не без умысла и тайной выгоды: чтобы не показывать, что из числа нападавших погибло за все время противостояния четыре человека, а защитников Белого дома - сотни, если не тысячи. Некоторые газеты печатали списки погибших, и самой распространенной фразой в них оказалась - "Неизвестный мужчина".
        А имена узнанных, опознанных первых ста пятидесяти человек зачитал приехавший на сороковины к Белому дому батюшка. И горело море свечей, прикрываемых от ветра ладонями, и когда закончился длинный скорбный список, бледный, осунувшийся, заросший Андрей Тарасевич тихо назвал еще два имени:
        - Михаил. Николай.
        И оставалось только молиться, что в этот список чудом не попала Нина. Ее он нашел в больнице Склифосовского, когда, сам только-только поднявшись на ноги, позвонил матери Нины и услышал сквозь рыдания, что Нина пропала четвертого октября. Мгновенно понял, почувствовал, что она пошла искать его в этой бойне.
        Поддерживаемый своим спасителем, фронтовиком Михалычем, начал объезжать московские больницы и морги. Пересмотрел все списки - нигде ничего и близко похожего на Нину. Потом не мог объяснить даже самому себе, почему его взгляд остановила именно эта запись в Склифе: "Доставлена из района Белого дома женщина в черной куртке и высоких сапогах, пятидесяти лет, седая". Седой, тяжело раненной выстрелом в упор, не приходящей пока в сознание оказалась Нина...
        "Кайся", - терзал себя Андрей: ведь он так до конца и не верил в искренность ее чувств к нему. Даже в последнюю их ночь еще помнилось, что она - танцовщица, гейша.
        А она пошла за ним в огонь. И единственное счастье во всем свершившемся, что осталась жива. Невозможно представить, как бы он смог жить дальше, потеряй после Зиты еще и Нину. А вчера она впервые узнала его и заплакала...
        После молитвы, когда пришедшие, разбиваясь на группки, стали поминать только что перечисленных, Андрей наконец увидел Раю. Она невидяще глядела в сторону Белого дома, скрестив руки на животе, оберегая его от нечаянной толчеи. Ее поддерживал мужчина, из-под армейского бушлата которого выглядывал уголок морской тельняшки.
        Андрей, собравшись с духом, подошел к ним. Рая повалилась ему на грудь, зашлась безутешным стоном, и Андрей вместе с моряком отвел ее в сторону, подальше от фотокорреспондентов, тут же навостривших свои аппараты. Подбежал Михалыч, не выпускавший из виду своего нечаянного постояльца, подсуетился, достал нашатырь.
        - Миша, - шептала Рая. - Миша... За что?
        За что?!
        - Сколько сынов потеряла Россия, - тихо проговорил старик, тоже сквозь голые ветки деревьев глядя на Белый дом. - Варварство.
        Он вытащил из тужурки погнутую свечу, запалил ее от горящих у стены, неумело перекрестился и поставил крайней в длинном ряду желтых мерцающих огоньков...
        Я, майор медицинской службы, судмедэксперт...
        ...провожу сегодня на этой службе последний день. Он крайне неудачен - мне предписано констатировать смерть приговоренного к ВМН. А может, начальство специально приберегло этот подарочек на прощание? Ну кому какое дело, что я решила уйти из МВД? Да, мне здесь дали образование, звание, квартиру. Но это не значит, что меня заперли навечно, а ключ выбросили. Если предложена новая, интересная, а главное, перспективная работа в другом ведомстве - почему нужно сидеть на старой? Не понимаю.
        После выстрела Исполнителя я должна буду вместе с ассистентом, молоденьким лейтенантом, впервые попавшим на подобное зрелище и оттого не находящим себе места в комнатушке-клетке с зарешеченными окнами, выйти в коридор и отметить, что человек мертв. Сколько раз приходилось видеть смерть людей, но констатировать подобные - избави Боже. Это просто удача, что какого-то Моржаретова из налоговой полиции прострелил радикулит, и он после курса лечения предложил мне перейти в медицинский отдел их департамента. С завтрашнего дня я - там.
        Но пока - ожидание выстрела. Здесь он еле слышен, станешь греметь чем-нибудь - можно даже пропустить звук. Бедный лейтенантик, что же ты мечешься по комнате! Зажми себя, иначе не сможешь носить погоны. Это теперь твоя жизнь и обязанность.
        И все-таки я не услышала выстрела. Я поняла, что он прозвучал, лишь по споткнувшемуся на очередном витке лейтенанту.
        "Это все?" - с надеждой впился его взгляд.
        Все.
        Выждав несколько мгновений, чтобы дать уйти в другую сторону коридора Исполнителю, открыла свою дверь. Шагнувший следом лейтенант толкнул меня в спину, потому что я замерла на пороге.
        Посреди зеленого мешка-коридора стоял в белой рубашке осужденный на смерть парень. Голова его была откинута назад, словно он читал бескровными губами молитву на потолке. А сзади него, подвернувшись калачиком - так падают, когда стреляют в себя, - лежал подполковник внутренних войск. Исполнитель.
        Я бросилась к подполковнику, хотя и чувствовала, что чего-то не хватает. Ах да, в первый раз я, нарушая традицию, вышла в коридор без медицинского сундучка. Просто выстрелы всегда были настолько точны, что приучили к мысли: здесь промахов не бывает и медикаменты не требуются.
        Однако аптечка не помогла бы и на этот раз: подполковник был мертв.
        "Вэмэнэшник", молча пропустивший меня к Исполнителю, безучастно смотрел в потолок, и, глянув на него, я вдруг поняла, о чем он думает: он ведь уже не должен был всего этого видеть. Неужели после такого его еще раз поведут на расстрел?
        Почему я подумала сначала о нем, а не о погибшем подполковнике, понять не могла. И, как и парень в белой рубашке с отчекрыженным воротником, я тоже подняла голову к небу...
        Москва - Переделкино. 1991 - 1995 гг.