Сохранить .
365 сказок Ярослав Зарин
        Это сборник драбблов, своеобразных сказок. Каждая - маленькое путешествие в иную реальность, образ, осколок, частица иного мира. Истории существуют отдельно и в то же время едины. В них - атмосфера путешествия сквозь красоту. Входите, располагайтесь, вот ваша чашка чаю, мы начинаем.
        Метки: символизм, таро, лес, магия, фэнтези, мистика, вымышленные существа, попаданчество, междумирье, затерянные миры, магические лавки.
        Примечания автора: В некоторых рассказах могут встречаться довольно жёсткие сцены, но общая атмосфера всех работ лишена жестокости, колеблется в рейтинге между G и PG-13. Возможны опечатки.
        Ярослав Зарин
        (RavenTores)
        365 сказок
        001. Первая ночь
        Вдыхаю холод, вдыхаю ночь, её бесконечность и холодную колкость. Нет тысяч глаз - облака-веки сегодня закрыли их все. Небо болит, небо стонет, роняя снег, как застывшие слова, невысказанные проклятья, нерассказанные сказки. Город кутается в саван из превращённых в лёд фраз, засыпает, приглушая огни, и только дороги звенят, дрожат натянутыми струнами.
        Было бы неплохо найти сигареты, разбавить ночь в лёгких горьким дымом, привкусом ментола, влажным дыханием огня. Но сигарет нет, только сиротливая пустая пачка на подоконнике, забытая среди прогоревших, распустившихся воском свечей, пепла ароматических палочек, уснувшего колокольчика, говорящего с ветром о несбыточном счастье.
        В открытое окно входит зима, качает и кружит ловец снов, треплет перья, путает паутинку, оставляя на ней лёгкие поцелуи инея. В комнате мгновенно становится холодно, точно вырастает лес, застывший в морозном дыхании января. Даже слышится гул ветров в кронах.
        Можно упрямо закутаться в плед, молча оглядывая внезапную чащу, а можно захлопнуть створку, чтобы тихонько звякнул стеклопакет, вернуть себе и дому ощущение сомкнутых ладоней, жара раскалённых батарей, хрупкого очага, которому всё равно не страшны бури.
        Не двигаюсь.
        Пусть ночь, и зима, и ветер приходят и сядут рядом. Пусть они протянут пачку сигарет, закурят со мной, оттолкнутся от подоконника, выстуживая забытый здесь же чай в термокружке. Термокружке, что всё равно сдастся подступившему, взявшему её за горло холоду.
        Зима сегодня молчит. Наверное, устала за день творить мороз, выстраивать снежные замки, вешать марево из мелких кристаллов над дорогами да пускать позёмочные вихри. Наверное, ей наскучило, быть может, так сильно, что уже завтра она заплачет оттепелью, но пока что она стоит на подоконнике - маленькая и хрупкая - и не решается сделать ещё один шаг. Ступни её укрывает снег, влажные капли от него с глухим стуком начинают разговор с полом. Подоконник напоминает подтаивающий, меняющийся под весенним солнцем сугроб.
        На этот момент нерешительности можно смотреть бесконечно: на искрящийся влагой снежный край, на стылые капли талой воды, серыми слезами марающие ковёр. Можно даже забыться настолько, что морок сна уведёт в ледяную страну, где давным-давно заблудился Кай, так и не найденный Гердой.
        Не желаю уснуть в объятиях зимы и закрываю окно. За стёклами на миг качаются и падают вниз резким взмахом огни. Всего лишь отражение мигающей на стене гирлянды, не более, но кажется, что это открылись тысячи глаз, моргнули и опять уснули, не найдя ничего интересного в мире вокруг.
        Комнату обнимает тишина, незваная гостья, прокравшаяся за спиной у зимы, кутаясь в плащ темноты. Прежде затаившись в углу, теперь она стремительно делает шаг вперёд, раскинув руки, чтобы убедить меня, как жаждет объятий. Но я-то не жажду, потому включаю музыку, и мелодия распрямляется, будто спавшая в коробке пружина, вышвыривая тишину прочь - из комнаты, из дома, из мира, быть может.
        На подоконнике остались капли и лужицы, в них танцует свет вновь зажжённых свечей, маленьких чайных «таблеток», прячущихся в фигурных подсвечниках. Дробные всполохи света озаряют часть комнаты, а из другого угла с ними соперничают светодиодные огоньки, и кажется, что теперь вокруг уже не лес, но луг в августе, когда сотни тысяч светлячков разжигают карнавальные фонарики.
        Кружение огней усыпляет, заставляет мечтать. Разум, секунду назад очарованно-напряжённый, наконец расслабляется, отпускает сам себя, и вскоре мысли исчезают как факт, оставляя место лишь ощущениям, невысказанным порывам, неясным отблескам и образам, которые невозможно поймать.
        Вот в этот самый момент можно лечь, попробовать уснуть, отдаться цепким пальцам сна. Но не хочу. И потому только делаю музыку громче.
        Она звучит, звенит, кричит, танцует… нет, выплясывает, творя тем самым мириады новых миров сразу. Осколки и грани на мгновение вспыхивают, отражая и живое пламя свечей, и смеющиеся светодиоды, а затем блики теряются, а миры исчезают, улетая сквозь стены.
        Холодный чай тоже ловит в себя свет, словно желая стать маленьким ложем для узкого серпа, столь похожего на месяц, но совершенно не умеющего летать. Нужно взять кружку и унести её на кухню, но идти по коридору в темноте, что успела захватить дом, не хочется. Включать электрический свет, мгновенно делающий слепым, тоже.
        В воздухе разливается аромат корицы. Что это - музыка, тишина, ночь? Запах густой, терпкий, напоминает о запечённых с мёдом яблоках, о пышных булках, о глинтвейне… Но исчезает так же внезапно. Наверное, это пронёсся сквозь меня ещё один мир, непременно с городами, где пекут все от мала до велика, с кофейнями, чайными, ресторанчиками у моря… Сказочный мирок, где слишком тепло для сегодняшнего вечера.
        Затихает одна композиция и начинается другая, свет по-прежнему мягок, за окнами темнота качает зиму на руках, в многоэтажке напротив горят тёплым оранжевым светом окна. Там тоже, наверное, рождаются миры, целые вселенные грёз и мечтаний, преждевременных озарений и… даже разочарований. Да, у скорби, печали и прочих тоже есть свои маленькие мирочки.

* * *
        …Много позже я всё-таки тушу свечи - одну за другой. Отключаю гирлянду, чтобы полностью утонуть во тьме. И тогда вдруг чувствую, как по обнажённой коже бьют плавниками рождённые вселенные. Они пока так хрупки, что часть из них превратится в пепел и песок ещё до рассвета, а другие вдруг обрастут панцирем, третьи же превратятся в жемчужинки и упокоятся в раковинах, пока кто-нибудь их не отыщет.
        Тьма - это как огромный океан. Можно смотреть сквозь стекло на то, как мимо проплывают акулы часов, на то, как стайки секунд разгрызают на части тело самой жизни, на величественные взмахи хвостов пёстрых рыб-минут… Терпкий привкус морской воды мешается с жаждой скорее вдохнуть кислород, вот только для этого требуется включить свет, а я всё тяну, всё отказываю себе, потому что мимо плывёт медуза многоэтажки, переливаясь, наползая, почти скользя щупальцами по моим собственным окнам.
        Очнувшись, я выбираю маленькую настольную лампу. Луч света разрушает иллюзии, но тьма всё же плещется в окна требовательной волной, зовёт, намекает, что от неё никуда не скрыться. Я ей верю. Никуда.

* * *
        Начало отсчёта, день 01, пусть даже не первый в календаре. Старт, тягучая первая нота, маленькая вспышка. Всё здесь, всё кажется слишком близким. Всё становится словом, словами, предложениями… Застывшими снежинками, которые роняет на спящий город зажмурившее веки небо. Кружение и бесконечное скольжение, ритмика сбитых фраз, недосказанных рифм, мягких полузвуков создают эту ночь, а может, все последующие ночи тоже или даже весь мир до самого последнего осколочка, до самого краешка, до самых границ между явью и неявью.
        Тише. Это ночь. Первая ночь - оборотная сторона первого дня. Она ничья, она - мягкая тишина.
        А я… я всего лишь не желаю засыпать.
        002. Хозяин холмов и леса
        С холмов долетают ветра, кружат, заглядывают в окна, словно стесняясь позвать. Идти недалеко, но всем телом владеет истома, а потому ничего не хочется, кроме пледа и чая. Свечной воск, недавно ещё податливый, горячий, застыл каплями на подсвечнике, позабыв об огне, и кажется, что он является идеальным символом этого вечера. На столе грустит полупустой бокал вина, в алом сердце его тонет звёздочка света…
        Слишком рано, чтобы размышлять о грустном, слишком светло, чтобы разжигать больше огней, а чай слишком горячий, чтобы напиться им вдоволь.
        Порыв задёрнуть шторы ветра встречают нерадостно, бьются снежинками в стекло, крутят туда-сюда флюгер на крыше соседского дома. Они не просят больше, не смущены, они требуют немедленно отбросить все дела, отогнать лень и тишину и отправляться. Дорога ждёт, искрит льдом в фонарном свете, чуть звенит, будто состоит из тысяч натянутых струн. Она ведёт прочь из города под нагие ветви леса, где среди снегов разлёгся вечерний сумрак.
        И всё же идти не хочется. Чтобы оттянуть момент расставания с домашним теплом, приходится подбирать одежду подчёркнуто долго, выбирать шарф, вспоминать о невзначай потерявшихся перчатках, шарить по карманам в поисках ключей.
        Ветра тем временем уже танцуют на крыльце, зовут, шепчут в замочную скважину. От них не отвертеться.
        Но наконец дверь закрыта, отступать бесполезно. Дорога уводит прочь, мимо занесённых снегом домиков, мимо припорошенных садов с дивными кружевами инея на ветвях и выбегает в лес, где тут же обращается извилистой тропкой.
        Ветра больше не хватают за руки, не норовят отобрать шапку и шарф - одни присмирели, другие ускакали сбивать с ветвей снег, оттого в лесу напряжённая, словно звенящая тишь, совсем не такая, как в опустевшем доме.
        Остановившись на краю поляны, задумчиво осматриваюсь, точно мне здесь намечена встреча, вот только не понять, с кем же. С ночью? Но мы виделись буквально вчера. С лесом? Но он спит в хрупких объятиях зимы. С тишиной, сестрой моей домашней? Но она не подходит ближе.
        Выступая вперёд на почти нетронутый, только аккуратно разрубленный тропкой ковёр снега, я уже почти понимаю, кто меня ждёт.
        Увенчанная короной рогов голова, глаза, в которых утонули звёзды…
        Мне бы хотелось протянуть руку, чтобы коснуться, но, конечно, это невозможно: мы и рядом, и слишком далеко сразу.
        Наш диалог состоит из тишины, из взглядов, из трепета воздуха между нами. И покой, разлившийся по лесу, нельзя перепутать или сравнить с чем-то ещё. И я остаюсь до утра.
        Мороз крепчает, но мы не разводим огня, серебрится снег - это луна выглядывает из-за облачной пелены, едва заметно улыбаясь. Хозяин холмов и леса задумчиво качает рогатой головой, луна тут же путается в разветвлённых рогах и рассыпается крошечными искрами.
        Понимаю, что скоро рассвет - часа через полтора, если переводить в отрезки, к которым привыкли люди. Под деревьями сумрачно, но не слишком темно - снег сияет и сам по себе, точно уговаривая потерпеть ещё немного. Холода я почти не чувствую, в конце концов, какой может быть холод, когда рядом стоит живое божество. Мы словно сидим на пороге двух миров, и наш диалог - неслышный, но важный - где-то в иных реальностях станет дождём и туманом, где-то превратится в солнечные и лунные лучи, а здесь лишь множит тишину.
        Чувствую кожей, а может, каким-то внутренним взором вижу, как на востоке небо выцветает до белого. За линией горизонта рождается огненный росток, пока его не видно, но он уже совершенно точно есть.
        Лес будто выпрямляется, поднимает ветви, а ветра, напротив, укладываются у корней - наступает время их сладкого сна. Звёзды над нами всё ещё сияют, рассыпались бесконечным шатром, перемигиваются, но таящийся покамест за горизонтом свет уже заставляет их замирать. Они словно закрывают глаза.
        Хозяин холмов и леса встаёт во весь рост, раскидывая такие осязаемые и такие бесплотные разом руки. Он обнимает небосвод, и деревья, и каждый холм по отдельности и вместе. Смотреть на него почти невозможно, если неосторожно моргнуть, то легко потерять среди стволов эту тонкую и худую фигуру. Только глаза… Взгляд ещё можно поймать, но и то на краткий миг.
        Не замечаю, когда на самом деле начинается рассвет. Огненный цветок распускается на востоке, поднимая бутон, а с небосвода как будто бы уже льётся сияние, лёгкие облака румянятся, звёзды стыдливо прячутся, глубже ныряя в расцвечивающуюся разными тонами гладь. Синева мешается с алым и золотым, вспыхивает перламутр, откликается бликами лавандовый, лиловый, фиолетовый. Отобразить это невозможно, но лес пытается запомнить, старается поймать каждый блик.
        Его хозяин уже покинул меня на промёрзшей поляне. Оставшись в одиночестве, я продолжаю смотреть на буйство рассветного пламени. Сейчас холод начнёт пробираться под одежду, проникать, растекаться в каждой клетке, стараясь забрать меня в этот хрупко-хрустальный мир навсегда.
        Я, конечно, не поддамся, хотя порой бывает такой искус. Но даже сейчас, когда на востоке огненный цветок наконец-то превратился в солнце, я не хочу остаться среди холмов, под кронами деревьев. Не хочу слышать вечно лишь пение птиц и шорохи трав, не хочу сам стать цветком, ростком, забытым деревцем. И потому на щедрое предложение холода я не соглашаюсь. Ему приходится отступить.
        Повернувшись к востоку спиной, я нахожу взглядом тропинку. Она блестит, и сияет, и звенит радостнее, чем вчера. Теперь предстоит недолгий путь к дому. Там ждёт тепло, и плед, и остывший чай, и бокал вина с ароматом корицы. Двигаюсь медленно - отчаянные оковы холода крепки, но с каждым шагом в крови всё больше рассветного огня. Вскоре хочется и бежать, и смеяться.
        Лес остаётся позади, в тишине утра пробуждается город, гудит и шумит, выбрасывает клубы белого, серого и цветного дыма. Просыпаются люди, толпятся на улицах, спешат, не поднимая глаз к небесам. Кто из них поверит, что я встречал сегодня рассвет в лесных объятиях?..
        Прохожу в дом, сбрасываю одежду, опускаюсь в кресло. Череда действий - скучных, размеренных, каждодневных, нанизанных одно на другое. Но в душе всё ещё горят неземным светом глаза хозяина леса, всё ещё кажется, что под веками проступит узор его дивных рогов. Он будет ждать в гости снова, быть может, не завтра, но весной. И пусть до весны ещё далеко, в сердце она жива прямо сейчас. Ведь именно из-за неё я не проиграл холоду.
        Ветра крутят соседский флюгер, вино допито, только капелька его в стеклянной ладони бокала всё так же ловит световой блик. Нужно лечь спать, хоть за окном новый, полный сил и радости день.
        Медлю. Смотрю сквозь стекло. Сердце моё видит дальше. Видит лес и его хозяина.
        003. Сновидение города
        Северный ветер снова постучался в стекло. За окном снегопад, всё укрыли пушистые подушки, мир погружается в сон. Город погружается в сон. Только мне спать ещё рано, да и я совсем не хочу. Недавно сварился кофе, и теперь привкус корицы и горечи бодрит и дарит удивительные мысли.
        Когда закат угас, напоследок поцеловав стёкла многоэтажек, небеса окутались облачной пеленой, и вот уже который час идёт снег. Завтра город проснётся и не узнает себя, а может, и не найдёт себя. Забавно было бы посмотреть на это. Люди проводят в поиске самих себя порой целую жизнь, отчего бы и городам время от времени не заняться тем же самым? А какое, наверное, странное чувство заблудиться в городе, который не может найти себя. Как, должно быть, это удивительно, блуждать в том, кто заблуждается в себе. Тут уже не только словесный каламбур, тут целый каламбур пространства и времени.
        Чашка кофе опустела, а в турке лишь гуща… Снег всё сильнее, и, конечно же, ничуть не усидеть на месте. Стоит выйти на улицу, и снегопад пригласит на вальс.
        Фонари уже сейчас слепо перемигиваются между собой, где-то далеко ещё слышен шум машин, но вот прямо здесь звучит только музыка снегопада. Почти колыбельная…
        Когда выхожу из дома, небо не видит меня, слишком слепое из-за облаков, а город забывает меня почувствовать. Если он окончательно уснёт, то потеряет себя - это становится кристально ясно, перестаёт быть только маленькой шуткой для усталого мозга. Всё слишком реально, слишком уж по-настоящему.
        И невольно я ускоряю шаг, ведь так хочется пробежать по грани между городом, который ещё помнит, кто он есть, и городом, который полностью заблудится в снежной круговерти. Грань тонка и остра, как мгновение, которое отделяет прошлое от будущего, было от быть.
        Фонари мигают в такт нарастающей мелодии, город кружится со снегом вместе, больше нет ни людей, ни машин. Кажется, что здесь и сейчас на улицы не сумеет выйти никто, может быть, я уже внутри сна, ведь город уснул, а значит, должен видеть сны.
        Сновидения города похожи на снежные облака, они плотные и кудлатые, переполнены туманных оттенков, погружают во мрак. В них просто потеряться, потерять себя, но найти что-то иное. Иногда даже что-то более важное, чем утерянное. И это тоже меня забавляет.
        Возможно, где-то здесь, в темноте, таятся сотни тысяч чужих масок и лиц. И когда они вот так присутствуют в материи сна, даже не различить, чем же отличается маска от лица, что более настоящее. Главное, не прикладывать ни одну из них к себе, ведь мало ли, какой попадётся характер…
        Город спит и смотрит сон, в котором не видит себя, но находит множество зеркал. Те ничего не отражают, кроме клубящегося снегопада. Я тоже вижу эти зеркала, но для меня они - точно двери. Я прохожу сквозь каждое, стремясь надышаться мирами, в которые они ведут, уводят и увлекают.
        Мне сегодня легко находить дорогу назад, потому что достаточно идти на голос снегопада. Оп! - и я уже снова танцую с ним вальс. Тягучие ноты разносит северный ветер, сегодня он сместил всех своих братьев. У него, видимо, сольный концерт.
        Прохожу улицей, которой никогда и не было прежде. Вполне возможно, что для заблудившегося в себе города появление новой улицы как раз оправданно. Интересно, как же утром город поступит с ней, когда пробудится. Неужели стыдливо спрячет? Или же примет как должное?
        Между людьми и городами на поверку оказывается много общего. И когда идёшь по граням городского сна, только о том и думаешь. И кстати, очень легко проникнуть в сон каждого из людей, что сомкнули веки с городом вместе. Некому мне помешать, и я брожу из мира в мир, из сна в сон, из города, который представляет себя, в город, который не знает, что он такое…
        Странная ночь. Странный ветер. Я тоже становлюсь странным. Это лёгкое чувство, оно растает, если только вглядеться в него пристальнее, рассыплется, если попробовать коснуться его пальцами. Но я не смотрю и не касаюсь. Только ощущаю. Это гораздо лучше, а мгновения словно растягиваются. Есть время налюбоваться.
        Снегопад превращается в кружение мотыльков. Фонари замирают на месте, но сейчас кажется, что они выросли в чаще, похожи на плотные переспевшие плоды: только тронь - и брызнут сладким соком. Город окончательно потерял себя и стал лесной чащей. Кто же поручится, что внутри себя город не может быть лесом? Кто же скажет, что ему должно всегда придерживаться одной и той же навечно застывшей формы? Уж тем более кто заставит город поступать так внутри его собственного сновидения?
        Я не боюсь ни леса, ни зеркал, ни забывших себя городов. Но застыв посреди чащи, я вспоминаю о доме. Мысль чуждая и несвоевременная, мечтать о выходе из изменчивого пространства ищущего себя города только ради того, чтобы обнаружить собственный дом, как-то слишком уж дико, даже если всё вокруг странно.
        Потому-то я остаюсь на месте, а через мгновение уже понимаю, что вокруг не лес, а горы. Город-горы. Как многого город не знал о себе, что ищет таких сравнений.
        Теперь я стою на краю ущелья. Там, далеко внизу, гуляет северный ветер и идёт снег. Но я слишком высоко, смотрю на тела снеговых туч, что медленно переползают от одного края ущелья к другому. А город… города почти нет, я только знаю, что последний, запутавшийся в ветках дерева фонарь, кажется, раньше стоял на моей улице.
        Всё снова меняется, миры вырастают и развеиваются пылью, снеговой крошкой, водяными каплями. Подо мной, надо мной и во мне катятся волны моря, а потом сон вспыхивает тысячью огней, те становятся звёздами, и…
        Да, город просыпается. Ещё не рассвет, в снежном мареве тонут и фонари, и дома, и улицы. Я стою почти на крыльце и медлю, не зная, как высказать городу, что мне понравилось бродить в его сне. Северный ветер смеётся надо мной, ему-то как раз всё давно понятно.
        Наконец я открываю дверь. Прихожая темна, но мне и не нужен лишний свет, внутри меня горит звездой клочок сна. Тот самый, где есть новая улица, что прежде не существовала. Знаю, она поведёт на холмы, пробежит мимо леса… Знаю, но всё же не спешу выпускать её из себя.
        До рассвета не больше получаса, снегопад скоро совсем перестанет, уляжется и северный ветер, тогда будет самое время выпустить улицу в мир. Пока же она ещё так хрупка. Почти что только моя. Моя и, конечно, спавшего города.
        004. Юная и Прекрасная и первый Сновидец
        Тонкий абрис, только ниточка, выстраивающая силуэт, отделяющая тьму от тьмы - по засохшим чернилам ночи скользит острое перо с белой, почти сияющей краской. Постепенно очертания набирают плоть, становятся осязаемыми, получают лицо и голос. Передо мной стоит юная и прекрасная, создание ночи, улыбается, а в глазах тонут умирающие звёзды.
        - Кто ты? - это не я задаю вопрос, это она говорит, обращаясь притом не ко мне, а к самой себе. Она ещё не ведает различий между «я» и «ты». - Кто… ты? - вот теперь она смотрит и на меня, и пауза, тончайший миг придыхания между «кто» и «ты» даёт понять, что она наконец-то отделила одно от другого.
        - Твой проводник, - нахожу я ответ, хотя сейчас мы оба в материи сна, где никто никого не может вести, потому что сон равно не сотворён ни одним из нас, а существует где-то вне. Лишь мы - в нём. Это не я приснил себе её, не она приснила меня, в сущности, она ещё только родилась, а может, почти не родилась, зависла в материи чужого сновидения, остановившись в миге от сотворения.
        Но она принимает мой ответ, кивает, кладёт ладонь на грудь.
        - А я, - и этот жест на самом деле призван ещё раз подчеркнуть её самоосознание, - Юная.
        - И Прекрасная, - я киваю. Такого имени здесь и сейчас ей более чем достаточно. А моего имени ей знать не нужно.
        Теперь мы идём по почти неизменным пространствам сна. Идём рядом, но не вместе, а мир вокруг почти не даёт ответов. Юная молчит, ей всё ново, но интереса в глазах не заметить - когда у тебя внутри умирают настоящие звёзды, любопытство может вызвать лишь совсем из ряда вон выходящее.
        - Почему же здесь? - наконец вопрошает она. Мы стоим на обрыве, который падает в темноту. Внизу, наверное, найдётся вода, глубокая темнота, в которой утонет всё, даже сам этот сон.
        - Почему бы и нет.
        Мой ответ под стать этому сновидению. Да и сам я тут начинаю растворяться, меня почти что и нет, да и зачем бы я был тут нужен. Кто-то вытащил меня в сновидческую реальность и забыл зачем.
        - Потому что нет света? - она не спрашивает, не отвечает, но в конце её фразы слишком отчётливо рисуется вопросительный знак. Он звучит чуть фальшивой нотой. Она здесь потому, что не умеет задавать вопросы, теперь я это знаю.
        - Звёзды - тоже свет, - намекаю я. Над нами рассыпается купол звёздного неба, разламывается и крошится, начинает кружиться и падать мелким песком, снегом, осколками звёзд.
        Она внимательно смотрит, протягивает руку, чтобы поймать. Разочаровывается, потому что ещё не до конца воплощена - все осколки пролетают сквозь тонкие пальцы.
        Сквозь меня тоже, но лишь потому, что это по-прежнему ничуть не мой сон. Чей-то ещё. Найти бы хозяина, который грезит о Юных и… Усмехаюсь, небо как раз закончило падать и обернулось алым. Здесь наступает рассвет.
        На губах её читается невысказанное «Что это?»
        Рассвет для неё впервые. Ночь тоже была первой, но Юная сама - часть ночи. А вот встающее солнце - это нечто совершенно новое. Нечто такое, чему она не может найти названия, не может отыскать понимания сразу.
        - Восход солнца, - доносится не мой голос. Оборачиваюсь, чтобы заметить прячущегося в облаках Сновидца.
        Причудлив здешний творец, но скромность - это даже хорошо.
        - Солнце, - повторяет она, чтобы лучше запомнить. Раскидывает руки в стороны, обретая внезапно и крылья тоже. Только пока что ей трудно понять, как развернуть их, как поймать рассветный ветер.
        Теперь уже я отступаю в тень. Мне тут совсем нечего делать.
        Просыпаюсь.
        Тягучий сумрак кутает всю комнату, даже кажется, что на самом деле я проснулся в ещё один сон. Проверять не хочется, только вспоминаю Юную, стоящую перед лицом рассвета и улыбаюсь. Должно быть, это здорово - увидеть восход солнца в первый раз.
        Интересно, хватит ли у Сновидца сил дать ей жизнь?..
        Где-то бьют часы, требовательные четыре утра. И можно снова попробовать уснуть, но вместо того я поднимаюсь и иду на кухню - варить кофе, мечтать о первом рассвете, кормить ранним завтраком внезапно залетевшие на огонёк миры. Рутина, такая приятная и умиротворяющая.
        Когда поворачиваюсь с туркой к столу, вдруг вижу в дверях её. Она смущённо оглядывается, растеряв то своё внезапное всезнание, которое не давало пробиться росткам любопытства.
        - Ты здесь? - удивляюсь и сам.
        - Да, - она присаживается к столу, молча кивает на чашку. Конечно, моя порция кофе теперь уже принадлежит не мне.
        - Отпустил? - спрашиваю, чтобы хоть немного разобраться, как же она связана со Сновидцем.
        - Убежала, - усмехается она. И я понимаю, зачем ей были крылья.
        Быть может, Сновидец и сам планировал нечто подобное, но всё же насколько изменяет её осознание своего бегства, преступание закона, а не получение разрешения. Так она себя чувствует вдвое свободней. Бунтаркой, юной и… прекрасной. Собой.
        Сновидец всё сделал правильно. Внутри даже вскидывает голову ненавязчивое желание встретиться с ним ещё разок. В его мирах или моих, на дорогах среди холмов, на побережье или даже в городе, почему бы и нет. Вот только как бы назначить ему свидание?
        Она же пьёт кофе, задумчиво рассматривая полупрозрачную сферу: мыльным пузырём в кухню вплыл новорождённый мирок. В нём перемигиваются огоньки - крошечное солнце, маленькая луна…
        - Это солнце тоже умеет делать рассвет? - уточняет Юная. - Как забавно.
        - Можешь проверить, - я маню мирок к себе, тот приближается, раздумывает, а потом устраивается у меня на коленях.
        - Как же мне туда попасть, я ведь… - она рассматривает свою ладонь - то солнце, внутри сферы, меньше даже самого маленького её ноготка.
        - Это просто, если захочешь.
        Она смотрит так недоверчиво, что, хоть мне и мечталось бы побыть в её компании немногим дольше, я всё равно отсылаю её в этот мирок. На секунду внутри сферы вспыхивает маленькая звёздочка. Крошечное солнце медленно плывёт вокруг едва заметной планетки - да, в том мире иные законы. Однако рассвет там обязательно настанет.
        Ради интереса опрокидываю её чашку на блюдце. Гуща укладывается фрактальным узором, в котором всё же можно заметить крылья, звёзды и солнце. Всё, что составляет её причудливую, юную и прекрасную душу. А может, душу Сновидца - творца, отца и просто интересного существа, которое сейчас прячется среди материи сна, не желая прислать мне приглашение на встречу.
        Когда занимается утро, а сонный город выпускает со вздохом дым прямо в светлеющее небо, я снова засыпаю, пусть только на пять минут.
        Сновидец стоит рядом со мной, он в белом. Глаза его полны звёзд и всполохов.
        - Привет, - говорит он.
        И я, лишившийся голоса, улыбаюсь.
        005. Из огня и воды[Музыка настроения Les Discrets - Apres L' Ombre.]
        Если наблюдать только краем глаза, то даже в самой спокойной тени заметишь что-то странное. Но сегодня нет необходимости приглядываться или стараться обмануть их, чтобы рассмотреть истинную сущность - тени и без того сошли с ума, выросли лесом вокруг, мешая пройти от спальни до кухни. Нужно выбираться из дома, пока он полностью не сломлен тьмой, мраком, вышедшим из-под контроля. Вырваться, пока тени не изменили его суть…
        Мне не нужно долго собираться, я выхожу под потоки лунного света и оглядываю город, точно не узнаю. А может, его действительно не узнать - тени выплёскиваются из окон, выглядывают из стен, тянут щупальца, безглазо таращатся из каждого угла. И как ни старается луна, а их всё больше, так много, что даже ветер поймался в их сети и больше не может вдохнуть. Целое нашествие, река, сменившая русло и теперь плеснувшаяся на улицы.
        Деревья тревожно звенят оледеневшими ветвями, фонари вдоль дороги кажутся свечами, и вот я уже иду зеркальным коридором, удаляясь от самого себя, от дома, в пространство, сотканное из мрака и огня разом.
        Я сам тоже соткан из огня и мрака, во мне сейчас нет ни капли воды, и это удивительно - считать себя принадлежащим стихии воды, а потом отказаться от неё разом и будто бы почти навсегда. На самом деле в эту ночь нет никакого времени, и она будет длиться бесконечно, пока я не найду, где именно должен кончаться и начинаться путь. Где должны возникать и разрушаться тени.
        Началось ли всё прямо сейчас?
        Сказать точно нельзя, но я иду вперёд, потому что это единственное ясное направление. Города вокруг уже нет, только морок, туман, свечи в человеческий рост высотой, роняющие тяжёлые горячие капли воска прямо на мостовую. Влажный камень принимает воск и едва не проглатывает, и это так странно и так понятно, что не хочется даже останавливаться, чтобы рассмотреть получше. Луны тоже не стало, всюду бликует пламя, от него и светло, и темно сразу. Это неверный свет, слишком живая тень, и, может, даже стоило бы разозлиться, но я иду спокойно, дорога зовёт и тянет меня, некогда воевать.
        Может быть, изменилась сама материя мира, в очередной раз пропустив меня на изнанку, за стенку, в щель между тем и этим. И конечно, я не могу отказать, это приглашение слишком интересно, чтобы отбрасывать его или отвлекаться попусту на игры с изменчивой тьмой.
        Выдыхая огонь, рассматривая здешний мир сквозь пламенные очертания собственных рук, я продвигаюсь дальше по дороге, что причудливо вьётся между свечей. Мне кажется, что совсем рядом я слышу шорох зеркал. О, зеркала умеют шуметь так же звонко, как осиновая роща в час особенно сильного ветра. Просто звук этот слишком привычен, чтобы находить его в обычной суете. И люди никогда не обращают внимания, признаться, люди вообще мало на что обращают внимание, так уж странно они устроены.
        Но сейчас я уже не совсем человек, а может, и совсем не… Кто уж поручится за меня в мире, сотканном из пламени и сумрака?..
        Вдруг дорога выгибается мостом. Я замираю в верхней точке и перегибаюсь через перила. Они горячие, почти раскалённые, но что за дело тому, кто сам есть огонь? Вглядываюсь в темноту, влажно ловящую отражения свечей. Это влага? Вода ли? Настоящая вода?
        Призыв этой стихии, некогда бывшей мне столь же родной, как пламя, нельзя игнорировать, и я встаю на перила, снова глядя вниз. Ещё секунда - и сорвавшимся огненным сгустком я падаю в объятия воды, чтобы на миг удивиться тому, как она вскипает, обращаясь в пар.
        Долго я погружаюсь, теряя кусочки собственного пламени. Полная темнота, что обступает меня, душит, не давая ни глотка воздуха, она непроницаема для свечей, что горят где-то наверху. Я погружаюсь в чернильный мрак, в ледяной его холод, в остывшее нутро, которое с радостью поглощает даже намёк на тепло.
        А потом вдруг вижу под собой что-то. Нечто. И понимаю, что на самом деле в этой темноте потерял способность видеть. Наверное, это ощущение, а скорее, даже предчувствие, похожее на удивление, на мельчайший всплеск понимания. Это ничуть не работа зрения, только лишь воспоминание о нём, а на деле - это внутреннее чутьё, которое радостно заменяет мне всё в этот миг.
        Секундой спустя мои ступни касаются чего-то удушающе жаркого. Странно.
        Я падал в холод, но обнаружил на дне его нечто горячее. И пусть я ничего не вижу, но опускаюсь на колени и касаюсь ладонями - жар обнимает каждый палец, а затем проникает внутрь меня, бежит по остывшим венам, заменяя прежнюю пламенную кровь собой - тягучим жадным жаром, который не бежит весело, не сияет голодно, а медленно разгорается, неотвратимый как… магма.
        Зрение возвращается ко мне в тот же миг, когда огненная плазма растекается внутри. Теперь я состою из огня и воды разом. Мир вокруг обретает цвета и краски, начинает сиять, раскрывается, как гигантский цветок. И я вижу, что тени, те самые, из-за которых я отважился на это путешествие, вдруг отступают. Чего-то во мне они теперь отчаянно страшатся.
        Вырываясь из-под толщи ледяной влаги, взрывая её раскалённым паром, я поднимаюсь к мосту и встаю на его хрупкую спину. Передо мной захваченный тенями город, в котором только фонари ещё пытаются сражаться с тьмой. Но во мне течёт другой огонь, жаркий и стойкий, и теперь уже я бегу по улицам, таща за собой луну, как собачку на поводке.
        Наш общий свет развеивает мглу, тени собираются комками, клубятся, недовольно ворчат, но убираются прочь. Больше их тонкие руки, их щупальца не будут хватать сердце города. Не станут его сдерживать. Их можно выметать прочь, как мусор, как палую листву, как стылый пепел.
        Город дышит спокойно, и тихо горят фонари. Проснулся ветер, удивлённо заглядывает в освобождённые от теней окна. Стало так светло, хотя до рассвета ещё далеко, да ночь всё ещё лежит в пространстве вне времени.
        Останавливаюсь на собственном крыльце и бросаю взгляд на круглую луну, довольно взирающую на то, что мы сотворили вместе. Во мне мешаются огонь и вода, я смеюсь этому странному чувству, хотя знаю, что скоро ощущение стихий ослабнет, уснёт на самом дне моей души, чтобы пробудиться лишь в тот час, когда особенно нужно. В конце концов, пора возвращаться в физическое тело.
        Луна улыбается. Ей понравилась наша прогулка, она ценит мою помощь.
        А город свободен, он спит, даже не зная, что было с ним этой странной ночью.
        И в этот миг мы прорастаем друг в друга.
        006. Небо цвета лаванды[Музыка настроения Derniere Volonte - L'ombre des reverberes.]
        Тебе, тому, кого я некогда встретил и навсегда потерял.
        Тому, кто никогда не прочтёт.
        Казалось, засыпал в сердце января, но стоило открыть глаза - и вокруг внезапно лавандовое поле, мой извечный пятачок между мирами, место, где сходятся дороги и миры.
        Закатный свет - как тонкое полотно. Он заткал всё небо лиловым и перламутровым, розоватым и золотистым - мягкими тонами, которые не сосчитать, не назвать, не рассмотреть все, так они текучи, так легко переходят один в другой.
        Я здесь почти прозрачный, быть может, и присутствую только частицей, затерялся среди колыхающейся под музыку ветра лаванды. Однако больше я не хочу лежать, а когда поднимаюсь, вижу дорогу, что будто разрезает эту лавандовую пустошь надвое. Я ступаю на тёплый песок.
        Не стоит рассуждать, куда она может привести меня. В конце концов, ради таких путешествий я и существую. Здесь же каждый шаг лёгок, певуч и свободен. Это прекрасное Междумирье, где нет никаких ограничений, кроме тех, которые сам выбираешь. Можно было бы даже взлететь, но сегодня меня тянет чувствовать под ногами твёрдую плоть тропы.
        Раньше где-то там впереди меня ждал бы город, но не сейчас. Спускаясь с холма, я уже знаю, что нигде не найдётся ни одного строения. И, конечно, тропа выводит к обрыву. Внизу бьются о скалы лавандовые волны, море шумит и шепчет, поёт колыбельные берегу. Некогда оно поглотило город, будто тот был лишь куском пирога.
        Я сажусь на обрыве и прикрываю глаза, слушая море, и ветер, и треск цикад за спиной. Здесь ничто не может быть случайным, ничто не происходит просто так. Скоро появится кто-то, ради кого я пришёл в это Междумирье.
        И действительно.
        Неуверенные шаги. Цикады на мгновение замолкают, но незнакомец не несёт им опасности, потому треск-пение возобновляется с новой силой. Мне нет нужды поворачивать голову, я жду, пока пришедший не приблизится, пока он не сядет рядом. Хотя других прохожих тут не может быть, и этот - точно ко мне.
        - А здесь снова закат, - говорит он мгновением позже, когда уже устроился на твёрдой земле.
        - Как всегда.
        - Как всегда, - повторяет он задумчиво.
        Теперь-то я смотрю на него, но не прямо, нет. Только скашиваю глаза, а потом сразу же перевожу взгляд вперёд на прекрасное море, на вечный закат. Солнце не сдвинулось ни на миллиметр, точно его приклеили к небосводу.
        - Зачем?
        - Потому что это красиво, - нахожу я ответ.
        Но ему этого мало. Протягивая пальцы к солнцу, он смотрит на то, как на пару секунд становится почти прозрачным, и стискивает ладонь в кулак.
        - Всё здесь будто ненастоящее.
        - Напротив, здесь всё настоящее. Кроме нас, - я смеюсь. И эта мысль и ему кажется смешной.
        В других мирах, когда тонешь в плену иллюзий, настоящее заключается в тебе самом, но здесь наоборот - только ты сам и являешься иллюзией, что чудом залетела в реальный мир, который настолько плотен, что ты кажешься бликом света или же крошечной тенью.
        - Это освежает, - признаёт он наконец, поправляя длинные волосы, которые так легки, что ветер уже несколько раз изменил ему причёску.
        - Затем мы и здесь, - соглашаюсь и снова смотрю вперёд.
        Ночь не таится за горизонтом, она вообще не приходит сюда. Не придёт и январь со своими вьюгами, не появится февраль с оглушающими холодом ветрами. Вечный август и вечный закат - вот что на самом деле реально. По крайней мере, в этом мире иного не существует.
        Мы молчим и теперь понимаем друг друга лучше. Странная встреча, мы ведь уже давно никак не соприкасались ни в одном из миров.
        - А ты нисколько не скучал, - заключает он позднее - время совершенно замерло, теперь даже и не скажешь, прошёл час или только его четверть.
        - Мне некогда скучать.
        Он морщится, потому что не ждал такого ответа. И ждал - тоже. Но такой вариант реальности ему ничуть не по нраву.
        Снова нас кутает тишина, вплетённая в стрёкот цикад, в шелест волн.
        - Быть может искупаемся? - он встаёт и смотрит вниз.
        Будь мы в другом мире, будь мы сейчас не эфемерными, не свободными, такого предложения было бы не дождаться: скалы чересчур высоки, прыгнуть отсюда - чистое самоубийство. Но не сейчас.
        Я прыгаю первым.
        Вода принимает меня спокойно и мягко, нет никакого удара. Я вхожу раскалённым ножом в кусок масла, погружаюсь к самому дну. Вода удивительно черна, чиста, а если глянуть вверх - сияет лавандой. Таково небо сквозь эту толщу.
        Моё одиночество в водной стихии прерывает он. Смотрит на меня.
        Нам не нужно даже дышать, и мы кружим друг вокруг друга, как глубоководные рыбы, зачем-то поднявшиеся к поверхности. Мы шевелим руками-плавниками, мы чувствуем хвосты друг друга, мы… В какой-то миг становимся так едины, будто были рождены одним существом.
        Это обман, но мы играем в него с самозабвением, точно только так и можно прочувствовать здешний подводный мир, причудливый и изменчивый. Избирая направление, мы мчимся под водой на закат, к зацепившемуся за небеса, навечно прикипевшему к ним солнцу, вырываемся из воды в центре солнечной дорожки, в волнах, что кажутся то золотыми, то лавандовыми.
        И разделяемся, чтобы снова посмотреть друг на друга, теперь уже пристально, подмечая изменения, поступь и резец времени.
        Никто из нас не стал старше, но каждый изменился. И я вижу в его глазах сталь, а не прошлый туман, а губы теперь смыкаются жёстко. Интересно, каким я предстаю перед ним? Ответа мне не получить, но иногда достаточно правильно поставить вопрос.
        Мы плещемся в волнах, дно океана под нами поднимается и опускается, словно танцуя, только солнце висит прямо над нашими головами, очень низко и всё равно почти недосягаемо. Я поглядываю на него тоже, почти не удивляясь, хотя тут солнце совсем не такое, как в том мире, где я родился.
        В одном из миров, где я родился.
        - Теперь мы встретимся нескоро, - говорит он вдруг. И я вижу, что он почти растворился, будто бы его тело было лишь куском сахара, а солёная морская вода слизала его, обсосала, точно леденец.
        - Но встретимся, - отвечаю ему. И называю его имя.
        В этом имени есть буква «Л» и звонко произносимое «Р», и есть ещё тихое придыхание, шепчущий отзвук на грани осознания.
        Его глаза расширяются. Он будто хочет сказать: «Так ты помнишь?!», но не успевает, потому что закатный свет растекается внутри него, совершенно вычёркивая из этого мира. Я остаюсь один в волнах лавандового океана, опрокидываюсь на спину, чтобы ещё долго-долго качаться, болтаться, кружить, будто щепка…
        Наступает мгновение, когда я тону, опускаюсь на дно между рыб и водорослей, становясь его частью, илом, растениями, что почти не знают света. А надо мной - прекрасным куполом, восхищающими красками полыхает небо цвета лаванды.
        007. Поющие пески{Музыка настроения Dead Can Dance - Opium}
        В этом мире свет столь мягок, что все краски имеют пастельные тона. Они нежны и воздушны, почти прозрачны, легко смешиваются и сплетаются между собой, создавая всё новые оттенки. А ещё свет здесь… звучит.
        Остановившись на песчаной дюне, я окидываю взглядом лежащую передо мной пустошь и прислушиваюсь. Да, вот уже сейчас раздаются мягкие звуки, похожие на аккорды неведомого инструмента. Что-то среднее между музыкой ветра и хангом, похожее ещё и на голос поющей чаши…
        Я опускаюсь на горячий песок, чтобы послушать, и закрываю глаза. Мелодия пробуждается и разворачивается, раскрывается прямо передо мной сотней звуков и призвуков. И все они рисуют на моих веках удивительные картины.
        На самом деле в этом мире больше нет ничего. Вокруг насколько хватает глаз - песок. Ни единой былинки, травинки, цветка. Нет ни деревьев, ни воды, даже пересохшего русла ручья тут не отыскать. Зато здешние дюны умеют петь.
        Ветер тут ленив, он едва касается лица, принося с собой только духоту. Песня льётся не благодаря ему, а вопреки. Поёт на самом деле сама земля. А если сжать в кулаке горсть стремительных песчинок и выпускать потихоньку, то в мелодию вплетутся новые звуки. Так можно стать частью удивительного оркестра, не ошибаясь ни в одной ноте.
        Удивительный мир, полный жизни и совсем её лишённый одновременно.
        Что вообще есть жизнь? Я чувствую её в этом мягком и жарком воздухе. Она щедро разлита в ветре и песках, звенит музыкой, распевает и всякий раз причудливо изменяется. Но никого конкретного тут не найти. Нет животных, нет насекомых, даже растений - и тех совсем нет. Так жив ли этот мир? Отчего же хочется ответить, что да?
        А есть иные реальности, тёмные и мрачные, в которых множество монстров, но… Они не кажутся живыми.
        Может быть, жизнь - это свет? Мёртво ли наше собственное Солнце, которое пылает и внутри, и снаружи? Можно ли сказать, что оно живёт? Или же это что-то иное, существование, к которому никак не применить слово «жизнь»?
        Странные вопросы рождаются на этой песчаной дюне. Ни смысла они не имеют, ни ответа. Иногда кажется, что и в тех, с кем разговариваешь, не осталось ни капли жизни. Однако же они о себе наверняка скажут, что живы. Удивительная это материя - жизнь.
        Я снова зажмуриваюсь, и ветер выдувает из головы остатки непонятных мыслей. Не иначе, я подцепил их где-то в другой вселенной, в какой-нибудь, что насквозь пропахла тоской. Такие ведь тоже есть, их немало.
        Но вот здесь и сейчас думать о таком не время, концерт ведь только начался. До захода местного светила пески будут петь ему хвалу, играть и трепетать. И музыка эта ничуть не надоедает. Я прихожу сюда не впервые, но каждый раз всё звучит иначе, точно пески знают неисчерпаемо много песен.
        …Когда ветер бьёт меня по плечу, я удивлённо поворачиваю голову. По-прежнему один на песчаной дюне, я понимаю, что кто-то или что-то всё равно присутствует рядом. Уже вечереет, мир пастельных красок, жара и поющего песка готовится ко сну. Здешнее небо не знает луны и звёзд, едва жара спадает, как всё засыпает, пока свет не согреет с наступлением утра.
        Может быть, здешняя жизнь есть жар?
        Слышится смешок. Невидимка, что замер рядом, не торопится показываться. В общем-то, он может быть совсем в другом мире, может видеть эти места во сне, почти касаться и в то же время никогда не бродить здесь.
        Открываю дверь и переступаю порог. Пусть остаётся там - неизвестный, безымянный, невидимый.
        Но присутствие не ослабевает. Правда, в том мире, куда я так беспечно шагнул, ещё только полдень. Всё ярко, всё сияет. И я замечаю короткую тень. Вот ты где, невидимка.
        Спустя мгновение полуденный свет вычерчивает незнакомца, вырисовывает его фигуру, лицо, высветляет глаза. И я теперь знаю, кто передо мной. Мы никогда не спрашивали имён друг друга, но встречались бесчисленное множество раз.
        Смотрим друг на друга без слов. Как и всегда. Протягиваем ладони, но избегаем прикосновений. Наше общение обычно в том и заключается. Путешествующие не часто разговаривают, достаточно и взгляда, чтобы понять, найти ответы и отринуть любые сомнения.
        Однако сегодня мой знакомец нетерпеливо дёргает головой и отстраняется. Ему не нравится, что тайна развеялась, потому один шаг - и он снова исчезает. Растворяется в местном зное, чтобы оказаться где-то ещё. Удивительное это дело - путешествия между мирами, да. Должно быть, он хотел поиграть со мной, но мы слишком отчётливо не совпали. Возможно, он не вслушался в музыку песка так глубоко, как я, не поймал тот же ритм. Ах, как много зависит именно от правильного ритма. Порой судьба целых вселенных от него одного.
        Но я тоже иду дальше, не стремясь размышлять. Неисчислимое количество миров пролетает мимо меня, и скоро я уже стою на крыльце, теребя ключи в руках. Здесь снова январь, вечер, в глубокой синеве купаются звёзды, фонари окутаны едва заметной туманной дымкой, снежные сугробы спят. Не тепло, но и не слишком холодно.
        Во мне ещё живёт музыка песчаных дюн, здесь такая чуждая и непривычная, я помню так ясно безграничную пустыню, похожую на уснувшее и обратившееся песком море. Всё-таки она на самом деле жива. Не могу отрицать этого. Сердце в таких вещах разбирается лучше разума. Намного лучше.
        Уже совсем поздно, на грани между одним днём и другим, я смотрю за окно, удивляясь немного, что здесь столько звёзд. Почему в том мире нет ни одной?
        Может быть, он лишь маленькая сфера, похожая на те, что порой проплывают мимо меня, пока я завариваю чай? Может, он даже ещё меньше, потому вся жизнь там рассеянна, не сумела собраться в какое-то… существо? Наверное, так, это многое бы объяснило.
        Нежный свет свечи, запертой в жестяном фонаре, напоминает мне о том, как в песках заходило солнце. Блики ложились на волны дюн, и казалось, что вот-вот всё придёт в движение, плавно покатится, заиграет… Вот только музыка в тот момент как раз засыпала.
        Наверное, больше всего я люблю именно вот такие пограничные мгновения. Когда так ярко можно оценить и до, и после. Разве можно отрицать, что это самые чарующие секунды?
        Моя свеча почти прогорела, свет её тускнеет, а мой чай совершенно остыл. Снова я частично увяз в Междумирье, пока сидел у окна, вглядываясь в такую обычную, привычную синюю ночь, заметённую снегом.
        Улыбнувшись, я задёргиваю шторы.
        В мире поющих песков скоро настанет утро. Отправлюсь туда, я ещё не дослушал их концерт. И не сыграл с ними.
        008. Наперегонки с дождём
        Льёт дождь, на тропе собрались блестящие лужи, целые ручейки бегут вдоль неё, пропитывая лесную подстилку, пахнет сырой землёй, застоявшейся влагой, чем-то неуловимо свежим и в то же время слишком отсыревшим. Деревья покачивают обнажёнными ветвями.
        Когда за очередным поворотом тропы начинается резкий спуск, приходится ухватиться за колючие ветви разросшегося кустарника, всё ещё украшенные уже потемневшими ягодами. Но ничего, пусть и исцарапавшийся, я вполне благополучно спускаюсь и замираю на миг среди молчаливых елей. Под их пушистыми лапами намного суше, только одинокие капли срываются то здесь, то там.
        Пробираясь сквозь ельник, я почти забываю, что могу в любой момент променять здешний неуютный мир на какой-нибудь солнечный и яркий. В конце концов, в дожде тоже есть своя прелесть.
        Вот ели расступаются, и передо мной возникает новая крепкая тропа. Она ведёт к ручью, через который перекинут добротный мостик, а дальше убегает за округлый холм, из-за которого пробивается белый дымок. Пахнет жаркими дубовыми поленьями.
        Ускоряя шаг, я раздумываю, кого могу встретить в домике, потерявшемся в лесной глуши. Кто там скрылся ото всех, слушает, как дождь стучит по крыше, готовит себе чай, топит печь.
        Тропа снова виляет, и я оказываюсь перед частоколом, на котором развешены разбитые глиняные горшки. Они сиротливо мокнут, и на секунду становится их по-настоящему жаль, точно они не заслужили вот такого завершения жизни.
        Тут дверь домика, стоящего в глубине огороженной делянки, распахивается. На пороге стоит настоящий шаман, приглядывается ко мне и усмехается. Я смело прохожу дальше. Мой хозяин опрятен, но в одежде из звериных шкур, его лицо не имеет возраста, а седые и длинные волосы сплетены в косы. Руки тёмные, изрезаны морщинами и мелкими шрамами, и мне не нужно спрашивать, почему так.
        Пока я устраиваюсь за деревянным, грубо сколоченным столом, шаман молчит. Мне тоже нечего сказать, в каком-то смысле мы с ним настолько же едины, насколько сейчас неразделимы лес и дождь.
        Когда же передо мной оказывается чай на травах с брусничными ягодами, я всматриваюсь в тёмные глаза шамана и говорю:
        - Спасибо за гостеприимство.
        - Когда пройду твоим миром, примешь меня в ответ, - отвечает он. И мы киваем друг другу. Дальнейший разговор пока что не имеет смысла. Наше общение не должно звучать в словах. Но вот шаман вытаскивает пан-флейту, а я - варган. Теперь самое время для беседы.
        Глубоко за полночь я выхожу из домика. Шаман смотрит мне вслед.
        Дождь прошёл, лес вглядывается в очистившиеся небеса, и я знаю, что наступил момент, когда следует оставить один мир и отправиться в другой. Но я всё же не тороплюсь, поворачиваю за холм, иду к мостику и на мгновение замираю, вглядываясь в быстрые воды ручья. Тот несёт лесной мусор, крутит опавшую хвою, лопочет почти сердито.
        Ельник же молчаливо взирает на меня, словно раздумывая, приглашать ли под сень своих ветвей. Я решаю, что в этот раз обойдусь без приглашения, и с мостика шагаю в новый мир.
        Пахнет мёдом и солнцем. Заросший клевером луг тянется как будто бы до самого горизонта. Самое время сбросить промокшую и так и не высохшую до конца в домике шамана куртку. Прищурив глаза, смотрю вдаль, и улыбка сама собой возникает на губах. Хороший подарок дал мне шаман, пропуск в красивый мир, где я прежде не был.
        Чтобы отблагодарить, я снова вытаскиваю варган и играю так долго, так самозабвенно, как только получается в этом чудном краю. Мелодия обязательно достигнет ушей шамана, так уж устроены наши пути.
        Позже я иду на восток, солнце светит в спину, окончательно согревая, высушивая излишнюю лесную сырость. Впереди меня ждёт поселение, где, я уже знаю, снова придётся пройти по грани миров. Но пока что я могу оставаться здесь, и это большое счастье. Путешествовать - это всегда великое счастье.
        Но вот клевер сменяется плотной дорожкой, посыпанной округлыми сизыми камнями, и я прикрываю глаза, чтобы оказаться где-то ещё.
        И снова стою над морем.
        Так получается, что именно здесь я оказываюсь чаще всего. Быть может, именно этот мир и стоит считать своим? И эти скалы, и пологие зелёные холмы, и странно щебечущие реки… Эти места почти что были мной. Нигде больше я не чувствовал подобного.
        Но, конечно, моё обиталище совсем не здесь. Я вспоминаю уютную комнату, мягкий свет, знакомые предметы. Как бы ни любил я седое море, как бы ни обожал эти скалы, а всё равно, нагулявшись по мирам, приду туда - пить чай, смотреть на опускающуюся на город ночь.
        Так причудливы наши пути.
        Вот только каким же миром хочет пройти давешний знакомец-шаман, чтобы я приютил его? Этим? Или же взойдёт на крыльцо моего дома, прежде чем отправляться в город, шумящий и дымящий в небеса?..
        Удивительный вопрос. Но когда-нибудь я и с ним разберусь.
        Не торопясь, я иду по тропе мимо гряды холмов, с другой стороны, очень и очень близко обрыв, внизу беснуются волны - сегодня у здешнего моря настроение не слишком хорошее, да и с севера ползут тяжёлые и сумрачные тучи. Похоже, и тут хочет догнать меня дождь.
        Я почти готов ему уступить. Открыться стихии, остаться среди остовов скал, даже выйти на захлёстываемый волнами пляж, чтобы влага наверняка промочила меня целиком. Но мне кажется, что всё же не время.
        И очень скоро ветер вдруг тянет меня в следующий мирок.
        На этот раз я оказываюсь почти дома, в одном перекрёстке от своего вечернего чаепития. На ветру шелестит ковыль, уже разливается закат, а дождевыми облаками и не пахнет. Значит, я всё-таки опередил этот ливень, оторвался от него.
        Решаю сначала подняться на холм, окинуть здешнюю степь взглядом, и когда уже выхожу на самую вершину - оголённую ветрами, отполированную, почти блестящую - вижу, что далеко на севере всё же клубятся тучи. Как это странно - убегать от дождя по мирам!
        Но я продолжаю эту игру, шагаю прямо с вершины вперёд и… стою на крыльце дома, настойчиво сражаясь с ключами, запутавшимися в кармане. На порожек падают несколько хвоинок, шишка и даже уже немного увядший клевер. Когда я открываю дверь, по козырьку над крыльцом начинают барабанить первые капли.
        Всё же в этой гонке я выиграл, наверное, в этом мне тоже помог знакомый шаман. И, улыбнувшись, я прохожу на кухню, ставлю пузатый чайник на огонь. Скоро ко мне будут гости, и в такой дождь они наверняка захотят выпить горячего брусничного чая. Даже не одну и не две чашки. Так оно всегда и случается у путешественников по мирам.
        009. Я - Лес
        Я - Лес. И Лес - я.
        Существовало ли что-то до того, как встал здесь Лес?
        Шорохи и шелесты, звук мягко накатывающей на пологий и заболоченный берег воды пруда, похрустывание лесной подстилки под ногами зашедшего напиться оленя… Крики птиц, суета зайцев, довольное похрюкивание изрывших мягкую почву кабанов… Все эти звуки и звучки, все эти проявления жизни составляют часть моего существа, часть существа Леса. Они в каком-то смысле - я. И олень - тоже я. И кабан. И каждый куст, каждое дерево.
        Но только моё дерево - я…
        Сливаясь с Лесом, можно бесконечно долго дремать, но то не бессмысленное и безыдейное существование. Жизнь, что таится в нас - во мне - в Лесу - намного любопытнее, чем кажется на первый взгляд. Хищник и жертва ведут тут постоянный диалог, и кто станет кем - вопрос не из лёгких.
        И я слышу, как несётся от волка олень, как замирает мышь, за которой пришла лиса, как мотылёк прикидывается листком, чтобы не изловила его птица… Но то повседневность, интересная, но не влекущая. Это жизнь в довольстве, которая нравится всем нам, но не бередит нашу кровь, нашу древесную древнюю кровь.
        Лишь одному бесконечно рады мы все, мы - Лес.
        Лишь одно заставляет нас по-настоящему трепетать от восторга.
        Неосторожный путник.
        Он приходит нам чуждый, чужой, странный. С ним так и хочется поиграть. Он мнит себя охотником, расставляет силки и капканы, тревожит тетиву лука, точит кинжал, наивно веря, что каждое орудие сумеет сделать его выше, чем Лес.
        Он радуется, когда ему удаётся изловить трепещущее от страха живое существо, но тщетно надеется, что это существо - Лес. Хоть ещё пару секунд назад оно и было Лесом, в тот миг, когда неосторожная, даже грубая рука прерывает его жизнь, существо становится пустышкой, в которой от Леса ничего вовсе нет. Это позже, когда останки будут брошены под кустом, там опять зародится нечто… совершенно лесное.

* * *
        Я слежу тысячью глаз, тяну сотни рук, я шепчу колыбельные и пугаю вскриками птиц. Спи и не спи, волнуйся и тревожься, успокаивайся у моих ступней, которые ты принимаешь за корни. В конце концов тебя охватит дремотой, а когда ты смежишь веки так плотно, будто и не Лес вокруг, он - я - мы как раз и проникнем в тебя.
        Чтобы ты тоже пустил корни.
        Стал нами.
        Стал Лесом.

* * *
        Новый охотник прошёл сегодня под сень нашего общего дома. Вступил внутрь нас, внутрь меня. Расположился на берегу ручья, развёл костёр.
        Этот был не из пугливых, ухом не повёл, когда треснули ветки, наставил силков на зайцев, долго играл на дудочке.
        Я следил.
        Мне не нравился он. Мне чудилось в нём что-то слишком знакомое. Но не потому вовсе, что он походил на тысячи тысяч охотников, некогда сгинувших в этих местах, чтобы встать рядом со мной плечом к плечу, вместе со мной впитывать плоть земли, вместе со мной читать язык облаков. В нём было что-то ещё, и чем дольше я вглядывался в него, тем сильнее понимал, что и до Леса бывает что-то ещё.
        Странно, быть может, не рассуждать о том, что видишь. Но зачем рассуждать нам? Мы - Лес. Все знания умножены, все мысли едины. Мы течём друг в друге и шепчем друг другу всё новые истории. И вскоре становимся неделимы. Но всё же я выделяю себя и в порыве ветра, и во вскрике птицы, и в звоне капли, упавшей с листа того самого дерева, которое, по сути, является моим телом.
        Или… стало моим телом?
        Мысль нравится мне, но я слежу за охотником у костра.
        Не спится ему, встал, прохаживается. Чует, что скоро обратится жертвой, и это мы будем охотиться за ним. Тот, кто первый вбросит ему семян, первый пронзит ростком, тот и станет его отцом и матерью, примет в Лес. Сладкое чувство предвкушения.
        Лес умеет ждать своего, умеет исподволь завлекать, подавлять, пеленать корнями, баюкать, чтобы в итоге оказаться победителем.
        И я жду, завлекаю, подавляю, пеленаю.
        Но охотник беспокоит меня, и сладостного азарта, что заставляет сок наш струиться быстрее, не приходит, лишь душная, как перед грозой, тревога.
        Что же ты за человек, зачем пришёл сюда, что ищешь?
        Вкушу твоё тело и узнаю обо всём!

* * *
        Подступает ночь, силки пусты, плещет вода в ручье. Охотник стоит на границе круга, вычерченного костром, лицо его бледно, отчётливо видны старые шрамы, следы усталости и печали, но глаза смотрят зорко. Красивое лицо, но у Леса тысячи ещё красивее.
        Я вглядываюсь в его глаза, тянусь и склоняюсь. Я так близко, что даже на мгновение забываю, что близость - всего лишь игра, ведь охотник буквально стоит внутри меня. В Лесу, в моём чреве, в чреве Леса.
        Тяну ветвь-ладонь-руку… И на мгновение отражаюсь в зрачках охотника. Знаю, что он всё равно не увидит меня ни за что. Да только это мне не важно! Важно то, что вижу именно я.
        Вцепляюсь в него прежде братьев и сестёр, что растут со мной из одного корня, прорываю его тело, раскрываю чудовищным цветком рёбра, но только для того, чтобы смотреть в диковинно расширившиеся глаза, ради того, чтобы обнять и сжать его трепещущее сердце. И видеть…

* * *
        Трепетал и почти погас костерок, и сгущалась тьма. Не шумел ручей, только пруд зацвёл, да пахла тиной мгла. На коленях у самой воды стоял, боль не пережив. Голос тонкий от крика дрожал, дрожал, будто перелив.
        Распевался в старых кустах тогда соловей во тьме, прорастал Лес в меня, прорастал насквозь, прорастал во мне. Раскрывался внутри, затмевал собой весь мой прошлый мир, и в ночи, в той ночи глухой, кем тогда я был?..

* * *
        Последний раз с хрипом вдохнул охотник, сплюнув кровь. Глаза его погасли, и больше в них было не увидеть никакого прошлого. Тело тут же дало жизнь новым росткам, и в тот миг, когда его соки влились в наши изголодавшиеся тела, я услышал одно-единственное имя и уже знал, что оно - моё. Брат мой принёс мне его, брат, что ушёл за мной на поиски. Тот, с кем не ладили мы никогда, но теперь-то… теперь-то поладим. Теперь братские узы в сотни раз крепче, в тысячи раз прочней, теперь он накормил меня, я дал ему вторую жизнь. Теперь все прошлые обиды забыты, а новых никогда не будет…
        Ведь мы - одно.
        Ведь мы - Лес. Я - Лес.
        Тот, кто некогда имел иное тело и лицо, ставил силки на зайцев, бродил от дома к дому, от деревни к деревне…
        Я - Тик.
        010. Ключи
        В руках моих - ключ, но замка поблизости никакого нет. Здесь вообще не может быть никаких замков, ведь вокруг лишь степь, степь, насколько хватает глаз. Ковыль ходит волнами, нестерпимо пахнет полынью, гудят тяжёлые насекомые, а солнце клонится к западу, но ещё достаточно высоко.
        Можно выбрать любое направление, но ближе к замку не станешь. Он потерялся где-то в других мирах, никак не найти никакой ниточки, что могла бы привести, куда следует. И я сжимаю ключ крепче, а затем валюсь в объятия травы. Ну и пусть. Значит, не время ещё.
        Время. Застывает капелькой мёда и солнца, не торопясь скатиться. Чуть горьковато, как будто полынный привкус… И, закрыв глаза, я наслаждаюсь медленно, как медовая патока, текущими моментами, мгновениями, капельками времени, которые здесь, в мире степей, настолько осязаемы, что в других начинаешь скучать по этому ощущению.

* * *
        …Наверное, я погрузился в сон, но будит меня невероятная тишь.
        Когда открываю глаза, надо мной звёздным пологом висят небеса. Тысячи тысяч глаз смотрят сверху, и тишина, которую сохраняет степь, кажется осторожной и внимательной. Будто они все, оно всё, всё это пространство, ожидает, что же я скажу.
        Но голос мне не подвластен, и я молчу, только ключ, что всё сжимаю в руке так крепко, пропорол кожу, и теперь капли крови медленно текут по запястью, чтобы наконец-то добраться до земли.
        В миг, когда это произойдёт, мир степей примет или отвергнет жертву, и…
        Примет или отвергнет?
        Небосвод всё так же взирает на меня, и хочется спрятаться от этого пронзительного взгляда, но я не отвожу глаз. Капля крови добирается до примятого ковыля и течёт по стеблю. Ещё секунда, другая…
        И вот степь вздыхает проснувшимся ветром, а звёзды начинают дрожать, звенит небо, гудит земля - мою кровь, в которой намешаны ароматы разных миров, принял и этот. Ковыль подаётся в стороны, расступается, как море, и пространство передо мной прорезает блестящая в звёздном свете дорога.
        Прежде чем встать на этот новый и почти бесконечный путь, я замечаю у самой обочины причудливо свитую раковину. Поднимаю и рассматриваю. Она небольшая, легко помещается в моей окровавленной ладони. И даже не нужно подносить её к уху, и так слышно, что внутри неё заперт голос океана.
        Положив ракушку в карман, к ключу, я начинаю новый путь. Ковыль шепчет о чём-то, звёзды благосклонно смотрят с небес, и до рассвета ещё целая бесконечность.

* * *
        К утру я прихожу на берег - ракушка была обещанием. Дорога выводит прямо к каменистому пляжу, где тут и там расселись крупные чайки. Завидев меня, они взмывают в воздух с печальным и пронзительным криком. Я узнаю этот берег, но я не был здесь прежде, только видел во сне чужую картину, осколок чужой мысли, в котором это побережье чего-то бесконечно ожидало. Оно и сейчас продолжает ждать, но не меня, и я присаживаюсь на крупный обломок скалы, чтобы посмотреть, как из сизых морских глубин поднимется солнце.
        Ракушка в кармане с глухим стуком ударяется о ключ, и я вынимаю его, чтобы погладить пальцами узорчатую бородку, изучить холодный металл, вдохнуть его чуть ржавый запах. Сталь раскрошится, рассыплется со временем, и ключ станет совсем бесполезным, а точнее, перестанет быть ключом. Нужно скорее найти замок. И теперь я знаю, что он находится в двери, которая смотрит в сторону моря.
        Мягкий свет разливается вдоль всего восточного края, он золотой и розовый, слишком нежный. Потом алым всплеском пробуждается солнце, медленно ползёт ввысь. И я уже знаю, что где-то, на краю иного мира, стоит маяк, пламя под стеклом которого такое же ало-золотое, как это встающее солнце. Чтобы подняться к неугасимому огню, нужно отпереть три двери. От первой у меня есть ключ.
        Где же ещё два?..
        Чайки кричат, тоска в их голосах льётся над океаном, что медленно накатывает на пляж, и отступает, и снова накатывает, выбрасывая ракушки, похожие на ту, что осталась в моём кармане. Она - мой проводник, мой билет сюда. Но теперь пора повернуться к восходящему солнцу спиной, и миры пропустят меня по грани, а я продолжу поиск.

* * *
        Когда пляж остаётся где-то вдали, я понимаю, что вокруг сгустилась лесная мгла. Тихо, только листва шуршит, тревожимая ветерком. Закат в этом мире истёк, уступив место ночи, лишь мгновение назад. Можно было бы устроиться на ночлег в корнях ели, но мне хочется идти дальше, меня что-то зовёт и тянет. Я подчиняюсь.
        Свет мне не нужен, я ориентируюсь в лесном сумраке, а скоро зрение привыкает настолько, что я сам себе кажусь диким зверем, который скользит в тенях. Надо мной бесшумно взлетает крупная сова, мимо проносится испуганный заяц. И всё затихает.
        Лес не спит, он наблюдает за мной.
        В воздухе разливается сырость, скоро я выхожу к ручью, который почти бесшумно, лишь изредка взбулькивая, бежит на север. Вода в нём холодная, но прекрасно утоляет жажду, а дно усыпают мелкие камешки. Я погружаю руку до самого локтя и только тогда касаюсь их округлых бочков. Внезапно пальцы, уже почти заледеневшие, не потерявшие чувствительность лишь потому, что ладонь нещадно саднит, так как ранка ещё не затянулась, вцепляются в какой-то плоский предмет. Темно, не видно, что это такое, потому я вытаскиваю и рассматриваю, расположив на ладони - поблёскивает влагой ещё один ключ. Он из камня, но сделан так изящно, что невольно уважаешь неведомого мастера.
        Второй ключ.
        Я улыбаюсь и закрываю глаза, чтобы в следующий момент оказаться в ином мире. Здесь солнце жарит вовсю, ночная прохлада, ещё затаившаяся в складках одежды, испуганно испаряется. Теперь я сижу на холме, а солнечные лучи оглаживают мои плечи.
        Дорога зовёт меня к городку, что раскинулся внизу, окаймлённый садами, где наливаются красные бочка яблок. Поднимаюсь. Вот тут я найду убежище на вечер, но пока что поброжу улицами, присматриваясь, выискивая, что звало меня сюда.
        Может, ещё один ключ?
        Этот город не знает морских ветров, здесь всегда тепло и солнечно, ведь лежит он в чаше гор, с которых не сходят лавины. Удивительное местечко, где почти всегда лето. Наверное, стоит остаться тут на пару деньков.
        Я снова сжимаю оба ключа в ладони, они всё ещё холодят кожу, а ранка то и дело напоминает о себе.
        Мои ключи вдруг почти задают вопрос. И я обещаю, мои дорогие, мы здесь ненадолго, ведь нас по-прежнему ждёт маяк. Но пока нам точно лучше вдохнуть этого яблочного мира, отыскать тут ещё одно сокровище. Если, конечно, сам этот городок не является маленьким сокровищем.
        Или ключом.
        Пора это проверить.
        011. Маяк и Смотритель
        Маяк стоял на изрезанной стылым солёным ветром скале, возвышаясь над каменистым пляжем. К нему вела тропа - грубые ступени, некогда вырубленные в камне, но уже искрошившиеся от времени. Первая дверь оказалась железной, местами проржавела насквозь, но держалась крепко. Замок в ней тоже сработал нехотя, проскрежетал недовольно и щёлкнул далеко не сразу, а когда уже стало казаться, что ключ сломается, не сумев победить сопротивление постаревшего металла.
        За дверью оказалась тёмная каморка, пыльная, пропахшая сыростью. По углам висела паутина, стены скрывала зеленоватая плесень, первые ступени винтовой лестницы заволокло морским песком. Петли настолько заржавели, что закрыться дверь больше не могла, и теперь золотистый солнечный свет прорезал уставшее от сумрака пространство.
        Однако шаги отдавались гулким эхом, которое поднималось всё выше и выше, будто звало кого-то, приветствовало или даже желало напугать. Виток за витком - и лестница показалась бесконечной, тем более, свет угас и ничто больше не развеивало сумрака. Некогда тут горели факелы или стояли фонари - по стенам здесь и там встречались кольца для одних и полуистлевшие деревянные полочки для других.
        Шаг за шагом я поднимался, поглаживая холодный и немного пористый на ощупь камень кончиками пальцев, вслушивался в гуляющий в теле башни звук, чуть улыбаясь пробуждению этого древнего места. Остро пахло пылью и морем.
        Наконец лестницу перегородила ещё одна дверь. Она казалась частью стены, пришлось вытаскивать из кармана маленькую гнилушку. Неяркое зеленоватое свечение позволило рассмотреть выбитые в камне узоры и отыскать скважину, прикрытую металлическим лепестком.
        К этой подошёл каменный ключ.
        Замок почти не упрямился - чем выше по лестнице, тем суше становился воздух, и механизму уже не угрожала ржавчина. Если этот механизм вообще был из металла. Так или иначе, петли тоже повернулись почти бесшумно, дверь отошла в сторону.
        Снова ступени, снова виток за витком. Теперь откуда-то сверху лился приглушённый свет, но с каждым шагом он становится ярче, темнота расступалась и даже паутина как будто исчезла, но на камнях вновь появился песок, он серебрился, казался лёгким и воздушным, напоминал, что за стеной есть безграничный океан, которого было почти не услышать здесь.
        А потом лестница сделала последний поворот. Выход в круглую комнату, спрятавшуюся под хрустально-стеклянным колпаком, загораживала решётка. Она была такая частая, что даже ладонь не проходила дальше.

* * *
        …Последний ключ отыскался в центре города. В фонтане.
        Посреди большой и светлой площади, которую окружали невысокие, удивительно изящные здания из белого камня, располагалась каменная чаша, похожая на раскрытый цветок. Сердцевинка его, омываемая струями щебечущей воды, сияющей алмазами в солнечном свете, была занята дивной статуей - хрупкая фея с флейтой в руках запрокинула голову к небу, поднесла свой инструмент к губам… Ах, как прекрасен был её облик! Как должна была звучать её дивная музыка.
        И вот на поясе этой статуи поблёскивал хрустальный ключ на потемневшей от воды цепочке. Скульптор был столь талантлив, что фея казалась живой, но полупрозрачный ключ привлекал внимание гораздо сильнее.
        Забрать же его из фонтана оказалось не так-то просто, площадь была оживлённым местом. Пришлось ожидать тут до самой ночи, пока, наконец, не разбрелись по домам все гуляки.
        Промокнув насквозь, я всё-таки смог взять ключ в ладони. Цепочка на удивление легко подалась одному сильному рывку. Холодный и влажный, ключ теперь маняще поблёскивал в моих пальцах, а стоило поднести его к губам и выдохнуть воздух, как он запел - и голос его был лучше самой прекрасной флейты…

* * *
        И вот я с трепетом вложил его в замочную скважину на решётке. Он повернулся мягко, почти беззвучно, лишь механизм замка внутри тихонько скрипнул и звякнул, будто бы соглашаясь с проникновением. Решётка только однажды скрежетнула по каменному полу, усыпанному песком, и впустила меня в фонарь маяка.
        В центре дрожало пламя. Оно горело само по себе в колбе, которая мягко и медленно вращалась, отчего световой луч то скрывался, то вновь пронзал уже сгустившуюся вокруг маяка тьму.
        Ночь наступила, пока я поднимался сюда.
        Раз за разом луч света прочерчивал комнату по кругу, и я рассматривал всё новые удивительные вещи - тут и там были рассыпаны шахматные фигурки, кое-где шуршали от залетающего под треснувший колпак ветра почти рассыпающиеся карты, сухие мотыльки усыпали круглый стол, в центре которого и жило негаснущее пламя за хрустальной стенкой…
        Странно было ощущать, что здесь прохладно. Конечно, рассыпавшиеся стекляшки от разбитой части колпака подсказывали почему, но всё же… И в неловкой догадке я коснулся стекла, за которым танцевал огонь, чтобы убедиться - тот и правда холодный.
        Сердце маяка было ледяным, но он всё так же исправно служил кораблям, даже если тут их не видели множество лет.
        Я устроился на каменной скамье и долго смотрел на тёмный океан, который с равными промежутками озарялся лучом, ускользающим вдаль, вдаль, едва ли не к горизонту.
        Зачем же дороги привели меня сюда? Неужели кто-то или что-то жаждало подсказать, что здесь требуется… смотритель? Но я - путешественник - не подхожу на эту роль, ведь меня унесёт первым же ветром, а маяк снова осиротеет.
        Или я должен найти смотрителя, скитаясь по мирам, и пригласить его сюда?
        Я видел, что неподалёку стоит старенький дом, камень его стен ничуть не уступит в возрасте маяку. Наверняка именно там должен был жить смотритель, да только маяк как-то расстался с ним и теперь тоскует. Ждёт кого-то другого или того же самого, да в новом теле и с новыми мыслями.
        Прикрыв глаза, я сосредоточился, словно желал услышать историю маяка. Но тот, конечно, молчал - маяки много разных знают легенд, но о себе вот предпочитают не болтать, зато рады порассказать о кораблях, капитанах, русалках, плещущих под луной хвостами… В общем, о том, что видать с высокой скалы, пока вглядываешься золотым глазом во мрак.
        И вдруг где-то внизу раздался звук шагов. Он нарастал, раскручивался, звенел, гудел, точно набирал силу. Это был уверенный и размеренный звук, надёжный и верный. Заинтересованно посмотрел я на вход, где виднелись прутья решётки, въехавшей в углубление в стене не до конца. Кто-то поднимался чуть медленнее, чем я, но всё же не отступал. И можно было посчитать, сколько ступенек преодолел он шаг за шагом, пока наконец не оказался напротив меня.
        Тут же свет вычертил волевое лицо, отразившись в серых глазах. И померк, а путник остался в тени, удивлённый тем, что не одинок.
        - Ты смотритель? - спросил я.
        - Да, - кивнул тот. - А ты?
        - Хозяин ключей, - и уложил на столешницу все три - стальной, каменный и алмазный. - Не теряй их.
        Он приблизился, деловито нанизал все ключи на кольцо.
        - Ступай, тут много работы, - в голосе его послышалась лёгкая ворчливость.
        Он был одиночка. Как все смотрители.
        И все путешественники по мирам, которых я знал.
        012. Снег и кровь
        Пробуждающиеся миры приносят много историй, самых разных - грустных и смешных, тревожных, даже страшных, и мягких, как суфле, загадочных и совсем простых, в которых нет ни капли таинственности. Слушая их, я порой представляю, как они выплетаются мелодиями, звенят, дрожат на ветру. Иногда от таких историй остаются колокольчики, которые можно повесить на дерево в саду. В ветреный день все они заливаются звоном, и даже кажется, что этот звук такой силы, что где-то из него непременно родится море.
        Но этот мир был молчаливым.
        Он вился у чашки с чаем, словно вдыхал аромат, облетел всю кухню и недолго повисел у торшера, скрывшегося под уютным абажуром. После замер у окна, точно за стеклом было что-то, кроме ночных огней и скучных пятиэтажек напротив.
        - Какая же у тебя история? - спросил я, заметив, что остальные миры потихоньку меркнут и растворяются: им не откажешь в чувстве такта.
        Вот только тот мирок продолжал молчать. Тишина исходила из него такая осязаемая, что её можно было прясть и сматывать в клубки, чтобы потом ткать ковры и пледы.
        Я подошёл ближе и всмотрелся в прозрачную сферу. Внутри неё раскинулась безмолвная снежная пустыня. Прикрыв глаза на мгновение, я оказался там.
        На первый взгляд здесь было не отличить неба от степи, усыпанной глубоким снегом. Тот был не рыхлым, плотный наст не позволял провалиться, особенно если ступать осторожно. Чуть позже я всё-таки различил, где проходит граница между белой пустотой и пустотой, заполненной снежной крошкой, но это не помогло сориентироваться. Идти было всё равно куда. Ничего, что могло бы помочь в выборе направления, тут не существовало.
        Чем дольше я смотрел на раскинувшееся передо мной белое безмолвие, на белую пустоту и бесконечность, тем больше мне хотелось нарушить его красками и звуком. Казалось, этот мир недосоздан, в нём должно быть что-то ещё, не хватало наполнения, некоей почти неосязаемой сути, которая помогла бы ему обрести голос.
        Наугад я двинулся вперёд.
        Присматривался… Нет, до боли вглядывался в белую мглу, стараясь найти хоть что-то, из чего можно было бы… вырастить жизнь?
        Этот мир был живым, я не мог с этим спорить, но не хватало воплощения, мельчайшей былинки, которая сумела бы зазвучать. У этого мира ещё не было историй, он был нем и грустил, слишком отличаясь от других, умеющих болтать, смеяться, плакать и рассказывать.
        Здесь не было даже ветра, который мог бы запеть, тем самым разрушая тюрьму тишины!
        …Я шёл так долго, что устал и присел прямо в снег. Холод уже пробрался под одежду, глаза слипались, внутренний голос нашёптывал, что можно уснуть и даже такой глупой смертью изменить судьбу этого маленького ледяного мира. Ведь моё тело станет единственной краской, что исказит белоснежность, послужит началом.
        Вот только мне ничуть не понравилось, что жизнь в этом мире начнётся со смерти. С глупой и моей смерти - не понравилось ещё сильнее.
        Но тело, которое становится краской…
        Эта мысль меня по-настоящему увлекла. Я обшарил карманы, пытаясь отыскать хоть что-то подходящее. Как назло пальцы уже заиндевели настолько, что я почти не мог шевелить ими. Но всё-таки после продолжительной борьбы вытащил из потайного кармана небольшой нож.
        Светлое лезвие, рукоять, перевитая алым шнурком - почти совершенно обычный нож, небольшой и лёгкий. Вот только здесь и сейчас он станет самым важным оружием в мире. Пусть даже в мире маленьком и недоделанном.
        Пальцы слушаются плохо, и я всё сильнее замерзаю. Я замерзаю настолько, что мне уже не шагнуть за дверь, которая отделяет этот мир от моей тёплой кухни. Впрочем, о бегстве я и не помышляю. Мной владеет лишь одна мысль, одна идея, и я до слёз хочу её осуществить.
        Нож в пальцах дрожит, но мне нельзя его уронить - он пробьёт наст и мне никогда не отыскать его больше в таком снегу. Наконец я сжимаю его достаточно твёрдо, чтобы полоснуть по другой ладони.
        Порез несмело набухает алыми бусинами, они постепенно заполняют всю ладонь, слегка темнеют… А затем я выплёскиваю накопившуюся в ладони жизнь на снег, где она тут же расцветает яркой оранжевой кляксой.
        Вмиг я оказываюсь на краю обрыва, белые скалы уступами падают вниз, за ними - новая пустошь, но на краю её сияет оранжевой кляксой восходящее солнце. Лучи света золотят и красят алым снега, вырастают, множатся лиловые тени, а вслед за ними встаёт лес, пронзают верхушками белое небо горы, и оно, точно кровью моя ладонь, набирается синевы.
        Мне больше не холодно, или я уже лишился возможности чувствовать холод, и мне всё равно - на моих глазах вырастает мир, пробегают серебристыми лентами реки и ручьи, шевелят обнажёнными ветвями деревья, снег укладывается шапками на зелёных еловых лапах. Из-под сугробов показываются тёмные скалы, а потом меж ними вдруг начинает петлять золотистая тропка.
        Улыбнувшись, я понимаю, что больше не удержусь на краю. Обессиленный, я смотрю вниз - там уже раскинулось глубокое озеро, затянутое сине-голубым льдом. Ветер толкает в спину, и я соскальзываю с обрыва, падаю бесконечно долго, набираясь до краёв новым миром, и голосом его, и звуками жизни. И разбиваюсь об этот лёд.
        На мгновение меня обжигает морозной водой.
        Белое сменяется темнотой.

* * *
        Я прихожу в себя дома, в постели. Всюду тишина, не видно любопытных миров и мирков, не тикают часы в гостиной, не шумит чайник.
        Я промок насквозь, мне всё ещё холодно, нестерпимо саднит ладонь, но это всё мелочи, главное, что мир стал полноценным, обрёл звучание. Вот только нож…
        Помню, как он лежал на насте, лезвие окровавлено и от него змеится короткий ало-оранжевый след. В тот миг, когда я соскользнул с обрыва, нож падал со мной, но наверняка он сейчас погребён под толщей воды и льда, покоится на дне у мира, которому дал рождение.
        Что ж, так тому и быть.
        Поднимаюсь и долго прихожу в себя, иду в ванную, распугивая по дороге миры и мирки, спотыкаясь о причудливые тени. Я вернулся ещё не до конца, часть меня пока что бродит и не придёт, если не выманить её горячим душем, и чаем, и ароматом корицы.
        Струи воды приводят в чувство, и я снова улыбаюсь, ставлю чайник, задумчиво смотрю в окно. Там занимается новый день, пробуждается утро, идёт снег - и всё это разом, одной мелодией, почти что единой нотой.
        И уже когда я отворачиваюсь от промёрзшего стекла, слышу тонкий звук, иной, чистый и юный.
        Да!
        Это тот самый мир.
        Он проплывает по ту сторону стекла, бросая в кухню радужные блики, плывёт, сам не зная куда, но сколько же в нём теперь историй… Понадеявшись, что он поделится ими со мной, я возвращаюсь к плите. Вода вскипела, пора заваривать чай.
        013. В поисках дракона
        Как заглянуть в глаза своим демонам, своим драконам?.. Путешествуя из мира в мир, я видел многих, кто пытался найти ту самую тропу, что вела бы в логово их личного монстра. Сколько тягот выпадало на таком нелёгком пути, сколько раз тропа меняла направление, терялась в лесах, обрывалась среди скал! Непросто было вновь отыскать её, перебраться через расщелины, преодолеть бурные горные реки, а порой - и целые моря, да и то только чтобы узнать, что логово всё ещё за тем холмом, за иным лесом, за следующим поворотом.
        Странники упрямо стремились вперёд, потрясали оружием, выкрикивали лозунги, чтобы взбодриться. Другие усаживались на обочине, перекусывали, размышляли, не желая уже идти, третьи поворачивали назад, и вовсе отчаявшись. Но всё же меньше таких путешественников не становилось. Извечная тема - поиск личного дракона, индивидуального демона, желание убить его и привесить над камином уродливую голову в назидание потомкам.
        У кого-то, по слухам, вообще драконов целый выводок. Этим приходится ещё тяжелее, стремятся они сразить хоть одного, да как уж тут сразишь, когда никакого места встречи не назначено? Лишь изредка дракон махнёт крылами, рыкнет в вышине, наводя ужас, и скроется за горой, оставляя путешественника чуть хмельным от осознания - вот оно, счастье, близко, всего лишь в паре часов пути…
        Единственное, чего я, пожалуй, не встречал, так это рыцаря, который сумел бы сразить собственного дракона. Того самого, из-за которого и выехал в путь на ночь глядя. Чужих - это пожалуйста, чужого-то просто взять в оборот, он же не от тебя прячется. Диких? Да сколько угодно. Эти вообще безумны, бедные создания - для того и рождаются в мирах, чтобы стать добычей, законной гордостью, чучелом в замке, которым похваляются всем и каждому. Демонов всяких да разных - бессчётное количество, некоторые миры ими под завязку забиты, вот только своего-то среди них и не сыскать.
        Да, нелегко разобраться.
        И всё же поговаривают, что своего-то дракона всегда узнаешь. Когда найдёшь, конечно. Когда догонишь, войдёшь в логово. А демона ещё загодя почувствуешь, точно он испускает аромат особенный.
        Гоняются же даже не за военным трофеем. Драконы или демоны сторожат нечто совсем таинственное, вот этого и алкают рыцари, путешественники, странники… Но в бесконечной дороге иногда теряют последний разум.
        Смотришь им вслед, грустишь немного о загубленных судьбах, но помочь ничем не можешь. Такая это штука - индивидуальный поиск.
        Редко же на дороге встречаются совсем другого вида путешественники. Этих как будто суета никакая не трогает, а советы они дают на редкость мудрые. Но стоит прямо спросить: «Неужто дракона ты своего нашёл, неужто сразил демона проклятого?», в ответ получаешь лишь улыбку и молчание. И нет у них ни камина с привешенной головой, ни даже дома порой.
        Странники же, зачем им такие привязанности?
        Подозрительно это всё, но, конечно, все скачут, трубят рога, звенит оружие, боевые кони бьют копытами о землю. Куда тут задуматься, почему же эти-то, мудрые, никуда не торопятся больше?
        Даже закрадывается ощущение, что, может, не каждому демон и полагается? Не каждого ждёт дракон? Может, кому-то просто повезло вот так, живёт он себе, хлопот никаких не знает. Оттого-то и цветёт улыбка на губах?
        Отмахиваются путники, продолжают своё странствие, не чувствуют печальных взглядов, что ласкают их спины, пока не вильнёт прихотливо дорога.
        Не каждому ведь дано смотреть и видеть суть.
        Спешат рыцари, бегут вперёд путешественники, торопятся преодолеть очередную веху странники. Они не смотрят, им куда важнее на дороге не оступиться. Не заглядывают они в чужие глаза, не обращают внимания на чужие плечи. Да и понятно - своя-то рубаха ближе к телу, на своих плечах свой рюкзак, да ещё и тяжёленький небось.
        А уж те, что коня оседлали, и вовсе под ноги взгляда не опустят. Некогда им. Что тут скажешь.
        Но кто-то стоит в стороне, приглядывается. Ни рыцарем себя не зовёт, ни путником. Странником - ещё может быть, но меча у пояса не держит, а часто и плохонького кинжальчика не носит. Зачем ему, дескать. Кто таков? Тоже ли ищет дракона своего?..
        Подобные часто с мудрецами-то потом до рассвета просиживают, выспрашивают что-то… Время тратят, да. Может, и зря, а может - не совсем. Как тут сказать наверняка? Никак, никому ведь неведомо, а кое-кому ещё и наплевать.
        Есть, конечно, слухи, что именно к таким странным типам драконы да демоны личные сами выходят. Таятся-таятся в чаще лесной или в тине болотной, а потом вдруг встают, как лист перед травой, в глаза заглядывают, любопытствуют. Но, конечно, не всякому слуху поверить можно, особенно когда он таких хрупких вещей касается.
        Да и любой рыцарь скажет, что при встрече с драконом и демоном выдержка нужна. А какая выдержка у того, кто оружия в руках не держал? Смех один!
        …И снова топот копыт, звон кольчуг, охриплые рога тянут призыв, а тот и рад по горам и долам раскатиться… Суета. Почти хаос.

* * *
        Развожу костёр. Мне давно такое уже не интересно. Столько миров есть, так и хочется в них подальше от торных дорог зайти, песни послушать ветров, коснуться привольных дубрав, в воду чистую вглядеться, звёзды посчитать. Много есть дел, если от вечной гонки отойти, много есть путей, что гораздо любопытнее. А что там таинственное у дракона или демона хранится…
        Тут я осекаюсь. Шуршит листва, клонятся травы - проводили только что рыцарей, которые пару дней отдыхали в долине. Затих шум, снова в мире затаился покой под каждым кустиком, небо раскинулось чистое и глубокое.
        В костре потрескивает хворост, искры кружатся, будто танцуя, а сумерки уже ползут из-под крон раскинувшегося чуть дальше леска. И среди теней вижу знакомые черты, скоро уж и весь облик складывается, вырастает, обретает плоть.
        - Ну привет, - говорю первым, и в ответ темнота кивает, глаза её искрятся зеленью и золотом.
        - Привет, - скоро и весь дракон появляется, укладывается у огня, кольцом тёмного тела обвивая кострище. Можно подсесть к тёплому боку, по чешуе погладить, а дальше уже и разговор сам собой заведётся.
        - Уехали?
        - Ага.
        - Нет там ничего, - вздыхает дракон, укладывая большую рогатую голову на лапы.
        - Нет, - согласиться с ним не трудно, особенно потому, что слова его истинны.
        - Я думал, хоть кто останется, - никогда в нём эта надежда не иссякает.
        - Ещё придут, не волнуйся, - чешу его за ухом, и в ответ слышу почти кошачье мурчание.

* * *
        Как же заглянуть в глаза своим драконам, своим демонам?.. Где же искать их логово, тёмную нору? Грот, пещеру, укрытие?
        Дракон смотрит на меня, а я смотрюсь в узкие зрачки, что всё шире и шире с приходом ночи.
        Мы с ним знаем: логово не впереди, не позади. В сердце оно. Там и надо искать своего дракона. А личный демон… Этот и вовсе всегда на плече.
        014. Мост
        Если долго идти по тропе, что петляет среди камней и холмов, а потом убегает в лес, то приходишь к ручью, через который нет ни моста, ни брода. Не слишком узкий, но и не чересчур широкий, он течёт по оврагу, и спускаться к его берегам приходится очень осторожно. Здесь топко, растёт рогоз и квакают жабки в маленьких заводях, но сам ручей, несущийся по центральному руслу, очень быстр и холоден, а вода в нём прозрачна и так чиста, что видно присыпанное песком и мелкими камешками дно и рыбок, снующих туда-сюда.
        Негде устроиться на отдых: даже если стоишь чуть дольше минуты, в след начинает набираться влага, но и продолжать путь трудно - на тот берег не перепрыгнуть, а глубина ручья большая, обманчиво близким кажется дно, да вот воды наберётся с головой. Можно долго брести вдоль ручья, пока склоны оврага не подойдут слишком близко, не нависнут, затеняя даже быстрый поток, тогда уж придётся карабкаться наверх, цепляясь за выступающие корни.
        А когда поднимаешься, понимаешь, что на ту сторону и тут не перейти - слишком уж легко упасть, слишком уж далеко прыгать.
        Ещё немногим дальше ручей вдруг разливается небольшим, но тёмным озером. Оно и самым ярким днём кажется чернильным на глубине, хоть середину его совсем не затеняют отступившие от берегов деревья. В пасмурный же день тьма внутри него так густа, что невольно удивляешься, какая же глубина может быть у такого крохотного водоёма, уж не колодец ли это, принадлежавший раньше какому-нибудь тайному лесному народу?..
        Вокруг озёра колышется осока, шуршит на ветру, пугая стремительных стрекоз. Если отступить чуть назад, то найдётся и полянка посуше, где наконец-то можно дать отдых ногам.
        Обойти водоём кругом непросто, временами берег заболачивается, остовы деревьев высятся обломанными клыками, слишком зелена и мягка травка, покрывающая ложные кочки. А ещё немногим дальше из болота берёт начало новый ручей - шире и глубже предыдущего, уже почти выросший в реку, звонкий и бурный, с илистым дном, в котором так просто увязнуть.
        Кажется, что в другую часть леса уже никак не попасть, хоть возвращайся и плыви через ледяной ручей, надеясь, что разгорячённое во время пути тело справится с внезапным холодом.
        Ну или уже совсем забыть о дороге, признав, что эти места дальше не пускают.
        Хотя…
        Если уж всё-таки дотерпеть, дождаться заката, то тогда можно стать свидетелем удивительным вещам. Такое увидеть и узнать, что только терпеливым и открывается. А ещё - смелым, как тут без капельки храбрости.

* * *
        Когда солнце скатывается за гряду облаков на западе, а в лесу густеют сумерки, над озером поднимается мягкий туман. Он медленно набирает силу, тянется белыми щупальцами к берегам, обвивает поначалу и камыш, и рогоз, и осоку, потом добирается до кустов, охватывает кольцом каждое дерево, растекается по лесу.
        Засыпает в его объятьях ветер, замирает всё, не слышно ни зверя, ни птицы, только кроны вверху переплетаются дивным узором.
        И вот, когда от туманной дымки уже как будто и не видно ничего даже на расстоянии вытянутой руки, появляются ступени.
        Не каждый решается последовать этим путём, не каждый отважится подняться даже на парочку… Но в том-то и хитрость. Можно не бояться! Каждая ступенька тут прочнее мрамора, осторожно ступая, легко взобраться на мост, который возносится далеко над лесом, выгибается гордой дугой, соседствует с переполненным звёздами небом.
        Весь лес просматривается отсюда, да что там лес! И горы видно, что вырастают на севере, а за горами едва серебрится полоска океана… Ах, как красив мир с высоты!
        Здесь-то и ждёт вторая сложность. Если прежде следовало набраться смелости, то теперь придётся набраться мудрости, чтобы оторвать восхищённый взор от раскинувшегося вида.
        Нельзя слишком задерживаться, краткосрочное это колдовство.
        Волшебный туманный мост не очень долго держится в воздухе, а рухнуть может и вовсе с одним порывом ветра. Тогда уж тёмная гладь озера всколыхнётся, принимая в объятия незадачливого путника и сохраняя его тайны навечно. И никому не известно, сколько таких уже было, где там их кости среди мглы и ила. Не белеют из-под воды черепа.
        Но кто успел на ту сторону перебежать, тот может радоваться - мокнуть в ледяной воде не придётся, да и жизнь сохранит. Говорят даже, хоть и странно, что такие слухи есть, здоровье у перебежавших поправляется, будто и молодость способно вернуть такое путешествие. Но любителей риска всё равно набирается немного.

* * *
        …Утром от моста и следа не останется, туман же клочьями по лесу расползётся. То в овраге уснёт, то на опушке росой выпадет, то ивы прибрежные серёжками влаги украсит - всюду успеет. Можно продолжать путь под птичий гомон: рассвет, весь лес поёт, крыльями трепещет, радуется новому дню. Озеро снова уснёт, воды его по-прежнему кажутся тихими и глубокими, но будто и не скрывают ничего, и таят что-то разом.
        Тропа, конечно, найдётся не сразу - сначала придётся подняться на холм, поросший совсем ещё молодыми деревцами, потом пересечь округлую поляну, где видимо-невидимо лесной земляники, а вот после уже и дорожка покажется, она как раз за кустами орешника прячется.
        Лес тут словно приветливее, чем на другой стороне. Светлее, пахнет ягодами и грибами, колючек меньше встречается, белки с ветвей цокают чаще. А может, так только кажется после ночных чудес.
        Выведет к вечеру дорожка в долину, лес совсем отступит, за холмом скроется, скоро начнутся обработанные поля, а там и дымом потянет из ближайшей деревеньки.
        То-то люди удивятся путнику, который из леса пришёл, когда он в ворота застучит, собак беспокоя! Не поверят даже, скажут, что трактом торговым прибыл, детей припугнут, что в лес без дела ходить не стоит. Но кое-кто, из тех, что постарше, подмигнёт - они тоже тайну ручья и озера знают, мост волшебный видели.
        Можно будет в местной пивнушке, пусть маленькой, на вечерок с медовухой посидеть. Здесь все любят рассказы послушать, соберутся, рассядутся у жаркого камина, где так здорово дубовые поленья горят… Но только про озеро лучше не упоминать, не время, не место. Да и так все знают правду, чувствуют, откуда набрёл, но вслух произносить не станут, только посомневаются который раз. Верят они, что если про мост волшебный попусту трепать, он больше не встанет.
        А ведь каждому хочется на старости-то лет перейти на ту сторону. Найти свою молодость. В глаза её посмотреть…
        Признавайся, путник, сам-то ты зачем искал тот ручей? Почему долго шёл вдоль потока, зачем дожидался ночного часа в лесу? Что искал?
        Сама собой возникает на губах та же хитрая улыбка, глаза лучатся светом звёзд, которые с моста видно, в груди будто клочок тумана оживает. Да, перешедшему мост и правда вторая жизнь даётся. Вот только решиться на самом деле непросто, ох как непросто.
        Уж стоит мне поверить.
        015. Солнечный луч
        В тот тихий утренний час, когда летом солнце только-только встаёт, эту комнату заполняет свет, словно бы отражённый, но такой чистый и ясный, что в нём хочется раствориться. Он нежно гладит по лицу, кутает невесомым ощущением покоя, дарит улыбку, почти счастье.
        Уже через час он исчезает, уходит, в комнате пусть и по-прежнему солнечно, но уже совершенно точно не так. День становится обыденным, вмещающим и печали, и радости, и проблемы, и минуты отдыха.
        Если не успеть, не поймать тот самый первый луч, то ничего особенного и не почувствуешь - свет как свет, день как день.
        Потому-то она и просыпалась всегда затемно, стараясь успеть хотя бы на мгновение прикоснуться к волшебству. Конечно, иногда небо с утра пораньше затягивалось тучами, никакого солнца не рассмотреть, но всё же так было нечасто. Обычно рассвет в этих местах оказывался ясным, пусть после и приходили дождевые облака…
        Тяжело бывало и зимой, когда пелена туч не собиралась никуда исчезать, а так и повисала над городом, словно намереваясь потихоньку задавить его кудлатой массой. Но случалось - конечно, уже не в такую же рань, как летом, - когда яркий солнечный луч забирался в комнату и освещал её так же чисто и мягко.
        Она так старалась подружиться с этим лучом…

* * *
        Мы же встретились с ней, конечно, в пути.
        Путники случаются разные, кто-то напевает себе под нос, разгоняя реальности, кто-то вечно серьёзен. Есть те, кому все дороги кажутся игрой, и те, кто переходить из мира в мир отчаянно боится, и те, кто и дня не может пробыть в одном месте.
        Она была… как будто не из тех, не из других, не из третьих. Особенная, единственная, странная. Хотя странный путник, казалось бы, никого не должен удивлять.
        Вот на одном из привалов - а так получилось, что у костра собралось порядочно народу - она и рассказала тихонечко свою историю про необыкновенный солнечный луч. На краткий миг среди отдыхающих воцарилось молчание, потом же кто-то спросил:
        - Отчего же ты не осталась дома, ведь ты была там так счастлива?
        - Потому что он пропал, - и глаза её наполнились слезами.
        Может ли пропасть солнце?
        Каждый путник удивлённо воззрился на небо, где, впрочем, сейчас можно было рассмотреть только россыпь звёзд. Да только ведь любая звезда тоже могла оказаться чьим-то солнцем, и все о том знали.
        - А что же случилось с твоим миром? - подал голос ещё один человек. - Если солнце пропало, то…
        - Нет, солнце на месте, - возразила она. И теперь тишина стала ещё яснее. - Но тот луч… Это он пропал. Он не появляется даже летом. Я ждала и не засыпала всю ночь, чтобы встретить его, я просыпалась чуть раньше, чем вставало солнце, я терпеливо ожидала день, и два, и три… Но его больше нет.
        - Как же это случилось? - рыжеволосая ведьма, знаток путешествий по грани тени, смотрела на неё так строго. - Как тебя зовут, дитя? Расскажи нам подробнее, почему ты в дороге, что ищешь?
        - Лэй, - она на мгновение осипла. - Я… Я хотела отыскать этот луч. Может, он заблудился, может, зацепился где-то в иных мирах? Может, его кто-то похитил? Сковал из него клинок? Я узнаю его непременно, как только увижу. Но ещё не встречала ничего похожего.
        - И мы не встречали, - вздохом пронеслось над костром.
        Грустная это была история. Лэй повела плечом, точно собиралась что-то добавить, но не прервала молчания. Сама она была хрупкой, даже щупленькой. Такие плохо переносят тяготы дорог. Волосы её падали на плечи русой волной, но уже истрепались, потускнели, дорожный костюм казался старым, местами даже пестрили заплатки, но было ясно, что починка ни капли не помогла. Почти прозрачные кисти Лэй такие ломкие, точно она высохла, стала былинкой в поле и вот-вот совсем улетит вместе с ветром.
        И только глаза - лучистые, почти золотые - освещали не очень привлекательное личико. Наверняка она ещё и улыбалась приятно, да только вот улыбки и смеха из неё оказалось не вытянуть.
        - Отчего же мог он пропасть? - бормотала она себе под нос, ежесекундно пытаясь разгадать загадку, из-за которой пришлось ей выбирать бесконечные дороги. - Почему, почему он покинул меня?
        Может, её любовь к этому единственному лучу была слишком сильна, а может, то была всего лишь болезненная и даже эгоистичная привязанность, но Лэй вызывала сочувствие. Многие хотели ей помочь, да только не знали как. А рыжая, та сама ведьма, призадумавшись, раскладывала веерами карты Таро. Раз за разом верхней ложился аркан Солнца.
        - Послушай, детка, - сказала она тихо, когда все уже уснули, расползлись по палаткам. Только Лэй, ведьма и я остались у костра - поддерживать огонь и разговаривать с ночью. - Карты не врут мне и не играют со мной, я точно знаю, что они говорят. И всякий раз они убеждают меня - твой луч не пропал. Он очень близко. Не нужны тебе скитания, это не твой путь. Подумай же, зачем ты отправилась из родного дома так далеко?
        - Но я ведь не вижу его, - удивилась Лэй. - Он не приходит ко мне.
        - Или давно уж внутри, - ведьма вздохнула. - Дождись с нами рассвета…
        Странная фраза ведьмы не утешила Лэй, наверняка она не раз уже слышала нечто подобное. Но всё-таки рассвета она дожидалась, не засыпая. Вглядываясь в ночь, клубящийся туман, она всё шептала и шептала про свой луч, который потерялся в иных мирах.
        В предрассветный час Лэй совсем переполнилась нетерпением. Она поднялась и стала бродить вокруг костра, посматривая на небо. За ночь она почти осипла - столько раз пересказала самой себе грустную историю собственных путешествий. Движения её стали угловатыми и резкими, на лице залегли тени, вот только глаза сияли по-прежнему.
        Глядя на Лэй, и я, и рыжая ведьма, и остальные путники хранили молчание, точно могли помешать какому-то таинству, какой-то диковинной шаманской пляске.
        На востоке же небо порозовело, высветлилось… И вот первый солнечный луч пронзил туманную долину, упал прямо на плечи Лэй.
        Мир осветился мягким и нежным сиянием. Каждый тут же понял, о чём рассказывала эта милая девочка, когда плакала у огня, но только она сама будто и не видела ничего подобного. Только не отрывала взгляда от солнца, беззвучно умоляя вернуть ей то, что она так жаждет.
        - Ты ведь и сама луч, - недовольно проворчал один из тех, кто путешествует только ночью. - Хватит сиять, я спать хочу.
        Лэй повернулась к нему, едва ли не в гневе, но тут вдруг заметила свои руки, излучавшие мягкий свет. И улыбнулась.
        Наверное, тогда взошло солнце, а может, случилось и что-то ещё, отчего Лэй так засияла. Когда же всё развеялось, её уж не было.
        Видать, нашла, что искала. Подружилась с солнечным лучом.
        016. В том суть Шамана
        Завывает за окном, кидается в окно снежинками, шуршит по крыше зимний ветер. Он сегодня невыносимый, жестокий, требует закрыться в доме, никуда не выходить. Но я всё равно открываю окно и усаживаюсь на широкий подоконник - сегодня хочется промёрзнуть до костей.
        Ветер рвёт волосы, бьёт по щекам, и уже секунду спустя я прыгаю в его объятия, чтобы на мгновение представить себя летящей снежинкой, которая не властна сама над собой.
        Приземляюсь в сугроб, снег впивается ледяными жалами в босые ступни. В ушах нарастает звон, телу морозно, зябко, нехорошо, но я делаю первый шаг, прикрываю веки и раскидываю руки.
        В следующий момент всё будто утихает, хотя на самом деле стихия не исчезла, а только клубится вокруг.
        - Зачем пришёл, шаман? - спрашивает Ветер, и теперь я могу открыть глаза, рассмотреть его.
        Сегодня он - юноша в белых одеждах, просторных и напоминающих причудливое кимоно. Если присмотреться, то на тяжёлой ткани можно разобрать узор, подобный тем, что мороз рисует на стёклах.
        - Жаждал свидания, - смеюсь я. Голос мой здесь и сейчас слаб и не подходит для разговоров с духами стихий, но Ветер слышит, подходит ближе, всматривается в лицо.
        Знаю, что он видит внезапную пустоту, чёрный шрам в душе, который я и мечтал бы вылечить ледяным его дыханием. Да вот только захочет ли он мне помочь? Это вопрос из вопросов.
        - С этим так просто не сладить, - заключает он после и отворачивается, сияющие глаза на мгновение скрываются за пушистой белизной ресниц. - Ты ищешь забвения, но я дарю его лишь в смерти, шаман. Ты и это знаешь, но сможешь ли прийти из неё?
        Белая круговерть вокруг нас сравнима со штормом, смерчем, бешеной метелью. Ни города, ни дома, ничего больше рядом нет, только снег, снег, снег, мельтешащие льдинки, больно режущие лицо. Вот только боли я сейчас уже почувствовать не могу. И улыбаюсь.
        Моя кровь - хотел того Ветер или нет - уже превратилась в лёд, который едва движется по выстывшим и ломким сосудам.
        - Я хочу помнить, - возражаю я наконец. - Не забвение мне нужно. Но белизна.
        И Ветер понимает, кивает. Чёрный шрам глубоко внутри меня змеится уродливой трещиной, и я не хочу о нём забыть, но желаю, чтобы стал он белым рубцом.
        - Это можно устроить, если протанцуешь до зари.
        Танец - это священнодействие, я был готов к такому требованию, но всё же медлю, вслушиваясь в голос Ветра, кажется, что он ещё не всё сказал.
        - Неясно, чего ты ищешь, - раздаётся позади меня. Ветер теперь словно со всех сторон, хотя я продолжаю смотреть в его глаза. - Но я не могу препятствовать в поисках. Танец даст тебе ответ, а может - не даст ровным счётом ничего. Но танцуй, шаман, потому что в час моей власти можно жить только в танце.
        И всё действительно танцует - снег, небеса, безумные тучи, дым над городом, сам город и каждый дом. Ломкий, неслышный ритм втекает сквозь пальцы, остаётся отголоском во всём теле, и вскоре мне уже не составляет труда найти в нём себя. Танцующий Ветер кружит рядом, приглядываясь ко мне.
        В чём-то он лукавит - но ветра всегда лукавят, такова жизнь.
        Мне сейчас и не нужно его правды, внутри меня звучит моя собственная, главное расслышать. И пока я танцую, мысли становятся кристально чисты и холодны, тогда-то и проступают слова, тогда-то я и могу прочесть, почему уродливый чёрный шрам рассекает мою душу.
        Ритм сложен, каждая фигура танца требует внимания и осторожности. Ветер танцует со мной, но вскоре лицо его расслабляется, становится даже прекрасным. Видимо, ему нравится, что я не сбиваюсь с шага. И вот его ладонь падает мне на плечо, и я синхронно дублирую жест, мы обнимаем друг друга, вглядываемся в глаза, продолжая снежную пляску.
        Казалось бы, мы противостоим друг другу, но на деле наш танец синхронен и чёток, в нём нет соперничества. И никто не ведёт, и никто не ведом. Ветер впервые улыбается, улыбка его мягка и мимолётна, глаза становятся светлее, чище - я вижу, каков он, когда отдыхает от своих трудов в поле, где снег особенно мягок.
        - Зачем тебе лекарство? - спрашивает он. - Почему ты хочешь перекрасить этот шрам? Почему не желаешь избавиться от него?
        - Хочу выпустить черноту, - моё пояснение ничего не поясняет, но Ветру понятно и без него. Взгляд снова становится цепким и задумчивым. А потом Ветер заявляет мне:
        - Может, ты хочешь вскрыть его?..
        В белом поле мы танцуем среди холмов, заносим метелью лес, засыпаем город. Замираем лишь на миг, а затем ещё быстрее кружимся, не расцепляя объятий.
        Сердце бьётся гулким колоколом, и я вижу уже, как взрезаю собственную грудь, как рассекаю её, чтобы вынуть изнутри уродливую черноту, разлить её чернильными кляксами по белоснежной коже снегов.
        - Дай мне нож, - шепчут мои губы сами собой.
        В том суть шамана - самого себя раз за разом приносить в жертву, изымать из собственной груди то, что должно быть перековано, отдавать стихиям, принимать из их ладоней оружие.
        Клинок Ветра хрустальный, он прозрачен, покрыт замысловатым узором рубленых рун. Он взрезает плоть, как бумагу, входит без боли, орошая всё вокруг не алым, а чёрным. С лезвия капает сама тьма, и я нетерпеливо вбиваю клинок по рукоять в самого себя, чтобы расширить рану.
        Теперь звон сердца слышно так громко, что Ветер отступает на шаг, морщась от звука. Пальцы мои выпачканы чернотой, клинок перепачкан ею, уродливая тьма струится по рукояти. Но в то же время мне не больно, а лишь безумно смешно. Сначала улыбка змеится на губах, а вскоре рвётся и смех, почти ликующий, яркий, затмевающий собой рваный ритм ударов сердца.
        Снега влетают в меня самого, заполоняют белизной, и я опускаюсь на колени, давая им приют в моей груди. Они изгоняют черноту, шипят и тают в алом, пробирающемся наружу. Последний раз зачёрпываю прямо из собственной груди накопившуюся влагу. Она уже не чёрная, в ней по-прежнему тают снежинки. Ветер склоняется к сложенным в лодочку ладоням и приникает ледяными губами.
        - Моя доля, - говорит он, и я не могу отказать, молча гляжу, как он вдумчиво пьёт, ни одной капле не позволив вырваться из плена пальцев. Удивительно, зловеще.
        Он вытирает ставшие алыми губы.
        - Вот и всё.
        Одним касанием он закрывает мне грудь. Внутри сияет белым новый и прежний шрам. Чернота занесена снегом. Мы стоим у моего окна, прямо в воздухе.
        - Возвращайся домой, шаман, приходи ко мне позже, - говорит ещё Ветер.
        Внутри нарастает усталость, но я успеваю перешагнуть подоконник прежде, чем падаю. Лишь час спустя прихожу в себя и закрываю окно, оставляя снегопад за стеклом. Ветер танцует за городом с кем-то ещё.
        017. Зажигающая маяки
        Каких только историй не наслушаешься, пока бродишь по мирам, чего только не насмотришься, с кем только не повстречаешься… Чужие слова плетутся разноцветными вышивальными нитками, которые совершенно внезапно становятся цельной картинкой. Так я и пришёл на этот угрюмый берег.
        Море здесь было свинцовым и буйным. Волны то темнели, то угрожающе вскидывали пенные бело-жёлтые головы, кусая берег, кроша скалы и перемалывая их в мелкий гравий, что усыпал прибрежную полосу. Небо затмевали кудлатые тучи, мрачные, недвижимые, точно могли соперничать по плотности со скалами.
        Многие рассказывали про эти негостеприимные места. Кто-то приходил сюда в часы горя, долго любовался сумрачным миром, а потом, словно оставив все печали здесь, уходил освобождённым. Другие же старались бежать отсюда, едва завидев кромку стылого пляжа, тяжко им тут дышалось, а холодный и влажный ветер зажимал прозрачной рукой и рот, и нос, будто бы желал задушить. Были и те, кто ничего не чувствовал, называл этот берег скучным и невыразительным…
        Одно объединяло все рассказы - маяк.
        Сейчас я как раз рассматривал его. Старая каменная башня вырастала из скалы, а между берегом и ею бесновалось в узком проливчике море. Стеклянный купол запылился, в нём не было света, и неудивительно - никому было не перебраться туда, кроме птиц, а те огонь зажечь не умели.
        Скалы резко обрывались в воду, не было никакой тропы, даже если воспользоваться лодкой. Да и ту, вероятно, разобьёт о скалы прежде, чем найдётся более-менее безопасный вариант пристать к берегу. Площадка, из которой точно вырос маяк, была совсем маленькой, и не оказалось вокруг никаких тропинок.
        Не крылатым ли, и правда, был смотритель?..
        Маяки - моя страсть, и мне хотелось попасть и в этот. И не только попасть, но и зажечь. Вот только крыльев у меня нет, потому я долго смотрел на башню, выискивая хоть какую-то возможность подобраться к ней ближе.
        Вечерело. Солнце по-прежнему пряталось в глубине туч, и потому пришли сумерки, впрочем, и они быстро стали темнотой. Башня высилась вонзённым в скалы клинком. Едва проглядывались на сизых тучах очертания стеклянного фонаря. С темнотой никакая магия не заставляла его загореться.
        Как жаль!
        Неужели нельзя вновь заставить биться сердце этого маяка?…
        Я сидел на холодном камне уже несколько часов, но разум никак не мог решить поставленную задачу. Мне нужны были крылья, но ничто здесь не могло мне их дать. Незнакомые ветра были не моими братьями, да и мир здешний слишком уж отличался, чтобы просить их помощи.
        Нельзя было сложить моста, соткать из воздуха колдовскую переправу. Нет, маяк оставался недосягаем, какой бы способ я ни предлагал.
        Только одна история успокаивала меня и дарила надежду, что так не навсегда. Рассказывал её у костра старый путник. Сколько ему было лет, сказать было трудно - прорезанное морщинами лицо, седые космы волос, сухая фигура могли равно принадлежать и тому, кто едва перешагнул за сотню, и тому, кто путешествует тысячу лет.
        - Каждый умеет что-то своё, - говорил он. - Кому-то судьба бродить по мирам, а кому-то - зажигать звёзды. Кто-то вдыхает в ветра жизнь, кто-то же пробуждает океаны. И вам ни за что не узнать, для чего вы, пока не выпадет самого главного путешествия, - он начинал так почти каждую историю, а потом замолкал. И казалось даже, что кроме этого ничего он не скажет, но чуть позже голос вновь разносился над костром, и все затихали, вслушиваясь.
        Историю о маяке он начал так:
        - В свинцовом море давно не сыскать кораблей, потому что маяки не горят… А маяки не горят, потому что нет того, кто их зажигает. Одно дело - присматривать, когда огонь в сердце маяка уже трепещет и жаждет указывать путь… Совсем другое, когда сердце остыло. Но как есть те, кто расцвечивает на небе звёзды, так есть и тот, кто согревает своей душой маяки. И когда это происходит, маяк пробуждается и разгоняет тьму.
        Никто не прерывал старика, никто не спрашивал имени… Да и вряд ли бы он назвал его. И вот сейчас, глядя на остов маяка, я думал, что не отказался бы знать, кому в целой Вселенной открылся дар пробуждать сердца маяков.
        Увы, не мне.
        Нужно найти одарённого…
        Я поднялся. Побывав здесь однажды, теперь я мог всегда найти сюда дорогу, и меня не смущала ни свинцовая тяжесть небес, ни угрюмое море, ни холодные камни, ни дикие ветра.
        Сердцу больно было смотреть на маяк, который во тьме казался всего лишь бессмысленной башней. Точно у него отняли возможность жить. В свинцовом море не сыскать кораблей… Потому что маяки не горят.
        Я бы шёл по кромке прибоя, чтобы отыскать все маяки этого мира, чтобы найти к каждому тропу, но пока я не мог их зажечь, мой путь не имел ни малейшего смысла. История этого маяка сейчас останется недосказанной.
        Я отвернулся от моря, чтобы больше не видеть тёмную башню, шагнул в сторону унылых песчаных дюн, между которыми змеилась тропа, и вдруг мне навстречу вышла девушка.
        Сильная, даже мощная её фигура словно разрезала ночь. Светлые - до белого - волосы колыхались у лица, и глаза из-за этого казались пронзительно сияющими.
        - Что ты делаешь здесь? - спросила она.
        И хоть мы не были знакомы, становилось ясно, что шли одним путём.
        - Ищу историю маяка, - кивнул я на темноту за спиной.
        - Тогда ты вовремя.
        Почти толкнув меня плечом, она пошла дальше, а мне оставалось только следить за бледным всплеском её волос в окружающей темноте. Я знал, что там обрыв, но то, с какой уверенностью она двигалась, не давало мне предостеречь, окликнуть. Словно лишившийся голоса, я смотрел и смотрел, не понимая, как же она…
        Под ногами её вдруг вспыхнул свет. Точно лунная дорожка пробежала от берега до маяка, расчертив и площадку перед ним. Она шла, не сомневаясь ни в чём, и за её спиной свечение пропадало.
        Море словно притихло, безмолвный маяк возвышался над светлой фигуркой, а она казалась такой маленькой рядом с ним. А потом и совсем исчезла - вошла в невидимую мне дверь.
        Опустившись прямо на песок, я решил подождать. Сердце моё билось нестерпимо сильно, точно намеревалось остаться на этом пляже. Неужели я всё-таки увижу прямо сейчас, как это случается? Как загорается маяк? Впервые или после долгих лет тяжёлого сна?
        Ждать пришлось долго, наверное, винтовая лестница насчитывала много ступеней. Потом что-то светлое мелькнуло в стеклянном, избитом ветрами, пропыленном куполе. Темнота вокруг точно подалась ближе, тоже рассматривая небывалое в этом мире событие.
        И вот наконец-то ночь прорезал ровный голубоватый луч. Засияли пенные волны в нём, тьма точно заискрилась, и я понял, что тучи исчезли, а небо оказалось полным-полно звёзд. И горел маяк. Впервые и навеки засияло его сердце, даря сумрачному миру со свинцовым морем надежду.
        История стала цветной ниткой и обвила моё запястье. Я ещё расскажу её кому-то другому, кому-то, кто будет искать, какой же маяк зажечь.
        018. Варган
        Тишина в доме, только в камине весело трещит пламя, блаженное тепло разливается по комнате, и уже даже нет желания вылезать из объятий пледа. То ли усталость, то ли истома, но в этом маленьком и уютном уголочке вдруг хочется провести всю жизнь. Как покой ласкает руки, как жаркий язык тепла вылизывает ступни… Эх…
        Для путника опасно останавливаться в таких местах. Нет-нет, а зародится в душе вопрос, стоит ли и дальше брести пыльными дорогами, стоит ли терпеть удары северных ветров, нужно ли мокнуть под дождями и ёжиться от попадания снеговой крошки за шиворот? И камин словно нашёптывает: «Не нужно, не стоит». И ведь верить ему так сладко.
        Пока за окном бушует непогода, камин укачивает, убаюкивает, обещает приятные сны. И в таких сновидениях дороги уже не сыскать, там только покой, и тишина, и мягкость. Вырваться из плена уюта после них уже и не получается, да и нужно ли, а? Что там можно найти среди дорог да полей, среди лесов да диких круч? Ничего хорошего. Да-да. Так и скажет вам камин, и плед, и подушечка под ноги…

* * *
        Вырвавшись из цепкого тепла, замираю на пороге, не стремясь обернуться. Вот уж попал из северных широт и сразу в каминный рай! Этот мир путнику не подойдёт. Если пройти по домам, постучаться к каждому здешнему обитателю в дверь, то легко можно заметить глаза, в которых искорка узнавания вспыхивает. Оседают тут путешественники, что с коварством тепла не справились, тоскуют себе потихоньку, счастье ведь для каждого своё, не всем у камина жизнь просиживать нравится.
        Мне вот точно нет.
        Захлопываю дверь и сбегаю с крыльца, торопливо одёргивая плащ. Прямо тут и дверь в иной мир не соткать, и сюда ведь долетают отголоски каминного шёпота, а значит, гранью мир не повернётся, чтобы открыть в нём переход. Нужно прочь, прочь бежать от посёлка, искать глушь, и тишь, и синь.
        Только вот небо тучами затянуто, дождик моросит. Как раз такой, что под крышу ловко загоняет. Убеждает, что ничего же плохого не будет, если его вот прямо сейчас немного переждать. Не по лужам же, не по ручьям же ноги мочить…
        Но я буду упрямей.
        Приходится бежать во всю прыть. Улочки посёлка неровные, завиваются лабиринтом, дома мелькают, зазывая золотистыми окнами, тянет дымом, а кое-где и вкусными блюдами. Хороший мир, уютный мир, да не для меня, не нужно мне такого тепла, не хочу я такого уюта, пустите!
        Крыльев бы, но нет их у меня, ветра бы, но и тот улёгся, и лишь назойливый дождик всё шепчет и шепчет, соблазняя: «Иди в дом, там тепло, иди в дом».
        Перестук и шуршание капель до того назойливы, что приходится вытащить из кармана варган. Ну-ка, посмотрим, умеет этот дождь танцевать или только топчется, никакой плясовой не зная, тоску в лужах разводя?
        Тугие звуки ввинчиваются в шорох, и тот словно отступает назад, опешив. Дождь прислушивается, пробует новый ритм, шуршит недовольно, видать, не привык разминаться. Но я не останавливаюсь, продолжаю и играть, и идти, но уже пританцовывая. В первый раз ли мне плясать посреди чужих миров? Нет, конечно!
        Всё быстрее ритм, всё ярче раскрывается мелодия, вот уже и дождь поддался, вот уже и его капли отстукивают мне, помогая складывать песню о путешествиях. И даже не тяготит меня одиночество на мокрых улицах, которым конца и края не найти, но…
        Раскрывается со скрипом дверь, выскакивает на улицу почти седой старичок, флейту к губам тянет. Минута - и мы уже вдвоём разворачиваем мелодию. Она стала и крепче, и ярче, и веселее. Дождь пошёл сильнее, но в дом уже не гонит, с ним, напротив, как-то легче танцевать.
        Но что это?
        Позади нас треском разлетелся новый звук. Кто-то выхватил банку с горохом и задаёт уже иной ритм, ещё быстрее да интереснее. Не оглядываюсь, веду музыкантов по улицам, почти забыв, что мне бы только дверь в иную реальность отыскать. И дождь совсем выдохся, не перетанцевать ему нас, лишь водяная пыль осталась. А позади уже целый оркестр - и гитара, и дудка, и флейта, и даже гулкий звук ударов по натянутой коже - у кого-то целый барабан дома затесался!
        Знаю, что в глазах людей веселье, неподдельное счастье, что мир каминного уюта новыми красками расцветился. Даже солнце где-то там проблёскивает. Скоро радуге мостом выгибаться.
        Но вот мне пора уже, пора…
        Отнимаю варган от уставших губ, пока музыка сама по себе течёт, плывёт над посёлком, кричит и смеётся. Вступаю в тень, где никому меня не заметить. В этом местечке грань мира выступает острой ключицей.
        Закрываю глаза.

* * *
        Когда меня обступает тишь и прохлада, осторожно осматриваюсь. Этот мир тёмен и дик, тут путешественникам никакой камин тепла не предложит. Но мне и не надо. Я стою, счастливый и вольный, а где-то там, в посёлке всё ещё продолжается веселье. Потом они снова уползут к своим каминам, будут складывать сказки, грезить о путешествиях, в которые никогда-никогда не пойдут… Но это всё не моё. А вот новый мир, неприветливый на первый взгляд, так и жаждет раскрыться, принять, показать чудеса и чудесности.
        Мягкая мшистая лесная подстилка дышит влажностью и рыхлой землёй, ветерок где-то наверху рассказывает кронам небылицы, звёзды подмигивают, прячась в вуалях облаков… Как же хорошо здесь. Пусть и холод уже пробирается под одежду.
        Не теплом, не карнавалом меня можно обольстить, а только тропой через чащу, озёрами глубокими, шумом морского прибоя, крепкими скалами. Когда-нибудь рассыплюсь я отголосками по всем таким мирам, пусть меня поищут ещё, пусть позовут… Никто не откликнется, только ветер и поднимется, растреплет волосы.

* * *
        К рассвету выхожу на вершину холма, с которой как на ладони видать сизые леса - бескрайни они, до горизонта тянутся острыми кронами вверх. Улыбаюсь и присаживаюсь на камень. С собой лишь краюха хлеба и родниковая вода. Скоро в очередной мирок подаваться - прыгну с вершины в еловые объятия и буду там. Что ждёт - не знаю, но и ладно, как будто это самое важное.
        Снова просится петь варган, и я уступаю ему. Но на этот раз мелодия у нас тягучая, медленная. Она далеко разносится, пробуждая леса, птицы вот уже и подпевать начали. Закрыв глаза, я и дышу только этой мелодией, только новым чудным ритмом. Ах, всё есть музыка, и вот эта - дикая и прекрасная - моя.
        Просыпается ветер, смеётся в вышине, ещё дальше тянет мою мелодию, целый мир окручивает ею, как верёвочкой, а мне и дела до этого нет. Варган - ключ и конь, он уносит меня вдаль, вдаль… Я, наверное, уже и прозрачен, сквозь меня проливается туман и свет. Потому что скоро уже я и вовсе отсюда исчезну. В новый мир, каким бы он там ни был, к новому солнцу.
        019. Семя
        Небо здесь было и серым, и пустым. Однородный тон не казался плотной грядой туч. А может, в этом мире это и не было облачной пеленой, может быть, здесь никогда не существовало синевы. Мне встречались миры с небесами цвета лаванды, с небом, ярким, как долька мандарина, с небосводом алым и золотым, но такой пустой серости я не видел раньше ни разу.
        Пустошь, лежащая передо мной, тоже не блистала красками, но и не казалась свежим холстом, к которому стоило бы притронуться кистью творения, чтобы вдохнуть наконец жизнь. Казалось, мир этот давно истлел, превратился в пепел, да и тот уже истрепался, став почти пылью и прахом.
        Неуютный неприятный мирок, хотя никакой опасности тут не найдётся, да и… никого живого, похоже, тоже.
        Гоняясь за маяками, за огненными вспышками в ночи, за яркими звёздами, я забыл, что мне могут попасться и другие миры. Те, где с ошеломляющей ясностью понимаешь, что никакого движения нет.
        Неуверенно переступив, я всё же подбросил на ладони золотистую каплю кулона, а когда она указала носиком направление, отправился туда, шагая по испещрённой трещинами земле, не знавшей воды, песен дождя, шороха трав, не знавшей ничего…
        Неужели этот мир таким был всегда? Неужели за грядой серых холмов на горизонте не скрывается благодатной долины, где и травы, и цветы, и животные найдутся в изобилии? Где пробегут серебристые ручьи, где будут живые ветра?..
        Но сколько бы я ни шёл, а холмы не приближались и ничто не менялось. Вечный сон мира, который не знает живого участия. И как же это было больно!..
        Усталость вместо света текла с серого неба, пропитывала каждую клеточку тела, и скоро я понял, что нужно или выбираться отсюда, или остановиться на отдых. К тому же нельзя было бы сказать, что я приблизился к цели своего путешествия. Признаться, цели-то никакой особенной тоже не было, но я наметил точку между холмов, намереваясь именно там миновать гряду… И не прошёл и половины пути! То ли холмы действительно оказались очень далеко, то ли зрение обманывало меня, то ли это тоже было свойством странного мира с серостью вместо небосвода.
        Нельзя было ни развести костёр, ни пополнить запасы воды. Я сидел на жёсткой земле и вглядывался в череду холмов, пытаясь разгадать их тайну. Оседлать бы ветер, тот вмиг бы домчал… Но нет тут ветра, и ничего нет, и никого нет.
        Я снова подкинул на ладони кулон. Он походил на маленькое зёрнышко, отливал золотом, янтарём и гречишным мёдом. Он нашёлся у меня в кармане, когда я ступил на эту серую пустошь.
        Зёрнышко?.. Зёрнышко!
        Не задумываясь, зачем я это делаю, я разгрёб сухую землю. Она поддавалась плохо, потому пришлось вытащить нож, чтобы углубить получающуюся лунку. Наконец та стала достаточно большой, чтобы можно было бы опустить семя. Снова взвесив на испачканной руке кулон, я уложил его в ямку и аккуратно засыпал рыхлой пылью. Отбросив всякие сомнения, потянулся за фляжкой с остатками воды и щедро полил свою посадку.
        Странно, но все эти действия отняли у меня столько сил, что, откинувшись на собственный рюкзак, я задремал.

* * *
        В каждом мире приходят свои сны. Где-то они наполнены страхами, где-то сказками, а здесь тоже были серыми и пустыми. Я словно смотрел в бесконечность, которая оказалась плотным листом картона и только. Утомительное и безыдейное сновидение хотелось как можно скорее прервать, но и это не удавалось, пустота не желала отпускать опрометчивого путника.
        Я, сколько мог, отстранялся, почти отпихивал её, может, даже что-то кричал, пока вдруг по картону не заструились трещины. Они были чёрно-зелёными, и новые краски обрадовали меня. Змеясь, выгибаясь, они всё больше напоминали причудливые ветви растущего дерева. И, конечно, это меня успокоило, теперь я смотрел, как ветви заполоняют всё пространство, как они растут и растут, дотягиваясь даже до серых небес, а потом пробивают и их, устремляясь куда-то ещё.
        Проснулся я от толчка и не сразу понял, что произошло. Надо мной расстилалась чернота, и я сначала решил, что наступила ночь, но потом нахмурился, недоумевая. Плотный полог ветвей, а вовсе не темнота - вот что меня окружало. Я и лежал на молодых ветвях, прогибающихся от каждого неловкого движения, а земли под собой совсем не чувствовал.
        Подобравшись ближе к стволу и ухватившись за него для надёжности, я огляделся, пытаясь понять, что произошло. Выходило, что семя дало росток, да какой! Он развернулся настоящим лесом, шумел ветвями, раскрывал всё новые почки, и воздух был переполнен ароматами весны.
        Улыбнувшись, я двинулся по ветвям. Перешагивать, перепрыгивать, рискованно карабкаться пришлось немало, но всё же я сумел подняться выше и отыскать такое местечко в плотной кроне, откуда можно было бы рассмотреть побольше.
        Серая пустошь превратилась в весёлый и молодой лес, а холмы на горизонте тоже зазеленели. Удивительно! Откуда же в этой пустыне нашлась вода? Как они росли так быстро без всякого солнца?
        Ровный белый свет с небес тоже стал иным, он словно изменил тон и теперь казался почти живым. Я несмело улыбнулся. Неужели ожил и этот мир? Не испугался серой пустоты?
        До холмов, конечно, было не добраться, но я присел на ветку, опираясь спиной о ствол, и прикрыл глаза, наслаждаясь ветром и песней растущих деревьев. Скоро я потерялся в мечтах и ощущениях. Мне виделись удивительные картины - источники среди скал, выходящие на поверхность золотые жилы, гроты, чьи стены сияли от сплетения драгоценных кристаллов, леса, под сенью которых цвели цветы и спели ягоды, рощи, в которых можно было прятаться от дождя, долины, где разливались реки и пахло клевером.
        Каждая моя мысль была точно и не моей тоже, как будто бы мир вытаскивал из меня эти картины, стремясь воплощать их в жизнь. Было ли так или только казалось, я судить не брался, мне просто нравилось ощущение ветра на коже, и грезить здесь было на удивление приятно.
        Когда же я почувствовал, что грань миров близко и готова открыть мне дверь, мир вокруг преобразился настолько, что я бы никогда не узнал его, если бы не прожил эти моменты вместе с ним. Красивый и яркий, многоцветный и сильный, он блистал всё новыми красками.
        Дверь открылась прямо передо мной. Перешагнуть порог оказалось мучительно сложно, но всё же я пересилил себя. Обернулся лишь раз, чтобы убедиться - мне не приснилось. Или всё же приснилось?
        Молодой лес качал ветвями мне вслед. А над кронами раскинулось шатром ослепительное синее небо, настолько чистое, точно в него можно было нырнуть, как в озёрную воду…
        020. Орёл и дева
        А эта история прозвучала, когда путники остановились на ночлег среди горных круч. Площадка, с двух сторон закрытая скалами от ветра, приютила почти десяток странников, костёр горел ярко и жарко, закипал на углях чайник. В такие моменты разговоры ни о чём сменялись сказками, легендами и байками, пережитыми на собственной шкуре.
        В тот вечер рассказ повела высокая женщина, возраст которой невозможно было определить навскидку. Ветра выбелили её волосы, закалили кожу лица, и морщинки вокруг глаз говорили разве что о том, сколько она любит улыбаться. Яркие губы казались сухими, но были красиво очерчены, а лицо было настолько худым, что рельеф скул очаровывал тонкой красотой…
        Голос был под стать внешности - глубокий, бархатистый, как будто его можно потрогать, ощутить настоящую мягкость. Поначалу она говорила тихо, и невольно все замерли, вслушались, почти не дыша.
        - Среди гор, ущелий и острых скал есть деревенька, - начала она, ни на кого не глядя. - Там живёт суровый народ, крепкий и коренастый. Любят местные одежду из шкур, плотную кожаную обувь, добротное оружие, которое и ковать научились получше многих. Лица их суровы, кожа тёмна, а глаза почти всех оттенков синевы. Волосы всегда уложены в косы и у мужчин, и у женщин. В таком краю и не выжить тому, кто телом слаб…
        Она замолчала, потянулась к костру и поворошила угли увесистым суком, растревожив пламя. Как раз вскипел чайник, и скоро рассказчице подали плошку с травяным отваром. Она только кивнула в ответ.
        - Но вы и сами понимаете, что не было бы истории, если бы в том краю всё шло, так, как заведено изначально, - сделав глоток, она продолжила: - Так однажды родилась там девочка у солидной четы - именитого воина и лучшей швеи тех мест. Дочь оказалась слабой и болезненной, бледнокожей и хрупкой, едва сумела сделать первый вдох, не завопила радостно, как другие младенцы. Повитухам пришлась не по нраву. Впрочем, была там одна древняя уже женщина, что сразу одёрнула остальных. Пригляделась к младенцу и решила, что жить девочка будет, приказала только побольше согреть воды, получше кутать в шкуры после первого купания.
        У костра стояла тишина, за спиной говорящей развёртывались крылья ночи. В паузах, пока она пила мелкими глотками травяной отвар, все терпеливо ожидали продолжения рассказа.
        - Родители девочки не были молоды, это была их третья дочь. Так что им и в голову не пришло уделять ей больше внимания, чем остальным. Приняв, что ребёнок может уйти до срока, они никак не старались упростить её жизненный путь. Да и не принято это было в том селении, ведь горы неженок не прощают, слабому не поддаются. Девочка же росла смышлёной и пусть уступала сверстникам в силе, но порой превосходила в разуме и хитрости. Дети пытались обижать её, но вот взрослые стали замечать и даже ценить. Однако никуда ей было не скрыться от печати смерти. Всем чудилось, что она не заживётся на свете, все украдкой вздыхали ей вслед.
        Едва голос затих, над горной грядой показался краешек луны. Неяркий ещё лунный свет мазнул лучом по щеке рассказчицы, и та прикрыла глаза. Было в ней что-то странное, что-то неземное, хотя ни один из путешественников, собравшихся у этого костра, не походил на обычных людей ни внешне, ни внутренне. И всё же…
        - Приготовила судьба особенный путь такому ребёнку, - словно вспомнила рассказчица, что пора вести повествование дальше. - И чем больше зим переживала хрупкая с виду девочка, чем ближе было её совершеннолетие, тем утончённее, интереснее становилась её красота. Уж стали заглядываться мужчины, да только каждый из них понимал, что жена должна быть крепкой и выносливой, а такая, пусть и красавица, а умрёт родами, оставив дитя сиротой. И никто не смел подойти к ней близко. Она же и не искала любви. Всё чаще уходила подальше от селенья, спускалась на луг, чудом затесавшийся меж двух горных вершин, собирала там травы и будто говорила с ними. Стать бы ей травницей, но и это её словно бы не тянуло, а что влекло по-настоящему, того никто не знал.
        Костёр стал меркнуть, путешественники засуетились, подкладывая поленья, а рассказчица ждала, рассматривая собственные ладони, точно с них и читала историю неведомой девушки. Когда же все уселись, рассказ полился сам собой.
        - Однажды осенью она собрала все свои вещи и ушла из селения. Никто не стал ей препятствовать, никто и не обратил внимания. Отчего-то каждый решил, что она отправилась на любимый луг собирать травы. Но девушка шла в другую сторону, поднялась она на скалу, откуда далеко-далеко видно было всё, что окружало родной ей край, и закрыла глаза, вслушиваясь то ли в звуки ветра, то ли в стук собственного сердца. Стоило ей постоять так немного, как из-за горной вершины показался крупный орёл. Таких больших птиц раньше здесь не видывали, да и после того не встречали ни одной. Орёл дал девушке сесть на спину и взмыл к солнцу.
        Снова пауза, и многие теперь вглядывались в лицо рассказчицы, чудилось им что-то птичье.
        - Куда она стремилась? - спросила между тем женщина. - Куда унёс её орлиный бог? Горы молчали. Родные забыли о ней, даже имя истёрлось, показавшись бессмысленным, как шелест дождя. Но девушка не умерла, не исчезла совсем. Она выучила магию.
        Многие этого и ждали, шепоток прошёлся над костром. Но рассказчица подождала и договорила:
        - Она не вернулась в родной край никогда, хоть поначалу сердце её просилось туда за поддержкой, а чуть позже - за расплатой. Но когда все стадии своего обучения она закончила, ни месть, ни любовь не были над ней властны. Говорят, и сейчас она бродит по подлунным дорогам. И тот, кому она встречается, может попросить у неё один дар. Странный дар…
        И каждому в тот же миг стало ясно, что это за странный дар. Рассказчица вглядывалась в суровые лица, в глаза тех, кто повидал и перешёл мириады миров. И ожидала.
        - Забери у меня желание мстить, - попросил вдруг один. - Месть гнетёт меня, сколько бы я ни бежал, сколько бы миров ни узнавал, а тянет вернуться и убить обидчика. Забери мою месть.
        И она кивнула.
        - Забери мою любовь, - прошептал едва слышно другой. - Не то чувство, которым следует гордиться, забери его, чтобы больше не терзало.
        И она опять кивнула.
        А чуть позже просьбы стали раздаваться отовсюду, но она каждой отвечала только кивком. И стоило ей это сделать, как отступала тяжесть с сердца, становилось легче дышать, уходили навязчивые мысли. Таков был её дар.
        - Неужели ты не хочешь любви? - вдруг прозвучал вопрос от девушки, сидевшей позади всех. - Неужели ни капли?
        Рассказчица поднялась, повернулась к сияющей луне. Орлиный клёкот разнёсся над горами.
        - Чтобы получить дар, приходится пожертвовать чем-то, - пожала она плечами.
        Орёл улетел, унося свою всадницу, скоро над костром зазвучали разговоры. И только девушка стояла у самого края, до боли в глазах вглядываясь в лунный диск. Она не успела попросить избавить её от того, что причиняло ей нестерпимые муки. Только отчего-то ей было совсем не жаль.
        021. Звёдный мальчик
        В город снова приходит ночь, засыпают улицы и фонари, мягкий ветер пробегает по крышам и тоже замирает. Сидеть на самом верху сейчас особенно хорошо, наконец-то обступает тишина, и лишь изредка её нарушает шорох автомобильных покрышек.
        Появляются кошки - таинственные ночные звери, почти что слуги ночи. Они приносят в своей пушистой шёрстке сон, мурлычат, навевая приятные грёзы, осторожно ловят звёзды, которые оказались слишком низко.
        В этом городе всегда особенно спокойно по ночам.
        Есть и другие миры, другие города, где ночь пронизана настороженным ожиданием, где стучат громко сердца охотников и жертв, где аромат крови кажется сильнее, чем запахи цветущих трав. Но не здесь. Потому я и забрался сюда.
        Долгий путь иногда настолько утомляет, что хорошо отыскать такой вот мирок. Уснуть на крыше в объятиях ветра под голоса сонных кошек, раствориться всего лишь на одну ночь в городском покое, пронизанном сотнями тысяч разнообразных снов. Это похоже на погружение в податливые воды тёплого озера. Всё глубже и глубже, пока не коснёшься светлого песчаного дна… Уютно, совсем не умирание, совсем не утопление, что-то другое, но ты будто в воде и принадлежишь ей, течёшь с нею вместе.
        Так я и чувствовал себя, пока смотрел, как котята играют на крыше, слушал, как гудит в проводах ветер. Почти задремал уже, когда прямо на крышу упала звезда, покатилась по жести с мелодичным звоном. Котята отпрянули и спрятались за трубами, а звезда остановилась и обратилась ребёнком.
        - Больно, - раздался детский голос, но его обладатель не думал плакать. Присмотревшись, я понял, что это действительно мальчик. Звёздный мальчик, дитя звёзд. У него были рыжие волосы, остриженные чуть ниже подбородка, и если бы футболка не светилась, то легко было бы спутать его с обычным ребёнком лет десяти.
        - Отчего ты упал? - поинтересовавшись, я подошёл ближе и протянул ему ладонь.
        - Такое случается, - дёрнул он плечом и сжал мои пальцы. Его рука оказалась невозможно горячей. - Теперь придётся ждать дождя на рассвете.
        - Почему именно дождя? - это было интересно, даже любопытно. Звёздный мальчик сел на крышу, и я устроился рядом с ним. Он принялся объяснять:
        - Когда будет вставать солнце, оно всё равно взглянет на город, даже если придут тучи. Смотри, они уже ползут вон там, - я проследил за взмахом тонкой руки, действительно на севере уже собрались облака. - Так вот, солнце взглянет, а будет идти дождь. И тогда появится радуга. По ней я легко доберусь назад. В небо.
        Он кивнул мириадам звёзд, что смотрели сейчас с высоты. Где-то там затерялся кусочек чёрной пустоты, маленькая заплатка - его место.
        - А по-другому никак? - удивился я. - Вдруг не будет дождя?
        - Ну, если не будет, то придётся долго ждать… Или просить птиц, но с ними я не в ладах. А ветер и сбросил меня сюда, мы в ссоре.
        - Да уж, - я не нашёл, что сказать, только погладил Звёздного мальчика по руке.
        Он пожал плечами и вгляделся в ночь. Потихоньку на крышу снова выбежали котята и принялись играть, ветер совсем улёгся, а город полностью заснул. Только несколько фонарей горели у дорог.
        Я тоже почти задремал, когда Звёздный мальчик вдруг поднялся и торопливо подошёл к самому краю крыши.
        - Смотри-ка, - воскликнул он. - Разве это не кит?
        В небе и правда плыл кит. Я знал таких, они выбирали самый большой океан - воздушный. Их песни были удивительно прекрасны, но сегодня кит молчал, а может, был слишком далеко от нас.
        - Он нас не видит, - заметил я.
        - Да, жаль, жаль, что не видит, - Звёздный мальчик приуныл. - Он бы подбросил меня домой. И не нужно было бы ожидать дождя.
        - Его можно позвать, - мне захотелось тут же вытащить из кармана варган и сыграть для кита, и для этого мальчика, и для котят на крыше, и даже для целого города. - Он услышит песню и обязательно прилетит, потому что небесные киты очень музыкальны по натуре своей.
        - Разве же до него доберётся эта тихая мелодия? - усомнился Звёздный мальчик. - Ты, конечно, можешь попробовать… - но голос его звучал так, что любому бы расхотелось. Не за это ли его сбросил с небес обиженный ветер?
        Впрочем, мне было не привыкать, и я вытащил свой варган, поначалу тронув его осторожно и мягко. Тонкая нота словно повисла в воздухе, на мгновение почти засияв. Она была не только слышна, но и ощутима, её и потрогать можно было бы, если б успеть. Следом за ней появилась и другая, короче и звонче. На этот раз Звёздный мальчик заметил её и потянулся рукой. Нота сбежала из его пальцев.
        А я продолжал играть, вычерчивая ритм, пытаясь найти в этой ночи то правильное созвучие, которое позовёт кита петь. Довольно скоро я заигрался настолько, что уже и ночь, и звёзды, и кит, и город стали для меня нотным станом. Казалось, я могу музыкой описать каждого и, более того, каждого позвать.
        Котята замерли у моих ног, облака застыли на севере и теперь казались картонной аппликацией, город был будто вырезан из чёрной бумаги. Даже луна воздушным шаром подплыла поближе. Звёздный мальчик забрался на неё, но оказался слишком тяжёл - она не могла поднять его выше, туда, где оставалось чернотой его место.
        Кит приблизился. Теперь можно было видеть, как он выпускает сияющие фонтаны, ведь небесные киты умеют выпускать из себя свет. Звёздный мальчик, очарованный то ли этим чудным зрелищем, то ли мелодией, почти не шевелился, сидя на округлом боку луны.
        Вскоре кит оказался совсем близко и даже запел. Никогда прежде не играл я дуэтом с таким чудесным зверем, но получилось очень хорошо. Даже ветер снова проснулся, даже город будто бы прислушался всеми своими стенами, крышами и трубами. Кит пел и пел… и наверное, мы бы с ним забыли о главном, но Звёздный мальчик вдруг звонко спросил:
        - Можно ли мне забраться на твою спину? Отвезёшь ли ты меня домой, наверх?
        Киты не только музыкальны, они очень добры, потому большой наш солист протянул к звёздному мальчику хвост. Что то был за хвост - целая дорога, особенно для ребёнка. Взбежать по нему было не только просто, но и весело. И Звёздный мальчик смеялся, когда выбирал, куда же усесться на широкой спине. Последний раз кит пропел мне и медленно поплыл выше и выше… Мы остались на крыше с луной, котятами и ветром. Я опустил варган.
        - Может, и не стоило ему помогать, - вдруг сказал ветер. На мгновение я увидел его облик, но тот снова спрятался в тенях. - Он слишком уж балуется.
        - Он ещё совсем ребёнок, - возразил я. - Да и кит не помогает тем, в чьём сердце нет ни капли добра.
        Над городом всё ещё звучала песнь кита…
        022. Колода Таро
        Свечи горят так ровно - пламя кажется мазком кисти, что застыл в воздухе. В комнате тихо, так тихо, что даже звук дыхания - почти грохот и рокот отдалённой грозы. Далеко за полночь, в раскрытое окно заглядывает только полная луна, свет струится спокойный и мягкий. Всё тонет в тенях, становится дрожащими миражами из-за неяркого сияния свечей. Полумрак, сумрак и тишь.
        Именно сейчас - то самое время, когда лучше всего слышен шёпот карт, когда каждая из них говорит чётко и ясно.
        Время доставать Таро.
        Карты с серебряным обрезом уже не спят в своей коробочке, колоде не терпится оказаться в ладонях. Тяжёлые и гладкие, они готовы рассказывать и рассказывать, нужно только правильно ставить вопросы, и они откроют такие тайны, о которых и помыслить было страшно. Или же помогут лучше всякого зеркала вглядеться в самого себя.
        Вот только у меня сегодня нет вопросов, но хочется - да и нужно - коснуться карт и послушать их. Нужно дать им окунуться в лунный луч, как в быстро бегущую воду. И я открываю коробочку, вынимая колоду.
        Пока я тасую колоду, в комнату будто входят всё новые люди. И пусть пламя свечей не дрожит, а из окна веет прохладой, я чувствую множество взглядов, словно внезапно оказываюсь посреди причудливого бала, где ведут неспешный танец прекрасно одетые дамы и господа. Слышится вздох и трепет их разговоров.
        Стоит закрыть глаза, и картина развернётся во всех красках, но мне рано тонуть в этом, рано разбираться в чужих па. Я вытаскиваю первую карту и кладу её посреди стола. Вздохом отвечают свечи.
        Передо мной оказывается старший аркан - Ату Луна, то ли предупреждением, то ли побуждением к действию. Она обещает мне путешествие по сверкающей дороге, идущей между холмами, полными самых страшных страхов. Вот только я не раз проходил этим путём, а потому встречаю госпожу Луну улыбкой.
        Следующая карта ложится рядом, точно в пару госпоже Луне. И это оказывается беспечный и вечный Дурак. В улыбке его таится бесконечность, и всматриваться в безумные его глаза можно столь же долго, как в горящий огонь или бегущую воду.
        Но я отвожу взгляд, лишь кивнув. Я не делаю расклада, но приветствую, и, вытаскивая новую карту, уже опять чувствую старший аркан. Кончики пальцев покалывает, в тишине отзвуком пробегает тень мелодии.
        Этой карте не нужна пара, они и так уже пара - и танцуют вместе, и почти не видят никого, кроме друг друга. Сегодня не время дурных предзнаменований, потому сердца их чисты и бьются в унисон. Влюблённые. Ату VI.
        Карта за картой… На столе всё больше открытых арканов, старшие мешаются с младшими, колода в руках становится всё тоньше, огонь играет с блестящим обрезом, блики рассыпаются по лаковым рисункам.
        Знаю уже, что одна из карт скрывает в себе историю. И именно её мне нужно найти, прочесть и почувствовать. Луна в небе хмурится облаком, свечи тихонько трепещут, слишком много сил в воздухе.
        Скорее, скорее, где же та самая карта?..
        Сердце бьётся чуть быстрее, предвкушением заполняется каждый вдох. Кажется, что вот-вот я встречу ту самую… Того самого…
        Рыцарь мечей? Нет, не он. Королева чаш? Вовсе нет.
        Может быть, это двойка пентаклей? Нет, сбежала из пальцев, едва ли не смеясь.
        В комнате становится холодно, всё сильнее дрожат огоньки свечей, и, кажется, я уже знаю имя, но падает Башня, и… Нет. Не тот аркан. Не Ату XVI.
        Бессильно откидываюсь на спинку кресла. В ладонях осталось с десяток карт. Бал вокруг набирает обороты, почти слышна странная музыка, затанцевало даже пламя свечей, луна за окном подёрнулась вуалью, будто тоже собралась броситься в сумасшедший вальс.
        И я кладу на стол ещё одну карту. Это Дьявол, но не он - тот самый. Лишь улыбается хитро, и можно прочесть его обещания, но не стану, потому что этот ответ сейчас ничего ещё не значит.
        Последний раз перебираю карты в ладони. И вдруг одна сама собой вырывается, выпадает сквозь пальцы, открывается… Я вижу Ату XIII.
        Да, вот она, та самая карта… И этот ответ такой яркий, чёткий и лаконичный, что представить себе иной невозможно.
        Вот только я не задавал вопросов.
        Господин Смерть смотрит мне в глаза, и мы улыбаемся друг другу. Этот танец нам суждено исполнить вдвоём. Вмиг я оказываюсь на паркете, в котором блещут отражения тысяч свечей. Мы словно стоим посреди тёмного звёздного неба, которое под нашими ногами трепещет и переливается.
        Наши пальцы соприкасаются, его ладонь обнимает мою талию. Смерть ведёт всегда, и с этим ничего не поделать. Шаг… Ещё шаг… Мы несёмся по кругу, не отрывая взглядов друг от друга. Музыка сфер льётся вокруг, льётся сквозь нас, колотится в сердце, ритмом взрывает виски.
        Нет, этот танец не угроза, нет, он не обещание. Это только скольжение и кружение по грани, по лезвию между этим и тем, между вчера и завтра, между днём и ночью. И холодные пальцы, что сплелись с моими, не дрожат, и шаг наш твёрд, и мы почти одно целое, но совсем нет, вовсе нет.
        Времени больше нет, миров больше нет, под ногами нашими не паркет танцевального зала, а небеса, вокруг нас кружатся галактики. Господин Смерть танцует со мной, и нет более чуткого и надёжного партнёра. Когда он отпустит меня, это будет лишь мгновением отдыха. Мы ещё сойдёмся в танце, и устоять перед таким приглашением не дано никому.
        Лунный свет, звёздный свет или же даже сияние самой Вечности - мы кружимся в луче, и я слышу вместо музыки шелест карт Таро в своих руках. Я бы закрыл глаза, но они закрыты, я бы распахнул их, но увижу всё равно то же самое. И нет такого момента, когда можно было бы сказать: «Стоп!»
        Нельзя вырваться из танца до срока.
        Шёпот историй окружает меня. Они разом вливаются в моё сердце, пронизывают сетку кровеносных сосудов, вспыхивают под кожей серебром. От них больше не убежать.
        Господин Смерть смотрит в глаза мне и кивает. Это его желание, его сказки, тысячи историй, которые теперь следует рассказать одну за другой, не сбиваясь и не ошибаясь в словах. Это поручение, потому что я ни о чём не просил, это ответ на вопрос, который я не задал и даже не сформулировал.
        Господин Смерть растворяется вместе с залом, светом, огнями небес…
        …Колода Таро разбросана по столу, старшие арканы смешались с младшими, свечи почти догорели, лишь одна ещё трепещет в пальцах утреннего ветра. Я снова в кресле и снова один, сущности карт уснули до поры, до времени. И только одна лежит напротив меня, притягивая взгляд. Старший аркан. Тринадцать. Смерть. Не обещание, не предупреждение, только танец.
        023. Обрести имя
        В тишине, в темноте прорастает сквозь ткань сновидения имя твоё. Неведомое и невысказанное, стелется туманом, набирает сок зелёным ростком, колышется, свивается, прядётся и скоро пробивает неплотный кокон, являя себя предрассветному сумраку. Смотрится в небо, где нет облаков и нет звёзд, где только светлая голубизна затаилась, ожидая рождения солнца.
        Ни вздоха, ни ветра, никакого колыхания воздуха, всюду расстилается тишь, и нет ни теней, ни мрака, ни бликов, ни света. Пограничное состояние между тем и этим замирает, застывает льдинкой и тихонько гудит, точно ждёт, когда же первый луч расколет, извлечёт звук, и имя, невысказанное, непроизнесённое, обретёт тело в мелодике звучания.
        Мгновение тянется медовой патокой, течёт так неспешно, что будто стоит. Небеса чуть светлеют, наливаются неясным сиянием, но всё это слишком зыбко, чтобы не принять за воплощение собственного желания, за самообман, за грёзу и сон наяву.
        Но вот тонким краешком, огненным языком на востоке облизывается небо. Приотворяется рот горизонта, видно лишь тонкий серп, нестерпимо полыхающий алым и золотым. Всё вокруг вздыхает, просыпается и тянется вперёд, забывая в бывшей тишине о невысказанном и неугаданном имени. Но и оно растёт, обратившись травинкой, былинкой, полевым цветком, растёт, внутри себя сохраняя собственную неспетость.
        Крики птиц, дыхание пробуждённого ветра, шорох трав и листвы - всё обретает мелодию, ритм, чёткость, катится волной, эхом отражается от склонов холмов, грохочет и ворчит вдаль по долине. Огненный язык становится больше, яростно бледнеет, рассыпая по небесам ало-розовый румянец.
        Росток имени качается вместе со всеми, но безмолвен, точно именно рядом с ним кто-то выключил звук. Всё в мире радуется, бежит и летит, а имя растёт и вызревает, пока не распускается красивым, но неизвестным цветком, трепещет под порывами утреннего ветра.
        Прислушавшись к этому неясному шелесту, к тончайшему шёпоту эфемерных лепестков, ты - единственный, кто в этом мире пока лишён самого себя, - наконец-то слышишь первый звук, не оформленный буквой, первый вздох, который катится в твоей груди, впечатывается в сердечную мышцу, отдаётся протяжным стоном в причудливом инструменте позвоночника.
        Это ещё не ответ, только частица вопроса, ещё не символ, но уже первых взмах кистью для каллиграфии. И скоро на чистейшей бумаге души проступает первый мазок. Не время рассматривать его, не время о нём размышлять. Цветок имени продолжает тянуться вверх, выпускает новые плети, обволакивает ствол выросшего рядом деревца, ползучей лианой бежит по его ветвям, выбрасывая один за другим бутоны.
        В них запечатаны и спят иные звуки, иные знаки, и вскрывать нужно осторожно, иначе можно перепутать всё имя, и оно увянет, так и не прозвенев в наливающемся теплом воздухе утра.
        Свет становится ярче, над бескрайней равниной в мягких ладонях покатых холмов замирает золотой шарик солнца. Косые лучи гладят травы, отражаются в росах, превращая их в драгоценные камни, в слёзы небес. Согревая, они осторожно обласкивают один из бутонов и…
        Звоном и шелестом над полем проносится следующая частичка. Внутри обретает самое себя первая буква. Она сияет, и можно на мгновение посоперничать с солнцем, пока то ещё так неярко, что на него можно смотреть, не боясь сжечь глаза.
        Но вот светило ползёт вверх и больше не похоже на язык, оно раскалилось, яркость уже слепит, только цветок твоего имени не боится заглядывать ему в лицо. Следующий бутон вызревает, наливается соком, становится то алым, то пурпурным, то внезапно перекрашивается в чернильный мрак. Когда его лепестки расходятся, сердцевина вспыхивает оранжевым, а звучание глубокое и чистое, как у виолончели. Он поёт, этот раскрывшийся бутон, и звук его вплетается следующими росчерками в самую твою суть. Ты и знал его всегда, и никогда не знал тоже. Потому - повтори, сначала отдельно, затем вместе с первой уже немного померкшей буквой. Повтори и внеси в собственную память, хотя это будет не запоминание, а воспоминание. Вспоминание о том, что случилось с тобой прежде, чем ты обрёл это тело.
        Свет так ярок, так чист, он льётся не с небес, а изнутри тебя, из сердца, с белого полотна души, где алым и золотым сияет не рассветное солнце, а две первые буквы имени, которое никто ещё не прочитал.
        Ветер качает бутоны, играет в ветвях, шелестит травами и гоняет туда-сюда изумрудную волну, осыпающуюся каплями росы. Свежесть и радость, беспечность и вечность порыва заставляют раскрыться ещё один бутон. Флейтой и стоном разворачивает он к небесам своё нутро, добавляя новых штрихов, нового звука в мелодию. Он зелёный и голубой, лазурный и прозрачно-туманный.
        И вот уже три буквы произносятся вместе, в недосказанности чудится удивительная тайна, так хочется поторопить весь мир, качнуть требовательно окрепшую лозу, на которой не раскрылись лишь два ярких бутона. Но солнце гладит по щеке, ветер ласкает волосы, и хочется замереть, прочувствовать утро, его бескрайность, его бесконечность. Время стоит, солнце не поднимается выше… Бутоны дрожат в ладонях ветра.
        В тот миг, когда один из них не выдерживает, раздаётся хлопок. Новый ритм завладевает, чудится, что и всем миром, всем, что можно охватить взглядом, что можно охватить мыслью. Движение, устремлённость, - и вот уже больше не тянет остаться в определённом мгновении, жажда жить и действовать овладевает… Это пришла ещё одна буква, ещё несколько росчерков, ещё один знак, который стал определять тебя, проник внутрь и, как оказалось, всегда там находился. Он сплетён из оттенков и полутонов, переливается перламутром и сразу темнеет, но слишком долго не стоит смотреть на него, ведь остался только один-единственный бутон, тот, что и хранит ключ, тот, что и является главной тайной.
        Последняя буква.
        Момент наступает не сразу. Сначала приходится долго лежать на подушке из свежих трав, повторяя про себя одну за другой все открывшиеся буквы. Пока что они - не слово, не его частица, они распадаются, кажутся бусинами, вольно катающимися по крепко натянутому полотну. Сталкиваясь, они сухо потрескивают, раскатываясь - шелестят сухой травой. Можно спрятать их в банку и встряхнуть - ничего не произойдёт, они не потеряют своего волшебного значения, но и не обретут целостность.
        Но когда солнце подползает к зениту, простреливая самое сердце небесного шатра, тогда нужно встать во весь рост и поймать бутон.
        Сжать его в пальцах.
        Сок покажется тёмным, будет пахнуть почти как вино и немного - полынью. Сожми его крепче, пусть течёт сквозь пальцы, капает в землю, где родилось до рассвета твоё имя. Капля за каплей… И рождается новый звук.
        Вот оно!
        Всё встало на свои места, и нет больше бусин, но есть вписанное в тебя, яркое, жаркое, жадно имя. И ты произносишь его раз за разом, удивляясь, как столько времени не мог узнать его. Не мог впустить его.
        Ведь это так просто - обрести имя.
        024. Рассказанная история
        Когда очередные слова пронзают насквозь, привкус крови на губах заставляет подняться с колен. Здесь, в этом сумрачном мире, нет более опасного оружия, чем слово. Нет ничего острее, ядовитее, ничего смертоноснее. И внутри меня сотни и тысячи орудий, которые готовы прорвать мою кожу, сломать мои кости, вырваться наружу с алыми каплями крови.
        Я замираю на обрыве, под порывами холодного ветра, потому что знаю, следующий шаг заставит что-то внутри меня взорваться новыми фразами, обрывками рифмованных строк, даже отдельными словами… И это будет сродни самоубийству.
        Дышать тоже надо как можно осторожнее, от каждого вдоха, который будет немного глубже обычного, они - спящие, грезящие изнутри - тоже сорвутся, прорвутся, рассыплются, а вместе с ними на куски разлечусь и я.
        И есть только одна возможность спастись.
        В этом холодном мире слово за словом я стараюсь сложить историю, выпуская острые клинки по одному, не все сразу, пусть даже иногда с губ слетают капли крови или кровавая пена.
        Я выпускаю историю изнутри, из себя, из своего нутра, уже раскуроченного, изрезанного и больного.

* * *
        …Где-то в иной реальности, где дожди были светлы, а ночи озарялись лунным сиянием, на краю леса жила хрупкая девочка, совсем одна. Она не была колдуньей или чем-то вроде, не водила дружбы с оборотнями или лесным народцем. Просто так вышло, что мать умерла, оставив ей только этот странный домик, почти развалюшку, так далеко от других людских селений, что был шанс позабыть собственное имя, пока хоть кто-то доберётся оттуда.
        К людям девочку не тянуло, она и не думала о них, ведь всю жизнь видела только мать. Ей и в голову не могло прийти, что кроме них в целом мире был кто-то ещё, на них похожий. И оставшись в одиночестве, оплакав мать, девочка почти справедливо предположила, что осталась одна в целом мире.
        Но что ей было делать? Она продолжала жить, собирать ягоды и сушить грибы, приносить хворост, чтобы обогреться позже, долгими зимними ночами. У неё была хижина и колодец рядом с ней, пара яблонь и несколько кустов смородины в маленьком саду. Она умела выбирать лекарственные травы и искать съедобные корни.
        И она умела быть счастливой тем малым, что имела. А о другом она не могла даже и подумать. В сущности, из этого и росло её счастье.

* * *
        …Задохнувшись колючим словом «счастье», я обессиленно опустился на землю. Рассказ только начался, внутри было так много неозвученных фраз. Чтобы унять желание раскашляться, я долго смотрел вперёд, в туман, клубящийся за линией обрыва. В туман, где история рождалась в материальном мире.

* * *
        Девочка звалась Арэ. Имя это дала ей мать, и значения его Арэ не знала. Зато знала, как заготовить еды на зиму, как поёт рассвет, как плести ветра.
        Она жила так спокойно и тихо, что природа принимала её за свою и ни один лесной зверь не боялся Арэ, ни одна птица не замолкала в её присутствии. И может, это тоже было счастьем.
        Но однажды…

* * *
        …Однажды отозвалось болью. Сколько раз это слово становилось толчком к развитию истории, сколько раз оно и приносило боль, разрушая привычную и слаженную жизнь. Я выпустил однажды и вытер кровь с губ. Пусть так.
        Однажды.

* * *
        В лесу не было дорог, лишь звериные тропы, луга не пересекали тракты, потому Арэ так удивилась, когда ранним утром услышала не пение птиц, а дробный перестук копыт. Так не скачет олень, так не проносится мимо быстрая лань.
        Необычный звук заставил Арэ выйти на крыльцо. Она давно сбилась со счёта и не знала, сколько лет уже живёт в глуши без матери, но исполнилось ей двадцать два, и красота её - столь же простая и дикая, как само её житьё - расцвела именно этой весной.
        Вскоре зоркие глаза разобрали, что по изумрудному лугу скачет дивной красоты зверь, несущий на спине кого-то ещё. Арэ знать не знала, что такими бывают кони, и что этот всадник - мужчина.
        С трепетом и невинным любопытством наблюдала она за приближающимся необычайным событием, которое в её жизни меняло всё, что только там было. Но вот у крыльца конь резко затормозил, с боков его падали клочья пены.
        - Здравствуй! - произнёс незнакомец, голос его был полнозвучным и приятным.
        Арэ не сразу вспомнила слова - старый язык почти истёрся в памяти, ведь повторять его было не с кем.
        - Здравствуй, - повторила она, надеясь, что всё сказала правильно.
        - Ты живёшь здесь одна?
        - Здесь есть лес, - возразила Арэ и оглянулась на высокие деревья чуть позади. - И звери, и птицы…
        - Одна, - сказал он, словно желая отрицать всех её друзей, всё её понимание мира. И спешился. - Мне нужна крыша над головой.
        Она только посторонилась, пропуская его внутрь. В хижине была лишь одна комната, но чисто выметенная, как когда-то учила мать. Арэ жила скромно и не знала, что это плохо. Но путнику не понравилось, он хмуро огляделся.
        - А где ты спишь?
        Не умея объяснить, она указала на шкуры у печи. Кровати у неё не было.
        - Я отдохну, - бросил он недовольно. - Приготовишь поесть?
        Арэ кивнула и вышла во двор. Сейчас было самое время собраться в лес на поиски пропитания.
        Распрягать лошадь она не умела, но отвела к ручью и напоила, обтёрла бока травой и оставила пастись на лугу. Лес манил её, и она почти забыла о незнакомце, когда подхватила корзину и отправилась за корнями и травами. Весна только-только сплелась с летом, так что пока пропитание было совсем скудным, но можно было проверить сеть, что стояла в ручье, там обязательно оказалась бы пара рыбёшек.
        Арэ не печалилась, она наслаждалась каждым мгновением жизни своей, непонятно ей было хмурое лицо незнакомца. Разве не должен он быть рад тому, что кроме него в этом мире есть ещё кто-то похожий?
        Арэ вернулась к полудню и принялась варить рыбий суп, как учила мать. Незнакомец выспался и с интересом смотрел на неё.
        - Отчего ты не подашься в город? - спросил он. Но для неё это был пустой звук.
        - Отчего ты одна?
        - Мать умерла, - Арэ глянула на него, но говорить ей по-прежнему было нелегко.
        - Ты красивая, кто-то взял бы тебя в жёны, - продолжил рассуждать он. Но на это Арэ не знала, что ответить. - Разве ты счастлива здесь одна?
        - Да, - и она поставила перед ним похлёбку. - Ешь.
        - А я вот никак не найду своё счастье, - но он взял ложку и зачерпнул суп. И на мгновение в глазах его мелькнула тень счастья - Арэ без труда узнала его.
        Они простились следующим утром. Арэ не дарила ему ласк, а он не настаивал, его путь лежал вдаль, поиски счастья не окончились, а у Арэ - не начинались.

* * *
        История была рассказана, но слова звенели внутри. Им хотелось сложиться тысячью иных концов. В одном - умирала Арэ, истерзанная и уничтоженная, в другом Арэ и незнакомец оставались жить вместе в маленькой хижине на краю леса, в третьем они расставались, и она каждый день ждала… Слов было так много, они заполняли меня, нестерпимо жгли изнутри, кусали и царапали, рвались наружу.
        Но я сумел сделать шаг под небо иного мира. И слова унялись, здесь они были лишены острых граней, здесь они были звук.
        И я мог плести другие истории, не опасаясь, что с ними вместе изойду кровью.
        Где-то в другой реальности Арэ встречала счастливый одинокий рассвет, а незнакомец искал счастье.
        025. Господин С
        Не каждый вечер хочется отправляться в путешествие и не каждый тянет принимать гостей. Задёрнув шторы, погасив свет, я в полумраке, который едва разгоняет одна-единственная свеча, перебираю карты, а вместе с ними - и воспоминания.
        Если взять книгу, то снова придётся отправиться в путь - по её страницам, если включить музыку, то она утащит в другие миры. Только тишина, одинокая свеча и собственные мысли могут служить сегодня компанией и развлечением.
        За окном в темноте мягко плывут снежинки, снегопад такой тихий, точно и ветер, и вечер, и сама зима решили не тревожить меня сегодня. Я бы посмотрел немного на танец снежинок, но и он способен повести за собой, а желание остаться дома этой ночью пересиливает.
        Ни разумом, ни чувствами, ни телом не хочу я покидать уют тёмной комнаты. Надёжно скрыта она от миров, раньше пробиравшихся в коридоры дома, паривших в комнатах, стучавшихся в окна. И я надёжно укрыт от всего и ото всех.
        Даже Таро тихи, почти молчат. Куда только подевался былой задор, тот бал, где мы так упоённо танцевали… Сейчас они словно не входят, не ведут диалога, и я выкладываю карту за картой бездумно, рассматривая только красоту рисовки, но не ожидая услышать голос.
        Пришёл бы сон, но я знаю, что его не будет долго. Да и… не всякому сновидению я был бы сегодня рад. Ведь сон - тоже путешествие, тоже путь, слишком легко уйти, даже не заметив того. Так что пусть пока стоит на границе сознания, а я буду рассматривать карты, чей серебряный обрез легонько искрится - свет свечи ловится гранью.
        Нелегко путешественнику избежать самого себя. Стоит задуматься, и ты уже держишь путь в неизвестные дали, стоит обратить на что-то пристальное внимание - и вот уже раскрывается новая дверь. Как сдержаться, не убежать, не пересечь рубеж, отделяющий один мир от другого, когда это и есть твоя суть?
        Покой и тишина не надоедают мне, но всё больше и больше замечаю я теней, дрожащих бликов, туманного морока, что бывают только на границах миров. Будто бы сегодня они решили пройти через мой дом, через мою жизнь, через меня.
        И когда я закрываю глаза, вокруг нарастает шорох и шум. Будто шелестят книги страницами, словно хлопают шторы, точно трещит огонь свечи.
        Стоит осмотреться, и становится ясно, что случилось - миры сдвинулись, теперь этот дом вовсе не мой. Я и не узнаю его, всё стало иначе, нет даже свечи, только фонарь стоит с открытой дверцей, а в окна льётся солнце. За стеклом не снегопад, а привольность света и тепла.
        - Так-так, - говорю я. - Это что же получается, как отсюда выйти и кто сюда привёл?
        Это не было усилием моей собственной воли, значит, кто-то втащил меня в иную реальность силой. Но кто он, зачем сделал это?
        У моих ног лежит карта из колоды, одна-единственная, двойка кубков. Забавный намёк, точно кто-то приглашает меня на свидание. Но мне ничего не остаётся, приходится согласиться и сделать шаг этому миру навстречу.
        За дверью не коридор, там открывается сад. Я прохожу по тропинке совсем недалеко и натыкаюсь на ещё одну карту. Быть может, она поможет понять, кто же втащил меня сюда? Но это восьмёрка жезлов, и мне пока не совсем понятен смысл. Положив эту карту к первой, я медленно иду, сознавая, что этот сад на самом деле майский, переполненный теплом, ароматами цветов, яркий и лёгкий.
        Однако сад кому-то принадлежит, он слишком ухожен, чтобы быть спонтанным, хаотичным проявлением воли миров. Кто-то следит за ним, да и за мной в нём тоже. Теперь внутри меня просыпается азарт, я забываю, что не хотел сегодня покидать своего жилища. Вкус путешествий снова кружит мне голову. И… вот она, новая карта!
        Это десятка чаш.
        Я иду дальше, поднимая карту за картой, они попадаются по две и по три, а под цветущим кустом я нахожу сразу десяток. Теперь считать знаки почти невозможно, но я иду вперёд, выжидая, потому что знаю - хозяин этих мест придёт ко мне, скажет своё имя или хотя бы выглянет из-за кустов. Нужно быть внимательным.
        Неподалёку прячется среди низеньких вишен беседка. Я вхожу туда и на столике вижу ещё несколько карт - старшие арканы. Здесь и Любовники, и Сила, и даже Колесница. Но предсказания не прочесть, ничего не понять. Карты молчат, тоже затаились.
        А в моей колоде теперь не хватает не так уж много.
        Посидев в беседке, я вновь выхожу в сад. Он опять изменился - словно наступило лето. Больше зелени, меньше белоснежных лепестков, да и солнце жарит уже по-настоящему сильно. Так странно попасть сюда после зимнего вечера. Правда я уже и не помню о зимнем вечере, слишком далеко он остался, а этот мир увлекателен и не слушается меня совершенно.
        Не слушается, потому что меня ведут, а не я иду.
        Кто-то там продолжает играть с тропами, пробегающими по граням реальности.
        И снова карта.
        На этот раз как усмешка - Король пентаклей. Что ж, раз ты здесь в своей власти, значит, мне нужно найти дверь, только так.
        Даже если она будет закрыта.
        Я блуждаю по саду, а в нём наступает осень и закат - одновременно. Свет золотится, листва зажигается оттенками оранжевого и алого, пахнет яблоками, вспыхивают искрами паутинки.
        И в этих красках я вижу наконец дверь. Рядом с ним улыбается давно знакомый мне господин, но я не называю его имени, а он - не зовёт по имени меня.
        - Отдых не пошёл бы тебе на пользу, - говорит он.
        Нет смысла ему не верить, нет желания с ним спорить, но я хмурюсь.
        - Это будет ещё одним тестом, откроешь дверь и окажешься там, где должен быть на самом деле, - предлагает он.
        - То есть не там, где, как полагал, хочу? - уточняю, но он, конечно, не собирается ничего объяснять, пряча все ответы в улыбку.
        Остаётся только преодолеть последние несколько шагов и коснуться дверной ручки. Она подаётся не сразу, петли чуть скрипят, и я шагаю, закрыв глаза, чтобы волшебство могло свершиться, чтобы дорога пролегла от мира к миру.
        Одобрительный смех за моей спиной тает, превращаясь в шум ветра. Грань так тонка, вот уже и новая реальность раскрывает объятия.
        В моих руках лежит полная колода Таро, я знаю это, нет никакой необходимости пересчитывать карты. Одна из карт ещё хранит улыбку моего проводника, она останется со мной надолго, а может, она и так со мной всегда.
        Прямо передо мной лежит сияющая дорога. Она ведёт к новым и новым мирам. Я вздыхаю и чуть улыбаюсь. Да, мне нужно идти. Тут я и должен был оказаться.
        Где-то далеко-далеко в комнате, где никого нет, за окном которой танцует снегопад, догорела свеча.
        026. Сокровище
        Историю можно услышать не только во время отдыха, когда языки пламени с удовольствием лижут бока поленьев. Порой самое интересное рассказывают в иных ситуациях, иногда - даже в очень опасных.
        И хоть на этот раз, быть может, нам почти ничего не угрожало, но…
        Но мы стояли рядом на узком уступе и смотрели на холодный океан внизу.
        Иногда прямо под нами проползали облака, отсюда напоминающие туман, и тогда нам уже не видны были волны и барашки желтоватой пены на их гребнях. Не видны были острые клыки скал, на которые мы могли упасть, если бы рискнули шевельнуться лишний раз.
        Мы держались за руки, хотя прежде никогда не встречались, но уступ был так узок, а дверь так далека, что мы негласно приняли друг друга едва ли не за самых близких людей во всем веере миров. Это иллюзорное ощущение, конечно, готово было рассыпаться каплями ледяного дождя, но прежде нужно было дождаться, когда выход раскроется перед нами.
        У каждого мира свои законы, и тут мы были обязаны выжидать.
        - Наверное, время пройдёт быстрее, если мы поговорим? - предложил мой безымянный попутчик.
        - Вероятно, - я снова глянул вниз. Порядком ныли колени, да и спина устала. Мы плотно прижимались к скале, тут даже сесть было негде. Как нас ещё занесло в этот мир на один и тот же уступ? Вероятно, это такая шутка вселенной.
        - Не против историй? - он так спросил, как иные осведомляются, не против ли кто, если они закурят. Но и история может оказаться тем ещё сигаретным дымом.
        - Валяй, - я прикрыл глаза. Мы сжимали пальцы друг друга только для того, чтобы чувствовать осколок чужого тепла, убеждавший, что мы ещё живы.
        - Далеко-далеко… или даже близко-близко, - он усмехнулся. - Высился лес…

* * *
        …В лесу всегда было светло - слишком высоко от земли шуршали кроны, золотые солнечные лучи пронизывали всю чащу, и даже дети не боялись забредать далеко. Но главное, было в глубине сокрыто невероятное сокровище. Как водится, о том слагали легенды и песни, да и смельчаки поискать вызывались не раз и не два. Да толку. Никто не встречал ровным счётом ничего, только зря бродил под сенью древних как мир деревьев, что возносились к небесам. Ни детям, ни взрослым, ни рыцарям, ни колдунам, ни прекрасным дамам не открывалась лесная тайна.
        Легенды не описывали сокровище конкретно, нашёптывали, что нужно быть чистым сердцем и помыслами, и конечно, скитальцы и искатели только озлобленно ругали друг друга на все лады, подтверждая косвенно и прямо, что они ничего недостойны.
        Иногда охота за сокровищем утихала, иногда - разворачивалась пуще прежнего, а порой кое-кто и вовсе заявлял, что все легенды лгут. Лес всё так же возносил в небо ветви, давал приют птицам и животным, всё так же расцветал весной и множил краски в осенние часы.
        «Неизменность, - шептали иные старики, что в юности тоже прошли лес из конца в конец, - вот его тайна. Вот его сокровище. Мы конечны, а он - неизменен».
        Не находилось отчаянных голов, чтобы опровергнуть такое. Даже к опушкам не подступались с топорами или огнём, побаивались, что если проверить лес на неизменность, можно разгневать что-то по-настоящему страшное. Так что иногда лучше всего было признать именно такую точку зрения.
        Однажды в те края забрёл издалека странный путник. Он не просил приюта, отказывался от еды, был нелюдим и боялся собак. Не задержавшись в селении и дня, он направился в лес, будто именно он мог укрыть и приютить лучше всякого дома.
        Был странник одет в серый плащ, капюшон скрывал его лицо, а голос его оказался таким тихим и свистящим, что никто его не запомнил. Знал ли он о сокровище лесном? Вряд ли, ведь не говорил ни с кем и пары мгновений, так что принять его за искателя было почти невозможно.
        Он углубился в лес в вечернюю пору, а когда сгустилась тьма, никто уже не помнил о нём.
        Странник же уходил всё дальше и дальше. Он шёл мимо сладкозвучных ручьёв, мимо причудливых скал, мимо зарослей ежевики. Он касался гладких стволов, точно говорил с каждым, но не останавливался, продвигаясь вперёд, к самому сердцу леса.
        Там, как было давно всем известно, валуны образовывали круг, и только в центре, среди высокой травы, странник нашёл себе приют и покой.
        Он вытащил ломоть хлеба и флягу с водой и утолил голод, вглядываясь в плетение ветвей в вышине. Светлая кора на тёмном фоне неба казалась удивительным кружевом. В ночном мраке лес будто немного светился.
        Казалось бы, отдохни в красоте и тишине, пока лес поёт колыбельные. Отдохни, не боясь криков совы, не опасаясь радостного рыка преследующих оленя волков. Здесь, в самом центре вековечной чащи никто никому никогда не вредил.
        Но странник не спал, не желал отдыха. Он прошёлся по кругу, касаясь каждого валуна, будто это были спящие звери. Он шептал что-то себе под нос, бормотал непонятный речитатив, чертил в воздухе знаки.
        Он знал об этом лесе много больше, чем те, кто прожил бок о бок с ним всю жизнь.
        Наконец странник вышел из круга и опустился на колени у одного из деревьев. Наверняка оно было самым высоким и самым древним в этих местах. Над булыжниками, над высокой травой мерцало, переливаясь, туманное облако, но странник более не смотрел туда, он закрыл глаза и, не прекращая своей молитвы, покачивался из стороны в сторону.
        Так и прошла эта ночь.
        Когда же первые солнечные лучи сияющим потоком пронизали чащу, странник поднял голову к нему. В кружеве ветвей, в трепете листвы он видел тайные знаки, что никому не были ведомы в этих краях.
        Он нескоро поднялся на ноги, но в руках у него напряжённо дрожал серебряный клинок. Когда солнце почти вскарабкалось в зенит, странник снова вошёл в круг булыжников и вонзил тонкое лезвие в собственное сердце.
        Травы оросились кровью, он, конечно, осел, чудом не упав. И тогда вдруг засияло что-то нестерпимо ярко. Открылось ему древнее сокровище, потаённая мудрость вековечного леса…

* * *
        Я укоризненно скосил глаза на рассказчика.
        - Так была ли это смерть? Или он открыл дверь?
        - Суди сам, - он усмехнулся. - Его не нашли. Всё было забрызгано кровью, земля пила её жадно как зверь. Но не было тела.
        - Понятно, - я вгляделся в туман. Облако приползло к нам и закутало по шею. Но дверь была рядом, её узнало сердце. - Откуда ты знаешь, как это было?
        Некоторое время он молчал. Шевелиться нам больше не хотелось, мы почти вросли в эту скалу. Дверь приближалась, а нам было уже почти плевать.
        А потом он резко дёрнул завязки, рубашка раскрылась крыльями, обнажая бледную грудь, на которой змеился бело-розовый шрам.
        В тот же миг распахнулась дверь.
        Он не ответил. Но я и так его понял.
        Мир вновь изменился.
        027. Хозяин сокровища
        Сначала приходит боль. Кажется, что она гнездится в каждом, даже самом маленьком кусочке тела, кажется, что с каждым вдохом она растёт, кажется, что кроме неё ничего и нет. Глаза открыть трудно, но потом ещё труднее им поверить, ведь вокруг не красное, не чёрное, а всего лишь солнечное утро, кроны деревьев смыкаются шатром где-то высоко-высоко.
        Нужно бы встать, но как пошевелиться, когда от боли слёзы текут сами собой, когда даже говорить невозможно - горло сдавила невидимая рука? И приходится обратиться к памяти, отыскать в ней ответы или хотя бы намёки на то, что случилось. Тело будто бы врастает в лесную подстилку. Может, это оно и есть? Бесконечно повторяется эта история, хоть раз на тысячу миров попадётся тот, что старается сквозь тело путешественника выпустить самое себя, привязав того навечно, изменив его существо.
        Но нет, похоже, можно всё-таки сесть.
        И когда я наконец принимаю иное положение, понимаю, что внешне нет никаких причин для боли, сейчас мурлычущей сытой кошкой на грани сознания.
        Что же случилось?
        У меня пока нет ни единой догадки.
        Заставив себя встать, я прохожу несколько метров до лопочущего в корнях ручейка и тщательно омываю лицо. Удивительно, но крови нет, хотя по ощущениям я должен быть изорванным, измочаленным, измолотым в мелкие клочья.
        Чуть поодаль, где вода разливается спокойной гладью небольшого прудика, можно даже взглянуть в собственные потемневшие от напряжения глаза. Боль живёт внутри меня, она не признаётся, откуда пришла, а я не помню, откуда пришёл я сам.
        Падение?
        …Облачная взвесь, скалы и морской берег далеко внизу. Это встаёт перед глазами так живо и ярко! Но нет… Я не падал, только стоял на уступе почти с любопытством глядя на открывающийся простор.
        Тогда что же?
        И где я?
        Сердце чувствует, что грани миров разошлись надолго, быть может, до самого вечера не найти мне ни единой двери. Я заперт в ловушке этого мира, где нет ничего знакомого, хотя как будто бы мир не враждебен. Только боль… Откуда она? Может, воздух здесь отравлен? Может, в моей крови теперь течёт яд, оттого-то я горю изнутри?
        Иду вдоль ручья, потому что во время ходьбы боль словно засыпает, будто движения убаюкивают её. Моё тело - громадная люлька для маленькой боли, и я иду, покачивая её внутри себя, заставляя спрятать когти и больше не терзать меня с отчаянной жестокостью.
        Вот только выбросить из себя её никак не могу. Может, она жаждет вырваться из этого мира, выбрав меня своим перевозчиком? Может, я даже сумею поговорить с ней, едва пересеку грань, отделяющую этот мир от какого-то другого?
        А может, она всё же сожрёт меня, и я останусь лежать под сенью этих деревьев, совершенно позабыв о себе, о жизни и дорогах в иные реальности.
        Что ж, посмотрим.
        Воспоминания не приходят, память пуста, как кошель после ловких пальцев воришки. Кто знает, не к лучшему ли это, не стоит ли довериться блаженному незнанию.
        Приходит на ум только необычное, будто острое лицо.
        Имени этого странника я не знаю, но он держал меня за руку, и мы стояли на уступе, едва не падая от порывов хищного морского ветра.
        Только есть ли его вина в том, что я теперь - обиталище боли?
        Я не уверен.
        Деревья зашумели, встречая ветер, боль проснулась и вгрызлась в моё нутро с новой силой. Но я всё же успел уловить, что дверь, которая может увести меня прочь, где-то близко, пусть и заперта пока. Ничего, дождаться щелчка замка проще, чем отыскать саму дверь, если та вздумала затеряться.
        И наконец меня осеняет. Я в том самом лесу, о котором говорил мне мой внезапный попутчик! В лесу, где сокрыто сокровище, которое можно найти лишь в собственной груди.
        В тот же миг я выхожу на поляну, в центре которой громадные булыжники образовали круг.
        Каждому путнику порой приходится приносить себя в жертву, чтобы выбраться из мира, слишком настойчиво проявившего интерес. И лезвие кинжала в ножнах, что всегда у меня на поясе, потеплело, словно вопрошая, будет ли сегодня для него работа.
        Ответа я пока не знаю, но прохожу в центр круга и осматриваю булыжники. Трава тут доходит мне до пояса, тихонько шуршит, когда я двигаюсь от одного камня к другому, разглядывая и касаясь их.
        Дверь действительно прямо здесь, её сердце бьётся в унисон моему и… надо же! Здесь боль почти утихает. С облегчением я усаживаюсь в круг, опираясь спиной об один из камней и вытягивая ноги. Что ж, подождём. Дверь или откроется сама собой, или потребует испить моей крови. Но пока что даже нескольких мгновений облегчения мне достаточно, чтобы обрести ясность мысли.
        Лес вокруг трепещет и поёт, невольно я почти задрёмываю, настолько чарующа и прекрасна мелодия.
        Зачем он втолкнул меня сюда? Зачем рассказал мне историю?..
        В последний миг, пока наши пальцы ещё соприкасались, он улыбался. Отчего?
        Снова память пустеет, нет ничего, кроме музыки ветра, ничего, кроме песен крон и птиц. Я бы станцевал здесь, но боль опустошила меня настолько, что тяжело даже встать. Закрывая глаза, я уже не пытаюсь решать вопросы.
        - Мне нужна была жертва. Ты жертва? - вплетается в музыку голос.
        И я всматриваюсь в возникшее передо мной существо. Оно иссохло века назад, почти превратившись в собственную тень, а глаза его голодны и темны, но тёмного голода я совсем не боюсь. Страшнее белой пустоты голода не бывает.
        - Ты жертва?
        - Нет.
        - А кто?
        - Странник.
        Ветер вновь играет на небесной виолончели. Существо размышляет, приглядывается, втягивает тонким носом воздух.
        - Ты не отсюда. И запах твой чужероден.
        - Так и есть.
        - Но тебя оставили в жертву, - существо уверенно тянется к моему запястью.
        Прежде чем отдёрнуть руку, я усмехаюсь.
        - Похоже, жертва твоя ускользнула.
        Существо морщится и отступает.
        - В другие миры дверь открылась, - шепчет оно. - В другие миры сбежал он, пряча сокровище в груди своей.
        - Что за сокровище? - мой интерес не более чем порыв ветра, но существо разворачивается, вглядывается в меня и визгливо кричит:
        - Сердце, сердце, сердце!
        - У каждого такое есть. У тебя - нет? - теперь уже я хватаю сухонькую ручку и притягиваю к своей груди. Моё сердце бьётся спокойно и ровно.
        Существо моргает и стонет.
        - Сердце. Нет… У меня нет.
        - Отчего же?
        - Унёс…
        Я вспоминаю странника. Может ли быть такое, что он унёс второе сердце в своей груди? Или же у них одно на двоих? Как причудливо?
        И вдруг из травы поднимается, вырастает арка. Дверь.
        Я рывком встаю на ноги, отпихивая существо от себя.
        - Мне пора.
        - Как найти его, как? - существо кричит, задыхается. А меня охватывает боль такой силы, что я не могу сделать решающий шаг.
        Но я не знаю ответа. Пути того странника мне не изведать.
        - Как?!
        И музыка взрывается болью, весь мир взрывается болью, я почти падаю, но хватаюсь за сырые камни арки. Ветер иных миров обнимает меня и тащит вглубь.
        - Сердце-е-е-е… - кричит существо позади.
        Теряю сознание.
        И оказываюсь в собственной постели. Свечи догорели, тьма заполнила комнату, в окно дышит испуганный ветер.
        - Сердце и приведёт его назад, - шепчу я, найдя наконец-то нужный ответ.
        Но существо не слышит.
        028. Чефировый кот
        Я - Чефировый кот, как Чеширский… Немногим моложе, и от всяких невзгод подберётся лекарство, похоже. Если буря иль зной, если снег за стеклом, грязь, туманно, если полдень хмельной, утро, ночь златоокая… Ладно, что бы ни было там, ни стучалось бы в дверь и в окошко, я поставлю вам чай, заварю его с мятой немножко. Я могу и с корицей, с приправой чудною заморской, и со мною не спится, не кажется воздух промёрзлым, не знобит и не жарко, не кроются шорохи в тени, не колеблются шторы, не прячут шкафы привидений, если только, конечно, вы сами не звали их к чаю…
        Я - Чефировый кот, и со мной не сказать «Я скучаю».
        Вместе с чашкой горячей - печенье, конфеты иль сласти… Расскажите мне всё, расскажите о горе и страсти, о своих диких бедах и о счастье своём заодно, я - Чефировый кот и смотрю на вас через окно, я смотрю из дверей, с потолка гляжу тоже порою, я в тенях, я в углах, я для вас всякой тайны открою по чуть-чуть, понемногу, пока вы закончите чашку. А потом и ещё, так и будет, ни капли промашки…
        Я - Чефировый кот, тот, кто знает, насколько вам больно, тот, кто знает, когда вы не дышите больше свободно. Я позволю вам плакать, слеза не испортит чаинок, своё горе смахнёте и выпьете сладкого, сгинут ваши горести-беды в густом аромате и вкусе. Я - Чефировый кот, вас сегодня усталость отпустит.
        Если счастливы вы, вот вам чай - земляника и сливки, а хотите ликёр из таинственной этой бутылки? А хотите, мы вместе на крышу - и звёзды считать, обещал я, со мною вы не станете больше скучать.
        Апельсинами пахнет вот эта вот кружка, проверьте. Этот вот аромат отгоняет предчувствие смерти. А вот здесь, посмотрите, глубокий букет дивной вишни, этот чай не для всех, только если вдруг кто-то обижен.
        Я для каждого вновь подбираю забавный букет, не бывает такого, чтоб вдруг - и чего-то в нём нет.
        Я - кудесник, волшебник усатый, немного мохнат, я - Чефировый кот, я плантаций всех чайных магнат. Я для вас и пуэр, и сосновые иглы достану… Только нет, в другой раз, для пуэра ещё слишком рано.
        Что, немножко тоски в средоточье души вдруг осталось? Подойдёт этот чай, пусть последний, то даже не жалость. У меня всегда есть пару способов, чтобы ещё… Вот, глотните, обидчик сегодня пусть будет прощён, а душа ваша чистой и светлою птицей вспорхнула. Это дивный был чай, я купил в переулках Сеула.
        Есть кенийское утро, смотрите, искрится немного, в нём сокрыты кусочки от истины, боль и дорога - лишь для тех, кто катарсиса ждал и не мог обрести. Этот чай им подскажет вернейший маршрут для пути. А вот здесь есть мешочек, где ягод немного и травок наберётся на несколько тысяч забавных отгадок. Это если дитя потерялось в болезненных днях. Я ему помогу, для меня-то пустяк, а чай - ах! Вы не пили такого и вряд ли когда-то попьёте. А вот этот для тех, кто боится летать в самолёте. Вот другой - если сказки, стихи - и не пишутся больше. Есть для тех, кто мечтает увидеть Париж или Польшу.
        Заварю и такой, вам, пожалуй, полезным он будет: этот - чуете - дарит покой, он полезен к сплетению судеб. Что ж, согрелись? И больше ничто вам не кажется странно, даже чайник и кот в вашем доме? И три чемодана? Ничего-ничего, за собой я привык убираться. К сожалению, мне никогда не полезно остаться. Прихожу лишь однажды, когда позарез одиноко или если простужены, жизнь обходилась жестоко. А второй - когда счастливо сложится всё, что хотелось. Но не каждый увидит… Не бойтесь - вот чайная смелость.
        Я - Чефировый кот и умею скитаться во тьме, даже если никто не предложит остаться тут мне.
        Мы когда-нибудь встретимся, вам-то покажется чудом, но я каждого помню, и вас тоже вряд ли забуду. Вы увидите, как я другим новый чай предлагаю, вы узнаете запах, вам тоже захочется чаю, вот тогда и настанет то время, ну да, для пуэра, а пока что вот вам ещё капелька - чайная вера. Не такая, как в этих, в богов, что там в небе на тучках, это вера в реальность и в сказку немного, так лучше.
        Напоследок я вам подарю крупный лист, двести граммов, он не даст январю в вашей жизни разыгрывать драму, может, только добавить хоть ложечку этой приправы… Да, пожалуй, что так, чтоб февраль не накапал отравы. Если март занеможет, откройте вот эту вот банку, но добавьте немного гвоздики туда спозаранку и вдыхайте, пока он заварится, полною грудью, вас тогда не осудят, не станут преследовать люди.
        Я - Чефировый кот, и я знаю места почудесней, вы когда-нибудь тоже отыщете сложную песню, вы когда-нибудь тоже найдёте себя или счастье, и припомнятся вам этот вкус, и конфеты, и сласти. Потому что в душе чаепитие наше - навечно, я всегда внутри вас, хоть исчезну из жизни, конечно.
        Я - Чефировый кот, посмотрите, вы жизнью горите, я - Чефировый кот, остаюсь вашим сном, как хотите. Я мурчал на подушке и тыкался носом в ладони, я заваривал в кружке чай, который тревогу прогонит. И когда вам опять станет горько, и больно, и грустно, вспоминайте меня, заберёт чашка чайная чувства, оставляя взамен бодрость, свежесть и даже тепло. Вам ведь хочется этого, всем вашим бедам назло.
        Я - Чефировый… Чайный и словно немножко Чеширский. Я найду к вам подход и придумаю сон богатырский, я найду для вас чай, с которым вам жить станет легче. Подходите к столу, здесь намеренно блюдца и свечи. Даже если в тенях не желают растаять невзгоды, даже если у моря не выпросить мягкой погоды, даже если… Придумайте сами, что может случиться, я налью в вашу чашку прекрасного чая с корицей, я налью вам лимонного, с яблоком иль каркадэ, вы такого, пожалуй, не выпьете больше нигде.
        Я - Чефировый кот… Замирает сознанье в бреду, и по снегу, и осенью, да и зимой я приду. Я сумею спасти вас, пусть даже вокруг полный швах, мой напиток волшебный, хоть чаем зовётся он в снах. А бывает такое, мне трудно об этом молчать, но вам всё-таки нужно, вам это вот нужно узнать… Да, бывает такое, когда даже мне не под власть, когда кажется, ниже уже ни за что не упасть.
        В час такой я приду и опять принесу вам фарфор, в чашке будет прекраснейший чай, лучший он, не в укор, выпив этот напиток, забудете вы обо всём, что бы ни было, всё растворяется тотчас же в нём.
        Что бы ни было… Больше не будет, совсем никогда. Этот чай называется смертью, о да, иногда. Я - Чефировый кот, я лекарство от всех бед найду, даже если лишь смерть вас спасёт от страданий в бреду.
        029. Дверь для Сказочника
        Тени кажутся мягкими и лиловыми, сумерки вплывают в дом почти незаметно, хотя за окном ещё видно голубеющее небо и золотые росчерки последних солнечных лучей. Скоро, конечно, и они сдадутся, вечер захватит весь видимый мир, а затем придёт и ночь.
        В бликах света и в тенях, в полутьме и пламени свечи - всюду кроются истории. Я вхожу в этот дом впервые, но уже слышу их шепотки, их настойчивое гудение, точно в потолочных балках, внутри стен за обоями, в глубине каждого предмета скрываются шмели - большие и маленькие, звонкие и басовитые. Выпустить бы их…
        Здесь давно никого не бывало, вот и получается, что истории переполнились ожиданием и теперь жаждут выплеснуться, обрести чёткие голоса, стать знаками, в конце концов. Найти слушателя, зрителя, читателя, кого-то, кто внял бы им.
        Я беру в руки маленькую шкатулку, вытираю с неё пыль, отчего выложенное мелкими камешками и осколками перламутра изображение обретает правильность и красоту. Орнамент причудлив, вьётся змеёй по крышке и стенкам, миниатюрная замочная скважина кажется приоткрытым в изумлении ртом. У меня нет ключа.
        Поставив шкатулку на место, я поднимаю статуэтку, которую она раньше заслоняла, подношу к глазам, чтобы рассмотреть получше. Всё-таки в сумраке уже легко не заметить многих деталей.
        Это пастушка. Девчушка из фарфора с золотыми росчерками - черты лица, линии на волосах и лёгком одеянии. Красивая, но печальная. Когда-то в ней тоже крылась сказка, а, быть может, есть и сейчас. Где-то потерялось её фарфоровое стадо. Или возлюбленный. Или серый волк.
        Ставлю фигурку на место, чтобы выбрать иной предмет. Ведь здесь каждому есть что сказать.
        Каким же был хозяин всего этого места? Кто приносил сюда статуэтку за статуэткой, кто расставлял шкатулки на полках, кто выстраивал корешок к корешку запылённые книги? Я отступаю на шаг и иным взглядом окидываю комнату. Здесь очень много вещей, каждая - со сказкой внутри. Но главное не это.
        В каждом предмете сокрыта маленькая тайна, осколок мозаики. Если собрать их все, можно освободить душу автора. Автора, который собрал их, создал эту коллекцию. И точно знает каждую историю наизусть. Жив ли он, исчез ли в тёмной утробе времени - душа его всё равно остаётся здесь, будто он совершил магический обряд, вложив всего себя в этот дом.
        Совсем темнеет. Я оглядываю комнату, где теперь мрак скрадывает предметы, кутая их плотно-плотно, хоть и не может унять их желания рассказывать. На низком столике, спрятавшемся в углу, стоит подсвечник. Свечи в нём целы, их три, потёки воска застыли причудливыми украшениями.
        Подойдя ближе, я рассматриваю фитили, соскучившиеся по живому жару огня, и высекаю искру. Скоро тёплый свет озаряет этот уголок комнаты. Немного пахнет сгоревшей пылью.
        В золотом сиянии каждый предмет становится ещё притягательнее, но я не тороплюсь брать их в руки теперь, не спешу вслушиваться в разнобой их историй. Не с того следует начинать в этом доме, слишком уж легко будет запутаться и потерять нить повествования, а тогда всё высказанное станет лишь нелепицей и вздором.
        Нужно найти зерно, что-то первое, ниточку, за которую можно распутать клубок.
        Удерживая подсвечник, который оказался тяжёлым и немного неудобным, я иду в другую комнату. В коридоре всюду картины. Они смотрят со стен, наблюдают за тем, как я прохожу к лестнице, ведущей наверх, на чердак. Пусть дом одноэтажный, чердак у него высокий, и там, похоже, затаилась ещё одна комнатка.
        Мне кажется, что там… сердце? источник?.. нечто изначальное.
        Дверь не сразу вспоминает, что должна открываться, приходится поставить подсвечник на верхнюю ступеньку лестницы и действовать двумя руками, сильно налегая плечом, прежде чем поржавевшие петли с тягучим скрипом поворачиваются и створка уходит в темноту. Напротив маленькое оконце, куда с любопытством таращится луна. Мы встречаемся взглядами. Лунный свет вычерчивает пространство, представляя все предметы в комнате лишь росчерками белой пастели по чёрной бархатной бумаге.
        Свечи же заставляют комнату наполниться жизнью.
        Здесь много вещей и много пыли. Паутина свисает со стропил, напоминая густую вуаль. Пыльные клубки в углах похожи на затаившихся котят. Оставив подсвечник на стареньком комоде с покосившимися ящиками, один из которых беспомощно вывалился, словно не в силах удержать воспоминания, я прохожу в центр комнатушки и закрываю глаза.
        Теперь остаётся положиться на чутьё, тогда ответ найдётся сам собой. Если он есть.
        Ответ на вопрос, который даже не был задан.
        Когда же я открываю глаза, то никакой комнатки под крышей уже нет. Вокруг ухоженный сад, летний полдень, аромат цветущих роз.
        На дорожке сада стоит, задумавшись, мужчина. Не понять, сколько ему лет - нет тридцати? Далеко за семьдесят? В нём точно больше нет времени. Или это в саду нет времени.
        Он словно слышит удары чужого сердца и поворачивается.
        - Я забыл про дом? - вопрос кажется удивительно естественным.
        - Да, - и я живо вспоминаю едва освещённый чердак.
        - А они ждут…
        - Рассказчика.
        - Все истории! - он кладёт ладонь на сердце. - Все истории записаны только тут.
        - Вы им нужны, - подтверждаю и оглядываюсь, в надежде увидеть дверь. Но её там нет. В этом мире, похоже, совсем нет дверей.
        - Не могу выйти, - добавляет он, замечая растерянность в моём взгляде. - Не знаю как. Не придумал… Двери.
        - Ничего, - мне хочется его успокоить, хотя я и сам почти забываю, что такое дверь. Однако в памяти ещё хорошо удерживается маленькая и пыльная комнатушка, в которой продолжают гореть три свечи. И мысленно я пытаюсь рассмотреть её, почти выхватывая каждый предмет, касаясь его, впечатывая в себя понимание его реальности.
        Хозяин и автор, кто бы он там ни был, мнётся рядом. Он ничем не может помочь, слишком уж опрометчиво переступил порог, не понимая, куда входит.
        Но вот я добираюсь до стены, противоположной окну, словно одолжив у луны холодный взгляд. Да, эти очертания и есть дверь. И я могу создать такую же.
        Протягиваю ладонь хозяину, имя его сейчас не имеет значения. Он послушно сплетает со мной пальцы, точно ребёнок. И вот уже мы идём, пересекаем границу пространства без времени.
        Он бедром задевает комод, едва не роняя подсвечник, но тот всё же слишком массивен, чтобы вот так просто упасть. Луна всё так же таращится в окошко, пыль взбаламутилась и трудно дышать.
        - Мой дом! - восклицает он.
        Я слышу по голосу, что здесь ему за пятьдесят, но он ещё крепок и силён.
        - Истории ждут, - наверное, он не нуждался в напоминании, но всё же кивает.
        А вот меня ждёт дверь. Она всё ещё открыта позади меня, только ведёт теперь в какой-то иной мир. Мне пора, я так и не услышу этих сказок сегодня. Но зато я нашёл сказочника.
        Улыбнувшись, я прохожу в дверь спиной вперёд и закрываю её. Теперь он не попадёт в западню.
        Далеко-далеко, в ином мире, некогда пустой дом оживает, в его стенах начинают разговаривать сказки.
        030. Скиталец
        В палых листьях фонарик усталый - душа ноября - позабыта и брошена кем-то унылой порой. На осколках уснувшего мира искал я тебя, только ночь помешала, задёрнув небесный покров. В темноте, тишине свет бесцветен и слишком ослаб, и дрожание пламени вряд ли о чём говорит. В целом мире бывает, что негде пристать, как пират я крадусь между рифов туда, где маяк не горит.
        Я дышу этим воздухом в стылый холодный ноябрь и забыть не могу, как он сладок был в мае другом. Может, где-то за городом новый найду я корабль, но пока что лишь палые листья, всё кажется сном.
        День за днём я ищу, но пути заметает листвой, это вечная осень, и здесь не дождёшься зимы. Я хотел бы прожить каждый день только вместе с тобой, но листва океаном бежит, не касаясь кормы. Бороздить этот мир мне придётся три тысячи лет. Я скиталец, и нет больше дома мятежной душе. Догорает свеча в фонаре, небо чертит рассвет, только он не приблизил меня ни на йоту к тебе.
        Как так вышло, что наши пути навсегда разошлись? Отчего мы терзаем друг друга несбывшимся сном? И никто ничего не ответит, наверное, жизнь так решила за нас, мы попались ей пасмурным днём.
        Паруса истрепал хладный ветер и флаги порвал, и разбился бы вдребезги этот усталый корабль. В этом мире путь долог, а я же чудовищно мал, и мне кажется даже, что я не настолько уж храбр. Пить рассвет как вино и дрожать в пальцах ветра опять, так растерянно жалок усталый скиталец-изгой. Мне не хочется лечь и не хочется рано вставать, я бы часть своей жизни отдал бы за встречу с тобой.
        Шелестят, облетают, колышутся морем листы, замирает ноябрь, не согревшись в рассветных лучах. Мне мерещатся снова и снова чужие следы, всё мне чудится путь на уснувший на скалах маяк.
        Я найду эту дверь - острой гранью разрезала мир, я её обрету, даже если придётся пешком. И пускай моё сердце навечно протёрто до дыр, всё равно сохраняет твой облик и память о нём. Закрывая глаза, представляю, как шепчется дождь, тот, что нас убаюкал и бился волной о причал. За дождём, ноябрём и листвой ты меня всё же ждёшь, а над морем от сырости сизым так чайки кричат!..
        В города не пробиться, в них тысячи окон и стен. Мой корабль там зацепится, споро пойдёт он ко дну. Хотя, может, того бы и надо - чуть-чуть перемен, даже пару, а может, и вовсе, наверно, одну. В тишине только парус трепещет, оборван мой стяг, и я кутаюсь нервно в обглоданный ветрами плащ. Вдруг меня ты не ждёшь?.. Без тебя я останусь здесь наг, облапошен, печален, навеки рабом неудач. Не поётся, не пишется, тяжко на сердце, увы, этот путь бесконечен, наверное, стоит признать. И на этом пути не сносить мне уже головы, не исполнить желания мне и тебя не обнять.
        От рассвета к закату…
        Я замкнут как в клетку в ноябрь, я забыл о себе и о счастье, как больно дышать. Паруса опадают, нет ветра, мой плачет корабль. Может, стоит спуститься на землю и бросить всю кладь? Да и что там, в нутре, в этом трюме теперь-то найдёшь?
        ПУСТОТУ.
        Он пустой, душа моя тоже пуста. Помнишь, нам он казался стеной, этот ласковый дождь? Мы укрылись за ним от всего, где была суета. Только сколько ни прячься, а час для разлуки настал. Мы условились встретиться там, где закат обнажён. Мне казалось, я не пропущу столь знакомый сигнал. Мне казалось, что вскоре столкнусь и увижу - вот он.
        Но реальность стирает в муку даже наши мечты, разбиваются в кровь об неё и сердца, и тела. Не упасть в глубину, не увидеть наш мир с высоты. Зря когда-то меж нами весною любовь расцвела. Мы не вместе, и миру плевать на страдания все, бесконечным клубком убегает день встречи от нас. Помнишь, как мы с тобой попрощались по пояс в росе. И смеялись, чтоб спрятать надёжно отчаянья глас.
        В палых листьях фонарик усталый…
        Уже не горит. И опять мне за бортом ночь стелет остывший туман. Я плыву сквозь печаль, через сквер… Потеряв фонари, я уже не бесстрашный, а просто больной капитан. Безнадёжно, бездарно. И парусник сядет на мель. Никуда я не сдвинусь сквозь ночь и постылую мглу. Тишина. В ноябре не дождёшься весёлую трель, в тишине этой я очень скоро, возможно, умру.

* * *
        Не спалось. И глаза закрывая, я выдумал крик. Я отдал всё, что было внутри, в этот яростный вой. Проклят будь ты, ноябрь, я здесь будто озябший старик. Но чёрт с ним, всё равно доживу я до встречи с тобой. Чёрт побрал бы ветра, эту морось и клейкую грязь, пусть мешает листва под ногами, пусть вязну во мгле. Чёрт бы с ним, с кораблём, я похож на отвратную мразь, разве стоило ждать столько лет, чтоб остаться на дне? И когда встанет солнце, по-новому будет сиять, и когда этот мрак разбежится, попрятав глаза, я найду, как бы вырваться прочь, как отсюда сбежать, я найду дверь насквозь, и наружу, и даже назад.
        За порогом раскинется поле, раскинется дол, рядом гряды холмов, меж которыми дом наш стоит. И почувствует сердце почти незаметный укол, пусть фонарь ноября в этой палой листве не горит. Там раскинется лето, я знаю, там нет ноябрей, ароматом от яблок наш сад меня будет встречать. И ты тоже окажешься там, среди тысяч огней, ты сейчас тоже там, не устану того я желать. И тебе не грозились веками дороги-пути, и тебе не мерещилась смерть в подворотнях миров, я всё выстрадал сам, тебе незачем больше идти.
        Ветер здесь не несёт смог, туман или дым от костров. Травы пахнут дурманом, но я-то к крыльцу подойду. Я в окошко не стукну, но дверь распахну, так и знай. Слишком долго скитался, прочь эту шальную байду. Сотворим в этих землях наш радостный маленький рай.

* * *
        Я шептал, но, не в силах подняться, смотрел на восток. Так устал, что, наверное, больше не встану совсем. Я не чувствую рук своих, губ своих, пальцев у ног, так приходит ли смерть? Тихо шепчется на ухо «Съем»?
        - Наконец отыскался, я знал, что ты где-то в бреду, я ведь знал, этот парус не выдержит столько ветров. Но теперь-то мы вместе, скорей опирайся, я жду. Мы с тобой подобрались почти к перекрёстку миров.
        Я твой голос из тысяч узнаю! Я тотчас же встал, пусть шатаясь, но чёрт с ним. Ты рядом теперь, вот и всё.
        - Ты не ждал меня, - кажется, это звучит как провал. - Я искал тебя тоже, но только не нужно ещё.
        Мы вдвоём отворим дверь, что в мир приглашает иной, переступим порог, навсегда позабыв обо всём, что здесь было плохого, и весь этот горестный рой из обид, из печали, тоски… И друг к другу прильнём.
        031. Музыка
        …Может быть, все пути и дороги - большая ошибка, попытка бегства от самого себя?
        Может быть, все миры - только бред обезумевшего от одиночества разума?
        Возможно, все истории уже рассказаны, а новые никому не нужны.
        Странники, путешественники, скитальцы - лишь несчастные тени, которые попались в клетку собственного отказа от реальности. Они шепчут свои сказки, но те теряют связность, утрачивают линии сюжета.
        Их не слушают и не слышат. Некому слушать, некому слышать. В этом мире им не место, а других миров нет.
        Может быть, всё есть обман, самообман, морок.
        Галлюцинация, жить которой бессмысленно, глупо и даже немного опасно…

* * *
        Я просыпаюсь в сером и пустом дне. Красок словно и нет, и не было никогда. Тишина - нет музыки, нет ритма, точно из этого мира вытащили самое его сердце. Даже порывы ветра на удивление лишены голосов…
        Оторвавшись от постели, я смотрю на собственные руки.
        Может, это всего лишь кошмар?
        Нет, сон не торопится отпускать. Холодный пол почти обжигает босые ступни. Одеяло колется, пальцы чувствуют боль, когда ударяешь в стену.
        Где я? И, наверное, кто я здесь?
        Мне приходится добраться до ванной, потому что только тут находится зеркало. Пустой и немного мутный кусок стекла, в котором моё отражение выглядит пугающе чужим. И безжизненным.
        Но я совершенно точно не умирал и не собирался. Да и не похоже это состояние на смерть. Больше на отсутствие чего-либо. Что же произошло?
        Но и память - пуста.
        В этом доме несколько комнат, они похожи одна на другую, слишком легко заблудиться и забыться, не находя ответа, где был, а где не был. Только коридор, ванная и кухня чуть отличаются друг от друга. Но всё однообразно серо.
        За окном унылый и тоже серый пейзаж, коробка за коробкой высятся многоэтажки, копии друг друга, они настолько одинаковы, что кружится голова. Когда на мгновение отвожу взгляд от окна, однообразные прямоугольники мерещатся мне и в комнате. Лишь немногим позже я понимаю, что это шкафы, кресла и диван.
        Во мне нарастает ощущение неправильности.
        Пусть я сбит с толку, пусть не могу чего-то вспомнить, но внутри меня что-то живо и требует ответов. Оно бьётся, и постепенно я подчиняюсь этому. Я будто бы запер в груди птицу, и она щебечет, рвётся, стараясь сломать клетку рёбер.
        Может, это моё сердце, но я даже не уверен, что в этом мире оно вообще во мне есть. Куда приятнее верить в птичью природу нарастающего волнения. К тому же из окна я не вижу других птиц, никаких. Даже чёрно-серые городские вороны, даже сизые голуби скрасили бы этот мир.
        Вот только их нет.
        Вполне вероятно, тут совсем никого нет. Кроме меня.
        Хотя не поручусь, что я хоть насколько-то тут… существую?

* * *
        Слушаю птицу в груди. В этом мире, лишённом ритма, кроме однообразного графического, ведущего только к застою, отсутствию динамики, к скуке в чистейшем её проявлении, птица вдруг начинает выстукивать для меня определённый темп.
        Звук внутри меня нарастает. И потому я желаю выпустить его. Мог бы и распороть грудину, да только так вышло, что под рукой нет ни одного ножа, никакого достойного инструмента.
        Я пробно шевелю губами, стараюсь подключить голос, но поначалу кажется, что мне вырвали голосовые связки.
        Ни звука.
        Пока внутри нарастает крик, наружу не вырывается ровным счётом ничего.
        Я сидел на полу, и стоило открыть собственную бессловесность, я подскочил и принялся отбивать ритм ногой.
        Пол не такой уж гулкий, его скрывает серый ковролин. В спальне получше, но комната слишком узкая, чтобы танцевать, а птица не позволила бы мне стоять на месте. Я вырываюсь на лестничную клетку.
        Места тут, конечно, отнюдь не больше, но зато оно звучит и гудит с каждым шагом, прыжком и ударом.
        Ритм скоро охватывает весь дом. Не знаю, сколько там этажей вниз и сколько вверх - я завис где-то на середине, в некоем сердце, но теперь сам стану источником звука и ритма, разгоню его, как кровь по венам.
        Поначалу, конечно, получается только шум, но я привыкаю, научаюсь владеть новым причудливым инструментом. Моя птица помогает в этом.
        Когда с губ срывается первый звук, стон, полуслово, меня охватывает самое настоящее счастье.
        С этим миром, с серостью и скукой можно сражаться.
        Что может быть более обнадёживающим?..

* * *
        Закрывая глаза, я танцую, мой хриплый, забывший слова и самые звуки голос рвётся вверх и вперёд, я слышу отклик, отзвук, вихрящееся эхо. Мне уже начинает казаться, что вслед за неровной мелодией дом качается, потягивается, обращается живым существом, чтобы отрастить себе лапы и помчаться по улицам, пробуждая другие здания.
        Есть ли в этом мире кто-то ещё, что-то ещё? Теперь мне почти всё равно.
        Захваченный звуком, песней, что звучит в первую очередь внутри меня, песней, что растёт из меня, я забываю думать о чём-либо, даю себе возможность и право только чувствовать, только проживать этот момент.
        Снова и насквозь.

* * *
        …Может быть, ни путей, ни дорог не существует, может, скитальцы, странники и путешественники - бредят и лгут себе. Возможно, мир действительно похож на серую коробку, в которой ничего не происходит.
        Но здесь и сейчас я не желаю впускать в себя ни эти мысли, ни эту веру.
        Во мне поёт, кричит, бьёт крыльями птица!

* * *
        По лестнице вниз. Ритм уводит меня, разгоняя тишину. Я бы должен был давно осипнуть, но мой голос окреп и вместо того звучит потрясающе сильно и чисто.
        Толкнув дверь, я перепрыгиваю порог…
        В глаза ударяет слепяще-белый свет. На мгновение я вижу, как плавятся в нём пустые коробки домов. Этот мир оказался почти декорацией, нереальностью, чем-то, придуманным второпях, а после забытым.
        Кажется, я падаю, лечу вниз, набирая скорость. Это точно убьёт меня, но сейчас я поразительно жив, птица во мне ликует и раскрывает крылья…
        У меня самого никаких крыльев нет, но я раскидываю руки и тут же чувствую рывок. В нарастающий ритм падения вмешивается боль, пронзившая спину, звук хлопка… Что-то рассекает воздух. И вот я уже могу управлять падением, оно оборачивается полётом.
        Страшно оборачиваться назад. Я не смотрю. Мы тонем в белизне, мы ликуем и поём, даже если в следующий миг нам суждено превратиться в крошево на дороге между мирами.
        Но ветер держит, ветер помогает лететь и кружить, ритм замедляется, но он живой, он динамичный, а мир внизу обретает краски, наливается светом и цветом. И мне не сдержать счастливой улыбки, пусть встречный воздушный поток пытается стереть её с губ.
        Всё же обернувшись, я вижу чёрные перья. Всё-таки они появились, наверняка изорвали мне спину…
        Впереди ещё одна дверь. И на этот раз я уже знаю, что делаю и зачем, помню, кто я есть. И музыка, что кутает меня коконом, никуда никогда не исчезнет.
        Она - я.
        032. Балкон
        Всё началось с того, что в моём доме появился балкон. Да-да, под утро, в тёмный предрассветный час он тихонько пророс сквозь стену, крепко вплетая корни, а к девяти уже вжился так плотно, что и не вырвешь. У него появились и кованые перильца, и стеклянная дверь, и козырёк из жести.
        Конечно, было бы глупо прирастать к дому в один этаж, потому и здание решилось немного измениться. Фундамент был крепок и впился в землю новыми корнями, стены потянулись, устремляясь ввысь. Крыша, подумав, отрастила новый водосток и вторую трубу - для камина, который потихоньку и сам собой проклюнулся на новом первом этаже.
        Почувствовав пустоту внутри, дом попросил помощи у ветров и миров, которые так любили забираться в кухню. Скоро казалось, что таким дом стоял лет пятьдесят, а не надумал всё это в пять утра перед самым рассветом. Появилось даже совершенно новое высокое крыльцо, правда я обнаружил это гораздо позже, совсем другая история.
        Так что я проснулся в комнате с балконом на третьем этаже. Солнечный свет забрался сюда гораздо раньше обычного. Дом теперь оказался выше многих на улице, да и балкон был просторен и не стеклён, не препятствуя прямым потокам утреннего света.
        Поначалу я не совсем понял, что же произошло. Вот только когда решил выйти из комнаты, обнаружил, что рядом с ней начинается лестница вниз. Коридор балконом - видимо, вдохновившись - обегал пространство, скромно утаивая несколько дверей. Обследовать обновлённый дом теперь можно было не один час.
        Вот только сперва я всё же спустился и отыскал ванную, а потом - и кухню. Поставив турку на огонь, я потёр переносицу и задумался. Раньше я не пробовал поговорить с домом, чтобы выяснить, на что он способен. Как-то само собой разумелось, что он мог становиться перекрёстком миров или возникать в иных реальностях, принимая меня, порой совершенно растерзанного. Но вот чтобы он мог вот такое… Честно, я о том и не подозревал.
        Впрочем, единственное, чего мне сильно хотелось, так это поблагодарить. Мне нравилось новое, пусть пока неисследованное пространство, мне нравилась сама атмосфера, которая словно освежилась и расцвела. Я только не понял ещё, что источником всей метаморфозы был балкон в спальне.
        Не знал недолго - когда кофе сварился, напротив меня за столом оказалось пушистое существо. Не кот, хотя ему я бы ни капли не удивился. Но существо щурилось и прижимало уши почти по-кошачьи, да и хвостом обладало удивительно длинным. Однако раскосые крупные глаза и нос пуговкой на круглом личике, лишённом всякой шерсти, убеждал, что это представитель какого-то иного рода или вида.
        - Можно и мне чашечку? - спросило существо.
        К такому я тоже привык, так что без вопросов налил маленькую кофейную чашку - для него она была настолько велика, что существо взялось двумя… руками? Лапками?
        - Ты кто? - решился я задать вопрос, сразу же смутившись, что почему-то перешёл на этакое панибратство.
        - Дух… дома, - существо моргнуло, отпило глоточек. - Крепкий, вкусно.
        - О, как раз хотел спросить, что это такое происходит и…
        - Это же ничего? - Дух сконфузился и шмыгнул носом. - Мы пошалили, но это же… Просто убирать… Ну, оно выйдет сложнее…
        Отчего-то я был уверен, что не только сложнее, но и намного болезненнее.
        - Напротив, мне понравилось, не знал, как отблагодарить, - выручил я Духа.
        - Кофе достаточно! - просиял тот.
        - Только как же это всё-таки…
        - Семечко, - степенно отозвался Дух, выдержав театральную паузу. - Семечко балкона. Такое нечасто случается, но ветер принёс, а оно попало в щель между кирпичами и начало расти. Удивительное совпадение, ведь совсем не сезон.
        Не представляя, когда же может быть сезон для отращивания балконов у приличных домов, я только кивнул.
        - Но это же не правильно, если балкон сидит на первом этаже, - торопливо продолжил Дух. - Совсем как-то… даже смешно. А перед этими, - явно имелись в виду соседи по улице, - нельзя так пасть. Они даже бродить по мирам не умеют. Забыли корни! Ветра не чуют.
        - Да-да, - подтвердил я, хотя мне, конечно, было недосуг разбираться в хитросплетениях жизни соседских жилищ.
        - Вот мы и потянулись, - завершил Дух. Он смотрел на меня с необыкновенным вниманием и искренностью, стараясь подметить любую эмоцию. Но мне было и легко, и весело, так что сначала я улыбнулся и кивнул, а потом понял, что этого как-то маловато.
        - Замечательно, - искренне похвалил я тогда. - А больше и не надо, хотя бы пока.
        - Да, лучше подождать августа, - скромно опустил глаза Дух.
        Мне пришла в голову чудесная мысль, я поднялся, протянув ему ладонь.
        - Проведаем балкон?
        - Ой! Как чудесно, как ответственно! - когда Дух спрыгнул на пол, оказалось, что он и до колена мне не доходит.
        Я хотел уже предложить взобраться ко мне на руки, но вдруг понял, что это почти оскорбит. Может быть, в этом образе Дух и был совсем крошкой, но дом-то вырос значительный, так что намекать на скромный размер было бы совсем нехорошо.
        Вдвоём мы прошли через заметно выросший холл, поднялись по лестнице и замерли перед дверью в спальню.
        - Он сам пророс тут, - посетовал Дух, точно проверяя мою реакцию. - Может, не самое удачное место…
        - Напротив, - успокоил я. И мы вошли.
        Балконная дверь была приветливо распахнута, в комнату врывался весенний ветер. Всё ещё удивлённый, я шагнул на балкон почти что с трепетом. Дух скользнул следом. Мы оглядели спящий пока район, улыбнулись небу и птицам.
        - Что ж, добро пожаловать, - пошутил я, не ожидая ответа.
        - Нравлюсь? - сразу же немного капризно отозвался Балкон. Его голос напоминал скрежет жести.
        - Да, - не утаил я. - Очень ладно всё вышло.
        - Хорошо, - Балкон успокоился. - Как прекрасно вот так прорасти… Летом ещё дикий виноград отпущу…
        Мы замолчали. Перед нами разворачивалось удивительное утро.
        По краю потихонечку разворачивались цветочные горшки, намекая, что нужно будет посадить цветы, кованые балясины сплетались, образовывая причудливый узор, новый водосток несколько раз выгнулся, выбирая для себя местечко поудобнее.
        Про себя я всё гадал, как же так получается. Что это за семечко, откуда оно взялось в этом мире? Когда пора цветения у балконов? Отчего не растут другие дома? Очарованный, я даже задумался на мгновение о том, не является ли мой дом порождением иных реальностей. Потом глянул на задремавшего Духа и хмыкнул. Может, и является, да только зачем об этом расспрашивать. К тому же всё удивительно хорошо получилось, решительным образом всё.
        Оставив дверь открытой, я тихонько ушёл обратно в комнату, чтобы заправить постель и заняться делами. Но нет-нет, а приходила мысль, что Балкон - это ведь только начало, совершенно точно впереди ждёт что-то удивительное… Обязательно. Не каждый же день просыпаешься потому, что твой дом внезапно прибавил два этажа и отрастил новый камин…
        033. Королевское сердце
        Когда разгорается пламя в камине, гостиную окутывает удивительная атмосфера. Кажется, что тени в углах перешёптываются, на книжных полках затаились духи, а под креслами поблёскивают чьи-то любопытные глаза.
        Ожидание и предвкушение…
        И конечно, нельзя отказать, нельзя не начать рассказывать сказку, ведь каждое слово почти оживает, каждый образ видится ясно и чётко.
        В этот раз вспомнилась история, что изначально прозвучала тоже перед камином. Только было это в странном мире, где кроме гор и скал ничего больше не отыскать. Таверна там ютилась на маленьком выступе, а дорога к ней вилась серпантином.

* * *
        В далёком королевстве, раскинувшемся на берегу тёмного и холодного моря, правителем стала юная, но невероятно смелая принцесса. Родителей её поглотила океанская пучина, и претендентов на трон оказалось немало, но смышлёная девушка сумела отстоять своё право.
        Тяжело ей пришлось в первые годы. Двор желал выдать её замуж, да непременно за такого принца, которым можно было бы управлять, соседи собирали войска, не таясь, даже народ ворчал, предчувствуя, что скоро времена станут намного сложнее.
        Однако принцесса - уже королева - отказалась от браков, пригрозила соседям и снизила налоги на несколько лет, чем завоевала народную любовь и ненависть казначеев. Впрочем, с последними она тоже не церемонилась.
        Так прошло десять лет, и все уже привыкли и к новой повелительнице, и к её жёстким порядкам, жёстким, но не жестоким. Исполнялось королеве двадцать восемь лет, и в честь того собрали удивительный бал, куда пригласили гостей даже из самых отдалённых королевств.
        Гости собирались месяц, а потом ещё два шло празднование. Сколько было прочитано речей, сколько привезено даров, но королеву всё это не слишком радовало. Впрочем, она понимала, что иначе нельзя. Каждый вечер блистала в первом танце, а потом восседала на троне, помимо веселья ухитряясь писать указы и читать отчёты министров.
        Однажды ночью, когда веселье было в самом разгаре, в центре зала заклубилось облако дыма.
        Кто это, что это, как это? Никому не было ведомо. Испуганные гости бросились врассыпную, а королева привстала, чтобы получше рассмотреть.
        Дымное облако расползалось всё шире, и в сердце его внезапно обрисовался силуэт дракона. Но не все рассмотрели диковинного зверя, а минутой спустя к трону смело подошёл мужчина лет тридцати. Стража преградила ему путь.
        - Я пришёл просить твоей руки, - сказал он так смело и даже нахально, что гости зашептались, а стражники нахмурились.
        - Я никому не отвечаю «Да», - королева пристально смотрела на него. - И не намерена ответить ни королю, ни магу, ни дракону.
        - Я предложу лишь раз, потом ты будешь просить об этом сама, - он усмехнулся. - Но пусть праздник продолжается. Обдумай лучше свой ответ. Я вернусь за ним утром.
        И снова всё заволокло дымом.
        Королева качнула головой, а затем призвала нескольких магов - самых сильных и самых верных. Она повелела проверить защиту дворца, изучить зал и не допустить никакой волшбы больше.
        Маги, конечно, старались изо всех сил, но не нашли никакого способа, что позволил бы незнакомцу появиться в зале. Словно не магией он пользовался, а иным способом.
        Королева была не лишена любопытства. Поняла она и то, что вряд ли незнакомец не сумеет явиться, как обещал, если маги не смогли понять, как именно он сделал это впервые. Что ж, значит, нужно было с ним поговорить и всё выяснить.
        Действительно, облако дыма возникло в святая святых - в спальне самой королевы. Но она была к тому готова - надела доспех, держала на коленях острейший клинок, закалённый магически.
        - Вижу, ты не согласна, - уселся незнакомец в кресло напротив.
        - Как ты попадаешь сюда? - королева устремила на него серьёзный взгляд.
        - А меня тут на самом деле нет, я лишь иллюзия. Но стоит тебе согласиться, и я приду.
        - Кто ты?
        - Я - странник, у меня нет королевства, нет и короны, нет подданных, нет драгоценных даров. Но я могу дать тебе свободу, долгую жизнь и пару драконьих крыл, - он смеялся, но глаза его оставались темны, ни искры смеха в них не было.
        - Зачем же тогда мне такой брак? Я в ответе за свой народ и свою страну, не могу оставить её ради мифической свободы и пары драконьих крыл, - она отвернулась, лишь на краткое мгновение пожелав узнать, что это за свобода и какова она на вкус.
        - Так твой ответ - нет? - он не испугался меча, а наклонился вперёд и коснулся её руки. Каким бы иллюзорным ни был незнакомец, а кончики его пальцев почти обжигали.
        - Я ничего не скажу, пока не услышу твоего объяснения, - она усмехнулась.
        Чужая ладонь - реальная или иллюзорная - не заставила её дрожать.
        - Трон достался твоей семье не по праву, - объяснил он. - Потому тебе всё равно недолго царствовать. Но ты можешь уйти в тот мир, откуда бежал твой отец. В мир, где у тебя не будет долгов.
        - Может, так оно и было, а может, было не так, - отвечала она. - Да только мне и здесь хорошо.
        И пусть она чуть лукавила, но всё же действительно любила свою страну, чтобы бросить её, погнавшись за чужими обещаниями.
        - Что ж, я понял твоё решение, - он поднялся. - В следующий раз не я попрошу, а ты.
        И исчез.

* * *
        Минуло ещё десять лет, и соседи всё-таки пошли войной, создав союз. Они жгли деревни и угоняли людей в плен, а королеву обещали предать огню, будто последнюю ведьму. Не было рядом с ней никакого сильного плеча, никто не желал оградить и уберечь её.
        До столицы добралась чужая армия, встала под стенами, но было сразу ясно, что осаждённые не продержатся дольше трёх дней. От королевы отвернулись все, никто не хотел слушать её, а военачальники обдумывали, какие сторговать условия, когда выйдут из ворот под белым флагом, вынося ключи от города.
        В горьком дыму поражения на балконе перед королевой, взирающей с тоской на любимый город, появился незнакомец-дракон.
        - Видишь, как оно обернулось, - сказал он, точно прежде они вели долгий разговор.
        - Ты пришёл предложить мне пару драконьих крыл? - она усмехнулась.
        - Нет, только выслушать твою просьбу, - глянул он на неё искоса.
        - Ведь эта земля проклята, потому и… - она вздохнула. - Что бы я ни делала, а всё бесполезно.
        - Ты права, есть проклятье, - кивнул он и теперь смотрел лишь на город.
        - И ты знаешь, как его снять?
        - Допустим.
        - Расскажи мне, - она схватила его за руку, ощутив слишком странный жар его тела.
        - Ты можешь попросить меня о крыльях, я заберу тебя в другой мир, где ты будешь молода и прекрасна. А можешь попросить снять проклятье, - он накрыл её холодные пальцы своими. - Что ты выберешь?
        Ей отчаянно хотелось вырваться отсюда, хотелось взмыть к небесам, но с балкона было видно, что военачальники уже направились к городским воротам. На алой подушке везли они её корону и золотые ключи…
        - Как снять проклятье?
        - Жаль, - прошептал он и толкнул её в спину. Каменные перила сломались, будто были из трухлявого дерева, она падала словно вечность, а затем алая кровь брызнула по влажным камням мостовой, ещё полчаса назад омытым грустным дождём.
        И в тот же миг магия чудовищной силы отбросила вражескую армию за пределы страны, встали будто из-под земли сожжённые города и деревни, в них вернулись люди, забывшие - или никогда не знавшие - плена. Преисполнились военачальники гордости за страну, которой служили, готова была армия отбить любое вторжение, колосились поля, плодами манили сады, стада паслись по лугам…
        Вот только королевы больше как не бывало. Растворилась туманной дымкой, напитав кровью камни. Исчезла династия, некогда не по праву занявшая трон.
        Незнакомец-дракон огляделся и взмахнул крыльями, поднимаясь высоко в небо. Он не остался в накладе, уносил в когтях сердце королевы, благородное и чистое - настоящий подарок для любой драконьей девы…
        034. Королева чаш
        Мягкий свет едва вычерчивал её лицо, линию волос, свившихся тугими локонами, покатые плечи, не прикрытые, не защищённые совершенно ничем. Она словно рождалась из темноты, когда луч поочерёдно высвечивал то острый подбородок, то стянутую чёрным корсетом грудь, то обхваченные алыми лентами запястья или сжавшиеся вокруг чашки пальцы с короткими ногтями.
        Такой она и появилась, в той же позе, с этой чашкой. Что там за жидкость внутри?
        Губы её влажно блестели, будто она только что пила, глаза скрывали перламутрово блестящие веки. Длинные ресницы отбрасывали тени на щёки.
        Первое время, вырастая из темноты, высвечиваясь, становясь всё реальнее, она совсем не шевелилась. Оживая в пальцах света, она всё же была картиной, которой любое движение чуждо. Но вдруг повернула голову и тогда показалась будто бы сразу вся.
        Пышная юбка спадала с кресла и терялась, точно таяла во мраке. Ленты обвивали руки до самого локтя. В волосах что-то засияло - то ли заколки с мелкими камешками, то ли капли или блестящая пудра.
        Она появилась в моей гостиной без всякого спроса, неизвестно откуда, и молчала, отчего тишина выгнулась и задрожала.
        - Добрый вечер, - мой голос показался глухим и невыразительным. Она же пожала плечами и наклонилась вперёд, выправляя платье.
        - Ночь, - прошелестело в ответ. Но вряд ли это сказала именно она. Мне даже показалось, что её горло охватил плотный ошейник, врезаясь в чересчур белую кожу, отчего она и не может говорить.
        - Чаю? - предлагая, я гадал, подаст ли она свою чашку, которую сейчас перехватила за ручку, отставив мизинец.
        - Нет, - она наконец-то посмотрела на меня, глаза её оказались тёмно-алыми, с проблеском рыжеватых искр.
        - Сказку? - теперь же я почти лукавил. Она улыбнулась уголками губ.
        - Сказку рассказывать должна я, не так ли? - и развернулась к огню.
        Чашка выскользнула из её пальцев и упала на пол, расколовшись напополам. Под осколками образовалась тёмная лужа. Она даже не заметила, потянувшись к камину, словно хотела отодвинуть заслонку и запустить ладони в угли.
        Мне показалось, что от неё не дождаться ни историй, ни сказок, ни чего-то там ещё. Поднявшись, я размял плечи и двинулся в кухню, оставив гостью обретать себя. Когда же вернулся и устроился с чашкой чая на своём обычном месте, она заговорила, монотонно, точно голос её был приливной волной, шуршанием воды по гальке:
        - В том мире нет больше огня и нет никакого света. Солнце погасло, звёзды поглотила тьма. Нет ничего, только влага, влага, влага…
        И я заметил, что кожа её стала блестеть сильнее, с платья потекли целые ручейки.
        - В том мире нет больше воздуха, он переполнен водой, что вытеснила всё, совершенно всё. Научиться жить в ней почти невозможно…
        Она не отрывала взгляда от языков пламени, точно была очарована им, её голос тёк плавно и медленно, иногда паузы слишком затягивались, а потом слова возникали, словно поднимались с пузырьками воздуха из глубокого омута.
        - Я выжила. Отреклась от воздуха, от света, но… Жажду мою не могла утолить никакая вода, - вот теперь и только теперь она посмотрела на меня пристально и требовательно, будто бы именно я хранил какой-то ответ, мог подсказать ей, как решить странную загадку, которая поставила её в тупик.
        Что говорить, я не знал, а потому встретил её взгляд и чуть склонил голову.
        - Как я оказалась тут?
        - Пришла с лучом света, - теперь я кивнул в сторону миниатюрного маяка. Он парил в сфере молодого мира, изредка его луч прорезал полумрак комнаты и вновь истаивал, чтобы промелькнуть опять через несколько мгновений.
        - Это странно, - и с ней нельзя было не согласиться.
        - Быть может, свет в твоей груди слишком ярок, чтобы ты оставалась в полном тёмной воды мире? - предположил я.
        Она поднялась, осторожно шагнула. Теперь её платье опять было сухим.
        - Но здесь-то мне тоже не место, - она приблизилась к сфере, где всё так же сиял маяк. - Что там?
        - Новый мир.
        Всматриваясь в то, что творится внутри маленькой сферы, она наклонилась, отчего локоны сорвались и закрыли от меня её лицо. Можно было решить, что она так скоро обрела новый мир, но в груди моей ворочалось тугое недоверие.
        - Как туда попасть?
        - Никак, если ты не путешественница или не должна ему принадлежать.
        Это поставило её в тупик, и она отошла, снова устремив взгляд в камин.
        - Может, мне и нигде нет места.
        - Так не бывает, - я знал это чувство, оно всегда было ложным. - Где-то тебя ждёт иной мир.
        - Но как туда добраться? - она развернулась, присмотрелась. - Почему я пришла к тебе?
        - Так бывает, - и иного ответа у меня всё равно бы не нашлось. - А мир… Здесь он сам придёт к тебе.
        На беседу я уже не надеялся, гостья оказалась слишком странной даже по меркам моего чересчур странного дома. Порой её словно отторгало само пространство, образ становился блеклым и почти исчезал, порой под ней намокал пол, с платья звонко капала вода, а в другое мгновение всё становилось сухим.
        - Когда… найдёт? - вопрос было легко оставить без ответа, но я пересилил себя и подошёл, осторожно взял оплетённое лентой запястье.
        - Возможно, скоро, а может быть, нет, но времени ты всё равно не заметишь. Пока ты в чуждом мире, время для тебя - лишь условность, которую ты имеешь право не принимать в расчёт.
        Выслушав меня, она только тихонько вздохнула.
        - В том… там… когда-то было тепло, - пожаловалась и замолчала.
        - Теперь ты сбежала, - уж в этом-то я был уверен.
        Я отпустил её, она тут же уселась в кресло, махнула рукой - и чашка опять оказалась у неё в пальцах, такая же целая, как и раньше.
        Приготовилась ждать.
        Оставив её у камина, я поднялся в спальню и вытащил Таро.
        Мою гостью назвали они Королевой Чаш, а её ожидание обозначили Звездой. Но ничего большего сказать не сумели. И я остался в полной тишине - размышлять и надеяться, что мир отыщется быстро. Так быстро, как только возможно, ведь для меня время здесь условностью не было.
        Её история осталась невысказанной, но я не желал слушать о мирах, где умерло солнце и не осталось света.
        Когда я вновь оказался в гостиной, камин почти догорел, а моя безымянная гостья задремала, устроившись в кресле с ногами. Я хотел укрыть её, но тут её облик стал меркнуть и скоро истаял. На полу осталась лишь лужа морской воды, в которой отражались алые угли.
        Так странно не уходил и не приходил больше никто.
        Может, стоило бы найти историю этой Королевы чаш?..
        Я обернулся к молодому миру, где всё так же вспыхивал маяк. Там занимался рассвет.
        - Ты забрал её?
        Мир не ответил. Но одно я знал точно - мы должны были ещё раз встретиться с нею.
        035. Обрела
        Миры дрожат и разбиваются на осколки, вновь собираются из звёздной пыли и опять распадаются искрами. Я стою посреди этой кутерьмы и жду чего-то совершенно конкретного, вот только в памяти пустота. Однако сердце убеждено - узнает, отзовётся, укажет, и мне приходится верить ему.
        Быть может, на самом деле я застрял во сне, в реальности, такой же зыбкой и податливой, как утренний туман, но меня это ничуть не беспокоит. Я вглядываюсь и даже почти вбираю в себя этот чудесный свет, эту звёздную пыль круговерти миров.
        - Я тоже ищу и жду, - проливается каплями певучий голос, и я оборачиваюсь.
        Королева чаш, те же алые глаза, те же тугие локоны, но на этот раз на голове сияет венец. Тёмное платье с неизменным корсетом расшито звёздами. Она пожимает плечами и отгоняет от себя хрустальную сферу свежерождённого мироздания.
        - Куда ты ушла? - до сих пор меня интересует этот вопрос, хотя сейчас я не помню даже, как она приходила прежде.
        - Вслед за светом, соскучилась по нему там, где умерло солнце.
        Она приближается, и вскоре мы стоим на расстоянии ладони друг от друга. Она чуть ниже меня ростом, запястья всё так же украшены лентами, но что-то всё же изменилось.
        - Тебе не понравилось солнце? - спрашиваю, пытаясь нащупать это самое изменение, но память отказывается служить, потому мне не сравнить и не вычислить.
        - Там не было воды совсем, - и она вздыхает. - Совсем без неё тоскливо.
        С пальцев Королевы чаш начинает струиться прозрачная влага, она взмахивает руками, и капли внезапно становятся мирами и звёздами.
        - Зато я научилась делать вот так.
        - Теперь ты рождаешь миры, - удивляюсь я этому чуду.
        - Только в сновидениях, - и она улыбается. Кажется, она стала спокойнее. Кажется, она стала старше. Хотя создание, которое выброшено из временного потока, будто бы не может стать старше ни на секунду.
        И в тот миг вспыхивает рядом ещё один мир. Я чувствую его притяжение и устремляюсь к нему. В последний момент она хватает меня за руку.

* * *
        Проснувшись, я некоторое время пытаюсь понять, удалось ли мне разрешить тот вопрос, что меня мучил, и какой это был вопрос. Только потом понимаю, что на балконе кто-то есть.
        Усаживаясь в постели, я дотягиваюсь до халата и набрасываю его себе на плечи, только потом иду к распахнутой стеклянной двери. В городе зима, и в комнате теперь очень холодно, босые ноги почти обжигает ветром.
        Королева чаш. Пришла со мной из моего сна.
        - Думала, ты заберёшь меня в другой мир, где есть солнце, - капризничает она, запрокидывая голову. Удивительно, как ещё никуда не падает её сияющая корона.
        - Тут есть солнце, - серое небо, конечно, пытается убедить нас в обратном. - Сегодня плохая погода.
        - Пусть так, - она разворачивается. - Ты замёрз. Что, тут холодно?
        Я понимаю, что она, должно быть, в своём мире, где осталась лишь тьма и вода, разучилась понимать разницу между теплом и холодом. Иначе ей было там не выжить.
        А может, она на самом деле умерла там? Это, конечно, было бы логично. Иначе почему бы ей бродить в поисках нового мира. Вот только смерть порой очень относительное понятие.
        - Ты мертва? - уточняю я, впуская её в комнату и накрепко закрывая балкон.
        - Не жива, ведь у меня нет мира, - она хмыкает. - Но и не мертва, потому что есть сама у себя.
        На полу остаются аккуратные лужицы, вода натекает с обнажённых ног Королевы. Я точно знаю, что она морская, даже пахнет водорослями, хотя сейчас её так мало, что этот аромат едва уловим.
        - Чаю? - спрашиваю почти невпопад.
        Она почти нелепо смотрит на свои ладони.
        - Я потеряла чашку.
        - Придётся найти для тебя новую.
        Мы вместе спускаемся на кухню, и она занимает место у окна. Пока вскипает чайник, пока я отмеряю заварку, Королева чаш смотрит на заснеженный город. Точнее, на тот кусочек улицы, что видно из кухонного окна. Ещё слишком рано, хоть и светло, почти никого на дороге нет.
        - Думаешь, он нескоро позовёт меня? - её голос снова напоминает звук капель - то, как они бьются по стеклу в дождь.
        - Никто этого не знает.
        Чайник вскипает, я заливаю заварку. Тонкий аромат фруктов плывёт по кухне.
        - Никто, - она проводит пальцами по стеклу. На мгновение за ним проступают очертания морского берега. - Жаль, что творить миры выходит только во снах.
        - Когда-нибудь ты одолеешь и другую реальность, - утешаю я, поставив перед ней прямо на подоконник узорчатую чашку.
        - Время меня игнорирует. Поэтому любое когда-нибудь - это никогда. Пока что никогда, - она смеётся, внезапно потеряв всю свою печаль и тоску ожидания.
        Может, её мир на самом деле очень близок? Но где?
        Она отпивает чай и прикрывает глаза. Её веки опять сияют перламутром, только теперь нет того чарующего ощущения, которое возникало, когда луч света очерчивал её постепенно, точно вырисовывал и создавал… Или он действительно вырисовывал и создавал?
        Королева чаш, лишённая своего королевства, была странно притягательна и очень красива. Но столько же непонятна. Она почти что казалась опасной. Интересно, тот её мир, полный воды и лишённый солнца… Не разрушился ли он, не рассыпался ли звёздной пылью во сне, где мы встретились сегодня?
        И такое может быть…
        - Он погиб, да, - Королева поворачивается и улыбается. - Ты ведь думал о нём, о моём… прошлом мире? - она выделяет голосом, подчёркивает, слово «прошлом» повисает на мгновение в воздухе, а потом падает тяжёлой каплей.
        - Значит, он мог стать пылью, из которой родится твой новый, - подмечаю я, чтобы не молчать.
        Она долго смотрит на меня, а потом резко встаёт.
        - Ты прав. Ты прав!
        За окном начинается снегопад, мягкие снежинки плавно опускаются, пролетая мимо окна, иногда касаются стекла, оседают на подоконнике.
        Я не понимаю, чем ей может помочь такая подробность, ведь звёздная пыль давно уже перемешалась, слилась с чем-то, а то и рассыпалась несколько раз… Но тут она вытаскивает из-за корсета сверкающий флакон, полный этой субстанции.
        - Я сумела собрать… Хоть что-то, - поясняет она почти с сомнением и вытаскивает плотно сидящую пробку.
        Облако звёздной пыли поднимается к потолку, и внезапно мы видим там черноту и тысячи созвездий разом. Она смотрит и улыбается, точно рассмотрела и что-то ещё.
        - Да, ты прав, прав, - шёпот уже почти похож на бред.
        Над нами колышется и дрожит полный создающихся миров купол, она протягивает ладони вперёд и вдруг взмывает над полом, устремляясь в самое сердце первозданной тьмы, откуда растут миры, куда уходят все мироздания. В начало и конец.
        И исчезает, поглощённая вспышкой света.
        За окном идёт снег, в кухне всё по-прежнему. Только чашка так и стоит на подоконнике да слабо-слабо пахнет морскими водорослями.
        Обрела.
        036. Зверь
        Снова весну скрывает снежной пеленой, город спит в белых подушках, а небо над ним перетекает из лавандового в индиго. Оставаться здесь уже нет никаких сил, но куда сорваться, куда сбежать, если все дороги заметены?..
        У камина тепло и уютно, и я чувствую себя слишком усталым для дверей и новых миров, я чувствую себя слишком разбитым, чтобы пробираться через эту ночь. Я в неё падаю и погружаюсь на самое дно, как это бывает с палыми осенними листьями, что тонут в лесном пруду. Дремотно и грустно, два чувства смешиваются во что-то одно, и я кутаюсь в плед, ни о чём конкретном не думая, почти засыпая.
        Пробуждение приходит внезапно и как-то сразу. Точно кто-то внутри меня переключил тумблер бодрости. Вскинув голову, я отмечаю сначала, что в камине остались лишь алые угли, потом понимаю, что стоит тишина, что ночь темна, а окна не завешены. Небо скрывают облака, отсветы фонарей дарят им грязновато-оранжевый болезненный цвет.
        Не понимаю, что же меня разбудило, что затронуло и позвало с собой. Какая-то мелочь? Или что-то очень важное?
        Отбросив плед прямо на пол - и не заметив того, я поднимаюсь и замираю. Осознание приходит так же внезапно, как пробуждение. В доме есть кто-то. Кто-то, ему чуждый. Не дух, не мир, не случайный гость.
        Этот некто или это нечто почти враждебно, но любопытно. Потому сейчас оно пробирается по верхнему этажу, совсем не скрываясь. Бесшумность его поступи - не попытка спрятаться, а всего лишь обыденная способность, черта, которой само это существо не придаёт никакого значения.
        Приходит на ум назвать его «чистое зло», вот только на самом деле в этом существе нет ни зла, ни добра. Чужое, оно ещё не сделало ничего, что дало бы право судить его.
        И я отбрасываю все ярлыки.
        У лестницы я некоторое время вслушиваюсь - занятие бесполезное, но всё-таки, а потом крадучись поднимаюсь. Ступенька за ступенькой, и мой внутренний компас будто сходит с ума. Словно это существо на самом деле огромный магнит, только притягивает он не железные стружки.
        Мои чувства направления, а главное, правильности, сбиваются.
        Наверняка именно это меня и разбудило. Предчувствие фрустрации, предвкушение падения куда дальше, чем дно усталости. Возрождающиеся в душе сомнения.

* * *
        …В коридоре темно. Само собой разумеется, что таинственное существо должно быть темнее тьмы. Однако я вижу сперва голубой отблеск. Три миндалевидных глаза взглянули на меня и тут же погасли.
        Теперь уже почти удивлённо я шагаю вперёд. И тогда тьма чуть расступается, и я вижу зверька. Он не чёрен и не сер, его шерсть не белоснежная. Он лавандовый, как будто рождён из отголосков сегодняшнего заката, такого февральского, такого лишённого надежды на скорую весну.
        Мы смотрим друг на друга с интересом. В этом мире зверьку-чужаку совсем не нравится. Он не любит здесь что-то столь сильно, столь страстно… Вот только, похоже, и сам не совсем понимает, что именно.
        Вряд ли мы поймём язык друг друга. Особенно здесь, на территории, которая ни капли не нейтральна для нас обоих. И тогда я зову дверь.

* * *
        …Каждый странник может однажды призвать такую дверь. Нужда в ней возникает так редко, что порой легче предпочесть смерть, чем вспомнить о зове. Но сейчас мне не нужно ничьей смерти, а дверь - необходима.
        Когда я переступаю порог, зверь идёт следом - в этом мы достигли полного взаимопонимания, какими бы разными ни оказались.
        Мир, что открывается перед нами, девственно чист. Можно остаться здесь и сотворить, что только придёт в голову. Однако самое главное в другом - этот мир помогает домыслить… а точнее, наделить любой способностью каждого своего гостя.
        А нам нужен общий язык.
        И я вписываю именно его в канву, вплетаю, запечатлеваю, отчего свет здесь немного меняется, становится более спокойным и тёплым.
        Зверь понимает, что происходит, и заговаривает первым:
        - Зачем ты привёл меня сюда?
        Похоже, ему непривычно слышать такой язык. А может, для него общение выглядело как-то иначе.
        - Здесь мы на нейтральной территории, - поясняю я. - Зачем ты пришёл ко мне в дом?
        - Не знал, что то был твой дом, - он сел, удивительно по-кошачьи обернув хвостом лапы. - Я выпал из мира и забыл туда дорогу.
        - Быть может, ты спишь?
        - И не могу проснуться, - зверь качнул головой. - Непохоже. Твой мир неправильный.
        - Нет, дело в другом. Он тебе не подходит, - и я тоже опускаюсь на белую и пока лишённую всяких черт поверхность. Наверное, со стороны мы словно нарисованы на огромном листе, две цветные кляксы, не более. Вот только тут некому нас рассматривать.
        - А какой подходит? Этот? - он оглядывается. - Тут ничего нет.
        - И может быть всё, что ты захочешь. И так ты сделаешь его подходящим… вот только это всё равно будет не твой, - я вздыхаю. - Иногда это соблазнительно, не спорю, но потом всё же захочется уйти.
        - Логично, - он чуть склоняет голову. - Как же тогда найти свой?
        Я вспоминаю Королеву чаш. Кого-то мир ищет сам, а кто-то находит мир.
        - Не знаю, как это должно быть с тобой, - белоснежность начинает тяготить меня, я понимаю, что должен уйти. - Мне пора.
        - Ты элегантно вышвырнул меня из своего мира, - зверь, наверное, смеётся. - Но там бы мне было слишком… непросто.
        А может, и болезненно, вот только он ни за что не признает.
        - Если ты откроешь дверь, - вдруг продолжает он, - получится ли сразу туда, где я буду чувствовать себя собой?
        Задумчиво оглядев ничуть не изменившееся более пространство, я пожимаю плечами.
        - Да, я действительно могу вообразить тут дверь для тебя. Но не поручусь, куда она сможет вести.
        - Хотя бы начнётся путь, - ворчит он и поднимается. - Давай же.
        Я закрываю глаза. Очертания двери видятся мне размыто, но всё же я понимаю, что она появилась прямо передо мной. Пока ещё не открытая, она являет собой тайну, любопытную загадку, и к ней потянет любого, даже того, кто мне лично совершенно чужд.
        Так и выходит.
        Вот только мне не следует смотреть, как он переступит порог, чтобы не повлиять на его выбор, чтобы не дать повода миру, схожему с моим, открыть ему свои объятия.
        Свою дверь я превращаю в люк, он раскрывается подо мной. Я падаю в звёздной черноте и просыпаюсь у почти погасшего камина.
        Первое время неясно, было ли всё это. Может, только сон?..
        Темно, ночь, и окна всё так же не скрыты за шторами. И небо всё такое же болезненно-оранжевое.
        Было?
        Не было?
        Впрочем, всё равно. Если зверь и путешествует сейчас по мирам, проскользнув в дверь, что я ему придумал, то пусть его дорога окажется удачной. Если же он - чуждый, враждебный, странный - часть моего сна… Тем лучше. Потому что такая чужеродная сущность в доме, который почти часть меня, немного не то, от чего мечталось просыпаться.
        Проходя на кухню, замечаю только, что в доме всё ещё слишком тихо. Может, зверь унёс с собой лишние звуки? Или это февраль уснул, и усыпил город, и усыпил даже время?..
        До весны так недолго и так бесконечно.
        037. Ахаэнс
        Череда удивительных гостей и новых реальностей увлекает и затягивает, но в какой-то момент хочется передышки. И путешественнику именно это желание может стоить головы. Ведь слишком легко принять за безопасное то место, которое таковым лишь кажется, пока жажда отдыха так пьянит и кружит голову. Но мне повезло, именно в этот день я никуда не планировал вырваться, остался дома, а желание отдохнуть накатило ближе к обеду.
        Чай, камин… Окна зашторены.
        Казалось, кто потревожит меня в уютном гнёздышке, в доме, который сегодня закрыл сам себя от иных миров? Даже ветер, что бушевал за стеклом, не стучал, не царапался, не просил выйти, точно из деликатности.
        Я почти отключился, убаюканный мерным тиканьем часов да потрескиванием дров. Наверное, если бы на самом деле уснул, то оказался бы в полной темноте и черноте, но не удалось. Дрёма накатывала и тут же отступала. И это сонное состояние было очень приятным, хотелось пребывать в нём долго-долго.
        Только, конечно, нисколько больше это продолжаться не могло - раздался стук.
        Поначалу мне не хотелось выпутываться из пледа и брести в холл, где намного прохладнее, чтобы открыть дверь. Но стук повторился, он был настойчивым и тревожным.
        Что ж, никакого отдыха, похоже, не предвидится. Кто бы это мог быть?

* * *
        Стоило распахнуть входную дверь, как первым ворвались ветер и снег. Никак не добрести весне через такие сугробы, вот уже опять завалило по самое крыльцо…
        Но кто же сумел пробраться сквозь метель?
        В белом мельтешении я даже не мог ничего разобрать, а потом только понял, что стоит посмотреть под ноги. И то существо, что постучалось ко мне, оказалось не более локтя ростом.
        Видимо, гость настолько замёрз, что уже был не в силах переступить порог, так что я, не размышляя, подхватил его на руки и внёс внутрь. Оставив существо согреваться посреди холла, я вернулся закрыть дверь и пригрозил ветру. Но тот только посмеялся, уносясь далеко-далеко. Играть с ним в салки точно уж было некогда.
        Я обернулся к гостю.
        Тот уже пришёл в себя настолько, чтобы начать отряхивать от снега свою шубку. Шёрстку. Похоже, он всё же ближе к зверьку, чем к человеческому существу. И очень даже тяжёлый, так что не из рода духов и прочих любопытных созданий.
        - Добрый вечер, - поздоровался я, подступая ближе.
        - Наверное, - тихо шепнуло существо. - Только холодный.
        - Чай? Сейчас мы пойдём к камину, там сразу станет теплее, - я даже умилился. Вот же удивительный гость, абсолютно уверен, что ему тут рады и предоставят возможность успокоиться и обогреться. Впрочем, ничего странного, наверное, ведь его уже впустили.
        - А можно ли попросить глинтвейну? - существо подняло на меня взгляд. Наконец-то я сумел рассмотреть разумную аккуратную мордочку. Глаза были яркими, почти что зелёными, но с травяным отливом, а вот шёрстка оказалась не белой - то был снег. Стоило освободиться от лишнего - и вот уже тёплый бежевый оттенок выступил вперёд.
        - Это запросто, - кивнул я. - У меня как раз есть бутылка вина, а специй всегда в избытке.
        - Буду весьма благодарен. И простите, что не представился. Я - Ахаэнс, понимаю, имя странное, - он даже показался смущённым. - Мне вас рекомендовали.
        - По случаю?
        Мы вместе пошли на кухню, где гость, не спрашиваясь, запрыгнул на высокий табурет у окна. Так, безусловно, говорить с ним было удобно.
        - Мне нужна дверь, - пояснил Ахаэнс.
        Собственно, что бы ещё ему могло быть нужно, уж явно не сказки. Я занялся специями и вином. На плите сам собой вспыхнул огонь - дом помогал мне. Уже скоро вино согревалось в специальном чугунке.
        - Что за дверь? - повернулся я к Ахаэнсу.
        - Неприятная ситуация, - он глянул за окно и поёжился. - Я выпал из своего мира. Ветра сказали, что нужен путешественник, и привели к вам… Поскольку слышали, что вы открываете двери.
        - Порой и такое случается, - мне снова пришлось отвлечься на приготовление нашего согревающего напитка. - Каков он был, ваш мир?
        - О, восхитительный! - Ахаэнс вздохнул. - Там всегда была весна, там всё цветёт… Пожалуй, и представить сейчас сложно, насколько он не похож на то, куда я волею судьбы попал теперь.
        - Ну, здесь тоже бывает весна, - усмехнулся я. - Однако немало миров её совсем не знают. Что ж, с этим можно работать. Но вот только…
        - Да-да? - он едва не подпрыгнул и пытливо вгляделся в моё лицо.
        - Не сегодня, - почти извинился я. - Не мой день. Ничего не получится.
        - Я готов… готов немного подождать, - но глаза его затуманились слезами.
        - Ничего, мы постараемся не затягивать, - пора было немного остужать глинтвейн и оставить его настаиваться. На это время мы всё же перешли в гостиную.
        Ахаэнс принялся рассказывать о родном мирке, который мне казался очень маленьким и уютным. Такой я никогда не встречал, впрочем, что-то в рассказе было странное. Да и почему бы столь чудному местечку выбрасывать какое-то из своих существ? Это не давало мне покоя, зудело на границе сознания.
        Когда я уже разливал глинтвейн по бокалам, то решил немного задержаться на кухне. Мои Таро всегда были со мной, и в этот раз я вытащил карту, чтобы понять, насколько же рассказ правдив. Мне выпала десятка чаш, похоже, что мой гость был чересчур переполнен эмоциями, но мир не отвергал его и действительно являлся прекрасным местечком.
        Что же случилось?
        Теперь уже азарт не давал мне надолго откладывать поиск нужной двери. Решив всё-таки забыть об отдыхе, я вернулся в гостиную.
        - Наверное, стоит заняться вашей просьбой сразу же, как мы закончим глинтвейн, - сообщил я, и Ахаэнс просиял.
        Прошла ещё пара часов, наступила ночь, и я почувствовал, что приближается удачное время. Таковым оно было не для меня лично, но для открывания дверей в иные реальности. Понадеявшись, что жажда отдыха не подведёт меня, я попросил распушившегося в тепле Ахаэнса вести себя тихо и выступил в центр гостиной.
        Пространства здесь хватало, потому мне нужно было только сосредоточиться. Поймать какую угодно дверь можно в пару секунд, но ту самую пришлось порядочно поискать. Мысленно я распахивал одну за другой, не позволяя, однако, им проявляться передо мной в реальности. Всё было не то. То попадались замёрзшие водопады, то осеннее море, то скалы, едва припорошенные снегом. Увидел я и летние поля, и ноябрьские леса, и горы - весенние, только совсем не те.
        От напряжения я уже взмок, пальцы дрожали, а по спине пробежал неприятный холодок, но вот наконец-то отыскалось что-то крайне похожее на мирок Ахаэнса.
        Представив себе дверь получше, я рывком распахнул её, и тотчас она оказалась в гостиной.
        - Ах, вы волшебник, - выдохнул Ахаэнс.
        Но я не оглянулся на него. За дверью стоял другой зверь, намного больше. Его голова была увенчана опасными на вид рогами, а глаза налились кровью. Тёмная, почти чёрная шерсть, струилась до самой земли. Он пока не мог переступить порога, но всё же… Совсем не внушал доверия.
        Послышались шаги Ахаэнса. Он встал за моей спиной и заметил:
        - А вот это уже вторая неприятная проблема, с которой я столкнулся сегодня утром.
        - Пожалуй, сначала именно с ней, - сказал я.
        - Вы удивительно проницательный волшебник.
        Зверь между тем принюхался. Дверь пока что была почти не ощутима в том мире, и всё же это существо явно её почуяло. И, конечно, оповестило об этом недоумённым рыком.
        Держать проход между мирами вот так, между тем и этим, было слишком тяжело, но отпустить означало неприятную встречу.
        Из оружия при мне был только шаманский клинок. Являясь частью меня, он мог прийти на выручку в любую секунду. Но что бы я смог противопоставить такому суровому противнику?..
        Одно я понимал - чем больше размышлений, тем меньше у меня сил. А значит, и верный выбор тоже окажется недосягаем. И я шагнул вперёд, шаманский клинок привычно лёг в руку.
        - Кто ты? - рыкнул зверь, увидев меня. Это успокаивало. С говорящими воплощениями зла можно прийти хотя бы к подобию взаимопонимания.
        - Странник, - отозвался я уклончиво.
        - Ты открыл дверь не для себя, - вот уж кто был удивительно проницательным. Или обладал отличным чутьём.
        - Для того, кто принадлежит этому миру, - я сощурился. - Ты так не считаешь?
        - Этот мир - только мой, - зверь вздыбил шерсть. - Пусть убирается.
        - Этот мир принадлежит в равной мере никому и вам обоим, - возражать, наверное, не стоило, но Ахаэнс зачем-то шагнул следом.
        - Пусть убирается, - а вот это они уже сказали вместе.
        И схожесть их голосов заставила меня присмотреться.
        В голову пришла совершенно непонятная мысль. Я даже отступил на шаг, чтобы в полной мере осознать её.
        - Ахаэнс, - позвал я.
        Но повернулись они оба.
        - Это моё имя, - как синхронно складывались слова, как цельно звучал голос, слившийся из двух!
        - Так вы - одно.
        Шаманский клинок запел в ладони, подтверждая догадку, он-то точно знал правду.
        Почему же они едины, но разделены и враждуют между собой?..
        - Пусть убирается! - никому уже не было дела до меня. Они смотрели друг на друга и только.
        - Шагните навстречу друг другу, и это случится, - посоветовал я.
        - Никогда! - на этот раз голос был неполным. Ахаэнс, разозлившийся на самого себя, не желал идти навстречу. Но Ахаэнс, что пришёл ко мне, послушался.
        - Нужно дотронуться, - подсказало проснувшееся шаманское нутро.
        И как бы один ни отшатывался от другого, они всё же соприкоснулись. На мгновение всё скрылось в сияющем свете.
        Едва я снова смог видеть, ко мне приблизился Ахаэнс. На этот раз был он велик ростом, глаза казались болотно-зелёными, шерсть лежала волнами, переливаясь от глубокого каштанового к почти золотистому бежевому.
        - Ты был прав, волшебник, - усмехнулся он.
        - Что ж, ты вернулся домой.
        - Гораздо больше того, я вернулся в себя, - и ему так понравилась шутка, что он заурчал от удовольствия.
        - Отлично, - я тоже не сдержал улыбку. - Как же вышло, что ты из себя вышел?
        - Слишком много таращился в отражение. Мне пора, да и дверь закрывается.
        …Я проскочил в свою гостиную в последний миг и устало опустился в кресло. Мне требовалась передышка.
        За окном даже ветер перестал играть со снегом, в камине почти догорели угли, а у меня ещё оставался глинтвейн. Да, пожалуй, теперь-то точно можно отдохнуть.
        038. По ту сторону неба
        Небо было синим-синим, лишь ближе к горизонту отливало лиловым. Казалось, что в нём можно утонуть или раствориться. Никаких облаков, только немыслимая синева и птицы. Я давно не видел мира с такими потрясающими небесами.
        Тропа, которой я двигался, вела по берегу обрыва, далеко внизу рос невзрачный лесок, сейчас запорошенный снегом, но здесь, наверху, никакого снега не было, видимо, ветра не позволяли ему тут залежаться. Вымерзшая редкая трава торчала из испещрённой трещинами земли, изредка глухо шелестя.
        Сухим и холодным воздухом так приятно и хорошо дышалось. Идти тоже было удивительно легко. И мне даже не хотелось, чтобы избранная тропа привела меня хоть куда-нибудь. Благо в этом мире и время тянулось потрясающе долго, так что я даже не мог с уверенностью сказать, сколько же бреду над этим леском, сколько всматриваюсь в синеву.
        Когда рядом со мной пробежал очередной порыв ветра, я улыбнулся. В воздухе ощутимо пахнуло прелой листвой и почему-то яблоками. Наверное, тут всё-таки не весна и не зима, а поздняя осень. Интересно вот так оказаться в новом мире в межсезонье, когда нельзя сразу объяснить себе, что именно происходит вокруг.
        Тут тропа вильнула и побежала вниз, уводя меня в тот самый лесок. Я легко подчинился её воле, хоть расставаться с ветром, бродившим поверху, было немного жаль.
        Оказавшись внизу, я сначала остановился, лес только оттуда, с высоты, казался небольшим. Теперь меня окружали высокие деревья, а тропа вилась между их узловатых корней подобно ручью. Долго я смотрел, запрокинув голову, на то, как обнажённые ветви расчерчивают синее-синее небо.
        Может быть, тут никогда не наступает закат.
        Я двинулся дальше, наслаждаясь каждым шагом, каждым вдохом ветра. Деревья чуть поскрипывали, качая ветвями, небо оставалось таким же синим, и у меня появилось чувство, что тут и вовсе не было никакого времени.
        Снова донёсся до меня запах яблок. Он был почти уютным, точно яблоки уже кто-то нарезал и теперь готов запечь шарлотку. Мне не было холодно, но я едва не пожелал оказаться на пороге какого-нибудь домика, где можно было бы выпить чаю с неостывшим ещё куском пирога.
        Одёрнув себя - не следовало мечтать о таком на тропе, особенно когда хотел побродить подольше - я ускорил шаг.
        Временами из-под снега темнела листва, порой выглядывал зелёный мох, попадались шишки, хотя среди леса я не видел ни одной ели или сосны. Наверное, здесь живут какие-нибудь удивительные создания, похожие на белок. Может, обитает и кто-то другой, имени которому я не сумел бы подобрать. Размышлять об этом было приятно.
        Когда тропу пересёк бойкий ручей, я одолел его одним прыжком, и в тот же миг понял, что мир изменился.
        Теперь было холодно, а синева стремительно выцветала, но не потому, что наступил закат. Зашумел ветер, деревья застонали и заскрипели так жутко и протяжно… Я огляделся, но всё выглядело будто как прежде, однако одновременно уже поменялось.
        Я нахмурился, но двинулся дальше. Вернуться совершенно точно нельзя, но и чего ждать от следующего поворота, было непонятно.
        И тут лес внезапно кончился.
        Это вовсе не означало, что дальше разлеглось поле или луг, вздыбились холмы или лёг город. Нет. Дальше не было вообще ничего.
        Я протянул руку и коснулся плотного, будто стеклянного, лиловатого, но теряющего краски свода небес. Твёрдый и холодный, он гулко отозвался на стук.
        Вот такого приключения я у меня совершенно точно не было никогда за всю жизнь, за все путешествия по мирам. Небеса этого мира оказались стеклянным куполом, спаянным с землёй!
        Наверное, я стал очень мал, оказался в волшебном шарике, где идёт снег, добрёл до края мира.
        Снова постучав по небу, я усмехнулся. Как смешно и странно звучал этот стук. Что же там, по ту сторону? Как разбить небо, чтобы проникнуть за него?
        Конечно, я вместо того пошёл вдоль небесной кромки.
        Лес, словно стёртый ластиком, остался далеко позади, мимо меня, точно на размеренно двигающейся платформе, проезжали холмы и реки, горы и даже одно море. Хоть я и шёл, но казалось, что стою на месте. А вот твёрдая плоть небес ничуть не менялась.
        Наконец мне надоело. Остановившись, я снова постучал. Наверное, можно придумать, вообразить себе чересчур ярко, как открывается дверь и я выхожу по ту сторону неба.
        Я сосредоточился, решив тут же воплотить эту идею. Перед моим мысленным взором возникла яркая прорезь двери, её тело лишь немного отличалось по цвету от небесного свода, а ручки так и не было вовсе. Но я-то знал, что она открывается в неизвестность, нужно лишь хорошенько толкнуть.
        И едва мысленная реальность немного совпала с существующей здесь, как я толкнул что было сил, налёг обеими руками, упираясь и представляя, как створка поддаётся.
        Так и произошло.
        В щель хлынул яркий свет, но потом чуть померк. Я с любопытством заглянул, что ждёт меня там, но по ту сторону уже растеклась чернильная тьма. Дверь медленно отворилась целиком, я шагнул через порог, и створка тут же захлопнулась следом, отрезая меня от прежнего мира.
        Глаза скоро привыкли к темноте, я огляделся и понял, что оказался на пыльном чердаке. С высоких стропил свисала паутина, а впереди высились кучи хлама, разобрать, что там и где, было невозможно.
        Расставаться с тем невообразимым миром, с тем небом, что укрывало его колпаком, было немного горько. Будто бы я забыл о каком-то чуде или не сумел до конца разобраться в нём. Вот только теперь пути назад не было. Потому я направился мимо странных обломков, старой мебели и ящиков, набитых всякой всячиной.
        По крыше стучал дождь, царапали ветви деревьев, и я невольно задумался, что там, по ту сторону крыши, осень или весна, лето или зима? День там или же ночь?
        Я шёл и шёл, а чердак казался абсолютно бесконечным.
        Интересно этот мир играл со мной. Я ускорил шаг, но не от страха, а от любопытства.
        Щель в палец шириной выдала, что в полу есть люк. Он тоненько сиял, подсказывая, что внизу ярко горит свет. Наверняка, в доме с таким огромным чердаком очень уютно.
        Поначалу я не сумел найти, как открыть люк, но вскоре под руку подвернулся старый напильник, я просунул его в щель и чуть приподнял оказавшуюся лёгкой крышку.
        Под люком не было лестницы, но стояло с виду мягкое кресло. Прыгать казалось опасным, но я повис на руках и мягко упал, попав в объятия подушек. Усмехнувшись, я понял, что оказался дома. Конечно, надо мной уже не было люка, а за окнами садилось в лиловый туман закатное солнце.
        039. Тот, кого позвала дорога
        Колодец был сложен из замшелых камней и высоко выступал над поверхностью земли, он был настолько переполнен водой, что та стояла вровень с краями, изредка плескаясь, сбегая тонкими струйками и пропитывая мох. Вокруг набежала неглубокая прозрачная и холодная лужица, откуда неспешно вытекал ручеёк, извилистой змейкой скрываясь между корней и цветов.
        Я подошёл через шуршащие и шелестящие травы и поначалу только любовался, хотя тянуло сразу же попробовать на вкус прозрачную воду.
        Этот мир не казался опасным, здесь не встретилось мне ни одного живого существа, крупнее белки. Только хищные птицы парили где-то в вышине, только стрёкот кузнечиков оживлял день.
        Стояла жара, и пить уже хотелось неимоверно. Я сделал ещё шаг, моим высоким ботинкам лужица такой глубины была не страшна. Приблизившись, я сперва огладил шероховатые камни, точно здороваясь, и только мгновением позже склонился к краю.
        Впервые я пил колодезную воду вот так, словно из большущей чашки. И с каждым глотком я всё лучше различал, как глубока скважина, как далеко до дна, как темно там, в толще воды.
        Холодная, да такая, что заходились зубы, влага мгновенно освежила и придала сил. Она была чуть сладковатой, даже немного пряной, точно корни трав, растущих в этой степи, наделили родник своими ароматами.
        Наконец я напился и теперь уже просто смотрел в глубину, не надеясь, впрочем, увидеть там что-то кроме собственного отражения. Оно было смутным и странным, и это почти забавляло после долгого пути.
        Я брёл по этому миру в поисках двери, но она ускользала, меняла форму, и, пожалуй, в том была единственная опасность этой реальности для путешественника.
        Было бы неплохо сесть, прислонившись спиной к этим прохладным камням, и смотреть в небо, впитывать солнечный жар. Но, конечно, тут-то расположиться было негде - сияющая, будто стеклянная лужица окружала колодец со всех сторон.
        В итоге я выбрал место поодаль, где бурно разрослись кусты, напоминающие боярышник, здесь был хоть какой-то тенёк, а травы образовали почти что подушку. Можно было даже и заснуть, но я так очаровался колодцем, что смотрел на него, не в силах отвести взгляд.
        Решив всё же отдохнуть хотя бы несколько часов, я устроился так, чтобы не терять из виду колодец. Ускользающая дверь могла устать играть со мной, могла открыться прямо тут, в сущности, это место было ничем не хуже любого другого. В этом мире почти не работал ни внутренний компас - отзывалось будто бы всё мироздание разом, ни другие уловки, которых каждый путешественник знает во множестве. Даже мой верный шаманский нож дремал, ни о чём не говоря.
        Может быть, здесь только начинается история, только рождается сказка? В таком случае пока что тут всё словно чуть-чуть понарошку.
        Я не заметил, как уснул, потому что и сон мой представлял собой бесконечную цепь рассуждений. Я мучительно искал разгадку двери, представлял её то так, то этак, но когда проснулся - той рядом не оказалось.
        Солнце уже клонилось к закату, тени от редких кустарников и деревьев стали темнее, травы тихонько шелестели под порывами ветра, колодец всё так же исходил светлой влагой.
        Мне не хотелось есть, но снова одолела жажда, и я пил так долго, точно не спал, а бродил очарованным по этой степи. Тело приятно ныло, быть может, от неудобного положения, и я почти решился идти дальше, навстречу ночи, когда услышал клёкот.
        Подняв голову от каменной чаши колодца, я заметил, как в вышине сходятся грудь к груди и вновь разлетаются два огромных орла. Что они не поделили в лучах закатного солнца, я не понимал, но их воинственный танец казался удивительно прекрасным.
        Никто из противников не хотел уступать, они роняли перья, и те, кружась, падали в травы. Хищные крики разносились далеко-далеко, а противники были всё ближе к земле. Я же смотрел и смотрел, хотя мне уже мечталось, что сейчас орлы разойдутся, отправятся каждый своей дорогой, уняв желание драться.
        Однако, похоже, что они решили сражаться до смерти - скоро на землю ветер принёс и первые алые капли. Более крупный орёл поранил своего врага и собрата.
        Сцепившись в очередной раз, они камнем полетели вниз. В тот миг я понял, что они сейчас со всего маху угодят прямиком в колодец. Я отступил от него, не зная, что же стоит сделать, и не прошло и пары мгновений, как хрустальная гладь воды с шумом и клёкотом разбилась - в неё угодили два сильных птичьих тела.
        Кинувшись к каменной чаше, я вгляделся, но в темноте ничего не рассмотрел. Чем сильнее приглядывался, тем чернильней казалась тьма, будто выступающая из глубин. Словно бы орлы пробили колодец до самого дна и остались там, навеки успокоившись.
        Но когда я уже почти потерял надежду, отодвинувшись от колодца и вернувшись на сухую землю, капли разлетелись вновь, и за каменный бортик зацепился юноша. На вид ему можно было дать не больше двадцати, он весь мелко дрожал и кашлял, видимо, слишком наглотавшись воды.
        Я протянул руку и помог ему выбраться, понимая вдруг, что в этом мире птицы-хищники на поверку могли оказаться оборотнями. Юноша ничего не успел мне сказать, потому что из колодца вынырнул и его соперник. Ему было ближе к тридцати, сильное тело ни в чём не подвело его, он выбрался сам.
        Они замерли друг напротив друга, на обнажённых телах ещё блестела влага, мокрые волосы липли к щекам и лбам. Юноша всё ещё дрожал, его более взрослый противник распрямил плечи и смотрел так насмешливо и гордо, что невольно возникал вопрос, о чём же они всё-таки спорили. Они казались почти что братьями - оба темноволосы и сероглазы, оба с гордыми, красиво вылепленными лицами, но всё же что-то в них было различное.
        Наконец старший протянул младшему руку.
        - Что, доказал? - спросил он, улыбнувшись скорее добродушно, чем высмеивая.
        - Не думай, что ты всегда и во всём прав, - возразил младший и всё-таки пожал его ладонь.
        Только после он обернулся ко мне, как будто хотел поблагодарить, но тут же смутился почти до румянца и отвёл взгляд. Старший заметил и это, но качнул головой, ничего не сказав.
        - Ищешь дверь? - обратился он ко мне.
        - Так и есть, - ответил я.
        - Она там, под водой, - старший смерил меня взглядом. - Добраться непросто, но другой не найти.
        - Благодарю, - я подошёл к колодцу. Младший даже чуть вздрогнул, когда я проходил мимо.
        Значит, не зря я остановился тут, не зря меня так тянуло к этому колодцу.
        - Я бы тоже хотел… - голос младшего затих, и я повернулся. Старший стоял за ним, положив тяжёлые ладони на плечи.
        - Бродить между мирами? - уточнил я.
        - Да, - в глазах его уже разгоралась жажда путешественника. Старший же заметно помрачнел.
        - Дверь не открылась, - вдруг осознал я. - Она тебя не пропустила.
        - Да, значит…
        Молча я раскрыл перед ним левую ладонь. Обычно этой отметины заметно не было, но когда приближалась дверь, она так пульсировала, что даже светилась. И сейчас младший видел, как вместо линии жизни на моей левой руке сияла нить шрама.
        Шаманский нож сам собой оказался в пальцах. Я приложил клинок к линии, но не для того, чтобы рассечь вновь. Я заплатил свою дань.
        - Дай двери испить себя.
        Старший сжал его плечи. Младший упрямо дёрнулся, высвобождаясь.
        - Я подсказал тебе, а ты забираешь у меня самое дорогое, - добавил старший.
        Не братья.
        Мне оставалось только пожать плечами.
        - Если его позвала дорога, то он найдёт способ идти по ней. И мой - самый простой.
        Старший мгновенно уловил, почуял сердцем, какие ещё могут быть пути, и они явно ему не понравились. Младший же вздохнул и повернулся к нему.
        Вряд ли мне стоило знать, о чём они собрались говорить.
        Я позвал дверь, и она откликнулась из колодца, открылась и утянула меня под воду. Новый мир встречал рассветом.
        040. Мир карнавала
        Обычно в какой бы мир я ни приходил, всюду сначала встречала меня природа. Лес или горы, море или поле, холмы или луга, но сначала я оказывался вдали от людей или иных обитателей. Однако стоило мне шагнуть через порог на этот раз, как я очутился в самом центре бурного карнавала. Толпа пестрила масками и костюмами, смеялась и шутила, в небе расцветали фейерверки, звучала музыка, кто-то танцевал и нестройно подпевал уличным музыкантам. Слышались хлопки - зрители приветствовали акробата, хрупкого почти что мальчишку, одетого в белое. Ему предстояло пройти по канату, натянутому между крышами двух зданий прямиком над площадью…
        Я с трудом пробрался в более-менее тихий уголок. В этом проулке дома почти смыкались глухими стенами, было темно и стоял ощутимый запах гнили и сырости. Зато здесь никого не оказалось. Наверное, я мог бы слиться с празднующими, но вот только мне того совсем не хотелось. А дверь, конечно, уже закрылась.
        Чувства подсказывали, что я не выберусь из этого города раньше, чем наступит рассвет.
        Над площадью взорвалась ещё одна ракета, осыпая искрами и толпу, и опасно балансирующего с длинным шестом акробата. Мысленно пожелав ему удачи, я отправился лавировать между рядами со сладостями и игрушками, выискивая, где можно переждать эту сумасшедшую ночь.
        За площадью начинались бесконечные узкие улочки. На углу одной из них сидел на перевёрнутом ящике флейтист. Его инструмент лежал на коленях, чёрный плащ никак не вязался с праздником и только алая шляпа с замысловатым пером подходили ситуации хоть немного. Я замедлил шаг, а после и вовсе замер, узнавая этого человека.
        Наверное, мне должно было стать страшно, но я преодолел это тягучее чувство и приблизился. Он же вскинул голову, отвлекаясь от своих мыслей. Мы встретились взглядами.
        - Узнал, Странник? - он усмехнулся. И это было жутковато, хотя лицо-то у него казалось самым обычным. Даже в глазах будто бы не блестел дьявольский огонёк. Впрочем, я не спешил приглядываться, даже отвёл взгляд.
        - Что это за мир? - пришло мне в голову уточнить.
        - Вечного карнавала, - пожал он плечами. - Моя дверь откроется на рассвете.
        - Как и моя.
        И в этом тоже было что-то жуткое. Быть может, нам в одну дверь?.. Пройти с ним одним путём я, пожалуй, пока не желал, но и оставаться в бурном гнезде карнавала не хотел.
        - Здесь для меня нет работы, - продолжил он, будто я спрашивал. - Если только не заняться всеми ими.
        Мы синхронно посмотрели на площадь. Акробат замер в центре каната, тот качался.
        - Не разобьётся ли мальчик? - почему-то заволновался я.
        - Этот? - мой собеседник пошарил по карманам и вытащил трубку и банку с табаком. - Этот нет, даже если упадёт, - он старательно набил трубку и принялся раскуривать её. - Даже если упадёт, да…
        Присмотревшись к акробату, я отметил, как бледна его кожа. Он стоял, неестественно прям, с закрытыми глазами, а верёвка качалась, дрожала, извивалась под его ногами. Потом он сделал шаг, и ещё, и ещё… Он шёл медленно, ни единый мускул на его лице не дрогнул. Вне страха, вне этого мира, он словно пересекал пустоту.
        Да, этот не разобьётся, даже если упадёт.
        Потому что он уже расколот, но каким-то образом в этом странном мире вечно жив и вечно будет ходить по канату.
        Качнув головой, я посмотрел в сторону.
        - Здесь немало странных людей.
        - И нелюдей тоже, - хмыкнул флейтист. - Кое-кого я сам сюда и привёл.
        И это звучало более жутко, чем осознание, что акробат над площадью давно уже мёртв.
        В какой-то миг я понял, что именно этот угол и есть самое спокойное место на площади. Пожав плечами, я опустился на другой старый ящик и откинулся на стену дома, вытянув ноги. Нужно было хотя бы попытаться отдохнуть.
        - Ты ищешь путь домой или так… бродишь? - спросил он для чего-то.
        - Брожу. Домой я могу попасть в любой момент, - я показал ему шаманский нож, и он понимающе кивнул, выпустив кольцо сизого дыма.
        Карнавал продолжался, пела, плакала, заливалась напротив нас скрипка в руках строгого мужчины в чёрном и золотом. Я присмотрелся к нему.
        - Да-да, он продал душу за то, чтобы так играть… Карнавалу такое нравится, - вот уж флейтист знал всё обо всех.
        - И часто ты бываешь в этом мирке? - бросил я, не надеясь на ответ.
        - Всякий раз, как моя дверь открывается на рассвете, - его смех был похож на воронье карканье.
        Вдруг мимо нас пробежала девочка. Она остановилась в трёх шагах, подождала минутку и вернулась, теперь вглядевшись в флейтиста.
        - Узнала! - сказала она громко. - Узнала, да!
        - Я тебя тоже.
        Лицо девочки было белым как луна, а глаза, напротив, тёмными и большими. Неверный свет, отблески, вспышки играли на её скулах и на лбу, так что порой казалось, будто вместо лица у неё череп.
        - Госпожа, - он даже снял шляпу, шутливо склоняя голову, - подскажете, куда направиться?
        - Нет, нет, ты испортишь мне всю игру! - она сморщила нос, на лицо тотчас упала тень, да такая густая, точно носа и не было вовсе.
        - В этом и есть часть твоей игры, - возразил он.
        - Я закричу!
        - Кричи.
        Но она не стала, только уселась прямо на мостовую, не заботясь, что платье перепачкается пылью.
        - Дверь - на рассвете, - упрямый голос звенел от злости.
        - Она самая.
        Да, мне совсем уже не нравился мир, куда мы могли бы попасть все вместе.
        Госпожа тем временем стала теребить золотистые локоны, отливающие то алым, то зелёным из-за вновь взлетающих и осыпающихся звёздами ракет.
        - А он зачем?
        - Путь, - флейтист посмотрел на меня безо всякого интереса. - Дверь одна, да миров за порогом может оказаться несколько, но не для нас с тобой, - и он снова глянул ей в глаза.
        - Ты нарочно!
        - Переигрываешь, - усмехнулся он и принялся выбивать трубку о колено.
        А я вот ухватился за эту мысль. Миров за дверью несколько. Значит, я не обязательно попаду в реальность, где Госпожа Чума будет разводить своих чёрных крыс, а Крысолов станет уводить их из города.
        Они же молчали, всматриваясь друг в друга с таким вниманием, точно продолжали вести спор, но бессловесный. Наконец она уступила и отвернулась, теперь глядя на акробата. Он держал в руках не шест, а зонт и вновь замер на середине каната.
        - Его надо бы взять с собой, - лицо её прояснилось, она стала казаться почти… живой?
        - Зачем он тебе?
        - О, я знаю, какой номер ему предложить, - она вскочила. - Дверь на рассвете. Я успею уговорить…
        Мне не хотелось знать, зачем ей сдался акробат, а вот Крысолов, видимо, понимал и озабоченно хмыкнул, но ничего не сказал больше.

* * *
        …Даже близость рассвета ничего не изменила, карнавал продолжался, кричал, смеялся, хлопал в ладоши. Акробат бродил над площадью по канату, взрывались фейерверки, мелодия скрипки визгливо разливалась над крышами.
        Я первый увидел дверь. Она выросла в стене противоположного здания, обрисовалась по краю неверным сиянием и тут же притворилась обычной.
        - Ты первый, - Крысолов удержал за запястье Госпожу Чуму.
        Спорить я не стал, с силой дёрнув ручку двери на себя.
        За порогом меня встречала темнота, но я уже точно знал - мы пойдём разными дорогами. И это внезапно успокоило.
        А скоро стихли и звуки карнавала.
        041. Безымянный
        В ту ночь я был не путешественником и не сказочником, а только слушателем. Поначалу я слушал, как за окном тает февраль, плачет капелью, постукивая промёрзшими пальцами по жести подоконника, потом я слушал, как распевает ветер в трубе, он прилетел после девяти вечера и принёс десяток новых песен, которые спешил исполнить все разом. После того я вслушивался во внезапно наступившую тишину: за окном похолодало, а ветер улёгся спать на крыше.
        И наконец, стоило только поставить чайник, как из стены вышагнул гость и замер, озираясь. Взгляд его был растерянным, а вот лицо казалось знакомым, но я стольких встречал среди миров, что боялся ошибиться, назвав его по имени.
        - Значит, я всё-таки здесь, - заключил гость, видимо, придя внутри себя к какому-то соглашению. - И скоро будет готов чай.
        Ну, в этом-то он точно не ошибался. Потому я кивнул и собирался поприветствовать, но он приложил палец к губам. Послушно заглушив в себе вежливость, я посмотрел на него вопросительно.
        - Сегодня не надо говорить кому-то ещё, - пояснил он. - Не тот вечер.
        Может, ему было виднее, я же никак не мог припомнить его, так что мне было на руку отсутствие диалога, в котором можно было бы уличить меня в плохой зрительной памяти.
        - Так вот… Чай… Чай - это, безусловно, хорошо. И лучше добавить лимон и три ложки сахара. Все почему-то сначала забывают или о том, или о другом. Только вот не надо этого… не надо лимон - и ложечкой. Это как-то грустно. Зачем его так… подавлять! - мой странный гость засмеялся, найдя самого себя остроумным, я же отрезал солнечный кружочек лимона и залил кипятком, а потом насыпал три с половиной ложки сахара. Мне показалось, что об этой половинке гость поскромничал упомянуть.
        - А вот давеча, - принял из моих рук чашку гость, - я побывал в чудном мире, где совсем не было никакого чая. Как вам это понравится? Да я уж вижу, можете не говорить. Вы не понимаете, как же они там живут, бедняги, - он сделал глоток и продолжал щебетать: - А никак, потому что там и нет никого. Вот так. А, казалось бы, всего лишь чай. Этот, кстати, отменный.
        Я припомнил Чефирового кота, но тот явно не имел никакой человеческой формы, да и не стал бы вот так надо мной шутить. Сущность моего гостя оставалась для меня полной загадкой.
        Между тем он набрался сил для новой тирады, а я устроился на стуле у окна, готовый слушать, что бы он там ни рассказал.
        - Буквально… вчера, если судить относительно этого мира, я побывал на приёме у одной высокопоставленной особы, - начал он новую историю. - И там произошёл курьёзный случай, совершенно необычайный для того мира. Среди приглашённых выискался убийца! - он смерил меня взглядом. - Вот вы наверняка полагаете, что необычайного в этом, в общем-то, маловато. Если судить мерками различных миров, то так и есть. Но в том… В том нет даже такого слова: «убийство». Однако произошёл, так скажем, прецедент, никакая не роковая случайность, а целенаправленное действие.
        Мне уже хотелось ответить, что это, должно быть, очень печально, когда в чистом мире внезапно происходит первое в истории убийство, но моему гостю не требовались никакие комментарии. Сделав ещё глоток, он только рассмеялся.
        - Что поделать, они же даже не знали, как это расценить, что делать с преступником, который, конечно, и сам был немало шокирован тем, что в итоге совершил! Пришлось стать судьёй. Да. Ведь у меня уже был кое-какой опыт, - он задумался на мгновение. - Опыт, да, в том и другом. В общем, я рассудил, что с таким полным раскаянием преступник должен посидеть под замком, а потом занять место того, кого он убил, чтобы, как бы это выразить, восполнить пробел. Вот.
        Решение показалось мне интересным, но без контекста трудно было судить, подходило ли оно конкретной ситуации. И я только пожал плечами. Впрочем, одобрения моему гостю тоже ни капли не требовалось. Только, пожалуй, ещё чашечку чая.
        - И без лимона, - проследил он мой взгляд. - На чём я остановился? Ах, на судействе. То было занимательно. Но дело уже прошлое. Удивительны эти юные миры, такого там насмотришься.
        На это я снова сдержанно кивнул и поставил вторую чашку перед ним. В юных мирах действительно можно было обнаружить всё, что только представимо, и даже немного того, что представить совершенно не получится.
        - А вот ещё случай! - воодушевился гость. - Есть такой мирок… Уже довольно давний, но всё ещё почти необжитый. Зато там удивительная лужайка. Цветы, травы, росы… Прекрасная. Я встретил там странную пару. Они танцевали так самозабвенно, я решил, что они профессионалы. Но когда окликнул, чтобы поблагодарить за зрелище, они рассыпались пылью. Представьте моё удивление! Даже возмущение. Так и не знаю, иллюзия ли это была.
        И он замолчал, вглядываясь в отражение в чашке. Я уже было подумал, что он закончил на сегодня, но тут снова раздался его голос, такой же оживлённый, пусть и немного однообразный.
        - Много миров, много… Всех историй и не расскажешь. Но это даже весело. Моя печаль в другом. Я не могу отыскать своего. Кажется, помню его так же хорошо, как своё лицо. Но всякий раз, как смотрюсь в отражение - вот даже и опять! - понимаю, что и лица-то не помню, - он засмеялся нервно и даже визгливо. И я увидел, что его лицо течёт и меняется от этого смеха, черты трансформировались, искривлялись, пока не застыли, но уже иными, однако всё такими же смутно знакомыми. - Может, и с моим миром так, - продолжал он. - Я нахожу его, а он играет, утекает, и не узнать ведь! Такое ощущение недосказанности, как фруктовый привкус, как… как аромат ржавчины!
        Странные сравнения почему-то казались мне очень понятными. Но я, конечно, продолжал молчать.
        - Хорошо, наверное, быть уверенным в том, какой мир - твой. Сколько странников отлично это понимают. И вот я… Скиталец-несчастливец, но зато какие весёлые у меня путешествия! - он воспрял духом. - Не так давно я побывал в жерле вулкана во время извержения! Горячо, конечно, но вполне интересно. Или… что бы тут вспомнить… Ну хотя бы тот дивный случай с полным погружением, да! Мы были на корабле в шторм, знаете, эти жуткие шхуны, которые готовы потерять все свои паруса только от вида молнии?.. Да, и волна нас конечно переломила. То есть корабль переломила. Пополам, р-раз - и готово! И я опустился ведь на самое дно. От изумления забыл, что надо дышать, и мне оказалось не надо. Любопытно там было, в глубине. Только вот темно… - его чашка снова опустела. - Теперь, признаться, я немного опасаюсь морей.
        Это, конечно, можно было легко понять. Тут мой гость вскочил и оправил свой старомодный сюртук.
        - Засиделся, а ведь дела нисколько не ждут, даже если их нет, - он опять оценил своё остроумие и захохотал. - Не ждут, пусть их нет. Так вот, благодарю, - он пожал мне руку. - И забудьте меня, даже если не вспомнили.
        Глаза его блеснули особенно странно.
        - Забудьте, - теперь шёпот был почти что зловещим. - Но мы, безусловно, встретимся, обязательно встретимся. Вы же понимаете…
        И он истаял туманом.
        Имени мне его так и не пришло. Я до сих пор уверен, что это к лучшему.
        042. Крылья в подарок
        Дорога пролегала между гранями реальности и сама по себе являлась отдельным миром - сумеречным, тихим и туманным. Порой она становилась прямым асфальтовым шоссе с фосфоресцирующей разметкой, а буквально за поворотом обращалась просёлочным трактом - глинистым и разбитым, с наполненными дождевой водой колеями, потом переходила в булыжную мостовую, по обочинам которой виднелись в тумане старинные особняки за коваными решётками да полные мрачных деревьев сады. Причудливо меняясь, она в то же время каким-то образом всё же оставалась собой и была узнаваема.
        Попасть сюда было одновременно и просто, и сложно, но главное, что отличало Дорогу среди других - так это почти неестественная тишина и уединённость. Сколько бы раз я ни брёл по прихотливо меняющемуся тракту, никогда и никого не встречал здесь. Пронизывая множество миров, которые сияли и жили на обочинах, она вместе с тем лежала в стороне, насколько то было возможно.
        Я приходил сюда сквозь двери в иных мирах или засыпая, падая со скал или погружаясь глубоко под воду, но она встречала меня одиночеством. Сумрачные тени, скользящие мимо, никогда не выходили на Дорогу, они проносились мимо, не обращая ко мне лиц, если те, конечно, вообще у них были. За спиной никогда не слышалось чужих шагов, за поворотом не показывались другие путники. Словно это была только моя Дорога. Но я был уверен, что это, конечно, не так.
        Впрочем, то, что из раза в раз не меняется, начинает восприниматься как должное. Пусть я никак не мог быть уверен, что Дорога действительно настолько пустынна и тиха, однако привык считать её именно таковой. Поначалу меня ещё тревожили размышления, что закономерность может оказаться всего лишь иллюзией или чем-то вроде сезона, например, как зима или осень в любом другом мире. Но вскоре и такие тревоги отступили. Оказываясь на Дороге снова, я только радовался возможности идти в одиночестве до тех пор, пока не покажется новая дверь.
        Но в итоге это ощущение закономерности и подвело меня. Когда прямо передо мной на Дороге возникла девушка с мечом, я вздрогнул и неосознанно позвал шаманский клинок. Тот был не чета длинному сияющему двуручнику, но больше никакого оружия у меня не было.
        Длинные волосы воительницы ещё мгновение развевались, как будто вспоминали о прикосновениях ветра иного мира, с клинка в пыль тракта упали несколько тяжёлых чёрно-багряных капель. Вряд ли та реальность, где девушка только что была, отличалась спокойствием и дружелюбностью.
        Но вот она медленно опустила меч и повернулась, ощутив мой взгляд. Встретившись глазами, мы не сдержали улыбок. Между нами пролегло внезапное взаимопонимание, какое бывает очень редко. Мы почувствовали, что являемся друзьями, пусть и не сказали пока ни слова.
        Дорога молчала, не было ни ветра, ни дождя, лишь туман стелился по обочинам, кутая призрачной вуалью тёмные остовы деревьев, иные реальности, дремлющие во мгле. И теперь ночь и тишина была поделена на двоих.
        Не было нужды представляться друг другу, у нас не было прошлого или будущего. Мы застыли в едином моменте, и он мог продолжаться до тех пор, пока не возникла бы дверь для одного из нас или не прервался бы сон кого-то из нас.
        Она вытерла клинок и забросила его в ножны за спиной, оправила волосы, а я подошёл ближе. И вот уже мы брели рядом, а тишина плыла над нами и кружилась внутри.
        Она прервала молчание первой.
        - Я здесь впервые. Что это за путь?
        - Между мирами и сквозь них, - пояснил я. - Можно свернуть, перейти через обочину, если ты так умеешь, или дождаться двери - она появится рано или поздно. Можно проснуться, - я пожал плечами. - Никогда не находил начала, никогда не видел конца. Кто знает, Дорога, возможно, замкнута в кольцо, обнимающее остальные миры…
        - Возможно, - она улыбнулась.
        И назвала своё имя.
        Так был нарушен первый закон всех иллюзорных и реальных миров. И в то же время это и нужно было сделать. Я помедлил лишь секунду, прежде чем назвать и своё в ответ.
        Мы обменялись первыми дарами. Ведь имя в таком месте - всё равно что дар, всё равно что билет или цепь, которая может привести к тому, кого называют.
        Почти в тот же момент Дорога вильнула, и мы оказались у железнодорожного переезда. Среди тумана крался поезд, фонарь прорезал мглу и дёргался испуганным светлячком. Тревожное гудение пронизывало округу, но приближался состав очень медленно, будто бы спал и снился одновременно.
        - Прокатимся? - предложила она.
        Моя дверь должна была явиться на рассвете, так что можно было попробовать и иной вариант. Я кивнул.
        Вскоре мимо нас смешной паровозик с огромными колёсами потянул закрытые товарные вагоны, крашеные в разные цвета, а потом показались пустые платформы. Мы синхронно вскочили на одну из них и уселись, не боясь ветра и ночной прохлады. Дорогу тут же скрыли клочья тумана.
        Вокруг железнодорожного полотна развернулась широкая степь. Над ней же опрокинулась чаша небес, переполненная звёздами. Сливочным пятном плыла там и луна.
        Я всмотрелся в созвездия - сплошь незнакомые. Аромат трав почти вскружил мне голову. Она же сидела молча, зачарованно глядя куда-то в ночь.
        - Слышишь? Звёзды поют, - сказал я. Она прислушалась и чуть качнула головой в знак согласия.
        Поезд набирал ход, ветер становился сильнее, но при этом теплел. Мы въезжали из пряной весны в иссушённое солнцем лето…
        Удивительное это было чувство - совершенно не знать, куда же мчит нас смешной паровозик, сколько реальностей он пересечёт и в какой наконец-то завязнет. Но больше всего опьяняло внезапное единство в тишине и молчании. Мы говорили без слов и слушали музыку звёзд. И до рассвета была целая вечность.

* * *
        Я так и не дождался двери.
        Проснулся, словно от толчка, и утренний свет был не из того волшебного мира, не пахло травами, всё было совершенно знакомым, слишком знакомым. Поезд, поющие в небе звёзды, попутчица с мечом - остались за гранью.
        Что ж… В одном я был точно уверен - будет и новая встреча. С некоторыми никогда нельзя проститься. Да и Дорога раз уж однажды допустила наше соседство, могла привести нас друг к другу снова.

* * *
        В следующий раз я замер на станции. Мимо неслись поезда, один за другим, и сперва я не понимал, зачем вышел сюда. Мир точно выплюнул меня на странной станции, где никого никогда не сходило. Однако в руках у меня был альбом.
        Затянутый упаковочной бумагой, перевязанный скромной лентой, он словно требовал: «Оставь меня здесь, я найду адресата». Деревянная скамья с облупившейся краской, бесконечный стук колёс, визги тормозов и паровозные свистки… Тут и не было ничего больше, но я послушно положил свою ношу на скамью и огляделся. Между рельсами сияла тропа.
        Стоило ступить на неё, и я почувствовал зов.
        Пришлось почти бежать. Реальность вокруг меня плыла пятнами и крошилась. Это снова была Дорога, снова она, хотя никогда прежде я не видел её такой хрупкой и тонкой. Извиваясь змеёй, она тащила меня мимо миров, мимо причудливых строений, мимо дней, ночей и утреннего тумана.
        Я остановился, только заприметив развалины замка. Они едва узнавались - среди камней поднял голову молодой лес. Впервые я пересёк обочину, и Дорога тотчас исчезла. Зато я обнаружил воительницу.
        Она сидела на останках обрушившейся башни и баюкала на коленях клинок.
        - С кем-то воюешь? - спросил я, тут же присаживаясь рядом.
        - Когда-нибудь прочтёшь, - она откинула с лица прядь волос. - Наверное.
        Мимо нас тянулись космы тумана, иногда они сливались в фигуры, иногда казались животными, иногда манили арками дверей.
        - О чём твои мечты? - вопрос пришёл сам собой.
        Замшелые камни отразили мой голос и вернули искажённым эхом.
        - Можешь дать мне крылья?..
        Ответить я не успел: порыв ветра разогнал туман и я остался один.

* * *
        Много миров и реальностей пришлось мне пройти, прежде чем я снова вышел на Дорогу. Моя знакомая не встречалась мне, хоть мы и знали, где искать друг друга. Но во всех прочих реальностях мы никак не могли поймать друг друга: то я приходил мгновением позже, то она успевала увидеть лишь краешек плаща… Иногда мы слышали, как неутомимо считают шпалы поезда, случалось - откликались пению звёзд, а иногда нас выводили миры к замшелым камням старого замка.
        У меня была и ещё одна цель помимо встречи. Я выискивал среди миров дорогу в тот, где ничего не было кроме неба и солнца. Солнечные лучи там были настолько плотными, что из них можно было соткать полотно. Такое как раз пошло бы на перья.
        После мне нужен был мир, где была лишь луна и вода. Из острых и крепких лунных лучей, отражённых в холодной воде, можно было вырезать кости.
        А вот после осталось бы только вдохнуть жизнь - и получились бы крылья. Те самые крылья.
        Мне нужно было успеть с подарком до следующей встречи.

* * *
        Когда я вышел на поле тюльпанов, над которым навечно воссияла заря, то не смог держать улыбки. Здесь было слишком хорошо и спокойно, чтобы не улыбнуться.
        Она стояла среди цветов и смотрела на меня особенно внимательно.
        - Что это? - спросил я.
        - Подарок. На твой день рождения.
        - У меня тоже есть для тебя кое-что, - и я потянул из-за спины большой свёрток. Он не был тяжёлым, но пришлось долго и осторожно его разворачивать. Наконец из-под парусины сверкнули длинные маховые перья.
        Высвобожденные крылья поймали солнечный свет и засияли нестерпимо ярко. Поднялся ветер, закачал туда-сюда раскрывающиеся разноцветные тюльпаны.
        - Неужели мне? - спросила она, опускаясь перед крыльями на колени и осторожно касаясь золотистых перьев.
        - Конечно! Ну-ка, примерь.
        Она повернулась ко мне спиной, и я поднял лёгкую, но прочную конструкцию. В тот же миг она словно приросла к спине.
        - Но я не умею летать!
        - Умеешь, - возразил я. - Ты и без них умела. Просто забыла. Вспомни.
        Я погладил пушистые перья.
        - Вспомнить… - он сделала шаг вперёд.
        …И оттолкнулась от земли.
        Пробудившийся ветер тут же подхватил её, поднимая высоко-высоко, разнося по сонному пока миру ликующий смех…
        Под моими ногами вновь лежала Дорога, розовато-золотая в лучах зари. Я медленно двинулся прочь. Наша встреча закончилась, но впереди непременно должна была быть ещё одна, и ещё, и ещё…
        Позади осталось поле тюльпанов, передо мной открылась дверь, и я шагнул в неё, не раздумывая, не рассуждая. Отголосок смеха выкатился монетой мне под ноги. На монете была воительница, за спиной которой сияли развёрнутые во всю ширь крылья.
        043. Несвобода
        Пробуждение оказалось совсем не приятным. Я с трудом мог пошевелиться и сначала даже не понял, а не провалился ли ещё глубже в сон. Впрочем, это тоже было бы своего рода пробуждением.
        Реальность вокруг меня оказалась странноватой и уж точно не напоминала то место, где я засыпал. Узкая каменная расщелина, в которой я находился, имела слишком мало общего с моей спальней. Но как же я тогда здесь очутился и почему ничего не помню?
        Осторожно выбравшись и растирая занемевшие руки и ноги, я оглядел стоящий вокруг сумрачный лес, в котором ещё теснились у корней клочья тумана и лишь изредка перекликались птицы. Забавно. Вчера я совершенно точно вернулся домой.
        Когда я успел пересечь границу миров?
        И не сплю ли я всё ещё?
        Это было непросто проверить в иной реальности. Тем более, всегда оставался риск, что можно и вовсе уже не проснуться - настолько сильно могут затянуть путешествия по мирам.
        Не случилось ли со мной именно это?
        Паниковать я, конечно, не стал, лишь потянулся к шаманскому ножу. И тут меня ждал очередной сюрприз - знакомое и неотделимое от меня оружие исчезло. Рукоять не наполнила ладонь, как я привык, холодное лезвие не появилось, не поймало неверный утренний свет.
        Зато я уже был почти убеждён - сновидческая ли это реальность, утянули ли меня иные миры, но это произошло не по моей воле. И, судя по всему, кто-то не хотел выпускать меня отсюда. Ведь только с шаманским клинком я мог в любой момент призвать дверь домой, пусть и заплатив ей своей кровью и кусочком жизни.
        С другой стороны, этот нож, так или иначе, был мной самим, я не мог его просто так потерять. Неотторжимый от меня никакими силами, кроме магии, он ждал меня и взывал ко мне. Нужно было только прислушаться.
        И я закрыл глаза, послушно внимая этому миру, который пока не казался ни враждебным, ни дружелюбным. Клинок отозвался, но был он так далеко, что я ощутил только направление. Что ж, это уже было хоть что-то. Наверняка тот, кто всё это затеял, будет ждать меня на пути. Там-то и узнаю, зачем и кому я понадобился.
        Утро было сырым и прохладным, пусть в лесу почти не чувствовался ветер - он лишь тревожил верхушки деревьев - но я всё равно довольно быстро замёрз. Двигаться приходилось наобум, никаких троп, даже звериных, мне не попадалось. Пробиваясь сквозь молодую поросль, колючий кустарник и поваленные, покрытые мхом стволы, я всё ещё размышлял, кому бы могло понадобиться всё это, кто со мной играет.
        Но ничего не приходило в голову и, пожалуй, только это меня и печалило.
        Я пропитался лесным воздухом насквозь и перестал мёрзнуть, нашёл поляну с переспевшей и чуть суховатой лесной земляникой и позавтракал, отыскал чистый маленький родничок и утолил жажду.
        Мне встречались лишь птицы, да и те казались призрачными голосами и только. Никаких животных в лесу словно бы не было, я не замечал ни следов, ни шорохов. Это тоже было немного странно, но миры встречались мне самые разные, трудно было судить о том, как устроен именно этот и почему он такой, какой есть.
        Когда я вышел на берег лесного пруда, поросшего рогозом и осокой, было уже за полдень. Я присел на давно упавший, но всё ещё живой ствол дерева, и вытянул ноги. Усталость разливалась по телу приятной волной, мой шаманский клинок был всё ещё чересчур далеко, и потому я решил отдохнуть. Не стоило загонять себя.
        Лес всё же давал мне и воду, и пищу, так что жаловаться было не на что. К холоду я притерпелся, а одиночество ничуть не тревожило. Хозяин этих мест или тот, кто притащил меня сюда, не желал являться, но я, может, и не так сильно хотел его видеть. Уж точно не страдал от этого.
        Солнце золотилось через кроны, просеивалось, отчего казалось, что в лесу появился новый туман, только теперь золотистый. На папоротниках дрожали паутинки, гладь пруда темнела, недвижимая. Всё-таки места тут были очень красивые.
        Я провёл ладонями по лицу, снова обратившись к воспоминаниям. Вернувшись домой, я не собирался никуда больше уходить. Даже сон свой запер… Значит, кто-то взломал мою защиту, пробрался и утащил меня с собой. Как занятно. Давненько такого не случалось.
        Если бы найти ключ, понять - зачем, тогда всё предстало бы в ином свете. Но только никакого подходящего ответа не отыскалось, сколько бы я ни размышлял.
        Была ли это чья-то злая воля? Но почему тогда я оказался в таком простом и спокойном месте? Оно не могло не повредить.
        Я отмёл по очереди и просьбу о помощи, и любопытство. Но больше ничего подобрать не сумел и, в конце концов, оставил пустые размышления, собираясь двинуться дальше.
        И тогда пруд вдруг пришёл в движение. Вода раздалась в стороны, словно выпуская кого-то изнутри. Это было удивительное зрелище, в самый центр точно вонзился нож, разбив пруд на две равные части. Я замер, вглядываясь и пытаясь понять, что именно происходит. Лес молчал, не возникло ни ветра, ни какого шевеления воздуха, но на другом плане всё вокруг пронизывало сильнейшая магия.
        Я ждал, когда же появится сам маг.
        Показалось зеленоватое илистое дно, укрытое поникшими водорослями. В самом центре расположилось существо, схожее с драконами внешне, но слишком маленькое и хрупкое. Оно взглянуло мне в глаза, а потом плавно поднялось и, вышагивая прямо по воздуху, вышло из пруда на твёрдый берег. Вода тут же сомкнулась, гладь пруда даже не пошла рябью.
        - Ищешь? - на ладони существа появился мой клинок. Он был зол и поранил нежную кожу, но полудракон не вздрогнул.
        - Хотелось бы вернуть то, что является мной, - усмехнулся я. - Зачем ты замкнул меня здесь?
        - Не нравится? Думал, ты любишь леса, - он медленно наклонил голову. - Там за лесом будет и море…
        - Не люблю несвободу, - поправил я и протянул руку. Шаманский нож тут же оказался у меня в пальцах. Но в этом не было особой ловкости. Полудракон не держал его. А мог бы.
        - Вот как, - видно было, что он глубоко задумался.
        - Что ты пытаешься осмыслить на моём примере? - мне стало не только любопытно, но и смешно.
        - Ты привиделся мне во сне, - отвечал полудракон. - И я решил посмотреть, что будет, если сотворить мир, который бы состоял из того, что ты любишь. Но отчего-то не получилось… Или я собрал вовсе не всё, или не сумел разобраться. Ведь ты хочешь уйти.
        - Потому что мне нравятся разные миры, в один ты всё равно не сумеешь собрать все. Ты ведь молод?
        Полудракон недовольно дёрнул хвостом.
        - Пусть так.
        - Потому тебе пока и не ясно, что насильно счастливым никого не сделать.
        Шаманский клинок растаял в моей руке, впитался в меня, дополнив. Теперь я мог уйти в любой миг.
        - Наверное, мне придётся поразмыслить над этим, - полудракон вздохнул. Реальность вокруг нас стала сминаться, как лист бумаги. Только пятачок с прудом и поваленным деревом ничто не затронуло. - Я попробую ещё.
        - Только не со мной, - предупредил я сразу. - Я путешественник, скиталец, мне не будет места в каком-то конкретном мире.
        И тут я вспомнил недавнего гостя. Полудракон с интересом всмотрелся в моё лицо.
        - Есть те, кто ищет конкретный мир, - понял он. - Ты вспоминаешь кого-то.
        - Вот было бы забавно, если бы вы с ним сошлись, - поёжился я. - Что ж, попробуй его найти.
        - Попробую, - согласился полудракон.
        На том мы и распрощались. Уже мгновение спустя я оказался на кухне собственного дома и вовсе не о полудраконе задумался. А о своём недавнем госте. И было мне немного не по себе.
        044. Лекарство от февраля
        В конце того февраля сны часто вызывали чувство опустошения. Просыпаясь, я подолгу лежал, глядя в потолок, где дрожали блики солнечного света. Началась оттепель, и теперь повсюду было столько зеркал-ручьёв, что солнечные зайчики возникали даже в самых необычных местах, освещая всю комнату, точно творили на белой штукатурке волшебные фрески.
        Я не мог вспомнить ни миров, что приходили во снах, ни видений, ни лиц. Словно тёмная пелена укрывала всё это разом, стоило только открыть глаза или шевельнуться. Потому я смотрел в потолок бездумно и уже не пытался поймать ускользнувшие эмоции. Только опустошение и оставалось, увы.
        Позже я снова учился улыбаться - на кухне, удерживая в руках чашку свежего кофе. К середине дня невидимая рана внутри всё-таки зарастала. Вечером я даже мог отправиться в краткое путешествие, но стоило уснуть…
        И круг повторялся.
        Может быть, это было похоже на болезнь, такую частенько подхватывают путешественники. Сродни насморку, она и проходит сама собой, неизвестно отчего. Будто какой-то мир случайно забрасывает в самую душу своё семечко, но оно не укореняется, а только оставляет ямку, которую рано или поздно заносит песком новых впечатлений.
        Я даже старался не особенно задумываться об этом, привычно выжидая часы, пока не начинал чувствовать себя лучше. Старался лечь немного позже, спать чуть-чуть меньше… Возможно, даже и не спать совсем.
        Но беспокойство всё же нарастало внутри. Оно нашёптывало, что никакую болезнь нельзя пускать на самотёк, что нужно обязательно узнать, в чём же дело, необходимо обратиться к специалисту. Вот только я не знал ни одного, хоть и слышал об этой странной хвори от других скитальцев. Никто не подсказал бы мне, к кому же обратиться, кто может заглянуть в душу и понять, что оставляет в ней этакую вмятину.
        В очередной раз пробудившись, я понял, что настал пасмурный день. В каком-то смысле это даже успокаивало - без солнечных пятен потолок не манил забытыми снами. Но опустошённость, к сожалению, не заполнилась, подобно небу, кудлатыми тучами. Я всё так же спустился на кухню и сварил кофе, всё так же удерживал чашку, глядя, как за окном медленно планируют тяжёлые хлопья снега и тут же тают в грязной талой воде.
        Февраль сражался с весной, но всё-таки собирался уйти, а я всё ещё не мог найти лекарство от своего странного недуга.
        Когда я шёл в гостиную, на глаза мне попался старый варган. Он часто оставался на полочке в полной тишине, слишком уставший для путешествий. Он был таким древним, что, казалось, должен потерять голос. Но когда я взял его и попробовал оживить вздохом, тронул язычок - варган ожил. Басовитая нота раскатилась по всему дому, задрожала эхом где-то на лестнице.
        Давно я не слышал этого густого звука, и в сердце что-то откликнулось, и в душе что-то запело в тон.
        Забыв надеть куртку, я выскочил на крыльцо и там заиграл. Мощный голос варгана разнёсся по округе, на мгновение словно бы заставив весь мир замереть. И вот уже я играл и играл, обо всём забыв, закрыв глаза.
        Наверное, вокруг меня летели снежинки, превратившиеся чуть позднее в дождь, наверное, происходило что-то ещё, но я был центром и ничего не видел. Во мне оживала, пронзала меня насквозь мелодия.
        Я не чувствовал ни ветра, ни холода. Растворился в звучании, которому сам был источником, и когда очнулся из этого мистического транса, уже вечерело. По-прежнему стоя на крыльце, я опустил руку с варганом. Снег уже давно кончился, перестал и дождь, а небо расчистилось. Усталое солнце разбрасывало розоватые блики по городским окнам и бегущим ручьям, воздух сладко и свежо пах подступающей весной.
        А в душе моей больше не было никакой раны.
        Постояв ещё немного, я вернулся в дом и принял горячий душ, чтобы согреться. Мне было радостно, я был счастлив.

* * *
        Следующее утро, однако, снова оказалось солнечным, и опять танец света на потолке обнажил мою внутреннюю опустошённость. Не похожая на раскрытую чёрную дыру, она, тем не менее, продолжала меня беспокоить, ни капли не нравилась. А потому я смотрел и смотрел на пляску световых пятен, вспоминая, что же вчера так помогло мне.
        Варган нашёлся на тумбочке у кровати. Я заиграл, даже не вставая. Не потребовалось никакого долгого транса - опустошённость сбежала, исчезла, заросла, заполнилась звуком.
        И день пошёл своим чередом.
        Открылась дверь, снова затянул меня к себе таинственный и славный мир, снова я с кем-то встречался, о чём-то болтал и смеялся. А хворь… Хворь отступила, если не совсем исчезла. Впрочем, я не загадывал. Главное, что у меня появилось лекарство.

* * *
        На следующее утро февраль рыдал холодным ливнем. Гулко гудели трубы водостока, звенели капли, отскакивая от плитки, которой был замощён мой балкон, и ударяясь в стеклянную дверь. Весь мир звучал как-то по-новому, совершенно иначе.
        Не было световых пятен и бликов, но я и не хотел рассматривать их на потолке. Возникло ли чувство опустошённости? Я даже не понял этого, потому что мне так захотелось влиться в общую мелодию, что я подхватил варган совсем без раздумий.
        Почти нагим выскочил я на балкон, продолжая играть. Город пробуждался под этим ливнем от долгой зимней спячки, капли дождя пожирали оставшийся снег, обнажая землю, ручьи пенились, с шумом сбегали по улице, где низвергались в канализационный сток со звуком настоящего водопада.
        Мы играли с дождём, плели общую мелодию, и в этом было только лишь незамутнённое счастье.
        Музыка была моим лекарством…

* * *
        Я не мог забыть тот февраль.
        Сколько бы февралей не минуло после него, но именно тот навсегда отпечатался в памяти, да так ярко, будто бы в него можно было шагнуть в любой момент.
        Варган, как и шаманский нож, теперь всегда был при мне. Моё личное средство первой необходимости. Мой верный друг, спасший меня от меня самого.
        Однажды у костра, где, как водится, собрались странники, шедшие во всех направлениях длинным трактом, ведущим от одного мира до другого, кто-то посетовал на ту же болезнь.
        Голос его был робким и тихим, даже нельзя было однозначно сказать, парень или девушка пытаются поделиться своей болью. Я слушал внимательно, да и другие примолкли, то ли вспоминая, то ли не зная, как поддержать.
        Когда говорящий замолчал, поглубже надвинув на голову капюшон, точно спасаясь от сильного ветра. Мне пришло в голову спросить:
        - Как давно ты играл или пел?..
        - Давно, - признал этот странник, глянув на меня и тут же отводя взгляд.
        - Попробуй сделать это на рассвете, - я пожал плечами и почти неосознанно тронул варган, что в особом мешочке болтался на моей шее.
        - И я тоже давно не играл, - раздался ещё один голос.
        А вскоре уже и все странники загалдели, признаваясь в том, как мало в последнее время они уделяли внимания музыке. Решено было встретить рассвет всем вместе, всем разом.
        Может, все мы были больны в тот миг? Я ведь, даже зная лекарство, не мог отрицать, что был поражён и болезнью.
        И конечно, едва рассвело, мы встали на краю обрыва. Здесь были те, кто держал в руках варган, был юноша со звонким думбеком, были две девушки с флейтами, а у кого-то нашлась скрипка…
        Точно, как раз у того, кто у костра жаловался на свою пустоту.
        И стоило первому лучу выглянуть из-за края, как мы заиграли. Мелодия лилась каскадом, и каждый из нас понимал, что в этот самый миг рана наконец-то исчезает полностью, не оставляя даже рубца.
        …Мы разошлись, когда солнце встало, унося в своих душах мелодию, что сплотила нас, излечила и дала нам сил.
        045. Письмо с августом
        Я сидел на холме и смотрел, как долина внизу постепенно кутается в туманную шаль. Скрадывались очертания пышных кустов, пропала из виду серебристая лента речушки, скрылись высокие травы. Только пение сверчков звенело и звенело сквозь сизую дымку, прорываясь к небу, удивительно чистому, синевато-фиолетовому.
        Крупные звёзды можно было срывать, как цветы. Они чуть заметно дрожали, точно хотели потанцевать, но оказались слишком крепко прикручены к небосводу.
        Я откинулся на спину, приминая траву, и вгляделся в наступающую ночь. Было спокойно и тепло, но спать не хотелось ни капельки. Ещё вчера я бежал от промозглого февраля, а сегодня нашёл настоящий август, и нельзя теперь было так просто покинуть это место. Хотелось напитаться любимым месяцем, стать сосудом, в котором он плескался бы подобно дорогому вину.
        Ароматы пряных трав, сверчки и звёзды… И совсем немного яблочно-медовых нот. Вот мой личный августовый рецепт.
        Улыбнувшись, я прикрыл глаза на мгновение, а когда снова открыл, надо мной парила стайка светлячков. Блуждающие огоньки, отливающие синевой и изумрудной зеленью, кружились и танцевали. Я вытянул руку вверх, один из светлячков тут же опустился мне на пальцы. Крупный, словно недовольный чем-то, он долго устраивался удобнее, но всё же вспорхнул и скрылся в ночном небе. Наверное, там было поинтереснее.
        - Какой прекрасный мир ты нашёл.
        Я повернул голову на голос и узнал свою давнюю знакомую. Её меч лежал на траве между нами, в рукояти мрачно горел тёмно-алый камень.
        - Ты только из битвы, - угадал я.
        - Пришла по твоему имени, - она кивнула и недовольно поморщилась, а потом закатала рукав рубашки, показывая повязку на предплечье. - Засмотрелась, вот и…
        - Скоро пройдёт, - мне не нужно было видеть рану, чтобы почувствовать, насколько она пустячная.
        - Это да, - она тоже улеглась в траву. - А что, тут всегда август?
        - Вот этого не знаю, но если бы так, запомнил бы путь в этот мир, - я усмехнулся.
        - Я бы тоже, - она помолчала. - А вчера я была у северного моря. Но там царил декабрь, кажется, вечный.
        - Наверное, там было непросто, - я представил валы холодных волн, хрустящую ледяную корочку на камнях в полосе прибоя, обледеневший маяк…
        - Непросто, - она усмехнулась. - И холодно, а я… как всегда. Ну ничего. Смотритель маяка приютил потом.
        Вокруг разлилась звенящая сверчками тишина, звёзды смотрели нам в глаза и перемигивались между собой.
        - Хорошая ночь, - она чуть повернула голову. - Но мне нужно больше действия, я не могу вот так.
        Я тихонько рассмеялся.
        - В этом между нами разница, я ценю такие моменты, а ты стремишься сквозь них пробежать.
        - Зато нам не скучно, - она села. - Куда пойдёшь потом?
        - Пить февраль, - теперь и мне захотелось сесть. Я поймал кисточку травы и пропустил сквозь пальцы, ощущая, как она нежно покалывает кожу. - На самом деле я тут решил немного отдохнуть от него.
        - Февраль… Я давно не виделась с февралём, чаще всего оказываюсь в каком-то… ноябре.
        Мне это было понятно. Ноябрь порой становился настоящей клеткой, занимал собой всё пространство, не позволяя другим месяцам занять положенные места. И было особенно мучительно пытаться прорываться сквозь ноябрьскую белую пелену, изукрашенную обнажёнными ветвями деревьев.
        Впрочем, февраль для меня тоже стал ловушкой, из которой не получалось улизнуть надолго.
        - Вот, например, на той неделе… - она замолчала, точно ей показалось напрасным обозначать какой-либо временной промежуток, - я застряла в ноябре посреди бескрайней степи. Сухие травы шуршали под ногами, начинался снегопад, всё дышало отрешённой бесстрастностью. А небо открывалось прямо в пустоту. Или было пустотой.
        Она запустила ладонь в волосы.
        - Тяжело.
        Я безмолвно кивнул. Тот мир был мне знаком. Когда-то я шёл и шёл по этой степи, не зная, то ли остаться там, то ли кидаться на иллюзорные стены, разбивая в кровь и пальцы, и душу, чтобы вырваться из ноября.
        - Но здесь август, - снова заговорила она. - И он пьётся, поётся и дышит. Как же чудесно.
        Снова нас кутала тишина, а звёзды стали ярче. Несколько сорвалось вниз, расчертив небеса, и это было удивительно красиво, но никто из нас не загадывал желаний, мы уж слишком привыкли полагаться только на себя.
        - Февраль затянулся, - признался я чуть позже. - Переполнен водой вперемешку со снегом. Влажный, даже сырой, холодный… Не хочу больше февраля.
        - Но вынужден к нему вернуться, - она сочувствующе погладила моё плечо. - Это ничего, пока есть возможность сбежать от него на минуту.
        - Да…
        И мы снова погрузились в молчание. Ночь тут была короткой, на востоке небо уже начинало неумолимо светлеть, а туман в долине внизу поредел, обнажая тёмные купы деревьев.
        - Мне пора, - тут она поднялась, волосы каскадом упали почти до земли.
        - Удачи, - кивнул я.
        Дверь раскрылась в тот же миг, и моя воительница, подхватив меч, унеслась в иную реальность, а я снова улёгся на траву. Мне отчаянно не хотелось возвращаться в февраль из любимого августа, но тот уже нарастал внутри.
        Сначала в сердце раскрывалась льдистая почка, выпуская странный листок, похожий на снежинку, потом внутри всё холодело, напитывалось промозглой влажности. А росток февраля всё набирал силы, раскрывался, захватывая всё больше места. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас вырвется из меня и заполонит этот мир, а может, просто вывернет меня наизнанку.
        Пора было идти.
        Поднявшись, я последний раз глянул на зазолотившийся восток, на долину внизу и туман. Высветилась арка двери, и я шагнул через порог, оказавшись сразу посреди февральского сквера.
        Шёл снег, светлое до сплошной белизны небо зацепилось за крыши многоэтажек.
        - Привет, февраль, - безрадостно прошептал я и поспешил через слякоть и набирающий силу снегопад к дому.
        Росток февраля внутри ревниво вытеснил август, оставив только воспоминания.

* * *
        …Уже позже, когда я отогревался чаем на кухне, а за окнами накатывал вечер, погружая город в лиловый сумрак, под дверь кто-то просунул конверт. Промокшая, но плотная бумага, никакой подписи, нет даже печати.
        Повертев послание в руках, я опустился на стул у окна и аккуратно надорвал по краю. В кухне резко запахло травами, звёздным вечером, почти запели сверчки. В конверте был август - маленький кусочек, несколько метёлок травы, совсем немного медового аромата, капелька от сияния танцующих светляков…
        Я вытащил сложенный вчетверо листок, осторожно развернул его и прочёл:
        «Ты забыл свой август на холме, я решила, что будет лучше прислать.
        P. S. Я справилась с ноябрём, удачи тебе в феврале».
        Теперь уже я не мог не улыбнуться. Письмо с августом легло в нагрудный карман моей рубашки. Больше мне был не страшен февраль вместе со всеми его снегопадами, ростками в груди и плачущими сосульками над балконом…
        046. Дверь из лабиринта
        В этом мире точно и вовсе не было ничего, кроме недостроенных зданий, переходящих одно в другое, бесконечных лестниц и пустых пролётов, бетонных плит, обрывающихся в самых неожиданных местах, гулких колодцев с темнотой внизу. Смутно видневшееся белёсое небо маячило за пустыми глазницами окон, туман кутал ступени, уводящие на нижние этажи, и нельзя было сказать, что они приводят в итоге куда-то в конкретное место.
        Этот мир был клубком невероятной архитектуры - не из-за особенной её красоты, а невероятной с точки зрения привычных законов физики. Казалось, ещё немного - и можно будет пройти по потолку или по стене, ещё мгновение - и двери станут окнами, а окна - люками в полу.
        Всё было неподвижно и одновременно жило непонятной жизнью, перемещалось, перестраивалось, обрастало новыми этажами, переборками, высвечивало новые проёмы, зияло новыми пустыми окнами или таращилось тёмной пустотой, полной шорохов и завываний ветра.
        Оказавшись тут, я почти сразу упустил дверь - несложно, если оглядеться внимательно. На этом этаже дверей оказалось не меньше пары десятков. Какие-то проёмы были арочными, в других покачивались косовато насаженные створки, третьи вели в стену… Чутьё на мгновение меня предало, и только чуть позднее я сумел разобраться, что выход из лабиринта всё-таки есть, но где-то этажом или двумя выше, чуть поодаль от меня.
        Найти лестницу, уводящую вверх, а не в сумрак внизу, я сумел не сразу, потому заметно удалился от того, единственно нужного мне здесь места. Пришлось признать, что знакомиться с реальностью вокруг - необходимость. Ведь скитаться по лабиринту, не подчиняющемуся законам логики, было делом почти безнадёжным.
        Поднимаясь по крошащимся ступеням, я почти ни о чём не думал, только вслушивался в пространство, стараясь хоть немного принять его в себя, слиться с ним, пусть ненадолго. Ничего не получалось, этот мир меня почти отвергал, при этом вовсе не желая выпустить.
        Неприятное чувство - точно я птичка в клетке - не желало меня покидать, и в итоге я остановился и пристально вгляделся в кружащуюся за границей ступеней тьму. Никаких перил тут не было, неровные, местами сильно разрушенные и испещрённые трещинами ступени угрожали развалиться от малейшего шага. Тогда бы я сорвался, но всё же мне казалось, что падение длилось бы слишком долго, пока я не забыл бы, зачем вообще тут оказался.
        Впрочем, конкретного ответа на это самое «зачем» у меня совсем не было. Я перешагнул порог не той двери, когда в очередной раз выбирал дорогу.
        Эта реальность была живой и мёртвой разом. Никаких существ тут не нашлось, но каждая стена, каждая ступень, каждый камень имели обо мне своё мнение. И вряд ли хорошее.
        Взглянув вверх, я всё же продолжил подниматься, в то время как туман медленно полз за мной, скрадывая пройденные ступени и площадки. Нескоро я смог наконец-то выйти с лестницы на очередной этаж. Запылённые плиты, покрытые кое-где щебнем, складывались в коридор. С одной стороны зияли провалы, с другой через равные промежутки открывались двери. Конца коридора видно не было.
        Вновь прислушавшись к себе, я осторожно двинулся по коридору. Дверь ускользала, она вовсе не была где-то рядом, но я слишком желал её отыскать.
        Я миновал десять проёмов, пока неясное чувство не позвало меня повернуть. Тут уже не было коридора, лишь ряд комнат, переходивших одна в другую. Под ногами неприветливо скрипел песок и гравий, местами попадались серые от пыли кирпичи или открывались провалы в плитах. Несколько комнат спустя пол расчертили трещины в палец толщиной, и я пробрался в следующую вдоль стены, вцепляясь пальцами в неровные камни, потому что ждал обрушения в любой момент.
        В очередной пришлось обогнуть торчащую из пола ржавую арматуру, после - перепрыгнуть в разлившуюся на всё пространство лужу грязной затхлой воды, на мутной поверхности которой ничего не отражалось.
        Потом я снова попал в бесконечный коридор, на этот раз загибающийся под немыслимым углом, и двинулся по нему, чувствуя, что уже немного приблизился к искомому. Одновременно меня посетило подозрение, что с дверью не всё будет просто.
        Каких только я ни встречал - расположенных на дне колодца, кажущихся аркой из сплетённых ветвей, прозрачных, как дымка, схожих с норами и лазами, которые роют лисы, напоминающих пещеры… Эта явно была иная. В ней крылась тайна и свежесть, и ведомый этим чувством я шёл вперёд, в надежде, что лабиринт привык ко мне настолько, чтобы отпустить.
        Когда я внезапно оказался на открытой площадке - недостроенное здание обрывалось открытыми балками, не было ни стен, ни некоторых плит-перекрытий - сердце моё забилось почти радостно. Здесь гулял опасный ветер и отчего-то пахло дождём, но я, конечно, больше обращал внимание на то, как внутренний компас уверенно тянет вперёд.
        Пришлось перепрыгивать дыры и осторожно перебираться с балки на балку, пока я не дошёл до обрубка, схожего с колонной… и не увидел рядом с ним мальчишку лет двенадцати.
        - Что ты здесь делаешь? - удивился я, не понимая, откуда в этом покинутом мире, где не было никаких существ, вдруг взялся ребёнок.
        Тот смерил меня взглядом.
        - Пока ничего, - и пожал плечами.
        - А что должен? - отчего я спросил об этом? Может, то был голос внутреннего компаса.
        Но мальчишка не ответил, только дёрнул плечом. Он перевёл взгляд вправо, где снова из тумана формировался коридор. Пока что стенки только росли, выстраивались, но ещё были очень эфемерны.
        - Ты создатель этого места? - удивился я.
        - Вовсе нет, - он хмыкнул. - Нет, и я тут надолго не задержусь. Теперь.
        Почему теперь? Этот вопрос вспыхнул почти осознанием, я словно раскрыл природу этого мальчика, но никак не мог вспомнить нужного слова. Но вслух я сказал другое:
        - Лабиринт отпустит тебя?
        - Он не сможет удержать, - и мальчишка широко улыбнулся. - Не сможет больше.
        Интересно, а долго ли удерживал прежде?
        Но я снова не выдал своих мыслей. И даже отчего-то не предложил помощи. Напротив, был уверен, что сам в ней нуждаюсь.
        - Ну что? - он обернулся. - Теперь ты должен назвать меня.
        И я нахмурился. Слова по-прежнему ускользали, а мальчишка ждал, его глаза были тёмными, а губы нетерпеливо подрагивали. Он словно хотел поторопить меня и посмеяться над тем, что я никак не могу правильно ответить на простую загадку.
        - Ты…
        - Я?..
        Вздохнув, я потёр висок. Он был - то, что я искал. Но я забыл, за чем именно шёл по всем этим этажам.
        Мальчишка засмеялся.
        - Так это тебя лабиринт пока не решил отпустить. Да только у него не получится. Потому что я тоже не смогу сбежать, если ты не… откроешь.
        - Подсказка, - механически отметил я, но уцепился за его фразу и даже сделал шаг вперёд, укладывая похолодевшие ладони ему на плечи.
        - Да! - он пытливо смотрел на меня.
        - Ты… Открываешься. Ты - дверь! Ты и есть дверь.
        Мне стало так легко и свободно. А мальчишка кивнул.
        - Здесь - я дверь, ты путник. Иди.
        Мне оставался один шаг, а когда я обернулся - уже в другом мире - мальчишки позади меня не было. Только блестящими каплями обрушился дверной проём.
        Интересно, кем же живая дверь обернулась теперь?
        Я ещё чувствовал, как недовольно ворочается мир-лабиринт, но впереди ждала новая дорога.
        047. Победа и прогрыш
        В груди крепло странное чувство, непонятное, болезненное, оно росло, заполняя собой всё пространство, потеснив лёгкие, отчего стало тяжело дышать, сердце, отчего каждый удар отзывался болью.
        Стоя на балконе, я смотрел на протекающий внизу людской поток, я ощущал раскинувшееся над головой небо, я протягивал ладони ветру, но чувство не проходило ни от наблюдений, ни от соприкосновений с вечностью, ни от живого воздушного течения. Словно оно выбрало меня и не собиралось больше отпускать.
        Вот только и мной оно не стало, я не мог им управлять, а оно не могло справиться со мной. Так я стал сам для себя полем битвы. А вот мой противник - незримый и жестокий - не желал отступиться.
        Когда я вернулся в дом, то почти не узнал его. Чувство заслонило от меня пространство, отобрало ощущения покоя, любви и даже уместности, потому мне больше не нравились мои комнаты, мои вещи, а некоторые из них казались чужеродными и неприятными настолько, что впору было выбросить их за дверь.
        Оставаться тут, не имея возможности вытащить из себя весь этот негатив, было почти опасно. И я шагнул в первую попавшуюся дверь, загадывая оказаться в любом мире, который поможет мне в очередной раз вспороть самого себя и извлечь то, что почему-то проросло внутри, но не имело ко мне никакого отношения.

* * *
        Поначалу вокруг меня было темно. Я переступил, под ногами негромко чвакнула какая-то жижа. Глаза привыкали к освещению медленно, но я точно знал, что не брал с собой фонарика, да что там - даже спичек. Мне нечем было осветить место, где я оказался.
        Но вскоре я сумел разобрать, что стою, вероятно, в пещере или гроте. Влага сочилась по стенам, натекая в лужицы на полу, сумрак был холоден, тянуло сырым сквозняком. Я двинулся, вытянув руки, чтобы касаться стен. Пришлось идти медленно, рискуя упасть в холодную и наверняка грязную воду. Однако насущные проблемы потеснили распиравшее изнутри странное чувство, и тем самым я выиграл первый бой в нашей странной войне.
        Вскоре стало посветлее, свет дробился едва заметными бликами в лужицах и ручейках, где-то впереди, наверное, был выход или же какой-то источник освещения. Теперь я уже мог не придерживаться за стенки, а потому пошёл быстрее, сосредоточившись только на том, чтобы не поскользнуться, и это помогало не задумываться о моём внутреннем противнике.
        И действительно, вскоре замаячил выход, полукруглый лаз чуть выше пола, оттуда падал косой луч - не солнце, скорее всего, погода здесь сегодня не задалась.
        С трудом я влез в узкий проём и свалился по другую его сторону, оказавшись на каменистом пригорке. Белое небо смотрело на меня беспристрастно, вокруг не было никаких деревьев, каменистый пейзаж оживляла только сухая трава, шелестящая под порывами ветра.
        Сперва я устроился на одном из камней побольше, чтобы передохнуть и подумать. Мир сам по себе не сумел мне помочь в решении досадной проблемы, но он должен был хоть как-то ответить на мою просьбу. Теперь требовалось найти, в чём же состоял этот загадочный ответ. Однако я не мог размышлять слишком долго, мой внутренний враг уже начал жрать меня изнутри, а было это больно и противно.
        Наконец я решил спуститься к реке, видневшейся неподалёку - умыться, выпить воды и, быть может, это прояснило бы голову.
        Пока я шёл, краем глаза отметил какое-то живое существо, что крадучись проскользнуло по каменному козырьку немного выше того места, где я отдыхал. Нельзя было поручиться, что оно не опасно, но я всё равно не сумел бы сейчас выяснять такие вещи. Слишком уж требовалась сосредоточенность, чтобы не допустить распространение чувства внутри.
        У реки трава была зеленей, но всё же подсыхала, а сам поток стал жалким ручейком, хотя русло угадывалось широкое. Что же тут случилось, почему этот мир таков? Я бы с удовольствием поискал разгадку, если бы не то, что сидело пока что внутри меня.
        Вода была грязной, переполненной илом и мусором, так что пить я не стал, лишь посидел на берегу, вглядываясь в камни в надежде обнаружить там то существо, что двигалось, а теперь, возможно, спряталось и наблюдало. Не так ли я старался отыскать и внутреннего противника? Но сколько бы я ни выжидал, а он лишь теснился в груди, не показываясь и не обозначая себя. Так же, как и существо на склоне.
        Что ж, это ещё не означало, что они связаны.
        Я отвлёкся, ещё раз глянул на бегущую воду.
        Представил, как бы резвый поток вымыл из меня это неприютное ощущение… Если бы только был посильнее.
        Теперь уже захотелось взглянуть на тучи. Почему они не несут дождя, почему не дадут влаги, чтобы эта река вновь обрела себя? А с ней вместе, быть может, и я бы что-то обрёл.
        Как заклясть дождь, когда выскочил из дома ни к чему не готовым? Как просить чужой мир об одолжении?
        Я подхватил острый камень и царапнул ладонь, подождал, пока она наполнится алой влагой. Такой способ работал во многих мирах, но получится ли здесь?.. Оборвав себя на мыслях о неудаче, я отдал солёные алые капли ветру. Он вцепился в ладонь, пил с неё, подобный дикому животному, я почти чувствовал прикосновения гибкого горячего языка.
        - Принеси дождь, - попросил я, когда кровь была слизана дочиста. - Принеси его сюда.
        Ветер унёсся, но мне недолго было ждать - скоро тучи сгустились, теряя белый цвет. Они налились синим и сизым, почти почернели, а затем грянул грозовой раскат.
        Теперь я подошёл к пересыхающему ручейку. Поможет ли ему гроза стать рекой? Я хотел верить. А чувство внутри меня вгрызлось в плоть ещё болезненнее, точно поняло, что я задумал, точно хотело лишить меня возможности освободиться.
        Первые капли прибили пыль, а потом дождь пошёл изо всех сил, полился, помчался ручьями со склонов, вода в старом русле прибывала. Не прошло и пяти минут, а я уже стоял по щиколотку в мутной жиже, смешанной с пылью и мусором.
        Ещё не река, но в этом уже угадывалось что-то большее.
        Закрыв глаза, я слушал ливень, я отдавался ему, умоляя про себя вымыть из меня то, что так остервенело впилось в мои лёгкие, в моё сердце, в меня самого.
        Когда, подхваченный потоком, я так смешался с ним, что перестал отделять самого себя от воды, когда я почти захлебнулся и потерял себя в шуме бегущей реки, меня оставили все чувства.
        Наверное, в тот миг я победил.
        Или проиграл.
        Или…
        Но лил дождь и текла река. И меня не было, не было вовсе, не было в этом мире, не было ни в каком другом. Я исчез.

* * *
        …Я очнулся в гостиной на полу у камина. Вокруг меня натекла лужа грязной воды, я продрог до костей и наверняка заболел. Но вот грудь моя была свободна, дышалось легко, а сердце билось ровно.
        Чужой мир забрал то, что было чужим во мне.
        Почти погружаясь в забытьё от высокой температуры, я улыбался. Наверное, это всё-таки была победа.
        048. Онемевший город
        Над крышами снова зависли дождевые тучи, снова небо заволокло сизой мглой. Я бесцельно бродил здесь уже третий день, ловя за хвост сюжеты и слова, осколки фраз и обрывки стихотворных строчек…
        Город хранил множество историй, но не спешил делиться ими, только и знал, что обиженно толкаться ветрами или плеваться дождевыми струями из водостоков. Когда я слишком уставал от этого, то шёл в кофейню на набережной. Там всегда чудно пахло кофе, кофе и историями, но ни одна так и не сложилась в памяти, не записалась на салфетках.
        Город точно и не желал рассказывать, он замкнулся, лишь изредка роняя пару-тройку неоконченных предложений, которые рассыпались сухой листвой, раскатывались каштанами или же улетали пылью. В городе была поздняя осень.
        Однако моя дверь отсюда составлялась из слов, и если бы я не нашёл их, то остался бы тут навсегда, а город… Он ведь был совсем не мой.
        Так я и повторял в ожидании дождя, стоя на площади. Не мой, не-мой, немой.
        Интересно, быть может, он действительно онемел? Лишился голоса? И именно поэтому не может ничего поведать, бросая лишь отрывистые и глухие звуки, единственные, какие может издать лишённое голоса жестяное горло?
        Уцепившись за эту догадку, я решил поискать городской голос. Такого не бывает, нельзя лишить голоса навечно, не может город онеметь навсегда. Что-то наверняка случилось.
        Начинать новые поиски всегда непросто. Ухватить ниточку, понять, откуда разматывать клубок нелегко. Потому я закрыл глаза и позволил ветру выбрать направление движения за меня. Когда же порыв подтолкнул меня, побежал с ним вместе, на мгновение почти становясь ветром.
        Вскоре мы оказались в маленьком переулке. Здесь пахло сыростью, высокие стены домов замыкались колодцем, а пожарная лестница, пусть и покрытая чешуйками ржавчины, приглашала наверх. Ухватившись покрепче, я подтянулся и начал карабкаться вверх. Железо угрожающе постанывало от каждого шага, но всё обошлось. Скоро я уже встал на покрытую старой черепицей серовато-оранжевую крышу.
        Дом был не самым высоким в городе, но в этом районе оказался повыше остальных, я видел другие крыши, и узкие улочки, и почти облетевшие кроны городских деревьев. Город отсюда напоминал мне оркестр, который почему-то лишился дирижёра. Когда упали первые капли дождя, мир охватила какофония.
        И так я понял, что в городе не хватает дирижёра.

* * *
        Я долго бродил по крышам и вслушивался в нестройные звуки. Так не сложилась бы ни одна история, так нельзя соткать дверное полотно. Но почему всё пошло наперекосяк, я пока понять не мог. Был ли дирижёр личностью или явлением природы, находился он когда-нибудь в сердце города или же этот мир был создан намеренно несовершенным и неоконченным?
        Последнее не очень радовало.
        Нагулявшись, я устроился под козырьком одного из зданий и подышал на замёрзшие руки. Нестройные звуки порядком утомили, где-то в висках уже начинала разливаться мутная вода головной боли, мне даже хотелось крикнуть: «Стоп, замолчали!» Вот только вряд ли бы меня послушались тучи или город. К тому же его бы это только оскорбило.
        Что ж, оставалось только укутаться получше и идти дальше. И вдруг, едва я хотел покинуть спасительный козырёк, как заметил девочку. Она сосредоточенно перешагивала лужи, словно высчитывала ритм, а потом хлопнула в ладоши, - и на мгновение звуки обрели стройность, дождь запел, а я услышал первую фразу, которая тут же отпечаталась в памяти.
        - Эй, - окликнул я малышку.
        - Да? - она замерла, но продолжала покачивать кистью. Ей не хватало только палочки.
        - Тебя должен видеть весь город, - воодушевился я.
        - Для этого нужно подняться на Часовую башню, - нахмурилась девочка. - Но меня туда не пускают.
        - Кто?
        - Ты увидишь, - она зашагала по улице, и мне оставалось только спешить следом.
        Путь до Часовой башни оказался неблизким, я промок ещё сильнее, но теперь хотя бы мог наслаждаться дождём, ведь рядом с моей хрупкой спутницей весь мир обретал стройное звучание.
        И вот мы оказались на высоких ступеньках, она дотянулась до медного кольца и постучала, а затем отступила мне за спину.
        Башня была по-настоящему высокой, далеко-далеко над площадью вознеслось лицо городских часов, внутри ворочались шестерёнки, ворчали и шептали, тёрлись друг о друга. Я даже ждал, что скоро мы услышим глухой гул колокола, но отчего-то часы молчали.
        - Да, они потому и молчат, - ответила на мой вопросительный взгляд девочка.
        Мы снова постучали, и тогда только дверь приоткрылась. На нас уставился человек с неприятным лицом, глаза его отсвечивали красным.
        - Что надо?
        - А ты кто такой? - сразу спросил я.
        - Часовщик!
        - Ложь, Часовщик - мой отец! - выкрикнула девочка.
        Человек тут же выскочил на крыльцо, замахнувшись на неё, но я поймал его за руку.
        - Так кто ты?
        - Теперь эти часы - мои. И город - мой! Это ты здесь чужак! - вырваться у него не получалось, так что он лягнул меня в ногу, но промазал и взвыл, когда я сильнее заломил ему руку.
        - Пойдём-ка, - и я кивнул девочке. Она послушно придержала дверь, и вот так мы вошли внутрь.
        В Часовой башне всё гудело и тикало, но ритм был странным, ломаным, словно больным. Девочка озабоченно огляделась и бросилась бежать вверх по лестнице.
        - Откуда ты сюда явился? - я узнал в нём чужака, как и он узнал во мне скитальца.
        - Что тебе до этого города?!
        - Не могу уйти, вот и забочусь, - усмехнулся я. - А где твой мир, что ты хочешь учинить тут свои порядки?
        - Развалился, развалился мой мир, хочу найти место для жилья.
        Сочувствия он не вызывал.
        - Где её отец?
        - Спит.
        И тут я заметил маленькую комнатку, где действительно спал приятного вида мужчина.
        - Что ты с ним сделал?
        - Усыпил навечно, - теперь уже этот… смеялся. Но я уловил связь и потащил его наверх. Подниматься пришлось долго, лестница оказалась крутая, и скоро Лжечасовщик ныл и проклинал меня. Однако мы всё-таки добрались. Девочка стояла у молчащих колоколов и озабоченно рассматривала их.
        - Что такое? - окликнул я.
        - У них нет языков, - она пожала плечами. - Не вижу их.
        - Где ты их спрятал? - я прижал Лжечасовщика к стене.
        - Внизу, внизу, - засмеялся и тут же закашлялся он.
        - Врёт, - заявила девочка. - Где-то тут. Но я сама их не прицеплю.
        С этим-то я точно мог ей помочь.
        Пришлось отыскать верёвку и накрепко связать причину наших проблем. Тем временем отыскались и языки. Мы некоторое время разбирали их, а потом я осторожно прицепил их на место. Девочка просияла, но тут же протянула мне наушники.
        - Возьми, скоро будет звонить.
        - А как же он?
        - Если Часовщик, с ним ничего не станется. Если нет… - и она коварно улыбнулась.
        Я поспешил нацепить наушники, мир погрузился в полное молчание, но скоро всё же зазвенел. Звук был такой силы, что проникал и сквозь защиту, пусть и негромко. А вот Лжечасовщику пришлось до того несладко, что в какой-то миг он обернулся птицей и вылетел из раскрытого окна.
        - Вот и всё, - сказала мне девочка, когда колокола утихли и я снял наушники.
        Мир вновь двигался по правилам, а город нашёптывал истории, помогая ткать мою дверь.
        - Куда же он подался? - спросил я.
        - Далеко отсюда, - пожала она плечами. - Отец проснулся! Мне пора!
        И помчалась вниз.
        Я же просто шагнул через порог, ведь меня уже звал новый мир.
        049. Запах барбарисовых леденцов и карамели
        Воздух пах барбарисовой карамелью и мечтой. Я стоял на балконе, наблюдая за тем, как заря разворачивала флаги в высоких небесах. К городу подступала весна, и это ощущалось во всём - в порывах ветра, в особенном сиянии неба, в криках птиц…
        Сегодня мне хотелось остаться дома и забыть обо всех делах. Такое настроение для меня было редкостью, потому я почти с удивлением пробовал его, словно отделял ложечкой кусочки мороженого и наслаждался каждым в отдельности.
        День накатывал приливной волной, заря становилась всё ярче, облака, замершие ближе к западу, неспешно побежали прочь.
        Февраль почти истёк вместе с талой водой, от него осталась только жалкая капля, пусть повсюду и лежал ещё снег. И я смотрел на город как-то иначе, не находя слов, которые сумели бы точно описать и мои чувства, и то, что я вижу. Внутри, в моей душе будто бы тоже родилось солнце, медленно распускалось диковинным цветком и, конечно, согревало, ведь это неотделимо от его сути.
        Вот так, умиротворённый и удивлённый разом, я продолжал стоять на балконе, пока первые лучи не показались из-за крыш. Небо сияло лазурью, кричали птицы, в лужах отражался рассвет.
        Казалось бы, день будет таким же приятным, но тут раздалась переливчатая трель дверного звонка.
        Мне пришлось спуститься, но уже в холле я задумался, ведь совсем не ждал гостей. Кто мог ко мне пожаловать в день, когда я хотел только покоя?..
        За дверью стоял почтальон. Не из тех, что разносили газеты и письма в этом мире. Почтальон, который вольно бродил между реальностями, принося порой странные вести и поразительные вещи.
        - Доброе утро, - поздоровался я и посторонился, но почтальон отрицательно качнул головой.
        - Мне некогда, - пояснил он. - Доброе утро, вам письмо.
        Расписавшись, я принял плотный конверт, перетянутый алой лентой. Почтальон тут же растворился в тенях, будто его и не было совсем.
        На конверте не оказалось ни обратного адреса, ни имени отправителя. И даже моей улицы не значилось, только инициалы. Но это как раз помехой для почты, снующей между реальностями, не было.
        Я ушёл в гостиную, где сел у журнального столика и осторожно вскрыл послание. Внутри меня ждал изящный медный ключ и… больше ничего. Придирчиво изучив конверт, даже заглянув внутрь, я понял, что действительно больше ничего не имею. Загадочный ключ оставался единственной темой письма, и пояснений ждать было не у кого.
        Создан он был, конечно, не в этой реальности. Слишком изящный и слишком блестящий, он как будто выпрыгнул из очередной сказки. Ах, сколько их, сказок о ключах. Неужели этот потерял свою историю?
        Если в этом и заключалась идея послания, то пора было собираться в путь, но мне так хотелось оттянуть хотя бы на день, что я оставил ключ на каминной полке и отправился на кухню. Сегодня миров, любивших кружить у лампы, оказалось немного. Я улыбнулся им и поставил чайник.
        Решив заварить чего-нибудь с летними травами, я оглядел полки, уставленные стеклянными и жестяными банками, и тут позади раздался голос:
        - Лучше возьми тот, с мятой и лавандой.
        - Думаешь? - я узнал Чефирового кота.
        - Я же профессионал, не стоит мне не доверять, - он засмеялся. - Не хочешь в дорогу?
        - А ты, случаем, не терял ключа? - я насыпал чай в заварник. - Может, это твой?
        - Мне не нужны ключи, я справляюсь без них, - он растянулся на столе, точно был обычным котом. - Это ключ для тебя.
        - У меня нет замка для него.
        - Да брось, конечно же, есть!
        Я отвернулся к плите и залил кипятка в заварник. Что-то не везло мне с выходными в последнее время.
        - Тут дело не требует спешки, - проболтался Чефировый кот.
        - Это уже хорошо, - я поставил перед ним чашку. - Но ничего не проясняет.
        - Подожди до весны, - посоветовал он.
        Позже мы пили чай в молчании, с Чефировым котом это казалось особенно уютным. Однако я всё крутил и крутил в голове его «подожди до весны» и «конечно же, есть». Кот редко ошибался, советы его были странными, но неизменно оказывались стоящими.
        Что ж, до календарной весны осталось совсем немного, и я не тронул ключ на каминной полке.

* * *
        День тёк своим чередом, я почти поверил, что могу отдохнуть, слушая, как постепенно растворяется в весеннем воздухе февраль, но тут постучали в стекло. На подоконнике сидел нахохлившийся филин, круглые глаза смотрели недобро. Такие почты не приносят, но я всё же распахнул окно. Филин глянул в комнату и заметил:
        - Почему ты ещё не в пути?
        - Выходной, - усмехнулся я, но филин только взъерошил перья.
        - Не сейчас!
        - Ну уж я сам это решу.
        - Моё дело - предупредить, - и он сорвался и улетел. Удивительно. Ведь до заката было ещё полно времени, а филин всё же ночная птица.
        В открытое окно потянуло запахом барбарисовых леденцов и мечты.

* * *
        Когда вечерняя заря раскрасила небо в розовый и золотисто-оранжевый, ко мне заявился ещё один гость. Этот был мохнат, косолап, но роста оказался маленького. Подобрать ему названия я не сумел, пока он не представился сам:
        - Корсэ, - он почесал за ухом, точно мечтал нащупать там шляпу. - Здесь ли открываются двери?
        - Да, такое бывает, - согласился я. Мы замерли на крыльце, и я не спешил впустить Корсэ в дом.
        - Мне бы нужна одна… - он замялся. - Такое реально?
        - Может быть, что за мир? - внутри меня всё молчало, не было на сегодня дверей.
        - Ох, ну… Просто… Какой-нибудь, - он потупился.
        - Нет, так точно ничего не выйдет.
        - Совсем-совсем?
        - Совсем-совсем, - я строго глянул на него. - Нужно понимать, куда хочется попасть. Но могу показать молодые миры. Вдруг какой-то из них пригласит к себе.
        - Нет, этого добра у меня полно.
        И действительно, за ним летело целое облачко.
        - Тогда даже и не знаю, что предложить, кроме чая, - мне ужасно не хотелось быть гостеприимным хозяином.
        - Нет-нет, не надо ничего, - Корсэ попятился. - Моя дверь, значит, тут не пробегала, - и спрыгнул в сумерки.

* * *
        - Чёрт знает что, - сказал я камину, снова устроившись в кресле. Мной уже владела тревога, и покой сбежал, не решившись оставаться на ночь. Я уже понимал, что скоро сорвусь в дорогу.
        Ключ поблёскивал на каминной полке. Пожав плечами, я подцепил его двумя пальцами и пристроил на цепочке, которую надел на шею. Ладно, пусть уж он будет со мной, куда бы сегодня ни унесло.
        В камине золотились угли, и напряжение нарастало с каждой секундой.
        В тот миг, когда свежий ветер подхватил меня на руки, унося в распахнувшуюся дверь, я понял только, что он пахнет барбарисовыми леденцами и, наверное, чьей-то мечтой.
        В следующую секунду я стоял на залитом солнцем пригорке. Здесь уже была весна. А ещё тут же высилась дверь. И, кажется, от неё у меня был ключ.
        Тот самый ключ.
        050. Сонный лекарь
        Под утро постучался ко мне беглый отравленный сон. Он походил на странное животное - то ли собаку, то ли кошку, то ли лисицу - и весь дрожал. Быть может, если бы сам я спал, то не обрадовался бы такому гостю, но сну повезло и я его впустил.
        Он забился под стол на кухне и таращил на меня дикие многоцветные глаза, поскуливал, видимо, нутро его было обожжено. Отказался от чая и молока, уныло уложив крупную голову на когтистые лапы.
        Мне не слишком хотелось, чтобы сон вот тут умер от яда. Но лечить таких диковинных существ я не умел, пришлось выходить в коридор и там обращаться к признанному мастеру.
        Среди миров не было возможности телефонной или какой-то иной механической связи, но стоило только правильно прошептать истинное имя, и его обладатель тут же понимал - к нему обращаются. Однако далеко не всякий сразу же мог примчаться на зов. Мне понадобилось выждать почти четверть часа, когда в холле наконец-то отворилась дверь, которой раньше там не было.
        Сновидец-сноходец, Сонный лекарь шагнул в мой дом и прищурился.
        - Где он?
        - На кухне, - отозвался я, кивая в ту сторону. - По всей видимости, отравлен.
        - Это по весне случается, - мой гость оглядел холл, его дверь растворилась в тенях. - Пожалуй, сначала вымою руки.
        Мы прошли в ванную, где он так тщательно и осторожно намыливал кисти, так аккуратно смывал пену, что это само по себе походило на постановку. Далеко выставив блестящие от влаги ладони, он проследовал на кухню и опустился на корточки, заглядывая под стол.
        - Что здесь у нас?
        Сон заскулил, вытаращился на него и вздохнул. Даже до меня донеслись отголоски меланхолии и ещё какой-то дряни, похожей на апатию.
        - Такое бывает, если внезапно приснишься не тому человеку, - посетовал Сонный лекарь.
        Сон согласно забил хвостом, тот у него был длинный, нечто среднее между змеиным и драконьим, даже с шипом на хвосте. Шип с деревянным стуком опускался на пол, оставляя едва заметные царапинки.
        - Отчего же это происходит? - я уселся у окна, чтобы понаблюдать за тем, как Сонный лекарь исследует беднягу, ощупывает и рассматривает, находя какие-то одному ему ясные признаки заболевания.
        - Перепутал, молодой он, - Сонный лекарь оглянулся на меня. - Сны ведь тоже бывают молодыми. Некоторые и не доживают до чего-то большего.
        - А этот?
        - А этот выживет. Нужно только немного его подлатать… Там остался мой чемоданчик.
        Я послушно прошёл в холл, хотя никакого чемоданчика не помнил, но тот, конечно, сразу отыскался - он стоял посреди комнаты, чёрный-чёрный, и поблёскивал серебряными замками, точно подмигивая.
        Несмотря на скромный размер, он оказался тяжёлым, и я дотащил его до кухни, с облегчением опуская у стола. Сонный лекарь тут же щёлкнул пальцами - чемоданчик послушно открылся. Он весь был заполнен диковинными штуками и пробирками с чем-то переливающимся и клубящимся. Разнообразные предметы, кажущиеся почти неуместными в такой маленькой сумке, привлекали внимание, но я постарался не выказывать излишнего интереса. Пусть уж это останется тайной профессии.
        Сонный лекарь между тем отыскал длинную чуть светящуюся иглу и похлопал сон по животу, отчего тот доверчиво вытянулся на спине, раскинув лапы. Стало ясно - напротив его сердца дыра. Да такая большая, что через неё видно плоть сна, чуть розоватую, чуть фиолетовую, пронизанную искорками.
        - Вот сюда яд и прошёл, - Сонный лекарь вылил на рану что-то сияюще-голубое.
        Сон тихонько заскулил.
        - Ничего, это на самом деле ничуть не больно. Уж получше ощущения, чем от разъедающей меланхолии, - и он вдел в иглу едва заметную нитку. - Сейчас заштопаем.
        Я молчал, стараясь ничем не помешать. Сон прикрыл глаза и распахнул пасть, фиолетовый в крапинку язык вывалился на пол дрожащей змеёй.
        - И больше не полезешь в такое болото. Там сны поопытней нужны, - бормотал Сонный лекарь, накладывая стежок за стежком.
        Постепенно в комнате, да и во всём доме, становилось заметно спокойнее. Сон, видимо, задремал прямо во время операции, и это было удивительное зрелище. Спящий сон. А вот лекарь не отвлекался, зашивая аккуратно и чисто, чтобы не осталось ни малейшего рубца.
        Наконец он поднял голову и снова глянул на меня.
        - Ну вот, скоро он придёт в себя.
        - И что тогда с ним делать?
        - Ничего, - Сонный лекарь усмехнулся. - Он сам найдёт выход, отыщет и того, к кому должен был прийти.
        - А что было с тем, к кому он не пришёл сегодня?
        Сонный лекарь уселся за стол, и я тут же подскочил, чтобы сделать ему чай. Гость мой молчал так долго, что я уже решил - он не станет отвечать на такие вопросы, но, сделав пару глотков, Сонный лекарь всё же заговорил:
        - Ты и сам знаешь, порой никак не уснуть. Что ни делай, даже когда в голове ни единой мысли, а что-то не позволяет, не пускает переступить грань, погрузиться… Это потому, что твой сон не пришёл. Или молод слишком, или запутался в чужом сознании, или ещё какая-то напасть приключилась. Сны хрупкие твари…
        Он снова потянулся к чашке, на кончиках его пальцев ещё поблёскивали искорки, может быть, это была материя сна? Отчего-то Сонный лекарь не стал мыть рук после операции. Но ведь и сны созданы совсем не из того же, что все остальные.
        - Но хуже, если сон всё-таки придёт, но окажется заражённым или вот таким - отравленным, - Сонный лекарь кивнул на спящего страдальца. - Тогда тебе видятся кошмарные картины.
        - Разве кошмары сами по себе всегда нездоровы?
        - Ну, иногда они просто очень стары, - согласился Сонный лекарь. - Вот только чаще, особенно по нынешним временам, они пронзительно простужены, насквозь проболели… И несут в себе заразу, - он поднялся. - Не успеваю за всеми.
        - А что же помощники?
        Сонный лекарь пожал плечами. На этот вопрос ответа у него не нашлось.
        Он ещё проверил чемоданчик, потрепал сон за ухом, последний раз поднял чашку, допивая залпом, хоть чай был горяч.
        - Мне пора, уже зовут к новому молодому и глупому сну.
        - Что ж, до встречи…
        И дверь открылась, поглощая Сонного лекаря так быстро, так цельно и так внезапно, точно он мне привиделся.
        Я посмотрел на сон, тот уже пробуждался, неловко егозил под столом, семенил лапами и подёргивал хвостом. Понадеявшись, что он теперь не станет ходить не к тем людям, я принялся отмывать чашки и убирать со стола.
        Скоро сон истаял, сбежал из обычного мира в свой, и я остался совсем один. Где-то за городом начинало светлеть небо, подступал рассвет.
        Этой ночью мой сон не пришёл. Может, заблудился, может, запутался в чужих силках. Мне оставалось верить, что с ним не случилось ничего страшного. Или что Сонный лекарь успеет подлатать его вовремя.
        051. Море внутри
        Я бродил по этому дому уже несколько часов. Он будто весь состоял из переходов, коридоров, комнат, соединённых между собой бесчисленными дверями. И повсюду были огромные окна, за которыми, как бы это ни было странно, плескалась вода. Словно дом стоял на дне океана, вот только мимо стекла не проплывали рыбы, не мерещились медузы, только пузырьки воздуха медленно проползали куда-то вверх.
        В какой-то миг я замер, потому что меня настигло осознание. Может, этот дом ещё погружается? Медленно падает на дно, так неспешно и так плавно, что я почти этого не чувствую? Но тогда постепенно давление воды будет нарастать.
        И рамы не выдержат.
        Мне нужна была только одна дверь, одна-единственная, которая вела бы не в другую комнату, не в коридор, не к лестнице, а в иной мир, в любую реальность, какая только возможна. Но сколько бы дверных ручек я ни повернул, всё время оставался в том самом доме, всё время видел толщу воды, наваливающуюся на стёкла.
        Сколько времени прошло, когда я стал чувствовать, что воздуха не хватает?..
        Я стоял в просторном холле, запутавшись, на каком нахожусь этаже, и смотрел, как темнеет вода за большущим, занимающим всю стену окном. Я видел, как влага собирается в уголках, я слышал, что рама скрипит, едва слышно стонет.
        У меня, похоже, почти не оставалось времени.
        Потом я кинулся бежать.
        Все окна стенали, им хотелось как можно скорее сломаться, впуская влагу, океан, стихию вглубь дома. Я бежал, не разбирая дороги, пробуя все двери, что попадались мне на пути, но ни одна из них не открывалась в другую реальность.
        Наконец я устал и замер у очередного окна. Вода почти почернела, в доме было сумрачно, тихо, только стоны стекла и рам, только стук отдельных капель о деревянный пол скрашивали тишину.
        Что ж, нужно было принять - здесь и сейчас стихия сломит последнее препятствие и я окажусь в её объятиях. Сопротивляться не имеет смысла, а дверь - моя дверь - может ждать меня совсем не тут.
        Когда стекло лопнуло, понеслось внутрь, подхваченное потоком воды, я вжался в стену и задержал дыхание. Хотелось зажмуриться, пусть вовсе не от страха, но я заставил себя смотреть, пока вдруг весь мир не дрогнул, меняясь.
        Смазавшись в единое пятно, эта реальность выплюнула меня, выбросила на берег.
        И вот я стоял на коленях, опираясь ладонями о каменистую почву, усеянную осколками раковин. Вокруг вставала, цвела, пела весна. Слышались птичьи крики, чудился чужой смех.
        С трудом поднявшись на ноги, я удивился только тому, что ни капли не промок. Недалеко шумело море, но я двинулся в противоположную сторону, на сегодня мне было достаточно воды.
        Теперь ко мне вернулось чувство направления, я знал, что дверь недалеко, нужно только обогнуть скалы и свернуть в рощицу цветущих деревьев.
        В воздухе висел пряный аромат, и я почти улыбнулся, хоть во мне всё ещё клубилось недоверие. Этот мир, такой переменчивый и странный, мог и сейчас готовить злую шутку. Если уж ему сначала так хотелось меня утопить, то что ему стоит отравить воздух или скомкать всю реальность, как лист бумаги?
        Я вошёл в цветущую рощу и тут же ощутил, как болью сжимает виски. И в то же время дверь маячила впереди, я почти видел её очертания, она вырастала прямо из песка дорожки, возвышалась, чуть приоткрытая, будто ожидала именно меня.
        Но я не мог даже ускорить шаг, а от боли темнело в глазах. Грудь сжимало будто обручем, невозможно было вдохнуть, как следует.
        Деревья клонили ко мне цветущие ветви, не было ветра, который мог бы принести хоть глоток свежего воздуха, и мне начало казаться, что я так и не выбрался из воды. Напротив, будто бы именно океан окружал меня, заполнял собой мои лёгкие, из-за чего я уже не мог дышать.
        И когда я почти достиг двери, почти ухватился за круглую ручку, мир снова растёкся тёмным пятном, исчез и аромат, и отдалённый шум моря, и весна.
        Вновь я стоял в самом сердце дома, который сдавила в пальцах водяная стихия. Здесь не было никакого воздуха, никакого света, тёмная вода заполнила меня, как раньше заполнила дом, и я барахтался, хотя должен был потерять сознание и утонуть. Всюду была одна вода, не имевшая ни дна, ни поверхности. Я падал, или плыл, или замер в центре бесконечного, замкнутого океана…

* * *
        …Я открыл глаза. Часы у кровати показывали три, за стеклом тёк городской сумрак. Был ли тот мир только сновидением, или в очередной раз я погиб и вернулся в родную реальность?
        Темнота вокруг не собиралась давать мне ответ.
        Я зажёг свечу и долго сидел на кровати, вслушиваясь в ночь. Мне не хотелось снова искать пути в мире сновидений, как не было желания спрашивать у кого-либо, что произошло.
        А ещё мне казалось, что за окном всё ещё течёт и бьётся в стекло тёмная вода, что она вот-вот хлынет внутрь, сомнёт, смешает с донным илом и мой дом, и меня самого.
        Робкий огонёк свечи помогал мне бороться с этим ощущением, но он не спасал от темноты, расшалившейся внутри меня.

* * *
        Только когда занялся рассвет, когда в его смутном сиянии стало ясно, что город не скрылся за ночь под водой, я успокоился. Конечно, теперь спать было уже поздновато или… рановато, но всё же я почувствовал себя увереннее, смог отправиться на кухню и привычно поставить чайник.
        В тот момент, когда он закипел, окно на кухне распахнулось само собой, впуская сразу несколько сфер - юные миры родились и прилетели покружить у лампы. Я проводил их взглядом, заметив, что один из них похож на мыльный пузырь, заполненный тёмной морской водой… Не в нём ли я побывал сегодня?..
        Миры кружились под потолком, я пил чай. И постепенно неотвратимое наступление стихии переставало казаться чем-то ужасным. Возможно, я не сумел найти с ней общей язык, быть может, в следующий раз она будет дружелюбнее?..
        Но стоило мне закрыть глаза, и я снова видел, как с треском ломаются рамы, как вылетают стёкла, впуская внутрь поток, живую стихию, не желавшую ни с чем соглашаться. И, наверное, нужно было бояться её, но я испытывал лишь странное удивление.
        Океан что-то сделал со мной, он остался внутри и не желал уходить. Я знал, что даже солнце нисколько мне не поможет. Теперь я буду носить в себе стихию столько, сколько она сама того пожелает.
        За окном разворачивалось весеннее утро, щебетали птицы, солнце искрилось в лужах и ручейках. Внутри меня обживалось тёмное море, а я… всего лишь пил чай, ожидая, когда стихия станет мне родной.
        052. Акварельный мир
        Сумерки были лилово-фиолетовыми, а местами, в тенях, будто пролилась синяя акварель. Странный свет розовато-белых небес, ещё хранящих поцелуи заката, превращал весь мир в нарисованный неуверенным художником, у которого в палитре были только синие, розоватые и фиолетовые тона.
        Долина, поросшая молодым лесом, постепенно забирала вверх, а вдали виднелась гора, островерхая, с крутыми склонами. Однако пространство всё время искажалось, и потому трудно было понять, как далеко находятся эти склоны и скалы, как высока гора, не простой ли это холм, можно ли подняться на неё или лучше обогнуть.
        Я шёл, вдыхая свежесть леса, влажную и манящую тысячами запахов, я ждал, что с небес сорвётся ночь, но она всё не наступала, а час сумерек тянулся так бесконечно, что в какой-то миг я решил - здесь не бывает иного времени суток. Впрочем, это могла быть ошибка, и я в очередной раз оказался в мире, который вычёркивал странников вроде меня из потока времени.
        Так или иначе, но я двигался вперёд, я почти видел дверь, она ждала меня чуть в стороне за небольшим холмом, а может, скалистым выступом, выходом породы.
        Но чем дальше я шёл, тем меньше я себе казался. В этом странном мире, где свет оставался таким неизменным и изменчивым одновременно, я словно уменьшался, в то время как остальной мир рос. Деревья превращались в великанов, настолько древних, что отчасти сухих, невысокий холм уже оборачивался горой, а гора, что манила издали, скрывала в себе целый хребет, выгнувшуюся позвонками спину таинственной земли.
        Если сначала я слышал привычную для леса возню птиц и мелких животных, то постепенно мир словно затихал, но это было не спокойное затишье; что-то будто заставляло умолкнуть каждый звук, что-то большое, по-настоящему гигантское, что-то исключительной мощности и… наверное, красоты.
        Я оглядывался, останавливался, вслушивался, пытался угадать или почувствовать, но понимание ускользало от меня, вокруг лишь растекались оттенки - лиловый, лавандовый, немного индиго, капля пурпурного… А потом они сменялись сиреневатыми, синими, тёмно-фиалковыми.
        Может быть, мир хотел говорить со мной этими красками, но я не понимал такого языка и не мог ему ответить. Мне оставалось только идти сквозь травы, мимо деревьев и разросшегося кустарника, углубляться в мир, в котором с каждым шагом я становился всё незаметнее, всё незначительнее, точно растворялся в его фиолетовых тенях.
        …Когда дорогу мне преградил овраг, разрезавший ровную плоть долины почти уродливым шрамом, я остановился на краю, вглядываясь вниз. Дно оврага выстилали тени, они были чёрными - иссиня-чёрными, как разлившаяся тушь, как тьма небес, в которой зажигаются звёзды.
        Запрокинув голову, я увидел, что небо по-прежнему светло, по-прежнему чуть румянится, словно только что проводило солнце за горизонт. Но тут, в овраге, текла чистейшая ночь, такая густая, что её можно было налить в стакан.
        Удивившись, я двинулся вдоль оврага, выискивая нечто вроде переправы. Отчего-то соваться в саму темноту не хотелось. И не потому, что там могло поджидать что-то опасное, злое, но я словно опасался слиться с ней. Ведь и так почти растворился в полутонах.
        Странное чувство, что владело мной, вело меня по самому краю. Иногда камешки и песок тонкими струйками срывались из-под ступней и вливались в темноту на дне оврага, та принимала их, скрадывала и… ждала, когда я тоже сорвусь.
        Я смотрел только себе под ноги, не желая падать. Оттого-то я не сразу заметил, что изменился и мир вокруг, изменилось небо. Из-за горы показалось бледное светило, оранжеватый лик его можно было бы наречь лунным, но в то же время в нём немало было и от угасающего, побледневшего солнца, которое валится за горизонт в осенних сумерках.
        Зачарованный, я смотрелся в него, как глядятся в зеркало, я пытался угадать его имя, прочувствовать его свет. Тени и сумерки словно и не изменили своих оттенков, но я ощущал лучи, я видел восход. Наверное, это всё же луна, а может, тут нет ни солнца, ни луны, а эта большая звезда, оберегающая мир, почти призрачна и неизведана.
        А потом я увидел серебристый луч, словно раздвигающий травы передо мной. Светило дарило мне дорогу, и я ступил на неё, не сомневаясь. Пусть даже оно и повело меня в овражью тьму, куда я не хотел входить, но теперь, пока серебристая лента тропы вилась под ногами, никакая тьма не могла бы поглотить меня, растворить меня, окрасить изнутри и снаружи.
        Я долго кружил по оврагу, я видел, как мягко взлетает сова, унося в когтистых лапах мышку, заметил, как одинокий волк рыщет на другой стороне оврага, распутывая следы кролика, обратил внимание на то, как беспокойно мечется олень в высокой траве, почуяв запах хищника. Мир, не так давно затихавший, оживал, раскрывался, начинал петь, шептаться, рассказывать истории.
        Дверь встала передо мной неожиданно. Она была столь высока, столь неопределённа, что можно было принять её арку за причудливое сухое дерево, изогнувшее крону. Глядя на неё, на чуть мерцающую дымку, отделявшую миры один от другого, я подумал, что, должно быть, действительно уменьшился. Ведь в такую дверь мог бы пройти здешний великан.
        Светило всё так же вглядывалось в меня, чуть спрятавшись за горный склон. И мне всё больше казалось, что я нахожусь в сердце акварельного рисунка, что становлюсь лишь чёрточкой или даже точкой. И, наверное, это означало, что пора перешагнуть порог.
        В последний раз взглянув в лицо луне или солнцу, я шагнул в неизвестность…
        Новый мир был почти обычным, в нём не нашлось ни странных теней, ни сумерек. Сияло обычное солнце, чирикали птицы. Дверь позади меня захлопнулась, исчезла, рассыпалась, не оставив в этой реальности на память о себе даже шрама.
        Но в глубине души я всё ещё стоял там, очарованный тем миром до такой степени, что мне хотелось узнать его имя.
        Я быстро нашёл новую дверь, и в этот раз она привела в мою собственную гостиную. Уставший, почти обессилевший, я расположился в кресле и долго смотрел в огонь камина, вспоминая потрясший меня мир.
        …В полночь кто-то постучал в моё окно. Я распахнул створку и никого не увидел. Но на жестяном подоконнике меня ждал плотный конверт, квадратный, из белоснежной бумаги. Я подобрал его и отправился в кабинет, где открыл осторожно, стараясь не повредить причудливую печать, которой он был скреплён.
        Наконец перед моими глазами открылось послание. Акварель была воздушной и странной, в ней как будто бы что-то искажалось, а что-то оказывалось очень правильным. На ней был изображён тот самый мир, и его меланхоличное светило снова смотрело мне в глаза.
        Я не стал запирать акварель в рамку и прятать её под стеклом, оставил её на рабочем столе - эта улыбка иной реальности согрела мне сердце. Это было приглашение, а значит, мы с миром пришлись друг другу по вкусу.
        053. Душа мира
        Когда бродишь по мирам и реальностям, по граням того, что произошло и что ещё не успело произойти, встречаются удивительные существа и создания. Можно поговорить со звёздами, можно коснуться ладоней ветров, можно…
        …И он тоже был особенным, необыкновенным, сияющим.
        В тот вечер я устроился на склонённом стволе дерева над быстрым потоком. Был тихий летний вечер, над тёмной водой кружили светлячки, и мне хотелось просидеть здесь до самого рассвета, потому что было слишком хорошо, слишком тепло, так не хотелось покидать эти места.
        Где-то в кронах перекликались совы, вечер превращался в ночь, оливковые сумерки крались в тенях, ветер унялся. Я почти ни о чём не думал. Нечасто выпадал вечер, когда бы можно было отдохнуть, не заботясь о дальнейшем пути, не волнуясь о каких-то заботах, не стремясь поскорее отыскать открытую дверь.
        Мне казалось, я один в этой чаще, в одиночестве слушаю пение ручья, но в какой-то миг я почувствовал внимательный взгляд. Кто-то смотрел на меня, прячась то ли в тенях, то ли за стволами деревьев. Я огляделся, стремясь высмотреть наблюдателя. Неподалёку в кустах светлячки сновали так густо, что это удивило меня и заставило улыбнуться.
        Лишь несколько мгновений спустя я понял, что это не светлячки. Сияние сложилось в силуэт, а после стало ясно, что это мальчишка. И тогда-то он кивнул мне.
        - Всегда думал, что это только моё место, - сказал он, приближаясь.
        Шаг его был лёгким, точно он на самом деле почти ничего не весил, но рукопожатие оказалось крепким, а ладонь тёплой.
        - Я только путник, остановился отдохнуть перед дорогой, - вернул я улыбку.
        - Странствуешь между мирами, - заключил он. - Так интересно, но я не могу покинуть этот.
        Присмотревшись к нему получше, я не нашёл, отчего бы у него не было такой возможности, и он заметил мои сомнения.
        - Нет, дело не в том, что это - мой дом. Хотя, конечно, это тоже очень важно, - он покачал головой. - Но этот мир не сможет без меня, а я - без него.
        Были времена, когда я много слушал о таких существах, о созданиях, в которых внезапно воплощалась душа мира. Они не могли бы покинуть его, а мир никак не мог бы их отпустить. И сейчас я даже не знал, верить ли мне в это.
        - И ты опять сомневаешься, - теперь он надо мной смеялся.
        - Пожалуй, раньше я не встречался ни с кем, кто не мог бы по своему желанию оставить какой-либо мир. Другое дело, что не все этого и хотели, - я обвёл рукой лес вокруг нас. - Здесь слишком хорошо. Так что я не могу не понять желания остаться.
        - Однако я не всегда хочу быть здесь, - и теперь его голос звучал грустно.
        Мы помолчали, но я не хотел спрашивать о причинах. И когда он заговорил снова, речь пошла немного о другом.
        - Я могу зажигать здесь звёзды, могу поменять местами рассветы и закаты, могу заставить весь мир замолкнуть, - и в то же мгновение оживший в ночи лес замолчал, точно в нём совсем никого не осталось. - Мир сделает ради меня что угодно. Он любит меня.
        - А ты не любишь его? - напрашивался вопрос.
        - Отчего же… Люблю, - и он вздохнул. - Но во мне слишком много любопытства. Я мог бы не выйти к тебе, ты не заметил бы, не почувствовал взгляда. Вот только… Каждый, кто приходит из иных реальностей, это словно предложение, манящая уловка, которая подтачивает мои силы. И в то же время я не могу без странников и их рассказов. Призванный жить лишь здесь, принадлежать лишь этому миру, я рвусь прочь хотя бы в мечтах.
        - И ты таким родился? - почти посочувствовал я.
        - Вовсе нет, и это самое смешное. Нельзя родиться душой мира, можно лишь принять её. И не знаю, где она берётся, откуда происходит. Возможно, я умру, едва она покинет меня, отыскав другого носителя. Может, она отпустит меня. Тогда я смогу странствовать, как ты.
        В глазах его что-то сверкнуло, он протянул ладонь к небу.
        - Видишь, как прекрасно? Как хорошо здесь? В этом есть и часть моей работы. Я должен исправно любить этот мир, чтобы он оставался столь же привлекательным… Но… Мне кажется, любовь моя иссякает.
        И он посмотрел на меня с печалью и сожалением.
        - Сколько я ещё выдержу? Сколько дней ещё я буду страстно мечтать? И мир поймёт мою нелюбовь, отвергнет меня, выберет кого-то иного. И, может, убьёт, а может, отпустит.
        - Но ты ведь всё-таки любишь его, так чего же тебе не хватает? - смотреть на тонкую фигурку на фоне оливковой тьмы было больно глазам. Его сияния хватило бы на сотни звёзд.
        - Я не знаю… Не знаю.
        Он опустился рядом со мной, глядя в чёрную воду.
        - Здесь я свободен, но и пленник, я одинок, но со мной весь мир. Это ли меня угнетает? Я не знаю.
        Мне тоже не нашлось, что ответить, но было так печально и за этот мир, и за его нестареющую душу, заблудившуюся в себе.
        - Похоже, все ответы лежат только внутри тебя самого, - осторожно произнёс я, не зная, как он воспримет эту банальщину.
        - Я понимаю, - он чуть улыбнулся. - Только искать не умею…
        - Может быть, ты - отражение мира, его исток и в то же время квинтэссенция его существа? - предположил я, больше стремясь понять суть таких созданий, чем помочь.
        - Хочешь сказать, всё, что только есть внутри меня, найдётся и в мире? Он настолько отражает меня? - недоверие в его взгляде было слишком очевидным.
        - Могу лишь предполагать, - пожал я плечами. - Вот только это было бы логичным.
        - То есть в мире где-то столько же одиночества? Столько же тёмной тоски? Но ведь он любит меня, всюду я встречаю его дружеское участие!
        - Стало быть, он скрывает от тебя свои печали, - я усмехнулся.
        - Как же так получается…
        Хотелось бы мне сказать, что любое существо может столкнуться со схожей проблемой, кто угодно может скрывать от самого себя эмоции, хоронить их на глубине чёрного колодца, отчего они только становятся глубже… Но, похоже, в том не было нужды.
        Сияющее создание, мальчик с глазами, полными звёздного света, снова порывисто встал, снова протянул ладони к небу. Молчаливый разговор с миром я не прерывал, только смотрел, любуясь совершенством момента.
        - Да… Нам наверняка найдётся, о чём поговорить, - обернулся он вдруг. - Благодарю тебя, странник, ты дал мне ценный совет.
        - Тогда покажи, где же здесь дверь, - предложил я.
        Он кивнул.
        Мы вместе двинулись неприметной тропой, петляющей среди скал и вековых деревьев. Свет, исходящий от души мира, рассеивал ночной мрак, и мне открывались удивительные чудеса, красоты и прелести этой реальности, причудливые миражи и дивные тайны. Вот только я чувствовал, как меня зовёт дом…
        - Удачи, - шепнул мальчишка мне напоследок. И когда мы встретились глазами, я прочёл в них, насколько глубоко он верит в свой мир, насколько бесконечно любит его и принадлежит ему.
        Мне стало ясно, что он преодолеет любые сомнения.
        - Удачи, - повторил я, когда дверь захлопнулась. Ещё один замечательный мир остался позади.
        054. Черепаха
        Город сиял в солнечных лучах, здесь наконец-то разгулялась весна. Я бродил узкими улочками, слушал привычный шум, вдыхал запах влажного асфальта, подставлял лицо ветру. Ещё вчера погода не располагала к прогулкам, а сегодня было так празднично-ярко, что даже болели глаза.
        Наверное, именно это чрезмерно яркое солнце заставило меня свернуть в столь узкий проулок, что тени зданий, обступавших тротуар, превращали его и в середине дня в сумрачный коридор. Здесь ещё бежали ручьи, а местами лежали кучи рыхлого грязного снега. Я шёл, удивляясь тому, что раньше никогда не встречал подобного местечка. Пока проулок не раздался вширь, выводя на небольшую площадку, почти во двор, запрятанный между старыми домами.
        Прямо напротив меня открыла двери странная лавочка. Вывеска у неё настолько потёрлась, что нельзя было прочесть названия, витрины были темны, однако там оказалось очень много вещей. Куклы, броши, сумки - всё брошено почти что вперемешку, но при этом создавалось впечатление, что тот, кто оформлял магазинчик, придерживался причудливой логики, которую не так просто раскусить с первого взгляда.
        Я пересёк дворик и толкнул дверь с колокольчиком наверху. Под неуверенный звяк, я вошёл в сумрачное помещение и огляделся. Меня вело чистое любопытство.
        Всё пространство магазинчика загромождали стеллажи, где, казалось бы, можно был найти самые забавные и странные штуки. Тут были и гроздья амулетов, и шкатулки, и карты Таро, здесь лежали свечи - разноцветные и разной формы, высились флаконы - маленькие, и большие, и даже совсем огромные. Я заметил и кольчугу в углу и латы почти что в центре, увидел россыпь старинных пудрениц, целый сундучок разномастных монеток… И даже не мог сказать, что же это за магазин, что могут значить собранные вместе такие разнообразные вещи.
        - День добрый, - вдруг окликнул меня из-за стойки старик-владелец. На нём был потёртый коричневый фартук, а седые волосы оказались аккуратно убраны под высокий колпак. Однако я заметил, что часть их заплетена в косу и спускается у старика между лопатками.
        - Добрый, - я снова оглядел магазин.
        - Ищете что-то конкретное? - он прищурился, но я был уверен - вовсе не для того, чтобы рассмотреть. Острота зрения не оставляла сомнений, его взгляд был очень цепким и внимательным. Настолько, что это даже внушало опасения.
        - Не то чтобы, - пожал я плечами, подходя ближе. - Мне стало любопытно. Как называется ваш магазинчик, вывеску не разобрать?
        - Я продаю мечты, - усмехнулся он.
        На стойке перед ним не было привычной кассы, стояла только расписная тарелка, рядом с которой лежал золотистый или даже золочёный компас с подрагивающей стрелкой, упорно указывающей на юг.
        - Интересно, - я улыбнулся ему. - И многие покупают?
        - Нет, бизнес не приносит прибыли, - слишком чопорно отозвался он и расхохотался. - Сюда приходят от любопытства или от отчаяния, так что дело движется.
        Он выудил из кармана фартука серебряную ложку и принялся начищать её.
        Я заглянул на полки за ним - там стояли книги и книжечки, огромные тома и совсем маленькие, тонкие и толстые.
        - О чём эти книги? - уточнил я, потому что на корешках давно истёрлась позолота, названий было не прочесть.
        - О чужом счастье и нестерпимом горе, - пожал он плечами. - Я не читал их. Только предполагаю.
        - Как же вы тогда продаёте?
        - Тот, кто должен купить одну из них, точно знает, какая ему нужна. Да так и со всеми вещами здесь. Посмотрите, может и вам что-то… покажется необходимым?
        Хмыкнув, я принялся бродить между стеллажей. Мне нравилось рассматривать, я перебирал браслеты, перстни и камни, рассматривал статуэтки, брал в руки кукол в дивных одеждах. Я трогал оружие, перелистывал книги, рассматривал перья невиданных птиц… Но вернулся к стойке, так ни к чему и не присмотревшись.
        Старик между тем уселся на старый стул и прихлёбывал чай.
        - Ничего? - спросил он, однако было ясно, что вопрос его ответа не требует.
        - Видимо, моей мечты тут нет, - я провёл пальцами по компасу, стрелка его описала круг и снова выпрямилась в сторону юга, нетерпеливо дрожа. - Разве не должен он указывать на север?
        - Этот-то? Нет. Он указывает на дверь, - старик смерил меня взглядом. - Ну, ты понимаешь. На Дверь.
        - Всегда? - так вот как мог бы выглядеть тот компас, что живёт и дрожит у меня внутри.
        - Всегда, его ничто не собьёт с пути, - подтвердил старик.
        - Неплохой подарок, - я уважительно погладил компас. - Но у меня такой внутри.
        - Это я знаю, - он чуть отвернулся и внезапно выудил откуда-то из-за спины фигурку. Присмотревшись, я понял, что это черепаха. - Возьми-ка.
        Удержав неожиданно тяжёлую каменную статуэтку в пальцах, я огладил плоскую голову, округлый панцирь и удивлённо глянул на старика.
        - Красивая.
        - Ага, - согласно кивнул он. - Возьми. Она твоя.
        - И сколько с меня?
        - Мечты покупаются не за деньги, - лениво отмахнулся старик. - Я не останусь внакладе.
        - Не понимаю, что бы она могла значить для меня, - пояснил я, всё ещё удерживая черепаху на ладони.
        - Так это же мечта. Поймёшь позднее, - он поднялся и размял затёкшие плечи. - Мне пора закрываться.
        Я вышел из магазинчика, и его двери закрылись за мной. На витрины, как веки, опустились деревянные ставни. Солнце в городе заметно померкло, наверное, уже близился закат. Как много времени я оставил в этой лавочке…
        Черепаха на моей ладони словно шевельнулась. Я машинально погладил панцирь, а потом сунул её в нагрудный карман. Пора было возвращаться домой.
        Пока я шёл по тому же тёмному проулку, я словно слышал, как за моей спиной стены пришли в движение, как они смыкаются. И когда обернулся, уже остановившись на проспекте, сейчас залитом закатным сиянием, увидел, что от проулка не осталось даже лёгкого шрама. Теперь при всём желании я не мог бы отыскать тот магазинчик. Наверное. Мне почему-то показалось, что он сам найдёт меня, как только то будет действительно нужно.
        Больше не задумываясь ни о старике, ни о странных вещицах, ни о черепахе, я отправился домой. Впереди лежал увлекательный путь через площадь и парк, мимо реки к маленькому мосту… И вечер так располагал к прогулкам.
        Дома я появился только ближе к полуночи, оставил черепашку на каминной полке. Что за мечту она всё же воплощает собой?.. Интересную задачку на ночь подкинул мне старик.
        Но глаза мои уже слипались, я лёг гораздо раньше, чем привык, и сон мой был глубоким, похожим на тёмную воду.
        И всё же, когда я проснулся, а в комнату заглянул новый солнечный день, я будто бы уже точно знал, почему именно черепашка. Поймав её в ладонь, я отнёс её на подоконник, куда попадали солнечные лучи, и усадил в цветочный горшок. Черепашка медленно вытянула голову из панциря и посмотрела на меня. Ей нравилось солнце.
        Пора было готовить террариум.
        055. Весна
        Весна заглянула в окно, робко уселась на подоконнике, зябко кутаясь в мягкую шаль. Ещё совсем юная, она, конечно, с каждым днём будет становиться всё ярче и всё прекраснее, но сегодня пока что больше похожа на угловатого подростка, на девочку, которой некуда идти.
        Мы сидим рядом, слушаем ветер в пустых кронах деревьев, смотрим на пробуждающиеся звёзды и бегущие в небе облака и молчим. Ушедший Февраль уже забыт, Март носится где-то по крышам, пугает кошек и птиц…
        Вечер удивительно спокоен, хотя весна и грустит. Ранняя Весна часто печалится.
        Рядом с ней я чувствую время. Поток словно течёт сквозь меня, заполняет до краёв, перетекает и следует дальше.
        В какой-то миг, в какой-то точке мы оказываемся вне времени. Мы оказываемся по ту сторону времени, и Весна смотрит мне в глаза.
        - Здесь можно остаться на вечность, - говорит она. Но я знаю. И мне совсем этого не хочется, однако и уходить прямо сейчас, рваться в некое обратно тоже нет желания.
        Мимо нас несётся ветер. Ветру всё равно, где мы находимся, он беспечно-южный, он несёт перемены.
        - Отчего ты печалишься? - спрашиваю я, только чтобы поддержать угасающую искру разговора.
        - Грустно провожать зиму, - пожимает она плечами. - А на самом деле у меня и нет причины. Да и так ли она нужна мне, весне?
        - Может быть, действительно не нужна, - соглашаюсь я, хотя в глубине души продолжаю искать ответ на вопрос, который даже не кажется мне важным.
        - Это ведь временно, - и она смеётся. Когда мы находимся в «здесь», в этом вполне определённом, но лишённом времени «здесь», шутка становится особенно острой.
        Я тоже улыбаюсь, потом протягиваю ей ладонь. Пальцы Весны холодны, ногти короткие и словно искусаны. Я ни о чём не спрашиваю, просто прыгаю в талый снег и помогаю ей спуститься.
        Будь здесь время, я промочил бы ноги. Но пока его нет, мы вольны бродить по лужам, сколько хотим. И это удивительное обстоятельство даёт нам возможность вдоволь натанцеваться - в тиши, под порывами ветра.
        - Завтра город будет гудеть, что уже слишком яркое солнце, - говорит Весна, стараясь отдышаться от последнего круга танца.
        - Город всегда чем-то недоволен, он всего лишь старый ворчун, - пожимаю я плечами. - А завтра может оказаться за целой вечностью.
        - Это так, - она склоняет голову. - Можно тянуть это бесконечно…
        Можно, но мы и этого не хотим. В нас с Весной сегодня мало желаний, но при этом много странных идей. Мы поднимаемся на крышу по пожарной лестнице, ничего не боясь. Ржавое железо не может сломаться под тяжестью наших тел, во-первых, потому что Весна ничего не весит, во-вторых, потому что и для этого требуется… взгляд времени. А оно отвернулось от нас.
        В городе, должно быть, ночь. У нас лишь бесконечно-тягучие сумерки, лаванда и синь, глубокое небо, в которое теперь можно упасть. И оно спружинит и толкнёт назад.
        - Так смешно, - опять заговаривает Весна. - Тебе не стоит тут находиться.
        Мы сидим на краю крыши, болтая ногами. Вокруг нас беснуется ветер. Он дует словно бы со всех сторон сразу.
        - Почему?
        - Потому что ты должен быть внутри временного потока, а не снаружи.
        - А ты?
        - А я и есть временной поток, - она распускает волосы, те внезапно становятся длиннее, спускаются с крыши, провисают до самой земли. Точно Весна - Рапунцель из сказки.
        - Тогда почему не отправишь меня назад?
        - Нет никакого назад, - она откидывается на спину. - К тому же это не забавно.
        Я тоже ложусь на крышу и смотрю в небо. Там лишь одна звезда. Интересно, она внутри временного потока или же вне его?..
        Ветер успокаивается, укладывается рядом с нами, обращаясь огромным псом. Весна, не поднимаясь, протягивает руку, и пёс подставляет голову, чтобы его почесали за ухом.
        - Забавно, - Весна прикрывает глаза. - Всё так забавно. И так пусто. Думаешь, люди вообще меня замечают?
        - В каком обличии? - интересуюсь, а она внезапно смеётся.
        - Да… В обличии. Так-то они всего лишь смотрят на календарь. Могут отметить, что стало теплее. Солнечно. Но меня-то…
        - Кто-то обязательно замечает, - возражаю я.
        Она молчит, и я знаю, что почти плачет. Нужно ей внимание на самом деле или нет, замечают её или нет, но она сейчас всего лишь пытается отыскать причину - повод - для грусти. Этот ничем не хуже других.
        - Почему ты не прольёшься дождём, ведь тебе стало бы проще? - предлагаю я. Ветер настороженно смотрит на нас, готовый тут же собрать тучи. Весна дёргает плечом, но поясняет:
        - Все соскучились по солнцу, не хочу их пока что… разочаровывать. Всё равно ведь разочарую, ты же их знаешь.
        Мне бы и дальше хотелось поспорить, но я пожимаю плечами. Вокруг нас всё туже и туже затягивается временная петля. Скоро нас спружинит обратно, в то самое, которое никакое не назад. Весна замечает и слегка улыбается.
        - С тебя чай, - заявляет она и садится. - И тогда, возможно, я перестану грустить.
        - Можно было начать нашу встречу именно с этого, - отзываюсь я и подаю ей ладонь.
        В то же мгновение - во вновь появившееся мгновение - мы оказываемся на кухне. Время течёт как положено, часы укоризненно взирают на нас со стены. Чайник уже вскипает.
        - Так неинтересно, - Весна усаживается у стола и с интересом рассматривает чайники в буфете. - Возьми вон тот, на котором подснежники…
        Я завариваю в указанном Весной заварнике чай с лимонной мятой и ягодами клубники. Аромат - очень свежий и бодрящий - никому не даст печалиться, и Весна тоже как будто бы забыла о грусти. За окном снова завывает в ветвях деревьев ветер, он ждёт свою хозяйку и играет, носится по крышам, пока она не призвала его к порядку.
        - Завтра я приду уже другой, - обещает она, когда чая уже не остаётся. - Приду, ты меня не узнаешь.
        - Узнаю, ты всё равно будешь Весна, - усмехаясь, я собираю со стола чашки. - Грустная ли, весёлая, но всё же Весна.
        Она поджимает губы и хмурится.
        - Даже если я одолжу кое-что у Зимы?
        - Вот уж не надо, ты сама говорила, люди соскучились по солнцу. Не будь букой.
        Она распахивает окно и прыгает на подоконник. Оборачивается.
        - Ладно уж. Может… Может и не буду.
        И со смехом падает в объятия ветра, который теперь совсем не пёс, а юноша в тёмном плаще. Они уносятся прочь вдвоём, а мне остаётся лишь вымыть посуду и убраться на кухне. В окно дышит ночь, город спит, пока Весна меняет грусть на веселье.
        …Она грустит каждый год. И всякий раз терзается мыслью, замечают ли её. И всякий раз забывает о том, почему терзалась. Она стремительно взрослеет, превращаясь из угловатого подростка в красивую девушку, а затем и в роскошную женщину с цветами в волосах. Замечают ли её метаморфозы? Я и сам до сих пор не знаю ответ.
        056. Проклятие
        Род когда-то был проклят, проклятие то поколеньями пило и жизнь, и любовь, расцветали и гасли в нём звёздами те, кто пришёл в этот мир под вечерней зарёй. Только те выживали, что духом слабы, и рождались они в сладкий утренний час. Род когда-то был проклят, и нашей судьбы мы не в силах сменить ни тогда, ни сейчас.
        Говорят, я родился в полуденный зной. Я пришёл, когда солнце высоко глядит. Но мне кажется только, лукавят со мной, мать же вскоре ушла, ей лампада чадит. Не спросить, не узнать, а отец уже плох, прожигает проклятье безумьем его. Мне же двадцать, мне в спину кричат: «Чтоб ты сдох». В этот мир я пришёл для чего, для чего?
        Наделило проклятие силой меня, и могу я теперь мертвецов оживлять, и черней моя кожа вся день ото дня, и отец на меня смотрит странно опять. Умоляет он ночью, ведь дом спит в тиши:
        «Воскреси меня править, когда отойду. Воскреси меня править, ведь ты же мой сын».
        И он знает, что сам я того не люблю.
        Мне бы вырваться прочь, но я первый в роду. Братья слабы мои, им не выдержать век. Я бы вовсе сбежал, но, увы, не могу. Да и в спину кричат, что я не человек. Я искал, перерыл сотни, тысячи книг, но проклятья секрет не открылся мне в них. А легенды обрывки я слышал не все, знаю только, что им одарил нас старик. Был он ветхим, почти рассыпался уже, но слова его больно под небо взвились. Сколько зла он держал в постаревшей душе, кто испортил его беспокойную жизнь? Отчего столько яда он вылил в наш род, кто виновен и как же проклятие снять? Я, наверное, тоже свихнусь, как все те, кто старался наш род хоть немного держать.
        Обращался к ведуньям я и к колдунам, я писал сотни писем, а толка ничуть. Нет, не в полдень пришёл я, совсем не тогда. Постигаю на деле проклятия суть. Чернота проникает под кожу уже, я вздохнуть не могу, я готов зарыдать. Отчего же тогда не душили меня, ах, зачем только жизнь мне оставила мать?! Я внушаю всем ужас, а братья мои не способны в руках удержать этот дом. С каждым днём я теряю надежду найти, что способно проклятье развеять на нём.
        Но однажды служанка вцепилась в рукав:
        «Господин, на пороге там нищая тварь, только вот говорит, что вы ищете знак. Может, в шею её, как раньше, как встарь?»
        Что-то дрогнуло в сердце, и я ей сказал:
        «Проведи её в дом, я сейчас подойду».
        Может, знает она о проклятии что? Может, так я хоть что-то об этом найду? А старуха, казалось, уже сотню лет разменяла… Смотри, то не кожа - кора.
        «Расскажи, что тебя привело тут ко мне, ну а если смолчишь - пошла прочь со двора».
        «Ишь, как чёрен стал, - лишь засмеялась она. - Сил своих пожалей, я не враг, но не друг. Знаю я, что страдаешь ты тысячи дней, знаю, как твоё сердце сжимает испуг. Был когда-то в местах этот старец один. Он зверей заклинал, он погодой вертел. К нему прадед твой как-то пришёл на поклон, но лечения старца совсем не стерпел и поджог его дом. Там сгорела тогда дочь, чей лик лишь с вечерней зарёю сравним. Старец проклял ваш род, а от горя он слёг, но проклятье не кануло в гроб вместе с ним».
        «А откуда тебе всё известно о том?» - я спросил, хоть и знал - здесь вся правда уже.
        «То неважно, - махнула старуха рукой. - Но спасти дом… Пожалуй, мне то по душе. Окропи своей кровью алтарь, что в лесу, позови этим именем - обидчик придёт. Дальше справишься. Мне дай, лишь что унесу. Если сделаешь всё, то проклятье спадёт».
        Хоть не верится, всё же отправился в лес и алтарь отыскал среди старых коряг. Кровь с ладони омыла его, заблестел. Я позвал. Ветром плащ мне взметнуло как стяг…
        На корнях предо мной дряхлый старец сидел.
        «Что пришёл? - говорит. - Привела что за блажь?»
        «От проклятья избавь, - попросил я тотчас. - От проклятия род угасает. Уважь».
        «Ишь, хитрец отыскался, - старик говорит. - Чую кровь, что меня оскорбила тогда. Погубил мою дочь, ах, красотку-красу, я и проклял, и будет так вечность. Всегда!»
        Усмехнулся я горько:
        «Ну что же, старик, я тебя воскресил и её подниму. Пусть она и решает, чего ж ты поник? Говорят, что она удалась как в луну. Пусть красою своей выбирает тогда - снять проклятье иль нет, не тебе уж прощать. Только вот незадача - рабыней она станет в то же мгновенье. Могу обещать».
        Но старик как не слышал.
        «Скорей воскреси. Пусть живёт моё чадо три тысячи лет».
        И алтарь мне помог, снова кровью кропил. Прошептал её имя - привиделся свет. Из-за старых деревьев вдруг вышла она. Красотой поразительно свежей дыша.
        «Здравствуй, мой господин, я тебе как жена, чем должна угодить, чем уважить, спеша?»
        «Твой отец проклял род мой за гибель твою. Но теперь ты жива, нам грехи отпусти».
        И она лишь кивнула на просьбу мою. В тот же час от проклятья и след как простыл.
        «Возвращайся к земле, - крикнул я старику. - Ну а ты чего хочешь, красавица, вдруг?»
        «Забери меня в дом свой, я буду твоей. Я получше рабов и служанок, супруг».
        Я смолчал, что обет не давал ей ничуть. Что не звал её только навеки своей. Слишком уж хороша… И покорна, в чём суть. И проклятия нет за спиною моей. Я вернулся, а в доме моём суета - отец крепок вдруг стал, братья стали храбры. Только кожа моя до сих пор не чиста, только нас всё ещё разделяет разрыв. Мне не смотрят в глаза, за спиной тот же вздох… Вдруг услышал:
        «Супруг, вас не любят они?»
        Её голос казался водой, ручейком. Я махнул ей рукой.
        «С тобой будем добры. Мы покинем и дом, даже город теперь. Нас не держит никто, нам никто не указ. Ты пойдёшь со мной, милая? Много потерь ожидает нас вскоре и даже сейчас».
        «Я твоя, господин», - повторила она.
        И покинули мы дом с вечерней зарёй. Да, проклятия нет, но и я вместе с ним понял только одно - мне всё ж лучше уйти.
        Говорят, я родился в полуденный зной. Я пришёл, когда солнце высоко стоит. Но теперь я повенчан с вечерней зарёй, моя кожа черна, дух мой словно гранит. Мы скитаемся вместе, за руки держась, воскрешаем умерших и дарим им сны. Нас проклятьем зовут, кто не знает о нас, мы идём по лесам от луны до луны…
        057. Недописанная история
        В летописи историй эта была пропущена. Вместо неё осталось только несколько чистых листков. Пока другие рассказы обрастали подробностями, разворачивались, становясь всё весомее, всё реальнее, эта история меркла, истиралась в памяти, чтобы в конце концов превратиться в одну лишь странную фразу. А может, и в одно лишь слово.
        И когда я перекладывал бумаги, листал дневники и тетради, зияющая пустота привлекла моё внимание куда сильнее, чем стройные строчки других сказок. Я замер, вглядываясь в чистые страницы, в нагие страницы истории, которая не была рассказана, не прозвучала, не запечатлелась.
        - Что ты такое? - спросил я её, хотя уловка была слишком простой, чтобы прозвучал ответ.
        В тишине я взял эти листки - такие тонкие, такие хрупкие - и унёс их в гостиную, где оставил на столике у камина. Мне нужно было сделать несколько дел, прежде чем я смог бы начать разговор с этой историей, добиться её внимания и, возможно, ответа. Это выглядело чарующим приключением, испытанием для памяти, удивительной причудой, которая так и манила окунуться в это дело полностью.
        И вот всё, что мешало окунуться в исследования, осталось позади. В камине разгоралось пламя, в большой чашке остывал чай, а я снова держал в руках чистые страницы. Кажется, то было воскресенье, но, быть может, и вторник, просто слишком похожий на воскресный день. Наверняка каждому знакомо это ощущение, когда с утра ловишь себя на мысли, что календарь сошёл с ума, а дни недели поменялись местами. Не случилась ли эта история в такой же вот день? Вторник, воскресенье? Быть может, была даже среда, но она явно стояла не на своём месте.
        Я бы тронул эти листки пером, а лучше - заправил бы их в печатную машинку, но тогда возникал риск не вспомнить сбежавшую историю, а дать жизнь новой. А это в мои планы пока что не входило. Потому я осторожно провёл кончиками пальцев по несуществующим строчкам, точно ослеп и теперь выискивал очертания букв на ощупь, будто бы пытался различить ненанесённый шрифт Брайля.
        История тревожно шевельнулась - не под моей ладонью, однако где-то глубоко внутри меня самого. В сердце ли, в душе, на границе сознания и подсознания, но я почувствовал, уловил это мельчайшее движение и повторил вопрос:
        - Что ты такое? Сказка? Песня? Стихотворение? Что ты есть?
        Но последнее слово всё испортило, ведь история притворялась, что её нет, а значит, ухватившись за своё почти что несуществование, замолкла, свернулась клубочком, спряталась, и снова приманить её теперь было уже не так уж просто.
        Отложив листки на столик, я посмотрел на пляску огня в камине. И тут же вспомнилось, что в тот вечер, каким бы ни был день недели, но шёл дождь. Ливень был такой силы, что казалось, будто дом уже давно обратился кораблём и дрейфует в самом сердце бури, потеряв паруса. Шорох и шум капель, скрип ветвей деревьев по крыше… Да, именно так и начиналась тогда история.

* * *
        В гостиной в тот вечер было уютно, но всё же почти тревожно, нечто таилось в тенях, хотелось плотнее задёрнуть шторы, а лучше - укутаться в плед, скрываясь непонятно от чьего внимания.
        Я пил не чай, а кофе, но турка осталась наполовину полной, потому что едва я хотел наполнить чашку второй раз, как в двери постучали. Удивившись позднему визиту, я отправился к двери…

* * *
        Стоило мне вспомнить, всё это, как на бумаге сами собой проступили первые строчки. Улыбнувшись, я прикрыл глаза и сосредоточился. Кто пришёл ко мне в тот вечер? Он не был ни старым знакомцем, ни лучшим другом, ни даже врагом. Неизвестный мне, слишком высокий, кажущийся молодым, но на деле почти старик… Как его имя?

* * *
        … - Сэйваль, - глубокий баритон показался сродни бархатной тени. Я кивнул, пропуская незнакомца в дом. - Мне бы только переждать дождь.
        - Почему бы и нет, - я показал, где оставить промокший насквозь плащ и сломанный зонт. - Странник?..
        - Не совсем, скажем так - я странник здесь и сейчас, - он улыбнулся. Лицо его было приятным, даже миловидным, а вот глаза смотрели слишком строго. Впрочем, мне не было до того дела.
        - Расскажете свою историю? - спросил я, проводив его в гостиную. - Чай? Кофе?
        - Коньяк?
        - И это можно, - согласился я, и уже через пять минут мы сидели у огня и вели неспешный разговор ни о чём.
        Сэйваль оказался любопытным собеседником, но его собственная история оставалась покрыта тайной. Отчего-то мне хотелось проникнуть за эту вуаль, но время всё не наступало. И всякий раз прямой вопрос выводил нас в иные просторы и реальности, казалось, мы не сможем наговориться никогда и никогда не затронем то, что меня по-настоящему интересовало.
        Наступил момент, когда мы оба замолчали. В камине догорали последние угли, дождь почти перестал, тяжёлые капли больше не стучали в стекло.
        - А моя история очень проста, - внезапно начал Сэйваль, - в мире моём стало слишком много тьмы… Это один из тот миров, в котором равновесие - главная ценность. Ни света, ни тьмы не должно быть больше, чем нужно. Иначе это приводит к катастрофе… Вот она и случилась. Теперь я буду скитаться, пока не найду чистого душой героя, который сумеет спасти мир, остановит тьму, удержит равновесие.
        - Отчего бы самому не стать таким героем? - усмехнулся я.
        - Так и во мне слишком много тьмы, - он засмеялся в ответ. - Взгляни в моё сердце, оно насквозь пропитано чернотой.
        - Но мир ты жаждешь спасти?
        - Это единственное, что я когда-либо любил, - он пожал плечами. - Видишь, как просто и как сложно одновременно. Где мне найти героя, что пойдёт сражаться за чужой мир? Таковые пока не попадались. Некому сражаться, некому…
        - Может, стоит всё же начать с самого себя. Иногда героя нужно взрастить.
        - Вырастить внутри себя? Интересная мысль, - он поднялся. - Но мне уже пора на поиски. Когда-нибудь моя история обретёт подробности, тогда и запиши её на память остальным. Сейчас же не о чем и говорить.
        Так и было, и в то же время, было совсем не так. Впрочем… Я проводил его и долго ещё размышлял, глядя в ночь…

* * *
        Листки оказались заполнены лишь наполовину. История Сэйваля получила новый поворот, но пока не была закончена. Неужели он нашёл своего воина? Или сумел вырастить в собственном чёрном насквозь сердце семя настоящего света?..
        Пока что я об этом не знал, но собрал листки и отнёс их к остальным, бережно уложив на место. Наступит день, когда я напишу историю Сэйваля, славной она будет или же трагичной. Но этим вечером я только вспомнил о ней, улыбнулся ей. А она перестала прятаться от меня.
        Когда я вернулся в гостиную, начался дождь, настоящий ливень. Первый весенний ливень после затяжной зимы.
        058. Частица
        Воздух был пропитан свежестью и ароматом едва оттаявшей земли. Лесную подстилку кое-где пробивали зелёные мечики первоцветов, в овражках же ещё лежал тёмный, взявшийся ледяной коркой снег. Тропинки, правда, уже почти высохли, но всё же идти по пролежавшим под снегом всю зиму листьям было намного проще. Лес раскрывался весне подобно огромному цветку, он дышал, пел и радовался жизни.
        Я выбрался на прогулку, но дверь возникла передо мной столь внезапно, что я перешагнул порог, почти того не заметив. И сразу же оказался среди наступающей весны, не в сердце города, но среди природы, нежившейся на солнышке.
        Перекликались птицы, шумели ещё обнажённые кроны, слышались звуки деловито снующих животных… Я выбрал полянку, где поваленное дерево стало прекрасной скамьёй, и уселся, чтобы послушать и, может, повспоминать.
        Однако не успел я погрузиться в свои мысли, как напрямик сквозь кусты проломилась девчонка лет двенадцати. Она была одета слишком легко для столь ранней весны, а ноги её и вовсе оказались босыми, вот только не похоже было, что она мёрзнет.
        - Ты! Ты прошёл сквозь мою дверь! - возмутилась она, и мне пришлось приглядеться, чтобы опознать в ней странницу. Возможно, неопытную, но всё же совершенно точно умеющую и отыскивать двери, и открывать их.
        - Пора бы знать, что пройти можно только в свою дверь или по приглашению, - заметил я. - Присаживайся. Наверное, она ещё не открылась.
        Сердце моё было спокойно - поблизости не возникло пока никаких иных дверей. И я точно знал, что возвращаться домой мне придётся в темноте. Ну а пока солнце стояло так высоко, что не стоило и торопиться.
        - Наверное, - недовольно ответила девчонка. - Зови меня Мэль.
        - Странное имя, - не удержался я, но и своё назвал. Мэль прищурилась.
        - Ты давно бродишь по мирам, - заявила она. - Я слышала о тебе.
        - А ты начала недавно? Или - это твой родной мир? - не остался я в долгу.
        - Мой мир холодный, он - самое сердце зимы, - качнула головой Мэль. - Он наполнен ледяными ветрами, там недолго замёрзнуть насмерть. Я родилась, когда от бури и солнца было не видать. Если у нас вообще когда-нибудь было солнце…
        Помолчав, она чуть наклонилась вперёд, рассматривая тонкий росток подснежника, уже удерживающий плотно сомкнутый бутон.
        - Никогда не видела ничего подобного, - выдохнула она чуть позже. - Так вот, да… В день, а может, в ночь, когда я родилась, наш шаман отнёс меня прочь из селения. Еды не было много дней, я бы всё равно умерла, но тут послужила доброй цели. Он принёс меня в жертву - оставил на съедение Ледяному богу Вахэйя, чтобы я могла своей жизнью купить другие…
        - И как, Вахэйя пришёл? - без сомнения, в её мире Ледяной бог был самой настоящей реальностью.
        - Иначе мы бы не разговаривали, - усмехнулась она, поглядев на меня из-под неровно подстриженной чёлки. - Он не стал меня есть, но смилостивился над моим племенем, отозвав ветра. А меня забрал к себе, и я жила у него, училась бегать с бурей, петь зимние песни, призывать лёд… А потом Вахэйя сказал, что я выросла и должна искать тебе мир.
        - Мир?
        - Ну да, тот, где смогу жить всегда, - она пожала плечами. - Этот красивый, но сначала я хочу посмотреть другие.
        - Отчего же тебе не жить в твоём? Или ты этого не хочешь? Или этого не хочет твой Ледяной бог?
        - Нет, нет… Он бы с радостью оставил меня, - лицо Мэль помрачнело. - Но он дал мне свободу выбрать.
        Интересно, что же значила эта девчонка для Ледяного бога?..
        - Иногда я хочу вернуться, но Вахэйя раскусит меня, сразу же скажет, что я не посмотрела и пары миров, - Мэль усмехнулась. - И снова откроет дверь, уж я его знаю.
        - Не смотрит ли Вахэйя твоими глазами? - спросил я, заранее готовясь к тому, что не услышу ответа.
        Мэль поднялась и замерла чуть поодаль, будто закаменела. Каково это - носить частицу Ледяного бога внутри?
        - Как ты узнал? - когда она повернулась, на меня смотрело другое лицо. Словно высеченное из чистейшего синеватого льда, оно было и красивым, и ужасным одновременно. Но здесь, вне своего мира, силы бога Вахэйи были лишь немногим больше, чем у любого странника. Мы равно принадлежали разным реальностям.
        - Я уже встречал таких, - мне хотелось протянуть к нему ладонь, удостовериться, что Мэль, несущая его в себе, тоже существует.
        - Я так долго искал проводника, столько детей вырастил, чтобы уничтожить, когда они не выказывали должных способностей, а теперь первый же путник раскрывает мой секрет! - Вахэйя был возмущён. - Почему ты не поверил, что это Мэль.
        - Мэль остаётся собой. Но ты в ней, - я отмахнулся. - Перестань, лучше скажи, что же ты ищешь?
        - Новый мир. Мой скоро падёт во тьму…
        Стоит пошатнуться равновесию, и многие начинают искать новые миры. Но когда так поступает бог, это смотрится особенно жутко.
        - Почему бы тебе не поправить его? Ты же там почти всесилен? - поддел я его.
        - Что я могу? Призывать ветра, затмевать солнце, нагнетать холод! Живому не хватает тепла. Я бессилен дать им то, чего они жаждут…
        - Но у тебя есть Мэль. И не чтобы бежать, - я встал и прошёл мимо него. - Дай ей применить воображение.

* * *
        …Я шёл через лес, слушал весну. Вахэйя-Мэль не последовал за мной, и когда я вышел к пенному, несущему мусор ручью, то снова уселся на старой коряге. Пригревало, и хотелось подольше посидеть среди стройно звучащего леса.
        Но мне опять недолго пришлось отдыхать.
        - Путник? - голос Мэль заставил меня обернуться. - Значит, мне следует вернуться домой?
        - Только если ты уловила, в чём суть весны. Только ты это можешь. Унести в сердце кусочек солнечного тепла, чтобы усмирить ледяные ветра Вахэйи. Вот оно - твоё истинное предназначение, как полагаешь?
        - Может быть, - она осторожно села рядом, опустила ступни в быстрый поток, а позже наклонилась и зачерпнула воды ладонями. - Чудеса…
        - Каждый мир - чудо, - отметил я.
        - Если ты придёшь к нам, путник, я покажу тебе весну, - и тут же она исчезла, будто её поглотил воздух.
        Закрыв глаза, я слушал песню весеннего леса. Любопытство пока что не слишком тревожило, хотя, конечно, увидеть, как наступает первая весна в мире, где раньше были только снежные вихри - как он, должно быть, молод! - было удивительно интересно.
        Когда солнце начало склоняться к западу, я снова отправился в путь. Лесные тропинки вели меня мимо оврагов и полянок, по холмам, мимо ручьёв, пока я не выбрался из леса, остановившись перед полем, где местами ещё белели клочки снега. Всё дышало весной, закатный свет красил мир позолотой.
        Моя дверь раскрылась среди сухих трав, она тоже мягко сияла, но я не спешил пройти сквозь. Городская весна сейчас не казалась мне столь же привлекательной. Но когда дверь начала меркнуть, я всё же перешагнул порог, успел в последние секунды. И оказался среди спешащих улиц, среди круговерти обыденной жизни. Город встречал меня гудками машин и суетой.
        059. Семена
        …А некоторые миры оказывались почти пусты.
        Каждый странник, проходивший тропами, что лежали сквозь такую реальность, оставлял после себя след, нечто, схожее с семенем, с ростком, который ещё не укоренился, а только-только пробудился к жизни.
        Со временем подобных ростков набиралось много, и тогда в мире рождалось такое причудливое переплетение, такое разнообразие жизненных форм, что он походил на удивительный сад или заповедный лес, собравший в одном месте тысячи миров разом.
        Но главное, можно было отыскать, рассмотреть в подробностях, что сам оставил здесь, и это всегда было наиболее интересным.
        В один из таких миров я и погрузился, когда в моём солнце ещё не поднялось высоко. Поначалу я совсем не узнал пространства, так сильно всё изменилось с прошлого посещения, но затем поднялся на гребень холма и увидел долину, мирно спящую у его подножия. Она заросла лавандой, и ветер даже доносил чудесный запах. Похоже, именно это было моим местечком. Именно здесь некогда я прошёл, оставляя едва заметный след.
        Спускался я неспешно, любуясь розовато-золотыми небесами, слушая голоса высокой травы, подставляя лицо потокам ветра. Места эти оказались тихими, дышали покоем и вдохновенным летом.
        Среди лавандовых зарослей отыскался ручеёк, берущий начало из каменного невысокого колодца. Я опустился рядом, чтобы ощущать свежесть. Вода наверняка была настолько холодна, что в ней не удержать руки. Откинувшись на спину, я прикрыл глаза, ожидая, когда же наступят сумерки. Местное светило уже почти скатилось за горизонт. Тени холмов пересекали долину, и оттого казалось, что она полосата.
        Постепенно начинали стрекотать сверчки. И это мирное пение навевало дремоту, но я ждал тот час, когда солнце совсем скроется. Мне чудилось, что именно он особенно важен.
        Когда послышался шорох, я медленно сел. Ко мне приближалось существо необычное, но прекрасное. Дивный конь, крылатый конь брёл по полю лаванды, и его фиалковые глаза, казалось, видят меня насквозь. Я выжидал, не зная, говорит ли это создание. Ясно было только, что ничего общего с лошадьми родного мне мира он не имел.
        - Вечер добрый, вам нравится здесь? - произнёс конь… Пегас?
        - Добрый, - согласился я. - Да, это чудесное место.
        - Каждый вечер я прихожу сюда. И приходят мои братья. И мы до рассвета остаёмся в сердце этой долины, - рассказал мне Пегас. - Вы останетесь с нами?
        И в тот момент я заметил, как с холмов спускаются другие, я увидел, как некоторые планируют прямо с небес, как прочие пробираются по руслу ручья, разбрасывая брызги. Их было так много, что казалось - долина пришла в движение.
        - Возможно, - уклончиво ответил я, не готовый к такой толпе.
        - Здесь будет тихо, - утешил меня Пегас и отошёл.
        Сколько бы их ни было, этих крылатых созданий, мир полнился тишиной, только шелест и было слышно. Удивлённый, я остался, чтобы увидеть, что будет дальше. А скоро я понял, что ни один из этих пегасов не имеет материальной формы. Они были совершенно воздушны, парили призраками, сквозь них свободно проходили лавандовые стебли. И в то же время они казались куда реальнее, чем весь остальной мир.
        «Что вы такое?» - думал я, но не желал задавать вопрос вслух. И вовсе не потому, что не получил бы ответа. Напротив, ответ мне был совершенно не нужен, он разбил бы волшебство момента, которым хотелось наслаждаться опять и опять.
        Чем дольше я вглядывался в силуэты крылатых созданий, тем лучше понимал их истинную природу. На лавандовом поле собрались идеи, мечты… Крылатые, они примчались из разных миров, принося внутри себя самое чистое вдохновение. Невозможно было оставаться равнодушным, столько здесь было естественной красоты и грации.
        Клонилась лаванда, ветер развевал длинные гривы, трепетали перья на крыльях… Почти бесшумные, грациозные животные будто танцевали замысловатый танец. И скоро я словно поймал их ритм, и даже сердце забилось ровнее.
        Наступили сумерки. Тёмное небо озарилось лунным светом, долина тонула в тенях, в клубах тумана, выползшего из-под холмов. Так легко дышалось, так светла и чудесна была эта ночь.
        Я почти потерялся в этом кружении, в движении и когда вдруг очнулся, то понял, что занимается рассвет. И полная лаванды долина усыпана росой, но никаких крылатых лошадей тут уже нет, точно они мне всего лишь привиделись.
        Поднявшись, я размял суставы и двинулся к холму, за которым небо светлело, постепенно заливаясь румянцем подступающей зари. Хотелось посмотреть, как восходит здесь солнце.
        Над долиной висела тишь. Ночной туман развеялся не полностью, он плыл полотнищами, касаясь лавандовых кустов, и, проходя сквозь такое, я улыбался свежести и мягкому прикосновению невесомых капель к лицу.
        На плоскую вершину холма вела крепкая тропинка, вдоль неё качались метёлки травы. Я поднимался, всё ещё вспоминая прекрасное зрелище, которое открылось мне здесь вчера. Пришли бы сегодня те же сущности? И если так, то какое обличие они бы избрали? Насколько они изменчивы, насколько зависят их облики от того, кто становится вольным или невольным наблюдателем?
        Мне нравилось задавать себе вопросы и не искать ответов на них.
        Наконец я встал на вершине - и как раз вовремя, потому что на горизонте показалась золотая пламенная полоска восходящего солнца. В тишине зарождающегося дня меня охватило небывалое спокойствие. Всё было правильно, всё было хорошо.

* * *
        …Когда и как я переступил порог двери, ведущей домой?.. Казалось, только мгновение назад небо наполнялось светом, как чаща водой, а ветер касался щеки, но вот я уже стоял в холле и за окном было темно.
        Впрочем, возвращаться к делам было действительно пора, потому я прошёл в дом, заварил себе чай и отправился в кабинет, приводить в порядок то, до чего не дотягивался раньше. Лавандовые поля, холмы, пропитанные свежим дыханием ветра, солнечные лучи, красящие небеса в золото остались позади, замерли в глубинах души, отпечатались под веками, чтобы остаться лишь воспоминаниями.

* * *
        …Да, как существуют миры, в которых каждый путник оставляет собственный след, своё маленькое семя, так существуют и реальности, которые разбрасывают свои семена в душах странников, пусть даже однажды побывавших в них. Порой поражает воображение то, как может это переплетаться, совмещаться одно с другим.
        Есть и такие миры, где невозможно отыскать дверь, пока не обменяешься, не примешь кусочек в себя, подарив и часть собственной души местам, сквозь которые ведёт дорога.
        Всё-таки судьба путешественника по граням веера миров сама по себе полна причудливых хитросплетений. Наверное, именно это мне в ней и нравится. А может, что-то ещё, но я никогда не хотел получить полный ответ на данный вопрос. Ведь зачастую озвучить вопрос и есть самое интересное, а ответ…
        Пусть лучше остаётся за кадром.
        060. Покинутый Город
        Переплетенье воздушных мостиков, соединяющих между собой тонкие башни, тысячи лесенок и переходов, ажурные перила которых казались ветвями и плетями лоз… Город, сотканный из стальных паутин, блестел на солнце.
        Я стоял над ним, на склоне дикой горы, где боярышник и бересклет, где лещина и ещё какой-то неизвестный мне кустарник срастались в единый массив, словно не желали пропускать кого-то выше. Я стоял на каменном козырьке и размышлял, нужно ли мне в ту сияющую сказку внизу, или она красива только с большой высоты.
        Надо сказать, что я устал от общения. Люди, существа и создания равно утомили меня, и только с ветром я чувствовал себя спокойно. Потому город, издали напоминающий игрушку, хоть и манил, но и настораживал тоже. Кто его населяет? Не слишком ли я устану от них?..
        Мир здесь дышал майским теплом, цвёл, казался привольным, потому уходить поспешно желания не было. Но в городе, возможно, это стало бы единственной целью. Вот я и медлил среди густых кустов, наполненных медовыми запахами цветения и гудением пчёл.
        Под моими ногами пёстрым ковром поднимались цветы и травы, и, наверное, на склоне горы было куда лучше, чем внизу. Каменный козырёк, где почва была скудной, и тот приютил разноцветный ковёр весны, тут всё жило и пело… Жизнь города привлекала меня гораздо меньше.
        Наконец я устроился в тени боярышниковых кустов и даже задремал, убаюканный пчелиной колыбельной.
        А разбудил меня раскат грома. Из-за гор набежали тучи, спустились по перевалу и загромоздили небо, а теперь огрызались молниями. Воздух уже дышал влагой.
        Укрыться от майского ливня на склоне было негде, но гроза разворачивалась неспешно, и я всё же выбрал тропинку, ведущую вниз. У меня был шанс пробежать по самой кромке ненастья, добраться до городских крыш и переждать дождь.
        Тропинка оказалась пологой, хорошо утоптанной, местами взрезала тело горы ступенями. Я спускался быстро, и вскоре вновь оказался в полосе почти по-летнему жаркого солнца, а ворчащая гроза отставала, а может, даже давала мне фору, желая настигнуть потом единым порывом. Грозы ведь тоже любят играть в кошки-мышки.
        Окраины города раскрылись очень внезапно. Буквально два шага назад я ещё стоял на пригорке и вот уже оказался среди низких, но изящных строений. Однако улица, на которую я вышел, оказалась пустынной. Мчащийся по городу предгрозовой ветер пел в стальных плетениях, и только его голос и раздавался среди всех конструкций.
        Город был покинутым и пустым.
        Теперь я не торопился, шёл медленно, позабыв о подступающей стихии. Вокруг меня возносились всё выше и выше хрупкие стальные здания, сияющие, но бессильные удержать своих жителей. Они оказались отвергнутыми, ненужными, лишними, и теперь среди равнины, раскинувшейся у пологого склона горы, взмывал ввысь красивый, но совершенно лишённый жизни город.
        Плитки дорог запорошило песком, кое-где сквозь них уже пробивалась трава, лесенки ветшали, на некоторых уже пузырился верхний слой - краска ли, какое-то иное покрытие… Чем дальше я заходил, тем больше видел признаков разрушения, пока ещё медленного, но уже неотвратимого.
        Город был мёртв. От него остался только скелет.
        На мгновение мне стало не по себе, но затем одолело ощущение, схожее с любопытством. Не столько хотелось отыскать причину, из-за которой этот город оказался брошен ветрам, оставлен подступающей природе, сколько возникла жажда удостовериться, что здесь уже никого нет. Совсем никого.
        Животные и птицы как будто ещё не пришли, иные существа, более разумные - уже полностью исчезли.
        Одно было ясно - здесь не происходило ничего чудовищного. Не было бойни, никакого уничтожения. Те, кто ушёл, сделали это без спешки, собрав всё, что могло бы о них рассказать.
        Строения не могли мне поведать, какими были здешние обитатели. Можно было судить только об их росте - но тот оказался слишком близок к человеческому, чтобы, уцепившись за это, воображение могло дорисовать какой-либо причудливый облик.
        Стальные стены, многогранные с провалами окон, лишённых стекла, не несли никаких изображений, не было даже орнаментов, не было иных красок, кроме хрома. И там, где он сиял ещё столь же ярко, где он ещё отражал, не замутившись от ветров и песка, множились мои удивлённые отражения - и только.
        Гроза же подобралась совсем близко, и я перемахнул ближайший подоконник, заодно решив не только найти приют от ненастья, но и увидеть город изнутри. Однако и здесь стены молчали. Ничто не рассказывало о том, кто когда-то жил здесь.
        И жил ли вообще?
        Может, этот город пророс сам собой, никому никогда и не нужный? Вышел из тела горы, вместе с кустами боярышника, дрока, лещины? Вместе с цветущим шиповником и сотнями других растений?
        Может, он не был кем-то построен, не имел назначения, а всего лишь игрушка реальности, которая осталась загадкой для путников, но никогда не была необходима кому-то ещё?
        По улицам загрохотал ливень, он наполнил тонкие водостоки, и те запели, он бился в железные стены, и они гудели басом. Словно я оказался в водяном органе, который оживился с приходом музыканта.
        Кое-где просачивались капли. В тех местах на стенах виднелись ржавые потёки - единственные росписи, украшающие пустынные помещения. Я шёл из комнаты в комнату - не было дверей, как не оказалось стёкол в окнах. Я поднялся по лестницам на несколько этажей, но всюду находил ту же картину - лёгкое разрушение, сталь, хром… и никаких упоминаний о том, что здесь когда-то был кто-то кроме.
        Запоздало подумав, что город ядовит, оттого живые существа не заходят в него, я присел на узкий подоконник и выглянул на улицу. Не слишком широкий проход превратился в ручей, весёлые пенные струи воды бежали по нему, плеская на стены домов, устремлялись из открытых зевов водосточных труб, смеялись и рокотали, вторя грому.
        Я не чувствовал опасности, но был очарован.
        Немногим позже я продолжил подниматься с этажа на этаж. Хоть я не любил лестницы, здесь они влекли и уводили всё выше и выше. В конце концов я выбрался на широкий балкон под козырьком, с которого низвергался целый водопад - гроза и не думала утихать.
        Усевшись на ребристый поблёскивающий пол, я прикрыл глаза, слушая музыку ливня. Город продолжал петь, гулкий и звенящий, он смеялся грому в лицо. И я погрузился в странную дремоту, лишь краем сознания успев удивиться, что, быть может, вот так город и забирает чужие жизни, чтобы питать свою. Стальная сирена среди предгорий, в окружении зелени и свежести мая…

* * *
        …А разбудил меня раскат грома.
        Я поднял голову с подушки трав. Боярышник колыхал ветвями, ветер был свежим и нёс аромат приближающегося дождя. Туча, спустившись по склону горы, зависла над долиной и метала молнии, глухо ворча.
        Город внизу потерял блеск, казался серым и немного, самую капельку, зловещим.
        Теперь я не стал спускаться. Ожидая ливня, я раскинул руки в стороны, почти призывая ненастье обрушиться прямо сейчас, вымыть из меня тягучую песню стальных водостоков.
        В тот миг, когда начался дождь, передо мной раскрылась дверь, и я шагнул в неё, отказавшись решать загадку покинутого всеми города…
        061. Библиотека
        Библиотека, казалось, не имела ни начала, ни конца. Попасть в неё получилось бы только внезапно, а отыскать дверь, которая вывела бы наружу, куда-то, откуда открывалась возможность рассмотреть настолько вместительное здание, было невозможно.
        Многочисленные залы, каждый из которых простирался так далеко, что углы тонули во мраке, а то и в тумане, и чей потолок возносился на два, а то и три этажа, бесчисленные лестницы - ступени готовы вести и вести, уютные закоулки, где высились дубовые стеллажи, но главное - полки, полки и полочки, заставленные самыми разными книгами… Такой представала библиотека перед каждым путником, странником, скитальцем, перед любым, оказавшимся внутри.
        Корешки мерцали позолотой и серебром, были гладкими, шероховатыми, тёмными, светлыми, истрепавшимися и новыми, кожаными и ткаными. На них поблёскивали драгоценные камни, вились причудливые названия или не оказывалось совсем ничего. Большие и маленькие, тонкие и толстые, они так и манили к себе, хотелось взять их в руки, раскрыть… прочесть.
        Вот только у всех этих книг была одна общая деталь - страницы в них, сколько б их там ни оказалось, были пусты. Совершенно пусты, ни единой буквы, ни одной картинки, ровным счётом ничего, девственная пустота непотревоженной чернилами бумаги.
        Потому что эта огромная, наверное, бесконечная библиотека хранила в себе нерассказанные истории. А может, и несочинённые. Потому что кто поручился бы, что все они уже успели зародиться в фантазии какого-нибудь писателя или мечтателя…
        Можно было целыми днями бродить от стеллажа к стеллажу, брать и ставить на место увесистые и совсем лёгкие томики, чтобы пытаться понять, какую же сказку они в себе должны содержать, какие строки должны прятаться под обложкой. Да вот только отгадки всё равно бы не попалось.
        Иногда же, если смотреть на стеллажи особенно внимательно, ничуть не отрываясь, можно было заметить, как вместо какого-нибудь томика образуется пустое место. Уже через мгновение оно исчезало, на место одной книги вставала другая, но всё же этот удивительный единственный миг, когда какая-то история наконец-то обретала слова, оказывался зримым, почти осязаемым, реальным.
        И даже чудилось: если запомнить корешок исчезнувшей книги, то в какой-нибудь другой библиотеке получится найти и наконец-то узнать, что за рассказ ждал своего часа.

* * *
        Я попал в библиотеку случайно, едва успев осознать, что совершил переход. Где-то здесь, очевидно, прятались и мои нерассказанные истории, и потому я шёл мимо стеллажей, мягко касаясь корешков, поглаживая их, как котят. Может, они скучают по ласке?
        Разные на ощупь корешки, необыкновенный аромат бумаги, и сухого дерева, и - немного - пыли… Здесь было слишком чудесно, слишком хорошо, чтобы вот так просто повернуть за угол и уйти в иное пространство.
        Когда я вошёл в сравнительно небольшой зал, в центре которого высился письменный стол, мне даже стало интересно, не обитает ли именно здесь таинственный Библиотекарь? Кому-то же нужно следить за всем этим богатством! Что за сущность может совладать с таким количеством томиков?
        Но никого поблизости не было, только книги будто бы смотрели на меня с полок.
        Я подошёл к столу. На зелёном сукне лежал единственный белоснежный лист, рядом с которым покоилась изящная перьевая ручка. А больше ничего и не было, кроме белоснежной плоскости чистой страницы. Как намёк, что только она и важна.
        Мне нестерпимо захотелось написать хотя бы несколько слов. Одна из историй пришла ко мне и теперь просилась на бумагу. Настойчиво стучалась, зудела на кончиках пальцев.
        Закрыв глаза, я прислушался к ней, желая разобраться получше в её сбивчивой речи. Такое случается, что сказка, история, зарисовка приходят совершенно неготовыми к тому, чтобы их… изложить. Сначала их нужно понять, вместить в себя, прочувствовать, чтобы каждое слово стало чётким, отточенным… И я слушал. Я слушал самого себя.
        В тишине библиотеки я разбирал слово за словом новую историю, а где-то на полке бледнел, таял, растворялся в воздухе корешок книги, в которой раньше эта история ожидала своего часа.
        Наконец я сел к столу и взял ручку. Она хорошо лежала в пальцах, хоть и оказалась массивной, даже тяжеловатой.
        Первая строка почти сложилась, я аккуратно коснулся бумаги пером, капля чернил напитала острый носик, и вот уже потянулась первая буква. Возможно, мой почерк нельзя было назвать красивым или изящным, но зато он был уверенным и чётким:
        …В тех краях за волною приходит волна,
        Плачут чайки, тоскуя о чём-то невольно.
        Ветром полнится парус, свободой больна,
        Прорывается к свету мелодия с солью.
        Соль горчит на губах, обжигает язык,
        И бывает, что хочется всё это бросить,
        Но сквозь грудь так упрямо просочится рык,
        И неважно, что шторм, и неважно, что осень.
        Плачут чайки, а парус трепещет в ветрах,
        И, наверное, зря я к тебе обращаюсь,
        Но давно заблудился я в здешних местах,
        Словно сердцем прирос, но ни капли не каюсь.
        Иногда так желаю себя затереть,
        На закате расплавиться в волнах прибоя
        И исчезнуть, навеки себя запереть,
        Чтобы больше не чувствовать этой вот боли,
        Чтоб в реальности только волна за волной,
        Чтобы плакали чайки, над морем взмывая.
        Иногда… Но мой парус трепещет, родной,
        Мой корабль плывёт, на закате не тая.
        И строчки иссякли.
        История выплеснулась, пахнула морем и солнцем, вскрикнула чайкой и… Я взял исписанный листок, осторожно сложил его, предварительно убедившись, что чернила просохли, и огляделся. Библиотекарь так и не появился, и я даже не знал, не нарушил ли случайно тайных правил этого загадочного места. Можно ли здесь записывать истории?..
        Где-то вдали, между стеллажами, ровным солнечным прямоугольником вычертилась дверь. Библиотека подсказывала мне, что пора уходить. Потому ли, что я её обидел? А может, это всего лишь неспешное течение здешних энергий, и ничего странного не произошло?
        Я всё же двинулся к свету, прикасаясь к корешкам, оглаживая их и мечтая, что полки этой библиотеки никогда не перестанут пустеть и обновляться, что обмен историями - рассказанными и нет - не закончится… Но несмотря на мечты и размышления, мне пришлось переступить порог.
        Терпкий морской ветер ударил в лицо, солнечный свет после мягкого освещения библиотеки резанул глаза. Я стоял на морском берегу - на том самом берегу, который только что вылился в историю. Печально и протяжно вскрикивали чайки, волны шуршали, таская по пляжу ракушки, водоросли и прочие морские богатства. В отдалении плыл величавый парусник. Там и остался главный герой стихотворения, там он и будет пребывать, бороздя этот океан, что простёрся до самого горизонта, где ласково касается неба.
        Я стоял на берегу и улыбался. Дверь за мной давно закрылась, библиотека затерялась в иных реальностях, но я верил, что она всё-таки впустит меня когда-нибудь ещё. Быть может, именно так и извлекают из неё нерассказанные истории? Кто знает наверняка?
        Может быть, море?
        062. Пой, соловей
        Шепчет и шепчет пустынный ветер, сказки рассказывает свои, мечется дюнами, звёзды светят, кажется, вдруг где-то соловьи… Степь дышит солнечным сладким зноем, что здесь остался с полудня спать, лес за холмами стоит усталый и соловьиную прячет рать. В шорохе-шелесте трав весенних, в шуме листвы молодой дубрав есть что-то древнее, что нелепо не замечать и не верить. Прав тот, кто гуляет по-над холмами в жарком покое полудня днём, ведь по ночам дышит всё другое, ведь по ночам полон лес зверьём… Но не таким, что знакомо всяким, тянут из сумрака лапы те, кто не отмечен был солнца знаком, кто появился не по судьбе.
        Лес полон щебета! Как здесь в мае, как хорошо, можно всё отдать! Пой, соловей, ничего не зная, будет плясать в такт лесная знать. Ведьмы и феи кружатся рядом, нимфы-русалки все на ветвях, скоро прискачет вампир и яда, как поцелуя, подарит мрак. Нет, то не волки промеж холмами, то к нам прокрался сам волколак. Может, и бог с восемью рогами скоро придёт, он плясать мастак.
        Холодом-голодом веял ветер, спали холмы, и леса, и степь, но по весне - кто бы не заметил - вновь всё воскресло, всё будет петь.
        Пой, соловей, пой скорей, проказник, все собрались здесь, все ждут тебя. Страстная ночь наступила, праздник, музыка льётся с небес, губя и поднимая опять из тени. К этому здешним не привыкать, сколько за ними водилось, пенье им помогает себя собрать. Волны речушки тела омоют, лунный диск света подарит всем, нет, то не волки холмами воют, то упыри поднялись с колен.
        Ах, здесь раздолье для всякой мрази, как все танцуют, не убежать. Пой, соловей, как из грязи в князи в мир поднималась лесная знать. Время течёт, как река струится, мороком с озера шёл туман. Это не просто другие лица, это приходит сам атаман. Глаз его чёрных не сыщешь больше, в них отразился весь белый свет. Знали вы беды, так эта горше, хуже судьбы не сыскать вовек. Он - самый главный и над богами, и над лесными князьями здесь, думы его опадают снами, он - это вечный великий Лес.
        Пой, соловей, пой ему ты славу, пусть все танцуют ему хвалу. Он простирает ладонь к дубраве, за подбородок берёт луну. В плащ его сотканы все созвездья, в кудри его пробрались ручьи. Часто приходит воздать возмездье, и милосердью ты не учи. Дети полуночи, дети склепов, дети пещер и подземных рек - все отдавались ему так слепо, что не понять тебе, человек. И все верны, все его по праву, если б не он - кто б из них был жив. Пой, соловей, пой ему ты славу, пой, пока слышит об этом мир.
        Смотрится нечисть лесная в реку, шепчет, смеётся, кричит зверьём. Скоро получит над человеком власть, что уже не взрастёт быльём. Скоро средь степи раскроет очи Лес, Бог, Правитель, Верховный вождь, кто присягнуть ему не захочет, тот будет сожранным в ту же ночь.
        Ах, соловей, пой и заливайся, в песнях твоих есть тягучий смак. Эй, рать лесная, так собирайся, уж не пора ли идти на тракт?..
        …Солнце скучало за горизонтом, майские ночи совсем темны. Солнце молчало, в дубраве фронтом встали плечом к плечу дети тьмы. Пел соловей, будто марш пророча, ветер в дубах испугался, стих. Тьма набиралась сил - то хохочет, то завывает, как сотни лих.
        Вышли, не глядя, что на востоке мягко и светло горит заря. Пел соловей, не жалея горла, пел соловей, неужели зря?
        Тьма поднялась в час перед рассветом, дикая, бурная, точно смерть. Вёл их в деревню, ждала что лета, сам тот великий и вечный. Твердь поднималась вдруг под шагами, степь шла холмами, оврагом здесь. Плащ колыхался за ним, и снами, чудилось, дышит идущий Лес. Чудилось, грезит кошмаром дымным, мнилось, что всё уже как кошмар. Только заря разгоралась тихо и за спиной возникал пожар.
        Нечисть клубилась и хохотала, нечисть бежала на запад…
        Что ж, солнце взошло и почти кинжалом в сердце пронзило. Какая ложь!
        Пел соловей, ни о чём не зная, пел соловей, не желая знать, и никого не предупреждая, он на заре продолжал кричать. Он продолжал петь и веселиться, глядя, как солнце вершит свой суд. Эх, соловей, ведь всего лишь птица, он не подскажет простейший путь.
        Лес встал спокойно, холмы застыли, больше земля не идёт волной. До ночи ветры степи забыли, как здесь кутили во тьме гурьбой. Может, под вечер опять придётся той же поры вкус полынный пить, но соловей над холмом смеётся, так оно было, тому и быть.
        В полдень в степи так привольно-жарко, лошади бродят, жуют траву. Солнечный свет стал таким подарком, только зачем люди просят тьму? Им невдомёк, что случилось ночью, им непонятно, о чём сыр-бор. Лес затаился, он ждёт и точно рано ли, поздно придёт во двор. Встанет он там, где дома стояли, встанет, корнями амбар кроша. Дети полуночи вскроют ставни, склепов созданья не задрожат…
        Если опять не начнёт вдруг песню хитрая птица, ночной певец.
        Эй, соловей, наш ночной соперник, эй, соловей, пой ещё хитрец!
        Снова закружит, и тьма, танцуя, вовсе не сможет прийти сюда. Сколько же длится такая мука?
        Пусть соловей так поёт года!
        Пусть соловей здесь беды не знает, пусть он порхает среди дубрав. Нечисть в холмах, темноты вкушая, не убежит далеко, он прав. И вновь заря всё очистит, точно и не бывало здесь страсти той. Да, происходит такое ночью, днём всё спокойно и до сих пор.
        Верь соловью, и его напевы ты полюби, как весенний смех. Только учти, в темноте несмело не заходи дальше этих вех. Не забредай в чащу, где щебечет речка-речушка, подтоплен брег, там тебя ждёт не мудрец вдруг вещий, там тебя ждёт только тьма и смерть. Вновь соберётся там нечисть ночью, будет кутить она до утра, стой, человек, не ходи, там мощи тех, кому в ад уж давно пора.
        Лес хранит тайны своих детишек, Лес их укроет там до поры. И соловьиною трелью - слышишь - он наслаждается, пусть, увы, именно это ему мешает всё покорить, всё забрать себе. Но он умеет ждать, здесь врастая в этих холмов голубой хребет.
        …Пел соловей, о, ночная птица, голос далёко разносит ветр. Пел соловей, никому не спится, в ночь, когда тьма восстаёт из недр. Пусть всё прошло, вместе с этим маем будем мы помнить - оно живёт. Пой, соловей, пока дело знаешь, пой, соловей, не спеши в полёт.
        063. По ту сторону реки
        Кривые улочки спускались террасами и постепенно вывели меня к набережной. Заключённая в гранит река несла свои воды величаво и плавно, она была такой широкой, что противоположный берег едва виднелся в синеватой дымке, а мост возносился над ней так высоко, что его кутал туман. Впрочем, тут всё было подёрнуто влажной сизой дымкой, начинался вечер, неспешно загорались окна и фонари, сразу же обзаводясь короной ореола - свет отражался в мельчайших каплях водяной пыли.
        Я присел на влажный парапет и едва слышно сказал:
        - Здравствуй, река.
        Для меня она была безымянной, я появился в этом мире, в этом городе только с полчаса назад, прошёлся по улочкам в тщетной надежде найти море, но здесь была лишь она. Однако нельзя было не поздороваться.
        Река безмолвно несла свои волны дальше, лишь редкий плеск о гранит отзывался мне.
        - Где-то там, вдали, ты наверняка впадаешь в море. Может быть, обрушиваешься в него с высоты, может быть, мягко растворяешься, мешая воду… - продолжил я, прикрывая глаза. Река слушала, не прерывая. - Твоя вода, сейчас сладковатая, меняет вкус. Сознаёшь ли ты себя рекой, когда окончательно становишься частью океана?..
        Этот вопрос, конечно, не был ни новым, ни оригинальным, и река, верно, засмеялась, не пожелав отвечать. Но туман точно сгустился.
        Хотя, вероятно, всего лишь стемнело.
        В сумраке город был особенно красив. Пусть небо и скрывали тучи, но яркие огни, мерцали разными цветами, приветливо горели витрины магазинчиков и кафе, теплом встречали окна зданий, на мосту развернулась целая сияющая сеть, точно он был заплетён паутиной, в которую попался рой светлячков.
        Всё это сверкающее многообразие упало бликами на воду, растянулось цветными яркими пятнами, словно река вдруг украсилась бантами и лентами. Праздничное убранство.
        Но мне не было здесь уютно. Этот город, такой будто бы весёлый, добродушный, мне казался совсем-совсем чужим.
        Я поднялся. Мне уже было холодно, неприятно, сыро и промозгло. Двинувшись вдоль реки, я всё гадал, отчего так? Почему этой реальности я настолько… чужд? Вот только это были праздные размышления, и вскоре я от них отказался.
        Отчего-то горожане не гуляли здесь, хоть на набережной горели фонари и тёплый оранжеватый свет разгонял темноту. Я был один на один с молчаливой рекой, с ночным воздухом, с замершим почти надо мной мостом. На том берегу не было города. Мост уводил из него прочь…
        Мне захотелось пройти по нему, узнать, что же там на другой стороне.
        Для начала нужно было найти, где поднимаются на этот мост. Он словно рос из центра города, такой огромный. И на набережной я мог бесконечно рассматривать высоченные колонны, удерживающие его над землёй, но взойти на выгибающуюся спину здесь было негде.
        Повернув в сторону центра, я долго пробирался по улочкам. Мост всегда маячил где-то перед глазами, возносился к тёмному небу, не заботясь о том, что из-за него весь город будто бы сжимается и скукоживается. Сколько бы я ни шёл, он не приближался и не удалялся. Он существовал будто бы сам по себе, и нельзя было подобраться к нему поближе.
        На пути мне не попадались жители, хотя я слышал их - они смеялись на соседних улочках, хлопали дверями и ставнями, эхо их торопливых шагов звенело, отскакивая от стен… Но рядом со мной никого не оказывалось, двери были закрыты, в окнах задёрнуты шторы, в переулках не оставалось ни души. Город скрывал от меня что-то, но это не походило на обычную лукавую игру. Он не хотел меня видеть, общаться со мной, соприкасаться. И пускать на мост.
        И тем важнее было всё-таки найти способ.
        Прошло больше часа, когда я встал посреди городской площади. Мост был прямо передо мной, за первыми же домами поднимал свою гордую спину, на него словно бы вела лестница, но где она начиналась? Ступени матово поблёскивали в неверном свете ночных огней, искрилась сеть канатов, система которых казалась совершенно неясной. В ночи нельзя было не поймать себя на ощущении, что в каком-то смысле мост привязан прямиком к небу. Вот только проверить, так это или нет, я не мог. Но реальности, в которых такое случалось, встречались на моём пути не раз.
        Я не мог поручиться, что теперь найду нужную мне лестницу. Город смеялся мне в лицо, скалился огнями, и легко было представить, как его улицы змеятся, вьются, чтобы не дать мне пройти. И всё же я решил попробовать. На этот раз я шёл, глядя только на мост. Пусть под ногами моими вдруг обнаруживались мелкие зеркала лужиц, отражающие фонарный свет, пусть мостовая выпячивала спинки булыжников, в надежде, что я споткнусь - эти мелкие пакости не волновали меня. Я преследовал конкретную цель.
        И остановился, только когда мне под ноги кинулась кошка. Первая кошка, которую я встретил здесь.
        Она не убежала, напротив, встала на границе между светом и тенью, тараща на меня зелёные луны глаз. Хвост её ходил из стороны в сторону, чёрная шерсть позволила бы запросто скрыться во тьме, однако что-то её остановило.
        - Привет, - сказал я и опустился на корточки, протянув пустые ладони к кошке. - Я не причиню вреда.
        - Знаю, - ответила она и сощурилась. Хвост успокоился.
        - А как попасть на мост знаешь? - спросил я и улыбнулся.
        - Его нет, - она уселась, обернув лапы хвостом. - Он не существует. Никто никогда не ходил по нему.
        - Отчего же?
        - Никто не хочет отсюда сбежать, - она отвернулась на мгновение. - Но ты можешь постараться. Если выйдет луна, она укажет тебе путь. В лунном свете невозможное становится возможным.
        - Когда же будет луна?
        Теперь кошка посмотрела в небо, глаза её сверкнули, расширились, став похожими на озерца света, а затем она фыркнула:
        - Недолго осталось. В чём-то тебе, странник, повезло. Луна сегодня встанет поздно, но полной. Ещё вчера ничего бы не вышло.
        И она тут же сбежала.
        Я выбрал дворик, где росла одинокая вишня, и присел на скамью под ней, приготовившись ждать луну. Мост был очень близко, но всё так же недостижим. Городские огни потихоньку угасали - сначала окна, потом и фонари, а вскоре и светящаяся паутина моста поблекла, однако его громадина по-прежнему нависала над городом, совершенно теряясь где-то по ту сторону реки.
        Грязно-серый туман вился между зданий, полз по тротуарам, потихоньку поднимаясь выше. И скоро я оказался во влажном и холодном облаке, но продолжал так же упрямо ждать, пока наконец-то в небе где-то за крышами не просветлело небо.
        Лунный лик пока что прятался за зданиями, но я уже чувствовал, как он близок, как медленно карабкается вверх. Поднявшись, я нетерпеливо вглядывался в черноту небес, пока не вздохнул с облегчением - луна выглянула из-за городских теней и засеребрилась в одной из арок моста.
        И что-то случилось с воздухом, с туманом, с двориком, где я сидел в ожидании.
        Я увидел ступени.
        Мне не впервой было созерцать подобные чудеса, потому я знал, как они быстротечны. Как бы я ни ненавидел лестницы, сейчас я кинулся к ступенькам с искренней радостью. И вот вскоре уже стоял над землёй, а луна высвечивала мне дорогу всё дальше, и дальше, и дальше…
        На мост я поднимался долго, но в какой-то миг понял, что ступени исчезли, а я стою словно на нагом позвоночнике древнего чудища. Здесь гулял ветер, канаты и тросы стонали и выли, вниз смотреть было чересчур страшно. Вдали всё терялось во мраке.
        Сначала я шёл медленно, но потом ускорил шаг, подгоняемый любопытством. Река и город далеко внизу уже ничуть мен не заботили, а лунный свет подбадривал и гладил по щеке и плечам.
        Я почти бежал, а мост и не думал кончаться. Росли всё новые и новые пролёты, раскидывались всё новые тросы, поддерживающие его. Точно этот мост был самой бесконечностью.
        Так продолжалось почти до утра.
        Я не знал, когда перестал ощущать гнетущий и тяжёлый взгляд города, которому так не понравился, не знал, когда луна описала круг и спряталась за горизонтом, не знал, когда заря улыбнулась с небес.
        Только рассвет, первый луч солнца остановил меня. Впереди были ступени, они вели вниз.
        Лестница утопала в разросшейся траве, которая была усеяна каплями росы и с такой высоты напоминала расшитый блёстками ковёр. Было даже страшно сейчас спуститься туда и нарушить покой и красоту…
        Я замер на первой ступеньке. Где-то там, позади меня, город открывал глаза и тянулся к рассветному солнцу. Где-то там он начинал смеяться и петь, жить новый день. Но я был счастлив оказаться здесь, в неопределённости, в мягком сиянии утра. И мост уже не напоминал спину чудища, хоть и оставался чересчур огромным.
        Когда я ступил на следующую ступеньку, мир пошатнулся, и я оказался совсем в другом месте. И, наверное, это было хорошо. Слишком уж прекрасным казался ковёр трав, к тому же я всё-таки узнал, что там, по ту сторону реки.
        064. Подарок голодной бездны
        Очень редко, но всё же двери приводили меня в миры, которые уже были близки к гибели. Каждый из них не походил на другие, в них, пожалуй, можно было отыскать больше индивидуальности, чем в тех, что только рождались, но больше всех я запомнил один. Я шагнул в него так, как погружаются в сумрак, и едва не захлебнулся туманом, горьковатым на вкус.
        Лишь мгновением позже я осознал, что стою на скалистом выступе, а подо мной простирается бездна, чёрно-сизая, отчего-то кажущаяся грязной. Там, внизу, уже не оставалось тверди, не было плоти мира. Там начинался хаос, изначальность, пришедшая, чтобы поглотить мир без остатка.
        Здесь не было троп. Они уже обрушились, лишь местами выступая из скальной породы. И мне пришлось карабкаться, держаться изо всех сил, потому что я не хотел сорваться и познакомиться с изначальностью лично раньше, чем следует.
        Скалы резали пальцы, бурые, алые и багряные камни с удовольствием пили кровь из порезов. Напоследок мир желал насытиться, сожрать и самое себя, и каждого, кто неосторожно забрался сюда. Внутри него раскрылось оголодавшее брюхо бездны.
        Наконец я оказался на плоском плато. Оно простиралось так далеко, что терялось в скудной дымке тумана. Сплошь изрытая оспинами земля, безжизненная, местами превратившаяся в пыль, местами ставшая растрескавшимся камнем, ничем не радовала глаз. Я двинулся вперёд, гадая про себя, всё ли здесь уже стало таким. Возможно ли отыскать кого-то живого?
        Снова цвета мешались - от жжёной умбры к багрянцу, от пепельно-серого песка к карминно-алым окатышам булыжников неведомой породы. Пыль, кирпично-красная, усыпала мою одежду, забилась в волосы, ноздри, глотку, и я повязал шарф, чтобы не вдыхать её слишком много. Наверное, изнутри я тоже стал таким же прожжённым кирпично-красным.
        И пока я шёл, всё больше проникаясь печалью, ведь видеть такое безмолвие и такую разруху было попросту больно, тем слышнее становился шёпот бездны. Она уговаривала, манила и звала к себе, и не составляло труда догадаться, что многие вняли её зову. Вот только я этому миру не принадлежал, в том и была моя защита.
        Плато оборвалось так внезапно и резко, что мне пришлось взмахнуть руками, остановившись на краю. Казавшееся бесконечным, здесь оно было точно срезано гигантским ножом. Но вниз вели ступени. Там раскинулась долина, такая же пустынная и лишённая какой-либо растительности, а среди неё высился остов города.
        Долина с высоты казалась пропыленно-голубой, а город - красно-жёлтым, с подпалинами. И эти краски отсюда виделись чистыми и красивыми, вот только в них тоже чувствовалась утомлённая меланхолия, точно художник, набросавший картину небрежными мазками, не окончил и не прописал её тщательнее из-за глубокого отчаяния, овладевшего им.
        Спускался я долго, беспокойно поглядывая на вздумавшее нахмуриться небо. Громоздкие, рыжевато-серые облака набежали с севера, если у этого мира оставался север. Я не доверял здешним ливням и не хотел столкнуться с ними близко. Но дождь всё не начинался, и когда я оказался внизу, только сухой ветер встретил меня, обсыпав пылью.
        К городу вела дорога. Изрезанная трещинами, она напоминала морщинистую кожу старика, и отчего-то возникало неприятное ощущение, будто мне пришлось идти по громадному - и совершенно точно мёртвому - лицу. Серо-голубые плиты с вкраплением мелких бирюзовых точек когда-то наверняка восхищали каждого, кто шёл этим путём. Теперь же их было жаль. По обе стороны дороги серая пыль залегала дюнами, никаких трав, кустарников, ничего больше. Скоро кирпично-красный смешался с серым, и получившаяся сухая бурая грязь окончательно испортила мою одежду.
        Даже издали было заметно, что город почти разрушен. Дома покосились, смотрели пустыми окнами, стояли без крыш. Чем ближе я подходил, тем больше видел разрушений - разобранную кирпичную кладку, рухнувшие перекрытия, гнилые балки, груды мусора, в котором уже было не определить, чем он являлся когда-то.
        И здесь шёпот бездны слышался чётко и чисто. Она всё звала и звала, было как-то глупо не подчиниться. Наверное, это меня и развеселило. Я ускорил шаг.
        В иных местах из любопытства я бы поискал, попытался предположить причину разрушений, но здесь всё было слишком однозначно. Мир разрушался, его время кончилось, и потому он пришёл в запустение. Я всё меньше верил, что смогу найти кого-то из обитателей здешних мест.
        Улицы города дышали бездной. Где-то в самом центре его, вероятно, образовался разлом, и, наверное, лучше было уйти, а не выискивать его, но внутри меня задрожал невидимый компас. И я не хотел ему отказывать. Квартал за кварталом - серые, жёлтые, оранжевые, розовато-лиловые… Когда-то город был восхитителен, но сейчас стал руинами, и хоть в утомлённом, усталом и разрушенном тоже была прелесть, меня эти красоты заставляли печалиться.
        А в центре площади я нашёл её.
        Поначалу можно было подумать, что она - жительница этого мира, его дочь, оставшаяся в одиночестве после свершившейся катастрофы. Но тут она посмотрела мне в глаза, и я увидел, что у неё нет зрачков, а радужка, совершенно круглая и переполненная серым и чёрным, принадлежала оголодавшей бездне. Улыбка её была мягкой, но становилась всё шире и шире, и вот уже показались белые клыки.
        - Что ты забыл здесь, странник?
        Она протянула ко мне руку, но бессильно уронила её, в тот миг я заметил, что она врастает в каменные плиты… или вырастает из них и не может сдвинуться с места.
        - Искал жизнь, - я оглядел разрушенную площадь. - Но здесь только гибель.
        - Мирам настаёт пора уходить, - кивнула она. - Хочешь, уходи с ним.
        - Моя дверь откроется в ином месте.
        Я уже даже видел её, но бездна была бессильна рассмотреть сияющий прямоугольник прямо рядом с собой.
        - Жаль… Странники хороши на вкус, - она хрипло рассмеялась. - Шутка голодной бездны, как тебе?
        - Наверное, даже смешно, - я шагнул к двери. - Неужели тут никого больше нет?
        - Есть, - и тут лицо её преобразилось. Кто бы мог подумать, что бездна сумеет нежно улыбнуться. - Держи.
        На её когтистых ладонях появилось пушистое создание, больше всего похожее то ли на кролика, то ли на совсем юного дракона, отчего-то сменившего чешую на шёрстку.
        - Он здесь последний.
        - Что мне нужно сделать?
        - Дверь отведёт тебя в мир, где продолжится жизнь этого существа, - и бездна вдруг скрылась, исчезла, будто впитавшись в плиты.
        В тот же миг в самом сердце мира зародился чудовищный стон, он рос, рос, пока не стал криком. И когда слышать его было уже совсем невозможно, я шагнул через порог.
        Спокойствием полудня переполнился воздух. Луговые травы тянулись к небу, ручей щебетал на перекатах. В этом мире я бывал часто, я знал его, и он узнавал меня.
        Между раскидистыми кустами я свил из мягкой травы подобие гнезда, куда и уложил пушистое создание, пережившее собственный мир. Сон, насланный бездной, был крепок, и потому я успел уйти прежде, чем спасённый проснётся…
        Все миры увядают по-своему, какие-то рушатся с криком и шумом, какие-то разлетаются в пыль беззвучно. Но мало таких, что после себя оставляют росток в существе, уснувшем на ладонях бездны.
        065. Красота, противостоящая пустыне
        Свет сеялся мягко, словно боялся потревожить, здесь он вообще походил на живое существо. Я бродил в этом мире, казалось, целиком состоящем из пещер, стены которых являли собой настоящие картины, так переливались кварцы, аметисты, опалы и многие другие камни, уже несколько часов. Колдовство красоты кружило голову, и иногда мне начинало чудиться, что я не найду выхода вовсе, потому что и не захочу его искать.
        Мой путь проходил по берегам подземных рек с быстрой и холодной водой, по краю озёр, что были похожи на оставленные кем-то огромным серебряные зеркала, по узким и широким коридорам, сплетавшимся в настоящий лабиринт.
        Наверняка кто-то жил здесь, но ускользал, избегал меня, старался не вглядываться, прятался в изменчивых тенях. И я двигался один сквозь царство рассеянного света и воздушных пастельных красок.
        Сводчатые потолки, словно вырубленные в скале, поросли грибницей, и именно она давала этот нежный свет, не холодный, чуть золотистый. Вскоре я так к нему привык, что почти считал солнечным, и лишь когда потолок заметно снизился и потянуло сыростью, вспомнил, что нахожусь всё же в подземелье.
        Тут же подумалось, как же тогда там, наверху? Каков мир извне, если здесь столько чарующей красоты, столько цвета и красок?
        И это стало моей новой целью, но коридоры неизменно поворачивали и шли вниз, а я уже понятия не имел, как глубоко спустился, где вообще нахожусь. Поначалу я ведь не придавал тому значения, а теперь было уже не так-то просто определиться. Мне пришлось проблуждать ещё долго, пока я не нашёл наконец-то коридор, ощутимо забирающий вверх. Ободрившись, я двинулся вперёд, почти не отвлекаясь на свечение красок.
        Конечно, и эта дорога оказалась извилистой, то поворачивала, то кружила на месте, но всё же она поднималась, и именно это мне было нужно.
        Сколько прошло часов, я не брался судить. Ничуть не утомлённый красотой, которой было так много, что её почти невозможно было вместить в себя и оставалось только плыть соломинкой в её мощном потоке, я внезапно оказался там, где коридор резко разошёлся в стороны, превращаясь в широкий холл. И в конце этого удивительного холла-грота сияло очень ярко - ярче, чем светилась грибница - округлое окно выхода.
        Сталактиты и сталагмиты некогда сошлись в этой пещере вместе, обратившись колоннами, и казалось даже, что она рукотворна, но иллюзия быстро рассеивалась, стоило только получше вглядеться в стены.
        Я с трепетом в сердце пересёк эту широкую залу, подступил так близко ко входу, что ощутил движение воздуха, даже услышал его напев… И всё же промедлил, не шагнул сразу.
        Свет не давал рассмотреть отсюда, что меня ждёт, и потому воображение нарисовало удивительные образы, из которых даже не хотелось выбирать наиболее близкий к истине. Однако я слишком долго шёл сюда, чтобы теперь отступить, потому всё же пересёк границу, отделявшую мир подземный, от того, что ждал меня наверху…
        Передо мной расстилалась голая равнина. Она была заметена светлым песком, здесь не вставали чудесные деревья, не цвели цветы, не несли воды реки и ручьи. После многоцветья пещер тут словно и не было ничего. Даже небо казалось лишь пустотой, взирающей на всё отстранённо и прохладно. Солнце - мелкая белая точка - не грело, но и зимнего холода не ощущалось. Точно кто-то выставил совершенно определённую температуру, когда не испытываешь ни холода, ни жары.
        Оглянувшись, я увидел, что вход к подземным чудесам чернеет в склоне пологого холма. Но возвращаться, как бы того ни хотелось, было ни к чему. И я направился по наметённым ветром дюнам туда, куда позвал мой вечный сердечный компас.
        Сперва я не замечал никакого разнообразия, но в какой-то момент - то ли когда краски внутри чуть поблекли, то ли когда я немного привык к скудности здешних мест - я начал различать, что и здесь есть краски, скорее даже оттенки. Что и здесь таится красота, и это стало удивительным открытием.
        Всё сильнее проникаясь этим местом, я уже был очарован, я уже внимал ему и ждал, что же ещё оно таит. Может быть, я даже воззвал к нему - беззвучно, как умеют странники, и, наверное, именно поэтому получил своеобразный ответ.
        Спустившись с одной из дюн, я вдруг застыл, поражённый до глубины души. Передо мной над песком возвышалось дерево. Ветви его были почти целиком сухи, но на нескольких трепетали на ветру розоватые нежные цветки. Это было торжество жизни над пустыней, и ничего прекраснее, ничего более впечатляющего до той минуты я будто бы и не знал.
        Снова внутри меня не поместилась вся эта восхитительная красота, вся эта чёткость и тонкость линий, вся глубина этого символа, который рождён был этой реальностью почти что из ничего. И я смотрел, и смотрел, и смотрел, и не мог налюбоваться.

* * *
        …Красота бывает такой разной.
        Я столько раз вспоминал и те лабиринты с плетением драгоценных камней, и то дерево, гордо вознёсшее свои цветы над пустынной землёй, где только ветер и был жив. Столько раз я мысленно касался этих образов, словно напитывался их силой, их необыкновенной глубиной… И всё же они остались неисчерпаемы и будут таковыми впредь.
        Когда очередной мир открывает передо мной свои двери, когда я шагаю через порог, стараясь не ждать ничего конкретного, чтобы удивление было ярче и глубже, мысленно я всегда добавляю в свою коллекцию воспоминаний новую картину.
        В часы, когда становится тоскливо, я могу перебирать их… Это успокаивает и дарит силы жить. Красота никуда не исчезает, сохраняясь в памяти, она дарит столько же приятных моментов. И она есть во всём.

* * *
        Так я стоял на песчаной дюне под почти белым небом, где солнце - лишь маленькая яркая точка. Я стоял и вглядывался в чёткие линии чёрных ветвей, что качались под ветром, я стоял и почти вдыхал этот момент, только чтобы он остался со мной и во мне.
        Дверь в иной мир раскрылась позади меня - я услышал звон, но не спешил обернуться. И когда уже был готов оказаться в другой реальности, всё же посмотрел назад, на дерево, что не сдалось пустыне, на розоватые нежные цветки.
        Иногда я думаю, что это воспоминание и есть самое важное в моей жизни. Красота, противостоящая пустыне.
        Разве не такой должна быть жизнь, не таким должно быть творчество?..
        Сколько бы ни было препятствий, что выпадают на мою долю, стоит только обратиться мысленно к тому дереву, и я понимаю - каждый шаг сделан не зря, пока несёшь в мир - в любой мир хотя бы осколок, хотя бы глоток, хотя бы лёгкое дуновение красоты.
        066. Ворон и Воробей
        Первый весенний дождь - целое событие. Его отчаянно ждал город, освободившийся от снега и внезапно запылившийся, трепетно жаждала земля на холмах, о нём мечтали деревья, и птицы, и звери… И когда я вышел на балкон, чтобы вдохнуть его свежесть, принять её в себя, чтобы она на какой-то миг стала мной, мне послышался облегчённый вздох всего мира.
        Долго смотрел я, как улицы омываются дождём, как присмиревший ветер качается на ветвях пробуждающихся деревьев, как бегут облака, и казалось, что вместе с ливнем приходит спокойствие.
        В тот миг, когда я готов был раствориться в этом покое и свежести, где-то внизу, буквально под балконом, началась странная склока.
        - Нет, пойди прочь! - скрипучий голос был больше всего похож на поскрёбывания по жести, точно это заговорил водосток, а не живое существо.
        - Это не твоя собственность, и я никуда не уйду, - а этот голосок оказался тоненьким и звенящим. Ну вылитый колокольчик, только очень нервный.
        Я перегнулся через перила, силясь рассмотреть, кто же там не поделил местечко. Сначала ничего было не разобрать, а затем стало ясно: под балконом устроился крупный ворон и мелкий взъерошенный воробей. Однако чем больше я на них смотрел, тем яснее становилось - они странники, совсем не из этих мест.
        - Эй, может быть, чаю? - окликнул я их, понимая вдруг, что на улице сыро и прохладно, а вдоль стены дома наверняка ещё и тянет неприятным сквозняком.
        Спорщики синхронно вскинули головы, тёмные взгляды птичьих глаз были пронзительны и будто бы способны прочесть самые потаённые мысли.
        - Идёт, - каркнул Ворон.
        - По рукам, - согласился Воробей, хоть у него не было никаких рук.
        Я спустился, чтобы открыть им окно в кухне, но в тот миг позвонили в дверь. Пожав плечами, я повернул ключ в замке и… столкнулся лицом к лицу со странной парочкой.
        Он был в чёрном, и никак нельзя было отделаться от ощущения, что всё его одеяние соткано из перьев. Тёмные волосы он убрал назад, крупный и острый нос от этого казался ещё заметнее, а глаза - совершенно чёрные, заглядывали в самую душу.
        Она была в лёгком дорожном костюмчике бежевых оттенков, коротко остриженная и вся какая-то взбалмошная. Каштановые волосы торчали во все стороны. Круглое и милое лицо с небольшим курносым носиком, озаряла улыбка, а глаза были карие-карие, тоже почти что до черноты.
        С трудом я узнал в них тех Ворона и Воробья.
        - Ну, проходите, - посторонился я. - Наверняка устали и проголодались.
        - Да, конечно, - прощебетала она просто и звонко.
        - Только чай, - хрипло ответил он.
        Странный контраст между ними в то же время выдавал что-то глубинное, что-то общее, и мне было любопытно посмотреть, как же они поведут себя в гостях. Ворону я приготовил чай с черникой, а Воробью - ароматный «Земляника со сливками». Я предложил им печенья и бутербродов, и пока Воробей с живой радостью жадно поедала всё, до чего могла дотянуться, Ворон почти что чопорно пил чай, согласившись лишь на один скромный бутерброд.
        - Какая всё-таки сырая весна в вашем городе, - заявила Воробей, когда очередная чашка чая опустела, а печенья на тарелке заметно убавилось.
        - Дождь тут только первый день, и ты об этом знаешь, - оборвал её Ворон. - Спрашивай уж, что ты на самом деле хочешь спросить.
        - Это невежливо, сперва надо поболтать о погоде, - возмутилась Воробей, и я понял, что моё присутствие им совершенно не нужно.
        Отойдя к мойке, я принялся мыть чашки и заварники, прислушиваясь к диалогу, который звучал всё громче и громче.
        - Невежливо пожирать всё, что есть на столе, - припечатал Ворон. - И заводить разговоры о пустяках, которые только утомляют!
        - Твои понятия о гостеприимстве всегда меня поражали, - разошлась она. - У тебя лишнего пирожного нельзя попросить.
        - Лишнего пятнадцатого пирожного, после которого ты не можешь лететь? - ядом его голоса можно было отравить всю питьевую воду города.
        - Так вы путешествуете вместе? - повернулся я, чтобы наконец-то присмирить таких громких гостей.
        - Нет! - Воробей сложила руки на груди.
        - Приходится, - Ворон склонил голову к плечу. - И нам скоро уходить, несмотря на дождь.
        - Куда-то спешите?
        Тут они оба замялись и переглянулись - перебросились взглядами, точно играли в пинг-понг.
        - Неподалёку откроется портал в мир, который нам нужен, - Ворон произнёс это тихо, в то время как Воробей вскочила и взмахнула руками.
        - Мир, который нужен тебе! Тебе, исключительно тебе, а не нам! Я туда не хочу.
        - Тогда зачем же идёшь с ним? - удивился я.
        - Мы связаны, - Ворон меланхолично протянул ко мне руку, и я увидел на пальце странное кольцо, тонкое-тонкое, как алая нитка.
        - И никак не развязать! - она отвернулась.
        Что-то мне напоминало это кольцо, но высказывать свои догадки я не стал. Это уж точно было не ко времени.
        - Вам нужен проводник? - зачем-то уточнил я, хотя странники всегда справлялись сами.
        - Нам нужно только время, - устало улыбнулся на это Ворон. Воробей так и не повернулась ко мне.
        Между тем дождь заканчивался, а день клонился к закату. Сырость соткалась в туман, и теперь весь город стал загадочным и странным. Я прошёлся бы вечером, но не хотел, чтобы мои гости подумали, будто я их преследую или слежу за ними. Кажется, с их проблемой всё было очень просто, но поручиться я не мог.
        В час, когда зажглись фонари, Ворон поднялся из кресла у камина и протянул задремавшей Воробью ладонь.
        - Нам пора, - напомнил он.
        Воробей сонно дёрнулась, крепко вцепилась в его длинные пальцы и встала. И в тот миг я заметил, как неуловимо изменилось её лицо, как на мгновение в глазах промелькнуло нежное чувство. Просыпаясь, она ещё не успела нацепить маску взбалмошной девицы, и вот этот мимолётный взгляд сказал обо всей их связи много больше, чем она бы сама хотела кому-то открыть.
        Но и Ворон смотрел на неё так мягко и тепло, пусть и только мгновение, что сущность их колец стала кристально ясной. Оставалось только надеяться, что и Ворон, и Воробей недолго будут мучить друг друга…
        Может, затем их и тянет в тот мир, где ей так отчаянно не хочется находиться.
        - Благодарю за всё, - кивнул Ворон мне на прощание.
        - Было приятно, - подытожила Воробей.
        И когда они вышли на крыльцо, то тут же обернулись птицами, вспорхнули во влажный сумрак. Долго я смотрел им вслед, пусть туман скрыл их от меня столь быстро, что уловить можно было лишь направление. Снова начался дождь, и чувствовалось - он пришёл на всю ночь, основательный и неторопливый.
        Где-то там, я точно не знал где, открылся портал, чтобы впустить двух птиц-нептиц в иную реальность. Такое происходит и в этом городе, и в других городах, и в других мирах ежедневно. Но отчего-то хотелось верить, что именно в этот раз, перешагнув порог, эта пара сумеет обрести душевный покой и… хотя бы на некоторое время забудет о том, как ругаться.
        067. Четыре ключа
        Густой зелёный сок перепачкал колени, сразу пропитывая ткань. Растения в этом мире готовы были брызнуть сладковатой на запах влагой, которая склеивала пальцы и оставляла пятна. Я поднялся, укоризненно взглянув себе за плечо - полоска, оставшаяся от двери, тут же исчезла. Переступив порог, я не удержался на ногах, уж слишком крутой склон холма был в этом месте.
        Осмотревшись, я перестал обижаться на дверь, потому что открывшийся мне мир дышал весной и свежестью. Высокие деревья с едва распустившимися листочками, спускались в долину, где замирали удивительно красивыми группами, в зелёной траве тут и там пёстрыми брызгами виднелись цветы, за кустами, что пышно разрослись неподалёку, что-то пережёвывало создание, напоминающее оленя стремительными очертаниями тела. Рога у него тоже были, только ветвились очень странно, но необыкновенно красиво.
        Осторожно ступая, я двинулся мимо мшистых скал вниз, в долину. В воздухе чувствовалась влажность, и я предположил, что неподалёку водоём - река или озерце, но пока что ничего подобного не видел.
        Небо отливало лиловым. Зелень казалась преувеличенно изумрудной, и в этих красотах хотелось бродить долго-долго. Однако сегодня мне нужно было отыскать другую дверь, не особенно задерживаясь.
        Я знал, с этой дверью всё не так просто.
        Добраться туда, где она предположительно должна вырасти из ничего, открыться и позвать меня дальше - на самом деле домой, где меня ждали - было плёвым делом.
        Но вот открыть её будет нелегко.
        Откуда во мне жило это знание, я и сам не мог бы сказать. Оно появилось, как возникают предощущения, прямо в тот миг, когда я перешагнул порог. Может, оно тоже было виновато в том, что я споткнулся и безнадёжно испортил любимые дорожные брюки.
        Миновав кустарник, круживший голову медовым ароматом мелких белых цветков, я повернул, чтобы обойти крупную скалу, но вскоре остановился, заметив, как что-то блестит среди травы.
        Пришлось снова опускаться на колени и опять пачкаться терпким соком, прежде чем удалось вытащить из-под камня длинную золотую цепочку. Немного испачканная в земле, она не утратила ни блеска, ни яркости, и было даже странно, что она лежит здесь вот так. Не похоже, что её потеряли недавно, но и непонятно, почему же она в таком отличном состоянии.
        Я вытер её платком и долго рассматривал, а затем надел на запястье, точно браслет. Казалось, она ещё пригодится.
        Дальше мой путь пролегал между рощицами, мимо зарослей колючего кустарника и, наверное, я бы шёл ещё долго, любуясь красотами и вдыхая аромат весны, когда оказалось, что долину прорезает овраг. Он был незаметен со склона, но стоило приблизиться, и он раззявил свою зелёную пасть, не собираясь пропускать просто так.
        Внизу бежал ручеёк, берега которого явно были топкими, там росла болотная трава, напоминавшая осоку и камыш. Удивительно, как порой похожи некоторые растения в самых разных мирах.
        Поглядев вниз, я решил поискать более удобное место для спуска или возможность перебраться на другой берег. Я шёл вдоль края, то посматривая по сторонам, то глядя вниз, но склоны были всё так же круты, берега ручья внизу так же топки, а на ту сторону было не перепрыгнуть.
        Однако перебраться требовалось, ведь там-то и поджидала меня упрямая дверь.
        И когда я задумался об этом, на западе вдруг зарокотало. Я совсем упустил из виду, что там собрались пышные облака. Поначалу они были белыми, но теперь словно налились черничным соком. Среди их шапок уже проблёскивала молния, и ветер, похоже, гнал грозу именно сюда.
        Попасть под ливень не хотелось, к тому же страшно было даже представить, как быстро ручеёк в овраге превратится в неуправляемый поток. Так что мне пришлось, не раздумывая более, начать спускаться, пусть и с риском промочить ноги.
        Едва не сорвавшись, изрядно испачкавшись не только в травяном соке, но и во влажной земле, напоминающей глину, я всё-таки добрался до ручья и с наслаждением вымыл ладони. Перешагнуть на другой берег тут было можно, и пусть повсюду поблёскивали мелкие лужицы, всё же я не увяз в иле. А вот подняться оказалось непросто. Хорошо, что чуть поодаль я увидел, корни - вросшее в склон оврага дерево пережило не одно ненастье, и часть корней, видимо, оказалось вымыто дождями или же сходом снега. Так или иначе, я был благодарен за это, и с помощью этих природных перил всё-таки поднялся на другую сторону.
        Ветер уже был совершенно предгрозовой, низкие тучи закрыли половину небес, спрятав солнце, но мир остался всё таким же ярким и чудным. Я ускорил шаг, надеясь зайти в рощицу раньше, чем меня накроет первой волной ливня.
        Дверь маячила где-то совсем рядом, я старался помнить о ней, но всё же сейчас, перед лицом стихии, отвлёкся и, наверное, поэтому оказался невероятно удивлён, когда в рощице, куда успел всё-таки зайти до первых дождевых капель, увидел остатки какого-то строения.
        Любопытство заставило меня подойти ближе, подняться на каменные ступени, сквозь которые проросла трава, заглянуть за колонну… На кое-где сохранившихся плитках поблёскивало несколько ключей.
        Они были такие же золотистые, как цепочка, и я собрал их, чтобы тут же нацепить на неё, точно так оно и должно было быть. Возможно, во мне говорили инстинкты странника, а может, интуиция, но то, что я делал, казалось единственно верным.
        Когда ливень ударил по кронам рощицы, пробивая их насквозь тяжёлыми каплями, я нашёл укрытие под чудом не обвалившимся каменным козырьком. Вода сливалась как по жёлобу, по съехавшей набок балке, и я любовался этим ручьём, в то же время пытаясь представить, где же всё-таки дверь.
        Шум грозы, сверкание молний и поток дождя не особенно позволяли сориентироваться. В моём укрытии было сыро и холодно. Вздохнув, я пришёл к неутешительному выводу, что придётся оставить это место и выдвигаться на поиски дальше. Мой внутренний компас - чутьё странника убеждало, что дверь появится очень скоро и ненадолго.
        Поначалу я почти ничего не мог разобрать за сплошным потоком, но после вроде бы привык и стал двигаться куда увереннее. Роща, впрочем, оборвалась всё же внезапно, и я оказался на берегу озерца. Посреди него, над водой почти покачивалась на волнах дверь.
        Лучшей издёвки от судьбы я пока не встречал. Глубина озерца впечатляла и без хлеставшего дождя, но с каждым мгновением вода прибывала, скоро уже начала перехлёстывать через порог.
        Нужно было плыть.
        Я крепче сжал в ладони цепочку с ключами, проверил, что ничего не потеряю, и шагнул в оказавшуюся не слишком холодной воду.
        Несколько шагов я ещё мог пройти, потом дно резко оборвалось, и я поплыл, стараясь не нахлебаться воды. Капли били по поверхности озера, окатывая меня брызгами, и худшего способа искупаться я прежде не знал.
        Когда получилось ухватиться за порог, я понял, что дверь открыта, ждёт меня. Только подтянуться, и вот уже весенний ливень останется в иной реальности. Рывком я поднял собственное, показавшееся тяжёлым и неуклюжим, тело и ввалился в проём…
        Травяной сок, пахнущий терпко и даже горьковато, испачкал ладони. С меня текло, но здесь, кажется, было солнце. Я огляделся, не торопясь пониматься. Мир был совершенно точно другим, но очень похожим. Прямо передо мной сияла золотом дверь, запертая на четыре замка.
        Я глянул на свою цепочку. Наверное, эти должны были подойти?..
        Что мне, в общем-то, оставалось?..
        …И конечно, за этой дверью меня ждала ещё одна! Как будто выбраться именно из этой цепочки миров вообще невозможно! Прежде чем открывать четвёртую по счёту, я полоснул по ладони ножом, напитывая цепочку с ключами собственной кровью. Я не хотел её присваивать, но подумал, что без того ничего не добьюсь.
        Дверь открылась.
        Я смотрел в собственную гостиную. Наконец-то.
        Цепочка и четыре ключа остались лежать на каминной полке. Я знал - кто-то обязательно придёт за ними, но это будет совсем другая сказка.
        068. Вырвавшийся из сна
        День померк, хотя до заката времени было ещё вдосталь. На город, цепляя переполненным водой брюхом крыши домов, наползла угрюмая и мрачная туча. В ней, казалось, было столько влаги, что город залило бы по вторые, а то и третьи этажи. Однако дождь всё не начинался.
        Я стоял на смотровой площадке, и длинная лестница из местами расползшихся, а где-то и вовсе разбитых кирпичей, звала меня к парку и реке, но я не спешил уходить. Это место, столь похожее на мой город, на самом деле было совершенно чужим. Искажённая реальность, зеркальное отображение, и совершенно нет уверенности, что стекло было не кривым.
        Порыв ветра взметнул полы моего плаща, и я поёжился от внезапной сырости и холода. Здесь была не весна, а глубокая осень, пусть пока что ничто и не дышало зимой. А может, тут и совсем нет зимы.
        Город внизу лишь на первый взгляд казался знакомым. Стоило присмотреться получше, и я различил, что все здания, все сооружения и даже деревья немного отличаются от тех «оригиналов», что жили в моей памяти. Было бы даже интересно прогуляться по улицам, сравнивая и оценивая, но отчего-то я чувствовал враждебность. Не города, нет, он-то как раз был безразличен, но какой-то иной силы, которую даже пока не мог отделить, рассмотреть и понять.
        Нужно было всё-таки выбрать направление, двинуться от статуи с бессмысленным лицом в какую-то из сторон. Выбрать улицу, проулок, проспект, чтобы столкнуться с тем, что меня так или иначе ждёт. Я медлил, лишь провёл ладонью по холодной бронзе, вычерчивая губы замершей навеки девушки. Если бы у неё был взгляд, то там бы плескалась грусть. Но её глазницы были отлиты из бронзы и пусты.
        В итоге я всё-таки избрал лестницу. Перешагивая со ступеньки на ступеньку, я оглядывался по сторонам и плотнее кутался в плащ, что, в общем, совсем не помогало. Сырость пробралась под одежду, а возможно, и в мою суть, расползлась в костях, и казалось, что в них хлюпает влага, когда я делаю новый шаг.
        Как я вообще оказался здесь?
        Мысль была несвоевременной, и, перешагнув растёкшуюся на всю ступеньку лужу, я озадаченно посмотрел назад. Смотровую площадку затягивало туманом, бронзовая статуя была уже почти неразличима, однако спускаться за мной белое марево как будто бы не спешило. Или же оно замерло, чтобы не выдать себя, пока я смотрю. Слишком уж странно живым выглядел этот туман.
        Как я оказался здесь? Прошёл через дверь?..
        Нет.
        Ещё совсем недавно я был в своём доме. Так, значит, всё, что меня окружает - реальность сновидения. Вот только мне снится сон или я в чужом сне?..
        Попробовав отогнать туман или получить хоть немного света и тепла, я пришёл к выводу, что сон этот мне не подчинён. Это не я сновидец, но я сноходец, идущий по чужому сновидению без видимой цели. Исчезну ли я отсюда, едва проснётся тот, кто сотворил эту реальность? Уйду ли я раньше, чем этот призрачный мир схлопнется или истает?..
        Я продолжил спускаться по лестнице, хоть теперь мне было любопытно, уж не этот ли снотворец так меня невзлюбил, не его ли враждебность я ощущаю в каждом мгновении и каждом порыве ветра?.. Столько вопросов порождала ткань этого мира, столько неясных мыслей!
        Когда я зашёл под кроны парковых деревьев, то удивился тому, какая мгла тут царит, какой мрак. Лишённые листвы, похожие на остовы, исполинские стволы возносились вверх и сплетали ветви так густо, что не пропускали скудный свет. По земле струился туман, захлёстывал ноги до колена, сквозь него иногда виднелась мёртвая слежавшаяся листва, чёрно-коричневая, влажная.
        Скоро я потерял дорогу, а парк стал больше походить на лес, где-то неподалёку журчала река, но я не понимал, в каком она направлении. Темнота стала такой давящей и мутной, что было совсем ничего не разобрать.
        Однако мне не был страшно. Все эти метаморфозы могли значить только одно - снотворец рядом и скоро я смогу узнать, что же он хочет сказать мне, почему отчаянно не желает моего случайного вторжения.
        Проблуждав во тьме ещё немного, я едва не свалился с высокого берега в тёмный поток, но вовремя ухватился за сухую ветку. И тут же услышал смешок. Поднявшись повыше, я увидел, что мрак рассеивается, очерчивая белую фигуру. Отсюда было неясно - мужчина это или женщина, и я отчего-то был убеждён, что мне не дадут подобраться ближе. Впрочем, и на таком расстоянии я мог услышать голос снотворца - а это ведь был именно он, хозяин здешней реальности.
        Начинать разговор я не спешил, право первого слова принадлежало не мне, и, конечно, скоро раздалось:
        - Не думал, что ты пройдёшь так далеко.
        - Ты не слишком мешал, - пожал я плечами, снова почувствовав холод.
        - Мне казалось, что ты скоро утратишь интерес и проснёшься.
        - Нельзя проснуться от чужого сна, - я бы улыбнулся, но сейчас это казалось неуместным. - Пока ты творишь сновидение, я не могу от него проснуться. Но могу уйти иными путями.
        - Как интересно, - но голос был совершенно лишён эмоций. - А почему не ушёл?
        Правда была в том, что мне не встретилось двери, а я не желал разрывать силой чужую материю сна.
        - Путешествовал, - бросил я в ответ.
        - А теперь наскучило?
        Казалось, снотворцу хочется быть скучным и пустым, насыщенный мир, что кружил вокруг меня, меняя теперь очертания, сплетаясь и расплетаясь, противоречил этому желанию.
        - Нет, - и это была чистая правда. - Но рано или поздно мне придётся уйти.
        - И я проснусь… когда-нибудь.
        Снова прозвучал смех, но в нём была усталость и печаль. Мир вокруг с самого начала казался мне очень настоящим. И теперь меня озарило - он слишком насыщенный для сновидения, слишком детальный.
        Опустившись на колени, я закопался ладонью в листву и внезапно вытащил жёлудь, плотный и яркий, он точно упал на землю совсем недавно, чтобы переждать зиму и пробудиться к жизни весной.
        - Что мешает тебе проснуться? - спросил я прямо.
        Снотворец шевельнулся. Его фигура пошла рябью, развернулась, а мгновением позже он стоял напротив меня - бледный, светловолосый парень с глазами глубокого серо-зелёного оттенка, которые в окружающем мраке иногда казались почти чёрными.
        - Не знаю, - он ответил спокойно, но в лице его что-то дрогнуло, как будто на самом деле это причинило боль.
        - Оно кроется здесь же. То, что тебе мешает, - пояснил я.
        - Кроется, - снотворец огляделся. - Да только оно скрывается именно от меня. Как мне проснуться, если ты знаешь?
        И внезапная враждебность, что, оказывается, была почти завистью к тому, кто мог покинуть эту реальность в любой момент, сменилась надеждой и любопытством.
        Я протянул к нему ладонь. Наши пальцы сплелись в рукопожатии, и я отметил, какой он… холодный. Точно… болен?
        Реальность сна отозвалась на догадку ветром, стало светлее, наверное, тучи над городом разошлись хоть немного.
        И почти сразу я подумал, что, вероятно, дверь поможет нам обоим. Он так или иначе выйдет из сна или собственного тела, я вернусь домой. Но здесь, в этом запутанном мирке, дверь отыскать было непросто, не каждая годилась для того, о чём я размышлял теперь.
        Снотворец смотрел на меня, ожидая ответа.
        - Наверное, я смогу тебе хоть в чём-то помочь, - не так-то просто было объяснить ему, что я хочу сделать, а главное, какие это может повлечь последствия для него. - Если открыть дверь, то, выйдя отсюда, ты неизменно окажешься или в той реальности, которой принадлежишь, или же в любой иной, но вне сна.
        - Что значит - в иной? - ухватил он самую суть.
        - Значит, что в прежнее тело тебе не вернуться, в прежнюю жизнь.
        Он помолчал, снова окинул взглядом парк и хмыкнул.
        - Но я ничего иного не помню.
        Кивнув, я вытащил нож и привычным жестом ударил лезвием по ладони. Кровь наполнила её, и тогда я плеснул прямо в воздух перед собой. Призванная мною дверь, моя дверь, приветливо раскрылась перед нами.
        - Ступай первым, - предложил я.
        - Но… Весь этот мир исчезнет.
        - И именно это я хочу увидеть.
        Некоторое время взгляд его пронзительных глаз сверлил меня, а я уже знал, понимал, что он оторвался от самого себя и, перешагнув порог, станет кем-то ещё. Но всё же я запоминал и черты его лица, и волосы, и худую спину. А затем он исчез в сияющем дверном проёме.
        Мир рассыпался так быстро. Я едва успел увидеть, как он распадается на мельчайшие структуры, сразу же перекрашиваясь в черноту. В последнюю секунду я тоже сделал шаг вперёд.
        Дверь захлопнулась за мной следом. Чернота - вот кто держал его во сне. Чернота нежелания гибнуть, чернота страха исчезнуть.
        Ладонь саднило. Быстро исчезающий шрамик казался сверкающей нитью. И отчего-то я ещё помнил наше ледяное рукопожатие. Надеюсь, когда мы встретимся снова, его пальцы станут теплее.
        069. Ракушки
        Морской берег был усыпан причудливыми ракушками всех цветов и оттенков, перламутрово-розовые, нежно-лиловые, голубоватые и даже зелёные, как бутылочное стекло, они, полузасыпанные песком, поблёскивали в солнечных лучах. Прибой утихомирился и теперь забегал не так далеко на пляж, оставив свои ночные игрушки обсыхать в солнечном свете.
        Я стоял неподалёку на скалистом выступе и наслаждался бризом. День только начинался, и мне хотелось подольше побыть в этой уединённой бухте, пропитаться солнечным теплом и морским воздухом. Однако моё уединение скоро нарушили двое детей. Они выкатились на пляж, пройдя между скал - мне и не видно было этой дороги, волоча за собой огромную корзинку.
        - Смотри-смотри! - кричали они. - Сегодня их так много!
        И, конечно, принялись собирать урожай раковин, любуясь каждой и бережно укладывая в недра корзины, точно это были не ракушки даже, а стеклянные ёлочные шары.
        - Мы всё равно не наберём полную, - засомневался мальчик, вглядевшись в морской простор. - Этого всё равно будет маловато.
        - Ой, ты ещё не собрал и половины, - отмахнулась девочка. - Сначала собери все, а потом уж думай - мало или много.
        И каждый из них был по-своему прав. Я смотрел за тем, как они носятся взад-вперёд по пляжу, по песку, который то и дело облизывает море, и улыбался. Была особая прелесть в том, чтобы стать вот таким неизвестным никому наблюдателем. Я сел на прогретую солнцем скалу и продолжал следить за ними, лишь изредка отвлекаясь на бирюзовое вдали море, на небеса с кудлатыми барашками облаков.
        - Если немного покопать песок, то найдутся ещё, - сообщила девочка, едва корзина заполнилась на четверть. Раковин на пляже заметно убавилось, но всё-таки были собраны далеко не все.
        - А может, их там нет, - возразил мальчик, и отнял у волны ещё парочку. - Но я был прав, маловато.
        Она хмыкнула и деловито закопалась в песок обеими руками, а потом с торжествующим «Ага!» вытащила целых три раковины, пусть и небольшие.
        - Их тут полно!
        Солнце жарило, море шуршало и пело, а дети продолжали возиться на пляже. Скоро все ракушки были собраны - получилось чуть больше половины корзины, но как оказалось, нужна была именно полная.
        - Садись и копай, - увещевала девочка, она уже вытащила из песка с десяток разнообразных раковин и теперь отмывала их в набегающем прибое.
        - Всё равно же не наберём, зря только спорили, - но мальчик поддался на уговоры и ворчал для порядка. На самом деле со стороны было заметно, что его захватил азарт. Очевидно, проигрывать в таинственном споре ему совсем не хотелось.
        - Вот и не зря, - девочка была куда оптимистичнее. Уложив отмытые раковины в корзину, она снова уселась на влажный песок и начала усердно раскапывать его. Её поиски увенчались успехом не сразу, но всё же через пару минут она добыла ещё три раковины.
        Посмотрев на неё, мальчик сел ближе в воде и скоро откопал наконец свою первую раковину.
        Больше они не разговаривали. Перемазавшись песком, они усердно вспахивали пляж и вытаскивали всё новые и новые ценности. Да вот только корзинка всё равно наполнялась не так быстро, как хотелось бы.
        - Может, схитрить и притащить с другого пляжа? - предложил мальчик, явно уставший. Девочка хмыкнула неодобрительно:
        - Ой ли, не можешь победить честно, так просто выиграй, да?
        Он насупился и замолк, до краёв корзины не хватало одного-двух слоёв раковин, солнце почти встало в зенит.
        - Есть хочется, - протянул мальчик. И тут я тоже почувствовал голод.
        - Надо было взять бутерброды, - девочка поднялась и вбежала в волну, мгновенно промокнув с головы до ног. - Фух, как здорово!
        - Мы перекопали весь пляж, - крикнул ей вслед мальчик.
        Но она не слышала, а только нырнула в подходящий лазурно-изумрудный гребень, некоторое время рыскала под водой, а когда снова появилась, то удерживала в ладонях ещё несколько раковин.
        - Смотри! Смотри! Они ещё есть!
        Вдохновлённый её примером, он тоже кинулся в море.
        Раковина к раковине, и корзина всё-таки оказалась наполнена, даже с горкой. Девочка устало привалилась к ней спиной, мальчик стоял рядом, покачиваясь с носка на пятку.
        - Как мы потянем-то это? - в голосе его звучало сомнение.
        - А не надо, - отмахнулась девочка. - Скоро они нас хватятся и придут сами.
        - Ну ладно уж, - он вздохнул. - Есть хочется.
        - Ага…
        Они уселись рядышком и почти задремали. Я уже хотел уйти, но тут на пляже появились двое подростков постарше.
        - Ух ты! - присвистнул один из них, из-за чего и мальчик, и девочка вздрогнули и проснулись.
        - Полная корзина, - кивнул второй. - Ну, вы заслужили свой приз.
        - Помогите только домой отнести, - девочка встала с песка и отряхнула замызганное платье, впрочем, чище оно не стало нисколько. - Нам столько не унести.
        - Это уж конечно, - подростки подхватили корзину за ручки и понесли прочь. Мальчик и девочка переглянулись, улыбнувшись друг другу, и поспешили следом.
        Пляж опустел, и некоторое время я любовался на то, как солнце золотится на волнах. Вечерело, и небо постепенно приобретало мягкий сиреневый оттенок, а волны стали выше. Ветер теперь дул порывами, склоняя к земле траву, которой поросли откосы и холмы за моей спиной.
        Мне не было видно, куда именно исчезли дети, где-то там, очевидно, пряталась дорога, возможно, деревенька или городок, где теперь одни празднуют победу, а другие разбирают раковины, любуясь их переливами. Но я больше всего любил вот это неопределённое ощущение, когда невозможно было найти ни единого следа человеческого присутствия и всё же оно ощущалось, чудилось и мнилось.
        Я чувствовал, что мне пора покидать этот свежий и дивный мир, но всё-таки медлил, потому что в воздухе едва заметно звенело напряжение. Что-то происходило, и я хотел узнать и понять, что именно. Солнце склонялось к воде будто бы всё быстрее, закат разворачивался во всей красоте во всю ширь небес, и пропускать это зрелище тоже не хотелось.
        Где-то вскрикивали-плакали чайки, откуда-то внезапно донёсся собачий лай, напоминая, что в этих краях спряталась и обычная людская жизнь. И я улыбался, напитываясь всем этим, наполняясь до самых краёв.
        А когда посмотрел снова на песчаный язык пляжа, высунувшийся между скал, то увидел, что на песке там и тут возникли сами собой раковины. Они ловили отблески заката, переливались лиловым, сиреневым, пурпурным и синим, они играли перламутровым блеском, а некоторые были зелёными, как бутылочное стекло.
        Прибой почти полностью перекрывал пляж и приносил всё новые и новые, зарывал их в песок, окатывал пеной, утаскивал с собой и снова выбрасывал… Завтра снова можно будет набрать целую корзину.
        Солнце последний раз подмигнуло и убежало в море, облака повисли на горизонте серо-фиолетовой грядой. За спиной призывно звякнула раскрывающаяся дверь.
        070. Новый мир
        Ещё минуту назад мы вдвоём стояли на утёсе, перешучивались и толкались локтями, а теперь я смотрел на стремительно закрывающуюся дверь, из-за которой всё ещё доносился заливистый смех. Ты - мой любящий шутки друг - втолкнул меня в иной мир. Оглядевшись, ведь ждать дверь теперь было почти бессмысленно, я выбрал направление и двинулся заболоченным лугом к холму, с которого можно было бы изучить местность получше.
        Здесь уже начинались сумерки, было зябко, даже холодно, и очень сыро. Похоже на позднюю осень или раннюю весну. Облака так плотно закрывали небо, что было даже не разобрать, а село ли солнце. Выбравшись из топких мест, я пошёл быстрее, но подниматься на холм оказалось сложно. Это издали он выглядел покатым и милым, вблизи же поднимался почти вертикально, чтобы удержаться на влажном глинистом склоне, приходилось вцепляться в тропу.
        Я всё равно перепачкался, но на вершину влез и вздохнул свободнее. Под холмом, обрывающимся с этой стороны совсем уж отвесно, лежала деревенька. У каждого дома над крыльцом ярко горел фонарь, точно жители любили путников или же боялись темноты. А может, и то, и другое разом.
        Присмотревшись, я не заметил, чтобы хоть кто-то здесь держал собак, и это было довольно странно. Впрочем, в разных реальностях встречались совершенно разнообразные животные, и, возможно, я просто не мог себе представить, кто же сейчас охраняет дома в ночном мраке.
        Сердце подсказывало, что дверь в другой мир не скоро появится здесь, а вот оставаться на холме в наступающей ночи было бы неосмотрительно. Вокруг я не заметил ничего, что можно было бы использовать, чтобы разжечь костёр, никаких кустарников или деревьев, а от влажной травы толку было мало. Чтобы не замёрзнуть, придётся найти дорогу вниз и попроситься на ночлег.
        Ещё раз осмотревшись, я заметил, что в одном месте склон не так крут, и попытался спуститься там. Несколько раз я чуть не сорвался, пальцы кровоточили от попыток вцепиться в едва прикрытые дёрном камни, но всё-таки я сумел добраться до тропинки. Та явно вела в нужную сторону, пользовались ею, похоже, часто, и это обнадёживало.
        Как оказалось, деревенька была обнесена частоколом, но ворота оставались распахнуты, на них приветливо покачивались от проснувшегося ветра два фонаря, где живо трепетало пламя.
        Я вошёл, ожидая, что кто-нибудь окликнет меня, остановит, спросит, кто я и откуда пришёл, но ничего подобного - словно бы деревня уже спала, хоть на самом-то деле было совсем ещё не поздно.
        В надежде отыскать что-то вроде таверны - уж эти-то заведения есть в любом из миров, где обитает хоть кто-то, схожий с людьми, я двинулся по улице, внимательно рассматривая дома. У каждого был разбит палисадник, где наверняка цвели бы цветы, не появись я в такое межсезонье, каждый выглядел ухоженным и опрятным, но все ставни оказались закрыты. Только свет фонарей у каждого крыльца оживлял картину.
        Не слышно было никаких звуков, ничего. Не шёл дым из труб на крышах. Не шуршала живность, устраиваясь на ночлег. Только ветер гулял по улицам, носил туда-сюда палую листву, дышал мне в лицо холодом.
        Никакой таверны, никакого постоялого двора.
        Пожав плечами, я ступил на крыльцо ближайшего дома и постучал. Мне ответила тишина. Внутри будто и не осталось никого живого. Удивлённый, я тронул ручку и понял, что дверь не заперта.
        Как ни странно, но в доме царил идеальный порядок, даже пыли нигде не оказалось. На столе стояла медная керосиновая лампа, начищенная до блеска, даже стекло в ней ничуть не закоптилось, точно кто-то каждый день приводил её в порядок. Огонёк в ней был совсем небольшой, но комната освещалась хорошо и можно было рассмотреть полки с мелкими безделушками из дерева, высокие скамьи у стола, кровать, застеленную пёстрым покрывалом, в углу.
        Внутри было тепло, и я решил хоть немного пробыть здесь. Сел на скамью, уложив ладони на столешницу, и зачарованно вгляделся в танцующий огонёк.
        Куда же подевались местные жители? Кем они были?
        Если судить по устройству дома, по утвари, убранству, то никак нельзя было сказать, что они чем-то отличаются от людей. И потому особенно странным было их исчезновение. Но кто-то ведь заправил керосиновую лампу, кто-то зажёг фонари над каждым крыльцом!..
        И не похоже, что произошло нечто ужасное - ни следов борьбы, ни разрухи. Вообще никаких следов…
        И я смотрел на огонёк, будто он способен рассказать мне, кто именно дал ему жизнь.
        Однако я сам не заметил, как задремал, сморило усталостью. Во сне я всё так же сидел у стола, но, конечно, окружающий мир был немного другим, более обрывочным, более прозрачным, как морок или туман.
        И внутри сновидения я встал со скамьи, чтобы снова обойти дом. На глаза мне попалась лестница. Ступенька за ступенькой - я поднялся на второй этаж и увидел, что тут на подушках, беспорядочно разбросанных по полу, сидит юноша. Светлые волосы рассыпались у него по спине.
        Вся фигура его казалась мне до боли знакомой. И стоило только шагнуть ближе, как я вспомнил.
        - Сновидец.
        - Странник, - он не повернул головы. - Как тебе этот мир?
        - Он тоже создан тобой? Но ведь ты освободился…
        - Да, но я попал в мир, где ещё ничего не было, - теперь он посмотрел на меня и улыбнулся. - Как думаешь, этот мир кому-нибудь понравится?
        Я вспомнил луг и холм, вспомнил дыхание ветра и уютную деревеньку, пусть в ней пока ещё совсем никого не было. Не было никогда.
        - Определённо понравится, - заключил я. - Ты хочешь впустить сюда кого-то?
        - Да…
        Мы замолчали. Я сел рядом с ним, и внезапно он взял меня за руку. Пальцы его были тёплыми, но дрожали от волнения. Первым порывом было хоть как-то успокоить его, но отчего-то не находилось слов.
        - Значит, из сновидца ты стал творцом, - улыбнулся я. - Интересно.
        - Наверное, - и он глянул на меня искоса. - Но это потому, что ты заставил меня перешагнуть порог.
        И я вспомнил, как несколько часов назад меня бесцеремонно втолкнули в первую попавшуюся дверь. Как забавно легли петли судьбы.
        - Не сомневайся ни в чём, - сказал я наконец. - Не нужно. У тебя и в снах всё получалось прекрасно, а теперь получится и с реальностью. Она даже пластичнее, когда ты творец.
        - Хорошо… - слова благодарности не прозвучали, но я видел в его глазах всё, что нужно.
        - Тебе пора просыпаться, - он взволнованно пожал мне руки. - Приходи ещё, когда здесь уже будут люди.
        Я обещал, что не забуду этот мир.
        На мгновение мне показалось, что просыпаюсь я всё там же, напротив пляшет огонёк в керосиновой лампе, однако почти сразу же и эта картина померкла, рассыпалась… Я открыл глаза в своём доме. За окном только начинало светать, шумел дождь, стучался в стёкла, гудел в водосток.
        Я не сразу поднялся, надеясь, что сон ещё раз захватит меня, и я увижу ещё что-нибудь. Но нет, утро разгоралось всё ярче, а сны от меня сбежали. Впрочем, я не слишком расстраивался, ведь мир, куда пригласил сам его творец, уже не сможет затеряться среди тысяч и тысяч других.
        071. Немота
        Немота.
        Я был пойман в темноте и беззвучии и не мог произнести ни слова. Немота поразила меня, и, наверное, несколько минут я напоминал выброшенную на берег рыбу - хватал воздух ртом в тщетной попытке хоть что-то сказать. Я слышал собственное дыхание, даже биение сердца, но из горла не донеслось ни звука.
        Инстинктивно я обхватил шею ладонью, точно там могла найтись причина немоты, но кроме собственной кожи ничего не обнаружил.
        К скудному освещению я привык, тьма перестала казаться тьмой. Я стоял в узком коридоре, потолки тут были низкие, крупные камни, из которых оказались сложены стены, сочились влагой и обросли беловатой плесенью. Пахло гнилью, но не слишком сильно, на полу стояла вода, немного, точно затянула плиты тонким слоем.
        Здесь и сейчас я никак не мог вернуть себе голос, оставаться на одном месте было бы глупо, так что я двинулся вперёд, благо никакого выбора не оставалось - коридор не разветвлялся, уходил в темноту, не давая никаких боковых проходов. Плесень слегка, совсем немного, светилась, так что ориентироваться было можно, но подробно рассмотреть окружившие меня стены - нет.
        Меня успокаивало то, что в воздухе совсем не было затхлости. Движение воздуха намекало, что где-то есть выход, и оставалось только следовать пути, чтобы отыскать его. Пока я шёл, а вода плескалась от каждого шага, мне вспоминалось, как совсем недавно я стоял среди сада, ожидая появления двери.
        Если бы я тогда знал, что перешагну порог и лишусь голоса, шагнул бы я?..
        Развлекать себя подобными мыслями было почти забавно, по крайней мере, однообразность пути не смущала, а немота казалась недолгим и случайным происшествием.
        Кому бы потребовалось лишить меня возможности говорить? Вряд ли это было сделано специально. Просто эта реальность почему-то заставила меня играть в конкретных рамках. Ну и пусть.
        Наконец коридор повернул и внезапно расширился. Я оказался в зале, где по центру возвышалась колонна, украшенная сияющими мягким светом кристаллами. Вокруг неё образовался водоём, куда стекала вода сразу из нескольких проходов, похожих на тот, по которому я только что пришёл.
        Неяркое свечение позволило разобрать, что стены испещрены непонятными надписями, но языка я, конечно, не знал и не мог понять, что это за зал. Теперь была возможность выбрать один из нескольких коридоров, но я медлил, не зная, который из них лучше. Мой внутренний компас, служивший всегда верой и правдой, интуиция странника, которая не могла ошибаться, сейчас молчала, словно и она умерла вместе с голосом.
        Это было странно, но всё же не так чтобы слишком критично.
        Я присмотрелся к тому, как течёт вода. Один из проходов явно круто забирал вверх, оттуда ручей бежал быстро и весело, да и воздух шёл как будто бы свежее.
        Ускорив шаг, я оставил позади зал с колонной. Снова только плесень давала скупой свет, но продвигаться вперёд было можно, и этого мне хватало. Когда коридор раздвоился, я некоторое время стоял в размышлениях, но вода опять подсказала мне, и я ей доверился.
        Довольно скоро и этот коридор расширился, превращаясь в зал, но тут не стояло колонны, но были окна - тёмные ниши, за которыми темнота стояла так плотно, будто её можно касаться пальцами. Я с любопытством приблизился, и тогда стало ясно, что эти пустые окна смотрят в другие залы.
        Отсюда вёл только один коридор, и я пошёл по нему, предчувствуя уже, что он приведёт куда-то ещё. И оказался прав - через несколько минут передо мной встала дверь. Она открылась сама по себе, стоило только шагнуть в её сторону.
        За каменным порогом стояла ночь, но, если сравнивать с каменным лабиринтом, что я оставил позади, она была совсем-совсем светлой.
        Я выбрался и остановился на каменном плато, над которым висела крупная красноватая луна, такая яркая, что я видел собственную тень. Немота продолжала сжимать мне горло, и это было всё так же печально, но зато я почувствовал привычное лёгкое дрожание в груди, мой компас ожил. Теперь я знал, куда нужно идти, чтобы найти выход из этого мира. И я торопился, надеясь, что вместе с тем обрету утраченное.
        Тут и там были разбросаны скалы или молчаливо высились деревья, окружённые зарослями кустарника. От земли поднималось тепло, наверное, день тут выдался на редкость жарким. Я двигался в этих тёплых потоках и иногда закрывал глаза от удовольствия - воздух касался меня так нежно.
        Дверь возникла неожиданно, и я недоумённо посмотрел на её светлый прямоугольник. Мне казалось, что раньше рассвета до неё не добраться. Однако раздумывать не имело смысла, и я шагнул, почти с облегчением вздыхая.
        …Новый мир ослепил солнечным светом.
        Но немота никуда не подевалась!
        Оглянувшись на уже закрывающуюся дверь, я с досадой махнул рукой. Нужно было найти ответ или ключ, я никак не мог понять, что же делать с внезапной проблемой, как вернуть себе голос.
        Немота ворочалась в горле, точно зверь, нашедший себе новый приют и теперь решивший обживать норку.
        А вокруг меня расстилалось поле, ветер гонял по нему зелёные волны, и всё дышало терпким летом. Вот только я не мог сказать ни слова.
        Я выудил из кармана варган и заиграл, словно музыка способна была говорить вместо меня. Я шёл сквозь травы, и ветер пел со мной, танцевал под мой ритм, пока мы не подошли к рощице, в тени которой, похоже, был колодец. Здесь я решил напиться воды, и в тот же миг ветер встал передо мной, обернувшись быстроногим юношей.
        - Ты кто? - спросил он.
        Я бы ответил, но оставался по-прежнему нем, потому только показал на собственное горло.
        Ветер склонил голову к тонкому и острому плечу, задумчиво осмотрел меня.
        - Но ты должен говорить.
        Я развёл руками. Как без слов объяснить, что со мной случилось?..
        Ветер покрутился рядом, заглянул в колодец и нахмурился.
        - Тут плохая вода, не пей.
        Я же с интересом наблюдал за ним. Похоже, он был совсем юным, этот ветер.
        Колодец оказался неглубоким и почти пересох, оставшаяся в нём вода являлась, скорее, жидкой грязью, и пить отсюда было бы невозможно. Но я не опечалился этому. Гораздо сильнее меня занимало собственное увечье. Где и когда я мог оставить свой голос, отчего его лишился?
        Ничто во мне не отвечало.
        Я помнил тот мир, помнил, что говорил в последний раз. И всё это ничуть не помогало отыскать отгадку.
        Ветер, набегавшись, снова оказался рядом и спросил:
        - Как же тебе помочь?
        Я и не знал, и не мог ответить, только качнул головой.
        Передохнув немного, я наконец-то почувствовал верное направление, очередная дверь уже ждала меня, и Ветер увязался следом, слишком любопытный, чтобы оставить в покое.
        Так мы и добрались до следующей рощицы, где дверью оказалась арка, оплетённая лозами винограда. Ветер шагнул со мной - было достаточно широко, и в тот миг, когда мы оба пересекали грань, я поймал ощущение, точно схватил за руку того, кто сжал мне горло.
        Я понял, чья это была шутка.
        И закашлялся, но мой голос, пусть и не полностью - вернулся.
        Вместе с Ветром я замер на площади разрушенного города.
        - Как тут странно, - сказал он. - Ты ходишь между мирами?
        - И ты теперь тоже, - ответил я сипло, радуясь уже тому, что могу.
        - Голос! - восхитился Ветер, похоже, больше моего.
        - Я должен идти, - мне нужно было до заката успеть взобраться на башню, единственное здание, что тут уцелело. Там я мог отыскать свой голос, и мне хотелось посмотреть, как он вообще будет выглядеть вне меня.
        - Можно с тобой? - Ветер сощурился. - Можно ведь?
        - Ты волен идти, куда хочешь, - вздохнул я и зашагал к башне. Она торчала в отдалении, как единственный клык в пасти полуразложившегося чудовища, казалось, что она вот-вот рухнет, но я знал, как на самом деле она крепка.
        Пробираться между кучами мусора, камней и стекла было непросто. Кое-где и кустарник разросся так, что не обойти, но всё же расстояние понемногу сокращалось, и пусть солнце ползло к горизонту, у меня было достаточно времени.
        Ветер спешил следом, иногда оборачиваясь воздушным потоком, иногда - мальчишкой. Ему всё было весело, и, в целом, я почти не обращал внимания на его забавы.
        Небо уже зазолотилось, когда я рванул на себя дверь. Меня встретил мусор и гул ветра, не того, что увязался за мной, а какого-то местного, использовавшего башню, как собственную флейту. Я спешил, прыгал через ступеньки, что скалились и даже зияли провалами, взбегал всё выше, хватаясь на каждом повороте лестницы за останки перил. В редкие окна падал закатный золотисто-оранжевый свет.
        Но я успел.
        На последней площадке, открытой и пустой, меня ждала дверь. И бутылка, наполненная чем-то перламутровым.
        - Что это? - удивился Ветер, возникая со мной рядом.
        - Голос.
        Я повернул пробку и залпом выпил то, что и на жидкость не было похоже. Вкус оказался странным, как виноградный сок, смешанный с лимонным.
        Наконец я почувствовал, что немота отпустила полностью. Тут же раскрылась дверь, и через мгновение я оказался в собственной гостиной. Ветер, видимо, не успел за мной, но теперь-то он умел и сам болтаться между мирами.
        На каминной полке меня, конечно, ждала записка: «Не обижайся за эту шутку».
        Я знал, от кого она. Во мне не оставалось обиды. Но ещё нужно было разобраться, зачем была немота.
        072. Мнимый кот и связка ключей
        Передо мной на столе лежало с десяток ключей. Все были разные, какие-то попроще, какие-то с резными бородками, завитушками, а была парочка, что и на ключи походила очень отдалённо. Это богатство вывалил мой сегодняшний гость и теперь смотрел оценивающе мне в лицо, точно ждал вердикта.
        Я взял один и рассмотрел его внимательнее. Созданный из золотистого металла, но не золотой, он мелко искрился, в нём чувствовалось волшебство, душа, или как ещё можно было это назвать. Как будто бы ключ почти обладал сознанием.
        Переведя взгляд на своего гостя, я в который раз отметил его бледность и неухоженность. Длинные светло-рыжие волосы повисли неопрятными прядками, на скулах остались следы пыли, одежда сидела мешковато. Только глаза - зеленющие, как ряска в болоте - украшали узкое лицо, будто светились изнутри недюжинным умом и проницательностью.
        - И что с этим нужно сделать? - спросил я, решив разбить тягость молчания.
        - А вот ты мне и скажи, - он откинулся на спинку стула. - И не надо так смотреть на меня, точно я только что вылез из печной трубы.
        - Ты оттуда и вылез, - хмыкнул я. У камина до сих пор оставались следы пепла и угольков, такие же изукрасили и его одежду, и даже на волосах было немного сажи.
        - Ну и неважно, - надулся он притворно.
        - Если бы это был кто угодно другой - не ты - я предположил бы, что следует поискать двери, - положив ключ на место, я взял другой. - Вообще-то, особой сложности в этом нет, если ты странник.
        - Я не странник, - напомнил он, хоть мне и так было это известно.
        - Ты и не кто-то другой, - и этот ключ вернулся к остальным. - В твоей ситуации явно есть какой-то подвох. Где ты их раздобыл?
        Он угрюмо замолчал и даже отвернулся. Сейчас чувствовалось, какой он всё-таки неспокойный, как далёк от любого человеческого восприятия, пусть и оставался почти что человеком внешне. Наконец он опять посмотрел на меня.
        - Ладно, они были в одной связке.
        - И ты её стащил… где?
        - Почему сразу стащил?!
        - А как ещё она могла попасть к тебе? Неужели кто-то прислал тебе в подарок ключи? - я усмехнулся. - Тебе? Да ладно!
        - Стащил, - он поднялся. - Не стащил, а нашёл.
        - У кого?
        - Ни у кого! - он отошёл к окну и недобро глянул на сумерки и туман, струившийся за стеклом. - Нашёл в одном из миров, просто нашёл.
        - Ты же редко бродишь по мирам, куда тебя занесло? - в этом мог крыться ответ, хотя даже сейчас такой вариант казался слишком простым.
        - Я и не бродил, - тут он развернулся в мою сторону всем телом. - Меня туда забросили.
        - Кто?
        - А вот это уже неважно, - и он шагнул ко мне, оказавшись так близко, что я почувствовал его запах - чуть болотный аромат трав, немного пряный, немного горчивший.
        - Как хочешь, - отмахнувшись, я снова посмотрел на ключи. - Они были все вместе?
        - На одной связке.
        - Значит, они принадлежат одной двери или ряду связанных дверей, - я погладил самый простенький. - Начать следует с вот этого.
        - Отчего с него?
        Он заглянул через моё плечо, точно сам теперь не решался подступить к столу.
        - Чутьё странника, - хмыкнул я на это, и он ожидаемо разозлился. - Не хочешь, не верь.
        - Так ты найдёшь мне эти двери?!
        - Нет, так дело не пойдёт, - я покосился на него. - Это твои двери. Я их не найду.
        - Но ведь ты помогаешь другим!
        - Другим, а не тебе. И ты знаешь, почему так, - я отошёл от стола и снял с полки стеллажа одну из книг. - На, вот здесь найдёшь некоторые ответы. Подобрать замки к ключам иногда просто, а иногда сложно, но ты разберёшься.
        Он недоверчиво взял книгу в руки.
        - Мне больше некого просить…
        - И кто в этом виноват?
        Он снова надулся и даже чуть заметно покраснел. Что ж поделать, если этот характер выносить мог только я? Да и то не всегда.
        Пока он вчитывался в книгу, недовольно шурша страницами, я собрал ключи на цепочку и сжал связку в кулаке. Да, они принадлежали не одной двери, но дверям, которые открывались одна за другой.
        - Тебе нужен коридор, - высказал я догадку.
        - Какой?
        - Который не принадлежит ни одному из миров, потому что ты - не странник, - я уселся к столу и ещё повертел ключи в пальцах. - Ты уже там бывал.
        Он едва не уронил книгу, глаза его расширились, зрачок изменился, став внезапно вертикальным. Но мне эти метаморфозы были знакомы, так что я только смотрел, как далеко он зайдёт во внезапном превращении.
        - Понял, где это? - уточнил я, когда у него из-под одежды показался длинный кошачий хвост.
        - Да.
        - Если ты не стащил, а нашёл эту связку, то тебе там ничего не грозит.
        Он фыркнул, подскочил и вырвал из моей ладони ключи.
        - Не волнуйся, всё со мной будет хорошо.
        - Да уж, - я качнул головой. - Когда это с тобой всё было хорошо?
        На это он, конечно, только злобно глянул на меня. Впрочем, не стал огрызаться, слишком часто я становился свидетелем того, что его проделки оборачивались против него.
        - Выпусти меня, - потребовал он.
        И я, поморщившись, тронул едва заживший шрам на руке.
        - Жаль, что ты самостоятельно можешь только приходить, - я потянулся за шаманским ножом, но тут он перехватил мою левую руку и вгляделся в линию шрама.
        - Ты слишком часто открываешь двери через такую жертву, - в голосе его было столько возмущения, что мне оставалось только вздохнуть. - Так нельзя.
        - Нет другого выбора. И сейчас тоже, кстати, так что не мешай.
        - С ума сошёл? Я не пойду через такую дверь! - он заметался по комнате. Эта его внезапная забота всегда ставила меня в тупик, но я покорно ждал, когда же он успокоится и позволит мне заплатить кровью за его дверь.
        - Нет, так нельзя, - сообщил он мне, замирая.
        - И что предлагаешь? - я ждал, что он замнётся и, сдавшись, согласится, но он свирепо глянул на меня и крепче прижал к себе связку с ключами.
        - Сейчас к тебе придут. Пусть возьмут меня с собой.
        - Это ты с ума сошёл, - оторопел я. - Как я…
        Но он уже обратился котом в ошейнике, на котором висела небольшая связка ключей.
        - Чёрт с тобой.
        В этот момент кто-то постучал в дверь, и я отправился открывать.
        На пороге стояла едва знакомая мне девушка.
        - Можно открыть у вас дверь? - не здороваясь, спросила она и оглянулась во тьму. - Пожалуйста!
        Похоже, за ней кто-то гнался, потому я пропустил её в холл. Рыжий кот уже сидел у моих ног.
        - Только заберите этого, - я поднял кота за шкирку, наслаждаясь свирепым взглядом, который тот бросил на меня, - с собой.
        Она даже не удивилась, только взяла мнимое животное на руки.
        - Без проблем.
        Спустя мгновение ни её, ни кота уже не было.
        На следующий - злой и торопливый - стук я открывать не стал, только сделал себе чай и снова задумался о ключах. Что-то было неладное в этой истории, и потому я сел у окна и вгляделся в черноту ночи. Мысли ускользали, но я точно знал - эта история ещё позовёт меня.
        Но просто не сегодня.
        073. Поезд
        Перешагнув очередной порог, я сначала почувствовал движение и только мгновением позже понял, что нахожусь в вагоне. Длинный и узкий коридор вёл мимо закрытых купейных дверей, за окнами, не прикрытыми даже подобием штор, неслись сумрачные холмы. Поезд пронзал вечер, стремясь успеть в ночь.
        Было темно, лампы совсем не горели, так что я двинулся вперёд почти наощупь. Света из окон оказалось недостаточно, чтобы рассмотреть хоть что-то. Двери в купе были заперты, ни одна не поддалась, но я отчего-то был уверен, что внутри никого нет. Поезд выглядел пустым, словно именно пустоту он и вёз. И больше ни для чего другого не предназначался.
        Я добрался до купе, где пряталось тринадцатое место, и обнаружил приоткрытую дверь. В узкой полоске таился мрак. Приняв это за приглашение, я вошёл в купе и сел на нижнюю койку. Окно было закрыто, и я поспешил впустить остатки сумрачного дня сюда. Теперь мне было видно, как мимо несутся холмы, поросшие леском. Но ночь подступала, угрожая растворить в темноте совершенно всё. Небо меркло так стремительно, точно кто-то вливал в него чернила.
        Краски исчезли, всё стало чёрным и белым. Чёрные койки, белые подушки без наволочек на них, белая поверхность столешницы, чёрная изнутри дверь купе, чёрный коврик на полу, белая кайма окна, за которым тоже плескалась тьма.
        Я посмотрел на собственные руки - белые, а дальше - чёрный свитер.
        Но белого в окружающем мире оставалось очень мало, он скрадывался, мрачнел, выцветал в темноту. И я был уверен, что скоро всё вокруг станет чёрным. Быть может, и моя кожа.
        Поезд мчался, казалось, что скорость всё растёт и растёт, перестук колёс слился в пение и вой металла, вагон раскачивался, иногда ощутимо кренился, и мельком я подумал, что в какой-то момент он всё-таки слетит с рельсов и крушение окажется неслыханно огромным.
        Посидев ещё немного, я вдруг ощутил настойчивую необходимость убедиться в своём одиночестве. Идти стало трудно - вагон мотало из стороны в сторону - но я добрался до купе проводников. Раззявленная пасть двери манила чернотой пустоты, мелко дребезжали стаканы.
        Туалет тоже оставался свободен, дверь в него была открыта и всё время билась в проёме, будто хотела сорваться с петель.
        Я шагнул мимо в тамбур, открыл ещё одну дверь и вгляделся, едва различая во мраке, как несётся железнодорожный путь под колёсами. Перейти из вагона в вагон было и рискованно, и сложно, но я всё-таки почти прыгнул и забрался в следующий.
        Этот оказался плацкартным, но тоже пустым. Тьма вливалась в окна, чёрные койки и белые стенки перемежались и внезапно обращались шахматной доской.
        Никого.
        Теперь я уже решительно двигался дальше. Я откуда-то знал, что локомотив несётся впереди, а не толкает сзади, и мне не терпелось узнать, есть ли кто-нибудь там. Есть ли хоть кто-то, управляющий железным монстром, несущимся сквозь ночь на такой ужасающей скорости.
        Сколько бы ни оставалось ещё вагонов впереди, но я был полон решимости пройти их все.
        Однако уже в следующем всё оказалось не так-то просто. Он тоже был плацкартным, но в нём царил настоящий хаос: разбросанные и выпотрошенные матрасы и подушки, вырванные столешницы, раскрытые зевы коек, из которых таращился мрак. Я остановился, не совсем понимая, смогу ли пробраться через весь этот бардак. Кто или что это сотворило?..
        Тут поезд шатнуло, завизжали тормоза, но ход будто бы и не замедлился вовсе. За окнами часто-часто замелькали тусклые фонари. Мимо нёсся то ли городок, то ли станция. Поезд не собирался останавливаться здесь, полосы света нарубали пространство вагона на ровные кусочки, и в этих вспышках хаос казался почти до гротеска ужасным.
        Встретив это препятствие, я только удостоверился, что нужно идти вперёд. Пробираться между завалами, едва не спотыкаясь - а вагон шатало так, что это было сродни тому, чтобы пройтись по канату над пропастью - было чрезвычайно непросто. Но всё же я вскоре уцепился за поручень у последних мест. Здесь грузно лежали какие-то чёрные мешки. Вдохнув запах ржавой воды - дверь туалета снова отчаянно хлопала-шамкала беззубой пастью, я в один рывок добрался до тамбура и некоторое время стоял у окна, рассматривая пролетающие фонари. Не похоже, что там находился город. Фонари словно болтались посреди чёрной пустоты, ничуть не позволяя что-то рассмотреть.
        Я почти привык перепрыгивать сцепку вагонов, но когда закрыл дверь за собой, услышал страшный скрежет и понял, что сцепка расцепилась, хвост состава странно медленно отделился и начал останавливаться, скоро затерявшись во мраке.
        Похоже, у меня совсем мало времени. Я бросился дальше.
        В следующем вагоне, должно быть, был ресторан, но он тоже превратился в хаос, потому я уже ничего не рассматривал, лишь пробирался среди мусора и обломков, впитывая запах запустения, дыхание самой черноты.
        Опять сцепка, опять прыжок и… скрежет. Ресторан тоже остался на путях, пока наш локомотив мчался сквозь ночь, всё ускоряясь.
        Потерялись где-то и фонари.
        Следующий вагон встретил меня абсолютной пустотой, точно он был товарный, а не пассажирский. Я быстро прошёл его насквозь, хотя вой, и скрежет, и стук здесь оказались по-настоящему громкими и жуткими. И… наконец-то я был в локомотиве!
        Добравшись до кабины машиниста сквозь жар и духоту перегревшегося нутра локомотива, я ничуть не удивился тому, что тут никого больше не оказалось. Голова поезда рассекала мрак сильным прожектором, но оттого темнота становилась только гуще, даже чудилось, что впереди нас ждёт плотная стена тьмы, о которую мы и расшибёмся наконец.
        Разобраться в управлении было непросто, но, кажется, я нашёл тормоза, вот только они совсем не реагировали на меня. И тогда только мурашками по спине прокатилось осознание, что нужно немедленно покинуть этот странный состав, выйти прочь из этого мира, иначе я неминуемо окажусь свидетелем катастрофы, если уж не её невольной жертвой. Я был здесь совершенно один, вокруг только темнота и жуткий звук, нарастающий, вопящий звук находящегося на пределе металла.
        Вот только подходящей двери поблизости не нашлось.
        Локомотив мчался во мрак, и луч света, дрожащий и тонкий, всё сокращался. Впору было бы запаниковать, но во мне не отыскалось ни страха, ни чего-либо ещё, все эмоции вдруг умерли, остановились, замёрзли. И я снова взглянул на свои ладони, прочитал в них сеть линий, сеть шрамов, точно это был строки ненаписанных писем.
        Оглянувшись, я понял, что из нутра, которое я прошёл насквозь, ползёт чёрная раскалённая пустота. Что она уже сожрала хвост, отцепила последний вагон. Что мрак вокруг опасен, и единственный свет, отголосок которого едва-едва падает через стекло внутрь - свет прожектора, который бледнеет, бледнеет, чтобы совсем раствориться в темноте.
        И мне некуда уйти отсюда.
        Я сжал нож, но он молчал. Он был только куском металла, ничего не значащим, изувеченным и пустым. Во мне молчали песни странников, задохнулись линии путей, умерли, не распахнувшись, двери. Я смотрел в глаза мраку, а он смеялся и ждал, когда погаснет последний едва заметный блик.
        Страха по-прежнему не было. Я словно замёрз на грани с опаляющим жаром, мои пальцы всё ещё были белыми, но я знал, чувствовал, видел, как кончики замутняются тьмой. Мой голос исчез, но к немоте я тоже был готов. Я только не хотел исчезнуть, не хотел оказаться раздавленным или съеденным мраком.
        И закрыл глаза.
        Тёплые ладони властно легли на плечи, дёрнули, словно кто-то стремился вытащить меня из тьмы, и когда я оглянулся, то встретился взглядом с… ним.
        - Отец.
        - Сын.
        Мы стояли в лесу, деревья возвышались вокруг, тянулись выше и выше, синий сумрак кутал стволы. Воздух был недвижим, и я с удивлением понял, что меня только-только отпускает ощущение быстрого и неотвратимого движения навстречу… наверное, гибели.
        Мы молчали, и его ладони по-прежнему стискивали мои плечи.
        - Это был конец? - наконец нашёл я слова.
        - Вроде того, - он усмехнулся. - Но не твой.
        И всё вновь изменилось. Я ещё чувствовал его прикосновение, но уже находился дома, а его… не было. И в то же время он всегда стоял рядом.
        Заваривая чай, я всё ещё слышал, как с лязгом, воем, стуком и криком несётся сквозь ночь сумасшедший поезд, чтобы упасть в глотку ухмыляющейся тьмы с обрыва…
        Прямо сейчас.
        074. Руины
        Город раскрылся передо мной цветком, загудел, зашуршал, пахнул дымом. Я стоял над ним, на смотровой площадке, и смотрел вниз, не торопясь спуститься. Мне казалось, что я приду совсем не туда, а оттого я медлил.
        Город был очень молод, почти юн. Он не мог надышаться воздухом весны, он кричал, и пел, и звенел. Я вглядывался в очертания улиц и запоминал его таким, точно зная, что это единственный шанс.
        Время в этом мире текло очень странно, я никак не мог понять принцип. Между тем сам оставался вне его потока, как это часто случается. И наблюдая за гудением, шевелением, мельтешением городской жизни, я видел, как город взрослеет, а потом начинает стареть.
        Это было интересно, но вызывало странное ощущение, граничащее с неприятием. Когда я всё-таки решился спускаться - лестница ждала меня - город уже казался старым, почти древним.
        Пока я шёл, каменные ступени под моими ногами рассыпались пылью и порастали травой. Я двигался через смену сезонов, сквозь сотни зим, вёсен, сквозь внезапно возникающий осенний туман, летний зной, миновал снегопады, обращающиеся грозовым ливнем. Всё проносилось так быстро, что нельзя было и уследить.
        Первая улица, что встретила меня, уже превратилась в лесную тропу, в конце которой высились руины. С трудом я узнал в них здание, тянувшееся к свету и радовавшее глаз, когда я смотрел сверху.
        Оглянувшись, я понял, что и смотровой площадки больше нет, а лестница обернулась козьей тропой. Город исчезал на глазах, а камни его становились подножием гор.
        Лес за мгновения становился всё гуще, но тоже начинал умирать. Дул ветер, нёс с собой сухой зной, впивался зубастой пастью в стволы, выпивая из них соки. Скоро я шёл мимо остовов иссохших лесных великанов, чьи корни намертво вцепились в городские руины. Теперь же сюда приходили пески, заносили останки дорог. Ветра расшатывали и вырывали с корнем деревья, кустарники прилегли к земле.
        Прикрывая глаза от ветра, щедро смешанного с пылью, я шёл вдоль бывшей городской окраины, которая теперь была уже даже не опушкой леса, а последним рубежом, где степь сливалась с пустыней.
        Менялся ландшафт, менялось всё, даже небо будто бы выцвело. Скоро и пески побурели, полил дождь, а я стоял, всё ещё вспоминая и город, и лес. Я замер оттого, что впереди меня ждал обрыв, и оглянулся назад, чтобы увидеть преображения. Мир искажался и трансформировался, собираясь во что-то новое.
        Я увидел, как сквозь пески побиваются травы. Новый цикл, новая зелень вставала, быстро густела, набиралась соков. По долине, некогда бывшей городом, а потом лесом, а затем степью и после всего пустыней пролегла река. Быстрый поток шумно разлился, питая травы, а за ними - и кустарники.
        Я уже ждал нового леса, но нет, проклюнулся новый город, отстроил самое себя, расправил плечи, поднимаясь над долиной.
        Он был совсем не похож на предыдущий, но всё же его юность и гордость казались очень знакомыми. Однако я не стал возвращаться, только отвернулся к обрыву. Мельтешение времени меня уже утомило, нужно было покинуть этот мир.
        Одно мне не давало покоя - не пропустил ли я дверь, не лишился ли возможности уйти, ведь за всей этой кутерьмой легко было не заметить нужное ощущение. Сердце моё билось чересчур ровно, но остаться здесь навсегда, смотреть на то, как песками вновь и вновь захлёстывает очередные руины, было не по мне.
        - Эй, - он тронул меня за плечо. Повернувшись, я на мгновение утонул в изменчивых глазах.
        - Зачем ты здесь? - вопрос вырвался сам собой, и ответом была только улыбка.
        - Этот мир - ловушка для беспечного путника, - сказал он чуть позже. - Зачем здесь ты? - он выделил слово, посмотрел на меня искоса. - Как ты сам сюда попал?
        - Как обычно, - хотел я пожать плечами, но тогда бы его ладонь сорвалась, а тёплое прикосновение было мне приятно.
        - Что за развлечение - попадаться в капкан? - он хмыкнул. - Ладно, я тебя выведу.
        Я всматривался в его облик с той же внимательностью, с какой не так давно рассматривал изменяющийся город. Он тоже здесь - да и всюду - был нестабилен, изменчив и текуч, будто бы на самом деле являлся водой. Или ветром… Или ещё какой-то стихией, обладающей столь же перетекающими формами, но только не огнём. В нём не было ничего обжигающего или резкого.
        - Куда мы пойдём? - спросил я чуть позже, заметив, как недобро он смотрит на город.
        - Прочь, конечно же, прочь, - он усмехнулся, обнажив острые зубы. - Иди ко мне ближе.
        И обнял меня со спины. Я чувствовал спокойное, даже сосредоточенное дыхание, ощущал его тяжёлые горячие ладони на собственной талии. Он прижимался к моей спине, почти уложив голову мне на плечо.
        - Будет больно, - голос казался вкрадчивым.
        - Знаю.
        И в тот же миг его ладони соскользнули, чтобы следующим движением пробить меня насквозь. Пусть я был готов к этой боли, она всё равно оказалась слишком резкой и жуткой.
        Но я не крикнул, только ощутил, как неприятной змейкой струйка крови побежала из уголка губ и закапала с подбородка.
        - Терпи, - зачем-то посоветовал он. Впрочем, может, так он успокаивал самого себя. Я видел его окровавленную руку, пробившую меня насквозь. Почти человеческую руку, которая на самом деле могла совершать и не такое. Пальцы чертили знаки в воздухе.
        Боль накатывала волнами, перед глазами плыл чёрный туман, шум крови в ушах заглушал все остальные звуки. Если он не успеет начертать все письмена, я останусь в этом мире, навечно привязанный к нему смертью. И такое тоже бывает со странниками.
        Страшно мне не было. Было противно.
        Мне здесь не нравилось.
        - Терпи! - требовательный шёпот не дал мне соскользнуть в темноту.
        А скоро засиял свет, такой яркий, что даже чёрная муть отступила.
        Он толкнул меня в спину, точно желал снять со своей руки, на которую я был насажен, как на копьё. Я упал на колени, отмечая, что из меня больше не льётся кровь, и понял, что стою перед собственным камином.
        Его босые ступни были запятнаны моей кровью, он стоял рядом.
        - Теперь тебе не стоит несколько недель носиться по мирам, - он присел рядом. - Дай…
        Меня мутило от слабости, звуки слышались, как сквозь вату, а зрение не желало приходить в норму, но его горячие ладони прошлись по краям раны, и вскоре я почувствовал себя лучше.
        Всё было в крови, но рана затянулась.
        - Пришлось принести тебя в жертву, - сообщил он, оттаскивая меня в ванну.
        - Я понял, - мне нужно было хоть что-то сказать, хотя это оказалось непросто. - Не страшно…
        - И не первый раз, - засмеялся он. - Но ведь это было красиво?
        - Не успел оценить.
        - Не будь букой. Сделаю чай, - и он исчез, оставив меня отмываться и менять одежду.
        Чай мы пили в молчании. Перед моими глазами всё ещё стоял стремительно стареющий город, прорастающий лес, ветер, смешанный с песком. Мир, что едва не съел меня.
        - Перестань думать об этом, - сказал он, поднимаясь с места. - Такое случается.
        - Но не у всех есть ты?
        - У тебя меня тоже нет.
        - В каком-то смысле.
        - В любом, - он хмыкнул. - Я только проходил рядом.
        - И принёс меня в жертву.
        - Не без того.
        - Как прежде отобрал голос.
        На это он дёрнулся и сощурился, глядя на меня подчёркнуто внимательно.
        - Ну да, это тоже был я.
        Спрашивать, зачем он сделал это, я не стал.
        Он ушёл, не прощаясь. Город внутри моих воспоминаний снова превратился в руины.
        075. Заблудшая темнота
        Призрачным зверем за мной опять гналась темнота. Почти нагоняя, она дышала мне в спину пахнущим сталью жаром, в витринах, мимо которых я пробегал, мельком отражались пустые её глазницы: чёрные, точно провалы, омуты-воронки.
        Эта тьма, мрак и морок была - были? - слишком жива, слишком голодна, и я не мог понять только, где она встала на мой след и почему так настойчиво жаждет поглотить именно меня. Остался в прошлом, остался в другой реальности сошедший с ума поезд, но то, что его наполняло, сумело перебраться в иные миры, и мы снова столкнулись. Я не верил в такие случайности: она шла именно за мной.
        Едва не поскользнувшись - здесь стоял ноябрь, лужицы сковало первым ледком - я повернул за угол и пробежал через освещённое фонарём пространство к дальней стене. Там висела пожарная лестница, и я вскарабкался по ступенькам, а на крыше, куда она привела, оглянулся назад.
        Темнота неспешно вывернула из-за угла, лампочка в фонаре взорвалась, хлопок отдался эхом, заметавшимся между стенами лишённых окон домов.
        Было не трудно заметить, что ползущий по улице мрак точно знал, где я нахожусь, но чтобы подняться ко мне, ему приходилось заполнять собой пустое пространство. Было нечто завораживающее в том, как клубящаяся туманом тьма заволакивает улицу.
        Я осмотрел крышу и побежал к противоположному краю, а там прыгнул на соседнюю. Снова нашлась пожарная лестница, и через несколько минут я был уже в другом квартале, стараясь отдышаться. Сердце стучало как ненормальное.
        Я искал дверь, но в этом странном городе их тоже не было. Здания - только стены. Коробки, в которые нельзя было войти, из которых нельзя было выйти. Наверняка это был чей-то странный, а может, и страшный сон, который вышел из-под контроля и ожил, но остался недоработкой, заплатой на ткани веера миров. Так или иначе, здесь должен существовать выход, пусть только один.
        Снова пришлось бежать. Между стенами домов неожиданно блеснула река, и я кинулся к ней. На набережной, конечно, никого и ничего не оказалось, только горели фонари. Впрочем, толку от них было немного, ведь тьма, не торопясь ползшая за мной, взрывала их с лёгкостью, даже не замирая. Этот свет её ничуть не пугал.
        Неподалёку был пешеходный мост. Русло реки здесь было не слишком широким, и арка моста выгибалась кошачьей спиной, мутным пятном отражаясь в неспокойной воде. Добежав до перил, я только на одно мгновение замер - тьма выползла из проулка - и помчался на другой берег. Было даже интересно, переберётся ли она за мной. Как-то само собой получалось, что во многих мирах абсолютная тьма, неистовое зло пасовали перед текущей водой, не переходили мосты, не пересекали потоки.
        Правда сейчас мне не верилось, что это поможет. Да что там, я знал, что точно нет, но пробовал и такой способ сбежать.
        Где был выход, я не мог и представить. Здешняя реальность казалась запутанной, изломанной и недородившейся, отчего отыскать единственную дверь было затруднительно.
        В следующий раз я посмотрел назад с очередной крыши. Клубы темноты пересекли мост, другого берега было не видно, словно он стал сплошным чернильным пятном, несколько улиц у реки уже заполнилось тем же чёрным туманом. Она надвигалась и становилась быстрее, она настигала.
        Тогда я уселся на крыше и решил её подождать. Не было смысла ни в бегстве, ни в поиске. Эта задача должна разрешаться как-то ещё. Я просто не нашёл пока ни одного ответа.
        Надо мной раскинулось тёмное, но синее небо, поблёскивали редкие звёзды. В тишине где-то далеко-далеко слышался даже шёпот реки. И, наверное, эта ночь была бы замечательной, если бы только неимевшее формы чудовище не подбиралось ко мне с такой откровенностью.
        Скоро стало жарче, скоро поднялся ветер, и он дышал сталью, раскалённым металлом и пах так же.
        Мой нож ничего не значил, у меня не было оружия против тьмы. И я ждал её на крыше, теперь преисполненный любопытства. Может, было слишком самонадеянно, но во мне жила уверенность, что сегодня - не день моей смерти, не в этом мире, не здесь, не сейчас.
        Когда темнота вползла на крышу, я продолжал сидеть. В считанные минуты она окружила меня и закрыла даже небо, превратив и его во мрак. Возможно, она заняла уже весь этот мирок, заклубила, не желая больше впускать в него какой бы то ни было свет.
        Она настороженно дышала мне в лицо жаром, и было в этом что-то от непонимания. Будто в воздухе сам собой повис вопрос: «Ты бежал, отчего теперь не спасаешься?»
        Чёрные - ещё чернее, чем всё остальное - провалы глаз оказались напротив моего лица. Она рассматривала меня, примерялась пастью.
        Я протянул руку.
        Пальцы обнял жаркий и вязкий туман, кончики тут же потемнели, но я не отдёрнул ладонь. Тьма чуть отступила, а потом снова подалась вперёд, стало трудно дышать.
        - Так ты зверь, - сказал я ей. - Ты действительно зверь.
        Странно, откуда во мне взялось это осознание, но я рывком поднялся и нащупал загривок озадаченного мрака, вцепился в холку, как если бы это был шкодливый котёнок, которого требовалось отнести прочь, или глупый щенок, забывший о послушании.
        Тьма взвыла, хотя прежде мне казалось, что у неё не было голоса. Тьма упёрлась лапами - и я их тоже увидел, увидел всё её истинное тело, не такое большое, если уж на то пошло.
        - Сидеть, - рявкнул я, точно это была большая и немного туповатая собака.
        Темнота боролась со мной, упрямо рычала, но отвела взгляд, а миг спустя и села, тяжело опустившись на лапы.
        Раньше я спросил бы, что ей понадобилось от меня, теперь же смотрел на большое животное, сотканное из темноты, схожее сразу и с котом, и с собакой. Наверное, мне было ясно, зачем оно шло следом.
        Сквозь клубы тёмного тумана проступили очертания города, показалась река, кое-где даже вспыхнули фонари. Вернулось небо и звёзды. Я заметил даже, что на части зданий прорисовались окна и двери. Мир прояснился и… начал досоздавать себя. Тьма следила за мной с ревнивой настороженностью.
        Кажется, я знал, кто её хозяин.
        Я спустился с крыши, она прыгнула за мной и пошла рядом, на расстоянии руки. Квартал за кварталом, я искал нужную дверь, и мой компас снова пел мне, настойчиво уводя прочь.
        Так мы шагнули в парк, прошли аллеями к крупному камню. Тьма села на него, и тут же напротив раскрылся выход, сияющий мягким звёздным светом.
        - Пошли, - кивнул я, не желая оставлять её здесь одну. Отбившаяся от стаи, она не представляла особой опасности, но всё же не несла ничего хорошего.
        Темнота фыркнула, но неожиданно послушалась, и мы шагнули через порог в мир, наполненный призрачным светом. Тут тоже стояла ночь, а прямо перед нами лежали ступени высокого крыльца. Двери в большой дом оставались открыты.
        - Надо же, кого ты привёл, - голос прозвучал словно бы отовсюду.
        - Щенок отбился от остальных, - ответил я, раз уж мы пренебрегли приличиями.
        Тьма прижала уши и, взвизгнув, пронеслась за дом. Узнала? Пошла повиниться перед хозяином?
        - Она случайно увязалась за тобой, - счёл нужным пояснить он, так и не показавшись.
        - Случайностей нет.
        - Прими за метафору?.. - прозвенел смех.
        Развернувшись, я снова прошёл в ещё незакрытую дверь. В новый мир, и на этот раз солнечный.
        Теперь тьма больше не бежала за мной.
        076. Дверь
        Стоять на мосту было холодно, но и уходить не хотелось. Внизу бежала река, в тёмных водах кружились и тонули последние льдинки. Я опять опоздал к тому часу, когда она освобождается от оков зимы, и теперь мог созерцать только это неспешное и напоминающее танец кружение потемневшего, отсыревшего льда, который всё дробился и дробился, превращаясь почти в ничто, распадаясь, исчезая в холодной темноте.
        Спускался вечер, я кутался в плащ, но это не помогало. С запада на меня безразлично смотрело, отказываясь согревать, угасающее солнце, и даже казалось, что оно уходит навсегда, а не совершает свой извечный путь.
        Снова взглянув на реку, я вздохнул, нужно было всё-таки идти. Где-то неподалёку меня звала и ждала дверь, но пока что я никак не мог ухватить, где именно. Мимо промчалась парочка - подростки лет пятнадцати. Они затормозили, решая, направо или налево бежать, а затем выбрали направление и полетели прочь. Подумав, я двинулся в ту же сторону.
        Город мрачнел, выползали из закоулков тени, небо стремительно темнело. Я ускорил шаг, будто тьма могла застать меня врасплох, точно она была ливнем. Лишь немногим позже я одёрнул себя, не было смысла так спешить.
        За очередным поворотом улочка уткнулась в сквер. Скоро я оказался под сенью высоких деревьев, что ещё спали, почти не чувствуя весны. Впрочем, ветер после заката поднялся совершенно зимний, и я уже несколько раз пожалел, что оделся не так, как следовало бы.
        В центре сквера - он оказался небольшим - стояла девушка. Бледная, в белом, издали она напоминала призрака. Когда же я приблизился, всё ещё гадая, жива ли она, или, быть может, всего лишь очень правдоподобная скульптура, она обернулась.
        - А вот и ты, - словно бы только меня и ждала.
        - Мы ведь не знакомы, - заметил я, не сдержавшись.
        - Отнюдь, - глаза её действительно были узнаваемы, но имени я вспомнить не смог, и это даже немного… настораживало.
        - В таком случае, я не могу вспомнить.
        - Обманываешься, - она, несмотря на холод, несмотря на своё лёгкое платье, села на каменный парапет, окружавший, наверное, фонтан, тоже спящий сегодня.
        - Наверное, - я смотрел и смотрел, но ничего не мог понять. Облик её был мне неизвестен, а сердце, между тем, напоминало, что мы знакомы очень близко. - Как так?
        - Столько бродишь по мирам, даже забываешь, что в некоторых всё не так, как кажется на первый взгляд, - она засмеялась, прикрыв ладонью губы. - Подумай. Ещё можно.
        В сквере стало уже совсем-совсем темно, где-то за его пределами проблёскивали тонущие во тьме искорки фонарей, но тут, под деревьями, в ветвях которых качался ветер, была совершенная темнота.
        Я снова одёрнул плащ, мне становилось всё холоднее, и в этом можно было распознать странность. Возможно, я был уже болен, а девушка вообще могла оказаться навязчивым бредом, галлюцинацией, пока я всё ещё стою на мосту через бегущую вдаль чёрную реку.
        Реальность дрогнула и пошла рябью, но я не перенёсся за несколько кварталов и определённо не оказался на мосту. А вот моя собеседница теперь шла по парапету, переступая осторожно и балансируя руками. Она была такая неловкая, что возникло ощущение - раньше она почти не ходила. Теперь же каждому удачному шагу она радовалась, будто ребёнок.
        А мир вокруг продолжал угрожающе дрожать, это значило только, что мне следовало уйти. Не всякая реальность способна выносить путешественника внутри себя достаточно долго. И я, честно говоря, не желал узнавать, что будет, если она откажется.
        Деревья чуть вытянулись к тёмному небу, в них гудел ветер, предвещая что-то совсем уж страшное, в город хотела войти настоящая буря.
        Девушка спрыгнула с парапета и глянула на меня, склонив по-птичьи голову.
        - Всё становится хуже, - прокомментировала она. - Ночь волнуется.
        - Мне пора, - кивнул я.
        Но теперь я совсем не чувствовал дверь. И в то же время знал - она не закрылась. Это было необычно, такого я не встречал прежде, потому никак не мог разрешить загадки.
        Девушка, казалось, отлично видела моё замешательство, но заговорила спокойно:
        - Теперь или… пока ты не можешь уйти.
        - Потерял дверь, - я извлёк шаманский нож. - Но это можно исправить…
        Она побледнела ещё сильнее, подскочила ко мне и сжала мою ладонь.
        - Вот в этом нет необходимости, ты и так перебарщиваешь! Нельзя быть таким беспечным, - на её губах замерли невысказанные фразы, которые я, между тем, почти услышал: если напоить зарождающийся ураган кровью странника, он сможет пройти через миры, он не остановится…
        - Но что мне остаётся? - казалось бы, я должен пойти на этот риск. Мысли путались, стало трудно дышать.
        Сквер выл уже всем своим существом, ночь захлёбывалась раздражением, ветер пронизывал меня до костей. Как странно, что она, эта девушка в белом, будто и не чувствовала беснующуюся стихию. А ведь даже небо заволокло тучами!
        - Думай! - приказала она.
        Её пальцы были неожиданно горячими. Удерживая мою руку, она заглядывала прямо мне в глаза, а я удивился только тому, что её радужки оказались светлыми, почти серебристыми, но, скорее, пастельного тона, каким бывает небо вскоре после рассвета. Небо, пока не набравшееся синевы.
        - Думай же! - она торопила, но не дрожала.
        Мне пришлось отвернуться, оглядеться, принимая тот факт, что вокруг нас закручивался смерч. Так странно! Я точно помнил, отчего это могло произойти, но знание ускользало.
        - Думай, - прошептала она очень тихо.
        - Мне нужна дверь.
        - У тебя есть дверь.
        И опять я посмотрел на неё, на глаза, на тонкие губы, на мягкую линию шеи…
        - Быть того не может, - возражение исторглось из меня само собой.
        - Проверь.
        - Дверь - ты?!
        Ветер взвыл ещё громче, меня колотила дрожь, никогда прежде мне не было так холодно.
        - Я - дверь, - подтвердила она. - Пройди сквозь меня. Скорее!
        Времени больше не было, и я… шагнул в неё, на мгновение почувствовав прикосновение горячей кожи и лёгкой ткани платья.
        Но это была лишь иллюзия. Меня встретила иная реальность - камин, огонь, тепло. Я стоял посреди своей гостиной.
        - Ты должен помнить, что есть миры, в которых всё иначе, чем кажется на первый взгляд… - голос донёсся словно бы изнутри меня.
        Шаманский нож выскользнул из разжавшихся пальцев, я опустился на пол, почти не заботясь о том, что так, наверное, делать не следует. Похоже, мной действительно владела болезнь.
        - Ты отдал слишком много в последних мирах, - рядом со мной опустилась девушка в белом, глаза её были полны летней синевы. - Но это не страшно. Теперь не страшно…
        Голос утонул в вязком тумане, однако я верил ей, знал, что ничего уже не случится. Где-то там, так далеко, что эту реальность и не найти сразу, улеглась буря, пошёл мягкий весенний дождь, окутывая город влажной вуалью, отмывая его, смазывая последние очертания дверного проёма с плоти темноты.
        Дверь закрылась.
        077. Семечко мира
        Туча дышала свежестью, и город, давно уставший от зноя, словно вытянулся, стараясь проткнуть шпилям собора облачное нутро, вспороть его и умыться хранящимся внутри дождём. До заката было ещё немало времени, туча ничуть не мешала солнечному свету, лишь иногда протягивая кудлатые отростки, на некоторое время даря улицам долгожданную тень.
        Здесь было лето - сейчас или даже всегда.
        Я остановился в переулке неподалёку от площади и прислушался. Люди, утомлённые жаром не меньше зданий, прятались за стенами или же сидели на террасах многочисленных кафешек. Жизнь тут будто бы замерла, а точнее, текла совсем-совсем неспешно, наверняка пробуждаясь только после захода солнца.
        Но я не собирался задерживаться так надолго, мне требовалось отыскать нечто, чему я пока не подобрал названия. Зов тащил меня за собой, настойчиво звенел в ушах, и я замер, только чтобы отдышаться.
        Ветер пробежал по крышам, он тоже был полон жары, словно вырвался из-за огромной печной заслонки, и ничуть не приносил облегчения. Только изредка легчайший порыв доносил едва ощутимую свежесть от застывшего горной грядой над городом облака. Интересно, разольётся ли оно всё-таки дождём?
        Глянув на небо, я продолжил путь.
        Поворот, ещё перекрёсток, вот маленькая аллея, усаженная кипарисами, вот скверик с почти пересохшим прудом… Но нет того, что нужно.
        Не здесь, не сейчас, не в этих местах, а где-то очень близко.
        Нечто, шепчущее: «Узнай меня, узнай, узнай, узнай! Забери меня!»
        Облачное щупальце спрятало солнце, загустело, потемнело, и оттого стало легче дышать. Пока светило путалось в мареве, я пробежал сквер насквозь и снова оказался в лабиринте улочек и улиц. Впереди дома расступались, открывая маленькую площадку, ничем не примечательную, больше схожую с пустырём, разве что тут не было сорной травы.
        Выйдя туда, я оглядел равнодушные здания с окнами, прикрытыми тяжёлыми веками деревянных ставней, и задумался. Нельзя так просто бегать по городу туда-сюда. Нужно понять, что именно хочет настойчивый голос внутри.
        Я мог покинуть этот мир в любой момент - в нём жили и звали сотни дверей. Но то, что я искал, было иным. И его требовалось забрать. Утащить, унести, почти что похитить. Ведь оно этой реальности не принадлежало.
        И, наверное, не было живым.
        В туче что-то зарокотало, заворчало и грохнуло. Я улыбнулся надвигающейся грозе. Дождю обрадуется и город, но мне отчего-то показалось, что так будет гораздо легче искать. Будто стихия обнажит всё, что нужно, откроет тайны. Я бы поторопил ливень, но в этом мире не имел такой власти.
        Выбрав новую улочку, я медленно пошёл по ней. Тут то и дело попадались табачные лавки, чайные, маленькие магазинчики, торгующие свежими овощами и мясом, медальонами и ожерельями, сумками, трубками, деревянными фигурками и прочей чепухой. Всё это было смешано и перемешано, всё это пестрило, но покупатели, видать, сидели дома, и рядом с яркими прилавками никого не оказалось. Торговцы скучали в тени, прятались под крышами и тентами, лениво курили или читали, даже не поглядывая в мою сторону.
        Новый громовой раскат и пролетевший по улице стремительный порыв ветра лишь немного оживил их.
        - Неужто будет ливень, - выкрикнул, выпустив изо рта сигаретку, хозяин табачной лавчонки. Его голос заметался эхом, прыгая от стены к стене.
        - Да, Мик, будет, - визгливо ответила ему торговка яблоками, поправляя внушительную пирамиду из краснобоких плодов. - Тебе, что ль, не видно, какая туча пришла?!
        - Дождя уже недели три не было, - заворчал ещё один, то ли часовщик, то ли сапожник, выглянув сквозь небольшое окошечко, над которым давно истёрлась вывеска.
        Я свернул за угол, оставив их обсуждать погоду. На этой улочке было просторней и тише, росли деревья, которых я не узнал. У каждого домика за невысокими заборчиками скрывались аккуратные палисадники. Цветы изнемогали от жажды.
        Вверху опять загромыхало, и я с удивлением обнаружил новый проход - прямо между домами. Нырнув туда, я вышел во дворик, напротив меня зиял просвет арки.
        Среди скамеек, клумбочек и нескольких качелей крылся маленький фонтанчик. Серебристые струйки взмывали вверх и опадали, взмывали и опадали, журчание и свежесть разносились по всему замкнутому с четырёх сторон стенами пространству. Этот фонтанчик манил меня к себе. Пока ещё не начался дождь, я приблизился и умылся, наслаждаясь тем, как с кожи исчезает пыль. И только после заметил, что на дне каменной чаши, куда попадала вода, лежит монетка.
        Одна.
        Очень странно, если бы этот фонтан был из тех, куда любят бросать монеты, то у этой оказалось бы немало братьев и сестёр, всё дно переливалось бы! Но тут она была так одинока…
        Сев на бортик, я закатал рукав и потянулся к одиночке. Чаша оказалась не так уж глубока, скоро я вытащил поблёскивающее металлическое тельце и удивлённо поднёс к глазам.
        Монета совершенно точно была золотой, с одной стороны на ней бежал куда-то олень с раскидистыми рогами, с другой высились горы.
        Трудно было судить, похожа ли она на местные деньги, но я всё же спрятал её в карман, решив, что ей наверняка придётся по вкусу путешествовать. Почти сразу же начался ливень, будто бы кто-то в небе открыл наконец-то кран. Я мгновенно промок до нитки, даже стен домов стало не видно за сплошной пеленой дождя. Чаша фонтана переполнилась, через край хлестала вода, в водостоках гудело и выло, и над всем этим рокотал гром.
        Раскинув руки, я стоял под дождём, стараясь понять, куда теперь идти. Зов внутри точно утихомирился, и, может быть, именно монетку я и искал. В любом случае, теперь меня ждало что-то другое. Наверняка - дверь.
        Когда ливень чуть стих, пусть и продолжал выбивать пену на лужах, я побежал сквозь его бодрящую свежесть и очень скоро нашёл проулок, в конце которого раскрылась арка, совершенно точно дожидавшаяся меня.
        Новая реальность встретила меня вечерними сумерками, довольно прохладными, если уж оказался в них полностью мокрым. Усмехнувшись, я огляделся и заметил следующую дверь. Так мне пришлось прыгнуть ещё в несколько миров, пока я не оказался дома.
        Пока переодевался, приводил себя в порядок и заваривал чай, о монетке я даже не вспоминал, и только когда кто-то настойчиво постучал в мою дверь, нащупал её в кармане влажной ещё куртки и сжал в кулаке, прежде чем отправился открывать.
        На пороге замер подросток, его раскосые и почти светящиеся глаза рассматривали меня с подчёркнутым интересом. Длинные волосы походили на серебристую паутинку.
        - У тебя есть семечко, - заявил он.
        - Семечко?
        - Да, ты нашёл семечко, из которого можно вырастить мир, - он нетерпеливо пробарабанил пальцами по дверному косяку. - Отдай.
        - Даже если оно у меня есть, почему я должен отдать его тебе? - не хотелось мне ему доверять, что-то было в нём совсем уж странное.
        - Потому что оно моё, - удивился он.
        - И как ты это докажешь?
        Он задумался, отвернулся, почесал ногу об ногу.
        - Никак. Просто это так есть.
        Привалившись к стене, я смотрел на него и не мог понять, правду он мне сейчас сказал или нет. Он вообще был слишком непонятным, явно прибыл из таких дальних миров, где я бывал очень редко. Одно я знал точно - он не уйдёт, пока я не отдам то, что он просит.
        Монетка - семечко мира?..
        Ничто другое никак не подходило на эту роль. Я разжал кулак и посмотрел на лёгкий металлический круг. Олень всё так же бежал.
        - О! - он попытался посмотреть на мою ладонь, но я поднял руку повыше. - Отдай уже.
        - Не уверен, что ты ему не повредишь.
        Тут он надулся и уселся на крыльцо.
        Встреча затягивалась, а вечер выдался свежим, так что я начал мёрзнуть. Мои волосы всё ещё не высохли после ливня.
        Вот только совета было просить не у кого.
        - Ты можешь потом проверить, - предложил он, вскинув голову. - Найдёшь дверь, и…
        - Если этот мир прорастёт. Но если ты лжёшь, то ни мира, ни двери не будет, - объяснил я очевидное. - И семечко пропадёт.
        - Да не собираюсь я его губить!
        - И кто за тебя поручится?
        - Да хоть бы и… - он замолчал, подбирая подходящую кандидатуру.
        - И?
        - Ворон!
        Воронов я знал великое множество - и тех, что обращались людьми, и тех, что так не умели, и вещих, и зловещих, и насмешливых, и обманщиков, и… Много-много. Так что пока мне это ни о чём не говорило.
        - Который? - уточнил я, не надеясь на успех.
        - Ну я поручусь, зануда! - мне на плечо спланировал один из давних знакомцев. Мальчишка, видимо, и знать не знал, кто это на самом деле, раз звал его Ворон.
        Я раскрыл ладонь. Блеснув тёмным глазом, ворон-не ворон подхватил монетку и швырнул в подставленные лодочкой руки мальчишки.
        - А теперь беги, Роро, пора сажать, - хрипло крикнул он.
        Тот тут же умчался.
        - Зачем не доверяешь? - моментально ворон преобразился, и напротив меня уже стоял…
        - А почему должен доверять? - усмехнулся я. - Зайдёшь на чай, отец?
        - Нет времени, - и это звучало как шутка, и это и была шутка, но только для нас двоих.
        - Что за мир может вырасти из монетки? - поинтересовался я, зная, что он сейчас же уйдёт.
        - Завтра увидишь, - пообещал он. - Хорошо, что ты нашёл её там. Иначе она бы проросла, было бы гораздо больше проблем и вопросов.
        Мы улыбнулись друг другу. И его фигура растворилась в подступившей темноте.
        Вернувшись в гостиную, я увидел, что моя чашка с чаем совершенно пуста.
        078. Танец с Королём мечей
        В холмах гулял ветер, я нашёл укрытое от него место и разложил костерок. На этот раз моё путешествие было всего лишь прогулкой, и я не переходил границы миров. Когда огонь разгорелся, а запас хвороста оказался достаточным, я разложил на сухой траве, которую ещё не сменила молодая, Таро. Не то чтобы я хотел задать вопрос, мне просто необходимо было прикоснуться к картам. Последние дни измотали меня, потому я словно искал новые источники вдохновения и… чего-то ещё.
        Таро молчали, арканы смешивались между собой, но я не мог прочесть по ним что-то конкретное, а может, и не хотел. Всё это было лишь подготовкой к самому важному… К тому, о чём спрашивать даже не было желания.
        Горел костёр, серебряный обрез карт играл бликами, завораживающее плетение линий рисунков оживало, но вместе с тем знакомого ощущения, когда каждая карта становилась личностью, всё не приходило. И я разложил карты веером, почти не вглядываясь в них.
        Не время, не время, вот что это всё означало.
        На холмы опускались сумерки, ветер улёгся, пламя костра напоминало танцующих бабочек. Таро набирались сил, а мне оставалось только прислониться спиной к дереву и играть на варгане.
        Минуты текли так медленно, что, казалось, ночь не придёт никогда, а осколки заката навечно зацепились за небосвод.
        В то мгновение, когда нас у костра стало двое, я отвернулся. Это было необходимо - не видеть, как он приходит, как усаживается к огню, как подбрасывает первую ветку, чтобы костёр разгорелся ярче.
        Уже позже я повернул голову, чтобы увидеть отсветы пламени на его красивом лице, лице, не знающем возраста.
        - Хороший вечер, - почти поздоровался он, и карты легли к нему в руки почти что сами собой. У него было это негласное право - взять мою колоду. На самом деле, у него было право и власть использовать любую колоду, какая только существует в этом мире и в любых других реальностях тоже.
        - Хороший, - согласился я, и отчего-то наши голоса звучали совсем одинаково. Точно он говорил сам с собой, а может, это я говорил за двоих.
        Карты шелестели в его пальцах, перемешиваясь, выкладываясь новыми последовательностями.
        - Сегодня моя очередь, - предупредил он и улыбнулся. Глаза его, между тем, оставались холодными. Взгляд словно рассматривал душу, выискивал в ней что-то - знаки, быть может, я никогда не вникал.
        Согласившись только кивком, чтобы не слышать снова, как наши голоса становятся одним, я протянул руку, и он дал мне сдвинуть колоду.
        - Посмотрим, - его пальцы на миг замерли.
        Передо мной, поймав отблеск пламени, лёг Паж жезлов.
        - Вот и ты, - он почти любовно огладил карту. - А вот… я, - и уложил рядом Мага.
        Мы синхронно улыбнулись. Расклад был хаотичным, не имел рисунка, больше походил на игру, но каждая карта значила вдвое больше, чем если бы я расставлял свечи и выкладывал строгую последовательность вопрос за вопросом.
        Вот появилась Шестёрка чаш, после упала Башня, и словно повеяло ледяным ветром.
        - Не стоит беспокойства, - ответил он чуть насмешливо. И на Башню, точно он собирался «побить» её, легла Умеренность. - Видишь?..
        Снова мне пришлось кивнуть. Он на секунду отвлёкся от колоды и коснулся холодными пальцами моего лица. От этой странной ласки я прикрыл глаза, и тогда же услышал:
        - Опасайся Отшельника.
        Но в ровном голосе не звучало предостережения. Я посмотрел на карту, в ней отразилось спокойствие ночи и путеводный свет. А потом сверху легла Семёрка чаш…
        И на самом деле поднялся ветер. Нахмурившись, мой гость, мой гадатель встал, а карты выпали из его рук, рассыпаясь по траве.
        - Что же не так? - задал он вопрос.
        Ночь снова затихла, разлеглась в тени холмов, как нашкодивший щенок.
        - За тобой кто-то идёт, и уже давно, - он повернулся. - Покажи ладони.
        О, я знал, что он может сказать, едва увидит сеточку не исчезнувших шрамов. Но сопротивляться было бесполезно. Некоторое время он рассматривал мои руки, потом отодвинулся и щёлкнул пальцами, отчего колода легла к нему на ладонь, будто никогда и не рассыпалась.
        Он вынул карту.
        Король мечей.
        И рядом с костром встал Король мечей, смерил меня взглядом.
        - Вот, значит, как… - и Таро снова стала лишь картой. - Как же это ты с ним пересёкся.
        Я ещё не понял, с кем именно, но сердце будто уже знало ответ.
        - Возьми, - и я тут же принял колоду, почти горячую, словно она нагрелась от огня. - Придётся с этим немного помочь.
        - С чем? - и это был мой первый вопрос.
        - С Королём, - уточнил он в своей обычной манере и засмеялся. - Ты, конечно, поймёшь, но не сразу.
        - Брат, - начал я было, но тут снова зашевелилась тьма, опять зашуршал ветер и даже тучи скрыли нас от звёзд.
        - Тш-ш-ш, - приложил он палец к губам. - Тебе пора домой.
        Провести эту ночь в холмах мне было не суждено, потому что прямо передо мной из воздуха соткалась моя собственная дверь. Послушно - спорить всё равно не имело смысла - я открыл её и шагнул в прихожую.
        Оглянувшись, я уже не увидел его - темнота разрослась, поглотив даже костёр.

* * *
        …Король мечей?
        Таро лежали передо мной на столе и не собирались больше говорить. Они не давали ответов, замкнулись, стали пусты и безгласны. Пусть и ненадолго, но я уже чувствовал себя слегка осиротевшим, как бы странно это ни звучало.
        Свечи трепетали в подсвечниках, хотя в доме не было сквозняков. Ветер стучался в окна снеговой крошкой, пусть для неё было совсем уж не время. По крыше шарили ветки, скрипели и скрежетали.
        Ночь была неспокойной, но я знал, что брат мой танцует в холмах. Его белые волосы теперь рассыпались по плечам, тёмное одеяние кутало острые плечи, каждое движение походило на росчерк острого лезвия в воздухе. И на губах его улыбка.
        Он танцевал с Королём мечей, и это противостояние было легко предсказать, но мне нужна была не мнимая победа, а узнать причину.
        Теперь уже я сам рассматривал свои ладони - шрамы от шаманского ножа светились, кололись, словно я запечатал что-то под кожей, и теперь оно желало появиться на свет. Я не мог прочесть того, что увидел он.
        Наконец я устал настолько, что едва сумел дойти до постели. Свечи остались гореть и трепетать, ветер всё бесновался, ветки так же скреблись. Кое-как завернувшись в плед, я уснул, провалился так глубоко, что вокруг была лишь чернота - такая же тьма, как та, что съела костёр на холмах.
        Я слышал только шелест одежд, слышал, как танцует мой брат среди холмов на ладони ночи. Танцует с Королём мечей, чьего лица я так и не узнал.
        Я спал до рассвета.

* * *
        …Утром на тумбочке у кровати я увидел новую колоду Таро, тёмную, напитанную прошедшей ночью. Я уложил её в бархатный плен шкатулки и отправился убирать воск от сгоревших свечей. И, конечно, брат мой сидел в гостиной, наблюдая за языками пламени в очаге.
        - Как прошла ночь? - спросил я, только чтобы разрушить тишину.
        - Он плохо танцует, - усмешка показалась бы зловещей кому угодно, мне же была слишком понятна и знакома.
        - Не сомневался.
        - Ты неосторожен, - теперь уже взгляд его холодных глаз пригвоздил меня к полу.
        - Да.
        - Зачем?
        Настала моя пора усмехаться. Он кивнул, соглашаясь с таким ответом.
        - Проводи, - и прямо перед нами раскрылась дверь. Он взял мою ладонь, левую, не правую для рукопожатия. Пальцы пробежали по шрамам. - Ты должен беречь себя.
        Я подавил вздох.
        Ещё раз взглянув на меня, он перешагнул порог. Дверь закрылась, исчезла, истёрлась из этой реальности. На моей ладони не осталось шрамов.
        079. Существо
        Здесь висел тяжёлый запах застоявшейся воды, казалось, что влаги и в воздухе чересчур много и скоро можно будет захлебнуться. Грудь сдавливало, сердце стучало глухо и неровно. Я шёл по тоннелю, ведя ладонью по стене. Было очень темно.
        Вода под ногами плескала и хлюпала, иногда этот звук вызывал ощущение, что вода уже ходит волнами внутри меня, под моей кожей. Или, быть может, что я стал всего лишь ёмкостью вроде кувшина. Однако какие бы странные образы ни настигали меня, я продолжал путь.
        В этом тоннеле не было никаких поворотов или боковых проходов, зато он пронзал несколько реальностей сразу. Вот только попал я в него не по своей воле, а словно бы оступившись. Возможно, меня толкнули, этого я уже не помнил. Удивительно, как мало сохранилось внутри меня воспоминаний, точно их вытеснила влага, течение, несущееся сквозь меня, пока внутри каменного прохода вода оставалась недвижимой.
        Несколько раз я уже ловил себя на желании привалиться к стене и больше не двигаться. Это было похоже на отчаяние, и, надо сказать, такая мысль несказанно удивляла. Я ведь знал, что могу покинуть это место, но что-то внутри не было в этом уверено.

* * *
        …Когда впереди забрезжил свет, мне пришлось некоторое время стоять, чтобы он не ослепил меня. Привыкнув, я сделал ещё шаг вперёд, но снова остановился. Не хотелось проходить там, пусть я даже не понял пока, что это за странное «там» ждёт меня так близко.
        Оглянувшись, я увидел только пустую и спокойную темноту. Возвращаться не имело смысла. Тогда я двинулся дальше, всё так же касаясь кончиками пальцев стены, хоть теперь в этом почти не было необходимости - слабого освещения хватало, чтобы разбирать, куда ставить ногу.
        Я думал, что коридор расширится, но нет, его стенки изогнулись, словно исторгая из себя колонну, за которой пряталось круглое окно, забранное решёткой. Сквозь него было видно небо и только. Слишком высоко, чтобы можно было выглянуть и узнать, в каком мире я нахожусь. Повеяло свежестью, и я остановился, чтобы отдышаться хоть чуточку - слишком привык к затхлой влажности, так что даже не вспомнил, что свет может обещать ещё и немного воздуха.
        В лёгких что-то натужно болело, но я старался не обращать на это внимания.
        Стоило только сделать шаг прочь от окна, как свет помутнел. Я взглянул на решётку и увидел, как кто-то мохнатый вжался в неё мордой.
        - Эй!
        Я молчал, трудно было предсказать, что несёт любой разговор с неизвестным существом.
        - Эй! Я тебя чую.
        Вздохнув, я отозвался:
        - И что?
        - Как - что?! Нужно вытащить тебя оттуда, - неизвестное мне мохнатое создание засуетилось, взволнованно фыркнуло. - Как ты можешь там дышать!
        Этот вопрос поначалу занимал и меня, но теперь ответ уже не казался необходимым.
        - С трудом, - подобрал я слова. Говорилось тоже тяжело, будто на горло легла удавка, стягивающаяся сильнее от звуков голоса, от трепета голосовых связок.
        - Вот! - будто это что-то объясняло.
        Незнакомое существо между тем возилось с решёткой, пробовало её то ли выломать, то ли разогнуть.
        - Я всё равно не достану с пола, - предупредить было не лишним.
        - Зато я достану, мне бы только пролезть, - послышалось ворчание. - Сейчас-сейчас…
        Проход манил темнотой, усталость подсказывала, что лучше вообще сесть у стены, но там стояла вода, а я пока не настолько отчаялся, чтобы отдыхать в луже.
        Фырчание усиливалось, но решётка, похоже, нисколько не поддавалась такому напору.
        - Брось, я лучше пойду, - пожал я плечами, уверенный, что существо меня не рассмотрит.
        - Усталость затмевает твой разум! Там некуда идти!
        - Коридор продолжается…
        - Ты ходишь по кругу.
        Уверенности этому существу было не занимать, но я не мог бы поручиться, что оно не право. Кто знает, быть может, этот коридор и смыкался в кольцо, соединяя несколько миров, но не давая выйти ни в один из них. Занятная ловушка для путников, если подумать. Жаль, что я угодил в неё.
        - Пусть так, - согласился я, но существо возилось с решёткой и того не услышало.
        И когда я хотел уже в очередной раз напомнить, что все усилия бесплодны, решётка со скрежетом вылетела и шлёпнулась в воду, обрызгав меня. Тут же в окно заглянула усатая морда, но такого создания я прежде не встречал.
        - Вот так!
        - Я не достану…
        Но кто меня слушал! Существо поскреблось, подёргалось, глядя то в одну сторону, то в другую, а потом вытянуло вперёд лапы. Они были ужасно длинными.
        - Хватайся!
        И я принял предложение, не раздумывая. Существо без видимых усилий вытянуло меня, и скоро я уже стоял на каменистой дорожке, огибающей холм. Окно же оказалось отверстием в земле.
        Мир этот показался мне не слишком уютным. Дул пронзительный ветер, облака то и дело скрывали солнце, растительность на склоне была скудной, да и до самого горизонта была только почти голая степь.
        - Нравится, да? - удовлетворённо прогудело существо, точно оно и сотворило эту реальность.
        - Здесь лучше, чем там, - усмехнулся я и прикрыл глаза, чтобы обнаружить дверь. К моему огорчению, она находилась так далеко, что едва угадывалась. - Теперь мне нужно идти.
        - Куда ты всё время торопишься? - создание село на землю, внезапно став не таким нескладным, каким показалось на первый взгляд. Даже слишком длинные лапы словно укоротились.
        - Мне нужно найти дверь, - вздохнув, я растёр левую ладонь. Почти невидимый шрам на ней пульсировал, намекая, что можно воспользоваться другим способом.
        - Так ты не отсюда, - на морде существа возникло такое уморительное выражение, что я едва не засмеялся. - И где эта твоя дверь?
        - Далековато, - признал я.
        - Так может, я помогу?
        - Не слишком ли много помощи для меня одного? - я улыбнулся.
        - Нет, нет, мне это было суждено, вот смотри! - передо мной оказался свиток, и я развернул его под умоляющим взглядом создания.
        Рисунки и незнакомые мне буквы так и не складывались во что-то понятное, а из объяснений я угадал только, что сегодня особенный день, а я каким-то образом похожу на того, кого нужно спасать. Всё это забавляло, да и от компании я бы не отказался.
        - Тогда пойдём, - предложил я. - На ходу разберёмся, что за помощь потребуется.
        - Ладно, - с сомнением протянуло существо и засеменило рядом со мной.
        Передвигалось оно очень странно, задние лапы, как в противовес передним, оказались коротковаты, пухлое брюшко задевало траву.
        - Мне кажется, или ты ходишь обычно иначе? - уточнил я.
        - А если тебе будет неудобно догонять меня?
        Забота меня тронула, но я всё-таки заметил:
        - Пока что мы двигаемся слишком медленно.
        - Я летаю, - и оно поднялось в воздух. Не имея крыльев, да и вообще не пользуясь конечностями, оно повисло, собравшись шаром, низко над поверхностью земли.
        - Вот это здорово, - восхитился я. - И быстро?
        - Со скоростью мысли, - и это было не хвастовство. Оно тут же исчезло и появилось в другом месте, чуть покачиваясь в порывах ветра.
        - Так бы мы домчались в нужную точку мгновенно, - нахмурившись, я посмотрел вперёд. Идти по этой степи было уныло и тяжело, а я и так вымотался. Дверь же грозила исчезнуть, отчего я застрял бы здесь и, возможно, надолго.
        - Я могу тебя отнести! - порадовалось существо. - Видишь, это всё так и должно было быть!
        В последнее я не верил, но желание убраться из этой реальности пересилило. Длинные лапы обвились вокруг меня. Существо оказалось тёплым и пушистым, точно огромный плед. И я не успел даже объяснить, где же дверь, как мы очутились именно там.
        - Э, ты ещё и мысли читаешь? - сощурился я, оказавшись на земле.
        - Намерения, - пояснило создание, снова болтаясь в воздухе. - Тебя нужно было вытаскивать, потому что коридор не отпускал, не желал отпускать. Он хищник. Он бы тебя сожрал.
        Представив совсем не пугающую темноту, я отчего-то вздрогнул.
        - Может быть, - в конце концов, коридор был ну очень странным местом. - Тогда благодарю за помощь.
        - О нет, не стоит, - существо уморительно сморщило морду. - Так было нужно.
        - А если бы я появился в другой день?
        - Тогда бы навечно остался в коридоре, - оно даже засмеялось, хотя шуткой это не было, уж точно. - Возвращайся в этот мир, когда нужно…
        Дверь открылась. Шагая через порог, я всё пытался осознать, что за чертовщина это была.
        Лишь оказавшись на пороге своего дома, я вдруг вспомнил, с чего началось моё путешествие. Мы столкнулись снова, да, с тем, за кем шастали по пятам несчастья.
        - Я помню ваш чай, - усмехнулся он.
        - И я - ваши истории.
        - А хотите посмотреть на одну из них изнутри?..
        Нет, я не соглашался, но ему не требовалось моего согласия. И оставалось только гадать, в какой день он сам бы попал в тот мир и что сделал бы мой пушистый спаситель, ни имени, ни пола которого я так и не узнал…
        Для меня всё окончилось хорошо.
        Дом меня ждал.
        080. Сердце
        Я пришёл по приглашению, и она встретила меня на крыльце. Одетая в чёрное, она показалась мне удивительно красивой. Мы только поздоровались, и она приложила палец к губам, кивнув, чтобы я шёл следом.
        - Что это? - не удержался я от вопроса, входя в тёмный зал.
        - Сердце, - улыбнулась она, ступая за мной так тихо, точно была кошкой.
        Свет здесь давало только нечто в хрустальной колбе, стоявшее среди пустоты на небольшом постаменте.
        - Сердце?
        - Не то, конечно, которое гоняет кровь, - она усмехнулась. - Другое. В нём - чувства.
        - И чьё же оно?
        - Пока - ничьё.
        Она приблизилась, и свет упал на её лицо, высвечивая острые черты, тёмные глаза. То, что сияло в колбе, словно моргнуло и разгорелось ярче.
        - Видишь, оно пока невинное, непонимающее, любит всех… - она прикоснулась к хрусталю, провела кончиками пальцев. - Если отдать его кому-то, то в нём будут другие чувства, мимолётные эмоции… А потом оно потемнеет, - теперь она взглянула на меня. - Все сердца темнеют, даже если продолжают светить.
        Моё собственное ткнулось в рёбра, и я подошёл ближе.
        - Отчего?
        - От грусти. От отчаяния и страха… - её взгляд стал задумчивым и холодным, - есть много причин. Не хочу, чтобы этому сердцу стала известна боль.
        - А где же твоё? - я неосознанно приложил ладонь к груди. Моё билось ровно, мои… оба?
        - Потерялось.
        И я верил этому ответу, потому что другого не отыскал бы. В зале было так темно и даже холодно, и только сердце на своей подставке ровно сияло. Так сильно, что нельзя было даже угадать его очертаний.
        - А где ты взяла это?
        - Хм, вырастила, - она поманила меня пальцем, мы прошли зал насквозь и оказались в библиотеке. Здесь были окна, а за ними расстилался цветущий сад. Мы шли мимо стеллажей и книг, мимо столов, мимо статуй в альковах, пока наконец не оказались в следующем зале, много меньше. Тут стоял диван и кофейный столик. Остальное тонуло в солнечном свете.
        - Присаживайся, - кивнула она, а сама прошлась по залу, точно размышляла с чего начать. - Это было так трудно… - оглянувшись на меня, она вздохнула. - Можно было, конечно, отобрать у кого-то иного. Но я такого не хотела. Всё стремилась разгадать процесс. Ведь знаешь, такие сердца растут не у всякого.
        Я вспомнил мягкое сияние и кивнул. Такое встретишь редко.
        - Сначала я искала ту силу, которая способна дать подобный росток, обошла много миров, - она поправила роскошные алые волосы. - Да, так много. Но обнаружила однажды самый чистый рассветный луч, вот его-то и поймала. Однако этого оказалось недостаточно. Я собирала по капле. И вот… Однажды оно проросло.
        - Кого же оно любит?
        - Это было самым сложным, - она наконец присела рядом и взяла мою руку. - Видишь ли, нельзя дать ему любовь к кому-то конкретному. Такая может привести к боли, мерцание угаснет. Потому я… подсказала, как любить мир. Мир долговечен, понимаешь?
        Решение было элегантным, я чуть сжал её пальцы.
        - А почему показываешь мне?
        - Хвастаюсь, - по залу разлетелись отголоски её смеха.

* * *
        Вернувшись домой, я много думал о сердце. Не одиноко ли ему жить в хрустальной колбе, пусть даже и любя весь мир? Не задаётся ли оно вопросом, любит ли мир в ответ?
        Почему я не спросил о взаимности?..
        Чистое свечение радовало, но не только в чистоте скрывается красота, разве не так?

* * *
        Когда мы встретились в следующий раз, я обратил внимание на постамент в гостиной. Он стоял в самом светлом углу, но внутри хрустальной колбы словно кружилась чернота, не давая рассмотреть, что же там на самом деле такое. Солнечные лучи будто тонули в ней.
        - Что это?
        - Сердце.
        И мы замолчали. Некоторое время я не мог отвести взгляда, а потом всё же спросил:
        - То же самое?
        - Да, - она качнула головой. - Кое-что я не учла, любовь обратилась против самой себя.
        - Понятно, - хотя мне просто не хотелось понимать, что именно это означало. - Но оно…
        - Да, живёт и страдает, таким его не убьёшь. Сердца - материя прочная, они живут очень долго. Даже когда обладателю кажется, что разбиты вдребезги.
        Её улыбка была печальной.
        - Будешь выращивать новое?
        - Нет уж, хватит с меня таких экспериментов.
        Мы говорили о многом и разном, но иногда я посматривал на сердце и… мне было очень жаль, что тот прекрасный свет сменился чернотой. Однако такое случается.

* * *
        У себя я не задавался вопросами, все они были слишком неприятными, чтобы долго размышлять, слишком болезненными, чтобы тратить на них вечера. Я бродил иными мирами и встречал много чудес, так что мне было о чём подумать.
        И я отогнал воспоминания.

* * *
        Мы встретились много позже, и был закат. Мы бродили по саду, и лишь когда солнце село, вернулись в гостиную. Там горели свечи - много-много - но это не казалось романтичным.
        В углу стоял постамент, но в сумерках и неверном пляшущем свете я не сразу сумел понять, что же теперь в хрустальной колбе, а потому подошёл ближе.
        По-прежнему очертания не угадывались, лишь клубилась серая мгла. Будто бы это клочок тумана завис там, пойманный хрусталём.
        - Сердце умерло, - сказала она, подходя ближе и опуская ладонь мне на плечо. - Пойдём.
        - Почему?
        - Не вынесло обращённой против себя любви.
        Мы пили чай в другой комнате, но я почти слышал тонкий плач из гостиной, полной свечей. Нет, сердце всё ещё жило, в боли, горе, терзая себя, оно почти остыло, но осталось живым. Только я не говорил об этом вслух.

* * *
        И была весна.
        Всё расцветало и оживало, всё кружило и радовало глаз. Я пришёл к ней снова, но бродил по саду, как околдованный - сколько красок, сколько ароматов.
        Я нашёл беседку, в которой стоял знакомый постамент. За хрустальной стенкой что-то сияло и цвело, переливаясь разными цветами. И снова было не найти чётких очертаний.
        - Да, это сердце, сердце, - она подошла сзади и усмехнулось. - Видишь, ожило.
        - Новая любовь?
        - Да, и новая весна. Я так ошибалась. Даже темнота была ему к лицу. А сейчас, опытное, оно стало гораздо прекраснее.
        Трудно было спорить.
        Мы полюбовались ещё и покинули беседку, собираясь выпить чая вместе. Сердце пело нам вслед, и я слышал его, и даже моё сердце ему откликалось.

* * *
        Удивительное это всё же чудо - сердце. Крепкое и хрупкое, гордое и доброе, сколько всего может испытать, сколько всего способно перенести…
        Вспоминая его цветущим, я всегда улыбаюсь. И надеюсь, что моё собственное тоже умеет так цвести. Говорят, кое-кто вынимал своё сердце, чтобы рассмотреть получше, но мне отчего-то не хочется рисковать. Пусть уж таится где-то внутри, может, там же, где его телесный двойник неустанно стучит, гоняя кровь.
        081. Смех
        Будто из дымки цветных лепестков соткалось на мгновение лицо, и я кивнул в ответ. Оно было точно напоминание о встречах, точно прикосновение, точно улыбка…
        В этом мире оказалось так приятно лежать на траве под цветущими вишнями, так тепло. Мягкий бриз касался лица и шуршал в ветвях, иногда срывая белоснежный каскад.
        Прикрыв глаза, я ждал, и наконец она опустилась рядом, тронув за локоть.
        - Отдыхаешь?
        - Пытаюсь, - я всё же сел, прислонившись к стволу и вызвав новый лепестковый снегопад. Она засмеялась.
        - Что, истаскался по мирам?
        - Вроде того.
        Ветер закружил лепестки, точно собирал из них мозаику на зелёной траве. Она задумчиво поймала несколько на ладонь.
        - А помнишь, как мы встретились впервые?
        - Помню…

* * *
        Мы тогда стояли на краю, рядом, невольно удерживая друг друга. Одновременно выпрыгнув из двери, мы замерли перед раскрывшейся бездной. Но смогли ухватиться за руки и отступить.
        - Только у тебя были короткие волосы.
        - В этом мире нельзя иначе, - она поправила каштановую прядь. - А уходить я пока не решилась. Вот, провожаю тебя.
        - Дверь появится нескоро, - напомнил я, хоть и знал, что она почувствует и сама.
        - Нескоро, можно помолчать вместе.
        Мне всегда нравился её смех. Он был особенный. Звонкий. Чистый.
        И теперь она смеялась так же. Я узнал бы её только по этому смеху, если бы не видел. Однако казалось, что её что-то гнетёт.
        - Что-то случилось? - уточнил я немногим позже, когда тишина стала почти укоряющей.
        - Нет, - она пожала плечами. - Может, я зря здесь застряла. Не могу решить.
        - Почему зря?
        - Этот вечный май… Так спокойно. Наверное, это хорошо, а я зря… Наверное, нужно остаться.
        - Странно, - заметил я. - Ты хочешь уйти, но говоришь, что нужно остаться?
        - Или не хочу?
        - Хочешь, иначе откуда бы сомнения, - я тоже поймал лепестки на ладонь и смял их в кулаке, свежий и терпкий запах был приятным и пряным.
        - Не решаюсь, - нашла она нужную фразу.
        - Ты не боялась путешествий.
        - А теперь боюсь.
        - Отчего?..

* * *
        Ещё раз мы встречались в таверне для путешественников. Слушали вместе сказки и легенды. Это было весёлое время. Она вызывалась танцевать, и даже огонь подмигивал в такт, пока все хлопали в ладоши.
        И смех, снова смех.
        Тогда мы разошлись разными путями, но она была свободной и счастливой, почти что птицей.

* * *
        - Не могу сказать точно, - в голосе её будто что-то надломленно звякнуло. - Наверное, столкнулась с ним, и…
        - С кем?
        - С ним.
        Не сказать, что я совсем уж не понял. Но сколько и кого я только ни встречал, а путешествия пересиливали. И мне хотелось искать иные двери. Только пустота, пожалуй, была достойным противником, но больше я не знал никого подобного.
        Неужели она испугалась? Как так?
        - И всё же не вижу причин…
        - Знаешь, он сюда не приходит, потому что тут всегда май. Больше того. Тут всегда один и тот же день мая, а служитель Времени не станет заглядывать в такой уголок. Тут никого нет, почти. Кроме тех, кто хочет от него спрятаться. Мне повезло найти этот мир, я думаю.
        Ошеломлённо глядя на неё, я даже не мог подобрать слов. Так её действительно держал тут страх. Да какой! Она решилась отказаться не только от путешествий, от течения жизни.
        Я-то пришёл сюда только передохнуть, а не…
        - Чудовищно, - выдохнул я. - Но чем он так тебя напугал?
        - Сказал, заберёт мой смех.
        И засмеялась. Это был хороший смех, но… всё же чудилась в нём горчинка, кислинка, не радость. Свободной она смеялась лучше. Я только теперь почувствовал разницу так ярко.
        Но разве это не означало, что… смех уже утрачен?
        Она что-то прочла по моему лицу и нахмурилась, но не решилась озвучить то, что я подумал, то, что она внезапно поняла. Снова налетел ветер, свет померк - на солнце набежала тучка.
        Можно было сказать: «Нет, ты должна рискнуть, ты ведь странник». Но когда странник боится, разве он остаётся странником? В нём точно что-то гаснет, и ветер не поможет отогнать такое облачко.
        - Ты не можешь так думать, - укорила она меня.
        Я молчал. Нестерпимо захотелось, чтобы дверь тут же оказалась передо мной, чтобы она открылась и выпустила меня отсюда. Потому что мир стал тягучим и душным, пусть май, и ветер, и свет. Что за реальность, если тут только те, кто убегает, те, кто прячется.
        - Ты заставляешь посмотреть на всё под другим углом, - фыркнула она, поднимаясь. - Неприятно.
        - Но необходимо, не находишь?
        - Ты прав.
        Снова в полную силу засияло солнце, она же одёрнула платье.
        - Мне нужно остричь волосы и собраться в дорогу…
        И легко унеслась прочь.
        Повалившись в траву, я смотрел, как на синем небе вычерчиваются ветки цветущих вишен. Мне было и тревожно, и радостно. Вернувшаяся на пути странница - это здорово. Но будет ли звучать её прежний смех?..

* * *
        Из этого мира мы ушли вместе, вслед за нами в дверь вырвался вихрь белых лепестков. Выход закрылся, май остался позади, а мы замерли в сердце января.
        - Знаю это место, - прошептала она. - Но хочу в другое, - и почти сразу прыгнула в новую дверь.
        Я молчаливо пожелал ей хорошей дороги, а сам направился вдоль замёрзшего ручья к лесу. Хотелось немного побродить и почувствовать морозец…

* * *
        Мы встретились через много миров, снова горел костёр, снова велись разговоры, пелись песни, рассказывались легенды. Мы же сели рядом, и она протянула озябшие ладони к огню, улыбаясь.
        - Как дороги?..
        - Замечательно, - лукаво покосилась она на меня. Короткие волосы едва закрывали уши.
        - А смех?
        - Ну так расскажи мне что-нибудь?..
        И я начал рассказывать. Про ежат, которые гонялись за хитрой мышью, про кота, которого обманула сорока, про рыбок, которые проучили рыбака. Я говорил про деревню, где всегда звучит музыка, про дожди, которые стучат только в такт, про деревья, что разговаривают со странниками.
        Она слушала. И смеялась.
        И слушали, и смеялись, и хлопали в ладоши все, кто сидел в тот вечер у огня. Ночь полнилась искренней радости, чистой дружбы, мягким теплом.
        Поначалу я вслушивался в её голос, вслушивался в её смех, но вскоре расслабился. Там уже не было горчинки, там не звенели осколки, всё было цельным, ярким, звонким. Она стала прежней или переродилась иной, ещё сильнее и лучше. Она не боялась.
        Страх, тот самый господин, что так напугал её, не бродил вокруг нас, хоть я знал - он рядом. Он всегда рядом. Но она больше не боялась встретиться с ним лицом к лицу. И никто из нас не опасался этого.
        Мы смеялись, пели и рассказывали истории, как положено путникам, странникам, тем, кто скользит между мирами.
        Громче всех звучал её смех.
        082. Перерождение
        Ночь вокруг казалась пропитанной влагой, воздух дышал сыростью. Я стоял на знакомом берегу северного моря и смотрел, как в бухту величаво заходит корабль. Маяк на скале поодаль бился сердцем.
        Тут всё изменилось, всё стало живым, больше не ощущалось глухого отчаяния. Маяк горел, и мир стал иным. Вернулись корабли. Но я ещё помнил, как было прежде, потому удивлялся и радовался.
        Когда она подошла сзади и положила тяжёлую ладонь мне на плечо, я усмехнулся, не поворачивая головы.
        - Здесь мне больше нечего делать, - прозвучал её голос.
        Корабль сбросил якоря, опущенные паруса навевали мысли, что он уснул. Люди что-то сносили на берег, но в сумраке было не разобрать, только метались звёздочки факелов.
        - Пойдёшь искать иные маяки?
        - А ты?..
        Её вопрос застал меня врасплох, потому я пожал плечами вместо ответа. Сегодня путешествия мои были бесплодны и, наверное, не имели смысла. И я бы вечность ещё стоял и смотрел, как засыпает порт.
        - Хорошая ночь, чтобы найти другую дорогу, - она будто бы размышляла вслух. Светлые волосы почти развеивали царивший вокруг мрак.
        - Думаешь? - переспросил я. - А если даёшь дороге найти себя?
        - И для этого подходящая, - она засмеялась. - Скоро я открою дверь, пойдёшь со мной?
        - Смотреть, как ты зажигаешь новые маяки?
        - Уже не маяки, - она задумчиво взглянула на море и снова посмотрела на меня. - Этот путь для меня закончился.
        - Интересно, - хотя ещё недостаточно, чтобы мне хотелось идти. Море шумело, ветер качал влажную темноту. - Звёзды? Миры?
        - Нет… - она неуверенно хмыкнула. - Пока не знаю.
        Что-то в её голосе заставило меня взять её за руку. Пальцы оказались холодными и даже дрожали.
        - И где дверь?
        - Там…
        Она повела меня к холму, мы шли в темноте, уходя всё дальше и от моря, и от маяка, и от порта. Влага оседала на лицах, текла, точно слёзы, пропитала куртки. Ветер подталкивал в спину, сухие травы шептали, и шуршали, и цеплялись за штанины. Мы шли долго, и она находила путь в темноте, а мне оставалось только медленно двигаться следом. Иногда я оступался, она поджидала меня, и во мраке светилось, сияло, как подсвеченное изнутри живым огнём, её лицо.
        Я почти сравнил её с луной, когда мы забрели в заросли кустарника и она посмотрела на меня сквозь колючие ветки.
        Нам не было нужды говорить. Наблюдая за ней, я вдруг понял, что вместе с этим миром и она сама поменялась. Её фигура, прежде такая… массивная?.. стала по-юношески стройной и тонкой. Она исхудала, а запястья оказались такими острыми, с выступающей косточкой, будто ими можно было порезаться.
        Волосы отрасли, они теперь падали волной ниже талии, больше не порхали пушистым облачком. И не сияли так. Весь свет сосредоточился в тонких чертах лица, будто спрятался туда, вглубь.
        - Здесь, - вывела она меня на вершину холма.
        Мы стояли на небольшой площадке, в полном мраке. И только она сияла рядом со мной. Сияла, но не рассеивала тьму.
        «Кто ты теперь?» - мельком подумал я, не задавая вопроса вслух.
        Изменчивость захватила меня, я больше не был уверен, что останусь прежним.
        Мы стояли долго, быть может, почти полчаса. Мы пропитались влагой, и солью, и запахом близкого шуршащего моря, мы заполнились шорохом трав. Мы смотрели на голубой свет маяка, ничего не освещающий для нас.
        Потом открылась дверь. Она оказалась ещё темнее, чем мрак, нас окружавший, вот только из проёма несло летним теплом. Только тогда я понял, что промёрз до костей.
        - Пойдём.
        И я шагнул следом, как будто желал только согреться, а больше ничего.
        Летняя полночь была переполнена звёздами. Мы встали среди улицы, очертания домов едва вырисовывались.
        - Город пуст, - удивился я, она же только кивнула.
        Звёзды не давали света, но я заметил, что и её лицо гаснет, выцветает, сливается с тьмой.
        - Приходи сюда позже, тут будет хорошо… весело, - она чуть улыбнулась, и свет внутри неё окончательно померк. - Я стала другой.
        Я бы кивнул, но мне всё ещё казалось, что утрата света - это больно. Я только не хотел спрашивать в лоб, искал отгадки.
        - Иди вперёд, - попросила она, ничего от меня не дождавшись.
        Камень мостовой отзывался гулко и дробно, я двинулся дальше, едва не вытянув руки, потому что темнота разоружала, кружила голову. И снова мы шли очень долго, а улица всё не кончалась.
        Наконец справа вырисовался единственный светящийся дверной проём.
        - Это для тебя, - сказала она тихо. - А я сначала зажгу рассвет.
        Видимо, это было таинство. Я не спорил, только перешагнул порог…

* * *
        …Заря разгоралась алым, море шептало, набегая на берег. Другое, не северное. Я почти согрелся и поднялся с песка. Пора было возвращаться домой, я слишком долго мотался бесцельно, но отчего-то всё не хотелось уходить. Дверь ждала меня уже час, и скоро её терпение могло иссякнуть.
        Мне вспомнился тёмный город, мрак не дал рассмотреть, но отчего-то казалось, что он очень красив. Так же красив, как она. Хотя… может, и ещё красивее. Любопытно, каким же он стал на рассвете?
        Я отступил от расшалившегося прибоя и развернулся к двери. Помедлил, но всё же прошёл сквозь, чтобы оказаться на крыльце своего дома. Мне в лицо ветер кинул снеговую крошку, почти небрежно.
        Пошарив по карманам в поисках ключей, я открыл наконец замок. В прихожей кружилось несколько мирков, сумрак разгоняла свеча. Странно, ведь я не оставлял её.
        Сбросив куртку и обувь, я подошёл к ней, замершей посреди блюдца прямо на полу. И конечно, там обнаружилась записка. Я подхватил клочок бумаги, пропахший морем, и солью, и утренним бризом, и оставил свечу на полу.
        Чайник был подозрительно тёплым, в одном из заварников остался чай. Я сел у окна и в неверном утреннем свете развернул послание. Поначалу буквы не желали складываться в слова.
        Когда я смог прочесть - возможно, сумел расшифровать язык иного мира, то улыбнулся. Она писала:
        «Я пришла в твой дом в темноте, но зажгла золотую свечу,
        Я поставила чай на травах, а теперь я с зарёй умчусь,
        Расцветает мой город нынче, я взошла в его небесах,
        Приходи ко мне, как захочешь… Буду ждать…»
        Незавершённая рифмой строка манила и звала даже настойчивей, чем само послание. Я отодвинул записку и налил чай в чашку с рисунком - город у моря взбивал облака в пену башнями.
        Мне не нужно было планировать визит - двери справлялись с этим без меня. Тепло послания, терпковатый, словно солоноватый, привкус чая подсказывали, что путешествие совершится скоро. Но больше всего меня занимала другая мысль.
        Кем стала зажигающая маяки?
        Кем переродилась она в тот мир?
        Именно это звало меня в путь сильнее всего.
        083. Шаманский нож
        Зыбкие очертания города встали во мгле, но я не торопился подходить ближе. Ночной туман стелился и клубился, и я рассматривал его, будто он был живым существом, будто он мог приластиться, потереться у ног, ткнуться влажным носом.
        В какой-то момент я всё-таки двинулся по дороге, только не к городу, а дальше, в темноту. И даже подумал, что слишком много брожу впотьмах в последнее время.
        Это не заставило меня остановиться, напротив, я шёл всё быстрее, уже почти бежал, захлёбываясь туманом, пока вдруг меня не поймали цепкие лапы елей. Я оказался в лесу, где туман обвивал стволы, загадочно светились лишайники и глухо ухала сова высоко-высоко в кронах.
        Замерев, я вслушался в ночь. Что заставило меня бежать сюда? Почему город не позвал и не принял?
        Что должно произойти?
        Мне не видно было тропы, не чувствовалось никакой определённости - туман словно каждое мгновение заново отрисовывал всё, что меня окружало, но хотелось идти вперёд, и я отпустил это желание.
        Мои движения сами собой стали более плавными, такими же текучими, как туман. И когда я вышел на берег лесного озера, то сам уже почти стал водой.
        Волны едва слышно касались песка, шуршали и плескали. У кромки, на границе между влагой и сушей замер Хозяин холмов и леса. Он повернул ко мне рогатую голову и, наверное, усмехнулся. Глаза его были полны звёзд, как обычно, и в то же время пусты.
        Прежде мы говорили музыкой, мы говорили тишиной, но сегодня я произнёс вслух:
        - Зачем ты позвал меня?
        Он не удивился моему голосу, только протянул ко мне крупные ладони. Из раскрытых пальцев вскинулись, полетели искрами бабочки. И вскоре оказалось, что он протягивает мне клинок.
        Поначалу я не осознал, что он мне предлагает. В сущности, это могло быть что угодно, даже лёгкий намёк на необходимость принести себя в жертву. Но потом я ощутил тяжесть своего шаманского ножа в руке. И шагнув ближе, я обменял один клинок на другой.
        Этот был больше, тяжелее, в нём чудилась особая сила. Мой же Хозяин холмов и леса спрятал в складках одежд, в накидках из шкур.
        Мы посмотрели друг на друга.
        Никаких объяснений.
        Темнота всё так же кружила между стволов, клубился туман, плескалось о берег лесное озеро.
        Скоро я понял, что остался один.

* * *
        О новом клинке я вспомнил не сразу, прошло не меньше недели, прежде чем, сидя перед камином, я не позвал его к себе на колени, чтобы рассмотреть.
        Рукоять увенчивалась головой волка, но это не мешало балансу, лезвие льдисто отблёскивало, серебрилась на нём руническая вязь, и эти письмена словно менялись всякий раз, когда поворачиваешь клинок иной стороной к свету.
        Я держал его в ладони, привыкая и понимая в тот же миг, что мы с ним - одно. Странный подарок был как будто бы выкован из меня.
        Однако я всё же не понимал причины замены. И этот, чистый ещё, не пивший моей крови нож я не знал, как тот, с которым мы вместе творили миры и двери.
        Могло ли это подвести меня когда-нибудь?..

* * *
        Хозяин холмов и леса долго не встречался мне ни в одном из миров. Он не пел мне песен, не радовал меня туманами и ветрами. Я бродил тропами и ходил берегами лесных ручьёв, поднимался на вершину холмов и оставался ночевать в травах на опушке… Но его всё не было.
        Однажды я оказался на той самой дороге. Небо окрашивал закат, лес ждал меня в отдалении, но я повернул к городу, так же не сознавая, отчего делаю это.
        Чем ближе я подходил, тем больше удивлялся. Тогда, в ночи, городские стены манили тайной, они казались прекрасными, почти сказочными, а теперь были грязными и… будто таили в себе зло. Всё удивляясь, я не спешил повернуть назад. Впрочем, почти пожалел об этом, когда перешагнул городскую черту и оказался среди низеньких домишек, прежде скрытых от меня замызганной стеной. В ставшем кровавым свете заката их низкие крыши и тусклые окна казались необжитыми или покинутыми.
        Я шёл дальше, удивляясь или даже недоумевая. Но город не становился лучше. И жители, что мне встречались, не вызывали симпатию. Плутая в узловатых, словно больных улочках, я почти случайно вышел на площадь. Увиденное там ударило меня под дых.
        Площадь была небольшой, тёмной - дома подступали так близко, точно собрались наклониться и передумали в последний момент. Посреди же высился деревянный помост, куда водрузили грубо сколоченную клетку. Но как бы плоха она ни была, ей оказалось по силам сдерживать Хозяина холмов и леса.
        Я приблизился, но он долго не поднимал увенчанной рогами головы. Я почти отчаялся почувствовать взгляд его звёздных глаз. А когда подошёл совсем близко, меня опалило жаром. Клетка словно была раскалена.
        Должно быть, такому существу, тому, кто дышал прохладой, кто сам был холодным ветром, сидеть в этакой темнице совсем невмоготу.
        Шаманский нож - его дар - сам собой появился в моих руках. Я ещё не знал, что собираюсь делать, а клинок уже плёл колдовство, вёл меня, звал, приказывал. И я подчинился, а потом лишь смотрел на то, как сила клинка владеет моими руками.
        Мы шли - нож и я - по кругу, перерубая узлы тёмного колдовства. Клеть стонала, дрожала, точно была живой, но не могла препятствовать. И обойдя её кругом, мы остановились напротив двери. Хозяин холмов и леса уже почувствовал нас, и здесь мы впервые встретились взглядами.
        Мне была знакома такая тоска и боль. Со всей силы ударил я по навесному замку, и он сорвался, не устояв перед ледяным лезвием шаманского ножа.
        В тот миг и клетка растаяла туманом, и город раздался вширь, дома отступили друг от друга. Кровавые небеса стали золотыми и тут же стремительно померкли, наливаясь синевой, глубокой и тёмной.
        Он молчал, встав передо мной во весь рост и оказавшись выше всех зданий. Рога упирались в небо. Из уставших пальцев выпал клинок, но я не стал его подбирать, только смотрел и смотрел, потому что ждал очередной просьбы, приказа, задания.
        Но ответом на все ожидания была только тишина.
        И, конечно, скоро я остался один. Один с городом.
        Теперь уже я бродил по улицам с другим чувством, но всё же мне чудилось - нечто злое не ушло отсюда, а лишь затаилось. Я не сразил его.
        Но мне и нечем больше было сражаться. Мой клинок исчез вместе с тем, кого освободил.
        Вырвавшись из стен, выбежав за пределы улиц, я едва сумел вспомнить, как дышать полной грудью и почему не мог вдохнуть там. Я оглянулся, но пелена тумана уже окутывала стены, очертания стали зыбкими, растекались, растворялись в ночной темноте.
        Я шагнул через порог, мечтая скорее оказаться где-то ещё.
        …Дома на каминной полке меня ждал мой шаманский нож. Пусть не такой красивый и без головы волка, пусть не казавшийся выкованным из меня самого, но он был целиком и полностью моим. И был мне верен.
        084. Храм для огня
        У него в ладони отчаянно бился огонёк. Просачивался язычками между пальцев и трепетал, будто старался выскользнуть, но никак не мог. Маленький, вёрткий, золотисто-оранжевый, он плевался искорками, а порой прятался совсем.
        Я сидел на холме, среди высоких трав и вдыхал ароматы лета, а хозяин огонька брёл мимо, ничего не замечая. Пламя в его руке не помогало ему, он словно забыл даже, что именно несёт. Иногда его лицо освещалось ярким бликом - так я понял, что глаза его светлые, а губы плотно сжаты. А ещё - он очень устал.
        Наверное, он и вовсе собирался пройти дальше, ничего не замечая, но вдруг ощутил мой взгляд и замер.
        - Кто здесь? - голос его оказался хриплым, словно надтреснутым. Ответить я не успел, он и сам всё понял. - Странник.
        - Да, - отозвался я на это.
        Тогда только он приблизился и опустился на тёплую после жаркого дня землю в шуршащие травы. Огонёк опять показался между пальцев, но он плотнее сжал кулак.
        - Нельзя отпускать его, - пояснил он, пусть я и не спрашивал.
        - Отчего же?
        - Он не знает меры, - и мой случайный собеседник прикрыл глаза. - Некогда он уже сжёг этот мир.
        - Такой малыш?
        - Да, всё начинается едва ли не с искры. Я всё ещё стараюсь найти, где могу отпустить его на волю, где он не причинит вреда, но нет… никак не могу отыскать подходящего места. Может, и не в этом мире оно.
        Голодный огонёк опять выглянул, точно осматривался. Я даже посочувствовал ему, пленнику, но в то же время задумался, где же ему можно дать волю.
        - Как же ты поймал его?
        Он посмотрел на меня долгим взглядом, прежде чем ответить.
        - На пепелище, сжёг ноги, пока гонялся.
        Только теперь я заметил, как перемотаны его ступни. Возможно, они были изуродованы пламенем.
        Ночь вокруг нас стала гуще, и мы надолго замолчали. Где-то далеко щебетала птица, не зная никаких забот. Огонёк то выглядывал, то прятался между пальцев, казалось, в нём нет никакой опасности.
        - А есть ли здесь храм? - спросил я вдруг. - Каменный храм? Не стоит ли он за грядой холмов?
        - Храм, говоришь… - он задумался, вытянул руку, словно хотел полюбоваться игрой пламени. - А зачем он нам?
        - Там огонь мог бы жить и не причинять боли, - мне было это очевидно, но мой собеседник взглянул на меня, не понимая.
        - Возможно, в этом есть смысл, - вера была ему чужда, так я понял. - Я знаю, где спрятался старый храм, пойдём, научишь меня создавать безопасное пламя.
        В этом почти не звучала издёвка. Я поднялся и подождал, пока он встанет и выпрямится во весь рост. Он повёл меня почти незаметной тропой, мы спустились с холма и поднялись на другой, пошли по гряде, а ночь клубилась вокруг, дышала в лицо ветром, пела птицей.
        Храм нашёлся не сразу. Он скрылся в чаще молодого леска, и старые каменные стены заросли плющом и бородами мха. У самого крыльца, едва ли не сквозь ступени, пробивалось деревце. Мы вошли, отодвигая его ветви.
        Внутри, конечно, царил мрак, но огонёк в кулаке моего нечаянного спутника развеял тьму. Мы увидели колонны, удерживающие купол, росписи на стенах, алтарный камень, холодно блеснувший полированной поверхностью.
        На стенах сохранились полукруглые каменные чаши. Он висели на цепях, и я сразу представил, как там может танцевать пламя.
        - Что нужно твоему огоньку?
        - Ничего, - удивился он и впервые раскрыл ладонь. Танцующее пламя осветило весь храм, заблестела почти скрытая пылью мозаика, засиял алтарь, отражая каждый блик.
        - Посади его в чаши, - кивнул я. - И ты оживишь храм. Здесь огонь не сбежит.
        Откуда у меня была такая уверенность, я не знал, но в то же время ничто не убеждало в обратном.
        Он послушался.
        Подходя к чашам поочерёдно, он отпускал по языку танцевать там. Скоро засиял весь храм, раскрываясь для нас. Сколько тут было красоты, как удивительны оказались и витражи, и росписи, и мозаика!.. А на последней чаше огонёк в ладони иссяк.
        Вздохнув свободнее, он повернулся ко мне.
        - Благодарю тебя, странник, так мне будет легче беречь его и этот мир.
        - Теперь ты жрец, - усмехнулся я. - Тебе принимать страждущих.
        Он кивнул, задумчиво оглядев сияющий храм.
        - Здесь много работы. Приходи посмотреть позже.
        Тут у алтаря раскрылась дверь. Я не стал спорить, прошёл через неё, лишь махнув рукой на прощание.

* * *
        Когда я попал в этот мир снова, стоял октябрь. Холмы встретили меня нерадостно, шёл дождь, но влажность и ароматы осени мне нравились, и я двинулся знакомой тропой.
        Свинцовое небо ещё не скоро обещало потемнеть, травы шуршали и мокли, а я, набросив капюшон, то поднимался на холм, то петлял между разросшихся кустов, пока не увидел знакомый лесок, среди ветвей которого маячила остроконечная крыша храма.
        Сквозь узкие арки окон падал оранжевый свет. В каплях дождя он искрился и бликовал. У крыльца всё было расчищено, неподалёку появился новый колодец.
        Я не сразу тронул тяжёлую дубовую дверь, но когда вошёл, ощутил невиданное тепло. В каменных чашах танцевало жаркое пламя, которое дохнуло мне в лицо.
        Здесь теперь всюду были скамьи и столы, а мой давешний знакомец в длинной мантии стоял у алтаря, на котором лежали колосья и стояли бокалы с водой.
        - Обжился? - спросил я, и он обернулся, улыбаясь.
        Его было почти не узнать - длинные волосы сияли, глаза лучились счастьем, он казался моложе, и сильнее, и выше.
        - Да, твой совет был прекрасным.
        - И огонь не желает сбежать?
        - Все благодарят его за тепло и уют, ему не от чего бежать и нечего просить. Он больше не жаждет уничтожить весь мир.
        Я улыбнулся и подошёл к нему.
        - Значит, твой мир в безопасности.
        Мы пожали руки друг другу, а пламя всё плясало, искрило, шуршало в чашах, как за стенами шуршал октябрьский дождь.
        Долго в тот вечер я просидел в этом храме. Мы говорили о том, что влечёт сюда странников, о мирах, которые они проходят ради кусочка тепла, об огне, что нашёл себе мирную цель.
        Незаметно я так расслабился, что начал задрёмывать, и тогда мой знакомый - теперь он был Жрец - провёл меня в комнатушку за алтарём, предложив устроиться на мягких шкурах, что и ему служили постелью. У него были ещё дела, оставив меня, он вышел, гремел чем-то, подметал пол, пока я метался среди снов, что были одни другого прекраснее.
        Утром же выглянуло солнце. Проснувшись, я вышел в общий зал и…
        И тогда увидел, что крыша храма легко пропускала солнечный свет. Я стоял и не мог налюбоваться этим чудом, этим сиянием, я переполнился восхищением.
        - Да, это тоже было чудом, - появился Жрец рядом. - Но твоя дверь зовёт…
        - Я приду ещё.
        И снова наши пальцы сплелись. Мы взглянули друг другу в глаза, запоминая и давая обещания разом.
        Покидая храм, я уже знал, что буду здесь в следующем мае…
        Обязательно буду.
        085. Привратница
        Останавливаться в этом городке мне было не нужно, однако захотелось поиграть в обычного странника, не в путешественника, шастающего по мирам. Я вошёл в город незадолго до заката, когда свет стал словно теплее, подкрасился оранжевым тоном. Здания здесь были сплошь высотные вычурные, будто много-много замков собрались как-то вместе и решили зажить единым сообществом. Их сплетали между собой ажурные мостики или целые сети водосточных труб. Между тем улицы были настолько широки, чтобы не теряться в тенях от домов.
        Я шёл, удивляясь подобной архитектуре, но больше заботился о том, чтобы отыскать какую-нибудь кофейню. В этом мире я бродил уже вторые сутки, мне пришлось спать в чаще леса, и теперь хотелось горячего питья и обед.
        Можно было легко обнаружить дверь - едва ли не в каждом переулке затаилась хотя бы одна, которую не видели другие люди, коренные обитатели этого мира. Но я не хотел торопиться.
        На самом деле это ощущение присуще каждому страннику: оно намекает, что где-то здесь, совсем рядом бродит чудо, которое нужно изловить, узнать, запечатлеть в памяти. И уходить из реальности, где что-то такое ждёт на самом деле почти что глупо.
        Так что, пропуская всё новые и новые двери, я шёл квартал за кварталом, иногда поворачивая, иногда выходя на площади, а порой сворачивая в переулочки. Город дышал разными ароматами, но я никак не мог отыскать кофейного, а чая мне совсем не хотелось.
        Наконец среди множества чайных я учуял другой аромат. Усталость будто вмиг покинула, и я расправил плечи, удивляясь тому, что, оказывается, сам не заметил, когда наступили сумерки.
        Витрина кофейни мягко сияла в подступающей тьме. Заведеньице занимало часть первого этажа большущего здания, настолько высокого, что когда я задрал голову, так и не смог понять, где оно сливается с потемневшим небом. Отбросив мысли об этом, я вошёл в приветливо распахнутые двери и отыскал для себя столик в углу у окна. Позади меня была стена, и потому это местечко казалось особенно уютным.
        Почти сразу ко мне подскочил бойкий мальчишка:
        - Кофе? - угадал он и улыбнулся, когда я кивнул. - Что-нибудь ещё?
        Глянув на краткое меню, я пожал плечами. Здесь не подавали обедов, только десерты.
        - Какую-нибудь сдобу.
        - Минуту! - и мальчишка унёсся. Я прикрыл глаза, чтобы лучше напитаться смесью тёплых вкусных ароматов, чтобы вслушаться в звон вечера.
        Среди негромких голосов, приглушённого смеха, позвякивания ложечек, я снова уловил присутствие чего-то донельзя странного, какого-то почти свершившегося чуда. Однако когда оглядел помещение, ничего ровным счётом не обнаружил.
        Народа здесь было немного, кое-кто сидел на диванчиках в дальнем конце, кто-то уселся прямо к стойке, мальчишка-официант шастал между столиками, из кухни доносились едва слышные звуки, навевающие приятные размышления о поднимающемся тесте, турках с кофе и прочих кулинарных хитростях.
        Я едва удержался, чтобы не пожать плечами. Что же такое мне мерещилось? Что нашёптывал этот город, этот вечер?.. Задумавшись, я даже не обратил внимания, в какой момент передо мной возникла чашка кофе и тёплая булка, загнутая как рогалик.
        За окном плыли сумерки, они были зеленоватыми, точно сквозь бутылочное стекло, и почти казалось, что скоро в этой бутылочной темноте зажгутся золотом медузы, заснуют почему-то именно ярко-красные рыбки, быть может, даже мелькнёт огромное тело кита.
        И снова, снова мне почудилось легчайшее дуновение, прикосновение чуда. Словно бы это оно и проплыло мимо, прячась за мыслями о морских обитателях.
        Только когда чашка кофе подошла к концу, а от булки не осталось ни крошки, я, зарывшись в карманы в поисках монет, заметил, как волной накатывает то же самое ощущение. Но на этот раз я будто бы понял, откуда - хотя бы приблизительно - оно исходило.
        Сначала я глянул туда искоса, опасаясь спугнуть, но потом уже развернулся открыто: в углу сидела кошка. Разноцветные глаза её мягко светились, едва заметно, отчего казались драгоценными камнями. В меру пушистая и рыжая, кошка таращилась на меня, обернув хвостом лапы, и иногда поводя ушами.
        Оставив на столике пару монет, я поднялся и подошёл к ней. Кошка не сдвинулась, только посмотрела на меня со спокойным удивлением.
        - Кто ты? - спросил я, опускаясь перед ней на корточки и протягивая ладонь - не погладить, а только показать, что не желаю ей зла.
        - Кто - ты? - отозвалась она отнюдь не мурлыканьем. - Не местный. Из-за тебя двери сошли с ума?
        - Двери?
        - Да, двери-двери, - она чуть дёрнула кончиком хвоста. - Я слежу за всеми дверями этого города, и сегодня те, что ведут прочь, сошли с ума. Что тебе нужно здесь?
        - Я странник.
        - Ах, так вот оно что. Им хочется тебе понравиться, - кошка направилась к выходу. - Иди за мной, не так-то это просто. Нельзя открыть какую угодно дверь, - она выделила голосом «какую угодно».
        Украдкой я оглянулся, но никому и дела не было, что пытаюсь беседовать с кошкой. Вероятно, они даже и не видели нас.
        Кошка повела меня по улицам, уверенно поворачивая на самые узкие, лавируя между зданий. В какой-то миг мы оказались в таком странном переулке, где водосточные трубы сплетались, будто плющ. На одну из них и запрыгнула кошка. В темноте она стала рыже-сизой.
        В этот городской уголок не долетал свет фонаря, и теперь создавалось ощущение, что кошачьи глаза разгорелись и даже освещают всё вокруг, пусть и очень неярко.
        - Так вот, - она строго фыркнула. - Не любую дверь здесь можно открывать, когда захочется. Не знаю, как там в других мирах, но у нас строгая очерёдность. Ты и так уже разрушил их спокойствие!
        - Какую же тогда следует открыть? - улыбку я спрятал, очень уж умильный это был страж.
        - Я покажу, - и она пошла по водосточной трубе. - Не теряй меня из виду.
        Нам пришлось ещё долго блуждать по подворотням, иногда я почти терял мою провожатую в темноте, но всё же мы вышли к двери.
        - Вот эта! - и снова кошка уселась, обернув лапы хвостом.
        - Что ж, я всё равно уже поймал то, за чем приходил, - но я всё же не спешил открыть дверь.
        - Это за чем же? - она сощурилась, глаза сверкнули ярко и почти зловеще.
        - Познакомиться с тобой, чудесный привратник.
        - Ладно уж, погладь за ушком, - и она подставила голову под ладонь.
        Шёрстка её была очень мягкой и нежной, а вырвавшееся мурлыканье звучным и громким. Но всё же я отступил и отворил дверь.
        Кошка проводила меня до порога.
        Уже у себя дома я снова вспомнил её. Что-то я всё же не поймал до конца, а потому сразу задумал вернуться. Отчего там так сложно с дверями? Что это за город такой? И почему его хранит кошка?..
        Вопросы только сейчас будто выпрыгнули на меня и не собирались больше покидать. До самой глубокой ночи я просидел за рабочим столом, вырисовывая снова и снова наброски улиц и переулков, плетения водосточных труб… Будто бы такие рисунки позволили бы мне заглянуть под полог тайны.
        Кошка, наверное, посмеялась бы надо мной. Впрочем, я собирался и это узнать, отыскав её в следующий раз.
        086. Полынное зелье
        Горький полынный вкус - это всё, что я запомнил. Очнулся под белёсым, словно выгоревшим небом июля в мире, где было слишком много пыли и мало дорог. Первое время память не возвращалась. Я сидел у костра и рассматривал пламя, будто и его тоже требовалось узнать заново.
        Я слушал голоса ветров за спиной.
        Наступил момент, когда я ощутил жажду, и пришлось подниматься, осматриваться. Хорошо, что колодец оказался неподалёку. Впрочем, быть может, и не так уж хорошо. Я напился чуть солоноватой воды и долго сидел на камнях, всматриваясь в горизонт. Где-то там далеко пустошь обращалась холмами.
        День клонился к исходу, подступала ночь, сумерки здесь наверняка намечались короткие - и откуда у меня возникло такое убеждение, я не сумел отследить. Да и не хотел, наверное, мысли текли свободно, не задерживаясь, они не бежали по кругу. Проносились, словно поток, в котором не было никаких догадок, никаких идей, только спокойное недоумение.
        Пустошь, пыль, редкие кустики травы, догорающий костёр, ветер, вечер…
        Точно я вспоминал названия, искал внутри себя понимание каждого, но всё-таки что-то ускользало. Именно из-за этого глубоко во мне растекалась, угрожая затопить целиком, тишина и немота.
        Небо чуть порозовело, солнце упало за холмы, и сумеречный час вытянул тени, загустел в воздухе. Костёр прогорел, и мне будто бы больше незачем было здесь оставаться. Не выбирая направления, ни о чём не заботясь, я побрёл наугад сквозь пыль и пустоту.
        Ночь обступила меня очень быстро, почти внезапно. Застиранная ткань небес налилась цветом, её истыкали иголки звёзд, замолк даже ветер. Двигаясь в монотонном, почти механическом ритме, я шёл к холмам, но они не желали приближаться. Угли костра подёрнулись пеплом и скрылись за спиной уже очень давно.
        Растянувшееся, бесконечное время едва не заставило меня забыть и о том, что я ещё застал день. Казалось, ночь пришла и пребудет тут всегда, целую вечность.
        Горький полынный вкус.
        Следуя сквозь ночь, я вновь ощутил его на губах, словно бы некто поцеловал меня и исчез прежде, чем я сумел осознать, что случилось. Остановившись, я вглядывался в темноту, я рассматривал звёзды, искал хоть какой-то намёк, но тщетно.
        Да и… мне не казалось это необходимым. Здесь и сейчас, лишённый памяти, лишённый звучащего и зовущего сердца, я был спокоен. Возможно, даже чересчур.
        Я снова двинулся вперёд, хоть и не видел в том необходимости. Ничто не требовало этого, я мог остаться среди ночи здесь или идти в некое туда, ни на то, ни на другое у меня не было никаких причин. Этот выбор не основывался бы ни на чём.
        И только вычленив эту мысль из потока других, я с некоторым беспокойством подумал, что память каким-то образом давала мне цель. Теперь же таковой не оказалось. Разве в том должен был состоять покой?
        Но, конечно, и на таких размышлениях я не сосредоточился надолго. Отпустив их вместе с остальными, я шёл и шёл, даже наслаждаясь каждым шагом, находя в бесцельности своеобразную привлекательность.
        Или не зная ничего иного.
        Только полынь стала мерещиться мне всё ярче, всё более явно.
        …Я прошёл ночь насквозь и утро встречал на холме, почти на вершине, укрывшись от проснувшегося ветра в пологой ложбинке, где разросся шиповник. На старом кусте трепетал лепестками единственный розовато-белый цветок. И он отчаянно пах полынью, почти до рези в глазах.
        Странно, что самой полыни я не встретил ни кустика.
        Отдыхая, я смотрел, как медленно светлеет небо. До вершины было недалеко, но подниматься пришлось бы почти по отвесному склону, и мне хотелось набраться сил. Само ощущение небольшой цели, заключённой в необходимости подождать, радовало.
        Но вот встало солнце. Оно смотрело на меня, а я всматривался в него, и вместе с живительным светом в меня втекали воспоминания. Я бы прикрыл глаза, но не мог, околдованный моментом.

* * *
        - Если выпить этот напиток, то почти потеряешь себя, - его голос звучал тихо и вкрадчиво. - Этого ли ты хочешь?
        - Я любопытен, точно кот, и ты об этом знаешь, - я вытянул ноги к огню и лениво подсматривал за тем, как он склонился над тиглем, установленным над обычной чайной свечкой. Внутри прозрачной посудины что-то бурлило.
        Пахло полынью.
        - Ты ведь можешь не вернуться, - напомнил он.
        - Каждый день я могу не вернуться, - усмешка скользнула по губам. - Каждый день и из каждого мира. Любой странник однажды может забыть, как открывать двери.
        - И ты решил поторопить этот момент?
        - И я решил узнать, каким станет для меня такой момент, - взмахнув рукой, я помолчал. - Мне нужно почувствовать.
        - Как будто ты ищешь гарантию, что именно с тобой на самом деле ничего подобного не случится. Представь свой страх, а?
        - Я не боюсь.
        - А что делаешь?
        - Хочу подготовиться, в этом ты прав.
        Он отодвинулся от стола и откинулся на спинку кресла, рассматривая меня так, будто видел впервые.
        - Я Алхимик, но не отравитель.
        - Это меня не убьёт.
        - Это почти убьёт тебя.
        Мы смотрели друг на друга. В его взгляде читались и вопрос, и насмешка. Что он видел по моему лицу, я знать не мог. Наконец мне пришло в голову отметить:
        - Я не ищу смерти. И Смерть не ищет меня.
        - О, вот этого я бы не утверждал так смело, - Алхимик поднялся и потушил свечу, жидкость, распространявшая полынный аромат, зелье, лишающее памяти, остывала. - В твоём случае нельзя утверждать ни первое, ни второе.
        - Поддел, - невольно я любовался им - высоким, статным, таинственным… удерживающим внутри себя знания, которые мало кому поддаются.
        - Не могу…
        - Перестань, - теперь и я встал, обнял его за плечи. - Это мой выбор.
        Горький полынный вкус.
        Тишина. Пустота.

* * *
        Странно, но я не ощутил облегчения, когда вспомнил. Хотя, быть может, и не должен был его почувствовать. Навалившиеся на меня воспоминания довольно быстро разложились по полкам, и я отвернулся от ставшего чересчур ярким солнца. Позади меня вырисовывался прямоугольник двери. Она ещё только угадывалась, только готовилась прорасти в этот мир, но в сердце уже отозвался тягучий зов.
        У меня снова была цель, передо мной опять легла дорога, определённая неопределённость, миры, путешествия, пересечения путей.
        Но стало тяжелее.
        Наверное, в пустоте беспамятства я отдыхал от чего-то, что и сам не мог уловить в повседневной жизни.
        …Когда я перешагнул порог, Алхимик обнял меня, вглядываясь в глаза.
        - Ты, это действительно ты.
        - Сомневался? - голос мой прозвучал слишком тихо.
        - Никогда нельзя знать заранее, что точно заберёт это зелье, а что подарит. Вот какой смысл был в том, что ты так рисковал?
        - Пока что мне нужно об этом поразмыслить, - отстранившись, я усмехнулся. - Ну же, не тревожься. Наверняка тебе поможет чай.
        Полынью больше не пахло, и мы провели весь вечер, беседуя и подшучивая друг над другом. Но всё же внутри меня теперь звенел тревожный колокольчик. Точно ли я вернулся весь? Точно ли мне следовало вернуться? Правда ли нужно было уйти?..
        Оставшись в одиночестве, я долго смотрел на огонь, словно пытаясь его вспомнить. Вплестись с ним в одну реальность. Кажется, мне это почти удалось.
        087. О музыканте и девушке
        В тишине небес звёзды этого мира рассказывают друг другу сказки. В вечности и высоте им так одиноко сиять, так медленно течёт их жизнь, что истории - это единственное, чем они могут развлечь друг друга в ночной тьме. Они говорят по очереди мягко звучащими голосами, и порой, если хорошенько прислушаться, когда город уснёт, можно услышать, о чём болтают звёзды в самом сердце ночи.
        Особенно они любят услышанные у людей сказки про ангелов, возможно, потому что думают, будто похожи на них. Ещё их чаруют подсмотренные истории о неразделённой любви, ведь звёзды бесконечно одиноки в этой реальности, а потому не понимают, как может появиться взаимность. Ценят они рассказы о Вечности и о ветре, потому что Вечность - их родитель, а ветер целует их, на краткий миг даря ощущение соприкосновения с чужой жизнью.
        На южном краю неба неярко горит совсем крохотная Звёздочка, зачастую она прячется в облака, молча вслушиваясь в рассказы остальных и не выдавая ни своего интереса, ни своего присутствия. Долго готовясь к ночи, когда и ей придётся заговорить, Звёздочка нередко перебирала в памяти всё, что когда-либо видела: звёзды не умеют сочинять, они открывают друг другу лишь то, что подсмотрели с небес. Однако много ли рассмотришь, когда вокруг облачная пелена? И потому Звёздочка пряталась всё чаще, стыдясь, что не привлечёт ничьего интереса.
        Но как раз накануне Звёздочке несказанно повезло. В тот час, когда другие звёзды спали, а заря уже потихоньку перекрашивала небосвод, Звёздочка единственная стала свидетелем чудной и печальной истории…

* * *
        На окраине городка, над которым как раз и сияла крохотная Звёздочка, высилась старая башня, окружённая тенистым, давно заброшенным и потому сильно разросшимся садом. В сумрачный предутренний час вошла в сад девушка необыкновенной красоты. И так же невероятно глубока, как красота, была её печаль. Пронзительно одинокая, девушка напоминала одну из холодных и далёких звёзд, обречённых на вечность в пустоте.
        На щеках девушки вспыхивали алмазным блеском слёзы, и она шла по саду, то скрываясь в тени деревьев, то вновь появляясь. Наконец она пришла к старому пруду, села на берегу, не боясь сырости. Её пальцы тронули поверхность тёмной воды.
        Звёздочка не могла насмотреться - никогда прежде она не становилась свидетельницей столь прекрасного в своей печали зрелища. Длинноволосая девушка смотрелась в озёрную воду, роняя хрустальные капли слёз и забывая убрать их со щёк.
        Сколько это продолжалось, что за тоска съедала красавицу? Звёздочка не знала ответов и не умела прочесть их в человеческих душах. Но вот девушка поднялась и прямо в платье вступила в воду. Белая ткань взметнулась куполом вокруг её ног, а она продолжала заходить всё глубже.
        Пожалуй, единственное, что каждая звезда в небе видела с избытком - человеческие смерти. Какими они только ни были! Но Звёздочка, смотревшая с небес на то, как медленно уходит в темноту омута красивая девушка, опечалилась. Ей не хотелось, чтобы столь удивительное создание увяло так быстро, не хотелось, чтобы ничего не осталось, кроме памяти. Вот только со своего места на небосклоне Звёздочка ровным счётом ничего не могла сделать.
        Не заметила она и того, когда в саду появился юноша. Лишь в тот миг, когда он прыгнул в воду, чтобы спасти красавицу, Звёздочка и увидела его впервые.
        Юноша вынес нахлебавшуюся воды девушку на берег. Та прижалась к нему, позволяя гладить по волосам и плечам. Они заговорили не сразу, но всё же Звёздочке удалось узнать, что девушка действительно умирает от любви. Та пронзила её сердце ядовитыми когтями и не давала вздохнуть.
        Музыкант, чей облик свёл её с ума, не отвечал взаимностью.
        Сколько ни умолял спасший одуматься, девушка только плакала, отводила взгляд, не соглашалась жить ни днём больше.
        Такие истории в этом мире бывали слишком часто. Любовь даже звёздам казалась лишь жестокой насмешкой. Как часто она приносила лишь разочарование людям!
        - Хочешь ли ты стать с ним одним целым? - спросил вдруг девушку её спаситель.
        - А разве это возможно?
        - Дороги назад не будет, - в голосе его была печаль. - Но я могу обещать тебе это.
        - Мне уже всё равно, я не могу жить без его любви и не могу разлюбить, - отвечала девушка.
        - Будь по-твоему.
        Он поднялся и заставил и девушку встать, а сам из-за пазухи вытащил мешочек искристой звёздной пыли. Некоторое время он ещё смотрел в глаза навеки влюблённой, а затем осыпал её блеском и светом с головы до ног. Последний раз коснулся он её волос, убирая прядь со лба, а затем хлопнул в ладоши.
        Свершилась магия, в руках он теперь держал скрипку невероятной красоты. Точёная форма, лак, сияющий в звёздном свете… Звёздочка удивилась, что инструмент может оказаться настолько восхитительным и чудесным.
        Юноша устроил скрипку на плече, коснулся струн смычком, и мягкая мелодия заставила плакать даже Звёздочку. В этих тихих звуках была и Любовь, и Смерть, и Вечность, и Зов.
        Он играл до самого рассвета.
        День - не время для звёзд, но любопытство заставило Звёздочку не спать, а присматриваться к городу весь день напролёт. На площадь, в час, когда летний зной переполнил чашу дня, вышел юноша с прекрасной скрипкой. Он заиграл, и тут же вокруг собралась толпа. Мелодия заставляла и плакать, и смеяться, она заставляла забыть обо всё и вспомнить о главном. И все слушали, почти не дыша, и в краткие паузы от души хлопали в ладоши.
        Однако спустя какой-то час из толпы вышел мужчина. Он был одет в чёрное, а красивое, но гордое лицо показалось Звёздочке слишком отчуждённым. В глазах же его и вовсе пролегла ночь.
        - Сколько хочешь за свою скрипку?
        - Мне ничего не нужно, я уступлю тебе инструмент, - отозвался юноша. - Но только у меня есть условие.
        - Какое же?
        - Сыграй на ней прямо сейчас.
        - Разве это условие? - пожал плечами мужчина.
        Скрипка оказалась в его руках и застонала, едва он коснулся струн смычком.
        Он заиграл что-то невесомо-лёгкое, танцевальное, и никто не мог устоять, все пустились в пляс, слишком уж волшебно пела скрипка в его руках. Так удивительно играл он, так отзывалась ему скрипка, что Звёздочка не удержалась и запела с ней вместе - о Любви, о Смерти, о Вечности…
        До вечерней зари играл музыкант, не останавливаясь, не прерываясь ни на мгновение. И по щекам его текли слёзы утраченной любви.
        Оставшись в одиночестве на площади после заката, музыкант сказал:
        - Я узнал тебя и полюбил. Но уже слишком поздно.
        И вышел вперёд тот, кто сотворил скрипку.
        - Я могу дать тебе дорогу и цель, и если сумеешь пройти до конца - быть вам вместе ещё одну вечность.
        Музыкант молчал слишком долго.
        - Что ж, я готов, - согласился он в тот момент, когда Звёздочка уже решила, что он откажет.
        - Всюду, где ты пройдёшь, будет просыпаться Любовь - чистое и взаимное чувство, которое подарит счастье людям этого мира, людям других реальностей. Ты будешь идти, даря его, пока кто-нибудь наконец не заметит, что и сам ты влюблён.
        Творец скрипки тут же отступил в тень и… исчез, будто рассыпался звёздной пылью.
        Музыкант же вздохнул и мягко погладил скрипку.
        - Да будет так…

* * *
        Закончилась история, молчали звёзды. Только мелодия скрипки лилась, звенела, рассказывая о Любви, о Смерти, о Вечности… О музыканте и девушке.
        088. Суть странника
        Протяжные птичьи вскрики, похожие на плач, на прощание, на судорожный вздох разорвали небо. Было темно, рассвет едва тлел в тумане, солнце ещё не проснулось, и в такой тишине, в такой гулкости звук раздался подобно набату.
        Небо вспорол птичий клин, и я смотрел на это, а в душе что-то замирало и рвалось, рвалось и рассыпалось, будто бы и я должен был подняться этим утром в небо, но снова утратил крылья, а может, способность оборачиваться птицей.
        Когда всё стихло, заря разгорелась, заболоченная пустошь, где то здесь, то там стояли обманчиво спокойные озерца, постепенно наполнялась дневным гомоном и копошением.
        Моя тропа прыгала козой с кочки на кочку, иногда теряясь в зарослях рогоза, осоки и ещё каких-то мне неизвестных трав. Поправив рюкзак, я двинулся по ней, ни о чём особенно не задумываясь. Оказавшись в этом мире случайно, я уже несколько дней искал путь прочь, но мне не везло.
        Тут не работала магия, не действовали уловки странников, оставалось только брести туда, куда звал внутренний компас, и ждать двери, которая всё равно должна была открыться.
        Впрочем, я не особенно горевал. Тут стояла тёплая осень, богатая на запахи, влагу и солнечный свет разом. Я наслаждался каждой секундой, хоть и не останавливался дольше, чем на пару часов - дверь ждала где-то далеко впереди, открывалась лишь в определённый час, и я хотел успеть.
        Мне почти не хотелось спать. Даже останавливаясь на отдых, я не засыпал, а лишь впадал в странное созерцательное настроение, лишь вслушивался в мир вокруг и скользил по грани дремоты. Вероятнее всего, причина была в том, что странник, бегущий между мирами, сумел бы выбраться и через сон, а эта реальность была ревнива к своим границам и не позволяла обмануть себя вот так просто.
        От такого бессонного путешествия я, пожалуй, не так уж уставал. Разве что, ноги гудели, но разум оставался чистым и острым. Вот только мне не о чем было размышлять. Загадки и тайны оставили меня.

* * *
        …Прямо из-под ног выпрыгнула жаба и плюхнулась в центр округлого озерца. По воде поплыли круги, разбившие голубое отражение с очертаниями облаков. Я улыбнулся и двинулся дальше, осторожно огибая этот омут. Следы мои мгновенно заполняла вода, и оставаться надолго, рассматривая обитателей болотца, было небезопасно. Топь приманивала, уговаривала прилечь, но тогда бы уж точно вцепилась и больше не отпустила бы, будь я даже трижды странник.
        Когда солнце поднялось достаточно высоко, тропа под моими ногами стала словно бы крепче, а блестящие, как будто стекло, озёра попадались уже заметно реже. А вскоре меня обступил кустарник, после - и деревья. Я вошёл в прозрачную, светящуюся насквозь рощицу, листва которой была ещё насыщенно-зелёной, точно на самом деле осень не подкрадывалась к ней на мягких лапах.
        Выбрав местечко между корней, я остановился отдохнуть, но не стал разводить костра. Мир дышал вокруг меня, жил, а я точно начал выпадать из него, утекать или растворяться. Впрочем, если вслушаться в самого в себя, можно было смело сказать, что дверь уже совсем близко. Быть может, где-то за рощей, там наверняка раскинется широкое поле или же вздыбится гряда холмов.
        Прикрыв глаза, я прислушался к ветру, пробегавшему по кронам, к птичьим крикам - уже не тем, утренним, а обычному гомону. Прислушался и… разобрал, что рядом со мной есть кто-то ещё, столь же иной, столь же неподходящий этой реальности, как я сам.
        Странно было это именно услышать, потому что на самом деле это ощущение не было звуком.
        Не открывая глаз, я мысленно потянулся к тому, кто блуждал здесь со мной, и почти сразу почувствовал отклик.
        «Кто ты? - вопрошал иной путник. - Как давно ты здесь?»
        «Странник, ищу свой выход».
        «И можешь найти?»
        Я удивился этому вопросу и ответил не сразу: «Думаю, что могу».
        «Жди».
        Слово рассыпалось внутри меня, как песок выскальзывает из ладони. Теперь мир был соткан только из привычного шуршания да птичьего гомона. Но очень скоро я разобрал и шаги.
        Раздвигая ветви кустарника, ко мне приближался крепкий мужчина. Он прятался от солнца под капюшоном, казался истрепавшимся, точно ветры дорог не были к нему благосклонны. Обнаружив меня, он встал рядом и некоторое время молчал.
        - Почему ты уверен?
        Мне оставалось только приложить ладонь к груди. Понятный каждому страннику жест.
        - О… - он сел и на мгновение спрятал лицо в ладонях. - Я потерял свой внутренний компас.
        - Как такое возможно? - нахмурившись, я вгляделся в него, но не увидел ничего, что помогло бы мне разобраться.
        - Был слишком беспечен?.. - словно спросил он. - Его вырвали вместе с сердцем.
        И тут он развязал рубашку, обнажая грудь, где змеился уродливый шрам.
        - Местные колдуны могут и не такое…
        - Но здесь ведь нет магии? - удивился я.
        - Есть, просто не наша, - он отмахнулся. - Быть может, если я выберусь…
        Он усмехнулся, не продолжая. В нём не было никакой надежды.
        - Пойдём, - тут уж я не выдержал и встал. - Пойдём, дверь не так далеко, чтобы мы не смогли добраться туда сегодня к вечеру.
        Теперь я торопился, меня подгоняло настойчивое желание понять нового попутчика, но отчего-то я был уверен, что здесь, в этой сквозящей солнцем осени он не станет говорить. Нужно скорее, скорее увести его туда, где ему будет легче поведать о своём горе.

* * *
        …Мы добрались к двери на закате. Очертания её уже вырисовывались, и я даже знал, что сумею её открыть. Мой попутчик изумлённо вздохнул.
        - Ты всё же вывел меня.
        - Скажешь это, когда перешагнёшь порог, - предложил я и рванул дверь на себя, соединяя два мира. В дверном проёме клубилась звёздная мгла. - Иди первым.
        Он послушался, смело шагнул, переносясь, исчезая в круговороте, но я не успел двинуться за ним: кто-то удержал меня за плечи.
        - Не так быстро.
        Голос был холоден и словно водянист. Обернувшись, я увидел мужчину в чёрном, он смотрел на меня, прищурившись.
        - Ты выпустил нашего пленника, значит, готов заменить его собой.
        - Никто не смеет задерживать странников против их воли. Таков закон всех миров, - возразил я.
        - Но он не был странником, он утратил это, - усмехнулся тот в ответ.
        - Если бы утратил, не шагнул бы через дверь.
        - Дверь?
        - Разве ты её не видишь? - теперь я не смог скрыть улыбки. - Так это и работает. Ты - не странник. Тебе не перешагнуть.
        Он замешкался и отпустил меня. В тот же миг я ступил на порог. В любую секунду мне достаточно было бы упасть, чтобы оказаться в другой реальности.
        - Значит, мы ошибались. Значит, его сердце, - и он дёрнул с шеи кулон, хрустальный шарик, в котором что-то сияло, - не ключ к его способности?
        - Странником нужно родиться, - кивнул я. Мне хотелось бы схватить кулон и бежать, но внутри что-то более мудрое убеждало, что это ни к чему.
        Тогда я просто наклонился назад, и кружение других миров захватило меня, заволокло, вырвало из лап осеннего вечера.

* * *
        …Я упал на мягкий мох, пахнуло влажной землёй. Лес обступал со всех сторон. Неподалёку потрескивало пламя костра, металось яркой звёздочкой.
        - Вырвался? - мой давешний спутник оказался рядом и помог мне подняться.
        - Повидался с твоим сердцем, - хмыкнул я.
        Он помрачнел.
        - Как мне теперь получить его назад, кто я теперь?..
        - Странник, - я похлопал его по плечу. - Это у тебя невозможно отобрать.
        - Отчего ты так уверен?
        - Ну ты ведь увидел дверь…

* * *
        …Мы сидели у костра. Над нами шуршал кронами лес. Откуда-то доносились протяжные птичьи крики. Разговор замер, застыл, обернулся пеплом, но нам не нужны были слова.
        А потом он вдруг произнёс, разбивая молчание:
        - Я чувствую. Я… оно… вернулось?
        - Не знаю, что они забрали, но суть странника отобрать невозможно, - повторил я в который уж раз.
        - Невозможно.
        И снова пронёсся, распарывая небо, протяжный крик улетающих птиц.
        089. Сомнение
        - И всё же как ты не устаёшь бесконечно путешествовать? - спросила она, задумчиво рассматривая меня сквозь бокал, в котором плескалось сияющее золотистое, будто созданное из солнечного света вино.
        - Это ведь моя суть, - пожал я плечами в ответ. Странно было видеть её такой. Королева чаш изменилась, а я не понимал причины.
        - Ты никогда не хотел иного?..
        Прежде чем дать ответ, я задумался, но сколько ни искал внутри себя ростки сомнений, сколько ни пытался найти отказ от того, что имею - ничего такого не было.
        - Никогда.
        Слово, хоть и было произнесено тихо, зарокотало отдалённым громом.

* * *
        Терпкий запах трав, их мягкость и шелест… Я поднялся, с трудом понимая, как оказался именно здесь. Ещё минуту назад на меня смотрела Королева чаш, а теперь вокруг расстилалась пустошь, травяное море, которое ходило волнами под ласковыми ладонями ветра.
        Солнце недавно село, на западе ещё золотилась полоска, больше похожая на ожог, сумерки были пронизаны свежестью, звучали сверчками, точно тут был август.
        Неподалёку стоял городок. Отсюда мне были видны причудливые здания и острые крыши, но идти туда я не хотел, как и ступать на дорогу, мне гораздо ближе были и пустошь, и травы.
        В противоположной стороне начинался лес, но он был столь далёк, что, пожалуй, и за всю ночь я вряд ли бы добрался туда. Это была лишь тёмная - более тёмная - черта на горизонте.
        Равнина, полная травы, дышала летом и ушедшим отдыхать солнцем.
        Впрочем, можно и вовсе никуда не идти, можно остаться здесь до самого рассвета, чтобы разобраться, когда Королева чаш отправила меня сюда, откуда она взяла такие силы и зачем сделала это.
        Я сидел на траве, слушал сверчков, смотрел на звёзды, ответы не находились, но и без них было хорошо, даже слишком хорошо. Так хорошо…
        Я усмехнулся и произнёс это вслух:
        - Так хорошо, что я бы остался, не будь я странником. Видишь, не работает.

* * *
        Королева чаш смотрела на меня сквозь стекло наполовину опустевшего бокала.
        - Ты раскусил меня слишком быстро, потому такой ответ я принять не могу.
        - А зачем тебе вообще какой-либо ответ? - устроившись в кресле, я мельком пожалел, что не нахожусь среди трав. Впрочем, и собственная гостиная мне нравилась, и скоро я забыл об этой мимолётной тоске.
        - Вдруг странник - не твоё призвание?

* * *
        Мне никогда не приходилось сомневаться.
        Когда гостиная опустела, Королева чаш растворилась в вечерней мгле, я долго ещё сидел у камина. Живой огонь шептал что-то, но я не разбирал слов.
        Возможно, сомнение - это почти приключение. Это почти путешествие, путь по грани между неким «Да» и совершенным «Нет». И, может, то, с какой радостью я позволил себе его, меня и определяло. Может быть, это и говорило о моём призвании больше всего. Но я позволил себе не смотреть со стороны, а погрузиться полностью.
        И вместе со сном я перешёл в иное пространство, в реальность, где…

* * *
        Первое, что я услышал, - как шумит море. Мерный и приятный звук, плеск о камни, шелест отбегающей, чтобы кинуться на берег снова, волны. Я открыл глаза одновременно с осознанием, что всё тело ломит от неудобной позы, ноги и руки затекли, теперь в них снопами взрывались искры, обжигая иголками.
        Я сел и принялся растирать колени и голени, и только после того огляделся. Надо мной шелестела тростником ветхая крыша беседки, сквозь жерди стен проглядывал утренний пляж. Солнце наверняка только-только встало, по песку тянулись длинные тени, больше похожие на не успевшую сбежать ночь.
        Море было мне незнакомо.
        Выбравшись наружу, я - босой - пошёл по песку к воде. Волна обожгла ступни холодом, но от такого приветствия внутри разлилось удивительное ощущение, и я постоял ещё, пока не понял, что ноги скоро потеряют чувствительность.
        Почему я остался босым? Как так вышло? В беседке не нашлось обуви.
        …Пляж оказался пустынным и за полосой песка поднимались почти неприступные скалы. Кто и почему разместил здесь беседку, если не было возможности спуститься сюда? Или, быть может, кто-то приходил сюда с моря?
        Я бродил по песку, не испытывая ни голода, ни жажды, а солнце поднималось выше. Море шептало и пело мне. И, наверное, в те часы я совсем ни о чём не думал. Ничего не предполагал, ничего не желал.
        Быть может, не желал даже странствовать.
        Странное состояние сознания, почти дремота, полный покой, очень близкий к пустоте, но… не она.

* * *
        Когда всё сменилось, я не заметил, но понял зато, что нахожусь в сновидении. Угадал его наконец, пусть оно и оказалось столь реальным. Теперь я уже стоял среди сада, переполненного ароматами цветов и красками пёстрой весны.
        Если море успокоило меня, то сад - вовсе нет. Мне захотелось в тот же миг покинуть его, внутри вскипело желание идти. Идти прочь, сколько хватит сил.
        Тогда я вспомнил, что странник.
        Хотелось бы позволить себе ещё посомневаться, но передо мной возникла дверь, и я шагнул за порог, не раздумывая. Шагнул в темноту, пахнущую озоном, во мрак, где что-то таилось, назревало, тлело.
        Но, конечно, проснулся, хоть это было вовсе не тем, чего мне хотелось.
        Надо мной склонилась Королева чаш. Я задремал в кресле у камина, а она вернулась, пока я спал.

* * *
        - Ничего не могу сделать, - говорила она позже. - Хоть мне и странно, что может быть такое… такое… призвание? Что-то единое? Что-то, что ты не в силах изменить?.. Не знаю даже, как точнее это обозначить.
        - Не играй со мной больше, - улыбнулся я в ответ. - От этого устаёшь.
        - Не верю.
        Мы засмеялись вместе, а потом молчали, затем - снова смеялись.
        Ночь текла мимо, стучала в окна плавниками, проносилась бликами звёзд и осколками фонарей. Мне было спокойно, точно то утреннее море, что я увидел во сне, осталось глубоко внутри меня. Осталось мной, как бы странно это ни было.
        Море… оно ведь вечно находится в движении. Я осознал позже и опять улыбнулся.
        - На самом деле, - Королева чаш замерла на границе света и тени, - на самом деле мне нужен был воин.
        - Зачем тебе воин? - удивился я.
        - Мне нужен победитель, - поправилась она задумчиво. - Кто-то, кто возьмёт в руки меч.
        - Я найду тебе воина в одном из странствий.
        - Да, ведь сам ты не… Ты не будешь воевать, - она почти разочарованно вздохнула. - Хотя получилось бы хорошо.
        - Может быть.
        Распрощавшись, мы разлучились - уходящая ночь унесла её, а я остался в ладонях утра. И с новой мыслью - отыскать воина. Забавно, как путешествия связаны с поисками. Так может, я не странник, а ищущий?
        Это меня позабавило, но ответ я уже получил, знал его и потому больше не поддался желанию прогуляться по грани между удивлённым «Нет» и сокрушительным «Да». Никакой другой ответ мне был не нужен.
        Я знал свою суть.
        И внутри меня плескалось напоённое утром море.
        090. Пустота и Господин С
        Одна реальность рассыпалась осколками, и я оказался среди другой. Здесь всё было почти так же и в то же время совсем не так. Я и себя чувствовал расколотым, хотя, быть может, был только осколком.
        Вдохнув глубже, я почувствовал, как новый воздух распарывает меня изнутри. Навалилась темнота, и тело будто перестало существовать. А потом исчезло совершенно всё.

* * *
        Проснувшись, я сел на постели, потёр ладонями лицо, стараясь прийти в себя. Сны всё ещё корчились в углах комнаты, странные, болезненные, похожие на клочки серого тумана.
        За окном лишь начинало светать, около шести утра, но спать дольше не имело смысла. За эту ночь я умер больше семи раз и снова переживать это чувство не хотел.
        Ещё вчера из колоды Таро мне улыбнулся Господин Смерть, вот только откуда было знать, что он намеревался вмешаться и в мои сновидения.
        Заваривая кофе, я почти ни о чём не думал, только скользил по грани между дремотой и бодростью. В голове звенела тишина, а дом разговаривал со мной - поскрипывал, постукивал, звенел и шипел.
        В городе тоже начиналось бурление, шевеление и всякая жизнь. Раскричались грачи, хрипло ворковали голуби, где-то истошно лаяла собака, шуршали шины… Но я словно терялся во внутренней тишине и ничего не чувствовал более.

* * *
        Я тонул, точно зная, что в этом месте нет ни глотка воздуха, только вода. Стремиться наверх, или вниз, или вбок было бесполезно, здесь не осталось никаких направлений, не было дна, не было ничего.
        Я знал, но продолжал куда-то стремиться, пока сознание не померкло.

* * *
        Отмахнувшись от липкого воспоминания, я с неудовольствием посмотрел на чашку. Чай остыл, а я так и не разобрался в себе. Более того, даже как будто и не начал. Солнце уже робко заглядывало в окна.
        - Быть может, ты просто зайдёшь на чай? - спросил я громко, и в дверь тотчас постучали.

* * *
        Мы сидели друг напротив друга. Господин Смерть выбрал чёрный чай с долькой лимона и пил его столь вдумчиво, что этим можно было любоваться. Я чего-то ждал, полный усталости настолько, что она могла бы плескать через край.
        - Знаю, ты думаешь, что можно было обойтись без… этого, - он усмехнулся.
        - Разве нет? - глянув на него искоса, я помешал чай ложечкой, хотя не сыпал себе сахар.
        - Нет на самом деле, - Господин Смерть поднялся, проскользил по кухне. Он ставил чайник и мыл заварник под резко бьющей струёй, а я даже не мог понять - нормально это или же мы перешли новую грань абсурдности.
        - Почему же нет?
        - Мне нужна причина для прибытия. Умирать тебе рано, вот и…
        - Вот и?
        - Вот и приходится сначала насылать тебе кошмары, потом их ловить, - он хмыкнул и выудил из кармана миниатюрную клетку с тёмными тварьками, похожими на летучих мышей. - Разве не прекрасны?
        - С каких пор ты насылаешь кошмары?
        - Нет, я взял их попользоваться. Ты сам понимаешь, у кого…
        Пожав плечами, я присмотрелся к тварькам, но не узнал в них своих видений.
        - Думал, что не боюсь смерти…
        - И не боишься, твой страх, пожалуй, пустота. Но с ней лучше не шутить даже во сне, - он снял чайник с огня и залил кипяток в заварник, действуя так легко, словно всегда этим и занимался.
        - Ладно, тогда что именно привело тебя ко мне? Чай? - усмехнувшись, я отставил чашку. Мне пить совсем не хотелось.
        - Двери, - он глянул серьёзно. - Конечно, двери.

* * *
        На ладони алел новый шрам. Напившаяся крови странника дверь только что захлопнулась. Я стоял один посреди гостиной. Господин Смерть, выскользнувший в иную реальность, был уже далеко, а я всё никак не мог понять, зачем ему понадобился. Зачем?
        Что-то от меня ускользало.
        Впрочем, порой в услугах странников нуждались такие странные существа, что, вспоминая, я каждый раз удивлённо качал головой. Каких только историй я ни наслушался. А теперь и сам стал историей.
        Наверное, меня всё ещё беспокоило ощущение, похожее на утрату себя. Будто бы сны выпили из меня что-то, выдавили по капле, и теперь во мне жила опустелость, ведь усталость не могла этого заполнить.
        Оставалось надеяться, что это пройдёт.
        День начал клониться к вечеру, а я даже не заметил, когда он успел пронестись мимо.

* * *
        Сначала я долго падал. Так долго, что мог бы даже помечтать о полёте, но понимание - это именно падение - не ускользало, не отпускало. И конечно, я достиг земли, или камня, или воды - было уже безразлично. Я достиг чего-то и рассыпался, разбился, разлетелся на осколки.
        А проснувшись, едва не заворчал, однако на моей постели сидел Господин Смерть. В его пальцах билось тёмное создание, маленький кошмарный сон. Сейчас он почти казался милым.
        - Как всё прошло?
        Я потёр лицо ладонями и подавил зевок.
        - Лучше, чем могло бы… - он задумался. - Покажи ладонь.
        Протянув ему руку, я невольно поморщился, оказывается шрам пульсировал болью, набух, точно в нём затаилось что-то.
        - Так и думал… - он коснулся подушечкой пальца, провёл, чуть надавливая, отчего боль взорвалась и разметалась искрами по всей руке до локтя. - Нужно вспороть.
        - Отличные варианты лечения, - всё-таки пришлось поворчать, но он, конечно, не обратил внимания. В его пальцах мелькнул скальпель, и моя ладонь снова наполнилась кровью, отчего-то тёмной, почти чёрной.
        - Видишь! - воодушевление в его голосе не подходило к ситуации, он поймал несколько капель, вздумавших испачкать пододеяльник, и мягко подул на поверхность крови, пуская там волны.
        Боль словно стала меньше, убаюканная чужим дыханием, а потом и вовсе исчезла.
        Как и кровь с ладони.
        Как и шрам.
        - Эффектно, - признал я. - Но почему так случилось?
        - Я заставил тебя открыть дверь туда, куда не следовало бы, - поднявшись с моей постели, он походил по комнате, поправил булавку на галстуке. - Но это было необходимо.
        - Не повторяйся.
        - Не буду.
        Мы смотрели друг на друга.
        - Ты справишься, - пообещал он и истаял.
        Мне оставалось только откинуться на подушку и представить, достроить историю, но в голове теснились воспоминания о кошмарах, в теле плескалась усталость, и не хотелось ровным счётом ничего.

* * *
        Прошло не меньше месяца с того дня. Точнее - с той ночи. Я почти забыл о кошмарах, визитах и двери, открытой куда не следует. Почти, но не совсем.
        Сидя на крыше в час звёздный и пряный, я слушал, как поют ветра и ничего больше не ждал, когда сны снова пришли на память. Цепкие лапки и острые коготки, погружение в воду, падение, удушье… Всё сразу.
        Закрыв глаза, я пытался сосредоточиться и понять, отчего должен переживать это снова.
        «Не боишься смерти»…
        «Пустота»…
        Пустота.
        И я вгляделся в звёздное небо. Так вот оно что. Пустота.
        Это она на самом деле гонится за мной. Мы играем друг с другом. Или она играет со мной, как кошка с мышкой. Пустота.
        Но то, что я чувствовал, не было страхом.
        Это был интерес.
        091. Клыки
        - Принесла тебе новую историю! - она вбежала в дом так, точно я не запирал дверей. Мы впервые встретились на моей территории, и это тоже удивляло.
        - Историю?
        - О да, как ты любишь, - усевшись за стол, она подхватила мою чашку и начала рассказ. Меч лежал у неё на коленях, неубранный в ножны, точно она только что сражалась, но внезапно вспомнила о старом друге и выскочила из самой гущи боя.

* * *
        В тех краях слишком много скал и снега и слишком мало солнечного света и тепла. Небо смотрит угрюмо, лишь изредка выпуская из-под облачной пелены лучи, которые преображают суровый край, делая его по-настоящему прекрасным.
        Просто так там не выжить, но почти каждый владеет магией. Сила течёт в них так, будто они только ею и дышат. Однако же сила может бежать по разному руслу. Может помогать, а может и вредить. И не каждому дано чистое сердце.

* * *
        В городке у подножия гор не было того, кто не сумел бы обогреть и защитить себя магией. Даже дети владели этим искусством получше многих магов в иных реальностях. Тем удивительнее было встретить на узких улочках меж каменных домов чужака. Явно пришедший с юга, если в этом мире был некий юг, бронзовокожий и одетый в алое, он осматривался с невинным удивлением, однако в глубине его глаз читалась решимость. Он пришёл учиться, по крайней мере, так заявил, появившись у старшего и лучшего в городе, а может, и окрестных землях чародея.
        И тот усмехнулся, но согласился учить.

* * *
        Город жил спокойно и тихо, солнце поднималось и утопало в тучах, изредка бросая хмурые взгляды на приземистые дома, закат красил небо кровью, ночь приходила длинная и морозная, горы дышали стужей, отпускали ветра, полные снега. А чародей и его ученик каждый день до темноты проводили среди скал, тренируясь, соревнуясь, демонстрируя друг другу силу.
        - Саньо, - как-то сказал чародей, - что будет в тот день, когда мне окажется нечему научить тебя?
        - Я покину твои края с благодарностью, Каэл, - он повернул голову, и тут выглянуло солнце, вычертив уже побледневшие скулы. И всё же Каэллан видел - эта кожа прекрасно помнит солнечные поцелуи, знает о них, верит им, а в северных краях нет ничего обманчивей солнца.
        - А если я не захочу отпустить тебя?
        - Разве у тебя есть такая власть надо мной? - глаза Саньо чуть потемнели. Удивительные они были, прозрачные и льдисто-голубые, точно в них упали снега, в них утонули льды. Слишком странно они сочетались с короткими каштановыми кудрями. Каэл качнул головой, и пусть Саньо расценил это как ответ, на самом деле отвечал он только своим мыслям.
        Сколько лет Каэллан жил в этом суровом краю - а магия дарит владельцу долгую жизнь - никогда не встречал он никого, так отмеченного солнцем, как Саньо. В нём бурлил солнечный свет, в нём бил он, в нём он тёк. Это очаровывало и притягивало, лишь потому Каэл и решился учить. Между ними лежала пропасть лет, такая невероятная, что Каэл не рискнул обозначить её словом. Но оказалось, что это не имеет никакого значения.
        - Ты замолчал, - Саньо чуть нахмурился, а солнечный луч в тот же миг пропал, будто эти явления действительно были связаны. - Разве нам не о чем больше говорить?
        Мрачные скалы обступали их, и Каэл поправил плащ, будто старался уберечься от холода. Правда он никогда не чувствовал холода.
        - Стоит ли говорить, если у нас есть работа?
        Саньо усмехнулся. Только солнце уже не вспыхнуло за его спиной.

* * *
        Наваждение. Вот что это такое.
        Каэл стоял среди скал один. Это место звалось Клыками. Из земли вырастала пасть, хищно скалилась, выставив острые копья скал-зубов. Местные нечасто приходили сюда, только такие, как Каэллан точно знали, зачем горы щерят зубы.
        Он не приводил сюда Саньо. Иногда даже чувствовал тщательно скрываемую обиду, хоть не обещал, никогда не обещал раскрыть все тайны. Однако эта обида неожиданно согревала сердце, ведь и сам Саньо обидел - пусть нехотя и не понимая. Обидел, потому что пророс внутри.
        Долго Каэл пытался разобраться в себе, долго стремился постичь, что с ним, что родилось в глубине, отчего пронзает его болью, отчего грызёт. Почему только с Саньо утихает неведомый зверь. И лишь ответ «наваждение» подходил более других, пусть почти ничего не объяснял.

* * *
        - Где ты был сегодня? Я искал тебя… - Саньо стоял на пороге его дома, забыв о тёплом плаще. Непривыкший к ветрам и снегам, теперь он дрожал, но будто и не чувствовал этого.
        - Иногда горы зовут, - уклончиво ответил Каэл. - Проходи, ты слишком перемёрз.
        Позже они сидели у огня - Саньо на шкурах у ног Каэла - и пили горький напиток из мха, бодрящий, но опьяняющий.
        - Отчего ты не хочешь покинуть эти края? - спрашивал Саньо. - Этот мир больше, чем вы привыкли считать.
        - Откуда тебе знать, насколько большим мы видим этот мир? - усмехнулся Каэл, спрятав за этим совсем другую эмоцию. - Я не говорил тебе об этом.
        - Что ж, тогда ответь, почему не хочешь?..
        - Потому что отдал себя служению горам, ветрам, снегам?..
        - Ты спрашиваешь, а не отвечаешь.
        - Верно, - и Каэл замолчал. Кровью он был связан с Клыками, ничему не по силам было вырвать его у этой пасти.
        Крепкий и ладный мужчина, талантливый маг, но для Каэла Саньо оставался мальчишкой, переполненным юношеской отваги, наивной силы и веры во что-то, что сам Каэл утратил слишком давно, чтобы знать название. Ему хотелось испить Саньо, как крепкий напиток из мха. Выгрызть его сердце, чтобы понять. А может, на самом деле это было желание чего-то другого, что Каэл так старательно гнал от себя.
        Саньо разбил его одиночество на осколки, и не получилось не израниться. Каждый слишком глубоко вонзился в душу. Теперь Каэл ни за что не собрал бы свой мир прежним.
        «Наваждение…» - снова прошептало нечто внутри.
        - На рассвете я приведу тебя в тайное место, - решился Каэл. - Мало кто там бывает. А уж чужаков не было никогда.
        - Чужаков, хех…
        - Для этих гор, Саньо, ты чужд, как весна, о которой любишь рассказывать, - лишь мельком, лишь едва, но Каэл коснулся щеки Саньо, провёл кончиками пальцев по скуле. И ощутил невероятный жар, будто в теле Саньо спряталось солнце.

* * *
        Они вышли в тот тёмный час, который заставлял горы молчать, а людей крепче запирать двери. Поднимаясь каменистой тропой, Саньо несколько раз едва не сорвался, и Каэл удерживал его, обнимая за талию. Жаром обжигало даже через одежду.
        - Ты почти сравнялся со мной, - говорил он. - Мне почти нечего сказать тебе.
        - Значит, открыв эту тайну, ты прогонишь меня? - Саньо запыхался, дыхание его серебром осыпалось на ворот плаща.
        - Разве я прогонял тебя? Это ты хотел уйти, - отвернувшись, Каэл взглянул на горы. За их тёмными силуэтами небо светлело: приближался рассвет.
        - Я… - и тут Саньо закашлялся.
        Каэл двинулся дальше, зная, что Саньо догонит. Вот тропа вильнула последний раз, и прямо на них выщерилась пасть. Между Клыками виднелась долина, солнце едва выглядывало из-за горизонта. Удивительное это было место, горы будто расступились специально для того, чтобы был шанс увидеть, где именно рождается рассвет.
        - Как… прекрасно и зловеще, - Саньо встал рядом.
        - Клыки, - пояснил Каэл. - Они примут тебя.
        - Примут?
        - И ты больше не будешь чужаком.
        Разгорался свет, алое солнце стало золотым и поднялось на два пальца над землёй. Саньо следил за ним как заворожённый. Он тосковал по светилу, и теперь Каэл видел, как он трепетно любит его, как ему предан.
        Солнцу - обманщику и лгуну.
        Сердце Каэла билось ровно, пусть боль и раздирала остатки души в клочки.
        Он отступил на шаг, а затем развёл ладони, магия вспыхнула в воздухе искристо-ледяными линиями. Саньо ничего не успел заметить, пока его не пронзило светом силы, пока его тело не оторвалось от земли, повисая между Клыками, в самой пасти.
        Позади него поднималось, ползло вверх светило, и не было облаков, способных скрыть его усмешку.
        Саньо был развёрнут лицом к солнцу. Каэл не желал смотреть ему в глаза.
        - Что ты делаешь?.. - хрипло и сквозь боль выкрикнул Саньо.
        - Отдаю тебя свету и горным ветрам.
        - Но…
        - И ты никогда не будешь больше чужаком в этих краях. Станешь лишь частью силы, - Каэл хотел бы, чтоб голос его дрогнул, но лёд сковал горло, и каждый звук казался выточенным из него.
        Он хотел бы сказать о том, что за наваждение поселилось в душе, объяснить, почему не в силах выносить, как солнечный свет целует Саньо, да только не знал слов, что могли бы такое описать.
        - Прощай, - вот и всё, что сумел он произнести.
        Саньо закричал, а скоро захлебнулся кровью, и тело его обмякло. В тот же миг солнце окуталось пеленой туч.
        Каэл стоял у клыков, и магия опустела, растворилась. Ничто не удерживало тело, оно сорвалось вниз, нанизавшись на зубья-скалы. Это уже был не Саньо, не наваждение. Каэла затопило острое и больное, невыносимое чувство.
        Любовь, которую он уничтожил.

* * *
        - Кажется, это не то, что я люблю, - история до сих пор звенела в воздухе.
        - Возможно, - она усмехнулась. - Пора.
        - Удачи.
        Я остался один, вспоминать о скалах и солнце.
        092. Осколки
        Весь день я разбирал бумаги - записки, заметки, осколки прошлого. Среди них попадались и зарисовки, и воспоминания, и недописанные сказки. Давно пора было привести всё это в порядок, найти систему, чтобы в дальнейшем разложить по полочкам.
        Однако единственного дня мне было маловато, пришлось прерваться, потому что заболели глаза и плечи заломило от долгого сидения в одной позе. Спустившись на первый этаж, я некоторое время стоял посреди холла, почти забыв, что направлялся на кухню.
        На самом деле в голове продолжали вращаться, зудеть, звенеть обрывки. Те самые, что остались бумажным ворохом на полу.

* * *
        «Старое зеркало на стене вдруг озарилось тёплым и живым пламенем. В полночь зеркала отдают отражения совершенно безвозмездно. Если замереть у самой грани стекла, не дышать, затаиться, то можно увидеть, как сквозь эту поверхность падали тысячи чужих обликов. Зеркало когда-то отражало других.
        Если вслушаться в ночь, отринуть всякий чужеродный звук, то можно расслышать песню - зеркала поют по ночам, поют и делятся своим тайным миром…
        Даже сейчас».

* * *
        «Кажется, меняется мир, но это трансформация тебя самого, а вселенная вокруг остаётся неизменной, пусть именно для тебя предстаёт навечно иной.
        Кажется, что всё исчезло, но это растворился куском сахара в горячем чае ты сам. Вселенная не чувствует твоего отсутствия, но для тебя - навеки исчезла.
        Кажется, всё вокруг переполнено счастьем, но это счастлив лишь ты. А мир не стал ни лучше, ни чище, ни хоть каплю светлее. Пусть ты думаешь, что это рай воплотился на земле.
        Кажется, что всё обратилось адом, но это твоё горе, а мир не стал ни хуже, ни грязнее, ни хоть на йоту темней. Ты сам превращаешь его в место страданий.
        Однако есть шанс и увидеть то, что на самом деле реально. Если выйти за пределы кривого зеркала, скрытого в каждом из нас. Стоит попробовать… Стоит попробовать преодолеть притяжение зеркальной реальности, в которую каждый всматривается бесконечно».

* * *
        «Песчаные замки чаще всего рушатся от чужого вмешательства. Они бы и сохранялись вечность, но, увы, кроме их собственной вечности есть ещё вечность иных сил. Так, вырастая, оформляясь, обретая утончённую и совершенную форму, замок не может учесть, что любое неосторожное прикосновение может поколебать основы, может разрушить, превратить руины…
        Таковы людские души. Раз за разом начиная строительство песчаного замка внутри самих себя, они не задумываются о рисках. Чужое, даже лёгкое мановение способно обратить в прах хрупкие стены, но как же радостно бывает пригласить в самое себя нового разрушителя.
        И снова на месте утончённого строения обретаются руины. В горечи и боли приносятся клятвы и начинается новое зодчество, выпестовывается каждый камень, каждое убеждение, каждая башня и каждый принцип… Но зачем это всё, если никто не посмотрит?
        И вот, стоит только схлынуть прежним истрёпанным чувствам, стоит только вырасти песчаному замку, как врата души отворяются, чтобы впустить кого-то… Кто так же неосторожно, одним только кратким и точным жестом может сравнять его с землёй.
        Будет ли так бесконечно?
        Это трудный вопрос, но песчаный замок всё же можно сохранить. С тем, кто поможет его построить».

* * *
        Я нашёл себя на кухне, а заварник уже остывал. Сделав себе чашку терпкого, отдающего бергамотом напитка, я вгляделся в темноту за окном. Эти разрозненные мысли… Они словно из ненаписанной книги. Из трактата о зеркалах и песчаных замках.
        Улыбнувшись этой мысли, я покачал головой. Возможно, когда-нибудь они обретут реальность и плоть, эти записки. А может, истают, как бредовые мысли, что приходят в предрассветном мареве.

* * *
        «Вчерашний день дарил уверенность, все было так правильно, не возникало ни капли сомнений.
        Истинно верным, а потому несущим счастье было каждое действие. Оно наполнялось смыслом, дарило наслаждение. Но.
        Но - болезненное вмешательство вероятности. Но - возникающее сомнение. Откуда оно приходит?
        Если вчера внутри меня пел компас, тот, что лучше интуиции, вернее любых логических выводов, точнее любого сознательного решения, то сегодня почему он замолк?
        Что это разрывает теперь грудь? Страхи-сомнения жрут плоть, мешают вздохнуть, облепили, сдавили горло?
        А что стало толчком? Отчего же качнулся маятник, почему…
        …Понёсся поезд, состав, что летит сквозь тысячи миров, нанизывая их на самое себя, как бисер нижут на леску. Он связал сны и реальность, время, пространство, города, страны… судьбы. То, что невозможно соединить никаким другим образом.
        Если он, этот странный поезд, слетит на полном ходу с рельс, что случится?
        Знаки, символы, тайный язык, что был так ясен, чёток, так понятен, а больше не видится таковым. Только дым, только ветер из-под колёс.
        Где нахожусь я? В вагоне, что несётся вслед за локомотивом, на перроне, что провожает снова и снова несущиеся составы?»

* * *
        «Звезда за звездой, точно дивный снегопад, падают с небес и тают на мерцающей глади воды. Каждая звёздочка - чужая жизнь. Они гаснут не в безвестности, ведь есть наблюдатель - Мастер Зеркал. Давно уж он отошёл от дел, и теперь редко-редко, лишь в особенном настроении превращает он капли воды, принявшей звёзды в Зеркала, которые отражают только истину. Нет для него в этом труда, столь он искусен. Всё совершается за мгновения, и такое мастерство следовало бы передать…
        Вот он и ждёт Ученика.
        Да только того всё нет.
        Некогда Ученик попросил своего Мастера отпустить его. Он отправился познавать мир человеческих страданий, иначе была непонятна ему наука. Как создать Зеркало, что отражает лишь истину, если не знать, каким бывает горе, какой становится радость?
        Мастер отпустил его. В глубине души знал он, что этот Ученик не так талантлив, как необходимо. Если б только он мог осознать главную истину: страдание и счастье каждой души имеет единственный корень - в ней самой… Но Ученик всё искал кого-то иль что-то, что одаряет или же наказывает.
        Дно озера принимает новые звёзды, и Мастер видит в этом отражение истины. Как ложится на донный ил звезда, так и в глубине каждой души есть зерно страдания, зерно счастья. То и другое равно могут вырасти.
        Лишь одного никогда не мог постичь Мастер Зеркал - отчего люди так любят растить боль и так бояться поверить в счастье. Целью его жизни стали зеркала, что способны были открыть каждому человеческому существу эту правду о зёрнах на дне, эту истину о внутреннем содержании.
        Да только… Чем дольше жил Мастер, тем меньше хотелось ему творить. Потому зеркал тоже так мало, ужасающе мало.
        Не каждому он может доверить своё творение. Сколько поначалу было их разбито, потому что не всякий мог принять истину. Так что теперь Мастер осторожен, даже чересчур. А осторожность вредит творчеству, даже самого лучшего Мастера»…

* * *
        Темнота ночи сменилась рассветом, бумажный ворох ждал меня в кабинете. Чай давно был выпит. Где-то в глубине души кружились, кружились, кружились слова и фразы, осколки ненаписанного, обрывки строчек, едва зафиксированных на бумаге.
        Мне хотелось привести их в порядок.
        Вот только, наверное, сначала следовало привести в порядок себя самого.
        Снова я чувствовал, что замер перед окном в качающемся от высокой скорости вагоне. Тот поезд, что нанизывает миры, как бисер, на нитку собственного пути… Он не отпустил меня, и я совершенно точно находился внутри, а не на перроне.
        093. Чужой урок
        Пахло лавандой и немного разогретым на солнце песком. Я стоял на тропинке, что вела через сад, в моих руках было зеркало, и солнечный блик падал прямиком туда, а потом отражался в крону раскидистой груши. Мир переполнился ощущениями счастья, довольства и покоя, даже странно, что я попал сюда сегодня. Чуть качнув зеркало, я запустил зайчик прыгать с ветки на ветку.
        Даже странно, да.
        Внутри меня никакого покоя не находилось.
        Я прошёл дальше, к беседке, увитой колючими плетьми роз, розовые и белые бутоны качали головами, призывая к себе пчёл, лёгкий аромат касался лица и плыл дальше, влекомый ветерком.
        В самой беседке было прохладно и отчего-то пахло застоявшейся влагой, но я всё равно присел на скамью и положил зеркало на стол лицом вверх. В него тут же опрокинулся потолок, да так ловко, что в отражение поймался паучок.
        Рассматривая его через стекло, я всё же испытывал беспокойство - не из-за самого обитателя скрещенных балок, а потому, что от моего внимания нечто настойчиво ускользало.
        Например, зачем мне зеркало?
        С порывом ветра в беседку влетело белое, даже чуть розоватое перо. Очень крупное, такие обычно бывают у гусей. Трепеща и кружась, оно заметалось по полу, но я не стал его останавливать. Танец пера отвлёк меня от вопросов, но приблизил к покою.
        Потом ветер стих, и перо безжизненно опустилось на дощатый пол. Теперь, когда оно уже находилось вне собственной игры, я поднял его и покачал на ладони. Невесомое и хрупкое, оно что-то мне напоминало, но снова я не сумел найти ассоциаций, а потому отпустил его между прутьями метаться по саду, создавать в нём хоть какой-то элемент не размеренности, а суеты.
        Оставив зеркало на столе - оно всё сильнее заставляло меня тревожиться - я снова вышел на солнце и некоторое время бродил по утоптанным и посыпанным речным песком дорожками. Тут и там колыхались под ветром цветы, дремотно гудели утомившиеся и переевшие нектара пчёлы и шмели.
        Я набрёл даже на русло ручейка, сейчас заросшее очень яркой и сочной травой, воды же не было, и это тоже чуть настораживало. Будто бы её лёгкость и звонкость заставили бы весь этот мир потерять внутреннюю гармонию. Но как глупо, ведь саду вода необходима. Вот бы начался дождь!
        Дорожки увели меня дальше, и вскоре я пришёл к живой изгороди из барбариса. Острые иглы точно шептали: «Не пытайся миновать нас», но я и не стал бы. Зато теперь двинулся вдоль этих зарослей. Где-то должна быть калитка, ведь так?
        Кто я, что я, зачем нахожусь здесь - этими вопросами я не задавался. Даже забыл про зеркало, что осталось в беседке, да и про саму беседку, и про перо. Просто шёл, а тропинка казалась бесконечной, да и солнечный день длился целую вечность.
        Я почти устал, почти забыл совершенно обо всём, даже почему решил идти, а не разлечься на зелёной траве, как передо мной всё же замаячила калитка. Она была распахнута - и именно поэтому я вздрогнул и вспомнил хоть что-то. Стоило же выйти за пределы, перешагнуть плоский камень, заменявший порог, как на меня обрушилось понимание: я заблудился в чужом сне.

* * *
        Утро было солнечным и ярким, но холодным. За час до рассвета дождь отмыл улицы, напитал воздух свежестью и оставил россыпь сияющих луж. Я стоял на крыльце с чашкой в руках и впитывал солнечный свет, радуясь ему, радуясь весеннему теплу и пробуждению всего мира.
        Пока кто-то не тронул меня за плечо.
        Когда он встал со мной рядом?
        Я всматривался в широкое лицо, отмечал следы усталости, тени залёгшие под необычайно светлыми глазами. В утреннем солнечном свете каждая линия казалась особенно яркой, пусть даже не такой, какой привыкли видеть стандартную красоту, но очень рельефной, из-за чего его мощные скулы и чётко вычерченные губы тоже становились прекрасными. Даже шрам, рассекающий лоб и чуть задевающий бровь был невероятно красив.
        - Доброе утро, - наконец заговорил я.
        - Нет, не доброе, - и от его низкого голоса свет точно померк.
        - Я могу помочь?
        - Можешь, но добрым оно не станет, - он протянул мне ладонь. - Дэйн.
        - Очень приятно, - мы скрепили встречу рукопожатием.
        …А потом чашка выскользнула из моих пальцев и разбилась, а я сам… Оказался в чужом сновидении.
        Глядя на живую изгородь и сад за ней, на оплот подчёркнуто восхитительного покоя, я всё ещё не мог понять, зачем Дэйн втащил меня сюда и что следует сделать. Я не мог разрушить этот сад, да и нельзя так грубо разрывать материю чужого сна.
        Задумавшись, я и не заметил, когда сам Дэйн оказался рядом. Наверное, в том состояла его способность и особенность.
        - Что, тебе тоже он не понравился? - усмешка была почти хищной.
        - Чрезмерный покой похож на смерть, - пожал я плечами. - Откуда это внутри твоих снов?
        - Подарок одного мира, - он поморщился. - Не знаю, как справиться с этим. Я попадаю сюда каждую ночь, всякий раз, как отправляюсь спать, и потом не могу выбраться, а жизнь… Она ведь течёт не во сне.
        - Это ведь твой сон, - начал я.
        - Но я не могу повлиять на сад. Никак.
        Тут я нахмурился. Невозможно. Материя сна подчинена владельцу, и если он сознаёт себя внутри, у него нет пределов и нет границ его силы.
        - Значит, это не твой сон, - сказал я очевидное. - Тогда это и не сад. Нужно найти истинный облик.
        - Оно живое?
        - Очевидно.
        Мы обошли сад кругом. С этой стороны задача оказалась несложной и почти не заняла времени. Сад был словно больше внутри, чем снаружи. Вот только понятнее он не стал.
        - Что ты вообще чувствуешь? - спросил я Дэйна.
        - Покой? Или злость… - он задумался. - Хороший вопрос.
        Я и сам не мог понять своих ощущений. Покой сплетался с агрессией, и я словно медленно вскипал в солнечном свете. И тут мне опять вспомнилось зеркало.
        - Зачем тебе зеркало? - повернулся я к Дэйну.
        - Зеркало? - но он не понимал. В нём не было и проблеска мысли. Зато я точно помнил сейчас: зеркало - это вход и выход. Который я оставил внутри, в беседке. Который я мог найти в любой момент, нащупать и…
        Мотнув головой, я зажмурился. Сильный аромат роз сперва едва не сбил с ног, вот только теперь аура сада ничуть не работала на меня. Я подхватил зеркальце со столика и вышел под солнце. Теперь мне нужна была не изгородь, не граница, я искал сердце сада.
        Поплутать пришлось немало, но наконец я оказался на лужайке, трава здесь стояла высокая, а в самом центре находилась скульптура - нимфа рассматривала себя в зеркальце, у которого не было стекла.
        Совместить…
        И едва я это сделал, как мир задышал и преобразился. Нимфа ожила и взглянула на меня, чуть сощурившись.
        - Зачем ты помог Дэйну? - спросила она.
        - Он попросил.
        - Но это его урок.
        - И в чём он состоит? - я улыбнулся, она качнула головой.
        - Не помню.
        - Так значит, он его уже выучил, - развернувшись, я пошёл прочь из сада, а едва переступил плоский камень, как проснулся на крыльце своего дома. Осколки чашки искрились в солнечных лучах.
        «Интересно, кто же для него эта нимфа?» - подумал я прежде, чем сон окончательно ускользнул. Но ответа не было, лишь ярче разгорался весенний день.
        094. Сказка для Сказочника
        Утром в ящике обнаружилось письмо. Плотный конверт из чуть розоватой бумаги пах почему-то травами и летом, с задней стороны он был запечатан сургучом, обратного адреса не оказалось, а размашистый почерк я не узнал.
        Сделав себе кофе, я расположился в гостиной и осторожно вскрыл послание, десяток тончайших листков выпорхнуло ко мне на колени. Всё стало ясно, едва я прочёл первые несколько строчек.
        Сказочник… Тот самый, что заблудился в саду, потому что забыл сочинить двери! Как, кажется, давно это случилось! Сколько уже миров пролегло между нами, сколько реальностей, эмоций и встреч отделило нас друг от друга. И вот - неожиданное письмо!
        Удивительно, на что только может быть способна почта, какие тайны и истории она может внезапно принести, как умеет связывать пространство и время.
        Я вчитался, позволил строкам околдовать меня. Эти сказки, чистые, как апрельский день, яркие, точно солнечный луч, сразу запали мне в память. Они были краткими, но ни одна не казалась незаконченной.
        Конечно, на такое письмо следовало ответить. Нужно было отыскать в памяти сказку и записать её.
        Например…

* * *
        Дом стоял на отшибе, прятался от остальной деревеньки за разросшимся кустарником, даже дорожка, что вела к нему, заросла сорной травой. Давно над крышей не поднимался дымок, не открывалась дверь, и, наверное, местные ждали, когда же дом окончательно обветшает и завалится. Отчего-то зайти на отделённый живой изгородью участок, пока дом ещё маячит и таращится окнами, неприкрытыми ставнями, им было боязно.
        Так продолжалось из года в год - дом не сдавался времени, соседи ворчали и поглядывали на него, но однажды ночью что-то изменилось. В сумраке, в темноте кто-то проник на запретную делянку, раздвинул колючие ветки изгороди, перешагнул порог и впервые за много лет разжёг керосиновую лампу, предварительно сняв с неё паутину и протерев стекло от пыли.
        Свежий керосиновый запах да тихое пламя мгновенно оживили комнату. Тут же в ней закипела работа. Кто-то старательно избавлялся от пыли, гонял пауков, собирал в кучу ветхие вещи и хлам.
        Когда рассвело, деревенька изумлённо вздохнула: у дома ярко горел костёр, пламя жадно пожирало старьё и хлам. Окна сияли намытым стеклом, над крышей вился дымок.
        Кто-то поселился на отшибе, не спросив, не представившись, не испугавшись старого дома.
        Весь день соседи бродили вокруг, не спеша переступать границу, стучать в калитку или звать хозяина. Собираясь у колодца, они снова и снова делились тем, что успели углядеть - крыльцо чисто выметено, двери распахнуты, сквозь них виднеется чистая белая скатерть, которой теперь укрыт стол. На окошках белые же шторы, короткие, но с вышивкой. Коврик на полу полосатый, смешной.
        Но хозяина никто не рассмотрел. Будто дом сам себя убрал, сам из себя хлам вынес.
        Ближе к закату староста всё же решился пойти поговорить с хозяином напрямую.
        - Если он тут не по праву? - степенно говорил он, пряча за этими словами настоящий страх. - Ежели нет у него никаких документов? Нельзя тогда ему тут жить.
        - Нельзя, - подпевали из толпы. Дом давно всем стоял поперёк горла, сколько раз хотели бы местечко это разделить, а теперь ещё какой-то хозяин выискался.
        Старосту проводили почти всей деревней, но едва он стукнул в калитку, как все тут же отступили, спрятались в зарослях, притаились.
        Дверь домика распахнулась, тёплый жёлтый свет языком упал на крыльцо. В этом луче силуэт хозяина размывался, таял, чёрт разберёт, каким он там был.
        - Староста я, - басовито рыкнуло от калитки, хотя никто не слышал вопроса.
        Силуэт пропал с крыльца, а затем петли калитки заскрипели. И снова ничего было не разобрать, только на мгновение широкие плечи старосты заслонили луч, а потом и вовсе дверь закрылась.

* * *
        Рыжая девица смотрела с прищуром, глаза её - медовые, как у кошки - нагоняли на старосту жуть.
        - Я вот… хотел спросить что, - замялся он. Готовясь к разговору с мужчиной, он никак не мог начать.
        - Этот дом мне бабка завещала, - сама сообразила девица. - Вы уж и не помните её, давно она ушла… - замолчав на мгновение, девица улыбнулась. - Но дом меня дождался.
        - Так это… теперь тут жить будете? - староста протёр вспотевший лоб.
        - Буду, - кивнула рыжая, - буду жить. Собаку заведу, кошку. Чёрную.
        Она лукаво усмехнулась, а староста почувствовал, как сердце прихватило.
        - Водицы… бы, - прошептал он.
        - Что-то вы бледный весь, - девица метнулась по кухоньке и подала ему ковш с водой. - Пейте, пейте же. В ней жизнь…
        Староста сделал глоток, и тут же всё отпустило. Вкусная была вода, совсем не та, что в общем колодце. Да и девица вон какая ладная. Кому придёт в голову с такой-то воевать?..
        - Не любят у нас дом этот, - поведал староста, допив ковшик. - Не любят, развалить хотели, да страшно. Вот и теперь места себе не находят.
        - Ничего, найдут, - успокоила девица. - Меня Марьяной зовут. Да вы ступайте домой. Вот пирог - супруге отнесите, пусть она порадуется.
        - Да уж, она любительница, - закивал староста и сам не заметил, как уже остался один за калиткой. В руках его был поднос с пирогом, заботливо прикрытым белым расшитым полотенечком.
        Стоило отойти подальше, как старосту тут же обступили со всех сторон.
        - Что? Ну что? Кто?.. - посыпались вопросы.
        - Марьяной звать, - спокойно отвечал староста, хоть и изрядно разозлился на настырных. - По домам идите, хорошая девушка приехала, дом выходит. Кто там может? Помочь бы ей, а то не всё женские руки способны сварганить.
        Народ отступил, недоумевая, чувствуя что-то неведомое, а староста вдруг окликнул:
        - Эй, Вард, у тебя там собака щенилась недавно?
        - Ну да, - отозвался местный кузнец.
        - Отнеси щеночка, а то нехорошо - так далеко от остальных, к лесу близко, а без собаки…

* * *
        В самой ночной тьме тоненькая фигурка прокралась к общему колодцу. Задержавшись там не больше, чем на пару минут, она словно растаяла во мраке. Никто того не видел.

* * *
        Утром деревеньку было не узнать. Каждому словно крылья за спиной приделали, радостные счастливые люди легко брались за работу, распевали песни, в гости друг к другу ходили. И думать забыли о домике на отшибе.
        Только Вард, вспомнив просьбу старосты, выбрал щенка покрепче и понёс на окраину. Его сука сбегала в лес, и по щенкам чудилось, что спуталась она с волком. Варду жаль было уничтожать такой странный помёт, да и родилось только трое, но никто не хотел себе брать помесь с диким. Хоть одного пристроить уже казалось счастьем.
        Калитка была распахнута. Вард вошёл, удерживая щенка на руках, и осмотрел дом. Сразу же в сердце что-то отдалось - здесь бы подправить, тут подлатать, да и крышу бы перестелить, как бы не потекла с первыми осенними дождями… Конуру бы вот ещё собаке справить вместо той, что в углу двора торчит.
        - Здравствуй, Вард, - на крыльце показалась девица. Рыжие волосы были убраны в косу, тёмное платье кое-где оказалось выпачкано мукой.
        - Марьяна? - зачем-то уточнил он.
        - Она самая. А это у тебя кто?
        - Волчик, - он поставил щенка на дорожку, и тот сразу же вскарабкался на крыльцо, ткнулся в ладонь присевшей на корточки Марьяне.
        - Это мне? Собаку нужно завести, да, - она гладила Волчика, не поднимая головы. - Хороший пёс вырастет, не будет никого вернее.
        - Тебе, - Вард подошёл ближе, только чтобы рассмотреть, что за глаза у Марьяны, что за чудо она сама по себе.
        - Благодарю, - тут она поднялась, и Варду пришлось запрокидывать голову: высокое крыльцо было у дома. - Ты и сам заходи. Что, не нашёл пока жены по сердцу?
        - Не срослось, всё работа и работа, - как околдованный ответил Вард.
        - Случается, - Марьяна улыбнулась. - Кваску хлебнёшь? Сама ставила.
        - Не откажусь, день сегодня жаркий…

* * *
        Месяц спустя вся деревня гуляла на свадьбе Варда и Марьяны. Думать все забыли, как странен и страшен им был дом на отшибе. Свой же двор Вард брату младшему оставил, в кузне они вдвоём хозяйничали.
        Хороший то был год в деревеньке - и урожаем, и плодовитостью всякой скотины. Да вот ещё и свадьба, летняя, скороспелая, зато какая весёлая…
        Скоро и не помнили, что Марьяна тут не испокон веков жила.

* * *
        С молодой женой Вард прожил счастливо три года. В медовом августе стояли они вечером рядом в саду. Весь день Марьяна была хмурой, едва пару слов сказала, и Вард волновался о ней, переживал. Даже Волчик - и тот пролежал в тени, головы не поднимая. Даже кот Черныш с печи не слезал и сметаны не просил.
        - Что случилось? - наконец решился Вард, тронул жену за плечо.
        - Идёт за мной охотник, Вард, - отозвалась та.
        - Охотник? - странно резануло это слово.
        - Вот три года прожил рядом, что обо мне сказать можешь? - Марьяна глянула на него искоса.
        - Нет добрее и справедливее в нашей деревне, всегда понимаешь меня, каким бы я ни был, - изумлённый, Вард только плечами пожал. - Люблю тебя больше жизни. Со всеми ты общий язык находишь. Свет ты чистый.
        - Ведьма я, Вард.
        - Ведьма? - и хотел бы Вард отступить, испугаться, но слишком уж любил её, потому только обнял крепче. - Да и что с того.
        - Придёт охотник, Вард, не забудь, что это тебе не важно, - Марьяна мягко поцеловала его в губы и увлекла в дом.
        Закат был алым, точно кровью облака умылись.

* * *
        Рано утром, едва рассвет начал разгонять туман, в деревеньку ворвался всадник на взмыленном коне. Сначала постучал он в дом старосты, переполошил собак - потомство Волчика, те, словно чуя угрозы, лаяли зло и коротко.
        - Что надо-то? - выглянул староста на крыльцо.
        - Говорят, ведьма у вас живёт?
        - Очумел, что ли? Вот же зависти у соседей не занимать! - староста сонно махнул рукой. - Всё у нас хорошо, никаких ведьм тут нету, а будешь на баб наших грешить, с вилами первый выйду, - и дверь захлопнул.
        Всадник медленно ехал по улице, наугад выбирал домики, стучался в ставни закрытые. Кое-кто уж проснулся, кормил скотину. Но все прогоняли его, возмущались, что напраслину возводит.
        Солнце уже высоко встало, когда остановился всадник напротив двора Марьяны и Варда. Кузнец дрова рубил, споро да с толком, даже не смотрел на приехавшего. Волчик глухо рявкнул, насторожился в будке своей, но не вышел, ждал, что хозяин скажет.
        - Где жена твоя? - спросил всадник чуть погодя.
        - А что тебе до жены моей? - Вард выпрямился, смахнул пот со лба. - Что ты тут вынюхиваешь, ищешь?
        - Ведьму, - не покривил душой всадник. - Гонюсь за ней вот уже десяток лет.
        - Видать, след не тот взял, - Вард поставил топор и смерил его взглядом. - Что тебе неймётся?
        - Не должны ведьмы мир подлунный топтать, - горячо заявил всадник.
        - А по мне, не должны люди судить то, чего не понимают, - Вард сощурился. - Езжай, что ли, мимо.
        - Ну что ты, Вард, разве так с гостем надо? - Марьяна появилась на крыльце. Белая косынка закрывала её волосы, только один рыжий завиток на лоб выбивался. - Нет ему нигде приюта, нельзя же так.
        Вард глянул на неё и не смог сдержать улыбки.
        - Добра ты слишком, - прошептал он. Сердце его на деле заходилось от тревоги и боли, но Марьяна давно научила, как прятать чувства от чужих глаз.
        Всадник всматривался в её лицо, едва не дрожа от нетерпения. Узнал, что ли?
        - И давно ты знаешь жену свою?
        - Всю жизнь, - бросил Вард, тоже не сводя с Марьяны взгляда.
        - И долго ли женаты?
        - Три года, не сразу она ухаживания приняла мои, не сразу достоин её стал.
        - Говоришь, она здесь всегда жила?
        - С малолетства, - Вард даже не запнулся. - Я за ней ещё мальчонкой бегал, косу всё дёргал. Дурак был мелкий.
        Всадник задумчиво качнул головой.
        - Пора мне, - и помчался прочь.
        Марьяна долго стояла на крыльце, а потом точно осунулась.
        - Уехал, - она глянула на Варда. - Впервые уехал. Не пришлось дом жечь…
        - За что он так… - Вард поднялся на крыльцо и обнял её, пряча на груди. - Почему?
        - С бабкой моей повздорил. Бабка умерла, а проклятье осталось. Да ты… снял.
        - Как это так? Я-то не колдун какой, проклятия снимать…
        - Любовь всё лечит, - и Марьяна посмотрела на него так, что Вард осёкся. Увидел он, что она мудрее и старше, чем ему казалось, сильнее и безжалостнее. Но любовь никуда из сердца не сбежала. - И я люблю тебя, - прошептала ведьма. - Навеки быть нам вместе.
        Вард только кивнул.
        Всадник же давно скрылся за холмом, а как деревня из глаз его пропала, так и забыл, куда и зачем вообще ехал…

* * *
        Сказка закончилась, и я запечатал конверт. Весенние ветра сами доставят его адресату.
        095. Часы
        Я проходил этим переулком тысячу раз и никогда не замечал в нём такого магазинчика. Порой случается, мир словно самую каплю изменяется и на какой-нибудь улочке вырастает новый дом, который ну никак не мог появиться тут с самого начала. Или вот возникает новая лавочка да выглядит так, точно была здесь испокон веков.
        Я стоял напротив запылённой витрины и рассматривал часы. Сколько их там было - не сосчитать, к тому же все разные: наручные, карманные, будильники и даже огромные, почти в метр высотой, чинно покачивающие маятниками.
        Какое время они отмеряли? По минутам они будто бы совпадали, а вот часовые стрелки или электронные циферблаты никак не могли прийти к единому времени, делись на группы «по интересам», спорили между собой. Чем дольше всматриваешься в витрину, тем больше теряешься и уже совсем не можешь понять - утро ли, вечер, а может, наступила светлая, но совершенная ночь?
        Увлечённый своими ощущениями, я толкнул дверь и вошёл в мир часов. Меня встретил полумрак и тиканье - какие-то часы мурчали сонными кошками, другие сурово отбивали каждую секунду, третьи тикали медленно, скупые на звук.
        Торговца, владельца этого удивительного местечка, видно не было, но я в нём и не нуждался, а скользнул между стеллажами, оглядываясь и озираясь, стараясь впитать в себя густоту часового пространства, концентрированный туман секунд и минут.
        Наверное, во мне проснулась интуиция, а может, и просто здоровое любопытство, но я пытливо рассматривал все витрины, точно искал что-то совершенно определённое, что-то настолько своё, конкретное, однако никак не мог назвать, подобрать точные слова.
        Округлые стёкла циферблатов казались сферами миров, каждый из которых жил, дышал, звучал и был совершенным. Хотелось коснуться их, ощутить реальность, но, спрятанные за прозрачностью витрин, они были недосягаемы.
        На дальней стене висели мощные часы с боем, качали маятниками, демонстрировали увесистые гирьки, манили закрытыми дверцами, где прятались кукушки. По этим я только скользнул взглядом. Что-то моё было меньше, уменьшалось в ладони…
        Витрина по другую сторону являла тысячи моделей наручных и карманных - круглых, овальных, в виде животных и птиц. Вот к ним я подошёл совсем с другим чувством. Сердце замерло, а потом забилось быстро и чётко, будто узнало собрата.
        На зелёном бархате лежала сова, пряча циферблат под крыльями.
        Это были они.
        - Вижу, вы всё же что-то подобрали, - вкрадчивый голос показался мне таким, точно это ожила и заговорила тень. Часовщик, возникший напротив, был неимоверно высок и столь же неимоверно худ. О его запястья можно было бы порезаться, кожа так плотно обтягивала челюсть, что было удивительно обнаружить внушительный нос. Крупный кадык ярко выступал на тонкой шее. И всё же чем-то Часовщик неудержимо привлекал, был любопытен, в нём что-то находилось ещё, помимо этой не слишком красивой внешности, помимо длинных, но узловатых пальцев, тонких, едва заметных губ и тёмных глаз, всё время чуть сощуренных.
        - Наверное, я должен взять эти, - указал я на сову.
        - Наверное? - он удивился. - Нет, тут нужна абсолютная точность. Они ведь покажут именно ваше время. Если вы будете не уверены, то, может статься, и время будет не вашим. Зачем же вам чужое?
        - Хм, - я задумчиво скользнул взглядом по витрине.
        В этот момент часы разом забили, зазвенели, завопили, запели гимны. Кукушки надорвались разными вариантами отсчёта, кто-то прокричал дважды, а кто-то и все двенадцать. Невольно я закрыл ладонями уши, но какофония не стала меньше, пришлось пережидать, жмурясь и почти задыхаясь, словно и с воздухом что-то случилось, словно он тоже раскололся и рассыпался на куски от громкого звука.
        Когда же всё стихло, Часовщик, как ни в чём не бывало, спросил:
        - Ну так что же?
        Я опять осмотрел витрину и понял, что все часы в ней поменялись местами, да и бархат вдруг пожелтел, словно и не бархатом был, а мхом и почувствовал наступление осени. Но сова нашлась, пусть и сдвинулась немного.
        - Вот эти, - указал я, уже не колеблясь.
        - Чудный выбор, - почти пропел Часовщик. Он сунул руку прямо сквозь стекло, то задрожало, как вода. Но вот уже всё кончилось, на узкой ладони красовалась сова, Часовщик протягивал её мне с улыбкой.
        - Сколько же они стоят?
        - Вы о деньгах? - заметно смутился Часовщик. - Здесь не расплачиваются деньгами, - и поспешно сунул часы мне в руку. - Возьмите. Нам скоро закрываться.
        Я оглянулся на витрины, выходящие в переулок. Странно, но там уже было так темно, так сумрачно, хотя я как будто бы не мог провести внутри слишком долго.
        - А чем же у вас расплачиваются? - сова была хороша, но я не мог считать её полностью своей, пока не завершил сделку.
        - Это позже, - отмахнулся Часовщик. - Вы поймёте. Ступайте, они уже показывают ваше время, совсем ваше…
        Я открыл совиные крылья. Циферблат - совершенно обычный, стрелки бегут по извечному кругу.
        - Ну… Хорошо, - и я вышел, потому что взгляд Часовщика стал уж слишком странным и нетерпеливым.
        Перед витриной я завозился, подбирая карман для совы, а когда поднял голову, магазинчика не было. Только вечер, да стены старых домов, узкий переулок, в разрезе которого виднелось потемневшее небо.
        Оставалось лишь пожать плечами и двинуться прочь, ближе к дому, как я проходил всегда.
        Конечно, оказавшись у себя, я совсем позабыл про неожиданную покупку. Сова так и осталась в кармашке куртки. Нашёл я её случайно, дня через три. Мысленно попросив у часиков прощения, я унёс их в гостиную и положил на кофейный столик, прямо под лампу, точно жёлтый спокойный свет мог их согреть, искупив возможную обиду.
        Сова бездумно смотрела на меня, её тихое тиканье было слышно лишь тогда, когда подносишь близко-близко к уху. И я погладил выгравированные перья, почти лаская. Всё же зачем они мне, эти часики?..
        Но отчего-то без них я себя чувствовал не вполне собой. И ощущение такого рода было мне в новинку, вот я и рассматривал часы, выискивая в них хоть какой-то ключик к разгадке. И… я же всё ещё не заплатил за покупку.
        Впору было вновь искать торговца, но в то же время я был уверен, что не стоит. Это тоже было странным.
        Часики тикали, минута убегала за минутой, и каким-то образом они показывали верное время - то самое, что демонстрировали и остальные часы в доме. Вот только, как мне казалось, это не могло быть правдой, ведь я не подводил их. Трудно было представить, что во всей лавке я выбрал именно единственные точные. А может, это и значило, что они показывают теперь моё время? Больше вопросов, чем ответов.
        Я ухватил их за цепочку и надел себе на шею. Скользнув прохладой по груди, сова замерла и в то же время показалась мне очень живой. Отогнав ощущение, я занялся обычными вечерними делами.
        Не все вопросы имеют ответы, а кое-какие не разрешить сразу… Часы тикали, разрубая сутки на секунды, и это и было самым главным. Где-то среди миров Часовщик вновь открывал свой магазинчик. В одном я был уверен - мы ещё непременно встретимся.
        096. Петь ночь
        Ровно неделю не было ни гостей, ни писем, даже миры прилетали лишь после полуночи и быстро исчезали, не оставляя после себя ничего - ни ароматов, ни звуков, ни вздыхающего эха. Иногда такие моменты затишья, странного, очень зыбкого покоя мне нравились, но чаще заставляли настораживаться. Позвоночник будто превращался в струну, мышцы всё время оставались чуть напряженными - в общем, я был точно не создан для таких тихих дней.
        А сегодня закат вылился в небо тревожно алым, но в доме стояла умиротворяющая тишина. Я пробежал по всем комнатам, всюду распахнул окна, впуская вечерний ветер. Однако проникая внутрь, он сразу успокаивался, едва шевелил занавески.
        Я распахнул и двери, приглашая сумерки вползти, внести что-то ещё, но они не решились переступить порог.
        Ждать ли гостя, встречать ли его? Вот странно.
        Угасал последний луч, я стоял на пороге и всматривался в меркнущий, стремительно оборачивающийся вечером день. Почему этот покой так сводил меня с ума?..
        Впрочем, я всё же взял себя в руки. Ну раз уж эти дни никак не хотят закончиться, значит, нужно воспользоваться ими как-то ещё.

* * *
        На кухне я выстроил посуду и принялся мыть чашки и чайники, доставая даже те, что всегда стояли в самых дальних углах и ждали чего-то абсолютно особенного. Шумела вода, пахло мыльной пеной, вскипал на огне пузатый чайник, и тишина отступала куда-то за пределы кухни. Деятельная моя натура приходила в равновесие в таком шумной работе.
        Я и не заметил, когда напряжение схлынуло.
        Но вот уже последняя чашка, сияя боками, отправилась на полку в шкафу, последний заварник подмигнул мне золотистой каёмкой, а в чашке наконец-то оказался чай с ароматом малины и леса. Присев за стол, я оглядел преобразившуюся, мягко мерцающую кухню и… понял, что из углов опять наползает то странное неприятное неуютное спокойствие.
        Чёрт его дери!
        Я подхватил чашку и поднялся в спальню, вышел на балкон в ночь.
        Звёзды перемигивались над городом, ветер улёгся, а луна и не думала показаться в небе. Слишком тихо. По крышам не крались кошки и чудеса, по водосточным трубам не спешили вниз собравшиеся за вечер капельки.
        Чего-то не хватало, и это тревожило по-настоящему.
        Взгляд мой бесцельно блуждал по гаснущим и вновь зажигающимся окнам, тщетно искал кого-то иль что-то среди наползающих облаков, а чай остывал в чашке, пока я вдруг не услышал тихое пение.
        Чуть перегнувшись через перила, я попытался угадать, откуда исходит звук, но это было не так-то просто. Отражаясь от стен, рикошетя в стёклах, он дробился и звенел, распадался на отдельные ноты и то нёсся отовсюду сразу, то затихал совсем.
        Оставив чашку на кованом столике, я перепрыгнул перила и оказался на мостовой. Апрельский воздух сплетался вокруг меня, чуть дрожал, но при этом не двигался, не было никакого ветра. А вот мелодия была, жила, звучала.
        Не сразу я определил направление, но вскоре уже шагал довольно уверенно. Город же вслушивался и замирал. Даже машины не носились где-то неподалёку, не шуршали шинами, не гудели. Даже лампы в фонарях не жужжали настырно, как то обычно бывает.
        Только пение становилось будто бы громче.
        Квартал за кварталом, я поворачивал, прислушивался, шёл и снова искал верный поворот, пока вдруг улица не вывела меня к обрыву. Овраг здесь так сживался с садами, что во тьме казался лесом, в котором росла темнота.
        И звук шёл оттуда.
        Не сказать, что я хорошо знал эти места. Тёмные тропы уводили в такую глушь, где мне недосуг было блуждать, но теперь я шагал уверенно и спокойно, потому что некто пел и звал. Отчего-то я ему верил, светлая мелодия не могла нести боль.
        В самой тьме, на самом дне оврага, журчал ручей. Мне не видно было быстрой воды, я только чувствовал её сырое дыхание, чуть болотистый запах, слышал плеск. Но кто-то прятался именно там, таился среди корней больших деревьев, где темнота казалась такой густой, что её можно было мять в ладонях.
        - Эй, - решился я впервые вплести и свой голос.
        Ответом был смех. Пение прервалось, но возобновилось громче и ближе.
        - Кто ты? - задал я очевидный и оттого глупый вопрос.
        - А ты? - переспросил меня певец.
        И вдруг то ли привыкли глаза, то ли что-то помогло мне увидеть, но оказалось, что прямо передо мной на выступающем из земли корне сидит юноша лет двадцати. У него были длинные тёмные волосы перехваченные обручем по вискам, тёмная кожа, а просторное сизое одеяние скрадывало фигуру.
        - Странник, - назвался я, хоть в этом мире - в своём мире - я почти им не был.
        - Тогда я Певец, - усмехнулся он. Глаза его тоже были почти чёрными, а может, темнота обманывала меня.
        - Отчего ты здесь?
        - Пою ночь.
        - Раньше я не встречал тебя.
        - Раньше я не пел ни одной ночи.
        И теперь мы улыбались друг другу.
        Все вопросы были неверными, все ответы лукавили, даже ветер засмеялся в кронах.
        - Ты ищешь смысл, может, ты искатель? - он всё же подошёл ко мне ближе, мы даже коснулись друг друга в совершенно необычном порыве. Прикоснулись кончиками пальцев, проверяя реальность друг друга.
        - А ты привёл меня сюда, так, может, ты - Зовущий?
        И снова было не то, но много ближе, так близко и… так ускользающе.
        - Может, мы танец? - предположил он, почти смеясь.
        Тьма вокруг нас расступилась, исчез и ручей, и корни, и даже овраг. Мы стояли на ровной площадке, покрытой старыми, полустёртыми плитами. Над нами шатром выгнулось небо.
        - Танец, - согласился я.
        И мы повели друг друга сквозь ночь. Мелодия нарастала вокруг, изливаясь прямо из тьмы, звуча словно со звёзд. Мы танцевали, играли друг с другом и стремились одержать верх в соревновании, которому не придумали ни названия, ни правил.
        Длилось и длилось, звенело и звенело, то на высоких, то на самых низких нотах, от которых гудела земля и дрожали звёзды. Когда мы выдохлись, то стояли спиной к спине, чувствуя горячий, текучий жар, бьющийся в каждом из нас.
        - Ты умеешь, - выдохнули мы вдвоём, на мгновение превратившись то ли в близнецов, то ли в отражения друг друга.
        - Так что же, Шаман, зачем пришёл ты в этот мир? - спросил я целым мигом позже.
        - Путешествую, - ответил он, больше не играя. - Жду дверь.
        - Хочешь - открою?
        - Нет, она будет с рассветом. Разве не прекрасна ночь, которую я пою? - я мельком заметил его улыбку.
        - Слишком спокойна, - пришлось мне признаться.
        - Какой же ты неспокойный, Шаман, - он ударил меня по плечу. - Тогда давай-ка добавим и ветра, и дождя, и лунного смеха…
        Снова полилась музыка, снова мы начали танец, а вокруг нас хлынул дождь, в быстро бегущих облаках стала прятаться, то и дело выглядывая, луна, ветер побежал по городским крышам, гудя в водостоки. Совсем другая ночь, живая, полная, жадная.
        Мы смеялись ей, открывались до донца, выплёскивали её из самих себя с силой, жаром и немного - саму капельку - с болью.
        Выдохлись лишь под утро, в мягких ладонях рассвета. Застыли спина к спине. Наши волосы смешались - его тёмные с моими рыжими. Я видел теперь, что глаза его почти фиолетовые, глубокого и тёмного оттенка, каких не бывает в этом мире. Я видел, что его одеяние таит лиловые и лавандовые тона. Я почти знал, кто он и откуда. И мне было не нужно это знание.
        Потому что на краткий миг мы стали одно, и этого было достаточно.
        - Вот и дверь, Шаман, - сказал он. Мы сплели на краткий миг пальцы.
        - Ступай, Шаман, - откликнулся я.
        - Приходи и найди меня, - позвал он и шагнул через порог.
        Я знал, что приду, что найду. Когда настанет время покоя.
        097. Северный Ветер
        Порыв северного ветра едва не разбил створку балконной двери. Погода была солнечной и тихой, так что такой шумный гость не остался незамеченным. Я даже вышел на балкон, чтобы присмотреться к нему, но в городе уже опять было тепло и ярко, почти по-летнему.
        Может, он играет со мной?
        Но на самом деле я не верил в игру, напротив, в сердце отозвалась тревога. И ветра порой нуждаются в помощи. Но где же тогда мой знакомец?
        Подумав немного, я всё же вернулся в дом и через чердак поднялся на крышу и, конечно, оказался прав. Северный ветер сидел, прислонившись спиной к нагретому солнцем коньку. Он дышал тяжело, а под пальцами, тщетно зажимающими подолом белой рубашки рану, растекалось алое пятно. Странно, наверное, но кровь ветров алая, как у многих других созданий.
        - Что случилось? - сел я рядом с ним, бегло осматривая. Нужно было отвлечь его, не дать потерять сознание.
        - Повздорили, - он улыбнулся, но на губах тоже запеклась кровь. Кто-то очень разозлился на него, не стал щадить. Даже длинные светлые волосы были перепачканы в крови, и дыхание, что всегда обжигало холодом, сегодня выдавало разгорающуюся внутри лихорадку.
        Могут ли ветра погибнуть? Я задавался когда-то этим вопросом, но точного ответа не знал. Однако сейчас точно был убеждён в том, что не собираюсь проверять это на практике.
        Дом нехотя поддался моим мысленным уговорам. Он принял нас, забрал нас вглубь самого себя, и Ветер оказался в постели гостевой спальни. Он привстал на свежих белых простынях, пачкая их, и удивлённо спросил:
        - Как так вышло?
        - Потом расскажу, - миска с водой и губка уже были под рукой.
        Всё сплелось в круг отточенных, чётких действий - снять рубашку, смыть кровь, обработать рану, забинтовать её.
        Когда я смог вымыть руки и умыться, Ветер уже забылся тяжёлым сном. Ему не слишком подходили человеческие лекарства, чуть больше пользы было от тех, какие принимают Странники, но на самом деле всего этого было мало. И я снова вышел на балкон, на этот раз в поисках Ветра Южного. Немного ленивый и очень беспечный, тот с утра носился по улицам, совсем ещё хрупкий мальчишка.
        Я позвал и прислушался, солнечное марево даже не дрожало, повисло, будто плотная пелена. Время тянулось, тянулось, а никто не отзывался, но в тот миг, когда я повернулся, чтобы уйти, с крыши свесилась лохматая голова.
        - Чего? - улыбался Южный Ветер.
        - Мне нужна помощь знахаря, который бы знал как вас, Ветров, лечить.
        - А что стряслось? - зеленовато-золотые глаза Ветра разгорелись любопытством. Ошибочно думать, что все ветра - братья и всегда знают друг о друге самые разные тайны. Южный и Северный не были ни в каком родстве.
        - Нет времени на разговоры, - поторопил я его вместо рассказа. - Знаешь ли ты, кто может помочь?
        - Знаю одну, - задумчиво протянул Ветер. - Домчу её к тебе, если уж она сама захочет. И исчез.
        Тем временем Северному Ветру стало хуже, он бредил, метаясь по простыням, и в комнате становилось то нестерпимо жарко, то холодно.
        Присев рядом, я вытер пот с его лба и задумался. С кем же он сцепился? Не так просто достать в битве столь совершенное создание, как Ветер. Особенно когда он не новичок, а Северный был уже опытным, пусть и не совсем уж заматеревшим ветром.
        Расспросить, впрочем, было некого, а скоро кто-то постучал. Понадеявшись, что это обещанная знахарка, я спустился и открыл дверь.
        На пороге стояла девушка в чёрном. Окинув меня взглядом, она хмуро спросила:
        - Ну и где же больной?
        - Раненый, - машинально поправил я.
        Она взглянула на свою сумку и пожала плечами.
        - Веди.
        Северный Ветер беззвучно бредил, когда она вошла в комнату.
        - Вот же, - губы её скривились в горькой усмешке. - Глупый. С кем он сражался?
        - Этого не знаю.
        - Плохо, вдруг яд?.. - она склонилась, рассматривая побледневшую кожу. - Очень плохо.
        - Как я могу помочь?
        - Оставь нас пока, - она прошептала под нос заклинание. - Оставь, эта магия не для Странников.

* * *
        Только спустя пару часов вошла она ко мне в гостиную. Измождённая, она некоторое время молча растирала виски и только потом сумела заключить:
        - Он будет жить.
        - Пришёл в себя?
        - Нет, это произойдёт не скоро, - вздохнув, она налила себе чая - чайник её и дожидался. - Вот нелепость, кто-то хотел убить его.
        - Вряд ли он расскажет.
        Северный Ветер всегда был неразговорчивым, а уж в такой ситуации замолчит так, будто совсем превратился в лёд.
        - Если не расскажет, значит, лечение бесполезно, - она качнула головой. - Марна, зови меня так.
        - Почему же бесполезно, Марна?
        - Так ведь он найдёт его, обессилевшего, и прикончит.
        Резонно, если только противник не был убит. Но я не успел озвучить - в дверь заколотили с такой силой, что вздрогнул, казалось, весь дом.
        - Лёгок на помине, - нахмурилась Марна. - Я поднимусь к больному.
        Мне же пришлось идти открывать.
        На крыльце я нашёл Вихрь. Хоть и тех же кровей, что Ветра, этот был и кровожаден, и зол.
        - Где он?! - рявкнул Вихрь.
        - Кто? - я закрыл дверь за собой. Пусть уж меня раздерёт на клочки, но стены защитят Ветер. Этот дом умел справляться с любыми стихиями.
        - Северный, мой враг.
        - Почему вы враждуете? - я тянул время, но он не понял, а с охотой поделился:
        - Он украл мою любовь.
        - Разве может кто-то заставить другого полюбить или разлюбить? Или ты обвиняешь его в колдовстве? - вырвалось у меня.
        Вихрь задумался, мотнул головой.
        - Не заговаривай мне зубы, пусти! Ты всего лишь человечишка!
        - Я Странник.
        Он был не властен ни над чем в моём мире, и я об этом знал.
        - Уходи! - я толкнул его в грудь, а за его спиной тут же распахнулись двери. Иная реальность утащила его, слизнула, как каплю росы слизывает солнечный луч.
        Только я заперся, как Марна показалась на лестнице.
        - Враждуют из-за любви? Хах, - махнула она рукой. - Чёрт разберёт эти ветра и вихри.
        - А что Северный?
        - Только открыл глаза, поднимись, мне нужно отдохнуть, - она скользнула в гостиную.
        Северный встретил мой настороженный взгляд и шумно вздохнул.
        - Вихрь приходил, - почуял он.
        - Приходил. Что за история у тебя с ним?
        - Не стоит рассказа, - он только прикрыл глаза, длинные светлые ресницы дрожали. - Никому из нас не принадлежит то сердце.
        - Вот почему ты дал ему ранить себя?
        - Вот почему, а ты пытаешься спасти того, кто хотел умереть.
        - Глупо, - я сел на постель, убрал с его лба прядь волос.
        - Да что ты знаешь, - но он встретил мой взгляд и прочёл в нём ответ, тут же осёкшись. - Слишком больно внутри, не в теле.
        - Ветра умирают?..
        - И рождаются новыми, не зная памяти, - подтвердил он.
        - Любви бывает плевать на память, - пришлось сказать мне. Он долго смотрел на меня.
        - Тогда я обречён.
        - Или будешь счастлив.
        Мы помолчали, а затем вошла Марна и принялась снова плести кружева заклинаний. Северный Ветер проводил меня взглядом и, кажется, уже нашёл иной путь. Или смирился.

* * *
        Гостевая спальня опустела через три дня. Ушла Марна, улетел полный новых сил Северный Ветер, храня на губах печать скорби, а я стоял на балконе и смотрел на то, как город нежится в солнечных лучах. Южный присел на перила.
        - Так в кого он влюблён?
        - Не знаю, - я поддался порыву и взлохматил ему волосы. - Так ли важно?
        - Возможно, - он скосил на меня глаза. - Время покажет.
        В нашем городе оно опять тянулось так медленно…
        098. Колодцы
        Колодец был совсем пустым. Вода ушла из него так давно, что песок, пыль и сухие листья слежались на дне. Вокруг же простиралась степь, такая пустынная, такая голая, что было неясно, кому же вообще мог понадобиться здесь колодец, да ещё и сложенный так добротно - каменные блоки были идеально подогнаны друг к другу. Рядом с колодцем чахло деревце, длинные листья, похожие на ивовые, всё же были немного иными, потому я не брался искать ему имён.
        Казалось, здесь всё было выжжено, сухо, пусто. Только травы, да и те желтоватые и безжизненные. Только небо, да и то запылённое. Горячий воздух обжигал горло и сушил губы.
        Я спустился сюда с холмистой гряды, за которой было вовсе не так жарко. Вчера вечером я ещё любовался на закат по ту сторону, а за ночь добрался до колодца, не ожидая, что с наступлением утра окажусь почти что в пустыне.
        В гулком каменном жерле гудели ветра, и я, слишком уставший, чтобы бежать от палящего солнца, прислонился спиной к дереву и почти задремал, хоть и было чересчур жарко.
        Далеко впереди, на горизонте, воздух дрожал, танцевал, словно желал обернуться миражами, а может, я это уже увидел во сне. Дремота подбиралась неспешно, как барханная кошка, но всё-таки одолела меня.

* * *
        Мне привиделось, что из колодезного горла бьёт фонтан, такой высокий, что смывает пыль с небес, выбивает облака. И дерево, под которым я уснул, украсилось цветами и качало ветвями под свежим, влажным ветром.

* * *
        Когда я открыл глаза, тени стали много длиннее, а духота была такой, будто воздуха не осталось. Во фляге у меня ещё было немного воды, но я раздумывал, стоит ли тратить её сейчас. Наверное, нет, кто знает, сколько ещё мне брести по пустоши, пока наконец не отыщется дверь.
        С сожалением я поднялся с горячей земли и перегнулся через каменный борт. Но нет, тщетно, ни капельки влаги. Колодец дышал тем же глухим и требовательным жаром, что мир вокруг. Некогда он наверняка приносил путникам пользу, но теперь был бесполезен.
        Отступив на шаг, я огляделся. И всё же, разве ставят колодец вот так просто? Разве не должно тут быть какое-то жильё? Странный мир.

* * *
        Пустошь стелилась под ноги и шуршала травами. Где-то одиноко тренькала птица. Я шёл и шёл, совсем позабыв о жажде и усталости. Солнце пропитало меня насквозь, и теперь я забыл о жаре. Даже тело почти не ощущалось, будто бы я не заметил, когда стал призраком.
        Быть может, и колодец на деле никогда не был полон водой? Может, его наполняла лишь жара?
        Улыбнувшись этой мысли, я замер, поглядел назад - солнце слепило глаза - и далеко заметил чахлую крону, в тени которой пытался спрятаться каменный остов. Скоро, конечно, всё это скроется, исчезнет, и я останусь среди пустоши, где глазу даже не за что зацепиться.
        Подумав об этом, я двинулся дальше и даже ускорил шаг, словно внутри, едва сознавая, мечтал поскорее забыть о пустом и гулком колодце.

* * *
        К вечеру, когда солнце стало тонуть в облаках, прятаться, выныривая лишь для того, чтобы бросить длинный алый луч, я выбрался к новой холмистой гряде. Карабкаясь вверх, цепляясь за ветки кустарников, разросшихся здесь невероятно, я уже не думал о колодце.
        Пока не нашёл ещё один.
        Издали он показался мне близнецом предыдущего: те же каменные блоки, то же чахлое дерево, чья листва почти не даёт тени вдосталь. Но приблизившись, я обнаружил, что этот полон водой.
        Вмиг проснулась и жажда, и усталость. Я сел на землю и некоторое время набирался сил, только после этого сумел подняться, зачерпнуть воды и умыться, а после - и напиться ею досыта.
        Вечер расползался вокруг, и самым верным было остаться. Дверь, которую я чувствовал всё ещё слишком далёкой, не могла в этом мире закрыться без меня.
        Ночь подступала тёплая, я не стал разводить огня. Так и сидел, опираясь на ствол дерева и вслушиваясь в шелест ветра. Звёзды постепенно загорались над грядой холмов, точно обозначали дорожку, указывали направление, вот только совсем не то, что было мне нужно.
        И конечно, я не заметил, когда задремал.

* * *
        Снилось дерево. Оно застилало ветвями свет, узором выплеталось на синеве неба. Я же стоял на дне сухого колодца и смотрел вверх, не в силах выбраться. Гладкие каменные блоки были так плотно пригнаны друг к другу, что я не мог ни зацепиться, ни поставить ногу, ни вбить клинок между ними.
        Не испытывая страха, я всё осматривался и осматривался, будто бы это как-то улучшало моё положение.
        Нет. Колодец не хотел отпускать меня.
        Впрочем, я не успел отчаяться, потому что проснулся.

* * *
        Вокруг стелилась ночь, на меня смотрело полное небо звёзд.
        Поднявшись, я подошёл к колодцу, в тёмной воде тоже плыли звёзды. Отчего-то я оглянулся назад, но, конечно, не увидел другого, потерявшегося среди пустоши. Только темнота, только ветер ночной, и всё.
        Однако я точно видел самого себя, склонившегося над другим колодцем. Будто в какой-то момент, ещё днём, в жару, забыл там свою часть, тень, кусочек себя самого.
        Странное и тревожное ощущение никак не хотело уходить.

* * *
        Я больше не уснул. Набрал флягу воды, но не спешил уйти, отчего-то решив встретить утро именно здесь.
        Постепенно ночь посвежела, и в какой-то миг на востоке небо стало бледным, как тонкий фарфор. И разбилось, выпустив из трещины огненный сгусток солнца. Тогда я решился идти.
        Стоило ступить несколько шагов в таких ещё неярких розоватых лучах, как навалилась необычная, злая усталость. Я увяз в воздухе, тщетно пытаясь вырваться. Глаза закрывались сами собой.
        Не понимая, даже не в силах разозлиться, я опустился на землю, и меня отпустили - но я знал, что на деле пленитель только ослабил путы.
        Я взглянул на молчаливый колодец и не нашёл там ответов, запрокинул голову и… вдруг понял, что на самом деле сейчас и нахожусь на дне, только этот колодец много больше встреченных скважин. Всё в него поместилось, и небо будто накрыло его крышкой.
        Куда бы я ни шёл, меня ждали только гладкие каменные стены, сложенные, наверное, из камней ещё более крупных, ещё более древних, чем каждая из встреченных миниатюрных копий колодца.
        Тогда я разлёгся на траве. Главная загадка отгадалась, и дверь уже не казалась мне далёкой. Скоро она должна была открыться, потому что теперь колодец уже был надо мной не властен.

* * *
        - Вставай.
        Наверное, я заснул, потому что совсем не узнал голоса. С трудом открыв глаза, я увидел парня моих лет. Он склонился надо мной, но вряд ли был так уж озабочен моей судьбой, лицо его было спокойным, почти равнодушным.
        Сев, я потянулся и уставился на него, не зная, как начать разговор.
        - Я должен выпустить тебя, - скупо пояснил он, видя моё замешательство.
        - Выпустить? - ухватился я за это слово.
        - Ну да. В этом мире тебе больше нечего делать, Путник.
        - Так ты - Дверь?
        - Привратник, - он оглядел пустошь, покачал головой. - А ведь до третьего ты так и не добрался, но уже угадал главное.
        - До третьего колодца? - переспросил я, проверяя, не потерял ли что-нибудь в этом мире. Всё было на месте.
        - Ага, до третьего, - он хмыкнул. - Ну теперь-то неважно…
        Меня выбросило из этого мира прямо на крыльцо дома. Я недовольно нашарил ключи. Что же там было, в третьем-то колодце? Чем он-то был полон? Ночной темнотой?..
        Но, похоже, эта загадка уже не разрешится.
        Я вошёл в дом.
        099. Два мира
        Мир казался созданным из разноцветного стекла, в котором вспыхивали блики и загорались звёзды. Я стоял на хрупком, причудливо изогнувшемся мосту, и во мне тоже было вдоволь хрустальной хрупкости. Можно было смотреть сквозь собственные пальцы, а за стеклом груди наверняка видно было, как гулко бьётся сердце.
        Оказавшись здесь, я замер, испугавшись, что неосторожным движением расколю самого себя или всё мироздание разом. Но когда привык, всё же посмел коснуться гладких перил, всмотреться в блестящие, отражающие друг друга поверхности и плоскости.
        Всё расцвечивалось радужными бликами, пастельные, мягкие тона перетекали один в другой, преображаясь бесконечно, мерцая, удивительным образом рождая внутри крошечные сияющие точки. Под моей кожей тоже текли, переливаясь, крохотные галактики.
        Небо гляделось в землю, всё отражало друг друга, и я, наверное, отражал частичку этого мира столь же чётко, как он мог отразить меня.
        Даже звук тут казался хрустальным, звенящим, даже ветер словно лился, неся в себе мельчайшие сияющие частицы. Не вредно ли таким дышать? Или моей плоти, ставшей такой же стеклянно-прозрачной, уже ничто не повредит, кроме прямого удара?
        Наконец я сбросил оцепенение и перешёл по мосту на другую сторону навечно застывшего хрустального потока. Словно деревья, здесь высились зеркала, и в них я дробился и бесконечно повторялся. В таком лесу можно было заблудиться, даже не двинувшись с места.
        В округлом куполе небес не сияло солнца, но свет как будто бы проникал изнутри, шёл от неведомого источника и потому был мягок и чист. Он почти не давал теней. На мгновение я представил, что на самом деле нахожусь в одной из тех сфер молодых миров, что так часто парили вокруг лампы на моей кухне. Когда я улыбнулся этим мыслям, тысячи меня повторили улыбку.
        Я шёл мимо зеркального леса, и во множестве своих дубликатов потерял осознание самого себя. Вот только это было совсем не страшно, напротив, стало спокойнее. Может быть, на какой-то бесконечный миг я даже превратился в зеркало или прозрачную стеклянную статую - ничего нельзя было утверждать конкретно.
        Само передвижение по этому миру казалось скольжением и парением. И когда-то я забыл о возможных осколках, о том, что стекло способно разрушаться. Наверное, то была секунда чистейшего счастья.

* * *
        Наступил миг, когда весь мир зазвенел, точно захотел расколоться, напомнив мне о вероятных угрозах. Но нет, и снова страх был ложью, никаких трещин не появилось, ничто не дрогнуло, не опало осколками. Всего лишь открылась дверь.
        Она, конечно, тоже была стеклянной, и переступать её порог было немного больно - растворяясь в этом мире, я почти что забыл о других. Или о том, что мне нужны какие-то другие.
        Однако дорога вела меня прочь, и я сделал шаг вперёд. Как было нужно.

* * *
        Дыхание перехватило, и лишь секундой позже я осознал - всего лишь ветер бьёт прямо в лицо, быстрый и безжалостный. Он был влажным, даже ледяным, нёс снеговые хлопья. Дышал не то застоявшейся зимой, не то гневной, выхолодившейся весной.
        Дверь разбилась, осколки спрятались среди лежащего пухом снега. Я этого почти не заметил.
        Ещё немного тоскуя о заворожившем меня стеклянном мире, я поднёс ладони к глазам, но они вновь налились плотью и больше не были прозрачны. Я перестал быть зеркалом или стеклом, перестал отражать. И грустно, и, наверное, к лучшему.
        Теперь мой путь лежал сквозь усыпанную снегом пустошь, всё дальше, к темневшему на фоне высветленных до белого небес лесу. А сердце всё ещё стучалось неровно, слишком гулко, словно искало стекло внутри меня.
        От мокрого снега я быстро промок насквозь, вот только почему-то совсем не испытывал холода, как будто забыл, что это такое.

* * *
        А потом проснулся.
        Спокойный свет заполнял комнату. Под потолком медленно кружили две сферы. Одна из них радужно переливалась, краски были мягкими, а на стенах от неё дрожали, прыгали, разбегались блики. Вторая же была молочно-белой, потому что в ней бесконечно кружилась метель.
        Интересно, явились они сюда, чтобы прийти в мой сон, или же мой сон породил их?
        Сидя на постели, я рассматривал сферы. Мне было столь же хорошо и спокойно, как в мире стеклянном, так же удивительно тепло, как в мире, забывшем о весне. Я даже не ждал, что меня прервут, всё же утро было совсем раннее.
        Но раздался требовательный стук, и я, оставив миры, спустился к двери.

* * *
        Скоро в моей гостиной сидел Лис.
        - У меня деликатная проблема, - говорил он, пока я пытался понять, что в нём не так. - Мне нужно узнать себя со стороны.
        - Хм, - чуть нахмурился я. - Чем же тут может помочь Странник?
        - Говорят, вы все себя со стороны знаете, - он чуть дёрнул ушами. - Не так?
        - Но ведь у каждого свой способ… познания, - я потёр висок. - Не понимаю.
        - Может, для этого нужно путешествовать?.. - с надеждой спросил Лис.
        - Вряд ли ты родился в этом мире, разве нет? Значит, уже путешествуешь.
        - Это верно, но, может, не там?
        - Тут, опять же, я тебе не помощник, - вздохнув, я поднялся с кресла. - Кто тебя надоумил прийти ко мне?
        - Никто… Ветер? - он словно пытался подобрать верный ответ.
        Тут в гостиной показались обе сферы. Радужная описала вокруг головы изумлённого Лиса круг. И тогда я вспомнил, как дробился в зеркалах.
        - Послушай, - заговорил я, воодушевлённый мыслью, - может, тебе стоит отправиться вот в этот мирок.
        - Разве же я влезу? - он с сомнением тронул сферу пальцем, та чуть отодвинулась, но зависла напротив его носа.
        - Это как раз нетрудно, если ты захочешь. Там только стекло и зеркала. Быть может, то, что тебе нужно.
        - Ну-у… - однако мысль его захватила. - Тогда забрось меня туда поскорее.
        Дверь открылась сама собой, мне не пришлось звать её, и Лис исчез, как исчезла и радужная сфера. Остался только маленький, полный снега шарик.
        - А ты для кого? - спросил я его.
        Ответом была тишина, но тут уже не стоило сомневаться - кто-то да найдётся.

* * *
        Позже я пил чай на кухне, задумавшись так глубоко, что едва расслышал звук дверного звонка. На этот раз открыл я с заметным опозданием, очередной гость недовольно уставился на меня. По глазам я узнал в нём Ветра.
        - С чем пожаловал? - вырвалось у меня.
        - К тебе забрёл сегодня холодный мирок, - он оглядел прихожую. - Ах да, вот он.
        Сфера, будто подслушав, что говорят о ней, подплыла ближе.
        - Заберёшь или заберёшься? - усмехнулся я.
        - Ни то, ни другое, - он ловко изловил кажущийся стеклянным шар. - Здесь заключён мой старший брат.
        - Вот как, стало быть, выпустишь его?
        - Посмотрим, - тут он впервые усмехнулся и порывом унёсся прочь.
        Я же вернулся к своему чаю, пусть тот и остыл.
        Мне ещё грезился мир, полный бликов и рассеянного света, ещё чудился голос Ветра, а главное, всё так же хотелось понять - пришли эти миры ко мне ночью или родились из моего сновидения. Но никто не смог бы дать пояснения, впрочем, по сути, и то, и другое наверняка являлось правдой. По крайней мере, хотя бы в одной из реальностей.
        100. Хранящий сон
        Солнце зашло, на долину опустились сумерки, а под лесными кронами уже царила настоящая ночь. Пробираться между корней, разросшихся кустарников и юного подлеска было непросто, тропы часто пересекали упавшие деревья, а временами дорожки просто таяли в зарослях папоротников.
        Наконец я вышел на поляну и решил, что будет лучше остановиться здесь, чем брести дальше. Долина, я знал, была не так уж далеко, но шансов проплутать ночь напролёт вместо того, чтобы выйти на открытое пространство, было не меньше, чем всё-таки выбраться из чащи.
        Скоро я развёл небольшой костерок и сел у огня, отдыхая от долгого пути. В этом мире дверь пришлось искать даже слишком долго. Мне начинало казаться, что её тут попросту нет, а это означало только одно - возможно, придётся питать эту реальность своей кровью, чтобы покинуть её.
        Впрочем, пока что я не отчаялся настолько, чтобы вспоминать о таком колдовстве.
        Ночь была спокойной и тихой, лес шелестел о чём-то своём, какие-то животные бродили рядом, но никто не вышел на поляну, не заинтересовался одиноким огоньком костра.
        Постепенно меня начинало клонить в сон, но дремота была чуткой, непрочной, и я всё время просыпался, как будто ночь касалась плеча и тихо просила не засыпать.
        Костёр прогорал, угли давали много тепла, но на них уже не плясали весёлые язычки, всё чаще они только дышали алым, почти не разгоняя темноты. Я не шевелился, словно дал сам себе слово не двинуться с места, пока что-то не произойдёт, что-то, мне неизвестное. Один из тех знаков, что наверняка узнаёшь, не иначе.
        Теплота, недвижимость, состояние на границе между реальностью и сновидением… И я не сразу понял, что напротив меня тьма сгустилась в фигуру, что на меня смотрят внимательные глаза, в которых временами отражается алый отблеск затухающего костра.
        - Вижу тебя, - прошептал я.
        - А я - тебя, - отозвался хрипловатый голос. Фигура подалась чуть вперёд, и на мгновение стало видно острое лицо, похожее и на человеческое, и на звериное, потом же снова стало темно, и только глаза были мне заметны.
        - Я - Странник.
        Но существо прервало меня:
        - Мне известно, кто ты, а тебе не нужно знать, кто я. Ты ищешь дверь, и завтра она найдётся. А теперь я продолжу своё дело, а ты - спи.
        - Что же у тебя за дело? - удивился я.
        - Хранить твой сон, - существо засмеялось. - Важное дело, как думаешь?
        - Пожалуй, мне не так хочется спать, чтобы я нуждался в охраннике, - всё-таки я пошевелился, сел ровнее, потёр ладонями лицо, прогоняя остатки сна.
        - Вот как, а ты забавный, - тут же существо оказалось рядом со мной, его длинные, украшенные острыми когтями пальцы скользнули по щеке, я почувствовал, как легко взрезается кожа. Это было почти не больно, но я понимал - если бы мне собирались причинить боль, никакого труда это не составило бы.
        - Убить меня здесь нельзя, - пояснил я. - Пока я нахожусь на своей дороге, ты только вычеркнешь меня из одного мира, но не уничтожишь. Мучить же не имеет смысла, дверь заберёт меня слишком быстро.
        - О, я знаю, знаю, но твоя кровь пьянит, как вино, - чужие сухие губы коснулись щеки, язык пробежал по царапине, и кожу тут же стянуло, словно она решила зажить в единый миг. - Не переживай, от царапины ничего не останется.
        Сначала мне показалось, что я волен встать и уйти, но секундой позже я осознал, что тело не желает слушаться меня. Когда я успел стать только мешковатой куклой?..
        Впрочем, страха во мне по-прежнему не было, а существо будто бы и не собиралось больше шутить.
        - Что, здесь много охотников до крови Странника? - спросил я. - Но ты не хочешь делиться с кем-то ещё?
        - Нельзя позволить растерзать тебя здесь, - почти укоризненно промолвило существо. - Каждая капля твоей крови - дверь сама по себе. А наш мир закрыт, нам не нужно лишних путей.
        - Это же привело бы больше странников, - поддел я.
        - И свело бы с ума всех нас, - существо прильнуло ко мне, и я уловил тонкий древесный аромат, точно тело его было выстругано, отполировано, да ещё совсем недавно. Снова по щеке скользнула когтистая ладонь, но теперь лишь кончиками пальцев, нежными и горячими. - Нет, нельзя нарушать равновесие. Я оберегаю двери, но иногда…
        - Не можешь сдержаться? - улыбнулся я. Тело вдруг снова стало моим, шевельнувшись на пробу, я тут же схватил моего странного собеседника за запястье. - И сколько же крови тебе нужно?
        - Уже достаточно, - вырвало у меня руку существо. - До рассвета недалеко. И ты сам виноват.
        - Виноват, что до рассвета недалеко? - засмеялся я, хотя понимал, что существо пыталось сказать.
        - Если бы ты уснул, как тебе было предложено, у меня не было бы соблазна тебя оцарапать, - проворчало оно мне в ответ и отпрянуло на прежнее место. - Нужно гнать тебя прочь отсюда, ты не такой, как другие.
        - Может быть, мы все разные, - пожал я плечами.
        Существо не ответило, и на миг мне показалось, что его и нет, и не было. Такое случается, в дремотном состоянии сон можно спутать с реальностью.
        Но нет, скоро я опять увидел фигуру и услышал недовольный голос:
        - Поднимайся и идём, отведу тебя к выходу.
        Мне ничего не оставалось, как только послушаться. Лишь когда я встал и сделал пару шагов от костра, я различил, что небо значительно посветлело, а ночь уже была не такой густой и тёмной, как прежде. Мой ворчливый провожатый казался ниже, но, вероятно, потому что сутулился. Одетый в тёмное и косматое платье, он мог легко слиться с лесными зарослями, и я опасался, что потеряю его из виду. Однако он терпеливо ожидал, если я отставал, а потом уверенно вёл через лес, не оглядываясь, не замирая, а ветки словно расступались перед ним.
        Мы вышли в долину довольно скоро, хотя я был уверен, что сам никогда не обнаружил бы столь короткий путь. Небо стало ещё светлее, предрассветная мгла почти рассеялась, и теперь я смог рассмотреть тёмную, с золотистыми искрами, кожу, красиво вычерченное лицо, зачёсанные и сплетённые в косу волосы. Глаза моего провожатого были тёмные и сами по себе вспыхивали то золотом, то алым.
        Пожалуй, это было невероятно прекрасное существо, настолько пленительно потрясающее, что я был почти очарован им.
        - Что ты так смотришь? - недовольный голос развеял чары. - Тебе пора возвращаться.
        - Где же дверь? - спросил я, не решившись объяснить причину пристального интереса.
        - Я открою её, - существо гордо вскинуло голову и выпрямилось. - Не ходи к нам, Странник с вкусной кровью, я не смогу сдержаться в следующий раз…
        - И сожрёшь целиком? - перехватил я.
        - Нет, - глаза существа блеснули. - Но тебе всё равно не понравится.
        - Даже так.
        - Точно так, - на мою улыбку он ответил улыбкой, и зубы его были куда опаснее когтей.
        Тогда наконец-то замерцала дверь. Я приблизился, но замер на пороге, а затем всё же схватил его за руку и, не дожидаясь, пока он придёт в себя, поцеловал чуть ниже запястья, тут же отступая в проём.
        - Ты!.. - но реальности между нами дрогнули, и я оказался в своём доме. Мой негодующий проводник остался среди расцветающего утра.
        Я дал себе слово непременно отыскать его в лабиринтах миров, отыскать и похитить хотя бы на день, чтобы вдоволь налюбоваться, конечно.
        101. Семь ключей для не-Демона
        - А всё же найти тебя проще всего в холмах, - голос расколол спокойствие и тишину, отразился от неба, рассеялся и наконец спрятался среди молодой травы. Повернув голову, я только кивнул, мол, присаживайся, и она, конечно, устало опустилась рядом.
        - Снова только из битвы?
        - Нет, - вырвав травинку, она отправила её в рот и зажмурилась. - Так, брожу, искала тебя.
        - Зачем?
        - Да просто, - она усмехнулась. - Зачем… Будто нам нужна какая-то причина.
        - И то верно.
        Я откинулся в травы и посмотрел на медленно ползущие по небу облака. Ветер шептал, птицы взрезали голубизну, весь мир дышал покоем.
        - Знаешь, тот поезд… Он всё ещё там, - по шороху травы я понял, что она устроилась рядом. - Не так давно я его проверяла. Всё так же нанизывает миры, всё так же бежит не понять куда. Есть же что-то неизменное.
        - Может, он уже другой, - поддел я, но сам был совершенно согласен.
        - Так и мы каждый день чуточку другие, - хмыкнула она.
        С этим трудно было поспорить.
        Мы лежали, вдыхая ароматы примятой травы, вслушиваясь в спокойствие дня, всматриваясь в небо, и было так хорошо, так правильно, что невольно даже сердце билось ровнее.
        - Чудный день, - снова заговорила она. - Иногда приятно выбраться к тебе, чтобы отдохнуть.
        - Имеешь в виду - отыскать мир, где есть подходящая гряда холмов? - я перелёг поудобнее. - Мы всякий раз встречаемся в разных.
        - Найти тебя - это почти приключение, - она засмеялась.
        - А отчего ты так устала?..
        И вопрос повис в тёплом сиянии дня. Она начала рассказ только много позже, когда я решил, что никакого ответа уже не последует.

* * *
        - Тот мир был страшен, но даже не потому, что всякая встреченная там тварь оказалась опасной, не потому, что небо опрокинулось окровавленным куполом, а земля представляла собой скопище камней и скал. Страх разливался в воздухе, напряжение текло с порывами ветра, и потому было так неприятно находиться там. Хотелось бы выбраться скорее, но…
        - Но Воину так просто не отыскать дверь, - понял я.
        Теперь мы сидели, глядя друг на друга, спокойный день уходил к закату, и углубившиеся тени падали на её лицо, обнажая усталость.
        - Да, в моём сердце нет такой волшебной штучки. Мой компас - битва. И конечно, я скоро оказалась в самой гуще.
        - Было сложно?
        Иногда я тоже оказывался в эпицентре битв, но всегда умудрялся ускользнуть. Она же так не могла, и трудно было представить, скольких одолела, чтобы отыскать меня на этом холме.
        - Непросто, - уронила она. - Но не в том дело, - и снова помолчала. - Я столкнулась с… ну, наверное, это был демон. Не могу сказать, что за сущность. Высокий, красивый, рогатый, - засмеявшись опять, она мечтательно качнула головой. - И мы были враги. Зачем?
        - Зачем?
        - Да, вот зачем так выходит? - поднявшись, она подошла к обрыву, откуда открывался вид на долину, распростёртую внизу. - Мне пришлось с ним сражаться, и никто из нас не мог победить.
        - Но?..
        - Почему же «но». Я не хотела его убивать, я сбежала.
        - Ты никогда…
        - Никогда не убегала, верно, но в этот раз… - упало молчание. Она покачалась с пятки на носок, а затем договорила: - Хотелось бы, чтобы он искал меня, но вряд ли. Возможно, если бы только…
        - Думаешь, что-то могло бы получиться? - теперь и я встал, положил ладонь ей на плечо. - Всякое ведь бывает.
        - Всякое, но с чего бы ему меня искать?..

* * *
        Дождь стучал в стёкла, монотонным ритмом наводя дремоту. Я сидел в кабинете и пытался что-то записывать, но слова сбегали от меня и растворялись в шуме ливня. Наверное, стоило отложить, но я упрямился, а может, никак не мог найти достойную причину оторваться от письменного стола.
        Пока в дверь не постучали.
        Я спустился и долго не открывал, отчего-то чувствуя - там, по ту сторону, что-то не так. Но наконец замок повернулся, и я увидел… да, наверное, демона.
        Рослый, бронзовокожий, он не обращал внимания на дождь, только чуть щурился, склонив рогатую голову к плечу. Его одежда была простой, шитой из кожи, обнажённые плечи испещряли шрамы, запястья обхватывали тяжёлые браслеты.
        И хоть я почти ожидал его увидеть, он, напротив, удивился и разочаровался разом.
        - След вёл к тебе, - недоумение в его голосе было совсем уж печальным. - Ты - не она.
        - Не она, но мы связаны, - кивнул я ему, пропуская в дом. - А она думала, что ты не будешь искать.
        Демон(?) вошёл в дом, постоял немного, но всё же сгрузил с плеча меч, будто объявил прихожую нейтральной и безопасной территорией.
        - Она же появится здесь?
        - Вряд ли, - мне было его даже жаль. - Но я подскажу тебе, дам ключи, ты же не Странник…
        Взгляд его рубиновых глаз на мгновение стал рассерженным, но потом быстро смягчился.
        - Я ищу не для битвы.
        - Знаю, иначе и на порог бы не пустил.
        И мы прошли на кухню, такого гостя она, пожалуй, ещё не встречала.

* * *
        Часом позже у него была связка ключей, и я открыл первую дверь, позволяя ему начать путешествие. Дождь перестал, и даже выглянуло солнце, словно хорошее предзнаменование для нашего предприятия.
        Выпроводив гостя - он всё же не был демоном, хоть внешность его и оказалась столь примечательна, я вспомнил о холмах и собрался, оставив недопитый чай скучать на столе.
        Да, в этом мире мы встречались нечасто, но сегодня… Сегодня я был убеждён, что тропа на холмах приведёт нас друг к другу.
        Так и вышло.
        Когда в сумерках я выбрался на вершину, она уже стояла там, смотрела на угасающее небо.
        - Ты позвал, - в её голосе звучало удивление.
        - Кое-кто рогатый ищет тебя, и у него семь ключей, - я оглядел влажную траву. - Жаль, тут не присядешь.
        - И куда же ты отправил этого рогатого? - она нахмурилась. - Мог бы привести сюда.
        - Сама знаешь, что так не сработало бы. Все семь миров тебе известны, ты столько раз искала там меня, что отыскать заблудшего рогатого сумеешь. И он не враг. И не демон.
        - Это уже понятно, - неопределённо поведя плечами, она опять развернулась к западу. - Нужно попробовать. Но если не встречу…
        - Встретишь, - вот в этом я был уверен.
        - Будь по-твоему, - и снова её лицо украсила улыбка. Дверь распахнулась прямо перед ней, секундой позже я стоял на холме один.
        Домой я вернулся уже ночью, промокший, но удивительно спокойный. Мне казалось, что они уже встретились, и это было возможно и невозможно одновременно - временной поток неодинаков, тут совсем ничего не угадать. И даже если они всё ещё скитались по мирам в поисках друг друга, я всё равно был спокоен, потому что чьё-то одиночество было готово закончиться.
        Домашнее тепло обняло меня, я надолго задержался в гостиной, созерцая пламя в камине. Мне чудилась битва, в которой два сердца забились в унисон.
        102. Звёздная пыль в волосах
        В рассеянном свете городских фонарей дорога преображалась и будто бы вела совсем не туда, куда убегала днём. Я возвращался домой, минуя затихшие с наступлением ночи перекрёстки, тёмные переулки, улицы, пропитавшиеся влагой. По проезжей части бежали ручьи, а воздух был холоден и свеж.
        Отчего-то нужного поворота никак не находилось, хотя я не слишком тревожился. Такое со Странниками случается - даже в родном мире дорога может позвать и начать петлять туда и сюда, пока наконец-то не приведёт, куда хотела.
        Уставший, я вовсе не собирался спорить или искать возможности непременно добраться до конечной точки. Так было гораздо проще оказаться, где нужно. Дороги любят играть, и чем больше стремление противостоять им, тем дальше оказываешься от конечной цели.
        Когда же я зашёл в парк - так резко и быстро повернула мостовая, меня окружила чуткая городская тишина. Едва распустившиеся деревья стояли недвижимыми, редкие фонари рисовали узоры на выложенных плиткой, влажно блестящих дорожках, пустые лавочки таились в тенях.
        Мне очень захотелось присесть пусть даже на влажную от недавно прошедшего дождя скамью. Ноги заныли, да и спина намекала, что пора бы немного передохнуть. Не желая бороться с искушением, я устроился на ближайшей лавочке и откинулся на спинку. Сквозь листву клёна мне подмигнул фонарь.
        Почему же дорога привела именно сюда? Что хотела показать?
        Ночь струилась всё такая же тихая, полная дыхания весны. В домах, что окружали парк, почти не горели окна, и даже фонари светили здесь будто устало, неярко, не прогоняя мрак. Но это ничуть не пугало, даже наоборот, приносило спокойствие.
        Я даже не сразу понял, что парк неуловимо изменился. Теперь он совершенно точно лежал не в моём мире. Мягко плыл под деревьями туман, щебетали фонтаны, а за пределами кованой ограды высились совсем другие дома.
        Интерес и любопытство заставили меня забыть об усталости, к тому же в очертаниях зданий чудилось что-то знакомое, абсолютно точно я был здесь раньше. И потому я поднялся и вышел на улицу, что обегала парк.
        Здесь фонари светили ярче, но ночь была поздней, так что я никого не заметил. Я свернул в переулок и двинулся вперёд, затем повернул ещё раз… Да, у этого города в хранителях бродит одна интересная кошка, точно так!
        И двери тут открывать не так-то просто, но я не сразу вспомнил об этом.
        Поначалу я шёл от улицы к улице, бродил площадями и переулками, заглядывал в глаза фонарей, полной грудью вдыхал ночной воздух. Мне здесь нравилось сейчас, и я не помнил, ощущал ли прежде такую же эйфорию.
        Пока не услышал знакомый голос:
        - А вот и снова ты.
        Кошка сидела на карнизе и таращилась на меня.
        - Дорога вновь привела к тебе, - я пожал плечами. - Нельзя спорить с дорогой.
        - Сегодня хорошая ночь для Странников, - она обернула лапы хвостом и скосила на меня глаза. - Но твоя дверь уже ждёт.
        - Опять выпроваживаешь? - засмеялся я. - Гостеприимство - не твой конёк.
        - Забочусь о мире, - она мурлыкнула и спрыгнула мне под ноги. - Идём, покажу тебе, зачем дорога вела сюда.
        - Так есть причина?
        - Ты и сам знаешь, что всегда есть причина.
        Теперь мы шли другими дорогами, снова она улизнула от меня на водосточные трубы, снова почти не ожидала, но я всё же успевал за ней. Наконец передо мной оказалась металлическая пожарная лестница, причудливая, как и всё здесь. Она уводила на крышу, высоко-высоко, даже терялась где-то там во мраке, снизу было не определить, где же на самом деле самый верх.
        - Карабкайся, - безапелляционно заявила кошка. - Давай-давай. Ты тут именно для этого.
        Послушался я неохотно, но оказалось, что подниматься не так-то уж сложно. Я даже сам не заметил, когда бесконечность ступенек вдруг обернулась крышей. Главное, не посмотреть вниз прежде, чем выберешься на плоскость. Однако и это оказалось позади. Неожиданно, но передо мной раскинулся весь город.
        - Да, самое высокое здание, - похвасталась кошка. - Красиво?
        - Очень, - даже дух захватывало от красоты и высоты, даже дышать было трудно.
        - Полюбуйся, но это не самое главное, - она растянулась на крыше совсем по-кошачьи, дёрнула хвостом. - Надо сказать, что нечасто сюда приходят Странники в такую ночь. Дорога как-то особенно сильно любит тебя.
        - Что же такого необыкновенного в этой ночи?
        - Увидишь…
        Я сел рядом и снова поглядел вдаль. Город переливался огнями фонарей, сиял, точно опутанный драгоценным ожерельем. Это было потрясающе, трудно представить что-то более впечатляющее, я почти готовился поспорить, но тут разошлись облака.
        Как я сразу не заметил, что небо скрывала плотная завесь?.. Теперь, когда она расступилась, город словно отразился в небосводе - так много было звёзд, так они были ярки, будто и небо украсилось драгоценностями.
        И не успел я вдоволь налюбоваться этой красотой, как звёзды полетели вниз.
        Это было похоже на снегопад, вот только они сияли, кружились и звенели. Множество, множество звёзд устремилось к земле, расцвечивая город. Они не походили на метеориты, известные мне по родному миру, это было что-то другое, совершенно волшебное, необыкновенно прекрасное.
        Скоро сияющие звёздочки запрыгали и по нашей крыше, я даже поймал одну на ладонь - она растаяла, превратившись в пыльцу, всё ещё немного сияющую на коже. Кошка же, увлёкшись, гоняла звёзды лапой, и это тоже было маленьким чудом.
        Я был восхищён до глубины души. Никогда прежде не стоял я под таким удивительным звёздным ливнем. Позабылись все поверья и приметы, я не мог загадать ровным счётом ничего, только смотрел, впитывал в себя каждую секунду.
        Постепенно улицы заполнялись людьми, они не кричали, не приветствовали звёздный дождь, лишь тихо смотрели, протягивали ладони, улыбались. Наверное, это было правильно, может быть, так и следовало его встречать. Я тоже сдерживал ликующий смех, тоже старался поймать ещё и ещё одну звезду. И в какой-то момент мы все стали заодно с городом, с осыпающимися небесами, с мягким свечением, кутавшим всё вокруг.
        Такого чувства я, пожалуй, не испытывал ни разу. Случалось мне проникаться до глубины души существами или местами, но никогда прежде мир, реальность, не оказывались со мной настолько едины. В этом можно было потерять себя и ничуть не горевать после. С другой стороны, миг был очень быстротечным, я уже угадывал, как мы непременно разлучимся и обособимся, но и в этом не было боли или горя.
        Я улыбался. Улыбался и весь мир.
        Даже кошка.
        Всё кончилось только с рассветом. Последняя звезда истаяла, а солнечный, пока совсем неяркий свет, искрился в оставленной звёздной пыли.
        - Вот теперь-то тебе пора, - кошка неожиданно потёрлась о мои ноги. - Когда-нибудь покажу тебе и другие наши чудеса, Любимец дороги.

* * *
        …Я оказался в собственной спальне, хотя будто бы и не переступал порог. На мгновение мне даже показалось, что всё было сном. Но я подошёл к зеркалу, вгляделся в свои глаза и… понял, что вся моя кожа мягко сияет. В волосах что-то искрилось, да и одежда пропиталась звёздной пылью.
        Всё было удивительным, но настоящим.
        103. Ярмарка обещаний
        Над кирпично-красными крышами повисло совершенно белое и пустое небо. Облачный слой был таким плотным и однообразным, что начинало казаться, будто весь город - брошенный художником холст, наскучивший и забытый.
        Впрочем, стоило отдать должное, если и был какой-то художник, то явно талантливый. Сложенные из серого камня домики и красивые улицы, где высились цветущие деревья, привлекали внимание. А уж изящные росчерки фонарей, мягкие линии невысоких оград, за которыми прятались ухоженные клумбы, и вовсе радовали глаз.
        А я, как обычно, стоял на холме, пока не решаясь спуститься. Уютный и милый отсюда, городок мог оказаться совсем иным вблизи. С другой стороны, белое небо и влажный порывистый ветер подсказывали, что было бы совсем не лишним подобрать убежище: надвигался дождь.
        Весна в этих краях была прихотлива. Она то согревала солнечным теплом, то выпускала на прогулку северные ветра, приносившие ливни и даже снегопады. Я бывал тут часто, так уж получалось, что эта реальность сама собой возникала на пути, и успел выучить капризы местной погоды.
        Я не знал, отчего меня снова занесло сюда, да ещё в такой хрупкий момент, когда до дождя остаётся вдох, но не мог двинуться с места, позвать иную дверь или же найти ту самую, что спряталась от меня в лабиринтах улиц. А потому я стоял, и молчал, и смотрел на недорисованную картину, где городской пейзаж, цветастый и яркий, утыкался вдруг в белоснежный холст.
        - Всё гадаешь? - тихий голос пролетел с ветром, и я почти подумал, что со мной заговорила сама здешняя реальность, но нет, это оказалась хрупкая, точно вычерченная тушью девушка, одетая в чёрное. Короткая стрижка и подведённые чёрным же глаза завершали лаконичный портрет.
        - Если о том, стоит ли идти в город, то да, - я чуть улыбнулся, пока не понимая, кто она и к чему клонит.
        - Странно, но путники нечасто спускаются туда, - она чуть выпрямилась, взялась ладонями, затянутыми в чёрную кожу перчаток за хрупкие перильца, которые здесь, на холме, очерчивали зону смотровой площадки. - Наверное, никто не хочет разочароваться, как думаешь?
        - Возможно, - но не добавил, что сам уж точно не хочу.
        - Понимаю, - она по-птичьи склонила голову к плечу, и, наверное, в тот момент я увидел ясно, что она и на самом деле совсем не человек.
        Казалось бы, ещё секунда - и она обернётся сорокой, белое с чёрным, рванётся ввысь, расчерчивая, разбивая белую холодность пустого холста.
        - Полагаешь, стоит всё-таки прогуляться по городу? - я не отводил взгляд, будто не хотел пропустить самый миг превращения, но она только повернулась ко мне, всем телом, усмехнулась лукаво.
        - Тогда ты точно узнаешь какие-нибудь тайны. Но разочаруешься или нет - этого я сказать не могу.
        Да уж, тайны могли открыться и воодушевляющие, и разочаровывающие. Трудный выбор, к тому же я не мог взять в толк, что случилось сегодня с моим извечным любопытством. Ничто не тянуло меня в город.
        - Пожалуй, лучше останусь.
        Первые тяжёлые капли упали мне на плечи, скользнули слезой по её лицу, крупными пятнами расцветили серо-жёлтую поверхность песчаника, из которого были плиты площадки.
        - В ливень? - она протянула ладонь. - Или пойдём?
        Но дождь почему-то казался мне лучшей компанией, чем город.
        - Нет, - отозвался я. - Пусть с тобой и приятно болтать.
        - Это лесть, - заключила она и… действительно взлетела, обернувшись сорокой так быстро, что я и не увидел переходных форм.
        Ливень разошёлся, мгновенно промочив меня, дорожка, ведущая к городу, обернулась ручьём, а я перевёл взгляд на гряду холмов, по которой и пришёл сюда. Где-то там затерялась другая дверь, меньше, ненадёжнее, но в то же время более манящая.

* * *
        Я долго шёл под косыми струями дождя, оскальзываясь на размокшей глине и хватаясь за колючий кустарник, чтобы удержаться на ногах. Но за порогом двери меня ожидало уютное тепло, камин и негромкий шум таверны для странников. Ещё одни мирок, который незаметно превратился в перекрёсток.
        Здесь можно было встретить кого угодно, отсюда можно было уйти в любую реальность. Но я только заказал чай с яблочным пирогом и присел за столик, стоящий ближе всего к живому огню.
        Не успел я сделать первый глоток - а мне принесли заказ действительно быстро - как распахнулась дверь в противоположном углу большого зала, и внутрь проскользнула та самая девушка-птица.
        - Хэй, Сорока! - окликнул её из-за стойки хозяин таверны.
        - Я ненадолго, - она повела плечами, будто извиняясь. - Совсем ненадолго. Просто дождь.
        И прошла к моему столику, смело усаживаясь на стул напротив.
        - Так ты всё же странница? - уточнил я.
        - Нет, совсем не как ты, - Сорока скосила на меня глаза, но потом перевела взгляд куда-то за меня, точно выглядывала других знакомых. - Я привязана к тому миру, но… Могу бывать и в других.
        - Так что же город?
        - Он несотворён, - откинувшись на спинку стула, она прикрыла глаза и договорила: - Ты стоял на холме и всё думал, думал… Наверняка сравнивал его с чем-то. С чем?
        - С картиной.
        - Вот, что-то вроде того, да, - она кивнула своим мыслям. - Поначалу ты бродишь по улицам, удивляясь их красоте и тишине, а потом - раз, поворот! - и ты на изнанке. А там ничего и нет. Только рваный холст да пятна краски.
        - Жаль, - я согрел в руках чашку чая. Почему-то стало тоскливо. Такой красивый городок - и всё же обманка.
        - Да, мне тоже жаль. И потому я ищу творца. Не знаешь такого? - теперь Сорока опять смотрела на меня.
        - Ну уж если встречу, направлю к тебе. Тут как раз хорошее местечко, чтобы говорить о делах, - уверил я её.
        - Спасибо, - в голосе Сороки звучала неподдельная искренность. - А теперь - пора.
        И вспорхнула, умчалась сквозь распахнувшиеся двери. Я видел, как хозяин таверны качнул головой.
        Кончился чай и пирог, я расплатился и вышел на залитую закатным огнём улицу. Вечер дышал теплом, летом - этот мирок был благодушным и гостеприимным. А где-то там, где всё ещё никуда не ушла недорисованная весна, также лил дождь.
        Несмотря на яркость и теплоту заката, мне стало и холодно, и бесприютно, точно на самом деле я что-то утратил или чего-то не приобрёл. Странное чувство сжало сердце, не собираясь отпускать.
        И тогда я шагнул наугад, желая только, чтобы любая дверь открылась и пропустила без лишних хлопот. Уже секундой спустя вокруг меня загорелись огни ярмарки, всё зазвенело, рассыпалось смехом, зашлось фейерверками.
        Почти опустошённый, я встал в тени, гадая, почему же оказался именно здесь. Над шатрами высилась надпись. Она парила прямо в воздухе, напитанная магией и силой воображения «Ярмарка обещаний».
        В таком мире я был впервые, но и тут моё любопытство, словно погасшее под весенним дождём, не подняло голову. Однако я всё же сделал над собой усилие и приблизился к шатрам, лоткам с карамельными петушками и воздушными шариками, вступил в царство сладкой ваты, гомона и шального веселья.
        Бродить, почти не затронутым карнавалом, оказалось непросто. Наверное, я озирался тревожно без всякой причины, слишком часто вставал в сплетении теней, чересчур явно шарахался от акробатов, клоунов и прочей артистической братии, но в итоге путь привёл меня на тихую площадку, чуть в стороне от всей кутерьмы.
        Тут был фонтан, и я присел на каменный парапет, чтобы чуть отдышаться.
        - Сорока послала? - рядом возник мальчишка, разукрашенный клоуном, взгляд его был проницателен и серьёзен.
        - Наверное можно и так сказать, - не стал я спорить, хотя будто бы сам делал выбор, когда свалился именно в этот мир.
        - Опять ищет того, кто дорисует город, - мальчишка сел рядом, покачал головой. - Кого-то искать бессмысленно. Нужен тот самый.
        - А кто же - тот самый? - перепросил я.
        - О, ты его знаешь, наверняка знаешь, иначе Сорока бы не подбросила тебе билетик сюда.
        Удивительно, но, пошарив по карманам, я нашёл билет - плоский, выточенный из дерева тонкий кружок с изображением яркого шатра. Странный, с такой гладкой поверхностью, точно тысячи рук уже касались его до меня.
        - Вот! Без этого-то сюда никак не попасть, - удовлетворённо хмыкнул мальчишка.
        - Ладно, - уступил я, хотя личность художника-творца так и осталась для меня загадкой.
        - И тебе лучше поторопиться, - вдруг совершенно серьёзно заявил мальчик, нахмурившись. - Билет у тебя до полуночи. А потом окажешься где-нибудь не здесь.
        Снова окунаться в шум и гам ярмарки желания у меня не было, но я всё же прошёл между лотками и двинулся вдоль яркого шатра, за полотняным пологом которого то оглушительно хохотали, то восторженно ахали, то взрывались аплодисментами. Кого искать, да и как искать? Я бесцельно бродил от тента к тенту, от лотка к лотку, всё больше утомляясь. Пока кто-то не тронул меня за плечо.
        Развернувшись, я встретился взглядом с Вороном. Неподалёку маячила и Воробей, всё такая же недовольная, как я её запомнил.
        - Забавно, - сказали мы с Вороном вместе, но потом я уступил, а он договорил: - И что сюда привело?
        - Кто, - поправил я. - Мне подкинула билет сюда Сорока, - было любопытно, знают ли эти люди-птицы другую такую же.
        - Сорока! - Воробей сделала шаг ко мне. - Где же она сейчас?
        - Караулит недорисованный город, - и не успел я продолжить, как Воробей потупилась и повернулась спиной.
        - Всё ещё… - расслышал я.
        - Город так и… - Ворон нахмурился. - Печально.
        - Я обещал найти его творца, - вытащив из кармана билет, я покрутил его в пальцах. - Но у меня уже совсем нет времени.
        - Творец нашёлся, - Ворон кивнул на поникшую Воробья. - Но мы никак не можем найти туда дороги.
        - Это-то как раз просто. А что же был за мир, куда вы шагнули в прошлый раз?
        - Так вот этот и был, - Воробей сердито топнула ногой. - Ярмарка Обещаний! Где всё напоминает мне, что я… - она замолчала, но и так всё было ясно.
        Ворон, не обратив внимания на сопротивление, обнял её за плечи.
        - И как найти нужную дверь?..
        Я молча протянул руку. В тот момент, когда наши пальцы сомкнулись, ярмарка закружилась вихрем и… померкла. Теперь мы стояли на той самой площадке, шёл весенний дождь, Сорока, нахохлившись, сидела на тонких перилах. В человеческом обличье.
        - Явилась! - фыркнула она, заметив нас.
        Воробей молча опустила голову.
        - Вот теперь мне точно пора, - я кивнул им на прощанье и поймал ответный взгляд Ворона. В нём снова было столько тепла и благодарности, что, похоже, он видел в этой истории больше, чем я.
        Сменился мир, и я вошёл в холл, сбрасывая промокший плащ. На сегодня все дела были закончены.
        104. Имя и Мост
        Гулкий коридор повернул налево, и я оказался в просторном холле. Сквозь высокие узкие окна лился неяркий свет, там, за пределами этого здания, начинался сумрачный вечер. Мы не остановились здесь, лишь пересекли пустое пространство, чтобы снова углубиться в сеть узких переходов и коридорчиков. Над раскрытой ладонью моего провожатого парил голубоватый шарик света, и в этом, похоже, не было ничего необычного.
        - Время кончается.
        Это прозвучало будто со всех сторон и, наверное, должно было бы взволновать, но я остался спокоен. Мой провожатый прибавил шагу, шарик над ладонью разгорелся, бросая на серые стены белые отблески.
        Мы подошли к лестнице и тогда только остановились.
        - Дальше вам следует идти одному, - он склонил голову, магический свет на мгновение превратил его лицо в жуткую маску.
        Я кивнул. Лестницы всегда были мне не по нраву, эта тоже будто заранее смеялась надо мной. Ступени её были узкими, скользкими, и я поднимался, придерживаясь за перила. Пролёт за пролётом вокруг всё больше сгущалась тьма, а магический светлячок так и остался где-то внизу. Я шёл сквозь мглистый сумрак, в котором все краски теряли свои имена.
        Но вот последний пролёт выплюнул меня в новый зал, находящийся, наверное, под самой крышей, изгибающейся куполом. Здесь было так много людей, что в первую минуту мной овладело недоумение. Впрочем, я быстро справился с собой.
        В центре этого круглого помещения возвышалась ещё одна лестница, но вела она в никуда. Я улыбнулся. Мне было ясно, что следует сделать.

* * *
        - Ты должен попробовать.
        Пасмурный и душный день в этом мире никак не хотел начаться. Над сонной площадью звенел эхом голос глашатая, но дома оставались к нему глухи, никто не подходил к окнам. Перед деревянным помостом так и не собралась толпа.
        Признаться, я тоже почти не слушал, хоть и стоял неподалёку, на улочке, откуда и помост, и площадь хорошо просматривались.
        - Странно слышать от тебя такое предложение, - заметил я, но мой собеседник хитро усмехнулся.
        - Попробуй. Больше некому.
        - Что-то мне не нравится это «больше некому». Почему думаешь, что получится у меня?
        - Это же очевидно, - уходя, он слегка коснулся моего плеча. Его силуэт истаял так быстро, что впору было сомневаться, присутствовал ли он здесь вообще.
        Облака чуть разошлись, солнечный луч упал на мостовую, расцветив алый плащ глашатая. Медленно я двинулся к помосту, понимая, что, в сущности, лучше уж действительно попробовать. Ведь когда что-то предлагает он…
        Мысль я не закончил. Глашатай поймал мой взгляд и всё понял.

* * *
        Толпа молчала, но когда я поставил ногу на первую ступеньку, каждый вздохнул, и этот единовременный выдох пронёсся почти что порывом ветра.
        Откуда-то я точно знал, что по этим ступеням не рисковали подниматься уже очень давно. В последний момент все, кто решался попробовать, отступали, лестница становилась неодолимой вершиной, и вряд ли кто-то тут думал о ней иначе. Люди ведь привыкают считать что-то невозможным слишком легко.
        Но я поднимался, пусть эти ступени были ещё уже, ещё неудобнее, пусть они скользили и словно дрожали. Пусть даже тут не было перил.
        На последней площадке я оказался в тот самый миг, когда начался обратный отсчёт. Бесстрастный голос называл секунды, а мне оставался только шаг и… слово.
        У подножия лестницы я ещё не помнил его, но здесь, на вершине, принял и осознал, отчего губы сами собой разошлись в улыбке.
        Шаг.
        И я произнёс имя, почти про себя, коснувшись только выдохом замершего плотной прозрачной стеной воздуха. Два слога, соединённых в единое сильное слово, которое называло, отмыкало и давало возможность свершиться тому, чего тут столько лет ждали.
        Отсчёт кончился, но всё уже изменилось. Дрогнула ткань реальности, по ней пробежала трещина… Одна, другая, третья! Пространство разрывалось, сминалось, обращалось… Мостом.
        Я стоял на площадке, выпрямившись под изумлёнными взглядами, вдыхал запах озона и отчего-то пороха, а передо мной прорастал из других миров, из прочих реальностей мост, ведущий в неведомые дали.
        У меня получилось.
        А больше было действительно некому.
        Кто бы ещё мог знать имя, верно?
        Мост ещё дрожал, выгибался, словно плавясь, но вскоре замер, и теперь по нему можно было уйти. Последний раз я бросил взгляд на теперь заговорившую, зашумевшую толпу и понял, что должен немедленно выбрать - спуститься ли к ним, чтобы получить какие-то положенные по случаю почести, или же бежать, бежать, что есть сил, чтобы они никогда не догнали и не узнали тайны.
        Не узнали, чьим именем заклят этот мост, который простоит так недолго, потому что такова его суть.
        И я побежал.
        Не прошло и мгновения, как мост под моими ногами обрёл другую плоть. Теперь я уже был далеко, спешка оказалась не нужна, но прошагал по инерции ещё несколько шагов, пока меня не поймали в объятия.
        - Ну вот видишь, - словно мы и не расставались, словно он не таял в скупом свете утренней площади.
        - Почему ты не откроешь им, как это происходит? - я недовольно высвободился. - Они поклоняются тебе, имени не зная? Что за новая манера?
        - Мне они не поклоняются, - возразил он. - Я ведь не мост. Но мост - мой.
        - Развлекаешься, как и обычно, - я хмыкнул. - И у меня такое чувство…
        - Правильное чувство, - но после он приложил палец к губам. - Иди, а то попадёшь домой нескоро.
        Пожав плечами, я всё же пошёл вперёд, скоро оказавшись среди тёмной чащи странного и страшного леса. Если бы я был здесь впервые, то, наверное, не мог бы сдержать рвущееся сердце, но эти деревья, сумрак, туман и кровавые капли то ли росы, то ли чего-то ещё были мне слишком хорошо знакомы. Я почти не смотрел по сторонам, размышляя больше о том самом «правильном чувстве».
        Косвенно - как обычно и делал - он подтвердил, что я уже некогда поднимался по лестнице и произносил имя, чтобы призвать мост. Но отчего-то подобного не помнил. Сколько же тогда ещё воспоминаний может храниться внутри меня самого, пусть я о том и не подозреваю?.. И как с этим быть?..
        Может, я слишком любопытен и только.
        Среди тумана вырос замок, перед ним стеклянно блестело круглое озеро, но я свернул с накатанной дороги, потому что совершенно не желал сейчас оказаться в гостях. Вскоре тропа привела меня в мой апрельский сад, я выступил из разросшихся кустов барбариса, и, конечно, лес позади меня тут же исчез. Мир сменился.
        Дом сиял сквозь сумрак золотыми окнами. Он ждал меня.
        Отбросив все сомнения и мысли, я подошёл к крыльцу и только на последней ступени обернулся, потому что почувствовал тёплый взгляд. И пусть уловить тот миг, когда он снова истаял, исчез, растворился в подступающей ночи я не смог, но всё же показал ему - и он-то заметил! - что почувствовал его присутствие.
        Хотя вряд ли он мог во мне сомневаться на этот счёт.
        Впрочем, такова была наша игра.
        …В гостиной на кофейном столике меня ожидал новый амулет. Глядя на простое плетение его, я улыбался, прочитав, какую шутку он вложил в этот подарок. Шутку, ясную только нам двоим, быть может, но оттого не менее забавную.
        105. Художник
        Пахло масляными красками и холстами, а ещё немного воображением и капельку фантазией. Я выбрался из-за драпировок и оглядел светлую мастерскую, куда меня внезапно привела очередная дверь. Художника - истинного хозяина здешних чудес - поблизости не оказалось, полки стеллажей, где застыли банки, палитры, тюбики и стаканчики, полные разнообразных кистей, хранили молчание.
        Много мольбертов ждали своей очереди у стен, только один возвышался над всеми, замер по центру, ничем не прикрытый. И я, не совладав с любопытством, подошёл, чтобы взглянуть на холст.
        Мне открылся удивительной красоты пейзаж, сразу даже нельзя было бы сказать, что работа неокончена, однако, очевидно, что это было именно так. Было здесь и несколько завешенных мольбертов, но я не стал заглядывать за белую ткань, это уж было совсем неприлично.
        И, наверное, мне пора было уходить, продолжать скитаться от двери к двери, но тут в студию уверенным шагом вошёл мастер.
        - Добрый день, - прозвучал его глубокий голос.
        Я улыбнулся, оборачиваясь.
        - Добрый, прошу прощения…
        Мы встретились взглядами. Художник оказался не молодым, но и не старым на вид, глаза его, столь же многоцветные, как картина позади меня, были удивительно тёплыми. Я отметил и крепкие ладони, и сдержанные цвета одежды, и почти полюбопытствовал, что он видит во мне, но тут он улыбнулся.
        - Вы… Странник?
        - Пожалуй, вряд ли кто-то ещё смог бы сюда попасть, - кивнул я.
        - О! - его охватило странное возбуждение. - Вы уже видели!.. - он прошёл к своей картине. - Никак не могу его закончить…
        - Почему? - я снова бросил взгляд на картину. Она оставалась всё такой же безупречной, и трудно было отыскать в ней изъян или несовершенство.
        - Потерял ключ от двери в этот мир, - художник бережно коснулся холста. - Не хватает пары мазков, но… Как отыскать такой ключ?
        Я присмотрелся к изображённому миру, в нём было что-то очень знакомое.
        - А часто к вам приходят странники? - вырвалось у меня.
        - Не так уж, - признал художник.
        - Так значит, ключ, в каком-то смысле, я, - высказал я догадку вслух.
        - Но как же так? - он чуть нахмурился. - Не понимаю.
        - Каждый Странник - ключ, - пожал я плечами. Для меня это само собой разумелось. - А каким был тот, первый?
        - Всего лишь маленький железный ключик, - художник не удержался от жеста, показав размер пальцами. - Крошечный, потому и потерялся. Он подходил к вон той нарисованной двери.
        Когда я обернулся, для меня дверь не выглядела нарисованной.
        - Ну, для странников-то она вполне настоящая, - отметил я и приблизился.
        - Но можно ли её открыть без ключа? - он заволновался. - Мне так это нужно!
        Тем временем я коснулся чуть тёплого на ощупь деревянного дверного полотна. Реальность, лежащая за этой дверью, звенела и звала. Я повернул ручку, и та на удивление легко подалась. Ещё секунда, и я медленно открыл дверь, а художник позади меня изумлённо замолчал.
        Мир за порогом действительно был похож на картину, и в то же время он был живым, настоящим и полным. Я оглянулся на художника.
        - Прогуляемся?
        - А разве можно?
        - Конечно, я верну вас домой.
        И тогда он радостно согласился.
        Стоило нам выйти на цветущую лужайку, как дверь превратилась в арку, оплетённую розами. За аркой не просматривалась мастерская.
        - Мы же сможем пройти назад? - усомнился художник, испугавшись метаморфозы.
        - Обязательно, только не отсюда, - усмехнулся я. - Ну что, где ваш пейзаж?
        - Немного подальше, - и теперь он уверенно зашагал мимо пышных кустов и скромной беседки.
        Вместе мы подошли к садовой калитке, за которой действительно открывался тот самый ландшафт. Художник замер, словно впитывая красоту и свежесть, а я любовался тихо, чтобы ни в коем случае не помешать ему.
        В траве у моих ног что-то блеснуло. Я склонился и рассмотрел маленький ключик, и, конечно, поднял его, пряча улыбку. Вот значит, где он потерялся.
        - Теперь я, несомненно, закончу, - развернулся ко мне художник. - Но как попасть назад?
        - Это просто, - я протянул ему ладонь. - Тут недалеко.
        Мы двинулись по едва заметной тропе, и я заметил, с каким любопытством, с какой жаждой художник смотрит вокруг.
        Вскоре мы оказались в небольшом саду и прошли мимо цветущих роз, затем повернули к пруду и обошли его по краю, а потом поднялись по лестнице, вырубленной прямо в теле холма. Наконец перед нами раскинулась зелёная лужайка, в центре которой и высилась дверь.
        Художник тоже увидел её.
        - Как у вас это получается? - восторженно спросил он.
        - Я ведь Странник, - и больше мне нечего было ответить.
        Первым переступил порог художник, ему не терпелось продолжить работу над картиной. И только он подошёл к холсту, как сразу забыл обо мне, настолько переключившись, что я едва не ощутил, как меня стирают из этой реальности.
        Усмехнувшись, я оставил маленький ключ на полке стеллажа, а сам шагнул сквозь нарисованную дверь, но там уже лежал совсем другой мир.

* * *
        Сколько дней прошло?.. В разных мирах время всё равно течёт непохоже. Я оказался в городе, где было столько музеев и выставок, что обойти их все было бы невозможно. Однако я выбрал одну и бродил от картины к картине, любуясь пейзажами и натюрмортами, которые то казались абстрактными, то обретали ясность. Посетителей тут почти не было, никто не мешал мне подолгу рассматривать картины, отходить на несколько шагов или приближаться почти вплотную, чтобы уловить тот самый момент, то самое раскрытие, что закладывал художник.
        Зал за залом, я проходил, очарованный искусством, приглушённым светом и образами, сменяющими друг друга на полотнах, пока вдруг не заметил знакомую фигуру художника. Тот, видимо, нервничая, ходил из угла в угол в небольшом зальчике, где, как я сразу понял, на стенах были только его работы.
        Поначалу он не обратил на меня внимания, и я добрался до того самого пейзажа, с которого началось наше знакомство. На стене он смотрелся будто окно в иную реальность. Такого совершенства я встретить не ожидал, а потому замер, не сводя глаз.
        - Вы! - вдруг он узнал меня.
        - Картина определённо удалась, - сказал я ответ на этот возглас. - Да и другие прекрасны.
        - Потому что вы нашли ключ, - он подошёл и встал рядом со мной. - Но никто… как будто не видит.
        - Не торопите их, сначала они должны научиться смотреть не только глазами, но и сердцем, - успокоил я его.
        Художник хотел возразить, но замолчал, точно признав мою правоту. Мы долго ещё стояли рядом.
        - Давайте я покажу вам совсем новую, - вдруг встрепенулся он.
        Я кивнул, и мы прошли чуть дальше. На стене… была дверь. Открытая дверь, за край которой цеплялась трава и цветы, за порогом же сияло небо и море накатывало на побережье. Всё дышало покоем, но обещало и приключения. Нужно было только пройти.
        - Картина для странников, - улыбнулся я.
        - Разве в неё можно… - он удивлённо коснулся холста. - Нет же.
        - Можно, - я подал ему руку. - Провести?
        И он не устоял, мы по очереди шагнули прямо в холст и вместе остановились на влажном песке. Морской ветер, одуряюще пахнущий водорослями, солью, рассветом огладил нам лица.
        - Тут прекрасно, - выдохнул художник.
        - Так, как вы написали. Это же ваш мир, - похлопал я его по плечу. - Именно ваш.
        Мы неспешно побрели по полосе прибоя. Художник уже создавал внутри себя новую картину, почти забыв о выставке, где остались ждать странников иные пути.
        106. Чашка брусничного чая
        Проснулся я от невнятного бормотания, и первой мыслью было - когда же я вообще успел заснуть. Казалось бы, только устроился в кабинете перед рабочим столом. И ведь на самом деле я не был склонен к тому, чтобы вот так внезапно отключиться и забыться дремотой.
        Бормотание звучало где-то неподалёку, но в кабинете никого не было, я прислушался, чтобы разобрать хоть слово, голос казался мне смутно знакомым. Пришлось действительно затаить дыхание, чтобы услышать:
        - Как же это, пожалуй, неприятно - прийти в неурочный час, как нехорошо, как даже… гадко. Вот точно, самое подходящее слово для того, кто подошёл не вовремя, - раздался чуть скрипучий смех. - Да-да, подходящее для подошедшего, как смешно…
        Я резко поднялся из-за стола. У меня не осталось сомнений, кем был мой гость, и в то же время, как и прежде, я ничуть не помнил его имени или лица. Но манера речи, странный смех - это определяло его куда лучше текучих телесных форм. В этом, похоже, и содержалась его суть.
        Я вышел из комнаты, мы почти столкнулись в коридоре, цепкий взгляд скользнул по мне так явно, что я его почувствовал на коже.
        - Прошу прощения, - начал было я, но он тут же приложил палец к губам.
        - Что вы, что вы, не тратьте на меня звук своего голоса, лучше тратьте чай. Да, тот самый, что с брусникой и медовой ноткой.
        Мы вместе спустились на кухню, и я, конечно, принялся заваривать, подготовив для него круглую глиняную чашку, совершенное несовершенство.
        - Знаете ли, сколько всего успело произойти, - говорил он, пока у меня кипятился чайник. - Я побывал и тут, и там, и где-то ещё. Столько всего увидел, поучаствовал, можно сказать. Например, вот Левиафаны, вы ведь о таких слышали, а кое с кем и общались, так они сейчас затеяли весну. Это удивительно. В их мире весны не бывало уже столько веков, тысячелетий даже… А я стал свидетелем. Чудо, чудо…
        Чайник выдал струю пара из носика, и я залил сухие чайные листики, пересыпанные брусникой, кипятком. По кухне поплыл соблазнительный аромат.
        - В такой чай никакого сахара не нужно, - почти шёпотом сообщил мне мой гость. - О чём я? О левиафановой весне, да. Вам бы там побывать, мой друг…
        Когда мы успели стать друзьями? Я вспомнил только, что этот же самый говорливый гость сам советовал забыть себя. Больше того, в том было нечто зловещее. Неужто ему так понравился чай? Но в этот раз я точно знал, что следует хранить молчание, я для этого существа - человеком-то его назвать было сложно - был наподобие ожившей мебели, а может, сцены, где он отыгрывал в спектакле одного актёра.
        - Вот так, вот так, уже, пожалуй, заварилось, - напомнил он мне вдруг. - Недавно был такой курьёз, вам должно это понравиться. Дракон съел сердце королевы, а та осталась жива. И как же она изменилась! Её безутешный супруг отправился добывать у ящера отнятое, но то, конечно, давно уже переварилось. Трагедия. Королевству осталось недолго.
        И хотелось бы спросить, но я остановил себя. А гость мой, поймав мой взгляд, хищно усмехнулся.
        - Дракон - это интересно, верно? Драконом может быть кто угодно. Совсем кто угодно.
        Отчего-то родилось внутри меня странное чувство, что на этот раз дракона я принимаю в собственной кухне, но всё же именно драконом этот гость не был. Его мятущаяся и изменчивая сущность была иной. И сколько бы я ни размышлял об этом, я не мог ни уловить её, ни назвать. Наверное, ко мне не заходил никто, опаснее этого существа. Однако я не испытывал страха или опасений.
        - Что касается драконов, - он поставил чашку, намекая на вторую порцию. - Приходилось мне видеть совершенно причудливые вещи. Но вот есть мирок, такой древний и захудалый, что ли, где драконы отчаялись настолько, что вросли в бренную землю. Для такой реальности стоило бы писать пророчества, которые, как одно, начинались бы со строки: «Когда дракон восстанет, пыль земли отряхнув с крыл…» Красиво ведь! И пыль земли, пепел… - он задумался на мгновение. - Я там частенько бывал, отличное место для размышлений. У драконов живые глаза, а никто будто и не замечает.
        Стоило бы опечалиться, но я был слишком настороженным, силился разгадать представшую передо мной загадку. И гость мой резко замолчал, всмотрелся в меня и засмеялся нервно.
        - Плохо, плохо. Ты меня помнишь.
        Это было правдой лишь наполовину. Я помнил и не помнил одновременно, но беспокойство, что возникало от этого ощущения, нарастало и мешало слушать, а ему нужен был слушатель, тот, кто безропотно примет все его рассказы, все странные шутки и каламбуры.
        - Не совсем, - решился я возразить.
        - А совсем меня запомнить нельзя, - и он встал, закружил по кухне, точно хищник по клетке. - Плохо, плохо, ведь чай недурён, - усмешка на миг осветила его лицо и тут же погасла. Он выглядел раздражённым, зловещим, опасным. Не болтуном, как прежде. - Всё так же не могу отыскать свой мир, - вдруг пожаловался он. - Вспомнить лицо. Сложно, сложно. Как ты запоминаешь свой облик? Отчего вдруг не меняешься, почему настолько уверен, что выглядишь именно так?
        Вопросы не требовали ответов, только внимания, только тишины. Я почти не дышал, потому что вокруг нарастало напряжение, как бывает в самый последний миг перед рождением вихря. И я не был уверен, что если смерч родится и вырастет на моей кухне, это никак мне не повредит.
        - Так легко переложить на чужие плечи этот неловкий момент, - говорил он дальше. - Назови моё имя, опиши меня, дай мне меня, - и снова раздался напряжённый смех. - Словно всё можно описать словами. А ведь даже чай - и тот нельзя.
        Чашка на столе жалобно звякнула. Он же повернулся ко мне.
        - А ты… Ты даёшь имена?
        - Когда имею право, - ответил я уклончиво.
        - Интересно, - и глаза его сверкнули, а потом черты лица изгладились и… лица-то не стало. Ничего не стало, лишь пустое пространство.
        Улыбнувшись, я качнул головой.
        - Кажется, мир я нашёл, - раньше я никогда не слышал, чтобы в моём голосе звучало столько уверенности. Так много, что она резко контрастировала с мягким «кажется», прозвучавшим первой ноткой в начале фразы.
        - Мой? - и на пустом лице нарисовалась ухмылка. - Любопытно.
        - Да, - сейчас мне казалось естественным говорить. Мы на мгновение поменялись ролями. - Да, ваш мир, любезный мой безымянный гость. Это удивительное чувство, вам оно, должно быть, тоже знакомо. Открывать новый мир. Распахивать очередную дверь, за которой и драконы, и левиафаны, и весна, да мало ли что там, за такой-то дверью, да?
        - И где же этот мир?
        Но теперь был мой черёд приложить палец к губам. Я встал со стула и приблизился, а гость мой отшатнулся, но не сумел сделать ни шагу назад.
        - Открытие происходит не сразу, не внезапно. Все полагают, что начало в двери. Но нет, оно задолго до. В предчувствии, в предощущении, почти в дремотном состоянии. Материя миров сплетается, образует новое полотно, касаешься нитей и… уже знаешь. Двери нет, но знаешь.
        Я, ничего не опасаясь, положил ладонь на его грудь. Тело под моими пальцами дрожало и гудело, точно на самом деле он был трансформатором, будкой, переполненной энергией, чем-то таким же странным.
        - Правда именно в этот момент, - продолжал я. - Дверь уже существует. И я могу её открыть.
        Он - лишённый голоса и своих рассказов - смотрел на меня без опаски и злобы, без любопытства, но с внезапным пониманием. И по едва дрогнувшим губам я прочёл одно лишь слово.
        «Открой».
        Мои пальцы нащупали ручку, я нажал её, дёргая дверь резко на себя. И… мой гость исчез. Посреди кухни маячил только дверной проём. Мир, ищущий сам себя, дверь, находящаяся внутри собственного осознания. Странно.
        Проём разом схлопнулся, потому что я не собирался переступать порога.
        На столике осталась лишь чашка с недопитым брусничным чаем с ноткой медового полудня.
        107. Открытки от никого
        Ветер принёс целую груду открыток, и я с самого утра перебирал их, раскладывая в ровные пачки. Они прибыли из разных миров, маленькие и большие, цветные, чёрно-белые, нарисованные акварелью. Рассматривая одну за другой, я задавался, пожалуй, единственным вопросом - как же так вышло, что все адресованы мне?
        Поначалу мне казалось, что я знаю, кто отправитель, но затем и тут меня одолели сомнения, так что к вечеру я оставил все на рабочем столе и вышел на балкон, стремясь отдохнуть от причудливых изображений и всё-таки поймать за хвост разбегающиеся мысли.
        Ветер пока не унялся, шумел по крышам, носил лепестки, тягал за косы едва распустившиеся деревья. Он был нездешний, этот ветер, но при том не чужой. Наблюдая за ним, я позабыл, что меня тревожило. Очнулся позже, когда закатное солнце блеснуло последний раз в окнах домов и угасло.
        Пришла ночь, а у меня не было ответов, не было даже мыслей по этому поводу, только ворох открыток и всё…
        Улыбнувшись, я облокотился на перила и вгляделся в небо. Может, оно знает? Уж точно видело… Или звёзды могут ему нашептать.
        - Хэй, - кто-то неожиданно тронул меня за плечо.
        Оглянувшись, я увидел девушку, лицо её казалось знакомым, но из памяти постоянно ускользало имя.
        - Привет, - откликнулся я.
        - Я - с ветром, - пояснила она, и отчего-то стало спокойнее. - О чём задумался?
        - Об открытках, - ответил я и тут же понял - она из тех, кто парит на воздушной волне, не странница, а нечто другое, сёрфер.
        - О, сегодня такой день, почтовый, - склонив голову набок, она усмехнулась. - Что тебе интересно?
        - Почему я и от кого.
        - От никого, - и теперь она запрыгнула на перила, поболтала ногами. - Так бывает. От никого. Почти как от всего мира сразу, но…
        Кажется, я её понял, однако с таким ответом первый вопрос утратил смысл, и я ничего не стал уточнять.
        - Зато они не исчезнут, никто не попросит их назад, - заявила мне сёрфер.
        - А другие разве исчезли бы? - удивился я.
        - Порой случается, когда уходит почтовый день… Вот как сейчас, - она выхватила прямо из воздуха письмо и протянула мне конверт. - Это - тоже твоё.
        Простой конверт, где стояло только моё имя, было даже немного страшно открывать. Однако я вытащил из него сложенный вдвое листок бумаги. Вместо слов на нём были только странные знаки. Кажется, я улавливал смысл, и всё же не вполне.
        Она же наблюдала, продолжая улыбаться.
        - Иногда послания странные.
        - Да уж, - я сунул письмо в карман. - Впрочем, можно привыкнуть, если это происходит часто.
        - Можно, но почтовый день редкость, - она посмотрела вниз. - И мне скоро пора улетать. Ветер собирается прочь.
        - Что ж, счастливого пути.
        Мы встретились взглядами, а потом она исчезла - порыв ветра пронёсся столь стремительно, что и не заметить было, как же именно справляется с ним сёрфер.

* * *
        В комнате я вновь пересмотрел открытки от никого и отправил их наконец в коробку. Пускай хранятся там, когда-нибудь снова возьму их в руки.
        За окном раскинулась ночь, и я почти ни о чём не мог думать, только вмещал её потихоньку в себя, будто она просачивалась по капле. Странные знаки письма захватили, но не заставили размышлять о себе, я не разгадывал, только чувствовал, и в том была определённая правильность.
        Ближе к рассвету я вдруг встрепенулся, нашёл себя слишком уставшим, но спать не хотелось. И снова хотелось взглянуть на письмо. На этот раз я поставил рядом свечу. Хоть электрический свет подошёл бы для чтения больше. Однако именно живое пламя сделало каждый символ кристально понятным, и я наконец-то прочёл и узнал их все…

* * *
        Хрупкой девчонкой она поднялась на крыло - было когда-нибудь это, но вовсе ушло, и золотым небесам не клялась она, нет, просто взлетела и просто ушла на рассвет. Ветром уносится прочь, если где-то печаль, ей-то ни с кем расставаться поныне не жаль. Сердце её золотое совсем не болит, кто-то солгал, что оно заковалось в гранит.
        Слишком ей просто даётся летать и летать, незачем жить по-другому, скучать и стенать, сердце её золотое за ветром ушло, так это было когда-то, так будет ещё.
        Имя её растрепалось на буквы насквозь, с именем больше она не играет всерьёз. Но безымянною тоже её не назвать, пляшет она на ветру, почему б не плясать.
        Ты, когда это прочтёшь, жги получше листок, пусть у письма будет горький и жалкий итог. Ведь улетела она и сейчас навсегда, может, увидишь когда-то, где счёт на года, может, узнаешь в толпе или вскинешь глаза, а на заре её голос раздастся без зла…
        Может, и писем она принесёт, что ни от кого, может быть, всякое может, не знай ничего.

* * *
        Строчки явно говорили мне о той самой девушке, о путешественнице на ветрах. И, похоже, я и раньше встречался с ней, но она из тех, кого никогда не узнать, потому что он всякий раз приходит разным. Я отложил письмо, и бумага вдруг сама собой начала тлеть, обращаясь пеплом быстрее, чем могла бы вспыхнуть.
        Застыв, я наблюдал за тем, как строчки обращаются в ничто, и не мог даже заставить себя пошевелиться. Скоро лишь кучка серого праха красовалась на столешнице. Я смахнул её в корзину для мусора, почти сожалея, но в памяти строчки ещё звучали, звенели:
        - Имя её растрепалось на буквы насквозь, с именем больше она не играет всерьёз. Но безымянною тоже её не назвать, пляшет она на ветру, почему б не плясать.
        Почему б не плясать?..
        Я вышел на балкон в ночь. Ветер улетел, в городе стояла тишина, небо раскинулось звёздным шатром.
        Ветра хранили своих путешественников вечно юными… Можно ли было сказать, что их сердца были лишены забот? Боялись чувствовать? Заключились в гранит?..
        Почти не гадая об этом, я закрыл глаза, представляя, каким на самом деле могло бы быть имя у такой лёгкой и стремительной девушки. Впрочем, оно всё равно не приходило, это было бесплодное занятие, а час уж поздний.
        Между тем на востоке уже проглянули первые отблески приближающейся зари. Я чувствовал их, хоть и не видел. Подавив искушение прямо сейчас перепрыгнуть перила балкона, я всё же ушёл в дом и попытался уснуть.

* * *
        Много дней позже ветер принёс мне письмо без конверта. Сложенный корабликом листок, на котором сияли странные символы, выведенные золотыми чернилами. Снова я не смог прочитать их сразу, но, подумав, не стал зажигать свечи. Это письмо заняло своё место на полке, будто бы там всегда оставалось немного пространства для оригами из бумаги для писем.
        Пусть я никогда не узнаю, что же там на самом деле написано, но, быть может, вот так оно значит немногим больше, чем когда станет пеплом.
        108. Путешествие по снам
        В доме были открыты все окна, по комнатам и коридором свободно бродили ветерки и сквозняки, всё полнилось их шепотками и обрывками историй. Здесь и там звенел смех или слышался плач, звучали голоса, и иногда даже само пространство менялось - открывались двери, размыкались порталы, чтобы уже секундой после исчезнуть без следа.
        Я же сидел на балконе, отдав весь дом в распоряжение меняющейся погоды. В неверной тишине я смотрел на город, на крыши домов, цветущие кроны деревьев, на улице, бегущие вокруг дома и… почти ни о чём не желал думать.
        Возможно, кто-то назвал бы это отдыхом, но на самом деле я уставал от такой бесцельности куда сильнее. Однако что-то придавило к земле, не позволяло ни уйти, ни остаться. И по движению облаков, по плетению теней и солнечных бликов я надеялся вычитать, что же произошло.
        Иногда чудилось, что кто-то на ухо нашёптывает: «Город-город-город», и слово само собой обращается в «дорог-дорог-дорог», а из него уже начинают расти пути и перекрёстки. Вот только никак не удавалось ухватиться за это ощущение, за этот шёпот, а потому не получалось и выдернуть себя из смолой застывшего солнечного дня.
        Не сразу стало ясно, что по холлу разносится звук дверного звонка. Впрочем, раньше никакого звонка у меня и не было, потому поначалу я даже не сумел понять, что это за странная трель. Но когда пришло осознание, поднялся я нехотя, медленно спустился по лестнице, почти привыкнув к трезвону.
        Когда же дверь открылась, за ней обнаружилась… другая дверь.
        Такого со мной точно никогда не случалось. Будто бы приключения и путешествия сами зашли в гости. Ничего не оставалось, как только перешагнуть два порога сразу, уж более явного предложения трудно было бы ожидать.

* * *
        Вспыхнул огнями, обнял стенами город. Незнакомый, бурный и чуждый, блестел стеклом, металлом, дышал в лицо тысячами странных запахов. Поначалу я отшатнулся, но куда уж тут было бежать, когда я стоял едва ли не в центре, а мимо меня неслась жизнь, бурная и шумная.
        Конечно, я быстро взял себя в руки и, выбрав направление наугад, двинулся по улице мимо стеклянных витрин, за которыми жили магазинчики и кофейни. Ничего, что привлекло бы меня лично, но всё же и в них было что-то очень интересное. Вскоре я увлёкся и осматривался с куда большей внимательностью.
        Раз уж меня втолкнуло сюда, значит, здесь что-то было, что-то моё. И я собирался найти и почувствовать.
        Город кидался под ноги, блестел в мостовых, обнимал порывами ветра, вскрикивал, удивлялся и смеялся автомобильными гудками и шумом колёс. Я сам не заметил, когда и как поднялся на крышу, но, вероятно, сделал это по пожарной лестнице, частички ржавчины остались на коже, рукавах и штанинах. Отсюда открывался вид если не на весь город, то на его значительную часть.
        Я долго смотрел на него, точно выискивал нечто знакомое, но так и не нашёл, так и не почувствовал, а потому устало опустился на краю. И почти сразу понял, что это чересчур схоже - разве не так я сидел на своём балконе. Разве не опрокидывался в такую же ленивую тягомуть?..
        Пусть город подо мной казался чужим, что это, в сущности, меняло?..
        Качнув головой, я поднялся, намереваясь тут же уйти, но бросил взгляд на собственные ладони и удивился им. В них всё было не так. Ни привычного шрама, ни знакомых линий. Они просто и не принадлежали мне ни капли.
        Так я был во сне?
        Я перевёл взгляд на город и теперь увидел, что он - порождение сновидческой реальности. По улицам плыли рыбы и медузы, над крышами рассекали воздух киты. Вместо целых кварталов вдруг обрушивались водопады или вставали леса, но уже через несколько мгновений снова всё оборачивалось зданиями, в которых уютно горели окна.
        Но если это сон, то тем более нужно было найти ключ к нему. Так просто проснуться у меня бы не вышло. И я, конечно, сразу огляделся, но не заметил больше той самой пожарной лестницы. Выхода с крыши будто бы и не существовало.
        И пусть в реальности сна можно было бы и шагнуть вниз без риска разбиться, я повременил с таким решением. На мою удачу, я заметил люк, что вёл внутрь здания. Он легко поддался, и я шагнул на хрупкую лесенку, которая уходила в темноту. Каждая ступенька отвечала шагам гулко, точно на самом деле лестница была музыкальным инструментом и предлагала сыграть, вот только подобрать мелодию мне всё же не удалось.
        Я попал в узкий коридор, который с одной стороны - неподалёку от меня - упирался в кирпичную кладку, а второй его конец терялся в тенях. Света тут не было, и некоторое время я привыкал, не торопясь, втайне желая просто проснуться.
        Наконец мне стали понятны очертания стен, и я медленно двинулся вперёд, ожидая, что коридор разойдётся в стороны или же откроет мне двери. Но нет, ничего такого, я шёл и шёл, а не было ни конца, ни одного дверного проёма, ни единой развилки.
        Постепенно коридор обратился в туннель, а над моей головой из потолка проклюнулись лампочки, тускло осветившие каменные стены и замызганный пол. Я продвигался в толще земли или в теле чудовищного здания, не имея возможности выбраться.
        Скоро это стало угнетать.
        Я касался стен, изучал их придирчиво, словно они прятали выход, я рассматривал потолок и пол, но выбора не было, приходилось идти вперёд и вперёд. Может быть, реальность сновидения хотела свести меня с ума, может, только подразнить, но в какой-то миг она всё-таки уступила: в стене появился дверной проём.
        Поначалу я заглянул в него с осторожностью, но дверь выводила во внутренний двор. Там царила ночь, было очень тихо, но воздух казался свежим. Я вышел и остановился, запрокинув голову вверх. Звёзды… Чужие и незнакомые, но всё же много лучше любого потолка.
        Дом окружал двор кольцом стен, сжимал его плотно, не позволяя никому и ничему вырваться из объятий, а за этими стенами гудел и шуршал город. Во двор же не выходило ни одного окна.
        И, наверное, именно в этот миг я понял, что сон-то на самом деле ничуть мне не принадлежит. Слишком много в нём было символов, которые ни капли не подходили страннику, которым я являлся.
        Стоило осознать, и реальность поблекла, выцвела, будто я стоял внутри старой фотокарточки, а затем стала рассыпаться. И вот я уже застыл посреди черноты. Стоило моргнуть, и она исчезла.

* * *
        Я открыл глаза. Был уже вечер, а на балконе стало заметно холодно. Я всё так же сидел, привалившись к стене дома, и только тело протестовало - слишком уж долго я не менял положения. Чужой сон, что я так безотчётно поймал, испарился, развеялся с ночной прохладой.
        Вернувшись в дом, я сначала запер балкон, а после прошёлся по всем комнатам, отрезая от ветров собственное жилище. Вскоре не осталось ни единого сквозняка. Я же сел у камина и задумался.
        Мне будто бы хотелось отыскать того, кто сотворил для меня город, и словно не хотелось этого вовсе. Пока что я не мог точно понять свои чувства.
        За окнами зажигались огни совершенно других фонарей. Я не был тут ни чужим, ни снящимся. Пожалуй, в этом и состояла вся прелесть подступающего вечера и надвигающейся ночи.
        109. Музыка Короля чаш
        Пробираясь между полотнищ паутины, среди слишком изменчивых, совсем непостоянных теней и внезапных лучей света, я даже не задумался ни на секунду, что это вообще за мир, что за место. И только позже, когда среди неясных очертаний солнечный луч высветил старинный рояль, осознал, что это, вероятно, очередной сон.
        Открытая крышка манила старыми пожелтевшими клавишами, но я играть не умел, так что опасался коснуться и тем самым обидеть заскучавший без дела инструмент. Если бы тут оказался кто-то, способный дать ему вдохнуть и запеть!.. Но нас окружала паутина и пыль, в которых любой звук превращался в глухую тишину.
        Я ещё не разобрался, принадлежала ли реальность сна мне, или, быть может, где-то затаился сновидец, а потому не пробовал её на пластичность. Не стремился придумать существо, которое бы заняло пустующее у клавиатуры место. Но стоило мне вглядеться в тени за роялем, как кто-то всё же извлёк из него первую растерянную ноту.
        Я перевёл взгляд, с тоской отмечая, как быстро и легко робкий звук сбился и замолчал. Осторожно опустив пальцы на клавиши, передо мной стояло загадочное существо, в котором я не мог отыскать человеческих черт. Впрочем, его руки были определённо приспособлены к игре.
        Выжидая чего-то, создание качнулось, чуть наклонилось вперёд, а затем вдруг ударило по клавиатуре с силой и страстью. Поначалу мелодия всё равно будто бы не могла вырваться, зазвучать в полную силу, словно тишина затягивала удавку на горле рояля, но вот что-то будто лопнуло, и сразу же звук потёк чисто и сильно, как горная река, прорвавшая плотину, сметающая мосты на своём пути.
        Я вслушался и закрыл глаза, а когда открыл, мы уже были совсем не на чердаке, не среди пыльного и тёмного пространства, где редкие лучи становились софитами. На нас лился удивительный свет, и, наверное, это была сцена. Я, конечно, отступил, чтобы не мешать музыканту получать свою порцию признания.
        Мне попалась лестница, я спустился и лишь тогда оглянулся. Рояль высился на дощатой террасе посреди яркого сада. Кто играл на нём? Я теперь не мог различить совсем ничего, слишком ярким был свет.
        Музыка звучала так громко, что я направился по первой попавшейся дорожке прочь. Мелодия гналась за мной, толкала в спину и смеялась над ухом.
        - Мне кажется, или тебе неуютно в моём сне? - выглянула вдруг из-за дерева Королева чаш. С влажных её волос стекала вода, и мне подумалось, что именно потому музыка кажется неудержимой рекой.
        - Как я вообще тут оказался? - спросил я, чуть улыбнувшись. - Ты позвала меня?
        - И да, и нет, он позвал, - она кивнула в сторону сцены. - Рояль. А я только хотела узнать, почему он появился в моих снах.
        - Ты его не создавала?
        - Совсем нет, - она пожала плечами. - Очень странно? Или нет?
        - Это ведь сон, что тут вообще может быть странно?..
        В тот же момент мы оказались под водой, но дышать мне по-прежнему было легко. Недоверчиво я коснулся собственной шеи и обнаружил щели жабр.
        - Вот так мне тут нравится больше, - призналась Королева чаш, проплывая мимо. Сейчас она была совсем не похожа на себя, но, тем не менее, я точно знал, что это она. Сколько бы обликов она ни сменила во сне, я бы узнал её.
        Как ни странно, а музыка всё звучала и звучала. Теперь в мелодии чудились океанские волны, и так она стала мне ближе.
        Мы качались с Королевой чаш на волнах подводного течения, и вокруг нас летели косяками мелких рыбок ноты и звуки. Интересный сон.
        - Может, это что-то значит? - спросила она наконец.
        - Почему это непременно должно что-то значить? - удивился я. - Откуда у тебя столько вопросов?
        - Вот уж не знаю, - она обратилась медузой и едва не ужалила меня, но вовремя одумалась и теперь поплыла рядом.
        Мы снова увидели рояль, и почему-то я понял, что скоро проснусь. Осознание этого резануло болью, почти заставило задохнуться.
        - Уходишь, - дрогнула реальность.
        И я открыл глаза.

* * *
        За окном моросил мелкий дождь, по крыше временами пробегал ветер. Я сидел на кухне перед чашкой с остывающим чаем и вслушивался в тишину, которую нарушало лишь тиканье часов.
        Мне всё чудилось, что вот-вот я услышу мелодию из сна. Она ведь была такой совершенной! Мне хотелось бы дослушать её до конца. Но нет, только дождь и часы, ну и иногда - ветер.
        Однако стоило закрыть глаза, и я снова стоял на морском дне, а рояль опять играл - сам по себе, точно ему и не нужен был больше какой-то там музыкант…

* * *
        Прошло немало дней, Королева чаш не приходила ни наяву, ни во сне, не звучала музыка старого рояля.
        В солнечный день я стоял на крыше в каком-то городке неизвестного мирка где-то на отшибе. Сюда вело не так много дорог, не так много путей, я же попал случайно, будто свернул не туда. И наслаждаясь летним теплом, я слушал здешние ветра, выискивая в них сказку, историю или хотя бы подсказку.
        За городом лежал океан, я чувствовал его, даже видел с крыши, но не знал, как к нему пройти. Улицы неизменно выворачивали на площадь, заколдованный круг. Дверь же ждала меня на побережье, так что я лениво размышлял, как бы справиться с предложенной миром загадкой.
        Пока не услышал обрывки знакомой мелодии.
        Здешний рояль был не настроен, кто-то, мучавший клавиши, играл неловко, ошибаясь и замирая. Но мне и того было достаточно, я узнал эту музыку. Вместе с ней проснулся морской бриз, ударил меня солёной ладонью по щеке.
        Спустившись, я пошёл на звук. Улочки причудливо изгибались, иногда нотки терялись в закоулках, но всё же я двигался, и на этот раз у меня был шанс миновать надоевшую площадь.
        Скоро мимо потянулись приземистые домики, почти скрытые палисадниками или заплетённые по крышу диким виноградом. Море же чудилось в каждом порыве ветра, в каждом вздохе. И пусть мелодия не становилась громче, но таинственный инструмент определённо приближался. Я знал это так же чётко, как и то, что дверь тоже совсем-совсем рядом.
        Улицы кончились так внезапно, что я замедлил шаг. Теперь передо мной лежал песчаный пляж, но рояля всё ещё не было видно. Я огляделся, но и дверь ждала меня где-то не тут.
        Под водой.
        Я шагнул в набегающую волну.

* * *
        Снова шумел дождь, мы сидели у камина с Королевой чаш.
        - Нет, у этой мелодии никакого финала не существует, - смеялась она. - Или я никогда не спала так долго, чтобы его услышать.
        - Кто же её придумал?
        - Знаешь, порой мне кажется, что это… он, - в глазах её мелькнуло мечтательное выражение.
        - Он?
        - Король.
        Мы вместе посмотрели на огонь в камине, но он хранил молчание.
        - Тогда у твоих снов определённо есть смысл, - сказал я позже.
        - Смысл?
        - Да, они говорят о встрече. В каком-нибудь маленьком мирке, на окраине вселенных… - я улыбнулся. - Попробуй?
        - Попробовать пройти через дверь? - она только качнула головой. - Я подумаю… Не так сразу… Ты же понимаешь.
        Но я уже знал - она непременно рискнёт. Дорога уже проросла в ней, как во мне проклюнулась та самая мелодия
        110. Встреча
        Лил сильный дождь, стихия гремела по крышам, неслась в водостоках, заполняла, а может, заглатывала город, не давая ему опомниться. Поникли кроны деревьев, ветер зло бросал в стёкла пригоршни воды. Казалось, каждый дом стал потерявшимся в океане судном с оборванными грозой и лютым штормом парусами.
        Мы - вместе с домом - дрейфовали, почти не пытаясь спасаться.
        Я сидел у камина, но книга на моих коленях давно уже была забыта. Ни одна строчка не могла проникнуть за завесу дождя. Тот словно бы жил внутри меня тоже, не давая мыслить, не позволяя чувствовать что-то ещё. Следовало бы вырваться из-за стен, окунуться в хлещущие струи и тогда, быть может, вернуться себе капельку самого себя, но… Пожалуй, на тот момент я смирился и принял своё положение и состояние.
        В шуме дождя, в грохоте капель по жести подоконников я не сразу различил робкий стук. Кто же это мог прийти в такую непогоду?
        Пока брёл до двери, я вспоминал о сказках про ночь четырёх ненастий. Сегодня определённо была одна из таких - ветер, гром, ливень, а может, даже и град, раз уж так грохочет и звенит крыша, точно вот-вот сдастся. Я рванул на себя дверь и обнаружил на крыльце юношу.
        Он, конечно, промок насквозь, влажные волосы прилипли ко лбу и щекам, одежда едва ли была способна хоть немного его согреть. Он дрожал, его тонкие губы отливали синевой, и только серые глаза смотрели твёрдо. Красивое лицо показалось знакомым, но лишь впустив его, не говоря ни слова, в дом и заперев дверь, я вспомнил - он оборотень. Он младший из орлов, что я встретил некогда в одном из миров.
        - Вот уже второй раз я вижу тебя мокрым, - усмехнулся я, не зная, как ещё начать разговор. - Вижу, ты заплатил дороге.
        - Я потерялся, - он взглянул на меня виновато. - Не был готов к тому, как это.
        - К странствиям никогда нельзя быть готовым полностью, - я увёл его в ванную. - Приведи себя в порядок, я пока принесу тебе что-нибудь тёплое переодеться. Иначе ты заболеешь.
        - Нет…
        - Не спорь.
        Пока я выискивал для него подходящий наряд, а он согревался в тёплой воде, дом сам собой приготовил нам нехитрый ужин. Такие бытовые чудеса не редкость в жилище странника.
        Позже мы сидели за столом, и он охотно ел всё, что ему предложили, видимо, последняя дорога измотала его больше, чем можно было предположить.
        - Что же с тобой случилось? - спросил я наконец.
        - Мне хотелось вернуться домой, но я не нашёл пути, - сказал он в ответ. - Будто больше и нет никакого моего мира. Но… ведь там…
        - Там остался он, - не зная имени, я не мог назвать его иначе, но младший из орлов понял меня верно.
        - Да, и… возможно ли, что это он не хочет моего возвращения?..
        Пожалуй, именно этот вопрос больше всего мучил его. Но я помнил другие серые глаза, гордый взгляд, резкие слова. Да, старший ждёт его, непременно ждёт. Это единственное, чего он бы ждал всегда.
        - Нет, миры не закрываются от странников по чьему-либо желанию, - почти не солгал я. - Видимо, у тебя есть цель, которой ты не достиг, загадка, которую ты не решил.
        - Может ли быть так, что… на самом деле мой мир - не мир. Что на самом деле мне нужно искать его, а не наши поля и бескрайние степи?
        Звучало разумно. Я задумался. Дорога могла пропустить не-странника, если тот был настойчив и знал свою цель. Если старший устремился на поиски, то…
        - Похоже на правду, - признал я.
        - Так, значит, теперь мне нужно его искать, - на мгновение он сдался тревогам, закрыл лицо ладонями, но вскоре снова пришёл в себя. - Как это сделать?
        - Страннику всегда подсказывает сердце, - я взял свою чашку, но передумал и поставил обратно. Дождь за окном становился всё сильнее. - Сегодня останься, не время дорог.
        - Но куда он мог уйти?
        - Разве не понимаешь? За тобой.

* * *
        Я уложил гостя в свободной спальне, а сам ушёл в кабинет, где при зажжённых свечах раскинул Таро. Карты отвечали скупо и неохотно, я лишь уяснил, что моей помощи тут не потребуется.
        Быть наблюдателем удавалось не так часто, как хотелось бы, потому я не стал настаивать. Да и время было позднее. Время снов.

* * *
        Гроза утихла лишь с рассветом, и утром я распахнул балкон, чтобы вдохнуть свежий и чистый воздух. Город просыпался, нежился в ладонях солнца, блики от луж скакали по стенам, отмытые крыши и окна сияли.
        Мой гость, младший из орлов, уже сидел на кухне, мрачно рассматривая чашку с чаем, к которой так и не притронулся. Его снедала тревога.
        - Если я не найду?.. - поднял он на меня взгляд.
        - Верь своему сердцу, - посоветовал я.
        Моё тем временем трепетало, уверяя - скоро что-то произойдёт. И тогда я предложил:
        - Пойдём, я покажу тебе холмы.
        - Зачем? - удивился он.
        - Так нужно.
        Другого ответа у меня не было, но он не спорил, и вскоре мы уже вышли из дома. Солнечные улицы остались позади, мы пересекли узкую полоску леса и выбрались к первой гряде холмов. Земля, щедро напитавшаяся влагой, благоухала, повсюду распустились цветы, и казалось, что нет прекраснее этого места.
        - Похоже на дом, - сказал он, оглядевшись. - Как будто бы я могу тут снова обернуться птицей.
        - Ты можешь, - подтвердил я, и отчего-то это было очень и очень важно.
        Он послушался, перекинулся орлом, оставляя на земле больше не нужную одежду, и взмыл высоко-высоко. Восходящие потоки тепла поддерживали его, помогали кружить.
        Я невольно залюбовался и даже чуть затосковал по недостижимой синеве, как вдруг откуда-то на него рванулся другой орёл, крупнее, сильнее. Сначала я почти испугался, но потом узнал и улыбнулся.
        Вот значит зачем холмы так нас звали, вот почему они так хотели, чтобы я привёл сюда гостя.
        Сцепившись, хищные птицы вдвоём падали к земле, но я знал - с ними не случится ничего плохого. И в травы они рухнули вместе уже в человеческом обличье, крепко обнимая друг друга.
        Я отвернулся, потому что у меня не было никакого права смотреть на них теперь.
        Чуть дальше темнело кострище, я прошёл туда и сел на траву, наслаждаясь теплом и светом. Время текло незаметно, и я бы ни за что не сказал, когда же они вдвоём опустились рядом. Старший держал младшего за руку, точно не собирался отпустить больше никогда.
        - Благодарю тебя, - заговорил сначала младший.
        - Меня-то не за что, - усмехнулся я.
        - И всё же…
        Мы замолчали. День набирал силу, в воздухе разливался жар.
        - Может ли он отказаться от дороги? - спросил меня старший.
        - На этот вопрос ответить не сможет никто кроме него, - я пожал плечами. - Никто другой.
        - Я знаю ответ, - младший выдержал серьёзный взгляд старшего. - Нам пора уходить. Прямо сейчас.
        И перед ними возникла дверь. Они шагнули в иную реальность, я же остался на холме. Младший сделал выбор. И то была последняя его дверь. Я хорошо понимал его, но вот старший, похоже, пока ничего не уловил. И в этом был свой смысл.
        Улыбнувшись, я откинулся на спину и почти задремал на солнцепёке. Быть может, когда-нибудь и я откажусь от дорог. Но точно не сегодня.
        111. Зерно дорог
        Улицы незнакомого города разбегались от меня, и я никак не мог выбрать направления - все казались равно бессмысленными. Эта реальность не принимала меня, а может, не принимала и вообще никого: город был заброшен так давно, что все здания уже потихоньку разрушались, сквозь них прорастал молодой лес.
        Обрушившиеся статуи, коробки домов, в которых теперь буйствовала зелень, осколки стекла, обломки памяти о временах, когда всё было иначе - я шёл будто по погосту. Мне нужно было выждать момент, поймать едва слышимый шёпот двери, которая ещё не открылась.
        Мне казалось, я никого здесь не встречу, кроме ветров, несущих пыль, да птиц. Я почти привык к одиночеству, к иллюзорному покою, прикрывшему пологом тайную жизнь этого места. Однако повернув за угол, я замер - передо мной стояла девушка.
        Наверное, она слышала мои шаги или же обладала особенным чутьём. Она не была удивлена или испугана, взгляд её тёмных глаз пронизывал насквозь. Уверенная поза, расслабленные плечи - она ничего не боялась здесь. Это я был только странником, лишним в этой реальности, она же - полноправная хозяйка - пока размышляла, имею ли я право находиться здесь.
        Наконец губы её дрогнули в подобии улыбки, и она сказала:
        - Ты нарушил границы.
        - Для странника нет границ, - ответил я на это.
        - У нас нет странников, - тут в ней всё же проснулось любопытство. - Кто такие странники?
        - Те, кто ходит по грани миров, те, кому открываются двери, - трудно было бы подобрать описание для того, чем на самом деле являлись такие, как я.
        - Здесь нет дверей, - она обвела рукой улицу. Дверные проёмы - там где остались - зияли пустотой.
        - Двери есть повсюду, - возразил я.
        Внутри меня нарастал звук, звон, трепет. Нельзя было спутать это ощущение. Скоро едва ли не прямо во мне собиралась отвориться дверь в иную реальность. И меня затапливало, заполняло нетерпеливое ожидание.
        - Покажи мне? - она чуть сощурилась.
        - Скоро ты увидишь, - такое обещание было легко выполнить. - Если будешь смотреть внимательно.
        Она недоверчиво хмыкнула и сделала шаг ко мне, приглядываясь, будто уже прямо сейчас различала во мне свет из-за двери.
        - Почему же я не видела раньше?
        - Потому что некому было открыть, - предположил я.
        Дверь звала меня. Я знал, что она готова открыться - на той стороне улицы, прямо у разрушенной стены. Я знал, но ещё не приблизился к ней, выжидая, точно должна была лопнуть струна, точно должен был появиться знак.
        Присутствие незнакомки, хотя, наверное, незнакомцем здесь следовало именовать исключительно меня самого, ничуть не мешало нарастать напряжению. Нарастать чему-то во мне.
        Сорвался ветер, бросил пылью в лицо, закрутился смерчиком у наших ног и стих. Теперь я ясно видел очертания проёма, различал простую деревянную дверь с блестящей железной ручкой.
        - Видишь? - спросил я, зная, что ответ будет отрицательным. Она же чуть качнула головой.
        Тогда я поймал её за запястье и подвёл к двери. Над нами хмурилось небо, городу точно не нравилось, что здесь и сейчас откроется путь, уводящий прочь. Из-за остовов зданий наползали тучи, ветер стал холодным и яростным, но я повернул ручку и открыл дверь.
        За ней была привычная звёздная мгла.
        - Неужели?.. - в голосе звучало и удивление, и недоверие. - А я могу пройти?
        - Можешь. Вот только нелегко будет найти путь назад, ведь ты не странница.
        Мои слова чуть огорчили её, она медлила, а дверь звала меня всё настойчивей. Наконец, как раз в тот миг, когда я решил уходить в одиночестве, она сказала:
        - Пускай, уведи меня отсюда.
        И звёздная тьма обняла нас, чтобы мгновением позже обернуться другим миром, другим городом, полным огней, движения, ритма.
        Мы стояли в переулке, и на нас слепо таращились горящие окна.
        - Как это вышло, где мы?
        - В другом мире, - я огляделся, стараясь уловить одним странникам ясное ощущение. Следующий переход пока что таился в тенях.
        Больше она ничего не спрашивала, только отошла к стене, коснулась её ладонями, будто проверяя на прочность, затем обернулась.
        - И так можно уйти откуда угодно?
        - Почти, - шрам на моей ладони засаднил. Да, порой двери открывались совсем не так просто и легко.
        - А как вернуться?
        - А хочется? - усмехнулся я.
        - Нет, совсем нет…
        Что-то было в её мире странное, может, она тоже чувствовала, как он не принимает?.. В любом случае, кажется, в ней прорастало зерно странствий, ощущение дороги. Скоро, должно быть, она и сама начнёт разбираться.
        - Отчего так… больно… здесь? - прижала она вдруг ладони к груди.
        Я тронул её за плечо, утешая. И вспоминая.

* * *
        Кажется, что странником можно родиться. На самом деле это не совсем так. Зерно дорог попадает в сердце внезапно, это может случиться в любой момент. И ребёнок, и взрослый равно открыты этой извечной силе.
        Зерно попадает на благодатную почву, с болью, ноющим неясным ощущением проникает на самое дно, выпускает первые корни… Так быстро, что не успеешь понять, а они уже оплетают колотящееся сердце, уже от него неотделимы. Росток заполоняет грудь, обращаясь вдруг компасом - верным другом странника. Кто-то зовёт его иначе, но как бы то ни было, а зерно вырастает и становится тем самым путеводным чувством, которое потом поможет отыскивать двери.
        Это больно. Нельзя сказать, что это совсем не больно. Те эмоции, что вдруг обрушиваются, что вдруг вырастают вместе с зерном, слишком сильны. Они ошеломляют, выбивают слёзы из глаз, заставляют дышать судорожно, едва сдерживая истерику.
        Проходит быстро. Но нельзя забыть.
        Я помнил.
        И в глазах её, новой странницы, видел теперь, что она понимает меня. Что мы стали одного племени, единой крови, стали ростками одного корня.

* * *
        - Прошло, - шёпот раздался так резко. Я заглянул ей в глаза.
        - Теперь…
        - Теперь я сама найду дорогу, да, - она усмехнулась. - О, как я мечтала об этом, пусть и не знала, что это такое.
        - Так бывает, да, - я запрокинул голову. Над нами темнело фиолетовым небо. - Кажется, моя дверь где-то на крыше.
        - Давай я провожу тебя?
        - Как хочешь…
        Пожарная лестница нашлась неподалёку. Она была ржавой и ненадёжной, но искать другие мне не хотелось, да и… это было бы неправильно. Мы поднимались молча, иногда сердце замирало от страха, потому что проржавелые ступени хотели обрушиться прямо под ногами, но потом ужас отпускал и… мы продолжали карабкаться.
        На крыше нас встретил ночной ветер. Город внизу искрился огнями, и она села на самом краю, любуясь и удивляясь.
        - В моём мире такого не увидеть.
        - Ну, теперь ты найдёшь много миров, которым будет подходить эта фраза, - не мог я не засмеяться. Дверь уже была здесь, но ещё не открылась.
        - Пока не привыкла, - дёрнула плечом новая странница. На миг она обернулась на меня, и я увидел, что глаза её высветлились, стали похожими на ломкий лёд.
        Впервые я задумался, а изменились ли мои глаза, когда внутри пророс компас?..
        - Твоя дверь, - кивнула она.
        Обернувшись, я увидел арку, ожидавшую меня. Открытую для меня.
        - До встречи.
        Она только махнула мне рукой.
        Мгновением позже я стоял в собственном саду. Шёл дождь, тревожно шумели деревья. Сквозь влажную мглу мягко мерцали окна дома. Я улыбнулся.
        Кажется, мы никогда не встретимся.
        112. Имя
        Как только ни звали его среди тысяч и тысяч миров, где он пропадал, находился, пробивался на свет, прорастал корнями, чтобы вновь оторваться и улететь, как только ни звали его в тех реальностях, что показались ему своими… Но всё то было лишь мишурой, детской игрой, пазлом, мозаикой, головоломкой, а его истинное, первое, яркое имя оставалось тайной.
        Его кровь была пропитана крошками звёзд, она была столь древней, светлой и терпкой, что, наверное, горчила бы на губах, и потому первое имя звучало громом, сияло молниями, казалось огромным.
        Поговаривали, что оно было выжжено раскалённой спицей на мягком подбрюшье Вселенной, что стало печатью, которая сдерживает извечную спираль, что именно оно замыкает кольцами огненные витки, не сгорая, а лишь закаляясь, становясь всё прочнее с каждым прожитым мигом.
        Он сам мог обратиться пеплом и восстать из руин сотни тысяч раз, потому что имя было столь велико и столь сильно. Физические тела изнашивались и пустели, принимая его по слогам, по букве, но не в силах долго удерживать даже малую каплю.
        Сотню жизней он прожил без любви, отягощённый громадиной имени. Ни одна женщина, ни один мужчина не могли принять и почувствовать того, в ком затаилось дыхание звёзд. И никто даже на миг не казался ему достойным.
        О, что за гордость владела им!
        Но вновь тело обратилось в пыль, вновь он воскрес и на этот раз встретил её. Она никому не казалась особенной, пока он не прошептал из губ в губы ей своё имя, будто дарил заклинание. И она наполнилась звучанием до краёв, вобрала в себя, повторила имя всем телом.
        Выдохнув ей своё имя, он пропустил сквозь неё весь звёздный свет и всю звёздную тьму, он дал ей изначальность и конечность. Именем его плавилось время, отменяя очерченные пределы, имя его оказалось заперто в клетке её тела, толкнулось под рёбра, утонуло в глубокой воде её чувств.
        И в тот миг, когда он назвался ей, отдал ей истинную свою суть, в тот миг, когда она приняла круговерть звёзд и страстный танец Вселенной… Он стал безымянным, свободным и лёгким. А она обрела крылья.
        То и была любовь.
        Он стал для неё и светом, и сладостью, и тенью и вновь обретённой пропажей.

* * *
        Но время шло, и оно было властно над безымянным, над тем, чьё имя хранилось глубоко, в самом нутре девы, осенённой звёздами. Время было властно над чувствами, даже над её любовью. Настал день, когда дева, полная света, и силы, и неизменной юности унесла его имя, оставив его самого невысказанным в тишине меж холмов.
        Велико было его горе, так велико, что он разорвал собственную грудь в поисках ключа, который ушёл вместе с девой. Из рассыпавшихся зерном капель крови проросли на холмистой гряде поющие башни. День и ночь прозрачные их стебли наполнялись ветром и пропевали одно лишь слово, одно лишь… Которое некому было понять.
        Они звали:
        - Безымянный, - и больно было каждому, кто слышал их голоса.
        Его имя кануло и растворилось, но осталось.
        Ведь на самом деле ничего кроме и не было никогда.

* * *
        Дева стала легендой, она стала дверью, которую невозможно было открыть ни рукой, ни ключом. Дверью, которую не достигнуть, к которой не прийти. Дверью, что молчаливо ждёт. У неё трижды восемь личин, ей дали сотню имён, но внутри так и осталось запечатано то самое первое имя.
        Его имя, выбитое острыми искрами звёзд на последнем углу кирпича, одного из тех, которые и складывают Вселенную.
        Его имя, что прошептали ветра, когда первым вдохом оживляли звёздную тишь.
        Его имя, что запечатывало время, сворачивало спираль, имя, по силам которому было переплавить любого и выстоять всюду.
        Дева-дверь осталась в звёздном холоде, в тёмном космосе. Она кричала, вот только крик её застывал во рту, как роза стынет в петлице. Проигранная любовь оставила ей горечь, память о безымянном истёрлась, но имя его горело внутри.
        Казалось, кто-то должен прийти, и открыть, и освободить, и озвучить всё то, что дверь в себе самой скрывала, но…

* * *
        Три тёмные башни пронзают рассветное небо, они растут, растут, словно хотят вспороть небу брюхо, чтобы пролить на пробуждающийся мир молочную кровь звёзд. Дева-дверь спешит к этим башням, но всякий раз не успевает до того самого мига, когда солнце делает первый вздох. Она падает на колени, ломается в спине и забывает себя.
        Всякий раз не успевает она пересечь деревянные планки моста через пропасть, сокрытую в тумане. Но каждое утро она продвигается на один шаг дальше, и, сломавшись под мягким светом первых лучей, оставляет на мосту огненный знак. Платит своей сотней имён за возможность быть ещё на шаг ближе к неведомой цели.
        Она пеплом срывается вниз, где цепляется, будто репейник, за спирали воды, льдом и холодом дышащей из каменной щели предгорья. И вновь с наступлением тьмы она поднимается на ноги, бежит, оставляя кровавые следы на раннем снегу, чтобы всё же добраться до башен, услышать, что они произносят, увидев солнце…

* * *
        Последнее имя уплачено.
        Легка и крылата, она встаёт между башнями, замыкая собой треугольник в кольцо. Последняя и первая на этой земле, она чувствует, что должна бы летать, но нечто огромное проросло внутри, держит, вцепилось как клещ.
        Нечто душит, нечто давит бессильное горло!
        Россыпью бисера на тёмном подоле небес разошлись отданные мосту в уплату имена, и ни одно из них больше не называло крылатую деву, деву, некогда бывшую дверью.
        Деву, некогда предавшую свою любовь.
        С запястий её и ладоней течёт звёздная - чужая ей - тёмная-светлая кровь. Пропитывает землю, взывая к тому, кто может услышать. Сама пред собой дева стоит одна, нагой, пустой, лёгкой, но хранящей, как хранит фарфор, тяжёлую тайну.
        Что под рёбрами, что там в глубокой воде?..
        Погружаясь в омут того, о чём не хотела и помнить, дева-дверь расправляет крылья. И в самой себе она видит тот день, когда среди холмов увидела осенённого светом звёзд странника. Глаза его, полные звёздной мути, казались взглядом самой Вселенной, а может, тем и были.
        И она вспоминает, как он привлёк к себе, как коснулся губ, выдыхая в неё то самое, то тёмное, то яркое, то тяжёлое, что теперь не давало ей взлететь.
        Память о великой любви заставила рухнуть на колени и плакать. Крылья поникли, рассвет сменился закатом, и вдруг от башен отделилась тень.
        - Я могу дать тебе свободу.
        Она знала как.
        Он пробил её беззащитную и нагую грудь ладонью. Пальцы прошли сквозь плоть и сжались вокруг бьющегося комка, в котором стонало, звало, жило то самое…
        То самое.
        Он рванул на себя, и дева захохотала от боли и радости. Переполнившись ликованием, она взвилась в небеса и истаяла вечерним туманом, а он… побрёл прочь, крепко сжимая, бережно унося, удерживая в ладони своё самое первое имя.
        Имя, сотканное из дыхания звёзд, выжженное раскалённой спицей на мягком и нежном подбрюшье Вселенной.
        113. (Не)желание остаться
        Над горным хребтом расстилалась ночь, звёздное небо кутало мир искрящейся шалью, и я, уставший после долгого пути, сидел над ущельем на ветви старого, почти окаменевшего дерева. Остановиться здесь, возможно, было почти ошибкой, я знал, что с рассветом в эти горы приходят ветра, что они никого не щадят, и быть мне распоротым, нанизанным на острия скал внизу, если не успею убраться подальше, но завораживающая красота не позволяла двинуться.
        Мир этот был пустынным. Каждое утро он вздрагивал, по его лицу пробегали судорогой потоки ветра. Кто мог бы выжить здесь? Я никого не встретил, ни единого существа, только каменные остовы деревьев, только скалы, только пыль.
        Вдыхая свежесть гор, я балансировал на грани желания и нежелания: мне хотелось остаться и увидеть, мне хотелось уйти и забыть. Быть может, по моей собственной душе порывом страшного ветра пробежали сомнения?
        Не так давно, пожалуй, всего несколько дней назад, я слышал и видел так много. Передо мной открывались реальности, перестилались пути, и теперь я устал от шума, от ритма. Покой звёздной ночи, обещающей утром гибель, казался мне… куда приятнее. В нём чудилось обещание, полностью постичь которое я почти что не мог, только скользил по грани.
        - Ну и мысли у тебя сегодня.
        Когда он появился рядом? Я чуть склонил голову, чтобы полюбоваться волевым лицом, красивым профилем, тёмным взглядом.
        - Что в них тебе не нравится? - я пожал плечами, хоть и так было ясно.
        - Твоё стремление вычесть себя из мира, - он усмехнулся. - Разрушение. Ты любишь разрушение, не возражай. Ты любишь его за то, что следует после, но и его собственная романтика не оставляет тебя равнодушным. Иногда меня это тревожит, порой забавляет. Но сегодня я должен увести тебя прочь.
        - Из этого мира?
        - От этих размышлений.
        Теперь мы смотрели друг другу в глаза. Желание остаться и досмотреть представление до конца превзошло разумную мысль о том, что пора уйти.
        - Ты хочешь со мной спорить, - он продолжал улыбаться. - Это мне всегда нравилось. Но не сейчас.
        - Я пойду с тобой, - пришлось мне ответить.
        На востоке стремительно светлело небо, я чувствовал это, как ощущал и пробуждение сердца гор. Слишком скоро сорвутся ветра, сминая живую плоть и оставляя лишь камни после себя, даже дерево это было лишь порождением камня. Причудливым и красивым по-своему, но никогда не имевшим живого сока внутри.
        Мы едва успевали.
        Где-то там, за горными пиками, всходило солнце.
        - Этого не произойдёт, - сказал он уверенно как раз в тот момент, когда ветер ударил в нас, сбрасывая на скалы, разрывая на куски… без всякой боли.

* * *
        Сначала я увидел свет. Много света, так много, что можно было решить, будто все пути пройдены, все дороги закончились. Но я точно знал, как выглядит именно это, потому моргнул и шевельнулся. И конечно, это была только лишь очень светлая спальня в замке, которому вряд ли шла такая удивительная комната.
        Но меня всегда ждала именно она.
        Поднявшись, я отыскал одежду, привёл себя в порядок в небольшой ванной и только тогда спустился на первый этаж, в холл, где было сумрачно и очень тихо. Мне не нужно было искать, стоило бы только толкнуть дверь, ведущую наружу и…
        - Уже уходишь?
        Он возник за моей спиной, точно соткался из воздуха.
        - Мой путь не окончен.
        - Ты сам хотел его закончить буквально вчера, разве нет? - усмешка была удивительно тёплой, но мы оба понимали, какую игру ведём.
        - Ветра настигли нас?
        - Почти.
        Я повернулся и всмотрелся в его лицо. Он был измождённым, даже усталым. «Почти»? Разве так?.. Но спрашивать - бессмысленное дело.
        - Нужно идти, - я протянул к нему руку, на самом деле не желая уходить.
        - Здесь ты можешь остаться, - заметил он тихо, однако не коснулся моих пальцев.
        Так оно и было. Но я поймал себя всё на том же. Мне нужен был спор.
        - До встречи, - развернувшись, я рванул дверь на себя.

* * *
        Обломки и скалы, каменная пустошь. Я стоял на дне ущелья, сжатый едва ли не со всех сторон горными громадами. Я был маленьким, бессильным и почти растворился на их фоне. Мне нравилось.
        Но стоило сделать шаг, один только шаг, и дорога возникла под моими ногами, вознесла меня, укачивая в ладонях, пропустила сквозь множество миров, и горы остались где-то далеко позади. Горы, ветра которых способны были смять любое существо, любое создание, даже тех, кто всесилен.
        Новая реальность показалась пресной. Меня манило вернуться, но внутри росла уверенность - я не попытаюсь. Мой единственный шанс растворился с вчерашним рассветом. Растворился в глазах того, кто увёл и спас.
        Много позже я буду вспоминать, но так никогда до конца не пойму его, хоть будто бы точно знаю, отчего он действует так или иначе.

* * *
        Я проснулся в своей постели, было ещё темно. За окнами тёк сумрак городской ночи, в комнате стояла оглушающая тишина. Похоже, часы замерли, их сердце устало биться, нужен завод. Моё собственное же, напротив, билось слишком часто. Я вынырнул из снов, которые казались мне разрушающими, но вместе с тем дарили странное приятное чувство.
        Я долго сидел на постели, не шевелясь. Даже рассвет заглянул из-за штор, точно хотел поинтересоваться, что со мной. Но это мне и самому было любопытно. И никаких ответов. Наверное, в глубине души я остался на ветви каменного дерева, никогда не жившего на самом деле. Наверное, во мне всё ещё переливались капли реальности сновидения. Ведь всё это было сном?
        Или же нет? Вовсе не было?
        То, что всегда заставляло меня идти дальше. Вопросы. Слишком много, чтобы можно было разрешить их все, чересчур любопытные, будоражившие воображение, чтобы можно было отказаться.
        Возможно, когда-нибудь я снова выйду на тот горный склон, что обещает с приходом рассвета абсолютное окончание, но… это уж точно произойдёт не скоро.

* * *
        За обеденным чаем меня застало письмо. Из тех посланий, что приходят с ветром и светом. Я вскрыл конверт, чтобы отыскать там открытку. На ней будто бы я всматривался в очертания гор, в звёздное небо, будто бы ждал рассвет.
        «Рад, что ты передумал», - гласила надпись на обороте.
        Мне почти хотелось улыбнуться, но… Я отложил открытку в сторону, глянул за окно - сеялся солнечный свет, пронизывал молодую листву, вызолачивая её. Горные россыпи звёзд сейчас казались недостижимыми, однако я чувствовал их внутри, точно они проросли во мне.
        Что за странный мир я нашёл тогда? И нашёл ли? Может, это меня отыскало нечто?..
        И передумал ли я?
        Сколько вопросов, сколько странных вопросов рождалось во мне. Сумею ли я когда-нибудь хотя бы задать их все? И кто же ответит?.. Даже горы и ветра вряд ли смогут.
        114. Ментол и ладан
        Привкус ментола и запах ладана.
        Я остановился в шаге от бездны и огляделся, пытаясь понять, отчего меня преследуют ароматы. Но здесь, в темноте и почти пустоте, не было ничего, что дало бы подсказку. Пусть так.
        Я двинулся на ощупь, прилегая к стене насколько возможно ближе, по дуге обходя страшный зев пропасти, распростёртой на полу ничком. Я шёл, но хрупкие плитки под ногами пошатывались, будто намекая, что скоро перестанут терпеть и меня, и мой вес, и вообще какое-либо свидетельство существования жизни. Там, в темноте, в утробе, никого живого не было.
        Меня должен был окутывать душный страх, густой, липкий, в котором нельзя вдыхать полной грудью, но я опять и снова не боялся. Мне не казался бесконечным хлипкий козырёк, я шёл и видел, куда поставить ногу, пусть сумрак старался обратиться тьмой.
        Наконец я впрыгнул в открытый рот коридора, бездна осталась позади меня, завыла ветром, угрожая, но уже была совершенно бессильной. Впереди брезжил свет, обманчивый и слабый, такому не хочется довериться, такой даже любопытства не порождает, однако мне нужно было идти именно к нему. В груди гулко бился, дребезжал стрелкой компас.
        Плитки пола были разбиты временем, раскрошились, став почти пылью, шуршали под ногой, подобно сухим травам. Я шёл, не опасаясь, что встречу кого-нибудь. В этой реальности живого не осталось, и скоро даже камни и остовы зданий обещали обратиться в прах.
        Наконец коридор повернул. Свет исходил из окна, то располагалось высоко-высоко, напоминало узкую бойницу, и не имело для меня значения. У стены грудой обломков лежали некогда прекрасные статуи. Безжизненное каменное лицо уставилось на меня пустыми глазами.
        Не удержавшись, я присел на корточки и коснулся недвижимых век, будто желал прикрыть белую пустоту взгляда, но, конечно, ощутил лишь холод камня и не более того. Поднявшись, я заметил новую дверь, наверняка мне нужно именно туда.
        Но я медлил. И сердце билось неровно. И свет постепенно становился всё более тусклым.
        Пока вдруг не вспыхнул, ослепляя. Это был другой свет, передо мной зависла сфера, и поначалу я зажмурился, но затем понял, что глазам вовсе не больно. Я протянул руку, сфера коснулась пальцев. Она не была тёплой, не была и холодной. И ладонь свободно проходила внутрь.
        Дверь открылась, и я последовал за светом.

* * *
        Сон схлынул, как отступает море в пору прилива. Я ещё мгновение понял темноту коридора и сияние сферы, а потом и это смазалось и ушло, отступило, обнажая илистое дно реальности.
        Сновидение принадлежало мне, соткалось из меня самого, но я не мог его расшифровать. Впрочем, и не слишком тосковал по этому. Только одно меня интересовало.
        Привкус ментола и запах ладана.

* * *
        День отвлёк и увёл меня прочь.
        Разговоры, чужие тайны, льющийся с небес свет, аромат весны… Во всём этом было слишком мало места для размышлений о мутных снах. И только к вечеру, когда я замер в собственном саду, наслаждаясь теплом и вглядываясь в закатное небо, снова пришло ощущение.
        Привкус.
        Запах.
        Ментол и ладан.
        Странное сочетание, которое казалось подсказкой и загадкой сразу.

* * *
        Иногда разгадать сновидение можно лишь тогда, когда и сам находишься внутри. Я отбросил мысли, чтобы дать ответам прорасти сквозь меня. Вернувшись в дом, я сделал чай. В тишине и покое я пил его глоток за глотком, удивляясь тому, что чувствовал в нём лёгкий ментоловый вкус.
        А когда зажёг свечи, они запахли… конечно же, ладаном.
        Тогда стало ясно, что сны, наверное, ни при чём.
        Значит, нужно было ожидать гостя.

* * *
        Мне не спалось. И к полуночи я уже точно знал, что не усну до утра. Я слонялся по дому, и иногда он обращался видением, манил иной реальностью, открывал двери, которых в нём никогда не существовало. Вот только уходить мне не следовало. Наконец часы пробили два, гулко замерли, и открылась входная дверь.
        Я стоял в холле, ожидая, когда войдёт тот или та… Всё-таки тот.
        Он был одет в чёрное, и чёрные его волосы свободным облаком падали на плечи. Белая кожа словно светилась изнутри, тёмный взгляд выдавал настороженность.
        - Я понимаю, почему ладан, - мой голос растёкся по холлу. - Но почему ментол.
        Он усмехнулся:
        - Иначе ты сразу бы отгадал.
        - Наверное, - я подошёл ближе и протянул ему руку. Он сжал мои пальцы.
        Мы смотрели друг другу в глаза, как много раз до, как сотни раз после посмотрим, если столкнёмся.
        - Почему ты здесь?
        - Потому что меня здесь нет.
        Это всё объясняло.
        Он был из тех, кому не предложишь чай или посидеть у камина, а сегодня им владело волнение, и потому он метался по дому призраком, танцем чёрного пламени. Я не удержался от вопроса:
        - Что так тебя тревожит?
        - Я не странник, как ты, - начал он. - Мне не найти дверей. Путь даже…
        Он не произнёс, но я знал, что там было в конце.
        - Тебе нужна подсказка, - заключил я, он смерил меня взглядом.
        - Вроде того.
        - Я могу открыть тебе дверь, куда скажешь…
        Он поймал мою ладонь и вгляделся в неё.
        - Ты поишь пустоту кровью слишком часто.
        - Мне это уже говорили, - отдёрнул я руку. - И что с того?
        - Такая дверь мне не нужна.
        - А какая нужна?
        Он замер, но не нашёлся с ответом.
        Запах ладана усилился, будто дом мой обратился храмом, от свежести ментола во рту сводило скулы.
        - В обрядах нет нужды, - прервал я молчание. - Пойдём, я отведу тебя к твоей двери.
        Мы вышли почти в три часа ночи, в тот тёмный и странный час, когда самая мелкая тень обретает разум и волю, в те самые минуты, когда страх выпускает на волю своих зверей.
        Мы шли переулками, а за нашими спинами гасли фонари, луна пряталась от нас за крышами, звёзды холодно смеялись с небес.
        Мы шли, и это само по себе казалось почти что подвигом.
        Он не спрашивал, куда именно я веду его, и когда над нами сомкнулись кроны деревьев, он не удивился, что перед нами выросла ограда старого кладбища.
        - Должно быть, и правда здесь, - он коснулся ближайшего памятника. - Странно, но…
        - Ладан, ментол, только кладбищенской земляники и не хватает, - усмехнулся я. - Куда ты держишь путь?
        - В мир, где нет света, - он пожал плечами. - Или куда-то ещё.
        - Что ж, настало время узнать куда, - и я распахнул дверь склепа, и она совсем не вела в усыпальницу, за ней клубилась темнота, но другая, темнота, где рождались звёзды и умирали миры.
        - Благодарю за помощь, - усмехнулся он и шагнул вперёд.
        Дверь закрылась. Я стоял посреди мрачного кладбища за каплю до четырёх утра.
        Привкус ментола едва ощущался, и запах ладана растворился в темноте.
        115. Искать сны
        Свет постепенно угасал, уходил, словно небо истончилось и сквозь прорехи в оболочке стало убегать сияние дня. Успокоился ветер, улёгся на крыши домов, растёкся по ним теплом, дыханием вечера.
        Среди улиц, давно уже чересчур пустых, я чувствовал себя листом в потоке, зацепившимся за выходящий со дна корень. Вокруг что-то двигалось, что-то жило, а я оставался свидетелем меркнущего света.
        Где-то вдали, за остовами зданий, за позвоночниками мостов, за встающим тёмной стеной лесом, умирало солнце, последний луч блеснул в осколках стёкол верхних этажей, и вот и его не стало.
        Этот город всякий раз представал передо мной живым, но разрушенным. И каждое наше свидание я чувствовал всё то же - будто во мне и внутри меня было больше гибельного недвижья, чем в осыпающихся стенах и разбитых кирпичах, чем в тронутых разрушением дорогах.
        С одной стороны, всё здесь было немного условным. То, что когда-то могло называться зданиями, сейчас обретало новое имя - руины ли, почва, быть может?.. То, что некогда именовалось дорогой, обращалось тропой, а после и совсем бездорожьем.
        Я в этой системе имел некую определённость, являл собой нечто совершенно конкретное. Потому никак не мог понять, есть ли мне место в том, что медленно, неуловимо и невесомо меняется.
        Ещё утром эти вопросы мало занимали меня. Утром здесь было так много сияния, так много солнца, и в его лучах всё казалось конкретным и ясным. Теперь же, в текучих сумерках, чей цвет не поддавался описанию, искажались черты, текли и изменялись границы.
        На самом деле этот мир и не был миром в полном смысле этого слова. Он вмещал в себя осколки, обрывки иных реальностей, разрушившихся, павших под пятой времени. Он был лишь собранием, а может, даже мусоркой, почти что кладбищем разных миров. Он был перекрёстком, где сходились грани.
        Отчего я остановился здесь так надолго, почему не пробежал из конца в конец, отчего не открыл дверь куда угодно прочь?..
        Теперь, в этом вечере, почти захлебнувшись в сумерках, ощущая себя листом, что потерялся в потоке и намерен утонуть, я чувствовал, что здесь так много, так бесконечно много дверей… И ни одна не подходит мне.

* * *
        На углу следующей улицы рассыпалось стекло, в нём отражалась чистая синева небес. Издали казалось, что это и есть осколки небосвода, сгруженные прямо на серый камень порушенных плит. Хотелось - до нестерпимого трепета в груди - собрать их, а после взмыть в вышину, приладить на место, чтобы удержать истекающий свет.
        Конечно, эти мысли были иллюзорны, мимолётны и самую каплю безрадостны. Однако я всё же приблизился, будто если бы поймал собственный взгляд в одном из осколков, то нашёл бы ключ. Или путь? Или дверь? Или… себя?

* * *
        - Тебе не кажется это безумием? - он возник из тени, отодвинулся от стены и дал себя узнать. Мне пришлось улыбнуться в ответ. Сонный лекарь. Разве ему тут место?..
        - Возможно, но это же моё безумие, так пусть будет? - я вздохнул.
        - Нет-нет, оно не твоё, это место само по себе немного… - он не договорил. - И ты сам здесь не потому, что безумен. Не потому, что личный изъян привёл тебя сюда. Ты не смог уйти из-за того, что безумна эта реальность.
        - Я с трудом понимаю, - пришлось признаться. - Но что тут делаешь ты?
        - Ищу сны, конечно. Кому-то же нужно искать их, несчастных, больных, искалеченных… Кому-то нужно ставить их на ноги и отпускать к законным владельцам. А ты… ты можешь мне помочь, - Сонный лекарь осмотрелся. - Я знаю, где сон. Но не могу открыть для него нужную дверь.
        - Здесь сотни дверей, - я тоже огляделся. - Так много, что я и не знаю, какой предмет тут не таит створки.
        - Снов тут тоже порядком, - он засмеялся. - Пойдём.
        Мы двинулись вниз по улице, обходя остовы странных механизмов, лавируя между упавшими фонарными столбами, между обломками зданий. Было тихо, так тихо, что наши шаги казались громом. Но всё же тишина так быстро поглощала любой отзвук, что мы её будто и не нарушали.
        Когда же раздался негромкий плач, мы оба повернулись в нужную сторону.
        Сон - зверь с человечьим лицом - сидел у стены. Глаза его были слепы, лапы стёрлись до крови. В нём был и ещё какой-то изъян, и я неуверенно посмотрел на Сонного лекаря.
        - Разве его можно спасти?
        - Будь это не сон, то было бы почти нельзя.
        Он шагнул вперёд, опустился на колени перед зверем из чьих-то фантазий, коснулся ладонью лба.
        - Всё не так, всё не то… - голос его затих, чтобы мгновением позже зазвенеть по всему городу разом. - Ты уйдёшь в свой мир и там будешь спасён.
        Сон лизнул ему руку. И тут же я увидел дверь. Пусть не мою, но зато к этой у меня был ключ.
        Спустя миг сон исчез, а город, молчаливым кольцом каменных объятий сжимавший нас, словно нахмурился. Точно мы отобрали у него игрушку. Словно он не хотел отпускать сны.
        - Он вообще никого не желает отпускать, ему одиноко, - поймал мою мысль Сонный лекарь. - Но ты не слушай его. Каждому - свой путь.

* * *
        Следующий сон показался мне ростком дивного цветка. Лекарь коснулся и излечил его, мы открыли дверь, и цветок исчез.
        Потом мы спасли бабочку, бьющуюся в пустом фонарном теле, затем - птицу в силках проводов. Сны обретали простую форму, понятную мне плоть, но я чувствовал - они больше, чем кажутся.
        Сонный лекарь споро выполнял свою работу. Мы обошли едва ли не весь город, спускались в подвалы, поднимались по обрушивающимся под ногой лестницам на крыши. Мы видели так близко чёрное небо, в котором отчего-то не было звёзд, мы касались холодных камней. Но мне всё чудилось, что я тут - слишком твёрд, пока пластичная реальность перерождает себя.
        И разве это не означало смерти?..
        Наконец осталась лишь одна дверь. Сонный лекарь смотрел на меня устало.
        - Ты тоже похож на сломанный сон, - сказал он. - Думаешь о чём-то, что растёт чернотой в груди. Такое бывает со сновидениями.
        - Так может, я здесь всего лишь чужая фантазия? - мне хотелось бы улыбнуться, вот только это не прозвучало шуткой.
        - Нет, ты снишь сам себя, зачем-то не выпуская из этой клетки. Посмотри, эта дверь - моя, не твоя. Но она последняя здесь. Значит, тебе нужно проснуться.
        - Проснуться.
        Я забыл как это. Понимание, знание ушло вместе с последними каплями, последними крохами солнечного света.
        - Пожелай? - предложил Сонный лекарь.

* * *
        Не так-то просто было открыть глаза. Я свернулся клубком, я обратился во что-то мягкое и не имеющее формы, я… пробуждался так долго.
        Но потом послышались звуки - балкон был открыт. Почудился аромат кофе - кто-то, наверное, на кухне. И тело вдруг обрело очертания, налилось знакомыми ощущениями. Я смог открыть глаза.
        У кухонного окна, удерживая совсем маленькую и хрупкую фарфоровую кофейную чашку, стоял Сонный лекарь. К его ногам жалась лисица, яркоглазая рыжая бестия. Мы нашли её там, среди руин.
        - С пробуждением, - он не повернулся ко мне, а лисица тявкнула.
        - Значит, я сам загнал себя в сон? - мне было почти смешно.
        - Ты сам стал своим сном, - и тут он взглянул в мою сторону. - Но я умею лечить сны.
        Теперь уже был его черёд исчезать. Я успел только перехватить хрупкий фарфор. Перевернув чашку на блюдце, в очертаниях кляксы от кофейной гущи я рассмотрел город, тот самый, что стал пересечением граней, перекрёстком, кладбищем и ловушкой для снов.
        116. Заклинатель волков
        Заклинатель волков был высок и плечист. Капюшон плаща затенял лицо, разобрать черты казалось почти невозможным, особенно в сумраке подступающей ночи. Он стоял на пороге трактира, где останавливались разные путники - и те, что блуждали между мирами, и те, что шли от поселения к поселению, предлагая товары, впрягаясь в любую работу или ища, где бы наконец-то осесть.
        Заклинатель волков был одинаково чужим для всех здесь. Его дороги не пересекались с чьими-то ещё, его понятия каждому были равно чужды. Хотя я, да и прочие скитальцы между реальностями, мог понять его куда лучше тех, кто жил одним миром и только.
        Сегодня Заклинатель пришёл не просто так, он негромко переговаривался о чём-то с трактирщиком. В этом селении трактир был сердцем, а его хозяин разбирал споры и улаживал проблемы. Его зычный голос, как бы он ни старался говорить тише, разбивал монотонный трактирный гул, обрывки слов ненадолго повисали во внезапной тишине.
        - …волки… Да, неплохо… Это дорого… Ладно-ладно!..
        Голоса Заклинателя, напротив, почти что не было слышно.
        Наконец лицо трактирщика просветлело, похоже, они с Заклинателем всё же нашли компромисс. Они ударили по рукам, и вот уже трактирщик удалился за стойку, а Заклинатель уселся за столик в тёмном углу. Перед ним поставили тарелку с мясом и деревянную кружку с местным пивом.
        Он ел, всё так же не снимая капюшона. Наблюдая за ним, я чувствовал, как в его жилах струится не человечья, но волчья кровь. Может ли он быть оборотнем? Или же просто перенял привычки волчьих братьев своих?
        Ночь была тёмной - новолуние. За оградой поселения взлаивали и подвывали волки, подбираясь так близко, что начинали волноваться не только местные псы, но даже и сами люди, обычно не столь чувствительные к хищному зверю.
        Возможно, Заклинатель появился здесь именно по этой причине, а может, деревеньке просто повезло. Было ясно только одно - уже сегодня, чуть время утечёт за полночь, Заклинатель отправится беседовать с серыми братьями. Расскажет им сказку.
        Вот это меня и интересовало больше всего. Заклинатель не был охотником, он договаривался с людьми и волками, первые не тревожили вторых, вторые - первых. Как это у него получалось? Какие волшебные слова таились в его сердце, что он мог убедить диких зверей покинуть места, где обжились люди?
        В этом мире лесов было вдоволь, всем хватило бы места. Но всё же уходить куда-то волкам… Разве им это свойственно?
        Впрочем, я не знал. Но хотел узнать волчьи сказки.
        Конечно, Заклинатель заметил мой интерес к себе. В какой-то момент я поймал взгляд, тревожно-пронзительный, будто пригвоздивший меня к месту. Он видел меня насквозь, и я понимал, что ему ясно, кто я, откуда пришёл и куда направляюсь.
        Я не предполагал, что Заклинатель решит заговорить первым, однако он поднялся и подошёл к моему столу.
        - Что тебе нужно, странник? - спросил он. - Или тебе тоже мешает стая?
        - Нет, всего лишь любопытство, - я пожал плечами. - Сядь со мной, Заклинатель, и если ты можешь, то расскажи, как же тебе удаётся, как ты говоришь с ними?
        - С серыми братьями? - он усмехнулся, а где-то вдали раздался чистый волчий вой. И на миг в трактире затихли все разговоры. Казалось, даже в камине перестало весело потрескивать пламя. - Видишь, меня ждёт важное дело. Я не могу рассказывать тебе истории сейчас. Однако, раз уж тебе так интересно, ты можешь пойти со мной. Страшно тебе, странник?
        - Увы, но со страхом у меня особые отношения, - и я тоже встал, оставив на столике пару монет. - Пойдём, раз тебя уже позвали на встречу.
        - А ты прозорлив, - он поправил плащ, и вместе мы вышли в ночь.
        Хоть под крышей трактира и собралось немало людей, которые болтали, не желая спать, но в самом селении всё давно замерло. Не горели окна, никто не бродил по улицам.
        Мы шли в полной тишине, только ветер изредка шуршал в соломе крыш, да тревожил ветви деревьев. Заклинатель молчал, и я не решился прервать его размышления. Одна лишь возможность увидеть своими глазами, как он заговорит с волчьим народом, была для меня бесценной, к чему же ещё какие-то слова.
        У выхода из деревни никого не оказалось. Частокол здесь был особенно высоким, заложенные брусом ворота не желали никого отпускать. Заклинатель только хмыкнул - и это был первый звук, что он издал, после того как мы покинули трактир.
        Рядом с воротами нашлась небольшая калитка. Скрытая тенью разросшегося барбариса, она была почти незаметна, но Заклинатель, похоже, ориентировался куда лучше меня. Вскоре перед нами потекла сквозь темноту наезженная дорога, тракт, который вёл через местные леса к соседней деревушке, а там и в город.
        Заклинатель недолго шагал по нему. Едва в лесу, что вставал по обе стороны дороги, мелькнул хоть какой-то просвет, Заклинатель тут же шагнул туда, и мне осталось только следовать за ним.
        Мы шли, не разбирая дороги, через бурелом, раздвигая ладонями молодой подлесок. Лесные жители не обращали на нас внимания - шумели в ветвях птицы, гулко разносилось уханье филина, в кустах шуршали мыши, кто-то крупнее пробирался в чаще.
        Но вот деревья чуть расступились, открывая нам поляну. Заклинатель сделал мне знак подождать в темноте, а сам выступил вперёд. Всё больше в нём было волчьего, всё меньше человеческого, но стоял он на двух ногах, выпрямившись так гордо, точно осанка досталась ему от королей.
        Поначалу ночь затаилась. Звуки лесные, шорохи и шёпоты отдалились, окружив нас пологом, шатром тишины. Немногим позже раздался короткий волчий вой. Очень близко. И я удивился лишь одному - как серые братья узнали, что их уже ждут? Ведь Заклинатель не произнёс ни слова, никак не позвал их? Или же его магия, его сила была настолько мне чужда и непонятна, что я не мог даже уловить её течение?..
        Вскоре мне стало не до вопросов. Из-за деревьев выступили четыре волка. Сначала я почти не мог отделить их от темноты, потом же увидел столь ясно и чётко, будто их высветило лучом. Но луны не было и быть не могло, а звёзды скрывались от нас за пеленой облаков.
        Заклинатель развёл руками, открывая волнам пустые ладони. И они сели вокруг него, запрокинув головы. Слушая.
        Его голос внезапно разбил тишь, он звучал переливчато, похожий на вой, на крик и на песню разом. Взметнувшаяся ввысь мелодия показалась мне удивительно прекрасной. И волки согласились со мной, они присоединились, вплетая голоса так умело, так чисто, будто веками напролёт пели вместе с Заклинателем.
        Я не знал, о чём была эта великая песнь, вот только слёзы сами собой наворачивались на глаза. Она пронзала, прошибала до самой сути, заставляла душу трепыхаться бабочкой. И было уже невозможно отделить, где голос получеловека, где крик волка.
        Они пели и пели. Я опустился на землю и закрыл глаза, вслушиваясь, растворяясь и лесу, и в песне, без размышлений, без слов, без снов.
        Когда всё кончилось?..
        Надо мной застыл волк. Глаза его отчего-то отливали синим. Будто в них попал звёздный свет, да так и остался. Серая, очень светлая шерсть словно переливалась. Не ведая, что делаю, я коснулся его морды, вовсе не опасаясь, что сейчас поплачусь за такую наглость. Волк позволил провести пальцами, даже почесать за ухом, но быстро отстранился и канул, растворившись в невесть откуда взявшемся тумане.
        Тут же рядом со мной встал Заклинатель. На этот раз капюшона на нём не было, но и теперь черты его лица словно растекались, не позволяя запомнить.
        - Вот тебе сказка, - сказал он. - Волки отойдут, чтобы больше не пугать наивных людишек. Это - то, что ты хотел?
        - Наверное, - признал я. - А может, и нет, потому что я не знал точно, чего хочу. Но во мне живёт твоя песня, и этого достаточно, пожалуй.
        - В таком случае тебе пора.
        За его спиной открылась дверь.
        117. Старая сказка
        Старый дракон в ожидании лучших времён кофе потягивал, бёдер касался хвостом. Сырость пещеры давно заломила виски, злато и камни заносят и пыль, и пески. Замок на скалах обветрен, а крыша течёт, старый дракон никого не видал вот уж год. Юных принцесс отошла в королевствах пора, принцы не ездят на подвиги в дивных горах. Сплошь дипломатия, войн даже славных и нет. Старый дракон кофе пьёт как всегда на обед.
        «Было же времечко, - шепчет. - Зачем утекло?»
        Бьётся, как сонная муха, надежда в стекло.
        «Может, опять прибегут, понаедут, ну хоть… Пусть даже скажут, что жаждут вкусить мою плоть! Вот бы размяться», - мечтает дракон, но он стар. Даже, наверное, он и от жизни устал, только дракон, как и воин, не может уйти, славного боя минуя златые пути. Чашку кофейную в блюдечко перевернёт, что там не сказано, гущу когтём царапнёт. Только не видится рыцарей или же дев, старым драконам печальный достался удел.

* * *
        Рыцарский герб облупился на старом щите, плащ белый-белый от времени весь пожелтел, даже доспехи почти не сияют уже, рыцарь последний на солнце глядит в витраже. Конь боевой давно радугу топчет, увы, и не попросит ни сахара, ни трынь-травы. Меч затупился, точило его не берёт, время проходит, и рыцаря кончен полёт. Были деньки - что ни час, то для подвига знак, был побеждён и упырь, и король-вурдалак, ведьмы и лешие, нечисти разной не счесть, что так хотели чуть рыцарской плоти отъесть.
        Девы спасённые жёнами стали других, рыцарь принцессу искал, да не сыщешь таких. Ведь настоящих похитить-то должен дракон, но от драконов остался лишь слух или сон.
        Бродит по комнатам рыцарь, тоскует порой, бьётся о стёкла минут бесполезнейших рой. Не присягнуть уж короне и слов не сложить, рыцарь забыл уж почти, что такое служить.
        Было бы здорово с кем-то клинками - и ах!
        Только в душе затаился коварнейший страх. Что если нет больше места сим ратным делам, так умирать? Неприглядно, хоть вешайся сам.

* * *
        Юные годы прошли, не оставив и след, в косах полно серебра да безбрачья обет. Принцы и рыцари мимо проехали, пусть, сердце не гложет ни зависть, ни спелая грусть. Грезит принцесса не старыми днями, отнюдь. Ей бы немножечко знаний, пусть самую суть. С детства она только книги листала - и вот нет королевства, короны, одна лишь живёт. Старой избушке с дворцом не равняться ничуть, главное, разум принцессы так скор - будто ртуть. Главное, что заклинанья послушны губам. Знаний, побольше и разных, нет времени снам!
        Не допускает мечтаний она и невзгод, книгами дышит и книгами только живёт. Пусть не нашёл её старый дракон как-то раз, пусть её рыцарь в молчании где-то угас.
        «Ведьмою лучше», - когда-то решила она, выбросив платье, сбежала, себе лишь верна.
        Время течёт, огибая избушку её, время неслышно ей на ухо что-то поёт. Может, драконьи мечты рассказало уже, может, о рыцаре, солнце чьё лишь в витраже, только принцесса не хочет чего-то менять, согбенной стала её благородная стать. Руки теперь огрубели от ядов и трав, губы пожухли, ведь пробовать надо состав, но своё счастье она предавать не спешит, пусть даже кажется часто, оно и горчит. Пусть даже запах полынный порой у него, больше принцессе не надо совсем ничего.

* * *
        Старый дракон с чашкой кофе грустит сотню лет, рыцарь не сыщет покоя, не знает побед. Дева одна совершила для них поворот, под колесо у судьбы и вода не течёт.
        Чашу смиренья она не пила никогда, мимо проходят теперь, не затронув, года. Старость пусть тело коробит, нет места в душе, ведьма не знает покоя в своём кураже. Если б когда-то её вдруг похитил дракон, рыцарь бы спас её ярким и солнечным днём, правили б вместе, войной бы пошли на других…
        Ведьме то ведомо, скучно, не хочет о них.
        Канули в пропасть легенды и память, пускай. Канули в вечность походы за доблесть и рай. Ведьма не в прошлом, а в будущем только живёт, год истекает, другой начинается год.
        Круг истекает, иной начинается круг.
        Рыцарь, дракон и принцесса, супруга, супруг… Церковь, венчанье и вот коронации зов… Ведьма не хочет такого, не терпит оков. Снова садится луна, снова солнце встаёт, жизнь затухает и снова с весною цветёт. Нитка прервётся, мученья закончатся вдруг, если за ведьмою рыцарь приедет.
        И тут новой легенды наступит сияющий час. Юн будет рыцарь, и подвиг свершит он на раз. Космы седые теряя, покатится прочь ведьмы усталой глава, и расстелется ночь… Рыцарь под утро найдёт королевство руин, рыцарь с драконом сразится, не только лишь с ним. Рыцарь принцессу отыщет, не зная ничуть, что оборвал жизнь троих, не постигнувших суть.

* * *
        Время над всеми смеётся, и бьётся спираль, времени ведьмы, дракона и рыцаря жаль, только не значит, что им будет легче урок, каждому час свой настанет, отпущен и срок. Юные встанут на место чужое, и вновь будут рога, будут битвы, любовь или кровь. Будут вставать королевства и рушится в пыль, будет легендой врастать в плоть земли эта быль.
        Только одно неизменно, пожалуй, совсем - неба лицо совершенно, не знает проблем. Солнце бежит по нему, звёзд идёт хоровод, Лунный прекрасный лик всходит в свой только черёд. Это небес не меняет, сплошна синева. Небу не знать колдовства и не тронут слова. Ведьмы и рыцари, сотни принцесс и дракон - небу всё это лишь кажется, кажется сном. Снова весна, и плывёт над землёю туман, небу плевать, оно вечно, ничуть не обман. Даже и солнце погаснет, но сам небосвод будет пусть тёмным, пустым, но таким же вот-вот…

* * *
        Старый дракон поднимается из-за стола, ночью к нему очень странные были слова, ночью он в небо смотрелся и видел там знак, что его жизнь оказалась лишь только пустяк. Злата, сокровища - что это, если не пыль? Кто-то легенд не сложил, и не ведает мир, как среди ночи в пустом подземелье грустит старый дракон, и о чём он, пожалуй, молчит.
        Рыцарь выходит из замка, не носит кольчуг. Сердце его пережило последний испуг, небо над ним прозвенело сегодня с утра, что засиделся, в дорогу пора, уж пора. Рыцарь давно не слыхал, но послушал тот зов. Был он когда-то бесхитростный, нынче - хитёр. Знает теперь он, где нужно дракона искать, что же, теперь не пора мемуары писать.
        Ведьма вгляделась в зарю и нахмурилась. Что ж, кажется, что-то встревожилось, время - как нож. Ведьма собрать свои склянки спешит до утра. Значит, пора, уж пора, даже точно пора! Время вильнуло, река потекла сквозь неё! Вот почему так вопит над жильём вороньё. Вот отчего красит алым закат небеса.
        Время приходит, и пусть серебрится коса…
        118. Родной мир
        Просыпаться совсем не там, где засыпал, - это чувство знакомо, пожалуй, каждому страннику. И хорошо ещё, если пробуждение получается приятным, зачастую безопасное убежище обращается новой реальностью, миром, в котором слишком много опасности или тревоги. Но на этот раз мне повезло, из сна меня вынесла волна света. Я оказался на лесной подстилке, сквозь не до конца распустившиеся кроны сияло солнце. Вокруг цвели фиалки, а поодаль виднелись и другие, тёмно-алые, но незнакомые мне цветы. В воздухе тёк лёгкий аромат.
        Я сел и потёр ладонями лицо, как будто пытался понять - на самом ли деле проснулся. Но, похоже, сон действительно унёс меня куда-то ещё прямо из собственной постели, унёс несобранным и без всяких вещей. Разве что, у меня нельзя было отнять шаманский нож и… меня самого.
        Поднявшись, я обошёл поляну, на которой очутился. С неё, как с настоящего перекрёстка, уводило несколько троп, но только одна позвала меня. Так как сон, перебросивший меня сюда, не озаботился завтраком, я двинулся именно по ней, надеясь отыскать хотя бы источник и выпить воды.
        Этот мир был почти дружелюбным, а может, просто безучастным и слишком занятым самим собой. В общем-то, и то, и другое страннику видится одинаково. Тропа вела мимо цветущих кустов, то загибала вверх, то внезапно спускалась по склонам пологих оврагов, пересекала сухие русла ручьёв. Казалось, меня ждёт только прогулка, и ничего больше.
        В ветвях перекликались птицы, солнечный свет золотыми пятнами разукрашивал тропу, и тёплый воздух обещал, что к середине дня настанет настоящая жара.
        А вот родников не попадалось, как не заметно было и присутствия какого-либо зверя или существа разумного. Впрочем, ни первое, ни второе странным не было. Миры, в которых щебетали только птицы, встречались мне столь же часто, как и те, где никаких птиц не было вовсе.
        Когда я всё-таки вышел к воде - к реке, заросшей камышом, рогозом и осокой, пить из неё мне не захотелось. Всё же тягучий болотный запах слишком тревожил. Жажда тоже не очень успокаивала, и мне осталось только идти по берегу, ожидая, что в реку вот-вот впадёт ручеёк - из тех, что берут начало из холодного и свежего родника.
        Однако в этом отношении удача мне совершенно не улыбалась.
        Уже почти решившись спуститься к заболоченному берегу, я услышал оклик:
        - Странник? Откуда ты здесь?
        На меня смотрела девушка, в ней было что-то знакомое, но одновременно и ничего такого, чтобы я мог точно сказать - мы встречались раньше.
        - Сном принесло, - усмехнулся я чуть настороженно.
        - Интересно, - она хмыкнула. - Здесь нечасто встретишь путешественника, я уж думала, что одна могу находить пути в этот мир.
        И тут я наконец-то вспомнил. Когда-то мы сидели почти рядом у костра в одной из тех реальностей, где путники и странники всех мастей собираются вечерами рассказывать истории и травить байки.
        Мы вместе слушали о странных делах и удивительных людях, но сами в тот вечер совсем ничего не говорили.
        - Наверняка, это случайность, - сказал я, чтобы поддержать разговор. - Сновидение вынесло меня сюда и схлынуло.
        - Выпей, - протянула она мне фляжку. - Становится жарко, а ты с утра на ногах, сразу видно.
        - Благодарю.
        Это была не вода, какой-то кисловатый и даже терпкий напиток, однако отлично утоляющий жажду.
        Дальше мы двинулись вместе, и моя спутница рассказывала об этом мире, хоть я совсем не просил.
        Она говорила, что здесь почти не встретить человека, несколько деревенек затерялись в лесах и живут очень скрытно. Говорила, что нет здесь и хищных зверей - рай для птиц и мелких животных. Рассказывала, что многому научилась тут, особенно покою. И слушать её речь было приятно, пусть даже скоро я перестал улавливать отдельный смысл.
        Когда мы замерли перед лугом - лес остался за нашими спинами - солнце уже клонилось к западу.
        - Где-то здесь будет твоя дверь, - сказала она с сожалением в голосе.
        - Да, где-то здесь, - я посмотрел на неё. - А ты? Останешься? Кажется, этот мир уже… слишком твой.
        - Ну… - она замялась. - Мне всё ещё хочется куда-то идти, однако я всегда возвращаюсь именно сюда. И забыла… О том мире, что был мне родным. Не могу его отыскать.
        - Видимо, теперь твоим родным стал этот.
        Неподалёку от нас вспыхнула арка портала. Попрощавшись, я шагнул за порог.

* * *
        Родной мир встретил меня тихим вечером и ласковым солнцем. Некоторое время я побродил в саду, словно привыкая, и только потом вернулся в дом - к чаю и размышлениям.
        Что делает мир родным?
        Как он нас принимает?
        В камине играло пламя, и не хотелось искать ответов, но отчего-то мне казалось важным понять. Или, быть может, мысль, заставившая задавать вопросы, была о другом.
        Быть может, мне было важным осознать, отчего путники меняют миры. Словно бы искал причины и самому сменить реальность.

* * *
        Поздно ночью среди юных миров, что просачивались в стены моего дома, я заметил один, очень юный и очень прекрасный. Я рассматривал его, искрящийся, яркий и свежий, размышляя, почему бы не выбрать его, вместо этого?
        Почему бы не перенести туда и дом, и сад, и любимый камин, и проросший балкон?
        Но сердце отказывалось принимать такой вариант. С улыбкой я откинулся на спинку кресла. Сердце. Компас каждого путника.
        И снова в памяти встал тот вечер у костра, тот самый, когда я впервые увидел девушку с речью, похожей на движение водяного потока.
        У неё в глазах была тоска, словно… сердце, её сердце рыдало. Конечно, теперь она совершенно другая, теперь у неё есть мир. Но мой меня не покидал, и искать иного мне не пристало.
        Кружились у лампы сферы миров, молодых и старых, сияющих и тусклых, в камине плясало пламя, а свежий чай ждал меня в кружке. Возможно, уже скоро в мой дом, ставший давно уже перекрёстком, войдёт иной путник со своей историей, весёлой или печальной, возможно, уже этим утром я проснусь в другом мире, в какой-то причудливой реальности, где не отыскать сразу путей и дорог.
        Возможно…
        Одно было точно ясно: этот дом будет ждать меня всегда и всегда будет открывать для меня двери.
        На город опустилась ночь, когда я вышел на балкон и задумчиво оглядел спящие улицы. Мне нравилось то, что здесь никогда не умолкает голос города, что он смешивается с песнями холмов и криками птиц. Мне нравился здешний воздух и свет, мне… Нравилось жить тут. И пусть дороги звали, от них не хотелось отрекаться, но и этот мир я не променял бы ни на какой другой.
        Даже на самый прекрасный.
        Улыбнувшись, я ушёл в дом, пора было готовиться ко сну… и новым путешествиям.
        119. Вчерашний дождь
        Дождь начался ещё ночью, настойчиво стучался-скрёбся в окна, будто хотел погреться у камина, размазывал слёзы по стеклу, бегал по жестяным подоконникам, прыгал по крышам. Он утихомирился только к полудню - сначала стал водяной пылью, а затем и вовсе растворился, будто бы его и не было.
        Небо всё ещё затягивали тучи, но потихоньку то там, то здесь начинала проглядывать синева. Город словно встряхнулся, освобождаясь от избытка капель, роняя их в быстро мелеющие ручейки.
        Скоро выглянуло солнце, засияло, разбросало блики.
        Я стоял на балконе, щурясь, но улыбаясь. Солнечный свет сам собой повышал настроение, и плачущий дождь забылся, словно бы его и не было вовсе.
        Однако стоило мне повернуться к двери, чтобы уйти в дом, как позади кто-то хмыкнул. Оглянувшись, я увидел мальчишку лет четырнадцати, встрёпанного, в мокрой одежде. Глаза его были свинцово-серыми, губы тонкими, а черты лица то таяли, то обретали чёткость.
        - Не узнаёшь? - спросил он с вызовом. И по его голосу, да, наверное, именно по голосу, я понял - это и есть вчерашний дождь.
        - Хочешь погреться? - я кивнул на дверь.
        - Не откажусь от кофе, - он независимо повёл плечами и сунул руки в карманы. - Если угостишь.
        - Угощу, - и мы вошли в спальню, спустились вместе на кухню. Я заметил, что от моего гостя на полу остаются влажные следы, но было бы странно, если бы он никак не проявлял дождливую свою сущность.
        На кухне же Дождь устроился у окна, посмотрел на улицу - и тут же по стеклу поползли капли, правда с внутренней стороны.
        - Устал? - отвлёк я его, опасаясь за свой подоконник.
        - Немного, - признался, подумав, Дождь. - Пожалуй, мне кофе с корицей.
        Я добавил приправу в турку и поставил её на огонь. Дождь потянулся, с наслаждением выпрямив спину, а потом склонил голову к плечу.
        - Почему люди не любят меня? - его вопрос был, в сущности, закономерным, но именно потому таким странным. Я не привык, что мои гости говорят нечто закономерное.
        - Они не любят, когда их планы ни к чему не ведут, - пояснил я. - Видишь ли, ты часто можешь заставить их отказаться от прогулки или даже важного путешествия…
        - Иными словами - они эгоистичны.
        - И это так, - согласился я.
        Мы замолчали, а кофе постепенно набирал аромат, пенка поднималась, заволакивая турку, как облака заволакивают небосвод. Дождь скользнул взглядом по стеллажам с банками, в которых хранились разнообразные чаи, приправы и прочая кухонная канитель.
        - Может, они на самом деле ненавидят именно меня? - вновь попробовал Дождь через некоторое время.
        - За что бы им ненавидеть именно тебя?
        - Об этом-то я и спросил.
        - Но ты ведь должен тогда и сам предполагать, какими окажутся причины ненависти, - я глянул на него, но затем занялся туркой - кофе был почти готов.
        - Вот уж не знаю…
        - Тогда и никто не знает.
        - Хочешь сказать, люди, например, понимают изначально, за что их ненавидят? - Дождь даже привстал, но тут я поставил перед ним чашку, и он сразу успокоился.
        - Люди могут предполагать, что в них кого-то раздражает до невыносимости, - я усмехнулся. - Не сказать, что они всегда правы, но порой совсем не ошибаются.
        - Ты невыносим, - фыркнул Дождь.
        - Должно быть так, - я только плечами пожал и налил себе чай.

* * *
        После чашки кофе Дождь стал гораздо спокойнее, даже рассказал, как ему на самом деле весело было мчаться по крышам с ветрами наперегонки. Мне всегда казалось, что дожди и ветра не любят грустить, это только люди видят в них что-то… своё.
        И когда Дождь замолчал, я сказал ему:
        - Люди полагают, что ты вечно грустишь и не умеешь веселиться. И сами грустят с тобой вместе.
        - И потому со мной не гуляют? Очень интересный способ утешить, - фыркнул он. В его глазах блестели задорные искорки. - Впрочем, именно в утешении я никогда не нуждаюсь. Капли - это весело, Ветер - это здорово. Видишь, какой я простой?
        - Да, очень простой, - разве была возможность с этим не согласиться?..

* * *
        Немногим позже мы вместе сидели на балконе. Над городом снова собирались тучи, да и ветер поднялся нешуточный.
        - Собираешься продолжить веселье?
        Дождь смерил меня взглядом и снисходительно пояснил:
        - На самом деле я тут должен на три дня задержаться, у меня расписание.
        - А, ну ясно, - я улыбнулся. - Тогда развлекайся, а я, наверное, лучше сделаю ещё немного чая.
        - Скучно, никто не хочет развлекаться со мной, - он кивнул на пустеющие улицы. Все спешили поскорее укрыться от стихии.
        - Это потому что холодно и мокро. Было бы только мокро, они отнеслись бы лучше, - я ему подмигнул.
        - То есть дождь с солнцем они одобряют? - он нахмурился. - Я, кажется, не задумывался об этом…
        - Весна. Ещё слишком прохладно, чтобы очень радоваться тебе. Чем жарче день, тем больше радости приносит дождь.
        - Что ж мне теперь до лета дать? - возмутился он. Но тучи действительно стали рассеиваться.
        - В этом мире весна, в других может быть любое время года, - отметил я как бы между прочим.
        - В других? - недоверчиво повторил он.
        - Ну да.
        - И ты можешь меня туда впустить?
        - Конечно.
        Дождь задумался.
        Над городом проглянуло солнце.

* * *
        Дверь мерцала и переливалась. Она открылась в саду, и ей удивительно подходили крупные кисти едва зацветающей сирени. Дождь стоял со мной рядом и оглядывал её с невероятной придирчивостью.
        - Там точно лето?
        - Там пустыня.
        - И что мне с того?
        - Живущие там люди почитают любой дождь за чудо. Если ты придёшь к ним, они точно не оставят тебя одного. Они будут танцевать и петь, - засмеялся я. - Не хочешь стать чудом?
        - Чудом… - он задумчиво сделал шаг к двери и едва коснулся ручки. - Вот откуда ты знаешь?..
        - Такова суть Странника - знать, куда открыть дверь, - уклончиво ответил я.
        Дождь фыркнул недовольно, но ручку повернул. Створка двери отошла в сторону, открывая бескрайнюю пустыню. Тут и там стояли узловатые и низенькие деревца без единого листочка.
        Дождь качнул головой неодобрительно и даже как-то печально.
        - Тут давно не знали воды.
        - Так и есть.
        - Это можно исправить.
        Он кинулся в проём, и тут же над пустыней полился ливень, каких эти края не видели никогда-никогда. Пески побурели, впитывая влагу, воздух задрожал, мир скрылся за пеленой.
        Люди из маленькой деревеньки на краю песков, выскочили на улицы и запели, благословляя своё божество, но Дождь не знал об этом, он только слышал смех и пение. Ему там было хорошо.
        Я закрыл дверь, и та сразу исчезла.
        Тучи над городом обернулись белыми облачками, величаво плывущими по бесконечной синеве. Было тепло, солнечный свет гладил стены домов и танцевал в окнах. Похоже, больше дождя сегодня совсем не будет.
        Я всё же вернулся в дом, собрал сумку и отправился прогуляться. Солнечный день манил меня, я же не хотел ему противостоять. Когда часом позже я влез на холм и застыл там, глядя на безбрежность зелёных трав, мне всё же пришло в голову кое-что. Я вспомнил наш с Дождём разговор…
        Почему люди ненавидят Дождь? Разве они ненавидят именно Дождь?
        Нет, скорее, они не любят самих себя в дожде. Свои настроения, свои мысли, свои чувства. А Дождь… Он всего лишь зеркало, в которое они случайно заглядывают в тот момент, когда совсем того не желают. Разве нет?
        120. Жёлтый дым
        Через всё небо протянулся жёлтый дым, только ближе к горизонту обращаясь внезапно низким облаком, которое готовилось проглотить солнечный свет. Я стоял в незнакомом городе, среди площади, окружённой низенькими домиками, и меня словно совсем никто не замечал. И, наверное, сейчас мне было нужно именно это.
        Только одно высокое здание - с часовой башней - нависало справа, перекрывая жёлтый дымовой след. Я следил за тем, как неспешные стрелки подползают одна к четырём, вторая - к тринадцати. Скоро должен был начаться новый час, и мне почти хотелось услышать, как это происходит здесь.
        Но вот внутри башни что-то зарокотало, стрелки дёрнулись и зазвенел колокол. Раз, два… четыре, - и затих, ничего более не произнеся. Жители города, привычные к своему миру, к часам и жёлтому дыму не поднимали голов, спешили куда-то прочь, терялись среди городских улиц. Только мне не хотелось потеряться здесь, я всё рассчитывал уловить, что же недосказали городские часы.
        Наконец стало ясно, что здесь отгадок не водится. Тогда я развернулся к башне спиной и пошагал по первому попавшемуся под ноги переулку, в конце которого виднелось отчего-то знакомое здание магазинчика. Проходя мимо витрины, я на миг задумался - не здесь ли когда-то приобрёл часы с совой?.. Но входить и проверять не стал - точно было не время.
        В этой реальности очень часто приходила подобная мысль - о несвоевременности. Даже попал я сюда как-то не вовремя. И постоянное «не» маячило рядом со мной почти осязаемо. Нужно было, наверное, хоть что-нибудь с этим сделать, но…
        Я остановился на перекрёстке, выискивая взглядом ориентир. Мне он был почти жизненно необходим, пусть даже сердце ничуть не сбивалось с ритма и обещало вывести. Дома, стоявшие здесь, казались слишком одинаковыми, совсем безликими, а оттого - и мёртвыми. В стёклах их окон пусть и играл солнечный свет, но он не дарил ни живости, ни радости. Только глаза слепил.
        Ничего, что могло бы служить намёком для путника. И я двинулся дальше на страх и риск, будто шёл по тонкому льду, по скалистой кромке, по камням через горный поток. Словно бы и здесь требовалось особенно тщательно выбирать, куда же поставить ногу, как правильно наступить, чтобы не сорваться, чтобы не погибнуть в раскрывающей пасть пропасти.
        Дома придвинулись, открытые двери подъездов показались голодными ртами, в которых зубы ступенек нетерпеливо облизывали языки теней. Но всё же я заметил выход - единственное свободное пространство - арку, нырнув же в неё замер.
        Вокруг растеклась тишина, среди маленького сквера тут и там стояли скамеечки, приветственно подмигивали фонари, хотя на самом деле до вечера и их часа было очень далеко. Возможно, именно потому я насторожился и обогнул сквер, не заходя в центр, прокрался вдоль глухой стены одного из домов к выходу через иную арку в другой переулок.
        Там меня не ждали, не собирались сожрать, просто люди бежали мимо, спешили по своим делам. На мгновение я представил, что бегу точно так же, слился с ними, стал одним из них. Я помчался вдоль разноцветных зданий, не поднимая головы, видя перед собой только чужие торопливые ступни да разноцветные плитки, и почти уже потерялся здесь, когда сердце надоедливо заныло. Пришлось остановиться и… вспомнить, что если я и путник, то точно не такой. И не в этом городе моя цель, и не здесь мне бежать, не разбирая дороги.
        Я отступил в тень абрикосового дерева и будто бы растворился, скрылся от потока, от толпы и её мелких одинаковых мыслей и стремлений. Тень скрыла и спрятала меня, ничего не попросив взамен. Теперь я уже точно знал, куда мне на самом деле нужно: где-то тут, в этом городе, билась закованная мостами река. Она - живая и яркая - хотела свободы, но единственное, что у неё хорошо получалось, так это дарить свободу другим. И мне необходимо было выбрести на набережную, подойти к самой воде… Там найдётся дверь, а может, небольшая лазейка, которая и даст мне возможность бежать.
        Но вот где набережная, даже сердце подсказать не могло. Бесполезно было и спрашивать у города или его жителей. Первый не желал никого отпускать, вторые не отличили бы мостовые улиц и булыжники набережной друг от друга.
        Я снова взглянул в небо, точно там скрывался ответ, тайная карта, указательная стрелка. Там висела лишь полоса жёлтого дыма, обращавшаяся в облако, готовое проглотить солнце.
        Полоса дыма.
        Вглядываясь в её очертания, я пытался осознать, откуда она и почему там взялась? Почему замерла так неподвижно? Может ли она послужить направлением? Или же она подсказывает мне время - как только солнце погрузится в желтизну, со мной здесь что-то произойдёт?..
        Качнув головой, я вышел из абрикосовой тени и перебежал на другую сторону дороги. И тогда уловил дыхание ветра. Вот странно, я совсем не подумал о ветрах, в этом городе их словно бы и не встречалось, и не должно было быть. Но этот порыв… нёс влагу.
        Неужели всё-таки подсказка?
        Теперь я выбрал улочку, которая подарила мне каплю свежести. Надеясь, что меня не попытались обмануть, я снова почти что бежал, лишь изредка сбиваясь на шаг. Дома таращились на меня из-за невысоких заборчиков или сквозь кроны деревьев. Они не одобряли ни меня самого, ни моего стремления выбраться. Людей здесь я не заметил, редко кто проносился этой мостовой.
        Улочка змеилась, то взбиралась на невидимый холм, то вдруг устремлялась вниз, отчего палисадники у домов располагались террасами. Но вдруг, вильнув последний раз, она пропала в зарослях сорняков. Однако - вот же чудо - за этими зарослями виднелся жёлтый песок, похожий на полоску жёлтого дыма, и синяя кромка воды. Река.
        Я рванулся вперёд из последних сил, хоть сорняки и цеплялись за ноги, мешая бежать. Мне хотелось как можно скорее коснуться волны ладонью, окунуть пальцы в холодную свежесть. Я едва не упал на влажный песок.
        Река лизнула мои ботинки, солнечный круг почти утонул в жёлтом облаке. И в тот момент, когда я опустил руки в воду, надо мной вспыхнула арка выхода.
        - Беги, странник, беги, - шепнула мне река на прощание.

* * *
        Уже дома я задумчиво смотрел на опрокинувшееся на город тёмное небо. Есть ли такая сила, что способна дать свободу целой реке?
        Мимо проплыла полупрозрачная сфера маленького мирка. В нём тоже были реки и озёра, но они не хотели стать свободными, они не были скованы. Почему же та река так томится, так страдает? Или на самом деле в том цель и суть её существования - не освобождаясь освобождать?
        - Ты слишком много размышляешь, - пожурил меня соткавшийся из воздуха Чефировый кот. - Лучше возьми земляничного чаю.
        - А как же река? - спросил я его.
        - У всего есть начало, у всего есть конец, - мудро заметил Кот. - И река когда-нибудь освободится, иначе и быть не может.
        - Ну раз уж ты так говоришь, - наверное, я все-таки сомневался, но его и это устроило.
        - Раз уж я так говорю, значит, пора пить чай, да.
        Вскоре уже мы устроились на кухне, болтая, как прежде, на разные темы. Где-то же река бежала сквозь ночь, шуршала в тисках мостов, ожидая очередного странника.
        121. Расколот
        Медленно оплывала свеча, плача восковыми каплями прямиком на тарелку. За стенами домика разгулялась ночь, но внутри, в кругу мерцающего неверного света всё же было по-особенному уютно. По крыше шуршал ветер, пробегал мягкими лапками и уносился куда-то далеко, чтобы вернуться буквально через несколько минут и опять беспокойно метаться взад и вперёд.
        Домик стоял на пересечении граней.
        Одна его часть, та самая, где располагалась дверь, жила в одном мире, а другая, где было единственное окно, находилась в другом. Удивительно, что в обоих царила ночь - в одном мире тёмная, мрачная, полная жути, в другом освещённая полной луной, мирная весенняя, пахнущая черёмухой.
        Я же стоял на границе между двух реальностей. Придя сюда, я никак не ожидал, что выбрать наиболее подходящий мир окажется так сложно. С одной стороны, мне хотелось бы сейчас окунуться в поток лунного света, вдохнуть черёмуховый аромат и до утра бродить между полуспящих деревьев, с другой, темнота за порогом манила ничуть не меньше.
        - Забавно, что ты выбираешь между ночью и ночью, - прошелестел чей-то голос, когда я как раз решил, что стоит подождать до утра в компании свечи.
        - Что же в этом забавного? - я оглянулся и тогда только заметил змею. Свернувшись крупными кольцами, она спокойно лежала в углу домика. Как раз в том, который оставался в мире, пропитанном чернотой.
        - По сути, ночь останется ночью всегда, какой бы наряд она ни примеряла, - змея чуть качнула головой. - Стоит ли тогда что-то выбирать?
        - Но можно выбрать наряд, - пожал я плечами. - Это ведь тоже выбор.
        - Безусловно, всё так или иначе выбор… Не больше и не меньше, - она бы усмехнулась, я уверен, но змеи не умеют смеяться.
        - В конечном счёте, от моего решения зависит, какой станет дальнейшая дорога, - попробовал я ещё раз, даже не понимая до конца, в чём же хочу убедить свою внезапную собеседницу.
        - А будет ли это важным, если итог един? - она чуть поднялась над полом, качнулась на стене её тень, точно отражение змеи, другая змея.
        - Итог… - теперь я сам не сдержал улыбки. - Если ты зовёшь итогом смерть, то к ней можно прийти различными дорогами, и она сама может быть разной. И это имеет значение, действительно имеет.
        - О, ну раз ты так говоришь, - она словно потеряла интерес, скользнула в сторону, проползла под столом и взобралась по ножке стула. Теперь свет падал на неё лучше, и я смог рассмотреть тёмную чешую с едва заметным в таком сумраке узором, блестящие глаза, пятна, украшающие голову. Она, несомненно, была ядовитой. - Как ты понимаешь, каждый отвечает на этот вопрос по-своему. Будет ли на что-то влиять твой выбор, твоё предпочтение, если я сейчас же тебя укушу?
        - Я ещё не выбрал, - но мне, конечно, было ясно, куда она клонит.
        - Так выбери, - предложила она почти миролюбиво. - А после я укушу тебя, и тогда-то мы посмотрим, изменится ли итог от избранной дороги.
        - Ты нарушишь эксперимент, - я сел к столу на другой стул, а она вползла на столешницу. Между нами дрожала свеча. - Если ты укусишь меня сейчас, прежде чем я успею ступить хотя бы шаг по выбранной дороге, то и выбора, считай, никакого не будет, да и дорога не начнётся. Здесь будет совсем другой выбор.
        - Да?
        - Дать тебе возможность вонзить в меня ядовитые зубы или убить тебя до того, как ты это сделаешь.
        И я уложил на стол шаманский клинок. Его лезвие поймало блик и хищно сверкнуло. Таким ножом я мог бы запросто отрубить змее голову.
        - Теперь и ты предлагаешь мне смерть, - она легла расслабленной восьмёркой, сплелась сама с собой в знак бесконечности, будто бы противореча тому, о чём мы только что говорили. - Логично, я принимаю такой аргумент. Однако вернусь немного к началу разговора. Между мирами нет разницы, пусть даже в одном светит луна, а в другом нет. Зачем же выбирать?
        - Потому что нельзя идти в два сразу.
        - А если я дам тебе такую возможность, то?.. - глаза её блеснули омутным зелёным.
        - Пожалуй, я лучше останусь целым.
        Она долго смотрела на меня, не мигая и чуть покачивая головой, а затем прикрыла глаза и прошипела:
        - Но ты ведь совершенно не цел…

* * *
        …К рассвету мы устали от споров и молчали. Свеча давно прогорела, оставив только расплавленный воск, сумрак заставил нас обоих следить друг за другом особенно пристально. Когда первые солнечные лучи прочертили полоску под дверью, а со стороны окна небо просветлело настолько, что стало видно, как узорчатые кроны деревьев обрамляют его, змея недовольно попробовала воздух языком.
        - Тебе пора идти, - сказала она.
        - И я всё ещё не решил, куда именно.
        - Прочь, ни один из этих миров тебя не ждёт, - она равнодушно обвила блюдце, где прежде плакала свеча. - Ни один, потому твоя дверь распахнётся прямо здесь. Или же ты можешь никуда не уходить.
        Теперь уже она явно намекала на свой яд.
        Поднявшись, я взял со стола нож.
        - Значит, мне пора.
        Она не ответила, не сказала больше ни слова, мне даже почудилось, что всю ночь я только смотрел на змею, но разговора меж нами не было. Только моя фантазия рассуждала сама с собой.
        В тот момент, когда открылась ещё одна дверь, я почти поверил, что змея никогда не заговаривала со мной.

* * *
        Стоя на холодном ветру на берегу моря, я снова вспомнил взгляд змеи, и мне захотелось вернуться. Спросить или сказать что-то важное. Пусть даже сейчас не было ни единой мысли, которая подошла бы к случаю.
        Но, конечно, я не вернулся, лишь побрёл по линии прибоя, почти не обращая внимания на то, как волны захлёстывают ноги. Ледяная вода, пробравшаяся в обувь и намочившая мои брюки, казалась мне совершенно ненастоящей. Будто бы я был во сне.
        Или - был?..
        Я замер лишь на секунду, а мир дрогнул, покачнулся, посыпался осколками. Вновь на меня смотрела змея, вновь между нами горела свеча, а на столешнице лежал нож.
        - Видишь, ты вовсе не цел, - прошипела она.
        - Интересно, - я вздохнул, всё ещё пытаясь понять, когда же погрузился в сон, когда успел проснуться и что именно мне снилось.
        - Думаешь? - наверное, её смех был бы очень заразительным, вот только змеи совсем-совсем не смеются.
        - Разве не забавно быть расколотым?
        - Но тебе не забавно, тебе тревожно, - сухо заметила она. - Что ж, знаю, куда тебе идти, я помогу тебе с выбором.
        - И? - я поднялся и взял со стола нож.
        - В темноту, - её глаза отливали омутно-зелёным. - Только во тьме ты сможешь наконец-то найти то, что сделает тебя цельным. - Иди же.
        На этот раз я вышел из домика, и меня обступил мрак. Ещё чудилось за спиной змеиное шипение, но дорога ощущалась так ясно и чётко, что я не медлил. С каждым шагом во мне росло странное ликование, и я позволил ему пробивать меня насквозь, устремляясь к небу, где искрились звёзды.
        122. Храм
        Каменные своды любой шорох превращали во вздох. Казалось, старое здание никак не могло наконец-то вместить в себя весь воздух, какой хотело. Только судорожно вздыхало, вздыхало, точно закаменелые лёгкие всё стремились расправиться.
        Я перестал тревожить шагами большой зал, замер, невольно повторяя собой статуи на колоннах, но вздохи ещё какое-то время звучали со всех сторон, пока безмолвие не взяло за горло, подавив последний из них.
        Сквозь высокие и узкие арочные окна внутрь смотрел молодой лес, редкие солнечные лучи пробивали полуразвалившийся купол, пронзали острием замерший воздух, падали на давно разбившиеся, обратившиеся крошевом плитки пола.
        Я был здесь, когда каждое окно было забрано узорчатым витражом, распускавшимся дивными цветами.
        Был здесь, когда центр зала занял алтарь - холодный белый камень, искрящийся в солнечных лучах.
        Приходил, и когда камень стал чёрным.
        Теперь я смотрел на разрушение, на паутину по углам зала, на обрушившуюся местами лепнину, на проросший сквозь расколотый алтарный камень юный тополь, устремившийся вверх.
        Когда-нибудь я буду созерцать, как мощная крона разобьёт на части купол.
        Время этого мира никак не могло соизмериться с моим собственным. Я не сказал бы точно, сколько лет утекло между пальцами этих камней, не мог вспомнить, когда же исчез, стёрся, будто и не было, город вокруг этого храма, когда вместо остовов зданий поднялся лес.
        Но всё же что-то заставляло меня приходить сюда снова и снова. Медленно двигаться к центру зала под доносящиеся вздохи эха, замирать, запрокидывая голову, улыбаться солнечному лучу.
        Я коснулся шероховатой поверхности камня, тронул нежную тёплую древесную плоть, дотянулся до светло-зелёной прохладной листвы.
        Одна жизнь сменила другую, храм умер и возродился.
        У подножия алтаря ещё поблёскивала утварь - чаши для масел, истерзанный временем подсвечник на десяток свечей, хрупкий золотой сосуд с длинным горлом, некогда хранивший вино. Было больно видеть, что всё это мёртво. Как бы отчаянно ни желали не умирать эти вещи, но они ушли вместе с теми, кто пользовался ими, любовно натирал стенки, заливал новыми маслами, пробовал вино.
        Опустившись на корточки, я вытащил нож. Он застрял в каменном крошеве, украшенная накладками из слоновой кости рукоять поблекла, белизна затуманилась, загрязнилась, но вот лезвие было будто бы острым. Клинок не желал умирать вместе со всеми.
        Поднявшись с ним в руках, я поймал лезвием солнечный блик, зайчик метнулся по стенам, вычертив осыпающуюся фреску, полузакрытую разросшимся плющом.
        Нестерпимо захотелось покинуть храм. Я почти выбежал, не обращая внимания на проснувшееся и недовольное эхо. Остановившись на краю обрыва, я успокоился, только глядя на хрустально-чистый ручей, бегущий внизу. Машинально заправив клинок в петлю на поясе, я двинулся к замшелому каменному мосту. На той стороне меня ждали сдавшиеся лесу улицы города, старые домики, сплетённые корнями с могучими деревьями.
        Что здесь было всегда? Чего здесь не было прежде?
        Я последний раз оглянулся на храм. Встречались мне и больше, и прекраснее. Но этот почему-то оставил в сердце особенное чувство.
        Проследив взглядом скалу, возносящуюся высоко-высоко, я вспомнил, как прежде жители этого города возносили хвалу небесным строителям. Тем, кто придал их миру столь причудливые формы. А теперь некому было славить, но скалы стояли, пусть и обветшали от непрерывных ветров. Всё так же бежала река, она оказалась крепче тех, кто брал её воду, пил её, орошал свои сады.
        Углубившись то ли в город, то ли в лес, я нашёл местечко, где было тихо и солнечно. Полянка теперь некогда являлась площадью, в центре которой лопотал фонтан. Вода всё ещё стояла в чаше, но собиралась здесь от дождя, а каменный цветок не выбрасывал брызг. Я сел на край и снова вытащил нож.
        Было ли правильно забрать его с собой?
        Может, это его отчаянное нежелание рассыпаться бессмысленной пылью и ржаветь выгнало меня из храма, где я любил задержаться подольше?
        Я провёл пальцем по узору, нанесённому на рукоять с изысканной точностью. Этот клинок когда-то был ритуальным, но… вгрызался ли он в плоть? Или же им только отрезали щедрый ломоть свежего хлеба? Отсекали часть фрукта в дар богам?
        Могу ли я забрать с собой частицу мира, время которого тысячу раз обогнало меня?
        Я уже чувствовал - со следующим порывом ветра откроется дверь, мне придётся уйти, и этот мир в очередной раз сменит своё лицо. Нельзя было даже сказать точно, что останется от храма, как вырастет тополь, не сотрёт ли шквальный ветер с лица земли и этот лес, и эти скалы, не обрушатся ли сами основы, давая шанс чему-то совершенно новому.
        Можно ли было оставить здесь этот клинок, так жаждавший жить?
        Я приложил лезвие к ладони, чуть надавил, только отмечая белым следом будущую царапину, но не напитывая кровью сверкающую сталь. А потом решился.

* * *
        Когда арка прохода раскрылась передо мной, в этой реальности начинался закат. Мягкий свет играл на свежей листве, вызолачивая старые крыши, бликуя в осколках стекла. Город, сплетающийся с лесом, преобразился, стал прекрасным мороком, почти что сном, и на него было так приятно смотреть.
        Где-то на другом берегу, я это знал, сквозь трещины в куполе хлынуло в храм закатное сияние, заполнило вздыхающий зал, высветило лица статуи, обращённые вниз.
        Мне же пора было идти.
        Шагнув через порог, я инстинктивно взялся за рукоять ножа. Пальцы привычно сомкнулись на вставках из слоновой кости, ощутили рисунок. Меня встречал новый мир, хмурый и бессолнечный, низкие облака нависли над самым морем.
        Я держал клинок, а дверь за мной захлопнулась с тихим вздохом.
        Здесь тоже стоял храм.
        Поднявшись по каменным ступеням, я открыл тяжёлую дверь, просолившуюся и тёмную. Внутри грели свечи, серый алтарный камень укрывала алая ткань. Больше там не было ничего.
        В этом храме не оказалось бесстрастно взирающих статуй или расписанных фресками стен. Он был прост, словно вырезан из цельного каменного куска - ни лепнины, ни лишних украшений. Сквозь квадратные окна виднелось море, витражей, чтобы приукрасить его, тоже не нашлось.
        Купол устремлялся ввысь и был пуст и гулок. Только серый камень, только свечи и алая ткань, укрывшая алтарь.
        Я подошёл ближе и опустил клинок по центру. Он - такой яркий, причудливый, узорчатый - внезапно был тут уместен. И мне оставалось лишь отступить, не мешая ему более вживаться в новую и всё-таки привычную роль.
        Ушёл я прежде, чем появился жрец. Лишь храм был свидетелем, лишь стены знали, кто оставил дар. На ступенях я простоял долго, всматриваясь в тревожный горизонт неугомонного моря.
        Всё же настала пора возвращаться, и медлил я зря, но успел скрыться в тенях до того, как кто-либо меня здесь заметил.

* * *
        Мне долго ещё снился мир, где лес смалывал старые здания, а храм вздыхал, едва вступаешь на изжёванные временем плиты.
        Мне снился клинок, оставшийся на алой ткани.
        И море. Оно тоже приходило ко мне в сновидениях.
        Но пока ни одна дверь не привела меня к ним. Река времени несла меня прочь, час свидания не был назначен.
        123. Витражи и крылья бабочек
        Дрогнули крылья бабочек, рассыпались витражи.
        В ворохе бумаг на столе забылись недописанные строчки. Вихрь вырвал меня из сердца моего дома, и теперь я замер на грани между этим и тем. Я столько раз находился здесь прежде, но сегодня было что-то не так. Сегодня что-то тревожило, билось и звало.
        Вокруг встал сумрачный мир, состоящий сплошь из теней и рамок, из полотнищ серой ткани, из насупившихся небес, из тёмной патоки вечных сумерек. Здесь невозможно было найти ни солнца, ни звёзд, ни луны, свет был призрачным, неверным, ненастоящим.
        И в нём я тоже терял реальность, обращаясь тенью, а не самим собой.
        Словно бы вдруг я оказался позади зеркального отражения, даже не в зазеркалье, а в его тени, в той части, которая никогда не будет подвластна взгляду.
        Под ноги легла тропа. Не путь, не дорога, только направление, и мне пришлось идти, потому что иначе можно было окончательно раствориться, растаять в сумеречном мерцании, потеряв всякий намёк на существование.
        Времени тут тоже не было, никакого, и каждый шаг, каждое движение на самом деле могло и не происходить, но всё-таки было, я впечатывал в каждый свой жест знание самого себя, будто только так и мог вырваться.
        Дрогнули крылья бабочек.
        Пространство обратилось, сложилось, расправилось, стало на миг парусом. Грань пошла трещинами, сквозь сумрак пробивал себе дорогу иной мир.
        Зазвенело, загрохотало!..
        Я стоял на площади, напротив возвышалась часовая башня, стрелки замерли на двенадцати, гулко бил колокол.
        Звук нёсся густой волной, от него дрожали стёкла в домиках, замерших вокруг площади, и я видел, как здесь и сейчас начинается время, просыпается свет, настоящий свет, всё обретает реальность.
        А потом всё тот же вихрь потащил меня прочь.
        Задыхаясь, я опустился на одно колено в собственном кабинете. Недописанные строчки разметало по всей комнате, окна оказались распахнуты настежь. Грань прошла через мой дом, через меня самого и унеслась куда-то ещё.
        Витражи…
        Откуда они в моих стёклах, всегда бывших пустыми?
        Нет, вокруг не мой дом, не мой мир, не моё время. Я рванулся, выискивая взглядом и сердцем дверь, но находя лишь пустые оконные проёмы, что таращились с бесконечной язвительностью.
        Мне пришлось бежать, чтобы миновать их взгляды, чтобы наконец-то отыскать… зеркало, тёмную поверхность, молчащую, но не отражающую. И я кинулся в неё, как в стоячую воду, как в омут, как в единственно возможную дверь.
        Прошёл насквозь.
        Остановившись в шаге от бездны.
        Подо мной рокотал поток, целый седой водопад, холодный и страшный, скалил каменные зубья, пенным языком облизывал русло пасти. Я почти упал, удержавшись чудом, как будто чья-то рука в последний момент ухватила за капюшон.
        Вот только и здесь не было выхода, и здесь нужно было искать что-то ещё.
        От каждого шага в пропасть срывались камешки, словно подсказывая, что и я зря цепляюсь, скоро всё равно окажусь там же, в прожорливом зеве, в ревущей и клокочущей воде, но я всё же поднимался, не прислушиваясь к ним. И наконец сумел отойти от края достаточно, чтобы найти ступени. Старые и замшелые, они вели ещё выше, и там был самый правильный путь.
        Поднимался я долго, однако не вышел к вершине, а лишь оказался в иной реальности. Снова чёрной и серой, лишённой всякого цвета и света. На этот раз тут кружили дверные проёмы, пустые и мёртвые, они не держали миров позади. Я шёл мимо них, пытливо вглядываясь, вслушиваясь сразу в себя и вокруг, только бы найти хоть один отголосок, хоть один отзвук жизни.
        Над одним из проёмов, почти погасший, трепетал орнамент из крыльев бабочек. Я шагнул в него, надеясь, что не ошибся.
        Я разбил витраж, вырываясь в свой мир.
        В кабинете прошёлся вихрь, все недописанные строчки, все неоконченные стихотворения разлетелись по комнате.
        Окна были закрыты, за ними садилось солнце, падало за крыши других домов, таяло леденцом на языке неба.
        - Читай, - шепнул весь дом, отозвавшись гулом. - Читай!
        Я поймал белый листок, на нём две строчки, неоконченные строчки почти светились закатным пламенем:
        «Где луна, как чужое лицо,
        где рассвет, будто шёлковый след…»
        Точно адрес.
        Листок выпал из пальцев. Сколько ещё миров остались невысказанными?
        Подобрав ещё один лист, я прочёл иное:
        «Раскроила ночь серпом лунным грудь, раскровила полночь в хмелю дурном, зацветал сиреневый куст, за пруд отправлялись девицы. Знать о том никому не стоило, тихий час, над деревней марево да туман. Уходили девицы в этот раз, лунный лик оплавился в ятаган.
        Лунный лик кошачьим зрачком повис, лес встал тёмный, ласковый, не чужой. От подруг отстала - таков каприз, где-то стон услышала будто свой. На поляне, серебряной от росы, повстречала юношу, краше нет. Распустила завязку своей косы, поклялась любить его сотню лет…
        Май стучался пьяный в окошко к ней, девицы-подружки венки плели, он шептал ей ночью: «Меня испей», в мягкость трав ронял её, в ковыли. Утром пробралась она на порог, оправляла платье, не помня стыд. Ночью будут ждать её сто дорог, ночью убежит она только с ним. Страсть прошила сердце насквозь-насквозь, и уже не видеть других никак, не идёт с подружками, всё бы врозь, ждёт заката жадно, да будет так. Майский мир качается за окном, душит вечер солнышко на груди. Быстро за околицу, будто днём, шустрою лисицею - так уйти. Лес склоняет ветви и прячет в тень, совы голосят, соловьи поют. Ждёт её тот юноша, где цветёт сирень, где в пруду лесном звери пьют».
        Сказка. Неоконченная и терзающая.
        Солнце как раз скрылось, и я отвернулся от окна. Нужно дописать, дать жизнь следующим строчкам. Нужно отыскать верные слова.
        Крылья бабочек. Цветные витражи.
        Мне стало спокойно и даже немного пусто. Листки с обрывками снов сами собой сложились на стол. За окнами разливались сумерки, а где-то внизу гудел чайник, подзывая к себе.
        Вечер будет тихим, именно в такие приходят истории, рассаживаются вокруг, давая записать себя, запечатлеть, запомнить.
        И пусть в глубине души я ещё слышал, как опасно зовёт к себе бездна, я ещё помнил, как пустым взглядом смотрят тёмные окна, на самом деле опасность давно миновала. Нужно было взять за перо - и только-то.
        - Читай, - последний раз вздохнул ветер.
        Мне подсунули новый листок, и я лукаво улыбнулся, вспоминая сразу эти строчки:
        «Чистою водой умывался город,
        Пели мостовые, звенели трамваи в такт,
        Мне казалось, был я когда-то дорог.
        Теперь - пустяк.
        Чистою водой умывалось небо,
        Облака бежали прочь, не услышав знак.
        Мне казалось, я никогда тут не был,
        Обернулся - враг».
        Читать… Мне нужно было прочесть, прочесть их все, каждую, каждое. Оживить голосом в текучих сумерках.
        Так что пора было сделать чай и начать, начать читать. Строка за строкой.
        Дрогнули крылья бабочек.
        Зажглись витражи.
        124. Выпускать миры всегда больно
        Эту историю я гримом писал по лицу. Словно сам для себя стал холстом, и листом, и картиной. Я рисовал небо на пасмурном лбу, солнце в зените, и ночь, приходящую вовремя.
        В глазах моих колыхался весенний туман.
        Пальцы испачкались чёрным, уголь въелся в кожу. Уголь лёг на губы, всё обернулось тьмой. Грим обернулся сутью, маска стала истиной.
        Я переписывал собственную судьбу.
        Сквозь меня тёк туман, проносились огни фонарей, пробегали потоки вешней воды. Я был заполнен и пуст, тёмен и светел, во лбу моём горело солнце, в глазах утонули лунные тени, стлался по щёкам туман.
        Знаки сбежали по шее и перешли на плечи, скользнули, обвив запястья, спустились к груди. Я рисовал без устали, точно внутри меня воскресали и гасли тысячи тысяч солнц.
        Когда я закончил, то стал небосводом со всеми звёздами и светилами. Стал землёй с лесами и реками, стал целым миром, заключённым в хрупкое тело, ломкое тело, которое так легко поддаётся времени.
        Я рисовал на коже мир, мир оживал под ней.

* * *
        Привычным жестом я зачерпнул золы из только что остывшего костра. Серым пеплом провёл по лбу черту, отделив небо от земли, поставил точку, обозначив молодую и тёмную луну.
        Я рисовал золой на щеках горы, я вёл сеть рек через собственную грудь к животу и ниже, ниже… Я замер, когда мир на мне был закончен.
        В один миг он пронзил меня, пробил навылет, вырвался из оболочки и развернулся, как разбрасывает крылья орёл, поднимающийся с восходящим потоком воздуха.
        Мир пронёсся сквозь меня и оставил на краю, а я, задыхающийся, лишившийся самого себя и нашедший себя вновь, стоял нагим, ожидая, когда же уляжется боль.
        Выпускать миры всегда больно.

* * *
        Выпускать миры всегда больно, и всегда вместе с ними теряется часть самого себя, разлетается клочьями облаков, стаями птиц, рассыпается песком по новым, едва рождённым пляжам, распадается пенной волной.
        Оставшись под сенью деревьев, я лежал, обессилевший на чёрной и влажной, насквозь пропитанной жизнью земле и смотрел на узор кроны, вычурно лёгший на лазурное небо.
        Я смотрел, ожидая, когда сквозь меня пройдут ростки, когда я обращусь травой, отращу корни, растворюсь полностью.
        Мне пришлось встать и уйти, потому что в этом мире моё время закончилось, и он, рождённый из меня, не захотел принять меня навечно.
        Судьба путника порой оборачивается не самой приятной стороной, дорога зовёт и тогда, когда больше не в силах идти. И отказать ей нельзя, не получается, никак не отступиться.

* * *
        Пальцы были испачканы синим и чёрным. Если бы краска только могла, она собралась бы каплями на кончиках пальцев. Из каждой капли родился бы маленький и совсем хрупкий мирок.
        Я бездумно провёл по щеке, извилистая полоска могла бы стать океаном, но осталась полоской, не доведённая до конца.
        На моё плечо опустилась тяжёлая рука. Я намеренно не оборачивался, ожидая, когда же раздастся голос, но чужие пальцы макнулись в черноту и выкрасили мне губы.
        - Сын.
        - Отец, - откликнулся я.
        Теперь мы смотрели друг другу в глаза.
        - Ты тратишь себя.
        - Выпускаю миры.
        - Слишком много.
        - Мне это нравится.
        - Зачем?
        На этот вопрос ответа у меня не нашлось. Я лишь откинулся ему на грудь, оказался в его руках, почувствовал себя маленьким и хрупким, как тот неродившийся из капли краски мир.
        Он обнял неожиданно крепко.
        - Когда-нибудь мне придётся переткать тебя из туманов и рос, собрать из отблесков зари и осенней свежести. Выложить листьями палыми и наполнить дождевой водой и первым снегом, потому что ты растратишь себя всего.
        - И я проснусь в невозможно-светлой комнате твоего замка, за окном будет стоять плачущий кровью лес, а ты встретишь у подножия лестницы, чтобы опять отпустить растрачивать себя, - засмеялся я в ответ.
        - Запру.
        - Путника? Странника, который может открыть дверь в самом себе?
        Мы замолчали.
        Внутри меня искал себе место и сворачивался клубком вопрос «Зачем». Ему неуютно было в клетке из рёбер, тесно слушать бьющееся сердце. Он царапался и тянул длинную морду.
        - Ты подарил мне нового зверька, - произнёс я вслух. Голос был монотонным и размеренным.
        - Он уйдёт со мной.
        - А ютится будто навеки.
        - В тебе ему тепло, - отец усмехнулся над моим ухом.
        Он был много выше меня, много сильнее. И мне никогда его было не догнать.

* * *
        Много позже я сидел у камина, а отец расположился напротив меня. Мы не разговаривали, только встречались взглядами. Мало кому понравилось бы его присутствие, но мне было так хорошо и спокойно, как не бывало уже давно. Зверь по имени Зачем лежал у моих ног, в клетке груди ему не понравилось - слишком уж тесно.
        Мы молчали, но я знал всё, что он хотел бы мне сказать.
        Сколько раз мы некогда говорили об этом, что изменилось?
        Мы никак не могли привыкнуть: я - к излишней опеке, он - к тому, что с моих пальцев часто срываются кровавые капли, чтобы напитать двери, чтобы взрастить миры.
        - Когда-нибудь ты кончишься, - вдруг произнёс он. - И тогда я разрушу их все, все до единого, чтобы собрать тебя вновь.
        - Как жестоко и страшно.
        - Ты знаешь, кто я.
        - Как и ты - кто я.
        В его глазах была тьма и любовь, в моих непримиримость и… Что ещё?
        Мы улыбнулись друг другу.
        - Но внутри тебя я вечно жив.
        - Так и есть.
        И снова нас обняло молчание. Возможно, будь здесь мать - и мы не стали бы говорить ни о чём подобном. Не при ней, не так, чтобы она слышала, хоть она и знала насквозь каждый наш разговор.
        Но есть всё же разница между произнесённым прямо в лицо и тем, что приносят ветра.

* * *
        Эту историю я выписывал гримом по собственной коже. Ложился неровно, получалось не то. Но я начинал снова и снова, я пытался ещё и ещё. Первый мир должен был выступить сквозь меня.
        Я был и не был один, рядом горел костёр, и золой наверняка получилось бы лучше, но я творил в себе солнце, я поднимал сквозь себя плоть суши, я вёл реки и наполнял моря.
        Во мне вырастал и расцветал первый мир, а я был ему дверью, дорогой и проводником разом.
        - Такова твоя суть, - голос матери прорезал тьму, будто нож.
        - Он потратит себя всего, - отец не хотел признавать.
        В этом был их извечный спор, и мне оставалось только отпустить их обоих и искать собственный ответ.
        Черта, точка, полукружье, я выписывал слово за слово, фигура за фигурой, танец за танцем новую реальность.
        Когда-нибудь все они, каждая из них, откроются и впустят меня, странного, может, безумного демиурга. Когда-нибудь, но пока это я должен их выпустить.
        Пусть больно, пусть на кончиках пальцев уже никакая не краска, у меня ведь и не было алой.
        На коже цветут знаки, прорезанные внутри, под кожей течёт звёздное небо и серебрится, растворяя меня.
        Я туман, дым осенний, безумный ветер пустошей.
        Я солнце и заходящая луна.
        Я небосвод, я морское дно, я чаша, полная влаги.
        Творец, путник, странник, открывающий двери, зажигающий маяки, отпускающий звёзды на волю.
        Ещё черта, ещё точка, - и взрывается болью новое солнце.
        Я растрачу себя.
        Отец соберёт в ладони. Мать вдохнёт новую жизнь.
        Так будет, так было, так есть.
        Черта…
        125. Эверик
        Казалось, в вечернем воздухе натянулись невидимые струны. Можно было ощутить кожей то, как они напряжены в иллюзорной неподвижности. Тишина словно звенела. В такой атмосфере нельзя было оставаться спокойным. Безграничное небо вокруг походило на океан с пышными тучами-кораблями, иссиня-сизыми, загромождающими беспечную лазурь. Солнце садилось, подсвечивая облака алым, розовым и золотым. А мы…
        Мы замерли на вершине холма, почти что горы, нависающего над лесом. Он - маг, пригласивший меня в этот мир - наблюдал, как медленно тучи сбиваются в огромную армаду, и на губах его цвела улыбка. Стоит солнцу уйти - настанет час грозы, это знали мы оба. И были готовы, ждали стихию, точно благословение, но пока что воздух оставался пронзительно тих. Ветер спал в травах и кронах, птицы смолкли, звери, чувствуя наступающий грозовой фронт, поспешили найти убежище.
        - Нет ничего лучше грозы и бури, чтобы пополнить магический резерв! - он осмотрел притихший лес ещё раз, просчитывая, куда будут бить молнии. Ему нельзя пропустить ни одной. Я молчал, понимая, что эти слова вовсе не открывают главную цель. Они прозвучали только для того, чтобы хотя бы немного ослабить пружину внутри.
        Наконец последний луч солнца блеснул над кронами и скрылся за горизонтом. Тут же ветер несмело тронул листву, но уже через мгновение беснующимся зверем помчался по лесу, набирая силу и склоняя ветви к земле.

* * *
        Магический купол - надёжная защита от бури. Из-за него я видел, как Эверик танцует со стихией и магией, а на такое нечасто удаётся полюбоваться.
        Волны энергии окутывали, струились, бесновались, свивались клубками и вихрями. Они обнимали фигуру Эверика, пока тот ловил молнии. И не всегда было ясно, не сломают ли они хрупкое тело, вместо того, чтобы впитаться, войти и слиться с ним.
        Эверик был сосредоточен и терпелив. Пусть ливень уже промочил его до нитки, а тёмные волосы блестящими прядями облепили лицо и спину.
        Самое сердце грозы находилось прямо над холмом, здесь чувствовалось единение с великой и милосердной Матерью этого мира, это именно она дарует здесь жизнь и открывает Врата Смерти. Эверик ждал того мига, когда сможет взглянуть ей в глаза, но ни на секунду не останавливается, шаг за шагом вырисовывая фигуры танца-заклинания.
        Мне бы тоже мечталось выйти под этот дождь, вместо того я касался прозрачной стены, ощущая её напряжённую холодность.
        Это не мой танец и не моя музыка.
        Я - помешаю.
        Раскаты грома раздавались всё громче, молнии блистали всё чаще, вспарывая воздух от земли до небес, раскалывая и само небо на куски. Тучи изливались холодным ливнем, питающим лес, реку, каждую травинку и каждого лесного великана. Только мне доставалась лишь безобидная водяная пыль, свежесть и прохлада, купол удерживал меня, подобно бабочке в банке.
        Эверик опустился на одно колено, протянув руки вперёд - сила, что он собрал, чрезмерна, часть нужно было отдать земле, иначе с ней не совладать. Магия может оставить его выжженным калекой. Я смотрел, не отрывая взгляда, и первый увидел, как раскрылся небесный свод, выпуская из себя божественную сущность.
        Сияние молний обернулось её короной, плащ из ливня обнял за плечи, платье из туч окутало стан.
        Я слышал и знал, что слышит лес, холм, река - всё вокруг и всё разом:
        - Ты приглашал меня сегодня, Эверик?
        Он поднял голову. В тот же миг она опустила ладонь на его влажные волосы.
        Что можно чувствовать, если тебя касается божество? Я знал, на самом деле знал, и мне пришло в голову, что потому Эверик и обратился ко мне.
        Миг их соприкосновения длился так долго, что за это время я успел забыть, как дышать. Отделённый от них, я чувствовал себя удивительно лишним здесь и в то же время необходимым. Эверик хотел, чтобы я остался свидетелем. И как бы мне ни хотелось открыть дверь и уйти, я остался и смотрел.
        Дождь стих в то мгновение, когда она подняла его с колен.
        Секундой спустя Эверик уже был один и медленно развернулся ко мне.
        Лицо его сияло.

* * *
        Он разжёг костёр под магическим куполом, согрел воды, чтобы заварить травяной чай. Мы молчали снова, так как нужды говорить не было. Сила, щедро отданная самим небом, клубилась под кожей Эверика, и оттого казалось, что под ней блуждают звёзды.
        Ночь перетекла за середину, а затем подкралась к рассвету, ухватив его за пушистый хвост.
        - Теперь ты знаешь, - заговорил он.
        - Зачем тебе нужны были мои глаза?
        - Ты напишешь о нас, - он откинулся на спину, устраиваясь на траве. Купол дрогнул и наконец-то рассыпался. - Напишешь.
        - Зачем? - мне захотелось последовать его примеру и в то же время - смотреть ему в глаза. Потому я не шелохнулся.
        - Так… нужно, - он чуть отвернулся.
        - Эверик. Что она тебе сказала?
        Впервые моё сердце тронула тревога.
        Он долго не отвечал. Слишком долго.
        Чересчур долго.
        - Врата Смерти откроются для меня через два полнолуния.
        Мне показалось, что это прошелестел ветер. Это никак не могли быть его слова. Это никак не мог звучать его голос. Но нет, Эверик смотрел на меня, и я видел в его глазах близость смерти.
        - Почему?
        - Так… должно быть, - он усмехнулся. - Напиши обо мне, слышишь?
        - Напишу.
        Мне было не впервой умирать, но Эверик ещё не сталкивался с этим. И я знал, как ему не хочется узнать так скоро, как ему страшно. Однако есть вещи, которых не изменишь.
        - Мы ещё встретимся, - сказал я, поднимаясь. Дверь открылась с первым солнечным лучом. - Ты сам этому удивишься.
        - Если вспомню, - ни капли недоверия не было в его взгляде.

* * *
        …Я закончил сказку. Отпечатанные листы лежали на подоконнике, ожидая, когда я прочту её, строка за строкой. За окном собиралась гроза, ветер сгонял кудлатые тучи, точно отару овец, темнело, в окнах соседних домов загорался свет.
        Я ждал первого раската грома, вспоминая, как магический купол отделял меня от стихии. Это было… неправильно!
        Подхватив листки, я выскочил на улицу, как был - в лёгкой рубашке, домашних брюках. Замер под козырьком крыльца, но тут же решительно ушёл в сад.
        Когда сверкнула первая молния, когда первые капли дождя ударили по траве, я начал читать.
        Я помнил слова наизусть, даже отбросил листки, едва их промочило ливнем. Белыми птицами они забились под ветви шиповника. Мой голос окреп и спорил с громом, я раскинул руки, точно хотел обзавестись крыльями, точно это через меня лилась магия.
        Я читал строки, выплетая ими облик Эверика, мага, чей путь оборвался так быстро и странно.
        Гроза клубилась, в жажде утопить город, пожрать его, присвоить, но с последней строчкой гром замолчал, молнии перестали вспарывать брюхо тучам. Остался лишь спокойный моросящий дождик.
        Я прикрыл глаза, чувствуя, как ласково он прикасается ко мне. А потом обернулся.
        Эверик стоял напротив меня, под кожей его сияли звёзды.
        - Ты здесь.
        - Ты написал обо мне, - он улыбнулся. - И кто же я теперь?
        - Странник, - мы пожали друг другу руки. - Тебя ждёт путь.
        - Да, путь, - в глазах его больше не было страха. В них больше не осталось Смерти.
        Дождь почти стих. Я стоял один в благоухающем, напитанном влагой саду.
        126. Заклинающий шторм
        - Он пришёл из тьмы и канет во тьму.
        Голос разбудил меня или даже не разбудил, а выдернул из одной реальности в другую. Я сел, будто хотел возразить, что пришёл вовсе не из тьмы, но оказалось, что речь шла совсем не обо мне. Я, надёжно скрытый от чужих взглядов, оказался среди ветвей дерева, а разговор происходил на поляне неподалёку. Там, в самом центре, был привязан к каменному столбу юноша.
        Говорила женщина. Она прятала лицо в капюшоне широкого и тёмного одеяния, похожего на жреческое, а в руках сжимала нож с кривым лезвием. Позади неё маячили двое мужчин.
        - Хочешь принести его в жертву прямо сейчас? - спросил один из них. Второй в этот момент оглядел притихший лес и заметил, прерывая остальных:
        - Кто-то рядом, кто-то видит нас.
        Очевидно, он засёк меня, вряд ли кого-то ещё.
        - Так пойди и проверь, - отмахнулась женщина. И тот тут же скрылся в подлеске.
        Связанный поднял голову и глянул на неё. Он был слишком истощён, и мне показалось, что нужно вмешаться, прямо сейчас, хотя откуда бы взяться уверенности, чью сторону следует защитить?
        - Поторопись, если хочешь сделать это прямо сейчас, - первый и оставшийся рядом со жрицей опустил ладонь ей на плечо.
        - Отчего же мне торопиться? - спросила она и прижала клинок к шее жертвы.
        - Потому что рядом открытая дверь, - он огляделся. - Это нехорошо.
        - Как только его кровь окропит нож и камень, дверь закроется, - о, как она была в том уверена. Но я знал, что кровь, клинок и камень открывают, а не закрывают.
        Юноша, наверное, хотел бы отпрянуть, но только чуть дёрнулся. Она же отвела руку в сторону в замахе, но всё равно медлила. Так удара не сделаешь.
        - Нужно уходить! - вырвался из чащи второй.
        - Я не закончила!
        Но он схватил её за запястье.
        - Безумная, нужно уходить! - повторил он настойчиво. - Сейчас же. А эту падаль оставь, мы успеем довершить начатое и позже.
        И он потянул её, уже не возражающую, прочь. Первый хмыкнул и отправился за ними.
        Чувствуя приближение чего-то неведомого, я соскользнул с дерева и прокрался на поляну. Когда мой шаманский нож разрезал верёвки, юноша пошатнулся и едва не упал. Пришлось подхватить его.
        - Кто ты? - спросил он тут же, с трудом фокусируя на мне взгляд.
        - Странник, но кто ты сам? И почему с тобой так поступили?
        Он качнул головой.
        - Я жертва, вот и вся история.
        - Это ещё почему?
        - У каждого свой путь, потому и… - он закашлялся.
        Я повёл его в лес. Совсем рядом - я точно знал - протекал ручей, и вода бы не помешала.
        Мы нашли бегущий сквозь чащу поток, юноша пил жадно и много, а я всё осматривался, пытаясь понять, откуда же исходит угроза. В воздухе нарастало напряжение, но его источник оставался неосязаем, неясен.
        - Ты должен вернуть меня на место, я всё равно не могу пережить эту ночь. Или вернётся сумасшедшая, или же…
        - Или?
        - Или лес сам пожрёт меня.
        - Так я могу увести тебя в иную реальность, кто тогда сумеет добраться до тебя, - я нахмурился. - Что-то здесь есть, но оно не торопится тебя получить.
        - Думаешь, предназначение не может состоять в смерти?
        Я впервые взглянул на него внимательно, выискивая знакомые странникам признаки, то, что мы все можем увидеть и почувствовать. Но на его открытом лице не лежала печать смерти, в его душе, сердце, в его теле не было изъянов, нигде не стояло клейма.
        - Ты не должен умирать сегодня, - сообщил я. - Твоя жизнь будет долгой. Так говоришь мне ты сам, не сказав ни слова.
        - Читаешь меня, хах? - он отпрянул. - Кто дал тебе право?
        - Я сам себе дал это право.
        Дверь, я чувствовал, сейчас открылась прямо за моей спиной.
        - Здесь у тебя не может быть такой власти, - возразил мне юноша, но голос его дрогнул.
        - Хорошо, пусть так, - согласился я, отчего он опешил, и в тот же момент я схватил его за запястье и втащил за собой в дверь.
        Темнота.
        Свет.
        И мы стояли уже на берегу моря.
        - А здесь не работают твои правила, - теперь мне оставалось лишь улыбнуться. - Так как тебя зовут, жертва?
        - Раон, - ответил он. - Где мы?
        - В каком-то новом мире, - я беспечно пожал плечами. - Дверь за нами захлопнулась, так что никто не сможет тебя найти.
        - Но…
        - Это уж они как-нибудь сами будут решать, - оборвал я его. - Живи, странствуй, жертва - не лучшая доля.
        - Я ничего иного не умею…
        - Так придётся учиться.
        - Ты не можешь вот так вмешаться и…
        - Как видишь, - я отметил, что поднимается ветер, с моря заходил дождь.
        Неподалёку была рыбацкая деревушка, этот мир, эту реальность я когда-то уже видел.
        Мы пошли по прибрежному песку, волны шипели и плевались в нас пеной, где-то собирался шторм. Раон молчал, видимо, всё ещё стараясь осознать произошедшее. Когда нам навстречу выбежала девушка в лёгком платье, он шарахнулся.
        - Странник! - и я узнал её, конечно, узнал. Вот только прежде она была совсем ребёнком. - Ты всё тот же.
        - Лайна, - я протянул ей ладонь, и она пожала её по-мужски крепко.
        - А кто это с тобой?
        - Раон, возможно, вы сделаете из него моряка, - я засмеялся. Лайна оглядела его с придирчивостью и всей возможной внимательностью.
        - Это будет явно не так-то просто, - заключила она. - Но я лично попробую. Откуда ты украл его, Странник?
        - Украл?
        - Конечно! Ведь себе он не принадлежит, точно животное или лодка, - она подхватила Раона за подбородок. - Придётся сначала учить его свободе.
        - Так научи, - и мы переглянулись понимающе.
        - Я не могу тут остаться, - возмутился наконец Раон.
        - Отчего же не можешь? Если за тобой придёт хозяин, я, так уж и быть, поговорю с ним, - Лайна взяла его за локоть и повела к ближайшему домику.
        Она не смотрела на меня, потому я отступил в тень. Дверь сама меня нашла.

* * *
        Много дней спустя я стоял на гряде холмов. Травы вокруг волновались, шумел ветер в кронах деревьев - приближалась гроза. Мне отчаянно не хотелось уходить, и я смотрел на надвигающийся грозовой фронт с надеждой. Пусть стихия позволит мне остаться. Позволит соприкоснуться с собой…
        - Странник! - я узнал и не узнал голос. Повернувшись, я увидел крепкого мужчину.
        - Раон, всё-таки ты.
        - Пришёл благодарить тебя, - мы пожали друг другу руки. - Я… Да, вся моя жизнь до встречи с тобой была не той, что надо.
        - И кто же ты теперь, не жертва?
        Он усмехнулся, угадав шутку.
        - Нет, теперь я заклинающий шторм, - он кивнул на заворчавшую грозу. - Это моя зверушка, хочешь - прокачу?
        - Интересно, - согласился я.
        В одно мгновение мы оказались на мягкой спине громадного облачного зверя, потрясающего гривой и скалящего клыки. Мощные крылья удерживали его в воздухе.
        - Прольёмся же ливнем, - прикрикнул Раон.
        Зверь помчался по небу, взрыкивая и сея молнии.
        - Я пришёл из тьмы и кану во тьму, - сказал Раон мне, и гроза почти заглушила его слова. - Так и есть, ведь заклинать облачных зверей - дело тёмное. Но пока они не заберут меня, я буду жить. И это не жизнь жертвы, тут уже был прав ты.
        - Хорошо, что ты нашёл призвание, - я похлопал его по плечу.
        - Ты увидел его раньше…
        Я не стал спорить, хотя тогда, на лесной поляне, и помыслить не мог о том, чтобы мчаться над грядой холмов на могучем звере, несущем бурю в себе самом.
        - Кто же ждал тебя, собираясь сожрать? - задал я вопрос, который так и не сумел разрешить.
        - Не знаю, - беспечно ответил Раон. - Быть может, моим врагом был только страх. Так оно часто бывает, как думаешь?
        - Часто, - нельзя было не согласиться. - В таком случае того зверя ты победил.
        - Вероятно, - он засмеялся.
        Загрохотала буря, ливнем расчёсывало травы под нами, ярко сияли молнии.
        127. Сирень
        Ошеломительно пахла сирень, казалось, что её аромат имеет цвет - тягучий лиловый оттенок, уходящий в фиолетовые тона, теряющиеся в сумерках. Окутанный этим ароматом, я стоял, закрыв глаза. Мельчайшее движение мира вокруг, мельчайшие прикосновения ветра ощущались мной так же ясно и чётко, как каждый удар сердца. Я стал миром или мир стал мной.
        Чудилось, что вокруг нет больше живых существ, что сиреневые кусты давно растут сквозь меня, превращая и меня самого в соцветье, в тяжёлую кисть, обещая, что и я буду срезан, сломан, сорван, займу место в вазе и исчезну.
        И в тот миг, когда я уже почти стал верить, что вся моя жизнь заключена в тяжести лилового запаха, что-то нарушилось. Я ощутил, пусть ещё не увидел, как в мир проникает некто ещё. Чужая целенаправленная воля, что раздвигала ветви и пробиралась вперёд, всё ближе ко мне.
        Пришлось открыть глаза и перестать быть всего лишь сиренью.
        На меня удивлённо взирало существо столь воздушное и текучее, что не пропитайся я так этим вечером, то и не увидел бы, никогда не ощутил его присутствия.
        Теперь же мы смотрели друг на друга, соприкасались взглядами и словно бы начинали течь друг в друге тоже.
        Разговор, если бы он был, вряд ли шёл бы словами. Скорее, то были бы осколки мыслей, ошмётки внезапных озарений. Мы вглядывались в души, искали в них что-то схожее и почти находили, почти… Хотя эти невесомые ниточки тут же уплывали, терялись в густом аромате.
        Всё вокруг пахло сиренью.
        Существо наконец двинулось, окружило меня туманом и… развеялось.
        И в тот же миг я полностью обрёл себя, отделился и отдалился от этой реальности. Я стоял в саду, где цвела сирень, ночь опускалась медленно и плавно, небо всё более синее, всё более тёмное, накатывалось волной, но было пора уходить.
        Последний раз меня коснулся волшебный аромат, и мир выбросил меня, отправил дальше.

* * *
        Вырвавшись из сна, я некоторое время лежал, вслушиваясь в ночь. Точнее, в предутреннюю тишь, такую ясную и такую изменчивую.
        Что разбудило меня и почему?
        Причина вряд ли находилась снаружи, потому я всматривался вглубь себя, но ничего не находил. Будто бы нечто во мне проклюнулось и тут же исчезло. Пробилось и поникло.
        Балконная дверь была распахнута, ветерок чуть тревожил лёгкую занавесь. Вместе с ним в комнату протекал смутный свет, небеса выбеливались перед тем, как впустить в себя солнце.
        Уже пели птицы, тревожно вскрикивали носящиеся высоко-высоко стрижи, и воздух… воздух уже казался совсем летним, хоть и очень холодным.
        Я всё же сел на постели, не став ловить исчезнувший сон. Вместо того набросил одежду и спустился в сад. Здесь тоже росла сирень, она тоже благоухала, вот только… будто бы совсем даже и не так.

* * *
        Встало солнце, утро перетекло в обычный день. Я бродил по мирам бесцельно, не задерживаясь в них дольше, чем на минуту, и в какой-то момент вышел на холмы, да так там и остался.
        Было жарко, и я лежал на свежей траве, жмурясь от солнца. Хотелось растечься дрожащим от зноя воздухом и навеки остаться частицей холмов.
        Вот только в памяти всё ещё был жив лиловый и чистый аромат. Сирень того сновидческого мира оказалась особенной, нельзя было найти второй такой же. Отчего-то я тосковал по ней, точно она была моим другом, а потом мы утратили всякую связь.

* * *
        Я вернулся домой лишь после заката, пропитавшись росой и последними трелями соловьёв. Поставив для себя чайник, я долго ещё наблюдал за тем, как ночь пеленает город мраком, гася фонари и окна. Чай пришлось пить холодным.
        После я бродил по комнатам, переставлял бесцельно предметы, как будто что-то потерялось в доме, но я не знал, как найти, как искать. Неугадываемое ощущение то и дело скользило мимо, не давая ни сконцентрироваться, ни собраться.
        Под утро же я вошёл в спальню.
        Здесь догорала свеча на подоконнике, дверь на балкон оставалась распахнутой, кровать - неубранной, как я бросил её утром. И только на тумбочке стоял букет сирени. Волшебный запах пропитал всю комнату, он замер в углах и тенях, трепетал на подушке, он тёк и лучился лиловым, и я видел это.
        Сиреневый аромат.
        Подойдя ближе, я прикоснулся к лепесткам, с удивлением понимая, что они настолько нежны, точно на самом деле иллюзия. Существуют ли они вообще? Может, букет не полностью перенёсся в наш мир, застыл на грани между реальностями?
        Ветер колыхнул аромат, я кутался в нём и был счастлив.

* * *
        Конечно, на следующий день букет исчез. Мир в очередной раз неуловимо изменился, и я почти позабыл о том, как касался сирени.
        В сущности, прелесть этих чувств и в их мимолётности, хрупкости. Если бы они были постоянны, то утратили бы изрядную долю своего очарования. Разве нет?
        Дела и дела. В веренице и кутерьме я то встречался с кем-то, то говорил, то слушал. Вечер застал меня внезапно: чуть тронуло небеса позолота, повеяли иные ветры. Солнце садилось за спинами домов.
        Я замер на пороге собственного дома, замер с внезапным ощущением, будто забыл о чём-то. Как бывает, когда срывается лишь одно слово из фразы, а всё предложение целиком тут же скатывается в темноту и пустоту, оставляя память пустой, а язык беззвучным.
        Но что я мог так потерять, утратить, что во мне захотелось утаиться?
        Я смотрел на застывший в золоте вечер, ощущал его тепло, но… Что же было иначе совсем недавно, буквально секунду назад?
        Быть может, цвет?
        Или… запах?
        Прикрыв глаза, я шагнул с крыльца и двинулся по дворику вслепую. Не было нужды вытягивать руки, но слух, осязание и обоняние обострились до предела так скоро, словно я всегда руководствовался лишь ими, не пользуясь зрением.
        И когда я шёл в сторону сада, я наконец уловил отголосок и мысли, и чувства, и… аромата.
        Сирень, лиловый оттенок, тягучесть и тяжесть, обернувшаяся в кристальную ясность.
        Открыв глаза, я удивлённо засмеялся - мой сад вместил в себя иную реальность, он принял в себя многочисленные сиреневые кусты, чьи ветви изогнулись арками под тяжестью соцветий. Там, на крыльце, я ощутил, как грань мира вторгается в другую грань.
        Это ненадолго. Такое соприкосновение исчезает, ничего не оставляя, кроме памяти. Но я гулял среди сиреневых зарослей, стараясь надышаться, надышаться на всю жизнь.
        В то же мгновение, когда этот мир стал меркнуть, рассыпаться и растворяться во мраке, я осознал и ещё одну вещь. Она тоже развеселила, превратилась в улыбку, в тёплое чувство в сердце.
        Я понял, кто был тем существом в моём сне.
        Я сам.
        Я вглядывался тогда в собственные глаза. В глаза будущего себя, заблудившегося среди аромата сирени, терпкого на вкус, лилового цветом.
        Так и пришла ночь.
        128. Дождь и Дракон
        Дождь сводил с ума, разносил по жестяным водосбросам тягучие ноты до, разбивался о мостовые, заливал стёкла и звенел тончайшими ми. Я стоял на балконе, уже насквозь промокший, и слушал какофонию, пытаясь вычленить в ней верные звуки.
        Где-то рядом, совсем-совсем близко, пробегали истории, которых я не знал.
        В тот миг, когда я настолько продрог и отчаялся уловить хоть что-то, воздух взорвался шумом крыльев. На здание напротив приземлился самый настоящий дракон. Редкий гость в нашем мире, почти невозможный гость, он смотрел на меня, щурясь, и крылья его блестели от влаги.
        Я слышал, как всё вокруг обрело ритм.
        - Мне нужно вернуться в свою реальность, - сказал он, посмотрев на зажигающиеся фонари, на вспыхивающие окна, чей свет дробился в каплях нескончаемого ливня.
        - Это возможно, - пожал я плечами, стараясь унять дрожь - слишком уж было холодно, да ещё и поднялся ветер. - Вот только не каждую минуту.
        - Когда же настанет моя минута?
        - После полуночи.
        Дракон нахмурился и спланировал ко мне на балкон, обращаясь человеком ровно в тот момент, когда страшные когти должны были сломать ограждение.
        - Значит, мне придётся быть твоим гостем.
        - Значит так.
        Мы вошли в дом, и я подхватил с кресла полотенце, чтобы вытереть промокшие волосы. Дракон же - темноволосый и статный - ничуть не казался намокшим, от него разливалось тепло, даже жар.
        - Что же ты ждал там, если дождь так тебе досаждает? - тон его был снисходительным, но я не обратил внимания.
        - Историю, - отбросив полотенце, я кивнул на дверь. - Возможно, ты - она и есть.
        - Забавно, - он последовал за мной. - Драконам известно много историй, какая нужна тебе?
        - Та, которой я не знаю.
        На мгновение он задумался, глядя на меня пристально и не мигая. Его глаза были золотыми с вертикальным зрачком, словно внутри него спряталась кошка.
        Мы спустились на кухню, и пока закипал чайник, он начал рассказывать.

* * *
        В тот день тоже шёл дождь, такой, как сейчас - бурный, холодный, неласковый. Но не все могли проводить время под крышей, в тепле и уюте. И ей пришлось идти раскисшей дорогой, кутаясь в видавший виды плащ. Волосы давно растрепались, влажными прядями сбегали по плечам, сумка на спине промокла насквозь, замёрзли пальцы, а в сапогах неприятно хлюпало. Однако она продолжала идти и даже не повернула к деревеньке, хоть там могла обогреться.
        Вот тогда-то на дороге показался всадник. Чёрный конь бодро разбрызгивал дождевую воду, а его хозяин ничуть не заботился, что дождь проберётся под одежду. На нём даже не было плаща. Только поравнявшись с путницей, он будто заметил непогоду.
        - Хэй, может, подвезти до деревни? - спросил он насмешливо.
        - Нет, там мне делать нечего, - возразила она, даже не поблагодарив.
        - А куда же ты держишь путь? Уверена, что дойдёшь?
        - Если не доберусь сегодня, то нет разницы, где умереть, - она пожала плечами.
        Приглядевшись, он заметил, как она дрожит. Холод давно уже обнимал её так крепко, что наверняка обернулся болезнью.
        - Куда же тебе нужно попасть?
        - К Драконьему холму.
        Всадник обернулся назад, дорога была неблизкая, пусть тень Драконьего холма и сейчас вырисовывалась на сизом от туч небе. Снова смерив девушку взглядом, он приказал:
        - Запрыгивай, отправимся к Драконьему холму.
        Теперь она вздохнула, но послушалась, вскоре всадник почувствовал, как лёгкое и холодное тело приникло к его спине. Она обняла его робко, явно силясь погреть хоть немного ладони, и он не препятствовал. Жар его тела был таким сильным, что никакой дождь не мог промочить его хоть немного.
        Развернув коня, он пришпорил его, и вороной полетел сквозь мглу и влагу. Очень скоро, убаюканная неожиданным теплом, девушка уснула, и тогда и всадник, и конь обернулись единым существом - дракон вознёсся к кудлатым тучам, унося девушку в лапах так бережно, как только мог.

* * *
        Она пришла в себя много позже, неохотно и сразу поняла, что заболела. Лёжа на постели из шкур, она едва могла привстать, чтобы оглядеть место, где очутилась. Это явно была пещера, заполненная диковинными вещами, как дорогими, так и безделушками, хрупкими и громоздкими. Сюда вёл коридор, из которого сейчас доносился запах жарящегося мяса.
        Хотелось бы встать, чтобы разведать, что там дальше, но девушка не могла, только обессиленно откинулась на подушку, ощущая себя слишком уязвимой и глупой.
        Она едва вспомнила лицо незнакомца, всадника. Куда он её привёз?..
        - Проснулась? - он появился с большим подносом, где стояла и чаша с вином, и тарелка с мясом и хлебом. - Путь твой был непростым.
        - Где я?
        - В Драконьем холме.
        - Кто ты?
        - Дракон, - он засмеялся. Тогда только она поняла, что глаза его нечеловеческие.
        Сначала она действительно выпила вина - разогретого и пахнущего травами, потом вцепилась зубами в сочный мясной кусок, и лишь позже он спросил:
        - Так зачем же ты шла ко мне в логово?
        - Говорят, дракон может даровать силу, открыть предназначение или убить. Я пришла за одним из них.
        - Силы тебе и так не занимать, - он усмехнулся, чуть откинувшись на шкуры. - Убивать мне тебя без надобности. Предназначение?..
        Глаза его блеснули, она же продолжила есть, справедливо рассудив, что не помешает ему размышлять. Заговорил он много позже, она успела покончить и с вином, и с мясом, и с хлебом.
        - Судя по всему, быть тебе ведьмой.
        - Но у меня…
        - Всё для этого есть, - перебил он. - Кроме одного. Ты не решилась.
        Она задумчиво вздохнула.
        - Не решилась, - повторил он. - Ведь так?
        - Наверное, - теперь в её голосе была неуверенность и даже робость. - Но что же тогда… Я зря проделала этот путь, должна была сама понять?
        - Иногда нужно встретиться с драконом, - усмехнулся он, - прежде чем рассмотреть дракона в самом себе.
        Она закусила губы, но промолчала. Её уже клонило в сон - вино, тепло и подкравшаяся болезнь вместе укладывали её на подушки. Дракон поправил шкуры, укутывая её в меха, и вышел.
        Это была не первая. Сколько уже приходили за смертью, потому что не могли решиться исполнить собственную мечту. И всякий раз им приходилось уснуть, чтобы во сне разобраться в себе: со своим предназначением дракон давно разобрался…

* * *
        - Вот как, - мы синхронно отставили чашки, - ты раскрываешь людям их путь.
        - Нет, даю им посмотреть на самих себя, - он засмеялся. - Будто я зеркало.
        - Есть определённое сходство, - и я подал ему руку. - Но тебя ждёт дверь.
        - Ах да, мне пора возвращаться.
        Чудилось ли, или в голосе его правда скользнуло разочарование? Может, он не так уж хотел вернуться, но есть узы, которые не преодолеть.
        - Приходи ещё, - я раскрыл двери, и вели они не на крыльцо во влажный мрак, а в сизый вечер иной реальности.
        - Возможно, всё возможно, - он перешагнул порог и взмыл ввысь в своей обычной форме.
        Дождь продолжал идти.
        129. Океан
        Когда я заглянул в сферу, возникшую над рабочим столом в полночный час, волны расступились, и я увидел, что здешнее море покоится на крышах давно покинутых зданий. В этом маленьком мирке не осталось никаких известных мне физических законов, и потому я ласкал взглядом деревянные подпорки, удерживающие стены от обрушения, дорогу, ведущую по дну, которое на самом деле не дно, пустые глазницы окон.
        И сам не заметил, когда оказался внутри.
        Воздух, пропитанный морем, пах водорослями и йодом, ветра не было вовсе, только шумели разошедшиеся шторами волны. Не зная, как долго они будут приглашать меня, я ускорил движение. Вымощенная крупным булыжником дорога гулко отзывалась на каждый шаг, впереди зиял арочный провал ворот.
        Когда я подошёл ближе, то рассмотрел натёкшую лужу, в которой отражались здания и капельку - небо, перепрыгнув её, я оказался как будто бы во дворике - дома плотно обступали пятачок свободного пространства, но чтобы подняться к ним, нужно было вскарабкаться по шаткой деревянной лесенке. Она так долго находилась под водой, что стала приютом приросших раковин и какой-то морской мелочи вроде рачков.
        Преодолев это шаткое препятствие, я наконец-то оглядел желтоватые, в разводах от воды, стены. Что будет со мной, если разошедшийся в стороны океан вновь сомкнётся?
        Я поднял голову и увидел, как морская вода трещинами струится по монолитам зданий, там, выше, словно проходила грань, где одни законы сменяли другие. И мне захотелось подняться туда, чтобы увидеть своими глазами, ощутить на себе.
        Я вошёл в одно из зданий в поисках лестницы наверх. Освещения не было, только тишина и сумрак, да ещё, быть может, отдалённый, но гулкий звук равномерно падающих капель. Блуждая по холлу, я едва заметил коридор, который уводил куда-то вглубь. Выбора особенно не было, и я попробовал именно этот путь.
        Вскоре передо мной оказался лифт. Коридор заканчивался тупичком с забранным решёткой окном, но над плотно сомкнутыми челюстями лифта одиноко горел желтоватый маячок. Система работала.
        Надавив на кнопку, я приготовился ждать. Сначала послышалось утробное урчание - приходил в действие старый механизм, затем с шорохом и влажным чавканьем кабина двинулась в своём ложе.
        С лязгом двери разошлись в стороны, и я шагнул на слабоосвещённый квадрат блестящего от воды пола. На стенке было только три клавиши, я надавил верхнюю, двери тут же захлопнулись, от грохота кабина задрожала, качнулась, но затем всё же плавно двинулась наверх.
        Таинственный механизм чавкал прямо у меня над головой, в стенки кабины что-то упиралось, раскачивая её, будто в шахте помимо лифта находилось и что-то ещё, нечто живое, теперь растревоженное и недовольное.
        Движение было очень медленным. Я почти устал стоять, рассматривая стенки с потёками и трещинки в потолке, сквозь которые лился непонятный свет. Можно было даже успеть отчаяться, что кроме этого лифта в мире ничего не осталось, но наконец двери снова разошлись. Я выпрыгнул на площадку, а они хищно лязгнули за мной, словно хотели в последнюю минуту поймать и сожрать. Механизм голодно поворчал ещё минутку и затих, уснул, даже лампочка над лифтом померкла.

* * *
        Вперёд меня повёл коридор, в конце которого мерцал свет. Не было никаких иных дверей, это странное здание совсем не предназначалось для того, чтобы в нём кто-то когда-нибудь жил. Но вот я вышел к ряду окон - узкие, точно бойницы, они дали мне возможность выглянуть наружу и удивиться тому, как высоко я оказался.
        Почти под самой крышей.
        Крышей, которая не была крышей, но оказалась океаном.
        Теперь я видел, как в метре надо мной ломаются физические законы. Как океан, бывший водой, обращается в трещины, змеящиеся по стенам зданий, синеющие морской гладью, шумящие набегающей волной.
        Из этих трещин изливался птичий крик, чаячий стон.
        Высунувшись из окна, усевшись на подоконник, я дотянулся до одной из трещин и погрузил пальцы в океан. Вода была холодной, облизала кончики и схлынула, чтобы подкрасться мгновением спустя.
        Прижавшись спиной к оконной раме, я чувствовал, как мягко и медленно бьётся океанское сердце, каждый удар отдавался во мне самом. Возможно, уже и во мне текла та же вода, кричали те же чайки. Я тоже стал пляжем и морем, берегом и волной.
        Я закрыл глаза, улыбаясь. Странный мир мне понравился, хоть в нём и скрывалось что-то хищное. Наверное, я с самого начала находился внутри, постепенно врастая всё сильнее, пока не слился целиком.
        Сердце океана всё билось и билось.
        Когда реальность сменилась, я не заметил.

* * *
        В кухне мешался запах кофе с ароматом корицы. Только у плиты стоял не я, не я творил кофейную магию.
        - И как тебе мир?
        - Странный, но интересный, - пожал я плечами, подходя ближе. - А ты почему здесь?
        - Скучал? - предположил он.
        - Ты?
        Мы улыбнулись друг другу. Кофе был почти готов.
        - Завтра я принесу тебе ещё один любопытный мирок, - сказал он, наливая напиток в две чашки. - Тебе понравится.
        - Спасибо…
        И разговор замер. С ним обычно не было нужды разговаривать, достаточно было краткого соприкосновения.
        В окна стучалась влажная ночь. Манила дождём и запахом продрогших улиц. Май танцевал на крыше дома напротив, играя с фонарями и бликами света.
        Как остался один, я тоже не заметил. Только вторая чашка кофе оказалась допитой.

* * *
        Позже я задумался, как много соприкосновений с дивными и чудесными существами выпало мне на долю. Как много их! Но… вечерами я часто остаюсь в одиночестве. Впрочем, это ничуть меня не тяготило.
        И удивляясь себе, я набросил куртку и вышел во влажную ночь. Дождь уже перестал, небо казалось опрокинувшимся тёмным океаном. Мне даже показалось, что оно тоже начинается прямо от крыш, врастая в них не трещинами, но корнями.
        Чтобы почувствовать лучше, я нашёл пожарную лестницу и поднялся, открывшись разом всем ветрам и всей черноте. Стоя на гулкой жести, я всматривался в глаза звёзд, в рваные клочья облаков, а видел волны и пену, очертания островов и даже корабли, плывущие в тишине и тьме.
        Взошла луна - мощным маяком разбросала свой свет по морским волнам. Мне тоже захотелось плыть к ней, оказаться кораблём и расправить паруса, вдоволь набирая густого, пропахшего маем ветра.
        Но я стоял на крыше, а беспокойное небо мчалось мимо меня. У меня не было ни крыльев, ни парусов. Только май в душе и сердце.
        Я спустился много позже, когда окончательно продрог, а небо стало плеваться мелким дождём. Фонари на улицах погасли, только самые широкие проспекты ещё дрожали робкими огоньками. Было очень поздно или почти уже рано. Небо проглотило луну.
        Остановившись на крыльце, я вдруг понял, зачем всё это было. Если когда-нибудь мне будет суждено выбрать мир, в котором я окончательно пропаду, растворюсь, обратившись лишь капелькой, лишь вздохом ветра, то в этом мире обязательно будет океан. Им я и стану. Что может быть лучше для путника?
        130. Сэй
        Горел костёр, и снова собрались путники. Я сидел чуть в стороне, голоса доносились приглушённо, иногда кто-то трогал струны гитары - совсем недолго, будто лишь пробовал, а песня всё не приходила.
        Наверное, я почти погрузился в сон и уж точно соскользнул в дремоту, всё казалось немного сказочным и эфемерным. И среди этих мягких образов, нежного бормотания огня и бесед ни о чём вдруг всплыли чёткие и ясные слова. Голос был звонок и чист.

* * *
        У неё было жёсткое сердце, стальной взгляд, крепкий хребет. Если уж она вцеплялась во что-то, не было возможности отобрать, если она желала чего-то, то обязательно достигала.
        Её волосы рано выбелили ветра, а кожа оставалась гладкой и нежной на вид… но не на ощупь, потому что едва прикоснёшься, как можно было понять - лицо её будто выточено из мрамора.
        Её руки и пальцы никому не уступили бы в ловкости, тело никому не уступило бы в силе. И всё, чем она была, казалось людям ледяным штормом, холодной и расчётливой бурей.
        Её звали горной ведьмой, нарекали воином без совести, проклинали и звали богов, чтобы погубить её, но себя она нарекла Сэй, и так и жила с этим именем у истоков ледяной горной реки в хижине, что выстроила сама, ни у кого не попросив помощи.
        Одиночество совсем не тяготило её. Охота, тёмные искусства, магия скалистых вершин - всего этого ей хватало, чтобы чувствовать себя сильной и радостной. Зачем ей были люди, посвятившие себя скучному возделыванию всё быстрее беднеющих полей? Зачем ей были их мелкие дрязги, когда никто из них не умел говорить с душой гор?
        Лишь изредка, когда сквозь лежавшую ниже по течению реки проносился всадник, воин, служивший чести, она задумчиво смотрела на дорогу. Казалось, что в этой жизни было что-то важное. Но, конечно, всадники уезжали прочь, не оглядываясь, а жить приходилось сию секунду.
        Иногда она теряла счёт годам. Красота её - дикая и неправильная по меркам людей из селения - не меркла с возрастом, сила не уменьшалась. Стоило ли отмечать каждый отрезок от краткого леса до холодной зимы?
        Чудилось ей, что так всё и будет продолжаться, но она находила в этом особую прелесть, ей нравилось, как устоялся ход вещей. В каждом дне она была уверена, и сердце её только сильнее обрастало камнем.
        Над скалами разлилось предчувствие зимы, ещё холоднее стала вода в реке, припорошились снегом камни, облетел лес, и только ели упрямо зеленели сквозь серебро инея. Сэй вышла на каменный уступ оглядеть свои владения и заметила, что неподалёку от деревни, там, где дороге приходится огибать утёс, отчего она очень близко подходит к лесу, замер вороной конь. Он склонял голову к лежавшему человеку, пронзительно ржал, не желая покидать его, и Сэй сощурилась, пытаясь понять, что же там произошло.
        Она знала короткий путь, более того - ветра снесли бы её в считанные минуты. И решив, что сегодня хороший день, чтобы обнаружить коня, Сэй сразу же оказалась внизу.
        Она подошла к вороному, испуганно прянувшему в сторону, и присела рядом с мужчиной. Тот был ещё жив, но в боку его торчал обломок стрелы, а кровь так пропитала одежду, что та встала колом.
        Сэй коснулась холодными пальцами лба, и мужчина открыл глаза, с трудом сфокусировавшись на ней.
        - Кто ты? - спросил он.
        - Сэй. А ты?
        - Зови меня Арт, - он закашлялся. - Похоже, я умираю.
        Сэй задумчиво посмотрела на него. Прежде ей не приходилось спорить со смертью, и в этот раз она чувствовала возможность пересечь новый рубеж, найти в себе ещё больше силы. Судьба Арта ничуть её не волновала. Но смерть - могущественная соперница, которую нельзя победить, однако каждый день отсрочки её победы уже выигрыш.
        - Нет, - сказала Сэй наконец. - Все умирают, но твоё время пока не пришло.
        Она подхватила его на руки и перенесла в свою хижину, где уложила на волчьи шкуры. Всю ночь она готовила отвар, а затем легко извлекла стрелу, заговорив магией наконечник, и зашила суровой ниткой края раны.
        Арт страдал от боли, лицо его было белым, как полотно, но он сжимал зубы и ни единого стона не сорвалось с его губ. Сэй словно и не замечала его силы, хоть на самом деле видела и учитывала всё.
        Уже на третий день её умения и магия вырвали для Арта годы и годы жизни, смерть отступила, только выла в ущельях зимними ветрами да засыпала хижину снегопадом. Пришла зима.
        - Некуда тебе идти, - сказала как-то Сэй, поставив перед Артом чашу с бульоном. - Конь укрыт в сарае, но ему не пройти через снега, лёгшие на тракт. Можешь спуститься в деревню, но там вряд ли будут рады путнику, что пришёл от меня.
        - Мой путь лежит прочь от этих скал, - отозвался Арт. - Вот только там меня никто не ждёт. Стоит ли торопиться?
        - Тебе решать, - она поднялась и отошла. - Люди торопливы.
        - Но не ты.
        - А разве я человек?..
        Арт не нашёл, что сказать. Он не был мальчишкой и видел, что в действиях Сэй не скрывается ни милосердия, ни сострадания. Холодная и расчётливая, она спасла его по своим причинам, ему неведомым. Не искал он и её любви, но не мог не восхищаться.
        Красота, сила и мудрость - всегда он мечтал увидеть, как в женщине расцветёт сплетение этих потоков, а увидев наконец, понял, что странствие его не имеет больше смысла.
        - Кто ранил тебя? - спросила Сэй. - У тебя есть враги?
        - Враг, - Арт покачал головой. - Быть может, есть, но я не остался в долгу, он унёс и мою стрелу в собственном теле. Попалась ли ему такая же, как ты?
        - Таких, как я, здесь больше нет.
        - Значит, он мёртв, - Арт поднялся, пусть и с трудом, и подошёл к единственному окну в хижине. - В снегах и скалах ему нет жизни. Если никто не помог, то сгинул он бесследно.
        - Или добрался до деревни, - Сэй улыбнулась. - Это дело для охотника.
        - Как только рана затянется получше, я непременно отправлюсь на слежку, - пообещал Арт.
        - Нет нужды, - она снисходительно посмотрела на него. - Назови своего врага?
        - Рэйту, - Арт задумчиво коснулся груди. - Что ты хочешь сделать?
        Сэй распахнула дверь, и в хижину ворвался снежный ветер. Она заговорила на гортанном и незнакомом наречии, только имя Рэйту прозвучало отчётливо. Снежный вихрь крутнулся по полу ещё раз и сбежал.
        Сэй захлопнула двери.
        - Не пройдёт и часа, как мы узнаем, жив ли он. От ветра ничто не скроется, - она протянула руки к огню, согревая пальцы.
        - Но убить я его не позволю, он мой, - решительно заявил Арт.
        - Твой, я не покушаюсь на твою добычу. Но не хочу отдавать тебя смерти в зубы. Горы пожрали бы тебя, выйди ты сейчас на охоту. Почему бы не дать тебе то, что ты жаждешь, чтобы моя работа не оказалась бессмысленной?
        - Благодарю, - Арт кивнул и снова сел на меховое ложе. - Что я могу сделать для тебя, чтобы отплатить?..
        - Я возьму немного, - она коснулась пояса своей рубашки, потянула, развязывая узел. - В этом не будет ни капли любви, запомни. Это всего лишь оплата.
        Ткань упала на пол, Арт видел совершенные плечи и красивую грудь, мускулы, что не портили женственной прелести, но были крепче, чем у многих мужчин. Изящно и быстро освободила Сэй бёдра и, совершенно нагая, подошла к нему.
        - Ни капли любви.
        - Ни капли, - повторил он.
        Рэйту не было в деревне. Ветра нашли его тело - останки - далеко в полях. Снег заметал его, ни о чём не жалея. Сэй порадовалась такому раскладу, Арт же спросил, может ли остаться до весны.
        - И ты будешь согласен платить мне за кров? - усмехнулась она.
        - И в этом будет ни капли любви, - согласился он.
        Каждый вечер брала она свою плату. В отблесках камина, бликами вспыхивающих на коже, Арт видел собственную судьбу. И с каждым разом он всё яснее понимал, что весна принесёт ему гибель.
        Он жадно пил возможность, которую дал ему мир, навсегда отказавшись от какого-либо будущего.
        Когда со склонов гор побежали ручьи, а снег потемнел, стал сырым и ноздреватым. Арт сказал:
        - Я никуда не уйду, лучше убей меня.
        - Отчего же? - спросила Сэй, коснувшись его лица холодными пальцами. Её серые глаза показались ему неушедшей зимой.
        - Потому что в сердце моём против воли завелась любовь, и теперь я не в силах покинуть тебя.
        Сэй усмехнулась.
        - Ты отдавал мне всю свою любовь вместо платы со второго вечера, - бесхитростно сказала она в ответ. - Каждый день я купалась в твоей любви, как в холодной горной реке. Думаешь, мне было не видно? Я ждала, когда же ты сам поймёшь, когда перестанешь себя терзать, но ты только таился сильнее. И тем яснее было видно, что в тебе такое. Арт, ты не загадка для меня.
        - Так убей.
        - Сердце моё сокрушили ветры зимы, камень разбит, оно снова ожило, - Сэй села к нему на колени. - И я сильнее тебя, и могу убить тебя… Но зачем, когда я так люблю тебя?
        - Значит, я могу остаться?
        - Значит, я не отпускаю тебя.
        Над ними вставали горы, и весна пела в ущельях, где-то внизу люди в селении готовились сажать хлеба.

* * *
        Горел костёр. Я почти заснул. Но эту историю запомнил так хорошо, точно её рассказала та самая Сэй.
        131. Спутник
        Над лесом и холмами встала полнощёкая луна, воздух был пропитан майской свежестью и ароматом цветущих кустарников, медовый его полог охватывал и увлекал в мечты. Но сегодня я бродил по холмам не один, и спутник мой, пусть неразговорчивый, часто недоверчиво косился в мою сторону. Так уж получилось, что ему во что бы то ни стало нужно было увидеть Хозяина холмов и леса, вот только он не знал, как же столкнуться с ним.
        Эта ночь была идеальной для встречи, я только волновался, что недоверие моего спутника нам помешает. Хозяин холмов и леса мог посмеяться и не прийти, раз уж кому-то кажется, что его и вовсе не существует.
        - Долго ли нам ещё идти? - спросил наконец мой спутник, когда мы спустились с одной гряды холмов и оказались в сумраке лощины.
        - Можно и не идти никуда, - пожал я плечами. - Нет никакой вероятности, что мы отыщем Хозяина, если куда-то пойдём. Как нет её, если мы останемся тут. Всё равнозначно сегодня.
        - Зачем же ты уводишь меня всё дальше? - он с подозрением окинул меня взглядом.
        - Я иду вслед за своими ощущениями, и они ведут меня сюда. С Хозяином нельзя встретиться так, как с обычным живым существом. Это косулю ты можешь подсторожить на водопое, птицу найти у её гнезда, но Хозяин должен видеть твои чувства, чтобы выбрать - прийти ему или не приходить никогда.
        - Это сложно, - пожал он плечами.
        - Это много проще, чем кажется.
        Мы замолчали. Лес вокруг нас стоял, не шелохнувшись, тишина и яркий лунный свет превращали нас в персонажей картины, казалось, мы уже стали двумерны и больше не сможем двигаться.

* * *
        Когда он пришёл ко мне, солнце ещё не село, в воздухе разливался закатный жар. Глаза его казались тёмными, пальцы нервно дрожали, и на вопрос, что же такое случилось, он не ответил сразу. Лишь позднее, за чашкой чая, он признался, что вот уже двенадцать ночей видит Хозяина леса и холмов во сне. Видит и не знает, куда от него сбежать и как спрятаться.
        - Зачем он пугает меня, отчего приходит?
        - Быть может, ты сам себя пугаешь, - отвечал я. - Но мы можем прийти к нему наяву и спросить.
        - А если он зол на меня и решит уничтожить?
        - Я буду с тобой, чтобы защитить.
        На том мы и порешили.

* * *
        Лунный свет облизывал деревья, разделяя всё на чёрное и белое, свет и тьму. Я всматривался в небо, ожидая визита, а мой спутник сидел на траве, опустив голову. Ему было не по себе, да что там, его обнял и не отпускал из рук Страх.
        Мне нечем было помочь. Холмы спали, спал и лес, только соловьи ещё перекликались в кронах, только сова изредка ахала в темноте.
        Конечно, я первый заметил, что луна засияла ярче. Повернувшись, я улыбнулся - то был не лунный свет. Сам Хозяин пришёл и замер над деревьями, необъятный, непостижимый, прекрасный.
        «Доброй ночи, - пожелал я ему мысленно, зная, что он услышит, - доброй охоты».
        «Кто это рядом с тобой? Чья душа боится и плачет во тьме, когда вокруг лунный свет?» - Хозяин смотрел на меня строго, и я слышал внутри себя его мысли, такие чёткие и ясные, как никогда.
        - Эй, он здесь, - оглянулся я на своего спутника. Тот вздрогнул и запрокинул голову. О, что за ужас был в его лице.
        - Я… Я… Разве он не пугающ?
        Снова я посмотрел на Хозяина. Тот улыбался, хоть его улыбку можно было только почувствовать. Я слышал, как мой спутник поднялся, словно собрался бежать, но сам только сделал шаг вперёд и протянул к Хозяину руку.
        «Как это забавно!» - Хозяин холмов и леса почти смеялся. И вся ночь ожила, закружилась, затрепетала листвой, обняла нас ароматами.
        - Страх твой не здесь, но внутри тебя, - объяснил я. - Разве Хозяин сейчас представляет угрозу?
        Он был огромен, прекрасен и голову его венчали рога. Он был совершенен, эфемерен, он был вездесущ, и во всём чувствовалось его дыхание. Но в этом не было причин пугаться.
        Спутник мой не отвечал, но взгляд его стал осмысленным, наверное, оковы страха спадали.
        «Ты привёл мне смешное дитя», - услышал я слова Хозяина.
        Снова всё замерло, и даже соловьи замолчали. Молчали холмы, молчал лес, небо казалось лишь рисунком тушью. Луна вычерчивала тени. Хозяин стоял над нами, и его свет был ярче лунного во много раз.
        А потом он протянул руку, и я отступил, понимая, что он обращается вовсе не ко мне. Спутник мой уже без опаски встал на полупрозрачную ладонь и вознёсся прямо к лицу Хозяина. Я знал - за светом он увидит сейчас полные вечности глаза. Некогда я тоже смотрелся в них, смотрелся, понимая, что ещё секунда - и я уйду с ним, чтобы никогда не возвращаться в мир живых, навсегда оставшись в мире духов и только.
        - Прощай, - сказал мне мой спутник. Над лесом пронёсся порыв ветра, и они оба исчезли. Лишь луна всё так же сияла с небес. Я отвернулся от её яркого лика.

* * *
        Я вернулся домой под утро, в предрассветном тумане. Сумрак стлался по городским улицам, стояла удивительная тишина. Мне хотелось остаться здесь и раствориться во влажной мгле, но я упрямо добрался до двери. Это желание на самом деле ни капли не было моим собственным, я не слушал его.
        В доме было как-то особенно пусто, и даже камин не утешал.
        Неужели я жалел, что мой спутник прошёл тем путём, который некогда был предложен и мне? Или на самом деле в этом всём виделось мне что-то иное?
        Как тяжело было собрать мысли.
        Поднявшись в спальню, я лёг на постель и очень долго смотрел, как первые солнечные лучи пробираются на мой потолок. И, конечно, не заметил, когда задремал.

* * *
        Хозяин леса стоял надо мной, я чувствовал, как он улыбается. Мне ни капли не было страшно.
        Здесь, во сне, у Хозяина был голос.
        - Отчего ты печалишься? - спросил он.
        - Не знаю, знал бы - не печалился бы, - я выудил варган из кармана.
        - Интересный ответ, - усмехнулся Хозяин. - А я пришёл сказать, что дар твой мне по вкусу.
        - Он - не дар.
        - Это для тебя так, - Хозяин засмеялся, и вокруг нас заклубился туман. - Играй же, играй, играй…
        И я играл. Варган пел, унося меня к небу, к звёздам. Лунный свет купал меня, холмы и леса под ногами отвечали хором. Это был чудесный сон, полный силы и света.
        Сновидение, из мира которого совсем не хотелось уходить. И всё же…
        Я проснулся, и было ещё утро. Сколько длился мой сон? Совсем недолго и целую бесконечность.
        Он принёс мне покой и новые вопросы, но всё же прежде всего я был благодарен ему за другое. За голос. Не за чистое и ясное звучание слов, что отдавались внутри меня, а за настоящий и живой смех Хозяина холмов и леса. Таков был дар для меня.
        А что мой спутник?
        Он наверняка нашёл счастье. Ведь в том мире духов, куда впускает Хозяин холмов и леса, не существует несчастий. Совсем никаких.
        132. Начинающая путь
        Снова мой путь лежал через холмы, сквозь разросшиеся травы, мимо цветущего боярышника и отцветающего тёрна к дубраве, уже зашелестевшей молодой и сочной листвой. Солнечный свет узорами ложился на тропу, проливаясь сквозь кроны деревьев, перекликались где-то в вышине птицы, пел жаворонок, да в отдалении изредка отрывисто вскрикивала кукушка.
        Я знал - за лесом, за второй грядой холмов волной накатывает грозовая туча, но двигалась она столь медленно, что до её появления здесь оставалась маленькая вечность. Вскоре я уже оказался под сенью дубов, и теперь мне было прекрасно видно, как переливаясь сизым и пепельным, фиолетовым и лиловым, туча наползала с севера.
        В воздухе пока не пахло дождём, только резковатый медовый запах цветущих трав висел в воздухе. Ветра почти не было, он спал где-то в ветвях, иногда чуть тревожа листву.
        Казалось, весь мир не замечает, как мягко подкрадывается ненастье. Мне же только оно и было нужно.
        Пока туча подбиралась ближе, я сбросил рюкзак и, торопясь, сбросил с себя рубашку, оставшись обнажённым до пояса. Если бы у меня хватало времени, я исчертил бы кожу множеством знаков, но сегодня на это не оставалось ни одной лишней секунды.
        Я сбросил и обувь, трава приятно холодила ступни. Остановившись в центре поляны, там, где на самом деле высились огромные врата, незримые никому, кроме странников вроде меня, я почти забыл, как дышать.
        Померкло солнце - туча наконец-то добралась до него, откусила кусочек, распробовав, а потом и сожрала целиком, отчего в её разросшемся брюхе появились жёлтые блики.
        Она наползала неспешно, но всё же быстрее, чем раньше, и вот уже закрыла почти всё небо собой. Птицы примолкли, а ветер проснулся. И с первым же порывом донёсся глухой отдалённый рокот. Гроза пробудилась внутри сизой своей крепости.
        Когда ударила первая молния, я закрыл глаза. Мне и без того было видно, куда наступать. Стараясь не сбиться с шага, я сделал несколько первых движений, ещё робких, ещё несовершенных. Первых движений танца, который я задолжал майской грозе.
        Капли коснулись кожи, побежали вниз, одна за другой. Дождь начинался несмело, редко ударял по листьям и травам, но всё же разошёлся, внезапно застучав дробью, задавая мне быстрый, почти невозможный ритм.
        Снова сорвался грозовой раскат, и с ним вместе помчался я, полетел по кругу, чувствуя и себя, и собственное тело, и дождь слитыми в едином порыве. Волосы мои сразу промокли и теперь били по плечам, я не открывал глаз, но знал и чувствовал, как смотрит на меня гроза.
        Молнии били так близко, гром грохотал, не умолкая, и наш танец был сплетением жизни и смерти. Я слышал сквозь шум ливня, что дерево рядом со мной загорелось. Потянуло терпким дымом, горечью, но эта шутка грозы не могла ни напугать меня, ни сбить с шага. Круг за кругом проходил я у самого портала, чтобы гроза разошлась сильнее, лучше напитала землю, отдала всю себя майскому миру.
        Я промок насквозь, моя кожа прониклась водой настолько, что я и сам стал дождём, и каплями, и даже смеющейся грозой. Это мои молнии ласкали землю и взрывали облака, это мои струи бежали ручьями по склонам холмов, увлекая с собой сухие травинки и мусор, это мой смех разносился громом по небосводу.
        Это всё был я.
        И это всё был не я.
        Возможно, я даже потерял себя в этом торжестве стихий.

* * *
        В себя я пришёл много позже.
        Я лежал на сырой траве, и мне всё равно не было холодно. Надо мной шелестела влажная крона дуба, сквозь неё проглядывали бело-синие клочки неба. Облака почти разошлись, от тучи, что громадиной нависала над холмами, не осталось никакого следа.
        Наверное, я бы не двигался ещё долго, если бы не голос, что окликнул меня, вырывая из размышлений:
        - Странник?
        Мне пришлось сесть и обернуться. Я не знаю этой девушки, никогда прежде не видел её, но она, очевидно, прекрасно знала, кто я сам.
        - Да? - уточнил я, не зная, что же тогда ей ответить.
        - Мне обещали, что здесь я найду дверь, но тут - только ты, - она качнула головой.
        Я видел, что она шла сюда сквозь ливень, опасаясь грозы и ветра. Её платье промокло, волосы висели влажными прядками, даже глаза, казалось, набрали чрезмерно воды, так и блестели переполненными омутами.
        - Здесь дверь, - подтвердил я, кивнув в сторону врат. - И если ты можешь проходить через границы миров, то она откроется прямо перед тобой. Но если же нет, то тут и нет никакой двери.
        - Я не знаю, - пожала она плечами. - Я только всегда искала дверь.
        - Не понимая, зачем она тебе?
        - Да.
        - Не понимая, что ждёт за ней?
        - Да.
        И это только казалось странным. Я улыбнулся и наконец-то поднялся.
        - Тогда иди, и дверь откроется.
        - Это звучит, как в сказке.
        - Ты и так в сказке, - я поправил всё ещё помнящие грозу волосы. - Иди же, иди. Обретай то, что искала.
        Недоверчиво и несмело она подвинулась вперёд. Недолго постояла напротив меня, словно стремясь разглядеть очертания врат, которые мне были видны отчётливо, а ей, очевидно, совсем не были знакомы.
        И всё же её хватило решимости сделать следующий шаг.
        Протянув ладонь, она коснулась незримого дверного полотна и замерла в удивлении, потом толкнула створку, и между двумя стройными молодыми дубами открылся прорехой вид иного мира, совсем не такой реальности. Там манило синевой море, пахло лавандой…
        Я знал, что на самом деле она, эта только начинающая путь девушка, выходит на перекрёсток, но для неё и он был уже совершенно иным.
        Она переступила порог, двери тут же захлопнулись.
        Во мне уснула, утихомирившись, майская гроза, двери были распечатаны и ждали иных путников, как всегда в тёплые дни. Перед зимними холодами я должен буду прийти сюда, чтобы босым танцевать с северным ветром, снежной бурей и холодом. И снова будут запечатаны врата. Но сегодня я открыл их как должно.
        Закатное солнце вызолотило дубраву, капли дождя, ещё непросохшие с его окончания, играли всеми цветами радуги, искрились, как лучшие драгоценные камни. Я был согласен простоять тут ещё долго-долго, чтобы налюбоваться всласть этой красотой, но собрал свои вещи и босиком пошёл через холмы к дому.
        Травы встали уже высоко, одуряюще пахло цветущими кустарниками, и мне хотелось унести это внутри себя, в сердце, оттого я шёл медленно и улыбался каждому шагу. Всё же, сколько бы миров ни притягивало мой взор, сколько бы их я ни прошёл, какие бы ни увидел, а в холмах навсегда осталось моё сердце.
        Оттого именно мне и следовало открывать и закрывать врата, через которые проходили странники, только начинающие свой путь.
        Когда-нибудь мне будет суждено закончить свой путь именно с их помощью…
        133. Сказки - миры
        Сказки и миры, миры и сказки…
        Небо было синим, а трава - изумрудной, песок - золотым, а камень дороги пепельно-серым. Мир казался ярким, но на самом деле…
        Называя каждую краску, я словно призывал её к жизни, на самом деле эта реальность была совершенно бесцветной. Каждый тон, каждый полутон, каждая тень её вырисовывались, лишь когда раздавался звук голоса.
        Лиловое облако, розоватый отблеск, красно-алый закат, зеленовато-бурый подлесок, тёмные ели на своде небес.
        Мир-раскраска.
        Остановившись на кирпично-красной крыше, я прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Не нужна была дверь, зелёная дверь с шелушащейся краской, чтобы уйти отсюда куда-нибудь ещё.

* * *
        Сказки и миры, миры и сказки.
        Скалы, горные вершины, затянутые мглой накатывающего вечера, угрюмый лес внизу, пронзительный ветер. Недружелюбная реальность.
        Я осмотрелся и обнаружил тропинку, она повела меня кромкой ущелья, но вскоре спуталась и затихла, оставшись на пятачке между скальных выступов, напоминающих обломанные клыки. Воздух пах подступающим дождём, над моей головой клубились тучи, и пора было уходить, но двери поблизости не находилось.
        Только зев пропасти.
        Прыгнув, я сразу же перенёсся в город.

* * *
        Сказки, прорастающие в миры.
        Я шёл городскими проспектами, сворачивал к паркам, но никак не мог добраться до реки. В воздухе чуялся её зов, прохладная свежесть, но никак не получалось выйти к набережной.
        Город не видел меня, суетился, подмигивал огнями, жил, наслаждаясь каждой секундой, закат стремительно таял, карамельно-золотой на синем языке неба.
        Очередной поворот, и я остановился в тупике, дома плотно смыкали стены и крыши, было сыро и даже холодно.
        Где же река?
        - У нас не бывает ни странников, ни рек, - откликнулся на мои мысли водосток. - Ни того, ни другого никогда не встречал.
        - У нас есть и странники, и река, - спорил с ним конфетный фантик. - Ветер поднимал меня высоко, я видел и тех, и других.
        - Мы вросли корнями, и нам всё равно, - отвечали дома, захлопывая ставни. Им хотелось спать.
        Я вернулся, но оказался на другой улице, город шевельнулся во сне, меняя направления своих дорог, разворачиваясь, переставляя дома и площади, меняя местами киоски и скверы, пруды и фонтаны.
        Подождав, пока он не угомонится, я шагнул в тот же тупик и, конечно, вышел к реке. Она была тихая и неглубокая, узкая, грустно бегущая мимо парапетов и мостов.
        - Эй, - позвал я, но она спала так крепко, что не откликнулась.
        Я открыл первую же дверь, что смотрела в эту сторону.

* * *
        Миры прорастают сказками.
        Под моими ногами был остров, островок, совсем маленький. Его и взглядом можно было окинуть сразу. Поросший осокой, он шелестел под ветром будто бы весь сразу, а воды реки обнимали его и укачивали, словно он давно потерял любую связь с землёй и волен плыть как лодочка.
        Я сбросил кроссовки и опустил ступни в воду, сегодня мне не хотелось ещё куда-то бежать, пусть сказки сами настигнут меня прямо здесь, прямо сейчас на островке, что качается в волнах реки.
        Близился вечер, над водой далеко разносились крики птиц и голоса лягушек, небо наливалось перламутровым золотом, а облака казались аппликациями, приклеенными на совесть.
        Я ждал первых звёзд, или ветра, или пусть даже чьего-то вскрика, но всё было слишком спокойно. Потому меня сморило сном.

* * *
        Сказки прорастают мирами.
        Я и сам стал островом, наполненным птичьим гамом, острыми листьями осоки, рогозом и камышом сразу. Я стал лесистой кроной, песком, который лижет река, тропой, по которой пугливые косули идут на водопой, старым пнём, где дремлет гадюка, свернувшись кольцами.
        Я наполнился ветром, и дождём, и солнцем, и теплом, и вечерней прохладой. Я пробился родниками, отстроился городом и рассыпался в пыль, потому что стал сразу и временем.
        Сон был не сон, а реальность - не реальностью. Мир был не миром, смерть - не смертью, и только жизнь казалась сама собой. Закрывая глаза, я видел себя, вырастающего тысячью ветвей, открывая, узнавал себя в небосводе, в скалистых уступах, в водопаде, низвергающемся в океан.
        Я проснулся новым. Прежним. Тем же, но другим.

* * *
        Сказки - миры.
        Мой голос потерялся, а тело исчезло, и я стал прозрачным и чистым. Я обратился звуком падающего лепестка, шёпотом трав, мягким шелестом уснувшей дубравы. Сквозь меня лился лунный свет, обращая и меня в себя.
        В какой-то миг я потерялся и растворился.
        И нашёл себя лишь утром, снова на маленьком островке, что качался на волнах реки, никого не тревожа.
        Птицы пели хвалу рассвету, рядом с моей ладонью сидела изумрудная, как драгоценность, золотоглазая лягушка, тёмные пятна на её влажной коже казались изумительным рисунком, который был достоин кисти величайшего мастера. Я бы мог легко поймать её, рассмотреть, но мне не хотелось шевелиться. И утро текло сквозь нас обоих, и звенело, и пачкало нам лица росой.
        В этом мире не было дверей, он отпустил меня с ветром, рассеял с пылью, смерчем я возник уже на пороге своего дома.

* * *
        Близилась ночь.
        - Всё-таки ты странник или сказочник? - обнял он меня за плечи, не давая развернуться в руках.
        - Тебе же должно быть виднее, - усмехнулся я. - Ты ведь знаешь абсолютно всё.
        - Тут важно твоё мнение, а не некая истина. Что ты думаешь. Важно озвучить, а не прочесть, понимаешь?
        Я откинулся ему на плечи, он прижал к себе крепче.
        - Могу только сказать, что скучал по тебе, брат.
        - Ну уж это я знаю.
        Между нами пролилось молчание, но потом я всё же подобрал ответ:
        - Я странник, который идёт по сказкам, сказочник, что путешествует иными мирами, и всё это вместе, и ничто из этого вовсе. Так тебе нравится?
        - А тебе?
        - Своей судьбой я доволен.
        Всё как будто бы стояло на своих местах, где-то миры прорастали в сказки, где-то сказки творили новые реальности, и всё это было не объять. Но мы молчали, и минуты нашего объятия всё текли и текли.
        Лишь когда он отпустил меня, я обернулся, чтобы посмотреть в его глаза.
        - Подарю тебе сегодня связку ключей, - сказал он тут же, протянув на ладони крупное кольцо, где нанизаны были самые разные ключи, и маленькие, и большие, и старые, и будто только что родившиеся. - Найдёшь все двери к ним?
        - Это задание?
        - Это предложение поиграть, - он поправил светлые волосы и вмиг стал старше. - Поиграем?
        - Хорошо, отчего бы и нет, - согласился я, пряча ключи в карман. - С тобой играть всегда интересно.
        - Потому ты и скучаешь по мне.
        И исчез. Как обычно.
        Ночь стучалась в стёкла, плыла мимо туманом. Я устало размял плечи и поднялся в спальню. На постели спал, свернувшись клубком, кот, балконная дверь была распахнута, и ночная свежесть растеклась от пола и до потолка.
        Мне ещё не хотелось спать, но я знал, что сон подхватит меня в тот самый момент, когда я решусь спуститься за чаем. Возможно, так и следовало поступить. Я опустил связку ключей на свою подушку. Первая дверь будет ждать меня во снах.
        134. Четыре из десяти
        Ключ легко повернулся в замке, дверь отворилась беззвучно, и я оказался на верхней площадке лестницы. Ступени уходили далеко-далеко вниз, в сияющий туман, растворялись в нём. Я помедлил, но иного пути тут не нашлось, так что, шаг за шагом, я начал спускаться, ожидая, что туман окажется прохладным и влажным.
        Но он гладил меня жарким пухом.
        Дым.
        При этом воздух совсем не пропитался гарью, точно дым этот родился не от огня.
        Спускаясь всё ниже, я никак не мог угадать, где же конец этой лестницы, куда она приведёт меня. Прежде я не встречал этого мира.
        Эту дверь я нашёл среди сна, повернул в замке первый ключ из связки, но теперь было неясно, считалось ли это за верный ответ в нашей игре, или же мне следовало здесь сделать что-то ещё.
        Впрочем, дым наконец-то расступился, а лестница обернулась одной лишь ступенькой. Я сделал последний шаг, замер на белом песке площадки, со всех сторон окружённой тёмными кипарисами. В центре площадки стояла скамейка, львиные её лапы попирали песок с истинной гордостью. А больше ничего тут не было.
        Покрутив связку ключей в пальцах, я снова отправил её в карман. Не похоже, что тут пряталась ещё одна дверь или дверца.
        Песок приятно хрустел под ногами. Я обошёл площадку и даже посидел на скамейке, прежде чем заметил, что между кипарисами есть всё-таки тропа, а не только насаженный очень густо низенький и колючий кустарник. Двинувшись по этому новому пути, я почти ожидал, что он снова обернётся лестницей - всё-таки реальность вокруг была порождением сна - но тропа виляла и бежала всё вперёд и вперёд, такая же ровная, как прежде.
        Время потерялось и отстало от меня, запутавшись в хитрых петлях тропы, потому я не узнал, когда остановился на берегу озера. Оно было огромным, казалось пролитым на землю зеркалом. Почти не волновалось, почти не покусывало берег.
        У самой кромки воды блестели тысячи раковин, самых разных - завитых и плоских, полуразбитых и абсолютно целых, хрупких и прозрачных и крупных, толстых, крепких, как камень. Я двинулся вдоль, рассматривая их. Быть может, нужно забрать хоть одну?
        Однако меня к ним совсем не тянуло на самом деле, хоть и смотреть на них было приятно. Зато чуть поодаль высилась беседка, и в итоге я направился туда, ожидая, что именно под белой крышей этого строения найдётся что-то очень важное.
        В беседке по центру стоял стол, но никаких скамей или стульев не оказалось. На столешнице рассыпались хвоинки и травинки, мелкие колоски. Они лежали в подобие порядка, ни одну словно и нельзя было тронуть, так что я и здесь остался ни с чем.
        Где-то за стеной густого кустарника слышался лепет фонтана. Он настойчиво звал меня, и я не стал ему противиться. Найти проход между колкими ветвями было непросто, но я всё же выбрался к фонтану, падающему в небольшую чашу. Посреди метался на волнах кораблик, свёрнутый из газетной бумаги.
        Как странно, что он ещё не пошёл ко дну, что оставался почти что сухим.
        Наверняка именно он мне и нужен.
        Поймав кораблик, я спрятал его на груди и только тогда увидел, что совсем близко высится ещё одна дверь - садовая калитка с коваными вензелями. К ней у меня нашёлся подходящий ключ.

* * *
        - Две из десяти, - поймал он меня за руку. Мы стояли во тьме, даже лица его было не разобрать. - Сегодня этих больше не будет.
        - Ну это было просто, - возмутился я. - Ничего необычного.
        - Разминка, как же иначе…
        И, конечно, исчез. А я - проснулся.

* * *
        Солнце било в окно, похоже, что я спал дольше, чем предполагал. Ключи по-прежнему лежали рядом со мной на прикроватной тумбочке, но пары в связке не хватало. Вместо них поблёскивала ракушка и флакончик, полный белого песка.
        Я недоверчиво покосился на связку. Всё же будет лучше взять её с собой.
        Одевшись, я направился к двери спальни, но она вдруг распахнулась сама собой. И ждал меня не знакомый коридор, не лестница, а странный мирок, где солнце висело низко-низко над горизонтом, а воздух дышал пылью.
        - Больше не будет, как же, - усмехнулся я.
        Под ногами не было тропы, только горячие камни. Я шёл босиком, оглядываясь, стараясь угадать, что или кто здесь тоже дверь.
        Постепенно оказалось, что я спускаюсь по склону, а камень местами занёс песок, в него было так приятно погружать ступни. Каменистая пустошь с редкими скалами была безжизненна и пуста, красное солнце тоскливо взирало на меня, передумав падать за горизонт.
        В какой-то миг я понял, что это и не солнце вовсе.
        Дверная ручка!
        Прикрыв глаза, я сделал шаг в сторону, протянул руку, не опасаясь, что дотянусь лишь до ветра. И да, горячий металл лёг в ладонь.
        Скважина оказалась под ней.
        Некоторое время я подбирал ключ - один был слишком длинный, другой коротковат, третий не пролезал, а четвёртый поворачивался, не открывая замка.
        Но вот раздался щелчок, дверь, нарисованная на небосводе, или же небосвод, нарисованный на двери, сдвинулись, впуская меня куда-то ещё.
        Нужно было решить, сплю я или уже совсем нет, но я сделал этот выбор слишком быстро и не думая. На меня смотрели заварники на полках, моя кухня.
        Что ж, вот теперь можно было и почаёвничать.

* * *
        После полудня что-то случилось на балконе. Что-то загремело, зашуршало. Я поднялся в спальню, но там, конечно, уже ничего не нашлось. Закрыв глаза, я шагнул на балкон, понимая, что это очередной мирок приглашает меня.
        В лицо дохнуло свежестью и лесными ароматами. Под ноги легла крепкая тропа. Тут дверь найти было уже не так-то просто, да и находилась она неблизко.
        - Четвёртая, да? - спросил я, зная, что ответа не получу. Мне даже хотелось побежать, но стоило экономить силы.
        Лес увлекал и отвлекал. Исследовать все склоны, все ручьи и полянки, все заросли и внезапные просеки было так привлекательно. Однако я понимал, что это лишь преграда, маленький обман на пути к цели. Отчего-то казалось, что двери нужно находить как можно скорее, потому я шёл медленно, внимательно озираясь.
        И всё равно почти пропустил то местечко, где сквозь заросли барбариса проглядывал спрятавшийся в кустарнике старый дом.
        Ключ от входной двери и сам походил на причудливую ветку-закорючку, но работал он исправно, и скоро я уже остановился посреди комнаты, рассматривая пыль и паутину. Последняя пологом опускалась к полу.
        - Четыре из десяти, - он прошёл сквозь паутину, даже не испачкавшись. - Но на сегодня точно хватит.
        - Когда это ты так просто останавливался? - с подозрением спросил я, поймав его за запястье.
        - Вот только что, есть дела, - и мы оказались в моей кухне. - Только сначала кофе.
        - Понятно, ради чего ты всё это затеял, - я выудил турку из шкафчика. - Что ж, скоро будет готово.
        За окном день был в самом разгаре, а связка ключей стала значительно легче.
        135. Ещё одна драконья история
        Разгулялся ветер, зажигались огни фонарей, а я сидел на крыше. Компанию мне составлял дракон, самый настоящий, пусть и в человеческом облике. Сегодня мы столько разговаривали, что когда наконец замолчали, осознали, насколько же велика усталость от разговоров.
        - Всё непросто, - усмехнулся тогда он. - Но я готов рассказать тебе ещё одну историю.
        - Снова о королевах или принцессах, о королевствах и принцах? - поддел я.
        - Разве все драконьи истории таковы? - фыркнул он в ответ. - Вовсе нет.
        - Тогда рассказывай, - позволил я. Ночь укутала наши плечи.

* * *
        В том краю подножие гор кутал высокий лес, в озёра смотрелись звёзды, а на лугах росли травы почти в человеческий рост. Свободный народ, что населял эти земли, был немногословен, суров и благороден. Промышляя охотой и рыбалкой, они не пахали и не сеяли, но жили в согласии с природой.
        Женщины этого народа все были красавицами - серебряные или золотые косы до самой земли, глубокие, точно озёрная вода, глаза, точёные лица… Природа наделяла их щедро и красотой тела, и красотой души. Не уступали им и мужчины - широкоплечие, статные бородачи…
        Народ жил счастливо, а горы берегли его, не подпуская в заповедный край никого, кто хотел бы его завоевать. Перевалы заносило снегами, поднимались вихри и ветры, ни одна армия не могла подняться в те леса, в те лощины, к тем озёрам.
        Так длилось бы вечно. Горный народ спускался бы торговать на ярмарках, а жители полей предлагали бы хлеб, но…
        Вздумалось правителю полей присоединить к себе горную область.
        - Что это за государство? Лишь несколько деревень. Как они могут противостоять мне? Пусть приносят дань, как остальные! - решил он, направив поначалу лишь одного гонца.
        Гонец пересёк перевал, поднялся в первую деревню из всех и… оставил там своё сердце. И мирный уклад, и красота одной из дочерей гор настолько покорили его, что он отрёкся от правителя и не посчитал нужным вернуться с ответом, к тому же ответ жителей этих мест был однозначным и категоричным. Никому не платили они дань и не собирались начинать.
        В следующий раз правитель отослал целый отряд. На перевале застигла их снежная буря. Только двое смогли пережить её, и когда оказались они в деревне, и их решение было простым - снова рисковать жизнью, только чтобы привезти отрицательный ответ? Нет уж, проще было остаться здесь.
        Правитель разгневался, но воевать с погодой было бессмысленно. Наконец-то стала ему ясно, отчего никому не удавалось завоевать эти края. Но каким бы горячим он ни был, а и разумом оказался не обделён.
        - Сам отправлюсь туда, - сообщил он. - Если уж меня заберёт природа, так тому и быть. Если же выживу - смогу убедить своих соседей.
        Он оставил первого советника на своём месте - человека благородного и сильного - и выехал рано утром, пока туман ещё не лёг росой…
        Путь был долог и труден. Горы не любили всадников, и вскоре правителю пришлось оставить любимого жеребца и подниматься по узким тропам в одиночестве. С каждым шагом всё ближе были вершины, всё ближе были небеса, и правитель исподволь проникался красотой и покоем.
        Его не встречала снежная буря, он прошёл перевал свободно, точно был здесь своим. Войдя в деревню, он даже не сразу узнал своих гонцов, так их изменили горы. Встречала же его женщина, жрица.
        В том была великая тайна горного народа - главное слово здесь оставалось за жрицами, мудрыми и прекрасными, живущими столь долго. Красоту их не трогала старость, а смерть не настигала их во сне. Они уходили со снегами, исчезали с туманами.
        - Ты пришёл предложить нам стать частью твоей страны, - сказала она, едва он успел поздороваться.
        - Такой была моя цель, - согласился он.
        - Мы - свободный народ, никому не платили дани, не станем платить и тебе. Приходи и уничтожь нас, если сможешь. Но горы и лес всегда примут нас, своих детей, разрушь наши деревни, но нас ты сокрушить не сумеешь, - она улыбнулась. - В чём будет тогда смысл твоей войны?
        - Пока я поднимался сюда, я понял, в чём был не прав, - он огляделся и заметил первого гонца. Тот стоял рядом с женой. - Здесь всё иначе.
        - Так ты отступишься? - жрица почти удивилась.
        - Это не по-мужски - отступать, - он протянул ей ладонь. - Я предлагаю иные условия.
        - Какие же? - она сжала его пальцы. Сила её рукопожатия удивила его.
        - Отчего бы нам не стать союзниками? - они вместе пошли мимо зданий к площадке у большого костра, здесь решались все важные вопросы деревни.
        - Что ты вкладываешь в это слово? - жрица была внимательна, как и полагается той, что говорит от лица всего народа.
        - Я буду защищать подступы к вашим горам, вы же будете свободно приходить и уходить, когда вздумается, - засмеялся он. И только мгновением позже стал серьёзней. - Мир меняется, скоро соседи начнут скалить зубы. Пусть армия одной лишь страны не пройдёт и не сможет одолеть вас, но несколько армий? Заключим союз, потому что теперь я понимаю - не дань меня звала сюда, но сердце.
        - Какой же правитель руководствуется сердцем, - она погладила его по щеке. - Ты молод, умён, стараешься предугадать события… Я заключу с тобой соглашение. Наша магия не позволит никому проникнуть в эти горы, потому соглашение это не ради нас, но ради тебя. Мы будем приходить и уходить, когда вздумается. Мы поможем, когда соседи попробуют укусить тебя. Но ты заберёшь с собой мою дочь, чтобы она могла родить тебе наследника и не посмеешь ей изменить.
        Что ему было делать?
        Он согласился.
        Юная королева была красива, как луна. Любовь проросла в сердце правителя, и он не помыслил бы об измене. Спустя год после возвращения родилась двойня, мальчик и девочка - королевские отпрыски, в ком текла кровь и магия горного народа.

* * *
        Дракон замолчал. Я, нахмурившись, посмотрел на него.
        - Это не может быть конец.
        - Не конец, но начало, - подтвердил он.
        - И что было дальше?
        - У юной королевы была тайна, тайна, что растеклась ядом в крови её детей, - усмехнулся дракон самодовольно. - Но это ведь уже другая история.
        - То, что ты рассказал, историей вовсе не выглядит, - я поднялся. - Ты хочешь, чтобы я её закончил?
        - В одном из миров она закончилась сама собой. Тебе только нужно найти правильную дверь, чтобы досмотреть финал.
        Над городом занимался рассвет.
        Я нащупал в кармане связку ключей, шесть из десяти. Значит, ещё один открывает дверь к этой сказке? Что ж…
        - Вот теперь мне пора, - в истинной форме поднялся он в облака и истаял с дымом из городских труб. Заметил ли кто, что над крышами пронёсся дракон?
        Я стоял на краю крыши и смотрел вниз, всё размышляя, сегодня ли продолжать путь, сейчас ли ловить конец недосказанной сказки? И всё же дракон лукавил, тут тоже был и правитель, и принцесса. Всё-таки все драконьи истории говорят о чём-то подобном.
        Такова жизнь.
        136. Пятый ключ
        Дверь нашлась сама собой, но я оказался не в мире, где горный народ и народ равнин наконец-то сумели жить в мире. Я стоял среди библиотеки, и передо мной раскрыла страницы книга сказаний и легенд.
        Солнечный свет пробивался сквозь витражные стёкла, в воздухе плавно кружились пылинки, и я сделал шаг к кафедре, где раскинулся огромный том. Поначалу понять язык казалось делом непростым, но прошло не так уж много времени, и буквы стали мне знакомы, а потом и сложились в слова. Умения странников порой помогали в этом.
        Я осторожно коснулся грубых страниц, чуть желтоватых, немного неровных, я склонил голову и вчитался в текст, узнавая рассказанное драконом, а после и находя новое. История продолжилась, повела меня за собой, всё такая же отстранённая, но всё равно интересная. Сказка, в которой не было имён и названий, но жила драконья магия.

* * *
        …Юная королева была красива, как луна. Любовь проросла в сердце правителя, и он не помыслил бы об измене. И чувство оказалось взаимным. Спустя год после возвращения их обоих из горных краёв родилась двойня, мальчик и девочка - королевские отпрыски, в ком текла кровь и магия горного народа.
        Они росли быстрее, чем другие дети, раньше стали понимать, что происходит вокруг. Они были выше и крепче, стройнее, жилистее, а в красоте их сплелись лучшие черты матери и лучшие качества отца. Похожие друг на друга, нрав они всё же имели различный. Девочка оказалась сорванцом каких мало, а мальчик был кроток и весел. Однако они всё равно старались не разлучаться ни на секунду.
        Мать любила их всей душой, отец гордился ими, но всё же близнецы чаще всего предпочитали сбежать из дворца, спрятаться или упражняться с мечами и луками вдали от чужих глаз. Впрочем, к этому все относились со снисходительностью. Королевским детям позволялось многое.
        Науки им давались легко, оба они обладали и магическим даром, а едва им исполнилось двенадцать, как королева убедила супруга отправить детей в горы, потому что магия начала требовать присмотра.
        Не знал ни отец, ни мать, никто другой, что на самом деле сплетаясь вместе, сила двух народов в каждом ребёнке вылилась в нечто такое, чего не видели раньше.
        Горный народ тепло принял королевских отпрысков. Жрица принялась учить их обуздывать силы, предсказывать по звёздам и течениям ветров, давать жизнь снегопадам и пробуждать по весне растения. Им и это давалось легко, вот только каждое полнолуние уходили они вдвоём в горы так высоко и так далеко, что никому не удавалось их отыскать.
        Однажды жрица решила всё же проследить за своими воспитанниками, потому что сердце её было неспокойно. Она шла за ними след в след, она забыла, как дышать, только бы не спугнуть их. Наконец, пройдя лесом и мимо горного озера, забравшись вверх по ущелью, дети - уже подростки, оба окрепшие и сильные - замерли среди скал, положив ладони на плечи друг другу.
        Высоко в небе лунный лик окутался флёром облаков.
        - Сестра моя, - заговорил мальчик, - нет в этом мире никого, подобного нам, нет ничего, неподвластного нашим силам, но мы так ни разу и не решились на полёт.
        - Брат мой, - отвечала девочка, - как я обещала тебе в прошлый раз, сегодня мы раскроем крылья и прыгнем в объятия ветра, чтобы взлететь высоко-высоко.
        Жрица, услышав это, испугалась, как не боялась ещё ни разу в жизни. Даже горному народу неведом был полёт. Лишь птицы умели подняться в небо. Человеческим детям этого было не совершить.
        Однако и брат, и сестра не боялись нисколько. Они подошли к самому краю, и жрице пришлось спешно составлять самое сильное в её жизни заклятие, которое помогло бы удержать безрассудных, если бы они решились на прыжок со скалы.
        Но стоило им сделать первый шаг - не размыкая рук - как тела их изменились, выросли, перелепились в новую форму. И перед глазами изумлённой жрицы предстали двое драконов. Один был серебристым, второй тёмным, но они оба расправили крылья и легко поднялись со скалы.
        Магия горного народа, сплетаясь с магией жителей прочих земель, сотворила невероятное. И в людском слабом теле дали ростки драконьи силы.
        Это было чудо, но чудо страшное, и жрица поняла, что не должна рассказывать об этом никому, даже королю и королеве. О драконах никто не должен был узнать, особенно пока они были столь юны и беззащитны.
        Когда брат и сестра вернулись из своего первого полёта, жрица встретила их и заставила поклясться, что они сохранят свою тайну от всего мира.
        Они продолжали учиться, но теперь стало ясно, что их способности многократно превосходили человеческие. Жрица стала к ним строже, но и гордилась ими бесконечно. Спустя пять лет они вернулись к родителям насовсем, освоив всё, что должны и могли узнать в горах.

* * *
        Я прервался, качнув головой. История обретала иные черты, отливалась новой формой, и я уже чувствовал, как тайну узнают, сколько горя это принесёт. Такое не хотелось читать. Однако листнув страницу, я удивлённо вскинул брови: там не оказалось никакого продолжения. Вновь играли со мной драконьи сказки.
        - Что ж, предлагаешь мне закончить? - спросил я тишину, и свет, и кружащиеся пылинки.
        Никто не ответил.
        Я оставил ключ на столе, ничего не забрав с собой. Недописанная книга захлопнулась, стоило мне отвернуться. А, в общем-то, быть может, эта история и не должна была заканчиваться как-нибудь конкретно? Поговорить бы об этом с драконом.
        А вдруг это сказка о нём самом?
        Размышляя так, я ещё долго бродил библиотечными залами, среди тишины и аромата книжных страниц, но ни один том больше не манил меня, нигде не осталось для меня подсказок. Да я их и не ждал. Ключ был использован, теперь нужно было найти другие двери, всего пять.

* * *
        Я почти не заметил, когда вернулся в свой дом. Ключей осталось пять, а загадок стало больше, как и всегда, когда я возвращался из путешествий.
        За окном моросил дождь, в доме было тепло и тихо, и больше не хотелось никуда идти, ничего искать. Я понял, что мне нужно немного времени, немного покоя. Побродив по комнатам, я, конечно, пришёл и в гостиную, где огонь в камине почти погас. Вытащив связку ключей из кармана, я долго рассматривал их. Пять оставшихся, таких разных. Один совсем крошечный, один огромный, будто бы от городских ворот… Все они по-своему манили, но не сегодня и не сейчас пора было отправляться в путь.
        Связка осталась лежать на камине, а я же ушёл на кухню, варил кофе, размышляя лишь о том, что о некоторых как будто бы знакомых драконах почти ничего не знаю. И это было смешно.
        137. Чужак
        Южный ветер явился с новостями, долго рассказывал, взмахивая руками, почти крича, но потом всё же успокоился, взял чашку с какао и уселся на подоконнике. День был солнечным и тёплым, даже жарким, так что он пригрелся и задремал.
        Я бы и сам свернулся котёнком на солнцепёке, и сам бы уснул, но меня не оставляла тревога, невысказанное волнение, что-то, совершенно чуждое обычным дням. Потому я бродил по комнатам, даже вышел в сад, где долго гулял по дорожкам, касаясь листвы или вдыхая ароматы цветов.
        Только вот тревога никуда не девалась, не желала покинуть гнезда, что свила в моём сердце.
        Наконец я решил уйти в холмы. Там всегда можно было найти ответы, а если не ответы, то хотя бы покой, ну а если и с этим не повезло бы, то там нашлась бы какая-нибудь дверь. А за всякой дверью могло отыскаться что-то такое, что обязательно бы потеснило любую тревогу.

* * *
        Лес встретил меня птичьими трелями и шелестом листвы. Южный ветер уже выбрался из моего дома и теперь шалил в кронах, небо казалось удивительно прозрачным, голубым насквозь, и здесь будто бы не было места тревоге, да только…
        Я стоял на лесной тропе, ведущей к холмам, и чувствовал, что на самом деле за разросшимся боярышником, всё ещё цветущим, за орешником, за молодыми побегами трав прячется нечто инородное, чужое, как будто бы пробравшееся сюда из миров, где царит только разруха.
        Был ли это запах грядущего разрушения, было ли это прикосновение тлена?
        Я, конечно, пошёл дальше, приглядываясь в надежде обнаружить более весомые следы, чем предчувствие. Ведь интуиция далеко не всегда получает подтверждение, разве нет? Ведь иногда тревога - всего лишь тревога, не более того. Иногда она развеивается без всяких последствий, сама собой, не предупредив ни о чём, ничего не знача.
        Но тропинки были раскрашены пятнами солнечного света, птицы пели, травы цвели, гудели жуки, а на поваленном недавним штормовым ветром дереве сражались в честь весеннего дня жуки-рогачи. Казалось бы, тут ничего нет такого, что было бы незнакомым, ничего не находилось такого, что являлось бы чуждым или страшным.
        Тропа вела меня дальше, но вместо того, чтобы свернуть налево, к полям, за которыми вставала первая гряда холмов, я ушёл чуть глубже в лес, направо. И почти на тропе, совсем рядом от неё, где никогда прежде никто не делал ничего подобного, отыскалось кострище.
        Зола была ещё тёплой, но угли погасли, ничто больше не родило бы здесь искру, не воскресило бы пламени. В лесу часто жгли костры, в этом и не было ничего необычного, но… Я чувствовал, как тревога довольно засеменила лапками. Кто-то, разводивший этот огонь в ночи, на самом деле не принадлежал местным холмам.
        Вот только и странником он не был. В нём таилась иная природа, разгадать которую у меня пока что никак не получалось.
        Молчал и Хозяин холмов и леса. И это тоже было по-своему странно. Не прилетел ворон - его посланник, не вскрикнул дятел. Пели птицы, но то были другие птицы. Не такие, что говорят голосом Хозяина. Я вытащил варган, и первая же нота упала, как сухая ветка, глухо, печально. Что-то было не так с лесной атмосферой.
        Двинувшись дальше, я наконец вышел на залитый солнцем склон, где молодая трава встала уже почти что мне по колено. Летали стрекозы, пели сверчки, где-то вдали раздавалось кваканье лягушек.
        Сверчки?..
        Как странно было их слышать сейчас, ведь на этих холмах, сколько я помнил себя, сколько они помнили меня, сверчки пели лишь в августе. Так кто же этот странный гость здесь? Не принёс ли он с собой изменения в самой ткани времени? Не нарушил ли он что-то извечное? Что-то изначальное?
        Здесь я снова попробовал заиграть, но звук, как и прежде, утонул и смялся, будто бы воздух оказался для него слишком горячим, будто он расплавился раньше, чем прозвучал. И не слышали меня ни птицы, ни сверчки, ни холмы. Значит, и с Хозяином мне было не поговорить, он тоже спал в дремотном полудне и не знал, что происходит.
        Как тогда найти кого-то в холмах?
        - О чём это ты тут задумался? - Южный ветер замер напротив, устоял на одной лишь травинке, раскинув руки.
        - Разве сам ты не чувствуешь, что здесь есть кто-то чужой? - удивился я. - Не может же только мне это мерещиться.
        - О, я знаю, у нас бродит чужак, - он склонил голову к плечу. - Но повод ли это для беспокойства? Сколько странников мы встречаем каждый день…
        - Но он не странник.
        - Сколько и не странников… - однако Южный ветер нахмурился. - Впрочем, постой-ка. Он пришёл через дверь, как обычный странник, а ты говоришь, что он не тот, за кого себя выдаёт? Да ещё и чужой? Странники - не чужие, тут ты прав.
        - И ты можешь найти его? Ты же ветер.
        - Конечно, могу, - он усмехнулся. - Ничто от меня не скроется. Я даже могу отнести тебя, - и в один момент он превратился в огромного орла, которому я мог сесть на спину.
        Мы поднялись высоко, много выше, чем я предполагал сперва. Гряда холмов отсюда напоминала ожерелье. Я видел дверь, раскрывшуюся в сердце холма, я знал, что эту дверь следует закрыть, но только сначала найти бы, кто пробрался к нам с той стороны.
        Мы кружили над лесом, кружили над лугом, мы облетели лощину и посмотрелись в пруд, мы миновали болото и оглядели все гряды холмов. Наконец Южный ветер признал:
        - Он и от меня скрылся.
        - Как же нам тогда быть? - удивился я. - Как отыскать его?
        - Сначала закрой эту чёртову дверь, - Южный ветер обеспокоился не на шутку.
        Он сбросил меня в объятия трав, и я нащупал связку ключей. Да, вот и ещё одна дверь из тех, что мне следовало отыскать. Но на этот раз фокус был в том, чтобы её запереть, а не открыть.
        Один из ключей сразу же подошёл к замку и повернулся легко, запечатывая вход. Я сделал два оборота, прежде чем вынуть ключ из замочной скважины.
        Южный ветер отставил меня в одиночестве, и теперь я огляделся, понимая, что давно не заходил так далеко в холмы. Здесь луг полностью залило водой, и хоть она отступала, но медленно, значительно медленнее, чем в иные годы. Солнце по-прежнему находилось высоко, а лягушки пели, но тревога моя вскинулась вновь.
        Что же такое пришло к нам? Куда оно подевалось?
        Отыскав среди трав тропу, я пошёл по ней, намереваясь подняться на холм и с него оглядеться. Но довольно скоро я нашёл распластанное среди зелени тельце сойки. Ей уже было не полетать. Однако отчего же она погибла? Раскрытые крылья, точно смерть поймала её в мгновение полёта, разомкнутый клюв и невидящие глаза… Может, наш чужак - убийца?
        Я шёл всё дальше, и холмы бились в моём сердце, вот только покоя не приносили любимые виды. Я отчаянно хотел поймать эту сущность, в ней явно было столь мало от человека. Она могла причинить вред холмам, вред этому лесу. Покуситься и на Хозяина! Пусть мои силы были несоизмеримо меньше его, но работали мы обычно в совершенно разных направлениях, то, что мог сразить я, ему причинило бы боль.
        Но сначала было бы неплохо понять, что за природа у чуждой сущности. Какое разрушение она в себе скрывает.
        Я нашёл новое кострище, тоже ещё тёплое, совсем неподалёку. Чужак перемещался так быстро, так странно, что и предсказать, где он может быть, представлялось невозможным. Я слушал собственное сердце, напитал шаманский клинок кровью, но ничто не могло указать направления. Кого же я искал здесь, когда солнце уже устало покатилось к закату?
        Наконец вновь показался Южный ветер, лицо его было непривычно печальным.
        - Он нашёлся, нашёлся.
        - И что с ним не так?
        - Ты увидишь!
        Мы вновь взлетели вместе, теперь ветер не обращался птицей, а нёс меня на невидимых руках. Среди лощины, где обычно молнии бьют, обагряя травы пламенем, спал Хозяин холмов и леса, на рогах же его устроилось, щерясь, тёмное существо, в нашем мире не имеющее имени.
        - Зачем ты здесь? - спросил я его, высвободившись из ладоней ветра.
        - А ты кто таков, чтобы спрашивать? - существо засмеялось. - Местный Хозяин спит, я за него.
        - Нет, как бы крепко он ни спал, но это его владения, никому здесь не властвовать более, - возразил я. Напитавшийся кровью шаманский клинок легко взрезал саму реальность. Я открыл новую дверь, и она хищно оскалилась на существо. - Уходи!
        - Откуда в тебе силы прогнать меня? Кто ты таков? - повторило оно, но всё же теперь считалось со мной и спрыгнуло с рогов. - Я пожру твоё сердце.
        - Ты покинешь этот мир сейчас же, - хмыкнул я.
        - Как можешь ты выгнать меня?
        Но я знал то, чего не знает не странник. Когда дверь открывается для кого-то конкретного, она забирает с собой, не спрашивая.
        Стоило существу сделать ещё только шаг, и притяжение неодолимой силы захватило его, затащило в пасть дверного проёма. Мне осталось только выбрать ключ и закрыть на два оборота.
        Хозяин спал, но я не стал будить его. Южный ветер подбросил меня к дому.
        - Интуиция ничуть не обманула тебя, - похвалил он.
        - Порой мне бы хотелось, чтобы она ошибалась, - отозвался я, входя в дом. Осталось три ключа.
        138. Замочная скважина
        Осталось три ключа, но вот уже несколько дней, как двери не открывались и даже не маячили на горизонте. Лениво растекался жар уходящей весны, небо фарфоровой чашкой опрокинулось над городом, гудели пчёлы в саду, и эту дремоту, казалось бы, ничто не в силах разорвать.
        Я сидел под яблоней, забыв о книге на коленях. Раскрытая где-то на середине, она потеряла меня ещё в первой главе. Или это я в ней совсем потерялся, забывая смысл слов. Хотелось читать вслух, но только ради звука собственного голоса, а не ради смысла.
        Узнавать что-то новое, следить за развитием героев? О нет, сейчас я был почти не способен на это. Мне даже чудилось, что и путешествия стали почти недоступны. Однако связка ключей оставалась у меня в нагрудном кармане. Напоминала о себе, намекала, что ещё не так давно всё было иначе.
        Наверное, не так-то просто удалось мне выпустить - или прогнать - чужака. По крайней мере, ладонь ещё саднила, а шрам выглядел припухшим, покраснел, чего с ним никогда не бывало прежде.
        Растерянно я провёл ладонью по волосам, потом прикрыл глаза и откинулся на ствол яблони. Солнечное тепло кутало меня, и скоро я почти уснул, но тут же вздрогнул от знакомого голоса:
        - Я ведь тебя предупреждал.
        - Отец.
        Несколько секунд я не открывал глаз, только чтобы оттянуть тот момент, когда некуда будет бежать от его строгости. Но, конечно, пришлось посмотреть ему в лицо. Длинные огненно-рыжие волосы сегодня свободно рассыпались по его плечам, тёмные глаза казались ещё темнее. Неужели он настолько мной недоволен? Или это тревога?
        - У меня не было иного выбора, - напомнил я. - Нужно было отослать прочь чужака, ты ведь знаешь, не можешь не знать, что он угрожал холмам.
        - Знаю, - он опустился в траву рядом и бесцеремонно перехватил моё запястье, заставив раскрыть ладонь. - Ты видишь, насколько сильно ты потратился?
        - Будто бы можно этого не видеть, - усмехнулся я.
        Книга ускользнула с колен, захлопнулась, придавив цветок страницами. Отец не отпускал моего запястья.
        - Ты не относишься к себе серьёзно, - наконец он разжал пальцы. Его прикосновение, между тем, словно осталось жить на моей коже.
        - Я не настроен беречь себя, - захотелось мне поправить, но взгляд его не стал теплее.
        - Пойдём, - он поднялся. Я последовал за ним, мы прошли сад насквозь и там, где никогда не было ничего подобного, нашлась садовая калитка. Один из ключей, конечно же, подошёл к её простенькому замку.
        Переход в иной мир осуществился так просто и плавно, что я едва поверил в него. Однако эта реальность существенно отличалась от моей, здесь у отца было гораздо больше возможностей открыто демонстрировать свою силу. Мы прошли тропой к небольшому пруду, и там он снова поймал мои ладони.
        - Очень плохо, - заговорил он спокойно, отчего в глубине души моей всколыхнулась тревога. - Ты впустил частицу пустоты под собственную кожу и даже не заметил этого.
        Я взглянул на ладонь, на красный и теперь уже будто набухший шрамик, и нахмурился.
        - Как это вообще возможно?
        - Кто-то очень хотел остаться.
        В его руке блеснул нож, причудливое лезвие было таким острым, что им, казалось бы, можно разделить сам воздух, можно разрубать время. Но вместо того он точно рассёк мою ладонь. Это внезапно оказалось больно, хотя я столько раз делал это сам, никогда не испытывая ничего, кроме пощипывания. Вместо привычной крови в ладонь набежала из раны чернота.
        - Странно, - сказал я, только чтобы отвлечься. Мои пальцы дрожали, но он крепко держал за запястье - я не мог вырвать руку.
        - Иногда ты ведёшь себя, как глупец, - проворчал он.
        Склонившись, он коснулся чёрной жидкости, которая притворялась моей кровью, губами, он пил её, а рану обнимал холод, и я закрыл глаза, чтобы тоже раствориться в нём.
        - Вот так.
        Наконец моя рука освободилась. На ладони не осталось даже шрама.
        - Спасибо, - начал я.
        - Никаких дверей, или я заберу нож.
        - Ты не можешь.
        - Я? - он мог. Я видел в его шальных глазах, да и никогда не сомневался в этом, но… повторил:
        - Не можешь, это будет нечестно.
        - То, что ты именуешь честностью, мне не присуще, - он щурится, но это лишь игра. - Будешь моим гостем сегодня?
        Мне отчаянно хочется сказать «Да», но я отрицательно качаю головой. Не этим вечером, нет. Или я останусь слишком надолго. Быть может, даже на вечер.
        - Ты и так всегда рядом.
        На мгновение лес вокруг нас, пруд, небо и свет обращаются своим истинным ликом. Я вижу тёмные деревья, кровавый оттенок небосвода, густую и тёмную воду. Я знаю, каков этот лес для тех, кого не приглашали сюда.
        Он мне нравится любым, всяким. Он такой же мой.
        Однако я делаю шаг назад. Снова солнце и зелень. Он стоит напротив меня, совершенно лишённый возраста, точёные черты лица, тёмный взгляд, пламень вместо волос.
        Мы улыбаемся друг другу и…
        Вот я уже в своём саду.

* * *
        Два ключа.
        Я смотрел на них, раздумывая, для чего же они предназначены. Вечерело, и сумрак крался по дому, замирая в углах. Чай давно остыл.
        Мне хотелось бы прямо сейчас разгадать загадку ключей, но ничего не шло в голову, а двери не открывались. Даже привычных мирков, залетающих на огонёк, не было видно. Точно кто-то закрыл… Ах вот оно что!
        Тогда где же замок?
        Я поднялся на чердак, меня тянуло на крышу, но там ничего подозрительного не было. Я спустился и долго бродил по комнатам, я обошёл сад. Что-то должно было отыскаться, причём очень близко, не было нужды ни брести на холмы, ни отходить от дома. Что-то отец спрятал у меня под носом.
        Или даже… во мне?
        Теперь я придирчиво рассматривал ладонь, но там не было даже шрама. Исцелив меня, не мог же он всерьёз запрятать нечто под только что дочиста зажившей кожей! Было что-то хитрее!
        Я бросился в спальню и распахнул шкаф, где за дверцей спряталось зеркало в полный рост. Я так поспешно расстёгивал пуговицы рубашки, что одна из них оторвалась. Когда же увидел собственную светлую кожу, замер.
        Напротив сердца в грудь оказалась врезана замочная скважина.
        Пальцы задрожали, но я всё-таки поднёс ключ к ней, аккуратно вставил и повернул его, слыша, как внутри меня просыпается механизм, как недовольно он щёлкает.
        Последний оборот, и ключ тает, исчезает и скважина, и замок внутри меня. Сквозь оставленную открытой балконную дверь робко влетает первая сфера, первый мирок на сегодня.
        В моей ладони остался только один ключ. И пока вокруг кружатся сферы, всё новые и новые, пока чайник закипает, я смотрю на него, на золотистые завитки, на узорчатую бородку и понимаю, что хотел бы прямо сейчас отказаться от поисков. Но…
        Упрямство моё не позволяет этого. Оно не даёт мне позвать и вернуть ключ.
        Я даю себе срок до завтра. Уже утром можно будет отправиться в путь. Закрыв глаза, всё ещё вижу глазницу замочной скважины в своей груди.
        139. Последний из десяти
        На ладони моей покоился последний ключ, а передо мной раскрывался город, пока ещё чужой и незнакомый. Впрочем, с иными городами, с некоторыми мирами с самого начала можно было понять, что ты навсегда останешься чужаком. Улицы будут скалить зубы тебе вслед, фонари - гаснуть, с крыш непременно сорвутся ржавые и ледяные капли, да чтобы прямо за шиворот. Такое случается. Город надвинет крыши на глаза, будет хмуриться, нагонит облаков, а ветра так и вовсе будут норовить пронизать до костей, заполнить самое твоё существо невероятным холодом. Как будет с этим конкретным, я пока не знал.
        Первые несколько шагов тут ничего мне не рассказали, улочка была тихой и сонной, она словно и не заметила, что здесь появился кто-то ещё, да не просто спустился с крыльца одного из домиков, а вышел из ниоткуда. Впрочем, это было к лучшему. Я сам себе казался непрошенным гостем. Эта дверь, что несколько минут назад впустила меня сюда, будто бы предназначалась не мне, хотя как бы я мог пройти без приглашения в чужую.
        Сжав ключ в кулаке, я продолжил идти. Улочка плавно забирала вправо и вскоре привела меня к перекрёстку, где было значительно оживлённее. Несмотря на ранний час, здесь уже спешили куда-то городские жители, кто-то толкал впереди себя тележку с булочками, мальчишка зазывал покупать свежие газеты, пахло выпечкой и корицей, а ещё немного дёгтем и дымом из труб.
        Миновав перекрёсток, я свернул к скверу. Мне всегда было спокойнее там, где поднимали кроны деревья. Тенистый крохотный парк манил пустыми аллеями. Похоже, что этот город почти не замечал меня, но и не относился враждебно. Так бывало со многими. Я прошёл вглубь сквера, посидел на скамейке, рассматривая белые статуи, ступни которых утопали в зелёном мху, и наконец почувствовал, что определил нужное направление: тот компас, что жил в груди каждого странника, не всегда сразу мог указать точно.
        Обычно каждый город притягивал в свой центр, к площади, или же провожал к набережной - реки для странников вроде меня были особенным местом, но в этот раз меня влекло на окраину. Я прошёл несколько кварталов, где высились трёх- и пятиэтажные здания, украшенные лепниной или заросшие диким виноградом, потом оказался на улочке, где каждый дом прятался в саду, после вышел в пригород - здесь дома отстояли так далеко друг от друга, что я даже засомневался, город ли это или уже что-то новое.
        Но вот я увидел дом. Окружённый высокими деревьями, внешне схожими с тополями, он стоял с закрытыми ставнями, будто был брошен хозяевами. Однако мой внутренний компас убеждал - это здесь, здесь! И я, конечно, послушался его.
        Подъездная дорожка была усыпана гравием, вперемешку с речным песком, тёмным и чуть пахнущим водорослями. Этот ненавязчивый и едва заметный запах сначала сбил меня с толку, я предположил, что рядом пруд. Но ничего такого не нашлось.
        Камешки чуть поскрипывали под ногами, и мне нравился этот звук, он словно приветствовал совсем по-дружески. Здание же, хоть и выглядело неприветливо, всё-таки не казалось угрожающим, как это порой бывает.
        Крыльцо занесло сухой листвой. Похоже, внутри здесь давно никто не бывал. Я поднялся по певучим деревянным ступеням и… вложил в замочную скважину последний свой ключ. Он подходил, да и могло ли быть иначе?
        В доме было сумрачно, ведь окна закрывали ставни, впрочем, в них сквозило немало щёлок, потому временами пространство комнат пронизывали тонкие, кажущиеся острыми солнечные лучи. Я оставил дверь распахнутой, чтобы свежий ветер смог прогуляться по застывшим в безвременье комнатам, растревожить пыль, прогнать пустоту заброшенности.
        В комнатах располагалась лишь самая необходимая мебель, на полках не было безделушек или книг, лишь в гостиной посреди низкого кофейного столика замерла и забылась сном пыльная ваза, в которой навечно застыл сухой цветок - роза, почти потерявшая свои лепестки.
        Зачем этот дом звал меня к себе? Что в нём скрывалось, как жемчужинка в раковине?
        Я заметил в холле лестницу на второй этаж. Дом оставался крепким, сколько бы ни пустовал, так что я решил подняться и осмотреться и там. Быть может, тогда и выяснил бы, что же здесь такое спряталось.

* * *
        Многие комнаты хранили свои тайны за запертыми дверями. Ключей у меня не осталось, потому я только прикасался к неподдающимся дверным ручкам и шёл дальше, понимая, что тут нет ничего, припасённого для меня. Дом всё так же спал, не думая о пришельце, о госте, которого никто не приглашал. Окно, выходившее на лестницу, заплела паутина, и сквозь него, там, где ставни немного разошлись в стороны, виднелся осколок прозрачно-голубого неба. Некоторое время я стоял, глядя на него, не в силах решить, подняться выше или спуститься.
        Наконец последний пролёт привёл меня к мансарде. Просторное помещение пустовало, но в центре его, прямо в пыли на полу лежало что-то небольшое, непонятное.
        Я приблизился и склонился, но всё равно не смог рассмотреть, пришлось присесть на корточки, протереть пыль с предмета. Тогда только я смог узнать в нём крохотную шкатулку, свободно помещавшуюся на ладони.
        На тёмной лаковой крышке, слегка потрескавшейся за многие годы, цвели странные тёмно-алые цветы. Лепестки прорисовывались с такой тщательностью, будто на самом деле картина была живой. Осторожно я коснулся крышки и приоткрыл её. Внутри таился тёмный бархат, на котором поблёскивал кулон.
        Явно выполненный из серебра, он, тем не менее, не потускнел и не потемнел, точно только вчера оказался внутри коробочки. Это был скорпион.
        Предназначалась ли коробочка мне? Или, может, она ждала кого-то другого?
        По первому этажу гулял ветер, я слышал его шаги. На втором таилась сонная тишина. А здесь в единственное не скрытое ставнями окно привольно лился солнечный свет. И в этом свете танцевали пылинки, а я стоял, недвижимый, удерживая на ладони шкатулку.
        Наверное, это была бы забавная картина, да только поблизости не оказалось ни художника, ни фотографа, чтобы поймать мгновение.
        Сомнения и вопросы вдруг разом куда-то пропали, и я положил коробочку в карман. Компас внутри меня не ошибался никогда прежде, вряд ли он ошибётся и теперь.
        Я уже намеревался шагнуть на лестницу, но вместо того оказался в другом пространстве и даже не сразу узнал собственную гостиную. Она утонула в сумраке, а в камине осталась только остывшая зола. Дом встречал меня тишиной и покоем.
        Я зажёг свет, поставил греться чайник и тогда только вспомнил о причудливом подарке. Всё-таки я использовал последний ключ, не была ли шкатулка своеобразной наградой? Тот, кто дал мне задачку с ключами, вполне мог подстроить что-нибудь этакое.
        Я извлёк подвеску и долго рассматривал её, пока не понял, что теперь-то скорпион должен оставаться со мной, как можно ближе. Пришлось повесить его на цепочку.
        Подоспел чайник, я заварил трав, а не чая, и ушёл с кружкой в сад, смотреть на то, как ночь кутает город.
        140. Творец тёмных миров
        Я знал немало историй, которые никогда не приключались со мной, но отчего-то приходили ко мне в чужих рассказах. Так много, что иногда возникала необходимость выписать какую-то из них, только бы не позабыть. Тогда я закрывался в кабинете и отдавался во власть слов, чтобы они излились сполна, обернулись некоей формой и застыли в ожидании читателя.
        Этим вечером я точно так же замер, удерживая в пальцах ручку. История потихоньку обретала голос, и я выжидал, когда же можно будет её записывать. В такие минуты я не любил беспокойства, но кто бы и побеспокоил меня в моём доме, где я жил один? Разве что гость, но из кабинета я не слышал возни у входной двери, а появиться иными путями тут могли немногие.
        Однако стоило мне начать выписывать первое слово, стоило только первой букве нарушить покой бумаги, как что-то ударило в стекло. На миг даже солнечный свет померк. Я поднял голову от стола и удивлённо нахмурился. Так меня не прерывали ещё никогда.
        История внутри недовольно свернулась клубком и затихла. Без её голоса вытащить её наружу было делом непростым, так что я решил всё же сначала посмотреть, что там творится за окном, прежде чем уговаривать ненаписанные слова вести себя хорошо.
        Окна кабинета выходили в сад, поначалу кроме свежей зелени и ярких пятен цветов я ничего не увидел. Кто бы там ни старался привлечь моё внимание, он уже сбежал или спрятался. Впрочем, довольно скоро я заметил, что на траве лежит какая-то непонятная вещица. Пришлось открыть створки и перегнуться через подоконник, только бы рассмотреть, что там на самом деле такое.
        С виду это больше всего напоминало бесформенную груду тряпья, и всё же что-то с ним явно было не так. Неужели кто-то швырнул этим в стекло?
        История уснула внутри меня, и потому я отправился вниз. Раз уж слова перестали проситься на бумагу, значит, можно и подойти поближе к тому, что там лежит. Может, это ещё одна история, кто же знает наверняка?
        В саду оказалось неожиданно жарко, ветер совсем не тревожил листвы, воздух был пронизан гудением пчёл. Я обошёл дом и приблизился к тому, что сверху напоминало тряпьё, а тут уже больше казалось… сильно побуревшей от времени бумагой. Присев на корточки, я убедился, что это действительно бумага, обёрнутая вокруг самого обычного камня.
        Измочаленный, местами порванный лист был исписан мелким почерком, хотя поначалу я представил себе, что увижу карту. Но нет, неровные строчки на непонятном языке, может, и рассказывали о других мирах, вот только оставались мне совершенно непонятными.
        Машинально я сунул бумагу в карман и вернулся в кабинет. Теперь история уже пожелала пробраться наружу, и я более не отвлекался. Заниматься именно этой пробудившейся сказкой мне пришлось почти до заката. Однако вот она была закончена, и я опять вышел в сад - выпить чаю в беседке, посмотреть на то, как сумерки захватывают власть над городом.
        Под потолком беседки висел крохотный фонарик, загоревшийся, едва стало слишком темно. И его ласковый жёлтый свет напомнил мне про клочок бумаги. Уложив его на столешницу, я снова склонился, провёл кончиками пальцев по строкам.
        Интересно, как же понять, что тут написано?
        Суть странника, конечно, помогала в этом, но довольно долго я не мог понять ни единой буквы, пока вдруг, чуть отстранившись, не прочёл их все разом. Смысл перестал ускользать, открылся полностью.
        «Мрачен ли мир, где не знает никто о солнце,
        Плачет ли он, если ведома только лишь тьма?
        Где бы достать ответы, как сотню червонцев,
        Как бы узнать, отчего в этом мире нет дна?
        Может, он полон водой, а может, туманом,
        Может, за лесом найдёшь его, может, в горах.
        Может, его больше нет, тогда самообманом
        Занялся тот, кто его воспевает в стихах.
        Ну же, давай, собирайся скорее в дорогу,
        Птицы кричат, возникает вдали переход.
        Как ты узнаешь, что правда, что ложь понемногу,
        Если пока не собрался ты в этот поход?
        Строчки кривые мои, я о том уже слышал,
        Ты не забудь только выбросить эту игру.
        Жду я тебя, вот послушай, ты всё ещё дышишь,
        Значит, и я без тебя покамест не умру».
        Таким замысловатым образом меня ещё не приглашали в путь. Но значит, и этот листок был ключом?
        Я потёр виски, отчего-то в них пробудилась боль. Отвечать на вопросы и путешествовать на ночь глядя я не хотел, но письмо, если уж оно вообще адресовалось мне, настаивало.
        В груди шевельнулся мой внутренний компас, и в тот же момент напротив выхода из беседки соткался дверной проём, заманивающий в мир, где темнота была нормой. В таком я ещё, честно говоря, не бродил. Трудно представлялось, что где-то нет никакого света, не было никакого света и не будет никогда.
        Я сделал шаг и на мгновение потерял способность ориентироваться. Зрение здесь не могло мне помочь, но прежде чем остальные чувства обострились, я словно оказался в воде, перестал ощущать землю под ногами, понимать, где верх, а где низ.
        Но вот стало проще. Внутренний компас подсказал направление, и я двинулся вперёд, чутко прислушиваясь, ловя мельчайшие запахи. Очень скоро я забыл, что значит видеть как-то ещё.
        Клочок бумаги я сжимал в кулаке, почти не вспоминая о нём. Да и что с него было толку тут, если света никакого не было. Впрочем, тут я задумался, кто и как сумел написать эти строчки. Может, потому они такие малоразборчивые и кривые, а может, на самом деле писавший оказался совсем в другом мире, чтобы рассказать свою историю.
        Как бы то ни было, а мне предстояло идти ещё долго, дверь, которая выпустила бы меня отсюда, находилась очень далеко. И потому я только сунул бумажку в карман, постаравшись ускорить шаг насколько то возможно.
        Камни под ногами отзывались гулким эхом, будто под ними на самом деле простирались пустоты. Но эхо помогало ориентироваться, я даже не споткнулся ни разу. Не слышал я поблизости никого другого. Да и кто бы стал жить в такой темноте и пустоте. Странный мир напоминал мне безжизненную пустошь, хоть я и не спешил делать таких заключений.
        Внезапно раздался далёкий и тихий отзвук. Будто кто-то смеялся. Я повернулся в ту сторону, хоть это и было бесполезным. Смех повторился. Внутренний мой компас указывал совсем не туда, но я двинулся к источнику звука, слишком любопытный, чтобы продолжать путь.
        Вскоре расслышал я и звук сбивчивого дыхания. Кто-то убегал от меня? Или пытался спрятаться в темноте? Но тогда ему следовало бы сдержаться и не выдыхать так часто. Или, напротив, так он заманивал меня к себе?
        Насторожившись, я замер, сдержав дыхание. Стал ли я невидимым при этом?
        - Эй, странник, я всё равно могу почуять тебя, моё обоняние превосходит твоё в сотни раз, - и снова раздался тот же смех, уже ничем и никак не сдерживаемый. - Уверен ли ты, что нужно приближаться?
        - Похоже, что ты меня боишься, - отметил я, расслабляясь.
        - Зачем бы мне бояться того, кто слеп?
        - Здесь мы все слепы, - усмехнулся я.
        - Но я тебя чую.
        - А я тебя - слышу.
        Существо задумалось.
        - Может, мы и равны, - признало оно. Почему-то мне показалось, что именно слух у него не очень острый. Однако проверять я б не стал. Сердце настойчиво тянуло меня дальше, потому я больше не стал задерживаться. Стоило мне сделать пару шагов, как послышался лёгкий шелест позади и справа. Кто-то решил следовать за мной.
        Я ускорил шаг. Пустошь вокруг не казалась мне страшной, а вот поиграть с существом было любопытно. Побежит ли оно быстрее? Может, оно знает о чём-то в этом мире, чего мне постичь не дано?
        - Странник! - скоро прозвучал голос позади. - Там ждёт тебя провал, ты упадёшь и разобьёшься.
        - Вовсе нет, - отозвался я. Откуда во мне была такая уверенность, я не задумывался.
        - Ты же не видишь!
        - Но чувствую.
        - Он говорил, что в темноте вы совершенно беспомощны, - теперь в голосе звучала злость. - Он говорил, что я настигну, напугаю и наконец-то выпью твоей крови, странник.
        - Что ж, попробуй, - посоветовал я.
        - Издеваешься, у тебя сталь в ладони.
        Шаманский нож на самом деле ещё не появился, но он несомненно был рядом. Как и всегда.
        Между тем до двери оставалось несколько шагов. Я остановился снова.
        - Так кто же говорил тебе, что со странниками просто справиться? - спросил я.
        - Тот, кто забрал здешний свет с собой, тот, кто дал мне эту никчёмную жизнь вместо другой, - он заворочался на камнях очень близко, и я отступил к двери, так, чтобы можно было сразу же перешагнуть грань между мирами.
        - И кто это? Имя, быть может? - уточнил я, ни на что не надеясь.
        - Имя во мне, потому что оно моё, - откликнулось существо, и тут мне всё стало ясно.
        - Что ж, творец тёмных миров, ищи другого странника, иную дверь или учись творить свет, - и я упал в дверь, зная, что меня подхватит ветер.

* * *
        Я лежал в траве, в собственном саду. Занимался рассвет. Странный творец, изголодавшийся в своём пустом мире, кого-то мне напомнил. Уж не это ли существо тогда пробралось к нам? Не эта ли темнота?
        Бумага всё ещё лежала у меня в кармане, но строк я больше прочитать не сумел, как не смог и открыть дверь в этот мир снова. Возможно, когда-нибудь я попаду туда опять, если творец всё же вспомнит, как дать миру солнце.
        141. Башня и огарок свечи
        Город встал из тумана, точно был нарисован углём на грубом холсте. Чёткие абрисы зданий, башен, крыш, и никаких цветов кроме белого и чёрного. Никаких полутонов.
        В первое мгновение я удивился этому, моргнул, а потом вдруг различил множество иных оттенков, будто контур рисунка стал заполняться акварелью. Вот пролегла мягкая голубизна, а тут чуть отдало зеленцой, а в этом окошке расцвела капля алого.
        Подходя ближе, я отыскивал всё больше полутонов, но всё же они казались приглушёнными и будто ненастоящими. Наверняка виноват в этом впечатлении был туман, молочное марево, обнимавшее меня со всех сторон, оно словно бы позволяло что-то рассмотреть, и в то же время скрадывало детали, превращая весь мир в картину, в холст.
        Вскоре я достиг городских ворот. Они были распахнуты и так вросли в землю, что наверняка не закрывались уже очень долго. Улица, уводящая мимо пока что спящих домов, была совершенно пустынна. Никто не встретил меня, но я и не предполагал, что найду здесь хоть кого-то. Может быть, все спали, но скорее я сам был тут во сне. Жителям я показался бы призраком, порождением тумана, который развеялся бы тут же, стоило лишь вглядеться пристальнее.
        Шёл я медленно, пока не представляя, зачем вообще тут оказался. Возможно, я слишком зациклился на этом самом «зачем», но мне отчего-то чудилось, что всё-таки есть некая причина. Вполне определённая, даже в таком полупризрачном мире.
        Когда передо мной развернулась площадь, я увидел на другой её стороне башню. На таких следовало бы располагать городские часы, но эта стояла, обегаемая туманом, будто на самом деле являлась рифом, который осторожно ласкали морские волны.
        Внутрь вела дверь, и она была распахнута. Ни одна другая дверь города не открывалась, приглашая меня войти. Только это раскрыла рот, вытянув язык ступенек. И я послушался, перепрыгнул сразу через две и ступил в небольшой сумрачный холл. Мои шаги сразу же подхватило эхо, утащило вверх, намекая на высоту, на множество узеньких ступенек, который собрались закружить мне голову.
        Однако прежде я хотел осмотреться внизу. Я увидел окно на противоположной стороне и подошёл к нему. Тусклое стекло давно запылилось, в уголке висела паутина, где сиротливо висели несколько сухих коконов. Хозяин ловчей сети смотрел на меня из центра. Я не стал ему мешать.
        Что ж, тут не было ничего интересного, и я направился к лестнице, металлической и гулкой, я уже чувствовал, как она задрожит под моими шагами, как запоёт, превращая всю башню в органную трубу. Но начать подниматься я не успел - дверь за моей спиной шумно захлопнулась.
        Я обернулся.
        Прижавшись к дверному полотну спиной, на меня с прищуром смотрел мальчишка. Он облизал обветренные губы, сдул прядки непослушной чёлки со лба и спросил:
        - Что тебе тут надо?
        Вот уж странно, но если он житель этого города, то как же он может видеть меня? А если странник, подобный мне, то у него не должно возникать таких вопросов. Или он сновидец?
        - Странник, - подобрал я ответ.
        Он сощурился, качнул головой, будто бы не веря.
        - Тут не бывает странников.
        - Отчего же?
        - Ведь этот город пустой, его нет на картах… - он нахмурился. - Но, честно говоря, я не знаю, отчего так вышло. Что такое вообще странник?
        Я всё же начал подниматься по лестнице, и она ответила мне гулом - радостным, звучащим с предвкушением. Слишком давно её не тревожили.
        - Я брожу по снам и между мирами.
        - Что такое сны? - он бросился за мной. Теперь стало совершенно ясно, что он - заблудившийся в ткани своего сновидения творец, некто, неосознающий своих сил, а потому особенно одинокий.
        - Мир, в котором ты сейчас, и есть сон, - я улыбнулся. Теперь мы поднимались вместе, и башня ликовала, гудела, кричала, пела с каждым шагом всё сильнее.
        - Быть того не может.
        - Тогда кто же ты сам?
        - Не знаю, - он насторожился. - А каждый это знает?
        - Откуда тебе известно, что есть кто-то ещё, если этот город пуст и в нём не бывает странников?
        - Не знаю.
        - Отчего ты умеешь говорить, если на самом деле тебе не с кем переброситься словом?
        - Не знаю! - он толкнул меня и бросился вверх по ступенькам. Я не стал ускорять шаг, всё равно мы встретимся там.
        К тому же приближалось время моего пробуждения, а значит, в этот мире оставаться мне было недолго.
        Верхняя площадка лестницы привела меня к дверному проёму, за которым виделся полностью обставленный кабинет. Сновидец сидел на столе, вертел в руках лупу, сквозь которую пытался рассмотреть сложенные аккуратной стопкой бумаги, чернильницу, корешок книги, а потом и меня.
        - Значит, всё это сон? - по-видимому, он смирился.
        - Так и есть, - согласился я, обходя комнату. Местами уже было заметно, как идёт рябью материя сна, как она готовится измениться.
        - Но тогда я должен проснуться.
        - Когда-нибудь обязательно, - кивнул я.
        - Почему не сейчас?
        - Этого я знать не могу, - с полки я взял крошечный огарок свечи. Интересно, что бы ему тут делать?
        - Пфф, - сновидец взобрался на стол с ногами и сбросил оттуда бумаги. Испуганными птицами они рассыпались по полу, взметнулись в воздух, закружились, словно и не собирались останавливаться. Реальность становилась всё пластичнее, и я приметил собственную дверь, что уже открывалась, приглашая отправляться дальше.
        - И ты уходишь! - вскричал сновидец. Ему двери видно не было, но он переполнился решимостью меня остановить, потому спрыгнул и вцепился в мою куртку. - Не пущу.
        - Не сможешь удержать, - уточнил я и шагнул за грань.

* * *
        Проснулся я в своей постели, всё так же сжимая в руке огарок свечи. Город, терявший краски в тумане, исчез, развеялся с утренним светом. И я знал только, что сновидец в тот миг проснулся. Запомнил ли он меня?
        Спустившись на кухню, я оставил огарок между чашек и заварников на стеллаже. Мне всегда было любопытно, запоминают ли такие сновидцы свои миры, те, что так легко рождаются у них, так легко развеиваются, стоит им пробудиться.
        Чего я не ожидал, так это тоненького смеха.
        Обернувшись от плиты к столу, я увидел призрачный силуэт, в котором узнал того самого мальчишку.
        - Забавный сон, - засмеялся он опять.
        - Ты спишь, но ты не во сне, - улыбнулся я на это. - Это странно, но такое порой случается.
        - Да, это не мой мир, - он подошёл ближе. - Но мне хотелось посмотреть на тебя, а ты забрал частицу моего сна с собой. Это было легко.
        Вот теперь я точно понимал, зачем мне был этот огарок. То оказалось совсем не моё желание.
        - Что ж, ты посмотрел, - я бы растрепал ему волосы, но моя ладонь сейчас могла пройти сквозь его тело.
        - Я ещё вернусь, - он усмехнулся лукаво и исчез.
        На самом деле я знал, что первым его отыщу, и город будет уже совсем другим, быть может, даже не пустым и очень ярким. Вот только там всё равно останется та самая башня.
        142. Зажечь фонари
        Лавандовый перекрёсток, аромат карамели с коричными нотками… Окна кофейни светились тепло и призывно, в то время как улица была погружена в темноту. Сумерки казались сине-фиолетовыми, тени смело вышагивали по тротуарам, и город тонул в них, не стараясь сопротивляться, не пытаясь зажечь фонари.
        Лавандовый… Я снова посмотрел на указатель, но буквы не изменились. Этакая шутка, перекрёсток с собственным именем, да ещё и намекающий на то место, где сразу несколько миров и реальностей разом открывали свои двери странникам. Впрочем, быть может, и этот перекрёсток не уступал своему старшему брату.
        Я вошёл в кофейню, околдованный ароматом, выбрал столик подальше от дверей и спросил кофе по-венски. Пока я ждал заказ, на пороге появился ещё один путник. Сразу было ясно, что он нисколько не принадлежит этому городу. И конечно, он приметил меня, чуть прищурился, словно оценивал, а потом решительно подошёл.
        - Ты тоже не здешний, - сказал он спокойно, словно бы мы прежде вели разговор. - Присяду?
        - Садись, - кивнул я. - Тоже.
        Он улыбнулся.
        Передо мной низенькая официантка поставила кофе. Я отдал ей монету, блеснувшую золотом в свете висящей над столом лампы. Официантка монету взяла, хоть и посмотрела на нас странно.
        - А вам? - уточнила она у пришедшего.
        - Нет-нет, ничего, - он даже головой замотал, точно так был убедительнее.
        Вот мы снова остались вдвоём.
        - У меня здесь есть дело, но мне требуется помощник, - заговорил вдруг он торопливо и тихо, чуть захлёбываясь собственными словами.
        - Что же это за дело такое? - уточнил я. Кофе был замечательным, а сливки, посыпанные корицей и шоколадной крошкой и того лучше.
        - Здесь нужно зажечь фонари.
        - Так это твоя забота?
        - Отчего-то да, - и он поставил на стол передо мной маленький фонарик, в котором едва дрожал огонёк свечи. - Видишь?
        Трудно было сказать, что же именно я увидел в нём. Наверное, этот огонёк был чем-то важным, осколком звезды, клочком изначального пламени, чьим-то сердцем - всё могло случиться на перекрёстке, в месте, где сходились грани.
        - Пойдёшь со мной? - взгляд его был настойчивым, но в то же время в глубине глаз притаилась усталость и безнадёжность.
        - Отчего ты сам не можешь сделать этого? - удивился я. - Отчего тебе так нужен кто-то ещё?
        - Увидишь, если пойдёшь со мной.
        Подобное обещание на самом деле звучало зловеще, но я, безусловно, не собирался отказываться. Моя дверь не спешила открываться, возможно, как раз эта маленькая помощь и должна была стать моим заданием. Ведь каждый мир в конечном счёте имеет право попросить странников о помощи только за то, чтобы они могли прийти и уйти.
        - Хорошо, я пойду.

* * *
        Когда мой кофе закончился, мы вдвоём вышли в синюю ночь. Улица почти утонула во мгле, только пятачок возле кофейни оказался освещён радостным тёплым сиянием. Передёрнув плечами, мой спутник смело зашагал прочь. Он поднял свой фонарик повыше, и тот разогнал тени.
        Мы подобрались к ближайшему фонарю. Пустой и тихий, он смотрел на нас слепым стеклом.
        - И как ты думаешь достать его? - спросил я, запрокидывая голову, чтобы рассмотреть получше.
        - Это не самое сложное, - мой спутник что-то шепнул своему фонарику, тот взмыл в воздух и с мягким звоном коснулся стекла спящего и слепого уличного родственника. И произошло чудо - большой фонарь загорелся.
        - Пока что, вижу, ты справляешься с делом, - оценил я.
        - Пока что, - кивнул он.
        Мы двинулись дальше, и маленький фонарик парил над нами, пробуждая к жизни каждый большой. Вслед за нами улица обретала жизнь, свет тихонько дрожал, тени прятались в уголках и не рисковали больше заполонять собой тротуар.
        Оглядываясь на подрагивающую, такую живую и золотистую цепь огней, я улыбался. Однако какая же помощь могла потребоваться этакому искуснику?
        Мы приблизились к очередному фонарю, и тут мой спутник осел на землю, прижавшись спиной к чёрному фонарному столбу.
        - А вот и трудности, - пояснил он с улыбкой.
        - Так у тебя больше нет сил? - я сел рядом.
        К этому моменту мы обошли чуть меньше половины города. Улочки за нами стали уютными и безопасными, но впереди всё ещё лежала тьма, а до рассвета время тянулось особенно долго.
        - Но мне нужно разбудить их все, - он вздохнул. - Иначе мне отсюда не выбраться.
        - Что надо делать? - я протянул ему ладонь.
        - Я сам всё сделаю, ты только согласись.
        - Хорошо.
        Наши пальцы сплелись, и он закрыл глаза. Я чувствовал, что в центре его ладони будто бы пробудилось голодное существо. Оно возило зубы в мою плоть и потянуло на себя мою силу, заглатывая жадно, почти давясь и фыркая.
        Мне было не жаль, я видел, как вновь порозовели щёки моего спутника, чувствовал, как он облегчённо вздыхает… И несколько минут спустя мы поднялись, чтобы продолжить путь.
        Когда н отнял руку, я с любопытством взглянул на собственную ладонь, но там не оказалось никаких следов. Жадно пившая зверушка была лишь фантазией, только отголоском его внутренней пустоты, которую я так легко наполнил.
        Снова загорались фонари, снова разбегались тени, и мы шли всё дальше и дальше, постепенно приближаясь к городской окраине. Я даже не ожидал, что вдруг мой спутник остановится и скажет:
        - Так этот - последний!
        Над нами медленно загорелся большой и старый фонарь, лампа которого казалась заблудившейся луной.
        - Спасибо тебе за помощь, - он не подал руки, и я знал почему. Иначе мы снова обменялись бы энергией, но ему было достаточно, а я уже стоял на грани.
        - Теперь осталось выйти, - я вновь глянул назад, на море огней и огонёчков. Так уж получилось, что мы сейчас стояли на улице, забравшей высоко вверх, и нам было видно далеко-далеко.
        - Твоя дверь, - он указал в сторону неприметного дверного проёма. - А моя вон там, - светлый прямоугольник прятался между разросшихся кустов сирени.
        - До встречи, - мы переглянулись и разошлись каждый в свою сторону.

* * *
        Уже дома я понял, что переоценил себя. У меня не хватало сил даже поставить чайник на плиту. Впрочем, я был рад тому, что мы дали свет целому городу. Разве же это не имело смысл само по себе?
        Я сидел у камина, глядя в огонь, усталость навалилась на плечи, но я и ей был рад. Пускай я проведу эту ночь вот так, зато я почти счастлив. Может, и город тоже счастлив.
        Лавандовый перекрёсток снова встал перед моими глазами. Кофейня, витрины, ночь, затаившаяся между зданий. Я знал, что ещё вернусь туда, вот только фонари теперь будут и сами загораться каждую ночь, такова уж магия, замешанная на силе странников. Нет, на такое вовсе не жаль потратиться, совсем не жаль.
        Я не заметил, как задремал, и мне снилось море огней, дрожащих и тёплых. Они не звали к себе, просто горели в ночи, которая то становилась пронзительно синей, то обретала фиолетовый оттенок. Волшебная ночь, волшебные огни…
        И фонарщик, странник, в силах которого расцветить любую темноту.
        Он мне улыбался.
        143. Сердце урагана
        Полдень полнился жарким солнечным вздохом, пряным ветром, стрёкотом цикад. Яркий свет пронизывал кроны деревьев, нестерпимо сиял на глади озера, почти звучал, будто бы лучи на самом деле были струнами. Дивная летняя песнь.
        Спокойствие, похожее на медовую патоку, обнимало меня, здесь хотелось обо всём забыть или размышлять вольно, ни на чём не задерживаясь надолго. Остановившись на тропе, я задумался, в общем-то, ни о чём конкретном. Мысли перетекали от одного предмета к другому, от одной темы к другой, заставляя то улыбаться, то печалиться. Я словно находился во сне, но реальность вокруг меня простиралась отнюдь не сновидческая.
        Этот мир я нашёл случайно, но он не был никем сотворён - в той мере, в которой творятся вселенные снов. Он вырос сам по себе, напитался теплом и щедро дарил его, будто бы ничего взамен не требуя. Здесь, казалось бы, совершенно невозможно было сосредоточиться, слишком много вокруг красоты, цвета и сияния. Наверное, потому я так и стоял посреди дороги, не проходя ближе к берегу озера, не отступая в лесную тень, точно превратился в каменного истукана.
        Но всё же дорога хранит путников даже от таких причудливых опасностей. От ловушек очарования, в которых иной может затеряться и сгинуть.
        Я вспомнил, что пора возвращаться домой.
        Словно там что-то происходило - неприятное, непонятное, возможно, опасное, а я, остановившись тут, на полпути, всё пропускаю, не могу ни спасти, ни уберечь. Очнувшись от причудливого забытья, качнув головой, чтобы наконец-то упорядочить фантазии и размышления, я увидел дверь.
        Оказывается, всё это время она дрожала в воздухе прямо напротив меня, в одном лишь шаге!
        Какой красивый, но странный мир, если извечная тяга к путешествиям на некоторое время совершенно покинула меня.
        Я повернул ручку, ожидая оказаться рядом со своим домом, но вместо того шагнул в самое сердце урагана. В бешено клубящуюся, волнующуюся муть. Это был не мой мир, какой-то другой, неопределённый или неопределившийся. Дверь с шумом захлопнулась и исчезла. Ветер рвал одежду и трепал волосы, но нужно было идти, идти, чтобы разобраться в происходящем.
        Пробираясь от порыва к порыву ветра, замирая, когда мимо проносились клубы пыли, я постепенно выбрался с открытого пространства в чахлую рощицу, почти лишившуюся листьев. Было прохладно, не слишком, но достаточно, чтобы начать ёжиться и задумываться о том, где бы отогреться. Мрачное небо предвещало дождь.
        Однако мои предчувствия были несоизмеримо сильнее, чем внешние неудобства, настигшие в этой реальности. А значит, мне как можно скорее требовалось выбраться отсюда, чтобы найти истинный источник волнения. Или же будет поздно.
        Отчего - поздно, я не знал, не был уверен, но волнение не стихало, подталкивало и теребило, настойчиво убеждая продолжать путь, а не пережидать местное ненастье.
        Впрочем, я прислушался к себе и понял, что одна из дверей совсем рядом. Только различить её наверняка сложно в такой-то круговерти пыли, ветра и нарастающей темноты.
        Выбрав направление, я прошёл между деревьями, и внезапно ветер стих. Я стоял у подножия полуразрушенного храма, некогда величественного и прекрасного, сейчас же ставшего пристанищем песков и юного леса. Пробравшись внутрь через расколотые временем каменные плиты, служившие прежде дверями, я оглядел сумрачный зал и приметил выход на противоположной стороне.
        Он-то и был мне нужен.
        Хотелось пробежать последние метры, но я двинулся осторожно. Кто знает, какие ловушки могут поджидать меня здесь? Ещё недавно совершенно безопасный мир обернулся большой мышеловкой для странников, а этот с самого начала не проявил никакого дружелюбия.
        Местами пол провалился, кое-где обвалились стены, и приходилось обходить куски каменной кладки и обрушившиеся колонны. Несколько раз я оступился, поскользнувшись на осколках витражного стекла, что за картину оно собой являло, уже было не понять. Наконец дверь - удивительно, она приотворённая! - встала прямо передо мной.
        Я не стал задерживаться или раздумывать, в этом и была моя ошибка.

* * *
        Не тот мир.
        Понимание пронзило меня, но поздно было поворачивать назад. Я оказался ещё дальше от дома, где был так исключительно нужен. Пусть здесь царил ласковый вечер, не оставалось ни единой секунды, чтобы любоваться им. Воздух обещал, что нужный мне выход появится не раньше следующего утра, но как я мог ждать столь долго!
        В пальцах сам по себе возник шаманский нож, но я не успел резануть по ладони. За запястье меня поймал отец.
        - Ты слишком часто оказываешься рядом, - недовольно проворчал я, понимая вдруг: дому ничто не угрожает, всё это выдумка. Его выдумка, его загадка, состряпанная специально для меня. И не было никакой опасности в первом мире, и не начиналась буря во втором.
        - Ты злоупотребляешь, - он разжал мои пальцы, отбирая клинок, но тот, конечно, тотчас же исчез, не позволив пленить себя. - Я столько раз предупреждал.
        - И решил проверить меня? Разве не было разумным воспользоваться этим способом, если принимать на веру условия твоей задачки?
        - Разумным было бы угадать, что тебя проверяют, - парировал он, обнимая меня за плечи. Тут же мы оказались в моём саду, вечерний свет позолотил кроны деревьев.
        - Ты что-то скрываешь от меня.
        Развернувшись к нему, я постарался угадать, что прячется за маской невозмутимости, но не сумел, он же только улыбался. Тайны оставались тайнами, и я знал, что ответит лишь время, но это раздражало меня, как же сильно это меня раздражало.
        - Позже, узнаешь позже, - пообещал он мне спустя несколько минут.
        Налетел порыв ветра, и вместе с ним он исчез.

* * *
        Несколько дней двери не появлялись, не манили чужие миры. У меня было много работы, и я даже радовался такому затишью, пока однажды вечером не пришёл ливень. Целый ураган обрушился на город, и был у него такой знакомый голос, что я не сдержался и выбежал во двор.
        Струи дождя исхлестали меня, промочив насквозь, но я стоял, вглядываясь в небо и прислушиваясь, пытаясь понять, где сталкивался уже с этакой стихией.
        Не угадал, не вспомнил, только почти простыл.
        Громыхала гроза, сияла до дрожи в стёклах, потоки воды превратили улицы в реки, но я так и не мог подобрать нужного имени. И так ли уж оно было важно?..
        Я вернулся на крыльцу, отчего-то обессиленный. Быть может, это всего лишь очередная проверка? Если бы знать, что на самом деле задумал отец… Если бы…
        На мгновение я оказался в коконе сомнений и вопросов, но затем оставил его под дождём и вошёл в дом. Здесь меня ожидало тепло и камин, чай и недописанные стихотворения.
        Пока над крышами носились ветра, пока лил дождь, в ткани реальности что-то изменялось, трансформировалось, превращалось во что-то ещё. Я не мог уловить сути этих изменений, потому отпустил все размышления. Пусть меняется, пусть перетекает в новую форму, пусть, пусть… Возможно, так к нам приходило лето, горьким полынным вкусом, терпким ароматом прошедшей грозы. Быть может, так перетекал в новую форму я сам. Неважно. Время для ответов пока не пришло, и потому я не знал имени урагана.
        144. Круг за кругом
        Река здесь разливалась широко, обегая холм и уходя в манящие дали лугов, пестрящие разными красками: всё цвело и благоухало. Дверь выпустила меня на самой вершине холма, и теперь не хотелось спускаться, слишком уж чарующим был вид, слишком сияла в солнечных лучах вода. А уж сколько оттенков и полутонов разбросала кисть весны по луговому полотну! К тому же было до сонного тепло, пели птицы, и время тут словно застыло. Отчего же не понежиться и не насладиться?
        Я лёг на спину, надо мной раскинулось небо, лёгкие облачка раскрашивали его, сами по себе превращались в картины, медленно уплывали и менялись в пальцах ветра. Когда я направлялся в эту реальность, у меня совершенно точно было какое-то дело, вот только теперь я абсолютно забыл о нём.
        И даже уснул, убаюканный солнцем и спокойствием.

* * *
        Сквозь заросли трав, доходящие ей почти до пояса, пробиралась девушка с венком на голове. Солнце играло в её волосах, глаза, опушённые длинными ресницами, казались то медовыми, то золотыми.
        Наконец она вышла на пригорок и замерла. Здесь колыхали ветвями несколько диких яблонь, в их тени бурно разрослись лютики, золотые цветки расцвечивали зелёный ковёр.
        Девушка уселась в корнях одной из яблонь и прикрыла глаза, отдыхая от быстрой ходьбы. Она, видно, кого-то ждала, а может, и просто хотела побыть в одиночестве. Солнце стояло высоко, пели птицы, и никто не осудил бы её за желание насладиться восхитительным днём.
        Неподалёку, но уже у самой воды паслись лошади - белые и шоколадные бока одинаково ласково облизывало солнце. Только один чисто чёрный жеребец гарцевал поодаль от остального табуна, играя с ветрами и довольно всхрапывая. Посидев неподвижно, девушка повернулась в ту сторону и залюбовалась этим.
        Вряд ли она замечала что-то ещё.
        День полнился покоем, и даже когда на другом конце луга появился парень, солнце не нахмурилось, а ветер не стал порывистым и резким. Раздвигая высокие травы, улыбаясь чему-то, парень приближался - он издали заметил девушку и шёл целенаправленно, пусть порой оступался, видимо, попадая в ложбинки и ямки.
        Но вот он оказался так близко, что девушка повернула голову на шорох трав.
        - Энке, - улыбнулась она. - Всё же пришёл.
        - Думала, я испугаюсь?
        Она дёрнула плечом, будто не была уверена, а затем кивнула, и Энке послушно сел рядом.
        - И что же ты хочешь, раз такой смелый? - щурясь от солнца, она чуть откинулась на яблоневый ствол. - Чего желаешь?
        Энке ответил не сразу, посмотрел на неё пристально, и взгляд этот был полон восхищения и чего-то ещё, чего-то, что и сам Энке не сознавал.
        - Поцелуй? - предположил он.
        Усмехнувшись, она закрыла глаза. Провела языком по губам, точно была немного змейкой.
        - Поцелуй, - повторила, и насмешка прозвучала даже слишком явно.
        - Но ведь я пришёл… и ты обещала, Нэйя! - ох, как же он был недоволен таким милым обманом.
        По верхушкам трав пробежал ветер, ещё нестерпимее засияла река, Нэйя расслабленно вздохнула.
        - Энке, ты слышал, в деревне говорили, что видели здесь полуденицу?
        - Это сказки, Нэйя, - он засмеялся так громко, что в ответ заржали испуганно кони. - Нет таких существ в наших краях, да и в других они вряд ли водятся. Напечёт когда жаром голову, может и не такое увидеться.
        - И русалок нет? - продолжала допытываться Нэйя. - Совсем нет?
        - Лично я ни одной не видал, - разошёлся Энке. - А сколько раз по ночам рыбачил - не перечесть. Что ж они ко мне не приходили?
        - И правда, - тут Нэйя схватила его за ворот рубахи и потянула на себя. Энке опешил, но поддался, решив, видно, что это обещанный поцелуй. Но нет, Нэйя потянула за шнурок и вытащила амулет. - А оберег носишь, - глаза её сияли золотом.
        - Это материн подарок, - смутился Энке тут же. - Как его не носить?
        - Зачем тебе оберег? Тебе ж никто не грозит, - она не касалась деревянного круга с вырезанными символами, отчего тот качался и дёргался на длинном шнурке. - Снимай, Энке, снимай его.
        - А ты сама-то?
        Нэйя отпустила шнурок и дёрнула ворот платья, высвобождая потайные крючки. Скоро Энке увидел тонкие девичьи ключицы, соблазнительную ямку между ними. Никаких амулетов Нэйя не носила.
        - Видишь? - она провела пальцами по шее. - Я ничего не боюсь, а маменьки твоей тут нет.
        Энке чуть покраснел и стащил шнурок через голову, он хотел уже спрятать оберег в карман, но Нэйя указала на расщелину в стволе яблони.
        - Оставь тут, потом заберёшь.
        Энке послушался, неловко пристроил оберег в указанном местечке и снова уселся, не сводя с неё взгляда. Нэйя сразу поднялась и потянулась, раскинула руки, точно желая обнять весь мир.
        - Глупый ты, Энке, такой глупый, - почти пропела она. - Не бывает их, говоришь?
        - Не бывает, - уверенность в его голосе звенела сталью, да и игра эта ему отчего-то нравилась.
        - И ведьм?
        - И ведьм!
        Она запустила ладонь в волосы, сплетённые в замысловатую косу, и та сама собой рассыпалась, золотистые пряди разлетелись по плечам. Повернувшись к Энке, Нэйя ещё раз усмехнулась.
        - Красивая?
        - Ты в деревне лучше всех, - признал Энке. Им владело смятение, оттого он не спешил встать.
        - Значит, поцелуй хочешь… - Нэйя крутнулась на месте, лёгкая юбка поднялась, открывая Энке красоту стройных ножек, а потом Нэйя упала к нему на колени, укладывая ладони на плечи. - Так давай же я тебя поцелую, бесстрашного.
        Её губы накрыли его рот, Энке зажмурился от наслаждения, и в тот же миг Нэйя полностью изменилась.
        Кожа её стала чёрной, волосы повисли неаккуратными грязными прядями, тонкие пальчики увенчались когтями. Страшная, дикая, сидела на коленях Энке совсем не лукавая девушка, бежавшая сюда через луг. Этакое чудище было ещё поискать!
        Но Энке уже не сумел бы вырваться, с каждой секундой он всё бледнел и бледнел, пока вдруг не повалился обессиленно, больше в нём не осталось ни сил, ни самой жизни. Нэйя вытерла губы тыльной стороной руки.
        - Не нас, Энке, нет, а тебя, - усмехнулась она и фыркнула на амулет. - И зря ты маменьку не слушался, бесстрашный.
        Миг - и Нэйя снова стала девушкой, поправила волосы, собирая их в косу, а затем стремглав побежала через луг к деревне, которую было не видно за рощицей.

* * *
        Проснувшись, я потёр лицо ладонями, а потом встал. Сон оставил странное чувство.
        Внизу всё так же мирно бежала река, так же ярко пестрели цветами луга, да и небо выгибалось синее-синее. Там, где росло несколько диких яблонь, сидела девушка, а через разнотравье спешил к ней парень. И досматривать их встречу мне совершенно не хотелось.
        Дверь распахнулась за моей спиной, я развернулся и шагнул в неё, не оглядываясь. Пусть уж в этом тёплом и солнечном мире Энке и Нэйя завершают круг за кругом, пока не разгадают друг друга.
        145. Ливень и Простуда
        Жадные пальцы туч схватили солнце, мир помрачнел, встрепенулся ветер в кронах, помчался по черепичным крышам. В воздухе чувствовалась поступь грозы, её влажное дыхание. Жители города спешили поскорее убраться с улиц, а я замер на смотровой площадке, совершенно не собираясь спасаться.
        Возможно, эта гроза меня и ждала, меня и жаждала настигнуть. Облачная гряда всё вырастала, набиралась синевы, такой глубокой, что местами была уже почти фиолетовой. Она словно собиралась смять красные крыши, вонзить острые клыки молний в уличные плитки, зарычать в жестяные глотки водостоков.
        Мне хотелось видеть это. Каждый разгул стихий - особенный. Я мечтал быть свидетелем, зрителем, приглашённым в первый ряд.
        Зарокотало внезапно и сразу с нескольких сторон. Город совсем помрачнел, надвигая крыши получше, замирая в тяжёлых лапах грозы. Солнце просвечивало болезненно жёлтым пятном, но ни единый луч не сумел пробраться сквозь облака, такие те оказались плотные.
        Робкие ещё первые капли упали в пыль, снова промчался ветер, и я выступил из-под крыши, которая должна была защищать от дождя тех, кто решил полюбоваться городом с этого места.
        В тот же миг, точно это и стало сигналом, хлынул ливень.
        Он, конечно, промочил меня до нитки сразу. Молнии сияли столь ярко, что в этом мистическом свете стены зданий выбеливались до немоты. Гром раскатывался по небу, эхом разбегался по улочкам, заставлял стёкла звенеть.
        Я стоял почти что в эпицентре, охваченный вдохновением и радостью, наслаждаясь каждой секундой. Холод не чувствовался - слишком волнительно всё это было, слишком ярко, чтобы уделять внимание нуждам тела.
        Ливень бил меня по плечам, вплетался в волосы, скользил пальцами по лицу. Я закрыл глаза, впитывая его в себя, проникая мыслью в его суть, становясь им на эти краткие мгновения.
        Гроза вылизывала город огромным языком, рычала, кричала, прыгала между домов. В ней воплотилась чистейшая природная мощь, и город сдался сразу, без боя, без сопротивления. Улицы были пусты, по ним бежали потоки воды…
        Когда я засмеялся, не в силах больше вмещать ликование, рядом со мной остановился юноша. Я узнал в нём Ливень.
        - Так ты пришёл на встречу, - улыбнулся он. - Я ждал.
        Мы пожали руки друг другу.
        - Но думал, я не решусь? - усмехнувшись, я коснулся длинных прядей его волос. - Зря ты так.
        - Мало кто решается, посмотри, как шумно и ярко кругом, - гром заглушил последнее слово, и он улыбнулся.
        - Иногда я люблю и грохот, и свет, - ответил я в тон.
        Он потянул меня за собой, и вот мы уже стояли на крыше собора. Отсюда можно было рассмотреть весь город, увидеть, как он затоплен, покорён, как он тонет в стихии.
        - Красиво, - сказал Ливень. - Но уже скоро мне нужно бежать.
        - Жаль, - я только качнул головой. - В иной мир?
        - Да, хочешь со мной? - он сощурился. - Но ты заболеешь, непременно. Кто же выдержит столько влаги, кроме дождей?
        - Попробуем.
        Отказаться от нового для себя путешествия не может ни один странник, Ливень, похоже, прекрасно знал это, так что больше ничего не спрашивал.

* * *
        Мы помчались с ветром и даже быстрее: ливням и грозам не нужно было открывать дверей, они пересекали грани реальностей так свободно и быстро, будто одновременно присутствовали в каждой из них. Раньше мне не приходилось путешествовать таким образом. Мы мчались от мира к миру, напитывали поля, орошали леса, прыгали с холма на холм. Мы даже гудели в ущелье, а молнии дробили камни, пока Ливень превращал горную речушку в неуправляемый жуткий поток.
        Реальности боялись нас и радовались нам, приветствовали и прятались, и никогда ещё я не видел такого калейдоскопа миров, такой их пестроты, ведь нигде мы не задерживались слишком надолго.
        Это было удивительно и чудесно.
        В конце концов, Ливень оставил меня неподалёку от дома, промокшего, но счастливого. Я возвращался пустынной улицей, в ароматах недавно распустившегося жасмина. Во мне уже бушевала простуда, но единение со стихией того стоило. Я совсем ни о чём не жалел.

* * *
        Просыпался я тяжело, поднимаясь из глубин сна, как из-под воды. Грудь сдавило, дышать было тяжело, и когда я всё же открыл глаза, мне показалось, что простуда выглядывает между рёбер, довольно скалясь.
        Бороться с ней у меня не было никаких сил, но и сдаваться я был не намерен. Впрочем, когда я сумел добраться до кухни и остановился у стола передохнуть, в окно постучали. За стеклом маячил Ливень.
        - Давай-ка помогу, - предложил он, просачиваясь внутрь и сразу разворачиваясь к плите. - Раз уж ты болеешь по моей вине.
        Говорить я не мог - простуда уже добралась до голоса и с радостью сожрала его. Ливень понимающе усмехнулся.
        Очень скоро мы вместе пили чай с липовым мёдом и малиновым вареньем.
        - Вчера, когда я оставил тебя здесь, - рассказывал Ливень, - меня ещё ждали в холмах. Но ты наверняка проспал наш праздник.
        - Выходит, что так, - сумел я ответить, согревшись чаем.
        - Хозяин холмов и леса ждёт тебя в гости, - продолжал он. - Приходи обязательно.
        Конечно, я и без того собирался это сделать.
        Мы продолжали чаепитие, и время текло медленно и славно. Ливень говорил, и его короткие, но причудливые сказки надолго запечатлелись в моей памяти. Я почти готов был начать их записывать, как вдруг рядом со мной появилась простуда, теперь-то я смог рассмотреть её. Водянистый взгляд и спутанные космы волос, узловатые пальцы, сморщенное и перекошенное тельце… И пасть, полная острых зубов.
        Ливень тоже увидел её и заметил:
        - А вот и ты.
        Простуда только оскалилась.
        - Зря сюда пришла, тебе тут не место, - он сделал глоток чая. - Совсем не место.
        Простуда тихонько заскулила, но всё же начала отступать, уходить в тень, и мне стало легче.
        - Как тебе удаётся? - поинтересовался я, когда она скрылась в тени.
        - В каком-то смысле, она моё порождение, вот и… - он засмеялся. - Не бери в голову. Как ты себя чувствуешь?
        - Лучше, - признал я.
        - Прогулку мы, конечно, не продолжим, - Ливень поднялся, - но простуду я уведу с собой. И жду тебя снова, ты найдёшь меня.
        Он исчез, как и положено исчезать Ливню, и я остался один в доме, а за окнами тихо шептал дождь - другой, зато уютный.

* * *
        Новую прогулку со стихией я наметил на те летние дни, когда дождевая влага кажется удивительно тёплой. Вот только до этих дней ещё предстояло дожить. Каждую ночь во снах мне приходили яркие образы нашей первой прогулки, буйство стихии, ослепительное сияние молний, тучи, похожие на диких кудлатых зверей…
        Мне иногда снилась даже простуда, я ничуть не злился на неё, ведь, в конце концов, она была в своём праве, когда напала на меня в тот раз.
        146. Октябрь
        Был октябрь. Туман ластился как зверёк, но утекал из рук, едва только пожелаешь его погладить. Осенние сумерки, точно лиловые чернила, вылились на город, заполнив каждый уголок. Дрожал фонарный свет, отражаясь во влажном зеркале тротуара. Где-то, наверное, кипела вечерняя жизнь, но здесь, в парке, куда забросила меня очередная дверь, стояла тишина и не бродило ни единой души.
        Никто не мешал вдоволь проникнуться внезапным любимым месяцем.
        Туман рос и креп, плыл аллеями, обнимал теряющие листву деревья, струился, и теперь уже не напоминал зверька, рядом со мной бесшумно крался настоящий матёрый зверь, переступая мощными лапами по палой листве. Я улыбнулся ему. В воздухе звенело известие, дрожала тончайшей паутинкой новость - под утро город укроется первым снежком. Но пока что вечер казался почти тёплым, а по паркам и улицам бродил туман.
        Не всякий раз можно было понять, для чего ступаешь в один из миров, но сюда я проник, чтобы увидеть священное таинство октября, удивительный переходный момент, когда ещё вчера стоявшие полуодетыми деревья на утро метут небо обнажёнными ветвями. Миг, когда все, до последнего, листья забирает себе осень. Особенное ощущение - окунуться во влажную воду октября, когда только мгновение назад был в сладком дурмане начала июня.

* * *
        Я свернул с аллеи прямо в объятия тумана. Он был столь осторожен, когда тёк над тротуарной плиткой, но тут, в тени сразу же показал характер: бисером капель осыпал волосы, принялся тыкаться холодным носом в щеки, попытался запустить ледяные пальцы под пальто.
        Мы шли вдвоём сквозь тишину, пронизывая напряжённый покой натянутых струн-ветвей, ожидавших, когда же осень сыграет мелодию. Я слышал внутри самого себя, что это за гармония, отдалённо она напоминала классический мотив, но в самый последний момент исчезала, не позволяя угадать себя до конца: сцена ещё зияла пустотой, над ней не загорелись софиты.
        Запрокинув голову, я увидел, как глубокое небо пронзают ветви, сквозь мельчайшие проколы лился холодный свет - звёзды.
        В сумраке, окутывающем парк, возникали совершенные картины. Серебристый туман то открывал их, то снова укутывал полупрозрачной вуалью. О, если бы только можно было зарисовать это с натуры! Вот только моих способностей для этого слишком мало. Вся красота сохранится навечно лишь в памяти, нет ни малейшего шанса разделить это с кем-нибудь, подарить частичку этого чуда. Разве что, с туманом, сейчас доверчиво прильнувшим ко мне.

* * *
        Ещё несколько шагов, неверный фонарный свет затерялся среди деревьев, туман отнял голос у всего мира, даже звук моих шагов, исчез любой шорох, любой шум. То ли парк обернулся лесом, то ли я снова пересёк границу миров или даже вошёл в чужой сон, но всё равно остался в сумрачном октябре. Напротив меня, то выступая из туманного морока, то вновь погружаясь в него, возвышался клён. Часть ветвей освободилась от ноши, на другой чуть дрожала листва, во мраке она была тёмной, но всё же угадывалось, что каждый лист разрисован алым и золотым. Один за другим, безмолвно и почти не кружась, они отрывались от ветвей и опускались в безвременье и темноту.
        Ветра не было. В этот час ничто не смело нарушить тишину. Я опустился на ковёр из листьев. Сердце переполняло ощущение сопричастности к величайшему таинству, оно пронизывало всю мою суть, и сам собой в ладонь скользнул шаманский клинок. Не для того чтобы наносить себе раны, не чтобы кормить осень кровью с ладони. Лезвие напитывалось туманом, игрой теней, октябрём.

* * *
        Ночь. Туман улёгся, уснул у неё на груди, а после ускользнул в иное измерение, откуда приходил погостить, мир стал удивительно прозрачным. Небо - сине-фиолетовая тушь - расчертилась чёрным, самым чёрным из всех возможных чёрных - спящими на ладонях осени деревьями. Лунный свет мягко падал сквозь ветви и выхватывал лежавшие у корней кучи листвы. Днём они - увядающее, быстро теряющее блеск золото, но сейчас мерцали холодным потемневшим от времени серебром.
        Я видел, как печальной темной птицей падал лист, в безветрии ничто его не подхватило, он сделал лишь один печальный круг и, обессилев, упал, издав краткий шорох, как будто вскрикнув.
        Воздух дышал морозом. Обманчивое тепло вечера улетучилось, как будто купол небес выпил его, словно там развернулся колодец, прорубленный насквозь в иные реальности. Оттуда и звезды сквозят извечной прохладой. Моё дыхание обернулось туманом, осело на воротнике не каплями, но инеем. Я смотрел в глаза осени, и она улыбалась мне в ответ, хоть лица её было не различить во мраке.
        Ветви деревьев скрещивались надо мной дивным узором, казалось даже, что они превратились в огромный Ловец снов, и перья, которые его украшают - клочья тумана.
        Сорвался и упал ещё один лист.

* * *
        Небо просветлело постепенно, но осталось бездонным, выгнулось раковиной, готовясь открыться и показать наконец сияющую свежим перламутром жемчужину солнца. Весь небесный купол мягко сиял, пусть и был ещё тёмным. Клён напротив меня в пробуждающемся свете лишался последних листьев.
        Проснулся и ветер, тронул несмело струны деревьев - звук заполнил собой пространство.
        В прибывающем, стремительно нарастающем сиянии всё вокруг преображается - иней и изморозь выплетают белое кружево, тончайшее и хрупкое, преобразили драгоценности палой листвы, украсили ветви.
        Я поднялся. В моих волосах тоже сияла морозная ненастоящая седина.

* * *
        Всходило солнце. За деревьями на небосводе пролился розоватый румянец, нарастающий золотом. Свет пронизал всё вокруг, скрадывая расстояния. Ночью казалось, что я ушёл в глубь и тишь, теперь же стоял только в паре шагов от аллейки. Заколдованный и таинственный мир превратился в обычный парк.
        Или я снова незаметно для себя пересёк границу?
        Неспешно я прошёл по усыпанным листвой дорожкам. Нагие ветви полоскались в солнечном сиянии. Я миновал ворота и оглянулся - чёрные росчерки крон нежным плетением удерживали растекающееся небесное золото. Стремительно таяло белое кружево, а воздух переполнился горьковатым и терпким ароматом - прелой листвы, орехов, дыма.
        Моя дверь поджидала за углом, но так не хотелось покидать осень, так не хотелось расставаться с ней. Иногда мне казалось, что только с ней я по-настоящему един. Шагнуть в октябрь из июня, чтобы провести с ней хотя бы одну ночь - это был дар. И от него нелегко было отказаться, я медлил, как если бы прощался с возлюбленной перед неизбежным расставанием, я старался удержать хрупкие пальцы, снова поймать лёгкую улыбку.
        Нарастал солнечный свет, осень сияла, лучилась и околдовывала. Можно ли вечность остаться с ней?!
        Меня звала дорога, и я повернулся спиной к парку, медленно побрёл по тротуару мимо спящих ещё домов. За углом уже открыло двери кафе - странно, ведь было чересчур рано - но я всё же вошёл, только в последний момент осознав, что это и есть моя дверь.
        Осень простилась со мной, однако её обещание согревало сердце. Мы обязательно увидимся снова. Время придёт.
        147. Замок
        Утро выдалось удивительно ясным и тёплым. Шагнув с крыльца, я оказался в новой реальности, а под ноги легла крепкая тропа. Я шёл по ней, наслаждаясь утренней свежестью, пока не остановился перед широким и глубоким ручьём. В воде отражалось синее небо и зелень склоняющихся над тропой деревьев. Перейти поток можно было по влажным обомшелым камням, а дальше тропа резко забирала вверх, карабкаясь по склону холма, туда, где среди зарослей возвышался остов замка, всё ещё исполненный гордости и величия.
        Место дышало древностью и мечтами о прекрасном прошлом, в котором находилось время для любви и побед. Сначала я долго рассматривал старую кладку, не подходя ближе, а затем всё же не выдержал соблазна и двинулся прямо к стенам.
        Остановившись перед наполовину обвалившейся аркой входа, я запрокинул голову вверх: там, среди растрескавшихся от времени камней ютились ласточкины гнезда, из которых то и дело выглядывали жадные рты, а стайка взбалмошных родителей носилась туда-сюда, таская птенцам мошкару. Улыбнувшись им, я прошёл дальше и оказался в замковом дворе, где тут и там лежали камни, упавшие со стен, проросли сорные травы и шиповник. Солнечный свет точно разрезал двор надвое, и я замер в затенённой части, глядя на солнечную сторону. Стоило только отпустить свои мысли, и мне привиделся этот же замок, только полный жизни: вот по двору перед мысленным взором пронеслись запыхавшиеся слуги, вот провели красавца боевого коня…
        Здесь точно оживали старые истории о рыцарях, те самые, что никогда не были правдой в моём мире, но могли случиться в каком-то другом, ведь реальностей так бесконечно много.
        Фантазия развеялась, перед моими глазами покачивались от ветерка метёлки травы, склонялись арками ветви шиповника, усеянные розоватыми цветками, благоухал жасмин, прятавшийся в тени.
        Замок звал продолжить знакомство, и я пересёк двор, приблизившись к полуистлевшей на петлях деревянной двери, которая некогда преграждала вход в башню. Теперь, конечно, она никого не могла остановить. В пыли лежало бурое от ржавчины кольцо, служившее в прежние времена дверной ручкой.
        После яркого солнца внутри было очень темно, пришлось постоять, привыкая. Вскоре ступени лестницы, старая листва и мусор выплыли из сумрака и обрели чёткие очертания. Мне захотелось подняться выше, как бы опасно это ни было.
        Я шёл, касаясь стены внезапно похолодевшими пальцами - камень надёжно удерживал в себе прохладу, каким бы ярким и солнечным ни был день. Лестница круто забирала вверх, заворачиваясь спиралью, местами ступени истёрлись, просели или начали рассыпаться, в них зияли дыры. Страшно было не провалиться - лестница внутри была не полой, а споткнуться и покатиться вниз, это уж точно не принесло бы никакого удовольствия. Свет проникал сквозь бойницы и трещины в камнях, тонкие лучи пронзали полумрак, как шпаги. Внезапно вспыхивали живыми искрами танцующие в воздухе пылинки.
        Когда лестница сделала новый поворот, выводя меня на верхнюю площадку, пришлось зажмуриться от яркого солнца. Привыкнув, я подошёл к краю. Зубцы здесь осыпались, и можно было легко оступиться, но меня не покидала уверенность, что со мной ничего страшного не произойдёт.
        С высоты башни было видно, что у подножия холма лежит посёлок, на другом конце стоит здание, очень похожее на церквушку, пусть даже в этом мире могут вообще не верить в богов. Солнечный свет превращал вид в пейзаж с картины умелого мастера, пронизанный тихим покоем и счастьем.
        Холм, заросший травой и кустарником, мягкой волной спускался к ручью, русло которого расходилось шире, берега золотились песком.
        Замечтавшись, я едва почувствовал, как задрожал воздух за моей спиной, а обернувшись, увидел дверь, зовущую продолжать путь. Конечно, хотелось оставаться в этом утре подольше, но я не стал отказываться от дороги.

* * *
        Единственное, что будто бы изменилось, - погода. Я стоял на башне, и пронизывающий ветер толкал меня в спину, то ли мечтая сбросить, то ли настойчиво увлекая на лестницу. Я оглянулся на вид, но не было ни посёлка, ни церквушки, мир совершенно точно изменился, остался лишь такой же разрушенный замок. Померк солнечный день, ветер хищно вцеплялся в остывшие камни, влажный туман струился над руслом ручья.
        Лестница в этой башне пришла в ещё большую негодность, спускаться оказалось сложно, то и дело вниз срывались камни и камешки, грохотали в горле лестницы, и я замирал, ожидая, когда же волна разрушения остановится.
        Замковый двор встретил меня запустением, только серые камни и больше совсем ничего, ветер нанёс пыли и палой листвы. За аркой ворот виднелась пожухлая рощица, тропа заросла травой, но там сейчас стояла совершенно сухая. Осень?
        День был слишком тёплый для осени, а деревья ещё не потеряли листву. Наверное, окончание лета. Тот миг, когда всё вокруг уже устремляется к увяданию.
        Я спустился к ручью - он был похож на тот, из летнего и солнечного мира, только не бежал резво, а зарос тиной и ряской, зацвёл, больше не щебеча весело на камнях. Да и по ширине он значительно уступал, мне удалось одолеть его одним прыжком.
        Интересно, зачем дорога показывает мне столь схожие и столь различные реальности?
        Сердце подсказывало, что новая дверь очень близко - всего-то добраться до поворота тропы, и на этот раз мне не хотелось задержаться. Когда же я перешагнул порог, то оказался в собственном саду - с нерешёнными вопросами и удивлением вместе.

* * *
        Вечером ко мне в гости заглянул Чефировый кот. Он с удовольствием выслушал мою историю, а затем сказал:
        - Ведь всё просто, оба замка родились из твоих снов, тебе же выдалась возможность посмотреть на то, как они теперь существуют.
        - Забавно, что оба они разрушаются, но один внушает приятные ощущения, а второй кажется зловещим, - усмехнулся я.
        - Одному ты подарил вторую жизнь, другому медленное умирание, - с радостью пояснил кот. - У тебя бывают разные настроения.
        - Да уж, вот это ты меня утешил, - я сделал глоток чая и спросил серьёзно: - Не нужно ли там моё вмешательство?
        - Ну, если было бы необходимо, ты понял бы это ещё у ворот, - отмахнулся кот.
        - Вдруг я не настолько сообразителен?
        - О, миры, что выросли из чьих-то снов, умеют призвать создателя к ответу, - и он довольно потянулся за новой порцией чая.
        Возможно, он был прав. Первый мир и вовсе не вызывал у меня печали, но вот второй. Как будто что-то там всё-таки оказалось не так, что-то было не настроено, недоделано. И я почти чувствовал зов, оставалось надеяться, что та реальность снова призовёт меня - сквозь сны или двери. Призовёт, чтобы я мог ей помочь.
        Когда Чефировый кот исчез в ночи, я закрыл двери от лунного света и поднялся в спальню. Предчувствие кололось в кончиках пальцев. Кажется, я понял, что именно увижу во сне. Ко мне придёт замок, которому некогда я сам дал жизнь.
        148. Плетущая время
        На меня надвигалась темнота, сумеречная реальность перетекала и лилась, в ней все формы были неопределёнными, полупрозрачными и растворялись тут же, стоило только вглядеться пристальнее. Я медленно шёл куда-то, сознавая, что здесь нет никаких направлений, нет ни верха, ни низа, и на самом деле я мог бы с тем же успехом лететь или плыть, а может, и вовсе постоянно оставался на месте, пока мир вокруг танцевал и плавно деформировался, создавая иллюзию смены пространства.
        Мрак и мгла иногда пронизывались лучами света, призрачного и неяркого, но настолько притягательного, что в какой-то миг я осознал, как стремлюсь догнать ускользающий луч, дотронуться до него, ощутить его прикосновение. И чем больше я погружался в эту реальность, тем отчётливее слышал повторяющийся монотонный звук.
        Очень похожий на тиканье часов, но только отчего-то во мне крепла уверенность, будто ничего общего именно с часовым механизмом этот звук не имел. Он значит что-то абсолютно другое. Вот только проверить наверняка можно было, если бы источник нашёлся, но я не видел его и не мог понять, где именно он находится. Тут и не было ничего настолько чёткого, чтобы это звалось «направлением».
        Иногда мне казалось, что я скольжу в кронах деревьев, иногда - будто прохожу морским дном, а вокруг колышутся водоросли. Порой возникало чувство, что всё вокруг лишь туман, и когда я протягивал руку, чтобы ощутить хоть что-нибудь пальцами, то кончики пальцев скользили по тончайшим нитям, а потом чувство исчезало, вокруг оставалась лишь пустота.
        Реальность текла сквозь меня, я пробирался через неё. Мне представлялось, что этот мир обрёл внезапно змеиную форму, скользит, обнимая меня кольцами гибкого тела, но не впуская в свою суть.
        Сначала мне хотелось понять, постичь, затем - выбраться, и наконец - раствориться.

* * *
        Здесь словно не было красок.
        Чёрное переливалось серыми полутонами, лишь редко возникало голубоватое свечение, но никаких красных и жёлтых тонов. И может быть, этот звук всё-таки был часовым механизмом, равнодушно отсчитывающим минуты в полном ничто - однажды я услышал бой часов.
        Или мне только показалось.
        Ещё мне слышалось дыхание, рваное, странное, дыхание пустоты или кого-то, в ней сокрытого, но страх или гнев были слишком ярки для этого места, потому я погружался дальше, не становясь их источником, не порождая их внутри себя.

* * *
        В тот миг, когда я почти перестал ощущать себя, когда почти слился с мглой, забывшись, потеряв все устремления, из темноты вырисовалась она. Стройная и большеглазая - зрачки, переполненные мраком, она удерживала в пальцах тонкую и ярко сияющую голубым нить. Чётко очерченные губы улыбались - так, словно улыбка к ним примёрзла навечно.
        - Странник? - удивилась она. - Здесь не должно проходить путей, это опасно. Здесь не сработает никакой компас, тебе не выйти назад.
        Я замер, если я ещё мог замереть, а не течь, не изменяться вместе со всем вокруг.
        - Дверь впустила, дверь должна и выпустить, - но у меня больше не было никаких мыслей, и внутри меня не дрожала привычная стрелка.
        Она продолжала улыбаться, нить в пальцах обернулась змеёй, обвила тонкое запястье и скользнула выше, выросла, обняла за шею, чтобы мгновенно опять стать только нитью.
        - Я плету здесь время, - усмехнулась она. - Странникам нельзя этого видеть.
        - Странники могут быть вне временного потока, - вспомнил я.
        - А могут не быть. Совсем не быть, - она засмеялась и схватила меня за руку.
        Мир не обрёл конкретности, напротив, стал ещё более аморфным, мы скользнули, пронеслись сквозь него падающими звёздами, и внезапно оказались у громадной прялки. Веретено прыгало само по себе, и его виток за витком обнимала сияющая нить. Чудовищные механизмы, двигались, издавая тот самый звук, что преследовал меня с самого начала. Среди колёс и шестерёнок проглядывали очертания и часового механизма тоже, словно одно становилось другим, а потом всё вместе превращалось во что-то третье.
        Непрерывное движение завораживало.
        И кажется, я узнал ту, что застыла рядом со мной, улыбаясь.
        - Это не обычный поток времени, не нить судьбы, - сказал я, попытавшись схватить кончик той нити, что недавно казалась змеёй.
        - Так и есть, - снова змея оплела её запястья. - Поток времени не сплести в одиночку, кто бы за то ни брался.
        - Ты…
        - Тс-с-с, - прошипели они со змеёй вместе. - Я не спрашиваю твоего имени, ты не называешь моё, уговор?
        - Уговор, - согласился я тут же.
        Сейчас только я сумел рассмотреть, что её большие глаза, схожие с прозрачными кристаллами, словно хранили за тонкой оболочкой темноту, что всё время двигалась и клубилась.
        Был ещё один вопрос, на который мне требовался ответ.
        - Зачем я здесь? - озвучил я.
        Змея перекатилась по её плечам и уставилась мне в лицо, изредка пробуя на вкус воздух. Раздвоенный язык мелькал так быстро, едва заметишь.
        - А зачем ты здесь? Разве тут ничто не подсказывает? - её ладонь легла мне на грудь, пальцы казались полупрозрачными. Всё вокруг было наполовину призрачным, не выступившим в явь, распадающимся или… ещё не сотворённым для времени.
        Я молчал, и тишина лилась снаружи и давила изнутри, монотонные звуки работающей прялки ничуть не мешали утонуть в тиши.
        - Похоже, ты пришёл слишком рано, - засмеялась она. - Я подарю тебе нить, пусть она выведет тебя прочь… И останется с тобой. Нить злого рока, которую я не впряду в твою судьбу.
        Она дёрнула змею за хвост, и та опять стала ниткой. Смотав быстро клубок, она протянула его мне.
        - Держи.
        Едва я хотел поймать его в ладони, как клубок понёсся сквозь мрак, разматываясь на ходу. Я поймал только самый кончик нитки.
        - Следуй за ним, пока твой компас не вспомнит себя, - прозвучало последнее напутствие.
        Прялка словно отступила назад, хотя звук ничуть не стал тише. Впрочем, прежде он не стал и громче. Он пронизывал всё пространство здесь, оставаясь одинаковым повсюду. Не размышляя больше об этих причудах, я побежал за клубком - сияющее голубым пятнышко сильно опережало меня.
        Я смытывал нить на пальцы, но, конечно, клубок и не думал кончаться. Он вёл меня сквозь и прочь. И это были единственные направления, которые тут удавалось угадать. Когда же в моих руках оказался клубок, ничуть не уступающий по размерам тому, что прыгал впереди, тьма развиднелась, точно где-то за деревьями забрезжил рассвет.
        А немногим позже я и правда оказался в лесу, очень знакомом лесу.
        Я оказался на холмах, а клубок в моих руках… Был единственным, нить не разматывалась, компас в груди почти ощутимо гудел.
        Только я решил сунуть клубок в карман, как он обернулся змеёй и крепко сжал моё запястье, и… внезапно змея превратилась в серебряный браслет. Мой рок, который та, что имеет право, не вплела в мою судьбу.
        Лучшего дара никто не мог и пожелать.
        Но мне хотелось снова проникнуть в реальность, где звучал неумолчно звук чудовищной прялки.
        149. Сказки
        Иногда встречались целые миры, которые сплошь состояли из сбывшихся сказок, прилетевших из других реальностей. Но обманываться этим не стоило, ведь не всегда сказки оказывались добрыми. Когда я ступил на каменистое плато, красноватая и сухая почва которого в лучах заката казалась ещё более безжизненной, у меня не осталось сомнений, что местные сказки были совсем не дружелюбными. Однако под ногами пружинила тропа, и следовало идти, а не стоять на месте. Выбраться из реальности раньше, чем отыщется дверь, всё равно невозможно.
        Довольно скоро плато начало спускаться - террасами, живописными скалами, обрывами и уступами, и я даже залюбовался пейзажем. Всё-таки красота таилась и среди камней, и в усталом сиянии клонящегося к западу ало-оранжевого солнца.
        Немногим ниже виднелась рощица, наверняка окаймляющая не то ручей, не то речушку. Под кронами воды я рассмотреть не мог, но в воздухе мерещился запах текучей влаги. Туда я и направился, не столько рассчитывая отыскать выход, сколько надеясь увидеть что-то интересное.
        Немногим раньше, когда я переступал порог этого мира, кое-кто пообещал мне сказку, вот её-то я и искал.

* * *
        Под кронами деревьев, которых я не знал и оказавшихся гораздо больше, старше и выше, чем я мог предположить, когда смотрел с высоты, сгустились сумерки, точно свет отказывался заглядывать сюда. Над водами ручья - уж слишком узким был поток для реки - мерцали светлячки блуждающих огоньков. Они то взмывали вверх, то внезапно падали к самой воде, то опять кружились, гоняясь друг за другом. Я шёл осторожно и тихо, но меня всё же заметили - не эти пламенеющие создания, если они вообще были живыми, а не каким-то проявлением стихий, но некто, плеснувшийся в воде, как большая рыба.
        Я приблизился к берегу, с любопытством вглядываюсь в тёмный ручей, но огни, порхающие вокруг, ничуть не помогали рассмотреть хоть что-нибудь. Блики, разбегающиеся по медленно текущей, словно маслянистой воде, даже стали помехой.
        Впрочем, я выбрал местечко между выпирающих из земли огромных корней одного из деревьев, и затаился там, ожидая, что тот, кого я вспугнул, полюбопытствует, не покинул ли я эти места.
        Ждать пришлось не слишком долго, поверхность воды рассекло сильное тело, и я про себя назвал это существо русалкой, хотя оно мало походило на устоявшийся в некоторых легендах образ. Хвост, конечно же, был, но туловище тоже больше напоминало рыбье, а длинные крючковатые пальцы, сплетённые перепонками, увенчивались острыми когтями. Приплюснутая голова с выступающими вперёд челюстями и крупными белёсыми плошками глаз мало кому показалась бы симпатичной. А уж острые зубы уверили меня - это существо отнюдь не от испуга скрылось под водой, скорее, оно намеревалось поохотиться.
        Теперь мы - двое охотников - чуяли друг друга и изучали, вот только я искал сказки, а оно - жертву, и в схватке я неминуемо бы проиграл.
        Мне пришлось отступить. Осторожно, стараясь не привлекать лишнего внимания, я перешагнул корень и устремился вдоль ручья, но на почтительном расстоянии. Хотя кто же знал точно, как именно охотились здешние русалки?
        Чуть поодаль ручей разливался в большое тёмное озеро, деревья на его берегу становились выше, а кроны их гуще. Я не знал, закатилось ли солнце, тут в любом случае уже была почти что ночь. Никакого света, разве что блуждающие огни, никакого тепла.
        Обогнув озеро, я заметил тропу, уводящую из рощи, и поспешил ею воспользоваться, под открытым небом, как мне показалось, было немного безопаснее.
        Когда кроны выпустили меня на свет, от солнца остался лишь крохотный алый кусочек, всё небо полыхало оранжевым, а передо мной расстилалась степь. Сухие травы шуршали на ветру. Присев на ближайшую кочку, я перевёл дух. Может, тут и нет историй, не в каждом мире они вообще таковы, что их стоит рассказывать, не из таких ли этот? Все сказки сбылись и утратили себя?
        Всякое ведь случается.
        Пока я раздумывал, ветер стал сильнее, а солнце закатилось. Небеса пока всё ещё полыхали, но темнели стремительно и неотвратимо. Над моей головой пронеслась летучая мышь, и я едва не вздрогнул, хоть это и было не от испуга, а от неожиданности.
        Попытавшись рассмотреть, куда она унеслась, я вдруг увидел, как медленно и величаво высоко в небе летит дракон. Они здесь оказались даже прекраснее, чем во многих других мирах. Одно меня смущало - этот мог утратить разумность. Такой сказки мне видеть не хотелось.
        Между тем дракон приближался, размах серебристых крыльев был чудовищно большим, я ждал, заметит ли он меня, чужака, спустится ли ко мне, а может, даже дохнёт огнём, не разбираясь, кто я и откуда?.. Можно ли поручиться, что встреча будет тёплой, вдруг он не любит гостей?
        Заложив круг над степью, дракон внезапно ринулся вниз и действительно опустился на землю рядом, взбив пыль. Он повернул голову и пристально вгляделся в меня.
        - Странник, - наконец раздался его голос. - Что ты тут ищешь?
        - Сказку, - не стал лгать или придумывать иное объяснение я.
        - В нашем мире все сказки рассказаны, - он нетерпеливо ударил хвостом. - Какую ты хочешь унести с собой?
        - Что здесь случилось?
        - Мрак и Свет сражались, пока не оказались повержены оба, - дракон на мгновение устало прикрыл глаза. - Не то, о чём стоит рассказывать. Эта река, этот лесок служили границей между племенем Света и племенем Мрака, ты встречал тысячи вариантов этого потасканного сюжета. Вот только победителя в их противостоянии не было, а помириться они не умели. Вот и…
        - Они погибли?
        - Они погибли? Нет. Они исчезли, оба народа и разом, не оставив после себя ни городов, ни зданий, ни песен - никого и ничего, - дракон улёгся в степную траву, меланхолично глянул в небо и продолжал: - Как тебе такая сказка?
        - А ты был на чьей стороне?
        - Ни на чьей, остались лишь те, кто не присягал никому из правителей, потому нас тут так мало, - дракон уложил голову на лапы.
        - Что ж, не хуже любой другой сказки, - решил я.
        - Не нуждаешься в подробностях, да? - он усмехнулся. - Любопытно.
        - Пожалуй, эта история и без них обойдётся, а мне стоит прийти сюда позже, когда взойдут семена новых сказок, - я встал и огляделся, примечая, где же откроется дверь.
        - Хорошо, будь по-твоему, - дракон закрыл глаза. - А настоящая сказка о нас прилетит к тебе в письме, если ты его, конечно, узнаешь.
        Этого можно было ждать от дракона, и я кивнул, поворачиваясь к нему спиной. Небо усеяли звёзды, а мир открыл мне дверь прочь. Я переступил порог и сразу же встретился взглядом с рыжим и несносным, некогда обернувшимся котом, только чтобы его перенесли из реальности в реальность.
        - Ну, что там за сказка? - спросил он сразу.
        - Пока не знаю, я ведь ещё не получил послание, - я сощурился. - Если ты - не оно.
        - Вот уж нет, ни капельки, - он притворно обиделся. - Потом расскажи обязательно.
        - Когда-нибудь, когда ты научишься приходить вовремя и не требовать неосуществимого.
        - Да ну тебя, - а дверь ещё не закрылась, так что он скользнул мне за спину и растворился в вуалях иных миров.
        Оставалось только ждать писем, драконы всегда удивительно исполнительны, когда дело доходит до обещаний, но потрясающе хитры во всём, даже в их реализации, так что как может выглядеть послание, я пока не сумел бы и представить, это была занимательная задачка на ближайшие дни.
        Дверь наконец закрылась. Наступала ночь.
        150. Драконья сказка
        Настоящая драконья сказка начиналась с грозового ливня. Он сорвался с гор вместе с пышными, будто взбитые перьевые подушки, тучами, рокотал по крышам, мигом переполнил дороги, превратив их в ручьи. И в этом буйстве стихии никем незамеченный родился совсем крохотный дракон.
        Нужно сказать, что драконы далеко не всегда рождаются из яйца, которое ласково согревает пламенем мать, не всегда они происходят от пары сильных крылатых существ, таящихся в пещере над золотом и похищающих принцесс. Порой они появляются во вспышке молнии, в грохоте грома, пробуждаются к жизни на влажных ладонях ливня. Открывают глаза, в которых клубятся фиолетово-серые тучи.
        И они совершенно одиноки в этот час.
        Напитываясь влагой и электричеством, дракон рос очень быстро и скоро уже свернулся клубком на жестяной крыше, с изумлением наблюдая за тем, как люди стремятся скрыться от дождя то под хрупкими куполами ярких зонтов, то под козырьками подъездов, а то и вовсе убегая и крепко прикрывая двери за собой. Так уж получается, что драконы многое знают с самого рождения, но, конечно, не всё. Именно поэтому некоторые вещи становятся для них удивительным откровением.
        Порождение воды и молнии, этот дракон не мог и представить, что кто-то испытывает страх или не любит мокнуть. В какой-то миг он и вовсе сорвался, прогрохотав когтями по жести, и взлетел в сизые тучи, только бы не видеть, как от его любимого дождя прячутся в панике. Ловить всем телом струи, соревноваться с молнией в скорости - вот чего он хотел, и люди сразу показались ему племенем странным. Стоит ли с такими разговаривать, когда они не понимают наслаждения, которое дарит гроза?
        Дракон поднимался всё выше, пронзая тучи, отмахиваясь от облаков, и наконец поднялся над грозовым фронтом в совершенное спокойствие чистого неба. Здесь его крыльев впервые коснулось солнце, и так дракон нашёл вторую свою любовь.
        Очарованный, он долго летел на запад - солнце садилось, манило его за собой. Но всё же дракон был ещё очень молод, а потому устал. Ему пришлось искать каменный утёс, где он мог бы устроиться и передохнуть.
        Здешние горы покрывал лес, только самые вершины стояли обнажёнными, слегка припорошёнными снегом. Дракон опустился на выступ горной породы, за которым сразу же начиналась кромка леса. Неподалёку зияла пещера, но туда дракону не хотелось, ему нравился чистый воздух, и ветер, и последний ускользающий свет.
        Тучи с грозой остались где-то далеко внизу, в городе, который дремал у подножия гор. И дракон почти не помнил о них больше. Сколько бы знаний он ни впитал с первыми каплями ливня, а всё же окружающий мир был для него новым, неизведанным и чудесным.
        Дракон прикрыл глаза, чтобы лучше проникнуться запахами, и восторженно выдохнул своё первое пламя… Которое и вовсе оказалось не пламенем. Ведь далеко не все драконы действительно дышат огнём, некоторые, как например этот, выпускают на волю совсем другие стихии.
        Юный дракон, родившийся в каплях дождя и вспышках молний, выдохнул краткий ливень, который пролился над лесом, искрясь и обращаясь радугой в закатных лучах. Ах, как же это было красиво!
        Вдохновившись, юный дракон пока не зашло солнце, играл с каплями и дождями, с радугами и лучами, а потом, окончательно утомившись, задрал голову вверх, чтобы увидеть, как приходит ночь.
        Это была его первая ночь, и когда зажглись звёзды, он не смог сдержать ликующую песню. Все драконы умеют петь, вот только не всегда можно разобрать их пение среди обычного шума. Этот дракон пел так, будто в горах разносился гром.
        Наконец успокоившись, дракон уснул. И это был его первый сон.
        Он видел сотни таких же драконов, что парят в лучах зари, играют с облаками, несут дожди на крыльях. Он видел других, чьё дыхание пахнет морозом, с чьих крыльев слетают снегопады и метели. Он видел и тех, что дышат пламенем, детей солнца. Мир был полон стихиями и их крылатыми детьми!
        Вот лесную подстилку пробивал, поднимаясь к небу, дракон, в чьих силах было дать росткам жизнь, вон там над озером парил другой, открывающий новые родники, а здесь дракон ветра крутил смерчи и смеялся.
        И каждому было место, и у каждого было право.
        И обязанности.
        Проснувшись с рассветом, юный дракон уже знал, что должен делать и чего не должен. Но в этом не было ничего от несвободы, ведь так он стал единым со всеми драконами этого мира. И значит, никогда больше не остался бы одиноким.

* * *
        Шло время. Дракон давно уже не был юным, а реальность больше не была гармоничной. Люди, что прежде боялись его, не стали бояться меньше, но научились ловить драконов и убивать их. И чем сильнее они вмешивались в гармонию стихий, тем хуже приходилось миру.
        Всё пошло наперекосяк, засухи одолели поля, морозы уничтожали леса, пересыхали родники и умирали реки, а где-то наоборот наводнения стирали целые города с лица земли.
        Дракон остался одним из немногих, кто успел спрятаться высоко в горах от обезумевших, оголодавших и всё более жестоких людей.
        В мире больше не было прежней красоты, даже солнце не казалось прекрасным, и выжившие драконы решили, что не вернутся на прежние места, пока люди не изменяться или пока… их не станет.
        Последний город страдал от голода и жажды. Люди обозлились друг на друга и…

* * *
        Однажды дракона разбудил грозовой раскат, такой же ясный, громкий и чудесный, как тот, что дал ему жизнь. Открыв глаза, дракон удивлённо вдохнул свежий воздух, невероятно чистый. Мир снова изменился, и, похоже, где-то родился ещё один дракон!
        Как давно они не появлялись на свет!
        Ликующее пение всего племени охватило всю реальность. И заново вставали леса, и снова бежали реки, и в полях колосились травы. Не осталось ни одного человеческого существа, вся земля осталась лишь драконам да животным, лишь существам, что не могли принадлежать к роду человеческому, да птицам.
        И только в одном месте оставалась пустыня - камни расступились, поглощая последний город, и вновь сомкнулись, сошлись огромным плато, окаймлённым умирающей рекой и тёмным лесом, куда не могло заглянуть солнце.
        Так земля напоминала самой себе, что люди принесли ей лишь боль.

* * *
        Такой была драконья сказка. И мне не хотелось спорить с приславшим её, что род человеческий может жить иначе. Что толку, если в их реальности уже случилась катастрофа? Отложив письмо, написанное лунным лучом на хрупком пере ворона, я подошёл к окну. Над городом собиралась гроза, тучи наступали юга, погромыхивали, яростно сверкали клыками молний.
        Интересно, родится ли хоть один дракон, когда к нам придёт эта стихия?..
        Я улыбнулся, и тут же на подоконнике зазвенели первые капли.
        151. Алтарный камень
        Закат пах свежескошенными травами и нагревшимися камнями, хотя в этом мире, по крайней мере там, где я сейчас находился, не было ни того, ни другого. Я стоял среди песчаных дюн, и только высокий кустарник с мелкими белыми цветочками едва шелестел листвой рядом. Я прошёл немного дальше, пока наконец не заметил плоский алтарный камень, полузанесённый песком. Кажется, именно его мне нужно было найти.
        Сердце внутри встрепенулось, а значит, скоро откроется дверь.
        По этой реальности я бродил уже долго, с самого здешнего утра, но не отыскал почти ничего любопытного, только кустарник и песок, песок и кустарник. Поначалу я ждал, что окажусь у моря, но не нашлось даже ручейка, потому мне не терпелось выбраться.
        Между тем солнце тонуло в облаках, тени стали ещё длиннее, и я коснулся алтарного камня, вдруг решив, что, возможно, ему требуется хоть какое-то моё внимание, чтобы дверь отворилась. Но вряд ли этот камень когда-либо питали кровью, он был слишком чист, слишком прохладен на ощупь. В нём не спала кровожадная сила.
        По дюнам пронёсся ветер, но больше ничего не изменилось. И в то же время я как будто бы абсолютно точно знал, что дверь должна была открыться. Вот прямо сейчас. Только отчего-то этого не произошло, словно бы её нечто сдерживало. Мир предлагал мне уйти, но не показывал выход. Странно.
        Наверняка этому есть простое объяснение - я что-то сделал неверно. Алтарь здесь расположен не зря, он ожидает жертву, но какую?
        Что такого мог предложить камню странник, кроме самого себя?
        Я опустился на песок, прислонившись спиной к нагревшемуся за день алтарю. Ничего не приходило в голову, но и омрачать здешние места маленькой, но всё-таки кровавой жертвой не хотелось. Скорее всего, я слишком утомился, чтобы мыслить связно.
        Постепенно закат угасал, а меня стало клонить в сон. Почти не хотелось сопротивляться, я даже забыл о двери, о настойчиво гудящем внутри ощущении, что пора уходить.
        Я закрыл глаза всего на минуту.

* * *
        Из темноты вокруг вырастали стены удивительного храма. Они были увиты цветами и возносились так высоко, что потолок тонул в сумраке. Да и сам зал был огромен, отполированный до зеркального блеска мрамор пола ловил неяркие блики нескольких свечей, что стояли у основания колонн. Другого источника света как будто бы не находилось, и всё же отчего-то атмосфера не казалась мрачной.
        Я осторожно двинулся вокруг ближайшей колонны. Зрение постепенно привыкало к полумраку, и я начинал разбирать красивые фрески, где вырисовывались сражения с диковинными монстрами, лепнину и, конечно, бесконечные плетущиеся цветы.
        Кое-где они лианами свешивались из-под незримого потолка, местами струились потоком прямо по полу, и все были усеяны крупными бутонами. Воздух, наполненный сладковатым ароматом, дурманил.
        Я рассматривал это место и только немного погодя понял, что стены будто отодвигаются. Сколько бы я не подходил к ним, они отступали назад, мрак вокруг них сгущался, а вскоре они вообще обращались колоннами, приходилось начинать сначала.
        Гоняясь за стенами, я не сразу приметил, что где бы ни остановился, отовсюду вижу центр зала, который оказался ярко освещённым. Там возвышался белый алтарный камень. Оставив попытки добраться до стен, я двинулся к нему. Алтарь не стал убегать от меня, и скоро я смог коснуться гладкой и прохладной поверхности.
        Здесь же стояла пустая серебряная чаша, наверняка для подношений, но что именно нужно было возложить на алтарь, я не знал, как не понимал этого там, среди песчаных дюн.
        Но я находился во сне, и это был несомненно мой сон!
        Я снова оглядел зал, желая захватить контроль над этой сновидческой реальностью, и вскоре мрак развеялся, открывая высокие своды потолка, многочисленные ряды колонн, светлые, украшенные фресками стены… и множество цветов.
        Нашёлся и выход из храма.
        Направляясь к нему, я не переставал удивляться изысканной красоте этого места, а когда остановился на пороге, улыбнулся - мир за дверями храма тоже был по-настоящему прекрасен.
        Неподалёку от ступеней, ведущих к вратам - нельзя было назвать это просто дверьми - бежал быстрый и чистый ручей. Дно его устилали светлые камни, и я не удержался, спустился к берегу и зачерпнул их в горсть.
        Вода оказалась ледяной, но я только улыбнулся, пусть заломило запястья. Может быть, эти камни подойдут?
        Среди дюн я не видел ручьёв и камней, но, кажется, всё ими грезило. Вернувшись в храм, я сложил свою ношу и свою жертву в чашу.
        На мгновение сновидческая реальность поколебалась, а затем разошлась в стороны, как если бы была старой тканью, что разорвалась по центру. Я открыл глаза.

* * *
        Закат давно прогорел, и только звёзды смотрели на меня с интересом. Я поднялся и увидел, что на алтаре разбросаны белые и серые влажные камни. Почти неосознанно я подошёл ближе и разложил их в порядке, который казался мне верным. Тотчас напротив меня раскрылась дверь, будто соткавшись из неверного звёздного света.
        Улыбнувшись, я не стал заставлять её ждать, но, уже проходя под аркой, оглянулся, чтобы увидеть, как жертва исчезает с алтарного камня.
        Дверь за мной тотчас закрылась.

* * *
        Вокруг расстилался свежескошенный луг, немногим дальше морские волны облизывали леденец побережья, шурша по гальке и таская туда-сюда блестящие камешки. Было очень тепло, очень ярко.
        Интересно, тот, песчаный, мир тоже служил побережьем этому?
        Я, конечно, подошёл к воде. Нельзя не коснуться моря, когда попадаешь к нему в гости. Присев на обломок скалы, я с удовольствием протянул ладони плюющимся пеной волнам.
        Как же прекрасно! Это даже больше походило на подарок, а не на путешествие.
        Может… Так оно и было?
        Алтарь подарил мне не дверь, но путь к тому месту, что наверняка должно было мне понравиться?
        В набегающей воде я заметил хрупкий маленький кораблик. Крошечную игрушку, смело сражавшуюся за свою жизнь. Поймав её, я поднёс парусник к глазам, рассматривая, с каким трогательным умением, с какой точностью был он сделан. Носовая фигура изображала вставшего на задние лапы льва, и я усмехнулся его раскрытой в свирепом рыке пасти. Какой чудный кораблик, какой смелый.
        Я не торопился отпускать его обратно. Море разбило бы его о камни, а такая прелесть всё же должна была жить. Его следовало подарить кому-нибудь, кому-то, кто живёт очень близко к морю. Например, смотрителю маяка.
        И стоило мне об этом подумать, как мир на секунду поблек, а затем я оказался… у маяка.
        Навстречу мне вышла девушка, солнце выбелило ей волосы, глаза впитали морскую синеву, губы сами собой складывались в строгую улыбку.
        - Странник, что ты делаешь здесь? - удивилась она. - Сегодня ни одна дверь не откроется на этом побережье.
        - Знаю, - усмехнулся я. - Но мне нужно отдать тебе подарок.
        - Пойдём, - она пожала плечами. - Пусть двери и закрылись, но чай у меня найдётся…
        Вскоре кораблик занял место на подоконнике окна, выходившего на море, а смотрительница принялась рассказывать мне одну из баек, которые так часто приносят чайки. Я же слушал и понимал, что вот она - цель моего путешествия. Вот куда хотел привести меня алтарный камень…
        За новой - морской - сказкой.
        152. Страж
        Дорога вела через лес, огибала озеро и внезапно, нырнув между холмов, выходила в долину, где протекала спокойная река. Именно здесь я развёл костёр, остановившись отдохнуть. Путешествие по новой реальности несколько затянулось, но здесь царило лето, тёплое и мягкое, потому я не особенно спешил покинуть этот мир. Мне даже казалось, что я должен кого-то встретить, отыскать здесь, но пока что окружали меня только птицы и растения.
        День клонился к закату, костёр превратился в угли, и я пил свежезаваренный травяной чай, задумчиво глядя на то, как солнечный диск скатывается в устье реки. Золотисто-оранжевый, похожий на только что отлитую монету, он был одновременно далёк и близок.
        Точно так же я ощущал дверь. Она точно и была совсем рядом, и в то же время находилась слишком далеко. И пока не собиралась ни исчезать, ни открываться.
        Вечерний свет тёк по долине, от реки поднимался туман, и я улёгся в траву, отдыхая от долгого пути и наслаждаясь покоем. Почти задрёмывая, я услышал непонятный шорох, но не придал ему значения, решив не пугать собственный сон.
        И, может быть, я бы окончательно уснул, но внезапно надо мной склонился зверь, вид у него был крайне озабоченный.
        - Странник? - спросил он. - Всё в порядке?
        - Да, - усмехнулся я и всё-таки сел. - А ты?..
        - Дух этих мест, - зверь скромно отступил и сел чуть поодаль, обернув лапы длинным хвостом. В нём было что-то от лисы, а что-то от кошки, круглые уши беспрестанно двигались, подсказывая, насколько на самом деле их обладатель внимателен и озабочен.
        - Что ж, приятно познакомиться, - я взглянул на свой котелок. - Чаю?
        - Нет, нет, - качнул головой зверь. - Не стоит заботы. Ты, наверное, ищешь дверь?
        - Вроде того.
        Солнце окончательно село, и туман как-то разом сгустился. Чтобы уберечься от сырости, я подбросил в костёр веток, заставив его вновь разгореться, разбрасывая искры. Местный дух задумчиво всмотрелся в пламя.
        - Дверь появится, - сказал он через некоторое время. - Когда будет луна. Она всегда создаётся из лунного света. Но у нас давно не было странников, я даже удивлён визиту.
        - Отчего же? - поинтересовался я.
        - Мне начало казаться, что нашего мира избегают, - уклончиво отозвался он. - Хотя тут будто бы нечего бояться.
        С этим я был склонен согласиться - днём мне не встретилось ничего пугающего, ни хищников, ни старых храмов, помнивших о жертвах, ни призраков, ни чудовищ. Даже дух этих мест не казался опасным. Впрочем, всякое могло быть, путники избегали некоторых миров по совершенно не похожим на страх причинам, и с этим ничего не поделаешь.
        - Рад, что хоть кто-то к нам пришёл, - добавил после краткой паузы дух. - Это дарит надежду.
        - Скучаешь? - с пониманием спросил я, и он кивнул в ответ.
        Туман танцевал вокруг нас, и дух тоже стал утрачивать тело, сначала он перестал походить на животное, а затем и совсем обратился в тёмный сгусток, в котором мелькали и кружились яркие серебристые искры.
        - Порой не хватает общения с кем-то, кто умеет видеть грани миров, - пояснил он. - Я ведь раньше тоже умел скользить между реальностями.
        - Раньше?
        - Прежде, чем оказался заключён в этом мире, в этой долине, - казалось, он виновато усмехнулся, но, конечно, теперь было невозможно судить наверняка.
        - А как же случилось, что ты оказался связан с этими местами.
        - Я здесь погиб.
        - Но ведь для путника это ничуть не проблема, - я удивлённо посмотрел на него.
        На мгновение он почти слился с туманом, став одновременно ничем и всем.
        - Всякое бывает, - наконец он опять обрёл форму, нервно прошёлся вокруг костра.
        Я не стал расспрашивать. Каждый странник по-своему заканчивает путь, так что, возможно, не было особого значения в том, отчего так вышло именно с ним.
        Стемнело, костёр аппетитно похрустывал ветками, ночное небо было удивительно чистым, хотя долина тонула в тумане.
        - Скоро встанет луна, - снова заговорил дух. - И ты уйдёшь.
        В голосе его на этот раз было что-то зловещее. Я усмехнулся, внезапно понимая, отчего странники могли избегать этого мира.
        - Так ты не просто дух, ты ведь страж.
        - Да, - не стал отрицать он.
        - И мне нужно сразиться с тобой, чтобы уйти?
        - Или встать на моё место, чтобы освободить меня, - внезапно он отрастил когти и клыки, рога и хвост.
        - Я не хочу ни того, ни другого, дай мне уйти, - в пальцах моих уже вырисовался шаманский нож. - Зачем нам нужны сражения?
        - Так положено, так заведено, - он настороженно наклонил голову. - Отчего ты не хочешь?
        - Если ты будешь сражаться с каждым, кто же придёт к тебе побеседовать? Не об этом ли ты скучаешь?
        Он снова обошёл костёр кругом.
        - Даже если так, - уверенности у него поубавилось, - всё-таки не стоит избегать традиций.
        - Что же это за традиция? - я покачал головой. - Я не принадлежу этому миру, отчего бы мне её соблюдать?
        Он не нашёлся, что ответить.
        На востоке засеребрилось небо, поднималась луна, и сердце моё тихонько дрогнуло, подсказывая, что совсем скоро возникнет дверь.
        - Нет, ты должен, - дух навис надо мной, внезапно становясь больше, набираясь темноты, страха, силы, от которой покалывало кончики пальцев.
        А дверь была совсем рядом, потому что луна поднялась над горизонтом, свет потёк над рекой, посеребрил туман, вырисовывая духа во всей его гротескной ужасности.
        - Я должен следовать своему пути. Как и ты. И если ты был странником, то сражения - не твоя стихия.
        На этот раз он замолчал надолго, позади костра стал вырисовываться светлый прямоугольник портала, и я уже готовился одним рывком, перескочив пламя, ворваться в новый мир, когда представившийся мне духом снова заговорил:
        - Значит ли это, что и я могу уйти?
        - Если ты странник, если ты видишь дверь, то она открывается и для тебя, - казалось бы, это было совершенно очевидно, но в его глазах мелькнуло недоумение.
        Обернувшись, он посмотрел на дверной проём, обозначившийся в подступающем тумане особенно ярко.
        - Пора, - кивнул я. - Дверь открыта. Ты видишь?
        - Вижу, - согласился он и, зачарованный, шагнул через порог.
        Я подождал, пока иная реальность полностью поглотила его, уведя прочь, и последний раз оглядел этот мир. Теперь тут не было никакого стража, и чувствовалось, что пути свободны. Кто-то непременно уже этой ночью шагнёт прямо к моему костру.
        Дверь манила меня, и я послушался её зова.
        За порогом меня встретил вечер и город, солнце облизывало оранжевым языком крыши домов. Я побродил по округе, прежде чем повернул к собственному дому. Всё вокруг цвело, вечерний свет был пропитан запахами жасмина и акаций, так что не слишком хотелось запираться в четырёх стенах.
        Уже остановившись на крыльце, я улыбнулся. Интересно, каким стал дух, который вернулся на путь странника? Мир затаился, но всё же в ветре чудилось обещание новой встречи, скорой встречи.
        153. Небесный город
        Воздух дрожал от напряжения, пел в сплетениях парусов и канатов. Причудливый корабль, на который я шагнул из полумрака раскрывшейся двери, был пуст и не нуждался ни в какой команде. Я прошёлся по палубе, перегнулся через борт - под нами проносилась земля, облака перемешивались с реками и текли, подобно потокам. Мы неслись высоко-высоко, и мир словно сплошь состоял из ветра.
        Мне не случалось бывать здесь прежде, и потому я расположился на носу, наслаждаясь полётом и гадая заодно, куда может нестись этот корабль. Поначалу у него точно и не было никакой цели, на горизонте клубился облачный фронт, внизу никаких городов не было, но довольно скоро прямо по курсу из облаков вылепился, вырисовался город, и корабль, похоже, только ускорился, ветер ещё яростнее запел над палубой.
        Небесный град был белым и голубым, я смотрел, как медленно он увеличивался, рос, пока уже не занял половину неба. Но мы всё ещё были далеко от какой бы то ни было пристани, и истинные размеры города казались неописуемо огромными.
        Наконец корабль стал сбавлять ход, поскрипывая снастями. Он вплыл в широкое горло бухты и отдал швартовые, ничуть не нуждаясь в чьей-либо помощи. Спустившись по откинувшемуся трапу, я остановился на пристани, с интересом оглядывая открывающийся вид. В бухте покачивались, точно тут не воздух был, а вода, несколько кораблей, какие-то очень большие, другие совсем хрупкие на фоне гигантов. Поодаль мельтешили грузчики и прочий люд, они не обращали на меня ровным счётом никакого внимания.
        Я двинулся к вратам, ведущим, очевидно, в город из порта. Только казалось, что они близко, шёл я довольно долго, почти утомился, когда наконец оказался у приветливо распахнутых створок, высотой в несколько человеческих ростов. За ними начиналась широкая улица, обсаженная деревьями, сплошь покрытыми ало-розовыми цветами. Дивный аромат слышался так явственно, что я не сдержал улыбки.
        Внутри город оказался даже больше, чем можно было подумать снаружи, а ведь он и прежде ощущался огромным. Я бродил по нему несколько часов, но никак не мог добраться до центра. Сплетённые, как нитки в клубок, улочки то приводили меня к паркам, где всё те же деревья полоскали ветви и цветы в наползающих облаках, то поднимались на стены, откуда открывался захватывающий вид городских зданий и лежащих за ними пропастей, то оканчивались тупиками, где непременно пахло выпечкой или били фонтаны.
        Местные жители спешили по делам, им, похоже, и дела не было до чужака, что бродил из квартала в квартал. Даже дети не отвлекались от своих игр. Но мне это было на руку, хоть и начала уже накапливаться усталость. Наконец я вновь оказался на стене, откуда сумел перебраться на крышу одного из зданий. Устроившись тут, в тёплом солнце и рядом с ветром, я решил немного передохнуть и просто полюбоваться.
        Город был удивительный и прекрасный. Я вспомнил легенды о таких. В них говорилось, что некогда в мире проходила магическая война. Сражаясь, маги случайно оторвали несколько городов от земли, и те воспарили так высоко, что их невозможно оказалось вернуть.
        Война прекратилась, но города всё парили и жили своей жизнью, почти не обращая внимания на суету внизу. Поневоле ставшие небесными жители, обрели своё понимание мира, стали спокойнее и мудрее, быть может, но почти не искали контакта с теми, кто всё ещё продолжал делить земли внизу.
        Не имея никаких иных вариантов, эти люди учились овладевать воздухом и говорить с ветром и преуспели в магии настолько, что смогли достраивать города и создавать корабли, парящие в небесах так же легко, как иные ходят по морю…
        В такой ли город забросил меня путь странника?
        Мне не хотелось выяснять, я только наблюдал за течением жизни в городе, и мне было слишком хорошо, чтобы покидать его прямо сейчас.

* * *
        В небесах вечер наступает много позже, чем на земле. Пока там, внизу, наползают сумерки, небесный град ещё ловит отблески зари, приукрашиваясь оранжевыми бликами и густо-синими тенями. Я хотел бы стать художником, чтобы нарисовать эти чарующие красоты, но краски мне не давались, потому я только смотрел и запоминал.
        Жители возвращались в свои дома, там зажигались окна, и город расцветал тысячами огней, как будто распускались яркие золотые бутоны на дивном дереве. Наконец даже для парящего города солнце село, оставив на щеках небес быстро угасающий румянец зари, и на крыше стало холодно. Я спустился на улочки, где ещё текли тёплые ветра, и побрёл туда, куда тянул и звал меня внутренний голос.
        Сперва мне показалось, что я отыщу кофейню для странников, но ничего такого, вместо уютного кафе я вышел в парк.
        Сумерки тут были хрустально-лазурными, синева просачивалась сквозь кроны деревьев, текла над плиткой, выступала из боковых аллей. Такая же точно заполонила весь небосвод, сквозь неё тут и там проклёвывались бисеринки звёзд.
        Я вышел к фонтану, чаша которого была переполнена водой, но ни из одного приоткрывшего каменный венчик цветка не лилось ни капли. И чем ближе я подходил, тем тревожнее мне становилось. Город был прекрасен, и всё в нём шло естественно и хорошо. Только этот фонтан отчего-то перестал работать. И вот это было совсем не правильно.
        Никого рядом не оказалось, парк тонул в синих сумерках и тишине. Я опустил ладонь в воду и поразился тому, что она ничуть не холодная, а напротив, почти обжигающа. Отчего так?
        Приглядевшись, на дне каменной чаши я заметил чёрно-алый кристалл. Он пульсировал светом, будто бы в нём билось причудливое каменное сердце. Мой внутренний компас уверял меня - нужно вытащить кристалл, унести его прочь, потому что не место ему в этом городе.
        Сбросив куртку, чтобы не замочить рукава, я принялся шарить по дну, стараясь добраться до кристалла. Тот всё время ускользал от пальцев, точно и правда был живым и не желал оказаться пойманным. Когда я наконец-то смог его изловить, мне уже хотелось целиком упасть в этот фонтан.
        Сжав камень, я не сразу решился раскрыть ладонь. Но он не собирался больше убегать, будто бы сдался. Я рассмотрел его переливы, такие неподходящие городу, где сумерки удивительно синие, и почти сразу ощутил, что здесь, внутри камня, и есть моя дверь. Стоило только вглядеться в него внимательнее, и иная реальность захватила меня. Почти исчезнув из этой, я услышал, как вновь заработал фонтан.

* * *
        Небесный город долго ещё снился мне, то синий, то слишком белый, то в вихре розовых лепестков, но я так и не сумел найти туда дорогу. А вот алый камень, который стал мне выходом, остался лежать на каминной полке среди других безделушек, ключей от несуществующих дверей, медальонов, шкатулок и мелких вещиц, которым и названия-то не было.
        Иногда я мечтаю, что этот камень всё-таки впустит меня обратно в мир, где корабли парят в облаках, но в глубине души мне, конечно, известно - небесный град не хочет никаких странников, он слишком далёк от всего этого и слишком хорошо умеет жить в гармонии с самим собой.
        154. Слова
        Внутри копились слова, как будто я, сам того не заметив, воздвиг для них плотину. Они заполнили память, желая выплеснуться и побежать раздольной и бурной рекой, сметая всё на своём пути. Они накопились в сердце, отчего то ныло, в лёгких, мешая дышать, копошились под кожей, вызывая мурашки.
        Они жаждали рассказывать о моих воспоминаниях, о бликах света на зелёной ещё траве, о том, каким сегодня было небо, и даже о том, каким оно может быть завтра, в этом мире, в иной реальности, в пространстве между тем и другим.
        Они желали щебетать вместе с птицами и танцевать, как пылинки в солнечном луче. Они мечтали поведать миру, мирам, реальностям, вселенным о том, как кот может научить слушать музыку, о том, как горьковато пахнут свежеупавшие грецкие орехи и даже о том, как грустно смотреть на разбившиеся о жёсткое ребро асфальта яблоки.
        Слова хотели рассказывать истории о вещах - больших и маленьких, о том, как ребёнок, выбирая пенал, чтобы устроить в нём только что купленные цветные карандаши, просит «вот этот, с кисой». И какое изумление вспыхивает в глазах продавца, как удивилась она этому «с кисой», ведь в её денежно-расчётном мире не было никаких «кис» вовсе, только бездушные цвета - этот розовый, синий или вон тот - зелёный.
        Слова заигрывали со мной, требуя излиться, озвучив каждое мгновение: как смешивались на коже прохлада и солнечный жар, как ярко блестела вода, когда поливали траву, как в каплях вспыхивали то и дело сотни радуг, маленьких и звонких.
        Слова в шаге от того, чтобы стать песнями, которые превратятся в птиц и разлетятся кто куда.
        Слова…
        Как краски, они созданы, чтобы рисовать картины, полотна, что трудно повесить на стену, но так легко увидеть, закрыв глаза.
        Миры и вселенные скрываются за тысячью невысказанных звуков, которые, сливаясь, образуют слово. Какое великое чудо - они ведь почти бессмысленны поодиночке!
        Захваченный ими, я с утра сидел в кабинете над страницами. Однако…
        Лист оставался чистым, пустым, безмолвным. Он походил на белоснежное болото, в котором тонули мысли, засасывал каждую, поглощал, не оставляя после даже кругов на поверхности.
        Конечно, слова могли сами мешать друг другу. Столпившись внутри так плотно, что я едва мог дышать, они никак не прорывались наружу, рискуя разорвать мне грудь, чтобы выбраться наконец. Они дёргали друг друга за хвосты, тягали за уши, только бы не уступить первенство. В этом могло быть всё дело.
        Но раньше я как-то с этим справлялся.
        Сегодня же утром мне, как некогда раньше, закрыла уста белизна. Что-то ещё запрещало мне выплетать словесный узор, текучий и интересный, а может, даже и неинтересный - об этом я, пожалуй, задумывался в последнюю очередь.
        Странники должны не только шататься по мирам. Они несут в себе тысячи сказок, сотни историй. И если странник будет не способен рассказывать… Он утратит и возможность идти.
        По крайней мере, лично для меня всё было именно так и никак иначе.
        Я поднялся из-за стола и оглядел кабинет, словно увидел его впервые. Может, здешнее неизменяющееся устройство перестало мне помогать? Не стоит ли подхватить блокнот и сорваться прочь? Сесть среди холмов, там, где поют птицы, где течёт-лепечет ручей?
        Может, именно там родится то, что должно?
        Прогулка стала почти что единственным шансом, пресловутой последней соломинкой, за которую я ухватился, чтобы не утонуть в океане слов, из которых не мог собрать собственную вечность.
        Я бросил дома неотзывчивые белые листы, а взял только блокнот из крафтовой, тёплой и шершавой бумаги.

* * *
        На холмах разгулялось цветущее лето, оно цвело, сияло и звенело птичьими голосами. Я с нетерпеливостью выпущенного на улицу пса нырнул под кроны леса, пробежал его насквозь, чтобы подняться на первую гряду и замереть на вершине, тщетно пытаясь глубже вдохнуть синеву небес, белый пух облаков, медовую сладость травяного запаха. Не получалось.
        Слова почти пеной выступали на губах.
        Опустившись на траву, я коснулся бумаги по-игольному острым кончиком карандаша и закрыл глаза. Мне не требовалось видеть, что именно я пишу, незачем.
        История, та самая, что будоражила, просила, кричала внутри, наконец-то прорвалась.

* * *
        Позже, когда солнечный свет стал оранжевато-красным, а блокнот перелистнулся на последнюю страницу, я поднял голову. Шея затекла, а внутри меня разлилось блаженное море тишины. Один океан сменился другим.
        На моих коленях лежал выписанный буквами мир, в котором на каждом шагу происходили чудеса, где предметы рассказывали сказку за сказкой. Карандаш, что я всё ещё сжимал в пальцах, оказался исписан наполовину. Рядом в траве притаились стружки и мелкий грифельный порошок. Сколько раз я поточил его, пока был захвачен писательской жаждой?
        Прикрыв глаза, я подставил лицо закатному солнцу, отдыхая и нежась. Эта история, конечно, потребует вдумчивой вычитки, её нужно будет выгладить, местами подобрать более точные слова, местами даже что-то изменить, но… Сегодня и сейчас я закончил и снова мог спокойно дышать, улыбаться и даже открывать дверь в новые миры, выискивая очередные сказки, что захотят через меня прийти в этот мир… в любой мир.

* * *
        Дома я оказался почти что ночью. Закат угас, а небо стремительно набирало синеву. Комнаты молчали, задремав без меня. В кабинете одиноко горела забытая включённой лампа на столе.
        Я оставил блокнот на подоконнике, словно хотел, чтобы лунный свет прочёл новый рассказ, а сам спустился на кухню. В глубине души уже начинали проклёвываться новые слова, пускай пока ещё робкие, совсем ни во что не складывающиеся.
        Пока согревался чайник, я рассматривал чашку, что недавно нашёл на крыльце - молчаливый подарок от кого-то оставшегося неизвестным. Созданная из тонкого фарфора, она в то же время была несколько неаккуратной, неровный край казался нарочито небрежным, будто рваным. На одном боку цвёл хрупкий синий цветок, ирис, лепестки которого словно разметало ветром. И пока я смотрел на чашку, пока изучал лини цветка, сказка внутри меня становилась всё более осязаемой. Как будто я сам был колодцем, и меня заполняло водой слов, заполняло о тех пор, пока я не начну задыхаться.
        Снова. Опять.
        Для вечернего чая я выбрал другую чашку - красная керамика безо всякого рисунка, красная снаружи и внутри. Глядя в неё, я видел закат иной реальности, тонущее в озере солнце. Сказка продолжала набирать силу.
        Что ж, значит, снова пора взяться за карандаш, разве не так?..
        Внутри меня вновь накопились слова, их нужно было выпустить наружу, как будто из текучей воды я творил птиц и выпускал их с руки, пусть летят. Пусть летят во все миры, которые я знаю, знал или узнаю хотя бы когда-нибудь.
        Меня уже ожидал белый лист, требовательно безмолвный, жаждущий наполнения, жизни, точки отсчёта.
        Слов.
        155. Драконья кровь
        В ней жила драконья кровь, пусть всего только четверть, но зато самая настоящая. Она, конечно, не умела превращаться в крылатого змея, не дышала огнём и не имела вертикальных зрачков, но зато могла ворожить в лунные ночи и разбиралась в драгоценных камнях и металлах. Она могла почуять чужое колдовство и разрушить его прежде, чем оно хоть сколько-нибудь ей вредило.
        Из родной деревеньки она ушла рано - ей едва исполнилось пятнадцать, и сколько с того времени прошла дорог, уже не могла сосчитать. Даже сами годы сплелись между собой так плотно, что она не могла бы сказать, сколько их миновало. Драконья кровь берегла её и не давала стареть.
        Мы встретились на перекрёстке между мирами, где она развела костёр, чтобы согреться холодной ночью, и заваривала травяной чай. Я же вышагнул к огню из темноты и удивлённо улыбнулся, увидев, как золотится её кожа в живых бликах пламени.
        - Странник, - поприветствовала она.
        - Странница, - не остался я в долгу.
        - Присаживайся, - она указала на место рядом с собой. - Там, откуда ты пришёл, любят драконов?
        - И драконов, и странников, - подтвердил я. - Тот мир полон магией. Вот только дверь туда откроется не скоро.
        - Ничего, я подожду, - она пожала плечами. - Я иду из мира, где магии совсем нисколько нет, там неприятно находиться.
        Согласно кивнув, я засмотрелся на огонь.
        Она помолчала немного, затем тихонько запела, и я узнал в мотиве отголоски драконьих песен. Когда она закончила, я спросил:
        - Как так вышло?
        - Драконья кровь? - она прикрыла глаза, будто вспоминала. - Мать говорила, что моя прабабка отличалась удивительной красотой, а дед - силой. Но кто из них был на самом деле не человеком? Как думаешь?
        - Вот это хороший вопрос, - я усмехнулся. - Возможно, в каждом из них была частица драконьей крови, м?
        - И такое может быть, - согласилась она. - Так или иначе, кто-то из них влил в жилы нашей семьи сполна волшебства. Вот только теперь из всех я осталась одна.
        - Как же так вышло?
        Она замолчала надолго, лицо её омрачилось, и когда тишина стала почти невыносимой, она снова запела, не пожелав отвечать. Быть может, стать скиталицей её подтолкнуло всё то же событие, я не мог бы поручиться, что это не так. Однако в ней жила и пела драконья кровь, и иного знания мне было не нужно.
        - Скажи мне, - начала она позже, - разве дракон страшен?
        - Дракона можно испугаться, - я поворошил угли, вызвав сноп искр. - Но это не всегда означает, что он страшен.
        - Разве дракон - это зло?
        - Иные драконы несут на своих крыльях тьму, другие свет, - я развёл руками. - Всякое бывает. Но не каждый дракон обязательно зло, как не любой исключительно добр и приятен.
        - Как думаешь, каким был тот дракон, что смешал свою кровь с кровью моей семьи?
        Я задумался. Вопрос-то был по-настоящему непростым. Пусть и хотелось сразу ответить, что, конечно же, тот самый дракон отличался удивительными качествами, на деле ничто нельзя было утверждать наверняка.
        - Я не знал его или её, - пришлось мне отказаться от выводов. - Что ты чувствуешь в себе?
        - Мне понятны пути камней и как пролегают жилы драгоценных металлов, - заговорила она медленно. - Мне ясно, как наводят жуткое колдовство, как разрушить плетение и даже переплести его иначе. Я многое могу, вот только… Мне неясно, где же пролегает грань, отделяющая добро от зла.
        - Вот это как раз просто, - хмыкнул я. - Ни того, ни другого не существует, это всё лишь оценки. Так что придётся искать иные мерила.
        - Например? - с любопытством присмотрелась ко мне она.
        - Например красота и жизнь.
        - Это требуется осмыслить, - она подкинула поленце в костёр. - Огонь красив, но если он выходит из-под контроля и несёт разрушения, он не становится менее красивым.
        - А вот смерть, что он сеет, обычно уродлива.
        - Можно и в ней найти красоту, - возразила она.
        - Но не нужно.
        Я смотрел на неё, улыбаясь, она же сощурилась.
        - Похоже, ты всё же немного подтруниваешь надо мной.
        - Возможно, ведь вопросы, которые ты задаёшь, нужно решать только внутри себя, не прося совета странников, - я откинулся на спину. Над нами шатром развернулось небо, сияли звёзды, одна за другой карабкались на небосвод две луны.
        - Ну хорошо, - она прикрыла глаза, словно прислушиваясь. - Меня изгнали из родной деревни, называя ведьмой, хорошо это или плохо?
        - Тебе пришлось трудно, но ты стала той, кем являешься сейчас. Ты довольна этим?
        - Вполне.
        - Тогда это было хорошо.
        - Интересно, - она улеглась на земле рядом. - И теперь как будто не на что обижаться.
        - Не всегда то, что для нас хорошо, кажется таковым на первый взгляд.
        Она засмеялась тихонько.
        - Да уж.
        - Возможно, некогда дракон похитил кого-то, в ком текла кровь вашего рода, и это, несомненно, было плохо, но потом их отношения изменились, и в результате этого… - я замолчал, давая ей возможность самой додумать.
        - Вижу, - согласие в её голосе было всё ещё робким, но, кажется, какие-то вопросы всё-таки решились. - А вот зачем мы встретились на перекрёстке?
        - Чтобы обменяться ничего не значащими фразами, - теперь настал черёд мне смеяться. - Слова… В словах всё дело.
        - В словах.
        И мы оба замолчали, будто исчерпали лимит этих самых слов.

* * *
        Костёр прогорал.
        - Но если ты ответил на мои вопросы, не должна ли я ответить на твои? - спросила она внезапно.
        - Необязательно, - я сел и посмотрел на угасающие угли. - У меня нет вопросов для тебя.
        - Для меня или ко мне? - она тоже села.
        - Ни тех, ни других.
        - Может, я задолжала тебе историю? - в голосе её звучало лукавство.
        - Может, - я не сдержал улыбку. - Но в то же время я могу вытащить её за хвост и сам.
        - Это как же?
        - Она сама выльется на бумагу. Сказка о девушке, в чьих жилах течёт четверть драконьей крови. О скиталице, что ищет своего дракона, но забывает посмотреть внутрь себя.
        - Ах вот как! - но она не гневалась и не обижалась. - Я посмотрю.
        - Посмотришь, но не сегодня.
        Неподалёку нарисовался контур двери. Я с сожалением поднялся.
        - Твоя дверь, - проследила она мой взгляд. - Что ж, дай мне обещание и иди.
        - Какое обещание?
        - Когда сказка будет готова, ты отошлёшь её мне с весенним рассветом, - она прикрыла глаза, пламя почти погасло, но теперь её кожа сияла сама по себе. - И я прочту её, чтобы найти дракона внутри себя.
        - Идёт, - не стал отказываться я. - С весенним рассветом, помни.

* * *
        Я уже знал, о чём будет та сказка, пусть время её не пришло, но она уже жила где-то внутри меня, будто бы это и в моих жилах текла четверть драконьей крови.
        Вспомнив тёмный взгляд отца, лукавый и сияющий брата, я снова усмехнулся. Четверть ли?..
        Впрочем, мне некогда было уже раздумывать об этом, меня ждал иной мир, где только-только занималась заря. Я стоял на дороге, ожидая того мига, когда можно будет поприветствовать солнце.
        156. Лунные дети
        Медленно таял отсвет зари, из-под лап тёмного ельника выползала ночь. Луг подёрнулся туманом, и искорка костра среди высоких трав едва мерцала. Ветер уснул с закатом, отчего дым поднимался сизым столбом прямо в чернильное небо, где одна за другой загорались звёзды. На востоке, куда стлались бесконечные луга, засеребрилась макушка луны. У костра расположились путники, все как на подбор из разных миров. Когда один повёл историю, остальные замолчали, прислушиваясь, и, казалось бы, даже луна наклонилась пониже, чтобы не упустить ни единого слова.

* * *
        Двое мальчишек да старый пастух привели тем вечером деревенских коней в ночное. Закат канул в темноту совсем недавно, пламя костра ещё горело высоко и жарко, и мальчишки требовали историю, потому как разве не за сказками они пришли сюда сегодня.
        - А что, дед, расскажи нам про оборотней! - попросил один, когда все прочие темы пастух отбросил.
        Он и теперь покачал головой да выпустил клуб дыма из трубки, но тут тревожно зашелестели травы, хоть ночь оставалась совершенно спокойной. Дым, продолжал устремляться в небо ровным столбом.
        Немного погодя заржали и кони, стреноженные у реки. Младший из мальчишек вскочил на ноги, высматривая что-то за пределами освещённого огнём круга.
        - Кто там?!
        Верная пастушья собака, дремавшая на границе света и тени, поднялась, услышав его звонкий окрик, но, едва повернувшись к темневшему полоской лесу, тут же поджала хвост, жалобно взвизгнув. Только пастух сидел спокойно, и, глядя на него, мальчишки тоже постепенно успокоились, хоть и поглядывали на лес теперь с опаской.
        - Ишь как. Ты позвал, они и оживились, - пастух принялся выбивать трубку о колено.
        - Никого я не звал, - обиделся младший, насупившись. - Зачем пугаете?
        - А я и не испугался вовсе! - перебил его второй, как старший он не мог позволить себе показывать страх.
        - Тише, - пастух покачал головой. - Разве не слышишь? Ночь обманчива, крадётся к нам, навострила уши.
        Мальчишки притихли. Во мраке тишина доходила до звона, только костерок потрескивал живо и славно. На берегу даже кони притихли, а собака вглядывалась во тьму под деревьями, не шевелясь и даже не вывалив язык, хоть ночь была жаркой.

* * *
        Из-под ветвей ельника искорка костра казалась очень яркой. Отблески пламени ложились на кожу людей, превращая тех в огненных духов. Но её не интересовали люди или кони, или эта мелкая шавка, трусливо поджавшая хвост. Пряча в тенях ночи серебряную шкуру, она размышляла. Голос луны привёл на этот луг, но никого, отмеченного знаком, тут не оказалось.
        Между тем, располневшая луна медленно вползала всё выше.

* * *
        - Пришли, - улыбнулся пастух. - Слушать нас станут.
        - Кто, деда? - старший поёжился, потянулся за курткой, хотя в той на самом деле не было нужды.
        - Те, кого звали, - пастух неторопливо забил трубку и снова раскурил её, выпуская дым кольцами.
        - Никого, - младший обиженно поднялся и отступил на границу, очерченную пламенем, снова вглядевшись во тьму. - Я не звал!
        Он отступил ещё на шаг, отчего блики костра перестали скакать по его коже, вместо того его словно обняло светом луны. Очаровавшись, он сделал и ещё один шаг, только сейчас понимая, что ночь не так уж темна, когда стоишь не там, где пламя слепит глаза.

* * *
        Она подняла голову, всматриваясь в хрупкую фигурку, замершую в двух шагах от костра.
        Совсем котёнок.
        Нервно поднявшись, она метнулась из тени в тень, подбираясь поближе, чтобы рассмотреть лучше. Луна всё ещё молчала, молчала и ночь.
        А ей нужна была уверенность, абсолютная уверенность.

* * *
        Пастух сунул трубку в поясную сумку и заговорил вдруг низким и тихим голосом, привлекая внимание мальчишек.
        - Говаривают, случаются в наших местах такие ночи, когда луна встаёт голубая.
        - Голубая? - недоверчиво переспросил старший, тут же отыскивая взглядом луну. - Да как, дед? Вот красная бывает да оранжевая - я сам видел, это когда встаёт или садится, а так всё бледно-жёлтым блином чудится.
        - В том-то и дело, что голубую мало кто видел, - усмехнулся пастух. - Но вы сказку просили, вот тебе легенда. Думаешь, старики всё врут-то, а?
        - Да горазды приврать! - фыркнул младший, он прислушивался, но к огню так и не вернулся.
        - Ну-ну, - пастух поворошил прутом костёр, заставив его запылать поярче и плюнуть искрами в небо. - В ночь голубой луны и просыпается в людях вторая натура, - продолжил он задумчиво.
        - Вторая? - раскрыл широко глаза старший.
        - Оборотная? - переспросил и младший.
        - Просыпается она и засыпает, - пастух помолчал. - Если только не явятся Лунные Дети.
        - Плетёшь, дед, - качнул головой старший, вдруг разочаровавшись в сказке. - Какие ещё дети?

* * *
        Она села, обвив лапы хвостом. Луна звала сюда, на поляну, но никого, кто носил бы нужный знак, не указала. А ведь и у неё много дел! Охоту не следует пропускать.
        Ухнула сова, и она обнажила клыки. Не любила сов за то, что те подкрадываются как кошки да норовят из-под носа самого вкусного кролика сцапать. Надо найти гнездо, всех совят распотрошить, нечего им плодиться здесь, в местах её охоты…

* * *
        - Лунные Дети не могут ослушаться матери, - говорил пастух и вовсе не замечая, как старший рассерженно ковырял пальцами землю, а младший вытянулся в струнку, едва не дрожа от любопытства. - Вот те, в ком вторая натура есть, луной мечены. Дети приходят и забирают их с собой. Вот так-то.
        - Мутно-то как, - младший утихомирился и снова уселся в траву у огня. - Точно ручейный ил взбаламутился, и теперь ни воды не испить, ни дна не рассмотреть.
        - Откуда узнать, есть на человеке печать Луны или нет? - спросил вдруг старший.
        - Она и покажет, - пожал плечами пастух.
        - А сам ты не видел? - младший подбросил хворосту. Огонь весело пыхнул и затрещал, уминая угощение.

* * *
        Ночь шла своим чередом. Лунный лик скрылся за сизыми облачками, и свет стал отливать синевой, да и пламя улеглось, больше не давая так много света. Угли подёрнулись пеплом, только редкие язычки ещё танцевали по ним. Мальчишки задремали, а старый пастух снова курил, неотрывно глядя в темноту.
        В мире будто бы наступил покой, однако воздух почти звенел от напряжения.
        Скоро даже младший проснулся, сел, встревоженно озираясь, но ничего подозрительного не приметил. Старший свернулся клубком, а пастух даже головы к ним не повернул. У реки пофыркивали кони, пёс лежал, положив голову на вытянутые лапы, поглядывая в сторону ельника.
        Младший хотел было лечь, но тут старший чуть слышно застонал и перевернулся на спину. Поднялся ветер, словно нарочно нагоняя жути, снова зафыркали кони, да и пёс завозился. Лишь пастух молча оглянулся на них, чуть сощурившись.
        Старший всё стонал и стонал, будто бы видел дурной сон, от которого так просто не отвязаться. Он снова свернулся, обхватывая колени, но так и не проснулся. Младший, опасаясь чего-то, отодвинулся ближе к костру, нервно глянул на тёмный, такой жуткий внезапно лес. Почудилось, что оттуда тоже кто-то смотрит, внимательно, почти не мигая.
        Облачка унеслись, открыв луну, засиявшую пронзительно ярко, свет её отливал голубым, и младший задрожал от поднявшегося откуда-то изнутри древнего ужаса, почти парализовавшего его. Из последних сил он сумел повернуть голову, чтобы увидеть, как вместо его товарища по играм встаёт из травы страшный дикий зверь.
        Остроухая голова с выступающими клыками, длинные лапы, мощное тело… Тут бы и закричать, но горло издало только тонкий сип. Пастух оглянулся и попятился, откатываясь в темноту. Пёс взвизгнул и стремглав помчался к реке.
        Монстр огляделся, издал глубокий низкий рык и повернул голову на младшего.
        - Отмеченный, - прошептал пастух.

* * *
        Она встрепенулась и кинулась серебристой стрелой через луг. Не было ни единой секунды на размышления, охота подождёт, всё подождёт! Отмеченный луной ждёт её помощи!
        Она лишь мельком заметила испуганных людей, что могли только мямлить, пятиться и смотреть. Монстр возвышался над ней, но он ещё не умел и не знал, как управиться со своим телом. Она же не теряла ни секунды - кусала, рвала, отвлекая его, выскальзывая из-под неуклюжих лап. Спину саднило от нескольких ударов, пришедшихся вскользь, ярость клокотала в крови, но она знала, что время для решающего броска не настало.
        Ещё немного измотать монстра, ещё капельку…

* * *
        - Лунное дитя, - выкрикнул пастух, всё-таки сумев ухватить младшего за воротник рубахи и подтащить к себе.
        Они смотрели на развернувшуюся борьбу крупного серебристого барса с неведомой тварью, и не могли ни бежать, ни помочь. Казалось, неповоротливый монстр всё-таки победит, но тут барс высоко прыгнула и приземлилась ему на спину, вгрызаясь в холку с такой силой, что послышался треск разрываемой плоти.
        Взвизгнув почти по-собачьи, тварь осела на лапы и повалилась в траву. Барс ещё некоторое время сжимала зубы, а затем спрыгнула и медленно потрусила назад в лес.
        Пастух отодвинул мальчишку и подошёл к растерзанному монстру, но увидел там только безжизненное тело второго мальчишки. Горло его было разорвано, кровь запеклась дивным узором на светлой рубашке, висящей сейчас лоскутами.
        Младший рыдал, размазывая по лицу пыль вперемешку со слезами. Он и поверить не мог, что друг, бывший ближе брата, внезапно оказался оборотнем, да каким!
        - Тише, - окликнул его пастух. - Собирай-ка лошадей, нам домой пора. Отвезти его надо матери.
        Младший повиновался не сразу, ему всё чудилось, что мёртвое тело оживёт, обернётся ещё более жутким монстром, вцепится в него и тоже разорвёт горло. Проклятая луна заливала всё вокруг, можно было рассмотреть собственную тень.

* * *
        Она старательно вылизала лапы, всё поглядывая на то, как люди суетятся на лугу. Ничего не понимающие, они утаскивали оболочку, в которой не осталось души, скорбя о том, кто не умер.
        У её мощных лап жался крохотный котёнок. Он вздрагивал от любого шума и едва слышно пищал, пока не понимая, что уже всё дурное позади, что он родился для новой жизни, стал тем, кем должен был стать.
        Новое лунное дитя!
        Ах, как хороша сегодняшняя ночь!

* * *
        Костёр почти прогорел, а рассказ закончился. Странники зашевелились, подкинули хвороста, начали переговариваться между собой.
        Над стоянкой высоко-высоко сияла пронзительно-голубая луна.
        157. Сто пятьдесят жемчужин
        Город был разрушен, и в то же время он жил, и рос, и искрился огнями. Я шёл по его улицам вне времени, и он тоже был вне временного потока, а может, во всех временах сразу - как посмотреть.
        Я видел его жителей и одновременно сквозь них, видел их так, точно они никогда не существовали и были много реальнее меня одномоментно. Впрочем, странники в таких мирах - лишь мираж, ветер, рябь на поверхности воды и реальны только в такой же мере. Лишь прикасаются, но не могут ни войти полностью, ни вникнуть, ни повлиять, и скоро дорога уводит их прочь, в более отзывчивую явь.
        Вечерело, а может, стояла кромешная ночь, плыл или только чудился туман, и я пришёл к высокому зданию, похожему, но никогда не бывшему храмом. В нём горело множество свечей, и в тот же миг здание было полностью погружено во тьму, такую густую, что её можно было зачерпывать ладонями.
        Казалось, я уже сумел воспринять несколько граней сразу, но здесь зрение меня подвело, сначала я рассматривал пылающее в ночи сердце, потом его же в сгустившемся мраке, и словно бы время начало разделяться хотя бы на два потока. Я едва уловил, когда потребовалось сделать выбор между ними, и шагнул в тот, где лилась чернота, в последний миг.
        И сразу никого не оказалось вокруг, город словно бы отдал свой последний вдох, чтобы разлиться тишиной, чтобы обернуться мглой и тихо наползающим туманом.
        Теперь здание ещё больше напоминало храм, и я ступил на тёмные растрескавшиеся плиты, затаив дыхание, почти в благоговении. Колонны устремлялись ввысь, тая у потолка в едва заметной дымке, сквозь стрельчатые узкие окна просачивался неяркий лунный свет, вычерчивая пространство, позволяя отличить один предмет от другого.
        Я шёл медленно, отчего-то опасаясь, что кто-то будет не рад моему визиту, хотя по-прежнему находился не полностью здесь, и мне никто не сумел бы навредить. Холл остался позади, и передо мной открылась анфилада полупустых комнат, заполненных пылью и мусором, увядающим величием. Продвигаясь вперёд, я не оглядывался, не вслушивался в эхо своих шагов, хотя мне всё чаще чудилось, как рядом скользит нечто живое, но малопонятное, незнакомое и будто бы непознаваемое.
        В одной из комнат находились стеклянные двери, ведущие во внутренний дворик. Они разбились, и я прошёл по осколкам, которые захрустели под неосторожными шагами, как свежевыпавший снег. За этими павшими под натиском времени и стихий створками расстилалась темнота: внутренний двор зарос кустарником, и теперь, окутанный туманом, казался окном в лес.
        Я долго рассматривал его, прежде чем всё-таки шагнул туда, сразу же попавшись в цепкие ветви. Они, конечно, проходили сквозь меня, не удерживая, но всё-таки это было неприятно. Особенно потому, что приходилось всякий раз убеждаться, что на самом деле не существуешь для этой реальности.
        Так или иначе, я пробрался к тому, что раньше было фонтаном.
        Среди сухих листьев, устилавших его дно, среди сломанных веточек, песка и частиц земли что-то проблескивало, сияло будто бы собственным светом, ведь никакая луна не проникала сквозь плотную крону развесистой ивы, чувствовавшей себя здесь куда привольнее, чем когда она была частицей маленького сада.
        Почти не надеясь, что сумею достать этот странный предмет, я запустил руку в мусор, стремясь раздвинуть его и, к моему удивлению, реальность поддалась мне, вскоре открыв несколько жемчужин, всё ещё соединённых полуистлевшей ниткой.
        Когда я поднял их, одну за другой, явь замерцала и словно покрылась рябью, а в следующую минуту я стоял на вершине холма и шквалистый ветер срывал с моих плеч плащ, дёргал меня за волосы, намереваясь то ли сбросить вниз, то ли унести прочь.
        Жемчужины по-прежнему были у меня в руке.

* * *
        Отыскав тропу, ведущую в знакомую мне долину, я спустился с холма и, ожидая, что вот-вот начнётся дождь, ускорил шаг. Ветер не утихал ни на секунду, завывая в кронах, волнуя траву, срываясь со склонов холмов, чтобы ударить меня в грудь. Тропа вывела меня к лесу, и я нырнул под ветви, а ветер понёсся по сучьям, едва не ломая ветви.
        Надвигалась гроза, она уже ощущалась в воздухе, и я всё ускорял шаг, пока почти не побежал. Отчего-то во мне окрепло понимание - нужно успеть до дождя.
        Когда передо мной развернулась улица, где стоял мой дом, сорвались первые капли. Я пронёсся мимо оград и калиток, пока не ворвался в свою, вспрыгивая на крыльцо под козырёк. Тут же ливанул дождь, разбиваясь с дробным стуком о защитившую меня жесть.
        Дверь дома открылась сама собой, я шагнул в тепло и спокойствие, где выудил из кармана жемчужины. Их не коснулось дыхание грозы, и это почему-то было особенно важным.

* * *
        Поздно ночью в дверь постучали, я задумчиво взглянул на крохотный флакон, в который были заперты жемчужины, и захватил их с собой, когда отправился открывать. Кутаясь в мокрый чёрный плащ, на моём крыльце стоял длинноволосый и бледный мужчина. Белые пряди прилипли ко лбу и щекам, а зеленоватые, очень светлые глаза смотрели на меня пытливо и странно.
        - Вы должны передать мне… - начал он, но я уже знал, о чём идёт речь. И всё-таки отдавать жемчуг вот так, не согрев его и не напоив горячим чаем, было не в моих правилах.
        - Входите, - пропустил я его в холл. - Ночь не для дороги, отдохните, - я показал ему флакон с жемчугом. - Они в безопасности, чем бы ни были.
        - Это осколки моего мира, - пояснил он, сбрасывая плащ.
        Мы прошли на кухню, и пока я возился с чайником, он продолжил рассказ:
        - Некогда грани пересеклись, два мира, схожие друг с другом как близнецы, сошлись и разрушили друг друга. Я собирал чистые осколки, из которых можно возродить один из миров.
        - А как же второй?
        - Второй оказался сильнее, он и сейчас существует. Вы же в нём были, - он вздохнул. - На редкость неприятная погода сегодня.
        - Верно, - теперь мне стало совершенно ясно, что за причудливая реальность открылась мне недавно. - А как же вы станете возрождать мир?
        - Вот, посмотрите, - он вынул из кармана мешочек и раскрыл его, в нём находилось больше сотни жемчужин. - Их тут сто сорок семь. Ваши - последние. Мне дали алтарь, где я должен разместить их, а дальше…
        - А дальше всё придёт в равновесие, - кивнул я, понимая.
        - Так и будет.
        Мы пили чай в тишине, а по стеклу текли бесконечные капли. Гроза прошла, но дождь и не думал униматься. Наконец мой новый знакомый вздохнул:
        - Боюсь, я не сохраню ни одной из них, - он погладил флакон, - если выйду в такой ливень.
        - Возможно, нам стоит открыть дверь, - задумался я. - И тогда местная непогода вас не затронет.
        - А можно ли это?
        - Я ведь странник.
        И лицо его осветилось улыбкой, полной надежды.
        Мы перешли в гостиную и, сжимая плащ в руках, мой новый знакомый с трепетом смотрел, как я говорю со вселенной. Шаманский нож на этот раз мне не понадобился, арка входа ничего не попросила взамен.
        - Вы совершили ради меня невероятное, - проходя, он на мгновение коснулся моего запястья. - Благодарю вас.
        - Растите свой мир, - улыбнулся я в ответ.
        И дверь закрылась за ним. В тот же миг за окном перестал дождь.

* * *
        Я побывал в том мире много позже, видел полный жизни город и больше не бродил по нему призраком. Вот только не нашёл ни следа моего знакомого.
        И до сих пор точно не знаю, кем же он был и отчего за ним и за жемчугом гналась гроза.
        158. Сминающая мир
        Только белый опустевший город, ярко-алый, разлившийся свежей кровью свет солнца и ледяной ветер, пронзающий насквозь, будто тонкими иглами.
        Что за реальность на этот раз приняла меня в свои объятия?
        Пошатываясь от усталости, я шёл по обледеневшему шоссе, уже не обращая никакого внимания на остовы брошенных автомобилей, почти не замечая разрушений, которые причинило не время, но что-то ещё. В этом мире, в каменных клетках высотных домов, в плену узеньких полутёмных двориков полоскали в тумане обнажённые ветви чахлые городские деревья.
        Кроме них ничего живого тут не было. Кроме них и меня самого.
        Я словно бы находился за минуту до смертельной схватки, которая была проиграна. Не начав сражения, город покорённым пал к ногам победителя, потому что его некому было защищать. Впрочем, пока что я не видел и того, кто принёс всю эту разруху.
        Крыльцо маленького магазинчика, распахнутая навстречу последнему утру дверь обманули меня. Конечно, в сумрачном зале никого не оказалось. Я же устал идти и чувствовал голод, а кроме этого - печаль и тоску, точно уже поверил, что этот город на самом деле мой. Но там, где-то впереди, меня ждала дверь, и нужно было продолжать путь.
        Я взглянул на восток, где алый постепенно разгорелся оранжево-золотым. Для этого города рассветное солнце означало точку. Город был мёртв.

* * *
        Пять вечеров назад я вступил в этот мир. Тогда в нём ещё кипела жизнь, но всё же что-то, заметное только извне, нависало над ним, подобно тому, как над горной тропой нависает камень.
        Я стоял на холме, откуда весь город раскрывался как дивный цветок. В центре его возвышался мост, обнимавший широкую реку и соединяющий две части в единое целое. По нему, сияя огнями, нёсся поток автомобилей, и это было потрясающе красиво.
        Но я не успел насладиться видом, как не успел испугаться. Мост обрушился, увлекая за собой в бездну тысячи жизней. Подобно стону, разнёсся по самым дальним улицам последний крик рухнувших опор.
        Почти сразу начался снегопад, будто бы небо хотело подчеркнуть, приукрасить скорбь, павшую на плечи местным жителям. Город объял всеобщий плач, а в небе кружили чёрные птицы. И всё это вместе напоминало мне беззвучный чёрно-белый фильм, череду моментов, запечатлённых кем-то для диковинного архива.
        Я существовал вне этого, вне сцены, наблюдал, скользя по грани, но не погружаясь в пучину. И для меня, и для города солнце взошло на следующий день.
        Я тщетно искал свою дверь. Здесь были тысячи, но все вели не туда. И пока я пересекал улицу за улицей, город пустел. На этот раз то, что забирало людей, не обрело ни голоса, ни лица, ни формы. Их просто становилось меньше, и вскоре я остался один, потому только, что не принадлежал этому миру ни капли.

* * *
        Под ногами растекалась слякоть, солнце жарило так, точно объявили весну. В этой части дома не рушились, а стояли в праздничном убранстве, точно жители встречали с радостью собственную гибель. Это смотрелось до гротескного нелепо.
        Ветер рванул волосы, несмотря на солнечный свет, мне всё же холодно, потому что мороз растекался внутри. Может быть, то, что здесь разгулялось, нашло дорогу и к моему сердцу?
        Я не мог здесь уснуть ни на одно мгновение, и от усталости мне иногда мерещились звуки, но оказывалось, что это лишь ветер. Потому, наверное, я не спешил поворачиваться, когда позади раздался звон стекла. Я прошёл ещё несколько шагов, но звон повторился, а ещё появился гул, и он нарастал, точно нечто подкрадывалось, приближалось, нагоняло.
        …Позади сминалась плоскость реальности, шла трещинами, разрушалась на глазах, точно скомканный лист бумаги пожирало невидимое пламя. Плавное, но неотвратимое движение завораживало, я видел, как исказилось лицо небес, как оно скукожилось, выцветая до белизны. И вдруг в тенях и бликах, возникавших и тут же исчезавших в белом, проскользнула женская фигурка.
        И наконец я рассмотрел ту, что забрала этот мир и этот город себе. Она была совершенно нагой, только светлые волосы обнимали её плащом, ниспадая до земли. Лёгкие движения складывались в танцевальные па, и ещё она смеялась, но не слышалось ни звука.
        Я смотрел на неё и понимал, что здесь и сейчас она - и есть смерть, хотя я знал смерть в ином обличии. Как будто эта танцовщица лишь играла в гибель и разрушение.
        - Странник, ты здесь, - засмеялась она, поймав мой взгляд и сразу же приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки. - Какая честь.
        - Кто ты и что ты? - спросил я, понимая, что ответа не будет.
        Так и случилось, она лишь рассмеялась и всё.
        - Я могу дать тебе силы творить и сминать миры, - говорила она, наступая на меня. - Дай мне руку!
        Но мне не нужно было таких сил, я не искал ни этой власти, ни этой смерти.
        - Дай мне пройти к двери.
        - Я давно сломала твою дверь, чтобы заключить тебя в этот мир, как в кристалл. Я не выпущу тебя, пока ты не согласишься.
        - Значит, мы оба останемся здесь на вечность, - теперь и я усмехнулся. - Зачем тебе странник?
        В глазах её, слишком тёмных и даже страшных, мелькнул гнев, но она, конечно, отвернулась и закружилась, будто только танец теперь имел значение.
        - Подумай, - разнёсся ветром её шёпот.
        Пространство замерло искажённым, но я видел, как дышала, как терзалась в этой видимой остановке та сила, что заставляла реальность обращаться мятым листом.

* * *
        Дверь, предназначенную страннику, невозможно так просто сломать. Знание билось в моей груди вместе с сердцем. Я бежал по улицам и пробирался мимо изменённых, замерших на грани между обращением в пустоту и разрушением зданий, я скользил в тенях и выбирался на свет - в небе от солнца осталась лишь надкусанная половинка.
        Этот мир угрожающе скрежетал и стонал под порывами ветра, он не мог слишком долго оставаться в таком положении, вот-вот всё угрожало рухнуть, рассыпаться, стать белизной.
        Возможно, она и сама не понимала, как порой не понимают молодые боги, что толкнув маятник однажды, непременно получит его ответный удар. Запустив процесс разрушения, она уже не могла его обратить вспять. Вслед за городом умирал этот мир.
        Солнце оставалось приклеенным к центру неба, и закат не наступал, хотя наверняка должен был. Я переводил дух, опираясь о колонну, дверь была совсем близко, но мне требовалось хоть чуточку подождать, иначе я не сумел бы добраться до порога.
        Может, она поняла, а может, устала от моего упрямства, но вскоре уже стояла напротив меня.
        - Почему ты не хочешь моих даров?
        - Мне с ними не по пути, - я выпрямился. Золотой прямоугольник сиял прямо за её спиной.
        - Вместе мы прошлись бы из мира в мир.
        - И ты комкала бы их все? Нет уж, - мне только и нужно было, что рвануться и, оттолкнув её, прыгнуть.
        - В этом и есть красота, - усмехнулась она. - Ты любишь красоту.
        - Это только одна грань красоты, а я не отдаю предпочтение какой-то конкретной, - парировал я.
        - Тогда ты научишь меня другим…
        - О, тебе придётся научиться им, в белом-то одиночестве, - и я бросился вперёд.
        Дверь приняла меня и захлопнулась.

* * *
        Я стоял посреди гостиной, удерживая на ладони сферу, в которой сминался, скручивался, обращался листом бумаги целый мир. Она всё ещё была внутри, в ловушке, которую сама себе приготовила, и ей предстояло долго учиться, потому что её сила и власть были по-настоящему огромны, вот только она не знала и десятой части того, как с ними обращаться.
        За окном начался летний дождь, и сфера устремилась прямо сквозь стекло под манящие капли. Я проводил её взглядом. Этот мир больше не звал меня к себе.
        159. Кошка, которую он нарисовал
        В час, когда ленивое утреннее солнце уронило косые лучи, расчертив пол квадратами света, в дверь постучали. Я вышел из кухни и некоторое время прислушивался, пока стук не повторился. На пороге стоял странник в потёртом плаще и видавшей виды шляпе. Он ничем бы не выделялся, если бы не нёс с собой футляр для набросков. Странствующий художник?
        Я помог ему сбросить плащ и найти место для шляпы, проводил его в гостиную и скоро принёс чай с яблочным пирогом. Всё это время он молчал, и я уже решил, что никакого разговора не получится - и такое случалось - но, сделав глоток, он всё же заговорил:
        - Я ищу кошку, - и, видя моё непонимание, продолжил: - Кошку, которую я нарисовал.

* * *
        Однажды он нарисовал кошку. Всего лишь набросок, несколько плавных линий.
        У него никогда не было домашних животных, тем более - таких, которые так и норовят поиграть карандашами и кистями. Кошки просто не должны жить рядом с мастерскими художников, они привносят в чётко упорядоченное пространство хаос, по крайней мере, он привык думать именно так. Всё его знакомство с кошками заключалось в наблюдениях за игрой пары котят, что жили у соседки из дома напротив. Порой он бывал у неё во время вечернего чая, и они разговаривали о погоде и нравах, как два уже немолодых человека.
        В отличие от него, соседка, миссис Марта, кошек любила и часто стремилась доказать, что они необычайно умны и отлично скрашивают одиночество. Но он, хоть и соглашался с её доводами, признавая за кошками право на ум, не спешил делить хоть с одной из них своё скромное жилище.
        И вот, однажды сентябрьским утром одна из представительниц кошачьей породы сама собой собралась из череды нанесённых без лишних размышлений линий. Решив не дорабатывать странный набросок, он снял лист с мольберта и положил на стол к таким же недоделкам и наспех зарисованным мгновениям, которые когда-нибудь могли ещё пригодиться. Раз в неделю он сортировал эти разнокалиберные листочки, раскладывая их по папкам. Стремление к порядку неизменно вызывало у миссис Марты усмешку, и она вспоминала своего покойного супруга, который стремился исключительно к хаосу.
        - Вероятно, поэтому он и умер так рано, - усмехалась она, пряча застарелую боль. - А вас и смерть не сможет уговорить остановить уборку, если вы вдруг вздумаете её начать.
        Так или иначе, а он в то утро приготовил новый лист и забыл уже о нарисованной кошке. Впереди лежал долгий день, полный работы Школа Искусств заказала ему несколько натюрмортов для образцов. Уже заканчивая первый набросок, он обратил внимание, что и туда закралась кошка - в причудливом сплетении линий и теней отлично угадывалась изящная голова с небольшими ушками.
        Он только посмеялся над собой и над тем, как его проняла кошачья тематика. Наверное, это все из-за вчерашних проделок котят у Марты. Они, помнится, чуть не перевернули вверх дном весь дом и даже едва не опрокинули поднос с чашками.
        Он отложил и этот набросок и оставил попытки поработать до обеда. Хоть у него и была склонность к порядку, он всё же обладал живым воображением, поэтому если какая-то деталь завладевала разумом, попытаться нарисовать что-то иное приводило к плачевным результатам. Гораздо лучше было выйти на улицу. Тем более что солнечный свет обещал воистину прекрасную прогулку.
        Захватив свою трость, он покинул дом и направился в ближайший парк. Улочка была, как и всегда, тиха, и только рядом с булочной царило некоторое оживление. Хозяин магазинчика, мистер Роуд, раздавал мальчишкам поручения. Это всё были соседские детишки, и они помогали Роуду за пару сладких булок и несколько монет, но больше всего им нравилось само ощущение участия в невероятно важном деле.
        - А, мистер Томас, - кивнул Роуд. - Вы сегодня рано.
        - Работа не задалась, - улыбнулся он.
        - Ну вам-то можно приняться за свою работу в любое время, - Роуд добродушно рассмеялся. - Это мои булки не станут ждать.
        - Так оно и есть, - и он отправился дальше.
        Улочка круто заворачивала и выходила прямо на мостик, переброшенный через небольшой канал, заключённый в каменные берега. Камни покрылись зеленоватыми водорослями, и он часто приходил сюда, чтобы рисовать тихую воду, с изумрудными тенями, блики света, каменные перила моста. За мостиком раскинулся милый парк, немного заброшенный, немного заросший, но потому ещё более приятный. Его запущенность добавляла особенный шарм всему этому месту.
        Он остановился на мосту и посмотрел вниз, на воду. Сейчас там отражалось высокое сентябрьское небо с лёгкими кудлатыми облачками. Всякий раз как он видел такое небо, вспоминал свою юность.
        И тут что-то коснулось его, он опустил взгляд и обнаружил, что рядом устроилась красивая белоснежная кошка. Она смотрела, как это водится у кошек, совершенно не мигая, и глаза её, зелёные, как молодой крыжовник, казались чуть раскосыми.
        Надо сказать, здесь кошек было мало, и каждую он хорошо помнил. У булочника жил толстый чёрно-белый кот по имени Честер, чаще всего лежавший на каменном заборе и мало на что обращавший внимание. Милая рыжая кошка и двое котят - Фрис, Кит и Кэт - обитали у соседки Марты. Сиамский кот, которого Марта подозревала в отцовстве, носил гордое имя Кинг и проживал на соседней улице в доме за номером восемь, у совсем дряхлой старушки Элизабет Торн. Ещё через улицу у молодой семьи недавно появился породистый котик удивительного серо-голубого окраса. Но, конечно, ни один из их района не походил на белоснежную красавицу, пристально изучавшую его.
        Но удивительнее всего было то, что именно эту изящную осанку и маленькие ушки дважды набросал он сегодня на своём мольберте.
        Однако он не присел и не попытался коснуться пушистой красавицы, а продолжил путь. Выбрав одну из затенённых платанами скамеек, он устроился поудобнее, вытащил блокнот и карандаш, ведь рисование давно было его дурной и приятной привычкой.
        Почти сразу же он опять наткнулся взглядом на белоснежную кошку. На этот раз она сидела среди травы и смотрела куда-то вдаль. Не находя в этом ничего странного, он заговорил с кошкой, совершенно не предполагая, что она станет вдруг отвечать:
        - Милая моя, что привело вас в наш парк?
        - Слышала, вы художник, - промяукала она и теперь уже повернулась к нему.
        - Да, - отозвался он, ошеломлённый этим. Но показывать удивление было бы слишком неучтиво, и он продолжил разговор: - Вы не ошиблись. Неужели вы искали меня?
        - Так и есть, именно вас, раз уж вы - художник Томас, - кошка подошла ближе и вспрыгнула на скамейку. - Мне нужен портрет, самый лучший портрет.
        - Вы хотите, чтобы я написал его для вас? - вежливо переспросил он.
        - Да, - кивнула важно белоснежная кошка. - Моё имя - баронесса Киттифолд. Скоро я вступаю в наследство, и мне нужен, непременно нужен самый лучший портрет. Но истинных художников осталось так мало! К кому я только ни обращалась, никто не смог даже, - тут она сделала многозначительную паузу, - даже заговорить со мной. Куда только катится этот мир!
        - Милая мисс Киттифолд, - начал он деликатно. - Видите ли, люди отвыкли от того, что с ними беседуют кошки.
        - Наслышана об этом горе, - кивнула баронесса. - Но там, откуда я родом, совсем нет людей. Раньше при нас всегда жил хоть один художник, но так вышло, что сейчас никого не осталось.
        - Я работаю над важным заказом для Школы Искусств, дорогая мисс Киттифолд, - попытался объяснить он, но, заметив мольбу в глазах баронессы, не выдержал: - Но смогу уделить вам время. Какой портрет вы бы хотели?
        - О, непременно маслом, - с жаром отозвалась мисс Киттифолд. - Должно быть, вы понимаете, мне очень идёт синий цвет, и к тому же это цвет моего дома…
        - Да, понимаю, о чём вы, - прервал он и предложил: - Пройдём в мою мастерскую, я сделаю несколько набросков. Если вы не против, я мог бы понести вас, думаю, ваши лапки уже очень устали.
        - О, благодарю вас, - и мисс Киттифолд запрыгнула ему на руки, довольно мурча.

* * *
        Он вернулся домой никем не замеченный и там сперва напоил гостью свежим молоком, только после этого усадив на синюю бархатную подушку, чтобы сделать наброски.
        Надо отдать должное мисс Киттифолд, она оказалась прирождённой натурщицей. Сколько было нужно, она сидела не шевелясь и меняла позу так, как её просили. Он не удержался и извинился перед ней и всеми её родственниками по породе за то, что считал их не склонными к порядку. Мисс Киттифолд благосклонно приняла извинения и рассудительно добавила:
        - Кошки и люди очень похожи. Среди нас тоже есть те, кто любит порядок, и те, кто страстно насаждает вокруг себя хаос. Не стоит судить обо всех по одной лишь кошке, так же, как не следует судить о людях по одному человеку. Вы ведь были бы против, скажи я, что все люди одинаковы?
        - Да, моя милая, вы совершенно правы, - улыбнулся он и пригласил взглянуть на наброски.
        Довольно скоро баронесса Киттифолд определилась и попросила не откладывать работу в долгий ящик, потому что картина нужна ей уже в октябре. А потом исчезла - выпрыгнула в окно, и сколько он ни смотрел, так и не обнаружил, куда она могла подеваться.
        Работа над портретом захватила его, и он проводил за ним много времени, никому, впрочем, не показывая. Картины для Школы Искусств остались в стороне, так он был упоён самой мыслью о картине для столь милой знакомой.
        Если бы кому-то пришло в голову тогда спросить, для кого он так старательно работает, он растерялся бы и не сумел подобрать слов. Ведь скажи он, что пишет портрет кошки, добрые соседи могли бы счесть, что он тронулся умом.
        Но вот ясным октябрьским вечером картина была закончена. Она всё ещё пахла свежей краской, ей требовалось время, чтобы просохнуть, но больше не требовалось добавлять ни мазка.
        Он с радостью оглядел работу и остался ею доволен. Баронесса Киттифолд полулежала на синем бархате, и облик её был царственным и прекрасным.
        - Браво, вы настоящий мастер! - услышал он вдруг аплодисменты и обернулся.
        Позади стояла девушка в элегантном белом платье, руки скрывали длинные кружевные перчатки. Золотистые волосы были убраны в высокую причёску, а зелёные глаза искрились лукавством.
        - Как вы здесь оказались? - спросил он, не в силах вспомнить, запирал ли входную дверь.
        - Оказалось открыто, - кивнула девушка его мыслям. - Вижу, вы в срок выполнили мой заказ. Ваша плата, - она подала увесистый кошель. - Могу ли я забрать картину?
        - Конечно, если вы - мисс Киттифолд, - ответил он, удивлённый до крайности.
        - Именно так, - рассмеялась она. - Томас, вы очаровательны. Как видите, я вступила в права и теперь ношу иной облик, именно поэтому я заказала портрет. Вы прекрасно увековечили то, что я никогда уже не верну в полной мере.
        С этими словами она подхватила картину и… растворилась в воздухе. О том, что это не было мороком, напоминал только кошель и лёгкий аромат духов.
        Он лёг в постель пораньше, чтобы утром как следует обдумать произошедшее. Конечно же, он спустился проверить входную дверь и убедился, что та закрыта, а мисс Киттифолд лукавила, когда объяснила своё появление. Но раздумья об этом были бы слишком тягостными среди ночи.
        Утром, однако, кошель всё так же оставался в мастерской, где он положил его, а вот картины не было, так же, как и всех набросков к ней, кроме того, самого первого, выполненного простым грифелем.

* * *
        - И я потерял покой, - закончил мой гость.
        - Теперь вы, Томас, разыскиваете мисс Киттифолд в иных мирах? - уточнил я, всецело ему сочувствуя.
        - Я прошёл много реальностей, - кивнул он. - Потерял там свой возраст, но не умение писать картины. Я ищу тот мир, откуда пришла ко мне баронесса, ведь там не осталось своего художника. В этом моё призвание, понимаете?
        Я понимал, потому кивнул и вышел в центр гостиной. Уж с этим-то я мог ему помочь. Уже очень скоро передо мной открылась дверь.
        - Прошу вас, Томас, мисс Киттифолд наверняка ждёт вас.
        Он позабыл свой плащ и шляпу, ринувшись в дверной проём так быстро, что мне оставалось лишь улыбнуться.
        160. Заброшенный дом
        Я набрёл на заброшенный дом, выбитые стёкла щерились в мою сторону осколками, дверь висела на одной петле, и плющ вскарабкался на крыльцо и втекал зелёной волной внутрь. Мне тоже стало любопытно, что же там скрылось, да и осталось ли вообще хоть что-то.
        Меня встретил зеленоватый полумрак. В небольшом холле царил хаос: сломанная мебель, разбитое зеркало, песок и старая листва. Местами, там, куда попадал солнечный свет, зеленели побеги, в тёмных углах росла плесень, похожая на тёмную, набравшую воды губку.
        Я прошёл дальше, мимо покосившейся двери, ведущей на кухню - туда было не войти, обрушилась стена. Уцелела гостиная, в ней даже оставался столик, на котором, будто ожидая меня, лежал конверт.
        Не сдержав любопытства, я поднял его, но не сразу решился открыть. Впрочем, адресата автор не указал, и послание могло быть оставлено любому и каждому, кто когда-либо переступит порог.
        Я всё-таки вытащил чуть сыроватый листок, в одном уголке его тоже уже цвело плесневелое пятнышко.

* * *
        Здравствуй, неизвестный!
        Возможно, ты обнаружишь это письмо тогда, когда сам я уже превращусь в пыль. Что ж, зови меня Пайтер, если тебе вообще нужно моё имя, и читай мою историю не спеша, потому что у меня не было желания писать слишком большие письма.
        Я всегда был одиночкой. Хоть и родился в хорошей семье, никогда ни в чём не нуждаясь, к двадцати одному году я постарался полностью отречься от родителей и их дел, уединился здесь, в глуши, предпочитая жить охотой, а не заниматься скучными расчётами. Я не научился любить людей и быстрый пульс жизни больших городов, не сумел насадить в себе чувство необходимости кого-то рядом.
        Здесь, в лесах, мне было хорошо. Отец, понимая, что не вернёт такого, как я, в лоно семьи, подарил мне этот клочок земли, занявшись воспитанием младшего брата, ставшего его надеждой и опорой.
        Скромный мой дом не требовал слишком больших затрат сил, хотя моя семья порой помогала мне - в основном оставляя полезные мелочи и продукты в условном месте, а не набиваясь на встречу. Вскоре я позабыл звук их голосов, их имена и лица. Надеюсь, и они так же легко выбросили меня из памяти, лишь по привычке привозя какие-то бесполезные вещи.
        Так продолжалось достаточно долго, я совсем одичал, отпустил бороду, наслаждался пением птиц. Мне было легко и привольно в кои-то веки.
        Но однажды утром всё это исчезло, прекратилось, обрушилось, разлетелось прахом… И я могу подобрать и другие сравнения, неизвестный, чтобы описать, как много боли мне это причинило.
        В мои леса вторглись шумные люди.
        Целая семья, беглецы из города, не умевшие слушать природу, не желавшие её понимать. Они встали лагерем у ручья, где я набирал воду, нарушив и моё уединение, и мой образ жизни, и весь здешний мирок.
        И им было хорошо!
        Они наслаждались каждым мигом, пока я, заперев дом, приглядывал за ними из чащи. Дети дразнили меня зверем, пусть и не видели ни разу. Их родители смеялись и звали чудаком, не имея на это никакого права. Никто не старался выслушать меня или хотя бы уважить как хозяина этих мест. Я же опасался приближаться к ним. Кто же знает, чего можно ждать от столь странных людей?
        В какой-то миг я осознал, что не понимаю их языка!
        Я видел их эмоции, читал их чувства, но до меня не доходило ни единой фразы, я не мог вычленить слов. Наверное, необходимость в таком понимании у меня пропала, и постепенно я забыл, как говорить, как звучит речь. Я не чувствовал себя хуже из-за этого, ведь в лесу я прекрасно понимал каждое живое существо. Я говорил по-волчьи и лисьи, мог побеседовать с совой и оленем. Зачем мне были иные наречия?
        Я всё реже возвращался в дом, но иногда таки приходил, чтобы написать страницу-другую дневника. Ты не найдёшь его, он погребён слишком далеко теперь.
        Написанное я мог прочесть, что, наверное, было странно, а может, мои незваные гости действительно принадлежали другой стране. Как бы я мог это узнать наверняка?
        Так или иначе, я следил за ними, всё больше дичая. Я и чувствовал себя зверем, ожидая, что глава семьи вот-вот начнёт выслеживать меня по следам, да только он был слишком слеп, чтобы действительно найти хоть что-то.
        Я приходил в свой маленький дом по ночам, устраивался на постели и слушал, как поёт лес. А иногда и не приходил, ночуя под деревом. Они же заглядывали на мою поляну с завидной частотой. Им нравился дом, его добротные стены и крепкая крыша, его тепло, и камин в спальне, и кухонька, куда всегда попадало утреннее солнце.
        Однажды они заняли мой дом, и я не вернулся.
        Незнакомец, ты спросишь, как же так вышло, что ты читаешь это письмо, находясь в гостиной? Кстати, не слишком ли она обветшала? Наверняка, очень, ведь ни их, ни меня давно нет.
        Они называли меня зверем, теперь уже все разом, и однажды - думаю, они сами виноваты в этом - я обернулся таким, каким они видели меня. Я пришёл к ним - в мой - дом диким волком и снял дверь с петель. Я разрушил всё, что попалось мне на пути и…
        Наверное, ты понимаешь, что случилось.
        Обретя человеческий облик, я не мог больше жить здесь. Я оставил дом сразу после того, как написал эту записку. Оставил, чтобы уйти в лес и никогда больше не вспоминать, как был человеком.
        Прощай, незнакомец, спасибо, что выслушал исповедь.

* * *
        Когда я дочитал записку, позади меня послышалось шуршание. Я резко обернулся и увидел крупного, напоминающего волка зверя. Письмо само выпало у меня из рук. Конечно, страннику не страшно было бы умереть от клыков и зубов такого существа - в любом случае я бы… просто проснулся. Но приятного в такой гибели тоже было маловато.
        Однако зверь не нападал, настороженно обходя меня по кругу. Я поднял листок, не сводя со зверя глаз, вложил его обратно в конверт и опустил на чистый от пыли прямоугольник.
        Зверь замер, настороженно глядя на меня, я же медленно отступал к двери. Не в моих правилах было нарушать чужое уединение.
        Пайтер, ставший волком, по-прежнему жил, хоть дом его обветшал много лет назад. Что ж, я запомнил и готов был уйти, рассказать эту историю и другим.
        Он… отпустил меня, возможно, угадав мои намерения не до конца угасшим человеческим сознанием, а может, понимая только, что я не представляю для него угрозы.
        Мне хотелось бы рассказать, что этот мир лишился городов и давно весь порос лесами, но вряд ли он на самом деле этого не знал, каким бы уединённым ни было его существование. Он должен был чувствовать такие изменения. Или даже он и являлся им причиной, он и ему подобные. Для таких вопросов история не давала даже подсказки.
        Дверь ждала меня у ручья, возможно, даже того самого, о котором Пайтер упоминал в своей записке. Или это был совсем другой поток. Я ушёл из этого мира, полный смешанных чувств и отчего-то тоски, и мне не хотелось вернуться.
        161. Призрак
        Растущие вдоль дороги тополя напоминали больше кипарисы, то ли в силу недавно увиденного сна, в котором я бродил по разрушенному городу, наполовину занесённому песком, наполовину завоёванному морем, то ли просто сами по себе. Пирамидальные кроны, утыкающиеся в небо, за тонировкой стекла высились чёрными колоннами.
        Мимо пролетали деревни-сёла-посёлки-городки, все неуловимо похожие друг на друга, все вместе напоминающие декорацию. В тонированном лобовом стекле белёсое от пыли небо, прошитое столбами линии электропередач, вдруг обращалось надвигающейся бетонной стеной, но тут же снова казалось пустым небосклоном. Пугающее ощущение неотвратимой угрозы столкновения длилось до нескольких секунд, пока растительность не обступала дорогу с двух сторон, заключая небеса в траурную тёмно-зелёную рамку.
        Перейдя в этот мир, я и не предполагал, что отыщу себя в автобусе, а вокруг будут люди, больше схожие с актёрами, играющими в дикой и скучной пьесе, где им приходится только спать и тихо переговариваться непонятно о чём, а временами выходить прочь, бесследно исчезая со сцены. Сам же я снова занял привычную позицию - стал зрителем спектакля, которого зачем-то усадили под те же софиты.
        Я не знал, какой может быть конечная остановка, но почти не волновался об этом. Меня захватило тягучее ощущение дороги, движения вдоль разных и всё же таких одинаковых полей и холмов. Шоссе пронзало реальность и бежало по грани, будто бы не оставляя ни шанса вырваться из круга, замереть, рассмотреть лучше то, что укатывалось назад.
        Я почти перестал ожидать, что автобус действительно встанет и выпустит нас всех, потому это случилось внезапно. Выйдя из салона, я удивлённо оглядел пустынный городок. Ехавшие со мной исчезли так быстро, словно их стёрли ластиком.
        Место будто и не было настроено ко мне враждебно, но насторожилось, наблюдало, и я чувствовал - оно жаждет, чтобы я поскорее убрался восвояси. Но внутри меня молчал мой компас, мне пока некуда было уходить.
        Я шёл мимо ухоженных палисадников, ярких домиков, и, возможно, они должны были выдавать беззаботную весёлость, привольность жизни в таких местах, но на деле каждый скрывал какую-то тайну. Редкие прохожие не улыбались мне, поглядывали неодобрительно, торопились оказаться подальше от меня.
        Иногда на пути встречались колодцы, но все - заброшенные, прикрытые листами шифера, заложенные камнями. Казалось, что в них закрыли некое древнее зло, и иногда меня тянуло заглянуть в темноту, отыскать хотя бы какую-то щель, чтобы понять, есть ли там, внизу, вода, или же все колодцы отчего-то пересохли.
        Вывернув на новую улицу, я обнаружил разбитые временем бетонные остовы зданий, этакие выброшенные на берег кости китов, ясно доказывающие несостоятельность чьих-то идей, впрочем, так же печально похороненных временем. Неясно только, кто именно ошибался и чьи ошибки увековечили эти громоздкие памятники с колючей проволокой по верху забора.
        Вместе с тем я чувствовал, что «там» всё ещё что-то происходит, ведётся странная жизнь, которую не заметить и не разгадать так просто. Может быть, эти зияющие проёмами и окнами громады живы сами по себе, пусть они странные, лишённые смысла, цели и что там ещё необходимо для существования. Что-то в них заставило меня замереть и некоторое время тщательно раскапывать воспоминания, вот только я ничего не нашёл.
        Чем дальше я забирался, тем сильнее было гнетущее ощущение. Такое случается, когда к медовому аромату цветов вдруг примешивается неуловимый, но назойливый запах тления. От него нельзя скрыться, и в то же время его будто бы и вовсе не существует.
        То и дело меня тянуло свернуть с дороги, отправиться к местным холмам, найти в них отдых, но в то же время я чувствовал, что там на самом деле ничего такого нет - ни холмов, ни отдыха. Мир этот только казался большим, но на деле был ограниченным, сжатым, сплюснутым надколотым сизо-белым небом.

* * *
        Когда я ощутил дверь, то кинулся к ней почти что бегом. Улицы пронеслись мимо, выгнулся кошачьей спиной мост через мелкую речушку с заболоченными берегами, и я почти уже приготовился перескочить порог, когда увидел, что у самой двери стоит призрак. Настолько древним и странным он был, что и не определить - мужчина или женщина некогда превратились в него.
        Медленно повернувшись, он смерил меня тяжёлым взглядом.
        - А, странник, - он обвёл рукой точно весь мир вокруг. - Как тебе здесь?
        - Угнетает, - не покривил я душой.
        - О, этого я и добивался, - он удовлетворённо улыбнулся, ощерив чёрную пасть, полную острых зубов. - Хочешь уйти?
        - Мне пора, - я взглянул на дверь, чувствуя, что она будет ждать меня совсем недолго.
        - Печально, ведь мы ещё не поиграли.
        Обернувшись, я увидел, что этот посёлок преобразился, все дома пришли в запустение, выросли сорные травы, дороги стали тропинками.
        - Увы, - хотел я возразить, но призрак не позволил, поднеся прозрачный палец к губам.
        - Новый лабиринт ждёт именно тебя.
        - Меня ждёт дверь, - качнул я головой.
        - Дверь? Но тут её нет, - н засмеялся, а дверь исчезла.

* * *
        Дёрнувшись, я проснулся и сел, принимая более удобное положение. Я по-прежнему находился в автобусе, за пыльным стеклом неторопливо бежала степь, над которой растянулось белёсое небо. Я всё ещё находился в пути, а может, уже попал в замкнутый круг, из которого пока не нашлось выхода.
        Автобус взбежал на мост и тут же понёсся дальше, мимо пронеслась жестяная крыша старой остановки. В окне мелькнула река, изогнувшаяся змеёй, словно присыпанный пеплом рогоз шевелил листьями на её берегах.
        За нашим автобусом неспешно плыла косматая чёрная туча, обещая грозу.
        Мне следовало найти иной выход отсюда, но я не знал, как его искать. Компас внутри молчал.

* * *
        Мы резко затормозили. Мои попутчики, теперь больше напоминающие сгустки тумана, будто бы миру надоело формировать из них человекоподобных существ, потянулись к выходу. Я тоже поднялся, ещё не вполне понимая, удастся ли то, что я задумал. Идея, надо сказать, пришла мне в голову совершенно внезапно и была так же бредова, как вся эта гнетущая реальность.
        Я остановился в проходе, пока все не покинули автобус, только в этот миг осознав, что у него никогда не было водителя. И в тот момент, когда мне нужно было наконец-то шагнуть на землю, я закрыл глаза и представил врата.
        В спину ударил порыв сухого пряного ветра, наполнивший всё вокруг меня степными запахами и жаром. Я сделал ещё несколько шагов вслепую для верности. Ветер улёгся.
        Несколько секунд ничего не происходило и не менялось. Тогда я всё же осмотрелся - мир изменился, ни дороги, ни тополей-кипарисов, ни голубовато-белого неба, ни змеистой реки неподалёку. Степь простиралась до горизонта, в насыщенной синеве росчерком вырисовывались птичьи силуэты. Больше ничто не угнетало. Я вырвался.
        Путь мой лежал на закат, я двинулся, раздвигая высокие травы ладонями, бесхитростно радуясь тому, что игравшая со мной реальность осталась позади. Вот только мне всё же чудилось, что когда-нибудь я попаду туда снова.
        162. Урок
        Боль рождается внутри. Она тугим и колючим шаром спазма вспарывает живот и как будто выпускает щупальца, мгновенно заполняющие собой каждую клетку тела. Вот уже реальность рассыпается кусками мозаики, да и была ли она когда-нибудь реальной?
        Вместо привычной комнаты, а я засыпал в собственном доме, перед глазами плывут цветные пятна - пестрящий калейдоскоп абстракций. Звуки тают в нарастающем «белом шуме», словно заполняющем меня целиком. Тело перестаёт слушаться и даже ощущаться, сознание, отчаянно цепляясь за последние ниточки связей, пытается сохранить хоть какие-то ощущения.
        Отдалённой вспышкой проносится понимание, что я вовсе не лежу, как должен бы. Я стою, я - машина из костей и плоти, которая утрачивает управление, которую ничто не может удержать от падения. И это удивляет, но даже сильное изумление не помогает угасающему сознанию вернуть маломальский контроль над ситуацией.
        В следующее мгновение я оказываюсь заключённым внутри тёмной коробки, утратившим все внешние связи, любые контакты не только с собой как с телом, но и с миром вокруг. Ничего больше нет, только некое самоопределение, едва удерживающее себя «я».
        Странник - не тело. Многие из таких, как я, путешествуют, легко меняя воплощения своей сущности, переходя из тела в тело, точно они тоже двери. Или - тоже миры?
        Тело - костюм, повседневная форма, без которой иногда легко обойтись, но не носить его всё же неприлично. И потому я растворяюсь в покое, больше внимания уделяя тому, что стремлюсь вспомнить хотя бы малейший намёк, где мог оказаться. И, что главное, почему же именно здесь.
        Но я не успеваю ни вспомнить, ни найти ответов. Рывками, с той же оглушающей болью, которая таилась во тьме и снова рада вцепиться в меня, из осколков и слишком ярких пятен собирается передо мной изображение.
        Я сажусь, чувствуя, как будто бы возобновляется ток крови, как возвращается чёткость зрению, прорастает звук сквозь пустоту белого шума. Пошевелиться трудно, тело так быстро остыло и отвыкло от присутствия сознания, что приходится приложить значительные усилия, чтобы поднять руку, поправить волосы, изменить позу.
        Подступает дурнота, но неохотно уходит, точно опускаясь на дно, едва я делаю глубокий вдох.
        Наконец утихает, становится почти незаметной и боль. В мире, где я оказался, каменные стены и - внезапно - небо вместо потолка.

* * *
        Я долго приходил в себя, не сразу решившись подняться. Что за дверь привела меня сюда, отчего это произошло так болезненно и неприятно?
        Реальность была мешаниной серого и желтоватого - камень и пыль, мельчайший песок и снова камень. Я чувствовал, что заключён в лабиринт, и это было особенно ироничным после того, как я успел почувствовать себя запертым в тёмной коробке тела.
        Внутренний компас подсказывал, куда идти, чтобы отыскать выход, но слушаться его было не так-то просто. Я едва сумел подняться, а первые шаги дались с трудом и вызвали новую вспышку боли.
        Словно я был изломан, покрыт шрамами или ранами. Но никаких повреждений не было. Я вытянул руки вперёд, рассматривая почти кажущиеся чужими ладони и запястья. Пальцы дрожали, кожа стала чересчур бледной, синева клубилась под ногтями.
        То, что со мной происходило, было далеко от нормального путешествия.
        Вот только как бы я ни чувствовал себя, мне следовало идти, оставаясь на месте, я уж точно ничего не добился бы.

* * *
        Поворот за поворотом, дверь не становилась ближе. Я гадал, не оказался ли во сне, но боль как будто бы уверяла, что эта реальность реальна физически. И я по-прежнему никак не мог взять в толк, каким образом переместился в этот мир. Последнее, что я помнил - как ложусь в постель, не задумывая никаких, даже сновидческих, путешествий.
        Однако мне казалось, что было нечто ещё, пропущенное сознанием в тот самый момент, когда боль накрыла впервые. Неужели кто-то бросил меня сюда насильно? Со злым умыслом?
        И кому же я успел так насолить?
        Обогнув очередное препятствие, я прижался к стене, пережидая очередной приступ боли. Может быть, и эта пыль, и эти камни столь же ненастоящие, как и темнота коробки, которая представлялась мне совсем недавно?
        Я коснулся кончиками пальцев шершавой каменной стены, проследовал трещинкой, где отходила штукатурка, ковырнул её, обнажая рассыпающийся пылью раствор, сжал между пальцами немного песчинок. Ощущения была обыкновенными, не похожими на иллюзию, не сравнимыми со сновидением.
        Или это тоже было лишь творение моей фантазии?

* * *
        Может быть, боль на этот раз не мой союзник?
        Странная мысль заставила меня остановиться.
        Находясь в плену иллюзии или миража, ориентируешься на боль, она ярким маяком указывает, где именно пролегает путь к реальности. Но как быть, если именно она является миражом? Если эта волна, что прокатывается по моему телу, замирая и внезапно превращаясь в колючий и огненно-жаркий шар, на деле лишь фантом, привязавшийся на пути из мира в мир?
        Вдруг я стою перед дверным проёмом и не нахожу его потому только, что боль затмевает разум, отвлекает, пляшет болотными огнями, не позволяя рассмотреть истину?
        Сам собой в руке моей оказался шаманский нож. Сколько раз я выходил из миров и входил в них, разрезая ладонь или даже с силой вонзая клинок себе в грудь? Сколько раз я вспарывал себя, понимая, что свежая и чистая боль станет пропуском, билетом и платой?
        Может ли ритуальное оружие помочь мне сейчас, когда боль заполнила меня целиком и не желает отпускать?
        Клинок неярко светился. Такое с ним случалось нечасто, всё же он был из верной, пусть и заговорённой стали, а не из волшебного мифрила. Я удерживал его на ладони, покачивал, как хрупкое маленькое животное, рассматривал, как едва заметный блик перекатывается по лезвию.
        Станет ли одна боль меньше, подменяясь другой?
        Осторожно я перехватил нож и провёл привычным жестом по руке.
        Крови не появилось.

* * *
        Сновидение? Быть может. Но теперь я шёл увереннее, ведь боль, которую я испытывал, на поверку оказалась лишь фантазией. Не обращать внимания на пляску иллюзий проще, когда уверяешься в их иллюзорности.
        Магический компас пел в груди в полную силу, и вскоре я всё же оказался в центре лабиринта, прямо перед сложенной из грубых кусков мрамора аркой, за которой клубился туман, подсвечиваемый будто бы звёздным, едва ощутимым и невесомым светом.
        Выход.
        Где бы я ни был, выход нашёлся.
        Оглянувшись через плечо, я только вздохнул. Этот мир и его загадки ничуть не привлекали меня больше. Последний шаг, и путь уносит меня прочь.

* * *
        - Отлично, - слышится голос, наползает на меня, в меня, растекается прохладной водой по коже, окончательно пробуждая. - Ты разобрался.
        - Что произошло? - у меня оставались сомнения в том, разобрался ли я на самом деле, может, только сбежал, воспользовавшись удобным случаем.
        - Небольшой неприятный сон.
        Теперь я вижу: он сидит на краю постели, освещённый солнечными лучами, рыжие волосы кажутся запертым пламенем, текут по плечам, рассыпаясь свободной волной, а вот взгляд тёмный, птичий, внимательный. Он склоняет голову к плечу и улыбается - краткий миг, за время которого я успеваю вздрогнуть.
        - Чему ты пытался меня научить?
        - Тому, чему ты научился?
        - Не понимаю, - силы покидают, и я опять откидываюсь на подушки.
        Его лицо меняется стремительно, как бывает, когда по солнечному диску проносятся облака, я вижу затаённую тревогу, но та тут же уступает место безмятежности.
        - Станет легче, - обещает он, и его пальцы обхватывают моё запястье.
        Его энергия и сила врывается в меня жарким потоком, я закрываю глаза, чтобы полностью раствориться в нём.

* * *
        Прошло несколько дней, пережитое затёрлось в памяти, последние отголоски боли, заблудившиеся в моём теле, растворились, исчезли, окончательно обернулись прошлым. Но я по-прежнему не мог решить, что именно увидел и зачем на это смотрел.
        Наверное, урок оказался слишком сложен или чересчур прост. И в том, и в другом случае смысл ускользает, остывая семечком внутри.
        Я верил, что некогда это семя прорастёт. Тогда, быть может, я пойму. Как разделил боль и иллюзию боли.
        Или в том и был урок?
        163. Ты
        Когда я только проснулся, с ослепших, скрывшихся за бельмом облаков небес лился дождь, белёсый мертвенный свет проникал в комнату, точно раздвигая шторы тонкими пальцами. Под одеялом же было очень уютно, и совсем не хотелось покидать такое гнездо, где в уголках ещё шевелились неразбежавшиеся сны.
        В дремоте и покое, я слушал пение дождя и незаметно для себя снова уснул, чтобы открыть глаза, когда непогода утихла. Во сне мне представлялись метро, поющие под колёсами поездов пути, меркнущий свет, искры огней теряющиеся во мраке.
        Когда же я вырвался из этих хитросплетений, в комнату уже заглянуло солнце. Поднявшись с постели, я приблизился к окну и раздвинул шторы, мгновенно оказываясь в водопаде сверкающего обновлённого света.
        Над крышами развернулись полотнища синего шёлка, где редкими кляксами плыли белые облака. Притягательный и светлый, наполненный теплом и радостью летний день приглашал на прогулку, подталкивал взяться за пастель, за альбомы, чтобы смешать краски, чтобы рисовать новые миры.
        Солнечные лучи жаркими котятами ласкались к щекам, целовали плечи, обжигающе дышали в губы. Но память подкинула мне вдруг осеннюю картину. Наверное, я видел это сегодня во сне среди всех тех образов, что приходили и манили меня, приглашая в новые путешествия. Осень таилась в моих снах, замирала в тенях, в закоулках, терпеливо ожидая того мига, когда сможет потеснить лето реального мира.

* * *
        Вместо чая или кофе я сделал себе горячего шоколада и вышел с чашкой в сад. Меня не манили дороги, и я не ждал гостей. Возможно ли, что у меня получится прожить хоть один день совершенно спокойно?..
        Я долго сидел среди цветущих пионов, даже когда чашка опустела. Гудели шмели и пели птицы, я почти растворился в этом летнем дне. Когда же отправился в дом, свет начал стремительно угасать - с севера на город наползали тучи, облачный фронт, а может сошедшая с ума горная гряда с сизыми пиками и удивительными обрывами, вычерченными сияющим контуром.
        Я снова поставил чайник, в то время как за окном тоже началось бурление - заурчал, загремел, заревел во всю жестяную глотку гром.
        Выглянув в западное окно, я увидел только синеву и чистоту, тем удивительнее казалось всё нарастающее ворчание, Дом внезапно разделила едва ощутимая грань: север и восток закрыли тучи, запад и юг всё ещё сияли и переливались. Рассечённые надвое, дом впускал солнечные лучи и звенел стёклами под ударами первых тяжёлых капель.
        Гроза наступала. Первые её гонцы выскочили на прозрачную синеву, приготовившись откусывать от неудержимого солнечного света по кусочку. И я, заворожённый этим, остался у окна. Наконец туча подтянула к себе солнце лиловыми щупальцами и проглотило его, отправило себе в облачную пасть.
        Яростный ливень плясал на тротуарах, оставляя на проезжей части ручьи, разбрасывая лужи, заполняя собой всё пространство, превращаясь в это пространство, крича, хохоча, грохоча по крышам.

* * *
        Уютнее всего было бы провести это время перед камином, обнимая кого-то, кого нестерпимо любишь…
        Едва мне пришла в голову эта мысль, как я отвернулся от окна и увидел, как посреди комнаты создаётся из шума дождя, вырисовывается утраченным сиянием солнца дверь.
        Задумался ли я хоть не секунду, прежде чем открыл её? Нет, вовсе нет.
        Я смело шагнул вперёд.

* * *
        И оказался затерянным среди дождливых сумерек, мягких и пронизанных осенью. Шепчущие прикосновения ливня подталкивали идти, и я послушался этого нежного убеждения, постепенно понимая, что бреду по улицам давно спящего города от одного редкого фонаря к другому.
        Почти сразу мне стало казаться, что я кого-то ищу. Кого-то столь важного, столь необходимого, что было удивительно уже то, как я жил и живу сейчас без него. Улица за улицей я продирался сквозь ливень, промок насквозь, еда успевал убирать с лица влажные пряди, но не находил, не ощущал даже следа. И не представлял, кого именно ищу.
        Наконец дорога вывела меня к набережной. Чёрная река - бушующий поток - неслась мимо, глодая каждой волной камень, в который была заключена. Редкие огни тонули в бурных, вспененных каплями ливня водах.
        Я присел и зачерпнул чернильной воды, в ладони она превратилась в чистое сияние и тут же сбежала.
        Выпрямившись, я огляделся и направился против течения, вслушиваясь во влажное эхо собственных шагов. Неподалёку выгнулся мост, пустынный и не подсвеченный ни одним фонарём. Возможно, я не должен был его заметить, но компас внутри не обманешь, меня тянуло туда, как магнитом.

* * *
        По пропитавшимся влагой доскам моста прыгали капли, дробно стучали, наигрывая странный тревожащий ритм. Я совершенно точно понял, что стоит пройти эти несколько метров, и откроется новая дверь, унося меня куда-то ещё.
        И именно поэтому замер на середине, глядя на реку. Мне хотелось вместить в себя ещё немного дождя, замешанного на тягучем ожидании, на нетерпеливом поиске. Ливня, который шептал, и толкал в спину, и целовал щёки, убеждая идти, бежать, мчаться.
        Ливня, уверявшего, что кто-то меня ждёт.
        Город на обоих берегах устилала тьма. Редкие искры фонарей совсем погасли, влажная мгла шуршала и шумела, укачивала в руках. И я всё же двинулся вперёд, повинуясь её убеждению, её настойчивости.
        Как будто меня действительно ждали.

* * *
        Из мира в мир меня встречали осень, дождь, ожидание. Я переходил из одного в другой, почти не задерживаясь хоть где-то. Искал ли я на самом деле? Нет, совсем нет, только позволял дороге играть со мной.
        И наконец вышагнул на крыльцо собственного дома. Компас внутри успокоился, но кто ждал меня здесь, кроме камина?
        Усмехнувшись, я вошёл внутрь и зажёг свет. Электрический, будто неживой, мне не понравился, я тут же щёлкнул выключателем снова и поспешил на кухню доставать свечи. Скоро весь мой дом сиял жадными до темноты огоньками, дрожащими и трепещущими. Я словно впустил внутрь звёздное небо, и теперь мог успокоиться и отдохнуть в любимом кресле.
        Дождь всё ещё шёл, не грозовой, совершенно обычный. Он уже не манил идти куда-то, только постукивал по подоконникам, шептался с оконными стёклами. И под этот шорох я задался вопросом, нашёл ли то, что требовалось, или же мне предстоит совершить вторую попытку?
        Не могло бы быть так, что всё это время я носил ответ ровным счётом внутри себя?
        Свечи дрожали, оплывая воском, а я думал, думал, мысли дрожали от нетерпения, скакали, не укладываясь. Мне казалось, я что-то упускаю. Важное ли?
        Снова захотелось чашку чая, а может, горячего шоколада или всё-таки кофе? Я не мог договориться сам с собой и, добравшись до кухни, замер в нерешительности, вероятно, впервые не понимая, что именно мне требуется.
        В тот миг, когда я вытащил банку с кофе, когда поставил турку, собираясь отсчитать ложки и залить молотый кофе водой, дождь прекратился, шёпот утих.
        На кухне кроме меня кто-то был.
        Ты.
        164. Песочные часы
        День был насквозь пропитан сыростью. В нём как будто перестало существовать время, замерло на абстрактных шести вечера, несмотря на то, что все часы убеждали, что ещё нет и полудня. Деревья полоскали кроны в белоснежном саване небес. Я оставался в собственном доме, не пересекая границы иных миров, но чудилось, точно дом сам увяз в другой реальности, переместившись туда без моего согласия, без моего ведома.
        Мысли ворочались вяло, но не потому, что я проводил время бездумно. Вместо мыслей, вместо слов сквозь меня текли красочные образы, орнаменты, переплетение цветов.
        И словно в противовес этому с небес изливался белый свет. Он лился и лился, захватывая и вытесняя тёплые тона, поглощая их, превращая лишь в тени. Такого света можно было даже испугаться, если вообще стоит бояться света.
        Вчера что-то произошло, но я не помнил, что именно. Возможно, всё моё восприятие было лишь навеянной ветром иллюзией.

* * *
        Немногим позже я вышел в сад. Небо по-прежнему было белым-белым, и всё никак не ощущалось изменений во времени. Деревья качали ветвями, но более ничего не двигалось. И тогда у меня появилось подозрение, что время действительно стоит - замерло в городе, а дом мой был единственным местом, где ещё могли шуршать стрелками часы.
        Я перемахнул ограждение сада и двинулся по улице, почти не удивляясь тому, что на пути не встречаю прохожих. Ни людей, ни кошек, ни собак, ни птиц. Впору было усомниться в том, что город настоящий, что стены его тверды, а не растают туманом.
        Впереди уже маячил парк, в котором в течение дня никогда не было пустых скамеек, но в белом свете, обнажающем всё вокруг, высветляющем до серого листву, и на аллеях не нашлось ни одного посетителя.
        Вот тогда я убедился, что со временем действительно что-то не так, что-то случилось с реальностью. И с моей памятью, потому что я забыл, каким выдался вчерашний вечер.

* * *
        Остановившись у фонтана - вода в нём зависла в воздухе причудливым каскадом - я попытался представить, кто или что может так сыграть с временным потоком. На ум приходило лишь два имени, но обладатель одного вряд ли смог удерживать время в плену так долго. Да и играл он обычно иначе, сплетая кольца и косы, но не заставляя мгновение замереть.
        Неужели по моему городу прошёлся… Прикрыв глаза, я повторил его имя про себя. Он не мог не услышать, потому что слышал всё и всегда.
        Когда же я снова посмотрел перед собой, он сидел на каменном бортике фонтана.

* * *
        - Оно не стоит, - прозвучал его голос, больше похожий на шелест листвы. Или, скорее, на шуршание песчинок, что бесконечно плещутся в стеклянной колбе песочных часов. Да-да, тех самых, что он держит в руке. Песок в них движется, пересыпается, но в одной колбе не убывает, а во второй никак не растёт золотистая кучка.
        - А что с ним? - я взглянул на небо, по-прежнему белое. Интересно, мог ли я сейчас думать о себе, что я смотрел на небосвод какое-то время, когда временной поток почти не двигался.
        - Едва не движется вспять, - ответил он всё же.
        - Зачем? - удивился я, потерев внезапно занывший висок.
        - Но ты ведь сам позвал меня сыграть, - он улыбался, и я понял, что это ложь, точнее, хитрость. Он знал, что я не помню обстоятельств, или я сам выдал себя вопросом, неважно, и теперь он хитрил, прощупывая глубины моего беспамятства.
        - Не в моих правилах разыгрывать партии с тобой, - приблизившись, я протянул руку. Он отдал мне песочные часы и, поднеся их к глазам, я увидел, что время этой реальности, моей реальности, недвижимо. Песок чуть искрился.
        - Не будь занудой, как твой отец, - как это забавно прозвучало. Мы улыбнулись оба.
        - Так зачем же ты пришёл сюда? Тебе не нужны двери, нет ничего, что ты не мог взять бы сам. Неужели решил посмотреть на меня? - это тоже была шутка для двоих.
        - Оставь это, я не хочу отвечать, - отмахнулся он. - В любом случае, я уже получил то, что мне нужно.
        - Уже, - я не спрашивал, хоть в моей интонации скользнула неуверенность. Ему не нужно было приходить или ждать. Временной поток для него не был таким же, как для всех остальных.
        - Иногда приятно сыграть по чужим правилам.
        Я моргнул, и всё пришло в движение. У вновь забившего фонтана я стоял один, но в парке царила привычная суета, а небо снова стало ярко-синим, птицы вспарывали его острыми крыльями.
        Он, конечно же, исчез, и в то же время он остался рядом, как и всегда. Но быть видимым, пока весь мир продолжает слушаться линейности, он не хотел. Я опасался утверждать, что не мог, потому что рамки его возможностей были мне неизвестны.

* * *
        Часы, в которых быстро струились сияющие песчинки, я оставил на каминной полке. Они наполнялись и переворачивались сами, и движение их было вечным и неизменным. Весь мир мог бы рухнуть, но они всё так же отсчитывали бы бесконечные минуты до его нового рождения.
        Не всё и не всегда может быть понятно. Что он хотел сказать мне, зачем приходил - это всё были вопросы риторические, ответа они ничуть не имели. Я же радовался уже тому, что время потекло по-прежнему, что больше нет никакого слишком белого света, а город живёт и движется.
        И всё же… Что я мог забыть?

* * *
        Прошло не меньше недели, когда в одном из миров, очень ярком, очень дождливом и очень осеннем сразу мне встретился брат.
        - Слышал, недавно у тебя был интересный гость, - сказал он, выхватывая меня из толпы за локоть.
        Мы стояли в центре города, но ровным счётом никто не обращал на нас внимания. Дождь похлопывал по плечам и целовал в лицо, а брат, одетый в светлый, даже слишком белый для такого места плащ, насмешливо улыбался.
        - Я так и не знаю, зачем он приходил, - отозвался я, став к нему ближе.
        - Тебе же принесли подарок, - брат оглянулся на толпу, и тут же мы с ним оказались на скальном выступе, под нами же пролегла туманная пропасть. Дождь не перестал, но миры сменились так быстро, что у меня закружилась голова.
        - Но зачем он мне?
        - Иногда подарок - это только подарок, - брат усмехнулся.
        - Не то, во что я готов поверить, - я подавил вздох. Отчаянно захотелось спать.
        - Отдохни, - кивнул брат.
        И в тот же миг я лежал в своей постели. Возражать мне не хотелось.

* * *
        Песочные часы пропали с камина сами собой. День снова был странным, слишком светлым, слишком пронзительным, словно кто-то вырезал его из реальности. Остались вопросы, к которым я не мог подобрать ответ. Никто не спешил помочь мне с ними.
        Впрочем, вероятно, это и к лучшему.
        165. Часовщик
        Утром, едва я заварил свежий чай, кто-то ко мне постучал. Гостей я не ждал, но очень многие приходили без предупреждения, так что я ничуть не удивился. Оставив чайник остывать на плите, я прошёл к дверям и повернул ключ. И мгновенно узнал этого немного нескладного, высокого и худого человека. Это он продал мне часы-сову, те самые, что и сейчас болтались у меня на шее.
        - Доброе утро, - улыбнулся лукаво Часовщик. - Моя лавка снова в вашем городе, и я собираю долги.
        - Какую же плату я должен внести за своё приобретение?
        Я пропустил его в холл, и он небрежно бросил на вешалку у двери потрёпанный плащ, надо сказать, совершенно ненужный в такое солнечное и жаркое утро, как сегодня.
        - Для начала стоит выпить чашечку чаю, разве нет? - он втянул носом воздух. - Сдаётся мне, вы готовите какой-то особенно вкусный.
        - Не скрою, он и правда особенный, - улыбнулся я. - Его подарил мне Чефировый кот.
        - О, тот самый, - с видом знатока кивнул Часовщик. - Прекрасно приходить вовремя, не так ли?
        Мы улыбнулись друг другу.

* * *
        Расположившись в гостиной и разлив чай, мы некоторое время молчали. Я исподтишка рассматривал гостя, а он - мою гостиную. Взгляд его плавно скользил по книжным полкам, картинам, по каминной полке, нигде не задерживаясь, и в то же время было кристально ясно - Часовщик замечает всё, от него ничего не укрылось.
        - Этот город нравится мне больше прочих, - заговорил он, точно на самом деле рассматривал именно городской пейзаж, а не изучал мой дом. - Здесь волшебство и реальность сосуществуют, хотя, казалось бы, сам мир вовсе не предрасположен к какой-либо магии. В таких местах очень хорошо идёт торговля. Можно получить удивительные вещи…
        - Вы что-то скупаете? - уточнил я.
        - Нет, но специфика моей работы в том, что я не принимаю в плату никаких денег никакого мира.
        - Бартер? - я усмехнулся. - Что ж, это удобно.
        - Да, нечто вроде, - тут он поднялся и подошёл к камину. - Вижу у вас любопытный образец… Как раз по моему профилю.
        Я и без того понял, что именно могу предложить Часовщику. Что на самом деле не должно было храниться именно у меня. Возможно, эти часы тоже должны были обрести хозяина, или, по крайней мере, они точно чувствовали бы себя лучше среди таких же интересных часов и часиков.
        - Да, как раз хотел уточнить, не хватит ли такого обмена в уплату моего долга? - раскрыл я Часовщику свои мысли.
        - Этого даже слишком много, - чуть вздохнул он, но всё же взял их в руки. Песчинки подсветили тонкие чуткие пальцы. - Очень много.
        - Однако я думаю, что им полагается находиться в таком месте, как ваш магазинчик, - теперь и я поднялся.
        Он обернулся ко мне, не выпуская часы из рук. Глаза его внезапно изменили цвет, теперь радужка одного отливала зелёным, а второго жёлтым. Даже зрачок, казалось бы, вполне человеческий раньше, стал вертикальным, как у кошек.
        - Это чересчур, я не могу такое принять, - прошептал он.
        - Но мне оставили их для того, чтобы я передал их дальше, - пришлось пожать плечами. - Что же тогда я могу вам дать?
        - Даже прикосновения к ним вполне достаточно, - он прикрыл глаза. - Это же… Вы же понимаете, точно понимаете, не можете не понимать, что они на самом деле такое, кто сотворил их!
        - Это он их и оставил, - тут уж мне пришлось усмехнуться. Что поделать, я слишком часто и много соприкасался с таким сущностями, которые других повергали в совершеннейший шок или же заставляли впадать в благоговение.
        - Странник, - выдохнул Часовщик. - Если я заберу их, то мой магазинчик всегда откроет тебе двери.
        - Как будто раньше я там был незваным гостем, - я наконец стал серьёзным. - Они должны быть там, с остальными. Я уверен, среди тех найдётся им компания.
        - Да… Безусловно, - он выудил прямо из воздуха футляр и бережно уложил туа песочные часы. - Простите.
        Мы вернулись к столу и дальше разговаривали уже как старые приятели, ничего не стесняясь. Потом Часовщик ушёл, а утро перетекло в день.

* * *
        В мире сновидений я оказался неделей позже. Мне не повело, вокруг разыгрывался сущий кошмар, а двери, которая вывела бы меня прочь, никак не находилось. Проснуться тоже нисколько не получалось и я блуждал по узким улицам чёрного города, ожидая, что вот-вот местная тьма настигнет меня и, может быть, когда я буду ею сожран, то открою глаза в собственной постели.
        Клыки хищного мрака щёлкали уже очень близко, я чувствовал его жаркое дыхание, когда вдруг в одной из глухих стен образовался прямоугольник. Он всё рос, заполняясь изнутри приятным золотистым свечением, вот уже превратился в дверной проём, а рядом с ним нарисовались два больших витринных окна.
        Тут же я узнал магазинчик и, вскочив на едва заметный выступ крыльца, рванул дверь на себя, влетая в лучащийся теплотой зал, в звенящее тысячами часовых голосов пространство.
        - Странник! - обрадовался мне Часовщик, выходя из-за ближайшего стеллажа.
        - Добрый вечер, - кивнул я и оглянулся на дверь. Но ни за её стеклянной плотью, ни за витринами не виделся мне больше чёрный город. Родные улицы, освещённые мягким закатным солнцем, ждали меня.
        - Именно это я имел в виду, - продолжал часовщик, точно не было никакой недели с нашего расставания.
        - Теперь я понимаю до конца, - я накрыл ладонью сову на груди. - Благодарю, это было необходимо.
        - Иначе мой магазинчик не отозвался бы, - Часовщик оглядел помещение. - Хотите посмотреть необычные товары?
        Мне стало любопытно, и я только кивнул в ответ.

* * *
        Домой я вернулся к полуночи, вдоволь нагулявшись между полками, наполненными столь диковинными часами, что и рассказать о них было бы почти невозможно. Нашлись там и те самые, что недолго простояли на моей каминной полке. Песок в них светился будто бы даже ярче, а стекло искрилось радужным бликом.
        - Да, тут им определённо нравится, - заметил мой удивлённый взгляд Часовщик. - Определённо пришлось по вкусу.
        - В этом я ни капли не сомневался, - мне хотелось добавить и что-то ещё, но Часовщик прижал палец к губам, и мы двинулись дальше, прислушиваясь к тишине, порождаемой бесконечным тиканьем.
        Даже вспоминать об этом было приятно.

* * *
        История началась с чая, чаем она и закончилась. Я снова видел в гостиной, и в чашке танцевал блик камина, вот только никто пока не стучал в двери. Темнота плыла за окнами тихая и полная звёзд.
        Вытащив свою часовую сову, я рассматривал её, положив на ладонь. Впервые меня посетила мысль, откуда же всё-таки Часовщик её взял. Собрал ли он такие часики сам - я видел его работы, они были прекрасны, а может, кто-то отдал сову взамен чего-то другого?
        Эти вопросы пробуждали моё воображение, нашёптывали истории, и вскоре я поднялся в кабинет, понимая, что никто больше не постучит ко мне этой ночью. Было самое время писать новые сказки.
        166. Поезд и связка ключей
        Я проснулся и некоторое время не мог понять, где на самом деле оказался. Мерный шум движения накатывал волной, койка была узкой, и только через томительно долгое мгновение я узнал наконец, что это поезд. В купе я был один, окна едва прикрывали коротенькие голубые занавески, а за ними неслись, смазываясь в полосы не деревья даже, а целые вселенные.
        Поезд, мчавшийся через миры.
        Ничего необычного - для странника, конечно, - в нём не было. Каждый путешественник хотя бы однажды входил в купе или плацкарт, запрыгивал в открытую дверь пустого товарного вагона. Но обычно требовалось всё-таки выбрать этот путь, а я попал сюда будто бы совершенно случайно из собственной постели.
        Потянувшись, я поднялся, приноравливаясь к покачиванию, и открыл дверь, выглянув в коридорчик. Никого. Каждое путешествие этим поездом оказывалось в чём-то непохожим на предыдущие. То в вагонах можно было встретить старых приятелей, то в них не находилось ни единой души, то царил свет, то возникала тьма. И на этот раз я, похоже, столкнулся с одиночеством.
        У меня не было при себе никаких вещей, потому я оставил купе и двинулся к тамбуру, надеясь найти проводника, если таковой вообще тут существовал, либо выбраться к переходу между вагонами. Поезд нигде не останавливался, так что мне предстояло прыгнуть из него на ходу, едва я замечу тот мир, что понравится мне больше других.
        Дверь в купе проводников оставалась приоткрытой, то чуть отъезжала, то почти захлопывалась, и сквозь узкую щель пробивался мерцающий свет. Я прошёл дальше, и вдруг всё пространство захватил высокий звук, стон металла - состав останавливался.
        Когда я замер в тамбуре, вагоны уже едва двигались, а потом поезд вздрогнул и встал окончательно, точно врос в рельсы, по которым бежал. Дверь на перрон открылась сама собой.

* * *
        Город, как вуалью, был затянут туманом. Всё дышало осенью, сыростью, очертания зданий расплывались, походили на тёмные пятна, оставшиеся на влажной акварельной бумаге после прикосновения кистью. Вокзал - ближайшее ко мне здание, подмигивало озарёнными тёплым светом окнами, но вот надпись, подсказавшую бы, куда я приехал, тоже съел туман.
        Едва я отступил от состава на пару шагов, как тот сорвался с меcта с протяжным гудком, так быстро, точно ему и не нужно было разгоняться. Мимо пролетели тёмные вагоны и тут же потерялись, растворились во мгле. Только звук затихал вдали.
        Пожав плечами, я решил, что будет интересно войти в вокзал и наконец-то осмотреться.

* * *
        Внутри обширный холл больше напоминал зал храма. Сходство усиливалось из-за поднимавшегося вверх купола, поддерживаемого колоннами и украшенного лепниной и росписью. Рассматривая её, я так сильно запрокинул голову, что вскоре почувствовал головокружение. Тогда только пришлось отвлечься.
        Кроме меня в вокзале никого не было. Да и он, честно говоря, напоминал мне сновидение, будто вот-вот потечёт или изменит форму. Находиться тут было одновременно и очень любопытно, и почти тревожно.
        Я миновал кассы, где не нашлось очередей и билетов, прошёл мимо скамеек, где могли бы ждать встречающие или уезжающие прочь, а затем добрался до дверей, выпускающих в город.
        Но едва я распахнул их, в глаза ударил солнечный свет.

* * *
        Ни тумана, ни города. Из вокзальных дверей я вышел в новый мир, солнечный и цветущий, наполненный летним жаром и ароматом цветов. Здесь я стоял на тропе, и где-то внизу - мне не было видно, я только слышал - нёсся поезд, подавая гудки, звеня по рельсам стальными колёсами.
        Едва звук затих вдали, я начал спускаться с холма, рассудив, что раз уж оттуда ничего не рассмотреть, то не стоит там и оставаться. Впервые за всё время в груди тягучим гулом отозвался внутренний компас. Дверь, на которую он указал мне, находилась совсем рядом, у железнодорожной насыпи. Я видел внутренним взором, как она рисуется в воздухе, ожидая меня.
        Нужно было поспешить.
        Пробираясь между кустов лещины и боярышника, среди дрока и барбариса, я так сосредоточился, что перестал улавливать и красоту мира вокруг, и его певучесть. Но вскоре заросли уступили, отпуская меня на открытое пространство. Здесь, скрываясь среди высокой травы, бежали рельсы.
        Я непременно дождался бы поезда, если бы не попал в этот мир именно так. Теперь же нужно было выйти иным способом. Дверь, правда, не заставила себя чересчур долго ждать, открылась сияющим проёмом.

* * *
        И снова я оказался вовсе не дома. Этот мир тонул в закатных красках, и воздух был пронзительно холодный, я даже поёжился. Золотисто-алое небо обещало мне осень, хоть деревья вокруг ещё не начали терять листву. Я двинулся по тропе, но эти места больше напоминали парк, деревья не цепляли ветками, кустарник хоть и не был подстрижен, но рос подчёркнуто ровно и не стремился перегородить дорогу.
        Тропа плавно уходила под уклон и обегала небольшой холм. Повернув, я увидел здание, напоминающее замок - очень отдалённо. На высоком крыльце стояла девушка.
        - А, странник, вот и ты, - улыбнулась она, едва увидев меня. - Наконец-то!
        - Так это к тебе пришлось проникать через несколько миров? - я усмехнулся. - Зачем?
        - Кое-кто, кого ты, несомненно, знаешь, прислал для тебя связку ключей, - она выудила их из кармана и направилась ко мне, зачем-то подняв их высоко, словно колокольчик. Ключи мелодично позвякивали.
        Я не стал задавать ни одного из тех вопросов, что пришли мне на ум, все они были слишком глупыми. Она, видимо, прочла по глазам и только рассмеялась.
        - У него были причины, поверь.
        У него всегда находились причины для каждой головоломки, которую он мне подбрасывал. Я взял связку, она показалась слишком тяжёлой.
        - Твой поезд будет через десять минут, - она обернулась к зданию. - Отыщешь перрон?
        Но я знал, что это тоже уловка. Мой внутренний компас убеждал - дверь откроется прямо тут, не нужно ничего искать.
        - Да, - принял я игру. И остался на месте.
        - Хороший ход, - одобрила она, точно видела всю цепь моих рассуждений. - Все сказки будут ждать тебя потом, к каждому ключу по одной.
        И шагнула вперёд, растворившись в воздухе. Тут же появилась и моя дверь.

* * *
        Теперь уж я оказался в своём мире, но среди холмов. За грядой прогудел и пронёсся неизвестно куда поезд, снова всё стихло, только сверчки распелись, раззвенелись в высокой траве.
        Знакомая и любимая трава увела под кроны лип и дубов, всё тут окутывал сладкий аромат - липы цвели. Я не отказал себе в маленькой паузе, посидел среди корней, вдыхая целительный и прекрасный аромат.
        В груди сердце билось так, словно пыталось повторить перестук колёс.

* * *
        Уже за вечерним чаем я начал рассматривать ключи, что достались мне так странно. Они, конечно, были очень разнообразными, как это обычно и случалось, но все оказались серебряными - новыми и потускневшими, чернёными или украшенными камешками. Очень красивые, изящные, они явно некогда вышли из рук одного и того же мастера.
        Уж не его ли мне нужно было найти? Не он ли будет рассказывать мне сказки?..
        Я оставил связку на каминной полке, вот только не мог оставить там же задрожавший в предвкушении внутренний компас. Было ясно, что поспать не удастся, что скоро меня поглотит зов, я помчусь в иные реальности, чтобы разгадать предложенную загадку.
        И как же это было замечательно.
        Улыбнувшись, я поймал на ладонь одну из крохотных сфер, что сегодня клубились по комнате, как мыльные пузыри. Внутри неё мчался по сияющим рельсам маленький поезд.
        167. Гости
        Дверь впустила меня в сумрачный коридор старого замка, где гуляли сквозняки, а на стенах виднелись следы сажи от факелов. Плиты пола были так густо покрыты пылью, что шаги отдавались глухо, а эхо задыхалось и таяло буквально мгновением позже.
        С одной стороны коридора шёл ряд узких окон, больше напоминавших бойницы, этот замок явно строился не для того, чтобы служить для увеселений. Я почти ожидал встретить доспехи или оружие, забытое временем, проржавевшее в каменных стенах, но пока ничего не попадалось.
        Коридор привёл меня к лестнице, и на третьей ступеньке от пола я нашёл карту Таро. Удивительным было даже не то, что это оказалось именно Таро, а то, что она лежала поверх слоя пыли, непотревоженного более ничем, и сама была столь чистой, столь яркой, точно её только что бережно опустили в это самое место. Вот только тот, кто это сделал, наверняка летал по воздуху, потому что никаких иных следов не оставил.
        Я поднял карту и перевернул лицом к себе. Старший Аркан, Луна.
        Путь между холмами, залитыми мертвенно-белым светом. Путь между собственных страхов к их преодолению.
        Я не боялся идти этим путём. В общем-то, я не боялся никаких дорог вовсе.

* * *
        Уже на третьей площадке лестницы я остановился, снова обнаружив присутствие неведомого загадывающего. На этот раз на ступеньке лежала четвёрка мечей. Я подхватил и её, сразу же задумавшись, не придётся ли собрать всю колоду. И если так, то имеется ли особый смысл в том, в каком порядке будут разложены карты.
        И что конкретно сейчас значит эта четвёрка мечей? Сокрылось ли в ней предупреждение, что момент покоя и тяжёлой тишины этого места скоро сменится чем-то другим, потому стоит накапливать силы? Но я, конечно, пошёл вперёд, мне было любопытно знать, выйду ли я на башню, или лестница - такая широкая - приведёт меня куда-то ещё.
        Однако мне не довелось узнать, куда же она приводила, если пройти её до конца. Очередной пролёт почти полностью обвалился, и мне пришлось войти в новый коридор. Здесь света было несоизмеримо больше - часть стены тоже обрушилась, да и окна оказались шире. Я наконец-то получил возможность посмотреть на мир вне замка. Там царила поздняя осень, стылый ветер танцевал, взметая пыль с плит пола, приносил листву и разбрасывал её по углам. Мрачное небо повисло так низко, что я даже не смог угадать, вечереет ли? Вероятно, день только начинался, но может быть, и почти заканчивался. Далеко-далеко расстилались поля, перемежаемые небольшими рощицами, местность была холмистой, но не слишком. Дорога, ведущая к замку, временами совсем исчезала, наверняка сильно заросла травой.
        Отвернувшись от провала, я тут же заметил третью карту. На этот раз снова попался Старший Аркан, Умеренность. Причудливый рисунок с чашами на карте заворожил меня, я едва сумел оторвать взгляд от него. Что же такое пыталась сказать мне карта?
        Коридор повёл меня дальше, и скоро нашлась ещё одна лестница. Я был абсолютно уверен в том, что мне следует подняться как можно выше. Будто именно там ожидало что-то важное. Кто знает, где я должен был встретить того, кому стоило передать связку ключей.

* * *
        Новая карта, на этот раз пентакли, туз, нашлась на каменном парапете. Я поднялся на последнюю площадку, и арка выхода пригласила меня дальше. Как оказалось в совершенно круглый зал, где ничего не было кроме алтарного камня. Некогда над этим залом поднимался красивейший купол, ныне он зиял огромной дырой, в которую заглядывало хмурое осеннее небо. Остатки росписей почти сдались напору ветров и дождей, алтарь усыпали листья.
        Я приблизился и смахнул их, обнажая серую с вкраплениями золотистых блёсток плоть камня. Среди тихо шуршащей листвы проскользнула ещё одна карта, снова Старшего Аркана, это было Солнце. Я выложил рядом Солнце и Луну, положил и пентакли, и мечи, но собрать предсказание, если это было оно, вместе не смог.
        В то же время внутри меня нарастало напряжение, я уже точно знал, что скоро покину это место. Скоро ветер раскроет створки дверей, и мне придётся уйти.
        Как же тогда колода, кто же её соберёт?
        Снова сложив карты вместе, я погладил алтарный камень, словно он был живым и мог ответить на эту ласку. Печально порой было видеть такие места заброшенными. Кто-то верил в них, кто-то носил им жертвы, кто-то соприкасался с дивными силами, и вот всё схлынуло, оставив только прохладу каменного остова.
        Это грустно.
        Но я не мог задержаться дольше, потому покинул зал. Новый коридор увлёк меня мимо узких бойниц и подтолкнул к лестнице, которая уводила вниз. Спускаясь, я всё надеялся найти ещё одну карту, но удача отвернулась от меня. Когда же я оказался в холле - очень пустынном и очень большом, то почувствовал, что кроме меня здесь кто-то есть.

* * *
        Колонны не давали осмотреть помещение целиком. Я переходил от одной к другой, отчего-то решив, что и меня некто не должен увидеть первым, раз уж он сам начал игру в прятки.
        Впрочем, я уже решился прервать тишину окликом, абсолютно уверенный, что тот, другой, меня услышит, когда раздался голос:
        - Так ты нашёл все карты?
        В тот же миг от колонны отделился силуэт, и я узнал отца.
        - Главное, что отыскал твою, - усмехнулся я, оглядываясь уже совсем с другим чувством. - Неужели твои новые владения?
        - Нет, здесь и я, и ты - гости, потерявшиеся во времени, - он протянул ко мне ладонь, и я отдал карты, хотя одну из них теперь хотелось оставить себе.
        - Да, это все, - он кивнул и лукаво улыбнулся мне. - И ты пытался понять?
        - Не вышло, - пожал я плечами. - Когда-нибудь потом я найду им объяснение.
        - Когда-нибудь. Например, сегодня за вечерним чаем, - подтвердил он. - А ещё у тебя с собой ключи от этого замка.
        - От этого? Но я не видел тут ни одной двери, никаких замков, - удивился я, сжав инстинктивно связку в кармане.
        - Потому что нет ключей, - терпеливо пояснил он. - Разве же непонятно?
        - И кому я должен их отдать, если ни ты, ни я здесь не хозяева?
        - О, хозяин придёт. Оставь их у входа, - он развернулся. - Мне пора, но я зайду вечером, - и исчез, как это с ним случалось.
        Я извлёк ключи на свет и неодобрительно оглядел холл. Где же тут выход, где там нужно их оставить?

* * *
        У дверей, удивительно, но самого обычного размера, был вмонтирован в каменную кладку крюк. Там-то я повесил ключи, хоть расставаться с ними и не хотелось. Дверь была приоткрыта, казалось, она и вовсе не может больше закрыться, щели было достаточно, чтобы выскользнуть наружу, но я всё равно помедлил. Обернулся посмотреть на зал.
        Тот преобразился - на колоннах горели факелы, а вход в коридор преграждала дверь, которой прежде точно там не было. Что ж, такого следовало ожидать.
        Протиснувшись в узкую щель, я оказался в своём саду и даже пожалел, что осень осталась там, в иной реальности. Здесь же вечерний свет, наполненный жаром, звенел от стрёкота кузнечиков и дрожал от аромата цветущих лип.
        Бездумно сорвав немного свежих цветков, я отправился делать чай с липой. Отец обещал зайти, а он никогда не говорит впустую.
        168. Светлячки
        Снова был солнечный день, и опять город раскрывался мне, уводя всё дальше то узкими улочками, то широкими проспектами, то переулками, выходящими к паркам. Признаться, именно сегодня я не хотел никаких городов, но дверь открылась и я не мог ей отказать.
        Я надеялся попасть в лес или даже пустыню, но не в средоточие каменных зданий, пусть и с колоннами, не в самый центр города, больше напоминающего лабиринт. Однако пробродив здесь более получаса, я всё же признал, что город необыкновенно хорош. Да и жители его мне нравились, хотя бы тем, что не проявляли никакого лишнего любопытства по отношению к незнакомцу.
        Довольно скоро я оказался в парке и замер там у круглого пруда, столь совершенной формы, что сразу становилось понятно - он рукотворный, почти произведение искусства. На берегу его высились беседки, белые кованые решётки отражались в стоячей воде, создавая удивительный кружевной узор. В одну из таких я в итоге и вошёл, только чтобы отдохнуть и подумать, где именно дверь отсюда.
        Впрочем, мне не позволили задуматься - в беседку ворвался Северный Ветер.
        - Эй, Странник! - воскликнул он.
        - День добрый, - я улыбнулся. - Как твои раны и твоя любовь?
        Он чуть помрачнел, но всё же ответил:
        - Раны не беспокоят, а любовь… Что до неё, то я поспешил оставить эту страницу в прошлом.
        - И получилось?
        Он помолчал, а затем, усаживаясь напротив меня, заметил:
        - Нет, и ты сам понимаешь почему.
        Оставалось только кивнуть.
        - Так отчего ты здесь? - он взглянул на меня так пристально, точно надеялся прочесть мысли.
        - Дверь привела, - пожал я плечами. - Теперь ищу новую.
        - Но ведь вечером тут фестиваль, - Ветер вдруг схватил мои ладони. - Ты должен это увидеть.
        Внутренний компас подсказывал мне, что раньше я всё равно не смогу уйти, так что я согласился:
        - Раз уж так, то увижу.
        - У меня не было возможности выразить тебе благодарность, - продолжал он, чуть улыбнувшись, - потому будь моим гостем.

* * *
        Обычно ветра любили забраться повыше, побродить крышами, потанцевать на шпилях башен, разогнать голубей или иных птиц, но Северный повёл меня переулками к реке, где мы устроились на берегу.
        - Праздник начнётся с закатом, - пояснил он, выуживая из ниоткуда термос с чаем. - Ну а пока мы можем отдохнуть здесь.
        - Ты изменился с того дня, - отметил я, принимая термос и отвинчивая крышку, которая стала для нас одной кружкой на двоих.
        - Может, захотел жить, - пожал он плечами.
        Мы помолчали, а потом разговор завязался сам собой, и больше ни он, ни я не касались обстоятельств нашего знакомства. Ветра всегда знали немало историй и любили послушать чужие, потому мы прекрасно провели время за сказками и чаем, который будто бы и вовсе не кончался в термосе.
        Наконец запад окрасился золотом, и Ветер поднялся на ноги.
        - Вот теперь нам пора лететь.
        - Куда? На площадь? - спросил я.
        - Нет, фестиваль рождается на мосту, - и он потянул меня прочь, поднял над городом, и вскоре мы уже стояли на верхней точке моста, далеко над процессией, что только собиралась отправиться в путь. Местные жители или привыкли к проделкам ветров, или не заметили нас, слишком захваченные праздничным возбуждением.
        Грянула музыка, и процессия двинулась вперёд. Разодетые в яркие наряды, танцуя и напевая, через город двигались бродячие артисты, жонглёры и акробаты, звонко играл оркестр.
        - Чему же посвящается этот фестиваль? - спросил я, удержав ринувшийся вперёд Ветер за запястье.
        - О, ты увидишь, тебе понравится, - усмехнулся он.
        И мы опять взмыли над крышами, закружились в потоках воздуха, света и музыки.

* * *
        Когда небо уже стало тёмно-синим, а звёзды в нём замерцали особенно ярко, мы оказались над парком, который расстилался вдоль реки.
        - Вот теперь самое важное, - объяснил Ветер. И мы соскользнули вниз.
        Вокруг сразу оказалось так много людей, их лица словно светились изнутри счастьем и радостью. И каждый держал в руках банку, укрытую салфеткой.
        Ветер увлёк меня ближе к воде, и там мы замерли в тени, рассматривая толпу.
        - Здесь есть поверье, - говорил Ветер, пока вокруг играла музыка и слышался смех. - Если в летнюю ночь выпустить светлячка из банки, и он засияет во тьме, то весь следующий год рядом будет удача и счастье. Так что здесь - новый год. И сейчас…
        - Они выпустят светлячков? - я вздохнул. - Должно быть, это невероятно.
        - О да, - кивнул Ветер. - Ты захочешь смотреть ещё и ещё.
        Тем временем над людьми вздохом пронёсся последний музыкальный аккорд, и вечер в один миг переполнился тишиной, звонкой, налившейся радостным напряжением. Все молчали, утих даже Ветер, и только тонкий-тонкий едва слышный звон можно было разобрать под кронами деревьев.
        Это светлячки нетерпеливо сновали в своих стеклянных банках, ожидая мгновения свободы.
        Прошло несколько минут, прежде чем все присутствующие разом, слитым в единое жестом сорвали с банок салфетки и платки, и те вспорхнули потревоженными мотыльками. Стекло хранило внутри кусочек темноты, а в следующее мгновение погасли все фонари и фонарики, дарившие яркий праздничный свет.
        И снова пала тишина, прокатилась волной над толпой. Ночь обступила и обняла, тёплая, тёмная, звёздная. Каждый пришедший поднял банку на уровень груди, положив одну из ладоней на крышку.
        За каждой стеклянной стенкой медленно начал наливаться свет, призрачно-зеленоватый, он становился всё ярче, оборачиваясь десятками снующих в стеклянном плену огоньков.
        А затем все разом открыли крышки.
        Облако светлячков ринулось вверх, закружилось, звеня крылышками. Они сияли так ярко и прекрасно, образовывали целые звёздные скопления, и я невольно затаил дыхание. Ветер стоял рядом со мной, улыбаясь.
        - Я был болен, ты знаешь, когда нашёл этот мир, - сказал он. - Я не знал счастья. Но пришёл сюда как раз вовремя. И этот свет исцелил меня.
        - Понимаю, - кивнул я, заворожённый и очарованный. - Но откуда они берутся в банках? Их ловят?
        - Нет, - и Ветер покачал головой. - Никто не стал бы здесь неволить свет и радость. Светлячки появляются там как из ниоткуда. Наверняка шутка местного божества. Я так и не узнал, в чём тут дело. Они вызревают в коконах на дне, и в каждом доме такая банка стоит на камине. Даже рассказывают сказки, что пока камин согревает их зимними вечерами, искры из него падают на дно стеклянной банки, превращаясь там в коконы светлячков, в обиталище будущей радости.
        - Любопытно, - согласился я. - И у тебя тоже есть банка?
        - О, я ещё не заслужил, - он тихонько засмеялся. - Но она у меня будет, вот увидишь.

* * *
        Я уходил из этого мира уже под утро. Светлячки, всю ночь напролёт танцевавшие в воздухе, разлетелись кто куда и погасли один за другим, а жители разошлись по домам. В серебристо-белом тумане я прошёл к мосту в сопровождении Ветра. Там и ждала меня дверь.
        - Приходи ещё, - попросил меня Северный Ветер, - и обретёшь счастье.
        - Разве я недостаточно счастлив? - я пожал ему руку. - Но я всё равно приду.
        Стоило мне оказаться в собственной гостиной, как я заметил, что на каминной полке стоит стеклянная банка. Она только казалась пустой, я точно знал, что внутри неё спит крохотный кусочек счастья, спит в ожидании нового фестиваля. И я не собирался его пропускать.
        169. Странный вторник
        Был вторник, но ощущение складывалось такое, точно он втихаря поменялся местами с субботой, и теперь та отбывала его часы. Внутри меня все молчало, точно сама дорога взяла выходной или отправила отдохнуть меня. Вот только такой отдых был мне совершенно не по душе, напротив, он порождал тревогу и неясные мысли, образы, в которых я увязал, как в паутине, в которых тонул, как в болоте, не в силах ни выбраться, ни окончательно раствориться.
        Лучше всего пережидать такое настроение удавалось за сказками или же на балконе. Сделав себе чай, я поднялся в кабинет и сел к столу, но так и не начал записывать. Слова спрятались в тенях, а те, что выглядывали, казались беспомощными и лишёнными искры. Такими никак нельзя было запечатлеть ни одной сказки.
        Чай тоже мало помогал, горчил на губах, отдавал полынью, и, закрыв глаза, я представил, как завариваю такой на костре среди ночного поля. Надо мной непременно раскрылся бы шатёр небес, высыпали бы звёзды, а дым костра тоже казался бы горьковатым или даже терпким.
        Но не было ни костра, ни поля, ни двери к ним. Только чай всё так же сковывал язык специфическим привкусом.
        Я вытащил лист бумаги, на котором записал совсем отрывок, маленький осколочек сказки, и перечитал строки: «Мысли сонными китами всплывают на поверхность сознания, но не задерживаются там надолго. Слух цепляется к мелочам: далёкому гулу автострады, шороху листвы, вскрикам даже среди ночи беспокойных стрижей, редким глухим стукам - это майские жуки ударяются о светящееся в ночи оконное стекло…
        Если закрыть глаза, то вспоминаются увиденные мельком картины, например, сияющий луной сквозь тучи молодой листвы фонарь, или льющийся сквозь полупрозрачные лепестки закатный свет, или розоватые клювики раскрывающихся листьев дикого винограда, или…
        Выбор, куда перевести внутренний взор, очень велик.
        Вспоминаются отголоски разговоров, незавершённые дела, обещания, обрывки песен. Постоянный внутренний шум, как будто на изнанке души подвешен колокол или крутятся жернова мельницы и всё время что-то звонит, переворачивается, вращается, шуршит. Но в единый миг это может замолкнуть, и я останусь один на один с ночной изменчивой тишиной.
        А воздух течёт в открытое окно, пахнет сиренью и ландышами, свежей травой, листвой, увлажнённой пылью. Невесомый ночной ветерок зовёт оторваться от мира собственных мыслей и унестись в далёкие дали. Этот весенний запах перемешивается с оставшимся в комнате ароматом дыма. Свежесть позволяет представить, будто я на берегу океана жёг принесённые волнами и просушенные солнцем водоросли, деревянные обломки и прочий мусор, и так оно и было, если думать об этом, закрыв глаза, не замечая, что это всего лишь истлевшая до сизого пепла палочка благовоний…»
        Весеннее воспоминание прямо в пальцах начало блекнуть и исчезать. Скоро я отложил совершенно чистый листок. Но образы остались, я уже видел, как киты прорываются на поверхность сознания, слышал, как они начинают петь, а в открытое окно пахнуло тонким ароматом ландышей.
        Время порой столь причудливо, то движется строго по прямой, то шепчет, тянет за руку и уводит туда, где не ждал оказаться.
        Мои слова нашлись именно там, в прошлом.
        Зачарованный, я отставил чашку и положил ладони на клавиатуру старой пишущей машинки, той, что подходила лучше всего для записи сказок и историй. Казалось, каждая клавиша пропитана напряжением, ждёт прикосновений и готова откликнуться звонким и приятным звуком.

* * *
        Из-за стола я поднялся уже ближе к закату. Одуряюще хотелось есть, но сказка, новая сказка, чьи корни остались в майской ночи, была полностью закончена. Она рассказывала о волшебстве, затаившемся в ночной прохладе, помогала пройти долгий путь, держась только за ветер, всматривалась в душу глазами, где сияли звёзды.
        Субботний вечер вторника, напротив, оказался бездеятельным и ленивым, так что я вышел поужинать в сад, точно моё одиночество могли скрасить цветы или угасающие небеса.
        Но стоило мне только взять мятный пряник, переходя к десерту, как напротив появился кот. Этот был мне вовсе даже не знаком. Не Чешир и не Чефир, не один из привратников. Был он сер и немного рыж, а взгляд его золотистых глаз казался отблеском заката.
        - Позвольте, - заговорил он, - у вас сегодня остановилась моя сказка.
        - Ваша? - удивился я.
        - Да, да, не стоит вдаваться в детали. Конечно, записали её именно ваши руки, но сказка-то всё равно остаётся моей. С её помощью я могу попасть домой. Да и разве герой этой сказки вы сами?
        - Точно не знаю, - пожал я плечами. - Возможно, что нет.
        - Вот видите! - кот важно распустил хвост. - Отдайте её, и дело с концом.
        - Тогда нам нужно подняться в кабинет, - я с сожалением взглянул на пряник. - Или вы не против составить компанию за чашечкой чая?
        - Нет, мне нужна сказка как можно скорее. Она же моя! Вдруг кто-то предъявил права? Вдруг она сбежит?
        - Прежде сказки у меня не сбегали, - усмехнулся я, оставляя и чашку, и заварник, и мятный пряник на столе в беседке. - Что ж, идём.

* * *
        Пока мы поднимались, кот мешался под ногами, но перед дверями кабинета занервничал и остановился, позволив мне наконец пройти первым.
        Сказка лежала на столе, где я её и оставил, однако мой незваный гость воспротивился.
        - Ну нет, так я не могу её забрать! Вижу, это она, но совершенно не работоспособна.
        - И что требуется сделать? - уточнил я, уже совсем плохо его понимая.
        - Вдохнуть жизнь, - озабоченно обежав вокруг стола, кот всё же запрыгнул на стул. - Вот сюда, и сюда тоже, и сюда… Эх, моего дыхания ни капли не хватит.
        - Вдохнуть жизнь, - повторил я и взял лист со стола. - Кажется, понимаю.
        Я жестом пригласил кота успокоиться и сесть на крохотный диванчик, что стоял у самой стены. Он неохотно послушался, а я, чуть откашлявшись, начал читать, ведь именно так можно вдохнуть жизнь в каждое слово.
        Сперва кот слушал не очень внимательно, но постепенно повествование его затянуло, и вот уже мы с ним вместе оказались в майской ночи, пробирались спящими улицами и вдыхали аромат цветущей сирени.
        Кот даже замурчал, до меня доносился тихий ритмичный звук, от которого улыбка сама собой возникала на губах.
        Когда же сказка закончилась, кот открыл золотые глаза и произнёс:
        - Разве можно уйти просто так? Ещё одну?
        - Это же будет уже не твоя, - усмехнулся я, разгадав его уловку.
        - Но я не умею читать, - возмутился кот. - А ты можешь, тебе ничего не стоит.
        Нужно было признать, что он прав, потому я потянулся за стопкой отпечатанных листков и начал с самой первой. Благодарный слушатель - это ведь очень важно.
        Странный вторник, который отчего-то был субботой, подходил к концу, а мы с котом читали сказку за сказкой, пока звёзды любопытно заглядывали в моё окно.
        170. Затерянное королевство
        Свет был мягок, совсем не раздражал глаза. Я оглядел холл, в котором оказался, и улыбнулся. Этот мир был мне знаком, даже очень хорошо, и здесь всегда находилось место удивительным сказкам. Я прошёл мимо высоких колонн, мимо каменных скамей к выходу и отворил тяжёлые дубовые двери. Меня тут же захватил солнечный день, лёгкий и радостный.
        Вокруг здания, разросся город, а ведь я помнил те времена, когда тут было только несколько домишек. В центре площади по-прежнему находился небольшой круглый пруд, теперь его берега украшали белые статуи, изображавшие играющих детей. К пруду я и направился, чтобы поймать очередную историю, как это обычно случалось.

* * *
        Далеко на западе, у самого горизонта, лежало королевство, в котором вот уже век не было короля. Последний монарх так и не вернулся с охоты в окрестных лесах, поговаривали, что он попался на глаза дриаде и так полюбился ей, что она не отпустила его в столицу. Так или иначе, но признать короля умершим было нельзя, а наследников или королевы не осталось. Совет принял обязанности управления на себя, но формально всё время ждал, когда же вернётся беглец.
        Так всё и продвигалось.
        Народ не бедствовал, соседи не зарились на крохотный клочок земли, окружённый чащами с дикими и опасными существами с одной стороны и неприступными скалами с другой.
        Затерянный мир, не иначе.
        И именно здесь, в столице, внезапно появилась девушка. Одежда её была запылённой, волосы скрывал капюшон, а за спиной маячила рукоять меча. Девушка смело прошла к самому дворцу и потребовала, чтобы её пустили к Совету.
        Такого, надо сказать, здесь раньше никогда не случалось. Если у кого и возникали споры да дрязги, всё разрешалось на месте или среди старейшин. А вот к Совету, который занимался вопросами покрупнее, никогда не обращался рядовой люд.
        Возможно, именно потому охрана легко пропустила девушку, ничего не спросив у неё - слишком уж удивительным показалось им это событие.
        Она же прошла весь дворец так, точно знала в нём каждый закоулок, а когда двери зала Совета открылись, сбросила с головы капюшон. Волосы её были потрясающе рыжими, точно её голову и плечи окутывало пламя. Таким когда-то был и король. Советники поднялись на своих местах, но хранили молчание. Они ещё не понимали, что происходит, а от изумления потеряли дар речи.
        - Я законная правительница этих земель, - сказала девушка громко. - Имя моё Иллана, мой отец - пропавший король Свирэн, а мать - дриада. Дриады медленно растут, но я пришла заявить свои права, едва стала совершеннолетней.
        - Мы не против возрождения династии, - заговорил старший советник, - но как мы узнаем, что вы, Иллана, действительно та, за кого себя выдаёте?
        - Со мной верный меч короля, - сказала она, ничуть не дрогнув. - И его перстень.
        - А где же он сам? Неужели он погиб? - спросил второй советник.
        - Нет, но полюбивший дриаду не может её покинуть ни на день, ни на час, - Иллана вздохнула. - Я должна исполнить свой долг перед страной и народом.
        - Нужно призвать мага, пусть он рассудит, - предложил третий советник. - Нужна уверенность, нельзя сажать на трон и вручать корону первой же пришедшей из лесу.
        - Справедливо, - отметил старший советник.
        - Что ж, я не стану с этим спорить, - согласилась и Иллана. - Опасаться мне нечего, так что я подожду его решения.
        Пока мага ждали во дворце, Иллане выделили покои и слуг, но от последних она отказалась, слишком привыкшая всегда полагаться лишь на себя.
        Между тем маг не слишком радовался появлению наследницы. Он был близким другом короля и не мог простить ему исчезновения. Магия позволяла ему жить долго и не знать старости, теперь же он не был готов так сразу признать юную принцессу и дать ей возможность править.
        Он прибыл во дворец поздно ночью и сначала потребовал разговора со старшим советником.
        - Друг мой, - сказал он, - магия утверждает, что король жив, но это значит, что мы никому больше не можем отдать корону. Даже наследнице.
        - Однако он сам не может править, - возразил советник.
        - В таком случае мы должны убедиться, что король отрекается от престола, - маг хмуро посмотрел на него. - Отрекается и позволяет девчонке встать во главе.
        - Вы старше и мудрее всех нас, - покладисто развёл руками советник. - Скажите, что следует сделать?
        - Мы должны отправиться в леса, разыскать там короля. И пусть он сам коронует её, если желает. Только в этом случае она может стать законной правительницей.

* * *
        Иллана неспокойно отнеслась к такой идее, но хоть магическая проверка и показала, что она действительно дочь короля, маг был непреклонен и едва не обвинил её в попытке захватить власть, раз уж она не хочет свидания с отцом.
        Королевство взбудоражили новости. Размеренная жизнь сменилась бурлением, а слухи потекли один другого интереснее. Впрочем, ни Совету, ни магу, ни Иллане некогда было слушать, о чём говорит народ. Маг и принцесса выдвинулись в лес, а советники решили смиренно ожидать итога их поездки.
        Поначалу Иллана и вовсе не хотела разговаривать с магом, но тот, слишком скучавший по другу, а может, таивший надежду поймать её на лжи, то и дело расспрашивал о короле. Постепенно, чем дальше они уходили в чащу - даже лошадей пришлось оставить, тем больше Иллана раскрывалась, рассказывая о своём детстве, об отце и матери.
        Маг и сам не заметил, как привязался к принцессе, а на исходе третьего дня они наконец-то вышли на поляну, где росло самое старое дерево леса. Оно и принадлежало дриаде.
        Та встретила их первой.

* * *
        - Иллана! - вскричала она. - Ты ушла к людям?!
        - Мой долг - быть королевой, а не прозябать в лесу, - упрямо произнесла Иллана. - Я должна была уйти.
        - Я не позволяла этого!
        - Зато отец благословил меня, - Иллана вышла на шаг вперёд. - Позови его, сейчас же.
        Дриада гневно фыркнула, но вдруг подскочила к дочери и крепко обняла её.
        - Я волновалась, люди никогда не понимали нас.
        - Я тоже человек. Пусть и наполовину, - погладила мать по волосам Иллана.
        - А ты - маг, - дриада посмотрела на него с отчуждением. - Если пришёл забрать у меня супруга, то станешь лишь палачом для нас обоих.
        - Я пришёл свидетельствовать на коронации, - качнул головой маг. - Где мой старый друг?
        - Я здесь, - и на поляну ступил король. Был он молод внешне, моложе, чем когда уехал на ту самую охоту. А ещё был он хрупок. Почти прозрачен. - Много времени утекло, Эссан.
        - Много, - согласился маг. - Но для тебя, как я смотрю, годы не стали помехой.
        - Я отпустил к вам дочь, но ты привёл её обратно, почему?
        - Королевская магия не позволит короновать наследницу, пока ты жив, или пока ты сам не сделаешь этого, - и Эссан сложил руки в замок. Повинуясь магическому жесту, в воздухе тотчас возникла корона. - Раз уж ты сам не можешь править, отрекись.
        - Разумно, - вздохнул тот и выхватил корону, высоко подняв её над головой. - Да только мне нужно было, чтобы ты пришёл сюда, Эссан. Дочь моя, ты всё сделала верно.
        Засмеялась дриада, и захохотал король, и тогда только маг понял, что они провели его.

* * *
        Получив свою корону, Свирэн, за многие годы впитавший лес и преисполнившийся недоверия к людям, выпустил всю её магию, чтобы королевство пало под натиском существ из чащи и хищных зверей. Эссан, парализованный ужасом, ничего не мог с этим поделать. Он остался молчаливым свидетелем того, как королевство обращается в прах.
        Иллана недвижно стояла рядом с ним, но в последний миг схватила его за руку.
        - Он убьёт и тебя, - прошептала она. - Но ты был верен ему и не заслужил подобного, пойдём же скорее.
        - Куда мне теперь бежать? - пробормотал Эссан, но Иллана потащила его прочь, и вскоре перед ними раскрылась дверь.
        - В новом мире мы обретём себя, - подтолкнула она его в спину.

* * *
        Говорят, далеко на западе некогда лежало королевство, а теперь лишь леса. Рассказывают, что в их сердце стоят открытыми дивные врата. А ещё любят вспомнить, что дочь дриады и короля увела с собой мага.

* * *
        Дослушав историю, я почти сразу заметил дверь. Мне настала пора уходить. Последний раз обернулся я на пруд и заметил на берегу странную пару. У девушки волосы были толь солнечно-рыжими, точно пламя танцевало на плечах, мужчина рядом с ней был молчалив и спокоен.
        171. Символы
        Гость показался мне нескладным и слишком высоким, но двигался он удивительно изящно для такого чересчур громоздкого тела. Он лишь отдалённо напоминал человека - и руки, и ноги его были очень длинны, а лицо - вытянуто. Глаза же, светлые, почти прозрачные, были несколько больше, чем у людей. Впрочем, я повидал много разных существ, потому не выказал никакого изумления.
        Как обычно я предложил чай, не интересуясь именем - далеко не каждый путник готов его открыть. Гость и не представился, только согласился посидеть со мной в гостиной. Чайник согревался на огне, когда мы начали разговор.
        Сначала мой гость долго смотрел на огонь в камине, рассказывая, что в последнем мире ему пришлось повидаться с весьма неприятными людьми и существами, а затем он перевёл взгляд на меня и заметил:
        - Вы обращали внимание, что люди склонны наполнять жизнь свою символами, и уничтожение некоей, имеющей символическое назначение вещи приравнивается ими порой к уничтожению самого чувства, с которым она так или иначе была связана, или даже обстоятельств, во время которых она была получена? Иным словом, победа над вещью приравнивается победой над частью прошлого.
        - Какой интересный взгляд, - согласился я. - Здесь даже не о чем спорить.
        - О, я польщён, - гость едва заметно улыбнулся и продолжил своё рассуждение: - В случае сильной душевной травмы совершение определённого символического действа помогает людям преодолеть сложный жизненный этап. Случается, иным способом люди не мыслят избавления от душевной боли или от тех прискорбных моментов, что стали неудобными и причиняющими неприятные ощущения, мешающими жить.
        - Да, многие стремятся уничтожить фотографии, предметы, что кому-то принадлежали, - я кивнул. - Но людям это действительно помогает.
        - Вероятно, но я не человек и задумался о другой стороне этой проблемы.
        Тут засвистел чайник, и нам пришлось прерваться. Когда я принёс заварник и чашки, расставив всё на столике. Мой гость вернулся к своей любопытной мысли.
        - Что бы могло стать с людьми, придумай они универсальный символ счастья? Такой предмет, такую вещь, что могла бы легко сменить минусы жизни на её плюсы? Я не раз слышал, что счастливые люди похожи между собой, однако это досадное преувеличение. Я всё пытался найти общий знаменатель, нечто единое, но оказалось, что счастье куда многограннее, чем все эти присказки, переходящие из уст в уста. Таким образом, вещь, которая могла бы олицетворять счастье, у каждого своя. Вот скажите мне, а вы… Как вы видите своё счастье?
        Я задумался. Никогда прежде мне не приходилось выражать собственное счастье такими понятиями. Некоторое время мы молчали - гость давал мне вдосталь поразмышлять и представить.
        - Пожалуй, я не могу дать ответ, - наконец я посмотрел на него. - Моё счастье кроется среди лесных ветвей, среди сплетения дорог, между холмистой гряды. Какую вещь я мог бы назвать, чтобы определить его раз и навсегда?
        - Вот, удивительно, правда? - он снова слегка улыбнулся. - И смею уверить вас, со многими ситуация похожа. Они вовсе не могут наделить какой-то один предмет тем самым параметром, назвать его собственным счастьем. Однако стоит завести речь о боли и страдании, как они легко находят вещь, которая становится ответом и ключом.
        - Разве это так? - удивился я.
        - Не совсем напрямую. Если спросить, какой предмет является для них символом страдания, то они, конечно, ответят так же, как говорят о счастье, то есть и вовсе не сумеет его назвать. Однако стоит им, например, утратить любовь или потерять кого-то близкого, как такие вещи находятся сразу.
        Он отпил глоток и чуть помедлил, словно собираясь с мыслями. Я не прерывал его, заинтригованный тем, что он говорил.
        - Едва возникает необходимость вычеркнуть неприятные мгновения из памяти, отказаться от власти прошлого, как они сразу находят виновника среди вещей. Подарки, одежда, статуэтки и фоторамки - всё это обретает дополнительный смысл, становится символом. И конечно, в итоге оказывается в костре.
        Мне оставалось лишь кивнуть.
        - Иногда я отмечаю, что люди жаждут ограничить себя, укрыть от мира за множеством рамок. Едва реальность вокруг приходит в несоответствие с рамками, которые человек задал для себя, те ломаются, искажаются, и в смятении человек ищет новый уголок, где укрывается за следующей коллекцией игрушек. Точно опасаясь смотреть в глаза миру, не желая увидеть правду, - гость печально вздохнул. - Это мне не понятно и не близко.
        - Что ж, порой так оно и есть, принимаем мы это или нет, - признал я. - И, к сожалению, нет никакого универсального предмета, который мог бы исправить ситуацию.
        - Я брожу по мирам с определённой целью, - гость отставил чашку и чуть наклонился ко мне. - Если хотите, это мои личные поиски Святого Грааля. Причём Грааль - то самое универсальное определение и выражение счастья. Боюсь только, что я не совсем вправе разыскивать подобное, ведь человеческим существом я фактически не являюсь.
        - С другой стороны, - не мог не отметить я, - именно вам может быть удастся найти что-то подобное. Потому что ни один человек не посмеет признать собственную находку. Слишком уж будет цепляться за рамки.
        - Так и вы, должно быть, цепляетесь за рамки?
        - Вероятно, - мне пришлось пожать плечами. - Хоть сколько во мне человека я уже запутался.
        И снова комната погрузилась в молчание. Мой гость размышлял, мне же вспомнился иной разговор с существом, которое если внешне и походило на человека, по сути никогда им не являлось.
        - Один мой знакомец, - начал я, и гость повернулся ко мне, внимательно слушая, - утверждал, что в веере миров существует такая реальность, где можно отыскать чувства любого человеческого существа, но только в виде предметов. Наверняка там есть и счастье. Вот только я сам никогда не был в таком мире, а он не объяснил, как же его отыскать.
        - Значит, мой путь имеет вполне определённую цель, - радостно объявил гость. - Раз уж такая реальность существует, мне стоит как можно скорее отправляться, чтобы обнаружить дверь в неё.
        - Вероятно, это так, - кивнул я.
        - Благодарю вас, - он внезапно поднялся. - Теперь мне точно пора.
        Дверь открылась тут же, и минуту спустя я собирал чашки и заварник на поднос, потому что пить чай в одиночестве мне не хотелось.
        Я не знал, был ли прав мой знакомый. Он о многом рассказывал, но далеко не всё можно было проверить. Да и его природа сама по себе позволяла ему скрывать и утаивать столько, что некоторые истории становились ложью. Однако подарить надежду я мог и хотел.
        Интересно, каким предметом стала бы эта самая надежда?
        Я мыл посуду и, глядя на то, как льётся вода, едва заметно улыбался, стараясь подобрать наиболее подходящий символ, некую вещь, что отразила бы весь сегодняшний вечер. Но, наверное, я не являлся человеком настолько, чтобы суметь отыскать ответ, потому что у меня этого так и не получилось.
        172. Крошка красоты
        Впервые оказавшись в мире, где каждая высказанная мысль внезапно обретает хрупкое тельце, я некоторое время хранил молчание, обрёк себя на тишину, обеспокоившись тем, какими могут оказаться эти самые мысли. Какую форму они получат, соприкоснувшись с животворящим воздухом этой причудливой реальности?
        И первое же наугад брошенное слово внезапно оказалось бабочкой.
        Нежное создание взмахнуло крылышками, затрепетало под ветром и поднялось с ладони. Сделав надо мной круг, оно исчезло в темнеющем небе, не оставив после себя следа и заставив сомневаться, что вообще существовало.
        В душе осталось неясное и даже немного тревожное ощущение, среднее между потерей и обретением опыта. По сути, каждая потеря это и приобретение чего-то нового в том числе. И вот, я утратил мысль, она улетела от меня, и я почти забыл, о чём именно она была.
        И снова стоял в молчании.
        Признаться, это оказалось немного болезненно, слегка горчило на губах, и чтобы хоть капельку отвлечься, я двинулся вдоль пустынной гряды, где сухая трава шелестела под ветром, напоминая об уснувшем океане.
        Реальность эта была холодной, насквозь пропитанной ощущением приближающейся зимы, словно навечно застыла на грани, когда ноябрь должен смениться декабрём. Обычно я любил этот промежуточный миг, но здесь отчаянно хотелось быстрее прожить его, подтолкнуть маятник вселенских часов, что точно замер, не позволяя одному времени года потеснить другое.
        Когда я спустился в долину, очень узкую, запертую между холмами, с небес полетел снег. Крупные хлопья напомнили об улетевшей прочь мысли, и в их чарующем танце мне стало чудиться, что и мысль была всего лишь миражом, который следовало как можно скорее отпустить.
        Она, эта бабочка, была искрой совершенного творчества, мыслеобразом, который если и принадлежал мне, то только частично. Я должен был отправить его кому-то другому. Так порой высказанная вслух строчка совсем в других устах обретает рифму и ритм.
        Запрокинув голову, я всмотрелся в белёсое небо, и снежные хлопья садились на мои ресницы, мешая видеть. Хотелось, чтобы моя бабочка всё-таки вернулась, чтобы она показалась меж танцующего снегопада, как проблеск лета, надежда на будущее тепло.
        Конечно, однажды возникшие чудеса вовсе не обязаны прилетать к тем, у кого они обрели жизнь. И то чувство, тесно сплетённое с мыслью-бабочкой, тоже исчезло, утратилось, вытекло с тающими на коже снежинками.
        Стемнело, и я продолжил путь, лишь украдкой поглядывая на потемневшее, чернильное небо, всё так же роняющее снежные хлопья на уснувшие холмы. Впереди мне мерещилась дверь, очертания её ткались из многочисленных снежинок, а потом рассыпались, клубясь позёмкой. Стало ещё холоднее.
        В какой-то момент я остановился, потому что тишина вокруг стала абсолютно нестерпимой, давящей, требующей разорвать себя звуком.
        Тогда я высказал ещё одну мысль, на этот раз хорошо её запомнив. Я сравнил выгнувшийся небосвод с шатром, и пусть в этом не было ничего нового, бабочка всё же появилась, взмахнула в леденящем воздухе крыльями. Удивительно, но она не казалась лишней среди белых хлопьев, хотя кто и когда видел бабочек зимой?
        Воспарив, снова закружившись, бабочка канула в чернильную лужу небес. И такое сравнение было много точнее, чем первое и избитое. Я усмехнулся, похоже, в этом мире я стал бы творцом бабочек, если бы только мне хотелось говорить больше.
        Снегопад почти перестал.
        Долина привела меня к реке, чёрные воды были слишком спокойными и безмолвно ловили снежинки. Мне даже представилось, что на самом деле небосвод - эта же самая река, и она приняла в себя весь снегопад, который сама и породила. Будто бы поток являлся Уроборос этого мира и сам себя начинал, сам себя заканчивая.
        Где-то в холодном и тёмном его нутре прятались мои бабочки, тщетно ожидая, что кто-то найдёт их. Стоя на берегу, я едва не пожалел, что вообще отпустил их здесь.

* * *
        Когда рядом со мной вспыхнул фонарь, я даже вздрогнул, не ожидав, что окажусь тут не один. Мягкий золотистый свет вычертил спокойное лицо - передо мной стояла девушка, убрав волосы в широкий капюшон.
        - Твои бабочки были очень красивыми, - сказала она. Над нами взвилась хрустальная стрекоза, тут же исчезнув во мраке.
        - Ты их видела, удивительно, - улыбнулся я. - Казалось, они навсегда пропали.
        - Я вижу всех, кто тут есть, я - душа, - она поставила фонарь у своих ног, и луч зазолотил образовавшийся снежный ковёр. - А ты, странник, отчего ещё не ушёл?
        - Моя дверь может подождать, - пожал я плечами. - Здесь река, и она прекрасна.
        - Любопытно, - она поймала на палец очередную бабочку. - Мало кто остаётся только смотреть на тёмную воду. Ты любишь наблюдать?
        - Я люблю красоту, - пояснение прозвучало странно, и я поспешил дополнить: - Красота есть во всём, и я замираю и вслушиваюсь в неё, точно так она может оставить во мне зерно. Это здорово - уносить семена красоты внутри.
        - Семена красоты, - повторила она. - Я не думала об этом прежде, - на плече её возникла некрупная птичка.
        - Иногда из такого зерна вырастают сказки, - сказал я.
        - Сказки, - она посмотрела на меня. - Странник ты или сказочник?
        - Все странники так или иначе - сказочники.
        Она засмеялась, и даже мир откликнулся на этот смех - снова закружил снегопад, поднялся ветер, задрожало небо, в котором сквозь пелену облаков проклюнулись ростки звёзд.

* * *
        Мы ещё долго беседовали той ночью, совсем не чувствуя холода, как будто бы оказались вне мира и в то же время - прямо посреди него. Множество стрекоз и бабочек взлетели над нами, мерцая тонкими крыльями. Это было очень и очень красиво.
        Когда я вернулся домой, вошёл в гостиную и устроился в кресле у негорящего камина, то снова вспомнил все наши рассуждения о мимолётности и вечности красоты.
        Разве не стремился я во всём её рассмотреть? Но мог ли передать то, что увидел, кому-то ещё?
        В мире, где каждая мысль сама собой обретает физическое воплощение, с этим несколько проще. Говоря о красоте, ты можешь явить её собеседнику сразу - бабочкой, цветком, стрекозой. Но в других реальностях слова остаются словами. Насколько же они могут открыть то, что вкладывалось?
        Сказочникам, как и странникам, было бы не лишним это знать наверняка.
        Я пил чай, глядя за окно. Там плыла летняя ночь, пропитанная запахом цветущих лип. Усталый, порыжевший месяц падал куда-то за городские крыши. Во всём тоже была красота.
        Сами собой у меня сложились строчки, замерцали на краю сознания, точно жаждали затрепетать крыльями и унестись с порывом ветра:
        Чернильное небо сплошь летом пропитано пряным,
        И город уснувший оно бережёт, как ни странно,
        И месяц, за крыши цепляясь, не хочет ложиться,
        А звёзды за облаком прячут весёлые лица.
        И кружится мир, безнадёжно в красе утопая,
        И снится другим, ни о чём никогда не скучая,
        И кажется только, что где-то щебечет синица,
        Лишь звёзды за облаком прячут счастливые лица.
        Лишь звёзды - осколки мечты, отголоски скитаний,
        Они берегут всё на свете - от встреч до прощаний,
        А ночь растворяется в памяти ближе к рассвету,
        И город раскрыл своё сердце сиянию лета.
        Возможно, у меня и не получилось в полной мере, но всё же я хотел поймать в сети слов хотя бы кусочек, хотя бы небольшую крошечку красоты.
        173. Зима внутри
        Шагнув в очередной мир, я оказался в сердце осени. Осенний день здесь был тёплым и почти безветренным. Солнце играло с желтеющей листвой, золотые блики рассыпались по широким тропинкам, то ли лес, то ли роща вокруг ещё только начинал одеваться в цветастое платье.
        Однако, несмотря на то, что я беззаветно любил осень, несмотря на то, что мгновением раньше я был спокоен, едва я пересёк границу этой реальности, как в душе моей воцарилась зима. Лютый холод, безразличный и к красоте, и к осенним дням, и к путешествиям.
        Почему это произошло, как зима сумела прорасти внутри меня так скоро?
        В золоте и алых бликах вырастали вокруг меня деревья, но я видел лишь белоснежные ледяные поля, вместо густой осенней синевы - холодную высоту бледной лазури, расчерченную налившимися чернотой нагими ветвями.
        Как будто я или что-то обрёл, или нечто утратил. В ледяном безмолвии, раскинувшемся на просторах моей души не осталось места чувствам. Я не мог сказать, счастлив ли, одинок ли, не мог объяснить себе, что со мной.
        Выбрав одну из тропинок, я двинулся по ней совершенно бесцельно, погружённый в созерцание белоснежного ландшафта, растёкшегося внутри меня. Мир, осенний, тёплый и золотистый, вовсе не желал вытеснить пустоту, растопить снег. И в какой-то момент я остановился, только потому, что задал себе вопрос, на который не нашёл никакого ответа.
        Кому я оказался необходим на просторах внезапной зимы?
        Кружили листья, и осень дышала мне в лицо. Синева и золото, нет ничего прекраснее этой картины. Но мне тут не было места, я оказался выбит из канвы этой реальности, я диссонировал с ней, того и гляди откроется дверь, чтобы вышвырнуть меня прочь.
        Возможно, было бы лучше начать с самого начала, попробовать поймать тот миг, когда семя, из которого выросла внутренняя зима, попало в меня?
        Пока я размышлял об этом, листья зашуршали, словно кто-то мчался по ним, закружился ветер, срывая золотой каскад с ветвей, и вдруг всё утихло. Только на плечо моё легла горячая ладонь.
        Оглянувшись, я сразу узнал его:
        - Дэйн, - проросло имя у меня на губах.
        - Вижу, на этот раз в лабиринте блуждаю не я, а ты, - заглянул он мне в глаза. - Но как это вышло, странник, если твой внутренний компас не ошибается?
        Вот уж правильный вопрос! Я прислушался к себе и был вынужден ответить:
        - Он молчит. То, что происходит, растёт изнутри, и таких путей компас не знает.
        - И что же там такое?
        - Зима, - я приложил руку к груди, ожидая, что почувствую, как по пальцам заструится холод. Конечно, ничего такого не случилось, но, может, лишь потому, что и в пальцах уже таился лёд. - Я становлюсь зимой.
        - Рановато и не по сезону, - засмеялся Дэйн беспечно. - Нет, это тебе не подходит, давай-ка вместе поищем выход.
        Он повёл меня прямо по палой листве, очень быстро, и вскоре мы оказались у скамейки. Абсолютно обычная, она стояла прямо посреди этого леса, и к ней не вела ни одна тропа.
        - Садись, - сказал Дэйн. - Внутренние времена года - это любопытно, давай вызовем твою зиму на разговор.
        Зима внутри меня между тем потеплела, потому что чувство одиночества растаяло под жарким напором внезапного собеседника. Вот только я пока не мог понять, что же он от меня требует.
        - Вот взгляни, странник, - Дэйн усмехнулся, - внутри меня лето, пусть здесь всюду осень, - на миг он стал совершенно прозрачным, в нём пронеслось солнце, росы, цветущие луга, а потом всё стёрлось и исчезло. - А как это устроено у тебя?
        - Даже и не знаю, - пожал я плечами. - Как ты это сделал?
        Дэйн почесал затылок.
        - Похоже, ты так не сможешь, - признал он. - Тогда сделаем иначе…
        И коснулся меня.
        Я почувствовал, как стронулись льды моей зимы, как они медленно потекли, переливаясь в Дэйна, а затем я увидел в нём отражения, картины, белоснежные равнины и синеватые холмы. Зима отобразилась в нём.
        - Смотри внимательно, - приказал он. - Где-то там ответ и ключ. Мой ты однажды нашёл, так найди один и для себя.

* * *
        …Я шёл по просторам бескрайней зимы под холодным и слишком высоким лазурным небосводом, очень ярким, а оттого почти бесцветным. Я двигался монотонно и размеренно, словно стал автоматом, утратил частицу жизненной силы, каплю самого себя. Я продолжал идти, не останавливаясь, даже если споткнулся, забыл про усталость, и холод, и боль.
        Но зачем?
        И мир вокруг раскололся вопросом.
        Зачем я здесь, и зачем я иду, и почему зима?
        Внутри меня разрослось что-то ледяное и колючее, я пробил собственную грудину, ставшую слишком хрупкой от холода, и сжал эту колючку так сильно, что она прорвала кожу. Сквозь пальцы медленно потекла тёмная, остывающая кровь.
        Я дёрнул колючку из себя и раскрыл ладонь, чтобы посмотреть наконец, что это.
        Ключ.
        Действительно ключ, хрустальный, перепачканный кровью.

* * *
        Наверное, я провалился в подобие дремоты, потому что мне пришлось открыть глаза на взволнованный окрик Дэйна. По-прежнему вокруг танцевала золотая осень очень тёплая, с янтарным отблеском. Я вдохнул её пряность, и красоту, и теплоту. Она разлилась внутри, заполняя до краёв.
        Ладонь саднило и покалывало. Я разжал пальцы и увидел ключ, кровь на нём уже запеклась, но он всё ещё казался непомерно холодным.
        - Нашёл, - оценил Дэйн. - Теперь ты можешь идти.
        - Могу, - отозвался в груди извечный мой компас.
        Дэйн кивнул.
        Поднявшись со скамьи, я почувствовал под ногами тропу. Она действительно вдруг проступила сквозь золотистые листья, выставила спину, приглашая идти. Дэйн не стал меня провожать. Он отдал мне долг, и теперь был совершенно свободен.
        Тропа бежала вперёд, я ускорил шаг, почти забыв, что ключ колет руку, если сжать его сильнее. Где-то там, за деревьями, за осенью, встала дверь, которую он отпирал. Я спешил.

* * *
        Дверь была похожа на садовую калитку, вырастала из тропы.
        Я вложил ключ в скважину и повернул, замок поддался с едва слышным щёлканьем, калитка повернулась на петлях, и в ту же секунду в осенний мир ворвался зимний ветер.
        Он пронёсся по тропе, осыпая себе под ноги листву, полетел дальше, дальше, затмевая небо сизыми тучами. Я не стал смотреть дальше, как осень сменяется зимним холодом, а шагнул через порог, ожидая, что окажусь среди снежных полей.
        Но замер посреди весны.
        Зима убежала из этого мира.
        Солнечное тепло коснулось моего лица, и я сделал глубокий вдох, впуская в себя весенний свет. Ключ остался в замке, дверь исчезла, и теперь мне нужно было искать другую среди зелёных холмов.
        Но это было гораздо лучше, чем носить зиму внутри, ледяную и неприятную.
        Я почти не тосковал об утраченной осени, да и этому на деле было простое объяснение. Осень, её частица, всегда жила во мне, спала или проявляла себя, но… От неё я не смог бы избавиться, она не сумела бы меня покинуть. Это лишь зима была мне чужой.
        174. Река
        С реки дул восхитительно прохладный, немного отдающий водорослями ветер. Горячий песок был ровно таким, по которому приятно ступать босыми ногами. От сосен, подступающих очень близко к языку пляжа, шёл густой смолистый запах.
        …Я попал в этот мир, как это часто происходило, почти случайно: по дороге к холмам повернув на улочку, которой никогда прежде не ходил, и едва ли заметил, когда одна реальность сменилась другой. Сначала меня встретили сосны, а потом из-за них блеснула река, и, очарованный, я двинулся к воде.
        …Где-то на песке осталась моя обувь, а кромка берега длилась и длилась. И я шёл всё дальше, ни о чём не думая и ничего не желая, только бы продолжать путь под ласковым солнцем. Ветер растрепал мои волосы в очередной раз, и я не стал их собирать.
        Река звала к себе, и наконец я решился ей ответить.
        Сбросив одежду, я вошёл в поток, почти сразу ощутив ласковое касание течения. Вода оказалась чуть зеленоватой, будто бы мягкой, она обнимала и покачивала, обещая, что плыть можно долго и совсем без усталости.
        В какой-то миг я нырнул, сразу обнаружив, что мне не нужно воздуха. Я плыл под водой, погружаясь всё глубже и не испытывая никакого страха. Поначалу я и не видел ничего, кроме зеленоватого тумана реки, в котором редко-редко проблёскивала чешуя рыбин. Но скоро я стал различать дно внизу, где дремали раковины и мерно колыхались водоросли, я увидел, что этот мир сильно отличается от наземного и, наверное, тогда же перетёк вместе с потоком в ещё одну реальность.
        Я дышал водой, она была внутри меня, она текла во мне, и в чём-то я сам стал ею, принял на себя роль бегучей реки. Это я был рыбой, и рыбы плыли во мне, и я был водорослями, и они качались в моей груди, повинуясь воле потока.
        Вскоре мне пришло в голову, что тут нет никакой поверхности, что из этой глубины нельзя подняться, нельзя всплыть, нельзя поднять голову, чтобы вдохнуть воздуха. Но мне он стал совершенно не нужен здесь, моё тело обрело черты рыбы, и серебрилась уже моя чешуя в зеленоватой, немного мутной воде.
        Я двигался всё дальше, хотя уже не имел никакой цели, я забыл об обуви и одежде, оставшихся на берегу, и ничто не тревожило меня, пока вдруг не ощутил я укол, не почувствовал, как внутри меня зреет разрыв, разрез.
        Мигом позже я уже был распорот, вскрыт, окрасил воду вокруг алым и понял, что это шаманский клинок пророс сквозь, выбрался наружу, чтобы что-то сказать мне. Кровь закружилась вихрем, взбаламутив ил дна, прогнав мелких рыбёшек, заставив водоросли тревожно качаться взад и вперёд. И я утратил рыбье тело так же легко, как получил, а затем вокруг меня сгустилась темнота и…

* * *
        Я лежал на берегу, на горячем песке под глубоким небом, на котором словно кистью были выписаны облака. Неподалёку поскрипывали, качая ветками на ветру сосны, да плескала порой волна, набегая на берег. Мимо меня неслась куда-то река.
        Я увидел и свою обувь, и свою одежду, они, пусть и были разбросаны, но лежали недалеко. Да и пляж оказался не таким уж протяжённым, а скоро обрывался, упираясь в заросли осоки.
        То ли моё путешествие на дно реки мне привиделось из-за жаркого солнца, то ли река выбросила меня из себя, заставив всё измениться, но здесь и сейчас я сидел почти обнажённый на горячем песке и мог только вспоминать о дивной зелени, о плескучих рыбах и блёстках серебряной чешуи на собственной коже.
        Новая дверь увела меня в мир, где было много прохладнее. Там стоял лиственный лес, мрачный и готовый вступить в осень, там не бежала река, и я увлёкся новой дорогой, почти оставив мысли о том, что на мгновение сам стал частью потока.

* * *
        Когда я вновь пришёл в свой дом, стояла ночь, немного после двенадцати. На кухне я долго сидел у стола, никак не находя в себе сил, чтобы сделать чай. Казалось, я что-то утратил, совершенно точно оставил где-то позади, и теперь нужно было узнать, что же это такое. Как назло, любые размышления давались с трудом.
        Уже решившись всё-таки сварить кофе, я замер с туркой, запамятовав, в какой именно банке мой любимый сорт. И в этот самый миг ко мне постучали.
        Я открыл дверь и впустил в дом девушку. Длинные и влажные волосы её падали почти до пола, тёмно-зелёные глаза, каких не бывает у людей, казались мне очень знакомыми. Её черты лица были текучими, такими странными, словно ни один фотоаппарат не сумел бы их запечатлеть, ни одному художнику не под силу было бы нарисовать портрет.
        - Река, - узнал я.
        - Странник, - кивнула она. - Ты оставил у меня частицу себя, но я не просила такого подарка. Мне кажется, что ты потерял…
        - Да, мне тоже, - согласился я, так и не понимая, что бы это могло быть.
        - Пойдём, - она взяла меня за руку и увела в гостиную, где усадила у камина, сейчас пустого и спящего. - Ты и сам не понял, что это пропало.
        - Вероятно, - я чуть улыбнулся. - Что это?
        - О, так и не скажешь, правда? - она засмеялась и устроилась почему-то на подлокотнике моего кресла. В ней всюду была текучесть и плавность, всюду сквозила мягкость и свежесть, ей точно было удобно в любой позе, как будто самую малость она была ещё и кошкой.
        - Так что? - уточнил я, всматриваясь в неё и узнавая под кожей проблески плывущих рыб.
        - Я отдам, - и она положила ладонь мне на грудь и закрыла глаза.
        В единый миг я очутился и на том самом, прожаренном солнцем берегу, и в собственной гостиной. Я чувствовал ветер, и смолистый запах, и свежесть реки, и привкус водорослей, и в то же время домашнее тепло, лёгкий аромат кофе и благовоний.
        Раздвоившись таким образом, я в то же время стал более цельным, стал более собой, чем был прежде.
        Река же не спешила отпустить, вновь протекла во мне, сделав меня частью себя, и лишь после этого отстранилась.
        - Вот теперь всё.
        И мне больше не требовался ответ, что же такое я потерял на дне.

* * *
        Во сне той ночью я опять был потоком, я бежал с гор, нёсся, не жалея сил, сметал на пути мосты и внезапно разливался тишиной и спокойствием в долинах. Я смешивался с океаном, а потом опять обретал русло, я дышал и был водой.
        Утром мне показалось, что мои волосы всё ещё мокры, а глаза стали зелёными, полными той мутной зелени, что и воды реки.
        Всё это было наносное и ненадолго, только путь и движение, только очередная трансформация, но мне казалось, что она сделала для меня много больше других.
        175. Ливнем
        То на севере, то на западе вспыхивали зарницы, раздавался отдалённый рокот грома, как будто какое-то огромное существо ворочалось и порыкивало во сне, не желая пробуждаться. Иногда срывались редкие и крупные дождевые капли. Я замер на балконе, ожидая, куда позовёт меня зарождающаяся гроза.
        Воздух словно истончился, можно было услышать так ясно резкие вскрики стрижей, потревоженных надвигающейся стихией, что метались под чёрным куполом облаков, совершенно неразличимые в своей быстроте, можно было разобрать, как неспокойно дышит город, опасаясь и желая грозового ливня одновременно.
        Ночь, обнимавшая меня, была темна и неспокойна.
        Из сада доносился сладкий запах отцветающих ирисов и мешался с ароматом жасмина, ветер доносил этот коктейль прямо ко мне, сплетая его с запахом предгрозовой свежести и слегка увлажнённой земли.
        Уже несколько дней утро начиналось ясным рассветом, когда небо нежно лучилось и в его высоте было не отыскать облаков. До четырёх город не отпускала жара, а потом приходили тучи, пожирали солнце, заставляя сумерки прийти куда раньше положенного. На закате солнечный свет вырывался из плена и расцвечивал крыши и окна, небо и улицы под ним золотом. Свет был такой мягкий и такой текучий, и не мерк, даже если шёл лёгкий дождь. Он угасал как-то сразу, обращаясь чернотой.
        И каждую ночь на горизонте ворчала гроза, но так и не приходила, так и не уводила с собой.
        Я ждал её приглашения.
        Наконец налетел порыв ветра, влажный и восхитительный. Закрыв глаза, я переждал его, не оборачиваясь, не шевелясь. И когда ветер улёгся, то понял, что дорога позвала меня снова.

* * *
        На этот раз я оказался в степи, где всё ещё блуждал июнь. Надо мной широким шатром раскинулся грозовой фронт. Молнии ветвились, то ли врастая в землю, то ли поднимаясь из неё, и непрерывный оглушительный рокот заставил на мгновение зажмуриться и заткнуть уши.
        Дождь всё не начинался, и я двинулся сквозь высокие травы, размышляя отвлечённо, коснётся ли молния меня или не заметит среди тёмного волнующегося травяного океана. Впереди высилось несколько раскидистых дубов, они тревожно шумели, и приближаться к ним уж точно было опасно.
        Но я того и не желал. Больше всего я хотел упасть в траву и всмотреться в небо, пока дождь не смешается со мной. И чем дольше я шёл, чем громче грохотал гром, тем нестерпимее была эта жажда.
        Я опустился в травы именно тогда, когда сорвался ливень.

* * *
        И снова стал водой.

* * *
        Ощущение оказалось вовсе не таким, как когда я был рекой. Я не тёк и не плыл, я падал, бесконечно падал, и в то же время никак не мог упасть и удариться о землю.
        Теперь мне не приходилось опасаться молний, не нужно было волноваться из-за простуды или того, что я промок насквозь. Я не был среди травы, где осталось, подобно одежде, моё тело. Я сам для себя стал ещё одной дверью, сам вышел сквозь неё и не торопился вернуться.
        Кружение и падение, бесконечность, заключённая среди ночного ливня, - вот чем я был в те мгновения, вот что являла собой эта ночь.

* * *
        Я отыскал себя позже, в иной реальности, куда увлёк меня дождь. Очнувшись на берегу озера, я долго лежал во влажной траве, вспоминая головокружительное путешествие. Несколько раз за эту ночь мне казалось, что я уже и не захочу опять обрести самого себя, вспомнить о физических ощущениях, о зове тысяч путей, о неоткрытых дверях.
        Но, конечно, и помнил, и слышал. И вернулся.
        Реальность, принявшая меня в последний миг путешествия, была тягуче-сонной, спокойной, мягкой. И здесь приятно было отдохнуть, но не хотелось задержаться надолго. Очень скоро я, всё ещё слишком текучий, сорвался с места, выискивая тропу, которая уведёт меня прочь.
        Компас в груди бился медленно и неровно, не нащупав ещё нужную дверь. Я пробирался через заросли папоротников, иногда останавливаясь и глубоко вдыхая лесные ароматы - отсыревшей хвои, переспевшей земляники, внезапный сырой и грибной дух. Из земли выступали корни, тропинка скоро совсем зачахла, но я продолжал двигаться, всё надеясь обнаружить правильное направление.
        Стемнело, а может, кроны стали гуще, и только тогда я вышел к хижине. Окна её были закрыты ставнями, а покосившаяся крыша навевала ощущение, что тут никого давно не бывало.
        Вот только мне не нужен был дом, а только его дверь.
        Поднявшись на скрипящее крыльцо, я повернул ручку.

* * *
        Меня опять встретила Река, я опять вгляделся в её глаза, полные зелёной мути. Она улыбалась.
        - Теперь ты дождь? - она присмотрелась ко мне. - Нет, всё ещё странник. Но тебе идёт быть водой.
        - Может быть, - не стал я спорить и наконец понял, где оказался. Очередной перекрёсток, где сплеталась тысяча путей.
        - Тебе вот туда, - указала Река. - Если ты хочешь попасть домой в июль.
        - А если не хочу?
        - Вот эта дорога приведёт в июньскую грозу, а вон та - в сентябрьский дождь. Здесь есть даже декабрьский ледяной ливень, хочешь? - она засмеялась.
        - Пожалуй, лучше дом, - признал я.
        - Тогда спеши, дверь скоро захлопнется.
        Она толкнула меня в спину, и мне пришло в голову, что лучше всего будет побежать. Я помчался, как несутся ручьи, как летят птицы, как с гор спускаются потоки.
        Я ворвался в свой мир в самое сердце ливня.

* * *
        Прошло несколько дней, и они полнились ленивым солнечным жаром, а ночью ничто не ворчало, не рокотало, не ворочалось над холмами. Город спал тихо, и не было пронзительно чёткости небес, когда каждый звук порождает многократное эхо.
        Грозы обходили город стороной.
        И всё-таки я каждый раз выходил на балкон, вслушивался и всматривался, пытаясь найти хотя бы вспышку на горизонте, услышать хотя бы отдалённый грохот, похожий больше на шёпот.
        Отчего-то мне хотелось опять обернуться ливнем. И в то же время я понимал, что это в какой-то мере невозможно. Я изменился, больше не в силах становится влагой, дождём и рекой. Я остался странником.
        Снова меня звали дороги и пути, опять скользили мимо двери, но я не торопился в путь. Сначала мне нужно было понять, что именно со мной сделала вода, насколько она меня переменила. Ответ, однако, всё не находился, и от этого было спокойно и неспокойно одновременно.

* * *
        Гроза пришла ещё через неделю. Мощная, иссиня-чёрная она навалилась на город грудью, растеклась по крышам и заблистала молниями. Я выскочил под первые струи ливня и запрокинул голову.
        В этой грозе чувствовалось присутствие кого-то ещё. А точнее, я знал, кого именно. И теперь, улыбаясь, ощущая прикосновения прохладной влаги, я понял наконец-то во всей полноте, зачем обращался влагой, рекой и дождём.
        Мне казалось, что цельным меня сделала Река, но нет. Только сейчас ощущал я истинную цельность.
        Почти растворяясь в дожде, я опять ощутил во всей полноте суть странника.
        176. Ветра и птицы
        Всё вокруг кипело, бурлило и рассказывало сказки, этот перекрёсток между мирами стал ярмаркой, не засыпающей ни на мгновение. Чего тут только не было! Смех и аплодисменты, слёзы и расставания, счастливые встречи и горькие прощания, сведения счётов и прочее, и прочее. Кто-то ходил по канату, кто-то выпускал изо рта пламя, а кому-то давалась игра на скрипке. И в гвалте, смешении, переплетении огней я замер, глядя в черноту небес.
        Как и на других перекрёстках, тут всегда было одно и то же время суток, именно на этом - глухая ночь.
        Меня принесло сюда попутным ветром, и теперь можно было выбрать, куда именно идти, ну или просто оставаться здесь сколько угодно. Однако вот именно этого я не желал, слишком уж тут было и шумно, и ярко, и людно.
        Постаравшись отыскать местечко хоть немного потише, я прошёл между двух шатров и оказался перед павильоном, который венчала вывеска «Настоящий страх». У входа скучал человек в чёрном, цилиндр был надвинут на лоб так, чтобы скрыть глаза.
        - Не хочешь ли прогуляться? - предложил он, заметив меня.
        - Пожалуй, я знаю, что мне откроется за этой дверью, - качнул я головой. - И, быть может, не то, что ты сам задумывал.
        - А, странник, - он усмехнулся. - Да, откроешь дверь и уйдёшь прочь. Другие же будут блуждать в моём лабиринте. Но постой, кажется, тут кроется и что-то ещё, - он чуть подался вперёд, будто собирался обнюхать меня, а затем опять прислонился к стене. - Всё ясно. Тебе нужно идти дальше и поскорее.
        Хмыкнув, я всё же послушался. Мне было понятно, что за тень он увидел в глубине моих глаз. Пожалуй, я действительно должен был уйти, и не только от этого павильона, но и с этого перекрёстка.
        Чуть поодаль медленно вращалась карусель. Я присмотрелся, но никто не решился оседлать деревянных лошадок и затесавшихся между ними лебедей. Только одна маленькая девочка стояла напротив. Она обернулась, когда я проходил мимо, у неё не оказалось лица.
        Пожав плечами, я только ускорил шаг. Да уж, здесь можно было увидеть что угодно.
        Немногим позже я внезапно оказался на набережной. Здесь играли с огнём, танцевали на битом стекле и упражнялись в жонглировании. Я недолго постоял в толпе, угадывая в каждом жонглёре мир и дверь, а потом двинулся дальше, потому что и эти реальности нисколько мне не подходили.
        Можно, было, конечно, отправиться домой, я почуял эту дверь, но меня не тянуло к камину и чаю, только хотелось скорее найти выход куда-то ещё, куда-то в тишь и спокойствие.
        В толпе я заметил высокую рогатую фигуру и вздрогнул от неожиданности. Легко было убедить себя, что я обознался, но нет, там действительно стоял хозяин холмов и леса. Я попытался приблизиться, но попал в самую толпу и, пока выбирался, едва успел заметить, куда он пошёл.
        В следующий раз я почти нагнал его среди тех, кто следил за канатоходцем. Но вот мелькнули рога и… Я снова стоял среди толпы, а хозяин скрылся. И опять рога мелькнули на фоне тёмных небес, но я не успел догнать и окликнуть…
        Сколько бы продолжалась ещё эта гонка, если бы не голос, раздавшийся позади меня:
        - Странник? Ты кого-то преследуешь?
        Обернувшись, я увидел девушку в полумаске, она насмешливо улыбалась.
        - Пожалуй, я не сумею его догнать, - признал я.
        - Может быть, - она окинула меня взглядом. - Ты уже отверг столько возможностей из-за странной погони, отчего тебя так влечёт рогатый?
        - Я его знаю, - растерялся я.
        - Ты многих здесь знаешь или видишь не впервые, - развела она руками.
        И правда! Стоило мне присмотреться, как я оного за другим узнал странников, с кем когда-то пересекался, обитателей странных миров, проводников, заблудившихся, тех, кто жаждал, чтобы ему помогли открыть двери… Казалось, я знал или хоть раз видел тут всех и каждого.
        - Поэтому не нужно гнаться за кем-то одним, - она вдруг схватила меня за запястье. - Но тут есть мир, в котором ты ещё не был.
        - Неужели? - почти не поверил я.
        - Конечно, не тот, что ведёт в гости к страху, - она потащила меня через толпу. - Но он есть.
        - И мне непременно нужно туда? - уточнил я, хотя и внутренний компас уже отозвался.
        - Ну уж это ты и сам решишь, - и она увлекла меня в тень, падающую от одного из шатров. Там-то в полуразрушенной кирпичной стене и находилась дверь. - Ведь тебе не нужен мой совет?
        - Не нужен, - я сделал шаг вперёд.

* * *
        Я стоял на крыше, и вокруг было полным-полно других крыш. Земли не различить, так высоки оказались эти здания. А ещё всюду был ветер, дул со всех сторон, и от этого хотелось смеяться.
        Я здесь никогда не бывал и потому впитывал новый мир, восхищаясь им и не торопясь срываться с места. Я любовался глубоким фиолетовым оттенком неба, темнотой теней, падающих вниз, тревожным, нервным полётом птиц. А ещё здесь было почти тихо и очень спокойно, несмотря на то, что спокойствие это было радостным, предвкушающим, готовым в любой миг взорваться фейерверком.
        Подойдя к самому краю, я понял, что мне нужны крылья или же пора учиться прыгать очень и очень далеко. Усмехнувшись, я закрыл глаза и представил, как падаю вниз, в темноту, как растворяюсь в этом мире. Странно, но подобные чувства уже приходили ко мне, уже касались души. Вот только я никак не мог уловить, когда же такое случалось.
        Совершенно бездумно шагнул я с крыши и понял, что воздух держит меня не хуже черепицы. Ветра помчались со мной наперегонки, и так мы пронеслись через весь город, пока я не заметил башню. Ступив на зубцы, ограждавшие верхнюю площадку, я понял, что должен был добраться именно сюда. Но для чего?
        Оглядевшись, я заметил люк, ведущий, очевидно, внутрь, вряд ли в иную реальность. Поднять его было непросто, так давно им пользовались последний раз, но я всё же сумел откинуть тяжёлую крышку. Лестницу затянула паутина, но больше ничего страшного там не оказалось, и я начал спуск.
        Ступенька за ступенькой, я опускался всё ниже, и вокруг сгущалась темнота. Ничего не было слышно кроме звука моих шагов. Я уже решил, что здесь и вовсе нет дна, такое случалось, когда лестница всё же вывела меня в небольшой зал.
        В нём на кресле, обитом потёртым бархатом, сидела та самая девушка в той же маске.
        - О, нашёл, всё-таки нашёл, - воскликнула она, подскакивая. - Как тебе этот мир?
        - Забавный, - согласился я.
        - Сама создавала, - похвасталась она. - Вот только ещё не придумала, кто здесь будет жить.
        - Уже живут. Ветра и птицы, - пожал я плечами. - Иногда такого не нужно придумывать.
        - Ветра и птицы, - повторила она. - Ну и хорошо, отчего бы и нет.
        - И обязательно останется кто-то из странников, - отчего-то продолжил я. - Такое место приютит кого-нибудь само собой.
        - Как ты это хорошо говоришь, - она покачала головой. - Само собой… Так я свободна?
        - В каком-то смысле… - но продолжить я не успел - она растаяла, просто растаяла, как туман или облако в вышине. Видимо, унеслась творить другие миры.
        Моя же дверь нашлась рядом, пряталась за гобеленом. И теперь я шагнул через порог, зная, что попаду домой, но ничуть не расстраиваясь из-за этого замечательного факта.
        177. Неоконченная сказка
        «Каждое мгновение любого мира по-своему прекрасно. Неповторимое и чистое, оно остаётся в прошлом, незамутнённое эмоциями или размышлениями. В памяти же окажется расцвечено радугой мыслей и чувств».

* * *
        Я дописал строку и остановился, перевёл взгляд на окно, за которым сейчас медленно склонялось к закату солнце. Несколько небольших сфер гонялись друг за другом у самого потолка, а больше ничто не нарушало покоя кабинета. Я пытался поймать идеи, которые то чётко складывались в слова, то разлетались цветными искрами, вовсе не желая оказаться объединёнными в сплошное полотно текста.
        Бывает ли, что ткущий холст столь же тщательно уговаривает нити?
        Усмехнувшись, я вновь посмотрел на бумагу перед собой.

* * *
        «Каждый человек красив, однако порой не так легко обнаружить эту красоту, совсем не просто рассмотреть её, выявить, как проявляли некогда фотоснимки. Красота может таиться в повороте головы, в разлёте бровей, в правильном профиле или даже всего лишь в волосах, растрёпанных ветром.
        Однако в нашей памяти чужой образ может обрасти как прелестью, так и уродством, в чём-то даже лишившись собственно личности и превратившись в шаблон, картонную фигурку, которой мы и заменяем его самого на картинках наших воспоминаний.
        Случается и такое, что один и тот же человек сперва отмечается уродливым, а затем проявляет красоту или, напротив, сначала кажется восхитительным, а затем утрачивает всякую прелесть.
        Абсолютно или относительна та красота, что живёт в нашей памяти?»

* * *
        Задаваясь подобным вопросом, для себя я давно его решил. Вот только объяснить свои ощущения почти никогда не старался, да в этом и не было нужды. Как не требовалось включать это в заметки, которые не хотели превращаться в обычную сказку.
        За окно мелькнули стремительные стрижи, качнулись ветви деревьев, принимая ветер, и я потянулся к чашке, чтобы сделать глоток давно остывшего кофе. Горечь разлилась по языку.

* * *
        «Каждый день необыкновенен. Любой создан для того, чтобы ощутить счастье. Порой в поисках него мы забредаем так далеко, в такие удивительные дебри, а достаточно было бы, проснувшись, сразу стать счастливыми».

* * *
        Верил ли я в это? Пока пальцы замерли, не выписывая накопившихся слов, между двумя ударами сердца, между двумя вдохами я спросил себя, но не получил ответа. Что ж, в этой сказке, которая, может быть, и вовсе не сказка, пусть каждый действительно умеет становиться счастливым по желанию.
        Увы, я видел много миров, и не любой из них позволял подобное.

* * *
        «Всё в мире прекрасно, начиная от погоды, будь то дождь, снег, град, буря, штиль или солнечно-ветреный полдень, и заканчивая людьми.
        Бывает невозможно тяжело отыскать красоту, которая спряталась в ворохе чужих взглядов, мнений, оценок, которая скрылась за поверхностными суждениями или досужими домыслами.
        Не превратившись в уродство, она, тем не менее, никак не пробивается на свет. Ей требуется помощь, возможно, даже сказочника. Ведь истинный рассказчик обычно видит глубже и умеет открыть эти глубины и другим взглядам».

* * *
        Настоящий ли я сказочник?
        Снова я не продолжил мысли. Могу ли я открыть внутреннюю красоту кому-то ещё? Интересные вопросы, которые раньше я если и затрагивал, то точно не так, не напрямую.
        Оставив стол, я подошёл к окну и опёрся о подоконник. Внутри нарастала некая жажда, которой я не знал названия. Можно было сколько угодно искать её причины, но в глубине души я и так понимал, отчего она родилась и почему останется неутолимой.
        Возможно, пора отложить записи и прогуляться в какой-нибудь мирок, вглядеться в него, подтверждая или опровергая написанное. Отыщется ли красота? Будет ли она прятаться за мишурой чужих взглядов?
        Под потолком всё так же кружились сферы миров. Я мог бы пройти в любую из них, поймать каждую в ладонь и долго рассматривать. Мог бы, но ничего не предпринимал, а за окном танцевал ветер.
        По крайней мере, здесь красоты было неописуемо много. И она существует, независимо от чьих-то оценок.

* * *
        Почти запутавшись в собственных заметках, я ушёл в сад, где долго и бездумно рассматривал цветущие розы, лилии, золотистые венчики и зелёную мягкость листвы. Закат разлился пастельно-розовым, на востоке небо осталось голубовато-синим, и казалось, что застрять в этом вечере навечно высшее благо.
        Но время двигалось, закат угасал, сменяясь сумерками. Пора было вернуться домой и дописать хотя бы строку.
        Может быть, следующая каким-то образом уравновесит написанное и высказанное? Впрочем, я ничего такого старался не ждать. То, что рождалось на бумаге сегодня, не могло в полной мере считаться сказкой, а значит, пока было рано отпускать это в мир.
        Входя в дом, я снова спросил себя об относительном и абсолютном, но, как и в первый раз, отбросил размышления. Иногда сказка пишется именно для того, чтобы истину нашёл кто-то со стороны, чтобы кто-то оспорил или согласился, увидел что-то большее.

* * *
        «Когда выходишь в новый мир, не нужно ли на мгновение задержать дыхание из ожидания увидеть прекрасное?»

* * *
        Так я закончил. И на самом деле этот вопрос не был вопросом. Я совершенно точно всякий раз невольно задерживал вдох, пережидая тот краткий миг, когда новая реальность заступает место прежней.
        И всегда это было удивительно красиво.
        За окном уже разливалась ночь, настольная лампа вычерчивала окружность, впустив меня в тёплое и полное света пространство, и пора было уже отложить всякие мысли и всякие сказки.
        Кто-то тронул меня за плечо, и я обернулся, чтобы встретиться взглядом с… Чефировым котом. Он уселся на спинке моего кресла и теперь заглядывал на исписанные листки.
        - Странная сказка, - сообщил он, изучив каждое слово. - Наверняка ещё не окончившаяся.
        - Думаешь? - усмехнулся я.
        - Совершенно точно, - он спрыгнул и повёл меня на кухню, по дороге объясняя: - Вот увидишь, уже завтра у тебя появятся слова, которыми ты сможешь объяснить и счастье и красоту гораздо полнее. А главное, появится герой, которому ты отдашь все эти фразы. Какая же сказка без такого героя?
        - Да, его немного не хватает, - согласился я.
        Мы заварили чай и уселись к столу. Чефировый кот задумчиво глянул в окно.
        - А ещё тебе потребуется героиня. Она будет спорить, но потом поверит. Вот когда сказка закончится.
        - Или только начнётся, - покачал я головой. - Герои могут отказаться уходить.
        - Могут, конечно, так и будут кочевать из сказки в сказку, пока не найдут себе мирок, который им слишком понравится. Вот, например, я.
        - Я тебя не придумывал.
        - Все мы кем-то придуманы, - Чефировый кот занялся чаем.
        В чём-то он, безусловно, был прав, потому что я столько раз уже видел миры, родившиеся из сознания одного-единственного существа, что легко мог поверить - и этот некогда появился именно так.
        Забавно, что все реальности при этом оказываются прекрасными.
        И тут же внутри возник голос, пробуждался новый герой, тот самый, которому пора было передать все слова.
        - Что ж, мне стоит уйти, у тебя на ночь немало работы, - кот спрыгнул на пол и задумчиво уставился на меня. - Одного ты поймал, лови и вторую.
        Я лишь кивнул. История внутри меня ожила и требовала внимания, совсем не как днём. Наконец-то сказка станет такой, какой и должна.
        …Когда я вновь сел в кресло к рабочему столу, Чефировый кот уже унёсся в ночь, у него тоже наверняка были дела. А мне некогда было скучать по нему или засыпать чаинки в новый заварник. Сказка не хотела больше ждать.
        178. Звездный вальс
        Мир пропах свежескошенной травой и дождём, над лугом стелились сумерки, только одинокий фонарь горел, забытый кем-то на ветке дерева, может быть, для таких странников, как я.
        Казалось, здесь всегда было лето, не слишком жаркое, а мягкое, даже немного прохладное, но оттого не менее прекрасное. Местные жители потому обладали чрезмерным терпением и добротой. Или это мне так везло - и с летом, и с ними.
        Ближе всех я знал одну ведьму, и на этот раз, подхватив фонарь, пошёл именно к ней. Дом её затерялся среди дубравы, но я давно выучил тайную тропу. Когда же добрёл до крыльца, дождь зарядил сильнее.
        Едва я собирался постучать, как дверь открылась сама собой и на пороге возникла моя знакомая, Майра.
        - Давно не виделись, - усмехнулась она. - Проходи, чай уже готов.
        - Прекрасный вечер, - сказал я, следуя за ней. - И у тебя, кажется, есть история?
        - Есть, - согласилась она.
        Мы сели у стола, и она, разливая чай, начала рассказывать:
        - За горной грядой есть одно королевство…

* * *
        Королева страны, лежащей у подножия гор, очень любила танцы. Она открывала каждый вечер вместе с сыном, муж её, чрезмерно почитавший войну, в таковой и сгинул, а вот королева мудро заключила мир, и с тех пор её страна процветала.
        Прекраснее всего были сентябрьские балы. Вокруг открытой площадки стояли высокие деревья, их листва загоралась золотым и алым, непременно играла мелодия «Звёздного вальса», и королева с принцем танцевали так, будто были сильфами, духами ветров.
        В тот вечер они кружились особенно долго, постепенно всё новые пары выходили на площадку, но внезапно среди веселящихся замерла незнакомка. Лицо её, такое печальное и такое прекрасное, будто освещали серые глаза, волосы струились каскадом, совсем не так, как было в обычаях королевства, а ещё она была одинока.
        Принц сразу заметил её, но не успел предложить ей танец, она очень быстро оказалась в объятиях не самого красивого и не самого умного юнца, которому обычно отказывали совершенно все.
        Удивившись состраданию незнакомки, принц весь вечер не сводил с неё глаз. Он отвлёкся лишь на мгновение, но именно этого краткого мига оказалось достаточно, чтобы незнакомка и её избранник исчезли в окружавшей площадку темноте.
        Уже следующим утром поползли слухи - тот самый юнец так и не вернулся домой. Принцу подумалось, едва он это услышал, что незнакомка очаровала его и они бежали вместе. Вот только вечером на очередном балу девушка появилась вновь.
        Она была ещё прекраснее и ещё печальнее, и снова принц не успел предложить ей вальс. Вниманием незнакомки целиком завладел один из лордов, слишком напыщенный и толстый, которого обычно избегали юные девушки.
        Опять принц весь вечер следил за ней, забывая танцевать и расстраивая тем самым королеву. И конечно, едва она сама пригласила его на площадку, как незнакомка вместе с лордом улизнула и растворилась в тенях.
        Утром же столицу потрясло известие - лорд исчез, никто не знал, где он провёл ночь и куда мог деваться.
        И опять вечер танцев начался «Звёздным вальсом», кружились пары вместе с листопадом. Незнакомка вошла в круг танцующих и замерла, осматриваясь. Принц заметил её слишком поздно - самый младший из сыновей герцога, тщедушный и откровенно уродливый уже подал ей руку.
        Заметив это, принц отступил от королевы, прерывая танец. Душа его пылала огнём. Образ девушки слишком тревожил, и он не мог справиться с собой.
        - Сын мой, - всё видела королева, - неужели любовь вмешалась в твою судьбу? Ты не сводишь взгляда с этой девушки, отчего бы не обратить внимания на других? Они все прекрасны и каждая согласится с тобой танцевать.
        - Не спрашивай меня ни о чём, - отмахнулся он. И королева уступила, но сама внимательно всмотрелась в неизвестную, чьи распущенные золотые локоны оказались магнитом для её сына.
        Ближе к концу бала принца вновь отвлекли, но вот королева заметила, как незнакомка увела своего спутника в самую тёмную аллею и подсказала сыну:
        - Быть может, если ты поспешишь, то успеешь увидеть, куда они уходят, - она усмехнулась. - Или даже успеешь открыть своё сердце…
        Но принц уже не слушал. Он быстрым шагом пересёк площадку, и темнота аллеи окружила его плотной стеной. В тишине он слышал, как лопочет что-то герцогский сынок, а незнакомка совсем не отвечает ему.
        Он успел добежать до поворота аллеи, когда раздался крик. Принц успел увидеть не так уж много - тени, что были гуще ночной темноты, обступили юного герцога и мгновением позже от него ничего не осталось. Незнакомка же зажала себе рот ладонью и заплакала. Её бледное лицо и золотые волосы словно сияли в ночи.
        - Кто ты? - принц сделал ещё несколько шагов.
        - Прочь! Прочь! - вскричала девушка. - Они ещё не уснули. Прочь, если тебе дорога жизнь.
        - Я ничего не боюсь, - возразил принц. - Кто ты и что происходит с тобой, я хочу помочь.
        Она всхлипнула и без сил опустилась на гравий аллеи. Он тут же подхватил её на руки и повёл прочь, к свету, к подмигивающим вокруг площадки для танцев огням.
        Уже позже незнакомка пришла в себя настолько, чтобы рассказать о себе хотя бы немного. Дочь мага и королевской фаворитки, она стала жертвой страшного проклятия. Отец её ошибся в магических расчётах и призвал демоническую силу, которая теперь каждый вечер требовала себе жертву. Девушка бежала из страны, но демон находил её и мучил, пока она не соглашалась вновь привести очередного глупца ему на съедение.
        - И раз ты увидел его сегодня, то завтра он потребует тебя самого, - закончила она рассказ. - Убей меня, освободи от проклятья.
        - Я не могу погубить ту, кого люблю всем сердцем, - возразил принц. - Мы спросим королеву.
        Конечно, незнакомка совсем не верила в такую надежду, но что он могла изменить?..
        Королева выслушала историю внимательно и надолго задумалась.
        - Очень странно, что демон требует лишь мужчин, - сказала она наконец. - Это похоже на ключ. Может быть, этот демон служит кому-то ещё?
        - Разве такое может быть? - усомнилась девушка.
        - О, сколько угодно, - королева задумчиво взглянула на сына. - Принеси мою шкатулку, милый.
        Вскоре принц поставил на столик перед ней старинную шкатулку. Она не открывалась ключом, королеве пришлось трижды повторить странные слова, прежде чем крышка откинулась сама собой. Внутри оказалась древняя книга, и девушка безошибочно узнала в ней одну из тех, которые так любил её отец.
        - Так-так, - перелистала королева пожелтевшие страницы. - А вот и нужное мне имя.
        Той же ночью королева повела девушку в парк, они вышли на уединённую поляну, где лежал алтарный камень. Королева опустила книгу на его поверхность и позвала:
        - Солерсия!
        Закружились тени, сгустились, склонились, зашептались. Девушка вскрикнула, подступив к королеве близко-близко, но та ни капли не испугалась.
        - Здесь, - раздался насмешливый голос.
        - Уходи прочь, - не повысив тона, сказала королева.
        - Кто смеет мне приказывать? - удивилась демоница и явила из темноты холодное и прекрасное лицо.
        - Я.
        Демоница сощурила глаза.
        - За тобой никого нет, я сама нанесла последний удар, - задумчиво протянула она. - Ты ничем не можешь пригрозить мне.
        - Он вернулся, потому что нельзя убить его, - усмехнулась королева. В этот момент из-за деревьев выступил принц. Демоница, едва завидев его, страшно вскричала и развеялась вместе с тенями.
        Принц подошёл ближе, недоумевающе посмотрел на мать.
        - Она испугалась меня?
        - Ты слишком похож на отца, - пояснила королева и захлопнула книгу.
        - Но отчего бы ей опасаться человека?
        - О нет, твой отец никогда не был человеком. Он старший демон. Надел людское тело и воевал в своё удовольствие, пока ему не наскучило, - королева лукаво усмехнулась. - Ты нашёл жену себе под стать, уже завтра вы будете открывать вечер танцев.
        И принц взглянул в глаза своей возлюбленной, а та разрыдалась от облегчения.

* * *
        Мы допили чай и некоторое время сидели в тишине.
        - Странно, - нарушил я молчание. - Когда же эта самая девушка успела полюбить принца-полудемона?
        - Да ладно тебе, это сказка, - засмеялась она. - Но за горной грядой действительно есть страна, где родился «Звёздный вальс».
        - И где есть сентябрь? - я пожал плечами. - Намекаешь, что мне нужно поискать истоки этой сказки?
        - По крайней мере ты можешь проверить, существовали ли когда-нибудь королева, потерявшая короля, и принц, женившийся на чужестранке, чей отец был магом.
        - Хорошая мысль.
        Но за окном шептал дождь, а в домик вползал запах скошенной травы. Пожалуй, путешествие можно было отложить.
        Хотя бы до завтра.
        179. Лунное дерево
        Сова бесшумно соткалась из тьмы, проплыла над моей головой и вновь растворилась в тумане леса. Сумерки выдались влажными, пронзительно синими, а деревья вокруг стояли такие высокие, что небес за кронами было не разобрать. Сам себе я казался совсем крохотным существом, едва заметным на пологе ночи, почти не оставляющим следов. Оттого двигался я очень тихо и осторожно. Может быть, такова была моя игра с этим миром, а возможно, в этой реальности странники действительно оказывались лишь едва заметными мышками, точно мне было неизвестно.
        Цель, пока что мне непонятная, лежала далеко впереди, на границе между полночью и рассветом. Пока что я знал - там непременно будет водопад, невероятно прекрасный в утреннем свете. А ещё там найдутся руины старого храма, в которых я найду ту же сову, что недавно проскользила надо мной.
        Но до всего этого было ещё далеко. Пока что я брёл между корней, раздвигал крупные листья папоротников, нагибался и проскальзывал под тяжёлыми еловыми лапами, образующими шатры у самой земли. Ночь охватывала и окутывала, прерываясь то совиными криками, то вознёй мелких животных или испуганным фырканьем оленя. Где-то вдали коротко взвыл волк и тут же замолк.
        Я продолжал идти, мне не пристало пугаться ни зверя, ни птицы, ни темноты, в сердце моём жил компас, звенел, звал, показывал мне путь даже в кромешном мраке.

* * *
        Время замедлилось, а затем пошло скорее. Я опять увидел силуэт совы, но не успел понять, куда именно она улетела. Впрочем, мне и не нужно было её указания. Сердце билось ровно, мне была понятна дорога. Вот тропа сделала поворот и резво побежала по склону, спускаясь к широко раскрытому рту оврага, по дну которого бежал звонкий ручей.
        Очень скоро я встал на краю, заглядывая во тьму куда насыщеннее той, что окружала меня. Пришлось пробираться по краю оврага в поисках более сговорчивого спуска. Поднялся ветер, и за ним угадывались те самые предрассветные мгновения, когда небо внезапно бледнеет на востоке, прежде чем выпустить солнце из-под полы.
        Наконец между кустов, которые с удовольствием вцепились мне в одежду, я обнаружил сносный спуск, и скоро уже шёл по самой кромке ручья, вдыхая его густую сырость, сладковатую и манящую прохладой. Здесь спасался от подступающего утра туман, седые космы точно цеплялись за растущую осоку или сбивались клубками у корней. И мне даже было немного жаль светлую пелену, вынужденную прятаться от солнечных глаз и пальцев.
        Неподалёку послышался мерный гул, и я угадал, что так и звучит водопад. Тут же закричали, запели первые птицы, и мне пришло в голову ускорить шаг, чтобы успеть к тому самому месту вовремя.
        Внезапно овраг разошёлся в стороны, и вот я уже стоял над водопадом, падающим с огромной высоты. И пусть за лесом не было этого видно, но над горизонтом показался самый край алого, пока что спящего солнечного диска. В разрастающемся, захватывающем всё большую часть неба свете я заметил храм. Он стоял чуть ниже, водопад проносился мимо него, бросая брызги на остовы колонн и упавшую крышу, заросшую сочным плющом.
        Мне не мешало бы перебраться на другую сторону превращающегося в водопад ручья, и для того я поднялся чуть выше, где русло не успело разойтись вширь. Перепрыгнуть поток казалось сложным делом, но вот перейти по выступающим из воды осклизлым зеленоватым от мха камням было вполне возможно. Мне пришлось проявить всю свою ловкость, чтобы оказаться на другом берегу. К этому моменту всё небо уже посветлело и налилось золотом пополам с бирюзой.
        Я снова вышел к водопаду и теперь заметил ещё одну тропинку, которая уводила к выточенной в камне лесенке, изрядно разрушенной, но всё же вполне годящейся странникам.

* * *
        В храме было так тихо, рассвет проливался сквозь обрушившийся купол, расцвечивая осколки витражей, усеявшие пол там, где не лежали останки кровли. Я прошёл между камнями и увидел сову. Только эта вряд ли летала надо мной в лесу, потому она была высечена из мрамора и сидела на постаменте, тараща пустые белые глаза на вход.
        Прикоснувшись к перьям, вырезанным с особой искусностью, я улыбнулся, ожидая, что вот-вот откроется дверь. Однако тут сова открыла клюв, и прямо мне на ладонь выпал кристалл, маленькая слеза лунного камня.
        Я сжал его в пальцах, мысленно благодаря и этот мир, и этот храм, и этот рассвет, и только потом шагнул через бесшумно возникшую дверь.

* * *
        Вокруг меня затанцевал июль, пели холмы и я стоял на вершине. Передо мной же возник Хозяин. Склонив рогатую голову, он задумчиво осмотрел меня, только позже произнеся так громко, что содрогнулось небо:
        - Оно у тебя.
        Я кивнул. Мой голос бы всё равно потерялся в ветре, а Хозяину, если бы на то была прихоть, легко прочесть любые мои мысли.
        - Тогда посади его здесь, - и он топнул ногой прямо о вершину холма. Тут же образовалась лунка.
        Взглянув на лунный камень в ладони, я опустился на колени и осторожно уложил его на дно, присыпая рыхлой и неожиданно влажной землёй. Когда всё было готово, Хозяин запрокинул голову и затрубил, как трубят олени. Звук прокатился по спинам холмов, задерживаясь дольше между ними, и растворился в притихшем лесу.
        Почти сразу же из-под земли проклюнулся росток.
        Я не мог отвести глаз, так меня очаровало это чудо.
        Росток пробивался упрямо, выпустил сначала пару листков, молочно-голубых и таких ярких, каких я никогда не встречал в этом мире, потом он чуть подрос и выпустил ещё два, а вскоре достигал моего колена, активно ветвясь.
        Росло дерево.
        Хозяин простёр над ним ладони и затрубил второй раз. Дерево взвилось к небу с ещё большим упорством и силой. Теперь оно напоминало трепетную осину со звонкими лепестками слишком голубого оттенка.
        Не прошло и минуты, как оно обогнало меня в росте и устремилось выше, намереваясь перегнать и Хозяина. А тот усмехнулся и стал выше. Снова над холмами прокатился протяжный звук, а дерево набрало силу, ствол его теперь был в два обхвата человеку и всё утолщался, ветви раскинулись так густо, что в них сами собой завелись светлячки.
        - Теперь иди, - велел Хозяин.
        Мне пришлось спуститься с холма, но и с тропы внизу я прекрасно видел дерево, что кроной уже растворялось в небосводе.
        - Оно останется? - рискнул я спросить.
        - Лунное дерево останется, но видеть его можно будет не всегда, - отозвался Хозяин. - Иди, принёсший семя.
        Кивнув, я двинулся к дому. На тропе, что уводила в лес, а оттуда и в город, я увидел крылатую тень и успел вскинуть голову прежде, чем сова скрылась в темноте и мешанине ветвей. Улыбнувшись, я ускорил шаг, чувствуя, что эта сова - тоже Хозяин, что он решил вдруг проводить меня. И это было невероятно приятно.
        Где-то за моей спиной вырастало лунное дерево, полное фонарей и светлячков. Я уже решил, что в следующее полнолуние непременно пойду именно туда.
        180. Жизнь
        «Нас зачастую окружают удивительные и прекрасные вещи, но мы не желаем их замечать. Настойчивые чудеса скребутся в окна со снежинками, скрипят сверчками под половицами, а мы упрямо отмахиваемся, игнорируем, стремимся не отвлекаться от насущных проблем и забот, не желая рассмотреть ближе. А сколько раз мы взываем к чуду, пока оно бежит рядом неузнанным?..»
        Написав это, я задумался, мысли разбежались, и пора было выйти на прогулку, чтобы позднее вернуться к работе с новыми силами. Холмы наверняка заждались меня.

* * *
        Погруженный в размышления, я даже не заметил, когда вместо знакомой дороги свернул в сторону узкой улочки, которая вывела прямиком на холмы, да только в места, мне почти незнакомые. Я словно очнулся, когда порыв свежего ветра ударил в лицо. Холмы раскинулись передо мной во всём своём великолепии, но я только мгновение видел их июльскими. Картина сменилась так скоро, и теперь вокруг царила зима.
        День в этой реальности выдался сумрачным, низкие снеговые тучи зацепляли верхушки холмов серыми брюхами. Казалось, что за ближайшим холмом отыщется морское побережье, и северный океан, угрюмый и строгий, будет бросаться пеной на обломки скал.
        Заинтригованный необычными ощущениями от этого места, я двинулся по едва заметной тропе, вверх и вглубь. Уже через десять минут я стоял на вершине первого из целой череды холмов. Внизу расстилалась долина, зажатая ими со всех сторон.
        Глядя на неспешно плывущие облака, я вернулся мыслями к недописанной сказке, как вдруг ощутил присутствие. В первый миг подумалось, что это человек, я даже оглянулся, всерьёз ожидая рассмотреть город или ту самую улочку, что вывела к холмам, но мир-то был иной. Холмы простирались до горизонта. Никаких людей поблизости не было, да что там людей, не оказалось рядом ни животных, ни птиц.
        Вот только присутствие ощущалось всё ярче.
        Ещё не понимая, бежать от этого или же идти навстречу, я выбрал тропу, ведущую на запад. и зашагал по ней. От чужого пристального взгляда бежали мурашки по спине, кто-то был искренне заинтересован во мне, но показаться не спешил, оставаясь невидимкой.
        Тропинка только поначалу как будто сама стелилась под ноги, чуть позднее она начала скользить под ногами, подсовывать замаскированные снегом камни и кочки, ямки и даже русла ручьев. Теперь было уже не до внимательных глаз, я смотрел себе под ноги, стараясь не оступиться. Миновав разросшийся шиповник, маскировавший шипы под мягкими снежными шапками, я вышел на довольно ровную площадку и только тогда смог оторвать взгляд от почвы под ногами.
        За площадкой начинался очередной подъём на холм выше и круче предыдущего, тропа упрямо взбегала туда, не обещая ничего хорошего. Посреди лощинки росло раскидистое дерево, неизвестной мне породы. Укутанное снегом, оно казалось совершенно сказочным. Серобрюхие тучи вдруг посыпали мелкой снежной крошкой, и оставалось только вздохнуть. Похоже, прогулка затягивалась, и внутренний компас не обещал, что скоро покажется дверь.
        Вдруг за деревом мелькнуло живое пламя. Я озадаченно всмотрелся в кружение снега, пытаясь разобраться, что же там загорелось, при этом не чувствовалось запаха дыма, да и самого дыма видно не было, но что-то действительно как будто горело. Пожав плечами, я двинулся вперёд. Когда же поравнялся с деревом, послышалась песня, монотонный напев на мотив шаманских ритмов. Пройдя ещё пару шагов я наконец увидел и поющего, и пламя.

* * *
        Одетая в длинное серебряное платье женщина тихо напевала. Её глаза были закрыты, руки сложены перед грудью в молитвенном жесте. Волосы, казалось, жили собственной жизнью, играя с ветром и завиваясь кольцами, то поднимаясь вокруг головы причудливой короной, то опадая бессильно на грудь. Они были и рыжими, и золотыми, и алыми, и багряными, как языки пламени. Величественная красота женщины, непокорные и гордые черты лица выдавали в ней не ту, что покорно взывает к богам, а шамана или духа. И едва я подумал об этом, как она открыла глаза.
        Глубокие изумрудные омуты с золотыми искрами.
        - А вот и ты! - в голосе её послышалась усмешка.
        - День добрый.
        - Брось, - она повела плечами, отчего грива волос растрепалась ещё сильнее, колыхаясь в пальцах ветра. Снежный ураган вокруг внезапно улёгся.
        Она, несмотря на всю красоту и прелесть, не была юной. Возможно, она не была юной никогда. Извечная Мать, Жизнь. И от этого мне было немного не по себе.
        - Пожалуй, тебе здесь будет холодно, - произнесла она в тот миг задумчиво, а затем взмахнула рукой.
        Теперь мы стояли посреди той же лощинки, но всё вокруг зеленело, а дерево оказалось яблоней и зацвело. Май так скоро сменил снежный январь, что я улыбнулся и, послушавшись жеста, опустился в душистую траву. Она - Мать и Жизнь - устроилась в позе лотос. Только сейчас я осознал, до чего она высока.
        - Ты пришёл ко мне в гости, сам не понимая зачем, - улыбнулась она. - Но искал меня, это несомненно.
        - Быть может, и так, - почти согласился я, в конце концов вселенная могла таким причудливым образом ответить мне, разве нет?
        Она же кивнула, как будто я правильно выучил урок, и продолжила самым будничным тоном:
        - Ты размышлял мимолётно о чудесах, которые творятся вокруг каждого из вас, людей, и пришёл к выводу, что чудо - это Жизнь. А потом оставил мысли в стороне, потерявшись в потоке слов. Так вот, я и есть Жизнь, впрочем, ты это и сам уже понял.
        - Да.
        - Однако поиск твой будто бы не завершён? - она поднялась, коснулась ветвей яблони, превращая все соцветия в тяжёлые завязи.
        - Пока что я не нашёл подходящих слов, чтобы выразить то, что чувствую.
        - Твой пытливый ум подберёт их позже, ты ничего не забудешь, и, уж конечно, я не дам тебе забыть меня, - она оправила платье. - Знаю, что всё это показалось б диким любому, но ты странник. Да и Жизнь не постигаема исключительно разумом.
        - Да, понимаю, - легко согласился я.
        Она подошла близко-близко, погладила мимолётно по щеке и всё с той же улыбкой сказала:
        - Пора тебя вернуть в зимнюю сказку. Не ищи дверей сюда, я сама тебя позову, когда придёт время.
        - Как это и бывает, - усмехнулся я. - Мои двери обычно находят меня сами.
        Вокруг снова встали заснеженные холмы. Рыжеволосая Жизнь в лёгком платье всё так же мягко улыбалась.
        - Иди по тропе и оборачивайся, сколько пожелаешь, - и она исчезла, только смех ещё некоторое время переливался в воздухе.
        Собственно, так я и поступил. Когда передо мной возникла дверь и я шагнул в неё, оказалось, что в городе тёплый вечер и на улицах, моргая, зажигались фонари.
        Вернувшись домой, я заварил чай и поднялся в кабинет к недописанной сказке. Теперь мне было ясно, как её продолжить и что рассказать о чудесах.
        И о Жизни.
        181. Гроза над домиком
        Я пил яблочный чай и размышлял. Только что прошла гроза, и свежий, чуть припахающий прелой травой и абрикосами воздух проникал в приоткрытое окно.

* * *
        Проснулся я поздно и не у себя дома, точнее… В доме, но принадлежавшем совершенно другой реальности, однако однозначно считавшем меня хозяином. Нельзя перепутать это чувство, едва переступаешь порог, как становится ясно, насколько же место тебя принимает или отвергает.
        Рассудив, что, раз уж тут я «дома», то будет не лишним осмотреться, я отправился исследовать ближайшие улочки. Те оказались интересными, хоть и не гостеприимными. Я почти никого не встретил, городок или даже посёлок, в который меня выкинуло из сна, предстал безлюдным, немного запущенным и в высшей мере странным. Здесь было много отвергнутых всеми домиков, заросших сорняком палисадников, покосившихся заборчиков, и в то же время чудилось, что всюду есть особенно деловитая, малозаметная со стороны жизнь. Что-то копошилось, происходило, работало, но никак нельзя было подметить это, глядя в открытую.
        Сделав круг в несколько кварталов, я повернул к дому, ощутив неясное беспокойство. Интуиция ничуть не подвела: стоило войти и поставить чайник, как загромыхало и началась гроза с проливным дождём. Так я узнал, что у домика протекает крыша.
        Стремительно стемнело, и я отыскал керосиновую лампу и протёр запылившееся стекло. Нашлось и чем её заправить, скоро тёплый огонёк развеял сумрак на кухне.
        Из окна я наблюдал за ливнем, который приходил неравномерно, точно «облаками», то чуть затихая, то наступая с невероятной силой. Порой за дождевой пеленой уже не видно было ни сада, ни дороги, лежавшей за ним, и тогда мир сужался до размеров домика. В саду, надо сказать, ничего хорошего не росло, возможно, домик так радостно встретил меня и так быстро признал потому, что был прежде совсем никому не нужен.
        Запустение выглядывало из углов, таилось в тенях, мрачно шепталось за спиной.
        И вот, я пил яблочный чай и размышлял, не нужно ли и зданиям участие и сочувствие, не желают ли они, как и люди, получить настоящего друга или даже любовь? Есть ли у них чувства и насколько отличаются от человеческих?
        Мысли, конечно, были странными, но пока молчал компас в груди, а гроза отрезала меня от всего на свете, оставалось место только для странностей… и чая, безусловно.

* * *
        Ближе к вечеру я узнал, что вместе с тенями и запустением из углов выползают сквознячки и прохлада. Гроза утихомирилась, сначала перешла в скромный моросящий дождик, а затем и совсем исчезла. Зато прямо за стенкой взвились трели сверчков, такие громкие, каких я не слышал и на холмах.
        Я любил сверчков. Когда они так щедро изливались в ночь, можно было спать спокойно, никакой опасности не предполагалось. Однако едва они замолкали, как стоило насторожиться.
        Только сверчки здесь и напоминали мне об уюте.
        Впрочем, я не мог не признать, что домик по-своему прелестный, скорее всего потому, что бесконечно одинок. Я даже задумался, что давно не оказывался настолько далеко от всего и вся. Давно не чувствовал такого спокойного одиночества, которое не разрывало при этом душу на куски.
        Я вышел на крыльцо и понял, что гроза на самом деле ещё поблизости, она пряталась в махровые облака, даже в ночи подсвеченные болезненно-жёлтым, изредка щерилась беззвучными уже молниями и продолжала бродить рядом, словно в раздумьях. Наверняка помышляла о втором заходе на городок. Всё притихло, совсем сиротой показался мне садик, а в воздухе ярко запахло упавшими и подгнивающими абрикосами и преющей травой.
        Стоя среди сумрака, я показался сам себе призраком, хотя натура странника в том и состоит, чтобы проходить мирами, оставаясь лишь наблюдателем. Однако у этого жаждущего хозяина домика с керосиновой лампой на кухонном столе, у этой ночи, звенящей сверчками, у этого запущенного сада была удивительная притягательность.
        Я сел на ещё влажные ступени крыльца, решив остаться тут до утра. И, может быть, на единственное мгновение внутри меня возникло сомнение, самая малость надлома. На один миг я подумал, что мог бы остаться навсегда.

* * *
        Когда стало слишком холодно, я вернулся в дом и заварил ещё чаю. Удерживая наполненную кипятком кружку в ладонях, я усмехнулся тому, что нахожусь на грани между спокойствием и тоской. Это место определённо как-то на меня влияло, правда я пока не решил, оставаться ли, чтобы понять, как именно.
        Как будто бы я прежде уже был здесь и оставил где-то в этом вот домике частицу себя, а теперь она никак не могла слиться со мной, но отчаянно пыталась. Снова и снова.
        Опять громыхнуло, и скоро гроза навалилась с особенной силой. В углу, где ведро ловило капли дождя, проникшие сквозь крышу, словно поселился неутомимый барабанщик.
        Сделав глоток, я прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как горячий чай распускается теплом во всём теле, а потом вдруг вспомнил.
        И домик, и грозу, и эти улочки, и тот мост, что виднелся неподалёку, и даже этот самый миг, когда сидел с чашкой в руках. Так сколько же раз я был тут, сколько раз возвращался? Что это за круг, из которого я не видел пока выхода?
        Я оставил чашку на столешнице и рванулся к двери, выскочил на крыльцо, прямо в громыхающую, скалящую жёлтые зубы молний грозу. Я встал под струями, запрокидывая лицо к небу, точно надеялся там, среди облаков, прочесть все ответы.
        Их, конечно, не было. Их нужно было искать внутри.
        На краткий или слишком долгий миг я почти перестал существовать.

* * *
        Снова был пахнущий яблоками чай, приглушённый свет, почти как от керосиновой лампы, но ни грозы, ни домика, ни опустошающего одиночества совсем не осталось.
        Мы сидели вдвоём в моей кухне, и вокруг разливалось тепло.
        - Так был я там или не был? - спросил я у своего собеседника.
        - Ты? Нет.
        - А кто же был?
        - Я.
        - Так это всего лишь сон?
        - Ну уж тебе-то известно, что не случается со странниками всего лишь снов, - он отставил чашку и потянулся за маленьким пряником с фруктовой начинкой.
        - Тогда объясни, потому что я никак не могу понять.
        - Ты там не был. Но я, - он сделал паузу. - Я там был.
        - И?
        - И, получается, - он усмехнулся. - Ты был там внутри меня, а если ещё точнее, внутри моих воспоминаний. Забавно, правда?
        - Да уж, - я потёр висок, в котором уже прорастала головная боль. - Странное место.
        - Можешь мне поверить, почти самое странное, что я когда-либо видел, - он взглянул на крупные часы, украшавшие левое запястье. - Но мне пора. Пора и тебе, хоть сейчас ты меньше всего хочешь идти.
        - Двери меня не зовут… - удивился я.
        - Зато зовут холмы, ну же! Ты знаешь, как это бывает.
        Я знал и не собирался спорить. Где-то внутри меня всё ещё продолжалась гроза над маленьким осиротевшим домиком, утопающем в заброшенном саду.
        182. Весна и Город
        Дверь привела меня в ноябрь, под ногами шуршали облетевшие листья, серые здания угрюмо молчали. Над тёмной рекой, пересекающей город с юга на север, высился каменный мост. В самом его центре я заметил девушку, которая явно пришла сюда, как и я, из другой реальности. Длинные светлые волосы рассыпались у неё по плечам, и ветер то перекидывал их вперёд, то запутывал, то заставлял танцевать вокруг головы, точно воздух превращался в воду.
        Когда я подошёл ближе, она заметила меня, но не повернулась, только сказала:
        - Привет.
        - Привет, - откликнулся я. - Что ты делаешь здесь?
        - Рассказываю… - она усмехнулась. - Хочешь послушать?
        - Почему бы и нет? - я встал совсем рядом и посмотрел на бегущую под нами реку.
        - Ну, слушай, - и она закрыла глаза и зашептала быстро-быстро.

* * *
        В день, когда весна откроет глаза, город вдруг вспомнит, что умеет дышать, и поймёт, что всё тяжкое зимнее время, с самого ноября, не дышал и не жил. Ведь в зимних днях не было ни солнца, ни яркости, как вдыхать такой скучный и серый воздух он просто не знал. Город существовал - от сигареты до сигареты, от вечера к вечеру, чтобы вдруг открыть глаза и обнаружить, что весна - босая зеленоглазая и рыжая, стоит на пороге.
        Она бесцеремонно, как могут только совсем невинные дети, возьмёт город за руку и потащит на улицу, не позволив даже накинуть плащ. Весна-то точно знает, что важнее, и ветром взъерошит волосы, заставив вдруг лёгкие развернуться, как крылья или, может, как паруса.
        Город почувствует себя невероятно воздушным, но в то же время наполненным, живым и настоящим, он поймёт всё, чего не мог осознать, укутанный саваном зимы.
        Солнечный свет будет играть бликами, а весна, счастливая смешная молодая весна, станет танцевать вокруг него, не отпуская его пальцев, не позволяя останавливаться.
        Она поведёт город на мост над быстрой бурливой рекой. В этих водах вдруг отразится вся Вселенная, и город будет готов на пари со всяким, кто решится спорить, что речные струи не уносят ледяных зимних звёзд к горизонту.
        Остановившись посреди моста, город вдруг увидит, что, как только перейдёт его, окажется там, где больше всего желал находиться. То самое место, что чудилось зимой во сне, то самое - тёплое и светлое. Город не сможет унять дрожи в пальцах и поймёт, что забыл дома пачку сигарет.
        Весна беззаботно усядется на перилах и, перегнувшись, будет ловить солнечных зайчиков. Кажется, ей станет вовсе не до него.
        Город сделает ещё шаг и снова остановится, замрёт, слушая, как бешено колотится сердце, отдаётся грохотом в ушах.
        Всю зиму он мечтал пробежать по мосту, подняться на невысокое крыльцо, раскрыть дверь. Но он медлит теперь и кусает губы.
        И пока город боится сделать очередной шаг, охваченный волнением, совершенно одинокий здесь и сейчас, кто-то подойдёт сзади и обнимет мягко за плечи. Нет, это будет не весна, уже умчавшаяся гулять, разбивая солнце в лужах.
        Город узнает прикосновения, и судорожный вздох сорвётся с губ. Он не сможет заставить себя обернуться.
        - Пойдём, - услышишь он и только кивнёт в ответ. - Пойдём, ты ведь больше не…
        Не город.
        Ведь в день, когда весна откроет глаза, город станет человеком.

* * *
        Она повернулась ко мне.
        - Понравилась сказка?
        - Город, который весной станет человеком, - повторил я. - А что случится со всем этим? - я кивнул на здания, на улицы.
        - Они останутся, только уже другим городом, - она пожала плечами. - Так здесь всегда и бывает.
        - А кто же его обнимет?
        - Я, - и она засмеялась. - Это буду я.
        Впереди замерцала дверь, но не моя. Скоро я остался совсем один.
        За мостом начиналась извилистая улочка, и я двинулся по ней, стараясь разгадать, каким же человеком будет город. Наверное, высоким. Вон какие стройные здания. И темноволосым, потому что здесь ни одной яркой крыши.
        Интересно, как так вышло, что странница и город…
        Я замер, потому что всё вокруг неуловимо изменилось.

* * *
        Я вышел к парку и увидел у входа высокого юношу. Он прятал волосы в капюшон куртки и чуть сутулился. Я не успел подойти ближе, как он уже обернулся. В тёмных глазах сквозила надежда.
        - Привет, - поздоровался он.
        - Привет.
        - Ты ведь видел её?
        - На мосту? - зачем-то уточнил я.
        - Да, на мосту, - он вздохнул. - Я не могу найти этот мост.
        - Найдёшь. В день, когда весна откроет глаза, - может, это звучало не очень ободряюще, но лучше чем ничего.
        - До весны слишком долго, - он выудил пачку сигарет и закурил.
        Так странно было смотреть на него, понимая, что он - город. Что он стоит рядом и в тот же самый миг - вокруг.
        - Как же так вышло? - вырвалось у меня.
        - Я не всегда был городом, а она - не всегда странницей, - пояснил он. - Но, так уж случилось.
        Больше я ни о чём не спрашивал. Когда он отбросил окурок в ближайшую лужу - город, сорящий сам в себе - мы пошли рядом, мимо парка, углубляясь в переулки, плутая между перекрёстками. Он рассказывал.

* * *
        В день, когда родилась осень, они стояли на мосту и смеялись. Но осень пришла угрюмой и тёмной, окружённая холодами и дождями. Она посмотрела в его глаза и заморозила душу.
        Он не мог противиться и пошёл за ней, а осень уводила его всё дальше, и было ясно только одно - она пришла надолго, так надолго, что не собирается заканчиваться никогда. Она сразу пришла пустым и промозглым ноябрём, белым небом, влагой и стылостью.
        Он обернулся, но моста уже не было, только здания вставали вокруг. Они прорастали прямо сквозь него, возносились всё выше, мрачные, полные тишины. Они тоже были осенью и одновременно являлись им самим.
        Он закричал, но что это изменило? Голос заблудился между стен, метался бессмысленным эхом, пока не превратился в городской шум. Он стал городом, город стал им. И всё это на то самое время, которое осень решила провести здесь.
        Ветер умчал оставшуюся на мосту в одиночестве, обратив её странницей, которая должна была отыскать и привести в город весну.

* * *
        - И кто же вы на самом деле?
        - Мы? - город-не город оглянулся на меня. - Рассказчики.
        - Интересно, сколько ещё историй вы создадите вместе, когда наконец-то возьметесь за руки, - улыбнулся я.
        - До весны слишком далеко, - он замер. - Осень, она…
        И тут я заметил и осень. Она была в чёрном, даже шляпка была с чёрной вуалью, закрывавшей туго заплетённые рыжие волосы. Я был уверен, что глаза этой осени зелёные, настолько зелёные, что…
        - Не так далеко, как может показаться, - утешил я город, а сам двинулся осени навстречу. Потому что узнал её.
        И это была весна.
        183. Развилка
        Город встретил меня открытыми воротами и многоголосым шумом. Идущая от ворот улица привела на весёлый рынок, где среди многоголосого шума в пёстрых разномастных лотках торговали всем, чем только можно торговать. Обычно я избегал таких местечек, но здесь отчего-то меня охватили веселье и беззаботность, потому я начал бродить от торговца к торговцу, рассматривать товары, прислушиваясь к городским слухам.
        Вдруг мимо промчалась стайка детишек, они бежали безмолвно, бледные, точно их кто-то напугал. Над лавочками тут же повисла неестественная тишина. Весь город как будто застыл, даже не дыша, только солнце по-прежнему ярко лилось с голубых небес и нежный ветерок трепал яркие ткани, вывешенные ближайшим ко мне купцом.
        Я обернулся.
        По опустевшей улице - когда только люди успели освободить дорогу - шёл молодой мужчина. Он был высок и темноволос, а вот глаза оказались неестественно яркими, зелёными. Чуть поодаль за спиной идущего люди выступали из своих укрытий, сбиваясь в толпу, из которой никто не решался подойти ближе. Чем дольше я смотрел на этого человека, тем больше видел в нём нечто большее. Его грация подошла бы крупному хищнику - тигру или льву, и сразу было понятно, что он так же сильно выбивается из этого мира, как и я сам.
        - Здравствуй, странник, - обратился он ко мне.
        - День добрый, - я глянул в сторону толпы.
        - Не испугаешься? - уточнил он.
        - Мне ничто не грозит, - улыбнулся я.
        - Раз так, пойдём со мной.
        Я прислушался к голосу внутреннего компаса и кивнул. Нам определённо было в одну сторону.

* * *
        - Как тебя зовут? - спросил он, едва мы вышли за пределы города.
        - Э, нет, так мы не договаривались, - усмехнулся я. - Имя странника не говорят вслух.
        - Вот как, - он пристально посмотрел на меня. - Тогда…
        - Можешь не называть своего. Я и без того знаю, что ты маг.
        В кронах деревьев щебетали птицы, солнечные пятна падали на дорогу, этот мир был столь прекрасен, что я до сих пор не мог выбросить из памяти странную сценку на городском рынке.
        - И, похоже, что магия твоя пугает здешних, - добавил я позже.
        - Пугает, - согласился он почти печально.
        - Разве ты родился здесь?
        - Этого никто не знает. Магии тут маловато, это правда.
        - Ты видишь двери?
        - Двери? - он качнул головой. Однако мне показалось, что в нём было что-то от странников.

* * *
        Деревня встретила нас оглушающей тишиной. Печальные и настороженные лица местных вызвали у мага горькую усмешку. Здесь люди не собирались в толпу, но чувствовалось, насколько они насторожены.
        - Дом у озера, - пояснил маг, когда мы шли вдоль улицы с нарядными домиками. - Он мне нужен.
        - Зачем?
        - Если бы я знал, - он задумчиво глянул в небо. - Я чувствую зов и иду.
        - Знакомо, - на миг я прижал ладонь к груди. Мой компас чувствовал дверь. Очень близко.

* * *
        К дому мы вышли довольно скоро. Он стоял покосившийся и давно всеми забытый.
        - Странно, - озвучил общую для нас мысль маг, а потом спросил: - Что в нём такого может быть?
        - Дверь, - сказал я.
        - Твоя? - уточнил он.
        - Или даже наша, - я первый подошёл ближе.
        Озёрные волны, мерно шурша, набегали на берег. Вода была спокойна, берег тоже. На песке не осталось ничьих следов. Дом стоял так близко к воде, что иногда волна касалась крыльца.
        Я поднялся на ступеньку и повернул ручку двери.
        Меня встретил не сумрак пустого жилища, а запах прелой листвы и леса.
        - Пойдём, - позвал я. - Тебе пора покинуть мир, который так тебя не любит.

* * *
        Камни шуршали, перекатывались под ногами. Несколько раз маг споткнулся, а я шёл уверенно, дорога знала меня, в какой бы реальности я не оказывался. Путь вёл нас всё глубже в лес. Деревья стояли обнажёнными, точно тут жила поздняя осень, когда снежный покров ещё не успел опуститься на землю, а ветви уже голо полощутся на ветру, стремясь расцарапать небо. Листва мёртвым бурым саваном окутывала землю, но ни единый листок не упал на каменистую тропу.
        - Отчего так? - спросил маг наконец.
        - Мы идём по грани миров, - ответил я. - Сойдёшь с тропы и окажешься среди осени. Но мне интересно, куда мы так доберёмся.
        - Не думаю, что мне следует… - он нахмурился. - Ты увёл меня…
        - Я открыл дверь. Первую дверь не всегда открываешь ты сам. Дорога приняла тебя, но ждёт, что ты дашь ей испить себя.
        - Испить себя?
        - Да, если хочешь стать странником, конечно.
        - Мне хватало призвания магии, - возразил он.
        - Но ты откликнулся на зов дороги. Ей обычно виднее.
        Маг задумался, а лес по обеим сторонам тропы стал меняться, сначала его усыпал снег, а затем снежный покров сменился цветами. Наступила весна.
        - Что это всё-таки значит? - спросил он снова.
        - Быть странником? Бродить по мирам, - пожал я плечами. - Каждый находит что-то своё, идеального варианта не существует.
        - Вот как, - и тут он шагнул прямо в траву. Мы видели друг друга только одно мгновение. И он пропал.
        Я продолжил путь один.

* * *
        - Сделал его странником, ха?
        Когда рядом со мной возник мой старый знакомец, я не заметил. Как обычно.
        - Это было не в моей власти. Я только открыл дверь.
        - И подсказал, и подтолкнул, ну да, - он засмеялся. - Ловко вышло.
        - В нём уже росло это.
        - Безусловно.
        - И в том мире ему было не место.
        - Без всякого сомнения.
        - Прекрати, - я шутливо толкнул его в бок.
        - Знаешь, что случилось бы, если бы ты не пришёл туда утром?..
        Мы остановились на тропе, и перед нами возникло зеркало.

* * *
        Я увидел то, что не случилось. Как темноволосый маг встречает в городе девушку, и они вместе возвращаются в деревню, а домик у озера оказывается совсем не таким. История казалась поначалу такой милой. Девушка и маг столько времени проводили вместе, искренне заинтересовавшись друг в друге.
        Пока девушку не поймала толпа селян и не потащила к наспех сооружённому на площади костру. Маг пришёл спасти возлюбленную и поджёг всё селение. Вместе они ушли к озеру, но тут им повстречалась сумасшедшая старуха, так напугавшая девушку, что та бросилась в воду…
        И утонула.
        А безутешный маг проклял селение.

* * *
        Зеркало пропало. Я потёр лицо ладонями.
        - Судьба странника лучше.
        - Но он не найдёт той любви.
        - Той, что так быстро кончается смертью? Не найдёт, - кивнул я. - Но непременно отыщет другую.
        - Откуда ты можешь это знать? - он был готов поспорить, но я отмахнулся и шагнул с тропы. Этот мир был мне знаком, а спорить совсем не хотелось.

* * *
        А та самая девушка как раз сейчас покупала лучшую ткань для подвенечного наряда. Она собиралась замуж за самого красивого парня из того селения, что стояло на берегу озера. Жизнь её обещала быть долгой.
        184. Сказочница
        Город был заметен снегом. Старые каштаны в парке склонили ветви под сверкающей тяжестью. С шоссе, расположенного неподалёку, доносились нетерпеливые гудки автомобилей, но здесь стояла тишина. Раннее утро, когда ещё нет никаких прогуливающихся.
        Оказаться в объятиях зимы, шагнув из жаркого июля, было интересно. Я даже поёжился от налетевшего на меня ветра. Он же толкнул в плечо и унёсся, растревожив ветви деревьев.
        Мне было с ним не по пути, компас в груди ныл и тревожился, то ли тут оказалось так мало дверей, то ли так много, но оставаться на месте было невыносимо. Я ускорил шаг, проходя по аллеям, между прятавшихся в сугробах лавочек, мимо запорошенных снегом кустов, укутанных на зиму статуй.
        Вскоре я заметил калитку, увязшую в снегу так сильно, что ей теперь до оттепели или даже до самой весны оставаться открытой. Этот выход вёл на маленькую улочку, а я любил такие местечки, в них часто прятались сказки.
        На тротуаре поблёскивала наледь, переулок чуть изгибался и уводил наверх, точно когда-то здесь был один лишь холм, обросший со временем домиками, точно пенёк грибами.
        Чуть оскальзываясь, я всё-таки забрался на самую вершину, где, отступив от остальных зданий, стояло кафе. Терпкий запах кофе с корицей и апельсинов неспешно плыл с холма вниз. Я нерешительно толкнул дверь, вполне возможно, что в этом мире путникам не предлагают чашку кофе с утра, но опасения оказались тщетными - меня тут же заметил официант.
        - А, странник, добро пожаловать, - улыбнулся он. - Кофе со сливками в этот чудный день?
        - Отличная мысль, - согласился я, усаживаясь за столик у окна. - И часто у вас бывают странники?
        - Нет, большая редкость, - отвечал он. Других посетителей в кафе пока что не было. - В нашем городке маловато сказок, вот они и не приходят.
        - Маловато сказок? Как так получилось? - меня по-настоящему удивило это.
        - Сказки ведь не живут просто так, тут нужен и сказочник, а с ними у нас негусто, - официант усмехнулся. - Разве вы заметили хоть одну сказку, пока добирались сюда?
        - А как же парк? Вот уж поистине сказочное место, - недоумение моё, похоже, привело официанта в восторг.
        - Так некому же рассказать, что там такое. Да и… Я вот там ничего сказочного не видел.
        Тут звякнул колокольчик, дверь пропустила в тепло девчонку тринадцати лет, прижимающую к груди альбом и упаковку карандашей, вероятно, она только что купила это в ближайшем магазинчике.
        - А, Глори! - официант тут же бросился к ней. - Тебе как всегда?
        - Да, Том, - она застенчиво кивнула. - Только чашечку какао… - тут её взгляд остановился на мне. - Вы же… Вы странник!
        - Так и есть, - кивнул я. Не так уж часто попадались реальности, где так быстро узнавали мою суть.
        - А можно я вас нарисую? - она села за соседний столик и тут же раскрыла альбом. - Пожалуйста.
        - Рисуй, конечно, - я не сдержал улыбку. Каждый художник ведь на самом деле хотя бы немного сказочник, и я хотел бы напомнить об этом официанту Тому.
        Тут он поставил перед нами наши напитки, и Глори нетерпеливо переставила чашку так, чтобы иметь возможность сделать глоток, почти не отрываясь от процесса. Том замер между нашими столиками.
        - Вот и сказочница, - кивнул я ему.
        - О, Глори… Одна из немногих, - признал он тихо. - Но её не все здесь любят.
        - Я хотела бы когда-нибудь сбежать из этого мира, - призналась вдруг она.
        - Сбежать? Но он ведь не так уж плох, - и снова во мне проснулось удивление.
        - Может и так, - Глори серьёзно посмотрела на меня. - Вот только иногда кажется и вовсе невыносимым. Тут мало сказок, а я хочу туда…
        - Изменить это можешь ты сама, - возразил я. - Ты - сказочница, рассказывай свои истории, выпускай их, как птиц с руки. И тогда этот мир переменится. Ну а если уж тебя действительно позовёт дорога, значит, мы ещё встретимся.

* * *
        Я смаковал свой кофе, позволяя Глории закончить портрет. Она рисовала старательно и умело, на бумаге, черта за чертой, прорастал мой образ - такой, каким видела меня Глория да и весь этот мир в придачу.
        Между тем разгулялась метель, и теперь за окном танцевали снежинки, обещая сказки и чудеса. Интересно, неужели никто больше этого не видит?
        - Вот и всё, - подняла голову от рисунка Глория. - Посмотрите.
        Я почти не узнал себя, но улыбнулся. Чтобы отобразить меня по-настоящему точно, следовало бы рисовать меня в доме отца.
        - Получилось удачно, - ответил я Глории.
        - Хотите забрать?
        - Нет, оставь себе на память о встрече, пусть потихоньку убеждает тебя, что и здесь случаются сказки.
        - Случаются ли? - она с тоской глянула в окно. - Может, мы разучились их видеть?
        - Всё в твоих руках. Если захочешь, то вспомнишь, как это, - как по мне, в окно как раз стучалась одна из историй, лёгкая, едва заметная, но всё же очень интересная.
        - Спасибо, - Глория пожала плечами и принялась складывать карандаши. - Мне пора, меня заждались дома.
        - Непременно пройди через парк, - посоветовал я.

* * *
        Странный мир или странные те, кто его населяют?
        Покинув кафе, я выбрал улицу, ведущую к окраине города, и теперь медленно брёл по ней, Веселящийся ветер то подталкивал меня, то ударялся в грудь, мешая идти. Моя дверь чудилась мне где-то неподалёку, но я никак не мог точно определить направление, а потому то поворачивал во внезапно возникающие среди снежной круговерти переулки, то выходил на широкий бульвар.
        Неужели никому не было видно, как причудлив этот город, сколько в нём сокрыто тайн? Или они настолько привыкли?
        Новый поворот привёл меня в дворик между высоких зданий, ветер сюда не добрался, потому снежинки спокойно опускались на мостовую, величественно и плавно. Мне и в этом чудилась сказка.
        Я миновал дворик и через арку выбрался на другую улицу, более оживлённую. Люди шли мимо меня, не замечая. Можно было поклясться, что и они не видят сказок, бегущих рядом с ними в снеговой круговерти.
        Усмехнувшись, я наконец заприметил собственную дверь. Что ж, может, всё ещё переменится.

* * *
        Вечером на моей кухне появился мой названый брат, почти ветер, немного ворон. Он поставил на стол рамку с рисунком, с портретом, который нарисовала Глория.
        - Не волнуйся, это копия, - пояснил он.
        - Как там дела со сказками? - спросил я, наливая ему кофе.
        - Сказки похожи на красоту, - заявил он и усмехнулся моему недоумению. - Знаешь ведь, что красоту каждый видит по-своему, иной раз бывает, что мнения просто не могут совпасть. Вот и сказки… Не каждому удаётся их рассмотреть среди рутины. Понимаешь?
        - А сказочников там нет?
        - А сказочники пока ещё не научились правильно смотреть, - он сделал глоток. - Но хотя бы одну ты заставил задуматься.
        - И то хорошо, - я взглянул на портрет. - Любопытно, м.
        - Я тоже об этом подумал, - уловил он. - Вдруг этот портрет окончательно утратит связь с тобой.
        - И что тогда случится?
        - О, тогда… - он заговорщицки подмигнул мне. - Тогда в городе появится первый сказочный герой.
        - Надеюсь, когда-нибудь я смогу с ним поговорить.
        - Когда-нибудь, да, - и мы засмеялись.
        За кухонным окном в июльском жаре плавились, набирая цвет, абрикосы, а в том мире, где бродили неузнанные сказки, пока ещё вовсю царствовала зима.
        185. Мир внутри
        В этой реальности весь день была жара, она душила растения и животных - чуть ускоришь шаг и уже трудно дышать. Ясное небо блистало немного выцветшей синевой, и я бродил под её бледным шатром уже не первый час. Цвела сирень; изредка ветерок расшевеливал душный воздух и приносил с собой сладковатый аромат вперемешку с цветками каштанов.
        Казалось, что я в парке, и в то же время он был таким огромным, что никак не находилось ни единой аллеи, ведущей в город, к которому этот парк должен бы относиться. Я порядком устал и вымотался, не совсем понимая, зачем вообще тут оказался. Внутренний компас молчал в ожидании - моя дверь должна была появиться не так уж скоро.
        Но вот началось: словно огромная волна, налетел шумный порыв, и неизвестно куда подевалась жара. Ветер дул с запада, нёс свежесть, склонял деревья к земле. Лишь одного он не принёс с собой - облаков, готовых пролиться благодатным дождём.
        В парке, в великолепии молодой листвы, пели птицы, но поднявшийся шум заглушал их трели. Поскрипывали высокие старые деревья, молодые легко гнулись до самой земли, а голос ветра напоминал шорох прибоя.
        Солнце по-прежнему сияло с высоты, но ветер разносил повсюду свежесть. Аромат сирени возносился к небу, высокие каштаны роняли бело-розовые цветки, усыпая аллеи. Мир вокруг будто танцевал загадочный вальс.
        Я заметил испуганную стрекозу. Влекомая ветерком, она летела к цветам, но очередной порыв не отпускал её, вновь унося куда-то вдаль. Проводив её взглядом, я вдруг почувствовал толчок в груди. Направление, и повернул на боковую аллею.
        Очень скоро прямо передо мной упала обломленная ветка каштана с пеной цветов среди зелёных листьев. Я потянулся подобрать её, но ветер потащил и подкинул, забрасывая в траву. Увидев и в этом знак, я двинулся следом.
        Ветку относило всё дальше и дальше. Порывы ветра резко сменили направление, налетая теперь с востока. И по этим признакам я угадал, что грань между мирами истончается. Тут же путь мне преградил обрыв.
        Я остановился на вершине отвесной скалы, опускавшейся прямо в зелёную пену молодых каштанов. Взглянув вдаль, я улыбнулся. Там блистало белыми барашками море, на его берегу раскинулся разноцветный яркий городок. Он жил собственной жизнью, прячась в тени под высокими каштанами.
        По широким улицам сновали пёстрые повозки. На мягких лужайках перед домиками резвились дети и собаки. Чуть в отдалении виднелась бухта, образованная синим языком моря, влившимся в берег. На яркой воде покачивались парусники.
        Море всегда привлекало меня, но никакого спуска с обрыва не было, да и я понимал, что на самом деле стою на границе двух миров, и тот, под каштанами, только показывается мне, не ожидая в гости.
        Солнце почти скрылось в пенных волнах, когда я наконец оторвал взгляд от прекрасной картины.

* * *
        Вечером на чай ко мне заглянул один из путников, мы встречались очень редко, в переплетении реальностей наши пути частенько вели в несовпадающих направлениях. Но сегодня он расположился в гостиной и больше молчал, отдыхая, чем что-то рассказывал.
        Сам того не заметив, я поведал ему о последнем путешествии.
        - А тебе не кажется, - начал он вдруг, - что тот мир, с каштанами и морем, говорит тебе о чём-то вполне конкретном?
        - Например?
        - У всех нас есть миры, в которые мы должны вернуться, - пожал он плечами. - Реальности, которым мы что-то задолжали. Разве не так?
        - Я не припоминаю его, - мне пришлось вздохнуть.
        - Подумай ещё?
        - Единственное, что он напоминает мне, так это ненаписанную сказку, - я едва заметно улыбнулся.
        - Так, может быть, пора её написать, - и он подмигнул мне. - А мне время собираться, дверь…
        - Скоро откроется в саду, - кивнул я.
        - Оставайся, я найду дорогу, - и он рассмеялся.

* * *
        В поисках сказки, которая только скользнула рядом и сразу же унеслась с налетевшим с востока ветром, я опять вспоминал парк и клонящиеся к траве ветви, каштановые цветки и аромат сирени. Но ничего из этого не помогало, так что я отложил размышления до лучших времён.
        Ночь толкнулась в окна, но не вошла, оставив меня одного в жёлтом кругу света, и я едва не задремал. Бывает такая сонливость, накатывающая волной, незаметная до тех самых пор, пока не отдаёшься ей полностью. И в этой вот дрёме мне послышался и шум моря, и полузнакомый напев.
        Когда же я мотнул головой, разгоняя сон, всё стихло, но зато я уже понял, о чём была сказка.

* * *
        Поднявшись в кабинет, я долго стоял у стола, не зажигая лампы. В спокойном течении вечера всё было слишком обыденным, не сказочным, пусть я знал, за какую ниточку нужно потянуть, чтобы сказки пришли, начали любопытно заглядывать в глаза и проситься на руки.
        Но только среди этих жаждущих раскрыться историй не было бы той самой. За ней, заблудившейся в парке, нужно было идти.
        Дверь не заставила долго ждать, соткалась из обрывков дремоты, замерцала приглашающе. Я только и успел, что ухватить блокнот и карандаш со стола. Снова оказался я в парке, только уже ночном, ветер спал в кронах, а воздух, пропитанный ароматом сирени, висел неподвижно.
        В этом покое и тишине я увидел силуэты двоих детей. Они шли по аллее молча, иногда озираясь, будто опасались, что кто-то заметит их и остановит. В какой-то миг они свернули с освещённой редкими фонарями плитки и пошли по клумбам, мимо кустов в ту часть парка, что давно уже больше напоминала лес.
        Я словно находился здесь и не здесь, наблюдал за ними и был с ними рядом, но они меня не узнавали, не видели, как и я не мог рассмотреть их лиц.
        Девочка опустилась на колени и подняла ветку каштана, белая пена цветков и сейчас казалась удивительно яркой.
        - Уже недалеко, - сказала она.
        Её спутник, верно, её брат или друг, кивнул.
        Оставив обломанную ветвь, они обогнули кусты и внезапно вышли всё к тому же обрыву, вот только теперь там виднелась тропа.
        - Ну что же, значит, туда! - и девочка первой побежала по ней, ловкая как кошка.
        Я смотрел им вслед и уже знал, что впереди их будет ждать новая дружба и немного боли, сражение с истинным злом и великая победа. Всё это будет в одной лишь сказке, а они, окрылённые, унеслись сейчас в неё - обретать лица, имена, самих себя.
        Я знал теперь каждое слово, и это согревало меня.
        Отсюда мне не было слышно, но море пело, рассказывало и шептало тысячью голосов. У него нашлось бы немало историй для меня. Я взглянул на блокнот и поспешил пройти по тропе.
        Сегодня я всю ночь буду слушать их - морские сказки, протяжные и звонкие, смешные и печальные, даже страшные. И когда я решился, мир, затаившийся под сенью каштанов, принял меня.
        Лишь в тот миг я осознал, что уже не раз бывал здесь, приходил сюда, сидел у костров, бродил в полосе прибоя. Но всегда это было как в первый, как и сейчас.
        Может, мир этот был у меня внутри?
        Но я не стал размышлять, а только открыл блокнот и взял карандаш.
        Слова полились сами собой.
        186. Старше на целых три года
        Сестра всегда говорила, что за парком есть новый мир, но он не верил, он был старше на целых три года и, конечно, лучше разбирался в том, как устроен мир. Каждый день, когда они гуляли по ровным аллейкам или играли на детской площадке, она останавливалась, если налетал порыв ветра, и крепко зажмуривала глаза.
        - Сделай так же, сделай так же, и тогда откроется дверь! - шептала она возбуждённо, стоя к ветру спиной, пока он задорно поднимал её волосы. А старший брат только рассматривал её смешное сморщенное лицо и думал, что никогда-никогда не был таким беззаботным, ведь у него была младшая сестрёнка.
        Он не помнил, каким был до её рождения, не знал, каким мог бы стать без неё.

* * *
        Время неумолимо набирало бег, и вот брат начал ходить в школу и водить сестру в детский сад. По утрам он, сильно важничая, тянул её за руку по парку, а она оглядывалась, словно взглядом выискивала ветер, и обязательно, когда тот наконец-то налетал со спины, замирала.
        - Подожди, подожди, подожди, уже сейчас…
        - Я опоздаю на урок! - твердил брат в ответ, но покорно ждал. Дверь не открывалась, он не опаздывал.

* * *
        А потом и сестра стала школьницей. Они всё так же шли по утрам через парк, но она замирала реже, и порой брат видел в глазах её странную, совершенно не детскую печаль, будто она что-то потеряла там, в парковых аллеях, и никак не могла найти снова.
        Когда ей исполнилось одиннадцать, он с тем же упрямством ходил с ней в школу, пусть многие подначивали из-за неё.
        - Вам не понять, - говорил он на обидные слова. - Она - сестра. Самый родной человек.
        Он не знал, как сестра была за это благодарна.

* * *
        Теперь она замирала не чаще раза в месяц и ничего, совсем ничего не говорила, и он терпеливо ждал, ничего не спрашивая. Этот ритуал будто бы связывал её нынешнюю с той малюткой, и это было отчего-то ужасно важно.

* * *
        Ему исполнилось шестнадцать буквально вчера. Он ещё примеривался к этому возрасту, искал его внутри себя, бесконечно спрашивая, действительно ли каждой клетке его тела стало больше на год, правда ли он почти взрослый, умопомрачительно взрослый. Ей было тринадцать, и она не думала о таких вещах.
        Они брели вместе по парку, был май, и в школу совсем не хотелось.
        Ветер метался по кронам, но она не останавливалась, не открывала ему доверчиво спину, не жмурилась смешно, и брат чувствовал, что это тоже часть взросления, взрослого мира, который внезапно утратил всю привлекательность, что имел буквально вчера.
        - Эй, - позвал он.
        - Что? - сестра глянула на него искоса, грустная и странная, ещё более странная, чем обычно.
        - Подождём ветер?
        - Он не придёт, - пожала она плечами.
        Брат видел, она что-то знает, какую-то истину, которая непостижима ему, хоть он старше на целых три года. Она чувствует то, чего ему не почуять никогда, чего не понять, не коснуться. Как обидно! Почему вдруг ей это доступно?
        - Подождём! - упрямо сказал он.
        - Не здесь, - ухватив его за руку, сестра потащила его за кустарник, к площадке, которую они нашли давным-давно. Там всегда стояла вросшая в землю старая покосившаяся скамейка.
        Сестра сбросила рюкзак на неё и строго взглянула ему в глаза.
        - Если ты смеёшься…
        - Ни капли.
        - Ладно, - она раскинула руки и закрыла глаза. - Ветер, где ты?
        Ветра не было, не было даже в кронах. Он то ли спал, то испугался и убежал. А может, мстил им обоим за то, что они столько раз пренебрегли игрой.
        - Ветер, - прошептала она. И тогда брат решил встать рядом и тоже зажмурился.
        Пусть.
        Можно представить, что он ещё капельку ребёнок и играет в «понарошку». Что он на самом деле не в парке, а…
        Но тут налетел ветер. Забежал со спины, толкнулся.
        - Не открывай глаза! - сказала сестра. - Не открывай ни за что. Пока он не стихнет.
        Ей было тринадцать, ей ещё было легко не открывать, верить, ждать…
        Он смотрел внутрь себя и видел взрослость, удивлялся ей. Откуда она пришла в него и зачем? Не обжилась ещё, но уже таится внутри.
        И тут последний порыв коснулся плеча и исчез.
        - Теперь можно, - разрешила сестра.
        Он открыл глаза.
        Она вся дрожала, так сильно, что он заметил и со своего места. Нахмурившись, он шагнул к ней, но сестра быстро развернулась и выдохнула.
        За их спинами трепетала листьями ветка каштана. Обломилась, наверное, и теперь лежала в траве, никому не нужная - пышные свечи соцветий и зелёные листья.
        Сестра наклонилась к ней.
        - Ключ, - произнесла она медленно.
        - Ключ? - повторил брат, но она ничего не ответила, а только подняла ветку и пошла вперёд, ни о чём не думая.
        Он глянул на два рюкзака, сиротливо прижавшиеся друг к другу на скамейке, но не стал подбирать их. Чёрт с ними! Он поспешил за сестрой, которая с каждым шагом словно становилась всё меньше.
        Может, и он сам становился меньше, когда бежал за ней.
        Отчего-то не получалось догнать. Да ещё и ветер, такой сильный ветер бил прямо в грудь, точно не хотел пустить его дальше.
        Разозлившись, брат рванулся сильнее.
        - Там моя сестра!
        И тогда ветер пропустил его. Догнав, брат схватил её за руку.
        - Ты всё же смог, - удивилась она и ускорила шаг.
        Парк давно должен был кончиться, окольцеваться оградой, прерваться, выпустить их в клубок спутанных между собой улиц. Но нет, ничего такого. Они шли под деревьями, под клёнами, каштанами и дубами, шли и шли, а ветер скакал по ветвям вслед за ними.
        Ветка в руках сестры всё уменьшалась, пока действительно не стала ключом, странным ключом, с бородкой в форме листа каштана. Что такого можно им открыть?
        Но сестра знала, это знание сияло в её глазах, и он снова ощутил себя непривычно, почти обидно. Он же старше на целых три года, откуда же она столько знает! Почему!
        - Перестань, - одёрнула его сестра. - Это неуместно. У всех своё предназначение.
        Разве она всегда была такой?
        - Всегда, - она всё же повернула к нему голову. - Вот наша дверь, видишь?
        Он не видел, но хотел верить, что дверь есть, по-настоящему есть. А даже если её нет, то он последний раз сыграет, последний раз представит, что дверь понарошку.
        Сестра сощурилась, но кивнула:
        - Так пойдёт.
        Сделала шаг вперёд и вставила ключ в воздух. Прямо в воздух. В спину ветру.
        И дверь появилась, создалась вокруг, сплелась из света и листвы.
        Он увидел.
        Сестра повернула ключ трижды и глянула на него вопросительно:
        - Дёрни ручку, мне не хватит сил.
        Почувствовав себя нужным важным, старшим, он потянул дверь на себя, и та послушно открылась, очень мягко, точно только того и ждала.
        В проёме, стоявшем без стен, не принадлежавшем никакому миру и всем мирам, лился свет, совсем летний, яркий и тёплый. Сестра шагнула туда первой, оставив ключ в замке. Он замешкался, но последовал за ней, отчаянно не желая потерять её, такую мудрую младшую сестру, теперь.
        - Вот и мы! - сказала она так, как говорят, когда приходят домой.
        Они стояли на лугу, а двери за спиной не было. Неподалёку бежала река, а под кроной дуба высился дом.
        - Наш дом, - объявил он.
        Мир был другим, но самым родным и настоящим.
        - Наш, - кивнула сестра. - А в том ничего нашего не было. Понимаешь?
        И тогда он вспомнил, что так и есть. Что его похитили, похитили и он ждал свою сестру, свою освободительницу, потому что только она владела ключом. Но ей пришлось постараться, чтобы спасти его - прийти младенцем, вырасти, вспомнить правила.
        - Какая же ты…
        - Но ведь ты - брат, - она пожала плечами. - Так и должно быть.
        А затем зашагала к дому.
        Ей здесь было семнадцать лет, семь тысяч лет, двадцать восемь веков… Он не знал сколько. Но всё равно был старше на целых три года.
        187. Белый шарф
        На углу уютной тихой улочки стояла старая кофейня. В городке не было ни одного жителя, кто хотя бы раз не заглядывал в неё. Аромат сдобы, пряников и свежесваренного кофе так и манил к себе. По заведённой традиции перед началом рабочего дня каждый живущий поблизости приходил выпить хотя бы чашечку. Неизменный распорядок дня успокаивал, и какие бы события ни происходили вокруг, все помнили о том, что свой утренний кофе они будут пить всё в том же славном покое.
        Кто-то метко окрестил кофейню душой города. И действительно, здесь было так легко помириться или найти решения даже очень сложных проблем. Какие бы потрясения ни ждали впереди, кофейня всегда рада угостить имбирным кофе.
        Вечерами сюда забредали влюблённые парочки, здесь говорились первые слова любви, а порой разбивались сердца, создавались новые и рассыпались старые союзы.
        Прекрасное было место, что и говорить. И, пожалуй, у любого, жившего в городе достаточно долго, складывалась собственная история, тесно связанная с этой кофейней.

* * *
        Как-то к одному почтенному семейству приехала дальняя родственница. Она осталась сиротой, и ей больше некуда было податься. Дядюшка и тётушка с радостью приютили её у себя, своих детей у них не было, и обрести пусть уже взрослую дочь на склоне лет показалось им сродни чуду. Девушка была хорошо воспитана, красива и умна, она быстро нашла себе подработку в чудном маленьком книжном магазинчике неподалёку от кофейни. И, конечно же, теперь её утро начиналось с имбирного кофе.

* * *
        В город пришла осень, ещё тёплое сентябрьское солнце каждый день дарило жителям улыбку, редкие пока золотые листья расцвечивали зелень парков, а воздух стал удивительно свеж.
        Утром Инэс шла на работу в любимый магазинчик, кутаясь в белый шарф, лёгкий и воздушный. Она сама вязала его летом, когда выдавались тихие, спокойные часы.
        Несмотря на ранний час, в кофейне оказалось немало народу. Инэс заняла столик у окна, отпила немного кофе. В этом городке жизнь текла так спокойно и неспешно, как будто людям всегда и на всё хватало времени.
        Инэс пока не привыкла к такому. Ей казалось, что в ней сразу признают чужачку, и это немного смущало. Не то чтобы к чужакам тут относились хуже, скорее, с мягкой снисходительностью, но это и задевало! Люди здесь действительно были лучше, спокойнее, терпимее. Инэс переживала, что на их фоне кажется торопливой и глупой.
        За этими размышлениями она едва не забыла о времени и, спохватившись, оставила несколько монет на столике, выбежав из кафе как можно скорее. Она очень не любила опаздывать.
        Белый вязаный шарф так и остался висеть на спинке стула.

* * *
        В магазинчике Инэс уже поджидал хозяин, господин Эванс. Он ничем не намекнул, что она опоздала, но заметил:
        - А где же твой шарф?
        - Ох, - опечалилась Инэс. - Должно быть, я забыла его в кафе.
        - М… - Эванс усмехнулся. - Ты ведь в городе недавно?
        - Да.
        - Тогда откуда бы тебе знать, - господин Эванс присел на стул у кассы и кивнул ей на пуф для покупателей, что любили пролистывать книги перед покупкой.
        Инэс послушно села.
        - Кофейня - неспроста одно из самых излюбленных мест горожан, - начал он, чуть лукаво поглядывая на неё. - Она ведь и тебе уже по сердцу, так?
        - Конечно, - кивнула Инэс, с нетерпением ожидая продолжения, ведь господин Эванс знал о городе немало сказочных историй.
        - Она находится в доме, который первым был выстроен на этой земле, дал начало всему городу, - улыбнулся он. - Я мог бы рассказать тебе, какие здания появились чуть позже, как зарождались улицы и переулки. Как-нибудь, я сделаю это…
        - Так что же кофейня? - поторопила Инэс, любопытство разыгралось не на шутку.
        - Изначально там не было никакой кофейни, - смилостивился он. - В то здании поселились первые несколько семей. Ты же помнишь, оно немаленькое. Впрочем, со временем оно ещё и перестраивалось несколько раз. Так вот, когда город стал немного побольше, и появилось маленькое кафе, расположилось прямиком на веранде. Тот домашний уют и остался в стенах кофейни навсегда.
        Инэс улыбнулась:
        - Очень мило, - ей хотелось добавить, что рассказ ну никак не относится к тому, что она позабыла шарф, пока допивала кофе, но господин Эванс приложил палец к губам.
        - История только началась, милая моя, - он заговорщицки подмигнул Инэс. - В той семье младшей была Лара. Она была хорошей девочкой, только с самого рождения очень болезненной. Все любили её, но понимали, что смерть буквально ходит за ней по пятам. Времена тогда были суровыми, ты и сама понимаешь. Заболеть маленькому ребёнку ничего не стоило. Лару же от малейшего зябкого ветра бросало в дрожь.
        - Бедная крошка, - Инэс стало искренне жаль малютку.
        - Да, так-то оно и было, - вздохнул Эванс. - Однажды Лара заболела пневмонией и умерла, - он развёл руками. - Что поделать, такова жизнь. Как бы это ни было печально, но малютка Лара не смогла выжить в том суровом мире.
        Он помолчал немного, собираясь с мыслями.
        - Прошёл год с её смерти. Кто-то из постоянных посетителей забыл на столике у окна перчатки. Хозяйка кафе, мать Лары, прибрала их за стойку, чтобы отдать на следующий день, а после полуночи услышала голос Лары. Она никак не могла ошибиться! Какая мать не узнает голоса своего дитя? Спустившись, она увидела Лару сидящей на стойке с перчатками в руках. Лара - прозрачная и невесомая - жаловалась на холод и очень просила оставить ей перчатки… - он посмотрел Инэс в лицо, но не дал ей возразить. - В тот раз призраку пришлось вернуть перчатки хозяину. Так и повелось, порой Ларе нравится какая-то вещь, она приходит и просит отдать ей это. Не все соглашаются.
        - Небыль, господин Эванс, - Инэс покачала головой. - Спасибо за чудесную сказку.
        - Ну, моя милая, зайди-ка вечером в кафе и посиди там до полуночи, - посоветовал он.

* * *
        Инэс весь день нет-нет, а возвращалась к этой истории, вечером ей не терпелось умчаться в кафе. Она понимала, что не опросит шарф и досидит до полуночи, хотя бы из упрямства и желания доказать, что господин Эванс подшутил над ней.
        Она заказала кофе с имбирным печеньем и тихонько смаковала его, рассматривая жителей города. Порой Инэс ловила себя на мысли, что они кажутся ей вымышленными. Слишком добродушными, слишком спокойными, лишёнными всякого лицемерия, чересчур улыбчивыми и открытыми. Там, где она жила прежде, ей не встречались такие люди. Все жители здесь как будто бы оставались немного детьми. Не исключено, что они искренне верят в призрак девочки Лары, списывая на неё собственную забывчивость.

* * *
        Инэс не заметила, как вечер перешёл в ночь. Посетители почти разошлись, уставшая за день официантка заботливо начищала ложечки, напевая себе под нос. Никто не сделал Инэс замечания, хотя скоро она осталась совсем одна. Кто-то выключил свет в зале кофейни, оставив лампу только над столом Инэс.
        Сейчас здесь стало ещё уютнее, чем при свете дня. Всё словно уменьшилось, превратилось в сказочное, в картинки из детской книжки. Инэс очарованно рассматривала мельчайшие детали. Как же всё-таки чудесно тут всё устроено!
        Вот кто-то из персонала осторожно подвигает стулья к столикам, а с кухни доносится мурлыканье повара. Над стойкой тоже горят небольшие лампы, бросая блики на стеклянные фужеры…
        И вдруг Инэс чуть не ахнула!
        Салфетницу у соседнего столика поправляла маленькая девочка, на плечах которой лежал пушистый вязаный шарф, такой белый и яркий в полумраке кафе. Тот самый шарф, что ещё утром грел плечи самой Инэс!
        Девочка заметила её и робко приблизилась. Теперь Инэс видела, что она полупрозрачна, ничуть не из плоти и крови.
        - Твой шарф, - прошептала призрак, или Инэс только почудилось, что прошептала. - Если хочешь, я верну его тебе… Тут так холодно, холодно…
        - Лара, здравствуй, - ответила Инэс, сама не ожидая от себя этого.
        - Я не люблю холод, - продолжила та.
        - Оставь шарф себе, - Инэс приветливо улыбнулась ей. - Я свяжу себе другой.
        - Спасибо, спасибо тебе, Инэс, - Лара поднялась к самому потолку, лёгкая, точно пёрышко. - Теперь я согреюсь, - и она исчезла, как и положено призраку.
        Инэс окликнула официантку и расплатилась по счёту.
        Ей стало так хорошо и спокойно на душе, она так радовалась за Лару!

* * *
        Следующим утром Инэс снова пришла в кафе перед работой. Ей больше не казалось, будто она тут чужая. И ей совсем не жаль было подарить призрачной Ларе шарфик!
        188. Мир, где слушают кошек
        «Госпожа кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновника пятого ранга…»
        Заголовок статьи, которая ещё пять лет назад украсила бы первую полосу, сегодня скромно умещался на пятой. Йохан отложил газету и задумался.
        Как стремительно летит время! Не так давно он, подающий надежды государственный служащий, и подумать бы не мог, что будет уволен из-за… кошки. А за семь лет до сегодняшнего дня, прочти он подобный заголовок, подумал бы, что в газете неуместно шутят.
        Но времена меняются, и, как сказал пророк Иртара: «Перемены говорят о приближающемся Конце и великом Начале».
        В королевстве Артаракса научились слушать кошек. Как уж так вышло и обошлось ли без магии, что встречалась прежде чересчур редко, никто сказать не сумел бы. Но однажды, ещё при дворе королевы Атанаши Пятой появился учёный муж, который поведал ей в приватной беседе, что умеет слушать и понимать кошек. И знает, что те вовсе не безмозглые создания и имеют немало полезных мыслей, которые могли бы помочь процветанию королевства.
        Надо сказать, Артаракса как государство весьма уступало соседям. Экономика была нестабильной, чиновники проворовались в пух и прах, а королева едва могла без слёз заглядывать в отчёты казначея. Предложение послушать кошек она встретила без энтузиазма, но это было хоть какое-то развлечение среди серых будней.
        Дворцовый кот Феникс стал первым испытуемым. Учёный муж, чьё имя королева забыла в первую же секунду, продемонстрировал небольшую клипсу, которую со всей осторожностью закрепил на ушке животного.
        И Феликс заговорил по-человечески.
        Первые его слова оказались далеко нелестными, кот, не стесняясь в выражениях, высказал своё мнение на счёт каждого из слуг, поимённо перечислил всех, кто как-либо был замешан в хищении государственной собственности, и недвусмысленно описал, что следует проделать с большинством министров. Королева выслушала его с живым интересом, осмотрела клипсу и сообразила, что это действительно не какое-либо передающее устройство. Заинтересовавшись, всем ли кошкам можно дать такое же право голоса, Атанаши позволила учёному мужу продолжать свои изыскания.
        Спустя несколько месяцев все дворцовые кошки говорили, и говорили они без умолку. И королева не позволяла заставить их молчать. Имея отличный от человеческого разум, неподкупные никакими деньгами, кошки скоро стали идеальными государственными работниками. Так Йохан постепенно был смещён с важной должности в писари - ведь умные кошачьи с трудом овладевали письмом из-за строения лап, а затем и вовсе уволен - когда кошки освоили новомодные диктофоны.

* * *
        Йохан раскурил трубку и подошёл к окну, новый день был в самом разгаре, а ему опять предстояло проскучать его дома. Скромное пособие помогало сводить концы с концами, но воспоминания о том, что он мог раньше себе позволить, терзали сердце. Да, он не сказал бы, что без кошек жилось лучше. По крайней мере, королевство в целом страдало много сильнее. Но лично он предпочёл бы вернуть тварям бессловесность.
        - Что, опять бездельничаем? - голос был сварливо-ироничным.
        - Чтоб ваша братия пропала, - выругался Йохан беззлобно.
        - Ты хам, - парировал голос. В центр комнаты вышла чёрная кошка с чуть поседевшими кисточками на ушах. - Мне сегодня на службу к вечеру. Не отвезёшь ли меня?
        - Кси, - Йохан повернулся и посмотрел на кошку. - Ты хоть помнишь, что эту несчастную клипсу тебе подарил я?
        - Мне бы выдали её и так, - Кси демонстративно начала умываться. - Ты же знаешь, я хромаю на заднюю лапу. Отвези меня на службу.
        - Отвезу, - вздохнул Йохан. - Знал бы я, что стану кошачьим извозчиком.
        - Почётная должность, между прочим, - Кси фыркнула в усы.
        Йохан ничего не ответил.

* * *
        Он привёз Кси на службу и на руках внёс в кабинет. Иногда он чувствовал - кошке не хватает прежней жизни, когда её держали на коленях, а всех забот было - вовремя потребовать еды и уютно мурчать, лёжа на одеяле.
        - Тебе не кажется, Кси, что вы начинаете очеловечиваться? - Йохан присел в кресло для посетителей.
        - Мр? - Кси потянулась, выражая таким образом недоумение. - Вряд ли мы будем такими же, как люди, хоть когда-нибудь.
        - Ну… - Йохан не договорил, махнув рукой. - Кто вас знает, кошек.
        - Благодарю, что довёз меня. Могу, кстати, предложить тебе постоянную работу, - Кси не торопясь, обнюхала бумаги на столе. - У меня сегодня не так много неотложных дел, могу отвести тебя в отдел кадров.
        - Что за должность? - Йохан чуть оживился.
        - Распечатка для людей, видишь ли, нам-то печать без надобности.
        - Да уж… - Йохан пожал плечами. - Ну уж лучше, чем совсем ничего.

* * *
        Кси устроила всё быстро, и Йохан отправился домой с уверенностью, что с завтрашнего утра приступает к работе.
        Решив лечь пораньше, Йохан даже не стал дожидаться возвращения Кси со службы, её должен был привезти специальный трамвай.

* * *
        Проснулся Йохан в кресле у окна, на коленях, при попытке подняться, зашуршала газета. Йохан машинально поднёс к глазам развёрнутую полосу.
        «Госпожа Кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновника пятого ранга. Маракеш Кошка отслужила короне пятнадцать лет…»
        Рядом со статьёй расположилась и незамысловатая фотография госпожи Маракеш Кошка, статной седой женщины с тяжёлой челюстью и маленькими глазками. Йохан отложил газету на столик у кресла и встал, потягиваясь.
        - Приснится же такой бред, - вздохнул он.
        - Мр? - услышав голос хозяина, чёрная кошка вышла на середину комнаты.
        - Эй, Кси, пора завтракать, что ли… - Йохан двинулся на кухню, а кошка помчалась за ним, не уставая мурчать и путаться под ногами…

* * *
        Дорассказав мне историю, она откинулась на спинку стула, ожидая реакцию.
        - А жаль, что это был лишь сон, - усмехнулся я. - Кошкам порой стоит говорить. И рассказывать.
        - Всё-то ты знаешь, - она фыркнула. - Но история ведь не даёт однозначного ответа, что именно является сном.
        - Верно подмечено, - я улыбнулся. - К тому же мы оба знаем, что…
        - Тс-с! - строго сказала она. - Мы знаем, но не стоит так часто говорить об этом в мирах, которые к тому не готовы.
        - Это ведь перекрёсток, - возразил я. - Здесь может происходить что угодно.
        Она всё же не расслабилась ничуть.
        - Странники всегда чересчур беззаботны. Чуть что, и они уже оказываются в ином мире. А мне вот такого не сделать.
        - Не прибедняйся, сюда же добралась.
        Она окинула меня презрительным взглядом.
        - В любом случае, мне пора, - она чуть склонила остроухую голову. - Встретимся как-нибудь.
        - Обязательно, - кивнул я ей, делая вид, что верю - она ни капли не странница. - Обязательно встретимся, Кси.
        Чуть прихрамывая, кошка гордо прошагала к двери.
        Я же всё ещё раздумывал, в каком на самом деле мире застрял Йохан. В том, где его Кси умела только мурчать, или в том, где могла болтать с ним часами.
        А уж в том, что мир, где очень внимательно слушают кошек, существует, у мен не было ни малейших сомнений. В конце концов я уже успел повидать немало кошачьих, которые явно произошли оттуда.
        189. Весна
        Тишина и каскад лавандового, лилового, сиреневого и фиолетового. Уснув на ладонях весны, город и сам превратился в сон, в мягкость утра, когда пробуждение всё не наступает, бесконечно тянется блаженная дремота. Небо стремительно набирало цвет, становилось всё глубже, всё более синим, и каждое дерево, замершее в безветрии, окуталось цветочной дымкой.
        Вот бы пройти здесь, выбрать дверь, что приведёт на пустую улочку, где воздух стал ароматом, сладко-свежим, невесомым…
        Я отступил от прозрачной сферы, пока она не затянула меня в себя. Весенний мир переливался и манил по-прежнему сильно. Он был такой сочный и такой нежный разом.
        - Это же твоя весна, - за моей спиной возникла утончённая до остроты, ясноглазая и светловолосая Королева мечей. - Вглядись!
        - Хочешь сказать, я сам оставил всю эту сирень, все эти магнолии, всё это кружение белого и пурпура? - я поманил сферу пальцем, и снова она обошла меня по широкому кругу, зависая перед глазами.
        - Да, - Королева мечей чуть наклонилась. Она была удивительно высокой, почти непомерно высокой.
        - Когда же это я успел? - но я не мог не поверить. Королева мечей не лгала никогда, совсем никогда. Ей без надобности что-то придумывать.
        - Вспомнить день не так-то просто, - задумавшись, она оперлась на стол. - Мир сложился не сам по себе, а может, он уже существовал, но, капля за каплей, ты оживил его и влил своих представлений… О весне, полагаю.
        - Нет, - возразил я и даже нахмурился, стремясь уловить, что именно живёт в этой сфере, полной лавандовых переливов. - Вот так выглядит весенняя тишина.
        - Тебе виднее, - Королева склонила голову к плечу. - Почему ты не хочешь войти туда?
        И я всё-таки шагнул внутрь.

* * *
        Весна, аромат, высоченные деревья, только напоминавшие магнолии. Всё здесь только напоминало что-то знакомое, а само по себе было полнее, красивее, интереснее. Или это где-то в других реальностях и вероятностях оставались только копии, напоминания и отражения?
        Я шёл по просторным проспектам и сворачивал в узенькие проулки, я замирал на перекрёстках и открывал калитки в сады у домов. Недолго я простоял на площади, бегом домчался до парка, а там прислонился щекой к коре одного из деревьев, распустивших каскады цветов до самой земли.
        Может, я в чём-то и сотворил этот мир, а возможно, не прикасался к нему вовсе, но он принимал меня и радовался мне.
        Только больше я никого не встречал, совершенно нигде. Всё так же лился утренний свет да очень редко проносился порыв ветра, тревожа ароматы.
        - Нет-нет, ты здесь не одинок, - напомнила о себе Королева мечей. - Здесь каждому страннику выпадает возможность посмотреть на город вот так.
        - И где тогда жители? - поинтересовался я мысленно, зная, что меня непременно услышат.
        - Они в своих отражениях этого городка, - Королева усмехнулась.
        - Потому не каждому досталась прелесть весны? - я постарался тут же представить, каким ещё бывает этот город, но не сумел.
        - Так и есть, так и есть, - она была довольна.
        - Отчего же тогда у меня здесь совсем не осень?
        - Ты слишком привык считать себя осенним, да и август в твоём мире чересчур близко. Ещё набродишься по золотым аллеям, - она чуть заметно укоряла меня, и я согласился, пусть не сказал об этом.
        Осень внутри меня иногда должна была отступать, хоть немного, хоть капельку.

* * *
        Я бродил так долго, что лиловый, лавандовый, фиолетовый влились в меня и потекли внутри спокойствием. Закрывая глаза, я видел каскады цветов, я растворялся в них и почти летел, чтобы, подняв веки, обнаружить себя в самом центре парка.
        Меня больше не тревожила Королева мечей, я словно пытался вместить в себя весну.

* * *
        Прогулка по любой реальности должна приходить к концу, но этот мир, лишённый временных рамок, застывший в солнечном свете раннего весеннего утра, не желал отпускать, хоть и не держал. Я кружил по нему, и кружил, и кружил, сознавая, что так всё равно не отыщу дверь.
        Однако в какой-то миг сердце сбилось с такта, и благодаря этому я выбрал дорогу. Улица шла под уклон, а вскоре стала уже, ещё уже, пока не превратилась в тропу. По обеим сторонам от дороги лавандовым покрывалом колыхались ветви, на которых было так много цветов, что если бы все они одновременно опали, я стоял бы по пояс в цветочном сугробе.
        Не было ветра, лепестки оставались на месте, не боясь облететь, а я шёл, всё ускоряя шаг. Улочка чуть петляла, так что всякий раз не получалось посмотреть, что же там у неё в конце, а я чуял, что тот близко.
        Последний поворот оказался даже очень крутым. Улица обратилась тупиком, её перегородила белая стена, в центре которой стояла крашеная в фиолетовый дверь.

* * *
        Вот и выход.
        Рванув дверь на себя, что было сил, я увидел в проёме знакомую тьму путей между мирами, но всё же оглянулся - запомнить получше удивительный весенний мир, полный тишины, покоя, цветов.
        И перешёл порог, закрыв глаза.

* * *
        Королева мечей ждала меня в гостиной, играя в карты с Королём пентаклей. Они подняли на меня такие разные взгляды, улыбнулись очень непохожими улыбками.
        - Твоя весна, - Королева мечей бросила на стол даму крест.
        - Хочешь, она всегда будет где-то рядом? - уточнил Король пентаклей и добавил: - Бита! - укладывая поверх туза.
        У них в руках осталось по две карты, а в колоде ни одной.
        - Весна и так всегда близко, - я опустился на стоявший поодаль диванчик, а сфера, полная весеннего аромата, зависла над плечом.
        - Разве она бывает лишней? - Королева мечей отбила обе карты - двух валетов.
        - Ничья, - отвернулся Король пентаклей.
        Я же оглянулся на сферу. Бывает ли весна лишней? Наверняка нет.

* * *
        С той поры мир с весной внутри остался жить у меня. Иногда он парил в гостиной, иногда замирал над изголовьем моей кровати, а порой летал по саду. Моя личная, совсем крохотная весна, в которой было столько сиреневых и лиловатых оттенков, столько лавандовых и пурпурных, что иногда я засматривался именно на них, забывая обо всём.
        Дремлющий на ладонях утра городок ждал меня терпеливо и с затаённой нежностью каждый день. Пока однажды я не понял самого главного. Похоже, Королева мечей об этом и собиралась мне сказать, но ей-то гораздо приятнее играть в загадки.
        Весна не нуждалась в том, чтобы жить в кажущейся хрустальной сфере, чтобы ловить блики, привлекая внимание. Она должна была остаться внутри меня, как некогда я побывал внутри неё. В тот миг, когда я осознал эту простую вещь, сфера лопнула, обдав меня брызгами и сразу уходя глубоко-глубоко.

* * *
        Я открыл глаза.
        Я лежал на полу в гостиной.
        В сердце моём жила весна.
        190. Что внутри
        Я не пытался сосчитать миров, в которых успел побывать, их уже стало слишком много, и мне отчаянно не хотелось, чтобы «слишком» превратилось в «чересчур». Тончайшая грань между этими двумя понятиями для странников имела особенный смысл.
        Однако дорога не уставала меня удивлять.

* * *
        Этим утром я проснулся не от света, как то бывало, а от… темноты. Шторы оказались задёрнуты так плотно, прилегали друг к другу так сильно, что даже малейший лучик солнечного света не имел никаких шансов пробиться сюда. Пришлось подняться с постели и подойти к окну, чтобы развести в разные стороны полотнища ткани.
        В комнате со вчерашнего вечера ничего не изменилось, кроме этих самых штор. Ещё день назад они были полупрозрачными - лишь наброшенная органза, искрящаяся, едва поймает самый скромный лучик света, теперь же я даже не сумел узнать, что именно за ткань лилась с карниза.
        Нахмурившись, я раздвинул гардины, ожидая обнаружить за стеклом привычный городской вид, быть может, хмурое небо, но вместо того моему взгляду открылся горный ландшафт, чуть окутанный туманной дымкой.
        Небо было высоким и белым, плотно застланное облаками, сквозь него более светлым пятном прорисовывалось солнце. Горы поросли хвойным лесом, но точно их очертаний отсюда оказалось не разобрать.
        Мне раньше не случалось путешествовать вместе с домом, потому-то я огляделся ещё раз, много пристальнее, однако дом был совершенно точно мой, только шторы изменились. Впрочем, этакие штуки он мог проворачивать и раньше.
        Я спустился на кухню и поставил чайник. Тут окно оставалось открытым, и холодный горный воздух, настолько влажный и ощутимый, точно им запросто можно напиться, обнял меня и закружил голову. Заварив прямо в чашке, я уселся на подоконнике и глянул вниз. Дом замер на краешке скалы, под ним падали вниз отвесные стены ущелья.
        Если б только у меня были крылья, я бы прыгнул прямо отсюда, чтобы поймать поток ветра и взмыть к белёсому своду небес…

* * *
        Постепенно облака разошлись, открывая синь, спрятался в чащу леса туман, и удивительная чёткость воздуха позволила рассмотреть, как далеко расстилаются горы, как по их склонам пробираются узкие горные речки, как скалы уступают тёмной зелени лесов, а чуть выше покрываются искрящимся снегом.
        Мир этот нравился мне всё больше.
        Оставив недопитый чай, я вышел на крыльцо и увидел, что прямо от него бежит едва заметная тропка. Точно приглашение. Двигаться по ней оказалось так хорошо и удобно, точно я ходил здесь уже не раз и не два.
        И только это меня и насторожило. Я успел порядочно отойти, когда замер и вгляделся в окружающую реальность.
        Уже было не рассмотреть дома, но я вдруг задумался, а был ли в моей спальне балкон? Тот балкон, что однажды весной вырос, заставив и весь дом измениться изнутри и снаружи? Мой ли на самом деле это был дом, или только очень похожее место?
        Однако странники не поворачивают назад, когда дорога зовёт двигаться вперёд. И я не стал. Даже не оглянулся, а только ускорил шаг. Иногда приходилось карабкаться или прыгать с обломка скалы на другой, но вообще тропа оказалась крепкой и ничуть не норовила обмануть.

* * *
        Стоило завернуть за выступающий каменный клык, как я оказался среди низеньких сосен, цепляющихся за камни узловатыми корнями. Среди них я заметил мужчину. Тяжёлый плащ у него был оторочен мехом.
        - А вот и ты, - заметил он меня.
        И в тот самый миг я узнал в нём себя, разве что немногим старше или… Это неуловимая разница в нас не поддавалась описанию. Наши волосы были сходной длины и отливали алым в солнечных лучах, мы смотрели одинаковыми глазами и не уступали друг другу шириной плеч.
        Но он - не был мной.
        Я - не являлся им.
        Он всматривался в меня спокойно, и я тоже чуть расслабился. Теперь стало ясно, и что такое случилось с домом.
        - Я мечтал встретить тебя, Шаман, - подошёл он ближе.
        - Так ты Охотник, - наконец я сумел улыбнуться. - А кто есть ещё?
        - Не Шаману ли положено знать об этом? - удивился он.
        Но я задавал вопрос самому себе, а не ему, потому только молча повернулся на север, чтобы увидеть, как среди сосен появляется Воин. Охотник перевёл взгляд в том же направлении и кивнул, осознав, зачем я спросил.
        Не прошло и минуты, как рядом с нами встали такие схожие и такие отличные от нас - Воин, Маг, Пират и другие… Их оказалось так много.
        - Зачем ты собрал нас? - поинтересовался Певец. Он единственный стоял на пронизывающем ветру в столь лёгких одеждах, будто его призвали из краёв, где не кончается лето.
        - Хотел посмотреть, верно ли выбрал путь, - Охотник вздохнул. - И всё же не понимаю. - Первым пришёл Странник, но он - Шаман…
        - Шаман - это все мы, - пояснил Воин. - Странно, что ты не знал этого.
        - Шаману я даю всего себя, - добавил Маг. - А он всё равно остаётся неизмеримо больше.
        - Что на самом деле тревожит тебя? - повернулся к Охотнику. - Эти горы говорят о тебе больше, чем ты можешь представить. Они приняли тебя безгранично, а значит, ты - Охотник. Это твой ключ.
        - Меня манят дороги… - ответил он, чуть погодя.
        Я взглянул на ладони, где сейчас почти не было шрамов. Нахмурился, проследив мой взгляд, Маг.
        - Моя вина, - тихо выдохнул я.
        Теперь все они смотрели на меня пристально и оценивающе.
        - Не вина, - возразил Воин. В нём жила иная мудрость, та, что скрывается в стали и привкусе крови. - Нет, ты лишь перестал думать о себе. Щедро поил миры кровью.
        - Так и есть.
        - Что-то внутри тебя, - он поставил ладонь напротив сердца. - Горечь и боль, которую ты отверг, но пригрел.
        Мы смотрели друг другу в глаза. Я смотрел в себя через него. Там, внутри пряталась дверь.
        Кто-то обнял меня за плечи, кто-то подошёл ближе. Мы стояли минуту вместе, а после я остался один. Ни Воином, ни Охотником, ни Магом… Странником с ножом Шамана в руке.

* * *
        Мой дом ждал меня. Город обступил его и обнимал бережно, сжимая жемчужину моего сада, как раковина удерживает драгоценный перламутр. Я ступил на крыльцо, тронул дверь, но не вошёл, испытав вдруг странное, почти не поддающееся объяснению чувство.
        Кто-то стоял позади.
        Охотник!
        - Зачем ты пришёл за мной? - спросил я, обернувшись.
        - Дорога пустила меня.
        - Значит, в тебе всё же растёт зерно странника, - я коснулся его плеча. - Может, мы не так уж похожи?
        - Мы одно и нет, - он усмехнулся. - И это непонятно. Но я разберусь.
        - Сейчас откроется дверь, иди, - пропустил я его вперёд.

* * *
        Он канул в сумрак нового мира и двинулся путём, что позвал его. Я же вернулся в дом и сел у камина, задумавшись.
        Мои ладони саднило. Наверное, все они, все они когда-нибудь станут Странниками, больше не будут мной. И это… Разве плохо?
        Прислушавшись, я различил голос мага:
        - Не забудь о том, что там. Внутри.
        Я помнил.
        Такое нельзя забыть.
        191-192. Патрик
        Городской театр отметил век рядом значительных премьер и… потерей одного из лучших сотрудников, чья работа, быть может, не была особенно понятна и заметна зрителю. Однако спектакли неминуемо потеряли бы яркость и красоту, если бы никого не нашлось на замену.
        Ушёл костюмер.
        Сезон выдался бурным, но уговорить старика Дика остаться до конца не вышло и никто другой не рвался занять его должность. Странно ли это? Да, только театр ведь и сам по себе - место, переполненное мистикой, а уж когда у него за плечами сотня лет…
        Труппа и все работники буквально с ног сбились, разыскивая хоть кого-нибудь на вакантную должность. Так прошла целая неделя: в отчаянных поисках и переговорах, которые не обошлись без флирта и даже лёгкого шантажа. А ведь спектакли продолжались, и ежедневно происходило волшебное действо! Костюмы же некому было привести в порядок, что приводило в ужас и владельца театра, и всех, кто был вхож в этот дивный мир…

* * *
        Зимний день едва начался, солнце пряталось в тучи, никто не спешил гасить городские фонари, хоть и близилось десять утра. Здание театра, укутанное ночной метелью в белый плед, додрёмывало, впустив только владельца и уборщиков. На крыльце стоял дворник, опираясь на лопату для уборки снега и меланхолично рассматривая занесённую площадь.
        Он первый и увидел высокого и стройного юношу, одетого будто не по сезону в тёмное пальто, сидящее плотно по фигуре. Юный франт не испугался сугробов и прошёл прямиком к дверям, не удостоив дворника взглядом. Впрочем, тот был такому раскладу рад - в юноше чудилось ему что-то недоброе.
        Не прошло и десяти минут, как этот же юноша постучал к владельцу. При себе у него было несколько рекомендательных писем, но владелец почти не вчитывался в них. Хватало и того, что юноша сам вызвался стать костюмером. Чёрт с ним, откуда бы он ни был! Пусть он оказался рыж и зеленоглаз и носил высокий цилиндр! Главное, что он приступал к обязанностям в тот же день, что пришёл.
        Нельзя было не отдать ему должное, в своей работе он не знал равных. И никто не задумался, как только у него всё это получается. Приятен в общении и хорош собой, Патрик - а так его и звали - не чурался задержаться допоздна, чтобы поправить ленты на платье главной героини, отгладить фрак или накрахмалить сорочку. Он творил чудеса, возвращая к жизни старые костюмы и изобретая новые.
        Мягкий с актёрами, он сразу пришёлся им по вкусу и вскоре казался им своим, будто и не работал никогда в этом театре никакой другой костюмер.

* * *
        Беатрис пришла в театр недавно и пока что не получила ни одной первой роли. Не то чтобы она не была талантлива или умна, но чего-то ей всерьёз недоставало, так что она прозябала на заднем плане и с завистью провожала глазами приму - Алексию, чьи золотые волосы во многих спектаклях не требовалось прятать под парик.
        Патрика Беатрис полюбила с первого взгляда. Чего только она ни делала, чтобы обратить на себя его внимание! Вот только ничего не работало, никакие уловки не приносили результата. Не утешало её и то, что Патрик не смотрел ни на кого из актрис, будто был уже женат - и то на своей работе.
        Поначалу сердцем Беатрис завладело отчаяние, а затем она воспылала жаждой мести, как это и водится у натур крайне романтичных, но неглубоких. Ей долго ничего не приходило в голову, пока однажды она не затаилась в подсобке. Подождав, когда все до последнего разойдутся, она вытащила портновские ножницы и углубилась в ряды костюмов, ждавших завтрашний спектакль.
        Платье, в котором вечером должна была блистать главная героиня, висело чуть в стороне, и Беатрис принялась кромсать его с особенным рвением. Так она сразу высказывала все чувства и к Патрику, и к извечной сопернице! О, сколько забот свалится ему на голову, о, как же Алексия будет вопить! Может, даже сорвёт голос!
        Так, вылив весь накопившийся яд на ни в чём не повинную вещь, Беатрис совершенно счастливая ушла домой. Она не подумала, что её преступление кто-то видел. А между тем Патрик никогда не покидал театра вместе с остальной труппой…

* * *
        Беатрис предвкушала большущий переполох, и это согревало ей сердце. Появившись в театре, она всё ждала и ждала, когда же начнётся крик и беготня, но всё шло как обычно.
        Короткая репетиция, грим… А вот и костюмы.
        Никаких изменений! И Алексия прошла в том самом платье за кулисы, готовясь к выходу на сцену. Будто и не было ночи, не было ни одного порывистого жеста, ни разу не сомкнулись ножницы на тонкой парче.
        Алексия едва взглянула в её сторону, а Патрик… Патрик занимался работой, не замечая Беатрис, как и раньше.

* * *
        Теперь Беатрис не могла отступиться. Она долго размышляла над тем, как внести в этот порядок частицу хаоса. Нельзя было остановиться лишь на одном платье, нет! Теперь она выждала несколько дней и кинулась рвать, резать, втаптывать в землю костюмы всей труппы.
        Отглаженные и чистые, те беззвучно кричали, пока она сокрушала их и - через них - Патрика, которого любила с таким отчаяньем, и Алексию, которую не могла терпеть ни секунды.
        Беатрис была уверена, что теперь-то Патрику ни за что не отвертеться. Теперь-то будет сорван спектакль - и всё по его вине!

* * *
        Однако стоило ей прийти на очередную репетицию, что была уже на следующий день, как сердце её отчаянно забилось. Патрик всё так же шутил и улыбался с другими актёрами, а костюмы ждали их - накрахмаленные, сияющие чистотой!
        Беатрис сжалась в комок. Она бросилась к режиссёру и сослалась на жутчайшую мигрень, только бы не выходить на сцену. Впрочем, тут театр ни капли не потерял, ведь Беатрис заменила Марсель, пусть не такая красивая, но гораздо более талантливая девушка.

* * *
        Выстраивая планы на этот раз, Беатрис уже не понимала, что уходит всё дальше за границы безумия. Какими бы ни были её чувства к Патрику, они переродились, обернувшись чистейшей тьмой. Беатрис под покровом темноты вернулась к зданию театра и пилкой для ногтей вскрыла замок задней двери.
        С собой она принесла керосин и, тщательно облив все костюмы, бросила в них зажигалку.
        В тот миг, когда взметнулись первые языки пламени, Беатрис, породившая огненное чудовище, не думала ни о чём, а только смеялась. Огонь разгорался всё сильнее, и её сотрясали спазмы дикого хохота, пока кто-то не положил ладонь ей на плечо.
        Обернувшись, Беатрис непонимающе уставилась на Патрика. Лицо его было бесстрастным.
        - Так не следует поступать с вещами, - сказал он очень тихо и очень спокойно.
        - Не следовало отвергать меня, - прошипела она.
        Патрик качнул головой и перевёл взгляд на разошедшееся пламя. Он щёлкнул пальцами, и огонь тут же улёгся, а целые и невредимые костюмы, заботливо укутанные в чехлы от пыли, повисли на своих местах.
        - Как?.. - Беатрис попятилась. - Как… ты делаешь это?
        - Всего лишь моя работа, - улыбнулся Патрик.
        За этой улыбкой чудилось что-то неестественное и даже жуткое. Вскрикнув, Беатрис бросилась бежать прочь по тёмным коридорам старого здания.
        На следующий день она не появилась в театре. Да и в городе её никто не видел. Никому не пришло в голову искать её.

* * *
        Патрик умел воплотить все самые смелые фантазии художника по костюмам. Спектакли стали ещё ярче, публика приходила не только следить за развитием пьесы, но и рассматривать шикарнейшие наряды, равных которым не бывало даже в столице. Некоторые из актёров были этим не вполне довольны, потому что им виделось, что зрители теперь меньше интересуются игрой, а больше - вещами. Но нельзя же было попросить Патрика, умного, обаятельного и удивительного Патрика выполнять свои обязанности хуже.
        А ведь он был настоящим волшебником! Стоило хоть немного измять или повредить костюм, как он возникал рядом и в считанные секунды исправлял проблему, да так, будто той никогда и не существовало.

* * *
        На исходе театрального сезона в город приехала столичная труппа. Этих-то ничем было не удивить. В глазах их словно застыло навечно выражение утомлённой скуки. «Мы ставили в прошлом сезоне», «Устарело», «Нужен больший блеск» - слышалось снова и снова. И хоть гости не могли похвастать большим числом роскошных нарядов, но впервые с того дня, как он переступил порог, Патрик оказался расстроен. Осуждая наряды, столичная прима получила безоговорочное одобрение и владельца театра, и всей труппы, точно не они ещё вчера рукоплескали Патрику.
        На сцене столичная труппа должна была появиться пять раз, костюмы они привезли с собой. «Столичные», «последний писк моды», те ожидали своей очереди в фургоне, оставшемся позади театрального здания.
        Однако в день первой репетиции спектакля, когда фургон открыли первый раз, внутри ничего не оказалось. Ни единой пуговички, ни одной ленточки! Ничего, даже пыли.
        Чтобы не сорвать спектакль, приезжие обратились к Патрику с просьбой подобрать что-то для них. Оставалось лишь три дня, и они почти не надеялись на успех. Патрик не стал напоминать, как они отзывались о его работе, он согласился так просто, будто совсем не имел гордости.
        Прошло три дня, и столичная труппа увидела новые наряды. Пышности и великолепия им было не занимать! Такой красоты никто не видел прежде. Однако жителям столицы, великим актёрам своего времени не пристало благодарить какого-то костюмера. Впрочем, Патрик этого будто и не заметил, лишь слегка улыбнулся и скрылся в тени.

* * *
        Премьера прошла великолепно, зал рукоплескал стоя и даже столичная звезда Исабель, больше всех проклинавшая Патрика прежде, осталась довольна. Ей так понравилось стильное и вычурное платье, предложенное костюмером, что она решила отправиться в нём на праздник, устроенный в честь спектакля городскими властями и руководством театра. Патрик ничего не сказал и на этот раз, хотя не терпел такого отношения к одежде, которая должна была блистать в свете софитов.
        В течение вечера Исабель смеялась и была самой прекрасной на празднике, но ближе к концу куда-то исчезла. Все сбились с ног в поисках, но от актрисы будто не осталось и следа. Только утром её нашли в гостиничном номере, тот был заперт изнутри.
        Исабель словно спала в кресле у окна, так и не сбросив роскошного платья. Но сердце её не билось, а глаза смотрели в никуда.
        Конечно, теперь столичная труппа не могла остаться. Были отменены все спектакли, и актёры спешно покинули город. Исабель же решили похоронить на местном кладбище.
        В том самом платье, в котором она нашла свою смерть.

* * *
        Казалось бы, ничто не изменилось. По Исабель никто не горевал, да и неприятность эта скоро позабылась, однако… Теперь, если случалось повредить костюм, с тем, кто был в этом виновен, случалась мелкая неприятность.
        Юная актриса, Бернадетт, случайно пролила на платье чай и в тот же день на сцене потеряла голос, едва не сорвав спектакль! Осветитель задел стойку, оторвав ленту с одного из платьев, и не успел отойти двух шагов, как подвернул ногу, после чего неделю не вставал с кровати.
        Мелочь за мелочью, но будто какой-то театральный дух отвернулся или, напротив, начал слишком пристально следить за всеми. Вот кто-то посадил пятно на платье, а затем упал и немыслимым образом сломал мизинец, а вот актриса вывернула запястье, когда ей не понравился цвет банта…
        Приключающиеся неприятности Патрик встречал с улыбкой. Улыбаясь, он исправлял чужие оплошности, отглаживал и крахмалил заново. Но всё же в нём чаще и чаще проявлялась какая-то странность. Удовлетворение?
        Вряд ли хоть кто-то посмел обвинить его в наслаждении чужими страданиями и связать происходящее одно с другим, но…

* * *
        Владелец театра был человеком почтенным и в летах. Он часто приходил на городское кладбище, там лежала его супруга, покинувшая этот мир несколько лет назад. В очередной раз отправившись на это скорбное свидание, он решил на обратном пути завернуть к могиле Исабель и бросить на мрамор, укрывший её, пару белых цветков.
        Тихие могилы и памятники в наступающих сумерках казались ему мирными пристанищами, и буйство жизни за оградой чувствовалось чуждым и нелепым. Он шёл неспешно, читая таблички, вздыхая, иногда останавливаясь, чтобы подумать и о себе, о своей очереди.
        Среди медленно наплывающей темноты особенно привлекла его фигура ангела. Скорбящий, он опустил крылья, грустно вглядываясь в землю под своими ногами. В руке ангел держал свиток, где было выбито имя умершего и крепилась фотография.
        Каково же было удивление, когда владелец театра прочёл имя Патрика и увидел его самого на потускневшем от времени изображении! Из краткой эпитафии стало ясно, что вот уже десять лет, как Патрик ушёл из мира живых, не сумев побороть болезнь.
        На всякий случай владелец театра не только запомнил место могилы, но и переписал даты в записную книжку. Не теряя больше времени, отправился он в городской архив, где у него были знакомые.
        Там-то он и выяснил, что Патрик действительно считается мёртвым…

* * *
        Целую неделю владелец театра пытался разрешить для себя ребус. Стоило ли обратиться к Патрику и рассказать, что он всё знает? Или же оставить того в покое, ведь и театр, и пьесы только выиграли от присутствия инфернальной силы.
        Однако спустя неделю он всё же отозвал Патрика после спектакля, поймал его за запястье, заодно убеждаясь, что тот - человек из плоти и крови.
        - Прошу вас, Патрик, нам нужно поговорить.
        Приветливый юноша тут же нахмурился, и глаза его переполнились льда.
        - О чём же нам говорить? - спросил он.
        Вместе они прошли в подсобное помещение, где сейчас никого не было, а только костюмы молчаливо ожидали следующего дня.
        - Недавно я узнал кое-что о вас, - начал владелец несмело, и Патрик тут же отдёрнул руку, чуть отступая.
        - И что такое вы выяснили?
        - Поймите, Патрик, я не хочу причинять вам боль, но… не понимаю ситуации, - как тяжело было произнести этот несусветный абсурд! - Я случайно оказался у вашей могилы.
        Нужно было видеть, какой ненавистью полыхнули глаза Патрика. Он хотел что-то сказать, но только качнул головой.
        Развернувшись на каблуках, он двинулся прочь по коридору, и никому не пришло в голову его остановить.
        На следующий день Патрик не появился в театре. Костюмы осиротели и ждали своего хранителя, но тот не пришёл. Исчезла и могила с кладбища, словно и не было никогда печального ангела.
        Может, это было хорошо, а может, и не совсем, слишком уж часто владелец театра теперь размышлял об этом. А Патрик…
        Если вдруг вы встретите юношу в цилиндре, предпочитающего чёрное, если вдруг заметите, как зелены его глаза и рыжи волосы… Будьте осторожны. Он очень трепетно относится к одежде.
        193. Не ради себя
        Разворачивая паруса, в небо поднимались причудливые корабли. Они взмывали с поверхности воды, и я наблюдал за этим почти с тоской, почти с печалью, хоть подобные чувства на самом деле никак не могли принадлежать именно мне.
        Я вошёл в этот мир минутой раньше, ничто не связывало меня с ним прежде, так откуда же было взяться светлой грусти? Наверное, те, кто столпился на пирсе, сейчас щедро делились своими эмоциями с реальностью, что их породила, и потому я пил этот коктейль вместе с воздухом.
        Корабли ждало долгое и опасное путешествие, они уходили всё глубже в закат, и вскоре совсем исчезли, растворившись в золотом сиянии. Люди начали расходиться, лишь я стоял, рассматривая происходящее с любопытством странника, укрылся, незамеченный никем, чтобы наблюдать. Здесь, на пустой смотровой площадке, со мной был только ветер.
        Солнце тоже почти село, и я мимолётно задумался, отчего же эти парусники уходят в небо непременно перед самой ночью, почему не утром? Но, конечно, это вновь был один из тех вопросов, ответа на которые никак не получить.
        Отвернувшись от моря и засыпающего заката, я спустился по лестнице из песчаника на улочку, плавно огибающую холм. Здесь в каждом доме было своё кафе, но мне не хотелось остановиться, пусть манящие запахи и убеждали, что дело того стоило.
        Никто не обращал на меня внимания, а немногим позже я понял, что и не вижусь им, проскальзывая тенью и призраком по границе восприятия. Меня могли обнаружить только такие же странники. Сколько бы ни было тут людей, а я остался совершенно один.
        Такое вынужденное одиночество, выпадавшее исключительно во время прогулок по иным реальностям, ничуть меня не тяготило. Напротив, я даже привык любить такие моменты, ведь возникали они отнюдь не часто.
        Улочки кружили, и мне ничего не оставалось, как только кружить с ними вместе, вот только в памяти отчего-то то и дело восставали летающие корабли. Быть может, я опоздал на один из них? Быть может, туда звала меня дорога?
        Это, пожалуй, случалось нечасто, но иногда мало было только войти. И вот теперь я не был уверен, что сумею выбраться без корабля.

* * *
        Наступила ночь, а я как раз замер на пирсе, глядя в пустой горизонт. В этом городке не осталось даже самой маленькой лодочки, на пристани не покачивались они на воде, не ждал отправки другой корабль. Весь флот покинул сегодня город. За какой же великой надеждой отправились они? Или что за святая уверенность вела их, если они ничего не оставили для второй попытки?
        Странно…
        Зря я смотрелся в лица звёзд, ничто не готовило мне ответов.
        Наконец я сел на ещё тёплый бок волнореза, и спустил ноги, освободив ступни из плена ботинок, в прохладную морскую волну. Жадный язык здешнего океана облизал меня, точно пробуя на вкус. Я не ждал от него никакого участия, только всё так же исследовал взглядом горизонт.
        - Присяду? - осведомилось вдруг существо. Я не мог даже сказать, кто это, что уж там рассуждать о его поле.
        - Конечно, - я пожал плечами. - Здесь много места.
        - Но ты же в одиночестве, - сказало оно так, как если бы имела в виду костюм.
        - Даже если и так, то ничего страшного со мной не случится, если рядом кто-то присядет, - я хмыкнул. - Странно, что ты видишь меня. Или?..
        - Или. Я тоже не отсюда, - оно прикрыло сияющие глаза и договорило: - Корабли никогда не вернутся.
        - Куда они ушли?
        - О, тут есть такое место, в сердце океана, - существо обернулось ко мне. - Они принесут себя в жертву ему, а на деле окажутся в ином мире.
        - Их отпустили на верную гибель?
        - Видишь, тут не ходят по морю, да и летать им не очень нравится, - он очертил ладонью город, уснувший в ладонях покатых холмов. - Родившиеся на берегу, они все лишены стремления путешествовать. Потому им не по силам увидеть странников. Набралось не так-то уж много храбрецов, чтобы заполнить ушедшие корабли.
        Оно помолчало, а ночь стала будто бы гуще и темнее, подул прохладный ветер.
        - Их надоумил на это странник, оставшийся без компаса, - теперь голос был не мелодичным, а глухим и печальным.
        - Откуда же он тут взялся, родился?
        - Нет, что ты, странники тут не рождаются. Им тут нет места. Он попал сюда случайно, ветром занесло. Кто-то сломал его изнутри, - существо вгляделось в меня. - Вот ты - не сломан, а он…
        - Всякое случается, - кивнул я. - И что же, как он узнал, что делать?
        - Путешествия же не вытравить из нашей крови, из нашей сути. Отобрать компас - это ещё не всё. Да ты и сам наверняка знаешь.
        - Да, знаю, - пришлось подтвердить. Я вспомнил мир, где у странника вырвали компас.
        - Вот он и выстроил первый корабль, а за ним и ещё два. Сегодня он пошёл искать свою суть. Он найдёт, я-то чую.
        - Но печалишься?
        Оно долго не отвечало, будто выбирая, что же сказать, быть может, даже сочиняя ложь, но потом всё же нехотя заметило:
        - Почти наверняка их всех ждёт гибель. Если странник обретёт свой компас и выйдет на дорогу, так бывает, ты сам понимаешь, то они… Они же бескрылые.
        - А корабли их крылаты, - усмехнулся я. - Напротив, пройдя границу впервые, они могут получить шанс на иную судьбу. Они ведь уже поклялись дороге в любви, раз уж сотворили то, чего в этом мире не бывало и вряд ли случится ещё раз.
        - И правда, - оно порывисто поднялось. - Поспешим.
        - Куда? - моя дверь ещё как будто бы не собиралась открыться.
        - Увидим своими глазами!

* * *
        Возможно, в этом существе было что-то от сильфиды, так ловко оно управлялось с ветрами. Очень скоро мы оказались над морем, что свивалось в чудовищной силы водоворот, отблёскивающий алым и золотым. Солнце над ним будто бы не заходило, хоть его и не было видно на по-ночному синем небе, оно точно светило сквозь пенные волны, изнутри.
        - Вот, видишь, там иная реальность, но какой корабль преодолеет это?
        - Как мы посмотрим на них сейчас, если они только утром выдвинулись в дорогу? - поинтересовался я.
        - Ничего сложного, - объяснило оно. - Ведь мы здесь не существуем на самом деле. Что нам временные условности этого мира? Как я позвал ветра, так попрошу и временные потоки показать мне то, что для кого-то только будет.
        Усмехнувшись, я замер над водой, в то время как существо говорило с гибкой для нас реальностью. До меня доносился шум и рёв, пена зацепила щёку. Кораблям придётся упасть с небес в горло моря, как они умеют это?
        Водоворот был столь огромен, что я почти представил, как корабли, кажущиеся игрушками, уходят вниз…
        И тут паруса показались на горизонте, приближаясь так быстро, словно кто-то включил реальность на ускоренную перемотку.
        - Смотри! - выдохнуло существо.

* * *
        Один за другим, они плавно, мягким спиральным движением, ускользали вниз, в сияние. Я боялся, что стихия начнёт разрушать их, но всё происходило так красиво и спокойно, что я отбросил тревоги.
        Нет, никому там, на кораблях не грозит ничего, кроме… Вечной разлуки с теми, кто остался на берегу. Впрочем, вряд ли они обещали вернуться.
        - Сколько сердец теперь зажжётся на пути! - воскликнуло существо.
        Я всё не отводил взгляда. Мне тоже предстояло пройти этот водоворот. Но пока я смотрел, внутри зажглось и оформилось в слова осознание: не ради себя, не ради компаса в груди, который кто-то безжалостно вырвал, этот путник решился уйти на корабле.
        Он знал, он понял этих людей лучше, чем они сами себя.
        Теперь тоска, грусть, любовь трансформируют их. И зажгутся сердца, влюблённые в дорогу, не только тех, кто сейчас погрузился в пучину. В далёком теперь городе, уснувшем в ладонях холмов, родятся другие путники. Они выстроят корабли, они научатся открывать двери.
        Вот ради чего он так трудился.
        - И если я не могу, то сумеют они, - прошептал я.
        - Что ты сказал? - удивилось существо.
        - Это был не я.
        Последний корабль исчез из виду, и в ту же секунду я бросился в волну, позволил ей увлечь, потащить, затянуть и меня… Впереди ждала иная реальность, и я надеялся, что смогу там найти того странника, который не мечтал найти собственный компас, а жаждал подарить страсть путешествий другим.
        194. Приступ любви
        Я был поражён в самое сердце острым приступом любви.
        Шёл по полузнакомым, может, привидевшимся некогда во сне улочкам и узнавал в каждом мгновении, в каждом порыве ветра, в каждом прикосновении солнечного луча апрель.
        Внезапный, но настоящий апрель.
        Открывались крупные почки каштанов, лаковые и клейкие, они давали свободу мягкой зелени, покрытой серебристым пушком. У этой зачаточной молодости мне чудилось столько общего с птицами! Маленькие птенцы точно так же беспомощны и пушисты, так же открывают клювы навстречу апрельскому свету.
        В траве, которую пока ни разу не подстригали на газонах, открылись жёлтые солнышки одуванчиков. Их тут оказалось немного, но я чуял, я видел, что скоро все газоны тут станут совершенно золотыми. Одуванчики ведь неистребимы, и каждый год зелень будет сменяться солнечным их золотом, а потом безжалостные косилки сомнут пушистые головки раньше, чем те успеют разлететься по сторонам и смутить прохожих беззаботностью и лёгкостью.
        Бесконечный круг, который никто и никогда не прервёт.
        Я чувствовал себя влюблённым.
        Безумно влюблённым, до глубокой горечи и боли, и в то же время счастливым до самых небес. Странная двойственность.
        Чувство распирало изнутри грудную клетку, поглощало мысли, оставляя лишь восхищаться. И, наверное, некоторое время я вовсе ни о чём не думал, глядя только на плавно очерченные и величало плывущие в лазури белые облака, на стройные здания и мягкие очертания крыш.
        Прохлада окутывала меня, и ветер поднялся почти ледяной, но вот солнце оказалось настолько ласковым, что я тут же забыл о холоде, едва не сбросив плащ на ближайшую лавочку.
        Пробежаться бы по этим улицам налегке!..
        Острый приступ любви.

* * *
        Я вслушивался в звук шагов по плиткам, вглядывался в спешивших мимо людей, которые и не замечали меня, жаждал улыбаться им. Но, как порой случалось, был лишь призраком для очаровательных переулков и перекрёстков, лишь очередным бликом, только новой тенью.
        Настроение же оставалось похожим на апрельский ветер. И я продолжал исследовать, изучать и проникаться городком. Останавливаясь на площадях или в укромных арках, ведущих в закрытые со всех сторон дворы, я всё никак не мог поймать наконец за хвост мимолётное ощущение, которое то манило, а то сбегало, ускользало, скрываясь за поворотом.
        Его нужно было назвать, оформить словом. Будто бы так я совершил бы обряд, благодаря которому вошёл в город уже не тенью, не отголоском, не бликом. Собой.
        Впрочем, которым собой?
        Тут мне приходилось улыбнуться, снова упуская то самое, зачем так гнался.

* * *
        Море? Это ли не оно?!
        Море - слово-имя-заклинание!
        То, что всегда заставляло меня испытывать особенный трепет.
        Нашёл ли я то, за чем спешил? Поймал ли?
        Сейчас этот город вовсе не был приморским. Океан катил волны над долинами, над холмами ещё в те времена, когда здесь никакого города не было и быть не могло.
        Океан - старый, как само время - исчез, оставив о себе только вот это…
        Это.
        Ощущение, за которым я бежал со всех ног. Призрачный привкус соли на губах, шелест волны, перекатывающей камни, яркий и острый аромат водорослей выброшенных на берег. Пусть мираж проскальзывал и растворялся среди солнечного света так близко, что и уловить-то его было почти нереально, но я вдруг увидел во всей красоте и полноте лазурную и зелёную, пурпурную и багряную, тёмную, светлую, восхитительно переменчивую морскую ширь. Под ней, словно укрывшись беспрестанно колыхавшимся одеялом, лежали просторы, ставшие позднее основанием города.
        И я был безответно влюблён во всё это, в какие бы времена и реальности оно ни простиралось.

* * *
        Свет, краски, сияющий воздух - всё воспринималось обострённо, во всей неожиданной полноте, точно нервы мои внезапно обнажились, перестали прятаться в недрах тела. Или же я просто сам по себе обратился в нечто, умеющее исключительно воспринимать, принимать, вникать.
        Слышалась мелодия весеннего города, сотканная из шагов, гудков, голосов, из шума пока обнажённых ветвей, звона проводов в пальцах ветра, из пения птиц, из лая собак, с наслаждением бегущих за автомобилями, что выехали из арки двора. Музыка, где каждая нота исполнялась необычным инструментом, собранным из частичек привычного шума.
        Я растворялся в этой реальности, переставая ощущать себя самое, чтобы прочувствовать весь город, все удалённые уголочки, центр, каждую улочку, каждый парк, сквер и бульвар.
        Чтобы увидеть за всем этим, а точнее, над всем этим великолепное море, невероятное, не имеющее границ.
        Я был бесконечно влюблён.

* * *
        К ночи, когда я уже проводил закатное солнце, прохлада всё же пробралась и в сердце. Теперь я стоял на площади и всматривался в темноту небес, будто выискивая в ней ответ.
        Мне снова чудилось, виделось, мнилось и шепталось море. Пойманное в апреле, скованное весной, оно силилось проснуться и в полную силу развернуться там, где некогда пребывало.
        Влюблённый, я никак не мог разобраться, кому отдал сердце - океанская ли волна, апрельский ли город это?
        Прикрыв глаза, я наконец-то отрешился от всего, представил себя в тишине и мраке, чтобы рассмотреть получше, что выросло в глубине души.

* * *
        - Вы - очарованный странник, - её фигура вышагнула из мрака, высветилась, будто сплелась из мельчайших сияющих точек.
        - Влюблённый. Сегодня, - поправил я, решая про себя, её ли вообще искал.
        - И это тоже, - теперь можно было разобрать в ней древнее существо, спрятавшееся за привлекательной и невинной оболочкой. Однако интуиция ничуть не взвилась, а спала где-то на дне меня самого. Неужели никакой угрозы?
        - Отчего вы решили заговорить со мной? - спросил я.
        - Никак не могу решить, - она обвела ладонью городские постройки, и тут же мы оказались на островке два на два шага, на осколке скалы, запертом в сердце океана, - что следует оставить, а что - убрать? Подскажите, странник?
        - Я и сам не могу выбрать, - улыбнувшись, я развёл руками. - Познакомившись с городом, я нашёл за ним океан. И оба они заняли по кусочку сердца.
        - Да… Да, я понимаю, - она погрустнела. - Однако мир мой кажется мне незаконченным. Потому-то здесь всегда лишь апрель. Потому каштанам на центральном проспекте никогда не зацвести. И морю, моему океану, никогда не занять всё до самого горизонта…
        - Одно вложено в другое и тесно сплелось, - согласился я. - Но разве в этом не прелесть?
        - В незавершённости?
        - В слиянии.
        Она замолчала надолго, то ли осмысляя, то ли решив, что советы странника и его рассуждения никакого внимания не стоят.
        Внутри меня прогорала влюблённость. Я смотрел на то, как пламя становится всё скромнее, пока и вовсе не исчезает. Это было и печально, и радостно, ведь поймавшее меня незначительное чувство на самом деле мешало другим.
        - Слияние, - повторила она. - Это ты полюбил?
        - Некогда, - кивнув, я услышал, что моя дверь собралась из осколков звёзд, замирая позади.
        - Что ж, это повод для размышлений, - и она чуть улыбнулась. - Уходи, странник, мне нужно сделать уборку.
        Послушавшись, я сделал шаг, не оборачиваясь к ней спиной. Я чувствовал дверь, не было нужды всматриваться в неё.
        Острый приступ любви исчез в тот миг, когда я перешагнул порог.
        Или остался со мной, скрывшись в воспоминаниях о городе, который был морем, об океане, который всегда жил над ним, о творящей мир, что решилась сплести вместе и то и другое.
        195. Мысли
        Я брёл берегом ручья, куда-то спешившая вода помогала мне упорядочить мысли, и пока я следил за ней, мир раскрывался и изменялся, представая в ином свете. Эта реальность пришла ко мне в ответ на накопившиеся вопросы к самому себе, обещая помочь если не разрешить их, то хотя бы упорядочить.
        Теперь я следил за стрекозами, вспоминая хокку, ловил блики солнца, вместе с тем стараясь разложить смутные ощущения по полкам, осмыслить всё то, что меня взволновало и продолжало пока бурлить глубоко внутри.

* * *
        - Ты когда-нибудь замечал, что мы оставляем наши мысли среди чужих улиц и равнодушных зданий, бросаем их, не заканчивая, обрывая, ухватившись за новую тему, показавшуюся более интересной? - он стоял рядом со мной на крыше, и ветер подталкивал нас в спину, будто желал нам падения.
        - Нет, - идея показалась мне интригующей и пугающей одновременно.
        - Вот если представить… - он прикрыл глаза. - Такой мыслепоток замирает в воздухе… Или кружит, подобный сухим листьям, над дорогой, которой ты только что шёл. Вдруг существуют целые миры, где сейчас остались лишь позабытые кем-то мысли?
        В груди шевельнулась тревога.

* * *
        Чувствовалось дыхание приближающейся осени. Листва кустарников местами уже начинала желтеть, краснели округлые ягоды, похожие на боярышник. Тени отливали синевой. Я остановился там, где ручей внезапно менял направление, и вдохнул глубже, желая впитать предвкушение осенних деньков.
        Вдохнуть и вместить в себя немного чужого августа, который мог бы именоваться как угодно иначе, но всё равно для меня оставался августом, осенним привратником, возлюбленным братом.
        Оглянувшись, я не увидел ничего странного, и это удивило, словно я должен был оставить след из потерявшихся мыслей, а тот почему-то не отразился в прогретом солнцем воздухе.

* * *
        Мы сидели на крыше непозволительно близко друг к другу и молчали, пока он не расколол тишину:
        - Ведь есть же миры, переполненные обрывками снов, есть же те, где сплелись фантазии, впечатления, ощущения тысяч странников. Значит…
        - Полагаешь, где-то существует и мир, в который уносятся все оставленные мысли? На кого же они там похожи?..
        - Не знаю, - мы встретились взглядами.

* * *
        Я бродил по холмам, прорезанным сухими руслами ручьёв, обнажающими их каменное естество, мои шаги шуршали по иссохшей траве, жёлто-соломенной, острой, жадно вцеплявшейся в одежду. Ветер трепал мне волосы, из-под ног выпрыгивали кузнечики и разбегались сочно-зелёные крупные ящерицы.
        Мне уже стало намного легче в этом уходящем лете, переполненном светом, уступающим осени по капле, по одному листку.
        Я даже не сумел бы сказать, отчего так встревожился. Почему меня так взволновала идея, что оставшиеся без присмотра мысли станут, как брошенные сны, бродить по мирам.
        Впрочем, спокойствие бывает сродни печали, а её мне совсем не хотелось.

* * *
        - А ещё мы разбрасываемся своими воспоминаниями, не ценим краткие мгновения, каждое из которых, в сущности, неповторимо и этим уже бесценно. А потом, когда нам приходит в голову желание вспомнить, то мельчайшие подробности, упущенные, как капли воды сквозь пальцы, не придут и не помогут. Картина будет казаться неполной, в ней не останется жизни, не будет самого главного - души, - проговорил он торопливо.
        - Странно, я тоже когда-то думал об этом, - нахмурился я. На крыше было уже слишком холодно, нас согревало только тепло друг друга.
        - Вдруг эта мысль не принадлежит мне, а твоя? - поддел он. - И я поймал её, забрал, присвоил.
        - Мне нужно ревновать её? Что, думаешь, я должен сделать с этим?
        - Не знаю, - он озадаченно усмехнулся. - Решать, выходит, тебе.

* * *
        Ручей растворился в речушке, я сидел на берегу и тоже мечтал раствориться, только в воздухе, переполненном солнечной усталостью. Тепло не могло вылечить затаившийся внутри меня холод, тот самый, которого я впитал слишком много на крыше.
        Зачем он заставил меня беспокоиться о мыслях, разбежавшихся по другим мирам? И если уж они всё равно унеслись прочь, может, в том и был их смысл?

* * *
        - И тебе её совсем не жаль? - сейчас он походил на хищника. - Не жаль, что я её изувечу?
        - Тогда она станет только твоей, изменится, не будет моей, - пожал я плечами.

* * *
        Наконец я выбросил всё это из головы, повалившись в траву и зажмурившись.
        Чёрт с ними, с мыслями и тревогами. Пусть меня заключит в инклюз из солнечного света этот чужой август, приключившийся в мире, настолько далёком от путей странника, что я прежде никогда не встречал его.
        Трава чуть шуршала под ветром, иногда слышалось журчание воды, всплески выпрыгивавшей рыбы, и я едва не задремал или едва не развоплотился.
        - Этот мир и есть твоя мысль, - узнал я голос.
        И тут же понял, что вокруг нет никакого августа. Мы стояли на всё той же крыше, тонули вместе с городом в темноте и холоде, на нас опускалось звёздное небо.
        Мне было жаль ненастоящего августа.

* * *
        Позже, когда мы спустились в кофейню и потягивали кофе - у него было по-венски, мой же - латте, он добродушно объяснял:
        - Всё так, как я говорил. Мы все теряем и мысли, и воспоминания, и идеи. Но они, как и сны, впрочем, никуда не исчезают. Почему бы мне не разделить с тобой знание?
        - Ты намеренно преподнёс это так…
        - Да-да, - отмахнулся он. - Но это же тоже интересно.
        - Интересно вогнать меня в такое состояние? - всё же меня начинало это забавлять.
        - Ага, ты смешной, - он откинулся на спинку стула. - Ты начинаешь искать последствия, за которые отвечаешь.
        - А это неправильно?
        - Ну ты ведь и сам сказал, что сбежавшие мысли…
        - Перестают быть моими.
        - Именно, - и он отставил пустой бокал. - Именно.

* * *
        Проснувшись, я недоумённо огляделся, вокруг расстилались позолоченные подступившей вплотную осенью холмы, шептал ручей, вздыхали травы. Я вновь оказался в пучине августа.
        Или, быть может, она выплеснулась из меня самого?
        Что было настоящим, что случилось во сне?
        Я покачал головой, не зная больше ни единого ответа. Поднявшись, вновь двинулся вдоль ручья, наблюдая за стрекозами, вслушиваясь в мир и себя. С одной стороны, я будто бы только сильнее запутался, с другой, чувствовал необычайную ясность сознания.
        Случайно бросив взгляд в сторону, я увидел висящее в воздухе округлое зеркало. В воздухе?
        Теперь я не мог пройти мимо и остановился прямо напротив, ожидая увидеть собственное отражение, но нет, только холмы и кустарник. Я сделал ещё шаг, заворожённый этим зрелищем и растерявший все вопросы.
        Тогда только изнутри шагнул к стеклу и он. Нас разделила незримая граница, мы смотрели друг другу в глаза.
        - Забавно, да? - спросил он.
        - Не уверен.
        - Ты любишь август.
        - Где я на самом деле?
        - Может, лучше спросить, кто ты сейчас? - он усмехнулся, откинув с лица рыжие волосы. Я сделал тот же жест мгновение спустя.
        Перед глазами проскользили образы и тут же потерялись. У всех было моё лицо, но…
        - Маг.
        - Шаман.
        - Перестань играть со мной.
        - Перестану, безусловно, - и он протянул руки, пробил податливую зеркальную плоть и обнял меня за плечи. - Это всё Охотник, которого ты отпустил.
        - Кто-то ещё хочет обрести собственный путь? - прикосновение его было очень приятным и одновременно пугающим.
        - Нет, да и Охотник… Всё ещё часть тебя, где бы он ни бродил. Не понимаешь, Шаман?
        - Нет, - признался я. - И не хочу.
        - Ну, поэтому и не понимаешь, - он засмеялся и слился со мной.
        Пропало зеркало, август, холмы и солнечный свет.
        Я стоял посреди мрака, на меня падало звёздное небо, подо мной шуршал город, ворочался во сне, недовольно мигал огнями.
        Я же был совершенно один.
        Но не одинок.
        Внутри меня смеялся Маг.
        Я тоже улыбнулся.
        - Ты прав, - шёпот на мгновение сверкнул в воздухе и рассыпался колкими осколками, - это действительно забавно.
        196. История странника
        Я подслушал эту сказку в таверне, что стояла едва ли не у самого горизонта, на западе. Там постоянно, даже ранним утром, мерещился закатный свет. Среди путников часто встречались сказители, вот один из них и разговорился, выпуская дым изо рта да поглядывая по сторонам искоса, проверяя, кто же на самом деле слушает.
        - Бродил я как-то мирами, что всегда в стороне от торных путей. Уж и не вспомнить, который тогда попался первым, но как сейчас встаёт перед глазами дорога…

* * *
        Дорога была вымощена зеленоватым стеклом, каждая стеклянная плитка, у краёв изумрудная, к центру превращалась в травянисто-зелёную, но цвета казались приглушёнными, мягкими, да и, в общем-то, в этой реальности всё было пастельно-нежным, будто бы здесь и не могло появиться кричащих тонов.
        Путь вёл вперёд и вперёд, заворачивал у холмов, спускался к ручьям, где приходилось перепрыгивать по влажным камням, и бежал всё дальше, будто совсем не имел конца.
        Странник, бредущий вдоль очень между собой похожих лугов и рощиц, позабыл о времени и только рад был немного отдохнуть от других дорог и иных троп, где приходилось гораздо тяжелее, чем тут, в объятиях солнечного тепла и с подбадриваниями летнего ветра. Лишь к вечеру он задумался о ночлеге, о приюте, и тогда понял, что ничего похожего пока не встречал.
        Очередной ручей по широкой дуге огибал рощу и устремлялся на север, и путник решил, что как раз здесь, между деревьями, у воды, которая несётся столь радостно и быстро, он и остановится. Раз уж нигде не встретилась деревенька, если уж до города оставалось так долго и далеко.
        Он развёл огонь на песке неподалёку от воды, сел к костру и некоторое время смотрел на танец языков пламени. Из-за деревьев не было видно, как садится солнце, но сам воздух дышал приближающимся, накатывающим океанской волной вечером. В изменчивой тишине, что строилась из голоса ручейка, переклички птиц, стрёкота сверчков, странник почти растворился, отпустив все мысли и тревоги. Он словно уснул с открытыми глазами, а когда пришёл в себя, всюду уже властвовала ночь.
        Над водой сновали беспокойные зелёные огоньки, в кронах изредка вскрикивала высоким голосом непонятная птица, и темнота то сгущалась, то внезапно отходила от едва очерчиваемого изрядно прогоревшим костром круга. А напротив странника, на границе между мраком и полусветом замерла девушка.
        Точнее, это поначалу он признал существо - девушкой. Но чем дольше рассматривал, не стремясь сразу выдать, что уже может видеть её, тем сильнее ему казалось, что она то ли нимфа, то ли русалка, может, даже сильфида.
        У неё были длинные волосы и сияющие полупрозрачные глаза. Черты лица острые, скулы слишком высокие, из-под спутанных, висящих до земли белых волос торчали кончики длинных ушей. Рот, плотно сжатый, едва выделялся на бледной коже, точно губы совсем лишились красок.
        Она сидела, подтянув колени к груди, и волосы укрывали её так сильно, что рассмотреть, одета ли она во что-то или как там выглядят её бёдра и колени, было невозможно.
        Странник потянулся и спросил:
        - Кто ты, красавица? Пришла погреться у огня?
        - Проверяю, кто ты, - ответила она холодным голосом. - Что здесь делаешь, странник? Такие, как ты, обычно обходят мир наш стороной.
        - Отчего же? Он красив.
        - И опасен, - она чуть наклонила голову. - Я легко могу убить тебя.
        - Но пока что не убила, - странник только усмехнулся в ответ. - А значит, никогда не убиваешь без разбора.
        - О, ты делаешь вывод в свою пользу, но мне, быть может, сегодня лень сразу набрасываться и есть желание разговаривать, - она оскалила белые клыки. - Или я сыта.
        - Что ж, такое возможно, - согласился он. - Тебе, конечно, виднее, но я ещё жив, и мы говорим. Это в любом случае отличный знак.
        - Хороший настрой, - текучим движением, которое только казалось медленным и плавным, она переместилась так близко к нему, что странник ощутил леденящий холодок, исходящий от её зеленоватой на поверку кожи.
        - Завтра уже я покину эту реальность, - сказал он. - А если тебе вздумается пообедать мною, то сегодня. Для меня-то ничего не изменится.
        - Скучные вы существа, странники, - она провела длинным пальцем по его скуле, - всё-то вам нипочём. Плотью своей делитесь даже… - она засмеялась. - Вдруг я знаю, как выжрать самую твою суть?
        Он бы, может, и испугался, да только бродил по мирам не первый год, а потому угроза лишь развеселила.
        - Так начни, - предложил он. - Суть странника - вещь опасная. Так вот и сама обернёшься странницей, едва откусишь от сути.
        Она недовольно отпрянула.
        - Нет уж, мне и здесь замечательно, - и тут же растянулась на сыром песке, открывая свою наготу и красоту. Тело её было более длинным, пропорции чуть искажёнными, будто она должна была родиться змеёй, но замерла в теле, похожем на человеческое.
        Странник залюбовался лишь на одно мгновение, сразу разгадав её план.
        - Лучше скажи, - обратился он к ней, - куда ведёт эта дорога?
        - В город, которого нет, - она перекатилась и села, гипнотизируя его взглядом.
        - А есть ли он?
        - Нет, - она опять улыбнулась.
        - Тогда почему есть дорога?
        - Пройди её до конца, и узнаешь, - она всё же поднялась и обняла себя за плечи. - Будь спокоен, этой ночью ты в безопасности.
        «Город, которого нет», «Пройди до конца» - так и остались эти слова в темноте, точно кто их повесил. И странник не сомкнул глаз - всё размышлял, стоит ли поддаваться на скрытую в них магию, кусочек дорожного волшебства.

* * *
        С рассветом он вернулся на дорогу, но она стала не зелёной, а синей, каждая плитка в центре была лазурной, а к краям набиралась океанской глубины. Дышалось легко, солнце едва встало, и странник двинулся вперёд, решив, что всё же пройдёт до конца.
        Ни луга, ни поля, ни холмы, ни леса манили его, а хотелось лишь знать, что там ждёт у конца дороги. Есть ли у неё конец?
        Он шёл весь день, а потом - и всю ночь. Пока вдруг не понял, что не может остановиться. Только передохнуть, чтобы затем опять идти и идти. И вспомнились ему сияющие, но почти бесцветные глаза неизвестной, что не была ни нимфой, ни сильфидой, ни русалкой, но всё же околдовала его навечно.
        Так, значит, вот как она решила поглотить его суть, поймать его в ловушку!
        Но дорога на то и дорога, чтобы продолжать по ней идти. И странник улыбнулся, перед ним лежала целая бесконечность.

* * *
        - Она и сейчас со мной, - закончил он рассказ и отставил пустую кружку.
        - Что, ты, выйдя на крыльцо, увидишь эти свои плитки? - не поверил кто-то из совсем недавно ставших путниками.
        - Так оно и будет, - усмехнулся он в ответ. - А если ты встанешь со мной рядом, то и она к тебе придёт, хозяйка дороги.
        - Не поверю, - качнул головой тот. - Покажи.
        - Ну, мне всё равно пора.
        Они вдвоём вышли из дверей трактира, а остальные высыпали следом, чтобы полюбоваться на происходящее. И увидели, как странник сходит с крыльца на дорогу, сияющую сегодня оранжево-жёлтым.
        Тот, кто так отчаянно не верил ему, боялся наступить на яркие плитки.
        - Видишь? - усмехнулся странник.
        А когда двинулся прочь, дорога померцала с минутку и стала обычной, тракт, усыпанный гравием, уносящийся на юг.
        Только вот странника больше не было. Ведь его дорога вела на север, далеко-далеко. К Городу, которого, может быть, нет.
        197. Песчинки
        Пламя столбом поднималось к небу, и чёрный дым мешался с золотистыми искрами и алыми языками. Скоро от деревни только одни угли останутся. Лиссанда в последний раз рванулась в крепких руках воинов королевской свиты. Слёзы так и текли по щекам. Вот только голос больше ей не повиновался. С того момента как арбалетный болт вонзился в грудь Малиса.
        Как в тумане всё, что было этим утром, а про вчерашний день не стоит и вспоминать. Лиссанда умоляла всех богов, каких знала, дать ей забыться, но никто не внял ей.
        - Вот и всё! - с удовлетворением произнёс десятник. Он сидел на коне и ухмылялся, глядя на то, как рушатся в огне пожара деревенские дома. Под защитой мага, что, укрывшись капюшоном, стоял сейчас в тени тополя, десятка королевской стражи была непобедима. И не тягаться с воинами жителям деревушки, где и завалящего меча отродясь не водилось.
        - Что ж, красавица, по коням, - засмеялся десятник зло. Лиссанде никогда не узнать его имени, да и так ли важно теперь это?
        Один из державших воинов, закинул её поперёк седла. Теперь отряд держал путь в замок, где остановилась Королевская Охота. Ехали не торопясь, закончив дела на сегодня и наслаждаясь солнечным теплом. Ветер порой всё же приносил запах горелой плоти, разрушения и смерти.
        Улучив момент, когда отряд проезжал надо рвом по разводному мосту, Лиссанда отчаянным рывком кинулась с коня. Никто не успел бы удержать её, и тело полетело вниз, в глубины рва. Туда, где скалились острые пики…

* * *
        Песчинка к песчинке.
        Вот и последняя пересыпалась.
        Кто-то вновь перевернул часы, и золотистый ручеёк побежал из одной колбы в другую. Незамысловатые песочные часы, дерево от времени потрескалось, а на стекле пыль бы протереть. Но хозяин забывает их среди полок с ветхими свитками и фолиантами. Какими бы неказистыми они не были с виду, но службу несут исправно не первый уж век.

* * *
        Солнечное утро казалось таким сонным. Надин забыла о вышивании и следила, как пчелы перелетают с цветка на цветок в ещё туманном и мягком свете. Мерное гудение убаюкивало. Младшая сестра, Рэтал, носилась по саду с сачком, стараясь поймать хоть одну из красавиц-бабочек, но мысли Надин и от этого были так далеки. Скорее бы уж пришёл вечер!
        Рэтал убежала во двор и уже спустя мгновение ворвалась в сад с криком:
        - Эй, Надин!
        Встрепенувшись, та продолжила вышивание.
        - Что тебе, Рэтал?
        - Да брось ты шитьё! Дарек приехал!
        Надин тут же сорвалась с места.
        Дарек - охотник, следопыт, лучшего и во всех Трёх Королевствах не сыскать. Статный, молодой, красивый! Все девушки так и млели от него, а он только подмигивал. Взгляд у него цепкий, глаза синие, как небо. Надин за один его взгляд жизнь отдать не побоялась бы. Но видно и Дарека красота Надин зацепила не на шутку. Вот уже месяц ездил он к её отцу и украдкой говорил с ней.
        - Надин! - голос его звучал так мягко.
        - Какой неожиданный визит, Дарек, - постаралась соблюсти приличия Надин, а сама вся сияла от восторга.
        Он протянул ей букет лесных цветов, диких и нежных.
        - Они так похожи на вас, Надин!
        - О Дарек…
        - Сегодня праздник мёдосбора, - Дарек серьёзен. - Я говорил с вашим отцом, и он дозволил пригласить вас, Надин, как мою невесту.
        - Ах, так восхитительно! - она смущённо зарумянилась, едва не выронив букет.
        - Буду ждать на закате у реки. Там, где костры, - и он вскочил на Белогривого, чуть тронул поводья. Понятливый конь шагом направился к воротам, а Надин смотрела вслед.

* * *
        Когда песчинки почти пересыпались, на мгновение они точно замирают, прежде чем сорваться последним витком в узкое отверстие соседней колбы. Скоро придёт пора переворачивать песочные часы снова, но пока что есть краткий миг, пауза словно для вдоха.

* * *
        Лиссанда стояла в темноте. Мрак оказался таким густым и полным, что скоро уже нельзя было отличить верха от низа. А может, тут ничего такого и не нашлось бы. Лиссанда попробовала двинуться, но не сумела понять, происходит ли что-то. Попробовала произнести хоть слово, но голос не послушался.
        Внезапно раздался звук, будто что-то деревянное тихонько стукнуло о столешницу. А затем зашуршал песок. И тогда вдали и чуть выше появилась маленькая звёздочка, свет, на который можно было сориентироваться.
        Лиссанда потянулась туда и обнаружила самоё себя, своё тело, движения рук, ног. Её охватил восторг, но быстро отступил и смазался, потому что ожили и воспоминания об исчезнувшей, стёртой с лица земли деревне, обо всех, кто погиб там. Но если её увезли, если она кинулась в ров, то почему сейчас не на пике? Размышления закружили, и Лиссанда осторожно двинулась к свету. Где бы она ни была, оставаться в полной темноте хуже, чем хотя бы с маленьким лучиком.
        Но вот она точно выступила из вуалей мрака и замерла неподалёку от костра, через который со смехом разбегались и прыгали парочки. Её никто не видел, не окликнул. Лиссанда подошла ближе и протянула руки к огню, хотя ненавидела его всем сердцем. Пальцы показались ей прозрачными, лишь сизая тень на фоне ярких языков.
        - Что же я? Призрак? - она беспомощно огляделась и вдруг заметила девушку, слишком похожую на неё саму. Едва же подошла ближе, как услышала:
        - Надин! - из теней выступил мужчина, в котором Лиссанда узнала Малиса, вот только та, кого назвали Надин, обратилась к нему иначе:
        - Дарек!
        Они обнялись и поцеловались, отчего Лиссанда зажала себе рот, чтобы не выпустить раздирающий душу крик боли.
        - Что происходит?..
        Костры взметнулись выше, всё стало ярче, закружилось искрами и рассыпалось пеплом.

* * *
        Он встряхнул песочные часы и вернул на полку. Песчинки-миры перемешались и затихли на долю секунды, пока не понеслись извечным кругом. Сдвинулось с места время, всё пришло в движение.
        Я с любопытством склонился над часами, пыльную броню стекла в нескольких местах разрушил отпечаток его пальцев.

* * *
        Лиссанда обняла Малиса.
        - Ты не должен ходить туда!
        - Но это ведь королевский отряд, - удивился он.
        - Они убьют тебя, они уничтожат нас всех! Это Охота, и им всё равно, кто попадается на пути.
        Жители деревни прятались в горах, пока в их домах сновали королевские воины. Лиссанда увела всех ещё день назад, ей поверили, поверили её вещему сну, и вот теперь Малис готов был всё испортить.
        - Разве затем они здесь? - спросил он в который раз.
        - Они сожгут деревню, - Лиссанда отвернулась, закрывая лицо ладонями. Внутри неё жили другие воспоминания. Малис вздохнул, но, похоже, поверил.
        И в то же самое мгновение Лиссанда была Надин, танцующей в свете костров. Там было так много счастья, что оставалось лишь беззвучно плакать здесь.

* * *
        - Что-то не так с этими часами, - склонился он над полкой. - Смотри-ка, песчинки слипаются друг с другом, так нехорошо.
        - Освободи их, сколько им уже, - рассмеялся я.
        - Действительно…
        Он подхватил часы и прошёл к балкону. Вокруг башни гуляли ветра, день был ярким и солнечным. Он подбросил стеклянную колбу, и та взорвалась в солнечных лучах, разлетелась мельчайшей стеклянной пылью смешанной с золотым песком.

* * *
        Лиссанда вдруг поняла, что ни к чему не привязана, всё вокруг потеряло реальность, а она крылатой птицей взлетела к синему небу, такому насыщенному, какого она никогда не видела.
        Со следующим взмахом крыльев она потеряла имена, оба. Она больше не была Лиссандой или Надин. И не оказалось рядом Малиса, только птицы - такие же белые птицы. Они с ликующими криками неслись всё выше, ощущая удивительную свободу.
        И внутри не было больше ни капли боли.

* * *
        Он стоял на балконе и усмехался. Стая белоснежных птиц уносилась всё выше и дальше.
        - Что ж, этим было пора, - заключил он. - Иначе они уже начали выбиваться из круга.
        - Зачем тебе вообще эти круги? - я оглянулся на комнату, полную разномастных песочных часов.
        - Ну… Так-то у нас всё устроено, не удивляйся, странник. Кому-то приходится сначала захотеть свободу, иначе он не готов её принять.
        Внизу на плитках золотой дугой переливался песок, смешанный с осколками. Но скоро и его прибрал ветер, не оставив никакой памяти, никакого следа.
        198. Золотой мир
        Когда я только отошёл от двери, что сразу захлопнулась и исчезла, в этой реальности начинался закат, дорога вела прямо к заходящему солнцу сквозь кажущиеся бархатными дюны. Через равные промежутки стояли столбы или колонны, то ли кто-то забыл поместить на них фонари, то ли надеялся удержать от падения наливающееся тяжёлой позолотой небо.
        Я пошёл вперёд, и это было так легко, словно плиты под ногами пружинили, а закат всё так же сыпался на меня сверху, каждая частица света точно у самой земли переплавлялась в золотую песчинку, складывалась в очередную дюну.
        Солнце точно и не собиралось менять своего положения, приклеившись у края небес, а может, я не мог почувствовать здешнего времени, но я миновал уже множество однообразных колонн, а закат всё не прекращался. Лишь количество песка неуловимо менялось.
        Сначала его почти не было на плитах, потом он усыпал их, как пыль, а затем начал собираться в маленькие прообразы дюн и даже кружить позёмкой у моих ног. Я представил, что когда-нибудь он заметёт дорогу, мне придётся пробираться по песку.
        Прислушавшись к собственному сердцу, я осознал, что не могу уловить, где же конец этого пути, когда откроется дверь, чтобы выпустить меня отсюда. Впрочем, я уже очаровался пустынным золотом настолько, что пока не хотел уходить.
        Краски становились всё гуще, золото отливало охрой, тени насыщались и ложились в песок от каждой колонны, а вот плиты всё больше зарастали песком. Похоже, моё воображение пока в точности рассчитало, как всё будет меняться.
        Я не сразу заметил, что небо пришло в движение, что в его золотой глубине появились облака, что там закружили птицы, безмолвные чёрные птицы. Некоторое время, когда осознание застигло меня врасплох, я следил за ними, не в силах оторвать взгляда, а потом двинулся значительно медленнее. Скорость тут не имела никакого значения, ведь в этой реальности ночь не наступала, солнце не скатывалось за горизонт.
        Теперь я чаще поглядывал в небеса, хоть идти стало намного труднее, о дороге напоминали лишь колонны, прораставшие сквозь груды песка. Пусть я не мог обнаружить саму дверь и предсказать, как скоро она появится, я точно знал направление и не собирался сворачивать.
        В то же время в груди нарастало и крепло странное чувство, совершенно необыкновенное. Оно было похоже на предвкушение или восхищение, и как выразить в словах эту огромную эмоцию, растекавшуюся с током крови, я пока не понимал.
        Облака в небесах стали выстраиваться в чёткую структуру, точно из них сформировался огромный вихрь, и в то же время не было никакого буйства ветра. Недвижимый, застывший, нарисованный облаками смерч одним концом указывал вниз, куда-то впереди меня, но ещё так далеко, что я не мог рассмотреть из-за неровных спин дюн.
        Пробираясь сквозь пески, я уже не думал ни о чём и ничего не желал. Мне нужно было увидеть, и только.

* * *
        Я рассеянно глянул вперёд и остановился, осознав, что тут уже нет никакого солнца. Тот шар, что прежде казался мне прикреплённым к небосводу, исчез. Но закатный свет никуда не подевался, он всё так же лился и сыпался, обращаясь песком, он всё так же закрашивал всё вокруг охрой и золотом.
        Присмотревшись, я едва угадал, что, кажется, свет исходит из единственной точки на небе. И это так меня удивило, что я опять ускорил шаг, да что там, я почти побежал, захваченный поразительным фактом. Я так отчаянно желал до конца разобраться, что же там происходит впереди.
        Птицы кружили и звали меня с собой, колонны указывали путь.

* * *
        Силы оставили внезапно, я взбежал на холм и упал коленями в песок, только потом сумев посмотреть вперёд. Перед глазами сначала плыли чёрные и красные пятна, и я дышал тяжело, чувствуя, как то, что прежде росло в груди, обратилось в огненный шар, обожгло и внезапно вырвалось наружу.
        Я посмотрел вперёд.
        Между колонн, прямо посреди невидимой дороги из песков вставало дерево дивной красоты. Это оно само было солнцем? Это солнце пряталось в его кроне?
        Где-то едва ли не из ствола вырастал облачный вихрь, укладывающийся ровными витками. И я видел, что небо открыло рот, принимая солнечный свет.
        Здесь птицы кружили не безмолвно, их протяжные и полные тоски крики слышались со всех сторон, то нарастая, то стихая. Стоя на коленях, упираясь ладонями в слежавшийся песок, я смотрел и не мог отвести взгляда, так всё это было странно и прекрасно. Что на самом деле за магия движет этим миром?
        Ещё мгновение картина, открывшаяся мне, была почти неподвижна. Только птицы метались перед глазами, но затем всё пришло в движение, будто бы кто-то запустил потайную пружину. Дерево плавно повернулось вокруг своей оси, блеснув солнцем, загудел и начал вращаться вихрь, и песок потёк, будто бы оказался водой.
        Я ждал, когда же поток подхватит меня и унесёт куда-нибудь прочь, где я, поглощённый красотой, смогу остаться навечно, чтобы созерцать золотое небо.

* * *
        Кто-то схватил меня за плечо. Пришлось отвернуться от сияния и движения.
        - Странник? - золотое сияние скрывало лицо этого существа, охряные одежды ниспадали к дюнам, путаясь с песком и растворяясь в нём. - Тебя ждёт дверь.
        - Неужели нельзя остаться ещё? - не отчаяние ли прозвучало в моём голосе?
        - Нет, иначе ты останешься тут навеки, а это неправильно, у тебя ещё не кончен путь, - оно качнуло головой. - Иди же, странник, ты не должен пропасть здесь. Ты не должен был попасть сюда.
        - Хорошо, - и я с трудом поднялся и пошёл следом за существом из песков, не оглядываясь на поразившее меня кружение дерева, солнца и вихря.
        Мы свернули с дороги, оставив в стороне колонны, и вскоре пришли к пологому спуску в маленькую долину, где посреди песков вырастала каменная дверь. В тот же миг вздрогнуло сердце в груди, говоря мне, что дверь ждёт.
        Существо не стало говорить мне что-нибудь в напутствие. Я и без того чуял, как много в нём затаённой тревоги. Как будто я, оставшись, нарушил бы гармонию. И, конечно, теперь я не настаивал бы.
        Дверь открылась медленно, с мрачным скрипом, и впереди ждала только темнота. Я хотел последний раз всмотреться в рисовку чёрных ветвей на золотом фоне, но шагнул внутрь, потому что понимал - ещё один взгляд может приковать меня навечно.

* * *
        На холмах, которые я так любил, тоже разливался закат, только алый. Кружили птицы, ветер трепал травы, деревья взволнованно шелестели.
        Здесь солнце уходило, и уходило стремительно. Оно не стало бы приклеиваться к небосводу. И в этом тоже была прелесть, в изменчивости и в неизменности.
        Усмехнувшись, я направился по знакомой тропе домой. Может, я устал в последних путешествиях? Пока что мне было не совсем понятно, отчего золотой мир так привлёк меня, отчего он позвал и готов был принять.
        Садилось солнце.
        199. Влюблённый мир
        Запах луговых цветов ощущается скорее кожей, чем обонянием, он настолько густой, что в нём, кажется, можно плыть. Все мгновения этого мира превратились в тягучую нежность. Здесь ночь, но она настолько светла, словно звёзды не горят в небесах, а замерли среди застывшего воздуха и озаряют всё вокруг мягким сиянием.
        Эта реальность улыбается, её улыбка невидима, только угадывается в едва заметном напряжении, схожем с дрожанием, в звучании едва слышной очень чистой и высокой ноты. Небеса, переполненные облаками, созвездиями, птицами и радугами, застыли, красуясь высоким куполом.
        Я тоже замер, вмещая в себя, насколько возможно, всё это. Мои пальцы тоже начали пахнуть цветами, в волосах тоже смешалась ночь с сиянием звёзд, и весь я внезапно оказался выкрашен приглушёнными полутонами, отрисован заново на этом холсте, включён в него.
        Может быть, я заблудился? И ветер, на мгновение прижавшийся, ткнувшийся носом мне в лопатки, тут же сбежал, будто бы не желая ответить, где же я оказался и почему.

* * *
        Вынырнув из сна, я нашёл себя дома и на секунду пожалел о том мире, что остался за пеленой сна. Такого я прежде не встречал, я никогда не врастал, не прорастал так полно. Но отчего-то, несмотря на это, не вижу пути назад.
        Память словно отключили, и только аромат цветов по-прежнему чудился на кончиках пальцев.
        Вдруг тот мир не существовал на самом деле? Вдруг он только начал создаваться?

* * *
        Днём мне чудился и мерещился тот мир, как навязчивый, но едва уловимый аромат, он был где-то поблизости, а найти туда дверь я не мог. Это почти сводило с ума, и наконец я ушёл на холмы, они всегда спасали от таких навязчивых чувств.
        Сегодня не помогло. Тщетно я всматривался в небо и слушал шорох трав. За всем этим мне чудилась та реальность. Мерещилась, шептала и звала, но не было ни дороги, ни двери. Даже сна - и того не оказалось.

* * *
        Та реальность.
        Она словно была… влюблена?

* * *
        Вечером, едва я вернулся, на пороге меня ожидал давний знакомый - Северный ветер.
        Мы расположились в саду и, попивая чай, начали беседу ни о чём, пока я не осмелился задать один из измучивших меня вопросов:
        - Встречал ли ты влюблённые миры?
        - Миры? - удивился он и задумался. - Пожалуй, я понимаю, о чём ты.
        - И?
        - Видел однажды такой, - он задумчиво качнул головой. - Совершенно потрясающий. Вот только…
        - Не смог попасть в него более одного раза? - предположил я.
        - Так и было, - и он сощурился с подозрением. - Похоже, и тебе такое случалось повстречать.
        - Вчера во сне.
        Он долго молчал.
        - Пожалуй, тут я не могу помочь, разве что… Понимаешь, они каждый день так меняются, что их не найти и не поймать, потому что невозможно узнать.
        - Вот как? - я задумался.
        На моих пальцах опять таился цветочный аромат.

* * *
        И снова я стоял по пояс в луговых цветах, и опять была звёздная ночь.
        Только я не узнавал этот мир, хотя, ручаюсь, он был тот самый.
        Впервые я был настолько очарован ощущением неузнаваемости. Я брёл среди мрака и ловил светлячков, а цветы пахли терпко и даже горько. Вокруг заливались сверчки.
        Наконец я упал на спину и долго лежал, впуская в себя всё - и тишину, и слабый свет, и темноту, и стрёкот, и шелест трав.

* * *
        Но это уже не была влюблённость. И я не подобрал чувства.

* * *
        Меня разбудило утро, переполненное грозой. Я долго смотрел на буйство ливня на балконе, ловя обнажённой кожей капли, и всё никак не мог перестать думать о том мире, что так переродился, так изменился, и всё же… был немного влюблён.
        Что с ним произойдёт дальше?
        Терзаясь этим вопросом, я всё-таки спустился на кухню и обнаружил, что её давно заняли - отец пил чай, перелистывая страницы чёрного фолианта.
        - А, вот и ты, - кивнул он, не отрываясь от слов.
        - Что-то случилось?
        - Ветра на хвосте принесли, что ты увидел нечто необычное, - искоса глянув на меня, он налил себе ещё чашку.
        Я же всё-таки решился приготовить кофе. Насыпая его в турку, не сразу решился объяснить:
        - Я встретил влюблённый мир.
        - Случается, - улыбнулся он. - И не смог найти дорогу?
        - Но попал в него дважды, не по своей воле, - усмехнувшись, я поставил турку на огонь.
        - В кого же влюблён этот мир?
        - Хороший вопрос, но этого я не понял.
        Он поднялся и подошёл ко мне, обнял за плечи.
        - Отчего же?
        - Хм, - мне нечего было ответить.

* * *
        Ночью я ждал и не ждал, что снова окажусь там. Если вчера влюблённость уже переходила во что-то ещё, то сегодня мир и вовсе может закрыться. И хотелось бы проверить, и…
        Но я зря волновался, мир впустил, а точнее, забрал меня, и, хоть я не мог узнать по ощущениям, но уже ориентировался на месте. Луг, травы, звёзды остались теми же. И всё так же не нашлось ни единой двери.
        Кого же он так сильно любил, что затаился среди веера других и не собирался открываться никому вообще?
        И тут мне вспомнилась улыбка отца.
        Неужели он намекал?..
        Я двинулся сквозь ночь, воздух был так прян и свеж, что захотелось бежать, лететь, купаться в нём. И я бежал, пока не обессилел, не упал в луговые цветы. Они встретили меня шорохом и ворохом светлячков.
        Да, мир был влюблён, иначе, чем в первый раз, не так, как во второй, но совершенно точно.

* * *
        А утром… я не проснулся. Рассвет накатил на меня сияющей волной, и всё вокруг запело в совершенном ликовании. Я стоял и смотрел, как из трав поднимается солнце, совершенно точно зная, что никто и никогда не видел рассвета в этом мире, кроме щебечущих птиц.
        Со мной разделили тайну, и я почти узнал, кого же так любит эта реальность.
        Пробуждение вынесло меня из неё ровным счётом в тот миг, когда солнечный диск полностью поднялся из-за горизонта.

* * *
        - Эй, - окликнул я Северный ветер.
        - Что? - удивился он и опустился на балконе.
        - А встречал ты миры, которые были бы влюблены в тебя?
        - Что-о-о? - он засмеялся. - Это уж точно нет. Ну какому миру может полюбиться ветер?
        - А странник?
        - Странник? - он смерил меня взглядом. - Вы, вообще-то, довольно забавные. Ну а ты конкретно… - и замолчал.
        - И что же я конкретно?
        - Ты шаман. Миры любят шаманов. Смотри, как бы он тебя не присвоил.
        И тут же сорвался прочь.

* * *
        Я не хотел принадлежать иным мирам, кроме родного, и не хотел привязываться, пока дорога звала меня. Но если я прямо откажу миру, что же с ним станется?
        И снова я ушёл в холмы, чтобы поразмыслить над этим.
        Сначала я заметил ворона, он описал круг над моей головой и скрылся за дубравой. Конечно, когда я дошёл туда, то увидел отца.
        - Интересные задачи ты себе выбираешь, - сообщил он.
        - Дашь ответ? - играть мне не хотелось, но наткнувшись на насмешливый взгляд, я тоже улыбнулся.
        - Нет ответа, - пояснил он. - Он ждёт тебя.
        - И если я ничего не могу дать ему взамен…
        - А разве он просил?
        И я опять вспомнил луговые цветы.
        - Нет, не просил.
        - Тогда, быть может, не станешь спешить?
        Согласно кивнув, я сел у дерева, откинувшись спиной на узловатую кору. Тот мир, влюблённый мир, теперь-то я знал, собирался снова позвать меня к себе. Когда-нибудь он откроется и другим. Но пока, похоже, хотел существовать лишь для меня.
        200. Написавшийся мир
        Слово за словом в строчках рождался новый мир, и я почти забыл о том, в котором существую на самом деле, отрешился от него, уплыл по волнам звучащей внутри меня музыки, как вдруг кто-то тронул меня за плечо.
        Возвращаться обычно непросто, и я вздрогнул, ощущая, как нити одной реальности беспомощно рвутся, чтобы пропустить меня в другую. Так больно! Но вот всё прошло. Вновь я находился в кабинете, сквозь стекло просеивался растерянный закатный свет, а рядом со столом стояла та, кого я знал уже очень давно.
        Мы впервые повстречались столько лет назад, но с того дня она не изменилась ни капли, так и оставшись девчонкой лет тринадцати, гибкой, бойкой и бесцеремонной. Я опасался порой смотреть ей в глаза, там мирно уживалось сумасшествие и мудрость.
        - Вернулся наконец? - усмехнулась она.
        - Как ты тут оказалась? И зачем? - я поднялся из-за стола и кивнул на дверь. Она тоже отлепилась от столешницы, на которую опиралась, и пошла со мной.
        - Заглянула в гости, - усмехнулась она. - Но ты не поверишь.
        - Это точно, - и я тоже улыбнулся.
        Она молчала, пока я заваривал земляничный чай, а затем, взяв чашку двумя ладонями, начала рассказывать:
        - Ты прав, мне понадобилась помощь. Пока только не совсем понятно, кого же искать.
        - То есть? - удивился я.
        - Мне нужен кто-то, кто напишет душу миру, - она подняла на меня глаза. - Не знаешь таких умельцев?
        - Даже не слышал ни о чём подобном, - я сделал глоток. - И что же ты думаешь делать?
        - Для начала мне потребуется дверь, с дверью ты справишься.
        - Ты же и сама странница, - напомнил я.
        - Это так, но вот именно сейчас моя дверь откроется только в тот самый мир, куда мне не стоит возвращаться без умельца.
        - Хм, и ты хочешь пройти моей дверью?
        - Именно, - она пожала плечами. - Велика вероятность, что всё получится.
        - Ладно, - согласился я. - И как же ты будешь искать?
        - Своим любимым способом.
        - Наугад? - и я опять не сдержал улыбку. Она же только кивнула.
        Мы допивали чай в молчании. Внутри меня нарастало любопытство. Что за мир она отыскала и почему ему нужна написанная кем-то душа? И как же она пройдёт моим путём, когда это почти невозможно?
        Впрочем, законы реальностей и дорог всё время менялись, словно бы оставаясь неизменными, и я твёрдо верил только в одно - когда два странника не сомневаются в том, что делают, у них чаще всего выходит то, что нужно.
        - А ты писал сказку? - отставила она пустую чашку и встала.
        - Так и есть, а что?
        - О каком мире?
        Я прикрыл глаза, восстанавливая в памяти не только написанное, но и то, что таилось глубоко внутри.
        - Он был спокойным и светлым, и там шумел океан, - рассказывать оказалось невероятно трудно.
        - Интересно, - но больше она ничего не добавила, только спросила: - А когда появится твоя дверь?
        - Одну могу открыть прямо сейчас в саду.
        - Идёт!
        Мы вышли в сад, и там, у розового куста, уже облетающего и кажущегося грустным, я распахнул для неё свою дверь.
        - Загляну, как вернусь, - сообщила она и ушла.

* * *
        В сказке вырос город, зазвучала музыка, проснулись ветра.
        Я выплетал рассказ, который пришёл ко мне неизвестно откуда. Там странница вырастила новый мир из осколка своего сердца и вошла в него, чтобы обрести утешение.
        Меня захватили слова, и я уже сам стал городом и миром, странником, отдавшим сердце, ветрами и музыкой.
        Пока кто-то не тронул меня за плечо.

* * *
        Встретившись с ней взглядом, я усмехнулся.
        - Тебе нравится отрывать меня от работы?
        - Похоже, все пути ведут к тебе, - пожала она плечами.
        - Может, потому что и дверь, и дорога были моими?
        - О, вовсе нет. Дело в ней, - она кивнула на бумагу на столе.
        - В моей сказке?
        - Ага, - она подхватила листок и пробежала глазами. - То, что нужно, - и тут же исчезла.
        Сказка была всё ещё не дописана.

* * *
        Много позже, переходя из мира в мир, я внезапно оказался на пирсе. Море лучилось солнцем, плакали чайки и звучала музыка.
        Всё было знакомым и неизвестным.
        Оглядевшись, я, почти не задумываясь, двинулся к лестнице, которая совершенно точно уводила в город. С каждой ступенькой я узнавал этот мир, и никаких сомнений у меня не оставалось - это была моя сказка, только живая, настоящая.
        Сказка, которую я не успел дописать.
        Я отыскал фонтан, у которого тогда остановился, и нашёл там… её.
        - А вот и ты, - улыбнулась она. - Нравится?
        - Вышло удачно, - пришлось мне согласиться.
        - Да, душа что надо, - она потянулась и вспрыгнула на гранитную чашу, куда падал вода. - Теперь она сама себя допишет.
        - Как ты поняла, что…
        - А, пустяки, наугад, - она засмеялась.
        Присев рядом, я засмотрелся на игру солнца с бойкими струями. Мне нравился этот мир и город, и я бы ни за что не подумал, что мог хоть сколько-то участвовать в их создании, но на самом деле не мог не заметить - так оно и случилось. И я выписывал каждую арку, вырисовывал фонтан и даже заставлял солнце играть со струями.
        Какое странное чувство наполнило мою грудь, как удивительно было ощущать это, чувствовать и знать.
        Она следила за мной, но не смеялась. Точно на самом деле и хотела, чтобы я наконец-то узнал то, о чём ей известно давным-давно. Кто поручится, что это было не так?..

* * *
        Вечер обнимал меня и не желал отпускать, но я был уже дома, так что мог позволить себе пошататься по городским улочкам, вдохнуть вечер поглубже, подумать. Я встречал много разных душ, принадлежавших разнообразным мирам, но… Такого не видел. И даже не мог предположить, что душа может оказаться недописанным рассказом.
        Снова я не заметил, как она выпорхнула из теней и остановилась рядом, всё такая же до дерзкого юная.
        - Перестань уже, - укорила она. - Ничего ведь необычного.
        - Просто…
        - Просто перестань, - оборвала она. - Такое случается и этакое, мы же в дороге, всегда в пути, а это изменчивость и только.
        - Да уж, - я покачал головой. - Но сказка…
        - А что сказка?
        - Не окончена.
        - А как бы жил тот мир, если бы ты поставил финальную точку? - резонно заметила она. - Иногда и меньшего достаточно, чтобы он не ожил.
        - Так ты теперь оживляешь их?
        - Как и ты, только почему-то не хочешь на это обращать внимание, - она ещё раз коснулась моего плеча. - Вот теперь мне пора. Увидимся.
        - Увидимся, - и я точно знал, что пройдёт несколько лет, не меньше. Она тоже знала, потому прощальная улыбка у неё вышла очень печальной.
        Но в дороге случается и не такое.
        Я побрёл домой самой длинной дорогой.
        Все миры некогда были кем-то написаны - словами или нотным станом, ритмом дождевых капель или облаками в небе…
        Все.
        201. Решение королевы
        Всмотревшись в сферу, я увидел дождливый день. Из сплошной пелены медленно всплывала картина, точно поднималась с недостижимого дна. Чем дольше я разглядывал её, тем большее число разнообразных деталей возникало в ней, тем более живой она казалась, пока я не осознал - передо мной проплывают образы прошлого и будущего, настоящего и несбывшегося разом. Точно я должен сам составить из них определённый рассказ.
        И я попробовал, всё так же не отрывая глаз от сферы, я попытался связать между собой клочки и осколки.
        Сквозь ливень выросла печальная сказка.

* * *
        Война продолжалась так долго, что мирных времён и не помнил никто, точно их тут совсем не бывало, никогда. И небо будто бы изо дня в день скрывалось за облачной пеленой, плакало дождями по погибшим, а таких были тысячи.
        Сотни тысяч.
        Иногда ей казалось, что скоро она станет властвовать королевством мёртвых, но откуда-то появлялись всё новые воины, откуда-то брались новые генералы. И опять, опять на границах вспыхивали стычки.
        Её соседи не желали мира, они жаждали только безраздельной власти. Сколько раз ей хотелось покориться, склонить голову, опуститься на колени, вот только её покорность не спасла бы никого и ничего не исправила бы.
        Потому что война казалась единственно возможной и её народу, и чужим. Они всё равно не стали бы жить мирно.
        И в глубине души она полностью сдалась, а на деле продолжала отдавать приказы и подписывать волю генералов. Она была королевой смерти, королевой отсылающей на смерть, той, с чьим именем на устах падали сражённые воины, той, чей образ возносили идущие победным шествием…

* * *
        Даже скорбь может стать рутиной. Она уже не выезжала на кладбище, чтобы бродить там меж крестов, она уже очерствела и совсем забыла, как мечтала некогда остановить безумие кровавой пляски.
        Но однажды…
        Всё ведь так и происходит - однажды.
        Однажды гонец принёс ей письмо от врага. От того, чьё войско уже прошло половину её страны.
        Враг писал:
        «Разве стоит нам сражаться и дальше? Мне не нужны эти земли и эти люди. Я устал, а вы?»
        Враг говорил ей:
        «Разве есть, за что сражаться? Я забыл, как выглядит родное небо, и бесконечный ливень утомил меня, я не схожу с седла… А вы? Что ваш замок дарит вам? Что дарят вам бесконечные поля, на которых растут лишь кресты? Быть может, нам пора остановиться?»
        Враг утверждал:
        «Они продолжат и без нас. Наши генералы не отступят, они сами сойдутся в смертельной схватке. Но вы… Но вам не обязательно видеть это. Лишь дайте знак, и ночью я приеду за вами, я пробьюсь к вам, я скользну к вам вором. И похищу вас, чтобы унести прочь отсюда. Ведь есть, есть ещё земли, где мы сможем забыть об ужасах войны».
        Враг умолял:
        «Что нам делить? Ничто из этого не принадлежит нам по праву. Кроме наших собственных тел, кроме наших прогорклых душ, в которых почти не осталось места любви».
        И она опустила руку с письмом, едва удерживая плотную бумагу в пальцах. Гонец смотрел на неё, ожидая ответа. Ему ещё нужно было прорваться к своим. Опасное дело.
        Она усмехнулась и произнесла, стараясь не выдать охватившего её ужаса и ликования:
        - Скажи ему только одно слово. Да.

* * *
        Ночь настала тёмная и страшная, лил дождь. И она в скорбно-сером платье застыла у окна первого этажа, окна, выходящего в сад. Ей чудилось, что тьма прокрадывается оттуда опасным зверем. Здесь и сейчас она жаждала подставить этому зверю обнажённое горло, чтобы почувствовать, как клыки вспарывают артерию.
        Ей мнилась смерть, ей чудилось, что в смерти есть любовь.
        Разве могла быть иная у тех, кто всю жизнь ведал лишь вкус крови и сражений?
        Она не сразу заметила чёрную фигуру, что пробралась в сад. Ужас охватил её сердце, но потом отступил, почуяв внутри страшную жажду умереть. Перед такой любой страх пасует.
        Рванувшись к ведущим в сад дверям, она выскочила ровно в тот миг, когда незнакомец, одетый во мрак, встал перед площадкой, утопающей в кустах роз, давно растерявших бутоны и лепестки.
        Она ждала удара меча, но незнакомец распахнул плащ и окутал её теплом.
        - Уедем! - решил он.
        И теперь, будучи ведомой, она стала свободнее, чем была когда-либо. Груз ответственности вспорхнул с её плеч. Они мчались через сад, затем оседлали чёрногривых коней и понеслись прочь - сначала по улицам города, потом по просёлку, залитому дождевой влагой.
        Сумасшедшая скачка хранила их от взглядов и домыслов. Никто не успевал понять, ни одна из армий не могла задержать их. Казалось, так и будет целую вечность…

* * *
        Они ехали всю ночь напролёт, и к утру кони стали выбиваться из сил. Вокруг раскинулось безмолвное пространство, переполненное крестами, страшное, приютившее чёрных птиц. На востоке едва пробледнело небо, лил дождь, и замереть среди этой гулкой пустоты, где покоились тысячи и тысячи, было сродни маленькой гибели.
        Отбросив узду, она спрыгнула на мягко чавкнувшую землю, с трудом подобрала юбку и побрела, рассматривая одинаковые кресты.
        Одинокие, одинаковые.
        Здесь лежал грех её сердца, здесь.
        Она мечтала бы лишиться плоти, сознания, всего, лишь бы не встречать рассвет именно тут.
        Враг, ставший другом, безмолвно смотрел на неё. Венец заставил её голову склониться, дождь подарил слёзы, которых сама она давно лишилась, и в каждом жесте, в каждом шаге проглянула хрупкость и нежность, как будто она никогда не велела умирать ни одному живому существу.
        - Оно останется здесь, напоминать живущим, что они могут сотворить с собой, - сказал враг.
        - И я останусь здесь, - она смотрела на крест, к которому кто-то прикрутил мягко сияющий в пробуждающемся проглядывающем через тучи свете меч.
        - Нет нужды приносить себя в жертву, - напомнил враг.
        - Есть нужда в искуплении, - возразила она.
        Снова их укрыло тишиной, солнце поднималось, но тучи не давали его увидеть. Среди ливня, в окружении мертвецов, она почувствовала, что давно должна была сделать только один шаг.
        Тут же ей стало нестерпимо страшно и жаль себя.
        И это был сигнал к тому, что медлить нельзя.

* * *
        В тот день тучи всё-таки разошлись, солнце устало оглядело поле, полное крестов, поле, где кружили чёрные птицы, где чёрный всадник с бесконечной скорбью смотрел на королеву, что принесла себя в жертву, кинувшись на меч, надёжно закреплённый на кресте.

* * *
        Я отодвинулся от сферы, удивлённый и потрясённый до глубины души. Эта история на самом деле не имела конца. Сумела ли она остановить кровопролитие своей последней жертвой? Чего на деле хотел всадник?
        И почему, почему есть такие миры, полные бессмысленного убийства?
        Я не знал и не искал ответов.
        На подоконник распахнутого в июльскую ночь окна сел ворон. И я кивнул ему, точно это именно чёрная птица принесла мне сегодня сферу, наполненную скорбью и ливнем.
        У нас не было ливня, чистоту небес украшали звёзды. Но в моей душе всё же лил дождь.
        202. Фонарный свет
        Шёл дождь, он казался бесконечностью, он выливался словно из ниоткуда, а тучи, что нависли над городом, на самом деле будто бы никак не сочетались с ним, существовали отдельно, а может, даже пришли из другой вселенной. И я заблудился в этом дожде, прямо между струй, долго искал себя, но не обнаружил ничего, ровным счётом ничего… и никого.
        Однако как бы ни было странно не ощущать отчаяния, в момент этих блужданий я был поистине счастлив. Настолько, насколько это вообще было мне доступно. Странным вкусом обладало это счастье, оно было полновесным, но эфемерным, и какой-то миг я, конечно, утратил его так же просто, как и обрёл.
        Наверное, тогда же я окончательно потерялся.
        И никто, совсем никто не смог бы найти меня.

* * *
        Я стал фонарным светом, размытым во влажно блестящем асфальте. Я обратился туманом, растёкшимся в сумерках, рассыпавшимся и потому почти незаметным. Я принял в себя сущность капель, едва ощутимой взвеси, что наполнила городской воздух.
        И наконец, я стал самим этим воздухом, чуть коснулся выгнутых крыш и взмыл лёгкими облаками к звёздам, что внезапно взглянули на землю.
        Кто мог бы соткать меня снова в прежнюю форму, кто сумел бы собрать меня, настолько рассеявшегося?
        Можно ли было назвать это потерей себя?

* * *
        Я снова переживал трансформацию, то ли выпадая росой на жестяное нутро крыш, то ли оказываясь внезапным инеем на тонких ветвях, то ли весьма странным образом поднимаясь вместе с травами, что жаждали увидеть восход солнца.
        Мне казалось, что я лечу со стрекозой, а потом вдруг падаю тяжёлым шоколадным на вид жуком, чтобы раскрыть новые крылья только у самой земли и, взлетая, задеть хрупкими лапками колосок травы.
        Я становился вороньим криком, разносился над городом, и сразу после того скатывался по водосточному жёлобу как жалкая соломинка, которую обронила птица, желавшая подлатать своё гнездо.
        В тех нескольких минутах, что отделили меня внезапно от ночной темноты, подбросив вплотную к рассвету, я снова был и туманом, и зданиями, чьи стены увлажнились от дождя, и мостовыми, по которым неслись ручьи. И опять, опять вернулся фонарным светом, старающимся обогреть кого-то, кого-то, кого я совсем не знал.

* * *
        Когда солнечный край выглянул из-за отрисованной акварелью линии горизонта, я уже был светлячком, пойманным в стеклянную банку. Мне бы биться о край, в тщетной надежде разрушить стекло, но я лишь мирно горел, будто ничто другое мне и не было нужным и важным.
        Я лишь мирно сиял во вновь сгустившейся темноте.
        Рассвет так и не наступил, затерявшись где-то меж зданий, а затем среди стволов деревьев, и тут же превратившись в закат. И тогда я подумал, что не только сам прохожу через сотни тысяч смен формы, но и мир, этот мир вокруг на самом деле тоже всякий раз меняется, стремясь к чему-то, мне неясному.
        Впрочем, мне не известно было даже то, отчего сам я никак не мог найти успокоение в одном и цельном, в чём-то абсолютно конкретном.
        Я не посмел бы утверждать, сон вокруг меня или явная явь.

* * *
        Позднее я нашёл себя дымом, что медленно восходил вверх в проулке, поднимаясь от курящейся палочки благовоний. Кто и зачем оставил её именно тут, на старом щербатом подоконнике, среди кирпичного колодца, в который даже небо заглядывало с неохотой?
        Я поднимался вверх, всё выше, неся внутри себя аромат, который сам не мог ощутить, и ничто, ничто не могло остановить меня.
        И сразу после того я увидел себя ветром, вихрем, воздушной силой, что трепала бельевые верёвки и кружила палую листву, хотя по-настоящему в этом городе всё ещё царило лето, странное лето.

* * *
        Он поймал меня в ладони, когда я был всего лишь птенцом, выпавшим из гнезда. Уже секунду спустя я стал самим собой, а он обнимал меня за плечи, вглядываясь тёмными глазами в мои, что ещё наверняка хранили в себе все цвета, все оттенки, все полутона того, чем я успел побывать в этой реальности.
        - Мой мир опасен для странника, - сообщил он. - Оглянись, сколько тут таких, как ты?
        Я окинул взглядом улицу, где мы стояли так близко. Вопрос был слишком уж сложным, потому что всё тут могло быть не тем, чем казалось. Могло и вовсе не существовать. Я не нашёл отличий.
        - Не знаю…
        - Тогда поможешь мне их изловить, как я поймал тебя, вернуть им форму и открыть им дверь, - решил он. - Облегчишь мою работу.
        - Кто ты сам? - наконец во мне выросла сила удивиться.
        - Я? Привратник. Но иногда мне приходится следить за вами, заблудившимися, и тогда лучше зови меня Мастер, - он отпустил меня и пошёл вперёд, его тень графитно-чёрным падала на стены и тротуар, где внезапно обретала собственную суть.
        Пожав плечами, я последовал за ним. Мне ничего иного и не оставалось.
        Он ловил то палые листья, то блики света, то легчайшую паутину. Почти сразу каждый предмет, а может, каждое понятие, обращался странником. И я видел двери, открывал их, выпуская очередного пойманного прочь.
        Вот капля росы, там - округлый морской камень, здесь маленькая раковинка, с чуть треснутым витком.
        Оборванный клок газеты, дивного вида цветок, гусиное перо, ловец снов с распахнутого окна…
        Ключ, упавший в воду, лотерейный билет, разорванная надвое фотография, мятый пакет из-под леденцов и сам леденец, слишком золотистый, чтобы быть настоящим…
        Они почти не сознавали себя. Забылись, зачаровались бесконечными переменами, надеждой познания сути любого предмета, всего мира.
        - Отчего я не чувствую себя так же? - спросил я, когда Мастер-Привратник остановился, переводя дух.
        - Только потому, что я успел поймать тебя довольно скоро, - усмехнулся он, оглянувшись. - Ничего, в мире почти чисто.
        - Часто тебе приходится это делать?
        - Бывает, - он взглянул в небо и тут же подкинул шляпу, которой я, в общем-то, не видел на нём прежде. В шляпу поймалось облачко, и тут же перед нами встала красивая девушка. Глаза её пока казались пустыми. Я открыл ей дверь, и она шагнула бездумно и спокойно. Мне на миг захотелось тоже научиться так отбрасывать сомнения.
        - Эта последняя, - сообщил Мастер-Привратник. - Остался лишь ты.
        - Ну, я уже стал собой.
        - Или никогда собой не был, - он улыбнулся. - Вот тебе шарада напоследок.
        Моя дверь развернулась передо мной сама собой. Я не стал заставлять её ждать.

* * *
        Вечером я стоял на крыльце и смотрел, как горит фонарь. Замерший через улицу от меня, он немного дрожал, точно ему было зябко этим вечером. Недавно прошёл дождь, и казалось, что спину фонаря ломит от сырости, а он всё никак не может стать прямее, чуть расправить незримые плечи.
        Его свет почти приравнивался к теплу.
        Я хотел им согреться.
        Но отступил в тень прихожей, осознав, что это вовсе не моё чувство. Что кто-то там, в том мире, именно так стоял, когда я, конкретно я, был тем фонарём и тем фонарным светом…
        Знал ли Мастер-Привратник, кто этот незнакомец?
        Или сам был им?
        Мотнув головой, я закрыл входную дверь, не впустив на порог синий вечер.
        Стал собой или никогда им и не был? Вот над чем предстояло всерьёз поразмыслить. Внутри меня смеялись Маг и Охотник, Воин и Звездочёт, Гадатель на камешках и Вечный художник, и кто-то ещё, я всегда терял им счёт. Я - Странник.
        Я - Шаман.
        203. Мост и сказочница
        Случается, что, возвращаясь в место, которое давно изведано, прочитано насквозь, известно, как собственные пять пальцев, находишь там что-то совершенно новое и не всегда приятное или кого-то нового и не всегда близкого. И, кажется, уже не радуют ни травы, ни холмы, ни цветы, ни деревья, ни ветер, который с такой радостью вцепляется в волосы. Кажется, что уже ничто не способно вернуть спокойствие, которое заменила собой тревога, разросшаяся внутри и излившаяся вовне.
        Смотришь на покатые склоны, на то, как колышутся ветви, ищешь в этом ответ, как надолго чужаки задержатся в твоём краю, в заповедном мире, которым ты не собирался делиться абсолютно ни с кем, никогда, в который ты и не приглашал совсем никого.
        Но тревога подобна волне, и она уходит, откатывается назад, ветер отталкивает её всё дальше. И понимаешь, что этот мир слишком велик, настолько велик, что и сам ты в нём давно затерялся. Нет нужды прятаться от кого-то намеренно, мир сам тебя укроет, холмы спрячут твои следы от любого, кто здесь недавно.
        Так размышляя, я стоял на вершине холма, чутко прислушиваясь к голосам тех, кто и не зная того сейчас расположился на моем излюбленном месте.
        Оставив их, я прошёл дальше, выскользнул из дубравы на открытый всем ветрам пятачок, окружённый полынью, и замер, слившись с пространством и ветром, почти растворившись в подступающем закате.

* * *
        Я не стремился найти очередную дверь, напротив, мне сегодня хватило бы и холмов, но, как это бывает порой, дверь открылась сама собой и утащила меня, увлекла, унесла прочь.
        И вот я стоял уже не на вершине холма, а на крыше. Город подо мной гудел и бежал, он был суетный и походил на муравейник.
        Некоторое время я рассматривал его с высоты. Не слишком-то и хотелось куда-то отправляться. На крыше, нагретой солнцем, можно было просидеть долго-долго, пока и здесь не наступил бы закат, пока тут не примешались бы сумерки. В сумерках все города чарующи, ночью - почти все прекрасны.
        Усевшись на краю, я прикрыл глаза и тут же услышал:
        - Странник!
        - Да? - голос показался мне смутно знакомым, но когда я повернулся, то девушку, которой он принадлежал, совсем не узнал.
        Она тут же села рядом.
        - Мы встречались однажды, - сообщила она жизнерадостно. - Знаю, что ты не помнишь. Зато помню я.
        - Пусть так, - кивнул я.
        - Прости, что позвала, - продолжала она. - Я ничего не прошу… почти.
        - И чего же ты почти не просишь?
        - Тут есть мост, по которому может пройти лишь странник, - объяснила она. - А я… только сказочник, как мне пройти? Но там, на самой середине, прячется моя сказка.
        - Думаешь, я смогу провести тебя?
        - Конечно! Ты странник, - она усмехнулась. - Ещё рановато.
        Между нами пролегло молчание, я снова оглядел раскинувшийся под нами город. Интересно, где именно появится этот самый мост? Уж точно его никак нет сейчас.

* * *
        Солнце зацепилось за крыши, и тогда она поднялась и протянула мне ладонь.
        - Пойдём, теперь уже пора.
        Мы спустились с крыши по пожарной лестнице, и это было почти приключение, а затем понеслись, помчались проулками, гулко встречающими наши шаги.
        Она торопилась, поглядывала на начавшее наливаться лиловым небо, что-то ворчала себе под нос, а я мог только следовать за ней, стараясь не отставать. Ходить она умела очень быстро.
        За сквером мы нашли небольшую площадь, где сходилось пять или даже семь улиц. Тут она замерла и сложила руки на груди.
        - Видишь? - спросила она.
        Я огляделся, пытаясь понять, о чём это она спрашивает, как вдруг, когда наклонил голову, заметил полупрозрачные ступени, поднимающиеся вверх.
        - Кажется, да, - отозвался я.
        - Вот! Это он! - теперь меня ухватили за локоть. - Веди.
        Признаться, я был не уверен, что мост хочет принять меня, но едва наступил на первую ступеньку, как та вырисовалась прямо под ногой, стала плотной и совсем настоящей. Теперь уже и сказочница смогла на неё подняться.
        Очень скоро мы привыкли к поведению лестницы и довольно быстро оказались высоко над площадью, выйдя на поверхность моста. Не так-то легко было стоять на незримом мосту, всё казалось, что слишком легко сорваться и рассыпаться осколками прямиком на плиты.
        Справившись с этим чувством, я двинулся вперёд, и сказочница от меня не отставала. Мост будто бы стал ещё выше, мы воспарили над городом и рассматривали разноцветные крыши, по которым лился закат.
        Зрелище впечатляло, но почему-то я представил себя на холмах, и город, бурлящий внизу, показался мне таким же чуждым, как те, кого я сегодня встретил среди любимой дубравы.
        Впрочем, это я был тут чужаком, да и поднялся сюда не ради себя самого. А сказочница ничего не замечала.
        Так мы и дошли до середины. Тут она, освоившись, выпустила мой локоть и уселась, извлекая прямиком из воздуха блокнот и ручку. Мы висели на едва заметном гребне диковинного моста, и я с трудом мог представить, как же это выглядит снизу. Хотя, вероятнее всего, нас совсем никто не мог видеть.
        - Вот, вот она, - шептала сказочница, быстро выписывая округлым почерком строку за строкой. Я бы и сам половил тут сказки, но они были не мои, потому оставалось только наблюдать и наблюдать.
        Наконец она закончила, и мы взялись за руки, чтобы пройти мост до конца и спуститься в город. Солнце уже село, появились первые звёзды, и мы сходили с этих импровизированных небес медленно, точно слышали звуки таинственного вальса.
        Город под нами тоже стал похож на звёздное небо, россыпь огней, переливчатых и разноцветных. Это было красиво, и такой город нравился мне куда больше, наверное, сказочнице тоже, потому что она замирала и вздыхала порой.
        Улёгся ветер, и мы шли в полной тишине и в таком покое, что воздух казался совсем недвижимым.
        Потом ступени невидимой лестницы понесли нас мимо зданий, и мы смотрели в золотые окна, за которыми кто-то готовился к новому дню, засыпал, просыпался или пил чай. Это тоже было волшебно и замечательно.
        И вот настал момент спрыгнуть на мостовую. Сказочница порывисто обняла меня.
        - Спасибо, спасибо!
        - Интересно, - подумал я вслух, - ушли с холмов чужаки или нет?
        - Да ладно тебе, - усмехнулась она. - Твои холмы знаешь где?
        - Где?
        И она молча приложила ладонь к моей груди.

* * *
        Она была права.
        Мои холмы, заповедные и нетронутые, жили во мне самом.

* * *
        Дверь позвала меня возвращаться. Я ступил через порог и попал в ночь на холмах, полную предвкушения августа, поющую сверчками, звёздную. Даже осколок луны зацепился за ветки и пока не падал за горизонт.
        Я шёл привычной тропой и снова ощущал, что здесь я один, совсем один, но не тягостно, а радостно, как может быть одинока звезда или… я сам не знал, с чем сравнить это спокойное и радостное ощущение.
        Тропа вывела меня к полям, поля проводили к лесу, я пересёк несколько тропинок и скоро уже вошёл в город, уже спящий, спокойный и тихий.
        Холмы отпустили меня, но я, конечно, собирался вернуться, чтобы опять раствориться, слиться с ветром, травами, цветами, деревьями… Как и обычно.
        Ночь шептала мне сказки.
        204. Кровью маков
        Кровью маков наполнено поле до края, алый цвет так трепещет, он будто сгорает, и стремятся взлететь лепестки в пальцах ветра, он ласкает их нежно. Расплескалось рассветом, разошлось во все стороны алое поле, среди маков домишко понурился - болен старостью дымной и чёрный снаружи. Он совсем никому среди маков не нужен. Но историю может поведать печально, маки алым трепещут, как будто прощанье.

* * *
        Жил старик, среди поля сложил он домишко и мечтать он умел - почти точно мальчишка, он желал, чтобы в поле, давно изнурённом вырастали бы маки, казалась зажжённой вся земля, алым-алым от края до края. Он копил понемногу, желая… Желая эту землю бесплодную ярко украсить. Он купил семена, их лелеял со страстью, рассыпая весной щедрой старческой горстью.
        Ничего не взошло, словно белые кости проступали сквозь бедную землю коренья. И старик снова жаждал весны наступленья, собирал по монетке, о еде забывая. Он мечтал, как наивные дети мечтают.
        Второй год не принёс ему капли забвенья, не взошли опять маки, и жизни теченье унесло с собой радость, оставив лишь горе. Но старик не сдавался, снами целое море видел маков он часто и снова пытался. Ветер рвал семена из ладони, и вальса, что весна напевает, старик больше не слышал. Он сидел на крыльце и грустил там под крышей. Жизнь его как песок просыпалась сквозь пальцы.
        Но старик всё с надеждой не жаждал расстаться.

* * *
        Пожалел его как-то знакомый на рынке. Он купил ему целый мешок и корзинку, сплошь забитые семенем маковым лучшим. И старик так спешил, не взирая на тучи. В поле вышел под вечер, уже на закате, лишь мешок он открыл, ради маков всё, ради… Как вдруг что-то за горло его и схватило, был тяжёл тот мешок, не хватило уж силы. На колени старик рядом с ним опустился, вокруг солнце сияло, кричали там птицы. Ничего он не видел и больше не слышал. Даже ветер поверил - он больше не дышит.
        Кто б хватился его, кто б пошёл в это поле?
        Умер тихо старик, позабыв своё горе. Семена не разбросаны, так и остались. Ах, мечта старика, такая ведь малость…

* * *
        Но прошёл только год, и земля изменилась, приняла старика и как будто смирилась. В рост пошли не одни сорняки безвозвратно, через кости росли алых маков лишь пятна.
        И бутоны свои на закате раскрыли…
        Год сменялся за годом, и там, среди пыли, теперь маки всходили и алым сияли! Ничего об отце своём прежнем не знали. Разрастались они, занимали всё поле, отражались закаты в багряном просторе, сколько сотен людей приходили, вздыхая. Так мечта старика воплотилась живая. Воплотилась, а он не узнал, не услышал…
        Ветер рвёт лепестки и становится тише. Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.
        Солнце уж закатилось, затихли и птицы…

* * *
        Он замолчал и лукаво усмехнулся.
        Поле маков, простиравшееся до самого горизонта, пламенело в солнечных лучах. Я стоял рядом, сначала прислушиваясь, а теперь просто в молчании, не желая ни продолжения истории, ни даже точно знать, правда это или выдумка.
        Домишко, почти развалившийся, стоял по правую руку от меня. Я старался не оглядываться на него, но он таращился единственным окном, распахнув пасть двери, щерясь единственным зубом - кирпичом, оставшимся от порога.
        Над нами с тягучим кличем пролетели птицы, и я неосознанно двинулся в том же направлении, раздвигая сочные маковые стебли. Алые лепестки трепетали, словно хотели рассказать мне что-то или остановить.
        Что заставило меня опуститься на колени?
        Вокруг был терпкий маковый запах, и голова почти сразу закружилась, хотя мне бы ничуть не повредили эти цветы. Я всматривался в переплетение их корней и стеблей, то ли рассчитывая найти что-то, то ли, напротив, надеясь ничего не разглядеть.
        Земля дышала, она была живой и полной, она дарила столько сил своим детям… И я едва не поверил, что услышанное ранее было лишь страшной сказкой, что любят рассказывать на закате, но… потом я заметил нечто белое. Точнее, не совсем белое. Сливочно-жёлтое или оттенка слоновой кости…
        Кости! Да, это и была кость, совершенно точно человеческая. Продолговатая, чуть присыпанная землёй, она лежала под маками, давая им жизнь, быть может.
        Чуть поодаль торчали сквозь маковые стебли дивной решёткой рёбра. Они так сплелись с цветами, что уже невозможно было бы разделить, такой цельной был эта картина.
        Так, шаг за шагом, маки вскоре явили моему взгляду целый скелет. Распростёртый среди них, забытый временем, выбеленный дождями…
        Даже череп был здесь же. И сквозь него нашёл путь цветок.
        - Видишь, это не ложь, - он встал рядом.
        Я не ответил. Пустые глазницы черепа всматривались в мою душу.

* * *
        Когда я вернулся домой с этой прогулки, алое поле так и не истёрлось из памяти. Я точно оставил частицу себя там, у костей, рядом с чёрным, навсегда опустевшим домом. И в груди поселилась глухая тоска.
        Мечты, рассыпавшиеся маковыми семенами по полю, сбываются так или иначе, да вот только не всегда получается оценить их, рассмотреть их, почувствовать.
        Было горько.
        Я стоял в собственном саду, вдыхая пряный августовский запах, но он не лечил меня теперь, не обнимал, не кутал, не заставлял вновь улыбнуться солнцу. Я потерялся сам в себе, и вместо меня вырастало новое маковое поле, будто именно мои кости остались там забытыми, потерявшимися среди алых лепестков и зелёных стеблей.
        - Тебе не о чем тревожиться так сильно, - сказал он, выступив из тьмы. - Не о чем.
        - Наверное, - уронил я в ответ.
        - Одна жизнь сменяет другую…
        - Я знаю, - закрыв глаза, я опять представил маковое поле. Что заставляло меня испытывать такую глухую боль?
        - Круг жизни более тебя не утешает? - он обнял за плечи, и я поддался ему, позволил увести себя в дом.
        - Круг жизни и не может утешить, он только… заставляет смириться, разве не так? - я замер на пороге. Маки плескались во мне, наполнили до краёв.
        - Верно, не может, - согласился он. - Так отчего же ты не смиришься?
        На это я не ответил. Перед моими глазами на безжизненном поле упал старик, за спиной его висел большой мешок, набитый маковым семенем. Старик упал, чтобы не подниматься, и вместо него скоро, так скоро, поднялись тысячи цветов. В этом мне чудилась метафора, смысл которой я никак не мог постичь.
        - Ищи, - посоветовал он и исчез.
        Я же так и остался, а внутри меня колыхалось маковое поле, залитое кровью заката.
        Я был и маком, и солнцем, и небом, и ветром, и… стариком, и его костями.

* * *
        Ветер рвёт лепестки и становится тише.
        Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.
        205. Нэйра
        Горные тропы и побережье, леса и просторы полей. Я видел всё это будто бы с высоты, но не чувствовал себя ни ветром, ни птицей, пока не осознал, что нахожусь в очередном сне. Смутно помнилось, что прежде я сидел в сумрачном парке на скамье, очевидно, устал и уснул именно там. Но, как бы там ни было, это не имело никакого значения прямо сейчас.
        Я выбрал округлый выступ скалы и опустился на него. Подо мной простиралось ущелье, в котором с клокотом и шумом бежала бурная река. Усевшись и свесив ноги, я окинул взглядом раскрывшееся передо мной сердце местных гор и улыбнулся.
        Здесь, где-то между осколками камней, среди изрезанных морщинами горных пиков скрылась сказка, за которой я мчался, прежде чем уснуть в парке. Я ждал её, зная, что скоро она, подобно любопытному лисёнку, выглянет и… расскажет сама себя.

* * *
        Она родилась среди выходов скальной породы в шаге от снегов. А может, и не родилась, всего лишь соткалась из клочка облака и радужно сияющей водяной пыли, поднимавшейся по утрам от несущейся вниз реки. Появившись на свет, она улыбнулась, мир представлялся местом светлым и чудесным, никого не было рядом, чтобы убедить в обратном.
        Росла она быстро, и к полудню уже оказалась сильной и рослой, плела из солнечных лучей плащ для себя и напевала, подражая журчанию воды. Длинные и белые волосы свободно трепал ветер.
        К вечеру она, полностью готовая к пути, окинула взглядом склон, который дал ей жизнь, и побежала по каменному крошеву, стремясь отыскать кого-нибудь - она пока совсем не решила кого!
        Прыгая с камня на камень, балансируя на осколках скалы, она казалась такой ловкой и такой невесомой, что могла бы показаться с птицей или призраком, но только некому было сравнить.

* * *
        В горное селенье пришла она уже в ночи, частокол хоть и высился вдвое против её роста, не стал ей препятствием, и вскоре она уже брела по улицам, недоумённо рассматривая сбившиеся близко друг к другу скромные домики.
        В наползавших с гор сумерках они выглядели мрачными и печальными, и только одно крыльцо было ярко освещено - дома старосты, где вечерами собирались немногочисленные жители, чтобы выпить чего-нибудь и поболтать.
        Она, конечно, постучала в дверь, хотя и не понимала пока нужды в крыше над головой, и встретил её сам староста.
        Был он мужчина видный, ещё не в летах. Стоило ему увидеть рождённую среди гор, как сердце его забыло, как биться ровно.
        - Кто ты, гостья? - спросил он, впуская её в переполненную дымом и голосами залу.
        - Я? - удивилась она, открыв в себе способность к человеческой речи. - Не знаю.
        - Что же случилось? - удивился он. - Быть может, дикие звери напали на тебя?
        - Меня не трогают звери, - пожала она плечами.
        - А откуда ты родом?
        - Из сердца гор, - она взглянула на него и чуть нахмурилась. - Из сердца гор…
        - Наверное, ты заблудилась, - решил он. - Ну-ка, налейте-ка кружку, обогрейте мою гостью. Она ничего не помнит о себе.
        Пройдя в центр залы, она присела на табурет, озираясь с любопытством того, кто впервые видит так много людей. Кто-то протянул ей кружку, и она сделала глоток, хотя не нуждалась в питье, тепле и еде.
        Староста улыбнулся.
        - Как же тебя зовут?
        - Не знаю, - пожала она плечами, ведь истинное имя её было столь сложным, что высказать его на человечьем языке она не сумела бы.
        - Тогда… - он всмотрелся в её чистые и нежные черты, - я дам тебе имя Нэйра.
        - Нэй-ра… - повторила она, сощурившись.
        - Хорошее имя, - поддержали его.
        - Хорошее, - кивнула и она, отставляя на стол кружку с напитком.
        - Наверное, ты устала, - и он подал ей руку. - Пойдём же, Нэйра, я устрою тебя отдохнуть.
        В отдыхе ей не было нужды, но она пошла. Едва же они остались вдвоём, как он обнял её и прошептал:
        - Стань моей, и я добуду тебе луну с неба!
        Зачем ей была луна? Но она кивнула, потому что никогда прежде не была чьей-то…

* * *
        Он не обидел её, но уже на следующую ночь Нэйра заскучала по ветрам и холоду горной реки, по туманам, облакам и скалам. Выскользнув из объятий мужчины, с которым разделила постель, она вышла в ночи во двор, прыгнула и оказалась на крыше.
        Луна смотрела прямо на неё.
        - Ты мне обещана, - сказала Нэйра.
        Луна засмеялась:
        - Человек обманул меня, ведь он никогда не снимет меня с неба. Он только хотел, чтобы ты принадлежала ему.
        - А я обманула его, ведь не могу никому принадлежать, - дёрнула плечом Нэйра.
        Но луна продолжала смеяться:
        - Теперь в тебе прорастёт он сам, и пусть ты никому не принадлежишь, но твоё дитя будет - людям! Человечьему племени.
        Нэйра огладила себя по плоскому животу и хмыкнула.
        - Я заберу ребёнка с собой.
        - А он уйдёт к отцу, едва поймёт, кто таков!
        Нэйра прыгнула, и деревня оказалась позади.

* * *
        Он родился между полоской ледника и серыми скалами, в двух шагах от горной реки. Он рос очень быстро, как мать, но внешне напоминал отца. И Нэйра, опять утратившая имя, тревожилась, что сын хочет спуститься с гор.
        - Запомни, - сказала она. - Ты Наргат, - она пригладила белые - как у неё - волосы, вгляделась в тёмные - как у человека - глаза. - Твой отец узнает тебя.
        - Узнает ли, - он качнул головой. - Вряд ли.
        - Тогда не ходи, - она уложила ладони ему на плечи. - Останься в царстве туманов и скал.
        - Нет, хочу посмотреть на него, - и Наргат побежал вниз, оставив мать печалиться.

* * *
        Староста, утратив возлюбленную, поначалу сам себе не поверил. Он искал её, подозревал, что её похитили, пока убелённый сединами старик не сказал ему прямо:
        - Явилось тебе порождение духов, покинуло деревню и только. Не было никогда Нэйры!
        И староста поник, только любовь в его сердце оказалась живой и цепкой.
        Он страдал девять месяцев и день, когда в ворота деревни постучали.
        - Хочу видеть отца! - заявил высокий беловолосый юноша в странных одеждах, будто сотканных из тумана.
        - Кто ты? - вышел вперёд староста.
        - Наргат. Сын Нэйры.
        - Значит, она не человек, и ты…
        - Если это имеет для тебя значение, - Наргат усмехнулся, - то и клочка тумана не стоит любовь твоя.
        Осёкся староста.
        - Но я хочу видеть Нэйру…
        - Ты обманул её, обещая то, что не можешь достать, а я хотел посмотреть в глаза твои, чтобы понять… Да вижу там пустоту, - и он отвернулся. - Луна говорила, я захочу вернуться к людям, но вернуться я хочу только в горы.
        - Эй! Отведи меня к ней! - воскликнул староста, рванувшись к сыну.
        - Для тебя путь тяжёл, - отозвался тот.
        - Пусть так!

* * *
        Чем выше поднимались они, тем холоднее становилось, порошил снег, а камни резались, как осколки стекла. Но шаг за шагом поднимался за сыном староста, забывая себя, и суть свою, и собственное имя.
        Холодный ветер обнажал его, но уносил не одежду, а плоть, да так, что староста ничего не замечал. Так и не понял он, отчего задышалось легче. А снег перестал пугать.
        Чем выше взбирался он, тем меньше был человеком.

* * *
        Нэйра встретила их обоих там, где ледник встречается со скалами, забывая себя.
        - Я пришёл просить прощения, - упал перед ней на колени не человек, но дух.
        - Что не достал луну? - она засмеялась.
        - Да, - склонил он голову.
        - Теперь мы вместе до неё достанем, - она взяла его за руку и потащила вверх, к звёздному небу, к восходящей луне.
        Наргат же обернулся белым вороном и с тех пор так и живёт в горах…

* * *
        Сказка рассыпалась смехом, разлетелась снегом. И, шагая через порог, я заметил только, как кружит над горными пиками белый ворон.
        Пора было проснуться.
        206. Птица
        Жара пахла птичьими перьями, тёплым пухом, мягким и словно дрожащим в пальцах ветра. Я выступил из тени, из-под арки давно разрушившегося здания, оставившего после себя лишь обломки стен и рухнувшие перекрытия, и огляделся. Всё пропиталось солнцем, и не хотелось ни двигаться, ни искать.
        Вот только я всё равно должен был найти.
        Остов здания сдавался травам, а чуть ниже на холм упрямо взбирался молодой лесок, между деревьями проблёскивала лента то ли широкого ручья, то ли небольшой реки. Я рассудил, что там должна прятаться свежесть, а вместе с ней и желание что-нибудь делать.
        Троп не было, будто бы никому не приходило в голову подняться на вершину холма, чтобы осмотреть руины, потому я пошёл напрямик, раздвигая упрямые жёсткие стебли травы.
        На меня накатывал волной стрёкот сверчков, солнечные лучи хотели расплавить, растворить в коктейле яркого дня, и каждый шаг давался с трудом. Но всё же я добрался до первых деревьев, и тень дала возможность вдохнуть и расправить плечи.
        Жара уменьшилась едва-едва, но и этого оказалось достаточно, чтобы двинуться вперёд быстрее и наконец-то спуститься к самой воде, оказавшейся чёрной, глубокой, полной тайны.
        Я умылся и некоторое время держал ладони в холодном потоке. Теперь разум обрёл остроту, и я вспомнил, что появился в этом мире вовсе не просто так.

* * *
        - Возможно, ты не сразу найдёшь это место, - говорила она, и перо в её высокой причёске покачивалось, точно жило само по себе, существовало вообще вне этого мира. Она пришла ко мне под утро, и я едва верил, что это по-настоящему, так тёк её образ. - Но если идти вдоль ручья, то оно всё же появится.
        Она щурила на меня чуть раскосые глаза, которые казались сразу зелёными и бирюзовыми, поглаживала, пропускала между пальцами крупные бусины ожерелья, обвившего тонкую шею.
        - Тебе нужно войти и забрать, - объясняла она, а я слушал, слушал, слушал… И всё ещё не признавал, что она существует сейчас в одном пласте реальности со мной.
        - Ты понимаешь? - своевременный вопрос.
        - Понимаю, - пришлось отвечать, хотя само исторжение звука казалось мне чуждым и неприятным.
        Сперва я пытался найти её среди карт Таро, но там её не оказалось, потом я перебирал известные мне руны, только она всё же не являлась руническим знаком. В конце концов я понял - она Птица. Странная Птица, чью человечью форму я видел перед собой, хотя её всё-таки тут ни капли не было.
        - Ты должен забрать, - повторила она, - потому что я сама не могу, а ты…
        - А я - странник и…
        - Шаман, - отрезала она. - И потому.
        Что ж, и такое бывало.

* * *
        Вдоль ручья земля была влажной, жадно причавкивала, мечтая поймать сильнее, заполняла следы водой, точно похищала их, навсегда забирая себе. Из покатых берегов выступали тонкие, паутинчатые ручейки. Тут всё пронизывали родники, я удивлялся только тому, что ручей ещё не превратился в крупную полноводную реку.
        Однако можно было рассматривать эти чудеса сколько угодно, но я собирался искать то самое место, которое, по словам Птицы, не мог пропустить. Пока что берега поражали однообразие, и в жарком воздухе казалось, что на самом деле никуда и не сдвинулся. Несколько раз я оглядывался, чтобы увидеть цепочку переполненных влагой следов и убедиться, что действительно продвигаюсь, пусть и непонятно куда.
        Когда же лес по берегам стал более редким, а впереди замаячил яркий до белизны свет, я подумал, что если луг не является тем, что она мечтала найти, значит, моё путешествие останется безрезультатным.
        Вдруг я пошёл не в ту сторону?
        Но компас внутри, упрямый и нервный, не дрожал, не метался, уверенно указывая именно сюда.
        Деревья расступились, разлился и ручей, а я застыл в шаге от солнечной яркости, на границе тени. Передо мной раскинулся луг, пестрящий цветами, гудящий, жужжащий, перекликающийся тысячами голосов.
        Не сразу я набрался сил шагнуть туда, снова в объятия солнца.
        За лугом темнела кромка леса, так что место, наверное, было подходящим. Теперь пришлось осматриваться пристальнее, со всем вниманием, сопротивляясь жаре… что продолжала пахнуть птичьим пухом.
        Я щурился и приставлял ладонь козырьком, пока не привык. А стоило привыкнуть, и я разобрал, что в центре луга стыдливо кутаются в травы серые камни, схожие с плитами. Монолитные блоки, будто великан строил себе жилище, но разрушил его в приступе ненависти. Можно было его понять, если тут из лета в лето стоит такая погода.
        Пробравшись к блокам, я оглядел их, не понимая, что же тут такое. Что я должен забрать? Но Птица не давала мне никаких пояснений. Разве что запах перьев, напитавшихся жаром солнца, стал ярче.
        Обходя монолиты один за другим, я видел на них полустёртые надписи, но не мог прочесть, вряд ли они помогли бы мне с задачей. Но когда я прошёл к самому дальнему от ручья, то нашёл… гнездо.
        Сплетённое из трав, оно издали было совсем неприметным, теперь же я рассматривал, как тонко оно сделано, выложено пухом, мягким даже на вид. Хотелось коснуться и в то же время этого точно не следовало делать. Размер же его впечатлял. В нём можно было поместить крупную собаку, и никак не получалось представить, какая птица сплела такое.
        Ладонь потяжелела, и вскоре я удерживал шаманский клинок, хоть пока и не понимал, что заставило его появиться.
        Птице нужен был именно шаман…
        Склонившись к гнезду, я коснулся кончиком ножа мягкого пуха подстилки. Что-то вспыхнуло, рассыпалась иллюзия, и перед моими глазами оказалось… яйцо.
        Скорлупа… если у него была скорлупа, мягко сияла. Оно больше напоминало овальный драгоценный камень, отполированный до зеркального блеска, но не только солнечные блики заставляли его разбрасывать зайчиков вокруг. Что-то светилось в глубине, внутри.
        Я поднял его осторожно, двумя руками. Если Птица говорила не о нём, то здесь, в этой жаркой реальности, ничего другого больше не было. Ничего, что мог увидеть только Шаман.

* * *
        Мне пришлось возвращаться к ручью, дверь ждала меня в тени деревьев, будто и ей не по вкусу оказался солнечный жар. Перешагнув порог, я ничего не увидел - свет ослепил меня и теперь перед глазами плясали зелёные пятна, не давая рассмотреть далеко не такую яркую гостиную.
        - Ты смог! - услышал я голос Птицы.
        - Похоже на то, - наконец я сумел увидеть её, всё такую же, с тем же дрожащим пером, воткнутым в высокую причёску.
        - Прекрасно! - она бережно приняла у меня яйцо. - Очень скоро, очень…
        - Птенец? - уточнил я, хотя внутри голос Шамана уже дал ответ.
        - Мир! Мир! - она засмеялась, такая счастливая, такая крылатая. - Мир-мир-мир!
        И пропала, потому что её собственная дверь не хотела ждать.
        В воздухе остался только едва заметный запах… Птичьих перьев, согретых солнцем.
        207. Ключ. И странник
        Мягкий свет струился из-за приоткрытой двери. Я подошёл ближе, рассматривая её, появившуюся в моём доме так неожиданно и там, где никогда не ожидаешь найти никакой двери.
        Похоже, это было приглашение.
        Постояв на пороге, я сделал шаг вперёд, раскрывая створку шире. Передо мной раскинулся мир, полный сияния. Когда же я шагнул туда, то потерял всякое ощущение тела…

* * *
        Быть светом оказалось так просто, я не мог сказать, двигался ли, но определённо был повсюду. Может быть, я скользил или, напротив, собирался каплями, а возможно рассеивался. У меня не осталось ощущений, с помощью которых я мог бы отследить это. Но не было и желания что-то анализировать.
        Я освободился от назойливой и бурной части самого себя, что пыталась найти объяснение всему, с чем соприкасалась. Скорее всего, она уснула где-то в глубине меня или была здесь безмолвной, но сейчас я не стал скорбеть о потере.
        Раскрывшись, развернувшись, насколько можно, я попытался охватить этот мир и осознать его. Здесь не было предметов, вещей, земли или неба. Не оказалось птиц, животных, хаотичных сознаний. Но что-то тут определённо было!
        И я попытался найти это, разгадать ребус, с увлечением рассматривая всё вокруг и всё разом. Пока внезапно не сгустился облаком, которое ещё мгновение не чувствовало никакой телесности, а потом вернулось в материальную форму.
        Я стоял посреди сияния, и по-прежнему не было стен и пола, не находилось небес или земли. Только понятно - я стоял на дороге, и она звала меня идти.

* * *
        Облака света меняли плотность и цветность. Я шёл, и передо мной расстилался удивительный ландшафт, который так не следовало называть. Наверное, ряд понятий тут тоже не существовали или остались спрятанными до определённого момента.
        Меня увлекало мягкое колебание этого мира, смена оттенков, теплота и покой. Я почувствовал, как тревоги последних дней отпустили, позволив расслабиться. Я бы остановился, но дорога всё звала и звала, а с ней не следовало пререкаться.

* * *
        Начало трансформации я не увидел, мир стал меняться исподволь, в нём проступили очертания предметов, наконец-то нашлась плотная земная поверхность, обильно заросшая травами, а вскоре я увидел горную гряду на горизонте, лес, подступивший к ней вплотную, долину, распростёртую перед ними.
        Моя дорога обернулась тропой, и я шёл дальше, ничему не удивляясь.
        Мягкое сияние изливалось с небосвода, но солнца там пока не нашлось, как и облаков. Небо было схоже с пустой, чистой, новой тетрадью. И я шёл под ним, подсознательно ожидая, что строчки моих следов и заполнят первую страницу.

* * *
        - Эй, странник!
        Я привык уже к тому, что рано или поздно звучит это «Эй», но тут никого не было, совсем. Обернувшись, я рассматривал мир придирчиво и подозрительно, а говоривший не показался.
        - Странник, ты пришёл, когда ещё ничего не было готово, - и тогда я понял, что говорит целый мир. - Значит, тебе владеть ключом.
        - Ключом? - повторил я.
        И тут же в грудь мне впечатался ключ, проник под кожу, растёкся по крови. Я на мгновение перестал дышать - обожгло болью. Но, конечно, скоро прошло. Ключ остался внутри меня.
        - Что же мне с ним делать? - уточнил я.
        - Владей. Открывай и закрывай, - засмеялся мир.
        Передо мной встала дверь.
        Коснувшись ручки кончиками пальцев, я услышал щелчок замка. Мне оставалось переступить порог.

* * *
        История вспомнилась мне вечером, когда закатные краски уже почти угасли. Неужели тот мир зовёт меня?
        Но как мне это проверить? Впитав ключ, я не стал находить двери туда, словно дорог больше не существовало. Ни из сна, ни из яви, причудливой яви странника, не мог я перейти в ту реальность.
        Однако сегодня внутри страшно ныло, словно зов причинял боль.
        Мне стало не хватать воздуха, я рванул на себя балконную дверь, но вместо того прошёл меж мирами, как горячее лезвие ножа проходит через масло.

* * *
        Мир изменился, но остался таким же светлым. Я стоял посреди города и рассматривал его с любопытством новичка. Вокруг царили суета и оживление, сновали люди, лежали на солнце кошки… Да, тут было солнце.
        Всё выросло, раскрылось и заиграло красками.
        Тогда зачем же мир призвал меня?
        Я двинулся вдоль улицы, прислушиваясь и к реальности, и к себе.
        - Эй, странник! - опять окликнули сзади. Обернувшись, я обнаружил мальчишку лет девяти. - Ты пришёл.
        - Ты звал? - сразу понял я.
        - Внутри тебя ключ, и теперь ты можешь открыть дверь всем другим странникам, мы выросли.
        Мы?.. Мальчишка был частью мира, и в то же время оставался с ним един.
        - Где же дверь? - я опять окинул взглядом улицу.
        - На смотровой площадке, - и он повёл меня дальше. - Ты их любишь.
        И я любил, потому не спорил.
        Поднимались на площадку мы довольно долго. И чем выше взбирались по пологим ступеням из песчаника, тем лучше, красивее и просторнее казался с высоты город.
        - Он первый, - пояснил мой провожатый.
        - И прекрасен, - согласился я.
        - Да, да! - закивал головой мальчишка.
        Наконец перед нами открылась площадка. Лёгкая крыша возносилась на тонких столбах, увитых ярко-зелёным плющом. Я замер у перил, рассматривая город, кутающийся в вечерний туман. Его на две половины ровно разделила река.
        - Дверь будет здесь, когда ты её позовёшь, - и мальчишка исчез.
        Я не торопился. Следил, как приходит вечер, представлял запах сдобы и кофе, яркие огни кофеен и смеющихся людей. Скоро над улицами поплыла едва слышная музыка, и я почувствовал - вот он, тот самый час!
        Мне пришлось трижды обойти площадку, прежде чем я заметил в её центре дверь. Ещё никогда, ни единого раза, не открывавшаяся, он пряталась среди теней и могла и вовсе исчезнуть, если бы сегодня к ней не подобрали ключа.
        Я был этим ключом.
        Мои ладони скользнули по невидимому и гладкому на ощупь дверному полотну, и прямо под пальцами появились плотно пригнанные дощечки светлого дерева, нарисовалась и обрела плотность медная ручка. Повернув её, я отступил на шаг.
        Из открывшейся створки потянуло запахом моря, оттуда дохнуло ветром, а затем шагнула странница.
        - О, что за мир! - восхитилась она и поймала мой взгляд. - Ты - привратник.
        - Ключ. И странник.
        - Я - первая? - она удивлённо распахнула глаза. - Вот это чудеса.
        Мы улыбнулись друг другу. Стоило ей сбежать вниз по ступенькам, как я и сам прошёл в дверь, только меня она увела в другую сторону.
        И осталась открытой, конечно, чтобы встречать всё новых и новых странников.

* * *
        Пригревшись у камина - эта августовская ночь принесла грозу и прохладу - я почти задремал, когда в комнату вошёл отец.
        - Как ты? - спросил он, глядя на меня с внимательной встревоженностью.
        - Откуда такое беспокойство? - улыбнулся я.
        Что-то мешалось в горле, и я попытался откашляться. Во рту разлился металлический привкус.
        - Вот откуда, - он склонился надо мной, провёл пальцами по щеке, заставил приоткрыть рот.
        И вытащил ключ.
        Я не задал вопроса, он же уложил ключ на ладонь, посмотрел на него и сжал в кулаке.
        - Береги его, но не внутри себя. Иначе… - впрочем, он не стал объяснять, что - иначе, а сел в кресло рядом и налил чай в мою чашку. Для себя.
        Ключ немыслимым образом оказался в моих пальцах. Я усмехнулся. Что ж…
        - Хорошо, - и переведя взгляд на отца, я кинул.
        Буду беречь, раз так.
        208. Пёстрые пёрышки
        Сквозь высокие стрельчатые окна падал золотистый закатный свет. Он прорезал коридор и прямо передо мной солнечные участки перемежались провалами темноты, настолько густой, что она казалась плотной и осязаемой. Вступив сюда, я сам остановился среди мрака, слился с ним, и на мгновение почудилось, что больше я не смогу двинуться вперёд. И пока я оставался в таком странном состоянии, зависший между трансформацией и действием, сквозь окно в коридор ворвалась птица. Трепеща крыльями, вскрикивая резко и рвано, она заметалась, словно не могла вылететь обратно. Зацепив крылом стену, она упала в пыль к моим ногам, приоткрыв золотисто-каштановый клювик.
        Я присел и протянул к ней руку. В маленьких тёмных глазах не было страха, только обречённость, она даже не попыталась отпрыгнуть или скрыться от меня, и вскоре я поднял её к лицу, чтобы рассмотреть. Крохотная, схожая с ласточкой, она вертела головой, удивляясь своему внезапному вознесению, но явно не имела достаточно сил, чтобы взлететь.
        Пёстрые пёрышки укладывались замысловатым рисунком, и я вышагнул из тьмы, чтобы увидеть новую знакомую во всей красе. Она отрывисто чирикнула и уставилась на меня.
        - Отчего же ты не сумела выбраться? - обратился я к ней и тут же взглянул на окно. Ничем не закрытое, не имевшее даже решётки, оно смотрело в заросший, забытый сад. Над деревьями носилась целая стайка таких же встревоженных птах.
        - Возможно, потому что я так хочу? - раздался голос позади меня. Обернулся я с неохотой.
        На меня, усмехаясь, взирало странное существо, напоминавшее человека лишь отчасти. Даже тьма не так давно ощущалась более реальной, чем оно. Лицо то пряталось в дымном сумраке, то вспыхивало, вычерчиваясь ярко и графически чётко, но оттого словно теряя всякий объём. Фигуру и вовсе было не разобрать.
        - Чем же провинилась крохотная птица? - уточнил я. Упомянутая завозилась на ладони.
        - Прихоть, не более, - существо приблизилось. - Возможно, лишь выражение моей жестокости, да?
        Птица отрывисто чирикнула и всё же взлетела, вырываясь из рамки окна на свободу, к своим. Мы проводили её взглядами.
        - Странник, - теперь существо усмехалось, хоть этого и нельзя было увидеть. - Отличная замена пленному птенцу.
        - Меня не так легко удержать, - отозвался я, и внутри меня ничто не дрогнуло. Я не чувствовал опасности. Стоило ли сейчас доверять себе?
        - О, я знаю, - с сожалением протянуло существо. - Но у меня есть шанс поймать на наживку из любопытства.
        - Любопытство угасает, а двери открываются, - где-то внутри меня теперь всегда жил ключ, и это означало, что хотя бы одна дверь окажется поблизости в любой момент. И если раньше я должен был расплатиться за это кровью, то теперь и такой дани от меня не требовалось. Вот только существо вряд ли знало об этом.
        - Интересно… - оно прищурилось. - Таких странников здесь ещё не бывало.
        Мы медленно двинулись по коридору и пришли к террасе, перед которой раскинулся бассейн с мутной, чуть зеленоватой водой. Дух запустения тут казался более ярким, и я задумался, а живёт ли существо здесь. Может, оно только охотится? Тогда всё, что тут находилось, было лишь причудливым капканом.
        Или даже… клеткой?
        Откуда мне пришла эта мысль?
        Я остановился на ступеньках и сощурился, рассматривая охотника или хозяина.
        - Да, здесь есть другие, - ответил тот. - Вы ведь думали об этом?
        - И где же они?
        - О, повсюду! Повсюду! - рассмеялось оно.
        На миг щиты иллюзий упали, и я увидел, сколько тут запутавшихся в сетях. Кто-то ещё метался, другие уже не пытались вырваться, кое-кто даже заметил меня. И сердце противно заныло, компас в груди требовал освободить всех.
        - В одном вы, странники, очень похожи, - существо вернуло иллюзии на место, но теперь я видел сквозь них. - Стремление спасти… Отпустить себе подобных.
        - Они принадлежат лишь себе и дороге, - пояснил я, не двинувшись с места. Нельзя было глупо попасться в ловушку.
        Или я уже там?
        - Сейчас они - мои, - возразило существо. - И та пташка - тоже. Мне было скучно, быть может, когда я создавал всё это.
        Создатель мира? Раньше я не сталкивался с такими творцами, что желали бы мучить других.
        - Мир был слишком пуст, - продолжил он. - И оттого я пытался наполнить его.
        - Пленяя? - возмутился я. - Но ведь можно было…
        - Создать? Увы, не в моих силах.
        - Пригласить, - пришлось поправить.
        Существо воззрилось на меня с неприкрытым удивлением.
        - Как же это?..

* * *
        Я сидел на ступеньках и отдыхал от долгого разговора. Вокруг нас, постепенно высвобождаемые из сетей иллюзии, вставали всё новые и новые странники. Некоторые из них сердились, кто-то слишком устал, другие хранили мрачное молчание.
        Создатель, всё такой же неопределённый и неоформившийся, старался не смотреть им в глаза. Казалось, чего-то он так и не мог понять, и эта невозможность то выпячивалась из него, то пряталась вглубь. Чувство было таким странным, что его то и дело приходилось прогонять прочь.
        - Вы можете уйти, - отмахнулся он от странников. - А ты, - и он поглядел на меня, - тебя я и не мог удержать.
        - Так и есть, - согласился я.
        - И снова я окажусь один.
        - Я помогу, - вызвалась одна девушка. Она была хрупкой и светловолосой, а глаза оказались тёмными. - Не так уж сложно наполнять миры, когда знаешь, за что браться.
        Он удивился.
        - Ты… Птаха, - и поднялся со ступеньки, подходя к ней ближе.
        Я узнал её взгляд. Не так давно я удерживал её на руке.
        Кивнув, я отступил в тень, и дверь забрала меня.

* * *
        Над моим садом метались и кружились ласточки. Я стоял на тропинке и следил за воздушным балетом, но вспоминал только тёплое хрупкое тельце на ладони. Отчего же она согласилась остаться? Насколько она добра и чиста внутри, раз решилась на подобное?
        И не искала ли она встречи с создателем, когда ворвалась в расчерченный на тьму и свет коридор?
        Качнув головой, я всё же двинулся к дому. Это не стоило ответов.

* * *
        Внутри меня по-прежнему жил ключ, я сам себе стал дверью, и пока что мне было неясно, насколько это меня изменило. Сколько странников сегодня смотрели на меня с изумлением? Сколько в их глазах было вопросов?
        Я поёжился, точно холодный ветер ударил в спину. Неужели теперь я окажусь изгоем среди тех, кто раньше был мне вроде семьи?
        - Но ты ведь и раньше был изгоем и одиночкой, Шаман, - выступил из тени у крыльца Охотник. - Разве нет?
        Я усмехнулся.
        - Возможно, - а внутри всё отдалось болью. - Возвращаешься?
        - Зашёл в гости, и только, - он продемонстрировал коробку конфет. - На чай.
        - Хорошо, - и мы прошли на кухню вместе, а скоро пили чай и молчали.
        Он уже меньше походил на меня. Я утратил черты сходства с ним. И, наверное, мы становились разными с каждой секундой.
        - Пожалуй, я бы не смог оставить его в покое, - задумчиво заметил Охотник.
        - Значит, отлично, что там был я.
        Он вернул мне улыбку.
        - Отлично, что ты есть, Шаман с ключом внутри, Шаман, с замочной скважиной в сердце, - он знал теперь много больше, и мурашки сбежали по моим плечам. - Если бы не ты, не было бы меня.
        Охотник шагнул в тень и исчез.
        Чем стал я?
        209. Чай с мистером Тенью
        На мой рабочий стол легко приглашение: плотная, сливочного оттенка бумага, золотистое тиснение, небольшая печать в уголке, словно кто-то прикоснулся кольцом. Четыре слова сначала вызвали у меня недоумение, а затем взволновали.
        «Чай с мистером Тенью».

* * *
        Поначалу я принял это за шутку и даже почти назвал шутника, но затем насторожился, и когда передо мной открылась дверь, ведущая наверняка именно туда, куда звало приглашение, я некоторое время потратил на то, чтобы придирчиво рассмотреть себя в зеркало. Как следует выглядеть, чтобы не ударить в грязь лицом?
        Я сегодня весь соткался из ветров, трав и перьев.
        Дверь никуда не пропадала, и я, разозлившись на себя, подхватил со стола приглашение и шагнул через порог.
        Меня встретил огромный зал, холл - с высокими колоннами и узкими окнами, сквозь которые заглядывали звёзды. Здание будто парило в небе, но проверять догадку я не стал. В глубине сияло огнями кафе: несколько столиков, узорные стулья с высокими спинками, барная стойка, за которой суетился бармен. И на одном из столиков ожидал заварник и две чайные пары.
        Я помедлил, не решаясь пройти туда сразу, хотя наверняка ожидали именно меня. Застыв в нерешительности и даже неловкости, я продолжал осматривать и холл, и кафе, пока кто-то не подхватил меня под локоть.
        - Странник и Шаман, - произнёс вкрадчивый голос.
        Повернув голову, я увидел мистера Тень. Прежде мы встречались лишь однажды, и тогда я не слишком рассмотрел его, сегодня же, одетый вычурно и даже кричаще, он усмехался. Часть его лица скрывала маска.
        - Зачем вы пригласили меня? - спросил я, поздоровавшись.
        - Разве не может быть, что тому нет никаких причин, кроме удовольствия от встречи? - он провёл меня к столику и вскоре уже разливал чай, как заботливый хозяин.
        - Это было бы крайне странно, ведь мы почти незнакомы, - начал я.
        - Напротив! Никакой странности в желании узнать друг друга ближе нет, - возразил он, лукаво улыбаясь.

* * *
        Беседа не складывалась. Я словно находился в тягучем дремотном сне, который никак не мог сбросить, и лишь мистер Тень был реальным, но в то же время он никогда не сходил с границы миров, и считать его явью было бы глупо.
        Вопросы его были хаотичны, и я никак не мог уследить, зачем они их задаёт, а ведь причина к тому, похоже была. Ускользающая и вёрткая, она породила в душе моей беспокойство, с которым я никак не мог справиться.
        - Право, - говорил мистер Тень, - эти слухи слишком преувеличены, нет никакой опасности в том… - и голос его сам обращался полутоном, растекался и пропадал, чтобы возникнуть вновь: - Вот когда следовало бы испугаться, разве нет?
        - Возможно, - отвечал я, ничего ровным счётом не уловив, а он кивал и продолжал:
        - Да-да, возможности! - улыбка становилась ещё лукавее. - Прекрасная вещь - возможности. Недавно я воспользовался парой… - опять его голос размывался, чтобы вырваться на поверхность окутавшей нас воды сновидения ярким всплеском: - Кто бы сказал, что следует делать иначе?
        - Никто? - уточнял я.
        И он кивал ободряюще.
        Разговор плыл и шатался, казался дымом и не оставлял после себя никаких воспоминаний и мыслей, я терял сосредоточенность и внезапно подумал, что, возможно, Тень хочет что-то сотворить со мной.
        И мне вряд ли это понравится.
        Проблеск такой идеи взбудоражил меня. Я нахмурился и тут же услышал:
        - Ну нет, так не пойдёт, вы совсем не пьёте! - он подвинул чашку ближе ко мне.
        Чай давно остыл.
        - Зачем я здесь?
        Мистер Тень замолчал и перестал улыбаться.

* * *
        Мы поднялись на одну из башен этого странного замка, оставив чай и кафе далеко внизу. Я украдкой прислушивался к собственному сердцу, но его как раз ничто не волновало, опасность или что там такое ждали нас наверху. И двери, которая увела бы меня прямо сейчас, не находилось.
        Мистер Тень приветственно распахнул передо мной дверь, пропуская на смотровую площадку.
        - Вот мой мир.
        Внизу под нами лежали облака теней, вздымались горные гряды полумрака.
        - Пока что я не вижу ответа, - я опустил ладони на неприятно холодные перила.
        Он обнял меня за плечи.
        - Он мёртв, посмотри, - и усмехнулся. - Знаешь ли ты что-то, способное оживлять миры?
        - Нет, - солгал я, потому что этим была кровь странника.
        - О, так ещё интереснее, - в груди его вырос, вырвавшись в воздух холодным отзвуком, глухой смешок. - Ты нужен мне.
        - Именно я?
        - О, кандидатур, конечно, много, но для тебя этот путь безопаснее всего. В конце концов, твой отец не даст тебя в обиду, - он опять засмеялся. - Он вернёт тебя к жизни.
        - Не думаю, - я точно не стал бы рисковать, с другой стороны, моя кровь для мира теней могла оказаться много вкусней любой чужой. Неприятно заныло под ложечкой, и только сердце упрямо не чуяло опасности.
        - Это будет почти не больно, - теперь ложь цвела на его губах.
        - Враньё, - хрипло отозвался я и отодвинулся, ощутив, как по спине соскальзывает острие ножа. Откуда он успел достать его, когда коснулся меня, примериваясь для удара?
        - Эй, ты! - голос разбил окружающий меня сумрак, мистер Тень съёжился и недовольно повернулся.
        - Что тебе здесь нужно?
        Обернувшись, я удостоверился - напротив нас замер мой насмешливый брат.
        - Слышал, ты хочешь поживиться кровью странника, но выбираешь в жертву не тех, кого можешь, - он подошёл ближе и толкнул меня в грудь.
        Перила позади меня исчезли, и я полетел вниз вперёд спиной. Прямиком в объятия жадных теней. И опять сердце не успело испугаться. Я закрыл глаза, не зная, как закончится падение и, похоже, потерял сознание.

* * *
        Пробуждение пришло с ломотой во всём теле. Неужели я всё-таки упал?
        - Просыпайся, - брат склонился надо мной. - Ты пробыл в беспамятстве три дня, Тень отравил тебя.
        - Я ведь не пил чай…
        - Первую чашку выпил, - напомнил брат. - Но теперь его мир жив, а вот он сам… Долго ещё будет собирать себя по крупицам.
        - Не знал, что вы враждуете, - я сел на постели.
        - Не то чтобы, - он развёл руками. - Сам понимаешь, мы таковы, что…
        Я усмехнулся. Сколько бы эпитетов сейчас я мог придумать для них всех, но что бы они означали? Пустоту и только. Некоторые вещи не определяются словами.
        - Одного не понимаю, - вдруг сказал брат. - Почему ты упал, а не взлетел.
        - Взлетел? - удивился я.
        - Да… Да, - он чуть наклонил голову, рассматривая меня. - Помни, тебе не нужен ветер, чтобы быть свободным.
        - Не понимаю.
        - Когда-нибудь поймёшь, - он отмахнулся.
        - Опять твои загадки? - встать получилось не сразу, и он заботливо подхватил меня. - Я не могу летать…
        - Неужели?
        Наши взгляды встретились, и я поспешил опустить голову. Что-то во мне продолжало неудержимо меняться, и пока я совершенно не мог отыскать ни причин, ни понимания, зачем это происходит.
        Добравшись до кухни, я сел к столу, пока брат варил мне кофе. Передо мной на столешнице лежал прямоугольный пригласительный. «Чай с мистером Тенью». И я почувствовал, что вот теперь сердце готово испугаться, будто бы прогулка только ожидала меня, а не осталась позади.
        Сон и явь перемешивались и становились дымом, мир плыл в аромате кофе.
        210. Сразившись с собой
        Вновь через мой дом плыли сферы миров, и я, заворожённый их танцем, сидел на верхней ступеньке лестницы, забыв обо всём. Мягкое сияние и едва слышный шелест - сегодня они приходили не бесшумно, точно собирались позвать и меня в путешествие. Доносился и отдалённый шорох дождя, зарядившего, едва село солнце.
        Я поймал одну из сфер на ладонь.

* * *
        - А прорваться к тебе не хватает сил, уничтожено всё, о чём попросил, и бессильным листом я паду на дно, надо мною небо, оно одно знает, где отыскал я твой след во мгле, знает оно всё, не поможет мне. Не найти и ветру не дать совет, не хватает сил мне и меркнет свет…
        Речитатив прервался. Я стоял у колонны в полумраке, и отсюда мне был виден человек, опустившийся на колени, будто собрался взывать к богам. Едва смолкли последние отзвуки его голоса, как всё помещение будто заволокло осязаемой густой тишиной, от которой впору было задохнуться.
        Оглядываясь, я отметил, что здание уже очень и очень старое, местами зияли провалы в крыше, кое-где уже начали трескаться стены. Полы, некогда вымощенные плитками, улыбались трещинами и сколами.
        - Ты не слышишь! - он поднялся и плотнее запахнул плащ. Только тогда я понял, что в храме ужасно холодно. - Ты не слышишь, ты покинул меня.
        Я не хотел вмешиваться, решив выждать, пока он уйдёт. Мне самому совершенно точно следовало пройти вглубь храма, хотя что там ожидало, я не мог и представить.
        И в тот самый момент, когда я чуть отстранился от колонны, он развернулся и даже в тени увидел меня.
        - Посланник? - удивился он.
        - Странник, - мотнул я головой.
        - Нет же, посланник! - горячо заверил он меня. - Иначе и быть не может. Он слышал меня!
        - Я в этом совсем не уверен, - мне пришлось подойти, и, лишь приблизившись, я увидел статую бога, к которому взывал незнакомец. И почти узнал его черты, но вскоре темнота будто сгустилась.
        - В этом мире не осталось никого, кроме меня, - он вздохнул, посмотрев на статую. - Он должен был ответить…
        - Творцы порой покидают свои миры, - я отчего-то взял его за руку. - С ними тоже всякое случается. Не стоит полагать, что они всегда имеют возможность ответить. Что здесь случилось?
        - Война, - он повёл плечами. - Пал последний город, нас… нет больше. Только я.
        - С кем же вы воевали?
        - С собой, кровопролитная битва… Одна за другой. Только с собой, - он прикрыл глаза.
        Повинуясь порыву, я прошёл за статую, туда, где вырисовывалось окно. Оперевшись о каменный подоконник, я выглянул и замер от удивления. Там ничего не было, никакого мира. Этот храм и был всем миром, за окном вырисовывалась пустота, чёрная и дикая.
        Уже сотворённая навечно пустой.
        Развернувшись, я поспешно прошёл через весь зал к дверному проёму и убедился - через три ступеньки опять возникала пустота.
        - Кто же был с тобой в этом мире? - взглянул я на замершего на коленях незнакомца.
        - Кто? Я сам, - отозвался он, не поднимая головы.
        - Кого же ты ищешь тогда, кроме себя самого? - вырвалось у меня.
        Снова между нами развернулась тишина, гудящая, поглощающая и жуткая.
        Он не скоро ответил, и в голосе его было так много внезапной робости:
        - Что этим ты хочешь сказать, странник? Будто бы нет и его?
        Я снова глянул на статую. Черты её менялись, ползли и всё никак не находили никакого места. Точно на самом деле она ещё не была сотворена. Чуть наклонив голову, я посмотрел на незнакомца.
        - Его? Он есть. Вот только… - но как было сказать ему, что это - он сам?
        Сердце опять вздрогнуло в груди, и теперь, влекомый его чутьём, я прошёл к самому тёмному провалу. И понял - там скрылось зеркало.
        - Иди-ка сюда, - позвал я. В руках моих появилась свеча, только фитиль пока не горел. Незнакомец подошёл, и лицо его было угрюмым.
        - Смотри, - кивнул я на тень. С треском вспыхнул огонёк и… он увидел себя. Всмотрелся в глаза, прикоснулся ладонью сначала к лицу, потом к холоду стекла.
        И развернулся к статуе, которая странным образом обрела его черты.
        - Хочешь сказать… - повторился он, но больше ни слова не вырвалось из горла.
        - Найди ответ, - подсказал я, оставляя свечу у его ног и отступая в тень. Почти сразу за мной открылся портал, больше в этом мире мне было нечего делать.

* * *
        Я выпустил сферу из рук и поднялся. Ноги затекли, да и спина ныла, подсказывая, что по дому гулял сквозняк. Спустившись на кухню, я поставил чайник и, задумавшись, сел к столу.
        В какой же момент творец придумал себе иного творца? Зачем?
        Я вспомнил черноту пустоты, окружавшую храм, и вздох сам собой вырвался из груди. Что-то в душе саднило и болело после столкновения с чужой странной реальностью.
        Оглядев дом, я забыл про чайник и вырвался на крыльцо, широко распахнув дверь. За порогом меня ждал сад, а за садом - город. И я не знал, был ли я тут творцом, но совершенно точно не вёл войны с собой.
        Ночной ветер, ещё дышавший дождём, мазнул по лицу, снимая тревогу. Я обнял себя за плечи, внезапно ощути настоящий холод, но и это было приятно. Откуда-то из дома звал меня чайник.

* * *
        - А прорваться к тебе не хватает сил, чернота наступает из-за камней, где я был и что у тебя просил, если ты только болью ответил мне? Храм рассыпался, в стёклах крошится боль, мир стремительно тает и темнота. Где я был, чтоб снова не быть с тобой, отчего я так от тебя устал? Потому что на деле ты - я, одно, и мерцает в зеркале свечки знак. Принимаю себя и смотрю в него, что б ты ни хотел, а всё вышло так.

* * *
        Когда я засыпал, мне всё ещё слышался голос, читающий стихотворные строчки монотонно и размеренно. Но всё же за словами, полными обречённости, вставало что-то ещё. Сон унёс, не позволив мне узнать точно, что именно, но в его реальности я увидел зеркало. Огромное и чёрное в глубине, оно манило меня, будто соглашалось поделиться тайнами.
        Конечно, я подошёл, коснулся старой рамы, дерево которой немного растрескалось, но своего отражения не нашёл. Вглядываясь в облака, что застилали от меня зеркальную глубину, я ещё силился понять этот символ, когда по стеклу скользнул луч света.
        Он высветил храм, сбежал по ступеням, открыл широкую долину, где высился город. Мы поднялись над крышами вместе, мне открылся прекрасный и полный мир. Послание было кристально понятным: творец сразился с собой и на этот раз вырвался за пределы своего сознания, позволив своим силам раскрыться в полной мере.
        Сон схлынул, оставляя меня на берегу тёмной реки. Я зачерпнул воды и рассмеялся, заметив в ладони неясный отблеск самого себя.
        Кажется, я всё сделал правильно. Разве нет?
        211. Ату Сила
        Из колоды выпала карта. Сила. Я рассматривал Старший аркан, задумавшись внезапно, на какой невысказанный вопрос это ответ. Никаких подсказок не находилось, потому я вложил карту в колоду и спрятал её, как и собирался с самого начала, в шкатулку. С кухни донёсся призывный свист чайника, так что я поспешил спуститься, выбросив из головы и карту, и непонятное предсказание.
        Опять шёл дождь, распугавший даже сферы миров, так что я намеревался провести день за сказками, в кабинете, а не шатаясь по мирам, не сталкиваясь с их творцами, не подбирая ключи.
        Однако стоило мне начать подниматься по лестнице, как на третьей же ступеньке нашлась… карта Таро, Ату Сила.
        - Какая неожиданная настойчивость, - я поднял её.
        Теперь уже никак нельзя было бы игнорировать откровенно высказанное предупреждение, вот только я никак не мог расшифровать, что именно за ним стояло.
        Вложив карту в нагрудный карман рубашки, я поднялся в кабинет и поставил чашку на стол. Сначала мне хотелось выглянуть в сад, и я приблизился к окну, чуть сдвинул лёгкую органзу и удивился, осознав, что, пусть я и не собирался путешествовать, путешествие само пришло ко мне.
        Вместо привычных деревьев, клумб и дорожек развернулась пропасть, затянутая туманом, высился горный хребет.

* * *
        - Размышляешь, что произошло? - прямо сквозь стену шагнул мистер С.
        - Озадачился, - согласился я и вытащил карту, протягивая ему. - Кажется, это ваше.
        - Так и есть, - в его ладонях тут же возникла колода, в точности такая же, как была у меня. - Ничего, это скоро прекратится, - он кивнул в сторону окна.
        На этот раз пейзаж оказался лесным, угрюмые ели обступали нас плотным кольцом.
        - Что происходит?
        - Я выбираю мир, а твой дом - перекрёсток, ты и сам это знаешь, - он приблизился и положил ладонь мне на плечо. - Похоже на танец, правда?

* * *
        - Почему Сила? - спросил я позже, когда мы перебрались в гостиную.
        - То, что тебе скоро потребуется, - пояснил он. - О чём можешь попросить у меня, ведь я тебе обязан.
        Я сощурился, но не стал протестовать, конечно. Это следовало запомнить, обязательно.
        - Хочешь, расскажу тебе сказку?
        За окном как раз метнулась стая птиц. Сейчас дом застыл на причудливом облаке.
        - А на это есть время?
        - Если я не успею, ты закончишь её и сам… - он поднялся и остановился у окна, задумчиво рассматривая изменяющийся пейзаж.

* * *
        Король обветшал, как ветшает здание, скособочился и утратил стать. Его жена умерла уже так давно, что он не помнил её лица, а детьми они обзавестись не поторопились. Теперь в стране начались дрязги, кое-кто спешил поделить власть, а ему… не было больше дела ни до народа, ни до короны.
        Он ждал смерть.
        Только каждый вечер и каждую ночь, каждое утро и каждый день ему приходилось принять, что смерть в очередной раз пропустила его, забыла, не стала рубить нить, соединившую его с телом.
        Он искал гибели на охотах и в ратных боях, он звал её, поощряя плести сети интриг, и только никогда не пытался свершить над собой правосудие. Но и до этого было уже рукой подать.
        В тот день столицу заволокло туманом, и король вышел в сад, чтобы надышаться его мраком и влажностью. Мечталось ему, что туманная морось прорастёт в лёгких, заполнит их, и он наконец-то задохнётся.
        Кусты роз плакали редкими каплями, дорожки серебрились от росы, и король почти бездумно брёл вперёд, пока не понял, что сад его никогда не был таким огромным. Не встретилось ему ни знакомых прудов, ни беседок, да и дорожка, раньше устланная галькой, внезапно оказалась лишь тропкой, ведущей через травы, не знавшие косилки.
        Куда же он попал и как?
        Остановившись, он осознал и ещё кое-что - солнце не встало. Так и замерло где-то на границе, не выкатившись из-за горизонта. Он прогулял уже так долго, а туман был всё тот же и ничего не поменялось в небесах.
        Король расправил плечи и понял, что это оказалось сделать так легко и просто, как некогда прежде, лет сорок назад. Он провёл ладонью по лицу и не ощутил морщин. Его руки, ладони, что заставляли столько досадовать, опять налились силой, исчезли старческие пятна с кожи.
        - Разве я стал молод? - спросил он, и голос разлился полнозвучием, как в давние годы. - Тогда где же мой конь, где мой меч?!
        И конь вышел к нему, и ножны с мечом оказались за спиной.
        Не успел он подняться в седло, как вуали тумана расступились, пропуская к нему деву удивительной красоты. Белая кожа, чёрные волосы, глаза подобные глубоким омутам, алые, вычерченные так тонко губы… Укутанная в иссиня-чёрный легчайший шёлк, она всё же была почти нагой, и тёмные ореолы сосков приковали на миг взгляд помолодевшего короля.
        - Кто ты, прекрасная? - спросил он, ощутив, что вернулось утраченное с трагичным уходом жены желание.
        - Смерть, - отозвалась она.
        Король опешил, осмотрелся, но туман скрывал от него всё, кроме неё.
        - Разве я умер?
        - Ты столько звал меня, что я пришла, - она усмехнулась. - Но теперь вижу, что ждал ты совсем не моего прихода. Ты тосковал только по молодости. Я тебе без надобности. Впрочем, так бывает почти со всяким, - она подошла ближе и коснулась его щеки. - В этом возрасте ты был глуп, но хорош собой. Теперь же мудр, но тело тебе изменило. А так хочется получить и то, и другое.
        Рассмеявшись в голос, она отступила.
        - Ты звал меня, но пасть в мои объятия не желаешь. Сегодня туманное утро, и я добра. Выбери свой путь сам.
        Туман рассеялся, вместе с ним исчезла и она сама.

* * *
        Мистер С. повернулся ко мне и приподнял бровь.
        - Мне пора.
        - А я должен решить, что выбрал король? - качнув головой, я вздохнул. - Даже не зная, что ему предлагалось.
        - Подумай, все ответы ты знаешь уже очень давно.
        Он, конечно, почти тут же пропал, а мне осталось только подняться в кабинет, где давно остыла позабытая чашка чая, и взяться за перо, чтобы найти дорогу королю, встретившемуся со смертью.
        За окном теперь клубилась тьма, проплывали косяки рыб, да иногда яркими пятнами проблёскивали величественные медузы. Пока дом дрейфовал обратно, у меня было немало времени, чтобы закончить чужую сказку.
        Карта Таро нашлась под чашкой. И она была не из моей колоды, хоть значила всё то же. Старший аркан, Ату Сила.
        Может, это и была подсказка для сказки? Как смешно звучало!
        Пальцы сами собой написали первый абзац:
        «Перед ним лежало несколько дорог, а вокруг расстилалась тишина. Вставало солнце, теперь уж наверняка, показывалось из-за верхушек травы, ещё алое, недовольное, сонное. Он посмотрел на тропки, ведущие на север, на запад. Долго рассматривал южную.
        А потом усмехнулся:
        - Чёрт с тобой, мы возьмём на восток!
        Скоро конь помчался сквозь травы прямо к солнечному диску, взметая искры росы. Король, полный молодости и сил, прильнул к его шее, наслаждаясь давно забытым ощущением скачки».
        212. О крыльях
        На этот раз дорога проверяла меня на прочность. В горле дрожал не вырвавшийся звук, грудь сдавило, и мне казалось даже, что наступающей на меня волной ветра я буду полностью растерзан, растрёпан в клочья, и ничто не сумеет меня собрать воедино.
        Застыв на тропе, выводящей на скальный карниз, я пережидал, но порыв длился и длился, точно не собирался исчезнуть. Целая воздушная река проливалась сквозь меня, неслась, превращая меня в один из камней, что горные потоки тащат с собой.
        В голове возникли обрывки мыслей о крыльях, почему-то странная усмешка брата, понимающий взгляд отца… И в тот же миг ветер развернул меня спиной и будто распорол одежду вместе с кожей. Я готов был увидеть кровь, когда ледяное лезвие воздушного потока ворвалось в мою плоть, оплело позвоночник, вросло в него.
        Я закрыл глаза от слишком острой и резкой, слишком страшной боли, мечтая перестать существовать либо в ней, либо совсем.
        Возможно, я даже потерял сознание.
        Я не знал.
        В определённое мгновение, такое ясное после всего хаоса, я поднялся с колен, хотя не помнил, когда успел на них опуститься. Спину саднило, но это не было даже призраком прошлой боли.
        Теперь я мог наконец-то приблизиться к тому скальному уступу, взглянуть вниз, рассмотреть лежащие там в тумане леса… И… Ветра не было, если не считать легчайшего сквозняка, поглаживающего по щеке со всей возможной лаской. Ничто не мешало мне больше сесть на самом краю, склониться и помечтать о полёте.
        Но едва я сделал последний шаг, как вихрь возник прямо у меня за спиной. Удивлённый, я хотел повернуть голову и посмотреть, что там такое, но зацепился взглядом за тень, собственную тень, прорисовавшуюся на серой скале внизу.
        Крылья.

* * *
        Конечно, я шагнул со скалы.
        Ветер помог мне подняться и кружить, дал мне насладиться полётом, принёс на морское побережье и там оставил. Среди влажных камней, рядом с выброшенными игривой волной раковинами, водорослями и обломками дерева.
        Только тогда я всё же посмотрел на них… Но… Их не было. Только моя тень разворачивала их с завидной гордостью, демонстрируя размах и силу. Наяву я не видел ровным счётом ничего.
        Нахмурившись, я попытался пощупать их, но и в этот раз ничего не ощутил. Так может, они были со мной всегда, а я… Даже не знал?
        - Догадался? - ко мне спланировал брат, и всё понемногу начало вставать на свои места.
        - Не совсем, - хмыкнул я. Ты же знаешь, сколько я терзался этим вопросом. Знаешь, что мне дарили и я утрачивал. Так почему же…
        - Ты любишь сам себя заморочить, - усмехнулся он. - Но они всегда с тобой. И когда-нибудь обретут плоть. Когда-нибудь.
        - Вот как, ладно.
        Мы сели рядом на прогревшийся песок, и он, сощурившись, поглядел на море.
        - Как там король?
        - Король?
        - Да, выбравший путь на восток, - он чуть наклонил голову.
        - Хочешь сказать, что ты читаешь мои сказки? - удивился я и почти обрадовался.
        - Читаю. Знаю их, но люблю слушать тебя, - он откинулся на спину. - Так что там король?

* * *
        Путь на восток пролегал сквозь леса и пустыни, мимо рек дивной красоты, через перевал, сквозь ущелье. Король не останавливался и сменил уже трёх лошадей. Тело его забыло об усталости. После стольких лет старости оно не собиралось отдыхать ни минуты.
        Ни дожди, ни грозы, ни палящий жар не могли остановить его, не преградили путь снежные бураны, не убедили повернуть ветра. Король спал лишь пару часов, а потом снова седлал коня и мчался, мчался…
        Он пока и сам не понимал, что ищет, но непременно собирался найти, втайне страшась, что старость вернётся в любой миг.
        Впрочем, на страх времени было немного, и только дорога становилась всё эфемернее, а земля обернулась пустошью, поросшей лишь дроком и вереском. В какой-то миг от тропы и совсем ничего не осталось, даже конь отказался шагать сквозь лиловатые цветы. Король спешился и оставил его, оставил меч, пробираясь между высоких цветов в стремлении столь сильном и столь жадном, что не было мига задуматься или замереть.
        Постепенно шаги давались всё труднее, что-то навалилось на плечи, но он шёл, и шёл упрямо.
        Неясная цель будто бы стала ему понятна, но он никак не мог найти слова, чтобы выразить её. А путь давался всё тяжелее, в горле пересохло. Король переставлял ноги с огромным трудом, пока правая не подкосилась и он не рухнул в травы, лицом вперёд.
        Наверное, он уже не сумел бы встать.
        Он лишь дёрнулся и замер, принимая неизбежное.
        - И наконец ты пришёл ко мне, - красавица-Смерть уселась с ним рядом и ласково погладила по щеке. - Что за путь ты выбрал? Зачем прошёл его?
        - Я не успел осмыслить, - отозвался король хриплым старческим голосом.
        - Такой и была твоя жизнь, - она засмеялась. - Чего же ты теперь хочешь? Взывать ко мне ты перестал, но в каких поисках растратил мой дар?
        - Жизни… теперь я… хочу жить, - ответил он, дышать становилось всё труднее, будто мешал цветочный аромат, которым Смерть была полна насквозь.
        Она долго молча смотрела на него.
        - Забавно, - вырвалось слово.
        Прикрыв глаза, король замер, ожидая, когда же перестанет чувствовать и дышать.
        - Что ж, у тебя были две жизни, и за них ты понял наконец-то, как жить и что это такое, - зашуршали травы: она поднялась. - Было бы жестоко отбирать у тебя возможность прямо сейчас. Когда-нибудь я вернусь к тебе, а пока…
        - А пока? - он едва приподнял голову.
        - Восток, - и его обняла тишина.
        Не сразу он решился сесть, осмотреться - Смерти нигде не было, конь спокойно пасся неподалёку, близился закат. И он опять был молод, но как-то иначе.
        - Когда-нибудь? - спросил он, только травы прошуршали согласно.
        И открылась дверь.
        Дорога приняла его и звала в путь.

* * *
        - История ещё одного странника, - брат хлопнул меня по плечу. - Много у тебя ещё таких?
        - Немало, - согласился я и замолчал.
        Он смерил меня взглядом, и вдруг за спиной его развернулась пара золотых крыльев.
        - А вот теперь нам пора лететь, давай же, - он схватил меня за руку и помчался по пляжу. Пришлось бежать так быстро, что крылья - эти невидимые мне крылья - всё же пришли в движение. Скоро мы уже поднимались широкими кругами к солнцу, выше и выше.
        - Не думал, что мне придётся учить тебя летать, - крикнул он мне.
        - Я тоже.
        И перед нами было небо, а вместе с ним все небеса всех миров. Взрывая облака грудью, я забыл обо всём, устремился за братом, слился с ветром.
        Наконец-то в душе наступил настоящий покой.
        Я не утверждал, что надолго, но… И этого было пока достаточно.
        Пока.
        213. Бар «Лунный кот»
        В этот город меня забросило попутным ветром, и я бродил из улочки в улочку, пока промозглая осень не забралась под рубашку, прильнув к сердцу. Мне приходили странные мысли, например, о том, что мало кто замечает, что жизнь - та же мозаика, складывающаяся элемент за элементом, и внезапно, чуть отстранившись, можешь увидеть, что на деле общая картина вышла не самая приятная. В такие моменты многие хотят всё разрушить. Ну это если понимают, конечно.
        Влекомый мыслями, лишь кажущимися моими собственными, я остановился в тихом переулке далеко от центра. Это будто бы мной владело то ли отчаяние, то ли облегчение, тоска по ушедшему пополам с раскаянием. Я стоял в центре незримого вихря и одновременно видел себя со стороны.
        Зачем? Что происходит?
        И когда я почти поддался эмоциям, неподалёку ярко вспыхнула вывеска бара, где кот царапал луну и не было никаких слов.
        Так меня пригласила сказка.

* * *
        Вилл остановился на полупустой улице, поёжившись от холодного ветра. Не задалась весна в этом году, не задалась весна и в его жизни. Буквально вчера девушка, с которой он разделил последние восемь лет, ушла, хлопнув напоследок дверью. Может, она даже была права. В сущности, за эти годы Вилл добился совсем немногого.
        Только даже если она ни в чём не ошиблась, легче не становилось, у него на душе скребли кошки.
        Вилл огляделся.
        В своих размышлениях он зашёл туда, где прежде не бывал. Этот район будто вымер. Ни души вокруг, только ветер гоняет по тротуару клочки бумаги да по умытой дождём тротуарной плитке бегают отблески неоновой вывески. Вилл поднял голову, не понимая, как раньше не заметил этого.
        Кот царапал луну.
        И Вилл нашёл в этом некоторое соответствие с собой, а значит, и причину пропустить стаканчик.

* * *
        Внутри было почти пусто, бармен лениво натирал стаканы, приглушённо звенели гитары - непонятное ретро, Вилл не узнал мотив. За столиком у дальней стены болтали две… девушки? Две тонкие фигуры с одинаковыми распущенными длинными волосами, одетые безлико, словно пытались стереть границы пола. Вилл подошёл к стойке и заказал джин с тоником.
        - Сердце ноет? - понимающе улыбнулся бармен.
        - Так заметно? - Вилл сделал глоток, с интересом разглядывая его.
        - Других посетителей к нам не забредает.
        Вилл вздохнул и принялся потихоньку цедить напиток. Он совершенно не знал, что делает здесь. А если уж быть до конца честным, то не представлял, и что делать вообще. Бармен - интересный паренёк лет двадцати трёх на вид - был одет в ослепительно белую рубашку, небрежно расстёгнутую так, чтобы был виден ошейник с подвеской, изображающей кота. Заметив, куда смотрит Вилл, бармен хмыкнул и спросил прямо:
        - Не любите кошек?
        - А? - не понял Вилл.
        - Вы так смотрите на мою подвеску.
        - Случайность, - отвёл глаза Вилл, неожиданно смутившись.
        Бармен улыбнулся и взялся за новый стакан, в его облике на мгновение проглянуло нечто непонятное, и Вилл едва подавил встрепенувшуюся настороженность.
        Дверь бара распахнулась, открыв на мгновение пустынную улицу и пропуская внутрь тоненькую девушку в платье песочного цвета. На шее у неё вдруг обнаружился розовый ошейник с подвеской-колокольчиком.
        Вилл чуть нахмурился, но во всём остальном девушка была совершенно обычной. Хоть и рыжей.
        - Добрый вечер, Лия, - окликнул новоприбывшую бармен.
        - Добрый, Рейзел, - она шагнула к стойке. - Молочный коктейль, как обычно.
        - Конечно, - Рейзел за считанные секунды приготовил коктейль и поставил перед ней.
        - Новенький? - Лия повернулась к Виллу.
        Вилл почувствовал себя неуютно, она спрашивала у Рейзела, а не у него, и это было почти невежливо. Да и имя бармена отчего-то резало слух. Лия села на высокий барный стул и покачала ножкой в изящной туфельке. Она словно не могла успокоиться - прикусила губу, разулыбалась, подалась вперёд и снова назад.
        - Как ваше имя?
        - Вилл.
        - Мило! - голос её стал на мгновение похож на мурлыканье. - Вилл… Отчего вы грустите?
        Он не нашёл, что ответить, а Лия потянулась и погладила его по руке. Прикосновение было очень лёгким, только кончиками пальцев.
        - Пусть ваши заботы останутся здесь.
        Вилл хотел отмахнуться, но вдруг понял, что прошлое больше не терзает, словно подёрнулось плёнкой, сквозь которую и самые яркие, болезненные моменты стали лишь тусклым отблеском, не имеющим значения.
        - Сработало, - заключила Лия, внимательно вглядывавшаяся ему в лицо. - Вот и замечательно.
        - Скоро, - приблизился Рейзел. - Прекращай.
        - О, неужели сегодня! - Лия тут же забыла о Вилле.
        - С минуты на минуту, - и Рейзел взял новый бокал.

* * *
        В глубине бара располагалась небольшая сцена. Пока она пустовала, лишь слегка подсвечиваемая тусклыми лампами. Вилл едва обратил на неё внимание, когда заказал ещё джина. Но не успел он отпить, как софиты вспыхнули, заклубился дым, вычертилась серебристая стойка микрофона.
        Лия нетерпеливо ёрзала, Рейзел не отрывал взгляда от сцены.
        Вилл украдкой оглядел зал и удивился: совершенно незаметно для него в баре оказалось много посетителей, но все они замерли, не смея лишний раз заговорить или повернуться. Они чего-то ждали.
        Вилл и сам проникся напряжением и теперь кидал в сторону сцены тревожные взгляды.
        И всё равно не заметил, когда тонкая фигурка в серебряном платье появилась у микрофона. Вилл удивился красоте и грации, сначала решил, что это девушка, но потом качнул головой - мальчишка, которому едва ли есть восемнадцать. Тёмные стриженные под каре волосы, почти фиолетовые, как показалось Виллу, глаза и тонкие черты лица. Красиво очерченные губы, умело подведённые помадой… Лицо могло бы быть женским, но несомненно принадлежало мальчику. Стройная фигура, лишённая женских округлостей, притягивала взгляд.
        Вилл был удивлён, очарован и позабыл о бокале в руке, когда полилась мелодия и мальчишка запел.

* * *
        Его слушали, почти не дыша, на него смотрели, как на божество.
        Вилл сначала тоже не мог отвести глаз, но вскоре ощутил себя чужим и принялся рассматривать посетителей, лишь бы не видеть снова стройную фигурку на сцене. Сначала люди, пришедшие сюда, ничем не показались ему необычными, а потом он понял, что у каждого есть ошейник - с подвеской или без, цвета в тон одежде или слишком яркого, но…
        Звезда бара спрыгнул со сцены, двинувшись вдоль столиков к стойке. Вилл не знал уже, закончилась ли предыдущая песня, началась ли новая, казалось, музыка вообще заморозила время здесь навечно.
        Он вжался в стойку в непонятном беспокойстве. А мальчик… Мальчик шёл именно к нему.
        - …и ночь заберёт твои страхи, - допел он, остановившись прямо напротив Вилла. Их взгляды встретились.
        - Не тот, - пожал плечами мальчик. В глазах его качнулась грусть. Вилл вздохнул.
        - Извини, что не оправдал ожиданий.
        - Никто не оправдывает, - он легко запрыгнул на стойку, и Рейзел подал ему странный коктейль - переливчато-фиолетовый, под цвет глаз.
        - Сочувствую.
        - Не стоит, - мальчик дёрнул плечом.
        Вилл удивился воцарившейся тишине и опять посмотрел на зал, но за столиками уже никого не было. Даже Лия, секунду назад рассматривавшая его, куда-то исчезла.
        - Чертовщина, - выдохнул он.
        - М-м-м? - мальчик допил коктейль. - Вовсе нет. Хотя для тебя вполне может быть.
        - Мне пора! - Вилл поспешно поднялся и подошёл к двери.
        - До встречи, - рассмеялся мальчик в ответ.

* * *
        Вилл не запомнил, как добирался домой, а там его сморил тяжёлый сон. Утром же никакие попытки осмыслить происшедшее не помогли.
        Вилл решил во что бы то ни стало отыскать бар опять. Он до самого вечера бродил по улицам, но ничего похожего не попадалось. В конце концов, Вилл остановился на улице напротив выхода в подворотню. Место казалось очень знакомым, но никакого бара не было, Вилл озирался, пока сердце переполняло отчаянием. Ему совсем не думалось о покинувшей его девушке, а вот бар, что ещё вчера напугал, сегодня был необходим позарез.
        Когда в подворотне мелькнула стройная фигура, Вилл бросился туда, словно это был последний шанс. Несмотря на прохладу, тот самый мальчишка был одет в коротенькие шорты и лёгкую полупрозрачную рубашку. Вилл окликнул его:
        - Эй, а где?..
        - Бар? - закончил за него мальчик, не оборачиваясь на голос. - Сегодня не здесь.
        Вилл хотел спросить что-то ещё, но мальчишка присел, поставив на землю мисочку, полную кусочков мяса. Из темноты с мяуканьем выскочила пушистая кошка песчаного окраса с розовым ошейником на шее. Бубенчик-подвеска негромко позвякивал, когда она принялась тереться о руки. Вслед за кошкой не спеша прошествовал белый кот с черным ошейником, где болталась подвеска-котик.
        Вилл оторопело смотрел, как кошки поедают принесённое лакомство.
        Ошейники и подвески были слишком похожи на…
        - Хочешь? - спросил мальчик, не глядя на него.
        - Что? - Вилл сделал шаг назад.
        Мальчишка поднялся и повернулся. Вилл увидел, что глаза его чуть покраснели, будто он… плакал? В ладони его оказался бирюзовый ошейник, где болталась подвеска - разбитое сердце.
        - Хочешь?..

* * *
        Сказка схлынула, и я оглядел сумрачный зал бара. Здесь почти никого не было, только серый кот в бирюзовом ошейнике вылизывался прямо на стойке.
        - Привет, странник, - мальчишка, стриженный под каре, остановился у выбранного мной столика. - Кофе? Странный выбор, - и усмехнулся.
        - Как поиски, Мастер? - спросил я напрямик.
        Он помрачнел, качнул головой.
        - Пустое, - и тут же опять улыбнулся. - Но впереди вечность.
        И отошёл.
        Мне тоже пора было идти, ведь я узнал то, что было нужно.
        214. Лишённые лиц
        На пороге ночи, в кружении звёзд и тихом шелесте трав, я замер, лишь отдалённо сознавая, что стою на вершине холма. Мир перетекал и трансформировался прямо в этот самый миг, именно сейчас становясь иным, не таким, что был когда-нибудь прежде.
        В груди разрасталась напряжённая боль, будто бы нечто внутри меня принадлежало прежней реальности и теперь жаждало в ней и остаться, только вот её уже не было, совсем не было, ни капли.
        Налетел порыв ветра и обсыпал меня осколками звёзд. Я закрыл глаза и растворился, перенёсся, исчез.

* * *
        Дорога змеилась между холмами, пробиралась кустами тёрна и дрока, петляла между молодой поросли осин и ясеней, а затем выбежала на луг. Разнотравье, стрёкот сверчков, кружение пары воронов в небесах чистейшего лазурного цвета - мир был подчёркнуто спокоен.
        И всё же я, остановившись в тени, не мог принять его, будто чуял в нём обман.
        Что-то было ну совсем не так.
        Пока я оглядывался, выискивая изъян, неподалёку, среди трав и кустарника, сформировалось облако, завертелось, обращаясь в вихрь, а затем перелепливаясь в долговязую фигуру.
        Существо заметило меня в тот же миг, когда полностью оформилось, наклонило красивую голову, и рыкнуло.
        - Считаешь, я тут не к месту? - спросил я.
        Она подобралось, выгибая спину подобно кошке.
        - И не нравлюсь тебе.
        Очевидно. Но мне хотелось вызвать его на разговор, а не на сражение, пусть шаманский нож и оформился в руке. Я совершенно не хотел его ранить.
        - Чужак, - хрипло бросило оно. - Что ты тут ищешь?
        - Всего лишь иду своей дорогой. Я - странник, - конфликт на этом явно не остановился, и клинок обжигал мне ладонь, обещая защиту.
        - Странник? Давно здесь никого такого не бывало, - существо обошло меня по широкой дуге, словно примериваясь, когда лучше прыгнуть. - Я закрыл двери, все двери.
        - Я сам себе дверь и ключ, - пришлось небрежно пожать плечами. Существо недоверчиво втянуло носом воздух.
        - Значит, ты уже и не странник, - резонно возразило оно.
        - Никем другим, кроме странника и шамана, я быть не хочу, - начал я.
        - Забыл сказочника, - и тут оно успокоилось и уселось в траву. - Неопасен.
        - Не собираюсь причинять вреда, - поправил я, потому что не стал бы утверждать, что не умею создавать проблемы.
        - Тогда послушай…
        Существо знало много сказок и говорило легко, так, что можно было заслушаться. Я сел напротив него, по другую сторону от дороги, и позволил истории проливаться сквозь меня, течь ручьём и образовываться во что-то иное, новое.

* * *
        В землях, что южнее гряды холмов, выросла сама собой деревенька. Немного в стороне от тракта, спрятавшись за рощицей, у пологого берега ручья. Люди тут жили нелюдимые, но между собой уживались, хоть и старались лишним словом не перебрасываться. Каждый хранил внутри странную тайну, которую никак не собирался поведать другим.
        Иногда путники, пользующиеся трактом, останавливались в деревеньке. Некоторые из них уходили с рассветом, но кое-кто оставался, возводил домишко и… никто больше не замечал, что он новичок.
        Даже дети тут были тихими, настороженными, обходили незнакомцев и умели прятаться в травах так быстро и хорошо, точно часть их была по-настоящему звериной.
        Однажды мчался по тракту королевский гонец. Дорога была плоха - только что прошли ливни, размыло её, всюду блистала вода в колеях, глина месилась под копытами коня, чавкала и в конце концов ухватила подкову.
        Не было и речи продолжать путь без неё, так что гонцу пришлось свернуть в едва видневшуюся из-за густого кустарника деревеньку. Он обратился к грозному и молчаливому кузнецу, а сам постучался в ближайший дом, не заметив никакого трактира.
        - Что нужно? - выглянула неприветливая женщина.
        - Отдохнуть с дороги, - тряхнул знаком короля, болтавшимся на шее, гонец.
        - Проходи, - поморщилась она, принимая неизбежное.
        Когда он сел к столу, рассматривая кусок хлеба и молоко, что хозяйка поставила перед ним, у него вырвалось само собой:
        - Что вы за народ?
        Хозяйка зыркнула на него и насупилась, усевшись в углу.
        - С чего ты взял, что мы - какой-то особый народ? - уточнила она.
        А гонец и сам не понимал, откуда появилась эта уверенность. Пожав плечами, он сделал глоток молока.
        - Сколько путешествую, а таких нелюдимов не встречал, - нашёл он пояснение не хуже любого другого.
        - Странно ли любить уединённость? - спросила его хозяйка.
        - Вот уж не знаю, - он усмехнулся. - Но чудится мне…
        Она только головой качнула и резко встала.
        - Дела… - и оставила его одного.
        Гонец оглядел скромное убранство домика, и ещё больше показалось ему, что всё здесь ненастоящее. Будто он смотрел на одну сторону монеты и не мог увидеть другой.
        Когда конь его был подкован, гонец вовсе не уехал, как планировал. Промчавшись по дороге, чтобы казалось, точно он покинул здешние места, он оставил коня пастись на берегу ручья, а сам пробрался обратно в деревню.
        Поначалу она показалась всё той же, а затем гонца так и дёрнуло - у всех жителей не было лиц! Они занимались обычными делами, но не говорили друг с другом, и только гладкое пустое пространство отличало их от обычных людей.
        Испугавшись, гонец вернулся к лошади и помчался вперёд ещё скорее.

* * *
        Немало людей собралось, чтобы уничтожить «безлицую заразу». Они выдвинулись от столицы и уже на третий день были в деревне. Да только никого там не обнаружили. Дома пустовали, никаких вещей, ничего не нашлось.
        Лучшие следопыты обошли окрестности, но странное племя пропало, словно его никогда и не было. Только покинутые домики и убеждали в обратном.
        В королевстве была объявлена тревога, но и это нисколько не помогло. Канул безлицый народ неизвестно куда.

* * *
        Прошло несколько лет, ужасы о безлицем народе забылись, и только одному человеку хотелось поймать их. Гонцу. Он так часто бывал в этих краях, что в какой-то миг ушёл со службы и выстроил дом в долине неподалёку.
        Он следил за деревней каждый день, и однажды жители в неё вернулись. И у них всё так же не было лиц.
        Воодушевлённый, бывший гонец лежал в траве, присматриваясь к ним и размышляя, как опять соберёт отряд. Вдруг чья-то ладонь опустилась ему на плечо.
        - Привет, брат.
        Он узнал кузнеца и негодующе мотнул головой. Проступившие было черты уже истёрлись с лица того, что некогда без лишних разговоров подковал коня.
        - Я не брат тому, кто не имеет лица!
        - Что ж, как найдёшь своё, так и поговорим, - усмешку было не рассмотреть, но она явственно слышалась в воздухе.
        - С моим всё в порядке, - возмутился бывший гонец, совершенно выходя из себя.
        И кузнец сунул ему зеркало.
        Стекло отразило лишённое черт пространство.
        - Видишь, брат, - кузнец отобрал зеркало. - Приходи к нам, мы уже выбрали место для твоего дома.
        Гонец зарыдал бы, но как? Он стоял в холмах, среди трав и слушал ветер, пока не принял, что и его место теперь в той деревне, что он мечтал стереть с лица земли.

* * *
        На пороге ночи, в кружении звёзд и тихом шелесте трав, я сидел рядом с существом, соткавшим своё тело из тумана. Мы молчали, а последние отголоски истории тонули в сумерках.
        - Вот теперь тебе пора, странник, - существо вновь утрачивало форму. - И дверь сюда закроется даже для тебя.
        - Идёт, - я поднялся и тут же был подхвачен вихрем.
        Открыл глаза на пороге собственного дома.
        Было радостно, что сам я всё же не сменил облика.
        Надвигалась ночь.
        215. Мой
        Среди лесов и холодных ручьёв, что бежали с гор, затерялась горстка деревушек, соединённых между собой пустующими трактами. Мало кто любил тут путешествовать, мало кому приходило в голову разводить торговлю. Да и чем торговать-то? У всех одно и то же - пряжа из козьей шерсти, шкурки мелкого пушного зверя, ягоды лесные и орехи.
        Народ тут жил в основном нелюдимый, в душу друг другу никто не лез, новостей и слухов не любили. Домики стояли уединённо, так что соседа с окраины деревенской можно было и неделю не увидеть. Потому никто и не заметил, что Малеска начала полнеть. Не обратили они внимания - или тут уж виду не подали - что однажды ночью разорвал дремотную тишину, нависшую над деревней, крик младенца. Не спросил никто, зачем Малеска ходила в лес под вечер, почему шла с корзиной, а вернулась без неё.
        И если кто что-то и знал, предпочёл молчать.
        Так уж заведено было в тех краях.

* * *
        У ручья, на мшистом берегу стояла корзинка с младенцем. Любопытный мальчишка рассматривал всё вокруг, пусть зрение пока его подводило. Цветные пятна да дуновение ветра, вот и всё, что он видел и ощущал. Однако характер в ребёнке прорастал удивительный - нипочём ему было то, что мать куда-то исчезла, лежал он и гукал, нисколько не беспокоясь, ничего не пугаясь.
        Эри долго наблюдала за ним, то прижимаясь к камню, то оглаживая мох пальцами, то кусая себя за губу. Зелёные глаза вспыхивали по-волчьи, но скоро резко теплели, и Эри опять пританцовывала, подавалась вперёд, а затем резко отодвигалась.
        - Что выглядываешь? - сова Хэлгэл опустилась Эри на плечо. - Детёныш человечий. Вот это радость.
        - Не будет поживы, - нахмурилась Эри.
        - Так мать его давно вернулась к своим, - Хэлгэл развернула крылья. - Дар это нам.
        - Я его первая нашла, - и Эри решилась, рванулась, подхватила корзинку. - Мой! - и ощерилась, демонстрируя совсем не человеческие длинные клыки.
        Малыш удивлённо гукнул, но не заплакал, страха в нём совсем не было, и Эри тому так радовалась, точно сама этого младенца и родила.
        - Мой, мой! - пошипела она ещё.
        Хэлгэл сделала круг над её головой и улетела, оставив Эри наслаждаться маленькой победой.
        Очень скоро младенец всё же насупился, и Эри безошибочно угадала, что ему требуется молоко. Молока ей было взять неоткуда, потому она зашептала древние колдовские слова и клыками надорвала кожу руки. Зеленоватая кровь закапала в открытый рот малыша.
        Сперва тот не хотел такого лакомства, но колдовство сделало своё дело, и скоро наевшийся мальчишка уснул, для верности сжимая рыжую прядь волос своей новой матери.
        - Мой, - удовлетворённо шептала Эри, утаскивая его в нору. - Мой, мой…

* * *
        На крови и колдовстве дитя росло втрое быстрее, впрочем, откуда бы Эри было знать, сколько там гукают в люльках человечьи младенцы. Она заботилась о своём в меру своего же разумения и радовалась, что он мужает, больнее дёргает за волосы, радостно скалит заострившиеся зубы, смотрит на мир не круглыми, а постепенно всё сильнее вытягивающимися зрачками.
        Мелькнули зимы и вёсны, и вот уже рядом с Эри стоял крепкий подросток, высматривали они оленя и одинаково взрыкивали - тихо-тихо, прижимаясь крепко к стволам деревьев.
        - Мой, - глянула на него Эри, так и прижилось странное имя, - охота плохая.
        Охота была плохая уже месяц. Олени чуяли суровую зиму и уходили стадами прочь, но Эри не могла уйти за ними, не умела она. И смеялась ей в лицо Хэлгэл, обещая, что этой зимы ничуть не пережить ни ей, ни подкидышу.
        - Плохая, - отозвался он. - Мясо.
        Эри мрачно сгорбилась. Ей было уже ясно, что осталась только мелкая дичь, да и та по норкам, не достать.
        Внезапно ветер принёс отголосок сладкого дыма.
        - Человечье, - опередила Эри. - Нельз-з-зя!
        - Еда, - возмутился Мой.
        - С-с-с-смерть! - ощерилась Эри и побрела обратно в логово, уверенная, что Мой не ослушается её, скоро вернётся и будет сопеть обиженно, пока не угомонится.
        Вот только ничего такого не случилось. Едва Эри скользнула в любимую темноту, как стало ясно - Мой к ней и не собирался. Остался там, на холоде.
        Сначала рванувшись назад, Эри всё же вернулась и улеглась клубком на подстилке из сухих листьев и шкурок их прежней добычи. Мой должен был повзрослеть, и она не имела права его останавливать. Тихонько поскулив от огорчения - детёныш ей нравился больше - Эри уснула, чтобы хотя бы так усмирить голод.

* * *
        Мой выбрался к деревне через несколько часов. Частокол не был ему преградой, и вскоре он замер в густом кустарнике у одного из домиков, наслаждаясь льющимися со всех сторон ароматами тепла и пищи. Люди - и те пахли сладко и пряно, так и хотелось разорвать им глотку.
        Только что-то глубоко внутри мешало, какой-то странный комок бился в груди. Мой едва не собрался выцарапать его оттуда, но вовремя сообразил, что только боль себе причинит. Да и не дотащить до логова такую тушу, нужно что-то мелкое…
        Он крадучись подобрался к амбару и, скользнув туда, напустил на животных колдовства. Лесные бы всё равно сопротивлялись, но тут Мой обнаружил, что эти смотрят пустыми глазами, готовые подставить шею его острым зубам.
        Выбрав парочку гусынь покрупнее, Мой свернул им шеи и в два счёта перебрался обратно в лес. Радость от успешной охоты придала ему сил.

* * *
        Эри не стала спрашивать, ей нужно было мясо, и она не собиралась ругать детёныша за заботу. Они сытно поели впервые за много дней.
        - Человечье, - наконец заметила она, выбирая местечко удобнее. - Злость. Они убьют, если поймают.
        - Не поймают, - самоуверенно заявил Мой.
        Эри дотянулась и погладила его по плечу. Она уже давно знала, что убедить ни в чём не сможет. А уж сколько раз Хэлгэл смеялась, говоря, что человека, сколько кровью его ни выкармливай, потянет к своим.
        Эри не верила, но гусиным жаром ещё пахло в логове. Сладко-человечье.
        - Я принесу ещё, - Мой подполз ближе и устроился у неё под боком, сразу засыпая.

* * *
        Зиму они пережили благодаря вылазкам в деревню. Мой с каждым разом становился всё самоувереннее, и Эри чуяла, как в нём вырастает вожак, каких её племя не знало уже давно. Племя, что так привыкло жить поодиночке.
        Она почти поверила, что ему всё по силам, но с началом весны он… не вернулся.
        Поначалу Эри тоскливо подвывала да пыталась поймать Хэлгэл, но сова смеялась над ней и ничего не говорила. Эри подумала, что Мой погиб. Люди - злые создания, они нашли и убили его, научились делать ловушки, восстали против колдовства, что она влила в его горло со своей кровью.
        Потом наступило лето, и Эри начала забывать. Только всё так же ходила к ручью, лежала на мшистых камнях, будто выискивала корзинку, где некогда впервые увидела ребёнка.
        К осени она и об этом не помнила, мчалась по лесам, настигала оленей, рвала тонкие горла длинными клыками и вымазывалась в крови, став такой злой, как никогда прежде.
        Человечье - человечьему.
        Таков был закон в её племени, и она теперь знала, отчего не стоит его нарушать.

* * *
        Зима. Эри свернулась в клубок и чуть дрожала от холода. Она и забыла, как это - зимовать в логове одной.
        Снова настали голодные времена, и Эри вспомнила свою тоску. Ей не хотелось весь день искать пропитание. Был только один путь пережить - призвать вторую форму и навек остаться в ней. Колеблясь, Эри только глубже зарывалась в подстилку.
        Когда в логово кто-то влез, пахнув тёплым и сладким - человечьим - Эри дремала. Ощерившись и заворчав, она прянула к стенке и только тогда поняла, что перед ней лежит едва живая коза, слабо подёргиваясь, а густая, в сумраке чёрная кровь бежит по клочковатой шерсти.
        - Эри, - Мой подался к ней. - Вернулся.
        - Где ты был? - она не поборола соблазна и начала лакать из раны, но всё же шипела: - Где, где, где?
        - Нашёл, - он замолчал. Отрывистые фразы того языка, на котором они говорили раньше, теперь были ему сложны, Эри видела, что он стремится говорить на другом. - Мать, - обозначил он наконец и засмеялся.
        - Что ты сделал? - угадала Эри.
        - Выбор, - просто ответил он и рванул клыками козу. - Ешь, Эри. Зима будет лёгкой.
        Колдовство в нём стало сильнее.
        Эри запустила ладонь в кровь и прочертила на его лбу знак вождя. Она чуяла, что всё племя подобралось, готовое ответить на зов.
        Глаза его блеснули по-волчьи и тут же потеплели.

* * *
        В деревеньке лишь месяцем позже поняли, что Малеска мертва. Кто-то берёг её животных, и те не кричали от голода, хоть их и стало заметно меньше.
        Впрочем, это было только начало.
        216. Чёрное зеркало
        - Страшные сказки, да? - она вошла в кабинет и остановилась за моей спиной, точно хотела опустить ладонь на плечо, но не решилась.
        - Они тоже нужны, - усмехнулся я, разворачиваясь. Её взгляд как всегда лучился, и улыбка не исчезала с губ.
        Последний раз мы виделись так давно, что я помнил только её силуэт в кружении снега. Похоже, мы ещё даже не пересекли черту этого года.
        - Как твои путешествия? - спросил я.
        Мы спустились на кухню, и она заняла место у стола, пока я задумчиво оглядывал полки, подбирая сорт чая.
        - Ты же знаешь, как это бывает, - она расслабленно потянулась. - Мои сказки придут тебе в снах, хочешь?
        - Давай, - согласился я и поставил чайник, после чего повернулся к ней. - Давно мы не собирались вот так.
        - У меня как раз есть для тебя история, - вдруг она подобралась и оперлась на столешницу.

* * *
        Ночь была такой чистой, звёздной, а воздух таким свежим, что хотелось замереть и не двигаться, позволяя и темноте, и свежести проникать внутрь. Вот только дорога звала и торопила, так что она позволила себе лишь краткую заминку. Остановилась, забравшись на вершину холма, прежде чем помчаться дальше.
        Внизу раскинулась тёмная долина, застланная туманом, и скоро ей предстояло нырнуть в сумрачно-жемчужную мглу, сполна насладиться ей и… отыскать дверь, чтобы навсегда покинуть этот мир.
        Она начала спускаться, потому что предчувствие билось под кожей, мешало дышать, и только во время движения она могла вырваться из его тугой хватки. Кусты цепляли за куртку, точно им не хотелось расставаться с новым для них существом, мелкие камешки шуршали, скатываясь из-под неловких шагов вниз по тропе. Иногда она оскальзывалась и с трудом ловила баланс, но всё равно продолжала движение, пока не достигла границы тумана.
        Первые его пряди чуть колыхнулись, потянувшись к ней и обняв. Послышался голос:
        - Странница?
        Ей показалось, что так спросил бы слепой, удивлённый, что услышал чьи-то шаги в пустоте, вечно его окружавшей, что так заговорил бы сам туман, и потому она не знала, что отвечать.
        - Ищешь дверь, - продолжал голос, а говорившего всё не появлялось. - И время… время безжалостно к тебе.
        Сердце колотилось как сумасшедшее, дверь должна была открыться с минуты на минуту. Она сделала ещё несколько шагов, но будто ослепла, не понимая, куда же двигаться в тумане. Ничто не помогало - дверь была близка, да, но где она?
        - Не волнуйся, я отпущу тебя, - мир вокруг пошатнулся, из тумана и тьмы соткалась фигура, а время остановилось.
        - Кто ты? - спросила она, чувствуя, как стихает горячечный жар зова.
        - Когда-то я был творцом этого мира, - он обвёл туманное марево плавным жестом. - Но сейчас, вероятно, утратил всякое на него влияние. Лишь мгла и мрак по-прежнему подвластны мне. Впрочем, иного я и не желаю.
        - Не встречала раньше творцов, что отказались от своего призвания, - она подошла ближе, намереваясь взглянуть ему в глаза, но у него не было никакого лица, только чернота.
        - Видишь теперь? - голос звучал так же спокойно, но она почуяла насмешку. - Я сам не сотворён до конца.
        - Кто же творил тебя, если ты сам творец всего этого? - она чуть наклонила голову к плечу в замешательстве.
        - Если бы знать… - он помолчал. - Ведь не сразу можно заметить, что в тебе есть какой-то изъян, особенно когда подвластны определённые силы. Удивительно, как долго можно быть слепым к самому себе.
        Она прониклась сочувствием, но не успела ничего сказать.
        - В какой-то миг осознание накрыло меня, будто волна! И я… я понял, что был лишь инструментом. Быть может, настроенным тонко и хорошо, но всё, что я делал, принадлежало кому-то другому. Тому же, кому принадлежал я сам. И я утратил всякие способности… - он вздохнул. - Немногим позже тьма и туман снова послушались меня.
        - Где же тогда другой? - она огляделась. - И если время стоит, значит, не только мрак и темнота верны тебе?
        - Это лишь мелочь, - он отмахнулся.
        - Не такая уж мелочь.
        Вокруг стелился туман.
        - Если бы я мог встретиться… - вдруг снова заговорил он. - Я стараюсь прогнать это желание, но порой, в такие ночи, как эта, оно одолевает меня. Но что я могу с ним сделать?
        Она всё же коснулась его плеча, ожидая, что окажется неосязаемым, сродни призраку, но плоть его не была туманной.
        - С этим я могу помочь… - и она прошла немногим дальше, туда, где чуяла нечто иное, не похожее на туман или мрак.
        Возможно, там должна была вырасти дверь, сейчас томящаяся по ту сторону застывшего времени. Она не знала, что найдёт и что ищет, но была уверена - ей нужно пройти ещё немного и всё станет на свои места.
        Туман расступился и снова сомкнулся за её спиной. Она будто бы осталась одна, хоть и понимала, насколько иллюзорно это ощущение. Вытянув руки, словно слепая, она двигалась мелкими шагами, пока пальцы не скользнули по прохладной стеклянной поверхности.
        Из темноты на неё глянуло её же бледное лицо.
        Нашла. Это было настолько логично, что даже сердце на миг забилось с той же силой, с какой радовалось открывающейся двери.
        - Что здесь? - выступил из тумана его хозяин.
        - Ваша встреча, - и она пропустила его к тяжёлой чёрной раме. - Здесь.
        Он долго всматривался в себя, и время вздрогнуло и поплыло дальше, а дверь открылась рядом. Она шагнула через порог, не прощаясь.

* * *
        Разливая чай по чашкам - уже третий или четвёртый раз - я спросил:
        - И что же на самом деле с ним стало?
        - Полагаю, он сумел увидеть в себе себя, - пожав плечами, она положила в чай ложку сахара. - И таким образом нашёл силы творить дальше.
        - А если нет?
        - Вряд ли, - пожав плечами, она продолжила: - Он, конечно, расколот, иначе и быть не могло, но это ведь так легко собрать и склеить.
        - Тебе? Быть может, - но я улыбался. - А вот ему - посмотрим.
        - Да, посмотрим, - повторила она.
        Наползали сумерки, а вместе с ними приходил и туман, а это означало, что можно было уже этим вечером разыскать тот самый мир.

* * *
        Теперь мы стояли на холме вдвоём, а долина внизу казалась туманностью, отчего-то упавшей с небес и разлившейся в оправе холмов. Мы не успели начать спускаться, когда рядом с нами из тьмы вышагнул тот самый творец.
        - Странники! - улыбнулся он - у него теперь было лицо. - Рад вас приветствовать.
        - Вечера, - начала она.
        - О, так это вы! - сколько радости слышалось в его голосе. - Прекрасная встреча.
        - Вы нашли ответы?
        - Я отыскал вопросы, но это и главное! - он взмахнул рукой, и мы оказались в сердце долины, между жемчужных косм тумана, где вспыхивали и гасли звёзды. - Я вновь могу творить.
        - И сами - сотворены, - поддела она.
        - Да, собой, - он довольно рассмеялся.
        Краем глаза я заметил чёрное зеркало, что отражало сейчас множество звёзд.
        В нём была моя дверь, но это уже совершенно другая история. Совершенно другая.
        217. Существо
        Закат угасал так стремительно, так неотвратимо, что я едва успел вздохнуть, когда уже пришлось впускать в лёгкие воздух сумерек. Сначала казалось, что и ночь скоро нависнет угрожающей волной, а потом обрушится, смалывая меня и смешивая с темнотой, но ничего подобного не случилось. Прогнав последние отблески солнца, время замедлилось и потекло особенно плавно.
        А передо мной лёг город.
        Улицы его казались призрачными, напитанными туманом и мглой, и я с опаской ступил на плитки тротуара. Фонарного света не было, здания чуть нависали над дорогой, и двигался я медленно, будто чего-то опасаясь или увязая во внезапной густоте воздуха.
        Место вызывало странные чувства - оно ощущалось заброшенным и забытым и одновременно населённым, живым, насыщенным. Вот только никого конкретного я не заметил ни в окнах домов, ни на улицах. Жизнь ускользала от меня, точно мы двигались разными временными потоками.
        Или так оно и было?
        Я остановился у негорящего фонаря и запрокинул голову. Мне вспомнилась та история, когда мы бродили с фонарщиком, как загорался свет, окутывая город дымкой мечтательности. Этот фонарь не собирался мне отвечать, он был молчалив и тёмен.
        Чуть коснувшись металла пальцами, я двинулся дальше.
        Дорога повернула, вывела меня к скверу и разбежалась сразу в четыре стороны. Тёмные деревья молчали, кутались в вуаль тумана. Здесь воздух казался иным на вкус, более пряным и сладким. Возможно, где-то очень близко бежала река.
        Искать её я не стал. Отчего-то именно здесь это было неправильно. Развернувшись, я выбрал новую улочку и углубился туда.
        Казалось бы, сумерки оставались почти неизменными, но всё же именно тут они были темнее, насыщеннее, настолько напоминали воду, что я начал задерживать дыхание, не отдавая в том отчёта. Я уже привык и принял, что никого не обнаружу, когда пространство передо мной прорезал луч света. Рассёк, замерев на серых плитах широким золотым языком.
        Открытая дверь.

* * *
        Когда перед странником открывается дверь, он не может, не должен избегать приглашения. Но именно сегодня, замерев в сумерках, точно опустился на дно пруда, я не решался войти.
        Я искал обман за распахнутой створкой, мне чудилось, что и свет ненастоящий, а только нарисован прямо в воздухе и исчезнет, стоит только шагнуть. Странные мысли, порождаемые чем-то глубоко внутри, не пускали меня, нашёптывали, старались вырастить в сердце страх.
        Вот тогда-то я и задумался, что они принадлежали совсем не мне!
        Наваждение рассыпалось, и скоро я уже поднимался по лестнице, следуя за светом, будто бы перетекающим со ступеньки на ступеньку. Я оглянулся лишь раз - темнота заглядывала через порог, наступая на сияющий золотом язык. Вскоре он начал меркнуть.
        Неужели повторялось и бегство от темноты? От мрака и пустоты?
        На втором этаже снова нашлась дверь, а за ней - ещё лестница, а дальше всё опять повторилась.
        Я перестал считать. Во мне не было ни капли усталости и целый океан желания разгадать.

* * *
        В очередной комнате стоял диван и не было лестниц. Среди подушек замерла крохотная девочка, на вид ей едва исполнилось семь.
        - А тьма… Она с тобой? - прозвучал её вопрос.
        Я выглянул за дверь, но коридор всё ещё был освещён ровно и ярко.
        - Пока не добралась, - повернулся я к маленькой хозяйке всего этого мира.
        - Не люблю её, - она дёрнула плечом. - Но чем-то нужно было занимать ночь.
        - А за что не любишь?
        - Она… непослушная, - спрыгнув на пол, она подошла к окну и ткнула пальцем в запылённое стекло. - Видишь, никакой луны. А я так хорошо её придумала.
        Теперь я встал за её спиной. Отсюда весь город был виден как на ладони, мы замерли так высоко, что я даже мимолётно задумался, сколько же ступенек успел пробежать, совсем не запыхавшись.
        - Может, она хочет, чтобы и меня не было? - девочка запрокинула голову, глядя на меня не свойственным детям слишком глубоким и мудрым взглядом.
        - Тогда она не должна принадлежать твоему миру.
        В этот миг освещение в комнате понемногу стало угасать. Инстинктивно я развернулся, становясь перед девочкой и всматриваясь в дверной проём до боли в глазах, пока наконец не разобрал едва видимые щупальца темноты.
        Я давно не призывал никакого оружия кроме шаманского ножа, но сейчас привычный клинок отчего-то оказался хлыстом. Едва рукоять отяжелила пальцы, как я ударил, рассекая воздух. Что-то закричало, воздух точно дёрнулся, и сквозь его слои и вуали проглянуло тёмное существо.
        - Что ты мешаешься, странник? - зашипело оно, отбросив свою маскировку. - Уходи отсюда, этот мир мой.
        - Нет, он мой! - выкрикнула из-за моей спины девочка. - А тебя я не придумывала.
        - Но впустила! - захохотало оно.
        - Совсем даже нет!
        Должен ли я был вступать в их спор, потому что был странником? Нет. Но что-то внутри вытолкнуло меня вперёд, и вскоре мы танцевали друг вокруг друга - существо намеревалось укусить меня, я же хотел разбить его маскировку и выгнать из этой реальности.
        Получалось не так чтобы очень.
        Я так увлёкся нашей схваткой, что упустил тот момент, когда девочка опять перебралась на диван. Она снова привлекла моё внимание, когда швырнула в существо подушкой и удивительным образом попала прямо в острую морду.
        - Уходи!
        Тут же позади существа открылся провал, и мне оставалось только щёлкнуть хлыстом ещё раз, чтобы существо споткнулось и влетело туда кубарем. Так всё и закончилось.
        - Как же оно проползло сюда? - девочка рванулась к окну. - Ой, смотри, смотри!
        - Луна восходит, - я был в этом совершенно уверен.
        Золотисто-белая, большущая, луна мягко поднималась в небо, и город заполнялся светлым серебром её сияния, преображаясь и оживая. Исчезла странная двойственность, вспыхнули фонари.
        - Вот теперь всё верно, видишь? - девочка дёрнула меня за руку. Я поспешил спрятать шаманский клинок, что опять обрёл прежнюю форму.
        - Всё верно, - подтвердил я. - Очень красиво.
        - Я ещё работаю, - она усмехнулась. - Столько нужно сделать теперь…
        Я больше не слушал, отступил назад. Дверь затянула меня мягким объятием, и когда я открыл глаза снова, то стоял в сумерках у собственного дома. Щёку саднило - там стыл свежий порез.
        Отчего бы?

* * *
        Стоило мне войти в дом, как я ощутил ту же изменчивость, то же непостоянство, разделённость двух потоков времени. На этот раз мне не требовался ни хлыст, ни нож. В своём доме я мог владеть всем пространством.
        - Выходи, - посоветовал я.
        - Найди! - бросило мне вызов существо, но я уже знал, где оно притаилось, и только сжал ладонь в кулак, чтобы тут же заставить дом выплюнуть чужака мне под ноги.
        - Что тебе нужно, месть? - я не смеялся, чутко вслушивался, потому что не бывало ещё таких ситуаций ни со мной, ни с другими странниками.
        - Ты! - заявило оно. - Не понял разве, что это была ловушка против тебя?
        - И не сработала, - закончил я за него.
        - Отчего же! - и оно рванулось ко мне.
        Время замедлилось, но я завяз в нём сильнее, понимая, что сейчас когти вспорют мне горло. Но я стоял дома, а не на дороге, и не было шанса больше вернуться.
        Как глупо!
        Время обрушилось волной.
        Мир перед глазами померк.
        218. Солнце во лбу
        Голоса слышались будто через вату.
        - Никогда прежде такого не видел.
        - Да ладно тебе, со странниками случается всякое.
        - Всякое, но обычно они умирают не так, они выгорают, от внутреннего компаса остаётся лишь зола, и всё. Спасает их лишь то, что какому-нибудь мирку они могли понравиться. Тогда дорога приводит их туда и навсегда исчезает, а двери больше не открываются.
        - Считаешь, так лучше? Странники бы с тобой поспорили, я убеждён.
        - Так жизнь всё же ценнее вереницы миров…
        - И снова слова, которые странники и не знают, как произнести правильно.
        - Он, вообще-то, ещё не умер, - заметил третий голос, резкий и высокий. - Крови потерял столько, что можно напитать сразу несколько миров, но она вся здесь. И бесполезна.
        - Но её никто не выпил, так что в нём пока теплится жизнь, - первый голос усмехнулся. - Каково!
        - Тварь где? - это четвёртый.
        - Охотник отправился за ней, вот появилась и для него подходящая цель, - снова словоохотливый второй.
        - Кончай болтать, Певец, - оборвал первый. - Он приходит в себя.
        И тут я сумел открыть глаза, чтобы увидеть над собой собственные копии - Маг, Воин, Певец… чуть в стороне - Звездочёт. Тела я всё ещё не ощущал, только саднило в горле.
        - Обошлось? - задумчиво спросил Воин, и я узнал в нём первого.
        - Ну если это - обошлось, то по каким-то вашим, воинским, меркам, - Маг провёл ладонью по ему лбу, чуть сощурился и вздохнул. - Совсем не обошлось.
        - Как же ты так подставился? - Звездочёт качнулся в поле моего зрения, а затем тоже оказался ближе. - Небо говорило о многом, но не об этом.
        - Ловушка, - попытался сказать я, губы складывались правильно, но не вылетало ни звука.
        - Тише! - Маг недружелюбно посмотрел на Звездочёта. - Ему нельзя говорить. Он только одной ногой здесь.
        - А второй в нигде. И когда он шагнёт через порог, как привык, мы лишимся связующего звена и центра разом, - мимо прошёл ещё один осколок я. Но подобрать ему имя я не сумел. Все остальные воззрились на него с осуждением.
        - Ты вообще чего пришёл? - Воин резко встал. - Давно не отхватывал?
        - Только не это, - поморщился Певец. - Успокойтесь вы, оба.
        - Тебя только и слушать, - дерзко отозвался на это безымянный.
        Я совершенно точно не мог помешать им опять разругаться, пока не обрёл власть над собственным голосом, и это мне совершенно не нравилось.
        Но не успел я придумать, как же привлечь внимание и заставить всех их успокоиться, как они разлетелись, обернувшись воронами, а рядом со мной опустился отец. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
        - Ловушка, да, - он не спрашивал, хоть самая малость вопросительной усмешки затаилась в краешке глаз. - Отчего ты так неосторожен? Как будто к этому и стремился.
        Ответить я не мог, но получилось улыбнуться. Он тут же подхватил меня на руки, и в мгновение ока мы оказались не у меня дома, а в его собственном замке. Тут мне, конечно, можно было бы даже умереть, я всё равно смог бы вернуться.
        - И не думай даже, - прочёл он по лицу мои скачущие мысли. - Я этого не допущу.
        Закрыв глаза, я постарался сохранить внутри только одно - сохранить скрытно, словно отсадил в террариум опасную змею.
        «Уже допустил».

* * *
        Поправлялся я медленно. День за днём, если тут были какие-то дни, пробуждался в постели, смотрел в потолок. Опять зажмуривался и уходил в сны. Сны же были сплошь плотные и чёрные, беззубые кошмары, в которых тени свивались лентами, падали, поднимались, окружали и снова разбегались прочь.
        Я всякий раз упускал тот момент, когда отец приходил лечить меня. Приходя в себя, я не видел его рядом, но знал, что он только что ушёл - уставший и с горькой усмешкой на губах.
        Мы будто бы не могли существовать в одном времени.
        Мне тоже было горько. Но я продолжал засыпать, пребывая во снах так долго, как никогда раньше.
        А голос всё не возвращался. Горло оставалось пустым сосудом.

* * *
        - Я нашёл её, - в очередной раз пелену сна прорвала чужая фраза. - И уничтожил.
        Сфокусировавшись, я увидел Охотника. Измазанный чёрной кровью, он сидел на слишком белом покрывале, укутавшем меня коконом. Заметив, что я открыл глаза, он улыбнулся хищно и зло, скользнул пальцами правой ладони по сложенной лодочкой левой, набирая тёмной и изрядно загустевшей крови, и провёл мне по лбу, вырисовывая какой-то знак.
        - Что, Шаман, не можешь петь?
        Я глубоко вздохнул и закашлялся. Тогда он нарисовал мне что-то и на горле.
        - У меня свои методы врачевания, не обессудь.
        - У каждого из нас - свои, - прохрипел я в ответ. - Ты убил её?
        - Убил.
        - Зачем? - мне впервые за время болезни удалось сесть. Охотник рассматривал меня с насмешкой.
        - Подумай, Шаман, и сам найдёшь ответ, - хмыкнул он. - Мне пора, меня зовёт дорога, зовёт за двоих, пока не может сцапать и тебя.
        - Береги себя, - на миг я поймал его руку. Это было странное ощущение, соприкосновения с иным собой.
        - Только ты столь беспечен, - качнул он головой, но на секунду сжал мои пальцы, только затем исчезнув в портале.
        Я обессиленно опустил голову на подушки, перед глазами всё плыло, однако это уже было лучше, чем прежнее состояние. Неужели я выберусь?

* * *
        Солнечный свет разбудил меня и насторожил. Лишь мгновением позже я понял, что отец вернул меня домой. Сил ощутимо прибавилось, так что я поднялся и побрёл к лестнице. Мне хотелось взглянуть, что стало с холлом. Казалось, в нём повсюду расплескалась моя кровь.
        Уже с последних ступенек я заметил, что пол заливает только свет, и в воздухе ничуть не пахнет застарелой угрозой. Даже время будто бы оставалось тем же самым, словно я только вчера так неудачно вернулся сюда.
        Отчего же та тварь, то существо, жаждала моей смерти?
        - Не смерти, крови, - выступил из кухни Маг. - Совсем не понимаешь разве?
        - Или не хочу понимать, - признал я, поворачиваясь к нему. - Откуда взялись вы все?
        - Смешно. Мы же всегда рядом. Здесь! - и он преодолел разделявшее нас пространство одним шагом и приложил ладонь к моей груди. Под его пальцами чуткой птицей билось сердце. - Здесь, - повторил он чуть тише.
        - Тварь этого не учла, - я попытался улыбнуться, будто это была шутка.
        - Ловушка, - повторил он.
        Мы обнялись. Закрыв глаза, я ощущал тепло второго себя, его тонкий и пряный аромат, схожий с нежным запахом сухих трав, колышимых ветром. Стало спокойнее.
        - Она не вернётся, - подтвердил Маг, отстраняясь.
        - Могут быть другие, - предположил я.
        - Вряд ли, лучше пойдём пить чай…

* * *
        Он оставил меня только на закате. И закрывая за ним дверь, я вспомнил о зеркале в тёмном углу. Я всегда забывал об этом зеркале, и теперь нахмурился, точно в этом было что-то важное.
        Тёмное стекло отразило мой силуэт.
        И яркий знак. Метку Охотника.
        Солнце.
        Солнце горело у меня на лбу.
        Мне нужно было стать достойным такого знака, такого доверия.
        Закрыв глаза, я открыл новую дверь.
        219. В поисках шамана
        Калейдоскоп миров и красок. Когда я выступил в светлое пространство собственной гостиной, у меня закружилась голова. Последнее путешествие оказалось весьма напряжённым.
        Устроившись в кресле, я не заметил, как заснул, а когда открыл глаза, сначала подумал, что проспал не менее суток. Сквозь окно падали золотистые закатные лучи, и я запоздало размышлял, сколько всего не успел сделать. Часы мне ничем не помогли, я ощущал себя пленником времени, заблудившимся среди временных пластов.
        Поднявшись, я походил по комнате, но лучше не становилось. Наверняка помочь мог лишь кофе. Однако стоило только шагнуть в коридор, как всё вокруг смазалось, закружилось, и реальность сменилась другой.
        Я стоял посреди оживлённой городской улицы, вокруг меня устремлялись к небу прекрасные здания, меня огибала куда-то спешившая толпа. И это одновременно вызывало восторг и странную тревогу.
        Подчинившись потоку, я двинулся в том же направлении, пусть и медленнее, разглядывая витрины и высокие фасады с лепниной, где так и играли солнечные лучи. Мне казалось, что город очень уютный и в то же время совсем чужой. Разрешить эту загадку я, пожалуй, вовсе не мог, но она не мешала идти вперёд.
        Улица несколько раз плавно поворачивала, сливаясь с площадями или огибая крупные строения, а затем уткнулась в набережную. Это можно было предсказать, река довлела над городом, такая широкая и пронзительно синяя лента, которую сжимали в объятиях высокие арки мостов.
        Мир нравился мне, но я всё сильнее понимал, что никак не сумею сюда встроиться, что и приходить-то не следовало. Только кофейный аромат, прилетевший ко мне с ветром, заставил примириться с происходящим. Я огляделся в поисках кофейни и увидел такую неподалёку.
        Да, чашка кофе - то, что нужно.

* * *
        Уже сделав глоток удивительно крепкого и всё же немного сладковатого, хоть мне не положили ни ложки сахара, кофе, я оглядел набережную внимательнее. Тут было много гуляющих, но они словно не замечали меня. Только бариста, который, впрочем, и сам выглядел отчего-то подозрительно, совершенно точно понимал, кто я и почему здесь.
        Я продолжал пить кофе, наблюдая, как ловко он обслуживает других, пока он вдруг не оторвался от своих забот и не подошёл ко мне.
        - Эй, странник, - усмехнулся он, - как ты сюда попал?
        - А ты, странник? - вернул я ему улыбку.
        - С этим миром я связан, я тут родился. Но никто и никогда больше не пересекал его границ, вот я и удивлён, - он поставил ладони на стол и наклонился ко мне, заглядывая в глаза. - Ты…
        - Я?
        Он нахмурился, точно читая ему одному ведомые знаки, а затем подался назад и тут же уселся напротив, легко отодвинув стул.
        - Шаман? - он покачал головой. - А я почему-то считал, что таких не осталось.
        - Странно, - я даже отставил чашку. - Шаманы есть в каждом из миров…
        - Были, - категорично возразил он.
        Я растерялся. Всякое могло случиться, реальность искажалась и менялась. Я действительно мог случайно попасть в мирок, где ни о каких шаманах не может быть и речи. И, возможно, потому он едва заметно отталкивал меня при всей своей красоте. Но это никак не объясняло, почему странник - другой странник - не верил, что есть и иные пространства.
        - Шаманы давно потеряли силу, - продолжил он.
        - Как доказать, что это заблуждение? - моя-то сила точно была при мне. Знак, подаренный Охотником, жил внутри меня. И не в этом ли был смысл оказаться здесь, чтобы вернуть веру другому страннику.
        - Я не знаю, - сказал тот с беспокойством в голосе. - Я не понимаю.
        В пальцах моих сам собой возник клинок. Прежде я бы резанул ладонь, чтобы напитать его силой, но в последнее время мне стоило поберечь кровь. Я только прочертил прям на столе несколько линий, едва касаясь светлого дерева кончиком.
        Никаких следов не должно было остаться, но мой собеседник видел, как над столешницей проявляются чёрточки, складывающиеся в руну Райдо.
        - Ты зовёшь меня в путь? - уточнил он.
        - Только дорога поможет тебе разобраться.
        - Но это мой мир, - он испугался.
        Не в этом ли страхе крылся источник его проблем?
        - Ты всё ещё странник, - напомнил я. - Зов дороги нельзя игнорировать.
        - Но я… но…
        Я понял, прочёл по глазам - он давно уже не решался переступить порог. В городе были десятки неоткрытых им дверей.
        - Не желая открывать, ты не пускаешь и других, а потом мучаешься одиночеством, - объяснил я спокойно.
        Мой кофе остыл, и я не стал допивать его. Понявшись, я ухватил странника за руку. Мне нужно было увести его, заставить пройти в портал, и времени спорить отчего-то совсем не осталось.
        Впрочем, он поддался.

* * *
        Мы прошли по набережной и спустились к самой воде. Тут было укромное место, густо разрослась ива, и под её ветвями мы могли укрыться от самых любопытных взглядов.
        Посмотрев в сторону лестницы, мой спутник, бариста и странник вздохнул.
        - Как я могу бросить кафе?
        - Твоё предназначение в ином, - напомнил я.
        Он обнял плечи руками, сжался, точно от холода, но кивнул, отбрасывая привычное и обыденное. В то же мгновение я увидел дверь и толкнул его туда, понимая, что сам пойду иной тропой.

* * *
        Вернувшись домой в тот или уже какой-то совершенно другой вечер, я задумался, встречу ли когда-нибудь ещё этого странника. Он умел делать вкусный кофе, а это само по себе что-то значило, только я не успел разгадать, что именно.
        В закатном сумраке я стоял на крыльце и сожалел, что наше знакомство оказалось слишком кратким. Но, безусловно, оно было важным для нас обоих.
        Какой, должно быть, странный мир, если в нём исчезли шаманы…
        - Эй, тебя ждут в холмах, - передо мной опустился Западный ветер.
        - Зачем? - спросил я, почти удивлённый. Я так устал, что не хотел идти ещё и в холмы.
        - Играть, петь, костры, - усмехнулся Ветер, приблизив лицо к моему так, что мы могли бы поцеловать друг друга. - Усталость? Забудь о ней.
        - Что ж, тогда отведи, - решил я.
        Схватив меня за руку, Ветер понёсся, поднял меня над крышами, проскочил над лесом и опустился в травы неподалёку от разведённого и вовсю полыхающего костра. Дубрава вокруг нас тревожно шелестела.
        К огню сходились существа и странники, и я чуял в них шаманский дар.
        - Сюда бы моего знакомого, - бросил я ветру.
        - Он никого не увидел бы, - пожал тот плечами. - Тут никого для него нет.
        - Отчего он видел меня?
        - Так ты - дверь. Какой же странник не различит двери, кто из них не отыщет замочной скважины, м?
        Ветер был прав, так что я подошёл ближе к огню и вытянул ладони. Жар проскользил по венам, вспыхнул солнцем во лбу.
        - Это хорошо, что ты его всё-таки вытолкнул, - раздался шёпот, который будто и принадлежал всем сразу. - Это хорошо, шаман.
        Но всё же я понадеялся, что настанет день, когда и мой новый знакомый сумеет найти взгляд шамана в толпе.
        Вокруг меня уже зарождалась музыка. Сев к костру, я вздохнул. Пожалуй, отдых такого рода мне гораздо нужнее.
        Ведь так?
        220. Расклад
        Ветер ворвался в дом и выбил из рук, рассыпал по столу карты Таро. Часть перевернулась, остальные остались лежать рубашками вверх. Я склонился, пытаясь прочесть сообщение, которое они мне оставили.
        Первой лежала восьмёрка чаш, обещавшая напоить меня меланхолией и печалью. Я почти ощутил в пальцах тяжёлый кубок, наполненный горькой жидкостью до краёв. Гладкий хрусталь, что так и хотелось швырнуть об пол.
        Вместо того я отложил карту в сторону, перевернув рубашкой вверх.
        Следующей выпал Старший аркан - на меня смотрело, смеясь, Солнце. И я не мог найти связи между предыдущей картой и этим светом, но, откладывая в сторону Солнце, задумался, что всё так или иначе сменяет друг друга. Неприятный напиток оборачивается солнечным вином. Мысль была не так чтобы свежа, да и вряд ли могла принадлежать мне полноценно.
        И подтверждал это Шут, прятавшийся прежде за Солнцем. Он - начало и конец, насмешник и весельчак, обещающий и разбивающий обещания так легко, - лукаво подмигнул мне, дескать, я должен был всё-таки разобраться, что мне пытались сказать, запустив ветер прямо сюда.
        Стоило только убрать его к остальным, отвернув от себя, как под ним обнаружился ещё один Старший аркан, и на этот раз мне выпала Смерть. В этой колоде то была удивительно красивая карта, хоть сквозь её черты, сквозь рисунок проглядывало знакомое мне лицо. Как трактовать? Предостережение, приглашение или… уведомление о визите?
        Эту карту я не смог перевернуть, оставил, чтобы льющийся из неё свет и угасающая на ней темнота привели в чувство мои смутные мысли.
        За окном вновь зашумело, порыв ветра растревожил весь мир, будто обещая тут же принести грозу или хотя бы просто дождь. На деле же он только столкнул несколько звёзд, и я успел заметить огненные росчерки на тёмном покрывале небес.
        Я взял в руки расположившегося чуть поодаль рыцаря чаш. Он намекал мне хоть каплю контроля, подсказывал, что поток, и шквал, и шторм нуждаются в твёрдой руке, гарантировал, что и я сумею с ними справиться. Мне захотелось и его оставить открытым - как обещание, как предложение, но одного лишь взгляда на Смерть хватило, чтобы перестать так думать. Карта отправилась к остальным.
        Расклад, к которому я не задавал вопроса, рассыпавшийся сам по себе, что-то затрагивал внутри. Что-то раскрывал в глубинах меня самого, но я пока так и не нашёл ключа.
        Двойка мечей лежала дальше всех. Я потянулся к ней почти с опаской, точно она могла разрезать мне пальцы. «Сделай выбор», - просила она, но какой же? Какие варианты оказались передо мной, из чего я мог бы выбирать?
        Как странно, как странно.
        А последней лежала девятка пентаклей. Она смотрела на меня с долей превосходства и самолюбования. Я чувствовал, что не понимаю сейчас, какой смысл она вносит в общий расклад, точно и перевернулась, только чтобы сбить с толку. Или это такой совет разобраться в себе?..
        Я снова посмотрел на Смерть, Ату XIII, грань между тем и этим, окончание, звук, что утонул в тишине.
        Оставив карты на столике, я прошёл к окну и закрыл его, отрезая себя от неспокойной ночи. Впрочем, она ведь уже проникла не то что в дом, в самую мою суть, разлилась по венам, побежала с током крови, не давая теперь принимать решения, увидеть что-то большее за целым раскладом. Не позволяя найти вопрос.
        Что может быть хуже незаданного вопроса?
        И лучше бы это всё-таки была визитная карточка, обещание встречи, а не что-то иное.

* * *
        Оставив карты разбросанными по столу, я спустился вниз и поставил чайник. Привычное действие, смысл которого был только в том, чтобы отвлечь от размышлений, не сработало, заставило ещё сильнее занервничать.
        Я будто бы чего-то не понял и не заметил, и это чувство мучало меня, отзывалось болью в сердце, едва заметным дрожанием пальцев. А за окном метались тени ветвей - ветер разгулялся не на шутку, я слышал его голос даже сквозь закрытые окна.
        Может быть, стоило послушаться?..
        Или Ату XIII было предостережением, и лучший выбор - остаться дома?
        С другой стороны, разве стоит позволять вот так парализовать себя?
        Нахмурившись, я прошёл через холл и выскочил на крыльцо, позабыв о чайнике. Что-то происходило вокруг, а мне всё не удавалось различить знаков.

* * *
        Холмы встретили меня тишиной. Даже ветер, до того мчавшийся рядом, пихавший в спину, сейчас исчез, точно на самом деле никогда и не прилетал. Застыли в густом и пряном воздухе августа деревья, замерли сухие травы, разливался стрёкот сверчков, бесконечный и вечный.
        Надо мной дрожало звёздное небо, надо мной осыпался звёздный ливень. Я запрокинул голову, надеясь хоть там прочесть, что же всё это означало.
        Единственная карта из расклада, впечатавшаяся так глубоко, выглянула из тьмы воспоминаний. Что она хотела мне сказать?

* * *
        Когда проснулся ветер, я не заметил, он закружил меня вихрем, понёсся по холмам, и меня потащив с собой. Уже скоро я стоял на вершине, и вокруг были только звёзды. А может, это и не было вершиной, не ощущалось никакой твёрдости тропы под ногами.
        Звёзды, звёзды, звёзды - вот что заняло собой мир. Они были повсюду - внизу и вверху, слева и справа, пока я не разучился понимать, где верх, где низ, где которая из сторон.
        Север смешался с югом, а запад поменялся местами с востоком.
        Я был в центре всего этого, а ветер продолжал кружить и петь.
        И внезапно я стал улавливать мотив.
        Было ли это тем самым ключом, что я так трепетно искал?

* * *
        Когда я оказался брошенным в траву, чей пряный и сухой запах вскружил мне голову, все мысли выветрились у меня из головы. Я стал ощущением, то ли чувством, то ли мимолётной эмоции - было не разобрать.
        Я мог бы провести среди трав маленькую вечность и не заметить того совершенно, но кто-то нашёл меня, коснулся и… Миг небытия, миг трансформации, вспышка.
        Я встал с колен и взглянул в лицо тому, кто протягивал мне руку сейчас.
        - Так всё-таки это было обещание встречи? - я ухватился за пальцы, которые отчего-то странно мерцали, как на той самой карте.
        - В каком-то смысле, ты же не станешь утверждать, что в мире имеет только один вариант прочтения. Особенно когда это касается Таро, - он усмехнулся, помогая мне встать.
        - Ну хорошо, тогда что же…
        - Тс-с-с! Посмотри, какая ночь! Не время задавать такие вопросы.
        - Я совсем не задавал вопросов, но карты…
        И опять он прервал меня:
        - Так ли это на самом деле? Может, внутри тебя до сих пор скрывается тот вопрос, который ты всё же задал, не отдавая себе отчёта?
        Я озадаченно замолчал, а вокруг опять поднялся ветер.
        Так ли?
        Так?
        Я не мог поручиться.
        - Что ж, пойдём! Я совершенно точно обещал тебе прогулку.
        Перед нами возникла тёмная арка. Был ли мой выбор в том, чтобы согласиться или отказаться именно сейчас? Я не стал расшифровывать, а только шагнул вперёд. На миг мне стало спокойно.
        Дорога поможет разобраться. Это я знал точно.
        Ветер продолжал танцевать, хоть на холмах уже никого не осталось.
        И сыпались звёзды.
        221. Поиски воспоминаний. Часть первая
        Паруса развернулись, и корабль помчался по волнам, подгоняемый сильным упрямым ветром. Я смотрел ему вслед, почти сожалея, ведь сам так и не поднялся на борт. За моей спиной раскрывался цветком закат, солнечные лучи красили воду в алый и оранжевый, небо в золотой и янтарный, и цветные блики ложились на белые паруса, превращая их в холст для абстрактной картины. Только на мгновение я закрыл глаза, но когда вновь осмотрелся, то мир померк и уступил место иной реальности.
        Теперь, окутанный туманом, я был вовсе не у моря. Не слышалось ни шелеста волн, ни вздохов и плеска, всё пропиталось звонкой и напряжённой тишиной, которая обрушилась бы с единого вздоха.
        Туман казался то лиловым, то жемчужно-серым, он плыл, свивался в клубы, растекался, а затем оборачивался облаками. Из-за него нельзя было разобрать, где начинается небо, где кончается земная твердь. Лишь на секунду мелькнула у меня под ногами кромка тропы.
        Едва я шагнул вперёд, как вокруг меня вспыхнули и заметались тысячи искр, сотни огней, большие и маленькие, они поднимались вверх, метались, падали и снова взмывали, точно исполняли замысловатый танец под знакомую только им мелодию.
        Я продолжал путь в сердце трепещущего света, обёрнутый коконом тумана, тишью, в которой скоро и сам себе начал казаться призраком.

* * *
        Когда кто-то схватил меня за руку, я даже не испугался. Только огни прянули в разные стороны, только туман расступился, открывая мне другого странника. Его длинные волосы разметались по плечам, они были каштановыми, но сейчас казались почти чёрными, как и глаза. И когда мы всмотрелись друг в друга, то я на миг озадачился - какого же цвета были мои радужки, какой оттенок придал им туман и зеленоватый отблеск блуждающих огней.
        - Я знаю тебя, - прошептал он. И тогда же я понял, что мы действительно знакомы. Память играла со мной, ни имени, ни облика, одно лишь чувство глубинного узнавания, будто мы встречались в иных телах, иных мирах, где нет никаких физических воплощений.
        - И я - тебя, - нашёл я нужным ответить.
        Он усмехнулся и шагнул ближе, перехватывая мою руку чуть ближе к локтю, заставляя и меня сделать то же. Ещё несколько томительных мгновений мы стояли лицом к лицу, а затем он коснулся моих губ своими.
        - Но не помнишь.
        И отодвинулся. Теперь уж никакой улыбки не осталось.
        - Не помню, - кивнул я, только чтобы не пускать к нам тишину. Мы всё так же удерживали друг друга, даже сильнее вцепившись, словно желали прорасти под кожу.
        - Вдруг я твой враг? - он склонил голову к плечу в очень знакомом жесте. Но я всё равно не сумел вытрясти из памяти ничего существенного.
        - У меня нет врагов, - удивился я.
        - Или ты о них не знаешь, кто-то же ведь жаждал убить тебя, - напомнил он, и это звучало почти пугающе, но отчего-то именно сегодня никакой страх не подкрадывался ко мне.
        - Тот, кто желал, и сам уже мёртв, - я услышал, как в глубине меня смеётся Охотник.
        - А вдруг он был не один? - и снова наши лица были слишком уж близко друг к другу, его дыхание касалось моей кожи. Я не отстранился.
        - Ты совсем не похож на врага, но и на друга - не слишком, - пришлось сказать мне. - А ещё одна грань…
        И мы улыбнулись одновременно, так схоже, будто тысячи тысяч раз улыбались друг другу вот так, единовременно, обменявшись дыханьем.
        - Я искал тебя, - сказал он.
        - Зачем?
        - Исходил столько дорог, а всегда опаздывал. Я научился заклинать туман и блуждающие огни, чтобы тебя поймать. Разве я не твой враг?
        - Не похоже, - мы вглядывались в зрачки друг друга.
        - Ты в ловушке.
        - Нет, - и туман вокруг опять сгустился.
        - Я выпью тебя.
        - Не станешь…
        - Я заберу тебя себе.
        - Я не настолько тебе нужен.
        Он засмеялся в ответ на это. Едва смех прервался, как тишина обступила нас сильнее, плотно вжалась в нашу кожу, обняла со спины.
        Мы никак не хотели, а может, уже и не могли разорвать контакт.
        - Так зачем? - повторил я вопрос, оставшийся без ответа.
        Он же обозначил одно слово, только губами, так чётко, что оно казалось произнесённым, но всё равно осталось неозвученным. Удивлённый, я почти не заметил, когда он опять поцеловал меня и отстранился, смешавшись с туманом.
        Я остался один.

* * *
        Он не был странником, скорее стихией. Он соткался из магии этого мира, но ему не принадлежал. И пока я шёл к двери, он был где-то очень близко, вот только я никак не мог рассмотреть его фигуру.
        Это была игра, доступная лишь странникам. Это был вызов, который я принял. А возможно, и бросил, только позабыл, когда это произошло и как это случилось.
        Переходя в реальность, полную тепла и света, я знал, что буду искать. Что пройду много дорог, но найду.
        Так было нужно.

* * *
        Мне снился его взгляд, его волосы. Усмешка.
        Мне снился туман, водяная взвесь, и я слышал в ней шёпот, но не понимал слов.
        Начинался поиск, я стоял на грани, не сделав первого шага, настолько неизбежного, что даже задержка ни капли не влияла на исход. Он не собирался прятаться, однако и не хотел выходить из укрытия. Я намеревался отыскать его, где бы он ни был.

* * *
        Время утратило надо мной власть. Теперь из мира в мир я искал не двери, не впечатлений, не историй, а только лишь его. То почти отчаиваясь, то едва ли не безразлично, но я шёл к цели, понимая, что в одной из реальностей она совершенно точно стала недостижимой, а в другой мы уже встретились.
        И только одно меня смущало - я не помнил имя. А должен был знать его.
        Как искать кого-то, если он остаётся безымянной тенью в глубинах памяти?
        Что за насмешка?
        Мне снилось, как я перехватываю его за руку, как удерживаю на краю пропасти, как ерошу его волосы, пропуская длинные пряди между пальцами. И тут же всё рассыпалось, видение приходило не из прошлого, не из будущего, а рисовалось воображением.
        Сколько бы я ни искал, а только ключ к собственной памяти мог мне помочь.
        Когда я признал это, стало легче дышать.

* * *
        Войдя в дом отца, я поразился царящей там тишине. Он вышел мне навстречу, удивлённо улыбаясь.
        - Ты нечасто приходишь сам, - голос его разнёсся по холлу.
        - Я забыл и хочу вспомнить, - сказал я вместо приветствия.
        - Уверен, что идея хорошая? - чуть нахмурившись, он обнял меня за плечи, всмотревшись в глаза.
        - Хорошая.
        - Нет.
        - Однако я выбираю иной вариант, - теперь мы засмеялись.
        - Отлично, - он повёл меня наверх. - Я впущу тебя. Только не заблудись.
        Меня ждал лес собственных воспоминаний, мир, сотканный из них, пронизанный мной. Почти я сам.
        Наверное, это было бы страшно. Только я совсем забыл, каков на вкус страх.
        222. (Не)существовать
        Всё здесь было живым и трепещущим. Всё здесь было погасшим. Лес словно существовал в двух реальностях сразу. В двух сезонах, в двух временных потоках. Я видел, как он расцветает и теряет последнюю листву, как поднимает ветви, растёт и стареет. Я шёл по тропе, которая то возникала, то исчезала, будто и не существовала никогда.
        Чем дальше я заходил, тем ярче понимал, что именно вижу. Но это осознание было слишком далеко от выражения в словах. Я вообще лишился голоса, забыл язык. Двигался безмолвным и потому опустошённым, пока одна из полян не заставила меня остановиться.

* * *
        Я стал мотыльком, прилетевшим из ночной темноты на свет, малым созданием, закружившимся у стекла, за которым мягко разгоралось что-то, мне неведомое, почти недоступное. Нечто, способное уничтожить меня, если я подберусь ближе.
        Вот только не осталось в мире таких сил, что сумели бы разрушить притяжение.
        Подобно любому мотыльку, я стремился к огню, рвался к нему, готовый ударяться о стекло так много раз, пока не разлетится оно, выпуская пламенный цветок, или пока я сам не стану всего лишь мёртвым осколком.
        Жар не согревал, он опалял, он смеялся мне в лицо. И протягивая к нему ладони, я знал, что не уйду без ран.
        Но так было нужно.

* * *
        - Здесь слишком тихо.
        Мы стоим рядом, мир вокруг обманчиво спокоен, и с каждым мгновением тишины нас обоих всё больше настораживает открывающаяся картина.
        - Мы здесь не одни, - проговаривает мой спутник, и в этом чудится странная неотвратимость.
        Мне хочется повернуть голову, чтобы увидеть его - волосы, глаза, губы, но вместо того я упрямо смотрю вперёд, пока не замечаю, что тени ползут в траве как змеи.
        - Тени… - выдыхаем мы одновременно. В наших пальцах вспыхивают одинаковые клинки.

* * *
        Оторвавшись от воспоминания, я огляделся, но лес вокруг не переменился - он всё так же тёк и трансформировался. Двойственность.
        Множественность.
        Я двинулся дальше, силясь найти что-то ещё. Это было не то воспоминание, похожее, но не то самое. И болезненное осознание возможной бесконечности поиска резануло по сердцу.

* * *
        - Ничего, ты найдёшь путь, - говорит он. Мы стоим на каменном уступе, вокруг только скалы, разноцветные, но всё равно безжизненные.
        - Я знаю, куда нам идти, - возражаю. - Но это слишком…
        - Получится. Нас же двое, - его ладонь ложится на моё плечо.
        Двое? Какое странное чувство, будто прежде я никогда не знал никакого вместе.
        Или на самом деле не знал?
        - Тогда пошли, - я первым начинаю спускаться. Он не выжидает, сразу же оказываясь рядом.
        Я почти верю, что он действительно поможет, если что-то будет не так.
        Такого со мной прежде совершенно точно не случалось.

* * *
        Лес.
        Я вдохнул полной грудью пряные запахи, качнул головой, отгоняя воспоминание. Не то, хоть и близко. То самое прячется за ветвями, скользит в траве, убегает в тени. Оно точно хочет поиграть со мной.
        Хотя нет, это не игра.
        Это охота.

* * *
        Начинается дождь.
        Остановившись под деревьями, я вслушиваюсь в звуки, и улыбка появляется сама собой. Мне осталось немного - скоро тропа вильнёт, обогнёт холм, и я окажусь в долине. Среди струй дождя.
        Сердце бьётся быстрее, я ускоряю шаг.
        Меня зовёт шепчущий голос опускающегося в мир ливня.

* * *
        Порождения воспоминаний эфемерны, с ними нельзя говорить. Особенно тому, кто не помнит никакой речи.
        Я выпустил с пальцев очередной мерцающий сгусток, огляделся, надеясь увидеть что-то ещё, но хоть в каждом листке скрывалась своя тайна, того, в чём я нуждался, больше не было.
        Двинувшись дальше, я понял, что хожу кругами.
        Значит ли это, что я вспомнил и увидел?
        Но ведь никакой уверенности в этом я не ощущал. Как же так?
        Сколько раз мне становиться мотыльком, сколько раз ударяться в стекло, ожидая гибели от горячего дыхания, чтобы наконец-то увидеть то, что ищу?
        Мимо тёк ручей. Я сел на берегу, наблюдая за тем, как русло то переполняется влагой, то пересыхает, обнажая камни.
        Я так ужасно устал.

* * *
        - Осталось несколько шагов, - говорит он уверенно. - Несколько шагов - и всё.
        - И ни капли возможности.
        - Как ты это странно сказал - ни капли, - он улыбается лукаво и с намёком. - Не сдавайся.
        - Я разве сдался? - но я сдался. И едва стою на ногах.
        Палящее солнце болью ложится на плечи. Он же смотрит на меня так внимательно, что я бессилен обмануть.
        - О, я знаю, что нужно, - шепчет он.
        Слишком запоздало я понимаю, что это ошибка. Вот так - ошибка.
        Меня накрывает облаком ливня, и я продолжаю путь, готовый взвыть от тоски.
        Так было нельзя.

* * *
        Открыв глаза в очередной раз, я не нашёл леса. Надо мной - только потолок спальни. Неясный предрассветный сумрак заполнял комнату до краёв, и в нём я тонул совершенно один, абсолютно один.
        Сев на постели, я вздохнул от раскатившейся из солнечного сплетения по всему телу боли. Воспоминания уложились, но продолжали колоться, и я поморщился, растирая грудь.
        Отчего же всё так?
        Я вспомнил жертву.
        И имя, оно тоже пришло.
        Рванувшись к балконной двери, я выскочил в накатывающийся волной рассвет, вдохнул его, впустил в себя, чтобы солнечные лучи, проникнув под кожу, напитали меня и… дали сил позвать.
        Я закрыл глаза и сел у узорчатых кованых перил. Теперь оставалось только ожидать. Возможно, я всё ещё не докопался до истины. Я не мог этого исключить.

* * *
        Первые капли дождя ударили по плечу, будто приветствуя. Другие упали на щеки поцелуями. Я посмотрел в небо, шевельнулся, понимая, что всё тело неожиданно затекло. Взошедшее солнце укуталось тучами, растворилось в серости, город вздыхал, радуясь, что жара отступила.
        А рядом со мной стоял он.
        Мой личный дождь.

* * *
        - Думал, ты поймёшь раньше, - сказал он. Мы сидели, соприкасаясь плечами.
        - С того дня прошло столько реальностей, что я потерялся. Слишком больно было бы помнить всё время.
        - Хех, - он качнул головой. - Несуществовать не так больно, ты прав. Там просто ничего нет.
        - Ты же знаешь, как я не люблю пустоту.
        Он только засмеялся.
        - Не любишь… Странник.
        - Ливень.
        Город кутался влажной пеленой. Мы смотрели в одну сторону, но видели, очевидно, что-то разное.
        Конечно, уже ничего нельзя было вернуть, но у нас было и прошлое, и будущее. Вдыхая влажный аромат дождя, я почти верил, что точно было. Точно будет.
        Разделял ли он мои мысли, я не знал и не хотел узнавать. В конечном счёте, это он нашёл меня, хотя искал вроде бы я сам.
        Закрывая глаза, я опять видел лес, бесконечно изменчивый и всегда единый. Я слышал, как он теперь идёт там, среди высоких и низких деревьев, мимо пересохшего и переполненного ручья.
        Он шёл, и дрожали листья, и впитывала хвоя, и всё становилось капельку иначе. Потому что он шёл, как должен, он шёл, как дождь.
        223. Странник, дверь и ключ
        Уже который день, просыпаясь, я будто и не просыпался вовсе. По телу прокатывалась волна неприятных ощущений, граничащих с болью, и после этого реальность утрачивала часть красок и становилась эфемерной. В крови словно бы блуждал жар, сознание туманилось, ломило суставы, хотелось растечься, обернувшись водой, рассыпаться пылью.
        Причин не находилось, и я плыл из утра в ночь, а потом из ночи в утро, утратив цель и смысл. Опустев, будто был иссохшим колодцем.
        Не открывалось дверей, не звала дорога, и потому, наверное, я всё больше убеждался, что на самом деле продолжаю спать, что меня не отпускает слишком назойливый сновидческий мирок.
        Даже шаманский нож не приходил ко мне в пальцы, и в какой-то момент, в очередное не-утро, потому что оно началось с нового непробуждения, я рванулся на балкон, подставил лицо ветру и с отчаянием пожелал наконец-то разобраться в том, что происходит.
        И заметил дверной проём.
        Он висел в воздухе, почти напротив меня, но на расстоянии в несколько шагов, словно намекал, что мне никогда не выбраться из этого «отсюда». Я инстинктивно сжал перила, и боль снова прошлась по позвоночнику, на этот раз много сильнее, чем обычно. Боль была прутьями клетки, в которой я оказался.
        Пришлось сделать над собой усилие. Я утратил и ловкость, и свободу движений, но в какой-то миг меня перестало пугать падение, хотя по законам сновидческой вселенной едва я предпринял попытку выбраться, как и дом, и город, и балкон изменились. Теперь я был так высоко, что и не видел земли. Упасть было бы мучительно, долго и ужасно болезненно.
        Всё же я встал на перилах, едва балансируя в порывах взметнувшегося ветра. Осталось прыгнуть. Преодолеть душившую фобию и…
        Не закрывать глаз.
        Дверной проём мерцал, обещая выход.
        Я оттолкнулся что было сил.

* * *
        Я лежал на лесной подстилке, хвоинки кололи мне щеку, и отчаянно не хотелось подниматься, хоть земля была совершенно не мягкой. Перенёсся ли я куда-нибудь, или это сновидение изменилось, подстроившись и стремясь обмануть?
        Боль вот точно никуда не исчезла.
        Сев, я поморщился и огляделся. В лесу царил зелёный сумрак солнечного дня, местами острые солнечные лучи пробивали густые кроны и расцвечивали зелень золотом, выделяя то цветок, то папоротник, то застывший на земле камень. Перекликались птицы, неподалёку в кустах шуршал какой-то мелкий зверёк.
        Вздохнув, я всё же поднялся, отметив только, что теперь боль не ощущалась столь резкой, только ныла и изрядно раздражала, но её вполне можно было терпеть.
        Троп тут не нашлось, потому я двинулся через заросли папоротников, прислушиваясь только к самому себе. Больше всего лес напоминал очередную реальность, но я не собирался верить, что так легко сумел убежать. Очароваться этим было бы слишком поспешно.
        Очень скоро я вышел к ручью, и быстро бегущая вода напомнила мне о жажде. Я зачерпнул в ладони и умылся, сделал несколько глотков, а когда вновь осмотрелся, то уже был не в лесу, а в пещере.
        Значит, сны продолжали играть со мной.

* * *
        Мне не скоро удалось выйти к свету. Обессилев, я прислонился к камню и задумчиво рассматривал расщелину, сквозь которую падал солнечный луч. Добраться до неё я бы не сумел, слишком отвесная стена.
        Всё чаще чудилось, что есть только один способ, но именно потому я не желал им пользоваться. Если этот сон, или что там это такое, жаждет крови странника, то я не выберусь, а, напротив, меня затянет глубже.
        Как будто бы я что-то позабыл. Разве нет?
        Спутанное сознание словно не могло добраться до чего-то очень конкретного.
        Погрузившись в попытки вспомнить, я не заметил, когда напротив выросло из каменного пола существо. Отдалённо оно напоминало человека, но в то же время точно таковым не являлось. И я решил, что самым лучшим вариантом будет сделать вид, будто я всё ещё не вижу его.
        - Странник, - фыркнуло оно наконец.
        - Что вам нужно? - понимание, что их - вот таких - тут несколько, пришло мне непонятно откуда.
        - Ты сам. Странники хороши на вкус, - существо засмеялось. - На них интересно охотиться.
        Я сжал зубы. Вот что это такое было. Если я сейчас же не вспомню что-то очень важное, мне отсюда не выйти.
        - Сопротивляешься дольше многих, - продолжало существо. - Нам любопытно, мы такое любим, очень любим.
        - Я не странник, - вырвалось у меня в следующий момент, хотя я не помнил и не понимал, что пытаюсь сказать.
        - Странник, - озадачилось существо.
        - Не только, - но что я, чёрт возьми, такое?
        - Шаман? Твой клинок…
        - Нет, и не шаман, - да, в этой реальности мои шаманские умения никого бы не впечатлили.
        - Съедим и узнаем, - хохотнуло существо.
        - Не в ваших силах, - может, внутри меня вскинулась безудержная храбрость, всё это блеф, ведь так?
        Существо задумалось, и я снова взглянул на свободный солнечный луч. Или же и это было иллюзией? Усмехнувшись, я положил ладонь на грудь, будто через кожу и плоть хотел прощупать сердце, компас которого нещадно болел.
        И в тот же момент нашёл под пальцами дверную ручку.
        Я открыл сам себя.

* * *
        Я тяжело опустился на одно колено. Абсолютно точно я был дома, и боль, раскатившаяся по телу, была настоящей и живой, ничуть не дурманящей. Взглянув на свои руки, я увидел, что окровавлены пальцы, исцарапана кожа, и, видимо, с остальным телом было не меньше проблем.
        Кровь выступила и запеклась. Повсюду.
        Хрипло усмехнувшись, я отправился в душ, и там, под струями горячей воды, ощутил, что наконец-то сон полностью отступился, истёрся, был смыт и исчез в канализационных трубах.
        Когда я появился на кухне, ко мне шагнул отец.
        - Твой дом никак не защищён, - сказал он. - Все щиты пали. Где ты был?
        - В гостях у снов, - я продемонстрировал ему руки до локтя, отвернув рукава просторной рубашки.
        - Умеешь же ты влипать в неприятности, - заворчал он и усадил меня. - Сделаю чай.
        Я отвернулся, чтобы не видеть, как он колдует над заварником. Себе он чашку так и не поставил.
        - Бесполезно говорить тебе об осторожности, - продолжал он распекать меня.
        - Я пытался вырваться.
        - Не спорю. Но нужно было проявлять больше благоразумия прежде.
        - Я заснул и не смог проснуться…
        - Неужели?
        Мы встретились взглядами, и я засомневался. Возможно, это был мой выбор, я просто забыл, как всё произошло. Или память повредили первой, ведь я так долго не мог обнаружить внутри себя дверь и ключ. Я забыл о крыльях, что недавно проросли сквозь…
        Служить пищей кровожадным кошмарам, какой интересный путь.
        Вздохнув, я сделал ещё глоток.
        - Останусь у тебя на ночь, - предупредил он и бросил меня на кухне наедине с терпким чаем.
        В окна заглядывала ночь.
        Спать не хотелось.
        224. Туманная кошка
        Пробираясь по крышам, прыгая с одной на другую, я постепенно приближался к центру города. Внизу улицы заполонил туман, напоминающий густую жидкость, отливающую то сизым, то индиго. Мне совсем это не нравилось, это было похоже на пустоту, смешанную с мраком, и потому я спешил добраться до площади, где, как мне почему-то казалось, никакой мглы не было. Сверху смотрела безразличная луна, округлившаяся, но всё ещё не полная. Холодный свет хоть и был ярок, но никак не мог пробиться сквозь туман.
        Я снова прыгнул. От новой, на этот раз жестяной крыши веяло теплом, и некоторое время я стоял, вдыхая аромат разгорячённой жести. Впереди ещё два квартала.
        Звук коготков раздался так ярко и громко, что я резко развернулся. На краю крыши вырисовался зверь, похожий на крупную кошку. Взглянув на меня, он обнажил клыки в немой угрозе.
        Этого ещё не хватало.
        Оглянувшись, я выбрал крышу поближе и прыгнул туда, почти без разбега, едва устояв на краю. Кошка последовала за мной, но я уже бросился в сторону, а затем и ещё раз. Зверь, несколько сбитый с толку, отставал от меня на несколько секунд.
        Погоня продолжалась до тех самых пор, пока я не увидел площадь. Туманные реки втекали на неё, но обегали по кругу, а центр оставался пуст и ярко освещён луной. Я разбежался и оказался прямиком там, а когда поднял взгляд, обнаружил, что и кошка здесь же, бьёт себя хвостом по бокам и скалится на меня.
        - Что тебе нужно? - спросил я, не зная, насколько разумным было это создание.
        - А тебе? - прорычала она.
        - Мне - дверь, - я выдохнул. - Чтобы отсюда уйти.
        - Странники, - брезгливо фыркнула она и пошла по кругу, вынуждая меня поворачиваться. - Где твоя дверь?
        - Должна быть здесь.
        - Заберёшь меня с собой, - и тут она села, обвив себя хвостом. - Открывай.
        Нужно было подождать, так что я сел на камни мостовой и прикрыл глаза, отдыхая. Кошка не мешала мне больше, настороженно выжидая, готовая препятствовать моему бегству. Только мне некуда было бежать в этом городе, он меня не принимал и точно вознамерился задушить туманом.
        Луну скрыло облачко, и мне неудержимо захотелось спать. Встряхнувшись, я поднялся и положил ладонь себе на грудь, вслушиваясь в трепетания компаса. Уже скоро.
        - Если ты её не увидишь, значит, я не сумею забрать тебя, - предупредил я кошку.
        - Тогда дай мне испить твоей крови, - она рыкнула. - Кровь странника - это билет отсюда.
        - Чем тебе так не по нраву твой мир?
        - А он вовсе не мой! - и она подскочила, обежала меня и вновь села. - Не мой. Совсем!
        - Как же так вышло?
        У нас оставалось всего несколько минут, но кошка вгляделась в меня и заговорила. Её история разлилась над площадью, пока туман подступал ближе.

* * *
        В горах, где сходятся грани двух миров, испокон веков жили туманные кошки. Они не умели бродить между реальностями, но любили стоять на границе, они были сильны, и ничто не могло сломить их волю.
        Правитель государства, лежавшего по левую сторону хребта, однажды задался целью изловить котёнка и приручить его, а позже и вывести новую породу кошачьих, которые с той же уверенностью служили бы его трону, а не собственным интересам, которые стали бы верными рабами, забыв горный воздух свободы.
        Поначалу нашлось не так много охотников - туманные кошки, крупные, размером с барса, не были безобидными созданиями, знали горы куда лучше людей, умели скрыться во мраке и нападали неожиданно. Однако правитель всё повышал сумму награды, и вот потянулись и первые желающие. Многих больше никто и не видел, только и несколько охотников вынудили туманных кошек подняться выше, туда, где грань меж мирами была особенно тонкой.
        Так бы и продолжалось, если бы на охоту не подался юный маг. Он был заносчивым, гордецом, каких поискать, силами владел немалыми, но главное - он жаждал власти и знал, что готов ради неё на всё.
        С правителя попросил он отнюдь не богатств, и тот согласился, уверенный, что маг не вернётся, как его предшественники, а потому никто не займёт место правой руки у трона.
        Поднявшись в горы, маг расставил ловушки. Первое время туманные кошки избегали их, никто не попадался в магические сети, да только маг на том не остановился. Он забирался всё выше, подходя к пещерам, где кошки прятали своих котят. Его магические силки не должны были поймать кого-то, но отпугнуть достаточно, чтобы в какой-то миг котята остались без всякой защиты.
        Скрытые пологами туманов, пещеры хранили свои тайны, но магу это не стало препятствием, он видел сквозь мглу. Когда взрослые кошки поднялись выше в очередной раз, они не сумели забрать с собой всех котят.
        На этот раз маг забыл про свои ловушки, вместо них зажигая огонь, и кошки испугались и отступили, не решившись спасти последний выводок.
        Из четырёх только один котёнок не испугался надвигающегося мага, не остался, парализованный страхом, ждать своей участи. Он кинулся вглубь пещеры, туда, где грань миров рассекала её надвое, в поисках не защиты, а силы, чего-то, что ранее было неведомо его племени.
        Никогда туманные кошки не проходили сквозь неявно мерцающую вуаль, да и та обычно не пропускала их, отталкивая. Котёнок рванулся, почти в отчаянии, и… внезапно оказался на другой стороне, в ином мире, отрезанный от своих.
        Однако разве это не было путём обретения?
        Пришлось долго искать пути, ведь тут не оказалось знакомых гор, только влажные леса да сумрачные долины между ними. Путешествие изматывало, но закаляло, и с каждым шагом котёнок обращался в кошку, которая была ещё бесстрашнее, ещё сильнее собратьев.

* * *
        - А после я нашёл этот город, - и кошка вскинула голову. - Так уведи меня отсюда.
        - И куда ты хочешь попасть?
        - У меня достаточно сил, чтобы найти мага и освободить братьев, - кошка рыкнула. - Уведи меня в тот мир.
        Я сосредоточился, хотя идея не казалась мне здравой. Дверь откликнулась и нарисовалась широкой аркой, сквозь которую виднелись спящие в лунном сиянии горы. Не успел я что-то сказать, как кошка прыгнула вперёд. Я не собирался следовать за ней, но замер, вглядываясь в открывшуюся картину.
        Сколько бы времени ни прошло здесь, там братья моей странной знакомой ещё жались к стенкам пещеры, слишком крохотные, чтобы противостоять кому-либо, а маг стоял на пороге, выплетая заклинание магической сети.
        Там не прошло и пары минут!
        Кошка выпрыгнула на мага из-за угла, сбивая с ног, вонзая клыки в горло. Мир взвился из-за отпущенной магической силы, всё померкло, и я был уверен только в одном - правитель не получит котят.

* * *
        Вернувшись домой, я расположился в гостиной. Усталость была такой, что я едва мог пожелать чего-то, не то чтобы отправиться на кухню за чаем. Но стоило мне задремать, как прямо к моим ногам упала… туманная кошка. Обожжённая и израненная, она фыркнула:
        - Непросто мне дался маг.
        - Что ты тут делаешь? - спросил я, склоняясь к ней.
        - Мне там нет места, иначе я научу остальных ходить меж мирами, а им незачем, - она подняла на меня голову. - Дай умереть.
        - Ну уж нет, - и я сделал над собой усилие, поднимаясь. - Умирать тебе точно рано.

* * *
        Повозиться пришлось изрядно, но всё же к утру раны кошки были перевязаны, а сама она спала у камина. Как будто именно так и должно было быть.
        Совершенно обессилев, я сидел в кресле и таращился на огонь. Уже слышалось насмешливое отцовское: «Что, завёл котёнка?», и ведь нельзя было отрицать - этой кошке место было лишь здесь.
        Похоже, дом мой принял нового жильца куда раньше, чем я сам.
        225. Маг и Тьма
        Закат ярко вспыхнул и захлебнулся тучами. Весь день лил дождь, а мне хотелось на холмы. Они звали, тянули призрачные ладони, и я почти видел, как в мокрых травах рассыпались жемчужины слёз дождя, почти ощущал, как пахнут отмытые ливнем листочки мяты, почти касался покачивающейся в пальцах ветра лаванды. Однако я не никак не мог выйти из дома. То на пороге возникали незваные гости, то требовалось устроить уборку, то вскипал чайник.
        Я пропустил миг, когда последний закатный луч вычертил край облаков, тут же стремительно утонув в них. И только когда вечер залиловел, выпуская на городские улицы мягкую влажную взвесь мельчайших капелек, я разобрался с дневными заботами.
        Несмотря на сырость, приближающаяся ночь была на удивление тёплой, пахла пряностями и обнимала так крепко, что, оказавшись на улице, первое время я стоял, впитывая её, наполняясь ею, пока не превратился сам в частицу дождя, в его поступь, голос и нежность.
        Выбрав самую короткую дорогу, я скоро перешёл на бег. Мчаться, ощущая себя частью пронизанной влагой ночи, было удивительно приятно. Как легко полностью раствориться во всём этом!
        Я не заметил, когда оказался под дубовыми кронами, но, кажется, в то же мгновение пробудился ветер, затрепетала листва, заволновались травы. Вокруг меня расстилался мрак, но я чуял холмы, как чувствовал самого себя.
        Мне не нужно было зрение, и без того я знал, как движутся травы, как прокатывается по ним волна ветра, как мелко дрожат в неспокойном воздухе листья осин, как покачивают ветвями дубы.
        Я был словно всюду одновременно, ощущал всё разом и, слушая дождь, всё меньше оставался собой.

* * *
        Наверное, я утратил сознание, рассыпавшись в тумане, вставшем между грядами холмов. Так или иначе, но для меня не стало направления, пространства и времени. А может, на сколько-то в этой ночи не стало меня самого.

* * *
        Я собрался в единую точку, вновь обрёл тело на вершине холма. Вокруг колыхалась августовская ночь, облака рассеялись, и обычный ливень сменился звёздным. Но теперь я ощущал, что зов, который привёл меня сюда, исходил от вполне конкретного существа. Обернувшись, я встретился с ним взглядом.

* * *
        Мы молчали, вглядываясь друг в друга. Слова в этот момент были нам не нужны, диалог взглядов казался проще и понятнее, слова же только закружили бы и запутали, заставили сомневаться в истинном смысле.
        Мы шагнули друг к другу навстречу, одновременно протягивая руки, и вскоре обнялись, сплетая пальцы.
        Мы были зеркальными отражениями друг друга.
        - Маг, - наконец обозначил я.
        - Шаман, - прошептал он.
        - Что случилось? - я чувствовал в нём биение чуждой энергии, точно болезнь развернула лепестки в его груди. Мне отчаянно хотелось защитить его, но кто из нас на самом деле был сильнее и кто кого защищал?
        - Я ранен, - признал он.
        Вместо того чтобы отступить и осмотреть его, я обнял крепче, впуская тем самым его в себя. Мы потекли под кожей друг друга, слились, задышали в едином ритме, наши сердца соприкоснулись.
        Я увидел источник страдания, хоть физически он не существовал.
        - Кто это сделал? - всколыхнулся внутри меня вопрос.
        - Тьма, - усмехнулся Маг, хотя этот ответ ничего не прояснял.
        Мог ли я помочь?
        Кто, кроме меня, сумел бы помочь?
        Я рванулся из него, но продолжал обнимать. Разъединившись, мы снова смотрели друг другу в глаза.
        - Как с этим справиться? - спросил он, и я почувствовал, как он слабеет. - Как?
        - В прошлый раз мне помог отец, - задумался я. - Но как его дозваться сейчас? Пожалуй, я попробую сам.
        Уложив его на всё ещё влажную от дождя траву, я рванул рубашку на его груди, обнажая бледную кожу. После в ладони моей сверкнул шаманский клинок.
        - Будет больно, - произнесли мы вместе.

* * *
        Это была не кровь. Из раны тёк мрак, и я собирал его в ладонь, надеясь, что скоро он выйдет весь. Маг закашлялся, убрал с лица влажную от пота прядь волос. Больно было нам обоим, но, разделив, мы оба могли с этим справиться.
        - Скоро уже? - обозначил он одними губами.
        - Не слишком, - я в очередной раз отбросил набежавшую в ладонь темноту в траву. - Если бы я мог это выпить.
        - Даже думать о том не смей, - фыркнул он, побледнев ещё сильнее. - Кажется, её становится меньше.
        Теперь среди чёрного проскальзывал алый. Я заволновался, ещё не вполне представляя, как залечить такую рану.
        - Дай мне… Дай мне своей силы, я справлюсь, - хрипло выдохнул Маг, прочитав моё замешательство.
        Я вспомнил лишь один способ поделиться с ним. Вытерев клинок о влажную траву, я резанул ладонь и поднёс к его губам. Он впился зубами, жадно сделал глоток, а затем магия полилась с его пальцев, закрывая широкий разрез. Скоро кровотечение прекратилось, да и на моей ладони остался только привычный шрам.
        Едва всё закончилось, я откинулся на траву и всмотрелся в ничуть не посветлевший небосвод.
        - Вот теперь спрашивай, - решил он.
        - Как тебя угораздило?
        - О… - он лёг рядом. Мы нашли пальцы друг друга и сплели их.
        - Только представь, в моём мире осень пришла слишком рано…
        Убаюкивающий голос мягко стелился над замершими во мраке холмами. Над нами развернулся небесный шатёр, и я слушал не слыша, растворялся, теряя себя. Или мы оба терялись, разлетаясь осколками звёзд в этой тьме.

* * *
        В моём мире осень пришла слишком рано. Я бродил по лесам, спускался в долины с гор, окунал ладони в речные струи и всюду встречал её. Она отбросила лето, обняла меня за плечи и шептала, бесконечно шептала что-то на ухо.
        Осень всегда была нашим другом.
        Ждал ли я предательства?
        На рассвете, когда солнце ещё никак не могло выскользнуть из-под пухового покрывала облаков, я стоял на скалистом выступе и смотрел, как туман пронизывают первые лучи.
        Осень подошла ко мне вплотную и вонзила чёрный клинок в живот.
        Я смотрел в её глаза, видел, что на самом деле это ничуть не осень, но… Уже было поздно хвастаться откровениями. Здесь и сейчас меня заполняла тьма, стекавшая с лезвия.
        Мир пошатнулся, и внезапно я оказался здесь. Таял закат.

* * *
        - Я не ждал, что ты услышишь и придёшь, - закончил он рассказ.
        - Отчего?
        - Она словно вырвала из меня веру.
        - Была ли это осень?
        - Сейчас я не уверен, - он закрыл глаза. - Мне пора возвращаться.
        - Но…
        - Теперь ничто не угрожает.
        Он выскользнул у меня из рук, исчез, будто впитался в землю. Я сел, потирая лицо руками. Ночь выцветала, на глазах возвращая небу мягкую синеву. Поднявшись, я растёр разом похолодевшие ладони и двинулся по тропе, ведущей с вершины на вершину, намереваясь встретить солнце.
        Меня не покидало ощущение, что всё не так-то просто, история не закончилась. Но Маг уже сбежал от меня и вряд ли ждал в гости так скоро.
        Оставалось только выжидать, тлеть вместе с августом.
        Пряно пахло травами.
        226. Половина истории
        Город запеленало дождём, казалось, что дом превратился в поскрипывающий парусник, движимый сквозь ливень по волнам, мерно покачивающийся и почти затерявшийся во мгле. Я не спешил развеивать эту иллюзию, наслаждаясь тем, как сказка сплеталась с реальностью. Стоило прикрыть глаза, и слышались плеск волн, поскрипывание канатов, ощущалось плавное движение. Расположившись в кабинете, я грезил наяву, позабыв о бумаге и строчках.
        Ещё вчера дорога вела меня, звала и настаивала, сегодня же словно задремала внутри, и неожиданный покой меня удивлял. Нежный шелест дождя убаюкивал, и я почти заснул, когда почувствовал, что атмосфера вокруг изменилась.
        Я открыл глаза ровно в тот момент, когда раздался голос:
        - А у меня есть для тебя ещё одна история.
        - С удовольствием послушаю, - улыбнулся я, оглядываясь и встречаясь глазами с Королевой жезлов.
        - Не сомневаюсь, - она пересекла кабинет и присела на подлокотник кресла, слишком стройная и будто не отбрасывающая тени. - Итак…

* * *
        Городок тонул в сумерках, казался едва ли не миражом, призрачно-таинственным, нарисованным акварельными красками на полотне ночи. Среди улочек было легко потеряться или даже смешаться с ними и превратиться лишь в ещё одну частицу ночи. В пятнах фонарного света не мелькали тени прохожих, и тишина ощущалась настолько объёмной, что из неё можно было выплети ловец снов. Именно в такие часы в центральном парке, между лопотавших фонтанов пробуждалось истинное волшебство.
        Каждый житель города твёрдо знал, что стоит пройти от ворот вглубь, миновать выложенную плиткой дорожку и свернуть по усыпанной гравием к высоким туям, замершим вокруг круглого, точно блюдце, пруда, как появится некто, предлагающий исполнить одно желание.
        Мало кто решался всерьёз воспользоваться этой возможностью. Подтвердить, что расплачиваться за высказанную мечту не придётся, никто не спешил. Поверье передавалось из уст в уста, но в сумерках ни один человек не пробегал под фонарями на воротах, не ускорял шага, стремясь сменить плиты гравием.
        В ту ночь, о которой идёт речь, город казался даже пустынней, чем обычно. Сон обнял его много раньше, погасли окна, и свет фонарей устало разливался оранжеватыми лужицами, только и ждущими, когда в них увязнет чья-нибудь тень.
        В самый тёмный и сонный час, когда небо над городом прояснилось и принялось наблюдать за тихими улочками тысячами глаз, с балкона второго этажа одного из зданий спрыгнула девушка. Она казалась слишком хрупкой, точно была нарисована тушью. Её тень заметалась от пятна света к пятну, расчерчивая их и вновь исчезая.
        Девушка явно шла в парк.
        Жители мирно спали, но сам город следил за ней с ненавязчивым вниманием, смотрели с интересом и звёзды, как девушка пробегает между распахнутых створок и, не задерживаясь, проносится к застывшим во мраке туям. Там не было ни одного фонаря.
        Пруд казался недвижимым зеркалом, отражавшим звёздный полог небес. Девушка опустилась на одно колено у воды и всмотрелась, будто ожидая, что именно водяная гладь дрогнет и ответит ей.
        Она вздрогнула, когда тёплая ладонь легла на её плечо.
        - Чего же ты ищешь? - послышался вкрадчивый шёпот.
        - Путь прочь, - она подняла голову, попытавшись всмотреться в лицо неожиданного собеседника. Но темнота под капюшоном, укрывшим его голову, была столь густой, что рядом с ней вся ночь выцветала.
        - Зачем ты хочешь сбежать отсюда? Этот город так спокоен, что здесь тяжело найти хоть кого-то несчастного.
        - Я здесь несчастна, - она всё же поднялась и удивилась, что незнакомец выше её на две головы. Он не казался ей столь огромным поначалу.
        - Дух твой неспокоен, - задумчиво подтвердил он. - Но желание бегства не то, что я мог бы исполнить. Кем ты хочешь видеть себя? Ищешь ли путей? А может, только иную реальность?
        - Вряд ли где-то мне будет место, - она усмехнулась. - Во мне столько беспокойства, точно им поделились все, кого я знаю.
        - Значит, тебе подойдёт бесконечность пути, - заключил незнакомец. - Это я могу. Я подарю тебе дорогу.
        - А что же возьмёшь взамен? - она коротко выдохнула, вдруг испугавшись.
        Незнакомец долго молчал, рассматривая её или же размышляя - пока не видишь лица, трудно точно подобрать ответ, но потом он всё же заговорил:
        - В своё время тебе придётся помочь кому-то, кому ты отчаянно не желаешь помочь.
        - Это не трудно, я думаю, - согласилась она.
        В ту ночь у пруда открылась дверь. В городе прежде не случалось подобного, и впервые он вздохнул с удивлением, выпуская странницу. И в тот же миг он оказался нанизан на бесконечную леску дороги, как ещё одна бусина в бесконечном ожерелье миров.

* * *
        Я усмехнулся, глядя, как Королева жезлов чуть откинула голову, замолчав.
        - Это выглядит, как половина истории.
        - Это и есть половина истории, - выделила она голосом. - Другую половину тебе предстоит найти.
        - Ах вот как.
        Она кивнула и лукаво улыбнулась. За окном, кажется, кончился дождь, а внутри меня встрепенулся извечный зов дороги.
        - Ты можешь отыскать странницу среди веера миров, придумать ей сказку или же попробовать поймать отголосок её смеха, - Королева жезлов пожала плечами. - Выбирай сам.
        - Интересно, - я сложил ладони домиком, посмотрел поверх них на неё. - А почему ты рассказала мне именно это?
        - Ещё один мир открылся для подобных тебе, - она глянула в окно. - Ещё один, и разве это не чудо? Разве не стоит рассказывать об этом?
        - Понятно, - я вздохнул. - Пожалуй, именно с него и придётся начать.
        - Хорошая мысль, - одобрила она и… превратилась в карту, плавно упавшую на пол. Поднимая её, я уже знал, что позади меня открылась дверь.

* * *
        Акварельные сумерки обняли меня. Здесь тоже недавно был дождь, и теперь фонарный свет будто тёк по улицам, мягкий и нежный. Из-за него весь город казался таким невесомым, призрачным, едва ли настоящим.
        Я шёл по улицам, очарованный, не стараясь найти осколков истории, а только впитывая удивительную красоту этой ночи.
        Парк появился передо мной внезапно, и поначалу я даже задумался, стоит ли входить на его территорию. Мне не встретились жители, и я был уверен, их не найдётся и на дорожках среди деревьев: даже открывшись дорогам и странникам, этот город всё так же берёг личное волшебство, всё так же никто не торопился использовать его.
        Решившись, я прошёл мимо первых скамеек, постоял у фонтана, а затем углубился по поскрипывающим камешкам в темноту, где загадочно мерцала водная гладь. Мне не пришлось ждать, тот, кто дарил здесь исполнение желаний, встретил меня, выступив из-под туи.
        И я усмехнулся.
        - Давненько не виделись, - начал он.
        - Да уж, - кивнул я. - Говорят, это ты открыл мир дорогам.
        - Нет, только нарисовал дверь, - он наверняка улыбался, а вот лица я не видел, но так ли уж это было важно, когда мне хватило бы и одного звука голоса, чтобы узнать его.
        - А кем же была та девушка?
        - Важно, кем она стала, - он чуть слышно засмеялся. - Ищешь окончание истории, не иначе?
        - Так и есть, - что мне было скрывать?
        - Вы встретитесь… с этой историей, - он шагнул ко мне ближе и дотронулся до плеча. - Обязательно. Не торопись. Как тебе город?
        - Я люблю акварель.
        - Тогда приходи сюда в октябре, - он указал рукой на проявляющуюся дверь. - В октябре, слышишь?
        - Как скажешь, - не мог не согласиться я на такое предложение.
        Дверь звала меня, и я не стал медлить. Часть загадок разрешилась, а другая стала только весомее, но разве когда-нибудь бывало иначе?
        Совсем даже нет.
        227. Творить океаны
        Воздух едва ощутимо пах карамелью, рассветное небо тоже напоминало нежным оттенком леденцы, и весь город в мягкой дымке казался сахарным пряником. Остановившись у двери, я с сожалением оглянулся. Увы, не было ни минутки, чтобы побродить по широким улочкам.
        Дорога звенела под ногами и настойчиво звала вперёд и вперёд. Я пересёк уже десяток миров, и это всё ещё был не предел. Новая дверь открывалась едва ли не в ту же секунду, как захлопывалась предыдущая. Такая спешка выдавалась редко, и я не взялся бы искать ответ, почему на этот раз реальность за реальностью, впуская, отвергали меня.
        Я отвернулся от встающего солнца и шагнул, пересекая грань. Мне в лицо ударил солёный ветер.

* * *
        Берег моря изгибался излучиной и оканчивался живописной группой скал, среди которых маячил новый дверной проём. Проходя к нему, я поднял с песка сияющую, влажную от воды раковину и задумчиво поднёс к глазам. Подарок океана был совсем невесомым, и я решил взять его с собой.
        Прежде я непременно задержался бы здесь - слушать голоса ветров и шёпот волн было моим любимым делом - но теперь не мог позволить себе такого удовольствия. Пустынный пляж, где тут и там лежали округлые голыши или перламутровые осколки, остался у меня за спиной, рассказывать сказки кому-то другому.

* * *
        Солнечные лучи рассыпались по моим плечам, пробиваясь сквозь крону высокого дуба. Я улыбнулся и вдруг расслабился - двери впереди не было. Неужели тут я мог бы задержаться?
        Только теперь я почувствовал, как был напряжён прежде, насколько болезненно сильно распрямлял спину, как заломило от невидимой тяжести плечи. Отдохнуть было бы очень кстати.
        Я миновал поросшую высокой травой поляну и пришёл к берегу озерца, вода которого казалась зеленоватой из-за множества мелких водорослей. Усевшись здесь на выступающий из земли, замшелый камень, я снова вытащил раковину и принялся рассматривать её. Слишком красивая, она точно предназначалась совсем не мне.
        - А здесь нет океана, - с другой стороны приближалась девушка в тёмной дорожной одежде. На поясе у неё болталась целая связка ловцов снов, шею обвивал десяток деревянных бус, волосы усыпали неведомо как державшиеся в прядях бисеринки и золотистые листочки.
        - Возможно, тогда эта раковина и предназначается миру, - улыбнулся я ей.
        - Или даст начало морю, - она подошла достаточно близко, чтобы протянуть мне ладонь. - Дашь посмотреть?
        - Конечно.
        Перламутр ей понравился, она рассматривала внутреннюю розоватую поверхность и улыбалась, потом тряхнула волосами, отчего листики звякнули друг от друга и продолжала:
        - Мы могли бы подарить этой реальности собственный океан.
        - Как это сделать? - никогда я не слышал такого предложения раньше.
        Она задумалась, опустилась на корточки и начертила на влажной земле круг, будто собралась проводить какой-то странный расчёт. Я чуял в ней шаманку, но какого-то странного толка, и потому старался не мешать, опасаясь нарушить концентрацию. Разбив круг на сектора, она вписала в каждый руну, а в центре уложила раковину, тут же поднимаясь.
        - Руку.
        Я протянул ей ладонь, и она крепко сжала мои пальцы, закрывая глаза. Внутри неё поднималась магическая волна такой силы, что я не сдержал удивления. На какой-то миг мы стали единым целым, качнулись с ней вместе, растворились в реальности и вновь обрели тела.
        Краски поблекли и вновь набрались силы, очертания окружающего мира стёрлись, смазались, растеклись и обрели цельность, оставляя нас на морском берегу.
        Волна захлестнула нам ступни, и она засмеялась.
        - Ведь получилось!
        - Ты была не уверена? - внутри меня тоже плескался океан, только усталости.
        - Никогда нельзя быть уверенным в том, куда приведёт магия, - она пожала плечами. - Ты очень помог.
        - Как будто ты намеренно ждала такой возможности, - я сел на песок так близко к линии прибоя, чтобы волна не могла достать, но всё же дарила капли.
        - Так и есть, - она закружилась на месте. - Иначе я бы никогда не смогла покинуть эти места.
        Неподалёку засиял дверной проём.
        Пора было идти.

* * *
        Первую секунду я не мог понять, куда завела меня дорога, но вскоре узнал холмы. Ветер шелестел в сухой траве, а солнце скатывалось к западу. Я выбрал тропинку и двинулся по ней, всё ещё взволнованный чудом рождения нового океана, крайне уставший и почти не поверивший, что этот виток путешествия подходил к концу.
        Стоило мне войти в лес, как кто-то обнял за плечи, дёрнул, разворачивая лицом к себе. Я нахмурился и собрался отчитать наглеца, но это был Южный ветер, а ему я простил.
        - Где же ты был! - возмутился он, совсем даже не спрашивая.
        - А что случилось?
        - В холмах снова бродит кто-то чужой, - он схватил меня за руку и потащил куда-то. - Только Хозяин словно не желает ничего слышать. Скажи ему, скажи.
        - Я не чую никакого чужака, - но уверенности у меня в этом не было. Вдруг усталость играет со мной.
        - Я покажу и докажу, - возмутился ветер.
        Скоро мы оказались между первой и второй грядой, в тихом уголке, где прежде бежал ручей, но теперь рос орешник и тёрн. Ветер огляделся и указал мне на поваленное последней грозой сухое дерево.
        - Он был там, когда я видел последний раз.
        Приблизившись, я осмотрел место, но ничего не обнаружил. Не ощущалось внутри никакого волнения, молчал компас.
        - Ты не путаешь чужака и странника? - уточнил я.
        - За кого ты меня принимаешь, - надулся Южный ветер и убежал вверх по склону холма.
        Вздохнув, я присел всё на то же дерево и…
        Услышал знакомый смех.
        - Его так легко одурачить, - отец взглянул мне в глаза.
        - Зачем ты так с ним? - я расслабленно улыбнулся.
        - Ждал твоего возвращения и немного заскучал, - он сел рядом.
        - Снова присматриваешь? - было невероятным искушением откинуться ему на плечо, и я почти не сдержался.
        - Ты творишь океаны, - он обнял меня за плечи. - Конечно, за тобой нужен глаз да глаз.
        - Преувеличиваешь, всё сделала она, - я почувствовал, что засыпаю. - Я только был рядом.
        - Она, - и отец засмеялся снова, как будто я всё же чего-то не понял.
        Неудержимо клонило в сон. Я ускользал из родного мира, проваливался в иной, в ткань сновидения, как будто погружался в океанскую бездну. Сопротивляться мне не хотелось, и вскоре я перестал ощущать прикосновение, перестал чувствовать и самого себя. Растворился, чтобы оказаться где-то ещё. Как обычно.

* * *
        Воздух едва ощутимо пах карамелью, рассветное небо наливалось цветом и светом, город таял в туманной дымке. Я стоял у открывшейся двери и никак не мог сообразить, приснилось ли мне, как я шёл по берегу моря и подбирал раковину, как творил океан, удерживая хрупкую кисть шаманки.
        Город звал меня, и дверь закрылась, а дорога побежала вперёд.
        Пожав плечами, я зашагал навстречу рассвету.
        228. Надлом
        Мысли сонными китами всплывали на поверхность сознания, но не задерживались надолго. Слух цеплялся к мелочам: далёкому гулу автострады, шороху листвы, вскрикам даже среди ночи беспокойных стрижей, редким глухим стукам - это собирались тяжёлые капли и ударялись о жестяной козырёк балкона.
        Воздух лился в открытое окно, пах пряным августом, падающими звёздами, увлажнённой пылью, иссохшими травами. Он звал совсем оторваться от мира мыслей и унестись в далёкие дали.
        Аромат августа перемешивался с замершим в комнате, зависшим под потолком запахом дыма. Свежесть ночного ветерка позволяла представить, будто я на берегу океана сжигал принесённые волнами и просушенные солнцем водоросли, деревянные обломки и прочий мусор, пусть эту иллюзию и дарила истлевшая до сизого пепла палочка благовоний.
        Я лежал на полу, слишком расслабленный и слишком уставший, чтобы выбрать иное место или положение. Когда закрывал глаза, вспоминались увиденные мельком картины, например сияющий луной сквозь тучи утомлённой жарой листвы фонарь, или льющийся сквозь полупрозрачные лепестки закатный свет, или розоватые клювики раскрывающихся бутонов, или… Выбор, куда я мог перевести внутренний взор, оказался очень велик.
        Вспоминались отголоски разговоров, незавершённые дела, обещания, обрывки песен - постоянный внутренний шум, как будто на изнанке души я находил подвешенные колокольчики или же будто там крутились жернова мельницы. Всё время что-то звенело, переворачивалось, вращалось, шуршало.
        Я ждал, что, как это часто случалось, в единый миг внутри всё замолкнет, и тогда я останусь один на один с ночной изменчивой тишиной.
        Вместо того моё уединение нарушил такой звук, будто кто-то вспрыгнул на балкон и замер. Я не спешил открывать глаз, ожидая, что дальше сделает гость, если это, конечно же, был он. Почти признав, что мне почудилось, я всё же услышал шаги и тогда только сел.
        В балконную дверь заглядывал Южный ветер.
        - Что с тобой? - спросил он, видимо, удивлённый тем, каким нашёл меня.
        - Да ничего особенного, усталость, - отмахнулся я.
        - Почему ты не уходишь в холмы? - он всё же скользнул в комнату и сел на пол напротив меня. - Там ждут.
        - Усталость, - повторил я.
        - Когда же ты успел так вымотаться?
        Вопрос остался без ответа. Я задумался, стараясь отыскать единственно верный, но понял, что едва могу собрать в цепь всё, что успел сделать в последние несколько дней. Едва я задумывался, как сознание заполняло туманом и подкрадывался сон.
        - Что-то с тобой творится совсем не то, - Южный ветер фыркнул. - Если бы ты был из ветров, я звал бы лекаря.
        - Что ж, тут вряд ли нужно кого-то звать, - я поднялся и подошёл к столу, где догорала свеча. - Слишком много всего навалилось…
        - А когда у тебя бывало иначе? - он наверняка качнул головой. - Никогда-никогда.
        - Я уставал и прежде.
        - Ничего не знаю!
        Его волнения казались мне смешными и неуклюжими, но я промолчал. Бросив взгляд на колоду Таро, я всё же отказался от мысли вытащить карту, только поджёг ещё одну палочку. Терпкий аромат взвился к потолку.
        - Хочешь проводить август? - вдруг вскинулся ветер.
        - Проводить? Но ведь рано, - я повернулся к нему. - Ещё…
        - Неделя? - Южный ветер усмехнулся. - Ты не бродил с ним.
        И правда. Затянутый в иные реальности, я забыл прогуляться с названым братом по холмам. Усталость во мне сопротивлялась, но я вздохнул и взял себя в руки.
        - Идём.

* * *
        В холмах было спокойно и тихо, только сверчки и звёзды, шёпот трав. Мы взобрались на гряду и замерли там, а потом Южный ветер исчез, оставляя меня наедине с Августом.
        Мы посмотрели друг другу в глаза.
        - С прошлого года ты стал мрачнее, - заметил он, подходя ближе.
        - А ты остался прежним, - улыбнулся я открыто, но в глубине души что-то нестерпимо зацарапалось, точно мечтая выйти наружу.
        - Мне так положено, - он вгляделся в меня, а после обнял. - Ты надломился. Отчего?
        - Я даже не знал, что во мне существует надлом.
        Мы замолчали.
        Он сорвал звезду и протянул мне на ладони. Каким-то образом мы оказались среди небесной пустоты, и теперь гряда холмов, омытая лунным светом, лежала далеко внизу.
        - Каждый надлом появляется не без причины. Он словно карта, маршрут, по которому тебе предстоит пройти, - заговорил Август. - Но ты сейчас считаешь, что слишком устал, не хочешь идти, разве нет?
        - Наверное, - не стал я спорить, и он неодобрительно взглянул на меня.
        - Ты ведь странник.
        - Теперь не только.
        - Ты ключ и дверь, странник и путь, - проворчал он. - И не желаешь идти.
        - Я не рассматривал надлом как дорогу.
        - Не хотел рассматривать.
        Тут он всё же поймал меня, и мы помолчали ещё немного.
        - Вот почему ты не приходил, - заключил Август внезапно. - Но теперь, раз уж ты здесь, пойдём.
        Он сжал мою ладонь, и мы понеслись над спящими холмами, над долиной, над городом, лежавшим за ней. Над нами звенели звёзды, а луна, круглолицая, подобная начищенному гонгу, только и ждала, чтобы зазвучать низко и гулко, разнося над миром таинственный звук…

* * *
        Позже мы расположились на берегу озера, Август развёл костёр и заваривал чай из терпких ягод. Я же сидел рядом, рассматривая его облик, тонкие черты лица, длинные кисти. Он всегда казался мне слишком прекрасным, но разве могло быть иначе?
        - Так ты собираешься воспользоваться картой? - спросил он вдруг, и я поспешил отвести взгляд.
        - Опять ты об этом.
        - Разве не потому ты всё же согласился на встречу? Даже твоя усталость куда-то пропала.
        - Кстати, - я нахмурился. - Но она же совершенно точно была.
        - Нежелание можно с ней спутать, - Август засмеялся. - Разве нет?
        - Разве нет… - повторил я этот рефрен. - Ты чего-то от меня хочешь.
        - Да, найти тебя цельным, - он стал серьёзным.
        - Боюсь, что…
        - Иди по маршруту.
        Снова нас обняла тишина, а потом был готов чай, и мы пили его в молчании, глядя на падающие звёзды. Ночь длилась бесконечно.

* * *
        - Пойдём встречать рассвет, - Август помог мне подняться. Холмы затянуло туманом, только вершины поднимались над ним. Мы двинулись к самой высокой.
        Август приобнял меня за плечи, и я вдохнул запах его волос, немного отдающий полынью, и улыбнулся. Сейчас все тревоги отступили, я забыл о надломах и пустоте, что преследовала меня слишком часто в последнее время.
        На востоке уже разливалось золото, но ни краешка солнца пока не показалось из-за выгнувшегося горизонта.
        - Скоро я исчезну, но в следующий раз… - он усмехнулся. - Впрочем, мы встретимся раньше. Ты найдёшь меня в каком-нибудь из осколков миров.
        - Возможно, - я не отрывал взгляда от зари, становившейся всё ярче. - А может и нет.
        - Посмотрим, - на этот раз он согласился.
        Внутри меня всё ещё звенело его «Иди», и теперь я не мог отказаться. Когда вдруг моё нежелание превратилось в потребность? Август крепко держал меня за руку.
        229. Другая концовка
        Королева мечей вошла в гостиную решительным шагом, и мне пришлось оторваться от книги.
        - Что-то случилось? - спросил я.
        - Тебе нужно написать иную концовку для сказки! - заявила она.
        - Зачем? Почему?
        - Потому что эта никуда не годится! - усевшись в соседнее кресло, Королева мечей вздохнула. - Пожалуй, сначала я должна рассказать.
        - Наверное, без этого нельзя обойтись, - согласился я, усмехнувшись.
        - Тогда слушай, - она закрыла глаза и начала говорить. И я будто бы сразу оказался совершенно в другом месте.

* * *
        Лили всегда чувствовала себя очень одинокой. Матери и отца у неё не было - как говорила бабушка, они уехали в город и не вернулись, Лили почти не помнила их лиц. Бабушка же отличалась скрытностью и нелюдимым характером, и Лили рада была бы спрятаться и от неё тоже, слишком уж часто слышала в свой адрес неприятные замечания.
        Их домик стоял дальше остальных в посёлке, совсем рядом с лесом, который самой Лили всегда нравился, но другим казался страшным. Только среди деревьев и кустарников, в самой чаще Лили ощущала спокойствие и могла бродить по тропинкам долгие часы абсолютно одна. Другие дети, боявшиеся выйти даже к опушке, потому и невзлюбили Лили, дразнили её сумасшедшей, а бабушку - ведьмой.
        Лили исполнилось девять, когда в день рождения она получила странный конверт. Почтальон принёс его утром и протянул прямо ей в руки, хоть бабушке это не понравилось. Бумага, из которой конверт был сложен, казалась золотистой, будто в неё каким-то образом добавили звёздную пыль. Адрес был выведен таким красивым почерком, что Лили долгое время рассматривала изящные буквы, счастливая уже тем, что они складываются в её имя.
        Посчитав письмо самым лучшим подарком, Лили открыла его только вечером. Плотный белый лист словно заговорил с ней:
        «Крошка Лили, ты наверняка грустишь от одиночества. Кто же поздравил тебя сегодня? Кто вспомнил, что тебе уже девять и ты совсем взрослая?
        Я столько времени наблюдала за тобой, и мне хотелось бы хотя бы сегодня согреть тебя. Жаль, что я не могу обнять и утешить, вытереть твои слёзы.
        Милая, милая Лили, поверь мне, в твоей жизни тоже наступит счастливая пора. Расскажи мне о всех несчастьях, и они истают с утренним туманом…»
        Может, это было письмо от феи?
        Лили так мечтала, что у неё тоже есть фея-крёстная, как в любимых сказках!
        Писать Лили было сложно, буквы прыгали по строчкам, расползались уродливыми насекомыми и ничуть не напоминали стройную каллиграфию от неизвестной отправительницы. Наверняка, та и сама была очень красива и добра, кто же ещё может писать такие письма?
        На следующий день почтальон не принял скромный конвертик Лили, объяснив, что без адреса не сумеет доставить письма. Приуныв, Лили ушла в лес, где чаще всего пережидала свои печали, и, проходя знакомой тропинкой, вдруг заметила старый дуб. В нём была огромная щель - некогда молния расколола ствол, но дерево перестояло ту грозу и продолжало жить, хоть сквозь чёрную рану в коре было видно, что часть сердцевины обуглилась и просыпалась пеплом вниз.
        Как же эта щель напомнила Лили почтовый ящик! Раз уж ей написала фея-крёстная, значит, отправлять ей письма нужно не обычной почтой, а… как-нибудь так! И Лили оставила свой конверт в щели дуба.
        Целую неделю ждала она, получится ли из затеи хоть что-нибудь. Уже на следующий день скромного конвертика на месте не оказалось, и у Лили были основания предполагать, что письмо отправилось к адресату. К воскресенью она почти отчаялась, но уже в понедельник почтальон опять постучал в двери домика.
        - Тебе снова послание, Лили, - сказал он.
        На этот раз конверт был серебристым, Лили сразу узнала почерк.
        «Милая, милая Лили, - писала незнакомка. - Очень печально, что у тебя нет настоящего друга. Давай я буду такой для тебя. Мне совсем несложно любить тебя всем сердцем, нежная моя девочка».
        И Лили сразу поверила в каждое слово. Казалось бы, она ещё совсем ничего не успела рассказать, а фея - да, это точно фея! - уже понимала её, чувствовала и старалась утешить.
        Снова Лили старательно написала ответ, опять отнесла его к расколотому дубу. Пришлось прождать ещё неделю, а потом почтальон принёс новый конверт, лучащийся солнечным светом…
        Письмо за письмом…
        Лили уже протоптала тропинку к любимому дубу. Она не могла ни о чём думать, кроме писем, поверяла бумаге все свои тяготы, бежала со всех ног, едва слышала стук в дверь. Бабушка ворчала на неё, но как бы она могла этому препятствовать?
        Между тем пришёл сентябрь. Осень выдалась прохладной, и Лили скоро заболела, да так тяжело, что почти не могла дышать. И всё же тяга отправить фее очередное письмо пересилила, и Лили тайком выбралась из дома, добрела до дуба, чтобы вложить заветный конверт.
        Не прошло и трёх дней с того момента, и она получила очередной ответ.
        «Крошка моя Лили, я желаю тебе поправляться как можно скорее…»
        Вот только слова феи не помогли, её волшебства хватило лишь на то, чтобы вызвать у Лили тень улыбки. Жар и лихорадка взялись за неё с такой силой, что скоро Лили впала в бессознательное состояние.
        Не прошло недели, как она умерла.
        На следующий день бабушка Лили получила письмо. Она не стала вскрывать лучащийся конверт, а сразу сожгла его в камине…

* * *
        - От кого же были эти письма? - спросил я Королеву мечей.
        - От той, что украла у Лили и детство, и жизнь, - пожала она плечами. - Но разве это справедливый конец?
        - Сказки бывают разными, - возразил я. - Что же ты хочешь, чтобы я написал?
        - Пусть Лили хотя бы узнает, кто отсылал ей письма, - Королева мечей всё же поднялась и прошлась по комнате. - Пусть, пусть!

* * *
        Я вспомнил об этой сказке вечером, когда поднялся в кабинет. Лист бумаги на столе манил белизной, и я всё же написал первую строчку, а затем история побежала сама собой.

* * *
        Лили оставила своё охладевшее тело и шагнула к столу, где писала все свои письма. Теперь она видела, как бабушка любит её, знала, что и отец, и мать никогда не уезжали в город, а погибли в пожаре, из которого в последний миг вынесли только её саму - грудного младенца. Всё это открылось ей сразу и легко, как будто ей стало доступно всё на свете.
        Доступно и бесполезно.
        Лили была призраком и поначалу очень из-за этого расстроилась. Однако довольно скоро ей пришла в голову мысль, что её призрачное состояние позволит отыскать таинственную фею, которая так поддерживала её, но не сумела спасти.
        Не было нужды красться и уходить из дома тайком. Лили поднялась высоко над посёлком, поплыла над лесом, ведомая странным чутьём. Наверняка оно возникло потому, что фея очень-очень любила её и сейчас сильно скучала и ждала нового письма!
        Лили ни капли не сомневалась.
        Она рассчитывала найти домик феи в чаще леса, но вместо того чутьё привело её к старому кладбищу, которое даже призрачной Лили показалось страшным и зловещим. У покосившихся ворот высился домишко, в окне которого горел свет. Хоть Лили и могла пройти сквозь стены, она приникла к пыльному стеклу, силясь рассмотреть, кто же там живёт. Не могла же тут обитать её обожаемая фея!
        Прямо у окна, сквозь которое заглядывала Лили, стоял стол, где разместился красивый писчий прибор и стопка бумаги, чуть поодаль лежали сияющие конверты. У стола суетилась высокая женщина, красивая, но с такими тёмными и холодными глазами, что Лили никогда бы не сумела назвать её феей.
        Она видела, как женщина достала конвертик, тот самый конвертик, что Лили, едва держась на ногах, вкладывала в щель дуба, и пронзила бумагу острым стилетом. Лили стало больно, будто она ещё не умерла.
        Рассердившись, Лили ринулась в дом.
        - Так вот кто ты есть, ты ведьма! - закричала она. - Это ты привела меня к смерти!
        - Надо же, первый раз какой-то дух сумел пробиться ко мне! - засмеялась ведьма. - Ты подарила мне почти шестьдесят лет жизни, милая Лили.
        - Это мои годы! - и призрачная Лили кинулась к ведьме.
        Совсем крохотная, Лили всё же обладала огромной силой. Она схватила ведьму за руки и… проникла в неё, впиталась в её тело.
        …Спустя час Лили открыла глаза. Пусть ей предстояло привыкнуть, что теперь она совсем не ребёнок внешне, но это было по-своему замечательно, ведь ей нужно было написать столько писем, чтобы вернуть украденные у многих и многих детей годы и улыбки.

* * *
        Я прочёл концовку Королеве мечей и долго смотрел, как она размышляет с чашкой чая.
        - Да, такой конец мне нравится больше, - наконец она взглянула на меня. - Но не кажется ли тебе, что…
        - Что и Лили может стать злой ведьмой? - я пожал плечами. - У неё есть выбор.
        - Ах, выбор, - Королева мечей засмеялась. - Что ж, именно этого ей не хватало.
        - Так и есть, - согласился я.
        За окнами гас закат, и мы собирались разговаривать с Королевой мечей всю ночь напролёт.
        230. Прийти в себя
        Оказавшись в тишине и темноте - в который раз - я замер, точно прощупывая пространство. Оно не являлось пустотой, но как будто бы не было наполнено, в нём не чувствовалась готовность воспринять идею и раскрыться в творении, и такого я не встречал никогда прежде. Здесь только условно существовал верх и низ, что до других направлений, то они отсутствовали. И никакого света, никакого, даже самого робкого. Зрение оказалось абсолютно ненужным.
        Я сделал шаг, но ничего не изменилось, и вскоре мне пришлось признать, что я словно исчезаю, перестаю существовать здесь. Тьма заставляла отказаться от собственного тела, забыть о нём или вырваться за его пределы.
        Может, в этом и смысл?
        Опустившись на то, что здесь являлось землёй - плоскость, лишённую каких-либо качеств, я представил, как покидаю сам себя, отказываюсь от определённости, лишаюсь ощущений, которые помогают ограничить собственное я. Это получилось не сразу, даже робко подняла голову паника, но в определённый момент меня охватило спокойствие.
        Меня больше не было во мне.

* * *
        Что есть реальность?
        Наверное, каждому страннику приходилось решать этот вопрос, ведь среди веера миров было так легко наткнуться на нечто невообразимое, меняющее любые представления, искажающее всякие известные законы. Отказавшись от тела, я увидел мир, что принял меня, иным, ярким и красочным, но только эти ощущения ничуть не соответствовали зрению. Далёкое от прежнего восприятие не давало мне осмыслять новый опыт, точно вместе с телом я забыл где-то позади и привычное сознание.
        Был ли я собой в тот миг, когда согласился на путешествие?

* * *
        Скользнув в новую плоскость, я понял лишь, что теперь не имею границ. Возможно, я сам стал миром, пророс или протёк в структуру пространства, раскинувшегося вокруг меня. И чем дольше я оставался внутри, тем стремительнее разворачивались образы вокруг. Точно эта реальность начала черпать из меня, воспроизводить накопившиеся во мне идеи, которым прежде будто бы и не находилось выхода.
        Возможно, о таком мечтает каждый, хоть немного склонный к творчеству. Я с удивлением обнаружил, что любая мысль воплощается без изъяна, без искажения, так же отчётливо, как и пришла, зародилась, выросла в глубинах меня самого.
        Я любовался тем, что получалось, пока не задался вопросом, как всё это выглядит для меня внутри привычной клетки. И стоит ли искать возвращения?..
        Стоит ли?

* * *
        Быть миром, почти безграничным, почти всесильным, оказалось так увлекательно. Я тёк и переливался, я дышал и звенел, и только на самой грани, где-то неизмеримо далеко ещё хранилась память, что я прежде имел меньшие размеры, мог собраться в единой точке и… чувствовать, а не созерцать, действовать, а не растекаться.
        Было ли это на самом деле?
        И когда по мне расползлось сомнение, я утратил память.

* * *
        Что делает нас собой?

* * *
        Я пробудился в собственной постели и долго смотрел в потолок. Память внутри меня напоминала расколотый витраж, я никак не мог собрать цельную картинку, никак не мог рассмотреть, что же там было. Где я находился, как попал домой?
        Мне казалось, что кто-то должен был принести меня сюда, но рядом как будто бы никого не оказалось. Тело ощущалось болезненно тяжёлым, и я почти не хотел владеть им, но никак не получалось понять, откуда же у меня понимание, что значит свобода от его оков.
        Я что-то упустил.
        Наконец я заставил себя встать и закрыть балконную дверь, одеться, спуститься на кухню и поставить чайник.
        Я умылся холодной водой, пока осколки памяти внутри меня дребезжали и разлетались всё более мелкими кусочками.
        Я почти отказался от поисков.
        Я.
        Я был сам у себя, и уже это меня безмерно удивляло, хотя раньше я никогда бы не сумел найти причин для такой реакции.

* * *
        Когда чайник вскипел, когда по дому пополз аромат свежезаваренного чая, я прикрыл глаза.
        Может, на самом-то деле я не выбрался, а всё ещё в каком-то там? Возможно, это игра сознания? Вдруг я… по-прежнему расползаюсь в темноте?..
        Что было верным?
        Где начинаюсь и кончаюсь я сам?

* * *
        Череда вопросов тоже разлетелась вдребезги. Сквозь солнечный день ко мне шагнул брат. Он не улыбался. Он щурил глаза.
        - Что ты опять делаешь с собой? - спросил он, и вот вокруг нас разлился мрак. Не было ни утра, ни чая, ни дома.
        - Что делаю? - повторил я.
        - Приди в себя.
        - Что есть я? - теперь мне захотелось усмехнуться, но я понял, что без тела это было бы невозможно.
        Я потянулся к себе в пространстве и нашёл только сломанную куклу, только разрушенный манекен. Брат неодобрительно качнул головой и коснулся лба того, что должно было быть моим телом.
        Боли тут не существовало, но я, кажется, изобрёл её краски, когда меня рвануло из пространства внутрь скромной клетки плоти, за рёбра, ко вновь забившемуся сердцу.
        - Ты, - объявил брат жёстко.
        - Наверное, - я закашлялся, точно лёгкие застоялись и теперь только начинали работу.
        - Знаешь, что самое отвратительное? - спросил он, усаживаясь рядом со мной. Только теперь я понял, что вокруг нет тьмы или тишины. Мы странным образом возникли прямо на вершине холма. Другого холма, не того холма, что ждал меня в родном мире.
        - Что? - поддался я.
        - Мы не можем препятствовать тебе, но каждый твой выбор…
        - Каждый мой выбор?
        - По-своему уничтожает, - он закрыл глаза. - Действительно ли ты хотел стать миром? Или сбросить тело? Или и то, и другое?
        - Не уверен, - я прижался к его плечу. - Сейчас мне вообще не помешал бы сон.
        Он усмехнулся и обнял меня.
        Секунду спустя мы оказались в гостиной моего дома. И всё, что со мной случилось, не случалось вовсе.

* * *
        Оказавшись в тишине и темноте, я замер, прощупывая пространство. Меня окружала не пустота, но никакого наполнения тут не было, я не чувствовал готовность воспринять идею или раскрыться в творении, и потому реальность показалась мне слишком странной, слишком непривычной и даже пугающе неприятной.
        Никаких направлений. Я мог с уверенностью сказать только, что тут был некий низ. Плоскость, на которой я стоял. Его противоположность могла бы считаться верхом, только и это было весьма условно.
        Никакого света. Можно было закрыть глаза. Но я не хотел. Я упрямо шагнул вперёд.
        Пусть реальность была неподатливой, но я представил, как вдали разгорается звёздочка маяка. Я разжёг её в собственном сердце, вынес за пределы себя, разместил на горизонте, чтобы обозначить путь.
        Я готов был на этот раз создать мир из тьмы.

* * *
        Маяк сиял ровно и сильно. Над ним развернулся купол звёзд. Я стоял на побережье, среди плещущих волн, и моя обувь промокла. Морской ветер обнимал и подталкивал меня, требуя идти, однако я не спешил, любуясь стройной башней.
        Маяк был для меня больше, чем маяк.
        В каком-то смысле это был я сам. Тот, что преодолел тьму, прошёл новым путём.
        Вглядываясь в сияющий луч, я вспомнил, что говорил мне Август. И как бы ни был ярок маяк, я пока не знал, сумел ли пройти по надлому, расколовшему что-то внутри меня.
        Наверное, мне придётся подобрать новую историю, чтобы отыскать ответ.
        Не сегодня.
        231. Антрацитово-чёрное
        Небо надо мной было антрацитово-чёрным, будто залитым густой смолой. Запрокинув голову, я всматривался в него бесконечно долго, оно же оставалось безучастным и пустым. Неуютное чувство, схожее с пронизывающим ветром, обняло меня и заставило наконец-то отвести взгляд.
        Здесь всё было измождённо-изогнутым, искажённым, иным. Окажись тут не странник, и он посчитал бы, что всё это нереально. Мне же пришлось принять, что и такая реальность существует и столь же весома и явственна, как любая другая.
        Я стоял неподалёку от перекошенных городских зданий. Что-то подсказывало - пора углубиться туда, пройти между бочкообразными конструкциями, угрожающе нависшими над разбитой дорогой. Я не взялся бы судить, что меня ждёт там, но ощущал требовательный зов дороги и повиновался ему.
        Город надвинулся на меня резко, всей своей мощью. Он был точно проржавевший в сердечнике, гулкий и пустой. Местами коррозия так обезобразила его, что хотелось закрыть глаза. Я лавировал между зданиями, тщетно выискивая правильное направление - улицы перекосились и смялись, точно были нарисованы на бумаге, которую кто-то скомкал.
        Впрочем, всё это пространство, весь этот мир был кем-то скомкан и растерзан, растерзан и скомкан. Чем глубже уходил я в него, тем сильнее чувствовал, насколько же он перекошен и искажён.

* * *
        Равнодушная чернота небес вскоре почти забылась. Её загромождали здания, крыши, башни, остовы конструкций, ни на что не похожих. Проходя мимо, я ждал, что порывом ветра все они придут в движение, угрожающе шатнутся, накренятся и наконец-то сумеют обрушиться, как давно желают.
        Только ветра не было, как не находилось даже намёка на то, что в этом мире есть солнце и случается рассвет.
        Я бы сравнил мир с Лимбом, с пространством, где каждому даровалось то одиночество, которое он вынести бы не сумел. И я тоже был здесь чудовищно одинок. Мне оставалось верить, что зов дороги выведет меня за пределы, но пока что я только углублялся, словно падал, а не шёл.
        Возможно, каждый мой шаг сталкивал меня всё глубже в бездну, что щерилась где-то позади зданий, усмехаясь моей наивности.
        Я ждал двери, но здесь не было дверей. Проёмы зияли пустыми глазницами, но чаще оказывались окнами. Город из бесконечных окон и ржавого металла, в котором было не отыскать арки выхода.
        В какой-то миг мне показалось, что смысл в том, чтобы пронизать собой эту реальность, точно я был иглой, протянуть дорогу, словно та - нитка.
        Мне негде было узнать, прав ли я, но я продолжал идти, хотя ни одна улица не вела прямо, ни одна не казалась надёжной. Грани и сколы - вот что я находил за каждым углом.

* * *
        Небо оставалось чёрным. Я прижался спиной к стене в тщетной надежде хоть немного отдохнуть. Прогулка по городу измотала меня так сильно, что я с трудом мог представить, сколько же времени кружу между остовов зданий в совершенном одиночестве.
        В последние часы за мной гнался нарастающий звук, похожий на стон. Он прокатывался по улицам и стихал ровно у меня за спиной. От его силы вибрировали ржавые стены и срывались жестяные листы. Возможно, город агонизировал и мечтал разрушиться до основания, а я всё никак не мог отыскать двери.
        Дорога - моя дорога - петляла и скрывалась в тумане, которого на самом деле ничуть не было. Я чувствовал сердцем, как она прячется, но я обязан был пройти по ней, вот только сил почти не осталось.
        Смогу ли я выбраться из Лимба, или мне придётся распахнуть себя вместо двери?

* * *
        Очередной поворот и очередной тупик. Над прогнувшейся крышей чернотой зияет небо. Я поморщился и развернулся, желая оказаться к небу спиной. Мне уже начинало чудиться, что оно смеётся надо мной, что этот прокатывающийся стоном звук - его смех. Я упрямо зашагал вперёд, пока новая волна не нагнала, не рассыпалась в шаге от меня.
        Быть может, я потерял все ориентиры, может, компас внутри меня начал ошибаться?
        Я споткнулся и с трудом удержал равновесие. На дорожке передо мной издевательски поблёскивал ключ, сломанный ключ, как намёк, что ни один замок тут уже не будет открыт.
        Стиснув зубы, я напомнил себе, что всё равно смогу выбраться. Могу уйти прямо сейчас, но мне действительно хочется знать что там, в бездне.
        Я даже не был уверен, лгу ли себе.

* * *
        Город мог быть и сетью, ловушкой, в которую я сам себя загнал, куда попал так неосмотрительно, куда зачем-то погрузился, как в антрацитовую пустоту небес.
        Я запрокинул голову, выискивая там ответ, но тьма, разлившаяся там смолой, молчала, не собираясь обращать на меня внимание. И тогда я впервые ощутил пробуждающийся внутри меня гнев.
        Дорога вела меня по кругу. Здесь не было двери.
        Когда город в очередной раз попытался напугать меня криком, я развернулся к набегающей волне лицом. Мне было уже всё равно, что я увижу, безразлично, что я нарушаю правила, будто бы прописавшиеся внутри, едва я переступил порог.
        Нужно было что-то разрушить или преступить, чтобы всё изменилось.
        Чтобы обрушилось небо.

* * *
        Чернота надо мной качнулась, пришла в движение, застонала и понеслась вниз. Я ждал, что окажусь погребён под ней, что обрушатся остатки зданий, но внезапно всё обнял чёрный туман, морок, мгла. И, закрыв глаза, я представил, как пробиваюсь к двери.
        Теперь я двигался вслепую, но так как будто было куда правильнее. Хоть мне не нравилась мысль о правильности, я почти побежал, растрачивая последние силы так щедро, словно их у меня оставалось ещё безгранично много.
        Что-то ударило меня по спине, но тут же я споткнулся о порожек и провалился в иной мир.
        На меня уставилось звёздное небо, сине-фиолетовое, столь высокое, что никогда не смогло бы упасть.

* * *
        Вернувшись домой, я долго сидел в гостиной, глядя на огонь в камине. Искажённый мир антрацитовым небом не отпускал меня, точно я забыл разрешить какую-то важную загадку. Я не находил ни вопроса, ни ответа, лишь тягостное чувство незавершённости, заставлявшее вздрагивать и ёжиться.
        Мне нужен был совет, но я не знал, у кого его попросить. Да и шевелиться ничуть не хотелось.
        Убаюканный живым теплом, я скоро задремал, тут же опять оказавшись в городе, в его ещё более искажённой, гротескной копии. И снова мне пришлось бежать изломанными улицами, а небо надо мной угрожало рухнуть в любую секунду.
        Из безнадёжности сна меня вырвало прикосновение к плечу.
        Дёрнувшись, я огляделся и понял, что это кот, теперь прижившийся в моём доме, пробудил меня.
        - Чернота? - спросил он понимающе.
        - Наверное, - возможно, так можно было окрестить эту реальность.
        - Ты всё ещё бредёшь по собственному излому, - он разлёгся у огня. - Неудивительно.
        - Откуда тебе известно про излом?
        - Август говорил не только с тобой.
        Устроив голову на лапах, он замолчал, и я только вздохнул. Похоже, внутренние дороги давались мне плохо. Нужно было учиться заново бродить по путям и тропам, по таким путям и таким тропам, что раньше мне не попадались.
        - Насколько вероятно, что тот город - я сам? - спросил я кота.
        Он шевельнул хвостом.
        - А насколько ты бы хотел быть им?
        - О, нет…
        - Вот тебе и правда. Это не ты, - он зевнул. - И ты тоже, конечно. Но не так.
        - Очень понятно, - но всё же я понимал, хоть не мог объяснить.
        Прикрыв глаза, я услышал, как со стоном разлетелось на куски антрацитово-чёрное небо. Небо, жившее во мне, внутри меня, в центре меня, где каким-то образом приютилось лютое одиночество, целая чёрная бездна.
        232. Танцевать тревогу
        В доме повсюду горели свечи, на каминной полке стояла аромалампа, откуда растекался мягкий запах лаванды, смешанной с жасмином. Сумерки, расползшиеся по углам, дрожали и танцевали. Я же стоял в центре всего этого, закрыв глаза. Мне чудилась музыка, которая сметала всякую плавность, вносила только беспокойство, но я никак не мог понять, внутри меня она звучала или уже прорвалась наружу.
        Чувство тревоги прорастало насквозь, заполняло собой и меня, и гостиную, и каждый уголок дома. Рваный ритм, чуть быстрее, чем удары сердца, скоро раскачал весь мир, рывком перенеся меня из привычной обстановки в иную реальность, изломанную и странную.
        Когда я открыл глаза, оказалось, что стою на осколках стекла. Свечи горели и здесь, искрились в белой крошке, в которую превратились окна. За пределами здания плескался океан ночи, где не было ни единой звезды.
        Переступив, я вдруг услышал не шорох стекла под подошвой, а устойчивый ритм, ещё мгновение - и он пронзил меня, растёкся по позвоночнику, вырвался из глубин и расплескался. Утонув в нём, я судорожно выдохнул, опасаясь, что воздух стал водой и теперь я непременно захлебнусь.
        Но нет, музыка всё так же была неосязаемо-осязаемой.
        Я вышел из комнаты, свечи стояли на полу, дрожали, отекали желтоватым воском, обдавали меня неожиданно сильным жаром. Я шёл, чуть пошатываясь, иногда задерживался, опираясь о стенку, а порой ускорял шаг, чтобы тут же сбиться. Мне казалось, что здание мерно качается, что оно дрожит, а звук так и лился отовсюду, кричал, звенел, заливал собой.
        Добравшись до лестницы, я двинулся не вниз, а вверх, словно вырвись я на крышу, стало бы легче дышать.
        Я не мог даже прислушаться к себе, обрести внутри островок уверенности, взглянуть на стрелку компаса, что должен был бы спасти меня отсюда.
        Или мне не требовалось спасения?
        На четвёртом по счёту пролёте я оступился и вцепился в перила, загоняя занозу в ладонь. Лестница угрожающе застонала, как будто была не бетонной, а стальной, да ещё и проржавевшей. Она выдержала меня, а я, сжав зубы, ускорил шаг.
        Мелодия во мне и музыка внутри переплелись наконец, и я стал лучше ориентироваться в этом месте. Теперь было ясно - меня ждут.

* * *
        Пролётом выше оранжевый свет лился по ступеням подобно воде. Я вступил в него, почти опасаясь расплескать, и не удержался, вошёл на этаж, где на стенах горели не свечи, а настоящие факелы. Столько огня! Но мне он казался влагой, пусть и был обжигающим, как полагается.
        Миновав несколько комнат, где свечи мерцали в зеркалах и углы странным образом тонули в тенях, я вышел в зал, пространство которого оказалось настолько большим, что сразу же разрушило в моём сознании образ этого здания.
        Здесь музыка была отчётливей, громче, здесь было её сердце. И я прошёл к центру зала, где стояла она - в чёрном и золотом, с кубком в руках, лишь покачиваясь в такт разливающимся, оглушающим, покоряющим ритмам.
        - Это ведь не твои цвета, - удивился я, узнавая её по влажно блестящей коже, по непросохшим волосам, по текучести в каждом движении.
        Королева чаш повернулась ко мне, лицо её было бледным, только губы выделялись алым.
        - И что? - спросила она, усмехаясь. - В этом сне всё смешалось. Признайся, ты тоже любишь тревогу, как я.
        - Никто не любит тревогу, - возразил я, но сердце моё билось, тоже подвластное мелодии.
        - Вот видишь, - она шагнула ко мне, положила ладони на плечи. - Танцуй.
        Раздался звон разбивающегося стекла, я знал, что это лопнули все зеркала, которые прежде я заметил в комнатах.
        - Танцуй! - и она уже вела, пришлось подчиниться, встроиться, принять её дыхание, её движения за аксиому.
        Мы прошли широким кругом по залу, и свечи разгорелись ярче, а пол - паркетный - словно затянуло мерцающей плёнкой воды.
        - Что тут происходит? - спросил я, когда она прогнулась в спине так сильно, что у любой женщины на деле сломался бы позвоночник.
        - Разве непонятно? - она захохотала. - Мы танцуем тревогу.
        - Зачем?
        - А так ли нужна причина?..
        Пока она вела, пока я только подчинялся её прихотям, тревога только разрасталась бы, и самым плохим было то, что я и сам не видел необходимости остановиться, не находил желания перечить.
        Свет взметнулся бликами, смешиваясь с темнотой, теперь уже не свечи - что-то иное сверкало, сияло, переливалось вокруг нас. Не было воздуха или пола, мы тонули или танцевали, погружаясь на дно.
        Исчезло и здание, только музыка, ставшая океаном, заменила собой всё сразу.
        - Танцуй, - снова шепнула она.

* * *
        Закашлявшись, я поднял голову. Сидеть на холодном и влажном песке было неприятно, но я настолько промок, что уже не видел необходимости искать иное место. Королевы чаш рядом не было, только океан, простиравшейся до зазолотившегося перед рассветом горизонта, да побережье - песок, выбеленные солнцем останки кораблей, скалы чуть поодаль. Музыка всё ещё жила во мне, но море шуршало тихо, и ничто больше не нарушало покой.
        С надеждой взглянув в сторону рассвета, я сбросил рубашку, постаравшись выжать её. Холодно, но лучше уж холод, чем тот жар, который помнился ещё так ярко, так жутко. Я никак не мог найти себя в произошедшем или определить, зачем оно случилось именно со мной.
        Когда солнечный край выглянул из-за неспокойных волн, я сумел почувствовать, что дверь будет ждать меня за вросшей в песок скалой. Однако стоило направиться туда, как из воды выступила Королева чаш. Волны соткались в чёрное бальное платье.
        - Убегаешь? - она улыбалась.
        - Что именно тебе нужно? - спросил я, не собираясь ей отказывать, зная, что не могу отказать.
        - Я уже всё получила, - отмахнулась она. - Танцевать с тобой так приятно. Теперь я понимаю ветра, холмы, даже солнечный свет. Все они так или иначе танцуют с тобой.
        - И что же ты получила? - сосредоточился я на самом важном.
        - О, зачем тебе знать? - и она обошла меня, проводя ладонью по плечам. - Зачем? Брось!
        Хотелось бы мне смириться, но тревога не отпускала, так и оставшись ростком внутри.

* * *
        В моём доме всё так же плыл аромат лаванды, перемешавшийся с нежным запахом жасмина. Я поспешил распахнуть окна, чтобы выгнать последние напоминания о танце с Королевой чаш. Это было необходимо и… безнадёжно. Я был обречён помнить, пока тревога оставалась внутри, а она, даже дремлющая, уже никуда не ушла бы. Ведь в каком-то смысле я сам стал тревогой…
        Когда же я закончил убирать свечи и поставил чайник, намереваясь заварить трав, Королева чаш возникла на пороге кухни. Она опять изменилась, и глаза её мерцали, а плечи были опущены.
        - Я не могу объяснить, - она села к столу.
        - Бывает, - хмыкнул я и поставил перед ней чашку. Не будет трав, только Эрл Грей.
        - Но ты очень помог…
        - Может, когда-то я пойму, в чём был смысл, - усталость не давала мне возмущаться больше. Да и чайник уже вскипел.
        - Сейчас-то тебе спокойно, - она подняла на меня взгляд.
        Я задумчиво обратился к себе. Тревога спала в уголке сознания, но музыка пропала, улеглась, как исчезают волны на озере, едва стихает ветер.
        - Сейчас, - ответил я не так, как она хотела, и мы улыбнулись друг другу.
        Я знал, да и она понимала, что музыка скоро снова сомнёт наши жизни.
        233. Мелодия флейты
        Мир-перекрёсток, лаванда, закат и шуршание морских волн. Снова я стоял на тропе, ведущей к пляжу, и задумчиво всматривался в лилово-бирюзовую даль.
        Случаются ли здесь шторма? Приходят ли сюда бури? Сменяется ли бесконечно-беспечный летний закат осенью или ночью?
        Я не мог знать этого точно, но мне чудилось, что совсем нет, и отчего-то это утешало. Уголок неизменности в веренице перетекающих друг в друга, сменяющихся реальностей, в ожерелье миров.
        Спустившись на пляж, я сел у давно остывшего кострища. Меня притянуло сюда с такой требовательностью и жаждой, что я ждал - кто-то ждёт, кто-то непременно придёт, возьмёт за руку, захочет поговорить. Однако теперь я сидел один.
        Впрочем, вполне возможно, я сам позвал себя сюда.
        Ветер пах влагой, водорослями, морской солью, он казался терпким на вкус и только изредка вдруг доносил мягкий и лёгкий лавандовый аромат. В какой-то миг я улёгся на тёплом песке, рассматривая лёгкие серебристые облачка, то обретающие формы, то становящиеся лишь росчерком на синем холсте небес.
        Так можно было проводить часы и часы, но в этом мире я никогда не ощущал течения времени. Это было особенное ощущение, которое позволяло расслабиться полностью, забыть обо всём, почти не существовать, при этом существуя. Двойственное состояние, в котором ни одна из граней не является полностью настоящей.
        Стоило мне на мгновение прикрыть глаза, как я услышал музыку. Кто-то неподалёку играл на флейте. Невероятно красиво, невозможно трагично, и это столь сильно не вязалось с обычным настроением перекрёстка, всегда исполненного света, что я сел, удивлённо оглядываясь.
        Поначалу я совсем ничего не заметил, только позже осознав, что таинственный музыкант прячется от меня за скалой, отчего и звук доносится необычно гулко. Любопытство во мне победило, и я отправился туда, чтобы посмотреть и выяснить, кто же это играет.
        Я ожидал увидеть девушку, настолько мягкой и нежной, пусть и бесконечно грустной была мелодия, но обнаружил, что флейту держит в руках существо, не имеющее никаких человеческих очертаний.
        Прежде я никогда таких не видел и теперь даже оробел, не зная, стоит ли знакомиться, поймём ли мы друг друга с этим странным музыкантом. В конце концов, когда я уже решил тихонько уйти, существо отняло флейту от губ и произнесло сильно гнусавым голосом:
        - Странник, я вижу тебя.
        - Добрый вечер, - вышел я из-за скалы. - Удивительной красоты мелодия.
        - Благодарю вас, - существо чинно раскланялось. - В моём мире никому не по душе такая музыка.
        - Но как же так? - удивился я.
        - Печаль там не ценится, - существо спрятало флейту и уселось на песке. Подумав, я расположился рядом. - Печаль мало кто любит…
        - Так нельзя утверждать, - возразил я несмело, но, конечно, в глубине души понимал, что существу вполне могло показаться, будто так оно и есть. - В любом случае, ваша мелодия восхитительна, пусть и трогает очень глубоко, почти до слёз.
        - Мне приходится тренироваться далеко от других, - призналось существо. - Чтобы никого не расстроить.
        - О, - я не нашёл, что ответить.
        - Говорят, что есть мир, где только это и ценят, но как отыскать его?
        - Странник может попросить его явиться, - задумался я.
        - Я же не странник. Я беглый музыкант.
        Я посмотрел на солнце, застывшее низко над горизонтом, обратился к себе, прислушался к компасу и улыбнулся. Мне было это по силам.
        - Для вас, беглый музыкант, я попробую отыскать подходящий мир.
        Снова встав с песка, я подошёл к кромке прибоя, где лежали раковины и отдельные яркие камни. Мне нужно было что-то, в дальнейшем послужившее бы ключом. Дверь, что я собирался создать, требовала от меня особенных усилий.
        Раковина с розоватой сердцевиной вполне подошла. Я мельком взглянул на свои ладони, но решил обойтись без крови. Войдя в воду по щиколотку, я сжал раковину в ладонях, вытянув руки в сторону солнца. Мне пришлось звать и уговаривать, но всё же дверь нарисовалась прямо передо мной, светлая, словно выкрашенная выцветающей краской.
        Тронув ручку, я убедился, что она ещё заперта, и тогда лишь повернулся к существу.
        - Вот она, дверь.
        - Но я ничего не вижу, - раздался удивлённый возглас.
        - Её следует открыть, - протянул я раковину, которая тут же преобразилась в сияющий мягко серебряный ключ с узорной бородкой. Приняв его из моих рук, существо удивлённо вскрикнуло.
        - Она действительно здесь!
        - Ступайте, - улыбнулся я. - Несите музыку тем, кто её полюбит.
        И вот пляж опустел, остались только следы на песке и я сам.

* * *
        Однажды я шагнул в насквозь осенний туманный мир, смутными очертаниями высились деревья по обеим сторонам дороги. Я шёл так долго, что успел устать. Наконец меня впустил город, расцвеченный блеклыми огнями, тонущий в бесконечном вечере.
        Очень долго я бродил по улицам, очарованный, позволяя осени пронизывать меня неярким фонарным светом, проливаться внутрь туманом, прорастать нашими ветвями. Я видел печальных людей, я чувствовал переполняющую мир грусть, но она была светлой, мягкой, нежной. От неё не так просто было отказаться.
        Наконец передо мной развернулся тёмный парк. Только центральная аллея была освещена и вела она к раковине сцены. Я подходил, и рядом со мной возникали всё новые люди, а после и не только люди. Разные существа разных миров приходили, стягивались к сцене, и ощущение, что скоро начнётся что-то необыкновенное, поселилось внутри.
        Я встал вместе со всеми. Никто не болтал, все ожидали в глубокой тишине. Можно было слышать, как собравшийся на ветвях в капли туман срывается и ударяет по мощёным дорожкам или по палой листве.
        Сколько прошло времени, я не знал, но вот сцена засияла ярче. На неё поднялось существо, которое я тут же узнал. Сердце моё забилось быстрее. Зрители только выдохнули - но все разом. И вздох пронёсся по толпе порывом ветра. Как же много их было! Такого чуткого внимания не видел я никогда раньше.
        Существо поднесло флейту к губам, ещё миг стояла удивительная тишина, а затем полилась красивейшая мелодия. Такая печальная и такая восхитительная, что я закрыл глаза, потерялся в нотах, слушал-слушал-слушал, забыв даже дышать.
        Волшебная музыка развивалась, растекалась, поднималась всё выше, заполняла собой пространство. Она так подходила печальному осеннему вечеру, мягкому сиянию фонарей, замершим людям и другим существам, что нельзя было заподозрить - музыкант сбежал в этот мир из другого. И когда всё-таки мелодия стихла, а толпа молчаливо воздела ладони вверх, я улыбнулся.
        - Это была правильная дверь, - прошептал я.
        Мне не хотелось, чтобы существо видело меня или благодарило. Я был только проводником, не больше чем предметом на его пути. Дверь поманила меня с уединённой аллеи, и я поспешил сбежать из осени и тумана, как бы глубоко они ни проросли в меня. Нет, мне действительно не нужна была благодарность, мне было достаточно и музыки, такой чудесной, что целый мир слушал её, затаясь.
        234. Странник и Птица
        - Хочешь, подкину одну задачку? - я не заметил, когда он возник рядом. Всё так же шелестела трава под ветром, склон холма отчего-то представлялся безграничным, а последнее летнее тепло, казалось, утекало сквозь пальцы. Я лениво обернулся на голос, не сделав даже попытки встать.
        - Что за задачка?
        - Она, как водится, начинается с истории, - он устроился напротив меня - завис прямо в воздухе, как обычно любил. - Только представь себе её в красках.
        Я пожал плечами и кивнул, в любом случае, у меня не было выбора - если уж ему захотелось рассказать историю, избежать этого было бы невозможно.

* * *
        Город стоял в излучине реки, много дорог и путей стекалось к нему как в том мире, так и из иных реальностей, и путников здесь всегда было не сосчитать. Кого-то город отпускал быстро, других завораживал и задерживал на годы, а третьи пропадали там бесследно, и никто не знал, что с ними случилось.
        Улочки в нём были узкими, здания росли ввысь и венчались черепичными крышами. Каждый вечер с реки полз туман, а мостовые блестели от влаги, дробя пятна фонарного света.
        Красота и таинственность - таким был город.
        Сколько разных созданий бродило здесь, заглядывая в окна, прогуливалось в парках, кидало монетки в фонтаны… Но далеко не каждый мог похвастаться, что обошёл все улицы из конца в конец.
        Тот странник пришёл в город с рассветом. Заворожённый, он бродил от парка к парку, от кофейни к кофейне, поворачивал и кружил, выходил в широкие дворы, окружённые молчаливыми зданиями, прогуливался по площадям, пока вдруг не оказался на улице, которая казалась такой короткой, что до выхода с неё можно было дотянуться рукой. Но стоило сделать несколько шагов, и следующий перекрёсток исчез, будто его никогда и не было.
        Удивлённый, странник двинулся дальше. Дома тут казались такими же, как и всюду, и всё же с пространством происходило что-то необычное. Странник ускорял шаг, почти бежал, потом шёл нарочито медленно, а улица всё не кончалась. Успело стемнеть, странник совсем выдохся, но так и не повстречал никого-никого, а улица продолжалась в бесконечность.
        Тогда странник испугался.
        Он уселся у стены и обхватил колени, сжался, стараясь представить дверь, ведущую прочь, однако он забыл, как выглядят двери, а здесь ни одной не оказалось. Даже окна - и те внезапно исчезли, остались только кирпичные стены, нависающие козырьки крыш да водосточные трубы.
        Отчаявшись, странник зажмурился, а когда открыл глаза, напротив него стояла девочка. Белое платье казалось слишком лёгким для этого вечера и белый шарф, неплотно прилегающий к шее, ничуть не спасал от прохлады. Девочке было не больше девяти, она держалась за концы своего шарфа и раскинула руки, точно желала обнять странника.
        - Кто ты? - спросил странник устало.
        - Я - Птица! - воскликнула девочка и закружилась на месте.
        - Как мне уйти отсюда?
        - Пти-и-ца! - она побежала по улице, но скоро вернулась, наклонила голову. - Отчего ты не играешь со мной?
        - Мне не до игр! - возмутился странник. - Как мне выбраться с этой проклятой улицы?
        - Но… - она насупилась, словно готовясь расплакаться. - Но…
        Странник отмахнулся от неё и откинул голову на стену.
        Девочка отвернулась от него, снова раскинула руки и бросилась прочь. Едва стук её быстрых шагов затих, улица опустела. Странник, сидевший у стены, бесследно исчез.

* * *
        - Любопытная история, - я всё же поднялся, спокойствия во мне не осталось ни капли. - И что ты предлагаешь сделать мне?
        - Не хочешь проверить, сумеешь ли выбраться с той улочки? - он усмехнулся, сощурившись хищно. - Не желаешь узнать, куда исчезают странники?
        - Тебе хочется, чтобы я исчез? - мне было не удержаться от смеха. - Этого ты мне желаешь?
        - Ну, ты ведь на самом деле не совсем странник, - напомнил он, погрозив мне пальцем. - У тебя больше шансов.
        - Зачем тебе это?
        Мгновение он смотрел на меня изучающе, а потом всё же признался:
        - Я хочу отобрать у тебя ключ. Тот, что внутри.
        - Но это невозможно сделать…
        - Пока ты не исчезнешь, - и теперь он опять веселился. - Теперь понимаешь?
        - Где же этот твой мир?
        - Позади тебя!
        Я сделал шаг назад, не оборачиваясь. В нашей игре друг против друга глупый обман был не в чести. Ловушки он для меня расставлял куда изящнее.

* * *
        Город обнял меня фонарным светом и туманом. По улицам бродило много людей, но при этом казалось, что весь город открыт лишь мне одному. Странное чувство захватило меня настолько, что я даже не вспомнил о задачке, ради которой оказался здесь. Улочки уводили всё дальше, то разворачиваясь площадями, то показывая скверы, то зазывая в миленькие кофейни, и вскоре я блуждал, переполненный восторгом.
        Мне уже не казалось важным поскорее найти ту самую улицу. Город тонул в сумерках, и двигаться среди мерцающего неяркого света, среди тумана и влажности было очень приятно, даже совсем не зябко.
        Время тянулось бесконечно, но в какой-то миг я всё же ощутил усталость. Я решил повернуть - видел кофейню на углу, но едва взглянул себе за спину, осознал, что там всё изменилось. Дома подступили друг к другу так плотно, что от улицы не осталось и следа. Я мог теперь идти только вперёд. Не было и окон, что высматривали бы меня в темноте. Фонари равнодушно освещали кирпичные стены, кое-где исписанные, местами чуть прикрытые штукатуркой.
        Я сделал несколько шагов и снова замер, мне послышался детский голос. Среди наползающего тумана я различил фигурку в белом, хрупкую девочку. И она меня тоже заметила.
        - Кто ты? Снова странник? - она выступила из туманной пелены и взглянула на меня. Глаза её были тёмными и серьёзными, совсем не детскими.
        - Странник, - кивнул я. - А ты?
        - Птица, - она взмахнула концами шарфа и немного наклонила голову.
        - Рад с тобой познакомиться, Птица, - я оглядел улицу. - Ты летаешь здесь?
        - Здесь, - она настороженно смотрела на меня.
        Поддавшись шальной идее, я подхватил её на руки и усадил себе на плечи. Она оказалась такой лёгонькой, словно в её теле действительно были только полые кости. Я сорвался с места, забыв про усталость, помчался по улице, разбрызгивая фонарный свет, разгоняя туман. И Птица засмеялась, раскинула крылья, воодушевлённая, вдохновлённая, радостная.
        Мы неслись и неслись. Я крикнул ей:
        - Вот теперь ты настоящая птица, потому что птицы созданы, чтобы летать.
        В тот же момент с моих плеч сорвалась белоснежная чайка, закружилась надо мной и с ликующим криком поднялась в чёрные небеса. А те стремительно начали светлеть.
        Через секунду я стоял перед дверью. Улицы за моей спиной не было, только тёмный парк, в котором заблудились последние звёзды фонарей.

* * *
        Он встретил меня за порогом, хмуро окинул взглядом.
        - Нужно было отправить тебя туда без истории.
        - Это было бы нечестно, а твоя хитрость не граничит с нечестностью, - парировал я. - Буду ждать следующий ход.
        - Уж поверь мне, он будет, - и исчез. Ему не нужны были двери, чтобы уноситься туда, куда он считал нужным.
        Зачем же ему нужен был… ключ?..
        235. И Осени бывает страшно
        Всякий раз, как Осень приходит в город, я встречаю её на пустых ещё предрассветных улицах. Мы вместе бродим до утра, потом улыбаемся неяркому солнцу, гуляем в парке, и она украдкой подкрашивает листья, пока ещё не в полную силу, а лишь намекая, что появилась, открыла сезон…
        Началась.
        Так происходило из года в год, и на этот раз я ждал её у здания почты, где старая кирпичная кладка выглянула из-под штукатурки. Сумрак ночи бледнел, едва заметный туман занавесил улицы, но моя давняя подруга, почти что любовь никак не показывалась.
        Осень не умеет опаздывать.
        В каком бы настроении она ни появлялась - обнимая теплом или насылая дожди, она невероятно пунктуальна. Потому, прождав почти два часа, я всерьёз заволновался. Что-то наверняка случилось! Что-то неправильное. Она не могла задержаться.
        Я позвал ветер, и вскоре и Южный, и Северный встали рядом, чего, пожалуй, почти никогда не бывало.
        - Мы не видели Осень, - заговорил Северный на правах старшего.
        - Её тут нет, - кивнул Южный.
        - Но как же так? - я огляделся, уже предвкушая, как увижу её - в ярком платье, рыжую, смеющуюся. И она скажет, что разыграла нас, засмеётся, выпустит с ладони золотой листвы. Её не было, она исчезла. Лето тоже уже ушла, улизнула совершенно незаметно, и город остался сиротой, тонул в тумане, в ожидании рассвета.
        - Нужно ведь… нужно её найти? - тронул меня за плечо Южный ветер. Мне оставалось только кивнуть, пусть пока я не знал, что делать и как.
        - Откуда она приходит? - спросил Северный ветер.
        - Кто же хоть раз её спрашивал, - усмехнулся я горько.
        Закрыв глаза, я представил, как мы встречаемся, но так и не нашёл точки отсчёта, той самой, когда Осень вдруг вырисовывается из мрака прямо передо мной. Откуда она приходит, где задержалась?
        Однако компас внутри меня задрожал, стрелка его повернулась. Следуя её указанию, я двинулся по улице, почти не узнавая реальность, что была мне родной. И когда я повернул за угол, то оказался в ином мире, похожем, но совсем не таком.
        Передо мной лежал спящий парк.
        Ветра остались где-то позади меня. Здесь я стоял в ночи совершенно один, рассматривая тёмные кроны деревьев, сквозь которые не сияли искры фонарей. Небо скрывали облака, и ночь полнилась напряжённым и зловещим ожиданием.
        Парк приглашал меня, он звал и подначивал, словно говоря: «Ну же, испугаешься или придёшь?»
        Я - странник и шаман - не мог испугаться, потому прошёл в распахнутые ворота и выбрал одну из аллей, обсаженную клёнами. Как бы они были прекрасны, если бы тут прогулялась Осень…
        Тишина была такой, что в ней можно было увязнуть, я не слышал своих шагов. Отключились всякие звуки, точно я оглох. Однако стоило мне хлопнуть в ладоши, и глухой неприятный звук этого хлопка на мгновение разбил парковую тишь.
        Аллея то поворачивала, то огибала фонтаны и клумбы. Я не мог и представить, как далеко она уведёт меня. И если с виду парк казался небольшим, то внутри он обратился огромным лабиринтом, который вряд ли хотел бы выпускать жертву из пасти.
        В очередной раз вильнув, аллея побежала между поднимающихся высоко-высоко пирамидальных тополей, в темноте казавшихся кипарисами. И где-то вдали мелькнуло что-то светлое, яркое, золотистое.
        Я ускорил шаг, предчувствуя, что там смогу найти хотя бы один ответ.
        Тьма наползала и мешалась под ногами, словно собралась обрести плоть. Я вяз в ней, никак не получалось приблизиться к тому, что сияло впереди. И тогда на помощь мне пришёл шаманский клинок, которого мрак испугался, подаваясь назад, высвобождая из цепких лап тропу.
        Наконец-то я сумел понять, в чём дело.
        Осень была прикована здесь, цепи, отлитые из темноты, обняли хрупкие щиколотки. Чёрные пятна испачкали лазурное платье. Только сияние золотисто-красных волос ничто не способно было приглушить.
        Я кинулся на помощь. Осень подняла на меня голову, раскинула руки, демонстрируя, что не может оторваться, сбежать, улететь, а затем поникла.
        - Что ты собираешься делать? - спросила она. - Здесь нужен ключ.
        - Я сам и ключ, и дверь, - осматривая замки, я пока не знал, как к ним подступиться, но чувствовал, что ответ близок.
        - Меня поймал этот мир.
        - Почему и зачем? - пока я раздумывал, она должна была выговориться, по крайней мере чтобы не отвлекать меня от решения задачки.
        - Если бы я знала, - она закрыла глаза. По её лицу пробегали волны, она мерцала, точно была призраком. Впрочем, наверное, в этом мире она и не обретала тела окончательно.
        Я прошёлся пальцами по звеньям цепи, ощупал замки и в тот же миг почувствовал, как зовёт шаманский клинок. Сколько бы меня ни предупреждали, а я твёрдо выучил только один способ справляться с такими задачками.
        Взрезав собственную ладонь, я напитал замки кровью, напоил их досыта, и тогда они отпустили Осень.
        - Ты сумасшедший странник, - сказала она осуждающе. - Так… нельзя.
        - Твоё время пришло несколько часов назад, - напомнил я.
        По законам лабиринта мы не могли так просто выйти отсюда в любой момент. Подхватив Осень под локоть, я повёл её, положившись на внутренний компас, сквозь тёмные аллеи, мимо спящих фонтанов, через площадки, вымощенные плиткой.
        В этом парке не было никакой системы, он казался нагромождением различных мест и местечек, связанных между собой лишь случайно. Осень всякий раз вздыхала, когда за очередным поворотом нас ждали вовсе не врата, не калитка, а очередной круговорот из деревьев, клумб и статуй.
        За одной из беседок она замерла.
        - Ты уверен, что мы сумеем выйти отсюда?
        - Да, - компас мой не отказывался служить. - Да, и скоро.
        - Хорошо, - и я почувствовал, как она полностью доверилась мне.
        Мы блуждали несколько часов, пока наконец не заметили калитку, спрятавшуюся в зарослях дикого винограда. Ринувшись к ней, Осень задела лозы, и листья мгновенно расцветились алым и малиновым. Калитка открылась нехотя и со скрипом, а за ней нас ждала темнота. Осень сжала мои пальцы и шагнула вперёд первой.

* * *
        Мы открыли глаза в парке, только в другом. Сонно лопотал фонтан, сквозь кроны было видно свежее синее небо, а на востоке золотом полыхала заря.
        - Вернулись, - прошептала Осень. - Как же это было страшно.
        - Разве Осени бывает страшно? - удивился я.
        - О да, оказывается, что бывает, - она нервно засмеялась. - Прогуляешься со мной вечером?
        - Не сейчас?
        Она отряхнула синее платье и нахмурилась.
        - Нет, нет. Сейчас я должна привести себя в порядок.
        …Она умчалась по аллеям прочь, и я отправился домой. Вечернее свидание может быть ничем не хуже традиционной встречи. Главное, что Осень всё-таки пришла к нам.
        Я уже чувствовал, как разлился неповторимый осенний аромат в воздухе, как тепло превратилось в прохладу, как замер весь город в предвкушении новой поры. Вставало солнце, и это было уже совсем не летнее солнце, пусть мы и не успели увидеть, как самый его краешек приподнимается над горизонтом.
        «Я приду», - шепнула мне Осень. Я услышал. Она никогда не нарушала слова.
        236. Раствориться
        Море и небо здесь были едины, и чем больше я всматривался вдаль, тем меньше видел между ними различий, мятежные волны и мятущееся небо над головой сливались, объединялись, заставляли утратить ощущение верха и низа.
        Я не оглядывался, чтобы не разрушить эту иллюзию. Стоял на пронизывающем ветру, впитывая, погружая внутрь самого себя ощущения, что прежде мне были незнакомы. И мне было так холодно, что вскоре я принял это за единственную возможную реальность.
        За единственную необходимую реальность.
        Исподволь закралось ощущение, убеждение, уверенность, что нужно сделать шаг вперёд, туда, где плоть земли заканчивалась, обрывалась к испещрённым барашками пены волнам. Скалы здесь отвесно падали морю в пасть, и падение начинало обретать смысл, казалось манящей альтернативой, которой я почти поддался.
        Во мне затих голос разума, исчез инстинкт самосохранения, не осталось ничего, что могло бы остановить. И тогда я шагнул, не закрывая глаз.
        Небо и море окончательно смешались в миг моего падения.

* * *
        Просыпаться оказалось мучительно трудно, словно я наглотался горько-солёной воды. Сев на постели, я мельком удивился тому, что комнату заполнял белёсый неприятный свет, и только мгновением позже, слишком запоздало, понял, что на самом деле ещё вовсе не проснулся, что это бледное сияние никак не связано с осенним утром, ожидавшим меня в настоящем мире.
        Сновидческая реальность поплыла, пошла волнами и обернулась небом, в котором я тонул бесконечно, облаками, сизо-серыми, подсвеченными изнутри. Я не понимал, где солнце, где я сам и что я сам, но за спиной ощущались крылья, и лишь это дарило хоть какую-то уверенность.
        Я сделал волевое усилие, взмахнув крыльями, и наконец-то отделил море и небо, однако уже в следующий момент падал, а крылья отказывались меня держать, словно лишились костей.
        Скоро надо мной сомкнул жадную пасть океан.

* * *
        И я снова проснулся. На этот раз свет был золотистым. Я лежал на полу в своём кабинете, и ало-жёлтая крона загораживала от меня синеву небес. Осень в самом разгаре.
        Я любовался ею несколько беспечных минут, пока сердце глухим ударом не напомнило, что в начале сентября так не бывает, не может быть, и осень только-только пришла. Она просто не успела бы.
        Поднявшись рывком, я с трудом преодолел головокружение и огляделся - всё было не так, не то, не там. Вещи переставлены, часть и вовсе исчезла. Кто-то создавал это место второпях, забыв, что можно быть внимательным к мелочам.
        Я добрался до рабочего стола, ожидая там записку или намёк, но столешница была очаровательно пуста и сияла в солнечном свете. Я заметил в ней своё отражение и отступил, тут же поскользнувшись на слишком гладком полу.
        Пока я падал, мир вокруг закрутился смерчем, и, конечно, надо мной снова сомкнулась сталь морской воды.

* * *
        Может быть, в этот раз меня вынесло на берег?
        Я сидел на песке, и небо надо мной не отличалось по цвету от моря. Пошарив слепо ладонями, я улёгся, прижавшись щекой к крупным песчинкам, не заботясь о том, что они смешаются с волосами.
        Было тепло и спокойно, если не смотреть на тот мятежный океан, что выгнулся аркой прямо надо мной. Пальцы сами собой сжались на округлом камне, и я долго наслаждался тем, как легко он укладывается в ладонь, как приятен на ощупь.
        В нём было сквозное отверстие.
        Я вспомнил, что в одном из миров такие камни звались морскими богами. Будто бы можно было поднести их к губам и прошептать в круглую дыру своё желание, глядя на море. Оно бы исполнилось, наверняка, только у меня внутри царила тишина, никакой жажды. Я ничего не хотел.
        Мне уже начало казаться, что морские волны перекатываются через меня, пробегают по пляжу дальше, а затем возвращаются, оставляя клочья пены в волосах, но это была только иллюзия и ничего больше.
        Я сжал камень сильнее, и тут небо не выдержало, обрушилось, загрохотало, поглотило весь мир.

* * *
        На губах остался привкус моря и осени. Я сидел на вершине холма, вжавшись спиной в шершавую дубовую кору, и мне всё ещё чудился океан. Небо надо мной было спокойным и синим, никаких облаков.
        - Достаточно? - вышагнул из теней мой противник, и я улыбнулся ему.
        - Ты думаешь? - подниматься мне было больно, что-то перемололо меня, оставив во всём теле беззвучный крик, и я ждал, когда же он утихнет.
        - Ты трижды попался в ловушку, - начал он.
        - Я четырежды на неё согласился, - закрыв глаза, я опять увидел море. - Мне хотелось прочувствовать.
        - Иногда так и хочется спросить, что ты такое, - заворчал он.
        - Спроси.
        - Ты не можешь ответить, потому что не знаешь и сам.
        - Тогда спроси не меня, - я засмеялся. - Или боишься?
        - Я не умею бояться, - но уж это была откровенная ложь. Я сделал над собой усилие и встал, тут же схватив его за руку. Он сощурившись смотрел на меня.
        - Покажи мне.
        - Показать что?
        - То, что является сутью твоей ловушки.
        - Она же сожрёт тебя, - теперь он сам перехватил моё запястье.
        - Может, меня это и интересует? Или ты не хотел получить ключ, который живёт внутри, - и снова я не сдержал усмешку.
        - Так его не вытащить, - он расслабился. - Тебя чарует море или небо? Впрочем, я знаю, - улыбка коснулась его губ. - Падай.
        Ещё миг мы держали друг друга за руки, а затем меня поглотил океан.

* * *
        На этот раз я пришёл в себя на чужих коленях, а когда открыл глаза, столкнулся с изучающим и осуждающим взглядом брата.
        - О чём ты только думал? - спросил он. И тут же поправился: - Ты не.
        - Не, - я закашлялся, и меня вывернуло морской водой. Брат поддержал меня и уложил обратно.
        - Что ты хотел узнать таким образом?
        - Я потом найду ответ, - взглянув на него, я вздохнул. - Зачем ты меня вытащил?
        - А мог не вытаскивать? - он помог мне встать и на мгновение обнял. - Не глупи.
        - Кто опекает других странников? - нахмурился я.
        - Думаешь, многим нужна такая опека? - он качнул головой. - Отправляйся домой и находи скорее свои ответы. Или вопросы.
        Его фигуру скрыл туман, а мне оставалось только перешагнуть порог очередной двери, чтобы оказаться дома.
        Конечно, прямо на кухне поджидал тот, кто устроил мне путешествие в глубины океана. Он предложил мне чай и, глядя как я осторожно пью, заметил:
        - Иногда мне хочется отказаться от наших игр.
        - Это почему? - я взглянул на него поверх чашки.
        - Потому что ты решаешь все задачки… Нет, это не скучно, но… Может, я сделал неверную ставку?
        - Кто же знает, кроме тебя, - хмыкнул я.
        - Увидимся, - он едва заметно помрачнел и сделал шаг назад. Тени спрятали его, оставив мне только послевкусие от встречи.
        Закрыв глаза, я вспомнил, как море и небо соединялись вместе в бесконечном танце. Чего именно хотелось мне? Утонуть? Захлебнуться воздухом?
        Вовсе нет.
        Раствориться.
        И пока я не нашёл причин такого желания, оно не собиралось покидать меня.
        Чай остыл в чашке, на миг там будто бы прошли океанские волны.
        237. Ремонт часов, минут, секунд, мгновений
        Я уже несколько часов бродил по этому городу, словно составленному из однообразных и скучных коробок. В нём было особенное очарование, но уловить его оказалось непросто, и я всё никак не мог понять, отчего же сюда стремится так много путников. Как будто бы некая тайна ускользала от меня, точно я видел лишь маску и никак не мог заглянуть под неё, за неё.
        Спускались сумерки, и широкая улица привела меня к перекрёстку. Я повернул направо и очень скоро оказался в тупике. Впереди только арка входа в замкнутый между зданиями дворик и ничего больше.
        Пожав плечами, я направился именно туда. Квадратный и скучный дворик с парой скамеек и одним старым деревом совсем не удивлял, напротив, он был настолько обыденным, что я задумался, не стало бы именно в таком прятаться чудо.
        На одном из подъездов красовалась грифельная доска, где кто-то старательной рукой вывел «Ремонт часов». И что-то ещё, только мелкими буквами. Ведомый непонятным чувством, я подошёл ближе.
        В полумраке белые меловые буквы сияли, и я сумел дочитать предложение:
        «Ремонт часов, минут, секунд, мгновений».
        Нельзя было сразу сказать, требуются ли мне услуги такого рода, но я совершенно точно был заинтригован. И пока я стоял, рассматривая грифельную доску, дверь подъезда отворилась, и оттуда выглянул низенький старичок.
        - Странник, нуждаешься в ремонте?
        - Вечер добрый, пока не знаю, - я усмехнулся. - Но было бы интересно посмотреть на мастера за работой.
        - Что ж, проходи, - и старик пропустил меня в освещённый маленькой лампочкой предбанник. Он толкнул вторую - покосившуюся и скрипящую - дверь, и начал подниматься по лестнице. Деревянная, она поскрипывала под нашими ногами, точно жаловалась на долгую и печальную жизнь.
        - Сейчас нечасто приходят за ремонтом, не те времена, не те… Никто уже не ценит отдельного мгновения, мига! Даже часа, - он оглянулся на меня. - Спешат жить, не запоминают, какой час поправить, вот и не могут потом прийти за помощью.
        Пока мы поднимались, становилось всё темнее, выходы на этажи, мимо которых мы проходили, зияли тёмными пастями. В доме царила удивительная тишина.
        - Как же вы это делаете? - спросил я, удивлённо улыбаясь, стараясь не обращать внимания на то, что вокруг сжимается неуютная чернота.
        - Работа кропотливая, - точно похвалился старик.
        Мы поднялись на верхний этаж, и здесь нас ожидала приоткрытая дверь. Полоска света прочерчивала полумрак лестничной площадки.
        - Проходите, - кивнул на эту дверь старик. - Работа требует сосредоточения.
        За дверью мне открылась маленькая прихожая, часть которой занимал огромных размеров шкаф. Протиснувшись мимо него, я замер посреди коридора. Справа, слева и впереди были закрытые двери. Старик проскользнул мимо меня и пошёл вперёд, говоря на ходу:
        - Мало кто владеет таким искусством. Но сейчас я поставлю чайник и покажу вам, как это происходит. И, быть может, вы отыщете тот самый момент, который требует вмешательства профессионала.
        Он впустил меня в комнату, где в углу стоял столик с электрическим чайником, а почти всё остальное пространство занимали бесчисленные стеллажи с колбами. На видном месте красовался рабочий стол, у которого стояло кресло для посетителей.
        - Присаживайтесь, - указал на него старик и захлопотал около чайника, выуживая чашки и заварник буквально из воздуха.
        Я сел, но не мог отказать себе в удовольствии и принялся рассматривать обстановку. Никак невозможно было понять, что же там содержится в колбах.
        - На сегодняшний вечер у меня лишь один заказ, - старик поставил передо мной чашку. - Не самый интересный, - и он снял с ближайшей полки одну из колб.
        Я увидел в ней сияющие частицы, которые клубились столь беспорядочно и странно, что это завораживало.
        - Понимаете, время требует чёткости, если уж оно укладывается в линейный формат. Но вы, Странник, должны понимать, что линейность - не основное его свойство.
        - Да уж, - я улыбнулся. Старик тут же понял, что мне известно, каким ещё бывает время.
        - Потому мгновения, а то и целые часы вдруг теряют внутреннюю структуру, превращаясь в хаос… - он постучал по колбе. - Вот это и нужно исправить.
        Он вытащил из ящика стола золотистые инструменты, ни на что не похожие, и отщёлкнул застёжку на колбе. Пока я делал глоток чая, он снял стекло и, взяв первый из инструментов, погрузил его в клубящийся сияющий туман.
        - Всмотритесь, - предложил он.
        Увлечённый его голосом, я чуть наклонился вперёд.
        Сколько продлилось это - краткий миг или несколько часов? Я увидел солнечный день, летний и полный света. По тропинке мимо парка шла девушка, чуть улыбаясь и придерживая широкополую шляпу, потому что ветер разгулялся не на шутку.
        Снова и снова она проходила мимо одной и той же калитки, и я осознал, что это мгновение поймано, закольцовано, замкнуто.
        - И что тут нужно исправить? - спросил я, хоть не был уверен, что меня услышат, что мне ответят.
        - Мысли, - послышался голос, обнявший меня со всех сторон. Я потерялся в чужом мгновении.
        - Но ведь она улыбается, - удивился я.
        - Да, но мысли её полны грусти, - тут изображение - или весь мир - помутился.
        Я вновь сидел в кресле, а чай бесконечно остыл.
        - С того мига вся её жизни потекла неверно, но она запомнила, что именно тем летним днём… - старик не договорил. - Завтра отдам ей исправленную минуту. Поговорим о вас?
        - Я никогда не хотел хоть что-то исправить, - отставив чашку, я вновь украдкой взглянул на колбу, где клубилось сияние летнего дня.
        - Никогда-никогда? - старик усмехнулся. - Это интересно. Может, стоит посмотреть мне?
        Я качнул головой.
        - Всё же лучше не надо.
        - Ну пусть так, - он лукаво посмотрел на меня. - Хотя я вижу немало хаоса.
        - Он мне ничуть не мешает. - Внутри меня нарастал зов двери, и я поднялся. - Кажется, мне пора идти.
        - Что ж, ваша дверь будет ждать вас в конце лестницы.
        Старик указал куда-то позади меня. Мне пришлось обогнуть стеллаж, заполненный пустыми и сияющими колбами, чтобы найти там винтовую лестницу, выкованную столь изящно, что она больше походила на причудливую этажерку. Поднявшись по ней, я толкнул люк, ведущий будто бы на крышу, и почти сразу оказался в ином мире.
        Передо мной снова был городок, и я оглянулся, чтобы проверить, исчезла ли дверь… и заметил такую же точно вывеску. Старик стоял рядом с ней и усмехался.
        - Да-да, я бываю во многих мирах, - пояснил он. - Так что тебе не составит труда найти меня, когда подберёшь подходящее мгновение.
        - Но я не собираюсь…
        - Многие утверждают, что им ни к чему моя помощь, - посерьёзнел старик. - Но потом всё равно приходят сюда. Подумай, Странник, что ты мечтал бы переменить.
        - То я изменю и сам, - отозвался я.
        - Спорщик. Как многие из вас, но я буду ждать, - он закрыл дверь, и осталась только странная вывеска.
        Я углубился в улочки и скоро нашёл ещё одну дверь. Мне действительно не хотелось что-то менять, но… Сами собой вспоминались мгновения, которые - я уверен - походили на хаотический танец сияющих частиц. Я представил, как тонко настроенный инструмент вмешивается в их кружение и приводит всё в идеальный порядок.
        Быть может, стало бы легче?..
        И много скучнее!
        И осознав это, я шагнул в следующую реальность. На этот раз вывески поблизости не оказалось. Меня ждал очередной хаос, и я уже любил его.
        238. Остров рождения новых богов
        Дорога опять вела меня побережьем, и я с удовольствием разулся и брёл по песку, не ощущая тревоги, забыв обо всём. Небо и море смешивались на горизонте, всё вокруг казалось картиной, нарисованной в сине-стальных оттенках с редкими вкраплениями желтоватого и розового. Я был всего лишь незначительной деталью, но в том ощущал особенную прелесть, точно так лишился любой ответственности.
        Времени в очередной раз не было, стояло оно, или шло слишком медленно, или двигалось задом наперёд, я не знал, но не чувствовать его поток было совсем не странно. Мир оставался недвижим, только волны набегали на берег и откатывались с размеренной частотой.
        Не менялся свет, оставался всё таким же спокойным, солнце, дарившее его, пряталось в облаках, не собираясь отправляться за горизонт. Моя длинная и почти незаметная тень расчерчивала пляж позади меня чуть наискось.
        Я продолжал идти, не чувствуя усталости, или, если уж точнее, лишившийся почти что любой телесной чувствительности. Сердце билось ровно, не предсказывая и не удивляя, не указывая, куда двигаться.
        Возможно, я застрял в чужом сне, который вот-вот должен закончиться, оставив меня на краткий миг в темноте и пустоте.
        Иногда на пути вырастали скалы, и я обходил их по самой кромке прибоя, а море лизало мне ступни, подбрасывая окатыши и расколотые раковины. Всякий раз за вросшими в берег камнями раскидывался новый пляж, и было так удивительно представлять, что я могу обойти всё море по краю. Неизменяющийся день, пьянящее отсутствие усталости подталкивали к таким фантазиям.
        Что-то изменилось, лишь когда я заметил на песке бутылку. Стекло отливало сталью и голубым, тёмный сургуч запечатывал пробку. Внутри находилось послание.
        Подойдя ближе, я поднял неожиданную находку и всмотрелся, не зная ещё, стоит ли вскрыть это послание. Могло ли оно быть адресовано только мне? В таких мирах, которые частично являлись осколками сновидений, случалось всякое.
        Шаманский нож помог мне справиться с печатью, я перевернул бутылку и легонько шлёпнул по донышку, высвобождая пергамент, перевязанной потускневшей голубой лентой.
        Прежде чем открыть, я представил, что за история тут скрылась. Карта? Письмо? Тайная новость? Крик о помощи?
        Лента не развязалась - рассыпалась в моих пальцах, оставив только воспоминания, но пергамент был плотным, он почти не потрескался, словно над ним время было столь же не властно, как и над этим пляжем.
        Осторожно развернув его, я вгляделся в узловатые буквы. Поначалу они показались мне совершенно незнакомыми, но душа странника умела расшифровывать тайные знаки, и вскоре, буква за буквой, проявились слова, сложились в предложения, и я сумел прочесть.
        Это была сказка.

* * *
        Среди моря боги некогда потеряли островок, забыли о нём, оставили, и там тысячи лет ни случалось совсем ничего, пока к берегу не принесло корабль, сильно пострадавший в шторме. На том корабле горстка переселенцев спешила из одного края моря в другой. Островок им понравился, а вновь пускаться в путь не хотелось, потому они разбили поселение и остались среди скал, за которыми поднимались рощи. Хищников тут не было, но обитало немало птиц, деревья росли сплошь фруктовые, а в долине земля была плодородной и нежной, легко принимающий любые семена.
        Постепенно переселенцы забыли, откуда пришли, и стали считать островок своим. Они жили скромно, но счастливо, у них рождались здоровые и красивые дети, а море исправно дарило пищу. Не скудели фруктовые деревья, богатый урожай собирали в долине, а суровые ветра обходили островок стороной.
        Возможно, так продолжалось бы и впредь, но в очередной раз поспорили боги. Самая младшая богиня, которой всё не находилось подходящего места в пантеоне, сошла с небес, чтобы выяснить, сумеют ли в ней опознать божественную сущность.
        Выбор её пал именно на этот островок, ведь в поселении никаким богам не поклонялись - прежние были забыты, новых на острове не оказалось.
        Богиня пришла с рассветом, в шелках утренней зари. Как и положено богине, она была хороша собой, а могла быть ещё лучше. Она ступила за ограду селения, где сушились сети, и медленно двинулась по спящим улочкам, ожидая, кто же первым найдёт её. Посреди поселения бил источник пресной воды, и богиня склонилась к нему, зачерпнула и выпила, тем самым узнав мысли всех, кто когда-либо вкушал эту воду.
        Люди понравились ей. Им чужда была война, они радовались солнцу, и нрав имели весёлый и лёгкий, но при том не бросали работу, доводя дела до конца. Богиня присела на камни у источника и заснула, потому что нет ничего тяжелее, чем спускаться с небес, воплощаясь в человеческую форму.
        Нашёл её мальчишка, первым пришедший к источнику за водой.
        - Кто ты? - спросил он, щурясь от солнца. - Отчего пришла к нам?
        - Я… - но она не могла назвать себя и потому пожала плечами.
        - Я отведу тебя к матери, - решил мальчишка, оставив своё ведро. - Раз уж ты не помнишь, кто есть, не знаешь, как попала сюда, верно, с тобой случилась беда.
        Богиня не стала спорить, только улыбнулась, потому что прежде её почитали, но ей не сочувствовали, и это было так ново.
        Мать мальчишки, завидев его, всплеснула руками.
        - Что с тобой случилось, красавица? - спросила она. - Рэн, немедленно собирай на стол, она наверняка голодна и устала! Как твоё имя?
        Снова богиня не смогла ответить, но кому было нужно имя, когда они сразу решили, будто незнакомка сильно пострадала. Впервые вкусила богиня обычной пищи.
        - Она пришла со звёзд, - угадал Рэн после завтрака, и богиня уже решила, что её узнали, но он тут же добавил: - Ветра унесли её далеко от дома, и теперь только мы можем стать ей семьёй.
        - Верно, - согласилась с ним мать. - Вот вернётся отец с промысла, соберём собрание на площади, придумаем, где ей жить, какое имя носить, чем лучше заниматься.
        И богиня удивлённо смотрела на них, но не могла противиться.
        Вечером столько людей сразу предложило ей кров, столько людей вызвалось учить ремеслу, что богиня совсем оробела. Переводя взгляд с одного на другого, она только пожимала плечами. Румянец впервые в жизни бросился ей в лицо. И тогда из толпы вышел юноша.
        - Я хотел бы стать твоим мужем, если ты того пожелаешь.
        Богиня видела его помыслы, читала, как открытую книгу, и там не оказалось ни капли зла. Кто в небе бывал с ней настолько искренним? Кто из нёсших хвалу когда-нибудь желал одарить её с такой теплотой?
        Она взглянула на опускающееся за горизонт солнце и согласно кивнула, отказываясь разом от своей божественной сущности. Вся благодать, что была в ней, рассеялась над островом, обещая ему счастье долгие годы.
        Она подала ладонь юноше, и он сжал её пальцы. В ту же ночь в честь них закатили праздник. Богиня никогда не пробовала на вкус человеческого счастья, и теперь никак не могла надышаться им.
        Ночью, свернувшись в руках новообретённого супруга, в прошлом богиня, а ныне уже почти человек, услышала, как он шепчет:
        - Я узнал тебя, я видел тебя в небе, когда ты пасла утренние звёзды. Я видел твои глаза, когда моя лодка уходила от шторма. Я слышал твою поступь среди дождя. Я знаю, кто ты есть.
        Она чуть подняла голову, но не успела ничего сказать ему.
        - Я люблю тебя, и когда ты сошла с небес, я не мог устоять. Но теперь я подниму тебя в небо снова, потому что веры моей на это хватит.
        Засмеявшись, она качнула головой:
        - Но я отказалась от этого.
        - Но ведь я не отказывался…
        И был остров забытый богами, а стал островом рождения новых богов.

* * *
        Я запечатал пергамент в бутылку, и время пошло назад, вновь восстановив сургучную печать на горлышке. Я отдал послание волнам, и тогда над пляжем растёкся закат.
        Где-то в этом море потерялся остров богов.
        Мне же пора было уходить, и история, что этот мир подарил мне, сохранилась в сердце. Когда же открылась дверь, я шагнул в неё, не задумавшись.
        239. Открыть
        Мир разрушался, сама его основа пришла в движение, начала рассыпаться, истлевать и истончаться. Дорога, что привела меня сюда, тоже дрожала, стала зримой, как обычно не бывает, она угрожала исчезнуть вовсе в любой момент.
        Возможно, следовало бежать, торопиться, но я замер над пропастью, глядя, как скалы обрушиваются в водоворот, смалывающий их в пыль. Зрелище очаровало меня, и я отчего-то чувствовал единство с разлетающимися, обращающимися прахом камнями.
        Я едва не решился свернуть с серебристой тропы, чтобы оказаться в той же прожорливой пасти, так же перестать существовать.
        Иллюзия.
        Заманивающая пустота.
        Кому бы ещё охотиться на странников? Только ей.
        Я отступил от края и ускорил шаг. Да, этот мир разрушался, погружался в небытие, но мне не стоило падать туда вместе с ним.
        Дверь уже маячила впереди, когда щупальце пустоты перерубило сияющий мост под моими ногами. Я ускользнул от него, опередив на долю секунды.

* * *
        Следующая реальность была полна темноты, но в ней не оказалось ничего зловещего. Тяжело дыша, я прислонился к влажной стене, пока глаза привыкали к мраку. Город, в котором не горели огни…
        Мелкая морось, так похожая на туман, мешала дышать. Я стоял на узкой улочке, не решив ещё куда идти, как будто слышал, как позади, уже за дверью, снова и снова смыкаются челюсти пустоты. Только ей уже было не достать меня. Пусть иллюзия настойчиво затягивала назад, обещая сладость небытия, но дверь захлопнулась. Я отряхнулся и, выпрямившись, решительно оторвался от стены.
        Город вряд ли ждал гостей. Он казался вопиюще пустым, и шаги гулко отскакивали от каменного ложа улицы, прыгали между стен спящих домов, а потом тонули во мгле. Скоро я почувствовал, что должен кого-то встретить, компас внутри звал меня и запутывал, никак не в силах определить точное направление.
        Моя дверь не стояла на месте, не ждала меня терпеливо. Она двигалась, металась, перемещалась. Совершенно точно… она была живой.
        Мне на глаза попалась пожарная лестница. Она вела на крышу здания, пусть и не самого высокого в округе, но и с него можно было хоть немного оглядеться. Я поднялся по скользким и скрежещущим металлическим ступенькам и остановился на крыше. Тут и там поблёскивали лужи, точно вкрапления стекла или зеркал.
        Я подошёл к краю, откуда открывался вид на город. Компас внутри меня гудел, сердце билось неровно до боли. То, что я искал, тот, кого я искал, находился не слишком далеко, именно в том районе, где возвышались черепичные крыши. Если бы у меня в союзниках был ветер, настигнуть убегающего не составило бы труда, но мир спал во мраке, и никакие ветра его не тревожили.
        В последний момент я вспомнил о своих крыльях. Может, здесь это могло и не сработать, но мне хотелось попробовать. Мало было просто кинуться с крыши, я представил их, дал им почувствовать воздух и только после шагнул…
        Они раскрылись лишь у самой земли, но поймали поток тёплого воздуха и помогли мне подняться над крышами. Эта реальность оказалась не такой уж податливой, управляться с крыльями, с самим собой стало нелёгкой задачей, но всё же в какой-то момент я разобрался и теперь уже мог прислушиваться к компасу в груди.
        Она - дверь? - пряталась от меня в парке, под кронами уставших от лета деревьев. Я спланировал на центральную аллею, и крылья тут же исчезли. Больше я бы их не дозвался. Компас внутри снова сходил с ума, но теперь я знал направление. Мимо спящих скамей, усталых фонарей, что так и не загорелись в ночи, в сумрак деревьев, где только робкие огоньки светлячков посмели мерцать в этот час.
        Я заметил её издалека. Утомившись, она сидела на поваленном дереве, запрокинув голову вверх. Лицо, даже чересчур бледное, волосы тёмные, и губы точно вычерчены пером. Длинные росчерки ресниц.
        - Отчего ты убегала? - спросил я, приближаясь.
        - Странник, - уронила она в темноту. - Я не хочу пускать тебя дальше.
        - Почему?
        - Ты очарован пустотой, скажешь нет?
        Приблизившись, я остановился рядом с ней. На этот вопрос мне было нечего ответить.
        Откинувшись на спину, она улеглась на древесный ствол, хоть это наверняка было очень неудобно. Её тело напряглось, будто позвоночник стал натянутой струной.
        - Ты бежишь от того, что пустило в тебе корни. Здесь можешь остаться, этот мир обречён. В нём нет огня. Нет света. Нет солнца.
        Её слова ударили, вспороли воздух, и я тоже посмотрел в небо, в черноту. Там не было звёзд.
        - Как это можно остановить? - вырвалось у меня.
        - Зачем? Каждому миру приходит пора остаться с пустотой один на один.
        - Ты - не дверь.
        Она села и выпрямилась, усмехнулась. Улыбка её была угрожающей, обнажила множество мелких и острых зубов.
        - Я - та, что пустила корни в тебе. И ты пришёл ко мне, а не к двери. Меня не прогнать за грань иного мира. Я - не существо, с которыми ты умеешь сражаться.
        Я бы должен был отступить на шаг, но вместо того подошёл ближе.
        - Ты снова лжёшь.
        - Отчего бы мне врать тебе? - она рванулась вперёд, вцепилась мне в плечи, лицо её исказилось, рассыпалось, обнажая уродливую пасть. - Я могу пожрать тебя прямо сейчас.
        - Я могу открыть тебя прямо сейчас, - отозвался я в тон, и ладонь моя легла её на неоправданно узкую, человечью грудь. Под пальцами я ощутил дверную ручку.
        На единый миг мы слились. Была ли она пустотой, или дверью, или чем-то ещё, но я прошёл насквозь.

* * *
        Над холмами разливался сине-золотой вечер. Травы шептали, пели птицы, стрекотали сверчки. Я лежал, не в силах двинуться с места, бездумно смотрел в темнеющие небеса, ждал, когда уляжется ветер.
        Проходя сквозь, я что-то утратил и что-то обрёл, но пока не смог понять, что именно осталось, а что ушло. Дорога на время оставила меня, перестал тревожить зов, и внезапно захотелось, чтобы так оставалось ещё долго.
        Навалилась усталость.
        - Кем, думаешь, она была? - надо мной наклонился брат, заслонив и небо, и свет.
        - Не думаю, - я закрыл глаза и улыбнулся. - Зачем?
        - Тебе не всегда будет везти, - сказал он строго и подхватил меня на руки.
        - Когда-нибудь перестанет, - согласился я. - Но всем когда-нибудь перестаёт.
        На это ответа не нашлось даже у него.
        Я ждал, что мы окажемся в моём доме, но нет, миры сменились. Перед нами расстилалось море.
        - Садись, - кивнул он на тёплый песок.
        Мы устроились рядом, и волны почти добегали до наших ступней.
        - Зачем мы здесь? - я ведь чувствовал, было «зачем». Он не ответил, только качнул головой.
        - Ты поймёшь, только позже? - предположил я.
        - Ты понимаешь сейчас, но не признаёшься себе, - всё же пояснил он. - А море… просто даст тебе сил.
        И я улёгся на песок. Наверное, я действительно знал все ответы, только так не хотелось смотреть им в глаза.
        Небо наливалось зарёй.
        240. Вопрос и ответ
        Вопросы и ответы.
        Я стоял перед бесконечной стеной, в которой были сотни тысяч дверей, и каждая из них по-своему была той самой. И ни одна из них не могла быть той самой одновременно. Мой внутренний компас то требовал двигаться, то замолкал, то сбивался.
        Какой он - правильный путь? Существует ли?
        Я переходил от двери к двери, касался ручек, проводил кончиками пальцев по деревянным, стеклянным, металлическим поверхностям, чуял в них биение жизни и… отступал, неуверенный, потерявшийся, забывший дорогу путник.
        Я и сам был лишь одной из дверей на этой стене и не мог никуда двинуться, справа и слева от меня находились такие же точно.
        Есть лишь один настоящий вопрос.
        Единственный настоящий ответ.
        И я знаю и то, и другое.
        Я дверь и ключ.
        Как же порой мало только знания! Мне требовалось заставить себя принять. Ещё вчера, на пустынном пляже, я смотрел в глаза заката, понимая, что должен… И не смог.
        Стена была белой, она восходила вверх, сливалась с небом, врастала в землю, она длилась бесконечно влево и вправо. И наверняка замыкалась в кольцо, как замыкалось в кольцо время в этом пространстве, на этом перекрёстке, где тысячи тысяч странников искали истинную дорогу… и находили. Только мне предстояло созерцать двери бесконечно, потому что я никак не мог решить, которая из них моя по праву.
        Толкнуть первую попавшуюся?..
        Я шагнул чуть влево и повернул блестевшую сталью ручку. Дверь не поддалась мне, внезапно растаяв, растворившись в стене, оставшись лишь рисунком. Попыток наверняка гораздо меньше, чем имеющихся тут дверей. Сколько я успею пройти, пока и сам не стану рисунком?
        Направо от меня была роскошная чёрная дверь, приглашающе приоткрытая. Я был уверен, что встречу за ней черноту, переполненную и переплетённую с пустотой. Чуть дальше синела садовая калитка. Я не хотел в тот сад, будто меня ожидали там змеи.
        Компас снова зашёлся беспорядочной болью. Закрыв глаза, я вслушивался в себя, выискивая, что такое преследует меня в последние недели.
        Стремление к пустоте.
        Когда я вновь огляделся, стена была абсолютно чистой, белоснежной. Ни одной двери, никакого выхода. Только наступающая, замыкающаяся кольцом белая пустота, жаждавшая сжать меня, смолоть, обернуть собой.
        Я провёл ладонью по шершавой поверхности белой штукатурки, взглянул на измазанные мелом пальцы, вскинул голову - стена упиралась в небо, небо казалось потолком. Или таковым и было.
        Мой ответ оказался неправильным.

* * *
        Невозможно убежать от того, что находится внутри тебя.
        Я шёл вдоль стены уже многие часы и изрядно устал. Двери то появлялись, то исчезали снова. Впрочем, я всё равно не собирался попытаться открыть их. Постепенно у меня выветрились все мысли, я оставил все поиски и, быть может, уже несколько раз прошёл по кругу.
        Волнение внутри улеглось, сменившись апатией. Отчего я продолжал двигаться? Потому что такова суть странника? Потому что, потеряв направление, я обречён был бродить по кругу?..
        Я задержал ладонь напротив мерно бьющего сердца, точно мог нащупать, где именно внутри него расположился компас. Будто мог вытащить его, выбросить, разбить. Возможно, он уже не нужен мне? Но тогда я больше не странник?
        В моих пальцах сверкнул шаманский нож. Я мог вспороть себе грудь и вынуть сердце странника. Вот только какое тогда дали бы мне взамен?..
        И кто сейчас смотрел на меня, ожидая решения?

* * *
        Вместо очевидного решения, я вонзил клинок в белую штукатурку. Она посыпалась, обнажая уродливо-красную кирпичную кладку. Я ударил ещё и ещё, расчищая всё большее пространство, нарушая белоснежность, сминая её, заставляя поддаваться напору обнажённого красного. В белой стене всё разрасталась рана, испещрённая желтоватыми прожилками раствора.
        Выпрыгивающие на поверхность белизны двери хлопали и вновь скрывались, замирали рисунком, не в силах пройти сквозь тончайшую плёнку, и тогда я ударял сильнее, будто хотел добраться до них. Но на самом деле мне просто хотелось нанести увечье разрушить оковы белого, непорочного и пустого.
        Снова и снова.
        Запыхавшись, я замер с занесённым клинком. Теперь было видно, что стена простирается не так далеко, я мог обозначить точку отсчёта, измерить длину своего пути. Найти его конец, отметить его начало. И высота стала будто бы меньше. Теперь я мог бы добраться и до того, что казалось небом, но было лишь крышкой от коробки, в которую кто-то заключил меня.
        Или… я сам заключил себя?

* * *
        Клинок ударился о металл, мир переполнился глухим утробным звуком, будто в стену оказался вмурован гонг. Но то была дверь. Настоящая дверь.
        Надавив на ручку, я ещё не знал, куда приду, но изуродованное мной белое пространство совершенно точно останется позади, а это казалось мне куда важнее, чем всё остальное.
        Пальцы саднило от усталости, костяшки были сбиты в кровь, к открытым ранкам пристала меловая пыль. Она покрыла мою одежду, забралась в волосы, в нос, мешала дышать. И я шагнул через порог, стремясь сбежать от всего этого, но унося частицы белого на себе и в себе.
        Что ж, такого следовало ожидать. Нельзя скрыться от того, что сидит на плечах.
        Тёмный дверной проём вывел меня на берег моря, на этот раз северного, холодного, синего. Неподалёку на скале стоял заброшенный маяк, я был совершенно уверен, что он ждёт именно меня.
        Хотелось бы отчистить одежду от меловой пыли, отмыться, вычесать волосы, но я устремился к маяку. Шаманский клинок вновь спрятался в моей ладони, но я пока и не нуждался в его помощи. Что-то внутри - компас ли - снова нашло верный ритм.
        Ступени почти осыпались, пройти наверх было невозможно, но в круглом помещении первого этажа я нашёл карту Таро. Башня.
        Усмехнувшись, я спрятал её в нагрудный карман. Значит, вот как? Я почти рассмеялся, теперь понимая, что совсем не сам загнал себя в оковы пустоты, совсем нет. И в этом мире, где северное море билось о стены маяка в настойчивой жажде сломить его, как время уже погасило фонарь, я оказался не сам собой.
        Компас подсказал, что дверь ждёт меня где-то за скалами, и я поторопился к ней, отбросив всякие сомнения. Я вновь чувствовал дорогу, она опять меня вела.

* * *
        Дверь оказалась щелью в скале, я прошёл в собственный сад, утопающий в сумерках. Пахло лавандой и чем-то терпким. Не оборачиваясь, я ударил локтём, тут же перехватив не ждавшего удара.
        - Хотел получить моё сердце для разнообразия?
        Заходясь кашлем, мой противник вырвался из рук. Смотрел он с насмешкой, хоть ему и потребовалось время восстановить дыхание.
        - Любви-то от тебя не дождёшься, так что… - он развёл руками. - Вырвать сердце странника может только… странник.
        - И зачем оно тебе мёртвое? - покривился я. - Истолчёшь в порошок и съешь?
        - В нём ключ, - и тут он посерьёзнел. - Я буду звать тебя очарованный пустотой.
        - Уже нет.
        - Неужели?
        Мы всматривались в лица друг друга. Наверное, сейчас мы были безумно похожи. Наконец он уступил мне, но, почти растворившись во мгле, он успел сказать:
        - Твои волосы.

* * *
        Остановившись напротив зеркала в полутёмной прихожей, я всё равно увидел среди растрёпанных рыжих - а в таком освещении почти каштановых - прядей одну белоснежную.
        Слишком светлую, почти сияющую.
        Седую.
        241. Чай с бергамотом
        Осенний вечер казался оранжеватым, а у чая в чашке был привкус палой листвы. Я стоял среди потемневшего сада с чашкой в руке, как будто ждал чего, быть может, даже знака. Осень хранила молчание, только выступила из темноты и замерла напротив. Казалось, она всё ещё испытывала неловкость за то, что опоздала на нашу последнюю встречу.
        Наконец она забрала чашку из моих ладоней.
        - Твой путь сегодня должен был начаться вовсе не здесь, - она сделала глоток. - Бергамот, как чудесно.
        - Мой путь сегодня стёрт из прошлого, - пожал я плечами. - Уж лучше чай с бергамотом.
        - Присядем? - Осень прошла к скамейке и устроилась там. Длинная юбка успела нацеплять листвы, хотя деревья вокруг ещё не спешили зазолотиться.
        Я послушно сел рядом, любуясь её чертами. Иногда мне только этого и хотелось.
        - Одна прядь у тебя теперь принадлежит зиме, - она отвела взгляд. - Такое случается.
        - Меня убеждали, что пустоте, - я почти не удивился.
        - Зима оптимистичнее пустоты, не находишь? - она снисходительно усмехнулась. - Ты, конечно, любишь ходить по грани, но всё же предпочтёшь холод, а не белое ничто.
        - Наверное, - сейчас ответить точно я в любом случае не мог.
        Осень долго молчала, и мне казалось, что вокруг нас уже начался листопад, хоть ни один лист не спланировал вниз. Не было и ветра, а казалось, что он дует в лицо, треплет волосы.
        Но вот Осень обернулась ко мне.
        - Что-то ранило тебя куда глубже, чем ты готов признать.
        И исчезла, а чашка осталась стоять на скамейке, пустая.

* * *
        Сон привёл меня на золотой луг, предосенний, всё ещё дышащий летним жаром. Отчего-то в руке у меня был жестяной фонарь, где горела свеча. Солнечный свет подавлял слабое сияние, и, возможно, следовало отодвинуть стекло, дохнуть, заставляя пламя угаснуть, но вместо того я двинулся вперёд, подняв фонарь повыше.
        Очень скоро сновидческая реальность померкла, уступив внезапно выросшему лесу, в котором царили густые сумерки. Здесь свеча разгорелась маленькой звёздочкой, и я шёл, ведомый ей, пусть сам держал фонарь в руке.
        В какой-то миг я поставил его на лесную тропу, потому что так было нужно. Тропа впереди поворачивала. Знакомое место, я был тут и был не раз, только не помнил совсем, пока не попадал снова.
        Оглянувшись на фонарь, где всё так же горела свеча, я всё-таки пошёл вперёд без него. Что-то, что ждало за поворотом, не нуждалось в свете.

* * *
        - И снова ты здесь один, - голос тягучий и медленный. Такой мог бы принадлежать дереву или скале, чему-то почти вечному, древнему. Вот только доносится он из уст девчонки, которой на вид не дать и десяти.
        Ей много, много больше.
        - Разве я должен быть с кем-то? - мимолётно удивляюсь, опускаясь на одно колено. Она подходит ближе, снимает со своей головы венок и укладывает мне на волосы. Внезапно выбирает из плохо завязанного хвоста белую прядь и накручивает себе на палец.
        Глаза у неё тёмные, будто в них упало звёздное небо. Или, быть может, будто оно оттуда взошло на своё место. Тонкие пальцы почти прозрачны, но горячи. Она касается другой рукой моей щеки, словно смахивает невидимые слёзы.
        На душе становится легче.
        - Когда-нибудь ты придёшь с кем-то, - будто бы соглашается она со мной. - Такое случается со многими странниками. Они полагают, что дорога - путь для одного.
        - Но это не так?
        - Не ищи ответ раньше, чем ты будешь готов его принять, - она кладёт ладонь напротив моего сердца, внутри со звоном оборачивается компас. - Здесь… пока нет для него места.
        Отодвинувшись, она придирчиво рассматривает меня, лицо её спокойно, но уже больше не кажется детским.
        - Это не сон, - говорит она внезапно. - Но ты всегда зовёшь сном.
        Я не возражаю, лишь слушаю.
        - Ты забудешь и в этот раз. И в этот раз забудешь меня, - она тихо смеётся, затем целует - в щёку. И вокруг меня остаётся лишь лёгкий белый туман.
        Я поднимаюсь, но кружится голова, мир меркнет стремительно и неотвратимо.

* * *
        От сна ничего не осталось в памяти. Я сажусь на постели и в мутном утреннем свете различаю, что у постели на прикроватной тумбочке стоит жестяной фонарь с прогревшей свечой, а рядом лежит немного увядший венок из луговых трав и цветов. Я вытаскиваю оттуда цикорий, синие цветки почти обмякли.
        Смятые в кулаке, они пахнут едва уловимо, но совершенно точно летом. За окном же колышется сентябрьский туман, и я рад ему тоже, но отчего-то сердце сжимает тоской по канувшим в небытие дням.
        Когда я спускаюсь на кухню, меня встречает Осень. Сегодня она одета в пёстрое и золотое. Чай уже готов.
        - Откуда у тебя летний цикорий? - определяет она безошибочно, пусть на холмах и сейчас немало синих цветков.
        - Из сна, - говорю, но сам отчего-то не верю себе. Осень чуть хмурится.
        - Что-то не так.
        - Что-то, - признаю, но больше мне нечего сказать.
        Осень качает головой в ответ, поднимается, кладёт мне ладони на плечи.
        - Август говорил, не всё в порядке. Но почему?
        - Почему, - повторяю я. - Если знать - почему, поправить легче лёгкого.
        - Ты ничего не поправляешь, - отчего-то говорит она, и пока я задумываюсь, правда ли это, она исчезает. А я снова оказываюсь во сне.

* * *
        Сон и реальность путаются, меняются местами.
        Я сижу в лесу на поваленном дереве. Холодно, и я почти не знаю, зачем остановился именно здесь. Будто бы слишком поздно и слишком рано одновременно. Отчего же так?
        - Странник, - мягкость голоса обволакивает. Девочка в коротком белом платье идёт по стволу ко мне. Её глаза полны звёзд.
        - Что ты такое? - спрашиваю, пугаясь своего вопроса. Свежее… Забытое чувство страха пронзает от груди к животу.
        - Ты опять не готов принять ответ, - она смеётся. - Уходи, странник, этот сон не для тебя. Ты замёрзнешь.
        Падает снег. Лес ноябрьский и пустой, на нагие кроны нанизано небо. Я смотрю девочке в глаза.
        Ей так много лет.
        Её тут нет.
        И меня нет здесь тоже.
        Сон меркнет в плавно танцующем снегопаде.
        За моим окном разгорается заря сентября.

* * *
        - Иногда путь - это остановка между двумя ударами сердца, - замечает Осень. Мы сидим на скамейке в саду, вокруг нас почти оранжевый сумрак сентябрьского вечера. Кроны молчат, ветра нет. В руках Осени - чашка с чаем.
        До меня доносится слабый аромат бергамота.
        - Путь - и вдруг остановка? - повторяя, стремлюсь понять, но всё равно не могу, точно нахожусь во сне.
        - Путь - остановка, реальность - сон. Сон - реальность, - Осень поднимается и ставит чашку на скамейку. - Ты хочешь перестать бежать.
        - Может быть, - отвечаю, потому что ответ нужен, но я его не знаю.
        - Когда-то ты вспомнишь, - она исчезает, опять оставляя меня в одиночестве.
        Или это я оставляю её в одиночестве?
        Когда я вхожу в дом и прохожу мимо висящего в прихожей зеркала, то замечаю, что в волосах моих больше не выделяется белая прядь. Я замираю напротив тёмного стекла, но отражение хранит молчание, и я понятия не имею, что случилось и когда.
        А главное, каким я должен быть - с белой прядью или же…
        Без неё.
        Становится совсем темно. Сентябрьская ночь пеленает город, а я подношу к губам пустую чашку, что всё ещё пахнет бергамотом. И пусть я не выпиваю ни глотка, но касаюсь губами ровно там, где фарфора касалась Осень.
        Наш невинный поцелуй исчезает во мраке.
        242. Бесконечное море
        Солнечный свет золотил поверхность чистого листа. Я отставил в сторону чашку с чаем, сказка внутри меня крепла, слова уже собрались на кончиках пальцев, но чего-то, будто бы только одного момента, не хватало. В чашке отражалось окно, паутина ветвей, и я засмотрелся на это, потому что мне всегда нравилась игра отражений. В какой миг я оказался словно бы внутри?
        Вывести из нового мира могла только история, и я наконец-то почувствовал, как она выплёскивается на бумагу. Вот только где был я сам? Растворился в солнечном свете.

* * *
        Город вырос на побережье, сильный и прекрасный. В нём жили люди весёлого нрава, свободные и улыбчивые. В большом порту всегда было множество кораблей, и жизнь здесь была лёгкой и славной.
        У Ной была коляска и пара славных лошадок, она день-деньской болталась в порту, предлагая вновь прибывшим домчать куда угодно. Такая жизнь нравилась Ной, она не желала ничего иного.
        Как-то раз Ной наблюдала, как в порт входит парусник. Сразу видно было, что прибыл он издалека - таких красивых и грациозных кораблей она давно не видела. Паруса его казались серебристыми, и на них красовалось изображение раковины. «Морская легенда» - так он назывался, и Ной, очарованная, даже не сразу заметила, что он пришвартовался, и теперь по сходням спускались пассажиры.
        Оторвавшись от созерцания, Ной быстро подкатила поближе, надеясь прокатить хоть кого-нибудь, как вдруг на палубе показался капитан. Никогда ещё Ной не очаровывалась с первого взгляда. Благородный облик, красота и стать… Она только закусила губу, чтобы не вздохнуть от разочарования. Разве такой юноша посмотрит в сторону извозчицы?
        Но стоило Ной щёлкнуть хлыстом, как капитан перегнулся через борт и окликнул её:
        - Эй, мне как раз нужен возница.
        Ной улыбнулась своей удаче, и вскоре капитан устроился позади неё. Лошадки бодро понеслись по городским улочкам.
        За день они исколесили добрую половину города - у капитана оказалось немало знакомых, он должен был успеть утрясти немало дел. Наконец Ной привезла его к кораблю, солнце уже село, даже полоска заката померкла, заливаясь ночной синевой.
        - Завтра мы уходим в море, - сказал капитан, вручая Ной увесистый кошелёк. - Не хочешь ли ты отправиться со мной?
        Ной изумлённо уставилась на него. Сердце билось неровно, и она уже точно знала, что влюбилась, как это бывает лишь в сказках - бесповоротно и навсегда.
        - Но… - не смогла она придумать причины отказа.
        - Решай же, - поторопил капитан, и Ной согласилась.
        Уже утром она продала коляску, а затем поднялась на борт «Морской легенды», отныне - как часть экипажа.
        Поначалу море было благосклонно к кораблю, но уже на третий день разыгрался чудовищный шторм, будто возникший из ниоткуда. Ной не знала такой непогоды, да и её капитан удивлялся ей. «Морская легенда» была крепким судном, пусть и потрепало ветром паруса, но спустя сутки корабль оставался на плаву, а шторм выдохся. И только одно настораживало - ни штурман, ни капитан не могли определить, куда теперь забросило их, что за океан разливался за бортом.
        После шторма пришёл штиль, паруса висели, не в силах поймать ветра, и Ной стояла на палубе рядом с капитаном, тщетно вглядываясь в сияющую в солнечном свете морскую даль.
        Едва солнце начало клониться к закату, из морской пучины вынырнула русалка. Склонив голову к плечу, взглянула она на капитана и расхохоталась:
        - Ты пришёл в мои воды, что тебе тут надо? Думаешь, сможешь похитить мои сокровища?
        - Мне они не нужны, - удивился капитан. - Я жду попутного ветра и не собираюсь беспокоить тебя.
        - Все ветра здесь подвластны лишь мне, - хохотала русалка. - Я не отпущу корабль без жертвы. Отдай мне девушку, что стоит рядом с тобой.
        Ной испуганно взглянула на капитана, которого уже успела полюбить всем сердцем, но он только перехватил её ладонь.
        - Не дождёшься, - выкрикнул он русалке в лицо.
        - Вот как, - та хлопнула в ладоши. - Тогда быть тебе проклятым.
        В один миг всё изменилось. Ной рухнула в воду, исчез корабль, а вместо прекрасного капитана вспенил морские волны огромный и жуткий змей.
        Но любовь Ной оказалась сильна, и она обняла возлюбленного, пусть даже тот почти лишился разума. Русалка - морская колдунья скрылась в темноте и глубине, и остались Ной и её змей вдвоём.

* * *
        Удивительное то было море. Вода прозрачная, дно просматривалось, где песок перемежался с коралловыми рифами. Стаи рыб, разноцветные водоросли и разноцветные медузы сновали туда-сюда. Ной удивлялась, как раньше не заметила всю эту красоту. Змей нёс её по волнам, и в какой-то миг она даже решила, что и такому рада, пусть счастье её было странным.
        Едва Ной стала привыкать к тому, что они обрели, как вдали показался корабль. И сердце Ной забилось быстрее в надежде на чудо. Если есть на корабле славные воины, вдруг они смогут сокрушить ведьму и освободить от проклятья капитана-змея?
        Поначалу команда корабля встретила их враждебно, но Ной умела говорить красиво и стройно, так что вскоре её подняли на борт. Пока она рассказывала историю, солнце скрылось за туманной дымкой. Не прошло и получаса, как корабль окружила туманная завеса, сквозь которую не проникали солнечные лучи.
        - Наверняка это ведьма, - Ной подбежала к борту. Змей смотрел на неё печальным взором - ведьма качалась на волнах рядом с ним.
        - Я жду от вас жертвы, - сказала ведьма. - Едва получу - отпущу и корабль, и всех, кто есть на нём.
        Взвился рядом с ней морской змей, и Ной поняла, что его поразило безумие.
        - Сними с него проклятье! - взмолилась она.
        Ведьма засмеялась, и хохот её казался громом.
        - А ты его действительно любишь. Почему же не пойдёшь за него ко мне, деточка?
        Ной вскинула голову. Сердце её разливалось от боли. Никто на этом корабле не мог ей помочь, но она сумела бы помочь им всем.
        - Отпусти их, - прошептала она, зная, что ведьма услышит. - Я стану жертвой.
        И кинулась в море, никто не сумел удержать её.

* * *
        Ной не видела, как из-под воды встала «Морская легенда», ничуть не повреждённая, как замер на палубе опечаленный капитан, как второй корабль освободился от чар. Ной тонула, не стремясь выплыть, и солнце казалось ей далёкой звёздочкой, пока она погружалась на дно.
        Сознание меркло, Ной успела лишь утешить себя тем, что отдала жизнь за жизни других. Скоро на неё обрушилась темнота.

* * *
        Очнулась Ной в тёплых руках, встрепенулась и поняла, что всё ещё под водой. Она лежала в причудливой раковине, а рядом раскинулась на странных подушках морская ведьма.
        - Долго же пришлось тебя ждать, - посетовала она.
        - Зачем я тебе? Почему не мертва? - вскинулась Ной и тут же поняла, что получила хвост.
        - Есть у тебя два достоинства - разбитое сердце и красивый голос, - морская ведьма засмеялась. - А я стара, скоро стану пеной. Так что быть тебе теперь морской ведьмой.
        Не успела Ной ничего ответить, как морская ведьма рассыпалась веером пузырьков.

* * *
        Много лет прошло, и Ной привыкла к новой роли. Она насылала шторма и топила корабли, пока в груди её жгла и отравляла любовь, которую она не сумела высказать. Однажды в воды, которые теперь принадлежали ей безраздельно, вошла «Морская легенда». Узнав судно, Ной поднялась над ним на чудовищной волне и вдруг увидела, что капитан, пусть уже давно не юноша, всё тот же.
        Но взгляд его скользнул по ней совсем без интереса. Он не помнил её.
        Ной закричала, обрушивая на корабль сильнейший шторм. Вместе со стихией танцевала она, обращая в щепки мачты, пока вдруг не столкнулась с капитаном лицом к лицу. И тогда всё вокруг замерло, а он вонзил ей клинок под рёбра.
        - Умри же ведьма, что забрала мою любовь!
        - Я… твоя, - погибая, прошептала Ной.

* * *
        Последняя строчка заставила меня вздохнуть. На лист, всё ещё освещённый солнцем, упала капля. Я оглянулся - через плечо читала сказку Королева чаш.
        - Как страшно, - сказала она.
        - Увы, но…
        - Да. Понимаю. История, - она отпрянула. - Но страшная история.
        - Любовь бывает страшна.
        - Любовь ли это? - и она исчезла, оставив лишь влажные следы босых ступней на полу.
        В дописанной сказке шумело бесконечно печальное, но красивое море.
        243. Рассветное солнце
        Яркий цветок рассвета распускался в небе, а я стоял под кронами деревьев, рассматривая, как чёрное кружево листвы оттеняет плавно смешивающиеся оттенки. Перекликались птицы, шелестел ветер, и всё дальше становился вчерашний вечер, полный дождя и грохота грома. Влажная тропа вела меня дальше, к выходу из леса в долину, в которой, как я знал, раскинулся город.
        Я видел его тысячи лет назад, когда башни гордо возносились к небу, здания сверкали и всюду кипела жизнь. Я прошёл его насквозь, замирая то от восторга, то почти от страха, я видел каждую его дверь, я поднимался на крыши.
        Пути странников обегают миры, пронизывают их, вмешиваясь во временной поток, как им вздумается. Теперь я знал, что найду некогда прекрасный город в руинах. Потому-то и медлил, скрываясь в чаще разросшегося леса, который прежде был куда меньше.
        Только противостоять тропе становилось всё труднее.

* * *
        Рассвет разлиновал небо золотым и алым, расцветил облака, словно прикрепил аппликации, чёрные росчерки летящих птиц на миг привлекли моё внимание.
        Я снова остановился, тропа здесь некогда становилась дорогой, но теперь плиты, из которых она была сложена, засыпало песком, они выглядывали лишь временами, словно всплывали из-под земли на поверхность и снова погружались. Словно были спинами китов.
        Мне нужно было спуститься с холма, чтобы войти на улицы, теперь потерявшие стройность, чтобы коснуться стен зданий, над которыми уже долгие годы пели скорбные ветра. Там, внизу, никого не осталось, и город, разрушенный, но всё равно прекрасный, ждал меня с надеждой, будто я мог что-то изменить.
        Только я не мог.

* * *
        Свет становился всё ярче, улёгся ветер, от ещё влажной земли поднималось тепло. Я ускорил шаг, решившись на странное свидание. Воспоминания восставали внутри меня, и я видел башни всё такими же гордыми, столь же прекрасными. Я чувствовал в них ту же жизнь.
        Они же лишились окон, пошатнулись, готовые обрушиться полностью.
        Время никого не щадит.
        На улицах мне пришлось пробираться между рухнувшими строениями, проросшими деревцами и кустарником. Я двигался звериными тропами, потому что старых дорог уже не существовало, я касался стен, где разросся лишайник и мох.
        Всё изменилось, и память вскоре померкла, уступив времени.
        Но город ждал меня, звал меня, просил прийти в самое своё сердце.

* * *
        Когда-то на этих улицах я видел людей, в чьих глазах было столько света, что я обращался в тень рядом с ними. Теперь только ветер бежал передо мной, только солнце отражалось в осколках стекла.
        Отчего они ушли, как и когда разрушение коснулось стен, вздыбило дороги, выбило окна?
        Я не находил следов насилия, разрушение было столь естественным и плавным, каким бывает всякое старение. Отчего-то мне казалось, что именно с этим городом ничего подобного не случится, но время, конечно, посмеялось надо мной.
        Время всегда будет смеяться.
        Я свернул, смутно угадав направление. Раньше тут был широчайший проспект, теперь же рос барбарис. Проходя сквозь кустарник, я точно знал, что вскоре столкнусь с тем, что так ожидало именно меня.

* * *
        На постаменте, с которого давно упала статуя, стояли песочные часы. Песчинки из верхней колбы почти пересыпались как раз в тот миг, когда я подошёл.
        Не задумываясь, я поднял их и перевернул, возвращая обратно на постамент. На миг в колбах сверкнуло солнце. Песок был светлым, крупным, как бывает речной. Он сыпался быстро, но в то же время чувствовалось, что теперь верхняя колба опустеет нескоро.
        Когда же я оторвал взгляд от часов, то обнаружил, что реальность трепещет, точно кто-то стирает её влажной тряпкой, как меловой рисунок с грифельной доски. Кто-то, кому по силам уничтожить и создать целый мир.
        Я не успел оглянуться, когда город вновь стал таким, каким я его помнил.
        Песочные часы исчезли.
        Мир снова сделал оборот, и я, кажется, потерял сознание.

* * *
        - Иногда нельзя действовать лично… - пришёл я в себя от знакомого голоса.
        - Ты должен был хотя бы предупредить, - возразил ему другой. И тоже знакомый.
        Я сел, понимая, что вокруг меня замерший, но всё же невероятно прекрасный город. Такой, каким я его помнил.
        Отец стоял передо мной, словно старался заслонить от того, в чьих руках были песочные часы.
        - Прекратите, - обратился я к ним. - Что такого случилось?
        - Ты отдал своё время городу, - проворчал отец.
        - Тогда почему ещё жив? - когда я встал, мир опять шатнулся, но я удержался на ногах без чужой помощи.
        - Потому что твоя смерть не входила в мои планы, - песочные часы так нестерпимо сияли в его руках.
        - И на том спасибо, - я заслонил глаза рукой, но всё равно пришлось зажмуриться. В тот миг, когда я отнял ладонь от лица, оказалось, что вокруг меня холмы и вечер, солнце село, оставив лишь воспоминания о себе на западе.
        Тропа настойчиво уводила меня к дому.
        - Ну и чёрт с вами, - вздохнул я, не вдаваясь в чужие пути. Главное, компас в груди работает исправно, дорога ведёт сквозь миры, а город…
        А город наверняка живёт, устремив башни в рассвет.
        Я не желал ничего иного.

* * *
        Песочные часы приснились мне, и я видел, что каждая песчинка - лишь моё воспоминание. Находясь одновременно внутри колбы и снаружи её, я мог протянуть ладонь, коснуться и рассмотреть, а мог наблюдать со стороны медленное движение песка.
        Завораживающее движение песка.
        Отчего тот город показался мне столь важным, что я решил поделиться с ним собственным временем? Отчего я решил перевернуть песочные часы, ведь мне было известно, что это значит?
        Известно, но не пришло в голову.
        Что такое этот город?
        Я поймал вопрос за хвост, и сон тут же рассыпался. Мне нужен был ответ, но он, как и всегда, скрывался во мне самом, как прячутся крупные рыбы на глубине. Выуживать его было делом нелёгким.
        Вздохнув, я потёр занывшую грудь и подошёл к окну. Занимался очередной рассвет, небесная пастель отражалась в окнах домов. Но я смотрел сквозь них, опять видел иной город.
        Что в нём такое?
        Что такое в нём я?

* * *
        Падающий песок шелестел, в нём чудился ритм, и я вспомнил, что слышал такой же, когда проходил в полумраке мимо чудовищной прялки, где выпрядалось само время. Единый ритм, что я научился тогда различать.
        Я набрал полные ладони песка… И снова проснулся.
        Солнце показалось из-за горизонта, сияло в окнах, а я сидел на балконе, и узорчатые перила расчерчивали утреннюю картину причудливо и дико.
        Может, всё много проще…
        Может, тот город…
        Я сам?
        Я.

* * *
        Кто-то перевернул мои песочные часы снова, и песчинки побежали вниз, песчинки воспоминаний, клочки памяти. Я в них ожил и погиб снова.
        В стекле стоявших на бетонном постаменте песочных часов отражалось яркое, дикое рассветное солнце.
        244. Чёрная осень и чужое сердце
        Это была не та осень. Она скалилась, и клыки казались чрезмерно острыми, слишком опасными, слишком… Я замер напротив неё, не в силах сдвинуться, точно меня парализовало. Она была чёрной, сотканной из темноты, и только лапы отливали алым. В её пасти умирало закатное солнце. Хищный зверь, подобного которому я никогда ещё не встречал.
        Мир вокруг стремительно терял краски, растворяясь в пелене тумана - влажной, зыбкой и лишённой привлекательности. Это было подступающее небытие, и я столкнулся с ним слишком близко.
        Дверь позади меня уже захлопнулась, и идти мне было некуда, оставалось только сражаться с тварью, вставшей на моём пути.
        - Отдай его! - потребовала эта осень.
        - Ни за что! - возразил я, подавив желание узнать, о чём она. Что бы она там ни потребовала, я никогда бы не позволил ей коснуться чего-либо, связанного со мной.
        - Отдай, - снова зарычала она. В пасти мелькнуло закатившееся солнце. Стало ещё темнее.
        - Ты ничего не получишь, - я бы отступил, но внезапная ярость заставила сделать шаг вперёд.
        Щерившийся на меня зверь, скалящаяся на меня осень отпрянула, заходя с правого бока.
        - Тогда я заберу силой.
        - Попробуй!
        Да, мой шаманский клинок был короток, но я чувствовал силы станцевать с ней, с этой осенью, станцевать и выиграть.
        В миг, когда она прыгнула на меня, я чётко увидел, что успею вонзить нож ей в горло.

* * *
        Как всё смешалось, отчего слилось в единый серо-чёрный ком?
        Куда подевался чёрный зверь, жаждавший вырвать нечто у меня и из меня?
        Я стоял посреди серой пустоши, и на востоке разливался бедный, мягко-жёлтый свет зари.
        Здесь не росло трав, не было деревьев, не нашлось даже камней. Земля - перемолотый временем прах, пепел, серый песок. Можно было выбрать любое направление, но я двинулся к ещё не показавшемуся солнцу. Мне хотелось всмотреться в него, точно оно и должно было оказаться дверью прочь.
        Вдруг осень проглотила меня. Не внутри ли я её тёмно-сумрачного тела?
        Всё это сон, наверняка сон, и я не сумею найти никакой логики.

* * *
        Солнце выкатилось, словно измазанное кровью, рывком и сразу, не задержавшись за горизонтом ни единой лишней секунды. Я смотрел в него, ещё неяркое, и не понимал, где нахожусь, зачем, какая дорога уводит меня и куда.
        Что-то внутри настойчиво кричало, подталкивало, уговаривало двигаться. Я словно ощущал, как за спиной пространство начинает сминаться. Но такое уже было, и бессмысленное повторение прошлого пути казалось мне неправильным. Я не верил до конца, что снова увижу, как рвётся будто бумажное небо, как идёт складками пустошь.
        Солнце проливало алый свет, я медленно брёл, увязая в пепле, и всё ещё искал ответ. В памяти отчего-то была только пасть. В какой миг я утратил возможность перелистать собственные воспоминания?
        Что происходит?
        Я прижал руку к груди и почувствовал под пальцами туго бьющееся, странное и чужое сердце.

* * *
        - Отдай его мне! - пророкотал мир вокруг, и вскоре вместо солнца на меня вытаращилась чёрная осень. Чуждая осень, пришедшая из миров, по которым не путешествовали странники, из-за грани, которую не пересекала жизнь.
        - Уходи, - сказал я тихо. - Тут тебе не место.
        - Это тебе тут не место, - захохотала она. - Но дверь отсюда только внутри меня. И ты не сможешь уйти, пока не отдашь.
        Пока не отдам сердце - чужое, тёплое, бьющееся так быстро от ужаса.
        Откуда оно у меня?..
        Я не сделал и шагу назад. Компас мой наконец нащупал путь, что бы там ни говорила эта осень, дорога бежала куда дальше, и дверь ждала меня, верная мне.
        Зверь-осень. Вновь кружила она рядом со мной, заходила то слева, то справа, щерилась, скалилась, ворчала. Но на этот раз никак не кидалась, а пальцы мои не спешил отяготить клинок.
        - Нападай же, - предложил я.
        Она только оскалилась сильнее.
        Уже напала? И я не чувствую ничего, потому что не я и цель.
        Снова я спрятал под ладонью трепещущее сердце, будто бы моё, но на деле второе, попавшее в мою грудь случайно. Я должен был вынести его отсюда, потому ускорил шаг. Алое солнце выскользнуло из раззявленной пасти, и в его кровавых лучах я различил очертания двери. Совсем немного, совсем недалеко.

* * *
        Я выступил из темноты. В саду было ещё солнечно и пока тепло. Под деревьями на забывшей летнюю жару зазеленевшей от осенней прохлады траве лежал кто-то, мне незнакомый. Я приблизился, опустился на колени, легонько тронул за плечо.
        В то самое мгновение, когда я коснулся чужого тела, оба сердца тоскливо заныли, и вот во мне осталось лишь одно, а незнакомец пришёл в себя, осторожно садясь.
        - Странник, - усмехнулся он, вытирая кровь с губ.
        - Кто ты? - спросил я, перехватывая чужую ладонь - слишком холодную.
        - Твой должник, - отозвался тот. - Ты отвёл мою смерть, избавил меня от осени.
        - Не уверен, что от неё так просто избавиться.
        - По крайней мере, я снова или ещё жив, - он поморщился. - Но мне пора уходить.
        - Она же опять найдёт тебя, - понял я.
        - Обязательно. И кто-то ещё захочет помочь…
        - Как совсем тебя оградить? - я помог ему встать. Позади нас уже открылся портал.
        - Никак, моя судьба - погибать, - и он шагнул в черноту.
        Наверняка и это было сном.

* * *
        Выбравшись из мучительного бреда, из сонных реальностей, наслоившихся одна на другую, я коснулся груди - там саднило. Под моими пальцами билось сердце. Моё ли?
        Поднявшись с постели, я прошёл к окну и долго смотрел, как рассветное солнце расцвечивает город. Мне хотелось верить, что чёрная осень больше не встретится никому, совсем никому. Что никто не увидит её оскал, никто не узнает, как она умеет заглатывать солнце.
        Я вышел на балкон, и ветер взъерошил мне волосы. Рядом оказалась - обняла за плечи - моя Осень.
        - Думаешь, тебе по силам справиться с этим? - спросила она.
        - С чем? - я нахмурился.
        - С этим, - она качнула головой. - С такой осенью.
        - Я буду стараться, - что ещё мне было сказать.
        Она тут же исчезла, а небо нахмурилось, угрожая дождём.

* * *
        Я хотел бы сказать, что забыл и как солнце перекатывалось в пасти, и как чужое сердце билось в моей груди, но сны изменились, сны вели и звали. И я не захотел противостоять им.
        Я видел темноту и свечи, горящие будто бы среди пустоты. Тот незнакомец, что стал мне почти родным, ведь мы носили одно сердце, потерялся среди мрака. Я собирался найти его, для того и спустившись в этот сон, в самое сердце сна.
        Меня не пугала чужая и чёрная осень.
        Я вышел на поиски.
        Я собирался найти.
        245. Танец
        Закатное солнце чуть тронуло небо, я стоял на парковой аллее, и лучи расчертили её, сделав тени почти объёмными, словно в них можно было провалиться или раствориться. Этот город был пуст, в нём не нашлось совсем никого, но, тем не менее, он был жив, он дышал и рос.
        Мне понравилось здесь, но пришла пора уходить. Вот только пока что я медлил, хотя дверь ждала позади, уже раскрытая так широко, будто бы иная реальность собиралась не принять меня, а войти сюда.
        Когда кто-то тронул за плечо, я удивлённо вздрогнул.
        - Тс-с-с! - шепнул на ухо знакомый голос. - Не смотри назад.
        По спине сбежали мурашки. Внутри зародилась уверенность, что сейчас я почувствую, как клинок вонзается в незащищённый бок, но тут же всё схлынуло. Меня прошило узнаванием.
        - Ты - певший ночь, - сказал я.
        - Да, - он всё не показывался мне, его ладонь легла на основание моей шеи, мешая обернуться.
        - Почему не хочешь показаться? - не выдержал я.
        - Ты слишком хорошо меня помнишь…
        То ли от тоски в его голосе, то ли от любопытства, но я резко развернулся и поймал его запястья. Его вид потряс меня: некогда тёмная кожа побледнела, словно выцвела, тёмные волосы не сбегали больше водопадом к поясу, сбившись колтунами.
        - Что произошло? - спросил я.
        Он усмехнулся и на краткий миг почти стал прежним, но тут померкло заходящее солнце, и я опять увидел проступающую усталость.
        - Я отдал слишком много, - сказал он, - и теперь не могу уйти отсюда, я привязан к этому месту.
        - И как этому помочь? - я всматривался в его глаза, точно там можно было найти ответ.
        - Слышал когда-нибудь, что помочь можно далеко не всем?
        - Ты не хочешь помощи, - перевёл я его слова. - Но почему?
        - Мой путь должен завершиться здесь, - пояснил он. - Я только пришёл посмотреть на тебя последний раз.
        Он легко высвободил руки и дотронулся кончиками пальцев моей щеки. Холодное касание заставило меня резко выдохнуть.
        - Я не верю, что ты смирился, - вырвалось у меня.
        - О… Разве во мне есть смирение?..
        Только затаённая боль. Но тогда разве я не должен помочь?
        Даже отголосок заката угас, мы канули во тьму, погрузились на дно, но я не мог так просто уйти, оставить, не разобраться. Внутри меня что-то протестовало, я не желал такого решения.
        Он усмехнулся, читая меня как книгу.
        - Я потерял голос, странник. Стал бы ты жить без компаса в груди? - и толкнул меня так сильно, что я не удержал равновесия и упал в открытую, жаждущую меня поглотить дверь.
        Если он приходил не за помощью, тогда зачем, почему?..

* * *
        Новая реальность со всеми её яркими красками и чудесами нисколько меня не тронула. Я шёл, двигаясь по инерции, погружённый в размышления. В чём состояло моё странствие? Мог ли я так просто отказаться помогать кому бы то ни было?
        Если мы были с ним танцем, как мне теперь суметь оставить его одного в наползающей темноте? Как мне принять, что он лишился собственной сути?
        Можно ли лишиться сути? Утратить себя?
        Я замер, потрясённый этими вопросами.
        Стал бы я жить без компаса в груди, без дороги под ногами?
        Что бы я тогда чувствовал?
        У меня не было никаких ответов, а вопросы отзывались недоумением и болью, я не видел чего-то очень важного, потерял это. Сообразить, что же это такое было, оказалось непросто.

* * *
        Брат встретил историю почти без интереса, но смотрел на меня внимательно, будто бы ждал, когда я сам неведомым образом догадаюсь, какую мораль вложила вселенная, подбросив мне неразрешимых задачек.
        - Ничего не скажешь? - не выдержал я.
        - Суть, конечно, можно утратить, - хмыкнул он. - Можно найти и новую. Что касается тебя… - он качнул головой. - У тебя трудно отобрать твоё. Или ты всё же хочешь, чтобы я отыскал Певца и вернул ему потерянное?
        - А ты можешь?
        - Могу ли я? - он засмеялся.
        Я отвернулся и некоторое время смотрел на то, как скатывается к горизонту солнце. Мы сидели на вершине холма, в сердце сентября.
        - Когда ты так просишь за других, тебе сложно отказать, - заговорил брат позже. - Но ты иногда не понимаешь, за кого ручаешься… И в этот раз я не хочу соглашаться.
        - Отчего не всем можно помочь?
        - Потому что они не желают помощи.
        - На это тоже должны быть причины, разве нет?
        Брат ничего не ответил. Я поднялся и пошёл прочь, тропа стелилась под ноги, а вскоре перенесла меня в следующий мир, ещё один, в котором не было никаких ответов.

* * *
        Я мучился вопросами и когда оказался дома. Мне не сиделось в гостиной, не хотелось и чая. В кабинете я долго стоял у окна, рассматривая лежавший внизу сад.
        Причины.
        Но как отыскать их, ведь я ничего не знаю о нём?
        Отвернувшись, я подошёл к рабочему столу. Впору было отказаться от поисков, но вместо того я разложил Таро. Я читал расклад и запутывался всё сильнее, пока наконец-то карта Повешенного не легла сверху.
        Вглядываясь в неё, я наконец-то успокоился. Только в глубине души всё ещё звенел вопрос, смог бы я сам пойти таким путём.
        Поздно ночью я смирился. Пусть я не знаю его причин, но всё равно отчаянно желаю помочь. Пусть это желание и ведёт меня дальше. С такими мыслями я и отправился спать.

* * *
        Сон вернул меня в тот же город, а может, в его отражение. Снова я стоял на залитой закатным солнцем дорожке, бегущей через парк, опять всматривался в золотые пятна, в тёмные тени, лежащие на плитках.
        - Ты настырный, странник, - раздался голос позади меня. - Какой ответ ты ищешь?
        - Причину, - я не поворачивался, точно в этом таилось что-то важное.
        - Если её нет?
        - Должна быть, обязательно, - возразил я.
        - Что ж… - ладони легли мне на плечи. - Станцуй, и я отвечу.
        И тогда я развернулся, чтобы снова влиться в предложенный танец, чтобы опять скользить, кружиться, жить.

* * *
        - Ты чертовски хорош в танце, - сказал он много позже. Солнце исчезло, мы замерли друг напротив друга в темноте. - Я отвечу, в чём причина. Я ищу себя.
        - Но разве прежде ты не был собой? - удивился я.
        - Не был, не так, - он засмеялся. - Когда найду… - он приблизился, я ощутил его дыхание, - мы станцуем ещё.
        - Идёт, - и тут сон растворился, распался, рассыпался, оставив меня одного в темноте. Теперь внутри не шептались вопросы.
        Я открыл глаза в предрассветном сумраке и долго лежал, глядя в потолок. Мой компас не двигался и не звенел, было легко представить, что его нет. Смог ли я жить дальше, если его нет?
        Приложив ладонь к груди, я вдруг улыбнулся. Кажется, что-то становилось понятным, но никак не хотелось обращаться в слова.

* * *
        - …Ты ищешь смысл, может, ты искатель?
        - А ты привёл меня сюда, так, может, ты - Зовущий?
        - Может, мы танец?
        - Танец.

* * *
        Так разве он утратил суть?..
        Ответ свернулся на моих губах лёгким сливочным привкусом. Мягким солнечным поцелуем, едва заметной улыбкой.
        Он знал.
        246. Чужие ловушки
        Неяркий солнечный свет ложится лоскутами, лучи сияют в росистой траве, в недвижимом воздухе царит аромат роз. Я не поворачиваю к ним головы, зная, что увижу тяжёлые, крупные и тугие бутоны, полные влаги, словно готовые разрыдаться.
        Розы цвета свежей крови.
        Утро тёплое, и всё же оставаться здесь, во влажной траве, холодно и, наверное, глупо. Но я не хочу подниматься. Так же, как не пожелал этого делать на закате. И пусть тело протестующе ноет от долгого лежания на жёсткой земле, я больше всего на свете в этот тихий утренний час, когда даже птицы ещё не до конца проснулись, мечтаю никуда не двигаться.
        Ночная прохлада излечила саднящее сердце, и теперь пришёл покой, обманчивый, ядовитый покой. Отравленный цветок, чей аромат вскружил мне голову куда сильнее, чем густой и тяжёлый запах роз.
        Войдя вчера в этот мир, я сначала был пленён красотой. Той самой, что манит и очаровывает, не даёт ни мгновения отдыха уставшему от сияния взгляду. А после подкрался на мягких лапах покой, и, повалившись в траву, я пролежал в ней до утра, забыв зов дорог, не замечая трепета компаса внутри.
        Наверное, я устал? Может быть.
        Ведь сердце по-прежнему бьётся, и дыхание не собирается прерваться. Однако я не нахожу в себе желания встать и сделать хотя бы шаг. Интересный способ справиться со странником, но даже эта мысль кажется мне слишком мимолётной, чтобы заострять на ней внимание.
        - Что ты делаешь здесь?
        Я вздрогнул. Этот голос! Не суметь сдержать усмешки. Неужели я всё-таки попался в ловушку?
        - Дар речи потерял?
        Он наклоняется надо мной и смотрит чересчур пристально для того, кто должен радоваться моему падению, неверному шагу или непродуманному ходу. В его лице сталкиваются сомнения с изумлением. Я чувствую чужое дыхание и уверен, что выгляжу глупо, вот так улыбаясь.
        Он тоже усмехается.
        - Ты сегодня… жалок? - он подбирает слово не вполне уверенно, словно на самом деле ищет, чем бы меня поддеть. Это не срабатывает, но я вздыхаю.
        - Констатация факта? - уточняю, ожидая следующей насмешки.
        - Ты провёл здесь всю ночь? - он хмурится. - Ты остался здесь на всю ночь!
        Мне наверняка только чудится досада и злость.
        Порыв утреннего ветра зацепляет аккуратно заправленную за его ухо прядь волос и бросает тяжёлый завиток цвета тёмного золота прямо мне в лицо, точно подарок. Аромат цветущих лип на мгновение стирает из памяти вульгарный запах роз. Он тут же заправляет прядь обратно.
        В горле у меня расцветает комок, прохлада добралась до него, теперь каждое слово будет даваться с трудом. И как раз в этот момент он рывком поднимает меня. Я вижу, что небо на востоке расцвечено нежными красками, солнце поднялось совсем недавно, заря ещё не успела истаять. Как же мягок этот свет, как ядовит и приятен этот покой.
        - Тебе нужно уходить отсюда, - говорит он встревоженно.
        - Но ведь так ты получишь свой ключ, - вспоминаю я, зачем он столько бродит за мной.
        - Ты невыносим иногда, - фыркает он и втягивает меня в так кстати открывающуюся дверь.

* * *
        - Пойдём со мной, - говорит он, когда мы оказываемся на непримечательном перекрёстке.
        - Куда? - внутри всё оживает, и дорога начинает петь, звать вперёд и скорее.
        - Просто… пойдём? - за извечной маской проступает неуверенность, и я вынужден сказать:
        - Не понимаю.
        - От этого мира, - он оглянулся на дверь, откуда, вопреки всем известным мне законам, доносился аромат роз.
        - Там было…
        - Спокойно, да? - он качает головой. - Сколько странников растворилось в нём вот так. Но тебе я не позволю.
        - Кто ты такой, чтобы не позволять? - удивляюсь я. - Ты хочешь вытащить из меня ключ, только и всего.
        Он засмеялся и приблизился, сжимая мою ладонь.
        - Я сказал - пойдём.
        И мне ничего не оставалось, как только шагнуть в подвернувшуюся дверь следом.

* * *
        Кажется, он привязался ко мне, и теперь стало не так-то просто считать его врагом. Впрочем, мы и прежде были лишь соперниками по игровой партии, а не врагами. Теперь же мне кажется, что он стал играть на моей стороне. Спросить прямо у меня не получается, мы бежим из мира в мир так быстро, словно он решил не отнимать ключ, а таскать с собой меня целиком.
        Наконец мы всё же останавливаемся на цветущем лугу, и тогда только он успокоенно выдыхает.
        - Здесь ему тебя не найти.
        - А если дорога опять приведёт меня туда? - интересуюсь я лишь потому, что не вижу особенной разницы между этим и многими другими мирами.
        - Тогда будет уже совершенно неважно, - отзывается он. - Зато теперь в тебе не осталось…
        - Покоя? - я обращаюсь к себе и понимаю, что ядовитое растение, пробившееся сквозь мою грудь, исчезло, будто его и не было.
        Ядовитый покой истаял.
        Он опять улыбается, теперь уже без насмешки и без напряжения, без тревоги в глубине глаз, а затем толкает меня в грудь, и я падаю в очередную реальность.
        Он уже делал так прежде, но на этот трюк я всегда попадаюсь.
        Начинается новый тур игры.

* * *
        Ночь укрывает меня плащом, я стою у реки. Влажный ветер пробирает до костей, пусть на самом деле не так уж и холодно. Внутри меня расцветают желания, хочется бежать, узнавать, видеть и чувствовать.
        И я благодарен ему, пусть так и не понял, отчего же он пришёл, как оказался там.
        - Он следил за тобой, - шепчет Осень, и тогда только я узнаю, что замер на ступеньках набережной родного мира.
        - Зачем ему следить за мной? - но я и так уже знаю. Он ждал, что я попадусь в его ловушку.
        - Ревниво, да? - усмехается Осень. - Тебе пора домой, на самом деле.
        - Отчего?
        - Там тебя ожидает подарок.
        - Сегодня я особенно жалок и ведом чужими желаниями, - замечаю я, а Осень проводит холодными пальцами мне по щеке.
        - Сегодня всё предсказуемо, да? И кто-то стоит на страже. Кто-то, кто не ты?
        - Что-то вроде.
        - Тогда подчинись сюжету, - мы дышим одним воздухом, её губы слишком близки к моим. - Иди домой.
        И напротив остаётся только туман, однако я всё же послушно поднимаюсь от реки. Улицы принимают меня и выносят к дому гораздо быстрее, чем это должно быть возможно.

* * *
        Тягучий и томный запах роз - я точно знал, что алых, кровавых и вульгарных - встретил меня в прихожей. Букет стоял в гостиной, но аромат пропитал собой все комнаты. Он пьянил, казался пряным и… напоминал о яде, разлившемся в вечернем воздухе.
        Я вытащил ножницы и остриг все бутоны, разобрал их на лепестки, укладывая сушиться на кухне, там, где не достаёт солнечный свет.
        - Чай? - когда он успел войти? Я вздыхаю и киваю ему на стул.
        - Мне не вполне ясна твоя партия.
        - Значит, первый ход правильный, - и мы улыбаемся друг другу, будто друзья. В воздухе между нами - аромат роз. И никакого яда.
        - Ты спас меня.
        - Не смей попадаться в чужие ловушки, слышишь?..
        Вскипает чайник.
        247. Скажи это всем своим песням
        Пропитанный туманом город, дрожащие огни, тающие в тенях.
        Я очнулся от этого сна и долго не мог найти себя, мне что-то чудилось в нём. Что-то очень важное и в то же время лишённое всяких очертаний, чего не бывает с важным. Точно отголосок услышанной истории, который тревожит только своей недосказанностью, потому что сюжет ещё не успел ни зацепить, ни раскрыться.
        Сев на постели, я долго тёр лицо, но сновидческая реальность отпускала неохотно. Даже казалось, что на самом деле я всё ещё нахожусь в ней, внутри, а вовсе не выбрался наружу.
        За окном царил солнечный и спокойный сентябрьский день. Ещё зелёные кроны только обзаводились первыми вкраплениями золота, цвели цветы, а небо выгибалось ярко и прекрасно. Я долго смотрел на отделённый от меня стеклом мир, и мне чудился в нём обман. В конце концов я решил выйти в сад, чтобы хотя бы так убедиться, где именно нахожусь и кем являюсь.
        Захватив в кухне чашку чая, я выскользнул за дверь и замер на крыльце, щурясь от слишком яркого солнца. До калитки, отделяющей двор от садовой тени, было несколько шагов, но мне отчаянно не хотелось делать ни одного. Чувство неприятно меня поразило, и я пересилил себя.
        Однако стоило мне приблизиться и открыть калитку, как чашка выскользнула из пальцев. Я смотрелся не в свой сад, а в ту темноту, в тот туман, что ждал меня во сне. Или же всё тут на самом деле оставалось лишь иллюзией, которой я опрометчиво верил.
        Я вошёл в обманчивые объятия тумана, намереваясь отыскать выход из сна, раз уж пробуждение оказалось мне недоступным. История, подслушанная, промчавшаяся мимо, вдруг всколыхнулась внутри, и я… увидел.

* * *
        В туманной ночи высветился круг бледного фонарного света, в котором жались друг к другу столики открытого кафе. Тьма, пропитанная влагой, совсем не мешала страннику, что сидел за одним из столиков. Чашка кофе дарила ночи пар, ускользающий призраком во мрак. Странник не пил, только смотрел куда-то внутрь самого себя, отдыхая от дорог, от путей, от миров.
        Когда рядом с ним появилась девушка, почти девочка? Она точно соткалась из ниоткуда, смутно-белое платье, чёрные волосы - струящийся шёлк, сплетавшиеся с темнотой. Странник не сразу поднял на неё взгляд, узнал и не узнал одновременно. Глаза девочки тоже переполнялись мраком, как тёмной водой.
        - Я нашла, - сказала она тихо и твёрдо.
        Он заинтересованно склонил голову к плечу, и тогда она села напротив, заговорила, словно потекла река, а может, даже запела, и слова её песен звенели, неслись над пустыми улицами тёмного города.
        Странник слушал. Он казался то очарованным, то скучающим, подавался вперёд или откидывался на спинку неудобного стула. Кофе остыл, ускользнул последний пар, в чашке разлился тот же мрак, что плавал в глубине глаз девочки. Она так и не убрала волосы с лица.
        - Нашла, - повторила она позднее, много позже, но ночь казалась такой бесконечной, такой невозможной, что в ней было тщетно ждать рассвет.
        Странник нахмурился.
        - Сдаётся мне, что потеряла.
        - Но…
        - Мне нужно идти, ведь эта ночь - из-за тебя, - и он поднялся резко.
        Вряд ли он хотел уходить, что-то в нём надорвалось, будто он ждал понимания, но вместо того получил холод. И когда она схватила его за руку, лицо его на миг исказилось мукой.
        - В тебе только ненависть, ничего больше, - отрывисто прозвучал его голос. - Я должен идти прямо сейчас. Меня ждёт дверь.
        - Твои дороги, твои поиски, твои двери… Что они значат для тебя?! - она не поднялась, не выпустила его пальцев, но смотрела так твёрдо, словно стала выше ростом. - Я искала тебя.
        - Мы встретились впервые, - возразил он, вырвав ладонь.
        - Я звала тебя.
        - Ты меня и не знаешь.
        Они всматривались друг в друга, и были чертовски похожи, и были невыносимо разными, а ночь текла мимо них и сквозь них, оседала каплями на чёрных, как лёгкий шёлк, волосах, рассыпалась бисером влаги по столешнице, тревожила спокойную гладь спрятавшейся в кофейной чашке тьмы.
        С губ девочки сорвался полустон-полувздох, похожий на мелодию отзвучавшей песни. Как раз в этот момент странник солгал:
        - Я никогда не любил тебя.
        - И я никогда не любила тебя, - солгала она в ответ, не отрывая напряжённого взгляда от его лица. Странник засмеялся, отступил:
        - Скажи это всем своим песням.
        Она кинулась к нему, схватила за куртку, прижалась, не желая выпускать или в жажде задушить:
        - Когда, когда ты собираешься уйти?!
        Странник смотрел на неё, ничего не отвечая. Фонарный свет мерк, только белая чашка, полная мрака, ещё ярко выделялась в окружившей их темноте.

* * *
        - Скажи это всем своим песням.
        Я проснулся. История ускользала. Я знал, что странник допил своё кофе, что девочка отпустила его, что ночь в том городе так и не закончилась и не закончится никогда. Только вот всё это было не то, не тем, не таким.
        Точно на самом деле я вспоминал, да так и не вспомнил до конца, искал, но не нашёл, увидел, но упустил.
        В висках нарастала напряжённая боль.

* * *
        Я забыл чашку кофе на столе в кабинете, а сам застыл у окна. Солнечный и тёплый сентябрьский день по капле утекал за горизонт. Мне чудилось, что вот-вот кто-то коснётся плеча, что я услышу отголосок мелодии, который приведёт меня к окончанию истории, но ничего не происходило.
        Внутри меня всё ещё жил и дышал навсегда тёмный город, и я то и дело видел в лице странника собственные черты, только никак не мог понять, кто же тогда девочка, так упорно удерживавшая меня на грани.
        Кто она, кто они, что за история осталась недосказанной?
        Надрывная, печальная, пропитанная темнотой, зачем она поселилась внутри меня?
        - Чтобы ты нашёл город, - произнесла Королева чаш, вышагнув из угла. Она взяла мою чашку и сделала глоток. - Чтобы ты стал странником из истории.
        - И кто будет девочка?
        - Увидишь, - пожала она плечами. - Ты разве не затем любишь бродить по дорогам, чтобы ввязываться непонятно во что?
        - Почему…
        - Почему песни? - и она засмеялась. - Это ключ, а замок ты пока не нашёл. Но ты так любишь поиски… может, ты не хочешь находить?
        Мне нечего было на это ответить, я никогда не размышлял об этом.
        Королева чаш подошла ближе, всмотрелась в моё лицо, щурясь, потому что косые лучи закатного света падали ей на лицо.
        - Твоя ночь ждёт тебя.
        - А вот я её нет.
        Она засмеялась, коснулась моей щеки пальцами и отступила.
        - Ищи, странник, ищи.
        Глаза её были полны черноты, тёмной воды, мрака ночи, навечно замершей над городом, в котором тёк туман и звучали песни.
        248. Их было пятеро. Мы увидимся вновь
        Их было пятеро.
        Они вошли в город с рассветом, прошлись по пустым улицам, словно знали их издавна, и остановились на площади. Их облик показался всем, кто их увидел, странным и даже пугающим. Здесь никогда не встречали таких доспехов и мечей, никогда не видели боевого посоха мага, никогда не признавали коротко остриженных волос. Город не знал войны, он процветал, в нём ценили искусства, ремесло, торговлю. Здесь было так много мудрецов, так много художников, поэтов, писателей… Покой города хранил небольшой гарнизон стражи, и, надо сказать, работы там было немного.
        Пятеро чужаков, выглядевших столь дико, столь агрессивно, быстро собрали толпу. Любопытствующие и недоумевающие жители города смотрели на то, как пятеро расселись прямо на земле в боевой медитации.
        Пятеро знали то, чего не знал ни один мудрец вольного города.
        Пробыв в полной неподвижности несколько часов, пятеро поднялись синхронно, так же синхронно обнажили оружие. Пробежали солнечные блики по лезвиям, заискрился тяжёлый кристалл, увенчивающий посох боевого мага.
        Толпа, никогда не знавшая насилия, почувствовала такой страх впервые. Околдованные им, люди только и сумели, что податься на пару шагов назад. Они не могли ни вздохнуть, ни вскрикнуть, ни позвать стражу, которая, впрочем, вряд ли бы справилась с теми, кто пришёл из земель, знавших вкус настоящей битвы.
        Пятеро замерли в боевых стойках. Они словно и не видели никого вокруг.
        Налетел порыв ветра, и всякому в толпе стало так жутко, что они отступили ещё на шаг. Вокруг пятерых образовалось достаточно места, как если бы они собирались танцевать, а остальные хотели бы посмотреть на это.
        - Время, - сказала единственная из пятерых девушка. Боевой маг.
        - Веди, - кивнул ей воин с двуручным мечом.
        И вдруг мир раскололся, раскололось, раскрылось небо. Трещина пронзила сердце площади, но была она трещиной между мирами. Грани расползлись, обнажая изнанку. Пятеро не дрогнули, а синхронно шагнули вперёд. Ещё несколько минут болезненно пульсирующая трещина, рана реальности не закрывалась, внушая ужас всем, кто её видел, а затем вдруг исчезла.
        - Что это было? - понеслись разговоры в толпе.
        - Кто это был? - спрашивали люди друг у друга.
        - Куда они ушли? - говорили они, не находя никаких ответов.
        Молчали мудрецы. Не знали, что случилось, художники, музыканты, писатели. Долго на площадь опасались заходить, ещё дольше - пересекать её, будто бы трещина могла вернуться.

* * *
        Отложив письмо с недописанной историей, я устало потёр глаза. Сказочник, приславший мне послание, спрашивал, откуда могла прилететь такая сказка. Поначалу мне ничего не вспоминалось, ничего не приходило в голову. Однако стоило только отодвинуть листок, и память ко мне вернулась.
        Я видел этих пятерых, знал, как зовут девушку-мага.
        И знал, что они делали в городе, лежавшем так близко к перекрёстку миров.

* * *
        Маг замерла на краю, сделав остальным знак не высовываться. Она пригнулась к скальному выступу и рассматривала, как из тьмы образуются одно за другим рослые и неприятные на вид существа.
        - Эти скоро нападут, - прошептала она, и каждый из её пятёрки услышал.
        - Готовы, - ответил за всех мечник с двуручником.
        - Портал ещё не до конца закрылся, - напомнил удерживающий два клинка.
        - Мы успеем, - маг сделала шаг вперёд. - Мы всегда успеваем…

* * *
        Воспоминание точно подёрнулось пеплом и померкло, как угасают угли костра.
        Энэйя. Эсэн. Ларн…
        Я помнил имена, я не думал встретить истории про них. И… если они стали историей, сказкой, то… значило ли это, что у миров больше нет защитников?
        Их было пятеро, я встретил их на перекрёстке, когда тьма пыталась пожрать один из миров, слишком светлый и чистый, чтобы он мог сам за себя постоять. Энэйя не медлила и не проигрывала. Она отстояла тот мир и, когда пожимала мне руку, сказала:
        «Мы увидимся вновь».
        Но мы больше не встречались.
        Многие странники знали их лично, каждого из пяти. Многие открывали им двери, провожали взглядами, касались плеч, когда Энэйя вела пятёрку в очередной неравный бой. Казалось, в ней спит божественная сила, и нельзя было даже предположить, что однажды миры и дороги отвергнут их, предадут, позволят погибнуть в лапах теней.

* * *
        Я писал письмо короткими отрывистыми фразами. Сказочник получил бы его уже завтра, из рук утреннего ветра, но мне отчего-то казалось, что отсылать его не следует. Будто тогда сама собой встанет точка там, где её не должно было оказаться.
        Их было пятеро. И не хотелось, чтобы сказочник знал их лучше.
        Только что я сам мог рассказать, если видел лишь однажды синие до пронзительного глаза Энэйи? Если только раз слышал её голос? Если только однажды почувствовал, как она на самом деле сильна…
        В глубине души нарастала тревога, и я скомкал бумагу. Нет, не время для писем, не час для историй. Мне пора было в путь.

* * *
        Я появился у сказочника уже через несколько минут. Дорога любила меня и покорилась моему желанию.
        - О, я не знаю, откуда она пришла, - пожал плечами сказочник, услышав вопрос. - Говоришь, они существуют?
        - Да, так и есть, - я оглянулся на тонущий в солнечном свете сад. Мир сказочника они тоже некогда защитили.
        - Но раньше со мной такого не случалось.
        - Именно.
        Он всё понял и побледнел, а затем отступил в тень, точно испугался меня.
        - Я ни при чём!
        - Сказочника в таком не обвинить, - я провёл ладонью по лицу. - Что ж, у меня нет никаких зацепок.
        - А город?
        - Город…
        И я обратился к дороге, чтобы найти тот самый, что упоминался в сказке. Таких ведь было немного.

* * *
        Мир открылся передо мной в предрассветный час. Я прошёл по улицам к площади, но там не было никого - ни прохожих, ни порталов. Город спал, ему незачем было пробуждаться так рано.
        Я заметил только хрупкую девчонку, что жалась к колоннам красивого храма.
        - Эй, странник, - сказала она.
        - Ты знаешь, кто я, - удивление выплеснулось само собой.
        - Ты кого-то ищешь, - она дёрнула плечом. - Не пятерых ли?
        - А что ты знаешь про них?
        - Я видела, как они приходили. Это было страшно. Зачем они приходили? Они оставили рану мира.
        - Портал ещё здесь, - я оглянулся на площадь. - Отчего же я не…
        - Потому что она… она во мне, - и девочка шагнула вперёд. - Мудрецы говорили, что… это не исправить.
        Я увидел портал. Кровавой трещиной бегущий от подбородка за лиф белого платья.
        - Это можно исправить, - я коснулся пульсирующей отметины. - Когда я пройду.
        Она кивнула и зажмурилась, ожидая боли. Я не мог гарантировать, что той не возникнет, но передо мной стояла дверь, которая ждала, что я поверну ручку. Мне требовалось войти.
        В тот миг, когда солнечный луч прорезал воздух площади, я шагнул сквозь портал, а тот захлопнулся за мной, чтобы больше уже не беспокоить случайного носителя.

* * *
        Их было пятеро. И я собирался их отыскать.
        249. Их было пятеро. Улыбка
        Миры смешивались и снова распадались цветными облаками, расплывались, рассыпались осколками, хрустели под тяжестью моих шагов. Я шёл от грани к грани, переходил из тени в тень, пересекал неожиданно яркие лучи света, но где бы ни оказывался, не находил и следа пятерых.
        Однако мне слышался звук, одинокое дрожание струны, слишком тонкой, чтобы потеряться в тишине. Колебания то нарастали, то почти затихали, и вскоре я старался нащупать такой путь, где они становились бы громче, и громче, и громче… Потому что так болезненно тонко могла звучать только магия.
        Только магия Энэйи.
        Я старался не думать о том, что пятерым может требоваться вовсе не помощь странника, что они могли столкнуться с чернотой пустоты, которая была им не под силу. Мне приходилось спешить, и реальности проносились мимо со всё большей скоростью.
        Портал за порталом, дверь за дверью мой путь обретал чёткость, компас поймал верное направление, я почти досказал про себя сказку о пятерых, и она удалась мне. Я верил в это. Или знал это.
        Или чувствовал в каждом промелькнувшем блике.

* * *
        Новый мир - серая пустошь, гнетущее тёмное небо нависло угрожающе низко. Хотелось втянуть голову в плечи и скорее пронестись к новой двери, но я задержался, остановился среди скал.
        Где-то трепетала струна, и компас откликался камертоном.
        Закрыв глаза, я сделал несколько шагов, и вдруг звук - или то всё же было напряжение? - стал ярче.
        Они были здесь.

* * *
        Серая пустошь прерывалась, разрубалась надвое оврагом, расщелиной чудовищной ширины, на дне которой змеилась полумёртвая иссыхающая река. Обмельчавшее русло выпирало илистыми дюнами, грязная вода едва бежала, облизывая тёмные камни. За рекой, внезапно разрушая сложившийся образ отсутствия всякой жизни, возвышались сухие стебли тростника, устало опустившие ветви деревья.
        Я спустился по едва заметной тропе и остановился у воды, напряжённо вслушиваясь в себя. Мир вокруг не давал ответов, точно был затянут туманом, но на самом деле ничто не мешало мне рассматривать его. Серое и густое небо, пусть и опустившееся столь низко, не скрадывало света. Ни капли.
        Или в этом и крылся какой-то обман? Что за ловушка таилась здесь, в неё ли поймались пятеро, или для меня реальность приготовила новые силки?
        Тишина вокруг соперничала с нарастающим внутри меня звоном. Он стал дисгармоничным, обратился стоном и криком, вибрацией, которую невозможно было стерпеть. Хотелось убежать. Оставленная позади дверь умоляла об этом.
        Я прыгнул на выступающий в центре потока камень, на ещё один и ещё. Не так-то просто оказалось перебираться через реку, пусть она и напоминала ручей, бессильно сражающийся с подступающей пустыней.
        Раздвинув тростник, я прошёл к деревьям, огибающим пустое пространство, возможно, некогда бывшее лугом. Посреди возвышалась каменная глыба, пусть и вовсе не похожая на алтарь, но всё же им являвшаяся.
        Шаманский нож откликнулся, вырисовываясь в пальцах, и я не стал ему препятствовать, хотя если уж пятеро не сумели с чем-то совладать, зря стоило рассчитывать на собственные умения.
        Может, стоило покинуть этот мир поскорее, но мне требовалось узнать, что же на самом деле тут случилось, что произошло и почему.

* * *
        Когда я подошёл к камню достаточно близко, всё внутри меня стихло. Исчезли зов дороги, песня внутреннего камертона, настойчивый трепет чужой магии. Всё словно погрузилось в молчание, и эта тишь, затопившая меня, показалась глухотой, чудовищной и жуткой. Даже шаманский клинок истаял дымом прямо в пальцах.
        Я не отступил, опустил ладони на серую поверхность, точно старался нащупать ключ, или пульс, или ответ. Камень вибрировал - едва заметно.
        Его можно было открыть.
        Мысль стёрлась взявшей за горло тишью.

* * *
        Сущность странника - путешествие, его сила - в возможности пересекать грани миров, открывая двери. Иногда всё становилось ими, а порой трудно было найти хоть одну.
        Когда я стал носить дверь и ключ в себе, я понял, каким был, намного лучше. И всё же что-то ускользало.
        Странникам были даны разные силы, но с кем они могли бы сразиться? Кого они могли бы победить? Обычно странники ускользали, прятались в иных реальностях, открывали миры для себя и других. Если в этом крылось спасение, то странники спасали. Но… если нет?
        Тогда они ничем не могли помочь.
        К этому приходилось долго привыкать. Но я - привык.
        Мог ли я теперь стать спасением?

* * *
        Камень дрожал, а я по-прежнему ровным счётом ничего не слышал. Отчаянная тишина поглощала меня самого, словно нашла ко мне подход и проникла в жажде уничтожить. И я не мог вырваться из этого круга, не мог с ней справиться. Как… не смогли и другие?
        Мне бы отпрянуть от камня, заключившего в себе пятерых, но не хватало сил сделать шаг. И должен ли я вообще сопротивляться, ведь разве не пустота и тишина ждёт в итоге каждого?
        На сознание наползал липкий туман, только дорога под ногами пока ощущалась, хотя я точно повис без направления и пространства. Серый этот мир был пуст, был ещё одним воплощением пустоты, наверное… это нас и сгубило?
        Я засмеялся - и не услышал свой смех.

* * *
        Может быть, нужно открыть дверь?

* * *
        Я стал камнем, безмолвным и серым, растворился в нём. Вот только и это не сумело пожрать суть странника, желание рассекать грани миров, жажду перехода из реальности в реальность.
        Мне не нужно было рвануться, мне не требовалось раскрыться. Я представил дверь, как могут все странники. Я коснулся округлой ручки, которая отчего-то отливала латунью, солнечным бликом, заключённым в сферу металла…
        Открыть дверь - это было так естественно для странника.
        Пальцы ощутили прохладу, одно краткое движение, привычное и ставшее продолжением меня самого, и…

* * *
        Тишина взорвалась звуком.
        Вокруг меня развернулось сражение, но я не участвовал в нём, а оказался бессильным наблюдателем. Алтарный камень наливался тьмой, и пятеро стремились разрушить заклятье прежде, чем оно наберёт полную силу.
        Я видел.
        Я знал, что они не успеют.
        Как вдруг камень раскололся, словно в нём пророс дивный цветок портала. Даже пятеро на миг замерли в замешательстве. Алтарь пульсировал, точно породил источник живительной влаги, из него бил свет, сияние, преображавшее всё вокруг.
        Разошлись облака, появилось солнце. Серый уступил зелени, алому, золотому, синему… Сколько красок! Они все были заключены в глубине глыбы. Чернота, с которой сражались пятеро, была повержена, а реальность изменилась так сильно, что уже не приходилось сражаться с ней.
        Я не заметил, когда меня затянуло в иной портал.

* * *
        Много дней, а лучше сказать, много дорог и реальностей спустя я оказался в таверне, повисшей между сотней путей. Перекрёсток, где можно было утолить жажду, в том числе и жажду историй.
        Я сидел в дальнем углу, только вполуха вслушиваясь в происходящее, когда двери открылись в очередной раз, впуская пятерых странников. Вздрогнув от мгновенного узнавания, я потерял дар речи.
        Неужели мы встретились?
        Я ведь до последнего не верил, что сумел помочь.
        - Я обещала, что мы увидимся, - заметила меня маг и взмахнула рукой. - Мы встретились.
        Я кивнул.
        Расцветшая на её губах улыбка сказала мне больше тысяч слов.
        250. Погубившие мир
        Бесконечные переулки, где слепо таращились выщербленные временем стены, сияли в холодных солнечных лучах осколки стёкла, где не было окон или дверей, сжимались вокруг меня каменным кулаком. Казалось, что скоро станет нечем дышать, что я не вырвусь из этого плена, никогда не найду верного направления. Я не верил этому чувству, и вскоре мне пришло в голову, что иди я наощупь - и отыскал бы выход намного скорее.
        Зрение обманывало меня, а компас в груди не ошибался.
        Я повернул направо на очередной развилке и на мгновение замер, хотя компас настойчиво звал меня вперёд. В памяти шевельнулось смутное ощущение, будто бы я был здесь и видел всё это, вот только…
        Только была война.
        И здесь, среди мусора и стекла, выпавшего из невидимых окон, из проёмов, которых больше не осталось, лежали убитые, бежала кровь, змеились багряные ручьи, темнели похожие на пауков пятна.
        Что за обломок реальности выпал мне, откуда у меня воспоминания, которому я не мог быть свидетелем?
        - Это я, - от стены отделился силуэт. Наверное, это существо ожидало меня, укрывшись за выступом, что был незаметен с моего места. А может, я стал невнимательным, что не увидел, где именно оно находилось прежде.
        Или оно и вовсе вышло из стены, понимая точно, где именно двери и окна, которые мне оказались полностью недоступны.
        - Зачем тебе странник? - спросил я, отступая на всякий случай.
        - Я не причиню вреда, - существо качнуло головой. Мне никак не удавалось рассмотреть его, облик словно ускользал, растекался, и только взгляд ощущался совершенно чётко. - Как видишь, я не могу найти отсюда выход.
        Усмешку я заметил, точно она блеснула острием. И именно усмешка заставила меня отступить ещё на пару шагов.
        - Если ты хочешь, чтобы я открыл тебе дверь, то сперва мне нужно понять, следует ли тебя отсюда выпустить, - вырвалось у меня.
        - Но ты ведь помогаешь всякому, кто попросит, - парировало существо. - Отчего бы тебе так же слепо не выпустить и меня? Разве ты следишь за теми, кого провожаешь в иные реальности?
        Это была правда, я не сумел бы выяснить, как каждый из них воспользовался даром, как не мог и сейчас знать наверняка, что дверь нельзя открывать именно для этого создания. Однако что-то внутри было непреклонно - я не должен был выпускать его.
        - Что здесь случилось, почему никого больше нет? - спросил я.
        - Зачем ворошить прошлое? - удивилось существо.
        - Не ты ли всех уничтожил? - продолжал я.
        - Отчего мне быть тем, кто уничтожил, почему не счесть меня последним выжившим? Страдальцем, а не причинявшим страдание? - существо вздохнуло с притворным сожалением. - Трудно с вами, странниками, какое-то чрезмерное благородство заставляет вас… отрицать очевидное. Я здесь один, я выжил, я страдал…
        - Ты - причина войны в этом мире, - заключил я.
        - Разве могу я быть причиной войны? - он засмеялся. - У людей всегда достаточно и других причин.
        Компас настойчиво звал меня прочь, но теперь я задумался, что так в любом случае приведу существо к двери. Сколько странников уже пытались разрешить эту дилемму и как они с этим справились? Мне потребовалась бы помощь воина, да только взывать к отколовшейся от меня некогда сути сейчас уже не было времени. Сущность надвигалась на меня, и усмешка, за которую зацепился мой взгляд, ничего хорошего не предвещала.
        - Ты боишься меня, странник?..

* * *
        Переулки, битое стекло, камни, мусор.
        Я пронёсся обратным путём так скоро, как только мог, выискивая дорогу, наиболее удалённую от взывающей ко мне двери. Нельзя было открыть её, потому что сущность, умеющая так воевать, вырвалась бы в любом случае.
        Мне требовалось время на размышление, но пока что я весь превратился в скорость, я бежал, чувствуя дыхание за спиной, я уносился прочь, зная, что это бег по кругу.
        Споткнувшись, я едва не упал, пропахав коленями осколки, удержался лишь чудом и когда поднял глаза, увидел провал, некогда служивший дверью. Я юркнул туда, потому что двери в любом случае благоволят странникам. Этот проём не вёл в иную реальность, но благодаря ему я проник в ещё одно пространство этого мира, за завесу, которая прежде меня не пропускала.
        Чутьё подсказало, что на время сущность потеряла мой след, начала рыскать по зданиям, проходить стены, как зверь, мечтающий снова взять след. Отвернувшись от очерченного светом дверного проёма, я углубился в темноту. Зрение скоро привыкло, и я начал разбирать окружающую обстановку - какие-то коробки и мусор, щербатые стены, заложенные кирпичом окна, сквозь щели в которых проливался скупой свет.
        Впереди маячила лестница, и я взбежал по ней. Второй этаж был весь испещрён солнечными лучами - в стенах были трещины, и солнце прорывалось сквозь них, сминая темноту. Я шёл дальше, не зная, куда могу прийти. Компас звал меня уходить, а интуиция убеждала, что на улице меня тут же обнаружит преследователь.
        Однако стоило мне пройти чуть дальше, как я услышал стон и шелест. Прижавшись к стене, я переждал, пока звук угаснет, и только тогда подкрался к двери комнаты, откуда он донёсся.
        Я заглянул осторожно и увидел ещё одну сущность. Больше напоминающая призрака, она замерла у стены, уставшая и опечаленная. Я уже хотел идти дальше, как она произнесла:
        - Ещё один странник, зачем ты тут?
        - Таков был мой путь, - ответил я, всё же останавливаясь в проёме.
        - Это зря, никто из странников не мог пройти сквозь дверь. Вы ведь не желаете выпустить его отсюда, - сущность повернулась ко мне. Я видел тёмные глаза, горестный провал рта. - Ты тоже выберешь смерть?
        - Нет, умирать я не собираюсь, - хмыкнул я. - Я решу эту задачку.
        - Самонадеянный, - протянула она. - Я вот не сумел.
        - Ты же не странник.
        - Я - антипод, - усмехнулась сущность. - Тот, кто призван был остановить. Тот, кто сдался, тот, кто стал мёртв. Но выжил. Да, выжил.
        Речь была отрывистой, больше похожей на разговор с самим собой.
        - Отчего же ты не бросишь последний вызов? Отчего ты сдался? Почему дал ему разрушить всё и всех? - я почувствовал, что первый, преследовавший меня, входит в дом. Времени совсем не осталось.
        - А что мне было делать? - удивилась сущность. - Я устал, он победил. Такова жизнь, условие нашего существования.
        - Если бы он победил, никто из вас не был бы тут в ловушке, замкнут в одиночестве, - осознал я. - Вам надлежит закончить это. Перестань убегать от того, для чего ты есть.
        Сущность вздрогнула. За моей спиной встал первый.
        - Полагаешь, моя победа выпустит меня отсюда? - усмехнулся он.
        Я только кивнул. Мне требовалось не это, и я не дарил им ключа, пусть так и казалось. Сущности сблизились, внезапно извлекая сияющие мечи. В миг, когда лезвия сошлись в танце, я кинулся прочь.
        У меня оставалось не больше минуты.

* * *
        Перепрыгнув порог, я рывком закрыл двери, вспоминая слова печати. Я замкнул этот выход так надёжно, как только мог, и обессиленно опустился на траву.
        Эти двое - зло, погубившее мир, и их обоих нельзя выпускать.
        Из-за двери, что ещё некоторое время мерцала в воздухе, слышалось, как поёт сталь, соприкасаясь со сталью.
        251. Безопасность
        Она лениво потягивала коктейль из высокого бокала, откинувшись спиной на стащенные с дивана подушки. Пламя камина играло искрами в незнакомом мне напитке, блики дрожали и в её глазах.
        - Бывают ли миры, из которых нет выхода? - вопрос прозвучал так непринуждённо, точно мы давно уже беседовали о чём-то похожем и теперь она решила продолжить ту же тему.
        - Случается, что дверь запечатана…
        - Нет, не так, - прервала она сразу. - Чтобы двери не было вообще.
        - Возможно, новорождённые миры требуется открыть…
        - Нет, так тоже не пойдёт, потому что это означает - дверь в них должна быть, только не появилась до определённого мига, - она повернулась ко мне.
        - Прости, но в миры, где бы не было совсем никаких дверей, я не попадал. Да и как бы туда мог попасть странник, если ему нужна эта самая дверь? - я усмехнулся. - Что за задачу ты пытаешься разрешить?
        - Не знаю, - она снова сделала глоток. - Но если бы такой мир существовал, если бы ты в нём оказался, как бы ты справился с голосом дороги?
        Я оставил вопрос без ответа, пламя в камине играло с её напитком, мягкими бликами вычерчивало лицо, можно было любоваться на это бесконечно.

* * *
        Рассматривая парящие по кухне сферы, я задумался, есть ли среди них те, что не соприкасаются с перекрёстками, не имеют дверей, не желают никого впустить и никого выпустить. Я долго наблюдал, пытаясь угадать, которая может оказаться именно такой, но все они равно жаждали впустить меня. Не считалось ли уже это за дверь?
        Что вообще такое двери? Почему я никогда не задумывался об этом?
        И что такое дорога, на которую все эти реальности нанизаны, как бусы на нитку?

* * *
        В следующий раз она пришла ко мне в ночи, я как раз собирался ложиться, но задержался, задумавшись непонятно о чём.
        - Не нашёл отгадки? - уточнила она с порога. - Может, её и нет?
        И засмеялась.
        Мне пришлось пожать плечами.
        - Как можно проверить? Дорога не рассказывает странникам, в миры без дверей нельзя пройти, - я поставил чайник. - Так что мы можем только допустить их существование.
        - А если я уничтожу все двери в каком-то из миров? - она дёрнула плечом. - Интересно.
        - Если дверь есть, её можно только закрыть, но никак не уничтожить, - сказал я. - Так всё устроено.
        - Только запечатать, значит? - она потёрла подбородок.
        Во мне родилось подозрение, что на самом деле её вопросы скрывают очень определённую цель, что именно за этим приходит она ко мне в который раз.
        - Ты хочешь кого-то запереть? - спросил я прямо.
        - Я? - она сощурилась. - О, нет.
        - В чём тогда дело?
        Но ответа я не дождался.

* * *
        Она пришла опять, когда сентябрь был в разгаре, лучился золотом, играл на первых желтеющих листьях.
        - А если тебя запечатают в мире, лишённом дверей, что ты станешь делать? - она коснулась моих плеч. - Что?
        - Именно я или же любой другой странник? - я удержал её за запястье. - Ты хочешь сыграть со мной, или это академический интерес?
        - Академический, - усмешка на миг исказила её черты.
        - Странник может заплатить дороге за новую дверь.
        - Кровью, да, - она склонила голову на бок. - А ты?
        - А я открою сам себя, - вырвалось у меня. Глаза её похолодели.
        - Да, я совсем забыла.
        Я насторожился, но за весь вечер она больше не сказала ничего странного.

* * *
        Дорога лежала между холмов, и лунный свет блестел на камнях так, что она казалась рекой. Я двигался словно внутрь карты Таро, вот только мне совсем не было страшно.
        Где-то впереди меня ждала дверь. Я почти настиг её.
        Темнота казалась живой, наблюдающей и чуткой, но не вызывала у меня чувство опасности, напротив, ластилась ко мне, как ручной зверёк. Было даже приятно идти сквозь неё. Я предвосхищал, как увижу раскрывающийся портал, угадывал его и радовался ему. Когда же обогнул холм, то увидел сияющую арку, за которой дрожала пелена звёздного света. А чуть в стороне мерцал огонёк костра.
        Мне не следовало сворачивать, но я не сдержал любопытства, шагнул в очерченный светом круг. Она поднялась, встречая меня.
        - Не думала, что ты подойдёшь. Ведь дверь, - но глаза лучились хитростью. Она ждала, что я войду в эту заготовленную мне ловушку.
        - Что именно тебе нужно?
        Словно не заметив, она подошла ближе и коснулась моего подбородка.
        - Мне? Ты.
        - Зачем?
        - Я немного коллекционер, - усмехнувшись, она обвела темноту вокруг нас взглядом. - Эта сфера такая красивая. Хочу, чтобы она стала твоей тюрьмой.
        - Ты не сможешь, - возразил я.
        - Я запечатаю дверь, раз уж её не уничтожить, - её ладонь легла напротив моего сердца, и компас внутри застонал, протяжно заныл. - Отберу у тебя всё.
        - Не выйдет, - отшатнулся я. - Зачем тебе это?
        Она пожала плечами.
        - Должна быть причина?

* * *
        Я очнулся в темноте. Света не было почти никакого, даже родился страх, что я всё же ослеп, однако скоро заметил, что кожа всё-таки слабо мерцает. Неужели она сумела меня поймать? Но зачем?
        Поднявшись, я вытянул руки, ощупывая пустоту, но ни на что не наткнулся. Запертый в черноте, я был схож с бабочкой на булавке. Мне это совсем не нравилось.
        - Разве так не лучше? - мурлыкающий голос несомненно принадлежал ей. - Здесь ты в безопасности.
        - Взаперти.
        - Здесь никто не повредит тебе.
        - Тьма меня не удержит, - предупредил я, вслушиваясь в биение своего сердца. - Я…
        - Ты не уйдёшь, - усмехнулась она. - Дверей тут нет, шаманский клинок тебе не призвать. А ты сам… - она замялась, - не пробуй.
        Спрашивать, зачем ей это, я не стал.
        Компас внутри меня говорил, что дверь была повсюду.
        Что я сам был дверь.
        Открытая дверь.
        Но я не мог никуда выйти.

* * *
        Я обследовал тёмное пространство с особой тщательностью, но никак не сумел поймать, что не так в ощущении, отчего всё дверь и ничто не она.
        Устав, я опустился в темноту, как в кресло, и попытался раствориться в ней. Клинок действительно не приходил ко мне, а открывать себя я не спешил, отчего-то уверенный, что есть другой путь.
        Я не понимал, зачем ей было нужно пленять меня.
        Она же больше не отвечала мне.
        Должно быть, это забавно - следить, как бабочка бьётся в стеклянной колбе.
        А может, это не мир вовсе? Вдруг я распят в пространстве двери?
        Завис в пустоте между двумя мирами?

* * *
        Пробуждение показалось болезненным и даже жутким. Я с трудом встал на ноги. Вокруг не было тьмы, а расстилался мир, в котором едва-едва наступало утро. Она сидела у погасшего огня, задумчивая и печальная.
        - Ты выбрался, - бросила она, не поворачивая головы. - Но это не конец.
        - Пока есть дорога, ничто не конец, - парировал я.
        - Пф.
        - Чего ты хотела?
        - Сохранить тебя, - резко поднявшись, она кивнула в сторону поднимающегося солнца. - Только тебе не помочь. Ничто не поможет.
        - А разве мне нужна помощь?
        Она не услышала - уже ушла вместе с утренним туманом. Я поспешил к двери, возникшей неподалёку.
        И всё же, пусть я не понял, зачем она жаждала поймать меня, на миг стало по-настоящему интересно, как бы я разобрался с вопросом, если бы в мире не было ни единой двери.
        252-253. Ручей
        Пробиваясь сквозь заросли трав, бежал у подножия холма ручей, и светлое августовское солнце сияло в чистых струях. Ручей напевал что-то неразборчиво и едва слышно, подхватывал палочки и лепестки цветов и мчался, мчался вперёд, стремясь узнать как можно больше. Как вдруг на берегу заприметил склонившуюся в печали иву и, заинтригованный, разлился озерцом у её корней, чтобы послушать историю и только потом побежать дальше.
        Ива была молчалива и задумчива, длинные косы ветвей плавно покачивал ветер. Печаль её оказалась настолько глубокой, что ручей не смел даже обратиться к ней и совсем притих.
        - Зачем ты прибежал сюда? - спросила вдруг ива, и ручей ошеломлённо понял, что она обратилась к нему.
        - Мой путь лежит к далёкой реке, я желаю вместе с ней бежать к морю, но, увидев твою печаль, захотел разгадать её тайну.
        - А в этом нет совершенно никакой тайны, - отозвалась ива мягким голосом. - Моя печаль - это печаль любви.
        - Отчего же любовь, такое прекрасное и сладкое чувство, приносит тебе столько страдания?
        - Оттого, юный друг мой, что она безответна.
        - А разве такое бывает? - ручью ничего не было известно об этом.
        - Как видишь, я пример тому, - и ива замолчала, полоская длинные пряди ветвей в воде.
        Ручей задумался, и омут у корней ивы стал ещё глубже. Как же так, ива говорит, что любовь бывает безответной? Но такой не встречалось ручью. Стрекозы и бабочки над его водами всегда находили пару, сплетались корнями в любви полевые цветы на берегах, юноши и девушки пускали венки по волнам, признаваясь в любви друг другу. Неужели во всем мире только ива осталась одна-одинёшенька?
        Ручей решился спросить:
        - А кого же ты любишь?
        - Молодого охотника, что приходит сюда каждый третий день и проверяет силок, спрятанный между моих корней, - ответила ива медленно. - Завтра должен он прийти, и я жду этого мига, как если бы он был последним в моей жизни.
        - Вот как, тогда и я подожду с тобой, - решился ручей и принялся устраиваться удобнее в отвоёванном у трав русле.
        К закату ручей уже образовал озеро, ива отражалась в воде и теперь могла оценить свою прелесть и красоту. В округе не было более стройного, более гибкого дерева, с прекрасными ветвями, спадающими до самой земли. Вдохновлённые шепотками ручья, бабочки задремали среди листвы, расцветив ивовые ветви и украсив их, не сдержался соловей, спрятался в листве и залился вдохновенной песней. Утром же выпала роса, и ива оделась самыми чистыми, самыми яркими из всех самоцветов.
        Когда солнце засияло в них тысячами радуг, на поляну ступил охотник. Был он красив собой, высок, широкоплеч, носил шляпу с широкими полями, тёмный охотничий костюм и длинный плащ, задевающий кончики трав. Высокие охотничьи сапоги испачкала болотная грязь, и было ясно, что добрался он сюда издалека.
        Молча проверил силок у корней, словно и не замечая красоты ивы, а потом уселся на берегу озерца, в тени ветвей, и закурил длинную трубку. Над водой поплыл сизым туманом терпкий дым. Ива стояла, не шелохнувшись, стремясь не спугнуть своё редкое счастье, а охотник думал о чём-то, глядя на воду, неспокойную воду.
        - Раньше ведь здесь не было омута, - проговорил он вполголоса и вдруг погладил иву по тонкому стволу. - Уж не ты ли наплакала это светлое озерцо, пока меня не было поблизости?
        Конечно, ива ничего не ответила, совершенно смутившись. А охотник поднялся.
        - Верней тебя я никого не встречал, и хоть ты молчишь о своих чувствах, я знаю, ты всегда убережёшь меня и дашь приют. И пусть в силок у твоих корней не попала ни разу даже самая мелкая и глупая мышь, но я рад приходить к тебе. Как жаль, что ты не девушка, и я не могу привести тебя в свой дом как жену.
        С этими словами охотник снова погладил иву по тонким ветвям и отправился прочь по делам, насвистывая песню, мотив которой, печальный и медленный, надолго ещё отпечатался в памяти ивы и подслушавшего ручья.
        - Так выходит он любит тебя, - прожурчал ручей.
        - Но нам не бывать вместе, - отозвалась ива печальнее, чем прежде.
        - А может, есть возможность поправить эту несправедливость? - ручей нетерпеливо помчался прочь. - Доберусь до матушки-реки и спрошу её, она много где текла и знает всё-всё на свете.
        - Беги… - с грустью ответила ива, не веря в его слова и продолжая горевать о несбыточном счастье.
        Ручей на закате соединился с матушкой-рекой, и та долго радовалась его приходу, лаская сильными струями.
        - Но что же ты не весел, малыш мой? - наконец спросила она, чувствуя, как ручей ускользает и что мысли его далеки от соединения.
        - О матушка-река, - обратился к ней ручей, - на моем берегу стоит прекрасная ива, красивее которой никого не встречал я за время своего пути. Она влюблена в охотника, да и тот не оставил её и тоже испытывает к ней чувства. Но чтобы он смог привести её к себе в дом, должна ива стать человеком.
        - Да, люди не живут с деревьями, - согласилась река и задумалась. - Что ж, вопрос нелёгок, но есть на моих берегах домик одной старушки, которая могла бы посоветовать иве, как поступить.
        - Как мне отыскать этот домик? - заторопился ручей.
        - Я отнесу тебя к нему, - и река подхватила его.
        Старуха рыбачила на берегу, когда к ней обратился ручеёк и принялся упрашивать помочь иве. Была старуха на вид благообразна и мудра, тёмные одежды украшал мех, а на шее в несколько рядов висели деревянные ожерелья. Седые космы волос белым пухом обнимали голову, и хоть лицо скрывала сетка морщин, глаза были ясными и цепкими.
        - Помочь горю ивы можно, если она не испугается потерять свои корни. Пусть в тот день, когда снова придёт охотник, попросит она срубить её.
        - Срубить? - удивился ручей.
        - Именно так, - важно кивнула старуха. - Пусть он срубит её и опустит в твои воды, а дальше магия, которую я тебе подарю, сама сделает своё дело.
        - Хорошо, - зазвенел ручей. - Так я и скажу иве.

* * *
        Ночью, накануне очередного прихода охотника, ручей объяснил иве, что она должна сделать, чтобы воссоединиться с возлюбленным. Ива не сомневалась в словах ручья, и хоть было ей тревожно, но все же решилась просить о страшном. Когда утром охотник опустился у корней, ива заговорила с ним, касаясь легко и невесомо его плеч нежными ветвями.
        - Если ты и вправду любишь меня и хочешь видеть своей женой, сруби и опусти в эту воду, тогда я стану принадлежать тебе.
        - А если ты погибнешь? - резонно переспросил охотник.
        - Не погибну, если ты действительно любишь меня, - ответила ему ива. - А если нет, то смерть принесёт мне лишь облегчение.
        Покачал головой охотник, но всё же в два удара разрубил тонкий серебристый ствол и опустил деревце в воду озера. Преображение началось немедленно, проступили из ствола очертания тела, стали ветви волосами, образовались прекрасные округлые плечи, тонкие руки с длинными пальцами, изящные ступни…
        С ивы сошла кора, и теперь в водах ручья лежала нагая и прекрасная девушка со светло-серебристыми волосами. Глаза её были закрыты, а грудь едва заметно вздымалась - девушка дышала водой. Поразился красоте охотник и вытащил деву из воды, уложив на плащ, не удержался и покрыл её лицо поцелуями, коснулся мягких полных губ, высоких скул, тонкой шеи.
        - Ах… - простонала она и села, стыдливо прикрываясь от него.
        - Как же прекрасна ты, - прошептал он.
        - Превращение свершилось, - рассмеялась она.
        Но не успел ручей порадоваться воссоединению пары, как появилась на его берегу лисица.
        - Не бывать вашей совместной жизни, - протявкала она.
        - Отчего же? - загородил от зверя свою любовь охотник.
        - Потому что здесь и сейчас я проклинаю вас от имени всех обманутых девушек, - и лиса помчалась прочь.
        - Но ведь ты не обманул меня, - прошептала ива.
        - Нет, - ответил ей охотник. - Не обращай внимания на злые слова лисы, нам нужно собираться домой.
        Он подхватил иву на руки и унёс прочь. Ручей сразу же помчался к матушке-реке и рассказал ей всё, что случилось. И река опечалилась.
        - Злая лиса наложила страшное проклятие на несчастную иву. Придёт охотник в селение, и каждый мужчина там захочет себе его деву. Будет биться он за неё и погибнет, а девушку сожгут на костре, потому что посчитают за ведьму.
        - Как же избежать столь страшной судьбы? - испугался ручей. - Это ведь я повинен в том, что ива стала девушкой.
        - Не знаю, милый мой, возможно, та старуха расскажет об этом.
        Ручей снова побежал к старухиному домику. Та как раз стирала бельё в речной воде. Сбивчиво пересказал ручей всё, что узнал, и попросил совета и помощи.
        - Этой беды можно избежать, - согласно кивнула старуха. - Но только если ты подаришь и юноше-охотнику, и деве-иве эликсир, который превратит их в птиц.
        - В птиц?
        - Да, они станут парой белых лебедей, и ты сможешь оберегать их, а они счастливо будут жить в травах на твоём берегу.
        Подхватив эликсир, ручей помчался к дому охотника и девы. Те действительно уже убедились, что проклятье существует, и ива боялась выйти на улицу, только за высокой изгородью двора позволяла себе прогуляться. Ручейку она очень обрадовалась:
        - Неужели счастье и горе идут рука об руку? - спросила она, когда отзвенели слова приветствия.
        - Если вы выпьете эликсир и станете парой лебедей, то горе проклятия минует вас, - горячо убеждал ручей.
        Ива немедленно позвала охотника, и вместе они выпили эликсир из призрачных ладоней ручья. В тот же миг обернулись парой лебедей и покинули негостеприимную деревню, радуясь свободе, любви и счастью. Целый год жили они у озерца, где когда-то повстречали друг друга, целый год наслаждались жизнью, и не было никого счастливее их.
        И вот - царская охота промчалась по берегу озера. Вздумалось молодому королевичу набить дичи, чтобы вскружить голову заморской принцессе, гостящей этим летом в его королевстве. Но какой бы дичи не приносил он ей, а всё не нравилось милой гостье. Она воротила нос от кроликов и лис, испугалась мёртвого волка, пожалела убитого оленя, не оценила фазанов и куропаток.
        Опечалился юный царевич и, отослав свою свиту, возвращался домой в одиночестве берегом реки. Он увидел небольшую хижину, у порога которой сидела, покуривая трубку, старуха.
        - А скажи мне, старуха, - обратился к ней королевич, - чем я могу удивить заморскую принцессу, какой дичью?
        - Лёгкий вопрос, - выпустила изо рта дым старуха. - Ты можешь удивить её парой белых лебедей, что живут на берегу потайного озерка, здесь, неподалёку.
        - Что же в них удивительного?
        - Прежде они были людьми, а ещё раньше - ивой и охотником, - усмехнулась старуха. - В их сердцах живёт настоящая любовь. Если ты принесёшь их обоих к столу принцессы и она отведает хоть кусочек, то станет навеки твоей.
        - Вот как, - рассмеялся королевич. - Что же ты хочешь за эту информацию, старуха?
        - Хочу, чтобы ты привёл сюда отца, - отозвалась старуха мрачно. - Ибо он забыл меня, и моё сердце жаждет мести.
        - Хорошо, - легко согласился королевич, давно мечтавший прибрать к рукам власть. - Завтра я приведу сюда царскую охоту, и отец мой будет здесь.
        Он выполнил обещание, к полудню следующего дня у дома старухи остановилась царская охота. Королевич протрубил в рог, и будто на его зов из леса рванулась к старому королю лиса, проворная и злая. Никто не сумел остановить её, так стремительно она кинулась, вцепилась в горло королю и разорвала ему артерию.
        В ту же секунду один из лесничих поразил лису ножом, но на землю упали бездыханными и король, и его убийца. Королевич же не видел всего этого, стремясь скорее достигнуть озерца и убить лебедей.
        Они и вправду были там, и он поразил одного за другим меткими выстрелами из лука. Подхватив прекрасную добычу, он поспешил назад, где и увидел свершившуюся месть. Пришлось ему натягивать маску печали, хоть душа трепетала и ликовала. В тот же вечер прекрасная принцесса отведала плоти лебедей и дала согласие королевичу.
        Ручей был безмолвным свидетелем и предательства старухи, которая оказалась лисой, и смерти оберегаемых им лебедей. Безутешный, прибежал он к матушке-реке.
        - Что же делать теперь? - спрашивал он её. - Как же мне быть? Всё, во что я верил, оказалось таким печальным.
        - Это всё люди, - горько отвечала река. - Не могу позволить королевичу взойти на трон, завтра же сокрушу плотину, пусть станет его город моим, поглощу каждый дом и задушу всякого, кто будет недостаточно чист.
        Ночью рухнула плотина, поток воды с рёвом обрушился на город, уничтожая всё на своём пути, спаслось лишь несколько жителей, да и те предпочли бы умереть. Никого не пожалела суровая река, ничего после себя не оставила.
        Бежал ручей сквозь высокие травы и размышлял о печали всего произошедшего, о том, как тесно сплелись любовь и смерть, как чужая зависть руководит жизнью, как горестно и печально всё завершилось.
        Как вдруг услышал голоса, переговаривались парень и девушка.
        - Вот бежит ручей, - говорил он. - Никогда не пей его воды.
        - Отчего же? - девичий голосок был звонок и лёгок.
        - Он приносит несчастье влюблённым. В водах его течёт желчь и зависть, злость и страхи. Он - сын той реки, что поглотила столицу, а значит, в нем часть того ужаса.
        - Да, ты прав, пойдём же скорее отсюда.
        Они помчались прочь как на крыльях, а ручей вдруг понял, что был единственным виновником всей цепи событий. Не было предела его боли, просочился он сквозь землю, чтобы никогда больше не видеть солнечного света.
        254. Послание
        В расцветающем рассветными красками небе раскричалась птичья стая. Я стоял на лестнице, ещё не добравшись до крыши, но уже вознёсшись над полуразрушенными зданиями забытого временем города. Утренний ветер старался сбросить меня вниз, вгрызался в плечи холодной пастью, но отчего-то мне было радостно, а совсем не страшно.
        Солнце ещё не показалось. Линия горизонта проглядывала между двумя покосившимися башнями - тревожная нить, соединившая и отделившая сразу небо и землю. Именно в том месте над ней особенно ярко сияли облака.
        Едва порыв ветра стих, как я продолжил подниматься и успел как раз вовремя - край солнечного диска раскраснелся, высунулся и медленно покатился вверх под птичий гвалт. Облака засияли ярким золотом, а весь город принялся ловить первые лучи осколками стекла.
        С высоты он был даже красив, пусть пуст и разрушен.
        Я пришёл сюда случайно, отступив от дороги, как иногда было можно, и теперь ни капли не жалел, что последовал голосу интуиции. Такой рассвет стоило увидеть, почувствовать и запомнить, он определённо значил больше, чем другие, пусть пока что я и не уловил, почему это так.
        Снова налетел ветер, и я, зажмурившись, поймал его за тонкое запястье, вынуждая обрести форму и остановиться напротив меня.
        - Отпусти, - возмутился он сразу. - Отпусти меня, странник.
        - Отчего ты такой яростный? - спросил я, рассматривая его лицо - странное, с раскосыми глазами и высокими скулами.
        - Мне никто не нужен здесь. Я не люблю чужаков, - фыркнул он. - Потому сразу подсказываю, что тут никому не рады.
        - Странники всё равно не задерживаются здесь, - чуть удивился я. - Разве тебя не тяготит одиночество?
        - Я вовсе не одинок, - вскинулся он в ответ. - Но не собираюсь… - он осёкся и недобро сощурился. - Отпусти меня сейчас же.
        - Значит, кого-то ты всё-таки приютил, - рассудил я и отпустил его руку. - Может, боишься, что этот кто-то уйдёт вместе со странниками?
        - Да что ты можешь понять! - ветер ринулся с крыши, прочь от меня.
        Света становилось всё больше, я уселся на крыше и вытащил варган. Утро принесло мне невероятный покой, даже ветру его было не нарушить.

* * *
        Много позже я бродил по запущенным улицам, среди осколков и обломков прошлого, очарованный им. Возможно, я и хотел что-то отыскать, но пока дорога не позвала меня в иные реальности, мне хотелось впитать в себя больше этого места. Прежде разрушенные города не привлекали меня настолько, не звали и не стремились раскрываться.
        Ветер затих и больше не попадался мне на пути. Может, следил с крыш. Знойный воздух словно лился с небес, легко было представить, как увязаешь в нём, как в нём плывёшь, и иногда я замирал, чтобы сполна насладиться этим ощущением.
        Завернув за угол, я оказался на широкой площадке, где ещё просматривался узор на плитках. Посреди возвышалась покосившаяся стела, символ, мне незнакомый, неясный, но всё же по-своему очаровательный.
        Из тени, что отбрасывала эта конструкция, выступила девушка. Она была одета в простое белое платье, длинные тёмные волосы каскадом падали ей на плечи, губы тронула улыбка, а вот глаза казались льдисто-холодными.
        - Странник, - кивнула она.
        - День добрый. Неужели ты та, из-за кого ветер не желает здесь видеть других?
        - Возможно, - она усмехнулась. - Некогда я была душой этого города. Вижу, тебе тут нравится.
        - Нравится, - согласился я. - Не всякому месту разрушение настолько к лицу.
        - Да… - она задумчиво убрала прядь волос с лица. - Я не попрошу тебя о двери.
        - Но о чём-то попросишь, - продолжил я.
        - О чём-то, - и она подошла ближе, протянула мне конверт. - Отнеси.
        Едва я взял письмо, как сразу увидел, куда и кому должен вручить его.
        - Твоя дверь ждёт в переулке, - указала она. - Поспеши, пока не пришёл ветер.

* * *
        Мой путь теперь лежал через десяток миров. Переступив порог первой двери, я почувствовал, что нужно спешить, и ритм пропитал меня насквозь, я почти бежал, переходя из портала в портал, из двери в двери, одну грань за другой так быстро, как только это было возможно.
        Послание почти жгло мне пальцы. Оно торопило и настаивало на спешке.
        Наконец мы оказались в мире, где уже растекался по небу закатный огонь. Тут тоже был город - живой и бойкий, наполненный звуками и огнями. Я пронёсся по улицам, едва не став ветром, и нашёл площадь, посреди которой вырастала странная стела.
        Там я увидел фигурку в белом и мгновением позже замер напротив.
        - Странник, - повернулась ко мне девушка, остриженная коротко. Глаза у неё были льдисто-холодными. - Ты принёс весть от моей сестры?
        - Похоже на то, - я отдал письмо. Она приняла конверт без опаски.
        - Я не знаю, как благодарить тебя, - голос её утонул в подступающем ветре. - Лучше поспеши, ветер…
        - Не должен меня тут найти, - договорил я и кинулся в ближайший переулок. Там ждала дверь.

* * *
        Золотой сентябрь раскинулся и над холмами, и над городом. Я сидел среди сухой травы и лениво рассматривал облака, пока что дорога отступила, давая мне отдых. Тёплый солнечный день гладил меня по плечам, и только ветер шелестел в отдалении, будто бы ворчал, но не смел подойти поближе.
        Я уже почти собрался отправляться домой, когда рядом со мной уселся Чефировый кот.
        - Давно не виделись, - поприветствовал я.
        - Давненько, - он засмеялся. - Скоро пить чай.
        - Да, давно пора. Только ты тут не за этим.
        - Конечно, - он кивнул и усмехнулся. - Что было в том послании?
        - Ты же не думаешь, что я его читал?
        - Но должен был почувствовать, - настаивал кот.
        - Вот и нет.
        Мы встретились взглядами, и он засмеялся.
        - Я и без тебя знаю, - наконец он подался вперёд. - Ветер будет тобой недоволен.
        - Ветров много, всем им не угодить, - парировал я.
        - Тот ветер, - Чефировый кот кивнул в сторону тропы. - Идём, у тебя теперь всегда мало времени.
        - Отчего?
        - Потому что ты должен успевать всякий раз до того, как придёт ветер.
        - А если не успею?
        - Он толкнёт тебя в спину.

* * *
        Новый рассвет раскрывался цветком, я замер на крыше, не в силах отвести взгляд. Ветер подбирался сзади, но я ждал его толчка, не опасаясь. Не прошло и двух дней, как мне надоело убегать.
        - Отчего тебе так безразлично, - вместо толчка он замер рядом.
        - А чего ты сам боишься? - спросил я вместо ответа.
        - Она уйдёт, - ветер зябко поёжился.
        - Она же привязана к этому месту, - возразил я.
        - Все уходят, - ветер толкнул меня в бок, да так сильно, что я едва не упал с крыши. - Слишком много дорог и дверей!
        - Отчего бы тебе тогда не последовать за ней?
        Ветер замер и нахмурился, а потом сорвался с крыши вниз, оставляя меня наедине с рассветом. Неужели ему никогда не приходила такая мысль?
        Новый день растекался по небу золотом, подо мной расстилался разрушенный город, красивый настолько, что в нём хотелось остаться.
        Остаться, пока не придёт ветер.
        Я улыбнулся и шагнул с крыши, зная, что дорога подхватит меня и уведёт прочь.
        Вставало алое солнце.
        255. Блик иного мира
        Дорога в очередной раз тянет за собой.

* * *
        Ощущения, которые совершенно невозможно передавать словами, потому что суть их есть многоплановый, многомерный образ. Ощущения, которые одновременно могут содержать в себе противоположные смыслы.
        Что чувствует странник, когда его подхватывает дорога, когда тащит его сквозь вселенные?

* * *
        Когда сердце стучится так быстро, что воспринимаешь его лишь сгустком трепещущей энергии.
        Когда каждый прожитый момент вдруг и внезапно становится фрагментом прошлого, объединяет в себе несколько городов, мест, миров, реальностей - разом, становится сразу всеми двадцатью четырьмя часами в сутках, всеми четырьмя временами года.
        Когда чувствуешь, что за окном единомоментно можешь обнаружить все виденные некогда пейзажи и что всё твоё прошлое внезапно стало заключаться именно в этом конкретном мгновении, а будущего более не существует вовсе.
        Когда внезапно осознаёшь, что это восприятие неправильное, знаешь, что скажут другие, и боишься, что тебе более никогда не будет дано воспринимать всё каким-то иным - правильным - способом.
        Когда шагаешь, не задумываясь, и в кружении фонарного света растворяешься, чтобы очнуться в новом где-то, в новом когда-то, в новом…

* * *
        Время ощутимо движется по спирали, по спирали подкидывая одни и те же темы для разговора, которые на каждом витке продолжают друг друга и всё же в чём-то совершенно одинаковы.
        И понимаешь, что если начнёшь описывать собственные ощущения, свои видения, - безнадёжно отстанешь и всё равно не сумеешь успеть за моментом, а в другой миг всё изменится - и чувства, и сама необходимость говорить о них.
        И всё же говоришь с дорогой, а она слушает, слушает, обращая к тебе тысячи лиц, рассматривая тысячами глаз, касаясь и увлекая дальше.

* * *
        Когда понимаешь, какой ты на самом деле, смотришь на самую свою суть, заглядываешь за обыденную маску и видишь, как много ты сделал для того, чтобы она оставалась именно такой. Как много сил каждый день отдаётся, только бы на ней ничего вовсе не изменилось. Как отчаянно жаждешь сохранить самого себя, хотя дорога на это не покушается, только подбрасывает испытания, не более… И не менее.
        Иногда накатывает чувство, что все вокруг - другие странники? Другие? - сейчас видят, как ты невыносимо и безнадёжно отстал, остался за гранью, не сумел перейти через очередной порог. Но переживание, что так всё и будет, почему-то не приходит, его место появляется в каком-то другом моменте, когда забываешь, что был где-то не здесь и совсем один.

* * *
        Музыка кажется плетением света и теней. С закрытыми глазами всё ещё видишь очертания тех, кто с тобой рядом. Их голоса словно ткут на веках образы, линии и символы. Нет нужды смотреть, открывать глаза. Приходит блаженное ощущение покоя и единения с кем-то другим, отсутствие извечного одиночества, которое все мы неоднократно испытываем, особенно в вечернее и ночное время. Угасает зов, получивший наконец-то ответ, изнутри вовне прорывается чистейшая энергия, связывая и даруя единство.
        Дорога выгибается мостом, прошивает реальности. Музыка становится её голосом, её песней, её ритмом, пульсом. Если двигаться в такт, то путь становится невыносимо лёгким.
        Мир за миром, дверь за дверью, прочь, вперёд, вверх.

* * *
        У дороги свой язык.
        Слова живут собственной жизнью, обретают новые смыслы, свободно протекая друг в друга и превращаясь в какие-то новые формы, неведомые и всё же удивительно точные.
        Слова оживают и играют со странниками, позволяя творить новые ощущения, сосредоточенные всего лишь в вербальном выражении, но при этом чётко ассоциирующиеся с определённым ощущением мира.
        Дорога рассказывает сказки, но не все их можно сложить, не все можно пересказать.

* * *
        Воздух свеж и потрясающе пахнет.
        Ночь разворачивает крылья, у неё особый вкус. Тени на асфальте, раскрашенном рисунком протёкшего сквозь ветви деревьев фонарного света и глубоким поблёскиванием оставшихся от дождя луж, кажутся то ли выпуклыми, то ли вогнутыми, но определённо не плоскими. Их хочется переступать с великой осторожностью, будто эти тени прорубают поверхность земли или же напротив - вырастают округлыми кочками.
        Другие люди, те, что проходят мимо и не могут проникнуть в суть движения по иной - ведущей сквозь - дороге, превращаются в бегущие прочь тени, во враждебных или безразличных призраков, в объекты для наблюдения.
        Удивительно, насколько чужеродными могут они показаться.

* * *
        В бликах за стёклами вагона метро улавливаются внезапно очертания космического пространства, редкие звёздочки, сгустки галактик, сферы миров, плывущие медленно прочь. Глядя на это, внезапно понимаешь, что всего лишь рассматриваешь отражения, чужие лица людей, обращённые только в себя, замкнутые миры на жёрдочке одного вагона.
        Время то течёт медленно, то ускоряется, то сыплется песком.
        Оно являет внезапно свою истинную форму и своё несуществование. Теряет линейность, движется вперёд и назад разом, останавливается или закручивается в петлю.
        Есть только дорога, а времени нет.

* * *
        Снова охватывает ночь, небо развёрнуто громадной тёмной картой, запах недавнего дождя, мерцающие лужи, свет и тень. Ветер шепчет и тянет домой, но только где этот дом уже не понять, из какого мира прилетает этот поток воздуха.
        Всё стихает.
        Хочется и бежать, чтобы скорее оказаться где-то, где есть тепло, свечи и понимание, и не торопиться, чтобы полнее ухватить это ощущение ночи, даже плевать, что оно опять сочетается с одиночеством.
        Город немного замирает, становится тише, он поёт иначе, его звуки меняются.
        Останавливаясь перед подъездом лишь на миг, чтобы прочувствовать, что это уже - почти нужный дом, который терпеливо ждёт, снова ощущаешь зов, зов, бесконечно требовательный.
        Яркими солнцами карабкаются по стенам горящие окна.

* * *
        Горячий чай.
        День прожит, ночь истекает по капле, чёрным воском плавится за окнами, на востоке бледнея, растворяя в блеклой полосе звёзды.
        Одиночество снова засыпает, исчезает, не тревожит душу, стихает зов, пусть и звучит где-то на грани слышимости.
        Поднимая чашку, видишь в ней отголосок чужого мира.

* * *
        Мы замираем над пропастью.
        Мы держимся за руки.
        Дорога обнимает нас обоих и уводит в туман, за ущелье, за рассвет, куда-то прочь, прочь.
        Мы замираем на миг, прежде чем вновь кинуться в бесконечное движение.
        Дорога зовёт. Зов прокатывается шёпотом, сбегает мурашками по позвоночнику, заставляет передёрнуть плечами.
        Мы синхронно делаем шаг вперёд, но не падаем, потому что перед нами открывается новая дверь.
        Главное - не отпускать рук. Не выпускать пальцев.
        И сердца будут биться в унисон.

* * *
        В чайной чашке полощется блик иного мира, окно распахнуто в ночь.
        256. Хаос
        «Хаотичное нагромождение различных вещей рождает причудливые ассоциации. Вглядываясь в хаос, как будто подслушиваешь шепотки, каждый из которых рассказывает свою собственную историю. Наверное, в этом ключ к возникновению творческого беспорядка: когда на рабочем столе возникает совершенно новый мир, со своими законами и обитателями, из него вырастают идеи, пробуждающие вдохновение.
        Порядок менее вдохновляющий. Он не даёт такой богатой пищи для размышлений.
        А ещё хаос в вещах отражает хаос в сознании их владельца. Это не всегда плохо, даже наоборот, ведь хаос чарует не только опасностями, которые в нём могут таиться, но и чудесами. А совершая ритуальную уборку среди собственных вещей, множества мелких предметов разной степени полезности, одновременно приводишь в порядок и сознание».

* * *
        Дописав несколько строчек, я отрываю взгляд от бумаги. За окном мельтешат золотистые листья, танцует сентябрь, пропитанный солнечным светом и теплом.
        Очень тёплый и переполненный ветром.
        Я улыбаюсь осени, почти вижу её - она присаживалась на подоконник, но не сдержалась, услышала музыку и, конечно, унеслась в танце к облакам. С ней вместе плавно покачивается и весь город, я чувствую этот ритм, но размышления не отпускают меня, не позволяют подняться и выйти в день.
        Даже двери пока что не манят. Дорога внутри молчит, компас замер.
        Когда я оглядываюсь вокруг, то внезапно понимаю, что мой мир переживает глобальную перестройку. Это воплощают недописанные строчки, но ярче всего я вижу это по вещам, по их положению в пространстве, по желанию упорядочивать и распределять, переставлять, перекладывать, приводить в готовность.
        Хаос, поселившийся на полках и рабочем столе, среди мельтешащих сфер, даже внизу, на кухне, среди банок с чаем, требует, чтобы я взялся за упорядочивание, чтобы разобрался во всём этом.
        Вновь оглянувшись на окно, я понимаю, что мир сменился, вместо сентября в меня вглядывается декабрь. За стеклом постепенно белеет крыша соседского дома. Снег как будто бы и не идёт, но в то же время обнажившаяся, влажная из-за недавней оттепели поверхность шифера ощутимо светлеет буквально на глазах, скоро она сольётся с небом. Бело-слепым, пустым небом.
        Стылый декабрь.
        В таком легко не заметить метаморфозы, происходящие в реальности. Он сковывает льдом, гладит холодными ветрами, баюкает и усыпляет, заставляя обо всём забыть. Между тем, под этой нерушимой маской начинает пробуждаться что-то иное, подкатывает новый период, как волна, подтачивающая ледяную корку исподволь, тайком.
        Осенняя мелодия меня не увлекла, но внезапному декабрю я подчиняюсь. Поднимаюсь из-за стола.
        Неужели внутри меня всё это время жила зима? Что я вижу сейчас? Самого себя?
        Когда я приближаюсь к окну и опираюсь на подоконник, на меня снова смотрит сентябрь.

* * *
        - Некоторые путешествия тебе нужно совершить в самом себе, - говорит она то, что я так прекрасно знаю. На скептичный смешок добавляет: - Ну понятно, тебе это всё не нужно, конечно.
        - Это не новость, - я откидываюсь на спинку кресла и всматриваюсь в пляску огня. Она поднимает бокал, салютуя, потом делает глоток.
        - Ты позвал меня не ради советов, как я могла забыть.
        - И не звал.
        - Да, не звал, - усмехаясь, она поводит плечами. - Что за хаос ты вырастил в душе?
        - Хотел бы я знать, но разве тогда он останется хаосом? - я всё так же смотрю на огонь, она же молчит, будто ответ очевиден.
        Она - Королева пентаклей, гость у меня нечастый.
        - Знаешь, - голос её становится пронзительней и печальней, - иногда ты вовсе не привязан ни к какой реальности.
        - Это плохо?
        - Это трудно понять. Мне, - она поднимается. - Но обращайся, если нужно будет привязать.
        Я смотрю, как она уходит. В доме срочно нужно сделать уборку, но я не поднимаюсь с кресла. За пределами дома растекается сентябрьская ночь.

* * *
        Дорога оживает на следующий день. Дверь раскрывается прямо в саду, и я шагаю в неё, не раздумывая, не вспоминая. Хаос внутри ворчит, разворачивается и, конечно, тут же находит отражение в мире. Передо мной расстилается город, больше похожий на муравейник.
        В нём оказывается так просто заблудиться.
        Довольно скоро я забываю, зачем пришёл сюда, если вообще когда-то имел какую-то цель. Я перестаю слушать себя, а только брожу по улицам, мостам, переходам, ныряю в подземку, проношусь с поездами, вслушиваясь в пение таящихся в тоннелях ветров.
        Я встречаю потерявшиеся сны, они похожи на бездомных собак. Когда я глажу их кудлатые массивные головы, мне кажется, что таящиеся в них образы - все до единого - мне слишком знакомы.
        Поднимаясь на смотровую площадку, я почти надеюсь найти там ответ.
        Забываю об этом, когда в лицо ударяет ветер. Город расстилается перед глазами, перепутанный, искрящийся огнями, странный, бойкий, живой.

* * *
        Начинается снегопад. Я кутаюсь в куртку и мимолётно удивляюсь - когда прошёл сквозь дверь, тут была вовсе не зима.

* * *
        В сентябрь возвращаюсь только под утро. Дом спит, и я вхожу осторожно, хотя мне некого разбудить здесь. Останавливаюсь в прихожей, заново привыкая к покою и теплу. Мне кажется, что снежинки внезапного декабря ещё лежат на моих плечах.
        В углу ютится потерявшийся сон, похожий на помесь лайки и хаски. Глаза у него голубые, а шерсть косматая. Проходя мимо него, я легонько касаюсь покатого лба. Сон облизывает мне ладонь и укладывается клубком.
        Пока я ставлю чайник, взгляд то и дело натыкается на хаос. Всё не на месте, утратило порядок, стало… даже немного чужим. Когда вода вскипает, я не вспоминаю о ней, уже поглощённый уборкой.

* * *
        Она читает громко, хорошо поставленным голосом:
        - Хаотичное нагромождение различных вещей рождает причудливые ассоциации, - поднимает на меня глаза и перескакивает через несколько строчек. - Порядок менее вдохновляющий. Он не даёт такой богатой пищи для размышлений.
        Это странно звучит, потому что она стоит посреди гостиной, в которой всё нашло своё место. Чистота и абсолютная упорядоченность.
        - Как будто бы ты сам не веришь тому, что написал, - комментирует она и откладывает листок. Подхватив со столика бокал, она добавляет: - Или ты устал от вдохновения?
        - Хаос зарождается в порядке, - смеюсь я в ответ, оглядывая комнату так, точно вижу впервые и вовсе не сам расставлял предметы и вытирал пыль. Я уже вижу, как они смещаются и меняют свои места, но пока что всё слишком… слишком.
        - Зарождается, - зачем-то повторяет она.
        В камине потрескивает пламя, за окном льётся свет сентября, но мне всё ещё видится танцующий снег, перепутанный город и огни. И я даже не могу сказать, что именно является реальностью.
        Я и не замечаю, когда Королева пентаклей уходит. Остаётся только почти опустевший бокал. На дне мерцает алая капля вина. Мерцает так, точно ловит вовсе не сентябрьское солнце.
        257. Старая Энн
        - Вокруг нас чрезвычайно много прекрасного. Красота скрывается в деталях, в хрупких очертаниях, в сплетении ветвей, в том, как листья ложатся друг на друга осенью, в том, как кристаллы инея покрывают их узорами. Многие незначительные на первый взгляд проявления природы полны прелести и утончённой гармонии. Засохшие соцветия и упрямо зеленеющая рядом трава, хрупкие ветви, расчерчивающие кружевом небо, - так Осень вошла ко мне в кабинет и замерла у стола. - Ты ведь пишешь об этом?
        Улыбнувшись, я кивнул, но перевернул лист бумаги, чтобы она не заметила, что на самом деле расцветало в новой сказке.
        - Зовёшь на прогулку?
        - Что-то вроде того, - она качнула головой, шагнула к центру комнаты, покружилась на месте, отчего цветастая юбка взметнулась. - Что-то вроде. А ты не хочешь?
        - Сегодня я гонялся за рассветом, - вспомнив неверный утренний час, я вздохнул.
        - О, рассвет… - Осень оглянулась на меня. - Я же хотела увести тебя к закату. Там будет дверь.
        - И мне нужно идти?
        - Непременно.
        Она протянула ко мне руку, и я поддался, сжал её пальцы. Осень увлекла меня в танец, и танец этот оказался дорогой.

* * *
        Дверью оказалась сплетённая из ветвей арка, и Осень не прошла сквозь неё за мной. В другом мире меня ждала прохлада, закатный свет и дорога, бегущая между сжатых полей.
        От озера полз туман, и я свернул, двинулся по стерне прямо в его объятия, почему-то решив, что именно там таится сказка, которую я не успел дописать с утра.
        Сказка ли?

* * *
        В мутном тумане, что так и норовил обнять холодными щупальцами, было легко заблудиться, и пусть она знала берег озера так хорошо, как только возможно, после заката он преобразился и выглядел иначе. Казалось, что осока разрослась, что почва стала топкой, а вскоре из темноты вынырнул домик, сложенный из потемневшего дерева.
        Найда замерла, не в силах поверить своим глазам. Крыльцо с одной стороны, другой уходило к воде, где обращалось лодочной пристанью, влажные ступеньки обросли мхом. Пустые, неостеклённые окна смотрелись в темноту.
        Дом почти приглашал войти.
        Бродить у озера после заката Найда придумала не сама, за ней гнались от самой деревни, и она спряталась от разозлённых мальчишек в густом кустарнике, где уснула. Проснувшись после заката, не сориентировалась и ушла в противоположном от деревни направлении. Теперь же ей начало казаться, что она забрела в иной мир.
        Здесь никогда не было никакого домика на берегу.
        Однако Найда никогда не была трусихой, она поднялась на крыльцо, не придерживаясь за рассохшиеся перила, и прошла к двери. Что за зло могло её тут ждать? Стоит ли его бояться? Вовсе нет!
        Рассудив так, она дёрнула на себя дверную ручку и шагнула в тёмное помещение. Зрение привыкло не сразу, но всё же Найде удалось узнать очертания предметов - шкафов и стола, нескольких стульев, разбросанных по комнате без всякого порядка. Она прошла вдоль стены, присматриваясь, но темнота скрадывала все подробности, только дверной проём, ведущий в следующую комнату, выделялся светлым пятном.
        Устремившись туда, Найда обнаружила, что это спальня. И в ней таинственным образом горит маленький ночник. Пламя танцевало в хрупком шаре само по себе, там не было ни свечи, ни масла, ни фитиля.
        Очарованная этим, Найда подошла совсем близко и взяла мерцающую сферу в ладони, совсем не удивившись тому, что она не обжигает ей рук.
        «Покажу её завтра мальчишкам, вот они будут верещать», - подумала Найда, прежде чем её сморил сон.

* * *
        Она открыла глаза и пошевелилась, не понимая, где находится. Мир вокруг был затянут туманом, но туманом мягким, точно пуховый кокон. Найда потёрла лицо и поднялась, но ей было непонятно, на чём же она лежала. Весь мир был только светлым пухом, непроницаемым, непонятным, не слишком холодным и не тёплым.
        Найда пошла вперёд, ни о чём не задумываясь.
        Ничего не помня.

* * *
        Мальчишки нашли Найду на берегу озера, среди разросшейся осоки. У её правой руки мерцала голубоватым сиянием странная сфера.
        Казалось, Найда ещё дышала, и мальчишки помчались за взрослыми, но когда те пришли, сферы рядом с Найдой не оказалось, а сама она была мертва.

* * *
        Алек был терпелив, он дождался ночи и только тогда вытащил из кармана незаметно прихваченную сферу. Ему было всё равно, что Найда умерла, он никогда не любил эту девчонку, да и вообще никого никогда не любил, только всякие загадочные вещи ему нравились.
        Сфера определённо была из таких.
        Рассматривая мерцающее пламя, Алек улыбался. Нет-нет, он никому ни за что не покажет его! Будет владеть один, спрячет в сундуке с сокровищами, который ждал его на чердаке, в дальнем углу. Туда никому не пролезть.
        Уложив сферу рядом с собой на подушку, Алек уснул. Сны ему не приснились.

* * *
        Мать Алека не заметила никакой сферы. Когда она принялась будить сына, что-то скатилось с подушки, убежав от взглядов под кровать, но до того ли было бедной женщине, обнаружившей, что сына уже не разбудить?

* * *
        Сфера укатилась в дальний угол, в мышиную норку, и там покатилась по ходу, озаряя неровные стенки. Она как живая обегала препятствия и устремлялась всё дальше и дальше, пока не выкатилась на свет совсем в другом доме. Её тут же заметила кошка, ударила лапой, и сфера завертелась на месте, покатилась через центр комнаты, где попалась на глаза старухе Энн, которую никто в деревне не принимал всерьёз.
        Она подхватила сферу с такой резвостью, что позавидовали бы и кошки, и дети.
        Ей было слишком хорошо понятно, что произошло.

* * *
        Энн вышла из дома в сумерках и прошла к озеру потайной тропой, огибавшей селенье так, что никто не заметил бы её в сумерках.
        Поднялся ветер, тревожно шуршала осока, полз туман, и только сфера в руке Энн сияла ровно и мягко. Так, словно обещала что-то.
        Энн не верила никаким обещаниям, она подошла к самой воде.
        - Зачем ты опять выпустил свою игрушку в мир? - вопросила она, и ветер понёс её слова над водой.
        Почти сразу из тумана соткался, вырос дом, крыльцо приглашало Энн подняться. Она вздохнула, но всё же преодолела четыре ступеньки, замерла напротив распахнувшейся двери.
        - Ты ответишь?
        Из темноты вышагнул мужчина. Лица его было не видно, но Энн точно знала кто это. Она протянула сферу, но не отдала в подставленную ладонь.
        - Зачем тебе дети?
        - Чтобы ты пришла ко мне, - отозвался он. - Ты же так любишь детей.
        - Я никогда не соглашусь.
        - Тогда постепенно здесь будут все, всё селение будет тебя ждать, - он усмехнулся, пусть Энн и не видела его губ. - Одна жизнь в обмен на многие. Жизнь, что уже кончена.
        - Ты… - но слов у неё не нашлось. Сфера потухла у неё на ладони. - Ты обещал никому не вредить.
        - А ты обещала вернуться ко мне.
        Она опустила голову и прошла в дом, в темноту.

* * *
        Старую Энн отыскали у самой воды. Она будто спала, только сон этот был навсегда.

* * *
        Я поднялся на крыльцо домика у самой воды, но дверь оказалась закрыта, а спустя несколько минут меня позвала осень.
        Когда же я оказался на холмах, залитых золотым закатным светом, Осень качнула головой:
        - Это не о красоте?
        - Нет.
        - О любви?
        - Не знаю, - признался я. В доме у реки наконец-то появилась хозяйка, только и всего.
        258. Мрак
        Ночь тает на кончиках пальцев, я слышу, как за окном падают тяжёлые капли. Это не дождь, просто влага собирается на необлетевших пока листьях дикого винограда и срывается вниз, разбивая ночную тишину. Окно открыто, сентябрьская темнота пронизана последним теплом, улёгся ветер, и город безнадёжно глубоко спит, ничего не ощущая. Не горят другие окна, не подмигивают фонари, по улицам течёт тьма, спокойная и тихая, именно та, что должна бы.
        Я слушаю в этой тишине голос, звучащий глубоко внутри меня самого. Он рождает образы, дарит ощущение, что некто стоит прямо у меня за спиной и шепчет мне на ухо. Это иллюзия, в которую мне приятно верить, мне хочется поддаваться ей, заблуждаться, хотя на самом деле в наступающем мраке, с которым не справляются свечи, я один.
        Впрочем, ощущение одиночества знакомо и привычно, оно не причиняет боли. Странники часто остаются совершенно одиноки, только дорога всё так же бежит вперёд, но сколько бы она ни мчалась, она не становится ближе, только зовёт и зовёт из мира в мир, из реальности в реальность.
        Словно бы обещает наконец-то объединить с кем-то, кто окажется способен принять сущность странника. И это тоже на самом деле утешающая фантазия, мираж, но не более того. Как бы это могло быть чем-то иным?

* * *
        …Вечер был полон знаков. Если бы я читал их дословно, то сердце забилось бы чаще, словно бы в предвкушении, если бы доверять каждому из них, то можно было бы сорваться в путь прямо сейчас. Но я медлю, застыв, как тёмная капля на краешке листа, прежде чем обрушиться в осенний мрак.
        Где-то меня ждут двери, где-то они могут открыться и поймать меня, но я не тороплюсь к ним навстречу. Я вообще не спешу. Ведь за всеми дверями в конечном счёте меня сейчас ждёт одно и то же - обёрнутое в различные упаковки одиночество. Стоит ли бежать к нему навстречу, когда оно и теперь может обнимать меня за плечи так тепло и нежно, как никто другой?
        Возможно, здесь и сейчас меня поймала очередная петля времени. Сколько их уже было завязано, сколько дорог пройдено, а сколько запуталось клубком… Иногда мне кажется, во всём этом больше никогда не разобраться. Да и требуется ли?..
        Конечно, хочется поверить, что кому-то со стороны структура будет гораздо понятнее, чем мне. Что кто-то потратит одно мгновение, чтобы растолковать её, указать мне правильный поворот, подарить мне путеводную нить.
        Я смотрю в сгущающуюся акварельную ночь за стеклом и вижу в ней отражения тысяч подобных ночей. Я ощущаю привкус всех этих размышлений, и… он не меняется. Он ни капли не меняется. Почти никогда.
        Мир тысячи тысяч раз преломляется сам в себе, отражается, рассыпается и восстаёт новым. На единственный миг мне хочется, чтобы я в нём так же преломился и отразился, чтобы мог поменяться местами с тем собой, которому что-то куда понятнее, нечто куда ближе.
        Иногда голос, что я слушаю внутри себя, как будто бы и не принадлежит мне, и тогда, если в нём внезапно звучат нотки отчаяния, я начинаю выискивать способы сближения. Пока не понимаю, что нельзя сблизиться с тем, что существует в созданной мною иллюзии.
        Разве можно быть ближе к тому, что сам для себя создал?
        Разве я уже не максимально близок к этому?
        Отражения и тени дают иногда забыться, обещают краткое единство, слияние с темнотой, которое не кажется чем-то опасным. Это будто возможность ненадолго раствориться и почувствовать себя кем-то другим.
        Я не спрашиваю, хочется ли мне стать кем-то ещё, и в этом тоже улыбается очередная иллюзия. В конечном счёте нельзя превратиться в кого-то, кроме самого себя. Особенно когда ты странник.
        Что-то подобное словно бы приходит во снах. Я помню об этом.
        Там, на просторах сновидческих миров, в сиянии чуждых солнц, можно найти иллюзорное единство, отражение, спасающее от горького привкуса одиночества среди сентябрьской ночи. Можно вообразить себя тем, чьи пальцы могут переплетись с чьими-то ещё.
        И пусть краткость такого момента удручающе мала, но и этого достаточно, чтобы обрести спокойствие и уверенность, найти силы продолжать движение, ведь правда в том, что странник способен существовать, лишь пока он движется, пока не сошёл с дороги. Стоит замереть на обочине, и время догонит, спросит стократно, размелет в пыль…
        Я не желаю думать об этом и перевожу взгляд с окна на зеркало, где по случаю тоже отражается мрак. Мне приходится подойти ближе и коснуться старинной рамы, чтобы зеркальный мой двойник всплыл на поверхность, как со дна чёрного омута поднимаются серебристые пузырьки воздуха.
        У нас одинаково бледные лица, мы слишком похожи, как и должно быть, но в глубине как будто собственных зрачков я вдруг вижу кого-то иного. Я цепляюсь за это ощущение, вглядываюсь пристальнее, и ничто больше не кажется странным, не дрожат, не плывут, не меняются черты лица, но вот глаза…
        Я ловлю в них нечто, похожее на меня, но мною никогда не бывшее. Я вижу в задрожавших зрачках осколок иной реальности. Это не страшно, но дыхание перехватывает, всё вокруг перестаёт хоть что-нибудь значить.
        Из моих глаз смотрит кто-то другой.
        Моими глазами смотрит кто-то другой.
        Мы вглядываемся друг в друга, не стремясь бороться, не чувствуя соперничества, бесконечно понимая и в то же время не обличая в слова ни единого смысла. Тянется ночной мрак, протекает сквозь нас, сквозь зеркало, ничуть не боясь мерцающих свечей.
        И в тот самый час, когда время застывает, когда минуты длятся дольше положенного, в тот самый миг, когда ночь темнее тёмного, когда небо только надеется на рассвет, я нахожу в глубине себя кого-то, возможно, чуждого мне. Или, напротив, слишком уж похожего.
        Голос, звучавший лишь в фантазии, звенит и в реальности, разливается в застывшем воздухе, множится эхом.
        Ночь тает на кончиках пальцев, я слышу, как за окном падают тяжёлые капли. Плачет воском свеча, в темноте зеркала отражаясь трепещущим безвременьем. Тают звуки музыки, очаровывая и заставляя забывать обо всём, не выискивать смыслы, ничему не верить и ничто не звать.
        Мне не хочется сбрасывать наваждение, и я не отхожу от зеркала. На подоконник опять падает капля, глухо ударяется о жестяную поверхность.
        Ночь бесконечна.
        Ночь вечна. Время скрутилось в петлю, и я не хочу вырываться из неё. Хрустальные грани миров поворачиваются, чтобы бесконечно преломиться в калейдоскопе снов. Звёздный свет рассыпается по зеркалам вечности, затихает звук, почти гаснут свечи, воздух застывает, обращаясь патокой.
        Мой зеркальный двойник вышагивает за поверхность стекла.
        259. Свет
        Лился свет, обманчиво тёплый осенний свет, заполнявший как вода все уголки и трещинки, бисерно горевший на паутинках и круглыми каплями падавший на опавшие листья. Из сентябрьского вечера я вышел в сентябрьское же утро и почти сам стал светом.
        Мелкие тревоги и лёгкие эмоции в этом сиянии стёрлись, смылись вместе с чертами лица, обнажив только глубокое, прежде сокрытое в самой сути. Я превратился в сентябрьский свет, дрожал вместе с ним, вибрируя на высоких нотах. Я проливался, и впитывался, и растекался по трещинкам и впадинкам, по паутинкам и листьям, открывая то, что скрывалось в тенях.
        Дорога отпустила меня, и я замер на краю опрокинувшегося в осень мира, не решаясь сделать следующий шаг, будто мог каким-то образом утратить проникшее в меня сияние. Будто мог его расплескать.
        - Странник, - подошла она сзади и опустила ладони мне на плечи. - Отчего ты не хочешь идти? В долине ждёт город, а в городе - осенняя ярмарка, яркая и весёлая.
        Я не поворачивался к ней и не доверял её голосу.
        - Мне сейчас не хочется на ярмарку, - ответил я спокойно. - Не хочется ни яркости, ни веселья.
        Свет внутри меня плеснулся и снова затих, переполняя, но не проливаясь вовне.
        - Тебе стоит пойти, - настаивала она, и ладони на плечах сжались, я почувствовал через ткань куртки остроту ногтей. - Тебя там ждут, вот увидишь.
        - Возможно, я сам никого не жду и никого не желаю встретить? - спросил я, давая ей возможность самой подобрать ответ.
        Она засмеялась, а потом прошептала мне на ухо:
        - Не всё бывает так, как мы того хотим, не всё случается так, как мы того ожидаем. Почему бы тебе всё-таки не пойти?..
        Отчего-то я не мог ни вырваться, ни сбросить её ладони. Под ногами у меня оказалась тропа, которая вела в тот город, что лежал сейчас, сокрытый от взгляда за дубравой, за золотыми кронами. Но только сам город не был ни золотым, ни просто солнечным. Я чувствовал его и отсюда, там царила ночь, вечная ночь, которую не могли прогнать огни ярмарки.
        Я знал, кого могу встретить там, и не хотел никаких подобных встреч. Она же, стоя за моей спиной, не показывая лица, злилась. Её ярость была похожа на клинок, который вонзился мне в спину и теперь надсадно саднил.
        Жажда вырваться и сбежать была нестерпимой, а я никак не мог двинуться с места. Сеялся золотой сентябрьский свет, вычерчивая каждую травинку, каждый упавший листок. Тропа под ногами пружинила, точно желала увести прочь, но ей я не доверял. Она не была моей тропой.
        - А ты упрям, странник, - ладони соскользнули с моих плеч. - Как же мне заставить тебя идти?
        Я промолчал.
        Свет начал меркнуть, словно это уже не сентябрьское утро, а вечер, точно солнце уже закатывалось за горизонт или спряталось в облаках. Скоро вокруг разлились сумерки, но я ещё чувствовал свет внутри.
        Она рассмеялась.
        - Ты не удержишь.
        - Удержу, - возразил я, закрывая глаза. - Удержу.

* * *
        И проснулся среди холмов. Тёплый сентябрьский ветер колыхал травы, а я лежал под сияющей золотом дубовой кроной на подстилке из желудей и сухой травы. Не слишком мягко, но мне было потрясающе удобно, даже лучше, чем в постели.
        Никого поблизости не оказалось, хотя я слышал, что Хозяин холмов и леса близко. Солнце клонилось к закату, всё расцвечивалось мягким золотом, и я не мог отвести взгляда от того, как ложатся лучи, высвечивая с невозможной чёткостью травинки и палые листья.
        Никакой ярмарки, никакого чёрного города впереди. Никто не стоит за спиной.
        Поднявшись, я прошёл к тропе, петлявшей за кустами тёрна, и отправился по ней к гряде холмов, собираясь взойти на вершину.
        Я не стал задавать вопросов собственному сну.

* * *
        Дверь возникла передо мной в тот миг, когда солнце кануло за горизонт. Поначалу мне не захотелось идти, но дорога настаивала, я сделал шаг и… Всё-таки оказался на тёмной улице, уводящей к крикам и свету факелов, к безумию ярмарки.
        - Стоило ли упрямиться? - она, конечно же, стояла рядом и укоризненно качала головой. Длинные волосы, вспыхивающие оранжевым, когда ловили блики пламени, скрывали её лицо.
        - Что тебе надо от меня? - я вздохнул. Нежелание идти дальше охватило меня с чудовищной силой.
        - Ты сам.
        Не нужно было видеть её усмешки, чтобы знать, как блестят клыки.
        - Так значит, ты и есть город. Ты и есть ярмарка. Или на самом деле ничего этого нет? - я сам прижал её к стене, и устойчивость камня потекла, сменяясь пустотой, мраком и туманом. - И зачем тебе я?
        - В тебе то, что я хочу получить?
        Неужели свет?
        Она вцепилась мне в плечи и хищно потянулась к лицу, но отчего-то не могла одолеть. Вокруг нас была тьма, и я никак не мог поверить, что поймал весь свет, что был в этом мире.
        - Как это вышло? - вырвалось у меня.
        - Тебя любит осень, - хрипло рыкнула она.
        Мы провалились сквозь туман, долго падали - так медленно, словно погружались на дно озера. Во мне разгорался свет, но ведь он ничуть не принадлежал мне. Я всё не понимал чего-то очень важного, но внезапно осознал, как выпустить его из себя.
        Из последних сил я отбросил её в сторону, раскинул руки и прикрыл на миг глаза, сосредотачиваясь. Падение продолжалось, но мне уже было всё равно. Тут не было никакого дна. Я не мог разбиться.
        Свет вырвался из меня.

* * *
        И снова лился свет.
        Лился обманчиво тёплый осенний свет. Он заполнял все уголки и трещинки, круглыми каплями падал на опавшие листья.
        Я стоял среди дубравы, расцвеченной золотом, у моих ног сидела она, только совсем не такая. Белое платье кутало тонкие плечи, рыжие, как всполохи огня, волосы метались в пальцах ветра.
        - Отдал, хах? - она подняла ко мне лицо, красивое лицо, вовсе не страшную пасть чудовища.
        - Почему потребовалось… так? - я подал ей руку. Ухватившись за пальцы, она поднялась и оказалась выше меня на голову.
        - Я ведь зима, прохлада, бедствие, - усмехнулась она. - Не красота и солнце.
        - Возможно, но не теперь.
        - Я пустота.
        - Не сейчас.
        - Чёрт с тобой, странник, - смех разлился в воздухе колокольчиками. - Ты меня изменил.
        - Свет тебя изменил. Тот, что должен был стать твоим, но зачем-то влился в меня.
        - Зачем-то? - она приблизила своё лицо так, что некоторое время мы дышали друг другом. - После узнаешь.
        И отступила на шаг, тут же растворяясь в царящей вокруг осени. Дверь открылась тут же, и я перешёл в иную реальность. Мне хотелось бы получить ответ, но я знал, что он уже где-то внутри.
        Возможно, когда я смогу озвучить его, уже станет поздно.
        Свет, что недолго был во мне, ушёл до последней капли. Но я всё же оставался странником.
        260. В поисках маяка
        Не всякие сказки выражаются фразами, не каждая из них сразу же выливается в ровные строчки, а какие-то и совсем не готовы к этому.
        Чувствуя нечто ускользающее и эфемерное, непередаваемое словами, но музыкальное по сути своей, я взял альбом, а потом отобрал из жестяной коробки несколько акварельных карандашей.
        Пока тон ложится на бумагу, я представляю, чем он станет - цветком, абстрактной формой, бабочкой…
        Это, ещё нерождённое, перекликается с эфемерностью, что окутывает меня. С тем самым источником, из которого временами ткутся сказки.
        И вот исчезает и время, и пространство. Вероятно, и я сам едва не растворяюсь.
        Остаётся… Небо?
        Сказка, невысказанная словами, прорастает сквозь альбомный лист. Остаётся следить за тем, как она разворачивается.
        Может быть, мне когда-то снились эти миры, эти небеса, возможно, когда-то это была часть моих путешествий. Я словно слышу, как перешёптываются между собой сновидения, я рисую рассвет, в который хотел бы войти, рассвет, который зачем-то ждёт меня.

* * *
        Рассвет разливается мягкостью полутонов, облака высоки и прозрачны. Я стою на дороге, что петляет между холмами. Мне не нужно знать, куда она ведёт, мне не нужно даже идти по ней.
        Рассвет распускается цветком, и я вижу, как стрела дороги вонзается в солнце. Вот теперь я начинаю движение.
        Я чувствую ритм, и каждый шаг становится танцевальным па. Я танцую рассвет, и солнце встаёт потому, что тоже вливается в ритм. Я танцую этот мир, и потому мне нет необходимости знать, что же там скрыто на другом конце дороги.

* * *
        Я рисую этот мир акварельными карандашами. Я дотрагиваюсь до листа влажной кистью, и краски текут, сливаются, образуя новый полутон, переход, удивительное сочетание.
        Изображение живо, оно дышит, оно дрожит от каждого касания.
        Каждый штрих наполняется внутренним сиянием, и я заворожён этим настолько, будто кисть и карандаш - не в моих пальцах.
        Через меня изливается на бумагу сказка.
        Я - проводник.

* * *
        Я - странник, которому суждено пройти через новый, расцветающий в первых лучах солнца мир. Меня окружает музыка, и, доверяясь ей, я танцую в рассветном ветре, забывая касаться дороги.
        Полотно нестерпимо блестит, изгибается аркой, спешит прочь от меня.

* * *
        Наконец я останавливаюсь. Передо мной дорога резко уходит вниз, сбегает с холма. Необыкновенно, несбыточно, непонятно, но там плещется море, и на берегу, на скалах, конечно же, растёт маяк.
        Сегодня не моя очередь зажигать его, меня не ждёт смотритель, я словно наблюдаю картину, в которую пока не имею права войти. Я вижу иллюстрацию, но не прочёл историю. Коснувшись пальцами хрустального воздуха, я отступаю, но не отворачиваюсь. Солнечный луч дробится радугой в стекле фонаря. Маяк дремлет в рассветном сиянии.

* * *
        Маяк.
        Она искала маяк десять тысяч веков, исходила так много миров, что никто не сумел бы их сосчитать. В её груди росла и ширилась искра, от которой должна была зажечься путеводная звезда, восхитительная звезда маяка.
        Вот только подходящего всё не было.
        Холодные и тёплые моря и океаны показывали ей столько маяков, что она сбилась со счёта, время утекало сквозь пальцы, и она постепенно стала стройнее, словно высохла. Её волосы побелели насквозь, а глаза стали светло-голубыми. Тонкими запястьями можно было рассекать солнечные лучи.
        Она несла в груди искру, и та становилась всё больше, всё ярче. Казалось, что из этого света и только стала состоять его носительница.
        А маяк… маяк всё ещё жил где-то в тенях. Брошенный, покинутый всеми, кто за ним когда-либо ухаживал, он ветшал и разрушался, потому что в нём не было ни капли живительного сияния.
        Она мечтала найти его прежде, чем разрушение полностью сожрёт его. Впрочем… она знала, что силой своей горящей души сумеет поднять его из руин.
        Однажды в пути её застала гроза. Ливень был такой силы, что промочил насквозь. Она шла, сбиваясь с шага, влажные волосы облепили лицо и спину, плащ ни от чего не спасал. И только внутри сияла спокойно и ярко искра, ставшая давно настоящим пламенем.
        Она шла, не замечая, что давно потеряла дорогу. Двигалась, не зная больше ничего иного. В такой темноте, среди косых струй дождя поиск почти утратил смысл, но она продолжала идти на чистом упрямстве, прислушивалась, в надежде уловить за голосом бури голоса моря. Но грохотал гром, а молния била так часто, что воздух был пронизан электричеством.
        Наконец она споткнулась, упала, больно ударившись коленями о влажные мелкие камни, и тогда подняла голову, намереваясь спросить у неба, за что оно сегодня так ожесточилось против неё.
        В яркой вспышке молнии она увидела тёмный остов маяка.
        Поднявшись, пусть боль в коленях была нестерпимой, а кровь так и бежала по влажной коже, она бросилась к тёмному провалу двери. Маяк был так стар, что не закрывал своего нутра ни от ветра, ни от путников, ни от смерти.
        Лестница внутри обрушилась, но ничто не было способно удержать ту, что несла маяку своё пламя. Она коснулась стены, и с грохотом грома ступени из чистого сияния возникли над полом, словно зазывая её наверх.
        Она поднималась так быстро, как только могла, забыв о боли и усталости, о промокшей одежде. Путь её наконец-то был закончен, и она ликовала, радовалась, смеялась.
        Хрустальное стекло колпака давно дало трещины, оно замутилось и теперь рыдало с ливнем. Она же провела ладонью по груди, точно собирала на пальцы собственную душу. Ветер, свободно влетавший сюда, не сорвал с её губ ни слова, ни вскрика. Когда ладонь очертилась сиянием, она увидела, что маяк оживает, обновляется и пронзает мглу, указывая путь.
        Кто-то тронул её за плечо.
        Обернувшись, она улыбнулась смерти.

* * *
        Передо мной лежал лист с рисунком акварельными карандашами. На нём в рассветном сиянии высился маяк, вечный маяк, который десятки тысяч лет будет указывать дорогу странником многих и многих миров.
        Я смотрел на плавные переходы красок, а внутри меня всё ещё жила история той, что зажгла этот маяк собственной жизнью.
        Иногда сказки бывают такими странными, иногда они не высказываются словами, а порой рассказывают о том, что некогда случилось и больше не произойдёт никогда.
        Солнце вызолотило листву в саду, оно спешило укатиться за горизонт, и я, взглянув на это, внезапно принял решение. Мне был нужен рассвет.
        Мой рисунок стал дверью, и я прошёл сквозь, не сомневаясь ни в чём. Теперь у меня было разрешение пройти по камням, что так блестели в возрождающемся солнце, приблизиться к маяку и заглянуть внутрь.
        Разрушена ли лестница по-прежнему? Насколько крепки его камни? Как ярко он сияет по ночам?
        Так сказка начала новый виток.
        261. Совсем не так
        День угасал медленно, последние отблески ложились на облака, отражались в стёклах домов. Вечер казался обманчиво спокойным - нельзя было найти ничего странного, и в то же время глубоко внутри ворочалась глухая настороженность, подсказывающая - что-то не так, не так…
        Не так.
        Я остановился посреди улицы, сбегавшей террасами к площадке, затерявшейся среди высоких домов. Дальний конец её утыкался в сквер, где высились настоящие великаны, сейчас уже пожелтевшие в руках осени.
        Город не нравился мне. За внешней праздностью он прятал что-то неприятное, но я не понимал, что именно. С другой стороны, мне - страннику - и не стоило узнавать всех тайн.
        Медленно спустившись к площадке, я огляделся - дома, обступившие и площадку, и теперь меня повернулись глухими стенами, ни одного окна не смотрело сюда. Будто бы то, что происходило здесь с завидной частотой, не заслуживало внимания… или являлось тем, чего никому не хочется видеть лишний раз.
        Сумерки отливали лиловым, утих ветер, под кронами сквера теснилась тьма. Я стоял посреди открытого пространства, и мне чудилось - что-то прошло мимо, я не рассмотрел, не заметил…
        Площадка была вымощена плиткой, на которой почти истёрся рисунок. Я с трудом разобрал, что, похоже, вся она стала единой фигурой. В прошлом яркие линии бежали от края до края, замыкая всё, что тут находилось, в некую систему. От осознания мурашки сбежали по спине, и я поспешил прочь, к скверу, пусть там уже сгустилась темнота. Мрак сейчас показался мне другом.
        Едва я остановился под ближайшими деревьями, как позади что-то пришло в движение. Обернувшись, я увидел, как линии на плитках вспыхивают, свет устремляется выше и опадает волной. В центре площадки, где линии пересекались и сворачивались кольцом, возникла фигура в чёрном. Рассмотреть её не получалось, мешал то и дело вспыхивающий ярче и снова стихающий свет. Но я и без того понимал, что ничего хорошего это существо, кем бы оно ни было, не несёт.
        Не став ожидать, заметит ли оно меня, я пробежал в ворота сквера. Замусоренные и усыпанные опавшей листвой аллеи влекли меня прочь. Я уже знал, что окажусь в лабиринте, но такое никогда не пугало. Ощущалось, что дверь неподалёку, но напрямик к ней было не подобраться.
        Когда я выбрал подходящую аллею, создание с площади остановилось позади меня. И я бросился бежать.

* * *
        Преследователь попался настойчивым. Сойдя со своего круга, фигура потеряла часть роста и стала будто бы полупрозрачной, но угроза от неё веяла вполне ощутимая, и потому я не останавливался, лавируя среди аллеек, углубляясь в лабиринт всё дальше.
        Дверь то оказывалась очень близко, то бесконечно удалялась. Пространство сжималось и растягивалось. Город теперь напоминал сновидение, парк же превратился в чистый кошмар - стемнело, деревья казались уродливыми, кусты так и тянули ко мне узловатые ветви, редкие клумбы заполнялись бурьяном, среди которого вспыхивали и тут же таяли тревожные зелёные огни.
        И что-то нагоняло в неведомой мне жажде.
        Очередной поворот привёл меня к небольшому округлому фонтану, забывшему воду много лет назад. Я обошёл его, стараясь ощутить присутствие двери, и только мгновением позже понял, что это тупик, сюда вела лишь одна аллея - та, по которой я пришёл. Дверь же будто маячила на расстоянии вытянутой руки, за живой изгородью выше моего роста, из колючего кустарника, настолько густого, что я не рискнул бы стараться пробиться через него, даже будь у меня оружие внушительнее шаманского клинка.
        - Вот ты и попался, странник! - громыхнуло позади. То создание, что вырвалось из магических линий знака на площади, вновь набрало рост. Оно стояло, покачиваясь, в шаге от выхода на площадку, где замер и я.
        - Что тебе нужно? - спросил я, оборачиваясь намеренно медленно.
        - Город давно отрезал меня от себя, мне не перепадает ни кусочка добычи. Покорми меня, странник, покорми меня собой, - предложило создание.
        - О, нет, - отказал я, отступая туда, где так ярко чувствовал дверь.
        - Ты не сможешь бежать, - продолжало создание, - не пройдёшь сквозь стенки этого лабиринта, не прорвёшься. Так стоит ли сражаться? Отдай мне себя.
        - Если всё так безнадёжно, что же ты не нападаешь? - парировал я.
        Кусты были густыми, и я снова посмотрел на создание, на аллею за ним. Сумею ли я пробежать мимо? Промчаться к оставленной позади развилке и взять левее? Дверь так близко.
        - Мне нравится видеть, что жертва сама готова отдаться моим когтям, у всех свои предпочтения в пище, разве нет? У тебя ведь есть любимое блюдо? - создание расхохоталось.
        Я рванулся вперёд, пока оно самодовольно радовалось шутке.
        Перекрёсток был близко, и я взял левее, аллея огибала площадку широкой дугой, и я только надеялся, что она выводит и к двери. Создание, конечно, поспешило за мной, но в последний момент я перемахнул порог показавшейся из-за поворота тропинки двери.
        И упал, споткнувшись. Портал за мной не закрылся, создание сунуло в него уродливую голову. Теперь я смог рассмотреть его челюсти и пустые глаза.
        - Ты не уйдёшь, - пронеслась угроза. - Не уйдёшь.
        Подскочив, я кинулся вперёд. Мир, в который я попал, не слишком отличался от предыдущего, но здесь я бежал по коридорам огромного здания, пустым и гулким. Всё было в запустении, создание надвигалось, и я только надеялся быстрее достигнуть следующей двери.
        Та поджидала меня двумя анфиладами комнат дальше. Я пронёсся сквозь неё так быстро, как только умел, и захлопнул дверь за собой, закрывая её всеми доступными мне силами, затем тяжело осел у стены. На этот раз - в переулке неподалёку от собственного дома.
        Мне не сразу удалось перевести дух, и я был уверен - создание станет поджидать меня на перекрёстках снов, но теперь это почти не пугало.
        На мой город падали сумерки, пронзительно лавандовые и пахнущие осенью, и я был счастлив уже тому, что сумел убежать. Единственное, что было мне пока совершенно не ясно - что же за создание жаждало съесть меня и зачем, но такие вопросы обычно никогда не приносили внятного ответа.

* * *
        В доме моём было тепло и горел камин. Я расположился в гостиной, намереваясь отдохнуть. Лишь здесь меня отпустило беспокойство, и всё же далёкие его отголоски всё ещё бродили в самой глубине.
        Я упустил что-то важное, упустил смысл, и потому знал, что создание, преследовавшее меня, непременно появится в моей жизни снова. И кто знает, не добьётся ли оно тогда своего? Кто знает, не сумеет ли оно пройти вслед за мной, отыскать меня - и других странников в иных реальностях? Удержит его от столь дальних путешествий печать?
        И глядя на угли в камине, я глубоко задумался. Что-то с самого начала шло не так, не так, совсем не так.
        262. Чудится август
        Сегодня мне чудится август.
        Что он такое? Внезапные прохладные ветерки, преждевременно пожелтевшие листья в траве, как-то по-особенному кричащие, точно плачущие, стрижи?
        Я ощущаю его присутствие, как будто август притаился за поворотом, изредка выглядывая и напоминая о себе, лукаво посмеиваясь и щурясь.
        И вместе с ним появляются внезапно лёгкие призраки - воспоминания. За изгибом крыш вдруг открывается другой город, где в августе, среди ночной тишины мыши катали орех под половицами, а утром приходилось идти за водой к колонке в соседнем дворике. Из сухой травы в саду вырастают видения холмов, над которыми угасает закат и остаётся только костёр, а тьма вокруг как будто имеет глаза и уши.
        Воспоминания текут туманными прядями сквозь мир и сквозь сознание, оставляя после себя странный привкус и чувство удивления. Они такие яркие, точно происходящее завершилось лишь мгновение назад, а на самом деле прошло уже несколько лет, много лет. Время среди картин из памяти точно открывает иную свою природу - не последовательную, не проистекающую, а состоящую разом из всех мгновений, собравшихся в единой точке.
        Мне чудится август.
        И в каждом окружающем меня предмете вдруг видится история, каждая вещь обретает подобие личности. Порой я ловлю себя на мысли, что к вещам иногда испытываю такое же сострадание, как к людям и животным? А может быть - и куда большее? Не это ли является причиной, по которой и другие часто не в силах выбросить старый хлам?
        Иногда стоит согреть в ладонях какую-нибудь безделушку, и связанные с ней воспоминания раскроются столь яркой картиной, словно предмет был их вместилищем, хранителем того мига из прошлого, таинственной шкатулкой, к которой оставалось только подобрать ключ.
        Я чувствую август.
        Август - как запятая между расцветом и угасанием, как хранящий волшебство и открывающий врата. И сейчас я понимаю, что он перестал ассоциироваться для меня со временем, что указывается в календарях. Где-то в моей душе прорастает извечный август, он исподволь проявляет себя в окружающем мире. Потому-то я так часто замечаю его, он легчайшим бликом скользит среди отражений, таится в тени, едва заметен, лишь если взглянуть краем глаза.
        Когда-то в детстве - кажется, что почти в другой реальности - с детьми с моей улицы в дни августа мы придумали странную игру. Её суть была в том, чтобы в окружающих предметах обнаружить признак иного времени года, иного мира. Например, отыскать осень или весну в окружающем лете, найти что-то волшебное среди обыденности. Увидеть нечто небывалое в том, что окружает изо дня в день и очень приелось.
        Порой мы засиживались так до полуночи и дольше, разыскивая эти маленькие и никому до нас не заметные признаки, осколочки и былинки, подтверждающие, что не всё бывает именно таким, каким видится. Мы смотрели внимательнее и находили всё больше, осознавали и включали весь мир в себя, впитывая его жадно и неукротимо. А он… он прорастал в нас, наделяя каждого чем-то особенным. Когда зажигались фонари, мы вглядывались в угасающую полоску заката и видели в ней ещё не сбежавший от нас день, а иногда - тот, что только собирался прийти.
        Те друзья исчезли, когда путь странника оказался у меня под ногами. Но в то же время, в моём личном августе все они со мной, и мы всё так же можем сыграть в привычную нам игру.
        Я поднимаю лист, чтобы различить в нём и весну, и осень. Чтобы найти в нём август. Воспоминания текут с той же неотвратимой плавностью.
        Прошло так много времени с того лета, но до сих пор странно то, что одного из нашей летней компании уже давно нет среди живых, до сих пор непонятно, почему мы все так сильно разошлись, отчего стёрлись из жизней друг друга, будто оказавшись в разных мирах.
        Узнаем ли мы друг друга? Я не уверен. И только внутренний август хранит их всех. В воспоминаниях та, что покинула нас слишком рано, когда мы все ещё что-то значили друг для друга, по-прежнему рассказывает о своих мечтах. Мы снова держимся за руки - все вместе, вступая в сумерки, проходя привычной дорогой. Мы остались на камнях нашей улицы, в тенях, что расчерчивают по вечерам тротуар, навсегда сохранивший шорох наших лёгких шагов.
        Я слышу осторожное движение августа среди шороха листвы, колышимой ветром, чувствую его привкус на губах, ощущаю кожей дыхание. Это вовсе не означает, что я тороплю или удерживаю время, перематывая год или мечтая вернуться на несколько недель назад, а может, живу в ином прямо сейчас.
        Нет…
        Я просто чувствую собственный внутренний август, который заполнил меня, переполнил меня, перехлестнулся через меня и пролился, насквозь пропитывая эту ночь. В конечном счёте, весь мир вокруг может оказаться созданным чьей-то волей, может превратиться в сновидение, послушное чьей-то фантазии. Он останется субъективным до того самого мига, в который получится отринуть себя, чтобы соединиться сознанием со всей вселенной сразу.
        Но пока этого не произошло, август будет со мной.
        И я ему рад, всегда рад.

* * *
        Улицы кутает темнота, гаснут один за другим фонари, всюду тишина и никого нет рядом. Только август оказывается так близко, кладёт ладони на плечи, вглядывается в лицо. Он брат мне, в наших жилах течёт одна и та же кровь, и он - передышка между летом и осенью, между тем и другим, грань между закатом и сумерками.
        Когда мы стоим так близко, я почти растворяюсь в нём.
        Пусть вокруг нас осенний парк, сентябрьский парк, пронизанный прохладой, забывший фонтаны, усыпанный листвой. Август обнимает меня всё крепче, срастается со мной, и никакому сентябрю уже до меня не добраться.
        Я закрываю глаза, голову кружит пряный запах, мир качается. Август уводит меня прочь.

* * *
        Увидев её, я ничему не удивляюсь, только подхожу ближе.
        - Отчего ты ушла так рано? - вопрос звучит так, будто я спрашиваю, отчего она не присоединилась к нашей вечерней игре. Вот только это она - не изменилась. Я же… Я… Стал совсем другим, и от детских игр меня отделяют сотни и сотни миров и реальностей и перепутанное, сложившееся в петли время.
        - Это был не мой выбор, - её облик невесом, словно акварельный росчерк по слишком тёмной бумаге. Я, наверное, сплю, но не тороплюсь проснуться. Она совершенно точно улыбается, но я никак не могу рассмотреть лица.
        - А чей?
        - Кто знает, - она пожимает плечами. - Но ты не верь, я хотела… идти дальше.
        - А теперь?
        - А теперь я лишь голос внутри твоего августа, только насекомое, застывшее инклюзом. Я… - её лицо становится яснее, вычерчивается чётко, она смотрит на меня слишком серьёзно. Ей никогда не будет шестнадцать. - Меня на самом деле совсем даже нет. Я даже не воспоминание, такой ты меня не помнишь.
        Я не помню - такой. Внутренний август разливается солнечным светом, и она уходит, оставляя меня с вопросом, на который никогда не найти ответ.
        Я чувствую, как август касается моей щеки.
        Пусть так.
        263. История
        и спокойный - влажной земли. Прислушиваясь к шуршанию дождя, к ритмичным перестукиваниям капель по жестяному подоконнику, я вдыхаю воздух, полный осенней сырости, и он меня успокаивает и баюкает.
        У меня в воображении дрожат нетерпеливо старые рельсы, раздвинувшие траву, чтобы погреться в лучах последнего осеннего солнца. Этими железнодорожными путями жаждет воспользоваться очередная сказка. Я слушаю дождь и наблюдаю за тем, как образ набирает силу и цвет, чтобы развернуться в слова и строчки.
        Часть моей души между тем привязана к октябрю в иной реальности. Там то солнечно, то туманно, и из ниоткуда вырастает прямо на ладонях долины удивительный город. На следующий день вместо него будет только туман…
        Туманы же, выползающие из гущи леса, кутают по утрам замок, возносящийся над кронами, он стоит на скале, и туда как будто бы не ведёт ни одной дороги. Те места насквозь пропитаны магией, та реальность ждёт в гости, отворяя двери так приветливо, что забываешь обо всём и стараешься перешагнуть порог поскорее.
        Помимо этого есть ещё много-много образов, то ярко вспыхивающих, то таящихся в тени. Образов, которые жаждут быть написанными или терпеливо ждущих своей очереди. И должно быть, это чудо и проклятие одновременно - видеть их бурное многоцветие и понимать, что написать каждый из увиденных скорее всего не получится, не хватит времени, даже если не спать совсем. Даже если забыть о путешествиях.
        Осень будит во мне желание узнать новые миры, новых людей, и в то же время мне хочется остаться в созерцательной тишине одиночества, которая позволит живущим в моей голове образам разворачиваться так широко и ярко, как они того захотят.
        Осень соткана из подобных противоречий, как пряная горечь её аромата: смягчённые воздушной средой лучи солнца уже не согревают, как летом, хотя кажутся такими же тёплыми, яркая красота и завлекающие краски за один день прекращаются в обнажённые ветви, скребущие небо, скорбно-печальные в своей наготе.
        Я люблю осень - со всеми её нюансами, всеми оттенками и чертами. Люблю бродить по засыпанным листвой влажным лесным тропинкам, люблю кудлатые сизые тучи, низко плывущие над холмами, люблю разноцветную листву и рисунок нагих ветвей на полотне неба. Люблю холодный сырой ветер, несущий горький запах дыма, люблю влажные туманы, ползущие по улицам в предрассветный час, люблю хрупкие дожди, на весь день занавешивающие мир серой вуалью.
        И люблю осенние творческие настроения, хрупкие крылья осенних муз, садящихся на мой подоконник.
        …А иногда - как сегодня - сквозь окно шагает и сама Осень.

* * *
        - Может быть, чаю? - спросил я, когда она, звеня браслетами, поправляла юбку.
        - Нет, нет, я пришла увести тебя отсюда, - отмахнулась она. - Пойдём, пойдём скорее.
        - Куда?
        Но отвечать Осень не собиралась. Увлекла меня к окну, и скоро мы вдвоём шагнули с подоконника, тут же оказавшись в кружении листвы, в центре октября, забыв о том, что сентябрь всё ещё не кончился.
        Не кончился, но будто остался позади нас.
        - Твои истории, - говорила Осень, - затерялись в туманах, - и она усмехнулась. - Может, начнёшь искать?
        - Я ведь этим и занимался.
        - О нет, ты пытался написать то, что ещё не нашёл, разве так можно? - она свернула на неприметную тропу, вскоре мы оказались среди холмов. В дубраве здесь был почти что ноябрь.
        Усевшись на поваленный ствол дерева, Осень вскинула голову и улыбнулась.
        - Расскажи мне ещё, что любишь меня.
        - Ты знаешь и так, - я сел рядом. - Зачем мы тут?
        - Ждём твоих историй.
        - Но для этого их нужно написать, - возразил я.
        - Нужно, но потом. Вот, смотри, - она указала вперёд, и я рассмотрел что-то яркое в пёстром ковре листвы, что-то сверкающее, среди потухающих красок.
        - Это история, я дарю её тебе, потому что ты говорил о любви ко мне, - и тут же она исчезла.
        Я же подошёл ближе и поднял сияющий камень. В ладони он тут же погас. Когда я огляделся, оказалось, что стою в собственном саду, в конце сентября, и солнце уже почти не греет.

* * *
        Вернувшись, я оставил камень на рабочем столе. Он был лазурным, с проблёскивающими золотом прожилками, но очень прозрачным. Таких я прежде не видел. История ли была в нём, или он вдохновлял самым своим видом, но я действительно сел к столу и принялся набрасывать сказку.

* * *
        Говорила она с грозой, и гроза отвечала ей, не нашлось бы другой такой, танцевать чтоб среди огней. Никого бы там не нашлось, чтоб стихии - и не боясь, чтобы помнить слова и чтоб не упасть бы от страха в грязь. Говорила она с грозой, только счастья не принесло, не бывало другой такой, не бывало - не повезло. Сочли ведьмой, и жизни нет, на охоту встаёт народ, говорила она с грозой, но грозы не бывает год.
        И сбежала она в леса, среди чащи скрываться, тишь. Притаилась и сбереглась, словно кроха лесная - мышь. Отыскала потом ручей, средь корней пробегавший в ночь, средь болотных нашла огней тихий домик, ничья не дочь. Скоро стало ей ясно - впредь к человечьим не льнуть рукам, даже если найдётся смерть, будет с нею спокойней там.
        Она долго жила одна, лишь зверьё приходило пить, и лесного коснувшись сна, научилась она любить. Так прошло два десятка лет, красота её расцвела, человек бы утратил цвет, а она словно тут росла. Так прекрасна, что даже птиц заставляла запеть ей гимн. И потёк понемногу слух, о царице лесной средь нимф.
        Человечьи дела просты, где услышат о красоте, сразу ищут свои пути, чтоб её удержать в узде, чтобы смять её, чтоб найти, чтоб пленить и очаровать, сколько кинулось в лес людей, что хотели б окольцевать. Только чаша росла густа, не пробраться, не отыскать, столько сгинуло там мужей, что хватило бы их на рать.
        А она…
        Пела у ручья и стихий собирала рой. Ни о чём не хотела знать, не считала, что есть герой, кто способен бы путь найти. Да кому она тут нужна?
        И сбивались других пути, а она не искала сна. Среди летнего зноя раз говорила она с грозой, умоляла её:
        «Сейчас, проливайся скорей и пой».
        А гроза отвечала ей, злилась ветрам в вершинах вдруг. И нашёлся тогда герой, преступивший охранный круг. Он пред ней на колени пал.
        «Ты волшебница, видит день!»
        Как хотела б она бежать, словно быстрый лесной олень!
        «Как с тобой мне остаться, как?» - вопрошал он опять, опять.
        «Уходи от меня, не смей, не надейся живою взять».
        И отбросил он нож и меч.
        «Я навеки останусь здесь, пусть я только лишь человек, но тебе присягаю весь».
        Говорила она с грозой, и гроза привела его… Не осталось девчонки той, не осталось в ней ничего. Но властительница чащоб приняла этот щедрый дар. Загорелась средь туч гроза, между ними возник пожар.
        Среди горных лесов и рек есть местечко - заветный край. Не найдёт его человек, для зверья оно точно рай. В нём живёт уж который год нимфы всякой лесной светлей. И при ней есть охотник - тот, что бесстрашно ушёл за ней.
        264. «К»
        Солнечный свет казался ненастоящим, а мир, обступивший меня, был словно вырезан из бумаги, местами подсвеченной - лишь немного - разноцветными лампочками. Пусть небо и оставалось синим, но и оно напоминало только выгнутый лист картона, местами поблекший, а кое-где расцвеченный аппликациями-облаками.
        Когда я вышел из арки двери, то и сам стал будто бы бумажным, испугавшимся пламени, что могло бы уничтожить слишком легко, обратить в пепел. Но всё же эта реальность не была плоской, и постепенно странное ощущение бумажной хрупкости ушло.
        Кроны деревьев больше не казались сделанными из гофрированного листа, трава обрела объём, скалы вспомнили о том, что они родились из камня. Только цвет - тот же белый, с минимумом оттенков, всё же придавал миру сходство со сновидением. Вот только я совершенно точно не спал и не бродил ни по одной из созданных сновидцами реальностей.
        Дорога вела меня через долину, где-то там вонзаясь стрелой между грядой холмов. Я шёл медленно, пытаясь в окружившем меня почти белом пейзаже рассмотреть то самое первоначальное ощущение и разобраться, откуда оно взялось. Мне не было холодно, пусть под ногами и похрустывала снежная крошка.
        Чем больше я углублялся, тем ярче разгоралось внутри ещё одно чувство. На этот раз я поймал себя на мысли, что нахожусь между строчек, запутался между слов. Уж не моя ли собственная сказка поймала меня? Возможно, этот текст был мне совсем чужим, точно я упал в раскрытые объятия книги, затерялся в страницах, и теперь устало искал выход.
        Одно было ясно - чтобы выбраться, нужно продолжать идти вперёд.
        Картонное небо, небо-абзац выгибалось надо мной, облака - запятые и точки, уж не знаю, почему именно так, медленно плыли, порой загораживая от меня восклицательный знак солнца. Словосочетания деревьев и кустарника заполняли пространство.
        Я приближался к холмам, их покатые склоны, напоминающие с одной стороны уснувшего и скрывшегося под снегом дракона, с другой стороны являлись бесконечностью невысказанных предложений. Я видел, как слова плавно текут с одного холма на другой, но не мог прочитать ни одного из них, и в то же время это был лишь ветер, несущий прочь позёмку и шелестящий в стеблях кое-где проглядывающей сухой травы.
        Не удержавшись, будто проверяя, что же случится, что произойдёт, я сорвал один из высохших цветов. В моей ладони вместо него осталась буква.
        Буква.
        «К».

* * *
        Колкий? Ком? Калейдоскоп? Катастрофа? Круговорот?
        Слова теснились в груди, норовя опередить друг друга и вырваться в ставший морозным воздух. Но ни одно из них не было тем, что нужно. Я молчал, не выпуская их, в терпеливом ожидании, что придёт то самое, то, что необходимо.
        То, без которого пути дальше не существует.
        Кстати? Как?
        Костёр? Калька? Калитка? Коварство? Капитан?
        Они переплетались, переосмыслялись, спорили, но все были не теми, что нужно.
        Краткость, кротость, кастет? Кривизна?
        Предметы мешались с абстракцией, прилагательные - с существительными, то и дело на глаза попадалось одно и тоже: красивый, красный, колдовской, красочный. Вспыхнуло ярче всех, но тут же угасло и ещё одно - ключ.
        Всё было не то, не тем, не так.
        Я оглянулся на холмы, точно на их белоснежных боках ветер мог вычертить подсказку, но увидел лишь снег, снег и росчерки травинок. В ладони моей лежала буква, и я не улавливал, что она означает, отчего так жжётся в ладони, словно я поймал луч солнца, осколок пламени, жар…
        Камин? Кофе? Корица? Крем? Карамель?
        Нет, ничто из этого.
        Буква молча смеялась надо мной, слова же схватили за горло, им хотелось жить, хотелось вдохнуть воздуха, а я не пускал, не позволял, не отдавал их ветру.
        Кристальный? О, точно нет, иначе отчего мне не ясен смысл? Какофония, кататония? Никто из них!
        Кот? Кто? «К».
        Холод пробрался ко мне, обернулся вокруг, заставив дрожать. Я уже чувствовал, как близка дверь, но всё ещё не имел права сдвинуться с места. Мир - бумажный или созданный из строк - смеялся надо мной, заходило, пряталось за телами холмов солнце-восклицательный знак.
        На ладони моей лежала буква, которой я не подобрал подходящего слова. Я был обречён раствориться в ледяном ветре, исчезнуть в ожившей за холмами ночи, что готовилась поглотить белое, перекрасить его в чёрный, захватить меня темнотой.
        Караван? Карантин? Карандаш? Каравелла?
        Какая кутерьма!
        Я… Коснулся висков, в них прорастала боль, и радостно было лишь оттого, что мигрень не знала буквы «К».
        Каштан, камень, кармин, кость, кисть?.. Корысть?
        Всё не то. Снова, опять. Зачем, почему, отчего?

* * *
        Кольцами колыхался калаидашт, кипел кипенно-белым. Как коварство кормится красным, ковался ключ к картам. Когда каплями коснётся капель…
        Какой колоссальной корридой кажется красота?..

* * *
        В этом не было смысла. Лишённые сюжета, предложения не складывались в текст, рассыпались на словосочетания, в которых тоже было не найти никакого прока. Кружилась метель, ветер пробирал до костей, и от него негде было спрятаться. Стремительно темнело. Надвигался пугающий мрак, и я ничему не мог доверять, но всё же был уверен в одном - в очертаниях буквы, лежавшей на моей ладони, всё такой же горячей, точно в ней спряталась мечта.
        Единственной буквы, что не собиралась меняться, не начинала имени, а просто… просто была.
        «К».
        А быть может, за этим нет никаких других букв?

* * *
        Я сделал шаг, и меня ничто не держало, впереди, меж холмов, открывалась дверь. Букву «К» я сжал в кулаке и улыбнулся, уловив в этом ещё один каламбур. Ещё один, но уже лишившийся смысла, ведь отгадку я уже поймал.
        Когда дверь позвала меня, когда унялся за моей спиной ветер, несущий с Памира снежную бурю, когда я оказался напротив собственного камина, я уже знал, что держу в руке.

* * *
        Среди вороха слов значение имеют и самые малые, самые хрупкие, состоящие путь даже из одной буквы. Некоторые эти краткие слова значат даже больше, чем те, в которых букв за десяток.
        Некоторые из них способны объединять, противопоставлять, отрицать… А есть одно, что заставляет видеть путь. Оно - словно маяк, словно звезда, пусть направление и определится лишь тем, что встанет последующим.
        Но я-то… я-то точно знал, какого именно слова будет не хватать.
        Ведь это - «К», к… куда-то, к кому-то, к кому-то конкретному. То есть… К тебе.

* * *
        Где-то стыл под холодным ветром бумажный мир, где-то слова всё так же рвались наружу, где-то жарко и жадно пелось, кричалось, казалось.
        А на моей ладони лежала обретённая в странствии буква, значившая так много. На самом деле очень много.
        Потому что я понимал, какое именно слово нужно ставить с ней в паре.
        265-266. Про Дэй
        Стоило посмотреть на ночной город, и история пришла сама собой. Когда я отошёл от окна, она звучала внутри меня полноценно и ярко. Как будто не было и минуты сомнения, никакого замешательства. Городские огни всё так же горели за стеклом, а рождающиеся образы были полны дыхания осени, лесных шорохов и рассказывали совершенно о другом. В них не осталось ничего городского.

* * *
        Дэй родилась в чаще, мать её хоть и была человеком, но давно покинула селенье, лес ей был ближе людских законов. Неизвестно, кто был Дэй отцом. Мать о нём не рассказывала, а он сам никогда не появлялся. Впрочем, Дэй даже не сразу узнала, что бывают отцы. Поначалу она считала, что появилась у матери сама по себе.
        Не знала Дэй и того, что бывают другие люди. За все свои годы не видела она ни одного. И хоть странно было понимать, насколько она отличается от обитателей леса, но задать вопрос, куда же подевалось её племя, она так и не успела. Казалось, было совершенно нормальным жить только вдвоём, питаться кореньями, ягодами и грибами да мелкими грызунами. Лишь изредка удавалось поймать рыбу или же зайца в силки.
        Мать Дэй не была слишком сильной или очень умелой, но всё же обучила дочь жить в лесу, и так они существовали из года в год, благо в том краю зимы были совсем не такими суровыми, как на равнинах дальше. Возможно, жизнь Дэй никогда не изменилась бы, но однажды мать не проснулась.
        Единственное, что Дэй знала очень хорошо, так это смерть. Смерть тех, кто не успел убежать от хищника, смерть тех, кто не был достаточно ловок, хитёр или гибок. Но смерти от болезни и старости Дэй не видела, пусть и узнала её сразу же, едва взглянула в спокойное лицо матери. Ясно было - она никогда уже не увидит восход солнца. Дэй не испытала ничего - ни горечи, ни сожаления, только позже глухая тоска одиночества напомнила о себе. Однако в первые часы Дэй только смотрела и размышляла, насколько на самом деле мало у них различий с другими животными. Вот и мать настиг какой-то хищник, только почему-то не унёс с собой, не повредил тела. Дэй не знала, что делать с ним и даже сердилась на невидимого врага. Что ему стоило завершить начатое? Ведь таков цикл жизни и смерти. Также она понимала, что не может вынести тело из домика и оставить зверью. Это отчего-то было неправильно - кормить падальщиков чужой добычей. Но столь же нехорошей казалась мысль завалить тело камнями. Это не походило на виденное Дэй вокруг, в лесу. Вот она и терзалась сомнениями.
        Огонь Дэй хранила, как учила мать, но и боялась его, хоть никогда не показывала того прежде, и теперь, вспомнив его жадность, решила, что именно такому хищнику стоит отдать жертву. Быть может, он станет ласковым к ней, возможно, не укусит за руку, как однажды случилось.
        Складывать подходящий костёр пришлось несколько дней. Дэй очень старалась, готовя ложе для хищника. В лесу царила осень, в домике было прохладно, так что тело ещё сохранялось, пусть некоторые насекомые, которых не рассмотрела Дэй, уже попробовали его раньше огня.
        Впрочем, всё было закончено, и Дэй жгла свой костёр ещё сутки, пока в нём не остались лишь угли.
        Тогда только она в полной мере поняла, что осталась одна. И что не ела уже несколько суток. Прежде они охотились вместе, теперь лес усмехался, подзывая Дэй к себе. Некому было сопровождать её на первую охоту.
        Дэй взяла нож и отправилась к ручью - нарезать там аира, чьи корни полюбила за резкий вкус. Так она могла сбить с толку зверя, живущего внутри. Мать звала его голод, но Дэй с детства принимала его за иное существо, зачем-то поселившееся под кожей. Иногда Дэй хотелось воткнуть в него нож, но всякий раз она останавливалась, смутно понимая, что себе она причинит куда больше вреда.
        У ручья Дэй настигло ещё одно непонятное чувство, пробудилась гнетущая тоска по присутствию кого-то, схожего с ней. И Дэй была озадачена, она считала, что никого такого нет в целом лесу. А есть ли за лесом земли, она не знала, потому что никогда не ходила к опушке. Мать запрещала, а любопытство Дэй было не таким уж сильным, чтобы нарушать прямые запреты.
        Однако, едва тоска сжала ей горло, Дэй позабыла о голоде. Она сунула в рот горькой травы и двинулась по тропе прочь от ручья. Косули тут всегда ходили на водопой, и Дэй шлось легко, привольно. Она не знала, куда уведёт тропа дальше.
        Миновав болото, она даже не заволновалась, что уходит много дальше, чем обычно, что её огонь, таившийся в глубине сложенного кое-как из камня лежбища, придуманного матерью, погаснет, не получив порцию дров. Лес скоро стал почти незнакомым, замирал и таращился на неё, словно у каждой тени были глаза.
        Дэй шла, пока вдруг не поняла, что подлесок стал не таким густым, а косулья тропа давно потерялась, растворившись среди папоротников. Но самое страшное - за деревьями виднелся просвет.
        Дэй не пугалась тьмы и мрака, в лесу это чаще было убежищем. Свет пугал куда сильнее, даже пламя огня казалось опасным, хоть мать убеждала - он приручен. Что же там, за деревьями, зачем оно там есть?
        Крадучись, Дэй подобралась совсем близко и увидела долину, заросшую высокой травой. Такой она не видела прежде. Сердце замерло от странных эмоций. Дэй впервые познала глубину и красоту мира, в котором жила. Ведь зверь не смотрит с таким восторгом вокруг, как то может человек, а Дэй, как бы по-звериному ни ощущала себя, была человеком.
        Захваченная необыкновенностью момента, Дэй выскользнула из-под лесных крон и помчалась сквозь травы, не вспомнив о голоде, страхе, ушедшей матери. Она бежала и впервые смеялась. Ей стало так хорошо, так чудесно…
        Она споткнулась и упала в мягкость трав, накатила усталость, и Дэй вгляделась в небо, которое никогда раньше не рассматривала с такой тщательностью. Сон пришёл к ней быстро.

* * *
        Я поднял голову от листа и задумчиво улыбнулся. Дэй не дорассказала о себе, однако её сон прерывал историю. Я ничего не видел больше.
        В сердце осталось только чувство ликования, привкус сентябрьского леса и ощущение, что Дэй хранит ещё немало секретов. Девочка-полузверь спала, и с ней вместе уснула сказка.
        Мне пришлось отложить лист бумаги, подняться и подойти к окну снова. Городские огни почти погасли, ночь была в самом разгаре. Путь до рассвета казался таким далёким, что мне тоже хотелось спать. Как будто я мог подсмотреть сны Дэй, родившейся в лесу.

* * *
        А история попросилась на бумагу, потребовала внимания к себе, и я не мог ей не покориться.

* * *
        Открыв глаза, Дэй испуганно села, не понимая, где находится. Закат - огненный, ало-оранжевый, растекался по небу, слишком большому, совсем не такому, какое она привыкла видеть. Сердце забилось так быстро, что Дэй обхватила себя руками, испугавшись, будто оно может выскочить.
        Немногим позже, отдышавшись, Дэй поднялась с травы и огляделась. Лес темнел не так далеко, но казался пугающе незнакомым. Ей больше не хотелось возвращаться туда. Да и кто бы её там ждал? Вспомнив, что мать больше не скажет ей ни слова, Дэй решительно отвернулась от леса, будто именно он был виноват, он отобрал единственное существо, что было Дэй близким.
        Однако оставаться на открытом пространстве Дэй тоже не желала, потому двинулась к видневшимся на горизонте холмам. Пока закатный свет мерк, уступая место сумеркам, Дэй вырвала из земли несколько корешков и почистила их ножом, нашла куст с полузрелым тёрном, и даже приметила дикую яблоньку - низкорослое деревце было сплошь усыпано плодами.
        Приободрившись, Дэй набрала побольше яблок и пошла быстрее. В ней внезапно пробудилось любопытство, стало интересно, что лежит за холмами, какие ещё миры скрывал от неё полог леса.
        Дэй шла всю ночь, по узкой ложбине меж двух холмов перебралась в те края, о которых не могла и помыслить. И замерла, не понимая, что видит. Долина, освещённая утренним солнцем, лежала много ниже, спускаясь террасами, с этой стороны холмы сошли бы за целую горную гряду. Среди расчерченного ровными квадратами возделанной земли пространства было селение.
        Откуда же Дэй было знать, что некогда её мать убежала именно от этих домов?
        Дэй уселась на склоне, спрятавшись от ветра за кустами боярышника, и рассматривала, как живут люди. Походившие на неё внешне, повадки они имели совершенно другие, и Дэй насторожилась, испытывая острое чувство восторга, смешанное с настоящей тревогой. Ей нравилось наблюдать, она вновь забыла о голоде, о прохладе, о желании идти. Только одна мысль точно ужалила её: неужели зверь огня был настолько могучим, что, приняв жертву, привёл её к тем, кто так с ней схож?
        Однако Дэй не спешила сбежать вниз и просить приюта.
        До самого заката Дэй наблюдала и удивлялась, но всё же решила, что не станет жить вместе с теми, кто обосновался в долине. Она спустилась ниже и обошла селение по широкой дуге, выбравшись в поля. Ей было непонятно, отчего здесь всё растёт так строго, так чуждо, рассматривая растения вблизи, Дэй даже принюхивалась, будто дикая зверушка.
        Она так долго бродила среди саженцев, что устала, потому выбрала местечко на земле и улеглась, решив поспать и двигаться дальше.
        Утром проснулась она от звука голосов.
        - А я говорю, что стоит убить её. Это не человек, а тварь, что прикинулась девкой, тварь из леса. И ничего хорошего такая не принесёт, того и гляди случится неурожай, коровы потеряют молоко, пожар…
        - Какой ещё пожар? - возмутился второй. - Что ты трус, знает вся деревня. Посмотри на неё - кожа да кости, что страшного может принести такая девчонка?
        - Смотри-смотри, она проснулась, сейчас зарычит!
        Дэй села и уставилась на двух мужчин, не понимая до конца, кто они такие и отчего не дали ей поспать ещё. Страшно ей не было, лишь неуютно. Она понимала далеко не все слова, а уж «убить её» вообще не отнесла к себе. Ведь для Дэй она сама была… только Дэй.
        - Откуда ты? - спросил тот, кто ничего не боялся.
        - Оттуда, - поняла его Дэй и указала на холмы. - Там… - слова вылетели из головы.
        - У тебя есть кто-нибудь?
        - Кто… Мать… Нет, - Дэй нахмурилась. - Смерть.
        - Бедная сирота, - он протянул ей руку. - Пойдём со мной.
        - Да она загрызёт тебя ночью, - не унимался второй. Дэй опять не осознала, что «она» - это о ней самой.
        - Как тебя зовут? - спросил первый, когда Дэй встала. Она была ровно на голову ниже.
        - Дэй.
        - Вот и отлично, Дэй, пойдём со мной. Зови меня Карн.
        Она послушалась, хоть теперь нахлынул запоздалый страх. Деревня приближалась, и Дэй не посмела убежать только потому, что ей показалось это неверным. Ведь её пригласили, а такого никогда не случалось. Звери не умели приглашать.
        Карн же будто не видел ни её смятения, ни её удивления. Он держал её за руку крепко и сильно, вряд ли она бы вырвалась, если бы даже хотела. Дом его стоял на окраине деревни, был окружён садом, и это соседство с деревьями внезапно успокоило Дэй, точно в душе Карна было что-то лесное.
        Внутри Дэй почти сразу забилась в уголок на кухне, сжалась в комок, недоверчиво глядя на Карна, но тот лишь улыбался и продолжал расспрашивать и рассказывать о деревне, о том, какие здесь люди, какими холодными становятся ночи.
        Дэй старалась почти не говорить, отвечала односложно, силясь вникнуть в каждую фразу. Ей прежде не приходилось сталкиваться с тем, чтобы кто-то разговаривал так много и сложно. Она приняла тарелку похлёбки и отказалась от хлеба, ей понравился острый вкус, хоть с непривычки язык и губы щипало.
        Пока Дэй ела, Карн сидел напротив и рассматривал её. Он точно видел в ней кого-то другого, а может, собственное прошлое. Иногда лицо его неуловимо менялось, и Дэй испуганно замирала, не в силах прочесть этих символов, но всё оставалось спокойным, и Карн не двигался с места, не собирался угрожать ей, не повышал голоса.
        После сытной еды - такой сытной, которой Дэй не пробовала никогда - её начало клонить в сон. Дэй склонила голову, намереваясь передремать прямо так, но Карн покачал головой.
        - Нет-нет, за столом не спят, Дэй.
        Он заставил её подняться и объяснял дальше, хоть смысла она совсем уже не понимала:
        - Тебе не помешает хорошо вымыться, но пока что ты сможешь поспать и так. Конечно, в спальню мне тебя вести рановато, но вряд ли ты вообще знаешь, что это такое. Вот здесь тебе будет тепло и удобно этой ночью, а завтра мы придумаем, что делать дальше. Верно я говорю, Дэй?
        Услышав имя, она нашла лучшим кивнуть, пусть многие слова звучали лишь шумом. С матерью они обходились минимумом фраз, всё же в лесу им не нужны были долгие беседы.
        И вот Карн указал на топчан в углу кухни, и Дэй послушно легла, тут же задремав.

* * *
        Снова сон Дэй заставил меня отложить бумагу. Её история, выплетавшаяся так затейливо, никак не хотела закончиться, и мне чудилось в ней что-то опасное. Но это путешествие приходилось отложить до завтра.
        267. Костёр, ключ и осень
        Стоило только открыть дверь, и в прихожую ворвался горьковатый запах, присущий исключительно октябрю. Именно так пахнут октябрьские костры, полные листвы и отживших своё летних надежд. Аромат и повёл меня дальше - вниз по улице, через узкий проулок к дороге, ведущей на холмы.
        Пробравшись сквозь заросли тёрна, сплошь усыпанные синими плодами, так похожими на сливы, я вышел к дубраве и там, среди сухих трав и рассыпавшихся желудей, среди пятен солнечного света, опустился у корней.
        История Дэй, вот уже несколько дней желающая пробраться в мир, сегодня затаилась, и я не мог узнать, что же там дальше, потому тёплый ствол дуба и октябрьское солнце показались мне лучшей компанией.
        Скоро пронёсся ветер, снова дохнуло костром, пряностью, терпкостью и даже осенними сожалениями о том, чего никогда не произойдёт. Осенние костры - особенные, их можно наполнить чувствами, что угасли, эмоциями, что больше не нужны, отношениями, которым не следует быть.
        В таких кострах можно переплавлять желания и целые судьбы, если, конечно, знать как. И где-то на холмах кто-то развёл пламя со знанием дела, приправив его и горькой полынью, и светлой осиной, и, кажется, самую малость прогорклым счастьем.
        Можно было найти умельца, но я ленился и не хотел двигаться, точно жаждал врасти в землю рядом с дубовым корнем, в стороне от дороги.
        Я не заметил, когда ко мне пришла, усевшись рядом - так близко, чтобы изредка касаться локтем - Осень.
        - Разве ты не должен закончить сказку? - укоризненно спросила она меня, когда я перевёл на неё взгляд с покачивающихся ветвей и трепещущих листьев.
        - Закончу, - пожал я плечами. - Дэй спит, и пока что ей не снятся сны.
        - Значит ли это, что где-то прямо сейчас есть Дэй? - она чуть наклонила голову.
        - Ты легко можешь найти её, если так, ведь в мире Дэй твоё время, - напомнил я, ничуть не сомневаясь, что Осень прочла мою историю.
        - О, - она словно не задумывалась о такой возможности прежде, а потому сейчас порывисто встала. - Это легко, действительно легко.
        Стоило ей исчезнуть, как вокруг поднялся ветер, солнце спряталось в тучи, и мне пришлось встать, потому что сидеть на траве стало холодно. Запах кострового дыма усилился, стал настолько явным, точно таинственное пламя горело совсем рядом.
        Я огляделся, желая его обнаружить, но, конечно, ничего не нашёл. Точно дым шёл откуда-то… из иного мира.

* * *
        Дверь обнаружилась немногим дальше, за разросшимся боярышником.

* * *
        Я сразу узнал мир, в котором жила Дэй, но оказался очень далеко от неё, в полном осенних запахов лесу. Вовсе не в том, где прежде жила Дэй.
        Тропа вела меня вдоль ручья, мимо поваленных деревьев, пока наконец не растворилась в высокой траве - передо мной оказалась круглая поляна, в центре которой плясало весёлое оранжевое пламя. У самого огня стояла высокая женщина. Она не повернула ко мне головы, но сказала:
        - Рада видеть тебя, странник.
        - День добрый, - я подошёл ближе. - Осенний костёр…
        - Он самый, - теперь она всё же взглянула на меня с лукавством. - Именно он. А ты - тот, кто поймал историю Дэй.
        - Да, - мне оставалось только кивнуть. - Но здесь я точно не поэтому.
        - Конечно, - она наконец-то развернулась ко мне лицом. - Дэй спит, и проспит она три дня. А ты должен взять вот это.
        На раскрытой ладони блеснул ключ. Сколько ключей я уже видел, но такого - никогда. Он был выкован не из металла, а словно из света, из огня осеннего костра.
        - Возьми и отдай его той, что называешь Осень, - пояснила она. - Отдай и забудь.
        - Это уже посложнее, - усмехнулся я, пряча горячий ключ в карман. - А что же с Дэй?
        - О, когда проснётся, снова придёт к тебе.
        - А нужно ли прямо сейчас следить за ней? - я с сомнением покачал головой. - Кажется, её жизнь изменилась к лучшему.
        - Кажется. Но не всё такое, каким кажется, верно?
        Нельзя было не согласиться с этим.

* * *
        Я добрался на холмы только вечером, вдоволь побродив по миру Дэй, более прохладному и дикому, но полному удивительного очарования. Я шагал сквозь папоротники, окунал ладони в ручьи и почти согласился задержаться там на ночь, но дверь возникла прямо передо мной, не позволяя отступить и не заметить.
        Конечно, я шагнул сквозь, как просила дорога, и замер на вершине холма. Солнце почти зашло, тут и там пролегли глубокие синие тени, сухая трава колыхалась под ветром. Ветер был совсем холодным, но очень приятным.
        Постояв ещё немного, я спустился с холма, намереваясь пойти сразу домой, но тут ухватила за запястье Осень.
        - Я видела Дэй, до чего же она забавна!
        - Отчего ты так заинтересовалась ею? - я нащупал ключ в кармане.
        - О, словно… словно я смотрюсь в зеркало, знаешь? - она засмеялась. Мне же по-прежнему было непонятно. Как Осень может чувствовать родство с человеческой девочкой, пусть и выросшей среди леса?
        Впрочем, и Осень, и многие другие когда-то были людьми, и об этом стоит написать новую сказку.
        - Тебе передали, - я вытащил всё ещё полыхающий красками пламени ключ и протянул его Осени.
        - Неужели? - она повела по бородке кончиком пальца, не спеша взять. - Это действительно ценный подарок.
        - Ценный?
        - О да, очень, невероятно, - она подхватила его с ладони и прижала к груди. - Вот ведь чудо.
        И в этот момент почти перестала походить на Осень, а только на рыжую девчонку, случайно заблудившуюся в сумерках среди холмов. Я взял её за руку, повинуясь странному порыву, и повёл едва различимой тропой. Она не спорила, послушно следуя рядом, точно я был ей братом, настоящим братом.
        Быстро темнело, мрак обступал нас, шумела листва и шептались травы, небо выгибалось лилово-синее, с осколками звёзд. Когда мы вошли на дорогу, соединяющую город и холмы, Осень или та, что звалась Осенью, замерла.
        - Нет, дальше мне нельзя сегодня.
        - Что значит нельзя? - не понял я.
        - Мой костёр будет здесь.
        Она стояла на вытоптанном, открытом всем ветрам перекрёстке.
        - Костёр?
        - А тебе не нужно здесь находиться, иди скорее, - поторопила она, не отвечая. - Иди же, иди!
        Оставалось только повиноваться.

* * *
        Ночь плескалась в окна, когда я поднялся в кабинет и окинул взглядом листы, где разбежались строчки сказки о Дэй. Я уже знал, что будет дальше, но не мог написать об этом - Дэй пока не прожила ни единого момента, а почему-то это было так важно.
        В приоткрытое окно заползал терпкий запах октябрьского костра, который разожгла Осень. И теперь я понял, что она собиралась сжигать. Словно увидел сам, как она достаёт шкатулку, вкладывает ключ в замочную скважину.
        Порой каждому из нас нужно поступить точно так же.
        Осень сжигала память о прошлом, том самом, когда её имя было другим.
        268. Душа-дорога
        Когда я вошёл, в таверне, как повелось у странников, снова рассказывали истории. И когда я вошёл, один как раз говорил нараспев, прикрыв глаза. Пришлось осторожно замереть у стены, чтобы не вспугнуть чужую сказку. Я и не заметил, когда мне передали кружку с чем-то терпким на вкус. Зачарованный рассказом, я слушал, слушал… И казалось, что время остановилось, что стало не нужным дышать.

* * *
        У неё на ресницах дрожал закат, стлалась степь за спиной, будто терпкий дым, она шла лишь вперёд, никогда назад, не мечтая о встрече с другим таким. У неё на плече расцвела лоза, алой краски закатной так ярок цвет. А глаза у неё точно бирюза, и других таких ясных не сыщешь, нет. Столько разных дорог исходила вдоль, а иные, пожалуй, что поперёк. Сколько раз предлагали другую роль, отказалась от всех, ведь дала зарок.
        Средь глуши лесной засыпала раз, да услышала волчий багряный вой. Не сомкнуть тогда этой ночью глаз, пусть хоть сотней дорог исходил герой. У костра она села, подобралась, ожидая, что стая придёт за ней. Замолчали вдруг волки в тот самый час, стало ярко в лесу от других огней. На поляну к ней странный народ шагнул, танцевали без музыки и молчком. Прокатился над лесом ужасный гул, кто-то вышел вперёд - морда пятачком.
        - Ты зашла к нам в угодья, - он молвил так. - Не уйти тебе, дева, и не мечтай. Этой ночью мы видели в небе знак, что с тобою повенчан наш дивный край. Ты прошла уже сотню чужих дорог, так силён твой дух! Ждёт твоя звезда! Нам нужна королева, жестокий рок умолять заставляет, дрожит слеза.
        - Я ни с кем не связала судьбы своей, - отвечала она, не страшась ничуть. - И не стану терпеть даже королей, ведь в свободе я вижу дороги суть. Я с рассветом покину волшебный лес, вы ж ищите другую, зачем вам я?
        Взвился, вскрикнул так громко лукавый бес:
        - Присягаем мы все, в том судьба твоя.
        - Становись мне женой, - вышел вдруг вперёд лесной царь, красоты такой дикой был, что не знал таковую людей народ, он бежал бы от страха, от страха выл.
        Посмотрела она - он рогат и бос, но в глазах у него мутных звёзд туман, вместо жезла в руке держит белу кость, кривит губы слегка - он не верит сам.
        - Не нужны мне угодья твои, народ и не нужен короны рогатой круг. Отпусти меня, царь, тут не мой черёд, в моей памяти будешь всегда ты друг.
        - Ты красива и гордая, как олень, я такой и не видел. Ты солнца свет. Ты останься со мною хотя б на день, на закате об этом мне дашь ответ.
        Делать нечего, вновь развели костёр, пусть она и сидела, не шевелясь. Говорил лесной царь, на язык остёр, танцевала вокруг вся лесная мразь. Когда солнце взошло, стало так тепло, кроны свет пропускали столь золотой, что забылась она.
        - Улыбнись светло, - попросила его. - Мой лесной король.
        Протянул он ей руку и вдоль дубрав повёл мягкими травами, как в раю. Проходили рекой, вдоль бобров застав, пили так из ручья как саму зарю. Птицы пели ликующий солнцу гимн, забывала странница о путях. А в рогах короля различила нимб, он же вдруг предложил танцевать в лугах. И гудели шмели, клевер буйно цвёл, пахло мёдом, и яблоком, и травой. Не боялась странница диких пчёл, жизнь предстала пред нею такой простой.
        На закате он задал один вопрос:
        - Хочешь вечность со мной по полям гулять?
        Ей ответить бы «Нет», но он в ней пророс, и сказала лишь «Да», толку ль отрицать.
        В тот же миг славный луг стал болотом лишь, лес встал тёмный, лихой, полный воронья.
        - Королевой ты станешь в ночную тишь, нарекаю своей я теперь тебя. Мир наш проклят, родная моя, навек, нам с тобой за него и нести вину. И хоть прежде была ты лишь человек, я такую встретил тебя одну. Когда кончится бедствие, встанет лес, солнце, птицы и счастье вернутся к нам, а пока что, любимая, я - твой бес, не пущу тебя в бегство, настигну сам.
        И мираж растворился в крови её, схлынул сладкий дурман из прекрасных глаз. Так манила дорога. Брала своё, но на пальце зажегся обман-алмаз.
        Не привыкла сдаваться и славу петь, не желала такого в своей судьбе. И легко ей привиделось:
        Выход - смерть.
        Нанесла она рану клинком себе. Обагрились ладони у короля, он держал на руках и взывал к богам, от проклятья очистилась та земля, но король тому вряд ли был рад и сам.
        Умирала странница, свет от звёзд угасал в глазах её… Бирюза.
        Царь лесной не жалел капель дивных слёз, уходила странница.
        Сквозь и за.
        Говорят, что её можно встретить вдруг, среди звёздных дорог всё же бродит, да. Никогда не застынет, не тянет рук, и за ней не идёт по пятам беда. Улыбнётся если - к концу пути, а коснётся, значит, ко встрече с тем, кто готов вместе с вами к концу пройти, кто готов пережить ветер перемен.
        От проклятья очистила целый край, и вставало там солнце - багровый круг. Но тоскует уж вечность рогатый царь, для неё что остался лишь только друг.

* * *
        История закончилась, но ещё долго никто не смел заговорить. Потом странник поднялся и, чуть шатнувшись, двинулся к двери. Его провожали взглядами, и с каждым шагом чудилось, что в его фигуре что-то не так.
        На самом деле он не был стар, тело его выпрямлялось, плечи разворачивались, он словно становился выше.
        На самом деле он не был сед. Волосы каштановой волной упали на плечи.
        На самом деле не был он и человеком. Каждый, кто только умел, ощутил в нём иную силу, иное могущество.
        На самом деле он не был странником, и путешествие его показалось всем горьким.
        И никто не отвёл глаз, все смотрели, удивляясь, но молча. Он шёл сквозь зал таверны будто бы целую вечность. Двери распахнулись перед ним сами собой, выпуская не на дорогу между мирами, не в полную звёзд пустоту портала, не на очередной перекрёсток, а в мир полный солнца, цветущего клевера, запахов дикого мёда.
        Вот он перешагнул порог, ветвистые рога с запутавшимся в них солнечным лучом, едва не зацепили проём.
        Лесной царь захлопнул дверь за собой.
        - Он всё ещё ищет, - раздался голос. - Всё надеется, что она угомонится и вернётся в дивный край, краше которого нет.
        - Только душа её и есть дорога, - прошептал я.
        269. Обсерватория
        Круглый купол обсерватории заметно обветшал, возможно, в этом мире туда не приходили уже больше сотни лет, а может, только пару десятков. Дорожка, выщербленная дождями и ветрами, вела к обрушившемуся крыльцу. Я поднялся по щебню, в который превратились ступени, и вошёл - стеклянная дверь давно превратилась в осколки.
        Холл был освещён слабо, сквозь окна почти не проникал свет, потому что вокруг разрослись незнакомые мне кустарники с красноватыми листьями, сплошь усыпанные крупными плодами. В конце холла была лестница и проход к лифтам. Когда я приблизился, то увидел, что двери лифта полуоткрыты, как искажённый судорогой рот. Внутри же текла темнота.
        Лестница - мраморная, добротная - сопротивлялась времени и сдалась только пыли. Я двинулся по ней, придерживаясь за поскрипывающие перила. Мои шаги утаскивало эхо и кружило, будто опавшие листья, где-то под куполом. Я поднимался, и создавалось ощущение, что лестница на самом деле бесконечна, что она вообще никуда не приведёт меня, разве что внезапно выпустит прочь из этого мира.
        Наконец очередной пролёт выпустил меня на этаж, который оказался, по сути, огромным балконом. Аппаратуры, телескопов или что тут должно было находиться, давно уже не было, и неестественная пустота отчего-то казалась раной. Раной старого здания, которое утратило смысл и суть, а потому не хотело больше существовать. В куполе, прямо над моей головой, был раскрытый люк, солнце падало оттуда ровным квадратом, я будто стоял на золотящемся ковре.
        Меня обнимала тишина, со мной шепталось одиночество, а все чувства улеглись в покое и почти что заброшенности. Я смотрел словно на изнанку памяти, на точку, поставленную кем-то уже очень давно, в ином здесь и сейчас.
        Звёзды над этим куполом словно стали никому не нужны.
        Впрочем, я не знал, остался ли кто-нибудь в этом мире.

* * *
        Я очнулся от размышлений много позже, когда солнечный свет померк, а в квадратном люке небо стало тёмно-синим, будто готовясь выпускать звёзды. Пройдя к коридору, который прежде словно прятался, только сейчас решившись позвать к себе, я увидел ряд запертых дверей. Я знал - к ним нужны ключи, но у меня ни одного не было, потому просто пошёл мимо, разглядывая оставшиеся от табличек прямоугольники и дырки от гвоздей.
        Кое-где на полу средь хлама и мусора пробивались растения, тянулись к окнам, но света им явно недоставало, как и воды.
        Коридор повернул, и я оказался перед выходом на балкон. Стекло и здесь было раскрошено, точно что-то за пределами здания когда-то взорвалось. Под подошвами крошка и осколки неприятно хрустели, но вот на самом балконе стекла почти не осталось. Я осторожно прошёл к дальнему краю - балкон почти огибал круглое здание - и замер, рассматривая с высоты этот мир.
        Солнце катилось к закату, небо на западе приобрело персиковый оттенок. Вокруг высились деревья, и никакого другого здания на горизонте не оказалось. Мир был покинут, но продолжал жить, равнодушный к прошлому человечества.

* * *
        - Нравится здесь? - прозвучал тихий голос, и я обернулся, удивлённый, что с кем-то встретился здесь.
        - Интересное и печальное место.
        Я рассматривал заговорившего. В нём почти не осталось человеческих черт, он утратил форму, был лишь полувоздушной субстанцией, но при этом лицо его оказалось чётким, точно тело он забывал, а вот острые скулы, взгляд, губы никак не мог выбросить из памяти.
        - Я бы всё отдал, чтобы уйти, - он улыбнулся печально. - Но я привязан к этому… Точно обсерватория, бывшая домом, превратилась в якорь. Он слишком тяжёл для меня.
        - Призракам бывает нелегко отправиться прочь от привычного места, - с сочувствием произнёс я, всё ещё настороженный.
        - Я видел, как это место умерло, - продолжал он, ничуть о том не заботясь. - Как разграбляли его, как пытались сжечь. Видел, как они воевали, как погибали… - он картинно взмахнул рукой, обращавшейся в клок едва белевшего тумана. - Обсерватория устояла, а они стёрли себя с лица земли.
        - И теперь тут нет никого?
        - Совсем, - подтвердил он. - А мне всё ещё никак не уйти.
        - Быть может, дорога странника сумеет помочь? - предложил я, пока не зная, что собираюсь делать. Дать ему собственной крови? Отворить дверь? Как решить его проблему?
        - Куда уводят странников их пути?
        - К иным мирам, - отозвался я.
        - А я хочу к звёздам, к звёздам. Об этом я мечтал всю жизнь, это желание снедает меня и сейчас.
        - В иных мирах немало звёзд, - я усмехнулся. - Но, кажется, ты ищешь иного пути.
        - Я жажду вырваться отсюда, - он кинулся через перила балкона, но завис в воздухе чуть дальше, всего на какой-то шаг. - Но не могу.
        - Я открою дверь.
        Внезапно в груди выросла уверенность, я совершенно точно знал, что нужно сделать. Вернувшись внутрь, я прошёл мимо ряда закрытых дверей, выбирая ту, что должна была поддаться моим уговорам. Он следовал за мной, молча, внимательно разглядывая, отчего мне казалось, что по позвоночнику сбегает волна мурашек.
        Но вот одна из дверей словно ответила, я поставил ладонь на уровне глаз, чувствуя под пальцами неровную поверхность с отшелушивающейся краской. В кончики пальцев впились чешуйки от краски, и это ощущение напоминало щекотку. Сосредоточившись, я позвал дорогу, я окликнул веер миров, я открыл за дверью коридор, который уводил бы в самую зеркально-звёздную суть мироздания.
        Туда, куда никак не пройти обычному страннику.
        Туда, где находились все странники, от странствий уставшие.
        Туда, где когда-нибудь окажусь и я сам.
        - Теперь открой дверь, - отступил я.
        Он, кажется, нахмурился. Недоверчиво приблизился и коснулся ручки. Та не должна была повернуться, но работала в его руках. Дверь, за которой клубилась звёздная мгла, открылась с тихим призвуком, будто шёпотом скрипа.
        - Неужели… - и он шагнул вперёд.
        Сквозь дверной проём на меня смотрело закатное солнце. В обсерватории остался только лишь я.

* * *
        Пришлось спуститься по лестнице и пройти разбитой временем дорожкой к каменному борту искусственного водоёма, ныне иссохшего, утратившего всякий смысл, как и здание за моей спиной.
        Я смотрел, как ложатся длинные тени, как темнеют кроны, как облака начинают алеть в разливающемся золотом небе. Уходить не хотелось, пусть дорога и двери уже звали меня к себе.
        Мне было интересно, встречусь ли я с тем, кто сегодня превратился в звёздного странника. Мир же, утративший всё, кроме тишины и покоя, засыпал на ладонях ночи, никем не тревожимый. Едва же солнце полностью скрылось, я прошёл в арку двери, не оглянувшись.
        Я знал, что в темноте, на фоне первых звёзд, обсерватория покажется совершенно покинутой, такой болезненно одинокой, что я не сумею вынести это спокойно. Пусть прошлое останется за моей спиной.
        На краткий миг вокруг меня была одна звёздная мгла, и я точно почувствовал прикосновение к плечу. Потом всё исчезла, я же стоял в ином мире, среди трав и цветов. Моя дорога бежала дальше, теряясь в зарослях орешника.
        Я улыбнулся. Кажется, всё получилось именно так, как должно было быть.
        270. Снова Дэй
        За окном шуршал дождь, но то был совсем не мой дождь. Не этого мира, не этой осени. Я услышал в нём отголоски истории, и скоро она действительно заструилась из-под пальцев. Продолжение, ещё несколько сотен слов в сказку про Дэй. Про девушку, родившуюся в лесной чаще.
        Она открыла глаза, и я с ней вместе пробудился ото сна в неизвестном доме. Я вслушался, сворачиваясь под одеялами, я вздрогнул. Наши сердца с Дэй краткий миг бились в унисон. Я смотрел её глазами, чуял с ней вместе, точно был зверем.
        История же рождалась сама, проживаемая Дэй шаг за шагом.

* * *
        Дэй не знала, что проспала так долго, а проснувшись, не вспомнила сразу, как оказалась в тепле, в чужом доме. В окна стучалась непогода, и Дэй свернулась клубком, боясь пошевелиться. Ей чудилось, что кто-то наблюдает, присматривается к ней, чтобы напасть.
        Однако очень скоро тревога отпустила, на самом деле в доме никого не оказалось. Тишина разливалась по комнатам, даже в печи не потрескивали поленья, и только дождь монотонно постукивал в стекло.
        Выбравшись из одеял, Дэй проскользила к столу, где нашла ломоть хлеба, отрезанный чьей-то щедрой рукой. Прежде Дэй не ела хлеб, но пряный аромат не вызвал у неё никаких подозрений, она впилась в тёмный мякиш, откусывая большими кусками и почти не жуя. Чуть поодаль она заприметила ведро с водой и ковшик. Едва с хлебом было покончено, а холодная влага усмирила жажду, Дэй решила выбраться из дома.
        Она уже вспомнила подробности, но всё никак не могла решить, стоит ли оставаться в деревне. Чутьё подсказывало, что незнакомые порядки этого места могут ей повредить.
        Дверь была заперта на ключ, и Дэй заметалась по дому, не зная, как теперь выбраться из ловушки. Наконец она приметила лаз в потолке и забралась туда, притащив лестницу из закутка. Выбравшись на чердак, куда ближе к дождю, она почти вскрикнула от радости - слуховое окошко было достаточно широким, чтобы можно было пролезть.
        Монотонный шум капель успокоил её, и Дэй выскользнула на крышу куницей, а там спрыгнула в промокший сад. Где-то истошно залаяла собака, и Дэй затаилась в ещё не облетевших кустах, прекратившись на миг в тень самой себя.
        Кто-то проходил вдоль ограды. Разговор вёлся достаточно громко, чтобы Дэй разобрала слова.
        - Ты приручаешь не пойми кого, девку из лесу. Колдунья она или какая иная тварь, что ты будешь делать?
        - Чушь и бабкины сказки, - отрезал второй голос. Дэй узнала - именно его обладатель кормил её похлёбкой. Ни одно из слов, что он произнёс, не было ей знакомо, а раздражённый тон заставил мысленно заворчать, подобно зверю.
        Подождав, пока говорившие пройдут в дом, Дэй рванулась, перебралась через забор и помчалась по мокрой от дождя, испещрённой лужами улице к раскрытым воротам.
        Прочь из деревни!
        За некоторыми заборчиками залаяли-завопили собаки, и Дэй вжала голову в плечи, проклиная себя за неуклюжесть. Однако никто не вышел проверить, что же случилось. Лишь выскочив за ворота и скрывшись в придорожном кустарнике, Дэй замерла, чтобы отдышаться. Холмы манили её, снова хотелось убежать за них, вернуться в лес, и в то же время Дэй понимала, что не сможет больше жить там.
        И понимание рождало в душе страх.

* * *
        Дэй пробиралась к холмам, а дождь лил всё сильнее. Было холодно и промозгло, теперь уже не таким привлекательным казался побег из тёплого дома. Оступившись, Дэй скатилась в неприметный овражек и застыла на влажной земле, совсем обессилев.
        Она уже собиралась подняться, когда услышала голос:
        - Эй, зверушка.
        Дэй резко обернулась, не столько потому, что поняла, сколько испугавшись, что не приметила кого-то раньше.
        Среди папоротников стояла женщина, капюшон тёмного плаща был надвинут так сильно, что скрывал половину лица.
        - Как же ты жила раньше, - вполголоса произнесла женщина. - Эй, идём.
        Дэй медленно поднялась, отряхнула прилипшие комья грязи. Женщина казалась ей куда ближе мужчин. Она была понятнее, напоминала мать. А страдания и холод заставляли согласиться с чем угодно, лишь бы только там, куда уводят, была возможность переждать непогоду.
        - Лес? - спросила женщина.
        - Лес, - повторила Дэй.
        - Почему не вернулась?
        «Почему» - это уже было сложно, но Дэй постаралась ответить, как умела и сознавала:
        - Одна. Не хочу.
        - А прежде была не одна?
        - Мать.
        Женщина понимающе кивнула.
        Они шли вдоль разбухшего от дождя ручья, пока внезапно не оказались перед полуземлянкой, домиком, так враставшим в склон оврага, что его было и не различить сверху. Откуда-то Дэй знала это совершенно точно.
        В домишке оказалось жарко, но Дэй всё равно села поближе к печи. Женщина сбросила плащ и ополоснула ладони.
        - Тебя бы вымыть, - сказала она. - Но дождь. Жаль, в тебе нет ни капли дара. Но пригодишься и без него.
        Дэй поняла лишь отчасти, но ей не хотелось бежать. Скоро она почти забылась сном.

* * *
        - Когда ты уже допишешь эту историю? - заглянула мне через плечо Осень.
        - Наверное, когда Дэй её проживёт? - я отложил новую страницу. - Она попала к ведьме.
        - И на этом нужно оставить её, - серьёзно заявила Осень в ответ. - Пусть там подрастёт и поумнеет.
        - Возможно, так и стоит сделать, - я поднялся из-за стола. - Но она такая… живая.
        - Они все - живые, - Осень кивнула на листки и листочки, где обитали, таились, только начинали рождаться другие сказки. - Они все.
        Я знал, что она права.

* * *
        Дэй вернулась в мои мысли поздно ночью. Я видел её глазами огонь в очаге, следил за ловкими движениями женщины, так и не назвавшей Дэй своего имени.
        Я чувствовал, что Дэй решила остаться, приняв женщину, о которой ничего не знала, за замену матери, за подарок огня, который она щедро кормила. А ещё я понимал - Дэй забывает свой лес, он быстро исчезает, прячется в тумане, будто бы она никогда больше туда не вернётся.
        Только это была неправда, и я мог бы написать сказку дальше. Вот только Дэй пока не прожила её.
        Я отложил перо. Неоконченная сказка, одна из многих, подождёт своего часа. Полуночная дорога звала меня прогуляться, и я мечтал найти где-то за поворотом ответ на загадку, почему Дэй пришла ко мне, отчего именно так. Зачем дописывать её историю и… как описывать.
        Кем станет Дэй?.. Я почти знал. Как понимал, что могу и сам её встретить.
        Дорога торопила, и я шёл быстрее, пока не пересёк границу миров. Пока не забылся среди звёздного света с недосказанной сказкой на губах. Разве не в этом и был смысл?..
        Новый мир раскрыл мне объятия. Стоило ли заставлять его ждать?
        271. Сестра
        После смерти родителей весь её мир сомкнулся на младшей сестре. Приходилось непросто - девочке в едва шестнадцать лет трудно было выжить одной, да ещё и с семилетним ребёнком. Но она старалась, она очень старалась.
        Город, на окраине которого они ютились в бедной лачуге, позволял множество возможностей получить хоть что-то на ужин. И она старалась быть честной и правильной, как учила мать, отвергала возможности, что не укладывались в рамки, которые некогда указал отец. Она даже ходила в храм… Только там встречала гулкая тишина и пустой, холодный взгляд статуй. Боги в этом городе были полузабыты, храмы ветшали, и, похоже, небожители с тем же презрением относились к пастве.
        Помощи было ждать неоткуда, но жить скромно, выживать скромно, будто цветок между камней, было возможно.
        И растить сестру.

* * *
        Сестра была странным ребёнком. Вряд ли она такой родилась, кажется, во младенчестве она ничем не отличалась от соседских бутузов. Но едва стала говорить, как странность её проявилась, раскрылась и стала даже пугающей.
        Сестра произносила слова, которые потрясали до глубины души. Которые дико звучали из уст ребёнка.
        Родители старались не прислушиваться, но что было делать, когда они остались только вдвоём?

* * *
        - Мы - лишь звёздная пыль, - сестра замирает в солнечном луче, короткие светлые волосы сияют, а круглое личико очень серьёзно. - Танцующие пылинки в ладонях мироздания. Это красиво. Но в красоте отчего-то видят так мало пользы. Пылинки видят мало пользы в том, для чего созданы. Разве не глупо?
        - Ты выучила урок? - переспросить, сбить с толку - она уже привыкла к этому, освоила приём. Сестра, конечно, взглянет осуждающе, но потом черты её расслабятся.
        - Уроки скучны, - сестра берёт со стола книгу. - Я знаю всё, о чём спросят.
        Она не сомневается, но всё же…
        - Повтори, чтобы тебя не застали врасплох.
        - Неожиданностей не бывает, - но сестра послушна и потому открывает нужную страницу.
        Её взгляд не скользит по строчкам, но со стороны такого никому не заметить. Их двое, никому не стоит показывать, что одна из них насквозь пропитана странностью.

* * *
        - Это будет уже завтра, - сестра смотрит в окно. По стеклу ползут капли осеннего дождя. Её взгляд не ищущий и не любопытный, он обращён глубоко внутрь себя, туда, где хранится вся информация этого мира.
        Она подходит и обнимает за плечи семилетнего ребёнка, способного смотреть в будущее и прошлое равно успешно.
        - Что?
        - Солнце взойдёт другим, а никто не заметит, - худенькое тело едва заметно дрожит. Напряжение. Точно внутри неё клокочет пар, как в паровом котле, что стоит дальше по улице, позволяя столь многое таким маленьким людям.
        - Что это значит?
        - Для кого? Для всех? Для нас? - сестра впервые не отвечает, а задаёт вопросы.
        - Для… всех?
        - Пока ничего, - сестра вновь говорит ровно, почти безразлично. Её эмоции день ото дня всё мимолётнее, всё меньше проявлены. Но они не засыпают, просто как будто бы всё меньше вещей, которые способны их спровоцировать. Это страшно видеть, но она никогда не скажет сестре о страхе.
        - А для нас?
        - Когда настанет наш черёд, я скажу заранее. Ты можешь не волноваться, - сестра неловко гладит её по руке. Маленькая прохладная ладонь отчего-то кажется совсем даже не человеческой.
        Дождь за окном прекращается. Сестра чуть кивает.
        - Началось.
        Но ничего не началось, ничего не происходит. Что-то стронулось там, куда не под силу заглянуть никому другому.

* * *
        Она работала изо всех сил.
        Старалась в каждом деле раствориться полностью, чтобы не вспоминать ни странного взгляда сестры, ни её слов. Принося домой жалкие гроши и безвкусные булки, она каждый раз ждала обычного детского вопроса: «А где леденец?»
        Ровесник её сестры - мальчишка с той стороны улицы, из дома напротив, только так и встречал мать. Сестра никогда не задала такого вопроса.
        Она не просила сладостей и игрушек, она не играла вовсе, даже в мяч, который некогда ей принесла мать, ещё до болезни. Чаще всего она сидела у окна и смотрела на улицу. Уроки в школе, где собралась беднота и только, она отбывала безмолвно, отвечая, лишь когда спросят.
        Впрочем, это было хорошо.
        Сестра понимала, что другим не стоит знать о ней что-то большее. Она была замкнутой и нелюдимой, и мало кому приходило в голову думать что-то другое.

* * *
        - Не ходи сегодня, - сестра стоит в дверном проёме. Глаза её удивительно пусты, точно потеряли даже цвет. Однако она будто вся светится изнутри.
        - Не ходить? Но как же еда?
        - Нам больше не нужна еда, - она поводит рукой, очерчивая пространство комнаты. - И всё это. И даже сам этот мир. Пойдём со мной.
        - Но куда? И как это - не нужна?
        - Ты поймёшь, - сестра усмехается. Она не улыбалась уже два с половиной года - со смерти родителей. А прежде улыбка была адресована только матери. Теперь же всё это кажется страшной маской.
        - Если я не пойду, меня уволят, я… не смогу кормить нас, - она колеблется, но все слова разбиваются о стальной взгляд, все слова обращаются пылью, оседают на губах так ощутимо, точно она вдохнула фабричного воздуха.
        - Тебе не нужно больше кормить нас, - снисходительно отвечает сестра. - Тебе нужно пойти со мной.
        - Хо… хорошо, - как тяжело даётся согласие.
        Они выходят на улицу вместе. Очень рано, между домами ещё не пробрались солнечные лучи, стылые лужи пока покрыты нетронутой корочкой льда, ставни многих зданий закрыты.
        Они идут медленно, точно в начале торжественной процессии, и это тоже пугает, пугает так сильно, что хочется вырвать руку из хрупкой ладошки ребёнка. Она не вырывает, пальцы сестры сжимаются крепче, с такой силой, точно это мужская и твёрдая рука.
        Между зданий проглядывают колонны старого храма. Сестра никогда не ходила сюда, но знает дорогу, это не удивляет, только ещё один кусочек мозаики. Они подходят не с той стороны, где широкие ступени, а почему-то сбоку. Там только маленькая дверь, которой никто не пользовался.
        Сестра открывает её взглядом, и это тоже ни капли, ни капельки неудивительно.
        В храме темно, пусто. Статуи взирают на них сверху осуждающе. Сестра отпускает её руку и медленно идёт по проходу между скамей к алтарю, обречённому и нагому. Здесь нет ни свечей, ни лампад, ни курящихся масел. Последняя служба прошла полгода назад.
        Сестра восходит туда, куда никогда не пускают паству, но ясно - ей всё равно и она отчего-то вправе делать именно так, входить туда.
        Класть ладони на алтарь.
        - Ты хранила и берегла меня, - разносится больше не детский голос. - Потому ты будешь со мной.
        И храм озаряется светом.
        Из маленького тела ребёнка вырастает что-то иное, и поздно бежать. Мир сходит с ума, изменяется, и она падает на колени. На губах стынет непроизнесённое: «Сестра».

* * *
        Она пробудилась среди света. И имела крылья. И рядом с ней стояло создание, которое люди сочли бы богом.
        - Сестра, - узнала она.
        - Нас ждёт новый мир. Идём.
        272. Песня
        Она была отчаянно красива, он же - само воплощение зла, которому покорилось уже столько стран - затаил дыхание. Её волосы тёмно-русым водопадом струились по плечам, серые глаза светились знанием, и если всмотреться в них, то завораживали, не давая двинуться. Пока она проходила мимо застывших рядов последней противостоящей ему армии, прекрасные губы были сжаты в упрямую линию. Весь её облик был воплощением обречённо-отчаянной храбрости. Кто она была - лишь светлая стройная фигурка на пороге ночи, напряжённая, как натянутая тетива, но он не мог отвести взгляда, и вся его армия замерла, словно околдованная. Все теперь смотрели лишь на неё.
        Казалось бы, ещё несколько минут назад никто не знал, что под белоснежной тканью плаща скрывалось такое совершенство. Теперь же именно она сдерживала две армии. Воины Тьмы и армия Света - все они могли только смотреть, как она встала на полоске свободной земли, как белый плащ треплет вечерний ветер.
        Серебряный обруч перехватывал её волосы, сиял в неверном свете молодой луны, которая уже показалась среди хмурых туч. Стройную фигурку обнимал серебристо-белый шёлк, подчёркивая плавность и женственность. В ней не таилось никакой опасности, её не защищала броня, одной стрелы было бы достаточно, чтобы оборвать жизнь её на вдохе.
        Он смотрел и не мог насмотреться. И никому не пришло в голову коснуться оружия.
        - Остановитесь! - заговорила она. - Во имя жизни и во имя смерти, ради света и ради тьмы!
        И в этот миг он узнал её, и сердце его сжала тоска, та же, что он прочёл в её нестерпимо светлых глазах.
        - Ты просишь невозможного, - его голос давно стал слишком хриплым. Ни в какое сравнение его звучание не шло с тем, как звонко разливалась её речь.
        - Неужели ты забыл меня? - она всмотрелась в него, и чувства скользнули тенями по её лицу. Он сумел прочесть все.
        - Ты же не хотела вмешиваться. Ты ушла из этого мира! Оставила его мне!
        - Я училась, - улыбнулась она, и хоть прекрасное лицо стало ещё прекраснее, в самой этой улыбке вовсе не было ничего от веселья и счастья. Лишь затаённая горечь, лишь глубокая печаль. - И я стала сильнее. Тебе не двинуться с места, пока я того не захочу. Ни одна из армий не сумеет сделать и шагу.
        Он знал - это правда. Все были в её власти.
        Она вскинула руку, затянутую в белую перчатку. Что-то блеснуло в пальцах, и он почувствовал, как холод прокатился по спине. Как давно он не чувствовал страха. Он сам был ужасом для столь многих, что забыл, каким может оказаться это ощущение.
        Тонкие пальцы сжимали ключ. Не обычный ключ, что сумел бы открыть дверь или шкатулку. В руках у неё был артефакт, сила которого позволяла открывать целые миры и изгонять кого угодно.
        Её чары были крепки, и теперь ему оставалось лишь наблюдать за тем, как она сотворит для него надёжную клетку.
        - Ты рождён в этом мире, но более не принадлежишь ему, - продолжала она. - Я даю тебе выбор - уйти по доброй воле, или же… мне придётся выставить тебя за дверь силой.
        - Я не покину этого мира, - прохрипел он.
        На миг она опустила голову. Этой эмоции ему было не понять.
        - Помнишь ли ты эту песню? - теперь она говорила чуть слышно, но ветер, внезапно воспрянувший, принёс её слова, словно высыпал осколки прямо ему на ладони. - Не всё ещё потеряно.
        Он вздрогнул всем телом. Почувствовав его сомнения, что-то, затаившееся глубоко у него внутри, армия Тьмы отступила на полшага. Их движение было слитным и слаженным, настолько единым, точно они все получили команду.
        Миг - и они снова застыли.
        Она же запрокинула лицо, отчего бледный лунный свет скользнул по щекам, ещё сильнее высвечивая серебро глаз. И вот полилась песня.
        Голос повёл по заманчивым тропам, разливаясь в невероятной тишине как водопад. Красивый и звучный язык, который был ведом только лишь магам, для воинов превращался в отголоски легенд, в колыбельные песни. Казалось, ещё секунда - и можно разобрать каждое слово, но в последний момент понимание обязательно ускользало.
        Голос то поднимался в небо, то, спускаясь, скользил над самой землёй, то хрустальными перепадами лился с высоты, то взлетал к облакам, с ветром, летящим над долиной. И обе армии слушали её, вглядываясь в неё, словно сияющую в лунных лучах.
        Никто не смотрел на него, а между тем творилось что-то странное.
        Внутри вскипало желание петь, дрожало и рвалось прямо из грудной клетки. Он сопротивлялся, он не помнил слов, он не желал вплетаться, становиться парой этому прекрасному голосу, её голосу, но… вдруг всё же запел.
        Поначалу над долиной разнёсся только усталый и хриплый рык, ужасающий, мощный, от которого каждому захотелось бы спрятаться. Вскоре же что-то сорвалось, и он, совсем не владеющий собой, выступил вперёд, а голос его очистился, вознёсся, зазвучал в полную силу. Как некогда в прошлом.
        Волшебство их дуэта, серебристые звуки голосов выстроили в небе воздушный замок, никогда и нигде не бывало ничего подобного. Будто до звука можно дотронуться, ощутить пальцами его бархатистость, мягкость и упругость, увидеть переливчатое сияние.
        Он сам тонул в происходящем. В иллюзии, сотканной так умело, что он сам забыл о времени, забыл об усталости, забыл о боли, щедро дарованной ему чудовищной силой, которой он обладал.
        Небо очистилось от туч, далеко на востоке разгоралась полоска зари. Синева показалась сводом дивного храма. И зазвучали последние ноты, голоса смолкли в тот самый миг, когда первые солнечные лучи выбрались из-за горизонта, вычертив горы и лес.
        - Прощай и прости, - сказала она. - Впервые встретив тебя, я полюбила. Пусть ты не знал об этом, пусть иной путь привлёк тебя… Но в моём сердце живёт вера, что ты станешь прежним. Возможно, нам никогда и не быть вместе, но я сделаю всё, чтобы вернуть твою душу тебе.
        С её губ, облачаясь в звук, сорвалась магия.
        - Прощай, - прошептал он, хоть знал, что она не ждала ответа. Сердце его оттаяло, сбросила корку тьмы. - Я буду ждать тебя.
        - Тебе не придётся ждать, - донёс ветер слова, которые, быть может, и не прозвучали.
        Белым пламенем загорелся ключ в её руках, из него вырвался узкий луч света. Он сам шагнул вперёд, и сила ключа скрыла его, вырвав из мира. Армия Тьмы рассеялась, будто её и не было. Воины Света удивлённо вздохнули.
        Их защитница, та, что была столь отчаянно красива, исчезла. И лишь белый плащ лежал в траве, а ветер лениво шуршал плотной тканью, будто искал, куда же подевалась та, что так пела, так восхитительно пела о любви и верности, о счастье и единстве.
        О том, что принадлежало только ему одному.
        Вечно.
        273. Шкатулка с октябрём
        Октябрьское солнце медленно падало за горизонт, деревья в парке тянули ветви к небу, роняя золотые листья на аллеи. Упругие каштаны, сияя новой кожицей, прыгали в траву, катились по плиткам дорожек. А в самом сердце осени вышагивала она, с детства любившая каштаны, считавшая их символом октябрьских дней.
        Она и сейчас подняла один - тот подкатился так близко, что едва не коснулся носка кроссовка. Дома на столике у окна стояла большая шкатулка, куда она каждый год складывала по одному каштану. Пусть те ссыхались и теряли блеск, важным было, что они будто бы сохраняли память о каждой перелистнувшейся осени, о каждом прожитом октябре.
        А ещё они точно хранили некий секрет или сами по себе являлись ключом. Впрочем, эти смутные ощущения она не расшифровывала никогда. Отчего-то было страшно и странно, и даже обсудить это с кем-то она бы никогда не взялась.
        Подхваченный ветром золотой лист пролетел в шаге от неё, и это словно являлось знаком. Она двинулась следом, не отрывая взгляда от лёгкой, танцующей в ладонях ветра каштановой пятерни. По шуршащему осеннему ковру она вышла к обрыву.
        Несколько секунд она видела синее искристое море, не осознавая до конца, что здесь никогда такого не бывало, что в парке обрыва прежде не отыскалось бы, а город лежал так далеко от любых морей, так далеко от океанских ветров, что не мог о них даже грезить.
        Но как только она очнулась и попыталась войти во внезапно открывшуюся реальность, шагнуть вперёд, та замерцала, а воздух точно сгустился, море поблекло, и скоро перед глазами выросла старая ограда парка, за которой неслись автомобили. Никакого иномирья.
        Сначала дыхание перехватило, затем сердце сжало отчаяние, и она опустилась на землю, ощутив внезапную усталость, села в траву, ухватившись за чугунный чёрный прут. Слёзы сами потекли по щекам, но им было не под силу сделать меньше утрату, которую она только что пережила.
        Будто померк октябрь, и даже ветер улёгся, чтобы не мешать ей скорбеть о несбыточном, о невозможном, о том, что она сама пропустила. Чудо утекло сквозь пальцы подобно золотым песчинкам, что бежали из одной части колбы часов в другую. Звенящий шорох листопада, гул машин, голос города - ничто её не трогало, ничего она не хотела. Каштан выкатился из разжавшихся пальцев.
        Лишь когда холодный ветер в сумерках прокрался к ней и запустил ледяные ладони за шиворот, она поднялась. Каштан остался лежать в траве, она и не вспомнила о своём ритуале, о шкатулке на столике у окна, о старых каштанах, хранивших прожитые октябри - уже пятнадцать. Шестнадцатому было не суждено присоединиться к собратьям.

* * *
        Прежде она никогда не думала об отъезде. Ей будто бы нравился именно этот город, пусть других она не видела. Она не мечтала о путешествиях, не жаждала странствий.
        Но то было прежде.
        Теперь же она вошла в квартирку на третьем этаже, позабыв включить свет. Сбросила кроссовки, не развязав толком шнурки, оставила сумку прямо на полу. В кухне налила себе стакан воды и долго смотрела сквозь него на горящие окна в доме напротив. Пить же не стала, точно никакой жажды и не испытывала.
        А вернее - то была совершенно другая жажда. Раньше незнакомая, она опалила все чувства, горчила на губах, стягивала горло.
        Пройдя в спальню, она упала на постель. Раздеваться - даже снимать куртку - не хотелось. Сна тоже не было, и она смотрела в потолок, на тени и пятна бликов от фонарей. В какой-то момент те исчезли - город почти погрузился во тьму, утонул в ночной тишине, ничего не обещая, ни о чем не рассказывая.
        Отчего он нравился ей раньше? Отчего, если он так молчалив, так безразличен к ней?
        Она зажмурилась, а затем рывком села на кровати. Отчего-то больше ничто не могло идти так, как было прежде.
        Кинувшись к шкатулке, она толкнула её, сбрасывая со стола. Крышка открылась, каштаны с сухим стуком запрыгали по полу, и в этом тоже читался знак. Она же глухо вскрикнула и сначала рванулась к шкафу, будто с намерением немедленно собрать вещи, но вскоре поняла, что ничего не хочет брать с собой, совсем ничего.
        Тогда она кинулась в коридор, наспех обулась и распахнула дверь. На лестничной клетке поджидала ночь. Она не испугалась, не кинулась с быстро бьющимся сердцем к лифту, как делала когда-то в той реальности, где подобрала каштан и принесла его домой. Её ждала полная мрака лестница, бесконечность ступеней. Шагнув туда, она словно почувствовала себя переходящей грань миров.
        Это было самое подходящее ощущение.

* * *
        Сначала она думала, что выбежит к никогда не спящей трассе, вскинет руку - и автомобиль унесёт её прочь. Однако едва она выскочила из подъезда, как эта мысль перестала казаться правильной. Никакой машине было не под силу унести её из наскучившего мира.
        Ведь дело далеко не в городе, нет. Она искала пути перебраться в ту реальность, что померещилась в парке, захлопнулась от неё, подобно створкам раковины, затаившим внутри жемчужину.
        Отчаяние пронзило всё её существо, схватило за горло, но она не остановилась, пересекла перекрёсток и бросилась в парк. Там были ответы, она точно знала. Ей всё ещё слышался сухой треск каштанов, раскатившихся по комнате.
        Она даже не заперла квартиру…

* * *
        В тишине ночи она услышала знакомый, столько лет радовавший её звук. Каштан, только что ударившийся оземь, ещё чуть дрожал, будто бы в нетерпении. Она подняла его и взвесила на ладони - крупный, тяжёлый, красивый.
        Ей хотелось тут же положить его в карман, но вместо того она двинулась дальше, обхватывая пальцами прохладную округлость так крепко, что побелели костяшки. Она шла в темноту, уже ни о чём не думая и ничего не желая.
        Дверь открылась внезапно, развернулся новый мир в арке входа.
        И я встретил её.

* * *
        - Новая странница, да? - спросила Осень, коснувшись моего плеча. Мы стояли в парке, сияло солнце, а по дорожкам были разбросаны каштаны, целый океан блестящих свежих каштанов.
        - Да, - кивнул я. Дверь закрылась, но мы оба видели девушку, что бросилась вперёд так быстро, будто могла утратить что-то очень важное.
        - Смешная и любит осень.
        - Октябрь, - поправил я. - Любит Октябрь.
        - Он оценит, - Осень усмехнулась. - Обязательно. А что за мир ты ей открыл?
        - Один, что лежит у моря, - я тоже улыбнулся. - Он ей понравится.
        - Зачем же мы здесь, наши дела закончились? - она нетерпеливо развернулась, оглядев парк.
        - О нет, нужно позаботиться о её доме, - и я зашагал к выходу. - Когда-нибудь она ещё вернётся, - наклонившись, я поднял каштан, потом ещё один и ещё. - Шкатулка должна быть полна.
        Осень протанцевала по листьям и тоже принялась собирать их.
        - Понимаю! - воскликнула она. - Шкатулка должна быть полным полна.
        274. Половина души
        …Жизнь летела вдаль, словно оторванный лист, гонимый ветром. С каждым днём росла в нём магическая сила, он жил ею, управлялся с ней без всякого труда. И всё же это нисколько не приносило ему радости. Отдаляясь от других - беззаботных и счастливых, он прятал глаза, чтобы никому не стала ведома его боль, глубина его грусти. Даже самая мудрая волшебница, наставница, помогавшая им шлифовать дар, не сумела найти ни единого ключа к его душе, не смогла узнать, что же тревожит её ученика, талантливого настолько, что даже маги древности приняли бы его как равного.
        Только море слушало его, задумчивое и печальное, оно лизало ему ступни, тыкалось пенными волнами прямо в ладонь, но было не в силах утешить.
        Сколько путешествий было у него за плечами! Куда только ни уносил его магический дар, каких только людей, городов, стран ни повидал он, однако, едва вернувшись, он всё так же шёл на морской берег, в исхоженную вдоль и поперёк бухту, где каменный пляж всегда оставался пустым. Он уходил ненадолго, и море слушало его печали, единственное, кому были доверены тайны сердца.

* * *
        Однажды поздней ночью, когда лишь лунный свет озарял притихшие волны, он бродил по прибрежной полосе. Гравий, обкатанный в шаловливых волнах, шуршал под лёгкими шагами, точно пытался о чём-то рассказать, но никак не получалось сложить человеческих слов. Он же совсем ни о чем не думал, а шёл, вглядываясь в самого себя, не в мир вокруг. Вдруг сияющее пламя разорвало ночь. Прямо перед ним соткался образ девушки, прижавшей к груди амулет. Лицо её выражало отчаянье, но в глазах всё же зрела решимость.
        И в тот момент словно всё встало на свои места, он точно нашёл недостающий кусочек мозаики от собственного сердца. Дыхание перехватило, и он едва сумел спросить:
        - Тебе нужна помощь?
        Девушка нахмурилась, как будто бы только что увидела его, но кивнула.
        Он столько сил вложил в своё заклинание, что кто бы ни напал на неё - не сумел бы даже коснуться.
        - Иди и ничего не бойся.
        Что за неведомая опасность угрожала ей, как она пыталась защититься от неё лишь с помощью амулета? Ничего он не знал, лишь видел, как она идёт сквозь ночь, с каждым шагом всё увереннее, как его магия обнимает её, сложившись в купол защиты.
        Она уходила всё дальше, а сердце мага ныло всё сильнее. Теперь он видел причину пустоты, что жила в нём, сколько он помнил себя, он знал, как имя того чувства, что разрывало его и заставляло забыть об улыбке.
        Видение исчезло, рассеявшись майским туманом над морскими волнами. Он опустился на камни, чувствуя, как магия покидает его, чтобы поддерживать сферу за гранью, в ином мире. Он так и не понял, когда же девушка наконец почувствовала себя в безопасности и сфера рассеялась, так велика была окутавшая его усталость.
        К сожалению, увиденное не давало ответа, что за мир и почему открылся ему на мгновение. И как теперь вернуться туда, чтобы взять за руку ту, без которой он не хотел помыслить и дня.
        Перед рассветом море расшалилось и окатило его солёной прохладой. Он с трудом поднялся и, отойдя от полосы прибоя, присел на огромный, вросший в песок булыжник. Знакомое одиночество уже вцепилось ему в горло. Это было не то одиночество, когда ясно, что стоит пройти несколько шагов и вокруг будут люди, а другое, более страшное, - будто никого нет, не было и не будет никогда.
        Море словно понимало его, прибой стал тише, начинало розоветь небо, и волны, шипя, выбегали на берег, тянули за собой камешки и медуз. Он смотрел на вечный танец, а одиночество внутри него крепло.

* * *
        - Что тебя тревожит? В чём причина твоей грусти? - спросила наставница снова, когда он всё же вернулся из бухты.
        - Как мне ответить, если я сам не совсем понимаю? Кто может помочь, если все ответы таятся в глубинах меня самого?
        - Ты устал, - заметила наставница. - Магия в тебе истрачена.
        - Я всего лишь выполнил одну просьбу, - не рассказал он прямо о том, что увидел. - Сон поможет восстановить силы, но не поможет отыскать ключей к загадкам.
        - Что ж, я не имею права расспрашивать тебя, - и она отступила. - Но взросшее в тебе может толкнуть на иной путь, и ты навсегда забудешь дорогу к свету.
        Он вскинул голову, взгляд его, пронизанный болью, заставил её отшатнуться.
        - Если я получу свои ответы там, то так тому и быть.

* * *
        Он много учился и больше всего времени уделял всем способом путешествий между гранями в иные миры. Об этом говорили столь редко и с такой опаской, что его изыскания казались большей частью состоящими из догадок. Однако год спустя он ощутил достаточно сил внутри себя, достаточно знаний, чтобы самостоятельно открыть дверь.
        Он сам составил нужное заклинание и готовился так тщательно, как никогда прежде.
        В загаданный день дверь послушно открылась ему. Он улыбнулся другому миру, но внезапно осознал, что не может удержать портала, даже на несколько минут. Силы, что он так старательно собирал, не хватало и на пару минут. Он упал на колени перед раскрывшейся дверью, к земле придавило отчаяние. Он проиграл!
        Сознание его померкло прежде, чем он рассмотрел, что по другую сторону двери замерла, а затем вскрикнула девушка. Она не успела вбежать в закрывающийся портал.

* * *
        Лишь на третий день он пришёл в себя. Он был так слаб, что не мог поднять и чашку с водой. Наставница была рядом и помогла напиться горьким травяным отваром.
        - Рада, что ты пришёл в себя, - улыбнулась она настороженно. - Тебе ещё не под силу открывать подобные двери. Чтобы сделать их устойчивыми, требуется помощь других. Три дня ты провёл без сознания между жизнью и смертью. Неужели ты просто решил испытать себя?
        - Нет, - он отвёл взгляд.
        - Ты едва не погиб, - повторила она.
        - Главное, у меня получилось, - и в голосе его звучала непривычная холодность и твёрдость.
        - Ценой твоей жизни? И зачем же тогда открывается дверь, если тебе не переступить порога?
        Он замер, понимая, что наставница права. Разве дверь - не первый шаг?
        - Вижу, ты наконец сознаёшь, что так не достигнуть конечной цели, - почти прочла она его мысли. - Зачем тебе тот мир? Там даже нет магии.
        - Там живёт половина моей души, - он осмелился произнести это вслух, и наставница вздрогнула. Ей больше было нечего сказать.

* * *
        Рваться к частице себя он мог бесконечно, но теперь наставница безмолвно помогала ему. Учила удерживать врата, проходить через них быстрее, и в конечном счёте - когда прошёл ещё один год - предложила ему первой:
        - Давай же попробуем снова. Мы сделаем это вдвоём, и я сумею поддержать их столько, чтобы ты прошёл через них.
        - Как скажешь, - кивнул он в ответ.
        На этот раз они ушли прочь от города к морю и творили магию там, где никто не мог бы им помешать. Когда дверь открылась, он шагнул, не оглядываясь, уверенный в выборе, который сделал.
        Портал схлопнулся у него за спиной. Лишь отголосок усталости толкнулся в плечо, но тут же исчез - на аллее парка, прямо напротив него стояла девушка, та самая девушка. И слёзы радости текли по её лицу.

* * *
        Наставница тяжело опустилась на камни, прижимая к груди холодные ладони. Сердце её почти разорвалось, и она чувствовала, как подступает смерть, но улыбалась. Потому что пусть и ценой собственной жизни, но всё же она уберегла талантливого мага от пути, который привёл бы его бы на иную сторону, от тропы во Тьму. Ведь только туда могло привести его одиночество, только там оказываются те, что были лишены частицы души.
        И когда она закрыла глаза, отдав последний вздох ветру, жизнь вокруг всё так же неслась, будто осенний лист, танцующий в пальцах ветра, а где-то в ином мире объединившиеся влюблённые впервые коснулись ладоней друг друга, чтобы стать едиными.
        275. Ветер из детства
        День выдался солнечно-жарким и ветреным, я замер на пустынной дороге и вдыхал его полной грудью. Перемещение между октябрём, в котором уже кружились золотые и алые листья, грустно пели ветра по ночам, плакали дожди, и июлем, переполненным предвкушением августа, жарким и сухим, оказалось настолько удивительным, что я не мог двинуться с места. Как много уже было подобных переходов, но я так и не привык к ним, всякий раз потрясённый возможностями дороги, её плетением, тем, как она пронзает мироздания.
        Отчего-то мне казалось, что этот непонятный и чуждый на самом деле июль - «совершенно, как в детстве». Ветер, вызывающий подобную ностальгию, может, даже не по тому, что действительно испытано в детские годы, а по какому-то иному времени, по некоему «не здесь и не сейчас», кружил мне голову и кидал в лицо пряные ароматы вперемешку с пылью. Вероятно, это было не то самое детство, что ещё можно было выцарапать из глубин памяти, а иное, больше похожее на детство истинной сути, души, хрупкого осознания себя вне времени, вне пространства. Себя, ещё не заброшенного ни в какой мир вообще.
        Я сделал несколько шагов, когда меня нагнало осознание, что столько миров подряд я искал место, куда мне ужасно хотелось вернуться, но в котором я так и не побывал ни разу. Это не мир, что я называл родным, не холмы и не та самая юная реальность, которая неистово звала и даже подарила, вложила в меня ключ от самой себя.
        Мир, где я стоял сейчас, конечно, не был тем самым. Но ветер, пряность и пыль - они пришли оттуда. Будто бы в этой реальности находился нужный мне портал, дверь, что я так долго и настойчиво выискивал. Точно дорога в какой-то миг решила отпустить меня, привести в конечную точку.
        И это было одновременно радостно и страшно.
        Неужели мой путь странника закончится вот так?

* * *
        Я сорвался с места, выискивая ориентиры, пытаясь прочувствовать атмосферу. В желании поймать ветер сердце билось так дико, почти больно, так гулко, что едва не заглушало голос внутреннего компаса. Я словно лишился направления, понёсся вместе с потоком воздуха, едва касаясь земли.
        Бетонная трасса, по сторонам которой возвышался сухой кустарник, устремлялась к западу. Но скоро я свернул, пробрался к пустоши, лишь местами поросшей травой, и помчался по ней, всё ещё надеясь.
        Та реальность, что вспомнилась так ярко, в которой будто бы мне был знаком каждый камень, не походила ни на одну, где я побывал. Я не проходил её тропами, не блуждал в её лесах, не собирал там букеты из трав и лаванды. И в то же время, я знал её скалы, овраги и рощи, я стоял там под дождями, я чувствовал на губах привкус сладкого закатного воздуха.
        Ощущения обманывали, память лгала.
        Мне стоило остановиться, задуматься, замереть.
        Я лишь бежал быстрее, я лишь сильнее вслушивался в музыку, которой вдруг переполнился ветер. Крылья за спиной, которым было не место в этом мире, внезапно раскрылись сами собой, поднимая меня к выцветшему, пропыленному июльскому небу.
        Сверху должно было что-то открыться, отвориться дверь, развернуться тайна.
        Я видел только пустошь, слышал ветер, и мной овладела тоска, невозможная тоска, сдавившая сердце и горло каменными тисками.
        Бесполезно, дверь в тот самый мир не здесь, только ветер, некогда вырвавшийся сквозь щель, мчался по граням и случайно оказался в этой реальности одновременно со мной.
        Вместе мы и покинули её, потерявшись за порогом открывшейся двери. Мне в лицо мигнули звёзды, а потом я уже стоял на жестяной крыше, подо мной текла осень, огни, октябрь. Внизу жил город, так похожий на мой, но совсем не тот.
        Сердце билось спокойно, компас подсказывал путь.

* * *
        В другой раз я почувствовал ветер прежде, чем он появился. В душе родилось ликование и узнавание, как жаркое объятие от невидимки. И только мгновением позже ветер нагнал, опрокинул и дал выпить себя.
        Он обещал, что в этот раз знает путь.
        Послушавшись, я бросился за ним, снова услышал музыку, ощутил пряность и сладость. Я рвался за ним что было сил, однако… Дверь не открылась. Ветер просто исчез, истаял в прохладном воздухе.
        На меня смотрел алый закат реальности, где жизнь таилась только под водой. Блики на поверхности озера дрожали, подобно ступенькам, ведущим к солнцу, но я не мог подняться по ним.
        И мне нужно было куда-то ещё.
        Портал утащил меня прочь.

* * *
        А потом был снег. Я стоял на склоне и рассматривал иней, опушившийся на нагие ветви. Я любовался им и почти не помнил тоски. Реальность вокруг смешивала белые оттенки, вырисовывая столько всего, чтобы через мгновение показаться чистым холстом.
        В прохладе, в снегопаде я отдыхал и успокаивался, как вдруг началась метель, а моего лица коснулись капли… Нет, это уже не падал снег, пролился дождь, потому что жаркий июльский ветер помчался по холмам, сбивая снежные шапки.
        Я не угнался бы за ним, только стоял и смотрел вслед, а в груди полнилось, вырастало и тут же разбивалось осколками ностальгическое ощущение. Это детство умчалось от меня по холмам.
        Детство, которого у меня не было, которое я не помнил, которое…

* * *
        - Бывают ли странники вообще детьми? Бывают ли они взрослыми? - спросила у меня Королева мечей, смеясь. - Ты и сам не знаешь ответа, а порой не хочешь признавать, что не стал взрослым и не станешь им. Шаман и странник, ты дитя.
        - Пусть так, но я всё равно не могу понять, о чём именно тоскую. Существует ли такой июльский мир?
        - Спрашивать меня бесполезно, - она поднялась и прошлась по комнате, застыв у окна. Мы сидели в причудливом замке, мерцающем иллюзорно и почти прозрачном - это был сон. - Тебе нужен кто-то, кто в таком разбирается. Я же только предполагаю. Логически, - и усмехнулась.
        - И логика не поможет в деле чувств, - отмахнулся я.
        - Королева чаш слишком увлечена, чтобы дать тебе ответ, - прервала она мои мысли. - Не терзай никого, кроме себя. У тебя внутри ключ.
        - Это не тот ключ, - машинально поправил я, прежде чем понял, что она говорила не о чём-то конкретном.
        - Поиски мира, который не нанесён на карту, это, должно быть, весело, - перевела она разговор. - Так беги и ищи, в чём же дело?
        И сон рассыпался. Я сел на постели.
        Окно было открыто в предрассветье, и в тот самый момент, когда я захотел подняться, чтобы сварить кофе, в него ворвался июльский ветер, бросил на постель кленовый лист - совершенно зелёный, мазнул пряностью по щеке и…
        С другой стороны, разве этот ветер, эта музыка не обещали бесконечного путешествия? Разве не в том и была суть?
        И так ли я хотел поставить точку?
        Подобрав лист, я спустился на первый этаж и вышел в утро. Меня уже ждала новая дверь. Неизвестно куда.
        276. Преодолеть лёд
        Передо мной расстилалась ледяная пустыня. Я и прежде встречал подобные миры, в которых дыхание жизни замерло под гнётом холода, но с этой пустыней всё было иначе.
        Будто она и не просыпалась никогда. Будто была обречена с самого начала.
        Эта реальность не ждала, что кто-то пробудит её, подарив частицу собственной души. Нет, она словно заранее отдалась медленному умиранию, апатичному и бессмысленному предсмертию, и застыла в нём на столь продолжительный срок, что само оно уже превратилось в гибель.
        Снежный покров слежался и покрылся толстой коркой наста, не осталось даже ветра, только стужа. Я поёжился - мой путь лежал через однородное серо-белое пространство, давно позабывшее, что кто-то может отважиться перейти через него.
        Поначалу идти было не так уж сложно - наст легко выдерживал мой вес, а сухой мороз почти не проникал под одежду. Однако с каждым шагом внутрь меня проливалось что-то другое, чему я не мог подобрать названия. Что-то едва уловимое, но отравляющее, воздействующее столь медленно, что я не мог с точностью сказать, а было ли это воздействие. Не придумал ли я себе его?
        Скоро я потерялся в однообразии пейзажа. Скалы, некогда отполированные ветрами до зеркального блеска, заметённые и застывшие в неизменности снежные дюны, мертвенно поблёскивающие дорожки льда. Этот мир никогда не знал весны, не понимал смены сезонов, он был рождён в холоде, был обречён существовать и погибнуть в холодном дыхании стужи.
        Я упрямо шёл дальше, но цель начала ускользать от меня. Я забывал, утрачивал, словно вместе с частицами тепла из меня улетучивалось нечто важное. Каждый шаг давался со всё большим трудом, каждый глоток воздуха всё больнее обжигал лёгкие, но то была не та боль, что отрезвляет и заставляет увидеть мир иначе. Эта - тупая и ноющая будто уговаривала сдаться.
        Не прошло много времени - и я перестал понимать, с чем же сражаюсь, отчего отвергаю притягательную возможность опуститься на снег, почему продолжаю двигаться.
        Мой внутренний компас дрожал с нетерпением и жаждой, но за ощущением разрастающейся в лёгких ледяной боли я не чувствовал его биения. Казалось, я и сердца своего больше не ощущал, точно оно стало глыбой льда.
        Или действительно стало?
        Возможно, будь тут купол неба и солнечный свет, а не серая хмарь, и можно было бы оттолкнуться, прорваться, отбросить путы апатии, да только я не имел возможности это проверить, а очень скоро ушло и желание. Всякое желание.
        Я остался один на один со снежной пустыней, где только отполированные до блеска скалы и застывшие в неизменности дюны были моими собеседниками.
        Некому было меня спасать.

* * *
        Я ещё помнил, что существуют двери и иные миры, но за болью потерял чувство направления. Мне стало казаться, что я блуждаю кругами, и ничто не способно было меня переубедить. Не наступала ночь, однообразная серость, перекликающаяся с безжизненным белым, кутала меня, заставляя забыть слова, мысли и сами инстинкты.
        Остановившись у очередной скалы, в которой изломанной чернотой отразилась моя фигура - отражение таинственным образом украло все краски, даже рыжий пламень волос, я коснулся льда пальцами, но ничего не ощутил.
        Будто сам стал льдом.
        Существовало ли тут время, поток, что унёс бы меня хоть куда-то, или же мир этот навечно застыл в единственном мгновении ледяной апатии?
        Вопросы почти перестали формулироваться, и я нашёл в себе силы ровно на то, чтобы запрокинуть голову. Истёрлось из памяти, как я попал сюда, улетучились чувства, что вели меня сквозь реальности. Единственное, что отчего-то выплыло из темноты - прикосновение июльского ветра, что пах детством. От него стало только больнее.
        «Конечная точка не всегда бывает счастливой», - шепнуло мне нечто в глубине меня самого. Я попытался ухватиться за этот голос, но он растворился в белизне, ничего не добавив, даже не засмеявшись.
        Вглядевшись в черты собственного лица, мутно-серые и искажённые в ледяном зеркале, я не узнал себя, забыл себя, утратил суть и имя. Дрожью по позвоночнику сбежал испуг, я отшатнулся и отвернулся, чтобы больше не видеть опустевший взгляд.
        Единственное, почему я сделал следующий шаг, был подталкивающий в спину ужас опять увидеть то существо, что сейчас пыталось стать мной.

* * *
        В очередной раз остановившись, я решил, что не двинусь дальше. Внутри меня уже было так же снежно и пусто, как на этой равнине. У неё не было конца, а за болью я уже не чувствовал совсем ничего. Замёрз компас, пусть и показывавший верное направление. Я не в силах был слышать его.
        Мне хотелось лечь на снег, но я всё ещё вглядывался в снеговые дюны передо мной, такие же однообразные, как и те, что остались позади. Наст был таким плотным, что на нём не оставалось следов. Это обстоятельство заставляло меня горько усмехнуться. Никто не узнает, что я сгинул именно здесь. Даже я сам не мог бы доказать себе, что некогда шёл по долине между скал, которые ловили и раздирали в клочья моё отражение.
        И опустившись на снег, признав стужу победительницей, я стану таким же камнем, не более. Я опустил глаза, не выдержав взгляда пустоши.
        Стоило ли идти, когда нет никакой разницы?

* * *
        Снова из глубины души обещанием рванулся июльский ветер с привкусом пряностей. Он словно хотел обрести свободу и рассеяться под серым небом, но наполнив меня горечью до краёв, заставил разозлиться.
        Я снова поднял голову и сжал кулаки.
        Эту пустыню нельзя было сравнить с белой пустотой. Она не была пуста, пусть не была и жива. Застывшая, она не наблюдала и не звала, ничего не предлагала. Она не сковывала путами.
        Значит, я сам себя сковал, сам себя обрёк.
        И ярость хлынула из меня, заставив рвануться вперёд. Я легко понёсся по дюнам, по остро хрупающему под ногами насту, внезапно нарушившемуся, сломавшемуся, утратившему неизменность. Я мчался, забыв о боли в лёгких, и забился, задрожал опять компас, подталкивая меня двигаться быстрее, ещё быстрее, чтобы пересечь границы реальностей.
        Наконец я взбежал на холм. Пусть равнина передо мной ничуть не изменилась, оставшись всё такой же белой и пустой, всё такой же безжизненной, я увидел её иначе. Я злился на неё, но на себя сильнее, и ярость заставляла продолжать путь.
        Сквозь дверь я пробежал так быстро, что сердце едва не вылетело из груди.

* * *
        Вырвавшись в осенний сад - собственный сад, наполненный и ветром, и листьями, и шорохами, и терпким ароматом грецких орехов, я упал на колени. Стужа не сумела дотянуться до меня сквозь портал, дверь захлопнулась, оставляя её всё в той же ледяной клетке, и пусть я всё никак не мог отдышаться, острое чувство жизни переполнило меня, как прежде горечь.
        Я засмеялся. Я смеялся так долго, что Осень выступила из-под деревьев и опустилась рядом со мной.
        - Чего ты? - спросила она, обеспокоенно заглядывая мне в глаза.
        Но что мне было ответить?
        А компас, мой внутренний компас, продолжал дрожать и петь.
        277. Если бы дорога была рекой
        - А что, если бы дорога была рекой? - прошептал тихий голос в моём сне, и я проснулся, терзаемый новой загадкой.
        За окном плакал октябрьский дождь, тихий и мягкий, ступающий нежно, почти не слышно. Я сел на постели, вглядываясь в утренний сумрак.
        «Если бы дорога была рекой, то чтобы продвигаться вперёд, не требовалось бы прилагать никаких усилий», - продолжал всё тот же голос, теперь уже где-то в мыслях, словно идущий совсем-совсем из глубин.
        Я вслушался в его звучание. Он определённо принадлежал не мне и в то же время был моим. Странная двойственность была ясной, кристально-чёткой, хотя я понимал, что мало кому сумею объяснить её.
        Не для всех ощущений в человеческом языке есть слова.
        В полумраке я спустился на кухню и сделал чай, но не стал его пить, будто чашка предназначалась вовсе не мне. Я вслушивался, однако звучал только дождь - тихая музыка осени, нежная мелодия колыбельной, под которую дремал весь город, даже фонарные огни.
        Я ждал голос, и тишина внутри казалась чем-то сродни флирту, будто я видел улыбку, вспышкой света промелькнувшую в темноте.
        «А если на такой дороге хочешь остановиться, то придётся идти назад», - вынырнула внезапно следующая фраза.
        - А зачем останавливаться? - произнёс я вслух.
        И голос внутри меня рассмеялся.
        «Странники не умеют останавливаться?»
        Шёл дождь, и я, очарованный этим, закрыл глаза, пытаясь увидеть дорогу, ставшую рекой, текущую сквозь тысячи мирозданий, сияющую бликами и слишком прекрасную.

* * *
        В следующий раз я слышал его поющим. Я узнал его не потому, что однажды он пришёл ко мне в сон. Это узнавание зародилось глубоко внутри моего существа, таинственное чувство, имени которому не находилось, убеждало, что мне был знаком этот голос всегда.
        Это было то самое всегда, в которое превращаются слишком давние события. В то же время это было иное всегда - точно проросшее сквозь всю мою суть. Не убеждение, но абсолютная уверенность, а может, и не уверенность, а данность, от которой нельзя отказаться.
        Слова песни, между тем, были мне совершенно непонятны. Это больше походило на мурчание, на намёк мотива, в котором слов, вероятно, не нашлось бы совсем.
        Я замер на перекрёстке, забылся, вслушиваясь в звучание тихого напева, и когда он стих, словно проснулся. Вокруг уже сложилась иная реальность, пора было продолжать путь.

* * *
        Иногда голос доносился с ветром, он манил перейти куда-то ещё, унестись в другое измерение, но затихал раньше, чем можно было уловить направление. И в груди нарастала глухая тоска, которая, впрочем, вдруг развеивалась - приходил шёпот, обещающий миг встречи.
        После дорога уносилась вперёд, и, шагая по ней, я чувствовал, как она оборачивается потоком, бежит, уносится вдаль-вдаль-вдаль, и чтобы остановиться, пришлось бы идти назад, а вот следовать течению оказывалось так легко и так просто…

* * *
        Голос приходил и во сне. Он был настолько явным и ясным, таким мелодичным и звучным, что я забывал оглянуться, только вслушивался, стараясь не потерять ни единой ноты. Слова, произнесённые им, таяли, истончались, обращались воспоминаниями, в которых не находилось ни единой буквы, только тепло, только искорки смеха.
        Я просыпался и подолгу лежал, рассматривая потолок, где плясали солнечные блики. Почему-то всегда такое случалось погожим утром, будто убегая, голос уносил с собой хмарь и облака.

* * *
        Бывало и так, что голос не звучал несколько месяцев, пропадал, таял, и это вызывало тревогу. Мысленно я звал его, не находя отклика, повторял самую первую фразу, точно она могла бы стать паролем, на который голос непременно откликнулся.
        Но он не приходил, он был слишком своеволен.
        Появляясь после долгого отсутствия, он смеялся, лучился, и становилось неважно, сколько же его прежде не было.
        По-прежнему с ним почти невозможно было вести диалог - слишком эфемерным он был, чересчур часто слова растворялись, слышался только звук, мелодика, нежно звучащая музыкой осени.
        Всё вновь ускользало, оставались щемящая тоска и надежда, что когда-нибудь диалог повторится, пусть даже такой же несовершенный, такой же мягко уплывающий, наполовину похожий на сон, наполовину реальный.

* * *
        Однажды я оказался в мире, переполненном сумраком, где небо было затянуто тучами столь плотно, что его можно было спутать с землёй. Компас в груди замер в нерешительности, и передо мной расстилалась пустошь, любое направление казалось равно удалённым от нужной мне точки.
        Я чувствовал себя потерянным, хотя странники не умеют блуждать. Я растерялся, хотя такого никогда не испытывал в дороге. Какую бы тропу я ни выбрал, все они казались мне неверными, странными, непонятными.
        И в миг, когда я уже не знал, кого спросить о помощи, появился голос.
        - Разве странники останавливаются? - спросил он с мягкой улыбкой. Я не видел, но точно знал - по нежным интонациям, скользнувшим во фразе.
        - Когда ищут путь? - предположил я, а сердце внезапно пропустило удар.
        - Разве странники могут утратить чувство направления? - он словно зашёл с другой стороны.
        - Я полагал, что нет.
        - Вот как… И что же? Неужели оказалось, что предположения ошибочны?
        - Я… - компас замолк. Вздохнув, я пожал плечами, видел ли меня тот, чей голос окутывал меня сейчас?
        - Позволь же помочь, странник, - предложение застало врасплох. - Здесь так темно, что ты не можешь выбрать тропу. Но я зажгу для тебя маяк, - тихий смех прозвучал отовсюду сразу. - Закрой глаза. Иди на мой голос.
        Я сомневался лишь несколько мгновений, а после послушался, и голос повёл меня.
        Под закрытыми веками вспыхивали звёзды, я шёл, ни разу не споткнувшись, и компас в моей груди вновь запел.
        Шаг за шагом я вышел к двери, и та распахнулась передо мной так приветливо, точно за нею и ждал меня тот самый голос. Но нет, конечно же, нет. Там развернулся иной мир, приветливый и славный, только мне чудилась в нём пустота.
        Ведь я ждал встречи.

* * *
        - А что, если бы дорога была рекой?
        Снова пел за окном октябрьский дождь, и я встал у окна, всматриваясь в смазанные городские огни. Голос был рядом и так же далеко, как обычно.
        - Сумела бы эта река принести меня к тебе? - я не ждал ответа, я даже не был уверен, что меня услышат.
        - Дорога… умеет всё, когда по ней движется странник, - музыкой прозвенел голос. - Ты ведь странник, а это значит…
        - Значит, что мы встретимся, - заключил я, и сердце забилось радостно.
        - Иные встречи неизбежны, - согласился голос. - Иные - желанны. А наша…
        - Сочетает и то, и другое, - усмехнулся я. - Кто ты?
        - Ты же сам знаешь кто…
        Я снова слышал лишь дождь, но отчего-то был совершенно уверен, что это не означает одиночества. Одиночество растаяло, скатилось слезами дождя, задрожало фонарными огнями и погасло с ними вместе, потому что близился рассвет, на востоке небо прояснилось в ожидании солнца.
        Ожидание встречи билось под рёбрами сердцу в такт. Ожидание, переросшее в уверенность. Я улыбнулся рассвету.
        278. Забери меня
        Холодное море играло с палой листвой, вынося на песок и вновь забирая с него ракушки и веточки. Над ним - зеркальным близнецом - раскинулось бушующее небо, в котором не осталось места солнцу, свет равномерно разливался где-то за пеленой облаков, что неслись, всё время меняясь, принимая всё более удивительные и даже угрожающие формы.
        Испещрённый следами песок был похож на книжную страницу, но прочесть этот странный язык оказалось так сложно, что я оставил попытки, а только вгляделся в горизонт, где тёмное море впивалось зубами в более светлое подбрюшье небес.
        Я шёл по песку, никуда особенно не устремляясь, а дорога осталась где-то в стороне, будто позволяя мне задержаться в этом мире так долго, как это зачем-то нужно. Впрочем, никакой особенной необходимости кроме острой любви к океану у меня не нашлось, оттого я и брёл по песку, рассматривая следы, любуясь листвой, перекатывающейся с волнами вместе, ощущая удивительное спокойствие под бушующим, раскинувшемся в небе, но совершенно тихим штормом.
        Мимо проскользила чайка, она разрезала воздух острыми взмахами крыльев, и даже казалось, что ей по силам вскрыть и небеса, выпустить из них непривычно белый, даже не подкрашенный никаким иным оттенком свет. Проследив её траекторию, я вдруг увидел первое слово сказки, которая, похоже, именно меня и ждала здесь - на песке среди набегающих волн холодного моря.

* * *
        Она приходила к морю каждый субботний вечер, убегала из посёлка и долго шла по каменистой тропе между низкого кустарника, а море подступало всё ближе, всё явственнее слышался голос волн, словно жаждущий рассказывать ей сказки, петь ей песни, нашёптывать заклинания. О пляже, куда она всякий раз устремлялась, многие старались забыть, ведь о нём ходили страшные легенды, а её как раз это и очаровывало. Она даже мечтала когда-нибудь встретиться хоть с одним из диковинных существ, что должны были бы поджидать живые души на побережье. Да только сколько бы раз она ни выбегала сюда, на песке не было иных следов, кроме птичьих, не оказывалось ничего, кроме водорослей и раковин.
        Та суббота была серой, пронизанной необычным - неярким, но явственным - светом, который проникал сквозь тучи, лился неспешно, будто заставляя увязать в нём даже время. Закат лежал так близко и в такой бесконечности, что никак нельзя было точно сказать, когда же наступит тот самый момент, в который тьма выпьет свет.
        Выбежав на берег, она упала на колени, ощущая прохладу песка так остро и ярко, что это приносило одновременно и боль, и радость, и какое-то новое чувство, имя которому она не знала и не могла знать. Утром её обидели, сильно задели, и она о сих пор ощущала себя грязной. Почти мечтала кинуться в волны, чтобы море забрало и обиду, и грязь, будто поселившуюся в душе.
        Слишком далеко выбежавшая волна ткнулась влажным языком ей в колени, оставив на тонкой ткани летнего платья лоскутки пены. Вздрогнув от такого прикосновения, она подняла голову, вглядываясь в неровную линию горизонта - тучи клубились, сливаясь с морем, образовывая очертания мифических стран, в которых, наверное, и заплутало солнце.
        - Отчего я прихожу сюда всякий раз, но никто не выходит встретить меня? - спросила она так громко, как только смогла. - Отчего ни одно чудовище, ни одно существо не вышло, чтобы прервать бессмысленность моей жизни? Неужели даже вы брезгуете мной?
        Только шуршание волн было ответом.
        - Отчего я никому не нужна во всём этом мире?!
        Снова волна плеснула слишком далеко, и на этот раз брызги пены коснулись её щёк. Вытирая солёные капли, она поняла, что старается убрать не только морскую воду, но и собственные слёзы, которых прежде совсем не заметила.
        Снова всмотревшись в песок перед собой, где в водорослях и ракушках таились сказки, она всхлипнула, но слёзы как раз перестали течь.
        - Разве же ты никому не нужна? - раздался голос. Казалось, он соткался из шороха волн, шума ветра и чаячьих криков. - Разве же никто не приходил встречать тебя? Вставай!
        Она поднялась стремительно, точно марионетка, вздёрнутая за нитки кукловодом.
        Перед ней стояло высокое - много выше любого из людей, которых она когда-нибудь видела - существо, кожа которого была тёмно-серой, а глаза, как бушующий океан. Всякие слова тут же исчезли, она смотрела с немым ужасом и восхищением, которому ни за что не отыскала бы объяснений.
        - Разве ты никогда не видишь нас? - существо склонилось, и ладони его легли ей на плечи. - К кому же ты приходишь?
        Она не могла - не умела - ответить, потому только бессильно приоткрыла рот во вскрике, что не мог прозвучать, разнестись над песком или морем.
        Существо засмеялось.
        - Я не причиню тебе вреда. Вижу, ты только этого и жаждешь.
        - Забери меня, - наконец прошептала она.
        - Но ты всего лишь человечья дочь, - существо отпустило её и отшатнулось. - Как я заберу тебя? Жертвой, кормом? В тебе нет силы, кроме слепой веры.
        - Жертвой, - хрипло предложила она.
        - Но жертву не приносят просто так, - существо вскинуло руки к небу, и наконец стало ясно, что закат приблизился, вот-вот обагрит солнечной кровью края облаков. - Что же ты хочешь за свою жертву?
        Она задумалась лишь на миг: в сердце её вспыхнуло и тут же угасло пламя мести. Зачем месть, если она не сумеет ни увидеть, ни насладиться? Да и что стоили теперь все люди, взятые вместе, когда с ней говорило подобное создание?
        - Я только хочу покинуть этот мир, но остаться где-нибудь ещё.
        - Как же ты чиста, - поразилось существо. - Мне не нужна твоя жертва, чтобы сделать так, как ты хочешь. Мне нужна ты сама.
        И оно подхватило её на руки, внося в морские волны, разошедшиеся коридором.
        Наверное, стоило испытать ужас, но её охватил только страстный восторг, и она засмеялась, крепче обнимая того, кто уносил её прочь от человечьего мира. Она уже не искала ничего иного, охваченная лишь жаждой скорее услышать и понять новый мир, разливавшийся теперь светом внутри неё.

* * *
        Слова сказки рассыпались ракушками по песку, а дорога настойчиво звала меня идти дальше. Я последний раз взглянул на то, как море страстно впивается в белёсое подбрюшье облаков, и мне показалось, что среди волн мелькнула плывущая девушка, радостная, словно наполненная тем же самым странным светом, щедро изливавшемся с небес даже сквозь тучи.
        Отвернувшись, я быстро вышел на каменистую тропу, а вскоре обнаружил и дверь. Уходить из этого мира мне всё ещё не хотелось, однако я переступил порог, точно почувствовал - время смотреть в глаза его историям закончилось.
        Стих шёпот волн, исчезли чаячьи крики, я оказался в сердце октября, в танце листвы, но море по-прежнему жило внутри меня. Как и всегда.
        279. Октябрь
        С прохладным воздухом в комнату проник Октябрь, взметнул пламя свечей, рассыпал блики повсюду, куда дотянулся, и замер в нерешительности. Его тёмные глаза были переполнены искрами, и я, заворожённый ими, шагнул ближе, протягивая ладони. Октябрь перехватил мои руки почти с нежностью.
        - Сегодня мы должны идти вместе, - сказал он тихо.
        Стояла ночь, кромешная тьма плескалась за окнами океаном, в котором таяли и кружились огоньки фонарей. Отчего-то казалось невероятно странным и страшным выступить туда, выйти, будто тьма готовилась поглотить или же заполнить собой лёгкие, мешая дышать. Я уже видел такие образы, я уже ощущал привкус этих чувств, но всё же они оставались новыми и вызывали опасения как впервые.
        - Пойдём, не стоит медлить, - продолжал Октябрь. В его настойчивости была капелька неотвратимости. Когда он повёл меня к раскрывшемуся перед нами магическим порталом окну, я не мог противиться, даже не вспомнил о куртке и шарфе.
        Скоро я стоял на подоконнике, лёгкая домашняя рубашка ничуть не защищала от стылого ветра, но мне не думалось об этом, я не боялся простуды или холода, а Октябрь уже тянул прыгнуть вниз, окунуться в огни фонарей, в темноту, напоминающую чёрную воду.
        - Мы должны сделать это вместе, - повторил он.
        Я шагнул с ним с подоконника, тут же падая, вот только мир дрогнул и изменился. Наше падение обратилось полётом, а потом вновь падением. Мы летели вниз, как две звезды, чтобы в последний миг перед соприкосновением с влажно блестящим асфальтом быть подхваченными ветром, который вскинул нас к выгнувшемуся мостом небу.
        Перемешались верх и низ, фонари то маячили над нами, то резко заваливались вниз, и вскоре стало казаться, что мы заблудились в сердце космического пространства. Октябрь обнял меня и заглянул в глаза.
        - Доверься мне.
        Внутри шевельнулось удивление, но не возражение, почти сразу Октябрь исчез, всё исчезло, кроме небесных фонарных огней, кроме текущей подо мной реки Млечного пути, кроме холодных и колких звёзд, которые смотрели на меня отовсюду.
        Я закрыл глаза, принимая всё, что происходит.
        Доверяясь.

* * *
        Когда я проснулся, пережитое во сне вовсе не казалось мне сновидением. Оно было реальнее хмурого октябрьского дня, в котором я зачем-то открыл глаза. Колкое крошево звёзд маячило под веками, холодный ветер будто всё ещё касался кожи.
        Недовольно качнув головой, я отправился в кухню, чтобы горячим чаем переубедить себя, научить воспринимать реальное реальным или хотя бы найти приметы, которые помогли бы развести миры в стороны, если уж я замер в нескольких сразу.
        Оглядев коллекцию чаёв, я вытащил неприметную жестяную коробку, зачем-то на её крышке осталась бирка, где неровным - вовсе не моим - почерком было выведено «Октябрь». Разве это был не самый подходящий вариант?
        Вскипел чайник, я засыпал в заварник плотные и тёмные чаинки, кое-где разбавленные лепестками поздних роз и несколькими ягодами шиповника, и оставил на несколько минут. За окном разворачивался хмурый день, собирался дождь, однако я по-прежнему видел качающийся мрак и искорки звёзд, перемешанных с фонарями.
        Куда меня звал Октябрь? Что мы должны были сделать вместе?

* * *
        Вскоре меня опять потянуло в сон, настойчивый зов словно бы намекал на незавершённые дела, точно это Октябрь звал меня из иного слоя реальности, убеждая не отказываться от путешествия с ним вместе.
        Я послушался, хоть на этот раз у меня были все силы возразить.
        Вернувшись в спальню, я устроился под пледом, оставив окно распахнутым, точно так в него могли прокрасться сны, которых я ждал, сны, которые ждали меня самого. Стоило только прикрыть глаза, и тут же меня охватила карусель звёзд, а затем я уже стоял посреди парка.
        Влажная ночь, в палой листве блестели капли. Я вдохнул полной грудью ореховый аромат Октября. Мне нужно было выйти к свету, к самому яркому фонарю в этом мраке, и я двинулся вперёд, почти не отдавая себе отчёта в том, что нахожусь во сне. Если это и казалось мне важным когда-то, то сейчас я отбросил все подобные мысли, проживая сновидение с той же пылкостью, как и каждую секунду в любой другой реальности.
        Октябрь дожидался меня за поворотом тропы. Он ничего не сказал, только усмехнулся, и в глазах его дрогнули звёзды.
        Мы шли дальше, и фонари, мимо которых мы проходили, гасли или обращались далёкими отблесками, а парк преобразовывался в тишину, где ничего было не разобрать и не рассмотреть. Время растянулось, потом сжалось, наконец рассыпалось на огромное число искрящихся мгновений и окончательно кануло во мрак.
        Фонарь впереди нас перерос в маяк, вытянулся, поднялся на вершину, вскоре мы шли по вырубленным в скале ступеням, а где-то внизу, во тьме, шуршало и шумело море.
        - Если ты ищешь ответы, они внутри, - обернулся ко мне на миг Октябрь. Я заметил, что он протягивает мне небольшой шар, и взял его механически, не задумавшись.
        Сон дёрнулся, как плёнка в кинопроекторе, и вот мы уже замерли перед распахнутой дверью, ведущей в маяк.
        - А теперь иди, - Октябрь отступил.
        Последний раз взглянув со стороны на громаду башни, я смело шагнул во мрак ещё более тёмный, чем искристая чернота ночи вокруг.

* * *
        В голове зарождалась мигрень, распускалась цветком, раскинув щупальца боли. Я лежал на постели, закат угас, и сквозь окна в комнату плескались сумерки.
        Ответы?
        Каких ответов я искал, что за маяк ждал меня? Пока мозаика никак не желала складываться, я не видел цельной картины, безуспешно цеплялся за мелкие детали, никак не в силах составить чего-то целого.
        Боль мешала.
        Сев, я потёр виски. На меня наваливался вечер, а я всё ещё искал Октябрь. Возможно, он поселился внутри меня?

* * *
        Дом обняла тишина, я отчего-то заволновался из-за неё, схватился за варган, но вскоре понял, что требуется иная музыка. Однако что бы могло подарить мне хоть какой-то звук?
        Мигрень разгоралась всё сильнее, множились и вопросы, на которые ответ звучал насмешливым «Внутри», ничего не объясняя. И когда я почти отчаялся, пальцы сами собой коснулись груди, где словно что-то сжалось в клубок.
        Я извлёк стеклянный шар, маленький искрящийся мирок, где плескались океанские волны темноты, где искрились осколочки звёзд. Вот когда пазл наконец-то сложился. Я снова услышал, как мягко и спокойно произносит Октябрь:
        - Доверься мне. Если ты ищешь ответы, они внутри. Иди…
        Пусть голос его истаял, путь я держал в ладони. Пусть я не знал, какие вопросы задал, ответы ждали меня, жаждали меня. Звали меня.
        И, конечно, я шагнул на их зов, нисколько не беспокоясь, ведь в конечном счёте я был не один. Со мной шёл и Октябрь, проросший в меня так глубоко, что мы стали неотделимы.
        280. Танец для путника
        Красота скрывается в деталях, в хрупких очертаниях, в сплетении ветвей, в том, как листья ложатся друг на друга осенью, в том, как кристаллы инея покрывают их узорами. Многие незначительные на первый взгляд проявления природы полны прелести и утончённой гармонии - засохшие соцветия и упрямо зеленеющая рядом трава, хрупкие ветви, расчерчивающие кружевом небо.
        Я поднялся на холм и замер, почти околдованный. Сухая трава, тревожимая ветром, чуть дрожала в наступающем дне, в проливающемся неспешно свете.
        - Засохшие цветы обладают особенной прелестью, - позади меня раздался голос, но я не повернул головы, потому что взгляд нашёл как раз те самые - поникшие бутоны, утратившие молодость и жизнь в пальцах осени. - Их очарование совершенно необычное, - продолжал некто. - Любоваться свежими, только что распустившимися бутонами легко, ведь это гимн самой жизни. А вот когда они засыхают, - он помолчал, и мне показалось, что иронично улыбался, - это уже соприкосновение со смертью. Если рассматривать их, то можно проникнуться спокойствием от осознания совершенно естественного круга жизни, - ладонь коснулась моего плеча, - переходящего от молодости побегов к пряной прелести засохших цветов, за которыми таится семя как шаг к перерождению.
        Рядом со мной снова застыл Октябрь.
        - И на этот раз принёс загадку? - я коротко взглянул на него.
        - Нет, - он качнул головой.
        Свет лился с небес, и мы постепенно обретали всё более чёткие тени, а ветер становился сильнее. Холмы тихо пели, просыпаясь.
        - А что же принёс?
        - Историю, - и его лицо озарилось улыбкой. - Одну маленькую историю.

* * *
        Лишь однажды за весь октябрь, в час, когда рассветные лучи сбегают по склонам холмов, подобно воде, между сухих колосков травы возникает тончайшая фигура. Она танцует, сначала с ветром, а затем, поднимаясь всё выше, с солнцем, пока не растворяется в синеве.
        Мало кто видел это чудо. В полных октября холмах по утрам нечасто встретишь путников. Уставшие от лета травы, почти утратившие листву деревья и кустарники, ярко горящие ягодами, остаются здесь совершенно одни.
        Только птицы и звери порой становятся свидетелями того, что, казалось бы, не должно случаться.
        Лишь однажды за весь октябрь рассвет так наполнен тишиной, что в ней проступает явственная вязь мелодии, которую в иные дни ни за что не услышать. Именно под эту музыку и танцует диковинный призрак.
        И лишь только однажды на гряде холмов, во время растекающейся по небу светлой зари появился путник. Он был немолод, потрёпан ветрами, и пыль дорог намертво въелась в его волосы, сделав их пепельными. Пусть взгляд его был по-прежнему твёрд, в душе нарастало странное чувство. Он боролся с ним не первый день, не первую неделю, быть может, и не первый год, подгонял себя, заставляя забыть об отдыхе, потому что чувство это было - предвкушение гибели.
        Когда из-за горизонта показался огненный край, путник замер, вдохнув рассветное сияние полной грудью. Грусть, преследовавшая его, осадила назад, присела за кустарником, как зверь на мягких лапах, и на мгновение путник вспомнил, какая радость лилась в его жилах прежде. Едва это случилось - и слёзы заблестели на глазах.
        Тогда он услышал мелодию, расплескавшуюся по склонам холмов. Музыка так очаровала его, и он потянулся за верной флейтой, чтобы соединиться с этим утром полностью.
        Сначала ему пришлось непросто - вплести голос флейты в ритм и чистоту, в нежное звучание, которое больше угадывалось, а не чувствовалось, а затем он разыгрался и двинулся по тропе, навстречу солнцу.
        И призрак выступил из трав, остановившись перед ним, прервав танец, которому предавался лишь раз в году.
        Путник перестал играть, удивлённый, но совсем не испуганный. Он видел в тонких полупрозрачных пальцах сухие цветы, и ему казалось, что прекрасней такого букета и не бывает на свете, он рассмотрел длинные лёгкие волосы, вплетающиеся в утро туманом, и решил, что столь едва уловимой и совершенной разом красоты не встречал никогда.
        Но главное, он понял, что не может уйти, не узнав, кто же перед ним и почему.
        Он лишился слов, только музыкой получилось заговорить, и только танец оказался ответом.
        Призрак как будто собирался рассказать о своей жизни, но вместо того каждое движение открывало иные смыслы, куда больше раскрывая тайн из жизни наблюдавшего за ним - за ней - путника.
        Разгоралось солнце, и призрак танцевала самозабвеннее, а путник играл всё быстрее. Изменялась сама мелодия холмов, искажалась и плыла прочь, разбиваясь о нагие ветви деревьев, расцветая на них бликами всходящего солнца. И наступил такой миг, когда путник потерял ощущение земли под ногами, а призрак взяла его за руку, мешая играть.
        Ощущение тонких пальцев, сомкнувшихся на запястье, было куда реальнее мира вокруг, куда важнее, чем все пройденные города, оставленные за плечами воспоминания. Это ощущение было важнее и весомее, обещая преобразование, изменение, нечто новое.
        И путник осознал всю свою усталость, почувствовал, что дорога отпускает его. Призрак улыбнулась с нежностью и повела его вверх, вверх, к распахнувшемуся небу, к сиянию нового дня.
        Лишь однажды за весь октябрь слышится в холмах музыка, теперь с тонким голосом флейты, и лишь однажды осенью танцует призрак среди сухой травы. Танцует, чтобы встречать путников, которым пора уйти на покой.

* * *
        Октябрь смотрел на меня искоса.
        - Не хочешь же ты сказать, что сегодня - тот самый рассвет? - уточнил я. - Но ведь я не собираюсь завершать свой путь.
        - Нет-нет, если сегодня и тот самый день, то не для тебя, - он запрокинул голову, смеясь.
        Отчего-то мне стало удивительно легко, и я помчался вниз по тропе, сбивая высохшие головки цветов. Надо мной расцветала заря.
        281. Росток чужой печали
        На дом опустилась ночь и тишина. Я задержался у камина, вглядываясь в пламя. В суставах ощущалась необычная тяжесть, будто зарождавшаяся простуда никак не могла выбрать подходящее гнездо в теле. Ощущать эти передвижения внутри себя самого было завораживающе неприятно, и, в конечном счёте, я просто вслушался в себя, замер перед огнём и даже, наверное, задремал. Иначе отчего бы мне привиделась эта история?

* * *
        Кукла размяла затёкшие от неподвижности суставы и нежно улыбнулась. За день она почти устала стоять в уголке на полке, хоть усталость на самом деле не была ей знакома. За окном несколько дней плакал дождь, грустный и совсем не весенний. Из-за этого в уголок к кукле не заглядывало солнце, а она так его любила. Мало кто знал, что по ночам в её фарфоровых ладошках было достаточно силы, чтобы сделать из мира то, что хочется.
        Кукла лёгким прыжком перебралась на подоконник и, прислонившись ладонями к стеклу, посмотрела в ночь. Тучи скрывали звёзды и лунный свет, снова плакал дождь. И пусть календарь говорил о весне, капли текли совсем по-осеннему.
        - Что же с этим можно поделать? - спросила она вслух, прислушиваясь к податливости мира, к его внутренней сути, которую могла рассмотреть куда лучше, чем люди.
        Поправив длинные волосы, она уселась на подоконнике и тихонько запела. Каждая кукла умеет петь, в этом - часть их неповторимого волшебства. Вот только поют они так тихо, что простому человеку и не услышать. Только дети порой узнают об этом, но всегда хранят в тайне.
        Дети и истинные Мастера кукол, от которых ничего не скроется.
        На музыкальный зов в стекло постучал внезапный осенний Ветер. Он прильнул, разгоняя капли, как раз в том месте, где кукла дотронулась тонкими фарфоровыми пальцами, точно был маленьким котёнком, искавшим тепла.
        - Почему дождь за окном? - спросила кукла. - Отчего ты здесь, когда сейчас весна?
        - Я прилетел в город, и мне нравится здесь, - важно ответил Ветер, всё ещё ластясь к стеклу.
        - Но ведь апрель.
        - Что поделать, всюду весна - не весна, - фыркнул Ветер, пусть и знал, что сам принёс болезненно-промозглый ливень.
        - Вижу, что ты скрываешь, - кукла поджала губы. - Что же тебе нужно?
        - Прогуляемся? Я расскажу тебе, если пойдёшь со мной.
        - Хорошо, - согласилась кукла. - Только я ведь промокну.
        - Мы успеем коснуться рассвета, согреться в первых лучах, и ты высохнешь, никто ничего не заметит, - пообещал Ветер.
        - Идёт, - кукла поднялась, дотянулась до ручки и с трудом открыла створку окна. Ветер протянул ей ладонь, и вот они уже помчались прочь - выше и выше, взмыли над городскими крышами, почти растворяясь в ночном небе, укутанном тучами.
        Спящий город искрился огнями. Шёл дождь, и влажная тьма сама по себе казалась неразгаданной тайной. Но кукла понимала, куда собирается отнести её ветер, и подгоняла его, вцепившись в холку. Очень скоро она начала тихонько напевать, отчего Ветер стал послушным и совсем ручным.
        Скоро они поднялись над облачной пеленой. Город исчез далеко внизу, но здесь разливалось мягкое лунное сияние. Ветер дал кукле постоять среди клубящихся туч, а потом потянул за собой. Они долго шли по ступеням, выраставшим прямо из облачной гряды, пока не добрались до Луны, сидевшей на хрустальном троне. Королева ночи чуть заметно улыбалась, а пушистые пряди волос - сверкающие лучи, протянулись повсюду, пробивая даже облака и устремляясь каскадом вниз.
        - Отчего ты смотришь так сурово, дитя? - улыбнулась Луна. - Кто тебя обидел?
        - Осенний ветер, что принёс меня сюда, не хочет обращаться весенним, - отвечала кукла.
        - Разве мы так договаривались? - всполошился Ветер.
        - Как же так, Ветер, законы смены сезонов для всех одинаковы, - перевела на него взгляд Луна. - Неужели ты принёс в город осень?
        - Осенний ливень заставляет людей задуматься, а весеннему они только ворчливо рады, - отступил от неё Ветер.
        - Но ведь апрель, - напомнила кукла. - В апреле и вовсе не должно быть ливней.
        - Не в вашем городе, - подтвердила Луна, бросив взгляд на облака. - Отчего, Ветер, ты не хочешь принести тепла?
        - Во мне проросла грусть, - признался он вдруг.
        Кукла увидела росток в то же мгновение и коснулась его.
        - Как так вышло?
        - Семя чужой печали попало мне в грудь.
        Куклам непонятны эмоции, они их лишены, сколько бы ни улыбались, сколько бы ни грустили по задумке Мастера кукол.
        - Отдай мне, я не знаю, что это, - предложила кукла.
        Росток - хрупкий и даже красивый - почти сразу же метнулся к её пальцам, а затем поселился в груди. И кукла ощутила нечто очень странное и задумчиво оглядела тучи и сумрак, всмотрелась в лицо Луны.
        Ветер же повеселел.
        - Я домчу тебя вниз, - пообещал он. - Скоро рассвет, ты совсем промокла, и мы коснёмся солнца, когда понесёмся с небес.
        Кукла кивнула, всё ещё прислушиваясь к себе. В ней происходило что-то странное.
        Ветер подхватил её и, как обещал, унёсся к земле, разбивая зарю крыльями, заставляя звенеть воздух, возрождая апрель. Солнечный диск огладил куклу, но в завитках волос всё же осталась влага, впрочем, она едва ли заметила что-то подобное.
        Остановившись на подоконнике, она кивнула Ветру, а затем прыгнула на полку, замирая всё в той же причудливой позе, хотя лицо её не украшала привычная улыбка. Когда солнечные лучи добрались до её полки, кукла уже казалась обычной игрушкой.
        А в город наконец-то пришла настоящая весна. Она несла с собой нечто новое, и кукла даже почти уловила, что именно. В глубине её глаз поселился новый блик, выражавший что-то, прежде в ней не бывавшее.

* * *
        Встрепенувшись, я оглянулся на окно. За ним метались ветви, осенний ветер играл с остатками листвы.
        - Хочешь сказать, она станет человеком? - спросил чей-то голос.
        Удивлённый до глубины души, я встретил серьёзный взгляд выступившей из тени Королевы чаш.
        - Теперь ты читаешь сказки прямо из моих мыслей?
        - Возможно, - она приблизилась и коснулась моей щеки. - Ты болен, тебе пора в постель.
        - Полагаешь? - поднявшись, я на мгновение почувствовал дурноту.
        - Уверена, - она подхватила меня под локоть и повела к лестнице. - Так ты считаешь, что, получив грусть, кукла станет живой?
        - Кто знает, - усмехнулся я в ответ. - Это вероятно. Её первое чувство.
        - Не слишком весёлое, да? - Королева чаш поднималась чуть позади меня. - Но я могу понять.
        - Иногда важен сам факт - чувство есть, - пояснил я, пусть и не был в этом уверен.
        - Сам факт, - она засмеялась. - Нет-нет, это всё простуда. - Она подвела меня к постели и толкнула. - Спи.
        Ослушаться не было никаких сил.
        Я почти сразу погрузился в сон и среди обрывков образов внезапно увидел - а может, только почувствовал - как кукла оживает и поднимает голову уже не в ночное время, а днём. Как она прыгает с полки на пол, и Мастер кукол удивлённо смеётся.
        «Ты всегда была моим лучшим творением, - говорит он. - И теперь ты - жива».
        Но в груди её раскрывается удивительный цветок, прекрасный, однако пронзительно печальный. Цветок, что она забрала у весеннего Ветра.
        Грусть.
        282. Кто ты
        Никак не получалось полноценно проснуться, не помог чай, не взбодрил кофе. Сидя на кухне, я словно плыл в двух мирах одновременно, с любой точки - стоило только закрыть глаза - начиналось новое сновидение. Иногда казалось, что они колышутся в воздухе рядом со мной - не одно, не два, а уже целый десяток, и которое из них и есть реальность? Разобраться было почти невозможно.
        Мир тёк и менялся. Скоро я услышал монотонный голос, который нашёптывал строчку за строчкой. Поначалу мне захотелось, чтобы голос был всего лишь плодом воображения, но его настойчивость заставила усомниться в подобном, а потом я различил и слова:
        - Покинутый и одинокий, лишь мгновение в море времени, ты падаешь к ногам Вечности. Вглядись в улыбку её, отразись искрой в её бесконечности. Вселенским тайнам вышел срок, и все перед тобой открыты, но так непостижимы они и забыты, что не найти ответов среди переплетений тьмы и света. Ты ожидал слов, но утонул в тишине бархата ночи, выделял вечность среди всех прочих, но не рассмотрел в ней истины. Ты отдавал всего себя, а оказалось - неискренне, и лишь с рассветом тебе удастся открыться, стать ветром. Ты плёл вереницы заклинаний, как будто израненной птицей кружил над сизым ветром страданий, над полями тоски заснеженными, безнадёжно…
        Пауза заставила меня встрепенуться, но я не успел даже пошевелиться, потому что голос продолжил, стал звонче и неприятнее:
        - И пути твоей судьбы нарисованы, ты следуешь им, не размышляя, как будто ничто на свете не может тебя удивить, а на самом деле будто бы больше не хочешь, не веришь, не способен жить. Ты растворяешься в вечном танце облаков и солнца, ты отдаёшься этому танцу и ждёшь решения и конца, не веришь больше ни в счастье, ни в горе, мир для тебя - это царство боли. И ты забываешь об ответах, что нашёл у подножия трона вечности. Возможно, тебе не дано прочитать их, а может, в своей беспечности ты не в силах понять, что они и есть - свет истины.
        Я не понимал, что это значит, но очаровался и теперь слушал внимательнее. Было почти безразлично, что я ничуть не могу рассмотреть говорящего. Когда он снова сделал паузу, я всё равно не сумел отбросить ощущение околдованности. И конечно, речитатив продолжился. Ритм его был сломанным, странным, искажённым, но тем не менее угадывался достаточно явственно, чтобы вести меня за собой.
        - Что для тебя этот мир воистину? Чему ты отдаёшь всего себя, когда тоскуешь? А впрочем, разве ты чем-то рискуешь? Сколько подобных тебе плетутся по граням ночи, им тоже не ясны ответы, они повинуются воли прочих и даже вопросов не в силах задать, ведь для этого нужно не раз подумать и поразмышлять. Тебе тоже становится чуждым это занятие, скованный жизнью, как самым верным заклятием, погряз в суете и быте, забыл о чуде, об истине и её свите…
        Следующий вопрос отозвался болью - я забыл на него ответ.
        - Кто ты? Всего лишь один из миллиардов существ человеческих, практически вещь, неприметная и исчислимая, как прочие вещи. Предмет, который чётко знает о своей стоимости, и что все чувства твои - всего лишь рыночная оценка души. Погоди, не спеши кричать о том, что все вокруг ошибаются, что у тебя есть индивидуальность, что ты собой занимаешься. Ведь ты отражаешься в зеркале и видишь себя. А видишь ли Вечность в своих глазах?
        Боль всё же схлынула, потому что воспоминание толкнулось изнутри сердца, но тупая боль осталась нетронутой, и я бы с радостью перестал слушать, но по-прежнему не владел собой до конца.
        - Остановись на миг прежде, чем отправиться завтракать, что сегодня дали тебе твои сны, что ты узнал в их образах? Разве что отражения своих мечтаний об идеальном быте, ведь это было как раз то, что ты увидел? Ты не творишь больше никаких миров и никаких сказок и стремишься слиться с толпой, избежать огласки, вдруг кто-то заподозрит тебя в ласке, в добром отношении к тому, чего остальные боятся и жаждут чему истребления. Беги же, беги, упади к ногам Вселенной. Она как всякая мать примет тебя, заблудшее чадо, возможно, она даже будет тебе рада. Но ты не узнаешь об этом, сражённый страхом. Увидев её величие, ты будешь верить только лишь в безразличие. Это способно спасти тебя, ведь секундная вера в то, что она, искренне любя, посылает тебе все эти беды, чтобы ты их сполна отведал, чтобы так ты ценил счастье, способно превратить тебя в одночасье в одержимого, сумасшедшего, безумного. Но на самом деле, так ли много в тебе сейчас от разумного?
        Возражать не хотелось, но я уже чувствовал, как внутри нарастает инородность, как ощущения раздваиваются, рассыпаются, и голос теряет надо мной власть.
        - Когда последний раз ты применял свой разум по назначению? Ты вновь скользишь по жизни течению и становишься безвольным рабом, как тысячи тысяч остальных. Ты в рабстве собственных заблуждений?
        Последнее прозвучало вопросом. Схлынул и голос, и сон. Я сидел на кухне, а чай в чашке полностью остыл.
        Но я не был одинок. Из тени выступил брат и замер напротив.
        - Откуда был этот голос? - спросил я, как обычно не ожидая ответа.
        - Из прошлого, - усмехнулся он, присаживаясь напротив. - Из глубин прошлого. Разве он не похож на твой?
        - Нет, совершенно точно не мой, - интонации и паузы, ритм речи - всё было совсем не моим.
        - Забавно, ведь озвучены были твои мысли, - он щёлкнул пальцами, отчего под чайником вспыхнул огонь. - Именно твои.
        - В каком же мире я их потерял?
        - В том самом, где ливень жаждал лишить тебя разума, а по крышам утекал последний август, - он засмеялся, заметив моё замешательство.
        Чайник вскипел, ведь он был почти горячий, и брат тут же занялся заварником, не обращая на меня ровным счётом никакого внимания. А я… Я абсолютно не помнил такого мира, который он описал.
        - Возможно, это было не с тобой, а с каким-то из осколков тебя, - почти милосердно добавил он. - Так проще?
        - Ничуть, - вздохнул я. - Что за заблуждения имелись в виду?
        - Ну разве у странников таких мало? - он засмеялся. - Ты и сам понимаешь, что достаточно.
        - Наверное, - мне чудилось, что впереди будет большое путешествие, и только в нём я сумею найти ответы.
        Брат же качнул головой.
        - Так забавно всякий раз видеть, как ты срываешься в путь вместо того, чтобы совершить самое простое путешествие, ради которого не надо даже выходить из дома. Путешествие по собственной душе. И только там можно отыскать все ответы на все вопросы, что тревожат тебя. Часть из них даже не высказана, потому что ты их боишься.
        - Но я ничего не боюсь, - возражение вышло нелепым.
        - Внутри самого себя? - брат хмыкнул. - Соверши же путешествие, чтобы и это понять.
        Он поднялся, так и не допив чашку, и вышел, а мне опять почудился голос:
        - Кто ты?
        283. Мир, рождённый из сна
        Череда миров так быстро сменяла друг друга, что когда я вышел в осенний парк и не обнаружил портала в следующую реальность, на миг мне стало жутко и странно. Конечно, я пришёл в себя быстро, но привкус развеявшегося ощущения всё ещё маячил, не позволяя насладиться красотой золотой осени.
        В парке было ветер, но я не боялся его, бродил, переходя с аллейки на аллейку, пока не нашёл пруд. Пологий спуск к воде заполонили утки. Их никто не кормил здесь, да я и не видел в этом парке никого другого.
        И только сейчас понял, насколько это непривычно.
        Я был здесь совсем один.
        Компас в груди бился ровно, мягко, но я не доверял ему больше. Дверь должна была ожидать меня неподалёку, но теперь мне не хотелось уйти. Я мечтал разгадать загадку ухоженного парка, в котором никого нет.
        Утки заволновались и ринулись в воду. Я огляделся, но никто не пришёл, никто не мог бы заставить их бежать. Или, быть может, я находился в каком-то осколке этой реальности и не мог воспринимать её в полной мере?
        Я двинулся вдоль пруда. Небо потемнело, вода казалась серо-стальной, а усилившийся ветер клонил вниз сухие стебли осоки. Утки остались далеко позади, и никто больше не составил мне компанию. Дверь тоже звала теперь откуда-то слева, но я отходил от неё всё дальше.
        Наконец я едва не забрёл в кустарник, среди которого пряталась неприметная беседка. Сначала мне хотелось пройти мимо, потом я пересилил себя и вошёл, остановившись на пороге.
        В центре беседки, одна из стенок которой была решетчатой и позволяла созерцать озеро, находился стол, и прямо на железной столешнице, придавленный плотным зеленоватым камнем, лежал листок.
        С любопытством я склонился над ним и вчитался в неровные буквы:
        «Жизнь здесь - лишь сон, - начинал неизвестный. - Я столько времени провёл в пустом созерцании, что должен отречься от него. Кто меня остановит, если мир этот измыслен мной? В сердцах я пожелал, чтобы меня покинули все, и мир освободился от кого бы то ни было. Так не значит ли это, что моя реальность далека от реального? Лишь сновидение, лишь иллюзия. Быть может, я и сам - только блик на поверхности воды?»
        Слова обрывались, повисали в пустоте, превращались в ничто.
        Неужели этот мир - сновидческая реальность? Но где же тогда сновидец?
        Или это мой сон?
        Я ещё раз обвёл взглядом осенний парк. Краски начинали блёкнуть, ветер становился всё сильнее, тёмные тучи нависли так низко, будто вот-вот прольются дождём. Всё казалось реальным.
        Как любой сон, в котором я бывал прежде.
        Дверь всё ещё не закрылась, выбраться отсюда я мог в любой момент, но отчего-то это казалось неправильным. Я покинул беседку и выбрал дорожку, ведущую прочь от пруда, к тонким осинкам, мерцающим ало-розовой листвой. Они почти сдались ветру, но всё равно их ветви казались объятыми пламенем.
        Где-то в той стороне мне чудилось что-то важное. Я ускорил шаг.

* * *
        Время здесь двигалось иначе, не так, как я привык. Осознать это оказалось непросто, но когда я разобрался, мне стало ещё любопытнее - не в этом ли причина, что здесь никого - совсем никого - нет?
        И если это всё же сон, если сновидец изгнал из реальности всех, кого прежде придумал, мог ли он покинуть её тоже?
        Остался ли чужой сон среди веера миров открытым для странников?
        Пока я шёл по дорожке, местами присыпанной гравием, ветер усиливался, кидал мне под ноги осеннюю листву. Наконец порыв заставил меня замереть, пронзил насквозь. И пока я старался найти возможность дышать, сбежал, унося с собой ало-розовый вихрь.
        Передо мной на тропинке стоял мальчишка, подросток. Взгляд его был пустым и печальным.
        - Я же придумал, что тут никого больше не будет, - недовольно протянул он. - Отчего ты не исчезаешь?
        - Я странник и этому миру не принадлежу, - пусть дышать было по-прежнему тяжело, я всё же сумел ему ответить.
        - Но ведь это не мир, а всего лишь мой сон, - отмахнулся он. - Как сюда вообще может попасть какой-нибудь путник? Ты мне лжёшь, я придумал тебя.
        - Если так, то почему же ты не в силах остановить меня?
        Он задумчиво провёл ладонью по лицу.
        - Но что же это получается - мой сон стал реальным? Кто же я?
        - Сновидец и снотворец, - подойдя ближе, я чуть коснулся его плеча. - Отчего же ты так сурово обошёлся с теми, кто населял эту реальность?
        - Но ведь они были лишь картоном, - поморщившись, он хмыкнул. - Лишь жалкой пародией. Отчего я не могу теперь проснуться?
        - А есть ли тебе куда просыпаться? Помнишь ли ты иной мир?
        Он нерешительно качнул головой.
        Мы пошли по аллее вместе, ветер почти стих, среди тёмных туч солнце нашло просвет. Я всё так же чувствовал зов двери, но дорога, которую мы случайно избрали, забирала влево, выгибаясь полумесяцем, и оттого получалось, что мы так или иначе должны были оказаться в нужном мне месте.
        - Что такое странник, почему я не могу быть странником? - ворчал творец этого мира. - Зачем мне эта реальность, где вечная осень и так холодно?
        - У каждого свой дар. И раз уж это твоя реальность, она может быть такой, какой ты желаешь её видеть.
        Поморщившись, он вздохнул.
        - Но я не желаю… - и замер. - Вот в чём дело.
        - В чём?
        - Кажется, я понял, как нужно думать об этом мире.
        Осознание увлекло его, он помчался по аллее так быстро, что скоро я потерял его из виду. Дверь же была совсем близко, и я свернул на зелёный газон, побрёл меж золотых монет палой листвы, направляясь к ней.
        Парк менялся, наполнялся людьми, возникающими внезапно, да и осень стала теплее и прекраснее - если осень может быть ещё прекраснее. Дверь приближалась, но в парке становилось всё уютнее. Похоже, сновидец разобрался, в чём дело.
        Стоило мне переступить порог, и я оказался дома.

* * *
        - Похоже, я бывала в том мире, - сказала Королева чаш, когда мы беседовали в гостиной вечером. Неизменный бокал в её пальцах был наполнен вином настолько алым, будто она пила рассвет. - Он стал полноценным.
        - Но я же оказался там сегодняшним утром.
        - Время относительно, будто ты не знаешь. Я в любом случае побывала там позже тебя, только и всего.
        - Иногда твои хаотичные перемещения во времени способны запутать так сильно, что никаких концов не найти, - проворчал я. - Так он справился?
        - Да, справился, - она смягчилась. - Да ты и сам увидишь, когда опять попадёшь туда.
        - Почему думаешь, что попаду?
        - Ну, тебе же любопытно увидеть, как он справился, - она отошла к окну. - Ночь, мне пора идти.
        - Когда это ты начала уходить ночью?
        - Сейчас… - и растворилась в сумерках, улыбнувшись на прощание.
        Она была права, разгоревшееся любопытство мне уже было не погасить. Где-то снова ждал мир, рождённый из сна.
        284. Я вернусь
        Каменные ступени древнего храма, казалось, излучали жар. Напитанные солнцем блоки, медленно разрушавшиеся под воздействием природных сил, выглядели крепко уснувшими. Эве очень хотелось коснуться каждого камня, погладить их, как будто каждый из них - живое существо. Быть может, тогда они поведают что-нибудь о своих создателях или просто о том, что видели, когда были только составлены здесь вместе, чему стали свидетелями за долгие-долгие годы.
        Только сейчас она в полной мере осознала, какой замечательной идеей было приехать сюда без туристической группы. Ленивый, разморенный стоявшей жарой, экскурсовод вскоре оставил её в покое, рассудив, что туристка с фотоаппаратом не сможет утащить с собой один из камней храмового комплекса. И теперь никто не отвлекал от созерцания, от общения непосредственно с величественными в своей усталости камнями.
        Небосвод словно выгорел и отливал чистейшей охрой, близился закат, а духота всё не хотела отступать и сдаваться вечеру. В каменном проёме виднелся идол, казалось, что он дрожит в раскалённом воздухе и скоро совсем утонет в расплавленных текучих небесах. Эва поставила штатив напротив ступеней и настроила фотоаппарат. Внезапный ветер поднял пыль и пробежал смерчиком, принёс с собой мысли о том, что человеческие жизни пролетали мимо этих камней точно так же, как колючие песчинки.
        Что с течением веков менялось для этого места? Небо и камни находились в глубокой взаимосвязи, потому что олицетворяли собой вечность для краткого мига человеческого существования.
        На мгновение у Эвы перехватило дыхание, а мысли продолжали клубиться в голове, странные и словно чужие. Здесь и сейчас Эва сама превращалась в золотистую песчинку в пальцах ветра времени. Она лишилась имени, лишилась какой-либо значимости, замерев в обнажающих лучах жаркого солнца перед лицом молчаливых и величественных камней.
        Если бы только можно было сфотографировать то, какими эти камни сами себя помнят, то, как они отражаются в шатре вечных небес, который играет красками над ними!
        Эва оживилась и сделала несколько кадров, а потом подхватила штатив и поднялась по ступеням к каменной площадке, где располагались врата, ведущие сейчас прямиком в небо. Оставив фотоаппарат в стороне, Эва подошла к проёму и несмело дотронулась, чтобы просто ощутить его реальность, словно лёгкое прикосновение позволяло почувствовать кончиками пальцев временной поток. Поверхность была шероховатой, приятно тёплой. Не сдержавшись, она прижалась к каменному проёму всем телом, закрыв глаза, как будто хотела услышать биение медленного живого пульса самой планеты, сокрытого внутри камня.
        Когда она снова открыла глаза, падающее солнце раскрасило небеса в алый и золотой, смешало плавящуюся охру и нежные оттенки розового. Свет проникал сквозь врата и словно тёк по каменным блокам лестницы, а песок внизу у ступеней заблестел, отражая краски, точно уже превратился в стекло. Эва стояла, не в силах даже двинуться, точно любое, даже самое малое движение могло разрушить красоту и совершенство этих мгновений.
        Эва всё ещё видела сквозь врата каменную фигуру идола, но в текучих красках заката ей показалось, что та пришла в движение. Прищурившись, она забыла про то, что можно использовать объектив фотоаппарата, чтобы рассмотреть все подробности.
        Свет стал нестерпимо ярким, она на мгновение прикрыла глаза ладонью, а когда осмелилась взглянуть ещё раз, то увидела, что вместо каменного истукана прямо напротив неё стоит прекрасное существо. Невозможно было понять мужчина это или женщина, длинное одеяние развевалось от ветра, золотисто-рыжие, почти кроваво-красные на кончиках, волосы будто утекали в небо, большие тёмные глаза смотрели прямо на неё. Смутившись этого взгляда, Эва принялась разглядывать орнаменты, складки и переливчатые краски диковинного одеяния и едва не упустила момент, когда медленно, но уверенно оно сделало шаг в её сторону.
        Нет, она не могла бы сказать, что испугалась. Душу охватил волнительный трепет, но это не была паника или страх. Точно ребёнок перед вручением подарков, Эва замерла на ступенях, а существо шагнуло сквозь проём и внезапно оказалось намного выше, чем было секунду назад. Оно протянуло ладонь как для рукопожатия, и Эва несмело дотронулась до обжигающе горячих пальцев.
        Небо приблизилось.
        Камни остались позади, во всём теле ощущалась невесомая лёгкость, на плечах лежали чужие ладони. Жаркие и обжигающие, они не позволяли обернуться назад, чтобы посмотреть на того, кто так властно сжимал её. Эве хотелось спросить, кто же это невероятное создание, что вдруг позволило ей заглянуть в мир красок и мерцающих туманов потрясающей красоты, но голос не слушался, да и мысли не облекались в чёткие фразы.
        Она судорожно вздохнула и поняла, что до этого момента не дышала вовсе, но в этом не было ничего странного или страшного. Тело и его нужды сейчас представлялись ей глупыми, несущественными, несуществующими. Вокруг разливалось небо, безмерное, бескрайнее, бесконечное и дикое небо. Она засмеялась и закрыла глаза, понимая, что видит сияющее совершенство даже сквозь веки.

* * *
        Она очнулась на каменной площадке. Темнота словно расступилась, выпуская её на поверхность, и появилось небо, уже налившееся густой синевой. Похоже, солнце скрылось за горизонтом, и вот-вот должны были замерцать первые звёзды.
        Эва далеко не сразу сумела различить - её поддерживают чужие ладони, звучит сбивчивая речь. Экскурсовод торопливо объяснял, что она перегрелась и упала в обморок прямо здесь, неподалёку от идола. Штатив с фотоаппаратом стоял рядом. Наконец Эва села, только сейчас в полной мере осознав, что лежит прямо на припорошенных песком камнях, разве что кто-то заботливо подложил ей под голову свёрнутую рубашку.
        Память возвращалась рывками и как будто бы нехотя. Каменные ступени, проём, в который вливался разгоравшийся закат, истукан-идол… Потом Эва зажмурилась, потому что даже воспоминание сияло перед внутренним взором с такой неистовой силой, что начинали болеть глаза.
        Несмело повернувшись к экскурсоводу, Эва так и не смогла произнести вслух ни единого вопроса и просто попросила пить.
        «Пусть так», - пришло ей в голову, когда она глотнула тепловатой воды из бутылки. Значит, то, что произошло, навсегда останется с ней, в ней, будет принадлежать только и исключительно ей самой. Она оглянулась на застывший в ночи храмовый комплекс и улыбнулась.
        На фоне изрядно потемневшего неба всё ещё выделялся каменный идол, Эва видела его не так ясно, как хотелось бы, но отчего-то была уверена - он немного изменил форму, позу, смотрит иначе. Возможно, то была иллюзия или же её внутреннее желание поверить, что произошедшее не является плодом воображения - Эва в любом случае не собиралась от этого отказаться.
        Когда экскурсовод провожал её к последнему туристическому автобусу, Эва едва заметно качнула головой - ей почудилось прикосновение к плечам, мягкое и требовательное одновременно.
        «Я вернусь», - отчётливо подумала она.
        «Возвращайся», - всплыла из глубин её существа мысль, которая ни капли не принадлежала ей самой. Храм укрылся во тьме.
        285. В сердце пустыни
        Он вошёл в гостиную в окружении сфер юных миров и уселся в кресло, поглядывая на меня насмешливо.
        - Что-то случилось? - спросил я, не зная, как расшифровать его появление и его поведение.
        - Принёс тебе историю, - он потёр ладони. - Иногда я прихожу просто так. Повидаться.
        Недоверчиво качнув головой, я предложил:
        - Так расскажи, что за историю решил принести.
        - О, всё, как ты любишь, - он откинулся на спинку кресла. На мгновение разгоревшееся в камине пламя выкрасило его лицо золотым.

* * *
        В центре пустыни издавна живёт богиня. Ей не посвящают храмов из дерева или камня, но ей и не хочется поклонения. Она не боится ураганов, и с каждым днём становится всё прекраснее в своём уединении.
        Говорят, если увидеть хотя бы её одежды пусть даже издали, то образ навек запечатлеется в самой душе, он не оставит, пронзив влюблённостью, слаще и горче которой не существует в этом мире.
        По утрам богиня надевает тёмно-лиловое платье, встречая рассвет строгой красотой. Солнце поднимается выше, и красавица меняет наряд на пурпурно-красные шелка. Она танцует в них до тех пор, пока шёлк не побледнеет и красный не превратится в легчайший розовый.
        В полдень богиня снова меняет одежды, облачаясь в золото, как истинная царица этих мест. Сменив платье ещё раз на закате, она укладывается спать в ночной прохладе, и звёзды поют ей колыбельные.
        Немногие видели этот танец, немногие становились свидетелями полного круга переодевания, но кто хотя бы однажды сумел соприкоснуться с этим, оставались очарованными и стремились вернуться. Вот только богиня обманывала и не показывалась им больше.
        Время для богов идёт иначе, поколения рождались и умирали, а богиня оставалась такой же юной и прекрасной. Её почитали, её забывали, в честь неё слагали гимны и рассказывали легенды, о ней не говорили ни слова…
        Сколько бы людей ни искало с ней встречи, никому она не раскрывала всех своих тайн. Никому не позволяла коснуться себя, никому не была дарована возможность увидеть её танец дважды.
        И не знает никто, ждёт ли кого-то одинокая красавица в самом сердце пустыни, ради чего терпит она ураганы, мёрзнет ночами и почему танцует в жарком воздухе. Страдает ли она или счастлива, мечтает ли она или все желания её исполнились уже очень давно. Никому не узнать, что у неё на душе. Однако есть одна легенда, что словно сама собой проросла в тех местах. Её едва помнят и всё же никак не могут забыть до конца.
        В сердце пустыни, где возвышаются красные скалы, что так любит богиня, лежит озеро. Большую часть года его едва ли найдёшь - иссохшее, оно занесено песком, спит в своих берегах, никому не давая отдыха. И всё же приходит день, когда оно возрождается, вновь сияя под солнцем, вновь отражая красные скалы.
        Всякий раз, как возрождается озеро, богиня приходит на берег и опускает ступни в прохладные волны. Взгляд её становится печальным, и она сидит так почти до темноты, совсем как обычная женщина. Она ждёт. Только никто не приходит на встречу.
        Легенда же рассказывает, что давным-давно принадлежало озеро прекрасному юному богу. Оно лежало в сердце пустыни, между красных скал, и никакая жара, никакие ветра не способны были иссушить его. Юный бог смеялся, щедро дарил свежесть каждому путнику, никогда не унывал. И тогда-то в него и влюбилась богиня, живущая между скал.
        Как мучительно долго она не могла открыться, как долго пряталась от весёлого взгляда своего соседа! Лишь изредка выходила она к воде, едва касалась ладонью, чтобы тут же сбежать. Юный бог тоже влюбился и так же не смел признаться, лишь выслеживал её среди скал, подкрадывался с ветром, отступая в последний миг.
        Но богиня была по-настоящему прекрасна, и на неё обратил внимание самый чёрный и самый дикий ураган, живший в пустыне. Стал он прилетать каждый день в жажде похитить прекрасную, обратить её своей рабой.
        Всякий раз богиня скрывалась от урагана, скалы прятали её, и дикому ветру оставалось только крушить всё, что попадалось на пути, сыпать песком и уноситься прочь. Но однажды он всё же успел схватить богиню за руку - прямо на берегу озера.
        - Теперь ты станешь моей, - радовался он.
        - Не бывать этому, - появился озёрный бог. - Ты на моей территории, и я волен изгнать тебя.
        - Я уйду только вместе с нею, - возразил ураган.
        - Сначала попробуй сразить меня, - запальчиво выкрикнул юный бог.
        И они сошлись в битве.
        Да, силы богов почти неисчерпаемы, но ураган был много старше, он был хитрее, а потому в последний миг, прежде чем погибнуть от удара юного бога, он воткнул ему в сердце отравленный клинок. И хоть урагана не стало, юный бог тоже едва не умер. Богине удалось уложить его на дно озера, где он забылся сном.
        Пробуждается он лишь на один день в году, и богиня с трепетом ждёт этот момент. Озеро вновь наполняется влагой, и он поднимается на поверхность, чтобы хотя бы несколько часов провести с возлюбленной.
        Из века в век они вместе и разлучены.

* * *
        - Грустная история, - я отошёл к окну, там как раз разливались сумерки. - Неужели так всё и было?
        - Почти, - он хмыкнул. - Это же легенда.
        - И что, так будет и дальше?
        - В легенде ни слова больше не найти, - потянувшись, он качнул головой. - Ты можешь написать об этом сам.
        - Непременно, раз уж ты пришёл именно за этим.
        - Разве тебя не тронула эта любовь?
        - Мне кажется, что в истории слишком много пустых мест, - я пожал плечами.
        - Ты можешь их наполнить, - и он исчез почти в тот же момент.

* * *
        В ту ночь мне приснилась богиня, которая танцевала на берегу озера. Кому был посвящён этот танец на самом деле? Волны ласкали скалы, а она продолжала двигаться, я же смотрел и чувствовал себя одновременно собой и не собой.
        Возможно, я был тем самым богом, что желал защитить её?
        Может, я был тем самым ураганом, что жаждал её?
        Вероятно, я был ветром, или светом, или волнами, или чем-то ещё, что и сам не мог назвать. Она же танцевала и ничего не замечала вокруг.
        Её история стлалась по воздуху, как тонкий шёлк, она выплеталась и пелась, и мне оставалось только запоминать, впитывать, охватывать взглядом. Я проснулся совершенно очарованным, но всё же совсем не влюблённым. Богиня из сердца пустыни оставила во мне свой отпечаток, но не покорила меня самого. Что-то в легендах всё же было обманом.
        Я взялся за перо ближе к полудню. Слово за словом у меня вырастала новая сказка, в которой богиня обрела имя и любовь. И только прописав последнее предложение, я наконец осознал, чего именно не хватало в прежней истории.
        Где-то в другом мире, в сердце пустыни среди красных скал вновь наполнилось водой озеро.
        286. Танец с иным миром
        За окном начинается мелкий октябрьский дождь, и вместе с ним приходят, поднимаются китами воспоминания. И стоит только закрыть глаза, как вокруг вырастает мир, в котором я бывал всего несколько раз, однако он так плотно врос в меня, что от него уже невозможно отказаться.
        В нём не бывает сумерек: как только садится солнце, небеса темнеют, точно наливаются синими чернилами, высыпают крупные звёзды, и хоть на западе всё ещё заметны подпалины, оставленные солнечным диском, ночь уже полноправно владеет миром. В иных реальностях сумерки тягучи, утонувшее за горизонтом солнце оставляет в воздухе едва заметный лиловый оттенок, последний солнечный поцелуй мерцает так долго, захватывая половину небес, и меркнет постепенно, отчего воздух сгущается и становится фиолетово-синим. Иные звёзды далеки и мерцают холодно, напоминая о том, что за летом всякий раз следует осень, что за круговоротом и танцем листвы всегда приходит зима. Ветер сумерек тревожит листву и дышит прохладой.
        В том мире всё всегда иначе.
        Я прислушиваюсь к тому, как сквозь мелодию, звучащую где-то в глубине меня самого, прорывается шум дождя, как шуршит ветерок по ещё обнажённым ветвям, но воспоминания рассказывают, что когда бы я ни попадал в ту реальность, меня не встречал ни дождь, ни ветер. Синее ночное небо удивлённо смотрело на то, как у древних стен храма, прежде забытого и брошенного, загорались огни, изумлённо вслушивались старые камни в голоса многих людей. И я вставал на границе света и тени, не в силах пересечь черты, словно мог быть свидетелем, но не участником.
        В глубине меня всё так же звучат голоса, музыка, ритм.
        Я слышу это прямо сейчас.
        Тогда ветер застыл, как и все те люди, что собрались, что замирали, едва только начинались первые аккорды новой песни.
        Околдовывала ли их ночь, наполненная звуком, музыкой, или они не нуждались ни в каком ином колдовстве, кроме ощущения единства? Мне кажется, что я могу сейчас закрыть глаза и оказаться там вновь. Дверь откроется так быстро и так бесшумно, что волна музыки захватит меня без всякого предупреждения.
        Закрывая глаза, я вижу, как оранжевый свет факелов и костров мешается с синей ночью, вижу, как будто выписанные чернильно-чёрным деревья, окружающие огромный храм, тянутся к небу, вздымая ветви в немом приветствии. Они впились в камни корнями, обвили каждый, став единым целым с творением человеческих рук, теперь превратившимся в нечто большее, глубоко связанное с природой, в нечто необыкновенно прекрасное. Я слышу эхо голосов, звуков гитар и скрипок. Они сохранились внутри меня. И так же точно, так же чётко и ясно они сохранились в стенах старого храма. Стоит только переступить порог той реальности, прийти ночью, прильнуть щекой, погладить кончиками пальцев пропитанные временем камни, и они отдадут накопленные воспоминания с радостью. Они поделятся, откроются, их можно будет услышать.
        Память камней намного надёжней человеческой. Вернее, чем память любого странника.
        Мысленно я переношусь в ту ночь, даю себе почувствовать, как смешались воедино удивительные мелодии - музыка архитектуры, древняя и прекрасная, напряжённые ритмы ударных, звенящие скрипки, поющие голоса. А кроме них и музыка изначальная, извечная, биение сердца ночи - дыхание самой Вселенной.
        Пусть тот час больше никогда не повторится, пусть я лишь ворошу воспоминания о нём, однако где-то вне пределов меня, в ином мире, снова и снова звенят голоса, а храм всё так же смотрит в небеса.
        И снова закрыв глаза, я внимательно вслушиваюсь, музыка течёт в моей крови. Мне кажется, что я опять уловил всю гамму эмоций, всю красоту того действа, что произошло в ту ночь, когда я впервые прошёл сквозь арку входа. Впрочем, я могу ошибаться, возможно, со мной играет иллюзия, лишь призрак того, что случилось на самом деле, только жалкое подобие, сотая часть былых ощущений.
        Но даже от этого невольно выступают слёзы.
        Отдаваясь на волю течения внутренней мелодии, я представляю, как жаркое солнце катилось за горизонт, удлинялись и густели тени, а небо превращалось в яркий костёр, оранжево-алый. Я вижу, как некто стоял в одном из полуразрушенных дверных проёмов древнего храма, вслушиваясь в биение его медленного пульса, вслушиваясь напряжённо и чутко, чтобы унести этот ритм в собственном сердце. Этот кто-то словно невзначай опирался плечом о стену, совсем рядом с жадным стволом, вплетающимся между камней в безумной жажде жизни. А потом этот некто прислонился щекой, закрыв глаза, и всё так же слушал, но теперь уже - голос уснувшей тут Вечности. Если бы можно было подойти совсем близко, то на ресницах стал бы заметен лёгкий бисер слёз, который отразил на миг пламя небес и тут же исчез, как будто всего лишь померещился.
        Дождь за окном всё не умолкает, скребётся в стёкла, словно просится в дом согреться и переночевать или даже просто послушать музыку, которая словно начинает изливаться из меня. Во мне сплетаются напряжённые голоса скрипки, гитар и всех тех, кто некогда коснулся кончиками пальцев Вечности, взойдя по ступеням старого храма.
        Да, музыка бывает очень разной, она наполняется эмоциями, сохраняет воспоминания, открывая картинки прошлого всякий раз, когда только обращаешься к ней мыслями. Она говорит о важном и о несущественном, бывает красивой и уродливой, зовёт в путешествия и рассказывает о доме, признается за нас в любви, решительно отвергает ненавистное, бодрит и расслабляет, возбуждает и успокаивает… Но мелодия, что поселилась во мне после той ночи, совершенно особенная.
        Можно соткать настроение, подбирая песни и выстраивая их в определённом порядке. Можно перенестись на крыльях мелодии в другой мир, в другое время. И только эта музыка словно вновь переносит меня к самому себе, пусть и родилась под небом реальности, которой я сам никогда не принадлежал.
        Дождь утихает, кристально чистая октябрьская ночь раскрывается звёздным небом, вспыхивает сквозь уходящие на запад облака лунный серп. Всё замирает. Я выхожу на крыльцо, вдыхаю полной грудью ореховый и горьковатый аромат осени, закрываю глаза, но музыка уже замолчала, она уснула и уговаривает и меня отправиться спать. Мне не хочется слушаться.
        В самый последний миг я улыбаюсь, внезапно понимая, что именно от меня требуется, и шагаю с крыльца в темноту. Дверь распахивается сразу же, и вот я стою между древних камней, вдыхаю совсем другой - сухой пряный воздух, пропитанный неведомыми специями. Храм открывается мне, улыбается мне, и музыка срывается отовсюду сразу, пробуждаясь.
        Вспыхивают факелы, танцуют люди, срываются на звон и стон скрипки, звенят барабаны, прыгает и разбрасывает блики пламя костров, небосвод выгибается над нами прозрачным куполом…
        Октябрь будет ждать, а меня приглашает на танец иной мир. И я не стану ему отказывать.
        287-288. Арнис
        В воздухе остро и терпко разливался запах дыма. Горели поля, горел лес позади, горели оставленные войсками деревни. Хриплое воронье карканье звучало насмешкой - сейчас чёрные птицы праздновали, война приготовила для них настоящее пиршество.
        Она опустила меч и с трудом оторвала почти приросшую к лицу магическую маску. Снимать её раз от раза становилось всё труднее, пусть маги и говорили, что тревожиться об этом не стоит. На самом деле она понимала - ей лгут. Ей и всем тем, кто согласился скрыть лица за масками смерти, взять в руки отравленные клинки.
        В этой битве уцелела она одна, но, оглядывая сейчас горящую рожь, задумалась. Была ли битва? Может, она всего лишь хладнокровно убивала тех, кто никак не мог защититься от неё? Разве битва не подразумевает равного по силам противника? Разве не превращается в убийство каждый шаг, если никто не может противостоять ей?
        Горели поля, горел лес, горела оставленная позади деревня, а она стояла на поле, вслушиваясь в вороний грай, вздрагивая, когда птицы проносились мимо, едва не задевая крыльями. Они будто признали её своей, а возможно, знали, что именно она - причина их пиршества.
        Где остальные? Где войска? И если битва закончилась, то кто же победил? Где мудрые маги, давшие ей клинок и маску?
        В пылу сражения она потеряла плащ, где золотом горели знаки царского рода, которому она служила, исчез и один из наплечников, тяжёлый и неудобный, его прилаживал один из магов, утверждая, что знаки защитят от меча и стрелы. Но не эти потери тревожили её сильнее всего. Вглядываясь в зеркальную внутреннюю поверхность маски, она всё пыталась угадать, осталось ли у неё собственное лицо. Быть может, она и его утратила во время битвы?
        Горечь на губах… От дыма, что уже принялся выедать глаза, от непонятного чувства в груди, похожего на утрату. Что она утратила?
        Уверенность в том, что поступает правильно?
        Когда она приняла волшебный клинок - коленопреклонённая, замершая в испуге и восторге перед лицом юного короля, ей казалось, что каждый миг сражения она будет доказывать всему миру - король прав, король свят.
        Король… ошибался?
        Король слеп.
        Иначе почему не видит он, во что обратилась земля?
        Снова воздух расчертили чёрные крылья. На этот раз ворон сел на оголившееся в пылу боя плечо и заглянул ей в лицо. В его глазах, чернильно-чёрных, кружилась звёздная муть. Неясное ощущение, будто к ней прилетела не птица, а существо много мудрее и древнее, лишь из прихоти заключённое в птичье тело, заставило крепче схватиться за меч.
        - Зачем я здесь? - обратилась она к ворону. - Где моё место? За что я сражаюсь? Для кого?
        Ворон каркнул хрипло и громко, отчего у неё на мгновение заложило уши, а затем тяжело взлетел, оставив алые росчерки от когтей на светлой коже.
        Она засмеялась, смех вырастал внутри, похожий на поднимающийся откуда-то снизу жар. Он пробивал себе путь наружу, вырываясь рывками, разрывая грудь внезапной болью. Всё так же удерживая маску во внезапно ослабевших пальцах, она опустилась на колени, продолжая исторгать из себя странные звуки, уже не похожие ни на смех, ни на рыдания. Как будто бы её преображение продолжалось, и следом за лицом она утратила и прочие человеческие качества.
        «Я чудовище», - решила она, кристальная ясность охладила сознание. Стало понятнее. Проще.
        Мир дёрнулся и замер на вдох.
        Вокруг горели поля. Она стояла на коленях, опираясь на меч, и на губах стыл привкус крови. Маска выпала из пальцев в примятую и испачканную кровью траву.

* * *
        Юный король холодно рассматривал карту.
        - Здесь все земли теперь склонились пред вами, - прочертил острым и длинным ногтем маг по алой, недавно нанесённой на пергамент границе. - И эти падут следующими. Вы втрое увеличили размеры империи, мой государь.
        - Твои куклы ломаются слишком быстро, - король вздёрнул бровь. - Если мы потеряем их, то удержать эти земли не сможем. И все эти земли, - тут его ладонь опустилась на карту, пальцы сжались, сминая её.
        - На их место встанут другие, - пообещал маг, неодобрительно взглянув на испорченный пергамент. - У вас много воинов, мой государь, и они все готовы встать в первый ряд. Ведь они сражаются за вас, готовы умирать с вашим именем на губах.
        Король отвернулся к окну, за которым серая хмарь едва напоминала утро. В столице непогодилось, точно само небо неодобрительно относилось к его успехам и решениям.
        - Сколько кукол всего? - спросил он, продолжая рассматривать шпили собора, на которых расселись чёрные птицы. Птицы, получившие кровавую дань.
        - Двадцать четыре, - в голосе мага лишь на краткий миг прозвучало сомнение. Он словно бы хотел солгать, но передумал в последний момент.
        - Их было двадцать пять, - король снова взглянул на мага. - Где последняя?
        - Маску так и не нашли, - развёл руками маг. - Мы работаем над новым артефактом. Скоро комплект будет полным.
        - Кто носил маску?..
        Маг молчал так долго, что король начал терять терпение. Однако всё равно не успел возмутиться - последовал ответ:
        - Арнис.

* * *
        Пустые дома с обрушившимися крышами, растерзанные тела на дороге. Она замерла на окраине деревни, чутко прислушиваясь. Казалось, что войска, к которым она и сама некогда принадлежала, сейчас ищут именно её.
        Всё вокруг было опасным для дикого зверя, в которого она теперь превратилась.
        Ни меча, ни маски, одеяние королевского воина истрепалось, она шла уже несколько суток, почти не останавливаясь. Ничего не ела, пила грязную застоявшуюся воду, отдававшую кровью. Иногда сознание мутилось так сильно, что она даже не могла сказать, как именно двигалась и куда.
        В минуты же ясности она вспоминала, как её зовут, будто в имени крылась надежда на спасение. Вспоминала и не могла вспомнить.
        - Разве у чудищ бывают имена? - прошептала она, вглядываясь в чёрный остов сгоревшего дома. - Разве чудищам они положены?
        Но что-то дрожало на границе сознания, что-то невероятно важное, словно она почти догадалась. Нужно было отыскать утраченное имя.

* * *
        Король всё так же созерцал город, хотя лицо его неуловимо изменилось. Холодная ярость, разлившаяся в нём, отразилась лишь в глазах, но маг этого пока что не видел.
        - Она могла узнать, кем является?
        - Исключено, мой государь, - маг выскользнул из-за стола и встал ближе. - И даже если бы она узнала, то что бы это изменило? Она бастард, вы законный наследник.
        - Бастарды столь часто сменяют наследников на троне, что это часть традиции в нашей империи, - король развернулся так резко, что маг отшатнулся. - Она - дочь короля. И всякий будет рад возвести её на трон.
        - Она была верна вам…
        - Пока вы не дали ей в руки клинок, пока…
        - Это вы, мой государь, дали ей в руки клинок, - напомнил маг.
        Король стиснул зубы. Он помнил, как его сестра смотрела на него. Помнил, как она улыбнулась, принимая из его рук клинок и маску. Он кивнул ей одобрительно, как и положено королю.
        Встав с колен, она утратила лицо, но он всё же знал - это Арнис, сестра, которой он всегда опасался. Сестра, родившаяся на три месяца раньше него. Сестра, не понимавшая, насколько на самом деле близка к трону.
        Арнис, воспитанная лучшим телохранителем государя.
        - Она не мертва.
        - Нет, государь, она не мертва, - подтвердил маг.
        - И с ней вместе пропала маска?
        Маг не ответил.

* * *
        Она упала в траву и свернулась клубком. Внутри неё прорастали звуки. Сжавшись, словно не желая дать им волю, она попыталась услышать их, услышать хоть что-то раньше, чем оно вырвется в сырой воздух
        .
        Проскользив взглядом по некогда белому одеянию, она вдруг бессильно зарычала. Маска! Маска всё это время была здесь, зацепившись, пристав к обрывкам ткани, она не потерялась, не исчезла.
        Маска забрала имя.
        Вздрогнув всем телом, она встала на колени и рванула маску на себя, ожидая, что магическая дрянь будет противиться, но та легко осталась в её ладонях. Зеркальная поверхность блеснула, приглашая опустить лицо.
        - Отдай! - прошептала она.
        По коже пробежал холодок, когда маска прирастала к лицу. В висках зазвучала боль, но вскоре исчезла.
        - Арнис, - произнесла она, поднимаясь. - Меня зовут Арнис, и я телохранитель короля… Нет! Я…
        Маска не давала ответа, имя звучало верно, но что-то было сокрыто. Магическая дрянь не собиралась поделиться. Однако Арнис вдруг почувствовала себя цельной. Ей уже не требовался клинок, она не собиралась воевать во имя короля. Ей нужно было только одно - взглянуть ему в глаза.
        До столицы было несколько дней пути, но Арнис засмеялась - это разве преграда для чудовища.
        - Ты ответишь мне, ответишь за всё, непременно…
        Она побежала, пока в груди нарастала волной уверенность. Магия щедро вливалась в неё, будоражила и подталкивала не останавливаться. Никогда не останавливаться.
        Пока есть цель.

* * *
        Арнис чудилось, что её ведут вороны. Чёрные птицы кружили рядом, хрипло вскрикивая и подгоняя. Она же торопилась, и иногда ей начинало казаться, что уже никакое время над ней не властно.
        В счёте дней она потерялась. Над столицей развернула крылья ночь, когда Арнис взобралась на стену и, точным ударом уложив стражника, ринулась вниз, в сплетенье улиц, в темноту.
        Здесь будто не слышали о войне, но Арнис чуяла запах крови в воздухе. Сами того не зная, люди дышали отголоском битв, чужой смертью, пропитывались ею, и Арнис едва подавляла желание сорваться и умертвить каждого, кто спал сейчас среди этих кварталов, каждого, кто совершенно не понимал, что обрекает других самим своим существованием.
        Маска, снова приставшая к лицу, уговаривала её, умоляла напоить кровью, но Арнис не слушала этого голоса. Её цель была куда весомее.

* * *
        Дворец спал. Арнис знала всё о тех, кто охранял его покой. Она могла бы уничтожить их всех, но вместо того пробралась так, что никто никогда не узнал бы о проникновении. Она жалась к стенам коридоров, хотя здесь всё отвечало ей, будто она и была хозяйкой, лишь по чужому недомыслию лишившейся власти.
        Арнис вошла в крыло, где была спальня короля, но в последний момент поменяла решение, устремившись выше - к кабинету. Ранее незнакомый внутренний голос подсказывал ей, куда двигаться и что искать. Она чуяла короля издали, точно научилась быть зверем куда лучше, чем на то можно было надеяться.
        У дверей кабинета застыли двое стражей. Арнис знала их имена и замерла за поворотом, остро сознавая, что не желает их убивать. Оглушить? Но внутри неё теперь жила такая сила, которая не была склонна к милосердию.
        Арнис обернулась и тут же усмехнулась, беззвучно обнажив клыки. Она шмыгнула к неприметной двери. В этой маленькой комнатушке ожидали служанки, и единственное достоинство её было - окно. Тонкий карниз, которым не мог бы воспользоваться человек, для Арнис теперь был кратчайшим путём к цели.

* * *
        Король склонился над картой. Окно, ведущее в сад, оставалось приоткрытым - прохлада и сырость успокаивали разгорячённый разум. Оставшись один, без извечных советников, король пытался решить самую страшную загадку.
        - Где ты? - шептал он, будто нарисованные линии могли дать ответ, могли назвать, открыться, показать. - Где ты, где?
        Он чуял. Никто не мог объяснить этого иначе. Внутри назревало предчувствие, какое бывает лишь у королей. Он чуял, что умирает.
        Все лекари наперебой утверждали - он проживёт долгую жизнь. Каждый воин клялся, что сумеет защитить и уберечь. Маги уверяли - сквозь сети, опутавшие дворец, не проскользнёт и мышь. Но король был уверен - смерть рядом, слишком близко, дышит в затылок.
        Окно словно распахнулось шире, в комнату ворвался затхлый воздух, тянущий гнилью, и король поморщился. Такое бывало и прежде, но казалось, что этот запах чувствует только он. В столице было чисто, вокруг неё тоже.
        Обернувшись, чтобы закрыть окно, король замер. На него смотрела кукла. Одна из тех магических игрушек, которым он сам вручал маски и мечи. Одна из тех, что продолжали сейчас воевать за него. Убивать за него.
        Одна из…
        Двадцать пятая.
        - Арнис? - узнал он.
        - Мой государь, - прошипела она и рванула с лица маску.
        Он испугался, что увидит уродство, но на него смотрело всё то же очаровательное лицо. Знакомое, даже родное. Лицо той, кому он доверял и кого жаждал уничтожить.
        - Как ты здесь оказалась? - инстинктивно он отступил, но упёрся в стол, а она между тем приблизилась, встала напротив. Она… выше, чем он помнил.
        - Пришла спросить, - склонившись, она нависла над ним, глядя прямо в глаза. - Зачем?
        - Зачем?
        - Да, зачем?
        Ему почудился запах крови.
        - Не понимаю, - голос сорвался, стал сиплым, и она засмеялась.
        - Мой государь, вы боитесь меня, а ведь ваше имя внушает страх всем окрестным странам.
        Теперь он был убеждён, что устами Арнис говорит смерть, однако самое жуткое было в другом - он подозревал в ней стремление к власти, размышлял, кто мог открыть ей тайну, кто мог предложить ей трон, но ей двигало иное желание. Она хотела его гибели не потому, что пыталась достичь чего-то ещё.
        Он был конечной целью.
        Арнис словно бы увидела ход его мыслей. Лицо её озарилось хищной улыбкой и более ничем не напоминало ту милую девушку, что с такой радостью собралась за него на смерть.
        - По счетам нужно платить, - сказала она. - Я видела столько смерти во славу твою, что странно, как ты, государь мой, не превратился в ворона. В птицу, выклёвывающую трупам глаза. Впрочем, ты преуспел в другом - ты ослепляешь всех ещё при жизни. Как и меня.
        - Арнис…
        - Знаю, есть тайна, которую ты боишься. Тайна, которой я не знаю. Но мне плевать, потому что я пришла судить тебя и вынести приговор.
        Он закрыл глаза и сглотнул.
        - Столько смертей… - теперь она оказалась совсем близко. Её ладонь скользнула по его груди, царапая длинными ногтями. - Я стояла в поле, среди огня и крови, вокруг летали вороны. И я поняла, насколько бессмысленно всё, что делаю. Ведь мне нет равного противника, я - убийца. Я убиваю во славу короля своего. И в тот миг - в миг осознания - я умерла. И я воскресла позже, вспомнив имя, которым ты зовёшь меня.
        - Арнис, - беспомощно повторил он.
        - Арнис… - прошипела она в ответ. - И я поняла - не остановится кровь, не остановится волна убийств, пока я - как самая сильная - не уничтожу причину.
        И её пальцы вошли ему в грудь между рёбрами так легко, точно он был маслом, а она - ножом, согретым над пламенем. Боль оказалась столь сильной, что он не смог закричать, лишь беззвучно раскрыл рот, почти теряя сознание.
        Арнис смеялась.

* * *
        Короля нашли утром, бездыханного с разверстой грудью. Маг склонился над ним, качнув головой.
        - Она добралась раньше, чем я полагал.
        - Она? - удивился кто-то из стражи.
        - Арнис, - маг вздохнул. - Арнис…
        Он не желал смерти короля так рано, не успел ещё подготовиться, и теперь его сердцем владел страх. Арнис, кого он желал видеть королевой, стала чем-то иным. Он не рассчитывал, он обсчитался.
        «Смерть следует за мной по пятам», - подумал он с тоской.
        - Закройте окна, убейте Арнис, если увидите, - выдохнул он. - Усильте охрану…
        Никакая магия не могла теперь помочь против неё. Ничто не могло её остановить. Маг знал, но не хотел верить.
        Дни его были сочтены.

* * *
        Арнис спала, укутавшись в плащ, что стащила из кабинета короля. Дворец маячил за окном, с чердака, где она устроилась, было отлично его видно.
        Она понимала - её будут искать, но это не пугало.
        Её найдут. И тогда страх войдёт в их сердца.
        289. Мозаика
        В камине шуршало и потрескивало пламя, и хотя в комнате всё ещё было прохладно, от живого огня распространялось удивительное ощущение - неповторимого уюта. Королева чаш уселась прямо на полу, удерживая в пальцах бокал. На этот раз там плескалась густая синеватая жидкость.
        - Вчера ты рассказывал жуткую сказку, - сказала она, не отрывая взгляда от камина, отчего в глазах прыгали блики. - И я сегодня не хочу слышать ни одной.
        - Чем же она тебе не понравилась? - спросил я, присаживаясь рядом.
        - Потеря себя… пусть даже и с последующей трансформацией. Разве же именно такой жизни жаждала девушка с мечом? Сдаётся мне, что совсем нет.
        - Мы можем предполагать одно, а когда столкнёмся с иным вариантом развития событий, поменяем решение. Возможно, она поступила так именно потому, что новый путь устроил её куда больше, - предположил я, но Королева чаш скривилась.
        - Притягиваешь за уши. Она хотела иной жизни, но ей пришлось предать короля и уничтожить его.
        - Думаешь, так она его предала?
        - Убийство того, кого поклялась защищать, - она покачала бокалом, - самое настоящее предательство. И не спорь со мной, я точно в этом убеждена.
        - Хорошо, - не стал я спорить. - Понимаю, что тебя пугает. Но порой чтобы найти себя, нужно себя потерять.
        Она фыркнула и оглянулась на меня.
        - Вот и придумай притчу об этом, чтобы я поверила.
        - Чтобы ты отказалась верить, - я усмехнулся.
        Однако мысль о притче не уходила, я всматривался в пляшущее пламя, перебирая образы, которые могли бы подойти для такой истории. Как назло ничего не хотело складываться в связный рассказ. Внутри меня не было подходящих слов.
        Королева чаш засмеялась.
        - Подбираешь историю, да?
        - Вроде того, - не стал я отрицать.
        - Я приду её послушать в другой раз, - она поднялась. - Сейчас мне пора.
        Вскоре я остался наедине с камином, прохлада в комнате постепенно сменялась теплом. Этот дом был мне чужим, и я сам собирался скоро уйти, но магия живого огня останавливала меня, уговаривала задержаться ещё немного.

* * *
        Элейн помогала отцу творить дивной красоты мозаики. Не было лучшего мастера по эту сторону гор, и она гордилась тем, что может хотя бы немного участвовать в совершенно магическом действе. Всякий раз раскладывая разноцветные кусочки, из которых потом собирались картины удивительной точности, она поневоле сравнивала себя с ними. Будто бы её душа тоже являлась мозаикой, вот только Элейн не могла отделаться от ощущения, что собрана неверно, что внутри неё совсем не так картина, что должна быть.
        Отец учил её ремеслу, но она плохо понимала его и никогда бы не сумела стать настоящим мастером. Иногда ей чудилось, что она вообще не должна находиться здесь. В такие дни Элейн убегала из селенья и взбиралась по горной тропе к одиноко стоящему дереву, часть ветвей которого уже давно высохла, но всё никак не отламывалась. Они гордо вздымались вверх, и, глядя на них, Элейн представляла, что для семьи является такой же сухой и бесполезной, но зачем-то гордо носит имя, оправдать которое не в силах.
        Она приходила назад только к ночи, и отец никогда не ругал её. Он видел больше других, чувствовал больше прочих, Элейн знала, что он читает её, как раскрытую книгу. И пусть мать всегда ворчала, Элейн не слушала - только отец был важен.
        Однажды утром она выкладывала простой орнамент по краю большого мозаичного полотна. Звено за звеном вырастала причудливая цепь из цветов и листьев, придуманная отцом Элейн, и чем больше их становилось, тем сильнее Элейн тревожилась. Словно с каждым мгновением она сама уходила прочь, оставляя лишь послушное тело, пустое и ничего не умеющее делать хорошо.
        - Тебе бы прогуляться, - отец коснулся её плеча. - Иди.
        Она подняла глаза и кивнула, понимая, что он в очередной раз рассмотрел в ней всё ту же горечь, всё тот же изъян внутренней мозаики.
        Подхватив лёгкий плащ, Элейн выбежала из дома и внезапно расплакалась. Нет, она совершенно точно собрана не так, как следует, представляет из себя не то, что надо!
        Узкая тропинка вновь увела её прочь, к дереву, взиравшему на лежащее внизу селенье беспристрастно и молча. Элейн уселась у корней и задумалась, незаметно для себя уснув.
        Её разбудил холодный ветер. Дотронулся до щёки, мягко провёл по подбородку, и Элейн едва не расплакалась от нежности касания. Открыв глаза, она увидела, как синее небо с пробуждающимися звёздами расчерчивают чёрные ветви. Точно и небеса были мозаикой…
        Совершенной мозаикой.
        Вздохнув, Элейн отвернулась, а потом поднялась и бросилась по тропе вверх. Ей не хотелось домой, она жаждала наконец высвободить из груди пугающее ощущение собственного несовершенства.
        Прежде она никогда не поднималась так высоко в горы, и совершенно точно она никогда не бродила тут ночью. Однако что-то толкало её вперёд, и Элейн бежала, пока не рухнула на колени. Занималась заря.
        Оглядевшись, Элейн поняла, что не знает, где находится, но на душе от этого стало легко-легко.
        «Разве я вообще должна быть там? Почему у меня нет ножа в руке? Быть среди гор, вдыхать этот воздух, стать… охотником…» - она зажмурилась, представив вдруг, как мозаика её души, столь несовершенная, перекладывается в иной рисунок.
        И пусть она совсем не знала, куда идти, это её ничуть не смущало.

* * *
        - Слишком просто, - засмеялась Королева чаш, остановившись у моего стола. - И в то же время я понимаю, о чём ты. Теперь понимаю.
        - Уж извини, ты не просила о сложности, - усмехнулся я.
        Она дёрнула плечом и подошла к окну. Обнажившиеся ветки расчертили небо на кусочки, подобие витража или мозаики. День уходил, и синева обернулась золотом.
        - Что с ней стало потом? - Королева чаш не повернулась ко мне, задавая вопрос.
        - С Элейн? Она научилась охотиться на горных тропах, - скорее предположил я, чем знал точный ответ.
        - И пересобрала себя новой? А что сказал её отец? - Королева чаш приложила ладонь к стеклу.

* * *
        Однажды вернувшись домой после удачной охоты, Элейн застала отца в саду. Он отдыхал под недавно расцветшим деревом. Подойдя ближе, Элейн уселась у ствола.
        - Как дела? - спросила она, внезапно позабыв, что вообще собиралась сказать.
        - Потихоньку, - отец усмехнулся. - И у тебя.
        - И у меня, - согласилась она.
        - Теперь ты цельная… - он качнул головой. - И это лучше, чем быть подмастерьем всю жизнь.
        - Я считала, что ты желал мне такой судьбы, - удивилась Элейн. - Разве нет?
        - Я хотел видеть тебя мастером, - он коснулся её ладони. - И теперь ты - мастер.
        В душе Элейн воцарился мир. Они сидели рядом под деревом, набирающим силу в солнечных лучах догорающей весны, и мозаика их душ была совершенной.
        290. Ледяное копьё
        Падал снег - в первый снег осени. Он мягко ложился на листья, почти невесомый, слишком чистый, точно на самом деле принадлежал какому-то иному миру. Границ реальности я пересекать не собирался, только вышел прогуляться в сквер, но вскоре новорождённый снегопад так закружил меня, что я поверил ему, а не внутреннему компасу.
        Ведомый танцующими снежными хлопьями, я заблудился, оторвался от родного города и вскоре уже стоял на заснеженном плато, где осень недавно сменилась зимой. Небо надо мной оказалось лиловато-сизым, висело низко и неуютно, обещая, что снегопад будет долгим и обильным.
        Дороги под ногами не оказалось, я двинулся вперёд, обходя сухой кустарник, прикрытый снежными шапками. Мне хотелось бы спросить, зачем снег привёл меня сюда, но отвечать было некому, ведь легчайшие хлопья, танцующие в воздухе, оставались безмолвными, а может, и не имели души.
        Мир был похож на сотни других, и в нём как будто совсем не было никого живого. Возможно, встретить кого-то было бы приятным приключением, но на самом деле я желал одиночества, и снегопад, похоже, решил подарить мне его. Что ж, дар был щедрым, потому я позволил и дальше вести себя, усилием воли запретив внутреннему компасу тревожиться и выискивать двери.
        Плато постепенно кренилось, опускалось, превращаясь в склон, и постепенно мне открылась заснеженная долина, по которой сквозь кустарник и снег пробиралась стальная лента реки. Приблизившись, я ощутил невероятную усталость и потому опустился на берегу, ничуть не заботясь о том, что мне может стать холодно.
        Река была слишком быстрой, ничуть не собиралась замерзать, нервно клокотала на порогах, тащила сор в волнах, плескалась о берега. Я засмотрелся на бурную воду, в которой таяли, исчезали без следа снежинки. Внутри зрел какой-то вопрос, но никак не получалось подобрать для него слов.
        Наконец я услышал голос, и это само по себе было удивительно, ведь я считал этот мир пустым. Однако же со мной заговорили, обратились, узнали. Пришлось оглянуться, чтобы увидеть того, кто решился начать общение.
        - Странник, - произнесло существо, полное снежного покоя, - тебя привёл снегопад?
        - Так и есть, - кивнул я, только сейчас осознав, что в моих волосах снежных хлопьев слишком много, вряд ли видно их настоящий цвет. - Метель.
        - Рад нашей встрече, - существо опустилось на булыжник напротив. - Здесь одиноко.
        - Я полагал, что тут вовсе никого нет.
        - В каком-то смысле именно что, - хмыкнуло существо. - Есть только я. Меня на самом деле нет.
        - Интересно, - согласился я. - Значит, и так бывает?
        - Бывает, - оно взглянуло в сторону реки. - Вероятностей так много… В какой-то из них меня не будет никогда, а где-то я пребываю в извечном покое…
        - И кто ты?
        - А важно ли знать, кто я?
        Я не знал, что на это ответить, чуял подвох, и потому мне не захотелось продолжать. Долго мы сидели молча, в этом-то словно и заключался главный смысл. Будто бы затем и привёл меня снегопад. Но потом меня потянуло встать.
        Когда я поднялся на ноги, то увидел, что в спину существа вонзён ледяной кол. Длинный, полупрозрачный, он едва ли не прошёл насквозь.
        Удивление охватило меня, и я подошёл ближе.
        - Можно ли мне посмотреть?
        - Посмотреть? - существо точно и не знало о своём ранении.
        - Здесь, - провёл я ладонью, пробежал пальцами вокруг раны.
        - Там больно, - пожало оно плечами.
        - Я могу вытащить…
        - Вытащить?..
        Что мне оставалось? Я ухватил лёд и потянул на себя. Существо застонало протяжно, и поднялся ветер, ещё сильнее завертелся снегопад, весь мир скрылся за белой пеленой.
        Я тянул, и ледяной кол поддавался медленно, жутко, словно бы он врос намертво. Однако я не верил ему, чересчур просто было бы отказаться и признать, что существо уже создано повреждённым. Я продолжал вынимать кусок льда, и он двигался всё быстрее, а стон существа слился с шумом ветра.
        Время стёрлось, как с ним часто бывает. Я закрыл глаза, стараясь не отвлекаться на снежную круговерть, и в конце концов не увидел, но почувствовал, что кусок льда остался лишь в моей руке. Существо замолчало, дыша тяжело и часто, а снегопад почти сразу прервался, превратился в дождь. По лицу побежали капли неожиданно горячей влаги.
        - Что это? - спросило существо.
        - Дождь, - предположил я, потому что вопрос мог касаться чего угодно.
        - Но здесь не бывает дождей, - существо зашевелилось. - Здесь только…
        Капли ливня смывали снежный покров так быстро, словно весь мир внезапно решил забыть о зиме. В воздухе разлился запах, который невозможно ни с чем спутать - свежей земли, поднимающей голову травы. Весенний запах.
        Я поднял голову, чтобы убедиться - зимние и тяжёлые тучи сменились легчайшими перьями облаков, едва прикрывавших лазурь. Кажется, вокруг действительно стремительно наступала весна.
        - Я никогда не знал ничего подобного, - существо распахнуло глаза. - Что ты сделал со мной?
        Лёд в моих руках давно растаял, я не знал, что ответить.
        Немногим позже меня позвала дорога, потянула к себе дверь. Пришлось уходить, оставив вопрошающего без всякого ответа. Впрочем, в его глазах я уже видел проблеск понимания. Существо могло разобраться и без меня. Теперь.
        Омытая весенним дождём рана затянулась без следа.

* * *
        Вернувшись в свой город, я улыбнулся танцу снежинок. Первый и робкий снегопад блестел на ресницах проводов, заигрывал с фонарным светом, рассыпался в лужах, таял в них осколками звёзд. Я не отказался от прогулки, бродил из улицы в улицу, пока не стало так поздно, что начали гаснуть фонари. Воздух поздней осени обнимал меня и укачивал, совершенно не хотелось возвращаться в тепло. И в то же время я чувствовал, как где-то начинается самая первая в мире весна. Это согревало меня изнутри лучше всего.
        Когда я вошёл в дом, там было темно и тихо. На мгновение я почувствовал странное, терпкое на вкус одиночество, будто здесь и сейчас остался в мире единственным живым. Иллюзия быстро растаяла, я зажёг свет и прошёл на кухню ставить чайник, однако теперь всё стало на свои места, я понял, отчего снегопад увёл меня в тот мир. Я получил ответ на вопрос, который не сумел сформулировать.
        Это тоже было даром, пусть благодарность я выразил прежде, чем сумел полностью осознать и принять его. Что ж, в некоторых случаях время замыкается в петлю.
        И вот за окнами плескалась ночь, сыпал первый снег, а чай был горячим и терпким, как одиночество того, кто сам является целым миром, полным зимы. Закрыв глаза, я вслушивался в голос ветра, и внутри меня разрасталась печаль.
        Я позволял ей. Потому что некоторые вещи можно осмыслить только с её помощью. Уже завтра от неё не останется следа, однако оживший мир, переполненный весной, откроет свои двери другим странникам.
        Мои пальцы всё ещё ощущали холод истаявшего ледяного копья.
        291. Краски
        Мир словно сошёл с чёрно-белой плёнки. Я стоял на дорожке, вымощенной камнем, и вокруг меня высились деревья, длинные иглы их хвои казались отрисованными тушью. Между узловатых ветвей тёк туман.
        Я и сам стал чёрно-белым, выцвел, лишился всяких красок. Поначалу ощущение казалось странным, но вскоре я привык, а немногим позже почти забыл, что кроме чёрного, белого и серого существуют иные цвета.
        Шёл я медленно. Отчасти потому, что мне слышалась приглушённая музыка, которую мучительно хотелось узнать, угадать по мелодии, отчасти потому, что вся реальность будто и не предполагала никакой торопливости.
        В какой-то момент дорога начала потихоньку забирать вверх, пока не превратилась в лестницу, что вела всё дальше меж высоких стволов. Туман стирал всё, что лежало дальше нескольких шагов, и легко можно было представить - на самом деле ничего за ближайшим рядом деревьев не существует.
        Я был бы рад оставаться один, но, конечно, не прошло и получаса, как впереди меня показалась девушка. Она шла мне навстречу, белое платье колыхалось в такт шагам, а тёмные волосы были столь длинными, что достигали колен. И они были невероятно тяжелы, так как лежали тёмной рекой.
        - Странник, - узнала она, - неужели наши врата вновь открыты?
        - Я из тех, кому подходят и запертые двери, - улыбка у меня тоже получилась не цветной. Я мимолётно задумался, отчего же раньше считал, что в ней есть какие-то краски.
        - Мы уже давно совсем закрыты, - она остановилась напротив. - Видишь, у нас нет ничего, кроме белизны и черноты… И нескольких оттенков, что ведут от одного к другому.
        - И разве это повод запирать целый мир? - удивился я.
        - Даже самые мудрые из нас не сумели ответить, не болезнь ли это, не повредит ли это иным мирам, - она оглядела меня, прищурившись. - Вернутся ли к тебе краски, странник?
        - Вот и будет повод проверить.
        Кивнув, она жестом пригласила меня следовать за собой. Мы сошли с дороги и двинулись между стволов прямо в объятия тумана.
        - Некогда у нас тоже были цвета, - рассказывала она, грациозно переступая крупные корни и огибая приземистый кустарник. - И это было прекрасно… Так принято считать, но… - замерев на миг, она убедилась, что я слушаю. - Так случилось, что краски стали утекать, выцветать, сменяться лишь серой гаммой. Никто не знает, что было тому причиной, никто не понял, как это остановить. Мы до сих пор не уверены, можно ли вернуть прежние времена. Закрыв мир, мы хотели уберечь другие, если вдруг оказалось бы, что такая… проблема заразна.
        - Мне не кажется это болезнью, - задумчиво протянул я, оглядевшись. - В этом есть своё очарование, кажется, так мир и должен выглядеть - тут. Однако мы можем пребывать в плену иллюзии.
        - Вероятно, - она взяла меня за руку. - Но у тебя, странник, всё ещё рыжие волосы.
        Я удивлённо усмехнулся. Во-первых, потому что она назвала цвет. Мне отчего-то казалось, что и наименования красок здесь были безвозвратно утрачены. Во-вторых, потому что не ожидал, что мои волосы ведут себя так… свободно.
        - Я не знал, - вырвалось у меня.
        - Потому я и веду тебя сюда.

* * *
        Дальше мы шли через туман в молчании. Наступил момент, когда прямо между стволов деревьев вырос маленький храм, круглый и странный, точно архитектор пытался воссоздать изящество лесного гриба. В каменных чашах у дверей храма колыхалось и танцевало бесцветное пламя.
        Моя спутница вздохнула, прежде чем пояснить:
        - Говорят, краски сначала пропали здесь, - она обвела рукой строение. - Я не могу знать точно, именно тут всё началось или где-то ещё, но отчего-то уверена, что должна была привести тебя сюда.
        - Что ж, может быть, мне стоит это увидеть, - согласился я.
        - Никто из нас больше не переступал порога этого храма. Огонь горит сам по себе, точно ждёт кого-то. Если у тебя ещё остался цвет, возможно, именно с тобой и хочет он говорить? Разве это не знак?
        - Всё может быть знаком, - уклончиво заметил я. - Знаки трактуются и изменяются, едва с ними столкнёшься. Но я войду.
        Она же отступила на шаг.

* * *
        Ступеней было только две, нижняя оказалась усыпана хвоей. Я приблизился к двери, и компас в моей груди вздрогнул, словно за ней ожидала иная реальность, однако я вовсе не собирался покидать этот мир, пока не разобрался в нём.
        Дверь поддалась на удивление тяжело, меня встретил полумрак - здесь тоже горело пламя, но чаш было только две. Они почти не давали света. Я осмотрел помещение - просторное, лишённое всяких украшений. Только алтарь находился в центре, а больше ни статуй, ни изображений, ни фресок. Оставалось только приблизиться к крупному камню, как будто именно он и скрывает все тайны.
        Когда я подошёл, свет словно бы стал ярче. Снова осмотревшись, я понял, что пламя само собой вспыхнуло в ещё нескольких чашах. А вот серая поверхность камня оставалась пустой, ни посланий, ни ответов.
        Я коснулся кончиками пальцев, отмечая привычную прохладу, провёл, точно хотел найти скрытые, едва ощутимые лишь на ощупь символы, но камень был гладким, он молчал. Только отголосок - как та самая музыка, о которой я едва не забыл из-за разговорчивой спутницы - почудился мне глубоко внутри.
        Музыка… Может, именно в ней и заключалась вся загадка?
        Пробарабанив по поверхности алтарного камня, я отступил, не услышав никаких звуков. Пламя тут горело беззвучно, не слышалось и шороха моих шагов. Точно не краски тут умерли и истончились, а наступила самая жуткая, самая пустая тишина.
        Не зная, станет ли это решением, я вытащил варган. Играть нужно было зажмурившись - это я знал точно.
        Первая нота исчезла, не прозвучав, но затем варган вспомнил свой голос, разлился по помещению, и храм загудел, словно был большущим колоколом. Я вслушивался и играл, играл и снова вслушивался, не открывая глаз.

* * *
        - Странник?
        Меня тронули за плечо. Последний звук новорождённой мелодии растворился в тишине, пламя в чашах потрескивало. Открыв глаза, я не сумел сдержать улыбки - девушка напротив меня была одета в просторное платье легчайшего бирюзового оттенка, а струившиеся рекой волосы оказались каштановыми.
        - Да? - выдохнул я.
        - Краски… - она растерянно оглянулась. - Наш мир…
        - Зазвучал, - подсказал я.
        - Как ты это сделал?
        На это я лишь пожал плечами. У меня не было никакого ответа, только чувство, которому я следовал.
        - Что ж, значит, тебя можно отпускать, - она кивнула в сторону, там почти сразу же возникла дверь. - И мы сможем принимать и других.
        - Главное, не забывайте о музыке, - посоветовал я.
        Она лишь пожала плечами, слишком удивлённая, чтобы осознать прямо сейчас, о чём именно я говорю.
        Переступив порог, я опять услышал - на краткий миг - мелодию, которая привела меня в мир, лишённый цветов. Она словно попрощалась со мной, растворившись сразу после того в звёздной темноте. Сделав ещё шаг, я оказался дома.
        292. Королева пентаклей
        Облака едва подсвечивались золотым, но воздух уже казался загустевшим медовым, закатным. Дорога, по которой я шёл в этот раз, вела мимо уставших полей, мимо облетевших рощ, и казалось, что ей совсем не будет никакого конца.
        Оказавшись в новом мире, я услышал отчётливый зов. Не такой, как если бы меня ждала дверь, но зов существа живого и ждущего помощи. Впрочем, исполненный печали и приевшегося отчаяния. Мне пришлось нелегко - определить источник что-то ощутимо мешало - однако вскоре внутренний компас ухватил направление, и я отправился в путь.
        Эта реальность, пропитанная осенью и закатом, была прохладной и даже несколько стылой. Довольно скоро я с удивлением обнаружил, что замёрз, хотя странникам обычно это вовсе не свойственно в той мере, в какой холоду подвержены иные путешественники. Пускай я бывал и в ледяных ловушках, источником их был вовсе не прохладный вечер. Возможно, я слишком давно не чувствовал себя не странником, не шаманом, а всего лишь обычным путешественником, бредущим по равнине.
        Между тем закат разгорался, свет лился всё более оранжевый, тёплый - резким контрастом с разлившимся в воздухе холодом. Я подышал на ладони, потёр их, но упрямо продолжил путь. Можно было бы остановиться и развести костёр, вот только почему-то я был уверен, что у меня не так много времени. Усталый зов слабел, пусть почти неощутимо.

* * *
        Дорога свернула и побежала вниз по склону холма, обращаясь широкими ступенями. Вскоре я увидел полуразрушенную деревеньку. Некоторые дома рухнули, другие - с чёрными провалами окон, раскрытыми дверями - замерли в окружении высокой сорной травы.
        Здесь как будто бы больше не было жителей, однако зов был именно отсюда. Возможно ли, что он заблудился во времени, что я опоздал со своим желанием кого-то спасти?..
        Улочки тоже поросли бурьяном, я пробирался сквозь него с большим трудом, временами едва не спотыкаясь. Наконец один из домов привлёк моё внимание. Он внешне мало отличался от остальных, вот только что-то с ним было совсем по-другому.
        Я прошёл к крыльцу, раздвигая облетевшие ветви густого кустарника. Дом слепо пялился на меня пустыми глазницами окон. У него явно было подобие сознания, и я чувствовал, как не нравлюсь ему. Однако пока он никак не мог препятствовать мне.
        Стоило шагнуть внутрь - двери не оказалось на петлях, песок и мусор хрустели под ногами, и мне стало куда холоднее. Точно этот дом и был источником стужи. Я оглянулся - в дверном проёме золотилось небо. Хотелось тут же вернуться к нему, вместо того я двинулся навстречу внезапно усилившемуся зову.

* * *
        Снаружи дом казался небольшим, но я пробродил по комнатам больше сорока минут, прежде чем нашёл лестницу, ведущую в подвал. Именно оттуда несло нестерпимым холодом, и я знал - это ледяное дыхание стремится скрыть от меня кого-то важного. Наверняка того, кто звал и ждал.
        Ступени были выбиты из камня, но оказались узкими и неудобными, я спускался, придерживаясь за стену, а по другую сторону лестница срывалась в темноту. Совсем не хотелось проверять, как глубоко можно с неё упасть.
        Мне не мешало отсутствие света. Каким-то чувством я понимал, почти видел всё, что было вокруг. Картинка отражалась внутри меня, вырисовывалась в мельчайших подробностях, пусть перед глазами и находилась лишь пелена темноты.
        Наконец я спустился, ощутил твёрдый пол под ногами и даже шагнул вперёд, чтобы сразу же услышать:
        - Нет, остановись!
        - Кто ты? - спросил я, мой голос звучал спокойно и ровно.
        - Королева пентаклей, - был ответ.
        Удивлённый, я сделал ещё один короткий шаг.
        - Что ты делаешь здесь? Как тебе помочь?
        - Я? - она засмеялась. - Заперта, скрыта ото всех. И мне не вырваться.
        - Ты звала на помощь.
        - Но потеряла надежду, - возразила она. - Кому под силу разрубить эти цепи? Кто может пройти по мосту через ров?..
        Я озадаченно вслушался во мрак, что нас окружал. Нет, никакого рва или моста. Королева пентаклей стояла в центре комнаты, ничто не удерживало её.
        - А если я проведу тебя своим путём?
        - Как? - она даже не заинтересовалась. - Всё тщетно.
        Тогда я приблизился и схватил её запястья, холодные как лёд.
        - Пойдём же со мной!
        Она испуганно вздрогнула. Я знал, что глаза её закрыты.
        - Кто ты такой? - удивление звучало в её голосе. - Как тебе удаётся? Ты - коснувшийся небес?
        - Только странник, - и я повёл её прочь. Она же, забыв о своих страхах, больше не останавливалась.

* * *
        Когда мы вышли из дома, закат уже обернулся алым. Небо раскрылось огненным цветком, и Королева пентаклей едва сдержала крик. В свете зари я наконец-то сумел рассмотреть её - печаль в глазах, тёмные волосы, падающие свободно, чёрное платье, совсем не подходящее ей.
        - Как получилось, что ты оказалась заперта здесь? - не сдержал я вопроса.
        - Когда-нибудь я расскажу, странник, - поморщилась она - в глазах качнулась звёздная мгла. - Сейчас я не хочу даже вспоминать.
        - Открыть тебе дверь?
        - Я пройду твоей куда пожелаешь, - она протянула тонкую кисть к закату. - Смотри, я таю здесь.
        Небесный огонь играл на кончиках её пальцев.

* * *
        Дверь ждала нас чуть дальше, выросла прямо между сорных трав, и я едва не пропустил её, настолько хорошо укрывалась она за кустами шиповника, на которых остались только кроваво-красные ягоды.
        Королева пентаклей крепко держала мою ладонь, и от её пальцев веяло холодом. Я был уверен, что изгнать из неё эту стужу будет непросто. Закат стремительно гас, и мы прошли в дверной проём вместе, не отставая и не опережая друг друга.
        Перед нами сразу же развернулись холмы, тёплый октябрь, сухой и солнечный.
        - О, ты всё же вывел меня, - она покачнулась, словно в ней прямо сейчас закончились все силы.
        Подхватив её, я спросил:
        - Что делать дальше? Как тебе помочь?
        - Придут сёстры, - упрямо качнула она головой.
        Почти сразу я заметил, что по склону холма спускаются Королева чаш и Королева мечей.
        - Мы знаем, что делать, - сказала первая.
        - Справимся сами, - добавила вторая.
        Они перехватили Королеву пентаклей, и вскоре втроём истаяли в золотом осеннем свете. Я всмотрелся в небо, всё ещё не понимая, как и почему Королева пентаклей попала в заточение.
        И отчего она назвала меня коснувшимся небес?
        В другом мире погасло закатное пламя, накатила тьма и разлился холод. Пусть я стоял среди холмов, всё же чувствовал, как он растекается там, сворачивается среди пустых зданий, окутывает каждый стебель травы. Он будто оставил немного себя и внутри меня тоже. Оттого я поспешил домой - отогреваться чаем и ждать, что вопросы, появившиеся сегодня, или отпустят, или же откроются мне…
        Небеса здесь постепенно загорались золотом, дубрава приветствовала ветер шёпотом высыхающей листвы, и я был благодарен холмам за тепло.
        293. Мия
        Вечер был полон дождя и темноты. Городские улицы превратились в коридоры, где то вспыхивали, то гасли блики, и я шёл по ним так, точно на самом деле оказался на ладони звёздного неба. Точно двигался между звёзд.
        Мне всё время казалось, что я совершенно один, хотя мимо проносились автомобили и наверняка были другие пешеходы. Однако я, как это случалось не раз, выпал из общего временного потока, растворился в дожде, почти утратив человеческую сущность.
        Влажный воздух заполнил меня изнутри, дождь стекал по волосам, пробирался под одежду, и скоро я чувствовал себя тёмным городским дождём, бесконечно падающим, бесконечно танцующим, вечным.
        Блики и темнота, вспышки фар и тёмные силуэты, здания с погасшими окнами, пустые и холодные витрины, горящие тёплым светом окна кофеен - всё смешалось, и я брёл наугад, забыв свериться с компасом.
        Как будто что-то искал.
        Как будто уже ничего не ожидал найти.

* * *
        Всё изменилось, когда мне послышалась мелодия, когда сквозь городской шум и шорох ливня пробился чужой голос. Я прислушался, даже остановившись. Чёрное небо смотрело на меня из-за городских зданий, под ногами бликами света бежали ручьи. Я был одновременно крошечным и огромным, способным обнять весь город сразу.
        Я слышал голос, нашёптывающий сказку, и каждое слово вдруг стало отчётливым и ясным. Я записал бы, но пришлось запоминать. Закрыв глаза, я впитывал строку за строкой.

* * *
        Она бежала по улицам, и из-под ног искрами расплёскивались лужицы. Шёл дождь, она всё равно промокла насквозь, и потому не слишком беспокоилась, что промочит ноги, но вот успеть… Успеть было жизненно необходимо.
        Холод давно пробрался под куртку, и начинало казаться, что это она лишняя в верхней одежде, а не леденящий сквозняк. Вот только даже на то, чтобы запахнуться получше, не осталось ни секунды. Когда очередной автомобиль окатил её стылой водой, она даже не замедлила шаг.
        Дышать становилось всё труднее, кололо в боку, сердце билось так, точно собиралось раскрошиться от очередного удара о грудную клетку, но нельзя было отдохнуть, никак нельзя.
        Наконец знакомое здание чёрным айсбергом выступило из мглистой дождливой ночи, лишь немного вычерченной фонарным светом. Двери были заперты, но одно из окон первого этажа всегда оставалось открытым, сейчас оно походило на тёмную пасть, ожидавшую жертву.
        Не задумавшись, она махнула через подоконник и, не удержавшись, упала на колени. Внутри не было дождя, но царила такая темень, что некоторое время было совершенно непонятно, куда же двигаться.
        - Эй, - робкий голос послышался справа, и она повернула голову, сознавая внезапно, что, кажется, разбила колени в кровь. - Ты всё равно опоздала.
        - По… почему? - подавив рыдание, она наконец-то сумела рассмотреть девчонку чуть младше, одетую в слишком белое и слишком лёгкое платье для поздней осени.
        - Так дождь почти прошёл, - девчонка приблизилась и подала руку. - И значит, всё уже заканчивается.
        - Откуда тебе знать? - она приняла ладонь и встала.
        - Ты понимаешь откуда, - хмыкнула та. - Я отведу.
        За окнами шумел дождь, он будто стал куда сильнее, но внутри его пожирала тишина, и звуки казались идущими сквозь мягкую вату. Девочка в белом вела её по лестнице, не выпуская руки из холодных пальцев.
        Они поднялись на третий этаж и там прошли по узкому коридору. Лишь одна из дверей была распахнута, сквозь неё лился свет, и теперь можно было рассмотреть получше, насколько на самом деле они похожи. Точно одна - зеркальное отражение другой, только почему-то в разной одежде и ниже ростом.
        Снова стало холодно.
        - Вот, - остановилась девочка в белом. - Он тебя ждёт.
        - Он?
        - Ты же шла к нему.
        - Я… просто знала, что нельзя опоздать, я… ни к кому не… - но отчего-то она прошла вперёд и заглянула в дверной проём.
        Там клубилась темнота, однако сквозь неё самым странным образом падали лучи света. Было страшно заглянуть за этот мрак.
        - Иди, иди, дождь больше не будет ждать, - поторопила девочка в белом. Теперь она казалась призраком, а может, даже сном. Почти растворялась в полумраке коридора.
        Оставалось лишь шагнуть через порог…
        И всё пришло в движение, изменилось, заиграло новыми красками. Обрушился на плечи сильнейший ливень, и вокруг уже не было ни здания, ни города. Совсем ничего, только дождь, дождь, дождь и летящий сквозь него свет.
        Она почувствовала, что падает, будто стала каплей, одной из, она даже приготовилась разбиться о землю, но вместо того из темноты вышагнул навстречу ей высокий юноша с печальным лицом. Длинные чёрные волосы его были мокры и липли к лицу.
        Он поймал её и закружил в подобии танца.
        - Я шла к тебе? - удивилась она.
        - Ко мне.
        - Зачем же?
        - Чтобы получить имя.
        - Но у меня же есть… - она замолчала. Имени не вспомнилось, вместо него был только шум дождя и темнота.
        - Пока нет, - подтвердил юноша.
        - А кто ты?
        - Тёмный дождь, - усмехнулся он в ответ. - Ты можешь назвать меня как-нибудь ещё.
        - Хватит и этого, - она закрыла глаза. Неожиданно что-то стало душить её. - Как зовут меня?
        - А как ты хочешь?
        Она лишь зажмурилась ещё крепче. Остатки прошлой жизни полностью смылись ливнем, она ничего не знала о себе больше. Ничего не могла подобрать. Как же тогда искать имя?
        - Вижу, ты понимаешь, - теперь он смеялся громче. - Позволь, я проведу тебя между струями дождя.
        И они продолжили танец. С каждым па, с каждым поворотом, она была всё дальше от себя прежней, но всё сильнее нравилась себе. Когда же ливень закончился, она осталась одна, точно и не танцевала совсем. Вокруг же бликовали в лужах фонари, вот только город был совсем не тем самым. Эта реальность была ей совершенно незнакома.
        - Мия, - прошептала она, пробуя на вкус новое имя. - Мия.
        Она бы выкрикнула его, но вместо того ускорила шаг. Её ждали, и она чувствовала, куда идти. Улыбнувшись едва ли не впервые в жизни, Мия почти побежала по залитым дождём улицам, её ничуть не заботили взметающиеся искрами капли и прохлада, проникавшая под куртку.

* * *
        Я улыбнулся тёмному дождю, что кружил рядом и немного во мне, свежий и полный слов. Арка двери приглашала меня продолжить путешествие, и я согласился с ней, унося в груди новую сказку, очередную сказку об обретении имени. Иногда мне начинало казаться, что других мне и не приносят ветра и дожди.
        В лужах и ручьях дробился фонарный свет, тёмный город, полный гула автомобилей, остался за моей спиной. Я оглянулся лишь однажды, чтобы получше запомнить и темноту, и блики, и дождевую прохладу.
        Дверь закрылась, дождь сменился ноябрьской чистотой и пронзительностью. Дорога выгибалась под ногами, уводя меня всё дальше и дальше. За новыми сказками, не иначе.
        294. Унести в себе
        На пороге стоял рогатый Самайн, с ним вместе пришла прохлада и особенная - густая и полновесная - темнота. Свечи и камин уступили, померкли перед этой компанией, но я, конечно, всё равно пропустил их в дом.
        - Отчего ты не отправишься на холмы? - спросил Самайн, отказавшись садиться. В глазах его танцевали оранжевые блики, как будто бы от огня, вот только смотрел он мне в лицо, а вовсе не на пламя камина. - Там костры, там зовут шаманов и танцуют.
        - Сегодня мне не до того, - качнул я головой, хотя и сам не знал причины, отчего в эту ночь, когда октябрь и ноябрь танцуют вдвоём, я не сорвался с места.
        - Как такое возможно? - не удивился Самайн. Его вопрос звучал странным утверждением, но всё же подсказывал, что именно мне нужно искать в себе.
        - Хотел бы я знать, - вздохнул я, вдруг заметив, что и живая тьма, и ноябрьская прохлада уже расположились в комнате, каждая в своём углу. - Зачем ты пришёл ко мне?
        - Я могу сегодня быть где угодно, - напомнил Самайн. - Но ты меня не встретил, так что… Я решил сам заглянуть на чай.
        - Так сделать чай?
        - Нет, не нужно, - он усмехнулся. - Собирайся, нам нужно идти, уже очень скоро разгорится самый главный костёр… Придёт новое пламя. Ты должен унести его с собой.
        Мне послышалось - «Унести его в себе», я не стал переспрашивать, уверенный, что возможны обе трактовки. Самайн лукаво поглядывал на меня.
        Хватило и десяти минут, чтобы мы вышли из дома. Я не взял тёплой куртки, лишь варган, нож и верный рюкзак. Мы пошли так быстро, что мне показалось - я не успею, безнадёжно отстану, однако успевал, почти не отставал от Самайна, пусть он и оставался на полшага впереди.
        Мы свернули в холмы, в дубраве нас встретили первые костры, музыка и смех, но при этом я словно оставался в коконе тишины. Самайн оглянулся на меня и пожал плечами:
        - Вот теперь ты на месте - в начале пути, - и исчез, точно не приходил вовсе.
        Я огляделся. Совершенно внезапно меня обступил туман, плотный, как белая кисея, он не давал рассмотреть ни костров, ни танцующих вокруг них. Только неясные блики и странные пятна. Куда бы я ни двигался, он скрадывал и шаги, и звуки, и вскоре мне оставалось только надеяться на внутренний компас, сам по себе я безнадёжно заблудился.
        Я брёл между полуобнажённых кустов, среди сухих трав, которые цеплялись метёлками, среди теней и внезапно прорезающих молочную пелену лучей света. Мир стал напоминать призрачный сон, марево или иллюзию, я не знал, сам ли стал ненастоящим, или же всё вокруг утратило плотность и вес. Мне слышались обрывочные мелодии, затихающие прежде, чем я успевал узнать их, голоса, замолкающие в тот же миг, когда я начинал узнавать язык, смех, превращающийся в плач, едва стоило повернуться к источнику звука. Я был одинок и в то же время совсем не один.
        Наконец передо мной раскрылась дубрава, туман отступил, выпуская передо мной дорогу, по сторонам которой два раскидистых дуба так сплелись ветвями, что стали волшебной аркой, вратами в новое.
        Я почти оробел, но взял себя в руки и зашагал вперёд. Пройти под этой аркой - и всё станет яснее и чётче. Уверенность взыграла во мне, расцвела, закружила меня.
        В миг, когда я пересёк расчертившие дорогу тени от дубов-привратников, всё изменилось.

* * *
        На пороге стоял Самайн. Он был рогат и смешлив, но глаза его, в которых танцевали блики пламени, оказались на редкость серьёзными.
        - Отчего ты здесь, а не на холмах? - спросил он прямо. - Почему не встретил меня с остальными?
        У меня не было ответа, только ощущение, что всё это происходит не в первый раз.
        - Пойдём вместе? - предложил я, понимая, что это ничего не исправит.
        - Нет, теперь тебе следует идти одному, - он качнул головой. - Одному, - и истаял в темноте и подступившей так близко ноябрьской прохладе.
        У меня в руках был шаманский нож, а в груди зрело желание разрезать ладонь, потому я шагнул в темноту и внезапно оказался на холмах, среди дубравы. Здесь было так тихо, так жутко - лишь тьма, туман и немые деревья. Впереди дорога убегала под арку, образованную ветвями двух старых дубов.
        Ускорив шаг, я кинулся в импровизированные врата, понимая только, что именно это необходимо. Туман обступил меня.
        Всё изменилось.

* * *
        Снова Самайн замер на пороге. Я вспомнил и первый, и второй раз. И несколько, что шли после.
        - Идёшь? - подначивал он, и я видел, как за его спиной те же дубы сплетают ветви в арку.
        - Что нужно сделать? - уточнил я. - Почему не выходит?
        - Разве это я должен объяснить? - Самайн танцевал у возникшего ниоткуда костра. - Разве я?
        Конечно, не он. Но и я не знал ответа, не чувствовал его.
        Снова меня манила дубовая арка, однако вряд ли я сумел бы пройти сквозь неё так просто. Время опять сделало бы петлю, и никак, никак было с этим не справиться.
        Я теперь двигался осторожнее, я сжимал клинок в руке, но там, где чернота тени разбивала дорогу, замер. Самайн смеялся за моей спиной.
        - Или ты не хочешь, чтобы я шёл? - спросил я.
        - Или я желаю, чтобы ты был? - рассмеялось эхо в ответ.
        Или…
        Я повернулся к арке спиной и сделал шаг назад, не сводя взгляда с костра. По плечам и лопаткам ударила волна ледяного ветра, снежинки укололи щёки. Я провалился в иной мир. Грудь на миг взорвалась болью, но очень скоро не осталось следа ни от боли, ни от мира, ни от меня самого.

* * *
        Отогреваясь у камина рядом со смеющимся Самайном, я всё пытался осмыслить, что со мной случилось. Не получалось, мозаика-головоломка рассыпалась, не позволяя мне сосредоточиться. Только пламя казалось дружелюбным и шептало: «Поймёшь, поймёшь».
        - Позже, - снизошёл до утешений Самайн. - А мне пора. Меня ждут холмы.
        - Я не пойду, - поёжившись, я плотнее закутался в плед.
        - Ты был там уже несколько раз за сегодня, - Самайн опять хохотал. - С тебя довольно, братишка.
        Это точно, с меня было довольно, и я благодарно кивнул. Бокал глинтвейна, что Самайн протянул сразу же после, показался мне куда более приятной компанией, чем весёлая толпа, что прыгала сейчас у костров. Пусть я слышал - внутри себя - музыку, пусть что-то во мне тоже хотело сорваться с места, на самом деле этот Самайн был не моим, совсем-совсем.
        - Пора, - повторил он. И не прошло и минуты, как остался лишь рогатым силуэтом, а затем и вовсе растаял. В камине уютно шуршало пламя, за окном разливалась живой бархатистой тьмой самайнова ночь.
        295. Трансформация
        Неудержимо прекрасный день гас за окном, слишком очаровательный и притягательный, но пронзительно холодный. Стоя на балконе, оглядывая город, я чувствовал, как приходят в движение дороги, как они выгибаются и скрещиваются, готовясь позвать меня и увести прочь, в непонятные и неизведанные миры, к новым и новым дверям. Однако прямо сейчас ни одна не притягивала меня, и красота дня, обрушившаяся на мои плечи с утра, превратила меня в застывшее в светлой смоле солнечного света насекомое.
        Вглядываясь в знакомые улицы, я видел за ними очертания совсем других городов, я чувствовал, что прямо сейчас звёздные карты путей, проложенных странниками и для странников, внезапно переплелись, наложились друг на друга так плотно, что все реальности смешались в одну или проскользили одна вдоль другой. И то же самое произошло вдруг с временным потоком, вскоре я уже не мог с уверенностью сказать ни где я нахожусь, ни в каком именно моменте я замер.
        Только свет оставался неизменно прекрасным, лился с небес, растекаясь и высвечивая всё так, что любой, самый простой предмет обретал неповторимую прелесть. И я, слишком застывший, чтобы сорваться с места, созерцал, хотя отчаянно желал хотя бы попытаться запечатлеть увиденное с помощью фотоаппарата.
        Свет тёк по крышам, бликовал в окнах, окрашивал небеса, и сердце моё отвечало ему, билось неровно, пока компас восторженно - и настороженно - молчал.
        - Ты ждёшь меня? - знакомый голос раздался из-за спины, и я не смог повернуть голову, чтобы взглянуть в лицо.
        - Ничего не жду, - пожав плечами, я усмехнулся. - Но тебе - рад.
        Отец приблизился и встал так, чтобы я мог видеть его лишь краем глаза.
        - Вижу, что происходит, - и замолчал, будто этого было достаточно.
        Свет словно бы стал ещё ярче, окутал нас обоих, и больше не было города, а только сияние, в центре которого мы замерли в напряжённом внимании.
        - Что происходит? - спросил я.
        - Трансформация, - отец улыбнулся мне тепло и открыто. - И мир тоже меняется.
        - Который из?
        - Все разом.
        - Отчего?
        - Так должно быть, - он дёрнул плечом. - Нет особой причины для того, что обязательно должно происходить.
        - Значит, обязательно должно?
        - Разве не об этом всякий раз говорят тебя гости, которые подталкивают Колесо года? - он выступил вперёд и развернулся ко мне. Мы встретились глазами. - Почему тебе не нравятся изменения?
        - Не уверен, что они к лучшему? - я поймал его руки. - Ты сам знаешь, что они мне не по душе далеко не всегда.
        Он кивнул, но в его улыбке проскользнула печальная нежность.
        - На этот раз они будут такими, как захочешь, - прозвучало обещание.
        И я снова стоял на балконе, а свет разливался над городом, и до заката оставалось ещё достаточно времени, чтобы добежать до холмов.
        Я собрался немедленно.

* * *
        Мир менялся неудержимо, и даже дорога на холмы оказалась слишком длинной, но сияние небес оставалось всё таким же пронзительно ясным и ноябрьским. Я был рад ему, потому отмечал изменения машинально.
        Однако стоило мне взойти на первую гряду, как осознание обрушилось подобно потоку света - реальность изменилась полностью и неотвратимо, теперь всё было немного не так. И я не мог бы поручиться, что это хорошо, не сказал бы, что это плохо. Изменения оказались чересчур значительными и почти незаметными разом, чтобы можно было как-то их определить.
        Я стоял среди сухой травы, на первой ступеньке ноября, и светлое голубое небо обрушивалось на меня, растекаясь светом по радужке.

* * *
        Мне пришлось возвращаться в сумерках, и улицы причудливо менялись - я никак не находил нужную. Я не узнавал миров, которыми шёл, скользил между потоков фонарного света, то вдыхая влажность дождя, то чувствуя горьковатый запах осенних костров. Я скитался из реальности в реальность, хотя ни в одну из них не попадал через дверь.
        Миры не разошлись, грани сложились друг с другом, я бродил в одном и том же кристалле, а дробившееся сияние всё кружило и кружило меня, снова и снова, опять и опять.
        Наконец передо мной встал мой дом, я узнал его, хотя что-то изменилось и тут. Взойдя на крыльцо, я толкнул дверь, хотя она всегда открывалась наружу. Дверь поддалась со скрипом, и меня обняло теплом, золотое свечение заманивало внутрь.
        Я отступил, качнул головой, не соглашаясь, вокруг снова всё вспыхнуло - мир стёрся, я стоял в сиянии, и ничего более не было.

* * *
        Чистое небо сияло светлой бирюзой и чуть золотилось, начинался ноябрь, и солнечный свет обрёл удивительную чистоту и прозрачность.
        Я стоял на балконе, ничего не помня, ничего не желая, ни о чём не жалея. Замер, не в силах двинуться. Ни один мир не звал меня, но перед глазами текли они все, ни одна дорога не требовала внимания, но в скрещении улиц внизу я видел все дороги, все пути, которыми некогда шёл. Не было времени, временной поток перестал быть потоком, прошлое и настоящее смешались, став единым целым.
        Я впитывал ощущения, я сам стал лишь ощущением, и меня ничуть не тревожило это. Всюду разливался удивительный свет, обращавший каждый предмет в совершенство. И я улыбался, мне было так легко.
        - Всё меняется, - отец положил ладонь мне на плечо. - Всё уже не такое, как прежде.
        - Ведь нет никакого прежде, - заключил я. - Нет ничего, что было раньше. Потому что нет никакого раньше.
        - Но ведь будет, - он улыбнулся лукаво.
        - Не будет, потому что и будет прямо сейчас нет. Да и сейчас, похоже, тоже.
        Он засмеялся, и я тоже не сдержал улыбки. Мы стояли в сияющем свете, и отчего-то это было так, как необходимо, хотя, кажется, и ощущение необходимости куда-то исчезло вместе с другими понятиями.
        Всё менялось, оставалось прежним, совершенно не походило на то, каким было когда-то. И вскоре ни города, ни балкона не осталось, только травы шуршали вокруг, трепеща под ветром, только закат проливался в небеса, расцвечивая всё мягкими красками.
        Отец отступил и почти сразу исчез, хотя я продолжал ощущать его внимательный взгляд. Впрочем, сейчас я не знал, о чём говорить с ним. На какое-то время я утратил желание складывать слова в слишком лёгкие и пустые фразы.
        Я верил закату, я отчего-то верил открывающемуся заново вееру миров, а потому улыбался. И дороги, тысячи дорог сразу, пели и звали меня сорваться с места. Я зажмурился, выжидая. Свет точно пролился сквозь меня тоже, был внутри меня, под веками осталось жить сияние.
        Когда же я вновь открыл глаза, передо мной развернулась арка. Дверь. Она висела над землёй, оставаясь приоткрытой, и я решительно повернул тяжёлую медную ручку. Новая реальность пригласила меня к себе, встретила влажным ветром и теплом. Я вышагнул из ноября куда-то ещё, а пронзительность и сияние остались позади - угасать в костре заката.
        Всё изменилось.
        Всё осталось прежним.
        Изменился я сам.
        296. Написать мир
        Туманный кот свернулся у моих ног. Последние несколько дней он почти не бывал дома, и теперь я терпеливо ждал, что он всё-таки расскажет о своих путешествиях. Однако висела тишина, прерываемая лишь потрескиванием огня в камине.
        Закат был коротким, почти сразу упали сумерки, а теперь уже текла ночь, и не хотелось никуда двигаться, даже сделать чай. Туманный кот словно испытывал схожие ощущения. Он не спал, уставившись в огонь, не шевелился, и отчего-то начинало казаться, что он разочарован в путешествиях.
        - Что-то случилось? - наконец спросил я.
        - И да, и нет, - на удивление скоро отозвался кот. - Я был в мире, которого больше не найти.
        - И что это за мир?
        - Тот, откуда я пришёл, - он повернул большую изящную голову. - Я был на осколках той реальности и не отыскал там никого из моего племени.
        - Быть может, они успели уйти, - предположил я. - Хочешь, мы спросим об этом Таро?
        - Так ты отнимешь у меня последнюю надежду, - он ворчливо рыкнул. - Не хочу ничего знать точно. Я не желал учить их ходить по мирам, помнишь? Если они научились делать это сами, значит, я дурак, который едва не лишил их возможности спастись. А если они так и не сумели…
        Он не продолжил, и без того было ясно, что за чувства теперь им владеют.
        - Когда находишь конкретный ответ, становится легче, - попробовал я.
        Туманный кот рассерженно дёрнул хвостом.
        - Возможно, в другой реальности ты ещё отыщешь их, - мне хотелось коснуться, чтобы утешить, но кот вряд ли бы позволил мне такую вольность.
        Мы посидели у камина ещё, а потом он поднялся и скользнул из комнаты прочь, тут же растворившись в полумраке, расстелившемся за дверным проёмом. Я же потянулся к колоде Таро, желая задать вопрос, однако не успел коснуться карт. В центре комнаты появилась Королева жезлов.
        Прежде я не видел её вот так, но сразу узнал. Взгляд у неё оказался тревожным, плечи обнажены, а алое платье просторным каскадом ткани лилось к полу.
        - Они не спаслись, - голос звучал устало. - Но не потому, что не смогли уйти или не научились. Их убили раньше, магически, - она приблизилась. - Ничего нельзя было сделать с тем миром.
        - Значит, он последний? - я перевёл взгляд на дверной проём, но там не было кота.
        - И да… и нет, - она пристально взглянула на меня. - На днях ты менял реальность.
        - Я менялся сам.
        - И это тоже, - она покачала головой, противореча высказанному. - Появились новые миры. В старом веере не нашлось бы больше ни оной туманной кошки, в новом вероятен мир, где всё пошло по-другому.
        - Так, значит, его чувства вполне оправданны и ответить на его вопрос нельзя.
        - Оба ответа будут верными, - согласилась Королева жезлов. - И ты можешь один из них сделать ещё более вероятным.
        - Как?
        - Если найдёшь того, кто напишет правильный мир.
        - А сам я не могу?
        Она усмехнулась и отступила.
        - Мне пора.

* * *
        В кабинете меня ждала тишина, очень похожая на ту, что мы никак не могли прервать. Я сел к столу и задумался, вглядываясь в белую пустоту листа. Написать новый мир? Это было возможно, но я не представлял, сколько же это может занять времени.
        Сначала мне представились горы, где с ледников спускались ветра и туманы, мне привиделось суровое серо-стальное небо, в котором осколки звёзд сияли непривычно ярко. Я увидел каменистые склоны, переходящие в густой лес, долины с высокими травами, мерцающие ручьи и горные реки.
        Мир раскрывался передо мной, ещё не запечатлённый, но очень живой, и когда я взялся за перо, слова полились сами. Я описывал звездопады на исходе весны и снежные бури, рождаемые перевалом, едва осень сменилась зимой. Я видел дубравы, полные золотой листвы, я писал о синих коврах цветов, встречающих всякого, кто шагнул бы под кудрявые лесные кроны.
        Творя всё это, я не забыл вплести капельку магии, привкус чуда, и только людей, владеющих этой силой, я не включил в мироздание.

* * *
        Мне пришлось писать всю ночь напролёт. Только к рассвету, едва родившемуся в туманном плене облаков, я отложил последний лист. У меня ныли плечи и пальцы, а в глаза будто насыпали песка, но, как мне казалось, мир вышел достойным. Одного я не знал, не мог быть уверенным точно - родился ли он только на бумаге или появился в веере миров.
        Я спустился на кухню и сделал чашку чая, прежде чем попытаться уснуть. Туманного кота не было дома, камин давно догорел, отчего по этажу тянуло сквозняком и ноябрьской зябкостью. Я вспомнил выписанные горы и улыбнулся.
        Мир всё же должен был получиться хорошим. И если он ещё не ожил, то я непременно найду способ вдохнуть в него жизнь.

* * *
        Когда я проснулся, туманный кот стоял надо мной, угрожающий и недоверчивый.
        - Ты что-то сделал, - заявил он.
        - Вероятно, - я попытался улыбнуться, но он поставил тяжёлую лапу мне на грудь.
        - Я их чую. Ты вернул их. Значит, они были мертвы, - он сощурился.
        - Они не были ни мертвы, ни живы, - возразил я. - И мне оставалось только сделать выбор.
        Недоверчивый взгляд прожигал меня насквозь.
        - Ты не был виноват… - попытался объяснить я. Он же спрыгнул с постели.
        - Что ж, ты не дал мне скорбеть, но теперь я должен отправляться на поиски, ведь я не знаю, где они. Возможно, им нужна помощь.
        - В новом мире нет никого, кто сумел бы повредить им, - сев на постели, я покачал головой. - Там нет людей, способных к магии.
        - Я должен проверить.
        Перед ним сразу же открылась дверь, портал схлопнулся, едва не защемив ему хвост.

* * *
        Я пил чай, когда ко мне вошла Королева жезлов, на этот раз её губы сложились в улыбку.
        - У тебя получилось, - сказала она сразу.
        - Это хорошо.
        - То, что в тебе изменилось, скоро вырастет во что-то ещё, - напомнила она. - Это может лишить тебя сущности странника.
        - Я не отпущу её.
        - Думаешь, что сумеешь удержать сразу всё? - она смерила меня задумчивым взглядом. - Ты ключ и дверь, ты шаман и странник, в тебе есть маг и звездочёт, охотник и… Но всё это разом проявиться не может. Сумеешь стать всем сразу? Очень сомневаюсь.
        - Хочу попробовать, - решил я.
        - Конечно, хочешь, - она подошла так близко, что коснулась щеки кончиками пальцев, будто мать. Я и увидел в ней мать на миг. - Конечно, попробуешь. Ведь об этом все твои сказки. Ты найдёшь для себя тысячу новых имён и испытаешь себя на тысяче новых дорог, потому что в том твоя суть.
        И опять исчезла.
        Мне оставалось только допить чай и задуматься наконец, кем я был и кем стал. Ноябрьский день утекал по капле, близился закат, а чай почти остыл.
        Вокруг снова только вопросы.
        Я почти привык.
        297. Чёрная птица
        Лунный свет разлился по крышам, такой холодный и пронзительный, что в нём можно было рассмотреть даже глубоко запрятавшиеся сомнения. Я замер на одной из улиц, поражаясь тому, как ночь, упавшая почти мгновенно, заставила схлынуть толпу, погаснуть окна. Вокруг воцарилась такая тишина, точно весь мир опустел.
        Только сны показались среди переулков, потекли из водостоков, постепенно заполняя улицы. Оказалось, нелегко пройти к площади, не проникнув при этом ни в один из них.
        Присматриваясь к текущим мимо историям, я всё же добрался до того места, где перекрёсток превратился в устье полноводной реки снов. За мгновение до того, как я бы погрузился в водоворот целиком, мне послышался окрик. Я обернулся, но никого не было позади. Сделав же шаг вперёд, я осознал, что зов ждал меня именно там…

* * *
        Над дорогой стлался туман, мальчишка уже устал бежать и теперь брёл устало, глядя только себе под ноги. Оставшаяся далеко позади деревенька ничуть не звала его вернуться. Куда бы ему возвращаться? К мачехе или отцу, которому он нисколько не нужен? К родившимся близнецам, которые стали всеобщими любимцами?
        В очередной раз вытерев нос рукавом, он остановился, удивлённо нахмурившись. Ему послышалось, что в кустах кто-то всхлипнул. Это совершенно точно был не его собственный всхлип.
        - Эй, кто здесь? - окликнул он тихонечко. Туман сгущался, теперь кустарник вырисовывался лишь тёмным силуэтом, единым, не допустившим никакого просвета, точно там и не было отдельных ветвей или листьев. Убегая из дома, думал ли он, что ночью идти окажется так холодно, страшно и тяжело?..
        Всхлип раздался с другой стороны. Повернувшись всем телом, он отступил на шаг назад. В тумане блеснул и погас огонёк, который было бы легко принять за обман зрения, вот только вряд ли он в самом деле почудился.
        - Эй! - вложив в голос всю уверенность, что только оставалось, он постарался крикнуть как можно громче: - Выходи, или я поймаю тебя!
        - Как тебя зовут? - послышалось из тумана.
        - Я не называю имени незнакомцам, - нахмурившись, он вспомнил, как мать, ныне покойная, утверждала, что тому, кого не видно, никогда не надо называть имени. И если прежде совет казался чушью, теперь он определённо обретал смысл.
        - Как же тогда знакомиться? - возразил голос. - Например, меня ты можешь звать Вэн.
        - Только разве это твоё имя? Называть ты меня можешь и… - сомневался он недолго, - Адам, - выбрать имя одного из близнецов - и дело с концом.
        - Адам… - задумчиво протянул Вэн и выступил из темноты. Он был маленьким, совсем крошечным, в две ладони ростом, а на шапке у него светился огонёк.
        - Кто ты такой, Вэн? - не-Адам присмотрелся, совершенно точно уверенный, что перед ним совсем не человек.
        - Путник, как и ты, - Вэн усмехнулся. - Пойдём вместе, путь долгий, до города не успеть до рассвета, если столько стоять.
        - До города три дня пути на лошади, - вспомнил рассказы отца не-Адам. - Как бы мы успели до рассвета?
        - Я знаю кроткий путь, - признался Вэн. - Могу провести.
        - И что за это попросишь?
        - Твоё имя, Адам, имя.
        Так, значит, обмануть всё же не вышло? Не-Адам дёрнул плечом. Ему очень хотелось в город, однако принять помощь существа, о которых мать когда-то рассказывала страшные сказки, было бы слишком не по нутру.
        - Лучше уж я пойду сам, - хмыкнул он и пошёл в туман, отчего-то замерший плотной стеной. - Хочется - иди следом.
        - Как скажешь, - согласился Вэн, и они долго шли в молчании. Не-Адам только слышал чужие шаги, но не поворачивался, отчего-то убеждённый, что смотреть сейчас на Вэна никак нельзя.
        Было трудно, усталость нашёптывала, что пора отдохнуть, холод обещал принять в свои объятия. Не-Адам вздохнул и попробовал ускорить шаг. Туман скрадывал всё, что было за пределами дороги, сворачивать сейчас совсем не хотелось.
        - Как же мы успеем до рассвета, - заговорил Вэн, - никак не успеем.
        И внезапно ухватил не-Адама за руку, потянув сквозь туман так решительно, что и возмутиться было невозможно. На миг стало светло как днём, потом темнота сгустилась, а после туман разогнало ветром. И не-Адам увидел, что стоит на вершине холма в стороне от дороги, а внизу перемигивается редкими огнями город.
        - Успеем, если побежим, - воодушевился Вэн.
        - Бежать я уже не могу, - повинился не-Адам. - Да и зачем мне это? Я приду в город всё равно… Вон он, так близко.
        - Не успеешь до рассвета, идти тебе ещё неделю, - разозлился Вэн. - Побежали!
        На этот раз не-Адам опять промолчал. Вместе они понеслись с холма и бежали так быстро, что под ногами словно и не было больше ни мокрой травы, ни жёсткой земли.
        - Как твоё имя? - спросил Вэн в самое ухо. - Как твоё имя, не-Адам?
        - Да зачем же оно тебе?
        - Я подарю тебе крылья, если ответишь!
        Какой заманчивый дар… И матери нет больше, никто за него не сможет отругать. Не-Адам споткнулся и рухнул в траву, росшую в метре от городской стены.
        - Если скажу, то никогда не войду в город, - вырвалось у него. - Так ты задумал, не-Вэн?
        - Умный мальчишка, - над ним склонилось чудовищно большое зеленоглазое существо, будто целиком сотканное из тьмы. - Откуда ты набрался таких познаний?
        - От покойной матушки, - почти не соврал не-Адам. - Но теперь она не сможет отругать меня за то, что я вожусь с такими, как ты.
        - Так почему бы не дать мне то, что я хочу?
        - Тогда ты убьёшь меня, - не-Адам сел, отстранив страшную морду ладонью.
        - Я и сейчас могу тебя убить, - оскалило клыки существо.
        - Могло бы - убило бы, - отвернулся не-Адам. - Но мне и это не слишком страшно.
        Снова захотелось плакать. Он был примерным сыном, отчего же отец больше не любит его? И любит ли он теперь отца?
        - Я дам тебе возможность задать вопросы, и он не сможет не ответить, - предложило зеленоглазое существо.
        - Правда? - впервые оживился не-Адам. Небо над городской стеной посветлело, и существо заметно заволновалось.
        - Правда, - рыкнуло оно. - Решай же скорее.
        До городских ворот было рукой подать, не-Адам встал и посмотрел в ту сторону. Город манил его, но с другой стороны… как бы он собирался жить там? Скитаться, воровать и прятаться от стражи под мостом?
        - Ларк, - бросил он. Имя утонуло в предрассветных сумерках, точно существо сожрало его.
        - Что ж, тогда лети, вот тебе крылья, маленький Ларк, - и оно стало туманом, а не-Адам, Ларк взмыл в воздух чёрной как ночь птицей.
        Теперь в нём самом бурлила странная сила, забылись наставления матушки и даже отца ни о чём не хотелось спрашивать. Когда занялась заря, зеленоглазое существо, сыто усмехаясь, уже спряталось среди городских улиц, а Ларк с хриплым криком пронёсся над некогда родным домом… Его одолевали новые желания.

* * *
        Вынырнув из страшного сна, я понял, что улицы опустели снова, близился рассвет. Вдохнув полной грудью свежий ветер, я щёлкнул пальцами. Дверь откликнулась на зов, я шагнул через порог.
        298. Где скрываются чудеса
        Зимние ночи в этом мире тянутся так долго, словно им нужно время, чтобы скрыть в темноте следы волшебства. Если в такую ночь долго всматриваться в рисующую неведомый танец метель, в мерцание фонарного света на пологих склонах выросших за несколько часов сугробов, то можно заметить замысловатые знаки. Это и есть тайный язык, на котором общаются между собой чудеса. Если приложить ладонь к прозрачному стеклу, на котором растут и выплетаются ледяные картины, и подождать, пока холод не схватит тёплый отпечаток ладони, то можно коснуться магии, щедро разлитой в зимнем воздухе.
        Я не первый раз оказывался на этой равнине, в кружении снега. По-своему влюблённый в этот мир, я почти всегда грустил от того, что в такой снегопад никто здесь не смотрит в небо, никто не видит, как причудливо клубятся снеговые облака, завиваются и бегут, бегут, гонимые небесным пастухом - отара пепельно-серых косматых чудищ. Привольные поля небес, тёмные и усыпанные цветами звёзд, скрываются за спинами этих по-своему забавных монстров.
        Никто здесь, кроме, возможно, странников, таких, как я, не замечает, что в самой гуще, где облака взвиваются вихрем, вырастает в ночи сияющий замок, чьи башни устремлены даже не в небо, а далеко за его пределы - в самое сердце Вселенной.

* * *
        Я вспомнил о той реальности совершенно случайно. За окнами стлался ноябрьский туман, и я, выключив свет в комнате, оставил только тихую музыку, когда подошёл к окну и, распахнув сдерживающую ноябрьскую ночь за пределами дома створку. Внезапно память заставила меня оказаться посреди ветра и метели. Снежный вихрь готов был подарить крылья, вычертить дорогу, по спирали поднимающуюся выше и выше, в беспределье небес. И сквозь ноябрьский туман я ощутил, что можно подняться по ней и добраться до высокой арки ворот, войти в окружённый крепостными стенами просторный двор, а оттуда прийти к сердцу замка - в сад, где листья, цветы и травы сплетаются причудливо и сияют неярко, переливаясь холодным блеском.
        Закрыв глаза, вслушиваясь в мелодию, ткущую вокруг меня новую реальность, я представил, как среди этого волшебного сада рождаются и вызревают семена чудес. Здесь, в потаённых местечках, выстланных голубоватым мхом, лежат до поры до времени сосуды, вмещающие души магических созданий. Тут просыпаются феи, открывает глаза волшебный народец, отсюда слетают в иные миры драконы.
        Моё мысленное путешествие привело меня к фонтану, неумолчно щебечущему среди разросшихся кустов роз. Водяная пыль окутала прохладным туманом, и из него, из блеска звёзд, из тончайших прядей лунного света возникли единороги, хранящие в сердцах идеальные миры. Они сорвались с места и понеслись сквозь меня…
        Полузаметной тропинкой я прошёл сквозь сад и поднялся по лестнице на галерею, полную хрустальных зеркал, чтобы увидеть, сколько миров скрещиваются в этом замке, сколько нитей сплетаются в едином гобелене судеб. Каждый странник нашёл бы здесь свою дорогу, каждому открылись бы тысячи тысяч дверей.
        Все зеркала сияли серебряными оправами, усыпанными холодно сияющими драгоценными камнями, но эти рамы обрамляли собой то, что гораздо дороже, то, чему не сосчитать цены ни в одной из реальностей. Ведь зеркала - и окна, и двери. И владея ими, можно собрать власть над всем веером миров, вот только матово блестящие стёкла внутри красивейших рам не так просты и не подпускают к себе тех, у кого недостаточно чиста душа. Только странникам позволено владеть ими в полной мере - и то лишь для путешествий.
        Вокруг меня разливалась ноябрьская прохлада, но я видел, как прохожу в мир, полный сапфирового света, как будто застывший в центре драгоценного камня. Там нет и никогда не было никого из людей, но множество животных - разных, причудливых, чьи облики невозможно описать или нарисовать, но силуэты их стройных и сильных тел будут являться в тех снах, где лишь полёт и восторг.
        Сквозь зеркало, чья прозрачная поверхность отливает пурпуром, я проникал в самую суть пламени, в мир, где навсегда и навечно небеса вместили все цвета уходящего солнца, все тонкости переходов: лилово-фиолетовые облака, розово-алые и золотые знамёна зари, персик и пурпур, кровь и прозрачность закатного неба. Здесь голоса ветров, что гуляют над степью и морем, голоса бескрайнего простора, песни Вселенной. И я слышал голос этой реальности так ясно, так чётко, что едва не начал напевать в такт.
        Мерцающее изумрудом зеркало содержит в себе мир, полный лесов и озёр, в которые даже днём смотрятся звёзды. В царстве дриад, среди зелёных ветвей и сплетения лиан, среди мхов и опавшей листвы, среди душистых трав и разросшихся кустарников, можно узнать о том, что такое бессмертие. И я бывал там, но память не сохранила секрета, ведь все странники так или иначе и сами являются ключами к бессмертию. Мне был не нужен чужой рецепт…
        На галерее, что звала меня уйти из ноябрьской ночи, много зеркал, не хватит всего времени мира, чтобы обойти их все. Очарованный путник может бродить от одного к другому вечность, пока не встретит то самое, что откроет путь к миру, где прячется его истинный дом. И всё же даже после этого останется немало зеркал, к которым путник подойти ни за что не успеет. И я приходил туда не раз, но не видел и половины чудес.
        С галереи другая лестница ведёт в зал, сквозь окна которого смотрит в замок космическая бесконечность. Галактики, солнца далёких планетных систем, кометы, чёрные дыры, астероидные поля… В этом необыкновенном месте можно ловить их в ладони и долго рассматривать, не сознавая истинного масштаба ни самого себя, ни этих чудесных осколков мироздания. Я приходил и касался сути звёзд, а потом забывал, чтобы вновь найти сюда дорогу.
        Миновав полный мерцания звёздной пыли зал, можно выйти на смотровую площадку башни, высоко вздымающейся над сплошными полями облаков. Сначала они покажутся холмами и горами, потом - волнами сизо-белого моря, а затем наконец станут ясны очертания каждого из чудищ, на чьих спинах и вырос этот удивительный замок.
        Смотровая площадка порадует не только взгляд: сотни тысяч звуков только и ждут того, кто сложит из них симфонию. Они будут повиноваться каждому взмаху руки, зазвенят, запоют, и играть с ними великое удовольствие. Сплетаясь между собой, они расскажут историю миров, сказки о Вселенной и, конечно, споют о любви и смерти, о том, что одна не кончается, а второй не бывает. Есть только дверь, дверь, за которой начинается новый путь.
        Среди ажурных мостиков, что соединяют башни замка, танцуют гибкие и чуткие к ритму танцовщицы. Их пляски удивительны и сложны, мало кто сможет повторить всё совершенство их движений. Каждая танцовщица раз в сотню лет спускается в мир, где отдаётся своей извечной страсти, даря многим и многим людям радость. Я знал их имена, но ноябрьский туман отобрал их все до единого, и память перестала отвечать мне в тот миг, когда я захотел отыскать хоть какое-то.
        Я вспомнил, что на одной из крыш необыкновенные разноцветные птицы щебетали мне на разные голоса, выплетая удивительные мелодии. Каждая из них раз в сотню лет падает в какой-либо из миров, чтобы отдать свой голос самому достойному. Проживая в чужой груди и распевая чужими устами, она рассказывает то, что знает лучше всего - сказки о чудесах и совершенстве Вселенной.
        Качнув головой, я вновь оказался в ноябрьской ночи, во влажности и прохладе, в стылом предощущении подступающих холодов. Воспоминания схлынули, точно были лишь странным сном, который пришёл вместе с дыханием тумана. Однако стоило мне всмотреться в клубящуюся массу, как я увидел там проблески метели, звёздное сияние, мягкие переливы хрустальных зеркал, рассмотрел причудливо перевитые между собой ветви, услышал голоса чудесных птиц, заметил хрупких танцовщиц и неведомых зверей, в чьих глазах мелькало отражение встающего и заходящего солнца.
        Ноябрьская ночь скрыла от меня замок, в котором рождаются чудеса, и я улыбнулся, отходя от окна. Так ли важно, что сейчас я не перешагнул порога?.. Туман тёк по улице, качая в ладонях звёзды фонарей, а в моей груди разрастался покой. Это и было самым главным чудом. Разве нет?
        299. Спутник
        На излёте пятого ноября, когда на город опять лёг туман, дорога позвала меня, и я вышел в ночь, даже не захватив шарфа. Воздух ночи был прохладен и свеж, но отдавал октябрьской горечью. Я направился в парк, точно зная - дверь ожидает меня именно там. Даже не пришлось сверяться с компасом.
        В какой-то миг - быть может, когда я прошёл мимо вечно мигающего фонаря на перекрёстке, а может, когда я заметил последний лаково поблёскивающий каштан - реальность поплыла и начала изменяться, почти превратившись в сон.
        Я увидел город, уснувший и слишком тихий для этого часа, увидел улицы, уводящие к парку, заметил на них одинокую фигурку. Меня же самого там будто и не было.
        Реальность менялась, текла акварелью по влажной бумаге, и скоро я уже остановился напротив парка, которого не было и не могло быть в моём городе. Я остановился напротив кованых ворот на излёте октября, в тот самый момент, когда по аллее скользнула, истираясь, а лучше сказать - размываясь - чья-то гибкая тень.
        - Ты почти опоздал, - коснулся он моего плеча. - Но пришёл.
        - Да. За второй половиной истории.
        - Всё ещё хочешь знать, кем стала девушка, сбежавшая из акварельного города? - он усмехнулся. - Сколько путей она открыла?
        - Может и так, - я направился к парку. - Но ты об этом по-прежнему не расскажешь. Поэтому я лучше узнаю, зачем она приходила второй раз.

* * *
        Октябрьская ночь выдалась на удивление туманной и холодной, вернувшись в город, некогда бывший для неё таким знакомым, она не ожидала, что будет встречена сыростью, пробирающей до костей.
        Дорога, которая привела её сюда, вильнула во мраке и пролилась влагой между плитками, застыла тонким ледком, будто подчёркивая, что дальше не пройти, пока не будет выполнено какое-то условие. Условие, что даже не было названо.
        Давно утратив первое имя, она звала себя Ветром, а иногда - Мраком, но чаще всего Крылатой. Всякий раз подбирая себе новое прозвище, она всё больше забывала о прежней - или самой первой - жизни.
        Сегодня парк встречал её тишиной. Не спокойной - ночного сна, а напряжённой и внимательной, точно нечто ожидало её в глубине аллей, среди чёрных теней и белых косм тумана. Крылатая свернула к туям и замерла в их густом мраке. Вскоре к ней вышел тот, что некогда открыл ей дорогу.
        - Пришла выполнить уговор? - спросил он.
        - Я не помню уговора, - она пожала плечами. - Но мне нет резона не доверять тебе, потому что… - она сделала паузу, - тебя я помню очень хорошо.
        Он тихо рассмеялся.
        - Можно тысячу раз забыть любой из миров, в котором некогда был рождён, но никогда не забудешь того, кто открыл твою первую дверь. А это сделал я. И ты обещала помочь тому, кому не пожелала бы помогать никогда в жизни. Так есть ли у тебя враги?
        - Нет, откуда враги у ветра? - она нахмурилась. - Я никого подобного не встречала.
        - Вижу, - он склонился к ней, но темнота под его капюшоном ничуть не рассеялась, по-прежнему было не угадать глаз. - Однако те, кого бы ты не желала встретить, всё же есть…
        Крылатая подавила желание отступить. Что такое углядел в ней тот, кто умел исполнить любой каприз?
        - Во тьме, - указал он между тем, - ты отыщешь того, с кем придётся идти, быть может, сквозь жизнь. Ты обещала помочь, так помоги.
        - Что именно мне нужно сделать? - ухватилась она за слова, как за соломинку, но собеседник уже ускользал.
        - Ты поймёшь.
        Парковая аллея уводила её в черноту и мрак. Только несколько секунд спустя смогла Крылатая сделать первый шаг.

* * *
        Октябрьские ночи бывают удивительно черны. Крылатая не сумела разглядеть того, кто взял её за руку, не услышала его слов, если те вообще были. Но она обещала, и обещание сдавливало грудь незримыми оковами. Оставалось только ускорить шаг, чтобы быстрее пройти столько, сколько было положено.
        Поначалу мрак был непроглядным, но постепенно из него стали вырастать очертания мрачнейшего города, такого тёмного и пустого, каких раньше Крылатая не встречала.
        Тот, кто был рядом с ней, ничем не выказывал испуга, не замедлял шаг, его ладонь оставалась сухой и тёплой. Крылатая нахмурилась и сжала зубы, смело шагая по едва поблёскивающей дороге. Пусть этот город внушал ей ужас, она не собиралась демонстрировать этого незнакомцу.
        Незнакомцу, которого готова была возненавидеть только за молчание.
        Прежде в ней никогда не рождалось подобных чувств.
        Они шли от перекрёстка к перекрёстку, Крылатая сначала сама старалась выбирать путь, но вскоре поняла, что спутник гораздо лучше ориентируется и в этом городе, и в этой ночи.
        Он вёл её. И как бы ни было обидно, он защищал её - однажды удержал на краю внезапно раскрывшегося под ногами жадной пастью колодца, в другой раз отдёрнул от начавшей заваливаться стены… Как неистово хотелось поскорее избавиться от долга, но тот, похоже, лишь прирастал и прирастал.
        Тишина, обнимавшая их, душила. Крылатая хотела хотя бы запеть, чтобы разрушить угнетающее молчание, вот только из горла не вырвалось ни звука. Тогда стало ещё страшнее.
        Не подтолкнул ли исполняющий желания к блужданиям между снами, не желал ли он заполучить живую душу, оставив навсегда в лабиринтах заблуждений?
        Крылатая едва не остановилась, не желая больше идти, но спутник дёрнул за руку, вынуждая ускорить шаг. Мрак не давал рассмотреть его лицо или фигуру, и от того было куда противнее, отчаянно не хотелось играть в эту игру.
        Она попробовала сказать хоть что-то - льдом сомкнуло уста, нельзя было пробиться сквозь эту печать.
        Бесконечным казался путь и мрак, безнадёжным - каждое движение. Крылатая сотню раз отчаялась и вдвое больше возненавидела, но спутник вёл её вдаль с тем же упорством.
        Наконец впереди забрезжил свет. Крылатая едва вспомнила, что такое случается. Она сначала очень долго не могла вспомнить, что это такое. Сияние усиливалось, внушая ей такой ужас, какого не сумела зародить темнота. А спутник лишь сжал её пальцы сильнее. Крылатая жмурилась, но шла вперёд, и страхи отступали, откатывались волной, исчезали в клубящемся позади мраке.
        И вот между домами - всё такими же старыми, всё такими же разбитыми временем - показалось солнце. Краешек живого огня, приковавший внимание Крылатой, заставивший её вспомнить себя.
        Она улыбнулась, и вдруг голос вернулся к ней.
        - Неужели мы пришли? - спросила она, но спутник не ответил.
        Они почти побежали, разом сорвавшись с места, влившись в поток пробудившегося ветра. Они почти засмеялись, и отступила ненависть.
        - Чем я могу тебе помочь? - Крылатая развернулась к спутнику в тот самый миг, когда они выбежали из-за последнего здания, а солнечный свет разлился вокруг.
        И внезапно она поняла, что смотрит в собственные глаза.
        Миг - и она осталась одна в наступающем утре.

* * *
        Я усмехнулся - темнота почти пала, небо светлело, подступала заря.
        - Да, порой тот, кому мы не желаем помогать, спрятан внутри нас самих, - устало протянул мой собеседник, всё ещё скрывая лицо в тени капюшона.
        - Сдаётся, ты пытался на что-то намекнуть, рассказывая мне историю, думаешь, я ненавижу себя?
        - Которого себя? - его голос звучал лукаво. - Охотника или Звездочёта, Мага или, быть может, Воина?
        - О, вот значит как, предлагаешь найти мне врага у меня внутри?
        - Врага ли?..
        Рассвет заставил его отступить, а я, застыв в сумраке, заблудившемся среди туй, задумался. Всё ли в себе я знаю и помню? Кому бы я сам помогал, если бы попался в оковы подобного обещания?
        300. Исполнение желаний
        В таверне странников за общим столом сидела девушка в чёрном. Она выглядела так, точно собиралась рассказать печальную историю, а может, так, точно никак не могла отделаться от прошлого, и когда я уселся рядом, она тут же заметила меня.
        - Все неправильно! - сказала она громко, и к нам повернулись и другие странники. Вечер был слишком спокоен, потому истории - любой истории, какой бы та ни была - действительно не хватало.
        - Что именно неправильно? - спросил я первым. И она заговорила, прикрыв глаза, так быстро, так жадно, словно история наконец-то прорвала плотину, чтобы излиться словами.

* * *
        Не каждый день, возвращаясь во мраке августовской ночи домой, под аркой, знакомой до боли, можно встретить существо, этому миру ничуть не принадлежащее. Далеко не всякий вообще способен заметить и, конечно, очень мало тех, кто поймёт, что за создание на самом деле перед ними.
        Он сидел, прислонившись к кирпичной стене, безучастно-равнодушный ко всему происходящему, в изодранной одежде, исцарапанный до крови. Русые волосы были спутаны и местами чуть опалены, падали на лицо, скрывая черты.
        Возможно, этой встречи бы и вовсе не произошло, но, возвращаясь домой, Вик споткнулся прямо напротив сидящего на пересечении теней, там, где никакой фонарный свет не мог бы вычертить облик. Затаившийся в темноте не обратил никакого внимания, даже глаз не открыл, когда Вик выругался.
        - Проклятье, - нога теперь отдавалась ноющей болью, ладони оказались испачканы в чём-то вязком и тёмном. - Это ещё что такое? Кровь?!
        Вот тогда-то Вик перевёл взгляд на существо у стены.
        - Эй! Ты цела? - Блеснул чужой взгляд, но ответа не последовало. - По всему видно, что нет, - заключил Вик и бесцеремонно подхватил на руки того, кого принял за девушку. - Оу…

* * *
        Пока Вик нёс бесценную, всё ещё истекающую кровью находку до подъезда, тот забылся сном, близким к обмороку. Иногда казалось, что он и не дышит вовсе. Совершенно не обрадовавшись такому положению вещей, Вик решил осмотреть незнакомца. У того была изодрана грудь - глубокие рваные раны оставили чьи-то когти, ни на что другое это не было похоже.
        Вик постарался не думать об этом. Он промыл рану и наложил повязку, а потом, сидя на кухне с сигаретой и кофе, внезапно со всей полнотой осознал, что притащил домой незнакомца. На вид тому было лет шестнадцать, от силы семнадцать, он был истерзанным и истощённым. Отчаянно не хотелось представлять, что он может умереть прямо здесь.
        С силой затушив сигарету, Вик подошёл к окну. Августовская ночь казалась на удивление тихой. Вик сделал себе ещё чашку кофе.
        Пока найдёныш спал глубоким странным сном, Вик должен был решить, что с ним делать теперь.

* * *
        Ближе к четырём утра кончились сигареты, и кофе больше не лез в горло. Ничего не приходило в голову, и Вик сидел, уставившись в стену. Головная боль накатывала волнами. Внезапно, кутаясь в плед, на кухню вошёл найдёныш.
        - Тебе лежать надо! - озаботился Вик, только теперь получив возможность рассмотреть, кого именно принёс на руках.
        - Не надо, - спокойно возразил тот, усаживаясь на подоконник кухонного окна. - Уже всё.
        - Всё? - не понял Вик. - И… не сидел бы ты там. Восьмой этаж.
        - Всё в порядке, - туманно дополнил найдёныш и, прислонившись щекой к стеклу, всмотрелся в предрассветные сумерки. В кухне был полумрак, теперь Вик понимал, что найденный им мальчишка вряд ли был человеком. В чертах его было что-то неуловимое, да и возраста он скорее был лишён вовсе.
        - Сколько тебе лет, откуда ты, как твоё имя?
        - Не важно, не нужно, не скажу.
        - Отлично.
        - Тебе не стоит этого знать. Достаточно, что ты вообще меня заметил, - нехотя пояснил найдёныш и добавил ещё: - Кстати, это очень странно.
        - Почему странно?..
        - В этом мире меня нельзя увидеть, пусть даже и раненым.
        Вик не нашёл, что на это сказать. Тем временем найдёныш сбросил с плеч плед и стал разматывать повязку, чуть покусывая губы, когда бинт плохо поддавался.
        - Что ты делаешь? - Вик нахмурился.
        - В этом больше нет необходимости, - отозвался тот. И был прав - ни одной из тех странных ран не осталось. Как и шрамов от них.
        - А… - Виктор не успел сформулировать вопрос, потому что найдёныш досадливо поморщился:
        - И этого тебе тоже не стоит знать.
        - Да кто ты в конце концов! - Виктор поднялся из-за стола, подошёл ближе, положив ладони на такие хрупкие плечи. Тот совершенно спокойно посмотрел прямо в глаза, чуть ухмыльнулся. Его зрачки были вертикальными.
        - Зачем тебе это, любопытствующий? С чего ты взял, что я стану отвечать?
        Вик отпрянул. С чего он так наивно предположил, что ему просто всё расскажут? Так ли он хочет знать, что за существо спас? В найдёныше было всё меньше человеческих черт.
        - Мне пора, - тот открыл окно и выпрямился во весь рост на подоконнике.
        - Стой! - Вик схватил его за руку. - Не хватает, чтобы из моего окна падали дети.
        - Какой же из меня ребёнок? К тому же я не упаду, - отдёрнул тот руку.
        - Хочешь уйти - выйди как люди, - кивнул в сторону двери Вик.
        - Вот уж чего не стану делать никогда, так это выходить как люди, - подчеркнул интонацией вздорность такого предположения найдёныш и уселся на подоконник, свесив ноги по ту сторону. - За кого ты меня принимаешь?
        - А кто же ты есть?! - огрызнулся Вик. - Ты даже имени не назвал.
        - Ладно. Я сделаю тебе подарок. Один-единственный. Если задумаешься, поймёшь, кто я есть. А может, позже тебя найдёт знание. Тут уж я не властен.
        - Подарок?
        - Именно, - он на секунду задержал взгляд на мерцающем небосводе за окном, рассвет близился, угрожая ворваться в любое мгновение. - У меня уже не так много времени.
        - И что за подарок?
        - Выполню твоё желание, - найдёныш обернулся. - Ты скоро умрёшь, Вик.
        - Умру? - он сглотнул. - То есть как это?
        - То есть вот так, - безапелляционно отрезал найдёныш. - Ты умрёшь. Я выполню одно желание, но для следующей жизни. Думай.
        - Ты… не бредишь?
        - Как с людьми сложно, - поёжился найдёныш и снова встал. За спиной колыхнулись белым вихрем крылья. - У меня нет времени на твои сомнения.
        - Хорошо… - Вик ухватился за первую глупую мысль. - Не хотелось бы узнать, как быть… не собой.
        Найдёныш повернулся к нему, не скрывая смеха:
        - Ты правда этого хочешь?!
        - Да.
        - По рукам! - и он шагнул из окна, исчезая в прозрачности утреннего воздуха.

* * *
        Не каждый вечер под аркой, где проходил до того множество раз, ожидает нож. Вик не заметил нападавшего и почти не почувствовал боли. Вскоре он уже стоял в стороне от собственного тела, отчаянно цепляясь за нежелание уходить.
        - Что ты застрял здесь? - голос оказался знакомым. Давешний найдёныш остановился рядом. - Пора уже.
        - Ты, что ли, ангел? - Вик отвёл наконец взгляд от лежавшего в крови тела, мир смазался и пошёл рябью.
        - Я? - найдёныш засмеялся. - Проживёшь новую жизнь и поймёшь, кто я такой, странник.
        - Следующую жизнь? - Вик посмотрел на него удивлённо.
        - Именно. В женском теле.
        - Разве я этого просил?
        - А разве ты просил не этого?..
        Мир окончательно развалился на куски.

* * *
        - Так я и оказалась здесь, - пожала плечами Вик. - В конечном итоге.
        - И кто же перевёл тебя на другую сторону? - раздался вопрос откуда-то сзади.
        - Пока что он не попадался мне на глаза, но я узнаю и отыщу, - Вик вскинула голову. - Хотя… Не будет ли это значить, что мне придётся… - одёрнув себя, она пожала плечами.
        - Думаешь, увидишь его, если умрёшь? - я взглянул ей в глаза.
        - Вероятно, разве нет?
        - Странники живут долго, - протянул старик напротив нас. - Странники не имеют возраста. А ты… Если бы в тебе ничего не было от странника, то и поймать того, кто не принадлежал твоему миру, было бы нельзя.
        - Но я…
        - Всё ещё ищешь ответ на вопрос, который уже ничего не значит, - выступил из тени некто, не имеющий возраста. - Привет, Вик.
        Я узнал говорящего. И многие другие странники тоже узнали - они имели с ним дело или встречались на дорогах. Вик же пока не могла, не мог осознать в полной мере. И тут же все поднялись из-за стола разом и покинули таверну - сделкам надлежало вершиться без лишних свидетелей.
        301. Ноябрь и июнь
        Ноябрьские дни - сумрачные, с низким, кажущимся пустым белым небом, как будто сделанным из загрунтованного картона, - нависли над городом. Ощущение времени в них совершенно теряется, потому что свет и на рассвете, и в обед, и на закате одинаково монотонен и тускл, а ночь - упавшая внезапно тьма. Никаких красок, никакого солнца, только по ночам небосвод отливает оранжево-красным, болезненным и диковатым. Отблеск больных простудой фонарей, отсвет города, который никогда не спит.
        В реальности, некогда бывшей для меня единственной - осень и сумрак, промозглый ветер и сырость.
        Я люблю её и такой, я и такой люблю осень, но всё же иногда очень хочется бежать из ноября. Особенно если в парке деревья качают пустыми уже ветвями, если под ногами разливается дождевая влага стылыми зеркалами, в которых утонула листва.
        И я устремляюсь в другие миры, но наибольшей удачей считаю, если дверь открывается в тот, что мне давно знаком.
        Там поют травы у ручья, а чайные розы усыпаны росой, и, когда утром солнечные лучи касаются их несмелыми пальцами, кажется, что это янтарь. Солнечный свет пронизывает всё вокруг, он такой весомый и такой лёгкий одновременно, будто в нём можно купаться, точно он течёт, подобен реке, пусть от него вовсе нельзя промокнуть. В том мире, возможно, совсем крохотном, я никогда не встречал ничего, кроме июня.
        Из ноября окунуться в июнь… Иногда именно это необходимо заплутавшему страннику.

* * *
        Начинается дождь, и уже не жёлтые листья угрюмо мокнут, становясь символом утраченного времени. Сырой воздух проникает под куртку, пробегает мурашками по позвоночнику, и я невольно ускоряю шаг, словно из ноября можно выйти, как из комнаты.
        Парк приближается, и в нём никого, совсем никого нет, кроме дождя.
        Мокнут лавочки, лаково блестят в наступающем сумраке, разгорается фонарный свет. Я же замираю у фонтана, который уже укутался плёнкой и терпеливо ждёт зимы. Я жду дверь, чтобы действительно выйти из ноября.

* * *
        Начинается дождь, но солнечный свет никуда не исчез и тысячи радуг рассыпаются в воздухе, свежестью дышит весь мир вокруг. Переступая порог, я не оборачиваюсь, из объятий одного дождя уходя в объятия другого. Июнь сменяет ноябрь, забывая о календарном порядке.
        Я спускаюсь по ставшей скользкой тропинке к дому, стоящему на берегу ручья, поднимаюсь на террасу и замираю, глядя на сад, в котором розы умываются под струями ливня. Слишком тонкая пелена облаков не рассеивает свет, а даёт ему устремляться к земле яркими лучами, каждая капля в них сияет алмазом. Полюбовавшись на это, я вхожу в небольшую прихожую.
        Этот дом знаком мне так давно, что впору было бы назвать его своим, однако я бываю здесь не слишком часто. Здесь хранятся воспоминания, будто за прозрачным стеклом на полках, хотя на самом деле нет ни полок, ни стекла, только добротная деревянная мебель, немного скрипучая, капельку рассохшаяся.
        Я прохожу по коридору, оставляя влажные следы в пыли, замираю у входа в гостиную. Солнечный свет падает сквозь окно, едва скрытое за прозрачностью штор, дождь почти закончился, только редкие капли золотятся на стекле, отчего кажется, что сам воздух в доме стал влажным.
        В этой гостиной некогда что-то случилось, но я не знаю и не помню ничего об этом. Просто всякий раз останавливаюсь и пытаюсь угадать. Может быть, это важно.
        Июнь зовёт меня в мансарду, и я отворачиваюсь и направляюсь к спрятанной в глубине дома лестнице.

* * *
        Пока ноябрь разворачивает белые крылья над городом, окружённым холмами, я смотрю июню в глаза, остановившись у полукруглого окна. Долина, заросшая кустарниками и цветами, утыкается в яркий лес, и мне видно, как широко, как высоко выгнулся небесный свод.
        Наверняка этот июньский мирок совсем мал. Никогда я не задумывался об этом, но сейчас почти готов взять его на ладонь, как иные сферы, гостящие порой в моём доме, замершем среди ноября.
        Фантазия увлекает меня, выстраивает картины, и я уже вижу, как выношу уютный июнь, заключённый в шар, в ноябрь, полный промозглости и серо-ржавого. В какой-то миг обе реальности становятся едины - как сон, как явь, как единение. Дверь открывается незаметно, и вскоре я стою на крыльце собственного дома, в ноябрьской тьме.
        В ладонях моих светится июньский мир.

* * *
        Сфера кружит под потолком, сияя так мягко и нежно, что ноябрьская сырость прячется в уголках. Пока заваривается земляничный чай, я всматриваюсь в заплаканное стекло, в котором дробится фонарный свет.
        - Решил забрать личный июнь с собой? - возникает из тени Чефировый кот.
        - Но если он личный, - поворачиваюсь к нему, - разве он не всегда со мной?
        - О, у странников это может быть отдельный мир, которому место среди остальных, - он смеётся. - А теперь твой будет жить здесь?
        - Возможно.
        Сфера опускается ниже, и Чефировый кот провожает её заинтересованным взглядом, но молчит. Я разливаю чай на две чашки, и только после этого его голос снова нарушает тишину:
        - Я пришёл к тебе за сказками, есть такие?
        Пожав плечами, я снимаю с полки пачку отпечатанных листов. Ещё вчера мне захотелось отпечатать все разом. Чефировый кот кивает, обращаясь на миг в человеческую форму, чтобы спрятать всю пачку в необъятный внутренний карман пиджака.
        - Зачем тебе? - спрашиваю, понимая, что эта распечатка уже ко мне не вернётся.
        - Это же путеводитель, - улыбается он. - Прогуляюсь.
        Июньская сфера спускается к столу, пролетает между чашками, и мне отчаянно хочется снова окунуться в её тепло.
        - В последние годы ты слишком часто бежишь от ноября, - замечает Чефировый кот совершенно серьёзно. - Стоит ли? Вдруг именно там тебя ждёт нечто важное? Как жемчужина в устрице?
        Отвечать мне нечего, потому я поднимаю чашку. Он неодобрительно качает головой.
        - Странники… Так увлекаются бегством, что считают это за норму.
        И я знаю, что он прав, но в то же время… разве я скрываюсь и убегаю от ноября?

* * *
        Сфера с заключённым в неё июнем отлетает к стеклу, отражаясь в ноябрьских слезах. Два мира сливаются в отражении, и я тону в них обоих.
        Мне кажется, что я перестаю существовать, растворяюсь, становлюсь каплей, скатывающейся по поверхности стекла. И это ощущение отчего-то уютное и простое. Закрыв глаза, я позволяю себе в нём забыться.
        Ноябрь принимает меня, июньский отблеск становится мягче, почти исчезая, впрочем, ничто уже не тревожит. Небо над городом - точно знаю - проясняется, ветер прогоняет плачущие тучи, качается в фонарном свете на увешанных каплями ветвях.
        Завтра будет солнечный день, утром придёт яркий рассвет…
        Когда я открываю глаза, рядом никого нет - ни июня, ни Чефирового кота. Только две полупустых чашки с земляничным чаем да чёткое понимание, что завтра наконец-то настанет хорошая погода.
        302. Что-то плохое
        Пока дорога уносилась вдаль, проскальзывая мимо окна поезда так быстро, что очертания внешнего мира смазывались до беглого акварельного рисунка, я настолько ушёл в себя, что забыл о привычном чае, о разговорах с возможными соседями, о книге, которую зачем-то взял с собой. Поезд, как это обычно и бывает, соединял сразу несколько миров, мчался то среди ночи, то заснеженными полями, то через рассветную долину, и я растерянно вглядывался в пейзажи, что вырастали за стеклом, лишь на краткое мгновение становясь чёткими и обретая трёхмерность. Иногда весь состав дрожал от мощного гудка, временами останавливался, выпуская и впуская тех, кто желал недолго пробыть вне всяких реальностей.
        Времени внутри вагонов не было. Путешествуя из мира в мир, поезд никогда не брал его с собой. Возможно, именно поэтому я задержался здесь, хотя вряд ли кто-то стал бы претендовать на моё место.
        У поезда не было никакой конечной точки. Он бежал из реальности в реальность не по кругу, а ломаным, непредсказуемым маршрутом, никогда нельзя было узнать точно, где же именно найдётся та самая остановка, на которой под сердцем вырастет напряжение, требующее немедленно выйти.
        На вокзале я оказался случайно, переходя из одного сновидческого мира в другой. Появившись на платформе, я нашарил в кармане билет, и тут же на ближайшие пути подошёл поезд. Вагон, указанный в билете, замер прямо напротив меня. Получалось, сама дорога пригласила меня на этот раз воспользоваться иным способом путешествия. Я не стал ей перечить.
        Теперь же, всматриваясь в тонущий в сумерках пейзаж, я гадал, что должен понять, находясь вне временного потока в составе, пронзающем миры один за другим. Какой из них мне следует выбрать, ведь на билете не было об этом пометки?
        - С тобой случится что-то дурное, - рядом со мной грузно приземлилась старуха. Я не узнал её, и в то же время было во всём её облике что-то очень знакомое. - Непременно случится, ты и сам знаешь об этом. Но предпочитаешь убегать из мира в мир, как будто в том и есть твоё предназначение.
        - Если не в этом суть пути странника, то в чём ещё? - проворчал я, не думая, что она обратит внимание. Отчего-то меня ужасно разозлил этот разговор.
        - Вот об этом ты и должен спрашивать себя, пока рассматриваешь пейзажи, - она самодовольно хмыкнула. - Вы все слишком, слишком, слишком молоды, чересчур беспечны, за что вам даны такие силы, когда вы всё равно не уловите сути?
        Спорить я не стал, только отвернулся. Мне не нравилось её присутствие. Кроме того, молодость во мне давно обернулась чем-то иным, ведь странники редко меняются внешне, пока блуждают по мирам, а я бродил уже очень давно и очень долго.
        - Сколько миров ты уже видел? Десяток? - засмеялась она хрипло, точно каркала.
        - Я сбился на третьей сотне, с тех прошло многовато лет, - слова скользнули в пустоту - старухи уже не было рядом. Поезд замер, чтобы минутой позже опять сорваться с места.
        «Что-то дурное».
        Меня не оставило в покое это предсказание, пусть и высказанное той, что не понимала в путях странников совсем ничего. Я привык обращать внимание на знаки, и это точно был один из них.
        Едва поезд остановился снова, я выскользнул на платформу, утопающую в дожде и сумраке. Не прошло и двух минут, как я остался среди ночи один. Вокруг не было огней, и только в небе временами проглядывал ущербный кусок лунного диска, уже надкушенный кем-то. Облака почти сразу прятали, выпивали всякий свет, но кроме этого ничто не разгоняло темноту.
        Тропинка, что вела от платформы, углублялась в тёмный лес, колышущий голыми ветвями, и я направился туда, отчего-то точно зная, что здесь нельзя ни идти по путям, ни переходить их. Две стальные стрелы, пронизывающие ночь спицами, остались позади.
        «Что-то дурное»…
        Вот значит как.
        Одно я чувствовал - избежать этого чего-то не получится. И с удовольствием пошёл бы навстречу, только бы не выжидать, но передо мной лежал лес и внутреннее чутье подсказывало, что странники через него могут проходить, ни о чём не волнуясь.

* * *
        Лес кончился внезапно, точно кто-то стёр его изображение, оставив лишь белый туман, сквозь который едва просвечивала заря. Подступало утро.
        Сырой и холодный воздух не давал мне вздохнуть, точно на самом деле я оказался под водой. И пусть со мной такие переделки уже случались, я всё же растерялся в первое мгновение, не понимая, что делать теперь. А потом кто-то обнял меня и выдернул из сна.
        - Держись, чужие сомнения не должны помешать тебе, - прошептал мне на ухо кто-то незнакомый. Голос был не мужским, не женским, как будто текучим, и на секунду я решил, что поддержка мнимая, что именно этот незнакомец и столкнёт меня в белую гущу тумана, где я окончательно захлебнусь.
        - Держись, дыши, - повторил всё тот же голос, и мы вместе поднялись над белым полотном. Вместе увидели, как разрастается заря, захватывая небеса.
        Я хотел обернуться, но это было непросто, а когда получилось, незнакомец исчез.
        Я стоял над туманом на дороге, выгнувшейся тут мостом, смотрел, как встаёт солнце. «Что-то плохое» ожидало меня в тумане, как акула ожидает добычу в глубоких водах, но здесь я оставался в безопасности.
        Тот, кто спас меня, исчез, будто и не желал показываться.

* * *
        Дорога вывела меня к городскому вокзалу. Снова подошёл поезд, а в моём кармане отыскался билет. Я нашёл своё купе и сел у окна, пока не понимая, почему поддался порыву, в какую реальность намереваюсь попасть.
        Едва поезд тронулся, а за окном качнулся и растворился в золотистом свете город, дверь купе отъехала, пропуская внутрь девчонку, слишком юную, чтобы путешествовать в одиночестве, слишком древнюю, чтобы кто-то отказал ей в таком праве.
        - О, странник! - повеселела она, взглянув на меня. - И наверняка кто-то ещё.
        - Возможно, - кивнул я, рассматривая её с большим интересом, чем прежде. Она была одета легко и небрежно, а в рыжие волосы хаотично вплетались ленточки.
        - Я - Арфа, - она протянула узкую ладонь, и мы пожали руг другу руки. Её оказалась крепкой. - Я пою… Из мира в мир. Реальность за реальностью.
        - Здорово, - оценил я. - Тяжело ли петь реальности?
        - Нисколько, когда знаешь, как браться за дело, - рассмеялась она, но в глазах у неё читалась вся тяжесть, и я только кивнул, отвечая и на то, и на другое.
        - Ты когда-нибудь встречала старуху? - зачем-то спросил я через минуту.
        - Старуху? - она наморщила лоб. - Кажется, понимаю, о ком ты. Нет.
        - О, - я не знал, как расценивать такие слова.
        - Она редко появляется в поезде, - Арфа присела наконец напротив. - Что она тебе пообещала?
        - Что-то плохое, - я потёр заболевший висок.
        - Хм, - она пожала плечами. - Каждый путь, что выпадает странникам, таит в себе и что-то плохое, стоит ли теперь… Стоит ли сомневаться?
        За окном поплыли клочья белого тумана, и я понял, что он ждёт именно меня. Поезд начал сбавлять ход.
        - Наверное, мне всё же надо встретиться с этим самым плохим, - я не отрывал взгляд от окна.
        - Самое плохое - сомнения, - весомо заметила Арфа. - Сомнения странника ведут его неверными путями.
        И тут я оказался один на вокзале. Ни поезда, ни билета, ни тумана. Только тёмная и влажная ночь, бледная луна в чистом небе и блики света на влажных камнях.
        А ещё я знал - ничего плохого не случится, потому что мир изменился в единый момент.
        - Благодарю, - прошептал я непонятно кому и двинулся по рельсам, холодно блестящим в темноте. Где-то впереди меня ждала дверь.
        303. Та, что любила лето
        Сколько себя помнила, она ходила по крышам. Прыгала с конька на конёк, замирала, балансируя на краю, пробегала прытко и низко пригибаясь, точно играла с собственной тенью в прятки. Возможно, она и родилась где-нибудь на чердаке, подобно бездомному котёнку или птенцу городских птиц - такие подробности собственной истории были ей незнакомы. Она старалась совсем не спускаться вниз, даже скромные завтраки и обеды добывала, не касаясь земли - хватая прямо с лотков или вытаскивая из окон. Некому было объяснить ей, что так делать не следует.
        Иногда она засиживалась на чьём-нибудь подоконнике, рассматривая с любопытством, как люди живут, едят, убираются в своих квартирках. Она разглядывала убранство комнат, придумывала, зачем нужны все эти предметы - у неё никогда ничего подобного не было, а потом куталась в лохмотья, служившие ей платьем, и прыгала на другой подоконник или влезала на крышу.
        Наверное, в ней было куда больше от маленькой обезьянки, чем от человеческого существа. Она не могла сравнить и вряд ли увидела в этом смысл. Единственное, в чём она была убеждена - ей нет места в тёплых квартирках, на узких улочках, в спешащей толпе. Только крыши и чердаки, трубы и неверное тепло от них в нарастающих зимних сумерках.

* * *
        Подышав на ладони, она перевела взгляд на небольшой клочок неба, видимый в разбитое чердачное окошко. Сегодня было так холодно, как никогда прежде. Дым из труб едва шёл, и она прижималась к одной всем телом, чтобы перестать дрожать, вот только это почти не помогало.
        Зима пришла в город на три недели раньше, улицы и крыши оделись белым, местами на коньках поблёскивали ледяные наросты, небо стало выше и такого холодного цвета, что на него и смотреть подолгу было страшновато. Попрятались кошки и птицы. Спряталась и она, хотя у неё не было ни еды, ни тёплого гнёздышка. Совсем недавно она забрела в эту часть города, в улицы, сплетающиеся сетью у одного из каналов, и пока не разведала ни единого надёжного, а главное - тёплого местечка.
        Зима застала её врасплох.
        Вчера вечером она доела последнюю лепёшку, и пусть водой могла послужить сосулька, свешивающая прямо на чердак с верхней кромки слухового окошка, но желудок требовал не только воды.
        Она свернулась в клубок, пряча ноги и руки под себя, однако и это не помогло уменьшить дрожь. Необычайно ясная мысль пронзила её, заставив перестать дышать на миг.
        «Вот так я и умру».
        Никогда раньше ей не приходилось размышлять о собственной смерти. Она была удачливой, и никакие тяготы не вели её в такой тупик, как сейчас. Так что новая и показавшаяся чуждой мысль заполнила всё её существо.
        «Умру».
        Она не раз видела, как это происходит - с кошками, птицами, иногда с людьми, но понимание процесса ускользало, и сколько бы она ни тыкала остывшие тельца, сколько ни пыталась разобраться в них, пока они не начинали пахнуть или не превращались в добычу кого-то менее брезгливого и разборчивого, ничего не получалось.
        Теперь можно было узнать всё на собственной шкурке, только отчего-то это не казалось правильным. Правильные вещи она определяла каким-то чутьём, ведь никто и никогда не пытался её научить хоть чему-нибудь.
        Холод проникал будто бы в самые кости, даже желудок замёрз и больше не просил еды, а она вспоминала день, в который некогда пришла в этот мир.

* * *
        Она открыла глаза и сощурилась от внезапного света. Всё её тело оставалось в сумраке, солнечный луч пробивался сквозь щель в крыше и падал точно в глаза. Недовольно пошевелившись, она отодвинулась и тогда только осознала, что имеет тело, руки и ноги, показавшиеся поначалу странно длинными, волосы, спутавшиеся с соломой, на которой она лежала.
        Мир был большим и незнакомым, но чердак выглядел понятным. И оглядев его ещё раз, неловко приподнявшись на подстилке, она решила, что родилась, пришла или что там ещё. Оказалась в мире, где теперь будет жить.

* * *
        Воспоминание ускользнуло, а ведь на краткий миг ей стало от него так тепло. Наверное, другие рождаются или приходят как-то иначе, она не думала об этом прежде. Уходить так, почти так, как пришла, ей не понравилось, но она свернулась ещё плотнее, едва не поскуливая от боли в замёрзших руках, ногах, пальцах. Не было сил встать и поискать более тёплое местечко.
        Она зажмурилась и постаралась оказаться в том тёплом дне, когда всё началось. Холод сковывал и баюкал её, внезапно превратившись в заботливую няньку, труба, к грубой кладке которой она прижималась, почти остыла…

* * *
        - Вряд ли она что-то помнит, - с сомнением протянул один голос. - Магия так повредила ей, что теперь её и человеком назвать сложно.
        Она не собиралась открывать глаза и обнаруживать, что жива. Такому трюку она научилась у серой вороны, с которой однажды делила чердак, но не стала бы его применять сейчас.
        «Ни за что не открывай глаза, не шевелись, пока опасность не сгинет куда подальше».
        - Вот ведь как получается, - кто-то наклонился к ней, по щеке скользнуло тёплое и неприятное дыхание, точно пахнуло из нагретой солнцем сточной канавы, - в прошлый раз маги что-то напортачили, а теперь мы должны каким-то образом во всём разобраться.
        - Лучше пристукнуть её, - задумчиво добавил тот, кто говорил первым. - И сказать, что не нашли.
        - Да знают они, что она жива и когда умрёт, иначе зачем бы приказали отыскать, - лениво хмыкнул кто-то третий. - Даже указали, где именно искать. Пусть не с точностью.
        - Думаешь, они узнают?
        - И вздёрнут тебя на этих же стропилах.
        Она внутренне сжалась. Она чуяла смерть, и холод предлагал ей уйти гораздо приятнее, а эти… что помешали… казались куда как хуже. И неправильнее. Похоже, неправильным стал весь мир.
        - Ладно. Значит, нужно отнести её этому… - голоса внезапно поплыли и рассыпались, наверное, она опять уснула.

* * *
        Сколько себя помнила, она была в этом саду. Здесь не наступало осени, она не понимала, откуда знает, что бывает яркая осень и холодная зима. Отчего зима ей заранее очень не нравилась. Дорожки сада сплетались так причудливо, внутри было столько интересных уголков, что её вообще не интересовало, что за мир лежит за оградой.
        Раз в день она приходила к беседке, где её ждала еда, а потом опять пряталась среди кустарника, не желая разговаривать с маячившим поблизости стариком. Он казался ей частью сада и в то же время был не таким, как всё остальное. Она не хотела с ним разговаривать.
        Травы и цветы тянулись к ней, и иногда, лишь только иногда она хмурилась, вспоминая отчего-то запах сухой и пыльной соломы, пылинки, кружившиеся в солнечном луче, растрескавшуюся грубую штукатурку, едва прикрывающую каменный остов трубы…

* * *
        - Можно ли надеяться на её излечение? Ей ведь уже пятнадцать, - старый король взглянул сквозь стекло, его дочь играла с камешками в ручье. Магическая иллюзия скрывала от неё высокие окна дворца.
        - Не скоро, - вздохнул маг, лучший маг во всех двадцати королевствах и такой же старый, как сам король. - Те, кто похитил её, неудачно стёрли ей память. Восстановить это очень непросто.
        - То есть у нас буде безумная королева? - король схватился за грудь, скорее по привычке, а не из необходимости. Сердце билось натужно, но ровно.
        - Или не будет никакой, - маг посмотрел на него, и в лице его читалось, что он знает точно, кто организовал похищение. - Но я делаю всё, что только могу.
        - По крайней мере, она, кажется, счастлива…
        Принцесса за стеклом подставила руку бабочке, и та опустилась на пальцы, сияя лазурными крыльями. Чистая улыбка озарила лицо девочки.
        - Счастливее, чем вы могли бы представить, - согласился маг.

* * *
        Сколько себя помнила, она любила лето, но кроме того она точно знала, что когда-нибудь умрёт зимой, замёрзнет.
        Потому что однажды такое с ней уже случилось.
        Когда-то.
        304. Цветок и чайка
        Среди песчаных дюн однажды вырос прекрасный цветок. Никогда прежде и никогда после не появлялось среди золотого песка такой красоты. Цветок был алым, точно кровь, горел в лучах солнца, и если бы только мог хоть кто-нибудь узреть его, восхищение переполнило бы грудь, заставив забыть о дыхании. Однако среди этих дюн, каскадом сбегающих к пустому берегу, не ходили люди. Некому было оценить и изумиться прелести юного растения, столь смелого, чтобы пробиться среди песка и камней, в почве, изначально бедной.
        Над дюнами парили чайки, печальные крики замирали в воздухе, переносились ветром, вплетались в неизменный шум волн. Одна из птиц - та, что моложе, - спустилась к песчаной дюне и удивлённо вскрикнула.
        - Смотри-ка, кто здесь!
        - Кто ты? - спросил цветок. Он прежде не видел птиц вблизи и считал, что птицы - лишь росчерки в небе да вскрики, тонущие в вязком ветре, что пригибал его к песку раз за разом.
        - Я? Чайка! - она скакнула ближе, совсем не по-чаячьи. - А что ты такое? Этого никогда не бывало на побережье. Не помню ни яркого цвета, ни запаха.
        Чайка не могла оценить красоту, хоть и чувствовала, что сердце её стало биться как-то иначе.
        - Цветок… Меня, ещё семенем, обронила девушка, и теперь я расту, чтобы дождаться её возвращения.
        - О, вряд ли она придёт, - в людях, особенно в девушках, чайка хоть немного, но понимала. - Чаще всего они или приезжают однажды - поплакать у моря, или прыгают со скалы. Вон там!
        Цветок повернулся и увидел тёмные скалы, которые врезались в море всей грудью, вспенивая его и заставляя бросаться остервенело и буйно даже в погожий и спокойный день.
        - Из каких была твоя? - чайка склонила голову.
        - Не знаю, - печально ответил цветок. - Но понял, что вряд ли увижу её. Если тебе, конечно, можно верить.
        - Я не умею лгать, - возмущённо взмахнула чайка крыльями. - Зачем бы мне врать? Ели твоя девушка прыгнула со скалы, то море не вернёт её живой. Но если она всё же поплакала и ушла… Кто знает, вдруг она и вернётся, - отскочив, чайка опять наклонила голову, рассматривая цветок уже другим глазом.
        - Тогда я продолжу ждать, - и цветок всмотрелся в небо, забыв о чайке на песке.
        Покружив над ним ещё немного, чайка отправилась исследовать выброшенные морем раковины и водоросли, сочувствовать печалям цветка она не могла, уж слишком жёсткое сердце имела.

* * *
        Век цветов недолог, стала увядать алая красота, лепестки потемнели и не казались более живым пламенем в пальцах солнца. Чайка прилетела вновь, но долго бродила по дюне вверху, поглядывая лишь украдкой. Цветок не замечал её, всё так же всматриваясь в небо, будто бы и девушка, которую он так ждал, была на самом деле птицей и должна была прилететь, опуститься на песок, взметнув крыльями самые лёгкие песчинки.
        - Что, она так и не пришла? - хрипло крикнув, чайка подобралась ближе. - Может, море всё же забрало её?
        - Возможно ли спросить его об этом? - цветок не повернулся, голос его прозвучал очень грустно.
        - Никогда не пробовала говорить с волнами, - чайка закашлялась. - Что они могут сказать? Только и знают, что шипеть да плескаться.
        - Вдруг они помнят? Она была так юна и красива, так добра и печальна. В глазах её таилась зелень, а губы оставались бледны. Волосы струились к земле, светлые, как морская пена, - цветок качнулся под ветром, но не потерял ни одного лепестка. - Если они забрали её, то могли запомнить.
        - Только как же ты спросишь их об этом, если не можешь добраться до полосы прибоя? - насмешливо крикнула чайка.
        - Ты спросишь, - отвечал цветок.
        И чайка хотела возмутиться, но вместо того взлетела и по широкому кругу опустилась к выступающему из полосы прибоя влажному камню. Волны то и дело захлёстывали его, только самая верхушка оставалась свободной от пенной воды.
        - Я пришла задать вопрос, - расхрабрилась чайка, полагая, что никакого ответа не услышит, а потому получит возможность посмеяться над глупым цветком. - Помните ли вы девушку…
        Она описала всё в точности так, как сказал ей цветок, и в тот же миг волны ослабели, словно зашептались между собой.
        - Нет… - послышались сотни призрачных голосов. - Мы не забирали её, лишь её слезы, только слёзы. Она приходила к нам, мы лизали ей ступни и пальцы, оставили ей красивых раковин, но она не взяла, ничего не взяла. И мы не взяли её… Она ушла… ушла… ушла…
        Чайка, очень встревоженная, подпрыгнула в воздух, раскинув крылья, чтобы поймать поток ветра, и поспешила к цветку.
        - Волны не брали её, - закричала она что было сил. - Море не уносило её. Твоя девушка жива! Жива!
        - Я подожду её ещё, - смиренно отозвался цветок, чайка не услышала в его голосе ни капли радости.

* * *
        Спустя неделю лепестки цветка потемнели, почти пожухли, и чайка спустилась пониже, чтобы узнать, не погиб ли он от своей тоски.
        - Слышала, что такие девицы, как твоя, уезжают в город. Я знаю, где город. Вот бы податься тебе туда, чтобы отыскать её, - насмешливо начала она.
        - Так отнеси меня туда, - воспрянул цветок.
        - Ты умрёшь, если я сорву тебя, - возразила чайка.
        - Я проживу достаточно, и если ты полетишь быстро, мы сможем её найти, - уверенность в голосе цветка была такая завораживающая, что чайка подчинилась.
        Жёсткий клюв ловко перерубил стебель, подхватив беспомощно осевший цветок, чайка взлетела в небо.
        Город лежал в стороне от побережья, и чайка не любила те места. Она набрала высоту и неодобрительно глянула вниз, где разрастались здания, напоминающие из-под облаков крупную грибницу или даже пятно плесени.
        Чайка и хотела бы сказать цветку, как ей противно то место, но тогда он выпал бы и устремился к бушующим волнам, утонул бы в морской пучине, а этого никак нельзя было допустить. Чайка не знала почему, но не могла позволить такому случиться.
        Город рос, приближался, надвигался, и цветок, до того хранивший молчание, сказал:
        - Здесь тоже красиво.
        Чайка возмутилась, только вскрик так и остался в её груди, похороненным заживо.
        Она понеслась над улицами, рассматривая каждую девушку, описывая над ними круги. Цветок же только и говорил:
        - Не та, не та.
        И печаль, что он источал вместо аромата, тронула даже чёрствое чаячье сердце.
        День уже клонился к закату, когда на улице мелькнуло что-то светлое. Чайка поспешила туда и увидела девушку, замершую на перекрёстке. И это была та самая девушка.
        Изловчившись, чайка бросила цветок ей на грудь.
        В миг, когда тонкие девичьи пальцы коснулись увядших лепестков, те засияли живым пламенем. Девушка улыбнулась, и тогда же цветок полностью истлел. Поражённая, чайка поспешила обратно к песчаным дюнам, ей было почти не под силу осмыслить увиденное.

* * *
        Не прошло и месяца, как среди песчаных дюн снова вырос цветок, и лепестки его алели на солнце живым пламенем. Чайка увидела издали и понеслась вниз, прыгнула близко-близко.
        - Как ты здесь оказался, я видела твою смерть?
        - Мои корни живы, я буду оживать всякий раз, - отозвался он.
        - Что сказала тебе девушка? Что она сказала, отчего улыбнулась?
        - Она сказала, что даже великое горе способно дарить жизнь, - качнулся на ветру цветок. - Затем я искал её, чтобы она поняла и поверила. И она поняла.
        Чайка хрипло крикнула и унеслась в небо. Цветок же остался покачиваться над дюнами - доказательством жизни, возрождающейся и вечной.
        305. Дорога, которой она всегда принадлежала
        Она точно знала, как важно начинать путь с верной мелодии, которая задала бы тональность всему путешествию. И пусть она не была предана музыке всей душой, потому что ценила в равной мере все грани восприятия, стремилась к гармонии, без преобладания чего-то конкретного, но песня, зазвучавшая из наушников, порадовала её, почти окрыляя. Лёгкие ноты придали предстоящему пути иной оттенок, можно было поверить, что впереди ждут только и исключительно чудеса.
        Всякий раз выбираясь из города, она не знала, куда её поведёт дорога. Она вскидывала руку и садилась в первую же машину, позволяя водителям определять направление, как им угодно, отдаваясь на волю попутному ветру. На этот раз первый повёз её по привычному, не раз пройденному пути, и это было смешно. Все вехи и ориентиры оказались давно знакомыми, и шоссе выгибалось под колёсами так обыденно, будто она никуда не уезжала.
        Вдоль дороги бежали золотые россыпи одуванчиков, цветущие сады, а над выгибалось лазурное небо. Только музыка убеждала, что дальше будет нечто иное, новое, как свежий ветер.
        Не прошло и полутора часов, как автомобиль выпустил её на обочине и окраине. Старый знакомец, соседний городок, сонно щурился в солнечных лучах, он ничуть не изменился. Не желая забредать на его узкие улочки, она вскинула руку, и несколько минут спустя рядом остановился автобус. Водитель кивнул, и она легко запрыгнула на подножку, улыбнувшись и почувствовав, как сменилась песня - и ритм - всего путешествия.
        Спеша унести её из знакомого и привычного, автобус лихо вывернул на трассу и помчался вперёд, а она почувствовала, как началось настоящее Приключение. Каждый поворот дороги открывал то, чего раньше ещё не касался её взгляд.
        Проносились мимо деревеньки, поля, рощицы. Пробежал и канул за изгибом дороги настоящий лес. И автобус не собирался останавливаться, а она не отрывала глаз от сменяющих друг друга картин.
        Перед закатом небо преобразилось, облака заснули в золотисто-лазурных небесах. Проносящиеся под ними поля и озёра отражали краски, даря удивительное ощущение, которое никак нельзя было передать словами.
        Музыка продолжала преобразовывать реальность, временами казалось, что пробегающие за окном леса или деревеньки, поля или луга - части большого фильма, в котором она отчего-то застряла, не став главным героем, но и не оказавшись зрителем.
        Весь мир стремился слиться с мелодией, поселившейся у неё в плеере.

* * *
        Когда автобус остановился в городе, совершенно неизвестном ей, вечер, что встретил их, оказался не прохладным и не жарким. Солнце уже село, но сумерки ещё не загустели, оставались кристально-прозрачными, и небо сияло ровной, отливающей розоватым позолотой. Небеса казались золотисто-сумеречными, словно купол, подсвеченный спрятавшимися где-то софитами.
        По этому новому для неё городу она бродила долго, словно замечтавшись. Она нашла мост через реку, рассекающую город на две половины. Она забыла о времени и лишь в сердце ночи осознала, что оно движется медленно, много медленнее, чем обычно.
        Она привыкла развлекать себя, отыскивая знакомые черты в неизведанных местах, опираясь на них, она чувствовала себя увереннее. И теперь ей казалось, что город преображается, перекатываясь из одного знакомого в другой, меняясь, перекраиваясь на глазах.
        К трассе, огибающей город, она вышла всё ещё в сумерках. Время точно встало, и лишь в тот момент, когда её подобрал очередной автобус, рука, сдерживавшая сумеречный полог, отпустила его. Закружилась ночь. Фонари, видимые с изгибов дороги, казались рассыпанным бисером, в небе путеводным костром сияла оранжево-алая луна.
        В ночи пролетающие за окном города и села казались миражами, иллюзиями, призраками. В них будто не осталось ни единой живой души, а здания представлялись декорациями, оттеняющими ночь.
        Она выискивала среди привычной архитектуры неизвестные черты, старательно всматривалась, но всякий раз вздрагивала, когда действительно замечала нечто подобное. Это путешествие показалось ей совсем не таким, как раньше.
        Что-то менялось внутри неё или вокруг, и пока было невозможно определить точно, что же это такое.
        Ночь стлалась чёрным полотном, красавица-луна порой прятала белёное лицо в тучах, а потом внезапно оказалось, что автобус мчится по далёкой дуге мимо грозового фронта, то и дело вспыхивающих холодными отблесками молний. Но голосов бури было не слышно, и ни капли дождя не упало на жаждущую дорогу.
        Она же всё смотрела, слушая музыку, и спать ей совсем не хотелось.

* * *
        Под утро обширные поля оказались залиты молочно-белым туманом. Он был таким густым, точно травы стояли по щиколотку в молоке. Трасса пронзала степь, оставшиеся позади насыщенно-зелёные луга сменились золотистыми травами, пустошью с редкими вкраплениями низких кустарников, на блеклом фоне земли сияющих золотыми звёздами цветков.
        Она вышла из автобуса и подождала, пока тот скроется из виду, а потом углубилась в степь, будто бы именно здесь лежала конечная цель её путешествия. На самом деле тут было начало. Самое настоящее, самое верное, звучащее так же торжественно, как музыка, недавно затихшая в плеере, в котором кончилась батарейка.
        Солнце медленно карабкалось вверх, скрылся туман, степь расстилалась бескрайняя и прекрасная, а она шла, не ускоряя шага, не замедляясь. Чувство, заполнявшее её изнутри, было ни с чем не сравнимым, точно собиралось прорваться крыльями прямо сквозь спину.
        Когда перед ней встала дверь, словно вылилась из света, соткалась и замерла напротив, она повернула ручку, ни о чём не думая. Стоило двери приоткрыться, как зазвучала музыка, выплеснулась из иного мира.
        Мелодия, приглашающая продолжить путешествие уже за гранью реальности.
        - Разве не этого я искала? - прошептала она.
        Внутри раздался ответ: «Этого. Именно этого».
        Всякий раз убегая из привычного города, ей не хотелось в него возвращаться. И теперь она знала почему, и теперь она знала, куда стремится на самом деле.

* * *
        Она точно знала, как важно начинать путь с верной мелодии, которая задала бы тональность всему путешествию. Теперь у неё не было плеера, зато она научилась вслушиваться в звучание музыки, жившей на гранях миров.
        В очередной раз замерев на пороге, она оглянулась. В реальности, которую она покидала, сияло солнце, цвели сады, впереди же ждала осень, но она именно такого и искала. Путешествий, которые бы ни были чем-то ограничены.
        Быть может, сегодня, в осеннем сумраке она даже заберётся в какой-нибудь автобус - просто потому, что захочет побыть среди октября или ноября немногим дольше.
        Оставшись же на обочине, ловко шагнёт куда-то ещё, вероятно, даже в май.
        Солнце светило ей в спину, она улыбнулась и шагнула вперёд, а вокруг зазвенела, зазвучала, раскинулась настоящая верная мелодия. Та самая, что оказалась способна увести её из единственного мира на дорогу, раскинувшуюся между многими.
        Дорогу, которой она всегда принадлежала.
        Звенела музыка, пела музыка. Так и должно было быть, когда ты странник.
        306. Ароматом сирени
        Вокруг плыл запах цветущей сирени, и скоро он признал, что теперь этот город вечно будет ассоциироваться именно с ним. Что даже если он приедет сюда осенью, в каком-нибудь продрогшем ноябре, аромат всплывёт в памяти и захочется постоянно выискивать его источник. От автовокзала дорога, затерявшаяся в зарослях кустарника, украшенного крупными лиловыми гроздьями, шла к пешеходному мосту, куда нужно было подниматься по узким и не очень удобным ступеням. Мост висел над трамвайными путями, и, оказавшись на середине, он замер, вглядываясь в открывшийся вид.
        Мост был высоким, с него виднелись и ближайшие здания, и росчерки улиц, и проблёскивающая между домов река, такая широкая, что в её просторе тонули отражения облаков.
        Спустившись на улицы, ещё не слишком загруженные, потому что утро было ранним да ещё и выходного, он с удивлением понял, что город кажется ему… мягким. Из каждого уголка вместо тени струился уют, и самое странное было в том, что он чувствовал себя так, будто бы прожил здесь не один десяток лет, словно наизусть знал карту, не раз проходил мимо аптек, булочных и прочих магазинчиков…
        Прежде он не ощущал подобного ни в одном из городов, где бывал. Возможно, они просто не желали принимать его, отторгали, закрывались, подчёркивая, что он - лишь вечный странник, который всё равно не приживётся и ни за что не станет своим. Ни один город не дарил ему безопасности, не обещал поддержки.
        Не был таким, как этот.
        Проходя просторными улицами, пересекая проспекты, он вспоминал, как один из оставшихся позади городов играл с ним, позволяя оставаться только рядом с кем-то. С кем-то очень конкретным, память о котором теперь причиняла лишь боль. Странно было обращаться к прошлому, ставшему пепельным на вкус, когда аромат сирени лился отовсюду вперемешку с солнечным светом.
        Чем дальше он уходил от автовокзала, чем больше кружил, тем сильнее затирались, исчезали осколки чувств к другим городам, городкам и поселениям. Он прошёл слишком много, он знал их все и ни одному не принадлежал. Не умел принадлежать.
        Похоже, этот как раз решил исправить подобную несправедливость.
        Чувство покоя, защищённости, радостное ожидание встречи с удивительным - вот какие эмоции дарил ему город, дарил щедро, ничего не прося взамен.
        Всё было впервые.
        Наконец он отыскал адрес, дом, где собирался остановиться. Дверь пряталась под кованым козырьком, тень от которого ложилась на ступени наискось. Он ещё немного постоял, не зная, стоит ли входить прямо сейчас, а затем дёрнул дверь на себя.
        В подъезде было прохладно, пахло пылью и… цветущей сиренью.

* * *
        У него почти не было вещей, только один лишь рюкзак, но он оставил и его, отправившись на вечернюю прогулку. Солнечный свет рассыпался золотом, ветер манил к реке, и он всё же добрался до набережной.
        Здесь многие прогуливались, были разбиты клумбы и цветники, но его манила другая часть, та, вымощенная плиткой дорожка исчезала, сменяясь чистым песком, где разрослись ивы.
        Там можно было подобраться к самой воде, и он сделал это, подошёл и опустился на корточки, чтобы коснуться ладонью, погладить реку. Он нашёл круглый камень, точно выкатившийся прямо в руки, и принял его - как подарок, приветствие или что-то похожее. Он был странником и ценил такие вещи, потому что в них порой скрывалось немало смысла, тайного и неведомого никому из тех, кто странником не являлся.
        Он просидел на набережной до заката и вернулся домой, когда сумерки уже сменились ночью. Войдя в квартиру, он рухнул на постель, не раздеваясь, и уснул сразу, чего с ним не случалось уже много лет.

* * *
        Новый день заглянул в окно, но просыпаться не хотелось. И это нежелание было вызвано не усталостью или дурным настроением, когда в утро вступать не хочется именно потому, что впереди не ждёт ничего хорошего, окутавшее его чувство было смесью уюта, тепла и нежности. Он открыл глаза и долго лежал, глядя, как комнату постепенно всё сильнее заполняет солнечный свет.
        Голоса дорог, что так очаровывали его прежде, почти затихли, и впервые он ощущал такой покой, такую истому, какие прежде казались ему недостижимы. Мысли оставались ясными, всё становилось чётким и понятным, и не было никаких причин покидать этот город.
        Когда он встал с постели и сварил кофе в маленькой кухне, его настигло осознание. Пора искать причину остаться.

* * *
        Музыка вокруг неё стихла, вместо неё встал аромат сирени.
        Она прошла столько миров, пересекла столько граней, ведомая мелодией, что теперь, оставшись без этой поддержки, растерялась. Однако она почти разучилась медлить, а потому ускорила шаг, почти помчавшись по залитым солнцем улицам.
        Ей пронзительно нравился этот город, наверное, в нём можно было хотя бы немного задержаться… Наверное! Но пока что она пыталась отыскать его музыку, его голос, а значит, нужно было бежать ещё быстрее.

* * *
        Он пришёл к трамвайной остановке, но остановился и так и не поднялся в вагон. Трамвай звякнул и отъехал, снова заблестели пути. Что-то должно было случиться, что-то важное, непонятное, потому требовалось остаться.
        Подняв голову к небу, он заметил, что облака наседают на город, постепенно отвоёвывая у синевы всё больше и больше. Наверняка будет дождь, может быть, сильный. Это почему-то не тревожило, а только радовало.
        И когда он уже повернулся, чтобы идти дальше на поиски того самого, что поджидало на улицах, кто-то ударил его в спину и вскрикнул.
        - Эй… Прости, - запыхавшаяся девушка виновато вскинула подбородок. - Я не… хотела.
        В глазах её мелькнуло что-то странное, схожее с пониманием и изумлением сразу. Он же улыбнулся, потому что так было нужно и правильно.
        - Всё в порядке, странница, - и протянул ей ладонь.
        Сомкнув с ним пальцы, она кивнула.
        - В порядке, странник.
        Они видели друг друга насквозь, понимали друг друга, и город, в центре которого они замерли, начал танцевать. Она услышала музыку, он почувствовал ритм.
        - Покажи мне тут всё, - попросила она.
        Он выбрал первую попавшуюся на глаза улицу, и та, извиваясь, а порой обращаясь в лестницу, привела их на набережную. В ту её часть, где плитки обращались песком, и ивы купали ветви в воде.
        - Такой… уютный город, - подобрала она фразу, хотя солнце скрылось за тучами и на западе заворчали громовые раскаты.
        - Очень, - согласился он, а сердце забилось быстрее, как бывало, когда дорога опять начинала звать. - Думал остаться здесь.
        - А теперь?
        Он промолчал, и первые капли дождя вспенили поверхность реки. Всё понимая, она обняла его за плечи.
        - Бежим?
        Точно предлагала всего лишь спастись от ливня или промчаться в его объятиях, но он-то знал, он-то понимал, что за одним коротким словом скрывается много больше. Дождь усилился, и он сцепил с ней пальцы.
        - Бежим!
        Они помчались по улицам, спеша вовсе не туда, где в квартирке остался забытым рюкзак. Они бежали, прыгая через лужи и ручьи, бежали, не обращая внимания на проносящиеся в потоках воды сбитые ливнем цветки сирени.
        А когда они почти полетели, едва касаясь ногами земли, когда ударил особенно сильный громовой раскат, открылась дверь, забравшая их обоих. И город стал прежним, и скоро стихла гроза. Только аромат сирени остался.
        Так дорога соединила тех, кто должен был всегда идти рядом.
        И вновь полился солнечный свет.
        307. И был холм
        Война между людьми и демонами развернулась внезапно и грозила окончиться совершеннейшим провалом для человечества. Армия противника превосходила силы людей наголову, оказалась лучше вооружённой, да и магическими трюками не брезговала. Люди, как стайка неразумных детей, только и могли, что жаться к бесполезным идолам.
        Всё бы закончилось почти молниеносно, но только вот кучка ещё сопротивляющихся оказалась отрезана от остальных, почти разбитых и давно утративших надежду сил, на Холме, который демоны почему-то обходили стороной. Это подарило передышку горстке незадачливых вояк, к сожалению, никак не сказывавшуюся на их сообразительности. Счастливые тем, что их никто не трогает, истрёпанные воины только и могли, что улечься отдыхать. Подумать им было некогда…

* * *
        - И что с ними делать? - скучающим тоном протянул один из демонов.
        - Убивать их рядом с Порталом неразумно, - пожал плечами Артаксайл, главнокомандующий. - Надеюсь, ты и сам это понимаешь, Тэнгейл.
        - Понимаю, - проворчал первый. - Они выбрали удачное место, жаль, понятия о том не имеют. Собственно, подави мы сопротивление этой кучки - и мир наш, обратится наконец-то в Хаос!
        - А убей мы их у Портала - и неясно, что примет такую жертву в дар, - поёжился Силаэн, верховный маг демонической армии и специалист по многократности измерений.
        - Хочешь сказать, что не представляешь, куда ведёт Портал? - Артаксайл взглянул на него с подозрением.
        - Ну почему же, представляю, - Силаэн мгновенно соорудил в воздухе трёхмерную иллюзию мира по ту сторону Портала. - Техногенное измерение, не особенно развитое, магической силы там маловато, мы захват не потянем, не мечтай.
        - Я не о том. Как думаешь, кто может явиться оттуда, если мы откроем Портал кровавой жертвой?
        Демон-маг задумчиво почесал рогатую голову.
        - Не могу даже и предположить.

* * *
        - Сегодня они что-то тихие, - устало процедил сквозь зубы Марвин. Его верные товарищи только покивали в ответ.
        - Сдаётся мне, мы на каком-то месте силы, - вздохнул юный священник семи богов, чудом уцелевший во время демонических атак.
        - Что б ты об этом знал… - протянул Виллан. - Ты едва сан получил, не думаю, что слышал что-то полезное в монастыре.
        Священник замолчал, опустив взгляд. По правилам семи богов со вступлением в сан он потерял имя. После того, как демоны доказали, что никакие семь богов никому не защита, над священником глумливо хихикали и звали его безымянником.
        Война, развязанная с демонами, была затеей крайне глупой, и люди это понимали, но пойти против себя не могли. Теперь вот и непонятно, то ли демоны ушли вслед за войском, то ли разграбили поселения. Вообще ничего не было известно. Только на этом Холме они и смогли передохнуть.
        Священники путано объясняли ещё в самом начале заварухи, что мир не достанется демонам, пока в нём будет хоть кто-то готовый сражаться. Это было единственной истиной, которую воины пока стремились принимать на веру.
        Заморосил дождь. Марвин укутался в плащ поплотнее.
        - Ну и мерзопакостнейшая же погодка…

* * *
        - А, может, всё-таки… - Тэнгейл вздохнул. - Я накрыл бы их всех одним ударом.
        - Как бы от Портала их отвлечь? - Артаксайл покачал головой. - Как сманить их с Холма?
        - Портал скоро откроется, - появился из тумана Силаэн.
        - Что?! Он ещё и открывается сам по себе?! - оба демона воззрились на него.
        - Ну конечно, - спокойно отозвался тот. - Но за ним никто не присматривает. Может, стоит это использовать?
        - Но как?

* * *
        Между тем люди забылись тяжёлым сном, позабыв даже выставить часовых. Холм поливал дождик, а над ним медленно закручивался вихрь облаков.

* * *
        - Ну что, без меня, как понимаю, и справиться не в состоянии? - демоница появилась под сверкание молний, одетая в алое и золотое. В общем, со всеми положенными спецэффектами.
        - Кого я вижу! - Артаксайл радушно оскалился.
        - Затруднения? - демоница расположилась на тёмном облачке в метре над землёй. - Порталы, людишки?
        - Ди, дорогая! - Силаэндейл спрятал за любезной улыбкой раздражение. - Не ввязывайся.
        - Почему это? - она прищурилась, сменив цвет волос и одежд на чёрный. - Не хочешь давать мне кусок пирога?
        - Мы ведём сложный расчёт… - начал было демон-маг, но демоница вяло махнула на него ручкой с завидными когтями.
        - Брось заливать! Проблема проста. Есть Портал, с другой стороны - мирок с людишками и без магии. Вы боитесь, что, открывая Портал кровавой жертвой, накликаете оттуда нечто, что вам не по зубам?
        - В общем и целом так, - согласился демон-маг.
        - Портал можно запечатать. Поставить Врата, - потянулась до хруста в костях демоница. - Делов-то.
        - Но кто-то должен остаться Смотрящим, - встрял Тэнгейл.
        - Да ясно, что не ты, Тэнг, - засмеялась она. - Слабак. Только людям и страшен.
        - А у меня слишком много дел тут, - уклончиво добавил Артаксайл.
        - Ты просто боишься того, что по другую сторону, - отрезала демоница, усмехаясь.
        - Тут есть нюансы, - нахмурился Силаэн.
        - Например?

* * *
        Священнику не спалось. Он вглядывался в круговорот облаков и гадал, не этой ли зловещей ночью всё и закончится. И если закончится, то каким будет этот исход. Молнии били всё чаще и глухие раскаты грома в отдалении казались гулом лавин. Воины, уставшие за дни сражений, спали, не обращая на всё это внимания. Не так далеко всполохами молний то и дело озарялось туманное облако, висящее очень низко над землёй. Священник знал, что это туманная обитель демонов. Не питая особых иллюзий насчёт собственных сил, он только и мог, что наблюдать.

* * *
        - То есть совсем ничего? - Ди покусывала острыми клычками красивые губы.
        - Именно что. Но - только поначалу. Потом вспомнится, уложится. Портал позовёт к себе, - Силаэндейл развёл руками. - Магия, что ты хочешь.
        - Да уж, не точная наука, - фыркнула Ди. - Но можно попробовать.
        - Ты?! Ты хочешь пойти Смотрящей?
        - Ну не тут же прозябать с вами, ублюдки, - она смерила их холодным взглядом. - Лучше повеселиться в ином мире… Только вот что, - она задумчиво взглянула на Холм. - Не хотите ли вы, ребятишки, меня кинуть?..
        - В каком смысле? - сделал вид, что ничего не понимает Силаэн.
        - В том, что мне нужна надёжная связь с вами. Так что… м-м-м… организуйте орден Гонцов. Пока я там очнусь, вы их тут натаскаете.
        - Разумно, - проворчал Артаксайл недовольно. - Сделаем.
        - Боишься, что иначе явлюсь за твоей кровушкой? - она только оскалилась. - И явлюсь, правильно.

* * *
        В самый тёмный ночной час, когда гроза утихомирилась, на Холм поднялись четыре высокие фигуры. Ничего человеческого в них даже не чудилось. Священник мгновенно оценил расстановку сил и понял, что живёт последние минуты своей жизни. И, надо сказать, лучше бы он умер ещё вчера.
        Один из демонов вытащил боевой топор и со спокойствием дровосека занялся спящими воинами. Священник стоял на коленях, забыв всякие молитвы. Одна из фигур подошла к нему и склонилась, приблизилась, затмив собой всё пространство. Когтистая кисть зарылась в его волосы обманчиво ласкающим движением.
        - Вот этого оставь, - голос, несомненно, был женским, но совершенно не таким, как если бы говорила обычная человеческая женщина.
        - Хорошо, - отозвался демон с топором, продолжая своё кровавое дело.
        Вихрь облаков над ними раздался, пропуская узкое лезвие луча, вонзившееся точно в вершину Холма, всего в паре шагов от замершего от ужаса священника.
        - Мне пора, - демоница отступила к сиянию. - Буду ждать весточек, ребятишки…
        Она ступила в сверкающее лезвие двери в иные миры и исчезла, а вместо неё сквозь травы и покровы земли выдвинулся огромный камень по форме напоминающий голову. Священник мысленно тут же окрестил её головой демона Хаоса…

* * *
        Со временем многое было забыто, а что-то просто-напросто вымарано из истории. Холм превратился в Могильник, бесславное сопротивление людей демонам - в великую войну между войском Света и войском Тьмы, и только каменная голова и алтарь у её подножия оставались всё те же, и так же клубились облака, пряча Портал. И Смотрящая, оставшаяся по ту сторону, принимала порой весточки от своих земляков.
        308. Двери для Осени
        Ноябрь забыл о рассветах, и над городом всякий раз раскидывалось шатром серое небо, где не угадывалось никакого солнца. Мир внезапно светлел, но не более, оставаясь тусклым и печальным. Ковры опавшей листвы мёртво шуршали под ногами, и когда я добирался до парка, мелодия, таящаяся за каждым шагом, уже захватывала меня целиком.
        Обычно я замирал на аллее и прислушивался. Иногда сюда доносился гул автомобилей, иногда - легчайший шелест и глухой и тихий отзвук падения одного из последних листьев. Каждый звук что-то значил, вплетаясь в общую картину утра.
        После я шёл к фонтану, уснувшему, забытому и пустому. На дне поблёскивала лужица воды, в которой купались кленовые пятерни, уже чернеющие, утрачивающие яркие краски, что прежде подарила им осень. Глядя на них, я испытывал странную тоску, отчего не мог уйти сразу. Порой я даже касался отделанного мрамором бортика, и холод камня покалывал кончики пальцев.
        Я разворачивался и шёл сквозь рассветный парк дальше, к тому месту, где аллеи становились уже, а деревья вырастали гуще, где в кустарниках пряталась тень даже сейчас, когда кроны лишились своего великолепия и обнажёнными ветвями безнадёжно скребли серые небеса.
        Именно там я встречал её.

* * *
        Сегодня Осень была в тёплой и длинной юбке из плотной коричневой ткани, которую так и хотелось коснуться, чтобы убедиться в том, насколько она на самом деле мягкая. Плечи скрывало пончо, цветастое и слишком яркое, вязаное из какой-то непонятной шерсти. Разноцветные нитки выбивались из общего ковра, торчали, требуя к себе внимания, и поначалу хотелось заправить их внутрь, только минутой спустя приходило понимание, что у того, кто создавал эту вещь, и была такая задумка. Рыжие волосы Осень заколола в высокую причёску, что сразу сделала её старше, раскосые глаза, подведённые чёрной тушью, смотрели строго.
        Я остановился напротив, кивнув на приветствие. Осень пожала плечами и заговорила не сразу.
        - Мне скоро уходить.
        Слова прошелестели палой листвой.
        - Не так уж скоро, - я сразу вспомнил о календаре, висевшем у меня на стене. Он убеждал, что Осени предстоит ещё немало дней.
        - Я чувствую, как Зима подбирается сзади, - пожаловалась она и наконец взяла меня за локоть, увлекая вглубь парка. - Знаешь, как это бывает… Когда она приходит раньше, когда мы танцуем вдвоём. Вот только мне не хочется танцевать.
        Она чуть наклонила голову, и из высокой причёски выбился завиток, непослушный, лучившийся солнцем. На миг мне показалось, что и среди туч блеснул солнечный луч. Но нет, ничего такого.
        - Ты загрустила, - обнажил я очевидное. - Вряд ли это связано с Зимой или с тем, что ты уходишь. Что стряслось?
        - О, - и она замолчала. Я терпеливо ждал.
        Мы шли по парку, он постепенно становился всё больше, обращаясь уже самым настоящим лесом, аллеи сменились тропинками, сплошь выстланными листвой.
        - Возможно, это покажется странным, - сказала она позже, когда тропа вывела нас к озерцу. Вода его была тёмной, а если присмотреться, то можно было увидеть призрачные росчерки невиданной кисти - остовы мёртвых листьев. - Я боюсь умереть.
        Осень отступила от меня, приблизилась к берегу и присела, ничуть не заботясь, что юбка пачкается о свежую, жадно-влажную землю.
        - Ты не можешь, - нахмурился я. - Или пленение так тебя напугало?
        - Не могу ли? - она опустила ладонь в темноту, а когда подняла, вода оказалась прозрачной и светлой.
        - Ты же Осень, - я подошёл к ней и протянул руку, желая помочь встать, но она будто не видела. - Мы так давно знакомы, и ты была намного раньше, чем в этот мир пришёл я.
        - Смешно бояться, да? - она не подняла головы, вглядываясь в темноту озера. - Но мне так страшно. Страшно, что Зима заточит меня подо льдом в такой же тёмной яме. Среди застывшей в словно загустевшей воде листвы. Я стану илом, потеряю себя, и даже Весна не сумеет меня пробудить.
        - Зачем бы Зиме так поступать с тобой? Кроме того, сколько миров, где всегда лишь ты…
        - И сколько станет тех, где будет лишь она? - встав, Осень повернулась ко мне, в глазах её плескался неподдельный ужас. - Как мне справиться со страхом? Я хочу убежать отсюда!
        - Открыть тебе дверь? - что ещё я мог сделать, что ещё предложить?
        Она вздохнула и яростно кивнула. И пускай в моём городе Ноябрь остался бы полновластным властителем, лишившись милосердия своей госпожи, я готов был выпустить Осень куда угодно, лишь бы снова услышать её смех.
        Дверь открылась, она вела сквозь звёздную мглу.
        Вскоре я остался один у тёмного озера, где утонули воспоминания.

* * *
        На следующий день рассвет оставался таким же серым, и о солнце не стоило даже мечтать. В парке было тихо, никто не вышел прогуливаться в такую рань. У фонтана я замер на мгновение дольше, провёл пальцами по мрамору, стирая капли, оставшиеся то ли от ночного дождя, то ли от уже рассеявшегося тумана. Они походили на слёзы.
        Аллея влекла меня прочь, и я послушался её, зашагал, почти ожидая, что снова увижу, как парк перерастает в лес, найду озеро, но ничего подобного не было. Знакомой дугой дорожка повела меня мимо опустевших клумб.
        - Зачем ты отпустил её? - раздался позади голос Ноября.
        Он был высоким и худым, бледным, почти блеклым. Глаза же оказались тёмные и холодные. Одетый в плащ, нацепивший шляпу с большими полями, Ноябрь показался мне даже гротескным, но я не стал бы с ним ссориться.
        - Она боялась.
        - Её страхи беспочвенны, - он подошёл ближе. - Ты это и сам знаешь.
        - Но я люблю её смех, а не её страх.
        - А я люблю, когда она рядом, - ворчливо возразил Ноябрь, запрокидывая голову так сильно, что шляпа едва не спланировала в кучу листвы. Он вовремя придержал её тонкой, будто иссохшей ладонью.
        - Что ж, придётся потерпеть, - вздохнул я.
        - А если я тоже уйду?
        - Кто присмотрит за миром?
        - Пусть приходит Зима!
        - И тогда часть страхов Осени станет настоящей, - усмешка моя была невесёлой, но Ноябрь прислушался, глянул на меня искоса.
        - Да уж… Куда она отправилась?
        - В мир, где кроме неё не бывает других времён, - я поёжился. Всё-таки сегодня было особенно сыро и прохладно.
        - Наверное, там ей лучше, - и Ноябрь зашагал прочь.
        Провожая его взглядом, я думал, что он безгранично влюблён в свою госпожу. Влюблён, но ни за что не расскажет ей об этом.

* * *
        Иной мир позвал меня ещё ночью, и я был даже рад тому, что не увижу сегодня безрадостный рассвет. Под ноги стлалась дорога, и я шагал бодро, почти улыбаясь, а холмы вокруг шуршали, как в августе, но я-то знал, что здесь - начало сентября, звучное, спелое, золотисто-тёплое.
        Мне хотелось унести внутри себя это золото и это тепло, не получалось надышаться пряной свежестью. Когда дорога вильнула, приведя меня к колодцу, я остановился именно для того, чтобы впитать как можно больше.
        Мир казался медовым соком.
        Пока я зачёрпывал воды, перегнувшись через каменный борт, ко мне кто-то подкрался. И стоило выпрямиться, как я увидел Осень.
        Она стояла в лёгком платье, расшитом цветами, а волосы струились по ветру рыжим пламенем. В глазах же сияла радость.
        - Больше не страшно? - спросил я, улыбнувшись.
        - Я пришла поблагодарить за дверь, - она пожала плечами. - Тут хорошо, оставайся!
        - Только до заката, - я протянул ей руку, и она радостно сжала мои пальцы. - Потом дорога уведёт меня прочь.
        - Когда-нибудь ты останешься, - уверила она меня и повела к роще, где - я знал точно - было озеро с чистой и светлой водой.
        Мне не хотелось отрицать, я чувствовал, что когда-нибудь растворюсь в ней. Или в море. Или где-то ещё, быть может, в тенях. Когда-нибудь.
        Только это будет ещё так нескоро.
        Вокруг сиял сентябрь.
        309. Мэри и фея
        Сентябрьский лес уже не звенел птичьими трелями, как летом, не пестрел цветами, а запах ягод сменился влажным ароматом пробудившихся грибниц. Редкие ещё золотые листья глянцево поблёскивали на тропинке, ведущей к укромной полянке. Окружённая разросшимся боярышником и шиповником, она была самым спокойным и тихим местечком, хоть и не пряталась в чаще.
        Мэри отыскала эту полянку весной, и тогда всё здесь сплошь синело фиалками. Нежные цветы, как будто сами привели её сюда, ведь в тот день Мэри не шла по тропе, а двигалась от кустика к кустику, восхищаясь каждым новым соцветием. Она и не заметила колючего кустарника, лишь как-то вдруг, совершенно внезапно оказалась в центре пятачка, среди вовсю благоухающих фиалок. Пришлось потрудиться, чтобы отыскать выход и тропу, однако Мэри запомнила полянку и в следующий раз пришла именно сюда.
        Она любила одиночество, то всегда казалось ей другом. В тишине и покое Мэри читала и пела, вышивала или плела затейливые браслеты. Ей не требовалась компания, чтобы не скучать и чувствовать себя прекрасно.
        В сентябрьский день, немного хмурый и прохладный, Мэри пришла в лес, чтобы дочитать книгу. Городская суета утомляла, но о маленьком домике, что стоял бы посреди сада, приходилось лишь мечтать. И только лес неизменно спасал от хлопот - каждые выходные Мэри сбегала сюда, даже если было совсем уж дождливо и холодно.
        Устроившись на принесённом с собой одеяльце, она раскрыла книгу, но так и не начала читать. В памяти ещё был жив перестук колёс трамвая, увозившего на городскую окраину, шум голосов попутчиков. Мэри постаралась отогнать городские воспоминания прежде, чем возьмётся за чтение, и потому подняла голову к небу.
        Облака застилали небосвод, но иногда солнце проглядывало в синеющие прорехи, подсвечивая осенний лес ярко и празднично. Мэри беззаботно распустила волосы, оставив ветру возможность забавляться длинными прядями цвета спелой пшеницы, и почувствовала, что готова к путешествию в мир недочитанного романа.
        Лес вокруг, приняв её в свои объятия, зашуршал и зашелестел, в кронах перекрикивались птицы, сновали белки, шуршали в лесной подстилке мыши. Далеко разносился повелительный крик ворона.
        Мэри улыбалась, ей нравились все эти звуки. Она читала сказки про фей и радовалась тому, что делает это не в маленькой квартирке, а здесь, в лесной глуши. То, что в городе неизменно вызывало бы сомнения, здесь воспринималось единственной истиной, и сказки становились такими реальными, точно происходили у неё на глазах. Собравшись переворачивать очередную страницу, Мэри услышала звенящий от ярости голосок:
        - Эй, ну-ка, постой! Я ещё не дочитала эту страницу!
        Мэри даже испугалась, ведь на укромную поляну пройти можно было только в одном месте, да и то пришлось бы раздвигать ветки колючего кустарника! Кто же мог прокрасться сюда незаметно для неё? Обернувшись, она никого не увидела. А голосок продолжал звенеть так же близко:
        - Что же вы за сонные тетери, неповоротливые громадины! Что, теперь не можешь меня отыскать?!
        Что-то метнулось среди прядей волос на плече, Мэри скосила глаза и рассмотрела хрупкую девочку с большими крыльями цвета прозрачных сумерек. Та была одета в фиолетово-синее платье, блестящее и переливающееся.
        - Добрый день, - прошептала она, изумлённая до глубины души. Ей и в голову не пришло подумать, что девочка ей только показалась.
        - Добрый ли? - недобро сощурилась маленькая незнакомка. - Я хочу дочитать эту сказку!
        - О… пожалуйста, - Мэри положила перед ней, тут же спрыгнувшей в траву, книгу. Малютка сменила гнев на милость, но сначала дочитала главу и только после того обратила на Мэри внимание.
        - Что ж, - взмахнула она крылышками, будто задумавшись. - Раз уж ты смогла увидеть меня среди дня, значит, твоё сердце чисто. Я - хозяйка этой поляны, имя моё - Файлис.
        - Рада познакомиться, - несмело улыбнулась Мэри. - Я - Мэри.
        Файлис качнула головой, и уселась на раскрытую книгу.
        - Что там в следующей главе?
        - Но я и сама не знаю, - вздохнула Мэри.
        - Давай дочитаем, - предложила Файлис, и снова повернулась к страницам. Мэри с неясным чувством то ли страха, то ли восторга наблюдала, как существо, которого как будто бы не бывает и быть не может, водит тонкими пальцами по буквам, с трудом переворачивая страницу за страницей. Файлис читала, хмурясь и бормоча что-то так тихо, что видно было только, как шевелятся губы да темнеют от переживаемых эмоций глаза.
        Но вот сказка закончилась, Файлис обернулась к Мэри и смерила её взглядом:
        - Ты приходишь на мою поляну очень давно. Мне предстоит уснуть до следующей весны. Будешь ли ты беречь это место в месяцы холодов и снега?
        - Буду, конечно, - пообещала Мэри. - Мне здесь очень нравится.
        - Хорошо, вижу, что ты меня не обманешь, - Файлис плавно перелетела к плечу Мэри и уселась там. Теперь её голос звучал громче и звенел с особенной торжественностью. - Я должна обещать исполнить одно твоё желание, иначе договора с феями не заключают.
        - Не знаю, чего пожелать… - растерялась Мэри.
        - Знаешь, - уверенно кивнула Файлис. - И я знаю, потому что читаю в твоём сердце, настолько оно чистое. Сокровенное желание исполнится на исходе апреля, когда мне придёт время проснуться. Тебе же остаётся только приходить сюда, как ты делала это прежде, и следить, чтобы снега, которые лягут на поляну, никто, кроме тебя не тревожил.
        - А если потревожит? - насторожилась вдруг Мэри.
        - Если ты каждую неделю будешь появляться здесь, то этого не случится, - и Файлис исчезла.

* * *
        Мэри не могла выбросить эту встречу из памяти, даже когда наступил час вернуться домой. Засыпая, она вспоминала слова Файлис и удивлялась, удивлялась, бесконечно удивлялась произошедшему.
        Но ей не приходило в голову усомниться, ведь на самом деле она всегда знала, что сказки случаются, мечты сбываются, а феи - существуют.

* * *
        Настали холодные дни, листва облетела, и в обнажённых ветвях пели ветра, а не птицы. Мэри каждые выходные убегала от городской суеты, чтобы зайти на полянку, и пусть Файлис больше не появлялась перед ней, но Мэри и не думала нарушить своё обещание.
        Даже когда лёг первый снег, она продолжала поездки. Продуваемый сквозняками вагон трамвая, поскрипывающий на морозе, привозил её на последнюю остановку, и Мэри, крепче затягивала шарф, шла сквозь лес, удивляясь тому, как он прекрасен даже сейчас, когда жизнь словно замерла в хрустальном сне.
        Боярышник и шиповник встречали её безмолвием, и на белом снегу поляны не оказывалось ничьих следов, кроме тех, что оставила сама Мэри.

* * *
        Как-то раз в январе, в выходной день, Мэри пригласил на прогулку симпатичный парень. Они работали вместе, и Мэри не сумела найти никакого разумного предлога, чтобы отказаться, однако сердце билось неспокойно, ведь после свидания она точно не успела бы отправиться в лес.
        Парень нравился ей, и Мэри казалось, что у них сложились бы отношения, вот только предавать обещание, которое было дано настоящей фее, казалось глупым. В любимых сказках никто не становился счастливым, ослушавшись фей или предав их доверие. Мэри предложила:
        - Давай встретимся с тобой утром, Марк, а потом у меня есть важное дело.
        - Хорошо, - согласился он легко, пусть и с ноткой удивления.
        Мэри приходилось работать шесть дней в неделю, воскресенье было единственным выходным. Она так долго размышляла, как всё успеть, что плохо спала ночью. Но утром, в любимой кофейне, выглядела превосходно, точно в темноте феи коснулись её лица, подарив свежесть и румянец.
        Марк наговорил комплиментов, и с ним Мэри было так просто и хорошо, что она не уследила за временем. Только когда перевалило за полдень, она вспомнила, что нужно бежать на трамвай.
        - Ах, Марк, мне нужно спешить! - поднялась она из-за столика так стремительно, что чуть не опрокинула чашку.
        - Что же у тебя за дело? - усмехнулся он, наверное, рассчитывая на шутку.
        - Нужно проведать кое-кого! - отмахнулась Мэри и поспешила прочь из кофейни.
        Марк не сдержал любопытства и тайком отправился за ней, запрыгнув в следующий вагон трамвая. Он видел, как Мэри скрылась в лесу, и двинулся по её следам, очарованный загадкой.

* * *
        Увидев знакомые кроны, Мэри расслабилась, хотя беспокойство так полностью и не отпустило её. Она шла знакомой тропинкой, как обычно остановилась у заснеженных кустов боярышника и заглянула сквозь ветки на то, как снежный покров укрывает маленький мирок феи. Никто не пробегал через поляну, никто не беспокоил лежащий там снег, даже звери и птицы.
        - Мэри, кого же ты проведываешь тут? - послышался вдруг голос Марка.
        Побледнев, она обернулась.
        - Что ты делаешь здесь?
        - Шёл за тобой. Мне любопытно, - улыбнулся он. - Хотелось знать, где ты любишь проводить время.
        Мэри постаралась успокоиться и только тогда шагнула навстречу.
        - Пойдём, Марк, здесь мои дела закончились.
        - Расскажешь, что всё это значит?
        - Когда апрель подойдёт к концу, - Мэри подхватила его под руку и почти насильно повела прочь, к трамвайной остановке.
        Сколько ни упрашивал Марк Мэри рассказать тайну, она не поддавалась, сколько ни предлагал совершать прогулки вместе - была непреклонна. Шла неделя за неделей, и хоть отношения между Мэри и Марком укреплялись, тайну феи Мэри так и не открыла, всякий раз вспоминая слова любимых сказок.

* * *
        Когда апрельское солнце растопило снега, сквозь листву, укрывшую осенью землю, пробились первые фиалки. Мэри видела это, и сердце её ликовало. Осторожно пройдя на поляну, она присела, наклонившись к цветкам. Нежные лепестки будто светились в солнечном свете.
        - Доброго тебе дня, хранительница, - прозвенел уже знакомый Мэри голосок.
        - С пробуждением, - улыбнулась она.
        - Я отлично спала, а значит, ты достойна исполнения желания, - улыбнулась Файлис, возникая прямо пред глазами Мэри. - Отправляйся домой, там тебя и ждёт сокровенное.

* * *
        Мэри поспешила домой, как на крыльях. Ей не терпелось узнать, что же имела в виду Файлис, она была уверена, что та не обманет. У подъезда Мэри встретил Марк, он держал в руках красивейший букет фиалок.
        - Мэри!
        - Марк! - как же она удивилась! Ведь они совсем не договаривались о встрече.
        - Подумал, отчего бы… - он замялся и договорил, почти не улыбаясь: - Почему бы в этот прекрасный день не сделать тебе предложение. Правда, я не знаю, как это правильно…
        Мэри рассмеялась, вдруг осознав, что действительно желала именно этого.
        - Да, - она обняла его, забыв о букете. - Да, я согласна!

* * *
        Поженились они в начале июня, и тогда Марк забрал Мэри, свою законную супругу, в уютный дом, стоявший на окраине города, очень близко к лесу. Теперь можно было гулять там когда угодно и сколько хочется. Вот только Мэри так и не сумела отыскать полянку, где повстречалась с Файлис. Впрочем, именно это случалось в её любимых сказках.
        310. Седьмая жизнь
        - Странник бесконечно могущественен и бесконечно уязвим, - сказала она, приблизившись ко мне. Я стоял на вершине холма, и в долине, лежавшей внизу, тёк туман, медленно заполняя весь мир.
        - Слышал, что так говорят о влюблённых, - не повернув к ней головы, я продолжал наблюдать. Мне отчаянно хотелось кинуться вниз, в наступающее белое море.
        - Но разве странника это не описывает куда точнее, - возразила она и отрывисто засмеялась. - Вы несёте в себе столько всего, кажется, что вас невозможно сломать, но затем приходит туман, вы растворяетесь в пустоте.
        - Так можно описать жизненный путь совершенно любого существа. Все рано или поздно растворяются в некоей пустоте, а иногда и воспоминаний о себе не оставляют.
        - Ты же не сторонник той точки зрения, когда воспоминания приравниваются к самой жизни?
        Я почувствовал напряжённый и ищущий взгляд, буквально загоревшийся у меня на коже, и только тогда обернулся.
        - Нет, не сторонник. Воспоминания никого не возвращают до конца.
        - Именно.
        Я знал её под многими масками, с разными лицами и именами. Сегодня она носила короткую стрижку, и волосы были темны, а черты лица напоминали смесь японских и китайских. Завтра она могла бы стать совсем другой.
        - Зачем ты всё-таки здесь? Вряд ли пришла рассказать мне про туман, могущество или проводить в пустоту.
        - О, я принесла историю, - улыбка её казалась тревожной, излишне напряжённой, и в глазах отражалось что-то чаячье, кричащее, трагичное. - Тебе она не понравится. Наверное.
        - О чём же история?
        Она уселась на поникшую в ноябре траву, взглянула на плещущийся далеко внизу туман.
        - Расскажу.
        Пришлось сесть рядом. Мир кутался в тишину, и её голос в какой-то миг стал единственным звуком.

* * *
        Тай выросла на морском берегу. Она умела чинить сети и принимать улов, могла выполнять любую работу быстро, даже если та была тяжёлой, любила приходить на берег на закате и собирать ракушки, которые потом толкла, получая перламутровый порошок. В городе модницы наносили такой на щёки, сияли истолчёнными раковинами, уверяя всех, что это пыль с крыльев фей. Тай считала это глупостью, но ей нужны были деньги, потому что приходилось поднимать на ноги младшего брата.
        Она мало мечтала и не слыла красавицей, и как-то так получилось, что вся юность прошла в нелёгком труде, на рыбном промысле или же вечерами у ступки с раковинами, которые так непросто поддавались пестику.
        Однажды утром Тай поняла, что ей уже далеко не двадцать.
        Полжизни утекло с отливом.
        В тот день она поднялась по-настоящему рано и пришла на пустой берег, когда заря только начинала разгораться. Солнце ещё дремало где-то под океанскими волнами. Стоя в полосе прибоя, захлёстываемая пеной, Тай осознала, что брат - почти мужчина и наравне с другими ловит рыбу, что он ухаживает за дочкой одного из моряков и желает привести её в дом. И Тай ему не нужна.
        Тай была никому не нужна.
        Океанские волны шептали и звали её к себе, обещая утешение, но ей не было горько, ей не было страшно. Только пусто. В груди вместо сердца колотилось ничто. Тай вытерла лицо от солёных брызг и выбралась на песок.
        Она отправилась в дом и собрала свои вещи - тех было немного. Она оставила ступку, где были нетолчёные раковины, бросила пудру, забыла про сети. Упаковав заплечный рюкзак, она ушла по дороге в город, будто бы именно там и должна была пригодиться.
        Вставшее солнце застало её в пути, и Тай забылась в его сиянии. Вскоре она перестала узнавать дорогу, которой ходила столько раз. В ушах отчего-то нарастал звон, и вот Тай упала на колени, хотя в то же время продолжала идти, закрыла глаза, хотя видела всё очень чётко и ясно.
        Что-то случилось, Тай никогда не чувствовала ничего подобного. В один миг она растворилась в солнечном свете и осталась лежать в дорожной пыли. Разделилась и в то же время стала единой с самой собой.

* * *
        Вдох дался с трудом, Тай села и огляделась. Она не осталась на дороге, а оказалась в чьём-то доме. На столе мягко горела лучина, тёплый золотой свет оставлял углы комнаты в уютной тени. Столешница, вычищенная ножом - Тай понимала в таких вещах, была почти пуста, кроме лучины там находилась только кружка. И едва Тай смогла рассмотреть её металлическую грубую поверхность, как ей захотелось пить. От жажды едва ли не распух язык.
        Поднявшись и отметив чудовищную слабость, Тай добралась до стола и взяла кружку в руки. Она была полна сладкой воды. Тай пила жадно, ни о чём не вспоминая, и каждый глоток вливал ей новых сил.
        - Значит, вот что ты решила, - проскрипел чей-то голос. Тай обернулась и только тогда заметила завешенную тёмной тканью дверь. В проёме остановилась старуха, настолько древняя, что Тай звала бы её иссохшей. Однако глаза смотрели внимательно и цепко.
        - Решила? - переспросила Тай.
        - Ты пришла в мой дом, как многие, кто ищет себя. Ты приняла воду - это твоё решение, - терпеливо разъяснила старуха, только смысла в её словах Тай не нашла.
        - И в чём же состоит моё решение?
        - Ты хочешь забыть и начать сначала, - старуха приблизилась и отобрала кружку. - Не могу тебя винить. Многие выбирают именно это.
        - Забыть? - Тай как будто бы нечего было забывать. В руках оставалась сила, она знала, как чинить сети, ловить рыбу и продавать улов, как толочь раковины и пересыпать пудру, как шить одежду и готовить еду. Больше внутри ничего не нашлось. - Что я должна забыть?
        - Уже ничего, - старуха усмехнулась. - Всё в твоём мире было так просто, - она шагнула к полкам, занимавшим одну стену от пола до потолка. - Посмотрим, что бы такого тебе приготовить.
        Тай качнула головой и присела на скамью у стола.
        - Возможно, я хочу остаться здесь? - предположила она. - Ты стара, тебе понадобится помощь кого-то сильного. Разве нет?
        Взглянув на неё, старуха нахмурилась.
        - Прежде ты не выбирала ничего такого.
        - Не помню никакого прежде, - Тай усмехнулась. - Кажется, пора варить похлёбку на ужин.
        И старуха кивнула, хоть взгляд её оставался настороженным или изумлённым. Тай не понимала точно.

* * *
        Солнце вставало над морем. Тай замерла у ограды. Их домик стоял высоко, и потому каждое утро она встречала рассвет, чуть опираясь на сплетённые вместе палки и ветки. Ограда казалась ей страшной, но отчего-то именно такой и должна была быть.
        Сегодня свет был особенно ярок, и в душе Тай трепетало странное ощущение, непонятное, точно осколок памяти. Но что бы она могла вспомнить, если никогда не знала ничего другого, кроме этого домика? В воздухе словно чувствовался запах морской воды, водорослей, зацепившихся за сети, и Тай хмурилась, не понимая, откуда это. И почему она знает, что это означает.
        Она повернулась к дороге в тот самый момент, когда путник, проходивший мимо, вдруг рухнул на колени. Поспешив к нему, Тай подхватила его с лёгкостью и понесла в дом. Это была лишь часть повседневной работы. Когда же она снова вышла на улицу - набрать воды в колодце, свет стал иным, солнце забралось высоко.
        Ничто больше не тревожило.
        Тай развернула плечи и качнула головой, отгоняя сомнения и странные мысли. Она всегда принадлежала только этому месту, только тут и была нужна. Море, сети и толчёные ракушки - лишь сны.

* * *
        Старуха смотрела ей вслед с крыльца. Тай жила уже седьмую жизнь.

* * *
        Она замолчала, туман почти добрался до её ступней. Мы оказались на островке среди бесконечно-белого океана.
        - Такая история… - взглянув на меня, она поднялась.
        - Бесконечная, - кивнул я в ответ.
        - Вроде того, - и она двинулась по скрывшейся в тумане тропе, отчего показалось, что она медленно входит в воду. - Не захлебнись, когда будешь возвращаться домой.
        - Не волнуйся, - я отвернулся. Мне показалось, что я видел когда-то глаза Тай. Знал её взгляд, говорил с ней. Встречал на морском берегу.
        Наваждение схлынуло. Я стоял один среди тумана.
        311. Из тени
        Скальный уступ выдавался прямо в сумрачное свинцовое небо. Из горной седловины, пенясь, спускалась по камням бурная река. Далеко внизу, в узкой долине чернели деревенские хижины, крытые перепревшей соломой, кривыми террасками лепились к горным склонам поля с недавно проклюнувшимися первыми всходами. Впереди, сверкая шапками ледников, вставали острые пики. Кругом, сколько хватало глаз - горы, вершины, пронзающие серые облака. А за ними - снова горы, тёмные лесистые склоны, мрачные ущелья.
        Пейзаж казался слишком ярким и перенасыщенным подробностями. Хотелось избавиться от ощущения, что в нём можно различить каждый камень, каждую ветку, каждую травинку, каждый отблеск на снежном покрове гор.
        Закрыв глаза, я почувствовал, как все краски разом померкли, вместо них появился свист ветра и пустота, будто бы на меня стремительно неслась огромная чёрная земля. Я отшатнулся от края. Это были не мои ощущения, а того, кто некогда вот так же сидел на утёсе и вглядывался вниз, понимая, что с каждым днём внутри него прорастают всё новые страхи.
        Я лишь пришёл на то же самое место.
        Его имя исчезло, стёрлось, как бывает, если написать его на песке. Ветра унесли его или слизало волной. Оно будто бы значило «нет» или «ничего», а может быть, только стало это означать, когда истёрлось в ладонях времени.
        Я пришёл сюда не из-за него, так совпало, но отпечаток его присутствия заставил подойти к самому краю и поймать волну возникающего страха. Будто мы были связаны, и он призвал меня.
        Только такого не могло и не должно было быть.
        Сидя на краю обрыва, я видел, как он поболтал в воздухе ногой в разношенном ботинке, играя с новообретённым страхом, убеждая себя, что он - глупое животное чувство, поддающееся разумному контролю. Вряд ли ему это помогло, но зато я вспомнил, что ничего не боюсь. Особенно - высоты.
        Когда он поднимался, камешки из-под его ног посыпались вниз, упали с уступа, унеслись к ревущей далеко под ним горной реке. Когда я отошёл от края, произошло то же самое. Мы были едины в этом, хоть разделены многими годами. Однако я выбрал иную тропу, и вскоре ощущение единения полностью исчезло. Я углубился в лес, в то время как он завернул чуть ниже к старому кладбищу, уже позабытому теми, кто некогда хоронил там своих умерших.
        В лесу было сумрачно, точно и день резко подошёл к концу. Вокруг меня возвышались ели с густой и тёмной хвоей. Я шёл, тропа петляла, то огибая низкий кустарник, едва сумевший прижиться здесь, то резко прыгая через ручьи. Воздух казался сырым и застывшим.
        Моя дверь должна была появиться нескоро, я мог проблуждать в этом лесу ещё долго, но наконец выбрал местечко, где берег ручья был особенно крут, а ветви елей клонились особенно низко. Едва я присел на поваленный давней бурей, а может, и временем ствол, как ощущение разделённости и единства вернулось.
        Тот, чьё имя потерялось среди прошедших лет, тоже сидел на этом стволе. Он зачёрпывал воду в ручье, и я склонился, чтобы также опустить в поток ладони.
        Что нас всё же связывало, почему я так отчётливо вижу то, в чём никогда не принимал участия, чувствую того, кто никогда мною не был? Что я должен понять? Что мне пытается сказать этот мир?..
        Ответов не было, и я откинулся на ствол ели, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. Шум воды, перекличка птиц в ветвях, свист ветра… Я слышал всё это, и в то же время оно казалось мне иным, будто некогда тот, с кем меня связало неясное чувство, видел за всем этим что-то большее.
        Наверняка он был магом!
        Догадка уложилась в голове сразу, будто бы я всегда это знал, всегда помнил. Будто я даже имя помню, но нет, оно не составилось и не пришло на ум. Только пустота.
        Дверь позвала меня, когда уже полностью стемнело. И я шагнул через порог, терзаемый всё тем же непонятным чувством. Но тот, кто виделся мне, кто сидел на скале, кто прятался среди елей, никогда не знал дороги и не уходил в иные миры.

* * *
        Я закончил рассказывать историю, и отец нахмурился, точно вспомнил о чём-то.
        - Это, конечно, странно, и всё же тебе стоило бы вернуться, - сказал он.
        - Зачем?
        - Разве мало того, что маг хотел поговорить с тобой?
        - А разве он хотел именно этого?
        Отец промолчал, но вдруг и мне стало совершенно очевидно, что робкий дух некогда могущественного существа старался найти меня, достучаться, открыть что-то, вот только не сумел и не успел.
        - Дорога приведёт тебя туда ещё раз, - много позже добавил отец. - Послушай его.
        - Это важно и тебе лично?
        - Вероятно, это важно для тебя, - он поднялся. - Мне пора уходить.
        И мне тоже было пора. Я ощущал, как дверь зовёт меня. Не было смысла не подчиняться.

* * *
        На этот раз я оказался в деревеньке. Странно, что я не заметил с высоты - она была пуста, здесь не осталось никаких жителей. Проходя мимо опустевших домов, я испытывал тревогу, смешанную с чувством глубокой печали, и не знал, что из этого принадлежит мне, а что - неведомому магу.
        Из всех домов лишь один был разрушен до основания. Его руины поросли травой и колючим кустарником. Подойдя ближе, я буквально увидел, как маг упал на колени, преисполненный горя.
        - Кто же сделал это? - спросил я, надеясь, что призрак, если он есть, сейчас и ответит.
        Даже ветер стих.
        Я обошёл руины и снова двинулся по оставшемуся пустым селению. Мне было горько, словно я пожевал полыни.
        - Их убили, - когда раздался этот голос, я не вздрогнул.
        - Отчего?
        - Потому что приютили меня, - его не было видно, но воспоминания вливались чёткими картинами. Маг был совсем мальчишкой, когда это случилось.
        - Кто же их убил?
        - Те, что шли за мной, - и он показал мне тёмных тварей. - Я бежал из тени, чтобы служить свету. Это непростительно.
        - Понимаю. А ты сам?
        - Мне было видение, обещание, - он замолчал. Я ждал, не поворачивая головы. - Мне было сказано, что есть иные миры, где я смогу жить таким, где я не должен буду…
        - Миры есть всякие, - я уже понял, что меня опять попросят о двери. - Уходи и отыщи свой.

* * *
        Едва портал за ним закрылся, как я перестал чувствовать себя так, будто помнил собственную жизнь в этих местах. Моя дверь позвала меня позже, и я даже не оглянулся на деревушку, однако сердце моё оставалось неспокойным. Я прикоснулся лишь к одному осколку, но и он успел отравить меня.
        Миры, где нет полутонов между светом и тенью, всегда утомляли меня.

* * *
        Дома опять ждал отец, он сварил мне кофе и уселся напротив, ожидая рассказа.
        - Знаешь, это было странно, - вырвалось у меня.
        - Напиши об этом, - предлагая, он улыбнулся. - Напиши, так нужно.
        - Наверное, - не смог я ему отказать. Против моей воли в голове сами собой сложились первые строчки.
        «Скальный уступ выдавался прямо в сумрачное свинцовое небо. Из горной седловины, пенясь, спускалась по камням бурная река. Далеко внизу, в узкой долине чернели деревенские хижины, крытые перепревшей соломой, кривыми террасками лепились к горным склонам поля с недавно проклюнувшимися первыми всходами. Он смотрел на всё это, подступив слишком близко к краю, и в груди его крепло чувство страха, какого он не знал прежде».
        312-313-314-315. Уничтожить или сохранить
        Существуют посетители, о которых так говорят тихонько проскользнувшие в комнату слуги: «Миледи, вашей аудиенции просит…» или же «Миледи, вас ожидает…», а есть такие, в которых нуждаешься. И, призывая их, можешь и не получить ответа. Но если они приходят в твой дом, прислуге уже не о чем беспокоиться, потому что звавший их знает - посетитель ожидает в кабинете… Он был из таких.
        Она вошла спокойно, длинное серебряное платье оттеняло тёмные волосы, делая лицо ещё бледнее, а глаза - холодными, как зимние небеса. И всё же в её чертах, обычно не отражающих эмоций, сейчас читалось смятение. Потому что он сказал:
        - Зачем ты звала?
        Фигура в чёрном плаще, укутанная в бархатистую сущность ткани настолько, что было не ясно, каково это за существо и имеет ли оно тело, застыла напротив большого окна. За стеклом блистал лазурью залив, далеко-далеко уходил в небо, прятался за облаками горный хребет.
        - Уверена, ты сам знаешь ответ! - наконец произнесла она, сделав ещё пару шагов. Её лицо вновь стало абсолютно спокойным, даже отрешённым. - Ты не мог не почувствовать то, что отголоском задело даже меня. Понимаешь, что это значит? Он вернулся. Вернулся!
        - Не совсем он, - голос был лишён какой-либо окраски, он доносился как будто издалека, не давая точно определить, какого пола тот, кто говорит. - Он утратил могущество, перерождён в хрупком человечьем теле, - голос словно усмехнулся, но тут же и эта лёгкая тональность исчезла в сером покое.
        - Его следует отыскать, - решительно отозвалась она. - Или тебе неизвестно, что тот, кто был сильным и потерял могущество, яростно добивается своего и гораздо опаснее, потому что знает, к чему идёт. Таким улыбается судьба, и, получив силу, такие, как он, вершат дела более скорбные, чем те, что совершали до своего падения!
        - Преувеличиваешь, - голос оставался бесстрастным, фигура у окна повернулась. В тени, лежавшей под капюшоном, было не разобрать глаз или черт лица.
        - Как человек он ничтожен и не в силах поколебать этот мир. Дети его мертвы и рассыпались прахом. О чем здесь волноваться?
        - Помнишь, чем мы жертвовали, отнимая у него силу? Помнишь, ради чего принесли всё это в жертву?! Неужели ты не можешь понять, что снова это не повторится? А он - пришёл! Самое время уничтожить его сейчас, пока это ещё реально. Потому что другой жертвы ни перенести ни моей стране, ни мне. И даже ты не сумеешь это повторить.
        Он молчал. Взглянув в окно, где сияли нестерпимо снежные пики, где расстилалась синева небес, мешаясь с лазурью морской воды, она не смогла найти спокойствия. Над её землями дул ветер, и запах его казался и знакомым, и незнакомым.
        - Грядёт беда, - прошептала она, - и затронет она всех.
        - Чего ты хочешь? - спросил голос, очертанья фигуры заколебались, точно ветер рвал плащ.
        - Найди его! Найди и убей, раз уж не сделал этого раньше.
        - Ты сама знаешь почему. Забрав его силу, я не мог ещё и убить его. Мир пострадал бы от этого больше, чем если бы он шёл своим путём, - возразил он, но затем добавил: - Однако сейчас ты права. Дело обстоит иначе. Если я смогу отыскать его, то к твоим ногам брошу кристалл с его человечьей жалкой душой.
        Она слышала насмешку. Он был выше и больше, чем человек, чем все люди, взятые вместе. Она лишь случайно получила возможность искать его помощи, и он смеялся над этим, потому что её ждала смерть, а он не ведал, что это.
        - Мне не нужна его душа, - твёрдо проговорила она, спокойно глядя сквозь пятно теней под капюшоном. - Я хочу знать, что его нет, ничего не осталось, что позволило бы ему вернуться.
        - Ты всего лишь боишься, - оценил он.
        - Я знаю, чего боюсь, - она чуть наклонила голову и нахмурила брови, выдавая тем самым, какое смятение царит в её душе. - Но боюсь не за себя. Ты понимаешь это, хоть и не ведаешь страха. Людская жизнь коротка и полна эмоций. Ты вправе считать себя лучше, чем люди, но даже глупый ребёнок не откажется от чувств. Не трогай мои страхи.
        - Глупый ребёнок будет держаться за чувства, но знающие люди с радостью променяют любые чувства на моё могущество, - парировал он. - Ты не исключение. Стараясь показаться глупым ребёнком, ты лжёшь сама себе.
        И он ушёл.

* * *
        Я отложил недописанную страницу и взглянул на того, кто сегодня принёс мне это.
        - Что думаешь? - спросил он сразу.
        - Не похоже на сказку, непонятно, на чьей ты хочешь быть стороне, - я смотрел внимательно, чтобы не упустить ни единой эмоции, что так быстро сменялись в его лице.
        - В том мире назревает буря такой силы, что она вполне может расколоть его, изменить, а то и совсем уничтожить, - он опустил ладони на столешницу, нависая надо мной. - Ты должен быть там.
        - Почему?
        - Прийти на помощь.
        - Кому?
        Тут он замешкался и пожал плечами.
        - Разве не идёт каждый из них своей дорогой? - спросил я снова.
        - Чёрт с тобой, - он отступил. - Теперь тебе известно, что они задумали, этот мир призовёт тебя и заставит сделать выбор. Вот увидишь! Отрицай сколько хочешь!

* * *
        Он замер среди темноты, возможно, вокруг него стоял лес, а может, тьма была настолько густой, что скрывала очертания и обычной долины. Выдохнув, он засмеялся:
        - Покажись, ты ведь знаешь, что у меня не хватит сил противостоять тебе! Ты ведь знаешь - в этом хрупком тельце я тебе не ровня. Так что же ты пытаешься напугать меня, отчего не убьёшь сразу, как тебе это приказано?
        Темнота дрогнула и сформировалась в фигуру, которая была ещё черней.
        - Разве ты не рад тому, что дышишь на минуту дольше? - голос был бесстрастен. Его обладателя не развлекало происходящее.
        - Рад ли я? - усмехнулся стоявший на тропе. - Отнимая мою силу, принимая её в себя, отчего ты не сбросил рабских оков? Верни мне моё, и я освобожу тебя.
        - Интересное предложение, - фигура не шевельнулась.
        - Знаю-знаю, тебе это не дано. Контракт заключён, теперь ты ждёшь смерти, хранишь верность, и ничто тебе не помешает. Однако я бы приблизил день, как мог.
        Ответом была тишина.
        - Я ведь не боюсь тебя.
        - Не боишься, - согласился голос. - И в этом меж вами занятный контраст. ТЫ приготовил что-то для меня, оттого забыл о страхе. Она же отдала всё, что имела, и теперь боится утратить последнее. И от моего решения зависит, что произойдёт дальше, кто из вас, игроков, станет править целым миром.
        - Зовёшь нас игроками, но и сам играешь, - фыркнул он и отшатнулся, выбрасывая руку вперёд. С пальцев сорвалось пламя, и пусть магия была слаба, фигура всё же подёрнулась рябью.
        - Нашёл иной источник силы, - оценил голос, а затем развеялась и фигура, и тьма.

* * *
        Проснувшись, я сел на постели, потирая лицо ладонями. Сон был странным, возможно, я даже стал свидетелем того, что только собиралось произойти. В любом случае, мне не хотелось участвовать в этой битве.
        Поднявшись, я подошёл к окну. Целую минуту за стеклом маячил морской пейзаж, и волны мешались с лазурью небес.
        - А может, я и должен вмешаться.
        Снова на меня смотрела тьма. В чернильном тумане качались блики фонарей, город спал. Спал и компас у меня в груди, но я чувствовал, что должен прямо сейчас принять какое-то решение. Это оказалось непросто.
        Где-то в другом мире разворачивался новый виток страшной сказки, и она звала меня к себе.
        Можно ли было ей отказать? Сердце неприятно заныло.

* * *
        Она проснулась среди ночи, и тьма, окружающая её, несколько успокоила нервный ритм сердца. Снова снилось, как она сыплет сонный порошок в бокал, как зельем становится вино, как свечи горят вокруг каменного алтаря в старой усыпальнице. И он - уже там, спокойно спит, чуть улыбаясь во сне, отчего сердце сжимается в остром приступе любви.
        У неё на руках спит их ребёнок, пятилетняя девочка, и длинные ресницы отбрасывают тень на бледное личико, а коса расплелась и тёмные пряди свисают вниз, будто спящие змеи. Неяркое сияние свечей делает кровь, бегущую по серому камню алтаря, чёрной, словно чернила, и только на серебряном стилете след алый, свежий, тёплый. И на платье пятна крови такие же яркие.
        Спящая уже вечным сном дочь так же спокойна и безмятежна, как если бы могла проснуться.
        Милосердная тьма скрывала картины сна. Жертва, благодаря которой её страна была спасена, продолжала мучить, и сны приходили, неся с собой ужас и страх той ночи, когда всё свершилось. Она так и не научилась жить одна.
        Тьма сгустилась у окна в фигуру, укутанную в плащ.
        - Не могу его отыскать, - тихо и спокойно произнёс голос. - В горах его нет. Если бы оставался хотя бы след былого могущества на теперешнем теле. Ничего. А людей много, слишком много.
        - Найди! - прошептала она, едва к ней вернулась способность говорить, пропавшая от его внезапного появления.
        - Я не могу обыскивать каждый дом! - отрезал он. - Где может быть тот, кем он стал?
        Некоторое время их обоих кутали тишина и ночь, пока она вдруг не поняла, не увидела так же ярко, как только что схлынувший кошмар.
        - Я знаю. Знаю, где он, - она откинула одеяло и подошла к окну, где замерла в напряжении чёрная фигура. Лунный свет засиял на тончайшем шёлке сорочки. - Он спустился с гор. Крохотная деревенька на берегу бурной реки… Ищи его там!
        Фигура растаяла, а она осталась стоять у окна, глядя на то, как по небу бегут серые облака, то и дело скрывая холодный взгляд луны.

* * *
        Новый сон приоткрыл для меня очередной кусочек мозаики, в которую сама собой превратилась эта история. Миры раскладывались передо мной подобно вееру, и я никак не мог отыскать среди них тот самый, где пропитанная кровью и магией сказка оказалась былью.
        Я не знал, на чьей стороне нахожусь, что должен сделать, если приду туда, и в моё окно так же бесстрастно заглядывал лунный свет, ничего не обещая, ни о чём не рассказывая.
        Вестник, принёсший мне первую часть драмы, сгинул с осенними ветрами, и я остался с этой историей один на один.
        Когда рядом со мной раздался вздох, я не обернулся.
        - О чём же ты размышляешь? Неужели о том, чью сторону принять? Так просто, когда есть изначальное зло и чистейший свет, да?
        Мой противник, тот самый, что некогда намеревался поймать и отобрать ключ, вынув его из моего сердца, замер всего в шаге от меня.
        - Не ты ли затеял там подобную кутерьму? Насоветовал одному из существ, никогда не рождавшихся, как собрать великое могущество, способное уничтожить мир?
        - О, ты слишком хорошего мнения обо мне, - он отступил. - Но я подбросил тебе эту историю, чтобы посмотреть, кого ты поддержишь.
        - Пока что мне не нравятся стороны.
        - А что скажешь на это?
        И тьма вокруг нас рассыпалась звёздной пылью, мы словно оказались в лесу, где как раз раскручивалась очередная часть истории.

* * *
        Магия была прямо перед ним, везде и нигде, совершенно неуловимая. Он знал, что не сможет просто взять, как раньше, выпить силы земли, удариться грудью о грудь с ветром. Раздражённо развернувшись, он двинулся по тропе прочь со скального карниза. С тех пор как научился управлять новым телом, он приходил сюда каждый день, чтобы в одиночестве посидеть на краю тверди, под самой крышей мира, где воздух был настолько разреженным, что его едва хватало для дыхания, почти у кромки вечных льдов, где даже тёплая одежда не очень-то спасала от извечного холода, несмотря на то, что в долине весна давно разгорелась и радовала солнцем.
        Он посмотрел вперёд и чуть заметно улыбнулся. Путь лежал по узкой известной только ему тропке, среди древних статуй, колонн и крошащихся обелисков, покрытых полустёртыми письменами. Его почему-то завораживала судьба этих памятников, на протяжении несчётных лет подвергающихся распаду под плоским равнодушным небом, так же, как подвергались распаду в земле тела тех, чью смерть они увековечивали.
        Кладбище… Неровные ряды надгробий сплошь заполняли скальную площадку, поросшую мхом и жёсткой неприхотливой травой, и спускались на следующую. Ниже, среди могил, видны были протоптанные дорожки, туда уже захаживали жители деревни, чтобы навестить почивших родственников, там памятники выглядели проще и были совсем незатейливыми. Но как же их было много! На нескольких узких террасах помещалось могил, наверное, раз в десять больше, чем было жителей в деревне.
        Он пытался разобраться, почему умерших хоронят не за оградой поселения, неподалёку от деревни, как было принято у большинства людей, а так высоко в горах, так близко к обиталищам богов, но традиция оказалась настолько древней, что никто из местных не смог объяснить её. Он был уверен, что даже в тёмной, дремлющей в этих простолюдинах памяти предков ответы давно стёрлись, как стали нечитаемыми знаки на обелисках и колоннах.
        Внезапно ему сделалось не по себе, и он приостановился, повернул голову и увидел, что с памятника на расстоянии пяти шагов на него пристально смотрит огромный чёрный ворон. Поражённый, он взмахнул рукой, словно желая отогнать видение, ворон хрипло и, казалось, насмешливо каркнул, снялся с обелиска и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь. Если он и ожидал увидеть птицу на такой высоте, то только горного орла, а никак не ворона, пусть даже такого крупного.
        Когда он покинул ряды статуй и надгробий, уже смеркалось. Тропа, ведущая вниз, к деревне, ускользала в ущелье, где и без того было сумрачно, а вечером ночь начиналась гораздо раньше, чем повсюду. Он шагал быстро, но внезапно замер, потому что прямо перед ним выросла тень. Два хищных жёлтых глаза уставились прямо на него.
        Он непроизвольно шагнул назад, в слабом свете рассмотрев крупного лохматого волка. Испуг пришёл запоздало, оружия у него не было, а убежать от дикого зверя в изломанном, хрупком и неловком человечьем теле он вряд ли бы сумел. Инстинкты пробуждались медленно - за долгую, почти бесконечную жизнь в прошлом обличье ему не приходилось бояться волков, но теперь он почувствовал, как дрожат колени.
        - Сожрёшь меня? - зачем-то вслух спросил он. И человеческая жизнь, и угрожающая смерть представлялись ему до отчаянья нелепыми.
        «Не сожру, ты хозяин», - ответил волк. Он в недоумении уставился на зверя, тот свесил красный язык из клыкастой пасти.
        - Ты что, разговариваешь?
        «Да», - ответил волк.
        Он попытался прочувствовать момент ответа и понял, что морда зверя не шевельнулась. Прямо в сознание потекло ощущение звериной уверенности, это было так же верно, как то, что в воздухе пахло дымом, овцами, собаками, что от человека несло кислятиной, потом и страхом.
        - Откуда ты взялся? - он пожалел, что спросил. Перед глазами замелькали тени деревьев, под лапами мягко пружинили опавшие листья, пахло лесом и близкой водой, слышалось журчание ручья. Рядом бежали волки, и он узнал их - запахи, вид.
        От нахлынувших образов закружилась голова.
        «С гор… Стая», - понял он. После вторгающихся в голову волчьих ощущений слова показались такими родными, такими прекрасными. Они будто бы огненными буквами вспыхнули во взбудораженном мозгу.
        «Ты хозяин, мы помним», - легко прочитал он. Он научился слушать волка, хотя на миг перед глазами прошли полчища серых теней, несчётные поколения волков, которые хранили память.
        - Как ты меня нашёл?
        «Ты искал, мы пришли», - ответ волка предстал перед ним, начертанный высокими острыми рунами из ослепительного пламени. Он помнил этот язык и эти письмена. Старый язык могущественных заклинаний.
        - Искал? - переспросил он, вдруг вспомнив, как сидел на краю утёса и вслушивался в мир, пытаясь доискаться магии.
        «Мы слышим, - полыхнули слова волка. - И Дети, что спят в тёмных пещерах, тоже слышат, как ты ищешь».
        Холодный ночной ветер поменял направление и подул в сторону деревни. За плетнями пастушьи собаки почуяли волка и громко неистово залаяли, сбиваясь на визг. Зверь повёл ушами и одним прыжком скрылся в темноте, оставив лишь огненные слова.
        «Мы сказали»…
        Он с минуту стоял не шевелясь, а затем на лице лишь на мгновение мелькнула странная улыбка.
        Он только что догадался.

* * *
        - Видишь? - и мы снова оказались в моей спальне. Занимался рассвет, город за окном заполонил туман.
        - Вот как он обрёл тот источник силы, - прошептал я, забывшись. - И всё же я не хочу выбирать сторону. Никто из них мне не близок.
        - Что тебе больше нравится - уничтожать или сохранять миры?
        И он ушёл, истаял в растекающемся, пока ещё бледном утреннем свете, а мне оставалось только искать ответ на вопрос, который я мечтал никогда себе не задавать.

* * *
        Холодное зеркало отразило её, вновь подтверждая, что она удивительно хороша. В этот вечер волосы были убраны в высокую причёску, состоящую из многочисленных переплетений, удерживаемых шпильками с жемчугом, бледное лицо походило на беспристрастный лик луны, а глаза сияли, словно ледник под солнцем. Оправив нежно-голубое платье, она вошла в залу, где уже ждали советники. Совет составляли главы всех больших городов. Она сама решала, когда ему собираться. В этот раз она созвала их потому, что душа никак не могла успокоиться. Она чувствовала пробуждение врага, Зла, пришедшего в её страну, и ей хотелось узнать, изменилось ли что-нибудь с момента его возвращения.
        Остановившись на пороге залы, молчаливо приветствуя советников, поднявшихся, едва она ступила внутрь, она оценила, что ни одно кресло не пустовало. Самый молодой советник двадцати пяти лет, порывистый и всегда горячо поддерживающий её, старший - шестидесятилетний, вдумчивый и мрачный, на его советы можно положиться.
        Она прошла к креслу во главе стола, внимательно оглядывая совет.
        - Я собрала вас здесь, чтобы услышать о том, что происходит в нашей маленькой стране, - улыбнулась она, чтобы снять напряжение. Слишком странно выглядел этот совет, она понимала, что все ждут каких-нибудь угрожающих известий. - Думаю, в этом нет ничего удивительного.
        Улыбка её была холодна как лёд.
        - Наши ежемесячные отчёты довольно полно описывают ситуацию в городах, - спокойно заметил один из них. Но хоть он и говорил от имени совета, было заметно, что на секунду он стал похож на нашкодившего ребёнка. Кое-кто из совета тоже усмехнулся - заметив. Однако больше всего настораживало мрачное молчание женщины в траурно-синем, сидевшей на дальнем конце стола. Под её рукой жили окраины и предгорья.
        - Отчёт остаётся лишь бумагой, - проговорила она, глядя в глаза женщины в синем. - Можно ли в нём охватить всё? Думаю, у каждого есть, что ещё рассказать. Не так ли?
        - Да, герцогиня, - отозвалась женщина, прочитав в вопросе, что обращаются именно к ней. - В горной деревеньке я видела нечто, поразившее меня, - и замолчала.
        - Что это было? - заинтересовалась она, дурное предчувствие встрепенулось. Но вместо женщины в синем заговорил другой советник:
        - В горах - моровое поветрие.
        Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Голос её стал жёстким.
        - Сколько жертв, где именно, что за болезнь?
        - Никто не знает, что это за болезнь, - продолжал советник. - Умирают дети и зрелые люди, молодые и полные сил. Стариков болезнь не трогает. Мор идёт из дальней деревни. Жертв невозможно сосчитать. Заболевших словно выжигает изнутри. Может ли герцогиня разрешить эту проблему?
        Она молчала, задумавшись. Душа её чувствовала, что есть связь между мором и старым врагом, вернувшимся в её земли.
        - Герцогиня в очередной раз доказала право на трон, - вступил в разговор третий советник. - Не ведая об опасности, она созвала совет вовремя.
        Никто не стал этого отрицать, но женщина в синем сощурила глаза, и по лицу её читалось, что она уверена - герцогиня и виновна в том, что обрушилось на страну.
        - Что за новости у вас? - пришлось задать прямой вопрос.
        - Не столь важная проблема, - ответила женщина в синем, спрятав глаза.
        - И всё же?
        - В горной деревушке видели девушку, похожую на вашу дочь, - голос женщины в синем был спокоен и сух. - Все мы знаем, какое горе постигло вашу семью, а потому я хотела бы предупредить о возможном появлении лженаследницы.
        - Благодарю. - «Пусть она и недолюбливает меня, но страну любит и предана ей», - облегчённо подумала она. - Необходимо сдержать болезнь. Соберите всех лекарей и магов.

* * *
        Снова вырвавшись из цепей сна, я направился вниз, но не затем, чтобы успокоиться чаем. За окном летел мокрый снег, и некоторое время я наблюдал за танцем тяжёлых снежинок, а после решительно дёрнул дверь на себя, забыв и про куртку и про шарф.
        На крыльце меня обнял влажный ветер, в волосы тут же набились крупные белые хлопья. Я не стал медлить, прошёл в сад, и там, конечно, уже открывалась дверь.
        Мне следовало хотя бы пройти туда, в тот мир, что грозил разлететься осколками, потому что кому-то недоставало могущества, а кто-то жаждал уберечь его от трансформаций любой ценой.

* * *
        Он проснулся до рассвета, небо только-только начало светлеть, от реки поднимался холодный туман, когда он бросился по знакомой тропе. Никогда ещё он не взбирался по горам так быстро, не карабкался по каменистым осыпям на старой разбитой дороге. На полпути он понял, что не выдержит такого темпа, задыхаясь, упал на колени, едва не разбив лампу. Он долго переводил дух и потом пошёл куда медленнее, но одна мысль неуклонно вела его вперёд - он не один, погружённый в забвение.
        Были те, кто помнил о нём.
        Те, кто помнил его могущество.
        На кладбище он уверенно зашагал между могил, среди древних крошащихся надгробий, и остановился только у замшелого бока скалы, мимо которой проходил каждый день прежде. Он принялся ногтями сдирать мох с камня, пока не почувствовал пальцами длинные и ровные углубления - руны. Он работал упорно, пока вся надпись, потрескавшаяся от времени, не предстала перед глазами.
        Высокие острые руны, такие же, какими были начертаны вчера слова волка. Мощнейшее запирающее заклятие охраняло это место уже не одну сотню лет.
        Он схватил ближайший булыжник и принялся исступлённо крушить камень. Всё имеет предел прочности, ничто не может устоять под напором времени, в том числе и магические запирающие заклятия, даже самые могущественные. Каменное крошево брызнуло в разные стороны, с каждым ударом высеченная надпись утрачивала смысл и силу.
        Наконец последняя руна была уничтожена. Он физически ощущал напряжение, в воздухе слышался сухой треск, и тогда он выпустил камень и принялся чертить новые знаки. Скала под его ладонями заметно вибрировала, пальцы свело судорогой, виски сдавило словно клещами. Он заканчивал слова, превозмогая боль. Кисти скрутила жуткая судорога, тело отказывалось повиноваться, оно не было готово принять в себя магию.
        Одно неверное движение - и он погиб, освобождённая сила разрушенного заклятия была такова, что в случае ошибки от человека осталось бы только мокрое пятно на камнях. Из-под ногтей брызнула кровь, он зажмурился, ожидая смерти. И тут скала с треском раскололась.
        Его отбросило на ближайшую могилу, он открыл глаза, заморгал и закашлялся. В каменной стене открылся тёмный провал, где клубилась пыль.
        Пещера оказалась огромной. Крохотного огонька лампы не хватало, чтобы хоть немного разогнать мрак. Он брёл наугад, гулкое эхо шагов убегало и многократно возвращалось из чёрных глубин. Облизав раненые пальцы, он вспомнил вдруг вкус жертвенной крови, сладость боли и смерти, вливавшихся в сознание с песнями жрецов.
        Когда-то люди чтили его и делали это по-разному.
        Внезапно он почувствовал жгучий нестерпимый голод, услышал внутри себя голоса, которые страстно шептали о сладкой крови. Он добрался до стены и наконец увидел свои создания. Детей, как сказал волк.
        И помрачнел.
        Несмотря на силу охранных заклятий, запиравших пещеру, он надеялся найти их спящими, но не мёртвыми, однако ошибся. На полу у стены лежали среди почерневших цепей давно обнажившиеся скелеты. Он покачал головой, глядя на устрашающего вида черепа. Они пугали не тем, что напоминали о неизбежности смерти. Совсем нет. Они походили на людские и одновременно отличались от них. Глазницы выглядели поразительно огромными, а зубы были мельче и острее человеческих, только клыки сильно выдавались вперёд.
        Он протянул руку к останкам существа, и от прикосновения скелет тотчас же рассыпался пылью. Он потянулся к другому, и с тем произошло то же самое. Он коснулся третьего остова, четвёртого, - они превратились в прах!
        Ничто не способно уцелеть перед напором времени. Даже такие сильные и могущественные существа, как его создания.
        Он в отчаянье заметался по тёмной пещере. Эхо шагов пробудилось, запрыгало, зашуршало в темноте. Неужели он ошибся? Неужели волк солгал?
        Споткнувшись обо что-то, он едва не упал, а посветив себе под ноги, увидел ещё один череп, скалившийся из темноты длинными острыми клыками. Он с опаской дотронулся до него, но тот и не подумал рассыпаться. И тогда он взял его в руки.
        «Поверженный пришёл к поверженной…» - тихий шепчущий голос доносился, казалось, сразу отовсюду, и у этого голоса не было эха.
        - Дитя? - спросил Кан.
        «Да. Я здесь, ждала, что ты придёшь, но не решила, зачем тебе это… - прошелестел голос. - Теперь ты так же слаб, как и я… Моё тело умерло, а ты, напротив, воплощён в человеческое, которое ограничивает тебя во всем».
        - Я смог найти тебя, значит, не всё потеряно! Я отыщу способ возвратить себе могущество, а тогда… Ты же знаешь, я сумею возродить тебя и весь род.
        По пещере разнёсся приглушенный вздох или может быть смешок.
        - Хочешь сказать - я ошибся? Это ты привела меня сюда? Ты позвала, а я только услышал?
        «Нет, - ответила она. - Я всё ещё сильно связана с тобой. Пробудилась, когда ты стал приходить сюда, но была слишком слаба, чтобы позвать, ты сам меня нашёл».
        - Откуда тогда взялись все эти совпадения? Почему я пришёл именно туда, где была заключена ты? Почему наткнулся на волков, которые помнят моё владычество? И откуда взялся ворон, который на меня смотрел? Или ко мне вернулась магия, а я ещё этого не осознаю? Я сделал всё это?
        «Это не магия. Есть люди, что тянут на себя судьбу, словно одеяло в холодную ночь. Выходит, если тебе суждено быть человеком, то именно таким. А таких сопровождают предзнаменования и разнообразные необъяснимые явления. Это иногда называют интуицией. Она свойственна людям, как существам низшего порядка, не способным контролировать себя полностью. Они считают интуицию чем-то сверхъестественным, хотя на самом деле сами и замечают те особенности, что могут привести к какому-либо результату. Так, например, человек, долго работающий у плотины день за днём, видит, как вода протачивает бревна, но этого не сознает, не даёт себе труда сделать вывод из происходящего. Однажды он понимает, что плотина вот-вот рухнет. Это кажется ему озарением, чудом! Но на самом деле он сам сделал вывод, минуя сознание. Хозяин, теперь вы тоже человек, разве вы осознаете, что происходит в вашей голове? Как вы видите? Как чувствуете? Хотя среди других вы наверняка незаурядная личность».
        - Проклятье! Совпадения, интуиция… Что за бред?! Я нуждаюсь в чем-то более основательном, чем всякие туманные предчувствия, - зло произнёс он.
        «А что же тебе нужно?» - насмешливо прошелестел голос.
        Он наклонил голову. Отросшие за время жизни в деревне волосы падали на плечи, в глазах полыхал мрачный огонь, губы вздёрнулись, и оскал напомнил оскал черепа, что он держал в руке.
        - Магия, прежнее могущество.
        По всей пещере послышались приглушённые шепотки, словно она не могла решить, что сказать. Всё его существо заполнила боль, ужас утраты, нестерпимая жажда крови.
        «Прости меня, властелин. Я непочтительно говорила. Ты снял печать, прервал мой смертный сон, мою боль… Я грезила о людях из деревни. Позволь, я возьму их жизни, я так жажду возродиться во плоти, хочу снова почувствовать вкус крови. Вонзить клыки в горячее сладкое сердце…»
        Он усмехнулся, череп в руке оставался гладким, мёртвым и холодным, но пещера наполнилась вздохами, стонами и шорохами.
        - Будь со мной. Помни обо мне, дай почувствовать себя властелином, а не жалким червём из плоти и крови. Помоги мне вернуть могущество. Тогда - кровь твоя, и сердца, и печень, и прочая человеческая требуха.
        «Ты отдашь мне деревню? Это потомки тех людей, которые… - в пещере послышалось зловещее шипение. - Я хочу их жизни!»
        - Забирай, - сказал он, протискиваясь сквозь щель в скале на залитое утренним светом кладбище. Из пещеры дохнуло холодом и затхлостью, что-то просочилось оттуда вслед за ним. Они так просто не умирали, его Дети - древний кошмар, чума и погибель рода человеческого.
        «От тебя пахнет человеком, властелин, - чуть насмешливо выдохнул ветер. - Могу поклясться, ты сожжёшь свою одежду!»

* * *
        Дверь выпустила меня на горный склон. Далеко внизу горела деревня. Там никого не осталось в живых.

* * *
        Дорога вилась между скал, уводя к перевалу, воздух со вчерашнего ощутимо похолодал, будто бы за седловину зацепилась снеговая туча, слишком тяжёлая, чтобы перетащить собственное дымное тело через каменные клыки, и теперь раненая и истекающая не кровью, но дыханием зимы. Весенняя стылость ближе к перевалу становилась колкой и резала горло.
        Я остановился и перевёл дыхание. Пока что мне не встретился никто из тех, что играли с этим миром, а компас в груди молчал, и эта дорога была единственной, что вела хоть куда-то. За моей спиной осталась деревня, выжранная дотла жадным огнём и чем-то ещё, куда более страшным, чем пламя. Мне не хотелось проверять, могу ли я противостоять этому, но хуже всего было ощущение, что я не знал - должен ли.
        Зачем я вообще пришёл сюда?
        Что я искал?
        Вскоре дорога под ногами превратилась в разъезженное месиво - похоже, совсем недавно тут был дождь, а после прошёл целый обоз. По поросшей редкой травой обочине я обошёл самое разбитое место. Тёмная грязь отчего-то показалась мне похожей на кровь.
        Тракт опять вильнул и устремился вниз, к следующей деревне. Ту уже было видно, над крышами поднимались дымки, на тёмном полотне полей можно было рассмотреть брызги зелени - первые ростки. Я не успел спуститься к первым оградам, передо мной возникла - соткалась из хмурого дня - фигура в чёрном.
        - Я не позволю тебе пройти, - голос был бесстрастным и холодным - холоднее, чем весенний день, над которым нависла снеговая туча.
        - Я был бы рад не приходить вовсе, - вырвалось у меня. - Но этот мир на грани разрушения.
        - Как и должно быть, - в глубинах тьмы, которую олицетворяла эта фигура, чудилось могущество, равных которому сложно было найти.
        - Если так и должно быть, зачем ты останавливаешь разрушение? - я качнул головой, потому что мысли затуманились и вопрос на самом деле значил вовсе не то, что я предполагал. - Кому должен принадлежать этот мир? Людям? Детям того, кто воплотился в человечьем теле? Тебе? Чего ты выжидаешь?
        - Этот мир устал, он скоро растрескается, как старый глиняный кувшин, - голос прошелестел, и фигура растаяла.
        Мне показалось, что я не понимаю, не улавливаю самую малость, но именно потому история никак не может закончиться.

* * *
        Вздымая облака пыли, обоз катил по разбитой горной дороге. Сидя в головной повозке, он даже удивлялся, с чего бы герцогский сборщик податей проявил такое милосердие к человеку, подвергшемуся на дороге нападению разбойников, что даже снабдил одеждой взамен украденной и позволил ехать в собственной повозке. Размышляя, он дул в губную гармошку, позаимствованную у одного из охранников обоза, покачивая головой в такт. Он наигрывал старую-старую заунывную мелодию с названием «Аннули-э», что в переводе с одного давно забытого языка означало какой-то, а если точнее - чёрный ветер над долиной…
        Впервые за долгие годы обоз не свернул в маленькую деревеньку в горной долине. Сборщик податей, а в прошлом несостоявшийся колдун доверял интуиции.
        Перевал, где телеги увязали в грязи, остался далеко позади, как и деревенька, в чьей участи он не сомневался. И только одно было яснее ясного - в следующей деревне ему снова потребуется кровавая жертва. Ощущение магии, могущества, пока не приходило, но призрачное покалывание в пальцах всё же ощущалось, и потому он продолжал играть мелодию.
        Когда-то её пели стройные голоса тех, что готовили для него сладкую кровь в жертвенных чашах.

* * *
        Ещё долго совет обсуждал моровое поветрие. Когда ночь заглянула в стрельчатые окна, герцогиня отпустила советников и осталась наедине с кружащимися мыслями. Мыслями о том, что ни настоящая, ни лженаследница не может найтись, потому что настоящая дочь истекла кровью на холодном алтарном камне. И тело её покоится в усыпальнице.
        - Ведь я сама убила её, сама, - шептала герцогиня, но слёз в глазах не было, в них бушевало пламя ярости.
        Мир пришёл в движение. Она уже ощущала такое прежде.
        Мир замер на грани катастрофы, но теперь она не могла подобрать способа его спасти.

* * *
        Заунывная мелодия стихла, как исчезли и призраки видений. Рядом со мной сияла арка двери, приглашая уйти, оставив этому миру превращаться в руины. Я пока что не разобрался, должен ли спасти его или подтолкнуть к гибели, мог ли вообще повлиять хоть на что-то или пришёл лишь наблюдать за тем, как всё заливает кровь.
        Ветер перенёс меня далеко от второй деревушки, и теперь я видел телеги обоза, вставшие кругом, защищая небольшой лагерь. Оттуда неслась протяжная мелодия, полная безысходности и смерти.
        Мне было ясно, кто играет.
        Сгущалась темнота, длинные тени от горного хребта расчертили долину, и обоз утонул во мраке. За телегами, точно в клетке, билось золотисто-оранжевое пламя. Я уже собирался отвернуться, как заметил, что ко мне приближается кто-то. Походка казалась неуверенной, будто бы… этот человек недавно научился ходить.
        - Как странно, - сказал он, остановившись в шаге от меня. - Ты…
        - Не принадлежу этому миру, - кивнул я.
        - Отчего я не думал раньше, что миров больше, чем только один? Если ты выпустишь меня отсюда, сумею ли я обрести могущество?
        - Не знаю, - мне пришлось пожать плечами. - Ты ищешь только могущества?
        Он не ответил, только качнулся с пятки на носок.
        - Я хотел быть равным богам, что сотворили эту землю давным-давно и бросили её, когда она им наскучила, - много позже прозвучал его голос.
        - Если тебе хотелось быть творцом, то дорога между мирами может в этом помочь. Много миров только и ждут своих творцов, пройди - и найдёшь.
        - Но я не отомщу своим врагам.
        - Так ты ищешь мести?
        И снова он не ответил.
        - За тебя отомстят, хозяин, - прошелестела ночь рядом. Значит, и его Дитя было здесь.
        - Думаешь, мне стоит идти, - но он не спрашивал. В глазах его блеснуло отражение арки, он увидел дверь и мог пройти сквозь неё.
        Я же почувствовал, как разрушается предречённое будущее.
        Как этот мир остаётся жив.
        - Иди, пока она не закрылась.
        Он кивнул и прошёл мимо меня, сразу же исчезая в звёздной тьме проёма.
        - Я отомщу за него, - прошелестело вокруг и стихло.
        - Наверное, её жертва всё же не была напрасной, - пробормотал я себе под нос. Мне тоже нужно было уходить.

* * *
        Сегодня она не спала, и когда в углу комнаты возникла фигура в чёрном, она сразу повернулась на голос.
        - Не могу его отыскать. В горах его нет. Ничего. Никакого следа.
        - Этого не может быть! - с несвойственной горячностью возразила она, но тут же поняла, что это правда. - Как он мог покинуть этот мир? Куда исчез?
        - Зато его Дети живы, - продолжал голос.
        Её глаза блеснули.
        - Мы должны уничтожить их во что бы то ни стало!
        Фигура в чёрном молчала. Правда скрывалась не так глубоко, как можно было предполагать. Герцогине всего лишь требовался хоть какой-то враг, оправдание собственной жизни, ведь любой другой смысл она утратила, когда кровь заструилась по алтарю.
        Тот, кто скрывался во тьме капюшона, знал об этом.
        316. Бездна
        Дверь привела меня на скалу, выдающуюся далеко вперёд. Под ней расстилалась долина, а немногим дальше золотились песчаные дюны, широким языком вдающиеся в спокойный бирюзовый океан. Долина же представляла собой многоцветную картину, волнующуюся под ветром, живую и удивительно прекрасную. Казалось, что и сам воздух здесь перламутров и нежен, сладок на вкус. Высокое небо, отсюда видевшееся очень и очень далёким, отливало столь чистой лазурью, будто никогда не знало дыма.
        Замерев на краю, не поворачиваясь лицом к тропе, я вглядывался в открывшийся вид, мысли текли так спокойно, что не хотелось уходить, лишь бы ещё мгновение пробыть в этой иллюзии восхитительной тишины и гармонии.
        - Ты - один из них? - старческий голос раздался откуда-то сзади, и я нахмурился, силясь понять, не прослушал ли первую фразу.
        - Один из кого?
        - Из тех, что пытаются полететь без крыльев, - и обладатель голоса засмеялся, а затем и закашлялся.
        Он кашлял так долго, что я всё же оглянулся - только узнать, всё ли в порядке. Старик сидел на скальном выступе, покрытом лишайником, и держал на отлёте длинную трубку, откуда поднимался горький дым.
        - Я странник.
        - Странник… - попробовал он слово на вкус, покатал на языке, как если бы это была капля вина. - Не припоминаю, приходили сюда прежде странники или всё ж таких не было, - он оглядел меня с подозрением. - У тебя, вероятно, тоже непорядок с душой или надломлено сердце?
        Я качнул головой. Хотя бы потому, что не намеревался обсуждать такое с незнакомцами, сколько бы лет им ни было, где бы я их ни встретил.
        - Странно, - он затянулся и опять кашлянул. - Сюда приходят в поисках покоя. Да только покой им чудится только в бездне.
        Опять развернувшись, я приблизился к самому краю. Теперь стало видно, что прямо под скальным утёсом раскрыло пасть тёмное ущелье. Оно острозубо улыбнулось мне, и почудилось, что оно зовёт, что оттуда, со дна, скрытого в белых полосах тумана, высматривает меня пустота.
        «Очарованный пустотой», - вспыхнул и погас внутри голос. Я отступил.
        - Бездна умеет звать, - сказал я, только чтобы мне не мерещился зов в тишине.
        - Ох, это она умеет, - засмеялся старик. - Так ты не собираешься прыгать? Неужели я зря пришёл сюда?
        - А вам нравится любоваться на то, как кто-то жаждет собственной гибели? - подобного я ещё не встречал. Во мне даже колыхнулась злость, но затихла, сменившись вопросом. - Почему вы сами ещё на скале?
        - А я - на скале? - он выпустил трубку из пальцев, та скользнула вниз так медленно, точно воздух оказался слишком густым для неё. Блеснув шоколадным боком, она, явно керамическая, должна была расколоться о каменную плоть скалы, но вместо того погрузилась в неё, будто камень был водяной гладью. Только кругов не осталось.
        - Так ты… призрак? - приблизившись, я наконец-то рассмотрел, что сквозь старика проглядывает синева неба. - Как же тебе пришло в голову броситься вниз?
        - Знал бы ты, сколько в ущелье черепов… - с мечтательной ноткой протянул он. - А какие прекрасные девушки некогда замирали на краю, вглядываясь в прелесть этого вида, чтобы вскоре сорваться, смешаться с ветром и напитать кровью медленно текущую по ущелью тёмную реку. Зачем мне вспоминать, отчего я бросился вниз? Реши эту задачку сам. Можешь ли ты уйти отсюда, не сделав шага бездне навстречу? Посмотри, позади меня бежит вниз каменная тропа, по ней ещё никогда и никто не спускался.
        Мне не было страшно, но что-то в словах старика казалось неправильным. Впрочем, спросил я его о другом.
        - Неужели ты пришёл на этот утёс стариком?
        - Я могу принять любой облик, - сухо хмыкнул он. - И забыл уже, каким был. Слишком много лет и смертей прошло мимо меня. Знаешь ли ты, как чудно в морозном зимнем воздухе смотрится долина? Как выбеливается океан, как песчаные дюны покрываются снеговой крошкой, как ярко солнце сияет на их покатых плечах?
        - Что заставило тебя подняться сюда?
        - Я не помню! - он закричал, замерцал, поднимаясь, вырастая втрое больше моего роста. - Мне не нужны эти воспоминания. Сейчас я счастлив как никогда!
        - Отчего же разгневан?
        Он отступил от меня и вдруг развеялся. Не пожелал разговаривать.
        Вновь я посмотрел на притягательный вид, что развернулся дивной картиной в нескольких шагах от меня, но теперь мне чудилась лишь лежавшая под скалой ощерившаяся бездна, и очарование долины, дюн и плавно катящего волны океана уже не завораживало меня так сильно.
        - Они приходили сюда искать покой, - пронеслось в воздухе стоном. Теперь на краю замерла девушка, сквозь тонкие руки я видел цветной узор долины. - Находили, но не могли унести с собой. Посмотри, это не объять, не забрать, не утащить. Красота останется здесь, и лишь чёрная бездна ждёт внизу. И так будет всегда - то, от чего не отвести взгляда, только манит, но никогда не оказывается достижимым, а то, чего можно коснуться, на поверку оказывается оскалом темноты.
        Она усмехалась, как будто ждала, что я немедленно соглашусь, но я повернулся к ней спиной и отправился вниз по тропе. Как бы ни была прекрасна земля с высоты, я знал, что она затаила в себе. Я чувствовал прежде такие места, но не сразу узнал.

* * *
        Путь вниз был долгим. Я пришёл к подножию утёса лишь в сумерках. Громоздкое тело скалы заслонило меня от ненавидящего взгляда бездны, оставшейся без привычной жертвы.
        Среди разросшегося кустарника и редколесья стоял домик, от покрывшейся сажей трубы поднимался сизый дымок, в уходящем свете он то подкрашивался золотом, то резко терял всякий цвет.
        Я приблизился, удивлённый, потому что не ожидал найти здесь жилья, и почти сразу на крыльце появилась крепкая женщина, седая настолько, что волосы её сияли собственным светом.
        - Ты первый, кто спустился оттуда, - сказала она, подавая мне черпак, полный холодной воды. - Призраки никого не отпускают.
        - Так вот в чём причина? - я сделал глоток. Она же пожала плечами.
        - Те, кто идёт вверх, не слушают меня, как бы я ни пыталась отговорить их. Причины у них бывают всякие… и горе, и радость, и ненависть, и любовь… Что только не возводит их на скалу, даже глупость и азарт. Никто не слышит, когда говоришь, что они не вернутся.
        Я не успел задать вопрос, как она усмехнулась.
        - А я была слишком труслива, чтобы взойти. Может, я бы тоже… Что там, наверху, расскажи?
        - Там красота под руку со смертью, - я прикрыл глаза, и вид вспомнился мне в мельчайших подробностях, однако был не так ярок, не так чудесен. Сердце кольнуло тоской. Да, нельзя было забрать его с собой даже в памяти.
        - Как это звучит, - она усмехнулась, отбросила прядь волос с лица. - Останешься на ночь?
        - Нет, мне уже пора, - и спиной я ощутил открывающуюся дверь.
        - До встречи, странник, - она всё так же держала ковшик с остатками воды, словно желала дать его мне ещё раз. - Приходи, когда и тебя увлечёт танец смерти и красоты.
        В глазах её бликом легло закатное пламя, и мне почудилось - лишь на мгновение - что и она далеко не человек, что именно ей принадлежит бездна, как если бы была домашним животным.
        Мир вдруг померк - это дорога увела меня прочь, а память стёрла и прекрасный вид, и каменные клыки смеющейся бездны, в пасти которой чёрным языком текла медленная река.
        317. Тысяча и один
        Волны моря бились об угрюмые серые скалы, а он молча курил на одиноком утёсе, глядя прямо в глаза небосводу. Думал о свободе и ветре, о крыльях судьбы и сплетениях жизней. Ему нечасто выпадал шанс остановиться и побыть наедине с собой. Мысли текли плавно, и постепенно вырисовывалась картина всего, что успело произойти с ним за последнее время. Он смотрел будто со стороны и связывал каждый фрагмент в общую картину. В голове вертелась мелодия: гитарное соло, высокие ноты, развитие по нарастающей с россыпью «флажков»-капель, едва сосредотачиваешься - и она растворяется, словно и не было.
        Сигарета догорела в пальцах, окурок полетел в море. Он смотрел вниз, замерев, отрешённый или даже потерявшийся на просторном полотне, составленном из серости небесного листа и крупных мазков тёмной краски - океанских волн.
        Таким я его и нашёл. Мы встретились взглядами, но он не улыбнулся мне, и когда я приблизился, не кивнул, приветствуя.
        - У меня к тебе тысяча и один вопрос, - начал он чуть позже. - Цифра условна, вопросы возникают и снова растворяются в солнечном дне, уносятся с ветром, рассыпаются песком в пальцах. Часто их так много, а иногда - нет ни единого. Я многое знаю о тебе, вполне возможно, ты даже не представляешь, как много на самом деле. Но хочу знать больше, хочу каждый день открывать тебя, как можно было бы открыть новую страну, новый мир, новый свет.
        Он смерил меня взглядом и отвернулся, заговорил, не давая ответить:
        - Ты знаешь обо мне гораздо меньше, хотя старался задавать вопросы и стремился узнать. Ты не боишься и в то же время, словно бы не желаешь смотреть глубже. И у меня потому возникает вновь тысяча и один вопрос.
        - Почему ты думаешь, что я тебе не отвечу? - я опустил ладонь ему на плечо. Он едва заметно вздрогнул, но мне показалось, причина тому в холоде, который обнял его уже так давно. И моя тёплая ладонь пробила ледяную оболочку, вернув на мгновение ощущения.
        - Больше хочу оказаться с тобой там, где вообще нет нужды в словах. Где все вопросы утрачивают смысл и растворяются, как туман, - пояснил он и впервые усмехнулся. - Ведь такой мир есть для нас, странников?
        - Есть, - кивнул я.
        - Как ты это выдерживаешь?
        Я пожал плечами.
        - Ты грезил дорогами, - вырвалось у меня, - отделился, сорвался в путь, а теперь спрашиваешь, как я выдерживаю?
        - Я устал от мелькания миров, - признался он. - Послушай…

* * *
        Перед ним раскрылась очередная белая пустыня. Сначала он принял лежащую под ногами крошку за снег, но вскоре осознал, что это песок, искрящийся песок, лежащий под столь же белым и лишённым изъянов небом.
        Он сделал несколько шагов, прежде чем ощутил, насколько холоден тут воздух. Сухой, он мешал вдыхать, и мельчайшая влага, повисала перед лицом тончайшим облачком, долго не рассеиваясь.
        Потирая ладони и пальцы, сразу же заиндевевшие, он попытался сообразить, куда же теперь идти, где спряталась новая дверь, но замер, удивлённый тем, что увидел.
        В каждом облачке, что осталось от его выдоха, таилась картина иного мира. Едва заметные, полупрозрачные призраки, они вместе с тем жили и двигались. Когда он подошёл и из любопытства коснулся одного из них, картина распалась, исчезла, но на кончиках пальцев осталось ощущение электрического покалывания.
        Он дотронулся до иного мира, а может, ещё и разрушил его.
        Внутри внезапно встрепенулся страх, и он отступил, боясь, что повредит ещё что-то столь же прекрасное, столь же легко разрушаемое. Дыхание участилось, и картин стало возникать всё больше.
        Они кружили вокруг - медленно, завораживающе, в них виделись заснеженные равнины и летние луга, объятые серебристой дымкой горы, океаны необыкновенной глубины. Их стало так много, что куда бы он ни шагнул, приходилось разрушать ещё и ещё один.
        Позвала дверь, но чтобы пробраться к ней, нужно было прорваться через целую череду хрупких миров, что только казались миражами. И сердце ныло от боли.
        Он задержал дыхание, он умолял про себя прийти ветер. Поток воздуха, пусть даже обжигающего холодом, который отнёс бы в сторону новорождённые реальности, как мыльные пузыри.
        Когда ветер услышал и пришёл, миры зазвенели, ломаясь, и он упал на колени, закрывая ладонями уши. Не такого он хотел.
        Нельзя позволить себе ни вдоха… Или напротив? Нужно выпустить из себя как можно больше реальностей?
        Раздираемый вопросами, он закричал, и крик разорвал белое небо, разметал белый песок. Вырвалась спрятавшаяся под его покровом чернота и закрыла собой всё вокруг.

* * *
        Замолчав, он всмотрелся в морскую даль, на ресницах его блестели мельчайшие капли, но слёзы всё же не пролились, затаились в нём.
        - В таком месте я не был, - и снова мне захотелось коснуться его, но почему это казалось неуместным. - Но знаю, что иным мирам достаточно просуществовать и мгновение.
        - Как ты выдерживаешь это? - спрашивает он опять, и взгляд его становится тёмным от боли. - Если их столько разрушается? Если ты это видишь! Ведь ты видишь.
        - Вижу…
        Волны шумят, а в светлом небе растекаются более тёмные тучи. Я чувствую надвигающийся шторм, знаю, что он сомнёт этот мир, заставит его смешаться и… быть может разрушить.
        - Ты видишь, - повторяет он, опуская голову. - И…
        - Потому некогда я начал писать сказки, истории, - нехотя отвечаю, и он вздрагивает.
        Мы поворачиваемся друг к другу, а шторм зарождается на горизонте, несётся чёрной волной. В нём нет ничего от обычных стихий, это вырвавшиеся из-за края мира пустота и тьма, которые жаждут сожрать нас.
        - Сказки… Это…
        - Если хочешь поймать хоть что-то, дать хоть чему-то жить…
        - Сказки, - читаю я по его губам в тот момент, когда нас настигает первый порыв ветра.
        Мы синхронно сжимаем пальцы друг друга, и волна накрывает нас, цунами, ломающее реальность.

* * *
        Остановившись на белоснежном плато, где так холодно, что забываешь себя, я дышу на спрятанные в перчатки ладони. Это помогает мало, а облачко выдоха застывает перед моим лицом, и я вижу в нём тёмное море, небо, где толкаются сизые и лиловые тучи, я вижу берег, где замерли две фигурки.
        Меня пронзает узнаванием, но желание понять, не иллюзия ли это, не вырвавшееся ли воспоминание, подталкивает протянуть руку и дотронуться.
        Прикосновение заставляет картину вздрогнуть и - следующим мгновением - рассыпаться, но я успеваю рассмотреть, как волна цунами обрушивается на берег, как две фигурки исчезают.
        Вновь передо мной белая равнина. Белый песок. Белое небо.
        Моя дверь скрыта за ближайшей дюной, и мне нужно пройти череду миражей, возникающих прямо перед моим лицом, рождённых моим дыханием. Миражей, каждый из которых - мир.
        - Я запомню вас, - шепчу я ветру, начиная путь.
        Непременно запомню.
        И напишу о каждом.
        Обещаю.
        318. Выход из ноября
        Я расположился в самом тёмном углу бара, стоявшего на затерявшемся среди многих миров перекрёстке. Это место было выбрано мной не случайно - если откинуться на стуле, прислонившись к стене, ничто не мешает смотреть на импровизированную сцену, едва освещённый пятачок справа от барной стойки. Сегодня я следил за тем, чьи мелодии обычно приводила с собой ноябрь.
        Вот пальцы мягко коснулись струн, и гитара откликнулась вздохом. Ему не было дела до того, что в баре сейчас собрались те, кому не по душе музыка, кто не умел её слушать. Они не обращали внимания, и будто в ответ на это он сидел в подчёркнуто небрежной позе, волосы скрывали лицо, потому что он смотрел лишь на струны, точно собрался поговорить о чём-то с инструментом.
        Но я - слушал, и всё вокруг для меня исчезало, растворялось в плывущих туманом облаках табачного дыма. Всё, кроме него и этой музыки, рвущейся со струн, зовущей за собой в миры, куда не пройти иными путями.

* * *
        Обычно я всегда успевал уйти раньше, чем он сходил со сцены. В какой бы реальности мне ни приходилось слушать его выступление, где бы я ни находил отголосок струн его гитары, я успевал сбежать прежде, чем его взгляд твердел, обращаясь к слушателям. До того как он замечал меня.
        Я собирался выйти раньше, чем он сыграет последнюю мелодию, но гитара в его руках так рыдала и пела, что я не сумел заставить себя покинуть бар. Каждая нота была особенно дорога.
        От музыкального забытья я очнулся, только услышав голос:
        - Ты? Здесь? Зачем?
        Мне подумалось, что он будет негодовать, странное чувство колыхнулось внутри, точно какая-то иная моя ипостась уже видела всё, что было в таком вот баре, уже опускала глаза, не в силах объяснить своего присутствия. И хоть мне хотелось отвести взгляд, я посмотрел ему в лицо.
        - Вечера.
        - Что ты здесь делаешь? - повторил он, и в голосе слышалось напряжение.
        - Слушал, как ты играешь.
        Он выругался, отворачиваясь. Его музыка всегда приводила с собой ноябрь - обнажённость ветвей, хрустальную горечь сырого и холодного воздуха, сизую высоту небес, тёмный цвет опавшей и мёртвой листвы. Я знал, чувствовал, что когда мы покинем бар, то выступим в ноябрьские сумерки, пропитанные туманом.
        Неужели его смущало это?
        - И… Как долго ты слушал? - его голос дрогнул, он всё ещё смотрел в сторону.
        - Сегодня? - уточнил я.
        - Было ещё не сегодня? - ухватился он за вопрос.
        - Да.
        Он поправил кофр с гитарой, помолчал. Стылый ноябрь уже просачивался в щели, протекал сквозь прикрытые плотными шторами окна. И каждый, сидевший тут, почувствовал его. Кое-кто поспешно вышел из бара.
        - Почему?
        - Нравится, - я не сдержал улыбку. - Ты замечательно играешь.
        - Пойдём отсюда.
        Он двинулся прочь, не взглянув, собираюсь ли я следом. Мы миновали столики, и никто не посмотрел на нас, словно мы обратились призраками. За порогом бара властвовала ночь, кое-где расцвеченная холодными голубоватыми огнями. Стлался туман, и мы помедлили, прежде чем вступать в него, но всё же сдались. Дорога повела нас прочь, в густоту темноты.
        - У тебя есть сигареты?
        Я пошарил по карманам и выудил пачку. Он кивнул, и мы внезапно оказались в пустынном городке, среди давно нуждавшихся в ремонте зданий. Он поднялся по скрипящей металлической лестнице, проржавевшей и пахнущей влажным железом.
        Когда я взобрался за ним, он прикурил сразу две и одну протянул мне.
        Дым смешивался с туманом.
        Вокруг растекался и горчил на губах ноябрь.
        - Не думал, что тебе нравится такая музыка, - сказал он задумчиво. Качнул головой, словно удивляясь. - Отчего-то не думал.
        - Возможно и зря, - я замолчал, говорить что-то ещё было лишним.
        Он докурил, впечатав окурок в стену, смерил меня взглядом.
        - Как ты узнаёшь, где меня искать?
        - Компас странника на многое способен, - теперь и я отбросил свой окурок, и тот погас в темноте, сгустившейся уже так сильно, что было не разобрать лиц.
        - Компас… - он провёл пальцами по собственной груди. - Когда-то, веришь, у меня тоже он был.
        - И что с ним стало?
        - Променял. На музыку, - и опять упала тишина, он смотрел в сторону.
        Мне хотелось уточнить, узнать историю, но я терпеливо ждал. И без того я сегодня поймал вовсе не то, что должен был.
        - Возможно, обмен был неправильным, - наконец вырвалось у него вместе с паром от дыхания.
        - Жалеешь?
        - Нет.
        - Разве тогда это неправильно?
        И мы посмотрели друг другу в глаза. Он опять поправил кофр и мотнул головой в сторону неприметной двери.
        - Зайдёшь ко мне?

* * *
        За дверью оказалась обычная квартирка, почти пустая. Бросился в глаза старый диван, зеленоватая обивка которого сильно потёрлась, плед, отчего-то упавший на пол. От фонарного света, пролившегося в дверь, легла широкая полоса, и наши тени вырисовывались на ней так, словно и это я уже видел.
        Он вступил в комнату первым.
        - Тут нет электричества… - и засуетился, отставив кофр с гитарой в угол. Прошёл к спрятавшемуся в темноте стеллажу, выудил там огарок свечи в глиняной плошке и поставил на пол у дивана. Робкий язычок пламени затанцевал, угрожая погаснуть, и я закрыл дверь за собой, отрезая нас от городской ночи.
        - Кофе?
        Зажглось ещё несколько свечей - в разных посудинах, и я рассмотрел, что помещение на две части разрубает подобие барной стойки. Он остановился в нерешительности у плиты, бок медной турки поблёскивал, и я кивнул, представив, как музыкально будет это выглядеть.
        Музыка рвалась из него даже в мелочах.
        - Кофе прекрасно ноябрьским вечером, - сказал я.
        - Отлично.
        Я наблюдал, пока он засыпал кофе в турку, стоял у огня, выжидая. Потом он разлил напиток на две чашки, и мы пили опять в тишине.
        - Гнаться за ноябрём опасно, - отставил он свою чашку и серьёзно всмотрелся в мои глаза. - Ты можешь его нагнать… И остаться в нём навечно.
        - Вот что с тобой случилось, - я сделал ещё глоток. - И потому ты думаешь, что некогда поступил неправильно?
        - Променяв компас на мелодии, я лишился возможности уйти из ноябрьского тумана, - он кивнул на окно. За стеклом колыхалось сплошное белое марево, такое жуткое, что я нахмурился.
        - Ничем нельзя помочь?
        - Он сторожит меня за каждой дверью.
        Я снова осмотрел квартиру, и наткнулся взглядом на белый холст в раме. Он был таким же, как туман, совершенно ничего не выражал.
        - Что это?
        Он повернулся и пожал плечами.
        - Наверное, кто-то хотел написать картину. Кто-то, живший тут раньше. Я не знаю его, но этот холст оставил. Посмотри, разве в нём не полным-полно тумана?
        Встав, я приблизился к хосту и всмотрелся в него, грунтованное полотно оказалось не таким уж белым. Коснувшись, я ощутил в нём биение неотвратимости. В пальцах сам собой возник шаманский нож.
        - Иногда обычного выхода не существует, - бросил я ему и резанул холст, вспорол его, словно выпуская что-то наружу. - Тогда его нужно создавать.
        - Что ты делаешь? - он подскочил и зачем-то схватил кофр с гитарой.
        На миг мне стало жаль, что не вышло обычного вечера. Я слушал бы, как он играет, смотрел, как в бликах свечей несутся пальцы по струнам, мелодия бы кружилась, плакала растекалась ноябрём.
        - Выпускаю из тебя ноябрь, - нож исчез, я разорвал остатки холста руками. - Иди.
        Открылась дверь, за ней сияло солнце, летнее солнце, яркое, напитанное жизнью.
        Он больше не спрашивал, только шагнул вперёд, унося с собой музыку.
        Оставшись в пустой квартире, я открыл окно, свечи тут же погасли, через подоконник потёк туман, и я осознал, что могу остаться здесь, в этом ноябре, навечно.
        А потом компас в груди увлёк меня прочь, открылась дверь. Уходя, я слышал звон разорвавшейся гитарной струны.
        319. Рассвет
        Не такой, как раньше, - первые четыре слова, пришедшие на ум после…
        После - чего? Ответ исчез, и вокруг встала только ночь, очистившая всё до черноты. Предлог - тоже слово, предлог остаться почти не выразишь одним словом.
        Полный бардак в голове, мысли абстрактны, когда куришь. Куришь?
        С чего все началось? Откуда у меня в пальцах сигарета? Чем закончится завтрашний день? Как на это повлияют недопетые песни вчерашнего утра, нерасставленные точки над «i», забытый за горизонтом враг и недокуренная пачка сигарет?
        Пока я писал на обратной стороне телефонного счёта, оплатить который не мог только потому, что не понимал, из какой он реальности, стрелка часов достигла цифры полночь. И он ушёл так тихо, что я не заметил прощального слова. Да и было ли оно? Может, прощанием послужила тишина, прерываемая лишь поскрипыванием карандаша по слишком гладкой бумаге?
        Ночь окутала город, где в каждом окне таились одиночество, боль, страх и тоска, и тишину изредка нарушали лишь лай собак и пьяная ругань. Я посмотрел на оставшуюся открытой дверь и не придумал ничего лучшего, как взять нож и отрезать кусок хлеба от краюхи ржаной луны. Шаманское лезвие блеснуло и потемнело, а затем растворилось, спрятавшись в ладонь, точно тёмный металл втёк в кровеносную систему. Некоторое время я выискивал темноту под кожей, но, кажется, вены не стали темнее.
        Ничто не успокаивало, но мысли текли вяло, путались, всё тонуло в тумане. Я спрашивал себя, почему он ушёл. Зачем это? Может, я сказал что-то не так? Может, он устал от моего безразличия, моей эмоциональности, моего молчания, моих сказок?
        Возможно, просто ночь виновата?
        Противоречия переплетались в единое полотно, а ночь с радостью брала на себя вину.
        Вдруг стало грустно, я отправился за ним, поймав единственную верную мысль, что никакого безразличия внутри меня не было, что безразличие оставалось только маской, и отчего-то внутри поднялась волна ненависти. Словно я всё же поймал истинную причину, нашёл, за что себя приговорить, что посчитать достойным поводом остаться в этом мире в полном одиночестве.
        Внутренняя тревога выплеснулась в необходимость сорваться с места, унестись на поиски. Мысли разбились, осталась только острая нужда в действиях. Я почти побежал, опасаясь, что могу опоздать, что рассвет уже скоро, будто рассвет в этой реальности вообще возможен. Я проклинал себя за невнимание, за глупость, эгоизм и холодность, хотя где-то в глубине души знал, что это нисколько не свойственно мне. Однако предложенная ночью роль была так притягательна, что я вжился в неё раньше, чем сознание воспротивилось.
        Ночь требовала исповеди. Я должен был рассказать ей то, что она хотела услышать.
        Неужели, чтобы обрести, нужно всего лишь отдать взамен?
        Переулок, конец и точка, поставленная светом одинокого фонаря, чёрные воды реки. Он замер у перил, задумчиво глядя в небо. Недокуренная сигарета в пальцах, как осколок потускневшей звезды. Холодный ветер, перебирающий волосы, поднимающийся от воды слабый туман…
        Я зябко поёжился - забыл куртку. Он обернулся, чуть удивлённо всмотрелся в меня.
        - Зачем ты здесь?
        Мне нечего сказать, я сделал шаг навстречу, а в мире нарастает напряжение, он готов расколоться спелым арбузом, вывернуть мякоть ночи. Остро пахнет опасностью.
        - Не надо, - отступил, но за ним - перила, идти некуда, металл упирается в чёрный плащ.
        - Пожалуйста, не уходи, - слова не мои, у них стальной привкус, и я качнул головой, чтобы избавиться от них, чтобы они унеслись с ветром и растворились в недрогнувшей темноте.
        - Почему? - прозвучало ударом стали о сталь, привкус металла стал явственней. Он почти горчил, а ночь проржавела, темнота начала прорастать пятнами оранжево-коричневого, пространство принялось складываться, обращаясь листом старой бумаги.
        - Потому что я… - я не проговорил вслух, ведь это не мои слова, не движения моей души, а лишь предписанное ролью. Я отступил, он же смотрел холодно - и мимо меня, продолжая общаться с пустотой, как актёр на оставленной другими сцене.
        - Это ложь, ведь так?
        Ложь, всё ложь.
        Ночь, город, темнота, прорастающая ржавчина никогда не приходившегося сюда рассвета. Изнутри рвутся фразы, пустые, звенящие испорченным железом.
        «Я не лгу», «Я…», «Не могу без…»
        - Зачем?.. - в голосе механического актёра почти настоящая боль, но теперь я увидел, что это лишь отличная кукла, а того, кто был моим спутником в путешествии, тут нет. Вероятно, он нашёл способ сбежать из ночи.
        Я должен был рвануться к нему, обнять, почувствовать ответное прикосновение. Но я стоял на границе света и тьмы, а он - слепой механизм - обнимал пустоту и бесконечно повторял, точно его заело:
        - Любовь моя…
        Ржавчина победила, я провалился сквозь.

* * *
        Шевельнувшись, я обнаружил, что нахожусь в собственной постели. Остатки лихорадочного сновидения свернули свои щупальца, слились с полумраком предрассветья. На краю кровати сидел тот, кем пыталась стать механическая кукла.
        - Что я здесь делаю? - спросил он и улыбнулся. - Как ты вытащил меня сюда?
        - Разве я вытащил? - сев рядом, я почувствовал запоздалую дрожь - холод в мире снов оказался вполне реальным.
        - Я точно не пришёл сюда сам, - он смахнул прядь волос со лба. - Мне долго не удавалось проснуться, начало даже казаться, что рассвета не бывает, ночь бесконечна, а я буду вынужден блуждать целую вечность в городе, где только одиночество, тьма, страх и… - замолчав, он пожал плечами. - Не находилось двери.
        - Иногда дверь нужно создать, - напомнил я.
        Он бросил отрывистый взгляд на собственные ладони и повернулся ко мне. Я знал - на его коже не было ни одного шрама.
        - Мне страшно так поступать.
        - Так это ты меня втащил к себе, чтобы я разбил твой сон, дав тебе вернуться, - поднявшись, я прошёлся по комнате, чтобы убедиться - мы на самом деле проснулись, на самом деле находимся там, где нам кажется.
        Мир был чётким и ясным.
        - Наверное.
        Слово задержалось в воздухе.
        Я нестерпимо захотел увидеть рассвет.

* * *
        Город послушался нас и отступил, отбросил себя на задний план, а перед нами раскинулось ноябрьское поле, пустое, местами уже присыпанное снегом, шелестящее сухой травой.
        Небо над нами выгибалось сводом, раздавалось вширь и вглубь. Тучи почти полностью скрывали его, но всё же на востоке нездоровый румянец зари прорывался, прочёркивая неровность облачного слоя.
        - Рассвет? Разве мы что-то увидим? - спросил он с сомнением.
        - Мы увидим, как в мир вливается свет, - я протянул руку, указывая. - Вон там появится солнце.
        - Там тучи плотнее всего.
        - Его мы не увидим, но мир наполнится светом, - повторил я.
        Было холодно, ноябрьский ветер проникал повсюду, и скрыться от него было почти невозможно. Время текло медленно, но небо постепенно наливалось внутренним сиянием. Лихорадочный румянец поблёк, выцвел, но света лился откуда-то, напитывая мир, как если бы тот был губкой.
        Лицо моего спутника постепенно разгладилось, стало спокойнее.
        Он глубоко вдохнул ноябрьскую стылость.
        - Да, теперь понимаю, что наконец-то сбежал.
        - Да, - кивнул я.
        Механический сон окончательно оставил нас в покое.
        Пришёл рассвет.
        320. Страхи
        - Они уже близко.
        Она ничего не ответила, экран, как обычно, был пуст, лишь тонкий слабозаметный силуэт говорил, что она всё ещё подключена к сети и слушает. Возможно, ей было всё равно, но он не сдавался. Когда он нашёл её в сети, и в голову не приходило, что ему захочется превратиться в верного помощника, готового на всё. Теперь он служил фантому, едва вычерчивающемуся абрису, что иногда вздрагивал и подёргивался рябью - либо она меняла положение, либо вмешивались помехи. Он никогда не видел её лица или фигуры - программа маскировки прятала всё за вуаль теней, но отчего-то он был уверен, что его леди не может оказаться некрасивой.
        Сеть переполнялась одиночеством. Иллюзия общения, что можно было обрести там, причиняла ему когда-то настоящую боль. В какой-то момент он стал безумцем, что выискивал, безнадёжно высматривал среди бездушия и безразличия хоть кого-то, с кем можно было обрести чувство.
        Он много времени проводил в этих изысканиях… И обретя то, что так жаждал, не был готов потерять.
        Тишина прервалась, и он поднял голову на экран, вырвавшись из ненужных воспоминаний.
        - Ты же знаешь, я никогда и ничего не боялась. Во мне нет ничего, похожего на страх.
        Голос был холодным, изменённым, механическим, но он уже привык вслушиваться, находить эмоции, мельчайшие признаки волнений. Сегодня - он знал - его леди грустила.
        - Знаю, - отозвался он. На соседнем мониторе вспыхнула алая точка, отслеживающая путь по хитросплетениям лабиринта защит. Точка двигалась чересчур быстро.
        - Обречённость, - леди сменила положение, программа маскировки распустила вязь ряби по экрану и не спрятала едва слышной усмешки. - Полагаешь, я что-то упустила? Думаешь, на этот раз угроза реальна?
        - Нет.
        Он закрыл глаза, отсчитывая про себя секунды. Пятнадцать… и монитор погас. Красная точка вошла в сердце лабиринта.

* * *
        «Они уже близко»…
        Вырвавшись из сна, в котором мир преобразился в цифровое пространство, я почувствовал, что ощущения не схлынули. Теперь я сам был фантомом, именно за мной крался кто-то опасный, выискивал слабость моей защиты.
        Но кто?
        Я оглядел комнату, но в ней ни один предмет, ничто не привлекло внимания, ничто не желало заговорить.
        В небе разливалось болезненно-оранжевое свечение, фонари отражались в низких тучах, ронявших редкий снег. Вокруг них застыл туман, улицы таяли в мареве, блестели нарастающим льдом.
        В сновидении, откуда я только что пришёл, не было ни улиц, ни фонарного света.
        Разве можно найти хоть какую-то связь, кроме странного ощущения, вонзившегося между лопаток тонким острием?

* * *
        Спустившись, я замер посреди холла, а тьма, застывшая в углах, вдруг ожила, потекла и сложилась в фигуру.
        - Они уже близко, - прошёлся шёпот.
        - Кто?
        - Страхи, - фигура качнулась, подёрнулась рябью, как это было во сне. - Страхи.
        - Чьи?
        Ответом был смех, вспыхнув алым, фигура исчезла. Всё перемешалось, и я не сумел найти себя в этой схеме.

* * *
        Приближался только рассвет. Кофе кончился, и я отставил чашку в сторону. В тумане предрассветья уже утонули и погасли фонари.
        Влажный и холодный ноябрь открыл мне объятия, и очень скоро я миновал дома, углубившись в лес. Тропинки заледенели, я оскальзывался, шёл медленно, и вокруг меня сжималась кольцом тишина, в которой каждый шаг отдавался отчётливо и аритмично.
        Выйдя на поляну, припорошенную снегом, я остановился у пня, настолько широкого, что его можно было принять за стол или алтарь. Высотой мне до пояса, он был кем-то заботливо очищен от снежной шапки.
        Стоило мне сделать ещё один шаг, как напротив возникла девушка. Светлые волосы падали до земли, путаясь с листвой и снегом, врастая в лесную подстилку. Глаза - белёсые и почти пустые - всё же смотрели внимательно.
        - Что, странник, они близко? - она склонилась, и в движении этом не было ничего человеческого, так наклоняются под ветром деревья, так гнутся травы.
        - Так говорят, - ответил я, протянув ей руку.
        Пальцы у неё были тонкими и острыми, она оцарапала центр моей ладони и всмотрелась в выступившую гранатовыми зёрнышками кровь.
        - В мире, что тебе снился, уже ничего нет, - рассказывала она, выводя знаки на поверхности кожи и тут же разрушая их. Покалывающее прикосновение заставило онеметь запястье. В ранку вливался холод, кровь не останавливалась, я чувствовал, как тяжелеет ладонь.
        Первые капли расцвели маком на снегу, поблёкли в оранжевый рассвет.
        Стало ещё холоднее.
        - Научишь страхам снова, - она сложила мои пальцы в кулак и охватила его двумя ладонями. - Кто не боится, тот неосмотрителен. Кто не знает о страхе, не видит, куда идёт. Ты ведь слеп, странник.
        Белые глаза вглядывались в меня с удивительным пониманием.
        - Не понимаю, - прошептал я в ответ.
        - Обернись, - на потемневший спил осыпался снег. Она исчезла.
        Впереди меня за тонкими стволами проливалось с небес утро. Я повернулся к нему спиной.

* * *
        Передо мной высилась дверь. Чёрное дерево, словно прогнившее, влажное, не вызывало никакого желания коснуться.
        Пересилив себя, я подошёл и опустил ладонь - ту самую, израненную - на тёмную ручку. Медь, которую изглодало время, местами проступив зеленью, украв свет и цвет металла. Щелчок замка прозвучал резко, ярко, и утро отступило, передо мной опять была ночь.

* * *
        Вокруг меня из темноты вырастал город, но тут же разрушался, и я шёл сквозь него, не понимая, то ли это руины, то ли здания, в которых дышит и бьётся жизнь, то ли всё пространство вокруг живое и потому изменчивое.
        Нужно ли мне было испугаться этого места?
        Ничего, схожего со страхом, я не испытывал, а тьма продолжала танцевать, складываясь во всё новые ландшафты. Проходя сквозь, я даже не ощущал чьего-то присутствия. Будто бы эта реальность существовала лишь для меня.
        Когда вокруг образовалась площадка, окружённая стоящими плотно друг к другу зданиями, я замер. Дома втекли друг в друга, спаялись кольцом, одновременно вспыхнули сотнями окон.
        Я выжидал.
        Чёрная плитка заблестела, словно покрывшись влагой или льдом, небо выпустило из себя серый цветок облаков. Я осмотрелся, но мне некуда больше было идти - ни одно здание не приглашало меня внутрь, ни одно окно не опускалось ниже трёх человеческих ростов.
        - Вот я и поймал тебя, - голос закружился эхом. Напротив меня встал тот, кто жаждал отобрать ключ.
        - О, так это ловушка?
        - Не похоже?
        Моя ладонь всё ещё садняще кровила, я развернул её, показывая измазанные пальцы, карту миров, раскинувшуюся потёками по коже.
        - Можно ли сейчас меня поймать?
        - Что-то пошло не так, - нахмурился он. - Почему ты не боишься меня? Отчего не поймаешься в ловушку?
        - Ты устал играть?
        - Я хочу ключ.
        И мы смотрелись друг в друга. Мир вокруг нас обрушился, раскололся и создался вновь.
        - Ты шептал мне «они близко», - узнал я.
        - Я.
        - Так ли слеп тот, в ком нет страха?
        Он промолчал. Реальность осыпалась и восстала ещё один раз.
        - Есть ли смысл в этой погоне? - протянув ему руку, я выждал мгновение. Затем он вцепился в ладонь, раня её сильнее. Сплёл пальцы.
        - Хочешь провести меня с собой?
        Сегодня внутри отозвалось согласие, и в следующий мир мы шагнули вдвоём. Я не знал почему, но именно того захотела дорога, а странники ей не перечат.
        Мир за нашими спинами истаял, обратившись лишь каплей крови на заснеженной листве в лесу.
        321. Ловец
        Бродя по улочкам очередного вставшего за дверью городка, я случайно обнаружил магазинчик - полутёмную лавку, в которой кто-то собрал тысячи пыльных ловцов снов. Украшенные перьями, колокольчиками и кисточками, они висели под потолком, на стенах, в оконных проёмах и медленно покачивались в дуновениях ветра, кружились или вздрагивали, точно живые.
        Я вошёл, засмотревшись на них, и двинулся между стеллажей, где с каждой полки тоже свисали ловцы. Магазинчик тонул в тишине, даже легчайшие позвякивания колокольчиков не могли её разрушить, и я отчего-то чувствовал себя всё более странно, проходя вглубь, где царил пыльный полумрак. Освещения в лавке не было, а солнечный свет, проникавший сквозь замутившееся от времени стекло витрины, не мог развеять сумрака, затаившегося между полок.
        Тени от ловцов, от перьев, кистей и колокольчиков словно сплетались в единый ком, ткались в полотно, в которое я вклинился аппликацией или вышивкой, стал неотъемлемой частью.
        И на самом деле это должно было напугать. Но я, конечно, не ощущал страха.
        - Потери… Маленькие, большие… Можно заметить, а можно и внимания не обратить, что потерял что-то, пока в какой-то конкретный момент не почудится - рядом только что находилось нечто неоценимо важное, и больше его нет. Бывало ли с вами такое? - из-за ближайшего стеллажа вывернул старик. Он поднял голову, вглядываясь мне в лицо. Глаза у него оказались светлыми, почти белыми, а лицо настолько испещрили морщины, что уже было не поймать, какой возраст они скрывают или подчёркивают.
        Ответить ему я не успел, скорее всего, он и ждал только немого слушателя.
        - Теряем вещи, теряем людей! Теряем мысли и не успеваем всё коллекционировать, каждому предмету придать соответствующее значение и занести в соответствующий реестр сознания. Утрачиваем едва услышанные мелодии, ненаписанные истории, ненарисованные картины, - проворчал он и тронул один из крупных ловцов, стряхнув с него искристую пыль. Солнечный луч, подсветивший розетку, почти сразу погас.
        Мне захотелось обернуться, убедиться, что позади всё ещё есть освещённая солнцем витрина, но старик опять заговорил, на этот раз подавшись вперёд и ухватив меня на воротник.
        - Хочется ведь, да? Хочется обрести ту магию, которую плели вокруг странные неосязаемые и непостигаемые предметы? - он усмехнулся. - Но увы! Невозможно!
        Он обвёл свободной рукой пространство, и я уже ждал от него волшебного средства от потерь, когда он отпустил меня и отступил на шаг, отворачиваясь.
        - Теряем друзей. Иногда даже не замечаем, когда это произошло… - качнув головой, он продолжал глухо, теребя в пальцах пыльные пёстрые перья другого ловца. - Теряем возлюбленных! Не отдаём себе отчёт, что некогда близкий человек превращается в далёкого. Обретает статус потерянного для нашей души, - и тут он снова обернулся ко мне, прожигая взглядом. - Собственную душу способны потерять! Можем забыть, как звучит её голос. Миг - и становимся неотличимы от сотен, от тысяч других потерявших. А скоро, так скоро даже забываем, что должны что-то искать!
        Покачав головой, словно не одобряя, он вновь шагнул ко мне и взял под локоть, повёл мимо шепчущихся ловцов, заволновавшихся от нашего движения. Мы будто бы шли назад, но стеллажи вырастали вокруг нас, обступали плотным кольцом, и не было никакой надежды, что сейчас мы доберёмся до входной двери.
        Старик продолжал, понизив голос, точно ему было важно, что услышу только я и никто больше.
        - Бывает, что мы занимаемся безрезультатными поисками чего-то! Не успели осознать, не ясно, что ищем, а зов поиска снедает изнутри, не даёт спокойно спать, тревожит и днём, и ночью… Только мы ничего не можем найти, ничего!
        Внезапно стеллажи отступили. Мы вышли к стойке, над которой тоже колыхались ловцы, только перья к ним были привязаны строгие - чаячьи, вороньи, чёрные и светлые - ровные росчерки, свидетельствующие о былом полёте.
        - Какую потерю легче перенести - осязаемую или неясную? Не торопись с ответом! Кто может с точностью утверждать, которая из потерь принесёт больше переживаний, какая аукнется, ляжет тяжёлым камнем на весы грехов и свершений?! Думаешь, что знаешь себя? Но и это… и это легко потерять.
        Тут он отпустил меня и прошёл за стойку, опустился на колени, вытаскивая из-под неё деревянный ящик. Окружённый тенями и ловцами, в сумрачном, почти утратившем значение свете, я никак не мог понять, слышал ли что-то подобное прежде, был ли в месте, подобном этому, думал ли сам о чём-то похожем. В груди нарастало непонятное ощущение, как будто на самом деле я не впервые переступал порог странного магазинчика.
        Но, конечно, я не успел найти взаимосвязей и что-то вспомнить, старик, вздохнув, поднялся и выложил на светлое дерево стойки ещё один ловец. Гибкая ветвь, ставшая его основой, потемнела почти до черноты, а вот перья играли яркими красками.
        - Невозможно жить, ничего не теряя. Невозможно жить, ничего не находя, - пробормотал старик и опять всмотрелся в меня. - Твои потери равны твоим находкам?
        Я пожал плечами, внутри меня не было слов, верно, это они потерялись, стоило мне прийти в царство ловцов.
        - Возьми, - старик ласково погладил яркие перья. - Возьми, он поймает и вернёт тебе потерянное. Он не сможет только с душой… Души… Души искать и ловить гораздо сложнее. Но у тебя с ней порядок, да, странник?
        Сердце забилось отчаянно сильно, боль прокатилась внутри и тут же ослабла. Старик прищурился.
        - Пока не потерялась.
        Я перехватил ловец за нитку и поднял над стойкой, позволяя перьям и розетке наконец-то почувствовать слабый поток воздуха. Завертевшись, закачавшись, ловец сумел поймать и тонкий лучик света, хотя я бы поручился, что ему неоткуда было взяться. Я присмотрелся к плетению, к тонким нитям, образовавшим паутину, а когда оглянулся на старика, того уже не оказалось рядом.
        Я стоял на пустынной улочке между зданиями, мостовая поблёскивала, точно после дождя, небо, видневшееся между крыш, хоть и сияло голубизной, но жёлтые стены зданий хранили отпечатки сырости, а из водостоков стекали последние капли. Никакого магазинчика.
        Ловец в моей руки дёрнулся и качнулся, ветер стали играть перьями, и я двинулся вперёд, к выходу на более широкую улицу, позволяя и розетке, и перьям танцевать и играть сколько угодно.

* * *
        Ловец занял место над камином, точно именно там и должен был находиться. Всякий раз усаживаясь в кресло, я ловил его взглядом и спрашивал себя, что именно он позволяет мне удержать. Ответа не было, как не осталось никакого следа от хозяина и магазинчика. Лишь иногда, в некоторых снах, совсем смутных и затянутых, я замирал на пороге лавки, в которой мягко покачивались и чуть звенели перья, колокольчики, кисти - ловцы, оберегающие от потерь. Переступить, войти я не мог, сон складывался, сминался и терял очертания.
        Возможно, именно это я потерял?
        Возможно, именно это я нашёл?
        И стоило задуматься, как я чувствовал нарастающую боль в груди, впрочем, тут же исчезающую, точно её поглотила чья-то паутина, поймала и растворила в себе, не позволив поразить печалью.
        А иногда - но очень редко - ловец над камином покачивался, улавливая дуновения ветра, которого не было в доме.
        322. Рыцарь у врат
        Дорога вильнула и выбросила меня в самое сердце пустоши. Вокруг был лишь отцветающий вереск, и некоторое время я заворожённо брёл среди тысяч и тысяч цветов, как в тумане или в облаке. Но вот растительность стала редкой, под ногами захрустел камень, точно я постепенно поднимался к подножию гор, хотя те, что скалились в небо на горизонте, оставались всё такими же далёкими. Оглянувшись назад, я понял, что действительно поднимался, вересковое поле раскинулось ниже, колыхалось лиловыми оттенками, как странное море, однако мой путь лежал дальше и вперёд.
        Почти сожалея о вересковом забытьи, я двинулся мимо выступивших, поднявших над поверхностью земли голову скал. Серая с вкраплениями золотистого и зелёного, их плоть казалась живой, я даже коснулся, но каменный холод не скрывал жизни.
        Я шёл долго, и скалы сменились руинами. Некогда здесь стоял прекрасный город, но время ничего не оставило от него, разрушило здания, осевшие лишь грудами черепков, осушила каналы, переполнив их песком вместо воды. Даже деревья и кустарник не поднялись над этими руинами, место стало совершенно безжизненным, только жалящие солнечные лучи и ветер встретили меня там.
        Я обогнул то, что некогда было городом, по некогда широкой, вымощенной плитами дороге. Она уходила в серо-сизую пустыню и ждала именно меня. Я почти физически чувствовал, как она стала разрушаться прямо за моей спиной.
        Садилось солнце, тени стали длиннее, и я слышал, как голоса прошедших эпох напевают печальную песню. Возможно, в этом мире не осталось никого живого?.. Так или иначе. Дверь ждала меня далеко впереди, и потому я не сбавлял шага, слушая музыку ушедшего королевства. Мне виделось, что оно было и прекрасным, и сильным, что в нём жили те, кто знал силу слову. Время никого не щадит, королевство пало, было разрушено, ничего не оставило после себя.
        Близилась ночь, солнце скрылось за горным хребтом, тени от него расчертили долину, и только дорога сияла, словно последний солнечный луч никак не хотел исчезать, упрямо цепляясь за перевал, которого я даже не видел. Но всё же и он погас, оставляя меня в темноте, среди поющего ветра.

* * *
        Небо было совершенно чёрным, ни звёзд, ни луны, как бывает в уходящих во тьму, умирающих мирах. Дорога постепенно захлебнулась в песках и камне, и теперь я шёл между скал, причудливых и странных, выгибающихся арками, схожих с клыками. Ветер отстал где-то позади, и больше не слышалось ничего, кроме моих шагов и оглушающей тишины. Во тьме все очертания вырисовывались смутно, словно кто-то на тёмном холсте размашисто рисовал углём, не заботясь о том, чтобы смахнуть крошки.
        Во мне не было усталости, только нарастала печаль.
        Когда же я увидел арку врат - высоченную, слегка светящуюся, то невольно замер. Созданные с привкусом волшебства из металла и камня, они возвышались посреди пустого пространства, а скалы в страхе отступали от них. Даже дорога здесь вновь выгибала спину и подводила к подножию.
        Створки ворот были из звёздной мглы.
        Это была моя дверь.
        Я устремился вперёд, больше ни на что не отвлекаясь, я ускорил шаг, пробуждая вновь эхо, голоса и шорохи, но стоило мне приблизиться, как передо мной возник рыцарь.
        Доспех его был синим и чёрным, местами проржавевшим, но по контуру каждого элемента хитро скованной брони бежали искры. Магия. Рыцарь держал в руках обнажённый двуручник, из-под низко нависающего крылатого шлема сияли синими искрами глаза.
        - Кто ты и зачем здесь? - пророкотал он.
        В голосе его жило осыпающееся время, грусть покинутого и верность слову.
        - Странник, - ответил я и указал на врата. - Мне нужен выход из этого мира.
        - Никто не пройдёт этим путём, не имея королевского дозволения.
        - Но здесь не осталось ни одного короля и ни одного королевства, - возразил я.
        - Слово моё нерушимо, я присягал королю, и ничто не даёт мне права нарушить клятву верности. Если король не позволял тебе проходить во врата, то ты не пройдёшь, - меч плавно двинулся в его руках, точно был совсем лёгким.
        Врата дрогнули, в них оживал голос дороги, они открывались, но рыцарь стоял между мной и ними, и мне было не справиться с ним маленьким шаманским ножом.
        - Как мне испросить разрешения мёртвых? - спросил я растерянно.
        Рыцарь не ответил, в нём не было никаких сомнений. А может, не осталось и проблеска мысли, всё поглотил мерцающий свет давней клятвы.
        - Как погибло твоё королевство? - снова попробовал я. Рыцарь чуть качнул головой.
        - Время смололо врагов и друзей, даже прекрасное не стоит вечно, рухнул королевский замок, всё обратилось в руины. Но клятва моя нерушима, даже клыки времени не способны повергнуть её в пыль, - он гордился собой, его верное сердце билось только из-за этой клятвы.
        Но он смертельно устал.
        - Почему же король не отпустил тебя?
        Рыцарь молчал.

* * *
        Отойдя к одной из скал, жавшихся на границе невидимого круга, я сел и закрыл глаза, вслушиваясь в едва различимый шёпот. Ветер прильнул ко мне бездомной собакой. Он знал ответы.
        Сначала картины прошлого раскрывались неохотно, были совсем тёмными, скрывались на ткани век, но всё же разгорелись, и в какой-то момент я застыл посреди дворцового холла, напротив короля.
        - У нас не осталось войска, мой государь, - встал на одно колено перед ним окровавленный воин. Король зажимал ладонью плечо, кровь выступала на золоте, серебре и белом - его прекрасных одеждах. - Границы пали, многие уходят в горы.
        - Нет шансов, - губы короля шевельнулись, но звуки не выскользнули наружу. - Сегодня последний день нашей свободы.
        - Мы не станем жить покорёнными, - возразил, резко вскинув голову, воин. - Никто из нас.
        - Значит, сегодня последний день наших жизней, - король отнял окровавленную ладонь от плеча и провёл по лицу, бездумно оставляя следы, превратившее его благородное лицо в лик варвара.
        - Врата… падут? - воин едва слышно вздохнул.
        - Нет, врата… - король усмехнулся, и в глазах его загорелось безумие. - Нет. Не найти никого вернее. Он удержит врата.
        - Вам нужно бежать, мой государь… Бежать сквозь врата.
        - Я неотделим от моего королевства. Ему суждено стать прахом? Значит, моё место на его погребальном костре, - он выхватил меч. - Но костёр будет велик.
        Широким шагом он покинул холл, а видение оставило меня.
        Рыцарь удержал врата и продолжал держать их до сих пор. Мне было не пройти.

* * *
        В робких лучах зари фигура рыцаря была огромна. Я приблизился, но не знал, что сказать ему. Мой шаманский нож приятно холодил ладонь - я собирался платить кровью за новую дверь.
        - Твой король погиб вместе с королевством… - начало показалось странным и лживым.
        - Знаю, - отозвался рыцарь.
        - Ты удержал врата.
        - Я буду держать их вечность.
        - У тебя нет вечности, - я вздохнул. Солнце вставало кроваво-красным, и я знал, что у мира остался последний день. - Сегодня кончится эта вечность. Ты исполнил свой долг.
        - Ты не обманешь меня…
        - Я не обманываю.
        По пустоши понёсся ветер, я узнал его - ветер, что смалывал миры в пыль. Считанные минуты жила эта реальность.
        - Всё кончится слишком скоро.
        - Я не могу умереть, - поднялся во весь рост рыцарь, - пока есть врата.
        Но врата были частью дороги, и мир, разрушающийся мир, не сумел бы поглотить их.
        - Тогда пройди в них со мной вместе, служи королю, пока он не скажет, что ты готов идти на покой, - предложил я.
        - Пройти? - он оглянулся на врата, в арке которых повисло низким красным шаром солнце, взглянул на горный хребет, начавший сворачиваться и тлеть, как если бы был бумажный. - Последний час пришёл.
        - Так и есть.
        - Странник, - он качнул головой. - Я не могу пройти во врата, мне недозволено.
        Кивнув, я отступил. Разрез защипало, кровь наполнила ладонь, из её капель вырос новый портал. Я прошёл, не обернувшись, рыцарь смотрел мне вслед, и не нужно было тому лишних подтверждений.
        323. Чай с бергамотом
        Ноябрь таял у меня в пальцах. По улицам города метался снегопад, сбивчивый, хаотичный, смешанный с дождевой влагой. Он вылетал под свет фонарей, точно каждая снежинка была мотыльком, стремящимся в жаркие и жадные объятия пламени, он таился в тенях, набрасывался на меня из-за угла, он внезапно затихал в переулках, чтобы с новой силой кинуться, почти сбивая с ног.
        Я не узнавал этот город, но совершенно точно знал такой ноябрь, уже видел, как он тает, каплями убегая по пальцам ночи. Я уже был свидетелем тому, как он отчаянно цепляется за последние сутки.
        И я знал декабрь.

* * *
        В этот раз он стоял на перекрёстке, снег танцевал, соткав вокруг него плотный кокон, и проникнуть сквозь стенку оказалось непросто. Я прикрыл лицо рукавом и шагнул в клубящуюся мглу. На миг стало невозможно дышать, но я всё же пробился, ослабленный и изнурённый настолько, что едва не упал на колени.
        - Странник. Знал, что ты придёшь, - Декабрь не повернул ко мне головы. - Но ты сам-то понимаешь, зачем появился здесь?
        Пожав плечами, я взглянул в ту же сторону и заметил, что Ноябрь стоит под обличающим светом фонаря. Потоки воды и снега падали ему на плечи, на лицо, ведь он запрокинул голову вверх. В этом было что-то по-настоящему жуткое, словно Ноябрь решил принять собственную казнь - вот так просто, в фонарном сиянии.
        - Сдаётся, - подтвердил Декабрь.
        - В чём смысл, если каждому из вас отмерено своё время? - спросил я.
        Ноябрь шатнулся, вскинул руки к лицу, но тут же опустил их и рассмеялся. Нам было не слышно, отчего это казалось вдвойне странно.
        - Отмеряно ли? Как тебе понять это? - Декабрь сменил положение. Во всей его позе было столько внутреннего напряжения, столько скрытой силы, что я отвернулся от Ноября, чтобы рассмотреть это. Как будто в этом было что-то от произведений искусства.
        Я бы мог начать возражать, но на самом деле задумался. Столько миров застревали в каком-то одном времени или сезоне. Быть может, как раз потому, что некогда кто-то выиграл в подобной битве.
        Усталый Ноябрь всё же опустился на снег в очерченном фонарём круге. Он больше не смеялся и не смотрел в небо, его плечи поникли. Сердце моё дрогнуло от боли и сочувствия. Декабрь же снисходительно взглянул на меня.
        - Что, тебе его жаль? Отчего же, если его время просто вышло?
        - Ты причиняешь ему боль, - и я снова шагнул в метель, в круговерть снега и ледяного дождя, прорвался к Ноябрю. Кисти его рук были холодными, влажные пальцы посинели. Я заставил его подняться, удерживая за запястья.
        - Как ты?
        - Странник? - удивился он в ответ. - Мне всего лишь пора уходить.
        - Но почему так? Отчего вы не можете разойтись…
        - Без боли? - он сплюнул в снег, и на губах его мелькнуло живое и алое. - Потому что он хочет отобрать моё время. Навечно. Впрочем, сегодня я готов сдаться.
        Дёрнув его на себя, я рванулся прочь из этого мира, из города, переполнившегося снегом и декабрём. Дорога приняла меня, открылась нам обоим, и вскоре мы уже стояли напротив моего дома.

* * *
        Ноябрь вздохнул и удивлённо осмотрелся.
        - Ты не изменишь ничего, - прошептал он.
        Вот только здесь стоял совсем другой ноябрь. В хрустальном спокойствии воздуха мягко догорали последние осенние часы, палая листва хранила рыжий оттенок, кое-где схваченная инеем, словно меховой оторочкой. Не было ни ветра, ни дождя, лишь плавное спокойствие.
        - Пойдём? - предложил я, но тут зашуршали шаги.
        Мы обернулись - из-за деревьев вышел ещё один Ноябрь. Он был в куртке нараспашку, в слишком ярком шарфе, концы которого подметали листву.
        - Хм, смотри-ка, здесь мой близнец! - восхитился он, совсем меня не замечая. - Что с тобой стало, мой зеркальный брат, отчего ты так промок, отчего так замёрз? Кто тебя обидел?
        Ноябрь, что пришёл со мной, молчал, вглядываясь в спокойное лицо, что было так похоже на его собственное.
        - Неужели где-то ты повздорил с Декабрём? - угадал второй Ноябрь. - Он вздорный, но я уверен, с ним можно договориться. Я научу.
        - Научишь? - удивился Ноябрь, сцепив пальцы в замок. Ему всё ещё было отчаянно холодно.
        Второй Ноябрь шагнул вперёд и заключил его в объятия.
        - Я всему тебя научу, брат мой.
        И они исчезли в поднявшемся ветре.
        Солнце кануло за горизонт, небо вычернилось и выпустило звёзды. Я вздрогнул, осознав, как поздно и как темно. Дверь в дом была открыта, из неё проливался тонким ручьём золотой свет, пробирался в холодный вечерний воздух аромат кофе. Кто-то хозяйничал на кухне, и отчего-то это отзывалось теплом в груди.
        Хотя кто бы это вообще мог быть?..
        Я развернулся к дому и в три шага преодолел расстояние до крыльца.

* * *
        На кухне как раз вскипел чайник, но я не успел подойти - им завладел кто-то другой, осторожно заполнил прозрачный заварник, где метелью заклубились чаинки, и обернулся ко мне.
        - Я могу только сделать чай, - улыбка была хитрой и лишь каплю виноватой. - Если хочешь чего-то ещё…
        - Нет, я всего лишь промёрз, но не голоден, - отбросив куртку на спинку лишнего стула, я устроился напротив и внимательно вгляделся в собеседника. - Что ты делаешь в моём доме?
        - О, вопрос хороший, но, кажется, ты сам позвал меня. Забыл?
        Я нахмурился, но что-то такое действительно кружилось в памяти. Некогда я, выбравшись из тысяч переплетений миров, обнаружил именно его. Ведь его же? Сам представил, как он входит в мой дом, сам дал ему подобное право.
        И в этом не было ровным счётом ничего плохого.
        Он улыбнулся, как будто все мысли были ему заведомо ясны.
        - Так помнишь?
        - Помню… Наверное.
        - У странников всегда что-то странное творится с памятью, - заявил он. - Слишком много миров и реальностей, время всякий раз течёт по-своему, вот и начинают спутываться между собой события. Как тут разобраться, что и когда произошло? Возможно, ты позвал меня только вчера… или…
        - Кажется, то был май.
        - Не ноябрь? - он засмеялся. - Не два ноября? Не путаешь?
        Как бы я мог поручиться?
        Чай заварился, и я разлил его в две чашки, смутно вспоминая, что некогда делал это. Хотя именно такой сервиз - осенних цветов, из тонкого фарфора - я почти не использовал, никогда и ни с кем. Он жил в моём доме в дальнем шкафу.
        - Тогда мы разбили блюдце, - напомнил он.
        Я пожал плечами. Мне не вспоминались осколки. Возможно, одного из двенадцати я недосчитаюсь, но какое это имеет значение, если нам нужны лишь две чашки, два блюдца?..
        Его мягкая улыбка заставила и меня улыбнуться в ответ. Кажется, всё теряло значение. Отчего из холодного ноября я шагнул к его спокойствию, в это чаепитие? Я сделал глоток. Чай пах бергамотом. Отличный и в меру горячий.
        - Твой вопрос читается по глазам, - он тоже коснулся губами чашки, однако отставил её слишком быстро. - Ещё немного… Так вот. Тебе требовалось тепло.
        - А ты даришь тепло?
        - Иногда, - и глаза его чуть потемнели. Я всматривался в них, и всё становилось понятно. - Не всем. Но тебе… Тебе да. Сегодня - да.
        Качнув головой, я спрятал усмешку. «Сегодня - да. Тебе - всегда», - послышалось мне. Воспоминания наконец уложились, и все мельчайшие подробности мозаики раскрылись передо мной. Нас ждала долгая ночь, но сначала мы будем допивать чай.
        Бергамотовый чай. Совершенно неповторимый, как привкус уходящего ноября. В меру горячий.
        324. Музыкой
        Утром в падающем за окном ледяном ливне, днём - в мягкой наполненности светом, вечером - в перламутровом, быстро блекнущем румянце облаков - всюду чудилась музыка.
        В переплетении ветвей, проглядывающей среди едва лёгшего снега сухой травы и листвы затаились музыкальные линии. Если внимательно смотреть, то вокруг десятки, сотни тысяч удивительных произведений - гармоничных, совершенных, выдержанных по цветовой гамме, с учётом всех пропорций, нюансов, полутонов. Только это не искусство, самим словом подразумевающее искусственность происхождения, а творение природы, великого автора, художника, умеющего вплести музыку в любую визуальную картину. И каждый порыв ветра кажется музыкальным.

* * *
        Я снова бродил среди холмов, пусть непогода к тому совсем не располагала. Пришёл декабрь, но принёс с собой пронизывающий холодный дождь. Он словно бы плакал по вчерашним ещё разногласиям с Ноябрём, скучал, а может, волновался, что весь мир теперь в его руках.
        Дороги и тропы размокли, всё чаще я шёл по иссохшей траве с колкими стеблями, а дождь танцевал на моих плечах, блуждал вокруг, вытянув руки подобно слепому.
        Стемнело так быстро, во мгле очертания холмов стали зыбкими, я почти перестал узнавать их, хотя полагал, что никогда не сумею заблудиться здесь. Мне хотелось остановиться, чтобы сориентироваться, но я не мог, продолжал идти куда-то, не зная, приближаюсь или удаляюсь. Дождь не вёл, не заставлял танцевать, путал мысли и пел.
        Да. Он был музыкой, и потому я оказался им очарован.

* * *
        Вспомнился Август. Не тот, что растворился в сумерках совсем недавно. Другой. Уходивший, когда я так и не успел прочувствовать его. Он был пронзительный, полный осторожного тепла и резкой прохлады. В его ладонях пересохшая в июле трава вновь зазеленела, предчувствуя сырую осень.
        Предчувствуя, что должна создавать идеальный контраст с сочной золотой и алой листвой на новой картине, которую собралась рисовать природа.
        Падали первые грецкие орехи, ядро которых сладкое, но затянуто тончайшей горькой шкуркой. И я, замирая в шаге от сентября в саду, собственными руками зарождал новый запах, осенний и мягкий, свежий и полный предчувствия. Это был аромат расколотой зелёной корки, освобождающей грецкий орех, запах первой опадающей листвы, пролившихся утром дождей.
        А вынырнув из воспоминаний, я останавливаюсь на склоне холма. Вокруг лишь мрак, дождь и холод, и гаснущий внутри меня август, тот очень далёкий август оставляет лишь краткую музыкальную ноту. Некоторое время дождь повторяет её, а потом начинает петь о другом.
        О чём-то другом.

* * *
        Оказавшись в дубраве, прижимаюсь спиной к одному из стволов. Кора влажная и пахнет уснувшим в зиме деревом. Дождь колотит по ветвям с неожиданной силой, я обнимаю дерево, приникаю к нему если не телом, то всей душой, и слушаю, как в нём медленно и торжественно звучит музыка сна.
        Сон до весны - это особенная музыкальная тема.
        Однако я слышу не только её. Внутри этого дуба, внутри всех дубов хранится удивительная мелодия, включающая все прожитые им - ими - дни. Рассветы и закаты, дожди, грозы, листопады, мягкий снег, кутающий корни и ветви.
        Мысленно я растекаюсь соками дуба, и мелодия становится ярче и громче. Я вижу осенний день, предноябрьский, до звонкого солнечный и неожиданно тёплый. У дуба выступают корни, словно обхватывают тропу, выглядывают среди трав, предлагая присесть и отдохнуть.
        Внезапно из-за кустарников выскакивает лиса, принюхивается и бежит к корням. Встаёт на один передними лапами. Напряжённо вглядываясь куда-то, поводит влажным носом, издаёт странный звук и тут же уносится прочь.
        Дуб запоминает прикосновение, вплетает его в свою странную память музыкой.
        Музыкой.
        Музыкой…
        Отпускаю дерево и оглядываюсь. Мрак, мгла, дождь.
        Пришедший декабрь нашёптывает что-то о простуде. Я промок насквозь, волосы липнут к лицу, холодно ступням и ладоням. Я не чувствую нос и даже мочки ушей.
        И улыбаюсь, промёрзший так, что не понимаю, как теперь добираться домой. Сырость продолжает вливаться в меня музыкой.

* * *
        Я нахожу себя почти в беспамятстве неподалёку от дома. Дома вокруг слепо таращатся в темноту, дождь немного унялся, теперь гудит в водостоках, превращаясь на дорогах в жидкий лёд. Я иду не по тротуару, а по руслу ручья, но, кажется, и сам стал водой. Меня больше не беспокоит холод, да и дом - мой дом - уже приветливо подмигивает мне освещёнными окнами.
        Горячий чай, камин, плед… Я представляю и улыбаюсь.
        В груди разрастается ощущение горькой простуды, вот только меня оно почти не трогает. Пускай её, пусть растёт ядовитым цветком, возможно, именно она и нужна мне в этом декабре, в начале декабря, пропитавшемся чернотой и влагой.
        Я останавливаюсь лишь на мгновение у двери, выискиваю ключи и непослушными пальцами вставляю в замок самый длинный.
        Из открытой двери теплом высвобождается музыка уюта.

* * *
        Кажется, я опять забываюсь, а когда прихожу в себя, то сижу у огня, укутанный пледом. В руках у меня чашка с чаем. У камина лежит мокрая одежда, я смотрю на неё бездумно, вслушиваясь в сплетение мелодии дождя и басовых ноток каминного пламени.
        - Ты точно хотел получить воспаление лёгких, - звучит музыкой голос. Раздражение в нём пытается скрыть заботу, такую заботу, которой я никогда не знал ни от кого.
        - Если даже и так… - пытаюсь сказать, но голос не слушается, его нет, он растворился в декабрьском дожде, остался блуждать на холмах, и почему-то мне приятно представлять, как там он вплетается в сотни тысяч мелодий отдельно от меня. Вольный.
        - Пей.
        И я послушно подношу чашку к губам, чай на вкус травяной, отдаёт малиновой нотой. Думаю, в нём столько заботы и тайного знания, что он вылечит меня в минуту.
        Пока я пью, тёплые ладони касаются плеч, скользят почти украдкой, исчезают.
        - Ты слишком долго ходил по граням, наверное, пора тебе это запретить?.. - шёпот скользит по ушной раковине, толкается в мочку тёплым дыханием.
        Я улыбаюсь.
        Можно ли запретить мне то, что я возвёл в собственную суть?
        Тёплый камин, дождь за окном, уютное тепло пледа.
        Ладони на плечах и чай с травяным вкусом.
        Но я вспоминаю другой - бергамотовый.
        «Что ты делаешь в моём доме?»
        «Ты сам позвал меня, помнишь?»
        - Тебе всё так же требуется тепло, - подтверждает мягкий голос. - И, кажется, музыка.
        Позади меня тишина гостиной раскалывается звонкой и нежной одновременно мелодией. Укулеле! Я хочу повернуть голову, посмотреть, но не могу, наваливается усталость, простудная усталость, от которой даже малейшее движение обращается болью. Я прислушиваюсь, что ещё остаётся, и перед глазами сами собой рисуются картины, переполненные солнечным жаром.
        Наверное, я засыпаю.
        Или спал всё это время и теперь пытаюсь пробудиться, выпасть из внезапно навалившейся неги, выглянуть из-под одеяла.
        Мир подёргивается золотистым мерцанием, чашка в моих руках почти пуста, но я держу её крепко, сосредотачиваюсь только на этом, потому что вполне могу уронить.
        И наконец-то тону в окружившей меня музыке.
        Укулеле.
        325. Агнешка
        Ливень всегда отрезал деревеньку от большого мира. Река раздавалась вширь, заливала дорогу, и до моста, как бы крепко он ни стоял, добраться можно было разве что вплавь или на лодке. Вода, мутная, несущая сор, стылым зеркалом останавливалась в нескольких шагах от крайних домов, словно подсказывая, что никого отсюда не отпустит. Пляшущие по поверхности капли рождали ощущение, что на самом деле лишь отражают шаги кого-то незримого, кого-то могущественного, кто таил в душе желание когда-нибудь забрать себе все земли, всех людей.
        Агнешка смотрела в окно, раздвинув блеклые занавески. Капли дождя рисовали дорожки, и если немного сощуриться, то начинало казаться, что стекло с другой стороны занавешивалось странной мозаикой. Мир представал причудливым, совсем не таким, как обычно.
        Агнешка любила солнце, но ливни её завораживали. Ей хотелось выбежать из дома босиком, пронестись мимо плетня, едва не зацепив пару горшков с выбитым дном, скользнуть под свесившимися низко ветвями соседской яблони, навалившейся на высокую изгородь со всей силы, и броситься к проходу между кустами шиповника. Этот проход больше напоминал нору, тёмный лаз, и взрослому там было не пройти, однако каждый ребёнок знал, что оттуда рукой подать до крайнего дома.
        А крайнего дома боялись, да только разве можно было унять любопытство?
        Агнешка вот всегда хотела посмотреть, не там ли живёт дождь, не из трубы ли заброшенного и покосившегося домишки выползали эти хмурые тучи, вмиг загромождающие небо. И если никто не выходит на улицу, откуда же им знать, что ливень не накликало непонятное нечто, занявшее крайний дом?
        Агнешка, как и всякий ребёнок в деревне, знала точно, что в доме что-то есть.
        Сегодня дождь зарядил не с утра, мать Агнешки успела уйти, но теперь-то она точно вернётся нескоро. В доме было тепло, сухо, но возможность ускользнуть в непогоду безнаказанно так и расцветала в сердце, так и манила.
        Наконец Агнешка сползла с лавки, на которой стояла на коленях, рассматривая капли и дождевые дорожки, и подошла к вешалке в углу. Старая курточка, конечно, промокнет почти сразу, но всё же она казалась хоть какой-то защитой. Агнешка натянула её получше, старательно застегнув все пуговицы, а вот обувь решила бросить. Пусть лучше будет холодно, но зато башмаки не промокнут. Мама говорила, новых взять пока неоткуда.
        На крыльце Агнешка посомневалась - из желоба водостока лился целый поток, обращался на земле ручьём, прогрызшим в дорожке, присыпанной прежде речным песком, целый овражек, однако желание посмотреть на страшный дом пересилило. Она перепрыгнула ручей, едва не упав, и быстро побежала к кустам шиповника.
        Холодные капли молотили по плечам, ударяли по щекам, Агнешка морщилась и щурилась, но бежала, остановившись только в сплетении колючих ветвей. Тут было сыро, но сверху капало с заметной редкостью.
        Переведя дух, Агнешка утёрла лицо рукавом и продолжила путь. В солнечный день лаз был длиной в три шага, сегодня же показался ей нескончаемым коридором, из стен которого торчали не ветки шиповника, а паучьи лапы, жаждущие схватить её, удержать, порвать курточку или оцарапать.
        Вжимая голову в плечи, шипя, пачкаясь в грязи, Агнешка добралась до просвета и выглянула наружу. Крайний дом высился прямиком перед ней, среди старого сада, деревья в котором были наполовину сухими. Сейчас, под дождём, кроны, из которых торчали безлистные сучья, выглядели пугающе. Чтобы получше рассмотреть, Агнешке нужно было подойти ближе, хотя она и не понимала, что надеется там увидеть.
        Дождь, как назло, полил намного сильнее, заполнил всё вокруг звонким шумом, вспенил дорогу прямо у Агнешки под ногами. Весь мир стал состоять из воды, дом с потемневшими стенами скрылся за этой пеленой, и Агнешка хмыкнула, будто нашла подтверждение своим фантазиям.
        Теперь её решимость окрепла настолько, что она кинулась через тропу, обегавшую дом по дуге, и оказалась в кустах сирени, где вместо соцветий уже образовались кисти с плотными зелёными семенами. Отсюда Агнешке было видно лучше, и она вытянулась стрункой, припав к выгнувшему здесь спину старому плетню, белёсые ветки, из которого он был сложен, напоминали кости, но если раньше Агнешка боялась, то теперь любопытство победило и страх.
        Она всматривалась в пустые окна, гадая, что же там, в глубине, что там спряталось, и выползают ли тучи из трубы.
        Когда кто-то схватил её за воротник куртки, Агнешка сдавленно вскрикнула, перепугавшись так, что сердце едва не выскочило из груди. Извернуться и посмотреть на пленителя она не могла, отчего стало ещё страшнее.
        - Что это ты пялишься на мой дом? - недовольный старческий голос заставил шум дождя отступить. Агнешка задрожала всем телом. - Что тебе нужно тут? Что ты вынюхиваешь?
        - Ни… Ни-че… го, - отстучала Агнешка зубами и зажмурилась.
        Кусты стегнули по лицу - так резко её выволокли наружу.
        Некоторое время она не желала открывать глаз, хотя её подняли над землёй и босые ноги только самыми кончиками больших пальцев касались жидкой глины, в которую превратилась тропа. Потом Агнешка сглотнула и робко взглянула перед собой.
        И тут же завизжала с такой силой, что её наверняка услышали во всей деревне.
        Тот, кто держал её в вытянутой иссохшей от времени руке, вряд ли когда-то был человеком. Его лицо напоминало череп и вместе с тем было сплюснуто, искажено, словно оплывало, как воск. Агнешка всё кричала и кричала, не успевая подмечать пугающие подробности - слишком жёлтую кожу, местами покрытую зеленоватым налётом, клыки, вывернувшиеся из-за тонких губ, водянистые сизые глазки, в которых зрачок, кажется, был вертикальным.
        Существо осклабилось, пробежав длинным чёрным языком по губам.
        - Сладкая моя, хватит.
        Голос Агнешки тут же исчез, отказал, и сколько бы она ни открывала рот, ни звука больше не вырывалось прочь. Они будто бы переполнили грудь и тихонько клокотали в ней. Агнешка заплакала, хотя, быть может, она плакала уже какое-то время. Дождь, конечно же, скрыл всякие следы.
        Оглянувшись на деревню - в окошках уже зажигались тёплые оранжевые огни - существо зашагало прочь, мимо страшного крайнего дома. Агнешка услышала плеск, существо с каждым шагом точно погружалось всё глубже. Холодная вода, как чудовищный язык, обвела её ступни, щиколотки, а скоро подхватила и под колени.
        Агнешка дёрнулась, ещё и ещё, вызвав у существа конвульсивный смех. Вырваться, кажется, не было никакой возможности. Но тут затрещали нитки, существо не успело перехватить удобнее, воротник оторвался, и Агнешка со всей силы упала коленями в грязь.
        Удар был очень болезненным, но единственное, о чём Агнешка могла подумать, так это что нужно бежать. Она рванулась с места - сначала кувырком, потом отскочив на четвереньках, и наконец понеслась к спасительному тёмному лазу в кустах шиповника.
        Она была уверена, что существо погонится, помчится следом, желая захватить её опять, сломать, сожрать, утопить в грязи. Агнешка бежала, и больше ей не казался страшным чёрный дом - она понимала, что существо солгало ей, никогда оно не жило под насупившейся крышей и не выходило на разошедшиеся от времени скрипучие доски крыльца.
        Шиповник оставил на лице ноющую царапину, едва не прихватив и глаз, Агнешка, рыдая и беззвучно крича, выбежала во двор и тут же оказалась в руках матери.
        - Что случилось? Ты куда убегала на ночь глядя?.. - но Агнешка только крепче обнимала мать и не могла ей ответить. Страшное существо мерещилось ей в каждой тени. - Давай-ка домой!

* * *
        Дождь перестал только далеко за полночь. Агнешка лежала в клубке из одеял и не могла уснуть. Таращась в потолок, она вспоминала глаза существа, и ей снова хотелось бежать…
        Речь к ней так и не вернулась.
        326. Дом на болоте
        Дом, что стоял на болоте, обходили стороной. Иногда казалось, что к нему не подбирается близко ни одна тропа. Возвышаясь на старых деревянных сваях, выбеленных временем, он отражался в подступившей со всех сторон воде, и даже ветру было не под силу разрушить его отражение.
        Вода была зеленоватой, словно густой, высокие болотные травы росли повсюду, случалось, что они поднимались так высоко, что почти закрывали крышу домика. Со стороны тракта болото прятали ивы, приземистые, но раздавшиеся вширь, согбенные, но крепкие. Из-за их ветвей домик чудился проходящим мимо тёмным пятном.
        Летом было легко поверить, что там никого нет. Не поднимался дым из трубы, не слышалось голоса или плеска. А вот когда болотные земли околдовывала зима, вода обращалась сизоватым льдом, а ивы замирали, укрывшись сугробами, домик как будто оживал. Светилось в ночи карамельным золотом окошко, вился тонкий серый дымок, запах смолистых поленьев разносился далеко над трактом.
        Ездили здесь, пожалуй, нечасто. Дальние деревни всегда держались особняком, мало кто желал отправиться в ближайший город среди зимы, так что старая дорога почти вымирала, и некому было жаждать тепла и приюта в морозную ночь.
        Однако случалось, что городские торговцы отправлялись среди зимы с залежалым товаром, надеясь сторговать его пусть даже и дешевле, лишь бы не занимал больше места. Так решил и Дэйрон. Ткани, оставшиеся с осени, мало кому пришлись по душе в городе. Ни одна девушка не решилась пошить себе платья. Оставалось надеяться, что в деревнях тоже есть модницы, которым хочется справить обновку.
        Дэйрон отправился в путь один, запряг верного вороного в небольшие сани, уложил на них тюки с тканями, затянутые парусиной, и уже к вечеру оказался в глуши. Дорога петляла, со всех сторон подступали едва ли не по макушку заметённые деревья, временами оставался лишь намёк на прошлую колею. Сдаваться, впрочем, было поздно, Дэйрон подгонял коня и с тоской оглядывал белое беспределье, мечтая хоть о каком-то жилье, только бы немного согреться.
        Солнце спряталось за дальний лес, синие тени заполонили собой всё и добрались до самого неба, когда Дэйрон приметил тёплый отблеск, будто среди кустарника мелькнуло окно.
        Съехать бы с тракта, добраться к домику!
        Но Дэйрон не видел никакой дороги. Остановив вороного, он долго вглядывался в безмолвные кусты, смутно белеющие сквозь обступившую его ночь. Окошко светилось всё ярче, зазывало к себе. Явственный аромат дыма подсказывал, что в спрятавшемся за кустарником домике наверняка тепло и найдётся свежий чай.
        Оглянувшись на сани, Дэйрон решил, что никому здесь не потребуются отрезы тканей. Он распряг коня, взял его под уздцы и шагнул прямиком в сторону, едва не утонув по пояс в снегу.
        Пробраться к домику оказалось непросто, под ногами скользил самый настоящий лёд, вороной всхрапывал и норовил встать на дыбы, отказываясь подходить ближе, будто чуял что-то недоброе. Да только Дэйрон не стал обращать на это внимания. Уж слишком он промёрз, чтобы отказываться от возможного тёплого ночлега из-за капризов лошади.
        Добравшись до крыльца, Дэйрон и не посмотрел, что к двери домика не вело следов. Он радостно стукнул в окошко. Дверь отворилась не сразу и не полностью, в щель выглянула девушка, и Дэйрон замер от такой красоты. Волосы незнакомки чёрным шёлком ниспадали к земле, простое зелёное платье плотно облегало стройный стан, а глаза казались подведёнными углем.
        - Кто ты, странник? - спросила она. - Что тебе надо здесь?
        - Я торгую тканями, ночь застала меня в пути, мне бы хоть немного тепла, - ответил Дэйрон. - Я готов предложить лучшие ткани той, что согласится приютить меня.
        - Заходи, я позабочусь о коне, - улыбнулась, выскальзывая на холод, незнакомка. Она перехватила узду вороного и внимательно взглянула в его лиловые глаза. Дэйрон никогда прежде не видел, чтобы его конь в одно мгновение становился таким послушным.
        Ничуть не боясь холода, девушка повела коня в сторону, и там будто бы виднелось приземистое здание - конюшня ли, амбар, может, и просто сарай. Дэйрон пожал плечами и вошёл в дом, смахнув с сапогов снег в дверях. Не успел он сбросить тяжёлую шубу, как девушка вернулась.
        - Зови меня Лэйо, - улыбнулась она. - А твоё имя мне не нужно. Ужин сегодня будет скромный, а завтра отправляйся своей дорогой, едва рассветёт.
        - Хорошо, хорошо, - закивал Дэйрон.
        Весь вечер он не сводил взгляда с Лэйо. Сердце его прежде не знало такой яркой и внезапной любви, но сколько бы он ни пытался поговорить, Лэйо лишь неодобрительно отворачивалась или отвечала односложно.
        Уложила она его на узкой лавке недалеко от печи, а сама ушла в комнату, спрятавшуюся за тяжёлым пологом. Дэйрон мучился полночи в жажде пробраться туда и наконец объяснить Лэйо, что не может уехать завтра без неё. Что она позабыла среди снежной пустоши так далеко от людей? Ей нужно блистать, сколько прекрасных платьев он пошил бы ей, лишь бы оттенить её красоту подходящей оправой, сколько бы камней сложил в ожерелья за её улыбку.
        К утру он всё же забылся тяжёлым сном. Привиделось ему, как открывается входная дверь и входит чудище. Косматый и чёрный, лишь отдалённо напоминающий человеческий силуэт навис над ним, рыкнул и занёс лапу, украшенную острейшими когтями.
        - Нет, нет! - раздался голос Лэйо. - Не тронь его.
        И сон тут же смазался, рассыпался.
        Пробудился Дэйрон незадолго до рассвета - Лэйо как раз грела чайник.
        - Вставай, - сказала она холодно. - Тебе пора уходить.
        - Зачем такая красавица прячет себя ото всех? - спросил он в ответ. - Зачем тебе пустошь так далеко от людей? Я отвезу тебя в город, будешь красивее всех, сиять среди других.
        - Ни к чему мне это, - отмахнулась Лэйо.
        - Или ты ведьма? - усмехнулся он.
        - Не суй нос, - она взглянула сурово. - Муж мой не позволит мне покинуть эти места.
        И страшно вдруг стало Дэйрону, потому что не видно было в домике ничего, что сказало бы - тут есть мужчина. Дэйрон поручился бы - Лэйо живёт одна. Что за муж у неё такой?
        Не давало ему это покоя, и хоть Лэйо приказала ему уезжать, он отвёл вороного к дороге, а сам тихонько вернулся и затаился, ожидая подстеречь и увидеть таинственного супруга.
        До самой ночи просидел он в сугробе, замёрз, почти перестал чувствовать руки и ступни, когда наконец на домик будто ураган налетел. Вокруг была тишь, а на крыльце появился чёрный вихрь, кружился-кружился да и обернулся страшным чудищем из сна.
        Лэйо тут же выбежала из дома.
        - Он ушёл, - сказала и кинулась чудищу на шею.
        - Нет, - пророкотало чудовище. - Он видит нас, - и взглянуло прямиком на Дэйрона, не помешали ни кусты, ни сугробы. - Обманул тебя.
        Лэйо только вздохнула.
        Попятившись, Дэйрон развернулся и кинулся к тракту. Вороной испуганно прянул в сторону, но послушался, едва хозяин прикрикнул, и понёсся изо всех сил.

* * *
        К утру добрался Дэйрон до деревни. Был он сед и трясся как старик. Даже у коня в гриве появились широкие белые пряди. Получив ковшик браги, Дэйрон сказал только одно:
        - Раздайте ткани девушкам, - сразу после того уселся на ближайшей лавке и заснул, да так глубоко, так крепко, что его опасались больше никогда не разбудить.
        Никто так и не узнал, что за ужас видел он ночью.

* * *
        Дэйрон так и остался жить в деревне, лишь бы ещё раз не проезжать трактом мимо спрятавшегося в кустах домишки.
        327. Стойкость[Перевод на английский Сонгфик по песне Muse - Resistance для участия в писательском челлендже Когда на предгорья обрушился мрак, в нём не было ничего общего с ночью. Темнота пришла, словно лавина, скатилась по горным склонам, опустилась удушливой волной, ничего не жалея. В один момент тьмой оказались захвачены и лес, и берег реки, и узкое горло долины, и деревенька, ютившаяся здесь с незапамятных времён.
        Густота мглы, обернувшейся кольцами вокруг старого острозубого хребта, была невиданной. Стоило выйти за порог, и на расстоянии вытянутой руки начиналось бесконечное непроглядье, казалось, что мрак сейчас отрастит пасть и ухватит за руку, навсегда откусывая её.
        Никаким фонарям было не под силу хоть немного развеять наступившую темноту. Не появилось ни звёзд, ни луны, небо погрузилось в черноту, скрылось, будто никогда не рождало облаков, будто никогда не рассказывало о бескрайней синеве, так зовущей покинуть эти бесприютные места.
        Во всей деревне не сыскать было человека, кто не испугался бы мрака. Притаившись в домах, все жители вспоминали имена богов и истово молились, упрашивая неведомые силы вернуть хоть капельку света. Они боялись просить о большем, о солнце, они согласились бы даже на едва заметное сияние далёких звёзд.
        Но боги молчали, как это водится у богов, и тишина, что пришла вместе с мраком, постепенно заползала под крыши, просачивалась в щели, лишая голосов тех, кто пытался дозваться сил, способных сокрушить темноту.
        Только на самой окраине, в домике с покосившейся крышей, не поселилось безмолвного страха. Фонарь, висящий над крыльцом, вычерчивал - словно отрезал у тьмы - ровный полукруг света. Девушка, что стояла в нём, всматривалась во мглу с таким вниманием, точно могла понять её природу, а вместе с тем и уничтожить.
        В лице её - простом и не слишком красивом - не отражался ужас, в глазах, чуть сощуренных, не было ни капли сомнений. Вглядываясь во тьму, девушка сжала губы в тонкую линию, и в этом было только упрямство и готовность сражаться.
        Наконец она чуть слышно выдохнула сквозь зубы.
        - С этим не так просто справиться, - сказала она. Голос звонко разлетелся по вычерченному светом пространству, но тут же увяз в глухой стене мрака. - Нет такой тьмы, с которой не совладать свету.
        - Отчего ты так уверена в этом? - зашептало в ответ. Пелена тьмы дрогнула, пошла волнами, постаралась сжать тёплый фонарный свет, но не смогла отвоевать ни капли. Девушка усмехнулась.
        - Даже слабый фонарь может сдержать тебя.
        - Все фонари этой деревни мертвы, - возразил мрак, обретая единственный - густой и тяжёлый - голос. - Хочешь, умрут и все свечи?
        Освещённые окошки стали гаснуть одно за другим. Возможно, люди рыдали в окружившей их черноте, но ничего не было слышно. Спустя минуту остался только фонарь и теплом сияющее окно в единственном доме. Девушка не вздрогнула, и в глазах её не отразилось никакой паники.
        - Мой фонарь тебе по-прежнему не по зубам, - сказала она ровно.
        - Откуда ты такая взялась? - мрак точно поёжился, всё его огромное и невесомое разом тело, охватившее и горы, и узкое горло долины, и берега реки, и деревню, и лес, заходило, задрожало, как потревоженная в чашке вода. - Почему тебя не сломить, не сломать?
        - Я знаю твой секрет, - и она вошла в дом, а фонарь остался сиять, отвоёвывая у тьмы ровный полукруг пространства.

* * *
        В доме горела единственная свеча, но её было достаточно, чтобы ни в одном уголке не спряталась темнота. Девушка опустилась на колени и осторожно вставила нож между половиц, нажимая на потаённый механизм. Едва раздался щелчок, как половицы приподнялись и разъехались в стороны, открывая нишу, в которой дремали обёрнутые простой и грубой тканью ножны.
        Вытащив их, отбросив кутавшую их ткань, девушка встала, удерживая меч на вытянутых руках.
        - Посмотри, как долго не было нужды в нашем танце, - заговорила она. - Как я тосковала, как скучала по тебе, но ты знаешь, что должен был спать всё это время. Таково наше предназначение.
        И она обнажила клинок. По сияющему светлому лезвию заструились блики огня, а через мгновение начало казаться, что лезвие горит. Девушка вздохнула, удерживая рукоять двумя руками.
        - Приходи же ко мне сегодня, - не упали с её губ звуки, но слова, что шепнула она клинку, были услышаны.
        Она закрыла глаза лишь на миг, чтобы почувствовать, как её ладони вдруг соприкоснулись с чьими-то ещё. Когда же она вновь посмотрела вперёд, клинок держали другие руки - сильные руки мастера меча.
        - Я ждал, - раздался звучный голос. - Вновь пришла тьма, позабыв о том, что этот мир принадлежит вовсе не ей.
        - Тэ, - коротко назвала она, и улыбка скользнула по её лицу, тут же спрятавшись в уголках глаз и только. - Я…
        - Не нужно больше слов, Эйша, - держа клинок на отлёте, Тэ подступил к ней ближе и коснулся губами губ. - Пойдём и сотворим рассвет.
        Она лишь кивнула.

* * *
        Выйдя на крыльцо, Эйша сняла фонарь с крюка и спустилась с крыльца. Темнота расступалась перед нею, хоть и кидалась волной на неяркий свет, стараясь будто бы прогрызть его, отращивая щупальца и пасти.
        - Посторонись, - прикрикнула Эйша.
        Мрак захохотал.
        - Хочешь изгнать меня, девочка? Как смеешь ты? Твой фонарь тоже угаснет.
        - Изгонять - не моё дело, - качнула головой Эйша, и улыбка, что возникла у неё на губах, заставила мрак зашуршать сильнее, забывая о тишине.
        - Что это ты задумала?!
        - Изгонять буду я, - раздался мужской голос. Тэ вышел на крыльцо и теперь двигался следом за Эйшей, продолжающей медленно идти давно знакомой дорогой к площади в центре деревни, где находился колодец.
        Пока тьма колыхалась вокруг, не в силах понять, что произошло, изменилось и кто этот человек с мечом, Эйша вела Тэ к колодцу.
        Свет слабел, он почти погас, когда Эйша поставила фонарь на каменный бортик. В глубине колодца слабо мерцала вода, в ней дрожали едва заметные звёзды, словно бы колодец мог увидеть сквозь весь этот мрак настоящее небо.
        - Вижу, - коротко бросил Тэ, обнажая клинок.
        И тут же погас фонарь. Свет будто впитался в лезвие, и вокруг Эйши и Тэ всё равно не осталось темноты.
        - Сразишься со мной? - захохотал мрак.
        Но Тэ прикрыл глаза, сосредотачиваясь, и повернулся к Эйше.
        - Веришь ли ты мне? - спросил он тихо-тихо.
        - Я доверю тебе всю свою жизнь до капли, - ответила Эйша.
        - Позволишь ли мне совершить то, зачем мы пришли в этот мир?
        - Как и должно тому.
        - Дашь ли напитать тьму, чтобы возвратить свет?
        - Да.
        - И простишь мне мою любовь, что даёт нам соприкоснуться лишь однажды за тысячу лет? - он смотрел ей в глаза. Эйша слабо усмехнулась и рванула шнуровку рубашки, обнажая ключицы и грудь.
        - Я прощаю тебя, Тэ.
        Мрак и тьма не могли коснуться её белоснежной кожи. Она чуть откинула голову назад, и в тот же миг Тэ со всей силы вонзил в беззащитную грудь клинок.
        Забурлила вода в колодце, зарокотала, поднимаясь по каменному горлу, понеслась вперёд, вверх. Тэ не вынимал меча, глаза Эйши слепо смотрели в небо, затянутое мглой, но на губах оставалась улыбка. Тэ ждал, а по щеке его медленно катилось единственное выражение скорби, что он мог себе позволить. Вода вырвалась из колодца, и оно сорвалось с подбородка Тэ, чтобы смешаться с ней.
        Тэ рванул клинок на себя, тело Эйши упало в воду, и вспыхнул свет. Словно из раны потекла не кровь, словно и колодезная вода была запечатанным небом, полным звёзд.
        Тэ отступил на шаг, отдалился от кажущегося особенно хрупким тела, и в тот же момент вокруг него сияние стало совсем нестерпимым, заклубилось, пока не оказалось отражением луны.
        Над деревней повисла низкая и большая, серебряная и яркая луна. Мрак всколыхнулся, но куда было тьме устоять перед столь мощным светилом. Загорались фонари у каждого крыльца, вспыхивали свечи в каждом домике. Мрак сменялся ночью, спокойной ночью, прекрасной ночью, переполненной звёздами.
        Эйша лежала в отражении луны и будто спала. Страшная рана на груди была почти не видна.
        Тэ повернулся к востоку и скорее угадал, чем увидел, что там начинает пробуждаться заря. Замершие на западе горы уже предвкушали её - чуть подсвечивались шапки ледников. Пусть в долине ещё царила ночь, там, наверху, уже прибывал утренний свет.
        - Всё закончено, - заключил Тэ и опустился на колени в шаге от тела. - Я люблю тебя, Эйша.
        Безмолвие разлилось вокруг.

* * *
        Мягкий свет разливался с небес, где-то вдали только показалось солнце, но площадь деревни пока что тонула в сумерках цвета лаванды. Через край колодца лениво переливалась вода, такая светлая и чистая, точно сияла сама по себе.
        Эйша шевельнулась, провела ладонью по груди и подтянула края шнуровки. Вздох дался с трудом, но вскоре она уже села, оглядываясь.
        - Всё закончено, - прошептала она и поднялась. - Я люблю тебя, Тэ.
        Она склонилась к лежащему неподалёку мечу, чудом оказавшемуся не в воде, что залила и всю площадь, и каждую улицу, и, подхватив ножны, медленно двинулась к домику на окраине.
        Утро становилось всё ярче. У колодца лежал на боку погасший жестяной фонарь. В стекле его медленно вырастал цветок восходящего солнца.
        328-329. Стихотворения
        В городе ещё сияло солнце, но с запада подступали низкие снеговые тучи. Поднявшийся ветер уверял, что не пройдёт и пары часов, как каждая улица окажется захваченной снежным вихрем. Эмма придерживала высокий воротник пальто замёрзшими пальцами и шла, чуть пригнув голову, спасаясь сразу и от ветра, и от яркого, почти слепящего света.
        На плитке под ногами тут и там лежали листья, отороченные инеем, как дорогим кружевом, и Эмма смотрела на них с печалью. Ей чудилось что-то незнакомое в очертаниях, что-то утраченное, будто бы она на самом деле знала - это оставленные кем-то письмена, которые она забыла, как читать.
        Проходя мимо магазинчика, где торговали подержанными книгами, она краем глаза заметила собственное изломанное отражение в витринном стекле. И сразу остановилась, как будто на самом деле увидела не себя.
        Такое случалось в последнее время всё чаще.
        Эмма повернулась к витрине и вгляделась в выложенные там ряды пыльных книг, точно пытаясь отыскать, отчего же на этот раз ей привиделся кто-то другой. Кто-то, кутавшийся в похожее, но не такое же точно пальто, кто-то, имевший схожую, но не такую же точно фигуру. Книги молчали, молчала витрина, только ветер ударил Эмму в бок, напоминая, что уже скоро обрушит на город настоящий снегопад.
        Нужно было спешить домой.
        Эмма резко дёрнулась в сторону и почти побежала. Улица, что буквально несколько минут назад была полна прохожих, опустела, ветер гнал по плиткам опавшие листья, и Эмма видела в них спешившие куда-то строчки ненаписанных стихов.

* * *
        «И печалится ветер об осени, что ушла за холодным дождём,
        Досчитать постарайся хоть до семи…»
        Эмма отбросила блокнот. За окном уже кружился снег, а она в очередной раз уверилась, что совершенно разучилась писать стихи. Если прежде ни ритм, ни рифма не вызывали у неё трудностей - строчки точно приходили сами собой, заполняя сначала сердце, а затем переливаясь на страницу блокнота, то теперь ей приходилось мучительно долго подбирать слова, прежде чем те складывались в скучную и банальную фразу.
        Обрывки, двустрочия, недописанные четверостишия заполняли страницы нового блокнота, как опавшие листья. Эмма несколько раз порывалась выбросить весь блокнот целиком, но останавливалась в последний момент. Она всё ещё надеялась, что когда-нибудь ощутит прежний подъём и сумеет дописать хоть что-то.
        «Палой листвой покажутся дни,
        Ветер коснётся ласково плеч…»
        Эмма качнула головой и отвернулась к окну. Она никак не могла отражаться там, но в единственный и очень краткий миг различила на стекле схожие очертания.

* * *
        Ночью Эмма проснулась от шороха. Сначала она никак не могла понять, в чём же дело, откуда возникает навязчивый звук, такой странный и настойчивый, пока не повернула голову и не увидела, что на столике шелестит страницами блокнот, точно кто-то задумчиво перелистывает, выхватывая строчки взглядом. Окно было приоткрыто, хотя Эмма совершенно точно закрывала его, на подоконнике танцевали снежинки, и Эмма видела, что совершенно одна в комнате, но в то же время понимала - есть кто-то ещё.
        Ей стало жутко.
        Возможно, нужно было подняться и плотно закрыть створку, повернуть ручку, запрещая ветру забираться в квартиру, но ужас сковал Эмму, не давая ей двинуться.
        Такое тоже стало случаться всё чаще.
        Вот последняя исписанная страница блокнота перевернулась и замерла в воздухе, как будто бы кто-то держал её за уголок. Даже с постели Эмма видела размашистую, выписанную особенно отчётливо «Д», начинавшую строчку. Она помнила, что именно там написала.
        «Дни уходят за днями, не страшно, не слышно,
        На окраине города выспела вишня,
        Ароматом пьянит, так и просится в руки.
        Я - такая же вишня, умираю от скуки.
        Этой осенью вместе мы с ней облетаем,
        Ветер листья уносит, обращая их стаей,
        Дни уходят за днями, не слышно, не страшно,
        Мне вчера попадалась в Таро только Башня…»
        Что-то было не так с ритмом, что-то в строчках нарушалось и теряло гармонию. Эмма бросила стихотворение, как многие до этого. И больше всего её напугал образ Таро, всплывший словно сам собой.
        Эмма помнила, что написав название аркана, вздрогнула, и оттого у буквы «я» появился причудливый хвостик.
        Страница с этими строчками всё трепетала, не собираясь опускаться. Эмма мысленно начала умолять её.
        «Мне вчера попадалась в Таро только Башня…» - беззвучно повторялось у неё в голове.
        Эмма совсем не любила Таро, у неё не было своей колоды, отчего образ казался чуждым и странным, однако она не могла не написать этой строки. Теперь же стихотворение точно смеялось над ней. «Не смогла закончить? - шептал зловредный голосок. - Не смогла закончить, потому что сама не можешь совладать с образами, которые выписываешь? Так всё это время ты писала стихотворения или они писали тебя?»
        Эмма представила, что на самом деле вся её комната да и она сама являются лишь слегка искажённым отражением чего-то другого.

* * *
        Утром опять выглянуло солнце. Город, укрытый свежим и искристым снегом, казался уютнее и красивее, но Эмма шла, плотно запахнувшись в пальто и не глядя по сторонам.
        Она почти не спала ночью, и теперь ей хотелось только быстрее добраться до работы, сделать кофе и забыться в расчётах. Мысли о недописанных стихах, о строчках, которые ночью перечитывал ветер, заставляли её тревожно поглядывать в витрины.
        Отражение повторяло её неловкие движения, шагало по отражённым же улицам, ничуть не напоминая кого-то другого, однако Эмма чувствовала, знала - на самом деле оно только притворяется.
        У книжного магазина Эмма замерла. Вглядываясь в витринное стекло, она меньше всего хотела знать, что там лежит, что за книги ждут читателей, она пыталась найти искажения, которые заметила вчера.
        Будто бы именно в этой витрине можно было найти ответ.
        Налетел ветер, куснул за щёку и кинул в лицо снеговой крошкой. Эмма вздохнула, уже собираясь идти дальше, когда заметила, что на одной из книг лежит карта Таро.
        Башня.

* * *
        Вечером дома Эмма не могла найти себе места. Она вытащила на стол все свои альбомы, листала их, перекладывала, но, конечно, никак не могла понять, что же ей от них нужно. Строчки сливались перед глазами, мерцали, казались полустёртыми, точно все некогда написанные стихи - и те, что были закончены, и те, что остались обрывками - были только ложью. Но Эмма не понимала, почему именно, в чём конкретно она солгала, как так вышло.
        За окном снова кружился снег, в свете фонарей это было безумно красивое зрелище. Прежде Эмма всегда садилась к столу и писала, писала, несколько стихотворений разом. Она старалась поймать в кружево фраз летящие снежинки, и ей это будто бы удавалось…
        Нет, ни капли не!
        Эмма схватила один из блокнотов, тот сам собой раскрылся на середине.
        «…Он раскрошится в пальцах мелом,
        И ты взглянешь оторопело,
        Неужели вот так закончишь,
        Отчего быть одна не хочешь?..»
        Эмма вздохнула. В комнате снова был кто-то ещё. Кто-то незримый.
        Она повернулась.

* * *
        На этот раз позади оказалось не отражение. Эмма увидела человека - юношу, так похожего на неё, точно они были близнецами. Испуг прошил по позвоночнику, но тут Эмма заметила, что и её двойник выглядит совсем не уверенно.
        - Кто ты? - спросила Эмма.
        - А ты? - вернул он вопрос.
        - Что ты делаешь в моей квартире? - разом произнесли они. И замолчали.
        В окно толкался снег, словно намеревался выдавить стекло и затанцевать по комнате. Двойник Эммы вздохнул.
        - Прости, кажется, это действительно вовсе не мой дом.
        - Кто ты? - настойчиво повторила она.
        - Поэт, - отмахнулся он. - Поэт, к которому прекратили приходить строки, - его взгляд наткнулся на кучу блокнотов. - Тоже пишешь?
        - Это… это безделки, - возразила Эмма, поражённая тем, что двойник её называет себя так, как она никогда бы не рискнула.
        Но он уже шагнул к столу, будто бы не слышал. Ему в руки попался блокнот с последними - сплошь недописанными стихами. Он читал с напряжённым лицом, и Эмма замерла, почти парализованная странным чувством стеснения. В то же время внутри плескалась жажда быть понятой.
        - Тут много хорошего, - повернул он голову наконец.
        Эмма вспомнила:
        «Оборвались огни фонарей, опустив город в вечную тьму,
        Я пыталась остаться твоей, но теперь только к ночи я льну.
        Одиночество будто горчит, терпким ядом отравит виски.
        Я сойду здесь, наверно, с ума, я, наверное, прогоркну с тоски…»
        - Мы так похожи, - продолжил двойник. - Или мы на самом деле - один человек?
        Эмма дёрнулась, как от удара. Ей порой чудилось, что она - не та, за кого себя выдаёт. Что она неполная версия, осколок или обломок кого-то другого. Потерянная строчка в чьём-то стихотворении. И догадка двойника оказалась для неё одновременно неожиданной и очень понятной.
        Он же шагнул к ней и взял за подбородок.
        Они были одного роста, и глаза у них были зеленовато-серые, а волосы русые. У них были одинаково скуластые лица, тонкие губы и острые подбородки. Эмма даже заметила, что на левой щеке у него такая же точно родинка.
        - Быть может, - прошептала она.
        - Быть может, - эхом повторил он.
        Окна всё же не выдержали ветра, рамы застонали и поддались ему, раскрываясь и впуская в комнату весь снегопад. Но Эмма не ощутила холода - двойник обнял её, на краткий миг оказавшись сильнее и выше.

* * *
        Утром Эмма проснулась в другой постели. И квартира была другой. И окна украшали совсем не такие шторы. Всё казалось ярче или светлее, более радостных оттенков. Только блокноты, разбросанные на столе и на полу, были всё те же.
        Потянувшись, Эмма вздохнула. Сны так смешались с реальностью, что она не бралась судить, что же действительно с ней произошло. Она встала с постели, удивляясь, как же так вышло, что окна накрепко заперты, и тут же споткнулась о раскрытый блокнот.
        Почерк на страницах она не узнала.
        «…И в самый мрачный час придёт знакомый гость,
        Он знает, что тебе дарить, построит звёздный мост.
        Ты можешь даже отрицать, он это всё снесёт,
        Но только помни, что…»
        Никакого ответа, хотя Эмме показалась - она его уже почти нащупала.
        Проходя мимо зеркала, она привычно вздрогнула - там снова был кто-то, слишком похожий, но совсем другой.
        «Быть может, мы - одно», - вспомнила она о предположении и прижалась к зеркалу лбом.
        - Тогда зачем мы разделены?
        В квартире стояла тишина.

* * *
        После ночного снегопада в городе разлилось спокойствие. Эмма шла по заметённым улицам, и с каждым шагом строчки стихов оживали у неё в груди.
        «Он приходит к тебе, когда нужен какой-то ответ,
        Он в глаза твои смотрит из каждой витрины,
        Ты растерянно ждёшь в облаках хоть малейший просвет,
        Но вы оба по-прежнему вряд ли хоть кем-то любимы…»
        «Отыскать не пытайся за стуком своих каблуков
        Горький город и шум непонятного толка.
        Ты всего лишь печальная тень от скользящих вверху облаков,
        Ты всего лишь усталая нота, застывшая в горле иголкой…»
        «Снег не знает ни слова, он песен тебе не споёт…»
        Эмма вздрогнула. Снова перед ней был тот самый книжный магазин. И она, наверное, уже несколько минут напряжённо вглядывалась в его витрину. Всё те же пыльные книги, всё та же карта Таро… Эмма решительно толкнула входную дверь, разбудив уснувший над ней колокольчик.
        - Скажите, - произнесла она громко, вспугнув тишину, - что там за…
        Из-за прилавка поднялся юноша, слишком похожий на неё, чтобы она могла продолжать.
        - Ты существуешь, - удивился он.
        - Ты существуешь, - вздохнула она.
        Он кивнул в сторону витрины.
        - Что там такое?
        - Таро, - Эмма поёжилась. - Башня.
        Двойник приблизился, чуть кивнул и прошёл к витрине. Карта Таро закрывала часть обложки, и только теперь Эмма сумела рассмотреть книгу. Автором была обозначена она сама.
        - Что это? - прошептала она, внезапно почти лишившись голоса.
        - Стихотворения, - поднял и книгу двойник. - Очень хорошие.
        Эмма взяла у него том, руки дрожали. Она не сразу решилась перелистать страницы.
        «Корабли уходили в ночи через снежную мглу,
        И тонули их флаги в набрякшей и жадной тени.
        Я - осколок ушедшего флота, я больше не лгу,
        Что могу с этим справиться лично сегодня к восьми.
        Без тебя этот мир стал пустым и печальным почти,
        Снегопадом закружен, город спит, забывая о нас.
        Я же жду, что с небес вдруг польются другие лучи,
        Я же жду, что корабль мой вдруг ляжет на правильный галс.
        Ничего не найти в темноте, не поймать в ней слова,
        Я обломок усталой души, позабывшей стихи.
        Пусть когда-то я точно была совершенно права,
        Эта ночь говорит - я забылась совсем от тоски».
        Она помнила, как написала каждую строчку. Почему её написала.
        - Не понимаю…
        Двойник стоял рядом, слишком близко.
        - Ты заблудилась, - пояснил он. - Ты заблудилась в собственных стихотворениях.
        - Почему? - Эмма чувствовала себя такой беспомощной.
        - Потому что решила, что совсем не поэт, - и он отступил в неизвестно откуда взявшуюся тень. Мир дрогнул и качнулся. Эмма не успела даже испугаться падению.

* * *
        В городе ещё сияло солнце, но с запада подступали низкие снеговые тучи. Поднявшийся ветер уверял, что не пройдёт и пары часов, как каждая улица окажется захваченной снежным вихрем. Эмма придерживала высокий воротник пальто замёрзшими пальцами и шла, чуть пригнув голову, спасаясь сразу и от ветра, и от яркого, почти слепящего света.
        На плитке под ногами тут и там лежали листья, отороченные инеем, как дорогим кружевом, и Эмма смотрела на них с печалью. Ей чудилось что-то знакомое в этих очертаниях, нечто утраченное, как строчки недописанных стихов.
        Рукопись, что она прижимала второй рукой к груди, была её безумно дорога. Там жили стихотворения, которые она любила, которыми гордилась. И сегодня было ужасно нелегко заставить себя всё-таки добраться до издательства.
        Эмма не знала, что её ждёт, а город предвкушал снегопад, и всё казалось таким, точно она уже однажды совершала этот путь.
        Свет померк, первые снежинки закружились в воздухе.
        330. Замочная скважина
        Воздух в лесу был холодным и колким. Оказавшись здесь после очередного майского и солнечного мира, я почти задохнулся, но скоро пришёл в себя. Мороз уже сковал кожу, точно предложил мне новую маску, пробрался к коленям, ухватил за пальцы. Я выбрал тропу, что по широкой дуге огибала холм и спускалась к долине, где сухие травы пели ветру об утраченной весне. Возможно, стоило пойти прямиком домой, однако желание прогуляться пересилило, и я шёл медленно и почти бездумно.
        Небо поднималось высокое и белое-белое, чистый лист, заправленный кем-то в печатную машинку реальности. Я иногда бросал на него взгляды, ожидая, когда же там появятся строчки или хотя бы знаки препинания - росчерки птичьих крыльев.
        Когда деревья остались позади, когда меня обступили травы, я почувствовал острое неодиночество. Оглянувшись, я никого не приметил, но ощущение не уходило, потому я остановился на тропе и сказал:
        - Появись.
        Поначалу ничего не происходило. Ветер чуть шевелил сухие колоски вставшей над снегом травы, деревья покачивали ветвями, а небо оставалось белым. Потом же реальность дрогнула и прямо передо мной оказался тот самый, кто жаждал забрать из меня ключ.
        - Давно не встречались, - улыбнулся он совершенно искренне.
        - Опять готовишь ловушку?
        - Устал, - отмахнулся он. - А ты? Где твои сказки?
        Я пожал плечами в ответ.
        Мы пошли рядом, к дубраве. Чёрные ветви расчерчивали белое поле небес, и это было удивительно красиво.
        - Мне не даёт покоя мысль, что ключ, который ты так трепетно хранишь, даст мне возможность найти то, что я так долго ищу, - он заговорил, глядя в сторону и очень серьёзно. - Хорошо ли это - не позволять мне найти?
        - Быть может, ты избрал не тот способ поисков, - предположил я. - И найдёшь то, что ищешь, едва перестанешь поступать так, как привык.
        - Какая удобная позиция для тебя, а? - он провёл ладонью по лицу. - Но, конечно, ты в той же степени можешь быть прав, что и не прав…
        Во рту у меня разлился привкус металла, я замер на тропе, а он сделал несколько шагов, прежде чем заметил.
        - Что случилось?
        Мне же было не вдохнуть, что-то мешалось в горле, что-то пронзало болью.
        Я провёл пальцами по горлу, вычерчивая абрис ключа, прятавшегося глубоко внутри меня и внезапно проявившегося так полно и странно.
        - Ключ? - но его голос прозвучал испуганно, будто бы он волновался не о своей цели, а обо мне.
        Воздуха не хватало так сильно, что мне пришлось опуститься на колени, пачкаясь в смешанном с песком снегу, едва прикрывшим тропинку.
        Он коснулся плеч, но тут же кто-то отстранил его и настойчиво встряхнул меня. Не слишком похоже на помощь, однако действительно помогло. Скоро я смог сфокусировать взгляд и увидел озабоченное лицо отца. Значит ли это, что он следил за мной? Что провожал в моём пути по холмам?
        Ничего не сказав мне, отец, всё ещё не до конца сбросивший вороньи перья, провёл ладонью по моей груди. Резкая боль, будто пальцами он вскрыл меня, подобно раковине устрицы, заставила закашляться. И сразу дышать стало просто и… пусто.
        - Ключ стал отравлять тебя, - пояснил он скупо, отводя глаза, точно не желал говорить мне что-то ещё.
        Боль отступила, и я смог рассмотреть кровь на его пальцах. На мне же не осталось ни следов на одежде, ни шрамов. Ключ отец держал в пальцах.
        - Так просто, - возмутился охотник за ключом, враг и случайный свидетель.
        - Ты его не получишь, - усмехнулся отец и вновь обернулся вороном, чёрной птицей, что унесла ключ в клюве.
        - Но почему? - это мы спросили одновременно.
        - Интересно, сумеешь теперь ты так же легко проходить сквозь двери, сможешь ли открывать сам себя? - он обернулся ко мне и подал руку. - Вставай, я отведу тебя домой.
        - Это лишь один ключ из множества, - усмехнулся я и вытер губы тыльной стороной ладони. На коже осталась кровь.

* * *
        Мы сидели на кухне, и чай остывал в чашках.
        - Кажется, погоне пришёл конец, - говорил он, отводя взгляд. - И ловушкам, и задачкам.
        - Кажется, ты уже скучаешь по этому, - я тоже не смотрел на него.
        Между нами повисло недоумённое отчуждение, будто мы виделись в последний раз, будто наши пути разошлись, однако отчего-то мы ещё стояли достаточно близко друг к другу. Неотвратимо близко, невозможно далеко.
        - Иногда на дороге такое случается, - сказал он то, о чём я думал.
        На столе осталась чашка с недопитым чаем. Напротив меня никого не было.

* * *
        Я проходил грядой холмов, когда на снегу обнаружил ключ. Он поблёскивал в неярком солнечном свете, и только на его бородке оставалось тёмное пятно, похожее на впитавшуюся в металл кровь.
        Не сразу я решился поднять его, ощутить вес в пальцах, и мне не хотелось вкладывать его в карман. Узорчатый, отлитый кем-то со всей бережностью, ключ казался мне знакомым и чужим одновременно. Как было бы хорошо, если бы рядом появилась подходящая дверь.
        Некоторое время я смотрел на него, а затем размахнулся посильнее и бросил как можно дальше с вершины холма. Я не смотрел, куда он упал.

* * *
        Отца я встретил лишь неделю спустя. Он остановился на пороге гостиной, выступив из теней.
        - У тебя была возможность получить ключ снова, - заметил он, усаживаясь напротив меня.
        - Ничего нельзя вернуть в этом мире. Тут время линейно, - отмахнулся я. - Раз он ушёл, значит, и вернуться не может.
        - Интересная позиция, - усмехнулся отец. Я опять читал тревогу в его глазах. - Но у тебя на одного врага меньше, и это замечательно.
        - Думаешь, он всё же был именно врагом?
        И между нами пролегла тишина, которую никто не собирался нарушить. Я смотрел в огонь и не заметил, когда остался один.

* * *
        - Дороги расходятся, пути перестают пересекаться… - шептал мне ветер, когда снова оказался на холмах. - И так должно быть.
        Пусть так должно было быть, но глубоко внутри вырастала незавершённость, появилось пустое пространство, которое ничем не могло быть заполнено. Я всматривался в белый лист небес, выискивая оставленные птичьими крыльями росчерки, будто среди этих небесных знаков мог найти ответ, отчего тот, кто был врагом, на самом деле стал необходимой, неотъемлемой частью.
        Где-то среди холмов, забытый, занесённый снегом, остался ключ.
        Возможно, пустота внутри меня разрослась именно там, где прежде был он?
        - Пути перестают пересекаться… - убеждает ветер.
        Я закрываю глаза, позади меня или во мне самом что-то обрушивается, что-то другое вырастает заново. Дорога петляет, уводя меня по гряде холмов к двери, что открылась так близко и так далеко.
        А в моей груди вырастает замочная скважина, пустая скважина, жаждущая отыскать ключ, скважина, наполненная одиночеством.
        Воздух холоден, он стягивает кожу, и мне кажется, будто лицо моё закрыла маска.
        331. Спасти от сказок
        Прорастала любовь сквозь тело, прорастала в нём, как хотела, отзывалась нещадной болью, заставляла забыться ролью, обещать не могла оставить, открывала у сердца ставни. И кровавила, и сбоила, клятвы стылые в ночь дарила, а потом в день неясный, хмурый оказалась пустышкой снулой. Оказалась болванкой, чушкой и рассыпалась старой стружкой.
        Не весной была и не летом, и не тьмой, и не ярким светом, только сизым плыла туманом, только горьким была обманом. Прорастала сквозь тело выше, боль шептала всё: «Тише, тише», а когда замолчала вовсе, небо вскрыла жестоко осень.
        И погасло, и вдруг померкло, ничего не оставив где-то. Не была там любовь - казалась, сердце зря так за нею мчалось. Зря мечталось и колотилось, зря и клятвами говорилось. Обступает зима в итоге, заметает любви дороги. Засыпает сердце устало, биться будто бы перестало.
        Так бывает порой столь часто - умирает всё в одночасье. Умирает, себя хоронит. Так бывает, и небо стонет, и грозой поливает душу, но течения не нарушить. Время грубо - неумолимо, и проходит любовь вдруг мимо.
        И проходит… Она проходит…
        Ветер зимний её проводит.
        Прорастала душа любовью, но зачем, если только солью обернулись мечты и краски? Всё устало, свернулись страсти, всё пропало, прошло всё мимо…
        Так бывает - неуловимо расстаёмся с мечтами вовсе. Наступает на сердце осень.

* * *
        Дочитав, я отложил и конверт, и письмо. Сказочник, некогда встреченный мной на изломах миров, больше не мог писать сказок. Его история была похожа на сотни, может, даже тысячи других. Он встретил девушку и полюбил её - думал, что больше жизни. Но она отвергла его, не попытавшись ни понять, ни узнать, ни разобраться, и теперь Сказочник не мог вспомнить, как сплести из слов то магическое полотно, что так легко выходило у него раньше.
        Он не написал мне никаких подробностей, но болезненные строчки мнимой прозы сами обо всём рассказали.
        Чем же я мог тут помочь?
        Я встал из-за стола и подошёл к окну. В саду гулял ветер, едва прикрытая снегом палая листва отсюда казалась разложенным на земле кружевом. Холодные серые небеса не обещали ни дождя, ни снегопада.
        Мне хотелось бы помочь…
        Неосознанно я приложил ладонь к груди. Сердце-компас билось ровно, но саднило так, точно пора было смазывать таинственный механизм, помогающий странникам отыскивать дорогу.
        Разве кто-то способен вылечить от любви?..

* * *
        В городе, где небо часто становилось свинцовым, где дожди отбивали по жестяным подоконникам всё новые мелодии, а пасти каменных водостоков почти не прекращали извергать потоки воды, жила девушка.
        Её сердце от рождения оказалось холодным, точно лёд. Она не улыбалась и не радовалась, и мир казался ей ещё более серым, чем был на самом деле. Она словно и не знала, что есть какие-то иные краски, что море, на берегу которого стоит город, бывает лазурно-синим, что стены дома, где она родилась на самом деле из жёлтого песчаника, а крыша его черепично-красная.
        Не замечала она и собственной красоты - утончённой и нежной, как прелесть дикого цветка. Не видела, что в глазах её тоже плещется море, что губы порой напоминают розовые лепестки.
        Она жила блеклой и серой жизнью, ни на что не отвлекаясь и ничему не удивляясь. Ей не нравились книги, не по душе была музыка, и только одно её по-настоящему увлекало - вечерами она приходила на набережную и замирала в мерцающем свете фонарей, пока от побережья поднимался туман. Свет становился всё мягче, растворяясь в белизне поднимающегося от волн влажного полога, и тогда и ей казалось, что она растекается и почти полностью исчезает.
        Однажды во время такой прогулки её увидел сказочник.
        Он не знал, что вместо сердца в груди девушки, замершей в фонарном сиянии, бьётся кусок льда, он не знал, что она видит весь мир в переплетении серых тонов, он не понимал, что больше всего на свете она жаждет никогда не вспоминать о том, что нужно оставить туман набережной и вернуться домой.
        Засмотревшись, сказочник рассмотрел в ней колдовство и прелесть, почувствовал красоту и музыку.
        Но едва он двинулся к ней, как девушка отвернулась и шагнула с очерченного фонарём пятачка, исчезая в туманной мгле.
        Сказочник зря ускорял шаг - её словно не стало.
        Придя в свою квартирку, спрятавшуюся почти под крышей старого дома, украшенного лепниной, сказочник написал историю о том, как туман похитил возлюбленную моряка, как моряк пробился сквозь десяток бурь и отыскал заколдованный остров. Он написал сказку о том, как бесстрашное сердце, вооружённое силой любви, добивается желаемого. В конце истории моряк брал возлюбленную за руку и говорил ей:
        - Каким бы ни был туман, подобно маяку сияет твоя душа, и я приду на её дивный свет, примчусь, распознав его среди тысяч других. Ты - путеводная звезда надёжнее многих, и я отыскал тебя, чтобы больше никогда не отдавать туману.
        Возлюбленная моряка улыбалась и целовала его в щёку.
        Сказочник уснул под утро, когда туман почти рассеялся. Он поверил, что тоже найдёт ту, кого встретил в ночи.
        Девушка не знала о его терзаниях. Она проснулась и сделала безвкусный чай, вышла из дома ровно в восемь и на привычном рабочем месте пробыла почти до семи. Когда на город спустилась тьма, она прогулялась к набережной и снова долго смотрела на то, как фонарный свет становится мягче, сминаемый поднимающимся с побережья туманом.
        Она не улыбалась, не была несчастна, только смотрела, ничего почти не ощущая. И кусок льда в её груди бился всё так же ровно.
        - Эй, - окликнул её сказочник, появившийся на этот раз немного раньше. - Ты стала для меня маяком.
        Но девушка не повернулась. Она не могла услышать таких слов по отношению к себе. Шагнув в темноту, она опять исчезла с туманом.
        Вернувшись домой, сказочник написал ещё одну историю. В ней девушка терялась в тёмном лесу. Охотник находил её следы, спасал от дикого зверя и под конец, опустившись на одно колено, говорил ей:
        - Звери жестоки, я привык к ним, но ты показала мне, что есть ещё в мире любовь.
        Спасённая склонялась к нему и целовала в лоб.
        Сказочник заснул печальный, отчего-то понимая, что солгал в своей истории, пусть она и была на самом деле хороша.
        Девушка же вновь проснулась в обычное время, опять сделала себе безвкусный чай, снова вышла на работу в восемь, вернулась домой к семи. Она пришла на набережную во тьме и не заметила, что кто-то окликает её. Лёд в сердце или сердце изо льда не умели откликаться ни на что на свете.
        Сказочник вернулся домой и написал короткую зарисовку о том, как воин искал любовь по всему свету, но нашёл лишь отзвук и отблеск. Та, что должна была быть ему женой, погибла. Она не могла взять его за руку и поцеловать в лоб или щёку.
        Сказочник заснул в слезах.
        Тем же вечером он рискнул подойти к девушке, схватить её за запястье, заглянуть в глаза.
        - Послушай, я люблю тебя! - сказал он, веря, что любовь оживит, подарит улыбку, даст мгновенный ответ.
        Девушка взглянула на него спокойно и шагнула во тьму, молча высвободив руку.
        Вернувшись домой, сказочник не написал ни слова.

* * *
        Конверт и листок с письмом остались в моём кабинете. Я же вышел в сад и долго стоял среди опавшей листвы, припорошенной снегом, слушал, как в обнажённых ветвях качается ветер.
        Сказочнику ничем нельзя было помочь. Он сам придумал и написал свою любовь. Свою осень. Его нельзя было спасти от собственных сказок.
        Никого нельзя спасти от собственных сказок.
        Никого на свете.
        332. Фонарный свет
        Вдоль идущей к парку аллеи росли высокие тополя. Их кроны были такими густыми, так переплетались между собой, что вечерами тьма становилась здесь густой и непроглядной, и только к десяти утра она сменялась зеленоватыми сумерками. Мощные стволы, тяжёлые ветви и летом, и зимой внушали трепет, а среди ночи в них чувствовалась потусторонняя мощь, будто на самом деле они превращались в колонны, удерживающие свод чистейшего мрака.
        Аллею должны были освещать фонари. Они стояли на равном расстоянии друг от друга, стройные, изящные, но ни один из них не загорался с наступлением темноты, ни один не разгонял её. В хрустальных стёклах не рождалось блика, фонари лишь молчаливо свидетельствовали о том, что тьма победила.
        Изо дня в день, из года в год… Фонари забыли о том, что должны нести свет, и постепенно за аллеей закрепилась дурная слава. Ползли всякие слухи, поговаривали, что здесь в ночи можно встретить собственную смерть, что во мраке крадутся самые жестокие и чёрные страхи, которые вмиг задушат любого. Каждый в городе хотя бы раз слышал историю о том, что решившийся пройти по аллее после того, как солнце укрылось за горным хребтом, уже никогда не вернулся домой. Мало кому хотелось проверять, так ли это на самом деле. Пусть аллея была прямой и короткой, самой удобной, лучше уж было обойти её, чем рискнуть.
        Постепенно между гранями плитки проросла трава, потому что и днём соваться на аллею стало неловко и жутко. Фонари, слепо уставившиеся в сплетение ветвей, молчали, не даря ни капли света, безразличные ко всё возрастающей волне ужасных историй. Купол мрака давил на кроны тополей всё ощутимей.
        Тьма с аллеи постепенно просочилась и в парк. Она наползала сначала украдкой, хищно прицеливалась на ещё исправно горящие парковые фонарики, крала их огонь. Постепенно пустели парковые дорожки, сквозь некогда стриженные газоны прорастали страхи, среди живых изгородей таилось что-то опасное, мистическое, хищное.

* * *
        В доме, что был развёрнут к парку боком, жила девушка. Самая обычная, лет восемнадцати, с короткими и густыми волосами, глазами цвета припорошенной пылью листвы, тонкими губами, вечно искусанными до крови. Она любила парк и печалилась, что его стали избегать, но кто бы подсказал ей способ вернуть свет и победить темноту, что свила себе гнездо в парковом сердце у фонтана?
        Каждое утро девушка выходила из дома и шла давно надоевшей дорогой к остановке трамвая, что увозил её на целый день. Возвращалась она в ночи, пробегала через двор и поднималась к себе. Перед сном она смотрела на молчащий во мраке парк, теперь больше походивший на лес, и грустила.
        Изо дня в день, месяц за месяцем…
        Когда в город ворвался яркий май, девушка по обыкновению вышла утром во двор. Небо казалось жидко-синим, текучим и славным, метались над крышами только прилетевшие ласточки, тепло разливалось повсюду. И пусть нужно было спешить на остановку, садиться в звенящий трамвай, девушка качнула головой и быстрым шагом направилась к аллее, ведущей к парку.
        Она и сама не могла бы сказать, что тянуло её, что вело туда, в тень и сумрак, затаившиеся между мощных стволов.
        Проходя по аллее, девушка оглядывала фонари и гадала, отчего же они не горят, почему не хотят разогнать мрак. Она нашла распахнутые ворота парка, уже чуть покосившиеся и больше напоминавшие пасть, пошла по дорожкам, где тьма заснула, обернувшись лишь тенью. Ответа на загадку, так мучавшую её, девушка не нашла, однако, совсем забыв про трамвай, она бродила по парку и аллее до самого вечера.
        Солнце где-то за городом последний раз зацепилось за горный хребет, а потом сорвалось, скрылось в тучах. Пробудилась темнота, и девушка оказалась окружена ею со всех сторон.
        - Отчего ты не боишься? - спросил мрак. - Отчего не отступишь? Здесь теперь только я, людям тут не место!
        Девушка пожала плечами.
        - Этот парк не принадлежит тебе, - сказала она тихо. - Я найду способ зажечь фонари.
        - Фонари - это души жителей города, - возразил мрак. - Чем больше в них мрака, тем меньше фонарей будет загораться каждый вечер. Что ты сделаешь с этим? Как зажжёшь, как очистишь людские души? Нет, мне здесь властвовать, вскоре и весь город окажется только моим.
        Она не ответила, только вздохнула.
        В груди её билось самое яркое, самое чистое сердце.

* * *
        На следующий день трамвай вновь не дождался её. Вернувшись домой лишь под утро, девушка пила чай, сидя на подоконнике и глядя на то, как ветер бродит в кронах парковых деревьев.
        Говорил ли мрак правду?
        Может быть…
        Когда в последний раз она видела улыбки у тех, кто ехал с ней вместе в трамвае? Когда ей встречались небезразличные, отзывчивые люди?
        Покачав головой, девушка вздохнула. Одно ей было ясно - нужно зажечь фонари. Обязательно нужно.
        Она опять отправилась на аллею. Солнечный свет угас, остался где-то позади, когда она ступила на плитки. Приблизившись к первому из череды фонарей, девушка обняла его стройное стальное тело и закрыла глаза.
        «Отчего ты не светишь?» - спросила она.
        Сначала ответом была лишь тишина, но через некоторое время где-то глубоко внутри пробудился шёпот.
        - Для кого дарить свет? В этом городе нет ни одного сердца, что само сияло бы подобно звезде. Мрак затянет все души, ничего не останется… Ничего не останется.
        Девушка провела кончиками пальцев по холодному металлу.
        - Взгляни внутрь меня, - предложила она. - Если нужно лишь одно сердце, то не достаточно ли моего?..
        И она замерла, прижавшись к фонарю так тесно, как только могла. До самого заката она не открывала глаз, не замечала ни ветра, ни холода, внезапно пробудившегося в разгаре мая, ни неудобной позы. Когда солнце опять сорвалось за горный хребет, девушка открыла глаза.
        Фонарь, весь день слушавший её сердце, медленно разгорался, вычерчивая - отвоёвывая у мрака - ровный круг света.
        За первым последовал и второй… Медленно-медленно пробуждались они ото сна, зажигаясь по цепочке, подтачивая силу темноты. Вскоре девушка смогла пройти освещённой аллеей до самого парка. Старые ворота пропустили её, и свет покатился волною следом, оживляя каждый фонарь, который отчаялся сиять.

* * *
        Больше она не уезжала утром на трамвае. Вечером она выходила на аллее и шла от фонаря к фонарю. Они пробуждались, чувствуя спокойное биение её сердца, просыпались и рассеивали мрак.
        Летом первые парочки появились на дорожках парка, к осени весь город вспомнил, как славно гулять там. Вновь стали люди улыбаться на улицах, вспомнили о том, что такое вежливость, участие и отзывчивость. А девушка продолжала каждый вечер приходить на аллею, где старые тополя держали купол небес, полный сияющей звёздной пыли.
        333. Сын
        Неспокойным было море, тёмным, пугающим. Жутким. Остановившись на выступающей далеко вперёд скале, мальчишка прильнул к камню и всмотрелся в то, как внизу беснуются и пляшут волны. Бело-жёлтые гребни их внушали ему страх. Он часто приходил сюда, вглядывался в узкую горловину грота, прятавшегося под каменным выступом, но видел лишь темноту.
        Тьма, конечно, проползала внутрь горьким ужасом, и ощущение отчего-то казалось удивительно приятным. Но мальчишка ни за что не признался бы в том, никому, никогда. Привкус страха, что рождало в нём море, казался ему слишком притягательным, чтобы кому-то рассказывать.
        Просидев на скале достаточно долго, почти до темноты, мальчишка поспешил к деревне - не знакомой тропой, а напрямик, что делал не так уж часто. Но сегодня нужно было успеть прежде, чем мать озаботится его долгим отсутствием и приготовит влажное полотенце, чтобы огреть по спине, едва он придёт.
        Мрак сгущался. Солнце сегодня село в тучи, отчего сумерки оказались короткими, словно оборванными. Под деревьями рощи расползлись зловещие тени, воздух, остро пахнущий морем, напоминал о бесконечном движении волн, глодающих скалу, громко ухающих в гроте, куда так хотелось и так жутко было попасть. Мальчишка почти бежал, хоть его настолько сильно тянуло вернуться на скалу, будто бы там было единственное в мире место, где он по-настоящему должен был находиться.
        Впереди замелькали огоньки деревенских окон, а мрак, дышащий солью в затылок, стал только гуще, обрёл плотность. Мальчишка споткнулся о внезапно выступивший из земли корень и упал лицом вниз. Дрожь скатилась по спине.
        Нет, он сегодня точно не успеет домой, к матери.
        В темноте зашептало и зашуршало, как шепчет и шуршит волна в спокойный день, украдкой набегая на песок. Будто трутся друг о друга мелкие камешки и песчинки, негромко побулькивает пробегающая между ними солёная вода, горьковато пахнущая водорослями. Даже в таком спокойном состоянии страшная, жуткая вода.
        Мальчишка сжался, ожидая, что сейчас его захлестнёт невиданным образом поднявшееся над скалами и рощей море, потянет, потащит, поволочёт и спрячет в недрах грота, в узкое горло которого он так желал и боялся заглянуть.
        Но вместо того пришёл тревожный ветер, загудел в кронах, сбросил прямо на спину мелкие обломки сучков, пыль и листву - неделя, как пришла осень, но уже начали неспешно опадать желтоватые листья, точно печальная память о лете.
        Приподняв голову опасливо и осторожно, мальчишка понял, что до деревни всего несколько шагов. Ближайший домик выделялся побеленными стенами на фоне темноты. И всё же встать было невероятно трудно, сердце билось заполошно, чуть ли не в горле, колени дрожали, влажные пальцы перепачкались в земле.
        Где-то далеко послышался голос матери, звавшей его по имени. Отсюда ясно слышалось - мать не сердится, только взволнована до крайности. И пусть она держит в руках мокрое полотенце, всё равно ведь любит, волнуется…
        Мальчишка приподнялся, опираясь на колени и локти, нервно оглянулся назад - за спиной стоял влажный и шепчущий мрак, но никакие щупальца не тянулись к нему, никто не скалил зубы. Неужели опасности нет?
        И, почти разочарованный, он встал в полный рост.
        Снова донёсся оклик. Улыбнувшись, мальчишка сделал шаг, и тут что-то захлестнуло его под колени, потащило сквозь густой кустарник, оцарапывая руки и лицо. Воздух туго набился в горло, такой густой, что нельзя было и вскрикнуть. Шелест и шорох, напоминающий голоса волн, окружил, закачался повсюду, превратив влажную темноту в океанскую глубь.
        Мальчишка едва мог дышать, бился в тугих кольцах непонятно чего, вязкого и страшного, влажного и тягучего, а потом обмяк - всё равно не было никакого толка. Его уносило, утягивало, и оставалось только зажмуриться и ждать, когда же движение прекратится.

* * *
        Он очнулся в гулком каменном мешке, где рассыпалось снова и снова эхо набегающей волны. Влажный камень под ним блестел - свет проникал откуда-то сверху, неяркий, но его было достаточно, чтобы осмотреть и неровные стены пещеры, и нанесённые морем осколки ракушек, водоросли и прочий хлам.
        Осторожно усевшись ближе к стене, мальчишка обхватил колени руками. Царапины ныли, но как будто бы ничего больше не болело, точно вчерашний мрак был мягок и нежен с ним. Запрокинув голову, мальчишка убедился, что не сможет подняться по стенам к отверстию, сквозь которое мог бы отсюда сбежать. Где-то там, за скалой, даже слишком близко плескало море. И, похоже, сдаться в его объятия, и было единственной возможностью покинуть грот.
        Шум волн стал ближе и громче, мальчишка втянул голову в плечи и вздохнул. Страх, что прежде так заманивал, так манил, теперь сковал всё тело, и шевельнуться было невозможно. Свет мерк, наверняка день приближался к концу, и вскоре густой мрак прорастёт сквозь камень, заполнит собой всё, утопит…
        Утопит.
        Мальчишка впервые задумался о смерти. О том, что боится именно её - взглянуть в пустые глаза, почувствовать выдох оскаленной пасти. Мурашки стекли по спине, захотелось стать ещё незаметнее, но холодный камень, ноздреватый и мокрый, никак не мог защитить.
        Было зябко, и горло начинало саднить, нестерпимо щипало царапины, и мальчишка впервые подумал, что зря так неистово мечтал встретиться со своим ужасом лицом к лицу. Ничего хорошего не принесла ему эта встреча, даже то самое чарующее чувство, подталкивающее его опять и опять приходить на скалу, развеялось.
        - Слышишь… - прошелестело вдруг, - помнишь ли?
        Резко дёрнувшись, мальчишка уставился прямо перед собой. Свет уже почти иссяк, и в полумраке выросла высокая фигура. Поначалу мальчишке показалось, что перед ним женщина в длинном платье, но вскоре он различил, что на ней вовсе нет никакой одежды, только волосы спадают на грудь, а то, что он принял за узкую и длинную юбку - хвост, мерцающие чешуйки плотно прилегали друг к другу.
        - Русалка, - прошептал он, точно обозначив создание, оказавшееся так близко, можно было развеять морок, если то был он.
        - С-сын мой, - она склонилась, провела прохладной ладонью по его щеке. Глаза её оказались голубовато-белыми, лишёнными всяких зрачков. Губы обнажали острые и мелкие зубки. - Нас-стал час-с… Ты с-со мной…
        - Я не… нет! - если бы он был смелее, он встал бы, оттолкнул её ладони, вскрикнул бы. Но получилось лишь сдавленно отрицать.
        - Тёмной ночью моряки украли тебя, подцепили за хвос-ст, - она сощурилась. - Унес-сли прочь. Но я наш-шла, я наш-шла, я звала. И ты приходил, приш-шёл, теперь ты здес-сь.
        Мальчишка замотал головой, но вспомнил, как сидел в стороне, пока деревенские ребята рассказывали о том, что происходило с ними буквально пару лет назад. Ему нечего было сказать. Он вспомнил, как мать отмахивалась, не желая говорить о его детстве. Он вспомнил, как отец порой странно глядел на него, а потом отворачивался резко.
        Вспомнил, как странно по утрам болели ноги.
        - Но у меня нет хвоста, - выдохнул он.
        Горьковатый запах моря переполнил его, на губах была соль, кожу кололо от возбуждения, теперь это был совсем не страх, скорее, непонятное предвкушение.
        - Пойдём… Я верну тебе тебя, - и русалка обняла его подхватила на руки, унесла.
        Волна поднялась. Русалка кинулась в неё, и на миг мальчишке показалось, что это всё уловка, что это всё - смерть. Обманувшая его смерть, обнявшая его смерть. А затем всё тело охватила преображающая боль.

* * *
        Неспокойным было море, тёмным, пугающим. Женщина стояла на скале и смотрела вдаль. Муж её - моряк - застыл позади.
        - У него есть мать, и это - не я, - говорила женщина монотонно. - Мне не стать матерью, боги прокляли меня.
        - Меня, - возразил он. - Я всего лишь хотел спасти мальчишку. Но его стихия - вода, а мне не стать отцом, раз уж я посмел похитить морское создание.
        Они вместе вслушались в гулкие голоса волн, бьющихся в горле грота.
        - Но я всё равно люблю тебя, - она обернулась. Глаза её влажно блестели, но щёки уже высушил ветер.
        - И я люблю, - он наконец обнял её.
        Знакомая тропа увела их в деревню.
        Качающаяся на воде русалка обняла сына.
        - Нам пора, - прошептала она.
        - Да, мама…
        И они скрылись в пенных волнах.
        334. Настройщик
        Следующая реальность показалась мне огромным - возможно, совсем не имеющим пределов - хрустальным залом, потолком которому служило живое небо, осыпавшееся звездопадами, сияющее мягко и будто бы с затаённой надеждой. Повсюду, куда бы я ни взглянул, были разбросаны сферы миров. Они спокойно светились, и оттого вокруг царила не ночь, но нежные вечерние сумерки.
        Бесконечные сумерки с ноткой индиго.
        Сферы были разного размера - одни я мог бы взять в руки, другие возвышались надо мной. Все они лежали спокойно, хотя казалось, что должны были покатиться, мерцая в прозрачном полу, отражающем небо, меня и каждый мир многократно.
        А ещё здесь не было полной тишины. Сперва мне показалось, что реальность молчалива, но затем я прислушался и различил множество очень тихих звенящих мелодий. Каждый мир звучал как-то по-своему, однако такое множество всё равно не перерастало в какофонию, будто бы все эти миры были настроены верно относительно друг друга.
        Я шёл между ними, опасаясь лишний раз коснуться, и покой постепенно разливался и внутри меня самого. Кажется, даже мой собственный внутренний компас встроился в ту же музыку, и оттого мне стало так легко.
        Бродить здесь можно было бы целую вечность, время утрачивало значение и переставало напоминать о себе. Я то замирал, то ускорял шаг, присматривался к тому, что происходило внутри той или иной сферы, удивляясь бесчисленности открывавшихся взгляду чудес. Иногда я бросал растерянный взгляд назад - будто бы там должна была наконец-то открыться дверь, но ничего такого не происходило. Реальность пока не собиралась выпускать меня прочь, а дорога не спешила уводить куда-то ещё.
        - Нравится? - возник словно из ниоткуда голос. Его обладателя я заметил не сразу - он восседал на одной из сфер, возвышавшейся надо мной на полтора человеческих роста.
        - Да, - отозвался я немного смущённо. Наверняка оттуда незнакомец видел, как я блуждаю по его владениям.
        - Я стараюсь, чтобы все они звучали правильно… - он спрыгнул и осторожно уложил на пол маленькую сферку, мирок размером с детский мяч. - Хотя правильно - не то слово, что нужно. Вот только как раз подбирать слова я не мастер.
        - Ты - Настройщик? - угадал или даже узнал я. - Удивительно.
        - Да, мне тоже кажется, что моя работа потрясающая, - смех его тоже был тихим и мелодичным, вплёлся в общую симфонию, нисколько ей не повредив. - Только зачастую приходится оставаться одному.
        - Чтобы никто не помешал?
        На это он не ответил.
        Мы вместе двинулись дальше. Иногда он останавливался то у одной, то у другой сферы, поглаживал и постукивал по ней пальцами, вынимал из-за пояса хитрый, схожий с ключом, инструмент и погружал в центр обследуемого мира, пока звук не менялся - даже понять было невозможно, что именно становилось иным, но сердце чуяло, узнавало и радовалось.
        - Каждый из них можно настроить иначе, - вдруг заговорил он. - Добавить больше печали или надрыва. Многим это нравится, приходится по вкусу. Только вот они потом покидают такие миры, а сфера остаётся звучать… И на самом деле вся вселенная становится… немного неуютнее. Как думаешь?
        - Наверное, - мог ли я судить об этом?
        Настройщик не смотрел на меня, не вслушался в неуверенный ответ, и я внезапно осознал, что он уже забыл о моём присутствии, так привык быть тут в одиночестве. Возможно, мне следовало уйти, но двери всё не появлялось, а войти в один из мерцающих рядом миров я отчего-то не решился.
        - Да… Я стараюсь добавить в общую симфонию другие ноты. Иногда реальность, заключённая в сферу, так расстраивается, что несколько лежащих поблизости миров тоже звенят не в тон. Устранить такую неисправность сложно. Необходим удивительной чистоты слух. Если я когда-либо свой утрачу, то даже и не могу представить, что произойдёт.
        Мне тоже не хотелось этого представлять, и я молчал. А потом он поднял на меня глаза.
        - Странно, что ты задержался. Мало кому интересно всё это.
        Он обвёл ладонью пространство, в котором сотни тысяч сфер разного размера отражались в прозрачно-зеркальном полу, а над ними сияло живое звёздное небо, переполненное звездопадами, следами комет, туманностями и сиянием…
        Настройщик подошёл ближе и взял меня за руку, увёл куда-то мимо всех этих сфер, дальше, дальше, пока внезапно мы не остановились рядом с выросшей прямо из ничего дверью.
        - Здесь выход, - объяснил он.
        - Значит ли это, что мне нельзя больше оставаться тут?
        - А тебе этого хочется?
        Позади него мерцали миры, в глазах его мерцали миры. Я улыбнулся.
        - Послушать ещё немного симфонию веера мирозданий? Да.
        И он тоже одарил меня улыбкой.

* * *
        Дорога увела меня к иным реальностям. Я переходил из мира в мир, но всё же продолжал улавливать отзвуки симфонии, за которой столь трепетно следил Настройщик. Мне мерещились его улыбка и печаль в его глазах.
        Прежде чем уйти, я остановился рядом с самой большой из сфер, а он замер рядом с инструментом наготове.
        - С какими справляться проще? - спросил я, только бы ещё раз услышать его голос.
        - Я не вижу разницы, - он пожал плечами. - Если ты, конечно, говоришь о размере. С другой стороны, если мир охватила музыка горя и смерти, то с ней, пожалуй, справиться будет непросто.
        - Разве смерть - не часть симфонии?
        - Не всякая смерть, - он легко коснулся одной из сфер. - А только та, что на самом деле часть жизни…
        Я стоял на холме и смотрел вниз, где в долине, тонущей в тумане, сияли огоньки города. Мне чудилось, что здесь, над суетой и светом, музыка, которую хранил Настройщик, слышится сильнее. Я всё пытался осознать, как именно он понимает, которая смерть противоречит его симфонии.
        - Это не его симфония, - фигура отца соткалась из мрака, он встал так близко, и я ощутил запах костра и ветра, гуляющего в северных горах. - Он только Настройщик, не автор. Но он умеет поддерживать её в идеальном порядке.
        - Ты отвечаешь не на тот вопрос, мне больше интересен другой, - почти ворчливо заметил я.
        - А на него ты и сам знаешь ответ, - его ладонь легла мне напротив сердца. - Знаешь.
        - Иногда ты слишком убеждён в том, в чём у меня нет совсем никакой уверенности, - возразил я.
        Мы улыбнулись друг другу.
        - Вспомни, сколько раз ты принимал решения, руководствуясь лишь чутьём. Сколько из них предотвращали чью-то гибель? - он отпустил меня, отошёл и почти затерялся среди тумана и темноты.
        Среди бесконечных сумерек с ноткой индиго.
        Я же вспомнил. Наверняка у этого чувства, у этого чутья была собственная нота, звучащая особенным образом.
        Я запрокинул голову, надо мной распростёрлось живое небо, полное звёзд, комет, туманностей и сияния… мягкого сияния вечной музыки, за которой с трепетом следил лучший Настройщик.
        335. Странники не ждут
        - Странники не ждут Рождества, - заметила Королева жезлов, стряхивая искусственный снег с закреплённого над камином венка. - Им должен быть по душе Йоль.
        - Каждый по-своему отмечает поворот колеса года, - отозвался я, подняв взгляд от книги. Честно говоря, с того момента, как Королева жезлов вошла в гостиную, я ещё не прочёл ни строчки.
        - И то верно, - согласилась она насмешливо. - И всё же, кажется, прежде ты не любил Рождества.
        - Я не могу назвать это любовью или нелюбовью, - пришлось пожать плечами. Под её взглядом было неуютно.
        - Вот Самайн… - напомнила она и засмеялась. - Что ж, в этот раз Рождество, да?
        - Как видишь.
        - Не слишком рано ты начал его ждать?
        - Остаётся лишь десять дней в этой реальности, блуждаешь во времени?
        На миг её лицо омрачилось, но затем она кокетливо подмигнула мне.
        - Нечто вроде того. Только кто может мне с этим помочь?
        - Мы все зачастую теряем с ним связь, - продолжил я, и она кивнула с одобрением.
        - А отчего именно Рождество? - и её пальцы опять коснулись колокольчиков, украшавших венок.
        - Почему бы не оно?
        - Ждёшь особенного подарка? Думаешь, что был достаточно хорош и потому достоин его? - она склонила голову к плечу. - Нет, не может быть, на тебя не похоже. Совершенно.
        - Может, я жду Крампуса, - усмехнулся я. - Как тот, кто не заслужил никаких подарков.
        - Причудливо, тебе подходит гораздо больше, - на этот раз она согласилась. - Но зачем же ждать? Ведь есть миры, где Рождество - прямо сейчас.
        - И те, где его совсем не бывает, - качнул я головой. - Знаешь ли, в ожидании Рождества есть своя немыслимая прелесть.
        - Именно в ожидании?
        - Именно в нём.
        - Никогда прежде не думала об этом, - признавшись, она отошла от камина и приблизилась к окну.
        По стеклу неспешно катились крупные капли, шёл дождь, город кутался осенним туманом, и пусть декабрь давно наступил, это не чувствовалось ни в природе, ни в погоде, совершенно ни в чём. Ноябрь замер на пороге, забывшись, расплакавшись, заблудившись.
        - Десять дней… - она задумчиво провела пальцами по стеклу. - Но идёт дождь, как будто никакого Рождества не случится.
        - Видишь, как важно бывает ожидать его.
        - Словно от ожидания оно и наступит? - она внезапно зябко обхватила себя руками. - А если этого не случится?
        - Так ты сама ждёшь, - осознал я. - Что-то важное?
        - Как думаешь, Рождество - это важное? - она не повернулась. - Иногда мы сами для себя отмечаем какие-то даты, насколько же это важно?
        - Порой важнее ничего и нет.
        - Вот и ответ на твой вопрос, - и она истаяла, оставив меня перед лицом дождя за десять дней до Рождества.
        Странники не ждут Рождества, им ближе Йоль.
        Я поднялся и ушёл на кухню. Сегодня утром я проснулся ожидающим. Мне потребовался венок над камином и ещё один - на дверь. Мне захотелось омелы и ели, огней гирлянд, терпкого хвойного запаха, оранжево-солнечных мандарин, какао с плавящимся зефиром.
        Уюта, которого не найти никогда, кроме Рождества.
        Я проверил почтовый ящик, но не нашёл открыток, я отыскал на чердаке коробку с мишурой, я…
        Кажется, мне стало казаться, что вместе с Рождеством в мою жизнь придёт что-то ещё. Что-то, несомненно, новое и важное. Но разве странники не приходят в каждый мир с этим же ощущением?
        Отчего я так ждал? Чего я так ждал?

* * *
        Дождь почти перестал, когда я вышел в потемневший, опустивший ветви сад. Я стоял на ковре опавшей листвы, удивляясь тому, что зима забыла дорогу в город. Я вдыхал влажный воздух, который совершенно не пах декабрём. Ожидание же внутри только крепло.
        Вот только смешано оно было с уверенностью - нужно сделать нечто важное, иначе Рождество не придёт.
        Движется ли оно дорогами странников?

* * *
        Я сам не заметил, когда вышел на улицу, затворив за собой высокую калитку, ограждавшую мой дом от чужих взглядов. Двинувшись среди сплетения теней и фонарных отблесков, я нашёл себя в парке, когда уже успел продрогнуть. В воздухе разливалась осенняя сырость и серость.
        Подойдя к фонтану, уже забывшему шум плещущейся воды, я провёл кончиками пальцев по холодному мрамору. На мгновение мне показалось, будто я стираю с него узор из инея, но то был лишь обман зрения. Только капли покрывали поверхность, слёзы заплутавшей осени.
        Закрыв глаза, я улыбнулся. Как же так вышло, что я не радуюсь осеннему сумраку, а отчаянно жду Рождества?..

* * *
        Я бродил до рассвета. Солнцу было не пробиться сквозь гущу облаков, только легчайший золотистый отблеск украсил восток, но вскоре забылся, истаял в серости. Город лежал подо мной - я же стоял на открытой всем ветрам смотровой площадке. Ноги ныли от долгого перехода, я даже не представлял, сколько раз и какими улицами прошёл. Меня вело что-то за гранью памяти. Чистое ожидание, быть может.
        Теперь, видя, как пробуждается город, я грустил, словно за ночь успел отчаяться. Пусть календарь уже перевернул страницу, но Рождество оказалось таким же далёким. Время смеялось над нами, теперь тут навечно будет за десять дней до. Никаким гирляндам, вороху упаковочной бумаги, венкам и стеклянным шарам не суметь развеять тягучую серость ноября.
        Не дождаться.
        - Ведь ты можешь уйти в любую реальность, - напомнил мне Ветер, усевшись рядом на парапет. - Отчего грустишь?
        - Но этот мир мой, - напомнил я. - Сколько бы я ни убегал, мне придётся вернуться и обнаружить, что ожидание растянулось и не собирается заканчиваться.
        - Так бывает, когда ждёшь чего-то важного, - он нахмурился. - Чего ты ждёшь? Нет, не прячься за Рождеством. Это что-то другое.
        - Потому что странники не ждут Рождества?
        - Потому что ты никогда прежде не ждал Рождества, - поправил Ветер.
        - Какая наблюдательность.
        Он усмехнулся и сорвался с места. Я же отвернулся от города и побрёл к остановке, идти домой пешком не хотелось, как не было желания и открывать двери.

* * *
        В доме пахло хвоей и мандаринами, с кухни тянулся аромат свежесваренного кофе. Королева жезлов сидела в моём кресле и читала. Я заметил, что она выронила на ковёр золотистое металлическое перо моей закладки, забытой между страниц.
        - И как? - подняла она голову.
        - Десять дней до… - ответил я.
        - Да, верно, - теперь она смотрела в огонь. В глазах её плясали блики, и казалось, что под кожей тоже разливается пламя. - Нам не дождаться. Тебе - не дождаться.
        - Посмотрим, - я протянул к камину озябшие пальцы. - Но в городе лишь ноябрь.
        - Да… Да, - она почти таяла, и в то же время ей будто бы не хотелось сейчас покидать меня. - Какую загадку ты должен решить?
        - Чего именно жду?
        - Хм… - и она не продолжила.
        Вскоре в кресле осталась лишь книга, открытая совсем не там, где я остановился, запутавшись в том, что читаю. На столике остывал кофе в белой чашке, над камином поблёскивал венок, так и не приблизивший Рождества.
        «Странники… не ждут», - отдалось в сердце. И что-то в этом было верное, но я только пристальнее вгляделся в языки пламени. Моё ожидание было мне необходимо как воздух.
        Лил дождь.
        336. Камень с берега моря
        Тянуло сыростью и отсутствием уюта, будто бы вместе с осенним туманом внутрь пробиралась ещё и тоска, и неясная грусть, и сомнения. Шевельнувшись нехотя, Стин сел среди одеял. У него не было никакой кровати, её заменяла только эта груда в углу, и сейчас стало чересчур зябко, чтобы продолжать спать.
        И небезопасно. Пожалуй, Стин чаще всего ориентировался именно на это ощущение.
        Ему пришлось подозрительно оглядеться. Он всегда накрепко закрывал дверь, закладывал засов, тщательно проверял, не сквозит ли в щель под нею. Сейчас та стояла бесстыдно распахнутой, впуская сизый день в самое нутро Стиновой норы, полуземлянки, не имеющей никаких окон. Стин терпеть не мог лишнего света.
        Но, кроме Стина, никого внутри не оказалось, стояла нетронутой железная миска, никто не стащил оставленный на обед кусок хлеба - Стин не украл его, а получил за честный труд, он помог вчера подслеповатой вдове, живущей на краю деревни, собрать всех цыплят и укрыть их на ночь…
        Стин оборвал течение мысли, сосредоточившись на более важном вопросе. Что ещё мог бы взять тот, кто проник внутрь?
        У Стина не было вещей. Почти.
        Взметнувшись из одеял, Стин торопливо ощупал себя. Он никогда не доверял карманам в лохмотьях, что служили ему одеждой, потому самое важное носил на шее - не на верёвочке, а на цепочке, крепкой и надёжной.
        Ключ, кольцо и камень с берега моря.
        Цепочка была на месте. Нашёлся ключ, никуда не подевалось кольцо.
        Камня не было.
        Стин вскрикнул, как порой кричат небольшие животные, напугавшиеся до смерти.
        Камень с берега моря! Стин представил гряду холмов, вспомнил долину, по которой бежала неугомонная река, почувствовал, как податливы под ногами песчаные дюны, за которыми пряталось побережье. Стин боялся идти туда снова. Он лишь однажды рискнул пройти столь долгий путь!
        Камень с берега моря доказывал, что Стин способен на решительные поступки. Он не давал ему сдаваться в мелочах. Как же теперь Стину жить без этого камня?
        И кто мог стащить его?
        Теперь Стин ринулся к двери, принюхиваясь, вслушиваясь в течение воздуха, в дрожание реальности. Стин умел слышать и видеть то, чего не услышать и не увидеть людям, он чуял то, что не почуять и диким зверям. Стин мог сплести тонкую ниточку магии. Стин умел… Но его умения были слабыми, они помогали слишком редко, чтобы на них полагаться. Однако сейчас Стин призвал на помощь всё, чем когда-либо владел.
        Он прыгнул за порог и тщательно обнюхал ручку двери, сощурился - и мир для него расцветился другими красками, обнажая свою магическую природу. Тут же Стин изумлённо попятился - никто не касался, никто не входил. Он чуял лишь себя.
        Не было похитителя.
        Камень с берега моря будто бы растаял в наползшей отовсюду осенней хмари.
        Стин обессиленно прильнул к скрипнувшей двери и снова обратился к магии. Но вокруг стояла осень - и только. Больше ничего, никого, совсем.
        Свою нору Стин осмотрительно спрятал поглубже в холмах, куда люди из деревни не ходили. Да, порой из-за усталости он ворчал на себя, но, в конечном счёте, решение было верным. Его не беспокоили, не тревожили, о нём и не знали. А те, кто - как подслеповатая вдова - ненароком помогли ему, понятия не имели, что он такое. Однако теперь Стин отчаянно испугался. Если рядом никого не шастало, никто не пробился, не прорвался, отчего была открыта дверь и куда исчез камень с берега моря? Или, быть может, Стин стал стар, потерял чутьё? Возможно ли, что ему врут глаза, что нити магии теперь не говорят ему правды?
        Так Стину не выжить!
        Хныкнув, Стин втянул воздух носом. Туманилось, серая дымка стекала к подножью холмов, кутала в вуали ближайший кустарник, прятала дорожки, которыми Стин всякий раз пробегал к норе. Прежде Стин бы и не подумал выйти в такую погоду.
        Он метнулся в нору, торопливо схватил кусок хлеба и замотал его в платок, в котором принёс. Больше ничего важного тут не было, Стин прикрыл дверь, привалив к ней круглый камень, и бросился сквозь туманное марево, помчался что было сил. Если он утратил всё, что имел, разве не стоит хотя бы погибнуть в рискованном путешествии?..

* * *
        Ближе к вечеру туман стал только гуще. Стин брёл среди него, вслушиваясь в то, как бормочет река на перекатах. Стин искал мост, он очень волновался, что глупые люди разрушили его, но пахло наезженной дорогой так явственно - невозможно ошибиться. Наконец он ступил в дорожную колею, теперь уже двинувшись по ней.
        Тревога наползала волнами, а потом откатывалась, Стин не запомнил, как мчался через холмы, как пролетел добрую половину долины. Он и не рассчитывал к ночи быть у реки, впрочем, он вообще не думал, только бежал и бежал, гонясь за уверенностью - только так он или отыщет утраченное, или найдёт славную гибель.
        Пусть всю жизнь он был существом незаметным, смерть его должна была стать выдающейся. Стин был уверен, убеждён и не собирался от того отказаться.
        Вот скрипнули доски моста, Стин зажмурился. Туман не давал увидеть, как высоко он сейчас над неспокойной тёмной водой, как далеко падать, как хищно облизывается река, чуя его в ответ, вот только ни капли не становилось легче. Стин боялся бежать по мосту, он шёл медленно, замирая, жмурясь и постанывая от ужаса. Ох, как не любил он реку, как не терпел её… Даже море отчего-то казалось безопаснее, хотя что оно могло нести, кроме смерти такому маленькому существу?
        Камень с побережья говорил Стину: «Ты победил свои страхи, ты прошёл над рекою дважды, ты коснулся морской волны, забирая трофей. Ты сильный, ты смелый». Вот зачем так важно было всегда носить его с собой! Теперь камня не было, и Стин утратил свою силу, свою смелость, то, каким стал после первого путешествия. Он опять заскулил и сделал ещё несколько шагов. Вечер менялся в ночь, туман заволакивал мир вокруг, Стин шёл, полагаясь лишь на магию, и мост угрожающе скрипел от каждого его шага, точно Стин был тяжелее всех людей и повозок, что сегодня спокойно миновали эту преграду.
        Но вот он всё же достиг другого берега. Силы окончательно покинули, Стин свалился под куст и нащупал хлеб за пазухой. Ел он торопливо, кроша несчастный ломоть, точно в последний раз. Посидев лишь немного, он зашагал в темноту. Ждать милости от осеннего утра Стин не привык.

* * *
        Дюны захлестнули ему ноги, когда солнце уже встало. Песок был холодным, влажным, но приятно успокаивал ноющие мышцы. Туман почти рассеялся. Стин видел, как за широкой полосой песчаной пустоши, кое-где поросшей высохшей травой, перекатывался тёмный вал морской воды.
        Ветер здесь был ядовитый, острый, солёный. Стин втянул голову в плечи и пошёл напрямик, то и дело спотыкаясь, с трудом вытаскивая вязнущие ноги из пасти песка, фыркая на обломки веток.
        Он помнил, что море было ближе, но на сегодня оно отступило, оставив ему гораздо больше времени, чтобы ещё разок задуматься, зачем он здесь. Неужели ищет ещё один камень?..
        Таких на пути не попадалось. Жалкие окатыши, кусочки ракушек и мусор никак не были похожи на тот камень, что жил у него на груди с прошлого путешествия. Он был почти треугольный, в нём уже была дыра. В жару Стин подносил его ко рту и тихонечко дул, возникал тонкий переливчатый свист.
        Стин заворчал, ускорив шаг. Тот камень лежал на линии прибоя. Вдруг он вернулся домой? Цепочка внезапно лопнула - Стин услышал этот звук. Упали на песок ключ и кольцо, камня с ними по-прежнему не было.
        Что значил теперь этот ключ? Стин с трудом вспомнил, что открывал им дверь в домик, где жила благообразная старушка, кормившая его пирогами. Она умерла очень тихо, прошлой зимой, и Стин не знал, где её похоронили люди из деревни. Когда он в очередной раз пришёл к ней, дверь дома была распахнута, и осень бродила по комнатушке, выхолаживая и забирая последние признаки жизни.
        Что значило это кольцо? Стин получил его от красивой девушки, которая подвернула ногу, возвращаясь в деревню. Стин помог ей дойти, ему не нужна была благодарность, но девушка настойчиво сжала его пальцы вокруг своего маленького сокровища. Стин хранил его на память об её отчаянных, почти янтарных глазах.
        Только камень давал ему сил. Он говорил о том, каким был сам Стин.
        Фыркнув, Стин бросил и ключ, и кольцо, смело бросившись к волнам, что шипели, оставляя на берегу клочья пены, катая гальку, бросаясь ракушками. Стин долго шёл, отмахиваясь от долетавших брызг, выискивал, всматривался. Солнце почти упало за горизонт, когда он остановился.
        Камня не было. Ни того же, ни такого же. Всё оказалось зря, напрасно. Это осень посмеялась над ним.
        Стин запрокинул голову и увидел, что в небе уже зажглись звёзды.

* * *
        Море шипело и плевалось, то захватывая пригоршню гальки, то вновь бросая её на песке. Оно таскало туда-сюда, пробуя на вкус потемневший от времени ключ, полурассыпавшуюся цепочку, кольцо с маленьким осколком янтаря… И камень.
        Треугольный камень с дырой. Если поднести его к губам и легонько подуть, то раздавался мелодичный свист, вот только на побережье не было никого, кто мог бы поднять камень и заставить его петь собственным дыханием.
        337. Ран и ветер
        В город пришёл новый ветер. Он ворвался с юга, пронёсся по улицам, распугивая прохожих, застучал в окна, потребовал распахнуть двери. Он примчался ночью, и к утру всё переменилось с ним вместе. Зазеленела трава, раскрылись давно этого жаждавшие почки на деревьях, расцвели первые цветы.
        Но ветер продолжал кружить по улицам, подглядывать за тем, как лица светлеют, как появляются улыбки. Он пел в водостоках, он играл на проводах, он разогнал тучи, кравшие солнце почти месяц подряд.
        Казалось, он никогда не устанет.
        В его руках всё преображалось, скоро город засиял весной, сам распустился, как удивительный цветок, и каждому, кто жил здесь, стало легче на сердце. Каждому, но…

* * *
        На чердаке дома, что стоял на окраине, с утренним солнцем проснулся ворчливый Ран. Он потянулся и отбросил старенький плед, подошёл к окну, единственному, выходившему на пустырь, заросшей сорной травой, сейчас сухой и шуршащей, и нахмурился.
        - Снова ты, - не одобрил он ветер. - Снова солнечный свет. Знаешь, как он режет глаза? Знаешь, как сухо в воздухе, когда ты налетаешь вот так? А эта пыльца! Она повсюду!
        Ран потёр нос, из которого тут же потекло. Фыркнув и шумно высморкавшись в потерявший всякую свежесть платок, Ран потянул со стула потемневшую от времени куртку и потащился к лестнице.
        Он спускался медленно, постанывая и ругаясь, затем подошёл к лифту и с усилием надавил кнопку. Лифт проснулся не сразу. Он заворочался, как древнее чудище, в шахте, заскулил тросами и заскрипел, будто бы разминал затёкшие мышцы. Лишь после этого - едва ли прошло меньше пяти минут - он пополз на девятый этаж. Ран ждал, привалившись к стене и мрачно глядя на запылённое окно, сквозь которое с трудом пробивалось весеннее солнце.
        Когда открылись двери, Ран ввалился и уставился на покорёженные кнопки, точно забыл, что нужен первый этаж. Он провёл пальцами по краям одной из них и с шумом втянул воздух.
        - Когда-нибудь ты должен отвезти меня куда-то ещё, - пробормотал он, забывшись, и нажал единицу.
        На улице на Рана набросился ветер. Он явно слышал упрёки в свой адрес, потому так настойчиво сдирал с плеч куртку, ерошил отросшие волосы, шептал в ухо, что жизнь прекрасна. Ран упрямо кутался и втягивал голову в плечи, ворча.
        - Ни за что тебе не поверю, - говорил он. - Посмотри на меня, что такого хорошего в моей жизни? Думаешь, я должен радоваться вместе с глупцами? Солнце жжёт мне глаза, а жизнь от этого никак не становится радостнее. Зачем мне эта твоя солнечность, эта твоя весна?
        Он шмыгнул носом и свернул в подворотню, где царили полумрак и сырость. Замерев у облупившейся кирпичной стены, он провёл кончиками пальцев по влажной трещине и прошептал что-то. Ветер его не расслышал, но услышало что-то другое.
        Ещё мгновение не происходило ничего необычного, а затем стена подалась назад, растворилась, словно была из тумана, развеялась, пропуская вглубь и в темноту.
        Ран шагнул смело, решительно. Его движения стали совсем другими, и это было последним, что заметил ветер.

* * *
        Пройдя вуаль, Ран остановился на крохотной опушке перед стеной старого леса. Он сбросил старую куртку, усмехнулся, растрепав волосы одной рукой.
        - Что, я убедителен?
        Лес молчал.
        - Неужели тебе нечего сказать? - уточнил Ран.
        - Ты смешной, - хмыкнуло откуда-то сбоку. Вскоре появился и говоривший - хрупкий, маленький, точно мальчишка, он всё же был стар, слишком стар. Опираясь на корявый сучок вместо посоха, он лукаво осматривал Рана. - В гости зашёл?
        - Там весна, я не люблю такую, - Ран уселся на траву. - В ней многовато лжи.
        - И кто ж тебе солгал, ветер?
        - Вспомни людей! Они киснут всю зиму, а тут, едва приходит ветер, начинают улыбаться.
        - А сам-то? Или там ты ворчишь круглый год? - пожурил старик. - Или так ты пытаешься показаться одним из них?
        - Но ведь ты понимаешь, почему я поступаю именно так, - пожал Ран плечами. - Впрочем, не пройдёт и года, как моё заключение в том мире наконец-то закончится.
        - Как ты устал от него, смотри-ка. Радуешься, что можешь входить сюда хотя бы однажды в неделю? - старик покачал головой. - Как бы тебя не оставили там ещё. Чтоб научился улыбаться вместе с людьми.
        - Жестоко, ведь я никогда не стану, - Ран откинулся на спину. - Я всего лишь хочу домой, - признался он минуту спустя.
        Старик не ответил - его уже не было на поляне.

* * *
        Ветер носился по крышам, город утопал в мае. Ран сидел у чердачного окна, уложив голову на подоконник. Он грустил, и взгляд его блуждал бесцельно.
        Особенно настойчивый порыв ударил в стекло, Ран зажмурился, вздохнул и вытер нос рукавом. В мире, которому он принадлежал на самом деле, у него не было ни сутулости, ни насморка, ни аллергии на цветущие растения.
        Неохотно поднявшись, он подцепил старую куртку и побрёл к выходу.
        Здесь, у него ныли ноги и спина, спускаться по лестнице было так сложно!
        Он подошёл к лифту и пробудил его, вслушался в тяжёлое лязганье. Механизм лифта напоминал ему его самого - уставший и больной, двигающийся так вяло, нехотя… Двери открылись, он вошёл, хмуро взглянув на кнопки. Сегодня их было не двенадцать, как обычно. А только две. Одна говорила: «Вверх», вторая была помечена единицей.
        Не веря своим глазам, Ран едва коснулся выдавленных в чёрном пластике букв, залитых желтоватой краской. Он взволнованно выпрямился и надавил кнопку уверенно, сильно, почти не ожидая того, что она окажется податливой.
        Двери лифта сошлись, и началось движение. Не привычное движение вниз, а мягкий подъём, медленный, едва ли не нежный. Ветер гудел над крышей, кабина заметно дрожала, покачивалась внутри шахты, а вскоре Ран подумал, что на самом деле это уже никакая не шахта. Он поднимался вверх, а ведь выше просто не было никаких этажей.
        - Неужели ты всё же везёшь меня туда, куда мне мечталось? - спросил Ран сбивчиво, но чудовище старого лифта осталось молчаливым как и всегда. Только скорость будто бы выросла, они летели вверх, выше и выше.
        Ран закрыл глаза, на губах у него сама собой расцвела улыбка.

* * *
        Двери раскрылись с тихим шорохом, Ран вышел из пасти дракона, и тот тут же рванул вверх, взбив вихри песка из-под крыльев. Песчаная пустошь не так далеко зарастала лесом, Ран вдохнул свежий воздух и засмеялся.
        - Я выбрался, выбрался! - закричал он, ликуя.
        Налетел ветер, взлохматил ему волосы, а затем вдруг обрёл и лицо, и тело.
        - Здравствуй, Ран, - усмехнулся он. - Что, ворчал на меня последний месяц?
        Ран присмотрелся и узнал, нахмурился, недоумевая.
        - Как же это так вышло?
        - Я приходил за тобой, приходил сказать, что уведу тебя прочь, - тот, кто был ветром, хмыкнул. - Но ты очень ворчлив, ни за что не хотел мне верить.
        - Трудно верить после векового заключения, - признался Ран. - Как же я рад…
        - Что ж… - тот, кто был ветром, качнул головой. - Тебе придётся вернуться в тот город. Конечно, иначе, не заключённым. Но ты должен найти все сбежавшие от тебя хмурые мысли. Сейчас они прячутся в подворотнях. Если сделаешь это, наказание будет забыто, ты сможешь стать полностью свободным.
        - Ах вот оно что, - Ран пожал плечами. - Ладно… Это займёт, наверняка, ещё лет пятьдесят.
        Тот, кто был ветром, засмеялся.
        - Как ты доверчив. Ты свободен уже сейчас, Ран. И всё же… - он шагнул ближе, - перестань хмуриться, глупый.
        Ран только ещё сильнее наморщил лоб, почти ненамеренно, так выходило само собой. Оставшись в одиночестве, он сел на песок.
        Город… Весенний город теперь совсем его не раздражал.
        - Быть может, я и перестану, но только не сразу, - решил Ран и откинулся на спину.
        338. Кофе с мечтой
        Каждое утро она приходила к морю. Пока солнце медленно выбиралось из-за горизонта, разливая робкий розоватый свет, она смотрела на волны и не думала ни о чём, совсем ни о чём. Отступала тоска, исчезала боль. Всего пара часов в тишине, где припевом был только шелест и шёпот морской воды, дарила ей силы пережить ещё один день.
        Ещё один день взаперти.
        Она поднималась по сложенным из ракушечника ступеням, уходила в город, который уже стряхивал к тому моменту утреннюю сонливую оцепенелость. Она входила в кафе и вставала за стойку, где варила лучший в этих местах кофе.
        Потому что в каждую чашку вкладывала одну маленькую мечту.
        Мечту, которая не могла сбыться у неё самой.
        На закате она не спускалась к морю, не смотрела на тёмные волны, а упрямо поворачивалась спиной и углублялась в сеть переулков, чтобы потеряться в них и лишь случайно оказаться у порога собственного дома.
        Она поднималась на третий этаж - под самую крышу, отпирала дверь старым медным ключом и обессиленно усаживалась на кухне. Ей не хотелось ни есть, ни спать, она долго смотрела на то, как сквозь резное кружево листвы сияет грустный дворовый фонарь, пока не наступал предрассветный час.
        Встрепенувшись, она принимала душ, расчёсывала волосы и уходила, снова заперев дверь на два поворота ключа. Шла к морю и опять встречала рассвет, напитываясь первым сиянием…
        Как жаль, что его почти не хватало до следующего утра.

* * *
        Однажды она поняла, что добавила в чашку кофе последнюю мечту. Внутри неё совсем не осталось ничего похожего. Ни капельки, даже на донышке.
        Она сняла длинный фартук и повесила его на крючок на стене, взглянула на молчаливых напарников и пожала плечами. Они понимали всё без слов. Одна из девушек, с глазами серо-пустыми, только кивнула.
        Оставив уютную кофейню, она вышла в город и удивилась - солнце сияло так ярко, ведь было лишь немногим за полдень. Не было смысла сейчас идти в квартирку на третьем этаже, под самой крышей. И не нужно было смотреть на фонарь, грустить вместе с ним.
        Она нерешительно глянула в сторону моря и направилась именно туда.

* * *
        До самого заката она смотрела на волны, вспоминая, как улыбаться, но умение было утрачено, совершенно оставило её, будто она ничего такого никогда и не умела. Ничто не могло подсказать, как это сделать, лишь в груди разливалась странная пустота, совсем не беспокоящая, безразличная, безболезненная, но заполняющая до краёв.
        Вскоре она поняла, что забыла, как говорить.
        Или не знала, как говорить.
        Свет стал мягче, солнце собиралось убежать за горизонт, но пока что висело низко над волнами, рассыпая блики и подкрашивая розоватым барашки пены. Она же смотрела и будто не видела.
        В ней не осталось ни одной мечты, и потому закончились все слова.
        Она коснулась груди.
        Кажется, сердце тоже почти не билось.

* * *
        Когда солнце село, она поняла, что лишилась и воспоминаний. Всё так же бежали волны, а в ней отдавалась эхом пустота, разбегалась рябью тишина. Она была чистым листом и уже не понимала - заперта ли, нужно ли ей освобождение. А может, не понимала и кто она на самом деле.
        Ей хотелось закрыть глаза и раствориться в голосе волн, когда кто-то легко коснулся плеча.
        - Кажется, тебе пора идти, - сказал этот кто-то.
        Она повернулась не сразу. Не смогла ни ответить, ни улыбнуться.
        Она только нахмурилась.
        Он - его лицо терялось в тенях - коснулся холодными пальцами её губ.
        - Говори, - прозвучало приказом.
        - Но я не могу, - голос проснулся внутри неё и пророс сквозь горло теплом. Она вздрогнула и закрыла рот ладонями.
        - Улыбнись, - продолжал кто-то - он - тень.
        - Я не знаю как, - чуть решительнее отозвалась она.
        Улыбка возникла сама, теперь она удивлённо прижала ладони к груди - там задрожало, затрепетало, забилось что-то большое.
        - Ты свободна, - разнеслось в полумраке.
        Набегали волны. Она стояла одна и улыбалась, а грудь её полнилась новыми словами и… новыми мечтами.

* * *
        Она бежала по улицам так быстро, как только могла. Переулки казались незнакомыми и полными тревог, фонари моргали, гасли, зажигались, снова моргали. Она забыла, который дом - её, искала, искала, пока не поняла, что в квартирке всё равно нет ничего важного.
        Смена одежды? Нужна ли?
        Пустая чашка? Она давно треснула.
        Расчёска? Но сколько радости доставляло теперь прикосновение ветра к волосам.
        Она раскинула руки, точно хотела обнять звёздное небо.
        Ей хотелось быстрее исчезнуть из города, но она решила дождаться рассвета. Рассвета, будто обещала ему что-то, задолжала что-то.
        Точно в этом был особенный смысл.
        И, решившись, она развернулась и помчалась назад. Город за её спиной перемигивался фонарями в удивлении. Он не понимал. Не мог понять, не хотел понимать.
        Но не мог удержать.

* * *
        Она с нетерпением дожидалась рассвета на привычном месте. Свет приходил в мир как-то не сразу, точно просачивался по капле. В ней же клокотали, бурлили мечты. Все те, что она так долго раздавала, откупаясь от пленившего города. Все те, от которых она отказывалась с таким трудом.
        Они вернулись, вернулись, и больше не было пустоты в груди.
        Улыбаясь, она тянула руки к небу, и рассвет спускался к ней медленно и неохотно.
        Волны звали, шептали, уверяли, что знают иной путь.
        Она сорвалась с места, не сдержавшись. Она помчалась по полосе прибоя, не замечая, как промокает одежда. И внезапно - совсем неожиданно - поняла, что в ней бьётся не сердце, но солнце.
        Что оно потому и не всходит сегодня, что заблудилось в её груди.
        И тогда она вспомнила кое-что ещё.
        Над побережьем разнёсся её полный музыки смех. Волны обдали её брызгами в который раз, а она всё смеялась, смеялась, смеялась, пробуждая город.
        Солнце вырвалось, сорвалось с её губ, устремилось к своему привычному пути.

* * *
        На побережье никого не осталось.

* * *
        К вечеру в кофейню зашёл парень, пожал плечами и устремился за стойку. Он снял с крючка фартук и надел его, он взял чашку и поставил перед собой. Кто-то попросил кофе по-венски, и парень встрепенулся, тут же занявшись приготовлением. Подавая заказ покупателю, он чуть слышно вздохнул.
        Было нелегко расставаться с первой из череды, с первой и совсем небольшой, с первой и хрупкой мечтой.
        Солнце клонилось к закату, рассыпалось бликами по полу кофейни, обещало встать завтра. Парень старался не смотреть ему в глаза.
        Он варил лучший кофе в этих местах.
        Он вкладывал в каждую чашку одну мечту, крохотную мечту, такую мечту, которая не могла исполниться у него, пока он был заперт в городе на берегу моря.
        Волны, шурша, набегали на берег, солнце тонуло в пене, на песке не осталось ничьих следов, лестница из ракушечника была пуста…
        Одинокая квартирка на третьем этаже, та самая, что под крышей, ждала нового жильца.
        339. Пекарь
        На окраине городка, замершего среди гор, стояла булочная. Пекарь оттуда был известен едва ли не повсюду. Какая сдоба выходила из его рук, какие калачи и баранки! Как умело выплетал он пирогам косы, а что за удивительные на вкус булочки у него получались - хоть с капустой, хоть с повидлом, хоть с рисом и мясом! В городе не было ни одного человека, кто хотя однажды ни купил бы себе сдобный подарок. И всякий раз пекарь сам передавал бумажный пакет с покупкой, одаривал улыбкой и желал хорошего дня.
        Однако иногда булочная закрывалась. Могла и день, и два простоять, спрятавшись за ставнями. Жаждущие прикупить сдобу приходили, звенели колокольчиком на двери, заглядывали во двор, окружённый низеньким каменным забором, но разгадать загадку не могли. Пекарь жил один, никому о себе не рассказывал. Пусть знали его как добродушного и приятного человека, на самом деле никто не слышал ни чем он живёт, ни о чём думает, ни как ему удаётся печь столь прекрасные булки.
        Впрочем, вскоре открывалась булочная снова и плыл чарующий запах по улицам, горожане опять собирались на крыльце, звенели колокольчиком, покупали сдобу. И не помнилось, что несколько дней никто не видел пекаря за работой.

* * *
        Близилось Рождество. Город запорошил снег, на всех улицах рассыпались огни фонариков, а на каждой - даже самой маленькой - площади появилась празднично украшенная новогодняя ель. Игрушки, подарки, мишура, бенгальские огни и хлопушки - в городе готовились к Рождеству основательно.
        Пироги и булки теперь шли нарасхват. Каждому хотелось в предрождественское утро попробовать вкусную витую булочку с корицей, пирожок с ягодами брусники или даже просто сахарный крендель. И так хорошо было от этой сдобы, точно в каждой крошке запеклось рождественское настроение. Улыбался пекарь, передавая очередной пакет с булками, кивал и отворачивался к печи, где уже поднималась и румянилась новая партия. Каждый из горожан предвкушал уже, как отстоит очередь на самое Рождество, отрежет себе кусок пирога дома, и всё вокруг расцветится праздником.
        Вечером, за день до Рождества, прилетел в город сильный ветер, принёс метель, влажный снег, оседавший на крышах тяжёлыми шапками. Улицы же города вскинулись льдом, едва можно было пройти. Горожане опасались выходить на улицу, встревожились - лишь бы и на само Рождество не было такого ненастья.
        Пекарь же вышел на улицу в одной рубашке, отряхивая муку с фартука. Ему предстояла бессонная ночь. Ветер во дворике закрутился вихрем и заговорил с ним:
        - Говорят, ты тут лучший, - насмешливо прокатилось в каменном кольце. - Что сможешь спечь, что угодно.
        - Дело своё знаю, - кивнул пекарь. - Но секрет один есть. Если ты хочешь чего, то уж лучше скажи сразу.
        - Вот как, вот как, - ветер метнулся из стороны в сторону, бросил снежной крупы в лицо пекарю. - Нужен мне такой рождественский пирог, чтобы холодная и голодная зима раздумала входить в этот город. Сможешь? Стоит она на перевале. Если тебе не по силам дать ей лакомства, то она сорвётся с гор лавиной, ничего от города не оставит.
        Задумался пекарь, помрачнел, но кивнул.
        - Будет ей такой пирог. Только в ставни не стучать, в дымоход не заглядывать. Иначе договора между нами никакого не было.
        - И не страшно тебе за город?
        - Лично хребет твоей зиме переломлю, - развёл руками пекарь.
        Присмотрелся к нему ветер, представил, как сильные руки, знакомые будто бы только с тестом, саму зиму смешивают в цельный ком, и поверил, отступил, улёгся ждать на крышах.
        Пекарь ушёл к печам, принялся за тесто.
        Был у него секрет, был, и ради спасения города он решился на то, чего никогда ещё под Рождество не делал.

* * *
        Пекарь трудился всю ночь, и полки в его булочной ломились от всякой сдобы. В предрассветной темноте вынес он пирог и ветру. Тот подхватил его и унёсся в тёмное пока ещё небо, продолжавшее сорить снеговой крошкой.
        - Что ж, придётся ли по вкусу зиме рождественское настроение? - вздохнул пекарь и вернулся в булочную - снять последние противни, разложить булки по корзинкам.
        С утра к нему встала целая очередь. Все забирали покупки, неслись домой с предвкушением. Только улыбка у пекаря была слабой, точно извиняющейся. Поздравляя его с наступающим Рождеством, никто не задерживался надолго, чтобы узнать, что же случилось.
        А вот уже дома каждого покупателя ждал привкус разочарования. Вкусны были и пироги и булки, каждый крендель и сахарный калач, но всё же им чего-то не доставало, только и не угадать чего.
        Пекарь же, распродав все пироги до последнего, закрыл булочную и поднялся в свои комнаты, сел у окна и грустно всмотрелся в перемигивающиеся фонарики на соседней улице. У него был секрет, умение, что он перенял от учителя.
        Он знал, как замесить тесто с улыбкой, как добавить надежды, как вылепить крендель с радостью, как подсыпать в начинку праздничное настроение. Вот только неоткуда ему было взять таких ингредиентов, как только из самого себя. За ночь, выпекая пирог для зимы, потратил он всё до последней крошки праздничное настроение, а остальные булки получились пустыми.
        Никогда прежде он так не делал, и теперь грустил, зная, что и с грустью позже испечёт себе пирог. Такой, который никому больше есть не стоит.

* * *
        Незадолго до полуночи понёсся по улицам ветер, принёс с собой снег и метель, но что за снег, что за метель. Будто воздух сам собой стал пахнуть праздником. Выбегали люди на улицы, пели, за руки держались, танцевали, счастливые. Позабыто было угощение на столах, зато сколько игр в снежки, сколько смеха рассыпалось в каждом переулке.
        Смотрел на это пекарь и чуть улыбался. Съела зима его пирог и пришла благодарить, принесла то самое настроение, что прежде горожанам не досталось. Он тоже вышел за порог, не удержался, встал на крыльце булочной. Снежный вихрь взметнулся рядом.
        - Угодил, - рассмеялся ветер.
        Пекарь лишь отмахнулся от него.
        - Эй, сосед! - вдруг выскочил, смеясь, хозяин фруктовой лавки, стоявшей на углу. - Я уж думал, не удались твои пироги сегодня, а нет! На самом деле они только вечером сработали. Вот спасибо тебе за праздник.
        - Спасибо!
        - Спасибо!
        Голоса зазвучали со всех сторон.
        - За крендель!
        - За булку!
        - За пирог с брусникой!
        - За имбирный кекс!
        Стоял пекарь и улыбался, а в груди у него зарождались ингредиенты для новых пирогов.
        - Но послушай, это рождественское настроение принесла зима, - шепнул ему на ухо ветер. - Отчего они благодарят тебя?! Как же так?!
        - Вкус, - чуть пожал плечами пекарь. - Вкус-то им с детства знаком.
        И ушёл с крыльца заводить тесто на новые пироги, а вокруг звенела, пела и танцевала в честь Рождества зима, спустившаяся с гор.
        340. Огонь маяка
        Я вновь стоял перед бездной, переполненной чернотой. Тьма усмехалась мне в лицо, словно хотела сказать, что она - единственная реальность. Я смотрел в лицо мраку, и мне нужно было сделать только один шаг, чтобы он наконец-то поглотил меня.
        Память лишь на мгновение показала мне тысячи моих попыток избежать или противостоять. Сейчас ни одна из них не казалась верной. Разве путь в темноту - не такой же путь? Разве им не стоит пройти?
        Бездна скалилась клыками чёрной пустоты, но я не чувствовал страха, лишь желание шагнуть вперёд. Стоя на самом краю, я всматривался до боли в глазах, только не чтобы найти свет, а чтобы вместить как можно больше темноты.
        Улыбка бездны становилась всё шире, слышался шёпот, кто-то или что-то праздновало победу, я провёл ладонью по лицу. Кончики пальцев ощутили следы слёз.

* * *
        Пробуждение было болезненным. Точно уходящий сон ударил меня в грудь или вонзил нож под сердце. Сев на постель, я с трудом сфокусировал взгляд. В комнате царил полумрак - за окном шёл сильный дождь - из тех, что приключаются только в декабре. Холодный и тяжёлый. По стёклам медленно скатывались капли, из водостоков хлестали потоки - я слышал их, пусть и балконная дверь, и окно были закрыты. Густой голос дождя наполнял собой весь дом.
        Я поднялся с постели и оделся. Было зябко, тянуло сыростью, запахом остывшей и влажной земли, прелой листвы, почерневшей и почти превратившейся в грязь.
        Спустившись на первый этаж, я обнаружил, что огонь в камине погас. Это случилось так давно, что даже уголь уже был совершенно холодным. Сначала мне хотелось снова разжечь его, но затем я отступил, отвернулся от каминного зева и опять взглянул в окно.
        Декабрьский дождь выстукивал печальную песню, звенел о жесть подоконника. Мне нужно было идти.

* * *
        Дождь встретил меня холодными объятиями. Несмотря на куртку, я промок насквозь, но почему-то совсем не замёрз, а может, сразу замёрз так сильно, что уже не чувствовал холода. Под ногами хлюпала вода, а кое-где и жидкая грязь. Я прошёл знакомыми улицами и свернул к холмам. Лесные тропинки развезло, потому я пошёл напрямик - по размокшей листве идти всё равно было легче.
        Холмы никак не хотели приближаться, играли со мной, прячась за струями ливня. Ветер бил в лицо, заставляя кашлять и захлёбываться вездесущей водой. Когда я вышел на открытое пространство, я был так истерзан и исхлёстан, что не мог сделать больше ни шагу.
        Над холмами нависло тяжёлое небо. Облака составляли горные хребты, нагромождались друг на друга, темнели и синели, точно воды в них накопилось на целый потоп. Я замер среди влажных стеблей высохшей за август травы, вслушиваясь в то, как дождь впивается в землю.
        Я стоял среди декабря, позабывшего о снеге, стоял на холмах, пахнувших холодной влагой и ненаступившей зимой, но на самом деле я всё так же смотрелся в лицо темноты, всё так же балансировал в шаге от бездны, до краёв наполненной чёрным.

* * *
        - Кто это, мама?
        - Это странник.
        - Что с ним случилось?
        - Дождь застал его в холмах.
        На разгорячённый лоб опустилось прохладное полотенце. Выплывая из сна, из горячечного бреда, я с удивлением осознал, что рана в груди - лишь тяжесть в лёгких из-за тяжёлой простуды, что горечь в горле - не яд, а ангина.
        - Разве странникам страшен дождь?
        - Тот, что приходит к нам в декабре, страшен для каждого, ты же знаешь.
        Голос женщины был усталым, но нежным, детский лучился энергией и любопытством. Я не мог открыть глаз и посмотреть, кто же они, каковы они, только слушал.
        - Почему странник не смог уйти от дождя?
        - Наверное, не нашёл пути.
        - Потому что странникам нужен свет, чтобы куда-то идти? Маяк? Звезда?
        - Странникам нужен компас, он у них внутри, - поправила женщина терпеливо и мягко. - Маяки и звёзды помогают им, но только компас в груди указывает верный путь.
        - Может, у него он сломался?..
        Мне захотелось коснуться груди, почувствовать под пальцами живое биение компаса, но я был так слаб, что не мог поднять руки. Казалось, что и сердце бьётся едва-едва. Я не мог ни глубже вздохнуть, ни улыбнуться, ни повернуть головы.
        Бездна поймала меня и не желала выпускать, пусть я и лежал в тёплой постели, окружённый заботой.
        - Есть ли мастер, что способен починить компас странника?
        - Я не слышала о таком. А теперь давай-ка оставим его в покое, пусть отдыхает.
        - Но он ведь спит и не слышит нас!
        - Неужели ты хочешь его разбудить прежде, чем он поправится?
        - Ой!
        - Вот именно!
        Они ушли. Я знал, что вокруг меня разошлась тьма, распустилась цветком. Свеча, что осталась у изголовья постели, погасла.

* * *
        Сон схлынул, но я всё ещё не мог выйти за его пределы, удерживаясь на поверхности дремотного состояния. В любой момент я мог соскользнуть в него снова.
        - Отчего он никак не приходит в себя? - встревоженно спрашивала женщина.
        - Его болезнь лежит глубже, чем ты видишь, - отвечал мужской голос. - Ты ему только снишься, весь этот мир для него только сон.
        - Разве?
        - Так и есть. И он никак не может выбрать, куда же ему идти.
        - Это потому, что у него сломался компас? - встрял детский голосок. - Или, быть может, он потерял маяк? Свет звёзд?..
        - Видишь, какой ливень на улице, маленькая? - усмехнувшись, отвечал мужчина. - В такой дождь звёздному свету никак сюда не пробиться, а маяки в наших краях давно погасли. Компас же… - чья-то тёплая ладонь слегка коснулась моей груди, - компас его беспокойно дрожит. Нет, девочка моя, тут вопрос в чём-то ещё.
        - Возможно, мне нужно идти к маяку!
        - Ну что ты придумала, - шикнула женщина. - Зачем тебе к маяку?
        - Я зажгу там огонь, и странник очнётся.
        - Дэйзи!
        - Я скоро, мама!
        - Что с ней будешь делать… - но в этой фразе звучало больше гордости, чем тревоги.
        - Если твоя дочь сумеет разжечь огонь маяка, кончится дождь, - серьёзно ответил мужчина. - И если такое случится, всё изменится, всё.

* * *
        Среди темноты моего сна мелькнула искра. Очень слабая, дрожащая, трепещущая, она не давалась в руки. Я почти перестал смотреть в её сторону, но потом поддался и двинулся к ней, увязая во мраке. Я шёл, стараясь разобраться, что это - огонёк костра в ночи, звезда, маяк?.. Или, быть может, болотный огонь? Или одинокий фонарь на перекрёстке?
        Я шёл, и мне становилось всё легче дышать, а тьма выцветала, становилась всё бледнее, пока не превратилась в сумерки.
        Под моими ногами был сырой песок. Растревоженный ночной ветер нёс запах моря и водорослей, тёмный кустарник мерцал каплями на ветвях. Дождь только что закончился.
        Впереди далеко-далеко разносил свет старый маяк.
        Остановившись, я улыбнулся. У неё получилось.
        Компас в груди уверенно указывал путь.
        341. Кот, чашка и дверь
        Блуждая знакомыми мирами, я вновь оказался на крыльце таверны, открытой для странников. На этот раз мне хотелось провести здесь ночь, подняться в одну из тех комнат, что затаились под крышей, по скрипучей лестнице и остаться наедине с самим собой на перекрёстке реальностей.
        Простуда, терзавшая меня, исчезла, и бездна больше не скалилась мне в лицо в моих снах, но что-то всё же тревожило, настораживало, так что лучшим способом разрешить это был бы именно такой. Ведь перекрёстки имеют для странников почти такое же большое значение, что и двери.
        Сначала я расположился за столиком у окна, и вскоре передо мной оказалась крупная керамическая чашка с чаем и ключ с биркой «4». На боку её был изображён кот, задорный и очень живой рисунок заставил меня осторожно провести пальцем, точно я не до конца доверял глазам, точно мне требовалось убедиться - кот там действительно есть, ощущается пальцами.
        Я пил мелкими глотками, почти не прислушиваясь к разговорам. В таверне, как и обычно, было людно, но не слишком шумно, и этот негромкий гул походил на прибой. Я и сам не заметил, когда меня начало клонить в сон. Подхватив чашку, я прошёл мимо барной стойки, кивнув румяной хозяйке, и поднялся наверх.
        Тут стояла звонкая тишина, шум будто что-то отсекало прямо на лестнице. Ключ повернулся беззвучно, и я вошёл в небольшую комнатку, где кроме кровати и стула у окна ничего не было. Чашку я поставил на подоконник, рисунком к себе, и некоторое время рассматривал его в полумраке, пока сон не унёс меня с собой.

* * *
        Проснулся я внезапно и резко. Сердце забилось слишком быстро, дыхание перехватило. Я сел на постели, пытаясь понять, что же вызвало такую реакцию. В комнате всё так же тёк полумрак, за окном мерцал осколок луны, и ничего странного будто бы не происходило.
        Я потянулся к чашке - в горле пересохло - и внезапно нахмурился. На боку не оказалось кота. Чистая керамическая поверхность словно никогда и не носила на себе рисунка. Да и чашка стала легче, пусть и была почти полной.
        Сделав несколько глотков, я согрел чашку в руках, продолжая рассматривать и недоумевать. Неужели нарисованный кот мог сбежать? Или я оказался в иной реальности? На перекрёстках всякое случалось. Однако компас в груди пульсировал ровно, ничем не указывая на возможное перемещение.
        Очевидно, я оставался там же, где уснул. Но что тогда с чашкой?
        Теперь мне совсем не хотелось спать. Решая загадку, я вновь поставил чашку на окно и затаился, представляя себе всякие варианты, среди которых, должно быть, не было ни одного правильного.
        В своих размышлениях я унёсся так далеко, что когда в тишине раздался легчайший удар, как бывает, если небольшое животное спрыгнуло на пол, я почти вздрогнул.
        На деревянном полу, ровно посредине квадрата лунного света, сидел кот.
        - Верни мою чашку, - сказал он, и голос его звучал жалобно. - Верни-верни, вдруг она разобьётся.
        - Как это так получается, что ты убегаешь с неё? - удивился я.
        - Верни мне её, - теперь уже кот не просил, а угрожающе выгнул спину и забил хвостом по бокам. - Верни!
        - Погоди, мне хочется знать.
        Я держал чашку в ладонях, закрывая пустое пространство, на которое должен был вспрыгнуть кот.
        - Что тебе нужно от меня? - возмутился он. - Почему ты играешь со мной?
        - Лучше расскажи о себе. Я странник и люблю хорошие истории.
        Кот нехотя вспрыгнул ко мне на постель, улёгся, недоверчиво рассматривая меня.
        - Истории… - он неопределённо муркнул. - Ну хорошо, а потом вернёшь мне чашку.

* * *
        Когда-то он был самым обычным котом, но так уж получилось, что характер у него был совершенно не спокойный. Если можно было где-то что-то перевернуть - он это и делал, если получилось поцарапать или оборвать занавески - он мчался быстрее ветра, а уж если где-то можно было стащить какую-нибудь вкуснятину, то не приходилось гадать, чьих лап это дело.
        Однажды в таверне, где он жил, остановился на ночлег странный человек. Вид его был мрачным, а взгляд едва не замораживал, но кот, конечно, нисколько его не испугался.
        Ночью он прокрался в комнату и сбросил с прикроватной тумбочки нового постояльца брошь, которой тот закалывал воротник плаща. Играя хрупким и вычурным предметом, кот не заметил, что его хозяин проснулся и пристально наблюдает за этим.
        - А ты, значит, тот самый игривый кот, - прозвучал голос слишком громко и страшно. - Непослушный и всегда избегающий наказания.
        Кот прижал уши и попытался ускользнуть под кровать, но внезапно понял, что не может шевельнуться.
        - Не люблю животных, особенно непослушных, - и страшный человек схватил с тумбочки керамическую чашку. - Будешь теперь жить только тут.
        В один момент кот стал рисунком, перенёсся на керамическую поверхность, а оказавшийся колдуном постоялец снова лёг спать.
        В его заклятье оказалась одна слабость - а может, колдун не был таким уж страшным: кот сумел убегать с керамической стенки раз в несколько недель. Ну а чашка, ставшая теперь не совсем чашкой, не могла разбиться, пока кот был на ней, и временами исчезала из дома, где будто бы прижилась, чтобы оказаться совсем в другом месте.

* * *
        Кот печально смотрел на меня.
        - Если ты разобьёшь мою чашку, я тоже исчезну, - объяснил он.
        - Значит, на самом деле ты почти что проклят, - я качнул головой. - Отчего же ты хочешь вернуться на стенку и стать рисунком?
        - Едва взойдёт солнце, я стану тенью, если не окажусь там, - он поёжился. - Так сказал колдун, когда уходил из таверны.
        - Но должен быть способ освободить тебя, - я повернул чашку к себе чистым боком. - Никто не искал его?
        - Чашка у кого только ни была, - кот отвернулся. - Она попадала к смотрителю каравана и вору, она стояла в витрине магазинчика, она путешествовала по морю, но никто никогда не замечал, что я убегаю с неё и возвращаюсь вновь. Я не знаю, стал ли кто-нибудь думать о том, чтобы освободить меня.
        - Что же ты делаешь, когда убегаешь?
        - Ловлю мышей и смотрю на звёзды, что ещё делают кошки по ночам? - он муркнул в усы. - А теперь верни мне чашку, скоро рассвет.
        Мне совсем не понравилась мысль, что кот останется на чашке вечно. Я повертел её в руках, точно в поисках ключа, а затем полез в карман. Под пальцы сразу же попался чёрный маркер. Пришедший из другой реальности, он очень странно выглядел в моих руках, пока я сидел с котом на кровати в таверне для странников.
        Лучше всего странникам удаются двери. И я размашисто нарисовал одну из них прямо на стенке, где должен был остаться кот.
        - Видишь, вот дверь, сквозь которую ты сумеешь сбежать, - пояснил я.
        - Сумею?
        - Я странник, двери - это по моей части.
        - Не люблю быть должным, - мурлыкнул кот. - Но раз уж так… Когда-нибудь я верну этот долг.
        - Когда-нибудь я позову тебя на помощь.
        Кот прыгнул на поверхность чашки. Мгновение я видел его на пороге, а затем он исчез, осталась лишь дверь.
        Улыбнувшись, я подошёл к окну, чтобы полюбоваться наступающим рассветом. Чашку я поставил на подоконник, но когда посмотрел на неё снова, чёрная трещина причудливо змеилась по керамическому боку. Заклятье колдуна разрушилось, ничего от себя не оставив.
        342. Шаманский нож
        Я прошёл через врата - из прекрасного сада шагнул в городок, раскинувшийся на холмах. Каждая улица лихо бежала вниз, закручиваясь спиралью, и я стоял на перекрёстке. Над городком раскинулись тучи, но он и в такую погоду был крайне мил.
        Стоило мне ступить на вымощенный булыжником тротуар, как миры разъединились и портал исчез. Выбрав одну из улиц, я пошёл медленно, рассматривая витрины и вывески магазинчиков, чайных и кофеен. Прохожие будто не замечали меня, и сегодня я был этому рад.
        Она из витрин заставила остановиться - за стеклом скрывался магазин игрушек. Фарфоровые куклы с ребёнка трёх лет высотой смотрели на меня строго, внимательно, их широко раскрытые стеклянные глаза поблёскивали, отчего казались совсем-совсем живыми.
        Пока я смотрел на них - на атласные и бархатные платья, отороченные дорогим кружевом или мехом, на миниатюрные туфельки, выглядывающие из-под пышных юбок, на завитые локоны всех возможных оттенков, по моей ладони растекалось знакомое жжение. И когда я наконец-то отвёл взгляд, оглядев сонно-солнечную улицу, в пальцы уже лёг сам собой шаманский нож.
        - Что с тобой, приятель? - спросил я его, будто он мог ответить мне голосом. - Здесь нет никакой опасности.
        Я отступил от витрины, глаза кукол проводили меня с затаённым любопытством и излишней настороженностью, но я был уверен, что шаманский нож пытался сказать мне о чём-то другом.
        Солнечный свет…
        Я запрокинул голову, удивлённо глядя в небо. Где же те тучи, что ещё несколько минут назад загромождали его? Куда они подевались, как сумели истаять без следа?
        Шаманский нож не желал прятаться, и я двинулся дальше, удерживая его осторожно, так, чтобы никто не обратил на него внимания. Стоило мне повернуть в небольшой проулок, как я заметил странного, чуть суетливого человека. Он всматривался в собственную тень и, кажется, говорил с ней.
        - Так ведь гораздо лучше, не правда ли? Так гораздо, гораздо лучше!
        Он сделал несколько шагов вперёд.
        - Я и не думал, что получится настолько хорошо.
        Тут он побежал, и я последовал за ним, очень заинтригованный.
        Вместе мы повернули к парку, скорее, даже к скверу - небольшому, затаившемуся между зданий. Человек остановился и пожал плечами. Теперь он был от меня в десяти, а может, и в двадцати шагах, потому я не слышал, что он говорил себе под нос. Вот он взмахнул рукой, и сквер раздался вширь, поглотив без следа здания, его окружавшие.
        Удивлённый, я выдохнул, чувствуя, как шаманский нож обжигает пальцы.
        - Лучше! - раздался вскрик. Человек продолжил идти, на этот раз он повернул во дворик, и я ускорил шаг, чтобы не потерять его из виду.
        - Где-то здесь, - человек рассматривал окна. - Точно здесь.
        - Что вы потеряли, любезный? - окликнул я.
        Он резко развернулся ко мне, поражённый, что кто-то увидел его и заговорил с ним.
        - Собаку, - пояснил он, пряча руки за спиной. - Собачку.
        - И зачем же вам она?
        - О… - он отвёл глаза. - Незачем, тут вы правы.
        Я чувствовал, что ткань реальности внезапно истончилась, стала совсем-совсем прозрачной и ломкой. Так бывало… я знал это ощущение. Так случалось, когда кто-то пытался перекроить её.
        Я нахмурился.
        - Уж не пытаетесь ли вы, любезный, вычеркнуть из этого мира меня?
        - Что? - его лицо пошло красными пятнами. - Совсем нет.
        Обойдя меня боком, он вышел сквозь арку. Я же приметил пожарную лестницу и влез по ней на крышу. Отсюда мне было видно, как человек замер напротив магазинчика с куклами.
        Я снова увидел, как он взмахнул рукой - одно движение, так похожее на что-то очень знакомое - и вот уже никакого магазинчика с куклами нет. Нет ни взглядов, ни платьев, ни туфелек. Стена дома была слепа и пуста. Человек же огляделся и пошёл дальше, чуть припрыгивая на ходу.
        - Что же это получается? - спросил я вслух.
        Шаманский нож, казалось, точно знает, но только он не умел говорить - не в этом мире, не в этот раз.
        Прыгая с крыши на крышу - получалось удивительно легко, потому что реальность стала податливой и мягкой, как в первые дни своего пробуждения из небытия, я преследовал странного человека. Он не знал, не мог знать, что вычеркнуть странника невозможно, пока он сам не пожелает уйти.
        Наконец человек вышел на пустырь, а мне пришлось спуститься и остановиться на углу, спрятавшись за разросшимся кустом сирени.
        Человек воровато оглянулся, но не заметил меня, он опустился на корточки и вонзил в землю нож, стремясь провести ровную линию. Земля подавалась неохотно, я видел, как на лбу человека выступил пот, он задыхался, бормотал, нажимал на рукоять ножа сильнее. И тут я сообразил, что он делает.
        - Так будет разрушен мир, - окликнул я его. - Откуда у вас шаманский клинок, ведь вы не умеете им пользоваться?
        - Нашёл! А значит, он мой! Мой! - человек резко поднялся. Он хотел вырвать клинок из земли, пригрозить им мне, но не получилось, тот увяз слишком плотно. - Мой!
        - Если б он принадлежал вам, то жил бы внутри вас и никогда не покинул бы вашей руки, - показал я на свой. Он спрятался по моей воле и снова вытек из ладони наружу.
        - Что это, неужели такой же?
        Брат моего клинка дрожал в земляном плену.
        - Если этот - ваш, позовите его, - предложил я. - Позовите, он вернётся в ладонь.
        - Эй, ты… - голос человека дрожал. Нож не ответил ему, глубже уходя в землю.
        - Похоже, что вы случайно стали тем, кто сумел его взять, - я качнул головой. - Вы не шаман. Что вы делали с ним?
        - Я?.. Только… хорошее, - он опустил голову. - Ведь хорошее. Чуточку тут, капельку там. Поправил… Хотел поправить ещё. Городу… нужно больше места, нет?
        - Не вам принимать такие решения, - мягко отозвался я. - Нельзя так запросто вырезать из реальности что-то, что вам не по нраву.
        - Но… Но если получается, то отчего же нельзя? - он пожал плечами. - Было бы нельзя - смог бы я сделать подобное? Я ведь всего лишь… простой человек.
        - Так откуда же нож, нож не простой?
        - Я нашёл его. В лавке, - он махнул рукой.
        Мне пришлось подойти ближе. Стоило протянуть руку, и клинок сам лёг ко мне в ладонь. Брат моего, он послушался, но не влился в меня, потому что не был моим.
        - Время вернуть его хозяину, - улыбнулся я.
        - Меня… Не накажут? Нет? - он склонил голову набок.
        - Реальность умеет чинить себя, если повреждения не слишком сильны, - я взглянул в небо, что уже заволакивало тучами. - Она решит сама.
        - Что ж… - он передёрнул плечами и прошёл мимо меня, свернул за угол, шагая слишком быстро, будто боялся, что я остановлю его.

* * *
        Лавка с ловцами снов, книгами в кожаных переплётах, глиняными статуэтками, амулетами на кожаных шнурках, аромалампами и прочим находилась на противоположной стороне улицы от магазина с куклами. Тот ещё не вернулся на место, и я почему-то беспокоился за него, будто бы этот шов реальность уже не могла подлатать.
        Войдя в полумрак магазинчика, я направился к стойке, где дремала милая девушка в тёмном платье.
        - Кажется, это ваш товар, - уложил я перед ней шаманский нож.
        - Ой, где вы нашли его? - она тут же спрятала клинок под стойку. - Он не продаётся.
        - Наверное, кто-то пытался его украсть… Но не смог, - я улыбнулся. Она всё поняла.
        - Благодарю, что вернули его, - и чуть кивнула.
        - Тут по соседству был магазин… - я взглянул на дверь.
        - О, какая неприятность, - она почти прошептала. - Но он наверняка теперь будет где-то ещё.
        Мы снова кивнули друг другу. За дверью её лавки меня ждал новый мир.
        343. Встреча с…
        Среди снежной пустоши возвышалась древняя башня. Полуразрушенный вход открывал винтовую лестницу, по которой всё ещё можно было подняться на самый верх. С открытой всем ветрам площадки с неровными, местами обсыпавшимися зубцами, видна была расстилающаяся до самой реки долина, предгорья, поросшие лесом, тракт, почти забытый, но пока что уверенно пробирающийся между скал и разросшегося кустарника.
        Именно сюда забросила меня очередная дверь, и первые полчаса я провёл, созерцая новый мир, полный снега и безмолвия.
        Мороз почти не ощущался, ветра тоже не было, и я внезапно почувствовал спокойствие, которого мне так не хватало в последние дни. Вместе с тем ощущалось в воздухе что-то ещё, сродни напряжению, но точно не оно.
        Как начало истории.
        Как назначенная встреча.
        Я снова огляделся. Тракт оставался пустым, леса хранили безмолвие, вдали вздымались к небу гордые горы. Внезапно раздались шаги, отражаясь эхом в горле башни, они оповещали, что кто-то поднимается по лестнице ко мне, совсем так, как это делал я сам несколько минут назад.
        Повернувшись, я ждал, кто ко мне поднимется. Воображение рисовало странные картины. Шаг был ровный и уверенный, но отчего-то мне упорно хотелось увидеть старика, что хранил эту башню и собственную магию долгие годы.
        Наконец на площадку выступил некто, закутанный в плащ. Он замер, а потом откинул капюшон с лица. И я узнал своё лицо.

* * *
        Мы сидели внизу, перед наспех собранным костерком, кипятили снег в небольшом походном чайничке, собираясь заварить терпко пахнущую траву.
        - Странник… - сказал он тихо. - Не думал, что это будешь именно ты.
        - А кто должен быть вместо меня?
        - Охотник. Впрочем, теперь вы почти не отличаетесь и отличаетесь очень сильно сразу. Он Странник и Охотник. Ты Странник и Шаман.
        - А ты - Странник и Маг.
        - Я не Странник, - он качнул головой и поправил непривычно короткие волосы. Пряди так и норовили упасть на лоб.
        - Не Странник?
        - Я замкнут в этом мире, не могу найти выход. Кто-то из вас должен был открыть мне дверь.
        - Почему же вдруг заперт?
        - Откуда мне знать?
        И в голосе его прозвучала фальшь. Но ведь мы с ним едины, как же так? Разве можно лгать себе? Или, быть может, наше внешнее сходство на самом деле было первым обманом? Был ли этот маг - Магом, являвшимся частью меня?
        - О чём ты задумался? - он поправили котелок, не глядя на меня.
        Поднялся ветер, пробежал по кронам деревьев, кинул сквозь щель в стене снеговой крошкой и умчался. Он словно хотел что-то сказать, но не смог. Я мимолётно удивился, что по-прежнему ничуть не чувствую напряжённости. Только предчувствие - новой истории, новой встречи. Вовсе не чего-то тревожного.
        - Отчего ты не договариваешь? Что удерживает тебя тут? - я задумчиво взглянул в огонь. - Если ты - моя часть, откуда у тебя тайны?
        - Тайны? - он рассмеялся. - Что ты, я ничего не скрываю.
        Но в голосе опять звенело что-то ненастоящее, показное, будто я дотронулся до кончика маски.
        - Ну хорошо.
        Поднявшись, я вышел из башни, запрокинул голову вверх.
        - Тут удивительно красивое небо.
        - Да, - он встал рядом со мной. - Удивительно красивое.
        И внезапно меня обдало липким ужасом, тьмой, волной настороженности. Будто только сейчас встрепенулись все инстинкты. Угроза, угроза - вот кем он был для меня.
        - Так ты поможешь мне уйти отсюда?
        Вскипела вода в чайнике, но он отчего-то не вернулся к костру. Я слышал, как кипяток плещет из носика, как недовольно шипят на это угли.
        - Пока не узнаю, что тебя держит, я не смогу открыть для тебя дверь, - это была почти что правда, на грани. И он почувствовал - ровно так же, как я чувствовал его ложь. Его лицо исказилось.
        - Значит вот как.
        Он отвернулся, и некоторое время мы молчали.
        - Чай… - вспомнил он вдруг, легко подхватил чайник с огня, не боясь обжечься, бросил под крышку трав.
        Я понял, что не стану пить, как бы ни был приятен запах. Сердце забилось сильнее, компас в груди встрепенулся, указывая, что дверь, ожидающая только меня, откроется на смотровой площадке башни.
        Вот только подняться туда должен я один.
        Или…
        Он вернул крышку на место и выпрямился, оглянувшись на меня через плечо.
        - Мне нужно уйти.
        - От чего ты бежишь?
        Ветер загудел в горле башни, побежал по ступеням, наполняя звоном и стоном всё вокруг.
        - Я не бегу, - он усмехнулся. И это была не моя усмешка, не та, что отразилась бы на лице Охотника, Мага или Воина. Двойник, стоявший передо мной, не был мной. Ни одним из нас. - Открой мне дверь, ведь тебе это ничего не стоит.
        Позади меня просыпалась снежная буря. Я чувствовал, как она спускается с гор, неспешно выпуская тучи, что постепенно завоёвывали небо, затягивали его, стремясь ухватить и солнце, пока что сиявшее спокойно и мягко. Зарождались снеговые вихри, поднимали головы ветра, они стекались к подножию, собираясь для удара.
        Я только не мог понять, кого именно буря жаждала уничтожить этим ударом.
        - Чтобы открыть верную дверь, нужен твой ответ, - мои губы едва слушались, слова не хотели складываться вместе.
        - Нет, нужна только твоя кровь, - теперь он изменился до неузнаваемости. Мой облик сполз с него, открывая совсем другое лицо. В глазах растекалась тьма, давно знакомая мне тьма.
        Пальцы закололо, шаманский нож вернулся на своё место, но отчего-то я был уверен, что не смогу сразиться с ним. С этим. Я не знал, как назвать его. Да и важно ли имя, если мне не перетанцевать сегодня. Снежная буря выпьет до капли кровь странника и пронесётся тысячами миров сразу, уводя за собой тьму.
        - Ты видишь свою судьбу, - он улыбнулся шире. - Так прими её с честью.
        В руке у него сверкнул нестерпимо ярко меч, такой тонкий и острый клинок, каких не бывает у воинов. Такие куются из лунного и солнечного света, из теней и полумрака, из шёпота и ветра, чтобы уносить жизни странников, чтобы приносить жертвы, чтобы рассекать миры и плоть вселенной.
        Я отступил на шаг, приготовившись уклоняться, танцевать, пока не иссякнут силы, и шаманский нож в пальцах потяжелел, принимая условия игры. Как вдруг мрак сгустился, запахло снегом и ветром, наползающей зимой.
        И вместе с ней передо мной выступил Воин.
        - Кажется, ты не с тем решил сражаться, - выдохнул он, и это дыхание оказалось штормовым порывом. Заметалось пламя костра, не сумело выдержать и погасло.
        - Откуда ты? - вопросила тьма.
        Два клинка - равных по силам - сошлись с гулким звоном.
        - Уходи, - отрывисто бросил мне Воин.
        И я не стал возражать. Лестница под моими шагами застонала, ступени стали разрушаться, рассыпаться, обращаясь лишь каменным мусором, и мне пришлось бежать как можно скорее, чтобы вместе с ними не скатиться вниз. На площадке дверь развернулась передо мной, и я кинулся в неё, забыв обернуться. Голос бури позади нарастал, а когда я пересёк порог, солнце окончательно погасло.

* * *
        Я замер на тропе, пытаясь отдышаться. Солнце висело низко, закатный свет облизывал бока холмов.
        Что стало с Воином среди ледяной бури, среди снежного мрака, среди дышащей холодом тьмы?..
        Я не знал.
        344. Знаем тебя
        «Знаю тебя, - мне шептала трава полынь, - знаю, с кем водишься с ночи и до рассвета. Ты ведь из тех, кому чудится неба синь, ты ведь из тех, кто в ладонях навечно лета».
        Ветер взметнулся в степи прямо из-под ног, шелест дубрав вышел вдруг до чего тревожный.
        «Ты ведь из тех, кто не знает усталых нот, ты ведь из тех, кто слагает мотив дорожный».
        Травы вздымались вверх, травы шли волной, медленно горы росли сквозь седые тучи.
        «Ты ведь из тех, кто, похоже, навечно мой, ты ведь из тех, кого не пугают кручи».
        Мир растекался водою сквозь пальцы рук, мир разносился крыльями на просторе.
        «Знаю тебя, ты не чуешь, каков испуг, знаю тебя, ты навечно потерян в море».
        Голос сливался в песню и плыл наверх, вместе с ним звёзды пылью в глаза дышали.
        «Знаем тебя, ты, скорее всего, из тех, кто на изнанку ночи смотрит, когда в печали».
        «Знаем тебя… - доносилось со всех сторон, - знаем тебя, ты беспечный и дерзкий странник».
        Мимо сентябрь пробежал, будто крик ворон, мимо октябрь излился чрезмерно ранний.
        Сыпался, сыпался в травы речитатив: «Знаем тебя! Хорошо мы тебя узнали!», - вечным казался этот простой мотив, как шепотки путей, как перезвон у стали.
        Где-то леса расправили кроны влёт, где-то ручей пробился сквозь землю новый.
        «Знаем тебя, ты, конечно, конечно, тот, кто нам подарит веру, построит город».
        Только дорога молчала, вела всё вдаль, всюду кричало, металось, с цепей вырывалось СЛОВО.
        «Знаем тебя, и поэтому нам так жаль, знаем тебя, не сойти что с пути прямого, ни постоять, ни остаться в тепле, где дом, ни убежать, ни сорваться-улечься в поле. Знаем тебя, про тебя не придуман том, знаем тебя, ты навечно потерян в воле».
        Ветер дорожный кидал мне всё пыль в глаза: «Знаю тебя, твои крылья крепки от боли».
        «Знаю тебя, - мне шептала в ночи лоза, - знаю, что путь содержит немало соли».
        Вилась дорога, сплетала собой холмы, вилась дорога, вперёд убегая вечность.
        «Знаем тебя, - доносилось почти с луны, - слышим тебя и любим твою беспечность».
        Сыпалось небо крошкой за горизонт, море вздымало волны, меня встречая.
        «Знаем тебя, - поднимался небесный фронт, - ждали тебя, ты ведь должен дойти до края».
        Плакало небо, холодным был этот дождь, тело дороги размякло и стало лужей.
        «Знаем тебя, - и капли шептали, - что ж, знаем, что ты зачем-то дорогам нужен».
        Горы всё ближе, а море скатилось прочь, башни на скалах, огни по ночам сияют.
        «Знаем тебя, но не можем никак помочь, мы - не маяк тебе, хоть тебя мы знаем».
        Край и за краем…
        Повсюду тот разговор, каждый спешит шепнуть или даже крикнуть: «Знаем тебя, ты странник, - как приговор, - знаем тебя, ни за что тебе не привыкнуть».
        Сбиться с пути не позволяют мне, и заблудиться мне тоже довольно сложно.
        «Знаем тебя, - раздаётся и в тишине, - знаем, что выйти за круг уже невозможно».
        Звёзды устало ласкали глаза мои, только и их голоса не утешат тоже.
        «Знаем тебя, ты скорее, скорей иди, знаем тебя, свет наш влился тебе под кожу».
        Где-то есть дверь, и она навсегда моя, к ней уведёт дорога однажды точно. И, отворив её, не услышу я: «Знаем тебя, ты уходишь сегодня ночью».
        345. Вокруг творилась сказка
        В темноте кружились снежные хлопья, в город пришёл снегопад. Вчера ещё темневшая земля к вечеру укрылась пухом, мягким и нежным. Долго не желавший уходить ноябрь наконец-то сдался, уступил, и декабрь ворвался с метелью и ветром.
        Стоя на крыше, я смотрел на искрящиеся улицы, на тепло подсвечивающиеся окна, и мне казалось, что за промокшим от снегопада пологом ночи скрывается что-то по-настоящему чудесное, предвестник истории, предощущение сказки.
        Не получалось уловить слова, не получалось найти следов, точно их все занесло снегопадом, и всё-таки я пытался обнаружить хоть что-то и вглядывался, вглядывался, в затаённой надежде.
        - Разве ты не замёрз, не продрог? - передо мной явилась Королева чаш, улыбчивая и с удивительно большим кубком в руках. Кажется, там был глинтвейн.
        - Пока что нет, - отозвался я. - Чувствуешь, что-то должно произойти?
        - Что-то всегда происходит. Но всегда - разное, - качнула она головой. - Что ты имеешь в виду?
        - История, быть может? - во мне не нашлось уверенности, и голос звучал чуть сбивчиво. - Приключение? Нет, это совсем неверное слово.
        - Сказка, да? - теперь она поставила кубок прямо на заметённую снегом крышу и тоже посмотрела вдаль.
        - Сказка.
        - И мы - часть её? Или зрители? Не сможем проникнуть внутрь?
        - Этого я не знаю.
        - Хм…
        Вокруг взметнулись снежные хлопья, ветер бросил горсть прямиком в кубок. И снежинки растворились в тепле тёмного вина. Резко запахло корицей и цедрой.
        - Иногда… Иногда мне кажется, что я вовсе не могу стать участником истории… сказки, - с трудом подбирал нужные фразы. - Что мне остаётся только наблюдать или пересказывать, ничего другого. Странники проходят по грани, они не могут влиять на происходящее.
        - Разве ты никогда не влиял, - она с сомнением взглянула на меня. - Сколько раз ты открывал кому-то двери? Сколько раз запирал тьму? Сколько миров спас?
        - Но я был всего лишь канвой совершающейся истории. Чем-то неважным, - покачал я головой. - Фактором, а не включённым внутрь сказки. Частицей пыли - не более того.
        - Я не согласна, - горячо возразила она. - Не будь тебя, и всё там пошло бы по-другому.
        Я не нашёлся, что сказать в ответ.
        Новый порыв ветра принёс перезвон колокольчиков. Мне представилось, что неподалёку висит рождественский венок, украшенный лентой, что ветер тревожит его, и раздаётся тихий звон. Не так ли начинаются сказки?
        - Знаешь, - тут опять заговорила Королева чаш, - кажется, ты не понимаешь, что такое - быть частью истории.
        - То есть?..
        - Вот скажи мне - я… Я - часть истории? Героиня её, как считаешь? Персонаж второго плана? Голос во мраке? Кто-то, наблюдающий издали? Где моё место?
        - Никогда не задумывался об этом, - признал я.
        И опять мы замолчали. Предчувствие же разливалось всё явственнее, ощущалось всё сильнее. В город входила самая настоящая сказка, теперь это уже не вызывало никаких сомнений.

* * *
        К утру зима разгулялась вовсю, город потерялся среди сугробов. Это принесло внезапное облегчение, будто долго не отпускавший ноябрь удерживал и радость, и смех, а теперь они высвободились и переполнили собой воздух и ветер.
        Я возвращался домой один, так и не сумев уловить, что за сказка пыталась прорасти сквозь метель. Одно я знал точно - она наверняка была со счастливым концом.
        «Или без конца…» - прошептало что-то внутри.
        Бесконечная сказка…
        Когда-то… может, даже в другой реальности, где я был ребёнком, мне хотелось стать частью такой - бесконечной - истории. Я искал её, но никак не мог найти. Вероятно, эта тоска ещё жила во мне и теперь нашла момент вырваться наружу.
        Я замер на крыльце дома. Нужно было смести снег, но я стоял, вглядываясь в небо, где снеговые тяжёлые тучи продолжали медленно уходить на запад, сменяясь ещё боле тяжёлыми, переполненными, жаждущими просыпаться.
        - О чём ты задумался? - раздался голос, и я увидел отца, выступившего из снегопада.
        Ещё мгновение назад его не было там.

* * *
        - Порой лучшее, что есть в сказках - это их окончание, - говорил он позже, рассевшись в кресле у камина и потягивая вино. - И желать бесконечной сказки не очень осмотрительно.
        - Я никогда не старался взглянуть на это детское желание с другой стороны, - покачав головой, я отвёл взгляд. Языки пламени в камине искрили и танцевали бойко и радостно.
        - С другой стороны… Скажи-ка мне, что за сказка, если ты, конечно, помнишь, так очаровала тебя тогда?
        - Но… этого я точно не помню.
        - Сколько тебе лет? - он усмехнулся. - Сколько на самом деле? Сколько миров назад ты был ребёнком, желавшим попасть в бесконечную сказку.
        Я нахмурился.
        - К чему ты клонишь?
        - Разве я к чему-то клоню? - он засмеялся.
        Сказка, что я ощущал приближающейся, обрушилась на город с метелью.

* * *
        В темноте кружились снежные хлопья, и я стоял на крыше, а тонкая грань серебрящейся дороги уводила по карнизу прямиком к луне. Я медлил, хоть дорога звала, так настойчиво, так сильно, что противиться было почти невозможно.
        Город перемигивался огоньками фонарей, тепло светил оранжевато-карамельными окнами, прихорашивался в новом одеянии, пышном и белом. Он засыпал, ворочаясь под зимним одеялом, и сны его превращались в реальность, рассыпались тысячами звёзд в небе, проглядывавшими среди разрывов снеговых туч.
        Сделав первый шаг, я перестал смотреть вниз. Тёмное небо - а я шёл едва ли не прямиком по нему - разворачивалось, становилось глубже, казалось сначала колодцем, потом омутом и наконец стало сродни океану. Я шёл к звёздам, к открывающейся двери, за которой наверняка ждало что-то невероятное.
        Мне было пять? Семь?..
        Я не знал. Я не чувствовал своего возраста, не понимал его, не видел. Мне казалось, что я вечен и юн сразу.
        А потом перед вратами, оказавшимися больше, чем всякая дверь, я увидел его.
        Отца.
        Я знал - он мой отец.
        - Открывай, - сказал он улыбаясь.
        - И? Что тогда будет?
        - Увидишь…

* * *
        Воспоминание растаяло. В окно со снегом билось что-то ещё, новое, чистое и прекрасное. Дорога опять звала меня, и я готов был сорваться с места.
        Отца рядом не оказалось, но я знал, что он сказал бы. Я вспомнил, что сказал сам, и рассмеялся, насколько был слеп. Насколько забывчив.
        «Иногда мне кажется, что я вовсе не могу стать участником истории… сказки, что мне остаётся только наблюдать или пересказывать, ничего другого. Странники проходят по грани, они не могут влиять на происходящее».
        Но та самая история, в которую я хотел погрузиться, та самая, которую я желал видеть бесконечной… Она была о пути, о дороге из мира в мир, о снах, о переплетении реальностей.
        Я хотел почувствовать сказку про странника.
        Не это ли и сделало меня тем, кем я стал?
        Ветер звал меня, звала метель, звала ночь.
        Я выбежал на крыльцо в одной рубашке, серебряная грань дороги рассекла темноту.
        Вокруг творилась сказка.
        346. Блик на воде
        Аллею окружали высокие ели, сплетались друг с другом, приникая очень плотно, они образовали здесь полумрак, сохранили вечерние сумерки, и пусть снег лежал на тяжёлых ветвях, хвоя лишь казалась темнее, почти чёрной. Впереди маячил выход, обрамлённая еловыми лапами арка, откуда лился белый свет, пасмурный свет, предвещающий непогоду. Я ускорил шаг и наконец оказался на перекрёстке, посреди которого возвышалась статуя. Плечи мраморной девы укрывала снеговая опушка, черты лица едва угадывались.
        Отчего-то я не смог сдержаться и смахнул, счистил намёрзший снег с губ и глаз, с кончика носа. Лицо казалось мне знакомым, но воспоминания ускользали. То ли статуя была похожа на кого-то, кого я знал, то ли я видел раньше именно статую.
        Я выбрал аллею, уводящую вправо, её обрамляли рябины. Красные ягоды проглядывали сквозь снег особенно ярко. Мне показалось удивительным, что здесь нет птиц. Совсем нет птиц.
        Шёл я не быстро, но и не медленно. Этот мир, попавшийся мне среди других, то ощущался очень знакомым, то становился совершенно чужим, и я никак не мог ни понять его, ни разгадать. Как будто я должен был кого-то встретить здесь. Вот только кто назначал мне свидание?

* * *
        За парковой оградой жил город. Я видел прохожих, слышал городской шум, но парк был словно закрыт от всего этого. Мне никто не встречался, даже следов на свежевыпавшем снеге не оказалось. Только мои оставались на аллеях, казались такими одинокими, странными, чуждыми.
        Чуждость… Я уцепился за это слово, за определение того ощущения, что мучало меня больше других. Странники, впрочем, почти всегда чужие во всех мирах, вот только этого вовсе не ощущаешь, а здесь… Здесь чувство стало сильнее, оно будто обвиняло, но я никак не мог понять, в чём именно.
        Остановившись у беседки, я задумался, потому что совершенно точно помнил одну такую же, однако ощущение рассыпалось, не дав никаких подробностей. Тогда я вошёл внутрь. Снег не залетал сюда, только припорошил порог, и потому на каменной столешнице в центре было чисто и сухо. Там лежал придавленный камнем листок, письмо.
        Послание.
        И оно совершенно точно было оставлено странникам.
        Или… быть может, именно мне.
        Снова мне показалось, что я уже видел это, читал, ощущал, проходил тем же путём, но всё было не таким, как прежде. Я склонился над листком, что тут же затрепетал - в беседку влетел порыв ветра.
        «Воспоминания видятся вовсе не тем, чем были когда-то. Ищешь знакомые черты в каждом, но их больше нет, сметены временем. Угадываешь и тут же догадку теряешь. Знакомо ли? Знакомо. В этой реальности, странник, нет ничего постоянного. Она меняется и течёт, и я с ней вместе меняюсь, теку. Когда-то мы встречались с тобой, но на самом деле именно со мной ты не виделся никогда. Сбивает с толку поначалу… Но я тебя помню, странник. А ты… Ты помнишь? Это был лишь сон, а теперь - целый мир. Раньше я имел тело… а теперь…»
        Строчки обрывались.

* * *
        Теперь всё предстало иным. Я вспомнил сновидца, который творил сон, лишённый людей. Который населил его, сумев сделать полноценным. Я оглядел заснеженный парк, очертания озера, аллеи, разбегающиеся в разные стороны.
        «А теперь…»
        - Кто же ты теперь? - слишком громко прозвучал мой вопрос.
        Выступив из беседки, я качнул головой - парк менялся на глазах, преображался, наполняясь смехом, птичьим гомоном, прогуливающимися. Исчез снежный покров, зазеленели кроны, разбежались облака, небо будто поднялось выше, удивительно синее. Блики солнца прыгали по волнам, которые поднял на озере весёлый ветер.
        Вот только хрупкой фигуры творца нигде не было видно.
        Я прислушался к себе. Компас говорил мне, что дверь может появиться в любом месте, где я того пожелаю, что мир открыт мне и готов принимать столько, сколько я хочу остаться. Но я не чувствовал, где же тот, кто всё это создал.
        Выбрав аллею, ведущую прочь из парка, я почти пробежал её, а на городских улицах снова замер. Тут было красиво, даже - прекрасно, на меня обрушивались волны воспоминаний, которых я не мог иметь, которыми кто-то делился со мной, только мне хотелось бы разговора.
        Хотя бы увидеть снова его глаза.
        Закрыв глаза, я двинулся вперёд, не отвлекаясь больше ни на что, кроме внутреннего ощущения, кроме направления, что на этот раз не вело меня к двери. Я шёл упрямо, я слышал голоса, что волнами обнимали и откатывались прочь, я чувствовал прикосновения солнца и ветра, но не размыкал век.
        И только когда кто-то - что-то - дотронулось до щеки, я открыл глаза, чтобы увидеть творца, которого искал.
        Ко мне наклонилось огромное существо, в чертах которого почти не осталось ничего человеческого. Высокое, стройное, оно лучилось светом и улыбалось, хотя улыбки нельзя было прочесть на его лице. Потому что у него и не было никакого лица.
        - Странник, - услышал я голос вокруг и внутри себя. - Зачем ты жаждал найти меня?
        - Я хотел увидеть, каким творцом ты стал.
        - И что скажешь теперь?
        - Что прекрасным.
        - Тебе нравится мой мир? Он изменчив, это правда, но спокоен… Он приветлив, как думаешь?
        - Странник иногда слишком остро чувствует себя странником, - признался я, - но это нисколько не портит мир. Реальности, в которых хочется остаться, пугают странников куда сильнее.
        - Потому что заставляют отказаться от дороги?
        - Потому что могут подтолкнуть предать себя, - я пожал плечами. - Иногда дорога оставляет нас. Но самому оставить дорогу…
        - Я понимаю, - кивнул он, и по городу прокатился порыв ветра. - Иногда творца покидают мысли творения, но самому перестать, отказаться от дара, горящего внутри… - он прижал ладонь к груди - то, что считалось бы ладонью, к тому, что называлось бы грудью, будь в нём что-то человеческое. - Нельзя. Нельзя. Неправильно. Я рад, что мой мир получился не таким.
        - Не таким, - зачем-то повторил я. - Мне повезло увидеть его снова. Но я бы не узнал, не оставь ты подсказок.
        - Мне казалось, ты любишь играть, - засиял солнцем в окнах его смех. - Хочешь, я покажу тебе тот самый парк, который ты точно узнаешь сразу?

* * *
        В зелёной траве тут и там мелькали золотые монеты палой листвы. Мы стояли на берегу озера, и утки недовольно сбились у берега, ожидая, когда я поделюсь с ними зерном, пакетик которого сам собой оказался у меня в руках. Свежая тёплая яркая осень обнимала меня за плечи. Творец стоял чуть поодаль, всё такой же высокий и слишком сияющий, совсем не похожий на человека.
        Теперь парк был мне знаком, так знаком, что я помнил каждую аллейку, присыпанную гравием.
        Я бросил уткам корм, они смешно погнались за ним, стремясь опередить друг друга, и я швырнул ещё горсть, и ещё, желая, чтобы досталось всем. Солнце играло на воде, и я щурился, невзначай улыбаясь.
        Этот мир показался мне полным тепла.
        - Тут бывает и холод, и грусть, и даже пустота, - объяснил творец, на миг став ко мне ближе. - Ведь эта реальность полноценна… А значит, может вместить всё. Однако я пытаюсь… не давать жизнь страданиям, боли.
        - И как?
        - Когда-нибудь ты совсем не узнаешь этих мест, - пообещал он.
        И я понял, что пора уходить. Я не помнил ни одного мира, где совсем бы, совсем не было ни капли боли, но не желал своими случайными мыслями расстроить творца.
        Когда-то он спрашивал: «Быть может, я и сам - только блик на поверхности воды?» Теперь он действительно был таким бликом. Но не только.
        Я не хотел омрачить его свет.
        - До встречи, - заметил он дверь. - До встречи, странник.
        - До встречи, - кивнул я и шагнул через порог.
        347. Ветер и те, кто не знал страха смерти
        Пришла оттепель, талая вода бежала по водостокам, сияла в фонарном свете, уносилась ручьями. Я вышел в туманный декабрь, мягкий, странный, как будто бы бывший всего лишь отпечатком переполненной акварелью губки на влажной бумаге. Дышалось легко, сырость уютно вползала за воротник, но холодно не было, только свежо.
        Вдали виднелись тёмные деревья парка, вычерченные тушью контуры в рассеянном фиолетовом оттенке. Я хотел уже направиться туда, но что-то меня удержало, заставило развернуться и недоумённо вглядеться в лиловую мглу за решётчатым забором ближайшего дома.
        Там был кто-то или что-то, этому миру никак не принадлежащее.
        - Кто здесь? - спросил я, и голос разбился тысячами капель.
        - Кто ты? - ответили мне.
        Я подошёл ближе, взялся за прутья ограды, желая увидеть наконец-то говорящего, но ничего не рассмотрел.
        - Странник, - представился я.
        - Странник… - прошептали мне в ответ. - А можешь ли ты указать нам путь?
        - Что-то случилось?
        - Мы не нашли дороги… Мы сбились, потерялись во тьме, - мгла шевельнулась, но я всё никак не мог увидеть тех, кто нуждался в помощи.
        - Если я буду знать, куда вы хотели прийти, то смогу проводить вас, - я протянул руку сквозь решётку. Моих пальцев коснулась лишь влага, только туман.
        - Мы расскажем… - отозвались они.

* * *
        Среди степей жил народ, никогда не знавший страха смерти. Наступал момент, когда они лишались тел, но при этом не лишались жизни, а обретали новую, иную, прекрасную - вырастали травами в степи. Каждый, кто скучал по ушедшему, мог прийти в лунную ночь и услышать любимый голос.
        Так повелось испокон веков. Так длилось и продолжалось. Сменялись сезоны, шли дожди, кутали степь снега, путь был неизменен, вращалось колесо жизни. И страха не было, ведь всякий знал, что никогда не исчезнет бесследно.
        Но пришли в степь ветра, пришли с осенью, принесли седые тучи. Эти ветра шептали о переменах, угрожали, пугали, а народ селения никак не хотел им верить, никак не желал их слушать.
        «Вы ещё покоритесь нам, - кричали ветра, обрушивая на соломенные, вымазанные глиной крыши потоки ливней, - вы ещё предадитесь страху».
        Только люди по-прежнему встречали рассвет улыбкой и ждали ночи, когда в лунном свете - даже совсем неярком, замутнённом облаками - могли выйти за ограду и услышать голоса тех, кого любили и помнили.
        Бесновались ветра, но люди уже поверили в их бессилье. Да только однажды в ночь полной луны голоса замолчали. Затихла степь, точно все травы, все цветы в ней умерли. И тогда пришёл страх.

* * *
        - И что же случилось на самом деле? - спросил я, когда голоса замолчали надолго.
        - Ветра обещали нам показать дорогу, пройдя по которой мы снова стали бы людьми. Но мы заблудились, тропа исчезла. Мы не можем вернуться назад и утешить других, мы не можем найти путь к иной жизни.
        - Помоги нам, странник, - умоляли они. - Помоги нам, если это в твоих силах.
        - Если там уже зима, то отчаяние заставит потерять себя всех и каждого, зима - тяжёлое время, - говорили они.
        Я закрыл глаза и представил осеннюю степь - она живо нарисовалась передо мной. Ветер гнал по небу тяжёлые тучи, сухие травы низко клонились к земле. Я почувствовал на щеках дуновение, услышал запах пряной полыни и понял, что дверь откроется прямо сейчас.
        - Сумеете ли вы удержаться рядом со мной? - спросил я.
        Только теперь мне стало ясно, что их здесь были тысячи, тысячи голосов, что желали идти, что жаждали вернуться. Тысячи обманутых странными ветрами.
        - Мы сумеем. Мы видим тебя, мы сможем тебя коснуться, - уверили они.
        И тогда я шагнул через порог.
        Степной ветер - нет, совсем не степной, колючий, злой, горный - ударил в лицо. Я склонился, закрываясь ладонью, в надежде, что те, кто идёт за мной, действительно сумеют удержаться.
        - Что ты здесь делаешь? - услышал я окрик. - Зачем ты пришёл сюда?
        Это был ветер, гневный, жуткий.
        - Зачем ты привёл их обратно?
        - Потому что это их мир, - ответил я.
        - Это мой мир. Я появился здесь и спустился с гор, чтобы поработить его. Не жить тут более никому другому!
        - Как нам справиться с ним? - зашептали голоса.
        Я понял, что они тоже только что узнали страх. Но сам я так и не почувствовал его, потому выступил вперёд и приказал ветру.
        - Покажись.
        Он метнулся из стороны в сторону, но всё же принял облик человека - высокого и худого, с тёмным и злобным лицом.
        - Кто обидел тебя и зачем ты пришёл сюда? - задал я следующий вопрос.
        - Кто ты сам, что пытаешься расспрашивать меня? - возмутился он.
        - Я странник, и ветра отвечают нам.
        - Странник? - и он успокоился, хотя глаза его потемнели. - Вот почему ты смог их вернуть.
        - Только потому, что их место здесь.
        - Повторяешь… повторяешь… К кому они пришли, когда все, кто любил их, мертвы?
        Вдали виднелось селенье, над крышами не вился дым.
        - В этом мире нет смерти, - усмехнулся я. - И страхом ты не умеешь привнести её сюда. Тебе не место тут, ты пытаешься присвоить себе мир, которому не принадлежишь.
        - Это мир должен принадлежать мне, - возмутился ветер.
        - Нет, вы можете только принадлежать друг другу, - качнул я головой. - А вы, - и я почувствовал, как голоса прислушались, - спешите, верните тех, кого можно вернуть, или вернитесь сами.
        И вокруг нас с ветром опустилась тишина.
        - Что за мир ты искал?
        - Не искал.
        - Какой мир ты хотел?
        Ветер на этот раз задумался, а потом я почувствовал, увидел внутренним взором снежные пики, горные кручи, тёмные скалы. Реки, становящиеся водопадами, тёмные хвойные леса.
        - Зачем же ты прилетел сюда, в степь? - удивившись, я подал ему руку. - Пойдём, я покажу тебе твой мир.
        Он не сразу взялся за мои пальцы, не сразу поверил мне, а может, не поверил и позже, но в новую дверь мы шагнули вдвоём и оказались на скальном уступе, откуда открывался вид на горные кручи, сияющие ледниками, на хвойный лес, укрывавший подножия гор, на скалы и реки, летящие водопадами в ущелья.
        - Мой! - выкрикнул ветер и унёсся.
        Я же шагнул назад, в степь.
        Там уже была ночь, и бледная луна роняла свет на уставшие сухие травы. В селенье в домах сияли окна, пахло терпким дымом. И звучало пение.
        Тихое, стройное, прекрасное… Со всех сторон незримые голоса пели и пели, восхваляя жизнь.
        В этом мире не было смерти, не было страха, и даже ветер с горных вершин не сумел принести его сюда.
        Я постоял ещё немного, но вскоре услышал зов дороги, а когда ступил сквозь новый портал, то оказался в туманном и мягком декабре, где талая вода сияла в свете фонарей.
        Ветер - нежный и мягкий - остановился со мной рядом, нахмурился:
        - Отчего ты грустишь? - его вопрос застал меня врасплох.
        - Наверное, потому, что не все мира схожи.
        - Разве не в этом их прелесть?
        - И это правда, - я запрокинул голову, на меня смотрело звёздное небо. - Но то, что есть в одних, иногда так хочется принести и в другой.
        - Увы… - ветер улетел прочь.
        - Увы, - повторил я за ним.
        348. Полёты во сне
        В новый мир я шагнул сразу на крышу. Тёмное небо совсем недавно догорело, отблеск зари ещё затихал на западе, а на востоке появились первые звёзды, почему-то похожие на веснушки, чуть оранжеватые. Да и небо было не иссиня-чёрным, а таило в себе лиловатые и фиолетовые оттенки. Я улыбнулся и взглянул на город внизу. Расцвеченный огнями фонарей, он казался уютным и милым.
        Сегодня я сменил с десяток миров, прошёл столько путей, что сбился со счёта, потому я уселся прямо на тёплую ещё черепицу и принялся рассматривать город, прислушиваясь, как он затихает, сдаваясь ночи. Было тепло - наверное, май, а может быть, июнь, но не позднее. Ещё пахло свежестью, цветением, нежными лепестками.
        Время текло незаметно, ночь густела, звёзд становилось всё больше, и я совсем замечтался. Возможно, я даже заснул и именно поэтому не заметил, когда рядом со мной оказалась маленькая девочка, лет девяти, не больше.
        - Отвязалась, - потерянно сказала она.
        Только в тот миг я посмотрел на неё, осознав, что рядом другое живое существо. Девочка висела в двух ладонях над крышей.
        - Я отвязалась! - повторила она чуть громче. - Что же теперь делать?
        - Что-то случилось? - окликнул я.
        - Кто ты? - она забавно наклонила голову. - Это мой сон, и тут никого другого не может быть. Ты мне снишься?
        - Не уверен. Я странник, странники умеют ходить и по снам тоже.
        - Тоже? А где ещё ходят странники?
        - По дорогам, что связывают между собой миры, - ответил я и улыбнулся. - Так что случилось? Могу я помочь?
        - Я отвязалась, - она почему-то показала на свою ступню. - И, наверное, улетела… У меня было открыто окно. Теперь я не знаю, где мой дом. С высоты все улицы совсем незнакомые.
        - Ничего не узнаёшь? - я встал рядом с ней и посмотрел вниз, фонари теперь горели только на основных улицах, а во двориках заснули в фиолетовом мраке.
        - Кажется, ничего, - она поёжилась.
        Я накинул свою куртку ей на плечи, она ведь была только в тоненькой и лёгкой пижаме, на которой красовались зелёные крольчата. Наверняка от ночного ветра ей было зябко.
        - Чтобы не улететь, нужно привязываться к кровати, - пояснила она, плотнее запахнувшись в куртку. - Я недавно сама начала это делать… Раньше мама… Но я так хотела сама! Я ведь уже большая, мне восемь!
        - Восемь - это много, - согласился я и протянул ей ладонь. - Давай прогуляемся по крышам, возможно, так мы найдём что-то, что тебе знакомо.
        - Хорошо, - она чуть усмехнулась. - Странники забавные.
        - Да?
        - Да… Не взрослые.
        И она повела меня по крыше, шагая прямо по воздуху. Маленькая, кутающаяся в куртку, что была ей чересчур велика, она казалась то ли слишком серьёзной, то ли почти ненастоящей.
        До следующей крыши можно было добраться в один прыжок. Мы взялись за руки и перенеслись туда так легко, что я подумал, не сплю ли всё ещё на крыше. Не существует ли там ещё одного странника, замечтавшегося под звёздным небом. Но некогда было оглядываться назад, моя юная спутница вела меня дальше, внимательно поглядывая вниз.
        - Кажется, вот там, на углу, знакомый магазин, - неуверенно сказала она вскоре.
        - Спустимся?
        - Я боюсь прыгать с такой высоты.
        - Но ты ведь умеешь летать.
        Она нахмурилась и посмотрела на меня.
        - Летать?
        - Ты и сейчас не идёшь, а летишь, - кивнул я.
        - Хм… - она сложила все факты и сразу же разулыбалась. - Точно, как я сама не догадалась.
        Теперь мы прыгнули вниз. Возможно, из-за того, что мы держались за руки, я в этом мире обрёл такую же способность мягко планировать.
        Остановились мы как раз напротив слабо освещённой витрины, где дремали книги и игрушки - дорогие куклы.
        - Я часто смотрю на них, - девочка переступила в воздухе - она так и не коснулась босыми ногами камней мостовой. - Даже не знаю, хочется ли мне одну такую. Но они очень, очень красивые.
        - Да, так и есть.
        - Мой дом… там! - указала она. - Только я боюсь идти. Там на углу есть дом, за оградой всегда такая страшная чёрная собака…
        - Я провожу тебя.
        Она всё так же держала меня за руку.
        - Спасибо, странник.

* * *
        Мы прошли мимо страшного дома. Собака спала - она тихонько парила над собственной будкой, а цепь, прикреплённая к ошейнику, тихонько позвякивала.
        Мы прошли мимо спящих на заборчике кошек - они поднялись на полторы ладони и развалились, а пушистые хвосты задевали ограду.
        Мы видели в некоторых окнах спящих людей - привязанных светлыми лентами к кроватям, но парящими над ними.
        В какой-то миг мне показалось, что весь город тоже парит… И, быть может, так оно и было.
        Наконец мы свернули в переулок, и моя спутница радостно взвизгнула.
        - Вот и дом! И моё окно, конечно, открыто.
        Мы легко перепрыгнули высокую ограду и взмыли к окну второго этажа. Девочка перелезла через подоконник и, сбросив куртку прямо на пол, забралась под одеяло, тут же выхватив ленту и накрепко привязывая себя к столбику кровати.
        - Если бы не ты, я не сумела бы найти дорогу, меня очень ругала бы мама, - серьёзно сообщила она.
        - Спи хорошо, - понимающе кивнул я. Почти сразу я почувствовал, как позади открывается дверь.
        - Мы увидимся ещё? - раздался громкий шёпот.
        - Конечно, - пообещал я и шагнул в новый мир.
        Моя куртка так и осталась у неё в комнате.

* * *
        Оказавшись на собственном балконе в сердце декабря, я некоторое время задумчиво смотрел на растекающуюся вокруг ночь - немного сырую, немного туманную, совсем не фиолетовую.
        - Кажется, ты встретил кого-то важного, - погладил меня по щеке Южный ветер. Он принёс оттепель и теперь слушал, как поют капли, срываясь с крыш.
        - Всего лишь девочку, в которой дремлет зерно странницы, - ответил я. - Только я не сразу это понял.
        - Странники… Странницы… Это так здорово, что вас становится больше, - мечтательно протянул ветер. - Здорово.
        Кивнув ему, я вошёл в дом. Меня ждал чай и туманный кот, да нужно было растопить камин, чтобы прогнать из гостиной сырость.
        На лестнице я помедлил, словно что-то забыл или потерял. Или услышал, но не смог сразу различить звук.
        И как раз в тот момент мимо меняя вдруг проплыла крупная сфера с миром внутри. С городом, парящим над облаками. Я знал - это был тот самый город, тот самый, где спала сейчас моя маленькая спутница.
        Юная странница, которую нельзя было удержать, привязывая ленту к ноге, хоть она сама пока об этом ничего не знала.
        Спустившись в кухню, я вспомнил про куртку и улыбнулся. Интересно, что она подумает утром?
        За окном тяжёлые капли разбивались о жестяной подоконник, мне совсем не хотелось спать.
        349. Небо меняет цвет
        Я тысячи раз это видел, видел, как небо меняет цвет, как оно переливается алым, темнеет в фиолетовый и синим, разливается чёрным или вспыхивает малиновым. Всякий мир открывал новые краски. Я даже встречал изумрудное, ставшее светло-серым, я даже был свидетелем, как оранжевое потемнело до индиго.
        И всё же я по-прежнему удивлялся - стремительности, гамме, полутонам, переходам. Сегодня же опустилась тьма, и я двинулся каменистой тропой мимо едва присыпанных снегом полей. Эта реальность была очень похожа на мой родной мир, но чем-то отличалась, незначительным и всё же важным одновременно.
        Мне казалось, я никого не найду здесь. Я бродил уже несколько часов, и все тропы уводили только дальше в поля, сквозь рощи, через леса. Никакого человеческого жилья, ни зверей, ни птиц. Вот только кто-то же протоптал эти дорожки в каменистой почве, кто-то же прошёл здесь раньше меня - не раз, не два, даже не тысячу.
        Поднявшись на очередной холм, в окружившем меня сумраке я не увидел ни единого огонька. Ноги ныли от усталости, а компас в груди убеждал, что дверь появится ещё не скоро, не раньше рассвета.
        Я собрал хвороста и развёл костёр, прямо на вершине. Единственный золотой огонь в наступившей ночи цвета смешанного с чернотой оттенка индиго. Языки пламени выплясывали на сухих ветках, шипели и плевались искрами, если попадалась не слишком сухая. Я сел ближе, хотя мне не было холодно. Несмотря на то, что здесь, похоже, началась зима, я совсем не ощущал мороза, хотя температура давно упала за границу нуля.
        Спать у костра я не собирался, зато установил на угли маленький походный чайник, намереваясь заварить трав. Горьковатый отвар бодрил и успокаивал сразу, и он был мне нужен сегодня особенно сильно.
        Ветер, сопровождавший меня с момента моего появления здесь, исчез, улёгся додрёмывать в травах, и в какой-то миг я ощутил, что совершенно один. Это не слишком пугало. Что я был бы за странник, если бы боялся одиночества. Однако загадка, кто же обитал в этой реальности, осталась неразрешённой.
        Этот мир не показался мне покинутым, заброшенным, лишённым жизни. Он словно играл со мной, пряча что-то отводя мне глаза. И любопытство было сильнее, чем желание просто идти своей дорогой.
        Быть может, мне следовало задержаться не на одну ночь, поискать получше. Тропа в любом случае должна была вывести меня к тому, кто ею пользовался. Иначе ведь не бывает.
        Бездумно вытащив варган, я принялся наигрывать, поглядывая на крупные звёзды, рассыпавшиеся в изобилии у меня над головой. Я так увлёкся, что почти не слышал ничего вокруг, почти поверил, что здесь нечего слышать. Именно поэтому голос заставил меня вздрогнуть.
        - Странник? Давно никто из вашего племени не появлялся в моих владениях.
        Я оглянулся. Передо мной стоял высокий и жилистый старец, назвать его стариком я бы ни за что не посмел. Он кутался в тяжёлый, подбитый тёмным мехом плащ, опирался на посох с массивным набалдашником из небольшого черепа какого-то зверька.
        - Кто вы? - спросил я. - Не хотите ли чаю из трав?
        - Из твоих трав или из местных, - уточнил он, опускаясь на землю напротив меня. Нас разделило пламя костра.
        - Их моих, - я кивнул на закипающий чайник.
        - Пожалуй, будет интересно, - признал он. - Я хранитель. Хранитель мира, холмов… Чего тебе больше хочется. Можешь именовать хоть хранителем звёзд, не слишком погрешишь против истины.
        - Здесь есть кто-то ещё? - я почти обрадовался, что могу наконец-то узнать ответ.
        Хранитель помолчал.
        - Кто-то ещё… Безусловно, этот мир населён. Но ты… вы, странники, всегда идёте по грани. Так уж вышло, ваш путь проходит вдали от путей всех остальных. В часы, когда не войти в города, не поговорить с жителями, не встретить даже… белки, - он усмехнулся. - Можно встретить только меня.
        - Что ж, и такое бывает, - согласился я и выхватил чайник, разливая в две кружки ароматный отвар. - Чем же занимается хранитель?
        Он засмеялся.
        - Кто-то зовёт меня магом, кто-то не видит вовсе… - он взял свою кружку и сделал глоток, задумчиво посмотрел на меня. - Таков на вкус твой мир?
        - Эти травы я собрал не там, - качнув головой, я вспомнил тёплый летний вечер, который провёл в светлом мире, где совсем не было людей. - Это лето… Реальность, лежащая в стороне от путей.
        - Ты любишь такие, - отметил он.
        - Наверное.
        Мы пили отвар в тишине, только костёр хрустел, трещал и плевался искрами, словно хотел добавить звёзд. Тишь стекала по гребням холмов, сворачивалась тенями, и я был удивлён этим, очарован, совсем не хотел обсуждать что-то ещё.
        Хранитель же смотрел в сторону или в огонь. Его лицо то скрывалось в тени, то вырисовывалось чётко и ярко.
        - Пожалуй, странник, твои травы так хороши, что я согласен буду впустить тебя снова, - вдруг сказал он.
        - Впустить?
        - Да… Не сейчас, не сейчас, не в те дни, когда к нам приходит зима, когда надо спать. Отчего ты не спишь, странник, что заставляет блуждать ваши беспокойные души?
        - Дорога. Она не знает сна, - объяснил я.
        И в ту же секунду хранитель оказался так близко, что сумел коснуться ладонью моей груди. Компас затрепыхался, почувствовав чужой интерес, чужую силу и волю. Хранитель знал магию, был полон ею, он мог бы остановить и моё сердце, и стрелку компаса, что теперь настырно звенела.
        - Дорога… - повторил он.
        Его пальцы дрогнули, сжались, и вот он уже опять напротив меня, а между нами танцует пламя.
        - Я понял, - сказал он.
        - Значит, я приходил не зря, - улыбка вышла растерянной.
        - Не зря, - кивнул он важно. - И можешь прийти ещё. Сюда мало кто приходил ещё раз. Вот только помни - нужна весна.
        - И когда будет весна?
        Он молча усмехнулся. Звёзды стали крупнее, огонь почти погас. Небо меняло цвет.
        Я тысячи раз видел подобное.
        Как синий становится алым, как оранжевый темнеет в фиолетовый, как голубой разливается чёрным или вспыхивает малиновым.
        Я встречал изумрудное небо, ставшее светло-серым, я был свидетелем, как золотое сменилось медью и стало ртутью.
        Удивляясь, я стоял на пороге арки, зовущей прочь. Над моим костром, потухающим в сердце ночи, звёздное небо расцветилось дивными переливающимися красками, чьих названий я не знал. Сияние окружило тёмную фигуру хранителя, вставшего, опираясь на посох, на вершине холма.
        Я тысячи раз был свидетелем тому, как изливается из какого-то существа магия мира. И всё же всякий раз это было неповторимо. И пока дорога не потащила меня за собой, я не мог отвести взгляда, я смотрел, стараясь запомнить, стараясь прожить этот миг снова, снова, снова…
        - Иди.
        А потом:
        - Возвращайся.
        И мне пришлось отвернуться, настолько сильным стало свечение. Теперь я знал, когда тут начнётся весна. Компас запомнил путь, а дорога повела меня прочь, к другим мирам, к другим небесам, вперёд, сквозь звёздную мглу.
        350. Двенадцатая чашка
        У семнадцатилетней Эмили был собственный чайный сервиз на двенадцать персон. Тончайший белый фарфор с лёгким золотистым узором, едва сияющим и заметным, только если взять чашку или блюдце в руки и чуть повернуть, рассматривая. Волшебной красоты сервиз.
        Он достался ей от бабушки и был совершенен во всём, кроме одного.
        В нём не доставало двенадцатой чашки.
        Передавая сервиз, бабушка сказала Эмили:
        - Ты не поймёшь сразу, но на самом деле он полон, - и улыбнулась.
        Эмили не стала спрашивать, спорить и возражать - бабушке месяц назад исполнилось девяносто два, и Эмили благоговела перед этим возрастом. Ей вовсе не хотелось расстроить старушку, которая вот-вот могла увидеться со смертью.
        Эмили страшно гордилась тем, что теперь может подавать чай и подчёркивать мимоходом, что этот восхитительный чайный сервиз принадлежит именно ей. Отчего-то это казалось очень и очень важным. И не беда, что двенадцатой чашки не хватало, ведь у Эмили было только две близкие подруги.
        Иногда Эмили расставляла все чашки на блюдца и любовалась ими, и лишь в такие моменты ей было немного печально, что их одиннадцать, будто в чётном числе присутствовала определённая очаровательная законченность.
        Как-то Эмили даже обошла все магазинчики с антикварными предметами, надеясь подобрать там подходящую чашку, но, конечно, ничего не нашла. Такой изящный и милый сервиз словно родился сам по себе и в единственном экземпляре - на блюдечках и чашках не было никаких знаков, указавших бы на мастера.
        Однажды, в светлый зимний день незадолго до Рождества, Эмили вытирала пыль и наводила порядок в шкафу с посудой. Она, безусловно, собиралась искупать в тёплой воде и начисто вытереть и свой прекрасный сервиз, но внезапно кто-то позвонил. Эмили оправила передник и поспешила ко входной двери, вытирая руки о полотенце.
        Дома никого больше не было, родители отправились приобретать подарки, и Эмили чувствовала невероятную ответственность.
        Она приоткрыла дверь и увидела на пороге незнакомца - в поношенном пальто и аккуратном цилиндре, он стоял, чуть опустив голову.
        - Юная леди, - обратился он к Эмили, улыбаясь немного печально. - Не подскажете ли мне, как мне добраться до почты?
        - О, - Эмили чуть пожала плечами, - но сегодня почта уже не работает. Так повелось… - она замялась. Ей очень не хотелось ещё сильнее расстраивать этого человека. - Быть может, чаю?
        - Чаю? Даже не знаю… - он послушно вошёл, но замялся у порога. - Разве это удобно?
        - Конечно, удобно, - уверила Эмили, указывая на вешалку, где он мог оставить цилиндр и пальто. - Я мигом!
        Она проводила его в гостиную и проследила, чтобы он сел в кресло у камина, а сама поспешила на кухню.
        Когда она собрала на подносе блюдце с печеньем, заварник, сахарницу с серебрящимися в солнечном свете щипчиками, пара чашек уже стояли там. Эмили чуть нахмурилась, она не помнила, когда поставила на поднос вторую, но отмахнулась и поспешила к гостю.
        Уместив поднос на журнальном столике, Эмили взялась за заварник и тут же недоумевающе приоткрыла рот - в одной из чашек уже был ароматный чай.
        - Благодарю вас, это очень мило, - подхватил её незнакомец. - Простите, что не представился раньше…
        Эмили почти не слышала его, она совершенно точно не успела налить ему ни капли.
        - Какой восхитительный чай, - продолжал оставшийся для неё незнакомцем. - Он так бодрит! Нотки луговых трав, умеренная сладость… Как вы угадали, прекрасная волшебница, что я люблю именно такой?
        - О… - Эмили опустила глаза, смутившись.
        - Удивительно! - продолжал незнакомец, и Эмили поняла, что ему не нужен от неё никакой ответ.
        Они вместе выпили чай, и Эмили готова была поклясться, что в заварнике был обычный чёрный чай - ни луговых цветов, ни сладости. Потом незнакомец спохватился, тепло попрощался с ней, подхватил пальто и цилиндр и ушёл.
        Эмили вернулась в гостиную забрать поднос.
        На нём стояла лишь её чашка. Одинокое - двенадцатое - блюдце осталось пустым.
        На следующий день Эмили снова осталась дома одна. Она сидела в гостиной и читала, когда кто-то позвонил. Открыв дверь, она обнаружила грустную старушку, так похожую на любимую бабушку, что Эмили едва не кинулась ей на шею, но вовремя остановила себя.
        - Милая моя, - начала старушка, - прости, что я обращаюсь к тебе, но я так устала… мне так далеко идти. Пожалуйста, дай мне воды.
        - Ну что вы, - спохватилась Эмили. - Входите, я сделаю чай. Отдохнёте и отправитесь дальше.
        Благодарно кивнув, старушка вошла в прихожую, и пока она снимала тяжёлую шубу и развязывала мягкую серую шаль, Эмили успела вскипятить чайник и заварить свежий чай. На подносе опять стояла чашка - одна. Себе Эмили и не думала ставить.
        Бросив быстрый взгляд на шкаф, где за стеклянными дверцами ожидал сервиз, Эмили убедилась - двенадцатая.
        Едва она расположила поднос на столике, старушка потянулась к чашке и удивлённо заговорила:
        - Ведь я не успела попросить о мёде! Какой приятный аромат, как будто молодость возвращается ко мне. Спасибо, дитя, я так счастлива встретить столь хорошо воспитанную девушку.
        И Эмили почтенно сидела рядом, пока старушка смаковала чай и рассказывала о том, какой замечательной была ушедшая молодость. Уходя, старушка пожала Эмили пальцы.
        - Ты удивительно мила, - шёпотом добавила она. - Береги своё золотое сердце.
        И на следующий день стоило родителям Эмили уйти на прогулку, как на пороге дома появился очередной печальный гость. Снова Эмили сделала чай, и двенадцатая чашка сама собой появилась на подносе. На этот раз чай в ней пах летом и земляникой.
        Эмили слушала рассказы очередного незнакомца и улыбалась…

* * *
        В Рождество Эмили сказала матери:
        - Мне очень, очень нужно навестить бабушку.
        - Мы же собирались поехать к ней вместе через пару дней.
        - О, мама, каково ей одной встречать Рождество? Я развеселю и утешу её! - Эмили улыбнулась. - Мне совсем не трудно.
        - Хорошо, - мать взглянула на неё с нежностью и гордостью.
        Зимний день был чудо как хорош, Эмили выбрала самый долгий путь и не пожалела ни на минуту. Она прошлась вдоль закованной в лёд реки, проехалась на трамвае и спустилась мимо парка к тихой улочке, где стоял дом её бабушки.
        Старушка встретила её мягкой улыбкой.
        - Здравствуй, дорогая моя, - сказала она. - Как приятно, что ты решила меня навестить именно сегодня. Я как раз заварила удивительный чай.
        - У тебя всегда удивительный чай, - мягко усмехнулась Эмили.
        - Что ж, не буду скрывать, так и есть.
        Они вместе прошли в гостиную, где стоял поднос с двумя чашками, заварником и сахарницей. В одной из чашек уже был чай, и аромат его Эмили почувствовала, едва вошла. Пахло лавандой и мёдом. Как она и мечтала.
        Усевшись в кресло, Эмили подхватила чашку в руки и некоторое время смотрела, как по краешку искрится-бежит серебристый ободок.
        - Ведь это - двенадцатая, - заметила она.
        - Разгадала секрет? - бабушка налила себе чай. - Так и есть, двенадцатая.
        - Расскажи мне о ней.
        - О них, - поправила та. - Двенадцатая чашка всегда знает, какой напиток захочет твой гость, что ему нужно вспомнить, чтобы улыбнуться и почувствовать себя лучше. Эти сервизы редкость, ведь тот, кто их сделал - волшебник.
        - Откуда же они у тебя?
        Бабушка улыбнулась, но не ответила. Эмили вдруг поняла, что и бабушка когда-то была девушкой семнадцати лет. Она только сделала глоток чая, скрывая неловкость.
        - Когда-нибудь такой волшебник придёт к тебе под личиной путника, - добавила бабушка позже. - И в тот день двенадцатая чашка не появится. Тебе придётся самой угадать, какой же чай заварить.
        - Ничего, я сумею, - Эмили совершенно точно знала, что сможет. - Пусть приходит. Пусть приходит скорее.
        На это бабушка не ответила. И они молча пили чай, пока за окном тихо падал рождественский снег. Двенадцатая чашка в руках Эмили не пустела, пока Эмили не ощутила, что пора собираться домой.
        - И знаешь что, дорогая моя, - сказала ей бабушка на прощание.
        - Да?
        - Скоро он придёт за мной. Так не печалься, хорошо? Никогда не печалься.
        Эмили на мгновение крепко обняла её.
        - Я не стану, - пообещала она, зная, что не сумеет сдержаться. - Я постараюсь.
        И поспешила домой, где ждала её собственная двенадцатая чашка.
        351. Марита и феи
        У Мариты была шкатулка, наполненная стеклянными шариками до верха: не бусинами, просто разноцветными прозрачными шариками, размером чуть меньше каштана. Некогда она нашла их в лесу - в полуистлевшем мешочке. Потому и заметила - солнечный луч пробил густые кроны и засверкал на лежащем между складок испорченной временем ткани стекле.
        Марита никому не рассказала о находке, собрала все шарики, спрятала дома в шкатулку, что получила в день рождения. Казалось ей, что это важно, пусть применения им и не найти - кому нужны бусины без дырок, из них ожерелье не нанизать, браслет не сделать, к платью их не пришить.
        Марита нечасто разрешала себе любоваться содержимым шкатулки - только в тихие и солнечные дни, когда вся семья была в поле или занималась иной работой, а её просили проследить за домом и приготовить обед. Она вытаскивала простую деревянную коробку из-под половицы у ножки кровати, стирала пыль с крышки, открывала осторожно и… млела, рассматривая, как солнечный луч лижет разноцветные бока прозрачных сфер.
        Иногда Марита мечтала, что шарики - дар фей. Непременно крылатый беспечный народ вспомнит и отыщет, попросит вернуть, а Марита, конечно, вернёт - за исполнение желания.
        Заветного желания.
        Ночами Марита лежала без сна и придумывала такое.
        Многие девчонки её возраста сразу же говорили, что больше всего им хочется удачно выйти замуж. Лучше всего за горожанина. Марита смеялась над ними. Ну какое же это заветное желание?
        Она не хотела замуж вовсе, радовалась, что родители об этом ещё года три говорить не станут. Успеет крылатый народец прийти, успеет спасти её от рутины.
        Но того самого - важного, хорошего, по-настоящему волшебного - желания всё никак не находилось. И Марита засыпала под утро, хмурилась во сне, просыпалась недовольной. А вдруг феи пожалуют уже сегодня под вечер, что она попросит? Что им скажет?
        Перед тем как ложиться спать, Марита проверяла, на месте ли шкатулка в тайнике под половицей, и только убедившись укладывалась в постель. И снова, снова лежала без сна, размышляя о том, что такого просить у фей.

* * *
        У Мариты была любимая тропа в лесу. По ней остальные ходили редко. Полузаросшая, она широкой дугой обнимала пруд, и Марита любовалась зеленоватой водой с круглыми листьями кувшинок, хоть и приходилось тратить на добрый час больше. Однако именно здесь когда-то нашёлся мешочек, и Марита окрестила про себя тропу дорогой фей.
        Выбирая её всякий раз, Марита боялась и предвкушала - боялась, что встретит фей и не найдёт, что им сказать, предвкушала же сам момент встречи, когда сказки станут реальностью.

* * *
        У Мариты волосы были пшеничные, а глаза раскосые, зелёные, как крыжовник. Она день ото дня хорошела, и внезапно, вернувшись с ярмарки, отец привёз ей дорогой ткани и лент, бусин и бисера, ниток для вышивания.
        - Смотри, из чего будем шить тебе подвенечный наряд, - сказал он.
        - Как - подвенечный? - удивилась Марита. - Но ведь…
        - Вчера на ярмарке просватал тебя кузнец.
        Марита не любила кузнеца. Он был хорош собой и крепок, но казался Марите скучным. Да и старше её был чуть ли не вдвое.
        - Но я не хочу замуж!
        - Все хотят, не упрямься, - отец отвернулся и что-то крикнул матери. Марита не слышала - она помчалась в свою комнатушку, крепко-накрепко захлопнула дверь и приставила к ней сундук.
        - Феи, феи, приходите скорей! - зашептала она, упав на колени и отодвигая половицу так спешно, как никогда не посмела бы раньше.
        Шкатулку она сунула в узел из шали, а потом вылезла в окно и спрыгнула. Давно она так не убегала из дома, но сейчас всё изменилось, а главное…

* * *
        У Мариты теперь было заветное желание - не выходить за кузнеца замуж, не надевать подвенечное платье!
        Она со всех ног бежала к лесу, проскользнула мимо крайней ограды мышкой, спряталась в кустах и переждала, пока мимо пройдут девчонки знакомые с вёдрами, наполненными ключевой водой, и нырнула за разросшиеся лопухи. Там прятался вход на тропу.
        - Феи, феи, - шептала Марита на бегу. - Спасите.
        Она мчалась к пруду, и хоть день был не солнечный, лес казался недружелюбным, в ней не было ни страха, ни опаски. Она мчалась к тем, кто единственный мог помочь.

* * *
        Споткнувшись о корень, Марита упала и скатилась к самому берегу пруда. Пахнуло стоячей водой, тиной, горечью. Шкатулка выпала - шаль развязалась. Крышка от удара раскрылась, шарики покатились в траву, засверкали. Марита потёрла ушибленные колени.
        - Как же мне теперь быть? - спросила она, готовая расплакаться от несправедливости. - Как же быть?
        - Что такое, что случилось, красавица? - раздался тонкий голосок. Подняв голову, Марита увидела крупный мухомор. Такой большой, что если б она решила его срезать, то могла бы под его шапкой укрыться от дождя. На мухоморе стоял человечек в зелёном кафтанчике.
        - Я… Я… - Марита вздохнула, собираясь с мыслями. - Несла феям подарок.
        Что-то она спутала, как-то сказала не так, но человечек усмехнулся ободряюще.
        - Подарок? Эй, сёстры!
        Тут же со всех сторон Мариту окружили крошечные красавицы. Каждая присматривалась к ней, трогала - волосы и руки, платье и лицо.
        - Подарок!
        - Подарок!
        - Я несла… несла шарики, - пыталась сказать Марита.
        Но кто же слушал её! Феи шептались и смеялись, обходили её и цокали языками. Ни одна не посмотрела на шкатулку и сияющие шарики.
        - И что ты хочешь в ответ? - спросил человечек, всё так же стоявший на мухоморе.
        - Не хочу выходить замуж! - Марита едва не расплакалась. - Не хочу! Не хочу!
        - Свободы желает! - сказала одна из фей. И всё тут же подхватили это, повторяя на все лады: - Свободы, свободы.
        - Это можно устроить, - засмеялся человечек на мухоморе.
        В глазах у Мариты потемнело, некоторое время она видела только ярко засиявшие шарики, а потом вовсе ничего не осталось.

* * *
        У Мариты словно не осталось тела, такой она стала лёгкой. Открыла глаза - а над ней кроны, синее небо проглядывает между листвы, солнечные лучи искрятся. Пахнет водой стоячей, а лежать мягко, точно не на земле, а дома, в кровати.
        Марита шевельнулась. Воспоминания приходили обрывками.
        Она села, коснулась ладонью лица, убрала прядку волос.
        Как-то всё вокруг стало больше. И пруд кажется огромным озером, и деревья толще втрое, в семь раз выше. И травы густые, почти с неё ростом… Или это она стала меньше?
        Поднявшись на ноги, Марита оглядела себя, но так ничего и не поняла. Огляделась снова - заметила открытую шкатулку, наполовину наполненную сияющими в солнечном свете разноцветными шариками. Марита поспешно кинулась к ней.
        Неужели феи не приняли её подарка?!
        Как тут не расплакаться!
        И только коснувшись шкатулки Марита поняла, что теперь без труда влезет в неё целиком. Она с трудом подняла изрядно потяжелевший и слишком большой для её маленьких ладоней стеклянный шарик.
        - Ну, исполнилось желание? - спросил её человечек в зелёном кафтане, возникая так, точно из воздуха соткался.
        - Наверное, - прошептала Марита и улыбнулась несмело. - Это что… навсегда?
        - Тебе решать, сестра, - он протянул ей руку. - Ну-ка, пойдём, посмотрим, как тебя ищут…

* * *
        - У Мариты была такая шкатулка, - сказал отец, склоняясь и поднимая её с земли. - Что за шарики такие…
        - Неужели она так испугалась, что утопилась по глупости? - запричитала мать. - Говорила тебе, что рано ей, рано!
        - Так шестнадцать зим уже, - отец сунул шкатулку в сумку. - Баграми искать будем.
        Мать разрыдалась.
        Марита, стоявшая за лопухами, прикрываясь листом, только пожала плечами.
        Феи ведь человечьих чувств не понимают.
        - Пора, - окликнул её человечек в зелёном. - Оставь их, пусть ищут дочь.
        - Пусть, - кивнула Марита, тут же забывая, что это она и есть - дочь.

* * *
        У Мариты, у феи, была очень короткая память.
        352. Начало начал
        В хороводе снегопада, в звёздном вихре, в свежести и сиянии возникла дорога. Новый путь, открывшийся для странников впервые. С трепетом в сердце я ступил на неё и двигался осторожно, с каждым шагом ощущая, как одно время сменяется другим, как уходит что-то огромное, как вместо него вырастает нечто новое.
        Улыбнувшись, я ускорил шаг, а дорога выгнулась мостом, и подо мной побежала переливающаяся река, яркая, полная бликов. Лишь на секунду я позволил себе замереть, чтобы рассмотреть её, запомнить, спрятать в глубине души.
        Путь звал вперёд. Я видел, как мост становится лестницей, потом взбегает тропой на холм. Я знал, что дальше тропа станет дорогой, мощёной камнем, а потом вновь обернётся тропой. Мной владело предвкушение, и я не противостоял этому, с радостью позволив самому себе влиться в течение, в ритм, овладевший всем веером миров.

* * *
        В какой-то миг я нашёл себя среди заснеженных холмов. Передо мной стоял Хозяин холмов и леса. Нельзя было этого увидеть, но он улыбался, радость цвела в нём, радость изливалась из его сердца в мир.
        - Приходит новое время, - услышал я внутри себя.
        Мне нечего было ответить. Я был согласен, я чувствовал то же самое.

* * *
        В городе, где сияли огни, смеялись люди, звучала музыка, я замер у кофейни. За окнами её танцевали, поздравляли друг друга. Меня не замечали, но мне этого и не хотелось.
        Волна, что принесла меня сюда, мгновением позже подхватила, утащила прочь, но я заметил, успел рассмотреть, успел почувствовать ликование, чистое счастье, искристую нежность искренности.

* * *
        Дорога вела меня. Сквозь тысячи миров, сквозь сотни отражений, из сферы в сферу, от одного города к другому.
        Я был на улицах и крышах, площадях и перекрёстках.
        Я останавливался на склонах холмов, на скалах, на берегах рек, у замёрзших озёр.
        Я проходил сквозь звёздные ливни, снегопады оседали на моих плечах, туманы поглаживали щёки.
        Дорога давала лишь прикоснуться на пару секунд и вновь уводила дальше, дальше, дальше. Прочь.
        И в этом не было никакой печали, только радость.
        И в этом не было никакой усталости, только страсть.

* * *
        Старые часы пробудились от сна, в полночь механизм заскрипел и первый, ещё хриплый удар колокола возвестил о Начале.
        О Начале Начал.
        Одна эпоха канула во мрак, вторая восстала в сиянии света.
        Я, как многие другие странники, замер на площади, среди мягко кружащегося снегопада. Замер и слушал, как отбивают удары, как каждый знаменует, отделяет, отчёркивает то, что уходит, от того, что пришло.
        Странники рядом со мной улыбались. Их глаза сияли, они касались плеч друг друга, понимающе кивали. А когда прозвучал последний удар, мы запели все вместе. Песня странников зазвенела, поднимаясь всё выше и выше.
        Песня странников звёздным светом рассыпалась по мирам, соединённым дорогой. Она зазвучала, стала сильной, задала новый ритм. Сколько голосов сплелись в ней, сколько силы в ней было. И я был её частью. Я сам давал ей сил.

* * *
        Ночь длилась.
        Это была дивная ночь.
        Начало начал.

* * *
        Рассвет я встречал у берега моря. Я всматривался в волны, слышал в их шуме отголоски песни.
        Почти не заметил, когда отец подошёл сзади и легко коснулся плеча.
        - Не грустишь?
        - Нет, - я качнул головой. - Совсем нет.
        - Хорошо, мы должны отпустить с радостью, - он всматривался в неспокойное море, и я почувствовал, что солнце уже очень скоро поднимется, выкатится из-за горизонта.
        - Ведь мы ничего не теряем?
        - Ничего. Отпуская, не всегда теряешь.
        И мы замолчали. Рассвет разливался в воздухе. Край солнечного диска засиял перед нами.
        Я слышал, как шепчет дорога.
        Я отпустил. И что-то отпустило и меня самого.
        Наступала новая эпоха.
        Каждый странник чувствовал это. Каждый странник улыбался, глядя на то, как в первый раз вставало солнце. В по-настоящему первый раз.
        353. Рассвет на краю мира
        Сухая трава чуть трепетала от ветра, шуршание напоминало сухой треск крыльев насекомых. Я поднимался на вершину холма, временами останавливаясь, чтобы взглянуть в белое небо. Когда я вошёл в этот мир, белизна так приковала мой взгляд, что несколько минут я всматривался, пытаясь понять, действительно ли это плотная пелена облаков. Однако больше походило на чистейший лист, будто кто-то не закончил с этим миром, не дорисовал, не довёл черту, не внёс дополнительных красок.
        Теперь я поднимался всё выше, мечтая с холма осмотреться и лучше понять принявшую меня реальность.
        Ветер то налетал с новой силой, то затихал, точно откатывался волной назад, срываясь на кронах застывшего в долине меж холмов леска, пока тут, на высоте, стояло затишье. Я видел сбросивший листву кустарник, иногда останавливался, чтобы рассмотреть круглые булыжники, разбросанные тут и там, порой задерживал взгляд на покачивающихся колосках уснувших осенью трав.
        Вершина всё приближалась, и внезапно я почувствовал странный трепет внутри - реагировал компас, дрожала стрелка, вдруг утратив направление.
        Последние десять шагов - и я замер, безмерно удивлённый.
        От вершины холмов мир словно был стёрт. Нет, он был будто бы не нарисован. Это не туман клубился передо мной, скрывая от глаза другой склон холма. Не было никакого склона. Я остановился на самой кромке.
        На краю мира.
        Присев на корточки, я протянул руку, чтобы коснуться белизны, но пальцы ничего не ощутили. Я снова встал, размышляя, не сотрусь ли сам, если шагну в белое, точно молоко, пространство.
        Снова налетел ветер.
        Я видел уже несотворённые до конца миры, но этот был особенным, совсем не таким. Он походил на неоконченный рисунок акварелью, он ощущался полноценным и неоконченным сразу. И прежде я не испытывал ничего подобного.
        - Эй! - вдруг послышался окрик. - Эй, подожди!
        Оглянувшись, я увидел девчонку в тёплой куртке, она бежала ко мне.
        - Подожди, подожди! - запыхавшись, она замерла в нескольких шагах от меня. - Не ходи туда.
        - Почему?
        - Там ведь ничего пока нет, - она виновато улыбнулась. - Пока нет.
        - Ты - творец?
        - Я? Что ты! Я всего лишь думаю об этом мире… и иногда он становится больше. Это происходит медленно, - она приблизилась и кивнула на белизну. - Видишь, там ничего.
        - Вижу, - согласился я. - Но хотелось попробовать, каково это…
        - Ничего интересного, - слишком поспешно отозвалась она. - Лучше не стоит.
        - Так почему?
        - Вдруг я не сумею придумать тебя назад?
        - Придумать назад? - я задумчиво потёр подбородок. - Думаешь, я исчезну?
        - Я не уверена, - она уселась на траву и запрокинула голову, рассматривая меня. - Не помню, чтобы я вообще придумывала тебя.
        - Я странник, я пришёл сюда по дороге меж мирами. Ты точно не придумывала меня.
        - Вот как, - она снова перевела взгляд на край мира и усмехнулась. - В таком случае ты, конечно, не должен просто так испариться. Но я всё же не стала бы рисковать.
        - Вся жизнь странника - риск, - я сел рядом с ней. - Почему нет неба?
        - Неба? - непонимающе дёрнула она плечом. - Как же нет?
        - Сейчас рассвет? Полдень? Закат?
        - О, в этом смысле… - теперь она крепко задумалась. - Ну… Я предполагала, что так - вот так, - и она обвела холмы рукой, - выглядит рассвет.
        - И где будет… солнце? - я улыбнулся.
        Теперь она подскочила на ноги и подошла чуть ближе к белому краю, она огляделась, а потом развернулась и указала рукой.
        - Это восток.
        Я почувствовал, как из-за горизонта показывается край солнца, увидел, как новые краски заполняют чистый лист небес, как воздушно вырисовываются облака. И только когда где-то внутри созрело ощущение, что всё готово, повернулся и увидел и легчайший румянец зари, и мягкость облаков и край оранжевого солнца.
        - Красиво получилось, - кивнул я творцу. Она усмехнулась.
        - Почему-то с тобой получается лучше.
        - Нет, и прежде получалось хорошо, - я поднял с земли округлый камень. - И детально.
        - Я очень стараюсь, это ведь первый мир… - она замолчала.
        - Он прекрасен.
        - Благодарю.
        И тут она зажмурилась.
        Сердце или компас - я не сумел различить - вновь затрепетало в груди. Мне пришлось подойти к краю белизны, чтобы восхищённо наблюдать за тем, как белизна чистоты становится молочным туманом, сквозь который вырисовываются очертания тропы, уводящей вниз по холму к сокрывшейся там, в белой влажности, долине.
        - Там будет река, - раздался напряжённый голос. - И мост… Обязательно будет мост. И когда-нибудь я придумаю город. Хочешь пройти до моста?
        - Хочу, - я понял, что именно там будет меня ждать дверь. - И приду ещё, чтобы увидеть город.
        - Это будет нескоро.
        - Время для странников не имеет никакого значения.
        - Приходи…
        На мгновение она взяла меня за руку. Только теперь я рассмотрел, что глаза у неё золотисто-зелёные, как сухая трава в свете восходящего солнца. Зрачок же был вертикальным.
        - Пока что у меня плохо получается с… живыми существами, - почти шёпотом торопливо заговорила она. - Но когда кто-то смотрит и… спрашивает, получается лучше, быстрее. Теперь вот есть небо, - она улыбнулась. - Приходи. Спрашивай.
        - Быть может, стоит придумать помощника? - уточнил я.
        - Но как я могу знать, что ему действительно нравится или интересно, - возразила она. - Как быть уверенной, если я придумала его в помощь?
        - Хм, - я оглянулся на тонущую в тумане тропу. - Тогда я посоветую странникам приходить к тебе. Пусть каждый проявит каплю любопытства…
        - Какая чудесная мысль! Я так благодарна!
        Солнце поднялось достаточно высоко, свет облизывал склоны холмов, в его потоке она стала такой хрупкой и прекрасной, что я невольно коснулся её щеки, убирая непослушный золотистый локон.
        - Кто-то из них, быть может, даже останется, - вырвалось у меня.
        - О… - она смущённо отвела глаза.

* * *
        В таверне на перекрёстке миров было людно. Я сел за столик, и мне тут же протянули чашку с чаем. Странники по очереди рассказывали о своих путешествиях.
        Я ждал.
        Когда черёд дошёл до меня, я закрыл глаза и выждал, пока все замолчат, пока внимательные взгляды не остановятся на моём лице.
        Говорить о мире, что ещё не был сотворён до конца, оказалось очень интересно. Я надеялся, что хотя бы кто-то из странников отправится его проведать, как вдруг мою речь прервал чистый и мягкий голос.
        - Пожалуй, именно в таком мире мне хотелось задержаться.
        Я взглянул на говорящего. Это была статная странница, пившая из глиняной кружки эль. Чёрная коса дважды обвивала её голову.
        - Задержаться или остаться? - зачем-то уточнил я.
        - Нужно проверить, - усмехнулась она. - Ты должен понимать, что…
        Я кивнул. Все кивнули.
        - Теперь рассказываю я, - вмешался щупленький рыжеватый странник, сощурив глаза. - Я бродил в мире, где…
        Я не вслушивался, мы смотрели со странницей в глаза друг другу. Наконец она поднялась и подобрала с пола походный рюкзак.
        - Я найду дорогу.
        И мне не стоило в этом сомневаться.
        А на краю мира вновь наступил рассвет.
        354. Тот, кто выправляет жизни
        Над ярмарочными шатрами трепетали разноцветные флаги, солнце садилось, и золотой свет делал краски ярче, привлекательнее. Звучала музыка, шум толпы казался прибоем, и Вэл замерла на холме, оглядывая занятую приезжими торговцами и артистами пустошь. Говорили, что в такие моменты можно пройти ярмарку насквозь и оказаться в другом мире. Или войти в тёмный шатёр и обрести удивительную способность.
        Нервно поправив сумку, Вэл поспешила вниз. Она впервые пришла на ярмарку одна, пришла, потому что её нетерпимо тянуло к огням, звукам и смеху. Но теперь ей было страшно, и она никак не могла найти причину. Страх словно родился внутри её существа сам по себе, вцепился в сердце, заставляя его биться неровно. И унять его было невозможно.
        Широкая, украшенная лентами и цветами арка возвышалась на три человеческих роста. Вэл запрокинула голову, проходя под ней, и на мгновение золотисто-оранжевое небо и летящие по ветру ленточки сплелись в сеть. Вэл вздрогнула и тут же отвела взгляд.
        Возможно, следовало принять это за знак и бежать прочь, но рядом под арку шагали другие люди, смеялись, покупали печёные орешки, сладкую вату и леденцы, кидались мячами, чтобы выиграть приз, мерялись силами и приценивались к тканям, безделушкам, ремням и сумкам. Никто из них не боялся.
        Вэл зашагала вперёд быстрее, только мельком проглядывая прилавки и почти не прислушиваясь к голосам зазывал, приглашавших в шатры. Перепуганное сердце стучало так сильно, что отдавалось в ушах, перед глазами темнело, и Вэл едва не сбилась на бег, будто бы на самом деле точно знала, что здесь ищет.
        Она несколько раз повернула, тем временем солнце село, повсюду вспыхивали факелы, разгорались фонарики, но всё же сумрак потёк между шатрами, на ткани запрыгали, корчась, тени. Вэл зажмурилась, стараясь унять ускорившееся дыхание, а потом замерла, широко распахнув глаза.
        Её словно обступила тишина. Она оказалась отрезана от прочих звуков, застыла среди лиловых сумерек перед шатром из тёмной ткани, на котором сияли серебряные звёзды.
        Быть может, ей только казалось. Может, звуки не исчезли, откатившись назад. Однако Вэл задрожала всем телом.
        - Я ждал тебя, - пролился из шатра мягкий голос. Вэл приоткрыла рот, но заговорить не сумела. - Входи, дитя.
        Тело подчинилось голосу, а не желаниям Вэл.
        Отбросив полу шатра в сторону, Вэл вступила в круг полной темноты и лишь секундой позже поняла, что перед ней появилось высвеченное подвешенным под куполом шатра алым фонарём пространство.
        В центре круга стояло кресло, в котором сидел мужчина. Глаза его были закрыты, тёмные волосы сплетались в косы, змеями спускавшиеся по груди. По лицу - бронзовокожему, с высокими скулами и тонким носом - было не прочесть возраста.
        - Дитя, ты так испугана, - снова заговорил с ней хозяин шатра и только теперь открыл глаза. Вэл сглотнула - радужка показалась ей алой, но тут же стала каре-золотой, почти привычной. - Но ты шла именно ко мне.
        И снова ноги сами собой понесли её вперёд. У кресла Вэл рухнула на колени.
        - Говори.
        Получив не то приказ, не то разрешение, Вэл судорожно вздохнула. Она ни о чём не хотела рассказывать, но не смогла сдержаться и за четверть часа выложила незнакомцу всё о себе.
        Она говорила о том, как потеряла мать и отца, о том, как с ней была жестока тётка, о том, насколько никчёмной ощущает себя. Она захлёбывалась словами, а после и заплакала, а то алые, то золотые, то карие глаза незнакомца не отрывались от её лица, будто он старался не только услышать каждое слово, но и впитать каждую её эмоцию.
        И наконец схлынули и слова, и слёзы.
        - Позволь мне помочь тебе, дитя, - в голосе была всё та же мягкость.
        Вэл посмотрела на него и опасливо кивнула, хотя ей так и хотелось возразить, что тут ничем не поможешь.
        Он чуть наклонился вперёд, погладил её по щеке, вытирая слёзы, пробежал кончиками пальцев по шее. Странная ласка оказалась приятной, Вэл хотелось прикрыть глаза, но она заставила себя смотреть. Отчего-то это было так же важно, как пойти сегодня на ярмарку одной.
        И тут хозяин шатра, не меняясь в лице, погрузил правую руку ей в грудь. Она так легко прошла в тело, точно Вэл не была из плоти и крови. Хватая ртом воздух - не от боли, от неожиданности - Вэл смотрела на то, как в неё входит чужая ладонь, как она тонет в ней, а следом - запястье, предплечье почти до локтя.
        Оставаясь бесстрастным, хозяин шатра что-то делал с нею, делал внутри неё, и Вэл не знала, кричать от ужаса или благодарить его.
        Время растянулось, в ушах нарастал шум, перед глазами поплыло тёмное марево. Вэл бессильно уронила голову на грудь, теперь уже почти не различая чужой руки. Она представила себя нанизанной на иголку бабочкой, и этот образ заставил её потерять сознание.

* * *
        Кто-то мягко гладил её по щеке. Во всём теле разливалось необычное тепло, и так не хотелось выплывать из дремоты, из спокойной неги, что Вэл недовольно вздохнула.
        - Просыпайся, дитя, просыпайся.
        Вэл с трудом открыла глаза.
        Она лежала на низкой софе, притаившейся у самой стенки шатра, вне освещённого круга. Над ней склонился тот самый мужчина. Тёмные косы чуть покачивались, и Вэл отчего-то улыбнулась этому.
        - Я сумел исправить твой внутренний компас, - сказал он, заметив улыбку на её губах. - Что ты чувствуешь?
        - Лёгкость, - удивлённо ответила Вэл. Никакие другие мысли не рождались в голове, не было больно или стыдно, не казалось неправильным своё существование. Вэл даже не знала, когда бы ей было так хорошо.
        - Значит, всё действительно стало правильным, - удовлетворённо кивнул он.
        - Кто вы? - Вэл села и подтянула к себе ближе сумку.
        - Тот, кто умеет выправлять жизни, - он склонил голову к плечу. - Тебе пора идти.
        - Нет, не прогоняйте, мне нужно знать, - поднявшись, она всмотрелась в его лицо. - Мне нужно знать, кто вы. Откуда вы.
        - Я принадлежу ярмарке, а она - мне, - и он усмехнулся. - А тебе принадлежит дорога. Ответы на вопросы ты найдёшь во время своего путешествия.
        - Дорога? Путешествие? - Вэл пожала плечами. - Возможно. Но куда мне идти?
        - Я сделал всё, чтобы ты поняла свой путь, - он ткнул её пальцем в грудь. - Слушай его.
        - Слушать? - Вэл закрыла глаза, сосредоточиваясь. За стуком сердца она различила механическое жужжание, точно внутри неё спрятался механизм. Это отчего-то успокаивало, а не пугало. - Поняла.
        - Иди, дитя.
        Вэл вышла из шатра в темноту.
        Вокруг не был ярмарки, только дорога уводила на восток, но Вэл знала, что именно это ей и нужно. Она не оглянулась назад, где-то за лежавшей перед ней ночью прятались все необходимые ответы.
        Вэл начала путь.
        355. Странница и страх
        - …И есть города, которые я покинул, есть миры, где я больше не побываю никогда, - договорил он. В таверне стояла тишина, все слушали внимательно, хотя, быть может, представляли на месте говорившего самих себя.
        За спиной каждого странника города, которые он покинул, миры, куда никогда больше не придёт.
        - Иногда… - он продолжал, и голос его дрогнул, - иногда я думаю, что со мной случится, если окажется, что реальностей позади станет больше, чем тех, что лежат впереди. Что будет, ведь я не умею поворачивать назад? Так случится, что я пройду все миры и… Что тогда?
        - Это невозможно, - возразила ему странница, скрывшая лицо за широкими полями. - Все знают, что это невозможно.
        - Отчего же все знают? Откуда такая уверенность в этом? - он поднялся, и теперь я рассмотрел его. Высокий, но хрупкий, он казался слишком бледным и нервным, будто бы пыль дорог прежде не ложилась на его плечи. Я не поверил бы, что он странник, не признал бы за своего.
        - Говорят, веер миров замыкается в круг, потому у него нет ни начала, ни конца, - подал голос странник, от которого так и веяло веками путешествий. - Я сбился со счёта, но так и не прошёл все миры до конца. Думаешь, тебе повезёт больше?
        - А если те, кто находит последний мир, исчезают? - почти закричал он. - Если они погибают в этом последнем мире?
        - Боишься смерти? - удивился кто-то. - Каждый когда-нибудь встретится с ней, но для странника это лишь иная дверь.
        - Новая дорога.
        - Очередной путь.
        Голоса звучали ровно и спокойно, но нисколько не убедили говорившего.
        - Вы видите, что я один из вас, но отчего-то не задаёте тех же вопросов! Неужели все вы слепы?
        - А ты - один из нас? - усомнилась девчонка в пыльной куртке. - Я не чую в тебе дух дороги, только страх. Сколько я встречала своих - страхом от них не пахло.
        - Мы давно заменили страх любопытством, - поддержал кто-то.
        - Мы никогда не боялись дороги, - раздались другие голоса.
        - Ты не похож на нас, хоть сначала говорил так, как мог бы сказать странник, - кивнул самый старший из всех нас, он сидел близко к камину и прежде молчал, глядя на пламя. - Кто ты и зачем пытаешься одарить нас бессмысленным страхом?
        Говоривший дёрнулся. Его образ потёк, изменяясь, преображаясь, становясь прозрачным и пластичным. Вскоре каждый из нас увидел темноту, тьму, прежде заключённую в тело и теперь сбросившую оковы.
        - Упрямство вам не поможет, - раздалось из её сердца. - Каждый из вас испугается и остановится, и как только не станет странников, не будет и путей, некому будет открывать и закрывать двери. Тогда приду я.
        Вспыхнул огонь в камине, темнота исчезла в снопе искр.
        Ещё мгновение таверна переполнялась тишиной, а потом все заговорили разом. В голосах не было страха, но я всматривался в лица других и замечал, что каждый нахмурился, каждый задался вопросом, как тьма смогла проникнуть в таверну странников. И не сумеет ли она воплотить угрозу.

* * *
        Я остановился на крыльце, площадка перед таверной всё время менялась - миры приходили и уходили, можно было вступить в любой. Выбирая, я всё думал о пробравшейся в таверну темноте, а потому, наверное, никак не мог решить, когда сделать шаг.
        - Эй.
        Повернувшись на голос, я увидел странницу, что прежде прятала лицо под шляпой. Теперь она держала её в руке, я рассмотрел веснушки и вздёрнутый нос, взгляд был внимательный, как у настоящей странницы.
        - Эй, - кивнул я. - Что-то случилось?
        - Знаю, что тьма гналась за тобой… когда-то.
        - За кем из нас она не гналась? - спросил я.
        - Ты понимаешь, в чём была разница, - она хмыкнула и подошла ближе. - Расскажи о страхе.
        - Я не чувствую страха.
        - Совсем?
        - Почти никогда.
        Она качнула головой, принимая мой ответ.
        - Думала, ты знаешь, как это бывает.
        - Вряд ли хоть кто-то знает наверняка, как это бывает, - я вздохнул. - Береги свой компас, но помни, что важнее всего - суть странника.
        - Суть, да, - помолчав, она добавила: - Кажется, этот совет прост, вот только я встречала тех, кто в панике забывал именно об этом.
        - И я встречал, я открывал им двери, и они уходили, уходили, как должен идти странник, понимаешь?
        - О да, - теперь она улыбнулась. - Может, пойдём вместе?
        - Пару миров насквозь?
        - Да.
        И мы одновременно шагнули с крыльца.

* * *
        Несколько миров спустя мы сидели у огня на пороге ночи. Перед нами вырастал лес, позади засыпала долина. Моя спутница перебирала чётки, на углях нагревался чайник.
        - С одной стороны, мы все боимся темноты, - говорила она. - С другой, мы лишены страха. Иногда я не понимаю, какой части во мне больше. Иногда я даже думаю, что не могу сделать ни шагу. А потом смотрю на полотно дороги, сомнения исчезают и… я иду.
        - Полагаю, каждый из нас чувствует что-то похожее, - кивнул я. - Откуда бы тьме взяться в таверне?
        - Прежде никогда не встречала её там. И даже на подступах, - она быстро взглянула на меня. - Ходили слухи, что она не знает туда троп.
        - Тьма может приходить с кем-то, - пожав плечами, я вздохнул. - Не все сердца одинаково сильны.
        - Да, - согласилась она. - Не все.
        Ночь опрокинулась на нас волной синевы, звёздным сиянием, лунным светом. Мы замолчали, потому что всё важное было сказано.
        Вскипел чайник.

* * *
        Прощались мы на рассвете. Наши двери возникли рядом - дорога намекнула, что нам нужно в разные стороны. Перед нами открывался захватывающий дух горный пейзаж, и было даже жаль расставаться с миром, постепенно наполнявшимся солнечным сиянием.
        - Знаешь, - она медлила, хотя реальность, ожидавшая её, уже нарисовалась, выписалась полностью и была не менее прекрасной, - было приятно пройтись вдвоём. Но я всё же… Кажется… - она посмотрела на меня очень серьёзно, - кажется, я научилась бояться.
        - Бояться дороги? - удивился я. - Неужели тьма сумела тебя напугать?
        - Я… потому и захотела компании, - усмехнулась она. - Ты выходил первым и остановился на крыльце, вот я и поспешила следом.
        - И я не смог подарить тебе каплю бесстрашия?
        - Наверное, это никому не под силу, прости, - она вздохнула. - Не бери в голову. Я благодарна за эти миры, за ночь, чай и рассвет. Может, мы ещё встретимся, если я не… Если я останусь хоть немного отважной.
        - У тебя получится, мы встретимся, обязательно, - уверил я её. Когда дверь за ней закрылась, я шагнул через порог своей.
        Дорога ответила на мой призыв, вильнула, пронеслась сквозь звёздную мглу и тишину, и я оказался в холле. Отец уже встречал меня.
        - Просишь за незнакомку? - спросил он. Хотя я не успел ничего сказать.
        - Возможно, и за всех странников тоже, - начал я.
        - Погоди, с каждым это следует решать лично, - остановил он меня. - Ты должен понимать.
        - Понимаю.
        - И всё равно просишь за неё.
        - Тебе это ничего не стоит, - я нахмурился. - Разве я так часто прошу об одолжении?
        - Хорошо, я встречусь с ней. Поговорю, - он улыбнулся. Непроизнесённое оставалось непроизнесённым, но я понял, что уже сегодня ночью одна из странниц забудет, что такое страх.
        А дорога уже звала меня, и я послушался зову.
        356-357. Рейн
        Рейн стояла на улице, будто забыла, куда именно шла. Ещё несколько дней назад именно тут, на перекрёстке, больше похожем на маленькую площадь, продавали рождественские ели, и всё ещё было усыпано иголками, перемешавшимися со снегом, обрезками шнуров и обрывками обёрточной бумаги. Рейн оглядывалась, словно в этом мусоре потеряла что-то важное и теперь собралась найти.
        Налетел порыв ветра, затрепетали-забились бумажные флажки, болтающиеся под козырьком закрытого магазинчика, заскрипела, раскачиваясь, его вывеска. Рейн вздрогнула и нахмурилась. Поправив лямку рюкзака, она свернула в неприметный переулок и зашагала между домиков, украшенных гирляндами. Фонарики пока не горели, а может, владельцы решили, что уже не стоит тратиться на освещение. Рейн отчего-то всегда нервничала, когда бывала в городе после праздников.
        В этом городе.
        Потому она ускорила шаг и резко затормозила только возле высокой ограды, полностью заплетённой сейчас обнажившимися лозами дикого винограда. Они ложились на решётку так густо, что за ними почти не видно было дома. Рейн знала - там не будет никаких гирлянд.
        Она нащупала шнурок колокольчика и нерешительно дёрнула, ничего не услышав.
        Снова налетел ветер, ударил в спину и помчался к площади, отсюда Рейн уже не видела её, но прекрасно представляла, как заскрипит вывеска, зашуршат бумажные флажки, взметнутся обрывки обёрточной бумаги. Она вздохнула.
        - Сейчас, - окликнул густой мужской бас. Снег заскрипел под тяжёлыми шагами, и вот наконец-то калитка открылась, пропуская Рейн в сад. - Добрый вечер.
        Рейн едва не возразила, что ещё день, но сумерки навалились тут же, тёмной и удушливой волной. Почти физически Рейн ощутила, как вспыхивают гирлянды, мимо которых она проходила.
        - Добрый вечер… - прошептала она, - учитель.

* * *
        Они молча сидели у камина. В руках Рейн была глиняная кружка, над которой поднимался ароматный пар. Рейн не спешила пить, хоть и знала, что этот напиток вернёт бодрость и остроту мысли. Однако ей почти нравилась дремота, захватившая всё тело, едва она уселась в кресло.
        Мастер не торопил её, поглядывал на огонь, перебирал острогранные чёрные чётки, выточенные из камня. Рейн знала - если присмотреться, на каждой грани можно различить символ. Она так и не нашла в себе решимости расспросить о них.
        - Это визит вежливости или тебе нужна помощь? - спросил Мастер внезапно.
        Рейн поспешно сделала глоток, и сонливость схлынула, как волна обнажает берег, отступая с отливом.
        Рейн до сих пор робела перед ним, пусть они провели бок о бок двадцать лет, и теперь она сама официально именовалась мастером. Ей было очень нелегко рассказывать о том, что её тревожит, особенно теперь, когда она жила сама по себе, совсем в другой реальности, среди лесов и гор, как когда-то мечтала.
        - Я всегда прихожу после Рождества, - напомнила она, как будто Мастер мог забыть.
        - Значит, вежливости? - он усмехнулся. - Тогда отчего ты напугана так, словно превратила в кошку соседку?
        Рейн закашлялась. Такое случалось. Да ещё и обратного хода заклинанию не было, впрочем, сварливая миссис Кэсседи, превратившаяся в дымчатую кошку Кэсс, кажется, не жаловалась.
        - Вы правы, Мастер, мне нужна помощь, - созналась она. - Мне не разобраться самой.
        Он кивнул, и чётки снова зашуршали в его руках. Рейн следила за ними и успокаивалась. Сами собой стали находиться нужные слова, и скоро она уже рассказала о том, что в долине, где стоял теперь её собственный дом, появилось чудище. И Рейн не была бы против, нисколько, но чудище напало на деревню.
        - И они решили, что в этом виновата ты? - уточнил Мастер.
        - Ещё не решили, - возразила Рейн. - Но кого им обвинять, кроме странной девицы, живущей на отшибе, совсем рядом с лесом, слишком близко к ущелью?
        - Да, кто-то укажет на тебя рано или поздно, такова плата за обладание силой, - согласился с её выводами Мастер. - А что за чудовище?
        - Я никогда не видела его, только слышала. Карты говорят, что я не знаю его и не сумею узнать, - Рейн торопливо вытащила из-за пояса колодку Таро и вытащила несколько карт. Мастер склонился над ними и задумчиво кивнул.
        - И сколько это уже продолжается?
        - В общей сложности месяц, - Рейн опустила голову. Она не решила, что было более правильно - пытаться разобраться самой и не преуспеть или сразу мчаться к Мастеру, чтобы он всё уладил.
        - Что ж, найдётся у тебя гостевая комната? - он посмотрел ей прямо в глаза.
        - Да… Да, конечно, найдётся, - Рейн подскочила.
        - Тогда отправимся с рассветом, - усмехнулся Мастер. - Допей. И ложись.
        Рейн покраснела, опять усаживаясь в кресло. Он всегда ловил её на каких-то мелочах, и ей всегда было мучительно стыдно.

* * *
        Городские улицы привычно поплыли перед глазами, потеряли чёткость очертаний и внезапно оказались лесной тропой. Рейн шла чуть впереди, показывая дорогу, хотя на самом деле Мастер не нуждался в её подсказках. Хвойная подстилка, лишь слегка припорошенная снегом, глушила шаги, и Рейн иногда хотелось оглянуться, чтобы убедиться, что Мастер вообще идёт за ней.
        Наконец они вышли на просеку, и Рейн узнала свой домик, отсюда показавшийся значительно меньше, чем он был. Совсем игрушечный.
        Мастер опустил ладонь ей на плечо, и Рейн послушно остановилась. Ей было не по себе, и только теперь она поняла, что не от смущения. Что-то произошло в лесу, оттого всё погрузилось в зыбкое и странное молчание.
        Случилось нечто ужасное. Рейн повернула голову - Мастер приложил палец к губам, предвосхищая вопрос.
        Сейчас он казался ей охотником, даже черты лица заострились. Никакой расслабленности, он вслушивался в мир и понимал такое, чего Рейна никак не могла уловить.
        - Оно похитило ребёнка, девочку, - наконец сказал Мастер. - Но та ещё жива.
        - Они сожгут меня вместе с домом, - выдохнула Рейн.
        - Думаешь о своей безопасности? - усмехнулся он беззвучно.
        Рейна вздрогнула как от удара.
        - Я не…
        - Тише, - и Мастер обогнал её, зашагав к дому. - Мы исправим всё раньше, чем кто-то решит разложить для тебя костёр.
        Рейн поспешила следом, сгорая от стыда почти такого же жгучего, как настоящее пламя.

* * *
        Дом никто не тронул, к нему, похоже, даже не приближались. И Рейн чуть успокоилась. Мастер бросил дорожную сумку в углу и сказал ей:
        - Сейчас нам некогда устраиваться, нужно в лес, - он оглядел гостиную. - Возьми нож, маятник и руны.
        - Хорошо, - Рейн кинулась к полкам собирать необходимое.
        - Тот, кто пришёл сюда, из иного мира, - Мастер задумчиво провёл рукой по подбородку. - И это хорошо и плохо одновременно. Нам нужно спешить.
        Рейн подошла к нему.
        - Я готова.
        - Отлично.
        Едва они вышли за дверь, как с гор понёсся ветер, на крыльях которого пришёл снегопад. Рейна испуганно прижалась к плечу Мастера. Метель показалась ей живой и настроенной враждебно.
        - Вот как, - Мастер засмеялся.
        - Что это? - не поняла Рейн.
        - Вслушайся, песня ветра расскажет тебе эту историю, - он взял её за руку, горячие и сильные пальцы обжигали даже через плотную кожу перчатки. - Меня не сбить с пути, Рейн, и ты тоже научишься.
        Она кивнула, пусть он и не видел этого. Вместе они шагнули в снеговую круговерть. Дом отступил назад и мигом затерялся, словно его никогда и не было. Рейн попыталась отрешиться от сбившихся мыслей. Всё-таки она тоже была мастером, пусть и совсем неопытным. Она тоже могла и умела многое.
        Воспоминания помогли прийти в себя, и Мастер заметил это:
        - Теперь ты наконец-то готова.
        И отпустил её ладонь.
        Они стояли на поляне, а вокруг бесновался снегопад. Высокие сосны мрачной стеной возвышались в нескольких шагах от них, но были почти не различимы за снеговой пеленой.
        - Мы найдём его, - вырвались у неё чужие слова.
        Рейн обнажила нож и резанула себя по ладони. Ветер подхватил огненно-красные капли, выпил их, благодарно урча, и снегопад стал реже, больше не свивался в вихри, а сыпал крупными хлопьями, спускавшимися плавно, как лебяжий пух.
        - Идём, - Мастер зашагал к лесу. И Рейн поняла, что он одобрил её решение.

* * *
        Усмирившийся снегопад скрывал следы Рейн и Мастера. Мимолётно она подумала, что так хорошо, намного лучше, если бы снега не оказалось. Людям из деревни незачем бродить их тропами. Людям из деревни не стоит видеть ничего из того, что обещало произойти уже очень скоро.
        Ладонь саднила, но Рейн упрямо шла вперёд, не обращая внимания на покалывания и прокатывающуюся временами боль. Она сама не заметила, как вышла вперёд. Мастер теперь отставал от неё ровно на шаг, и Рейн нисколько не сомневалась, что идёт правильной дорогой. Ей больше не требовался проводник.
        Лес густел, сосны сменялись ельником, и вскоре пространство вокруг стало мешаниной из белого и тёмного, мрака, затаившегося под тяжёлыми еловыми лапами. Рейн бывала в этой части леса редко, но прекрасно помнила, куда идти. Она быстро нашла ручей, бегущий по дну узкого, похожего на трещину оврага. Сейчас быструю воду затянуло льдом, но Рейн слышала её голос. Склонившись, она недовольно мотнула головой.
        - Спущусь, - бросила она отрывисто.
        - Хорошо, - отозвался Мастер. Рейн коротко глянула в его сторону - он замер, всматриваясь в темноту, ноздри раздувались, словно он читал запахи, глаза были полуприкрыты.
        Рейн соскользнула по ледяному склону и опустилась на одно колено на берегу. Окровавленной ладонью она провела по стеклу льда, оставляя капельки, смазывая их, смешивая со свежим снегом. Голубоватый лёд сверкнул, принимая жертву, голос воды стал явственней, теперь Рейн могла спросить.
        Отрешившись от всего мира, от холода, обнимавшего за плечи, от боли в ладони, Рейн мысленно вступила в быстрые воды ручья. Она почувствовала, как ледяная вода обнимает и несёт её с собой, как они бегут вместе подо льдом, под землёй, охватывают весь лес, скачут по горным склонам, выглядывают из деревенских колодцев.
        Рейн искала, и вода, отзывчивая, принявшая её кровь, а значит, и её саму, рассказывала, что чудовище спустилось с гор безлунной ночью, что оно отыскало пещеру в сердце горы, прячется там от солнечного света. Что оно голодно, но не может так просто насытиться, и ребёнок, украденная девочка, теперь залог выживания.
        - Чудовище не отдаст её так просто, - говорила вода.
        - Не отдаст… просто… - повторила Рейн, возвращаясь в реальность медленно, болезненно, снова ощущая холод ветра, саднящую боль, тяжесть в шее и пояснице.
        - Рейн? - услышала она голос Мастера.
        Поднявшись, она подала ему руку, и он помог ей выбраться на тропу.
        - Знаю, - сказала она, закрыла глаза, собираясь с мыслями. - Туда, - и указала дорогу.
        - Молодец, - Мастер коротко обнял её за плечи. - Останешься?
        - Это мой лес, мои горы, мой ручей, - Рейн заговорила монотонно. - Мои владения. Мой снегопад. Я не позволю.
        - Хорошо, - уступил Мастер. И Рейн встрепенулась. Прежде она не слышала, чтобы он говорил это слово в её адрес столько раз.
        Тьма сгущалась, снегопад же почти перестал. Рейн ускорила шаг, почти побежала, ведомая чётким чувством направления. Она быстро отыскала вход в пещеру и только там замерла.
        Слышался плач ребёнка.

* * *
        Ночь была непроглядной. Рейн ощущала, как девочка боится, как она дрожит в одиночестве и холоде. И ещё Рейн знала, что некто не сводит с ребёнка голодного взгляда.
        - Отчего оно не ест? - спросила она Мастера.
        - Час не настал, - Мастер чуть тронул её за плечо. - Позволь мне помочь.
        Рейн кивнула не сразу. Захватившее её новое чувство причастности к этим землям заставляло отказаться от помощи, но она поборола его, усмирила жажду разорвать захватчика самостоятельно.
        - Как с ним сражаться? - обернулась она к Мастеру. - Что это? Что оно?
        - Нужно выманить его из укрытия, чтобы сказать точно, - Мастер сотворил между пальцев неярко светящийся шар. - Закрою это место от чужих глаз.
        - Да, - Рейн взглянула на вход в пещеру, сейчас напомнивший ей приоткрытый в беспомощности рот, каменную пасть, лишённую клыков. Лившийся оттуда детский плач показался ей на минуту вполне уместным.
        Стряхнув наваждение, Рейн подошла ближе. В груди нарастала магия, а потому, остановившись на пороге, на краю между камнем и наметённым метелью снегом, Рейн негромко запела.
        Голос её был низким, он походил на гул ветра в обнажённых ветвях. Ни одной высокой ноты - Рейн пела, как пела бы спавшая сейчас под снегом земля. Она пела, как поют скалы, как звучат спрятавшиеся под корнями вековых деревьев потоки тёмной воды.
        Чудовище услышало голос.
        Девочка услышала голос.
        - Кто здесь? - закричала она.
        Рейн продолжала петь, выплетая тягучими звуками сеть заклинания.
        Чудовище рыкнуло, и девочка зашлась плачем, но Рейн знала - теперь чужому здесь монстру плевать на ребёнка. Оно поняло, что эти места под чужой защитой, оно хотело заполучить их.
        Оно готовилось сражаться.
        Рейн сделала два шага назад, замерла в напряжении, но петь не перестала. Чудовище ворочалось в пещере, не решаясь выбраться, а потом одним рывком выкатилось прямо Рейн под ноги.
        Или это она сама оказалась едва ли не под лапами огромного монстра, рогатого, острозубого. Глаза его постепенно наливались фиолетовым сиянием.
        Мастер выкрикнул магическую формулу. Рейн замолчала и сгруппировалась, тут же откатившись в сторону от обрушившегося на неё удара мощных когтей. Чудовище оказалось медлительным, но Рейн не стала радоваться раньше времени. Она снова запела, на этот раз ноты взмыли ввысь и коснулись звёзд. Снеговые тучи, подчинившись, разбежались с небес, и лунный свет залил площадку перед пещерой.
        - Это мой лес, мои горы, мой ручей, мои владения, моя луна. Уходи, или я уничтожу тебя.
        Чудовище развернулось к ней, прожигая взглядом.
        Оно было бессловесно.
        Ещё мгновение Рейн не знала, что делать, а затем слова сложились сами собой, сплелись с голосами леса и гор, вырвались сквозь её горло. Чудовище упало на колени, зарычав негодующе, но магия спеленала его и начала душить.
        - Дверь, нужно вернуть его, - выкрикнул Мастер.
        Он торопливо чертил прямо в воздухе знаки, и Рейн улыбнулась, продолжая петь, вкладывая в строки всю свою силу.
        Вскоре открылся портал, невиданной силой монстра затащило прямо туда, и Мастер резанул себя по руке, запечатывая дверь собственной кровью. Рейн выдохнула последнее слово и замолчала. Навалилась усталость.
        - Девочка, - напомнил ей Мастер.

* * *
        Рейн долго шла в темноте. Девочка больше не плакала, но Рейн знала, где она. Она чувствовала пещеру так, будто та теперь была её частью. Она видела внутри себя, где именно притаилась маленькая тёплая искорка - жизнь испуганного ребёнка.
        Повернув, Рейн осторожно коснулась камня и уверенно шагнула вправо, в самый густой мрак. Почти сразу она услышала сбивчивое дыхание и ухватила девочку за плечи. Та вскрикнула.
        - Тише, - опустилась на колени Рейн, чтобы быть с девочкой одного роста. - Чудовище ушло и никогда не вернётся.
        - А ты - не монстр? - уточнила девочка. Она осипла и замёрзла. Рейн нахмурилась, предстояло ещё и вылечить дитя от простуды.
        - Как тебя зовут? - спросила Рейн.
        - Тэа, а тебя?
        - Рейн.
        - Ты живёшь в странном доме на просеке? - холодная ладонь Тэа легла в руку Рейн.
        - Так и есть.
        Они пошли к выходу вместе. Рейн тихонько напевала себе под нос, и когда они выбрались из пещеры, Тэа уже ничего не боялась.
        - Деревня далеко, ко мне ближе. А тебе нужен чай, - говорила Рейн. Тэа кивнула.
        - Холодно.
        Мастер тут же сбросил с плеч плащ и укутал девочку.
        - Скоро рассвет, - сказал он. - И мы должны вернуть её родителям.
        - Да, - улыбнулась Рейн. - Мы успеем.
        Она изменилась. В ней выросло что-то иное. Мастер заметил и кивнул, отступая в тень. Рейн знала, что он не станет провожать, но в этом и не было нужды.
        «Мой лес, мои горы, мой ручей, мои владения», - напомнила она себе. Магия в груди колыхнулась волной.
        Рейн нашла себя.
        358. Сестра
        Миры восставали из звёздной пыли и обрушивались в пустоту, сияли и угасали, рассыпались и возникали вновь, и всё это было частью танца, восхитительного и прекрасного, чарующего и пленительного.
        Дорога обнимала их все, и тысячи тысяч дверей открывались одновременно, соединяя порой такие реальности, которые показались бы несовместимыми…

* * *
        Я стоял на дороге. Передо мной бежал ветер и гнал пылевые вихри. Миры возникали, точно волны, опадали прибоем, воздвигались снова. Путь пронизывал их все, но я не спешил идти.
        Только во сне странники могли оказаться здесь, обнаружить себя на нити, которая пронзала все миры насквозь. Увидеть её так явно.
        И это всегда что-то означало - встречу, знакомство, соприкосновение.
        Я медлил, потому что никак не мог уловить, почему и зачем очутился именно тут. Пыль осыпала мои плечи и оседала на волосах, но не мешала видеть всё новые реальности, казавшиеся миражами, игрой теней, неясными образами, рождавшимися в бликах света. Я не оборачивался назад - там словно и не было ничего, туда не нужно было смотреть. Впереди же простиралась дорога, бесконечная, теряющаяся среди набегающих подобно волнам граней разнообразных пространств.
        Когда ветер в очередной раз промчался рядом со мной, я почувствовал прикосновение к плечу. Не мягкое касание воздушного потока, но живую и тёплую ладонь. Повернув голову, я увидел рыжеволосую воительницу.
        - Ты должен мне помочь, - сказала она, вглядываясь в наступающие справа миражи. - Ты можешь.
        - Тебе нужен проводник? - предположил я.
        - Проводник? Нет. Я могу вступить в любой из этих миров, нет разницы, - она качнула головой. - Требуется кое-что другое?
        - Что же?
        - Я никого не ищу, никто не ищет меня. Я могу войти в любую реальность и покинуть её, но у меня есть ключ, - она отстранилась и вытащила из-за воротника за цепочку металлический ключ. - Видишь? Он мне мешает. Я должна отдать его.
        - Отчего не выбросить?
        - Он отказывается меня покинуть.
        Рванув цепочку, она бросила ключ в пыль, и тот почти сразу оказался у неё на шее.
        - Интересно, - я коснулся холодного металла. Казалось, внутри него спала жизнь.
        - Хочу отдать его страннику. Потому что ключи слушаются странников и доверяют им.
        - Почему ты думаешь, что не должна найти для него подходящий замок? - уточнил я. - Если это твой ключ, то он всё равно вернётся.
        - Нет, нет, - она нахмурилась. - Он не принадлежит мне. Забери его, пожалуйста.
        И цепочка с ключом легла в мою ладонь. Воительница сжала её двумя руками, вынуждая свести пальцы в кулак.
        - Хорошо, но я тебя предупредил.
        Она кивнула и отступила, почти сразу же свернув с дороги в клубящиеся тени очередной реальности.
        Ключ холодил кожу, ощущение показалось мне неприятным. Я дёрнул плечом и проснулся.

* * *
        Как это бывало, предмет, появившийся во сне, ждал меня на прикроватной тумбочке. Цепочка холодно поблёскивала в утреннем свете.
        Я рассмотрел приобретение внимательнее, но не обнаружил ничего необычного. Такими ключами открывались дверные замки в тысячах миров. Такие ключи теряли тысячами тысяч.
        Захватив его с собой, я спустился в кухню и сварил себе кофе. На аромат принёсся северный ветер, однако не задержался, только мимолётно шепнул мне несколько ободряющих слов.
        - И к тебе придёт гость, - сказал напоследок.
        - Гость?
        Да только ветер уже улетел прочь.
        Двери моего дома всегда были открыты гостям, потому я не особенно волновался. Не удивился, и когда посреди гостиной возникла хрупкая фигурка. Почти мальчишка шагнул из портала к камину.
        - Как я замёрз.
        - Здравствуй, гость, - окликнул я его.
        Обернувшись, он усмехнулся. Во взгляде его было что-то знакомое, но память ровным счётом ничего не подсказывала.
        - Приветствую, хозяин, - сказал он и, сбросив плащ на пол, уселся в кресло. - Говорят, у тебя хороший чай.
        - Неплохой, - согласился я. - Что привело в наши края?
        - Дорога, конечно, - он усмехнулся. - Я странник, как и ты.
        - Понимаю, - я поднялся. - Сделаю чай.

* * *
        В кухне я выбрал заварник из тёмной глины, взял чай, пахнувший можжевельником. Вода вскипела быстро, и я залил заварку. Аромат оказался таким манящим, что гость тут же появился на пороге.
        - Мой любимый, - восхитился он.
        - Значит, я угадал.
        - Да, да, - он кивнул. - Как приятно оказаться в таком доме.
        - Тяжёлое выпало путешествие?
        На миг взгляд его помрачнел. Он качнулся с пятки на носок, подхватил поднос с чашками, будто ему нужно было занять руки, и понёс его в гостиную. Мне пришлось идти следом.
        - Дело не в том, что путешествие выдалось тяжёлым, - начал он немногим позже. - Но я столкнулся с неразрешимой проблемой.
        Он подождал, пока я налью чай, взял чашку и долго всматривался в взмывающий над ней пар.
        - Дорога привела меня к дому, в который я не сумел попасть. Но нечто, принадлежащее мне, находится там. Я странник… Но на самом деле совсем не такой, как ты. Потому что…
        - Искатель, - угадал я. - И когда отыщешь то, в чём нуждаешься, дорога тебя отпустит.
        - Посмотри на меня, - он вздохнул. - Я скитаюсь три сотни лет, но мальчишка мальчишкой. Я устал, мне не нужны иные миры. Как мне стать цельным, когда то, что меня составляет, заперто в доме, где нет ни дверей, ни окон.
        - Или это у тебя нет ключа, - вырвалось у меня. Я сунул руку в карман и вытащил ключ за цепочку. - Не уверен, но попробуй вот этот.
        - Что это? - удивился он.
        - Сегодня мне принесла его дорога, а ничего случайного на ней не происходит. Ты пришёл, наверняка, он принадлежит тебе.
        - Хорошо, я возьму его, - он сунул ключ в нагрудный карман. - Только как узнать, решится ли моя проблема?
        - Ну уж если нет, ты всегда можешь прийти ещё, - я сделал глоток - чай заварился на славу.
        - Откуда ключ у тебя?
        - Отдала рыжая воительница.
        - Рыжая?
        - Да, - я посмотрел ему в глаза.
        Странники могли обменяться воспоминаниями - это происходило редко, но сейчас я захотел, чтобы он увидел ту самую девушку. Вскоре во взгляде его скользнуло понимание.
        - О, значит, сестра, - он хмыкнул. - Думал, она потерялась.
        - Сестра?
        - Да, старшая, - он отмахнулся. - Она отказалась от меня.
        - Так вот почему ключ желал оставаться у неё. Вы должны были встретиться, - осознал я.
        - Теперь в этом нет необходимости.
        - Посмотрим, дорога решит сама.
        - Дорога… - он решительно отставил чашку. - Я устал от неё.
        - Что ж, и такое бывает.
        На это ему нечего было ответить. Помрачнев, он не прощаясь шагнул в открывшийся портал.

* * *
        Миры восставали из звёздной пыли и обрушивались в пустоту, сияли и угасали, рассыпались и возникали вновь, и всё это было частью танца, восхитительного и прекрасного, чарующего и пленительного.
        Дорога обнимала их все, и тысячи тысяч дверей открывались одновременно, соединяя порой такие реальности, которые показались бы несовместимыми.
        Я снова стоял среди сна, на грани, рассекающей и соединяющей миры. Из пыли вышла рыжая воительница, а ей навстречу шагнул мальчишка.
        - Ты должна мне помочь, - сказал он.
        - В чём дело?
        - Мне не повернуть ключ, не хватает сил.
        Она взяла его за руку. В тот же миг открылся портал, куда они шагнули вдвоём, оставив меня гадать, что было заперто в том самом доме.
        359. Лисбет и Кей
        Лисбет стояла на мосту, всматриваясь в тёмную беспокойную воду. Это происходило в тысячный раз. Она будто бы просыпалась, стоя на этом мосту, словно не могла с него сойти, а всё, что чувствовала другого, на самом деле не знала в реальности.
        С трудом оторвав взгляд, Лисбет поморщилась. Ей хотелось сбежать, но сколько она уже пыталась? Каждый день она всё равно приходила сюда. Ничего не могла с собой поделать, не понимала, что происходит.
        Низкие серые тучи опустились так низко, что задевали за крыши зданий, вода блестела сталью, в воздухе чудился подступающий дождь, и Лисбет вовсе не желала находиться здесь. И не могла сойти с места.
        Она спрашивала себя, отчего сюда приходит, и не находила никакого ответа внутри, она старалась остановиться и теряла контроль над собственным телом.
        Она всегда оказывалась тут одна.
        Начался дождь, вспенил поверхность реки. Лисбет почувствовала капли в волосах и на щеках. Они текли, вызывая желание немедленно уйти, они казались живыми, но Лисбет точно приросла к месту и не могла от них спастись. Разозлившись, она только крепче сжала деревянные перила.
        - Эй, эй, - мужской голос раздался откуда-то справа. Лисбет повернула голову, чувствуя, что тело будто парализовало. - Почему ты мокнешь тут одна?
        В лице незнакомца было что-то такое, отчего Лисбет нахмурилась ещё сильнее. Она хотела ответить, но связки сковало холодом, не получилось ни звука. Слова застыли комом в горле.
        - Так лучше, - незнакомец сбросил плащ и укутал Лисбет, отчего она сразу почувствовала тепло. Оставшись в одной рубашке, он словно и не заметил этого. - Пойдём?
        «Не могу», - хотела она сказать.
        Беспомощность отозвалась болью в груди, колючкой впившейся изнутри.
        Незнакомец коснулся её рук, разжимая пальцы.
        - Это трудно, но ничего, - странно, но он будто бы понял, в чём дело. - Я помогу.
        Лисбет качнула головой, потому что была уверена - ей никак нельзя помочь, она замкнута в кругу вечного сна, который кончается и начинается на мосту. Вот только горло не слушалось по-прежнему, а незнакомец взял её ладони в свои, и внезапно… она сумела сделать шаг ему навстречу.
        - Вот так, - одобрил он и повёл её прочь.
        Они двигались медленно, а дождь усилился. Незнакомец промок, ткань рубашки прилипла к телу, и Лисбет понимала, что ему, должно быть, очень и очень холодно. Капли дождя сбегали по шее ей за шиворот, и она морщилась и шипела, пока что ей не удавалось говорить. Однако мост всё-таки остался позади, а ещё через четверть часа они пришли к незаметному дому в переулке у реки.
        Незнакомец открыл дверь и повёл Лисбет на третий этаж. Пыльная лестница пахла уютом и солнцем, дождь за пределами дома казался шёпотом волн, и Лисбет наконец-то отпустило напряжение. Она всхлипнула от облегчения, но тут же взяла себя в руки.
        - Кто ты и зачем мне помогаешь? - спросила она. Голос хрипел, был совсем не похож на тот, который был у неё всегда, но Лисбет радовалась и тому, что он вообще появился.
        - Кей, - откликнулся незнакомец. - А ты?
        - Лисбет.
        - Этот мост… необычный, - уклончиво добавил он. - И он отчего-то выбрал тебя.
        - Откуда ты знаешь?
        - О, - Кей посмотрел на неё. - На самом деле тебе сейчас вовсе не хочется ничего об этом знать.
        - Верно, - Лисбет почувствовала чудовищную усталость. - Но завтра я опять буду стоять там.
        - Нет, это вряд ли, - Кей привёл её к двери квартиры и повозился с ключами, открывая, продолжил же, только когда они вошли: - Я отвязал тебя.
        - Отвязал? - она сбросила чужой плащ на вешалку и мельком взглянула на себя в зеркало. Встрёпанная, вымокшая, выглядела она непримечательно.
        - Именно, - он увлёк её на кухню. - Тебе нужен чай.
        - Да, наверное.
        Некоторое время Кей молчал - ставил чайник, приготовил заварку, расставил чашки, Лисбет же осторожно оглядывалась, но кухня была совершенно обычной. Из окна открывался вид на реку, и Лисбет поспешно отвернулась от надоевшей тёмной стали.
        - Видишь ли, - заговорил Кей, подвигая к ней чашку с чаем, - случается так, что мы не выполняем своего предназначения. Чтобы дать нам понять, мир ловит нас в ловушки. И пока мы не осознаем, что ему нужно…
        - Фаталистично, - прервала его Лисбет. - Что, как считаешь, нужно от меня? Я уже не могу сосчитать, сколько раз находила себя там. Это чёртово повторение заставило меня забыть, сколько времени прошло. Мне кажется, я оказываюсь там несколько веков подряд. Никакой другой реальности не существует. Что же я не понимаю?
        - Забавно, - усмехнулся он. - Ты не можешь перейти мост.
        - Не могу.
        - Чего ты боишься?
        Лисбет сделала глоток, чтобы оттянуть время и подумать. Она давно не обнаруживала в себе никаких страхов, только раздражение или досаду, но слова Кея её зацепили.
        - Понятия не имею, - пришлось ей ответить.
        - Так только кажется, страх тебе знаком, - возразил он.
        - Разве что это страх бессмысленности, - она отвела взгляд. - Но кто в этом городе живёт иначе?
        - Я.
        - О, ты очевидное исключение, больше никому не приходило в голову попытаться увести меня с моста, - она усмехнулась.
        - Потому что я могу тебя видеть там, а никто больше не может, - пояснил он спокойно. - Ни для кого больше ты там не бываешь.
        - Прости?
        - Да, по сути, тебя там нет ни для кого, кроме тебя самой.
        - Я всё-таки сплю?
        Кей замялся, словно подбирая слова.
        - Можно сказать и так. Для некоторых из нас сновидческая реальность более действительна, чем настоящая. А может, ни одну из них вообще не стоило бы называть настоящей, - он развёл руками. - Это нужно почувствовать, так просто не объяснишь.
        - Значит, я пью чай во сне?
        - Не совсем, - он вздохнул и потёр висок.
        - Ладно, - Лисбет отставила чашку. - Пусть я сплю или как там ещё. Мне надоел этот сон, что мне делать?
        - Больше ты там не окажешься, - пообещал Кей. - Только нужно понять, какой смысл…
        - Да уж, какой смысл, - она хмыкнула. - Я хотела бы вырваться из этого города, а не возвращаться в него. Теперь я даже не знаю, где именно мне нужно уехать.
        - Нет, уехать не поможет, - Кей пробарабанил пальцами по столу. - Тебе нужна дверь.
        - Дверь?
        - Да.
        - Что за дверь?
        - В иной мир, - Кей улыбнулся. - Прочь отсюда.
        Лисбет спрятала лицо в ладонях, но ей так хотелось поверить, что она кивнула.
        - Хорошо, мне нужна дверь.
        - Я открою, - и Кей встал из-за стола, протягивая ей руку. Лисбет уцепилась за горячие пальцы.
        Кей проводил её в гостиную и кивнул, словно приглашая увидеть то, чего нет. Лисбет недоверчиво всмотрелась в пустое пространство, но вопреки её сомнениям в воздухе проступили очертания двери. Кей повернул ручку и отступил на шаг.
        - Мы увидимся? - спросила Лисбет напоследок.
        - Обязательно, но не на мосту, - засмеялся Кей. Тогда она перешагнула порог.

* * *
        Шёл дождь.
        Кей поднял воротник плаща и вышел из подъезда. Серая хмарь и не думала исчезать, ливень не собирался прекращаться. Но Кей знал, что на одном из перекрёстков застыл в очередной раз новый заблудившийся, новый привязанный. Он торопился найти его, взять за руку, выпустить.
        В этом мире-клетке он был единственным ключом…
        360. Хэллс и Брэйв
        Неровный болезненный свет проникал в комнату через окно, расположенное высоко, под самым потолком. Луч рассекал воздух вверху, высвечивал один из углов, будто оставляя там ожог, и казалось, что скоро стены вздрогнут, что раздастся стон.
        Брэйв открыл глаза и вздохнул. Он задремал здесь, потому что только в этой комнате было сухо. В другой части дома повсюду разрослась плесень и сырость была такая, что воздух едва ли не превращался во влагу.
        Он пришёл сюда в поисках укрытия. Разрушенный город привлёк его, увёл с дороги, но среди ночи на него обрушился ливень, и Брэйв не особенно выбирал, куда спрятаться.
        Пошевелившись, он убедился, что ничего страшного за ночь не случилось. Он скитался уже десяток лет и знал, что сны порой уносят в совсем другие миры. Кто-то говорил, что в нём живёт талант странника, но он не верил. Он никогда не видел дверей, и дорога с ним не говорила. Он просто выбрал скитаться и каким-то образом остался неизменным - казался всем тем же мальчишкой четырнадцати лет.
        Иногда - когда было особенно холодно или хотелось есть - он предполагал, что десять лет назад умер. Ему нравилось размышлять, почему и отчего так случилось, пока наконец желудок не убеждал его, что мёртвые не могут так отчаянно жаждать хотя бы кусочек хлеба.
        Сегодня есть пока не хотелось, и Брэйв был этому рад. Если бы он не соблазнился руинами, то сейчас сидел бы, щуря глаза на пламя, в таверне. И там-то точно можно было бы перекусить.
        Он поднялся, с сожалением оглядел пустую комнату, где не нашлось ничего интересного кроме относительной сухости, отметил, что свет меркнет, и поспешил выйти на улицу. В коридоре он случайно опёрся о стену и брезгливо вздрогнул, почувствовав под пальцами влажную, будто живая плоть, плесень.
        Небо было ясным, но солнце уже висело низко. За оставшиеся до заката пару часов Брэйв ни за что не успел бы дойти до деревни, лежавшей дальше, за леском. Он отчаянно боялся бродить по лесу ночью, потому рассудил, что останется в руинах ещё. Лучше выйти за час до рассвета.
        Задумчиво оглядев улицу, кое-где перегороженную останками обрушившихся зданий, Брэйв выбрал другой дом - на вид более целый и стоявший чуть на возвышении. Он надеялся, что хотя бы там плесени будет поменьше. Когда же подошёл ближе, понял, что пробраться внутрь будет не так просто: на первом этаже совсем не было окон, а дверь загораживал рухнувший козырёк - каменные осколки.
        Брэйв неторопливо обошёл здание и заметил, что в одном месте разрушившаяся громадина соседнего дома улеглась ровным счётом так, чтобы послужить ему отличной лестницей, по которой можно добраться до балкона. Пусть там придётся подпрыгнуть и подтянуться, иного пути всё равно не нашлось бы.
        Солнце спряталась за крышами, свет стал тягуче золотым, и Брэйв больше не медлил. Камни с шорохом поползли у него из-под ног, и он поторопился воплотить свой план.
        Когда он, тяжело дыша, встал на перилах, свет иссяк, только небо ещё оставалось достаточно золотым, но и оно стремительно темнело. Брэйв хмыкнул и скользнул внутрь, сквозь искорёженный проход, некогда бывший дверью.
        Здесь действительно было не так сыро, местами даже сохранилась кое-какая мебель. Выбрав низкую софу в дальней комнате, Брэйв стряхнул с неё пыль и каменное крошево и улёгся. Спать пока не хотелось, но Брэйв давно приучил себя использовать крохи уюта, наслаждаться ими, растягивать, как хлебные корки.

* * *
        Он проснулся среди ночи. В доме шуршало и стонало нечто, как будто бы большое, страшное, опасное. Брэйв сел на софе и вслушался, только через несколько минут осознав, что это разгулявшийся ветер.
        Облегчённый вздох утонул в темноте.
        - Чтоб я ещё когда-нибудь влез в руины, - сказал он, чтобы разогнать тревогу. Собственный голос показался насмешкой, и Брэйв насупился, обхватил себя руками за плечи, чтобы унять дрожь.
        - Кто здесь? - послышалось в ответ. Зашуршали шаги, задрожал по полу бледный отсвет приближающейся свечи. Брэйв остолбенел от ужаса.
        В комнату вскоре заглянул другой мальчишка. Темноволосый, в белом одеянии, он выглядел призраком. Брэйв ущипнул себя, но видение не развеялось.
        - Кто ты? - повторился вопрос.
        - Б-брэйв, - отозвался он.
        - Зачем пришёл сюда?
        - Ты живёшь тут один?
        - Я спросил первым! - поставив свою свечу на пол, вошедший сложил ладони на груди. - Отвечай, чего ты хотел?
        - Мне было любопытно, я свернул с дороги к руинам, - Брэйв не знал, что солгать, потому сказал чистую правду.
        - Так ты путник?
        - Ну… вроде того, - Брэйв пожал плечами. Лицо незнакомца смягчилось.
        - Я Хэллс, - представился он. - Я ждал путника уже очень давно.
        - Ждал?
        - Да, потому что должен был открыть ему дверь.
        - Не понимаю, - Брэйв даже немного рассердился.
        - Проголодался, наверное? - Хэллс протянул ему ладонь. - Пошли, я накормлю тебя и, быть может, объясню, в чём тут дело.

* * *
        Вскоре они сидели у костерка, разложенного среди камней прямо на полу первого этажа дома. Хэллс рассказывал, но Брэйв совсем не слушал, больше рассматривая его и гадая, сколько же тому лет. Так получалось, что Брэйв знал, сколько скитается, но не мог назвать собственный возраст, потому угадывать чужой было для него любимой головоломкой.
        - Тебе пятнадцать? - спросил он, когда Хэллс потянулся снять с огня чайник.
        - Что? Нет, - отмахнулся тот. - Вот, держи, - и подал глиняную кружку, полную ароматного чая.
        - Странно, ты не выглядишь старше, - Брэйв сделал глоток.
        - Мне так же не пятнадцать, как тебе не четырнадцать, - проворчал Хэллс. - Если интересно, я здесь уже несколько веков.
        - И тут всегда были руины? - Брэйв почему-то не вспомнил о призраках.
        - Нет, тогда тут ещё был город, - Хэллс прикрыл глаза, вспоминая. - Возможно, когда-нибудь ты сможешь отыскать его и порассматривать вдоволь.
        - Но он ведь разрушен.
        - Нет ничего, что было бы более относительно, чем время, - Хэллс засмеялся. - Что было бы более неопределённым.
        - Ничего не понимаю, - разозлился Брэйв.
        - И ничего не хочешь слушать вдобавок, - теперь Хэллс уже не улыбался. - Мне нужно открыть для тебя дверь, это точно.
        - Мне кажется, ты думаешь, что я странник, а я… - Брэйв поспешно допил чай, ожидая, что сейчас его прогонят от костра, - я всего лишь путник и ничего более.
        - Вот это шутка так шутка, - Хэллс опять расхохотался. - Сдаётся мне, ты и сам не знаешь, кто ты такой.
        - Неужели?
        - Точно-точно, не знаешь.
        Он снова протянул ладонь, Брэйв послушно схватил его за руку. Хэллс поднял его и повёл вглубь дома. Темнота расступалась перед ними, коридор, показавшийся Брэйву коротким, внезапно стал огромным, извилистым. Вокруг шепталось, билось и шуршало, словно они на самом деле шли над болтливым ручьём. Брэйв почти испуганно сжал чужие пальцы, но Хэллс словно и не заметил этого.
        Они шли и шли, пока внезапно их не обступила такая плотная тишина, такая густая темнота, что Брэйв услышал собственное лихорадочно бьющееся сердце.
        - Здесь, - остановился Хэллс. - Странник.
        Он обернулся, и во мраке его кожа стала такой бледной и сияющей, что Брэйв решил - это точно призрак. Призрак с удивительно горячими и плотными ладонями. Глаза Хэллса изменили цвет, превратившись в золотисто-зелёные, короткие волосы взметнулись волной и внезапно отросли до плеч. Он больше не казался мальчишкой.
        Впрочем, Брэйв чувствовал, что и сам изменился.
        И что зовут его больше не Брэйв.
        - Дорога искала тебя, - заговорил тот, кто был Хэллсом. - Ты откликнулся. Входи.
        Позади Хэллса ярко вспыхнул дверной проём, за ним клубилась звёздная мгла.
        - Но я же… Я только… - бывший Брэйвом глубоко вдохнул. - Я понял.
        Хэллс отступил, пропуская его к двери.

* * *
        Едва странник перешагнул порог, Хэллс отвернулся и выскользнул из темноты в круг золотого света, очерченный пламенем костра.
        - Вот, - сказал он, улыбнувшись. - Ещё двое, и я наконец-то смогу отсюда уйти.
        Он уселся на прежнее место и налил себе чаю.
        361. Не последняя сказка
        Последние сказки были отпечатаны, я сложил стопку листов и сбил их вместе. Ощущать, что все они готовы и лежат вот так, одна к одной, было необыкновенно, даже странно. Я улыбнулся собственным мыслям и осторожно опустил всю стопу в картонную коробку, в которой сказки должны были отправиться к первому, кто их прочтёт.
        Стоило мне закрыть крышку и перевязать коробку лентой, как за моим плечом возникла Королева чаш.
        - Отправишь с утренней почтой? - усмехнулась она.
        - Именно, - я повернулся к ней. - Тебе нужна копия?
        - Нет, нет, - покачав головой, она мягко скользнула в сторону, к окну. - Мне нравится слушать больше, чем читать. Ты прочтёшь мне их потом?
        - Прочту, - согласился я. - У нас будет целый год на это. По сказке за вечер.
        - А знаешь, что… - помедлив, она опять оглянулась на меня. - Одну я бы послушала сейчас. Короткую. Последнюю из тех, что заключены там, в коробке.
        - Хм, - я провёл пальцами по крышке. - Последнюю?
        - Да, именно её.
        - А если она вышла печальной?
        - Значит, так тому и быть, - Королева чаш оперлась на подоконник. - Смотри, как падает снег. Разве этим вечером не самое время для грустных сказок?
        Я не стал с ней спорить. Усевшись в кресло, я поставил локти на стол и опустил подбородок на руки. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы восстановить в памяти сказку, написанную последней.
        Она была о городе.

* * *
        Город вырос за десятилетия, занял подножия восьми холмов, растёкся по их склонам и захватил вершины, обнял каменными набережными реку, вырастил зелёные сады и парки.
        Людям было привольно и весело жить в нём, они будто бы даже были счастливы, и по утрам, когда солнечный свет заливал долину, город встречал его мелодичным шумом, голосами, смехом.
        Город жил. И люди на его улицах грустили и радовались, удивлялись прекрасным закатам, встречались и влюблялись, ссорились, мирились, расставались навсегда. Город гордился лишь тем, что никто из них не таил печальные и болезненные мысли долго. Город мог считать себя светлым, он радостно сиял в ночи всеми огнями, привлекая всё новых путников.
        Однажды в осенний день на его улицы ступил юноша с такой глубокой печалью в сердце, что город и сам опечалился - пусть лишь на миг.
        - Я излечу его, - решил город и сотворил себе душу - красивую девушку с добрым взглядом и мягкими чертами лица, с длинными каштановыми волосами и тонкой фигуркой.
        Душа города выступила из теней прямо навстречу гостю.
        - Отчего ты так печален? - спросила она, улыбаясь.
        - Важно ли это? - дёрнул он плечом. - Зачем ты говоришь со мной?
        - Здесь никто не грустит подолгу, вот мне и интересно, чем я могу помочь, - не растерялась душа города.
        - И как твоё имя?
        - Имя? - на этот вопрос был тяжело ответить, ведь город прежде не отделял свою душу, не делал её существом, не нарекал каким-либо именем.
        - У всех есть имя, - настаивал незнакомец. - Меня называют Саф.
        - Очень приятно, Саф, я Тьяр, - душа города на миг отвела взгляд.
        - Никогда не слышал прежде такого имени, - Саф всмотрелся в её лицо. - Что ж, теперь мы знакомы.
        - Наверное, ты устал с дороги, - Тьяр кивнула в сторону кофейни. - Пойдём, я угощу тебя.
        - Пойдём, - почти безразлично ответил Саф. - Нет никакой разницы, но если ты хочешь.
        Тьяр взяла его за руку и ввела в кофейню, где чарующие ароматы выпечки мешались с запахом свежесваренного кофе. Едва Тьяр выбрала столик, как им принесли по чашке, и Саф некоторое время смаковал напиток. Уже то, что он мог так вдумчиво пробовать кофе, обнадёжило Тьяр, а с ней и весь город.
        Быть может, печаль в чужом сердце развеется?
        - Что привело тебя сюда? - спросила Тьяр, надеясь так подтолкнуть Сафа к разговору о прошлом.
        - Я беглец, - признался он.
        - От кого же ты скрываешься?
        - От самого себя, - он усмехнулся. - И от своих чувств.
        - Разве так можно?
        - Получается плохо, - признался он. - Но я не оставлю попыток.
        - Почему бы не разобраться в том, что тебя тревожит? - предложила Тьяр. - Расскажи мне.
        - Нет, - отмахнулся он, и в лице его мелькнула отчуждённость, смешанная с агрессией. - Я не стану говорить об этом. Не лезь в мою душу. Мои страдания - лишь мои.
        - Хорошо, хорошо, - подняла она руки, притворно сдаваясь. - Я лишь хотела помочь.
        - Зачем тебе помогать тому, кого ты знать не знаешь?
        - Но ты сам сказал, что теперь мы знакомы, - улыбнувшись, Тьяр взяла свою чашку и сделала глоток. - Хочешь, расскажу тебе о городе?
        Саф кивнул, чуть заметно расслабившись.
        Тьяр же продолжила:
        - Здесь живут мягкие люди, которые не привыкли страдать, - она качнула головой. - Ты ещё увидишь сам, как тут красиво, как зелены парки, как разбивается солнце в брызгах фонтанов, как ночь опускается на крыши. Когда в сумерках зажгутся фонари, город покажется тебе сказочным. Но есть и главная достопримечательность, что затмевает собой все остальные красоты.
        - И что же это?
        - На набережной есть мост. Если встать на середине в полночь, можно оставить все горести и невзгоды реке. Быстрая вода унесёт их прочь.
        - Как удобно, - хмыкнул он, однако Тьяр видела - он запомнил.
        Вскоре Саф распрощался с Тьяр, и едва он покинул кафе, как душа города вновь утратила телесность. С напряжением город наблюдал за тем, как Саф, полный тоски и ненависти к самому себе бродит по улицам. Он нашёл мост и, увидев его, остался на набережной до заката.
        Город ждал, надеясь, что сумеет очистить сердце Сафа от боли, сумеет принять его, согреть, и так станет на одного жителя больше.
        В полночь Саф вышел на середину моста.
        - Знаешь, город, - заговорил он. - Я понял твою уловку. Отбери мою боль - и с чем я останусь? Я лишусь себя. Ведь я - и есть моя боль.
        - Но это же не так! - сказала вдруг Тьяр, выступая из тьмы. - Я вижу насквозь тебя, и твоя боль - не всё, что есть в тебе. Я же вижу…
        - О, откуда тебе это знать?! - он качнул головой. - Откуда? Я давно уже сдался боли.
        - Отдай её мне, и окажется, что я права, - покачала головой Тьяр. - Ну же, позволь мне помочь!
        - Нет, никто не может помочь. Никто, - и внезапно он сорвался с места, помчался по улицам прочь, прочь, вон из города.
        И город не смог его удержать, он ведь никогда не был клеткой.

* * *
        Я замолчал, а Королева чаш хмыкнула, разворачиваясь ко мне.
        - И всё?
        - Да.
        - Почему? - она поправила волосы. - Почему же он не смог поверить?
        - Некоторые сдаются, - усмехнулся я.
        - О, интересно, - она подошла ближе и взглянула мне в глаза. - Кажется, тебе нужно повременить с посылкой.
        - Повременить?
        - Да. Это совершенно точно не последняя сказка, - склонившись, она хищно сузила глаза. - Последняя сказка не может быть такой.
        - Не может?
        - Совершенно точно не может. В последней сказке никто не должен сдаваться.
        362. Двадцать пятая руна
        Нэйри вошла в таверну и остановилась у крайнего столика, внимательно оглядывая странников, собравшихся здесь. Похоже, здесь не было того, кого она так долго искала. Неосознанно поправив маленький кожаный мешочек на поясе, Нэйри прошла к барной стойке и заказала эль, после чего - уже с глиняной кружкой в руках - повернулась к залу.
        Неужели поиски и на этот раз зашли в тупик?
        Лучики солнца просачивались сквозь сомкнутые ставни, и Нэйри заметила, что один упал ей на грудь - ровно на руну, висящую на цепочке. Нэйри недовольно шевельнулась, словно стремясь спрятать её от света.
        - Эй, Пустая, - окликнул её мужской голос. Нэйри нервно обернулась. Из полумрака в самом углу выступил одетый в охотничий костюм странник. - Ты меня не помнишь?
        Она присмотрелась и кивнула. На груди странника висела руна.
        - Альгиз.
        - Ты всё ещё ищешь? - теперь он подошёл ближе и заговорил вполголоса. Взгляд его был настороженным и сочувствующим.
        - Как видишь, - Нэйри неохотно отцепила мешочек от пояса и протянула Альгизу, чтобы тот оценил, насколько он полон.
        - Трое осталось? - уточнил тот, сжав кожу в кулаке.
        - Четверо, - поправила Нэйри. - Йер, Соулу, Лагуз и Феу, - она вздохнула. - В который раз дорога приводит меня сюда, но никого нет, никогда.
        - Хм, - Альгиз тоже окинул зал взглядом. - Соулу…
        Нэйри уже собиралась сказать ему, что дело это совершенно бесполезное, но тут Альгиз отступил от неё на шаг и обратился к девчонке, сидевшей за столиком в центре.
        - Эй-эй, кажется, я тебя знаю!
        - Откуда бы? - подняла та голову. Нэйри взглянула на её лицо и облегчённо улыбнулась.
        - Нашлась, - прошептала она себе под нос и тут же зашагала к столику. - Привет! - она уселась напротив девчонки, ни о чём не задумываясь больше. - Кажется, я тебя знаю, - фраза, прозвучавшая невольным повтором, заставила Альгиз усмехнуться.
        - Что-то здесь слишком много моих знакомцев, которых я вижу в первый раз, - нахмурилась та.
        Альгиз бросил перед Нэйри мешочек, и она ловко вытащила оттуда руну - сестру той, что болталась у неё на шее.
        - Соулу, - назвала она.
        - Лестно, - девчонка усмехнулась и накрыла руну ладонью. - Вот теперь будем знакомы.
        Нэйри ответила ей улыбкой.
        - Пустая, - снова заговорил Альгиз, - оставайся здесь до заката. Уверен, мы найдём кого-то ещё.
        Нэйри хотела согласиться, она так устала за время своих скитаний, что хотя бы день отдыха был бы настоящим праздником, но дорога настойчиво звала уходить прямо сейчас.
        - Нет, не найдём, - сказала она, не в силах высказать и объяснить всё, что сплелось в её душе.
        Тут же Соулу заметила:
        - Что ты чувствуешь? Как ты это чувствуешь?
        - Как зов, который нельзя отвергнуть, - пояснила Нэйри. - Потому что это мне необходимо всех найти.
        - Хочешь, мы пойдём с тобой? - Соулу тут же поправилась, заметив, как покачал головой Альгиз. - Я пойду с тобой. А ты расскажешь мне о… о нас.
        - Давай, - Нэйри поднялась и прицепила мешочек к поясу. - Рада встрече, Альгиз.
        - Наступит день, когда мы соберёмся вместе, - он на мгновение задержал ладонь на её плече. - Очень скоро.
        - Буду надеяться, - Нэйри печально улыбнулась.
        Вместе с Соулу они вышли из таверны, и уже секунду спустя оказались в ином мире, где царили сумерки и тихо шептал лес. Соулу хмыкнула.
        - Не люблю, когда путь начинается на лесных тропах.
        - Понимаю, - Нэйри поправила руну. Ей очень хотелось спросить, помнит ли Соулу то имя, которое принадлежало ей прежде, но вместо того она начала рассказывать: - В этом мешочке было двадцать пять рун. И каждую из них можно повесить на шею. Каждая должна принадлежать определённому страннику, и когда я отыщу всех, когда все получат новое имя, мы пройдём сквозь веер миров в новую реальность.
        - Любопытно, - Соулу вытащила из кармана шнурок. Мгновением позже она надела руну на шею. - А собираешь всех ты, потому что?..
        - Пустая.
        - Руна Одина, - Соулу усмехнулась. - Ясно. Но что нас может ждать в той реальности? Зачем нам она?
        - Этого я не знаю, - Нэйри развела руками. - Многого не знаю.
        - Но ты - первая, - Соулу пошла вперёд, и Нэйри пришлось догонять её. - Однако я слышу, что там кто-то есть.
        Довольно скоро они нашли спуск к ручью, а, пройдя по топкому берегу, оказались у домика, крытого еловыми лапами, порыжевшими от времени.
        Нэйри не успела взойти на крыльцо и постучать, когда дверь распахнулась и появился мужчина, высокий и статный, совершенно седой.
        - Йер, - назвала Соулу. Нэйри послушно развязала мешочек. Она уже не раз убеждалась - названные, получившие руны видят таких же раньше, чем она. Быть может, потому что она помнила своё настоящее имя?..
        - Здравствуй, - она протянула руну, и мужчина взял её, сощурившись.
        - Йер… Хорошее имя. А ты, - и он внимательно взглянул на неё, - Пустая. Собирательница.
        - Да, - Нэйри отступила на шаг, но Йер удержал её.
        - Подожди, здесь есть кое-кто ещё, - он повернулся к двери. - Эй, Феу.
        Из-за двери выглянул взлохмаченный парнишка, настороженно присмотрелся к Нэйри.
        - Что тут происходит?
        - Отдай ему, - сказал Йер, и Нэйри послушалась.
        - Значит, Феу, - парнишка покрутил руну в руках. - Интересно. Но мы ещё не все?
        - Лагуз, нет Лагуз, - Нэйри вытащила последнюю. - Двадцать пятая.
        - Нет, двадцать пятая - вот, - Соулу потянула Нэйри за шнурок. - И никто не должен оставаться Пустым.
        - Что?..
        - Ты - Лагуз, - поддержал Феу.
        Нэйри с удивлением смотрела на то, как Соулу продевает в отверстие новый шнурок.
        - Надевай, - повернулась она. Нэйри хотела отказаться, но цепочка, удерживавшая прежде пустую руну Одина порвалась с громким щелчком, и руна соскользнула на лесную подстилку. В тот же момент Йер набросил ей на шею шнурок с Лагуз.
        И всё стало ясно.
        - Лагуз, - окликнула её Соулу. - Теперь мы все? Или нет? Нам нужно искать Одина?
        - Нет, нет, не нужно, - возразил Йер. - Это же и есть дверь.
        - Дверь, - повторил за ним Феу.
        Лагуз обернулась туда, куда они теперь смотрели, и увидела, как из лесной подстилки вырастает арка. Дверь открывалась. Дверь в новый мир.

* * *
        Они вышли на пустошь с разных сторон. Лагуз знала каждого, как будто все они были братьями и сёстрами. В молчании они замерли лицом к восходящему солнцу, и всё вокруг обняла тишина.
        Здесь ещё ничего не было, всё только зарождалось. Мир был пуст, чист, обнажён, и Лагуз знала, что каждый из них должен отдать ему каплю собственной силы, частицу своей души.
        Себя.
        Как они прежде отдали имена.
        Феу, ныне их первый, протянул ей ладонь и ободряюще улыбнулся, Беркана подхватила под локоть с другой стороны.
        - Тебя мы искали дольше всех, - рассмеялся Альгиз, узнавая и не узнавая её.
        - Станцуем! - предложил Райдо.
        - Станцуем, - пришли в восторг все остальные. И, закружившись, Лагуз наконец-то полностью забыла о прежних странствиях. Они уже не были странниками, они носили имена рун и должны были дать жизнь новой реальности.
        И реальность началась - со света, музыки и танца.
        363. Приглашение
        Из арки я шагнул в метель, и на несколько мгновений она лишила меня возможности дышать, слышать и видеть. Потом ветер поймал меня, и я оказался един с танцующим снегом, с вихрями, раскручивающимися у самой земли, окатывающими каждого прохожего каскадом сверкающей звёздной пыли.
        В ритме этого танца я переходил от фонаря к фонарю, если и не видя город, в который меня привела дорога, то чувствуя его всем телом. Не я проник в него, а он в меня, дав надышаться здешней зимой, колкими снежинками, остававшимися мятной свежестью на языке и губах.
        Дорога звенела где-то внутри, удостоверяя, что это вовсе не конец путешествия, что не на заснеженные улицы, пусть и искрящиеся огнями, она влекла меня. Здесь только начало пути, и от выбора направления зависит, встречусь ли я сегодня с чем-то важным… или чем-то чудесным.
        Между тем ветер вывел меня на площадь и стих, снег теперь падал величавыми хлопьями, занавешивал тёмный свод небес, где клубились плотные тучи. Запрокинув голову, я всмотрелся в них, пока снежинки мягко касались лица, оседая крупными каплями на коже. Я увидел разрыв в пелене облаков, и вскоре сквозь него пробился тонкий луч света. Луна пряталась там и теперь выглянула, всмотрелась внимательно в застывший в тишине город.
        Позади меня раздался смех, и в тот миг, когда я повернулся взглянуть, кто же стоит здесь, со мной рядом, краем глаза я заметил, как лунный свет свивается спиралью.
        - Начинается, - восхищённо выдохнула девушка, застывшая неподалёку от меня.
        Присмотревшись к ней, я осознал - она тоже странница, в волосах её пеплом седины легла пыль иных реальностей. На шее болталась целая связка амулетов. Вопрос уже готов был сорваться с губ, когда она поймала мой взгляд и улыбнулась.
        - Здравствуй, странник, вижу, ты впервые здесь?
        - Добрый вечер, странница, да, я не бывал тут раньше.
        Она с готовностью схватила меня за руку. Её пальцы показались мне очень горячими, и отчего-то это вызвало улыбку.
        - Я покажу тебе всё, - она кивнула в сторону.
        Вихрь лунного света мягко опускался в центр площади, сплетая из снежинок тончайшее кружево винтовой лестницы. Она казалась хрупкой и звонкой, словно на самом деле была музыкой, застывшей в волшебном металле.
        Едва она коснулась земли, как моя спутница, мой проводник, потянула меня вперёд.
        - Нужно спешить, она лишь на несколько минут.
        Мы побежали по тонким ступеням, сквозь снегопад, среди лунного света. Мы поднимались выше и выше, и каждый наш шаг становился сыгранным аккордом.
        Лестница увела нас к облакам, а затем и за них. Мы встали над тучами, под тёмным куполом небес, где повсюду были смеющиеся звёзды.
        - Видишь? - моя спутница первая сошла со ступеней. - Не волнуйся, тут нет прежних законов.
        Я без опаски шагнул вперёд, оглядывая открывшийся мне новый мир с любопытством и радостью. Вскоре я услышал голоса, и за вздымавшейся вверх облачной кручей мы нашли других странников.
        - Это перекрёсток, - заметил один из них моё замешательство. - Если ты побывал здесь однажды, то всегда отыщешь путь снова.
        - Из сердца снегопада, - добавила стройная девчонка.
        Раздались звуки скрипки - ещё один странник раскрасил ночь мелодией, и всем сразу захотелось танцевать. Это желание словно выросло у каждого из нас в груди, распустилось цветком и потребовало к себе внимания.
        Мы угадали единое настроение по глазам друг друга. Другие странники потянулись к флейтам, скрипкам, а кое-кто выхватил из-за спины и барабан.
        Никто не стал сдерживать пробудившегося внутри.
        Ночь просила музыки и танца. Странники не отказывались от таких приглашений.

* * *
        Лунный свет и гроздья звёзд, нежная упругость облаков, ветер и самую каплю зимней прохлады… Ночь была переполнена волшебством, смехом странников и острым вкусом счастья.
        Иногда замирая среди танцующей толпы, я ловил себя на странном ощущении, что этот дар, эта реальность достались мне по ошибке. Однако у меня не было лишней минуты, чтобы вдуматься в это - снова чужие пальцы сплетались с моими, я опять оказывался в кругу, смеялся и танцевал со всеми.
        Мы пели, и казалось, что даже звёзды повторяют строки вместе с нами. Впрочем, здесь это вполне могло произойти. Даже луна словно спустилась и мчалась в хороводе, прикасаясь и улыбаясь широко и открыто.
        Моя спутница потерялась, но вскоре все странники были друзьями, и это странное чувство общности согревало сильнее костра.
        Может быть, именно его мне всегда не хватало.
        Сердце билось быстрее обычного, всё внутри меня звенело, лилась музыка, которой нельзя было противиться.

* * *
        Ночное небо постепенно светлело. Я стоял у облачного обрыва, внизу мерцал спящий город. Никто не мешал мне, одиночество ничуть не стесняло, я наслаждался возможностью вырваться из шума и веселья и немного посозерцать, вместить в себя красоту. На востоке уже появилась бледная полоска зари.
        Тёплая ладонь коснулась плеча, и я обернулся.
        Она соткалась из уходящей ночи, из света уснувшей луны, из предчувствия рассвета. Я узнал сразу - Жизнь.
        - Как тебе этот подарок? - спросила она, улыбнувшись.
        На её ресницах дрожали блики ещё не рождённого солнца.
        - Он чудесный, - смущённо выдохнул я. - Но… чем я его заслужил?
        - Каждый странник когда-нибудь приходит сюда. Дорога решает, заслужил он или нет, - усмешка была полна хитрости, вряд ли ответ был полным. Если он вообще был ответом.
        - Я благодарен…
        - О, знаю, - отмахнулась она и провела ладонью по моему плечу, только тогда я узнал горячие пальцы. Неужели она сама и привела меня сюда? Взяла за руку среди снегопада? - Слышала, что ты заканчиваешь сказки.
        - Закончил.
        - Нет, не хватает последней, - чуть качнув головой, она указала вперёд. - Вот твой путь.
        - И там я найду недостающую сказку?
        - Возможно, если она не живёт в твоей груди уже сейчас.
        Я задумался, а когда снова перевёл взгляд на неё, то никого не увидел. Зато в небе уже разливался рассветный свет, мерцание голубого, розового и оранжевого. Дорога, протянувшаяся прямиком на восток, звала меня. Я ступил на её полупрозрачное полотно, сделал первый шаг, приноравливаясь, а потом не сдержался и побежал.
        Со мной рядом помчался ветер.
        Что-то ожидало меня впереди. Именно меня, и предвкушение вскоре заполнило меня всего. Может, это и не было сказкой, не оказалось бы идеей, которую я мог бы поймать, из которой я мог бы сплести строчки, но совершенно точно это было приключение. Я хотел прожить его, прочувствовать, как проживают и чувствуют странники собственный путь.
        Разве мог я отказаться от приглашения?
        364. Бумажные журавлики
        За окном кружил снегопад, а в камине весело потрескивал огонь, передо мной же стояла чашка какао. Я задумчиво рассматривал пламя, отдыхая от всех путешествий сразу, а особенно от тех, что выпали мне за последние дни. Мне совершенно не хотелось двигаться, усталость завладела целиком, и я согласился покориться ей на вечер, отказавшись от дорог и дверей в пользу кресла и пледа.
        Едва я сделал первый глоток и молочная сладость заставила меня улыбнуться, как раздался стук в окно. Чуть нахмурившись - не ждал гостей - я поднялся и прошёл к двери. На крыльце меня встретила корзина, полная сложенных из разноцветной бумаги журавликов.
        Никого больше здесь не было, только вечер, ветер и затерявшиеся в метели огни фонарей.
        Я подхватил странное послание и внёс в дом. Снег вряд ли понравился бы нежным журавликам. Не зная, что именно делать с корзиной, я унёс её в гостиную и поставил недалеко от камина, а сам снова уселся в кресло, намереваясь допить какао и придумать-вспомнить-отыскать новую сказку.
        Однако стоило мне отвлечься на собственные мысли, как в корзине что-то зашуршало. Я резко обернулся к ней - как раз вовремя, чтобы увидеть, что журавлики трепещут, поворачивают головы, взмахивают крыльями.
        Они были живыми!.. Отогрелись и теперь беспокоились, как будто желая рассказать мне что-то. Теперь я совсем забыл о какао, опустился перед корзиной на колени и спросил удивительных бумажных птиц:
        - Откуда вы здесь? Как получается, что вы живы?
        - Заблудились, - защебетали журавлики, - заблудились и потерялись. Мы ищем свой мир. Ты можешь помочь.
        - Могу, конечно, - кивнул я и подставил ладонь. Один из журавликов, ярко-жёлтый, тут же вспорхнул на неё.
        - Мы родились в чудесном саду, в дивном саду, - заговорил он. - Нас унесло ветром. Мы так долго искали друг друга, что совсем забыли дорогу в наш сад. Нас здесь ровно тридцать четыре!
        - Что ж, мы попробуем вместе отыскать путь, - пообещал я, больше не вспоминая о том, что хотел отдохнуть в этот вечер, а не шататься по мирам. Не думая о том, что хотел найти последнюю сказку, упрямо не желавшую заковываться в строчки.
        Тридцать четыре бумажных журавлика искали помощи.

* * *
        Каждый журавлик по-своему описывал сад, в котором они родились. Один вспоминал про яркие бумажные розы, склонявшие ветви под тяжестью бутонов к самой земле, другой рассказывал о лилиях и колокольчиках, третий говорил о будто бы стеклянном озере, отражавшем вечно синее небо. Я слушал их всех, иногда останавливая, чтобы они не щебетали разом, но так и не смог полностью собрать картину.
        Когда пришло время позвать к себе дверь, я всё ещё сомневался, и, конечно, арка привела нас в другой мир - здесь были и розы, и лилии, и озеро, но журавлики дружно отказались назвать мир своим.
        - Нет-нет, он не такой.
        - Этот сад прекрасен, но он не оригами.
        - Всё здесь живое, как и у нас, но живое совсем по-другому.
        И я согласился с ними - среди этой травы, среди этих деревьев и розовых кустов вряд ли они могли бы прижиться.
        Я закрыл глаза и сосредоточился, снова вызывая дверь. Дорога не сразу ответила мне, но всё-таки проём нарисовался, и я, подхватив корзину, шагнул через порог в кружение звёздного сияния.

* * *
        На этот раз мы оказались на берегу моря. Я качнул головой.
        - Что-то у нас не выходит.
        - Да, - жёлтый журавлик поднялся мне на плечо. - Это не наше море. Однако я узнаю этот мир. Я был здесь.
        - И мы были, - заметили ещё несколько журавликов. - Тут мы нашли друг друга.
        - По вечерам с моря ползёт туман и начинается совсем другая сказка, - добавил ещё один, совсем маленький и снежно-белый. - Нам же туман вредит. Бумага напитывается влагой и…
        - И мы умираем. Нас когда-то было тридцать пять.
        Больше я не собирался тут задерживаться, а потому снова сосредоточился, представляя следующую дверь в иную реальность.

* * *
        Когда в лицо бросился ветер, я подумал, что, должно быть, опять просчитался. Журавлики тревожно зашуршали, а потом жёлтый, всё так же сидевший на моём плече, грустно заметил:
        - И этот мир нам знаком.
        - Ветра здесь злые.
        - Мы едва не потеряли друг друга.
        - Но я помню, что пришёл сюда сквозь арку, сквозь каменную арку, а за ней остался наш сад, - раздался вскрик одного из журавликов, красного, точно рассветное небо.
        - Значит, мы приближаемся, - успокоил я их и накрыл корзину курткой, чтобы ветер не вздумал уносить их прочь. - Нужно найти эту арку.
        Передо мной расстилался каньон. Скалы столпами уходили в небо, разноцветные - оранжевые и песчано-жёлтые, тёмные и ярко-красные. Небо над нами раскинулось синее-синее, такой восхитительной синевы, что я полюбовался бы ещё, если бы не дело, которое привело меня сюда.
        Шаги отдавались гулким эхом, я обходил каменные колонны, но никак не мог заметить арку, пока внезапно ветер не ударил меня в грудь. Тогда только я различил её, спрятавшуюся между других скал, выгнувшуюся изящно и содержавшую секрет внутри себя.
        Перехватив корзину покрепче, я смело зашагал в том направлении.

* * *
        На этот раз мир встал вокруг не сразу. Некоторое время мы будто повисли среди звёздного неба, распростёртого крыльями бесконечности во все стороны. Потом всё на миг пришло в движение - я оказался в удивительном саду.
        Всё здесь было живым, всё дышало и пело. С цветка на цветок перелетали пёстрые бумажные бабочки, цветы покачивали бутонами - каждый лист и каждый цветок был сложенным оригами. И травы, и беседка у озера, зеркальная гладь которого отражала совершенное небо.
        Я снял куртку с корзины и выпустил бумажных журавликов. На мгновение они замерли, словно лишились жизни, а затем выпорхнули прямо на лужайку, рассыпались по ней, возбуждённо загалдев.
        - Наконец-то мы дома!
        - Здесь всё так же прекрасно, как раньше.
        - Нет! Тут стало лучше, много лучше!
        - Как я скучал!
        - Мы все скучали.
        Я смотрел им вслед и только теперь заметил, что и корзина была сплетена из бумаги.
        Чем дольше я стоял на тропинке, тем сильнее чувствовал, насколько не подхожу этой реальности, созданной из бумажных страниц. Я ощущал себя чужим и уже собрался развернуться и уйти, пока никто не вспомнил обо мне, как на плечо вновь вспорхнул жёлтый журавлик.
        - Мы должны отблагодарить тебя, - сказал он.
        - Вы счастливы, разве нужна другая благодарность?
        - Нужна, - настаивал он. - Обязательно нужна.
        - Но мне не о чем просить вас, - возразил я.
        - Иногда то, что тебе готовы дать, не нужно просить, - журавлик зашуршал крыльями. - Мы знаем, что ты ищешь сказку, важную сказку. Последнюю сказку.
        - Да, - не стал отрицать я. - Действительно ищу.
        - Не знаю, о чём она должна быть. Но подставь ладонь.
        Я послушно повернул ладонь, и журавлик лёг мне в руку, доверчиво и просто. Он показался столь же хрупким, как крылья бабочки.
        - Зачем? - вырвалось у меня.
        - Разверни. Ты найдёшь фразу, которой всё должно закончиться, - пояснил он. - Не бойся, со мной ничего страшного не случится. Я снова сложусь в бумажную птицу.
        Некоторое время я сомневался, но всё же сдался и аккуратно развернул яркий листок, чтобы прочесть только десяток слов. Едва я запомнил их, как журавлик опять стал самим собой.
        - Теперь у тебя есть окончание, - сообщил он. - Отыщи начало.
        Мгновение спустя я оказался в собственной гостиной.
        365. Последняя ночь
        Я опять вдыхал холод, впускал его глубоко в себя, вдыхал саму ночь, её колкость, её бесконечность. Небо снова скрылось за плотной пеленой облаков, пряча то, как ему больно, как оно стонет, выпуская из самой своей сути тысячи снежинок, как застывшие слова и нерассказанные сказки. Я стоял посреди площади, и город вокруг меня кутался, как когда-то давно, в саван обратившихся льдом фраз, задрёмывал, отчего огни становились тусклее. Тысячи путей пронизывали его насквозь, и он звенел на них, дрожал в них, как поймавшаяся в сети паука муха.
        В кармане куртки нашлась пачка с единственной сигаретой, и я закурил, разбавляя заполнившую лёгкие ночь горьковатым дымом, пахнувшим августом и вишней. Когда-то пачка была пуста, оставалась на подоконнике, теперь она снова опустела, но зато с ней вместе не опустел совершенно я сам.
        Я не двигался, во мне жила только кисть, подносившая сигарету к губам, а вокруг распускалась цветком зима, танцевал ветер, холодные потоки обнимали и прижимались к телу всё плотнее, желая выстудить меня насквозь.
        Зима молчала, присматривалась ко мне, уставшая, скучающая, слишком внимательная. В волосах её влажно блестел свежий снег, босые ступни едва касались припорошенных плиток. Она чего-то ждала от меня, ждала и внимательно вслушивалась, будто могла расслышать биение моего сердца, повороты стрелки компаса.
        Я стоял в центре города, заблудившись, застыв, забывшись, и во мне, глубоко внутри, творились нерассказанные сказки, растекались невысказанные слова, холодом толкались из-под кожи фразы, которым я никак не мог найти применения.
        Я почти засыпал, и зима знала, зима ждала, готовая раскрыть мне объятия, мерцая гирляндами огней, что проступали в её теле россыпью звёзд, веснушками, сотканными из света. В тишине, в молчании, город погружался на самое её дно, и я падал с ним вместе, тонул с ним вместе, почти сдавшись.
        Почти.
        Нужно разбить тишину.
        Неловкими пальцами я сунулся в карман, где, совсем заледеневший, лежал плеер. Я вставил только один наушник, второй оставив болтаться, точно сквозь него музыку мог услышать и город. Первая же мелодия распрямилась пружиной, вырвалась, помчалась по кругу, по спирали, восходя всё выше, к черноте небес.
        Зима вздрогнула, её прозрачные глаза широко раскрылись. Нехотя она сделала шаг назад, отчего с ней вместе качнулась реальность, а потом подала руку ветру и тот - идеальный партнёр, лучший танцор из всех - поймал её и повёл в танце прочь. Город вспыхнул тысячами огней, пробудившимися, яркими, подмигивающими.
        Расслабленно улыбнувшись, я переступил с ноги на ногу, внутри меня не осталось ни единой мысли, слова обратились ощущениями, и я закрыл глаза, чтобы дать им уложиться, устояться, превратиться во что-то ещё.
        Музыка же разлетелась по площади, зазвучала, перетекая от дома к дому, заполняя улицы, она творила миры, она открывала двери, и в эту ночь каждый мог бы стать странником, если бы осмелился шагнуть за ней следом.
        Когда я открыл глаза, запрокидывая голову, мне из разрыва туч улыбнулась луна, серебряный серп, хищный и яркий. В воздухе повис манящий аромат, смесь корицы и кофе. Я повернулся, чтобы обнаружить источник запаха, и заметил приглашающе распахнутые двери кофейни.

* * *
        За столиками никого не было. Я подошёл к стойке и увидел рыжую девушку с яркими прядками в волосах. Мы виделись где-то на осколках миров, на гранях дорог, где-то между точками остановок. Возможно - в поезде.
        Она улыбнулась.
        - Последняя ночь, да?
        - Откуда ты знаешь?
        - Каждая последняя ночь для кого-то становится первой, я давно научилась это понимать.
        - Как думаешь, мне удалась последняя сказка? - спросил я, хотя она совершенно точно не читала ни строчки.
        - А она последняя? - странница засмеялась, поставила передо мной чашку с крепким и терпким кофе.
        - Нет, совершенно точно она лишь последняя из трёхсот шестидесяти пяти, - я сделал глоток и продолжил: - Но всё-таки…
        - Что думаешь ты сам?
        - Не знаю.
        - В прошлый раз в тебе тоже жили сомнения, - присмотревшись ко мне, она хмыкнула: - Откуда их так много?
        - Наверное, ответ на этот вопрос я и ищу среди миров.
        - Нет, вовсе нет. Ответ на этот вопрос ты никак не найдёшь в самом себе, - она перегнулась через стойку и коснулась моего плеча. - И знаешь что? Это потому, что он тебе вообще не нужен.
        Мы засмеялись. Всё было просто.

* * *
        …Среди ночной темноты из света звёзд рождался новый мир. Он лежал в самом центре сплетения тысяч путей, и едва проявились первые очертания гор, задышали первые леса, защебетали первые ручьи, как тысячи дверей открылись, впуская в него странников, и мечты странников, и надежды странников.
        Мир расцветал, мир распускался, колеблясь на ветру вероятностей.
        Каждый странник находил там что-то по душе и оставлял в нём частицу себя - мелодию, сыгранную на флейте, звон колокольчика, свет фонарика, тепло разведённого костра, яркую ленту, браслет, сплетённый из бисера, ловец снов, ракушку с берега дальнего моря.
        Мир наполнялся, оживал, становился всё притягательнее.
        Странников становилось больше. Они приходили и уходили, а кое-кто даже оставался. Мир постепенно населялся животными и людьми, снами и улыбками.
        И однажды - мир был ещё молод - в нём родился сказочник. Не пришёл, как другие, не остался, выбрав именно эту реальность, а впервые открыл глаза именно под этим небом.
        Он вышел на улицы городка, стоявшего у подножия гор, он выхватил первые слова сказки из воздуха и начал плести историю, почти не задумываясь, на чистом вдохновении. Не сразу история зазвучала как музыка, но сказочник старался, отбросив всякие сомнения. И следующее плетение вышло ровнее, а вскоре весь город собирался на площади в час заката, когда сказочник начинал рассказывать.
        Обычно он говорил почти до полуночи, и рядом с ним становилось всё больше людей, а странники приносили ему осколки сказок, собранные в иных мирах, чтобы он, точно бисер, вплетал их в собственное кружево.
        Рос мир, становился опытнее и мудрее сказочник, и среди его слушателей как-то раз оказались Жизнь и Смерть. Она была в белом, он - в чёрном, и оба слушали внимательно, а едва сказка закончилась, Жизнь сказала:
        - Ты так чудесно рассказываешь, я хочу, чтобы ты вечно служил мне.
        - Твои сказки так совершенны, что я заберу тебя с собой, - оспорил Смерть.
        Сказочник перевёл взгляд с одной на другого и пожал плечами.
        - Я была первой, и потому имею право выбрать, - обернулась к Смерти Жизнь.
        - Я всегда последний, но без меня не бывает никакого начала, - напомнил Смерть.
        - В его словах - гимн мне, - нахмурилась Жизнь.
        - В каждой сказке находится место для меня, - возразил Смерть.
        Сказочник молчал. По его лицу невозможно было прочесть мыслей.
        - Я дарую ему вечность, - нашлась Жизнь.
        - Как и я, - усмехнулся Смерть.
        - У меня есть своя, - вдруг заговорил сказочник. - И мне не нужна никакая другая. Приходите на площадь, я буду здесь.
        Жизнь засмеялась.
        Смерть кивнул.
        На площади остались только слушатели и сказочник, а мир всё расцветал, становился прекраснее и ярче. А сказок в нём становилось всё больше, каждая из них обретала собственные крылья и сквозь одну из тысяч дверей убегала прочь, чтобы посмотреть иные миры, узнать другие реальности - как того хотела Жизнь.
        Каждая из них несла крупицу вечности, как пообещал Смерть.
        А сказочник продолжал творить историю за историей, и вдохновение его было неисчерпаемо. Потому что его невозможно исчерпать - ни в одном из миров, ни в одной из реальностей. Никогда.
        notes
        Примечания
        1
        Музыка настроения Les Discrets - Apres L' Ombre.
        2
        Музыка настроения Derniere Volonte - L'ombre des reverberes.
        3
        Перевод на английский Сонгфик по песне Muse - Resistance для участия в писательском челлендже http://www.stephenwillis.co/writing-challengehttp://www.stephenwillis.co/writing-challenge(http://www.stephenwillis.co/writing-challenge) .

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к