Сохранить .
Витязь на распутье Валерий Елманов
        Эффект стрекозы #5
        Оказавшемуся на Руси начала XVII века нашему современнику удалось сделать многое. Но впереди забот хватает - только успевай поворачиваться.
        Бояре пытаются вовлечь Федора Годунова в свой заговор против царя Дмитрия, а государь решил непременно женить шведского принца на Ксении. А тут еще и новое повеление Дмитрия. Правда, есть варианты: либо уже этой зимой ехать воевать в Прибалтику, либо отправляться послом в Персию. Выбрать первое - армия не готова, второе - отлучаться надолго нельзя.
        И застыл наш витязь на распутье, решая, какое из двух зол выбрать…
        Валерий Елманов
        Витязь на распутье
        Пролог
        Остается пожелать удачи
        Ведьма старательно доползла до шеи горгульи и торжествующе захохотала, хищным взглядом окидывая беспомощно мечущихся внизу людей. Затем она встала на каменную тварь, надменно вскинула голову, раскинула руки в стороны и шагнула в пустоту. В тот же миг ее руки трансформировались в черные крылья, и она принялась неспешно парить над городской площадью, высматривая нужного ей человека для последующего жертвоприношения…
        -Сейчас поймает бедолагу,- безучастно прокомментировал темноволосый мужчина.
        -Слушай, да выключи ты эту муру! И без нее тошно,- взмолился второй, светловолосый.
        Темноволосый послушно взял в руки пульт, и через несколько секунд в гостиничном номере воцарилась тишина.
        Светловолосый уныло посмотрел на стол. На нем возвышалась опустошенная на три четверти бутылка водки, а подле нее разместилось маленькое блюдце с тонко нарезанными дольками лимона и початая плитка шоколада.
        -Так я не понял, Валер, получается, что никаких следов?- уточнил он у своего собеседника, машинально продолжая вертеть в руке стакан, на четверть наполненный водкой.
        -Честно говоря, Костя, пока мы ехали, я успел только-только просмотреть его записи и, вполне возможно, что-то упустил. К тому же почерк у твоего племянника не ахти,- со смущенным видом повинился тот.
        -Да не юли ты,- хмуро буркнул Костя.- Сам понимаю, что ничего хорошего ты мне не скажешь. Давай уж, лепи что есть.
        -По всему выходит, что именно так,- подтвердил Валерий.
        -А в книге о нем чего говорится?- поинтересовался Костя, кивнув на прикроватную тумбочку, на которой лежало новенькое, только что приобретенное роскошное издание Ключевского «Русская история».
        -В книге…- задумчиво протянул Валерий. Он неспешно встал, подошел к тумбочке, взял только сегодня поутру купленный в книжном магазине том и, взвешивая в руках, заметил:
        -Здоровенный, на полторы тысячи страниц. Его даже бегло читать - не один день уйдет.
        -Ну-у, если знать, где именно, думаю, что поменьше,- возразил Константин и поторопил: - Давай не тяни. Зря, что ли, в номере оставался, пока я Мишку по Пскову катал. Небось давно уже все нашел.
        -Как раз наоборот - почти ничего не обнаружил,- поправил Валерий.- Хотя одно странно. Знаешь, я почему-то считал, что Годунова удавили в Москве вместе с матерью еще до приезда туда Лжедмитрия. Не помню, где я про это читал, но вроде бы именно так, а тут написано, что новый государь Лжедмитрий Первый не только простил царевича Федора Годунова за то, что он не признавал его истинным сыном Ивана Грозного и не уступал ему трон, но и назначил его своим наследником и престолоблюстителем. Чудно как-то.
        -Меня сейчас куда больше другой Федор интересует, который мой племянник,- напомнил Константин.
        -Так вот я и думаю - может, это его работа?- предположил Валерий.- У Ключевского написано, что, дескать, был в ту пору на Москве какой-то бывший учитель царевича, который не дал его убить. Правда, не Россошанский, и даже не Монтекки, а какой-то Макальпа. У самого Федора в записях я пока не глядел, опять же почерк неразборчивый, но…
        -Молодец, племяш!- оживился Константин.- А про Макальпу не гадай. Знал бы ты, как тогда над иностранными фамилиями изгалялись. Так что это просто искаженное Монтекки, вот и все. Лучше давай дальше. Что еще там наш Макальпа настряпал?
        -А больше почти ничего. Разве что про какой-то божий суд еще сказано, да и то лишь потому, что это самый последний из поединков на Москве, который упомянут в летописях.
        -Да к черту суды!- возмутился Константин.- Ты про племяша давай!
        -И я про него. Вроде бы вышли биться кто-то из ляхов и этот учитель Макальпа. Из-за чего сыр-бор, не говорится, но Макальпа одолел. А потом…- Он замялся и невразумительно закончил: - Тишина про него.
        -А ты внимательно все прочитал?- усомнился Константин.- Не мог же он взять и исчезнуть?
        -Ну-у… есть одно-единственное,- нехотя произнес Валерий, вздохнул, неспешно открыл книгу и начал неторопливо листать страницы. Дойдя до нужной, он некоторое время молча смотрел на текст, а затем предложил: - Может, вначале выпьем?
        -Погиб?- помрачнел Константин.
        -Нет-нет, что ты,- заторопился с опровержением догадки друга Валерий.- С чего ты взял? Во всяком случае, здесь про его смерть ни слова.
        -Тогда выпьем,- утвердительно кивнул Константин.
        Но и после того как они осушили стаканы, Валерий не торопился зачитывать нужный кусок о судьбе Федора. Вместо этого он заметил Константину:
        -Хотя ты знаешь, мне все-таки кажется, что этот учитель совсем не твой племяш. Уж больно большая разница между Макальпой и Монтекки. К тому же, когда про божий суд рассказывалось, там указано было, что Макальпа из шкоцких людишек.
        -Из каких?- озадаченно переспросил Константин.
        -Из шкоцких - означает из шотландцев,- пояснил Валерий и продолжил: - Вот я и говорю, что навряд ли это твой племянник. Ему-то как раз был резон представиться твоим сыном, то есть фрязином, ну и плюс совсем другая фамилия. Вот и получается, что Федор и этот пресловутый учитель не одно и то же лицо, поскольку…
        -Ничего не получается,- вновь резко перебил Константин.- Не знаю уж, как там с фамилией и национальностью, но спасти Годунова, которого, как ты говорил, собирались убить, мог только мой Федька - это железно.- И напомнил: - Ты там хотел кое-что прочитать мне…
        -Ну да,- спохватился Валерий.- Вот что пишет Ключевский.- И неспешно прочитал вслух: - О дальнейшей судьбе князя Макальпы ничего не известно, кроме того, что он якобы принял участие в церемонии венчания на царство Лжедмитрия, на которой вручил ему меч, а после уехал к Федору Годунову, но до Костромы не добрался…
        -Не добрался,- медленно повторил за другом Константин.- А почему?
        -А вот об этом ни слова,- вздохнул Валерий.- Там вообще мало что про Годуновых. Федор этой же зимой занедужил и умер, причем есть подозрения, что это работа Лжедмитрия, а Ксения тоже исчезла, даже не добравшись до Костромы. Ну а царица-вдова, которая приняла постриг в Вознесенском монастыре, узнав о смерти детей, тоже на следующий год умерла.
        -Стоп! Ну-ка, погоди про маму. Так ты говоришь, Ксения тоже не добралась до Костромы. Так-так…- задумчиво протянул Константин.- Тогда все сходится. Вспомни-ка, что он там кровью написал. Получается, что…- И вопрошающе уставился на друга.
        -Вообще-то у того же Ключевского сказано, что на Ксению положил глаз Лжедмитрий, и, скорее всего, именно люди Отрепьева тайно похитили царевну по дороге в Кострому, привезли обратно в Москву, после чего она некоторое время была наложницей самозванца, а затем тот, вволю натешившись несчастной, приказал ее удавить.
        -Скорее всего!- пренебрежительно фыркнул Константин.- Много понимает твой Ключевский! Ох, не верю я в такие совпадения. Ну сам смотри, что получается. И Федька мой исчез на пути в Кострому, и царевна. А если предположить, что они вдвоем направились не туда, а к Чертовой Буче, к волхву, а?
        -И что?
        -А то, что он их благополучно отправил. Ты же сам видел, что к нам попал совсем другой перстень. Мой хоть тоже с рубином, но двуглавого орла на нем не было. Да и оправа, пусть и похожая чем-то, но иная. То есть Световид метнул его вместе с записками к нам, благо, что веса в них не особо, а с помощью моего перстня волхв переправил…
        -А если их просто перепутали?- не выдержал Валерий.
        -Да какая разница?!- возмутился Константин.- Все равно до нас доехало. А коль уж чужой перстень такое путешествие совершил, то мой…
        -Ну и где теперь Федор с царевной?- поинтересовался его друг.
        Вопрос был что удар под дых - Константин шумно выпустил воздух, открыл рот, однако так ничего и не сказал. Он угрюмо засопел, с укоризной посматривая на Валерия, но, не найдя ответа, молча потянулся к бутылке и щедро разлил остатки водки по стаканам. На сей раз вопреки обыкновению он даже не стал чокаться с другом, молча выпив до дна.
        «Как за покойника»,- почему-то подумал Валерий.
        Закусывать Константин тоже не пожелал, пододвинув блюдце с оставшимися тремя лимонными кружочками другу, и потухшим голосом спросил:
        -Кстати, а дальше-то там чего на Руси было?
        -Мятеж против Лжедмитрия, а так как он не успел назначить вместо Федора другого престолоблюстителя, то сразу после его убийства выбрали Василия Шуйского, потом была Смута, затем… да что я тебе говорю, когда ты и сам все прекрасно знаешь. Ну хоть и поменьше моего, но в общем и целом.
        -То есть ничего не изменилось?- уточнил Константин и хмыкнул.- Странно. Вначале я аж три с половиной года лазил по тому времени, а в итоге вообще никаких перемен, теперь Федор - и опять то же самое. Разве такое возможно?
        -Судя по книгам историков, получается, что вполне,- пожал плечами Валерий.- Да в общем-то все правильно. Трудно что-то изменить кардинальным образом, если действуешь в одиночку. В наше время это невозможно, да и тогда, скорее всего, было весьма нелегко. Опять же история - штука инертная, любит закономерности, а не случайности. Иногда она уступает одиночкам, даже русло свое может поменять, но лишь на время, а потом норовит вернуться обратно. Знаешь, как круги по воде. Кинь булыжник, и они пойдут, только проку с них… Даже если очень большой камень ухнешь, ничего не выйдет, разве что круги побольше.
        -А если камней много?- не согласился Константин.- Сам же до этого рассказывал, что спасал Годунова не один мой Федька, а еще какой-то полк верных стражей.- И укоризненно повторил: - По-олк. Тут уж запрудой пахнет, а то и вовсе плотиной.
        -А хоть бы и так, все равно существовать ей недолго,- внес поправку Валерий.- Сооружение-то искусственное, так что, если за ним не ухаживать, вода, один черт, рано или поздно ее размоет. А ухаживать было некому, раз твой племяш исчез. Вон и юного Годунова сразу отравили.
        -И это мне тоже неясно,- заметил Константин.- Смотри, что выходит. Он же сам кровью написал, что друзей не бросают, но исчез. Не состыковывается что-то.
        Валерий задумался, уткнувшись взглядом куда-то в угол комнаты. Его собеседник тоже молчал, терпеливо ожидая ответа. После паузы Валерий неуверенно протянул:
        -А может, твой племяш под другом подразумевал вовсе не Годунова? Там у него я в одном месте упоминание о князе Хворостинине-Старковском встретил, о котором Федор очень лестно отзывался, и еще о каком-то шотландце Дугласе. О нем вообще много всякого, особенно вначале. Например, как твой племянник этого шотландца от смерти спас, да и потом о нем не раз говорится. Кстати, именно этот Дуглас влюбился в Ксению Годунову. Я вот и думаю, может, он ему и отдал твой перстень?
        -А сам куда делся?
        -Да откуда я знаю?!- возмутился Валерий.- Ты уже раз десять меня спросил - не надоело? Знаешь, сколько сейчас теорий у физиков насчет пространства и времени? И не сосчитаешь. Тут тебе и «струнное» устройство вселенной, и параллельные миры, и…
        -Вот «параллельные миры» звучит неплохо,- перебил Константин.- Может, в том мире он не только спас царевича в Москве, но и…
        -Погоди-погоди, но ведь Годунова и без него все равно бы спасли,- остановил друга Валерий.
        -То есть как?- удивился Константин.- Сам же только что говорил мне о том, что ты где-то читал, будто царевича убили в Москве.
        -Я?!- искренне изумился Валерий.
        -Ну да,- недоуменно пожал плечами Константин.
        -Да не мог я тебе такого сказать,- возмущенно фыркнул Валерий.- Хотя постой. Вроде бы и впрямь что-то…
        Он задумался, силясь припомнить и старательно растирая пальцами виски. Голова почему-то отказывалась отвечать на вроде бы элементарный вопрос, словно кто-то невидимый поставил в ней некий барьер.
        Вообще-то, по всем источникам, Годунов погиб в Костроме - это Валерий знал точно, еще со школы, но тогда откуда он взял то, что их с матерью удавили в Москве? Странно. Странно и непонятно.
        Вертелась в мозгу некая мыслишка, но слишком далеко, ухватить никак не получалось, к тому же и она постепенно как-то расплывалась, будто истаивая. Ответ пришел лишь спустя пару минут. Правильным он был или нет, Валерий не знал, но уцепился за него, ведь тогда все становилось на свои места.
        -Слушай, это я, наверное, недавно прочитал какой-то фантастический роман. Ну там про альтернативные миры и прочее, вот у меня и образовалась каша в голове.
        -Ну пускай не спасал, а только участвовал. Но имей в виду, там, где мой Федька за дело возьмется, любой фантаст отдыхает,- авторитетно заявил Константин.- Точно-точно. Я ж его знаю как облупленного, так что сразу скажу: он еще упрямее, чем я, и если чего захочет, то можно даже не сомневаться - добьется обязательно. И вообще, парень о-го-го. Ты не думай, будто я так говорю только потому, что он мой родственник. Он такой, что…
        Панегирик племяннику растянулся минут на десять, поскольку каждое достоинство характера Федора его дядя считал нужным подкрепить соответствующим примером из жизни. Лишь в конце Константин слегка приувял и с досадой заметил:
        -Жаль только, что мы никогда не узнаем, чего он там наворотил.
        -Жаль,- согласился Валерий, но другу этого короткого подтверждения показалось маловато.
        Он и тут не захотел терпеть фиаско, поэтому встрепенулся и поправился:
        -Хотя кто знает. Вон наука семимильными шагами прет. Думал ли ты еще двадцать лет назад, что сможешь мне написать, а я через минуту, хотя и за пару тысяч километров от тебя, смогу его прочитать? А по скайпу мы с тобой каждую неделю общаемся - тоже фантастика. Так что никто не знает, что нас ждет впереди.
        -Ага,- вновь охотно поддакнул Валерий.
        Свое возражение о том, что если Федору даже и удастся где-то что-то «наворотить», то узнают об этом не они, а совсем другие Валерий и Константин, которым, кстати, не исключено, на это будет вовсе наплевать, он благоразумно оставил при себе.
        Ни к чему оно.
        Так у друга остается хотя бы крохотный шанс, малюсенькая надежда, вот и… пусть остается.
        И вообще, поживем - увидим, а пока он лишь мысленно пожелал исчезнувшему в неизвестном направлении Федору удачи во всех его затеях, и чем они грандиознее, тем больше этого самого пресловутого везения.
        Глава 1
        Неожиданная помощь
        -Токмо слышь-ко, княже… Не мыслю я, чтоб камень ныне твоей жиковине[1 - ЖИКОВИНА - перстень, форма оправы которого напоминала лапки жучка, охватывающего камень. Отсюда и такое название. (Здесь и далее примечания автора.)] много удачи дал,- предупредил Световид, хмуря седые кустистые брови и продолжая вертеть в узловатых пальцах мой перстень.
        Точнее, этот-то как раз не был моим. Как так случилось, что я в последний момент, решив максимально обезопасить Ксюшу, снял со своей руки и надел на ее палец перстень, который подарил мне Борис Федорович Годунов, ума не приложу.
        Ну ладно, ошибся, не глянул на вырезанного двуглавого орла, но я и потом, чуть погодя, когда снимал перстень с пальца царевны, опять не заметил своего промаха.
        Остается лишь гадать, куда улетели вместе с ним мои бумаги и вообще попали ли они хоть куда-то. Впрочем, на поляне их не осталось, значит, где-то они оказались. Вот только где - ба-альшущий вопрос.
        Жаль, конечно, что все так получилось. Цена роли не играет - оставшаяся жиковина дяди Кости ничуть не дешевле, а вот память о покойном царе…
        Однако нет худа без добра. Зато теперь я могу попробовать добавить себе немножечко удачи, что немаловажно, учитывая все житейские обстоятельства. Был бы один - ладно, и сам со всем управился бы, но у меня есть еще Федор Борисович Годунов, который не просто сын покойного царя, но наследник нынешнего, так что желающих спровадить его на тот свет раньше времени хоть отбавляй.
        Вот потому-то я, едва поняв, как промахнулся с перстнем, вспомнил рассказ своего дядьки о наговоре на удачу и отправился к волхву. Не то чтобы я так уж верил во всякие там чары и заговоры и тем более полагался на них, однако чем черт не шутит. Особенно когда бог[2 - Чтобы соблюсти равноправие со славянскими богами - ведь не пишем же мы Бог Авось, Богиня Макошь, Бог Перун и так далее,- здесь и далее к словам «бог», «богородица», «спаситель», «аллах» и т.п. автор посчитал справедливым применить правила прежнего советского правописания.] спит. Во всяком случае, в одном я убежден на сто процентов: лишней ворожба волхва не будет и помехой тоже, а там как знать. Чем черт… Впрочем, это я уже говорил.
        Световид встретил меня неприветливо, да это и понятно - хана камню на заветной полянке. В смысле, сама каменная глыба осталась на прежнем месте, вот только тумана вокруг нее практически не наблюдалось. Так, еле-еле, словно дымок от сигареты невидимого курильщика, и все. Да и сам камень стал заметно ниже. Такое ощущение, что по нему с маху ударили исполинской кувалдой, которая его хоть и не расколола, но изрядно вдавила в мягкую болотистую почву.
        Мое первое впечатление подтвердил и Световид, с грустью констатируя, что камень опускается чуть ли не на глазах.
        -Ежели и осталась еще в нем силушка, то на самом донышке, не боле,- печально заявил он.
        -А мне хоть какую,- бодро ответил я, но тут припомнились его слова, и я поинтересовался: - Ты некогда говорил, что он раньше здоровья прибавлял всем вам. Так что, раз у него силы нет, то теперь и этого не будет?
        -Ныне внуку свою отвел к нему. Она у меня на зуб жалилась, вот я и решил проверить,- нехотя выдавил волхв.- Подсобило вроде, токмо сидела она близ него долгонько. Говорю ж, остатки в нем еще есть, но уж больно мало.
        -А ландшафт здесь не ахти,- заметил я, озираясь.
        Впрочем, чтобы сделать такой вывод, глядеть по сторонам нужды не было. Болото - оно и есть болото, со всеми вытекающими последствиями, особенно в летнюю пору. Занудная мошкара, запах гнили, да и сам воздух - какой-то удушливо-тяжелый, вязкий. Словом, хорошего мало. Даже странно, что раньше я ничего из этого не замечал. Или здесь тоже камень «трудился», улучшая экологию?
        -Если вдруг надумаешь перебраться в иное место - только скажи,- посоветовал я.- Нынче у престолоблюстителя все восточные земли под рукой, так что он тебе от щедрот выделит любой лесок, какой только глянется.
        -Где родился, там и помирать надобно,- сердито отрезал Световид.- К тому ж без силы камня мне все одно - и до следующего лета не дотянуть.
        -Ну это ты, а остальных-то не жалко?- напомнил я о прочих жителях леса.
        -А вот меня не станет, тогда уж пусть они как хотят, так и вершат,- проворчал волхв.- И будя на том,- закрыл он явно неприятную ему тему и вернулся к моей жиковине.- Ты лучше поведай, на что тебе удача занадобилась? Али тайна?
        -Да нет никакой тайны,- равнодушно передернул плечами я.- Просто подумалось, что если есть возможность, то отчего бы не прихватить с собой благословение бога Авося.
        -Это в церквях благословение, а у него - улыбка,- хмуро поправил меня старик.
        -Пусть так, мне без разницы. Я, конечно, и без нее постараюсь приложить все усилия, но, когда знаешь, что тебе улыбаются боги, оно как-то спокойнее. Особенно сейчас.
        -Никак сызнова задумал чтой-то?- неодобрительно прокомментировал Световид.
        -Да тут и без меня задумщиков хоть отбавляй,- вздохнул я, прикидывая, сколько всего впереди.
        Это ведь только на первый взгляд в моих делах теперь тишь да гладь - знай себе живи припеваючи в Костроме и только время от времени подсказывай царевичу, чем еще надо заняться, да поправляй там, где он промахнется. Хорошо бы, конечно, если б оно так и было, вот только в реальной жизни все будет иначе.
        Во-первых, боярские козни, вроде всяких оговоров и наветов. Навряд ли господа сенаторы смирятся с тем, что Годунов - наследник престола. Да, остался у меня в царских палатах защитник, причем в авторитете, к которому Дмитрий охотно прислушивается. Но думный боярин и глава Стрелецкого приказа Петр Федорович Басманов один, а ярых недоброжелателей - тьма-тьмущая.
        Во-вторых, неизвестно, сколько осталось жить самому государю, а ведь я его собирался использовать как ледокол, чтобы он своими указами успел вспороть всю заплесневелую жизнь Руси, дабы потом Федору хотя бы на первых порах никто не вменял в вину уж очень резкие новшества - пусть останутся на совести погибшего Дмитрия Иоанновича. А благодаря тому, что они исходили от невинно убиенного мученика, которого патриарх Игнатий обязательно назначит в святые - уж мы с Федором расстараемся с ходатайством,- к новшествам этим придраться будет весьма и весьма затруднительно.
        Вот только сами по себе они не появятся - их надо пробивать и отстаивать перед царем, извините, императором. А кроме того, их еще предварительно нужно написать, поскольку пока что они лишь в моей голове, а если какие-то и перенесены на бумагу, то только в виде черновых беглых набросков.
        Разумеется, многое я наговорил Дмитрию, часть из этого Басманову, но все это нечто вроде декларации: надо сделать то-то для того-то, а вот как - тут я успел далеко не все.
        Ну и в-третьих. Рано или поздно, но Годунову предстоит схватка за престол, от которой никуда не деться. На святой Руси испокон веков власть по доброй воле никто не уступал, а если и имелась парочка прецедентов, то они скорее исключение. И какие правила в этой борьбе, я тоже представлял себе достаточно ясно - вполне хватило всего одного царского пира, после которого и Дмитрий, и Федор чуть было не отправились на тот свет.
        То есть предстояли даже не бои без правил, которые лишь называются так, но, если припомнить, все равно ограничения имеются. Нет, все гораздо круче, ибо дело пахло жестокой кровавой дракой, где запросто добивают лежачего, а уж про удушающие и калечащие человека приемы я вовсе молчу - какие угодно и в каком угодно количестве. Исходя из всего перечисленного, не думаю, что лишняя толика удачи оттянула бы мой карман.
        К тому же имеется еще один небольшой нюансик, который тоже никак нельзя упускать из виду - мое обещание Дмитрию взять в следующую зиму Эстляндию. Причем взять практически без ничего - имея в наличии один полк своих гвардейцев.
        Скорее всего, нашему пресветлому государю императору до следующей зимы бояре навряд ли позволят дожить, но полагаться на такое не стоит и надлежит готовиться всерьез. Причем начинать уже сейчас, ибо для практических тренировок у меня в запасе только одна зима, к которой предстояло пошить маскхалаты, заготовить для всех лыжи с палками, ну и так далее.
        Да и со спецназа тоже предстояло согнать семь потов, чтобы каждый из них стал не просто бойцом на голову круче обычного воина, но, называя вещи своими именами, диверсантом-убийцей - просто так городские ворота той же Нарвы или Ревеля[3 - Ныне Таллин.] охрана моим людям не откроет.
        Но вначале требовался предлог, дабы я мог ее развязать, то есть невыполнение требований принца Густава[4 - Густав был старшим сыном шведского короля ЭрикаXIV, которого в 1568г. сверг с престола его брат ЮханIII. Густав долго скитался по разным странам, пока в 1600г. царь Борис Годунов не пригласил его в Россию в качестве кандидата в женихи царевны Ксении. Однако он отказался перейти в православие и повел себя несколько вызывающе, за что был отправлен царем в Углич, который выделили ему в кормление, где он с тех пор и проживал.], проживающего в городе Угличе, о выделении ему, как законному наследнику шведского престола и родному племяннику нынешнего короля КарлаIX, земель. Например, из тех, что в Эстляндии, включая парочку островов возле ее побережья.
        Пусть они там в своем парламенте успеют не только как следует посмеяться над такими сумасбродными пожеланиями, но и призадуматься, поняв, откуда они появились и кто стоит за спиной Густава.
        Разумеется, поначалу они насторожатся, усилив гарнизоны, а затем - времени-то пройдет изрядно, для того и надо отрядить посла этой зимой - непременно расслабятся, решив, что это не более как пустые, совершенно не подкрепленные реальной силой угрозы.
        Тогда-то, спустя год, если понадобится, мы и ударим.
        Кстати, подготовку к грядущей войне я начал именно в тот день, когда встретился со Световидом, осведомившись у волхва сразу после произнесенного им заговора на удачу, нет ли у него каких-либо знакомцев за границей - ведь Эстляндия напрямую граничила с псковскими землями.
        Особых надежд, признаюсь, не питал. Слишком сомнительно, чтобы в той же Эстляндии уцелели тайные язычники. Все-таки жили они на территории, которой несколько веков владели католики, а у них агрессивное поведение по отношению к чужой вере, особенно если люди неспособны постоять за себя, норма. Получалось, шансов на выживание и сохранение своей исконной веры у прибалтийских язычников практически нет.
        Однако, к моему изумлению, Световид, услышав мой вопрос, спросил, почему я ими заинтересовался и на кой ляд они мне вдруг понадобились.
        -Помочь хочу,- после паузы уклончиво ответил я.- Несладко им небось приходится, вот и решил сделать доброе дело…
        -Хлебом, как нам, али инако?- продолжал расспросы волхв, неспешно вышагивая впереди меня по знакомой гати, которая, вот странно, всего за пару дней опустилась настолько, что мои ноги уходили в черную зловонную воду чуть ли не по колено.
        -Помимо телесной пищи есть еще и духовная,- высокопарно заметил я, с облегчением выходя на сухое место.
        Впрочем, сухим его можно было назвать только в сравнении с гатью - все равно изрядно почавкивало и похлюпывало. Хорошо хоть воды уже не видно, да и идти можно бок о бок со стариком, который умолк, размышляя то ли над моим вопросом, то ли над моим ответом.
        -Пусть молятся своим богам не втайне, но открыто, ни от кого не скрываясь,- добавил я.
        -Ишь ты,- недоверчиво хмыкнул старик, продолжая задумчиво хмурить брови.
        «Странно,- недоумевал я, наблюдая за ним.- Неужто и вправду имеются какие-то связи?»
        Чуть позже все разъяснилось - волхв наконец-то пришел к выводу, что мои слова не являются пустышкой, а посему…
        -Живет у нас один такой. Там-то вовсе невмоготу, вот он и подался в бега. Немало победствовал малец, пока не нашел нас, зато теперь не нарадуется. Ежели ты и впрямь…- И, оборвав себя на полуслове, потребовал: - Но допрежь того, как сведу тебя с ним, поведай, на что они тебе понадобились. Мыслится, не просто так ты их леготами одарить возжелал.
        -Правильно мыслится,- кивнул я.- Вначале им эти льготы заслужить надо и помочь мне кое в какой затее.
        Таиться перед Световидом я не собирался и рассказал все как на духу. И про то, как государь Дмитрий вытянул из меня обещание завоевать всю Эстляндию, и про то, что делать это придется весьма ограниченными силами, а потому вся надежда только на хорошую выучку бойцов, а также на неожиданность удара. А без помощи местных проводников, которые смогут тайно вывести моих ратников к шведским крепостям и замкам, на внезапное нападение рассчитывать не приходится.
        -А стены проломить? А ворота открыть?- не отставал Световид.
        -Тут уж мои люди управятся. Я их заранее зашлю, так что первый удар будет изнутри. Но даже если все сделать тихо, без особого шума, все равно долго ворота удержать не получится, поэтому надо, чтобы остальные силы были под боком у города и никто о них ни сном ни духом.
        -Им ить и без того несладко живется, а ты сызнова войну в тех краях хотишь затеять,- укоризненно заметил Световид.- Опять разорение.
        -При эдакой внезапности никакого разорения быть не должно. Какую-то контрибуцию… дань,- поправился я, натолкнувшись на недоуменный взгляд старика,- мы с городов снимем, но не очень большую, а гарнизоны им и так и так кормить, и без разницы, чьи они, русские или шведские.
        -А ежели свеи дознаются, кто их ворогов к градам провел?
        -Откуда?- пожал плечами я.- Кроме меня и еще нескольких особо доверенных людей, никто и знать о твоих проводниках не будет. К тому же власть-то там будет наша, русская.
        -Поначалу,- поправил меня волхв.- Ты что же, мыслишь, свеи просто так утрутся и не вознамерятся сызнова оную власть забрать?
        Пришлось пояснять, что весь мой расчет как раз и базируется на том, что вся война займет от силы три месяца, да и то если брать по максимуму - вдруг где-то пойдет не по плану и придется попыхтеть.
        Когда же шведы узнают о случившемся, будет поздно, а брать города осадой - это та еще проблемка, особенно учитывая, что и Дмитрий зря терять время не станет, а бросит на подмогу дополнительные войска. При наличии их скинуть врага в море пусть не пара пустяков, но и не так уж тяжело.
        Ну а затем, когда с ними окончательно расправимся, придет черед заслуженных наград для проводников да и прочих жителей, которые получат право на свободное исповедание любой религии.
        -А дозволят ли?- усомнился Световид.
        -Дозволят,- уверенно кивнул я.
        Не спорю, многие жители Эстляндии, памятуя, сколько бед им принесли служители Исуса[5 - Федор произносит имя Христа, как было принято на Руси до реформы патриарха Никона.], навряд ли захотят менять шило на мыло, то есть одного Христа на другого, пожелав остаться со своими родными богами, но мне на это, честно признаться, было наплевать.
        А в разговорах с православным духовенством я основной упор сделаю на то, что язычество, в которое поначалу ударится местный народец, станет как бы промежуточным звеном на пути к православию.
        Думается, и патриарх, и митрополиты благосклонно примут мое пояснение и согласятся с ним, поскольку латины для них гораздо хуже мусульман, не говоря уж об идолопоклонниках. Кстати, последних у нас на Руси сколько угодно, считай, все мелкие народцы, проживающие на северо-востоке, и воспринимаются они православными вполне лояльно. Ну, скажем, вроде заблуждающихся, с которыми надо просто как следует поработать, разъяснив прописные истины про настоящего единого бога, и они со временем все поймут.
        Очевидно, Световид уловил мою твердую убежденность, которая прозвучала в ответе, поэтому больше вопросов задавать не стал, лишь осведомившись, когда он мне понадобится. Услышав, что лучше всего встретиться как можно скорее, так как на завтра намечен мой отъезд, волхв коротко кивнул и повернулся в сторону леса.
        -Хеллика приведи мне,- негромко сказал он кому-то невидимому.
        Из кустов, росших на опушке, высунулась волчья морда. Я вздрогнул от неожиданности, но сразу же понял, кто это. Выдал Избура небольшой пук светлых волос, отчетливо видимый на волчьей голове между ушей, который я приметил, еще когда увидел его в первый раз.
        -А он что, поймет?- недоверчиво осведомился я у Световида.
        -Покамест не ошибался,- усмехнулся тот.- К тому ж и Хеллик у нас один.
        Избур, словно подтверждая слова волхва, коротко рыкнул и исчез. Приказ старика он понял правильно, и будущий проводник Хеллик, как его назвал Световид, появился буквально через полчаса, не позже.
        -Допрежь я с ним потолкую,- заметил волхв.
        О чем он говорил с молодым, не старше двадцати пяти лет, эстонским парнем, я не знаю, но тот уже спустя несколько минут охотно закивал головой и направился ко мне.
        Пока они разговаривали, я еще раз прикинул - не слишком ли тороплюсь со своими приготовлениями. Получалось, не слишком, самое то.
        Да и проводник мне понравился. Во-первых, хоть и не больно-то плечист, зато жилистый, а значит - выносливый. Это куда важнее для выполнения предстоящих задач.
        Во-вторых, огонек в глазах. Приметил я его, когда мы разговаривали. Поначалу-то он был еле виден, но по мере нашего общения разгорался все сильнее. Значит, понравилось Хеллику мое предложение. Это хорошо. Дело-то рискованное, и азарт тут ох как нужен.
        -А в крещении тебя как назвали?- осведомился я.
        -Маркусом,- хмуро произнес Хеллик.- Токмо меня так мало кто звал. Да и мне оно не по душе.
        -Пока придется потерпеть. Тебе же предстоит обойти чуть ли не всю Эстляндию, а языческое имя вызовет подозрения. Вот освободим твою родину, тогда ты, Маркус, снова станешь Хелликом. Только на этот раз носить свое имя будешь, ни от кого не таясь,- обнадежил я его и вновь удовлетворенно отметил, что глаза моего собеседника вспыхнули еще ярче.
        Я и в дальнейшем, когда речь шла об Эстляндии, старался избегать слова «захват». Куда лучше звучит «освобождение». К тому же, как мне казалось, я не кривил душой или почти не кривил. В конце концов, я действительно предполагал ликвидировать там крепостное право, вот и получалось, что Русь принесет свободу ее коренным жителям.
        -Мне нужно знать незаметные подходы к каждому городу. Ревель - это хорошо, но помимо него в Эстляндии хватает всяких бургов. Вот и приглядись,- посоветовал я.- Лучше всего сделать это под видом купца. Денег, чтоб прикупить товары, я дам.
        -Поначалу мне надо бы заглянуть к нашему тоорумеесу,- вежливо, но твердо поправил меня Хеллик.
        -Так кличут у них волхвов бога Тоора,- пояснил подошедший Световид, заметив недоумение на моем лице.- Он у них навроде нашего Перуна.
        -Понятно,- кивнул я.- Что ж, посоветуйся. Глядишь, этот тоорумеес подыщет еще пару-тройку проводников для моих ребяток.
        -Но я могу обещать ему, что он снова сможет разжечь костер в священной роще? Ты не обманешь?- настойчиво спросил Хеллик.
        -Слово князя,- заверил я.
        Хеллик помялся, но все-таки решился:
        -В старые времена, как я слышал от тоорумееса, ваши князья давали роту[6 - РОТА - клятва.] на мече.- И уставился на меня, ожидая ответа.
        -Хорошо,- вздохнул я и потянул из ножен саблю.
        Все получилось как нельзя лучше. Небо помрачнело уже давно, еще до подхода эстонца, но гроза медлила и разразилась всего за несколько минут до начала произнесения мною клятвы. В тот миг, когда я закончил говорить, внезапно недалеко от нас сверкнула молния. Я неспешно поднес клинок к губам, и раздался басовитый удар грома.
        -Я скажу тоорумеесу, что твоему слову можно верить, ибо сам Тоора подтвердил его,- заверил на прощанье довольный Хеллик.
        Уже плывя по Шексне к Ильмень-озеру, я призадумался. Вот интересно, эта молния вместе с громом случайно совпали по времени с моей клятвой или и впрямь подействовал заговор волхва на удачу?
        Так и не найдя ответа, я отложил его поиск до более спокойных времен.
        А неожиданная помощь Световида в моей подготовке к военной операции оказалась первой, но не последней…
        Глава 2
        Неудачный штурм и успешная осада
        До самого приезда в Кострому удача продолжала улыбаться мне. Впрочем, тут основная заслуга принадлежит моей Ксюше, благодаря которой мне удалось уговорить угличского затворника Густава дать свое согласие возглавить поход. Уговорить, хотя поначалу я, честно признаюсь, чуть не загубил все дело.
        Мы заглянули к нему в гости по пути к новым владениям Годунова. С какой целью - я Ксении не сказал. Вроде бы война - чисто мужское дело, а потому ни к чему лишний раз беспокоить царевну, особенно учитывая, что сам поход находится под ба-альшущим вопросом и то ли будет, то ли вообще не состоится.
        Да и сама идея пришла мне в голову спонтанно, незадолго до того, как мы подплыли к Угличу. За день до того, как показались угличские стены, я услышал, что такая замечательная погода, которая вот уже полторы недели баловала нас теплом и сушью, не случайна, ибо наступило бабье лето, которое, по уверению Ксении, «завсегда приходит опосля Успения»[7 - Успение пресвятой богородицы - один из двунадесятых православных праздников, в то время отмечался 15 августа. (Здесь и далее все даты приведены по старому стилю.)].
        Вообще-то в моем представлении бабье лето всегда ассоциировалось с сентябрем, а сейчас конец августа, но уточнять у царевны я не стал, вовремя вспомнив про смещение в сроках из-за старого стиля, и решил воспользоваться погожими деньками, тем более Углич был по пути.
        Поначалу - я не успел даже представить свою спутницу - принц или королевич (признаться, понятия не имею, как правильно звучит его титул, так что в дальнейшем буду называть его то так, то эдак) подумал, что перед ним чета молодоженов, и даже разок назвал Ксению госпожой Мак-Альпин.
        Я открыл было рот, чтобы поправить, но потом посмотрел на зардевшуюся от смущения царевну, которая, низко опустив голову, силилась скрыть довольную улыбку, и подумал, что займусь этим позже, за пиршественным столом, а сейчас лучше сделать вид, что не обратил внимания или не расслышал.
        Царевна ему понравилась с первого взгляда, это точно. Причем, когда я все-таки пояснил ее нынешний официальный статус сестры престолоблюстителя и незамужней девицы, Густав последнему обстоятельству обрадовался как-то слишком бурно.
        А вот уболтать его стать королем Эстляндии - да-да, не меньше, чтоб соблазн был головокружительный,- у меня не получилось. Сам виноват - погорячился, действуя напролом и с места в карьер, даже не усевшись за стол. Мне почему-то казалось, что Густав только обрадуется и сразу согласится, а потому проблем не возникнет.
        К тому же я говорил даже не от имени наследника и престолоблюстителя, но выступал как посланец государя всея Руси Дмитрия Иоанновича, обещая его всемерную поддержку и стрелецкие полки.
        Однако не тут-то было. Королевич не просто воспротивился моему предложению, но отказался категорически и наотрез, да еще и, усмехнувшись, добавил, что царь Димитриус куда ниже оценивает его, чем покойный государь Борис Федорович, который в свое время обещал ему добыть не только Эстляндию, но и шведскую корону.
        Я смущенно покосился на Ксению, которая в ответ еле заметно кивнула, подтверждая, что именно так все и было. Ну и что тут скажешь?
        А Густав, выставив вперед правую ногу, гордо чеканил:
        -И тогда, царю Борису Фьёдоровичу, и ныне тебе, яко посланцу царя Димитриуса, ответ одинаков: мой отечество меня забыль, но я его помнить и посему вред ему не чинить.
        Salus patriae - suprema lex[8 - Благо отечества - высший закон (лат.).]. У вас на Руси верно сказывать: не плюй в колодец - сам туда попадешь.- И озадаченно уставился на Ксению Борисовну, которая, не выдержав, прыснула в ладошку от такого забавного смешения пословиц.
        Пришлось, улучив момент, пока он самолично бегал поторапливать медлительных слуг, пояснить ей, что такое предстоит услышать еще не раз, так что надо постараться сдерживать себя и не столь явно выражать свои эмоции.
        Его труды не пропали втуне - челядь, поняв, что в этом случае лень чревата, сразу засуетилась, забегала. Когда мы в сопровождении гостеприимного хозяина через полчаса спустились из комнат, которые он выделил для нас, здоровенный стол в большой горнице был полностью заставлен блюдами с соленьями, пареньями и прочей снедью.
        Разумеется, в центре стояла солидная бутыль со знакомым мне по прежнему визиту в Углич эликсиром. Принц самолично ринулся наполнять наши кубки, но я вовремя успел удержать его руку и с укоризной напомнить, что Ксения Борисовна - дама и куда приличнее будет налить ей вон той медовухи.
        -Фуй,- презрительно сморщился он.- То плебейское. Слуга не подумать и поставить.
        -Зато легкое,- возразил я.- Да и мне с дороги тоже желательно чего-нибудь послабее.
        Он с видимым сожалением поставил свою бутыль на стол, грустно посмотрел на нее, но противиться не стал, заявив и заодно традиционно все перепутав по своему обыкновению, что желание хозяина - закон для гостя. В порыве самопожертвования он даже сам вызвался пить то же, что и мы.
        Вот тогда-то, после того как он поднял свой кубок за здравие четы Мак-Альпинов, провозгласив в своем обычном ключе, что он чер-ртовски рад за меня, ибо одна голова - хорошо, а два сапога - пара, я, глянув на смущенную Ксению Борисовну, поправил принца, разъяснив ситуацию.
        Правда, о том, что она, по сути, моя невеста, умолчал. И хотел бы, особенно заметив, как радостно вспыхнули глаза хозяина терема, но нельзя. Не положено такое. На Руси все начинается с того, что просят согласия у батюшки невесты или, в связи с его отсутствием, вот как в моей ситуации, у ее брата, который ей «в отца место». И пока этого не произошло - молчок, даже если с самой невестой все давным-давно обговорено. Так что пришлось ограничиться объяснением, что я всего-навсего провожатый, ибо, будучи в ближних людях царевича, пользуюсь столь великим доверием Федора Борисовича Годунова, что он поручил мне доставить в Кострому его сестру.
        -Так ты есть она?!- удивленно ахнул Густав и растерянно посмотрел на свой кафтан, который изрядно уступал моему в пышной позолоте, да и вообще был… гм-гм… не первой свежести. В смысле чистый, нарядный, но ношеный, и не раз.- Я должен совсем чуть оставлять вас, ибо…- Он смешался, виновато улыбнулся и опрометью выбежал из-за стола.
        -Шебутной, но забавный,- с улыбкой прокомментировала Ксения его стремительное бегство и, оглядывая помещение, в котором мы сидели, по-хозяйски заметила: - А видать, что без женки проживает, да и сам хозяин неважнецкий. Эвон, ажно паутина свисает кой-где. Да и во всем прочем тож запустение, куда ни глянь. И половицы скрипят, и петли на дверях визжат, а угол вон тот и вовсе прогнил.- И, махнув рукой, кратко подытожила, неодобрительно покачав головой: - Сплошь содом.
        Я в свою очередь оглядел зал, где мы сидели, и подивился. Нет, сейчас-то, конечно, и моим глазам стали доступны разные недостатки. По всему видно, что холопы, пользуясь тем, что королевич по уши занят своими научными изысканиями, связанными с поиском философского камня, сильно распустились, но чтобы вот так сразу заметить, что где нуждается в исправлении… Нет, будь Ксения какой-нибудь боярышней, да еще из не очень крупных, где мало челяди и приходится вникать во все самой,- это одно, но она ж царевна.
        Я недоуменно уставился на нее.
        -И как ты только успела все подметить? Я так вот только сейчас, да и то не все увидел, а ты даже про угол не забыла, который прогнил.
        -Несет оттуда изрядно, вот и почуяла. А коль аж до нас доходит, хошь и угол чуть ли не в двух саженях, стало быть, цельная дыра там. Ну и откель ей взяться, ежели не от гнили?
        -Здорово,- кивнул я.
        -Да я что,- засмущалась царевна.- Вот матушка моя - она уж оченно сквозняков боится,- дак любую щелку, даже саму махоньку, вмиг почует, и уж тогда держись. Так холопей распушит, что токмо перья кругом летят.- И тут же, меняя тему, посетовала: - А что ж ты так сразу на него накинулся со своим дельцем? Нешто с порога к такому приступают, к тому ж столь важному.
        -Думал, обрадуется моему предложению. Решил, что человек из такой глуши с радостью поедет куда скажут, а уж в Ревель тем более,- пояснил я свой промах.- К тому же здесь он вроде как в ссылке, а там совсем иное - сам себе хозяин.- И с досадой почесал в затылке.- Плохо, конечно, получилось.
        -Надо тебе было меня упредить,- мягко попеняла Ксения.- Али вышла уж из доверия?
        -Ну что ты,- заторопился я разубедить ее, приметив обиженную нотку в голосе. Так, самую малость, но она присутствовала, поэтому я поспешил оправдаться: - Просто ты была занята столь важными делами, что я не решился тебя отвлекать.
        Она зарделась, поняв, на что именно я намекаю.
        Дело в том, что чуть ли не с первого дня пути она частенько задавала моей ключнице разные вопросы насчет целебных свойств трав. Марья Петровна, весьма довольная тем, что заполучила в ученицы саму царевну, была словоохотлива и секретов не таила. Однако стоило мне подойти, как Ксения зачастую резко обрывала фразу или, краснея, круто меняла тему, хотя я все равно выяснил, чем именно больше всего интересуется любопытная ученица бывшей ведьмы.
        Сделать это было легко, ведь Петровна давала царевне не только теоретические уроки, рассказывая о свойствах трав, но и практические, показывая их и обучая правильному сбору. Едва мы делали очередной привал - как правило, в пустынном месте, я продолжал соблюдать меры безопасности,- как женщины тут же исчезали. Из той же предосторожности на прогулках их всегда сопровождали я и десяток гвардейцев, так что до меня нет-нет да и доносились обрывки их разговоров.
        Касаемо сборов главной целью была прикрыш-трава[9 - ПРИКРЫШ-ТРАВА (она же волкобой, омег, блекот, дегтярка, недоспелка, копеечный чистяк, овечье рунишко, черное зелье, одномесячник)- борец шерстистоустый из семейства лютиковых.], которой царевна интересовалась пуще всех прочих и которой они с ключницей насобирали чуть ли не мешок. Дескать, самое ей время - с Успения до Покрова. Как бы мимоходом от той же Петровны я узнал, что она весьма полезна против злых наговоров на свадьбу, после чего сделал определенные выводы.
        Ну и разговоры соответственные, касающиеся сватовства, сговора, обручения и, разумеется, самой свадьбы, а также обязанностей молодой хозяйки терема.
        Словом, не тем были заняты мысли моей Ксюши, на что я ей сейчас и намекнул, озабоченно посетовав, что понятия не имею, чем мне теперь соблазнить шведа.
        -Соблазнить…- многозначительно протянула Ксения и, лукаво улыбнувшись, предложила: - А дозволь я с ним сама потолкую.
        -Ты?!- удивился я.
        -А что? Мыслишь, не управлюсь?- задорно усмехнулась она.- А мне так сдается, будто мое словцо подоходчивей будет, уж больно он…- Но не договорила, осеклась и сменила тему: - К тому ж ты сам сказывал, что покуда соблазнов для него не подыскал. Вот покамест и подумай, каку рыбку позаманчивей оной щучке предложить, чтоб она твой крючок заглотала. Я ж тем временем с иного боку зайду - глядишь, и выйдет чего.
        Вот интересно, что она собирается с ним сделать? Или решила потренироваться и применить на практике свои недавно полученные теоретические познания во флоре? Эх, Ксюша, Ксюша, если бы все в жизни было так легко и просто.
        «А впрочем, этот порыв помочь мне даже на руку,- мелькнуло в голове.- Что-то у них с Федором перебор по суевериям. Даже с учетом того, что ныне вся Русь верит в такие вещи, у них это все равно с перехлестом. Понимаю, наследство, папины гены, вот и пусть наглядно убедится в бессилии колдовских сил». И я, довольный каламбуром, мягко улыбнувшись ей, дал добро:
        -Отчего ж не попробовать.
        -Вот и спасибочки, что доверил,- певуче поблагодарила Ксения, но тут же попросила: - Токмо ты покамест боле гов?рю[10 - ГОВ?РЯ - разговор.] про Эстляндию свейскую вовсе не веди - не надобно. Коль уж доверился мне, так пожди малость.- И, заметив вернувшегося хозяина терема, пропела: - О-о, какой же вы нарядный да пригожий, Густав Эрикович. Хошь ныне под венец.
        Комплимент королевич оценил по достоинству и принял его, судя по густому румянцу, всерьез. Признаться, никогда не видел, чтоб мужики сорока лет от роду… ну, пускай тридцати семи, неважно, так отчаянно краснели.
        -То я вспомнить, что на Руси встречать по одеже, а провожать по роже,- смущенно пояснил он.
        Ксения еле заметно прикусила нижнюю губку, удерживая себя от смеха и ограничиваясь улыбкой, после чего выдала еще пару таких же лестных замечаний в адрес принца, от которых он окончательно потерял голову.
        Единственный раз он помрачнел, когда вспомнил, что пятью годами ранее сам отказался от эдакого счастья, по поводу чего выразил вслух свое горячее сожаление. В свое оправдание он заметил, что тогда не знал, какого чудесного ангела уготовил ему благосклонный жребий, ибо лицезреть ее лик неземной красоты ему доселе не доводилось.
        Вообще-то, честно говоря, я не совсем понимал Ксюшу. Вроде бы вызвалась мне помочь уговорить принца претендовать на престол Эстляндии, а в чем на деле выражается ее помощь? Мало того что она ни словечком не заикнулась о моем предложении в первый вечер, так и на следующий день вела себя так, будто совсем забыла о нем, а вместо этого, испросив у Густава разрешение чуток похозяйничать, на что он с радостью согласился, занялась… наведением порядка в хоромах, поставив всех на уши.
        Бедный Харитон, наверное, за все время пребывания в должности дворского не получал такой кучи вводных и теперь, даже задействовав всех холопов на полную катушку, только и успевал метаться по палатам, отчаянно пытаясь запомнить все указания Ксении. Надо отдать ей должное, она не кричала, не топала ногами, а говорила спокойно и действовала весьма методично, попутно успевая втолковать ошалевшему Харитону, как лучше и быстрее сделать то или иное, если действовать в нужной последовательности.
        Прочие холопы поначалу не проявляли особого энтузиазма. Зашевелились они ближе к полудню, после того как двоих отправил на конюшню дворский, а третьего подключившийся Густав, где всю троицу незамедлительно и душевно выпороли. Подбадриваемые истошными воплями, несущимися из конюшни, остальные наконец-то засуетились, а потом и забегали, включившись в стремительный темп, заданный неугомонной Ксенией Борисовной.
        Но кроме наведения порядка царевна успевала и многое другое. Например, осмотрела лабораторию, где стоял тягостный сивушный дух, вдобавок отягощенный какими-то испарениями и прочими ароматами химических реакций.
        Ксения не морщила нос и стоически выдержала целых десять минут, в течение которых внимательно выслушивала все пояснения хозяина, обильно перемежаемые латынью, особенно после того, как Густав выяснил, что царевна ее достаточно хорошо понимает. Первая фраза сорвалась с его губ случайно.
        -Similia similibus curantur[11 - Подобное излечивается подобным (лат.).],- пояснил он суть одного из своих многообещающих экспериментов, посмотрел на Ксению, спохватился и, виновато улыбнувшись, заметил, что сейчас переведет сказанное, но царевна кротко молвила, что она и так все поняла.
        Принц изумленно посмотрел на нее. Избытком деликатности он не страдал и потому с подозрением спросил:
        -Так ты знать язык древних римлян?!
        -Самую малость,- простодушно уточнила Ксения.
        Усомнившись, он попытался было проверить девушку, с коварной ухмылкой заявив:
        -Otium sine litteris mors est et hominis vivi sepultura. Non ut edam vivo, sed ut vivam edo[12 - Досуг без занятий наукой - это смерть и погребение живого человека. Не для того, чтобы есть, я живу, а для того, чтобы жить, ем (лат.).].- И с любопытством уставился на царевну.
        Не подавая виду, что прекрасно поняла истинную цель сказанного, та подхватила:
        -Ох, ну как же вы правы, Густав Эрикович.- И добавила: - Я ить и сама так считаю: esse oportet ut vivas, non vivere ut edas[13 - Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть (лат.).].
        -Но тогда это совсем все менять!- восторженно завопил он и незамедлительно перестал стесняться, так что латинские фразы понеслись у него чуть ли не в строгом чередовании с русскими, причем порой он вообще забывал о том, что я стою рядом, и обращался только к Ксении.
        Царевна держалась достойно. Стоило Густаву что-то сказать на языке древних римлян, как Ксения или согласно кивала, комментируя его слова по-русски, или подыскивала аналогичное латинское выражение.
        Надо ли говорить, что принц цвел и благоухал от счастья, поделившись с нею даже такими секретами, которые не открыл и мне во время моего первого визита в Углич. Правда, он был достаточно честен, и хотя его несколько заносило в бахвальстве, но в главном он стремился соблюсти истину, отметив, что до создания философского камня ему еще далеко, хотя некоторые последние эксперименты позволяют надеяться, что он изрядно приблизился к желанному положительному результату.
        А вечером за трапезой он настолько разоткровенничался, что, будучи практически трезвым - чара медовухи в обед для его закаленного эликсирами организма не в счет,- принялся в подробностях рассказывать о своей несчастной сиротской жизни.
        Спустя сутки, когда порядок во всех царских палатах, включая даже расчищенный от хлама и посыпанный свежим песочком двор перед самим теремом, стал, на мой взгляд, идеален, а по мнению царевны, «так себе, но хоть что-то», восторг принца от своей гостьи достиг апогея.
        Дальше было уже некуда.
        -О-о-о!- закатил глаза принц, усевшись за вечернюю трапезу и подняв кубок с очередной здравицей в честь энергичной гостьи.- О-о-о, Ксенья Борисовна!- с трудом, чуть запинаясь, старательно выговорил он ее имя-отчество, после чего последовал очередной набор похвал.
        «Ангел неземной красоты и светоч ума, который в один из счастливейших августовских дней удостоил несчастного узника своим посещением», слушая их, только краснела и иногда легонечко улыбалась, не в силах сдержать свои чувства при цитировании им очередной пословицы, которыми Густав сыпал как обычно, то есть вкривь и вкось.
        Вот за трапезой царевна и затронула тему Эстляндии, но не впрямую, а умело подведя к ней принца, причем вначале дождалась его недвусмысленного намека на сватовство. Тогда она и выдала в ответ:
        -Я ж как-никак царская дочка, поэтому мне и замуж выходить за боярина какого несподручно. И батюшка мой, когда жениха мне сыскивал, о том же сказывал. Мол, в супружестве лучшей всего ровня, чтоб никому обидно не было. Раз царевна - стало быть, за царя али за короля. И пущай в его владениях не больно-то много землицы, ан все одно - титла должна быть беспременно.
        -Но аз есмь как раз сын короля,- гордо подбоченился Густав.- Значит, выходит, что…
        -Ан ничего не выходит,- пропела Ксения Борисовна.- Мой батюшка и богу душу отдал, сидючи на троне, а твоего, яко я слыхивала, братцы родные сместили. Поэтому ежели и выходит, то вовсе иное.
        -Но ведь твой брат Федор ныне тоже не есть царь,- возразил Густав,- а потому у нас с ним и тут одинаково, что в рот, что по лбу!
        -Зато он престолоблюститель,- выкрутилась Ксения, с трудом сдержав смешок.- Опять-таки ежели землицу счесть, коя ему ныне дадена, дак там можно с десяток свейских королевств всунуть, да еще и местечко останется. Но господь с ней, с землицей,- отмахнулась она.- Ни к чему нам чети[14 - ЧЕТЬ (четверть)- единица пахотной земли, на которой высевали четверть ржи (отсюда и название). Составляла примерно половину десятины (0,58га).] считать - чай, не холопы. Одначе хошь какая-нибудь, да должна быти, а ежели вовсе нет, то какой же он тогда король?
        -Я ныне владеть и повелевать Угличем и всей землей, коя дадена мне как раз твоим батюшкой,- возмущенно заявил Густав.
        -Коль дадена, так ты ей тогда, выходит, не владелец вовсе - вечор дадена, а поутру отобрана.- И нежно проворковала, смягчая свой отказ: - Ты не серчай, Густав Эрикович, что я с тобой вот так напрямик гов?рю веду. Не хочу я ходить вокруг да около, а сразу сказываю, что мой братец тебе ответит, ежели ты к нему сватать меня заявишься. Супротив же его воли мне идти невместно, потому как у него надо мной ныне отцовская власть. А вот будь у тебя землица, да холопья с боярством под рукой, да ратники удалые, тогда…
        Она сделала вид, что призадумалась, и, опустив голову, принялась рассеянно водить пальцем по столу. Густав затаив дыхание ждал продолжения, но, не выдержав, спросил:
        -И что есть тогда?
        -Тогда…- неспешно протянула Ксения, вновь сделала паузу, затем глубоко вздохнула, подняла голову и с лукавой улыбкой продолжила: - А я и сама не ведаю, что будет тогда.- И, не давая ему опомниться, встала.- А ныне час уже поздний, поэтому дозволь на покой отойти, Густав Эрикович.
        Я тоже было поднялся с места, но она незаметно для королевича дала понять, что провожать ее не нужно и мне лучше остаться, дабы «добить» Густава.
        Что ж, приходится признать, что последствия моего неудачного скороспелого штурма полностью устранены. Или не полностью?..
        Глава 3
        Слово не воробей, поймают - не вылетишь
        Едва царевна удалилась, как принц взвыл и забегал из угла в угол, периодически вскидывая руки к потолку, и срывающимся от восторга голосом выкрикивал нечто высокопарное:
        -О-о-о, lumen coeli! О-о-о, sancta rosa![15 - О свет небес, о святая роза (лат.).]
        Угомонился он не сразу, но первым делом, плюхнувшись на свой стул, потребовал от меня дать ему хороший совет, как завоевать сердце неприступной красавицы.
        Я хотел было напомнить насчет предложения Дмитрия, но, решив, что лучше всего будет, если он сам вспомнит о нем, не сказал ни слова, а в ответ на повторный вопрос Густава только неопределенно передернул плечами, давая понять, чтоб думал сам, и принялся с энтузиазмом наворачивать свиную грудинку с бесподобным пирогом.
        Принц укоризненно уставился на меня - дескать, как я могу преспокойно лопать в такие минуты, но я не поддавался, внимания на его тяжкие вздохи не обращал и продолжал энергично работать челюстями.
        Густав терпеливо дождался, пока из моей миски не исчезнет последний кусок, открыл было рот, чтобы поделиться своими соображениями, но я сразу же, без перерыва переключился на вкуснющие яблочно-медовые лепешки, запивая их столь же приятным яблочным квасом.
        -Я думать, что ты мне друг,- не выдержал принц,- что ты помогать, а ты есть…
        Возмущение его было столь велико, что нужного слова он так и не сумел подыскать, оставив фразу незаконченной, после чего вновь вскочил и забегал из угла в угол, но спустя несколько минут, плюхнувшись на стул, заявил:
        -Кажется, я все придумать!
        Ответить я не мог, ибо как раз парой секунд ранее запихал в рот изрядный кусок лепешки, поэтому лишь одобрительно промычал в ответ, давая понять, что я весьма рад этому обстоятельству.
        -И ты мне помогать,- строго заметил он.- Друг всегда есть помогать, ибо - amicus cognoscitur amore, more, ore, re[16 - Друг познается по любви, нраву, речам, делам (лат.).], вот ты и…
        Интересно, с чего он решил, что я его друг? Впрочем, возражения были неуместны, поэтому я вновь промычал нечто неопределенное.
        -И мы с тобой ее украсть,- радостно сообщил он мне и… кинулся хлопать меня по спине, поскольку я незамедлительно поперхнулся и закашлялся от восторга перед столь дивной увлекательной идеей.
        Придет же такое на ум?! Ох, переборщила Ксения Борисовна. Вполне хватило бы, чтоб у принца поехала крыша, а тут, судя по всему, ее попросту снесло. И что мне теперь делать?
        Наконец я кое-как откашлялся, слегка отдышался и выпалил:
        -С ума сошел?!
        -А что?- удивился Густав.- Я слыхать, что есть на Руси такой обычай, когда мать-отец против, а жених и невеста любить друг друга.
        -А с чего ты взял, что невеста, то есть Ксения Борисовна, тебя полюбила?!- возмущенно осведомился я.
        -Ну как же,- растерянно развел руками он.- Она сама говорить, что я есть пригож, ум мой хорош, и еще я славный,- припомнил он под конец.- Не попало кому такое не сказывают.
        -Что такое комплимент, ты, надеюсь, знаешь?- поинтересовался я, решив чуть-чуть сбить азарт с не на шутку разошедшегося шведа.
        Тот утвердительно кивнул и озадаченно уставился на меня.
        Пришлось пояснить, что Ксения Борисовна, характеризуя кое-какие качества принца, скорее их проавансировала, поскольку на самом деле они, возможно, в нем присутствуют, но являются нераскрытыми и не проявились в конкретных делах. Вот, например, слово «славный». Оно на Руси означает известность, причем полученную в боях и громких победах, то есть ратную. А откуда ей пока взяться, если принц из Углича ни ногой, и даже когда его в кои веки позвали за этой самой славой, он отказался. Ну и о чем тогда говорить?
        Про остальное, особенно о пригожести, говорить как есть не стал, пожалев мужика. Отделался обтекаемым:
        -И вообще, в горячке, чтобы сделать приятное человеку, чего только не скажешь.- И придирчиво оглядел его.
        М-да-а, видок у него еще тот.
        Нет, что касаемо нарядности - полный порядок. Все на своих местах, одежда блестит и сияет, сапоги вон жемчугом расшиты, а кафтан даже при свете свечей переливается от золотого шитья.
        Зато внешность…
        Дело, конечно, вкуса, а любовь зла, так что кому-то очень даже пришелся бы по душе и такой, только не царевне. Одни мешки под глазами чего стоят. А уж вкупе с отекшей кожей нездорового цвета… Словом, весьма выразительное зрелище. Как там поется в песенке? «Пять минут у зеркала постой. Ты все поймешь. Ты все увидишь сам…»
        Нет-нет, ревность ни при чем. Признаться, на минуту-другую и впрямь становилось немного не по себе, когда она ворковала с ним, но это же для дела. Кроме того, после всего, что у нас было с Ксенией, считать Густава потенциальным конкурентом просто смешно.
        Смешно и глупо.
        Но и совет насчет зеркала тоже бесполезен. Не тот случай. Вон у него какой ошалелый, затуманенный взгляд. Оставалось только вздохнуть - ох уж эти женщины! Такое порой настряпают, что ой-ой-ой, а нам, мужикам, потом расхлебывай.
        И какой умник сказал, что кашу маслом не испортишь? Очень даже запросто. Если кого интересует рецепт - обращайтесь к моей Ксюше. И ведь не упрекнешь - для меня старалась.
        Однако мой намек насчет славного и славы Густав пропустил мимо ушей, так что пришлось зайти с другого бока.
        -А обо мне ты подумал?- осведомился я.
        -Ты бояться,- не понял меня Густав и попытался ободрить: - Кто волков бояться - тому глаз вон. Думать, что ее слуги стрелять?
        -Ее слуги стрелять нет!- От возмущения я даже перешел на его стиль речи.- А вот мои стрелять о-го-го.
        -В тебя?!- вытаращил глаза недоумевающий принц.
        -Да не в меня, а в тебя,- поправил я.
        Наступила пауза. Нахмурившийся Густав пытался сообразить, почему мои гвардейцы станут в него палить, а я быстренько прикидывал, как бы половчей еще раз натолкнуть принца на иной выход.
        Так ничего и не придумав, я приоткрыл завесу тайны и пояснил главную причину, по которой не смогу стать ему помощником в деле кражи невесты. Нет-нет, я тоже питаю к нему дружеские чувства и любую другую умыкну, если, разумеется, согласна сама девушка, но вот именно царевну… Договаривать не стал, предоставив ему самому додуматься почему.
        Судя по оценивающему взгляду, Густав был достаточно догадливым. Но, дабы успокоить его, я сразу добавил, что, к сожалению, в связи с отсутствием не только городов, сел, деревень, не говоря уж о прочих владениях, но и славных ратных побед, мне пока что предлагать царевне свою руку и сердце не имеет смысла.
        Так, оценивающий взгляд слегка потеплел, подозрительность исчезла, хотя настороженность осталась. Придется добавить. И я рассказал про дополнительные обстоятельства, которые тоже заставляют меня не только хранить гробовое молчание, но даже и не помышлять ни о чем таком.
        Мол, я поклялся доставить царевну живой и здоровой к ее брату, а свое слово привык держать. Кроме того, в качестве довеска я упомянул и об особом отношении к царевне нашего государя. Нет-нет, он тоже хранит обещание, данное им ясновельможной пани Марине Мнишек, и Густав может не опасаться каких-либо поползновений с его стороны. Но, всячески заботясь о Ксении Борисовне, он взял под особый контроль выбор ее будущего мужа, и я от имени ее брата Федора Борисовича даже дал Дмитрию Иоанновичу слово, что царевна выйдет замуж лишь после того, как получит разрешение на брак от государя.
        -Значит, я идти к царю,- решительно произнес Густав.
        -Бесполезно,- махнул рукой я и намекнул: - У него голова сейчас только Эстляндией занята, так что ни о чем другом он и думать не желает.- И уставился на принца, в надежде что хоть теперь он вспомнит о моем предложении.
        Однако увы.
        Дошло до него только через пару часов, и он, не став дожидаться утра, попытался вломиться в мою светелку, затеяв громкую перепалку с бдительными караульными, дежурившими подле двери. Пришлось вмешаться, впустить его и до рассвета выслушивать «блистательный мысль» о том, как покорить сердце царевны.
        Вначале я немного испытал его на прочность, уточнив, не слишком ли скоропалительно он поведал мне о своем решении, которое уж больно разнится с точкой зрения, высказанной не далее как два дня назад.
        -Я есть наследник престола,- пояснил он.- Однако я все понимать и готов отказать от свой прав на него, но взамен… Если даже младший сын моего дяди Иоанна, кой меньше прав на престол, чем я, стать герцог Эстрегётландский, то мое право взамен отказа на корона требовать Эстляндия неоспоримо. А если он мне отказать, то…- И угрожающе засопел.
        -И ты твердо это решил?- на всякий случай продолжал я допытываться.- Не передумаешь?
        -Я - принц.- Он замялся, припоминая, и наконец выдал очередной виртуозный шедевр русского фольклора в шведской аранжировке: - Слово не воробей, поймают - не вылетишь.
        Правда, он хотел вначале сделать предложение Ксении, а уж потом заняться сочинением гневного письма своему дядюшке КарлуIX[17 - КАРЛIX (1550-1611), регент Шведского королевства с 1597г. В 1598г. добился низложения своего племянника, короля Швеции и Речи Посполитой СигизмундаIII. В 1604г. принял титул короля, но официально короновался только в 1607г.], потребовав у него часть отцовского наследства в виде Эстляндии, но я отсоветовал, пояснив, что неизвестно, как и что получится с походом, а на Руси не принято делить шкуру неубитого медведя.
        Вот когда он войдет в захваченный Ревель, сядет на трон и примется повелевать приобретенными подданными, можно будет и предложить Годуновой свою руку, сердце, а заодно и эликсир. Но до того ни-ни.
        Однако Густав сразу же заверил меня, что не сомневается в успехе, и заявил, что, странствуя по европейским странам, многое повидал, и к тому же занятия алхимией… Не зря же его называют новым Парацельсом, и в грядущем походе он намерен в полной мере доказать истинность своего прозвища.
        -Ты,- палец устремился на меня,- идти со мной, и я показывать тебе то, с чем победить даже глупец…
        Заинтригованный, я быстро оделся и поспешил следом за Густавом, который, жаждая немедля похвалиться своими изобретениями, не шел, а бежал в свою лабораторию, перескакивая на лестнице через ступеньку, будто мальчишка.
        Едва мы пришли, как принц полез в какой-то хитро устроенный в стене тайничок, откуда достал нечто продолговатое и достаточно тяжелое, горделиво протянув мне извлеченную штуковину. Я взял ее в руки и принялся разглядывать.
        Раскрытая мне Густавом тайна и впрямь вызывала восхищение. Дело в том, что он изобрел самую что ни на есть гранату, которая была практически готова к употреблению, разве что отсутствовало кольцо. Отверстие, куда должен ввинчиваться запал, имелось, но вместо запала из этой дырки свисала небольшая веревочка, второй конец которой уходил внутрь яйца, а само отверстие было аккуратно залеплено воском.
        -Она есть пропитана особой смесью, состоящей из…- вновь начал было пояснять он, тыча пальцем в веревочку, но я перебил его:
        -Ты гений!
        Принц ухмыльнулся, самодовольно кивнул, принимая мою похвалу как должное, после чего заявил:
        -Я видеть такой раньше во Франция, но их хлипкий безделушка ничто в сравнение с моим монстром[18 - Густав, мягко говоря, преувеличил. Еще в 1405г. Конрад Кайзер фон Айхштадт впервые предложил использовать чугунный корпус для ручных метательных снарядов.]. К тому же я ввел много новшеств. Гляди.- Он бережно провел пальцем по веревочке и самодовольно пояснил: - У них фитиль фуй, потом гореть, сейчас погас, а мой…
        Из дальнейшего рассказа Густава выяснилось, что, оказывается, он давно подметил неустойчивое горение фитиля, которое не позволяло предугадать время до взрыва. К тому же зачастую фитиль гас при ударе о землю. Вдобавок из-за отсутствия точных расчетов солдат противника имел возможность отбежать на безопасное расстояние или даже успеть отшвырнуть гранату обратно. Зато теперь…
        Вначале принц изобрел смесь селитры с порохом, которой пропитал фитиль. Поскольку однородная смесь горела с одинаковой скоростью, можно было почти точно рассчитать момент броска. Затем, когда Густав понял, что веревка слишком подвержена сырости, он после некоторых размышлений внес дополнительную защиту из специально пропитанной клеем оплетки…
        Словом, если быть кратким, то он изобрел бикфордов шнур, и я тут же назвал его гением вдвойне, а он, довольно заулыбавшись, заметил:
        -А ты думать, я просто так пугать царь Борис зажечь Москва? Хо! Но ты не говори гоп, коли рожа крива, ибо это еще не все. Я придумать такое же и с ядро пушка. Ныне его калить докрасна, так?
        -Так,- подтвердил я.
        -А зачем? Прок с того пустяк, грош выеденный не стоит. Загорится дом или нет - неведомо, к тому ж в него надо еще попасть. А ежели его сделать так же пусто и засыпать в ядро порох, то…
        -Ты втройне гений!- не дослушав, с еще большим восторгом произнес я.
        Еще бы, разрывной снаряд - это вам не шухры-мухры, как говаривала давным-давно, четыреста лет назад, точнее, вперед, одна моя знакомая.
        -Я думать и еще,- предупредил меня принц.- Я мыслить одолеть всадник. Мой королевство мало конь, и я думать, яко помочь пеший ратник…
        На завтрак, невзирая на ранний подъем, мы с ним опоздали, и несколько встревоженная нашим дружным отсутствием Ксения отправила на розыски гвардейцев. Осторожно заглянувший в лабораторию Дубец вытаращил глаза, когда увидел, как мы с принцем, усевшись на полу - места на захламленном столе было мало, требовался простор, вот мы и переползли вниз - и наперебой тыча пальцами в чертежи, громко спорили.
        -Но этот змеиный ров хорош только при достаточной ширине, иначе его преодолеет слишком много конницы,- доказывал я.
        -Твой глупый голова ничего не понимать! Для того и мыслить совсем рядом копать другой - так проще, чем делать первый в сажень ширина,- кипятился хозяин терема.
        И даже сдержанный кашель Дубца, которым тот дал знать о своем присутствии, не сразу привел нас в чувство, вернув в окружающий мир. Лишь спустя минуту мы услышали его и принялись рассеянно оглядываться - что за посторонний звук и откуда? Затем оба ошалело уставились на моего гвардейца, переглянулись и дружно рассмеялись.
        -Там того, Ксения Борисовна на трапезу кличет,- пояснил свое появление Дубец.
        Мы как по команде сожалеюще вздохнули.
        -Потом вернемся,- предложил я.- Надо договорить.
        -Да,- согласился Густав.- И я тебя убедить, что змеиный ров лучше всего учинять…
        Однако после завтрака пришлось тащить залюбовавшегося царевной Густава в лабораторию чуть ли не на аркане - узнав, что на завтра запланирован наш отъезд, принц моментально забыл про особенности своих рвов и прочих сооружений, с умилением любуясь Ксенией, однако я оказался настойчивее.
        Обсуждали мы с ним проблемы фортификации чуть ли не до обеда, а попутно я успокоил королевича относительно количества жертв нашего грядущего нападения на Эстляндию, заверив, что теперь-то точно учиню неприятелю самый настоящий блицкриг, при котором сведу к минимуму число погибших, постаравшись сделать так, чтобы оно не превысило двух сотен.
        -Это много,- вздохнул Густав.- Если при каждый замок погибать две сотни, то…
        -Всего две сотни,- пояснил я и уточнил: - За все время.
        -Шутить,- понимающе кивнул принц.
        -Нет,- мотнул головой я.- С войной шутки плохи. Сейчас, правда, я не готов тебе ничего рассказать, потому что тактика взятия крепостей мною до конца не отработана, но, когда мы выступим, ты сам убедишься, что будет все именно так, как я тебе обещаю.
        -Но столь мало смерть… Как ты думаешь добиться такое?
        -Говорю же, пока точно и сам не знаю,- решил я придержать кое-какие задумки.- Я, принц, как русский народ, который никогда не имеет плана действий, но зато страшен всем именно своей импровизацией.
        -Я быть в Оверэйсел[19 - Имеется в виду одна из семи северных провинций, вошедшая в состав Соединенных провинций Нидерландов.],- поморщился Густав.- Тогда я и видеть, яко Мориц Оранский брать города Энсхеде и Олдензал. Это быть за два лета до того, как я приехать на Русь. Спорить нет, он хороший воевода, но его люди…
        -Его нападения ждали,- возразил я,- а наше будет неожиданностью, так что никаких кровопролитных штурмов.
        -Больше всего погибать не при оборона,- уныло вздохнул королевич.- Больше всего погибать, когда воины входить в город. При взятии эти наймиты творить такое…- Он махнул рукой.
        -Ах вон что…- протянул я.- Можешь быть спокоен, Густав Эрикович. В нашем войске наемники иные - грабить, насиловать и убивать не обучены, а чтоб не было соблазна, я приму дополнительные меры.
        -Не обманывать?- настороженно покосился на меня Густав.
        -При-инц,- с укоризной посмотрел я на него.- Я хоть и не королевич, как ты, но про то, что надлежит хранить верность своему слову, никогда не забываю. Будет приказ соблюдать строжайший порядок, а кара за его нарушение - расстрел на месте.- И негодующе фыркнул.- Еще не хватало, чтоб мои гвардейцы стали мародерами и насильниками.
        Густав сразу заметно повеселел, а я подумал, что следом за моими ребятами придут московские стрельцы, которые и займут места в бывших шведских казармах. Пожалуй, навести порядок среди них будет куда тяжелее, чем среди своей неизбалованной гвардии. Тут уж без царского указа не обойтись, и я мысленно поставил себе очередную галочку-напоминание, чем надлежит заняться по прибытии в Кострому.
        Да уж, не успел добраться до Годунова, а дел накопилось выше крыши - только вертись, поэтому я, коротко заметив Густаву, что перед смертью не надышишься, отказал принцу в просьбе погостить еще хотя бы несколько дней. Однако на один денек задержаться все равно пришлось, поскольку предстояло составить грамотку, адресованную его дяде КарлуIX, и принц затеял бурные дебаты по поводу текста начиная с первых же строк, то бишь с самого титула.
        Честно говоря, я сразу заподозрил, что с его стороны такие споры вызваны лишь тем, чтобы потянуть время и не мытьем, так катаньем заставить меня притормозить на день наш с царевной отъезд. Как-то сомнительно мне было, что его дядька, невзирая на решительную победу над своим племянником, польско-шведским королем Сигизмундом, случившуюся аж семь лет назад, так до сих пор официально и не короновался.
        Густав уверял, что это вызвано опасениями Карла - вдруг ему предъявит законные претензии еще один королевский племянник, герцог Эстрегётландский, который, будучи родным братом Сигизмунда, имеет куда больше прав на шведскую корону. И хотя тот в прошлом году официально отрекся от своих прав в пользу дяди, решив, по предположению Густава, что «лучше иметь синица в небе», Карл все равно колебался насчет коронации. Во всяком случае, королевич до сих пор не получал об этом никаких известий, хотя последний раз встречался с купцом из Швеции не далее как три месяца назад.
        Именно поэтому Густав, зло кривя лицо - не иначе как вспомнил все невзгоды и скитания по Европе,- мстительно настаивал на формулировке в обращении к дядьке-узурпатору как к «первейшему лицу Совета и регенту Шведского королевства», а я упирался на короле.
        Дебаты длились чуть ли не час, но тут с прогулки вернулась Ксения Борисовна и, узнав, в чем дело, предложила отложить спор, а позже написать титул в точности так, как Карла именует государь Дмитрий Иванович. На этом и остановились.
        В дальнейшем благодаря ее присутствию составление чернового текста пошло куда быстрее, поскольку стоило царевне предложить свой вариант, то даже если он не совпадал или вовсе противоречил предложенному Густавом, принц, выдав очередную порцию восторгов и похвал ее уму, без колебаний соглашался на него.
        Лишь в самом конце, уже после обеда, когда Ксения, заявив, что притомилась, покинула нас, Густав выразил сомнение в том, что, прочитав послание, Карл отвергнет его. Уж больно мягко и вежливо звучали формулировки.
        -Так радоваться надо - тогда войны не будет,- не понял я.
        -А как же я стану славен, коль она не случится?- резонно осведомился Густав.
        Я почесал в затылке. Действительно, получалось, что никак. Пришлось отделаться замечанием, что до следующей зимы далеко, так что…
        Договорить я не успел. Едва услышав про следующую зиму, Густав чуть не подскочил на своем стуле и завопил, что ждать столь долгий срок он наотрез отказывается. Мои возражения по поводу неготовности армии в настоящий момент он отверг напрочь, заявив, что недостающее качество можно запросто компенсировать удвоенным количеством, и вообще, благодаря такому чудо-оружию, которое он вручил мне, никакой Карл перед русскими войсками не устоит, благо что при наступлении в зимнюю пору шведским гарнизонам не видать подкреплений, поэтому завладеть городами в Эстляндии будет легче легкого.
        Я попытался напомнить про лишние жертвы, которые в таком случае неизбежны, но у королевича весь гуманизм неожиданно исчез - куда он делся, ума не приложу. Ох и кровожадная штука эта любовь. Кровожадная и эгоистичная - вынь да положь ему сватовство и свадьбу уже следующей весной, а то у него терпежу нет.
        Хотя резоны в его рассуждениях имелись, даже если отмести в сторону главного конкурента, то есть меня.
        -Ей ныне уже сколько летов?- наседал он на меня.- Я слыхать, что на Руси дозволено венчаться в пятнадцать лет, а баба в восемнадцать или в полных два десятка есть староперок.
        -Чего?!- вытаращился я на него.
        Он замялся, размышляя, как лучше пояснить, но я успел понять вывернутое им наизнанку слово чуть раньше его толкования, однако возмутиться по поводу перестарка не успел, ибо Густав оказался проворнее, заметив, что речь об ином. Где гарантия, что царевна не решит выйти замуж уже этой зимой, учитывая свои лета? И он с подозрением посмотрел на меня.
        Ссылка на то, что сейчас Ксения Борисовна, так же, как и ее брат, находятся в глубокой печали[20 - ГЛУБОКАЯ ПЕЧАЛЬ - то же, что и глубокий траур. В случае смерти родителей его продолжительность составляла полгода.], которая сменится на обычную аж после Покрова и в январе перейдет в полупечаль, то есть траур закончится только в середине апреля, а во время него ни о какой свадьбе не может быть речи, не помогла.
        Оказывается, Густав все это разложил еще раньше, посчитав, что ему необходимо уложиться как раз к официальному концу скорби. Для надежности.
        -Если бы ее брат Фьёдор Борисович сам пообещать мне ее руку, тогда мне не торопиться можно,- начал было Густав, но оборвал себя на полуслове и, виновато улыбнувшись, заметил, что и в случае такого обещания он все равно бы поспешил, поскольку помимо опасений появления иных претендентов на ее руку ему и самому невмочь пребывать в столь долгом ожидании счастливого дня, наступление которого он постарается всячески ускорить.
        Единственное, чем я урезонил его, так это напоминанием, что необходимо подготовить посольство и изготовить новую королевскую печать, без которой и грамота не грамота, а так, не пойми что.
        Зато что касается армии, то я приступлю к ее обучению немедленно, равно как и к изготовлению гранат. Правда, особых результатов до конца зимы ждать нельзя, так как процесс овладения ратным мастерством достаточно долог. Да и Пушкарский двор надо еще выстроить, не говоря уж о том, что уйма времени уйдет на эксперименты, без которых никак, и лишь после того, как удастся добиться создания образца, отвечающего всем требованиям, можно будет пускать отливку гранат и ядер на поток.
        Уф-ф! Однако и темпы у принца. Во как разобрало! Мне же оставалось только искренне посочувствовать человеку, поскольку я прекрасно понимал, что, при всем старании, ему ничегошеньки не светит. Особенно жаль стало принца в последнее утро, когда настала пора прощаться и он выглядел таким грустным, что невольно захотелось сказать ему что-то теплое и доброе.
        -Сияет незапятнанной красой,- с тоской в голосе негромко произнес он по-латыни, глядя на поднимающуюся по сходням в струг Ксению, и на глазах у него выступили слезы.
        Он отвернулся, неловко вытер их рукавом кафтана, после чего снова повернулся ко мне и торжественно вручил небольшую красивую шкатулку, заметив, что самолично пересыпал стружками обе гранаты - оказывается, их у него было две штуки, а не одна,- а потому я могу быть спокоен за порох, который не должен отсыреть.
        Там же, на дне, как он указал, находятся и листы с чертежами и рецептами состава горючего зелья для пропитки бечевки, дабы веревочки превратились в бикфордовы шнуры.
        Густав еще раз заверил меня, что непременно воспользуется моим любезным приглашением и приедет, причем привезет кое-что интересное для развлечения принцессы Ксеньи Борисовны.
        «Ха! Любезным приглашением»,- усмехнулся я мысленно. Попробуй тут не пригласить, когда на тебя смотрят так, словно от этого зависит вся жизнь, не говоря уж о счастье. К тому же этого требовала и обычная вежливость.
        Правда, вначале пожелание не забывать нас и приглашение наведаться в гости прозвучало минувшим вечером из уст Ксении, и Густав возрадовался как мальчишка. Невзирая на свой солидный титул шведского королевича, тридцать семь календарных лет и все пятьдесят, что у него были написаны на лице, он чуть не подскочил на своем стуле от ликования.
        Короче, нам обоим стало ясно, что если не на следующую неделю, так через одну, от силы через две, но Густав непременно появится в Костроме, и я уточнил сроки, постаравшись их оттянуть. Мол, ни к чему затягивать со своим визитом, а прикатить сразу по первопутку, то бишь по первому снегу. Принц страдальчески скривился, но я был неумолим, поэтому Густаву осталось только заявить, что он будет считать дни до приезда и с нетерпением ждать встречи.
        Я молча кивнул, обнял королевича и опрометью бросился к сходням.
        Впереди была Кострома…
        Глава 4
        Первые впечатления и первые вводные
        Городишко оказался так себе.
        Может, когда-то он и был достаточно крут, раз здесь имелись даже свои князья, но время неумолимо - деревянные стены изрядно обветшали, одна из башен уныло скособочилась - вот-вот рухнет, ров наполовину осыпался, да и воды там было воробью по колено. Правда, несло оттуда так, что вздумавшему его форсировать и впрямь не поздоровится. Не иначе как костромичи решили бороться с врагами исключительно с помощью химического оружия.
        Впрочем, что там говорить, когда я поначалу чуть не перепутал сам город с… Ипатьевским монастырем, благо что его башни мы увидели чуть раньше городских. Золоченые купола пятиглавого Троицкого собора, горделиво возвышающиеся над рекой Костромой, так и манили заглянуть именно туда. Да и стены там не в пример городским - крепкие, прочные, из камня. Заметно, что проживающие в нем монахи вкупе с игуменом хоть и молятся, обратив лица к небу, но и про грешную землю тоже не забывают.
        Хорошо, что впереди плыл струг с теми, кто уже побывал в городе, так что к монастырю они не повернули, продолжая держать курс к груде бревен, по недоразумению названных кем-то крепостными стенами, а у меня хватило ума не вмешиваться.
        Зато торжественная встреча была на высшем уровне. Можно сказать, в точности как в Москве несколько месяцев назад, только на сей раз приветствовали не Дмитрия, а… прибывшую царевну. Нет-нет, я понимаю, что Федор приказал все организовать для нас двоих, но встречающие зеваки - а таких собралось изрядно, причем сбежались не только со всех городских посадов и примыкающих к городу слобод, но и из ближайших деревень,- в первую очередь чествовали сестру престолоблюстителя красавицу Ксению Борисовну Годунову.
        Не зря я двумя днями ранее отправил один из стругов вперед, чтобы предупредить престолоблюстителя о нашем приезде. Будь я один - разумеется, и не подумал бы этого делать. В конце концов, даже если на пристани и не найдется коня, то я не гордый - могу и пешком, благо что до центра, то бишь до выстроенного Годуновым терема, от силы километр. Так даже веселее, опять же сюрприз. Но где я возьму возок для Ксении, которой ни на коне, ни пешком нельзя - статус не позволяет. Мне он, правда, тоже не позволяет, но мне многое простительно, иноземец, а царевна - совсем другое дело, тут и впрямь нельзя.
        Само собой, были и священники, которых возглавлял не кто-нибудь, а митрополит Гермоген. «И чего он до сих пор торчит в Костроме, вместо того чтобы давно вернуться в свою епархию, которая в Казани?» - мимоходом подумал я, увидев его во главе внушительной процессии, а затем мне стало не до размышлений.
        Федор, по своему обыкновению, не смог удержаться, обнимая сестру, и пустил слезу. Глаза Ксении тоже были на мокром месте, но оно и понятно - порой слезы счастья тяжелее сдержать, чем горестные.
        Молебен по случаю прибытия учинили, едва отойдя от пристани. Или это была просто благодарственная молитва? Словом, все что-то пели, Федор с Ксенией участвовали, то и дело весело переглядываясь, а я… открывал рот, чтобы не отставать и не выделяться.
        Царевну, разумеется, костромские боярыни сразу провели и усадили в возок, бесцеремонно оттеснив Резвану с Акулькой. Хотели было точно так же отодвинуть Любаву и Марью Петровну, но первая не далась, а моя ключница так зыркнула на одну из нахалок, что та, опешив, попятилась, чуть не свалившись со сходен прямо в воду, после чего ни бывшую послушницу, ни Петровну никто не трогал, то ли решив, что промахнулись и на самом деле обе они не из простых, то ли побоявшись связываться.
        Ну а далее был неторопливый путь до хором царевича. Ехали медленно, поскольку надлежало соблюдать степенность, а вдобавок народ так заполонил улицы, которые были куда уже, чем московские, что не разгонишься при всем желании.
        Людей хватало. И хотя Кострома - городишко не из великих, как я потом узнал, от силы тысяч десять - пятнадцать, не больше, но сами представьте: если всех их выставить по обеим сторонам дороги длиной всего в километр, то выйдет достаточно густо. Что именно орали, разобрать было трудно, да я поначалу особо и не вникал, полагая, что все выкрики адресованы Ксении, но, прислушавшись, уловил, что часть из них адресованы именно мне.
        Оказывается, слухи о божьем суде успели долететь и сюда. Впрочем, если вдуматься, то ничего удивительного - летом сообщение между Москвой и всеми волжскими городами благодаря курсирующим туда-сюда купцам регулярное и достаточно быстрое. Плюс рассказы моих гвардейцев из тех, которых я отправил в Кострому еще перед путешествием в Ольховку…
        Единственный негативный нюанс - это окружающее нашу процессию убожество. Мы ехали по маленькой кривой улочке одного из посадов, ведущей к воротам, и я с тоской взирал на город, в котором нам с Федором и Ксенией предстоит провести ближайшие несколько месяцев, а то и лет - неизвестно, как все обернется.
        Странно, но раньше я не обращал особого внимания на захудалые домишки той же Твери или, скажем, Коломны, зато сейчас с грустью констатировал, что кое в чем Кострома уступит даже неказистому Серпухову или крохотному Путивлю. Размеры-то одинаковые, но у тех хоть стены каменные и башни посолиднее - сразу чувствовалось, что въезжаешь в крепость, а тут…
        Например, городские ворота, через которые мы въехали, по своим размерам очень походили на те, что имелись в моем тереме, расположенном в Московском Кремле. Кстати, как я потом узнал, они даже не имели названия.
        Пожалуй, только одно несколько сближало Кострому с Москвой. Это был веселый колокольный перезвон. Судя по нему, можно было с уверенностью констатировать, что церквей здесь в достатке, а может, и в избытке. Зато в остальном…
        Спасибо молебну или чему-то похожему на него. Пока крестился и кланялся, частично удалось справиться с минорными мыслями, а после обязательной с дороги баньки я и вовсе переключился на мажор - все так хорошо, прекрасная маркиза, что лучше и быть не может. Дело в том, что, пока меня охаживали вениками, я наконец понял, отчего так негативно воспринял Кострому. Я ж все время называл ее столицей владений Годунова, а раз столица, то должна в какой-то мере соответствовать масштабам и размахам Москвы. Потому и впал в уныние, увидев, как все обстоит на самом деле. То есть получалось, все дело не в ее габаритах, а в резком несоответствии картины в моем воображении и реальности.
        Словом, к совместной трапезе с царевичем, хотя более правильно назвать ее пиршеством - уж больно велик был стол, за который мы уселись вдесятером,- я уже вышел совсем иной, куда более веселый, бодрый и жизнерадостный.
        Троих участников называть ни к чему - и без того понятно, а остальные, если не считать пузатого и самодовольного воеводу, были из духовенства. Казанский митрополит Гермоген, как самый титулованный, уселся по правую руку от царевича. С ним рядышком воевода. По другую расположился я, а возле меня разместился отец Феодосий, архимандрит Ипатьевской обители.
        Напротив нас, по обе стороны от Ксении, уселись еще четверо настоятелей местных монастырей. Рядом с царевной посадили мать Пистимею и мать Анну - игумений Анастасиинской и Крестовоздвиженской обителей, а далее восседали отцы Феофан и Савва - игумены Спасо-Запрудненского и Богоявленского монастырей. Оставалось только удивляться, отчего набожный Федор позабыл пригласить священников, а то можно было бы заодно провести первое заседание Костромского Освященного собора.
        Почему Гермоген до сих пор не в Казани, выяснилось довольно-таки быстро. Оказывается, владыка хотя и был на седьмом десятке, но, оставаясь неугомонным и шустрым в делах, успел к этому времени не только торжественно усадить Федора в Костроме и съездить в Вятку, но и вернуться, причем не далее как пару дней назад, и даже по приезде кое-что выжать из престолоблюстителя. Как он это сам назвал, «скудная мзда на благолепие православной церкви, коя ныне аки двор убогой вдовицы близ терема богатого боярина».
        Не выдержав, я поинтересовался, каковы размеры скудной мзды, и чуть не ахнул - тысячу рублей выделил Годунов. Правда, теперь будет основан замечательный монастырь где-то близ Хлынова… это еще что за город? Почему не знаю? Ах вон что. Оказывается, так официально именуют Вятку. Понятно. Жаль только, что по-настоящему нужным делам от этого строительства - прямой убыток. Однако говорить Федору ничего не стал - ни к чему омрачать радость встречи всякими мелочными придирками, хотя если разобраться, то не столь они и мелочны.
        По счастью, Гермоген больше ничего не выклянчил - наверное, просто не успел, а может, решил не торопиться, действуя последовательно и неспешно, благо что от меня он не ожидал ни малейшей опасности своим далеко идущим планам, иначе не стал бы говорить за столом о необходимости денежной поддержки церкви.
        Да и какая может исходить опасность пусть от иноземца, но уже окрещенного в православную веру и, мало этого, успевшего сразиться на божьем суде за всю Русь с целью изгнать поляков из Москвы - оказывается, именно это я поставил непременным условием, которое они были обязаны выполнить в случае моей победы. Послушав его, я даже пожалел, что не очень внимательно прислушивался к выкрикам в мой адрес - теперь хотя бы знал, какие еще слухи бродят по городу о моей кипучей деятельности в столице.
        Поначалу все было как и в обычном русском застолье образца начала двадцать первого века, даже тосты практически не отличались: за встречу, за здравие и так далее. Затем разговор постепенно стал приобретать уклон в сторону церковных дел, что, впрочем, тоже понятно - русские люди имеют обыкновение, накатив рюмку-другую, поговорить о работе.
        Вел все разговоры митрополит - остальные только поддакивали. Оно и понятно, ибо куда там дергаться или тем паче возражать «патриаршему гласу и воле», как он себя важно величал. Правда, поручение патриарха Игнатия торжественно усадить Федора в Костроме было давно выполнено, так что, на мой взгляд, с выполнением миссии автоматически самоликвидировался и пышный титул Гермогена, но владыка о том даже не помышлял, почему-то продолжая считать себя представляющим главу русской церкви.
        Речь митрополит завел об оскудении веры - старая пластинка - и о том, что край, получивший столь щедрого и благочестивого радетеля за веру, наконец-то воспрянет. Архимандрит и игумены в такт ему весьма энергично кивали своими большими окладистыми бородами, одобряя слова митрополита. Игуменьи не кивали, помалкивая и млея от близости самой настоящей царевны. Причем наиболее сообразительной матери Пистимее из Анастасиинской обители уже пришла мысль заполучить ее к себе на постоянное местожительство. Пару раз она как бы между прочим даже успела тихонечко поинтересоваться, не подумывает ли Ксения Борисовна посвятить себя богу. Дескать, сейчас-то как раз самое время, потому что молитва Христовой невесты во спасение души опочившего батюшки куда доходчивее, нежели у простой мирянки.
        Глаза у Ксюши моментально округлились от испуга, но затем она справилась и вежливо уклонилась от ответа, скромно заметив, что ныне вся в воле брата, поэтому как он повелит, так и будет.
        Игуменья, поняв, что тут еще работать и работать, да и то неизвестно, будет ли толк, мигом переключилась, заметив, что, с другой стороны, можно и не постригаясь усилить воздействие своих молитв за упокой, поручив их…
        «И с кем я сижу,- вздохнул я.- Сплошные вымогатели и вымогательницы. Ужас какой-то».
        А митрополит продолжал гнуть свою линию. Мол, не дело, когда совсем рядом с той же Вяткой в многочисленных глухих деревнях зырян[21 - ЗЫРЯНЕ - так ранее именовали на Руси коми и коми-пермяков.] и прочих местных народцев до сих пор молятся невесть каким идолищам, смущая русский люд.
        «Интересно,- мелькнула у меня мысль,- а вот если бы вопрос перевернуть и поставить прямо противоположно: а православные, которые молятся по церквям, не смущают местный народец? И что бы тогда он мне ответил?»
        Впрочем, ясно что - уж больно строг и суров Гермоген к иноверцам. И впрямь верно высказывание, гласящее, что всякий новообращенный еретик норовит быть святее папы римского. Нет, владыка еретиком никогда не был, однако бурное прошлое - юность и зрелые годы, проведенные в казацких станах[22 - Гермоген сменил казачью саблю на рясу, когда ему было не меньше пятидесяти лет.],- все-таки наложило на его нынешнюю деятельность определенный отпечаток. Ему и сейчас, хотя он два с половиной десятка лет, если не больше, в рясе, только дай сабельку, так уж он всяких там язычников в капусту нашинковал бы.
        Да и советы его для Годунова тоже припахивают… Вон он как старательно ставит в пример свою Казанскую епархию. Мол, его новообращенные тоже были нестойки в вере, так он добился от царя Федора Иоанновича указа о сборе всех таких новообращенных в православную веру в отдельную слободу и поставил над ними начальником надежного боярского сына, который следил, чтобы они строго соблюдали все православные обряды. Ну а с непокорными разговор короткий - таковых сажали в тюрьму, держали в цепях и били кнутом.
        И очень уж ему хочется, чтобы царевич последовал его примеру. Да уж. Думается, дали бы владыке полную волю - Русь бы вскоре и до костров докатилась. Жаль только - не дают, да и ратников у него кот наплакал, вот и остается просить их у Годунова, что он и сделал прямо за столом. Дескать, надобны ему оружные людишки, чтоб не приключилось худа с теми попами и мнихами, коих Гермоген собирается послать посечь и пожечь бесовский соблазн в виде деревянных идолищ и язычных кумирен.
        Вон рассказывал ему побывавший в Казани монах Трифон, как он в молодости сжег огромную ель у остяков, к которой собирались для жертвоприношений и с Печеры, и с Сильвы, и с Обвы, и с Тулвы. Даже остяцкие и вогульские[23 - ОСТЯКИ И ВОГУЛЫ - так ранее называли хантов и манси.] князья и те наведывались. И монах дерево это во славу божию срубил, а все нечестивые жертвы, что висели на нем - ткани, шкуры зверей и прочее,- спалил вместе с самой елью. Так эти самые остяки с вогулами так его, несчастного, отлупили, что он еле-еле утек из тех мест. Вот как безвинно страдают проповедующие слово божье. А если бы там был хоть с десяток ратников, то язычники нипочем бы не осмелились поднять на монаха руку.
        -А ты яко о том мыслишь, княже?- шепотом осведомился сидящий подле меня архимандрит Феодосий.
        Мне было что сказать ему. Если кратко, то я мыслю, что свинья этот монах, вот и все. Да и отлупили его поделом. Жаль только, что маловато врезали, коль он до сих пор в силах ходить и проповедовать. Гуманисты эти остяки с вогулами, а князья их - либералы.
        Но вместо всего этого я, и тоже шепотом, в тон настоятелю монастыря произнес совсем иное, хотя и здесь не покривил душой:
        -И я думаю, что, будь там ратники с пищалями, все обернулось бы иначе.
        А митрополит все не унимался, грозно предвещая, что ежели святые проповедники и впредь останутся пребывать без ратной защиты, то неминуемо оскудение в вере и в русских людях. После чего Гермоген вновь осведомился у царевича, полуповелительным тоном спросив:
        -Так яко с ратниками? Там ить рати да стратилаты[24 - Полководцы.] не надобны - довольно и двух-трех десятков кажному монаху.
        Годунов открыл было рот, но ничего не сказал, лишь поморщился, поскольку я успел наступить ему на ногу. Он повернулся в мою сторону и, заметив, как я еле заметно мотнул головой, опешил.
        -Так что, Федор Борисович? Подсобишь свершить благое дело?- не унимался Гермоген.
        Царевич вздохнул и уклончиво ответил:
        -Ныне у меня сызнова воевода объявился, потому негоже мне чрез его главу решать.
        -Так оно и хорошо, что объявился,- расцвел в улыбке Гермоген.- Как же, как же, наслышан, князь, про дела твои богоугодные. Да и имечко тебе подходящее при крещении дадено - слыхал, поди, про великомученика Феодора Стратилата, кой змия одолел?
        -Меня вообще-то в честь другого мученика Феодора нарекли,- вежливо ответил я.
        -Ништо,- великодушно махнул рукой митрополит.- Все одно, по делам своим ты истинный стратилат. Ведомо мне, яко ты ляхов из святых храмов за шиворот выволакивал да рожами в грязные лужи окунал.
        Хорошо, что у меня во рту к тому времени ничего не было, иначе обязательно подавился бы, а так я лишь рот чуть-чуть приоткрыл от изумления, да и то быстро спохватился.
        -С таким воеводой никакие кумирни не устоят,- угодливо встрял в разговор и архимандрит Феодосий.- Ежели уж он, обружась единой токмо православной верой и с одним крестом в руке, сразу пятерых ляхов с сабельками одолел, то идолища зырянские сокрушить ему и вовсе раз плюнуть.
        Нет, надо было мне хотя бы во время молебна повнимательнее прислушаться к тому, о чем перешептывается народ, стоящий сзади, а теперь вот думай да гадай, чего я еще натворил.
        Федор, лукаво улыбаясь, в свою очередь добавил:
        -Он таковский.
        Я деликатно кашлянул и, не зная, каким еще образом подать ему знак, чтобы он как-нибудь избавил меня от великого похода на безбожных зырян, вновь наступил ему на ногу.
        -А убытка от того не будет,- веско добавил Гермоген.- Скорее уж напротив, потому как ежели опосля подале пройти, к тем же остякам с вогулами, то слыхал я, что они идолищу поганому кланяются, а идолище то - баба, да из злата вся содеяна. Так ты злато себе приберешь да ратников одаришь али на богоугодное дело употребишь - оклад, к примеру, для Федоровской иконы. Баба-то, как я слыхивал, не менее двухсот пудов весит, так что на все хватит.
        Годунов меж тем недоуменно нахмурился и, прищурившись, продолжил, глядя на меня:
        -Отчего ж не отпустить воеводу. Он и сам в бой рвется - вона яко глазоньки-то блестят.
        Я хотел наступить на ногу в третий раз, сигнализируя, что он понял меня превратно, но не успел, поскольку Федор, закончив с преамбулой, повел речь именно так, как мне и хотелось:
        -Вот токмо сказывал он мне по пути сюда, что привез какие-то новые повеления от нашего государя Дмитрия Иоанновича, а в тех повелениях бог весть что указано.- И его густые брови еле заметно приподнялись, вопрошая: правильно ли?
        Ай да престолоблюститель! Не только с себя ответственность снял, но и мне заодно подсказал, на кого перевести стрелки, чтоб не ссориться с церковью. На глазах растет орленок. Оставалось благодарно кивнуть, благо что мы с митрополитом сидели по разные стороны от царевича, так что Гермоген ничего не видел, и в тон царевичу продолжить:
        -Есть повеления, владыка,- изобразив скорбь, ответил я.- Да не одно, а много их. Ныне за праздничной трапезой вроде как негоже их оглашать, да и терпят они денек, но что касаемо ратников, то, к своему величайшему прискорбию, вынужден тебе отказать - иные дела их ожидают.
        Гермоген недовольно засопел, но крыть было нечем - не катить же бочку на царя, да и неизвестно, что он мне поручил. Хотя это он как раз попытался выяснить, но безуспешно. Я отделался тем, что поручения тайные и знать о них помимо меня дозволено только двоим - престолоблюстителю и второму воеводе Христиеру Мартыновичу Зомме.
        В остальном же разговоры шли о дальнейших благодеяниях для церкви, причем в основном они касались земель, расположенных севернее Вятки, поскольку все прочие отданные Федору входили в иные епархии, подчиняясь либо патриарху, в том числе и Кострома, либо ростовскому митрополиту, либо пермскому епископу. Словом, бардак, и я мысленно поставил себе еще одну галочку, чтобы при первой же оказии поговорить с Дмитрием об этом - лучше сосредоточить все в руках одного человека, с которым куда проще вести дела.
        Однако завуалированным вымогательствам Гермогена я сразу постарался поставить заслон, действуя тактично, но твердо, заметив Федору как бы между прочим, что пока лишних денег нет.
        Тот озадаченно воззрился на меня, помня о десятках сундуков, но я пояснил, что все они уже расписаны согласно нашему с ним распределению дел, которые потребуют даже не столько, сколько у нас в наличии, а куда больше, так что неизвестно, где взять недостающее.
        А затем Гермоген повел себя несколько странным образом…
        Глава 5
        Замуж за убийцу
        Вначале он, не больно-то церемонясь, выпроводил остальных духовных лиц и воеводу, ссылаясь на то, что не след докучать людям с дороги.
        После этого наступила очередь Ксении, которой Гермоген в деликатной форме, но достаточно настойчиво посоветовал отправиться на покой.
        Глядя ей вслед, он с одобрением прокомментировал:
        -Да-а, девица чудного домышления. Воистину во всех женах благочиннейша.
        Федор молча кивнул и с тоской покосился на митрополита. Понимаю. Сейчас бы он куда охотнее метнулся к сестре на женскую половину, где находилась Любава, а тут приходится вести какие-то разговоры.
        Владыка тем временем вопросительно уставился на меня. Мол, а тебе что, особое приглашение надо? Но я заупрямился и сделал вид, что тупой и ни черта не понимаю. К тому же вон ребрышко копченое такое вкусное, а я его еще не пробовал. Однако я едва успел дотянуться до него, как Гермоген сурово осведомился:
        -А ты, князь, что же? Неужто еще не притомился?
        -Если надо, то могу и до утра просидеть,- вежливо ответил я.- Ратное дело, оно такое - коль надо что, так терпи и бди.
        -Ну-у, дела ратные мы вершить не собираемся,- протянул митрополит,- потому терпеть не надобно. Можешь хоть сейчас в свой терем удалиться. Заодно и полюбуешься, какие благолепные хоромы царевич для тебя справил.
        Я уже привстал, однако тут проявил характер престолоблюститель. В другое время он, может, и промолчал бы, но уж слишком велика была его досада на эту непредвиденную задержку, из-за которой срывалось долгожданное свидание, поэтому он решительно махнул мне рукой, чтоб я оставался, и сухо заметил Гермогену:
        -А я от князя тайн ни в чем не держу.
        -Я ить сказываю - о твоей сестрице говоря будет,- в открытую заявил митрополит.
        -Тем паче,- кивнул Федор.- Ведомо ли тебе, владыка, что если б не князь Мак-Альпин, так ныне ни я, ни Ксения перед тобой бы не сидели?
        -Доводилось слыхать,- подтвердил тот.
        -А раз ведомо, стало быть, понимаешь, что ныне сей князь мне в отца место. Потому и сказываю, коль дело семейное, то обмысливать его буду не сам, но с ним, а без его согласия и перстом не шевельну.
        -Ну-у, твоя воля,- недовольно промычал Гермоген и начал свою речь.
        Дескать, приспели лета у царевны, благо что господь не обидел ее ни красой, ни умом, ни статью, да и о детушках малых пора призадуматься. А учитывая титул Федора Борисовича, брать надлежит ровню, из самых именитых боярских родов.
        Я открыл было рот, но вовремя вспомнил ее заговорщический шепот, когда наш струг уже подплывал к костромской пристани:
        -Братцу не сказывай покамест, ладноть? А то ж стыдобища - допрежь сватовства целовалась. Да и негоже ныне о таковском речи вести - пущай хошь глубока печаль минет, а уж тогда… Потерпи чуток, любый.- И виноватая улыбка на лице.
        Пришлось промолчать и продолжать слушать. Зато царевич помалкивать не собирался и, торопясь закончить беседу - Любава ведь ждет,- вежливо, но сухо пояснил митрополиту, что он и сам прекрасно понимает - лета у его сестры действительно приспели, однако, принимая во внимание траур, говорить сейчас об этом рано.
        Однако Гермоген не унимался, заметив, что речь идет не о свадьбе, которую, несомненно, надлежит играть не ранее последних чисел апреля, то есть после Пасхи, и даже не о сватовстве, которое ему, как духовному лицу, также не пристало. Только о предварительных наметках, и тут он вполне мог бы подсказать Федору наиболее достойную кандидатуру, чьи предки в свое время правили страной.
        Я сразу же заподозрил, откуда растут ноги у страстного желания Гермогена помочь с выбором супруга для Ксении, смекнув, что не зря владыка ездил в Вятку, то бишь в Хлынов. Выходит, это был не просто вояж по епархии, но и…
        Ну, так и есть - угадал я. Митрополита подвела торопливость. Наскоро перечислив несколько родов, причем выбрав такие, о которых я если и слышал, то краем уха, словом, откровенно худородные, он в итоге быстренько отмел их в сторону и остановился на… Василии Шуйском.
        Едва заслышав фамилию, Федор возмущенно вспыхнул, вскочил со своего стула и гневно заявил, что об этом боярине, который чуть не спровадил его на тот свет, он даже и говорить не желает.
        Однако Гермоген оказался настойчив и принялся доказывать, что все было совсем не так, ибо обвинения его в якобы попытке отравить государя и царевича не более чем ложь и навет некоторых тайных завистников и врагов, которых у столь именитого человека предостаточно. В конце концов это понял даже Дмитрий, иначе бы он ни за что не отменил смертный приговор.
        Получается, что Федору Борисовичу не следует злобиться на него сердцем, ибо в этой истории в равной степени пострадали оба и неизвестно, кому досталось больше. Если Годунов отделался двумя-тремя днями телесного недомогания, то Василию Ивановичу куда дольше придется смывать с себя позорное и несправедливое черное пятно гнусной клеветы.
        Напоровшись на мою ироническую ухмылку, митрополит разгорячился еще пуще и сурово отрезал, что в боярской невиновности он как духовное лицо уверен абсолютно, потому что лично его исповедал, и искренне раскаявшийся в своих грехах Василий Иванович в ответ на прямой вопрос ничуть не колеблясь заявил, что к оному страшному делу он совершенно непричастен. Может, князь и тут усомнится, что ему, как иноземцу, лишь недавно обращенному в истинную веру, простительно, но уж Федор Борисович, как истинно православный человек, должен понимать, что на ложь во время исповеди не пойдет даже самый гнусный тать и гол?вник[25 - Убийца.].
        Я лишь развел руками, якобы признавая правоту слов владыки, хотя просто не желал с ним спорить. Во-первых, он постоянно и обильно пересыпал свою речь цитатами из Библии, так что смысл отдельных его фраз доходил до меня не сразу, уж больно загадочен этот самый церковнославянский язык, который широко и обильно использовал в своей речи митрополит.
        Даже самое простое и обыкновенное в нем называлось так вычурно и непонятно, что поди пойми. Корова - крава, петух - алектор, якорь - котва, яма - колия. А что-то созвучное с другим, более знакомым мне, я вообще понимал неверно, считая, что бедник - это бедняк, хотя на самом деле Гермоген подразумевал калеку. Или предположил, что владыка имел в виду убийцу, сказав бийца, а оказалось, он говорил про драчуна. Словом, сплошная морока.
        То есть я преимущественно слушал, опасаясь ляпнуть что-то невпопад. К тому же - и это во-вторых - фактов, доказывающих обратное, у меня просто не было. Разве что один, да и тот больше характеризующий степень бессовестности этого боярина, но никак не свидетельствующий о прямой лжи во время святого таинства покаяния.
        А вот на Федора столь убойный аргумент, как заявление Шуйского на исповеди о своей невиновности, произвел довольно сильное впечатление. Заметив это, митрополит тут же поднажал, сказав, что нынешнее пребывание боярина в ссылке и немилости временное, ибо бог правду видит, так что истина рано или поздно восторжествует. Говорит же он это не огульно, а в подтверждение своих слов может сообщить, что государь уже частично простил Шуйского, смягчив его ссылку и повелев ему отправиться из Вятки в свои вотчины.
        Словом, нет никаких сомнений, что со временем Дмитрий Иванович непременно одарит боярина своим полным прощением, о котором уже сейчас в Москве ходатайствует немало доброхотов.
        Еще больше убедившись в правоте своей догадки насчет недавней встречи Гермогена с Василием Ивановичем в Вятке, а возможно, и не одной, я решил ее проверить. Так, на всякий случай. Припомнив, кого могут именовать на Руси князьями, а также разговор с Басмановым, который хоть и вкратце, но осветил мне некоторые родословные, я попытался возразить, что помимо Шуйских есть еще Хованские, Куракины, Голицыны, Мстиславские, Трубецкие, которых владыка отчего-то не назвал, но не тут-то было.
        -Вскую[26 - Зачем, для чего.] на литовских выкормышей шапку Мономаха надевать?- недовольно заметил он мне.- Не леть[27 - Здесь: нельзя, не подобает.] им державой владети.
        -Так ведь разговор идет не о царе,- напомнил я, мысленно кляня Гермогена за его пристрастие к церковнославянскому языку,- так что держава тут ни при чем.
        -Зато о царевне и родной сестрице наследника престола,- поправил он.- Потому и выдавать ее надлежит за того, кто в силах подсобити Федору Борисычу, ежели занадобится.- Но, замявшись и поняв, что сказал лишнее, поправился, пояснив: - Ведаю, что Димитрий Иоаннович молод и здоров телом, одначе всякое бывает в жизни, коя в руках всевышнего. Потому-то и важно, дабы царевна обвенчалась с истинным Рюриковичем, укрепив тебя, Федор Борисыч, да подставив скимену[28 - СКИМЕН - молодой лев, львенок.] свое могутное плечо.
        Моя очередная поправка, что на Руси помимо Шуйских имеется немало родов, которые тянут свою нить от Рюриковичей, тоже не была принята Гермогеном, который стал нещадно критиковать все княжеские фамилии, перечисленные мною.
        Обвинив меня в том, что я не то что не читал, но, поди, и не слыхивал про некий государев родословец[29 - Государев родословец, в котором были приведены генеалогии наиболее знатных и значимых в государственном управлении того времени родов, был составлен в Разрядном приказе примерно около 1555г. и, по сути, стал первой официальной родословной книгой на Руси.], он железным катком прошелся вначале по названным мною Воротынским, Одоевским, Мосальским и Долгоруким (не те предки), затем по Шаховским и Хворостининым, Татевым и Пожарским (из захудалых и еще куча причин), после чего мой перечень иссяк, а торжествующий владыка вновь перешел к Шуйским.
        Дескать, пращур их не кто иной, как Андрей - родной сын Ярослава Всеволодовича и брат Александра Невского. Более того, и потомство Андрея тоже не раз правило Русью. То есть по всему выходит, что род Шуйских даже среди других именитых родов «яко адамант[30 - Здесь: алмаз.] среди простых камней», как в заключение своей речуги высокопарно отозвался о нем митрополит.
        Я молчал, прикидывая, сколько времени угрохал Василий Шуйский на тщательный инструктаж митрополита. Судя по подробностям, обильно им цитируемым, получалось, что не один день.
        Интересно только, чем взял его боярин? Радением за православное дело или намекнул на возможность прокатиться на осле?[31 - Подразумевается обряд интронизации, после которого новопоставленный патриарх шествовал по городу на осле.] Последнее возражение, последовавшее уже со стороны Федора и касающееся почтенного возраста жениха, было митрополитом отметено как глупое. На его взгляд - интересно только, с каких пор, хотя да, со времени последнего пребывания в Вятке,- Василий Иванович находился как раз в той благодатной поре своей жизни, когда успел приобрести изрядный житейский опыт и мудрость, но при этом отнюдь не утратил мужской силы.
        Федор, заложив руки за спину, в задумчивости несколько раз прошелся по трапезной, искоса поглядывая на меня и явно ожидая подсказки, как поступить. Вообще-то вопрос не принципиальный, и, если бы брат Ксении знал все подробности нашего путешествия, он бы сейчас тоже особо не заморачивал себе голову - подойдет в качестве жениха Шуйский или нет, но раз мой друг просит о помощи…
        -Дозволь слово молвить, престолоблюститель,- попросил я и после его кивка напомнил: - Ежели столь высокопоставленное духовное лицо, к тому же известное своим благочестием и славное праведной жизнью,- я вежливо склонил голову в сторону Гермогена,- считает, что князь и боярин Василий Иванович Шуйский неповинен в попытке отравления тебя и государя, то сомневаться тут нечего. Да и во всем прочем тоже в словах его слышится мудрость. Получается, что и впрямь, судя по всему, Василий Иванович - самый наилучший выбор для твоей сестры, а потому при одновременном сватовстве всех тех, кого ныне я упомянул в беседе с владыкой, мыслю, что предпочтение по здравом размышлении надо отдать именно ему.
        У Федора даже рот от неожиданности открылся. Наверное, он в тот момент ушам своим не верил - неужели и самый ярый ненавистник Шуйского переметнулся на его сторону?
        -Ранее ты сказывал…- не удержавшись, начал было он, но я поспешил перебить царевича:
        -Ранее ни тебе, ни мне не доводилось слышать казанского митрополита. Посему, ежели сама Ксения Борисовна даст согласие Шуйскому в случае его сватовства, и тебе перечить не след.
        -Пущай так,- охотно кивнул Годунов, мгновенно сообразив, к чему я клоню.
        -А уж ее согласие и вовсе ни к чему,- ворчливо отозвался митрополит.- Ныне ты, Федор Борисович, ей в отца место и должон сам рассудить, где ей благо. Где это слыхано, чтоб девка сама решала, с кем ей идти под венец?!
        -Я, конечно, иноземец, многих обычаев не ведаю, но неужто при венчании священник не спрашивает невесту, имеет ли она искреннее и непринужденное желание и твердое намерение стать женой?- припомнился мне один эпизод из студенческих лет, когда довелось присутствовать на венчании сокурсника.
        -Ну вопрошает,- насупился митрополит.
        -И что же Ксения Борисовна, если сама не желает этого брака, может ответить священнику? Что желания она не имеет, но повинуется воле брата?
        -Тут надлежит помнить и о том, что дондеже[32 - Пока.]… - снова начал Гермоген, но я торопливо перебил его очередное углубление в дебри церковнославянского языка, вовремя вспомнив и добавив новое возражение:
        -К тому же Федор Борисович еще и подданный нашего царя-батюшки, а тот прилюдно повелел, и ты, владыка, тоже тому свидетель, что дарует сестре престолоблюстителя вольный выбор будущего мужа. А нарушить царское повеление тоже тяжкий грех.
        Вот так. Пусть и тут крайним будет Дмитрий. Интересно, что теперь возразит мне митрополит?
        Гермоген уставился на меня. Суровый взгляд из-под густых кустистых бровей не сулил ничего хорошего. Такое ощущение, что он очень жалел об отсутствии сабли на боку, ибо с ней все вопросы разрешить было бы намного проще и быстрее. Ну да, если по поводу добровольного и искреннего желания невесты он мог вступить в дискуссию, то приказ Дмитрия крыть нечем.
        К чести митрополита и справедливости ради замечу, что он не сдался и после некоторого раздумья заметил, что даже при вольном выборе Ксения Борисовна, как умная и послушная сестра, непременно прислушается к мнению своего брата. Если тот убедительно его выскажет, то навряд ли она станет противиться.
        Федор, покосившись на меня, лишь нехотя пробормотал, что он конечно же скажет Ксении Борисовне то, что думает, а уж далее…
        -И ты вправду считаешь, что Шуйский неповинен?- первое, что он спросил у меня, как только мы остались одни.- Хотя да, ежели он и на исповеди сказывал, то, наверное, и впрямь…
        -Никаких «наверное»,- перебил я.- Готов поклясться перед иконами, что отравление тебя с Дмитрием - его рук дело. В смысле, травили другие, но по его повелению.
        -А исповедь?
        Я равнодушно пожал плечами:
        -Ну и что? Подумаешь, исповедь.
        -Не-эт,- возразил Годунов.- Митрополит верно сказывал - на таковское даже головник не отважится. Лгать и без того смертный грех, а уж ложь господу…
        -Головник, может, и не отважится, а Шуйский…- усмехнулся я.- Не далее как четыре месяца назад, в мае, он, выйдя на Лобное место, заявил, что при всех целует крест в том, что царевича Дмитрия нет на свете и он сам, своими руками положил его тело в гроб, а тот, кто называется теперь этим именем,- расстрига, беглый монах, наученный сатаною и осужденный на казнь за свои мерзкие дела. Так?
        Федор молча кивнул, соглашаясь. Я усмехнулся и продолжил:
        -А уже в начале июня - меня в тот день как раз освободили из темницы казаки Корелы…
        -Не вспоминай, стыдно,- поморщился Годунов.
        -Тебе нечего стыдиться, твоей вины в этом нет,- возразил я.- Да и не о том сейчас речь. Я просто хотел напомнить, что и месяца не прошло, как Шуйский снова вышел на Лобное место и снова целовал крест, только уже на том, что твой батюшка послал убить царевича, но его спасли, а вместо него зарезали поповского сына. Это слышал и я. Как мыслишь, неужто человек, способный открыто и прилюдно лгать, при этом призывая в свидетели бога, побоится обмануть на исповеди, если ложь ему выгодна?
        -Но тогда почто ты…
        -Ты забываешь, что нам сейчас надлежит держаться тише воды и ниже травы, чтобы никто не мешал и чтоб, когда пробьет нужный час, у тебя было поменьше врагов, которых, к сожалению, хватает и без Шуйского. Да и не в нем, если разобраться, дело,- пояснил я.- Гермогену мы навряд ли что докажем, очень уж рьяно ратует он за опального боярина, а духовенство на Руси - это не просто сила - силища.
        -Ранее ты сказывал иное,- не удержался он от легкой критики в мой адрес.
        -Ранее речь шла о заступничестве,- напомнил я,- а это другое. На помощь от них в случае чего лучше не надеяться. Зато если они встанут против, то напакостить у них получится запросто. Гадить вообще куда проще, чем делать добро.
        -А почто ты солгал ему, будто у нас самих с деньгой худо?- попрекнул он.- Митрополиту лгать - грех вдвойне.
        -Ничего не солгал,- возразил я.- По моим прикидкам, с деньгами у нас и вправду беда - надо куда больше, чем имеется.
        -И ста тыщ не хватит?!- ахнул он.
        -Поглядим,- туманно ответил я.
        -А отказал в людишках ратных почему? Али и впрямь Дмитрий Иваныч повелел, что ты с ними…
        -Да ничего он не повелел,- отмахнулся я.- В смысле есть одно поручение, но оно касается только следующей зимы, хотя готовить наших гвардейцев начнем не откладывая. Но главное в другом. Вот ты сам как себе представляешь их помощь?
        Федор смущенно помялся, чувствуя подвох, но поведал, как он видит будущую картину. Получалось, один десяток дружно рубит своими бердышами деревянных идолов, еще сотня охраняет, а затем поп или монах - неважно, кто именно будет - с помощью тех же ратников ведет зырян к церкви или к ближайшей реке, загоняет в воду, крестит, и все довольны и счастливы, ибо осиянны светом истинной веры, коя…
        Дальше слушать я не стал, перебив на полуслове, и ехидно поинтересовался, неужто сам Федор так легко, без малейшего сопротивления, отрекся бы от Христа и сменял бы его, ну, скажем, на Магомета.
        Царевич вытаращил на меня глаза, возмущенно завопил, что это совсем другое, ибо у него истинная вера. Но я не дал ему углубиться в доказательства ее истинности, пояснив, что для того, кто верит, причем вне зависимости в кого именно, его вера всегда истинна, и просто так, вдруг, он ее менять не станет, во всяком случае, добровольно. Следовательно, придется их примучивать, для чего митрополиту и нужны наши ратники.
        -Но ежели во благо…- робко протянул Федор.
        -Одно дело - защищать свою веру, но совсем другое - насильно заставлять отречься от своей. Да и у меня гвардейцы, а не палачи, чтоб огнем и мечом…
        -Мыслю, не дойдет до смертоубийства,- перебил Годунов.- Владыка сказывал, что зыряне - народец тихий.
        -А речь не про них,- уточнил я,- а про их богов. Пока в них верят - они живые. Их капище и есть церковь, их деревянные изваяния - это наши деревянные иконы с ликами святых, а ты предлагаешь, чтоб ратники…
        -Дак мы их просветим, кому должно молиться. Просветим, и они сами узреют истину.
        -Вот пусть его люди и просвещают, но мирно и без нас,- отрезал я,- ибо сжечь не значит опровергнуть, как сказал один монах.
        -Мона-ах,- удивленно воззрился на меня Годунов.
        -Монах,- подтвердил я.- Его звали Джордано Бруно. Он был сожжен по приговору католической церкви не далее как пять лет назад. А что до истины, то ей надлежит сиять собственным светом и не подобает просвещать умы пламенем костров. И запомни: даже в мое отсутствие никогда не давай на такие цели ни одного ратника. Более того, ты должен не разрушать, но защищать местные капища от чрезмерно ретивых дураков, потому что ты - правитель и твоя главная цель - благополучие твоих подданных, а уж в кого они верят - дело десятое. Пойми, что…
        -Да понял я все, понял!- взмолился Федор, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
        Я внимательно посмотрел на него и вспомнил: «Любава». Вон куда парень рвется, да как - чуть ли не взбрыкивает. Ладно, потом договорим, и, с улыбкой глядя на царевича, я поинтересовался:
        -Сдается мне, ты ныне собирался кое-куда заглянуть и кое-кого повидать.
        -Да я…- замялся Федор.- Оно, конечно, и с тобой словцом перемолвиться жаждется, токмо мыслю, притомился ты с дороги, а…
        -Да ты прямо как казанский владыка,- засмеялся я.- Тот тоже меня спать отправлял. Давай уж, беги, чего там. А нам с тобой и завтра поутру можно все решить.
        Я даже договорить не успел, как он сорвался с места, рванувшись куда-то в сторону двери, ведущей на женскую половину. Оставалось только пожелать ему вслед доброй ночи, что я и сделал. Спокойной не стал - все равно не сбудется, да и ему самому такая ночь навряд ли бы понравилась. Сам же я подался в терем по соседству, который Федор распорядился выстроить для меня.
        Благоухало в нем - не передать словами, но преимущественно сосной от стен и липой от столов с лавками. Мм, какая прелесть! С детства обожаю запах свежеструганой древесины.
        Правда, в отличие от годуновских хором, с мебелью было не ахти, за исключением солидного стеллажа, который отгрохали в одном из помещений по настоянию Яхонтова - не забыл Еловик нашу с ним классификацию челобитных. В остальном же скудно - ни тебе шифоньера, ни захудалого зеркальца на стене, так что даже причесаться не перед чем.
        Правда, главное имелось - лавки, столы, да и спать предстояло не на полу, а прочее… Пожалуй, даже хорошо, что больше ничего - смогу заказать на свой вкус и разместить там, где надо. Придя к такому оптимистичному выводу, я, уже лежа в постели, быстренько прикинул, что первым делом завтра выясню у Федора, что им сделано, после чего засучу рукава и…
        Додумать не успел - уж больно слипались глаза, и я, еще раз с наслаждением вдохнув приятный запах сосны и липы, погрузился в сон.
        Но разговора поутру не получилось…
        Глава 6
        Отдыхать приехал? А ну за работу!
        Краткий допрос, учиненный мною на следующий день, показал, что Федор за месяц с лишним своего пребывания в Костроме практически ничего не сделал. Разве что озаботился размещением ратных людей да подьячих, которых мы привезли, и мастеровых, включая иноземцев.
        Вот, пожалуй, и все, если не считать двух теремов, которые отгрохали по его повелению. Особо царевич напирал на то, что он сделал все, чтобы закончить строительство к концу августа и переехать на Симеона-столпника[33 - 1сентября.]. Дескать, по всем приметам, переезд именно в этот день сулит благоприятное проживание. Не позабыл он и про то, чтоб при закладке теремов под разные углы заложили деньги - для богатства, шерсть - для тепла и ладан - для святости.
        В остальном же…
        -Не до того было,- честно покаялся Годунов.- Уж больно за тебя с сестрицей душа болела - нет и нет вас. Я и молебны во здравие заказывал, и сам кажную обедню свечки ставил и Николаю-угоднику, и…- Он прервался, чтобы в очередной раз деликатно зевнуть в ладошку, и хотел было продолжить, но я не дал.
        -Пока не выспишься, разговор вести ни к чему,- отрезал я.
        -Да я спал!- возмутился он и… вновь зевнул.
        -Вижу,- кивнул я.- Даже могу сказать сколько - наверное, аж целый час, да? Или два?- И великодушно махнул рукой, на ходу меняя свои планы.- Ладно, до обеда время у тебя есть - отдохни как следует да выспись, а я пока что все спокойно огляжу, оценю, прикину.
        -Не обидишься?- виновато спросил Годунов.
        -Некогда мне такими глупостями заниматься,- проворчал я.- К тому же надо повидать кое-кого из старых знакомых, так что давай дуй в опочивальню.- Причем, расщедрившись и прикинув, что управлюсь нескоро, добавил ему времени аж до вечера, но предупредил, что после ужина пусть на отдых не рассчитывает, поскольку надо о многом переговорить.
        -А я хотел… с Ксюшей опосля трапезы потолковать,- опечалился Федор.
        Я сердито засопел, хотя чему удивляться - уж так устроен человек. Даешь с лихвой, а он все равно вопит, что мало. Пришлось говорить в открытую, как мужик с мужиком. Мол, если и впрямь хочется поговорить с сестрой, то у него для этого имеется целый день, ну полдня, учитывая сон, а если потолковать с кем иным, то тут извини-подвинься.
        Однако под конец счел нужным смягчить тон:
        -Я, Федор Борисович, все понимаю - дело молодое и ретивое, посему о воздержании и греховных утехах тебе и слова никогда не скажу. Для того попы да монахи имеются, вон хотя бы владыка Гермоген, а мы с тобой мужи младые, собой очень даже ничего - я пригож, ты чертовски пригож, потому и говорю: сколько твое естество требует, столько и наслаждайся некими девами.- И, завершив деликатную прелюдию, уже более строгим тоном перешел к финальной части: - Наслаждайся, но помни, как на Руси сказывают: «Делу время, а потехе час». Сам прикидывай, как лучше уложиться, чтоб и дело не страдало, и ты доволен был. Или ты решил, что отдыхать сюда приехал, а?
        Федор замялся, пробормотав, что, мол, опосля Москвы не грех бы чуток и… Дальше пошло совсем неразборчивое, но концовка прозвучала достаточно вразумительно. Дескать, и тебе, князь, тоже не грех бы передохнуть опосля всех неустанных трудов, ибо дело к осени, а там зима, так что чего уж, можно и…
        Напоровшись на мой неодобрительный взгляд, царевич вновь перешел на полусвязное бормотание, но я уже не прислушивался - и без того все ясно.
        Пришлось прочесть краткую нотацию. Согласно моим словам получалось, что это в Москве у него как раз были цветочки, а тут пойдут ягодки. И вообще, тяжело в учении - легко в бою, а у него сейчас как раз и наступила пора самой что ни на есть учебы. Даже более того - своего рода период сдачи экзаменов, ибо приспело время проверки всего того, что он уже выучил, поэтому отныне ему придется вершить все дела самостоятельно, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
        -А ты?!- испуганно завопил Федор.
        -Мне тоже трудов хватит,- кивнул я.- Но не разорваться же, а потому часть их будет возложена на твои плечи. Понимаю, что непривычно, и, если понадобится посоветоваться, тут я всегда приду тебе на помощь, но делать за тебя ничего не буду - своего хоть отбавляй.
        До вечера я успел много. Но для начала, воспользовавшись тем, что удрученный услышанным Годунов поплелся спать, я прямым ходом направился на женскую половину. Вызвав свою ключницу, которая вместе с Резваной и Любавой так и остались, образно говоря, во временном штате Ксении, я велел ей привести бывшую послушницу.
        Та появилась заспанная - понятное дело, ночью, как и Федору, не до сна было. Я язвительно поинтересовался, каково ей почивалось, и вежливо, но твердо предупредил, чтобы она не очень напирала на парня, выжимая из него все соки, а оставила и мне, причем не кусочек, а не меньше половинки. Любава виновато потупилась, но ни спорить, ни пререкаться не стала, выказав полное понимание, во всяком случае, на словах, а уж как пойдет на деле - поглядим.
        Вроде бы все. Теперь можно заняться и делами, приступив к обходу и осмотру всего, что сделано и, главное, что не сделано.
        Первое, с чего я начал, так это с осмотра своего терема - потом будет не до него, а минимальный комфорт нужен. Выстроили его на совесть, разве что по габаритам он был поменьше, чем у Федора, но мебель…
        По счастью, все вопросы решились быстро благодаря заглянувшему как нельзя кстати Ивану Чемоданову. Дядька и пестун царевича после лихо прокрученной операции по обчистке царской казны не просто безмерно зауважал меня - глядел открывши рот и ловя каждое слово. Вот его-то я и попросил подыскать мне хороших столешников[34 - СТОЛЕШНИК - так на Руси называли столяров.], чтобы обзавестись нужной мебелью.
        Чемоданов заверил, что не только подыщет, но и сам проследит, чтоб «все справно учинили», тут же принявшись жаловаться на… духовников. Дескать, они, пользуясь молодостью и неопытностью Федора Борисовича, изрядно порастрясли его мошну, и возликовал, услышав от меня команду ничего никому не давать, ссылаясь на то, что нам в первую очередь надлежит выполнить все распоряжения государя, а уж потом, может быть…
        Закончив с этим, я решил навестить своего второго воеводу, а заодно и весь полк. Вчера-то приходилось соблюдать определенные правила, и если Христиера я успел приобнять, поскольку он был в свите Федора, возглавляя почетную стражу, то с остальными не довелось даже поздороваться - ограничился приветственным помахиванием рукой тем, кто находился на пристани в качестве почетного караула, вот и все.
        Да и с Серьгой не поручкался - только кивнул стоящему в отдалении старому атаману да улыбнулся ему, вот и все. Он-то и встретился мне самым первым - сидел на приступке возле крыльца, терпеливо ожидая моего выхода. Плюнув на правила местного этикета, я полез обниматься с атаманом, после чего мы вместе направились к моим гвардейцам.
        Разместился полк в Дебрях, причем в буквальном смысле - именно так назывался густой лес, тянущийся к востоку от города. Я ничего не сказал Федору, когда узнал вчера, где он велел расположить ратников, хотя в душе подосадовал, что можно было бы и поближе к городу, все-таки не Москва.
        Однако расстраивался зря. Выехав через Ильинские ворота в сторону Дебрей, я добрался туда буквально за час - считай, под боком, и ближе к обеду успел устроить нечто вроде строевого смотра, объявив, что нас ждут великие дела, предусмотрительно умолчав, какие именно.
        Зомме и сотникам я тоже пока ничего конкретного не сказал, но поставил задачу, чтобы нещадно гоняли народ, начиная день с пробежек по десятку верст. Как раз получалась дорога до Ильинских ворот и обратно. Кроме того, я предупредил командный состав, чтобы они готовились к новым трудам, ибо намереваюсь создавать второй полк, который буду формировать по тому же принципу, что и первый.
        Расположение его будет неподалеку от них. Пусть новобранцы любуются и не просто завидуют ловкости моих гвардейцев, но и воочию убеждаются, чего они при должном усердии могут достичь всего за год - наглядный пример для большего вдохновения. Поэтому надо завтра же все прикинуть - где, как и что, а затем я пришлю мастеров, которые приступят к строительству новых казарм и прочих помещений. Про остальное более подробно обещал изложить в ближайшие дни и поспешил вернуться в Кострому, чтоб поглядеть, чем занимается чиновный аппарат.
        Оказывается, с ними поступили не ахти, не найдя ничего лучше, как сунуть в одну избу, расположенную близ воеводской. Там они и «трудились», устроив своеобразное соревнование. Двое подьячих затаив дыхание каждый возле своего угла водили веревками возле чернеющих дырок. На конце веревок имелось по крючку. В качестве наживки - кусочек сала. Время от времени то один, то другой под радостный гомон своих товарищей дергал веревку, поднимая ее вместе с болтающейся на конце… мышью, крепко вцепившейся в сало и не собирающейся упускать свою добычу, невзирая ни на что, и быстро опускал ее в бадейку с водой, где уже барахтались ее серые родичи.
        Цирк себе устроили, понимаешь. И главное, упрекнуть не в чем - скорее всего, нет работы, вот они и развлекаются как могут.
        Пару минут я, стоя незамеченным у входа, наблюдал за этим безобразием, но затем, не выдержав, рявкнул что есть мочи. Сабли у меня в руках не имелось, но, очевидно, они уже были наслышаны, что при нужде я могу преспокойно убить голыми руками, так что сразу проворно разбежались по своим столам, как те мыши, и, схватив по перу, изобразили кипучую деятельность, хотя на самом деле…
        -Та-ак,- многообещающе протянул я.
        Перья заскрипели еще сильнее. Что уж они там писали, бог весть, хотя, бросив взгляд на ближайший стол, успел краем глаза заметить крестики и кружочки.
        «Ладно, для начала займемся реорганизацией»,- решил я и объявил, что все приказы аннулируются, а вместо них вводятся… министерства.
        Будет таковых немного, всего дюжина. Разумеется, первое из них - Дворцовое, то бишь обеспечение всем необходимым престолоблюстителя и его двора. Второе - Ратное. Тут тоже вопросов быть не должно. Помимо них вводятся Попечительское, связанное со всякого рода богоугодными делами, Горное, Торговое, Иноземное - своего рода по делам национальностей, Дорожное, Судебное, Разбойное, Челобитное, Холопье и Денежное, а в придачу к ним Счетная палата и Большая казна.
        Вообще-то словосочетание «Холопье министерство» звучало несколько забавно, а «Разбойное министерство» и вовсе. Но, в конце концов, не намного забавнее, чем - только вдумайтесь в смысл - тот же Холопий приказ или Разбойный. Ладно, пока сойдет, благо что на Руси народ еще не привык издеваться над правительственными учреждениями, а там переименуем.
        Излагалось легко - кое-какие наброски я сделал еще в Москве, прикидывая, как должен выглядеть будущий чиновный аппарат царевича, чтоб ничего лишнего, но и все необходимое имелось. Под этот расклад я и вербовал приказных людей в Кострому.
        -Вопросы имеются?!- осведомился я, выждал паузу, как можно добродушнее улыбнулся и посоветовал: - Лучше давайте-ка сейчас, а то потом будет некогда. К тому же я сегодня добрый, так что пользуйтесь.
        Приказной народ робко заулыбался в ответ, после чего принялся спрашивать. Кто-то поинтересовался, зачем понадобилось такое переименование. Пришлось пояснить, что приказы могут быть только в Москве, а у нас им быть негоже - умаление императорской власти, поэтому приличнее назвать как-нибудь иначе. Заодно растолковал, что слово это у древних римлян означало службу, а так как еще государь Иоанн Васильевич сказывал о своем пращуре Прусе, который родной брат кесаря Августа, то нет ничего удивительного, что выбрано именно оно.
        Другой - некто Ивашка Востриков, сын Дмитриев, деликатно напомнил, что я, по всей видимости, запамятовал о Разрядном приказе, и спросил, как теперь быть тем, кто в него входил.
        Я ответил, что ничего не запамятовал, а не упомянул, поскольку никаких разрядов придерживаться не собираюсь, ибо на заслуги предков мне наплевать, и если передо мной осел, то никакого снисхождения он все равно не получит. Но изгонять приказных по причине сокращения этого министерства не собираюсь, ибо работы непочатый край, так что предоставляю право перейти в любое, какое больше по душе.
        Заодно предложил подумать и о другом - может, у кого-то нет желания заниматься, скажем, подсчетом денег, зато очень хочется какого-нибудь настоящего дела, связанного общением с людьми. А если есть обратное стремление, то есть погрузиться в мир цифр, я и тут препятствовать не стану. Требование только одно - определиться до завтрашнего утра, а уж потом все, баста.
        -А как же насчет нас самих?- настороженно осведомился третий, представившийся Воскобоем Масловым.- Нас-то таперича яко звать-величать - подьячими али как?
        Пришлось пояснить, что раз они все служат в министерствах, то и будут соответственно переименованы, кто в министров, сиречь главных в данном министерстве, а прочие в его заместителей - если был дьяк, или помощников - это касаемо подьячих. Причем сразу оговорил, что вопрос, кого и кем именно назначит царевич, пока не решен, ибо нужных списков я ему не подал и собираюсь сделать это только через пару седмиц, не ранее, после того как разберусь, кто чего заслуживает. А так как на людишек гляжу только по их уму и трудам, то напрасно кто-то рассчитывает стать заместителем или министром только потому, что является подьячим в третьем колене, а сам туп как дерево. Зато умницу и труженика из самых что ни на есть худородных непременно оценю и приближу, одарю и обласкаю, поэтому не исключено, что дьяк может оказаться в помощниках, а недавний подьячий в его начальниках, то бишь в министрах.
        И мысленно усмехнулся, глядя, как у кое-кого заблестели глаза от предвкушения столь радостных перспектив. Что ж, карьеризм, если человек добивается высоких должностей только своим трудом, а не подсиживанием прочих,- штука хорошая и заслуживает только одобрения. Опять-таки есть надежда, что вдохновленный возможностями быстрого продвижения по службе приказной народец будет вкалывать с утроенной силой, на практике доказывая наличие ума и организаторских способностей. Конечно, должность какого-то там министра в их глазах далеко не то, что дьяк или думный дьяк, но все равно начальник, а это главное.
        Напоследок еще раз обвел взглядом ребят и громко объявил:
        -А теперь за работу.
        Вообще-то народец до уровня министров в моем представлении явно не дотягивал, во всяком случае, внешне. Половина в лаптях, кафтаны тоже не первой юности, а вон тот дальний - как его там, Воскобой,- и вовсе своими яркими заплатами на зипунке напоминает скорее скомороха или гусляра.
        Но одежда - дело наживное, а вот то, что они, мягко говоря, с прохладцей отнеслись к моему призыву потрудиться - безобразие. Я понимаю, что им надо как следует осмыслить все, что они сейчас услышали от меня, но прошла целая минута - куда ж больше? Или нужно каждому растолковать поподробнее, чем заняться? Так это мы мигом. Я шагнул к ближайшему столу и вкрадчиво осведомился:
        -И чем ты, голубок, занимаешься?
        Подьячий, точнее, теперь уже как минимум помощник министра - совсем молодой паренек со светло-льняными волосами и редким пухом на щеках, смущенно пожал плечами и промямлил что-то невразумительно-виноватое.
        -Понятно, маешься, страдалец, от безделья,- кивнул я.- У остальных, как я понимаю, те же самые проблемы?- И, не дожидаясь ответа, ткнул пальцем еще в одного, постарше.- Кто? Чем заведуешь? Что царевич поручил?
        Тот крякнул, вскочил и, отвесив мне низкий поклон, торопливо пояснил:
        -По торговой части я, стало быть, Федором Борисовичем приставлен. Алешкой Морозовым прозываюсь. Доглядываю за купчишками да на пристань наведываюсь, чтоб, значит, они все пошлины без утайки платили.
        -И все?!
        Тот передернул плечами:
        -Дак ведь у самого престолоблюстителя товаров-то нетути, а куплю вести он не повелевал, вот я и…
        -Будет купля!- пообещал я и, вспомнив наш с Барухом разговор, твердо заверил: - Ба-альшая купля. Вот только где хранить купленное, не ведаю. Потому слушай сюда. Нынче же сыщешь место для строительства большого каменного дома, после чего…
        Озадачив «министра», я перешел к следующему.
        -Аниська я, сын Ермолаев,- бодро и уверенно отбарабанил вихрастый.- По Ратному приказу… то исть ныне по Ратному министрейству. Чтоб, стало быть, у воев ни в чем нужды не было. Вот тут покамест с кормами управлялся - откель и скока.
        -Только не Аниська, а Анисим,- поправил я его и осведомился у сразу приосанившегося парня: - И что с кормами, управился?
        -Покамест воеводы не жалились,- уклончиво ответил он.
        -Очень хорошо,- кивнул я.- Тогда слушай следующий наказ, Ермолаич, даже два. Намечено новое строительство близ ратного городка. Что и сколько - узнаешь завтра от воеводы Христиера Зомме. Пока же ищи всех умельцев.
        Довольно просиявший Анисим - ничего себе, сам князь с «вичем» назвал!- горделиво обернулся на остальных, чтоб убедиться, все ли слышали, но тут же спохватился и степенно поинтересовался, придав своему звонкому голосу максимальную басовитость:
        -Плотников и столешников из лучших брати, чтоб всем хитростям[35 - Под хитростью здесь подразумевается знание чего-то изощренного, замысловатого в профессии.] измыслены были? Я к тому вопрошаю, что ныне все самые искусные столешники на престолоблюстителя трудятся.
        -Ну и пускай,- небрежно отмахнулся я.- У меня все проще, без изысков, так что абы какие. А вот плотников подыщи первостатейных, лучше из тех, которые первый ратный городок ставили.
        -Сполню,- кивнул Анисим.- А иной наказ?
        -Иной таков: надлежит прикупить столько тканей, чтоб хватило на пошив одежды каждому ратнику, причем непременно белого цвета.
        -А на што белого?- удивился Ермолаич.
        -Чтоб вид был, как у ангелов,- уклончиво ответил я и добавил, напуская туману: - Ангелов возмездия.
        -Дорогие они,- предупредил Анисим.- Хватит ли деньг?, чтоб на кажного?
        -Цена?- отрывисто спросил я.
        -Рословское суконце из самых дешевых, да и то половинка по рублю и двадцати алтын станет, не мене.
        -Половинка - это сколько?
        -У кого как, но уж два десятка аршин[36 - АРШИН - мера длины, равная 72см. В одном аршине - 16 вершков (4,5см). Три аршина составляли казенную сажень (216см).] точно будет, а то и поболе. Енто в длину,- пояснил он и, не дожидаясь следующего вопроса, уточнил: - А вширь тоже разно, но не мене двух аршин, а уж сколь вершков к ним, то от сукна зависит.
        Получалось, что отрез длиной семь метров и примерно полтора метра в ширину мне обойдется… Я прикинул, сколько материала понадобится для пошива тысячи маскхалатов, и, помножив на рубль шестьдесят, присвистнул. Бешеные деньги! Пришлось выяснять, нет ли чего подешевле.
        Довольно-таки быстро запутавшись в названиях, которыми бойко сыпал сын неведомого мне Ермолая, я махнул рукой и приказал к завтрашнему дню собрать образцы всех самых дешевых, но крепких тканей, из которых самолично отберу для закупки нужное.
        -И эту, как ее, сермягу тоже не забудь,- добавил я, вспомнив про местных крестьян.- Но чтоб все ткани были крепкими, да помни - непременно белого цвета.- И перешел к следующему, не успокоившись до тех пор, пока не обеспечил работой каждого.
        Прикинув, что пыхтеть им не меньше недели, а к тому времени можно будет накидать им еще, чтоб уж совсем спин не разогнули, я ушел от них довольный. Жаль только, что не застал Игнатия, который куда-то отлучился, да и вообще, как мне сказали, у них почти не появлялся. Ну и ладно, с ним можно немного погодить.
        Хотел посмотреть, чем занимаются художники, однако выяснилось, что все трое находились в Ипатьевском монастыре, так что направился к Бэкону. Памятуя о нашем последнем разговоре в Москве, англичанин добросовестно трудился над подготовкой указов об избрании представителей на предстоящий Земский собор, а также над распределением обязанностей между этим собором и боярской Думой, которую Дмитрий упорно называет сенатом.
        Слава богу, нашелся хоть один разумный мужик, которому не надо в подробностях расписывать, что надлежит делать и чем заниматься.
        Кроме того, он не забыл и о другой моей просьбе. Фрэнсис не только приступил, но и на три четверти уже перевел известное сочинение Николо Макиавелли «Государь», которое - на итальянском языке - я вручил ему перед отправкой в Кострому.
        Правда, пребывал английский философ не в радужном настроении, ибо не совсем так представлял себе свои обязанности, но я растолковал ему, что все его труды являются лишь начальной стадией, а дальше дело пойдет куда веселее. Так что пусть лучше ускорит работу над указом о выборах и добивает перевод флорентийского писателя, а там дойдем и до прочего, включая реорганизацию судейской системы и остального.
        А тут нашелся и Игнашка, который сам разыскал меня в тереме. Впрочем, что это я? Игнашкой его звали давно, еще в прошлом году, когда он был жуликом-дознатчиком, то есть занимался тем, что в ходе бесед вызнавал, где у кого что «плохо лежит», да и само знакомство с ним состоялось, когда я вместе с ним «мотал срок» в острожке губной московской избы. Ну и позже, когда он только начинал учиться грамоте и помогать мне, я тоже еще называл его Игнашкой, правда, не всегда, куда чаще Игнатием. И уже тогда воры, то бишь «сурьезный народец», как уважительно величал своих товарищей по нелегкому ремеслу сам Игнашка, из-за общения со мной начали называть его Князем.
        Ныне же он Игнатий Незваныч Княжев, и светит ему должность никак не ниже помощника министра в Разбойном министерстве. Не зря я потратил время на уговоры, чтобы он поехал с Годуновым в Кострому. Я даже дал добро на многочисленные обязательные условия, которые он оговорил, перед тем как дать свое согласие. Мол, он будет заниматься исключительно головниками и прочими лихими татями, а к ловле сурьезного народца касательства иметь не будет.
        В отличие от прочих приказных, Игнатий с первых же дней пребывания в Костроме занялся практическими делами и успел не просто познакомиться кое с кем, но и в ходе общения влезть в доверие к местным ворюгам - нашлись общие знакомые. Но таиться он не стал, честно предупредив, что приехал, дабы по повелению царевича Годунова искоренить в Костроме и окрестностях всех головников до единого.
        Однако вместе с тем Федор Борисович, будучи истинным христианином, не желает, чтобы попавшие в острог страдали от глада и холода, а потому собирается ввести новые порядки, и все на пользу и во благо сидящим в узилище, ибо памятует, что они хошь и заблудшие души, но люди, а не скоты.
        Слушали его недоверчиво - уж больно как-то все шло чересчур вразрез с привычным, но, когда Княжев завел речь, что и они должны помочь ему в ловле этих самых головников и прочих шатучих татей[37 - ШАТУЧИЙ ТАТЬ - грабитель.], слишком охочих до чужой кровушки, впрямую отказывать не стали.
        -Уже хорошо,- кивнул я.
        -Но и согласия своего тож не дали,- уточнил Незваныч.- Мол, не наше енто дело. Опять же сказывали, мол, словеса твои покамест вилами по воде писаны. Они, конечно, сладкие, токмо в брюхе сытости от них не прибавится. Допрежь надобно самим убедиться, как оно да что, потому обещанный кус в рот не положишь.- И вздохнул, виновато разведя руками.- Выходит, ничего я с ними не уговорил и зазря ты на меня понадеялся.
        -Не зазря,- успокоил я его.- Ты ж самое главное сделал - телегу с места сдвинул, а это тяжелее всего.
        -То ли сдвинул, а то ли нет,- не согласился Игнатий.- Они ить яко сказывали: мол, то мы от тебя слышим, а ты кто есть? Вот ежели бы сам царевич нам про таковское поведал - иное. Я им, дурням, реку, чтоб поначалу на свои рожи поглядели - кто есть они, а кто Федор Борисыч, а они…
        -А князь их устроит?- перебил я его.
        -Енто ты к чему?- вытаращил на меня глаза Княжев.
        -К тому, что престолоблюститель ими не гнушается, но слишком занят и времени для встречи не имеет,- пояснил я.- Однако, выслушав тебя, он распорядился, что коль народец нуждается в подтверждении, то надо его непременно дать, и решил послать князя Мак-Альпина, который у него одновременно и левая, и правая рука. Так что можешь договариваться о свидании - буду.
        -Это что ж, всерьез?
        -Таким не шутят,- усмехнулся я.- Только встретиться с ними я смогу где-то через недельку, не раньше, потому что и у меня на первое время дел хоть отбавляй. К тому же надо, чтобы они для начала воочию убедились о заботе царевича, посему завтра загляни в острог да проверь все, но не один, а с кем-нибудь из Разбойного приказа.
        Игнатий недовольно засопел:
        -На кой ляд мне подьячий? Али не доверяешь мне?
        -Не доверял бы, так с собой не звал,- отрезал я.- А взять его советую для того, чтоб, пока ты все оглядывал, он в бумагах покопался - кто там сидит, за что, сколь долго и прочее. Ну и денежная сторона. На что сами живут, сколько из казны получают, сколько на содержание арестантов имеют да куда остальное тратят. Потом все мне расскажете да подготовите предложения - что и как изменить, а уж тогда придет и моя очередь нагрянуть и туда, и к воеводе, чтоб перемены ввести.
        -Гнать ентого губного старосту надобно, да и все,- проворчал Незваныч.- Он из всех приказных самый первейший тать.
        -Гнать, если есть за что, недолго, но все надлежит делать не спеша и обстоятельно,- пояснил я и продолжил: - Вот после наведения порядка можно встретиться и с твоим сурьезным народцем, но вначале они должны сами убедиться, что слово царевича - золотое слово. Тогда можно с ними и повидаться. Только не под кустом и не под мостом - помещение чтоб было приличное, вместительное, и чтоб лавок на всех хватило - пусть сидя слушают.
        Отпустив Игнатия, я устало плюхнулся в соседней с опочивальней горнице, которую облюбовал под кабинет, и, попросив Резвану сварить мне кофе, принялся набрасывать для себя небольшой план, чем надлежит заняться в первую очередь, а также во вторую, в третью и так далее.
        Первоочередные были безотлагательными, но набралось их столько, что уже спустя полчаса их пришлось поделить на две части, а потом одну из них вновь располовинить. В итоге получилось пять категорий, из коих дела в первых трех надо было сделать либо срочно, либо немедленно, либо вообще… вчера.
        Но с Федором за вечерней трапезой потолковать не удалось - снова помешал митрополит…
        Глава 7
        Дела духовные и дела светские
        На сей раз он влез с претензиями относительно приехавших художников. Это я их сегодня не успел повидать, зато владыка, побывавший в Ипатьевском монастыре, попутно поглядел на их работу и пришел в неописуемый ужас…
        -Сказано в Стоглаве[38 - СТОГЛАВ - церковный собор с участием царя Ивана Грозного и представителей боярской Думы, состоявшийся в 1551г. Свое название получил от сборника церковных решений, состоявшего из ста глав. Этот сборник стал основным кодексом правовых норм для духовенства, регламентирующих и взаимоотношения церкви с государством.],- даже не успев прикоснуться к яствам, а лишь отхлебнув кваску из кубка, обрушился он на Годунова,- подобает живописцу приходити ко отцем духовным начасте и во всем извещатися и по их наказанию и учению жити в посте, и в молитве, и воздержании, со смиренномудрием. Они же… Да столь великих грешников близко к кистям подпускать негоже!
        Великих грешников? Странно. Тот же Рубенс производил впечатление не просто спокойного, но даже несколько флегматичного паренька. Да и двое остальных - Хальс и Снейдерс - тоже показались эдакими благодушными увальнями. Во всяком случае, именно таковым было мое первое мнение о них. Или это в сравнении, после общения с энергичным Микеланджело?
        Но, прислушавшись к подробному перечню их тяжких деяний, которые на самом деле яйца выеденного не стоили, я с облегчением понял, что был прав и с моим первым впечатлением все в порядке. Ну подумаешь, пост они не соблюли и сегодня, в среду, как ни в чем не бывало лопали свиной окорок, а также яйца и еще что-то скоромное. Эка беда! А о том, что они, не помолясь и даже не перекрестившись, ухватились за кисти, я бы на месте митрополита вообще не упоминал - тоже мне грех выискал.
        -Да как ты токмо осмелился подпустить иноверцев к православным иконам?!- продолжал бушевать Гермоген.
        На Годунова было жалко смотреть - вот-вот заплачет. Разумеется, промолчать я не мог. В конце концов, все они были приглашены исключительно по моему настоянию, следовательно, мне и ответ за них держать. Да и царевича выручить надо. Но вначале попробовал зайти издалека.
        -Владыка,- попытался я угомонить разбушевавшегося митрополита,- дозволь словцо молвить. Я, будучи на Руси, вирши слыхал от некоего боярского сына по прозвищу Крыло, и, как мне кажется, они подходят как нельзя лучше.
        Словом, прочел я ему басню Крылова «Музыканты», постаравшись, чтоб прозвучала как можно выразительнее, дабы проняло. Увы, но впечатление произвел только на засмеявшегося Федора и на заулыбавшуюся Ксению. Как оказалось, у Гермогена с чувством юмора напряг. Пришлось специально для митрополита пояснить: пусть они творят что хотят, но зато мастерски рисуют, и за это можно простить им некоторые грешки - в меру, разумеется, то есть не нарушение законов или уголовно наказуемые деяния.
        Что же касается допуска к иконам иноверцев, то это целиком моя вина. Я присоветовал царевичу, чтобы он поручил им этим заняться, поскольку имел в уме тайную цель - через красоту ликов православных святых и угодников и их приобщить к истинной вере.
        Однако мое заступничество было незамедлительно отвергнуто, и в ответ я услышал, что живописцы сии свершают преступления куда хуже, но главное их кощунственное деяние, по мнению Гермогена, заключалось даже не в их поведении, но в их художестве. Митрополит даже задохнулся от возмущения и, не в силах произнести ни слова, поднял руки вверх, призывая небеса поддержать его.
        Голос у владыки прорезался лишь через полминуты, и он стал пояснять, в чем заключалось неслыханное кощунство одного из живописцев, Франса Снейдерса.
        Оказывается, парень недолго думая решил ради забавы слегка переключиться. Очевидно, две куриные ножки, пяток яиц, фляга с вином и несколько кистей, лежащих рядом с ними, показались ему заслуживающими большего внимания, нежели стоящая чуть в отдалении икона богородицы с младенцем, которая тоже вошла в его натюрморт, но самым краем, да еще слегка повернутой. Писал он быстро, но вошедший к ним в келью митрополит успел разглядеть, чем занимается Франс, благо что к тому времени он почти закончил. Кстати, я потом видел творение Снейдерса - на мой взгляд, здорово.
        -И за срам сей великий, за кощунство и глумление над святыней, коей касалась длань самого апостола Луки, не токмо ему ответ пред господом держати, но и тебе, Федор Борисыч!- И владыка грозно нацелил указательный перст на царевича.
        Тот перепуганно уставился на палец митрополита, затем перевел растерянный взгляд на меня, после чего я взял все в свои руки и попросил у Годунова разрешения самому разобраться и потолковать с художниками, а до тех пор не предпринимать к ним никаких карающих санкций. Федор охотно закивал, а я в душе еще раз посетовал на то, что Гермоген продолжает торчать в Костроме, вовсе не собираясь к себе в Казань. Надо бы чего-нибудь придумать, чтоб этот настырный старик заторопился с отъездом.
        Однако нет худа без добра - заодно сделал себе в памяти две пометки. Во-первых, распределяя свои дела и планируя время, всегда надо оставлять пару часов в резерве на непредвиденные случаи.
        Во-вторых, надо присмотреться к молодым ребяткам из иконописной школы, которая существовала при Ипатьевском монастыре. Дело в том, что помимо прочих обвинений митрополит указал на то, что иноземные живописцы подают пагубный пример и кое-кто, глядя на них, тоже начинает сворачивать в своем творчестве «с древлих путей благочиния» при написании икон. Более того, одного из юных учеников, именем Федот, архимандриту даже пришлось посадить на хлеб-воду, наложив на него суровый месячный пост.
        Понятно, что в иконописном деле творцы не нужны - там работают строго по старым образцам, а вот мне… Не гонять же Алеху каждый год в Европу за художниками, да и к чему? Помнится, еще Ломоносов утверждал, что русская земля и сама запросто может рождать собственных Платонов, быстрых разумом Катонов и кого-то там еще.
        А продолжая мысль Михаила Васильевича, я подозреваю, что она их уже давно родила, и в преогромном количестве - надо только поднять с земли припорошенный пылью алмаз, бережно отряхнуть, вытереть, и он засверкает всем разноцветьем, да так, что и Европа ахнет. Тот же Федот чем не будущий Федотов? А если поискать еще, то, глядишь, отыщутся и Васнецов, и Репин, и прочие, которые сейчас, словно переписчики текстов, уныло шлепают копию за копией с «древлих благочинных» образцов, в которых нельзя ничего менять…
        «Все проходит»,- пришло мне на ум выражение из Екклесиаста, когда наша совместная трапеза закончилась и мы наконец расстались с митрополитом, отправившимся опочить.
        Только я повторил его слова куда более весело, пообещав себе, что в ближайшую пару дней не пожалею часа или двух, но брошу все, сяду и не встану, пока не придумаю, как выжить Гермогена из Костромы. Мне же на сегодняшний день, точнее уже вечер, оставалось последнее - разговор с Федором.
        Поначалу все шло гладко, и по поводу распределения наших будущих обязанностей у Годунова вопросов не возникло. Да и откуда бы они взялись, если я распределил обязанности не по-честному, а по-братски, возложив, согласно накиданным мною черновым наброскам, на свои плечи львиную долю всех предстоящих трудов.
        Ему оставалась только разного рода благотворительность, которую я на всякий случай конкретно оговорил, пояснив, что не надо связывать ее с церковью. Никакого строительства новых храмов, дополнительных притворов, колоколен и прочего - только возведение зданий под странноприимные дома и больницы, которым я уже приглядел места поблизости от монастырей,- пусть монахи и ухаживают за хворыми и немощными.
        Помимо этого я наметил строительство трех школ, а это означает набор учителей и проверку не только их знаний, но и вообще способностей к педагогической деятельности. Правда, касаемо последнего вопроса я обещал свое содействие.
        И под попечительством тоже не следует подразумевать огульную раздачу серебра нищим. Таким способом дела не поправить и их количество не уменьшить. Куда лучше и полезнее для дела приспособить их к работе, включая убогих калек - им тоже, если призадуматься, можно найти посильное занятие.
        Ах да, еще суд. Его, по степени значимости, пожалуй, нужно было бы поставить на первое место, учитывая необходимость очередной рекламной кампании. Это там, в Москве, Федор несказанно популярен, а тут все заново, хотя и не совсем - отголоски молвы о столичных судилищах, которые вершил Годунов, и особенно о его справедливости и мудрости при вынесении приговоров эхом докатились и до Костромы. Но они, по сути, лишь с одной стороны чуточку облегчали задачу, а с другой…
        Во-первых, благодаря муссированию этих слухов количество челобитных, стоило только царевичу появиться в Костроме, выросло на несколько порядков. Как там у Некрасова? «Вот приедет барин - барин нас рассудит…» Теперь он приехал, и народ повалил.
        А во-вторых, именно из-за слухов, вдобавок изрядно преувеличенных - сам слышал рассказ, как Федор из дюжины подозреваемых в одно мгновение вычислил вора и ткнул в него пальцем,- планка требований к будущим приговорам престолоблюстителя задрана на высоту олимпийского рекорда, и волей-неволей, а придется ее там и держать, раз за разом успешно преодолевая.
        Словом, и тут придется помогать, но участвуя лишь в окончательном рассмотрении, перед самим судом, а в основном, из-за моей занятости, царевичу остается полагаться только на Еловика, во всяком случае, касаемо подбора подходящих дел и предварительных прикидок по ним.
        Сам же я, назначив себя премьер-министром, взвалил на себя ответственность за работу всего приказного аппарата. Ратники и их учеба вообще святое дело, куда я от них, ну а попутно прихватил себе и строительство всего, что наметил возвести в городе, пока позволяло время. Заодно, подумав, решил, что буду отвечать за весь мастеровой люд, привезенный нами из Москвы, ну и за художников тоже, из-за которых, точнее, из-за иконы, с которой они делали копию, у нас с царевичем и возникло первое, но, правда, совсем легкое разногласие.
        Понимаю, что Федору, как набожному человеку, воспитанному в духе следования строгим православным канонам, которые, на мой взгляд, не просто ороговели в своей косности, а и вовсе омертвели, не желая меняться вместе с жизнью, тоже показалось кощунством такое вольное поведение живописцев. Но только по одной этой причине отправлять их обратно, как предложил престолоблюститель, это уж чересчур.
        Им тут, на Руси, работы - непочатый край, тем более что уже в ближайшее время, выждав для приличия несколько дней, чтобы утих скандал, и, разумеется, лишь после отъезда казанского митрополита, я собрался заказать тому же Рубенсу портрет Ксении в ее светелке. Вот интересно, что бы сказал по этому поводу царевич, если б узнал о моих намерениях.
        Правда, после дважды повторенного мною обещания взять художников на себя, престолоблюститель угомонился и про их отправку во Фландрию или куда там еще больше не заикался.
        Между прочим, он и сам был частично виноват в этом инциденте, произошедшем в монастыре. Дело в том, что поехали они туда не по собственной инициативе, а по его повелению, поскольку Федору захотелось получить список[39 - Копия.] с какой-то особо ценной Федоровской иконы божьей матери, хранимой в Ипатьевской обители.
        Говорить я ему ничего не стал, видя, что парень и сам осознал свою ошибку, вместо этого перейдя на иные его повеления, которые предстоит как-то исправлять.
        Вот, например, те же зодчие из команды Федора Коня, включая и самого главного зодчего Руси. Успел я проверить сегодня днем, чем они тут занимаются, после чего пришел в ужас. Оказывается, Годунов по доброте душевной, можно сказать, сдал их в аренду местному духовенству.
        Пока настоящим, на мой взгляд, делом занимался лишь один из них, Остафий Чара, который трудился над возведением Пушкарского двора - и на том спасибо царевичу, не окончательно забыл про мои поручения. Кстати, на том дворе я тоже успел побывать, в очередной раз придя в ужас, ибо там конь не валялся. Нет, не тот, который зодчий, а тот, что с четырьмя копытами. Зато остальные мастера каменных дел…
        Я, можно сказать, сто потов пролил, пока уговорил их переехать в Кострому, а для чего?! Рухлядь церковную реставрировать? Понимаю, в той же церкви Живоначальной Троицы стоять несколько опасно - и впрямь ветха старушка, даже проезжал мимо с опаской, но, как говорит Екклесиаст, всему свое время и время всякой вещи под небом. Сейчас время строить - это так, но не храмы, а куда более нужное.
        А взять тех же литейщиков. Чем сейчас занят любимый ученик самого Андрея Чохова Кондратий Михайлов? Тем, что трудится над отливкой нового колокола для звонницы все той же Ипатьевской обители. А где у нас Проня Федоров - еще один ученик главного литейщика Руси, причем самый юный, а потому наиболее перспективный из всей троицы? А его, опять-таки с санкции царевича, прихватизировал игумен Богоявленского монастыря отец Савва.
        -Токмо покамест не возведут Пушечный двор,- торопливо пояснил Федор.- Им же ныне все одно - трудиться-то негде, вот я и…
        -Двор же будут возводить до самой весны,- подхватил я, намекая на двух остальных, которых Годунов собирался отдать во временное пользование владыке Гермогену.
        Федор принялся путано пояснять, что уж больно просил митрополит отпустить их с ним, якобы потому, что у него возникла превеликая нужда в них, ибо…
        Но я не стал слушать о проблемах казанской епархии, а заметил, что к кое-каким работам наши литейщики могут приступить хоть сейчас, благо что двор Годунов предусмотрительно велел разместить за крепостными стенами города - хоть в этом распорядился с умом.
        А что касается зодчих, то пусть теперь сам думает, как выкручиваться перед игуменами и архимандритом, но забирать их оттуда надо в срочном порядке, ибо желательно и первую на Руси ткацко-прядильную мануфактуру, и первый стекольный завод делать каменными, и особенно это касается последнего. Разумеется, если престолоблюститель не желает, чтобы невзначай вспыхнул пожар, унеся драгоценные жизни двух стеклодувов из Венеции, привезенных Алехой.
        А в конце, подводя итог трудам престолоблюстителя, я не удержался и попенял, что можно было бы сделать и побольше, используя короткую летнюю пору на всю катушку, а не транжирить ее самым безалаберным образом.
        -Ты про торговлишку рухлядью?[40 - Так на Руси именовали не только одежду и ткани, но и пушнину.] - невесело усмехнулся Федор.- А ведомо тебе, княже, яко нас с тобой Дмитрий Иваныч вокруг пальца обвел? Он же…- И, не договорив, досадливо махнул рукой, поманив меня за собой наверх.
        Карту Руси, которую Годунов прилежно рисовал в Москве, он поначалу хотел подарить новому царю. Эдакий символичный жест - передаю все земли в твое владение. Однако я отговорил царевича. Учитывая, что половина земель все равно будет передана Годунову, она нам и самим еще не раз сгодится.
        Сейчас она лежала передо мной, но уже с новыми пометками престолоблюстителя - изрядный кусок северо-восточных земель был обведен двумя жирными волнистыми линиями.
        -Это, как я понимаю, земли, которые выделены тебе государем?- уточнил я и, присмотревшись, нахмурился.- А ты нигде не ошибся?
        Глава 8
        Торговля кого выручит, а кого выучит
        Годунов возмущенно фыркнул в ответ:
        -Все в точности согласно указу. Мне не веришь, так у меня грамотка имеется, кою мне Дмитрий на пристани перед отплытием вручил.- Он извлек из небольшого сундучка, стоящего близ стола, свиток с вислыми золотыми печатями на красных шнурках, и принялся зачитывать: - «Мы, непобедимейший монарх, божьей милостью император, и великий князь всея Русии, и многих земель государь, и царь-самодержец, и прочая, и прочая, и прочая, жалуем слугу своего, преданного нам всем телом и душой…»
        -Погоди-погоди,- остановил я его.- Не кипятись. Я только про города хотел выяснить. Вдруг ты где-то…
        -А про грады, кои он мне передает, император особливо указал,- перебил он меня.- И даже перечислил. Наверное, чтоб я в прочие носа своего не совал.
        Я нахмурился. Получалось не совсем так, как мне бы того хотелось.
        Верхняя жирная волнистая линия, означавшая северную границу годуновских владений, вначале протянулась строго вдоль реки Костромы. Затем она уклонялась к востоку, опять-таки соответствуя ее течению. После этого следовал короткий сухопутный отрезок до притока Сухоны, и далее линия вместе с течением последней уходила на северо-восток до устья Вычегды, впадающей в Двину[41 - Имеется в виду Северная Двина.]. Далее рубеж пополз по берегу Вычегды до самого ее истока. Еще один сухопутный отрезок соединял исток с Печорой, и затем линия границы вместе с этой рекой устремлялась прямиком на север, к Баренцеву морю.
        Или к Карскому.
        Или к морю Лаптевых.
        Да какая, в конце концов, разница - все равно там тундра.
        Вторая линия, южнее, начиналась от устья Унжи, поднималась до ее верховий, деликатно огибала Ветлугу, Вятку и Каму, устремившись почти строго на северо-восток, и сворачивала к Тавде. Дойдя до истока этой реки, линия поворачивала вместе с нею на юго-восток, к Яицким горам, то бишь к Уралу, и только за ним, уже после впадения в Тобол, а его - в Иртыш, уходила по низовьям последнего на юг, сливаясь с общей границей Руси.
        Получалось, что теперь Федору принадлежит изрядный кусок Сибири вместе с основным течением Иртыша и Оби, а также низовья притоков Оби - реки Кеть, Чулым и Томь со стоящим на ней городком Томск. Далее черта уходила в… неизвестном направлении - карта кончалась.
        -И как прикажешь понимать сей казус?- озадаченно поинтересовался я, ткнув пальцем в эту загадку.
        Федор вначале не понял, но потом, догадавшись, пояснил:
        -Я о землице токмо до Оби ведал, а уж когда вычертил, то дознался, что рубеж у Руси ныне давно за ее пределы дошел. Тамо, насколь помню, Таз течет да еще Пур. На нем даже острожек малый поставили - Мангазея прозывается. Пур оный, яко и Обь, в море впадает, а далее за ним еще одна река, прозвищем Енисей. Вот тамо по нему, считай, и есть наш рубеж.
        Теперь понятно. Честно говоря, не думал я, что Русь уже в начале семнадцатого столетия забралась столь далеко на восток. Что ж, это хорошо. Но еще раз посмотрев на границы, досадливо поморщился. Получалось, что Двина - практически не наша территория, то есть прямой торговый путь в сторону Колмогор и Архангельского городка[42 - Холмогоры и Архангельск.] для нас не закрыт, но значительно затруднен - царские воеводы и таможенники выпьют столько кровушки, куда там шатучим татям. Ишь как позаботился государь - даже соседнюю с Двиной Мезень, тоже впадающую в Белое море, и то на всякий случай убрал из владений Годунова.
        Более того, изрядная часть городов, лежащих на приграничных реках, например, Соль-Галицкая на правом берегу реки Костромы, Соль-Тотемская на левобережье Сухоны и Устюг Великий в устье этой реки, Соль-Вычегодская, находящаяся на правом, не принадлежащем царевичу берегу Вычегды, и так далее, тоже были предусмотрительно выведены Дмитрием из списка пожалованных земель, что особенно удручало.
        Да и касаемо второй линии та же ситуация. Очевидно, в последний момент государь подумал, что ни к чему царевичу иметь достаточно обжитые реки Ветлугу, Вятку и Каму со всеми их городками, и перенес границу повыше. Да что там ближние городки перед Яицкими горами, когда он зажал для царевича и дальние - Верхотурье, Тюмень и прочие. Дмитрий ухитрился лишить Годунова даже Тары, лежащей на левом берегу Иртыша,- вот она, линия, согласно которой нам принадлежит только правый берег этой реки.
        Получалось, что у нас лишь Пелым на Тавде, ну и сибирские острожки, включая Тобольск, Сибирь, Сургут и Нарым. И как это Дмитрий оставил их нам? Наверное, недосмотрел. Ну а если брать поближе, то помимо Костромы царевич может распоряжаться в городках Унжа, Чухлома и Галич. Ах да, вон еще какой-то загадочный Усть-Сысольск[43 - Ныне Сыктывкар.] поблизости от Вычегды, про который Федор пояснил, что это погост[44 - Здесь: установленное властями место для сбора дани.], чтоб собирать дань с зырян. Да еще имеется Пустозерский острог, расположенный почти в устье Печоры. Зато Усть-Цильма, которая расположена на этой реке, стоит на левом берегу, следовательно, уже не наша. Даже город Хлынов, что лежит на середине пути от нас до Яицких гор, и тот Дмитрий зажал. Погоди-ка, погоди… Так это ж Вятка. Так-так. Не иначе как государь испугался, что мы все-таки сговоримся с сидящим в ней Шуйским.
        Впрочем, это даже хорошо, что Годунов не имеет никакого отношения к опальному боярину. Одной головной болью меньше, а то эта лиса чего-нибудь настряпает, а мне потом расхлебывай, что не уследил,- как-никак вроде бы государь именно меня назначил за пристава, а если попросту, то в сторожа. С другой стороны, не ахти - с Дмитрия станется прислать распоряжение, чтобы я катил туда и бдил за Шуйским, а оно мне надо?
        Стоп! Только сейчас до меня дошло, что коли Хлынов - это Вятка, которая во владения царевича не входит, то какого черта делает у нас Гермоген? Да гнать его в три шеи! И Федор тоже хорош - целую тысячу ему пообещал, а тут…
        Вообще-то карта с этими очерченными линиями выглядела символично, напоминая профиль огромной головы человека с высунутым изо рта языком, на самом кончике которого и располагалась Кострома. То есть основная часть черепа - пространство за Яицкими горами, а перед ними лишь небольшой кусок лба на севере, который сплошная тундра, да еще язык, устремленный в сторону Москвы. Или, учитывая, как нас с царевичем объегорили, обжулили, обмишулили и надули, в нашу сторону…
        -Ты вроде как про торжища великие сказывал,- влез в мои раздумья престолоблюститель и иронично осведомился: - И где ж нам их учинить, поведай?
        Я почесал в затылке. Ну недоглядел, лопухнулся, с кем не бывает. Да и не до того мне было, вот и позабыл уточнить у Дмитрия, как и что, хотя навряд ли удалось бы у него выцыганить тот же Великий Устюг или Соль-Галицкую.
        -Да ты не печалься,- великодушно попытался ободрить Федор.- У всякой старухи свои прорухи. Оно ить и в народе тако сказывают. Мол, и на добра коня спотычка живет. А теперь чего уж тут, пролитую воду не соберешь. Ништо, мы и без торжищ как-нибудь проживем. Да что там как-нибудь - припеваючи. Чай, есть еще деньга-то, и немалая. А там и подати, кои уже свозят,- мы эвон яко вовремя сюда приспели, прямо перед новым годом[45 - Новый год на Руси начинался 1 сентября (Семенов день). Обычно к нему приурочивали и сборы всех податей.].
        Я покосился на царевича. Ну уж дудки! Может, и проживем, только это не по мне.
        -Это меньше десяти тысяч - деньга,- поправил я Годунова.- А больше - это уже финансы.
        -Есть разница?- усомнился он.
        -Конечно. Имя сменилось, значит, и подход к ним тоже надо менять. И вообще, монета должна вертеться, на то она и круглая,- пояснил я и призадумался, еще раз внимательно пробегая глазами по карте.
        Нет уж, если наш государь решил, что все-таки удалось обвести меня вокруг пальца, то я в лепешку расшибусь, но постараюсь его разочаровать.
        -Думаю, Дмитрий Иванович сейчас ликует, уверенный, что посадил нас в лужу,- медленно произнес я.
        -Да ведь так оно и есть,- вздохнул Годунов.
        -Не совсем,- не согласился я.- Он еще не знает, что можно сесть в лужу и тем не менее выйти сухим из воды. Поверь, выход есть всегда, просто человек зачастую его не замечает.
        -Ну уж и всегда?- хмыкнул царевич.
        -Точно-точно,- подтвердил я.- Призадумайся: даже если тебя съели, у тебя все равно есть два выхода.
        Федор вытаращил на меня глаза и честно призадумался. Наконец дошло, и он вначале расплылся в улыбке, затем нахмурился, осведомившись про второй, но тут же сам догадался про него и захохотал.
        -А ведь и впрямь,- заметил он, отсмеявшись и вытирая выступившие слезы.- Токмо яко ты мыслишь поправить, все одно ума не приложу.
        -А что, собственно, изменилось?- осведомился я, уверенный, что все равно должно получиться так, как я и запланировал, и если мы скупим всю пушнину, то в любом случае англичане рано или поздно придут к нам на поклон.
        Разве только торговаться мы с ними будем не в городах, принадлежащих Дмитрию, а в иных. Например, в том же Усть-Сысольске или еще в каком-нибудь, которые поставим сами. Или нет, для надежности лучше всего осуществлять торг в Костроме, куда станем свозить и накапливать пушнину, придерживая и создавая дефицит.
        Федор уставился на меня, пытаясь сообразить, что я задумал на сей раз, но я не торопился с ответом, прикидывая, хватит ли у нас с царевичем денег. Уж больно широко я собираюсь шагнуть - как бы штаны не порвать. В том, что операция принесет немалый, да что там - огромный доход, сомнений нет, но лишь в перспективе, спустя год, а как быть до этого времени?
        Придется послать гонцов в Москву за теми деньгами, которые пока лежат в закромах Английской компании, причем сразу обратить их в ходовой товар для местных народцев, которым мое серебро без надобности, а вот хороший котел, к примеру, или там нож, топор и прочее в хозяйстве ох как необходимы.
        Хотя везти топоры в Кострому смысла нет - проще купить тут. В Москве же лучше всего приобретать предметы роскоши, чтоб легкие и недорогие. Зеркальца всякие и все в том же духе… Или нет, с зеркальцами тоже подождем - дорого. Лучше дождемся продукции со своего стекольного завода.
        -Помнится, я учил тебя правильно задавать вопросы, потому что они - выбор направления к правильному ответу,- медленно произнес я.
        Престолоблюститель озадаченно воззрился на меня, не понимая, к чему я клоню. Пришлось пояснить:
        -Без чего мы не сможем обойтись, если хотим стать хозяевами на рынке русской пушнины?
        -Грады, где торжища,- начал было перечислять Годунов, но я бесцеремонно перебил его:
        -Это все необязательно. Единственное, что нам нужно,- сам товар. Будет он в наших руках, и те же англичане, шведы, голландцы и прочие сами приедут за ним в нашу глушь, и зазывать их не понадобится.
        -Приедут токмо англичане, ибо всем прочим вовсе не дозволено заходить в Мезень, Печору, Обь и прочие реки. Да и англичане не всякие, но токмо из компании.
        -Лихо вы их льготами обвесили,- оценил я.- Ну и что. Ничего же не изменилось. Пусть из компании. Главное, чтоб товар был только в наших руках, и все. Вот отсюда и будем плясать. Гляди, вот здесь,- решительно ткнул я пальцем в карту,- мы поставим небольшой острог, а в нем устроим перевалочный склад. И вот здесь тоже. И вот тут. Кроме того, мы перекупим у англичан людей, которые сейчас на них работают. Те им выплачивают деньгу заранее, после чего и деваться некуда - приходится отрабатывать. Теперь выплатим ее мы.
        -Согласятся ли?- усомнился Федор.
        -Обязательно,- уверенно кивнул я.- Они ж понимают, что куда выгоднее работать на престолоблюстителя, который ныне в этих землях и царь, и бог, чем на пришлых людишек. Опять-таки не забывай, что ты - исконно русский, поэтому они согласятся, уже хотя бы только чтобы надуть тех же англичан. А когда мы скупим все меха и сможем диктовать свои цены…- И, не договорив, усмехнулся.
        Федор вновь призадумался, но спустя минуту нещадно раскритиковал мою идею. Можно сказать, раздолбал в пух и прах, ибо, по его мнению, она была неосуществима по трем причинам.
        Первая заключалась в количестве мехов. По его словам, чтобы скупить все, нужны миллионы. Оказывается, Борис Федорович не раз проводил со своим сыном занятия, так сказать, по экономике, знание которой для умного государя обязательно. А что такое ныне экономика? Да в первую очередь торговля. Вот он и наставлял Феденьку, уча уму-разуму, в том числе и как лучше поступать с мехами.
        Вообще-то мысли покойного царя были зеркальным отображением моих, что и неудивительно - я всегда утверждал, что Борис Федорович великий правитель. Без знания научно обоснованных законов экономики, действуя исключительно на интуиции и смекалке, он пришел к точно таким же выводам, что и теоретики-экономисты двадцатого века.
        Так, по его словам, наиболее прибыльно было бы учинять выездной торг самим. Конечно, казна и сейчас имеет с продажи тех же мехов изрядную деньгу, но она была бы куда больше, если б мы сами плавали в иноземные страны. Одна беда - не на чем. Опять же и тати в море сильно шалят. А пришлый люд, пользуясь этим, гребет немалую деньгу, покупая у нас товар задешево, а у себя продавая втридорога. И за этим следовали цифры, цифры, цифры, наглядно подтверждающие не только выгоды, но и упущенные возможности. Все царевич не запомнил, но мне за глаза хватило и тех, что он привел.
        С авторитетом старшего Годунова как компетентного человека спорить не имело смысла, поэтому я принял на веру перечисленные Федором цены на пушнину. Действительно, если только казна продавала мягкой рухляди на общую сумму, достигающую нескольких сотен тысяч ежегодно, и учитывая, что это была едва ли десятая часть от общего количества продаж…
        Увы, но это возражение престолоблюстителя было не единственным. Покончив с цифрами, он не без некоторой доли ехидства осведомился, как я намереваюсь поступить с мехами, добываемыми, так сказать, не на нашей территории, ведь тех же лис, белок, куниц и горностаев хватает и на берегах Оки? А знаю ли я, что пушной зверь, включая рысь, бобра и прочих, в изобилии водится в смоленских лесах и вообще на северо-западе - Псков, Новгород, Заонежье и так далее.
        Пришлось вновь призадуматься. Получалось, что взвинтить цены на наш товар мы сможем, но покупать у нас его не станут - хватит других торговцев, которые будут в золоте и с прибытком, а мы в… Словом, понятно в чем и с чем.
        -Говоришь, хватает лис и белок…- протянул я, лихорадочно выискивая выход - не срамиться же перед Годуновым, выказывая свою некомпетентность.
        -Знамо, хватает,- подтвердил Федор.- Там, конечно, их добывают помене, чем тут, да и не сравнить их - лисицы черной да пепельной не бывает вовсе, да и волков черных, кои за Яицкими горами водятся, тоже. Опять же и чтоб соболька на Оке добывали, не слыхал, токмо я так разумею, что в таковском деле надобно либо скупить все до единой шкурки, либо проку не будет…
        -Э-э нет,- не согласился я, сразу отыскав нужную лазейку.- Прок как раз будет. Будем скупать лишь то, чего больше нигде не бывает, то есть черную лисицу, соболя, песца и прочих, которые водятся только у нас. К тому же, если закупать выборочно, тогда у нас точно хватит денег. Как тебе, пойдет?- И уставился на Федора в ожидании услышать положительный ответ.
        Ждать пришлось почти минуту - царевич, опустив голову, что-то прикидывал и размышлял, а затем выдал, но не то, что я от него ожидал.
        -Не пойдет,- отрезал он и заявил, что хотя и сам пока неясно представляет масштабы, но уж то, что нескольких десятков тысяч не хватит даже на выборочную закупку, железно.
        Я вновь призадумался. Скорее всего, Годунов прав. Накупить столько, чтобы отрядить в Европу собственные караваны с мехами,- это одно, тут мы запросто, а вот стать монополистами в торговле пушниной, пускай даже не любой, а выборочной - навряд ли.
        Словом, плакала моя идея создания в Европе дефицита на русские меха. Горькими слезами плакала. А учитывая, что и городов во владениях Федора раз, два и обчелся, да и те дохленькие, получалось совсем не слава богу.
        Последняя надежда - самостоятельный торг. Но для него необходим флот, ибо здесь настоящую цену за чернобурку, седого соболя, голубого песца и прочие редкие меха, не говоря уж о более ходовых, из англичан не выжать.
        Кроме того, нужно срочно запускать стеклодувный завод для производства тех же зеркал, поскольку теперь точно ясно, что денег из Английской компании мне не хватит. Можно, конечно, послать гонца в Речь Посполитую, чтобы привезли еще, однако боюсь, что и их окажется недостаточно.
        Кроме того, необходимы не просто помощники, но непосредственные компаньоны из купчишек с большой казной, которые умеют заглядывать далеко вперед и видят перспективы и возможную прибыль.
        Стоп! Помнится, как-то покойный государь рассказывал мне про Строгановых, которые, по сути дела, и завоевали Сибирь для Руси, послав туда казачий отряд во главе с Ермаком. Если память мне не изменяет, эти ребятки на захвате новых земель отнюдь не угомонились, а принялись за их освоение - варка соли, поиски руд, рыбные промыслы и… торговля с местными народцами, причем главным образом - скупка пушнины.
        Так-так. Кажется, именно они нам подойдут, тем более что Строгановы сейчас впрямую зависят от Федора - земли-то, которые даны им, находятся на территории царевича, так что им прямой резон жить с Годуновым в дружбе, согласии и взаимопонимании.
        Однако спросить про них не успел - кто-то вкрадчиво и осторожно начал скрестись в дверь. Моя рука непроизвольно скользнула к сабле, но почти сразу я опомнился, догадавшись, кто бы это мог быть, а повернувшись к пунцовому, как вареный рак, царевичу, убедился, что все правильно. Не иначе как Любава, больше некому. Жаль, о многом не договорили, ну да ладно, успеется.
        Хотел было посоветовать, чтоб не увлекался, но не стал - и без того у Федора лицо как кумач. Оставалось лишь вздохнуть, деликатно посетовать, что с нашими делами мы с ним изрядно припозднились, пожелать хорошо отдохнуть и направиться к себе.
        Проходя мимо Любавы, перепуганно глядевшей на меня - явно не ожидала застать в столь поздний час у Годунова,- я не удержался и еле слышно прошептал: «Не забудь», напоминая об утреннем разговоре.
        Почему-то стало немного тоскливо, когда я улегся в свою кровать. Вот если бы сейчас свершилось чудо и по соседству со мной в ней оказалась некая красивая юная особа… Федоровскую икону, что ли, попросить? Хотя нет, тут она бесполезна. Даже если бы она и впрямь могла творить чудеса, все равно ни за что бы не стала потакать блуду.
        Пришлось утешить себя чуточку злорадной мыслью, что зато я преспокойно высплюсь и утром, в отличие от некоторых, встану с постели бодрым и свежим. Увы, грусти эта мысль убавила ненамного, особенно когда на ум пришло, что, судя по словам митрополита Гермогена, раньше апреля мне постельные утехи не светят.
        Кстати, чуть забегая вперед, скажу, что эта ночь была, пожалуй, единственной, когда мне взгрустнулось. Уже на следующую и далее мне стало не до печали, и я засыпал от усталости через пару секунд после того, как касался головой подушки, если не раньше - уж очень много дел приходилось решать. Плюс к ним периодически добавлялись всякого рода вводные и неожиданные происшествия.
        Да что там далеко ходить, когда мое первое рабочее утро - день накануне не в счет, так, предварительная разведка, не более - началось с того, что меня разбудили ни свет ни заря по боевой тревоге, поднятой караульными стрельцами на стенах. Так что зря я злорадствовал накануне вечером в отношении Федора - выспаться не получилось у нас обоих.
        Правда, сама тревога, по счастью, оказалась ложной. Просто часовой - у страха глаза велики - решил, что к городу несется невесть откуда взявшаяся татарская орда, тогда как на самом деле руководство полка, выполняя мое распоряжение, устроило ратникам пробежку до Ильинских ворот.
        Однако свое черное дело ранний подъем сделал - сна ни в одном глазу, и оставалось только спешно сварить себе кофе покрепче, чтобы взбодриться, после чего засесть за планирование дел на день.
        Я тогда еще не ведал, что над моей головой стали медленно, но неотвратимо сгущаться тучи, сулящие разоблачение самозванцу, нахальным образом присвоившему княжеский титул. Гнало их с запада…
        Глава 9
        Тучи сгущаются
        Впрочем, сгущались они и в буквальном смысле этого слова - осень в Речи Посполитой в этом году выдалась на редкость дождливой. Карпатские горы упорно не пропускали низкие тяжелые тучи, которые принялись заливать вначале предгорья, а затем прочие земли страны, добравшись и до Варшавы, не так давно ставшей новой столицей государства[46 - Столица Речи Посполитой была перенесена из Кракова в Варшаву в 1596г. после пожара в Вавельском замке, который был королевской резиденцией.].
        Король Сигизмунд[47 - СИГИЗМУНДIII ВАЗА (1566-1632)- король польский и великий князь литовский с 1587г., король шведский с 1592 по 1599гг., сын шведского короля ЮханаIII и Екатерины Ягеллонки.] скучал. В такую погоду об охоте нечего было и думать, а как иначе скоротать время, он не знал.
        Стоя у окна, он с тоской смотрел в ту сторону, где далеко-далеко, за холодным Балтийским морем, лежал родной берег Швеции.
        Вздохнув, он наконец повернул голову к вщижскому старосте Александру Гонсевскому, спокойно ожидавшему, пока король соизволит продолжить беседу. Всего три дня назад Гонсевский вернулся из Руси, куда отвозил королевскую грамоту Дмитрию, поздравляя последнего от имени Сигизмунда с восшествием на отчий престол. Доклад о своем визите перед сеймом вщижский староста уже сделал, но теперь предстояло выслушать то тайное и главное, для чего, собственно, король и посылал Гонсевского.
        Покосившись на малиновый, весь расшитый золотом, с лазоревым воротником и разрезными рукавами жупан польского шляхтича, Сигизмунд неодобрительно крякнул, в очередной раз подумав: «Варварская страна, варварская мода, варварские нравы, варварские…»
        Перечень мог затянуться до бесконечности, поскольку Сигизмунда здесь раздражало буквально все, как в Кракове, где он жил первые девять лет, так и в Варшаве, в бывшей резиденции мазовецких князей, куда он был вынужден переехать девять лет назад после пожара в Вавельском замке. За восемнадцать лет пребывания в Речи Посполитой он так и не смог привыкнуть к этой стране. Не смог, потому что не хотел.
        Оставалось только пожалеть о решении своего отца, короля Швеции ЮханаIII, который излишне поторопился, выставив кандидатуру своего первенца на пустующий польский трон. Пожалеть о том, что избрали его, а не эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, да еще о том, что стало известно о его тайных переговорах с другим австрийским герцогом, Эрнестом, в пользу которого Сигизмунд готов был отречься от польской короны.
        Впрочем, отца король понять мог. Перспективы и впрямь были блистательные - уния двух государств, перед совместной мощью которых навряд ли устоял бы опасный восточный сосед, а это означало приобретение в самом скором времени не только Смоленска и юго-восточных земель близ Новгорода-Северского, но и в перспективе также Новгорода и Пскова. И взять желаемое представлялось таким же легким, как сорвать с ветки спелое румяное яблоко.
        Увы, на деле все оказалось далеко не просто, особенно после того, как ему нанес подлый удар его родной дядюшка Карл, решивший, что он сможет править в Швеции куда лучше племянника. Затем последовал разгром польских войск при Стонгебру, а спустя год риксдаг окончательно низложил Сигизмунда. Правда, надежда еще оставалась, но не далее как в прошлом году родной брат Сигизмунда Юхан отказался от притязаний на корону, удовольствовавшись титулом герцога Эстрегётландского, причем отказался в пользу своего дяди Карла.
        Но в том же 1604 году у Сигизмунда неожиданно появился еще один призрачный шанс. Откуда ни возьмись в Речи Посполитой объявился чудом спасшийся от гибели сын московитского царя Ивана Дмитрий. Кто он на самом деле, Сигизмунд понятия не имел, да это его и не интересовало. Расчет короля строился на том, чтобы попортить кровь царю Борису, а потом, взамен за выдачу Дмитрия, предложить Годунову заключить военный союз против Швеции.
        Именно поэтому Сигизмунд, по сути, пошел против воли сейма и могущественного канцлера Речи Посполитой Яна Замойского, поддержав новоиспеченного царевича и начав большую игру. С той же целью - иметь на руках хорошие козыри для будущей торговли с царем Борисом - король взял у парня с огромной бородавкой у глаза поручную грамоту, в которой тот обязался отдать полякам Смоленск и Северские земли, а также содействовать Сигизмунду в возвращении шведской короны.
        Король предполагал на будущих переговорах с русскими послами ткнуть в эти обязательства и осведомиться, готов ли московский царь в обмен на голову Дмитрия выполнить все то, что пообещал претендент на шапку Мономаха. На уступку Смоленска и прочих земель Сигизмунд отнюдь не рассчитывал - они были нужны для торга, не более, а вот поддержка против шведов…
        Ситуация сложилась иначе, причем на первый взгляд вроде бы куда благоприятнее для Речи Посполитой. Словно сам дьявол ворожил московскому господарчику. Сбылось невероятное - Дмитрий уселся на царский трон. Казалось бы, оставалось лишь радоваться собственной прозорливости и предусмотрительности, но вот незадача - мальчишка, надев корону, сразу же позабыл про свои обязательства. Во всяком случае, в ответной тайной грамоте, которую он передал с Гонсевским, говорилось совершенно иное. Мол, о Смоленске и Новгороде-Северском не может быть и речи. Да и о войне с Карлом тоже было сказано обтекаемо. Дескать, поживем - увидим.
        Мало того, сопляк вздумал величать себя непобедимым императором, что вызвало при оглашении на сейме второй грамоты бурю негодования среди шляхтичей. Особенно неистовствовал познанский воевода Гостойский.
        -Ни один христианский государь так не поступает! Если бы кто иной писал его непобедимым, так это не диво, а то он сам себя таким считает!- кричал он, поддерживаемый одобрительным гулом прочих депутатов сейма.
        А в конце своего выступления он договорился до того, что заявил, будто это слово подобает одному богу, да еще так поступают некрещеные поганцы. Мол, за такое богохульство всевышний непременно свергнет его с престола.
        Говорилось на сейме и о неблагодарности Дмитрия по отношению к королю и вообще к полякам. Тут уж страсти разжигали вернувшиеся из Московии жолнеры, рассказывая, как обманул их русский царь, не выплатив всего положенного.
        Но особенно всех возмутило прощение Дмитрием виновника гибели пятнадцати шляхтичей князя Мак-Альпина.
        -Что за варварский обычай?! Ни в одной цивилизованной стране и слыхом не слыхивали о «божьем суде»! Такое достойно только государств, где правят дикие язычники!- неслось со всех сторон.
        Сигизмунд преимущественно помалкивал, а свое отношение к новому титулу Дмитрия выказывал только ироничными усмешками, подспудно чувствуя свою вину. Напрасно он взял столь покровительственный тон в поздравительной грамоте. Не следовало бы. Да и писать надлежало не так прямолинейно, в открытую напоминая о своей помощи. А уж строки о том, что Дмитрий пока непрочно сидит на своем троне, и вовсе ни к чему.
        Единственное, на что мог сослаться король, оправдываясь перед самим собой, так это на нехватку времени, ибо грамота составлялась спешно, дабы срочно отправить вщижского старосту в Москву, преследуя главную цель - намекнуть Дмитрию о возможности его бракосочетания с родной сестрой Сигизмунда Анной. Тем самым русский царь еще сильнее был бы привязан к польской политике.
        Дабы соблазн выглядел заманчивее, Гонсевский должен был напомнить, что в этом случае Дмитрий сможет претендовать на престол своих северных соседей, ведь Анна не только Ягеллонка по материнской линии, но и Ваза по отцовской. К тому же шведский Карл хоть и именуется королем, но пока что так и не короновался.
        Однако и тут неудача. Ссылаясь на законы рыцарской чести и данное Марине Мнишек слово, Дмитрий наотрез отказался от заманчивого предложения жениться на тридцатисемилетней Анне.
        Бросив еще один взгляд в окно, король повернулся к Гонсевскому.
        -И что еще говорил московский господарчик?- с кривой ухмылкой спросил он.- Обещал ли хоть что-то определенное?
        -Только касаемо Хрипуновых,- ответил вщижский староста.- Дескать, они могут беспрепятственно возвращаться на Русь и их никто не тронет.
        Сигизмунд кисло улыбнулся. Судьба дворян Хрипуновых, в свое время бежавших в Речь Посполитую, волновала его меньше всего, хотя он и писал о них в грамоте.
        -Также говорил про литовских и польских купцов, которые могут свободно вести торг в Московии и будут пропускаться беспрепятственно,- добавил Гонсевский.
        -Это не льгота. Насколько мне ведомо, он предоставил такое право всем иноземным купцам без исключения,- резко перебил король.- Лучше повтори, что он сказал про шведов. Только слово в слово, ничего не убавляя и не прибавляя.
        Гонсевский сосредоточенно потер переносицу и процитировал ответ Дмитрия, что о шведских послах, которых Сигизмунд просил сразу по прибытии в Москву задержать и отправить к нему, говорить что-либо рано. Вот когда они прибудут, тогда он станет совещаться с королем и думать, как лучше поступить. Что же касается лишения чести и приюта шведского Густава, проживающего в Угличе, то Дмитрий держит его не как королевича, но как смышленого человека.
        По сути, и по первому, и по второму пункту это был отказ пойти навстречу требованиям короля. Пускай в завуалированной форме, но тем не менее. Не того ждал король от Дмитрия, совсем не того.
        Отпустив Гонсевского, король задумался.
        Видит бог, слишком рано зазнался московит. И уверенность его в верности собственных подданных тоже чрезмерна. Далеко не все на самом деле преданны ему, о чем наглядно свидетельствовал прибывший вместе с Гонсевским посланник царя Иван Безобразов.
        На тайной аудиенции, которую он испросил у канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги, Безобразов не только успел пожаловаться на то, что король дал им в цари-государи человека подлого происхождения, от тиранства которого стоном стонут самые именитые бояре. Помимо этого он еще и намекнул, что московская знать готова свергнуть Дмитрия и посадить на его место отнюдь не Федора Годунова, официально объявленного наследником, но сына Сигизмунда Владислава.
        Что ж, коли обязательства, причем данные в письменном виде, нарушаются столь наглым образом с одной стороны, почему они должны выполняться с другой? Тем более король уже один раз предупредил Дмитрия, то есть и тут повел себя почти честно по отношению к нему. Все! Больше никаких предупреждений он делать не станет. Хотя и людям, поручившим Безобразову сказать все это, давать какие-либо конкретные обещания Сигизмунд тоже не собирался - тут как раз спешить ни к чему. А вот обнадежить следовало.
        Прибывшему после обеда Сапеге король так и заявил, тщательно подбирая каждое слово:
        -Передай московиту, что мы очень сожалеем о поведении…- Он замялся, ибо сейчас ему не хотелось называть Дмитрия даже московским князем, слишком жирно для него и такое, и нашел более обтекаемую и, как ему показалось, уничижительную формулировку: - Этого человека, который обходится с ними тирански и непристойно, ибо так не подобает относиться к своим верноподданным. Касаемо же Владислава…- Сигизмунд сделал паузу и осведомился: - А что думает по этому поводу сам канцлер?
        -Не следует забывать, с каким народом мы имеем дело,- издалека начал Сапега.- У них такие же суровые нравы, как сурово небо их земли. Московиты вероломны, коварны и ненавидят иноземцев. Вначале надобно изведать, что на самом деле у них на уме. Возможно, они хотят только избавиться от Дмитрия, а потому обращаются к нам поневоле. Но в то же время,- осторожно заметил он, видя, что король нахмурился,- не следует пренебрегать случаем. Годунова их магнаты действительно не желают видеть на троне, а помимо него наследников у Дмитрия пока нет…
        Сигизмунд усмехнулся. Хитер канцлер. Сказал столь витиевато, что понимай как хочешь. Он потер лоб, еще раз прикидывая, что если бы неверным московитам можно было доверять хоть на золотник, то тогда имело бы смысл более тщательно взвесить возможность воцарения его сына на русском троне.
        Но тут ему вновь припомнился собственный отец, отправивший своего первенца в чужую страну. Нет, он не желает, чтобы Владислав, когда вырастет, точно с такой же тоской, как он сам сейчас, взирал бы в окно, только уже в сторону Речи Посполитой. Хотя наследнику всего девять лет, а не двадцать один, как было самому Сигизмунду в момент избрания, так что принц вряд ли будет тосковать…
        -Если бы им можно было верить,- вырвалось у короля.
        -Помимо этого не следует забывать, что Владислав пока единственный сын у вашего величества,- чувствуя колебания Сигизмунда, вмешался стоящий в комнате чуть поодаль королевский духовник ксендз Франциск Помаский.
        Король согласно кивнул. Да, действительно. Как он об этом не подумал. Вот если эрцгерцогиня Констанция, став его женой[48 - Овдовевший король Сигизмунд посватался к австрийской эрцгерцогине Констанции. Свадьба их должна была состояться 11 декабря 1605г.], подарит ему еще одного сына, тогда можно будет подумать, а пока…
        Сапега покосился на ксендза, неодобрительно подумав, что вести тайные разговоры в присутствии третьего со стороны короля весьма неосторожно. Особенно с учетом того, что, как ему было известно, Помаский хоть и не являлся иезуитом, но явно тяготел к ним, а кроме того, ксендз был еще и самборским пробощем, то есть имел близкие сношения с Мнишками. С учетом всего этого нетрудно предугадать, что все, о чем тут говорится, вскоре станет известно тестю Дмитрия.
        Король подметил неодобрение во взгляде Сапеги и мысленно усмехнулся, поняв опасения своего канцлера. Глупец. Затем он и оставил Помаского. Пусть слушает… до поры до времени.
        -Передай этому московиту, что король и сам не властолюбив, и сына воспитывает в той же умеренности, дабы он во всем предавался воле божьей и не помышлял излиха сверх нее. Боярам же я рекомендую почаще читать святые книги, дабы они не забывали о слове спасителя, кой проповедовал смирение и покорство перед властями, какими бы они ни были. А ежели у них таковых книг нехватка, то король в своей доброте высылает им несколько.- И, повернувшись к ксендзу, Сигизмунд напомнил ему: - Надеюсь, святой отец, ты не забыл о моем вчерашнем поручении и приготовил для московитов подарок.
        -С вечера,- угодливо подтвердил тот.
        -Тогда принеси его и вручи моему канцлеру,- распорядился король. Он терпеливо дождался, когда ксендз выйдет, неспешно прошелся по мягкому ковру и вновь обратился к Сапеге, с деланым равнодушием заметив: - А еще передай московиту, что государь Речи Посполитой отнюдь не желает загораживать им дороги. Они - подданные иной страны, а потому вправе сами промышлять о себе, как только считают нужным. Ежели им не угоден ни Дмитрий, ни Годунов, то…- Не договорив, он тяжело уставился на канцлера.
        Тот вновь понимающе кивнул и оглянулся на открывшуюся дверь. В проеме стоял Помаский, держа в руках пять новеньких экземпляров Библии. Радостно улыбаясь, он подошел к канцлеру и протянул ему книги.
        «Слышал или нет?» - мелькнуло в голове у Сапеги.
        Некоторое время он внимательно вглядывался в простодушное лицо ксендза, но к окончательному ответу так и не пришел. Раздумья прервал король, который невозмутимо осведомился:
        -Кстати о Годунове и его ближнем слуге. Помнится, сразу же после получения известия о гибели шляхтичей я повелел выяснить, кто таков этот самый князь, учинивший побоище. Выяснили?
        -Он стал учителем философии у юного Федора Годунова в последний год правления царя Бориса,- начал Сапега, но был бесцеремонно перебит королем.
        -Все это, равно как и о его пребывании в Путивле, где он непостижимым образом в самые короткие сроки втерся в доверие к Дмитрию, а также о том, что он с верными жолнерами сумел спасти Федора Годунова от смерти, я уже слышал ранее. Меня интересует иное: какие цели он преследует? Должна же быть у него какая-то цель?- И Сигизмунд вопросительно уставился на Сапегу.
        Массивная нижняя челюсть - характерная особенность всех представителей династии Ваза - и без того изрядно выдававшаяся вперед, выпятилась еще сильнее, отчего лицо короля еще больше стало напоминать морду датского дога.
        «Недаром королю из всех собак больше всего по душе именно они, хотя для его любимой охоты куда лучше наши быстроногие польские борзые. Пожалуй, для вящего сходства ему сейчас не хватает только слюны из уголков рта»,- не преминул отметить Сапега.
        -Цель проста,- пожал плечами он.- Ныне князь Мак-Альпин - самое доверенное лицо царевича. Если последний в результате переворота придет к власти, князь займет в Московии точно такое же положение, какое некогда было у покойного Бориса Федоровича в период правления царя Федора Иоанновича.
        -Но Федор Иоаннович был женат на сестре Бориса,- возразил король и еще раз вспомнил отказ Дмитрия от женитьбы на Анне.
        -Князь отважен, недурен внешне и весьма умен. Не вижу, кто может помешать ему жениться на сестре Федора,- снова пожал плечами Сапега.- К тому же, как я слышал, царевна не только молода, но и весьма пригожа, так что это не станет для него некой жертвой в угоду честолюбивым планам.
        Сигизмунд настороженно уставился на канцлера. Неужто нахальный литвин осмелился таким образом намекнуть на непривлекательность Анны, грубоватые черты лица которой в полной мере сохраняли все фамильные недостатки Ваза, или ему показалось? С минуту король лишь шумно сопел, набычившись и не говоря ни слова. Однако невозмутимый взгляд Сапеги слегка успокоил Сигизмунда, и он решил, что ошибся.
        -Кто может помешать?- повторил король слова канцлера и твердо ответил: - Мы. И не только можем, но и должны. Князь слишком отважен и слишком умен. Кроме того, насколько мне помнится, он еще в Путивле принял веру схизматиков и от этого неугоден нам вдвойне. Если он заключит такой брак, то… Словом, мой долг по-отечески предостеречь московского государя, обратив внимание на опасность, исходящую из этой женитьбы. Также надлежит отписать, что в просвещенных странах давно не принимаются во внимание подобные варварские вещи вроде так называемого божьего суда, который якобы устанавливает истинную справедливость. Вам ли, как инициатору создания выдающегося документа правовой мысли Европы - Статута Великого княжества Литовского,- это не знать,- щедро отвесил он комплимент Сапеге, и тот, польщенно улыбнувшись, охотно поддакнул:
        -Любой юрист лишь презрительно фыркнет, узнав о таком приоритете пресловутой справедливости, да еще исходящей из диких старинных обычаев, над цивилизованным правосудием,- охотно поддакнул канцлер.
        -Следовательно, князь Мак-Альпин по-прежнему повинен в гибели двенадцати…
        -Пятнадцати,- быстро поправил Сапега.
        Сигизмунд умолк и раздраженно уставился на своего собеседника. Определенно, этот литвин вздумал поучать короля. Он что же, и впрямь считает себя таким умным, приняв дежурную лесть за чистую монету? Экая бесцеремонность - столь нагло перебивать, и ради чего?! Подумаешь, ошибся на трех человек. В этом ли дело?
        -В данном случае количество погибших роли не играет,- сухо произнес он после паузы.- Главное, что князь Мак-Альпин продолжает оставаться в наших глазах виновным, и никакой божий суд его вину снять не в силах. Кроме того, помнится, я вам поручал узнать о его ближайших родственниках в Европе. Действуя через них, если они исповедуют истинную католическую веру, мы могли бы более успешно влиять на него и добиться…
        -Увы, но найти их так и не удалось,- развел руками Сапега.
        -То есть как не удалось?- опешил Сигизмунд, от неожиданности даже забыв сделать канцлеру внушение за то, что тот вновь осмелился перебить своего короля.- Ни одного?!
        -Его отец в свое время тоже перебрался на Русь, женившись на княжне Марии Долгорукой,- пояснил Сапега.- Далее его следы теряются. Он вроде бы бежал от царского гнева куда-то на Восток, к варварам…
        -Бежать от варваров к еще более диким варварам не очень-то умно,- прокомментировал Сигизмунд.
        -Там он вместе с женой попал в плен,- невозмутимо продолжил Сапега, пропустив мимо ушей саркастическое замечание короля,- затем освободился, но вернуться на Русь не успел, скончавшись.
        -Так, может, молодой князь вовсе не его сын?- предположил Сигизмунд.- Все-таки в плену возможно всякое и…
        -Сходство,- покачал головой Сапега.- Со времени бегства его отца прошло более тридцати лет, но моим людям удалось отыскать двоих, кто видел его, и они в один голос уверяют, что сходство разительное.
        -Получается, что нынешний князь наполовину русский,- осуждающе заметил Сигизмунд.- Тогда он еще опаснее для нас - уж слишком много у него достоинств. А если добавить, что он еще и потомок древних шотландских королей, то…
        -А вот это спорное утверждение,- возразил канцлер.
        -То есть?!
        -Моим людям не только не удалось разыскать ни одного его родственника.- И Сапега многозначительно посмотрел на короля.- В Италии никто из опрашиваемых и слыхом не слыхивал о княжеском роде Мак-Альпин. Вообще.
        -Как такое может быть?- озадаченно осведомился Сигизмунд.- Получается, твои люди не там искали или не у тех спрашивали.
        -Они сумели бы отыскать иголку в стоге сена,- чуточку обиженно заявил канцлер,- а уж людей тем паче.
        -И тем не менее не нашли. Очевидно, заниматься поисками иголок им привычнее,- хмыкнул Сигизмунд.
        -Мне думается, что дело в другом. Отыскать иголку в стоге сена возможно лишь при условии, что она там находится,- хладнокровно ответил Сапега.- Если же ее там нет…
        -Ты хочешь сказать, что князь Мак-Альпин…- протянул король и, не договорив, вопросительно уставился на канцлера.
        -Именно это я и хочу сказать,- подтвердил Сапега.
        -Но раз так, то это обстоятельство решительно все меняет,- оживился Сигизмунд.- Вот только не получится ли так, что твои люди все-таки недоглядели и мы можем оказаться в глупом положении?
        -Разумеется, поиски еще не закончены,- осторожно заметил канцлер.- В Италии слишком много городов, а поручение от вашего величества я получил не столь давно. Для надежности надо дать моим людям еще два-три месяца, после чего я смогу ответить более уверенно.
        -Пусть так,- согласился король.- Хотя намекнуть на неясность его происхождения можно будет уже сейчас.
        -Дмитрию?- уточнил Сапега и напомнил: - Так ведь Мак-Альпин находится в подчинении у Годунова.
        -Тогда ему.
        -Учитывая, что князь служит царевичу, как говорят русские, не за страх, а за совесть и более верных слуг у Годунова нет вовсе, вполне вероятно, что тот проигнорирует наше сообщение.
        -Все правильно,- не стал спорить король.- Но это лишь касаемо службы. Зато сестру замуж за безродного он никогда не выдаст - это первое. А второе…- Сигизмунд замолчал, торжествующе глядя на своего собеседника, но тот сразу понял королевскую мысль и продолжил ее: - Зная, что он никакой не князь, думается, и Дмитрий будет рассматривать нашу просьбу выдать его как убийцу шляхтичей куда благосклоннее, посчитав, что ссориться из-за самозванца ни к чему. Вот только надо ли его разоблачать вообще?
        -Я уже сказал, что он слишком опасен,- напомнил Сигизмунд.
        -Опасен как враг,- возразил Сапега.- Но если он под страхом неминуемого разоблачения станет выполнять все, что от него потребуется, такой человек в ближнем окружении царевича для нас весьма кстати. К тому же, в отличие от Дмитрия, с князем мы в случае его непослушания можем не церемониться.
        -Что ж, в твоем рассуждении имеется здравое зерно,- благосклонно кивнул король.- Но вначале надо по возможности ускорить розыски. Мне нужен точный ответ, что иголки под названием Мак-Альпин в итальянском стоге сена нет и никогда не было.
        Увы, но я узнал об их разговоре ой как не скоро, пребывая в безмятежности и не ожидая никаких каверз с этой стороны. К тому же прошло слишком много времени с тех пор, как я здесь появился, так что давно перестал беспокоиться о возможном разоблачении.
        Да и некогда мне было думать обо всем этом - дел навалилось столько, что лишь успевай поворачиваться…
        Глава 10
        Одним выстрелом двух зайцев
        Честно говоря, сам не ожидал, что проблем окажется так много, да еще неотложных. Разумеется, решать их в одиночку нечего было и думать, к тому же зря я, что ли, приложил в свое время столько усилий по вербовке мастерового люда. Опять же приказной аппарат, точнее, теперь уже министерский, хоть и куцый, но имелся.
        Однако по большей части приходилось во все вникать самому, и начиная с утра я с головой погрузился в скопище дел, стараясь как можно быстрее сдвинуть с места наиболее срочные.
        Нескончаемая круговерть не оставляла меня в покое ни на минуту, и я в первые же дни не раз пожалел, что в сутках всего двадцать четыре часа, потому что все время не успевал уложиться в те сроки, которые сам для себя намечал.
        Виной тому были непредвиденные вводные. Как я ни пытался спешно наладить все процессы, чтоб дальше оставалось только преспокойно приглядывать за тем, как они идут, но все время мешало то одно, то другое.
        Едва разобрались с ложной тревогой, как сразу после трапезы к царевичу заявились художники, причем вся троица.
        Оказывается, они только с виду спокойные и флегматичные, а на самом деле просто терпеливые, сумели смолчать и не сказали ни слова Гермогену, когда тот на них орал, зато теперь пожелали высказать все, что у них накипело на душе.
        Высказывали они, естественно, мне, поскольку, вспомнив о вчерашнем уговоре, Федор даже не стал их слушать, заявив, что они переданы им в ведение прибывшего князя Мак-Альпина.
        Одним словом, пришлось битых полчаса сочувственно кивать головой, в то время как они жаловались на невнимание к ним. Дескать, брызжущий слюной кардинал, как они окрестили казанского митрополита, оказался последней каплей в их чаше терпения, ибо тут все не так, как они ожидали, но главное - не так, как им обещали. Где свободное творчество, где многочисленные заказы, где…
        Кстати, как последнее доказательство невнимания Рубенс привел в пример сегодняшнее поведение Годунова, который даже не соизволил их выслушать. А в завершение они дружно попросили… отпустить их обратно.
        Оставалось только порадоваться в душе своему своевременному приезду, ибо задержись я всего на пару дней, и тогда сейчас перед ними стоял бы престолоблюститель, который не далее как вчера проявил инициативу, предложив отправить их восвояси. И отправил бы, ей-ей, отправил. Ох, как же вовремя я приехал в Кострому!
        Конечно, забот у меня выше крыши, в том числе и весьма важных, ибо пушки еще не говорят, но вот-вот грядет переворот, однако музы молчать не должны, несмотря ни на что, даже те, которых у греков вообще не было[49 - Подразумевается, что музы, покровительствующей художникам, в мифологии Древней Греции не было.].
        Словом, я плюнул на все остальное - не убежит, а эти, чего доброго, и впрямь могут упорхнуть в свои Нидерланды - и битый час уговаривал их остаться. Златых гор предусмотрительно не сулил, но заверил, что с сегодняшнего дня все пойдет совершенно иначе.
        А что касается всяких там «кардиналов», то уж я постараюсь, дабы впредь никто из них не посмел им докучать, вплоть до того, что приставлю к каждому из них специальных холопов, которых тщательно проинструктирую, и они будут знать, как отпугивать тех, кто осмелится что-либо вякнуть в адрес господ живописцев.
        Что же до многочисленных заказов, то дайте срок, господа хорошие, дайте только срок, и они появятся, причем поверьте, что это время уже не за горами. Более того, клятвенно обещаю, что уже самый первый из них окажется весьма приятным, ибо предстоит запечатлеть на полотне деву ангельской красы, да так мастерски, чтобы было видно все ее очарование.
        Фу-у, уговорил.
        А тут и Серьга. Оказывается, старый казак дожидался лишь меня, поскольку его хлопцы давно истомились, жаждая поскорее вернуться на Дон, и он зашел ко мне попрощаться. Остаться хоть на недельку атаман не согласился - мол, и без того еле поспеют вернуться до осенних дождей, а потому чарками на посошок мы с Серьгой чокнулись прямо у струга.
        Но грустить некогда - меня ждали…
        Ох, кто меня только не ждал. Например, литейщики. По счастью, и Кондратий Михайлов, и Григорий Наумов оказались ребятами сообразительными и быстро поняли, чего я от них хочу. А хотел я наладить производство гранат - в смысле их оболочек, а также удобных в перевозке малых полевых пушек, именуемых тут затинными пищалями, но не только их одних, а еще и специальных ядер к ним, которые, как и гранаты, должны внутри быть полыми.
        Что касаемо металла, то нам всем троим было понятно, что без экспериментов не обойтись, поэтому приняли совместное решение лить и гранаты, и ядра сразу из нескольких сплавов, в том числе и из того, который обычно используется при отливке колоколов. Мягковат, конечно, есть опасность, что будет расплющиваться о кольчуги, но зато у него имеется и преимущество - уж его-то черный порох точно разорвет.
        Едва закончил с ними, как за мной прибежали из Приказной избы - моим вчерашним поручениям сегодня потребовались пояснения. Но это даже хорошо, ибо означало, что народ пускай их до конца не понял, однако твердо вознамерился выполнять. Управившись с будущими министрами, устремился в Дебри - как там. Вроде бы порядок - распланировано толково, все готовы к труду, так что в ближайшую пару дней хоть эта забота снимается с плеч.
        Из новых задач, вспомнив наставления Густава, я поставил ратникам только одну - всем овладеть пращой[50 - ПРАЩА - ручное метательное оружие. Состояло из ремня с расширяющейся средней частью, в которую закладывался метательный камень. Раскрутив ее и выпустив один конец, запускали камень в полет. В XVI-XVIIвв. пращу действительно использовали при метании гранат.]. Точнее, вначале всем, чтобы каждый имел навык, а через недельку отобрать тех гвардейцев, у кого это лучше всего получается. Причем речь идет не только о точности, но и о дальности. Я даже нашел им для тренировок по метанию пяток камней, схожих по весу с будущими гранатами, чтоб подобрали аналогичные. И вновь обратно в Кострому - увязывать, объяснять, искать выходы, когда что-то не клеится, придумывать пути для дальнейшего ускорения работ, и прочая, прочая, прочая. Вдобавок катастрофически не хватало грубой рабочей силы и предстояло сделать все возможное, чтобы привлечь на стройки дополнительных рабочих. Воспользовавшись тем, что полевые работы в целом практически завершены, я усадил Еловика, которого вновь забрал от царевича в свое
пользование, и распорядился составить от имени престолоблюстителя указ, в котором повелевалось выделить от каждой деревеньки по одному человеку из десятка имеющихся в ней мужиков. Кроме того, я попытался максимально использовать и внутренние резервы самой Костромы, в том числе и острожников.
        Игнатий Незваныч вместе с представителем Разбойного министерства Башлыком по прозвищу Лампада, хотя, на мой взгляд, к такому имени прозвище вроде бы ни к чему, свое дело сделали, и довольно-таки грамотно. При этом они весьма старательно соблюли мои инструкции, которые гласили, чтобы по возможности не дать заподозрить должностным лицам острога неладного. Те даже не поняли, кто из проверяющих главнее и опаснее, уделив особое внимание Игнатию. Да и немудрено, ибо именно Княжев был наиболее дотошен, совал нос в каждый закуток с придирчивыми вопросами: «А это у вас зачем? А тут у вас как?» Он не ругался, не бранился, а, получая разъяснения, лишь согласно кивал, но ни на шаг не отпускал от себя губного старосту.
        Меж тем Башлык занялся финансовыми делами острога, хотя тоже вел себя скромно, молча листая всякие приходно-расходные книги и иногда делая выписки. Для вящей убедительности, чтоб показать, какая он мелкая сошка, Лампада по собственной инициативе всякий раз, когда кто-то входил, подскакивал с места и униженно ему кланялся.
        Зато потом, когда проверка завершилась и на следующий день в острог заглянул я, все было совсем иначе. Честно говоря, до доклада своих людей я даже не знал, какие суммы отпускаются из городской казны на содержание узников и отпускаются ли они вообще. Оказывается, да, хотя до арестантов и не доходят.
        -Так куда ушли деньги?- осведомился я в очередной раз у губного старосты и получил все тот же ответ:
        -Дак на сторожу, чтоб бдили.
        -Они получают по рублю в год, так?
        Староста, поразмыслив, кивнул.
        -Ну и где остальное серебро?- После чего, вновь не дождавшись ничего вразумительного, полюбопытствовал: - Как я понимаю, с ответом ты затрудняешься. Тогда поведай, мил-человек, откуда у тебя…
        Спасибо Игнатию - предоставил мне не только подробный перечень всех лавок на торжище, которыми этот староста обзавелся в течение последних нескольких лет, но и назвал примерную стоимость товаров в этих лавках.
        -Меня не интересует, сколько у тебя денег, но любопытно, как они тебе достались.
        Староста покосился на меня, вздохнул и попросил время на размышление - дескать, сразу и не ответишь. Я дал. Однако выяснилось, что отвечать он решил своеобразно и на следующий день вручил мне запеченного в яблоках гуся. Заявив, что сыт, я кивком указал, чтобы он передал его Игнатию, который оказался более догадлив. Приняв его от старосты, Княжев взвесил подарок в руках и уверенно сделал вывод:
        -Не мене сотни ефимков, княже.
        Поначалу я даже не понял, что он имеет в виду - ну не был я в двадцать первом веке ни депутатом Госдумы, ни судьей, ни гаишником, ни… Короче говоря, не доводилось мне брать взяток и вообще иметь с ними дело. Да даже если бы и имел… В моем представлении они прочно ассоциировались с конвертом, в котором лежат пачки ассигнаций. Или с пакетом. Или с дипломатом. Ну ладно, если перевести на нынешнее житье-бытье, это должен быть кошель, в котором должно звенеть серебро или золото.
        Но гусь?! Это ж додуматься надо. Так что дошло до меня лишь через пару секунд после замечания Игнатия, и я угрюмо засопел, начиная накаляться. Мое недовольство староста воспринял своеобразно, простодушно пояснив, что остальное просто не поместилось, да и нести тяжело, а так у него дома в печке приготовлен еще один точно такой же гусь.
        -Я мзды не беру,- медленно произнес я и, перефразировав Верещагина, добавил: - Мне за Кострому обидно. А потому…
        Словом, в тот же день с моей подачи Годунов освободил его от должности, а спустя неделю вместе с десятком чиновников старой администрации под конвоем отправил в Москву. Можно было бы и раньше, но под страхом плахи, которую я ему в сердцах посулил, староста принялся энергично сдавать прочих приказных, а знал он о них много - правая рука воеводы по всем темным делишкам,- и Еловик только успевал строчить под его диктовку.
        Разумеется, возглавлял процессию арестантов сам воевода, настолько привыкший к безнаказанности, что даже не удосуживался прятать концы в воду и положившийся во всем на помощника, который тоже обнаглел донельзя.
        Их имущество по моей рекомендации царевич указал отдать на поток[51 - Так на Руси называлась конфискация.], так что одним выстрелом я убил двух зайцев, высвободив целую дюжину домов. Часть ушла на размещение моих работников, а прочие под разные учреждения. Не забыл и свой правительственный аппарат, отдав им пару теремов - условия для работы в министерствах должны быть достаточно комфортабельными.
        Мало мне забот, так теперь еще пришлось возиться с заменой городской администрации, начиная с воеводы, на пост которого я решил рекомендовать одного из сотников, Микиту Голована. А что - мужик хозяйственный, справный, приказы выполняет от и до, даже если они подчас ему и непонятны. Выдумки, правда, маловато, но, с другой стороны, может, оно и к лучшему.
        Поначалу он заартачился - дело непривычное, но после того, как выжал из меня в помощь себе еще троих десятников, дал согласие.
        -Главное, чтоб был порядок в городе, ну и чтоб народ не баловал с воровством,- получил он от меня короткую инструкцию.
        -Будет баловать,- сразу возразил Голован.
        -Не понял.- И я вопросительно уставился на него.
        -А чего тут не понять-то? Чай, жрать-то хотца,- лаконично пояснил он.- Воевода прежний вовсе людишкам жалованье не платил, а у них дома и женки, и детишки, вот и озоровали. Поначалу на хлебушек, опосля и на маслице, а кто посмышленее - и на терем себе расстарался.
        Мы с царевичем переглянулись.
        -Он что же, вовсе ничего им не платил?- изумленно переспросил Годунов.
        -Почитай, что вовсе,- твердо ответил Микита.- А и то, что давал, тут же назад отбирал. Мол, денег в казне нету, но ежели кой-кого подмаслишь, то, глядишь, и получишь.
        -Это как?- нахмурился Федор Борисович.
        -Очень просто,- ответил я за Голована.- Ты идешь к казначею и расписываешься за все деньги, которые тебе причитаются, а получаешь, к примеру, половину. Остальное казначей делит пополам с воеводой.
        -Треть,- поправил меня Микита.- Не боле трети на руки людишки получали, чтоб, значитца, поровну всем - часть самому, часть казначею, а часть воеводе. Иные же, кто делиться не хотел, и вовсе ничего не имели. А кто из подьячих казначейских бога в душе имел - тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся.
        -И как быть?- растерянно посмотрел на меня царевич.
        Я вздохнул. Не удоволим хоть частично, тогда они вновь примутся брать взятки, и попрекнуть их трудно - жить-то надо.
        -Давай, Федор Борисович, поступим так. Сейчас погодим, а Голован пока продаст то, что можно, из имущества арестованных, да к тому времени по бумагам разберется - кому сколько причитается, а уж тогда прикинем, что делать.
        Через три дня прикинули. Получалось, что бывший воевода задолжал людям не так уж и мало - около четырех тысяч рублей. Царевич поморщился, но я заявил ему:
        -Вроде бы какое нам дело до прежних долгов московских властей - пусть их бранят, хотя они честно выплачивали все положенное. Вот только во главе этих властей стоял не кто-то, но государь Борис Федорович. Недоверие отцу будет непременно перенесено на сына, ибо яблочко от яблоньки… В народе так и будут говорить - не бывать шишке на рябинке, сливке на елке, а на вербе грушам. Коли старый лыс, то и молодому недолго кудри нашивать. Позаботиться сыну о том, чтобы оставить в людских сердцах добрую память о своем покойном батюшке,- что может быть богоугоднее? Так что, будем отдавать долги?
        -Быть по сему!- тут же выпалил Годунов.
        -Но выплачивай не все сразу,- торопливо заметил я обрадованному Головану.- Пока хватит и половины. Поясни, что царевич добр, от выплат не отказывается, но оставшуюся половину обязуется вернуть вместе со следующим годовым жалованьем при условии, что в течение всего времени подьячие будут добросовестно выполнять возложенные на них обязанности и их ни разу не уличат в мздоимстве. Ну а если попадутся…- Я развел руками и спросил царевича: - Мыслится, Федор Борисович, такое слегка удержит их руки, когда они потянутся за взяткой? Что скажешь, Голован?
        Годунов согласно кивнул, да и бывший сотник, почесав в затылке, перестал хмуриться и не только подтвердил правоту моих слов, но и внес существенное дополнение:
        -А и впрямь такое куда как славно. Можно даже и четвертью обойтись, а опосля, месячишка через три, еще одну выдать, да так и выдавать впредь. Глядишь, народец и попривыкнет к честной службишке.
        На том и порешили.
        С узниками получилось совсем весело. Оказывается, согласно тем же приходно-расходным книгам пятеро из числившихся в остроге отсутствовали, и поди пойми, где они сейчас - то ли померли, то ли отпущены за соответствующее вознаграждение. Еще трое, напротив, сидели, но записаны не были, причем один из них томился в темнице второй год.
        Да и насчет самих преступлений… Один, из какого-то Селища, расположенного на противоположном берегу Волги, досиживал третий год, хотя, на мой взгляд, его проступок от силы заслуживал доброй порки на площади. Подумаешь, запахал межу у боярского сына. Рядышком с ним томился еще один, который пострадал за самооборону - набил морду свояку все того же воеводы, который полез на него с кулаками.
        Указом царевича они и еще шестеро со схожими «преступлениями» были освобождены немедленно, причем каждому была выделена компенсация из денег, вырученных за конфискованное имущество. Небольшая, правда, но тут важен сам факт, а остальное пусть доделывает народная молва.
        Хватало и настоящих преступников, хотя ни головников, ни шатучих татей среди них не имелось. Оно и понятно, псевдогуманисты и неутомимые борцы за права убийц на Руси, по счастью, пока не завелись, так что с этими категориями поступали так, как и положено, то есть по справедливости - плаха, острый топор и голова с плеч. Словом, тутошние сидельцы мотали свои сроки самое большее за совершение преступлений средней тяжести, вроде краж и прочего, а то и вовсе по пустякам. Вот к ним-то, собрав их в тюремном дворике, я и обратился с речью, заявив и о грядущих переменах и о том, что теперь им, согласно повелению Федора Борисовича Годунова, жить будет лучше, жить будет веселее.
        Слушали молча, но на изможденных чумазых лицах и в угрюмых взглядах, устремленных на меня, читалось эдакое застарелое неверие. Дескать, пой, птичка, пой. И мы б на твоем месте, выспавшись на мягкой постели и нажравшись калачей со сладким сбитнем, тоже могли бы заливаться соловьями. А что губного старосту с воеводой сместили, так нам от того ни холодно ни горячо - придет другой и точно так же станет обирать и морить голодом.
        Ну и пускай. Сами все увидят и убедятся. А чтоб процесс пошел быстрее, я не стал излагать в подробностях, в чем заключаются эти перемены. Лучше поступить иначе…
        -А живете вы, яко в хлеву свиньи,- с упреком заметил я.- Поэтому для начала придется вам заняться благоустройством своей тюрьмы, а уж потом будем разговаривать о прочем.- И добавил, критически осмотрев стоящих: - Да и самих себя тоже не помешает привести в порядок, а то эвон как заросли да обовшивели. Значит, поступим так…
        Спустя три дня лица арестантов были совсем другими. Еще бы - всех выпарили, вымыли, причем в специальных настоях, которые спешно заготовила моя ключница, поскольку вшей на них было куда больше, чем блох на бродячей собаке. Затем их подстригли, переодели в чистое, вручили новые лапти.
        Когда переодевались, подшучивали друг над другом, примеряя рубахи:
        -Кто новины не видал, тот и ветоши рад.
        -Рад нищий и тому, что сшили новую суму.
        Однако при этом, как я подметил, хоть на размеры и не глядели, но норовили взять самое чистое и белое, приговаривая: «Коль у Ивашки белая рубашка, то и праздник».
        Трапезничали они за только что сколоченными столами, что для них тоже было в диковинку.
        Отдыхать я им не дал, так что вкалывали они эти три дня дай бог. Разбитые на десятки узники старательно наводили порядок в помещениях, вычищая гнилье, настилая новые дощатые нары и занимаясь прочими работами по благоустройству.
        На сей раз я явился к ним не один. Впереди меня шагал Федор Борисович. Остановившись перед арестантским строем, он некоторое время внимательно вглядывался в лица, после чего, повернувшись ко мне, улыбнулся и негромко произнес:
        -Ну прямо яко тогда в Москве. Помнишь ли, княже?
        -Разве такое забудется, царевич?- вздохнул я.
        «Царевич… царевич…» - волной понеслось по строю.
        Престолоблюститель еще раз посмотрел на стоящих и похвалил меня:
        -А ты славно потрудился, княже. Тогда людишки, сколь я памятую, куда чумазей были. Да и несло от них так, что ой-ой-ой…
        -Твое повеление выполнял, Федор Борисович,- скромно, но громко, чтобы слышали все, на всякий случай ответил я, и, как оказалось, не зря.
        Кто именно стоит перед ними - будто на Руси царевичей немерено,- дошло до них только после того, как прозвучало его имя-отчество.
        -То ж Годунов, сын царя Бориса Федоровича!- наконец-то осенило кого-то, и новое известие незамедлительно поползло по строю.
        -Ну что, довольны переменами, кои вам обещаны были?- звонко спросил Федор.
        -Да мы ж…- заикнулся стоящий в первом ряду какой-то здоровенный ширококостный мужик с аккуратно подстриженной бородой - хорошо цирюльники поработали.
        Он хотел было сказать что-то еще, но вдруг всхлипнул и стал медленно опускаться на колени, через несколько секунд все так же молча уткнувшись головой в землю. И почти тут же, словно по команде, узники стали следовать его примеру, а через минуту уже весь арестантский строй стоял на коленях.
        -Это они чего?- изумленно спросил меня Годунов, глядя на их спины.
        -Очевидно, благодарят тебя, Федор Борисович, за то, что ты проявил о них заботу да людей в них увидел, а не скотов бессловесных,- громко предположил я.
        -Молчком?
        -Порой для того, что хочешь сказать, нужных слов не сразу сыщешь, вот они и…
        Федор жалостливо вздохнул, сочувственно глядя на шеренги согнутых спин, откашлялся и произнес:
        -Спаси вас бог, люди добрые. Ныне воочию зрю, яко велика ваша благодарность ко мне. А теперь встаньте, народ православный.
        Поднимались на ноги неспешно, так что время повнимательнее вглядеться им в глаза у меня имелось. Своими наблюдениями я остался доволен - сейчас они выражали совсем иные чувства, и с теми, что были тремя днями ранее, никакого сравнения. Спектр широкий - от просто благодарности до слепого обожания. Кажется, можно говорить и обо всех остальных переменах - созрели ребятки.
        Годунов был краток. Не к лицу царевичу толкать длинные речи - для изложения подробностей есть иные люди, и он произнес лишь несколько общих фраз о том, что ныне, после того как он им помог чем мог, пришел и их черед, и передал слово мне.
        Я начал с пояснения, что содержание арестантов влетает казне не в копеечку, а во многие рубли, которых ныне у престолоблюстителя негусто, а потому Федор Борисович надумал следующее. Ни к чему им тут сидеть без дела, да и у самих, поди, руки зудят по работе, вот царевич и задумал призвать острожный народец потрудиться на общее благо.
        На всякий случай я еще раз подчеркнул слово «общее», пояснив, что ныне престолоблюститель затеял огромное строительство, в том числе первую школу для детишек, причем без разбору, какого рода-племени, чтоб на святой Руси через десяток лет всякий ведал и счет, и грамоту. А еще он…
        Разумеется, я не стал упоминать о стекольном заводе и ткацкой мануфактуре, да и ни к чему вдаваться в такие уж подробности. Вместо этого я сказал, что их труд будет оценен по заслугам, а деньги, которые они заработают на строительстве, пойдут на достойное их содержание.
        Кроме того, царевич повелел мне до Рождества Христова рассмотреть все совершенные ими преступные деяния и каждому определить конечный срок пребывания в остроге, по истечении которого арестант будет отпущен на свободу и даже наделен полуполтиной за каждый год работ, чтоб было на что жить на первых порах, пока он не подыщет себе работу. Плюс к этому сроки, которые будут определены, наиболее усердным труженикам предполагается скостить. Разумеется, в зависимости от их рвения на работах.
        Закончив говорить, я оглянулся на Годунова. Последнее слово всегда должно быть за главным, если он присутствует, о чем я заранее предупредил царевича. Федор Борисович не подвел. Говорил он кратко, как я и советовал, но столь проникновенно, что у меня бы так никогда не получилось.
        -Так что, поработаем?- подытожил он, обращаясь к арестантам и ласково улыбаясь им.
        -Да мы уж и без легот расстараемся!- выкрикнул кто-то, и его тут же поддержали остальные:
        -Так поусердствуем, что токмо держись!
        -Горы свернем!
        -Из кожи вон вылезем, ежели повелишь!
        -А руки и впрямь стосковалися. Ныне что ни дай - все сполним.
        Насчет последнего, то есть о руках, я оговорил особо, но уже после ухода царевича. Мол, вполне вероятно, что кто-то из узников до того, как попасть сюда, обладал каким-либо художеством[52 - Так на Руси называли профессии.], которым хочет заняться и тут, так что пусть он об этом поведает, и, возможно, удастся подыскать для него что-то соответствующее прежнему роду занятий.
        Вот так в Костроме образовались пять строительных бригад численностью по сорок человек в каждой, а вдобавок в том же остроге сыскалось после тщательного опроса больше трех десятков умельцев - скорняки, швецы[53 - Портные.], плотники, столешники, печники, сапожники, кузнецы и прочий мастеровой люд, за которых я мысленно поблагодарил бывшего воеводу.
        Получалось, что попутно я смогу решить и некоторые задачи по обеспечению своих ратников маскхалатами, поскольку в моем распоряжении оказалось аж двое швецов, один из которых - Охрим Устюгов - угодил в острог вместе с тремя подмастерьями.
        Посадил их воевода за глум, учиненный над его женой, хотя сам был во всем виноват. Вначале он сделал изрядный заказ, но потом отказался платить за пошив - дескать, худая работа, а сарафан вообще пришлось выкинуть, так что за порчу сукна с Охрима еще и причитается. А спустя три дня Устюгов, зайдя в воеводский терем, увидел боярыню, щеголявшую в сарафане его работы - не иначе как подобрала на помойке.
        Смекнув, каким образом можно отомстить, Охрим невозмутимо заявил воеводе, что он и вправду недоглядел за своими учениками, а теперь явственно видит, что работа и впрямь худая и сарафан было бы неплохо подшить в двух местах, а то может расползтись. Тот поверил. Но Устюгов сделал обратное и так искусно подпорол швы, что никто и не заметил. А через пяток дней один из учеников прямо на торжище исхитрился и невзначай наступил ей на подол, от чего сарафан стремительно расползся по швам.
        Хохоту было…
        Вот только самому Охриму этот смех обошелся дорого - по воеводскому повелению он еще в прошлом году без суда и следствия был брошен в острог, причем вместе со всеми подмастерьями.
        Узнал я об этом, когда разбирался со специальностями острожников, поскольку Устюгов кинулся мне в ноги, но ходатайствовал не за себя, а за учеников - мол, моя вина, а парни ни при чем.
        -Глум - дело серьезное,- строго заметил я.- За такое можно и…- После чего выразительно потер шею.
        -Да их-то за что?!- взвыл он.- Сам посуди, княже. Нешто кто из мальцов возмог бы так хитро все учинить?! То я все один сработал!
        Честно говоря, отпускать не хотелось - а как же бесплатные маскхалаты?- хотя и было жалко, да и справедливость желательно соблюсти. Разве что попытаться совместить…
        Еще раз вслух прикинув, что прилюдно учиненное над женой высокопоставленного должностного лица бесчинство, если вдуматься, подрывает основы державы, то есть может быть приравнено даже к государственной измене, и убедившись, что припугнул достаточно, я отложил кнут в сторону и взялся за пряник.
        Мол, можно, конечно, подумать и подать царевичу вину как самого Охрима, так и его учеников, несколько иначе, под другим углом. Правда, придется изрядно поломать голову, как лучше это сделать, а у меня, как назло, совсем нет времени - нужно срочно обряжать ратников да пошить на них…
        Договорить я не успел, ибо Устюгов тут же предложил мне свои услуги, причем бесплатно.
        Митрополит, который продолжал торчать в Костроме, невзирая на то что копию с Федоровской иконы ему уже сделали, продолжал во время трапез доставать Годунова и меня своими поучениями и занудными придирками. Как ни удивительно, но Федору Борисовичу доставалось даже больше, чем мне. Дескать, батюшка царевича был куда прилежнее в соблюдении православного чина, обрядов и касаемо распространения истинной веры.
        Странно, ведь все должно было быть наоборот - в Костроме, если не считать самого первого дня, я, в отличие от Годунова, побывал в церкви лишь однажды, в воскресенье, в то время как он - каждый день, и не только на обеднях. Однако владыка в отношении меня явно сдерживался, не давая воли своим эмоциям. Ворчал, конечно, особенно насчет иноземных богомазов, которых я совершенно напрасно взял под свое крыло, но периодически, словно что-то вспоминая, притормаживал в своих нападках.
        А спустя пару дней мне даже удалось улучшить свою репутацию, слегка подняв свой авторитет в глазах Гермогена, да к тому же… Впрочем, обо всем по порядку.
        Началось с того, что владыке попалась на глаза одна из бродячих ватаг скоморохов, появившаяся в Костроме. Господа комедианты давали представление на городском торге - а на их беду митрополит как раз проезжал мимо в своем возке. Крику было изрядно, причем в выражениях Гермоген не стеснялся - даже позже, вечером, за традиционной трапезой в покоях царевича. Дескать, оскудение веры и всякое такое.
        Правда, меня владыка привел в пример как самого активного помощника в их изгнании из города. Дело в том, что я тоже в то время находился на торжище, общаясь с купцами, а потому, призванный на помощь Гермогеном, вынужден был принять участие в изгнании бродячих артистов, подключив и сопровождавших меня гвардейцев.
        Единственное, на что посетовал митрополит во время трапезы, так это на излишнюю вежливость моих ратников. Мол, надо мне было повелеть, чтоб мои людишки извлекли из ножен сабельки, да сабельками их, сабельками.
        Поначалу я его не понял и даже возразил, что это опасно. Не всякий удар получится плашмя, ибо клинок в руке запросто может нечаянно повернуться, и тогда… но он перебил меня, радостно заявив, что и хорошо, если б повернулся, поскольку для острастки отчего бы и не пустить кровушку. Грех, конечно, но он своей митрополичьей властью его бы отпустил, ибо оным малым грехом я бы уберег православный люд от куда большего, не дав душам простецов соблазниться лицезрением сатанинских песен, бесовских плясок, срамословных кощун[54 - КОЩУНЫ - смехотворство.] и непотребных игрищ.
        Оставалось только сокрушенно покаяться, что я об этом не догадался.
        Знал бы он, что я поступил совсем напротив, запел бы иначе. На самом-то деле, перед тем как мои гвардейцы приступили к разгону, я вполголоса строго-настрого наказал им вести себя со скоморохами деликатно и ни в коем случае не чинить им ни малейшего насилия.
        Сам я выбрал в качестве своей цели старшего из господ средневековых артистов и периодически не только сурово замахивался на него плетью, но и с силой хлестал ею под поощрительные выкрики митрополита. Вот только скоморох был закрыт моим конем, так что владыка так и не узнал, что все мои удары доставались… воздуху.
        Отконвоировав мужика за городские ворота, я напоследок посоветовал в следующий раз вначале узнать, по-прежнему ли пребывает в Костроме Гермоген, и заходить, только если выяснится, что он отсутствует. А еще я, вовремя припомнив обещание Дмитрию научить его новому танцу, уточнил у атамана скоморохов, как его зовут и не устал ли мужик от бесконечных скитаний.
        -Звать Митрофаном, а кличут Епифаном,- насторожился он.- Напрасно ты, княже, помыслил, будто я из беглых.- И оглянулся, прикидывая, куда бежать, если что.
        -Да речь не о том,- успокоил я его.- Хочу узнать, нет ли у тебя желания перейти ко мне на службу.
        Тот опешил, не поверив своим ушам, но я терпеливо повторил свой вопрос, и он растерянно ответил, что если князь не шутит, так он бы с радостью, вот только… Он на секунду замялся и честно предупредил, что художествами никакими не владеет, кроме разве что игры на дуде, но ведь мне, наверное, надо не это, и еще больше удивился, узнав, что как раз его игра меня и интересует.
        На некоторое время он даже потерял дар речи, но потом его осенило, и он поинтересовался, неужто князь надумал сыграть свадебку. Пришлось его разочаровать, сказав, что свое венчание я наметил не ранее следующей весны, хотя не исключено, что он сыграет и на свадебке, а пока ему придется как следует к ней подготовиться, для чего ему и надо явиться ко мне где-то через седмицу. А еще лучше будет, если он явится не один, а с другими гудошниками и прочими музыкантами, только не абы какими, а действительно хорошими.
        -И что ж, всех примешь к себе?- спросил он напоследок, стоя уже у Ильинских ворот.
        -Вначале проверю, насколько они искусны, а уж потом и говорить станем, Митрофан-Епифан,- ответил я.
        На том и распрощались. Он побежал догонять остальных, а я повернул коня обратно к торжищу - так и не договорил с купцами, а по пути все гадал, каким бы образом исхитриться и выпроводить из Костромы митрополита.
        Но все разрешилось само собой. Спустя всего день выяснилось, почему владыка тянул со своим отъездом…
        Глава 11
        Жених
        Об этом я догадался, едва услышал, что к пристани причалили три струга - частично прощенный государем боярин Василий Иванович Шуйский следовал из Вятки в свои вотчины, то есть в Борисоглебскую слободу[55 - Ныне город Шуя Ивановской области.], а попутно решил наведаться в гости к престолоблюстителю.
        Сам боярин - плюгавый старикашка с подслеповатыми слезящимися глазками - при первой же встрече принялся уверять Годунова, что заехал исключительно для того, чтобы еще раз самолично уверить Федора Борисовича, что нет на нем вины в том ужасном деянии, в котором его обвинили. Вон и владыка может это подтвердить - и тут же быстро скользнул взглядом по строго поджавшему губы митрополиту, словно вопрошал его о чем-то. Гермоген в ответ медленно кивнул, подтверждая, и в то же время чуть подмигнул Василию Ивановичу, будто отвечая на безмолвный боярский вопрос.
        Так-так. Не иначе как помимо обещания прозондировать почву насчет будущего мужа Ксении Годуновой хитрец Шуйский выжал из хозяина казанской епархии и еще одно - дождаться его приезда в Кострому, чтобы при необходимости помочь со сватовством. А что - весьма похоже, иначе зачем бы митрополит здесь торчал?
        Сомнения насчет сватовства у меня были - уж очень неспешно подходил к нему Василий Иванович. В первый день он вообще не обмолвился об этом ни словом, а весь вечер только и делал, что нахваливал ум царевича, его мудрость, его хозяйственность, его предусмотрительность, его… Словом, много чего, собрав в кучу не только все подлинные достоинства престолоблюстителя, но и те, которых Федор отродясь не имел.
        Надо сказать, что своей первоначальной цели - расположить к себе Годунова - он успешно достиг. Уже к концу первого вечера царевич оттаял, сменив сдержанную холодность на обычную вежливость. А когда Шуйский в подтверждение своей невиновности несколько раз перекрестился на икону и в довершение к клятве поцеловал у Гермогена его наперсный крест, Годунов и вовсе обмяк, совершенно забыв о моих словах и том примере, который я ему привел. Ну да, одно дело, когда о чем-то рассказывают, и совсем другое, когда наглядно видишь нечто иное. Своим глазам веры куда больше, чем своим ушам.
        Меня Шуйский тоже не забыл, напомнив о том эпизоде после отравления, когда мои гвардейцы бесцеремонно завалили его, уткнув мордой в землю и заставив подметать бородой пыль на царском дворе. Однако напоминал он это исключительно для того, чтобы выказать свое христианское всепрощение. Дескать, не держит он на меня зла и, более того, искренне восхищается моей преданностью, а также моим героическим поведением, храбростью, отвагой и прочими достоинствами, коих у меня в изобилии.
        Для достоверности он даже оговорился, что поначалу и впрямь была у него на меня некая обидка, но по прошествии времени она улетучилась. А уж когда до боярина дошла весть о том, сколь рьяно князь радел о православной вере, не побоявшись даже божьего суда, и эта легкая досада улетучилась, растаяв словно дым. Да и как можно серчать на столь пригожего молодца, кой… И вновь потекла полноводная река слащавых славословий.
        Ну я на комплименты не падок, хотя старательно изображал нечто обратное - смущенно улыбался, а иногда скромно опускал голову, застенчиво водя пальцем по узорам на скатерти. Словом, подыгрывал как мог, и ближе к концу нашего застолья Василий Иванович поверил, что «сделал» меня. Хотя не исключаю и того, что мне это просто показалось - уж больно хитрая лиса этот Шуйский, поди пойми наверняка, что там у него на уме. Во всяком случае, незадолго перед уходом на отдых боярин в подтверждение искренности своих чувств даже полез ко мне целоваться. Я затаил дыхание - очень уж несло от него чесноком вкупе с неприятным запахом от больных зубов - и ответил на его проникновенный поцелуй.
        Целовался он в знак примирения и с Федором, вот только царевич при этом выглядел куда более искренним. Учитывая, что Годунов не очень хорошо умеет притворяться, я предположил, что он и впрямь поверил льстивым речам Василия Ивановича. Моя попытка, предпринятая позднее, уже в его опочивальне, предостеречь царевича, еще раз напомнив ему о противоречащих друг другу публичных клятвах боярина, какую-то роль сыграла, но в качестве противовеса лести не годилась - это я понял по пылким возражениям Годунова в ответ на мои аргументы. Ну и ладно, хоть призадумался, и на том спасибо.
        Впрочем, касаемо Ксении он был тверд. Стоило мне на всякий случай заикнуться об обещании, которое я дал Дмитрию не только от себя лично, но и от имени престолоблюстителя, как царевич тут же обрушился на меня с упреками.
        Дескать, неужто я всерьез подумал, будто он собирается примучить сестру пойти под венец с этой рухлядью? И не будь моего обещания Дмитрию, он все равно нипочем бы не дал добро на ее замужество с этим сморчком. Опять же, судя по сегодняшнему поведению Василия Ивановича, не очень-то похоже, чтобы он приехал свататься - лишь раз за весь вечер осведомился о здравии Ксении Борисовны и больше о ней ни разу не заговаривал.
        Признаться, я и сам усомнился в своем предположении, но на следующий день Шуйский, решив, что комплиментов сделано предостаточно, перешел к более активным разговорам. Стоило Федору поутру вежливо осведомиться, каково ему почивалось, как боярин с грустным вздохом заявил:
        -Для чего мягко стлать, когда не с кем спать?
        Так-так. Кажется, началось. Но далее вновь последовало затишье. Очевидно, боярин взял паузу, решив посмотреть на реакцию царевича. Или я ошибаюсь и эта фраза была простой присказкой? Но дожидаться, пока Шуйский разродится следующей, было недосуг. Сегодня мне надо побывать на ткацко-прядильной мануфактуре, и у гвардейцев, которым предстоял экзамен по владению пращой, и… Словом, некогда мне.
        Впрочем, я ничего не упустил, поскольку к основному Василий Иванович, поступив вопреки пословице и посчитав, что вечер утра мудренее, приступил уже после вечерни и тоже не вдруг.
        Вначале Шуйский, сидя за трапезой, завел как бы между прочим разговор о сватовстве вообще. Поглаживая рукой какой-то сверток, принесенный им невесть зачем, он принялся рассказывать смешные случаи, когда неуклюжая глупая сваха что-то там напутала и договорилась совсем не с теми, кого выбрали родители жениха.
        А затем боярин, как и несколькими днями ранее митрополит, вопросительно уставился на меня - дескать, не пора ли тебе, князь, нас покинуть, ибо речь пойдет о семейных делах.
        Однако тут на мою сторону встал Гермоген, пояснив Шуйскому мой статус, причем расписав его в самых превосходных формах. Дескать, я ныне у царевича не просто набольший советник, но еще и сам по себе человек паки и паки наидостойнейший: несумненный, неблазный[56 - Здесь: надежный и непрельщаемый.] и еще какой-то - честно признаться, такое обилие церковнославянских слов запомнить было трудненько.
        Василий Иванович не сумел сдержать своих чувств - в его быстро скользнувшем по владыке взгляде явно читалось неодобрение, которое он, впрочем, почти сразу же в себе задавил и с натугой улыбнулся мне.
        -И я мыслю, что вернее и надежнее у престолоблюстителя человека ныне нет,- охотно закивал он, неспешно провел рукой по остаткам волос, приглаживая их, хотя, на мой взгляд, там приглаживать было нечего, и приступил к изложению сути.
        Мол, про товар, который у нас с царевичем, он сказывать не собирается, да и про себя как про красного купца ему тоже поминать не след, дабы не выглядеть вовсе уж смешно, поэтому он будет сказывать напрямки, а там уж не обессудьте, ежели что не так, после чего приступил к откровенному разговору.
        Дескать, токмо болея всей душой за пресветлую и златозарную деву, коя и денносветлая, и светлопозлащенная, и какая-то еще, решился он на такое, иначе нипочем бы и ни за что. Но пусть Федор Борисович теперь сам рассудит - ведь пока его сестрица не замужем, ее положение все равно шатко: не приведи бог, случится что с братом - и что ей делать, как дальше одной жить?
        То ли дело, если она станет чьей-то женой. Не зря в народе говорится: за мужа завалюсь, всем насмеюсь, никого не боюсь. А еще: побереги, бог, мужа, не возьмет нужа. Это ведь пока братец ныне в силе, однако уж больно она непрочная - сегодня есть, а завтра - бог весть. Недоброе дело быстро делается. Престолоблюститель и глазом моргнуть не успеет, как худые люди, кои ныне близ царского трона толкутся, оговорят Федора Борисовича.
        Вот и пускай теперь престолоблюститель сам в разум возьмет, что тогда с его разлюбезной сестрицей станется, хотя и без того ясно, что ничего хорошего, ибо суров Дмитрий Иванович до годуновского роду-племени. А так она окажется под надежной защитой. Конечно, ныне Шуйские покамест не в чести, но это только до поры до времени, опять же родовое величие все равно при них, а злато и в грязи блестит, да и не век же оно там будет.
        Не забыл боярин пройтись с критикой насчет своей внешности. Мол, все понимаю, лета уж не те. Поймав мой ироничный взгляд, устремленный на его весьма редкую шевелюру, он, приглаживая свои три волосины на голове, посетовал:
        -Известное дело, в добром житье кудри вьются, а в худом секутся, вот у меня их и не ахти.- После чего он добродушно пошутил: - Благодаря Христа, борода не пуста; хоть три волоска, да растопорщившись,- и сам же первый захихикал.
        Позволив себе эдакую легкую иронию, он переключился на другое. Мол, хоть он и не молод, но покамест пребывает в добром здравии и с божьего соизволения намеревается пожить на белом свете еще не менее двух десятков лет. Да и случись что с Василием Ивановичем - тоже не беда. Это у Федора Борисовича из ближних лишь мать в монастыре, а у боярина имеются и младшие братья, которые, если что, заступятся, не дадут в обиду. Да и не станет на нее никто серчать, ибо какой может быть спрос с боярыни Шуйской.
        Я слушал и поневоле восхищался стариком, ибо при всей неприязни к нему не мог не отметить, что для своего сватовства он выбрал самый оптимальный вариант. Дейла Карнеги Василий Иванович не читал, но работал сейчас именно по нему - освещал дело исключительно с тех сторон, которые сулят выгоду как самой Ксении, так и ее брату, но не себе. Дескать, женюсь только для вашего блага. Эдакий Дружина Андреевич[57 - Подразумевается боярин Дружина Андреевич Морозов - один из героев романа А.К.Толстого «Князь Серебряный», который женился на дочери своего старинного друга с целью дать ей защиту от притязаний князя Вяземского.], да и только.
        Оставалось лишь мысленно поаплодировать боярину за эдакое искусство. Вон даже Федор призадумался, поскольку изложено все дельно и действительно сулило Ксении определенные выгоды в смысле надежности дальнейшей жизни. Вот только аплодировать я не собирался, а приступил к «разбору полетов».
        О внешности и возрасте говорить было нельзя - оскорбление, хотя язык и чесался:
        И на кой тебе нужна
        В энтом возрасте жена?
        Ведь тебе же, как мужчине,
        Извиняюсь, грош цена!..[58 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Но нельзя. Желательно выпроводить старика миром, не причиняя особых обид. Обиженный Шуйский, желая отомстить, может начать плести интриги, так что лучше с боярином не связываться. Как говорят на Руси: «Другу дружи, а недругу не груби». Конечно, рано или поздно наша с ним дорожка настолько сузится, что кому-то одному придется с нее сойти, завалившись в могильный кювет, но сейчас время для этого не пришло.
        С той же целью - во избежание обиды на царевича - я, как мы с Годуновым и уговорились еще накануне вечером, взял инициативу на себя, чтобы Василий Иванович решил, будто именно я - главный противник свадьбы, а сам Годунов вроде бы как и не против. Да и ему самому думать так было куда проще - он же не рассчитался со мной за свое унижение на царском дворе. Поэтому, чтобы разом поставить все точки над «i», я рассказал Василию Ивановичу об обещании, которое дал Дмитрию Ивановичу, причем не только от себя, но и от имени Годунова.
        -Да мне б токмо согласием царевича заручиться,- парировал Шуйский,- а уж государево дозволение на свадебку я и сам выхлопочу.- И, заулыбавшись, от чего морщины на его лице проявились еще больше, засуетился. Положив принесенный сверток на стол, он начал разворачивать нарядную парчовую ткань, внутри которой находился… хлебный каравай.
        Федор растерянно посмотрел на каравай, затем перевел взгляд на меня. Признаться, я понятия не имел, что надо с этим делать, но ясно, что он как-то связан со сватовством, и я незамедлительно напомнил о глубоком трауре, который еще не закончился.
        -О веселье и речи нет, ибо ныне речь токмо о сговоре, а не о свадебке,- встрял митрополит.
        -Это все так,- согласился я.- Однако недавно мне снилось, будто…- И рассказал о своем сне, который якобы видел всего три дня назад.
        Дескать, явилась мне богородица, которая не только повелела передать царевне не помышлять о чем-либо подобном, но и предостерегла, что иначе не поздоровится не только ей, но и будущему жениху. Ну и на всякий случай решил прокомментировать, добавив, что коли сон этот привиделся мне буквально накануне приезда Василия Ивановича, то, вне всяких сомнений, это явное предупреждение.
        Федор настороженно уставился на меня. Митрополит озадаченно погладил бороду и осведомился:
        -Да так ли оно было в самом деле, княже? Неужто сама богородица?
        Экий недоверчивый старик. Надо что-то делать. Я перевел взгляд на призадумавшегося Шуйского, и меня осенило - насколько мне известно, этот боярин весьма мнительный и суеверный.
        -Именно так,- твердо ответил я.- Более того, мыслится мне, что в своей доброте и неисчерпаемом милосердии богородица, коей жалко всех людей на земле, не ограничилась одним предупреждением. Сдается мне…- Не договорив, я повернул голову к Василию Ивановичу и грозно произнес: - Ну-ка, боярин, припомни как следует свои сны в последние три дня…
        Расчет был прост. При желании любую несуразность, любую непонятность, даже самую невинную, можно воспринять в какой угодно тональности. А если мыслям человека с помощью предварительной психологической установки задать нужное направление, то он непременно отыщет там требуемое, особенно если суеверен.
        -Вспоминаешь ли?!- еще более зловеще осведомился я.
        Тот потер пальцем лоб и вдруг вздрогнул. Не знаю, что именно ему припомнилось, да это и неважно.
        -Мыслится, прав князь,- глухо произнес он.
        Рука его тут же скользнула поближе к караваю и как бы невзначай накинула на него один из краев ткани.
        -Пожалуй, и впрямь мы излиха поспешаем,- сокрушенно вздохнул Василий Иванович, а его рука занялась вторым краем парчи.
        -Разве что оговорить наперед, чтоб…- И рука его застыла в нерешительности, не торопясь забирать со стола сам сверток.
        -Богородица сказывала, что даже разговоры о том…- И я, не договорив, угрожающе засопел.
        -Негоже супротив божьего повеления идти,- вздохнул Шуйский и взял каравай со стола.
        Позже я ради интереса выяснил у Годунова, что надлежало с ним делать Ксении. Оказывается, если бы царевна согласилась на замужество, то тогда должна была разрезать каравай пополам, а при отрицательном ответе оставить его нетронутым.
        Но это было потом, а пока…
        Глава 12
        Еще и заговорщик
        Признаться, поначалу я решил, что на этом все и можно слегка расслабиться, но не тут-то было. Шуйский после некоторой заминки довольно-таки скоро пришел в себя и с хитрым прищуром принялся выяснять, сколь долго мы с Годуновым собираемся смиренно терпеть нужу и скорбь, сидючи в Костроме.
        Ничего себе! Оказывается, у боярина сватовство - не единственная цель. Неясно одно - то ли он и впрямь вознамерился вовлечь царевича в очередной заговор, то ли это провокация с его стороны…
        Впрочем, в любом случае места для недомолвок оставлять было нельзя, так что ходить вокруг да около я не стал. Мол, мы давали слово, обязавшись не творить и не умышлять зла против государя, а потому… Не зря и в Библии сказано: кто ищет зла, к тому оно и приходит.
        Хорошо бы было и сюда тоже приплести какое-нибудь зловещее предостережение, увиденное мною во сне, но две штуки подряд - явный перебор, и я с сожалением отказался от пособничества небесных сил. Впрочем, Василий Иванович и без них дал задний ход, принявшись торопливо пояснять, что я неправильно его понял, ибо он подразумевал совсем иное.
        Он засуетился, заявил, что времечко, поди, уж четвертый час ночи[59 - На Руси ночные часы отсчитывались от захода солнца, то есть в переводе на современное время было не так уж поздно, примерно 22 часа.], а ему рано поутру надобно отплывать в свои вотчины - и без того припозднился,- а потому пора и на покой.
        Однако отплыть у него не получилось - на следующий день выяснилось, что боярин занемог. Признаться, у меня даже и в мыслях не мелькнуло, будто здесь что-то не так. Скорее уж напротив - я самодовольно решил, что это последствия вчерашних воспоминаний о своих снах. Я даже посочувствовал ему - ишь как разнервничался, бедолага.
        К тому же было не до него - ни свет ни заря митрополит потащил меня в Ипатьевскую обитель, причем оказался не просто настойчив, но даже категоричен в своем приглашении, ибо именно сегодня память какого-то там Феодора, а посему, если я с ним не поеду, он усомнится в моей вере, решив, что я, чего доброго, сменил римскую лжу на истинную веру лишь притворно…
        Пришлось поехать.
        Уже по пути туда меня обуяло сомнение. Вроде как царевич - мой тезка, так почему владыка даже не заикается о том, чтобы он тоже отправился с нами? Но Гермоген, упреждая мой вопрос, пояснил, будто Годунов просил передать, что весьма сожалеет, так как не может покинуть град, пока у него гостит Шуйский.
        Пока мы добирались до монастыря, переправляясь через реку, митрополит не умолкал ни на секунду. Вначале он подробнейшим образом изложил историю основания этой обители. Честно говоря, слушал я его вполуха, разглядывая саму обитель, к которой мы подплывали.
        Вообще-то даже на расстоянии ее стены внушали невольное уважение. Какой там монастырь - крепость это, самая настоящая, которую поди возьми. «В такой можно запросто командный пункт оборудовать, если уж окончательно припрет»,- поневоле закралась в голову мысль.
        Осмотрев монастырь, я еще раз убедился в правильности первого впечатления - он куда больше походил на крепость. Высота стен не столь велика - метров шесть, но зато толщина немногим меньше - метров пять точно, так что пушки бесполезны.
        Кроме того, обитель была полностью окружена внушительным рвом, а у всех четырех ворот размещены захабы, то бишь внешние стены, позволявшие обстреливать неприятеля уже на подступах. Ну а если уж дело обернется худо, то можно и беспрепятственно улизнуть по подземному ходу, примыкающему к ограде с западной стороны, который показал мне архимандрит отец Феодосий, ставший нашим гидом.
        Признаться, когда мы направились обратно к монастырским воротам, я понадеялся, что все, осмотр закончился, однако выяснилось, что до возвращения в Кострому еще далеко, ибо митрополит, небрежным взмахом руки отпустив святого отца, повел меня в церковь, расположенную над Святыми воротами и посвященную священномученикам Феодору Стратилату и Ирине.
        Поставив меня перед иконой какого-то ратника, он сказал, что вот это и есть житийная икона того самого Феодора Стратилата, точный список из Феодоровского собора Феодоровского монастыря, принявшись тыкать пальцем в маленькие изображения по краям иконы и пояснять основные вехи пути этого древнего полководца.
        -Се зри, вот Феодор убивает змия,- указывал он на очередную картинку.- А тута его мучают гладом в темнице. А вон там он принимает послов лютейшего язычника императора Ликиния, а вона сей великомученик…- Внезапно он спохватился и хлопнул себя рукой по лбу: - Да ты ж, поди-ка, и не ведаешь его житие. Ну ништо - есть у них некий список, кой я тебе зачту.
        Протестовать и пояснять, что я все равно ничего из него не пойму, оказалось бесполезным - Гермоген был неумолим, и через минуту, взяв искомый список в руки, он звучно начал:
        -Мучение святаго славнага великомученика Феодора Стратилата, преложенное на общий язык последнейшим в монасех Дамаскином иподиаконом и Студитом,- нараспев произнес он, и я чуть не застонал - жди теперь, пока он все не одолеет.
        Поначалу я от нечего делать разглядывал изображение Федора Стратилата в парадном боевом доспехе. Детально изучив коротконогого великомученика в кольчуге и плаще оранжевого цвета, под которым были видны коричневая рубаха и коричневые штаны, я от скуки прислушался к тому, что читал Гермоген, и неодобрительно поморщился. Даже с учетом того, что я понимал текст с пятое на десятое, мне вполне хватило и этого, чтобы сделать нелицеприятный для святого вывод.
        Получалось, что этот великомученик, пусть оно и прозвучит кощунственно, проявил себя большим пройдохой, нахально воспользовавшись доверчивостью языческого императора Ликиния и беспардонно надув последнего. Если кратко, то, прейдя в христианство, он выклянчил у Ликиния на ночь для личного жертвоприношения статуи языческих богов, разбил их, а части раздал нищим.
        Вообще-то так вести себя с чужими для тебя богами - пускай даже ты не считаешь их подлинными - настоящее варварство и большущее свинство. Порядочный человек всегда уважает верования других, даже если сам их не разделяет.
        Что было дальше - понятно. Разумеется, оскорбленный император, которого я прекрасно понимаю - сам бы за такое послал на плаху,- велел казнить непокорного военачальника. Федю подвергли многодневным пыткам, после чего ослепили и распяли, но ангел господень снял святого мученика с креста, вернув ему жизнь и здоровье. Само собой, весь город в результате этого чуда уверовал в Христа, ну и дальше прочая банальщина.
        Кстати, потом он все равно добровольно пошел на казнь и был убит мечом.
        -И бысть он не токмо именем с тобой схож, но тако же и стратилат, яко и ты, княже,- завершив чтение свитка, многозначительно напомнил мне митрополит и, таинственно поглядывая на меня, увлек за собой в сторону небольшой каменной церквушки Рождества Богородицы, расположенной по соседству с Троицким собором.
        В нее, правда, мы не зашли, а подались к какому-то небольшому строению, притулившемуся к церкви.
        -Се не просто палатка,- заметил мне митрополит,- но одна из усыпальниц Годуновых, в коей лежат мощи многих славных мужей из их рода, начиная от их родоначальника Захария и его сына Зерно и до родителев царя Бориса Федоровича.
        Мы прошли внутрь, спустившись по узенькой лесенке под землю.
        -Вот тут, на их захоронениях, дай мне роту в том, что оставишь нашу гов?рю в тайне, и пусть они, взирая на нас с небес, станут ее видоками,- торжественно потребовал он.
        Я поежился. Денек был теплый, хотя к вечеру и похолодало, но здесь, в склепе, было откровенно зябко. Холодом веяло и от мрачных каменных саркофагов, окружавших нас со всех сторон. Ну и плюс освещение - три горящие свечи в подсвечнике, принесенном и оставленном нам сопровождавшим монахом, как ни парадоксально, не столько освещали угрюмое помещение, сколько создавали жутковатый контраст черных, беспрестанно шевелящихся от легкого дуновения воздуха теней, от чего они казались почти живыми.
        Эдакие выползшие из своих каменных постелей духи предков.
        -Смотря какую гов?рю,- уперся я, не желая давать преждевременные обещания.- Вообще-то я служу царевичу, и все, что не идет ему во благо…
        -Во благо,- перебил Гермоген.
        -Так это ты считаешь, что во благо, владыка, а на самом деле может оказаться, что и нет,- спокойно поправил я.
        В конце концов сторговались на том, что я не донесу о нашей беседе Дмитрию и его слугам, на чем митрополит угомонился и приступил к изложению сути. Оказывается, речь шла не больше и не меньше как о заговоре против государя, причем основным действующим лицом должен был стать именно я.
        Поначалу я только покачал головой, отвергнув предложение Гермогена, но тот от моего сопротивления лишь разгорячился и принялся убеждать меня в необходимости переворота:
        -Ты ж, князь, не все ведаешь, а я сразу за ним подметил. Он же…
        Ох, как только не выражался митрополит в адрес Дмитрия. Дескать, тот и в каком-то блужении замечен, и в блядении, и сам он высоковыйный, злохудожный, презорливый[60 - БЛУЖЕНИЕ - неверность истинному богу, служение идолам; БЛЯДЕНИЕ - здесь: суесловие, вранье; ВЫСОКОВЫЙНЫЙ - гордый, надменный, кичливый; ЗЛОХУДОЖНЫЙ - лукавый, злобный, беззаконный; ПРЕЗОРЛИВЫЙ - гордый, надменный, дерзкий.] и тому подобное. Оставалось только молчать, чтобы дождаться момента, когда он наконец переведет дух.
        -С тем, о чем ты сказываешь, владыка, спорить не берусь,- вежливо произнес я, когда Гермоген умолк, сделав паузу, и выжидающе поглядел на меня - убедил или нет. Еще бы я спорил, если из того, что он перечислил, понял только слово «женонеистовый», а остальные так и остались загадочными.- Однако своему княжескому слову привык быть верен до конца. И дадено оно мною было государю Дмитрию Иоанновичу в том, что и сам не стану чинить крамолу, и Федора Борисовича уберегу от нее, а потому козни чинить государю не намерен.
        -Неужто смиришься с тем, что окаянный так и будет казну расточати да злоречети на веру православную?!- возмущенно осведомился Гермоген.- Али ты помыслил, будто я лжесловлю на него, огульно поречение[61 - Здесь: обвинение.] возлагаю?
        Я неопределенно пожал плечами, давая понять, что это не мое дело - огульно или нет, но митрополит не унимался.
        -Да ты сам рассуди.- И он принялся загибать пальцы.- В лазню[62 - Баня.] ходит редко, святой воды яко черт чурается, опосля дневной трапезы не почивает, к тому ж ведомо мне, что и латинских попов доселе при себе держит да на Руси желает церкви латинские ввести. Так неужто смолчишь, на оное поругание глядючи?! Неужто не выдернешь его, яко драчие[63 - Сорная трава.], с палат царевых, уподобясь Феодору Стратилату, кой расколол статуй язычный во славу истиннаго бога?!
        Ответить можно было много чего, в том числе и упомянуть про молчание самих церковных иерархов, когда на Руси был именно такой царь, которого им хотелось бы, то есть православный в доску. Вообще-то Гермоген тоже находился в Москве, когда там готовили и чуть не учинили расправу над царской семьей, так чего ж не выступил публично, как, например, отец Антоний?
        Однако я не стал переходить в атаку, напоминая ему про его собственные прегрешения, а вместо этого еще раз твердо повторил о данном Дмитрию слове, которое нарушать не привык ни при каких обстоятельствах, да еще категорически отверг сравнение со своим тезкой - очень уж мне не понравились пакости этого мученика.
        -Сам ныне зрю, что не стратилат ты, но тирон[64 - Новобранец (лат.).],- презрительно фыркнул негодующий владыка, сурово поджал губы, резко развернулся и подался к выходу. У самых дверей он остановился и строго произнес: - Бог, егда хочет показнити человека, отнимает у него ум. Ныне воочию зрю, что над тобой он оную казнь уже свершил.
        Я хотел было обидеться и возразить, но Гермоген уже не обращал на меня внимания, гневно топая без остановок вперед и только вперед, и я решил не перечить. Ну и пускай дурак. В конце концов, главное быть, а не казаться, и вообще на всех не угодишь.
        Зато другое было непонятно. Наваждение какое-то на всех нашло или, выражаясь языком моей ключницы Петровны, которая по совместительству еще и бывшая ведьма, черный морок кто-то на Русь напустил? Иначе чем объяснить всеобщее помешательство насчет заговоров? Ну я еще понимаю Шуйского, торопящегося выловить ту самую золотую рыбку, пока вода в пруду на Руси еще мутная и действительно надо поспешать, но митрополит-то вроде бы божий человек, а туда же…
        Какое время дикое настало!..
        Какая непонятная пора!..
        Работников в стране совсем не стало,
        А Робеспьеров стало до хера!..[65 - Леонид Филатов. «Еще раз о голом короле».]
        «Зато теперь вроде бы с этим вопросом покончено»,- сделал я вывод уже на струге, понадеявшись, что владыка наконец-то укатит в Казань, но забыл про Шуйского, который «выздоровел» сразу, едва мы с митрополитом отправились в Ипатьевскую обитель.
        По всему получалось, что на самом деле боярин не угомонился, только на сей раз решил действовать тоньше и в первую очередь устранить нежелательных свидетелей, для чего и отправил Гермогена вместе со мной в монастырь, чтобы без помех попытаться уговорить царевича встать на мятеж.
        Был боярин вновь сладкоречив, весьма убедителен, и в его раскладе получалось, что предстоящий переворот - пара пустяков. Главное - это заманить ничего не подозревающего государя в Кострому. Да и предлог для этого особо искать не надо, благо что Федору идет семнадцатый год, так что время для женитьбы приспело. Вон, к примеру, взять Марию, дочку князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского. Ох какая справная девица. Шестнадцатый годок идет, но уже хороша. Одним словом, стоит только Федору пригласить Дмитрия на свадебку, как тот непременно прикатит, ну а дальше…
        Заодно Василий Иванович намекнул, что вчерашний разговор насчет царевны остается в силе:
        -Считай, государь, что оное - мое вено[66 - Выкуп за невесту.] за невестушку. Коль Дмитрия не станет, то и запрета, стало быть, тоже, и тогда, чтоб породниться, нам с тобой помех не будет.
        Одно хорошо - Годунов хоть, в отличие от меня, и колебался, но согласия все равно не дал, заявив, что вначале должен потолковать с князем Мак-Альпином. И напрасно боярин вертелся вокруг него и так и эдак - царевич остался непреклонен.
        -А может, и впрямь?- робко осведомился Федор, сидя у меня в кабинете - на сей раз разговор происходил в моем тереме.
        -Ты уже научился управлять державой?- поинтересовался я.
        -Да это-то тут при чем?- досадливо отмахнулся он.
        -При том, что все должно следовать в свой черед,- сердито отрезал я.- И вообще, куда ты спешишь?! Шуйский прав в одном: надеть на тебя шапку Мономаха не очень сложно, но ты задумайся - что будет потом?
        Федор недоуменно пожал плечами, давая понять, что там-то думать особо нечего - и без того все ясно.
        -Будем жить-поживать да добра наживать,- несмело улыбнулся он мне.
        -Ну да,- кивнул я, съязвив: - Как бы было и в самом деле хорошо, если б жить этак вместе, под одной кровлей, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!
        Федор немедленно закивал головой и заулыбался еще шире, поначалу восприняв мое цитирование гоголевского Манилова за чистую монету. Я уж хотел было продолжить насчет совместного проживания на берегу какой-нибудь реки и строительства огромного моста, но тут царевич, будучи догадливым и завидев ироничную усмешку на моем лице, наконец-то сообразил, что на самом деле я не собираюсь с ним ни философствовать, ни углубляться.
        Улыбка сползла с его лица, и он растерянно заморгал. Парень явно не представлял себе дальнейших перспектив. Пришлось растолковать, что к чему. Для начала я усомнился, что Шуйский стал таким рьяным защитником православной веры, на устои которой якобы покушается Дмитрий.
        Да и в каких местах покушается на нее государь? Что-то я не заметил ничего эдакого. Разве что запретил обрызгивать его святой водой всякий раз, как он выходит из своих палат, так ведь если всякую мелочь называть устоями, то все мы в какой-то мере тогда их нарушаем.
        То, что он отменил ряд других традиций? Ну да, сейчас бояре не выводят его под руки из палат, так это больше имеет отношение к обычаям, да и введено не столь давно, в последние годы царствования Ивана Грозного - одряхлел царь, вот и приходилось регулярно прибегать к посторонней помощи. А Федору Иоанновичу по причине слабого здоровья тоже требовались поддерживающие его под локотки.
        Что же касается крепкого послеобеденного сна, которого Дмитрий избегал, то я предложил Годунову вместе с царем записать в еретики и меня, поскольку мне тоже не до послеполуденной сиесты - и без нее не успеваю.
        А в заключение я выразил глубокое сомнение, что боярин так уж сильно и совершенно бескорыстно радеет о самом царевиче.
        -И вообще, такие дела затевают только с очень надежными друзьями, которым верят как самим себе, а Шуйский может быть надежным только в одном случае - когда у него не будет возможности оставить тебя в беде. Пока она имеется - пиши пропало. И вообще поверь мне, что с такими друзьями, как он, враги тебе уже не понадобятся.
        -Да нет, я памятую, что ты о нем сказывал ранее,- поправился царевич.- Но я мыслил, что ныне он иной. Опять же он сказывал, стоит токмо начать - и все. Мол, удача непременно…
        Я чуть не взвыл от злости - да сколько ж можно?! Остается только удивляться, каким глупым становится иной человек, если его погрузить в бочку с лестью. Но усилием воли сохранил хладнокровие, посоветовав:
        -Охолони, царевич. Удача - девица своенравная, к тому же пользы от нее не так уж много. Благоприятный ветер может самое большее задрать сарафан у идущей впереди тебя девки.- И, не сумев сдержать себя до конца, горячо выпалил: - Ну ты посмотри на себя - куда тебе ставить мышеловку, если сам пока годишься лишь на роль приманки?!
        Годунов насупился. Понимаю, обидно. Но правда, как лекарство,- всегда горчит, и если я не скажу ее, то кто сделает это вместо меня? Вот и приходится обижать парня. Зато останется жив.
        А что до приманки, то я пояснил, что стоит только нам с Федором затеять переворот, как Василий Иванович непременно начнет свою контригру. Более того, даю голову на отсечение, что она продумана им уже сейчас. Ну, например, отчего бы ему, едва узнав о благополучном завершении мятежа, самому не поднять бунт под благовидным предлогом мести за государя Дмитрия, которого изничтожил окаянный Годунов.
        -Дак речь-то об убиении вовсе не шла! Нешто я головник какой?!- возмутился престолоблюститель.- И боярин со мной согласился, что негоже Дмитрия Иваныча жизни лишать, довольно с него и монастыря.
        -Что-то мне сомнительно,- хмыкнул я.- Ему просто не позволят выжить.
        -Мы его защитим!- твердо произнес Федор.
        -А тебе не кажется, что тогда получается какой-то странный заговор - вначале свергнуть, а потом защищать?- поинтересовался я.- К тому же в этом случае Шуйскому прямая дорога учинить свой бунт против тебя, причем сразу же, едва ты засунешь государя в монастырь. И поверь, что под его лозунг «Спасем красное солнышко русской земли!» встанут все.
        -Но зачем боярину таковское?- усомнился Федор.
        Вот елки-моталки! Неужто он не понимает даже такой элементарщины?! Я, опешив, уставился на царевича. Тот продолжал простодушно глядеть на меня. Ой, как все запущено. Ладно, поясним и это.
        Вообще-то расклад был и впрямь элементарен. Завалить Федора вместе со мной и нашими гвардейцами - делать нечего. И не только его одного, но попутно и Дмитрия, который погибнет от рук подлых годуновских наймитов при попытке его освобождения. Дальнейшее предсказать тоже просто. Да здравствует освободитель и спаситель земли русской! Славься, наш новый батюшка царь Василий Иванович!
        Так, лицо посерьезнело, глаза потемнели от подступающей злости. Значит, дошло. Проникся, вьюнош, и осознал. Вот и славно.
        -А я его еще жиковиной одарил,- зло произнес он.
        -Какой жиковиной?- не понял я.
        -Да у Ксюши взял. Уж больно просил боярин. Дескать, хоть и не время ныне, но в знак, что у него еще есть надежда… Ты ж сам сказывал, чтоб я с ним шибко не разругивался, потому и…
        -Что-то не нравится мне эта просьба,- задумчиво произнес я, пытаясь понять, зачем Василий Иванович настойчиво клянчил перстень царевны.
        Однако тут фантазия мне отказала, да и время было позднее, так что я отложил свои раздумья на потом. А на следующее утро и Шуйский, и Гермоген покинули Кострому, так что я благополучно забыл про жиковину, подаренную Годуновым боярину.
        А зря…
        Глава 13
        Удачи, неудачи и… танцы
        Впрочем, без гостей мы оставались недолго. Стоило уехать одним, как всего через пару дней к нам прикатил другой, оказавшийся тем самым Петром Ивановичем Буйносовым-Ростовским, дочку которого предложил в жены царевичу Василий Иванович. И завел он речь о… сватовстве.
        Нет, речь шла не о его дочери. Вопрос вновь касался Ксении, а Петр Иванович выступал в роли свата, представлявшего особу самого Федора Ивановича Мстиславского, который тоже возжелал породниться с Годуновым.
        Правда, с ним разобрались довольно-таки быстро - получив такой же уклончивый ответ, что, пока продолжается траур, все разговоры о замужестве царевны, равно как и о женитьбе царевича, вести нежелательно, он уже на третий день удалился.
        Казалось, можно было перевести дух, но не тут-то было. Прошла всего неделя, и я получил первую весточку от «надворного государева секлетаря и подскарбия» Афанасия Ивановича Власьева.
        Помимо прочих новостей, которые касались его сборов в связи с предстоящим отъездом в Речь Посполитую для сватовства к Марине Мнишек, он в самом конце сообщил о том, что, по слухам, государь вроде как собрался в Ярославль, однако выглядит в последние дни несколько странно, пребывая уж больно сердитым, в отличие от своего всегдашнего добродушия и веселья.
        Да еще Дмитрий помимо своих алебардщиков, которых завел вместо изгнанных поляков в качестве царской стражи, вроде бы повелел взять в предстоящую поездку аж три стрелецких полка, но о них он ведает худо - то ли правда, то ли нет.
        Странно. Не многовато ли - три тысячи человек в охране, а если считать наемников, то чуть ли не три с половиной? Прикинув и так и эдак, я решил, что Власьев, по всей видимости, ошибся. К тому же куда больше внимания, на мой взгляд, заслуживало сообщение Афанасия Ивановича о том, что Дмитрий собирается ехать не один, а вместе с Басмановым и королевичем Густавом, который недавно приехал в Москву из Углича. Вот тебе и раз. Если сопоставить даты нашего с Ксенией пребывания у него и примерное время на дорогу, то получалось, что он сорвался с места чуть ли не через три, от силы пять дней после нашего визита к нему. Да и вообще - что ему понадобилось в столице?
        Говорить царевичу о том, что государь приезжает в Ярославль, я не стал. В конце концов, город хоть и недалеко от Костромы, но во владения Годунова не входит, так что ни к чему его беспокоить. Однако кое-какие меры предпринял, ибо «ледокол» Дмитрий свои задачи пока что не выполнил, вот и надо воспользоваться удобным случаем - всего сотня верст по Волге. Выясню, когда он там появится, приеду и в очередной раз подтолкну государя к принятию составленных мною реформаторских указов. Правда, они пока только в черновом варианте, да и то благодаря усилиям Бэкона, то есть их еще предстояло переиначить на русский лад. К их обработке я и приступил, посвящая всякую свободную минуту этому занятию.
        Работали втроем: Бэкон расшифровывал свои пометки, когда мне что-то становилось непонятно, а Яхонтов в основном занимался стилизацией - перегонял на общепринятый язык наши с Фрэнсисом творения.
        Разумеется, не забывал я и про остальное. Погода уже не баловала, осень окончательно вступила в свои права, но мне и тут сопутствовала удача - дожди шли крайне редко, а что до холодов, то для русского человека это пустяки, особенно когда тягаешь бревна, а в перерывах в качестве разминки помахиваешь топором.
        Правда, не все складывалось так, как надо. К примеру, стекольный завод, намеченный близ города, пришлось переносить подальше, вверх по течению Костромы, причем изрядно, верст на сто, и ставить его поблизости от какого-то Буй-городка на Кореге[67 - Ныне город Буй.].
        А что делать, если именно там мои венецианские стеклодувы Пьетро Морозини и Микеле Ипато, которых сразу по русскому обычаю переименовали в Петра Морозко и Миколу Ипатьева, нашли наиболее подходящий песок - не возить же за сотню верст сырье для стекла.
        Тот факт, что именно близ Буй-городка мы разместили опального Семена Никитича Годунова, я, признаться, не знал куда отнести - к удачам или наоборот. С одной стороны, есть кому приглядывать за строительством, пускай и временно, а с другой… Поди разбери - угомонился ли зловредный старикашка, который своими глупостями, хоть и не желая того, сотворил столько зла для всего рода Годуновых, что ой-ой-ой! К тому же он до сих пор искренне считал, что главный виновник произошедшего не кто иной, как я.
        Словом, немного поразмыслив, я решил ни к чему не привлекать бывшего главу сыска на Руси. Живет себе некий старичок в крепком добротном терему близ Костромы-реки под надежным надзором двух приставов, вот и пускай себе живет. Будем считать, отправлен на пенсию по причине преклонного возраста и пошатнувшегося на нелегкой службе в Аптечном приказе здоровья.
        Тем более у меня в резерве имелся иной руководитель, в гости к которому я не преминул заглянуть, когда отвозил бригаду острожников к Буй-городку. Вот тогда-то, пользуясь оказией, я и слетал в Домнино, чтоб повидать Алеху, а заодно и уточнить последние новости, касающиеся его селекционных трудов.
        Оказалось, все в порядке. Процесс идет, урожай собран и ссыпан в закрома, приготовленные заранее. Словом, парня можно привлекать к новому фронту работ - нечего бездельничать.
        Поначалу детдомовец вновь высказал сомнения - дескать, он в этом стекле ни ухом ни рылом. Пришлось заняться внушением мыслей о его незаменимости:
        -Контингент там, на стройке завода, несколько того - сплошь острожники. А ты эту специфику уже изучил, и лучше тебя с ними никто не управится.
        -Так это чего, колония-поселение?- вытаращил он на меня глаза.
        -Считай, что так,- кивнул я.- Да ты не бойся, они тоже по мелочовке сидят, отпетых бандюков нет, народ тихий. Опять же стимул имеется - если станут ударно работать, то царевич обещал скостить сроки.
        Алеха замялся, но я, вспомнив одну из присказок своего отца, категорично заявил:
        -Партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Есть». Так что и слушать не хочу никаких отговорок.
        -А я не комсомолец,- огрызнулся он.
        -И я беспартийный,- ласково улыбнулся я.- Только если сказано, что ты директор,- значит, будешь директор. И вообще, чего ты упрямишься-то? Я ж тебя не на целину посылаю… Пока, во всяком случае.
        -А флот?- вспомнил он.
        -Неужто так и не оставил мечту об адмиральских погонах?- умилился я.- Так завод тебе в этом не помеха. Вначале освоишься сам, потом найдешь заместителя - и вперед, на алых парусах громить кого попало и водружать российский стяг где ни попадя.
        Словом, никуда мой Алеха не делся, приняв должность и казну и пообещав переехать в Буй-городок через три дня.
        А вот с пацанвой, то бишь будущим личным составом второго Костромского полка, складывалось не совсем так, как мне хотелось. Нет, вербовочный процесс я наладил, но разогнать его до нужной скорости пока не получалось - подобрали лишь две сотни, все-таки Кострома не Москва.
        Зато что касается мануфактуры, то бишь прядильно-ткацкого производства, все шло успешно, причем даже опережающими темпами - сказывался ударный труд острожников и то, что наполовину возведенный соседний корпус стекольного завода пришлось передать текстильному предприятию.
        Подлинная удача улыбнулась мне в лице изведчиков[68 - Так на Руси именовали разведчиков недр.], первый из которых - Степан Алямин - вернулся с поисков всего через неделю после моего появления в Костроме.
        -А чаво долго хаживать-то,- довольный, заметил он.- Тут же сыскал, недалече, в верхах Костромы-реки, да опосля ишшо чуток подале слетал - ошуюю[69 - Слева.] от Вычегды-реки, и там кой-что нашел.
        Остальные изведчики, правда, еще не появились, да это и понятно - задание пошарить поблизости получил только Алямин, а добираться до Яицких гор о-го-го сколько, да плюс блуждания там, да путь обратно. То есть вернутся не раньше весны, а скорее всего, будущей осени. Но ничего, нам пока хватит и этих месторождений, куда я незамедлительно принялся вербовать охочий народ.
        Правда, ожидать в ближайшем будущем железа с Вычегды не приходилось - уж больно оно далеко. Поначалу я хотел было вообще отложить разработку этого месторождения до следующей весны, однако потом, мимоходом заглянув на строительство мануфактуры, где вкалывали острожники, и поглядев на их ударный труд, я призадумался и решил: «А почему бы и нет?»
        Разумеется, брал только добровольцев и только из тех, кто имел мелкие провинности, но набралось порядка полусотни - вполне приличное количество. Каждому из них было обещано, что всего через год они будут освобождены, и не просто получат волю, но вместе с нею справную одежу и не меньше десяти рублей деньгами.
        Столь щедрая оплата была указана мною не зря.
        Во-первых, условия - требовалось на голом месте возвести все необходимое, включая собственное жилье, после чего добывать руду, и не просто добывать, но и выплавлять из нее железо, причем минимальное количество поставок было мною строго установлено.
        Ну а во-вторых, его покупная цена. Я ведь не только выяснил, почем ломят за привозное железо иностранцы, но и прошелся по костромским кузницам, узнав, сколько серебра они за него выкладывают.
        Вывод получался неутешительный. Местное железо несколько хуже, а цены у него ненамного ниже, поскольку дефицит. Вот и выходило, что мои каторжане не просто отработают, учитывая стоимость одежды, свои два-три червонца, но принесут огромную прибыль. Высчитав, какую примерно, я попросил Годунова перед самой отправкой в качестве дополнительного стимула объявить, что за каждый пуд сверх установленного количества все они получат по полушке.
        -Ежели кажному, то…- Годунов призадумался, считая в уме, и недовольно спросил: - А не много ли - по полуполтине за два пуда выкладывать?[70 - В рубле было 400 полушек, 200 денег (они же московки или сабляницы) или 100 новгородок (копейных денег). Полуполтина - 25 копеек или 100 полушек.] Денежки - они счет любят. Изведчик, помнится, сказывал, что с кажного пуда руды можно до десятка фунтов железа получить, а они ее ежеден в силах до шести десятков пудов в печи засыпать. Стало быть, что ж, почти по два рублевика отдавать придется, так?
        -Так,- согласился я.- Только ты другое забыл - скупой платит дважды. Людям помимо твоего доброго слова желателен еще и материальный стимул.
        -Чего?..- недоуменно протянул царевич.
        Я вздохнул и принялся пояснять, что это за штука, с чем ее едят и насколько она полезна для плодотворной работы, старательно раскладывая все по полочкам, а попутно указал, что для производства дополнительных пудов им вначале предстоит выполнить первоначально оговоренные нормы поставок, которые его казне обойдутся ни во что. Словом, овчинка стоит выделки. Заодно я сразу посоветовал припомнить, какие суммы он сам пару дней назад называл мне, рассказывая о ценах на железо, и которые теперь останутся в его кармане.
        -А изведчику сотню пожаловал - это как?- не унимался он.
        -Может, мы ему слегка и переплатили, но он того стоит,- заверил я царевича.- И потом не забывай, дорога ложка к обеду, а он был первым, кто вернулся с находками. Ничего, через полгода не просто все окупится, но вернется впятеро - это не твои траты на колокола. Вот там и правда, как в омут.
        -Не с деньгами жить, а с добрыми людьми,- огрызнулся Годунов и, подумав, добавил: - Веру за деньги не купишь.
        Вообще-то спорный вопрос, особенно если посмотреть на некоторых духовных лиц, но я промолчал. Ни к чему лишний раз разочаровывать человека.
        С художниками тоже не возникало никаких проблем - сразу после изготовления копии Федоровской иконы Рубенс с Хальсом приступили к портретам. Питеру я поручил царевну, а Хальсу поставил задачу написать Федора Борисовича. Позировали брат с сестрой по вечерам, а чтобы было не скучно, они в это время слушали всякие истории, которые рассказывал сподвижник самого Ермака, старый казак по прозвищу Курай. За время своих странствий он успел исколесить чуть ли не все острожки, многое повидал и многое из обычаев местных народов запомнил.
        Мне, как присутствовавшему на этих своеобразных посиделках, тоже нашлась работа - это Ксения с Федором слушали, а я еще и конспектировал, попутно уточняя для себя и вопросы с добычей пушнины. Да и вообще, не помешает знать на будущее всякие там местные словечки и особенности уклада жизни местных народов, учитывая, что я доселе даже не знал, как некоторые из них называются. Если упоминание о зырянах, черемисах, вотяках, самоедах, остяках и тунгусах[71 - Современные названия некоторых народов звучат иначе. ЧЕРЕМИСЫ - марийцы, ВОТЯКИ - удмурты, САМОЕДЫ - ненцы, ТУНГУСЫ - эвенки.] мне ранее хотя бы доводилось встречать в исторических романах, то про обских угров и селькупов[72 - Раньше обскими уграми называли манси, а селькупы и сейчас именуются точно так же.] я слыхом не слыхивал.
        Польщенный таким вниманием к себе, Курай заливался соловьем. По счастью, память у него была хорошая, и все, что он повидал за долгие годы странствий, исколесив практически всю Печору, побывав и на Иртыше, и даже в низовьях Оби, Таза и Енисея, то есть у морских берегов, он не забыл.
        Кстати, именно Курай, сам того не подозревая, поставил окончательный крест на моих планах относительно скупки пушнины за звонкую монету, как-то обмолвившись, что все эти народцы серебро используют преимущественно в качестве украшений, так что торгов как таковых не ведут, предпочитая натуральный обмен.
        Федор пропустил его сообщение мимо ушей, а у меня в памяти почему-то всплыли кадры из фильма «Начальник Чукотки», и выводы напрашивались сами собой. Получалось, что с деньгами соваться к ним бесполезно - нужен товар. Какой - тут казак поведал кое-что из своего опыта, я мысленно добавил кое-какие свои соображения, поэтому картина была относительно ясная, но только на будущее. Раньше зимы заказанный товар не привезут, и только тогда можно будет ставить острожки.
        Помог мне Курай, опять-таки сам того не подозревая, и с зимней экипировкой ратников. Дело в том, что я как-то раз обратил внимание на то, что он обут… в валенки.
        -Не по сезону вроде,- заметил я ему без задней мысли.
        -Дак я ноги как-то раз поморозил изрядно. Давно еще, уж лет с десяток. Поначалу ништо, а последние лета они у меня зябнуть учали, вот я с тех пор и того,- смущенно пояснил он.
        Лишь следующим вечером, когда я еще раз мельком посмотрел на них, меня вдруг осенило, что вообще-то на Руси я их доселе ни разу не видал. Чудно, но факт - Русь до сих пор жила без валенок. Похожую на них обувь мне довелось здесь повидать, но лишь похожую - войлочное основание, причем со швом, и пришитое к нему суконное голенище. А вот Курай был обут в настоящие валенки, да и швов я на них что-то не заметил. Правда, подошвы обтянуты кожей, но, как выяснилось, только для того, чтобы войлок не так быстро протерся, а главное, чтобы не намок во время оттепелей, то есть нечто вроде калош.
        А ведь такая обувь - вещь не просто нужная для моих ратников во время зимней войны, но чертовски необходимая. К тому же почему только на войне? Если наладить их производство, то от покупателей отбою не будет.
        Узнав, как он их раздобыл, я несколько расстроился - оказывается, Курай прикупил валенки на торжище у сибирских татар, когда нес службу в Тобольске. Но затем выяснилось - вновь удача,- что дотошный казак и сам заинтересовался их изготовлением. Уж больно чудно ему показалось, что швы отсутствуют, вот он и полюбопытствовал, каким образом те их мастерят, так что сразу принялся мне излагать подробности процесса, который, как выяснилось, был не столь и сложен, хотя достаточно трудоемок.
        -Тута главное, чтоб шерсть справная была, да непременно чтоб летнина[73 - ЛЕТНИНА, или КЛОЧЬЁ - шерсть, снимаемая с овец летом.]. Вот ее, очистивши от всех колючек, поначалу прутом сбивают, опосля сбрызгивают водицей али там…
        -А цвет?- поинтересовался я, внимательно выслушав казака.- Цвет посветлее можно сделать? Или какая шерсть, такой и…
        -Конечно, ей самой посветлее надобно быти, но и подбелить можно,- утвердительно кивнул он.- Они в войлок парное молоко втирают, ажно до сухости, а опосля на солнце раскладывают али у костра своего в чуме, ежели зимой.
        «Или на печи»,- мысленно добавил я, прикидывая, как и что, и на следующий день заказал пристроить к возводимым помещениям для мануфактуры еще одно - для валяния,- назначив Курая начальником обувного цеха.
        Сам я далеко не каждый вечер баловал брата с сестрой своим присутствием - и рад бы, да не до того. Это только кажется, что вечером работы нет и можно слегка расслабиться, но если вспомнить работу над законами…
        К тому же помимо них у меня имелось и еще одно занятие, которому в связи с занятостью я тоже мог посвятить лишь вечерние часы, когда мог взять в руки гитару и приступить… к очередной репетиции с принятыми на службу музыкантами.
        Да-да, атаман скоморохов не подвел, появившись на моем дворе уже на следующий день после отъезда митрополита, причем не один, а в сопровождении целого «оркестра» из полутора десятков человек.
        Музыканты мне тут же продемонстрировали свое умение, при этом не просто играли, но во все горло орали какие-то шутки-прибаутки, а еще вертелись вокруг меня как заведенные - прыгали, скакали, кувыркались и демонстрировали прочие таланты из своего арсенала.
        По окончании представления они немало удивились, когда я решительно забраковал их таланты, заявив, что мне от них нужна только музыка, которая пока что… и выразительно поморщился. Она действительно если и была чуть лучше, чем польская какофония, которую мне довелось слышать в Москве по случаю въезда в столицу Дмитрия, то только тем, что исполнялась тише.
        Порадовало лишь одно - разнообразие инструментов. Помимо дудочников, причем разной тональности - от тоненькой свирели до басовитой дуды - здесь присутствовал рожечник, два гусляра и один игрок на смыке, как он назвал мне свою неуклюжую скрипку, столь же похожую на творение Амати или Гварнери, как шелудивая дворняга на волкодава.
        -Значит, так,- сурово объявил я им.- Все, кого я зачислю нынче, будут именоваться музыкантами первого на Руси оркестра. Платить буду изрядно - по десяти рублей в год, плюс харчи и одежда, но уж поверьте, что это серебро и остальное вы у меня, ребятки, отработаете сторицей. А для начала проверим каждого, сможет ли он повторить за мной.- И взял в руки гитару.
        Скоморохи иронично заухмылялись, но уже после первых извлеченных мною звуков насторожились, скучившись и завороженно слушая вначале вальс «На сопках Манчжурии», а затем полонез Огинского.
        Когда я закончил играть третью мелодию - «Дунайские волны»,- они еще долго молчали, но приунывшие. Затем принялись переглядываться, перешептываться и отрядили для переговоров со мной все того же атамана, который с кислым выражением лица заявил, что им таковского нипочем не сыграть, потому как… Однако причин не объяснил и лишь красноречиво развел руками.
        -Будет желание - научу, Митрофан-Епифан,- твердо пообещал я.- Только для этого придется упражняться каждый день, и не по одному часу.
        -Да меня на самом деле Кузьмой кличут,- сконфузился он, попросив: - Ты уж не серчай за обман, княже.
        -Пока не буду,- согласился я и громко произнес: - Ну, кто согласен - подходи, начну проверять слух.
        -А это на кой еще?- удивился атаман.- Чай, у нас глухих нет.- А узнав, что именно я имею в виду, вновь иронично усмехнулся и вызвался первым.
        Выслушав его попытки повторить следом за мной, я на ухо, чтобы не подрывать авторитета, заметил ему, что кошки в марте орут по ночам куда приятнее, чем его дуда, затем перешел к следующему, который оказался еще хуже, и я пожалел, что поспешил со столь категоричными выводами.
        Лишь четвертый проявил себя достаточно смышленым, пятого я и вовсе назвал умницей, но дальше как отрубило, пока не дошла очередь до Волобуя - совсем мальчишки, лет десяти от роду, который, как ни удивительно, сумел на своей свирели почти безошибочно сыграть услышанный им впервые от меня полонез.
        Словом, в итоге из полутора десятков осталось шестеро, которым я, покосившись на смущенного атамана, пообещал показать кузькину мать, а также небо с овчинку, если они станут филонить, поскольку им предстоит играть у государя на свадебке.
        Вот с тех самых пор я и репетировал с ними. Вообще-то пришлось бы уделять им куда больше времени, но выручал Волобуй - тот самый мальчишка, который в мое отсутствие снова и снова играл для тех, кто фальшивил, напоминая, как надо правильно. Мало того, так он при необходимости брал в руки инструмент особо непонятливого и воспроизводил нужные звуки на нем. Прямо тебе не Волобуй, а Вольфганг, который Моцарт.
        Спустя неделю я проявил высшую степень доверия - вручил ему свою гитару, которую он тоже освоил довольно-таки быстро.
        Одним словом, благодаря именно его, а не моим энергичным усилиям первый вальс бывшие скоморохи сыграли уже через две недели. Еще несколько дней ушло на необходимую доработку. Про совершенство молчу - репетировать и репетировать, но в целом вполне годилось, и я пригласил в свой терем Годуновых.
        Слушали они «Дунайские волны» затаив дыхание и по окончании немедленно потребовали сыграть еще. Потом еще. Потом… Лишь когда оркестр исполнил мелодию в шестой раз, они слегка угомонились.
        -Ты уж не серчай, княже,- заметил мне умиленный царевич,- одначе когда все вместях, так оно куда лучшее выходит, нежели ты один.
        -Ну ты уж, Федя, излиха суров к князю,- возразила Ксения, но по ее глазам было заметно, что в какой-то мере она согласна с братом, а заступилась за меня, только чтоб я не обиделся…
        Я пожал плечами - чего серчать-то, когда это вполне естественно. Как ни усердствуй на чем угодно, но с оркестром, хоть и с куцым, не сравнить, хотя все равно улыбнулся ей, поблагодарив за заступничество, и сразу же заговорщическим шепотом - Федор направился к музыкантам - предложил научить ее танцевать под эту мелодию.
        Ксения ахнула, зарделась и покосилась на брата, который по-прежнему делал вид, что занят разговором с атаманом - все-таки я взял Кузьму в оркестр, причем старшим, хотя и перевел на должность барабанщика, ибо с чувством ритма у него было все в порядке.
        -Да ить как же?! Поди, срамно такое учинять-то?- робко пролепетала она, но я-то видел, что на самом-то деле ей ох как этого хотелось.
        Удалось уговорить лишь после того, как я пообещал, что на первых порах в просторной трапезной нас будет всего трое - я, она и Федор, а часовой на дверях получит строгое указание никого в это время - хоть потоп, хоть землетрясение, хоть гонец от Дмитрия - в терем не впускать.
        Правда, поначалу возникла еще одна трудность - узнав, что в процессе танца мне надлежит держать ее за талию, Ксения вновь отчаянно замотала головой, но, подумав, поправилась:
        -Токмо надо поначалу Феде моему поведать, что мы с тобой… Ну-у, что ты и я…- И вздохнув, простодушно созналась: - Я ить от тебя ждала, что ты ему сам о нас поведаешь, ан и ты, поди, тож нужных слов не сыскал.
        Вот тебе и раз! Сама ведь предупреждала, чтобы я не совался. Или забыла? А впрочем, какая теперь разница, и я в тот же вечер поспешил исправиться и, улучив подходящий момент, обратился к Федору. Тот несколько удивился моему полуофициальному, а потому непривычному тону, но, узнав, в чем дело, в следующую же секунду… облегченно вздохнул и заулыбался, после чего покрутил головой по сторонам, нашел взглядом икону и, подойдя к ней, размашисто перекрестился.
        -Благодарствую, господи, что услыхал ты мою молитву.- И, повернувшись ко мне, царевич поучительно добавил: - Давно пора было, а я все жду-пожду, ан ни ты, ни она никак не насмелятся. Намекнуть хотел, а то, чего доброго, до самокрутки[74 - САМОКРУТКА - побег с целью тайно обвенчаться, не спрашивая согласия родителей.] додумаются, да оробел. Опять же стыдоба - чай, негоже отцу невесты или, пущай, брату, кой в отца место, самому сватовскую речь зачинать.
        -Так ты знал?!- ахнул я.
        -Токмо про Ксюшу,- уточнил он.- Да и немудрено - тамо слепец лишь не узрит, яко у нее очи полыхают, егда она на тебя взирает. Ты - иное дело. Тут меня и впрямь сумнения брали. Иной день гляну на тебя да словеса твоих гвардейцев припомню, кои сказывали, яко ты ее царицей своей души назвал пред тем, как на верную погибель в Москву отправился,- ну все ясно зрю. А в иной день другое припомнится: коль любишь, дак на что ж ты обещание государю дал без его дозволения мою сестрицу замуж не выдавати,- и сызнова сумненья.
        -И… что же ты мне ответишь?- осведомился я.
        -Надобно сказывать али сам домыслишь?- еще шире заулыбался он и вместо ответа полез обниматься.- Ах ты ж княже мой, княже,- бормотал он.- Друже ты мой, друже. Ить я о тебе токмо в мечтаньях мыслил, чтоб по батюшкиному сказу все вышло.- Он вдруг отпрянул, спохватившись и вспомнив что-то, и строго произнес: - Да ты ведь, поди, и не ведаешь, яко он мне пред своей кончиной наказывал?
        Я замялся, но потом недоуменно развел руками - мол, откуда?- решив, что ни к чему Федору знать некоторые подробности нашего с царевной путешествия. В конце концов, от меня не убудет, если я еще раз выслушаю от него то, что два месяца назад рассказывала мне Ксения.
        Изложив все, он вновь с досадой помянул мое клятвенное обещание Дмитрию, но удовлетворился пояснением, что таковы были обстоятельства. Понимающе кивнув, он ограничился коротким вопросом:
        -А что ж теперь делать-то станем? Плюнем на обещанное, да и…
        -Нельзя,- мотнул головой я.- Никак нельзя нам с ним ссориться. Да и время не прошло,- напомнил я про длившийся глубокий траур.
        -То для кого иного не прошло,- усмехнулся он,- а для тебя… Сказываю ж, батюшка сам, помирая, вас с Ксюшей благословил, да еще наказал, чтоб, ежели токмо ты руки сестрицы моей испросишь, я не глядел и не считал, сколь там седмиц да месяцев опосля его смертушки минуло. Мол, пущай хошь до сороковин - все одно, соглашайся враз да мешкать не моги.
        -Но мною дано слово Дмитрию, причем не только от себя, но и от твоего имени,- напомнил я.- Негоже его нарушать. К тому же сейчас и само сватовство какое-то несолидное. Согласись, что на Руси так не принято - без сватов, без… Короче, неправильно это.
        -А у нас ныне вся жизнь неправильная,- помрачнел он.
        -Это пока. Пройдет год, от силы два, и все изменится. Словом, я предлагаю сделать так: сейчас никому ни слова, тем более что до конца апреля времени хоть отбавляй. Да и неизвестно, что там впереди - кто ведает, может, и просить разрешения будет не у кого…
        На том и порешили.
        А танцевать Ксению я научил весьма быстро - хватило всего трех вечеров, в ходе которых в трапезной присутствовало только три человека, а музыканты стояли в соседней комнате под строгим присмотром моего гвардейца, оберегавшего царевну от излишне любопытных глаз посторонних.
        Единственное, что плохо,- уже через несколько минут вальсирования у нее начинала кружиться голова, поэтому мы двигались не очень быстро и после каждого танца делали перерыв минут на десять. Но отдыхала в это время лишь она, а я первые два вечера вновь кружил по трапезной, только в обнимку с Федором - царевичу тоже захотелось освоить вальс. Зато на третий можно было присесть рядом с Ксенией, ибо я ввел в круг… Любаву. Пусть составит пару Годунову.
        Надо сказать, что разбитная деваха освоила танец влет, всего за один вечер, а вот нам с царевичем вскоре стало не до плясок. Вначале вместе с купеческим караваном приплыл на струге мой человек из Ярославля, которого я заслал туда сразу, как получил письма от Власьева. Прибыл он с известием, что Дмитрий появился в городе. А спустя всего пару дней появился и гонец от государя. В грамотке, которую он привез Годунову, содержалось требование срочно явиться к Дмитрию, взяв с собой князя Мак-Альпина.
        Теперь оставалось только предполагать, зачем он нас к себе зовет, но тут я спасовал. Слова в послании были преимущественно общего характера, то есть об эмоциях, которые испытывал «непобедимый кесарь», догадаться невозможно.
        Наиболее логичным было объяснение, что он вызвал нас по делам, связанным с Эстляндией, особенно если вспомнить, что, согласно сообщению Власьева, Дмитрия сопровождает шведский королевич Густав. Хотя все равно неясно - в этом году запланировано только отправить посольство в Стокгольм и ничего больше - о чем тогда говорить? И как я ни ломал голову, на ум ничего не приходило, тем более такая бредовая идея, что государь посчитал нас с царевичем заговорщиками.
        Глава 14
        Из парилки в прорубь
        -Это я-то умышляю? Я, который имел возможность несколько раз хладнокровно убить тебя, причем в последний раз, когда навестил тебя ночью в твоих царских палатах, сделать это вполне безнаказанно, теперь вдруг задумал сплести столь сложное кружево, организовав даже свадьбу Годунова? Где логика?- в очередной раз поинтересовался я у Дмитрия, нервно вышагивающего из угла в угол небольшой кельи настоятеля Спасо-Преображенского монастыря, но ответа так и не получил.
        С начала нашей беседы прошел уже целый час, но воз оставался и ныне там, то бишь государь стоял на своем, а я на своем.
        Вообще-то события дня больше всего напоминали… русскую баньку - поначалу жар парилки, то есть демонстративного дружелюбия, которое было выказано нам с царевичем, едва мы сделали первый шаг по скрипучим сходням пристани, а навстречу, широко распахнув объятия и радостно улыбаясь, кинулся государь.
        Зато потом этот пыл сменился ледяным холодом проруби, когда меня схватили на выходе из Спасо-Преображенского собора.
        Признаться, эдакие перепады даже для меня оказались неожиданными, хотя что-то такое я подозревал, еще когда мы только плыли к Ярославлю. Тяжело плескалась вокруг трех наших стругов вязкая осенняя Волга, да и природа вокруг, можно сказать, предсказывала недоброе.
        Впрочем, насчет последнего я, наверное, загнул - обычная картина поздней осени на Руси. Легкая морось сверху, свинцовые тучи над головой и унылые берега. На одном опустившая голые ветви в речную воду береза, на другом почти черный, вымокший осинник - все голо, тоскливо, бесприютно, так что мысли соответствовали общей картине, и я принялся размышлять о… мерах предосторожности.
        Во-первых, все равно делать было нечего, во-вторых, подстраховаться никогда не помешает, а в-третьих, даже если мои подозрения не сбудутся, то будет неплохо продемонстрировать кое-что нашему императору.
        Уже подплывая к городу, я насторожился еще больше - с чего бы вдруг гонец, привезший грамотку и ставший нашим провожатым, распорядился сменить маршрут и повернуть в реку Коростень - вон же главная пристань, на Волге, рукой подать, так зачем сворачивать налево?
        Вызывало подозрения и место, которое Дмитрий выбрал, чтобы принять нас с Федором. Нет чтобы пригласить в сам город, так вместо этого мы покатили к Спасо-Преображенскому монастырю, якобы помолиться.
        Гадал я, в чем дело, недолго. После нашей второй молитвы, которую мы по настоянию государя совершили, спустившись в подвальный притвор, где находились саркофаги с телами святых и благоверных ярославских князей, Дмитрий задержал меня. Махнув рукой Басманову, чтобы они с Федором нас не ждали, мы сейчас их догоним, он принялся мне пояснять, кто именно и где лежит, а также чем прославился тот или иной чудотворец, которых среди покойников насчитывалось аж трое, и только потом повел наверх, к выходу.
        Я даже не успел спуститься с церковной паперти, как меня повязали. Невозмутимая иноземная стража споро и деловито схватила меня за руки, а в довесок сзади кто-то шарахнул чем-то тяжелым по голове, и я потерял сознание.
        -Очнулся?- спокойно поинтересовался Дмитрий, когда я открыл глаза.- Вот и славно.
        Ничего славного в своем положении я не ощущал - руки и ноги связаны, голова трещит от боли, вдобавок низкий потолок кельи, в которой я лежал, время от времени начинал плыть куда-то в сторону - видно, здорово меня приложили.
        Однако государь проигнорировал мое болезненное состояние и, заметив, что я открыл глаза, приступил к обвинениям. Но едва он начал говорить, как в келью вбежал заполошный алебардщик и доложил, что ратники, прибывшие с царевичем и князем, ни в какую не желают сложить оружие. Более того - они уже изготовились к бою.
        Дмитрий угрюмо поинтересовался, сообщили ли им, что сей приказ отдан самим государем, на что прибежавший торопливо закивал головой и уточнил, что сказывали о том не один раз, но они все равно отказываются повиноваться до тех пор, пока им не предъявят князя.
        Государь, озлившись и побагровев от ярости, заорал, что ему стыдно таковское даже слушать, ибо людишек костромских вшестеро менее, чем их, но тут же умолк, зло скрипнув зубами, ибо понял, что затевать бой близ монастырских стен ни к чему.
        Повернувшись ко мне, он относительно спокойно осведомился, могу ли я утихомирить своих ратников, намекнув, что от моего послушания будет зависеть дальнейшее содержание нашей с ним беседы.
        Я кивнул и протянул свои руки, пояснив, что связанному воеводе его гвардейцы могут и не поверить.
        -Но ты даешь слово вернуться сюда сам и по доброй воле?- уточнил Дмитрий.
        -Дам, если ты пообещаешь не чинить насилия над Федором Борисовичем и отменишь свой приказ насчет моих ратников.
        Дмитрий нахмурился, и я поспешно сказал:
        -Навряд ли мои люди поверят, что у меня все хорошо. А народ у меня верный, смекнет, что я в плену, и тогда… Куда проще приказать им находиться в своих стругах и ждать моего прибытия.
        Дмитрий согласно кивнул, но давать команду, чтобы мне развязали руки, не торопился. Вместо этого он сделал еще пару кругов по келье, после чего многозначительно заметил:
        -Такого стратилата, яко ты, опасно развязывать. Не учинишь ли чего, об чем и сам потом сожалеть станешь?
        -Не учиню,- мрачно ответил я.- А руки… Хоть веревки и снимут, да все одно - связанными они останутся.- И напомнил: - Федор-то у тебя.
        -И то верно,- согласился Дмитрий.
        Гвардейцы встретили меня приветственными возгласами. К тому времени они уже заняли оборону на трех стругах, всерьез вознамерившись драться до конца, а уж смертный он будет или победный - бог весть. Словом, все как я учил. Но помирать никому неохота, а врагов насчитывалось изрядно, куда больше, чем их самих, так что в радостных возгласах одновременно ощущалось и немалое облегчение, что бой отменяется, во всяком случае на время.
        Общаться мне с ними пришлось под строгим контролем Бучинского, которому было приказано неотлучно находиться близ моей особы. Думаю, таким манером Дмитрий попытался обезопасить себя, чтобы я не смог отдать своим ратникам каких-либо тайных распоряжений. Я и не отдавал. А зачем, если они уже были отданы заранее, еще на струге, причем сразу в нескольких вариантах. Мне оставалось только сочувственно хлопнуть по плечу Дубца и грустно заметить ему:
        -Вот так, мой верный стременной. Все как я и предсказывал сегодня утром.- И уставился на него - дошло ли до парня ключевое слово «утром».
        Тот кивнул, причем тоже не просто так, а дважды, давая понять, что ему все ясно и он будет действовать согласно второму варианту.
        -А чтоб они самовольно крамолу не учинили, я им от монастырских щедрот винца к вечеру пришлю, чай, подобреют,- заулыбался встретивший меня Дмитрий, довольный, что все прошло без эксцессов, и тут же вернулся к обвинениям.
        По его словам выходило, что мною и Федором затеян заговор против него, для чего мы специально зазвали в Кострому Шуйского, которому, лишь бы он согласился принять в нем участие, даже пообещали в качестве награды не только место престолоблюстителя, то есть наследника, но и руку царевны.
        Тогда же в процессе уговоров я неосторожно обмолвился, будто не вышло один раз, так непременно выйдет в другой, из чего следует непреложный вывод, что именно я придумал всю затею с отравлением, но, как считает Шуйский, царевич о том не подозревал, поскольку, услышав от меня эти слова, весьма сильно удивился.
        Поначалу боярин, как и подобает верноподданному, отказывался, но мы с царевичем пригрозили, что сдадим его государю, донеся, будто это сам боярин подбивал нас на мятеж, и лишь тогда он согласился, приняв от Ксении Борисовны в качестве согласия пойти с ним под венец перстень.
        Однако, по разумению Василия Ивановича, главная роль в этом тандеме принадлежит именно мне, поэтому боярин считает возможным заступиться за Годунова и ходатайствовать о снисхождении. Дескать, не надо казнить Федора смертью - вполне достаточно постричь его в монахи.
        Оставалось только восхититься Шуйским. Свою сеть он сплел куда искуснее, нежели паук.
        К сожалению, помимо перстня царевны, якобы подаренного Шуйскому в качестве залога, у Дмитрия имелось еще два «доказательства» нашей измены.
        Первое - это князь Буйносов-Ростовский, с которым царевич якобы уже сговорился насчет свадебки, да вдобавок привлек на свою сторону Мстиславского, которому тоже посулил руку царевны.
        Оказывается, два струга - один с Василием Ивановичем, следующим от нас, а второй с именитым сватом - встретились близ Ярославля, где Шуйский и вызнал у Буйносова причину его визита в Кострому, после чего, образно говоря, и это лыко поставил в строку.
        Ну а второе доказательство - сундуки с серебром, полученные моими людьми в Москве у английских купцов. О них проведал Басманов и доложил государю, а тот сделал вывод, что эти деньги даны мне взамен на обещание новых льгот, в которых отказал англичанам Дмитрий, но зато даст пришедший к власти Годунов.
        -Потому ты и посоветовал мне летом отказать иноземцам, дабы было что посулить самому. Может, ты и это будешь отрицать?- с усмешкой поинтересовался он у меня.
        -Буду,- коротко ответил я.- Серебро это английские купцы ранее получили от меня взаймы, так что я просто забрал его у них и взамен ничего не обещал. А понадобилось оно мне для закупки мехов и должной экипировки ратников.
        -Для чего?- опешил он.
        -Моим людям что, голышом Эстляндию для тебя завоевывать?!- рявкнул я, заодно напоминая о том, что мы с Федором являемся в его планах на ближайшее будущее достаточно важными фигурами.
        Однако намек оказался бесполезен, равно как и мое напоминание о том, что я ни разу не нарушил данного ему слова.
        -Эстляндию ты еще не завоевал,- напомнил он.- А тоже сулился.
        -С нею все будет в те сроки, которые я тебе называл,- парировал я.- Человека, обещающего отдать долг через два года, нельзя спустя всего пару месяцев после займа называть нарушившим свое обещание. Так что насчет нее ты тоже можешь быть спокоен - раз я поклялся…
        Но Дмитрий вновь отреагировал на мои слова совсем не так, как бы мне того хотелось.
        -А я так мыслю, что и сам управлюсь,- пренебрежительно отмахнулся он.- Вот выдам Ксению за Густава, а он мне в благодарность не токмо Эстляндию, а и все ливонские земли повоюет. К тому ж больно долго от тебя обещанного ждать, а он божится, что уже нынешней зимой с ними управится.
        -Обещать можно что угодно, в том числе и несбыточное,- пожал плечами я, игнорируя упоминания государя о царевне - чем меньше беспокойства будет проявлено мною по этому поводу, тем лучше.- Вот только навряд ли удастся нашему теляти волка задрати. Не повоюет он ничего этой зимой - уж ты мне поверь на слово.
        -А ты бы повоевал?- впился он в меня взглядом.
        Я призадумался. Вообще-то гранат и новых ядер с пороховой начинкой будет припасено достаточное количество, а пошив маскхалатов для ратников, равно как и заготовка лыж, шла полным ходом.
        Более того, я успел ввести еще одно новшество - заказал скорнякам не простые шапки, а с ушами, которые на Руси, как ни странно, отсутствовали. Нет, имелись на них легкие отвороты, причем даже с меховой опушкой, нечто вроде кепок с ушками, вошедших в моду в моем двадцать первом веке, но это ж совсем не то. А вот мои люди и при тридцати градусах ниже нуля все равно обморожения не получат.
        С валенками хуже. Курай только приступил, и что у него получится - бог весть. Правда, он обещал уже до декабря свалять первую сотню пар - то есть гвардейцам, которым предстояло лежать по ночам в засадах, вполне хватит, а остальные… Ничего страшного, воевали всю жизнь в лаптях и сапогах, повоюют и еще годик. Жаркий костер, пара лишних теплых портянок, и нормально.
        Зато с навыками… Скрытный подход, незаметное снятие часовых, блокировка гарнизона, казармы которого размещены неизвестно где…
        Но и отрицательный ответ давать нельзя - не те обстоятельства. Пришлось уклончиво заметить, что над таким сложным вопросом надо как следует поразмыслить да обдумать со всех сторон, и ляпнуть вот так сразу, да или нет, я не могу. Но все-таки не удержался и осведомился, как там насчет обещанного царевне вольного выбора.
        -Или ты снова хочешь доказать, что настоящий хозяин своего слова - сам дал и сам взял обратно?- ехидно поинтересовался я.
        -Слово держал, покамест ты о своем заботился, а коль князь нарушил, то государю сам бог велел,- развел руками он.
        Ишь ты, вывернулся. Ну погоди, погоди…
        -А где сейчас Федор?
        Дмитрий самодовольно хмыкнул, улыбнулся, зачем-то неспешно открыл дверь, подле которой стоял, и негромко произнес:
        -Нешто доселе не догадался? В храме он, готовится к постригу. Опосля вечерни и обряд проведем.- И он с любопытством уставился на меня.
        Какой реакции дожидался государь - не знаю, но если рассчитывал, что я на него кинусь, то ошибся. Хоть и невелики слюдяные оконца в помещениях архимандрита, но дают достаточно света, чтобы можно было заметить чужие тени на полу в коридоре. Судя по ним, я предположил, что там собралось не меньше пяти телохранителей-иноземцев, так что кидаться в драку я не стал, хотя руки и чесались. Все равно эта зараза успела бы отпрянуть, после чего на меня навалились бы его бравые орлы, а мне достаточно и одной шишки на затылке.
        Дмитрий еще немного постоял у двери в ожидании, что я предприму, но я преспокойно уселся на единственный стул в келье, стоящий близ стола, и невозмутимо заметил:
        -Очень жаль. А отложить постриг никак нельзя? Ну хотя бы до завтрашнего вечера.
        -Зачем?
        -Мне ведь нужно собраться с мыслями, чтобы предоставить тебе доказательства нашей с ним невиновности,- пояснил я.- Думаю, что ты в них поверишь, государь. Поэтому просьба: не торопись совершать непоправимое. Очень тебе советую.
        -Что ж, на один денек можно и отложить,- согласился он.- Но токмо не боле. И гляди, ежели не возможешь меня убедить в своей невиновности, то я уж и не знаю, чем ты станешь искупать свою вину. Разве что и в самом деле посулишь взять этой же зимой Эстляндию…
        -От пустых посулов проку мало,- проворчал я.
        -А ты пустых мне и не давал,- возразил он, хотел сказать еще что-то, но не стал - ушел, предоставив мне время для размышлений над проектом моей защитной речи, которым я воспользовался сполна, прикидывая, как и что делать.
        О том, что произойдет сегодня ночью, я не думал и не гадал - должны сработать ратники, и точка, потому что, если у них не получится, тогда просто конец, ибо в одиночку мне со всей оравой телохранителей-иноземцев не справиться. Вот только даже в случае удачи, то есть получения свободы и вызволения Годунова, этим ничего не заканчивается, а напротив, только начинается, и что делать дальше - непонятно. К тому же в Костроме осталась ничего не подозревающая Ксения - еще одно слабое звено.
        Запереться в Ипатьевской обители? Да, тысяча человек смогут удерживать монастырь достаточно долгое время, лишь бы не возникло проблем с порохом и продовольствием, но рано или поздно…
        Ликвидировать Дмитрия прямо сейчас? Но тогда неизбежна гражданская война, причем с нашей стороны заведомо проигрышная - против убийц царя, а следовательно, за бояр встанет вся Русь.
        Так и не придумав, что делать потом, я решил положиться на судьбу. Чего зря гадать, если будущее укрыто даже от тех, кто его делает? И вообще, утро вечера мудренее, тем более что между ними стоит ночь, которую надо использовать на всю катушку.
        Дмитрий рисковать не желал и перед уходом дал команду, чтобы мне снова связали руки и отвели в подвал, что и было проделано его телохранителями. Я даже не сопротивлялся, изображая абсолютную покорность судьбе.
        «Везет же мне на монастырские темницы,- подумал я, попав в сырое, затхлое помещение.- Прямо в точности по пословице: бог любит троицу».
        В отличие от Путивля и Серпухова, тут не пахло ни квашеной капустой, чему я порадовался, ни мочеными яблоками - а жаль, сейчас я бы не отказался перекусить.
        Едва подумал о еде, как спустя несколько минут мне ее принесли. Пахло из горшка довольно-таки вкусно. Вообще-то имелся риск, что в горячие щи что-то подмешали, но, с другой стороны, учитывая, что мы еще не договорили с Дмитрием, навряд ли он приказал сыпануть яду, и я взялся за ложку.
        Руки мне, правда, сразу после окончания ужина связали, но горшок я не отдал, заметив, что там осталось изрядное количество еды, которую я хочу доесть позднее. Мрачный караульный, подумав, согласно кивнул.
        -А руки?- возмущенно спросил я.- Как мне потом из горшка черпать?
        -Ты опасен,- заметил он.- Государь сказал, что ты очень опасен, а потому…- И, не договорив, отрицательно покачал головой и вышел.
        Ну и ладно. Жаль, конечно, что придется тратить время на разрезание моих пут, но это ерунда. Зато теперь я знаю, как отрекомендовал меня Дмитрий, так что буду действовать соответственно, чтобы охранники, невзирая на полученное предупреждение, забыли об осторожности. Ну хотя бы на несколько секунд - мне и того хватит.
        Для начала надо высвободить руки. Горшок, из которого я предусмотрительно выудил и слопал здоровенный кусок мяса, разлетелся на мелкие черепки. Выбрав осколок поострее, я приступил к веревке. Провозился долго, но спешить некуда - ночь только начиналась, поэтому времени впереди хоть отбавляй, тем более предстояло обдумать последовательность своих дальнейших действий.
        Освободившись от пут, я не стал спешить - вначале надо восстановить кровообращение, так что приступил к очередному этапу еще минут через десять, попутно отыскивая подручный материал для изготовления кистеня. Можно было бы и голыми руками, но с ним как-то вернее, к тому же предстояло действовать на расстоянии, чтобы не возбудить излишних подозрений у сторожа.
        К сожалению, ничего приличного отыскать не удалось и пришлось удовольствоваться горстью камешков, которые я набрал по уголкам своей темницы. Оторвав изрядный кусок от рубахи, я ссыпал свои находки в него, скрутил в узелок, к которому привязал веревку, после чего принялся тренироваться.
        Через полчасика обретенные навыки показались мне достаточными, да и свеча, которую оставили, стала угасать - самое время приступать к решительным действиям. И я приступил, начав скрести черепком по двери.
        Ждал недолго - ответная реакция на странные звуки, доносившиеся изнутри, последовала спустя всего пару минут. Дверь открылась, и я едва успел отскочить, чтобы усесться как ни в чем не бывало на охапку соломы, испуганно уставившись в темный угол близ двери и выставив перед собой икону. Ее принесли по распоряжению Дмитрия, и пришлась она как нельзя кстати - закрывала мои руки, освобожденные от веревок.
        -Что ты есть тут?- грозно осведомился часовой.
        -Это мы тут,- огрызнулся я.- А там смотри что творится.- И зашептал: - Свят, свят! Царица, мати небесная, спаси и помилуй мя, грешного, от диавольской напасти, защити от сатанинских козней… Свят, свят…
        Часовой некоторое время настороженно взирал на меня, стоя в проеме, но все-таки не утерпел и шагнул внутрь.
        -Что тут?- вновь повторил он, глядя за дверь, куда был устремлен мой взгляд.
        -Да не тут, а там!- завопил я.- Ты сам-то глянь, что оттуда лезет! Вон, вон…
        Так и есть, любопытство победило, тем более что я сидел от него на довольно приличном расстоянии и даже когда встал, то все равно до него оставалось не меньше двух с лишним метров, поэтому он счел себя в безопасности, неспешно вытянул из ножен саблю и повернулся, вглядываясь в угол.
        Удар оказался точным - не зря тренировался. Я даже успел подскочить и аккуратно подхватить его обмякшее тело, чтобы ничего не загромыхало при падении.
        Жаль только, что кистень пришел в негодность - ткань порвалась и половина камешков высыпалась. Но подбирать их было некогда - времени впритык и только для того, чтобы успеть придать лежащему нужное положение, после чего я снова отошел подальше и принялся громко командовать:
        -Да не так, не так. Ты его за хвост хватай. За хвост, говорю тебе.
        Удивленный столь загадочными выкриками, через минуту в дверном проеме показался второй из моих караульных.
        -Ты что?- осведомился он у меня.
        -Я-то ничего, а ты бы лучше помог своему товарищу,- кивнул я в угол.- Сейчас упустит, и она обратно уползет.
        Часовой прошел внутрь и озадаченно уставился на своего приятеля, который лежал на полу, уперевшись головой в угол. Руки его были уложены мною под его тело, так что складывалось полное впечатление, будто он что-то там поймал и теперь застыл, боясь выпустить.
        Для достоверности я на всякий случай добавил:
        -Да крепче держи, чтоб не улизнуло.
        Второй сделал еще пару шагов вперед, всматриваясь, что же там держит лежащий, нагнулся и… кулем свалился к ногам напарника.
        Итак, полдела сделано. Но успокаиваться рано - предстояла еще уйма работы. Однако вначале допрос. Говорить мог только второй, которого я «благословил» иконой по голове, поскольку первый, приголубленный мною куда сильнее, так до сих пор и не пришел в себя. Впрочем, мне хватило и одного, ибо молчать он не собирался. Да оно и понятно - чай, наемник, а потому собственная жизнь превыше всего.
        Спустя полчаса я уже знал, что государь разместился в одной из комнат-келий в домике настоятеля. Там же разместили Федора, а еще Басманова и Густава, который, оказывается, все-таки сопровождал Дмитрия в его поездке в Ярославль.
        «Интересно, почему его нам с Федором не показали?» - мелькнуло в голове, но я отмахнулся от некстати пришедшей мысли - какая разница.
        Теперь предстояло пересечь обширный монастырский двор и постараться снять часовых у ворот.
        Ночь оказалась достаточно темной, чему я порадовался, осторожно выглядывая из кельи. Выдержав паузу, чтоб глаза немного привыкли к темноте, я тихонько прокрался вдоль стеночки. Далее нужно было пересечь открытое место, и я вновь застыл, готовясь к стремительной пробежке, а заодно высматривая часового. Так, кажется, есть, причем погружен только в мысли о дерьмовой погоде, судя по тому, как он ежится и пытается поплотнее закутаться в свой плащ-накидку или что там на нем сверху надето.
        Я не успел первым - пока прикидывал момент поудобнее, сверху на часового спрыгнула черная фигура, завалив продрогшего бедолагу на землю. И тут же из темноты в их сторону метнулась вторая, на бегу выругавшись по-немецки.
        Кажется, пришла моя очередь вступить в игру. Мне до ворот было куда дальше, чем спешившему на помощь второму караульному, но тут со стены спрыгнул второй гвардеец, преградив путь к дерущимся. Только тогда остановившийся немец догадался позвать на помощь и открыл рот, но крикнуть не получилось - ратник сбил его с ног.
        -Ну и кишмиш вы тут устроили,- проворчал я, после того как уложил второго караульного и помог подняться на ноги Дубцу и Самохе.- А если бы я не подоспел?
        -Дубец сказывал, что ты повелел обойтись без крови, а то б мы их куда быстрее завалили,- буркнул обиженный Самоха.
        -Отменяю,- коротко ответил я и распорядился: - Один открывает ворота, только не настежь. А ты, Самоха, за мной, к покоям архимандрита.
        Но влетать внутрь мы не спешили, затаившись за дверью и поджидая прочих гвардейцев. Лишь когда подле меня скопился десяток, я решил, что пора, и скользнул в темные сени.
        Как ни удивительно, но бдительный обычно Басманов на сей раз словно заразился беспечностью от Дмитрия, и мы на своем пути встретили всего двух часовых, так что добрались до кельи, где сладко спал государь, без единой задержки. Расставив людей близ остальных дверей, чтобы никто не смог помешать, я вошел в опочивальню к безмятежно посапывавшему Дмитрию и бесцеремонно потряс его за плечо:
        -Вставай, государь, а то Русь проспишь,- иронично заметил я ему.
        Реакция Дмитрия на мое появление была странной. Едва он отошел от сна, как на его лице появилась… улыбка, которая спустя несколько секунд сменилась заливистым смехом.
        Пришла моя очередь изумляться, поскольку так искренне покатываться от хохота может только человек, который не только совсем не боится, но и…
        Додумать я не успел, потому что Дмитрий пояснил причину смеха:
        -Ведь сказывал мне Басманов, чтоб я по-простому с тобой гов?рю вел, а я решил, что, коль пригрозить, лучшее выйдет, да запамятовал, с кем связался…
        И он вновь закатился от хохота. Наконец, отдышавшись, он вытер выступившие из глаз слезы и с улыбкой констатировал:
        -А ить ты и впрямь подумал, княже, будто я ентому старому дурню Шуйскому поверил, ась?..
        Глава 15
        И снова в парилку
        Окончательно все выяснилось через пару минут, когда Дмитрий рассказал о своем замысле. Дескать, единственное, чего он добивался, так это моего согласия возглавить кампанию боевых действий в Прибалтике уже сегодняшней зимой, рассчитывая, что перед угрозой пострижения Федора в монахи я дрогну и сам предложу ему это в качестве своеобразной платы за то, чтобы он оставил Годунова в покое.
        Я еще колебался, но он в качестве доказательства, что так все и было на самом деле, предложил пройти к царевичу, который, по его словам, ничего не знает, в том числе и о том, что его якобы собирались постричь в монахи.
        Верить на слово я отказался, и мы навестили опочивальню Федора. Царевич действительно спал как убитый, сладко посапывая и причмокивая.
        -И как же ты объяснил ему мое отсутствие?- недоверчиво поинтересовался я, когда мы вернулись в комнату Дмитрия.
        -Поначалу Басманов ответил, будто ты что-то неотложное вспомнил да к ратникам подался, а после второй чарки винца ему и вовсе не до тебя стало,- ответил государь.
        -Он что же, так сразу и запьянел?- усомнился я.
        -Так вино с травками было,- простодушно улыбнулся Дмитрий,- вот он и сомлел. Его и теперь не добудиться. Да он нам с тобой пока и ни к чему. Ты мне вот иное поясни: что в поклепе Шуйского правда, а что нет? Ведь не зря в народе сказывают, что дыма без огня не бывает,- задумчиво произнес он.
        -Зря,- возразил я, решив умолчать про боярские уговоры возглавить мятеж - эдакая маленькая месть Дмитрию.
        К тому же говорить о митрополите я не мог - дал слово, тем более что Гермоген-то как раз помалкивал. И еще одно: начни я рассказ, волей-неволей пришлось бы приплести царевича, ведь Василий Иванович разговаривал с ним, а не со мной, к тому же всем и без того понятно, что никто не стал бы беседовать со мной на эту тему, минуя Годунова.
        Вдобавок еще и общий негативный настрой Думы, то есть сената, против меня. Словом, даже если скажу, толку никакого. Еще и боком может выйти - известно мне, как здесь устраивают свод[75 - Очная ставка.], когда доказательства отсутствуют. Обоих на дыбу - и давай наяривать кнутом, пока кто-то один не выдержит и не признается либо в том, что оболгал, либо в том, что выдвинутое против него обвинение правдиво. Так что верят здесь словам того, кто дольше продержится под пытками, вне зависимости от истинности его показаний.
        Скорее всего, я окажусь покрепче, хотя и это спорно - когда впереди топор, запираются до последнего. Но даже если и так, то, думается, мне будет мало радости от того факта, что Шуйский отправится на плаху,- помню я руки Васюка после дыбы.
        -Зря,- повторил я.- Бывает, и притом сколько угодно. А правда только то, что он действительно заезжал в Кострому и просил руки Ксении Борисовны, но Годунов ему отказал, вот он и…
        -Ну-у тогда понятно, чего боярин озлобился,- понимающе кивнул Дмитрий и перешел к вещам, которые его интересовали куда больше.- И как мы с тобой решим про Эстляндию?
        -Если в эту зиму, то нет,- отрезал я.- Истинный воевода ведет людей в бой, но не на смерть. У меня же пока ничего не готово, ибо я только начал подготовку.
        Но сразу же постарался смягчить свой отказ. Мол, есть и еще причины, причем дипломатического характера. Негоже нам отправляться на Эстляндию словно в набег, подобно банде разбойников, а ведь мы пока даже не отправили к шведскому королю посольство от имени Густава. И как знать, вдруг король решит согласиться и по доброй воле выделит родному племяннику все эстонские земли.
        -Посольство, считай, готово. А войну можно объявить, как токмо последует отказ, а он непременно будет,- безапелляционно заявил Дмитрий.- Сказывал мне Густав, что некогда писал свеям по просьбе царя Бориса, да все без толку. Вот и ныне прока ждать неча.
        -Прошло столько времени,- уклончиво заметил я.
        -А хошь бы и выделили. Все одно дадена будет Эстляндия яко Арцигуставу[76 - Приставку «арци» на Руси употребляли, когда речь шла о герцогском титуле, то есть в данном случае Дмитрий подразумевает, что Карл пожалует им Густава.] и даннику короля, а сие для меня негоже. То русские земли, и володети ими надлежит Руси!- запальчиво отрезал он.
        «Скажите пожалуйста, какой патриот выискался! Прямо тебе Жорж Милославский, даже хлеще!- припомнилась мне гайдаевская кинокомедия «Иван Васильевич меняет профессию».- Тот только против разбазаривания царского добра выступал, а этот еще и добавить к нему кое-что решил».
        Все мои последующие возражения Дмитрием отметались столь же легко и непринужденно, словно он готовился к этому разговору. Впрочем, почему «словно» - скорее всего, так оно и есть. Да еще, по всей видимости, подключил и Густава, который, торопясь жениться на Ксении, и рад стараться. Вон, даже не утерпел и намекнул Дмитрию, что снабдил меня таким замечательным оружием, против которого не устоит ни одно шведское войско.
        Пришлось ответить, что переданы только образцы, по которым еще надо все создавать, на что потребуется изрядное количество времени, а потом еще и обучить людей метанию. Это тоже займет не один день. Про начавшиеся тренировки с пращой я предусмотрительно умолчал.
        Дмитрий не унимался, ласково квохча возле меня, как курица над только что снесенным яйцом.
        Прогуляйся, освежись,
        С белым светом подружись!
        Что за жисть без приключений, -
        Просто ужасть, а не жисть!..[77 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Он даже предложил усилить мой полк любым количеством конницы и стрельцов, которое я запрошу. Я возразил, что это уже будет армия, возглавлять которую мне не по чину, да и бояре возмутятся, что он так возвышает иноземца. А даже если кто-то и согласится, все равно станет в ходе боевых действий морщить нос и поступать по-своему. То есть иметь таких под своим командованием та еще головная боль.
        Но он опять выкрутился.
        -А мы инако сотворим. Объявим тебя первым воеводой Большого полка, а потом всем именитым предложим остальные. Понятно, что откажутся,- опередил он мои возражения.- Вот и славно. Не желают, и не надо, а подмен им искать не станем, так что поедешь вовсе один, а уж опосля поставишь кого твоей душе угодно. Так как?- И в ожидании положительного ответа умоляюще уставился на меня.
        Странно. Что-то я и не припомню, когда он на меня так просительно глядел, да и было ли такое хоть раз. Признаться, даже не по себе стало. Пришлось вновь быстренько прикидывать шансы «за» и «против».
        Вообще-то можно было бы и не упрямиться, но мешало одно - сразу после возвращения Густав получит право просить руки Ксении, и нет никаких сомнений, что Дмитрий охотно даст добро на их брак.
        Вдобавок и сама царевна, можно сказать, пусть не пообещала впрямую, но достаточно прозрачно намекнула шведскому принцу на свое согласие. Да, разумеется, на самом деле она ему откажет, но тогда королевич сможет во всеуслышание горланить на каждом углу о неверности русских женок и трепать ее имя.
        Самому попросить ее руки уже сейчас? Но я хорошо помнил слова Дмитрия, произнесенные в Москве, что у него даже насчет Дугласа имеется кое-какая опаска: «Хоть и иноземец, да все равно княжеского роду. Одно радует - простодушен он, да и живет на Руси всего ничего, потому за него никто и не встанет, а что уж говорить о прочих… Иной, может, и не помышляет пока о шапке Мономаха, а стоит обвенчаться с дочкой царя, как непременно появится мыслишка о троне, ибо раз женат на царевне, значит, и сам…»
        И пусть я на Руси тоже, как и Квентин, всего ничего, но учитывая, что у меня-то имеется какая-никакая популярность плюс близость к царевичу, да и в простодушных он навряд ли меня числит…
        Нет уж, пока о Ксении мне лучше помалкивать. Зато напомнить Дмитрию его собственные слова не помешает. Ну-ка, ну-ка, неужто ты, государь, настолько не боишься Густава, что готов доверить ему армию для завоевания Эстляндии? А не думаешь ли ты, что он после…
        Но увы - и тут мимо. Не боится он и ничего такого не думает, поскольку уверен в королевиче, который простодушен, аки малое теля, а посему вреда от него Дмитрий не мыслит ни ныне, ни впредь. Даже Симеон Бекбулатович[78 - СИМЕОН БЕКБУЛАТОВИЧ - касимовский хан. До крещения носил имя Саин-Булат. По прихоти Иоанна Грозного с 1575 по 1576гг. официально именовался государем всея Руси. Позже его пожаловали титулом великого князя и отправили в Тверь.], хотя дряхл и немощен, да к тому же чуть ли не вовсе ослеп, в сравнении с Густавом выглядит куда опаснее.
        Оставалось только осведомиться:
        -А что, так уж приспичило?
        Дмитрий сокрушенно развел руками:
        -Родить нельзя годить. Такое дело, что неволя приспела, потому хошь роди, да подай.
        Ну да, ну да, вот только «рожать» мне, а даже суррогатную мамашу никто не торопит проделать это раньше положенного срока.
        Ишь ты - даже с латыни на народные прибаутки перешел. Но я сдаваться не собирался, отвечая в том же стиле, благо что за короткий срок пребывания в Костроме пополнил свой запас пословиц и поговорок чуть ли не вдвое. Одни скоморохи чего стоили. Едва что-то не получается, так сразу давай винить друг друга, да не просто, а с вывертом, со всякими шуточками да прибауточками, присказками да присловьями. Что и говорить - великое дело привычка.
        Да и от остального люда наслушался изрядно, и не просто наслушался, но и сам стал к ним прибегать гораздо чаще, нежели прежде. А куда деваться? Коли хочешь добиться взаимопонимания, то с каждым лучше всего разговаривать на привычном для него языке.
        -Вот так тебе сразу вынь да положь,- огрызнулся я.- Говорю ж, на всякое хотенье есть свое терпенье. Глаз у меня меток, да зуб нынче редок. Необученные они у меня до конца, как бы худа не было. В народе говорят, в ложке Волги не переедешь, а не по силе поднимешь - живот надсадишь.
        -Так ты что, боишься, что животов много утеряешь?- хмыкнул Дмитрий.
        -Боюсь,- откровенно сознался я.- Животы - не нитки: взрежут - не подвяжешь. Вон я их сколько учил, жалко, если все прахом, а так оно и случится, ибо пока что несподручно моим теляти волка лягати.
        -Бабы еще народят,- отмахнулся Дмитрий.- А обучены они у тебя славно, грех жаловаться. Хороши теляти, кои всех моих немцев скрутили.
        -Да их у тебя и было-то в карауле всего ничего,- уточнил я.- А там в каждом городе сотни. Да и тут… Если б мне не удалось вовремя изнутри подоспеть, все равно твои шум бы подняли. Словом, учить еще да учить моих гвардейцев.
        -Учебой так, как на деле, все одно не выучишь. К тому ж мне и впрямь приспичило. Тут хоть падай, да прядай. Опять же ты сам мне сказывал, что нет ничего недоступного для смертных,- отчеканил Дмитрий и, хитро улыбаясь, добавил: - А уж для иных прочих, кои не совсем смертные, и речи нет. Им и вовсе о недоступном сказывать негоже, ибо стыдоба. А людишек получишь, в том не сумлевайся.
        -Сказал же, что не возьму,- отказался я.- Кнута в оглоблю не заложишь. А коль к ней и привяжешь, так все одно - на кнуте недалеко уедешь. Мои ратники хоть немного науку освоили, а твои стрельцы в той войне, которую я запланировал, считай, и вовсе не грамотные.
        А в заключение осведомился, хорошо ли он подумал, прежде чем все это затевать, и заодно процитировал:
        -Не следует начинать сражение или войну, если нет уверенности, что при победе выиграешь больше, чем потеряешь при поражении. Те, кто домогаются малых выгод ценой большой опасности, подобны рыболову, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок - никакая добыча не возместит потери.- И, не удержавшись, съязвил: - На твоем месте я бы непременно прислушался к словам этого человека. Все-таки он - родной брат твоего пращура Пруса.
        -Ты намекаешь, что сие поведал…
        -Гай Юлий Цезарь Октавиан,- подхватил я,- прозванный Августом. Может, откажешься, пока не поздно?
        Некоторое время Дмитрий молча смотрел на меня, словно размышляя о чем-то, но явно колеблясь - говорить или не стоит. Затем решился, отчаянно тряхнул головой и указал мне на стул.
        -Ну тогда присядь да послушай меня. Пред тобой ныне буду как на духу. Да и к чему скрывать, ежели ты все мои тайны ведаешь.
        «Ты даже не представляешь, насколько это верно,- усмехнулся я в душе.- Мало того, я еще знаю и то, о чем ты и сам не догадываешься…» Однако к делу. И я, усевшись, сложил руки на коленях, подобно послушному ученику, и внимательно уставился на своего собеседника.
        Излагал Дмитрий путано, перескакивая с пятого на десятое - видно было, что говорить все это ему крайне неприятно и побуждает к тому лишь крайняя нужда.
        Если кратко, то соседи-короли его попросту послали. Деликатно, разумеется, в рамках дипломатии, но тем не менее. Куда? Ну они хоть и иноземцы, а послали по-русски, то есть далеко и за пределы обитаемых земель, отнюдь не собираясь признавать его великие титулы.
        Во всем остальном полный порядок - примите наши поздравления в занятии московского трона и уверения в нашей любви и дружбе. На самом деле звучало, может быть, и не так, но поверьте, что смысл их посланий я изложил в точности - масса сладких, ничего не значащих слов, а вот обращение…
        Ну ладно, когда титул «непобедимый кесарь» игнорирует император Священной Римской империи германской нации РудольфII - тут еще можно как-то утереться, но совсем другое, когда точно так же поступает шведский Карл. А Жигмонт, то бишь король Речи Посполитой СигизмундIII, зашел еще дальше. Если те хотя бы признали Дмитрия царем, то чванный поляк не сделал и этого, ограничившись в своем обращении «великим московским князем».
        Более того, его посол Александр Гонсевский, который привез поздравление со столь уничижительным титулом, сообщил от имени короля и по большому секрету, что Сигизмунду стало известно, будто далеко не все люди на Руси преданы новому государю. Однако пусть Дмитрий не беспокоится, ибо король помнит о братской любви и не отступится от обязательства помогать своему восточному соседу, разумеется, если будет видеть от него взаимность, каковая состоит в выполнении своих письменных обещаний.
        Далее последовали просьбы, причем по своему бесцеремонному тону больше напоминавшие требования, адресованные сувереном своему вассалу. Мол, когда в Москву приедут шведские послы, то Дмитрий должен не только не принимать их, но пленить и отправить к польскому королю. По сути, выполнение одного этого было равносильно объявлению войны Карлу. Остальное из просимого-требуемого масштабом помельче, но про Густава Сигизмунд тоже не забыл. Дескать, ни к чему предоставлять шведскому королевичу приют и честь. Не преминул король упомянуть про смоленские и новгород-северские земли - коли обещал, так отдай.
        Наглость, конечно, кто спорит, но ведь касаемо титула Дмитрий сам во всем виноват - какого лешего он загнул так высоко?! Не удержавшись, я хотел было сказать это, но Дмитрий как чувствовал, сыграв на опережение.
        -Ты тута сказывал, будто Русь возлюбил. Тогда сам помысли…- И он принялся пояснять, что звание кесаря употребил не ради собственного величия, но единственно ради возвышения всей русской державы.
        Мол, не зря сказывают, что встречают по одежке. Вот такой одежкой и является для правителя его титул. И когда не только не упоминают новый, но даже умаляют старый - это и унижение, и оскорбление, и вообще черт знает что.
        Ладно, тут спорить не приходится, и я промолчал. В целом парень прав, хотя все равно несколько погорячился с этим «непобедимым кесарем». Вот только при чем здесь война со шведами, которые вроде бы, напротив,- враги Сигизмунда? Выходит, прямой резон вступить с ними в союз, направленный против Речи Посполитой. Или Дмитрий глупее, чем я думал, и настолько наивен, что полагает, будто, если он в чем-то уступит поляку, тот сразу начнет именовать его императором? Так это он зря. Более того, на мой взгляд, ему ясно намекнули, что даже царский титул еще надо отработать, потому и умолчали о нем, приберегая для торга. Очень умно - если мальчик окажется послушным, в следующей грамоте можно его и указать, кинув как кость собаке. И получится, что, с одной стороны, вроде и уступили, а с другой - оставили все без изменений.
        Но оказывается, Дмитрий придумал комбинацию похитрее, чтобы убить одним выстрелом двух зайцев. Дескать, хорошо бы, если б Густав и я завоевали помимо эстляндских земель, принадлежащих Карлу, еще и два-три расположенных в той же Эстляндии городка, которые находятся под властью поляков. Вот тогда-то Сигизмунд не просто взвоет, но и, прислав своих послов с грамотами, обратится к нему как положено.
        -А если нет?- осведомился я.
        В ответ Дмитрий многозначительно развел руками.
        -Он мне нет, и я ему тоже нет.- И он на всякий случай - вдруг я не понял - пояснил.
        Мол, тогда с него и взятки гладки - я не я и лошадь не моя, ибо официально, так сказать, де-юре, он и вовсе ни при чем. Люди - да, из его земель, но ведь и у короля в Речи Посполитой любой шляхтич вправе объявить войну какому угодно государству, даже если сам Сигизмунд с ним в мире. В русской державе не совсем так, ибо все бояре ходят в воле кесаря, но что касаемо князя Мак-Альпина, то у него, как у иноземца, иные права. Захотел - послужил Дмитрию, вознамерился помочь королевичу Густаву - тоже его воля.
        Словом, вон король Ливонии ГуставI, он вас повоевал, и разбирайтесь сами. Вот только настоятельно рекомендуется при разборках с ним не забывать тот факт, что сей шведский принц обратился к непобедимому кесарю Русии за покровительством и поддержкой, которая ему уже обещана. Да, тут действительно вышла промашка, поскольку Дмитрий понятия не имел, что помимо свеев Густав повыдергивал несколько перьев и у ляхов, но если царское слово - золотое, то слово кесаря - крепче булата, поэтому он вынужден его теперь держать, и ежели что, то пусть ляхов не удивляют русские стрельцы на стенах ливонских городов. Можно, конечно, посоветовать Густаву мирно, по доброй воле уступить завоеванное, однако что сам Дмитрий с этого будет иметь помимо уверений в любви и братской дружбе?
        Мой собеседник перевел дыхание и жадно уставился на меня в немом вопросе - ну как его задумка?
        Я неопределенно пожал плечами. Вообще-то сюжет закручен лихо, вот только царевна из этого расклада выпадала напрочь, а потому…
        -Так сколь ратников тебе потребно?- уточнил он.
        Ну что ж, ты упрямый, а мы упрямее.
        -Нисколько,- отрезал я и хотел было добавить кое-что еще, но Дмитрий остановил меня:
        -Ты погоди-ка. Оно ведь не всегда утро вечера мудренее, особливо когда перед утром такая хлопотная ночь выдалась, яко у тебя. Ты и не спал, поди, вовсе, а посему не спеши. Передохни до обедни, тамо за стол сядем, попируем, а уж опосля продолжим нашу гов?рю.
        Странно. Судя по его виду, не больно-то наш государь и расстроился из-за моего отказа. Получается, имеются у него какие-то дополнительные аргументы. Знать бы, какие именно…
        Подняли меня мои ратники, выставленные у дверей, за час до обедни, так что выспался я отменно и успел кое-что прикинуть, пока молились в соборе, а за совместную трапезу уселся вполне бодрым и в надежде, что смогу отговорить Дмитрия от его затеи.
        Присутствовало нас на обеде восемь человек, из которых за прямым[79 - Так называли на Руси стол, за которым сидел царь. Остальные столы, за которыми размещали гостей, именовались кривыми.] столом уселись хозяин, то бишь архимандрит Леонтий, государь, царевич Федор и польщенный таким почетом Густав. Иван Хворостинин-Старковский занял место, положенное ему согласно чину кравчего, то есть встал за спиной Дмитрия. Мне же вместе с Басмановым и неким думным дворянином Михайлой Татищевым достался кривой стол, а учитывая, что нас было всего трое, уселись мы лицом к государю.
        Признаться, раньше я Татищева ни разу не видел, хотя фамилию запомнил, ибо с его посольства на Кавказ, куда его отправил царь Борис Федорович, и закрутились резкие перемены в моей жизни.
        Дело в том, что, помимо всего прочего, посольству была поставлена задача привезти жениха для Ксении. Мой друг и учитель танцев у царевича Федора Квентин Дуглас узнал об этом и, будучи влюбленным в царевну, хотя ни разу и не видел ее, бросился к царю и заявил, что ни к чему искать жениха за тридевять земель, когда тот совсем рядом, и выдвинул свою кандидатуру, отрекомендовавшись побочным сыном английского короля Якова.
        Борис Федорович не ответил ни да ни нет, для начала решив разузнать, так ли оно на самом деле, а выяснив, что Квентин, мягко говоря, фантазирует, сунул его в темницу, собираясь впоследствии отдать англичанам. Дескать, пусть с ним разбирается сам король.
        Тогда-то, чтобы спасти парня, которому на родине за оскорбление его королевского величества грозило повешение, четвертование и разрывание лошадьми, причем все три вида казни одновременно, я и уговорил царя разрешить мне отправиться на разведку к самозванцу, якобы бежав от государя, а чтобы побег выглядел убедительнее, прихватить с собой Дугласа.
        И понеслось…
        Оказывается, Дмитрий взял в Ярославль только что вернувшегося с юга Михайлу Игнатьича не зря, ибо это именно он шесть лет назад встречал Густава, приехавшего на Русь.
        Была и вторая причина. По словам государя, Михайла Игнатьич привез много новостей, а так как все присутствующие входят в число его самых ближних советников, им было бы весьма полезно его послушать и решить, как вести себя дальше с тамошними кавказскими народцами.
        Рассказывать Михайла Игнатьич умел. Наблюдательный, он неплохо разобрался в политической обстановке в Грузии, и не только в Кахетинском и Картлийском царствах, где побывал лично, но и в других княжествах.
        Выводы его тоже не расходились с моими, невзирая на то, что Татищев понятия не имел, как поведут себя грузины спустя четыреста лет. Если коротко, то его умозаключение можно выразить всего двумя фразами: «Уж больно далеко - не наездишься, а в случае чего нипочем не поспеть. Да и на черта они нам сдались, ибо слишком ненадежны».
        Дмитрий, правда, не согласился, возразив, что они все ж таки единоверцы, и встретил горячую поддержку архимандрита. Но Михайла Игнатьич тут же заявил, что вроде бы да, а вроде бы и нет, поскольку хоть и поближе к нам, чем латиняне, но тоже различий хватает, и не зря они даже своего патриарха величают католикосом.
        К тому ж за власть они родную маму продадут, а уж про отца и вовсе разговора нет. Да что там далеко ходить, когда не далее как в марте этого года, можно сказать, чуть ли не на его глазах сын царя Кахетии Александра, обасурманившись у кызылбашского шаха Аббаса[80 - Имеется в виду представитель Сефевидов АббасI Великий (1571-1628), шахиншах Персии с 1587г. Приверженцы первого представителя династии, Исмаила, в знак своей шиитской веры, отличной от турецкой, носили головные уборы с дюжиной красных складок, по числу почитаемых первых имамов. Из-за шапок они и назывались кызыл-баши, т.е. красноголовые.] настолько, что стал зваться Константин-мирза, убил в Загеме и отца, и младшего брата Юрия, объявив себя царем.
        Татищева он не тронул и даже предложил ему дары, которые тот с негодованием отверг. Тогда новый царь принялся лицемерно уверять Михайлу Игнатьича, что, хотя до поры до времени он останется магометанином и в подданстве у шаха, на деле же будет другом Руси и защитником христианства.
        -Да и сам Александр был царем-расстригой,- как бы невзначай заметил он, продолжая сосредоточенно возиться с окороком.
        Голова его была низко наклонена к миске, но я подметил пытливый взгляд Татищева, искоса брошенный им на Дмитрия. Видать, очень уж было любопытно дипломату, как отреагирует государь на его сообщение.
        Тот побледнел и прикусил губу.
        -С чего ты так решил?- нервно спросил Дмитрий.
        -Дак оно всем ведомо,- хладнокровно ответил Михайла Игнатьич.- Его еще ранее родной сын Давид постриг. Токмо через год Давид помер, и Александр сызнова, рясу скинув, править учал.
        И сразу же, словно удовлетворившись увиденным, перевел разговор на другую тему. Теперь он затронул мусульманских соседей Грузии, из которых, по мнению Татищева, выгоднее всего иметь дело с кызылбашским Аббасом. Хоть он и басурманин, но зато лютый враг турок, которых недавно принялся лупить в хвост и в гриву.
        -Враги наших врагов - наши друзья,- поддержал я его.
        -А ты тож про него слыхивал, княже?- озадаченно уставился на меня Татищев.
        -Доводилось,- кивнул я и порадовался, что как-то раз Борис Федорович обмолвился, где находятся владения этого шаха, иначе я бы сейчас ни за что не понял, кто это такой и что на самом деле Аббас правит нынешней Персией, которая будущий Иран.
        -Ныне воюют, а завтра лобызаться учнут, ибо басурмане и вера у их одна,- недовольный тем, что Татищев занял позицию против христиан-единоверцев, заявил отец Леонтий.
        -Не одна,- возразил Михайла Игнатьич.- Сходство у них токмо в том, что и те и другие в аллаха веруют, да в Магомета своего, да Коран у них один, а отличий много. Кызылбашский народец себя именует шиитами, а турки - суннитами. У их даже символ веры разный, ну вот яко у нас с латинами.- И, донельзя довольный, что может как бы между прочим продемонстрировать свои обширные познания в этом вопросе, приосанившись, процитировал: - Турки сказывают, что нет бога, кроме аллаха, и Магомет - пророк его, а у кызылбашей толкуют инако. Мол, нет бога, кроме аллаха, Магомет - посланник аллаха, Али - друг аллаха. Вона как. Ну и грызутся друг с дружкой, яко собака с кошкой, потому в замирье войти могут, но лобызаться - ни за что.
        И он принялся рассказывать дальше.
        По его словам выходило, что Аббас не зря именует себя шахиншахом, что означает «царь царей». Из услышанного о нем в Картлии и Кахетии можно сделать вывод, что Аббас - большой умница. Это признают даже сами грузины, хотя люто ненавидят его и боятся.
        И Татищев завел речь о реорганизации армии, которую провел падишах, прежде чем начинать войну. Дескать, он хоть и не отказался вовсе от кызылбашской конницы, которая была главной ударной силой персидского войска еще при его отце и деде, но наряду с ней ввел и стрельцов, которых там именуют туфенгчиями, вооружив их пищалями, а помимо этого шах уделил огромное внимание артиллерии. Теперь пушки, которых лет сто назад у них не было вообще, а пятьдесят лет назад имелись, но только покупные, льют прямо у него в стране.
        Кроме того, Аббас не побрезговал взять пример со своих врагов-турок и стал вербовать особую гвардию, состоящую из юношей, взятых с Кавказа - армян, грузин и черкесов[81 - Черкесами на Руси называли адыгские племена Северного Кавказа.], которых принудительно обращали в ислам и воспитывали при дворе падишаха в особых условиях. Короче, те же янычары, только персидского пошиба.
        -Ну-у, янычар у нас и своих хватает,- прокомментировал Дмитрий, бросив беглый взгляд в мою сторону, а Михайла Игнатьич продолжил свое повествование.
        Согласно его словам, Аббас и в стране ввел немало нового, вплоть до того, что перенес столицу из какого-то Казвина в Исфаган, а также принялся строить мосты на караванных путях, караван-сараи, ставить охранные посты и прочее, то есть уделять особое внимание торговле.
        Словом, Татищев много еще чего понарассказывал, так что обед у нас затянулся, и преизрядно, чуть ли не до вечерни.
        -А куда ты вчера пропал-то?- простодушно поинтересовался Федор по дороге в Спасо-Преображенский собор.
        Я покосился на шедшего рядом Дмитрия и туманно ответил, что по просьбе государя показал ему кое-какие ратные навыки наших гвардейцев, отметив, что государь оценил их очень высоко.
        -А вот Фульк нет,- усмехнулся Дмитрий, пояснив, что, оказывается, первый из моих караульных до сих пор не пришел в себя.- Хорошо хоть, что я велел Басманову выставить малую стражу, да и ту из шкоцкого народца, а то, глядишь, не он один ныне в беспамятстве лежал бы.
        Оставалось смущенно развести руками и посоветовать на будущее не устраивать мне таких розыгрышей, которые слишком травмоопасны для его людей.
        А вот отговорить насчет войны в этом году получилось из рук вон плохо. Дмитрий даже не стал особо меня слушать, прервав, едва только до него дошло, куда я клоню.
        -Стало быть, не желаешь ты с Густавом рать повести,- подытожил он, хотя я не сказал и десятой части из заготовленного.
        Я еще попытался что-то вякнуть, успев выдать одну из своих заготовок - помог рассказ все того же Татищева. Мол, не грех бы взять пример с того же Аббаса, который хоть и басурманин, но военные дела ведет по уму - вначале окончательно покончил с врагами на востоке, взяв всякие там Гераты, Мазандераны, Кандагары, а уж потом, не опасаясь удара в спину, переключился на турок.
        -Умен шах, что и говорить,- согласно кивнул Дмитрий.- Дак и я не дурнее басурманина. Али ты мыслишь, что крымский хан послабее свеев? Мне так сдается, что вовсе напротив, потому и желаю одолеть зимой тех, кто послабее, без опаски ножа в спину - зимой-то татары не воюют,- а уж опосля, по весне, разделаться и с Казы[82 - Имеется в виду правитель Крымского ханства Газы-ГирейII (правил с 1588г. по 1608г. снебольшим перерывом).]. А тебе, яко я погляжу, по нраву сей Аббас пришелся?- резко сменил он тему, явно давая понять, что больше сроки начала войны со шведами обсуждать со мной не намерен.
        Я уклончиво заметил, что шах конечно же жесток, но как государственный деятель не может не вызывать уважения своей целенаправленной, планомерной политикой и пониманием выгод для своей страны в смысле развития торговли и обеспечения безопасности караванных путей. Опять же если припомнить слова Татищева о том, что Аббас завоевал всех своих восточных соседей аж до самой Индии, то получается, он прекрасно понимает всю важность транзита, так что и в этом вопросе остается только…
        -Вот и хорошо, что он тебе так полюбился,- перебил Дмитрий.- Ты-то к нему и поедешь.
        -К кому?- вытаращился я на него, наивно надеясь, что ослышался.
        -Да к Аббасу, к кому ж еще,- пожал плечами Дмитрий.- Не знаешь праздника, так знай хоть будни.- И он, слегка склонив голову набок, принялся с любопытством наблюдать за моей реакцией.
        Глава 16
        Два гнилых яблока
        Моего ошалелого вида ему показалось маловато, и спустя несколько секунд он решил окончательно добить меня, заметив, что в остальном ничего не меняется, и рати на Эстляндию Густав поведет в намеченные им, Дмитрием, сроки, этой зимой. Разве с одной маленькой поправкой - близ шведского принца будет находиться только царевич Федор…
        Та-ак, вот Годунова в Прибалтике и не хватало. Конечно, он в бой не полезет, не его это дело, да и ратники мои будут всегда поблизости, но война - штука такая. Достаточно одной шальной пули, и даже тысяча телохранителей не помогут.
        Где-то еще с минуту я молчал, постигая смысл сказанного Дмитрием. Как там у моего любимого Филатова?
        «Не успел наш Федот утереть с рожи пот, а у царя-злодея - новая затея. Царь бурлит от затей, а Федька потей! В обчем, жисть у Федьки - хуже горькой редьки!..»[83 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Ох, хуже. И намного. Тут не просто пригорюнишься - за голову схватишься. Что и говорить - умеет наш государь припереть человека к стенке. Получалось, либо - либо. То есть или воевода, или посол - третьего не дано.
        -Годунова-то зачем в Эстляндию?- угрюмо осведомился я.
        Брови Дмитрия удивленно взметнулись вверх, и он всплеснул руками, после чего вбил еще один и, пожалуй, самый увесистый гвоздь в мою многострадальную голову:
        -А с кем же Густаву ехать, как не со своим будущим родичем?! Мешкать, думаю, ни к чему, так что завтра же из Ярославля отправимся в Кострому и учиним сватовство, а опосля пущай царевич подсобит своему будущему зятю.- И он, обрывая мои возможные возражения, заметил: - Ведаю, что Годуновы ныне в глубокой печали пребывают, токмо сватовство - не сговор, а уж тем паче не свадебка, коими мы займемся опосля Эстляндии.
        -А как же свободный выбор, который ты обещал царевне?- пытался сопротивляться я.
        -Да неужто ты помыслил, будто твои словеса из главы моей выскочили?- Дмитрий изобразил на лице возмущение.- Чай, не дырявая, памятаю, яко ты сказывал, что слово государя - золотое слово. Будет у нее выбор, непременно будет. Для того я и Басманова прихватил, кой тоже покамест вдовеет. Пущай кого хошь, того и избирает… из них двоих.
        -А не боишься, что она выберет как раз Петра Федоровича, а Густава отвергнет?- еще пытался я барахтаться, лихорадочно размышляя, что делать и как поступить в такой ситуации.
        -Э-э нет. Ведомо мне, яко она со свейским королевичем в Угличе ворковала,- торжествующе усмехнулся Дмитрий.- А на всякий случай я ей допрежь растолкую, сколь опасно будет воевать ее братцу рядышком с отверженным женишком.- И «утешил» меня: - Да и деньгу твою возверну, кою ты у англичан взял. Не всю, конечно, самому нужна, а то уж больно расходов много, но десяток тысяч отдам, а прочие опосля.
        Вот зараза! Облагодетельствовал, называется. Ну прямо отец родной. Значит, меня в тмутаракань, причем по срокам получается аж на год, не меньше, Федора под пули, а Ксению замуж. Ишь ты, все распределил и все продумал. Или не все? Или у меня остался шанс попытаться что-то изменить?
        -Что, туги орешки нашему Терешке?- усмехнулся он, довольно глядя, как я тру лоб, пытаясь отыскать третий выход.
        -И не туго, да упруго и не по моим зубам,- зло отозвался я и спохватился.- Но ты же еще не знаешь о том, как тебе получить императорский титул вовсе без войны,- как можно более спокойным тоном возразил я.
        -Это как же?- заинтересовался Дмитрий.
        -А вот послушай,- сразу оживился я.
        Надежда каким-то образом изменить критическую ситуацию снова вспыхнула во мне, и, вдохновленный ею, я выдал полуфантастический план действий через… римского папу.
        В конце концов, тот его уже благословил на царство, вот пускай будет последовательным и благословляет дальше, тем более что Дмитрий вроде бы собирается в недалеком будущем выказать себя истинным поборником христианской церкви и объявить войну крымскому хану, а как можно воевать, не будучи непобедимым кесарем?
        Дмитрий грустно посмотрел на меня и заметил, что такое было бы неплохо, но… Оказывается, был у него прибывший из Речи Посполитой племянник папского нунция Александр Рангони, который приехал в Москву лично поздравить государя со вступлением на отчий престол и заодно переговорить с ним о делах веры.
        Само собой, Дмитрий расстарался, встретив его аж за несколько верст от столицы пушечными выстрелами, колокольным звоном и громкой музыкой. Да и толпу навстречу государь выслал изрядную - словом, принимали не как посла, но как самого дорогого гостя. Прием в Грановитой палате тоже был весьма пышный, со всевозможными почестями. А вот толку от всего этого - пшик, да и только.
        И Дмитрий безрадостно подытожил, что ПавелV без практических шагов самого царя по внедрению латинской веры на Руси навряд ли пошевелит хоть пальцем в его поддержку, а предпринимать их чревато. Проще самому зарезаться, поскольку православный люд такого точно не потерпит.
        -Это как посмотреть,- не согласился я.
        Дмитрий непонимающе уставился на меня. Ну да, с доктриной господина Геббельса, согласно которой люди гораздо охотнее верят большому вранью, чем малому, государь не знаком, так что надо все разложить по полочкам, и я тут же занялся этим.
        Вся задумка делилась на две части. В первой должна быть правда, только правда и ничего, кроме правды, то есть все затеи Дмитрия, которые он опишет в письме римскому папе, придется действительно внедрять в жизнь. Это будет как бы предварительным этапом, благодаря которому ПавелV непременно поверит во все остальное, расписанное Дмитрием. Однако в конце письма государь должен написать, что перед осуществлением прочих мер, перечень которых прилагается, ему для вящего авторитета нужно обзавестись императорской короной.
        -А что за правда?- настороженно спросил Дмитрий.
        Я начал перечислять, загибая пальцы и включив много такого, что в принципе соответствовало и моим планам использования государя как ледокола. Во-первых, перемены в календаре и переход на более правильный григорианский[84 - Назван в связи с тем, что его своим указом ввел римский папа ГригорийXIII в 1582г., сместив даты на десять дней вперед и установив день весеннего равноденствия, приходившийся к тому времени уже на начало апреля, вновь на 21 марта. Чтобы далее ошибки не могли скапливаться, принято было считать, что последний год минувшего столетия, которое не делится без остатка на 4, не является високосным - 1700-й, 1800-й, 1900-й, 2100-й и т.д.]. Во-вторых, создание особой комиссии по унификации всех мер и их подгонке под европейские. В-третьих - строительство маленького, скромного костела где-нибудь на окраине Москвы. В-четвертых, перевод времени на нормальное, европейское - нечего маяться дурью и постоянно два раза на дню гонять часовую стрелку…[85 - На Руси разделяли время на дневные и ночные часы и с заходом и восходом солнца переводили часовую стрелку в исходное положение на двенадцать
часов.]
        Я перечислял долго, приплюсовав к этим мерам и указ о переходе на арабские цифры, и второй указ, сулящий всем богохульникам самые страшные казни.
        Дмитрий слушал молча, но, судя по его мрачному лицу, чувствовалось, что возражений у него предостаточно. Один раз он даже не выдержал, перебив меня и поинтересовавшись, зачем нужен указ о богохульниках и какая от того польза католикам.
        -А ты в нем ни словом не обмолвишься о православной вере,- пояснил я.
        -Бояре на дыбки подымутся, а уж про патриарха с митрополитами и прочими вовсе молчу.
        -Не поднимутся,- ответил я.- Скажешь им в ответ, что не пристало государю более заботиться об одних подданных, чем о других, и надлежит соблюдать справедливость. А потом напомнишь, сколько в твоем войске башкир и татар, которые мусульмане, а также сколько мехов приносят в качестве ясака в твою казну зыряне, остяки, вотяки, тунгусы и прочие народцы. Дескать, обращать их в истинную веру надо, но и забижать ни к чему, то есть чтоб насилия над ними не чинилось. А римскому папе растолкуешь под другим углом. Мол, ты создал такой указ исключительно для того, чтобы никто не смог чинить препятствий для латин.
        На его остальные доводы у меня тоже нашлось что ответить, в том числе и на весьма серьезные возражения о возможных последствиях повсеместной замены аршинов на футы, вершков на дюймы, верст на мили и так далее.
        Такое и впрямь осуществлять глупо, так что на самом деле здесь все ограничится созданием комиссии, которая в течение нескольких месяцев, отведенных ей, тщательно изучит вопрос, после чего придет к выводу, что осуществить такой переход… невозможно. Дескать, слишком много разных мер в самой Европе, а потому подогнать русские никак не получится, а тогда зачем вообще что-либо менять?
        Правда, новые цифры вводить придется, но, учитывая массовую неграмотность и послушного патриарха, тут особых затруднений не будет. Да и календарь изменить тоже надо, но и тут можно настряпать кучу логичных обоснований, к примеру, ссылаясь на несогласованность при составлении договоров с иноземцами на торговые сделки и прочее.
        -А вот с часами,- принялся вслух размышлять Дмитрий.- Как же тогда быти с заутреней, обедней, вечерней? Ныне с ними все ясно, заутреня должна начинаться, когда…
        -Один мудрец сказал, что нельзя объять необъятное,- бесцеремонно перебил я его, вспомнив Козьму Пруткова.- Неужто у тебя так мало забот, что ты решил влезть еще и в церковные дела? Пусть об этом думает патриарх с митрополитами - это по их части. К тому же, насколько мне известно, в селах часов нет, так что как они служили свои заутрени, ориентируясь по солнцу, так и будут продолжать служить - для них ничего не изменится. Ты лучше слушай дальше…
        А дальше Дмитрию предстояло красочно расписать свой второй, он же главный, этап преобразований, вогнав в него «большую ложь». И уж тут не стесняться ни в чем - чем она грандиознее, тем лучше, вплоть до того, что государь обязуется в массовом порядке выстроить тридцать семь костелов во всех крупных городах Руси, из коих целую дюжину только в Москве. Кроме того, учредить три университета, преподавателями в которые будут приглашены отцы-иезуиты…
        -А отчего тридцать семь?- поинтересовался он.
        -Некруглым числам гораздо больше веры,- пояснил я.- И чем больше подробностей, тем лучше, так что тебе следует даже указать города, где ты наметил установить их, и сколько в каждом. Например, в Москве аж шесть, в Новгороде и Пскове по три, и так далее, а в конце перечня упомянешь, что все это лишь для того, чтобы через год перевести всю Русь в униатскую веру.
        -Уния - не латинство,- хмыкнул он.
        -Зато она подразумевает главное - подчинение русской церкви римскому папе,- отрезал я.- Следовательно, все доходы польются в его карман, а это основное. На остальное святым отцам в Риме наплевать, уж ты мне поверь.
        -Думаешь, на прочем настаивать не станут?
        -А тут и думать нечего,- убежденно ответил я.- У них перед глазами хороший пример - Речь Посполитая. Сам знаешь, как тяжело там внедряется униатство, и это при том, что практически все поляки - католики, плюс имеются иезуиты, уйма всяких там колледжей, духовных академий и прочего. И все равно Жигмонт не больно-то норовит загнать бывших православных в костелы. У него даже с унией и то хлопот полон рот.
        -Его хлопоты по сравнению с моими вовсе пустячные,- согласно кивнул Дмитрий.
        -Вот так и отпиши в Рим. А ты чего загрустил-то, пресветлый государь?- улыбнулся я.- Про унию на Руси я ведь тоже только для отвода глаз. На самом деле не надо ничего вводить.
        -И ты мыслишь, Павел во все это поверит?
        -Вначале проверит, но, когда ему донесут, что все выполняется согласно указанному тобою в письме, и он убедится в правдивости первой части, обязательно поверит и во вторую. К тому же ему очень хочется верить,- пояснил я.- А когда человеку чего-то сильно хочется, он закрывает глаза на то, что кажется неправильным или сомнительным. Только ты укажи, что перед переходом к выполнению второго этапа царской власти может оказаться маловато - нужна побольше. Так что пусть высылает корону да разошлет по всей Европе грамотки государям, в которых назовет тебя императором.
        Ответ Дмитрий дал не сразу. Некоторое время он в задумчивости нарезал круги по келье, где мы сидели, потирая на ходу свою здоровенную бородавку. Я затаив дыхание ждал, пребывая в уверенности, что процесс пошел.
        Наконец он остановился и пытливо уставился на меня:
        -А ежели после вскроется мой обман?
        -Какой обман?- удивился я.- Сам подумай. Вот замыслил крестьянин по осени поле овсом засеять, а к весне передумал и капусту там посадил. Так и ты - думал одно, а получилось иное.
        -А ежели он в отместку пригрозит огласить все мои тайны?
        -Ни за что!- уверенно произнес я.- Точнее, пригрозить может, а вот делать ничего не станет.- И пояснил: - Пока ты на троне, у них остается хотя бы надежда. Не будет тебя - не останется и ее.
        И вновь последовало задумчивое блуждание из угла в угол - от напольных часов слева до стопки с какими-то старыми толстенными фолиантами, лежащими на столике в правом углу. Прошла минута, вторая, а он все не останавливался. Странно. Чего размышлять, когда я разложил все по полочкам, яснее не скажешь.
        Остановившись возле часов, Дмитрий угрюмо уставился на циферблат и, не оборачиваясь, буркнул:
        -Не пойдет.
        -Что именно?- поинтересовался я, внутренне готовый к любым его аргументам против и убежденный, что у меня обязательно найдутся контрдоводы, которыми я снесу, испепелю, изничтожу любое «но».
        Однако действительность вновь оказалась непредсказуемой. Я уже набрал в рот воздуха, но тут Дмитрий пояснил:
        -Ничего не пойдет. Я к тому, что поведал ты все знатно и я непременно оное письмецо заготовлю, но словес римского папы для Жигмонта будет мало, чтоб король сей признал за мной кесарскую титлу, а потому без войны все одно не обойтись.
        Получается, чалму на голову и с воплем: «Нет бога, кроме аллаха, Магомет - посланник аллаха, Али - друг аллаха!» - надо же, как мне с первого раза запомнились слова Татищева - прямиком в этот самый Исфаган целоваться с Аббасом.
        Я угрюмо уставился на Дмитрия.
        -У меня и шапки боярской нету,- проворчал я.
        -Татищев всего-навсего думный дворянин, а ты у нас окольничий - для басурманина и такой титлы за глаза,- парировал Дмитрий и несколько смущенно улыбнулся.- Токмо ты не помысли, будто я так уж жажду всенепременно удалить тебя от твоего ученика,- поспешил он развеять мои сомнения.- Тут иное. Торговлишку я хочу затеять с Индией, а без Аббаса в этом деле не обойтись, ибо поездам[86 - Поездом на Руси называли ряд повозок, едущих друг за другом по одному пути (торговый, свадебный и т.д.).] нашим токмо чрез его земли туда дорога, боле нетути. Поначалу-то я мыслил сызнова Татищева туда отправить, потому как у тебя Эстляндия, но коль ты отказуешься, а у меня со смышлеными людишками худо, то тогда…
        Да уж, намек прозрачен, дальше некуда. Либо - либо, и все тут. Дмитрий не торопил, продолжая ждать, что я ему отвечу. Он даже отвернулся, давая понять, что его совершенно не интересует мой выбор. Что и говорить, молодец парень, поставил удалого витязя на распутье, а я теперь ломай голову. Направо пойдешь - к Аббасу попадешь, налево повернешь - к свеям угодишь, а прямо дорожка вовсе отсутствует.
        Вот и гадай, витязь, куда податься,- уж слишком мал ассортимент. Выбирать из двух зол - все равно что выбирать одно из гнилых яблок. Но когда других нет, а кушать хочется…
        -Значит, так,- медленно произнес я, решившись.- Сдается мне, что Татищев шаху Аббасу куда больше придется по душе. Тем более он уже бывал пусть и не совсем в тех краях, но рядом, так что ему все куда больше знакомо, чем мне.
        -Люблю серка за обычай: кряхтит, да везет,- довольно заулыбался Дмитрий и заботливо осведомился: - Так сколь тебе надобно пушек, стрельцов и прочего ратного люда?
        Лицо у государя озабоченное, вид деловитый, но сквозь плотно сжатые губы рвется предательская улыбка - переупрямил, вынудил, выжал, выдавил из меня согласие на эту зимнюю авантюру.
        -Уговор, что мы с тобой заключили в Москве, остается в силе,- отрезал я,- а потому мне ничего от тебя не надо. Но напоминаю, что отныне и впредь ты, государь, в мои дела с Густавом касаемо войны с Эстляндией соваться не должен. Вообще! Когда я стану выступать, как воевать и остальное - тайна. Ну разве что поможешь составить письмо для шведского короля - и все. Второе - деньги, на которые ты положил глаз, ты мне вернешь до единой полушки, ибо они мне нужны.
        Дмитрий согласно кивнул, но сразу же поправился:
        -Половину.- И пояснил: - Все одно тебе покупать придется изрядно, так я лучше весь потребный тебе товар повелю из казны выдать.
        -Серебро,- прошипел я сквозь зубы.- И не засаливай ус на чужой кус!
        Странно, но это нежелание вернуть мои собственные деньги взбесило меня куда больше, чем перспектива ехать послом в Персию. Хотя да, тогда он меня просто убил такими перспективами, а покойники - народ невозмутимый, теперь же я ожил, и… берегись, государь.
        Но Дмитрий не понял, принявшись убеждать меня в том, что мне же в случае согласия еще и прибыток, поскольку на сборы надо куда больше двадцати тысяч - один только порох с пушками невесть во сколько обойдутся.
        -Серебро,- упрямо повторил я.- Часть заказов я, так и быть, размещу у тебя в Москве, но половину, не меньше, придется тут - пошив и прочее, а расплачиваться с костромскими мастеровыми обещаниями заплатить завтра я не собираюсь.
        -Да нет его уже у меня,- буркнул он смущенно.
        -Из казны выдай,- подсказал я, возмутившись: - А то лихо у тебя получается: свое добро в горсточку собирай, а чужое добро сей, рассевай!
        Дмитрий невесело усмехнулся.
        -И велика была мошна, да вся изошла,- заметил он, в очередной раз разводя руками.- Я ить еще и у Федора думал взаймы перехватить тысчонок двадцать али тридцать. Нешто ты не слыхал, сколь у меня ныне расходов-то?
        -И что, все истратил?- не поверил я.- Я ж в твоих руках столько денег оставил - куда все делось-то? Да даже если и так, то почему я должен закрывать чужие прорехи своим рукавом? Свои волосы как хошь ерошь, а моих не ворошь.
        -Что в руках было, по пальцам сплыло,- подтвердил он, «скромно» пропустив мимо ушей мои рекомендации, и застенчиво отвернулся к окну кельи.
        Я угрюмо уставился на него, мстительно прикидывая, сколько всего наберу под эти двадцать тысяч. Хотя нет - под десять, потому что еще десять все равно из него выжму.
        Правда, оставшиеся десять - чует мое сердце - придется оплачивать Федору, но в конце-то концов, когда оно будет и будет ли вообще. Да и к чему загадывать о завтрашнем дне, когда у меня и с сегодняшним хлопот невпроворот. Однако не удержался, попрекнув:
        -Ну ты и транжира, государь.
        -Ты сам виноват,- огрызнулся он.- Кто мне в Путивле сказывал, что в срок отдать долги - это верное средство, чтоб потом тебе дали по новой и гораздо больше? Вот я по всем своим распискам, кои в Самборе еще надавал, все сполна выложил. Опять-таки вспомяни - ты же мне сказывал, что в жизни за все надо платить.
        -Сказывал, не отказываюсь,- кивнул я.- Только при этом надо еще и постараться поторговаться как следует.
        -Да я вроде бы все по делу, токмо… На одни подарки невесте эвон сколь ухнулось,- с гордостью пояснил он.- Да и тестя удоволить надобно. А оно и колодезь причерпывается. Деньга-то хошь и из серебра, а яко на огне горит.
        -Здорово!- невольно восхитился я.- Значит, отец накопил, а сын раструсил.
        -Завсегда так. Отцам копить, а деткам сорить,- невозмутимо ответил Дмитрий.- Известно, бог дал денежку, а черт дырочку.
        -Вот-вот,- кивнул я.- И потекла божья денежка в чертову дырочку.
        -А ты что ж, копить предлагаешь?!- с негодованием осведомился Дмитрий.- Памятаю я, что ты мне про серебро рек, кое надобно, яко навоз, разбрасывать, дабы…
        -Сказывал, не отрекаюсь,- перебил я.- Только я подразумевал их в дело вкладывать. И тогда же, в Путивле, еще и иное говорил - по приходу расход держать.
        -Я не скопидом. Хоть на час, да вскачь. Сегодня пируем, а завтра поглядим.
        -Ну да, жили славой, а умерли - чужой саван,- подхватил я, вовремя припомнив прибаутки рачительного Чемоданова.- Ест орехи, а на зипуне прорехи.
        -Это ты о чем?- насторожился он.
        -Сам занимать у Годунова приехал, а подарки своей невесте такие собрал - на десятерых хватит. Хоть бы мне о них не рассказывал.
        -То обещанное,- пояснил он.- Сам посуди, на наряды деньгу выслать надобно али как?
        -Али как!- сурово отрезал я.- Испокон веков на Руси невесту в своей семье наряжали.- И я ехидно поинтересовался: - Или она у тебя голодранка?
        -А как ему дочь обряжать, когда он сам поиздержался изрядно, к моему походу готовясь?!- парировал Дмитрий.- Опять же слово ему мною дадено.
        -А я и не говорю, чтоб ты отказался платить. Раз дадено, то пускай будет, тут уж ничего не попишешь. Просто не спеши и пообещай рассчитаться тут, в Москве, когда он приедет вместе с дочкой. Сам же пока прикапливай. Из крошек кучка, из капель море. А потом глядь: была кучка, а стал ворошок,- пришла моя очередь балагурить.- Так, пушинка к пушинке, и выйдет перинка.
        -Перинка,- недовольно повторил Дмитрий.- Оно и впрямь, деньги яко пух. Дунь на них - и нетути.- И пренебрежительно отмахнулся.- Да и пущай. Вона, сказывают, что без деньги и сон крепче.
        -Ну как, выспался?- съязвил я.
        Тот иронию понял, но не обиделся, с улыбкой заметив:
        -Не деньги нас наживали, а мы деньги нажили. Скоро податей навезут, вот и буду в прибытке.
        -Да ты пока что и полушки не нажил, а рассуждаешь, будто у тебя карманы от заработанного золота лопаются,- возмутился я.
        -Ништо, рубль по рублю, что лес по лесу - не плачет.
        -Лес по лесу… Только ведь деньги не щепки, счетом крепки,- поправил я его.- От счету не убудет, а от недочету убывает. Не зря ж на Руси говорят: слову - вера, хлебу - мера, деньгам - счет. А про тебя пока иная поговорка сложена: рубль наживает, а два проживает. И к Федору Борисовичу ты с такими просьбами даже не думай обращаться. Нет у него ничего, а остатки давно распределены, причем уже сейчас видно, что их на все не хватит.
        -Что, и десятка тысчонок для своего государя не сыщется?- недовольно проворчал он.- Мне бы ныне токмо на месячишко, а там подати придут.
        -А много ли их будет, податей-то? Боюсь, с такими расходами на раздачу всех долгов не хватит.
        -А недоимки?- встрепенулся он.- Их, как мне сказывали, ежели взять за все прошлые лета, изрядно наберется.
        -Семь шкур с людишек драть станешь,- констатировал я, но ответный взгляд Дмитрия, которым он одарил меня за такую констатацию, был полон грусти и мягкого попрека. Мол, как у тебя только язык повернулся брякнуть такое. Да чтоб я?.. Да ни за что!
        Ну да, ну да.
        Зря ты, Федя, для меня
        Мой народ - моя родня.
        Я без мыслей об народе
        Не могу прожить и дня!..[87 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        А я взял и поверил, особенно судя по предыдущим словам о недоимках. Но и деньги Годунова я трогать не позволю - хватит и моих, которые столь бесцеремонно изъяты.
        -У других займи,- огрызнулся я.
        -Брал уж, да теперь и с этим трудненько. Кто мог - дал, а ныне взять особливо и не у кого.
        Ну ничего себе! Выходит, он помимо разбазаренной казны еще и в долги влез. Во дает!
        -И очень хорошо, что не у кого, радоваться надо,- вспомнились мне российские банкиры.- Берешь одну деньгу, а через год придется отдавать две. Взял лычко, а отдай ремешок. Оно тебе надо?- И я напомнил: - О том мы тоже говорили с тобой в Путивле, да, получается, все без толку. Кстати, сколько ты уже задолжал?
        -Да что я, считать такое стану?!- возмутился он.- Государю енто в зазор. К тому ж ежели бы один-два, а то я с ними и со счету сбился.
        Я вытаращил на него глаза. Не знал бы, в каких условиях он вырос, подумал бы, что стоящий передо мной с детства привык к роскоши. Хотя говорят, что его батюшка Федор Никитич Романов в молодости тоже был первым на Москве щеголем, так что есть в кого.
        -Ну-ну,- кивнул я.- И ты хочешь, чтобы я после всего сказанного тобою поверил, что ты вернешь Федору деньги в срок, то есть ровно через месяц?
        -А ты дай взаймы, да назад не проси!- простодушно улыбнулся он.
        -Ну да,- кивнул я.- Дал денежку Мине и не держи ее в помине!
        -Ладно,- отмахнулся он.- Опосля о том договорим, в Костроме. А ты, как я погляжу, так свово государя любишь, что для него последний кусок хлеба сам съесть готов.
        -А в Кострому-то зачем?- опешил я.- Ты ж вроде бы уже добился моего согласия, а все остальное, как я и говорил, мы с Густавом решим сами. Грамотку для шведского короля можно и здесь, в Ярославле, составить. Или ты надеешься, что все-таки получишь серебро от Федора? Так это зря. Голой овцы не стригут. Нет у него ничего.
        -А Ксения?- напомнил он.- Густав сказывал, непременно ныне сватовство учинить. Дескать, память о том душу будет ему греть в Эстляндии.
        «А сберкнижка ему душу греть не будет, когда он с ней под шведские пули полезет?» - хотел было съязвить я, но вовремя спохватился, а потом до меня дошел смысл сказанного, и я вообще лишился дара речи, плюхнулся на стул и оторопело уставился на Дмитрия.
        Как же у меня выскочило из головы, что мне удалось решить только вопрос с поездкой к Аббасу и в Индию, а вот с царевной…
        И что теперь делать?
        Глава 17
        Спешите видеть: только у нас и только этой осенью!..
        Оказанным ему в Костроме приемом Дмитрий остался чрезвычайно доволен. При его-то тщеславии и падкости на почести, которых в Москве, привыкшей к нему, он уже не получал, восторженное внимание костромичей немало ему льстило.
        Еще бы. Стоило государю появиться на торжище или в любом другом месте - словом, за пределами терема, как немедленно собиралась толпа зевак. Разумеется, при этом все они дружно горланили «Славься!» и всякое прочее, метали в воздух шапки и жадно таращились, стараясь запечатлеть в своей памяти каждое мгновение из увиденного.
        Оно и понятно. Народ провинциальный, тех, кто бывал в Москве, раз, два, и обчелся, с десяток-другой купцов, вот, пожалуй, и все, а остальным навряд ли еще представится случай лицезреть его царское величество. Только сейчас, этой осенью, простой селянин из какой-нибудь деревушки имел на это шанс, и стоило разлететься слухам о приезде царя-батюшки, как в Кострому валом повалило население близлежащих сел, деревень и починков.
        Оставалось в очередной раз подивиться молниеносной скорости их распространения - словно по телефону народ обзвонили, поскольку ближе к вечеру второго дня народу в городе прибавилось чуть ли не вдвое, а крестьянскими телегами и возами было забито не только торжище и улицы, примыкающие к нему, но и все дороги, ведущие к Костроме.
        Проехать на рынок нечего было и думать, поэтому крестьяне метали жребий и проигравшего оставляли караулить возы, а сами топали поближе к годуновским хоромам, где разместился Дмитрий, и стоило ему выехать, как толпа тут же начинала истошно и радостно вопить здравицы, славя свое красное солнышко. А тот, гордо восседая на белоснежном жеребце, сам весь светился, словно заря-заряница, щедро, без счета раздавая всем не только улыбки, но и периодически разбрасывая по сторонам звонкое серебрецо.
        -Мастер ты чужой деньгой кидаться,- не утерпев, заметил я ему, подозревая, откуда именно вдруг у него взялось столько лишней наличности.
        -И без того все по твоему слову сотворил,- огрызнулся он, намекая, что количество посылаемых в Самбор подарков изрядно уменьшилось.
        Действительно, безмерно довольный тем, что я согласился принять участие в авантюре с Эстлядией, он всячески выказывал мне свое уважение и старался соглашаться со всеми моими предложениями, в том числе и по финансовым вопросам.
        Касаемо подарков и денег для Мнишек, мне не сразу удалось уговорить его поумерить свою щедрость. Поначалу он всячески упирался, ссылаясь при этом на великолепные пиры, которые закатывал в его честь ясновельможный пан Мнишек. Дескать, как так, тесть для него и петушиные гребешки, и бобровые хвостики, и медвежьи лапки, не говоря уж про цукры[88 - Общее название сластей.]. Тут тебе и сахарный двуглавый орел, и Московский Кремль с позолоченными куполами церквей, и даже… сам Дмитрий, сидящий на троне в шапке Мономаха. Негоже после такого обилия и щедрот со стороны Мнишка отделываться от него чем-то пустячным.
        Однако я был упрям - очень уж жалко той красоты, виденной мной в Казенной палате. К тому же если дело так пойдет и дальше, то он непременно наложит лапу и на те доходы, которые пока должны поступать в карманы Годунова. Долго, что ли, поменять указ, переписав его заново? Именно потому я, вовремя вспомнив все те сведения, которые собрал и привез мне летом Емеля, начал выкладывать Дмитрию иные факты о его будущем тесте - пусть не больно-то восхищается ясновельможным паном Ёжи, или Юрием, как его называл сам государь.
        Тот поначалу не поверил мне, когда я поведал, что его тесть вылез в коронные кравчие и управляющие королевским замком исключительно за счет своего сводничества - поставлял Сигизмунду девок для разврата. Более того, пользуясь своей близостью к королю, братья Мнишки - Юрий и Николай - вывезли из королевского замка Книшин сразу после кончины своего покровителя столько добра, не побрезговав даже нарядной одеждой, что для покойника не отыскалось ничего приличного - пришлось обрядить в заплатанное.
        Схватившись за саблю, государь завопил, что это все наглый поклеп недоброжелателей пана Мнишка и стыдно князю и потомку королей повторять чьи-то наветы, к тому же столь неправдоподобные, что ни один порядочный человек никогда в них не поверит даже на миг. И вообще, не может человек, чье родословное древо тянется аж от Карла Великого и императора Оттона, вдобавок окончивший университет, быть заурядным татем.
        Пришлось угомонить буяна пояснением, что эти неправдоподобные, на взгляд государя, наветы обсуждались не келейно, где-то между недоброжелателями, а во всеуслышание, на избирательном сейме, причем обвинение было выдвинуто не кем-нибудь, а родной сестрой короля[89 - Имеется в виду Анна Ягеллонка (1523-1596), сестра польского короля Сигизмунда-Августа и последняя представительница династии Ягеллонов.], по поручению которой шляхтич Оржельский высказал все это прямо с трибуны. Добавил и то, что те, кто защищал Мнишков, не нашли ничего лучше, как заикнуться в качестве оправдания братьев, что, мол, обирали не одни они - кроме них поживились и другие.
        Правда, справедливости ради указал, что Анну Ягеллонку уговорили не возбуждать против них судебное дело, но процитировал ее слова, которые она произнесла, когда по настоянию многих влиятельных людей сняла свое обвинение, при этом заявив, что все равно простить этих негодяев никогда не сможет.
        Дмитрий обескураженно похлопал глазами и попытался протестовать, мол, впоследствии все вины с Юрия, скорее всего, были сняты, иначе бы он… Но я не доставил ему даже этого слабого утешения, рассказав, что при короле Генрихе, когда Юрий Мнишек исполнял за торжественным обедом свою должность коронного кравчего, шляхтич Заленский, будучи одним из королевских придворных, во всеуслышание заявил, что Мнишек - человек, известный своим дурным поведением, так до сих пор не очистился от обвинений и потому недостоин исполнять свои обязанности. После этого и сам Генрих объявил, что Юрию вначале надлежит оправдаться, а уж потом…
        -И он?..- вопросительно протянул Дмитрий.
        Я не стал говорить, что и этот скандал Мнишку удалось как-то замять, действуя через свою влиятельную родню, и медленно покачал головой, выдав непобедимому кесарю полуправду:
        -Увы, государь, он не оправдался. Насколько мне ведомо, он даже не пытался этого сделать. Поэтому, пока его недостойное поведение слегка не подзабылось, к важным государственным делам его не подпускали ни при Генрихе, ни позже, при Стефане Батории. Какие-то должности твой будущий тесть исполнял, но к себе этот король, которым, помнится, ты тоже восхищался, братьев Мнишков не приближал, брезгуя общением с проходимцами.
        Решив заодно добавить негатива и самой Марине, я процитировал слова Камалии Радзивилл, адресованные ее внуку. Произнесла она их после того, как узнала, что он сблизился с сыном Юрия Мнишка Станиславом: «Дети приличных людей, не говоря уж о ясновельможной шляхте, не играют с детьми воров и проституток».
        -И тебе нужна дочь такого отца?- изумленно спросил я.
        Дмитрий, вскочив со стула, принялся лихорадочно кружить по моему кабинету, нервно кусая губы и ожесточенно потирая виски руками.
        -Не ведаешь ты всего, князь,- наконец простонал он, остановившись посреди комнаты и уставившись на меня.
        -Расскажешь, так буду знать,- пожал плечами я.
        -Нужна она мне, понимаешь?!- выпалил Дмитрий.- Ныне не могу я тебе этого объяснить - слово дал. Просто поверь, что нужна. И свадебка с Мариной мне тоже потребна, да чтоб непременно к весне, а если раньше, то еще лучше. Надежнее.
        -Раньше, говоришь,- задумчиво протянул я, прикидывая, что это за секретное дело, о котором он не хочет говорить даже мне.
        Нет, я не обольщался, будто он считал меня своим другом. Но, с другой стороны, я знал так много его тайн, что одной больше, одной меньше - роли не играло, так почему бы не довериться. Ан нет, молчит. Ну ладно, все равно поможем, тем более что чем быстрее они поженятся, тем больше останется в казне. Или нет, учитывая, что там уже почти ничего нет, правильнее сказать, тем меньше долгов достанется Федору. Заодно и поумерим количество пакуемых для обитателей Самбора подарков, и я выдал главный аргумент, повторив то, о чем уже вскользь говорил в келье у настоятеля монастыря, а потом еще раз, уже на струге, когда мы плыли в Кострому. Суть состояла в том, что чем меньше Марина, а главное, ее отец получат денег и подарков, тем быстрее Мнишек привезет свою дочку в Москву, потому что заимодавцы давно его осаждают.
        Тогда Дмитрий решил, будто все это мною сказано с иной целью, дабы он не приставал к Годунову с займом, да и сейчас поначалу не поверил. Пришлось пуститься в подробности (ах, какой молодчина Емеля, собравший столько данных!) и заметить, что это только с одной, всем видимой стороны Мнишек столь щедрый пан. Зато если разобраться и копнуть поглубже, то станет понятно, что щедр он за счет… Сигизмунда, которому вечно задерживает платежи и не представляет в срок суммы, собираемые в королевских имениях.
        Так что пиры ясновельможный пан Юрий закатывал Дмитрию, образно говоря, стоя перед своим будущим зятем в чужих штанах и чужом кафтане. И если Мнишка подстегнуть сообщением, что самому Дмитрию начиная с января предстоит множество выплат, да порекомендовать поторопиться, пока деньги в казне еще есть, то он, узнав об этом, рванет в Москву за русским серебром подобно лани. И куда там лермонтовскому Гаруну, который по сравнению с тестем Дмитрия будет выглядеть тихоходной черепахой. Впрочем, последнее сравнение я вслух не приводил - не поймет.
        -Деньги есть, а прислать не могу,- проворчал Дмитрий.- Не склеивается что-то в твоих узорах.
        -Все склеивается,- возразил я.- Не можешь ты ему их отправить, ибо подданные начнут ворчать. Мол, им не платишь, а серебро сундуками в Речь Посполитую шлешь. Здесь же, в столице, совсем иное. В Москве он станет тестем, а удоволить родича - святое дело. И ни одного рубля не высылай.
        -Канючить примется. Дескать, долги, да и на свадьбу изрядно расходов.
        -А ты поясни, что у него всего-навсего свадьба, а у тебя затеян великий поход, которой требует денег не в пример больше. А на его просьбы отвечай так, чтобы в последующем писать тебе у него желание отпало. Мол, государь сказывает один раз и повторять свои слова не привык.
        А в завершение своих уговоров я еще и поклялся на иконах, что если государь поступит согласно моим рекомендациям, то Мнишек непременно приедет в течение полугода и Дмитрий запросто успеет сыграть свадьбу до Великого поста. Если ж нет, то я обязуюсь не только скостить государю все, что он мне остается должен, то есть десять тысяч, но и вручить ему еще столько же.
        Разумеется, отдавать человеку, нахально экспроприировавшему мое серебро, еще и вторую четверть, я не собирался и наметил себе первым делом отправить гонца в Краков, чтобы проинструктировать Емелю, как нужно поступить с долговыми расписками самого Мнишка и его старшего сына Станислава.
        Но даже тогда государь еще колебался. Он то хватался за перо - написание такой грамоты доверять кому бы то ни было не стоило, включая даже надежного Бучинского,- то вновь раздраженно отбрасывал его в сторону, вскакивал из-за стола и принимался метаться по моему кабинету, испытующе поглядывая на меня - точно ли я не вру? Все-таки хоть Дмитрий и достаточно смышлен, но тут в его голове никак не укладывалось - если дать меньше, то добьешься своего гораздо быстрее. Что за загадочный парадокс?
        Пришлось хлестнуть по его самолюбию. Мол, пока что получается, будто он просто покупает себе невесту. Для толстого старого урода такая покупка вполне обычное дело, но Дмитрий-то молод, силен, правит в такой огромной державе, да и собой недурен, так зачем позориться?
        Вообще-то насчет последнего весьма спорный вопрос. Разной длины руки, сам маломерок, глаза невелики, к тому же подле правого изрядный довесок в виде здоровенной бородавки, которая тоже явно не очаровывала,- все это не говорило о красоте, но тут уж мне деваться было некуда. Впрочем, если вдуматься, то я почти не фальшивил - «недурен» как раз и означает, что не урод, а таковым я его и впрямь не считал.
        Зато именно своим обещанием и стальной уверенностью в голосе я и добил его окончательно, после чего Дмитрий взялся за перо и написал собиравшемуся в Самбор Власьеву соответствующую грамотку, в которой государь все-таки неохотно накарябал, дабы поумерили число подарков, а уж насколько именно - тут он во всем полагается на самого дьяка.
        -Годится ли?- кисло осведомился он, показывая текст.
        Я бегло просмотрел его, недовольно поморщился - уж очень он обтекаем, но ничего, главное - передает суть.
        -Годится,- согласился я, поскольку и сам накатал послание, в котором рекомендовал Афанасию Ивановичу на основании слов государя не просто подрубить количество подарков, но и уменьшить до предела.
        Что же касается качества, то и тут стесняться не стоит, то есть оставить для дарения самое дешевое. Перебьется прекрасная полячка, которая, кстати, на самом деле далеко не прекрасная - показывал мне Дмитрий парсуну[90 - Небольшой портрет, как правило, поясной.], глянув на которую я сделал вывод, что и впрямь любовь зла или, по меньшей мере, загадочна.
        Поначалу, сразу после рассмотрения, у меня мелькнула мысль, что всему виной непомерное тщеславие нашего государя, которое в нем умело разожгла еще сильнее, хотя куда уж больше, ясновельможная паненка. Дескать, из кучи женихов (ох, что-то сомнительно мне, что их число столь велико) Марина выбрала именно Дмитрия.
        Нет, я понимаю, нищему изгнаннику, которым он был в то время, весьма лестно слушать, когда тебя предпочитают пану Рафалу Собесскому, какому-то князю бжегскому и куче других, имена которых не раз с упоением называл мне Дмитрий еще в Путивле.
        Но, во-первых, сам он их не видел, основывая свой перечень на единственном источнике - словах самой Марины, да еще ее отца, который соврет - недорого возьмет, то есть информацию можно смело ставить под сомнение. Если она и верна, то лишь частично. Во-вторых, даже если предположить, что все женихи действительно существовали, на мой взгляд, только одного этого обстоятельства для собственной женитьбы как-то маловато.
        А затем я удивился еще больше, узнав, что Сигизмунд уже намекнул через того же Гонсевского, что теперь-то, когда Дмитрий уселся на отчий стол, он вполне может выбрать себе невесту куда более знатного рода, например… его родную младшую сестру принцессу Анну, но наш государь даже не стал это обсуждать.
        Задав Дмитрию пару вопросов, я пришел к выводу, что ни количество прожитых лет потенциальной невесты, ни внешность Анны его совсем не интересовали - он просто отказался от нее, и все.
        Получается, внешние данные принцессы ни при чем. Неужто и впрямь в нем клокочет любовь?
        Вообще-то иногда умная женщина запросто может компенсировать отсутствие смазливости умом. Помнится, мне как-то довелось видеть в музее на одной античной монете изображение той самой знаменитой Клеопатры, и я долго не мог поверить, что это чучело с длинным крючковатым носом - орлы отдыхают - египетская царица, по которой сходили с ума Цезарь и позже Антоний.
        А у Марины Мнишек и носик приличный, хотя тоже слегка похож на ястребиный, но все равно до безобразной Клеопатры девушке далеко. Да и прочие черты ее лица - острый подбородок, сухие и тонкие, плотно сжатые губы - пускай не блещут, но и не вызывают дрожь отвращения, так что ей взять будущего московского государя красноречием и прочими интеллектуальными достоинствами куда проще. Кстати, и сами глаза - единственное, что в какой-то мере могло претендовать на красоту в лице этой шляхтянки - тоже выдавали незаурядный ум.
        Выходит, и впрямь воспылал страстью? Но, с другой стороны, учитывая его поведение в Путивле и позже в Москве, страдающим от тоски по своей нареченной я бы его не назвал - слишком большой любитель наш государь, говоря деликатно языком древних авторов, плугом своим ненасытным пашню чужую пахать. Истинно влюбленные так себя не ведут.
        Так отчего же он так уж прилепился к Марине Мнишек, что прямо-таки пылает в нетерпении скорее сыграть свадьбу?
        Однако времени гадать над этим фактом у меня особо не имелось - хватало куда более насущных и животрепещущих проблем, так что я отложил его в сторону, хотя предварительно выжал из странного стремления Дмитрия максимум.
        Дело в том, что после отправки к Власьеву гонцов, которыми были мои ратники (не немцам же такое поручать - с ними на Руси всякое может приключиться), я вдруг подумал, что у моего посыльного к Емеле могут возникнуть трудности с пересечением границ, и постарался максимально облегчить ему дорогу. С этой целью я спустя пару дней сумел уговорить Дмитрия даже на то, чтобы он изменил задачу посольства, направляемого в Самбор.
        Мол, только посвататься, и все, но ни в коем случае не обручаться, пока Марина пребывает в Польше. Дескать, не принято на Руси совершать столь серьезный обряд заочно, в отсутствие жениха, да еще такого знатного.
        Дмитрий вначале не понял, и я пояснил, что если произойдет обручение, то тогда ее папашка, уверенный, что уж теперь-то московский царь никуда не денется, ибо по католическим канонам этот обряд чуть ли не приравнен к свадьбе, станет под многочисленными предлогами тормозить выезд на Русь и доить, доить и еще раз доить своего зятя, пока не выжмет тысчонок сто, а то и двести-триста.
        -А еще лучше…- многозначительно сказал я, но тут не выдержавший Дмитрий перебил, опасливо поинтересовавшись у меня:
        -А худа не выйдет? Вдруг пан Мнишек не согласится привезти Марину без обручения?
        -Зная, что тогда посольство во главе с Власьевым сразу же поедет в Варшаву свататься к сестре короля и он лишится надежды выдать свою дочь за московского царя?- насмешливо хмыкнул я.- Скорее уж луна с неба на головы нам свалится, чем он так поступит.
        -В какую еще Варшаву?!- изумился Дмитрий.- Какая сестра короля?! О таком у нас с тобой уговора не было!
        -Не было - так будет,- пожал плечами я.- Лучше послушай, что я еще придумал.- И пояснил, что для ускорения сборов невесты в дорогу Афанасий Иванович должен приказать какому-нибудь смышленому человеку из сопровождающих его разыграть небольшой спектакль.
        Якобы будучи сильно во хмелю, тот проболтается про секретные инструкции московского государя о том, что если пан Юрий выразит в чем-то свое несогласие и начнет упрямиться, то ни в коем случае с ним не спорить, развести руками и… прямиком отправляться в Варшаву. А там русское посольство давно и с нетерпением ждет король со своей сестрицей, которая и достаточно молода, и привлекательна, и к тому же из рода Ваза, представители коего ныне сидят аж на двух королевских тронах, а это для императора Руси куда важнее.
        Конечно, может случиться и так, что Мнишек ни в чем не станет перечить. Тогда и впрямь придется сдержать опрометчиво данное некогда обещание, никуда не денешься, но коли удастся придраться, то сразу начинать винить во всем Юрия и собираться к Сигизмунду…
        Если же Мнишек начнет чуть ли не в открытую выспрашивать самого Власьева о цели визита в Варшаву, дьяку надлежало изобразить на лице и испуг, что хозяева дознались до этой тайны, и смущение, как бы половчее выкрутиться. Сами ответы - мол, надо бы поблагодарить Сигизмунда за то радушие, которое он некогда проявил к Дмитрию, ну и поздравить короля с обручением и предстоящей свадебкой - следует давать с запинкой, будто он не знает, что говорить, и все свои отговорки лепит только потому, что, если молчать, получится еще хуже.
        -Боюсь, Власьев с посольством отъехал от Москвы уже далеко, так что надо бы дать моему человеку, который поедет с твоей пов?ленной грамоткой, еще и отворенную[91 - ПОВЕЛЕННАЯ ГРАМОТА - документ, в котором содержалось царское распоряжение, повеление. Отворенная грамота давала право на беспрепятственный проезд через границу.],- небрежным тоном добавил я, пояснив: - Тогда, даже если дьяк пересечет русские рубежи, гонец все равно его догонит, пусть и на польской земле.- И облегченно вздохнул - теперь мои люди беспрепятственно пересекут границу на законных основаниях и, передав дьяку еще одно послание от Дмитрия, сразу отправятся к Емеле в Краков.
        Тем же вечером мы с государем составили текст, причем я посоветовал указать и то, чтобы Афанасий Иванович, на случай, коли первый из наших гонцов с распоряжением поубавить количество подарков уже не застанет дьяка в Москве, не отправлял обратно в столицу подарки, предназначенные для Мнишков. Лучше пусть везет их с собой в Самбор, но там тоже не вручает, оставив в сундуках, а тот «пьяница», который «проболтается» о намерениях Дмитрия посватать за себя королевскую сестру, должен упомянуть и про них. Дескать, если пан Юрий заупрямится, то ими уже заготовлен запас для Варшавы. И впрямь, не с пустыми же руками ехать Власьеву к Сигизмунду? Поздравления со свадебкой - это хорошо, но подарки - само собой.
        А помимо послания Емеле я настрочил от своего имени еще одно, дополнительное, в котором рекомендовал Афанасию Ивановичу, даже если он успел урезать количество подарков, все равно отдать в Самборе не больше половины, притом худшей - к королю же с барахлом не ездят.
        Да еще, но это тоже только в моем послании, я указал Афанасию Ивановичу, что надо бы ему для пользы дела вскользь обмолвиться, что ныне государь пребывает в Костроме и дьяк ждет от него весточку. Причем именно обмолвиться, но сразу же осечься - мол, ляпнул не подумавши.
        Когда же ясновельможный пан Мнишек, будучи чрезвычайно заинтригованным этим сообщением, вновь полезет с расспросами к «болтливому пьянице» из числа ближайших людишек Власьева, тому надлежит под огромным секретом поведать, что неизвестно, как оно все сложится в Костроме, а то, может статься, и в Варшаву ехать ни к чему. То есть сделать намек на сватовство Дмитрия к Ксении Годуновой, но только намек, не более.
        Правда, если станут расспрашивать о ее внешности, тут уж на слова не скупиться. Как там писал летописец? Очи черные, великие, бровьми союзна, телом изобильна… короче, красок при описании не жалеть - ангел, и все тут.
        Думается, эта угроза лишиться богатого зятя окажется пострашнее, чем гипотетическая женитьба на сестре короля.
        Вести же себя, если Мнишек начнет чуть ли не в открытую выспрашивать Власьева о царевне, точно так же, как и в случае с Варшавой, даже еще хлеще - мекать, блеять, разводить руками, что, дескать, поехал и поехал, а дьяку о цели своего визита к престолоблюстителю не докладывал, так что откуда ему знать.
        И только спустя минут десять хлопнуть ладонью по лбу и заявить, что, дескать, вспомнил. Мол, государь, всей душой радея о дальнейшей судьбе красавицы-царевны, захотел самолично посватать ее за кого-то из своих подданных, а вот за кого - выскочило из головы.
        А чтобы Власьев не колебался, я в конце послания указал, что ныне главная цель Дмитрия - это скорейшее прибытие Марины Мнишек в Москву, и о средствах, которыми удастся добиться этой цели, государь спрашивать не станет. Более того, узнав о проявленной Власьевым инициативе, он еще и поощрит Афанасия Ивановича за находчивость.
        Ну а если все-таки каким-либо образом выкажет свое неудовольствие, то тут дьяку надлежит просто показать мое послание. Мол, Власьев вполне резонно решил, что в послании Дмитрия Ивановича содержатся инструкции, так сказать, общего плана, а в письме князя Мак-Альпина более подробные, но тоже согласованные с государем. А как же иначе, если привез обе грамотки один гонец?
        То есть в любом случае с Афанасия Ивановича взятки гладки.
        Так, с государевой женитьбой, кажется, все в порядке. Теперь пора обдумать, что предпринять по поводу сватовства к царевне, которое для меня куда важнее. Хотя там особо обдумывать нечего. Обходных вариантов практически не имелось, а если они и были, то я их не видел, поэтому оставалось только одно - идти напролом, и будь что будет…
        Глава 18
        Игра в открытую
        Федору Дмитрий о сватовстве Густава к Ксении сказал, еще когда мы были в Ярославле. По счастью, я все-таки успел опередить государя, известив царевича чуть раньше, так что Годунов, согласно полученным инструкциям, поступил наиболее разумно - лишь кивнул в ответ, и все. А уж то ли это согласие, то ли просто знак того, что он услышал сообщение,- пусть государь понимает как хочет.
        Даже лицо у него осталось невозмутимым - ни тени удивления. Дмитрий, поняв, что я успел известить Федора раньше, бросил короткий взгляд в мою сторону и, досадливо поморщившись, уточнил:
        -Так как?
        -Кого бы ни выбрала сестра, того и я обниму, коли выбор учинится по ее доброй воле,- коротко ответил царевич.
        Зато оказавшись наедине со мной, Годунов выглядел иначе - глаза полны слез, сам растерянный, руки подрагивают от волнения.
        -Может, обмолвиться про последний завет батюшки?- нерешительно спросил он.
        -Ни в коем случае!- отрезал я.- Об этом пусть знают только мы трое и больше никто и никогда, иначе получится еще хуже. Пока я для всех так, темная лошадка, не более, которая вовремя оказалась у тебя под рукой и подставила спину, унося от смерти. Отсюда и отношение бояр - ненавидят, но особого значения не придают и серьезного врага во мне не видят. Если же они узнают про завет Бориса Федоровича, их отношение ко мне тут же изменится. Абы кого царь-батюшка, упокой господь его душу, в женихи своей дочери не избрал бы, значит, я куда опаснее, чем кажусь.
        -Тогда что делать?- вконец растерялся он.
        -Что делать, что делать… Тяни время и предупреди Ксению, чтобы она попросила отсрочки хотя бы до окончания большой печали. Мол, дело серьезное, так вдруг решать негоже. А все остальное… Ну тут уж я сам.
        Дмитрий поначалу вспыхнул от возмущения, услышав ответ Ксении - уж очень он не любил мешкать, торопясь осуществить задуманное немедленно, едва только пришло в голову. Но тут царевна умоляюще уставилась на него, и он смягчился, заметив, что, как он слыхал, в этих местах славная медвежья охота, да и ждать не так уж много - всего-то пяток дней. Да и важные государевы дела, кои ему надлежит обговорить с князем Мак-Альпином, тоже потребуют немало времени, а потому обождем.
        Обязанности мы с царевичем разделили так - он взял на себя Дмитрия и Басманова, а я выпросил у государя Густава, пояснив, что нам с ним не до охоты,- уж слишком много всего надо обсудить в связи с изготовлением нового оружия.
        -Пущай двое воевод поразмыслят,- согласился Дмитрий.- Оно и для дела польза - крепче сдружитесь.
        Признаться, я рассчитывал на то, что удастся уломать принца вообще отменить сватовство. Благовидный предлог имелся - негоже истинному рыцарю идти на войну, зная, что можешь погибнуть и, следовательно, оставить безутешной невесту. К тому же в жизни Ксении Борисовны уже был случай с датским Иоанном, и не так давно - трех лет не минуло, так зачем же ей еще одно потрясение?
        Однако Густав заупрямился. Полыхая от нахлынувших чувств, он и слушать не хотел о какой-либо отсрочке. Нет, и все тут.
        Попутно он старался произвести на царевну самое благоприятное впечатление, причем - не будучи дураком - преимущественно за счет своего ума и познаний, поскольку и сам как-то с грустью признался мне, что прекрасно понимает - внешность у него, увы…
        С этой целью он в первый же вечер пребывания в Костроме устроил для почтенной Ксении Борисовны невиданное доселе на Руси увеселение в виде фейерверков - то ли ракеты были приготовлены им давно, то ли он, как утверждал, специально их изобрел, желая доставить удовольствие прекрасной принцессе.
        Кроме того, он ухитрился блеснуть своими познаниями и в другом деле, заметив, что неоднократно забавы ради проводил опыты со стеклом, а потому может с легкостью придать ему тот или иной цвет.
        Я сразу загорелся, поскольку первые опытные образцы, которые были получены на стекольном заводе, не отличались прозрачностью, имея какой-то мутноватый зеленоватый оттенок.
        Сами стеклодувы жаловались, что это не их вина. Дескать, у них в Венеции при изготовлении стекла применяется сода, которую добывают из сжигаемых морских водорослей, а тут они вынуждены ее заменить на поташ, добываемый из древесной золы, вот и выходит «лесное стекло».
        Из-за собственной дремучести мне оставалось в ответ только кивать головой и со всем соглашаться, но Густав заверил меня, что тут все поправимо и решаемо, после чего мы вместе с ним отправились в Буй-городок.
        Там он всего за пару дней и впрямь сумел ликвидировать неприятный оттенок, пояснив опешившим мастерам, что впредь, как он установил опытным путем, для добычи поташа лучше всего использовать осину, клен и ясень. А еще он сумел сделать так, чтобы стекло заиграло на солнце, использовав для этого только свинец, щедро добавляя его в густую расплавленную массу.
        Не на шутку увлекшись процессом - еле-еле уговорил его снять нарядный кафтан и переодеться во что-нибудь более подходящее,- разошедшийся Густав заявил, что мы с ним не должны возвращаться к принцессе с пустыми руками, а для небольшого подарка… Тут он хитро мне подмигнул и извлек из сундучка, который прихватил с собой из Костромы, всякую всячину, принявшись пояснять.
        Я только успевал за ним конспектировать, попутно пытаясь вначале понять, о чем именно он ведет речь, поскольку переводить на нормальный язык его загадочные наименования различных добавок была та еще задача.
        По словам Густава, все железистые соединения окрашивают стекло в разные цвета - от голубовато-зеленых и желтых до красно-бурых. Сам королевич остановился на красном цвете.
        -Я знать - вся Русь любить красный, а посему мы изготовить и дарить Ксенья Борисовна медный лал,- заявил он, ткнув в меня пальцем, и важно продолжил: - И золотой лал.
        Принявшись творить, он не угомонился даже после того, как сумел добиться нужного цвета стекла, потребовав себе трубку и принявшись довольно ловко выдувать что-то округлое. Правда, сравнения с изделиями Петра Морозки и Миколы Ипатьева его сосуд не выдержал - все-таки профессионалы есть профессионалы, так что, критически оглядев свое творение и сравнив его почему-то с горбатой лошадью, Густав небрежно метнул его в ванну с раствором.
        Зато уж венецианцы расстарались. Не иначе как принц заразил их своим вдохновением. Одним словом, красавцы-бокалы получились на загляденье. Разумеется, по цвету мой кубок, который выдувал Морозко, несколько уступал изготовленному Миколой, но тут уж ничего не попишешь - медный лал не чета золотому, зато во всем остальном… Словом, мой сокол, голова которого чуточку выступала за верхний край кубка, выглядел весьма достойно, ничуть не хуже льва, изображенного на кубке Миколы.
        Отплывали мы с завода довольные, и я, пользуясь хорошим настроением принца, улучив момент, завел речь о царевне. Учитывая несговорчивость Густава, на сей раз я решил особо не церемониться и приоткрыл кусочек истины, напомнив о своих чувствах к ней, о которых обмолвился ему еще в Угличе.
        Принц помрачнел, но не стал ни буянить, ни кидаться на меня с кулаками, ни хвататься за саблю. Он лишь задумчиво произнес:
        -Я тебя понимать. Она столь красива, что никто не в силах ее не любить, посему ты есть правило, но не есть исключение.- И закончил вовсе неожиданно: - Я жалеть тебя. Ты ныне яко я, токмо совсем ей негоден, ибо земля нет, владения нет, подданные нет. Потому ты мне опасность нет. Вот Басманов… Государь утешать, но я бояться - вдруг она выбрать его?
        -Вот как?- удивился я его наивности и заявил, что в день сватовства, когда царевна должна сделать свой выбор, тоже хочу встать рядом с ними.
        -Становись,- равнодушно согласился он.- Как там на Руси сказать? Свято место любить троица. Или ты решить, что я сказать тебе на чужой роток не разевать кусок?
        Я пожал плечами. На миг даже стало немного стыдно так нахально пользоваться его простодушием, но другого выхода из создавшейся ситуации я не видел.
        Уединиться по прибытии, чтобы еще раз все обдумать, у меня не получилось. Сватовство, точнее, выбор царевной жениха, было назначено на послезавтра, шестнадцатое октября, так что Дмитрий сразу потащил меня в баньку, заметив, что Густав должен быть уже накануне чистым и весь блестеть, ну и прочие тоже.
        Пришлось сидеть в парилке, хлестаться веничком, пить ледяной квасок и наблюдать, с каким старанием расчесывают принцу его изрядно поредевшие за годы скитаний волосы, а он недовольно морщится, что-то бормоча по-немецки.
        Тогда-то Густав и затеял разговор с государем, проявив благородство и заявив как бы между прочим, что не мешало бы в силу некой сердечной приязни, питаемой князем Мак-Альпином к царевне, предоставить и ему место среди кандидатов в женихи.
        Я похолодел. Признаться, такого поворота событий в моих планах не значилось. Расчет-то у меня базировался на неожиданности, чтобы в самый последний момент припереть Дмитрия к стенке, когда ему будет поздно что-либо предпринимать.
        А ведь была у меня мысль еще там, на струге, попросить принца, чтобы он ничего никому не говорил. Была, но я не знал, как подать Густаву столь необычную просьбу о молчании, но главное, как ее пояснить,- с чего бы вдруг хранить в тайне то, что послезавтра неизбежно всем станет известно, потому и промолчал.
        Да и времени до дня выбора жениха всего ничего, каких-то полтора дня, тем более с самого утра я рассчитывал утащить Густава с собой на Пушечный двор, а заодно и на текстильно-прядильную мануфактуру, запущенную буквально полторы недели назад. Как там прозвали его в Европах? Кажется, новый Парацельс. Вот и пускай попробует в очередной раз оправдать свое звучное прозвище и подсказать какое-нибудь новшество для ускорения процесса. А там останется всего один вечер, так что навряд ли принц, который вдобавок не видит во мне конкурента, станет жаловаться на меня Дмитрию.
        Увы, я не учел благородства Густава. Понимаю, что оно исходило из уверенности в том, что я для него не конкурент, но тем не менее следовало бы предусмотреть и такой вариант. Государь же, в отличие от принца, отнесся к этому более чем серьезно. О том ясно свидетельствовало одно то, как он воспринял новость. Поперхнувшись квасом, который он как раз пил, Дмитрий долго и надсадно откашливался, невзирая на все усилия хлопавшего его по спине Басманова и при этом не сводя с меня пытливых глаз.
        -Таиться у нас стал князь,- задумчиво произнес он, наконец-то откашлявшись и по-прежнему настороженно глядя на меня.- Ежели бы ранее мне о том поведал - отчего не дозволить. Однако боюсь, что ныне откажу, а то царевна, прослышав об еще одном женишке, сызнова время для раздумья попросит, а нам ждать недосуг - вот-вот Волга встанет.
        -Не попросит,- влез в разговор Годунов.
        Пристальный взгляд Дмитрия устремился на царевича.
        -А ты почем ведаешь?- с подозрением спросил он.
        Федор замялся, но после небольшой паузы выдавил:
        -Мыслится, раз сестрица столько ден вместях с ним до Костромы ехала, стало быть, прознала, что он за человек, добрый ли душой, ну и прочее.
        -А коль так, то, может статься, ведомо тебе и иное? Неужто царевна не сказывала по приезде родному братцу про князя да про то, что бы она ему ответила, ежели бы он к ней посватался?- продолжал допытываться Дмитрий.
        -А вот тут готов пред любой иконой перекреститься, что не сказывала,- хладнокровно ответил Федор.
        Дмитрий открыл было рот, чтобы задать ему следующий вопрос, который, скорее всего, касался меня, то есть признавался ли царевичу сам князь, но не успел. Встав перед государем во весь свой рост и закрыв Годунова как в прямом, так и в переносном смысле, я поинтересовался:
        -Государь, о любви к Ксении Борисовне подобает спрашивать не у брата, а у того, кто ее любит. Твое же дело благословить ее выбор, каким бы он ни оказался, и если царевна из-за нового жениха не попросит новой отсрочки, как уверяет Федор Борисович, то стоит ему поверить. И он действительно прав - мы достаточно долго плыли на одном струге, а потому я не являюсь для его сестры неким загадочным незнакомцем. К тому же не кажется ли тебе, что для свободного выбора, каковой ты разрешил ей, двух женихов маловато?
        -И то верно,- помолчав, нехотя согласился Дмитрий.- Что ж, ежели князь Мак-Альпин послезавтра насмелится встать бок о бок со свейским королевичем да с Петром Федоровичем - его право. Перечить не стану.
        На том разговор и закончился.
        Вот только, на мой взгляд, чересчур легко Дмитрий дал добро. Не иначе как следует ждать от него какой-нибудь пакости. Нет, не сейчас - в баньке слишком много народу, так что ему куда проще заняться этим попозже, например, улучив момент во время вечерней трапезы. Однако каверз не последовало. Государь, как обычно, балагурил, комментируя чуть ли не каждое блюдо, которое брался отведать.
        Правда, взгляд все равно выдавал Дмитрия - очень уж он был цепкий, пытливый. Хорошо хоть, что на Ксению он вскоре прекратил обращать внимание, решив, что от покрасневшей донельзя царевны, смущенно уставившейся в свою миску, проку мало, а я специально не смотрел в ее сторону, опасаясь выдать себя.
        Однако в течение всей трапезы о послезавтрашнем сватовстве государь не проронил ни слова, равно как и том, что прибавится третий кандидат в женихи.
        «Значит, позже»,- решил я, убежденный в том, что Дмитрий все равно не утерпит, выскажется, вот только это произойдет, когда он спустя полчаса или час в очередной раз явится в мой терем, чтобы обсудить проекты тех законов и указов, которые мы с Бэконом для него подготовили.
        Первый раз государь сам предложил мне это обсуждение, но не из-за горячего желания заняться законодательством, а чтобы дать дополнительный шанс Густаву. Мол, мы у тебя потрудимся, а Федор с Ксенией, как подобает хозяевам, пусть развлекают остальных гостей, да и самой царевне заодно по ходу общения будет не лишне поближе познакомиться с женихами.
        Учитывая, что чуть позже терем Годуновых под благовидным предлогом покидал и Басманов - то он уходил спать, ссылаясь на усталость после очередной охоты, а то заглядывал к нам,- получалось, что гость оставался только один. К тому же сам Дмитрий непременно по прошествии первого же часа обсуждения частенько вызывал и Федора - дескать, нужно посоветоваться с царевичем, что-то он скажет по тому или иному вопросу.
        Тут тоже все шито белыми нитками - понятно, что Годунов был не столько нужен Дмитрию, сколько не нужен там, в своем тереме, чтобы будущий жених вообще мог остаться наедине с Ксенией, пускай и ненадолго. Словом, государь стремился создать максимум благоприятных условий для успеха предстоящего сватовства. Разумеется, уединиться с царевной у Густава все равно не выходило - слуги-то оставались, да и Федор всякий раз, ссылаясь на приличия, уже через десять - пятнадцать минут покидал наше общество, возвращаясь к сестре и шведскому королевичу,- но все же хоть что-то.
        Что же касается указов, то сразу отмечу, что такая мера предосторожности, как предварительное обсуждение их в моем присутствии, оказалась совсем не лишней, поскольку государь поначалу далеко не со всем соглашался, а кое-что отвергал напрочь, причем настолько решительно, что стоило больших трудов переубедить его.
        Вообще-то, если во всех подробностях рассказывать о посиделках нашего первобытного Законодательного собрания, можно написать целую книгу, однако, думаю, вкратце изложить, как я выжимал из «ледокола» все возможное, наверное, следует…
        Глава 19
        Аз повелеваю
        Лишь считаные тексты подготовленных мною и Бэконом документов прошли почти без правки государя. Кажется, их было всего два: «Указ о карах за глумление над верой» и «Указ о величии государя и наказаниях за покушение на его жизнь».
        Доказывать необходимость прочих мне пришлось. По счастью, Дмитрий пребывал в одиночестве, а остальные были на моей стороне, включая даже… его приближенных. Басманов, когда он у нас появлялся, лишь деликатно покряхтывал, и это в лучшем для государя случае, поскольку, памятуя о Фетиньюшке, в основном бурчал, поддерживая меня, нечто вроде: «Мудро закручено. Отчего бы и нет. Ежели призадуматься, так оно как раз впору…»
        Да и Ян Бучинский, сопровождавший царя, при обсуждении чуть ли не всегда становился на мою сторону. Не забыл великий секретарь своего малодушия и неблаговидного поведения во время суда надо мной, когда его голос чуть не отправил меня на плаху, и теперь старался всячески загладить свою вину.
        Например, когда зашла речь об установлении точного размера повинностей и оброка крестьян в пользу землевладельцев, именно он привел в качестве негативного примера Речь Посполитую. Мол, благодаря такому закону положение русских крестьян никогда не будет столь плачевным, как у него на родине. Не должен владелец, даже если он очень сильно нуждается в деньгах, драть со смердов семь шкур.
        Кстати, отмечу, что как раз над этим законом мне почти не пришлось трудиться - он попал мне в руки, будучи полностью готовым, благодаря… Борису Федоровичу Годунову. Даже идея была не моя, а покойного царя, который первым завел речь о необходимости упорядочить подати, выплачиваемые крестьянами. Мне оставалось только кое-что подправить и внести для них несколько дополнительных льгот.
        В перспективе благодаря им можно было практически полностью ликвидировать переход к другим хозяевам, причем уничтожить пресловутый Юрьев день[92 - Имеется в виду церковный праздник в честь святого Георгия, отмечавшийся 26 ноября. В течение двух недель (за неделю до праздника и неделю после) допускался - при условии выплаты всех задолженностей - переход крестьян от одного владельца к другому.] исключительно на добровольной основе, официально оставив его нетронутым. Люди попросту перестанут сниматься с земли, поскольку те подати, которые они должны платить, через десять лет сократятся на одну пятую. Еще через пять лет они должны будут выплачивать только три четверти от первоначальных выплат. Еще пять лет, и вновь сокращение - теперь уже до двух третьих, а в итоге через двадцать пять лет крестьянин должен был платить лишь половину налогов. Разумеется, при условии, что он продолжает сидеть на прежнем месте. Стоит же ему перейти к кому-либо, как он сразу теряет все эти льготы, ибо «счетчик» незамедлительно обнуляется.
        Аналогично обстояло дело и с выплатой ссуды на обзаведение. Каждые пять лет, начиная с десятого года, восьмая часть ее прощалась, к двадцати пяти годам доходила до половины, а к пятидесяти крестьянин не должен был ничего.
        Вместе с ним я подсунул государю и другой указ, посвященный вотчинам, поместьям, праву владельца заменять одно на другое, а также еще одному праву - замене того же поместья на прямые денежные выплаты из казны. Поначалу Дмитрий уверял меня, что по доброй воле никто не захочет лишаться земель и деревень с людишками, но я возразил, что стоит прийти первому неурожайному году, как они, пускай и не все, но многие, немедленно изменят свою точку зрения.
        Кроме того, можно добавить некоторые льготы. Например, если дворянин перестал служить - то ли по причине преклонных лет, то ли по болезни,- а сыновей у него нет, львиная доля его поместья переходит в казну, а бывшему служаке остается всего треть. Это сейчас. Зато если он перешел на денежную оплату, то во всех перечисленных случаях он будет получать пенсию, равную половине своего прежнего жалованья. А инвалиду будет выплачиваться еще больше, скажем, две трети. Ну и семье погибшего в боях казна тоже станет выплачивать неплохие деньги. Например, треть от жалованья.
        Немало возражений вызвал у него и «Указ о суде». Идея его необходимости была мною изложена в преамбуле, которая - ну что тут поделаешь, надо говорить с народом «современным» языком - в изложении Еловика звучала заковыристо: «Дабы всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа были во всяких делех всем ровна». Суть, если говорить современным языком, такова: равенство всех перед законом, в который, правда, были заложены различия в правах, но только что касалось наказаний. Например, кнут и торговая казнь исключались для бояр, окольничих, думных дворян, стольников и всех ратных людей, кроме простых вояк, которые могли подвергнуться бичеванию, но за совершение достаточно тяжелых уголовных преступлений. Однако и тут приговор помимо кнута подразумевал предварительное изгнание из служилого сословия.
        Но это по наказаниям, а процедура самого суда одинакова как для боярина, так и для простолюдина, включая даже приезжих иноземцев: «Не стыдяся лица сильных, и избавляти обидимого от руки неправедного…» - как «перевел» Еловик мои слова.
        По счастью, при его утверждении сказалась поддержка английского философа и секретаря Дмитрия: Бэкон приводил примеры из жизни своей страны, а Бучинский с негодованием рассказывал о беспределе шляхты, вспомнив про который, государь согласно кивнул головой, утверждая.
        Следом пошел и «Указ о судьях», которые должны были сдавать экзамены при вступлении в должность, то есть доказывать свою готовность в теории - знание Судебника, новых государственных указов и законов, а также всевозможных Кормчих книг и прочих документов. Помимо этого они должны были показать умение владеть ими на практике. Суды я предложил разделить на три уровня, и чтобы в каждом было две категории судей, а замыкаться им надлежало на особом Судейском приказе.
        Экзамены предстояли им и далее, раз в пять лет, дабы не расслаблялись, равно как и при желании перейти в другую категорию. Причем если судью выдвигают вышестоящие коллеги, считая достойным, то бесплатные, а вот если он сам изъявляет желание перейти в более высокую категорию, то должен выплатить залог, и достаточно большой, в размере полугодового жалованья. Сдал успешно - залог подлежит возврату, а нет - извини, брат, сам виноват.
        Да и вообще, экзамены - штука весьма полезная для всех подьячих и дьяков, вне зависимости от того, в каком именно приказе они трудятся, вот только общую систему я проработать не успел - времени не хватило. Единственное, что удалось успеть в этом направлении, так это подготовить особый указ о введении регистрационных книг жалоб и челобитных, поступающих от населения, с указанием жестких конкретных сроков разбирательства по ним.
        Выслушав меня, Дмитрий откинул голову на высокий подголовник спинки кресла и, насмешливо прищурившись, спросил:
        -И ты считаешь, князь, что ежели мы все это введем, то вмиг появится, как у эллинов сказывали, бог из машины?
        -Не вмиг, и не бог,- невозмутимо ответил я.- Да и ни к чему нам языческое божество, пускай даже от древних эллинов. Куда важнее наличие самой машины. А наша задача - запустить ее, чтоб работала.
        -Твоя,- поправил меня Дмитрий, веско повторив: - Твоя задача, князь.
        -Пусть так, моя,- согласился я.- А твоя, государь, не мешать мне в этом.
        В ответ последовал благосклонный утвердительный кивок.
        Очень хорошо. Работай, ледокол, жми дальше на всех парах в том направлении, которое тебе указано, а огонь в котлах я раскочегарю, будь спок.
        Однако слово свое насчет «не мешать» Дмитрий держал не всегда. Особые возражения вызвал у него «Указ о выборах в Освященный Земский собор всея Руси». Тут дебатов было изрядно - очень уж не понравилось Дмитрию, что по сути этого указа крестьяне, простые граждане и даже инородцы - да, разумеется, не одни, да и число их весьма ограниченно, но тем не менее,- будут подготавливать и утверждать законы русской земли, включая самые важные, например, о бюджете государства.
        Вначале Дмитрий вообще поднял меня на смех, после чего я напомнил ему про весы, которые демонстрировал в монастыре под Серпуховом, и твердо заявил, что самый оптимальный способ держать наглых бояр в узде - это создание некоего третейского учреждения, чья главная задача: не вмешивая государя, обуздывать сильных и поощрять слабых. И в то же время знать не сможет обвинить царя в потворстве народу, поскольку с него и взятки гладки - всегда можно сослаться на то, что все законы дело рук тех, кто сидит в Освященном соборе, то есть это учреждение и станет тем дополнением, которое своей массой перевесит боярскую чашу.
        Опять-таки оно не выдумано мною изначально и не является чем-то из ряда вон. Были же они на Руси ранее, и собирали их не раз и не два.
        -Достаточно вспомнить твоего покойного батюшку,- напомнил я Дмитрию.- Новый Судебник он утверждал именно с избранными от всей земли людьми. А что касается обширности прав, то и тут ничего нового. Когда Иоанн Васильевич думал, стоит ли ему продолжать войну с Ливонией или нет, он поначалу тоже предпочел выслушать всех, не ограничившись боярской Думой, а уж потом принял решение. Разница лишь в том, что ты идешь дальше своего отца, учредив работу собора на постоянной основе, но и это вполне естественно - детям не следует останавливаться на достижениях своих родителей, но надлежит двигаться дальше.
        Дошло. Призадумался. Согласился. Но… только с самой идеей. Что касается представителей, то тут дебаты длились еще очень и очень долго. Дескать, ни к чему допускать до такого смердов и прочих простецов.
        -На народ надеяться - что на песке строить,- упрямо твердил он, осыпая меня соответствующими поговорками.
        Пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию. Для начала я заметил, что об этом разговоре лучше вообще никому не знать, кроме нас двоих, а потом принялся выкладывать дополнительные аргументы, но сперва задал вопрос. Мол, как он может рассчитывать, что собор усмирит знать, если сам будет состоять из знати? Волк волка грызть не станет, если поблизости стоит овца. Получится, что тогда собор станет дополнительным козырем в руках бояр, а не в руках Дмитрия.
        Заодно растолковал ему и причины чисто психологического характера. Дескать, если зайдет речь об отнятии каких-либо привилегий у других, то именно в связи с тем, что сами участники их не имеют, они не просто согласятся с государем, но охотно примут все, что он им ни подсунет. И тут же напомнил про его денежные затруднения, с которыми Дмитрий пока еще справляется, но лишь до поры до времени, да и то из-за займов, ибо на следующий год благодаря аттракциону неслыханной щедрости государю придется выплачивать всем удвоенное жалованье.
        -Тут я и впрямь того, погорячился,- хмуро признал он.
        Вот тогда-то я выложил на стол своего козырного туза. Мол, ведомо мне, как поправить финансовые дела, но вначале он должен дать слово, что больше в долги влезать не станет.
        Дал его Дмитрий довольно-таки легко, но я уже знал цену его обещаниям, поэтому принял дополнительные меры, чтобы подстраховаться. Откровенно потребовав более весомых гарантий с его стороны, я предложил подождать до полуночи, когда он сможет дать мне настоящую клятву, несоблюдение которой будет чревато для государя.
        -Сызнова ворожить учнешь?- весело оживился он, еще не подозревая, что именно я от него потребую.
        -Сызнова,- сурово подтвердил я, но в ответ на его дальнейшие расспросы не стал ничего пояснять, заметив, что все в свой черед, а едва мои куранты отыграли двенадцать, устроил ему целую церемонию с надрезом его пальца и орошением кровью того самого… кхе-кхе… органа, который два с половиной месяца назад расплавил.
        Посчитав, что он может мне еще понадобиться, я распорядился, чтобы Куколь вновь вылепил мне по возможности точно такой же, как по цвету, так и по размерам. Вот над ним-то Дмитрий и произнес свою торжественную клятву.
        Чтобы он еще больше проникся ответственностью за ее выполнение, я пояснил царю, что тогда, летом, мое колдовство происходило в ночь праздника, посвященного Макоше. Она же хоть и является богиней Земли, но все равно, будучи женщиной, питает слабость к пригожим мужчинам, а потому у меня была возможность упросить ее все отменить. Сегодня же, в ночь, которая посвящена Нияну, властителю славянского ада, судье мертвых и повелителю мучений, строго относящемуся ко всем клятвопреступникам, дороги назад не будет, так что, если государь нарушит свое слово, пусть пеняет на себя.
        Услышав это, тот поначалу отдернул было протянутый мне палец. Я презрительно усмехнулся. Дмитрий покраснел, набычился и после недолгого колебания решительно подставил его под мой нож.
        Признаться, даже с учетом всего этого у меня не было полной уверенности, что он сдержит обещание, разве что пока свежи воспоминания, ну да ладно - авось на несколько месяцев его хватит, а там посмотрим. Теперь можно и излагать свои идеи.
        Во-первых, монастыри. Едва я о них заговорил, как глаза у Дмитрия загорелись. Еще бы, одним махом оттяпать чуть ли не треть земель в казну государства - тут светил не просто доход, но богатство. Хотя сомнения у него и имелись - не получится ли так, что в результате этого указа на него ополчится все духовенство.
        -Не получится,- отрезал я,- ибо ты тут вообще ни при чем. Указ примет Освященный собор всея Руси. Не станет церковь идти против всего народа. Кроме того, ты отберешь не всю землю - надо же и монахам где-то растить рожь, овес, пшеницу, пасти свои стада и так далее, так что определенную часть ты им оставишь. Вот только ни сел, ни деревень, ни починков у них не будет, ибо не след божьим людям угнетать и взимать дань и подати с таких же христиан, как и они.
        -Архиереи все одно супротив поднимутся,- вздохнул Дмитрий.
        -У тебя есть послушный Игнатий,- напомнил я.- И еще: земли епископов, митрополитов и самого патриарха, которых у них не так уж много, если сравнивать с монастырскими, можно им оставить. Пока оставить.
        -А проку?- возразил Дмитрий.- Я ить тоже о том подумывал, даже почитал кой-что. Про Стоглав слыхивал ли?
        -Рассказывали,- кивнул я, хотя, признаться, мало что помнил.
        -Так вот там мой покойный батюшка тоже супротив церковных земель поднялся и тоже, вот яко ты ныне, про архиерейские умолчал, а митрополит Макарий вместях с епископами все равно замесили в одну кучу да такую отповедь ему дали, что и он их одолеть не возмог, а ить вельми грозен был.
        Пришлось напомнить, что батюшка его являлся всего-навсего царем и титула непобедимого кесаря не нашивал, Грозным он стал гораздо позже, когда понял, что управиться миром с непокорными боярами не получится, а кроме того, Иоанн Васильевич допустил существенную ошибку, поскольку промолчал про архиерейские земли. Дмитрий же первым делом во всеуслышание заявит, что отнимать их не собирается, ибо понимает, что при высоком сане и расходов много.
        -Только когда будешь об этом говорить, непременно укажи, что ныне ты их отнимать не собираешься,- подчеркнул я.- Тогда потом, через годик, когда очередь дойдет и до них, тебе не придется оправдываться, что ты отступаешься от данного ранее обещания не трогать их земли. И сразу упомяни, что ты не собираешься нарушать указ своего покойного родителя о патриарших землях, которым они освобождены от всяческих податей. И еще одно. Чтобы деваться им было некуда, надо включить в состав собора всех архиереев - от епископов до митрополитов. Во-первых, тогда можно будет с полным правом говорить об Освященном соборе - шутка ли, присутствуют с десяток духовных особ самого высшего ранга. Ну а во-вторых, как, интересно, они смогут протестовать по окончании заседания, когда голосование уже состоится, если они сами входили в состав учреждения, принявшего такое решение?
        Дмитрий призадумался, очевидно прикидывая, насколько велики шансы, что все выйдет так, как надо, а затем досадливо крякнул и объявил мне, что все равно в итоге из моей затеи ничего путного не выйдет - слишком много лазеек.
        Например, тем же монастырям никто не вправе запретить иметь так называемых «закладчиков», в ранг которых можно возвести население хоть всей деревни. Запретить же закладничество вообще - чревато. Получится, что все те, у кого они сейчас есть, окажутся в превеликих убытках. Более того, непременно возмутятся и сами закладчики. Они хоть и числятся в личном холопстве, но зато имеют ныне от своего статуса немалые выгоды.
        -Кнут сулить неохота,- подытожил Дмитрий,- но и иного выхода не зрю. Еще пяток - десяток лет, и я, глядишь, вовсе без тяглецов останусь.
        -А вот это уже тебе от меня второй подарок,- улыбнулся я.- Потому я и взял эдакую страшную клятву, ибо намерен прибавить тебе тяглецов, и в преизрядном количестве. А кнут сулить не надо - лучше сделать так, чтобы брать в заклад было… невыгодно.
        Я знал, что говорил, ибо вопрос этот был для меня тоже не нов. Помнится, на закладчиков, то есть людей, которые добровольно в обеспечение ссуды или в обмен на какую-либо иную услугу, например, за податную льготу или судебную защиту, отдавали себя в распоряжение другого человека, жаловался мне еще Борис Федорович. Было это еще прошлой осенью.
        Проблема состояла в том, что при этом они приобретали и так называемую холопью льготу, заключавшуюся в освобождении от выполнения государственных повинностей и, главное, от выплаты податей, по сути пропадая для державы. Тогда я и дал ему совет, который собирался сейчас повторить Дмитрию, вот только покойный царь не воспользовался им, справедливо рассудив, что для введения таких крутых мер пока слишком тревожное время.
        Когда я только приехал в Кострому, мне пришлось столкнуться с закладничеством более плотно - тут под боком существовали целые слободы и посады, с которых царевич не мог получить ни единой полушки. Как-то исправить ситуацию на уровне Федора было невозможно - государство одно, значит, и законы общие. Зато теперь появлялся шанс все изменить.
        Долго что-либо рассказывать или пояснять я не стал, а вместо этого выложил на стол постановление будущего Земского собора, которое они должны были обсудить и принять в первую очередь, чтобы государь оказался лишь в роли утвердившего этот документ, не более. Постановление так и называлось: «О закладничестве, закладчиках и прочих холопах».
        Суть его была проста: все остается по-прежнему, но так как каждый человек, проживающий на Руси, обязан приносить государству, которое его защищает, пользу, то подати и тягло надлежит брать со всех, вне зависимости от того, холоп этот человек, закладчик или кто иной.
        Дочитав до этого места, Дмитрий разочарованно присвистнул и небрежно откинул указ в сторону.
        -Умучаюсь я с них деньгу вытягивать. Хоть всю иву оборви, а прочие дерева на длинники пусти, и то проку не будет.
        -Уж больно тороплив ты, государь,- упрекнул я его.- Я и не предлагаю трогать ни закладчиков, ни холопов. Пусть себе живут и в ус не дуют. Далее в постановлении сказано, что платить за них должны те, кому они принадлежат. Думается, эти людишки будут побогаче, так что раскошелятся и никуда не денутся.
        -А если вместо того разгонят их и больше никого в заклад брать не станут?- не понял Дмитрий.
        -Тебе и от этого прибыток,- пожал плечами я.- Раз народец вышел из заклада, значит, снова обязан платить подати. Более того, за своих крестьян в вотчинах боярам также надлежит раскошелиться.
        -Хошь, чтоб на меня весь служивый люд ополчился?!- возмутился Дмитрий.
        -Не хочу,- покачал головой я.- Потому ниже пояснение, что владельцев поместий, то есть всего мелкого служивого люда, это не касается, ибо они взамен предоставляют державе свою ратную службу, а дважды за одно не платят.
        -Дак вот же указ о вотчинах и поместьях,- напомнил он.- Тогда все бояре вотчины в поместья перекинут, и все.
        -Пускай перекинут,- согласился я.- Вот только есть правила, где указаны нормы наделения ими, так что все, что у них сверх положенного, изымается в твою пользу.
        -Выходит, куда ни кинь, им всюду клин,- протянул задумчиво Дмитрий и восхитился: - Ой, лихо ты их, князь, поприжал.- И он принялся вслух высчитывать, сколько получит от внедрения всего этого в жизнь.
        Получалось и впрямь много. Разумеется, не миллионы, как он тут загнул, но сотнями тысяч припахивало.
        -Жаль токмо, что ныне таковского учинить нельзя,- посетовал он.- Хотя ежели теперь призанять, то на следующий год…
        Ну вот, опять за старое. А ведь всего часом ранее на крови поклялся, что…
        -Обещанное помнишь ли?- попытался я освежить его память.
        Вроде угомонился и согласился утвердить все связанное с выборами представителей собора, который он незамедлительно попытался переименовать в высокопарное: «Великий совет всея русской земли», но я отговорил. Пусть будет старое название, которое хоть немного, да и то лишь на первых порах, замаскирует огромную власть нового органа. Замаскирует, поскольку поначалу все решат, что это учреждение отличается от прежних, при Иване Грозном, только тем, что действует на постоянной основе, а не от случая к случаю. Потом-то разберутся, но поздно - холопов-то уже не будет, включая ратных, так что не больно-то побунтуешь.
        Однако торопыга всегда останется торопыгой, и Дмитрий решил сместить сроки выборов, ускорив их, для чего повелел завтра же собрать всех монахов из ближайших костромских обителей для немедленного перебеливания этого указа и срочной отправки его во все пределы Руси. На все про все, включая сбор депутатов, он определил полтора месяца, по истечении которых, в начале декабря, должно состояться открытие первого регулярного собора.
        Я, правда, усомнился насчет времени. Пока указы дойдут до мест, пока там почешутся, позевают, после чего начнут неспешно выполнять, пока изберут, да пока те отправятся в Москву…
        -Сам сочти,- посоветовал я Дмитрию.- От того же Архангельска больше тысячи верст, от Пустозерского острога уже полторы, да с гаком. А про заяицкие города забыл? Думаю, от Тобольска две тысячи верст катить, не меньше, на Сургут и Тару клади две с половиной. Про Обдорск, Нарым и прочие вообще молчу - там все три наберется.
        -Там не города, острожки,- отмахнулся государь.- Им мы местечко оставим - к концу зимы доберутся, и ладно. Главное те, что поблизости, а они поспевают, ежели мы, не мешкая, прямо отсель указы отправим.
        Зато он не стал возражать относительно указанных мною в проекте количественных пропорций - сколько от какого населения. Единственный негативный нюанс - мое присутствие, которое Дмитрий счел обязательным. Я возражал, напомнив про Эстляндию,- не разорваться же мне, но он был неумолим.
        -Для того я и наметил провести все поране,- пояснил государь.- Поэтому ты как хошь, крестничек, так и выкручивайся, но дело сие больно тяжкое, и без тебя поднять его некому.
        Я прикинул еще раз. Вообще-то и впрямь лучше бы мне поприсутствовать на первых заседаниях этого собора. Во-первых, можно еще раз пропиарить царевича, не забывая подчеркивать время от времени, что я являюсь его ближним человеком. А во-вторых… Дело в том, что помимо всего прочего этот собор получил право выбирать нового царя, в случае если прежний государь не оставит после себя ни одного прямого наследника мужского пола.
        Дмитрий поначалу возражал и против этого, ворча, что, какой лал ярчей горит, свинье судить негоже. Пришлось пояснить, что это тоже придумано с целью максимально осложнить неким расторопным боярам путь к престолу. Мол, даже если и удастся извести каким-либо образом царя, пускай путем заговора, в котором примет участие чуть ли не вся боярская Дума, все равно им через собор не перескочить, а те - шила-то в мешке не утаишь - подумают, поразмыслят, да и, глядишь, не захотят увенчать убийцу шапкой Мономаха. Тогда какой смысл убивать - риск-то огромен, а проку…
        Кроме того, это право и ранее имелось у Земского собора. Правда, он избирался нерегулярно, от случая к случаю, но ведь Борису Федоровичу предлагали престол именно выборные люди от всей русской земли.
        Так вот, с учетом этих обстоятельств мне было бы и в самом деле недурно там засветиться: и помочь, если возникнут проблемы, а они на первых порах неизбежны; иорганизовать выборы руководства, причем тоже с учетом интересов Годунова; ну и завязать тесные отношения с этой верхушкой.
        Словом, я, скорчив кислую рожу, заявил, что не могу ни в чем отказать государю, а вообще, если дело пойдет так и дальше, то к следующему году, дабы всюду поспеть, придется и впрямь разорваться на несколько маленьких княжат Мак-Альпинчиков.
        Вот так я и использовал Дмитрия, под его именем внедряя в жизнь все те изменения, которые были мною намечены. Правда, часть указов Еловик еще не успел перебелить, но это уже пустяки, учитывая, что предварительное обсуждение они прошли.
        К тому же я собирался отправить Яхонтова вместе с государем в Москву - пусть парень ежедневно напоминает о них, дабы они не оказались в долгом ящике. Да и мне выгодно - все равно останавливаться на достигнутом нельзя, поскольку не все сделано. Придется время от времени посылать гонца в столицу с новыми проектами, а Еловик их передаст для утверждения Дмитрию, а потом отпишет, что и как, включая перечень царских возражений.
        Но, пожалуй, самым главным, хотя навряд ли кто-то, и даже сам Дмитрий, посчитал этот документ таковым, была «Великая хартия вольностей». Конечно же назывался этот указ иначе, «О вольностях российских», но в этом ли суть? Плевать на форму - даешь содержание, которое, разумеется, тоже весьма и весьма отличалось от упомянутой английской. Однако главное, что указ давал людям права, причем всем без исключения - от закупов и холопов до именитого боярина, который, если вдуматься, тоже их не имел, полностью завися от царского каприза.
        Отныне никто не мог быть арестованным, заключенным в тюрьму и так далее без постановления суда. Ничья частная собственность не могла быть изъята у владельца без судебного решения, никто не мог безнаказанно посягнуть на личность человека - например, воевода вообще не имел права приказать кого-либо выпороть. Каждый получал свободу вероисповедания.
        -А-а… ежели бунт?- осведомился Дмитрий.- Худа не выйдет? Право токмо у судей, а воеводы для усмирения бунташных людишек ничего не в силах учинить.
        Я пояснил, что этот нюанс у меня вошел в «Указ о судьях», и ткнул пальцем в нужное место. Там действительно говорилось, что в местностях, объявленных государем на военном положении, воеводам или облеченным их властью лицам предоставляются все судейские права в полном объеме. Более того, когда учинение кем-либо преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в дальнейшем расследовании, обвиняемого допускается предать военно-полевому суду, то есть в упрощенном порядке, безотлагательно, и приговор вступал в законную силу немедленно после его оглашения.
        Лишь тогда государь угомонился и приступил к дальнейшему обсуждению.
        Вообще-то перечислять можно еще долго, но если кратко, то это были основы гражданских прав. Составлял я их, все время держа в голове возможные протесты бояр, которые, естественно, приветствовали бы такое самоограничение государевых прав, но только в вопросах, касающихся их самих. Так вот, чтобы они поменьше бухтели и проглотили приманку не поморщившись, я особо тщательно постарался раскрыть именно их вольности. Например, краткое первое упоминание неприкосновенности любой частной собственности - но затем подробное описание, куда входили боярские вотчины, боярские земли, боярские села, боярские, боярские, боярские…
        Дмитрий даже поморщился, когда читал, и метко указал, что достаточно первого предложения, а все остальное лишь повторение, да и то какое-то однобокое, поскольку если речь идет о любой собственности, то почему я все время талдычу про боярскую…
        -Ну не у всех же столь проницательный ум, государь,- вежливо возразил я.- Иные из твоего сената, заслушавшись сладким словом, забудут о начале, и тогда…
        Объяснение ему понравилось, после чего он даже несколько раз тыкал мне в соответствующее место, чтобы я развил то или иное положение указа. Так появились строки о благородном сословии, которое даже государь не может повелеть выпороть, не говоря уж о том, чтобы приказать арестовать боярина, и так далее, и тому подобное…
        -Так ты у меня и вовсе все права отнимешь,- усмехнулся Дмитрий.
        Вроде бы сказал в шутку, но в его взгляде, устремленном на меня, я прочел нечто иное. Вообще-то он был прав. Действительно отнимал. Не все, конечно, но поворот к конституционной монархии намечался и впрямь настолько крутой, что государь почуял, как его самодержавный «мерседес» уже встал на два колеса. Кажется, пора нажать на тормоза, о которых я благоразумно позаботился.
        -А зачем тебе вообще иметь возможность их пороть?- осведомился я.- Для того чтобы насладиться их унижением и нажить смертельных врагов, опасных вдвойне, потому что они тайные? Пройдет время, ты забудешь о том, как их унизил, но они-то нет, и при опасной ситуации, которая возникает у каждого правителя, непременно окажутся в числе тех, кто воткнет или поможет воткнуть нож тебе в спину. И оно тебе надо? Если уж человек благородного сословия достоин кары, то той, после которой он не сможет причинить тебе вреда, ибо покойники не мстят. А право на нее у тебя останется.
        Дмитрий недоуменно уставился на меня, не понимая, как это он не имеет возможности приказать выпороть, но зато в силах беспрепятственно послать на плаху. Я, загадочно улыбаясь и не торопясь с ответом, ждал, пока он догадается сам. Правда, не дождался, и пришлось пояснить. Услышав мои слова, Дмитрий радостно засмеялся.
        -И все?!- изумленно осведомился он.
        -Вполне хватит,- уверил я его.- Только сейчас этого делать не стоит. Лучше, если об этом будет сказано обтекаемо, притом не здесь, но в твоем «Указе о судьях». Потому-то я специально указал, что судить могут только равные равных или представители высших сословий - низших. Ты же государь, следовательно, из высших, а потому…
        Суть уловки состояла в следующем. По проекту реформирования судейской системы во главе ее должны были быть пять верховных судей. Для них не обязательны ни доскональное знание всех законов, ни экзамены. Естественно, они обладали наивысшими правами. Основное их занятие - ревизия и инспекция всего остального корпуса. Однако помимо этого они имели право вынести приговор и отправить на казнь кого угодно, начиная от крестьянина и заканчивая окольничим и боярином. Причем в исключительных случаях, касающихся оскорбления государя, не говоря уж о покушении на его жизнь, особенно когда имелись неопровержимые доказательства вины, рассмотрение такого дела дозволялось в точности так же, как если бы речь шла о местности, объявленной на военном положении.
        Так вот, нет никаких препятствий к тому, чтобы одним из этой пятерки Дмитрий особым указом назначил самого себя, но не сейчас - тогда кто-нибудь из бояр непременно догадается, не все же из них дураки,- а на пару месяцев позже. В конце концов, соответствующий указ можно даже заранее заготовить, чтобы осталось только поставить необходимую дату.
        Держа в памяти возможный переворот, я подстраховался, посоветовав сейчас назначить троих, оставив одного в резерве - должен же у нас быть хоть один настоящий инспектор-ревизор. Государь вопросительно уставился на меня, но я молчал, скромно потупившись и с огромным интересом разглядывая травяной орнамент на своем серебряном кубке. Наконец Дмитрий не выдержал и прервал затянувшуюся паузу:
        -Одного я, кажется, знаю и верю - ты мое доверие не обманешь, а кто еще двое?
        -Басманов,- осторожно произнес я.
        -Ему тоже верю,- кивнул Дмитрий.- Верю хотя бы потому, что без меня и ему, и тебе придется несладко… Если вообще выживете. А третий?
        -Если такое право имеет государь, то оно же должно иметься и у престолоблюстителя.- И, увидев, как скривилось его лицо, заторопился с пояснениями: - Об этом же говорит и общемировая практика, в которой уголовно-процессуальное право должно не только не противоречить конституционному и административному, но и быть…
        Цитировать всю выданную на-гора ахинею из набора взятых с потолка юридических терминов не стану - чего позорится? К тому же знал я их не так уж и много, так что выдохся довольно-таки быстро. Выдохся, замолчал и проникновенно произнес:
        -Ну вот, теперь даже ребенку понятно. Так как, государь?
        Дмитрий некоторое время озадаченно смотрел на меня, не поняв ни слова (немудрено, ибо в моем бессмысленном наборе никто бы не разобрался), неопределенно передернул плечами и недовольно проворчал:
        -Ну раз ты так утверждаешь, пущай будет царевич.
        А трюк, который я использовал, выделяя права бояр, был мною применен и позже, когда речь зашла о свободе вероисповедания. Вновь только одно краткое первое предложение, касающееся защиты государством любой веры и религии, равно как и прав самих верующих отправлять религиозные обряды, а затем уйма слов исключительно о православии, с упоминанием епископов, митрополитов и святейших патриархов.
        Чуть ниже коротенькое указание, что за причинение любому духовному лицу обиды действием, кто бы его ни совершил, должно последовать самое строгое наказание и весомый денежный штраф - и опять подробный перечень всех санов и чинов, используемых в православной церкви, но с примечанием: в отношении тех, кого не перечислили, обидчик платит как за оскорбление, причиненное священнику. Кстати, Дмитрий и тут оказался на высоте, сразу же сообразив, что теперь штрафам подлежат не только те, кто покусится, скажем, на православный храм, на икону или на попа, но и те, кто занесет топор на какую-нибудь священную ель или дуб.
        И пусть потом историки утверждают, что сей документ был составлен под давлением боярской верхушки и православной церкви и им в угоду,- плевать. Умные разберутся, а что скажут дураки, меня не интересует. И вообще, сюда бы этих историков, на мое место, тогда бы поняли, что не все так просто, как видится издалека.
        Помнится, когда государь после всех внесенных правок и дополнений окончательно одобрил указ, я, будучи не в силах сдержаться, откинулся на своем стуле и расплылся в блаженной улыбке.
        -Ты чего, крестничек?- удивленно спросил Дмитрий.
        Я не стал скрывать значение документа.
        -Отныне, государь, сколько бы ни простояла Русь, в первую очередь из всех правителей потомки будут вспоминать именно тебя, поверь,- заверил я его.
        Тот польщенно улыбнулся и осведомился:
        -Видение было?
        -Оно самое,- подтвердил я.- Довелось мне узреть странный город с высокими домами в десятки саженей…
        Я недолго расписывал будущую Москву, быстро перейдя к главному, и, не жалея красок, в самых ярких тонах воспроизвел всенародный праздник, посвященный величайшему государю, чье трехсотлетие со дня восшествия на престол широко отмечается по всей стране.
        -Хотелось бы верить,- мечтательно улыбнулся он.- Трехсотлетие… Ишь ты куда загнул.
        -Так будет,- твердо ответил я.
        Глава 20
        Очередная пакость государя
        Ныне перед Дмитрием оставался всего один указ. Узнав, что мне предстоит уже этой зимой вторгаться в Прибалтику, и памятуя, что после нас в городах Эстляндии встанут на постой стрелецкие гарнизоны, я по приезде из Ярославля, улучив время, полистал свои записи, сделанные раньше. Прибавив к ним кое-что из запретов для ратников, я получил нечто вроде памятки, как нельзя вести себя на завоеванных землях, ну и ниже перечень наказаний для нарушителей. Были они довольно-таки суровые, вплоть до смертной казни за грабеж и изнасилование, не говоря уж про убийство горожан.
        Особых проблем с этим документом я не предвидел, рассчитывая, что у Дмитрия возражений не будет, а если и появятся, то я их разобью в два счета - аргументы имелись.
        Я даже объявил Фрэнсису, что сегодня мы, пожалуй, работать над законами не будем вовсе, рассчитывая, что в отсутствие англичанина наш непобедимый кесарь станет куда откровеннее в своих речах и выскажет все, что думает о моем решении выставить себя в качестве жениха царевны. Еловика, правда, оставил - надо ж кому-то вносить изменения, если они все-таки последуют.
        Ждать себя Дмитрий не заставил. Я вновь приготовился к пакостям, связанным с моим предстоящим сватовством, но все было в порядке. Государь занимался исключительно законом, иногда досадливо морщась, но особо не возражал и после заминок всякий раз согласно кивал.
        О моем намерении встать подле двух кандидатов в женихи, ибо бог любит троицу, он обмолвился лишь вскользь, перед самым своим уходом, когда Еловик ушел и мы остались одни. Да и то он не выказывал своего несогласия, но лишь спросил, не боится ли князь оказаться в роли отвергнутого, тем самым выставив себя на позорище, ибо как ни скрывай такое, а слух самое большее уже через месяц будет гулять по всей Руси. Про такое, мол, даже поговорка в народе сложена: «Жениться - беда, не жениться - другая, а третья беда - не отдадут за меня».
        Пришлось ответить, что не вижу ничего унизительного в том, что меня отвергнут. Добро бы, если б это была дочка какого-нибудь боярина, а то ведь царевна.
        Дмитрий не унимался, заявив, что в самом отказе и впрямь ничего страшного, вот только слух-то будет изрядно преувеличенный, со всякими смешными несуразностями и нелепыми подробностями, которых и в помине-то не было.
        Признаться, я ожидал с его стороны возражений посерьезнее, так что и тут отделался шуточками. Мол, опозорить нас, кроме нас самих, никто иной не в состоянии, и вообще - как к золоту не пристает ржавчина, так и ко мне худое слово. Во всяком случае, те, кто знает меня близко, никогда не поверят распускаемым небылицам, а те, кто не знает… Бог им судья.
        -Ой, гляди,- вздохнул он.- Ты еще людишек на Руси плохо ведаешь, а они у нас напрасливы - за ногу своротят да в быль поворотят, а клевета их что уголь черный - не обожжет, так замарает. Али ты убежден, что Ксения Борисовна тебя изберет? Тогда совсем иное.- И Дмитрий пытливо уставился на меня.
        -Как можно быть в таком уверенным?- пожал плечами я.- В мире есть три абсолютно непредсказуемые вещи - погода, глупость и… женщины, и попытаться угадать их решение… Да они и сами порой не знают, что скажут или что сделают через час.
        Кажется, успокоился. Ушел. Неужто все?
        Но нет, пакость все равно пришла, причем, как обычно и бывает, неожиданно и в самое неподходящее время. Как назло, мне снился такой замечательный сон, как мы с Ксюшей идем куда-то по лугу, поросшему изумительно сочной травой яркого изумрудного цвета. Мешались только назойливые пчелы, от которых то и дело приходилось отмахиваться…
        Открыв глаза, я понял, что это были за пчелы,- меня нетерпеливо тормошил Дмитрий…
        -Я надумал,- радостно сообщил он мне, едва я приоткрыл глаза, и поторопил, чтобы я вставал, заметив: - Кто хочет жениться, тому и ночь не спится, а ты эвон, знай себе сопишь. Неча!- И, довольно улыбаясь, принялся рассказывать, что за идея осенила его этой ночью.
        Оказывается, он, едва увидел свадебный подарок Густава, терзался только одним - ему в свою очередь тоже захотелось внести в предстоящую церемонию свою лепту, причем нечто такое, чтоб всем присутствующим, особенно царевне и ее избраннику, запомнилось на всю жизнь.
        С этой мыслью он и лег спать, и вот тогда-то свершилось чудо - господь во сне послал ему известие.
        «Ой, как все плохо,- мелькнуло у меня в голове.- Если уж он решил прицепить к своей затее всевышнего, значит, жди не просто неприятностей, но крупных».
        Как выяснилось чуть погодя, я со своей догадкой угодил в самое яблочко. Оказывается, бог повелел государю не только не противиться выбору царевны (и на том спасибо!), но и благословить счастливого ее избранника особой явленной иконой. Дескать, такое благословение послужит как бы искуплением грехов Дмитрия, когда он хоть и не свершил некое недоброе деяние в отношении сей девицы, но помышлял об оном.
        Тут рассказчик ненадолго прервался, смущенно потупился, а я, прищурившись, попытался разглядеть, сколько там натикало на моих напольных часах. В отличие от годуновских, за которыми следил Чемоданов, регулярно переводя стрелку на двенадцать, я такими глупостями не занимался, так что они показывали нормальное время, а не отсчитывали часы дня и ночи. Видно было плохо - лампадка хороша как ночник, но не как светильник, однако все-таки удалось высмотреть, что сейчас пошел только пятый час.
        Самое подходящее время для разговора об иконах.
        А Дмитрий не унимался, подробно повествуя о ее явлении ростовскому епископу Прохору. Признаться, слушал я государя вполуха, принявшись размышлять, к чему бы все это и какая именно пакость ждет меня по окончании рассказа, который длился уже не меньше получаса.
        Если кратко, то суть его состояла в том, что Прохор утром нашел икону богоматери там, где увидел ее во сне, и на месте чудесного обретения незамедлительно выстроил монастырь в честь введения во храм пресвятой богородицы, где эта икона хранится и поныне, являя все новые и новые чудеса.
        Пока я одевался, уже понял, что будет дальше. Теперь осталось выяснить, где находится монастырь, куда мне, вне всяких сомнений, сейчас прикажут отправляться. Услышав, что он расположен близ Ярославля, я крякнул и, не в силах сдержать эмоции, выругался. Еще бы, сотня верст только в одну сторону - не ближний свет. По счастью, я в это время обувался, и государь решил, что моя брань относится к сапогу, который никак не хотел налезать на ногу, а потому преспокойно подвел итог:
        -Теперь ты понимаешь, насколько свята оная икона?
        В ответ я промычал нечто восторженное - преклоняюсь, восхищаюсь и вообще, того и гляди вот-вот заплачу от умиления.
        Государь внимательно поглядел на мое лицо и, удовлетворившись увиденным, уже коротко, по-деловому распорядился:
        -А ежели уразумел, так отправляйся за ней, ибо привезти ее сюда, в Кострому, надлежит именно тебе.- И добавил, норовя упредить мои возражения: - Грамотку с повелением монахам я уже заготовил, печать государева на нем проставлена, так что отдадут, не сумлевайся.
        -Ехать сразу после выбора Ксенией Борисовной своего жениха?- невинно уточнил я, хотя и знал, что он на это ответит.
        -До того,- пояснил Дмитрий.
        -То есть встать рядом с Густавом и Басмановым я не смогу?
        -Отчего же.- Дмитрий пожал плечами.- Ежели прямо нынче, сей миг в путь отправишься, то к завтрашнему вечеру, коль поспешишь, глядишь, и возвернешься. А выбор по такому случаю и отложить можно, ничего страшного. К тому же мыслится мне, что ныне к вечеру царевна изрядно притомится из-за всех этих богослужений, чай, памятаешь, что полгода по ее батюшке, а заупокойные службы долго длятся. Поэтому завтра она будет усталой, и ни к чему нам затевать сватовство, пущай денек передохнет.
        -А почему привезти ее надо именно мне?- уточнил я.- Вон сколько у тебя слуг, посылай любого. Если иконе нужен особый почет, то и тут не застоится - боярин Басманов или принц Густав.
        -Они ведь женихи,- ляпнул Дмитрий и осекся, но после секундной паузы поправился: - Я к тому, что глас во сне был именно тебе ее привезти.
        -Неужто господь прямо так и сказал, чтоб ты доверил перевозку именно князю Мак-Альпину?- усомнился я.
        -Прямо так!- отрезал Дмитрий, начиная подозревать, что я уже просек его неумелое вранье, и уточнил: - Про Мак-Альпина не сказывал, врать не стану…- И он, умолкнув, настороженно уставился на меня, поскольку я в этот момент фыркнул, не сумев удержаться от смеха.
        Ну и комик! Как скажет чего-нибудь, так хоть стой, хоть падай! Но я тут же придал лицу озабоченное выражение и даже закряхтел, нагнувшись и опять принявшись возиться с сапогом.
        -Однако имечко твое он назвал, так и поведав, чтоб вез ее непременно князь Федор Константиныч.- И он, скрывая неловкость, напустился на меня: - Ты бы лучше вместо пустых тарабар поспешал. Али ты еще каковского князя ведаешь, чтоб Федором Константинычем прозывался, дак растолкуй. Можа, и впрямь всевышний про него вещал, а я все спутал.- И сердито засопел.
        Признаться, вначале хотел «припомнить», но ведь бесполезно. Ладно, пусть думает, будто я лопух и всему поверил. Правда, от одного замечания не удержался и, уже закончив одеваться, деловито заметил:
        -Предупредить бы надо Ксению Борисовну.
        -Это нужно,- согласился он.- Токмо сейчас их будить ни к чему - время раннее, а у них и без того ноне денек заполошный. Дожидаться же, когда проснутся, тебе не след. Ежели хотишь к завтрашнему вечеру поспеть, так тут ни единого часца терять нельзя, а посему я сам их потом упрежу.
        Я оделся и шагнул к двери, прикидывая, как поступить. Ведь ясно же, что ничего откладывать он не станет и завтра поутру поставит перед Ксенией Басманова и Густава с повелением выбирать. А если Федор спросит о моем отсутствии, то Дмитрий заявит, что раз князь Мак-Альпин, ведая о дне выбора, вообще не соизволил появиться в тереме у Годуновых, стало быть, передумал и решил себя в женихи не выставлять. А может, соврет что-нибудь и похитрее, чтобы выглядело более правдоподобно.
        Погруженный в раздумья о плане дальнейших действий, я обратил внимание, что Дмитрий не отстает от меня, лишь когда очутился во дворе.
        -Чтоб быстрее было, я сам тебе подсоблю - чай, по моей указке пошибчее народ забегает,- заметив мой недоуменный взгляд, пояснил он свое присутствие.
        «Ишь ты, контроль до последней секунды, чтоб точно не выкрутился»,- усмехнулся я. Ладно, делать нечего, коли так сурово все обставлено, придется действовать иначе. И я принялся отдавать распоряжения своим ратникам.
        Государь действительно не оставлял меня ни на минуту. Правда, вел себя смирно, тихо, в основном помалкивал, да и повода встрять у него не имелось: мои ребятки и без того, невзирая на раннюю побудку, не ходили и даже не бегали - летали. Только когда я, вместо того чтобы приказать гвардейцам немедленно бежать к пристани, велел седлать коней, он забеспокоился и подал голос, осведомившись, для чего я так распорядился. Пришлось пояснить, что для начала собираюсь отправиться в расположение полка, где быстренько захвачу с собой сорок удальцов-молодцов из числа наиболее крепких и выносливых, потому что с этими я к завтрашнему вечеру точно не поспею вернуться.
        Лишь тут он оставил меня в покое, но заявил, чтоб я поспешал, ибо он будет ждать меня на пристани, дабы лично благословить в путь-дорогу.
        Пока ехали, я инструктировал Дубца, каким путем ему надлежит привести к берегу реки Костромы два с половиной десятка гвардейцев и полсотни коней, чтобы их никто не заметил.
        Дмитрий действительно дожидался меня на пристани. Что ж, раз он не счел нужным столь же тщательно контролировать меня и дальше, значит, поверил, что я ему поверил. Ну-ну, поглядим еще, кто кого надует.
        Перед самой отправкой государь решил еще разок меня вдохновить, наверное, опасаясь, что я на полпути велю повернуть обратно. Мол, господь ему сказывал, что в награду за послушание он обещает одарить князя своим благословением и сделает так, что выбор царевны падет именно на него. Я изобразил на лице радостную улыбку и полез в струг, бодро крикнув, чтоб отчаливали.
        -И куда тут плыть-то?- растерянно спросил Одинец, глядя на тяжелую воду.
        -Туда,- коротко пояснил я, указывая в сторону Ярославля.
        -А ежели посуху да конно, не быстрее?- усомнился еще кто-то за моей спиной.
        Я усмехнулся и ничего не ответил. Да и нечего мне было сказать, поскольку я и сам прекрасно понимал, что посуху получится конечно же быстрее. Именно потому Дмитрий и указал мне добираться водой. При этом он сослался на обилие рек, впадающих в Волгу, переправиться через которые в такую пору будет затруднительно, но я-то знал истинную причину его выбора. Правда, перечить не стал - пока молчу, его рекомендация остается не более чем советом, а стоит мне вякнуть, и она сразу же превратится в приказ. Нет уж, лучше ничего не говорить, но делать по-своему.
        На коней, подогнанных Дубцом к реке Костроме, я пересел на другом берегу. Дорога до Толгского монастыря затянулась. Во-первых, много времени занял перевоз лошадей через реку Кострому - пришлось гонять струг несколько раз. Во-вторых, Дмитрий отчасти оказался прав насчет водных преград, которых на нашем пути встретилось не много, но всякий раз приходилось лихорадочно метаться, отыскивая относительно приемлемое место для переправы. К тому же кони. Это я был заряжен на ближайшие сутки без отдыха, а им-то как пояснишь, что надо потерпеть? Заводные имелись, но уж больно далекий путь - сотня верст галопом не шутка.
        Одним словом, в Толгскую обитель мы подоспели уже к закату. Там поначалу стали упираться, но тут уж я был тверд и непоколебим.
        -Повеление государя не исполнять?!- гаркнул я на старика-настоятеля, и тот испуганно отшатнулся от иконы, которую до этого закрывал грудью, и, беспомощно свесив руки, заплакал.
        -Ей-богу, совсем ненадолго,- смягчившись, в очередной раз повторил я и заверил: - Не сомневайся, отче, сам, своими руками внесу в ваш храм.
        Я даже пошел на то, чтобы разрешить им исполнить какой-то тропарь[93 - Краткое песнопение, рассказывающее о каком-либо событии в жизни святого.], дабы мне в пути подсобил святитель Прохор.
        К моему превеликому облегчению, пели они не очень долго, так что спустя минут десять, а может, и того меньше, тщательно укутанная в десяток холстин небольшая икона - размером эдак сантиметров шестьдесят на пятьдесят - оказалась в моих руках. Теперь пора и в обратный путь, тем более что солнечный диск уже полностью скрылся за горизонтом, и лишь кроваво-красное зарево за нашими спинами выдавало то место, куда он провалился.
        Мы отъезжали, а вдогон нам неслось: «…В час грозный оный смертный наипаче яви нам твое многомощное заступление, ускори тогда на помощь к нам, безпомощным…»
        Но я не обращал внимания на заунывный плач. Мне тоже предстояло ускориться, ибо на помощь с небес рассчитывать не приходилось и оставалось надеяться лишь на себя самого…
        Невзирая на то что была ночь, времени на дорогу до Костромы я затратил куда меньше, чем на путь до Толгского монастыря. Для подсветки у нас имелись факелы, а кроме того, примерно через каждые двадцать верст меня и ратников ждала смена гвардейцев, расставленных мною еще на пути в монастырь, со свежими лошадьми, которые успели передохнуть. Я мигом пересаживался, оставляя своих спутников, нуждающихся в передышке, и с новой пятеркой летел дальше.
        Совсем без происшествий не обошлось: все-таки подсветка хороша лишь для направления движения, чтобы не сбиться с маршрута, а вот что касается ямок, колдобин и ухабов, то разглядеть их практически невозможно. Те, что покрупнее, к примеру, овраги - тут да, можно тормознуть, если не лететь во весь опор, а вот мелкие… Словом, семь коней за время скачки все-таки угодили в них, а вот гвардейцев, как говорится, бог миловал - хоть пара человек и вылетела из седел на полном скаку, но отделались они ссадинами и ушибами. Да и мне везло - лошади подо мной ни разу не споткнулись.
        Броды были уже известны, к тому же возле каждого горел костер, разожженный оставленными мною подле переправы гвардейцами, так что золотые купола Успенского собора Ипатьевской обители показались впереди, когда было уже утро.
        Прикинув по невысоко поднявшемуся над горизонтом солнцу, что сейчас где-то около восьми часов, никак не больше, я удовлетворенно кивнул сам себе - доскакали почти как и планировал изначально, опоздав разве что на пару-тройку часов, но все равно в пределах допустимого. Оставался лишь последний участок - Кострома-река. Лишь бы Дубец все выполнил как надо, и тогда будет полный порядок.
        Подскакав поближе, я заметил, как сидящие на веслах приветственно машут нам руками, а сам Дубец, стоя на носу струга, вздымает высоко вверх здоровенный сверток.
        Так-так, значит, и здесь ажур. Что ж, можно и капельку передохнуть. Недолго, ровно столько, сколько будем плыть к городской пристани, но все-таки.
        Брякнувшись на заботливо устланную какими-то покрывалами палубу, я с наслаждением вытянул ноги, задрав их на американский манер повыше. Странно, вроде не бегал, а скакал, так чего ж они так гудят-то?
        Заснуть, правда, не удалось. Мешало неистово барабанившее в груди сердце, которое успокаиваться не желало, словно стремясь своим торопливым тревожным стуком подогнать моих гвардейцев, хотя они и без того спешили что есть мочи.
        И чего оно так колотится? Вроде бы все в порядке, да и время не позднее, ан поди ж ты. Ладно, приедем - разберемся. И я устало закрыл глаза, надеясь, что сон все-таки придет.
        И он пришел…
        Глава 21
        Выбор царевны
        Вообще-то сон оказался из разряда странноватых, я бы даже сказал, сюрреалистичных. Эдакое полотно Сальвадора Дали, а то и похуже, вроде работ современных экспрессионистов, у которых ни бельмеса не понять. Даже удивительно, поскольку никогда ранее мне ничего похожего не снилось.
        Особенно меня поразила меланхолично парящая в воздухе шапка Мономаха и остервенело гоняющаяся за нею толпа в боярских шапках. Чуть в отдалении от нее две нарядно одетые женщины, стоящие на пригорках, яростно пускали друг в друга стрелы молний. Их лиц мне разглядеть не удалось - было не до того, поскольку приходилось отчаянно отбиваться от неистовых татарских всадников, атакующих меня в одном строю с польской шляхтой. В последнем я ошибиться не мог - именно польской, ибо во всей Европе только ляхи за каким-то чертом присобачивали себе со спины крылья.
        И приснится же такая фантасмагория! Я даже не сразу пришел в себя, окончательно очнувшись лишь после второго негромкого напоминания Дубца, что струг уже подплывает к пристани.
        Я привстал на локтях и охнул от боли. Только теперь я почувствовал, как ломит все тело, и мало того - такое ощущение, будто мне куда-то в поясницу вставили железный кол, причем предварительно раскалив его как следует на огне.
        Боль была такая, что, выйдя кое-как, враскорячку, по сходням на берег, я даже на лошадь взгромоздился лишь с третьего раза, поскольку Дубец, помогавший поначалу, в одиночку не управился и пришлось привлекать еще двоих гвардейцев.
        Позор, да и только!
        Пока ехал, было стыдно даже оборачиваться, но проинструктировать, что делать, необходимо, так что пришлось повернуться. Однако странное дело, в глазах стременного ни тени насмешки - только восхищение и разве что где-то в самой глубине капелька сочувствия.
        Это меня настолько вдохновило, что я пришпорил лошадь, торопясь к терему Годуновых, и, не дожидаясь, пока меня догонят чуть приотставшие гвардейцы, попытался слезть самостоятельно. Получилось, правда, неуклюже.
        Передвигался я по-прежнему не ахти - мешала боль, но у самого крыльца, на мгновение задержавшись, собрался с духом и, заявив себе, что просто обязан в ближайший час выглядеть как ни в чем не бывало, стал подниматься по ступенькам.
        Я успел впритык. Можно сказать, едва-едва - не зря колотилось сердце, потому что силы Ксении ко времени моего прибытия были на исходе. Единственное, на что ее хватало, так это на повторение слабым голосом, почти шепотом, одной и той же фразы:
        -Отчего ж не погодить еще чуток, покамест князь не приедет?
        -Сколь раз говорить, что он еще вчера поутру укатил в Ипатьевскую обитель за Федоровской иконой, и ежели бы восхотел, то давным-давно приехал бы!- услышал я истошный вопль Дмитрия, когда встал в сенях перед дверью, ведущей в трапезную, где и проходило столь оригинальное сватовство.- И сколь ты тут ни оттягивай час, ан выбрать все одно придется, ибо мое слово крепкое, и раз я так повелел…
        Вот же зараза! Значит, ты меня послал совсем не в Толгский монастырь, а в Ипатьевский. Ну-ну. Тогда получается, что я все выполнил в точности, и мой сюрприз для тебя, государь, окажется весьма кстати.
        И тут же раздался новый крик Дмитрия:
        -А я сказываю, что, раз его нет, стало быть, не отважился он просить твоей руки, потому как ежели бы иначе, то он…
        Дальше я слушать не стал, шагнув к двери, по сторонам которой стояли два здоровенных немца. А может, французы. Короче, из той полусотни телохранителей Дмитрия, которых он прихватил в Кострому. Едва я сделал шаг, как они, насторожившись, одновременно сомкнули плечи, перекрывая мне дорогу.
        -Государь не велел никого пускать,- коротко пояснил один, с рыжими усами и небольшой бородкой.
        Странно. То же самое мне сказали гвардейцы у крыльца. Правда, о том, чтоб не пускать именно меня, у них и мысли не было - воевода ведь, так что просто сообщили в порядке информации, вот и все, а эти служивые исключений делать явно не собирались.
        -Князя Мак-Альпина это не касается,- отрезал я.- А ну-ка, расступились в стороны, да поживее!
        Они нерешительно переглянулись, и рука рыжеусого медленно потянулась к рукояти алебарды, перехватывая ее поудобнее.
        -Не шали,- посоветовал я и оглянулся на своих гвардейцев, которые поначалу даже опешили от такой наглости, но теперь пришли в себя и, приняв поворот моей головы за знак к началу, дружно обнажили сабли.
        Но не начинать же боевые действия прямо перед трапезной, поэтому я еще раз попытался угомонить их ретивость, вежливо предупредив:
        -Считаю до двух, а на счет три… Раз…- И я повернулся к Дубцу, передавая ему икону Феодора Стратилата.- Два…- И свободная от ноши правая рука легла на эфес сабли, но это оказалось уже лишним - им хватило начала счета.
        Все-таки наемник и есть наемник, причем неважно, из какой страны прибыл он к нам на Русь. Если силы равны - это одно, будет сражаться, а когда пятеро на каждого, то смысла в драке он уже не видит.
        Когда я протянул руку, чтобы открыть дверь, то вновь услышал слегка охрипший голос Дмитрия:
        -А я сказываю, что, коль нет такого, выйдешь и за всякого. И до тех пор вовсе тебе отсюда ходу нетути, покамест не изберешь себе…
        И тишина.
        Все, кто находился в трапезной, уставились на меня. Выражение глаз разное, но роднило их плескавшееся во всех удивление. Во всех, кроме одной пары, в которых были вера и радость от того, что эта вера сбылась. Вот только смотрела на меня Ксения недолго - побледнев, она начала медленно клониться набок, сползая со своего резного креслица, на котором сидела.
        Первым подле нее оказался я. Странно, но боли ни в ногах, ни в пояснице, ни где-либо еще в те секунды не ощущалось мною вовсе. Правда, подивился я этому обстоятельству гораздо позже, а сейчас было не до того. Подскочив к царевне, я бережно поддержал ее и, обернувшись к ратникам, в растерянности застывшим возле двери, распорядился, ткнув пальцем в Изота и Кочетка, руки которых не были заняты иконами:
        -Воды, и… ключницу мою разыскать и привести сюда.
        Пришла в себя Ксения быстро. Как я подозреваю, обморок от радости вообще более краткосрочен, нежели от горя, и, когда все прочие перестали взирать на меня как на пришельца с того света, царевна очнулась. Едва она открыла глаза, как первым делом поучительно заметила Дмитрию:
        -А я ить сказывала тебе, государь: коли жив князь Федор Константиныч, непременно явится.- И легкая лукавая улыбка скользнула по ее лицу, а рука потянулась ко мне.
        -Обязательно,- кивнул я.- И Федоровскую икону тоже привез, государь.
        Повернувшись, я повелительно махнул стоящему у двери Дубцу, который сноровисто скинул холстину и бережно поднес икону поближе к Дмитрию.
        Тот, опешив, некоторое время взирал на Феодора Стратилата, столь нахально надувшего бедного языческого императора, правда, во славу Христа, что, несомненно, оправдывает его лживость перед истинными христианами. Судя по горевшему в глазах Дмитрия негодованию, с коим он взирал на древнего полководца, думается, государь к ним явно не относился.
        Наконец, вдоволь наглядевшись на лицемерного святого, он вновь повернулся ко мне.
        -Какую Федоровскую?!- сдавленным от подступающего бешенства голосом осведомился он, зло уставившись на меня.
        -Из Ипатьевского монастыря, как ты тут и говорил,- невозмутимо пояснил я.
        -Помнится, я тебя совсем за иной посылал, и не в Ипатьевскую обитель, а в Толгскую,- прошипел он и осекся, а лицо его стало медленно краснеть.
        «Значит, мальчик еще не совсем пропащий,- сделал я вывод.- Вон Шуйский сколько брехал и глазом при этом не моргнул, а этот еще краснеет от вранья.- Но тут же поправился: - Хотя только когда его в этом уличат, так что все равно случай изрядно запущенный».
        Дмитрий растерянно огляделся по сторонам. Теперь уже взоры присутствующих устремились на него. Правда, не все. Первым сообразивший, в чем дело, Басманов из деликатности потупился, сосредоточенно разглядывая, как, повинуясь моему жесту, Самоха аккуратно снимает один полотняный слой за другим со второй иконы.
        -А вот и явленная Толгская божья матерь,- хладнокровно произнес я, когда с иконы слетел последний кусок холста, укутывавший его.
        -Так ты что ж, успел и за ней, под Ярославль?!- ахнул Дмитрий и, недоверчиво уставившись на богородицу, протянул: - Вроде и впрямь она…
        -Даже и не сомневайся, государь. У меня и в мыслях никогда не было попытаться хоть в чем-то обмануть тебя, ибо у любого благородного человека, будь то князь или даже боярский сын, не говоря уж о царе, слово столь же крепкое и золотое, как и у непобедимого кесаря.
        Только теперь до него дошло, что моя речь начинает напоминать издевку, пусть и слегка завуалированную. Он еще больше побагровел, открыл было рот, но я не дал ему ничего сказать, весело заявив:
        -Да что мы все об иконах и об иконах. Они, как ты мне говорил вчера, когда провожал в дорогу, понадобятся лишь потом, когда ты станешь благословлять счастливого избранника, а пока,- и я гордо выпрямился,- сватовство продолжается! Куда мне встать?
        Молчавший доселе Густав с кислым выражением на лице осведомился, пристально глядя на Ксению:
        -А надо ли?- Он грустно усмехнулся и… захлопал в ладоши.
        Едва у меня промелькнула мысль, что не иначе как у принца поехала крыша, он перестал аплодировать и пояснил Дмитрию:
        -То я следовать призыв древних, как это, скоморохам Рима, кои сказывать в конце: «Plaudite, acta est fabula»[94 - Рукоплещите, комедия окончена (лат.).].- И, повернувшись ко мне, произнес уже по-итальянски: - Finita, князь.- После чего он решительно шагнул к царевне.
        Некоторое время он пристально вглядывался в ее лицо. Не знаю, что он пытался разглядеть в глазах Ксении. Какую-то надежду для себя? Или решил окончательно убедиться в своей горькой догадке? Или…
        Не знаю, да и, пожалуй, никогда не узнаю, ибо спросить об этом я так и не насмелился.
        Знаю только одно - он увидел то, что подтвердило его догадку, поскольку, кивнув, опустился на одно колено, бережно взялся за край нарядного сарафана царевны, поднес его к губам и, поцеловав, негромко заметил:
        -Я счастлив уже тем, что смог первым поздравлять тебя, Ксенья Борисовна, с избранием счастливца и…- Он перевел дыхание, прикусил губу, судорожно дернув кадыком, словно пытаясь поспешно проглотить что-то, потом еще раз, и, наконец справившись с этим, Густав продолжил: - И я уверен, что твой выбор оказался весьма мудрым, ибо ныне еще раз убедился, что князь Мак-Альпин ведает, что есть честь, а слово его, в отличие от слова кесаря…
        Не договорив, он тяжело вздохнул и стал подниматься на ноги. Больше он не произнес ни единого слова, лишь коротко кивнул всем на прощанье, причем Дмитрию наособицу кланяться не стал, и с высоко поднятой головой удалился.
        «Кажется, свое письмо дяде он теперь подпишет навряд ли»,- подумал я.
        -Да ты погодь!- растерянно крикнул вслед ему Дмитрий, когда Густав уже открыл дверь, но тот даже не задержался.- Вот чего он?- всплеснул руками государь, обращаясь к Басманову.- С чего он решил, будто царевна на князе остановилась? Ссылалась-то, поди, на него, лишь бы выбор свой отложить, а на самом деле, можа, вовсе никто ей не надобен, дак оно и того, чай, не к спеху. Эвон яко она сказывала, что не надобна соловушке золотая клетка, а куда лучшее ему на зеленой ветке.
        Петр Федорович пожал плечами, не зная, что ответить. Дмитрий помолчал в ожидании поддержки, но, так и не получив ее, повернувшись к Ксении, заметил:
        -Так ты того… ежели не согласна, то…
        -А что проку?- перебила она его.- Хорошо бы жить у отца девице, да нет его у молодицы. Сказывают, суженого и на коне не объедешь, потому воля не воля - такая наша девичья доля. Да и ты сам, государь, молвил, чтоб я жила не как хочется, а как бог велит, а то с бодливой коровы рога сбивают.
        -Погоди-погоди,- заторопился он.- Мало ли что сказывал. То сгоряча, в сердцах, а ежели хотишь, то все можно и переменить. Любо, кумушка,- сиди, а нелюбо - поди. Я ж свое словцо про выбор памятаю, потому воля у тебя.
        -Так это что ж, сызнова выбирать?- капризно надув губки, иронично протянула Ксения.- Нет уж, царь-батюшка. Чем долго барахтаться, так уж скорее ко дну. К тому ж невеяный хлеб не голод, а посконная рубаха не нагота. Князь Мак-Альпин и ликом пригож, и статью хорош, и вой удалой, и воевода лихой. А что про волю сказываешь, за то благодарствую. Токмо воля и добрую жену портит…- И она протянула мне свой расшитый золотом алый платок - знак выбора.
        Дмитрий было дернулся, чтобы перехватить его, но, сообразив, что это уже будет чересчур, тут же устыдился и, не зная, что предпринять, вновь растерянно оглянулся на Басманова, но Петр Федорович упредил его. Неловко кашлянув в кулак, он смущенно заявил:
        -Мне бы во двор отлучиться, государь, а то чтой-то не того. Дозволь, а?- И даже выразительно прижал руку к животу.
        Дмитрий понуро кивнул.
        -Так как же ты обители-то перепутал, государь?- подал голос всеми забытый Федор.
        Господи, и этого простака - на трон?! Нет уж, пока «ледокол» не сделает все, что я для него запланировал, об этом и речи быть не может!
        -Или ты и впрямь?..- Только теперь изменившееся лицо Годунова засвидетельствовало, что до царевича начинает доходить, что никакой ошибки Дмитрий не совершал.
        «Ну наконец-то,- вздохнул я.- А то можно подумать, что наш престолоблюститель совсем уж…»
        Но додумать не успел, поскольку сразу же догадался о своей оплошности - Федор просто не хотел верить, что, оказывается, цари тоже могут лгать, причем самым нахальным образом.
        -Как же так, государь?- растерянно произнес Годунов и вопросительно уставился на Дмитрия, очевидно рассчитывая, что тот все-таки сможет пояснить и недоразумение будет устранено.
        -Как?!- завопил внезапно очнувшийся от столбняка Дмитрий.- А вот так! Хотел-то, чтоб как лучшее, чтоб королевич согласье дал! Я ить о Руси радел, земель жаждал державе поприбавить, вот и…- И он, горестно махнув рукой, тоже направился к выходу.
        Скажите, пожалуйста, «о Руси»… Вот брехло! Даже тут без вранья не обошелся. Ты еще царя из сказки Филатова процитируй:
        Ночью встану у окна
        И стою всю ночь без сна -
        Все волнуюсь об Расее,
        Как там, бедная, она?[95 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Так я тебе и поверил. А вот побег ты задумал несвоевременно, потому что не выполнил до конца все, что обещал, а посему…
        -Государь!- рявкнул я столь грозно, что он не просто резко притормозил, но встал как вкопанный и обернулся, удивленно, но в то же время и чуть испуганно глядя на меня.
        Вообще-то насчет испуга правильно, парень. Рожу бы я тебе начистил с превеликим удовольствием, а еще лучше, перегнув через колено, всыпал бы розог эдак десятка два. Может, это не так больно, но зато куда обиднее. Увы, нельзя! Поэтому я смягчил голос и вкрадчиво произнес:
        -А благословить выбор царевны? Зря я, что ли, ездил?- И злорадно «обрадовал» его замечательной новостью: - К тому же сон твой и впрямь оказался вещим - как господь и обещал тебе, так все и выполнил, надоумив Ксению Борисовну с выбором.
        Он вытаращил на меня глаза, но добили его не мои слова, а… Самоха. Восприняв мою речь за команду, он сразу же сунул ему чуть ли не под нос явленную икону Толгской богоматери.
        Отпрянув от нее как ошпаренный - можно подумать, там была изображена не богородица с младенцем, а нечто… гм-гм, противоположное, Дмитрий яростно выпалил:
        -Ты лучше поведай, яко тебе удалось поспеть?!
        Я закатил глаза к потолку и благоговейно произнес:
        -Только с божьей помощью. Если б не всевышний…
        Дубец сумел сдержаться, но Самоха, не выдержав, прыснул, правда, сразу же деликатно отвернул лицо, отчего икона в его руках угрожающе пошатнулась, дав крен в сторону взбешенного государя.
        -Всевышний,- прошипел Дмитрий.- Да ты самому сатане в дядьки годишься.
        -Ну что ж, и в аду хорошо заступничество. Хоть кочергой вместо вил подсадят, а все легче,- невозмутимо заявил я и заметил: - Вот только сейчас речь не о моих племянниках, так что давай оставим их на время и перейдем к благословению.
        -Токмо вслед за моим разрешением на свадебку,- отчеканил Дмитрий.- Его же дам лишь опосля Эстляндии, да и то ежели вернешься, повоевав все, что я тебе сказывал. Да чтоб непременно в эту зиму, понял ли?- А в заключение выпалил: - Женить бы тебя не на красной девице, а на рябиновой вице[96 - ВИЦА - ветка.].
        И, зло усмехнувшись - ну как же, все-таки сунул свою поганенькую ложку дегтя в мой бочонок меда,- удалился.
        Кажется, я выиграл в очередной раз, вот только эта победа отчего-то сильно смахивает на пиррову. Даже странно, с чего бы это?
        Но тут дверь скрипнула и вошла моя ключница. Внимательно посмотрев на царевну, она перевела взгляд на меня и недоуменно спросила:
        -Нешто когда человек столь счастлив, его лечить надобно? Дак у меня от блаженства и травок нетути.
        Я повернулся к Ксении. Откинувшись на высокий деревянный подголовник, она улыбалась, а ее пальчики, которые невесть как вновь оказались в моей руке, легонечко гладили мою шершавую ладонь. Правда, из закрытых глаз время от времени просачивались сквозь густые ресницы маленькие слезинки, но и они, скорее всего, от избытка счастья.
        Нет, все-таки я ошибся. Даже если это и пиррова победа, то от этого она не перестает быть победой. Правда, не окончательной, но ничего, дай только срок, дай срок, ибо еще не вечер…
        Глава 22
        Не мытьем, так катаньем
        В одном Дмитрий оказался прав. Не будет у нас приращения землицы к русской державе - воеводы-то для похода остались, никуда не делись, а вот король…
        Увы, но Густав в тот же день отказался и подписывать шведскому королю КарлуIX свое гневное письмо с требованиями поделиться землями, и идти на Эстляндию, причем в весьма категоричной форме.
        -Что с возу упало - тому и глаз вон,- отрезал он заплетающимся языком и налил себе из вместительной емкости литра эдак на три чего-то подозрительно знакомого, особенно по запаху.
        -А как же «слово не воробей»?- напомнил я ему разговор в Угличе.
        -То было до сватовство,- коротко ответил он.
        Мои попытки как-то утешить его, предложив смотреть на все с философской точки зрения, по принципу «всякая монета имеет оборотную сторону», ни к чему не привели. Принц пребывал в унынии, хотя временами пытался встряхнуться, беззаботно хмыкал, отпуская бодрые замечания, вот только хватало его ненадолго.
        -Хорошо, что все так быстро кончаться. Как говорят на Руси, кончил дело - гуляй мимо.
        -Гуляй смело,- не выдержав, поправил я, но он не согласился:
        -Это ты - смело, а я…- И принц, вновь впадая в грусть, уныло заметил: - Я мимо, а посему…- Он безнадежно махнул рукой.
        Впрочем, королевич не питал ко мне зла, не затаил на сердце обиды и не задумал как-то насолить за свое неудачное сватовство. Я не специалист чтения по глазам, но Густав - человек не только простодушный, но еще и весьма откровенный, привык лепить как на духу, то есть что на уме, то и на языке, так что ошибки быть не могло, и лгать мне, глядя прямо в лицо, он никогда бы не стал.
        Более того, по его словам выходило, что я сейчас являюсь единственным человеком, с кем ему не то чтобы хотелось общаться или общение доставляло бы радость, но если выбирать из всех участников состоявшегося представления, то моя кандидатура наиболее приемлема.
        Впрочем, он не держал зла ни на Ксению, ни на Федора, а вот на Дмитрия… Почему уж так глубоко возмутил его обман с этой обителью и иконой, не знаю, но дошло до того, что он, собравшись уезжать к себе в Углич, даже не пожелал дождаться государя, который сразу после окончания сватовства вскочил на коня и был таков, улетев в Дебри якобы на смотрины моего полка.
        -Это даже есть хорошо,- удовлетворенно заметил Густав, узнав об отсутствии Дмитрия.
        С трудом удалось уговорить принца задержаться хотя бы на денек, ссылаясь на простые правила вежливости, которые надо соблюдать. Договорились, что я всем объясню, как сильно Густаву неможется, чтобы его никто не дергал потрапезничать, и тогда он задержится до завтра, а во время прощания не станет упоминать про обман.
        На всякий случай, желая лишний раз обелить царевну, я напомнил, что с ее стороны не было никаких конкретных обещаний. Возможно, он принял ее ласковое обращение за нечто большее, но в этом только его вина.
        -Я знать,- согласился он.- Токмо моя. Да я и нет обида. Пусть. Сам вина. Забыть, что встречают по одеже, а провожают - по роже, а твоя рожа лучше пригожа.- А в глазах его была такая тоска, что мне стало не по себе.
        «Сам виноват,- спохватился я, с трудом подавляя в себе неожиданно вспыхнувшее сочувствие к этому глубоко одинокому человеку.- Семь лет назад могло повезти, так что нечего тут…» Но жалость не проходила, и, когда он неспешно разлил по кубкам весьма знакомый мне напиток, я с готовностью поднял свой, хотя по запаху было понятно, что там не что иное, как побочный продукт многочисленных экспериментов по добыванию философского камня, а если попроще, то ядреный самогон.
        -За ее счастье,- сурово произнес Густав и уточнил: - За ее счастье с тобой.
        За такой тост не осушить до дна просто грех. Хорошо, что там было налито не очень много, к тому же я «нечаянно» еще и слегка расплескал содержимое кубка. Правда, второй пить отказался наотрез, сославшись на то, что после бессонных суток и без того невероятно устал, а впереди весьма непростая беседа с государем.
        -Это тебе он без колебаний дал бы свое разрешение на свадьбу, а мне…
        -За это ты не волноваться,- самоуверенно заверил меня Густав.- Ты идти передохнуть и ни о чем не думать, ибо я тебе помочь.
        Признаться, я решил, что его помощь выразится в том, что он объявит Дмитрию, будто все равно согласен идти на Эстляндию, а потому, успокоенный, подался в свою опочивальню. Увы, но Густав пошел иным путем и, дождавшись приезда государя, учинил ему скандал. Не знаю уж, что он сказал нашему непобедимому кесарю, но, думается, ничего хорошего.
        После я между делом поинтересовался подробностями у Басманова, который присутствовал при их беседе, а в конце еле-еле удерживал Дмитрия, который все порывался выдернуть из ножен саблю, чтобы разобраться с наглецом на месте. Однако боярин заметил, что мне лучше не ведать вовсе, какими непотребными словесами лаялись оба, причем Густав даже хлеще государя, действуя с вывертом. «Не иначе как вновь цитировал пословицы и, по своему обыкновению, шиворот-навыворот»,- подумалось мне про «выверт», но уточнять я не стал.
        Да и какая, в конце концов, разница, что именно они наговорили друг другу? Главное ведь результат, а он оказался для принца плачевным. Дмитрий взбеленился настолько, что сразу от Густава бросился к себе в светлицу, вызвал Бучинского и продиктовал ему указ, по которому постоянным местом жительства шведского королевича становился… Обдорск[97 - Ныне Салехард.].
        Более того, в этот небольшой острожек, срубленный казаками чуть ли не в самом устье Оби, то есть до Северного Ледовитого океана рукой подать, принца надлежало перевезти немедленно.
        Покончив с указом, Дмитрий, по своему обыкновению, несколько минут покружил по комнате, но затем не выдержал и рванул ко мне в терем, принявшись метать громы и молнии. Хорошо, что я успел немного поспать, да и снадобья Петровны помогли, так что чувствовал себя относительно неплохо, даже одевался практически не морщась, поэтому спокойно, не отвлекаясь на боль в теле, парировал все его нападки.
        Главная из них заключалась в том, что я влез во все это специально и только с одной целью - напакостить государю. Более того, по словам Дмитрия выходило, что желанием навредить обуян не только я один, поскольку, судя по поведению царевны, она тоже приняла участие в моем заговоре, да и как знать - не исключено, что и ее брат тоже. Терпел я ровно до тех пор, пока он не начал намекать на то, что я с Ксенией Борисовной не только сговорился заранее, но и во время совместного плавания по Волге, пока добирался до Костромы, успел…
        Пришлось прервать его на полуслове и напомнить, что я являюсь потомком шкоцких королей и воспитан в духе уважения к чести женщины. Потому слушать сальные намеки кого бы то ни было о любой девушке, тем паче о той, которая согласилась стать моей женой, мне весьма неприятно. Я был бы рад, если бы государь раз и навсегда перестал их вести, ибо и мое терпение имеет пределы.
        Дмитрий скосил глаза на мою руку, скользнувшую к эфесу сабли, и примирительно проворчал:
        -Ишь ты. От кого бы то ни было. И я, что ли, для тебя яко все прочие?
        -Нет, государь,- вежливо ответил я.- Будь на твоем месте кто-то иной, и он уже валялся бы тут со вбитым в его мерзкую глотку поганым языком. Тебя же, как непобедимого кесаря, я счел необходимым предупредить словесно, дабы ты вспомнил свое высокое звание первого рыцаря Руси и впредь не помышлял говорить о царевне в таком тоне.
        Он недовольно посопел, покряхтел, но понял, что в этом вопросе куда проще и лучше уступить и заткнуть фонтан своего красноречия. Последнее, правда, у него получилось не до конца, поскольку сдерживать себя он не мог, но выбрал для критики иного человека, вновь обрушившись на бедного Густава и мстительно рассказав мне про наказание, которое ему учинил.
        С превеликим трудом удалось убедить его не пороть горячку. Мало того что принц был пьяным, то есть сам толком не понимал, что говорит, так ведь остается еще надежда на то, что удастся его убедить. К тому же можно поступить гораздо хитрее. Например, объявить свой указ, повелев до зимы разместить непочтительного принца в Буй-городке, пока не встанут реки, а за это время привезти принцу из Углича все необходимое из его одежды и скарба. Однако вместе с этим надлежит заготовить еще два указа, которые оставить у меня. Первый - если мне удастся его уговорить - о полном прощении, и второй, если не получится, о замене места ссылки на Буй-городок.
        -Слышал бы ты, яко он мне тут грозился да каковскими словами на меня лаял, не стал бы заступаться,- не согласился Дмитрий.- Ишь каков! Едим чужое, носим дареное, да еще и нос воротим.
        -Иногда, если это необходимо в интересах государства, приходится терпеть и не такое,- кротко ответил я.
        -Да и нетути у меня в него веры. Нравом хорош, да норовом негож. Такого и черт не возьмет, и богу не надобно.
        -Про бога не ведаю, а вот черту…- неопределенно протянул я и уставился на Дмитрия, чуть кривя губы в ухмылке.
        Он задумался. Я терпеливо ждал его ответа. Теперь и мне самому, учитывая воинственные планы нашего государя относительно Крымского ханства, захотелось затеять войну в Прибалтике. Лучше уж конфликт с двумя соседями на западе и севере, нежели с одним, но весьма буйным, пребывающем на юге. А если добавить, что даже в случае наших первоначальных успехов добиться ничего не получится, так как защищать Казы-Гирея непременно полезет могущественная Османская империя, то дранг нах норд казался невинной детской шалостью по сравнению с теми бедами для Руси, которые я предвидел при осуществлении безумного плана покорения Крыма.
        Зато стоит затеять свару на севере, как Дмитрию придется отказаться от своих намерений, поскольку при всей удачливости моего блицкрига им дело не закончится. Ни шведский Карл, ни даже польский Сигизмунд, у которого мы оттяпаем гораздо меньше, но все равно оттяпаем, ни за что не смирятся, и следует ждать их попыток вернуть себе утерянные земли, так что в этих условиях развязывать войну с крымским ханом не решится даже непобедимый кесарь.
        Ну не выжил же он из ума?!
        К тому же при отсутствии Густава ситуация, как это ни удивительно, менялась, пожалуй, даже в благоприятную сторону. Раз за спину шведского принца спрятаться не выйдет, следовательно, конфликт Руси со шведами и поляками неизбежен. Понятно, что без жертв с русской стороны не обойдется, но их будет на порядок меньше, чем при заварушке на юге.
        Именно потому я после недолгой паузы особо оговорил, что даже в случае его отказа Густав все равно мне пригодится, ибо в его голове скопилось весьма много знаний, которые я постараюсь из него выжать.
        Врал, конечно. На самом деле я был уверен, что он практически ничем мне не поможет. Просто было жаль принца.
        Дмитрий подозрительно воззрился на меня, заметив, что у него создается впечатление, будто я собираю всех опальных в одну кучу, ибо в Буй-городке, насколько ему ведомо, уже проживает Семен Никитич Годунов, который пребывает не в нетях, но живет в свое удовольствие.
        Словом, в этот день так ни до чего и не удалось договориться.
        Признаться, я рассчитывал на два козыря, имеющихся у меня в рукаве, один из которых собирался продемонстрировать не далее как нынешним вечером, а может, и оба, а потому имелась надежда на то, что парень смягчится, поймет, что был неправ, и согласится, чтоб Ксения стала моей женой.
        Учитывая, что ужин у нас не обычный, а торжественный, я попросил Чемоданова по такому случаю расстараться, а заодно посоветовал непременно привлечь Резвану. Не знаю, где уж там он добывал поваров, но блюд и впрямь было много, а участие Резваны обеспечило им необычный аромат и вкус.
        Про меня и говорить нечего - во рту за предыдущие сутки ни маковой росинки. Не поел я и перед тем, как лег спать,- было не до еды, уж очень все болело. Однако снадобья и мази моей ключницы помогли, так что, проснувшись, я почувствовал себя относительно прилично, и только теперь понял, насколько голоден.
        У Федора всегда был отменный аппетит, да и Ксения на отсутствие оного не жаловалась, а Басманов впервые столкнулся с кулинарным мастерством Резваны. Дмитрию, поначалу изображавшему недовольство и отсутствие аппетита, оставалось только с завистью хмуро посматривать на всех нас, но наконец и он не выдержал. Вначале государь нехотя отведал какой-то каши с черносливом, потом поросенка, зажаренного на двух дюжинах травок, после еще что-то, и тоже с изрядным количеством зелени,- в общем, и он голодным не остался.
        Правда, лицо его по-прежнему оставалось мрачным, да и обстановку за столом тоже веселой не назвать. Пришлось принимать меры, и, едва расторопные слуги убрали блюда с кушаньями, я перешел к выкладыванию первого из козырей и подмигнул Дубцу. Тот понимающе кивнул и немедленно притащил гитару.
        -Помнится, ты как-то посетовал, что никогда не слышал моих песен,- напомнил я царю его подколки в Константино-Еленинской башне,- да еще просил потешить тебя хоть разок. Что ж, желание государя, даже если высказано в виде просьбы,- тот же приказ, которому обязан повиноваться любой его подданный.
        Дмитрий недоверчиво посмотрел на гитару, затем на меня.
        -Это что, ты енти гусли с собой на Русь привез?- осведомился он.
        -Позже подарили,- пояснил я, но, пока неспешно настраивал, не удержавшись, похвалился: - Изготовлена лучшим мастером во всей Италии - великим…- Но фамилия, названная Алехой, как назло, выскочила из головы, так что пришлось ляпнуть первую, которая пришла на ум: - Страдивари.
        Начал я с бодрых песен Высоцкого, дабы поднять настроение государю. Но и загрустившую Ксюшу не хотелось оставлять без внимания, а потому я заявил, что хочу поведать об одном случае, который как-то приключился со мной еще в самом начале моего пребывания на Руси, и исполнил для присутствующих «Погоню» Высоцкого.
        Особо выделенная мною строка: «как любил я вас, очи черные» и веселое подмигивание сыграли свою роль - царевна то ли разрумянилась от удовольствия, то ли зарделась от смущения, а скорее всего - вперемешку и то, и то.
        Азарт, воинственность, бесшабашная отвага и удаль, звучавшие в словах как этой, так и последующих песен, изрядно оживили и Дмитрия. Даже после того, как очередная заканчивалась, он еще некоторое время шевелил губами и беззвучно повторял про себя наиболее понравившиеся строки.
        «Кажется, пора»,- решил я и стал плавно переходить к лирике.
        Что же касается самой последней песни, то я объявил, что ныне все-таки был день сватовства, хотя и несколько скомканного - в связи с опозданием я даже не успел ничего сказать девушке, которую просил стать своей женой. Именно поэтому - лучше поздно, чем никогда - я хотел бы произнести пару слов, точнее, пусть это за меня сейчас сделает песня. И приступил к «Лирической» все того же Высоцкого, преимущественно глядя на Ксению, но изредка украдкой посматривая и на Дмитрия:
        Государь молчал, но по окончании, не выдержав, с подозрением осведомился:
        -А вот ты тута пел, мол, украду, ежели кража тебе по душе. Енто ты об чем?
        -О том, что истинный влюбленный готов на все, чтобы заполучить в жены свою избранницу,- деликатно пояснил я.- Но думаю, у меня с Ксенией Борисовной до такого не дойдет, ибо брат невесты, который в отца место, согласен, а государь…- И замолчал, уставившись в ожидании на Дмитрия.
        Тот, склонив голову, задумался. Что ж, мы люди терпеливые, своего непременно добьемся, и я перешел на Антонова: «Наши дни с тобой, как песни,- то печальны, то смешны…»
        Пел я, обращаясь преимущественно к царевне, но всякий раз, заканчивая припев, делал особый нажим на последних словах: «Если пойдем вдвоем…» При этом я вопросительно поворачивался к Дмитрию. Мол, как там у нас насчет этого самого «если», государь? Не надумал еще, а то от вида светлой дороги впереди мне столь невтерпеж пройтись по ней вдвоем, что запросто могу обойтись и без царского благословения - чай, я не гордый, и без него потопаю.
        Дмитрий хмурился, отводя взгляд в сторону, поэтому, едва стих последний аккорд, я озвучил свой намек, заметив:
        -Правда, на то, чтобы пойти вдвоем, Ксения Борисовна, надо вначале получить разрешение государя, но, памятуя о том, что он дал свое царское обещание, которое золотое, думается, что тут препон не предвидится.- И я вновь повернулся к Дмитрию.- Или слово кесаря ржавчиной покрылось?
        В ответ молчание. Я не торопил. Взгляды остальных тоже устремились на государя. Оказавшись в их перекрестье, Дмитрий почувствовал себя не совсем уютно, однако продолжал помалкивать, только наклонил голову, стараясь скрыть проступившую на лице краску. Ну прямо как страус. Для вящего сходства ему осталось только засунуть голову в щель между досками - если найдет, конечно, поскольку плотники потрудились на совесть.
        Наконец он встрепенулся, строго заявил всем:
        -Ныне у нас особая гов?ря с князем будет.- И встал, властно указывая мне рукой на выход.
        В моем тереме было просторно, хотя и не так пусто, как в первые дни по приезде - кое-что из мебели уже появилось и эдакой холостяцкой необжитости уже не чувствовалось. Да и в кабинете тоже прибавилось и шкафчиков, и полочек.
        Первым делом я аккуратно отставил гитару, решив далеко не убирать, после чего обратился во внимание. Дмитрий, усевшийся напротив, начал издалека, да из такого, что о-го-го. Мол, хорошо ли я подумал?
        -Не по купцу товар,- выпалил он и добавил: - Ты не помысли чего - ныне не об Эстляндии моя забота, о тебе. Ты ныне и у меня в чести, и у царевича, так что купчина из выгодных. Хошь, я за тебя Анну сосватаю, коя сестра Жигмонта? Хотя нет, куда лучшее иная королевна, коя дочка Карлы свейского. Слыхал я, девка ликом хоть куда, да и по летам… Ты ж мне в версту[98 - Здесь: ровесник.], верно? Ну вот, стало быть, его Катерина[99 - Имеется в виду старшая дочь шведского короля КарлаIX от первого брака с Марией Пфальцской Екатерина.] на два годка тебя помладше - самое то.
        Я снисходительно улыбнулся его наивным ухищрениям, открыл было рот, но чуть погодя мне вдруг пришло в голову, что сейчас самое время для маленькой мести за Ярославль - не все ж ему одному заниматься пакостями,- и вместо отказа лишь неуверенно передернул плечами, пусть воспримет этот жест за мое колебание.
        Так и получилось. Дмитрий немедленно возликовал, довольно потер руки и, радуясь, что удалось меня отговорить или почти отговорить от женитьбы на Ксении, усилил натиск, принявшись дожимать меня до конца. Мол, я могу не сомневаться - коли он сам выступит в роли свата, Карл нипочем ему не откажет, а уж невеста тем паче. И вообще, куда лучше и достойнее для князя заморские шелка и бархат, нежели…
        -А мне льняное полотно дороже всего,- перебил я его, когда решил, что пора, а для усиления контраста даже вкрадчиво поделился с ним: - Не поверишь, государь, но влюбился не на шутку.
        Третий день - ей-ей не вру! -
        Саблю в руки не беру,
        И мечтательность такая,
        Что того гляди помру!..[100 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Дмитрия надо было видеть. Ну да, вроде бы почти убедил, и на тебе - начинай все заново. Из парилки да в прорубь - ну в точности как он меня в Ярославле. Государь вскочил со стула, по старой привычке забегав из угла в угол, и мне оставалось только глядеть, насколько его хватит, и гадать, какие еще доводы он приведет.
        -Опять же и сам товар залежалый,- выпалил он через минуту.- Вон у Басманова-то братанична куда сочней, так на что тебе переспелок?
        -Злато, сколь ни лежит, златом и останется,- лениво огрызнулся я.
        -Ежели б злато, так и спору не было бы,- фыркнул он и, подскочив ко мне, принялся заговорщически шептать на ухо, словно опасаясь, будто кто-то может подслушать: - Ты мать-то ее припомни! Чай, не раз видал, за столом у царевича сидючи. Али мыслишь, мне не ведомо, яко она всех кобелей на тебя спускала?
        -Так то мать,- рассудительно возразил я.- Потому-то я и женюсь не на Марии Григорьевне. Опять же теща, она и в Африке теща - тут уж ничего не попишешь.
        -Не попишешь, ежели жива,- возразил государь.- А у той же Катерины матушки вовсе нетути, да и когда жива была, по слухам, чистый ангел - с Марией Григорьевной не сравнить. А в народе не зря сказывают: «От худого семени не жди доброго племени». Сорока от сороки в одно перо родится,- горячо зачастил Дмитрий.- Дикая свинья смирную овцу не родит, не надейся. Да оно и ныне на сватовстве видать было, что девка с норовом, да еще с каким. На кой ляд тебе такая сдалась?
        -Так ведь мне не только ее матушку, но и батюшку повидать довелось. Квашня плоха, да притвор-то гож,- пояснил я, намекая, что Ксения уродилась в Бориса Федоровича, и прокомментировал его заботу обо мне: - Ох и мастак ты, государь, в чужой сорочке блох искать. Ты лучше за свое вступайся, а за чужое не хватайся.
        Он резко отпрянул, сурово уставился на меня и вновь, заложив руки за спину, стремительно заметался по моему кабинету. Правда, на этот раз молча, очевидно подыскивая дополнительные доводы. Наконец, так и не найдя их, он остановился и плюхнулся на стул.
        На сей раз его речь была сухой и деловитой, скорее напоминала не деловое предложение, а нечто вроде ультиматума. Если кратко, то он заявил, что, зная меня как человека слова, он в свою очередь готов дать разрешение на свадьбу и, более того, согласен отпраздновать ее в один день со своей. Взамен же я восстанавливаю статус-кво, который был до этого сватовства, то есть обязуюсь не просто покорить Эстляндию, но и не вмешивать в это Русь, а уж как я уговорю Густава - мои проблемы.
        Вспомнил Дмитрий и про монаха Никодима, которого я ему обещал разыскать еще в Москве. Ну с ним-то было проще всего, а вот остальное…
        Получалось, опять без принца никуда. Что ж, пусть так. Учитывая мой уговор с Дмитрием, я охотно дал слово и на покорение Эстляндии, и на то, что не вмешаю Русь, надеясь, что сумею поладить с Густавом и убедить его в том, что править Ливонским королевством несколько лучше, чем сидеть под присмотром строгого пристава в Обдорске.
        Но, даже получив от меня обещание, Дмитрий все равно колебался. Мол, уверен ли я в своем слове. Дескать, он по глазам моим видит, что согласился я воевать лишь для того, чтоб не ехать в Индию, так что он обязуется меня туда не посылать, даже если я сейчас верну ему обещание относительно Эстляндии в обмен на… отказ от Ксении.
        -Э-э нет,- заупрямился я.- Сказал, возьму я твою Эстляндию, и точка.
        -Ишь ты,- оторопело протянул он.- Эва как тебя разобрало-то. А ты слыхал, что, не поймав, не щиплют. И в руках не подержал, а уже оттеребил. Про таких, как ты, сказывают: усы еще не выросли, а он уж бороду оглаживает!
        -Была бы булава, найдется и голова,- парировал я.- А будет голова, вырастет и борода.
        -Мало ль чего хочется, да не все сможется,- наседал непобедимый кесарь.
        Я покопался в памяти, не отыскал там на этот случай ничего народного, а потому выдал из Библии, напомнив про веру, которой подвластны горы, даже если она с горчичное зерно. Учитывая размеры моей веры, которые никак не меньше голубиного яйца, мне эту Эстляндию на один зубок, благо сей орешек изрядно подгнил изнутри.
        -Да ты ныне что хошь насулишь. Известно, сдуру, что с дубу!- проворчал он, опешив от моего натиска.
        -Мое авось не с дуба сорвалось,- продолжал огрызаться я.
        Словом, наш последующий разговор удивительным образом стал напоминать тот, что состоялся у нас с ним в Ярославле, только… с точностью до наоборот. Теперь уже он выставлял возражения, заодно припомнив все, что я тогда ему говорил, а я отметал их в сторону, решив идти до конца напролом, и после получаса Дмитрий сдался, заметив напоследок:
        -Ну гляди, гляди. Тока запомни: на Руси сказывают, будто всякая сорока от своего языка погибает. Как бы и тебе не сгинуть, потому как слово не воробей.
        -Знаю,- кивнул я.- Но и ты тоже о моем слове ведаешь - если обещал, пускай даже самую мелочь, то непременно выполню.
        -Вот когда выполнишь, тогда и свадебку сыграем,- подытожил он.
        -Свадебку - это одно,- согласился я,- но как быть со сватовством и твоим одобрением выбора Ксении?
        И вновь Дмитрий принялся вилять. Мол, коли дозволять, так все разом, и вообще со столь серьезным делом слишком уж торопиться не следует. Может быть, потом, когда я вернусь из Ливонии, или, скажем, перед самим отъездом туда…
        Словом, получалось как в присказке: после дождичка в четверг, на ту осень, годов через восемь. Нет уж, твое величество, меня такое не устраивает, а Ксению тем паче, и я решил, что пришло время прибегнуть к последнему средству, и на пути в терем Годуновых распорядился вызвать мой «первый симфонический оркестр».
        Видок у моих музыкантов был тот еще. Кузьма так и вовсе обливался потом, да и прочие выглядели перепуганными. О том, что у них сегодня премьера, я предупредил первым делом, едва только проснулся, но все равно давать концерт, пускай даже всего из трех номеров, перед самим царем - слишком ответственная штука, дабы не волноваться.
        Именно потому поначалу они изрядно ошибались, а дудочник Свирид в полонезе Огинского и вовсе забрел не в ту степь, вдруг начав выводить трель из вальса «На сопках Манчжурии». Хорошо хоть, что Дмитрий не знал, как на самом деле должна звучать эта мелодия, иначе хоть стой, хоть падай.
        Я старался держать себя в руках и не подавать виду, насколько возмущен их игрой, понимая, что если выкажу недовольство, то получится еще хуже. Оставалось успокаивать себя в душе тем, что вроде бы, судя по восторженному лицу Дмитрия, его-то вполне устраивает и такое исполнение, так что нервничать не стоит.
        Правда, в душе я мысленно пообещал, что если они запорют и вторую мелодию, то загоню к чертовой матери весь состав в тот же Обдорск вместо Густава, и пусть они репетируют, сидя на берегу Северного Ледовитого океана под аплодисменты любопытных белых медведей, которые знают, как наказать за фальшь. Думается, обещание они услышали, поскольку, к моей превеликой радости, концовка у них удалась вполне приличная, а «Дунайские волны» и вовсе отработали почти чисто. Теперь можно и попробовать… станцевать под следующий вальс.
        Об этом те, кто должен был в нем кружиться, тоже знали заранее. Пар было немного, всего две - я с царевной и Федор с Любавой. Ксения, правда, сильно засмущалась, когда услышала от меня о предстоящем, и сразу начала отнекиваться. Мол, одно дело танцевать в пустой трапезной и совсем другое - перед гостями. Неважно, что их будет раз, два и обчелся - Дмитрий, Басманов да еще разве что Чемоданов. Пришлось уговаривать, пояснив, что, так как царского разрешения не получено, нам надо предпринять все возможное, чтобы смягчить сердце Дмитрия…
        Ксения еще колебалась, и тогда я назвал и вторую причину. Припомнив, что моя белая лебедушка не прочь щипнуть кое-кого за все то, что ей довелось вытерпеть в минувшие два месяца, я сделал озабоченное лицо и заметил, что, возможно, она и права. Есть у меня некоторые сомнения. Вдруг Дмитрию не понравится, как мы кружимся с нею.
        Услышав это, она, отчаянно тряхнув головой, заверила меня, что согласна и пущай все глядят, яко она танцует, ибо зазору в том нет, а ежели кому-то не по нраву, так пусть он отвернется и не глядит на ее счастьице.
        О третьей причине я говорить не стал, чтобы не смущать окончательно, хотя она тоже имелась. Памятуя о строгих обычаях Руси, я хотел по окончании танца открыто заявить Дмитрию, что уж теперь-то государь просто обязан одобрить результаты сватовства, даже если они ему и не по нутру. Иначе он навлечет на несчастную девушку позор, ибо после такого интима, как прилюдное обнимание царевны за талию, ей теперь только одна дорога - под венец со мной.
        Что касается самого оркестра, то я решился продемонстрировать его игру не просто из похвальбы - тут имелся и еще один повод. Хоть Дмитрий и взял с меня обещание покорить Эстляндию этой зимой, но уверенности, что я его сдержу, несмотря на все мои уверения, в нем так и не появилось.
        -Ты ныне, чтоб я дозволил обвенчаться с царевной, и луну с неба согласился бы достать,- хмуро заметил он мне, когда мы спускались с моего крыльца, направляясь обратно к Годуновым.
        Мои возражения, что насчет ночного светила он заблуждается, государь и слушать не стал, лишь досадливо отмахнувшись - мол, пой, птичка, пой, уж я-то знаю, как оно обстоит на самом деле.
        Словом, музыканты и новый танец должны были лишний раз доказать царю, что я всегда держу слово, для того и упомянул в предыдущем разговоре с ним, что не забываю даже про всякие мелочи, коли они уж обещаны. Раз посулил еще в Москве новый никому не известный танец - пожалуйста, государь. А коль я не забываю даже о такой ерунде, то уж если поклялся в чем-то посерьезнее, то можно быть уверенным, что и тут не подведу. Посему, твое величество, ни о чем не волнуйся, а преспокойно кати в свою столицу, не мешая мне заниматься приготовлениями к войне.
        Едва мой оркестр заиграл «На сопках Манчжурии», как я встал с места и подошел к Ксении, отвесив ей церемонный поклон в духе французских мушкетеров. Царевна чуть помедлила, но затем, скользнув быстрым взглядом по присутствующим, решительно кивнула и, встав, низко присела передо мной в реверансе, в точности как я и учил ее.
        Оцепеневший Федор после моего укоризненного взгляда тоже очнулся от столбняка, спохватился и поспешил пригласить Любаву. Дмитрий, Басманов и Чемоданов только ошалело таращились на нас, обалдев от такой небывальщины.
        По счастью, вальс, которому меня обучали еще в школьном кружке, имел несколько фигур, среди которых общеизвестная, то есть с обычным кружением партнеров, была лишь четвертой по счету, так что время освоиться и прийти в себя у царевны имелось, да и у Федора тоже. Что до Любавы, то, пожалуй, она единственная, кто не нуждался в этом,- бедовой девахе все было нипочем.
        Словом, у нас получилось все как надо и даже более того, поскольку припирать Дмитрия к стенке после танца не понадобилось. Едва я усадил Ксению на место и подошел к нему, как он рассыпался в восторгах, и, когда спустя пару минут я, улучив момент, вставил свой вопрос насчет его разрешения, колебался он недолго. Правда, лицо его помрачнело, но бог с ним, с лицом, нам важно другое.
        -Иконы-то где?- проворчал Дмитрий, и царевна радостно вспыхнула, понимая, зачем они вдруг понадобились государю…
        Глава 23
        Король уволился - да здравствует королева!
        Поначалу Дмитрий важно заявил, что, как бы ему ни хотелось отречься от некоторых опрометчиво данных обещаний, он всегда помнит, государево слово - золотое, а потому намерен сдержать его в любом случае. Я чуть было не прыснул от смеха, услышав это, но сдержался и лишь широко улыбнулся.
        Дмитрий хмуро воззрился на меня, но спрашивать не стал, очевидно припомнив, что жениху в такой день надлежит радоваться, так что удивляться улыбке вроде бы ни к чему, и продолжил говорить. Как я понял, он не до конца утратил надежду заставить хоть кого-то из нас по доброй воле отказаться от этого брака, и для начала, вспомнив песню Высоцкого, лукаво заметил, что мне и впрямь придется везти невесту в некую Ольховку - и когда только успел выведать, зараза!- которая немногим лучше шалаша.
        Федор было возмутился такими словами, принявшись уверять, что он для дорогого зятя ничего не пожалеет, но государь насмешливо хмыкнул и напомнил о статусе земель, которые пожалованы ему самому только за службу. То есть получалось, выделить что-либо из них в приданое для сестры царевич не вправе, ибо они хоть они и велики - вся Европа влезет, да не одна, но, по сути, являются обычным поместьем. Словом, это чудесно, что выбор Ксении пал на князя, поскольку иной, глядишь, и отказался бы от столь сомнительного приобретения, узнав, что царевна-то на самом деле… бесприданница.
        -Так что, князь, не передумал?- улыбнулся он, выжидающе глядя на меня.- Я ить не шучу. Приданого у Ксении Борисовны гребень, да веник, да алтын денег.
        Я не остался в долгу, заявив, что ничего зазорного в том не вижу, поскольку доводилось слыхать, что в подобном положении пребывали и короли, имевшие даже соответствующее прозвище, например, Иоанн Безземельный, которому это обстоятельство не помешало править в Англии и передать престол своим детям. А в заключение весело добавил:
        -Да пропади то серебро, когда жить нехорошо. Зато с доброй женой горе - полгоря, а радость вдвойне, значит, и жить будем припеваючи.
        Он посопел, сурово глядя на меня, а затем предпринял атаку на другом фланге:
        -И ты тоже призадумайся, царевна,- вкрадчиво посоветовал он.- Худо у твоего избранника с поместьицами.
        -Не кидается девица на цветное платье - кидается девица на ясного сокола,- с улыбкой произнесла Ксения.- А уж о моем соколе и песни распевают, и сказки сказывают, а в Москве-матушке он, поди, доброй половине красных девиц во сне снится.
        -Это поначалу хорошо,- не унимался Дмитрий.- А как потом жить? Да и куда тебе торопиться-то? Покроют головушку, наложат заботушку, и все. Это у милого братца девице своя волюшка. Знай себе веселись да промеж пальчиков гляди на жисть, а у мужа в руках уж так не забалуешь.
        -Родители берегут дочь до венца, а муж жену - до конца,- уклончиво ответила Ксения.- А за заботу твою благодарствую, царь-батюшка, да век помнить буду.- Она склонилась перед Дмитрием в низком поклоне и, выпрямившись, улыбнулась.- Токмо напрасно ты, государь, страсти на меня нагоняешь. Егда жених невесту в свой терем приводит, свекор говорит: нам медведицу ведут; свекровь сказывает: людоядицу ведут; деверья ворчат: нам неткаху ведут; золовки бают: нам непряху ведут. Мне ж таковского вовсе не слыхать, потому как ни свекрови, ни свекра, ни деверя, ни золовки - благодать, да и токмо. Выходит, жалеть есть кому, а бранить - ни души.
        -А ты и рада, что сирота к тебе посватался!- проворчал Дмитрий.
        -Не сирота,- строго возразила Ксения.- У него ныне родни много станет, ибо я свому милому-любому буду и за матушку, и за батюшку, и за сестрицу с братцем, и за дружка сердешного.
        Государь смешался, не найдя что сказать, и напустился на… Федора:
        -А ты чего молчишь?! Брат ты али кто? Нешто не ведаешь, что князь Мак-Альпин из тех, кто мягко стелет, токмо опосля жестко спать?
        Годунов пожал плечами и дипломатично ответил:
        -Коли сестрице моей по нраву, так и мне люб. А что до суровости, так ить не мне с ним жить, а ей.
        -Спелись!- торжествующе объявил Дмитрий и грозно оглядел всех нас по очереди, будто только что уличил в измене и заговоре.
        Но устыдить не получилось. Непокорный народ отчего-то никак не желал опускать виноватые глаза перед своим государем, а смотрел в упор. Я - чуточку насмешливо, Ксения - ласково, но в то же время и упрямо, Федор - с присущим ему простодушием.
        -Ну-ну,- промычал Дмитрий, не зная, что еще сказать, и напоследок, разводя руками, заметил Федору: - А токмо не зря на Руси сказывают: «Тесть за зятя давал рубль, а после давал и полтора, чтоб свели со двора». Ладно уж, чего там. Попомнишь еще мои словеса, да поздно будет.
        Сказано было сожалеюще. Подразумевалось, что он сделал все, дабы уберечь Годунова от такого сомнительного родства, но если тот не желает прислушаться к мудрому совету, то ничего не попишешь. И он… уныло взял в руки одну из икон, давно принесенных Чемодановым.
        По счастью, государь был натурой увлекающейся, и по мере того, как Дмитрий все больше входил в новую, необычную для себя роль, он все сильнее оживлялся, так что спустя минуту его физиономия перестала представлять разительный контраст со счастливыми лицами жениха и невесты.
        Правда, он и во время своей напутственной речи не забыл особо оговорить, что утверждает сватовство, лишь памятуя о тех обещаниях, которые дадены князем, а потому разрешение на сговор и помолвку жениху предстоит еще заслужить, а чтобы о том лучше помнилось, он и благословляет нас с царевной именно иконой Феодора Стратилата.
        Показалось мне или в глазах государя, когда он протянул Ксении икону для поцелуя, и впрямь вспыхнули знакомые мне искорки вожделения? Я насторожился, но через секунду подумал: «Какая в конце концов разница, если я одержал верх и в этом поединке. Теперь-то уж мой выигрыш неоспорим, и не имеет значения, что именно промелькнуло в его глазах». Тем более я запросто мог спутать это вожделение с обыкновенным восторгом перед красотой царевны, которая в этот миг и впрямь выглядела неотразимой.
        Далее была речь Годунова, который, расчувствовавшись, всхлипывал через каждую вторую фразу и с превеликим трудом дотянул до конца, благословив нас явленным образом Толгской богоматери - не зря я все-таки ездил за нею.
        Затем мы с Ксенией выслушали Басманова, который даже в эту минуту не забыл о своей Фетиньюшке и, едва поздравив нас, обратился к Федору, заявив царевичу, что теперь, столь удачно распорядившись рукой своей сестры, и самому царевичу не мешало бы задуматься о браке, благо что славных невест на Руси тьма-тьмущая.
        Конкретных имен он не назвал - мешало присутствие государя, который вновь нахмурился, начиная догадываться, к чему, точнее, к кому клонит Петр Федорович. Тем не менее Басманов все-таки рискнул заметить, что любой самый именитый род был бы счастлив, если бы Годунов остановил свой взор именно на его дочери или… племяннице.
        А вальс нам, по настоятельной просьбе Дмитрия, пришлось повторить аж два раза, и надо сказать, что танцевала Ксения бесподобно. Она буквально парила и, казалось, еще немного - и выпорхнет из моих рук, а там, взмахнув неожиданно выросшими крыльями, поднимется вверх и вовсе улетит из трапезной. И на сей раз она даже после третьего по счету танца так и не пожаловалась мне на головокружение.
        Следующий день Дмитрий посвятил изучению вальса. Правда, в партнерши ему досталась Любава - для того я и настоял на ее обучении. Уже к вечеру государь освоил его если не на пятерку, то на четыре балла железно, а наутро засобирался в путь-дорогу. Медлить и впрямь было нельзя - чудо, что вода в Волге до сих пор не встала.
        Свои подарки будущим молодоженам государь все равно сделал, причем именно подарки, без кавычек. Оставшись наедине со мной, Дмитрий заявил, что хоть до свадебки еще и о-го-го, но, дабы я не злобился на него, он дозволяет вновь пользоваться подмосковным Кологривом, благо что отбирать его ни у кого не надобно. Что же касается села Климянтино, то тут увы - он был вынужден вернуть его прежним владельцам, то есть боярам Романовым, и он развел руками, но тут же упрекнул меня:
        -Вот ежели бы ты еще до отъезда из Москвы упросил не отнимать вотчины - и Климянтино б тоже твоим было, а так вышло яко в Библии: «Гордым бог противится, а смиренным дает благодать».
        Это Романовы-то смиренные? Ох, государь, государь. А впрочем, ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И если нельзя вернуть мне Климянтино, то, может быть, допустимо заменить его на…
        И я обратился к Дмитрию, заметив, что охотно согласился бы махнуть рукой на это село под Угличем, получив взамен земли близ царского села Тонинское, которые находились в царских владениях. Деревеньки там, что Медведково, что прочие, не ахти какие, но земли мне дороги как память. Тем более что там все готово для формирования еще одного гвардейского полка, а две тысячи молодцев, беззаветно преданных своему государю, к тому же русских, которые не вызовут раздражения у москвичей, это силища.
        Заодно напомнил и рассказ Татищева об Аббасе, приплюсовав турецких султанов. Мол, коли такую янычарскую гвардию заводят чуть ли не все видные правители восточных держав, значит, дело-то и впрямь выгодное, с какой стороны ни глянь. А в завершение я постарался подыграть самолюбию своего собеседника, заметив, что даже придумал достойное название для будущего полка, которое, каюсь, бессовестно спер из художественной литературы, на ходу заменив последнее слово - птенцы гнезда Димитриева. Вообще-то звучало не так красиво, но, возможно, лишь для меня, поскольку я привык к иному - Петрова. Зато государю понравилось, а это главное.
        Дмитрий повернулся к Бучинскому и властно приказал:
        -Пометь.
        Тот, помявшись, склонился к уху государя и что-то зашептал. Лицо Дмитрия омрачилось.
        -И что, ты уже написал сей дарственный указ?- отрывисто спросил он.
        -Написал, государь, токмо вручить осталось,- склонился Бучинский в низком поклоне.
        -Так коль не вручено, тогда и переиначить недолго,- улыбнулся Дмитрий.- А дядю своего, боярина Нагого, я иным удоволю - авось земель в достатке. А ежели он каким-либо образом проведал про написанное, растолкуй, что дело государевой важности, потому и перечить ему не след.
        Сделал Дмитрий подарок и Ксении Борисовне. Причем состоял он не только из драгоценностей, но и из… прощения. Дескать, более он на нее не серчает и она теперь сызнова пребывает в его милости. Да еще, криво ухмыльнувшись, порекомендовал ей впредь ездить по улицам не так шибко, даже если они костромские, а не московские.
        Царевна осталась в недоумении, а я припомнил рассказ Отрепьева, услышанный в Путивле. Дескать, произошел с ними некий случай, когда они с Дмитрием вдвоем гуляли по Москве, и зазевавшегося будущего государя окатила грязью проезжавшая мимо карета с царевной.
        Уже перед тем как переправляться через Волгу, государь, глядя на мое лицо и неверно истолковав озабоченность, решив, что я все-таки недоволен из-за Климянтино, расщедрился, заявив мне, чтоб не расстраивался, ибо не пройдет и года, как он одарит меня такими вотчинами, каких не имеет ни один боярин на Руси. Надо будет только помочь ему одолеть поганых басурман, выпивших столько крови из русского народа, и весь Крым будет моим.
        Нет, все-таки он непревзойденный мастер раздаривать чужое. Даже завидки берут, глядя на его талант.
        Но мне было не до вотчин в Крыму. Гораздо сильнее меня беспокоили дела более близкие по времени, которые грозили сорваться из-за непоколебимого упрямства шведского принца.
        Указ о своей ссылке в Обдорск Густав выслушал от Басманова с невозмутимым лицом, после чего удалился в отведенную ему комнату. Спустя час, когда я осторожно заглянул к нему, ибо на стук в дверь принц не отвечал, он уже вновь лежал на своей постели, издавая заливистый храп и разя тяжелым сивушным перегаром.
        По-моему, он до конца не протрезвел и позже, в день своей отправки, а выглядел вообще лет на шестьдесят - настолько как-то сразу одрябло и постарело его лицо.
        Новая попытка поговорить с ним насчет Эстляндского королевства также осталась безуспешной - Густав и слышать о том не желал.
        Напоминание об Обдорске и мое красноречивое живописание тех ужасов, которые его ждут, упорства принца ничуть не поколебало. Не заставило его призадуматься и мое сравнение по принципу контраста: с одной стороны - жуть полярной ночи, длящейся по полгода, одиночество и безвестное умирание в затерянном острожке, а с другой - пышный прием иноземных послов и королевская слава в многолюдном богатом Ревеле.
        В ответ Густав принялся пояснять, что у него в голове при виде Ксении возник некий туман и лишь потому он пошел на то, чтобы ввергнуть свою родину в пучину бед. Зато теперь, когда туман рассеялся, ему первым делом пришло на ум: «Memento patriae»[101 - Помни о родине (лат.).], и он никогда и ни за что.
        Вообще-то чисто по-человечески я его прекрасно понимал. Одна беда, я тоже, как и он, помнил о родине, а они у нас с принцем разные. Если у меня все сорвется этой зимой, то к лету надо ждать войны с Крымским ханством, и пусть даже наш государь героически погибнет в ней, он все равно успеет заварить такую кашу, которую Годунову придется расхлебывать не один год. Все это, ничего не утаив, я и пояснил Ксении, которая была крайне удивлена и встревожена видом моей мрачной физиономии. Царевна прикусила губку, понимающе кивнула и тоже призадумалась, хмуря брови, но спустя несколько минут робко заметила, что было бы здорово, если б я дозволил ей потолковать с королевичем перед его отъездом в Буй-городок.
        Я скептически усмехнулся и равнодушно пожал плечами - мол, ради бога, только все это бесполезно. Ксении моя уверенность в том, что ничего не получится, явно не понравилась, но она сдержалась, не стала ничего говорить. Очевидно, решила, что коли сделала мужика один раз, то отчего бы не повторить, тем самым вновь утерев мне нос.
        Попросила она лишь об одном - ненадолго оставить ее наедине с Густавом после утренней трапезы. Я возразил, что принц ничего не ест вот уже которые сутки, но царевна самоуверенно заявила, что ежели его придут кликать за стол от ее имени, то он явится. Как ни удивительно, но она оказалась права - Густав действительно пришел. Но ничего у нее не вышло, так что спустя полчаса несговорчивый королевич покинул терем Годуновых, а еще через час и Кострому.
        Однако уже к вечеру царевна резвилась и улыбалась как ни в чем не бывало, а в ответ на расспросы брата ответила, что ей теперь положено веселиться, дабы суженый, упаси бог, не помыслил чего худого, решив, что она не желает идти с ним под венец. При этом она поглядывала на меня столь многозначительно, что я недоуменно уставился на нее и нарочито суровым тоном грозно осведомился:
        -А ведомо ли женке, кою плеть муж берет в руки, дабы угомонить свою…
        -Ой, ведомо,- пропела она.- А еще ей ведомо, яко моего любого из печали вывести.
        Ба! Да неужто?! Но ведь Густав уехал. Тогда каким образом она?..
        Я опешил, а она специально не торопилась, выдерживая паузу. Впрочем, долго сдерживаться Ксения не сумела и выпалила:
        -А на что нам ентот королевич сдался?
        Пришлось напомнить одно из условий Дмитрия, которое гласило, что Русь я вмешивать не имею права.
        -Ну так что ж?!- презрительно фыркнула она.- Слыхивала я, будто в заморских землях обычай не возбраняет и бабам на престолах сиживать, вот я и вопрошаю: на кой нам Густав?
        -Уж не ты ли сама на престол сей глазок лукавый нацелила?- поинтересовался Годунов и, повернувшись ко мне, заметил: - А что, с нее станется. Она завсегда не мытьем, так катаньем, но своего добивалась.
        -Уж меня бы с него в жисть никто не спихнул бы,- обиженно заявила царевна, но тут же, посерьезнев, поправилась: - Хотя нет. Это я при женихе своем такая бойкая. Вот подсоблять - дело иное. Тут я мастерица, а чтоб самой…
        -Тогда кого?- осведомился я.
        -Допрежь словцо свое дай, что когда поедешь Эстляндию енту окаянную воевати, то и меня с собой возьмешь,- потребовала она.
        Я медленно покачал головой, давая понять, что это исключено и ни при каких обстоятельствах на войне ей не бывать, а чтоб она не упрямилась, напомнил про кровавый бой на Волге.
        Ксения чуть побледнела и свои запросы слегка поубавила. В новом варианте они прозвучали куда скромнее - всего-навсего взять ее с собой хотя бы до Новгорода, а там оставить в каком-нибудь монастыре. На это еще можно было согласиться, тем более что ее слова насчет бабы на троне звучали столь загадочно… Словом, я дал добро, но при условии, что ее вариант подойдет.
        -Старица Марфа - вот кто нам подсобит,- выпалила Ксения, едва я утвердительно кивнул.
        -Мать Дмитрия?- вытаращил на нее глаза Федор.- Да ты в своем ли уме?!
        -Эх вы!- с укоризной протянула она и лукаво улыбнулась.- Вы бы еще игуменью Дарью припомнили, коя женкой царю Иоанну Васильевичу доводилась. Слыхала я, что и она доселе жива. Я ж про иную старицу мыслила, коя даже поболе прав на Ливонское королевство имеет, нежели Густав. Вот послушайте…
        Оказалось, Ксения подразумевала под старицей Марфой двоюродную племянницу царя Ивана Грозного Марию Владимировну Старицкую.
        -Как же, как же, слыхивал я про нее,- перебил царевну Годунов.
        Ксения поморщилась, но обрывать брата не стала, лишь сухо заметила, что начало Федор знает куда лучше, а уж она сама поведает про последние полтора десятка лет ее жизни.
        Судя по рассказу престолоблюстителя, получалось, что когда кровавый тиран расправился с семейством Старицких, приказав своему двоюродному брату и его жене выпить яд на его глазах, предварительно напоив этим ядом всех детей, включая грудного Ивана, то по необъяснимой прихоти он пощадил четверых.
        Ими были хворая сестра девятилетней Марии Евдокия, и без того находившаяся при смерти, она сама и старший брат Василий. Оставил царь в живых и шестнадцатилетнюю сестру Марии Евфимию, но там прихоти не было - только трезвый расчет, поскольку Грозный уже имел сговор с датским принцем герцогом Магнусом о создании в Ливонии буферного королевства.
        Спустя год после этих казней Магнус прибыл в Москву, был назван царем Иоанном Грозным королем Ливонии и дал клятву верности. Тогда же состоялась и его помолвка с княжной Евфимией, после чего новоявленный король начал военные действия против шведов, владевших его территориями. Однако в том же году невеста Магнуса внезапно умерла, и настал черед ее младшей сестры Марии, руку которой ИванIV предложил королю без королевства. Правда, ей было всего десять лет, так что со свадьбой Магнусу пришлось обождать, но спустя три года их все-таки обвенчали в Новгороде.
        Ну а далее рассказывала Ксения, которая поведала о некой поездке в Троицкий Сергиев монастырь, куда они каждый год с незапамятных времен, когда еще их отец даже не был царем, выезжали всей семьей на богомолье. В одной из таких поездок Мария Григорьевна по просьбе своего супруга боярина Бориса Годунова заглянула в крохотный Подсосенский монастырь, расположенный верстах в семи от главной русской обители.
        Маленькой Ксении - ей в ту пору было лет десять - дозволили сопровождать мать, которая навещала Христовых невест, но в одну из келий Мария Григорьевна дочь с собой не взяла, оставив на попечение нянек. Сама она вышла из нее злая и чем-то расстроенная, но на расспросы Ксении ничего не отвечала.
        Кто жил в этой келье, девочка узнала позже, невзначай, из разговоров мамок и кормилиц. Загадочная судьба монахини заинтересовала ее, и вечером следующего дня будущая царевна, улучив момент, пристала к своему батюшке. Отказать любимице Борис Федорович не мог, а потому, хоть и скупо, но поведал, что находится там некая старица Марфа, которая прибыла на Русь из Риги, где жила после смерти своего мужа Арцимагнуса в скудости и нищете. Зато теперь, вывезенная оттуда по великой милости царя Федора Иоанновича, она всем обеспечена, ибо, несмотря на иноческий чин и рясу, наделена сельцом Лежневым со многими деревеньками, доходами с которых и пользуется. Правда, все равно она несчастная, поскольку из детей имела всего одну дочку Евдокию, да и та не так давно скончалась.
        -Последний разок я была там два лета назад,- закончила рассказ Ксения,- и старица Марфа, по слухам, была еще в добром здравии.
        -Та-ак,- вздохнул я и задумчиво посмотрел на царевну.
        Вообще-то вариант замены Густава вполне приемлемый. Смущало только одно «но» - она монахиня. Про королев на троне я слыхал сколько угодно, а вот про Христовых невест, взошедших на престол, что-то не доводилось. Об этом я и сказал Ксении, разведя руками и сообщив, что ее поездка в Новгород отпадает.
        Однако царевна не сдалась, возразив, что сама слыхала, как митрополит Гермоген как-то в разговоре упомянул о насильственном пострижении, которое в глазах бога недействительно и на самом деле монахом становится тот, кто вместо постригаемого повторяет слова отречения от мирского.
        Это в корне меняло дело. Раз так мыслят столпы церкви, получалось, остается только уговорить саму старицу. Уговорить… А кому? Тут ведь нужна женщина, и я посмотрел на Ксению, но после недолгого раздумья пришел к выводу, что рисковать не стоит - слишком близко к Москве располагалась эта обитель. Мало ли. Уж больно упирался Дмитрий, давая согласие на выбор царевны, да и эти искорки, которые периодически появлялись в его глазах при взглядах на нее, тоже не сулили ничего хорошего.
        Значит, получалось, что, кроме меня, ехать туда некому. Правда, для начала я решил попробовать еще раз поговорить с Густавом. Оба царских указа - и на полную отмену наказания, и на изменение места ссылки - находились у меня в руках, так что я мог преспокойно обещать шведскому принцу и льготы, и полную амнистию.
        К тому же ехать все равно было нельзя. Реки словно дожидались отъезда наших гостей и встали на следующий же день, поэтому в любом случае у меня в запасе было не меньше недели, пока лед на них не окажется достаточно прочным.
        Глава 24
        Зачистка
        Первым делом я приказал отыскать пару-тройку мудрых стариков. Увы, но Гидрометеоцентр отсутствовал, поэтому прогноз погоды на зиму я мог получить только от них.
        Специалисты нашлись довольно-таки быстро. Все трое были седые, все в морщинах, но еще относительно бодрые и не впавшие в старческий маразм - Дубец расстарался на славу. На удивление, все трое были почти единодушны в своих предсказаниях, причем не только в краткосрочных - на пару дней вперед, но и долгосрочных, то есть на ближайшие полгода. Ссылались они не на одну или две приметы, а буквально засыпали меня ими, обещая холодную зиму.
        Теперь можно было планировать, когда, что и как, но вначале озадачить своих гвардейцев. Новая вводная называлась «Взятие Костромы» и заключалась в том, что каждую ночь ратники пытались незаметно вскарабкаться на стены. Для усложнения задачи дежурившие на стенах стрельцы были мною предупреждены о таких попытках, так что держали ушки на макушке.
        Плюс к этому я занялся тренировками спецназа в ситуациях, максимально приближенных к боевым. Стрельцов-то трогать нельзя - разве что скрутить, вот и все, а мальчиков следовало приучать лить кровь.
        Подопытные объекты у меня имелись. На встрече с «сурьезным народцем», которая состоялась месяц назад, кое-каких успехов мне достичь удалось. Не то чтобы они поклялись помогать мне в розыске шатучих татей и головников, но подсобить с подсказками пообещали - хоть что-то.
        Правда, даже это сделали не сразу, а лишь после того, как я объявил им, что напрасно они считают, будто я без них не управлюсь. Да запросто, ибо у меня служат такие пройдохи, что сами отыщут все входы и выходы. Взять вот, к примеру, их самих. Понимаю, что домишко для встречи выбран ими на отшибе не случайно, из опасения передо мной, да и заранее мне место встречи не указывали - провожатый привел, но мои ратники все равно ведают, где я нахожусь, и не просто ведают, но, можно сказать, уже под боком у них.
        Народец встревоженно загудел, кто-то иронично хохотнул, а самый авторитетный, с двойным именем Петряй-Петруха, вежливо заметил, что и они, чай, не лыком шиты - поставили кое-кого на подходах, а потому успеют исчезнуть, ежели что.
        -Это ты так думаешь,- лениво возразил я, прикинув, что за то время, пока тут пребываю, мой спецназ должен управиться с часовыми и можно подавать условный сигнал.- А давай опробуем. Сейчас я погашу свечи, и мы немного побудем в темноте. Или боитесь?
        Народ, возмущенный обвинением в трусости, загудел и, недолго посовещавшись, решил опробовать, причем вначале предусмотрительно выслал на крыльцо одного человека, чтоб спросил у караульных, все ли тихо.
        Скорее всего, для этого у них существовал какой-то особый знак или условный свист, так что я рисковать не стал и, едва он вышел, развел руками и заявил, что дожидаться возвращения ни к чему, дунув на свечу, стоящую подле меня.
        Поначалу сидели тихо, затем стали перешептываться. Спустя минуту Петряй-Петруха заметил:
        -Чтой-то Бусли все нет.
        -Тут он,- отозвался голос со стороны входной двери.
        -А чего молчит?- осведомился Петряй-Петруха.
        -Князь дозволит, тогда и он глас подаст,- пояснил все тот же голос.
        -Невдомек мне…- начал было Петряй-Петруха, но в это время из сеней внесли горящий факел, в свете которого все увидели в дверях усмехающегося Самоху, впереди которого стоял скрученный Бусля с кляпом во рту.
        -Так ты что ж, князь, решил так вот нас всех извести?! А мы уж тебе, почитай, поверили,- взвыл Петряй-Петруха.
        -И правильно сделали,- кивнул я.- Мое слово крепкое. Только поверили вы не всему, что я говорил, вот и пришлось доказать, что мои молодцы, если надо, твоим в ловкости не уступят. Конечно, можно было б всех повязать, а уж там, в ином домишке, что близ Борисоглебской башни, и речи подлинные послушать, да всю правду о делишках ваших скверных.
        Что находится близ Борисоглебской башни, присутствующие знали прекрасно - губная изба с пристроенной к ней пыточной и острогом, поэтому притихли, но не надолго.
        -А коль смолчали бы?!- зло крикнул кто-то из дальних.
        -Не сказали б подлинной, так поведали бы подноготную[102 - Обычно на первой пытке били длинниками (палками). Во время второй загоняли иголки под ногти, отсюда и названия пыток, которые затем фигурировали в опросном листе (протоколе допроса): «В подлинной показал то-то, в подноготной то и то…»],- равнодушно заметил я.- Так бы и сделал, но, коль на кресте клялся, что зла ныне чинить не стану, обойдусь лишь показом. Ну что, теперь-то все поверили про моих молодцев?
        -Поди не поверь,- буркнул Петряй-Петруха.- Ты бы Буслю повелел отпустить, княже, а?
        Я дал отмашку Самохе, и тот с видимой неохотой толкнул бедного ворюгу к остальным.
        Видя, что я настроен добродушно и усмехаюсь, собравшиеся тоже заулыбались, принявшись подкалывать бедолагу Буслю за недогляд. Я выждал пару минут, поднял руку вверх и, дождавшись, пока народец утихнет, осведомился:
        -Так что, будете мне помогать?
        -А ты нам?- задорно выкрикнул кто-то.
        Один или двое хохотнули, но сразу испуганно притихли, ибо мое лицо тут же помрачнело - наглости не люблю.
        -На первый раз прощаю,- негромко произнес я.- Вдругорядь за такие слова не помилую. Но сейчас отвечу: помогать вам не собираюсь, ибо тать должен сидеть в тюрьме. Однако и он человек, поэтому, если крови на руках нет и коли обязуетесь подсоблять, одну поблажку царевич вам даст - руки рубить за первую кражу не будут, да и за вторую тоже, но палец подарить придется. Даже в третий раз и то лишь еще одним мизинцем с другой руки ограничусь. Это уже от меня льгота. Ну а коль в четвертый, тут уж потачки не ждите.
        Вновь загудели, обсуждая условия, и я было пожалел, что вообще пошел на этот разговор, но тут рявкнул один из самых старых, Пров по прозвищу Троерук:
        -Чего кудахчете, яко куры на насесте?! То Федор Борисович вместях с князем вам царские милости предлагают, а вы еще судить да рядить удумали!
        -Невелика милость, дядька Пров,- возразил кто-то.
        -Чего?!- возмутился он.- А вот полюбуйся-ка!- И Троерук рывком содрал небольшой мешочек с правой руки, которая заканчивалась запястьем, и сунул ее под нос говорившему.
        Тот отшатнулся от культи, но старый не унимался, разбушевавшись не на шутку. Я ждал. Теперь спешить было некуда. Кажется, эта демонстрация даже покруче, чем моя. Наконец инвалида общими усилиями удалось угомонить, после чего, посовещавшись с прочими, Петряй-Петруха уклончиво заметил, что подсоблять они обязуются, токмо головничество - дело уж больно темное, потому как убойцы видоков в живых не оставляют. Однако ежели подумать, то подсказать кой-что можно. К примеру, посетителей какого кружала чаще всего поутру находят с проломленным черепом. Да и о загородных шайках грабителей тоже кое-какие известия у них есть - где больше шалят, и даже примерно между какими деревнями.
        Загородными я и решил заняться в первую очередь, начав отлавливать на живца, причем уговорил для этой цели Прова. Мол, ты, старче, все равно по убогости своей левой рукой много не украдешь, а и стащишь, так скоро попадешься. Известное дело, в тюрьму широка дорога, а из тюрьмы тесна. Так чем в остроге гнить, может, мне поможешь, а заодно и себе на жизнь заработаешь.
        Поначалу старик упирался - дескать, есть у него кусок хлеба на старости лет, но я не отставал. Кусок-то свой он имел на том, что подбирал мальцов да учил их воровать, а потом по уговору они с ним делились добычей - первый год половиной украденного, на второй - третьей частью, затем четвертиной, осьмухой и в последнее лето десятиной.
        Учил Троерук мастерски, на совесть, поскольку имел весомый стимул - если кто попадется, пускай даже в первый год, все, уговор долой. Так вот, чуть ли не каждый четвертый хаживал на свободе все пять лет. Так что если его отвадить - воров прибавляться не станет. К тому же половина из этих пацанов, но опять-таки если как следует настроить старика, придут не куда-нибудь - ко мне в полк. Получалось и тут подспорье.
        И уговорил.
        Может, и не удалось бы, но в последнее время Пров недомогал и все больше задумывался о душе. Грехов-то скопилось много, а отмолить их… Поэтому в своих первоначальных отпирательствах Троерук делал основной упор именно на то, что собирается в монастырь.
        Пришлось поднапрячься, полистать Библию и, уже вооружившись цитатами, идти на приступ, то бишь на беседу. Как ни удивительно, окончательно его добили не цитаты из Иоанна Златоуста и даже не известное выражение Христа: «Вера без дел мертва есть», а… девиз моих ратников первого гвардейского Тонинского полка.
        Получилось случайно. Дело в том, что Пров считал ратную службу почти столь же греховной, как и воровское дело, отчего-то полагая, будто главная задача стрельцов в том, чтобы, как писал наш классик, тащить и не пущать. Тогда я отвез его в Дебри и показал, чему на самом деле обучаются мои люди. Там-то он и услышал от одного из гвардейцев девиз, который по его просьбе я потом процитировал полностью: «Если не сейчас, то когда, если не здесь, то где, если не я, то кто? И если я только за себя, то чего я стою?»
        После этого он не просто дал добро на помощь в поимке преступников, но и согласился заняться поиском и вербовкой подходящих по возрасту пацанов в мой второй полк.
        Пять раз уже за это время водил старый Пров караваны в Буй-городок, а до того по два-три дня бродил по торжищу, искал наймитов в охрану, жалуясь, что дорога, по которой он собирается ехать, уж больно опасна. Но при этом он так люто торговался, прилюдно хая скупость князя Мак-Альпина, который поручает везти весьма дорогой товар, да еще и казну для уплаты рабочим, но уж больно мало платит за доставку, что в конце концов оставался по-прежнему с двумя малолетними помощниками, с которыми и выезжал из города.
        Вот только когда грабители, вызнавшие от своих наводчиков, налетали на беззащитную жертву в расчете на легкую поживу, то отовсюду - из сундуков, бочек, кадей и просто из соломы, которой были устланы днища телег,- выныривал десяток удалых молодцев, точнехонько разя из арбалетов нападавших.
        Завалить всех не удавалось, но в момент нападения высоко над верхушками деревьев взлетала красная ракета из тех, что остались после разноцветного фейерверка шведского принца. Согласно условному сигналу две конные сотни гвардейцев, следовавшие за обозом на расстоянии пары верст, мчались к месту разборок. Они не только спешно организовывали прочесывание, отлавливая и уничтожая бандитов, но и, как правило, прихватывали кого-то живьем.
        Ну а далее вступали пыточных дел мастера, хотя и не всегда - иногда хватало угрожающей демонстрации докрасна раскалившегося на огне лезвия ножа. Нервы у лесных бандюков никуда, и выкладывали все - где логово, сколько человек было в банде, имена, клички и приметы все-таки ушедших от погони и прочее.
        Награда за ценные сведения была только одна - легкая смерть, то бишь публичное отсечение головы на плахе. Можно было бы и прямо в лесу - веревки есть, крепкие сучья тоже в изобилии, но тут уже в силу вступали законы пиара. Все население должно видеть энергичные действия престолоблюстителя и его решительную, беспощадную борьбу с преступностью, а потому примерно раз в неделю близ торжища состоялась очередная казнь.
        К тому же мы не брали с собой на операцию священников, а ведь в благодарность за ценные добровольные показания мы предоставляли и еще одну льготу, которая в глазах шатучих татей стоила очень дорого - бандита перед плахой предварительно исповедовали, отпускали его кровавые грехи и даже причащали.
        Федор был против такого гуманизма, но я рассуждал здраво - даже если там наверху и есть некие высшие силы, то на это отпущение грехов священниками небеса лишь пренебрежительно плюнут, да и только, поскольку вовсе не уполномочивали тех, кто на земле, заниматься таким самоуправством. Это церковь считает нужным сразу же простить все что угодно в случае покаяния, пускай даже вынужденного, а вот бог…
        Уже после отъезда Дмитрия мне пришла в голову идея о практической тренировке моего спецназа. Нет, приемы для бесшумного снятия часовых, а также связки ударов, то есть одновременное сочетание двух-трех, гвардейцы давно и успешно отрабатывали, но это в теории, на изготовленных чучелах, все смотрелось отлично, а вот как будет на практике - вопрос. Своих-то бить в полную мощь нельзя - чуть не рассчитал силу, и можно ратника превратить в калеку. По той же причине отпадали стрельцы, дежурившие ночью на стенах. Но зато оставались еще не пойманные преступники.
        Первый раз, как надо делать, показывал я сам. Позаимствовав у царевны косметику, я по возможности загримировал лицо, а моя ключница виртуозно влепила мне на правую щеку здоровенный шрам, да еще склеила одно веко, посадив его на какой-то прочный клей. Плюс - для вящей убедительности - фонарь под глазом.
        Получился эдакий молодой купчик, недавно вырвавшийся на свободу из-под бдительного батюшкиного ока и теперь отчаянно наверстывающий упущенное за долгие скучные годы прозябания в отцовском тереме. Сопровождение в виде пары холопов у купчика имелось, но так, несерьезное. Щуплых подростков навряд ли хоть кто-то счел бы телохранителями - мальчики на побегушках, предназначенные для мелких услуг и… доставки бесчувственного тела обратно на струг или на постоялый двор.
        -Такого я роду, что на полный стакан глядеть не могу - тотчас выпью!- весело заорал я, едва вошел в кружало, и начал сыпать шутками и прибаутками: - Сторонись, душа, оболью! Здравствуй, чарочка, прощай, винцо!
        Затем я заплетающимся языком принялся уверять в своей крутизне хозяина заведения - плешивого мужичка по имени Гонот, постоянно ласково улыбавшегося мне.
        -Да я в кабаке родился, в вине крестился,- доказывал я ему.
        Окончательно раздухарившись, я устроил соревнование пьяниц, объявив конкурс, кто вылакает полуведро, да не чарочкой, а «вприпадочку».
        Кстати, Петряй-Петруха не обманул относительно хозяина заведения. Этот гад явно работал на местных бандюков, поскольку уже через полчаса моего разнузданного веселья он подмигнул какой-то неряшливой бабе из обслуги, и та незаметно для остальных выскользнула из дверей.
        -Пей не робей, жену бей, ничего не бойся!- орал я, когда уже ближе к ночи два щуплых холопа, сами с трудом держась на ногах, выволакивали меня из питейного заведения.
        К этому времени я уже точно знал, что Гонот в доле с городскими головорезами. Во-первых, когда я осведомился у него, как бы мне тут продолжить веселье с девочками, он сам предоставить такую услугу отказался, хотя я знал, что мог. Во-вторых, указал неверное направление - в той стороне посад уже заканчивался и дальше, кроме леса, ничего не имелось, так что хитрым теремком, про который он говорил, могла быть только медвежья берлога с ее обитателями.
        Ну и плюс алчный взгляд, который нет-нет да и пробегал по моему наряду, а также увесистому кошелю, а уж когда я ненароком показал второй - с золотыми монетами,- в его зрачках неприятного мутно-зеленого бутылочного цвета и вовсе загорелись зловещие огоньки.
        Встретили нас, когда последний дом посада остался метрах в ста позади и я громко заявил, что мы, наверное, все перепутали и вообще пора поворачивать назад, а то места глухие и как бы чего не…
        Договорить я не успел - из густого придорожного бурьяна метрах в десяти вылезла здоровенная фигура. За ней еще одна. Я оглянулся - сзади метрах в двадцати брели еще трое, неспешно приближаясь к нам.
        -Те, что спереди, мои. И помните, помощи не будет,- напомнил я шепотом своим спецназовцам - специально подбирал самых щуплых и низкорослых, чтоб добыча казалась подоступнее.
        Оба - и Лисогон, и Махоня - кивнули, давая понять, что не забыли инструктаж, согласно которому, если нападающих меньше шести, пятерка спецназа, следившая за нами издали, должна только блокировать отход бандитов, чтобы не ушел ни один, предоставив основную разборку нам.
        -Ну и где твое злато?- лениво осведомился первым подошедший один из тех двоих, что преградили дорогу.
        -А убивать не станете?- испуганно переспросил я.
        -Злато давай!- распорядился тот.
        -Да поживей!- раздалось со спины.
        -Да на, на!- Я торопливо отвязал от пояса кошель и бросил его к ногам бандита.
        -А второй?- поторопили меня.
        Ну точно, кабатчик заложил. Когда я первый раз расплачивался и доставал кошель с серебром, я специально сделал так, чтобы второй смог увидеть только Гонот. И пояснения мои: «Э-э нет, тут злато, а из него батюшка не велел и полушки тратить - токмо на товар», тоже прозвучали негромко, предназначенные лишь для одной пары ушей.
        Что ж, второй так второй. Я услужливо распрощался и с ним. Правда, он нечаянно выпал из моих трясущихся рук и пришлось подбирать с земли.
        Грабители переглянулись, и стоящий впереди лениво заметил:
        -Токмо ты, гость торговый, личины наши видал, потому надобно тебя еще и связать.- И успокоил: - Да не боись. До утра полежишь, а там кто-нибудь поедет да веревки и распутает.
        Я послушно кивнул и охотно протянул вперед руки - мол, во всем подчиняюсь вашей воле, а в памяти всплыл труп мужика средних лет, найденный как раз примерно на этом участке дороги, разве что чуть подальше, ближе к лесу. Произошло это неделей ранее. Несколько ножевых ранений в груди и животе, обезображенное лицо, и руки, крепко стянутые в запястьях прочными веревками. Я тогда еще недоумевал - к чему резать связанного, а если резали до того, то зачем потом возились с веревками? Теперь понятно.
        Дальнейшие события заняли не более пяти, от силы десяти секунд. Едва успокоенный грабитель небрежно сунул свой тесак, больше напоминавший по размерам саблю, в ножны, извлек приготовленную веревку и шагнул ко мне, как в глаза ему полетела придорожная пыль - зря я, что ли, ронял кошелек. Тут же за этим последовал удар ногой в пах и одновременно локтем в лицо. Второй еще ошалело смотрел на то, как сгибается в утробном рычании его напарник, а мой сапог уже летел к его подбородку.
        Что происходило сзади, я не видел, так что могу лишь рассказать о результатах - двое погибли сразу, а третий успел рвануть наутек и даже пробежал метров десять, прежде чем засапожник Лисогона угодил ему точнехонько под левую лопатку.
        Оба моих были живы, но через три дня на помост с плахой, установленный близ городского торжища, выводили не только их двоих - рядом, в центре, стоял Гонот. А вот бабу-наводчицу я не то чтобы пожалел, но решил использовать в своих целях, поскольку свято место пусто не бывает, тем более что она оказалась достаточно умна, ни в чем не запиралась и даже сдала еще две «сладкие парочки» из того же посада.
        Единственное, в чем я был неумолим, так это в закрытии поганого кружала и изъятии всех запасов спиртного, кстати, отвратительного по качеству - на следующий день, несмотря на минимальное количество выпитого, от силы двести граммов, у меня до самого обеда трещала голова, пока на помощь не пришла ключница, напоив каким-то зельем.
        Правда, выливать я его все равно запретил. Еще чего! Гонот был из запасливых мужиков и хранил в своих подвалах дюжину огромных бочек, каждая из которых вмещала, как мне сказали, два десятка ведер[103 - ВЕДРО - старая русская мера жидкостей, равная 14,75 литра. Оно равнялось (до середины XVII века) примерно 12 кружкам (1230г) или 360 чаркам (чуть более 40г). Н.А.Шостьин. «Очерки истории русской метрологии. XI - начало XX века». Издательство стандартов. М., 1975г., стр. 72.]. Выливать более трех с половиной тонн на землю? Проще перегнать раз или два, чтобы иметь запас качественного спирта, который может ой-ой-ой как пригодиться в походе и при обморожении, и при необходимости согреться, да и как обеззараживающее средство при ранениях.
        Вообще-то в моих планах была пометка на будущее лето заслать бригаду к Белому морю и заняться выпариванием йода из водорослей, но сейчас-то зима, а выступать в поход не через год с лишним, но через два месяца, так что спирт остается пускай и не единственным, но самым эффективным его заменителем.
        Что касается ночных татей, то далее мои спецназовцы работали уже под руководством Игнатия Незваныча Княжева. Он тоже времени даром не терял, самостоятельно вычислив любителей пощипать ночных прохожих, которых в течение недели точно так же взяли на живца. При этом я разрешил своим орлам особо не церемониться. Получится взять живыми - ладно, а нет - «во пса место», ибо свою смерть они заслужили.
        Заодно удалось на вполне законных основаниях прикрыть и остальные кружала - недолив плюс некачественное пойло, в которое хозяева кружечных дворов для дурмана, чтоб быстрее свалить с ног и заставить наутро похмеляться, добавляли всякую дрянь. Притом добавляли в огромном количестве, так что даже Резвана унюхала три вида трав, а подошедшая чуть позже Марья Петровна за счет огромного опыта добавила к этому перечню еще столько же.
        Кружальщики орали, что они тут ни при чем, ибо им поставили такое с государевых отдаточных дворов, но мои дамы, продегустировав на запах содержимое всех бочек, сразу указали на относительно нормальные, которые были приобретены совсем недавно. Выходит «паленым», как я про себя назвал их хлебное вино, оно становилось уже тут.
        Кроме того, учитывая явно недостаточное количество тренировок, я перед отъездом распорядился устроить аналогичную зачистку по тому же принципу - на живца - и в других городах, которые принадлежали царевичу - Галич Мерьский, Чухлома, Унжа и так далее.
        Вдобавок не забыл я и заказать побольше бикфордовых шнуров согласно тем рецептам и образцам, что остались у меня от шведского принца. Частичную амнистию ему, указ о которой лежал в кабинете, я объявлять не стал, оставив на всякий пожарный про запас - вдруг понадобится надавить, если старица Марфа тоже не согласится и придется вновь уговаривать Густава изменить свое решение. Однако перед отъездом отписал ему, что специально еду в Москву просить государя о том, дабы тот смягчил наказание для королевича.
        Побывав в Дебрях, я пришел к выводу, что никаких дополнительных задач ставить не требуется. Гвардейцы и без того носились как оглашенные на лыжах по выпавшему снегу, причем всякий раз в новом направлении - там, где мы будем, нам никто накатанной лыжни не предоставит, так что пусть учатся сейчас и как ее прокладывать, и с какой скоростью меняться впереди идущим, которым тяжелее всего.
        Лучшие пращники уже метали вместо камней первые отлитые болванки, стремясь попасть точно в небольшой щит, установленный примерно в полусотне саженей от них.
        Что до маскхалатов, шапок-ушанок и валенок, то они пока что не были готовы в должном количестве. Впрочем, касаемо последних я не особо расстраивался - пока перебьются и в сапогах, были бы портянки потеплее. Да и с шапками-ушанками скорняков тоже особо не торопил - в поход хватит и две-три сотни для ратников с особо чувствительной к морозам кожей.
        Маскхалаты - иное, но с ними дела шли успешнее всего. Учитывая, что балахоны должны быть крепкими и просторными, они имели лишь пять стандартных размеров, да и те определенные чуть ли не на глазок по пяти ратникам, присланным мною в мастерскую. Пока было готово только две сотни, но, учитывая темпы плюс то, что я подключил к Охриму Устюгову еще несколько швецов, к началу декабря, то есть за пару недель до предполагаемого выдвижения, вся тысяча должна быть пошита.
        Что ж, можно и самому отправляться в путь-дорожку. Годуновы - что брат, что сестра - меня удерживали, утверждая, что лед еще слишком хрупок. Он и впрямь выглядел ненадежно. Однако времени терять было нельзя, так что пришлось поднапрячь мозги и соорудить две лебедки. С помощью их и пяти обычных волокуш я ухитрился за день переправить все свое имущество, включая и сани с лошадьми, и съестные припасы, и два десятка ратников.
        Лед под волокушами то и дело угрожающе потрескивал, но обошлось. Самыми опасными были первые ходки, а когда скорость передвижения возросла - барабан вращали сразу четверо с каждой стороны,- я уже был уверен, что все пройдет благополучно.
        Честно говоря, по пути в Москву я немножечко пожалел, что так торопился - как-то уж очень грустно было на первых ночных привалах. Грустно и одиноко. Но зато потом оставалось только порадоваться своей поспешности, поскольку опоздай я всего на чуть-чуть, на каких-то пару дней, и было бы поздно…
        Глава 25
        Первое знакомство
        Приключений по пути хватало. По счастью, столь широких рек, как Волга, мне на пути уже не встречалось, но мелкие попадались, причем некоторые из числа коварных, с бьющими на дне источниками, отчего они в этих местах плохо замерзали, да и лед целую зиму оставался достаточно тонким. Узнали мы о специфике реки с ласковым названием Ключик, когда средние сани, проломив лед, ухнули в воду, а следом за ними подломилось и под соседними. Хорошо хоть, что река была неглубокой, и все удалось вытащить без особого урона.
        Вымокли, конечно, насквозь, особенно я, поскольку больше всех прочих проторчал в воде, помогая выбраться на берег своим людям. Это мне вода была по грудь, а кое-кому по маковку, так что некоторых ратников приходилось приподнимать за шиворот, чтоб не нахлебались воды.
        Памятуя о трагической кончине ПетраI, которая вроде бы, согласно легендам, тоже была связана с извлечением людей из ледяной воды Невы, я для начала заставил гвардейцев, невзирая на мороз, снять обувь и растереть ноги спиртом, потом переодеться в сухое, а затем устроил хорошую пробежку километра на три - аккурат до ближайшей деревеньки с точно таким же названием. Словом, не заболел никто, и единственное, что мы потеряли, так это день, который провели, нещадно хлеща себя в местной баньке.
        Ну и тати - куда ж без них. Они выскочили из густого ельника, как раз когда вдали завиднелись высоченные купола Духовской церкви, а также двух соборов Троицкого монастыря. То ли мужики из банды настолько проголодались, что им было вообще на все наплевать, то ли понадеялись на свою численность и не разглядели часть ратников, которые после обеда дрыхли, лежа в санях.
        Вдобавок мы находились в половинном составе - пятеро, как обычно, подотстали, убирая остатки трапезы и моя посуду, а еще пятеро - тоже как обычно - направились верхом вперед, отыскивая подходящее место для ночлега в селе Лежнево, принадлежащее, насколько я помнил по рассказам Ксении, старице Марфе.
        Тем не менее скоропалительная схватка была недолгой. Можно сказать, тренировкой, хотя потери среди гвардейцев имелись, но произошли они в основном еще до рукопашной. Дело в том, что руководил бандитами человек опытный в ратном деле, так что действовал с умом, и вначале, еще перед их атакой, раздался залп из пяти пищалей, который оказался достаточно успешным - трое ратников получили ранения, но, по счастью, нетяжелые.
        Ну а далее бандиты с отчаянными воплями ринулись в атаку. Ельник, из которого они вылезли, располагался от дороги недалеко, метрах в пятидесяти, но и этого расстояния нам оказалось достаточно, чтобы успеть схватить арбалеты и ответной стрельбой в упор завалить пятерых плюс подранить еще троих. Далеко не всех уцелевших это остановило, но мы хотя бы уменьшили количество атакующих, чтобы подравнять с нашим. После того как чуть ли не треть банды из числа хлипких духом, поняв, что вышла промашка, рванула обратно в лесок, осталось семеро гвардейцев и я против дюжины атакующих.
        В рукопашной пострадал еще один из моих людей по имени Свиристель - ему попался атаман из бывших ратных холопов, то есть полупрофессионал, который ловко орудовал саблей. Однако затем он пересекся со мной, а я мудрить не стал и через минуту веселого сабельного звона, изловчившись, от всей души пнул его носком сапога, угодив под коленку. Он взвыл, сразу же сбавил темп, а дальше последовал еще один мой удар в пах, который бандит тоже пропустил, согнувшись от боли, так что удалось его обезоружить и связать.
        Всего из нападавших благодаря моему приказу постараться взять бандитов живьем в живых осталось пятеро, суд над которыми - не следует забывать про пиар-кампанию - мы устроили именно в селе Лежнево, добравшись до него ближе к вечеру. Грех было не воспользоваться таким удобным случаем, чтобы не выказать себя перед старицей с самой положительной стороны.
        И вновь я порадовался, что нахожусь в семнадцатом, а не в своем родном веке. Никаких тебе ушлых адвокатов, требований правильного сбора доказательств с места преступления и тому подобной ерунды, а главное - никого тебе вшивого гуманизма. Сказывалось благотворное отсутствие в стране института президентства вкупе с не в меру ретивым Конституционным судом.
        Словом, уже в сумерках, после небольшого дополнительного допроса и процедуры опознания, которые мы учинили в селе, трое мерзавцев, олицетворяя полное торжество справедливости над правосудием, задергались на крепких суках деревьев. Еще двоих я не то чтобы пожалел, но не стал поступать огульно. В банде недавно, прибились случайно, никто из сельчан их не опознал, хотя пострадавших от разгула татей хватало. К тому же о них негативно отозвался главарь - тот самый бывший ратный холоп. Мол, мужичье, толку с которого ни на полушку - даже зарезать толком не могут, руки трясутся.
        С жителями, донельзя благодарными за ликвидацию бандюков, я договорился о содержании оставшейся парочки вплоть до моего возвращения, рассчитывая на обратном пути забрать их в Кострому, и даже оставил губному старосте целую полтину на прокорм.
        А поутру свершилось. В светлицу, где я заночевал с еще тремя ратниками, осторожно заглянул хозяин дома, который был старостой села, и сообщил, что меня хотела бы самолично поблагодарить некая старица Марфа. Признаться, я в первый момент даже слегка пожалел, что наше свидание состоится так быстро - не чувствовал готовности к этой встрече. Рассчитывал-то на иное - приехать, осудить, повесить и в путь, а потом пусть монахине взахлеб рассказывают о смелом витязе и его людях, то есть для начала только возбудить любопытство, и все.
        Теперь же получалось, что надо быстренько разработать план беседы. По счастью, время на его подготовку у меня имелось. Оказывается, монастырь, который я приметил еще накануне вечером, расположенный на окраине села, вовсе не Подсосенский, как я подумал вначале. Назывался он Знаменским и основан был куда позже, трудами старицы Марфы. А вот обитель, где проживала она сама, находилась гораздо дальше, верстах в пяти от села, на крутом правом берегу реки Торгоши.
        После свидания с инокиней я уже составил определенное мнение об этой довольно-таки властной, несмотря на монашеский сан, инокине.
        Представился я старице как князь Мак-Альпин, находящийся на службе у его величества Дмитрия Иоанновича.
        -Из аглицких людишек будешь?- насторожилась она и сурово поджала губы, с неприязнью уставившись на меня.
        Так, кажется, эта национальность ей не по душе. Пришлось опровергнуть, заявив, что наполовину русский, а наполовину шотландец, а они хоть и живут по соседству с англичанами, но грызутся как кошка с собакой.
        Помогло. Настороженность пропала, неприязнь во взгляде тоже. А узнав о том, что я был за пристава у детей Бориса Федоровича Годунова в Костроме, старица и вовсе оживилась и ласково заулыбалась мне. В больших темных глазах ее сверкнули злорадные искорки, и она попросила:
        -Ты с ними построже, князь. Да гляди, ежели они в батюшку свово пошли, то за ними глаз да глаз нужон - из ретивых. Эвон как он меня объегорил тридцать годков назад, а я-то, дура, уши и развесила.
        «Мстительная,- сделал я вывод.- А еще злопамятная».
        -Что-то мне непонятно про постриг - неужто он был насильный?- сочувственно осведомился я.
        -Почитай, что так,- кивнула она, и глаза ее затуманились слезами. Однако в рыдания она не ударилась, сдержав себя, хотя, судя по лицу, трудов это стоило немалых.- Ежели бы не дитятко мое, Евдокеюшка-доченька, нешто я бы согласилась на рясу? Да нипочем! Да ты сам-то как мыслишь - когда ты стоишь в храме, а тебе в спину боярыня Годунова ножом тычет, чтоб словеса отречения от всего мирского повторяла, это не насильно?
        -Насильно,- твердо сказал я.
        -Вот,- оживилась она.- Да и слова отречения от мирского повторяла не я - сил не было вовсе, а та злыдня, что стояла с ножом сзади.
        -Ну тогда вообще!- возмутился я и заметил, что ныне, учитывая, что на престоле иной государь, надо бы вновь поднять те события, и как знать, как знать…
        Заодно удалось выяснить, что кое о каких новостях из Москвы монахиня наслышана, но только о летних. Зато об осенних - например, о постриге Марии Григорьевны - слухи до нее не дошли, что тоже играло мне на руку. Получалось, что есть возможность соблазнить местью.
        Потому и принялся намекать, цитируя слова митрополита Гермогена, что некоторые архиереи церкви считают, будто в таких случаях, как ее, монашеский клобук по справедливости надлежит возлагать на того, кто принуждал к отречению от мира.
        В ответ Марфа лишь горько усмехнулась и небрежно махнула рукой, давая понять, что теперь оно ни к чему.
        Ладно, пусть так. Пока рано заострять вопрос. И вообще для первого раза предостаточно - не стоит проявлять излишнюю назойливость, а то заподозрит неладное. Но обращался я с нею исключительно почтительно и даже пару раз назвал королевой. Марфа скромно отнекивалась от титула, но щеки ее при этом предательски порозовели, да и отказывалась она недолго - уже после третьего раза сделала вид, будто просто не слышит, как величает ее любезный иноземец.
        Не обошлось и без комплиментов, поначалу аккуратных, не выходящих за определенные рамки. Но так как реакция на них была исключительно положительная, я перешел к откровенно нахальной лести. А в конце нашей беседы даже заметил, что, глядя на нее, можно невольно позавидовать Христу, настолько красивые у него невесты.
        -Ну уж это ты, князь, чересчур,- только и возразила она мне в ответ и со вздохом добавила: - Вот ежели ты бы меня повидал, егда я в Риге проживала, тогда иное дело. Там я и впрямь в первейших числилась. Ныне-то, если сравнивать с прежней, вовсе не то.
        -Тогда я безмерно счастлив, что не смог повидать королеву в Риге,- ввернул я.- Непременно бы ослеп от красоты.
        -Красоты…- протянула она с грустью.- Где она? А ведь была, князь, была краса. Сейчас так, ошметки одни. Ряса никого не красит, да и лета мои не те. Вот сколь мне годков-то, как мыслишь?- И с любопытством воззрилась на меня.
        Чувствовалось, что этот вопрос до сих пор ее волнует. Марфа даже дыхание затаила в ожидании ответа.
        «Я старый солдат и не знаю слов любви»,- моментально припомнилось мне[104 - Имеется в виду кинокомедия «Здравствуйте, я ваша тетя» и слова одного из персонажей.]. Что ж, есть на кого равняться.
        -Сударыня,- и я на всякий случай отвесил ей еще один галантный поклон,- для начала прошу простить меня за прямоту, ибо я с малых лет пребываю в походах, боях и сражениях, а потому лгать не умею - привык говорить грубую правду, как бы ни была она горька и неприятна. Так-так…
        Я даже отошел подальше, делая вид, что всерьез занят внешним осмотром и намерен выполнить поручение инокини самым добросовестным образом. На самом деле я прикидывал, сколько лет оттяпать от ее сорока пяти. Впрочем, судя по ее реакции на комплименты, на которые монахиня оказалась падка, как пчела на мед, можно убавлять хоть треть - примет за чистую монету. Но учитывая, что я старый солдат и не знаю слов любви…
        -Рекомендую плюнуть в глаза тому, кто скажет, что вам двадцать, ибо это ложь,- сурово заявил я.- Да и тому, кто даст двадцать пять, тоже верить нельзя - обманщик.
        Так, мадам приуныла. Ну ничего, сейчас возликует. И я твердо продолжил:
        -А вот того, кто станет уверять про тридцать лет, не обижайте, ибо он просто не умеет определять женский возраст. К тому же его ошибка, на мой взгляд, составляет всего пять лет, а потому простительна.
        Правда, я тут же попросил прощения, что, возможно, из-за плохого освещения невольно прибавил ей два-три года, и ей не тридцать пять, а чуть меньше, но, думается, она не станет строго судить ратника, чьи руки сплошь в шрамах, а тело в рубцах.
        Вообще-то день был облачный, да и сквозь небольшие слюдяные оконца в келью пробивалось не столь уж много света, но это было только на руку сидящей передо мной монахине. Сглаживались морщинки, которые бы непременно очертило на лице своими лучами беспощадное солнце, так что я покривил душой ненамного, лет эдак на пять-шесть, ну, пускай, на семь-восемь. Вот если бы она вышла на улицу, то там ее сорок пять, скорее всего, проявились бы в первые же секунды пребывания на свежем воздухе. А может, и нет, как знать…
        -Ты уж и скажешь, князь,- проворчала она, отвернувшись куда-то в сторону.- Мне, чай, уж сорок, да с хвостиком.
        «С хвостищем»,- поправил я ее мысленно, поскольку возраст ее мне был известен точно, но вслух произнес совершенно иное - о поре зрелости, когда вся женская стать явственно видна, ну и всякое прочее из этой же серии.
        А на прощанье, когда я, уже покидая ее, припал с поцелуем к руке, она даже слегка погладила меня по голове и попросила:
        -У государя-то будешь, поклон передай от старицы Марфы да мое благословение. Не навязывалась бы - к тому ж он и не видал меня ни разу доселе, токмо ведь у него вовсе родичей нет, окромя Нагих. Да и они доводятся ему дядьями по матери, а ежели взять батюшкину цареву ветвь, почитай, одна я и осталась у него. Коль навестит, рада была бы. Да и сам назад поедешь, не побрезгуй, проведай.
        -Непременно передам,- радостно заверил я, поскольку это поручение как нельзя лучше вписывалось и в мои планы.
        -Обещаешь токмо,- грустно усмехнулась она,- а пройдет день-другой, забудешь и поклон передать, да и саму старуху-инокиню.
        Ух, как дамочка все время нарывается на комплименты - прямо ай-ай. Что ж, раз ей так неймется, пришлось отвесить еще парочку. А касаемо обещания, то, чтобы она была спокойна, я припав на одно колено, обнажил сабельный клинок и торжественно поклялся на нем, что ее привет и благословение нашему государю непременно передам.
        Правда, оговорился, что во второй раз заехать к ней хоть и обязуюсь, но, возможно, это произойдет нескоро. Судя по всему, дело клонится к тому, что Дмитрий Иоаннович вроде бы собирается продолжить дело своего отца и все-таки завоевать Ливонию и, скорее всего, поручит мне командовать одной из его ратей. Но даже в этом случае я обязуюсь по возвращении оттуда непременно заглянуть к ней в Подсосенский монастырь. Разумеется, если останусь жив.
        Распрощавшись с нею, я ринулся в Москву, прибыв туда уже на следующий день, ближе к обеду. Приехал бы и раньше, но не удержался и сделал небольшой крюк, заглянув в старые казармы своего гвардейского полка, расположенные близ Тонинского села, чтобы хоть одним глазком глянуть, все ли в порядке с помещениями.
        Учитывая, что после нашего отъезда они, по сути, остались бесхозными, мои опасения были небеспочвенны. Однако при беглом осмотре сразу стало ясно, что разрушения незначительны и почти все цело, то есть урон, причиненный жителями ближайших деревень, невелик. Кое-что они успели растащить - особенно досталось спортгородку, откуда исчезли все турники и прочее железо, из которого были изготовлены спортивные снаряды, но в целом можно вселяться хоть сейчас, чем кое-кто и воспользовался.
        Нет-нет, такого явления, как бомжи, на Руси еще не существовало, но чумазые пацаны, обнаруженные нами в казармах, по внешнему виду немногим отличались от них. Вначале, едва мы только появились, они порскнули по щелям кто куда, и даже моим гвардейцам, вроде бы знавшим тут все лазы и прочие укромные места, стоило немалых трудов вытащить мальчишек из всевозможных норок. Да и то собрали они не всех, а четвертую часть.
        Лишь чуть погодя, когда выяснилось, кто перед ними, они радостно загалдели и принялись собирать остальных своих товарищей. Всего их набралось около семи десятков.
        Каково же было мое удивление, когда я узнал, что эти беспризорники на самом деле таковыми вовсе не являются. Оказывается, все они пришли наниматься в полк - двое аж из-под Дмитрова, четверо из Владимира, еще человек семь из Серпухова и Коломны… Да, наверное, не было ни одного мало-мальски крупного города, из которого бы не притопали парни. По большей части были они и впрямь сиротами, но чуть ли не у двух десятков имелись родители, однако жажда приключений оказалась настолько сильна, что они посбегали из отчих домов.
        В августе их вообще насчитывалось не меньше сотни, и только с наступлением холодов они стали понемногу разбредаться. Правда, те, кто подался в Москву, вскоре вернулись обратно, причем сидя на телеге с припасами. Вместе с ними в казармы прибыл Багульник - мой спецназовец, оставленный в тереме за дворского, к которому одного из пареньков отвел какой-то нищий. Не иначе кто-то из группы Лохмотыша.
        Багульник, выполняя мои инструкции, тут же провел запись в полк и дал первое боевое задание - ждать и заодно беречь строения от расхитителей.
        -Так-то вы охраняете,- усмехнулся я.
        -Дядька Багульник сказывал,- обиженно пояснил один из новобранцев по имени Просвет, которого, как он растолковал, назначили здесь старшим,- мол, воевода их завсегда так учил, что супротив лому…- Он осекся, задумчиво потер переносицу, припоминая, как дальше, но, так и не вспомнив, продолжил своими словами: - Неча лезть. Эва у вас всех и пищали, и самострелы с саблями, а у нас токмо засапожники, три косы да пяток топоров. Вот ежели медведковцы приперлись бы - они тут часто хаживают,- мы б прятаться нипочем не стали…
        Я усмехнулся - ишь ты, дядька Багульник, а этому дядьке и восемнадцати не исполнилось. Однако моя усмешка была воспринята как знак неверия в их воинственность и боевитость, так что остальные сразу же принялись доказывать свой героизм, ссылаясь на результаты.
        -Да ты сам, княже, подивись, нешто уцелело бы все енто, ежели б не мы?- указал низкорослый, хотя и широкий в плечах, паренек на целехонькие казармы.
        -По первости схитрить удумали. Мол, тута теперь ничье - уехал царевич вместях с воеводами, в Кострому жить подались. Тока никто им не поверил,- насмешливо заявил худой и длинный и пренебрежительно сплюнул.- За мальцов посчитали, а дядька Багульник строго-настрого ждать повелел.- И он весело улыбнулся.- Вот и дождались теперича.
        -Даже деньгу нам сулили, чтоб мы им тут дозволили чуток повольничать,- встрял в разговор третий.- Токмо мы слова дядьки Багульника накрепко запомнили - гвардию не укупишь, и отказали.
        -Они поначалу не послушались, дак мы враз все встали - кто с топором, кто с косой, кто с дубиной.- Это вновь широкоплечий.
        -А времени даром не теряем, как и велено. Поутру бегаем, к вечеру опять бегаем, а брусы и тур… тур…- Старший осекся и повернулся к худенькому мальчишке с длинными волосами, стоящему за его спиной.- Как оно?
        -Турник,- звонко выпалил тот.- Турник и брусья.
        -Во-во,- важно кивнул головой Просвет.- И все, что порушили до нас, все из дерева сызнова выстроили, да и висим на них.
        -И от земли отжимаемся, и тяжелое тягаем - ничего не забыли,- добавил звонкоголосый.
        -Цыц, Позвон!- рявкнул Просвет.- Не лезь, покамест не вопрошают.- И добавил вполголоса: - А про тяжелое вовсе помолчал бы, а то поведаю, сколь ты тут натягал.
        Позвон испуганно осекся, а старший принялся докладывать дальше.
        Выслушав их, я решил не разочаровывать мальчишек, так что пришлось ненадолго задержаться и заночевать, а наутро, отправившись в Москву, я оставил в казармах троих ратников, кратко проинструктировав их, чем надлежит заняться с пацанвой в ближайшее время.
        Отмахав последний десяток верст, я еще до обедни оказался в столице. По прибытии в Кремль мне пришлось ненадолго заглянуть в свой терем - поздороваться со всеми, поблагодарить Багульника и распорядиться, чтобы он вечером собрал всех старших из остатков тайного спецназа - «нищих», «монахов» и прочих. Слегка перекусив и попарившись в баньке, смывая дорожную усталость, я направился к государю.
        Можно было бы обождать до утра, но откладывать в долгий ящик ни к чему - каждый день на счету.
        Выяснилось, что появился я весьма и весьма вовремя. Еще бы два дня - и все, опоздал. Оказывается, уже завтра в палаты Дмитрия для получения последнего инструктажа должны явиться князь и кравчий Иван Хворостинин-Старковский, а также дьяк Посольского приказа Дорофей Бохин, назначенные во главе посольства, отправляемого в Швецию. Сам отъезд был намечен на следующий день.
        Казалось бы, ничего страшного, пусть уезжают. Но дело в том, что обращаться к шведскому королю послы должны были от имени… Густава.
        Глава 26
        Наш пострел…
        -Но ты ведь дал мне слово, что уговоришь королевича!- возмущался Дмитрий.
        Во как. И ведь не возразишь. С одной стороны, лестно слышать, что твоим обещаниям такая вера, да еще у царя, а с другой…
        Пришлось напомнить, что слово было дано только в отношении завоевания Эстляндии и в том, что Русь не будет фигурировать в этом деле. Во всяком случае, официально. А вот с Густавом ли, без Густава - дело десятое.
        -И как теперь быть?- впал в уныние Дмитрий, когда я пояснил ему ситуацию со шведским принцем, который уперся не на шутку.
        -Король уволился - да здравствует королева!- коротко ответил я.
        -Какая королева?!- вытаращился на меня государь.
        -Такая, у которой прав на этот престол куда больше, нежели чем у Густава,- пояснил я.- Более того, в своей жизни она уже была королевой Ливонии, хотя и недолго, так что…
        Мой рассказ о Марии Владимировне длился недолго. За это время Дмитрий успел не больше десяти раз пройтись из угла в угол, заложив руки за спину и о чем-то напряженно размышляя.
        -Опасное это дело - бабы,- выдал он глубокомысленную сентенцию, после того как выслушал меня.- Посидит малость на троне, освоится, а там, чего доброго, ей и замуж захочется. Да еще неведомо, какого жениха себе сыщет. Возьмет да и обвенчается с каким-нибудь наследником, вон хошь с сыном Жигмонта али Карла.
        -Навряд ли,- подумав и прикинув, ответил я.- У Жигмонта Владислав подросток, лет девяти, у Карла первенец Густав тоже не намного старше, если только не моложе. Им еще на деревянных лошадках скакать и скакать, а не в постели с женой кувыркаться. Да и потом, когда они в лета войдут, тоже навряд ли - уж больно старовата невеста.
        -А ты ее видел?- осведомился Дмитрий.
        -А как же,- горделиво заявил я.
        -Наш пострел везде поспел,- хмыкнул он.- И она согласна?
        -О королевстве речи с нею не вел, так что не знаю,- пожал плечами я.- Но надеюсь, что если как следует постараться, то она поддастся на уговоры.
        -Шустер,- по-своему оценил мою уверенность Дмитрий.- Али ты и тут исхитрился загодя с уговорами расстараться?
        Он сделал столь недвусмысленный жест, показывая, в чем состояли мои уговоры, что я возмутился:
        -Она ж монахиня, государь!
        -Ну и что?- простодушно удивился Дмитрий.- А вот король Жигмонт, который ныне покойный[105 - Имеется в виду СигизмундII Август (1520-1572), король польский и великий князь литовский с 1548г.], как мне сказывали, на рясу не глядел. Ежели баба приглянулась, все - из любого монастыря увозил. Да и какая разница, монашка она али нет…
        -Соперничать с Христом и отбивать невест у такого жениха я бы не стал, даже будучи императором,- проворчал я и в свою очередь мстительно напомнил: - К тому же для Жигмонта баб из монастырей воровали братья Мнишки, включая твоего будущего тестя, а не он сам.- И, чтобы пресечь продолжение разговора на эту тему, торопливо добавил: - А что касается уговоров, то это нам лучше делать вместе.- И принялся рассказывать дальше.
        Мол, пока что я ей лишь пообещал передать привет государю как единственному родичу, да еще сказал, что, по всей видимости, он мне поручит командовать одной из ратей для завоевания Ливонии, вот и все.
        План дальнейших совместных действий, который я изложил Дмитрию, заключался в следующем. Якобы, когда я передал непобедимому кесарю привет от родственницы и рассказал, что ее, по сути, насильно постригли, государь весьма озаботился ее положением, решил восстановить справедливость и вручить ей ливонскую корону.
        Более того, он уже предпринял кое-какие шаги, походатайствовав перед патриархом о признании самого факта пострига недействительным, а после того, как Марфа снимет с себя рясу, превратившись в Марию, и будет пострижена в монахини Годунова, которая некогда повторяла вместо нее слова отречения…
        -Так она и без того в монахини пострижена,- перебил меня Дмитрий.
        -Не успел еще слух о том до нее дойти,- пояснил я.- А старица Марфа до сих пор зла на нее, так что обвинение поддержит с радостью и согласится, чтобы только ей досадить. Но для начала я хотел бы выяснить у тебя, не возражаешь ли ты против занятия ею ливонского престола. Для того и приехал к тебе.
        -Ну не знаю, не знаю,- покачал головой он.- Расстрига на королевском троне…
        Я чуть не засмеялся - очень уж забавно получается. Значит, расстрига на царском троне, который вдобавок именует себя непобедимым кесарем, это нормально. Хотя да, совсем забыл, его же в монахи действительно не постригали. Но все равно.
        -Навряд ли ее хоть кто-то признает,- продолжил государь и встрепенулся.- Может, тогда лучше я сам рати поведу?
        Я внимательно посмотрел на него. Вон ты к чему клонишь. Ну да, ну да, и глаза уже заблестели. Не иначе как увидел себя во главе победоносных полков, с саблей наголо. А мне только такого главнокомандующего и не хватает для полного счастья. Нет уж. Не согласен я.
        Пришлось напомнить, что в таком случае о взятии польских городов не может быть и речи. Кроме того, и само завоевание Эстляндии не добавит Дмитрию дополнительных аргументов, чтобы величать себя кесарем, ибо под его властью по-прежнему не будет ни одного короля. Разве что Годунов, но он только царевич. Если же в подданство Дмитрия перейдет королева Ливонии Мария Владимировна, то все станет выглядеть иначе.
        А что касается признания соседей, то это пустяки… Для Европы мы запросто подыщем весьма доходчивые доводы и пояснения, и я уверен, что они ими проникнутся, ибо доброе слово в совокупности с увесистым кулаком для господ с Запада всегда служило убедительным аргументом. Вот только с учетом того, что старица в обиде на все семейство Годуновых, выступать я должен именно как доверенное лицо Дмитрия, значит, и должность мою надо повысить в статусе - не второй, а первый воевода.
        -Федора желаешь поберечь?- догадался государь и отрезал: - О том и не помышляй. Пущай тоже удаль молодецкую выкажет.
        Та-ак, не получилось. И, судя по категоричному тону, возвращаться к этой теме и впредь смысла не имеет. Ладно. Но и засвечивать Годунова перед старицей Марфой тоже нельзя, иначе все уговоры инокини окажутся напрасными. Тогда сделаем по-другому.
        И я пояснил причину, по которой имя царевича при монахине ни в коем случае нельзя упоминать. Мол, пусть Дмитрий назначит его главнокомандующим, оставив меня в ранге первого воеводы.
        -Кроме того, просьба к тебе, государь,- добавил я.- Не забудь, что я твой и только твой человек, а потому про мое пребывание в учителях у Федора Борисовича и о сватовстве к Ксении Борисовне ни слова.
        Дмитрий охотно кивнул, и лицо его порозовело от удовольствия. Он даже не смог скрыть улыбку, но, не желая, чтобы я ее видел, отвернулся от меня, направившись в сторону входной двери. Правда, как оказалось, маневр предназначался не только для сокрытия радости - открыв дверь, он распорядился немедля вызвать к нему дьяков Постельного приказа и Смирного-Булгакова, продолжавшего рулить в Приказе Большой Казны.
        Выходит, мы с ним думаем в унисон, поскольку я тоже предполагал, что монахине надо явить всю роскошь, обладательницей которой она обязательно станет, как только даст свое согласие.
        Пока дожидались дьяков, успели совместными усилиями составить небольшой список даров, которые надлежало отвезти троюродной сестре Дмитрия. К дарам я порекомендовал присовокупить обещание сразу же вернуть ей Дмитров и другие отцовские вотчины, а в придачу что-нибудь эдакое поблизости от Ивангорода, включая торговые пошлины с самого города.
        -А это еще зачем?- не понял он.
        Пришлось пояснить, что тогда она вроде бы поедет туда вступать в права наследования, и ее визит в те места до поры до времени ни у кого не вызовет недоумения. Кроме того, учитывая, что изъятыми у ее семьи вотчинами несколько десятилетий пользовалась царская семья, будет только справедливо, если помимо Дмитрова в качестве процентов она будет одарена чем-то еще.
        Государь в сомнении почесал в затылке, но я устыдил его напоминанием, что если он облагодетельствовал Нагих, которые родичи со стороны матери, и даже Романовым вернул все изъятое, хотя они ему, если призадуматься, никакая не родня, то по отношению к единственной родственнице по мужской царской линии сам бог велел так поступить, иначе получается несправедливо. К тому же и она будет более спокойна, зная, что имеет определенные гарантии того, что не останется без копейки даже в случае моего провала.
        Государь озадаченно воззрился на меня и гневно спросил, отчего я помыслил о неудаче.
        -Это ты уверен во мне,- пояснил я.- Марфа же обо мне еще не ведает, поэтому нужно пояснить, что, как бы ни сложились дела, все равно она внакладе не останется.
        Среди подарков особо тщательно подбирали перстни, причем только с полуохватом, то есть кольцо не соединялось, так что при необходимости его размер можно было увеличить или уменьшить.
        С остальным было легче - для ожерелий, колье, браслетов, головных обручей и сережек точные размеры необязательны. Кроме того, я затребовал хорошую косметику и парфюм - белила, румяна, притирания, розовое масло и еще какие-то ароматные эликсиры, заменявшие на Руси духи.
        Дмитрий со своей стороны не поскупился, выделив от щедрот даже корону. Оказывается, их в царской сокровищнице было аж целых три штуки, и это не считая шапки Мономаха. Нет, о наличии двух я знал точно. Одну, так называемую казанскую шапку Ивана Грозного, мне довелось видеть в казнохранилище, а касаемо второй я лично наблюдал, как ее водружали на голову государю в Архангельском соборе.
        Правда, эту корону Дмитрий не дал, равно как и казанскую шапку, ограничившись иной, но тоже красивой, богато украшенной темно-синими сапфирами, густо-зелеными изумрудами, сочно-красными рубинами и алмазами. Каждый камень, изображавший сердцевину цветка, был щедро окружен жемчужными лепестками. А понизу шел орнамент из трав, покрытый яркой, блестящей эмалью.
        Блеск!
        Теперь патриарх. Вообще-то государь обещал мне самолично заняться согласованием этого вопроса, заверяя, что сумеет уговорить Игнатия в лучшем виде, но, раз время позволяет, отчего бы не составить компанию.
        И тут я как в воду глядел. Заупрямился святитель, причем не на шутку. Да и Дмитрий тоже хорош - совсем не с того зашел. Ну кто ж начинает беседу с почти неприкрытого нажима, граничащего с угрозой. Нашел на кого бочку катить! Церковь - это авторитет, и с нею надо вести себя нежно, как с девственницей, которую требуется соблазнить за одну ночь, то есть просчитать все от и до, чтобы не вышло осечки.
        -На все твое право, святейший,- смиренно заявил я, вмешавшись в беседу, пока Дмитрий не успел все загубить до конца.- Кто смеет на Руси противиться воле патриарха? Вон даже сам государь и то готов со смирением преклонить перед ним колена, прекрасно понимая, что есть вопросы светские и духовные, и как в светских решающее слово принадлежит непобедимому кесарю, так и в духовных - высшему на Руси иерарху.
        Дмитрий, на которого я периодически поглядывал, при этом делая большие глаза, чтоб помалкивал, лишь негодующе сопел, но не вмешивался. Я же продолжал заливаться соловьем, вознося похвалы православной церкви в общем и патриарху в частности. Особо я отметил талант святителя заглянуть глубоко вдаль, его, так сказать, видение отдаленных перспектив, поскольку этот прецедент и впрямь может в будущем не раз аукнуться самым неожиданным образом.
        Однако мои дифирамбы должного успеха не принесли. Не обратил патриарх внимания и на мой пассаж о том, что если женщина становится Христовой невестой насильственно, то сравнить такое можно разве что с гаремом, в который нечестивые басурмане загоняют своих рабынь, а это и вовсе ни в какие ворота. Но Игнатий оставался непоколебим - что выросло, то и выросло, и раз обряд свершен, то говорить об этом не стоит.
        Дмитрий возмущенно подскочил на месте, но, глянув на меня, осекся и попытался побегать по келье, что у него получалось с трудом - не позволяли размеры помещения, так что приходилось то и дело разворачиваться. Довольно-таки скоро остановившись - всего после третьего витка, он вновь открыл рот, но я успел чуть раньше, почтительно заметив, что и тут государю нечем возразить. Коль на то имеется священная воля патриарха, то дальнейший разговор на эту тему вести ни к чему, тем более что мы пришли поговорить не только об этом, но и кое о чем ином.
        Дмитрий закрыл рот и уставился на меня, даже не пытаясь скрыть своего удивления. Игнатий лишь прищурился, понимая, что сейчас последует новая атака, только с другого фланга, где его оборона, скорее всего, куда уязвимее. И он не ошибся, ибо дальше мною были затронуты, так сказать, приграничные вопросы, которые входят в компетенцию обеих властей.
        Начал я миролюбиво, отметив, как важно при их решении соблюсти единую точку зрения. Например, дары, которыми государство осыпает церковь,- новые земельные угодья, села, деревни и починки. Жаль только, что даже когда подписаны и оглашены соответствующие указы, за государем сохраняется право отмены своего распоряжения, но зачем ему так поступать, если имеется взаимопонимание во всех прочих, образно говоря, смежных вопросах. Иное дело, если оно отсутствует…
        Я не говорил - мурлыкал, ворковал, мой голос был мягок и ласков, но Игнатий - мужик ушлый, на интонации плевать хотел, поэтому вслушивался в суть, которая ему с каждой минутой не нравилась все больше и больше.
        Получалось, надо уступать, иначе…
        У меня ведь даже прозвучала мыслишка насчет Соловецкого монастыря. Мол, даже патриархам нужно и полезно побыть в уединении, которого так не хватает в обыденной московской суете, да поразмышлять о загадочных узорах жизни, которая та рисует на судьбе человека. Глядь - ты архиепископ, прошла всего пара лет - уже патриарх, а еще полгода - оказался простым монахом.
        Игнатий призадумался. Угрожающая перспектива отнятия части льгот его явно не прельщала, не говоря уж о келье на Соловках.
        Но сдаваться вовсе без боя ему не хотелось, и он заметил, что такие важные дела об аннулировании пострига, если он насильственный, ему одному вершить не пристало и хотелось бы вызнать, что по этому поводу думают другие иерархи церкви. Мол, у него ныне гостюет так и не пристроенный старец Филарет, кой все-таки доводится двухродным братцем самому государю, да вдобавок вскоре, возможно, займет место главы обширной ростовской епархии. Вот его мнение и можно выслушать.
        Так мне довелось впервые увидеть того, кто затеял всю аферу с Дмитрием. Надо сказать, что внешне Филарет выглядел весьма и весьма. Эдакий статный, здоровенный дядька с величественной осанкой и окладистой черной бородой, в которой предательски посверкивала тонкими прядями седина. Глядел он прямо, глазки не бегали, и вел себя степенно. Даже поклонился старец Дмитрию почтительно, но сохраняя собственное достоинство.
        Да и говорил Филарет тоже неторопливо, веско, аргументированно. Вот только тут патриарх попал пальцем в небо. Расчет на то, что будущий митрополит поддержит своего непосредственного начальника, оказался неверным. Старец изначально и самым решительным образом принял нашу сторону, заявив, что не годится никого насильно загонять в Христовы обители и вообще-то давно назрела пора заняться такими вещами всерьез, ибо как же можно силой осуществлять столь святое дело, как постриг?! Верно тут сказывает князь Мак-Альпин, что не басурмане на Руси живут, но люд православный, а Христовы невесты не девки-рабыни, коих…
        Словом, дальше неинтересно, поскольку будущий митрополит воспользовался моими доводами, которые только что услышал, разве что принялся излагать их своими словами.
        Патриарх приуныл и, для приличия выдержав небольшую паузу, со вздохом заметил, что коли так, то… И он развел руками, после чего перешел к конкретному раскладу по старице Марфе. От нас требовалось найти свидетелей, которые должны подтвердить свое присутствие при пострижении королевы Ливонии. В их числе надлежало представить церкви и ту, которая повторяла вместо Марии слова отречения от светского мира, для того чтобы восстановить справедливость и надеть на нее рясу вместо старицы.
        Я открыл было рот, дабы заверить, что как раз тут все в порядке и справедливость уже восторжествовала, но закрыл его, так и не сказав ни слова,- рано. Вначале предстояло переговорить со всеми тремя, а уж потом выкладывать все начистоту, тем более что могли возникнуть определенные затруднения.
        С боярынями Пожарской и Лыковой (их фамилии сообщила мне инокиня) проще - им предстояло сознаться, что они держали будущую старицу Марфу за руки, что для них ненаказуемо, а вот Годунова… Действительно ли она повторяла вместо Марии слова отречения? Да даже если и так, все равно предсказать, как поступит и что заявит моя своенравная будущая теща, невозможно. К тому же монахиню Годунову мне по-любому следовало навестить. Во-первых, передать письма детей и гостинцы, а во-вторых… Ну да, Федор сестре хоть и в отца место, но мать остается матерью, так что следовало испросить благословения на брак с Ксенией и у нее.
        Словом, сразу от патриарха, заглянув в свой терем, только чтобы забрать подарки, пришлось катить в Вознесенский монастырь, где я прямым ходом направился в келью к сестре Минодоре, которой в сентябре стала Мария Григорьевна.
        Поначалу я подумал, что она взяла себе такое заковыристое имя просто потому, что в день ее пострига по святцам не отыскалось ничего подходящего, но бывшая царица обмолвилась о кое-каких подробностях жития этой мученицы. Оказывается, после того как христианку Минодору вместе с двумя ее младшими сестрами убили за отказ вернуться к прежним богам, их тела решили сжечь согласно языческому обряду, но начавшийся дождь погасил костер, а молния вдобавок убила главного мучителя - какого-то князя с чудным именем Фронтон. После ее рассказа мне сразу стало ясно, кого сестра Минодора подразумевает под князем.
        Да-да, того самого, что с бородавкой у глаза.
        Вот уж воистину характер не спрятать. Вообще-то инокиням, как я понимаю, надо быть послушными и смиренными, ну хотя бы внешне. Однако бывшая царица не обладала этими добродетелями ранее и не собиралась стремиться к ним и теперь.
        А вот во внешности ее кое-какие изменения произошли. Ну, фигуру отставим в сторону - от сидячей жизни взаперти габариты увеличатся у кого угодно, зато лицо постарело лет на десять, став одутловатым, каким-то неприятно пожелтевшим, с набухшими мешками под глазами. Да и морщин прибавилось чуть ли не вдвое.
        Но я забегаю вперед. Встретила меня сестра Минодора неласково, однако узнав, что я привез письма от ее детей, чуть смягчилась. Пока Годунова читала, я огляделся по сторонам и довольно-таки быстро пришел к выводу, что новое жилье мало чем уступает старому - грех жаловаться. Ковры как на стенах, так и на полу, на столе блюдо с фруктами, да и шустрые монахини на побегушках, на мой взгляд, вполне заменяли холопок.
        Ну разве что теперь у нее имеется некоторое ограничение в передвижениях, но ведь они у нее и ранее были не ахти - в основном Мария Григорьевна пребывала, как и положено, на женской половине терема, а после венчания супруга на царство так же безвылазно проживала в царских палатах. Единственное развлечение - выезд в ближайшие монастыри вроде того же Вознесенского и раз в год более дальняя поездка в Троицкую Сергиеву обитель.
        Прочитав письма, она поджала тонкие губы и, неприязненно покосившись на меня, иронично протянула:
        -Сына лишил, а теперь и до дочери добрался.
        Как я понял, это была с ее стороны констатация факта, так что оставалось молчать в ожидании продолжения.
        Нового я о себе ничего не узнал - трус, который думает только о себе. Разве что добавилось несколько штрихов, красноречиво свидетельствующих о моей глупости, лишним доказательством чему служило надувательство в отношении территорий, полученных Федором от государя, которое я прозевал.
        «Вот и спасай после этого от смерти»,- уныло подумал я, но тут же одернул себя: как-никак передо мной сейчас сидела будущая теща. К тому же мне предстояло расположить ее к откровенности, заставить кое-что вспомнить, ну и плюс само благословение.
        Что до первого, то тут было проще. Заговорщически выглянув за дверь кельи и поплотнее прикрыв ее, я шепотом растолковал инокине ситуацию. Мол, совсем скоро, не пройдет и года, как она узрит своего сына гордо сидящим на отцовском троне, как узрел его я в своем очередном… видении.
        Поначалу она меня не поняла, решив, что я собираюсь самолично свергнуть Дмитрия с престола. Пришлось слегка разочаровать агрессивную даму, заявив, что охотников до этого хоть отбавляй, а мне марать руки в крови нельзя, ибо я слишком близок к царевичу. Но дабы она окончательно успокоилась, я пояснил, что так гораздо выгоднее, ибо Федору Борисовичу после убиения государя представится замечательный и вполне законный способ учинить расправу над царскими убийцами. Тем самым мы заодно отомстим кое-кому из бояр за подлое предательство, допущенное ими в отношении семьи Годуновых.
        Дошло. Сестра Минодора не только угомонилась, но и изрядно повеселела, а во взгляде, устремленном на меня, я прочитал явное уважение. Более того, она не стала перечить и в отношении согласия на мой брак с ее дочерью, хотя не удержалась от небольшого замечания:
        -Тут мой сын пишет, что на то была воля покойного государя Бориса Федоровича, кою он высказал, пребывая на смертном одре. Согласно ей Федя и благословил тебя с Ксенией. Признаться, ранее я от своего сына такого ни разу не слыхивала, но коль так…
        Она тяжело встала со своего стула, при этом впервые за все время нашего знакомства с нею не отказавшись от моей руки, протянутой ей, чтобы помочь подняться, и неспешно прошла к углу противоположной стены, где красовалось не менее дюжины икон, застыв перед ними и прикидывая, какую выбрать.
        На мой взгляд, все они были одинаковы - пяток святых, а остальные с богородицей и младенцем Христом, но не торопить же даму, которая и без того на удивление покладиста. Наконец сняв со стены самую обшарпанную - не иначе как древняя,- она заметила:
        -Ею еще батюшка мой меня благословлял, когда замуж за Бориса Федоровича выдавал. Коли душа в душу поболе трех десятков лет прожили, стало быть, и вам она подсобить должна…
        На сей раз она говорила со мной уже более мягко. Не иначе как и тут сыграло свою роль мое видение и расклад по предстоящей скорой гибели Дмитрия.
        Что ж, теперь можно поговорить и о другом.
        Как выяснилось спустя всего полчаса, Мария Григорьевна хорошо запомнила пострижение королевы Ливонии, в котором она принимала участие. Названные ею фамилии всех остальных свидетельниц тоже совпали с перечисленными старицей Марфой.
        Все прояснилось бы гораздо быстрее, если б сестра Минодора то и дело не отвлекалась на пустопорожние вопросы: «А зачем? А на кой? А к чему? А…» Очень хотелось огрызнуться, но куда там - все ж таки почти родственница, поэтому приходилось терпеливо и подробно отвечать.
        Разумеется, всего я ей не сказал, хотя про главное поведал - и про отказ Густава, и про необходимость кем-то его заменить, ибо в противном случае может сорваться задуманное завоевание Эстляндии, которое нужно даже не столько Дмитрию, сколько в первую очередь Федору, ибо будущий государь должен увенчать себя лаврами удачливого полководца.
        Как и положено матери, она выразила опасения за сына, но я заверил ее, что ничего страшного в этом походе для него нет. Памятуя, как стремительно распространяются слухи, а также невоздержанность старицы Минодоры на язык, я беззаботно заявил, что, скорее всего, поход состоится только следующей зимой, а к тому времени Федор уже будет увенчан царской короной, потому воевать за него будут иные, например, ее… будущий зять. Однако, чтобы достичь победы, надо начинать подготовку уже сейчас, а для этого требуется превратить старицу Марфу вновь в Марию Владимировну.
        -Ишь ты,- пренебрежительно усмехнулась она.- А ты, княже, все прежний. Неужто у тебя поважней дела нет, как королевство для другой расстриги добывать?
        Я виновато вздохнул и развел руками - дескать, наверное, нет. Правда, сразу напомнил ей, что королевство это войдет в состав Руси, так что она и тут неправа.
        -Ну-ну,- протянула она.- Токмо не мыслю, что старица Марфа согласие годуновскому зятю даст - уж больно зла она на наш род. Да и дело ты замыслил небывалое. Отродясь не слыхала, чтоб сама церковь дозволяла рясу скинуть.
        -С патриархом вопрос решен,- перебил я.
        Она хмыкнула и, сама о том не ведая, слово в слово повторила сказанное Дмитрием:
        -Наш пострел везде поспел.
        Я скромно потупился. Однако возражения не закончились.
        -Да и самой Марфе оно ни к чему. Не те у нее лета. Мы ж с ней чуть ли не погодки, так что ты мне поверь - откажется.
        -То есть как ни к чему?!- возмутился я.- Одно дело - монахиня, и совсем другое - королева. По-моему, тут любой согласится.
        Она тяжело поднялась, вновь приняв мою руку для помощи, и, шагнув поближе, почти вплотную, глядя мне в глаза, с горькой усмешкой произнесла:
        -Много ты понимаешь. Я вот допрежь того, как сюда попасть, тоже помышляла, что жизнь кончилась, а ныне уже инако на енто гляжу, хотя постригли всего ничего - токмо второй месяц идет. Она ж в венце Христовой невесты уже более полутора десятков годков пребывает, потому и сказываю: навряд ли согласится.
        -Уговорю,- заверил я ее, припомнив кое-какие подробности своего свидания с бывшей королевой.
        -Уговоришь, чтоб согрешила?- усмехнулась сестра Минодора.
        Я смущенно кашлянул. Да что они с Дмитрием - сговорились, что ли?! Вообще-то соблазнение монахини в мои планы не входит никоим боком. Понимаю, что придется и дальше осыпать старицу комплиментами, заверять в том, что она чудесно сохранилась, баба - пава и хоть сейчас под венец, но не со мной же. Опять-таки они с Марией Григорьевной и впрямь почти одного возраста - разница-то всего в год или два. Нет, на вид разница у них заметна дай бог как. Можно подумать, что Минодора старше Марфы лет эдак на десять, а то и на все пятнадцать - нет у старицы из Подсосенского монастыря ни такой одутловатости, ни прочих признаков увядающей женщины. Может, через несколько лет тоже появятся, но пока они отсутствуют. Однако если она думает, что я готов на такое, то напрасно.
        -Ну почему сразу согрешила?- смущенно промямлил я.
        -А иначе как?- пожала плечами сестра Минодора, которая, как оказалось, имела в виду совсем иное.- Все ж по ее доброй воле было.
        -Так уж и по доброй?- И я, оживившись, напомнил ей про то, как Марию держали за руки, чтоб не вырывалась, а еще одна особа даже покалывала ее сзади острием ножа, чтобы постригаемая не сбивалась.
        Годунова устало улыбнулась, но особо перечить не стала.
        -Ну почти по доброй,- поправилась она.- Боярыни Пожарская да Лыкова вовсе не держали ее за руки, а токмо поддерживали, потому как она все глаза закатывала да оземь брякнуться норовила. А я и впрямь позади ее стояла. Токмо напрасно она, дурища, решила, что я ее ножом тыкаю. На самом деле то сережка была, кою я из уха вытащила, вот и все. И опять же колола ее, токмо чтоб она побыстрее в себя пришла, да и то все равно пришлось вместо нее словеса говорить, какие надобны.
        -Получается, все-таки было применено насилие при постриге,- уточнил я.
        -Э-э нет,- не согласилась будущая теща.- Она ж ничего не отрицала, молчала все время, а коль и буровила что, так вовсе не понять. Вот и выходит, что все по ее доброй воле вершилось, а уж кто там ее шпынял и чем - дело десятое. Потому придется ей поведать патриарху о том, чего и не было вовсе.
        -И прочим тоже согрешить понадобится. Ну, например, подтвердить то, что буровила она как раз о своем несогласии,- намекнул я и испытующе уставился на нее.
        Бывшая царица намек поняла, на несколько секунд призадумалась и… согласно кивнула, хотя и не удержалась от замечания:
        -Я-то ладно, возьму для тебя и своей Ксюши грех на душу, а вот Лыкова с Пожарской…
        -Вот и договорились,- улыбнулся я.- Будем надеяться, что хватит и твоих слов, матушка.
        Мария Григорьевна вздрогнула и сурово уставилась на меня, но, кроме ангельского смирения и христовой кротости, в моем взгляде ей ничегошеньки отыскать не удалось.
        Выходил я из кельи довольный донельзя. Получается, что почти все сделано, и дело осталась за пустяком - попросить боярынь подтвердить, что они слышали слова отречения от Годуновой, а не от Марии Владимировны, и это действительно так, даже врать не надо, ну и еще подвести их к тому, что в несвязной речи будущей старицы Марфы им послышалось несогласие на постриг…
        Действительно, с их стороны возражений не последовало. И та и другая сразу поняли, что именно хочет услышать от них государь. Да и трудно не понять, когда вначале тебе сообщают о факте, который якобы, по словам других очевидцев, имел место, в чем никто не сомневается, так что дело за малым - только подтвердить его. И они послушно подтверждали все, о чем мы с Дмитрием их спрашивали.
        Я собрался выехать в монастырь, но пришлось немного притормозить. Вот что значит мужчины - не просто забыли, но самое главное! Ну напялим мы на нее все эти пышные одеяния, нарядим во все драгоценности, включая корону на голову, а как старице Марфе полюбоваться на свое чудесное преображение?
        То-то и оно - зеркало нужно, причем по возможности самое огромное. А еще лучше трельяж, то есть чтобы три штуки были скреплены друг с другом - пусть одновременно и так на себя полюбуется, и эдак, и анфас посмотрит, и в профиль оценит.
        А пока спешно нанятые столешники срочно внедряли в жизнь мою идею с зеркалами, я занялся заказами - порох, свинец и железо для ковки арбалетных болтов. Пользуясь имеющимся у меня кредитом, экономить не стал, договорившись на общую сумму, изрядно превышающую десять тысяч, нахально отобранные у меня Дмитрием.
        Глава 27
        Цена королевского согласия
        Выезжали мы с Дмитрием аж на рассвете, иначе до монастыря добрались бы только в сумерках и встречу пришлось бы переносить на завтра, к тому же на утро, а мне было необходимо именно вечернее романтическое освещение, при свечах. Их свет сгладит в зеркале морщинки, уберет отеки, не станет подсвечивать столь предательски, как дневной, седые волосы… Одним словом, омолодит лет на десять, а при умелом макияже и на все двадцать.
        Пока ехали, я припоминал рассказ монахини о том, как подло ее выманили из Рижского замка, где она проживала после смерти своего мужа, короля Ливонии Арцимагнуса.
        -Худо было, не хватало многого, на тыщу ефимков в год не разгуляешься[106 - На самом деле сумма не столь мала, примерно 400 рублей того времени, но в Европе в связи с открытыми богатствами Нового Света произошла революция цен, так что золото и серебро стоили гораздо дешевле, чем на Руси.], ан все ж на свободе жила, хотя и там за мной тоже много глаз приглядывало,- словоохотливо рассказывала она мне историю своей жизни.
        Вот тогда-то, двадцать лет назад, Марию Владимировну навестил обходительный ухажер англичанин Горсей - отсюда и ее ненависть к жителям Туманного Альбиона. Осыпав юную двадцатипятилетнюю вдову комплиментами, он заявил, что ее троюродный брат царь Федор Иванович, узнав, в какой нужде живет она и ее дочь Евдокия, просит их вернуться в свою родную страну и занять там достойное положение в соответствии с происхождением. Да и князь-правитель Борис Федорович Годунов также изъявляет свою готовность служить ей и ручается в том же.
        Мария отказывалась, возразив, что у нее нет средств для совершения побега. Кроме того, зная обычаи на Руси, она высказала резонные опасения, что ее по прибытии попросту запрут в монастырь. Тогда уж лучше смерть.
        Но Горсей был сладкоречив, убедителен, а вдова падка на комплименты, так что англичанин сумел уговорить ее, хотя в конце концов так все и вышло, то есть она опасалась монастыря не напрасно. Правда, угодила она туда не сразу. Поначалу, после удачного побега и прибытия на Русь, Мария получила обширные земли своего отца - князя Владимира Андреевича, но через пару лет все изменилось…
        Нет, то, что Борис Годунов положил глаз на престол своего шурина,- брехня. Федору был всего тридцать один год, а Ирине… Ну если припомнить рассказ дядьки, как он спасал ее от разбойников[107 - Подробно об этом рассказано в романе «Не хочу быть полководцем», второй книге трилогии «Лал - камень любви».], вообще лет двадцать пять. Словом, самое то для зачатия и родов. На самом деле причина, как пояснила мне новоиспеченная инокиня Вознесенского монастыря сестра Минодора, была в другом.
        Оказывается, еще за пару лет до пострижения двоюродной племянницы Грозного враги Бориса Федоровича, сумев привлечь на свою сторону и митрополита, задумали развести царя с неплодной супругой, виноватой в том, что до сих пор у престола нет наследника - выкидыш следовал за выкидышем,- и женить его на княжне Мстиславской. Годунов оказался начеку, боярскую интригу вовремя разоблачил и принял меры. На плаху не послали никого, а вот митрополита с должности скинули, кое-кого из самых ретивых отправили в ссылку, а дочку Мстиславского - в монастырь.
        Вроде бы разговоры поутихли, однако спустя год все стало повторяться. Вновь пошли сплетни о неплодности Ирины, благо что выкидыши продолжались, и о том, что неплохо было бы Федору все-таки с нею развестись и жениться на… Марии Владимировне или на ее дочери. Правда, они с государем в кровном родстве, но только в шестой, а ее дочь Евдокия - в седьмой степени, поэтому, учитывая отсутствие наследников, митрополит по такому случаю может сделать и исключение[108 - Церковь до XIXв. запрещала браки до седьмой степени кровного родства включительно. Сами степени исчислялись из количества рождений, начиная от одного общего родоначальника. Например, между отцом и дочерью одна степень, родные брат с сестрой находились уже во второй степени родства, двоюродные - в четвертой, соответственно, троюродные - в шестой.].
        Вот тогда-то Борису Федоровичу пришлось принять контрмеры и постричь бывшую ливонскую королеву. По сути, главная вина за это лежит не на нем, а на заговорщиках, хотя самой Марии от этого не легче.
        Да и дочка ее умерла не от отравления, как сплетничали о том злые языки, а от элементарной чахотки, которую, между прочим, она подхватила еще в Прибалтике. Во всяком случае, именно так уверял Годунова один из придворных медиков, который ездил в монастырь по распоряжению «князя-кесаря», пытаясь вылечить девочку. Она уже во время пострижения матери кашляла кровью, то есть болезнь зашла настолько далеко, что ничего нельзя было исправить.
        Кто пустил слух о виновности Годунова? Да те, кому было выгодно хоть как-то оклеветать правителя. Думается, приняли участие и Романовы, и Шуйские, и т.д. ит.п. Ткни пальцем в десяток бояр и будь уверен, что не меньше половины выбрал верно - завидовали Борису Федоровичу все кому не лень. У самих-то мозгов нет, вот и оставалось одно - мазать черной краской заслуги других.
        Да и не о том сейчас речь - дела прошлые. Теперь нужно думать об ином - говорить о присутствии моего батюшки на свадьбе Марии с Магнусом или нет. Немного подумав, я пришел к выводу, что лучше сказать - все-таки это одна из самых отрадных картин в ее воспоминаниях, иначе она не стала бы упоминать о венчании, причем несколько раз.
        С Дмитрием попроще. Мы заранее условились о языке жестов, чтобы его излишняя горячность не повредила делу.
        Сразу отмечу, что если бы не эти знаки, то мои опасения непременно сбылись бы - уж очень азартно он начал разговор. Не прошло и десяти минут, как Дмитрий, задав для приличия несколько традиционных вопросов о здоровье и прочем, свернул на деловые предложения. Разумеется, старица тут же замахала на него руками - мол, о таком нечего и говорить. Хорошо еще, что он вовремя заметил, как я оглаживаю бородку и чешу в затылке,- заткнись и пошел вон!- осекся и покинул келью, отправившись подышать свежим воздухом.
        Правда, то, что с патриархом все оговорено, государь выпалить все равно успел, но это ерунда.
        Едва он вышел, как я немедленно свернул на безопасную тему, аккуратно подталкивая монахиню на воспоминания о прежней мирской жизни и о том, кто из ясновельможных панов за нею ухлестывал. Марфа мгновенно погрузилась в тогдашние времена и рассказывала мне о них долго и самозабвенно, оказавшись чертовски словоохотливой. Причем периодически монахиня сокрушенно добавляла, какой глупой она тогда была и, случись тот или иной эпизод сейчас, уж она бы теперь знала, как ей правильно поступить.
        При этом она ненадолго умолкала, взор ее загадочно туманился, и она затем всякий раз, спохватившись, торопливо крестилась на иконостас, бормоча про искушения. Очевидно, поступить она хотела бы не совсем так, как заповедует Библия. Скорее уж как написано в Камасутре.
        Лишь спустя пару часов я вернул Дмитрия в келью, сам сходив за ним и предварительно предупредив, чтобы он больше о делах не говорил. Наживка на крючок насажена сама по себе аппетитная, вот и пусть увидевшая ее рыбешка нарезает вокруг несмелые круги, а нам, как опытным рыбакам, мешать ей ни к чему. Разве что слегка для верности пошевелить червячка, чтоб выглядел совсем как живой, то есть продемонстрировать, что мы ей привезли, но и то не сразу, а погодя.
        Увы, но государь и тут выказал потрясающую спешку. Для него «погодя» означало не более часа, проведенного за трапезой, после которой Дмитрий вышел и вернулся уже в сопровождении дюжих стрельцов, которые внесли к старице два больших сундука.
        Едва узнав, что в них находится, Марфа возмущенно потребовала, чтобы их унесли, и я, исправляя очередной прокол своего напарника по уговорам, еле-еле убедил монахиню оставить их до завтра. При этом я ссылался только на то, что вещи уж больно ценные, а стрельцов с нами немного, потому не случилось бы с ними чего за ночь, а у нее в келье никто не посмеет тронуть ни золотую ливонскую корону, ни драгоценности, ни богатые одежды. А вот завтра утром их непременно увезут, как она и велит. Только на этом непременном условии она и согласилась, чтобы они постояли в уголке.
        Третьей попытки все испортить я Дмитрию сделать не позволил. Рано поутру он, якобы жутко торопясь, заскочил к ней и, быстренько попрощавшись - мол, прискакал нарочный из Москвы и дела требуют немедленного его возвращения в столицу,- отбыл восвояси.
        О том, что государь забыл прихватить с собой сундуки, старица вспомнила лишь гораздо позже, когда его и след простыл. Однако я заверил ее, что ничего страшного не случилось,- их возьмут мои люди, поскольку завтра мне тоже по распоряжению государя надо отбыть в златоглавую. Словом, все в порядке, мадам, не извольте беспокоиться по пустякам, и у вас имеется еще одна ночь, чтобы вволю налюбоваться на наряды, примерить ожерелья, серьги и прочие украшения, а также водрузить на голову корону.
        В ответ Марфа клятвенно заверила меня, что она даже не видела, что там лежит, поскольку и не подумала их открывать, но я-то видел, что все три мои метки исчезли. Не было видно алой ленточки, краешек которой высовывался из-под крышки, да и украшения в шкатулке были сложены совершенно иначе, чем вчера, а аккуратно расправленный бобровый воротник шубы с оторочкой из соболя вообще был весь скомкан.
        Словом, врала Марфа. Да оно и немудрено - слишком велик соблазн. Если бы не имелось зеркал - как знать. Не исключаю и варианта, что монахиня могла бы устоять. Во всяком случае, шанс на это имелся. Ничтожный, правда, где-то один из сотни, но он был. Однако я не зря задержался в Москве, заказывая трельяж, который вчера вместе с сундуками был внесен и установлен в углу. Устоять перед таким искушением дано только жутко уродливой старухе лет девяноста от роду, да и то при непременном условии, что она еще и слепа на оба глаза.
        Я же вновь подтолкнул монахиню к воспоминаниям, наконец-то поведав ей о рассказах моего отца, самолично побывавшего на ее свадьбе с герцогом Магнусом. Разумеется, особый акцент сделал на красоте совсем юной невесты, которой в ту пору было всего ничего. Не преминул и добавить, что ныне эта красота, вступив в пору своей зрелости, ничуть не утратив от былой свежести, вместе с тем приобрела…
        Много чего я наговорил. Между прочим, она меня даже не обрывала. Разве что иногда отворачивалась и смущенно прыскала в ладошку, точь-в-точь как застенчивая девчонка, всякий раз бросая на меня лукавый взгляд.
        Ах ты ж кокетка!
        Убедившись, что внимает она моим речам с явным благоволением, я попросил ее примерить наряды и украшения, ибо хотел бы поворотить время вспять и увидеть ту чудную красавицу и первую прелестницу строгой Риги, которая двадцать лет назад производила фурор и приводила в смятение галантных кавалеров и…
        Вот тут она все-таки стала отнекиваться. Правда, исключительно из приличия. Мол, грех и вообще. Пришлось напомнить, что ей в монастыре все равно приходится подолгу молиться, так лучше когда есть за что. К тому же мне довелось слыхать от самих священнослужителей достаточно высокого ранга поговорку: «Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься».
        Разумеется, согласие я получил, хотя и с многочисленными оговорками. Мол, только на краткий миг, а затем она сразу их скинет, да чтоб сей сундук мои холопы немедля после этого унесли, и чтоб…
        Я только успевал кивать, а выслушав ее, покорно удалился в холодные сени, заняв наблюдательный пост и не пропуская к инокине ее прислужниц.
        Облачалась она долго. Драгоценности примеряла еще дольше. С косметикой тоже возилась дай боже. Я уже изрядно подмерз, стоя в этих сенях, как она меня позвала. Но стоило мне войти, как я понял, что все это долгое время она потратила не зря. Конечно, кое-что ею подзабылось. Все-таки семнадцать лет в келье, и все эти годы носить только рясу - не шутка. Однако женщина остается женщиной и такие воспоминания держит в сердце до последнего. Словом, если кратко, передо мной предстал совсем иной человек.
        Честное слово, охнул я совершенно искренне - уж очень резкими были эти перемены. Какая там Марфа - именно Мария. И полнота ее вовсе не портила, скорее уж напротив - придавала ее осанке что-то величественное. Да что осанка, когда у нее даже выражение лица и то изменилось - проступило что-то и впрямь королевское.
        В себя от столь дивного преображения я пришел только спустя несколько секунд и, спохватившись, принялся вновь хвалить ее, но на сей раз очередная порция комплиментов и впрямь была почти искренней.
        Где ж ты, фантазия скудная,
        Где ж ты, словарный запас!
        Милая, нежная, чудная!..
        Ах, не влюбиться бы в вас![109 - Владимир Высоцкий. «Если нравится - мало?..».]
        -Корону забыли, ваше величество,- напомнил я, метнувшись к сундуку и извлекая оттуда подарок Дмитрия.
        -Ну уж енто и вовсе…- колеблясь, протянула она, но сразу же решительно махнула рукой.- А-а, чего уж там. Грешить так грешить.- И она слегка склонила голову, подставляя под драгоценный убор, который я держал в руках.
        -А ведь я был прав!- твердо заверил я ее.- Внимательно посмотрите на себя в зеркало и скажите, кого вы там увидели? Если вы считаете, что этой даме,- и я склонился перед нею в почтительном поклоне,- больше тридцати трех лет, то простите, но при всем уважении к вашему величеству я не соглашусь и буду с пеной у рта отстаивать свое мнение, доказывая обратное.
        Она пристально посмотрела мне в глаза и удивленно произнесла:
        -Странно. В тот раз по глазам видала, что прибрехиваешь с моими летами, а тут вроде как и впрямь от души сказываешь. Странно,- повторила Мария и с видимым сожалением заметила: - Ну ладно, ступай отсель - я разволакиваться стану. Довольно уж греховодничать.
        -Дозвольте лишь одну-единственную просьбу,- вновь отвесил я ей низкий поклон.
        -Чего еще?- рассеянно осведомилась Мария, продолжая жадно глядеться в зеркало, словно пытаясь запомнить себя такой, какой она сейчас выглядела, на всю свою оставшуюся жизнь.
        -Не сочтите за дерзость, но не могли бы переодеться позже? Остаток вечера перед завтрашним отъездом мне бы хотелось провести, общаясь не с инокиней Марфой, но с королевой Ливонии Марией Владимировной.
        -А ежели кто зайдет?
        Оп-па! Получается, что сама ты не против, только боишься огласки. Ну что ж, кажется, еще шаг мною сделан. И вообще, сдается, я пока что весьма неплохо справляюсь с ролью змия-искусителя.
        -У крыльца избы двое моих молодцев, и уж поверьте мне, что дело они свое знают на совесть,- заверил я ее.
        В ответ последовал благосклонный кивок, по величию тоже вполне подходящий для королевы, так что больше мне в этот вечер мерзнуть в холодных сенях не пришлось.
        И вновь потекли воспоминания. Удивительно, но она до сих пор хорошо помнила расположение комнат в Рижском замке, и более того - даже называла имена и должности кавалеров, которые пытались за нею ухлестывать. Все мне не запомнились, да оно и ни к чему, но подканцлера Великого княжества Литовского Льва Сапегу, приезжавшего с молодым братом Яном Сапегой, а также трокского каштеляна Николая Радзивилла[110 - Должности упомянутых лиц указаны в соответствии с тем временем, когда Мария Владимировна еще проживала в Рижском замке.], так занимательно рассказывавшего вдове-королеве о своем путешествии на Восток, в ходе которого успел побывать и в Палестине, и в Сирии, и в Египте, и на Кипре, я записал себе на подкорку.
        Авось пригодится.
        Лишь под конец нашей беседы она спохватилась, что из-за меня пропустила вечернюю службу, таким образом добавив лишний грех к тем многочисленным, что скопились у нее за сегодняшний день. Ее упрек я с легкостью парировал, с грустью ответив, что одним больше, одним меньше - разницы уже нет, а учитывая то длительное время, которое ей суждено прозябать в монастыре, она их отмолит не один, а несколько тысяч раз, ибо больше тут все равно заняться нечем.
        Переход к перспективам, которые ей сулила жизнь при отказе от предложения Дмитрия, оказался явно неприятен монахине. Разрумянившееся лицо ее сразу же потускнело, а в глазах явственно промелькнула тоска. Впрочем, оно и понятно: это с корабля на бал здорово, а обратный процесс - как бы не наоборот.
        Особенно в ее случае.
        Только что горела от воспоминаний, с улыбкой повествуя, как за ней ухлестывали ясновельможные паны, и тут на тебе - возвращайся в убогую действительность. Вместо блестящих нарядов - черная ряса, вместо разодетых кавалеров - мужички из села, вместо величественных замковых апартаментов - унылая келья. Словом, яркие, залитые солнцем картины прошлых лет, в которые она основательно погрузилась за последние часы, вдруг в одночасье сменились на убогий свет, льющийся от восковых свечей дня настоящего.
        -Завтра мне надо возвращаться в Москву,- тихо, с грустью в голосе напомнил я.- Государь непременно спросит, что решила Мария Владимировна, и мне было бы очень жаль ответить ему, что она…
        Я сознательно не договорил. Просто встал и, предупредив, что завтра перед самым отъездом непременно загляну, поклонившись, вышел из кельи.
        -Денек-то отсрочь,- первым делом попросила меня Марфа, когда я появился у нее поутру.- Мне бы грамотку хотелось государю отписать, а пером водить - дело долгое. Разве к вечеру токмо и управлюсь…
        На сей раз она выглядела не в пример хуже вчерашнего. И дело даже не в монашеском одеянии, в которое облачилась старица. По всему чувствовалось, что инокиня провела весьма и весьма беспокойную ночь, причем если и сомкнула глаза, так ближе к рассвету, а может, и вообще не спала. Во всяком случае, темных кругов под глазами и столь четко очерченных морщинок возле глаз ранее мне у нее видеть не доводилось. Впрочем, несколькими минутами позже она и сама подтвердила это. Мол, всю ночку напролет она была вынуждена молиться, прося всевышнего об искуплении ее вчерашних тяжких грехов.
        -Стоило ли так торопиться?- усомнился я, вкрадчиво продолжив: - Это у королевы Ливонии Марии Владимировны уйма дел, а инокине Марфе спешить ни к чему. Зима впереди долгая, да и весной тоже радости мало. А потом придет печальная осень с унылыми дождями, когда, сидя в келье все дни и вечера напролет, можно молиться сколько душе угодно. А за нею вновь зима…
        Она горестно вздохнула.
        -Такова уж моя горькая судьбинушка. Зато тут… спокойнее. Да и ни к чему мне срамиться. Грады у ливонцев каменные, стены высокие, с наскока их не взять. Помнится, покойный королек мой сколь месяцев подле Колывани[111 - Так первоначально назывался Таллин.] простоял, а что проку? У Риги же, я чаю, стены и того крепче. Сызнова встанут под ними воеводы наши, раскорячатся, и что тогда мне делать? Тут хошь не дует, а в шатре, поди, стужа.
        -А вот об этом беспокоиться ни к чему,- поправил я ее.- Королева будет пребывать в Великом Новгороде со всем почетом, после чего ее прямым ходом отвезут в уже взятую Колывань. И поверьте, что стоять под нею враскорячку я не собираюсь.
        -А ты почем ведаешь, что тебя государь воеводствовать поставит?- усмехнулась она.
        -Ведаю,- твердо ответил я,- ибо указ о моем назначении первым воеводой уже подписан. Правда, еще не оглашен, но…
        -А раз не оглашен, стало быть, не поспешай излиха,- перебила она.- Стоит токмо всем прочим о нем узнать, как враз местничаться с тобой учнут. Вот и придется тогда Дмитрию Иоанновичу его отменять.
        -Не придется,- уверенно улыбнулся я.- Местничаться они бы стали, если б он назначил их ниже меня, а ведь такого не будет, поскольку государь тем же указом дает мне право выбрать на прочие должности кого угодно, а я ни одного из бояр и князей звать не стану. Зачем мне старые бородатые пеньки, от которых за семь верст тянет плесенью? Да и тебе, государыня, думаю, куда приятнее видеть подле себя кого-нибудь помоложе, вроде такого, как я.
        -Забыл ты. Не государыня я, а… старица Марфа,- поправила она меня, но до чего ж неуверенным тоном.
        Даже паузу сделала, перед тем как назваться. Ну да, «королева Мария Владимировна» звучит куда приятнее.
        И она тут же свернула на тему предстоящего похода. Мол, какие силы даст государь для похода, кого я наметил поставить воеводами других полков, да хватит ли пушек, чтобы разбить толстые каменные стены, да не опасно ли это для нее самой, если, конечно, предположить такое невероятное, что она согласится.
        Относительно воевод пришлось соврать, что пока не решил, кого выбрать. Не говорить же ей, что собрался на войну всего с одним полком. Что же до всего остального… Тут я лишь немного слукавил. Дескать, Дмитрий ни в чем меня не ограничил, дав столько, сколько мне требуется для взятия Колывани и прочих городов, включая не только людей, но и артиллерию.
        Правда, сразу уточнил, что штурм Риги мною не планируется, поскольку за одну зиму овладеть всей Ливонией все равно не получится, посему лучше на этот град и не замахиваться. И вообще, трезвомыслящий полководец должен ставить перед собой реальные задачи, которые действительно ему по силам, чтобы не надорваться от неподъемного груза.
        -Уж больно ты молод для воеводы,- недоверчиво покачала она головой.- Если б я о тебе кой-что не слыхала, непременно бы усомнилась. Токмо ты не больно тут ершись, потому как у них там тоже справные вои. Помнится, ухаживал за мной виленский воевода Миколай. Тоже из Радзивиллов. И прозвище у него знатное - Перун…
        Вначале я слушал невнимательно. Ну какая мне разница, кто там за нею ухлестывал, пускай даже с самыми серьезными намерениями. Но когда речь зашла о том, что этот Николай - наихрабрейший воевода, который еще при Иване Грозном, всего с четырьмя тысячами конницы совершил дерзкий рейд на Русь, пройдя через Витебск, Ржев, Старицу, Торопец и Старую Руссу у озера Ильмень, неоднократно громя по пути русские войска, я насторожился и ловил каждое слово.
        -Вот я и сказываю, что одно дело - ляхов на Москве гонять, а совсем иное - в чистом поле с ними ратиться,- подытожила она.
        -Чистого поля не будет, государыня,- твердо ответил я.- Мой девиз: «Неожиданность, натиск и быстрота».
        -Ишь ты, какой спорый,- фыркнула она, пропустив мимо ушей мое «неправильное» обращение.- Скоро токмо сказка сказывается, милок. Хотя князь ты и впрямь лихой. Да и наскок тебе… удается,- протянула она чуть охрипшим голосом.- Эвон яко на меня налетел - даже опомниться не успела, как ты уж и венец на меня напялил, и словес стока срамных да лукавых наговорил, отмаливать теперь да отмаливать. Сам-то, поди, в душе ухмыляешься над бабой старой, а языком так и облизываешь, ровно и впрямь истину речешь.
        -Не лукавил, но что видел, то и говорил,- горячо возразил я.
        -А чего видал-то? Старуху в рясе?
        -Ряса действительно никого не красит, хотя ты, государыня, и в ней выглядишь в самом расцвете женской красоты. А уж когда я вчера увидел тебя в наряде королевы, то тут и вовсе нет слов.
        -Ну вот чего…- Она прикусила губу, о чем-то напряженно размышляя.- Тут сразу так всего не обмыслить, уж больно оно страховито. А вот к вечеру, как сумерки наступят, загляни. Я к тому времени и грамотку государю отпишу. Да не забудь своих стрельцов захватить, чтоб на часах встали, а то как бы кто не подкрался да не подслушал. Придешь ли?- И она впилась в меня взглядом.
        Странный вопрос.
        -Приду,- уверил я ее.
        -Ну-ну,- кивнула она и, по-прежнему не отрывая от меня глаз, глухо молвила: - Ждать буду.
        Однако когда я пришел, на традиционную фразу: «Господи Исусе Христе, помилуй нас»,- ответа так и не услышал. Уснула? Или отлучилась? Пришлось повторить. И опять тишина. Только на третий раз раздался хрипловатый голос старицы:
        -Аминь.- Облегченно вздохнув, я уверенно толкнул тяжелую дубовую дверь, шагнул внутрь и остолбенел.
        Как оказалось, встречала меня не инокиня Марфа - передо мной вновь стояла Мария Владимировна во всем великолепии королевского облачения. Вот только стояла она как-то странно, вполоборота, и поворачиваться явно не спешила. Вместо этого указала рукой на дверь:
        -Прикрой поплотней на засов, чтоб… не сквозило.
        Я нахмурился, насторожившись. Что-то было не так в самом убранстве кельи. Все как обычно, но что-то изменилось. Да и просьба ее… Раньше она такого не требовала, тем более что два моих молодца застыли у ее крыльца и не пропустят ни единой души, даже если перед ними предстанет сама настоятельница.
        «Уж не хочет ли и она предложить мне вступить в заговор против Дмитрия? Вот будет весело»,- промелькнуло у меня в голове, пока я задвигал в паз здоровенный засов.
        -Знобко мне штой-то,- зябко передернула она плечами и лишь после этого медленно повернула ко мне свое лицо.
        Ах вон оно в чем дело. Ну да, будущая королева и впрямь явно простыла - вон как лицо раскраснелось, хоть свечу зажигай. Да и голос совсем охрипший. Ох как же оно не вовремя.
        -А вон и грамотка для государя лежит,- кивнула она в сторону своей постели, где на красном атласном одеяле сиротливо белел тонкой палочкой долгожданный свиток.
        А вот это уже замечательно. К тому же, судя по ее наряду, кажется, понятно, что она написала. Однако для приличия все равно надо спросить, и я, взяв грамотку, повернулся, но вопрос задать не получилось - хозяйка кельи стояла уже подле меня и спросила первой:
        -Не ожидал, что я в таковском одеянии пред тобой предстану?
        -Для меня это весьма приятный сюрприз,- уклончиво прокомментировал я.
        -А я тут помыслила, что королева должна под стать своему воеводе быть, вот и явила тебе… нежданность… Так что, и впрямь тебе глянусь?[112 - Здесь: нравлюсь.]
        Я вместо ответа только красноречиво закатил глаза.
        -А… чего ж тогда застыл… яко истукан?- хриплым шепотом выдохнула она.- Нежданность с меня, а… натиск с быстротой… давай уж… сам… яви… как обещался.- И, видя, что я еще не решаюсь, она поторопила: - На вдовий двор хоть щепку брось, и за то бог помилует. Вот и поднеси мне свое… поленце.
        Я остолбенел. Вообще-то когда сюда шел, то вариантов в голове крутилось только три. Да, нет и продолжение колебаний. Но я никак не думал, что за согласие придется расплачиваться столь оригинальным способом.
        Если б у меня было побольше времени, возможно, я что-нибудь придумал бы, вот только его не было вовсе. Мария Владимировна налетела, в точности использовав мой девиз. Вначале неожиданное одеяние, затем натиск речи, после чего она, не став дожидаться обещанной быстроты с моей стороны, властно обхватила меня за плечи и, падая, увлекла следом за собой на свое ложе, и вариантов дальнейшего поведения у меня не осталось вовсе.
        Кроме одного.
        Ох, быть тебе, старица, королевой Ливонии. Хотя какая она старица? Скорее уж… Впрочем, промолчу…
        А что в келье было не так, я понял, когда одевался. Перед тем как превратиться из Марфы в Марию Владимировну, монахиня аккуратно задвинула занавеску на иконостасе. Чтоб святые не подглядывали.
        Глава 28
        Новые хлопоты
        Уехать из монастыря удалось лишь на третий день. Я был измочален и выжат как лимон - не иначе как инокиня, сорвавшись, вознамерилась разом компенсировать себе все семнадцать «постных» лет. Хотел сбежать пораньше, но у нее оказалось не приготовлено прошение к патриарху, а на это тоже требовалось время, которое, как она «деликатно» выразилась, нечего тратить впустую. Да уж…
        …Погасшим не зови
        Незримый пламень тот, что под золой таится.
        И старцам праведным знаком огонь в крови.
        Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.
        Могучий царь богов, великий бог любви,
        Молитвы гонит он и над постом глумится[113 - Пьер де Ронсар. Из цикла стихов к Марии Стюарт. «Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела…» (Перевод В.Левика.)].
        Что касается постов - не знаю, но насчет молитв - точно. Во всяком случае, при мне она не молилась ни разу, очевидно решив, что ни к чему совмещать столь разные занятия, и целиком посвятив себя более приятному.
        Не хотелось лишать женщину матримониальных надежд, но куда деваться. Первый намек я пропустил мимо ушей. Во второй раз она мне простодушно поведала, что «кровя у нее еще идуть», а потому запросто может родить будущему мужу сыновей, и не одного. Но когда речь зашла о том, что на троне Ливонии как раз и нужен крепкий и храбрый воевода, и не беда, если он окажется юн летами, я сокрушенно вздохнул и молча показал ей безымянный палец правой руки, на котором красовался золотой перстень с крупным синим сапфиром - подарок Ксении.
        -То-то он мне весь бок ободрал,- сквозь зубы выдавила она.- Ну что ж, ладноть. Пущай. Хоть ночка, да моя. Да и в Ливонии, мыслю, не оставишь меня своей лаской, а мне ныне и крошек довольно.
        Хороши крошки. Что же тогда она считает караваем? Но пришлось дать туманное обещание насчет Ливонии.
        Одно из непременных условий, которые она хотела включить в грамотку,- пострижение в монахини главной виновницы своего пострига Марии Григорьевны Годуновой, но я уговорил ее не делать этого, пояснив, что это само собой разумеется, поскольку она произносила за нее слова обета, следовательно, приняла тем самым на себя монашеский чин.
        С патриархом Игнатием тоже все обошлось, хотя святейший не отважился самостоятельно принять решение по столь небывалому делу, предпочтя собрать синклит, синод или как он там у них называется. Я уж было настроился на новое ожидание - пока еще все соберутся, но оказалось, что церковное руководство не больно-то стремится заниматься непосредственным руководством своими епархиями, предпочитая обретаться в Москве. Помимо Крутицкого митрополита в настоящее время в столице находились и Новгородский, и Тверской, и Ростовский, судьбу которого так и не могли решить.
        Кстати, касаемо последнего из перечисленных.
        Патриарх все-таки кое-что поимел с Дмитрия в обмен на расстрижение старицы Марфы. Дело в том, что государь весьма рьяно настаивал на смещении ростовского бедолаги и отправке его в монастырь, чтобы удоволить старца Филарета. Игнатий же всячески упирался, ссылаясь, что без всяких видимых причин так поступать негоже, а потому пусть лучше монах пока будет поставлен на бывшую епархию святителя, то есть на Рязанско-Муромскую. И ничего страшного, что эта кафедра не митрополичья, а всего лишь архиепископская. Напротив, будет усмотрена некая последовательность в продвижении, поскольку возводить простого монаха сразу в сан митрополита как-то неправильно.
        Хитрюган-патриарх специально вернулся к обсуждению этого вопроса в моем присутствии, не без оснований рассчитывая, что я поддержу его, и не ошибся. Он даже на это время вышел из своей кельи якобы по каким-то неотложным делам, предоставив возможность поговорить откровенно.
        -Что скажешь?- обратился ко мне Дмитрий, едва Игнатий закрыл за собой дверь.- Оставим Кирилла Завидова в Ростове али как?
        -Если его попросту снять, то такое самоуправство и впрямь ни в какие ворота,- ответил я.- Сам посуди. Тебе же нужно одобрение церкви во всех ее начинаниях, так?
        -Они и без того в превеликом почете,- отрезал Дмитрий.
        -То почет,- возразил я.- Зато они будут знать, что в любой день и час ты можешь кого угодно без всяких на то видимых причин взять и упрятать в монастырь. И что они станут думать о тебе после такого?
        -Пущай что хотят, то и мыслят - мне-то что!- презрительно фыркнул Дмитрий.- Зато своего ставленника возведу - так-то оно надежнее будет.
        -Ты спрашивал моего совета. Так вот, я против,- твердо произнес я.
        -Ентот Кирилл все письма супротив меня, кои от патриарха Иова шли, подписывал, вот пущай теперь и расплачивается,- откровенно заявил Дмитрий, ничуть не смущаясь вернувшегося в келью Игнатия.- Верно ведь, святитель?- повернулся он к патриарху.
        Тот, поджав губы, деликатно промолчал, очевидно вновь вспомнив мое обещание про Соловки. Вместо него ответил я:
        -Хорош ставленник, который тоже будет знать, что если ты захочешь его сменить, то церемониться с ним не станешь. Разумеется, решать тебе и святителю,- я поклонился Игнатию,- но мне кажется, что столь опрометчиво действовать нельзя. Я бы посоветовал поступить иначе. Пускай святейший переговорит с владыкой Кириллом и намекнет, что государь помнит о тех письмах, что он подписывал, поэтому единственный способ удержаться на своей кафедре - впредь ни в чем не перечить, но всегда и во всем поддерживать волю своего кесаря.
        -Мыслится, что после такого разговора он и ныне первым из владык словцо свое насчет расстрижения старицы Марфы молвит,- добавил Игнатий.
        -Тогда выходит, что Филарета на Рязань?
        -А почему бы и нет?- пожал плечами я.- Более того, сдается, что даже если бы в Ростове и пустовала кафедра митрополита, все равно ставить его туда не следовало. Должна же быть какая-то переходность, а то и впрямь никуда не годится - из простых чернецов и в митрополиты. К тому же мужчина он властный, а потому рязанская епархия для него самое то, уж больно беспокойная. Народец-то там сплошь буйный, вот пусть и выкажет себя - достоин ли он более высокого сана или как.
        -Резон имеется,- важно кивнул государь.- Что ж, быть по сему. Пущай для начала на Рязани посидит, а уж опосля можно сыскать ему местечко и повыше…- И он посмотрел на патриарха.
        Взгляд был не просто задумчивый, но, как мне показалось, какой-то оценивающий. По-моему, Дмитрий в этот момент прикидывал, а не возвести ли потом Филарета из архиепископов, минуя митрополичье кресло, сразу в… А чего церемониться, тем более что и сам Игнатий в свое время до патриаршества был архиепископом в той же самой Рязани, причем не так уж и долго, всего пару лет. Словом, дорожка проторена, ступай смело.
        Кажется, Игнатий тоже догадался, в каком направлении устремились мысли государя, иначе бы не поморщился.
        Впрочем, это их дела, а у меня и своих в избытке. К примеру, замена печати, изготовленной с именем Густава. Переделывать ее - возни не меньше двух недель, да и то если вкалывать день и ночь. Пришлось уговаривать ювелиров пойти на иной вариант, попроще. Следуя моим указаниям, они сбили слово «Густав» и вместо него спешно изготовили и напаяли пять других букв - «Мария». По счастью, далее исправлять почти ничего не понадобилось, только убрать мягкий знак в слове «Гдрь». Вообще-то очень удобно на будущее, ибо теперь текст гласил: «Гдр Ливонии», и понимай как хочешь - то ли государь, то ли государыня.
        Затем я дорвался и до самого послания, напрочь забраковав королевский титул: «Светлейшему и могущественнейшему государю господину КарлуIX, королю и наследственному государю шведов, готов и венедов…» Ну куда это годится?
        Понимаю, что составлено оно было по всем правилам и текст обращения взяли из предыдущих грамоток, но нам-то нужно нарваться на скандал, поэтому ни к чему столь старательно распинаться перед его величеством. Да и далее из его многочисленных титулов я решительно вычеркнул упоминание о том, что он великий герцог Эстляндии и Ливонии. Раз на это место претендует Мария Владимировна, то о каком таком великом герцоге можно говорить?
        Покончив с нею, я принялся за инструктаж самих послов. Для начала я предупредил Бохина и Хворостинина, что все разговоры надлежит вести не от имени Дмитрия Иоанновича, но исключительно от лица королевы Ливонии Марии Владимировны, которая жаждет занять место своего супруга.
        Притом, когда зайдет речь об объявлении войны, надлежало поступить хитро, то есть в соответствующем меморандуме указать, что в связи с отказом уступить ей ее владения она считает себя вправе начать боевые действия хоть завтра. Точно так же заявить и устно, но только один раз, оглашая грамотку королевы, а вот позже следовало не раз и не два упомянуть, что через два года с шведским владычеством в Эстляндии будет покончено навсегда.
        -Именно через два года,- повторил я послам.- Но разок кому-нибудь из вас следует оговориться и как бы невзначай упомянуть следующий год. Пусть король думает, что вы по глупости проболтались.
        -А ежели примутся вопрошать о том, откуда у нее рати с воеводами?- осведомился наивный Хворостинин, для которого все эти дела были внове.
        -С каких пор у послов стало принято рассказывать секреты своих государей и… государынь?- улыбнулся я.- Впрочем, можешь ответить обтекаемо. Мол, мир не без добрых людей, так что сыщутся благочестивые христиане, которые будут рады совершить богоугодное дело и подсобить бедной горемычной вдовице.
        Дьяк Бохин преимущественно нажимал на разные церемониальные тонкости, пытаясь кое-что уточнить, но я по причине того, что в них ни ухом ни рылом, заявил, что во всех спорных вопросах, касающихся дипломатического этикета, надлежит поступать так, как если бы они с князем представляли государя Федора Иоанновича или Бориса Федоровича.
        -А ежели они того, сами блюсти вежество не будут? К примеру, ежели Карл ихний с места не встанет, вопрошая о здравии королевы, али еще что, и как тогда быть? Враз уезжать?- осведомился Дорофей.
        -Ни в коем случае!- испугался я.- Ты тогда…
        Там у них уклад особый -
        Нам так сразу не понять, -
        Ты уж их, браток, попробуй
        Хоть немного уважать[114 - Владимир Высоцкий. «Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме».].
        Словом, примерно что-то в этом духе я ему и наговорил, взяв с него слово, что вести себя он будет предельно вежливо. По крайней мере до тех пор, пока не изложит суть требований и не вручит грамотку об объявлении войны.
        Признаться, ближе к вечеру я изрядно подустал от этого надоеды, но настроение было отличное - уж очень хорошо все складывалось, а главное, практически без задержек.
        И плевать, что инструктор из меня получился не как в песне у Высоцкого. Ну да, не дока я во всех этих посольских выкрутасах, так ведь я и не корчу из себя великого знатока, что под конец беседы понял и Бохин, перестав задавать свои заковыристые вопросики и заверив, что все будет в порядке. Дескать, князь может на него положиться целиком и полностью, лишь бы сам после не подвел с обещанным.
        Пришлось еще раз подтвердить, что слово свое княжеское я всегда держу. Если он надлежащим образом управится со своей миссией, то за мной не заржавеет и место первого думного дьяка в Посольском приказе при дворе ее величества королевы Ливонии ему гарантировано.
        Единственное, в чем несколько заупрямился Бохин, так это в сроках. Уж больно ему не хотелось укладываться в установленные мною.
        -Чай, послы от государя, то есть от государыни,- торопливо поправился он,- но все одно - послы, потому надлежит все творить чинно, сообразуясь с достоинством и саном…
        Деваться некуда, поэтому пришлось пояснять, что уже на Крещение намечено оказать помощь королеве. А чтобы мне можно было приступить к ее оказанию, я должен быть уверен, что они уехали от короля.
        По-моему, он так и не поверил мне - уж очень непривычно, да и несолидно выглядела моя торопливость в столь серьезном деле. Ну и пускай. Через три месяца узнаем, будет ли на сей раз справедлива поговорка, гласящая, что тот, кто спешит, лишь людей смешит.
        Надеюсь, что нет, а там как знать.
        Немного жаль было расставаться с Хворостининым. Признаться, я возлагал на него большие надежды - все-таки иметь своего человека поблизости от государя, даже если он не искушен ни в политике, ни в интригах, дорогого стоит. Я даже попытался отговорить его, пояснив, что теперь князь если и сможет появиться в ближайшую пару лет в Москве, то лишь в качестве посла королевы, а иначе никак, ведь он переходит к ней на службу. Словом, пусть еще раз как следует все обдумает и взвесит.
        Однако Иван остался непреклонен в своем решении, бодро заявив, что он только того и жаждет, дабы уехать отсюда подальше и подольше не возвращаться, ибо московский люд глуп, и если ранее ему хотя бы было с кем потолковать, то ныне…
        -Ах вон оно что,- протянул я.- Ну да, ну да…
        Как там писал по этому поводу мой любимый Филатов?
        …Кругом сплошные идиоты!..
        И поболтать-то не с кем перед сном!..
        Живу один… Вне жизни и прогресса…
        Что остается?.. Думать да читать!..[115 - Леонид Филатов. «Еще раз о голом короле».]
        Цитировать вслух не стал, а то, чего доброго, примет за чистую монету, и отделался понимающим кивком. Мол, раз так, тогда конечно.
        К тому же сейчас ему пока и впрямь оставаться в Москве рискованно. Кто знает - вдруг ему тоже суждено погибнуть от рук цареубийц. Нет уж, пусть едет.
        Теперь стрельцы. Предстояло выбрать из десяти полков четыре лучших и сделать это так, чтобы не обидеть их. Да-да, я не оговорился. Кому охота переться среди зимы черт знает куда и черт знает зачем.
        Опять-таки исходя из конспирации обо всем будет сообщено только перед самым выступлением, да и то частично. То есть куда - полки будут знать, но вот зачем - тут их ждут ложные данные. Мол, надлежит усилить тамошние гарнизоны, поскольку шведы, недовольные тем, что государь решил в следующем году помочь ливонской королеве Марии Владимировне, могут покуситься на наши крепости. Вот и вся цель.
        Объехав всех за пару дней - один ушел на Замоскворечье, а второй на Сретенскую слободу - и вручив головам подарки от царевича, а заодно (куда ж денешься) и попировав с ними, мне вроде бы удалось уяснить себе общую картину. Царевича по-прежнему хорошо помнили, отзываясь о нем только в самом положительном тоне. Отлично! Дмитрия за пристрастие к иноземцам недолюбливали, но в целом авторитет «красного солнышка» оставался на должной высоте - тоже неплохо.
        Правда, преданность преданностью, пьянка пьянкой, но мне были важны еще и командирские навыки, так что строевой смотр необходим, притом внезапный, сразу после подъема полка по боевой тревоге. За сколько построятся, как будут выглядеть и прочее. Такую проверку с дозволения Дмитрия, который и сам пожелал принять в ней участие, я им и организовал, причем в щадящем варианте, подняв не ночью, а средь бела дня.
        К сожалению, блеска не наблюдалось. Скорее уж напротив. Тройку я бы выставил разве что подчиненным Ратмана Дурова и Постника Огарева, да и то не потому, что они выглядели более-менее прилично, а просто надо же кого-то выделить из общей толпы. Да и с экипировкой у вставших в строй стрельцов не ахти. Чего стоят одни только ржавые дула стволов пищалей. Даже в полках у Дурова и Огарева такое наблюдалось примерно у каждого пятого стрельца, а в остальных еще хуже.
        Вслух говорить ничего не стал - только помечал на бумаге особо «выдающиеся» типажи, но мое хмурое лицо красноречиво свидетельствовало о том, что я думаю. Зато Дмитрий не стеснялся в выражениях, постоянно приводя в пример своих иноземных алебардщиков. После того как он заикнулся о них в седьмой или восьмой по счету раз, я не выдержал и вполголоса заметил:
        -Если бы ты платил стрельцам такое же жалованье, тогда можно было бы спрашивать с них наравне с твоей дворцовой стражей, а так у тебя выходит не совсем честно, государь.
        Но когда вслед за мной попытался вякнуть что-то в том же духе и Ратман, я сразу оборвал его и, отведя в сторонку, тихо произнес:
        -А ведь если разобраться, то Дмитрий Иоаннович прав. Вы, конечно, получаете куда меньше них - спору нет, но если поглядеть на твоих ратников, то мне сдается, не отрабатываете и этого. А не браню я вас только потому, что не хочу позорить перед подчиненными. Вот попозже, в Запасном дворце, скажу обо всем без утайки.
        И сказал.
        Поливать грязью, как Дмитрий, не стал, но от пары-тройки издевок не удержался. Правда, все они были адресованы не им самим, а их людям, но все равно народ ежился на своих лавках. Однако в целом тон мой был сух и деловит - расписав особо крупные недостатки, я порекомендовал, как их устранить и что для этого надлежит предпринять.
        Вроде бы все всё поняли. Как будут выполнять - погляжу, когда приеду в следующий раз. Тогда-то и сделаю окончательный выбор, а на проверку времени у меня будет предостаточно - Дмитрий аж три раза напомнил о том, что мне предстоит открывать Освященный собор всея Руси, поэтому расставался я со стрелецкими головами и впрямь ненадолго.
        Впрочем, в напоминаниях государя я не нуждался, ибо подготовкой к этому самому собору занялся, еще когда ожидал изготовления трельяжа для старицы Марфы. Именно тогда я нашел сразу трех спецов-строителей, привел их вместе с Багульником и Еловиком в Запасной дворец и принялся указывать, что надлежит сделать. Еловик присутствовал исключительно из-за своей уникальной памяти, чтобы потом, если понадобится, Багульнику и строителям было у кого уточнить.
        Вроде бы позаботился обо всем - и где людям спать, и где поесть, ну и где можно посовещаться, если что. Перестановок и переделок насчитали много - уж очень маленькие комнаты были во дворце, но тут ничего не попишешь. Зато избранный народом люд будет знать и помнить, что ради них царевич не пожалел даже своих палат, предав их такому разорению.
        Что же касается зала заседаний, то, как я ни ломал голову, все равно ничего путного не выходило. В любом случае надо было сносить некоторые стены, но специалисты мне раз за разом поясняли, что эту, вон ту и рядом с ней трогать нельзя, потому что тогда на головы рухнут верхние этажи. Оставалось согласиться и… искать другие варианты вне Запасного дворца.
        Выручил Дмитрий, к которому я подался в первую очередь. Поначалу он вроде бы усомнился в моих словах. Но я тут же повернулся к мастерам, которых привел с собой, причем одним из них был ученик самого Федора Коня, и те подтвердили все слово в слово.
        -И чего ты хочешь?- спросил Дмитрий.
        Я не постеснялся, попросив Грановитую палату.
        -А Дума?- напомнил он.
        -Тогда Золотую,- уступил я.
        Как оказалось, на нее у Дмитрия тоже имеются кое-какие виды. Пояснений государя, почему он никак не может мне ее отдать, я не слушал, лишь делая вид. На самом-то деле я и ее просил исключительно для торговли, чтоб было куда уступить, а основной целью была Набережная палата.
        Во-первых, расположение - не надо далеко идти из Запасного дворца, поскольку она к нему ближе всего, втиснутая между Сретенским и Благовещенским соборами. Во-вторых, размеры. Вроде бы не особо велики, но если сломать перегородку, которая пока разделяла здание на две палаты - Посольскую и Панихидную, то, по моим подсчетам, туда вполне помещалось нужное количество лавок для народных избранников и еще оставалось место для президиума, благо что в Посольской палате уже имелся небольшой помост, на котором возвышалось царское кресло. Вот только нужно получить добро на все изменения.
        Дмитрий, услышав мои доводы, кисло скривился, заметив, что хотел бы на месте этих палат выстроить для себя новые хоромы, но я бодро заверил государя, что тут как раз никаких проблем.
        Освященный собор является учреждением всей Руси, и негоже народным избранникам прятаться за кремлевскими стенами. Да и сами депутаты будут рады переехать в новое здание, когда его построят, после чего Дмитрий может возводить на месте Набережной палаты все, что его душе угодно…
        Возвращался я в Кострому довольный. По всему получалось, что пускай впритык, но успеваю - даже самому удивительно. К тому же и Дмитрий никаких новых вводных мне не подкинул, а то я уж опасался очередных новшеств.
        Лишь одно мне не понравилось. Чересчур старательно государь читал перевод Николо Макиавелли, который забрал у меня. При этом он не слишком-то разбирался в нюансах, прикидывая на себя буквально все, что написал в своей книге сей философ, то есть огульно примерял его советы касаемо политики к своим нуждам и потребностям, напрочь забывая, что платье-то, образно говоря, итальянского фасона. Да и трактовал он некоторые его высказывания, на мой взгляд, не совсем верно, а зачастую и вовсе вкривь и вкось, как удобнее.
        Цитировал он его, и когда зашла речь о Василии Ивановиче Шуйском, которого государь решил окончательно помиловать, отозвав в Москву из своих вотчин. Правда, мне удалось уговорить не спешить, вовремя напомнив о клевете боярина на Годунова.
        Дмитрий недовольно посопел, но пообещал отложить указ о помиловании до Рождества. Вообще-то выходило все равно не очень хорошо - мы с Федором в Эстляндии, а кроме того, туда же убудет половина московских стрельцов, но я понадеялся, что Шуйский, прибыв в Москву, никак не успеет уложиться за полтора-два месяца, а там и мы должны вернуться.
        Зато во всем остальном у меня наблюдался полный порядок. Послы спешно убыли в Швецию. Мария Владимировна со всеми почестями была временно отправлена в прежние отцовские владения, которые Дмитрий уж не знаю у кого отнял, а вдобавок он выделил ей близ Великого Новгорода всю Зарусскую пятину[116 - ПЯТИНА - один из пяти территориально-административных районов, на которые делились земли Великого Новгорода. В середине XVIв. они были разделены каждая на две части. Зарусская пятина, составлявшая половину Шелонской, располагалась к северо-западу от города и включала в себя Ивангород и Ям.], заявив, что она составит впоследствии часть ее королевства.
        Мне же пришлось сразу после приезда в Кострому в срочном порядке заниматься… выборами в Освященный собор, ибо грамотно организовать их было некому. Хорошо, что народ проявил активность, и я уже в первые дни выяснил, где и что людям непонятно. Дело оставалось за малым, и вскоре вызванные из монастырей иноки, общим числом четыре десятка, принялись перебелять толкования… царевича. Нет, я не ошибся, поскольку на язык семнадцатого века мое толкование указов Дмитрия перебелял вначале сам Федор, а уж потом их переписывали монахи.
        Заодно, прикинув, что точно такие же вопросы обязательно приходят и в Москву, и если там по незнанию начнут трактовать непонятные места вкривь и вкось, то получится форменная неразбериха, я посчитал нужным выделить три экземпляра уже поступивших к нам вопросов и наших ответов на них для отправки в столицу.
        Едва убыли гонцы с нашими грамотами, как к нам поступили новые, с другими вопросами. Однако с ними было куда легче. К тому времени Федор постиг с моих слов схему и порядок выборов, так что я лишь бегло просматривал написанное им, после чего все шло по накатанной - монахи переписывают, а гонцы развозят.
        В целях соблюдения порядка на самих выборах особым распоряжением царевича по городам и крупным селищам были разосланы стрельцы. Пришлось скрепя сердце им в подкрепление высылать и своих гвардейцев. Но все равно бардак на выборах царил неописуемый. Если уж в самой Костроме избиратели чуть ли не с кулаками лезли друг на друга, отстаивая именно своего кандидата, остается лишь догадываться, что творилось в том же Галиче, Чухломе и дальше.
        Ничего не попишешь - первый блин комом. Ладно хоть выбрали приличных мужиков - это я опять-таки про Кострому.
        Честно говоря, о себе как о депутате я и не помышлял. Даже когда мою кандидатуру одновременно выставили и от ратных людишек, и от благородного сословия, я упирался как только мог.
        Причин хоть отбавляй. Во-первых, это не мое. Во-вторых, у меня на носу война в Прибалтике, то есть присутствовать я смогу всего неделю, а дальше вперед, на север. В-третьих, по возвращении оттуда мне совершенно не улыбалось часами изо дня в день высиживать на заседаниях в Москве вместо того, чтобы наслаждаться заслуженным отдыхом в Костроме.
        Однако чуть погодя я призадумался. Допустим, предложу что-нибудь толковое, а потом буду уныло разглядывать, что из этого получилось в конечном счете. А ведь такое запросто может произойти, особенно на первых порах, в период разброда и шатаний. Кроме того, было бы желательно подобрать своих людей, которые не побоятся вместе со мной отстаивать то новое, которое я попытаюсь внедрить в жизнь, ибо замыслов тьма-тьмущая.
        К тому же моя идея включить для солидности в Освященный собор всех присутствующих на Москве высших иерархов церкви числом до девяти человек хороша лишь с одной стороны - поднять авторитет нового учреждения. Бесспорно, они его возвысят и освятят своим присутствием, чтобы бояре не смогли кудахтать против. Да и перечить любым уже принятым постановлениям собора, даже если они пойдут в ущерб их имуществу, церковные иерархи в открытую тоже не решатся, поскольку сами входили в его состав, пускай и остались при голосовании в меньшинстве.
        Однако, как и во всяком деле, имелась и другая сторона, негативная. Стоит мне попробовать пропихнуть какое-нибудь предложение, касающееся науки и образования, да даже учреждения тех же театров или университета, как они тотчас встанут на дыбы. И вот тут, если меня не будет, навряд ли удастся их переспорить, ибо народу в принципе эти новшества тоже не совсем понятны, так что упираться за них они без меня не станут.
        Словом, я подумал и решил согласиться. Правда, баллотироваться сразу по двум направлениям глупо. От каждого города предполагалось четыре выборных, и если я буду избран и там и там, то получится, что Кострома выставляет всего трех человек - от купечества и приказных плюс от всего прочего люда, включая ремесленников и народ на посаде, ну и меня, как представителя дворянства и одновременно служилых людей. Пояснив причину, я отказал своим ратникам и порекомендовав выдвинуть кого-нибудь другого, назвав целый пяток, на мой взгляд, наиболее подходящих. Народ слегка приуныл, но прислушался и выбрал из предложенной мною пятерки сотника Лобана Метлу.
        В таких условиях о личном выезде в Ивангород нечего было и думать, хотя побывать хотелось, ведь туда должны были стекаться все донесения моих прибалтийских лазутчиков. Но деваться некуда. Пришлось срочно вызывать нескольких купцов, вручать им пушнину, которой у нас скопилось изрядно, и отправлять их в Эстляндию. А вместе с караваном укатили и мои парни из тайного спецназа, которых я проинструктировал - где, что, как и так далее, особо оговорив место и время встречи с ними.
        О подготовке к предстоящей войне я, разумеется, не забывал. Про порох, свинец и прочее, необходимое для пищалей, говорить не буду - это я доставил из Москвы. С арбалетными болтами тоже был полный порядок - по полсотни на каждого гвардейца.
        Костромские литейщики немного подвели. Заказ на тысячу гранат они сдали мне досрочно, да и ядер отлили в достатке - даже больше планируемого, но это из-за того, что самих пушек, которые мне требовались, то есть легких походно-полевых, изготовили гораздо меньше. Я рассчитывал на тридцать, а получил чуть больше половины - всего восемнадцать. Зато у меня вышло по три десятка новых разрывных ядер на каждую пушку. Скорее всего, хватит и трети, а может, и четверти, но подстраховаться стоило, поэтому я решил взять с собой все.
        Вот только поначалу и ядра, и гранаты надлежало снарядить бикфордовым шнуром, которого в наличии было крайне мало. Что-то не выходило у моих умельцев, хотя они трудились в строгом соответствии с инструкцией, написанной Густавом. Пришлось ехать к нему, благо что я все равно собирался навестить шведского королевича, чтобы отдать ему государев указ о замене ссылки. Вместо Пустозерского острога новому Парацельсу надлежало неотлучно пребывать в Буй-городке.
        Отдав цареву грамоту, я извинился, что не смог выхлопотать окончательное прощение и его возвращение в Углич, но Густав сразу замахал на меня руками:
        -И не надо.
        Я опешил и удивленно уставился на него. А принц взахлеб принялся рассказывать мне, каких невероятных успехов он сумел добиться в производстве стекла. Преувеличивал конечно же, не без того, но успехи и в самом деле были, причем немалые - в этом я успел убедиться, еще будучи в Костроме, поскольку из каждой новой партии стекла, цвет которого особенно хорошо удавался, он незамедлительно отправлял для «принцесса Ксения Борисофна» какую-нибудь диковинку, выдуваемую по его заказу Петрушей Морозко или Миколой Ипатьевым. Да и сам вид алхимика меня порадовал. Бодрый, жизнерадостный, азартно жестикулирующий, цвет лица тоже не похож на сине-красный стандарт алкаша - словом, совсем иной человек. Вот что значит вовремя подкинутое увлечение.
        Кстати, мне даже не пришлось просить его о помощи. Едва он узнал, что у меня возникли проблемы с запальным шнуром для гранат и ядер, как сам вызвался помочь, сделав должное количество в ближайшие три дня. Не отказал он мне и в другой просьбе, твердо пообещав в ближайшие две недели изготовить сотню сигнальных ракет.
        Походив по заводику, я понял, что теперь Алеху можно смело отправлять хоть на лесозаготовки, хоть еще куда, поскольку народ, подхлестываемый азартом Густава и подпитываемый его кипучей энергией, вдохновенно трудился, каждый день с любопытством ожидая, что еще придумает неугомонный свейский царевич.
        Что касается финансовой стороны, то тут тоже все было в полном порядке благодаря Алехиной… лени. Ну не хотелось парню возиться с приходно-расходными книгами, вот он чуть ли не с самого первого дня и нашел среди трудившихся на заводике острожников бывшего подьячего по прозвищу Короб, который сейчас добросовестно вел всю документацию и при этом - удивительное дело - не воровал.
        Вернувшись в Кострому, я принялся проверять обмундирование и экипировку. Оказалось, что пошив одежды приближается к завершению. Восемьсот маскхалатов уже готовы, шапок-ушанок намного меньше, но, если выдавать их лишь тем, кому придется дежурить или сидеть ночью в засаде, должно хватить.
        С лыжами тоже все было нормально. Соблазненные хорошими ценами, которые я предложил, не став скупиться, кто их только не делал.
        Кроме того, у каждого гвардейца имелась саперная лопатка, фляга, плюс кузнецы изготовили метательные ножи для всего спецназа. Здесь тоже с количеством вышла неувязка - из трех сотен оказались готовы две. Ладно, будем надеяться, что хватит и их, тем более что время для пополнения запаса имелось.
        Обоз получался изрядный, и количество саней, на мой взгляд, превзошло все разумные пределы, так что я, прикинув, что может понадобиться исключительно в Эстляндии, не раньше, часть его, и довольно-таки значительную, распорядился загодя отправить вперед, чтобы не задерживать в пути основную группу.
        В очередной раз пожалев, что слишком поторопился с обещанием Ксении взять ее аж до Великого Новгорода, я попытался уговорить ее остаться, так сказать, по доброй воле.
        Однако царевна заупрямилась не на шутку, заявив, что слово мною дадено, так что нечего тут.
        -Хошь, чтобы у меня сердечко разорвалось от столь долгой разлуки, так и скажи!- заявила она под конец нашего разговора и всхлипнула.
        Испугавшись, что Ксения заплачет, хотя и были подозрения, что это чистой воды притворство, я пошел на попятную, заявил, что со всем согласен, а спрашивал ее только на всякий случай, ибо слово привык держать.
        Еще раз прикинув, все ли приготовлено, я отдал последние распоряжения, уточнил с царевичем и Христиером Зомме время и место встречи, после чего направился в Москву.
        Глава 29
        Урок хороших манер
        На сей раз вместе со мной ехал и тот самый подьячий Короб, которого я выдернул из Буй-городка. Поначалу я усомнился в его честности и попробовал сам вникнуть в записи, но спустя час пришел к выводу, что и впрямь мужик Алехе попался на удивление честный, а если он все-таки жулик, то весьма ловкий - уличить хоть в одном исчезнувшем в безвестном направлении рубле мне его так и не удалось.
        Отчаявшись, я небрежным тоном поинтересовался, где там у него хранится казна, после чего извлек из распахнутого сундука жменю серебра, пояснив растерянному Коробу, что хочу одарить наиболее отличившихся рабочих, а завтра мне подвезут, и я тогда с ним рассчитаюсь сполна.
        -Пересчитать бы для отчету,- робко заикнулся он.
        -А кто тебе не дает?- удивился я и кивнул на сундук.- Мне-то некогда, а ты садись да считай. Сколько выйдет, столько мне завтра и назовешь.
        Едва я на следующий день заглянул в его маленькую конторку, как он в ответ на мой вопрос «Сколько?» бойко выпалил:
        -Пятьдесят пять рублев, семь алтын и три деньги.
        Вот тебе и раз! Однако силен мужик. Правда, с моим подсчетом на одну деньгу все-таки не сходилось, но такая ничтожная разница всего в маленькую серебряную чешуйку это все равно что ничего. Стоп! И мне припомнилось, что это мой подсчет неправильный. Ну точно! Когда я вчера вывалил на стол взятое из его сундука серебро, одна монетка упала и угодила в щель между досками, откуда мне так и не удалось ее выковырять. Получалось, что…
        Я бросил ему кошель, в котором лежали деньги, взятые вчера у него из сундука.
        -Это долг. Но там одной московки не хватает, так что вот тебе вместо нее.- И я снял с пальца золотой перстень.
        -Енто заместо сабляницы?- недоуменно переспросил он.
        Так, понятно. С юмором у парня проблемы. Ладно, повторим напрямую, чтоб все было предельно ясно:
        -Это не заместо - это твой, за добросовестную службу.
        Пока он, обалдев от моего аттракциона неслыханной щедрости, разглядывал лежащий возле кошеля перстень, я поинтересовался:
        -И какой срок тебе намерили?
        Он как-то жалко улыбнулся и прошептал, по-прежнему не сводя глаз с перстня, но так и не коснувшись его:
        -Не ведаю, княже. На все воля царевича.
        -Значит, пересмотра еще не было?- уточнил я.- А за что ты вообще в острог угодил?
        -Сказывали, будто я за деньгой худо следил,- тихо пояснил он.
        Я, не выдержав, улыбнулся, поинтересовавшись:
        -Так ты что же, ныне встал на путь исправления? Эвон как у тебя все тютелька в тютельку сходится.
        -У меня и ранее завсегда все сходилося,- несколько обиженно возразил Короб.- А вот у казначея нашего никогда, потому он меня и повинил в том, что я худо счет веду. Дескать, куда двести двадцать рублев сунул, кои от воеводы получены? А я про них ни сном ни духом. А он тут же воеводе челом на меня ударил. Он и ранее на меня косился, а уж год назад вовсе со свету решил сжить. Хотел я было растолковать, что да как, да куда там. Меня…
        Дальше я слушать не стал. Мое пусть и шапочное знакомство с бывшим казначеем и воеводой подсказывало, что они вполне способны на еще и не такие трюки, а учитывая полную безнаказанность, проделывали их грубо, бездарно и совершенно не утруждая себя доказательствами, пускай даже и липовыми.
        К тому же припомнились слова Голована, сказанные во время приема воеводской должности: «А кто из подьячих казначейских бога в душе имел - тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся».
        Вообще-то надо было еще тогда затребовать дело этого единственного, но уж слишком много хлопот свалилось на меня, а я тоже не резиновый, и как ни тянись, всего не успеть.
        -Да я-то ныне слава богу живу,- заторопился он с пояснениями.- Поначалу и впрямь потомиться довелось, и в голоде, и холоде - все бывало, а таперича по милости царевича да боярина Алексея кажный день и досыта, и в тепле. Вот женку жаль - ей без кормильца да с двумя дитями хошь волком вой. Хорошо матушка подсобляет - то мучицы из селища привезет, то холста с оказией передаст. Ну и соседи тож, бывает, одолжат чуток. Токмо отдавать не с чего, да ништо: выйду - отработаю, а до того авось обождут, они у нас добрые…
        Простой, бесхитростный рассказ бывшего подьячего отчего-то взволновал. Наверное, потому что он не ставил целью меня разжалобить, вот только получилось наоборот. Да вид его тоже вызывал невольное желание погладить по головке и сунуть сладенькую конфетку. Узкоплечий, с оттопыренными ушами и с затравленным взглядом, словно ожидающий пинка - эдакая беспризорная дворняжка, которая уже повидала от жизни всякого худа и теперь ничего хорошего для себя не ждущая. Лет ему было уже двадцать пять, но выглядел он из-за своего небольшого росточка и худобы не больше чем на двадцать.
        -Ты вот что,- оборвал я его на полуслове.- Когда и кому тебе предстоит что-либо выплачивать в ближайшие дни?
        -Чрез седмицу артель мужиков заявится с бревнами, не ранее, а до того вроде бы никому,- пожал плечами он.
        -Понятно. Значит, так. Для начала запиши в расходную книгу, что ты выдал князю Мак-Альпину пятнадцать рублей.
        Он послушно кивнул и взялся за перо.
        -Теперь слушай дальше. Завтра мне уезжать, поэтому сундук опечатаешь и сдашь под охрану,- распорядился я.- Есть у тебя на примете надежный человек, чтоб счет знал?
        Короб ненадолго задумался, после чего согласно кивнул, но тут же взмолился:
        -А можа, я тут останусь?
        -Ты что, не хочешь обратно в Кострому?- удивился я.
        -Дак ведь ежели бы домой, а то сызнова в острог,- жалко улыбнулся он.- Ныне там, конечно, иные порядки, токмо…
        -Кто тебе сказал про острог?- хмыкнул я.- Чай, я не зверь, так что по прибытии отпущу тебя домой… на два дня. А на третий день явишься ко мне в терем. Все понял?
        -В терем-то на кой?- не понял он.- Али… дозволишь… сызнова сюда.
        -Не дозволю,- отрезал я.- Поедешь служить в Москву казначеем при Освященном Земском соборе всея Руси. Жалованье тебе пока буду платить рубль… в месяц.
        -Скока?!- уставился он на меня своими телячьими глазами.
        -Мало?- поинтересовался я.
        Словесного ответа не последовало. Он молча замахал на меня руками, но спустя секунд десять Короба все-таки прорвало и он радостно завопил:
        -Что ты, княже! Да я на енти деньжищи… Да я тебе верой-правдой!- И вдруг осекся на полуслове, умолк, лицо его сразу как-то поскучнело, и он медленно произнес: - А ты не запамятовал, княже? Я ить острожник.
        -Острожникам в столице действительно делать нечего,- согласился я.- Там своих хоть отбавляй. Посему я по приезде в Кострому, пока ты будешь отдыхать дома, займусь пересмотром твоего дела. И поедешь ты в Москву только после того, как подтвердится твоя невиновность. Вот потому-то пока на первый год жалованье лишь двенадцать рублей. А на второй, коли будешь трудиться так же хорошо, увеличу. Все понял?
        Он быстро-быстро закивал. Странно, вроде я достаточно ясно все сказал, а вот судя по глазам…
        -Точно все?- переспросил я, вставая и направляясь к выходу.
        -Окромя пятнадцати рублев, княже,- догнал меня его ответ у самой двери.- Забыл ты их взять.
        -Это тебе,- пояснил я.- Москва деньгу любит, так что десять - подъемные и плюс жалованье вперед за пять месяцев.
        -Как?!- ахнул он.
        -Ты ж сам говорил - жена у соседей занимает,- напомнил я.- Вот и раздашь долги по приезде… Но поедешь пока один и временно будешь жить прямо там же, в Запасном дворце, а потом, когда народец разъедется, не спеша подыщешь домишко, купишь и ближе к лету перевезешь семью… А вот руки целовать не надо, не люблю!- прикрикнул я на него.
        Короб испуганно отшатнулся и преданно, по-собачьи уставился на меня. Рот его открывался, но что-либо произнести у него так и не получилось - только невнятное мычание вперемешку со всхлипываниями.
        -И реветь тут нечего,- добавил я, смягчив тон.- Богу-то молился за свое избавление?
        -Ка… кажную ночку,- продолжая всхлипывать, ответил он.
        -Тогда считай, что господь услыхал твою молитву и повелел прекратить твое испытание,- улыбнулся я.
        -А-а…
        -А я лишь исполняю его повеление,- «очень скромно» пояснил я.
        Вера словам подьячего у меня была, но на всякий случай я по приезде в Кострому все-таки посмотрел острожные списки - интересовала формулировка. Оказалось, воевода даже не удосужился подвести грамотную базу под арест. Было написано кратко: «Со слов казначея и по повелению воеводы за превеликую покражу».
        И все. Не вписали ни конкретную сумму «превеликой покражи», ни из каких денег Короб ее извлек, ни… Вообще ничего. Отсутствовали и протоколы допросов бедолаги. Просто мужика взяли и сунули в острог согласно воеводскому повелению.
        Беспредел - иного слова не подберешь.
        Приобретя столь неожиданным образом казначея - ну нет у меня доверия московскому приказному народу,- я уже по дороге в столицу ввел Короба в курс новых обязанностей. Заодно мне удалось прикинуть очередность вопросов, которые предстояло решать народным избранникам на первой сессии.
        Мой расчет времени в пути оказался точным, и я благодаря тому, что выехал на сутки раньше - мало ли что может приключиться,- прибыл в Москву уже к вечеру пятницы, тогда как торжественное открытие собора предстояло в воскресенье. Впрочем, на первый день было намечено только что-то типа ознакомительного заседания, поскольку после воскресной обедни и молебна до вечерней службы оставалась всего пара часов, не больше.
        Багульник и строители не подвели. Набережная палата была переоборудована в точном соответствии с моими требованиями. Да и с Запасным дворцом они постарались на славу. Правда, на мой взгляд, нары, которые в срочном порядке сколотили и поставили в нескольких комнатах, изрядно напоминали острожные, да и убранство столовой тоже было весьма убогим. Однако у народных избранников из числа уже приехавших была иная точка зрения. Те, кто согласился на предложенное для ночлега жилье, не только не жаловались на дискомфорт, но и всячески благодарили за заботу, прося передать царевичу их поклоны.
        Последнее, кстати, меня настораживало больше всего - слишком много они кланялись, да и не одно это. Лица какие-то подобострастные, угодливые, а в глазах всего два вопроса: «Чего изволите?» и «За что голосовать прикажете?»
        Не у всех, конечно. Встречалась и другая крайность - эдакая надменность во взоре, грудь колесом, пузо вперед, словно он не представитель народа, а куда выше - избранник божий. Учитывая, что я предпочел до поры до времени остаться незамеченным, для чего выбрал одежонку попроще, смотрели они так и на своих же будущих коллег по собору, и на меня.
        Ишь ты! У самих-то в основном чины - сыны боярские, но форсу у ребяток, как у думных бояр. Мол, мы Рюриковичи.
        Хорош Рюрикович - в стоптанных сапогах и с лютой чесночной вонью изо рта.
        Ну и как с ними работать - что с первыми, что со вторыми?!
        Третья категория - уважительно относящиеся к остальным, но при этом помнившие и о собственном достоинстве - к моему превеликому сожалению, оказалась самой малочисленной. Впрочем, что это я? Слава богу, что она вообще имелась!
        А вот со второй, чванной, придется разобраться, и не далее как завтра, пока не начались заседания. Если получится сбить спесь с одного наглеца, авось и прочие слегка поумерят свой форс - уж очень он вреден для дела. И я направился на четвертый этаж, в жилые покои, где принялся прикидывать, как удобнее заняться перевоспитанием.
        Идея возникла быстро, так что поутру я не стал менять наряд и, более того, предупредил Дубца, что собираюсь преподнести кое-кому маленький урок хороших манер, поэтому, когда он подоспеет, пусть ни в коем случае не величает меня князем и ведет себя так, будто я не более чем один из депутатов, и все.
        -А тогда чего делать-то? Ты ж сам повелел, чтоб я за порядком следил и…
        -Вот и делай что велено,- пожал плечами я, скептически разглядывая лапти и штаны с огромными заплатами, предоставленные мне Багульником, и размышляя, не будет ли это перебором.- Только не торопясь, то есть не когда начнется, а попозже, когда все закончится или почти закончится. После этого подойдешь, разберешься, кто зачинщик, спросишь у очевидцев, как все было, и примешь меры к тому, кто затеял драку…
        В столовой, которой пользовались чуть ли не все, вне зависимости от того, Рюрикович или нет - еще бы, халява,- было не протолкнуться. Места явно не хватало, а кое-кто и вовсе держал миску с хлебовом прямо в руках, прислонившись к стене, но три дальних стола, что у стены, оказались полупустыми. Вместо положенных десяти человек, хотя на самом деле кое-где сидело по дюжине и больше, там вольготно расположились за одним столом семеро, за другим шестеро, а за третьим и вовсе четыре человека, причем никто из них явно не собирался потесниться для прочих. Остальные сами понимали это и, видя нарядные одежды сидящих, к ним и не подходили, догадываясь, какая гневная отповедь их ждет, и не желая позориться.
        Некоторое время я наблюдал за сидящими издали. Так и есть. Стоило приблизиться к четверке какому-то бедолаге, как тут же последовал недовольный рык одного из сидевших:
        -Пшел вон, деревенщина!
        Ну что ж, для надлежащего урока по привитию галантных манер самое то. Прихватив миску, пару ломтей хлеба и ложку, я направился к полупустому столу.
        -Дозвольте, господа хорошие, близ вас примоститься?- робко попросил я у сидящих.
        Один, ближний ко мне, зеленоглазый, хмуро оглядел меня и недовольно скривился. Ну да, стараниями Багульника вид самый что ни на есть затрапезный, даже ниже среднего. Когда осмотр дошел до ног, недовольство на лице сменилось презрением - заплатанные штаны и лапти ему явно пришлись не по вкусу.
        -Ты чьих будешь?- осведомился сидящий напротив первого, с носом как картошка.
        -Костромские мы,- почти честно ответил я.
        -Из каких?- поинтересовался третий, с небольшой, аккуратно подстриженной бородой и пышными усами, сидевший подальше, на противоположном краю.
        -Из люда служилого, холоп ратный государю своему.
        -Тады пшел отсель!- процедил сквозь зубы зеленоглазый, придя наконец к выводу, что я недостоин.
        -А государь Дмитрий Иоаннович сказывал в своих грамотках, что на соборе несть никаких сословий и все равны меж собой: от сынов боярских до смердов и от ратных холопов до воевод, ибо должно им без мест пребывать,- вежливо напомнил я.- Так пошто гонишь, господин хороший? Али не зришь, что боле сесть негде?
        -Стоя пожрешь! Чай, невелика птица,- проигнорировал государев указ Картофельный Нос и рявкнул на подошедшего следом за мной мужика: - А тебе чего здесь?!
        -Да поесть,- пожал плечами тот и невозмутимо заметил: - А сей ратный холоп дело сказывает. Али до вас государев указ не касаем?
        Я оглянулся и безошибочно определил - третья категория. Да и по виду заметно - одежда неброская, но приличная. То ли купец, то ли из зажиточных ремесленников, но в любом случае себе цену знает.
        -Ну тебе еще куда ни шло,- хмыкнул зеленоглазый и чуть подвинулся, высвобождая самый краешек лавки.- Вон, присядь подле. А ты,- это он уже мне,- пошел вон! Я десять раз повторять не люблю.
        -Негоже так-то,- вступился за меня стоящий сзади.- Тута сторонних людишек нет. Ежели мне народ доверил, то и ему тако же. Опять же и места нам обоим хватит, да еще и останется.
        Точно третья, причем из редких - не просто уважает себя и других, но не боится вступиться, если надо. Учтем, возьмем на заметку. А этих двоих попробуем перевоспитать, если, конечно, это возможно.
        -Тогда пошли вон оба,- лениво подытожил Картофельный Нос.
        -Не гони, Митрофан Евсеич,- откликнулся пышноусый.- Мы уж эвон, завершаем, а мест и впрямь нехватка. Да и ты охолонь, Данила Вонифатьич,- махнул он рукой другому.- Коли и его сочли нужным избрать, стало быть, чего уж тут. Опять же государев указ имеется.
        -Дак нешто можно тако свою честь унизить?!- взвился на дыбки зеленоглазый, которого назвали Данилой Вонифатьичем.- Чай, мы с тобой, Петр Иваныч, оба из князей Горчаковых, потому не след нам со всякой рожей рядышком сиживать.- И надменно осведомился, повернувшись ко мне: - Вон тот, за тобой, пущай с краю присядет, а ты и так сожрешь. Чай, слыхал, яко сказывают в народе: «Гусь свинье не товарищ»?
        -Тогда и мне с вами сидеть не след,- проворчал мужик сзади.- Не сяду я поперед - он поране меня подошел.
        Так за меня еще и заступаются. Что ж, благодарствуем. Авось как-нибудь и сочтемся, причем, как мне кажется, весьма скоро. Но для начала первый. Как там его кличут? Кажется, Данила Вонифатьич. Ну-ну, сейчас мы тебя и подкузьмим.
        -Дак ведь я такой гусь, что мне рядом с любой свиньей присесть незазорно,- простодушно улыбнулся я.
        -Енто ты мне, рыло немытое?!- возмутился Вонифатьич.
        -Ну а кому ж еще,- пояснил я и, не глядя, попытался поставить миску позади себя на соседний стол, но кто-то услужливо перехватил ее на полпути. Смотреть, кто именно, времени не было, потому что вот-вот должно было начаться самое интересное.- И промахнулся ты, господин хороший - помылся я ныне. А что рожей не вышел, так матушка таким родила. Зато по твоему рылу сразу видать, что ты не простая свинья, но благородных кровей. Да и по товарищу твоему тоже.
        Они дружно вскочили с лавки, а вот с ударом Картофельный Нос, то бишь Митрофан Евсеич, немного притормозил. Очевидно забыв, что оружие было велено сдавать на входе, он машинально начал шарить у своего левого бока, так что атаковал он меня лишь несколькими секундами позже, когда Данила Вонифатьич уже врезался в стенку, а его засапожник был в моих руках.
        Самого Евсеича я тоже не бил - просто присел, когда его кулак пролетел надо мной, и слегка помог отправиться следом его владельцу. А уж то, что он свалил в падении стол за моей спиной, то не моя вина. Летать надо было учиться. Ну и приземляться тоже.
        Ага, вот и гвардейцы, призванные бдить за порядком. Впереди всей пятерки мой стременной, сурово хмурящий брови и старающийся сдержать улыбку. Кстати, плохо старается, все равно заметно.
        -Та-ак,- зловеще прошипел Дубец, честно выполняя мое распоряжение и не собираясь признавать меня.- Кто затейник сего?
        -Он,- простонал Данила Вонифатьич, тыча в меня пальцем.
        Митрофан Евсеич молчал. Ему было не до того. Видать, здорово приложился об стол.
        -Не он,- твердо произнес мужик сзади, оказавшийся весьма расторопным и успевшим посторониться, когда я помогал ребяткам отправиться в полет.- Он их даже ни разу не ударил - сами на стены со столами набрушились, егда на него налетели, а он лишь подвинулся.
        Моя миска находилась в его второй руке. Значит, вот кто у меня ее перехватил. Ну что ж, спасибо за помощь.
        -За стол свой не пущали, вот…- И мужик принялся честно рассказывать, с чего все началось и как развивались события.
        -Да что ты его слухаешь-то?!- возмутился Данила.- Ты лучше глянь на него как следовает. Его ж враз видать, что из татей. Тамо в Костроме все таковские. Эвон, даже воевода ихний и тот ныне в чепях в остроге государевом, а что уж до прочих сказывать.- И его палец вновь устремился в мою сторону.- Ентот меня словесами облыжными поливал, кои терпеть честному человеку невмочь, вот я и…
        -Кто еще видал али слыхал?- повернулся Дубец к сидящим за соседними столами.
        В ответ тишина. Понятно - первая категория. Хотя нет, все-таки один человек встал. Экий битюг. Такого завалить с первого раза навряд ли получится.
        -Парень сей токмо ответ дал достойный,- пробасил он, обращаясь к Вонифатьевичу.- А до того ты его всяко непотребно величал. Да не я один таковское слыхал, но все. Чего молчите-то, люди добрые? Нешто не зрили, яко оно все завертелося?
        Ну наконец-то загудели, сдержанно подтверждая мою невиновность. Ишь ты, без пинка никак. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.
        -Дак ведь енто ж!..- ахнул кто-то поодаль, привстав и всплеснув руками.
        А вот это в номер нашей цирковой программы не входило, поскольку сей костромич знал меня весьма хорошо, так что мог все испортить. Еще бы меня не признать Охриму Устюгову, коли я был главным заказчиком маскхалатов, которые он честно и добросовестно шил всю осень. Бойкого и языкатого портного, насколько мне известно, собравшийся ремесленный люд выбрал чуть ли не единогласно, и теперь он явно не собирался молчать.
        Увы, но его предупредить я забыл - просто не до того было. Вот сотнику Лобану - вон он сидит, рядом с портным - я сказать успел, а про портного выскочило из головы.
        -Цыц!- грозно рявкнул Дубец, тоже мгновенно узнав ахнувшего и сообразив, как нужно поступить.- Али ты мыслишь, что я без тебя ослеп да ничего не вижу?!
        -Дак…- еще попытался вякнуть Охрим, но сообразивший Метла потянул его за полу, усаживая на место, и принялся быстро-быстро что-то втолковывать на ухо.
        Ясно, тут все в порядке, больше не пикнет.
        -Без вас зрю, что коль затеялись драться енти двое, стало быть, и главная вина на них. Что ж, по государеву повелению на первый раз кара известна, а посему…- Дубец шагнул в сторону, уступая место четверке дежурных гвардейцев.
        Пока выволакивали Митрофана Евсеича, тот только мычал, с трудом соображая, кто он, где он, и тупо ворочал головой, не понимая, куда его. Зато Данила Вонифатьич орал за двоих. Там было все - и пламенные слова о поруганной чести, и призывы остановиться, ибо он князь, и отчаянные вопли вступиться за него, как за родича, обращенные к Петру Иванычу, на которые тот отреагировал несколько странно.
        -Коль виноват, так отвечай,- бросил он Даниле и вполголоса проворчал: - Тоже мне родич сыскался.
        -Но то первая вина,- грозно продолжал между тем мой стременной,- а есть и вторая, для прочих участников драки. Так что, точно ли ентот не бил?- Он бесцеремонно ткнул в меня пальцем.
        -Да не было драки, стрелец,- впервые раскрыл рот четвертый из сидящих за столом.- И он их и впрямь не бил. Верно мужик сказывал,- кивнул он на стоящего позади меня.- Те сами налетели, а он лишь подвинулся.
        -Тогда трапезничайте далее,- невозмутимо пожал плечами Дубец и направился к выходу, контролировать процесс предстоящей экзекуции, которая заключалась в троекратном опускании человека в сугроб, причем головой вниз.
        Вроде бы и не больно, но в то же время и не очень-то приятно, а для благородного сословия вдобавок еще и унизительно. Поначалу Дмитрий предложил всыпать нарушителю порядка и установленных правил плетей, но я сразу спросил его: а что, если провинится какой-нибудь князек, пусть даже из самых что ни на есть захудалых? А ведь наказание должно быть одинаковым для любого из прибывших на собор.
        Разумеется, всяких глупостей о том, что депутат есть лицо неприкосновенное, я ему говорить не стал, считая это на самом деле ерундой - виноват, так отвечай по закону, который один для всех, но заметил, что от телесных наказаний в отношении народных избранников надо бы воздержаться. Одно дело - в тюрьму, острог или на плаху, если он этого заслуживает, и совсем другое - публичное оскорбление в виде бичевания. Опять же и без суда такое не годится - сам издал соответствующий указ, а если через суд - дело долгое.
        Словом, возобладал разумный подход, и было решено на первый раз троекратное макание в сугроб, на второй - пятидневная холодная (что-то вроде карцера с трехразовым питанием - по вторникам, четвергам и субботам). Если и это не угомонит, то после третьего раза следовала отправка домой в сопровождении надежной стражи и публичное оглашение государева указа, пеняющего местному народцу, что уж больно худ сей избранник, не имеющий никакого вежества, и с наказом избрать иного.
        -А ты скор на расправу,- сдержанно похвалил меня Петр Иванович, вставая с лавки.- Чай, Кострома далече, а у меня поместья куда ближе к Москве. Правда, ныне что в Шацке, что близ Воронежа неспокойно, зато есть где такому лихому вояке сабелькой помахать. Так что, пойдешь ко мне на службу? На два, нет, на три целковых больше платить стану.
        -Али ко мне, в Новгород-Северский,- встрял в разговор четвертый, который был одет даже чуточку наряднее Петра Ивановича. Во всяком случае, на его кафтане золотое шитье шло не только по обшлагам рукавов и по вороту, но и вниз, по всей груди.- У меня, чай, простору куда боле, да и оказий сабелькой помахать тоже с избытком.
        -Не след так, Михайла Борисыч,- укоризненно заметил князь Горчаков.- Я первый сего молодца на службу зазвал. Ты, конечно, окольничий, токмо перебивать людишек негоже.
        Тот в ответ лишь развел руками, давая понять, что он не претендует на первоочередность, и вообще пусть сей молодец выбирает сам.
        -Деньгой меня и без того не обижают,- пояснил я.- Да и навряд ли Федор Борисович отпустит.
        -С твоим боярином я уговорюсь, не сумлевайся,- заверил меня князь.- Лишь бы ты сам согласие дал.
        -Не люблю я хозяев менять,- вежливо отказался я.- Непривычен.
        -Ну как хотишь,- несколько разочарованно вздохнул Горчаков, а вот Михайла Борисович, который окольничий, оказался иного мнения и, вылезая следом за Петром Ивановичем из-за стола, ободрил:
        -Хвалю! Для совести оно и впрямь лучше, когда одному все время служишь.
        -Тебя как звать-величать?- осведомился усевшийся напротив меня мужик.
        -Федором,- коротко ответил я.
        -Ну а меня, стало быть, Кузьмой кличут. С Нижнего Новгорода я. Да ты ж сам с Костромы, так что бывал, поди, в наших краях.
        -Не доводилось,- проворчал я, приступая к наваристой похлебке.
        -А коль судьба занесет, непременно загляни. Я там недалече от самого града живу. А чтоб долго не искать, ты на торгу спроси, где, мол, мясная лавка Кузьмы, сына Минина, дак тебе всяк покажет.
        От неожиданности я поперхнулся и закашлялся…
        Глава 30
        В роли Святогора
        [117 - Святогор - особо почитаемый народом былинный русский богатырь, равного которому по силе никого не было.]
        На самом деле удивляться тому, что Кузьма Минин оказался в числе народных избранников, не стоило. Если призадуматься, то оно в порядке вещей. Это ведь при выборе главой ополчения князя Пожарского какую-то роль сыграла случайность - тот как раз находился в своем сельце, залечивая рану. Кто знает, пригласили бы его нижегородцы, не окажись сельцо неподалеку от Нижнего Новгорода. А вот Минина избрали закономерно, поскольку он и до того имел достаточный авторитет у народа. А коли авторитет, то его и выбрали в числе четверых нижегородцев депутатом на собор.
        «Так-так. Получается, передо мной тот самый, впоследствии легендарный и прославленный… Хотя погоди-ка,- спохватился я.- Вроде бы у известного мне по истории героя отчество было Захарьич, или я что-то путаю? Ну точно, Кузьма Захарьич Минин-Сухорук. Значит, этот просто его родственник или однофамилец[118 - На самом деле все наоборот. Именно Кузьма Захарьич Минин-Сухорук был лишь однофамильцем или (возможно) родственником Кузьмы Минина, возглавившего народное ополчение. Эта ошибка, появившаяся еще в XIXв., впоследствии получила широкое распространение.]».
        Признаться, я слегка расстроился и хотел после того, как откашляюсь, поинтересоваться про его родню, которая Сухорук, но не успел - тот самый бугай из-за соседнего стола, который первым вступился за меня, если не считать Кузьму, проворно переместился к нам и с таким усердием принялся хлопать меня по спине, что я всерьез озаботился сохранностью своего позвоночника.
        -Ты полегче стукай, Силантий Меженич,- усмехнулся Минич (или все-таки Минин?).- А то от усердия излиха парню ребра поломаешь.
        Я, кивком головы поблагодарив Кузьму за заступничество, отдышавшись, поинтересовался у здоровяка:
        -Тоже нижегородец?
        -А то!- гордо приосанился тот.- Нешто незаметно?
        -Да вроде на лбу печати не стоит.
        Смеялся Силантий в точности как и говорил - гулко, басовито, словно в бочку ухал.
        -А ты за словцом в кошель не полезешь. Хотя что я - сам же слыхал, яко ты того молодца отбрил. Остер у тебя язычок, Федя, а мне б таковское и на ум не пришло,- одобрил он.- Да и трепку обоим тоже лихо задал. Ты, ежели что вперед будет, держись меня - в обиду не дам.
        -А и государевы люди тож молодцы,- негромко заметил Кузьма.- Огульно всех карать не стали, разобрались по уму.
        -То не государевы,- вежливо поправил я.- То ратники государева наследника, царевича Федора Борисовича Годунова. Он же и дворец свой народным избранникам предоставил, чтоб те, кому жить негде, пристанище здесь сыскали.
        -Вона как!- изумился Силантий Меженич.- Погоди-погоди, так ты и сам из Костромы, так что видал, поди, царевича?
        -Еще бы!- ответил за меня догадливый Кузьма Минин, мимо ушей которого не прошло упоминание имени и отчества моего хозяина.- Сдается, не раз и не два видал, коли ему служит. Теперь понятно, почто ты приглашение тех бояр отверг. Известное дело - кто ж по доброй воле сам от царевича отойдет.
        -А он сам каков?- полюбопытствовал Силантий.- Сказывают, прост да народец жалеет. А еще я слыхивал, что, даже в Кострому уехав, он, чтоб Москву от ляхов своевольных избавить, оставил в ней князя, кой…
        Признаться, слушать было интересно, особенно про то, как я встал грудью на пороге храма Василия Блаженного, который попыталась осквернить своим присутствием бедовая шляхта, и стоял насмерть, не пуская полторы сотни ляхов в святое место. Правда, бился не один - и на том спасибо,- хотя всех моих соратников негодные поляки поубивали. Кульминация сюжета - эпизод с конем. Когда его подо мной убили, я поднял погибшую животину и метнул ее в наседающих шляхтичей, завалив таким образом очередной десяток врагов православной веры.
        Кстати, источник информации прежний - мясник Микола, к которому Силантий с Кузьмой Миничем еще вчера заглянули в гости. Он же был во главе тех, кто пришел на помощь князю, который к тому времени изнемогал от ран и буквально свалился… куда бы вы думали? Верно, на руки Миколе, а тот, укрывая собой тело героя, самолично отнес его, то бишь меня, в мой терем в Кремле.
        Нет, правильно я тогда решил сделать из фантазера мясной фарш. Ну, куда это годится? Брр! Представить, как я держу над головой жеребца, и то страшно. Я, конечно, никогда не взвешивал коней, но думаю, что центнера три они весят, если не больше. Помнится, вроде бы у тяжеловесов-штангистов мировой рекорд выглядит куда скромнее.
        Ай да Федя, ай да чемпиён.
        А путешествие до терема на руках у мясника? У-у-у, это зрелище, пожалуй, будет пострашнее моего метания жеребцов.
        Ай да Микола, ай да трепло!
        А под конец мы с Силантием Меженичем чуть не поцапались. Он осведомился, как выглядит легендарный князь-богатырь, а я, дурак, стал честно отвечать, и мой собеседник не просто не поверил, но и сильно оскорбился, заявив, что я попросту ревную к славе князя, и вообще, коли я нахожусь под его началом, то не след мне охаивать своего воеводу.
        -В жисть не поверю тому, что ты тут сказываешь!- гремел он.- И ты мне тута не мели чего ни попадя! Да ентот князь меня на одну ладонь посадит, а другой прихлопнет - вот он каков!
        Я представил здоровяка Силантия, сидящего на моей ладони, и, не выдержав, засмеялся, после чего тот умолк, возмущенно засопел и стал угрожающе подниматься с лавки. Положение спас Кузьма Минин. Посоветовав Силантию угомониться, он достаточно спокойно пояснил нам, что мы оба неправы. Скорее всего, князь Федор Константинович и впрямь не Святогор, каким его расписывает людская молва, но и не такой, как о нем рассказываю я, а нечто среднее.
        Словом, мы помирились.
        Кстати, одобрение моему поведению и преподанному уроку для второй категории, жаль, изрядно запоздалое, выразил не только Силантий Меженич. Помимо него чуть позднее к нам один за другим стали подтягиваться и другие люди. Некоторые подходили с оглядкой и сразу торопливо уходили, но кое-кто и задерживался, присев рядом. Одеты они были кто как, но в основном либо подобно Кузьме, либо даже хуже. Из нарядно одетых депутатов, сидевших за двумя соседними столами, не подошел ни один. Наоборот, они как-то быстро и незаметно исчезли из трапезной, а на обед в столовую пришла едва ли половина из них.
        К сожалению, из-за подвигов некоего Геракла мне поутру так и не удалось затронуть главную тему, то есть насчет самого Освященного Земского собора, чтобы выяснить поподробнее, как они себе его представляют, какую роль в его работе отводят лично себе, и всякое такое. Единственное, о чем удалось узнать, так это о полученных наказах, вот и все.
        Рассчитывал заняться выяснением остального позже, после обеда, но не тут-то было. Увы, но мое инкогнито разоблачил вошедший Басманов, прямо с порога радостно завопивший, что государь повелел найти князя Мак-Альпина еще два часа назад и он меня повсюду обыскался, но слава богу, что я тут, ибо у Дмитрия Ивановича есть ко мне срочное дельце, требующее поспешать незамедлительно.
        Дружная кампания за моим столом разом застыла, выпучив глаза на Петра Федоровича и гадая, не ошибся ли боярин да не помстилось ли ему. Окончательно их сомнения развеялись, когда тот выразил удивление обноскам, которые я невесть с чего на себя напялил, да озабоченно поинтересовался, не случилось ли чего.
        Когда я уходил, в зале царила мертвая тишина.
        Обидно, что и причина вызова оказалась пустячной. Дмитрий, к которому я заходил сразу после приезда, то есть накануне вечером, вдруг утром вспомнил про музыкантов, которых я обещал ему привезти. Государь заглянул в мой терем и выяснил у Багульника, что они вообще не приехали. Получалось, что князь про них забыл? Вот он и распорядился спешно меня найти, чтобы выяснить все до конца.
        Разобрались быстро. Я в двух словах объяснил Дмитрию, что на самом деле они просто еще не приехали, задержавшись с отъездом из Костромы из-за болезни солиста. Волобуй действительно ухитрился изрядно простыть, а куда оркестру без главного дирижера? Вот и все, но на вечернюю трапезу я уже пошел с тяжелым сердцем. Одно дело, если бы я открылся народу сам, и совсем другое, когда меня неожиданно «разоблачили». Итог вроде бы один и тот же, но реакция совершенно разная.
        Так оно и вышло.
        Стоило мне отыскать взглядом Кузьму Минина и, потеснив людей, скромно присесть с самого краешку, как оживленная беседа тут же прекратилась. Единственные звуки - стук ложек о края мисок, да еще довольно-таки громкое чавканье. Мои попытки затеять разговор тоже ни к чему хорошему не привели. В ответ следовали краткие реплики, заверяющие, что у них все замечательно и лучше не бывает, а Силантий Меженич, который так ни разу и не оторвал взгляда от своей похлебки, и вовсе отделывался односложными туманными репликами.
        К тому же и обе лавки нашего стола - это уже во-вторых - весьма быстро опустели. Я оглянуться не успел, как почти все мои соседи исчезли. Одно хорошо - Кузьма Минич остался. Поначалу он тоже помалкивал, внимательно поглядывая на меня, а затем, подметив мое расстроенное лицо, мягко сказал:
        -Ты на людишек не серчай, княже. Народец ныне пужливый - уж больно времена неспокойные,- вот и имеет опаску. Ныне даже и спали опосля трапезы вполглаза - все гадали, пошто ты одежу сменил да народу объявиться не захотел. Да еще затылки чесали - мол, как бы для них худа не было, ибо разговоры разные велись, никто не таился, и не пришлось бы за свои языки своими головами ответ держать. А тут сызнова ты, да из себя эвон, вовсе иной. То ли крикнешь вязать кого, то ли…
        -Утром мне просто захотелось поучить кое-кого уму-разуму,- честно пояснил я.- А насчет выведывания… Тут ты и прав, и неправ. Мне и впрямь хотелось бы узнать побольше, а как это сделать? Или ты думаешь, что, если бы я утром появился в таком вот виде, как сейчас, мне кто-нибудь открылся бы как на духу? Однако вызнавать крамолу, поверь, и в мыслях не держал - тут у меня совесть чиста. И открыться думал сам, только не успел.
        -Я, признаться, тоже так помыслил,- понимающе кивнул Кузьма Минич.- Одначе иным втолковать таковское не возмог - и слушать не захотели. Мол, тебе-то бояться нечего, коли ты заступу ему дал, даже не ведая о том, что князь перед тобой, потому тебе нас не понять. А кой-кто и в сговоре обвинить успел - дескать, подстроено у нас с тобой все было. Даже бояре-обидчики и те ложные, вот больше и не появляются здесь - пришли, яко скоморохи, свое дело сделали, рожи тебе подставив, и все.
        -Но ты-то мне веришь?- уточнил я.
        -Верю,- твердо сказал Минин.- Слыхивал я про тебя, яко ты…
        На сей раз трогательную сказку, как я самолично пеленал раны своего ратника и кормил его с ложечки, я выслушал без раздражения - очень уж она пришлась кстати.
        -Потому и помыслил, что коль оно и впрямь такое было…- Мой собеседник сделал паузу, испытующе глядя на меня. Дождавшись утвердительного кивка, он облегченно вздохнул и продолжил: - Стало быть, и тут ты таился не потому, что зла хотел неосторожным, но по иной причине, а уж какой - поди пойми.- И он весело засмеялся.- А вот Силантий Меженич доселе не верит, что ты - это ты.
        -И на меня ни разу не посмотрел,- чуточку обиженно добавил я.
        -Глядел,- поправил меня Кузьма.- Токмо потом, когда из-за стола вышел. Он тебя сзади разглядывал. Ты уж на него не серчай - стыдно мужику стало. Поутру-то, помнишь, яко он тебе о тебе взахлеб сказывал, а когда ты поперек словцо молвил, дак чуть ли не в драку полез, за тебя заступаючись.
        -Помню,- откликнулся я.
        -Потому теперь его стыдоба и разбирает,- пояснил мой собеседник.
        -Ты вроде бы тоже мои слова о князе Мак-Альпине опроверг, но сидишь тут рядом со мной, не стыдишься,- возразил я.
        -Промашку всякий дать может,- невозмутимо пожал плечами он.- За свою я хоть сейчас пред тобой повиниться готов.- И он попытался приподняться с лавки, но я остановил его:
        -Сиди уж. Если б худое преувеличили, а то доброе, так что я тебе вроде как еще и спасибо сказать должен. Ты лучше мне другое скажи - о чем на соборе говорить станешь?
        -Наказов изрядно дадено,- вздохнул он.- Токмо ты, помнится, аккурат до прихода боярина Басманова об ином толковал, да договорить не успел. Я еще даже подивился твоим словесам. Вовсе юн по летам, а суждения, что у старика умудренного. Одначе понял не все из поведанного тобой, а потому, сделай милость, растолкуй далее.
        -Тогда… пошли ко мне.
        И я потащил его наверх, в бывшую молельную Годунова, которую по моему распоряжению спешно переоборудовали в кабинет. Теперь о былом предназначении небольшой комнаты говорили лишь потемневшие лики святых на огромном иконостасе, который я распорядился оставить на стене, противоположной входу, чтобы каждый мог сразу и перекреститься, и осознать, что хозяин является весьма набожным и глубоко православным человеком.
        В остальном рабочая обстановка - два стола, поставленные буквой «Т», вдоль одного по обе стороны широкие лавки для посетителей. На половине стены, примыкающей к входной двери, в спешном порядке оборудовали шкаф для одежды - не ездить же мне всякий раз в терем, чтобы переодеться, плюс стеллаж с обилием полочек. Словом, создал очередную копию своих прежних кабинетов - что в тереме в Кремле, что в Костроме.
        Кстати, точно такой же, только без иконостаса, по моему распоряжению соорудили и по соседству, где расположился Короб со своим помощником по продовольственной линии - пора разгрузить бедного Багульника.
        Усевшись, мы с Кузьмой приступили к детальному обсуждению. Точнее, вначале я выдал свое видение главной задачи Освященного собора. Обойдясь без «изобретения велосипеда», я, ориентируясь на Госдуму России, сформулировал кратко: работа по законодательству, которое сейчас ни к черту. А уже после внедрения в жизнь новых указов всякие местные проблемы должны рассосаться сами собой. Ну и закинул удочку насчет дальнейших перспектив. Мол, надо будет, используя поддержку государя, со временем сместить всю полноту власти от боярской Думы к тому же собору, посему надлежит его во всем поддерживать, особенно на первых порах.
        Кузьма Минин, надо отдать ему должное, оказался достойным однофамильцем своего именитого тезки - врубался в мои пояснения на раз. Хотя вопросов задавал уйму, но тоже по делу. И самый главный из них касался бояр. Мол, неужто они допустят такое умаление их прав? Не получится, что, едва голос собора услышат на Руси, длиннобородые тут же прикроют их лавочку?
        -Если государь будет против - не посмеют,- уверенно произнес я.- А он, как я уже сказал, нуждается, чтобы вы проводили его волю.
        -А как мы проведаем, в чем его воля?- усомнился нижегородец.- Умишком уж больно слабы, а в государевых делах мыслить за всю Русь - тут такой размах душе потребен, что о-го-го.
        -Коль потребуется, то и подсказать недолго. Но сдается мне, Кузьма Минич, что ты и без подсказки обойдешься. Нечего тут напраслину на себя возводить,- попрекнул я его.- Есть у тебя ум, да и других тоже имеется - чай, не юродивых народ избирал.
        -Есть-то он есть, токмо для размаху ишшо и крылья потребны,- вздохнул он.- Они, конечно, тоже у кажного имеются, токмо сложены. Иной и рад бы их расправить, да взмахнуть во всю ширь, ан призадумается да и поостережется - боязно. Чай, перья и пообрезать могут, да по живому, вместе с мясом - и как тут ему быть? Да добро бы чужие людишки ножи в руки возьмут, к примеру, те же бояре, ан и свои, из тех же избранных, тоже могут.
        -Как это?- оторопел я.
        -А вот так, как на Руси водится,- пожал плечами он.- Кто не поймет, кто из зависти, а кто из спеси - сам, поди, видал, скока их тут у нас ходит, нос задрамши.
        И вновь напряженный взгляд, устремленный на меня,- что отвечу. Но я не подвел ожиданий, заверив, что на первых порах председательствовать на соборе поручено мне, так что лишь бы расправили крылья, а уж я сумею пресечь козни тех, кто попытается их обрезать.
        Потом, правда, будут выборы, и неизвестно, кого изберут, но ведь к этому времени они и сами должны меж собой разобраться - кто чего заслуживает. Вот всем этим и посоветовал заняться на первых порах, то есть сбивать подле себя людей, чтоб при обсуждении любого вопроса все действовали заодно. Тогда и те, кто поначалу будет тыкаться, как слепые кутята, не зная, к какому берегу приткнуться, увидев столь крепкое ядро, непременно примкнут к ним. Отсюда и большинство, которое при необходимости сможет повернуть любое голосование так, как нужно.
        Заодно, чтоб Минич поднабрал побольше баллов и авторитета, я порекомендовал ему разъяснять всем прочим якобы свое видение задач собора - не делить лужки спорные меж деревеньками, но мыслить обо всей Руси, да еще подкидывать депутатам новые идеи. Например, о создании комиссий, которые будут детально работать только в одном направлении - по армии, по налогам, по торговле и прочее. Разумеется, никого в них назначать нельзя - исключительно на добровольной основе, кому какое дело больше глянется.
        -Не иначе как ты меня мыслишь наверх подсадить,- догадался Кузьма.
        -Мыслю,- не стал я отнекиваться.
        -А не боишься вот так с незнакомым тебе человеком? Вдруг да я на чужую сторону переметнусь, к твоим супротивникам?
        -Не боюсь,- усмехнулся я, пояснив: - Мне главное, чтоб ты о Руси думал, за нее душой болел. А у меня самого тоже думки лишь о ней, матушке,- чтоб и дальше цвела да хорошела.
        -Ишь ты,- крутнул головой нижегородец и недоверчиво крякнул.- Послухать - ажно слеза наворачивается. Иноземец, а таковское сказываешь.
        -Мне здесь жить и здесь умирать,- твердо произнес я.- Да и тебе тоже отсюда никуда, Кузьма Минич, как и мне. Вот и получается, что интерес у нас один. И не суть важно - русский или нет. Тут иное главнее - к чему душа у человека стремится. Если к тому, чтоб под себя подгрести,- одно. А вот тот, кто обо всей стране радеет, хотя при этом и о себе не забывает,- иное. И ты сам таких высматривай, а коль углядишь, приближай да в обиду не давай, заступайся. Глядишь, и он у тебя под боком осмелеет да крылья распахнет. А стаей и ласточки могут орла заклевать.
        -Так ведь тогда лучшей тебя во всем нашем соборе не сыскать,- заметил он мне.
        -Нельзя,- развел руками я.- Получится, что я тогда к Москве прикован буду, а на меня государь столько других дел навалил, что только держись. Не знаю, как со всеми управиться.
        -Ты управишься,- уверенно произнес он, особо выделив первое слово.
        -С выездом они, Кузьма Минич, вот в чем беда,- пояснил я.- Притом выезд надолго.
        -Это хужее,- согласился он.- Да и молод ты, тоже не дело.- И нижегородец пригорюнился, а пока он размышлял, я все ж таки не утерпел, спросив:
        -А что, Кузьма Захарьич Минин-Сухорук, часом, не родич тебе будет? Помнится, кто-то мне о нем упоминал что-то хорошее.
        -Дальний,- лениво отмахнулся он, по-прежнему погруженный в раздумья.- Тож говядарь, яко и я, токмо живет подале, ажно близ Печерского монастыря.- И он в свою очередь полюбопытствовал, что правда, а что нет в тех былинах, которые ходят обо мне в народе.
        Полностью скидывать себя с постамента, на который возвела меня народная молва, я не стал, уклончиво заметив, что вранья в рассказах его знакомого Миколы предостаточно, особенно что касается моих клятв по изничтожению ляхов и изгнанию из Москвы всех латинян без разбора. Этого никогда не говорил и никогда не скажу, ибо человек может быть и латинской веры, но добрый и честный, а бывает, что…
        К тому же в Европе нам всем не грех многому научиться. Книги печатают лучше они, стекло лучше у них, бумага - тоже, монеты… Я вынул из стола чешуйку-новгородку и следом бросил голландский гульден.
        -Его и по столу покатать можно, и в руке подержать - одно удовольствие, а у нас? Про кораблестроение, мануфактуры и прочее вовсе молчу - нет их, а они тоже нужны. Так что нам до них кое в чем тянуться и тянуться.
        -Вовсе мы убогие получаемся,- заметил он, поморщившись.
        -Такого не говорил,- возразил я,- да и никогда не скажу. Просто тому, чему Европе у нас было бы неплохо поучиться, она никогда не освоит, вот и все. Сам подумай: либо есть у человека совесть, либо ее нет. А уж коли он ее лишен - откуда возьмет и где выучится жить по ней? Да и во всем остальном из числа духовного точно так же.
        Словом, обнадежил.
        Надо сказать, что Кузьма Минич мои советы воспринял весьма серьезно и незамедлительно приступил к их реализации. Во всяком случае, на следующий день, и в другие тоже, сколько бы я ни поглядывал в его сторону, он постоянно был занят делом - что-то кому-то втолковывал, пояснял, увещевал, и так постоянно. Сколачивал коалицию.
        Как посоветовали…
        Глава 31
        По русскому обычаю, или Спикер - раз, спикер - два…
        Открытие первого заседания затягивалось - Дмитрий почему-то задерживался, так что у народа хватало времени, чтобы побузить, отвоевывая себе местечко поближе к помосту, в одном углу которого торчала небольшая сколоченная трибуна, аккуратно обитая красным бархатом, а в другом углу - царское кресло. Посередине же располагался стол с одной широкой лавкой, за которой, по моим прикидкам, должны были уместиться семеро.
        В зале лавок хватало на всех присутствующих, но, несмотря на это, и тут некоторые сразу принялись качать свои права, в том числе и кое-кто из моих вчерашних знакомых.
        -Не по чину ты тут расселся, старик,- услышал я голос Данилы Вонифатьевича, который пытался согнать кого-то из сидящих.
        -Равны все,- попытался возразить тот.
        -А мы равнее прочих,- пришел ему на подмогу Митрофан Евсеич.
        Меня они не видели - я только вошел, а входная дверь была на уровне полупустых задних скамеек, на которые никто не претендовал.
        -Дык я подвинусь,- попытался пойти навстречу наглецам неизвестный старик, но возмутившийся Данила Вонифатьич наотрез отказался от такой уступки:
        -И будешь тут мне всю дорогу смердеть. Эвон яко от тебя овчиной разит.
        -Да и твоя шуба, сдается мне, при жизни не лисьим хвостом виляла да не по-волчьи выла,- пришел на выручку крестьянину кто-то из соседнего ряда сзади.
        -Тебе слова не давали, деревенщина, так что умолчь,- грозно заявил Вонифатьич, а Митрофан Евсеич добавил:
        -Как смерд ни умывается, а все грязью заваляется.
        -Во-во,- одобрил Данила.- Мужик-деревня, голова тетерья, ноги утячьи, зоб курячий, палкой подпоясался, мешком упирается.- И он захохотал во все горло.
        -А еще сказывают, что мужика семь лет в аду в котле проваривать надобно, чтоб мясо от костей отделилось,- добавил Митрофан Евсеич.
        -Э-э нет, мы и там вам услужать радые,- вновь раздалось из соседнего ряда.- Енто вам всем в котле кипеть, а нам дровишки подкидывать.
        «Ну точно, Охрим Устюгов»,- признал я наконец голос и поспешил самолично навести порядок, поскольку дело явно припахивало дракой.
        -Ну ты, лапотник, вылазь-ка сюда!- уже слышался крик Митрофана.
        -А не вылезешь, дак мы сами за тобой слазим, а уж тогда пеняй на себя.- Это Вонифатьич.
        -Как лапотника не станет, так и бархатник не встанет,- послышался насмешливый ответ Устюгова, который, подбоченясь, уже привстал со своего места, и я стал опасаться, что могу не поспеть к началу кулачных разборок.
        Так и есть, опоздал. Говорил же государю, что стрельцы, которыми пришлось по настоянию Дмитрия заменить моих гвардейцев, непривычны к таким заседаниям, да он заладил одно - твои слишком молоды. И что сейчас эти «старики» - стоят у стен как ни в чем не бывало и откровенно любуются вспыхнувшими раздорами. Да и сам я тоже хорош - надо было не слушать и выжидать, а поспешить пораньше. Зато теперь пожалуйста - открытие первого заседания Освященного собора ознаменовалось пошлой дракой.
        Утешало одно - зато по-русски. Как там - если драки не было, значит, свадьба не удалась? Жаль, но пока ликвидировать этот славный добрый старинный обычай у меня не получается.
        Порядок удалось навести довольно-таки быстро - стрельцы, завидев меня, спохватились и кинулись разнимать. Орудовали мы дружно, всемером, поэтому угомонили буянов быстро.
        -Согласно указу государя о подобающем вежестве, кое приличествует собравшимся тут,- громко объявил я,- этих двоих надлежит троекратно погрузить в сугроб для остужения горячего нрава.- И по моему сигналу Устюгова потащили кунать.
        -Вот енто дело,- одобрил Евсеич, осторожно трогая свою припухшую скулу.- Чай, не нам одним.
        На самом деле это было неправильно. Он не начинал драку, так что следовало его вовсе простить. Ну да, вон как недовольно загудели дальние скамейки. Понимают, что я неправ. А куда деваться? Иначе обвинят, будто я мирволю простецам. Ну и землякам тоже - мы ж оба из Костромы. Впрочем, благородному сословию в любом случае грозит куда более строгое наказание…
        -Учитывая, что оные сыны боярские Данила Вонифатьич Горчаков и Митрофан Евсеич Замочков учиняют драку вдругорядь, для вящего охлаждения умов именем государя повелеваю определить их в холодную на хлеб-воду, дабы пятидневный пост просветлил их заблудшие души.
        Теперь загудели на передних скамейках.
        «Ну и черт с ними, всем мил не будешь»,- озлился я и решительно произнес:
        -Есть еще забывшие правила вежества и желающие нарушить государеву волю?
        -Как-то сурово ты с ними,- заметил Петр Иванович Горчаков, сидевший на одной из передних скамеек.
        -Сказано было - вдругорядь,- хладнокровно пояснил я и добавил: - А будь моя воля, я б таких и в первый раз сразу в холодную определял, потому что сын боярский из бархатников, пусть и не бог весть каких, должен подавать прочим пример, как надлежит вести себя, а он…
        -А ведь и верно,- во всеуслышание заявил его сосед.
        Вчера-то, за столом, я его не признал, зато потом заглянул в списки, после чего припомнил лицо, показавшееся мне смутно знакомым. Это он давным-давно, сто лет назад, а на самом деле не далее как в январе этого года, прискакал с радостной вестью к царю Борису Федоровичу, что самозванца напрочь разбили под Добрыничами, и получил от государя… А что же он получил-то? Кажется, чин окольничего, а еще… Нет, остального не помню. Да и какого числа все произошло - тоже. Впрочем, дата не столь уж важна. Зато кое-какие заслуги гонца всплыли в моей памяти, чем я и воспользовался:
        -Рад, что столь храбрый воин и спаситель князя Мстиславского окольничий Михаил Борисович Шеин тоже со мной согласен,- заметил я.- Вот бы всем прочим сынам боярским так - отличаться лишь на поле брани, да не острым языком, но сабелькой.
        -Гля-кась, ведает о тебе,- несколько удивленно протянул Петр Иванович и колко заметил: - А за ложь и обман никаких кар вроде купания в сугробах государем не вменено?- И пояснил: - То я про твою вчерашнюю одежу.
        Я открыл было рот, чтобы ответить в том же духе, но остановился, припомнив еще кое-что. Так-так. А ведь оба они - и Шеин, и Горчаков - были в официальной истории воеводами Смоленска, когда Речь Посполитая объявила войну Руси. Помнится, они, возглавляя оборону города, стойко держались чуть ли не два года. Из-за них Сигизмунд так и не подоспел к Москве вовремя. Произойдет ли все это в этой нынешней истории, никому не ведомо, однако ясно одно: как на вояк, на обоих можно положиться. Значит, с князем придется вести себя поласковее.
        -Может, и предусмотрено,- вежливо заметил я,- только, что касаемо моей одежи, лжи не было. Тебе ведь, Петр Иванович, тоже никто не воспрещает скинуть с себя сей нарядный кафтан да надеть лохмотья нищего, верно?
        -И сказывать про себя яко про холопа?
        -Ратного,- поправил я его,- к коим ты тоже относишься, разве нет? Мы ведь с тобой хоть и князья, а если призадуматься, то такие же ратные холопы на службе у нашего кесаря. И про остальное тоже лжи со своей стороны не усматриваю. Кого хочешь спроси - я и впрямь состою на службе у Федора Борисовича. Правда, ты решил, что он - боярин, но я-то сам царевича в титуле не понижал.
        -А ведь уел он тебя, Петр Иваныч,- засмеялся Шеин, весело толкая в бок насупившегося соседа.- Как есть уел. И правда ни в чем нам вчерась не солгал. А что мы не так его поняли, так то наша вина.
        Горчаков покосился на меня, продолжая хмурить брови и топорщить усы, но длилось это недолго.
        -Твоя взяла, князь,- согласился он, но тут же дал совет: - Токмо ты вдругорядь попонятнее сказывай, чтоб мы…- Но договорить он не успел, поспешно поднимаясь со своей лавки.
        Я повернулся. Так и есть, явилось наше красное солнышко. Ну наконец-то. А кто это с ним? Оп-па, не забыл моих слов насчет освящения, притащил всех архиереев на собор. А где Игнатий? Ага, нет его. Совсем хорошо. Значит, и тут ничего не запамятовал. Все правильно - пусть святейший заседает в боярской Думе, заодно помогая Дмитрию, а эти тут.
        Что ж, пора начинать…
        Честно говоря, величия исторической минуты - все-таки открытие первого на Руси заседания парламента - я вообще не ощущал, а спустя неделю, когда я уже уезжал из Москвы, меня обуревали два противоречивых чувства. С одной стороны - радость, что больше не придется высиживать на этих совещаниях, которые, признаться, порядком надоели мне своей бестолковостью. Однако, с другой, я жалел. Слишком рано приходится покидать Освященный собор. Пока еще далеко не все на нем установилось так, как должно, да и из числа поставленных неотложных вопросов удалось решить лишь немногие.
        Правда, один из наиважнейших, который больше всех прочих интересовал Дмитрия, то есть о холопах и закладничестве, не просто решили, но решили именно так, как надо для государя, о чем и приняли соответствующее постановление.
        Мой расклад оказался на удивление точен. Не только сам Дмитрий, но и все прочие, включая и тех, кто собрался в Набережной палате, страдали от этого явления. Посадские и ремесленники - потому что из-за закладничества остальным, проживающим в слободах или состоящим в сотнях, приходилось платить увеличенное тягло, ибо размеры податей оставались неизменными, а число людей с каждым годом все убывало. Воеводы - потому что выбить это увеличенное тягло куда тяжелее. Купцы и прочие - потому что обидно за себя. В то время как их обдирают как липку, кое-кто не платит вовсе ничего.
        И все втайне держали одну мысль, которую озвучил мой языкастый портной Устюгов. Мол, как знать, ежели бы с тех драли так же, то, глядишь, поборы бы с прочих не были бы столь тяжелы. И ежели мы сейчас примем такое постановление - словцо мое, надо же как-то отличать от государевых указов,- то, может быть, получим некоторые облегчения.
        Разумеется, сами холопы и закладчики были бы против принятого собором постановления, но они отсутствовали, поскольку в царском указе о самих выборах говорилось ясно - присылают своих представителей только те, кто исправно платит подати, а те их не платили вообще.
        Одобрили на соборе и проект наказаний за те или иные виды преступлений, включая особые, для ратников, а также судейские новшества.
        Однако, если прикинуть, сколько еще оставалось необсужденным, хоть за голову хватайся. По сути, мне полностью удалось решить лишь одно дело - организационное. То есть люди научились просить слова, не перебивать друг друга, не лезть в драку, за исключением одного раза, когда двух буйных пришлось сунуть в сугроб,- словом, вести себя пристойно.
        Да и с руководством мне удалось разобраться относительно нормально, пропихнув в президиум всех пятерых из числа намеченных мною. Выборы-то государь назначил по моей подсказке не сразу, а только на пятый день, чтобы дать людям время присмотреться друг к другу. Им присмотреться, а мне понять, кто на что способен, хотя бы приблизительно, и прикинуть нужных кандидатов в руководство. Опять же пусть будущий спикер, обязанности которого я пока выполнял, вначале посмотрит со стороны, как надлежит вести себя.
        Нет, на самом деле эту должность мы окрестили иначе, хотя там, в Костроме, Дмитрий, услышав от Бэкона, как величают председателя нижней палаты английского парламента, настаивал именно на таком названии - очень уж оно ему понравилось, однако я уговорил государя сделать его более русифицированным.
        -У всякой матрешки свои сережки,- пояснил я ему,- и что личит Евлампии, не годится для Маланьи. Сам вслушайся - Земский Освященный собор всея Руси, а во главе его какой-то спикер. Тьфу, да и только! Между прочим, в иных государствах городом управляет магистрат с бургомистром, а кое-где мэр, но не станешь же ты на основании этого переименовывать наших воевод и старост, верно? Пусть у них там за рубежом будет кто угодно - от аятоллы до президента, но у нас Русь, а потому давай без нужды не пользоваться иноземными словечками.
        Словом, должность председателя я отстоял. С названиями для его заместителей тоже проблем не возникло - пускай будут как в Российской империи, то есть товарищи. Прекрасное слово, символизирующее те идеальные взаимоотношения, которые должны быть у председателя со своими помощниками.
        А вот кого выбрать? Тут промашка была чревата. Это на аналогичный вопрос Дмитрия я небрежно отмахнулся, заявив, что такие дела решать не нам, а самим народным избранникам. Он конечно же попытался дать пару советов, самоуверенно считая, что к ним прислушаются, но я заметил, что поскольку избрание каждого осуществляется тайным голосованием, то кандидата государя могут запросто прокатить. Получится конфуз, а оно ему надо?
        Сам же я ломал над этим голову, начиная с первого дня. Например, над кандидатурой руководителя. Лучше всего было бы выдвинуть на этот пост Кузьму Минина, но… Говядарь во главе собора - само по себе звучит несолидно. К тому же если что, то председателю надлежит усмирять крикунов. Вне всяких сомнений, как минимум в половине случаев среди них окажется знать, которой среди народных избранников в достатке, и что тогда? Они же его пошлют куда подальше, и все.
        Вот и выходило, что в товарищи председателя Кузьма Минин годится, а вот на самый верх его подсаживать нельзя, ибо там непременно должен возвышаться дяденька благородных кровей, притом желательно из Рюриковичей, то бишь князь. И пусть даже его род из самых что ни на есть захудалых - плевать. Зато поможет величие предков.
        Таковых имелось предостаточно, но по большей части все они относились ко второй категории. Это меня никоим образом не устраивало. Это ж не боярская Дума - тут работать надо, мозгами шевелить, и при этом не только трудиться над законами, но и внимательно выслушивать предложения каждого из депутатов, вне зависимости от того, к какому сословию тот принадлежит.
        Исходя из таких требований удалось выделить пять человек, которые более-менее годятся на этот пост. Вот когда мне пригодилась отсрочка в пять дней. Ни одного из них я не потратил впустую - то поговорил с одним, то пошутил с другим, то перекинулся словцом с третьим.
        По моей просьбе обход всех пятерых сделал и Кузьма Минин - нужно было проверить реакцию каждого и его обращение с простолюдинами. Подходил нижегородец, разумеется, не просто так, но с вопросиками: «Не пояснишь ли ты, боярин, как это тут чудно сказывал князь Федор Константинович, а то что-то я в толк словеса его не возьму?» Благодаря этому мы с ним заодно проверили и мозги кандидатов, а то вдруг демократ, но дурак дураком. Такое нам тоже ни к чему.
        Минин со своими советами ко мне не лез, соблюдая дистанцию, но зато он комментировал свои беседы с моими кандидатами, что, признаться, весьма облегчило окончательный выбор. Что ни говори, а житейский опыт - незаменимая штука.
        В итоге я остановился на князе Петре Ивановиче Горчакове, который удовлетворял всем моим требованиям. И род захудалый, хотя из Рюриковичей, и сам башковит, и к простолюдинам относится без излишней кичливости. Во всяком случае, тому же Кузьме Миничу достаточно толково изложил суть моих слов, причем, когда тот притворился, что не понял, не послал нижегородца куда подальше, но терпеливо пояснил еще раз.
        Теперь секретарь и пять товарищей председателя. Тут с выбором полегче, но в то же время и тяжелее - уж слишком много кандидатов. Отсортировав их по сословиям, я вновь задумался. На место от купцов понятно - кого-то из Строгановых. Долго не колебался, выбрав из двоих Никиту Григорьевича. Хоть и было заметно, что мужик не отличается крепким здоровьем, но зато умен. К тому же человек творческий - вон, на досуге иконы пишет.
        Из ремесленного люда и прочих посадских людишек тоже ясно - Минина. Хорошо владеющего пером подьячего на должность секретаря я определил изначально - должность не выборная, и лучше моего Еловика никто с нею не справится. Опять же у меня будет свой человек в руководстве, который станет поставлять информацию.
        Зато с остальными тремя замами сплошная загадка. Из архиереев, чтобы в случае чего мог помочь председателю угомонить разбушевавшихся спорщиков, я наметил троих, но определиться, кого взять из этой троицы, не получалось. От ратников вообще перебор - набралось выше крыши, аж с десяток. Да и с еще одним из благородных тоже проблема.
        Первым решил вопрос с церковью, наметив ростовского митрополита Кирилла Завидова. Уж тогда Дмитрий точно не снимет его с епархии - очень мне не хотелось, чтобы этот пост занял Филарет. Ну не нравился мне этот мужик, и все тут. Раньше я как-то не анализировал, в чем причина моей неприязни к нему, а потом дошло - вот так вот метнуть родного сына, образно говоря, под танки, способен далеко не каждый. Да, пускай он тобой и не признан, пускай незаконнорожденный, но это плоть от плоти твоей любимой, и хотя бы ради этого…
        Опять-таки вроде и вел он себя на нашем свидании у патриарха Игнатия тише воды ниже травы, вроде бы и ни в чем не перечил государю, но уж больно тяжелый взгляд у дяденьки.
        Как у палача.
        Точно-точно, я несколько раз ловил его взгляд, устремленный на шею Дмитрия. Полное ощущение, что он примеряется, как лучше хрястнуть по ней топором. Не-эт, такой митрополит нам и даром не нужен, и я дал себе слово, что не только в том, что касается Завидова, но и впредь, если появится возможность каким-либо образом повлиять на мнение государя, сделаю все возможное, чтобы монаха до таких высот не допустили.
        Теперь по ратникам… Шеина нельзя - он нужен мне в Прибалтике. Именно ему я наметил доверить воеводство в Колывани. А кого тогда взять? Методом тыка, в кого палец упрется? Я уже и впрямь готов был ткнуть. Знали бы историки, каким манером формируется первое руководство парламента, ухохотались бы, но скорее всего, просто не поверили бы. Вот эта мысль меня и остановила - стало стыдно. Такое серьезное дело, а я дурачусь как мальчишка.
        И тут мне пришло в голову, что лучше всего будет, если на это место выберут москвича. А действительно, из всей семерки из столицы - да и то относительно, ибо последнее его место жительства Кострома - один Еловик, да и тот невыборный секретарь, а остальные - кто из Приуралья, кто с Рязанщины, как Горчаков, имеется нижегородец, ростовчанин, а вот Москва отсутствует. Сразу стало легко и просто - голова стрелецкого полка Федор Брянцев.
        Остался последний. Он тоже должен быть из благородных, дабы, если что, подменял Горчакова. А кого? Правда, что ли, зажмуриться и ткнуть пальцем, авось кривая вывезет? Но не отважился. Вместо этого я от безысходности «осчастливил» доверием Минина, сунув ему список с оставшимися кандидатами и спросив его точку зрения на каждого.
        Тот, насупившись, долго разглядывал фамилии, затем осведомился, почему именно они. Пришлось пояснить свои доводы, что для подмены Горчакова, если тот вдруг приболеет, должен быть человек не ниже стольника и по происхождению князь. Кузьма понимающе кивнул и твердо заявил, что такое сурьезное дельце вот так сразу решить нельзя, но коли я ему настолько доверяю, то к завтрашнему заседанию, на котором предстоит назвать кандидатов, он определится и выдвинет наиболее, на его взгляд, достойного.
        На том и уговорились.
        Каково же было мое удивление, когда после первых трех выдвиженцев (были у меня подозрения, что выпущенные накануне из холодной Данила Вонифатьич и Митрофан Евсеич сговорились, выдвигая друг дружку) нижегородец встал и назвал мою фамилию. И ведь как хитро все сделал - он же ее еще и обосновал, творчески использовав мой же принцип представительства от разных слоев населения. Дескать, всех помянули, а вот про иноземный люд, которого тоже в достатке на Руси - достаточно вспомнить одну Болвановку под Москвой,- позабыли. И кто, спрашивается, лучше князя Мак-Альпина сможет о них позаботиться?
        -Молод больно!- немедленно заорал Данила Вонифатьич.
        -И задирист чрез меры,- тут же добавил Митрофан Евсеич.
        Народ оживленно загудел, обсуждая мою кандидатуру, причем мне почудилось неодобрение. «Значит, провалят»,- подумал я.
        Не то чтобы я жаждал этого избрания - Минин и правда меня ни о чем не предупреждал, а если бы сказал о своей задумке, я бы его отговорил. Однако все равно, раз уж выдвинули - провалиться не хотелось бы.
        Оставалось молчать и изо всех сил пытаться не покраснеть - все-таки было не по себе. Однако я тут же по старой, с детства сохранившейся привычке искать в любом гадком событии какие-нибудь плюсы, незамедлительно их откопал: «Вот и хорошо. Пять минут позора, зато потом спокойная жизнь. К тому же буду точно знать, сколько человек на соборе мне симпатизируют. Так сказать, достоверно выясню результаты общественного мнения».
        Отвлечься помогала и фантазия - ой, что я сделаю сегодня вечером с нижегородцем!
        Но пока я мечтал, поднялся Шеин и веско произнес:
        -Молод - это верно. Но и умен - тут и гадать не надо. Кого ни попадя приглядеть за нашим Освященным собором государь бы не поставил.
        -А вот про задиристость лжа,- взял слово уже избранный и ведущий заседание собора князь Горчаков.- Все видали, яко он енти дни себя вел. А что укорот всяким прочим давал, так то, мыслю, ему не в попрек, а в заслугу.
        -И воевода хоть куда,- не выдержав, порывисто вскочил со своего места Лобан.- Вы бы ратников наших поспрошали, дак они вам всем прямо так и поведали бы: мы за князем в огонь и воду.
        Все это я выдержал стоически, но когда следом за ними поднялся старый знакомый - Микола-мясник, я был готов провалиться сквозь землю. Его фантазия по сравнению с моей - небо и земля, так что если он сейчас начнет описывать один из моих многочисленных подвигов, как мы вместе с ним на пару гоняли по Москве полки ляхов, мне остается только…
        Однако как ни удивительно, но на сей раз он был сдержан, талантом баюна-сказочника не блеснул, лишь деловито заявил, что лучше меня с иноземным людом и впрямь никто не управится.
        Вот уж воистину чудно! А где мои великие свершения?! Почему ни слова не сказано, сколько тысяч поляков и литвин пали от моей вострой сабельки, и это не считая других тысяч, которых я просто снес, ухватив павшего коня за ногу и кружа им над головой? «Наверное, приболел»,- сделал я вывод и с трудом сдержал счастливую улыбку. Облегчение, которое я испытал от его лаконичного выступления, оказалось столь сильным, что дальнейший ход событий меня особо не интересовал.
        Я даже не воспринял всерьез отказ одного из других кандидатов на это место, который заявил, что со столь именитым князем ему тягаться не с руки, поэтому он берет самоотвод. Лишь отметил про себя, что это словечко, которое я ввел в оборот, после моих разъяснений народ не просто запомнил, но и научился правильно применять - прогресс, однако.
        Спохватился я, только когда князь Горчаков собрался объявить начало голосования, и торопливо объяснил, что у меня тоже самоотвод, поскольку слишком много выездных дел и… Словом, повторил то, что ранее уже говорил упрямому нижегородцу, решившему без меня меня женить.
        Но Петр Иванович был иного мнения, заметив, что причина эта недостойна рассмотрения, ибо любой ратник, тем паче воевода, является государевым человеком, который в любой час и миг должен быть готов по его повелению отправиться куда угодно.
        -Так что ж теперь, вовсе никого из нас не выбирать?!- сурово завершил он свою речь, и его пышные усы грозно встопорщились.
        Почти сразу троица шустрых подьячих принялась раздавать бумажные кружки для голосования. Учитывая, что кандидатов трое, урн в небольшом отгороженном сквозном закутке для голосования оставили тоже только три штуки - красного, белого и желтого цвета. Моя была красная.
        Горчаков еще раз отчетливо повторил для неграмотных, в какую урну надо бросать кругляшок, чтобы отдать голос тому или иному кандидату, особо упомянув про четвертую. Та была черного цвета и всякий раз предназначалась для тех, кто не хочет отдавать свой голос ни за кого. В нее-то я и опустил свой кругляшок - за Евсеича с Вонифатьичем голосовать не с руки, а за себя стыдно.
        Каково же было мое удивление, когда из нее потом прилюдно, чтоб все видели - никакого обмана, никакой подтасовки - вынули всего один кругляшок. В двух других - белой и желтой - оказалось тоже по одному. Распечатав красную, князь заглянул внутрь, хмыкнул, вывалил гору бумажных кружочков и с лукавой улыбкой осведомился:
        -Так что, будем считать ай как?
        Смеялись долго, причем все. Лишь через несколько минут, когда хохот стал утихать, кто-то выкрикнул:
        -А кто ж те трое, что супротив пошли?
        Вслух фамилий никто не произнес, но все дружно оглянулись к Вонифатьичу и Евсеичу. Те не сговариваясь попятились, натолкнулись на лавку и полетели вместе с нею на пол, вызвав очередной взрыв смеха. На этот раз смеялись не так долго и достаточно добродушно, но все тот же любопытный заметил:
        -Так их токмо двое, а кто ж третий, кой в черную свой кругляш запхал?
        Горчаков усмехнулся и повернул голову в мою сторону. Народ тоже уставился на меня. Я молчал. А чего тут скажешь-то? Вице-спикер, блин, прах меня побери.
        -Ишь ты!- весело восхитился все тот же любопытный.- Отвертеться удумал! Ан нет, милай, не выйдет.
        -Уничижение паче гордыни,- негромко произнес князь, и усы его укоризненно шевельнулись.- А теперь прошу.- И он широким жестом гостеприимного хозяина указал мне на стол на помосте.
        Глава 32
        Накануне
        После выборов Брянцева вице-председателем мне стало понятно, что его полк трогать нельзя. Может, это и хорошо, поскольку именно в нем служит сотня Андрея Подлесова, а в ней одним из десятников Снегирь, с которым я на всякий случай встретился, якобы заехав за Васюком, получившим отпуск.
        О своем обещании, данном мне близ Волги, десятник помнил, так что тут все оказалось в порядке. А вот нездоровые слухи касаемо Гришки-расстриги уже начали ходить среди стрельцов. Правда, пока безуспешно. Во всяком случае, оба кабацких ярыжки[119 - Так на Руси называли завсегдатаев питейных заведений.], которые заводили со стрельцами эдакие крамольные речи, были быстренько схвачены. Одного грохнули там же при попытке бежать, а второй исчез в казематах Константино-Еленинской башни.
        Басманов, с которым я поговорил по поводу этих слухов, был настроен благодушно.
        -У меня и мышь худого слова не пискнет,- заверил он меня.- К тому ж ныне иных забот в достатке, куда важнее. Государева женитьба, она…
        Я понимающе кивнул. И впрямь царская свадьба - мероприятие такое, что ой-ой-ой, всем седых волос прибавит - от постельничего до самого последнего поваренка в царских палатах.
        Кстати, за то, что Марина Мнишек вместе с папашкой уже выехала из Самбора, Дмитрий мог бы хотя бы сказать мне спасибо. Не думаю, что без моих советов они так резво сорвались бы с места.
        Нет, должное оправдание для этой торопливости у них имелось. Мол, негоже будущей императрице всея Руси сидеть в Кракове, где собирался обвенчаться с юной Констанцией король Сигизмунд, ниже австрийской эрцгерцогини. На самой свадьбе - да, понятно, ибо она невеста, а вот далее… Лишь поэтому, дабы уберечь от унижения свой будущий титул, Марина спешно выехала на Русь. А то, что вдогон за ними потянулся пышный шлейф батюшкиных кредиторов, отношения к делу не имеет.
        Надо ли говорить, что Дмитрию было не до меня. Едва узнав о долгожданном выезде Марины, он заметался, торопясь все успеть. Планов-то громадье, а времени в обрез, так что ему было не до благодарностей и вообще ни до чего. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку на все мои просьбы и пожелания он только отмахивался, торопливо бросая на ходу один и тот же стереотипный ответ:
        -Скажи Еловику, пущай заготовит должный указ.
        И все.
        Более обстоятельно мне удалось поговорить с ним лишь один раз, перед самым отъездом, когда я окончательно определился с выбором четырех стрелецких полков и прочими делами. Да и то разговор этот все равно касался свадьбы, на которой, судя по его словам, ему очень хотелось бы увидеть именно меня и Федора, как наиболее дорогих и желанных гостей. Более того, он в случае нашей задержки будет всячески откладывать день венчания, но предупредил, что далее Масленицы перенести его не выйдет - следом за ней Великий пост, во время которого свадьбы церковью воспрещены, а потому просьба уложиться до этого срока.
        Поначалу я был несколько удивлен, решив, что эти пожелания всего лишь дежурный комплимент, но потом до меня дошло. Непобедимый кесарь жаждет, чтобы мы с Годуновым преподнесли ему своеобразный свадебный подарок - Эстляндию. Однако запросы у нашего «инператора»! Это даже не Остап Бендер, требовавший миллион на блюдечке с голубой каемочкой,- куда круче.
        Обещать ничего не стал, заявив, что там будет видно, но заверил, что приложу все силы, дабы успеть, а заодно подсунул ему два очередных указа. На сей раз оба касались Шеина. Согласно одному из них окольничему надлежало выдвинуться совместно с четырьмя стрелецкими полками князя Мак-Альпина, добраться до Ивангорода и принять там воеводство. Второй - секретный - был датирован следующим числом и отменял предыдущий, вменяя в обязанность Михаилу Борисовичу быть третьим воеводой в войске князя Мак-Альпина и во всем следовать его дальнейшим указаниям, каковыми бы они ни были.
        Ниже имелась приписка: «А быть в походе всем без мест». Ее я добавил во избежание попыток Шеина местничаться. Со мной-то вряд ли, все-таки я такой же окольничий, как и он, вдобавок еще и князь, а вот с Зомме, который второй воевода, запросто.
        Под конец беседы с государем мне вспомнился избранный вице-спикером ростовский митрополит Кирилл. Как-никак ныне он мой коллега, такой же зампредседателя собора, и я на всякий случай напомнил Дмитрию, что теперь-то, после избрания, сгонять владыку с его епархии нельзя ни в коем разе - члены Освященного собора могут быть недовольны, а то и, чего доброго, решат, что это начало репрессий, направленных против них. Скорее уж наоборот, надо всячески выказать к нему да и прочим свою ласку и милость. И тут же вынул еще один заготовленный указ.
        Согласно ему утверждалось, что если депутат является не просто членом собора, но входит в какую-либо комиссию, то ему надлежит выплачивать не три новгородки в день, а гораздо больше - три алтына, заместителям комиссий - четыре, а ее старшим - пять. Не забыл и товарищей председателя, и самого председателя. В дни работы собора жалованье секретаря должно быть десять копейных денег в день, у замов - полуполтина, а у председателя вдвое больше.
        -Так ты меня без последних портов оставишь,- проворчал Дмитрий.
        -Пятьдесят пять с половиной рублей в месяц на оплату всего руководства Освященного собора - это много?!- возмутился я.- Да у тебя один Мстиславский в сенате чуть ли не вдвое больше получает[120 - Оклад думного боярина Федора Ивановича Мстиславского составлял 1200 рублей в год.], а что делает, чем занимается? Ничем. Как, впрочем, и все они. Зато деньжищ на них из твоей казны уходит тьма-тьмущая. Тоже мне Федеральное Собрание нашлось! А собор одним постановлением о холопах и закладничестве тебе сотни тысяч принес.
        -Сам же ведаешь, нельзя мне никого из сената убирать,- возразил он.- Я б их половину оттуда выгнал, да руки коротки.
        -Тогда хоть не прибавляй,- посоветовал я, остывая - уж больно грустно он произнес насчет коротких рук.
        -Как же, не прибавишь тут,- хмыкнул государь.- Вон, теперь и Федора Никитича тоже придется включать, иначе обида.
        Я нахмурился. Имя-отчество звучали как-то знакомо, но так сразу и не сообразишь. Из Голицыных, Шереметевых? Да нет, что я - они давно в Думе. Долгорукие, Трубецкие? Видя недоумение на моем лице, Дмитрий пояснил:
        -Романова.
        -Так ведь мы договаривались, что в Думе, кроме патриарха, из церковных архиереев никого не будет,- напомнил я.
        -Ах да, ты ж ничего не ведаешь,- спохватился он и принялся рассказывать.
        Оказывается, мы понапрасну спорили о Филарете и приемлемой для его бывшего высокого титула боярина церковной кафедре. Старец меж тем поступил куда хитрее и сделал неожиданный ход конем. В ответ на предложение занять место рязанского архиепископа он замялся, попросив время на раздумье.
        Поначалу Игнатий решил, что старец кинется с жалобой к Дмитрию - родню забижают! Хотя даже если бы тот на самом деле был сыном Ивана Грозного, то я на месте Филарета постыдился бы упоминать о родственных отношениях - если призадуматься, то он же ему вообще никто. Как тут в народе говорят: ваш-то Охрим да нашему Митяю троюродный Ефим.
        Но день проходил за днем, а Дмитрий помалкивал, то есть получалось, что монах действительно взял тайм-аут на размышления. Но не далее как за три дня до моего приезда в Москву Филарет заявился к святителю и заявил ему, что старица Марфа далеко не одна в списке насильно постриженных. Взять, к примеру, его самого. Всем известно, что Борис Федорович Годунов не спрашивал у боярина Федора Никитича согласия на постриг. Да и при свершении самого обряда пострига все было точь-в-точь как с Марией Владимировной - двое держали, а один говорил за него нужные слова отречения от мирского. Видоки у него тому имеются. А потому нижайшая просьба: свершить аналогичный обряд расстрижения и над ним.
        Игнатий вытаращил от удивления глаза, но потом… дал добро. Мол, если и впрямь сыщешь очевидцев, то никаких проблем.
        -Дивлюсь я, отчего патриарх перечить не стал,- выразил свое отношение к этому Дмитрий.
        Я мог бы пояснить отчего, поскольку вспомнил келью, наш разговор о старце Филарете и задумчивый взгляд государя, устремленный на Игнатия. Не понравилась святейшему эта задумчивость, ох как не понравилась, потому он так легко и согласился.
        Свидетелей Филарет уже предоставил, так что вскоре монах вновь превратится в боярина Федора Никитича Романова.
        Я почесал в затылке. С одной стороны - плохо, ибо одним конкурентом у Годунова, если что случится с Дмитрием, становится больше. Народу ведь не объяснишь, что у этого двоюродного брата царя Федора Иоанновича ни капли крови Рюриковичей, а только боярская, то бишь, следуя расхожему выражению, что все мы преданные слуги его величества,- холопская.
        Зато с другой - вроде и ничего. Соперник-то в борьбе за трон появится не только у царевича, но и у Шуйского, причем весьма опасный. Вот и пусть они усердствуют, перетягивая одеяло на себя. А мы подождем победителя… с острым топориком в руках.
        -Потому и мыслю, яко тебе быти,- донеслось до меня.
        Я посмотрел на государя.
        -Чего теперь с Домнино делать будем? Получил ты его честь по чести, продал тоже, а удоволить надобно. Не сказывать же братцу его Ивану, чтоб он сельцо Климянтино с ним поделил. Да и сам Федор Никитич уже намекал мне, что негоже так, возвернуть бы…- И вопросительный взгляд на меня.
        -А ты тогда так и поясни новоявленному боярину: нельзя. Коли все по закону сделали, назад пути нет.
        -Не пойдет,- мотнул головой Дмитрий.- Домнино-то жена ему в приданое принесла, потому и будет он за него цепляться. Дескать, не забижай старицу Марфу.
        -Тогда скажи, что хоть продажа была правильная, но ты все равно поговорил с князем и тот по своей душевной доброте согласился выплатить ему все деньги, которые он выручил за сельцо,- предложил я.
        -А вот енто ты славно удумал,- обрадовался Дмитрий и выжидающе уставился на меня.
        Я поначалу даже не понял, а когда дошло - аж возмутился. После того как государь хапнул у меня десять тысяч якобы в долг, просить еще - это что-то с чем-то. Сдерживать себя я не стал.
        -Знаешь, государь, что такое сверхнаглость?- мрачно спросил я.- Это когда ты пишешь доносы на своего ангела-хранителя пером, вырванным из его же крыла.
        Дмитрий вытаращил на меня глаза, не сразу вникнув в смысл, а потом захохотал. Судя по заливистому смеху, связи со своим поведением он в моем примере не заметил. Пришлось разъяснить. Уразумел. Смех резко оборвался, государь обиженно насупился, а я простодушно посоветовал расплатиться с Романовым самому. Мол, позже сочтемся, и он вернет мне не десять тысяч, а на три сотни меньше.
        Нет, деньги у меня были. Вместе с дьяком Афанасием Ивановичем Власьевым из Самбора приехали и мои люди, притом не с пустыми руками. «Золотое колесо» крутилось вовсю, обдирая шляхту и желающих озолотиться на халяву горожан, так что в мое распоряжение было предоставлено три здоровенных сундука. Вес брутто - пять пудов, нетто - четыре с четвертью. Причем наполнены они были не серебром, а исключительно золотом.
        По моим предварительным подсчетам - тридцать тысяч, что и подтвердили два гвардейца, сопровождавшие груз, которые пояснили, что было бы куда больше, но содержимое еще одного из сундуков Емеля потратил, обменяв на долговые расписки сендомирского воеводы и львовского старосты ясновельможного пана Юрия Мнишка в сто пятнадцать тысяч злотых. Их удалось скупить относительно дешево - кредиторы уже потеряли надежду вернуть деньги,- но тем не менее пришлось потратить аж сорок тысяч злотых, или в переводе на наши деньги тринадцать с половиной тысяч рублей.
        Заодно Емеля приобрел и расписки его сына пана Станислава Мнишка, причем бесплатно. Дело в том, что тот оказался весьма похожим на папочку и успел несколько раз заглянуть в наше заведение, ставшее модным не только в Кракове, но и среди всей польской золотой молодежи, вроде детей крупных магнатов. Вопреки правилу, обычно строго соблюдаемому, Емеля дозволил играть Станиславу в долг, во всеуслышание заявив, что для сына столь знатной особы делает исключение. Разумеется, тот этим незамедлительно воспользовался, просадив за вечер почти тридцать тысяч злотых. Две попытки отыграться, которые он предпринял в течение месяца, обошлись ему в такую же сумму.
        Итого, если брать в общей сложности, считая долговые расписки Мнишков, у меня имелось свыше девяноста тысяч рублей, из коих треть в звонкой монете. Однако тратить свой золотой запас, да и вообще хоть полушку, на Филарета мне не хотелось из принципиальных соображений, а на деньгах, которые мне должен Дмитрий, я все равно поставил крест, большой и жирный.
        А теперь в путь - труба зовет…
        Как оказалось, мои огромные обозы, которые я скептически разглядывал в Костроме, ничто по сравнению с тем, сколько саней должно было сопровождать стрелецкие полки. Я ужаснулся, но деваться некуда. Как заверили отцы-командиры, вначале Постник Огарев, а следом за ним Ратман Дуров, Казарин Бегичев и Темир Засецкий, они вообще на сей раз идут, считай, налегке, а вот обычно…
        Далее я слушать не стал, чтобы не сорваться и не сказать, что я думаю об этом «налегке». Одно хорошо - сколько бы ни появилось у меня раненых, места на опустевших к тому времени санях вполне хватит.
        Запас продовольствия, взятый в дорогу, был изрядный - на месяц, но я предупредил, что он весь переходит в разряд НЗ, а пока что будем покупать продукты в деревнях, селах и городах, которые встретятся по дороге к Великому Новгороду.
        -Так ведь лучше и проще наоборот,- недоуменно пожал плечами Дуров.- Там-то уж всяко еду сыщем, когда тамошних стрельцов поменяем.
        Я посмотрел на озадаченного Ратмана, на недоумевающие лица остальных командиров и пришел к выводу, что пора открыться. Кому-кому, но стрелецким головам надлежит знать, что на самом деле им предстоит, какие гарнизоны и в каких городах они на самом деле будут менять и кому эти города и гарнизоны принадлежат сейчас.
        Вдобавок уже завтра мне предстоит ускакать вперед, дабы самолично забрать из Дмитрова будущую королеву Ливонии Марию Владимировну, а при виде нее недоумения у стрелецких голов добавится во сто крат, и все равно придется открыться, посему лучше это сделать заранее.
        Вообще-то проще всего было бы загодя отправить ее в Ивангород. Повод есть - вступление в права. Но, подумав, я порекомендовал государю дать бывшей монахине время прийти в себя и освоиться с новым статусом именно в маленьком спокойном городке, каковым и был Дмитров. Даже если она чего-то кому-то там и сболтнет насчет своих радужных перспектив, то есть надежда, что слух до Эстляндии не долетит - иноземных послов в Дмитрове отродясь не бывало, так что в любом случае всполошиться некому.
        Но вначале нужно поговорить с Михаилом Борисовичем. Если уж рассказывать командирам полков, то третьему воеводе сам бог велел. Однако сперва я вручил ему второй указ. Шеин внимательно прочитал его и облегченно вздохнул.
        -Я уж было помыслил, что государь мной недоволен, коли из Новгорода-Северского в Ивангород воеводствовать шлет. Решил, что…- Но не договорил, осекшись.
        -Местничаться будем?- улыбнулся я.
        -Так я еще не ослеп, узрел приписку,- пожал плечами он.
        -А если бы ее не было?- не отставал я.
        -Вроде бы тоже не с чего. Мы с тобой оба окольничие, разве что я поранее им стал. Одначе ты - князь, хошь и не из Рюриковичей, а мой род…[121 - Считается, что пращур Шеина Михаил Прушанич (Прашинич) приехал в Великий Новгород из Прусии в XIIIв.] - И он грустно усмехнулся.
        -Это хорошо, когда обид нет,- кивнул я, сразу предупредив, что это еще не все, но, дабы не повторять десять раз одно и то же, остальное сообщу позже, в присутствии стрелецких командиров. Однако предстоящее совещание будет тоже «без мест», поэтому не надо сердиться, когда кто-то из них скажет свое слово раньше, чем он.
        Поначалу они мне не поверили. Вообще. Да и смотрели то ли как на юродивого, то ли как на сумасшедшего. Действительно, никто и никогда, так как я, на Руси не воевал. Непременные длительные сборы, в обязательном порядке предшествующие боевым действиям, неспешное выдвижение и всякое прочее, обязательно связанное со словами «медленное», а в лучшем случае «неторопливое».
        Пришлось повторить, благо что близ избы, где мы расположились на ночлег, стояли надежные караулы моих ратников, которые обеспечивали отсутствие посторонних ушей, так что понижать голос, говоря конспиративным шепотом, не требовалось.
        -Ты в своем уме, княже?!- выпалил Постник Огарев, поняв, что я не шучу.
        -Все поляжем, а проку не будет. Колывань десятками тыщ воевать надобно, а у нас сколь?- заявил Казарин Бегичев.
        -Да и пушек ни одной не везем. Как же без них?- недоумевал Темир Засецкий.
        -Худо даже не то, что у нас пушек нет,- поправил его Шеин.- Худо, что они есть у свеев.
        -Изгоном разве что?..- задумчиво протянул Ратман Дуров, в глазах которого где-то там, на донышке, плескалось еще и легкое восхищение услышанным от меня.
        Ну да, потомственному вояке и сыну крещеного касимовского татарина, невзирая на весь абсурд, не могла не понравиться моя безумная авантюра. Вот только это далеко не авантюра и вовсе не безумие.
        Я повторил свой план, но на сей раз добавил кое-какие подробности о тайных проводниках и лазутчиках, которые должны в условный день и час ждать меня в Ивангороде, после чего вновь вернуться кто куда, чтобы одной темной ночкой настежь распахнуть городские ворота.
        -И сколь же ты градов мыслишь поять у свеев помимо Нарвы и Колывани?- осведомился Шеин.
        -Все,- коротко ответил я.
        -Не больно ли круто забираешь, князь? Кто хвалится, тот с горы свалится. Иной напьется - решетом деньги меряет, а проспится - не на что решета купить.- И окольничий одним махом отчаянно влил в себя полный кубок с медом.
        -В самый раз,- заверил я его.- К тому ж я пока трезвый, да и решето прикупил заранее.
        -А не помыслил, что станешь делать, ежели изгон сорвется?!- не унимался Михаил Борисович.- Ну, к примеру, лазутчиков твоих опознают да скрутят, али их рейтары успеют тревогу раньше времени поднять. Тогда как быть?
        -Тогда переговоры,- пожал плечами я.- Дозволю взять знамена, оружие и вернуться к королю.
        -А коль не согласятся?- усомнился Огарев.- На копье?
        -Лишь бы удалось в самом начале,- туманно ответил я,- а для остальных городов найду таких послов, которые живо убедят всех вояк согласиться на наши условия.
        -Сызнова ты, княже, чего-то недоговариваешь,- обиженно протянул Ратман.
        -На сей раз выложил все до конца,- заверил я, пояснив: - Потому и говорил, насколько важно, чтобы удалось в самом начале. Послов-то для переговоров в прочих городах я собираюсь взять в Ревеле и Нарве. Пусть они расскажут, как мы себя ведем, насколько честно выполняем все условия, тогда и договориться будет куда проще.
        Напоследок я предупредил всех командиров, чтобы никому ни слова, даже сотникам, а Шеина оставил, посоветовав на завтра приготовить свой самый лучший наряд, ибо мы с ним поедем к королеве Ливонии.
        Он поначалу выразил нежелание. Дескать, может быть, мне лучше отправиться к ней одному, ибо он как-то несвычен к общению с королевами, но я пояснил, что теперь придется привыкать, ибо в перспективе общаться с нею ему придется даже чаще, чем мне. Ведь после взятия Колывани я с войсками уйду далее, а ему предстоит остаться в оном граде. Причем быть ему в нем не просто первым воеводой, но и самым наиглавнейшим во всей Эстляндии, которую завоюем. Словом, времени для бесед с королевой будет предостаточно, так что лучше начинать их сейчас - венценосные особы имеют обыкновение быть куда приветливее до занятия трона, чем после того, как усядутся на него.
        Честно говоря, были у меня в его отношении и кое-какие тайные мысли, касающиеся Марии Владимировны. Очень уж мне не хотелось повторения того, что произошло в Подсосенском монастыре. Там-то я не успел опомниться, но теперь, поразмыслив, пришел к выводу, что наиболее оптимальным вариантом было бы расстаться не просто так, но подыскав себе приемлемую замену, ибо отвергнутая женщина в любом случае весьма мстительна и неизвестно, что взбредет ей на ум. А уж если она носит титул королевы…
        Словом, перефразируя известную поговорку, можно сказать, что овцы останутся целыми только при условии, что волки будут сытыми. Значит, надо было накормить одинокую волчицу.
        Да, я знал, что Шеин женат, но когда и кого это останавливало. К тому же любому мужику должно быть лестно, когда его тянет в постель сама королева. Исключения бывают, но редко, а потому главное, чтобы бывшая монахиня положила на него глаз, для чего я и посоветовал окольничему быть с нею как можно любезнее.
        Однако не тут-то было. Во всяком случае, в первый вечер Мария Владимировна моего третьего воеводы в упор не замечала, общаясь преимущественно со мной. И не просто общаясь, но весьма ласково, чуть ли не воркуя.
        Кажется, с заменой ничего не получится. Хотя кто знает, как там будет дальше, ведь мне все равно надо уезжать. Мария Владимировна была категорически против моего отъезда и даже чуть ли не слезу пустила, но я был непреклонен. Рассыпавшись в любезностях и обрушив проклятия на неблагосклонную судьбу, я пояснил, что она, то бишь судьба, требует моего непременного присутствия в определенном месте в определенный день и час. Иначе у меня не состоится встреча с людьми, которые спят и видят, как бы помочь мне подсадить на трон Ливонии матушку-королеву.
        Между прочим, не лгал. В Ольховке меня должны были ждать ровно через три седмицы после празднований в честь Сварога[122 - Праздник отмечался славянами 22 ноября.], так что оставалось и впрямь немного, всего пять дней. Правда, был запас - ждать-то будут аж седмицу, но имелись еще и гвардейцы, которые должны подойти к Великому Новгороду в установленные сроки. Не следовало забывать и про главное - тайных лазутчиков, время прибытия которых в Ивангород тоже оговорено заранее. Словом, задерживаться было никак нельзя. Скорее уж напротив - желательно иметь люфт во времени, а то мало ли какая непредвиденная задержка.
        С Шеиным и стрелецкими головами я оговорил все подробно, включая условные знаки и оттиски перстня, которым будут запечатаны мои грамотки.
        Расписал я им даже скорость на марше и даты прибытия. Полку Темира Засецкого, которому предстояло свернуть к Пскову, порекомендовал особо не торопиться, появившись не ранее Крещения. Остальным, наоборот, следовало поторапливаться, успев в Ивангород на второй день после Рождества.
        Особо предупредил всех еще раз о соблюдении истинных задач. Как они будут объяснять своим сотникам свои распоряжения, которые могут показаться странными,- их дело, но тайна должна оставаться в сохранности. Кроме того, во избежание конфликтов с местными жителями во взятых городах, я порекомендовал всем несколько вечеров подряд оглашать государев указ о наказаниях, которые грозят за мародерство, грабежи, насилия, не говоря уж про убийства, причем вне зависимости от того, в каком городе они будут находиться - в русском или принадлежащем иному государству. Однако начинать это делать не ранее, как они подойдут к Великому Новгороду.
        Когда полковые командиры разошлись, я задержал у себя Шеина - уж больно унылый вид был у окольничего. Плеснув ему медовухи, я весело подмигнул угрюмому воеводе:
        Что невесел, генерал?
        Али корью захворал,
        Али брагою опился,
        Али в карты проиграл?[123 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Нет, Филатова я не цитировал - человек и так считает, будто я сбрендил, так что давать лишнее тому подтверждение не стоит, а то и впрямь кинется вязать. Но спросил примерно в этом духе.
        -Да ты колдун, что ли, княже?!- не выдержав, взорвался он.- Али настолько уверен?! Насказал тут нам семь четвергов, да все кряду. Это ж война!
        -Ну да,- охотно подтвердил я, осведомившись: - А это ты к чему?
        -Да к тому, что тут всякое случается, а ты числами сыплешь - тебе ждать такого-то, а тебе такого-то. Ты иное памятай: в лесу не дуги, в копнах не хлеб, в долгу не деньги. Планты твои - енто замечательно, токмо ежели так, как ты, на них полагаться… Ишь каков орел - одним махом сто побивахом, а прочих не считахом. Мыслями-то ты летаешь высоко, ан вдруг да сесть не сумеешь, и что тогда?!
        -Погоди-погоди,- остановил я разбушевавшегося окольничего.- Для того я сейчас и уезжаю, чтобы обговорить все со своими людьми.
        -Ну вот!- гневно фыркнул он.- Тока обговаривать едешь, а нам уже повелений нараздавал. Ты лучше наперед запряги, а там уж погоняй!
        -А я еду не запрягать,- пояснил я.- Скорее подпругу проверить - хорошо ли затянута. Встреча-то у меня со своими тайными людьми уже вторая по счету, потому и говорил, что все расписано.
        Вот тут я, если откровенно, пошел на обман - гонца от своих тайных спецназовцев, которые были мною отправлены вместе с купцами в Эстляндию, я так и не дождался, поэтому последние сведения, которые у меня имелись, касались исключительно Емели, заместителя директора первого в мире казино, расположенного в Кракове.
        После получения от меня весточки он срочно приготовил все золото и расписки Мнишков для отправки с Власьевым, и спешно рванул в Эстляндию торговать и… шпионить. То есть оставалось надеяться, что с ним все нормально, и рассчитывать на того самого белобрысого паренька, жившего у Световида, на свидание к которому я сейчас торопился. Именно он должен был показать, как незаметно подобраться к городам, чтобы нигде не всполошились раньше времени.
        Волхв был мрачен. Чудесный камень окончательно утратил свою силу и, мало того, практически полностью ушел под землю. Я побывал на месте прежнего святилища и видел, что он возвышался над поверхностью сантиметров на двадцать, не больше.
        Почти сразу стали возникать проблемы со здоровьем у людей, живших на болоте,- начала сказываться близость последнего. И чем больше холодало, тем чаще люди хворали. Словом, к моему предложению насчет переселения на восток, в подвластные Годунову земли, старик отнесся совершенно иначе, чем в августе.
        Правда, волхв предложил мне иной вариант. Восток далеко, пока доберешься до этих гор, пока то да се. Куда проще отправиться на… север, в Эстляндию. Разумеется, когда я ее повоюю и сдержу свое обещание насчет свободной веры для всех.
        Что касается последнего, то я, припомнив цареву «Хартию», составленную в Костроме, заверил Световида, что все в порядке, а вот что касается выбора места, тут уж пусть он, посоветовавшись с Хелликом, выбирает его сам, только не мешкая. После того как Мария Владимировна сядет в Ревеле и будут изгнаны все прежние хозяева, немцы и шведы, состоится дележка, и к тому времени мне необходимо знать, на что предъявить права.
        Сам Хеллик, недавно вернувшийся из путешествия по Эстляндии и уже третий день торчавший у волхва, нетерпеливо уверял меня, что все сделал, все выведал, все подходы высмотрел и теперь остался сущий пустяк - провести незамеченными полк ратников. Ну да, совсем безделица.
        Одно радовало. В отличие от стрелецких голов и Шеина, и этот парень, и второй, которого он притащил с собой из странствий - кажется, двоюродный брат,- мне верили. Впрочем, что это я - мне верили все гвардейцы, а пребывавшие в сомнениях окольничий и стрелецкие головы - ерунда, тем более что у них на первых порах исключительно пассивные задачи.
        -Кстати, а что означает твое имя?- поинтересовался я на прощанье у Хеллика.
        Парень замялся, но ответил:
        -Баловень. Так прозвала меня матушка.- И он грустно вздохнул, пояснив: - Я был совсем маленький, когда она исчезла. Ее забрали в бург нашего хозяина, и больше ее никто никогда не видел. Отец искал ее, но слуги, которые там были, отговаривались, что ничего не знают. И только один, когда отец отдал ему единственную серебряную марку, которая у него была, рассказал, что ее позвали помыть полы в покоях хозяина бурга и тот…- Он закашлялся и досадливо махнул рукой.- Словом, она оказалась слишком непокорной, и потому…- И снова умолк.
        Впрочем, мне и без дальнейших разъяснений стало понятно, что строптивице не поздоровилось. Я сочувственно положил парню руку на плечо, не зная, что тут сказать. Разумеется, в долгу я перед ним не останусь и расплачусь за оказанные услуги честь по чести.
        За добро плачу добром:
        Хошь - куницей, хошь - бобром,
        А не хошь - могу монетой,
        Златом али серебром!..[124 - Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».]
        Вот только при всей щедрости мать Хеллику я этим не верну. Разве что вселить в него надежду, что исчезнувшая женщина на самом деле может быть еще жива. Но сказать об этом не успел - оказывается, у парня на уме была иная плата. Он жаждал восстановления справедливости. Проще говоря, хотел отомстить.
        -До того как я поведу вас тайными тропами, ты должен дать мне свое княжеское слово, что, когда мы подойдем к нашему бургу, ты отдашь мне его хозяина.- И он пытливо уставился на меня в ожидании ответа.
        М-да! И как быть? Вообще-то моя тактика предполагала совсем иное, включая вежливое отношение к пленным. Никакой связи с гуманизмом - просто так выгоднее. Если в каком-либо городе внезапного нападения не получится, а в местном гарнизоне, как назло, окажется не в меру упрямый начальник, туда всегда можно направить в качестве парламентера одного из ранее сдавшихся, как я и пояснял стрелецким воеводам. Не думаю, что командир станет упрямиться далее, если прибывший на переговоры швед лично подтвердит, что свои обещания князь держит, и коль говорит, что при добровольной сдаче отпустит всех по-хорошему, то на его слово можно смело положиться.
        Впрочем, хозяину одного-единственного замка в виде исключения можно ничего не обещать.
        Я вздохнул и предупредил Хеллика:
        -Только дом потом не сжигай, а то моим людям негде будет спать.
        Просиявший эстонец согласно кивнул.
        Забрав парня с собой, я столь же резво направился дальше, к Великому Новгороду. Пока все в порядке, и в запасе у меня - с учетом времени на дорогу - имелось четверо резервных суток. Правда, дел тоже хватало, из коих главное - позаботиться о надежном размещении Ксении. А уж потом проверить готовность гвардейцев, и можно выезжать в Ивангород, чтобы в последний раз и окончательно обговорить все с Емелей.
        Однако не тут-то было. Я даже не успел добраться до города, как понял, что все планы летят к черту, поскольку напоролся на кордонную заставу, выставленную в пяти верстах от Великого Новгорода, отчаянно звонившего во все колокола и предупреждающего путников, что к нему приближаться опасно…
        Чума!..
        Глава 33
        Брат по крови
        Была надежда, что она пришла на Русь из других краев, но после беседы с командиром стрелецкой заставы я выяснил, что чума, которую тут называют железой, явилась именно из Ивангорода. Называется, не было печали… Касаемо болезни удалось также уточнить, что первые больные появились поздней осенью, то есть тут, можно сказать, повезло.
        Да-да, я не шучу. Если бы эпидемия вспыхнула по весне, то спустя пару недель количество трупов исчислялось бы сотнями, если не тысячами, а так уже через три дня шарахнули морозы, и треклятая железа вроде бы затаилась. Во всяком случае, за последнюю неделю в Новгороде от нее не умер ни один человек, а вот в Ивангороде, как мне рассказали стрельцы, ситуация куда хуже и черные столбы дыма от сжигаемых тел похоронными свечками все время поднимаются над крепостными стенами.
        Где расположились мои гвардейцы, старший над стрельцами сразу указал. Оказалось, не так и далеко - успел добраться засветло. Увы, но и Зомме тоже перемежал хорошие известия с плохими. В число первых входил высокий боевой дух гвардейцев, хотя и слегка подорванный известиями о чуме. Впрочем, в их бодром настрое я убедился и сам, пройдясь по раскинутому близ опушки леса стану - шутки, смех, дружеские подколки. Да и меня ратники встретили не просто радостно, но в предвкушении событий. Словом, готовы хоть сейчас в бой.
        Обморожений в пути они не получили, и это тоже радовало. Ну и Годуновы. Что брат, что сестра чувствовали себя превосходно. Ксения, правда, как я подметил, немного устала, все-таки который день в пути, но в целом выглядела отменно - глаза ясные, на щечках румянец от легкого морозца, то есть все в порядке.
        К плохим новостям относилось то, что запасов вооружения мы по большей части, считай, что лишились, поскольку они оставались в Яме, где вроде бы тоже появилась чума. Впрочем, удивляться нечему - ей от Ивангорода прямая дорога к Яму, до которого всего ничего, каких-то два десятка верст.
        Что тут предпринять, я понятия не имел и решил первым делом составить подробное донесение Дмитрию Иоанновичу. Мол, так и так, непредвиденная ситуация, форс-мажорные обстоятельства, исходя из которых все прахом, все летит к черту, ибо завоевывать чумную Эстляндию просто глупо. Однако в конце все-таки сделал обнадеживающую приписку, туманно заявив, что веры не теряю и уповаю на всевышнего, который непременно должен подсобить мне в таком благом деле, как освобождение исконно русских земель от шведского ига.
        Пока писал, в голове ничего путного так и не созрело, посему я предпочел заняться размещением Ксении Борисовны, отдав распоряжение Зомме не торчать тут без толку, а выдвигаться в сторону Яма, подойдя к нему как можно ближе.
        Рассудив, что, коли сейчас в Великом Новгороде опасно, нужно выбрать относительно отдаленную от него женскую обитель. Я принялся ее искать, благо выбор имелся, ибо монастырей в его окресностях было хоть отбавляй. Женских, правда, не так уж много, но тоже достаточно.
        В первом из них - Богородичном - мне отказали, но я не особо и расстроился. Уж очень близко от города - от силы четыре версты. Зато там я получил мудрый совет от матери настоятельницы. Мол, отсюда не так уж далеко до… и последовал длинный перечень обителей. Признаться, мой список выглядел несколько короче. Правда, их названия мне ни о чем не говорили, но в конце она назвала Введенский девичий монастырь, расположенный на какой-то реке Тихвинке.
        -Жаль токмо, что до него отсюда далече, ажно две сотни верст,- посетовала она,- а так ей там было бы самое место.
        Две сотни верст меня не устраивали - уж очень далеко, так что поинтересовался, отчего Ксении именно там самое место, исключительно из любопытства. Оказалось, причина на то имелась, и весомая. Мол, тамошней игуменье матушке Дарье доподлинно ведомо, как обходиться с Годуновой, ибо некогда она и сама хаживала в царицах, будучи до пострига Анной Алексеевной Колтовской…
        «Вон как?! Ну до чего ж тесен мир!» - изумился я, прикинув, что если передать настоятельнице привет от моего батюшки[125 - Об обстоятельствах знакомства Анны Колтовской с Константином подробно рассказано в «Царской невесте», третьей книге трилогии «Лал - камень любви».], то теплый прием, забота и доброе радушное отношение Ксении обеспечены.
        Правда, дальность пути по-прежнему смущала, но зато там уж ее никто никогда не отыщет. К тому же четыре резервных дня у меня имелись, поэтому я, хоть и впритык, но успевал на встречу в Ивангороде, где меня должны были ждать мои люди.
        Честно говоря, обитель меня разочаровала. Правда, не сразу. Вначале лишь порадовался, когда мы остановились перед здоровенными воротами, щедро обитыми железом. Понравились мне и каменные стены. Даже несмотря на сгущавшиеся сумерки, все выглядело весьма надежно и прочно. Но спустя несколько минут, к моему превеликому сожалению, выяснилось, что мы прибыли не туда, поскольку и ворота, и стены, и все строения принадлежат Богородичному Успенскому мужскому монастырю. А вот если вам нужно во Введенский девичий, то извольте пересечь речку Тихвинку, и вон она, отселе видать.
        Я покосился на словоохотливого монаха, поглядел в ту сторону, куда он указывал, но ничего не увидел, сделав вывод, что либо у меня что-то со зрением, либо тот, мягко говоря, слегка преувеличивает. Но деваться было некуда, и я решил, что проеду еще верст пять, и, если вдали так ничего и не увижу, поверну коней обратно и потребую ночлега.
        Спуск был достаточно удобен, так что на том берегу мы очутились быстро, однако вот незадача - дорога-то закончилась. Точнее, она была, но вела явно не туда, куда надо, а в какое-то крохотное сельцо, почему-то огороженное невысоким деревянным забором.
        «Не иначе как народ здесь изрядно озорует, коли даже села так огораживают»,- подумал я и расстроился. Все-таки скакать в такую даль, к тому же истратить чуть ли не весь резерв времени, а в результате…
        Я постоял в раздумье у ворот, прикидывая, что делать. Дальше ехать расхотелось окончательно, разве только в поисках ночлега, а поутру податься обратно. Вот только где найти дорогу к этому ночлегу? И я забарабанил кулаком в ворота. Тогда-то, после того как мне их открыли, и выяснилось, что я попал куда надо.
        Пока нас вели в избу игуменьи, я все прикидывал, стоит ли оставлять Ксению под такой непрочной защитой. Стен-то, считай, нет вовсе, поскольку столь звучное слово и эта деревянная ограда явно из разных опер. Понадеяться на настоятельницу Дарью, которая бывшая царица Колтовская? А она вообще помнит дядю Костю? Можно, конечно, попытаться освежить ее память, но выйдет ли из этого толк?
        Оказалось, освежать ни к чему - она и так вспомнила, причем в первые же секунды нашей с нею встречи. Это я понял, едва меня провели в ее покои. Она встала со своего стула, занесла руку, чтобы благословить и перекрестить гостя, но тут же во все глаза уставилась на меня, прищурилась и, побледнев, испуганно отшатнулась.
        -Вот и все прочие говорят, что я очень похож на своего батюшку,- понимающе кивнул я, разряжая обстановку.
        -На…- Она тяжело оперлась на стол.
        -Ну да, на князя Константина Юрьевича,- простодушно подтвердил я.
        -А я слыхала, что государь Иоанн Васильевич уж больно шибко осерчал на князя и…- Не договорив, она испытующе уставилась на меня.
        -Бог спас,- коротко ответил я, после чего принялся излагать старую версию чудесного спасения моих родителей и их дальнейшую судьбу.
        -Вот оно, значит, как,- вздохнула настоятельница и… счастливо улыбнулась.- Услыхал, стало быть, господь мои молитвы.- И она, спохватившись, сразу же захлопотала, засуетилась, отдавая распоряжения сестрам во Христе.
        Вечеряли мы у нее в избе, но не втроем, а вчетвером. Ко мне и Ксении присоединился светло-русый худощавый мужчина лет эдак тридцати пяти. На сей раз пришел черед царевны изумляться - она перепуганно глядела на него во все глаза. Впрочем, если бы мне довелось впервые увидеть этого мужика сейчас, за столом, а не двумя часами ранее, в парилке, то я бы вообще ошалел. И немудрено - на меня во все глаза смотрел… дядя Костя.
        Хотя нет, глаза, точнее их выражение, было совсем иным. Что-то не помню я у своего дядьки при взгляде на меня ни восторга, ни восхищения, ни тем паче обожания. Ну и плюс наличие изрядной бороды, причем вдвое длиннее моей. Зато все остальное…
        Столь сильное сходство не могло не насторожить, так что, пока он меня старательно нахлестывал веничком, я потихоньку да помаленьку выудил из него всю немудреную биографию.
        Оказалось, что подобрала его матушка игуменья грудным младенцем у ворот обители, прозвав его Найденом и в крещении дав имя Александр. Тогда она еще проживала в Горицком Воскресенском монастыре простой монахиней. Кто была его жестокосердная мать, узнать не удалось, но сестра Дарья оказалась настолько доброй, что умолила мать игуменью оставить дитя при монастыре и проявила самую активную заботу о нем.
        Далее тоже все просто - лет двадцать назад она перебралась сюда, разумеется, вместе с ним. Тут он и прожил почти безвылазно всю свою жизнь. Почти, потому что изредка - раз в два-три года - матушка отпускала его в Великий Новгород сопровождать предназначенные к продаже монастырские товары, да и то всякий раз ему приходилось ее подолгу упрашивать.
        Именно потому, едва заслышав, что к ним приехал сам князь Мак-Альпин, о деяниях которого всего три недели назад взахлеб рассказывал один из заглянувших купцов, он тут же кинулся в ноги к матушке Дарье, чтобы она умолила меня взять его с собой.
        Касаемо жестокосердной матери, которая якобы подбросила младенца к воротам обители, у меня была другая версия - просто так столь разительное сходство не случается. Тем более что я помню рассказы своего дядьки, как он сопровождал бывшую царицу Анну Алексеевну в монастырь. Нет, в особые подробности он не вдавался, но если исходить из сказанного, то остальное и без того хорошо понятно. Теперь ясно, чем все закончилось. Точнее, закончилось для дядьки, а для бывшей царицы только началось.
        «Это сколько ж ему лет натикало?- прикинул я.- Вроде бы тридцать три? Ну да, так и есть. Дядька отвозил царицу осенью тысяча пятьсот семьдесят второго года, значит, июль, в который его «нашла» сестра Дарья, был летом следующего, тысяча пятьсот семьдесят третьего года. Если быть точным, получается, что моему двоюродному братцу ныне тридцать два с половиной».
        Оставалось только в очередной раз подивиться тому, насколько сильно условия жизни влияют на внешность человека. Взять моего дядьку, так ему уже сорок, а выглядит он практически в точности как Александр, если не моложе. Хотя нет, насчет «моложе» я хватил через край - если бы не борода, то мужик так и тянул бы примерно на свой возраст.
        Обещать я ему ничего не стал - еще не хватало поссориться с настоятельницей, если она вдруг воспротивится, поэтому на все его просьбы отвечал уклончиво. Попробовал даже напугать Александра. Мол, война не торговля, пушки грохочут, пути свистят, кровь, грязь, раны, смерть, которая неизвестно, за каким углом тебя поджидает. Однако я добился лишь обратного эффекта - он загорелся не на шутку. В глазах огонь, руки чуть ли не трясутся от нетерпения схватить пищаль с саблей - и врукопашную.
        Пришлось ответить напрямую. Мол, если я получу добро от игуменьи, тогда конечно, а если нет - не обессудь…
        Ксения такого шока, как я в баньке, не испытала, но столь явное сходство Александра со мной ей явно не понравилось. Видя ее испуг, игуменья сжалилась и уже после третьей перемены блюд ласково произнесла, обращаясь к нему:
        -Сыт ли?- И, не дав ему раскрыть рта, кивнула.- Вот и славно. А теперь ступай.
        Александр умоляюще поглядел на настоятельницу, но она неумолимо повторила свое требование, успокоив его:
        -Все я памятаю, так что не томись душой, слово свое сдержу.
        Александр благодарно кивнул, послушно встал и, поцеловав матери Дарье руку и отвесив учтивый поклон нам с Ксенией, удалился.
        Втроем мы пробыли недолго. Ксения выглядела изрядно усталой - шутка ли, все две сотни верст мы отмахали за день. И хотя дорога была на загляденье, поскольку большая ее часть пролегала по льду Волхова, да и оставшийся путь купцы тоже успели хорошо накатать, тем не менее царевну после столь долгого путешествия вкупе с банькой и сытным ужином явно тянуло в сон.
        Игуменья, заметив это, сразу же принялась уговаривать ее прилечь. Я присоединился к ней, и общими усилиями царевна была выпровожена к месту отдыха. Надо сказать, что разместили ее с комфортом, причем поблизости от избы настоятельницы.
        -Как будто ждали ее,- заметил я, наблюдая в маленькое оконце (удивительно, но оно оказалось стеклянным, а не слюдяным), как монахини сопровождают Ксению и двух ее прислужниц к месту для ночлега.
        -Именитым гостьям приятно, когда их размещают вот так вот, на почетном месте,- пояснила игуменья.- Они, глупые, мыслят, что раз поблизости к настоятельнице да к храму, стало быть, и к богу тоже. Но что до Ксении Борисовны, ты, князь, даже не сумлевайся - здесь она в надежном месте. Уж кого-кого, но нареченную сына князя Константина Юрьевича я всяко уберегу.
        Я было заикнулся насчет ратников, которых собирался оставить для вящей надежности, но мать Дарья внесла коррективы:
        -Полсотни - это ты излиха хватил. Одного десятка и то за глаза - в ентих краях озоровать некому.
        В конце концов пришли к компромиссу - двадцать человек. Правда, им самим придется выстроить для себя избу, а вот что касается платы за прокорм и прочее, игуменья отказалась наотрез. Мол, ей и монастырю вполне довольно доходов с рыбной ловли на Волхове и с ее вотчины под Устюжной, так что нужды нет, да и не желает она брать хоть полушку с сына Константина Юрьевича, а уж коль жаждется расплатиться, пусть внесут свою лепту в благоустройство обители. Мне же вместо серебра, которое я хотел оставить на прокорм царевны и ратников, предложили оказать ответную услугу и прихватить с собой одного человечка.
        Так-так. Кажется, я знаю, о ком сейчас пойдет речь. Вот только ведомо ли матери игуменье, что я еду на войну, где возможно всякое? Сомневаюсь.
        -Думала, ты сам о нем спросишь,- вздохнула настоятельница и похвалила: - Молодца, князь, терпелив. Ну а мне таить неча. Как видишь, хоша и побыл князь Константин в Белозерье всего ничего, и седмицы единой не будет, ан памятку о себе оставил. С кем уж он согрешил - бог весть, но что следок евоный, я враз смекнула, егда младеня впервой узрела. Он и тогда вылитый был батюшка, а ныне с кажным годом все боле дивуюсь - случается же такое сходство.
        Сознаваться в своем грехе она явно не хотела. Да и был ли грех? Почему бы моему дядьке не переспать еще с кем-нибудь? Но еще раз прикинув, я пришел к выводу, что мое первоначальное предположение о возможной матери Александра и есть самое вероятное. Не такой уж рьяный бабник дядя Костя, да и со временем у него был напряг - всего с неделю, а то и меньше он пробыл в Горицком монастыре и все эти дни был занят только одной дамой. Да-да, той, что сидела напротив меня и упорно таилась, не собираясь говорить мне всей правды. Впрочем, понять ее можно. И без того неясно, как я отреагирую на своего единокровного братца, а если заикнуться, что он ее сын…
        Словом, все правильно.
        -А он сам знает о том, кто его отец?- поинтересовался я.
        -Я не сказывала, а боле ему узнать не от кого,- пожала плечами она и осеклась, сообразив, что проговорилась.
        Я деликатно отвел взгляд в сторону, чтобы она ничего в нем не прочитала. Правда, чуть погодя пожалел об этом, поскольку услышал глухой голос игуменьи:
        -Ну да, так оно все и было…
        Я повернулся к ней. В глазах слезы, но в то же время и непреклонное упрямство, да и голова не опущена, а напротив - горделиво вздернута.
        -Осуждаешь?- В голосе явственно прозвучал легкий вызов.
        -Кто я такой, чтоб осуждать,- возразил я.- Сказано в Писании: «Не судите, да не судимы будете». А… Александр, пожалуй, если б знал, то лишь гордился бы своей матерью.
        -Благодарствую, князь,- сдержанно поблагодарила она меня и заметила: - Как погляжу, ты весь в батюшку пошел.- И она прикусила губу.
        Мне стало неловко, и я постарался сменить щекотливую, да вдобавок и неприятную для обоих тему, заметив, что Константин Юрьевич не раз рассказывал мне о ней, притом всегда только в самых лестных тонах. В подтверждение своих слов привел наглядный пример - если бы не знал, что она тут настоятельница, то какого рожна поперся бы за тридевять земель от Новгорода, когда совсем под боком имелись и Богородичный девичий, и куча других женских обителей.
        Понравилось. Улыбнулась. Но не удовлетворилась услышанным, жадно потребовав подробностей - что еще рассказывал о ней мой батюшка. Пришлось изобретать на ходу. Мол, не раз говорил, какая она умная, красивая и добрая, а как-то обмолвился… Я склонился поближе и заговорщическим шепотом произнес:
        -Одно плохо - счастья бог не дал. Все при ней, только дураку в жены досталась. Жалел он тебя, матушка, вот что, и сильно жалел.
        Бог ты мой, сколько радости было на ее лице. Даже прослезилась, хотя и попыталась это скрыть, принявшись энергично сморкаться и приговаривая, что хворь, скрутившая ее по осени, хоть и миновала, да не до конца - и насморк, и глаза иногда слезятся.
        А вот ее просьба взять с собой Александра мне показалась странной. Нет, если бы она не знала, куда я еду и зачем,- одно, но в том-то и дело, что, оказывается, игуменья уже успела все это выяснить у Ксении. Чудно. То сынишка с превеликим трудом добивается разрешения выехать по торговым делам в Великий Новгород, а тут…
        Выяснилось все спустя пару минут, когда она рассказала о тяжелой болезни, которую перенесла всего пару месяцев назад. В подробности настоятельница не вдавалась, но я так понял, что это было воспаление легких. Ей удалось выкарабкаться, причем именно из-за Александра - очень уж ее беспокоила его неустроенность. Тяжелая болезнь и заставила ее призадуматься - что с ним будет дальше, если с ней случится беда. А подумав, пришла к выводу, что как ни крути, а надо его как-то куда-то пристраивать, да поскорее, и решила, что, как только оправится, первым делом займется его дальнейшей судьбой.
        -Мыслю, что болезнь та знаком божьим была,- подытожила она.- Я уж было помышлять начала о Богородичном Успенском монастыре - все рядышком. Одна беда - сам он того не желал. А тут и ты нагрянул. Я тебя егда углядела, так враз и поняла - вот он, второй знак, кой мне господь подал. Выходит…- И она развела руками.
        Пришлось напомнить о войне, но ее это ничуть не смутило. На пару секунд, не больше, она помрачнела, но затем сурово поджала губы и заявила, что ныне мужчине, кой не смерд, не ремесленник и не купец, жить на Руси и не быть ратником али воеводой возможно лишь в трех случаях - если он убогий телом, юродивый духом или принял постриг. У нее же Александр ни то, ни другое, ни третье, вот и выходит, что как ни крути, а вовсе без войны ему никак не обойтись.
        -Но я чаю, уж братца свово ты убережешь?!- просительно обратилась она ко мне и даже, сложив ладони, прижала их к груди, словно собиралась на меня молиться.
        -В пекло не пошлю, держать буду только при себе и сделаю все, что от меня зависит,- заверил я ее,- но и обещать не стану. Тут ведь достаточно одной шальной пули, и все.
        -Если шальная угодит, стало быть, воля божья,- печально кивнула игуменья.- А вот что при себе с бережением держать станешь, за то тебе низкий поклон.- И она встала с лавки, но я успел догадаться о ее намерениях и удержал.
        Честно говоря, взваливать на себя столь большую ответственность не хотелось бы. Да и сходство тоже слегка удручало - хорошо хоть, что он намного старше меня, да и борода длиннее, а то вообще было бы черт знает что. Но в любом случае придется признать его своим родичем - это однозначно и обсуждению не подлежит. К тому же мне и впрямь было жаль Александра. Ну что он тут видел за свои тридцать два? Несколько торжищ в Великом Новгороде, городские храмы с монастырями, а все остальное время - тоска зеленая.
        Разработкой его легенды - надо же как-то было объяснить его разительное сходство со мной, которое непременно подметит народ,- я занялся с самого утра. Придумалось на удивление быстро, и я пошел согласовывать версию с матерью настоятельницей - вдруг кое-что не понравится.
        А начал с того, что он является моим двоюродным братом, за которым я сюда и приехал, получив ее письмо, а звать его Александром… Алексеевичем. Игуменья при этих словах удивленно поглядела на меня, но я заявил, что биография моего батюшки кое-кому слишком хорошо известна, поэтому отчество лучше изменить во избежание пересудов и сплетен.
        -А… почему Алексеевич?- озадаченно спросила она.
        Ну не буду же я ей объяснять, что так звали моего папу и раз я сменил отчество на Константинович, то пускай у него будет обратный процесс. Однако нашел что сказать, и вышло довольно-таки неплохо:
        -В миру матушку игуменью, коя сделала для него столь много доброго, звали Анной Алексеевной, а потому будет справедливо, если он в память о ней возьмет себе отчество ее отца.
        Настоятельница с благодарностью на меня посмотрела, согласно кивнула и… вновь принялась усиленно сморкаться. Ну да, последствия тяжелой болезни, помню. По счастью, приступ насморка вкупе со слезящимися глазами прошел быстро, и я принялся излагать далее.
        Итак, батюшка Шурика, как я мысленно окрестил своего двоюродного братца - разумеется, тоже князь Мак-Альпин,- в юности, путешествуя по морю вместе с беременной женой, попал в жуткую бурю. Надежд на спасение уже не оставалось, и тогда он дал обет, что если удастся уцелеть, то подарит богу своего будущего ребенка, которого обязуется постричь в монастыре, причем в первой же обители, которая встретится ему на пути. И стоило только ему поклясться в этом на Евангелии, как море мгновенно утихло, а к вечеру этого же дня корабль подплыл к берегу, на котором он увидел чудный монастырь.
        Более того, уже на следующий день его супруга разрешилась от бремени, родив ему крепкого здорового сына, которого он незамедлительно окрестил в этой обители, оказавшейся православной. Правда, знающие люди, узнав об обете князя Алексея Юрьевича, тут же пояснили ему, что, в отличие от латин, постриг в православии является исключительно добровольным и осознанным делом.
        Вообще-то это было самое слабое место в моем рассказе, ибо у католиков постриг тоже является добровольным, но, учитывая отношение к ним со стороны русского населения, свалить на поганых было самым простым вариантом.
        Продолжая свой рассказ, я добавил, что вдобавок этому препятствию заупрямилась и его жена, которую звали… Анна. При этих словах у настоятельницы снова начался приступ неудержимого насморка и заслезились глаза.
        Я же продолжал вдохновенно вещать, что матушка малыша умолила своего мужа не быть столь жестокосердным. Дескать, коли постриг сына все равно откладывается, а место здесь худое, ибо со всех сторон грозят острыми саблями басурмане-иноверцы, то пусть он дозволит ей путешествие на святую Русь. Там православная вера в почете, и она пристроит своего сына на воспитание в какую-нибудь обитель, в которой его не только научат уму-разуму, но и внушат мысли о добровольном постриге. Муж разрешил.
        Вот тогда-то она, побывав повсюду, остановилась мыслями на Горицком Воскресенском монастыре, осиянном славой своих великомучениц, одна из которых, по имени…
        Я умолк буквально на секунду, подбирая имя почуднее, чтоб с вывертом, но помогла настоятельница. Радостно просияв, она уверила меня, что тут-то особо ничего не надо выдумывать, ибо они и в самом деле имелись, достаточно вспомнить… и принялась сыпать именами.
        Ну да, я же совсем забыл, что в том монастыре, как рассказывал мой дядька, осенью тысяча пятьсот шестьдесят девятого года приняла мученическую смерть урожденная княжна Хованская, выданная замуж за Андрея Ивановича Старицкого - младшего дядьку царя Ивана Грозного. Прибывшие из Москвы палачи усадили ее, еще нескольких боярынь-монахинь и мать игуменью в ладью, нагруженную камнями, и пустили ее в Шексну. Едва судно отошло от берега, как сразу пошло ко дну.
        -Очень хорошо,- кивнул я ей, но, заметив изумленный взгляд настоятельницы, незамедлительно поправился: - В смысле, случившееся плохо, но для нашей сказки в самый раз. А уж что касается игуменьи Анны, то вообще прелестно. Вот как раз она, безвинно погибшая в Шексне, и явилась во сне матери Александра, поведав, что надо завтра поутру положить сына перед вратами монастыря, через которые чуть погодя будет проходить благочестивейшая сестра Дарья, кою в миру тоже звали Анной.
        И снова последствия болезни, обуявшие игуменью…
        Ладно, подождем, хотя время поджимает, а дождавшись, я внес еще одно уточнение. Мол, матушка все сделала согласно наставлению, но сердце не камень, поэтому она все-таки не выдержала. Спустя несколько дней она тайно встретилась с сестрой Дарьей и, предварительно взяв с нее обещание, что та будет молчать, пока Федор не придет в пору… Исуса Христа, рассказала ей историю сына.
        Игуменья же, соблюдая до поры до времени данный ею обет молчания, все-таки не утерпела и, узнав, что в Москве объявился некий князь Мак-Альпин, отписала ему весточку. Мол, так и так, в моей обители проживает вроде бы твой двухродный братец - уж очень редкая фамилия. Ну а дальше…
        Я развел руками. Дескать, тут все понятно.
        -Когда ж ты удумать-то все успел?! Да ить как складно-то, прямо заслушаешься!- восторженно воскликнула настоятельница.
        Говорить, что приступы вдохновения часто приходят ко мне именно на голодный желудок, я не стал - уж больно приземленно звучало. Еще подумает, что намекаю, хотя и в самом деле давно пора за стол. Вместо этого пояснил, что не спал полночи, ломая голову и так и эдак, каким образом лучше всего ей помочь, а ближе к утру услышал голос, который поведал мне, что да как надо говорить.
        Не преминул пояснить и еще одно. Сказка особенно хороша, когда в нее верит тот, кто ее излагает, поэтому Александру Конст… Алексеевичу надо сказать, будто так оно и было на самом деле. Конечно, грех вводить в заблуждение человека, но иного пути я не вижу.
        Игуменья задумалась, прикусив губу и о чем-то напряженно размышляя, но длилось это недолго - задорно тряхнув головой, она вызывающе заявила:
        -Отмолю. И… не сумлевайся, князь, за тебя тоже отмолю.- И добавила в свое оправдание: - Ложь худа, коль во вред, а ежели токмо во благо - так оно уже половинка лжи, а то и помене…
        Уговорились, что я сейчас зайду за Ксенией Борисовной, а когда матушка Дарья все расскажет Александру, то подаст мне условный знак. Ну, скажем, выйдет на крыльцо избы. Увидев вышедшую игуменью, я повел царевну завтракать в избу настоятельницы. Там на лавке сидел бледный как полотно Александр, являя собой разительный контраст со столом, празднично заставленным всевозможными закусками.
        -Ну, здравствуй, брат,- проникновенно произнес я.
        Через несколько секунд он уже рыдал на моем плече, а чуть поодаль вновь сморкалась, страдая от последствий хвори, мать игуменья. Признаться, даже у меня увлажнились глаза. Так, самую малость.
        Единственной, кто перепуганно смотрел на происходящее, была Ксения - с ума, что ли, все посходили? Когда же матушка Дарья голосом, то и дело прерывающимся от рыданий, поведала ей мою утреннюю выдумку - я настоял, чтобы это сделала именно она,- началась вторая часть Марлезонского балета. Царевна незамедлительно уткнулась мне в левую половину груди - правую безраздельно оккупировал брат - и заревела, отчего настоятельницу охватил очередной приступ, а Шурик вообще не прекращал захлебываться от рыданий.
        Словом, за стол мы уселись просветленные, а я вдобавок еще и в мокром, хоть выжимай, кафтане. Зато будничная утренняя трапеза превратилась в праздничную, не глядя на продолжающийся Филипповский пост. Правда, скоромных кушаний не имелось, но зато настрой у всех сидящих был о-го-го! Я не говорю про своего брательника, который чуть ли не парил над столом, взирая на меня с немым обожанием, и про матушку настоятельницу, которая млела, глядя то на меня, то на своего сы… виноват, воспитанника. Даже Ксения так сильно радовалась за меня, что на время совсем забыла о нашем грядущем расставании.
        К тому же поверьте, что хороший медок идет так же чудесно не только под мясное, но и под пироги с начинкой из стерляди, из грибов и из ягод. Причем каждый из них именовался наособицу - один подовый, другой - блинчатый, третий - пряженый, четвертый - соленый, а пятый игуменья и вовсе назвала икряником. Сами меды тоже были не простые, и игуменья, то и дело наливая мне в кубок, настоятельно рекомендовала отведать то белого, то обарного, а то какого-то поделного. Однако я держался, поскольку помнил, что надо бы сегодня выехать обратно, но куда там.
        Как говорится, бог не дал. Точнее, это была богородица…
        Глава 34
        Икона и… проклятые сокровища
        Дело в том, что царевна выразила желание поклониться иконе, которая чудесным образом объявилась в этих краях, дабы испросить у нее благословения на меня, мое воинство и вообще на всю военную кампанию. Причем поклониться ей в одиночку она не желала - непременно со мной, да и матушка настоятельница, стоило мне начать отнекиваться, так удивленно на меня посмотрела…
        Словом, пришлось ехать к соседям на ту сторону реки, то бишь в мужской монастырь. Держа в памяти, что у меня в запасе всего один день, я еще надеялся успеть полюбоваться явленным образом, коротенько помолиться на него и быстренько отправиться в дорогу, благо что ратники были готовы - только свистнуть, и они в седлах. Однако не тут-то было. Пришлось битый час выслушивать лекцию про то, как «сей чудный образ, ангелами невидимо носим, светозарно шествовал по воздусям» из одного местного селения в другое, очевидно, в поисках местечка посимпатичнее. Слушая монаха, я периодически с тоской поглядывал на узенькое слюдяное оконце. Светлое в начале чтения сказания, оно заметно потемнело ближе к концу.
        К тому же когда иконе наконец-то надоело блуждать по местным окрестностям и она обосновалась на одном месте, начались свершаемые ею чудеса.
        Кстати, поведение самого Александра мне, честно говоря, пришлось не по душе - очень уж набожный. Понимаю, что все дело в воспитании - торчи я с малолетства в монастыре и ошивайся по кельям, глядишь, стал бы таким же, а то и еще хуже. Но куда его такого на войну? Разве что подменить священника, если срочно понадобится отпустить грехи умирающему или отпеть погибших, вот и все, а махать сабелькой - увы. Не убий. Непонятно только, почему он так рвется поехать со мной.
        -Кровь пролить за царя-батюшку, за Русь святую,- гордо заявил он на обратном пути в ответ на мой осторожный вопрос.
        Ишь ты! Пришлось пояснить, что в бою надо думать совсем о другом - победить врага и уцелеть самому.
        -А ежели так не выходит?- горячо возразил он.- Ежели иначе никак?
        -Тогда дело другое,- согласился я.- Но наперед запомни, братец, что думать надо об этих двух вещах, из коих первая - обязательная, а вторая как получится.
        А попутно поинтересовался насчет нарушения господних заповедей. Как, мол, не боится?
        -Так за царя ж да за Русь,- вновь повторил он, с недоумением взирая на меня.
        -Вообще-то в этот раз мы будем воевать не за них,- усмехнулся я.- Вместо Руси Ливония, а вместо государя - королева Мария Владимировна. Тебя это не смущает?
        -Тогда за веру православную,- нашелся мой Шурик.- Как же за такую не воевать, когда ты сам ныне слыхивал, какие чудеса образ богородицы творит. А ведь это тебе не все зачли - матушка Дарья куда боле написала в сказании о сей иконе, да токмо не все вошло - уж больно длинно.
        И что-то мне расхотелось брать его с собой. Не знаю почему, но вот пропало желание, и все тут. Однако я сразу подогнал под отказ теоретическую базу. Мол, я ныне в ответе за тебя перед игуменьей, а потому негоже мне брать на войну неумеху, которого убьют в первой же стычке, не говоря уж о сражении. Поэтому лучше всего, если он пока останется и как следует позанимается с моими ратниками, если ему не зазорно тягаться с мальцами, а уж потом, когда я вернусь…
        -Учебы стыдиться не след, от кого бы она ни исходила,- заметил он рассудительно.- Токмо ты бы допрежь меня спытал, а опосля сказывал про нее.
        Ладно, пусть будет проверка, и я по возвращении в обитель устроил испытание, которое, как ни удивительно, Александр достойно выдержал. Разумеется, сабли были деревянные, которые тот сноровисто притащил из какого-то сарая, но все остальное - выпады, приемы, уколы и так далее - настоящее, так что экзамен он сдал, притом с блеском.
        Судей для подсчета было трое - помимо меня еще два десятника. Все трое пришли к выводу, что победа одержана в четырех поединках из пяти. Да и то в одном, самом последнем, Александр проиграл лишь потому, что гвардеец забыл про мой запрет о применении дополнительных приемов. На них я, памятуя о московской драке с ляхами, акцентировал внимание своих гвардейцев с самого начала осени, едва прибыв в Кострому. Запретил я их применять против Александра, посчитав, что в данном случае будет нечестно - все-таки братан, а не поляк и не швед.
        Так вот, Истома Курнос, дравшийся против моего Шурика, чувствуя, что проигрывает, классически уклонившись от выпада моего братана, совершенно не классически пнул его ногой и только так смог победить. Хорошо хоть вовремя спохватился и удар получился не очень сильным - через минуту братана уже привели в чувство. Но в ответ на его обиженное замечание, что так нечестно, я строго заявил:
        -В моем полку в бою считается нечестным лишь одно - не выполнить приказ командира, даже если это будет стоить тебе жизни. Все остальное, Александр Алексеевич, достойно, ибо приближает победу над врагом.
        -Но ведь так еще и подл…- Но Шурик тут же осекся на полуслове.
        -А ты посмотри на них,- предложил я.- Редко кому по восемнадцать-девятнадцать, а в основном шестнадцать-семнадцать. Но разве свей или лях станет думать, что перед ним мальчишки? Он плюнет на это и все равно попытается их убить. Так почему они должны заботиться о чести, сражаясь с бесчестными? С волками жить…
        -Ну тогда…- протянул он, и на его лице появилась лукавая улыбка.
        Александр, кряхтя, встал, поплелся куда-то за сарай, что располагался поблизости, и вернулся оттуда со здоровенной жердиной в руках.
        -А теперь давай налетай!- залихватски крикнул он моим ратникам, ободрив Курноса: - Смелей, чего ты!
        Истома покосился в мою сторону, увидел разрешающий кивок и пошел в атаку. Удар - отбит, удар - отбит, а после третьего его соперник сам перешел в наступление, и спустя секунду Курнос заполучил две увесистые плюхи - по голове и по плечу.
        -Ты уж не серчай,- сразу извинился Александр и озабоченно спросил морщившегося от боли ратника: - Шибко больно?- И он пожаловался, сокрушенно разводя руками: - Я уж и так токмо вполсилы…
        -Ничего, потерпит,- успокоил я брательника и, взяв лежащую подле меня вторую деревянную саблю, предложил: - А теперь со мной. Да не робей, шпарь в полную силу.
        Через несколько секунд я пожалел о последней фразе, но было поздно. Очевидно, Александр решил, что если ему удастся оглушить и свалить на землю воеводу, то тогда его дело в шляпе, то есть по-нынешнему, наверное, в шапке. Словом, быть ему в моем полку. Он чуть не добился этой цели - мне только в самый последний момент удалось увернуться. Досталось лишь уху, но все равно ощутимо, и я пришел к выводу, что без дополнительных приемов никуда. От первого он уклонился, успевая поглядывать за моими ногами, но надолго его не хватило. Мой прыжок ногами вперед Шурик заметил с некоторым опозданием, и мне удалось завалить его подсечкой и приставить деревянную саблю к горлу.
        -Не управился,- прошептал он с явным сожалением.
        -Но испытание прошел с честью,- обнадежил я, поинтересовавшись, где он так мастерски научился драться.
        Оказалось, у соседей. Матушка Дарья заботилась о всестороннем развитии сына, поэтому по ее просьбе настоятель мужской обители специально назначил такой урок двум своим инокам, которые до пострига были далеко не последними ратниками во владычном полку[126 - Издавна существовал обычай, по которому владыка Новгородской епархии снаряжал и содержал на свои средства полк ратников. Отсюда и название.].
        Поведав это, Александр довольно улыбнулся и потянул из-за голенища сапога нож. Повернувшись к сараю, он прищурился и уверенно метнул его, точно угодив в одно из бревен. Я вытащил глубоко засевший в дереве клинок - душевно вошел, самое то, и вопросительно уставился на продолжавшего удивлять меня брательника.
        Оказалось, вновь представитель соседей. Правда, на сей раз обошлось без благословения игумена. Просто как-то раз здоровенный монах, греясь на солнышке, заодно лениво наблюдал, как Санька - ему в ту пору было лет пятнадцать - играется сам собой в свайку. Смотрел-смотрел, а потом взял и предложил научить настоящему делу, после чего дней через пять притащил выкованный у местного кузнеца по особому заказу нож. Он же чуть погодя, сопровождая вместе с моим братцем совместный обоз с товарами в Новгород, заговорил и о другом…
        -Поведал, в точности яко и ты мне ныне сказывал. Хорошо, ежели сабля имеется, а ну как лезвие сломается? Тать ведь ждать починки не станет. Потому в настоящем бою, что лежит поблизости, тем и умей драться. Оглобля под руку подвернулась - ее хватай, ослоп[127 - Дубина.] - и им не брезгуй. Даже ухват печной и тот пойдет,- пояснил Александр, и я пришел к выводу, что парень не только не станет обузой, но и весьма пригодится.
        Признаться, подручные средства я из виду упустил. Разве что когда инструктировал ратников из особой сотни, предназначенной для непосредственной охраны Годунова. Там да, но опять же держа во внимании, что в тесных галерейках и коридорчиках терема, да пусть и в царевых палатах, в любом случае не разгонишься и не размашешься. Словом, с учетом специфики помещений. А вот остальных…
        Впрочем, даже если бы меня и осенило насчет ослопов и оглоблей, все равно обучить было бы некому. Зато теперь совсем другое дело. Ныне я обзавелся превосходным инструктором, поэтому сразу после Прибалтики…
        А Александр не унимался, в завершение похваставшись, что он владеет еще и художеством стрельбы из пищали. Особыми хитростями, правда, не измышлен, но за двести шагов в шапку угодить четыре раза из пяти в состоянии. Или три, как он чуть погодя поправил сам себя.
        Да уж, погорячился я с обузой. Одно жаль: убивать ему никогда не доводилось, а первая кровь - штука такая. Но, с другой стороны, и подавляющему большинству моих ратников ее тоже проливать не довелось, так что преимуществ никаких.
        А потом был ужин, за которым обе дамы сидели с настроением, явно противоположным утреннему.
        -Ныне ты мне даже гитары не оставил,- грустно улыбнулась царевна, уже стоя на ступеньках своей избы, в которой ей предстояло провести долгих полтора-два месяца.
        Я молча стянул с пальца перстень, пояснив, что им одарила моего батюшку моя матушка. И подчеркнул:
        -Лал это. Говорят, сей камень счастье в любви дает. Дороже его у меня, пожалуй, никакой вещицы не сыщется.
        -Тогда на что он мне?- невесело улыбнулась Ксения.- Счастье у меня и без того есть, богатырь мой любый.
        -Ну как же,- возразил я.- Счастье ведь только с живым может быть, а раз так, значит, он тебе жениха убережет.
        Она приняла перстень, задумчиво покачала его на ладошке, но затем решительно вернула:
        -Тяжко ему за моим суженым издаля приглядывать. Нет уж, пущай он поближе к тебе будет.- И царевна, внимательно посмотрев на мое грустное лицо и прикусив губу, твердо произнесла: - Сказываешь, самое дорогое отдаешь? Что же, тогда и мне след тебе самое дорогое отдать.
        Поначалу я даже не понял, что именно она имеет в виду, но потом дошло. Да и как тут не дойдет, когда мне напрямую сказали, чтобы я приходил после полуночи в ее опочивальню.
        Честно говоря, стало не по себе. Ну неправильно это как-то, и все тут. И не потому, что в нынешнем веке такие вещи до свадьбы строго осуждались. В конце концов, кто знать-то будет? Сенные девки? Так Ксения сразу предупредила, чтоб я о них не заботился. Мол, дала ей Марья Петровна медок заветный с травками хитрыми, так что все они будут спать как убитые. Но все равно неправильно. Нельзя так.
        А с другой стороны - как отказаться так, чтоб не обидеть?
        Но тут на крылечко своей избы вышла игуменья. Жених, конечно, имеет право проводить невесту, особенно когда впереди расставание, но не более того, и я спешно распрощался, пообещав, что приду, и принялся ломать голову в поисках нужных слов. Времени до полуночи оставалось изрядно, но подумать мне не дали. Оказывается, настоятельница вышла не просто так. Ей был нужен именно я, ибо в благодарность за отзывчивость к ее просьбе матушка Дарья собралась поведать мне тайну, о которой теперь знала только она…
        Признаться, когда игуменья начала говорить, я даже не думал, насколько это важно, однако по мере того, как она рассказывала, мне стало понятно, что и впрямь сведения первостепенной важности. Нет, незаконнорожденных детей или тому подобных откровений в ее рассказе не имелось - сколько ж можно?- и повествовала она о сугубо материальных вещах, но зато таких дорогих, что…
        Оказывается, в ту пору, когда она еще была царицей, на Русь собирался идти в очередной набег крымский хан. Годом раньше он уже прошелся по стране, причем весьма удачно, под конец спалив и столицу, так почему бы не повторить.
        Иван Грозный, узнав об этом и совершенно не надеясь на свои войска, тем более что Москва в результате прошлогоднего погрома стояла вообще без стен, принялся - как обычно в таких случаях и поступали потомки Ивана Калиты, даже Дмитрий Донской - готовиться к большому драпу.
        Время позволяло ему собраться основательно, и уже в конце января из Москвы в Новгород прибыло триста саней, доверху груженных государевой казной. Тут были самоцветы, драгметаллы - монеты и посуда, а также богато украшенные иконы в окладах из золота и серебра, с вкраплениями все тех же крупных самоцветов, и рухлядь - меха, ткани и прочее.
        В феврале в Новгород прикатило еще полторы сотни возов - не иначе как царь подчищал хоромы. Ну в точности как царица-вдова Мария Григорьевна, тоже собиравшаяся в Кострому под негласным девизом: «Не отдадим узурпатору ни пяди… грязной рогожи!» Вот только она женщина, ей дозволительно, а этот вообще-то мужик.
        Впрочем, черт с ним, с государем-батюшкой, который хуже любого отчима, ибо сейчас речь не о нем.
        Так вот, еще не успев прибыть в Новгород, он по пути туда побеспокоился о том, как бы их понадежнее запрятать - очень уж опасался, что татарам покажется мало разоренной Москвы и они в поисках добычи пожирнее забредут аж сюда. Струги, которые он повелел приготовить,- одно, но в стругах многое не увезешь, тем более как исключительно сухопутный человек он после случая с утонувшим годовалым сыном[128 - Трагедия произошла на реке Шексне, когда хлипкие подмостки пристани не выдержали и няньки с годовалым первенцем Иоанна царевичем Дмитрием упали в реку.] не доверял и рекам, тем паче морю. Перевернется суденышко, и гудбай всему золоту. Посему куда проще спрятать его, а потом - не будут же татары торчать на Руси всю зиму - спокойно отрыть.
        Чуть ли не полутысяча возов - штука заковыристая. Такое не зароешь, да и бесполезно - те, кто закапывал, сами же и сдадут. Более того, даже если не придет крымский хан, а царь уедет в Данию или Англию - все равно по возвращении ничего найти не получится, ибо немедленно откопают и…
        Словом, он пришел к выводу, что надо спрятать только самое-самое, которое уместилось на десяти санях. Понятно, что там уже рухляди не имелось, а серебра было всего два воза, да и то в виде особо красивой посуды, разумеется, с непременным вкраплением самоцветов. Все остальное - исключительно монеты и изделия из золота плюс наиболее ценные старинные иконы.
        Все эти возы доставили якобы как личные вещи царицы Анны Алексеевны Колтовской, на которой он как раз по весне и женился, причем отвезли их в Хутынский монастырь, куда Иоанн, даже не успев заехать в Новгород, вроде как приехал помолиться у раки с мощами чудотворца Варлаама.
        Ей эта поездка царя в обитель изначально показалась несколько странной. Судите сами - монастырь расположен на северо-востоке от города, то есть по всему раскладу куда проще было бы сперва появиться в Новгороде, передохнуть с дороги, а уж потом тащиться дальше.
        Кроме того, сам он отправился туда отдельно от нее. Если бы царь сказал Анне, что она туда вообще не поедет,- одно. Тут как раз ничего удивительного. Если бы, невзирая на то что обитель мужская, взял царицу с собой,- тоже удивляться нечего. Но тут было нечто третье - сам укатил на молебен, куда собрал народ со всей обители, а ей сказал приезжать позже. Дескать, еще поутру он отправил людишек приготовить помещения для ее ночлега, и, пока они не управятся, царице там делать нечего.
        Далее странности продолжали накапливаться. Перед расставанием Анна спросила, когда ей выезжать, и он назвал одно время, затем, подумав, перенес на час, чуть погодя - еще на два, а потом, отмахнувшись, заявил, что, как только все будет готово, за нею пришлют. И не обманул - действительно прислали, хотя очень поздно, так что в обители Анна появилась уже в первом часу ночи. А до той поры бригада рабочих спешно трудилась якобы по устройству хором государыни [129 - Все указанные данные - количество возов, доставленных в Новгород, странный молебен, прибытие царицы в монастырь в первом часу ночи - не авторская выдумка. О них говорится во многих документах, в частности, в Новгородской летописи.]. На самом же деле они, отгородив досками со стороны монастыря восемь келий, предназначенных для царицы и ее ближних княгинь и боярынь, ударно вкалывали, выдалбливая тайники, где и размещали драгоценный груз.
        Увидев жуткий бардак - рабочие хоть и восстановили полы в кельях, а затем еще задрапировали стены дорогими тканями, все убрать за собой не поспели, да и благоухало в помещениях свежей штукатуркой и побелкой так, что спать никакой возможности,- Анна поутру наивно попеняла на все это государю. В ответ на замечание царицы тот согласно кивнул, заметив, что сам весьма недоволен, но уже принял меры, и повел ее за собой.
        Показанные «меры» Анну привели в ужас. Все рабочие лежали мертвыми в монастырском подвале. Крови, правда, не было - судя по отвратительной как по запаху, так и по цвету пене, застывшей на лице некоторых, оставалось догадываться, что тут поработал лекарь Бомелий. Этот толстячок не только мог мастерски изготовить смертное зелье, но и добивался, что оно действовало строго в определенный промежуток времени.
        Однако в тот раз среди трудяг был весьма крепкий человек, который оказался еще жив, когда Иоанн привел Анну в подвал.
        -Представь себе, князь, гора тел,- негромко рассказывала игуменья,- и вдруг из нее поднимается человек, который начинает осыпать проклятиями царя, меня и все наше золото, о котором я ничегошеньки не ведала.- Настоятельница в ужасе передернулась и торопливо метнулась к жбанчику с квасом. Лишь выпив полный кубок и вытерев со лба испарину, она немного успокоилась и продолжила: - Я тогда украдкой на всех стенах в своей келье кресты намалевала. По свежему оно легко - токмо рукой водить успевай. Хотя все одно - мало помогло. Опосля месяц спокойно спать не могла, все кричала. Снилось, будто они заходят в мою опочивальню - на мертвых губах пена, вместо глаз бельма, а руки со здоровенными синими когтями так и тянутся к моему горлу: «Отдавай, царица, злато, из-за коего нас твой Иоанн поубивал». Вот с тех самых пор оно там и лежит. Проклятое, конечно, поэтому, как токмо извлечешь его оттуда, надобно непременно отслужить над ним молебен. Полностью злато не очистить - нечего и думать, но хоть немного. Да и брать его лучше не для себя, а кому иному, но ежели вдруг занадобится - в долгах окажешься али еще что,
тут-то и припомни про него.
        Честно говоря, я не поверил, что оно еще там. Да неужели царь, который вроде бы всегда нуждался в деньгах, узнав, что опасность миновала, не забрал его обратно в столицу?
        Однако настоятельница твердо заверила меня, что нет, не забрал. И тому есть два важных и неоспоримых доказательства. Первое - это слова самого царя, который на вопрос Анны вначале машинально ответил, что, мол, пусть полежит про запас, да и подати взимать легче - всегда можно на пустую казну показать. Но затем, спохватившись, зловещим шепотом предупредил ее, чтобы она о том молчала по гроб жизни, если хочет пожить еще хоть сколько-то. Не угомонившись и не успокоившись на этом, он в тот же вечер взял с нее клятву перед иконами.
        -Токмо я хошь и сказывала про гроб, а чей - умолчала,- довольно усмехнулась игуменья.- Да и в уме я его гроб держала, не свой, так что свое словцо честно соблюла: покамест он не сдох, я никогда и никому…
        -А дальше?
        -Так ведь забываться стало,- пожала плечами она.- Опять же мыслила, что он уж давным-давно взял их оттуда, а потом как-то припомнилось, и я попросила Александра заехать да поглядеть. Как, мол, целы еще крестики, кои я, будучи царицей, на стенах малевала?
        -И что?
        -Целы - куда им деться. Даже молитва Исусова, кою я накарябала близ своего изголовья, и та цела.- И она нараспев процитировала: - Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.
        -И сколько же там запрятано?- полюбопытствовал я, весело улыбнувшись.- На какую сумму при займе мне рассчитывать, чтобы точно суметь отдать?
        -А ты не шути, князь,- построжела она.- Таковским не шутят. Поверь, что проклятия мертвяков господь всенепременно услыхал, так что с оным златом ухо надо держать востро. А одалживаться можешь хошь на триста тыщ, хошь втрое боле - хватит, да еще и останется.
        Я присвистнул. Получается, чуть ли не миллион. Наверное, и даже скорее всего, матушка Дарья изрядно преувеличивает, однако пускай вдвое меньше - все равно ай-ай. Тут, блин, за каких-то двадцать тысяч с пеной у рта воюешь с царем всея Руси, а в Хутынском монастыре просто в стене лежит в двадцать пять больше, а может, и в пятьдесят.
        Ладно, если что, Федору Годунову эти деньжата как раз пригодятся, когда он сядет на трон. Признаться, уж во что во что, а в проклятия мертвяков я не поверил, но на всякий случай прикинул, что, если расплачиваться с кредиторами будет нечем, мы их и достанем. А что случится потом с этими кредиторами, особенно из иноземцев,- плевать, и даже если это проклятие подействует, что маловероятно, новому царю и мне от этого ни холодно ни жарко.
        Однако пришла пора прощаться, и я, сделав вывод, что полночь уже настала, направился к царевне. Как и было обещано, девки крепко спали, сладко посапывая, входная дверь оказалась незапертой, но до опочивальни я не добрался, ибо вместо Ксюши из темноты избы навстречу мне выскочила моя ключница. Хотя нет, судя по хмурому лицу и встрепанным волосам, сейчас она больше напоминала ведьму, которой некогда была. Впрочем, то дела давние, а сейчас она переквалифицировалась в фею. Это я понял, когда она накинулась на меня с упреками. Мол, не дело мне таковским заниматься. Неспокойно у царевны на сердце, вот она и решила сгоряча таким наградить, а мне бы нет чтоб призадуматься - гоже оно али как, так туда же…
        И хорошо, что она подметила странную сонливость сенных девок, которые весь день бездельничали да дремали по углам, а тут сызнова спозаранку убрякались спать, да так крепко, что хоть из пушки пали. Фляжку с медком встряхнула, а в ней булькает, хотя с верхом наливала. Тогда-то и поняла да к Ксении с расспросами пристала - что и как…
        Тарахтела фея минуты три, причем без передыха - и как только дыхания хватило, но я все-таки улучил момент, когда она сделает паузу для вдоха, и успел вставить пару слов, честно пояснив, что вовсе даже не собирался заниматься чем-то таким. Просто отказываться сразу было как-то неловко, да и нужных слов, как на грех, не нашлось.
        -Я их за тебя сыскала,- буркнула Марья Петровна.- Поведала ей, что таковское больше не на дар походит, но на жертву языческую, потому не надо бы.
        -И она отказалась?
        -Чай, прислушивается к моим речам,- самодовольно хмыкнула ключница.- Переживала, конечно. Мол, коли слово дадено… Словом, я ее кваском угостила, да она опосля того и уснула.
        -Квасок-то из той же бочки, что и медок?- поинтересовался я.
        -А тебе, княже, тоже спать-почивать пора,- увильнула она от ответа.- Чай, завтра поутру нам с тобой в путь-дорожку отправляться, так что отоспись получше.
        Вот так меня и выгнали, чему я, признаться, был весьма рад…
        Глава 35
        Операция «Зимняя молния»
        На следующее утро, едва только рассвело, мы отправились в обратный путь. Расставание с Ксенией вышло каким-то скомканным. Ей было неловко за вчерашнее - поманила, посулила, а сама уснула, да и у меня вновь не нашлось нужных слов - все выплеснул вчерашним утром, придумывая легенду. Даже в качестве напутствия и то… Ну что ей сказать? Что я пронесу ее чистый светлый образ в своем сердце через все испытания и… Нет уж, такую банальщину пусть выдает кто-то иной, уж очень затертыми показались слова. Свести все к шутке, вспомнив того же Филатова? Однако не принято тут на Руси ерничать в такие моменты - серьезная эпоха.
        Да тут еще присутствие настоятельницы, которая, как назло, стояла рядышком, по-матерински обнимая ее за плечи. Это тоже изрядно сбивало. Игуменья и прервала наше затянувшееся молчание:
        -Эвон еще чуток, и царевна в слезы ударится, так что езжайте, чего уж там,- поторопила она меня и своего сына, сама с трудом удерживаясь от рыданий.
        Я кивнул и… направился к своему коню, а через минуту мой небольшой отряд, убавившийся на девятнадцать ратников - минус двадцать и плюс один,- выехал за монастырские ворота.
        Преодолев чуть ли не четыреста верст за два дня, я нагнал полк гвардейцев, уже стоявший вблизи Яма, а пока добирался до них, все продолжал гадать, как быть с оставленными в городе запасами. Можно было бы попробовать предъявить царский указ, которым я располагал, самолично его составив. Звучал тот солидно, предлагая всем подданным на Руси безоговорочно выполнять любые повеления князя Мак-Альпина, ибо он представляет особу самого государя. То есть, предъявив грамотку, в город я войду, а что дальше? Чума - это не грипп.
        Однако и деваться некуда - все там, так что пришлось рискнуть. Слегка обнадежили и ратники из кордонных застав, уверив, что новых заболевших за последние пять дней не появилось. Конечно, оставалась такая коварная штука, как закон подлости, но тут уж по пословице: бог не выдаст, свинья не съест.
        Приняв всевозможные профилактические меры, какие мог, включая - по настоянию травницы - обильное использование чесночного настоя на спирту как вовнутрь, так и протерев им руки и лицо и заставив проделать то же самое ратников, я решительно забарабанил в ворота. Не пускали долго - бегали за воеводой. Прибежавший князь Григорий Борисович Долгорукий по прозвищу Роща тоже некоторое время не решался впустить меня, все спрашивая, понимаю ли я, чем мне грозит въезд в его город. Лишь после полудня мне все-таки удалось пройти внутрь вместе с полусотней гвардейцев.
        Хорошо еще, что на складах находилось только вооружение, но не одежда, на которую, как мне казалось, зараза пристает куда охотнее. Дело в том, что шапки и лыжи с маскхалатами не были заранее отправлены вперед. По моему распоряжению гвардейцы часть пути осуществляли именно марш-бросками, продолжая в дороге свои тренировки, поэтому вся амуниция ехала с ними.
        Из профилактических средств имелся лишь спирт, которым мои гвардейцы, недоумевая и удивляясь, протирали все - начиная от арбалетных болтов до гранат, ядер и пушек. На всякий пожарный я приказал аккуратно протереть тряпочками, смоченными в спирте, даже бочки с порохом, а свинцовые пули для пищалей попросту ухнули в бочонок и пару минут старательно помешивали их в нем.
        Сам я был уже далеко - сегодня предстояло еще добраться до посольства, которое, как мне сообщил все тот же Григорий Борисович, расположилось чуть дальше, в маленькой деревушке, лежащей на пути к Ивангороду.
        Бедолаги - иначе их и не назовешь - из посольства Марии Владимировны к королю Швеции приютились в нескольких деревенских избушках. Условия проживания, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Кстати, если бы не Иван Хворостинин, дьяк Бохин, скорее всего, не стал бы дожидаться моего появления, но князь твердо сказал, что до Рождества он и с места не сдвинется, ибо ежели Федор Константинович сказал, что явится, так тут скорее солнце не взойдет, а он свое словцо сдержит. Насчет солнца он, конечно, несколько загнул, но в целом слышать такое было приятно.
        То, что я от них узнал, порадовало. Если кратко, то войну они объявили. Поначалу ни король, ни риксрод[130 - РИКСРОД - правительственный совет Швеции, считавшийся высшим коллегиальным органом государственного управления и суда.] не восприняли их всерьез. Ну какая там еще королева покушается на исконные шведские земли, когда и само прежнее название «Ливония» стало забываться, упоминаясь разве что в королевском титуле? Они даже позволяли себе разные остроумные подколки, «всяко глумясь и надсмехаючись», как грустно поведал Бохин.
        Однако после того, как Дорофей изложил суть требований - главное, что от него требовалось, он в долгу не остался, принявшись хамить в ответ и даже слегка переборщил, отчего их хотели вообще выгнать из столицы. Изгнание не состоялось - смягчились, но зато накатали такой ответ королеве, который я Марии Владимировне решил вовсе не цитировать - убогий юмор плюс кое-что совсем уж циничное, с намеками, что она, как бы это деликатно сказать, несколько перемолилась в своей келье.
        -За это они нам ответят,- успокоил я Бохина.
        Для вящего вдохновения напомнив дьяку о своем обещании назначить его главой Посольского приказа Ливонии, а князя Ивана соблазнив возможностью в самом скором времени полюбоваться архитектурой Нарвы и Колывани, так сказать, изнутри, я предложил обоим ехать со мной в Ивангород.
        Перспектива подхватить чуму Дорофея не соблазнила, поэтому он тут же испуганно заверил, что побудет здесь, ибо… уже обжился и всем здесь доволен. А вот Хворостинин по бесшабашности, которая присуща молодости, отважился на риск. По дороге он поделился со мной кое-какими наблюдениями о жизни шведской столицы. Как я понял, ему понравилось в Стокгольме, о котором он мне постоянно рассказывал - мол, и нам бы было неплохо перенять ряд их обычаев и нравов. С трудом удалось угомонить князя, пообещав, что непременно пристрою его к следующему посольству, которое не за горами, чтобы он теперь мог посмотреть, как живет народ в Речи Посполитой.
        Кордонные заставы на пути к Ивангороду имелись, но на дорогах, а мы их обошли, и ближе к полудню князь вместе со мной оказался под высокими крепостными стенами.
        Ворота, правда, были заперты, но государева грамота почище золотого ключика, так что мне и тут удалось открыть очередную дверцу за холстом в каморке папы Карло. И вновь повторилась точно такая же история, даже с еще большими задержками, поскольку местный воевода князь Никита Романович Трубецкой оказался нерешительнее Долгорукого и изрядно колебался, прежде чем принять решение.
        Словом, внутрь я попал лишь к обеду, однако до вечерней службы время оставалось, а потому я для начала позволил себе роскошь подняться вместе с воеводой на Пороховую башню, расположенную в Большом Бояршем городе, и полюбоваться с нее на видневшиеся через реку стены Нарвы. Пока что шведской, а там будем поглядеть. Как сказал бы один мой сосед по комнате в студенческом общежитии, «как масть ляжет».
        -Не иначе как ты, князь, на Ругодив[131 - Так на Руси называли Нарву.] глаз положил,- догадался Никита Романович.- Неужто наш государь на следующее лето надумал по батюшкиному примеру сей град взять?
        -Нет,- твердо ответил я и пояснил: - А гляжу, потому что хочу понять, у них железа тоже лютовать перестала или как?
        -А чего глядеть, коль она у них и вовсе не появлялась,- удивленно ответил он.
        Я недоверчиво уставился на него, не понимая, каким образом она тогда объявилась в Ивангороде. Оказалось, кто-то из слободских мужиков близ города случайно раскопал старое захоронение. Вроде бы, кроме золы и пепла, там ничего не было, но, видать, плохо сжигали. Нашелся уцелевший в огне микроб, и понеслось.
        Вот здорово. Тогда, получается, все в порядке. Так-так, тогда мой план по-прежнему в силе. Пока я все прикидывал, воевода продолжал топтаться возле меня и, не выдержав, смущенно попросил дозволения тоже глянуть в диковинную трубку, в которую я смотрел на город за рекой. На радостях я отдал ему подзорную трубу и, пообещав, что приду на ужин, чуть ли не вприпрыжку отправился в Никольскую церковь на вечернюю службу, где меня должен был дожидаться Емеля.
        Месторасположение ее я примерно знал, так что спрашивать прохожих не понадобилось - сам нашел. Да и Емелю, который смиренно молился близ иконы Михаила-архангела, я тоже приметил, едва зашел внутрь. Правда, поначалу на миг показалось, что передо мной Федор Годунов. Раздавшийся в плечах и нарастивший небольшое пузцо, Емеля и впрямь здорово походил на него фигурой и ростом. Впрочем, лицом тоже, особенно в профиль - я имею в виду аналогичную черную бородку и усы, которые царевич для солидности не сбривал. Этот тоже.
        Разговаривать в самой церкви мы не стали, отправившись в укромное местечко, где он успел снять комнатку. Пока добирались, я все поглядывал на него - действительно похож на царевича, причем настолько, что грех не попытаться каким-либо образом это использовать. Вот только как?
        Однако затем размышлять над этим стало некогда, поскольку едва мы дошли до места, как он принялся излагать весь расклад по Эстляндии, для начала гордо развернув передо мной ее карту, которую где-то раздобыл. Теперь ориентироваться, какой маршрут выбирать, куда проще, да и намечать очередность взятия городов тоже. Вдобавок Емеля успел отметить на ней примерное расстояние между городами, наличие лесов поблизости, после чего стал выкладывать на стол листы со схемами самих крепостей, где было помечено расположение шведских гарнизонов. Сбоку указывалась и их численность. Чертежи были корявые, но основное - где и что находится - понятно, сколько - тоже, а это главное.
        Услышанное и увиденное обнадеживало. Признаться, имелись опасения, что количество ландскнехтов достаточно велико, но выяснилось, что на деле оно достигает нескольких сотен только в трех городах - примерно полтысячи в Ревеле, который бывшая Колывань, три сотни в приграничной Нарве, да еще по две в Дерпте и каком-то Нейшлоссе[132 - Его эстонское название Васкнарва.], расположенном близ Чудского озера у истока реки Нарова. Экономил король, явно экономил. Ну что ж, его право. Только как бы не пришлось о том пожалеть… ближе к весне.
        А вот расстояние до Колывани, то бишь до Ревеля, мне не понравилось. Признаться, думал, что он несколько ближе к границе. Кроме того, на пути туда, даже если попытаться следовать вдоль побережья, имелось изрядное количество крепостей - Кальви, Раковор, Калга и прочие.
        Хватало их и дальше, после Колывани, что мне тоже не понравилось - вот уж не думал, что убогая Эстляндия имеет такое большое количество городов, к которым надлежало приплюсовать еще и немалое число орденских и епископских бургов. Очевидно, не один Хеллик пылал столь страстной любовью к католической вере, что ее служители вынуждены были строить для надежного укрытия замки с каменными стенами.
        Что касается железы, то Емеля еще раз подтвердил слова Трубецкого - нет в Эстляндии эпидемии чумы. Нет и не было. Правда, кордонные заставы разбросаны по всей границе с Русью. Стоит одна из них и на мосту через реку, никого не пропуская в Нарву со стороны Руси, независимо от того, откуда человек родом.
        Касаемо наших лазутчиков Емеля пояснил, что в связи с их малым количеством он распорядился всем им переехать в Нарву и Нейшлосс, и сейчас они все там, по семь человек в каждом городе.
        Число меня насторожило - слишком много. Вроде бы я столько не отправлял, но Емеля сразу напомнил, что он сорвался из Кракова не один, а с двумя охранниками - Вежой и Вертуном. Кроме того, вместе с ними отправился и еще один крупье из «Золотого колеса» - Андрей Иванов. Прикинув, что Жиляка и Оскорд, доставившие золото в сундуках, тоже из «Золотого колеса», я попрекнул парня:
        -Половину народа с места сорвал. А главная работа? Двоим-то крупье не управиться.
        -А они не двое,- возразил Емеля.- Мы еще ранее стали охранников к своим местам приучать, так что меня с Андрюшей Кирька да Елень подменили. А из охраны мы своих токмо в зале оставили, а на ворота людишек из ляхов наняли.- И он принялся рассказывать разные мелкие подробности о пребывании в Кракове.
        Прерывать не хотелось, но пришлось, поскольку пора было поторопиться на ужин к воеводе - обещал прийти. К тому же предстояло все прикинуть - как Емеле попасть обратно внутрь, чтобы предупредить своих, да в какую ночь им надлежит открыть нам городские ворота, а заодно и передать несколько сигнальных ракет из подарка Густава. Опять же надо было еще и спланировать действия остальных гвардейцев, предусмотрев на всякий случай пару резервных вариантов, чтобы далее следовать строго по намеченному пути, как бы там ни осуждал мои «планты» Шеин. Всем этим я и решил заняться ближе к ночи, а пока отправился к воеводе ужинать.
        По счастью, обо мне Никита Романович знал не очень много, хотя кое-какие слухи долетели и до него. Но сейчас его куда сильнее занимал вопрос, зачем я усиленно разглядывал в хитрую трубку Ругодив,- не поверил Трубецкой, что я интересуюсь исключительно эпидемией чумы в Эстляндии, да и слухи о прибывшем из Швеции посольстве до него тоже дошли.
        -Сейчас пояснять не стану, ибо сие государева тайна,- привел я его в уныние, но тут же обнадежил: - А впрочем, через несколько дней скажу.- И я заговорщически ему подмигнул.
        Оживившись еще сильнее, он принялся словоохотливо рассказывать про свои прошлые баталии со свеями. Я машинально кивал, отделываясь преимущественно междометиями и короткими общими фразами, а сам продолжал размышлять о начале операции.
        Это в книгах конец - всему делу венец, а в военном деле начало не менее важно. Однако хороший мед и безудержная трескотня воеводы мешали сосредоточиться. Хорошо, что на Руси положено рано ложиться спать и отвели меня в приготовленные покои часов в девять, не позже.
        Дубец отправился в поварскую варить для меня кофе, а я, разложив на столе карту Эстляндии, принялся считать и прикидывать. Выходило, что самым оптимальным вариантом после взятия приграничных городов - Нарвы и Нейшлосса - было бы наступать двумя клиньями. Тогда полоса захвата окажется куда шире и мы сможем не мотаться туда-сюда. Получится двойная волна, бегущая к западному побережью, периодически сливающаяся в один кулак (перед Ревелем), затем вдоль побережья и точно так же, двумя потоками, обратно.
        Все хорошо, но Годунов… Оставлять его одного не хотелось, да и была опаска, что он не справится - либо в горячке отдаст опрометчивый приказ, либо, наоборот, промедлит с ним. Взять же его с собой, доверив вторую половину полка Христиеру… Всем хорош старый вояка, но иногда он слишком сильно нуждается во мне. Сколько раз я уже за ним это подмечал. Причем речь идет не о подсказке - хотя бы об обычном присутствии. Вот повернулся он в мою сторону, и все - понеслись команды, приказы и прочее, а ведь я даже рта не раскрыл. То есть я для него эдакая муза мужского пола.
        Словом, гадал и так и эдак, а потом дошло - не зря ведь мне выпала такая встреча с братцем, ой не зря. Судьба вообще все и всегда подкидывает человеку с тайным умыслом, включая и события, и людей. И мне показалось, что я понял ее цель. Пусть Зомме любуется на Александра.
        Так-так, вроде бы все сходилось.
        Теперь как своевременно подать весточку в Нарву и в Нейшлосс. Тут вопрос решался легко и просто. Если кордонные заставы обращены лицом к Руси, то есть лишь на границах, то в глубине Эстляндии либо их нет вовсе, либо они выставлены в малом количестве. Да и в любом случае обозы и прочие путники могут передвигаться лишь днем, а значит, ночью у застав бдительности никакой и снять их будет легко, после чего, если торговый поезд прикатит к той же Нарве со стороны Колывани, особых вопросов не возникнет…
        Ближе к полуночи я уже вчерне накидал основной план. Разумеется, слепо полагаться на донесения не стоило, в том числе и на указанные расстояния между городами - вдруг на самом деле они куда больше. Но у меня везде написано от тридцати-сорока до семидесяти-восьмидесяти верст. Пускай ошибка составляет половину, ну и что? Учитывая, что ночи пока длятся по семнадцать-восемнадцать часов, полк на лыжах сможет преспокойно покрыть дистанцию и в сотню верст, и в полторы, так что даже если где-то и указано не совсем верно - ерунда.
        На следующий день, собрав всех сотников и десятников, я устроил совещание. Разумеется, открыл его, как и положено, главнокомандующий, то есть царевич. Он был краток. Заявив, что у него уже составлен план боевых действий, который он решил назвать «Зимняя молния», Годунов для его подробного оглашения тут же передал слово мне как своему первому воеводе.
        Изложив все, я осведомился, есть ли какие вопросы. Тишина. Я внимательно посмотрел на лица сотников и десятников.
        -Да чего тут вопрошать?- наконец раздался голос сотника Семена Кропота.- Мы за царевичем и за тобой куды хошь.
        Разом загомонили и остальные. Суть выкриков была одна - бодрая готовность идти куда угодно. Кажется, порядок. Ни у кого ни тени сомнения, что все получится именно так, как прозвучало в моем раскладе. Это хорошо.
        Теперь пришло время представить народу моего братца. Я и до этого не скрывал наше родство, в первый же день после возвращения из монастыря изложив придуманную легенду Годунову, но тогда Александр был по моему настоянию с повязкой на одном глазу, опять же борода, а потому моего с ним сходства царевич не особо заметил.
        На сей раз Шурик встал рядом со мной без повязки, с подстриженной в точности как у меня бородой, к тому же мы были в одинаковой одежде, так что все сразу увидели, как мы похожи.
        -А ежели в десяти саженях поставить, то и вовсе не понять, кто из вас Алексеич, а кто Константиныч,- выразил общее мнение пораженный царевич.
        -И я о том подумал,- согласился я.- Вот и пускай он будет во второй рати для вящего вдохновения ратников. Ума у него тоже изрядно, да и опыт имеется. Хотя…- Я сделал вид, что задумался, выдержал небольшую паузу и выдал: - Негоже его сразу на воеводство ставить да прежних забижать. Потому считаю, что командовать ратью надлежит по-прежнему воеводе Зомме, а наш князь Мак-Альпин будет только подсоблять, если у тебя, Христиер, возникнут вопросы.
        О том, что Емеля станет изображать Годунова, я благоразумно умолчал - вдруг царевич воспримет это не совсем правильно. Зато теперь получалось, что в каждой половине полка у нас есть и князь, и престолоблюститель - красота. Пусть потом шведы удивляются, как мы с Годуновым в одну и ту же ночь сумели одновременно оказаться в двух разных крепостях, расположенных на расстоянии сотни верст друг от друга. Слава, имеющая мистический нимб, стоит вдвое дороже.
        Однако первую часть операции мы решили провести совместно, и не в Нарве, а в сорока верстах южнее, в Нейшлоссе. Все-таки крепость напротив Ивангорода с ее мощными бастионами и обилием пушек выглядела слишком солидно, чтобы начинать с нее. Нужна психологическая уверенность, приобрести которую можно лишь на практике, добившись первой победы.
        Едва стемнело, как кордонная застава, расположенная на берегу реки Наровы, была бесшумно снята людьми Вяхи Засада, и мои ратники заняли их место, тут же спешно прогнав на ту сторону десяток саней. Обогнув крепость, обоз подошел к ее западным воротам и попросил дать приют. Учитывая, что купцы, которых мастерски изобразили Емеля с двумя охранниками из «Золотого колеса», ехали из Кракова, после некоторых уговоров и небольшой мзды - ну как же без этого - их все-таки пустили внутрь.
        Спустя еще семь или восемь часов над Нейшлоссом взвилась зеленая ракета из приготовленного Густавом фейерверка. Согласно этому сигналу к реке ринулись мои гвардейцы. Они даже не успели пересечь ее до конца, как восточные ворота стали медленно открываться, гостеприимно пропуская моих людей.
        Далее уже было дело техники. Часть полка блокировала ворота, а остальные, ведомые псевдокупцами и теми тайными спецназовцами, кто находился в городе, спешно направились к ратуше магистрата, к казармам наемников, в арсенал и в другие места, которые следовало захватить в первую очередь, действуя четко и слаженно, так что работу они закончили всего за час.
        Самое опасное - местный гарнизон - я взял на себя, хотя недавнему полусотнику Силовану, всего три месяца назад назначенному на место Миколы Голована, старался не мешать - пусть проявляет самостоятельность. Надо сказать, что управлялся он достаточно решительно и без колебаний. Впрочем, единственный эпизод, который потребовал его непосредственного вмешательства, произошел лишь однажды, когда попытался взбрыкнуть командир наемников. Выкрикнув что-то нечленораздельное остальным, он ухватился за саблю, но Силован не колеблясь махнул рукой, и через секунду командир рухнул с тремя арбалетными болтами в груди.
        А спустя всего секунду рядом с ним легли еще трое, попытавшиеся последовать примеру своего начальника. Прочие застыли на месте, оторопев от столь молниеносной расправы, а я, воспользовавшись их замешательством, громогласно объявил, что все сдавшиеся на милость будут отпущены в Швецию, хотя и без оружия, а прочих ждет та же участь, что и…
        Мой выразительный кивок на распростертые тела незамедлительно дал положительный результат - больше никто не пытался сопротивляться, хотя было чем - сабли и пищали находились прямо в казармах, так что попытайся они дернуться - и без крови не обойтись, причем с обеих сторон.
        Трясущийся от страха бургомистр и члены магистрата свою задачу поняли влет - страх вообще хорошо помогает соображать, поэтому с ними проблем не возникло. Да и условия были щадящие - я не стремился выжать городскую казну досуха, щедро «одарив» магистрат целой четвертью. Остальное предполагалось разделить на три равные части - непобедимому кесарю, королеве и войску.
        Гонцы с известием о том, что королеве Ливонии пора вступать в права наследования, незамедлительно убыли к трем полкам, которые пока находились в пути. Но дожидаться Марии Владимировны, чтобы полюбоваться, как бургомистр, согласно русскому обычаю, встретит новую повелительницу хлебом и солью, я не стал - не до того. Еще раз тщательно проинструктировав Годунова, Зомме и… Шурика, который должен был олицетворять персону первого воеводы князя Мак-Альпина, благо что он таковым и являлся, я собрал всех лазутчиков и псевдокупцов, оставив при царевиче лишь одного в качестве толмача, усадил их в обоз и погнал его по дуге, стремясь повторить тот же трюк, а сам с половиной гвардейцев и Емелей двинулся к Ивангороду.
        На очереди была Нарва, точнее, Ругодив - пусть города Эстляндии будут с исконными русскими названиями.
        Признаться, в ту ночь мне было не до сна, хотя подремать следовало. Уж очень могучие стены окружали город, который предстояло взять.
        Успокоиться, хотя и не до конца, помогала… общая уверенность. На меня смотрели как на… Ну что-то вроде витязя из русских былин. Надо же, за плечами всего одно взятие, а насколько повысился боевой дух - ни у кого ни малейшего мандража… кроме меня.
        Не скажу, что я что-то чувствовал, когда сурово предупреждал, что расслабляться нельзя, ибо возможно всякое,- такого и в помине не было. Однако получилось, что я и впрямь как в воду глядел - без накладок не обошлось…
        Глава 36
        Война конвейерным способом
        Поначалу все шло к тому, что выйдет даже еще лучше, чем в Нейшлоссе. Там хоть пришлось стрелять в командира, а этот вообще оказался послушен, как теленок. Но моя радость была недолгой. Дело в том, что казармы по причине достаточно большого количества наемников располагались в трех местах с учетом удобства обороны, чтобы было быстрее бежать до своих участков.
        Нет, все они были на учете, и выдвинулись мы к ним одновременно, но в дело вмешалась… любовь. Да-да, она, проклятущая. У одного из наемников имелась в городе вдовушка-зазнобушка, которую он регулярно посещал, а чтобы не порочить репутацию своей дамы, уходил от нее еще перед рассветом. Вот он-то и спутал нам все карты, поскольку, петляя по узеньким улочкам, заприметил неладное и рванул к своим, причем проходными дворами, так что успел несколько раньше, чем мы.
        К тому же сам он был не из простых ландскнехтов, а возглавлял сотню, которую и поднял в ружье, ворвавшись в казарму. Когда мы подошли к ней, нас встретил залп из пищалей, принесший первые потери - семеро убитых и дюжина раненых.
        На сей раз со мной была другая сотня, и тоже с бывшим полусотником во главе, подменившим Лобана Метлу. Когда шарахнуло, Иверень, как его звали, был, как и положено, в первых рядах, а посему парню досталось изрядно.
        Я уже хотел было взять руководство на себя, но не успел - встрял второй полусотник Груздь. Хоть он и был из бывших десятников, всего месяц назад заняв место Ивереня, но действовал весьма решительно, а главное - быстро.
        -Врассыпную!- рявкнул он.- Первый и второй десяток, гранаты к бою - и к окнам! Да быстрее, пока свеи пищали не перезарядили. Третьему десятку выломать двери. Четвертый и пятый, готовь самострелы. Шестой и седьмой - убрать тела в сторону. Восьмой…
        Полыхая от охватившего его боевого азарта, он, казалось, вообще не замечал меня, вовсю командуя подчиненными. Я глядел на него во все глаза - ну ничего себе! А ведь с виду и не скажешь - эдакий спокойный, послушный, даже чуточку флегматичный. Последнее и сказалось - когда встал выбор, кого назначить, Лобан язвительно заметил, что всем хорош парень, но одна беда, может уснуть в бою.
        Ага, как же! Посмотрели бы сейчас, как лихо рулит спящий!
        Нет, все-таки, наверное, что-то такое передается в генах. Не иначе как в Грузде разом пробудились все поколения вояк, поскольку был он из потомственных боярских сыновей. Более того, вроде как даже из Рюриковичей, но очень уж захудалых, которые превратились в дворян еще при его деде. Как мне удалось выяснить - младшая ветвь Ржевских.
        Правда, сам он весьма неохотно рассказывал о пращурах. Лишь один раз мне удалось разговорить его, выяснив, что Груздь, в крещении названный Семеном, прибыл в Москву с рекомендательным письмецом к четвероюродному дядьке. Между прочим, отцу того самого Ваньки Курдюка, погибшему на волжском берегу от рук моих гвардейцев. Однако дядька, задрав нос, послал его куда подальше, сказав, чтоб тот сам определялся на службу, а таких родичей у него во дворе и без него пруд пруди, да все с хвостами.
        -У тебя есть хвост?- осведомился он у Груздя.
        -Не-эт,- опешив, протянул парень.
        -Вот когда отрастишь, тогда и потолкуем,- заявил дядька и красноречиво указал ему на ворота.
        Не зная, что теперь делать - денег-то осталось всего ничего, три алтына да новгородка,- Семен сунулся в Разрядный приказ, где ему и посоветовали завербоваться к некоему князю, набирающему мальцов в особый полк. Правда, предупредили, что служить придется с кем ни попадя, поскольку князь берет всех без разбора.
        -Это славно,- одобрил Семен.- Я и сам из… хвостатых.
        Так семнадцатилетний парень и оказался в казармах близ села Тонинское, до поры до времени особо ничем не выделяясь. Вот только сейчас, но зато во всей красе…
        Бой закончился быстро - после того как в окна влетело два десятка гранат, в ближайшую пару минут с противниками удалось покончить, ибо деморализованные остатки немедленно запросили пощады. Лишь тогда Семен пришел в себя, виновато оглянулся на меня и даже развел руками - мол, совсем забыл, прости, князь, не до того было.
        -Молодца,- кивнул я и, одобрительно хлопнув парня по плечу, посоветовал, указывая на гвардейцев: - Да ты не отвлекайся попусту. Еще не конец, так что продолжай командовать… сотник.
        Дальнейшие его распоряжения мне тоже понравились. На сей раз он отдавал их без боевого азарта, без вдохновения, но вдумчиво и толково. Самое то.
        Что же касаемо уцелевших ландскнехтов, то я распорядился перевести их в Ивангород под надзор тамошнего воеводы князя Трубецкого, прикидывая, что они пойдут в обозе вслед за моими орлами, когда те будут въезжать в Москву.
        Почему-то именно в те минуты, глядя изнутри на могучие крепостные стены, взятие которых обошлось в семь погибших, во мне появилась уверенность, что все пройдет успешно. Какие там слова приписал наш классик ПетруI? «Отсель грозить мы будем шведу…» Вот-вот. Правда, сказано это было в отношении Санкт-Петербурга, но ничего - сгодится и для Нарвы. Да и ни к чему нам тупить топоры и, обливаясь потом, прорубать окно - вполне сойдет и готовая форточка, которую мы ныне распахнули настежь.
        Гонцы незамедлительно отправились к королеве. Теперь предстояло дождаться ее, а уж потом двигаться дальше. Трое суток не ушло псу под хвост - я занимался делом, доводя до ума дальнейший план захвата Эстляндии, решив действовать по методу конвейера - вначале обоз с «купцами» и моими спецназовцами, затем по сигналу вход в город основных сил, быстрая разборка с защитниками, короткое разъяснение городским властям что и как, после чего, оставив небольшой гарнизон человек в пятьдесят, который должны сменить следующие за нами стрельцы, снова в путь.
        Мария Владимировна - память молодых лет крепка - превзошла все мои ожидания, оказавшись достойной своей новой роли. Конечно, одежда меняет человека - спору нет, но и во всем остальном она была выше всяческих похвал. Во всяком случае, глядя на эту женщину с величественными жестами, царственной осанкой и властным голосом, никто бы не сказал, что перед ними старица Марфа, проторчавшая в Подсосенском монастыре более полутора десятков лет.
        Как ни удивительно, но изменилось и ее лицо. Практически разгладились морщинки, появился румянец - и впрямь ягодка опять. Да и сама королева… Насколько я успел подметить, к Шеину она по-прежнему относилась равнодушно, а вот бросаемые ею взгляды на князя Мак-Альпина номер два позволяли предположить, что, кажется, она положила на него глаз.
        Впрочем, как мне шустро доложили, еще в Нейшлоссе она в первый же вечер, выслушав за праздничным пиром историю его жизни, во всеуслышание объявила, что берет над ним опеку, как… старшая сестра, после чего прилюдно, очевидно, в знак вступления в права родственницы, облобызала засмущавшегося Александра. Правда, в щеки, но лиха беда начало, особенно учитывая восторженные взгляды, которые бросал на свою новоявленную сестрицу мой братец.
        Ох, Шурик!
        Но говорить ему я ничего не стал - не маленький. В конце концов, мужику уже четвертый десяток. Кое-кто в его годы успел завоевать полмира, а иные повисеть на кресте. Да и я ему не дядька-наставник, а двоюродный брат, причем куда моложе. Одним словом, сам пусть разбирается.
        Торжественный въезд в Ругодив ознаменовался тем, что по моему настоянию бургомистр Хенке преподнес королеве не только хлеб-соль, но и ключи от города. К тому же и приветственную речь он произнес столь чудесно - хотя и с акцентом, но по-русски,- что я сразу же решил прихватить его с собой в дальнейшее путешествие. Его и еще командира наемников Вальтера фон Шлихта, оказавшегося столь послушным.
        Пировали мы недолго - всего один день. Уже на следующий, не откладывая дела в долгий ящик, я собрал совещание. На сей раз на нем присутствовали не только все руководство гвардейского полка вплоть до сотников, но и стрелецкие головы вместе с окольничим Шеиным, которым были вручены короткие списки - какое количество человек оставлять в каждом из взятых городов.
        Но для начала я распорядился произвести обмен, придав Ратману Дурову лучшие конные сотни, которые имелись в остальных двух полках. В обмен они получили столько же и даже больше пеших стрельцов. В итоге полк Дурова убавился на пару сотен, зато теперь он стал исключительно конным - что-то вроде бригады быстрого реагирования.
        Теперь его задачей было прикрытие левого фланга ратников Годунова и патрулирование на южных рубежах с целью обеспечения прежней скрытности наших действий. В перспективе, когда мы возьмем все, что запланировали, я наметил разделить его полк, перекинув половину в Колывань, а прочих в Юрьев, который пока еще именуется Дерпт. Задачи прежние - патрулирование мелкими разъездами вдоль новых границ и контроль. Одним - за действиями поляков, вторым - за возможной высадкой шведов с моря. Раньше лета ни те ни другие не опомнятся, но рисковать не хотелось.
        В городах, по моим прикидкам, должны были оставаться небольшие гарнизоны - всего по сотне стрельцов, за исключением наиболее уязвимых приграничных и приморских - там по полторы, а кое-где и две. В Колывани я рассчитывал разместить сразу полутысячу - все-таки столица. Получалось вроде бы как у шведов, но с той лишь разницей, что подмога им, если что, придет достаточно быстро - Ивангород и Ям под боком, Псков и Великий Новгород тоже недалече.
        На сей раз Шеин во время проведения мною совещания смотрел на меня совершенно иначе, а после его окончания даже поднял заздравный кубок в мою честь.
        Странно, но во взгляде царевича, устремленном на меня, промелькнула легкая зависть. Хотя, возможно, мне это просто показалось. Да и с какой стати ему мне завидовать, ведь номинально главнокомандующим под Нейшлоссом считался именно он, да и руководителем всей операции тоже. К тому же сейчас я вообще отпускаю его в свободное плавание - будет точно так же брать города, гордо въезжать в них, а у Колывани мы с ним соединимся в единый кулак, так что честь ее взятия тоже никто у него не отнимет. Опять же до Шеина первый из тостов произнес я и пил за здравие царевича, престолоблюстителя и наследника всея Русии Федора Борисовича Годунова, коему виват, виват, виват!
        «Точно померещилось»,- решил я, еще раз повнимательнее присмотревшись к царевичу и не обнаружив ничего подозрительного.
        А на следующий день царевич отправился обратно в Нейшлосс, откуда и предполагалось его дальнейшее продвижение вглубь с половиной полка. К глубокой печали королевы, вместе с ними уехал и князь Александр Мак-Альпин. Мария Владимировна попыталась было оказаться наедине со мной, но я, выразив сожаление, заявил, что дел невпроворот, причем теперь уже не только у меня, но и у нее самой. И напомнил ей про составление писем, адресованных королям Швеции и Речи Посполитой, которые надо отправить в самое ближайшее время, благо что не далее как вчера в Ругодиве наконец-то появился привезенный из-под Яма дьяк Дорофей Бохин, совместно с которым ей и надлежит заняться подготовкой этих посланий.
        -Боюсь, не возможет он начертать, яко должно,- томно произнесла Мария Владимировна.- Хошь на денек бы припозднился - чай, не убегут от тебя енти свеи,- а то сдается, без тебя, князь, нам и тут не управиться.
        Вообще-то спорный вопрос. Смотря с чем. Если с бумагами, то запросто, а вот касаемо прочего… Тут дьяк и впрямь плохая замена - больше пятидесяти и сам неказистый, да еще и вечно простуженно шмыгает носом, то и дело оглушительно сморкаясь в здоровенный платок.
        Однако и потакать нельзя.
        Я напомнил, что для обеспечения таких вот почти бескровных взятий необходима очень тщательная кропотливая работа, так что придется заседать с гвардейцами до полуночи, а то и позже. К тому же мне очень хочется, чтобы государыня не позднее чем через две недели во всем блеске своего королевского величия въехала в Колывань, причем не разоренную моим штурмом, а целенькую и нетронутую.
        Упоминание о Колывани ей понравилось, но своего неуемного желания совместить одно удовольствие с другим Мария Владимировна не оставила и грудным голосом недвусмысленно намекнула, что ей в ентом граде боязно, а особливой надежи на ночные караулы из стрельцов она не питает. Вдруг да кто-то проберется в терем к бедной вдовице, посягнув на королеву. При этом ее пышная грудь столь встревоженно заколыхалась, что стало ясно - этот вопрос действительно заботит ее не на шутку. В смысле, проберется или нет.
        Пришлось разочаровать, незамедлительно уверив, что бояться ей нечего, поскольку стража у входных дверей вполне надежна. Что же касается потайных входов и выходов, через которые коварные злоумышленники могут пробраться незамеченными, то я сам, невзирая на занятость, потратил два часа на их поиски, но таковых не обнаружил.
        -Выходит, ко мне в опочивальню никто не ворвется,- уныло подытожила королева, явно не обрадовавшись столь приятному известию.
        Оставалось старательно подыграть. Изобразив на лице глубочайшее сожаление и сокрушенно разведя руками, я грустно произнес:
        -Увы, государыня.- Но тут же оставил ей надежду на перспективу: - Однако полагаю, что в Колывани… Впрочем, загадывать, согласно русскому обычаю, негоже, потому умолчу.
        На том и расстались.
        Меня ждали гвардейцы, а также новые впечатления от взятия епископского замка Кальве, за которым последовал орденский замок Тоолсе и монастырь Калга, в который сутками ранее наведались благочестивые паломники, желающие поклониться святым мощам, хранившимся в монастыре. Об остальных пустячках умалчиваю, поскольку усадьбы в счет не беру. И везде рядом со мною в нарядных одеждах Годунова восседал на белом коне Емеля.
        Меж тем сам Годунов столь же успешно овладел Везенбергом, которому вернули прежнее название Раковор, затем Поркуни и какой-то Тапой или Тяпой, поди пойми.
        Далее наши рати, которые изрядно поредели - сказывалось временное отсутствие четырех сотен, оставленных до прибытия стрельцов,- в установленный еще в Ругодиве день соединились. Впереди стояла Колывань, которой теперь навряд ли стать Таллином, а тем более Таллинном. Вот только не следовало забывать, что пока ее называют Ревелем и для его окончательного переименования придется потрудиться.
        Но тут меня выручила погода…
        Морозы стояли лютые, градусов эдак под тридцать, так что ландскнехтов, стоящих в ночных караулах, беспокоило лишь одно - как бы не окоченеть до утра. Это мои были экипированы соответственно - теплые овчинные полушубки, шапки-ушанки и толстый слой гусиного жира на лице плюс валенки на ногах.
        Именно из-за морозов ориентироваться моим гвардейцам было проще простого - по кострам, которые караульные разводили на крепостных стенах. Брали их прямо там же, возле них, подобно белым дьяволам неожиданно вылетая из темноты. Три четверти стражников не успевали даже вскочить на ноги, будучи либо полусонными, либо полупьяными, а в основном и теми и другими одновременно. Не зря же мои псевдокупцы, исключительно из чувства жалости - брат точно так же служит по соседству в Лоде и тоже ужасно зябнет,- не пожалели двух здоровенных двухведерных бочонков спиритус вини, в изобилии имевшегося в обозных санях.
        Всех пленных мы так и оставляли лежать поблизости от пламени. Правда, подкидывать в угасающий костер новые поленья было уже некому, но я рассчитывал за пару часов управиться окончательно и вернуться к нашим баранам. Наручных часов при мне не имелось, но бой городских я слышал хорошо, так что могу с уверенностью сказать, что мы опередили намеченный мною график, управившись за полтора.
        В казармах все тоже обошлось без единого выстрела - аж неинтересно. Где романтизьма?! Где ночная перестрелка?! Где отчаянные схватки и звон сабель?! Ничегошеньки. Нет, я-то был этому весьма рад, а вот некоторые из гвардейцев и впрямь слегка расстроились, отчего на следующий день с горя перепировали, благо что я подбил Годунова объявить по случаю удачного взятия столицы Ливонии лишних трое суток отдыха.
        К этому времени представителей от взятых городов у нас скопилось предостаточно - аж четверо у меня и трое у царевича, и все они втолковывали местному начальству политику партии и нового правительства, которое, по их словам, выходило куда лучше прежнего.
        Впрочем, обыватели сами воочию убедились в этом в первое же утро после взятия. Это в прежние набеги рати Иоанна Грозного устраивали дикие свистопляски с жуткой резней, разудалыми пожарами и лютыми грабежами. Мои же гвардейцы вели себя с горожанами не просто весьма пристойно или образцово - скорее уж подобно ангельскому воинству, сравнение с которым еще больше подчеркивал белый цвет их маскхалатов. Они никого не обижали, рожи никому просто так, походя, не чистили, не говоря уж о том, чтобы убивать, насиловать или нахально врываться в дома и тащить из них что ни попадя, ибо королева Ливонии строго воспретила обижать ее подданных. Посему бюргеры Колывани - теперь уже можно называть ее именно так,- поначалу глядевшие на моих ребят с опаской, к обеду успокоились, а ближе к ужину принялись умиляться и… сами стали приглашать их к себе в гости, радушно угощая.
        Сплошная идиллия, да и только.
        Соответственно, и прибывшую через три дня Марию Владимировну местные жители встречали, почтительно кланяясь и совершенно искренне, без малейшей фальши улыбаясь ей, а уж сколько комплиментов она получила в первый же вечер - и не сосчитать.
        Единственное, что слегка разочаровало бывших ревельцев, так это то, что русские гости, за исключением Федора Борисовича, меня и брательника, совершенно не умеют танцевать. Признаться, когда мы появились в городе, кроме вальса тоже ничего не умели, но по моему настоянию принялись старательно учиться этому с первого же дня.
        Царевич, правда, слегка поупирался, мол, ничего хорошего в этих хождениях друг возле дружки и подпрыгиваний время от времени он не видит. Пришлось напомнить ему, что мы прибудем в Москву, образно говоря, с корабля на бал, а там приглашенные Дмитрием на свадебные торжества ляхи непременно будут танцевать. Нам же, как героям-победителям, бравым полководцам и вообще парням хоть куда, никак нельзя ударить в грязь лицом на их фоне.
        Мрачных лиц на балу я заметил только два. Первое у все того же генерал-губернатора, который в тот момент, очевидно, продолжал гадать, что ответить королю на вопрос, как случилось, что город оказался сдан неприятелю без единого выстрела.
        Второй сумрачной особой была королева, неприязненно следившая, как оба князя Мак-Альпина танцуют с какими-то девками, у коих ни кожи ни рожи, причем за моим братцем она наблюдала куда пристальнее, чем за мной, чему я весьма порадовался. Однако в отличие от генерал-губернатора вскоре она просияла и по окончании танца поманила к себе Александра.
        Позже он мне простодушно похвастался, что не иначе как вошел в великую честь у матушки-государыни, потому как та соизволила повелеть, дабы он непременно обучил ее танцам. Мой Шурик поначалу отнекивался. Дескать, он и сам его освоил всего ничего, посему ей бы лучше взять в учителя кого-нибудь из местных, но Мария Владимировна заупрямилась.
        -Услужить королеве я завсегда рад, токмо…- замялся Александр.
        -Что токмо?- мгновенно посуровела Мария Владимировна.
        -Я ить хошь и старше свово брата, но ныне он мне в отца место,- вежливо ответил он,- а потому из его воли никуда. Нам же уезжать вскорости, и остаться без его дозволения…
        -А ежели он дозволит?- продолжала она выпытывать.- Ты-то сам как, с охотой в Колывани останешься?
        -Близ тебя? С превеликой радостью, матушка-государыня!- горячо заверил он ее.
        -Ну тогда ступай себе с богом, а с братцем твоим я сама потолкую,- улыбнулась она, довольная его искренним согласием, а на следующий день заявила мне о своей просьбе.
        Жаль, конечно, было лишаться второго князя Мак-Альпина, но что делать. К тому же я знал, что желание обоюдное, поэтому согласился. Чуть приунывшего при расставании Александра я заверил, что он все равно ничего не теряет, ибо сам видит - война у нас скучная, да и впереди, бог даст, особых баталий тоже не предвидится, посему…
        Глава 37
        Два брата - два герцога
        Пока мы пребывали в Колывани, я заодно позаботился и о делах Дмитрия, распорядившись, чтобы Дорофей Бохин от имени королевы Ливонии заготовил грамотку для государя всея Руси.
        Он уже заканчивал дописывать, когда я продиктовал ему еще один малюсенький абзац. Мол, Мария Владимировна просит принять в дар от нее грады…- и задумался.
        -Так какие грады-то?- не выдержал в конце концов Дорофей.
        -Пусть будет пустое место,- ответил я.- Пока не решил.
        -А много ли пустоты оставить?- осведомился дьяк.
        Я прикинул. Свиток узенький, а названия у городов здоровущие - пожалуй…
        -Конец этой строки и еще одну.
        Как быстро человек забывает, кому он обязан. Об этом я вспомнил, когда Мария Владимировна, ставшая уже входить во вкус роскошной жизни самовластной повелительницы, занесла перо над грамоткой, но, дочитав до конца, нахмурилась и вновь его отложила.
        -А вот тута почто не указал грады? Выходит, впишешь, какие захочешь? А можа, я не их захочу в дар принести, а иные - тогда как? Что ж я за государыня, коли меня…
        -Вы истинная государыня,- перебил я ее.- А что касается градов, то, всемерно заботясь о ливонском королевстве, я потому и не указал их названия, поскольку всех тех, что уже завоеваны, мне жаль отдавать. Лучше вписать какие-нибудь менее значительные, расположенные даже не в Эстляндии, но в Лифляндии. Потому и оставил пустое место, опасаясь сглазить - нельзя делить шкуру неубитого медведя. А позже, когда они будут завоеваны, дабы не возвращаться в Колывань, мы с Бохиным впишем сюда только два или три города из самых что ни на есть захудалых.
        Ворковать пришлось долго, но свой росчерк она поставила. Итак, с этим покончено. Теперь вперед, подчищать остатки. Это ведь я Марии Владимировне сказал, что осталось немного, а на самом деле все западное побережье - чуть ли не треть намеченных мною городов - пока еще не были взяты. К тому же не следовало забывать и Лифляндию - Феллин, Дерпт, Оденпе и прочие, по мелочи.
        На сей раз прибывший вместе со стрельцами Шеин смотрел на меня с каким-то восторгом, к которому явно примешивалась… боязнь.
        -Все строго по плану,- улыбнулся я ему.
        -Ты бы хоть показал ентот плант колдовской!- взмолился он.- Уж больно хотца глянуть, что ж в сей бумаге начертано, по коей ты с единой тыщей ратников не токмо грады берешь, но даже в день, кой заранее себе в нем прописал.
        -Гляди,- охотно протянул я ему небольшой листок, в котором действительно было расписано по конкретным числам все вплоть до Дерпта, то бишь Юрьева.
        -И токмо?!- удивился он.
        -Конечно.
        -И что же, ежели бы я такой плант себе накорябал, то тоже возмог бы…
        -Возмог,- подтвердил я.- Но только если бы вначале ты позаботился о некоторых дополнительных мелочах помимо плана.- И стал их перечислять.
        Шеин уныло кивал, а под конец заметил:
        -Тебя послушать, так оно все легко и просто.
        Я усмехнулся. Ну да. Когда Шерлок Холмс поясняет Ватсону, как он догадался о том или другом, тоже кажется легко и просто.
        -Не все, не легко и не так уж просто,- возразил я.- Но особых сложностей и впрямь нет - надо лишь сесть и как следует подумать, чтобы потом не было мороки, вот и все.
        -А ведь вдругорядь таковское у тебя не пройдет,- заметил он, и в его голосе явственно улавливалось легкое злорадство.- Они, так мыслю, таперича настороже будут.
        -И не надо. Придумаю что-нибудь новое, вот и все,- нахально парировал я, и он в ответ развел руками - нет слов.
        Однако с нахальством у меня получился перебор - не иначе как расслабился, решив, что основное позади. Да тут еще раздача наград, которую затеяла королева в последний день перед нашим отъездом. Мне, например, достался титул герцога Эстляндского. Вообще-то Мария Владимировна поначалу хотела удостоить им Годунова, но проконсультировалась со мной, и я отсоветовал - все-таки он и без того царевич. Все равно что императору присвоить титул короля. Нет, в Европах бывает и не такое, причем сплошь и рядом, но парню скоро становиться во главе Руси, так что лучше, если он не станет цеплять на себя ничего иноземного.
        Зато именно я настоял, чтобы Христиеру Зомме, как второму воеводе полка, был присвоен титул барона Нейшлосского. Не забыл и про остальных. В баронах оказались Иван Хворостинин и думный дьяк Бохин, Емеля и несколько сотников, включая бывшего Груздя, то есть Семена Ржевского, а также трое особо отличившихся гвардейцев, одним из которых был Дубец.
        А что - парень заслужил его по праву. Да и мне лестно иметь в качестве оруженосца барона. Вон у магнатов Речи Посполитой, когда они трапезничают, за креслом стоит цельный маршал, точнее маршалок, да еще непременно шляхетского рода, а чем я хуже?
        Надо сказать, уверенность, что все и дальше пойдет, как запланировано, сыграла дурную шутку. Нет, не со мной. Как раз я продолжал строго следовать намеченной схеме - всякий раз согласовывал с Хелликом место для засады поблизости от города и не забывал во время инструктажа старательно предостерегать псевдокупцов, чтобы не расслаблялись и действовали осторожно.
        К тому же и задачи у меня были несколько сложнее, не забалуешь. Сразу после взятия приморского Хапсалуса дошел черед до островов, а тут приходилось держать ухо востро, поскольку там мои лазутчики предварительно не побывали. Словом, информации ноль. Неизвестно даже, где именно разыскивать укрепленное поселение на достаточно большом острове Даго, да и что врать моим псевдокупцам - тоже. Хеллик только виновато разводил руками, хотя я его и не думал винить.
        Признаться, я уже подумывал оставить острова в покое. Однако смущало одно - тогда шведы сохранят великолепные базы, откуда они смогут при необходимости манипулировать своими войсками, бросая то в одно место на побережье, то в другое.
        Напротив, если я их возьму, получится с точностью до наоборот - тогда у Шеина будет возможность маневрировать, пока все силы Карла будут прикованы к ним. Насколько долго это продлится - трудно сказать, но месяц, а то и два защитники островных крепостей должны продержаться, если главный воевода позаботится о возведении дополнительных укреплений, запасах провианта, боеприпасах и прочем.
        Значит, надо брать.
        И опять меня выручила погода. Холода, пока мы были заняты Хапсалусом, резко пошли на убыль, но зато начались метели, поэтому версия о том, что Емеля, соблазнившись ровным льдом, решил сократить путь, но заплутал, ибо не видно ни зги, прошла. Ни у кого и в мыслях не было, что они лазутчики, тем более что как раз совсем недавно в боевых действиях между Швецией и Речью Посполитой установилось недолгое затишье. Кроме того, огромную роль вновь сыграл спиритус вини.
        Ну и горазды эти ландскнехты жрать водку!
        Затем была Лихула - последний эстляндский город, после мы вступили в ту часть Лифляндии, что еще принадлежала Карлу, и как гром среди ясного неба обрушились на Пярну, ставший Перновом, где благодаря строгому инструктажу тоже все обошлось без приключений.
        А вот Годунов, с которым мы после совместного взятия Падиса и Хапсалуса вновь разделили наших людей, такими беседами перед отправкой передовой группы стал пренебрегать, за что и поплатился. Это произошло не сразу. Лоде и Куйметсу он взял без приключений, а вот на Вейсенштейне произошла осечка.
        К тому времени псевдокупцы попросту обнаглели и, решив, что столь малый город они могут взять собственными силами, принялись действовать самостоятельно. К тому же было неправильно выбрано место для засады - царевич заупрямился и, не став слушать эстонского проводника, вознамерился устроить людей покомфортнее и поближе к городу.
        В Вейсенштейне приметили скрывающихся в ложбинке людей, почуяли недоброе, посчитав, что это ляхи, которые собираются захватить город, и усилили бдительность, поэтому взять его нахрапом прибывшим с обозом нашим людям не удалось. Правда, открыть ворота они сумели, так что группа захвата все-таки успела ворваться, но дальше завязался бой на улицах.
        Оправдываясь передо мной, Федор заметил, что это просто роковой город для их рода, поскольку тридцать с лишним лет назад здесь же при штурме погиб его дед Григорий Лукьянович, больше известный как Малюта Скуратов, а теперь вот…
        Я хмуро поглядел на его тщательно забинтованную правую руку на аккуратной черной перевязи - чувствуя свою вину, он тоже рванулся в гущу боя, схлопотав шальную пулю,- и язвительно поинтересовался:
        -А для полутора десятков погибших гвардейцев он тоже оказался роковым или все-таки эта гибель на чьей-то совести?
        Тут ему крыть было нечем.
        Увы, но этот прокол обошелся достаточно дорого, сыграв существенную роль как в моей дальнейшей судьбе, так и в судьбе самого царевича, да и всей Руси. Дело в том, что, по моим первоначальным расчетам, мы должны были успеть вернуться в Москву незадолго до свадьбы Дмитрия. Но бой на улочках Вейсенштейна, вновь ставшего Пайдой, помимо людских потерь с нашей стороны имел еще один негативный нюанс - полностью блокировать защитников города не удалось и несколько человек удрали.
        Хорошо еще, что я узнал о произошедшем довольно-таки быстро. Как раз в это время моя часть гвардейцев взяла Феллин, расположенный верстах в шестидесяти южнее, так что двух гонцов из Вейсенштейна, направлявшихся в нашу сторону, мы задержали буквально через день, когда уже выступили по направлению к озеру Вирцерве. Хеллик, правда, называл его как-то иначе, то ли Выртсярв, то ли Выртъер… словом, какой-то выверт - действительно, язык вывернешь.
        Я сделал все возможное, чтобы не допустить утечки информации и полностью перекрыть южные рубежи, на которых предполагал остановиться. Первым делом были посланы гонцы к Ратману Дурову с требованием растянуться во всю длину, перекрыв не только расстояние до этого озера, но и далее, аж до границ Руси. Одновременно мои люди ускакали и во Псков, к Темиру Засецкому, чтобы он немедленно выдвигал стрельцов своего полка в направлении юго-западнее Дерпта.
        Словом, отсечь кордонами ту часть Лифляндии, которую предстояло завоевать, у меня получилось. А вот внутри нее самой перехватить других беглецов из Пайды, рванувших на восток в сторону Дерпта и по пути предупреждавших всех людей в бургах о неожиданном нашествии, увы. Нет, разъезды вдогон были посланы, но поймать их удалось лишь под самым Дерптом, а до того пришлось задействовать всю дипломатию и представителей взятых городов, которых я таскал за собой. К тому времени их у нас с Федором насчитывалась аж целая дюжина, включая двух представителей бывшего Ревеля - шведского генерал-губернатора и еще одного человека из магистрата этого города.
        Любопытно, что генерал уговаривал сдаться с особым азартом. Может, рассчитывал, что король скостит ему наказание, если он таким вычурным образом поспособствует ослаблению Речи Посполитой, поскольку нас за серьезных соперников он вообще не считал, полагая даже взятие Колывани чистой случайностью - повезло с погодой, вот и все.
        Ну да, помню, в свое время мне довелось читать об этом в книжках про Отечественные войны. Что французы, что позже немцы в один голос ссылались на генерала Зиму, воеводу Мороза и прочую русскую зимнюю нечисть. Но я не возражал. Недооценка врагом наших людей и воевод - это просто замечательно, и ей надо радоваться, а не пытаться доказать обратное. Более того, исходя из такого понимания нашей победы мы позже, даже если шведский король откажется выкупить своего опростоволосившегося губернатора, непременно порекомендуем государыне Ливонии все равно проявить благородство и отпустить его в Швецию - нам такие люди, как он, в стане врага весьма сильно пригодятся.
        Пусть слушают дяденьку и прут на нас дуром.
        Пока же генерал вовсю витийствовал, рассказывая явившимся на переговоры защитникам очередного города, как русские честно соблюдают все свои обещания.
        Ему верили - хоть и враг, но все-таки авторитет,- но пока колебались, совещались, время шло. Прибыв под Дерпт, я с прискорбием констатировал, что отстаю от намеченного графика аж на неделю и на свадьбу Дмитрия, которую тот обещал всячески оттянуть, но никак не позже начала Масленицы, мы с Годуновым уже не успеваем, пускай даже понесемся налегке, без обоза.
        Хорошо хоть, что финал операции «Зимняя молния» получился удачным, то есть бескровным. Глядя на мощные крепостные стены Дерпта, ставшего Юрьевом, можно было лишь радоваться, что перехват беглецов из-под Пайды удался, иначе не знаю, сколько пришлось положить бы людей при штурме этой твердыни.
        Вот почти и все - можно вздохнуть спокойно. Отныне весь водный торговый путь, идущий из Пскова через Эстляндию, в наших руках. Начинался он от Чудского озера, далее по реке Эмбах, на которой и стоит Юрьев, в озеро Вырт… словом, которое с вывертом. Потом из него в устье реки Тянассилма, вверх по течению до другого озера, и далее все реками, реками, реками, пока не настанет черед последней, названной, как и город, Пярну, которая впадает в Балтийское море.
        Остались пустяки, и после взятия Юрьева я отправил полусотню ратников, которую доверил Груздю, за Ксенией. Пришла пора забирать мою суженую из монастыря, благо что впереди были лишь Оденпе, что в переводе означает «Медвежья голова», если верить словам Хеллика, да пара городков помельче, которые Мария Владимировна должна была преподнести в дар Дмитрию. Мы не мешкали, буквально через два дня покинув Юрьев. Правда, планировали через день, но и тут образовалась заминка - пришлось учинять суд над стрельцами. Одна троица была повинна в ограблении какого-то местного бюргера, а еще двое - в изнасиловании пары горожанок.
        Очень не хотелось отправлять их на плаху, особенно грабителей, которые и прибарахлились-то так себе, тем более что за всех троих просил Засецкий, но закон есть закон. Немного подумав, я отправил вперед Годунова - ни к чему царевичу быть замешанным в казнях, а сам вместе с двумя другими судьями, которыми согласно указу Дмитрия о местностях на военном положении стали Засецкий и Дуров, все-таки вынес смертный приговор, сумев убедить в его необходимости обоих стрелецких командиров.
        -Ныне простим, значит, назавтра жди следующего случая, причем похуже,- пояснил я угрюмо глядевшему на меня Темиру.
        Что же касается взятия Оденпе, Нейгаузена и крохотного Мариенбурга, то тут тоже все прошло тихо и аккуратно.
        Еще денек у меня ушел на выполнение обещания Хеллику. Мы лихим наскоком взяли поместье, из которого так и не вернулась его мать, разоружили его обитателей, после чего, оставив в близлежащей деревне Хеллика, я вывел своих людей из бурга, отправившись дальше. На следующий день в бург вошла стрелецкая полусотня, имеющая приказ осесть в нем. К тому времени в живых там никого не было - местные эстонцы вырезали всех подчистую.
        Вообще-то Нейгаузена и Мариенбурга для подарка Дмитрию вполне хватало, но из-за моей заминки с Хелликом Годунов, ушедший с ратниками вперед, по собственной инициативе взял Мариенгаузен, очень уж заманчиво лежавший всего в нескольких верстах от границы с Русью.
        Подумав, что бог любит троицу, я махнул рукой - пусть будет, подарим и его. Но на будущее строго-настрого предупредил царевича, чтоб больше ни-ни, поскольку он стал намекать насчет Усвята и Велижа.
        -Вначале Усвят с Велижем, а там и на Полоцк глаз положишь,- сказал я.
        -А королева ими Дмитрию поклонится,- нашелся Годунов.
        -У нас и без того все шито белыми нитками,- мрачно заметил я.- Нет уж, пусть Дмитрий как-нибудь потерпит, а коли ему приспичит, сам их и берет. Лучше давай подумаем о другом…
        Прикидывали недолго. По моему раскладу выходило, что, как ни торопись, на свадьбу Дмитрия мы все равно не успеваем. С другой стороны, я твердо нацелился на торжественный въезд царевича в Москву и дальнейшие празднества по этому поводу, а какое может быть веселье и всенародные гулянья в дни Великого поста?
        Получалось, следует поторопиться, чтобы успеть до него.
        Решили поступить следующим образом. Я выезжаю налегке, прихватив с собой всего сотню гвардейцев, и на всех парах жму в столицу, но появляюсь там тайно, никому не открываясь, за исключением самого Дмитрия, с которым и договариваюсь об организации торжеств по случаю наших громких побед. К тому времени должен подкатить и Федор - согласно моим подсчетам, спустя три дня после меня - но уже с обозами, пленниками, остальными ратниками и, разумеется, с сестрой, которую буквально накануне доставил из монастыря Груздь.
        В тот же самый вечер в Мариенгаузен приехали еще двое - Бохин и мой братец. Визит последнего меня слегка удивил. Вообще-то я ожидал лишь дьяка, которому предстояло возглавить посольство королевы Ливонии к императору Руси. Выяснилось, что Александр отпросился у Марии Владимировны попрощаться со мной, поскольку государыня не просто оставила его у себя, но сейчас собирается отправить его во главе посольства в Речь Посполитую, вот он и приехал ко мне, чтобы поблагодарить за все благодеяния и испросить моего благословения.
        -Только попроси ее, чтобы она для вящей солидности дала тебе какое-нибудь баронство,- посоветовал я ему.
        Братец потупился и залился густым румянцем, скромно вымолвив, что милостью королевы за особые заслуги перед нею уже удостоен титлой герцога Лифляндского.
        Так-так. Кажется, я догадываюсь, что это за особые заслуги. Ай да Шурик! Оказывается, не я один такой шустрый.
        Сам герцог лишь смущенно краснел и явно не собирался вдаваться в подробности, да я и не собирался его ни о чем расспрашивать, чтоб зря не смущать. Однако в баньке мне бросился в глаза пяток пожелтевших пятнышек на его шее - остатки страстных поцелуев, и последние сомнения отпали - уж очень знакомая манера. Любит кое-кто в порыве страсти кусаться…
        Глава 38
        Сцена из «Ревизора»
        Мы мчались, делая по две сотни верст в день, так что сократить опоздание сумели, хотя все равно прибыли лишь на второй день после венчания Дмитрия - оно прошло в субботу, а мы появились в столице в понедельник, двадцать четвертого февраля.
        Бохина я временно разместил в Кологриве. Там же оставил почти всех гвардейцев, взял с собой лишь десяток. Вместе с ними рано поутру я и въехал в город под веселый перезвон колоколов, словно Москва каким-то неведомым образом узнала, что по ее улочкам гордо шествуют герои Прибалтики. Признаться, я удивился, но, как пояснил один из ратников, который был сыном попа и даже имел прозвище Попович, сегодня отмечается большой церковный праздник - день чудесного обретения главы Иоанна Предтечи, отсюда и колокольный звон.
        Мне тут же припомнился один из рассказов дядьки. Кажется, он выезжал под Псков тоже именно в этот день - счастливый и полный радостных надежд, и я в очередной раз подивился странному совпадению наших с ним судеб. Правда, сбылось далеко не все, о чем он мечтал, но у меня-то совсем иное дело - основное уже за плечами, так что беспокоиться не о чем.
        Все гвардейцы, сопровождавшие меня, были строго-настрого проинструктированы: пока ни о чем никому не рассказывать - рано. С этой же целью - максимальное соблюдение тайны - я, быстренько сполоснув лицо ледяной водой, которую из-за спешки даже не велел подогревать, и переодевшись в кафтан понаряднее, не пошел в царские палаты, а подался на соседнее подворье, к Басманову. Пусть он втихую доложит государю, что я появился. Думается, для встречи со мной Дмитрий, как бы ни был занят всякими забавами и увеселениями, минуту-другую улучит.
        Увы, но застать Петра Федоровича в тереме не получилось. Оказывается, государь ныне до обеда затеял игру в снежки, и боярин занят бережением его царственной особы. Послав за ним холопа вместе с Дубцом, чтобы Басманов сразу понял, что к чему, я не стал тратить время даром и… повелел подавать завтрак,- с утра во рту ни маковой росинки.
        Дворский, шокированный столь нахальным поведением, в очередной раз попробовал что-то вякнуть, но я ласково заметил, что ныне со мной лучше не спорить, и вообще глупо повиснуть на воротах терема из-за такой пустяковины, как десяток кусков мяса, несколько пирогов и кувшин сбитня. Тот посмотрел на суровые лица стоявших за моей спиной ратников, среди которых наиболее колоритно выглядели Оскорд и Одинец, прикинул, что и впрямь глупо, и расторопная челядь принялась накрывать на стол.
        Надо сказать, что боярин подоспел довольно-таки быстро - я даже не успел поесть. И был он не один, а с Дмитрием, который бросил все свои дела и, распорядившись, чтобы продолжали резвиться без него, тоже сорвался на встречу со мной.
        Государь оказался ласков, первым делом искренне посетовал, что меня не было на свадебке, которая получилась весьма веселой, и принялся расспрашивать, что и как. Я не спешил вываливать хорошие новости, начав с плохих, и сокрушенно протянул:
        -Ты же сам ведаешь, кесарь, что в тех краях черная смерть появилась. Уж больно жалко людишек своих стало - если сейчас на Эстляндию обрушиться, так и они, чего доброго, хворь поганую подхватят.
        -Да оно-то понятно,- кивнул несколько помрачневший Дмитрий.- Ты об ином поведай - почто так долго обратно добирался? Коль не вышло, так сразу бы и возвертался - глядишь, и обвенчался бы вместе со мной, в один день.
        Я опешил и растерянно уставился на него. Это как же так?! То он мне ставит обязательное условие, что без Эстляндии лучше домой не приходи, и вдруг меняет гнев на милость и соглашается на наше с Ксенией венчание без ничего.
        -Нешто я не понимаю, что на все божья воля,- продолжал он, не замечая моего недоуменного лица.- Признаться, я так и помыслил, что успеешь приехать в срок. А там повинился бы передо мной, я простил бы да согласие на венчание дал.
        Стало немного обидно. Выходит, все зря? У меня, между прочим, три с половиной десятка человек погибло. Выходит, они тоже понапрасну свою жизнь отдали? Но я тут же взял себя в руки. Ничего не зря. Эстляндия-то наша, изрядный кусок Лифляндии тоже, да и мне теперь виниться ни к чему.
        Последнее я даже озвучил вслух, вызвав удивление у Дмитрия, которое, по мере того как я продолжал рассказывать, сменилось на восторженную радость. Не в силах ее сдержать, он кинулся обниматься, после чего засыпал меня вопросами - как и что,- а получая на них ответы, дивился все сильнее.
        -Тридцать пять человек погибло?! Всего-то?!- то и дело всплескивал он руками.- Да ты какой-то колдун, коли возмог таковское, да притом еще и людишек сохранил! Нет, ну ты слыхал, Петр Федорович?! Ай да князь, ай да удружил с подарком к свадьбе!
        -Еще бы воевал, да пищаль потерял,- счел возможным пошутить я и поправил Дмитрия: - В одном только ты ошибся, государь. Мой титул теперь звучит чуть-чуть длиннее.- И пояснил, что отныне он в моем лице имеет дело со светлейшим герцогом Эстляндским. Да и князь Хворостинин вместе с дьяком Бохиным ныне тоже бароны.
        Дмитрий в ответ усмехнулся, иронично заметив, что более Марии Владимировне отдариваться нечем, вот она и награждает всех титлами. К тому же чин думного боярина, который он мне на днях объявит, будет куда как круче.
        А вот с соблюдением тайны до прибытия царевича у меня не вышло. Впрочем, этого и следовало ожидать - при столь нетерпеливом характере удержать в секрете такие новости хотя бы пару дней для государя - вещь невозможная в принципе.
        Оправдание своему неуемному желанию он нашел мгновенно. Дескать, лучше всего, если послы от королевы явятся в его палаты именно завтра, пока Годунов отсутствует. Если не упоминать имени главнокомандующего вовсе, то окажется, что воевал Эстляндию с Лифляндией исключительно первый воевода Марии Владимировны князь Мак-Альпин да второй воевода - Христиер Зомме, барон Нейшлосский. Тогда маскировка помощи Руси будет куда лучше. Однако, заметив неудовольствие на моем лице, он торопливо поправился, что насчет торжественного въезда царевича в Москву я могу не сомневаться - все будет как положено, но потом.
        Что до маскировки, то тут у меня было иное мнение - не думаю, что среди иноземных послов сплошь дурачки с дебилами и недоумками, но спорить не стал. Торжественная встреча обеспечена, а это главное. В остальном же пусть будет так, как хочется Дмитрию.
        Получалось, что день отдыха у меня только сегодня, а уже завтра на правах первого воеводы королевы Ливонии придется присутствовать на приеме государем ее послов. Но чтобы не было неожиданностей, я заранее известил Дмитрия о содержании грамотки, в которую Бохин уже вписал названия городов, намеченных в дар государю.
        -А Феллин и Юрьев?- недовольно надул он губы.
        -Ты же сам говорил, что следует соблюдать осторожность, дабы никто не смог заподозрить Русь и ее государя в излишней корысти,- напомнил я.
        Дмитрий не нашелся с ответом и, резко сменив тему, принялся обсуждать порядок почетного въезда в город ливонского посольства. Слушая его, я лишь диву давался - ужас какие сложности.
        Однако Власьев, на чьи плечи Дмитрий взвалил всю практическую организацию встречи, невзирая на ограниченность во времени, успел все сделать в лучшем виде. Даже Бохин, долго служивший в Посольском приказе и знающий толк в подобных мероприятиях, довольно покряхтывал, глядя на тот почет, которым нас окружили.
        Описывать церемониальные тонкости не стану - неинтересно, тем более что главные события разворачивались непосредственно в Золотой палате (Грановитую готовили для предстоящего пира), где послов уже поджидала собравшаяся в полном составе боярская Дума, а кроме того еще и посланцы короля Сигизмунда, прибывшие от имени своего монарха поздравить Дмитрия с венчанием.
        Последних, как я узнал от Басманова, государь вызвал специально. Дескать, после приема послов королевы Ливонии состоится пир, и ему желательно видеть на нем всех иноземных гостей, тем паче тех, кто представляет особу его верного союзника короля Речи Посполитой Жигмонта.
        Правда, сей союзник отчего-то до сих пор не признает за Дмитрием его титулы, что весьма обидно. Мог бы хоть в свадебном поздравлении назвать пусть не кесарем, но царем, однако в сторону эти мелочи. В конце концов, они не стоят того, чтобы из-за этих пустяков продолжать ругаться с посланниками Жигмонта - малогоским каштеляном Николаем Олесницким и вщижским старостой Александром Гонсевским.
        Эта ругань из-за неправильного титула произошла еще за неделю до свадьбы, во время их первого официального приема государем. А не далее как пару дней назад, в воскресенье (в день свадьбы пира не было, уж очень утомительными были церемония коронации Марины, а потом вторая - самого бракосочетания), произошел новый скандал с участием послов.
        Дело в том, что пан Олесницкий потребовал, чтобы места им были выделены за прямым столом, то есть за которым сидит сам государь. Как им ни объясняли, что такое на Руси не принято, они уперлись не на шутку, а потому отказались присутствовать на застолье вообще. Узнав, что послы не прибудут, папашка Марины заявил, что и он в таком случае не может быть на пиру. Очевидно, пан Мнишек рассчитывал надавить этим на Дмитрия, но тот оказался непреклонным, и тестю после такого категоричного заявления не оставалось ничего иного, как покинуть палату.
        А в день моего приезда, то есть в понедельник, Мнишек по поручению послов вновь заявился к государю с просьбой уступить и предоставить место за своим столом хотя бы старшему из послов, пану Олесницкому. Его визит состоялся буквально вслед за общением государя со мной, так что Дмитрий на сей раз был склонен уступить, жаждая ответного унижения польского короля, ведь иначе его послы не будут присутствовать на приеме Дмитрием посланцев королевы Ливонии. Именно потому, на мой взгляд, им и удалось прийти к следующему компромиссу: завтра, ибо сегодня поздно что-либо менять, стол у старшего из послов малогоского каштеляна Николая Олесницкого все равно будет особый, однако вплотную придвинутый к царскому.
        Хорошенький сюрпризец перед пиром приготовил им государь, ничего не скажешь.
        Поначалу все было нормально. Сам дьяк Власьев во всеуслышание объявил, что послы королевы Ливонии челом бьют великому государю Дмитрию Иоанновичу, кесарю, великому князю всея Руси и всех татарских царств и иных подчиненных Московскому царству государств государю, царю и обладателю.
        Затем вперед выступил дьяк Бохин, являющийся главой посольства, и от лица Марии Владимировны известил Дмитрия, что королева Ливонии посылает ему самые горячие поздравления, изъявляет сестринскую любовь и желает всяческого счастья великому государю… Далее цитировать не стану, ибо остальное уже было ранее изложено Власьевым.
        Краем глаза глянув на послов, я заметил легкие усмешки на их лицах. Вначале не понял, но потом догадался - ребятки решили, что Дмитрий устроил им нечто вроде показательного урока, как надо к нему обращаться. Причем в погоне за этой целью он, как послы, очевидно, посчитали, не погнушался пойти на откровенный подлог, подставив какую-то мифическую королеву Ливонии, хотя всем известно, что на самом деле правят в тех местах шведский Карл и польский Сигизмунд.
        Ишь ты! Выходит, когда надо, тайну государь хранить умеет.
        Дмитрий тем временем принял грамоту, переданную ему Бохиным через Власьева, милостиво подпустил к своей руке новоявленного барона Нарвского и снял с себя корону в знак, что он желает говорить с послами. После стандартных вопросов о здоровье его трехродной сестрицы, которые он задавал крайне неспешно, смакуя долгожданный миг и то и дело косясь на поляков, государь осведомился, какие еще поручения дадены королевой.
        Вот тут-то и началось, ибо дошел черед до второй грамотки, в которой Мария Владимировна, ведая, сколь радушен и заботлив непобедимый кесарь и государь всея Руси, просит принять ее вместе со всем ливонским народом в русское подданство.
        -А много ли градов в ее королевстве?- осведомился Дмитрий, и Бохин принялся перечислять.
        По мере того как он говорил, лица послов вытягивались от удивления. Но это было до того, как речь зашла о городах, которые ранее принадлежали Речи Посполитой. Едва же дьяк добрался в своем перечне до Феллина, Юрьева и прочих градов, ныне принадлежащих Марии Владимировне, пан Олесницкий, в точности как городничий в заключительной сцене «Ревизора», застыл в виде столба, с распростертыми руками и закинутой назад головою, а Гонсевский… Вначале он решил, что ослышался, и воззрился на нас наподобие Земляники из той же заключительной сцены, наклонивши голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивался. Затем он сменил позу на почтмейстерскую, превратившись в вопросительный знак, только обращенный не к зрителям, а к своему старшему коллеге.
        Когда же дошел черед до городов, которыми королева в качестве свадебного подарка кланяется государю всея Русии, и прозвучали названия Нейгаузена, Мариенбурга и Мариенгаузена, они резко, причем одновременно, словно по команде, сменили позы, став Бобчинским и Добчинским «с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами».
        Надо сказать, что и ряд других гостей, включая бояр из Думы, хорошо вписались в эту картину, оставаясь просто столбами.
        Правда, «почти полторы минуты», как рекомендовал Гоголь, окаменевшая группа не продержалась, придя в движение значительно раньше. Издав какой-то загадочный нечленораздельный звук - то ли карканье, то ли хрюканье, Олесницкий, ломая все установленные правила приличия, выступил вперед и потребовал объяснений от Дмитрия. Мол, с каких пор не известная никому королева самым нахальным образом раздаривает города, принадлежащие Речи Посполитой и ее королю.
        Дмитрий в ответ недоуменно пожал плечами и протянул руку в сторону послов Ливонии.
        -У меня-то почто вопрошаешь? Эвон у кого допытываться надобно.- И, повернувшись к Бохину, осведомился: - А поведай-ка, барон Нарвский, откель у королевны взялось в одночасье столь превеликое множество градов, что она их дарить учала, и нет ли в том какого подвоха.- И он тут же пояснил вопрос: - Я к тому, что не выйдет ли худа, ежели я их приму от нее, ибо вроде как совсем недавно они, по словесам ясновельможного пана Олесницкого, принадлежали Речи Посполитой.
        Новоиспеченный барон надменно вскинул голову и уверенно произнес:
        -Грады сии с недавних пор ее, а потому она считает себя вправе раздаривать их кому пожелает. Что же касаемо слов ясновельможного пана посла, то мы не отрицаем, что некогда земли, на которых они лежат, и впрямь принадлежали Речи Посполитой, а до того свеям, а еще ранее Руси, а до нее ими владел Ливонский орден и епископ Дерпта, а до них там сызнова были владения Руси, а еще ранее - никому не ведомо. Потому, исходя из всего сказанного, Мария Володимеровна и порешила передать их самому раннему владельцу, соблюдя и вежество, но вместе с тем и справедливость.
        Дмитрий пытливо посмотрел на меня и благодарно кивнул, поняв, кто помогал готовить ответ Бохину. Ну да, действительно, моя работа. Еще вчера, пока парился, в голову пришла мысль, что было бы неплохо заранее заготовить ответы на вопросы поляков, если таковые последуют, чтобы не так уж явно виднелся русский волчий хвост из заячьей норы. Студенческая привычка, знаете ли - шпаргалка никогда не помешает. О чем они могут спросить, я примерно представлял, как выкрутиться - нашел и тут же набросал на бумаге.
        -Я стока не выучу,- перепугался Бохин, когда я сунул ему в руки свои листы.
        -А учить и не надо,- успокоил я его.- Уразумей только суть. Отвечать же можешь своими словами, лишь бы они по смыслу сходились с моими.
        Он и отвечал, хладнокровно парировав вопрос, почему Мария Владимировна поначалу не отправила, как водится, посольство к королю Сигизмунду, дабы решить спорные вопросы мирным путем, а действовала столь варварски.
        -А потому, ясновельможный пан посол, что замирья с Речью Посполитой муж ея, усопший король Ливонии Арцимагнус Крестьянинович[133 - Так именовали на Руси датского принца Магнуса.], в свое время не заключал, вот и выходит, что война у нас с вами идет давным-давно, ажно тридцать пять годков.
        -Какая война?!- возмутился Гонсевский.- О ней уж давно забыли!
        -Не забыли,- степенно поправил дьяк.- Утихла она - это да. Так ведь в войне всякое случается. Тута яко у костра - вроде бы гаснет, вроде бы и вовсе язычков у пламени не видать, ан угольки-то рдеют, и, ежели хворосту на них подкинуть, он сызнова разъярится. Хотя словцо ты верное молвил, ясновельможный пан. И впрямь, сколь можно?! Опять же и людишки мирные излиха страдают. Давно пора нам угли те кровавые водицей студеной залить да замирье подписать.
        -Замирье?- растерянно уставился на Бохина Олесницкий.
        -Ну да,- кивнул Бохин и, приосанившись, нахально заявил: - Наша королевна Мария Володимеровна, исполнившись христианского смирения и кротости, согласна на прекращение войны и подписание мирного уговора, оставив за собой взятое. А уж прочее - остатняя часть Лифляндии - пущай будет у вашего короля Жигмонта. Но о том речь перед вашим королем и сеймом поведут послы ливонские, кои уже убыли к нему, а мне более добавить нечего.
        Послы вновь переглянулись, и Олесницкий задал следующий вопрос:
        -А могу я узнать, откуда у королевы появились в столь великом числе оружные людишки?
        Спрашивал-то он у дьяка, но смотрел при этом в сторону Дмитрия, и во взгляде явно сквозило обвинение. Непобедимый кесарь оставался спокойным, однако щеки его слегка зарумянились. Но Бохин и тут не сплоховал:
        -Будучи трехродной сестрицей государя всея Руси, непобедимого кесаря и…- снова принялся он за обстоятельный перечень титулов Дмитрия.
        Посол, кисло сморщившись, словно только что съел лимон, терпеливо слушал. Дьяк не торопился:
        -Наша королева, да будет известно ясновельможным панам, единственная родственница непобедимого кесаря по батюшкиной линии, ибо…- И Бохин начал степенно пояснять родословную Марии Владимировны. Лишь после этого он перешел к существу дела: - А потому попросила она непобедимого кесаря дати ей рати, чтоб возвернуть себе мужнее наследство. Государь же, радея к кроткой вдовице, сказывал тако. Мол, свои войска дати не могу, ибо меж мною и королем свейским Карлой замирье, но охочих людишек нанять дозволяю и препони чинить не стану. Помнится, что и в твоей державе, ясновельможный пан, тако же водится, потому…
        -Мою державу оставим пока в покое,- резко перебил его Олесницкий.- Ты не ответил.
        -Так я и сказываю,- невозмутимо продолжил дьяк.- Сыскалось до тысячи охочих людишек, вот они и…
        -Сколько?!- завопил посол, возмущенный столь откровенной ложью.- И ты, барон, хочешь сказать, что всего тысяча людей взяла все эти города?! И что же, ныне они по десятку на город твоей королевой распределены? Не мало ли?
        -Поболе,- возразил Бохин.- Потому как государь непобедимый кесарь даровал своей сестрице по ее просьбишке стрельцов…
        -Ах, все-таки даровал стрельцов,- перебил Олесницкий и, повернувшись к Дмитрию, горько заметил, причем уже без всяких дипломатических вывертов: - Стало быть, вот каков ответ на дружбу нашего короля. Одной рукой вы пишете о любви и согласии меж нашими государствами, а другой втайне подсобляете его ворогам.
        -Неприлично монархам, сидя на троне, даже слушать таковские речи, тем паче оправдываться, однако король польский и впрямь оказал мне кое-какие услуги, и токмо поэтому я отвечу,- отчеканил Дмитрий, гордо вскинув голову.- Господь заповедал подсоблять людям по мере сил, а уж коли речь идет о единственной оставшейся в живых сестрице - тем паче. К тому же я памятаю о дружбе с Жигмонтом, вот и порешил подсобить ему.
        -Подсобить?!- ахнул не выдержавший Гонсевский.
        -Да, подсобить,- твердо ответил Дмитрий.- Ибо Мария Володимеровна вознамерилась отняти грады, кои принадлежат ей по праву мужнего наследства, у свейского Карлы. Я почел сие доброй услугой нашему другу и союзнику польскому королю. Да и в грамотке своей она указала, что просит стрельцов не для того, чтоб ратиться, но токмо чтоб укрепиться во взятых ее людишками градах. А тот полк, что воевал, тут и я могу пред иконами поклясться, вовсе не мой, но моего подданного, царевича Федора Борисовича Годунова.
        -Это один,- уточнил Олесницкий.- А прочие?
        -А не было прочих.- И по губам Дмитрия скользнула насмешливая улыбка.
        Поляки оторопели, уставившись на государя и переваривая сказанное. Затем они переглянулись. Ну да, загадка. Получалось, то ли царь нахально врет им, но уж больно твердый и уверенный тон для лжи, то ли говорит правду, но тогда…
        -Это немыслимо - взять всю Эстляндию и часть Лифляндии токмо одним-единственным полком,- выпалил Олесницкий.- Тогда уж сделай милость, поведай, где ж она выискала такого воеводу, который со столь ничтожным количеством сумел овладеть многими каменными твердынями?! Мне б хоть одним глазком на него взглянуть - я б и то счастлив был.
        -И впрямь неслыханное дело,- охотно подтвердил Дмитрий.- Вот потому ныне и мыслится мне, что тут непременно сказалась воля всевышнего, ибо без благословения божьего такого никто бы не возмог. А как уж воеводы исхитрились, о том лучше всего вопросить у наипервейшего из них, князя Мак-Альпина, герцога Эстляндского, кой ныне в посольстве состоит.- И он, кривя губы, иронично продолжил: - Мыслю, можешь без боязни не токмо одним, но и двумя очами на него подивиться, чтоб тебе вдвойне счастьица прибавилось.
        Взгляды присутствующих тут же обратились в мою сторону. Признаться честно, от их обилия мне сразу стало как-то не по себе. Однако Олесницкий вопрошать не торопился - он лишь смотрел на меня, причем в глазах его появилось какое-то странное выражение. Полное впечатление, что он меня оценивал, прикидывая, как и что. Мог ли я овладеть городами? Нет, он явно думал совсем о другом. Спросить бы, так ведь не ответит.
        Но пауза затягивалась, и я решил прервать ее, но пояснять стал не ясновельможным панам - еще чего, слишком много чести,- а Дмитрию:
        -Вои у меня справные, государь, вот и одолел. А что до того, кому какой град принадлежит, так ведь карт у меня не имелось, вот и разошелся. Опять же и говор - что ляшский, что свейский - мне вовсе не ведом.
        -Но потом-то неужто ты не вызнал, кому принадлежит часть градов, что ты взял?- не выдержал Олесницкий.
        -Вызнал,- кивнул я, повернув голову в его сторону.- Конечно, вызнал. Вот только гонцы, отправленные к королеве по случаю очередной победы, к тому времени были уже далеко и вернуть их я не успевал. К тому же дело воеводы - брать грады, а не сдавать их, а уж кому они принадлежат и прочее, решать королям да императорам.- И я отвесил низкий поясной поклон Дмитрию.- Как надумает непобедимый кесарь в дружеском согласии с моей королевой, так оно и будет.
        -Судя по твоим словам, князь, получается, что ты вовсе не упреждал ее?- мрачно спросил Олесницкий.
        -Отчего же.- Я снова простодушно улыбнулся.- После, конечно, известил ее и повинился, но королева поведала, что так даже лучше, ибо Лифляндия тоже ее вотчина по праву наследования. Потому будет только справедливо, если она сразу возьмет себе от нее небольшую часть, а от остального откажется, милостиво подарив оное королю Речи Посполитой, дабы меж вашими державами воцарились мир и согласие.
        И опять пауза. Послы переваривали мою наглость, не находя достойного ответа. Затем Олесницкий глухо выразил свои сомнения в том, что, услыхав про такой милостивый подарок, его король пойдет на замирье. В ответ я равнодушно пожал плечами, давая понять, что это не мое дело.
        -Как видите, ясновельможные паны,- щедро одарил их любезной улыбкой Дмитрий,- речь у нас с ней поначалу была токмо о свейской Эстляндии, что тут нам и подтвердил ее воевода князь Мак-Альпин.
        -Значит, Лифляндию она вернет обратно?- уточнил малогоский каштелян.
        -Как я могу повелеть королеве, коя покамест еще не моя подданная?- развел руками Дмитрий.
        -Я подразумеваю потом, когда она и ее королевство будет принято Русью,- внес уточнение Олесницкий.
        При этом, как я подметил, посол, виртуозно извернувшись, ухитрился ни разу не назвать титул Дмитрия. Ну да, князем вроде как нельзя, тогда уж точно ответ будет отрицательный, а царем или, паче того, кесарем - полномочий нет. Вот и выкручивается, бедолага, как может.
        -Ежели я приму ее в свое подданство со всеми градами, кои она указала, то тем самым соглашусь с тем, что они принадлежат ей,- заметил Дмитрий.- Гоже ли мне после того изменить своему слову? К тому же, как тут было поведано ливонскими послами, она и без того милостиво уступает Жигмонту две трети Лифляндии, так чего же более?- И он сменил тему: - Одначе мыслится мне, что не след на третий день после моей свадебки вести столь сурьезные речи, кои требуют долгих обсуждений. Думаю, мы сделаем ныне тако. Дабы ты, ясновельможный пан, уразумел, что дружба моя с Жигмонтом по-прежнему крепка, я, приняв те грады, кои назначены королевой мне, один из них - Мариенгаузен - так и быть, подарю польскому королю.
        И очередная пауза. Ну да, уж очень много подарков. Так и сыплются, так и валятся со всех сторон - не успевает Олесницкий подбирать.
        -А… прочие грады, кои ныне преподнесены тебе в дар?- прервал молчание малогоский каштелян.
        -У нас на Руси сказывают, дареное не дарят,- пояснил Дмитрий.- Иначе первый даритель может осерчать, решив, что таким образом человек выражает недовольство подарком. Я же, из любви к своему молодшему брату Жигмонту, и без того оное нарушил, выделив ему один град. О прочих же надлежит списаться с моей любезной сестрицей - не изобидится ли она на меня за таковское, а уж опосля решать.
        -Стало быть, пока ясновельможная пани Мария Владимировна…- начал было Олесницкий, но тут же был прерван сердитым окриком Дмитрия:
        -Не забывайся, посол! Когда ты величал меня непотребной титлой, это одно. Тут я еще мог простить тебя, ибо так повелел тебе твой король Жигмонт, холопом коего ты являешься. Но называть ясновельможной пани королеву Ливонии Марию Владимировну, коя вдобавок доводится мне трехродной сестрицей, тебе никто повеления не давал, а потому возьми свои словеса обратно и именуй ее тако, как тут о ней объявлено ее послами, ибо в противном случае я буду вынужден отправить вас обратно.
        Олесницкий угрюмо уставился на Дмитрия и отчетливо произнес:
        -Что-то рано ваше господарское величество забыли, что посажены на свой престол токмо при дивном содействии божием, милостью польского короля и помощью польского народа.- Замечание насчет королевского титула Марии Владимировны он явно проигнорировал, не собираясь ни извиняться, ни поправляться.- И сдается мне, что рановато великий князь Московский,- ясновельможный пан особо выделил последние три слова,- отважился на сие непотребное обращение с послами того, кто в свое время оказал ему столько ценных услуг, без которых ему не видать бы этого престола как своих ушей.
        Так-так. Кажется, посол окончательно взбесился, коль настолько забылся, что начал говорить такое. Но сказал он это напрасно - такого Дмитрий уже не простит. Вон как резво подскочил со своего трона.
        -Более хулу и лай слышать я не желаю,- звонким голосом заявил он.- Одначе сперва еще раз повторю для памяти, что мы не князь, не господарь и даже не царь, но император на своих пространных государствах. Приняли мы этот титул от самого бога, и имеем по милости божией под собой служащих нам князей, господарей, а с нынешнего дня и королей.- Он надменно вскинул подбородок.- Терпел я ваши поношения изрядно, но более не желаю, а посему изгоняю вас, яко особ, не умеющих вести себя должным образом и править посольство так, яко надлежит меж учтивыми людьми.
        Ишь ты. Можно сказать, выгнал взашей. Впрочем, наверное, и правильно. Во всяком случае, мне это только на руку. О затеваемой Дмитрием войне с крымским ханом можно забыть - теперь уж нашему государю точно хватит заморочек на севере.
        Ну что ж, остается со спокойной душой попировать…
        Глава 39
        Встречи, встречи, встречи…
        Надо сказать, что место за отдельным столом, который был придвинут вплотную к царскому, не пустовало, невзирая на отсутствие Олесницкого. Причем сидел там даже не один человек, как планировалось ранее, а двое, ибо Дмитрий объявил, что решил удостоить столь высокой чести и барона Нарвского, и герцога Эстляндского, ибо желает в их лице оказать превеликую честь своей сестрице королеве Ливонии Марии Владимировне.
        Помня о всяких неудобоваримых блюдах, я осторожничал и ел мало, а вот проголодавшийся дьяк наворачивал за обе щеки, так что в основном на все вопросы государя пришлось отвечать именно мне.
        Сразу отмечу, что молодожены представляли собой весьма любопытное зрелище. Один одет исключительно во все русское, начиная с красного бархатного опашня, усаженного жемчугом и опушенного соболями, а другая - в платье польского покроя. Даже корона на ее голове выглядела как-то по европейски - ничего общего с шапкой Мономаха или теми тремя коронами, которые мне доводилось видеть в царском казнохранилище.
        Мнишек, сославшись на нездоровье, вновь отсутствовал, но его дочку благодаря своему удобному месту я успел рассмотреть во всех ракурсах. Правда, именно рассмотреть, но никак не полюбоваться, поскольку нечем. Оставалось только гадать, что же все-таки привлекло в этой тощей крохотульке - метр с кепкой - нашего государя. Ни кожи ни рожи - доходяга с небольшими глазками, ястребиным носиком и тонкими губами, которые она вдобавок регулярно поджимала, выражая недовольство. Последнее происходило чуть ли не все время - уж очень новоиспеченной царице не нравились блюда русской кухни.
        Правда, что именно ее в них не устраивает, я не понял, ибо говорила она с Дмитрием исключительно по-польски и суть ее многочисленных претензий осталась для меня загадкой.
        Вот только новоиспеченной императрице следовало бы помнить, что она, образно говоря, в чужом монастыре, к которому не стоит примерять свой устав, да еще так откровенно, с брезгливыми гримасами и презрительными усмешками.
        Что касается меня самого, то тут, как я понял, наша с государыней антипатия оказалась взаимной. То ли она уловила, насколько низко я оценил ее внешность - женщины чувствуют такие вещи, то ли ей не понравились мои разговоры с послом, при которых она присутствовала в качестве венчаной царицы, а может, все вместе.
        А чуть позже добавилось и еще одно досадное для нее обстоятельство. Дело в том, что Марина привезла на Русь вилку, которую тут не знали, орудуя исключительно засапожником. Между прочим, гораздо удобнее - им и наколоть можно что угодно, и при необходимости отрезать понравившийся кусочек. Так вот, привезти-то она ее привезла, но пользовалась ею весьма неумело. Я имею в виду, неумело с точки зрения человека двадцать первого века - не так у нас принято с нею обращаться. Она даже держала ее неправильно, то есть в правой руке, а про остальное вообще молчу.
        Заметив мой взгляд, устремленный на ее вилку, она решила иное, посчитав, что я вижу сей странный предмет впервые в жизни, а потому иронично усмехнулась и принялась что-то шептать на ухо Дмитрию. По его тону я понял, что он вначале не соглашался, но затем нехотя кивнул и обратился ко мне, предложив тоже попробовать сие орудие, кое весьма удобно при…
        Цитировать расписываемые им преимущества вилки по сравнению с ложкой и ножом не буду. Скажу лишь, что я, изобразив колебание, после недолгого размышления согласился.
        Едва толстая гофмейстерина пани Тарлова, стоящая за креслом императрицы, подала мне вилку, как Марина впилась в меня взглядом, предвкушая забавное зрелище неуклюжего тыкания и рассчитывая язвительно прокомментировать мои жалкие потуги. Но замечание ей удалось сделать только один раз, когда я перекинул засапожник в правую руку и принял вилку в левую.
        -Ясновельможный пан левша?- осведомилась она, и ее тонкие губы изогнулись в презрительной усмешке.
        -Нет, просто меня так учили,- невозмутимо ответил я и принялся хладнокровно разделывать здоровый кусок свинины, лежащий на моей тарелке.
        Марина некоторое время недоверчиво глядела, как я ловко обращаюсь с новым столовым прибором, начиная понимать, что унизить меня не получится, а я через минуту еще и подлил масла в огонь, порекомендовав ей тоже переложить вилку в другую руку, поскольку так гораздо удобнее.
        -Меня учили инако,- отчеканила она и негодующе отвернулась к Дмитрию, который лишь усмехнулся в ответ на ее неразборчивый шепот, из которого я уловил лишь одно знакомое мне слово «гонор».
        Государь, выслушав Марину, лишь весело рассмеялся и, ласково погладив ее ладонь, ответил что-то успокаивающее, после чего тут же улыбчиво обратился ко мне, сетуя, что я плохо ем.
        Он вообще был само внимание и доброта. Пожалуй, помимо меня столь ласковым тоном он обращался только к Марине. Ах да, совсем забыл упомянуть упорно жующего подле меня Бохина - ему тоже перепадали милостивые слова и похвала в адрес настоящей истинной государыни, которой ведомо, как правильно употреблять титулы своих соседей.
        Что же касается Олесницкого и Гонсевского, то Дмитрий был настроен весьма оптимистично, заявив, что не пройдет и двух-трех дней, как они сами попросятся к нему на аудиенцию, если, конечно, пожелают вернуть своему государю те города, которые ранее принадлежали Речи Посполитой, а ныне захвачены Марией Владимировной и переданы в дар Руси.
        -Овес к лошади не ходит,- самоуверенно заявил он мне.
        Однако тут государь немного ошибся. Дело в том, что польские лошадки выбрали иной сорт овса, посчитав, что шотландский несколько вкуснее русского…
        Следующее утро началось с визита гостей, и первым в моем тереме объявился смущенный возложенным на него щекотливым поручением Огоньчик. В первые минуты его прихода, не подозревая, что он явился ко мне не просто так, на правах старого приятеля, я радушно усадил его за стол завтракать, но ясновельможный шляхтич был явно не в своей тарелке. Это настолько бросалось в глаза, что недолгое время я, решив, что его скованность имеет совсем иные корни, счел нужным ободрить его, мол, кто старое помянет…
        Вот тут-то, заявив, что он все равно бы ко мне зашел, просто так совпало, пан Михай промямлил, что его попросили передать мне просьбу встретиться кое с кем, причем с кем именно, он так и не сказал, сообщив лишь, что если я согласен, то ко мне через пару часов придут.
        И пришли… Вот только не через пару часов, а гораздо раньше, и был это сам государь. Оказывается, он уже успел провести заседание боярской Думы и принять решение по встрече Годунова.
        Если кратко, то торжественный въезд царевича в столицу наметили на Прощеное воскресенье, да и то, судя по тому, как Дмитрий его описал, он вышел какой-то, мягко говоря, усеченный.
        Так-так. Получается, ревнует государь к славе Годунова, явно ревнует. Потому и надумал назначить въезд на Прощеное воскресенье, ведь в понедельник начинается Великий пост, а это значит, что всем пьянкам и гулянкам придет конец на долгие семь недель. То есть веселье по случаю приезда победителя свеев и ляхов продлится всего один день.
        Видя, что я продолжаю помалкивать и согласно кивать, государь с легким смущением - не до конца потерял совесть - предложил мне вовсе не принимать в этом участия. Мол, все-таки я посол королевы Ливонии, посему ни к чему лишний раз раздражать Олесницкого с Гонсевским, с которыми он вчера несколько того, погорячился.
        Дальше я слушать не стал, бесцеремонно перебив его и принявшись вносить ряд поправок в намеченный план. Начал, разумеется, с самого приятного, попросив позволения сказать все начистоту. Он согласно кивнул, и я приступил: мол, всецело уважаю скромность Дмитрия, но ни к чему так уж, с перебором…
        Тот, опешив, недоуменно уставился на меня, и я пояснил, что куда лучше, если Дмитрий встретит царевича не у Красного крыльца на входе в Грановитую палату, а у самых городских ворот и далее отправится к Кремлю вместе с ним, возглавляя процессию. Тогда и заслуженные лавры победителя по праву достанутся не только одному Годунову, но и государю, ибо все мы, как воеводы, находимся на службе у императора Руси, а значит, наши победы - это и его победы тоже. И двух мнений тут быть не может.
        Государь зарделся и смущенно промямлил, что надобно над тем подумать, хотя я уж того, перебрал…
        -Излишняя скромность сродни гордыне, а она мать всех смертных грехов,- вспомнил и тут же лихо перефразировал я упрек, который в свое время адресовал мне князь Горчаков.- Уступаю тебе лишь в одном - что касается меня, то, возможно, ты и прав. Мне и в самом деле лучше всего побыть в сторонке…
        -Нет!- выпалил Дмитрий.- Коли ехать от самых врат, так уж вместях!
        -А послы?- невинно осведомился я.
        -Утрутся,- сердито буркнул он.- Все одно - чему быть, того не миновать. Я им и без того вчера изрядно в рожу наплевал, так что еще разок они стерпят, никуда не денутся. А не стерпят - скатертью дорожка. Да и с Прощеным воскресеньем мы, пожалуй, тоже погорячились. Таких побед Русь со времен моего пращура и тезки Димитрия Донского не одерживала, посему не след нам ее всего один день праздновать. Мыслю, что перенесем все на субботу. Как Федор Борисович, поспеет ли?
        -Завтра к вечеру он уже будет под Москвой,- вспомнив последнее сообщение, с которым примчался вчера вечером гонец от Годунова, твердо заверил я его.
        -Вот и славно,- кивнул Дмитрий.- А теперь айда со мной. Я тебе свою забаву покажу, кою повелел близ берега учинить.
        Однако, памятуя о неведомых гостях, согласие на визит которых я дал Огоньчику, пришлось отказаться. Дескать, за время моего отсутствия скопилась изрядная куча неотложных дел и мне хотелось бы заняться ими.
        -Ну-у как знаешь,- несколько разочарованно протянул государь и выпорхнул из терема, шустро умчавшись к своим забавам.
        Признаться, в иное время я бы составил ему компанию, но что делать, коли договорился о встрече неведомо с кем. Каково же было мое удивление, когда Багульник буквально через полчаса ввел ко мне в кабинет вщижского старосту Александра Гонсевского, мужественного пышноусого здоровяка, лицо которого не портил даже тонкий шрам, тянувшийся от левого уха к середине подбородка.
        А разговор с ним получился довольно-таки любопытный. Поначалу были только ахи и вздохи по поводу нашей успешной победоносной кампании в Прибалтике, причем восторги ясновельможного пана изрядно отдавали фальшью.
        Ничего конкретного он мне поначалу не сказал, но суть его намеков я понял хорошо. Если кратко, то они сводились к одному - не хочется ли мне в отсутствие моего главнокомандующего (уже прознали? А ведь вчера никто ни словом не обмолвился о Годунове. Кто сдал?) поучаствовать в неком дельце, которое, вне всяких сомнений, принесет мне немалую выгоду и в то же время ни в малейшей степени не затронет интересов Федора Борисовича.
        Поначалу я хотел отказаться сразу, но стало любопытно, так что я ни от чего не отказывался, но и ни на что не соглашался, тем более что сам главнокомандующий, то бишь Годунов, пока не приехал, поэтому можно было смело отговариваться от любой конкретики, ссылаясь на его отсутствие.
        Я и ссылался.
        Теряя терпение, Гонсевский стал откровеннее, заметив, что за последнее время в великом князе Московском изрядно разочаровался как его король, так и все именитые люди Руси.
        -Есть просто неблагодарные люди, но есть и бешеные псы, кусающие руку своего благодетеля,- вздохнув, поведал он мне.
        -Не твори добра, не получишь и зла,- согласился я с ним, поощряя к дальнейшим откровениям.
        -Вот-вот,- оживился он.- Не зря же поговаривают, что…
        Дальше пошло такое, за что кладут головы на плаху. Причем Гонсевский обладал неверной информацией о происхождении Дмитрия, иначе не затянул бы старую песню про Отрепьева. А вот его заключение мне не понравилось. Мол, если бы ему пришлось делать выбор, то он не колеблясь предпочел бы поставить на шкоцкого князя, который всегда верен своему слову и может достойно отблагодарить за предупреждение об угрожающей ему опасности.
        Оп-па! А вот с этого места поподробнее.
        Но в ответ на мои слова об умении благодарить, знать бы за что, вщижский староста лишь уклончиво заметил, что не все сразу, да и вообще, князь достаточно мудр, чтобы понять, чьей стороны надлежит держаться. Пока же ему надлежит ведать лишь одно - несмотря на то что им было учинено в Лифляндии, зла на него в Речи Посполитой не держат, а потому двери посольского двора, на котором они ныне проживают, для истинного рыцаря Мак-Альпина всегда открыты. Более того, как кажется Гонсевскому, к которому присоединяется и пан Олесницкий, самое время было бы приехать к ним с ответным визитом - ну, скажем, завтра к вечеру…
        Но я и тут вывернулся, не дав определенного ответа и туманно заметив, что непременно приеду, разве только появятся срочные, неотложные дела, но это вряд ли - во всяком случае, пока таковых не предвидится.
        Он выслушал, понимающе кивнул и завел речь… о моих родственниках в Италии. Мол, сейчас у него как раз подворачивается оказия, едет человек в Рим, поэтому я могу передать с ним привет, или, если пожелаю, он может заехать по указанному мною адресу, чтобы вручить письмо. Только надо поторопиться, поскольку человек этот уезжает послезавтра.
        Батюшки-светы, неужто в Италии отыскались князья Мак-Альпины?! Вот тебе раз! И что мне делать? Отказываться? Нельзя, слишком подозрительно. По идее, будучи настоящим князем, я должен бы уцепиться за такую возможность руками и ногами, а я нос ворочу.
        Но и писать нельзя.
        А Гонсевский продолжил, что полугодом ранее он, пребывая в Италии, по собственной инициативе хотел сообщить моим родичам о необыкновенной популярности князя Мак-Альпина, каковой тот заслуженно пользуется на Руси, да вот беда - так и не сумел никого отыскать. Некоторые глупцы и вовсе пытались его уверить, будто таких князей отродясь не существовало, но он, разумеется, не принял во внимание их слова.
        Так-так, теперь понятно, откуда ветер дует.
        Закончил же вщижский староста стандартным уверением в искренности своих чувств и еще одним напоминанием, чтобы я заглянул в гости на Посольский двор, где смогу более подробно потолковать обо всем, что меня интересует.
        Спокойно посидеть и хладнокровно обдумать эту попытку шантажа - иначе его речь не назовешь - у меня не вышло. Тут же, едва ушел Гонсевский, в мой терем заглянул еще один гость. На сей раз им оказался… старец Филарет, то есть, извините, бывший старец и бывший Филарет. Выглядел Романов молодцом - ладно подогнанный кафтан сидел на нем как влитой, ни складочки, ни морщинки. Он и ранее смотрелся статным мужиком, несмотря на рясу, а теперь светская одежда еще больше подчеркивала все достоинства его крепкой фигуры.
        Оказывается, Федор Никитич решил предложить свои услуги, дабы помирить меня с именитым боярством. Мол, хватит ненужных раздоров между православными людьми, пользуясь которыми иные стремятся подорвать истинную веру. Одна проблемка - им самим вроде как первыми идти на мировую невместно, потерька отечества, ну и мне тоже ни к чему - все-таки я ныне вон в какой чести у государя. Следовательно, самое лучшее - встретиться всем как бы невзначай на нейтральной территории, в его терему. Голицыных и Шуйских он уже пригласил, так что теперь дело за мной. Заодно, если предполагаемое замирье с боярами пройдет удачно, имеет смысл поговорить о некой затее, коя принесет мне немалые выгоды.
        Вот тебе раз! И эти туда же. И почему же я вдруг всем понадобился? Одни зовут в гости, другие зовут, причем и те и те буквально жаждут вовлечь меня в свои «затеи», которые, вне всяких сомнений, называются переворотом. И чего теперь делать? Главное, совершенно непонятно, кто основной массовик-затейник - поляки или бояре? Или это два переворота, которые просто совпадают по времени? А когда они намечены?
        Оставалось только слушать, кивать и… давать уклончивые ответы. Мол, ничего не обещаю, поскольку не далее как завтра собираюсь выехать навстречу подъезжающему к столице Годунову. Даже любезно пояснил, куда именно еду. Мол, путь мой лежит в сторону Дмитрова, из которого завтра поутру Федор Борисович должен выступить.
        Романов, как ни странно, не больно-то настаивал. Он лишь слегка посетовал на досадное стечение обстоятельств, да в заключение поинтересовался, когда же, в таком случае, ждать торжественного въезда в Москву победителя свеев и ляхов?
        -Государь наметил его на Прощеное воскресенье, о чем пару часов назад известил меня,- почти честно ответил я и в свою очередь полюбопытствовал: - Вроде бы ты, боярин, тоже в Думе сидел, так зачем спрашиваешь?
        -Так ведь я помыслил, что он еще далече,- пояснил Романов.- А ты мне тута сказываешь, что он уже завтра из Дмитрова выедет, а от него до Москвы верст семьдесят, не боле, мигом обернется. Так к чему еще два дня ждать?
        -Передохнуть с дороги не помешает да в баньке попариться,- спокойно ответил я.- Орлам тоже надо время, чтоб перышки почистить.
        -Это да,- охотно поддакнул Федор Никитич.- Токмо где ж они столько бань сыщут, чтоб всем за один день поспеть напариться? Али царевич, яко и ты, с малыми силами выехал?
        -Угадал, боярин,- подтвердил я.- Сам посуди, при обозе-то тоже кому-то надо быть. Лихих людей на Руси пока хватает, так что глаз да глаз за казной эстляндской. Вот мы с ним и порешили почти всех ратников с нею оставить. Я с собой и вовсе только полусотню взял, да и с Годуновым немногим больше едет - неполная сотня. К тому же париться-то они будут в своих казармах близ сельца Тонинского, а там еще с прошлого года аж несколько бань выстроено. Думаю, за день поспеют его ратники пот да грязь с себя смыть.
        -Вона как,- фальшиво удивился Романов.- А я-то полагал, что он через Тверские ворота в Белый город въезжать будет, а выходит…
        -Через Яузские,- подхватил я.- Да и какая разница - через какие, верно? Тут ведь главное совсем в другом - с чем он в них въедет? А с этим все в порядке - с победами!- И подмигнул ему.
        Тот тоже несколько растерянно моргнул в ответ и перед уходом еще раз напомнил, что если мне все-таки удастся вернуться к вечеру, то чтобы я непременно заехал к нему в терем, расположенный близ посольского двора. Я в очередной раз как можно простодушнее улыбнулся и заверил, что непременно заеду.
        Глава 40
        Старые знакомые и зрада крулю
        [134 - Измена королю (польск.).]
        Выпроводив гостя, я первым делом вызвал Дубца и, распорядившись готовить троих гвардейцев в дорогу, уселся писать письмо царевичу.
        Маршрут движения Годунова оставался прежним - сегодня он должен был выехать из Клина. Только теперь ему предстояло одолеть девяносто верст до столицы не за два дня, а за один, затемно добравшись до моего Кологрива, где и остановиться, дожидаясь меня.
        Кроме того, царевичу предстояло нарядить Емелю в свою одежду, выбрав покрасивее, и вместе с двумя сотнями лучших ратников немедленно отправить в Дмитров - ни к чему разочаровывать расстригу Романова и тех, кто стоит за его спиной. Полсотни верст мои гвардейцы до ночи должны осилить, а завтра я их встречу.
        Однако выезжать им из Дмитрова следует порознь. Первой - сотня с Емелей. Второй надлежало держаться верстах в пяти позади и ни в коем случае не ближе. Исключение одно - если вдруг заслышат пальбу на дороге. Маршрут движения тот же, но только до Бибирево, а там спешиться, провести разведку и действовать по обстановке.
        Немного подумав, я написал, что делать, если мое свидание с ними не состоится,- следовать в старые казармы близ Тонинского села, по пути соблюдая предельную осторожность и не доверяя никому. Даже если их встретят гонцы, якобы посланные мною или государем, не слушать, не верить, но думать - для чего и куда их заманивают.
        Впрочем, это уже было излишней предосторожностью. Скорее всего, сотню в пути трогать не будут - ни к чему лишний шум. Просто отследят, куда она направляется, и, убедившись, что они едут строго согласно моим словам в старые казармы, дождутся, когда ратники направятся в баньку. Вот там-то, голеньких и горяченьких, их и попытаются захватить врасплох. Хотя и это не факт - гораздо удобнее подпереть двери и запалить.
        Поразмыслив, послал еще троих в казармы под Тонинским - надлежало создать видимость лихорадочной подготовки к встрече, то есть и впрямь к завтрашнему полудню затопить все имеющиеся бани, а сегодня заняться иным, используя мальчишек, которые сейчас там находятся.
        Следующим был дворский Багульник. Его я отправил к остаткам своих тайных спецназовцев с приказом собраться ближе к вечеру в моем домике на Малой Бронной. Еще перед Прибалтикой я вернул почти всех ребят из Костромы в Москву, так что была надежда, что определенная информация у них за пару месяцев скопилась. Правда, вызнать о заговоре моим «монахам» и «нищим» весьма затруднительно - не тот круг общения, а потому основные надежды я возлагал на Князя, точнее, на Игнатия Незваныча, как его давно величали в Костроме. Он тоже два последних месяца находился в Москве. Понятно, что и его уровень общения не больно-то высок - боярская челядь, но он, по крайней мере, мог подметить, на каких дворах за последнее время прибавилось боевых холопов и насколько сильно.
        Увы, но полученная информация ясности не внесла.
        К примеру, известили меня про изрядно увеличившееся за последнюю неделю число вооруженных людишек во дворах у Мстиславского и Воротынского, Голицыных и Шуйских. Казалось бы, можно делать соответствующие выводы, но не тут-то было. Тот же Игнатий сразу сообщил и о том, что никто из упомянутых бояр холопов не таит, поскольку собраны они по повелению государя, назначившего военный смотр на первую неделю Великого поста.
        Да, сама обстановка в столице была тревожная - напряжение, можно сказать, висело в воздухе, словно топор, занесенный над чьей-то головой. Но тут тоже было не все ясно.
        Понятно, что в первую очередь причина в прибывших с невестой поляках, которые вели себя точно так же нахально и дерзко, как и летом,- августовский урок с полутора десятками покойников так их ничему и не научил. Однако к этому добавлялось и еще. По сообщениям моих тайных спецназовцев, ходили какие-то людишки по торжищам, распуская слухи, что, дескать, государь женился на полячке, которую даже не удосужился вначале перекрестить в истинную веру; что он, встав поутру после ночных утех, не идет в баню, а прямиком, не обмывшись, направляется в церковь, да не один, а с ляхами, которые - неслыханное дело - в своей дерзости заводят туда собак; что он…
        -И кто же так говорит?- перебил я Догада, который излагал мне все это.
        -Люд московский,- неопределенно ответил он.
        -Люд или боярские холопы?- уточнил я.
        -Кто их разберет,- пожал плечами Догад.
        -Надо было отследить,- попрекнул я его, напомнив: - Или забыл, как я вас учил? Слушай, что говорят, а потом погляди, кто говорит, тогда сразу станет понятно, и с какой целью говорит.
        Догад замялся, как-то странно поглядывая на меня.
        -Да мы о том памятали, токмо…- нехотя протянул он и умолк, не решаясь продолжить.
        -Не пойму я что-то. Если помнили, тогда почему не сделали?- поинтересовался я.
        -Мы б сделали,- наконец собрался он с духом,- да помыслили, что ты новиков на наше место прислал.
        -Чего?!- вытаращил я на него глаза.
        -Так енто вправду не твои людишки были, княже?- недоверчиво переспросил он.
        -Да с чего вы такое подумали?!- возмутился я.
        -А чего еще нам было думать, когда балаболы оные покойного государя славили,- сердито встрял в разговор Наян.- Вот-де, когда Борис Федорович был, так енто царь так царь. Можно сказать, не государь, а родной отец для всего православного люда. Ну и далее тоже тако. Вот мы и порешили, что ты нам доверять перестал, да…
        -Глупости!- выпалил я.
        -Да ныне и сами зрим, что глупость,- повинился Наян, попросив: - Не серчай, княже.
        -И выслеживать стало опасно,- подал голос Лохмотыш.- Даже моих людишек и то пару раз за последние два дня ограбить пытались, хотя какая уж там у нищих деньга. Отбились, конечно, но в эти дни и впрямь ближе к вечеру на улицах с опаской приходится ходить. И оное тоже в вину государю ставят - почто леготы такие для татей учинил?
        Впрочем, на это обстоятельство я вначале не обратил внимания, поскольку к тому времени уже знал, что связано это с широкомасштабной амнистией, которую в связи со своим бракосочетанием объявил Дмитрий. Однако позже Игнатий уточнил, что царской милостью оказались недовольны даже его старые знакомцы из «сурьёзного народца», а если попросту, то воры, которые не приемлют насилие, предпочитая работать чисто, аккуратно и без крови, да и вообще - уж очень это прощение не похоже на предыдущие.
        Во-первых, размах. Если при Федоре Иоанновиче и Борисе Федоровиче из острогов и тюрем выпускали где-то пятую часть сидящих там, то сейчас чуть ли не две трети.
        Но это еще куда ни шло и можно было бы отнести на счет широты души Дмитрия, который и тут вознамерился переплюнуть своих предшественников, однако было еще и во-вторых - категории выпускаемых. Тут уже на царскую волю не спишешь, поскольку указ государя в этом отношении не более чем декларация - выпустить, и все тут. А вот кого конкретно - это уже работа дьяков из Разбойного приказа.
        Так вот, ранее они столь огульно к этому вопросу не подходили, милуя только осужденных за мелкие преступления, но не за те, где была пролита кровь. Сейчас же чуть ли не с точностью до наоборот - в первую очередь свободу получили отъявленные головорезы, и выпустили их из острогов всего за пару-тройку дней до свадьбы Дмитрия.
        Кстати, я и сам успел подметить, насколько увеличилась преступность, пока ехал в Сретенскую слободу, куда направился прямиком с Малой Бронной. И людей на улицах мало, не сравнить с летом, а те редкие прохожие, которые нам попадались, заметив меня и пяток ратников, незамедлительно присоединялись к нам, норовя держаться поблизости, дабы защитили, ежели что.
        Правда, добраться до слободы не довелось - нагнал Одинец, которого я чуть раньше отправил в свой терем предупредить Багульника и прочих ратников, что, скорее всего, задержусь допоздна и беспокоиться не надо. Оказывается, ко мне прибыли гости, которые сейчас сидят в тереме и терпеливо ждут возвращения хозяина. Один из гостей - думный боярин Петр Федорович Басманов, а второго Одинец не знал, сказав лишь, что какой-то красномордый толстый лях, про которого Багульник почему-то сказал, что он мних, хотя тот был в мирской одеже, да еще назвал его прозвище - Ёжик. Пришлось повернуть коней.
        На самом деле красномордым толстым ляхом оказался ясновельможный пан Юрий Мнишек. Он представился Багульнику как Ёжи, отсюда и Ёжик, то же касается и фамилии - весьма созвучна со словом «мних».
        Лица у обоих - что у царского тестя, что у Басманова - озабоченные, в глазах нескрываемая тревога - тоже чуют неладное. Но если Мнишек смотрел на меня не без опаски - вдруг я тоже из числа неведомых заговорщиков, то Петр Федорович говорил в открытую, не таясь и не скрывая своей тревоги.
        Чтобы слегка прояснить для себя кое-какие моменты, я небрежным тоном поинтересовался у боярина, кто проявил инициативу выпуска преступников из тюрем, учинив огульную амнистию. Ага, сразу двое - Василий Иванович Шуйский и Василий Васильевич Голицын. Поддержали их князья Федор Иванович Мстиславский и Иван Михайлович Воротынский. Ну что ж, так я и предполагал.
        А вот касаемо военного смотра Басманов уверил меня, что он объявлен исключительно по инициативе самого государя, имеющего весьма обширные военные планы войны с Крымом, для которой приспело время. Более того, сбор объявлен не только в столице, но и в других городах, полки из которых уже на подходе к Москве.
        Получается, тут я промахнулся.
        Что же до говорунов, сеющих нехорошие слухи про Дмитрия, порой граничащие с откровенной клеветой, Басманов рассказал, что кое-кого удалось схватить, но когда было доложено государю, то за них сразу вступились думцы, принявшиеся наперебой убеждать, что те буровили это по недомыслию да во хмелю. Окончательно убедил непобедимого кесаря в том, что несчастных надлежит выпустить, Василий Голицын.
        -Не уподобляйся Борису Федоровичу,- веско произнес он.- Ему таковское простительно, ибо он избранный. Ты ж у нас природный государь, потому и негоже тебе брать с него пример, да еще в столь худом деле.
        И как ни упрашивал Басманов, Дмитрий остался непреклонен в своем повелении отпустить всех несчастных пьяниц - очень уж ему не понравилось сравнение с Годуновым.
        -Ты бы хошь ему поведал, чтоб он поостерегся,- проворчал Петр Федорович.- К тебе-то он должон прислушаться.
        -А ты как мыслишь, ясновельможный пан?- поинтересовался я у краснорожего Мнишка.
        -Зрада крулю,- коротко ответил он и пожаловался, тыча себя в грудь: - Я не могэ спачь в ноцы - боли мне сэрцэ.
        Хотя толстяк говорил по-польски, но, в отличие от его дочурки, его я понял хорошо, пусть и с некоторым запозданием. Впрочем, толку с того. Бессонница и боли в сердце - не мой профиль. А вот зрада - это как раз по моей части. Вот только сегодня и в ближайшие дни у меня нейтралитет - ни помогать, ни мешать мятежникам я не собираюсь, да и Федору отсоветую, так что оставалось лишь развести руками.
        Правда, пообещать поговорить с Дмитрием пришлось, иначе бы не отстали. Заодно Басманов заметил, что ныне он не питает особого доверия ни к стрельцам, ни к этим иноземцам, поэтому было бы самым лучшим, если бы я в разговоре с Дмитрием предложил ему своих людей для охраны царских покоев.
        Деваться было некуда - пообещал и людей, правда, оговорив, что пока у меня их всего ничего, так что надо дождаться приезда Годунова. Зато после торжественного въезда царевича в столицу могу в тот же вечер выделить с десяток ратников.
        -И мне тоже,- встрепенулся Мнишек и скорчил жалобную гримасу.
        Ишь чего захотел. Можно подумать, что у меня охранное агентство. Но впрямую отказывать не стоило, поэтому пришлось изворачиваться.
        -А ты не подумал, ясновельможный пан, что наличие у царского тестя охранников, которые всего пару седмиц назад брали города Речи Посполитой, польские послы сочтут неуважением к особе короля Сигизмунда?- И я усмехнулся, глядя на опешившего толстяка, который принялся озадаченно чесать лоб.
        А перед самым уходом я, вспомнив про Сретенскую слободу и Замоскворечье, куда так и не успел попасть, поинтересовался у Басманова, какое настроение у стрельцов. Петр Федорович недоуменно пожал плечами, ответив, что они по-прежнему верны государю.
        Что ж, очень хорошо. Значит, если случится переворот, то я смогу рассчитывать на шесть тысяч помимо своих восьмисот. Вот только завтра мне снова недосуг к ним заглянуть, но ничего, будем надеяться, после приезда из старых казарм найду несколько часов.
        Глава 41
        Охота на охотников, или Баня по-красному
        Оставшись один, я сел и задумался, пытаясь проанализировать все, что узнал за этот день от своих людей, добавив к этому настойчивое приглашение поляков заглянуть к ним в гости и еще одно, не менее настойчивое, исходящее от Романова. Причем оба на завтрашний вечер. Ах да, совсем забыл. Имелись еще и назойливые расспросы этого расстриги относительно маршрута движения Годунова, времени его прибытия, куда именно и все в том же духе.
        Итак, что у нас получается? Пока предельно ясным оставалось одно - что-то где-то зреет. Хотя нет, неправильно - не что-то, а, как тут выразился пан Мнишек, зрада крулю, и не просто зреет, но уже вот-вот лопнет, сочась кровавым гноем, иначе преступников бы не стали выпускать. Такие вещи делают накануне или за несколько дней, но не недель.
        Определить действующих лиц труда не составляло, по крайней мере тех, кто стоял во главе. Тут и к гадалке ходить не надо - и без того ясно, что вновь Шуйские, а с ними, скорее всего, Голицыны, раз они тоже хотят со мной помириться. Не исключено, что и Романов - то-то он так хлопочет, выставляя себя посредником.
        А вот где и как они собираются выступить - вопрос. И тут же еще один - что они намерены делать с Годуновым, да и со мной тоже? Или бояре всерьез считают, что им удастся уговорить меня ни во что не вмешиваться? Вообще-то возможен и такой вариант, иначе зачем бы им договариваться со мной о встрече и заключении перемирия, которое, весьма вероятно, окажется нечто вроде сделки - мы тебя прощаем за все прошлые художества, а ты сиди смирно и не вякай. Или эта встреча предназначена лишь для того, чтобы удержать меня в Москве, пока будет чиниться расправа над Годуновым?
        А шантаж со стороны поляков? У него-то какая цель?
        Впрочем, на кое-какие загадки я, наверное, получу ответы уже завтрашним вечером, а может, и раньше.
        И действительно, я как в воду глядел. Не зря столь старательно выспрашивал меня о возвращении Федора этот расстрига. Я еще не успел выехать из Москвы, прихватив с собой всех гвардейцев, как сразу понял - пасут. Мне ли не знать, чем отличается настоящий нищий от того бродяжки, который сидел недалеко от ворот и - слыханное ли дело - даже не посмотрел в шапку, какую монетку я ему кинул.
        Самодовольно подумав, что мои ребятки из бригады Лохмотыша так грубо никогда не работали, а клянчить деньги из спортивного интереса научились похлеще подлинных побирушек, я сделал в памяти зарубку - работаем всерьез - и направил коня за ворота.
        Пока ехал, прикидывал, сколько человек бояре отрядят на поимку царевича. По идее много людей у них не наберется - нужны-то не просто верные, но преданные как собаки, которым вообще наплевать, кто перед ними, вдобавок умеющие держать язык за зубами, а таких поискать.
        К тому же и задача перед ними стоит весьма простенькая. Поджарить голых в бане - тут и пары десятков за глаза. Я еще раз порадовался собственной предусмотрительности - кажется, рассчитал все. Но расслабляться не стоило, поэтому всю дорогу прикидывал, не упустил ли чего, а также слушал Лобана Метлу - бывшего сотника, а ныне депутата Освященного Земского собора всея Руси, которого я специально взял с собой, чтобы во всех подробностях выяснить, как проходила работа первого русского парламента в мое отсутствие.
        Самым оптимальным было бы, конечно, самому заглянуть на их заседания, но увы. Уже в первый же вечер по приезде в Москву мне сообщили, что собор после Рождества распущен Дмитрием на отдых, причем по инициативе самих же депутатов. Дескать, хотелось бы до Богоявления добраться до своих домов и отметить праздник с близкими. И отдыхать им, опять-таки согласно государеву повелению, предстояло аж полгода, то есть до первого июня.
        Ничего себе каникулы!
        Но учитывая дальнюю дорогу - все равно заняться нечем, я решил выяснить у Лобана подробности, чтоб потом на досуге попытаться проанализировать причины столь плохой работы - чуть ли не за три недели работы в мое отсутствие депутаты вообще не приняли ни одного постановления.
        Рассказ Метлы удручал. Получалось, что председателю так и не удалось навести должный порядок - каждое из сословий тут же принялось припоминать свои проблемы, свои обиды, свои нужды, к тому же не в масштабах Руси, а так - на уровне города, не выше. Да и речи они вели преимущественно о льготах, ссылаясь на даденные избирателями наказы. Если кратко, то в основном предлагалось ликвидировать (в лучшем случае урезать наполовину) те или иные царские подати, пошлины и сборы, которые, дескать, служат помехой и не дают продыху православному люду. Ну а дальше каждый в свою дуду. Торговый люд требовал немедля прищучить вороватых подьячих, а заодно и полностью отнять все поблажки у иноземных купцов, служилый народ жаждал очередной прибавки к жалованью, ремесленники…
        Каюсь, спустя полчаса я уже слушал бывшего сотника вполуха - все стало ясно. Тут размышлениями на ходу не отделаться - думать придется долго, и работы с депутатами выше крыши.
        Сотня, в которой ехал царевич Емеля, встретилась мне довольно-таки скоро. Выполняя мой приказ, ратники выехали из Дмитрова еще на рассвете, так что я натолкнулся на своих гвардейцев, проехав всего семь-восемь верст от села Большие Мытищи.
        Продолжая помнить о посторонних глазах, которые могут быть где угодно, я старательно разыгрывал спектакль, а вот бывший вице-директор «Золотого колеса» чуть не подвел. В первые секунды встречи он напрочь забыл, что является царевичем Годуновым, поэтому недоуменно уставился на меня, когда я еще на подъезде к их сотне проворно соскочил с коня и кинулся к нему, ежесекундно кланяясь на ходу.
        -Рад, что ты жив-здоров, Федор Борисович!- завопил я, отчаянно подмигивая ему.- О-о-о, да я вижу, ты уже без перевязи! Это хорошо. Стало быть, рука заживает.
        Фу-у-у, наконец-то парень сообразил и даже вспомнил мое указание в инструкции - громко не говорить. Навряд ли те, кто сейчас может следить за нами, слышали голос Годунова, но рисковать не стоило.
        -Княже, а теперь-то как мне себя вести?- тихо спросил Емеля, когда дружелюбные объятия закончились и наша кавалькада поехала дальше.
        -Точно так же,- промурлыкал я, продолжая зорко посматривать по сторонам.- Тебе хорошо и радостно, ибо ты возвращаешься после победной войны в столицу, где тебя ждет государь, готовя почетную встречу. Словом, мир прекрасен, ты молод, а потому весел и счастлив. И помни - я, конечно, князь, но ты-то царевич, посему ну-ка быстренько сооруди пару покровительственных жестов, показывающих, как ты доволен своим верным слугой.
        -Каких жестов?- оторопел Емеля.
        -Да по плечу хотя бы похлопай,- прошипел я.
        Эх, ничего себе! Парень явно переусердствовал. Да и рука у него как была тяжелой, так и осталась. Еще один такой хлопок, и позвоночнику каюк.
        Распорядившись, чтобы выслали вперед дозоры - два по пять,- я позволил себе расслабиться, благо что впереди раскинулись заснеженные равнинные поля и тайным соглядатаям просто негде спрятаться. Теперь можно поболтать с Емелей, выясняя новости, каковых… не оказалось вовсе.
        Впрочем, все правильно - учитывая, что царевич каждый день посылал ко мне гонца, информируя о своем местонахождении и самых пустячных происшествиях в пути, при встрече и впрямь не о чем сообщать, и на смущенный ответ Емели я лишь одобрительно кивнул, заметив:
        -Это здорово. Иногда отсутствие новостей - самая хорошая новость. Тогда слушай меня…- И принялся выкладывать последние известия о происходящем в столице.
        Говорил я неторопливо, причем излагал не только то, что мне стало известно, но и то, что оставалось для меня под вопросом, включая намерения бояр. Получалось нечто вроде рассуждений вслух с попыткой анализа и выдвижением наиболее вероятных версий. А куда мне спешить - до старых казарм как минимум пара часов езды.
        -Ну а теперь надо бы ускорить ход,- посоветовал я Емеле, когда закончил свой рассказ.- Лучше, если мы не только засветло подъедем к нашим местам, но и париться начнем до наступления сумерек.
        Ускорили. И правильно. Сократив время на накатанной дороге, позже потеряли не менее получаса, продираясь напрямик через сугробы. Однако оно того стоило, ибо сразу видно - в последние несколько дней никто из посторонних в этом направлении не проезжал.
        Я специально выбрал маршрут, чтобы он пролегал через Бибирево - самую ближайшую к нашим казармам деревеньку, расположенную всего в полутора верстах. Именно здесь должна была остановиться вторая сотня, в которую, как мне доложил Емеля, отрядили, согласно моему распоряжению, десяток спецназовцев и десяток пращников. Зато в этой, у Емели, находились самые меткие арбалетчики и стрелки из пищалей.
        -Короткий привал,- распорядился я, когда мы добрались до Бибирево, и пошел к часовенке общаться с божьим человеком, который «совершенно случайно» оказался в деревне.
        -Давно уж поджидаю,- сообщил мне Обетник, всю монашескую бригаду которого я еще вчера проинструктировал, чем они должны заняться поутру.
        Их задача была проста, но очень важна - контроль за подступами к казармам. Для этого с интервалом примерно в час то один, то другой вышагивали по дороге, ведущей на Ярославль, а дойдя до Тонинского села, сворачивали в нужном направлении и далее через казармы топали к Бибирево.
        Помимо Обетника в деревне было еще двое таких же монахов, и все трое в один голос заверили меня, что «в Багдаде все спокойно». Получалось, что никакого покушения на жизнь Годунова не предвидится - зря я продумывал свой изощренный план. Хотя время обеденное, до вечера далеко, так что все может измениться.
        Еще раз предупредив Обетника, что передать Вяхе Засаду - именно его Годунов согласно моему письму назначил командиром второй сотни, которой предстояло быть засадной, я вместе с остальными гвардейцами направился дальше по дороге, ведущей к казармам. По пути как ни ломал голову, продолжая гадать о боярских намерениях, так они и остались для меня загадкой.
        Теперь, как ни крути, придется идти в гости к расстриге, заключать перемирие с Шуйскими и Голицыными и выслушивать их предложения о нашем дальнейшем плодотворном сотрудничестве.
        Мои планы на вечер изменились спустя час, когда из леса, отделявшего бывшее место учебы моих гвардейцев от Ярославской дороги, прибежал один из мальчишек-новобранцев. Их мои гвардейцы, еще накануне отправленные сюда, с самого утра отрядили в близлежащие леса якобы для сбора хвороста для предстоящей баньки.
        Вообще-то было рискованно посылать совершенно не обученных пацанов в разведку - могут по неопытности спугнуть, а в худшем случае и не вернуться, но выбора у меня не было. Пришлось ограничиться тщательным инструктажем ратников - по какому принципу отбирать ребят, но главное - что они должны предпринять, когда обнаружат подозрительных людей. Если кратко, то ничего. Наоборот - сделать вид, что ничегошеньки не заметили, а обратно повернули лишь потому, что набрали достаточно хвороста. И возвращаться им к казармам следовало тоже спокойно, никуда не торопясь, как ни в чем не бывало, ни в коем случае не выбрасывая свои вязанки.
        Сведения о затаившихся в лесу людях принес Позвон. Сейчас он стоял передо мной, раскрасневшийся от бега и донельзя гордый от выполненного задания.
        -Они тебя не заметили?- уточнил я у него.
        -Дак ведь я их вовсе не видал, токмо коней в ложбинке, потому и не ведаю,- пояснил Позвон и растерянно спросил: - А что, надо? Так я мигом сбегаю!
        -Куда?!- Я еле успел ухватить его за шиворот.- Ты уже свое дело сделал, так что иди отдыхай.
        -Стало быть, точно в полк возьмешь, княже?
        -Точно,- кивнул я.- Можешь не сомневаться.
        Емеля, присутствовавший при нашем разговоре, крякнул и загадочно на меня покосился, а когда Позвон уже удалился, тихонько спросил, лукаво улыбаясь:
        -А с каких пор, княже, ты к себе девок стал принимать?
        -Каких девок?- опешил я.
        Вместо ответа Емеля кивнул в сторону гордо вышагивающего к ожидавшим его ребятам Позвона.
        -А-а… ты уверен?
        -Голову даю на отсечение - девка,- твердо ответил он.
        Я вновь посмотрел на Позвона, которого уже обступили остальные мальчишки.
        -Тогда почему ж не только я, но и вообще никто не…
        -А потому, что такое и в голову никому не пришло,- пояснил он.- Я ж на таких бедовых еще в Речи Посполитой нагляделся. Им же одним к нам приходить нельзя, а иная баба куда азартнее мужика, вот они и идут на всякие хитромудрости - нарядятся в мужицкую одежу и… Словом, я переодетую девку враз отличу - глаз наметанный. Да ты сам расспроси ее как следует…
        -Ладно, с этим потом,- отмахнулся я и занялся неотложным.
        Итак, получалось, что всего, судя по коням, в лесу затаилось около сотни. Во всяком случае, Позвон десять раз растопырил - или растопырила - пальцы, показывая, сколько лошадей находилось в ложбинке. Что ж, число приемлемое. Теперь оставалось послать гонцов в Бибирево с приказом незаметно обойти их и устроить засаду на самих охотников.
        Хорошо, что у меня после Прибалтики осталась еще одна красная ракета - будет чем дать им сигнал, чтобы атака вышла одновременной. Но вначале надо тщательно разработать церемонию встречи дорогих гостей, дабы ни один не вернулся в Москву - ни к чему боярам знать, что их затея потерпела неудачу.
        По счастью, все три баньки, выстроившиеся в шеренгу, располагались для нас весьма удачно. Во-первых, одна из казарм стояла перпендикулярно к ним, причем чуть ближе к лесу, и подходы к мыльням хорошо простреливались из ее окон.
        Во-вторых, двери всех бань находились со стороны леса. То есть при первых же выстрелах из казармы их можно было распахнуть и вести огонь в упор. Кроме того, и это в-третьих, эти же двери помогут окончательно усыпить бдительность охотников, которым предстояло превратиться в жертв.
        Вне всяких сомнений, сидящие в засаде будут считать, сколько людей зашло помыться. Вот только им неизвестно, что еще накануне ночью из каждой баньки прорыт подкоп на противоположную от леса сторону, так что большая часть заскочивших в нее попросту вылезет обратно и будет ждать сигнала к атаке. Более того, через эти подкопы можно было снабдить часть гвардейцев, которые останутся внутри, всем необходимым, что мы и делали.
        Пацанва, которую я распорядился собрать в другой казарме, подальше, находилась под присмотром трех гвардейцев. В виде поощрения я разрешил мальчишкам наблюдать оттуда за предстоящим зрелищем, но не высовываться, чтобы не угодить под случайную пулю. Гвардейцы же для надежности - вдруг какой-нибудь полудурок, потеряв от страха голову, по закону подлости рванет именно в их казарму.
        Я выжидал долго, опасаясь, что засадная сотня не успеет зайти в тыл охотникам. Солнце уже коснулось верхушек деревьев, когда последовала команда мыться. Заранее распределенные гвардейцы дружной толпой, весело гогоча и раздеваясь на ходу, ринулась в бани. При себе я оставил лишь три десятка, отправив на помывку сто двадцать человек.
        Вместе с ними я отрядил и царевича Емелю, преследуя сразу две цели. Первая - дополнительный соблазн для охотников. Вторая - дать время большей части гвардейцев вылезти через подкоп и изготовиться к стрельбе, поскольку, пока царевич стоит близ казармы, неторопливо беседуя со мной, атаковать нас засевшие в засаде не решатся.
        -Так как, спросил ентого, как его, Позвона?- напоследок вспомнил мнимый царевич.
        Я усмехнулся и кивнул.
        -И что?
        -Как ты и говорил,- коротко ответил я, но предупредил, чтобы Емеля пока помалкивал и никому не рассказывал, ибо я сам толком ничего не решил в отношении нее.
        Если бы я не дал юной кандидатке в кавалер-девицы[135 - Такое прозвище получила первая женщина-офицер Надежда Дурова, храбро сражавшаяся с французами в Отечественную войну 1812г.] обещание - одно, а как теперь быть - понятия не имел. К тому же вроде бы отличился, то есть отличилась, да и до этого успела зарекомендовать себя как послушный ученик. Где не хватало силенок, брала упрямством, но старалась что есть мочи. Да и когда я приступил к ее разоблачению, держалась стойко, что мне тоже пришлось по душе.
        -Павлом меня нарекли во крещении,- упрямо повторяла она.- Нешто девку стали бы нарекать мужеским именем?
        -Не стали бы,- согласился я.- А ты ничего не спутала? Случайно не Павлиной?
        -Павлом,- шепотом произнесла она и опустила голову.
        -Ну что ж, тогда пойдешь со мной в баньку,- сделал я вывод.- Там и разберусь окончательно - Павел ты или…
        -Не надо… в баньку,- буркнула она, но, что мне весьма понравилось, даже тут не разревелась. Правда, глаза слезами наполнились, но не более.
        Может, именно поэтому я и отправил ее обратно к ребятам, не дав никакого ответа…
        Наконец Емеля в сопровождении пятерых гвардейцев, которые несли чистые простыни, веники и сменную одежду, направился в мыльню. На самом деле я отрядил ратников не столько для видимости почета, сколько в качестве живого щита, чтобы по пути загораживать его со стороны леса. Вдруг у охотников приказ лишь в отношении одного Годунова - пристрелить и тикать, а потом сделать во всем крайним меня, вот и подстраховался.
        Однако покушения не произошло, и оставалось ждать. Сколько? Ну тут уж зависит от терпения сидящих в засаде. Как выяснилось спустя всего пять минут, хватило его ненадолго.
        В общем-то это и правильно. По всем раскладам, через десять - пятнадцать минут первые распаренные начнут выскакивать на улицу, чтобы покувыркаться в снежку, и незаметно подойти не получится, а значит, сейчас самое время.
        Я не спешил, выжидая, пока темные фигурки не преодолеют половину расстояния. Если бы у них в руках не было пищалей, подождал бы и побольше, но сотня метров, которая отделяла их от бань в момент моего выстрела, тоже идеальная убойная дистанция - куда уж лучше.
        -Пли!- скомандовал я и шарахнул из ручницы.
        Остальные гвардейцы дали дружный залп и сразу потянулись к арбалетам. Следом, с опозданием всего на пару секунд Дубец, уже стоящий на крылечке, сноровисто запустил в воздух красную ракету. Вместе с нашим залпом распахнулись и двери во всех трех мыльнях, откуда три десятка еще раз жахнули в упор по атакующим. А тут выскочили и ратники из-за бань. И все. Добыча, казавшаяся атакующим из леса легкой, мгновенно обернулась непосильной ношей.
        Кое-кто из них все-таки попытался сопротивляться, так что без потерь не обошлось - пятеро раненых гвардейцев, из них один в живот. Но это у нас, возле казарм, а в лесу обошлось вообще без жертв. Да там и оставалось всего ничего, пятеро, которых приставили на всякий случай к коням, чтоб не разбежались. Спецназовцы Вяхи управились с этой пятеркой играючи, после чего ринулись со всеми остальными помогать нам.
        Надо сказать, что их помощь оказалась своевременной. Если бы не люди из засадной сотни, не факт, что никто бы не ушел, поскольку обратно к лесу бросилось бежать не меньше двух десятков и мы запросто могли кого-нибудь упустить, а так сработали чисто.
        После допроса первых трех мне все стало ясно. Точнее, понял я даже раньше, еще до первого из допросов, когда один из пленных указал на лежащего главаря. Тот был мертв, но лицо его сказало мне обо всем - Аксамит. Помнится, Василий Голицын первый раз послал его по мою душу чуть ли не два года назад, но у парня сорвалось - помешал Игнатий, а затем царевич. Вторично холоп Голицына засветился при покушении на Дмитрия и Годунова. А впрочем, чего там вспоминать. «Сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю»,- пел Высоцкий про таких орлов. Вот она и свилась.
        Ну а далее были рассказы бывших охотников, в одночасье превратившихся в добычу. Разумеется, о том, что их хозяева-бояре запланировали на потом, они не знали. Однако, учитывая, что у них имелся приказ не щадить никого, а завтра на рассвете доставить тело заживо сожженного царевича, а также труп подлого предателя князя Мак-Альпина в Москву, протянуть логическую цепочку несложно.
        Схема, скорее всего, осталась прежней, как и летом, во время отравления, только с одним изменением. Если тогда они хотели обвинить Годунова в убийстве Дмитрия, то теперь наоборот. Герой-царевич возвращается с победной войны, а приревновавший к нему кесарь решил устранить ставшего опасным конкурента. Не зря же те сплетники, которые хулили государя на торжищах, в конце вспоминали добрым словом отца Федора Борисовича. То есть и тут все сходится.
        Мне же предназначена роль подлого предателя, польстившегося на тридцать сребреников Дмитрия и учинившего неслыханное злодейство. Учитывая, что я был единственным, кто на недавнем пиру удостоился чести сидеть почти за царским столом, пусть и чуть наособицу, но все равно выше любого боярина, не говоря уж про окольничих, звучало правдоподобно.
        Но все это теперь не имело значения. Гораздо важнее было иное - что делать дальше? Над этим я и ломал сейчас голову…
        Казалось бы, о чем тут думать, о чем гадать, ведь мною все давным-давно решено. Вломившиеся в царские палаты бояре убивают Дмитрия, а мои гвардейцы вместе со стрельцами заходят с небольшим опозданием, чуть-чуть не успев спасти государя, но зато взяв убийц с поличным, прямо над трупом «красного солнышка».
        Словом, все легко и просто.
        Правда, сразу после совершенного Аксамит с остальными должен был вернуться в Москву и доложить о выполнении задания - явная нехватка людей у бояр, коли приходится задействовать народ и там, и там,- но это ерунда. Я уже нашел подходящее объяснение - мол, некому ехать. Врасплох застать не вышло, а ратники князя драться горазды, так что стояли до последнего, потому убито больше половины, а все прочие за редким исключением ранены, и если не перевязать, то без должного ухода к ночи изойдут кровью.
        Но мертвые тела царевича и князя они завтра поутру непременно привезут, как и велено. Только царевич не сгорел, а попросту убит, но ведь главное, что покойник.
        Подходящего гонца для этого дела я тоже наметил. Среди захваченных нами пленных были два брата-близнеца, Каравай и Горбушка, причем первый, который остался невредим, потому и попал в плен, что потерял драгоценное время, пытаясь помочь раненому брату.
        Вот Каравай и должен был умчать в столицу. Поскольку у нас в заложниках Горбушка, была уверенность, что он все выполнит так, как надо. Что нужно сообщить своему хозяину - Дмитрию Шуйскому, он тоже знал. На всякий случай я даже вручил ему массивный золотой перстень, снятый с пальца Аксамита. Мол, атаман велел показать в знак того, что Караваю можно верить.
        Словом, все в порядке, и близнец был готов к выезду, но я продолжал медлить, не отпуская его…
        Глава 42
        И вновь на распутье
        Отчего-то неожиданно припомнилось, как радушно Дмитрий встретил меня в Путивле, как он охотно учился латыни, как… Да что далеко ходить - столь решительно соглашаться с подготовленными мною указами, которые, если разобраться, даже не ломали, но взрывали все прежние устои, тоже надо иметь немалое мужество. Да и помимо него у нынешнего государя хватает достоинств.
        Поймав себя на мысли, что думаю совершенно не о том, я стал вспоминать неприятные минуты - мой смертный приговор, на который он дал добро в Путивле, еще один, но уже в Москве, который он едва мне не вынес. А разве не из-за приказа Дмитрия о погоне я потерял почти полтора десятка человек? Разве не он был пускай и косвенным, но виновником гибели священника Антония, моего друга Квентина Дугласа, альбиноса Архипушки? Разве не он постоянно предъявлял мне несуразные требования, которые приходилось выполнять? Разве не его вина в том, что…
        И все равно не получалось.
        Сверху на все обиды мягко накладывались иные воспоминания. Вот он довольно, совсем по-мальчишески улыбается, благодарно глядя на меня после поединка с паном Свинкой. А вот он блаженствует, гордо восседая на коне, несущем его в столицу, где его ждет трон. А вот он, счастливый, что так быстро сумел научиться танцевать, безмятежно кружится с Любавой под чудесную мелодию «На сопках Манчжурии».
        Не давало покоя и еще одно. Как ни крути, а ведь мое поведение, по сути, изрядно припахивает чем-то нехорошим. Попытка убедить себя, что молчаливый отход в сторону можно лишь с большой натяжкой назвать предательством, да и то весьма мелким, ни к чему не привела.
        «Мелких предательств не бывает - оно либо есть, либо нет»,- упрямо твердил внутренний голос. И как ему заткнуть рот? Да и невозможно это, потому голос есть, а рот у него отсутствует. Ответить же так, чтобы он заткнулся сам, я не мог - не было у меня таких слов.
        Была минута, когда я уже был готов - по принципу будь что будет - ехать в Москву, а там без лишних слов швырнуть к ногам Дмитрия весь десяток захваченных пленников. Я даже вышел на крыльцо, чтобы отдать приказ о сборе, открыл рот и… закрыл его, так и не сказав ни слова. Да и кому говорить - вон они, довольные и счастливые, что все обошлось как нельзя лучше, кувыркаются голышом в снегу и от избытка чувств весело орут что-то нечленораздельное.
        Ну да, ну да, банька. Она самая. Только на сей раз настоящая, на которую я дал добро сразу после того, как сделали перевязки своим и чужим раненым - с паром, с веничками, с сугробами вместо проруби и с блаженной истомой после всего этого. Нет, прикажи, и они тут же буквально через десять минут застынут в строю, готовые куда угодно за своим воеводой, ибо знают - уж коль позвал, бросай все и вперед.
        Знать бы еще куда вперед. Дорог-то две, а я вновь как витязь на распутье - стою и думаю, налево или направо. Эдакий выбор добра из двух зол. Вообще-то обычно выбирают меньшее, вот только иногда за ним искусно прячется большее. К тому же меньшее зло, как правило, долговечнее.
        Хотя почему «из двух зол»? Мне, допустим, будет хорошо и там и там, Ксении тоже. Федору? Не настолько он честолюбив, чтобы долго расстраиваться, если я выберу ту дорогу, на которой Дмитрию дарована жизнь. В конце-то концов, царевич должен меня понять - таким образом добывать власть нельзя. Не хочу я, чтобы впоследствии и у меня, как у пушкинского Бориса Федоровича, «мальчики кровавые в глазах». Точнее, не мальчик, постарше, подрос он с тех пор, но имя прежнее - Дмитрий. Хотя нет, на самом деле у старшего Годунова в глазах их не было, поскольку он не отдавал приказа убить, зато мне они обеспечены.
        Останавливало одно - парень и впрямь зарывался не на шутку, и не исключено, что, спасая ему жизнь, я обреку Русь на такое кровавое жертвоприношение, что мне потом не только мальчики станут мерещиться - толпы…
        Дважды ко мне осторожно заглядывал Дубец, еще по разу - Емеля и Вяха Засад, но я даже не слышал, что они говорят,- лишь махал им рукой, выпроваживая обратно, а затем и вовсе переставил стул спинкой к двери, чтобы не мешали думать.
        «Монету, что ли, кинуть?» - с досадой подумал я, отчаявшись в своих душевных метаниях. В это время дверь очередной раз скрипнула - снова кому-то неймется,- и я мрачно бросил через плечо:
        -Потом загляни.
        -Мне б токмо узнать,- прозвенел тонкий голос.
        Я повернулся и озадаченно уставился на Павла. Нет, Павлину, но одетую как и прежде, во все мужское.
        Так-так. Узнать, значит. А ведь я, между прочим, еще ничего не решил.
        Она сделала пару шагов и остановилась в ожидании.
        -А ну-ка, присядь,- сказал я ей, указывая на лавку.
        Как там говорят? Устами младенца глаголет истина? Что же, посмотрим. Правда, передо мной далеко не младенец, девчонке двенадцать с лишним лет, но мы - народ непривередливый, так что сойдут и подростковые уста.
        Павлина между тем робко присела на самый краешек лавки, сложила руки на коленях и уставилась на меня. Во взгляде покорность и готовность принять любое решение. А еще надежда, что решение вопреки всему будет приятное.
        -А ну-ка ответь, если для того, чтобы сохранить верность одному, надо предать другого, это правильно?
        Павлина всплеснула руками:
        -Да как же?! Неужто ты сам, дяденька князь, не ведаешь, что оное грех?! Да и самому каково жить опосля?!
        Устами младенца… В общем-то я сам сказал себе то же самое, разве что иными словами. Ну что ж, тогда переиначим вопрос.
        -А если не предать, а только отступить в сторону, дав погибнуть?- уточнил я.
        Павлина пожала плечами:
        -Дак ведь все одно. Вот у нас в сельце дьячок Евангелие часто читал, а я слухала. Тамо про дядьку-воеводу как-то сказывали. К нему тож одного привели на суд. Воевода и так, и эдак, мол, невиновен он, а народ все одно - распни его. Ну он осерчал, плюнул и говорит им: будь по-вашему, а я пошел руки мыть, чтоб евоной крови на мне не было. Токмо тот распятый Христом оказался. А дьячок сказывал, что как воевода ни старался, сколь руки ни намывал, а господь его все одно не простил.
        -Ты это к чему?- недовольно спросил я.
        -Дак ведь он тоже вроде как не предавал,- пояснила Павлина еле слышно.- Ан господу все одно - не понравилось.
        -А если бы этот человек был не Христос?
        Павлина передернула худенькими плечами:
        -Все одно - кровь есть кровь. Опосля не отмыться. Иное дело - тать, а иное…- И, не договорив, печально уставилась на меня - правильно ли сказала, угодила ли.
        -Вот и мне кажется, что кровь есть кровь,- кивнул я ей и поинтересовался: - А ты чего узнать-то прискакала?
        -Дак ведь невмоготу в ожидании томиться,- выпалила девчонка.- Уж лучше сразу услыхать, чем так вот…
        -Пока что ничего не решил,- честно ответил я.- Но уж, во всяком случае, до весны ты тут точно поживешь - куда тебе в такой одежде на мороз? А потом поглядим.
        И вновь задумался. Слова Павлины меня удовлетворили не полностью, но зато побудили к действию. Теперь я точно знал, что мне делать дальше и у кого получить окончательный ответ…
        Я легко поднялся со своего стула и бодро гаркнул:
        -Дубец!
        Стременной появился молниеносно.
        -Повелеваю седлать коней. Раненых оставляем. Из пленных с собой берем только здоровых.
        -А-а… ентот, как его… Каравай? С им как?- напомнил Дубец.
        -Его… отправляй самым первым,- распорядился я и зло усмехнулся - пусть завтра все получится точно так же, как пару часов назад, а сегодня дадим охотникам, сидящим в Москве, еще немного помечтать…
        Каравай через пять минут ускакал докладывать хозяевам о том, что все в порядке, а гвардейцы принялись седлать коней, собираясь в путь.
        «Если в темноте в город не пропустят - значит, не судьба»,- решил я, подъезжая к Яузским воротам.
        Пропустили. Да и рогатки на улицах раздвигали зачастую раньше, чем мы подле них останавливались, причем ни разу не спросили - куда и зачем.
        Нас беспрепятственно пропустили и через Никольские ворота, хотя тут десятник стрельцов заметил, разглядывая плотную стену всадников за моей спиной:
        -Ежели бы кто иной - нипочем бы не открыл, княже, уж больно вас много.
        -Что, все уже спят?- спросил я, надеясь услышать положительный ответ.
        -Москва спит,- уточнил десятник.- А эвон, в царевых палатах, токмо час назад как веселиться учали. Али не слыхать?
        Я прислушался. И впрямь доносилась музыка, правда, тихо. Значит, придется все-таки ехать. Вот только вначале заглянем в терем, а уж потом я отправлюсь к Дмитрию, причем один.
        Как там гласит древняя легенда? Отгадай три моих загадки, и тогда ты останешься жив. Хотя нет, у меня требования к Дмитрию гораздо проще, ибо правильных ответов на свои вопросы я сам не знаю. Зато мне точно известны неправильные…
        Словом, после того как он мне ответит, я буду знать, что мне делать дальше, а заодно и выясню у самого себя, кто я, застывший на распутье,- витязь или все-таки Понтий Пилат, собравшийся умыть руки.
        Однако сразу отправиться в царские палаты не получилось, пришлось задержаться, хотя и ненадолго. Уж очень назойлив оказался венецианский купец Андреа Барбариго, терпеливо поджидавший меня у терема. К тому времени, когда я подъехал, бедолага, скорчившийся калачиком у моих ворот, изрядно замерз, но собирался стойко дожидаться моего возвращения. Такая упертость меня восхитила, и я выслушал продрогшего венецианца.
        История его была проста. Услышав от своих знакомых, что Дмитрию нужны деньги, купец, соблазненный короткими сроками возврата и весьма выгодным процентом, подсуетился, сам занял деньжонок и одолжил государю пять тысяч золотых дукатов. Теперь срок возврата давно истек, но государь не спешил отдавать золото, и Барбариго еле успевал отбиваться от своих заимодавцев, с которыми тоже не мог рассчитаться. Прослышав, что я в большой чести у Дмитрия, Андреа решил умолять меня ходатайствовать перед государем о возврате, посулив в качестве платы за услуги тысячу.
        Время поджимало, но я, не утерпев, поинтересовался о суммах займа и сроках возврата, а также о том, когда Дмитрий к нему обращался, после чего пришел к выводу, что государь спустя всего месяц забыл про данное мне в Костроме обещание не делать долгов.
        Так-так. Выходит, ответ на первый вопрос я уже получил, причем неправильный. Ладно, теперь посмотрим, как с остальными двумя.
        Отделавшись от несчастного Барбариго туманными обещаниями на днях непременно замолвить словцо про возврат, я отправился в царские палаты.
        Едва я подъехал к Красному парадному крыльцу, как мне сразу не понравилось слишком маленькое количество алебардщиков из иноземных рот государя. Тот, кто их выставлял, явно действовал по какому-то усеченному варианту - на входе в сени вместо четырех человек только двое, да и дальше все в половинном размере от привычного. Внутри дворца, на некоторых поворотах и углах, их и вовсе не было, хотя ранее… Я припомнил августовскую ночь, когда в сопровождении своих гвардейцев пробирался в опочивальню Дмитрия. Вроде бы тогда мне пришлось обезоружить и связать человек тридцать, если не больше, а сейчас, пока я дошел до жилых покоев государя, мне встретилась примерно дюжина.
        Об этом я первым делом и спросил у Басманова, который повстречался в одной из галереек. Завидев меня, Петр Федорович оживился, а на сумрачном лице появилась улыбка. Чувствовалось, что боярин искренне рад меня видеть.
        -Вот, иду к государю, как ты и просил,- пояснил я свое появление в царских палатах.- Как знать, возможно, Дмитрий Иванович ко мне и впрямь прислушается.
        Басманов нахмурился.
        -Что-то выведал?- отрывисто спросил он, с тревогой вглядываясь в мое лицо.
        Время для ответов еще не пришло - вначале мне надо выслушать Дмитрия,- так что оставалось уклончиво пожать плечами и отделаться отговоркой:
        -Откуда? Ты разве забыл, что я нынче ездил встречать Федора Борисовича? Только что вернулся.
        Он понимающе кивнул, и я в душе поклялся, что непременно постараюсь под каким-нибудь благовидным предлогом увезти Басманова с собой к Годунову, куда собрался уехать, если получу от Дмитрия «неправильные» ответы.
        Петр Федорович, в отличие от меня, таиться не собирался и своими успехами в борьбе с изменой похвастал в открытую.
        -Выходит, ныне я тебя упредил, княже,- заявил он, хотя торжества в голосе не было слышно - скорее уж усталость вкупе с легким удовлетворением оттого, что наконец-то удалось добиться своего.
        Вот так. Я прикусил губу - получалось, что «эффект стрекозы» сработал и на сей раз, причем далеко не самым благоприятным для нас с Годуновым образом.
        Странно, но помимо разочарования - после раскрытия боярского заговора Дмитрий невесть сколько лет продержится на троне - я испытал облегчение. Сама судьба все выбрала за меня и приняла решение, а с ней, индейкой, спорить глупо. Что ж, выходит, мне теперь скрывать нечего и остается только попытаться набрать побольше очков и в этом, не самом лучшем для меня и Годунова раскладе, внеся свою лепту в раскрытие заговора. Но вначале…
        -Упредил в чем?- уточнил я ради приличия.
        -Как?- слегка удивился Басманов.- Али ты забыл нашу с тобой вчерашнюю говорю? Схватили тут мои людишки кое-кого из шептунов, да не одного, а пятерых, так что…- И он, не договорив, развел руками.
        Понятно. Недолго птичка щебетала… И ведь как быстро он развязал им языки. Впрочем, при наличии хорошего ассортимента умельцев пыточного дела разговорить ребятишек - дело на час, от силы на три-четыре.
        -Ну а ты как? Благополучно встретил царевича?- осведомился боярин.
        -Благополучно,- не стал я вдаваться в подробности, решив рассказать все уже при Дмитрии, чтобы лишний раз не повторяться.- А где государь?
        Лицо Басманова вновь скривилось.
        -В жмурки играет.
        -Во что?- Я решил, что ослышался.
        -В жмурки,- повторил он.
        -А… вызвать его можно?
        -Попробуй.- И Петр Федорович мотнул головой куда-то назад.
        Я застал игру в самом разгаре. Водил, то бишь ловил разрумянившихся полячек и государя, невысокий стройный шляхтич Матвей Осмольский. Увильнув от его растопыренных рук, я отвел Дмитрия в сторонку и коротко сказал:
        -Есть важный разговор, государь.
        -Что-то с Годуновым?- нахмурился он.
        -Да нет, скорее уж с тобой,- усмехнулся я.
        -Разве ясновельможный пан не видит, что государь занят,- зло прошипела тут же подошедшая к нам Марина и, властно ухватив супруга под руку, попыталась увести его от меня.
        Дмитрий виновато улыбнулся.
        -Эвон яко пленили.
        Я не ответил. Склонив голову набок, я молча ждал. В конце концов, уйдет так уйдет. Непонятно лишь одно - не должен он был так веселиться с учетом того, что выяснил Басманов. Не должен даже с учетом всего своего неумеренного легкомыслия - все-таки заговор хоть и раскрыт, но еще не ликвидирован. Или это маскировка, чтобы никто из бояр ничего не заподозрил? Так ведь их тут нет. Во всяком случае, в кругу играющих из русских мне удалось увидеть только юного длинноногого Михаила Скопина-Шуйского, вот и все.
        Дмитрий послушно двинулся, увлекаемый Мариной, но, сделав всего два шага, обернулся и…
        -А ну-ка, погоди, мое сердце,- мягко высвободил он руку и пояснил нахмурившейся супруге: - Князь Мак-Альпин по пустячному делу меня тревожить нипочем бы не стал. Но я живо.- И вновь осведомился у меня: - Так что стряслось-то?
        -Заговор, государь,- лаконично ответил я.- Еле отбился. О том и хотел с тобой потолковать.
        -Не понял,- протянул он удивленно.- Супротив тебя? Кто посмел?
        -Да все те же,- пожал плечами я.- Хотели убить меня вместе с Федором Борисовичем. Кой-кого из холопов Василия Голицына я даже признал в лицо. Правда, он был уже мертвый. Но несколько человек удалось взять живыми. Они-то и рассказали кое-что интересное. Вот только здесь об этом говорить как-то…
        -Идем,- решительно кивнул Дмитрий, властно ведя меня за собой.- Ежели бы ты про умысел на меня поведал, нипочем бы отвлекаться не стал,- на ходу разглагольствовал он.- И без того Басманов вместе с тестем все уши прожужжали. Я уж ему, чтоб он угомонился, посулил послезавтра самолично в пыточную спуститься, коли без меня никак,- токмо тем и угомонил.
        Я остановился, растерянно уставившись на Дмитрия. Так это что же получается? Выходит, Басманов ничего не узнал? А как же «шептуны», которых повязали его люди? Неужто не нашлось умельцев разговорить хоть одного из пятерых?
        И что мне тогда делать? Сообщить все как есть или…
        Спохватившись, я догнал государя, который завел меня в соседнюю со своей опочивальней комнатушку - царскую молельную.
        -Тут нам никто не помешает,- повернулся ко мне Дмитрий, после того как плотно закрыл дверь.- А теперь сказывай, кто супротив тебя с царевичем умышляет окромя Голицыных?
        Я вздохнул. Значит, выбор вновь за мной. И что делать? Рассказывать все как есть или опустить кое-какие подробности? Если бы не его готовность выслушать меня, я бы промолчал, но, припомнив внимание государя и проявленное участие, решил говорить все без утайки. Итак, для начала о тех, кто умышляет.
        -Сдается мне, что в числе заговорщиков те же, что и раньше, то есть Шуйские, Мстиславский, возможно, Романовы. Причем, как мне кажется, замешаны не только бояре,- неторопливо произнес я.- Думаю, какую-то роль играют и польские послы. Во всяком случае, уверен - они точно знают о том, что должно произойти.
        Я был готов к тому, что мне придется довольно-таки долго доказывать свое предположение, используя всю логику, но, как ни странно, Дмитрий поверил сразу. Он нахмурился, потер переносицу и задумчиво осведомился:
        -Мыслишь, вызнал Жигмонт, потому и решил упредить меня?
        Я опешил. О чем сведал? Неужто и Дмитрий послал убийц к польскому королю или организовал заговор против него?
        -Ах да,- спохватился государь.- Ты ведь еще ничего не ведаешь. Хотел я с тобой чуть позже все обговорить, но коль уж так вышло, ладно, обскажу свою затею ныне.
        И обсказал…
        Мне оставалось только слушать и, по мере того как Дмитрий выкладывал свой тайный замысел, обалдело таращить на него глаза…
        Эпилог
        Неправильные ответы
        Оказывается, мои опасения насчет войны с крымским ханом напрасны, поскольку замыслы у парня куда грандиознее и… бредовее. Государь решил на деле доказать Сигизмунду, что он непобедимый кесарь, и, свалив его, самому усесться на польский трон.
        Именно поэтому он и отказался от руки его сестры, предпочтя Анне Марину Мнишек. Именно для этого он и торопился со свадьбой, собрав на нее чуть ли не всех польских удальцов, пребывавших в оппозиции к королю.
        Да и война в Эстляндии тоже являлась частью его замысла. Во-первых, эти победы над шведами должны окончательно уверить оппозиционеров в мощи русского оружия, а во-вторых, не зря он настаивал именно на захвате городов, принадлежащих Речи Посполитой. Теперь внимание Сигизмунда будет устремлено на север и отвлечено от концентрации русских войск на юге, которые якобы нацелены на татар. Вот только близ Путивля они резко устремятся не по Изюмскому шляху в Крым, а повернут на запад.
        Вообще-то расчет был хорош. С юга дорога до Кракова и Варшавы не самая близкая, но зато на пути Дмитрия окажется Украина вместе с беспокойными сечевиками из Запорожья, да и Черниговщина вместе с Киевщиной поставят немало добровольцев в его армию. А далее Волынь, где оппозиционный дух тоже весьма силен - не зря Дмитрий отправил кучу подарков во Львовское православное братство.
        -И тебе местечко подле меня сыщется,- заверил государь.- Конечно, первым воеводой большого полка я тебя поставить не смогу, но будешь со своей гвардией при мне, как бы в запасе, на крайний случай. Но он навряд ли приключится, потому как…
        Оглянувшись на дверь, он понизил голос и принялся рассказывать дальше.
        Да уж. Шансы на успех действительно имелись, притом весомые, учитывая поддержку «пятой колонны», то есть шляхтичей, недовольных засильем иезуитов. Не думаю, что Дмитрий врет - скорее всего, он через своего тестя Юрия Мнишка и его родичей и впрямь заручился поддержкой краковского воеводы Николая Зебжидовского, подчашия Великого княжества Литовского Януша Радзивилла, известного авантюриста Станислава Стадницкого, прозванного Ланцутским Дьяволом, и прочих. Да что там говорить, коли к заговору подключился даже королевский секретарь, он же староста добромильский, мостицкий и вишенский Ян Феликс Гербурт.
        Во время приближения русских войск заговорщики обязались созвать съезд шляхты, на котором составить требования королю, причем такие, которые Сигизмунд не сможет принять, после чего провозгласить бескоролевье и следом за этим поднять бунт…
        Мои попытки посеять в Дмитрии сомнения, например, касаемо мятежа - вдруг шляхта в самый последний момент побоится и не станет предпринимать ничего из обещанного, рассыпались, когда я с удивлением услышал, что пугаться им нечего. Оказывается, такого рода рокош, как у них называется вооруженный мятеж, узаконен еще тридцать лет назад королем Генрихом.
        -Токмо не тем, который ныне на французском троне, а тем, который…- зачем-то начал пояснять государь, хотя какое это имело значение.
        Меня куда сильнее интересовало совсем иное - как убедить Дмитрия, что даже при условии победы и занятия его войсками Кракова с Варшавой это как раз тот случай, когда успех обойдется куда дороже поражения. Ведь вариантов последующего правления немного - всего три. Либо менять все на русский лад, чему, несомненно, воспротивится вольнолюбивая шляхта, либо переставлять все на Руси на польские рельсы, а это в первую очередь означает вольницу для бояр, которых и без того еле-еле удается держать в узде. Ну а третий - оставить все как есть - Дмитрию навряд ли позволят, очень уж соблазнительны для восточных подданных вольности западных.
        Мало того, в перспективе это сулило не просто бунт, но народное восстание, поскольку в Речи Посполитой условия жизни крестьян куда хуже, чем на Руси. Достаточно сказать, что у поляков давно введено крепостное право, так что Иван Болотников поднимет народ не за Дмитрия, а против.
        «Если скрестить ежика и гадюку, родится два метра колючей проволоки»,- вспомнился мне старый анекдот. Но в нем дело обошлось хотя бы проволокой, а вот в жизни все будет гораздо трагичнее и кровавее.
        -А про вотчины близ Крыма я тебе не лгал,- заметил государь, неверно поняв мое молчание.- Представь силищу, коя будет у меня в руках после объединения держав. С нею мы не токмо татар одолеть сумеем, но и туркам хвосты накрутим. Я в «Государе» у Миколы Макивели чел, что хоть султана и тяжко одолеть, но зато потом править там проще простого. Хошь быть первым воеводой в Царьграде?
        Я отчаянно замотал головой:
        -Мне и на Руси хорошо. А что до твоих планов… Давай обсуждать все по очереди и начнем с Речи Посполитой. Ты вот тут Макиавелли упомянул. Но он же пишет о том, что если завоеванная страна сильно отличается от унаследованной по языку, обычаям и порядкам, то удержать власть в ней будет весьма трудно.
        -А я иное чел. Мол, успех завсегда возможен, токмо для него требуется большая удача и большое искусство,- резко ответил Дмитрий, разочарованный моей реакцией на его радужные планы.- Про мою удачу ты ведаешь сам, а про искусство… Ты, поди, мыслишь, что я не так умен, как ты. Может быть. Но согласись, что и я чего-то стою, к тому же у меня будет под рукой не пять тысяч, как у тебя, но в двадцать раз больше. Неужто я настолько хуже, что…
        -Речь велась не о победе, а о том, что будет дальше,- возразил я.- В Речь Посполитую нетрудно проникнуть, вступив в сговор с недовольными королевской властью, среди которых всегда уйма охотников до перемен, но вот потом… Поверь, что они же и возглавят новую смуту, потому что удовлетворить все их притязания ты не сумеешь. Кроме того, не следует забывать, что в единой стране под единым скипетром тебе придется унифицировать закон, который тоже должен стать единым, и тогда… Помнится, еще до отъезда в Эстляндию я тут повстречался с одним боярским сыном, так он мне славные вирши прочел. Мне в них особенно две строки запомнились: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»[136 - А.С.Пушкин. Поэма «Полтава».].
        -Мыслишь, худо будет?
        -Мыслю, государь. Если скрестить барса со змеей, непременно родится дракон. Дракон мятежей и бунтов, причем как знати, так и черни. Оно тебе надо? Поверь, уж слишком разные государства: Русь и Речь Посполитая. Совсем разные. И во всем.
        -А может, и хорошо, что разные,- оживился он.- Доброе переймут друг от дружки, а худое забудут.
        -Древние философы сказывают иное: «Дурной пример заразителен». А вот про хороший они ничего не говорили. Видать, нечего было. И как ты в этом случае на двух тронах сразу?
        -А ты бы сам как?- выпалил он и жадно уставился на меня в ожидании ответа, но я его разочаровал:
        -Себя я ни на одном не представлял и не представляю, да и не желаю того…
        -Отчего ж?
        -Хлопот слишком много,- честно пояснил я.- А антураж, то есть пышный титул, почести, слава и все прочее, меня не прельщает - слишком дорого за них придется платить. Так что отказался бы сразу, не раздумывая. Опять-таки у тебя трон уже есть, так зачем тебе второй? Седалища-то хватит? А вера? Православные католиков величают погаными, католики православных поделикатнее, схизматиками, но тоже не жалуют. И как ты их мирить примешься? Ведь едва только…
        -Ты памятаешь ли, как советовал мне надуть римского папу?- перебил меня государь.
        Я опешил. В огороде бузина, а в Киеве дядька. При чем тут обман римского первосвященника и… Мой собеседник не торопился, ожидая ответа. Губы его растянулись в загадочную ухмылку. Таинственный прищур глаз тоже не сулил ничего хорошего.
        -Ну-у памятаю,- хмуро откликнулся я.- Только при чем тут…
        -Мне на оное письмецо из Рима ответ прислали. Мол, одобряют и всякое прочее. Особливо про отмену родовых заслуг и приближение годных и верных, да еще об учебе народа. Ну и с титлой тоже посулили.
        Я презрительно усмехнулся:
        -Такой большой, а в сказки веришь.
        -Нет-нет, ты допрежь послушай,- заторопился он.- Ежели б брехать учали, то враз все посулили, без всяких оговорок, а они всурьез сказывали. Дескать, московский царь на такую титлу прав не имеет, ибо кесарь яко папа римский, то есть един во всех землях, и коль уже имеется один, другому не бывать. Одначе ежели приму унию, то, памятая о том, что ныне в неметчине[137 - Подразумевается Австрия и другие владения императоров дома Габсбургов.] ересь большие корни пустила, Рудольф ихний может свое кесарство утерять, и тогда они расстараются. А к письмецу еще кой-что приложили.- Он весело хихикнул.- Дескать, не горячись излиха, государь, дабы раньше времени голову не потерять. А чтоб ты по уму действовал, вот тебе советы наши. Ежели будешь исполнять, яко мы тебе тут отписываем, то все будет хорошо.
        Я еще не понимал, к чему он ведет. Поначалу мелькнула в голове догадка, но я отогнал ее в сторону - уж больно дикой она мне показалась. Не безумец же Дмитрий, чтобы решиться на ТАКОЕ! Однако, как выяснилось чуть погодя, именно она и оказалась верной, поскольку Дмитрий, понизив голос до шепота, заговорщически выдохнул:
        -Ты-то в православии всего ничего, потому тебе оное сказывать можно, поймешь и на дыбки не взовьешься. Так вот, замыслил я опосля того, как Жигмонта с трона спихну, и впрямь унию учинить.
        -Чего?!- Я решил, что ослышался.
        -Унию,- повторил Дмитрий и торжествующе улыбнулся.
        -Ты в своем уме, государь?- тихо спросил я, растерянно моргая.
        Новость была настолько ошеломительной, что на какое-либо возмущение сил у меня просто не было - все ушло на безмерное удивление.
        Дмитрий выдержал паузу и пояснил:
        -Да ты не помысли, будто я вовсе обезумел. Знамо дело, не враз. Тут спешка ни к чему. Допрежь всего надобно татар одолеть да туркам хвоста накрутить, а уж опосля…
        -А теперь послушай меня,- бесцеремонно перебил я его и приступил к раскладу. Был он коротким, но емким, содержащим всевозможные беды, жуткое побоище, а в конце развал обоих государств.
        Дмитрий слушал молча, не перебивал, но выражение его лица мне не нравилось - очень уж равнодушное. Полное ощущение, что он меня слушает, но не слышит. А ближе к финалу моего рассказа он и вовсе резко оборвал меня на полуслове, заявив, что мы вообще-то уединились тут не затем, дабы обсуждать перспективы предстоящего похода на запад, который давным-давно решен, после чего, вопросительно уставившись на меня, напомнил:
        -Ты недосказал о покушении на тебя и царевича. Так что там стряслось-то? Где напали, сколько? Бояре были среди них али токмо ратные холопы? Годунова не ранило ли?
        Та-ак, значит, все мои слова для него как об стенку горох. И, судя по нулевому результату, мне и в будущем навряд ли удастся уговорить его изменить свое решение.
        Что ж, выходит, я получил от государя все, что требовалось. Правда, мне хотелось задать ему совсем не те вопросы, но не в них суть. Главное, что ответы оказались в корне неправильными. Парень явно закусил удила и готов нестись вперед сломя голову. И беда в том, что помимо него в этой неудержимой скачке вперед и только вперед погибнут десятки тысяч. Увы, но, когда вожак ведет лошадей в пропасть, есть лишь одно-единственное средство спасти табун…
        -Бояр там не было, а царевич остался невредим,- спокойно ответил я.- Излагать остальные подробности нынче уже поздно. Пожалуй, лучше всего будет, если я завтра же отправлю всех, кто выжил из нападавших, Басманову, а он их допросит вместе с теми шептунами, которых арестовал в Москве.
        Дмитрий на секунду призадумался и… согласился, добавив:
        -Все равно обвинить меня ни в твоей смерти, ни в смерти Годунова бояре теперь не смогут, верно?
        Я согласно кивнул.
        -Тогда послезавтра мы ими всеми и займемся или… лучше после Прощеного воскресенья.- Он хихикнул.- Устроим кое-кому Великий пост.- И он весело толкнул меня в бок, предложив: - Пойдем, тоже поиграешь с нами в жмурки.
        -Устал, государь,- отказался я.- Считай, с самого утра на коне, да и завтра денек тоже обещает быть суматошным.
        Дмитрий присвистнул.
        -Ну-у как знаешь,- протянул он с легким разочарованием и… поспешил удалиться.
        Я посмотрел ему вслед, прощаясь. Жаль, что так получилось. Честное слово, искренне жаль. Но пусть лучше погибнет один вожак, чем целый табун. И я подался обратно в свой терем - завтрашний денек и впрямь обещал быть суматошным, так что лучше к нему подготовиться как следует…
        notes
        Примечания
        1
        ЖИКОВИНА - перстень, форма оправы которого напоминала лапки жучка, охватывающего камень. Отсюда и такое название. (Здесь и далее примечания автора.)
        2
        Чтобы соблюсти равноправие со славянскими богами - ведь не пишем же мы Бог Авось, Богиня Макошь, Бог Перун и так далее,- здесь и далее к словам «бог», «богородица», «спаситель», «аллах» и т.п. автор посчитал справедливым применить правила прежнего советского правописания.
        3
        Ныне Таллин.
        4
        Густав был старшим сыном шведского короля ЭрикаXIV, которого в 1568г. сверг с престола его брат ЮханIII. Густав долго скитался по разным странам, пока в 1600г. царь Борис Годунов не пригласил его в Россию в качестве кандидата в женихи царевны Ксении. Однако он отказался перейти в православие и повел себя несколько вызывающе, за что был отправлен царем в Углич, который выделили ему в кормление, где он с тех пор и проживал.
        5
        Федор произносит имя Христа, как было принято на Руси до реформы патриарха Никона.
        6
        РОТА - клятва.
        7
        Успение пресвятой богородицы - один из двунадесятых православных праздников, в то время отмечался 15 августа. (Здесь и далее все даты приведены по старому стилю.)
        8
        Благо отечества - высший закон (лат.).
        9
        ПРИКРЫШ-ТРАВА (она же волкобой, омег, блекот, дегтярка, недоспелка, копеечный чистяк, овечье рунишко, черное зелье, одномесячник)- борец шерстистоустый из семейства лютиковых.
        10
        ГОВ?РЯ - разговор.
        11
        Подобное излечивается подобным (лат.).
        12
        Досуг без занятий наукой - это смерть и погребение живого человека. Не для того, чтобы есть, я живу, а для того, чтобы жить, ем (лат.).
        13
        Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть (лат.).
        14
        ЧЕТЬ (четверть)- единица пахотной земли, на которой высевали четверть ржи (отсюда и название). Составляла примерно половину десятины (0,58га).
        15
        О свет небес, о святая роза (лат.).
        16
        Друг познается по любви, нраву, речам, делам (лат.).
        17
        КАРЛIX (1550-1611), регент Шведского королевства с 1597г. В 1598г. добился низложения своего племянника, короля Швеции и Речи Посполитой СигизмундаIII. В 1604г. принял титул короля, но официально короновался только в 1607г.
        18
        Густав, мягко говоря, преувеличил. Еще в 1405г. Конрад Кайзер фон Айхштадт впервые предложил использовать чугунный корпус для ручных метательных снарядов.
        19
        Имеется в виду одна из семи северных провинций, вошедшая в состав Соединенных провинций Нидерландов.
        20
        ГЛУБОКАЯ ПЕЧАЛЬ - то же, что и глубокий траур. В случае смерти родителей его продолжительность составляла полгода.
        21
        ЗЫРЯНЕ - так ранее именовали на Руси коми и коми-пермяков.
        22
        Гермоген сменил казачью саблю на рясу, когда ему было не меньше пятидесяти лет.
        23
        ОСТЯКИ И ВОГУЛЫ - так ранее называли хантов и манси.
        24
        Полководцы.
        25
        Убийца.
        26
        Зачем, для чего.
        27
        Здесь: нельзя, не подобает.
        28
        СКИМЕН - молодой лев, львенок.
        29
        Государев родословец, в котором были приведены генеалогии наиболее знатных и значимых в государственном управлении того времени родов, был составлен в Разрядном приказе примерно около 1555г. и, по сути, стал первой официальной родословной книгой на Руси.
        30
        Здесь: алмаз.
        31
        Подразумевается обряд интронизации, после которого новопоставленный патриарх шествовал по городу на осле.
        32
        Пока.
        33
        1сентября.
        34
        СТОЛЕШНИК - так на Руси называли столяров.
        35
        Под хитростью здесь подразумевается знание чего-то изощренного, замысловатого в профессии.
        36
        АРШИН - мера длины, равная 72см. В одном аршине - 16 вершков (4,5см). Три аршина составляли казенную сажень (216см).
        37
        ШАТУЧИЙ ТАТЬ - грабитель.
        38
        СТОГЛАВ - церковный собор с участием царя Ивана Грозного и представителей боярской Думы, состоявшийся в 1551г. Свое название получил от сборника церковных решений, состоявшего из ста глав. Этот сборник стал основным кодексом правовых норм для духовенства, регламентирующих и взаимоотношения церкви с государством.
        39
        Копия.
        40
        Так на Руси именовали не только одежду и ткани, но и пушнину.
        41
        Имеется в виду Северная Двина.
        42
        Холмогоры и Архангельск.
        43
        Ныне Сыктывкар.
        44
        Здесь: установленное властями место для сбора дани.
        45
        Новый год на Руси начинался 1 сентября (Семенов день). Обычно к нему приурочивали и сборы всех податей.
        46
        Столица Речи Посполитой была перенесена из Кракова в Варшаву в 1596г. после пожара в Вавельском замке, который был королевской резиденцией.
        47
        СИГИЗМУНДIII ВАЗА (1566-1632)- король польский и великий князь литовский с 1587г., король шведский с 1592 по 1599гг., сын шведского короля ЮханаIII и Екатерины Ягеллонки.
        48
        Овдовевший король Сигизмунд посватался к австрийской эрцгерцогине Констанции. Свадьба их должна была состояться 11 декабря 1605г.
        49
        Подразумевается, что музы, покровительствующей художникам, в мифологии Древней Греции не было.
        50
        ПРАЩА - ручное метательное оружие. Состояло из ремня с расширяющейся средней частью, в которую закладывался метательный камень. Раскрутив ее и выпустив один конец, запускали камень в полет. В XVI-XVIIвв. пращу действительно использовали при метании гранат.
        51
        Так на Руси называлась конфискация.
        52
        Так на Руси называли профессии.
        53
        Портные.
        54
        КОЩУНЫ - смехотворство.
        55
        Ныне город Шуя Ивановской области.
        56
        Здесь: надежный и непрельщаемый.
        57
        Подразумевается боярин Дружина Андреевич Морозов - один из героев романа А.К.Толстого «Князь Серебряный», который женился на дочери своего старинного друга с целью дать ей защиту от притязаний князя Вяземского.
        58
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        59
        На Руси ночные часы отсчитывались от захода солнца, то есть в переводе на современное время было не так уж поздно, примерно 22 часа.
        60
        БЛУЖЕНИЕ - неверность истинному богу, служение идолам; БЛЯДЕНИЕ - здесь: суесловие, вранье; ВЫСОКОВЫЙНЫЙ - гордый, надменный, кичливый; ЗЛОХУДОЖНЫЙ - лукавый, злобный, беззаконный; ПРЕЗОРЛИВЫЙ - гордый, надменный, дерзкий.
        61
        Здесь: обвинение.
        62
        Баня.
        63
        Сорная трава.
        64
        Новобранец (лат.).
        65
        Леонид Филатов. «Еще раз о голом короле».
        66
        Выкуп за невесту.
        67
        Ныне город Буй.
        68
        Так на Руси именовали разведчиков недр.
        69
        Слева.
        70
        В рубле было 400 полушек, 200 денег (они же московки или сабляницы) или 100 новгородок (копейных денег). Полуполтина - 25 копеек или 100 полушек.
        71
        Современные названия некоторых народов звучат иначе. ЧЕРЕМИСЫ - марийцы, ВОТЯКИ - удмурты, САМОЕДЫ - ненцы, ТУНГУСЫ - эвенки.
        72
        Раньше обскими уграми называли манси, а селькупы и сейчас именуются точно так же.
        73
        ЛЕТНИНА, или КЛОЧЬЁ - шерсть, снимаемая с овец летом.
        74
        САМОКРУТКА - побег с целью тайно обвенчаться, не спрашивая согласия родителей.
        75
        Очная ставка.
        76
        Приставку «арци» на Руси употребляли, когда речь шла о герцогском титуле, то есть в данном случае Дмитрий подразумевает, что Карл пожалует им Густава.
        77
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        78
        СИМЕОН БЕКБУЛАТОВИЧ - касимовский хан. До крещения носил имя Саин-Булат. По прихоти Иоанна Грозного с 1575 по 1576гг. официально именовался государем всея Руси. Позже его пожаловали титулом великого князя и отправили в Тверь.
        79
        Так называли на Руси стол, за которым сидел царь. Остальные столы, за которыми размещали гостей, именовались кривыми.
        80
        Имеется в виду представитель Сефевидов АббасI Великий (1571-1628), шахиншах Персии с 1587г. Приверженцы первого представителя династии, Исмаила, в знак своей шиитской веры, отличной от турецкой, носили головные уборы с дюжиной красных складок, по числу почитаемых первых имамов. Из-за шапок они и назывались кызыл-баши, т.е. красноголовые.
        81
        Черкесами на Руси называли адыгские племена Северного Кавказа.
        82
        Имеется в виду правитель Крымского ханства Газы-ГирейII (правил с 1588г. по 1608г. снебольшим перерывом).
        83
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        84
        Назван в связи с тем, что его своим указом ввел римский папа ГригорийXIII в 1582г., сместив даты на десять дней вперед и установив день весеннего равноденствия, приходившийся к тому времени уже на начало апреля, вновь на 21 марта. Чтобы далее ошибки не могли скапливаться, принято было считать, что последний год минувшего столетия, которое не делится без остатка на 4, не является високосным - 1700-й, 1800-й, 1900-й, 2100-й и т.д.
        85
        На Руси разделяли время на дневные и ночные часы и с заходом и восходом солнца переводили часовую стрелку в исходное положение на двенадцать часов.
        86
        Поездом на Руси называли ряд повозок, едущих друг за другом по одному пути (торговый, свадебный и т.д.).
        87
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        88
        Общее название сластей.
        89
        Имеется в виду Анна Ягеллонка (1523-1596), сестра польского короля Сигизмунда-Августа и последняя представительница династии Ягеллонов.
        90
        Небольшой портрет, как правило, поясной.
        91
        ПОВЕЛЕННАЯ ГРАМОТА - документ, в котором содержалось царское распоряжение, повеление. Отворенная грамота давала право на беспрепятственный проезд через границу.
        92
        Имеется в виду церковный праздник в честь святого Георгия, отмечавшийся 26 ноября. В течение двух недель (за неделю до праздника и неделю после) допускался - при условии выплаты всех задолженностей - переход крестьян от одного владельца к другому.
        93
        Краткое песнопение, рассказывающее о каком-либо событии в жизни святого.
        94
        Рукоплещите, комедия окончена (лат.).
        95
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        96
        ВИЦА - ветка.
        97
        Ныне Салехард.
        98
        Здесь: ровесник.
        99
        Имеется в виду старшая дочь шведского короля КарлаIX от первого брака с Марией Пфальцской Екатерина.
        100
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        101
        Помни о родине (лат.).
        102
        Обычно на первой пытке били длинниками (палками). Во время второй загоняли иголки под ногти, отсюда и названия пыток, которые затем фигурировали в опросном листе (протоколе допроса): «В подлинной показал то-то, в подноготной то и то…»
        103
        ВЕДРО - старая русская мера жидкостей, равная 14,75 литра. Оно равнялось (до середины XVII века) примерно 12 кружкам (1230г) или 360 чаркам (чуть более 40г). Н.А.Шостьин. «Очерки истории русской метрологии. XI - начало XX века». Издательство стандартов. М., 1975г., стр. 72.
        104
        Имеется в виду кинокомедия «Здравствуйте, я ваша тетя» и слова одного из персонажей.
        105
        Имеется в виду СигизмундII Август (1520-1572), король польский и великий князь литовский с 1548г.
        106
        На самом деле сумма не столь мала, примерно 400 рублей того времени, но в Европе в связи с открытыми богатствами Нового Света произошла революция цен, так что золото и серебро стоили гораздо дешевле, чем на Руси.
        107
        Подробно об этом рассказано в романе «Не хочу быть полководцем», второй книге трилогии «Лал - камень любви».
        108
        Церковь до XIXв. запрещала браки до седьмой степени кровного родства включительно. Сами степени исчислялись из количества рождений, начиная от одного общего родоначальника. Например, между отцом и дочерью одна степень, родные брат с сестрой находились уже во второй степени родства, двоюродные - в четвертой, соответственно, троюродные - в шестой.
        109
        Владимир Высоцкий. «Если нравится - мало?..».
        110
        Должности упомянутых лиц указаны в соответствии с тем временем, когда Мария Владимировна еще проживала в Рижском замке.
        111
        Так первоначально назывался Таллин.
        112
        Здесь: нравлюсь.
        113
        Пьер де Ронсар. Из цикла стихов к Марии Стюарт. «Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела…» (Перевод В.Левика.)
        114
        Владимир Высоцкий. «Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме».
        115
        Леонид Филатов. «Еще раз о голом короле».
        116
        ПЯТИНА - один из пяти территориально-административных районов, на которые делились земли Великого Новгорода. В середине XVIв. они были разделены каждая на две части. Зарусская пятина, составлявшая половину Шелонской, располагалась к северо-западу от города и включала в себя Ивангород и Ям.
        117
        Святогор - особо почитаемый народом былинный русский богатырь, равного которому по силе никого не было.
        118
        На самом деле все наоборот. Именно Кузьма Захарьич Минин-Сухорук был лишь однофамильцем или (возможно) родственником Кузьмы Минина, возглавившего народное ополчение. Эта ошибка, появившаяся еще в XIXв., впоследствии получила широкое распространение.
        119
        Так на Руси называли завсегдатаев питейных заведений.
        120
        Оклад думного боярина Федора Ивановича Мстиславского составлял 1200 рублей в год.
        121
        Считается, что пращур Шеина Михаил Прушанич (Прашинич) приехал в Великий Новгород из Прусии в XIIIв.
        122
        Праздник отмечался славянами 22 ноября.
        123
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        124
        Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
        125
        Об обстоятельствах знакомства Анны Колтовской с Константином подробно рассказано в «Царской невесте», третьей книге трилогии «Лал - камень любви».
        126
        Издавна существовал обычай, по которому владыка Новгородской епархии снаряжал и содержал на свои средства полк ратников. Отсюда и название.
        127
        Дубина.
        128
        Трагедия произошла на реке Шексне, когда хлипкие подмостки пристани не выдержали и няньки с годовалым первенцем Иоанна царевичем Дмитрием упали в реку.
        129
        Все указанные данные - количество возов, доставленных в Новгород, странный молебен, прибытие царицы в монастырь в первом часу ночи - не авторская выдумка. О них говорится во многих документах, в частности, в Новгородской летописи.
        130
        РИКСРОД - правительственный совет Швеции, считавшийся высшим коллегиальным органом государственного управления и суда.
        131
        Так на Руси называли Нарву.
        132
        Его эстонское название Васкнарва.
        133
        Так именовали на Руси датского принца Магнуса.
        134
        Измена королю (польск.).
        135
        Такое прозвище получила первая женщина-офицер Надежда Дурова, храбро сражавшаяся с французами в Отечественную войну 1812г.
        136
        А.С.Пушкин. Поэма «Полтава».
        137
        Подразумевается Австрия и другие владения императоров дома Габсбургов.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к