Сохранить .
Марина и Сергей Дяченко
        Стократ
        Роман в историях
        I
        ...Я расскажу тебе, как был создан наш Обитаемый Мир, Вень-Тэ, что на языке звезд означает "Мерцающий". Сначала была пустыня без воды, без снега и тумана, без животных и людей. Один только камень. А над камнем были звезды. Одна из них родила искру. Маленькая искра полетела вниз и упала на камень, а у нее внутри, в прочной оболочке, как ядро в орехе, спал наш Создатель. Когда звезда упала на камень, он проснулся от удара. И, просыпаясь, он создал наш мир, не постепенно, а сразу, целиком. Он создал ледяные кряжи на севере и желтые пустыни на юге, страшные леса на востоке и чудовищ глубоко в земле. Он создал добрых людей и злых, магию, чтобы творить чудеса, и магов, чтобы владеть ею. Но самое главное - он создал тысячелетия нашей истории, и все, что есть сейчас, было всегда. Леса стояли, и чудовища прятались в норах задолго до того, как звезда родила искру, и наш Создатель в скорлупе упал на камень...
        Ты можешь в это поверить?
        Часть первая
        Глава первая
        Мир
        Они вошли и остановились, будто сбившись с дороги. В таверне было темно и душно, кое-где на столах чадили жирные свечи, и ничего не стоило принять посетителя за тень. Или тень, рассевшуюся в дальнем углу, - за посетителя.
        Незнакомцев заметили многие, но никто не удивился. После того, как на севере вдруг разлилась Светлая, снося мосты и переправы, выгоняя людей из лачуг и хороших домов, бродяги всех сословий перестали быть редкостью в этих местах. Пришлые люди, поддаваясь на расспросы, говорили одно и то же: река никогда еще не проделывала с людьми такого, что позволила себе в этом году, безо всяких причин и предвестников.
        А теперь пришли эти двое; служанка за прилавком подняла бровь. Стократ, сидевший, по обыкновению, лицом к двери слева от входа, оторвал взгляд от кружки со скверным пивом.
        - Только не здесь, - сказала девушка.
        Никто, кроме ее спутника, не слышал этих слов, но Стократ умел читать по губам.
        - Только не здесь, - повторила девушка. - Уж лучше в лесу.
        Капюшон скрывал верхнюю половину ее лица, губы двигались еле-еле, крылья тонкого носа раздувались. Стократ представил, как из-под капюшона она оглядывает таверну - лужи на полу, липкие столешницы, затылки дремлющих пьяниц. Как вдыхает неповторимый запах "Серой шапки" - и хорошо, что дым и чад забивают прочие мерзкие запахи. Она брезглива, она выросла в хорошем доме; конечно, "только не здесь".
        Компания браконьеров в углу обеденного зала замолчала, с интересом приглядываясь.
        - Молодым господам чего-то надо? - осведомилась служанка. - Пива? Браги? Вина?
        - Кипятка, - быстро сказал мужчина. - Две кружки.
        В углу засмеялись. Девушка плотнее закуталась в мокрый плащ. Полы его дрожали: девушку колотил озноб.
        Откуда, подумал Стократ. И, главное, кто такие? Чья-то горничная воспользовалась суматохой и сбежала со стражником? Так ведь нет, горничные, даже самые избалованные, обычно шире в кости и куда смелее, а стражники, сколь угодно юные, не просят в тавернах кипятка. Их смыло с родного места водами Светлой? Но где их семья, где обоз, где слуги?
        Служанка тем временем набрала кипятка в две кружки - остывшего, разумеется. Мужчина и девушка сели рядом, локоть к локтю, за ближайший к двери столик - как раз напротив Стократа. Он откинулся назад, чтобы лицо оставалось в тени, готовый слушать - или наблюдать - их беседу.
        Но они молчали.
        Руки девушки в черных перчатках были похожи на птичьи лапки. Она все силы тратила, чтобы не расплескать воду, и все равно немного расплескала на нечистую столешницу. Ее спутник выпил кипяток чуть ли не залпом. Очень устали и замерзли, отметил Стократ.
        - Пойдем, - наконец сказала девушка.
        - В лесу холодно, дождь... и звери, - неуверенно отозвался ее спутник. - И... тебе надо отдохнуть.
        - Я могу ехать всю ночь. Мы просто опустим полог.
        - Лошади устали.
        - Мы поедем медленно. Я могу идти пешком.
        - Послушай, - он несмело коснулся ее руки. - Ты... не бойся. Здесь нечего бояться. Это простые грубые люди... Мы только переночуем.
        Они не любовники, отметил про себя Стократ. Парень совершенно неопытен - как с женщинами, так и в делах дороги. Потому что вон тех браконьеров следует очень, очень бояться. И они уже положили глаз на девушку.
        Стократ прищурился. Лучшее, что могут сделать юные путники в такой ситуации, - потребовать комнату, запереться и приготовить оружие. Под крышей таверны свои законы, здесь есть шанс уцелеть. В лесу - ни единого.
        - Мы не можем тут ночевать, - упрямо повторила девушка. - Они нас догонят!
        Хм, подумал озадаченный Стократ. Кто - "они"?
        Мужчина посмотрел на дно своей кружки. Поиграл желваками; он был светловолос, безбород и старался казаться суровым, но ничего не решал. Решила девушка. А за нее решил страх.
        Браконьеры в углу посверкивали глазами.
        - Пойдем, - ее губы едва шевельнулись, Стократ скорее угадал, чем прочел это слово.
        Мужчина решительно поднялся.
        - Спасибо, хозяйка, - он положил на прилавок серебряную монету.
        Стократ покачал головой: назвать служанку хозяйкой можно, конечно, хоть и глупо. Но расплачиваться серебром за две кружки остывшего кипятка... Этот человек впервые путешествует. Либо впервые путешествует без прислуги.
        Снова открылась входная дверь. Закачались огоньки. Тяжелый воздух таверны дрогнул, пропуская свежесть и холод, и снова сомкнулся, и вонь сделалась сильнее. Дверь за путниками захлопнулась.
        Служанка взяла монету с прилавка. Браконьеры зашевелились, переглядываясь. Их было пятеро, пять здоровенных молодых быков, давно живущих под тенью виселицы. Браконьера ловят, когда он шалеет от безнаказанности, - а пока не утратит всякую осторожность, браконьера в этих лесах поймать нельзя.
        Они договорились выждать, но нетерпение взяло верх. Всего через несколько минут вскочил самый младший, потом и остальные поднялись, загрохотав скамьями. Посмеиваясь, почесываясь, двинулись к двери - старший оставил служанке еще одну серебряную монету. Одну монету за все, что пятерка выпила и съела за вечер.
        Лесорубы-пьяницы дремали в обнимку с кружками. Под закопченным потолком плыл басовитый храп. В таверне сделалось пусто и мирно. Самое время подняться наверх, стянуть мокрые сапоги и наконец-то разлечься в кресле у камина...
        Сосчитав до ста, Стократ поднялся и кивнул служанке:
        - Я скоро вернусь.
        * * *
        Он пошел пешком. И правильно сделал; чувство опасности отказало браконьерам настолько, что они не стали даже ждать, пока жертвы углубятся в лес. В ста шагах от частокола, на поляне среди сосен, девушка могла кричать сколь угодно отчаянно - лес шумел, а ставни в таверне были плотно закрыты.
        Да и кто в эти смутные дни рискнет встать между головорезом и его жертвой?
        Спутник девушки неподвижно лежал на земле. Вот так браконьеры и становятся разбойниками - один мертвец, другой, а дальше нет им счета. Приземистый мужичина в остроконечной шапке чистил карманы путника, четверо других искали любви.
        Девушка сопротивлялась яростно и удачно. Ей даже удалось поначалу вырваться. Ей удалось пробежать несколько шагов, прежде чем ее догнали и повалили, и она каким-то чудом снова выскользнула из-под разгоряченных туш, от рывка ее дорожное платье разошлось по шву. Браконьеры никогда не видели такого тонкого и прочного белья; впрочем, любая материя поддается хорошему ножу. Через мгновение девушке приставили к горлу клинок, рассекли шнуровку корсета...
        - Эй, да она паршивая! - шустрый браконьер отпрянул. - Это не зараза? Это у нее не зара...
        Красное лезвие вылезло из его груди раньше, чем он успел закончить фразу.
        Луны не было. Пара факелов дымно горела на земле. Мокро, сыро, пар изо рта; повалился на землю второй, завизжал и рухнул третий. Хуже всего, думал Стократ, если здесь найдется умник. Умник успеет сбежать, и гоняйся за ним потом по темному лесу...
        Но обошлось. Умирая, двое последних даже сопротивлялись. Даже выкрикивали угрозы. Пожалуй, им до последнего мига казалось, что их пятеро против одного...
        Он закончил. От запаха крови чесались ноздри. Шесть неподвижных тел валялись на траве в свете факелов. Стократ снял с приземистого разбойника его войлочную остроконечную шапку и тщательно вытер клинок.
        Девушка пыталась укутаться в обрывки платья, будто ящерица в сброшенную шкурку. Лоскутки ткани открывались, как лепестки, обнажая тонкую кожу; Стократ подобрал факел с земли. Метнулись тени.
        От страха девушка попыталась свернуться, как ежик. Голая спина осталась беззащитной; Стократ присмотрелся. Что это?
        Кожа ее была покрыта тончайшей сеточкой, со вплетенными в нее буквами и символами. Стократ поднял огонь повыше, всматриваясь, и тут его огрели дубиной по голове.
        * * *
        Этот идиот, ее спутник, был слаб и ранен, зато дубина браконьера окована железом. Стократ, напротив, был крепок и отделался огромной шишкой - зато наконец-то пришел в ярость, и это было приятно. Он не убил дурака только потому, что дурак, ударив, повалился сам: видимо, браконьерская дубина и его успела приложить по темечку.
        Счастливчик.
        Снова начался дождь и быстро перешел в ливень. Капли стучали по лицам мертвых браконьеров, попадали в раскрытые рты, придавали выпученным глазами видимость жизни. Спутник девушки пытался встать - и все время падал.
        Стократ стянул рабочие перчатки, вывернул, спрятал в сумку. Подобрал свой плащ, аккуратно сложенный под деревом. Дождь был ему на руку: прогулка по высокой траве смоет брызги крови с сапог. Не глядя на девушку и ее спутника, он повернулся и быстро зашагал к таверне.
        Парнишка-конюх стоял у ворот, тревожно слушая сосны. При появлении Стократа встревожился еще больше.
        - Ворота держи закрытыми, - велел Стократ. - И не маячь здесь.
        - Это... пошаливают? - парнишка смотрел на лес. - Тут двуколка... та, которая... этих, которые... она, короче.
        Лошади оказались умнее путников и вернулись к жилью, волоча за собой легкую двуколку. В таких колясках можно гулять вокруг поместья, но не пускаться в далекую дорогу; двуколка и раньше была неисправна, а испуганные лошади разбили ее в хлам.
        - Пошаливают, - согласился Стократ. - Лошадей выпряги, повозку на дрова, вещи сохрани. Я проверю.
        Парнишка втянул голову в плечи.
        В этих местах не знали Стократа. Во всяком случае, не знали в лицо. Но парнишка, чья жизнь зависела от умения разбираться в проезжих людях, все понял правильно.
        Дождь сделался реже. Стократ протянул конюху монету:
        - За мной и запрешь... Эти-то, лихие люди. Возьмут добычу да и перережут друг друга. Как думаешь?
        - Возьмут добычу, - повторил парень, будто во сне, - да и перережут...
        - Хорошо.
        Лошади приезжих пошли за ним, как привязанные. Вместе с ними Стократ вывел свою кобылу и, плотнее застегнув плащ широкой медной пряжкой, вернулся к месту бойни. Пять трупов лежали, где он их оставил. Шестой - недобитый - ухитрился за это время пройти десяток шагов к таверне, на этом его силы закончились. Теперь он сидел на тропинке, а девушка в разорванном платье причитала над ним:
        - Я без тебя не пойду... Дан... Вставай, пожалуйста...
        При виде Стократа она замолчала, будто глотнув горячей каши.
        - От кого бежим? - спросил он сверху вниз.
        Она молчала.
        - Я просто решаю, помогать вам или нет, - объяснил Стократ. - Так от кого бежим?
        Она плотнее сжала губы.
        Стократ подумал еще - и бросил ей свой плащ.
        * * *
        Раненого Стократ усадил на свою лошадь - мужчина едва держался в седле. Руки у него были нежные, как у знатной девушки.
        - Кто ты? - спросил его Стократ. - Музыкант? Учитель? Бастард?
        - Знаток этикета, - сипло сказал мужчина. - Протокол, хорошие манеры, правила приличия.
        Стократ подумал, что он, возможно, бредит.
        Больше не разговаривали. Девушка не могла ехать без седла, и поначалу шла, с трудом переставляя ноги. Потом Стократ не выдержал и усадил ее на лошадь перед собой; у нее не было сил сопротивляться. Как-то само собой оказалось, что он не столько ведет их, сколько конвоирует.
        К утру добрались до "Черного уха", маленькой таверны по другую сторону леса. Здесь было чище и теснее, чем в "Серой шапке". Стократ объяснил Хозяйке-Роз, что подобрал путников в лесу - их начисто ограбили и чуть не убили разбойники.
        Оставив путников на попечение хозяйке, он вышел прогуляться. Лес вокруг "Уха" был спокоен, сороки не трещали, проезжая дорога поросла травой; двуцвет нашелся почти сразу - у ручья. За "волчьей подушкой" пришлось походить по округе. Возвращаясь, он разминал зелень в ладонях, так что на порог гостиницы вступил, окутанный резким травяным запахом.
        - Хозяйка! Кринку, ложку, кипятка!
        Мужчина - Стократ про себя звал его Правила Приличия - уже лежал на перине в комнате наверху, и голова его была перевязана. Девушка сидела на краю постели, как была, в мокром плаще Стократа, и сидя дремала; когда Стократ вошел, открыв ногой дверь - в руках у него была кринка с заваренной травой - она проснулась и вскочила.
        Он поставил кринку на стол. Лизнул ладонь, выпачканную соком, поморщился:
        - Очень горькое. Пить обязательно.
        Мало кто мог сопротивляться, когда он говорил таким тоном, но девушка попыталась:
        - Я ничего не хочу... Просто оставьте нас в покое...
        Он плеснул из кринки в кружку, наполнил до половины. "Оставьте нас в покое", надо же. Небось еще и читать умеет.
        Он протянул девушке кружку, и она взяла. И выпила под его взглядом - хоть с первого глотка у нее глаза на лоб полезли. По-хорошему, следовало напоить и Правила Приличия, но тот интересовал Стократа куда меньше.
        Он запер дверь на засов. В комнате было тепло - внизу топилась печка, труба выступала из стены массивной кирпичной колонной. За окном едва серело позднее пасмурное утро.
        Стократ зажег все свечи, какие нашел в глубоком дубовом шкафу. Кивнул девушке:
        - Снимай с себя все.
        Она колебалась секунду. Потом вскинула голову - и очень красноречиво начала раздеваться.
        Каждым движением она говорила: можешь делать, что хочешь. Но оскорбить меня не сумеешь. Тебе не под силу меня оскорбить. Ты только сам замараешься; я выше любых твоих грязных намерений. Раненый на постели закрыл глаза - он, наоборот, считал себя уязвимым и виноватым. Он предпочел бы умереть от разбойничьего ножа, только не лежать при этой сцене беспомощным свидетелем.
        Стократ устал от беззвучного пафоса, которым насыщали комнату эти двое. Он подошел к окну и стал смотреть на маленький двор, пустой и залитый дождем, на коз под навесом и кур, бродящих по желтой земле; когда длинный вздох сообщил ему, насколько же девушка его презирает, - обернулся, взял свечу со стола и наконец-то посмотрел.
        Никогда прежде ему не доводилось видеть подобного. Узор покрывал ее плечи и спину - полностью, спускался на поясницу и целомудренно таял на ягодицах. Узором была покрыта правая грудь, левая - до половины. Живот, руки и ноги были чистыми - нормальная белая кожа, в пупырышках холода, хоть в комнате все больше сгущалась теплая духота.
        Стократ почувствовал странное беспокойство. Он знал, что люди разных племен и кланов по-разному украшают своих женщин; он повидал всякое - и стальные кольца в носу, и живые цветы, укорененные в пупках. Но то, что он видел теперь, не было украшением.
        Ниже основания шеи, слева, бугрились шрамы. Как от ожогов - три старых рубца. Еще один, один свежий, розовый - прямо посередине спины. На левой лопатке - длинный глубокий порез и следы от ниток, когда-то его зашивших (неровно и плохо зашили, подумал Стократ, руки бы оторвать такому лекарю). На левом плече был еще один порез, совсем свежий, с каплями запекшейся крови. Девушка стояла, гордо выпрямившись, но вздрогнула, когда он коснулся рубцов кончиками пальцев.
        Причудливые буквы складывались в слова - сперва он прочитал "Северный", и тогда перед его глазами будто пленка лопнула: "Северный Град". "Домна". "Старынь". "Дубрава". "Ручейник". "Светлая"...
        Картина обрела смысл: эти мягкие линии - реки. А эти точки, иногда совпадающие с родинками - города. А край рисунка - побережье, за ним - немного человеческого моря, исследованного рыбаками, и исчезающая кромка неисследованного, нечеловеческого, где нет даже рыбы. Карта Обитаемого Мира в мельчайших деталях, и, присмотревшись, можно различить небольшие поселки, границы мелких владений...
        Свечи чадили, воняли и ничего не освещали. Стократ подошел к окну и рукавом оттер испарину, выступившую изнутри, застилавшую тусклый свет. Заодно проверил - нельзя ли заглянуть в окно снаружи. Без очень длинной лестницы - нельзя.
        Вышло солнце - будто дожидалось этой минуты.
        Все так же молча он подвел девушку к окну и развернул спиной к свету. Шрамы на правом плече: будто кто-то приложил раскаленную трезубую вилку. Три рубца обезобразили кожу на месте владения Загоры в Лесном Краю.
        Стократ протер глаза кулаком. Пожары в Лесном Краю, закрывшие дымом небо на несколько лет, погубившие урожаи, обрекшие на голод тысячи людей - с тех пор прошло три года; тогда, помнится, полыхнуло сразу в трех местах...
        В трех местах!
        Четвертый, свежий рубец приходился на древнюю столицу Выворот. Теперь там развалины и головешки. После пожара, случившегося полгода назад, люди там не селятся. Властитель Вывор, когда-то господин огромного плодородного края, пропал без вести. Скорее всего - сгорел вместе с городом, замком и семейством, и земли на левом берегу Светлой отошли владетелю Грану...
        Стократ понял, что в комнате очень холодно. Стыло и мокло, хоть от кирпичной трубы шло к потолку сухое тепло. Солнце спряталось.
        Он сел за пустой деревянный стол. Оперся локтями о столешницу.
        Перепрыгивая через сто вопросов, спросил отрывисто и зло:
        - А что будет, когда ты умрешь?
        Она не ждала таких слов. Ее гордо распрямленная спина чуть ссутулилась.
        - Ну, ты же не собираешься жить вечно? - он хотел подбодрить, но получилась угроза.
        - Оставь ее в покое! - слабым, но яростным голосом заговорил вдруг Правила Приличия. - Тебе ничего не пройдет даром! Ты за все ответишь! Ты...
        Стократ повернул голову:
        - И где ты собирался ее спрятать? И от кого?
        Никто не ответил.
        Стократ открыл скрипучую тумбу. Вытащил одеяло, развернул - оно было старое, но целое, из хорошей тонкой шерсти. Подошел к девушке и укутал ее со спины, будто статую; она странно шарахнулась от его рук - что-то было в этом движении, кроме страха.
        Он обнял ее.
        Она застыла в ужасе. Он подумал было: может, ей больно от прикосновений? Он разжал руки, но тут колени девушки подломились, и он был вынужден снова подхватить ее - чтобы не грохнулась на пол.
        - Кто это с тобой сделал?
        Она дрожала, как лист:
        - Колдун.
        - Ясно, что не подпасок. Имя?
        Она открыла рот, будто собираясь сказать - и закашлялась.
        - Ладно, - он усадил ее на край кровати. Поправил одеяло на ее плечах. Сам уселся на скрипучий стул под окном. - Давай по порядку.
        * * *
        Ее звали просто и незатейливо - Мир.
        - Миранда? Мирабелла?
        Нет, просто Мир. Она была незаконнорожденной дочерью владетеля Грана, не крупного, но и не мелкого властителя земель, расположенных между двух притоков Светлой - Домны и Старыни.
        У Грана не было других дочерей. Все его законные дети и бастарды были мальчиками. Он любил Мир, как любят домашнего ласкового зверька.
        Когда Мир было четырнадцать лет, в замок приехал настоящий колдун. Властитель приказал дочке явиться к ужину; колдун был страшен и смотрел только на Мир.
        На другой день она заболела.
        Ее мучил жар. Одолевала лихорадка. Колдун сказал, что вылечит Мир, и увел к себе в комнату. Что там было, она не помнит, потому что колдун усыпил ее сонной травой; в части снадобий этот колдун был знаток - куда там самой мудрой травнице.
        Через несколько дней она проснулась у себя в спальне здоровая, только кожа на спине немного пощипывала. Колдуна уже не было в замке, но слуги шептались, и от Мир не укрылась страшная новость: он сказал, что заберет ее. Через год или два, когда она подрастет, - колдун вернется и заберет ее навсегда.
        Ей было очень жутко в первые месяцы. Но все забывается; скоро визит колдуна превратился в страшное воспоминание, похожее на сказку. И жизнь вернулась в привычное русло, и так было, пока младший сын властителя, играя с маленьким луком, не оцарапал девушке плечо деревянной стрелой без наконечника.
        Тогда Мир заболела второй раз. Ее снова мучил жар, и мерещились страшные глаза колдуна. В лихорадке она провалялась почти неделю. Все сильнее щипала кожа на спине и боках. А когда жар ушел - Мир увидела в зеркале узор, покрывавший ее кожу.
        От отца ничего не удалось скрыть - няньки доложили. Он явился и долго разглядывал спину и плечи дочери, и в особенности ранку от стрелы, которая совпала с Гремячьим портом в устье Светлой. А назавтра пришли вести: в порту случилась крупная стычка между двумя кланами контрабандистов, пролилось немало крови, теперь подешевеет жемчуг и подорожает сладкий тростник.
        Ранка зажила. Узор на коже остался. Властитель Гран запретил Мир покидать замок под любым предлогом.
        Еще через несколько дней отец призвал ее к себе. Он был страшно возбужден, и, кажется, немного пьян. Он что-то болтал о магии, о власти над миром, и что не отдаст Мир колдуну; он велел девушке распустить шнуровку платья и приложил к ее плечу раскаленную вилку.
        Скоро небо подернулось дымом: стало известно, что горит Лесной Край, и что загорелось сразу в трех местах...
        - Опиши мне этого колдуна.
        - Он... высокий. У него седые волосы до плеч и загорелое лицо.
        - Так он старик?
        - Да, старый. Но очень сильный.
        - И что же, властитель Гран спокойно жег тебя раскаленным железом?
        - Не спокойно. Он был... будто немного сумасшедший.
        - Ясно. Что было дальше?
        - Солнца не видели много дней, все небо в пепле... То есть у нас еще ничего, у нас урожай собрали. А там... Сотни погибли, а тысячи пришли на земли Гран за кровом и защитой...
        Стократ слушал, отмечая про себя, как она говорит. То сбивчиво, а то вдруг как по писаному, но не оттого, что врет. Интересно.
        - Где сейчас этот колдун, Мир? - он оборвал ее на полуслове.
        Она вздрогнула. Видно, этот вопрос волновал и ее тоже.
        - Он... Я не знаю. Отец все время ждал, что он вот-вот вернется. Вроде получал от него письма...
        - Колдун хотел забрать тебя?
        - Да. Я была ему зачем-то очень нужна.
        - А он знает, что ты убежала?
        Мир беспомощно поглядела на своего спутника.
        - Ладно, - сказал Стократ. - Мы остановились на пожарах в Лесном Краю. Что было дальше?
        - После пожаров отец решил меня спрятать. Запер... в моей комнате, там решетки были на окнах... И я там сидела.
        - Что, все время?
        - Все время, - вдруг заговорил Правила Приличия. Его голос звучал, как скрип дверных петель. - Она сидела взаперти. Ее не выпускали даже на двор! Как будто в тюрьме... Три года...
        Стократ поднялся и прошел из угла в угол. И снова: взад-вперед. Да, теперь много что становится понятным. И ее манера речи - тоже. Она разучилась говорить с людьми, зато, вероятно, привыкла думать про себя кусочками прочитанных книг.
        - Ты кто такой? - Стократ обернулся к мужчине.
        - Учитель хороших манер, я же сказал.
        - И как ты с ней познакомился?
        - Властитель Гран хотел... ну, он же собирался... короче, он стал известным в округе, ему надо было учиться соблюдать этикет... Мой старый учитель надоумил: сходи к Грану, предложи свои услуги, он оценит...
        - Оценил? - Стократ развернул стул и уселся теперь верхом.
        - Да... Я пять толстых книг по этикету помню наизусть: как входить в зал, как выходить, как рассаживать гостей, какими словами приветствовать при рождении ребенка, какими - соболезновать...
        - Заткнись.
        Правила Приличия мигнул:
        - Вы же сами... меня спросили.
        - Точно, - Стократ покачал носком сапога. - Извини. Итак, ты учил их приличиям...
        - Консультировал.
        - Видел этого мага?
        - Нет. Когда я пришел, его уже там не было. Но все его помнили. Все вроде как уговорились его не поминать, и все равно поминали: вот, мол, скоро он вернется.
        - Ясно... Ты их учил этикету, и тебя познакомили с девушкой?
        - Нет. Я сам... То есть случайно. Ей носили еду... и я однажды подкупил поваренка.
        - Отважный поваренок, - вслух подумал Стократ.
        - Просто глупый. И жадный.
        - Согласен. Дальше?
        - Дальше я увидел Мир. Как она сидит одна в запертой комнате. У нее там были книги... Она все прочла по несколько раз. Пяльцы, рукоделье всякое...
        - Просто тюрьма, - тихо сказала девушка.
        - Ясно, - Стократ покачался взад-вперед. - И между вами началась сердечная дружба.
        - Да нет же! Я не мог к ней попасть! Просто приходил в тот уголок двора, где она могла видеть... Из окна...
        - И поваренок, надеюсь, не попался.
        - Да. То есть нет, не попался. Я ему платил, чтобы хоть иногда заглядывать... На пару минут...
        - Так-так-так, - Стократ прищурился. - Мир, за время, что ты сидела взаперти - сколько раз ты видела отца?
        - Нисколько, - она опустила глаза.
        - Ты говорила - он вроде был к тебе привязан?
        - Был... Но потом испугался. Того, что на мне... вот этого. Спрятал, убрал с глаз долой... Думаю, он очень ждал колдуна - чтобы меня отдать, наконец.
        - Понятно, - Стократ поглядел на высокий, довольно-таки белый гостиничный потолок. - Такая магия - не для властителей.
        - Да, - девушка глубоко вздохнула. - Наверное, отец... властитель все-таки додумался за эти годы. До того, о чем ты сразу спросил.
        - Что я спросил?
        - Что будет, когда я умру? - Девушка поглядела ему в глаза. - Весь мир умрет вместе со мной?
        В комнате сделалось тихо. Слышно было, как тяжело дышит Правила Приличия на кровати.
        - Но у тебя на спине не только эти ожоги, - сказал Стократ.
        - Да. Когда мне исполнилось семнадцать, он опять...
        Она провела ладонью мимо лица, будто отводя занавеску. Стократ подметил этот жест. Скорее всего, так она боролась со своими страхами - девушке, несущей на теле живую карту Обитаемого Мира, временами должно быть очень страшно в одиночестве.
        - Он был со мной очень ласков... Дал вина... У меня потом сильно голова кружилась.
        - Он напоил тебя и распорол тебе спину. Левая лопатка, Лысое Взгорье.
        - Да, - она нервно повторила свой жест. - Крови было... много.
        - И началась резня на Лысом Взгорье, - сквозь зубы пробормотал Стократ.
        Он прикрыл глаза; тысячу лет жили рядом два рода. И вдруг поднялись в ножи. Семья на семью, деревня на деревню; не было другого объяснения, кроме врожденной свирепости горцев. Тысячу лет, мол, тлела под спудом эта свирепость - и вдруг проснулась у всех разом, от младенца до старика...
        - Зачем он это сделал, Мир?
        Девушка молчала.
        - Ты ведь думала об этом, - сказал Стократ. - У тебя было время подумать. Зачем он это сделал?
        - А почему вы меня не спрашиваете, господин? - вдруг подал голос Правила Приличия. - Я-то в это время уже был в замке! Я тоже могу...
        Стократ поднял бровь. Раненый замолчал и опустился на подушки.
        - Лысое Взгорье от нас далеко, - тихо сказала девушка. - Отец хотел... повторить этот... опыт. Он хотел утвердить... Свою власть над миром. Это ведь страшная, огромная власть...
        Да, подумал Стократ.
        - А кто зашил? - он посмотрел на девушку. - Рана зашита.
        - Да он же сам и зашил, - она говорила так тихо, что снова пришлось читать по губам. - Когда увидел, что... ну, она...
        Стократ сел рядом с ней на край кровати и обнял за плечи. Правила Приличия, конечно, всю дорогу боялся к ней прикоснуться. К ней долгие годы никто не прикасался - если не считать властителя Грана с ножом и угольями, да еще насильников на лесной опушке. Стократ обнял ее, не домогаясь, ничего не желая взамен, и она моментально это почувствовала.
        И через миг перестала отстраняться.
        Правила Приличия на кровати разинул рот. Потом закрыл. Потом обиженно отвернулся.
        - Мир, в те дни кто-то был рядом с тобой? Какая-нибудь сиделка, нянька... слепая старуха?
        - Н-нет. Он боялся, что люди узнают.
        - И он снова тебя запер?
        - Д-да. Меня заперли в другой комнате, без окон. Еду стали подавать через окошко... Ну, спина зажила, конечно.
        Стократ обнял ее крепче. Собственно, это единственное утешение, которое она могла принять и в котором нуждалась; кожа на спине зажила, оставив шрам. Кровавая резня прекратилась, когда с обеих сторон полегли лучшие, сильнейшие, любимые сыновья и мужья, счастливые отцы. Но мира на Лысом Взгорье нет и больше быть не может...
        Стократ поморщился. Важная мысль ходила вокруг головы, как муха.
        - А потом? - он посмотрел на мужчину поверх девичьей макушки. - Дан, ты можешь, пожалуйста, рассказать?
        Правила Приличия очень обрадовался вежливому обращению:
        - Потом владетель Вывор прислал письмо. Не знаю, что он написал, только Гран заперся у себя и... Черный стал, от злости. А вечером...
        - А вечером, - девушка подняла лицо и посмотрела снизу вверх. Травяной отвар уже действовал в полную силу, на щеках у нее выступил румянец. - Отец... То есть властитель Гран тогда сам напился. Он был очень пьяный, очень. Я его таким не видела. Сам пришел ко мне. Принес жаровню. Стал орать, что сожжет Выворот, выжжет все поганое гнездо... Я вырывалась, но он же сильнее. Он пообещал мне поджарить пятки, стал кричать, что изувечит меня...
        - Как же вы убежали? - отрывисто спросил Стократ.
        - Что?
        - Судя по тому, что ты рассказываешь, вы никак не могли уйти.
        - А вот могли! - Правила Приличия с трудом сел. - Властитель получил письмо, что колдун приедет за Мир, как только начнутся первые заморозки.
        - Так.
        - А я об этом узнал, - снова заговорил Правила Приличия. - Я к тому времени подружился с экономкой, стал своим у мажордома, пил пиво с комендантом, а уж слуги мне докладывали чуть ли не каждый день... Я узнал о письме. А тут к властителю явились с присягой верности... из людей погоревшего Вывора. Я расписал протокол приема - это моя работа, верно? И вот я расписал так, что три часа все были заняты в большой зале - все, с детьми и домочадцами, специальный слуга стоял с песочными часами... А я в это время привел лошадей и двуколку. Ключи украл заранее...
        Стократ слушал. То, что рассказывал сейчас неумеха с нежными руками, резко меняло его представление об этом человеке.
        - Тогда почему вас не догнали?
        Он спросил - и тут же ответил вслух:
        - Разлив Светлой!
        Правила Приличия втянул голову в плечи.
        - Мы только немного порезали кожу, - сказала Мир, глядя на него, будто успокаивая. - Переправились с лошадьми, и...
        Стократ представил себе, как это было. "Мы порезали", да.
        Он крепче обнял девушку, и она не только не отстранилась, но и, кажется, прижалась к нему плотнее. Двух беглецов легко ловить в спокойном сонном краю, но после суматохи с наводнением, когда жители хлынули во все стороны, прочь от бурлящих пеной берегов...
        - Это очень плохая история, - сказал он вслух. - Очень, очень нехорошая.
        Мир прижалась к нему - теперь уже точно прижалась. Ища защиты:
        - Ты поможешь нам? Ты ведь можешь нам помочь?
        Он очень осторожно отстранился. Посмотрел ей в глаза:
        - Расскажи мне об этом маге. Кроме того, что он высокий и седой. Что он умеет делать?
        Она мигнула:
        - Ну... он вроде понимал все языки и читал речь по губам. Знал все травы и их значение. И еще будто бы умел летать без крыльев...
        - Будто бы - или умел?
        - Я не знаю... наверное, враки. И еще он будто бы убивал злодеев волшебным клинком. Забирал их души.
        - И потом пересаживал в деревья и животных, - подхватил Правила Приличия. - Там у них одна береза во дворе, говорили, что в ней сидит душа убийцы и каждый год, в годовщину убийства, - плачет. Я сам видел: стоит вроде дерево, дождя нет, и вот такие капли катятся по листьям...
        Стократ второй раз за это утро ощутил странный холод.
        - А как же его звали? Этого колдуна?
        - Стократ. Это прозвище, а не имя... Звали его Стократ.
        * * *
        Двое измученных путников спали на гостиничной кровати. Они уснули одновременно и сразу - так падает, устав кружиться, детский волчок.
        Босые пятки Мир выглядывали из-под шерстяного одеяла. Стократ остановился рядом; странно, но никогда раньше ни одно живое существо не вызывало у него такого желания обнять. Защитить. Утешить. Как будто она была самым хрупким ростком самого ценного на свете дерева. Или единственным ребенком самого Стократа; странно. До сих пор ему было плевать на детей.
        Он укрыл ее ноги плащом, задвинул ставни и спустился вниз.
        Заплатил хозяйке вперед. Толстая и веселая, Хозяйка-Роз старалась всячески услужить; лет ей было под пятьдесят, она располнела и обрюзгла, но видных мужчин любого возраста встречала, как родных.
        Он сказал с хозяйкой два любезных слова. Проведал лошадей на конюшне. Договорился с конюхом насчет седел. Вышел за частокол и углубился в лес.
        Кто такой, назвавшийся моим прозвищем? Зачем ему девушка? Зачем чудовищное - и бессмысленное! - колдовство?
        Живая карта. Отличная идея для большой войны, если собираешься уничтожить противника, а не просто завоевать. Тень-карта; по старому поверью, наступить на тень значит навредить человеку... Но воевать со всем миром? Кому это может понадобиться?
        И - главное - зачем надевать такую карту на смертного? Что станет с миром, когда Мир умрет?
        Кто придумал ей имя, обеспокоено подумал Стократ. И снова неуловимая мысль, как муха, прошлась вокруг головы, не приближаясь, не улетая. Мир - обитаемая вселенная. Мир - не война...
        Он дошел до ручья, бегущего к Светлой, сел у воды и вытащил из ножен короткий меч.
        Лезвие тускло светилось, и по нему бродили тени. Все пять душ были здесь - туманные фигурки с желтыми блиноподобными лицами: они, вероятно, ссорились, беззвучно разевая рты, пытаясь понять, что за посмертие такое, и кто виноват, и почему так тесно.
        Под взглядом Стократа их движение замедлилось. Прекратилось совсем. Пять разбойничьих душ застыли, пытаясь оттуда, со стального лезвия, разглядеть своего палача.
        Трое были совсем гнилые, Стократ не стал к ним даже присматриваться. Четвертый, в прошлом торговец, оказался удивительным неудачником и, пожалуй, для него можно было найти смягчающие обстоятельства. Пятый, самый старый, искренне раскаивался - а загубленных жизней на его совести было семь штук.
        Стократ подумал. Встал, обошел вокруг дерева, примерился и вогнал лезвие в расщелину - почти до половины. Выпустил пятого со словами:
        - Тянись вверх.
        Душа беззвучно ушла в живой ствол.
        Стократ нашел муравейник. Положил меч поперек муравьиной тропы:
        - Работайте.
        Три гнилые души соскочили на муравьев и тут же влились в общий строй.
        Стократ подбросил меч и поймал за рукоятку. Четвертая душа балансировала внутри, растопырив руки, пытаясь удержаться.
        - Беги.
        Он опустил лезвие в воду ручья. Клинок мигнул и погас - пустой, он неотличим был от обыкновенного стального лезвия.
        Стократ еще постоял на берегу, глядя на воду, слушая ее голос. Немного позавидовал разбойнику-неудачнику: в кои-то веки ему повезло. Ручей долговечнее дуба и куда веселее муравья. Когда мне все надоест, подумал Стократ, - уйду в ручей, стану бегущей водой...
        Но сперва надо укрыть Мир от погони. Спрятать... И тогда ответить на главный вопрос: что станет с миром, когда Мир умрет?
        Надо отдохнуть. Всем. Хотя бы час.
        Он лег на мох под деревом и закрыл глаза.
        И проснулся, когда снова начался дождь.
        * * *
        Плащ остался в таверне. Кроны не защищали от дождя - за ночь вымокли насквозь. Скользя в траве, иногда отряхиваясь, как пес, Стократ вернулся в "Черное ухо".
        У самых ворот вдруг остановился, не обращая внимания на ливень. Ворота, с утра еще темные, разбухшие, теперь светлели новым деревом.
        Что же, Хозяйка-Роз поменяла ворота?
        Калитка открылась без скрипа. Он вошел во двор, чувствуя, как поднимается изнутри стылый холод.
        Двор тоже изменился. Исчез второй сарай. Поменялись местами коновязь и поленница. Но все это было не важно, потому что сама Хозяйка-Роз стояла на пороге - цветущая стройная женщина чуть старше тридцати, с розой в волосах, с живым интересом в невинных синих глазках:
        - Господин, да вы промокли! Скорее к очагу, скорее, уж Роз вам даст согреться!
        Стократ стоял, будто вросши в землю.
        - Господин, заходите! - Роз распахнула перед ним дверь. - Дорога длинная? Где ваша лошадь? Или вы, гляжу, пешком так и шагали, небось, от "Серой шапки"?
        - Да, - сказал Стократ.
        Еле волоча ноги, он вошел в таверну. Теперь, когда он увидел Роз, его не могли удивить никакие изменения. Таверну выстроили, похоже, всего несколько лет назад, она казалась просторнее и светлее, чем он помнил, и гостей здесь было гораздо больше, чем он привык.
        Он сел за ближайший столик. К счастью, и клинок и кошелек были при нем. Он спросил подогретого вина.
        - Скажи, милая хозяйка, а двое путников... мужчина и девушка, молодые, давно здесь проезжали?
        - Молодожены из Припяток, - обрадовалась Роз. - С ними еще матушка и двое слуг. Неделю назад останавливались, потом дальше поехали. Эти?
        - Спасибо, - сказал Стократ.
        Комната, где он оставил Мир и ее спутника, была занята. Хозяйка предложила ему закуток под лестницей.
        Печная труба источала тепло. Он лежал на узкой кровати, глядя на отражение своих глаз в чистом клинке. И пытался понять, что случилось.
        Эти двое остались одни. За ними погоня. Властитель Гран слишком хорошо знает цену Мир. Разлив Светлой отсрочил неизбежную поимку, а не отменил ее.
        Да и куда им деваться? Правила Приличия не приспособлен ни к работе, ни к бою, ни к путешествию. Мир, много лет просидевшая в четырех стенах, устает даже от короткой прогулки. Следующая шайка разбойников окажется на их пути последней...
        Но это будет еще не скоро. Сколько лет должно пройти? Двадцать? Восемнадцать? Меньше?
        Он дожидался рассвета, боясь уснуть. Потом задремал и проснулся в ужасе: сколько лет минуло на этот раз, и в какую сторону - прошлое это, будущее?
        Все оставалось по-прежнему. Остывала печная труба. Хозяйка-Роз встала рано и тихо возилась на кухне.
        Едва стало светать, он пошел в лес. Отыскал место, где проснулся вчера. Внимательно оглядел все вокруг, узнал некоторые деревья; могучий дуб был моложе почти на двадцать лет, вместо россыпи маленьких елок росла одна исполинская ель, и только ясень у самого ручья оставался прежним. Его редкие листья пропускали свет на радость густому подлеску.
        Стократ сорвал с ясеня лист. Потом развел огонь и осторожно, краешком, поднес листок к пламени. Лист загорелся, как бумага, и сквозь жилы и зеленую мякоть проступили слова, написанные на чужом языке. Стократ присмотрелся бы и разобрал надпись - но она исчезла раньше, чем он смог ее разгадать.
        Огонь обжег ему пальцы. Он выпустил догорающий листок, и тот рассыпался пеплом.
        - Вресень, - прошептал Стократ.
        Деревья-вресени пришли из дальнего края на разоренном войной востоке. О тех лесах много и охотно врали в тавернах: рассказывали, что леса порождают чудовищ. Одни питаются плотью, другие вытягивают соль из воды и почвы, третьи говорят голосами умерших. Расписывать чудовищ веселее, чем рассказывать правду о вресене: дереве, которое играет со временем, как ветер с осенним листком.
        Стократу приходилось слышал о людях, которые засыпали в лесу и просыпались, невредимые, через сто лет. Но ни разу он не слышал о человеке, проснувшемся за двадцать лет до того, как заснул...
        Он стоял перед деревом, сжимая кулаки, готовый идти в таверну за топором. Ясень невинно шелестел листвой: я просто дерево, слепое и глухое, не знающее колдовства. Я бесхитростный ясень в темном еловом лесу, проверь это, ляг подо мной и усни опять...
        Но Стократ не стал искушать судьбу.
        Он съел кусок мяса с вертела, поблагодарил хозяйку и пешком отправился через лес - к "Серой шапке".
        * * *
        Он бродил по этой земле с отрочества. Много лет назад умирающий от дряхлости оружейник явился в приют, оглядел бельмастыми глазами стайку настороженных сирот и отдал тощему подростку зачехленный клинок.
        Не сказал ни слова.
        Позже Стократ понял, что старик с клинком спас его, пожалуй, от той короткой и полной ненависти жизни, на которую был обречен мальчишка-подкидыш. Его злили и раздражали люди - с тех самых пор, как не умел еще говорить, а когда подрос, в приюте его боялись даже взрослые. Он был лишен и страха, и сострадания, он презирал боль - свою и чужую. И вот он ушел в никуда с клинком под мышкой, без наставлений, без цели, без представления о добре и зле. Без куска хлеба, не готовый ни просить, ни работать, ни угождать, ни воевать.
        Впервые от рождения он сделался счастлив.
        Уже потом юноша обнаружил, что, размышляя на ходу, можно открыть новое, вспомнить простое и додуматься до сложного. Он прошел Обитаемый Мир из конца в конец и обратно. Клинок был при нем; никто не учил мальчика фехтовать, он сам, бродяжничая, научился.
        Он продолжал учиться каждый день - у воды и земли, у своего меча, у добрых и злых людей; первого врага он убил, защищаясь, и очень испугался, увидев в посветлевшем клинке чужую искаженную душу. С тех пор он убивал только злодеев, но не потому, что думал о справедливости. И, конечно, не потому, что воображал себя мстителем; он просто знал, что душа невинно убитого посмотрит с клинка ему в глаза. А души убийц и насильников безглазы.
        Как маятник в часах, он ходил, размышляя на ходу, иногда останавливаясь, чтобы послушать легенды о себе. Молва придумала ему прозвище: Стократ. Он стал звать себя Стократом. Надо же было как-то к себе обращаться в долгие часы путешествия; молва называла его могучим колдуном, и он с удивлением понял, что в самом деле, наверное, маг. А был ли он особенным от рождения, или подарок оружейника сделал его волшебником - он не знал и решил про себя, что не узнает.
        Он многого не знал о себе, и вопросы, заданные тысячу раз, оставались без ответа. Подкидыш без родителей и опекунов, брошенный в лесу ребенок, он быстро учился, при виде человеческой тупости легко приходил в ярость, но сражался хладнокровно. И очень скоро оказалось, что среди бойцов ему нет равных.
        Однажды ему заплатили за убитых разбойников, которые много лет держали в страхе три деревни. Он купил себе лошадь, и стало легче нагонять убийц, если они бежали. С тех пор он брал с крестьян плату, если ему предлагали, но никому из разбойников ни разу не удалось откупиться.
        Пришлось разнообразить маршруты, чтобы не узнавали в лицо.
        Шагая теперь через лес, Стократ думал, что где-то неподалеку бродит, быть может, мальчишка с тем же клинком. Способен ли мир носить двух Стократов одновременно?
        - Так не бывает, - сказал он вслух.
        За годы странствий он успел выяснить, что бывает - все. Бывает, время поворачивает вспять. Бывает, встречаешь в толпе себя-прежнего и соображаешь обернуться, когда что-то менять уже поздно. Все бывает. Мир зыбок.
        Мимо "Серой шапки" он прошагал, не останавливаясь. Погибших разбойников уже, конечно, нашли; может быть, юный конюх сумел всех убедить, что несчастные "передрались за добычу"...
        Стоп, сказал он себе и сел на придорожный камень.
        Нет никаких мертвых разбойников. Они живы. Самый молодой, наверное, еще ходит под стол пешком. И даже, может быть, их судьба сложится по-другому, не приведет в лес браконьерами, а потом и...
        Он потер лицо и обнаружил, что щеки не колются - щетина превратилась в бороду. А что теперь будет с Мир?
        Где она?
        Он заставил себя встать. Зашагал на юго-запад, и через два часа повернул на развилке к переправе через Светлую - в сторону владений властителя Грана.
        * * *
        Справа на пригорке стоял дом, который он помнил пустым и заброшенным. Сейчас там горел огонек; Стократ присмотрелся. Огонек в столь поздний час мог значить, что хозяину не спится. Либо он болен. Либо подает кому-то знак.
        Стократ привык чувствовать тревогу в оттенках, в запахах и звуках, в свете и тенях. Неторопливо, будто гуляя, он сошел с дороги и по узкой тропинке двинулся вверх, на гору.
        Дом был деревянный, двухэтажный, верхнее окошко светилось. Он остановился у калитки. Прислушался; собак не было. Это плохо: в таком месте обязательно надо держать собаку.
        Он легонько стукнул в створку молотком.
        Там, за частоколом, приоткрылась дверь. Еле слышно скрипнула.
        - Добрый вечер, - громко сказал Стократ. - У вас что-то случилось?
        - Кто вы? - глухо спросила женщина. По голосу он понял, что она давно не спала.
        - Колдун.
        - Кто?!
        - Меня зовут Стократ, я маг. Я могу вам помочь?
        Женщина молчала.
        - Что у вас случилось? - спросил он снова. - Если ничего - я уйду.
        - Уходи.
        Он повернулся и зашагал по тропинке вниз.
        - Погоди!
        Калитка завизжала засовами и загрохотала цепью.
        * * *
        Она была вдовой купца. Тот умер, не заплатив долги. Она продала дом в городе и переехала сюда: здесь не дорого жить, но страшно. На самой границе владений Грана зимой досаждают волки, летом браконьеры. К счастью, разбойников нет. Ходит дозором рубежная стража.
        Все это Стократ частью услышал, частью домыслил; он стоял на пороге ухоженного, с виду зажиточного дома. Тем заметнее был беспорядок - брошенные тряпки, подсохшие лужи на полу, опрокинутая корзинка с рукодельем. Женщина смотрела на него воспаленными, глубоко запавшими глазами:
        - Ты правда колдун?
        - Да.
        - Ты поможешь мне?
        В ушах Стократа болезненно аукнулось: "Ты поможешь нам? Ты ведь можешь нам помочь?!"
        - Что у тебя случилось?
        - Идем...
        Он вытер сапоги о половик у двери. Ступая по чисто вымытым ступенькам, поднялся за ней на второй этаж.
        На постели лежал младенец, завернутый в одеяло. Стократ остановился, озадаченный.
        - Я нашла ее в лесу, - сказала женщина.
        Стократ нахмурился.
        ...Я нашел его в лесу, сказал бродяга в приемной воспитательного дома. Какая-то сука выкинула на погибель, нет, чтобы в приют отнести! Вот, возьмите, он живой еще...
        - Господин? - с беспокойством спросила женщина.
        - Подкидыш, - повторил он со вздохом. - Хочешь, чтобы я отвез ее в воспитательный дом?
        Женщина странно на него поглядела. И развернула одеяло. Маленькая девочка, не больше месяца от роду, проснулась и жалобно запищала.
        Стократ смотрел на нее, чувствуя, как дыбом поднимается борода. Младенческая кожа была покрыта тончайшим рисунком - плечи, грудь справа; Стократ зубами стянул перчатки. Поглядел на свои руки, не решился коснуться:
        - Поверни ее.
        Женщина перевернула младенца, и Стократ увидел детскую спинку. Крохотные земли Гран, еще целый Выворот, Лесной Край, Лысое Взгорье...
        - Ты видишь, она плачет! - закричал шепотом, чтобы не напугать ребенка, чтобы сильнее не испугаться самому. - Накорми ее! Дай воды!
        - Я не брала бы ее, - невпопад ответила женщина. - Я растерялась... Но она лежала прямо на земле... Она больна? Это заразно? Что с ней? Ты знаешь?
        - Где ты ее нашла? - безнадежно спросил Стократ, глядя, как женщина пытается утешить ребенка тряпицей с жеваным хлебом. Девочка не хотела это есть и, наверное, не могла. - Послушай, где можно найти кормилицу?
        * * *
        Он различал стороны света просто и естественно, как верх и низ, ему не нужны были ни солнце, ни звезды. Вдова, по ее словам, нашла девочку в лесу - слишком далеко от человеческих поселений.
        Может быть, злые люди похитили ее, а потом оставили? Зачем похитили, зачем бросили, обрекая на смерть? Стократ не верил в беспричинную человеческую злость - только в корысть и своеволие. Да еще в трусость.
        Любвеобильная девица спрятала в лесу свой позор? Но зачем было идти далеко - оставила бы у дороги, и совесть, глядишь, не так грызла бы, ведь прохожие не дадут младенцу пропасть...
        Он шел через нехоженый лес - туда, где, по словам вдовы, она нашла ребенка.
        - Там было что-то? Записка, пеленка?
        - Там... было.
        - Что?
        - Посмотри сам.
        - Ты это там и оставила?!
        - Посмотри сам...
        Голодная девочка плакала, не давая женщине спать, не давая Стократу спокойно думать. Вдова пообещала найти кормилицу в ближайшем поселении. Но только, когда Стократ вернется.
        Мир, думал Стократ, вспоминая голые пятки, торчащие из-под одеяла. Кто назвал тебя - Мир?
        И что изменится, если назвать тебя иначе? Роз, например. Или Пышка. Или...
        Он остановился.
        Вот место, о котором говорила вдова. Глубокий мох, и на нем не то пух, не то вата. Женщина говорила: я нашла ее в тонкой тряпице, которая потом расползлась по нитке. И еще там был пух. Откуда? Не знаю. Будто выпотрошили дорогую перину, и тончайшим пухом покрыли землю и мох. Лучше бы кошелек оставили с парой монет, бессердечные негодяи.
        Стократ огляделся. Удивительно, что первой на младенца наткнулась вдова, а не волчица. Или волки были здесь? Чуть дальше, на склоне, можно различить на песке следы волчьих лап...
        Он принюхался. В лесу пахло горелым. Не очень свежий запах, но и не очень старый.
        Костер? Нет. Едкий, нехороший привкус странного дыма. Откуда?
        Скоро он понял.
        Пять молодых сосен лежали звездочкой - верхушками в разные стороны. У вывороченных корней чернела сажей яма; на дне громоздилось нечто вроде железной печки с отломанной трубой, с вырванной заслонкой. Изнутри печка была наполнена белым, едва тронутым гарью пухом.
        Он не хотел подходить близко. Потом все-таки подошел, перелезая через корни. В глубине железной печки прятался свиток, похожий на древнюю карту.
        Стократ, задержав дыхание, сунул руку туда, внутрь. Вытащил свиток и развернул его на колене.
        Это вовсе не была карта, хотя очертания ткани повторяли абрис Обитаемого Мира. Это был рисунок, вернее, череда рисунков и знаков.
        Послание.
        В своих странствиях он научился не только читать по губам, не только понимать чужие языки. Он легко мог собрать из осколков разбитую вазу, кувшин или статую, он различал смысл всюду, где видел малейшую связь. Только он, наверное, из всех живущих и мог прочитать это письмо.
        Подарок, говорили знаки, похожие на крохотные детские рисунки. Мир. Жизнь. Дыхание. Помните - ваш мир смертен, но...
        Стократ не сумел дочитать: свиток распался пылью у него на коленях, и восстановить послание из пыли не сумел бы самый быстрый ум. Стократ долго сидел на поваленной сосне, неподвижно, зажмурившись: ему казалось, только что он упустил что-то очень важное.
        * * *
        Огня в верхнем окошке не было.
        Едва увидев дом издали, Стократ понял, что дело плохо, и бросился бегом.
        Калитка стояла настежь. Стократ выхватил меч.
        ...Даже не разбойник, даже не браконьер. Прыщавый юнец, начинающий грабитель лихорадочно скидывал в мешок все, что видел - посуду, вышитые скатерти, статуэтки, содержимое шкатулок. Он пошел на дело в первый раз - очень нужны были деньги...
        Стократ остановился в дверях. Он все никак не мог поверить.
        Через миг парнишка заметил его и попятился, выпуская мешок:
        - Ты... бери, ладно! Ты чего? Забирай половину... забирай все, ладно!
        За поясом у него торчал кинжал, плохо оттертый от свежей крови. Стократ молчал.
        - Забирай! - парень отступал к окну. - А чего?
        - Где она? - спросил Стократ.
        - Она на меня напала! Она напала, у нее нож...
        Парень замолчал навсегда. Из глотки его не вырвалось ни хрипа; он упал на свой мешок, заливая кровью монеты, безделушки и медную фигурку журавля с позолоченным клювом.
        Стократ стянул зубами перчатки. Вытер клинок о куртку убитого. Спрятал в ножны, не глядя.
        Пошел наверх, более всего желая никогда не подниматься туда. Повернуться и уйти, и все забыть.
        Мертвая вдова лежала у кровати.
        Живая девочка, закутанная в одеяло, спала в гнезде у печной трубы. Она не проснулась, когда пришел убийца. Она не открыла глаз, когда вернулся Стократ.
        Он взял ее на руки и долго держал, слушая, как она дышит. И как бьется ее сердце.
        Он держал на руках свой Мир, заключенный в человеческую оболочку. Уязвимый, теплый, смертный мир.
        И понятия не имел, что теперь делать.
        * * *
        - Кормилица? Да вот, в поселении у замка непременно кто-то кормит, там бастардов властителя родится каждый год по десятку! Ну ладно, не по десятку, но кормилицу найдете. А что за младенец? Подкидыш? Ну и ну...
        Страж в воротах был разговорчив и безобиден на вид, хотя Стократ сразу оценил и меч его, и манеру держаться. Такой в миг из болтуна превратится в воина; у Стократа немного отлегло от сердца.
        Мир так опасен. Мир так хрупок. Мир.
        Под гулкими сводами он прошел в ворота, свернул направо, повинуясь чутью, и через несколько минут стучал в дверь крепкого маленького дома у внутренней стены. Ему открыла женщина в белой свободной рубахе, с младенцем на руках.
        Услышав запах молока, девочка проснулась и раскричалась.
        - А тощая какая, - недовольно сказала женщина, беря младенца на руки. - Где взял, старик?
        Стократ удивился.
        - В лесу, - ответил, не задумываясь. - Я не такой старик, молодка.
        - Вижу, - она пристроила своего ребенка на кровати и взялась распеленывать девочку. - А седой, как лунь... Что же, в лесу дети на ветках растут?
        Наконец-то развернулось одеяло.
        - Кожа-то белая какая, как молоко, - удовлетворенно сказала женщина. - Твоя?
        - Нет.
        - Вижу, что нет, ты смуглый... А ладная какая девчоночка, красавица вырастет... Что стоишь?
        - У меня есть деньги, - сказал Стократ. - Я могу оставить сразу... за несколько лет.
        Женщина прищурилась:
        - Это хорошо... А властителю что скажем? Откуда приплод, а?
        Стократ пожал плечами.
        - Ладно, - женщина засмеялась. - У меня этот пятый, а где пятеро, там и шестая, не пропадем...
        Она вдруг весело подмигнула:
        - Грану скажу - тоже его! Он счета не ведет, пока щедрый...
        - Спасибо, - сказал Стократ.
        - Как зовут ее? - женщина приложила младенца к груди, и девочка принялась сосать, будто сто лет не ела.
        - Мир.
        - Хм. Миранда? Мирабелла?
        - Просто Мир, - сказал Стократ.
        * * *
        Выходя, он задержался на дворе у входа в замок. Оглянувшись, вытащил меч, воткнул в землю между корней чахлой березы:
        - Стой здесь, пока не пойдешь на дрова. И каждый год в день смерти вдовы - плачь, убийца!
        Клинок очистился и погас. Береза качнула ветками, будто пытаясь что-то сказать. Стократ спрятал оружие и направился к воротам.
        Вчера он набрал в лесу белостайки и снегошвейки, и еще разных трав, о которых знал, что они отбеливают кожу. Выкупал девочку в отваре, бормоча заклинания.
        Она сделалась белая, как земля, закрытая облаками. Но Стократ знал, что облака когда-нибудь разойдутся, и то, что известно ему, станет известно многим.
        И он знал точно, что в этот момент будет рядом и не подпустит даже близко властителя Грана. Что никто не посмеет прикоснуться к Мир, что не будет ни пожаров в Лесном Краю, ни войны на Лысом Взгорье, ни девичьей комнаты, превращенной в тюремную камеру.
        Я заберу ее из замка через пару лет, думал Стократ. Пусть только подрастет. Не носиться же мне по свету с грудным младенцем.
        За эти годы я что-то придумаю, думал Стократ. В конце концов, человеческая жизнь тоже конечна. Почему мы так удивляемся, узнав, что конечен Мир?
        До конца света еще много времени, думал Стократ. Еще пока она повзрослеет. Еще пока постареет. Я позабочусь о том, чтобы до последнего дня своего она была в безопасности, и никогда ничего не боялась, и была любима...
        Он шел, впервые чувствуя облегчение, и не задумывался о том, что судьба не открывается никому.
        Даже тем, кто вершит судьбу Мира.
        II
        - Где эта девочка теперь, что с ней стало?!
        Потрескивал огонь. Внутри светлого круга было спокойно и тепло, снаружи, за границей света и тени, помещался смертельно опасный лес, и это был образ мира, понятный всем людям, но чужой для Стократа. У него не было теплого дома, он никогда не чувствовал себя в безопасности и никогда не боялся темноты.
        - Она жива, - сказал Стократ. - Иначе мы с тобой не разговаривали бы... Сейчас ей восемь лет. Она играет с мальчишками, бегает, лазает по деревьям, этот ребенок совсем не похож на ту девушку, которую я помню... Я смотрел, как она возится на берегу реки, и каждую минуту у меня сердце лопалось: она может упасть в воду и утонуть. Свалиться с дерева и сломать шею. Лошадь может наступить на нее. Мальчишки, с которыми она играет, мастерят игрушечные мечи и могут ее поранить.
        - Ты был на землях Гран? - спросила старуха.
        Стократ кивнул.
        Старуха восседала у огня - не готовила ужин, не подбрасывала поленья и даже, кажется, не грелась. Она сидела у огня, как будто светлый круг от костра был единственным местом в мире, где ее еще терпели; Стократ помещался по другую сторону костра на широком низком чурбачке. Носки его сапог дымились, высыхая: весь день он шел по мокрому лесу, перебирался через болото, вброд переходил речушку. Старуха жила далеко от людей: отчасти потому, что не любила их. Отчасти потому, что они ее ненавидели.
        - Ты хотел забрать девчонку, - сказала старуха.
        Стократ кивнул снова:
        - Хотел. И хочу. Мне очень хочется увезти ее... и запереть. Спрятать ото всех. Чтобы она жила одна в какой-нибудь берлоге, не видела никого, кроме меня, и так росла. Мне очень хочется обшить подушками стены ее комнаты, укутать девчонку ватой, связать ради ее безопасности... Когда я понял, как сильно мне этого хочется, я бежал оттуда сломя голову. Послушай: что же мне делать?!
        Старуха долго молчала.
        Когда огонь стал угасать, она положила на дрова полено, похожее на скрюченную подагрой черную руку:
        - Создатель либо смеется над нами, либо сам не знает, что творит... Что за насмешка такая - записать судьбу Обитаемого Мира на коже одной девчонки!
        Стократ посмотрел в небо. Искры летели вверх, но высокие облака делали небо непроницаемым.
        - Зачем? - старуха сжала губы. - Что за проклятье?
        - Мир - не проклятье.
        - Неужели благословение? - старуха остро поглядела на него сквозь костер.
        Стократ не ответил.
        - Сегодня не видно звезд, - сказала старуха другим голосом. - Тебе никогда не кажется, что сверху за нами наблюдают?
        - Не кажется, - отозвался Стократ. - Я знаю это совершенно точно.
        Глава вторая
        Звезды
        - Командир, мы в зоне поражения.
        - Продолжайте выполнять маневр.
        - Есть, продолжаю...
        - Командир, мы под огнем!
        - Щиты к бою. Маневр!
        - Пресвятая мать... Это конец...
        - Щиты!
        - Командир, у нас три пробоины... Командир?
        * * *
        - Слезай, купец.
        Место для засады было выбрано превосходно. Впрочем, вся дорога через Гулькин лес считалась идеальным местом для ночного промысла. Двое впереди, двое сзади, поваленное дерево поперек тропинки - и все, кричи или не кричи.
        - Слезаю, - пробормотал Репка, крепче упираясь в стремена. - Уже, люди добрые...
        Платок он всю дорогу сжимал в кулаке, и такая предусмотрительность спасла ему жизнь. Шерстяное полотнище с узором "гусиная лапка", с бахромой по краям, в полутьме развернулось невидимо. Репка тряхнул платком, будто выбивая пыль.
        Зазвенели, скрестившись, клинки. Четверо нападавших были вооружены - кто мечом, кто кинжалом, кто дубиной, и теперь сцепились попарно, не говоря ни слова, просто желая убить. Лошадь захрапела, вытягивая шею. Репка крикнул на нее и, чуть не выпав из седла, заставил развернуться.
        Вперед дороги не было. Оставалась надежда, что он успеет проскочить развилку, пока эти четверо заняты друг другом...
        А если повезет, они друг друга поубивают.
        * * *
        Ночью небо было ясное, безлунное, и Злой своими глазами видел битву звезд. Казалось, две звезды сорвались с неба, повздорили, и малая погналась за большой. Большая улепетывала к горизонту, но успела добраться только до верхушки высокой ели: малая звезда вдруг брызнула крохотной искрой, и большая лопнула, на секунду осветив все небо.
        Злой затаил дыхание. Нечасто звезды устраивают битву; если бы это случалось каждую ночь, небо, пожалуй, скоро опустело, потому что звезды истребили бы друг друга.
        Большая звезда рассыпалась осколками, и они полетели вниз, оставляя за собой красноватые дорожки, похожие на лепестки. Малая звезда рванула к горизонту и пропала из виду. Злой еще немного постоял на поляне, глядя в небо, а потом вернулся к своему логову - плащ, расстеленный поверх сухого мха, и костерок с дотлевающими углями.
        Ему хотелось разговаривать. Раньше, в приюте, он редко открывал рот: все было ясно без слов, а при малейшем затруднении в ход шли кулаки. А теперь ему хотелось говорить, хоть вокруг, в темном лесу, не было ни живой души.
        - Меч, - сказал он хрипловатым неверным голосом, - а, меч?
        Меч не ответил. Он лежал, укутанный мешковиной, надежно защищенный от росы и от чужих взглядов. Хотя кому смотреть, ведь у деревьев нет глаз...
        - Меч, я видел, как дрались звезды. Одна убила другую. Звезды тоже ненавидят друг друга?
        Меч молчал.
        - Они дерутся за место на небе, - поразмыслив, сказал Злой. - Им тесно, правда?
        Меч не ответил.
        Злой засыпал угли, чтобы неровное красное свечение не мешало темноте. И чтобы никто не пришел из темноты на огонек. Лег на спину и посмотрел вверх. Звезды, светящие сквозь листву, и листва, сложенная в мозаику, вдруг показались ему буквами, и он без труда прочел:
        - "Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ..."
        Он мигнул, и буквы пропали. Остались только звезды и листья.
        Он попытался вспомнить, умел ли видеть в темноте раньше, еще в приюте. Но приютские воспоминания сами были темны, и в воспоминаниях он не мог отличить ночь от дня. "Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ..."
        Куда упали осколки звезды? Куда ведут дороги на перепутье? Куда течет река?
        - У кого я спрашиваю? - он заговорил с собой вслух и улыбнулся в темноте.
        Спрятанное послание виделось в прожилках на каждом листке, в рисунке облаков и линиях на ладони. И особенно в узорах на рукоятке меча; казалось, жизнь вплетается в эти узоры и пьет оттуда смысл, как сухая губка воду. Все не напрасно, Злой зачем-то пришел на ту дорогу и зачем-то заночевал в лесу, это очень важно для мира, для звезд...
        И, успокоенный этим знанием, он уснул.
        * * *
        - А кому похлебку горячую, здесь и сейчас, с морковью, с луком, с куриным крылышком! А кому похлебку горячую!
        Репка опоздал. Торговали уже четвертый день. Солидные покупатели разъезжались, купцы разбредались по трактирам. Молодая женщина сидела между двух костров, на которых медленно кипели котлы с похлебкой, и видно было, что распродает остатки:
        - А кому похлебку горячую!
        Репка опоздал к началу ярмарки. И Проныры не было на месте.
        Сначала Репка решил подождать - мало ли где бродит перекупщик. Потом заволновался. Потом пал духом.
        Проныра уже три раза брал у него товар оптом - даже не открывая мешка. Платил хорошо. Сам, конечно, зарабатывал на Репкиных побрякушках многажды больше. Но и рисковал больше: распродавать в розницу добытый из святилищ хлам сам Репка никогда бы не решился.
        И вот товар был, а Проныры не было.
        - Похлебка с мясом и без мяса! Каша!
        Репка вытащил из мешка тарелку и взял себе каши. Каша была вчерашняя, но от этого еще вкуснее.
        Расспрашивать насчет Проныры он боялся. Он вообще становился трусом во всех делах, которые касались людей: будь то разбойники или стража, купеческий союз или братство воров, или просто толпа на площади - Репка чувствовал себя жертвой. Лишний раз открыть рот было для него мучением.
        Зато в лесу, где дикие звери, или в заброшенной гробнице, где враждебные духи, змеи или чудовища, он почти никогда не испытывал страха. Среди искателей запретного ему не был равных. Он давно бы с золотой тарелки ел, если бы не боялся до мокрых штанов, что о его похождениях узнают люди.
        Он насухо вытер тарелку корочкой хлеба. Масла в каше было едва-едва. И что теперь делать?
        Его лошадь стояла у коновязи, утопив морду в мешке с кормом. Репка собирался, продав товар, сразу идти на постоялый двор, и там уже дать отдохнуть и себе, и лошади. А теперь все шло кувырком, потому что денег не было. Еще одна тарелка похлебки - и все.
        Что бы такое продать без опаски?
        Он отцепил от седла мешок. Сел на камень, осторожно развязал горловину, чтобы взгляд случайного прохожего не упал на содержимое. Сверху лежал кошель с дорожными мелочами: ни одна не годилась для продажи. На дне, завернутые в ветхую ткань, хранились статуэтки невиданных чужих богов - большеголовых, безглазых, бескрылых. И других - тонкошеих, глазастых, похожих одновременно на девушек и птиц. Репка брал только те, что хорошо сохранились, а говорят, любители-знатоки круглую сумму выплачивают и за обломки...
        Только где найдешь этих знатоков?
        Он снова завязал мешок. Погладил лошадь, та покосилась укоризненно. Далекий путь, опасности, ночные скачки. И чего ради?
        - Подождем еще, - сказал он не то лошади, не то сам себе. - Может, еще появится.
        Ныло железо в кузнице. Там, на углу у бочки с водой, обычно маячил Проныра; теперь там стояли пирамидой чужие ящики с меловыми пометками "Пусто". От нечего делать Репка стал смотреть, как работает кузнец, как ковыряет в носу его ленивый подмастерье...
        - Парень, убери лошадь.
        Репка обернулся. Краснощекий носильщик, с бочонком на каждом плече, глядел на него снизу вверх:
        - Здесь коновязь на время. Ты сколько тут уже торчишь? Убери лошадь, пройти нельзя!
        По опыту Репка знал, что нельзя уступать людям, которые говорят таким тоном. Примут за робкого, а если не повезет - почуют истинный тайный страх, и тогда беды не миновать.
        Он отвернулся, спорить не стал. Но и не сдвинулся с места.
        - Тебе говорят или нет? Убери лошадь!
        Носильщик взбеленился. Никакая ругань не могла оскорбить его сильнее, чем полное равнодушие.
        - Оглох, да?!
        Репка упрямо повернулся к нему спиной.
        - Ну, погоди, - носильщик один за другим спустил на землю бочонки. - Я на тебя управу-то найду...
        Он исчез - убежал куда-то в поисках управы. Репка коротко вздохнул и взялся отвязывать лошадь: в самом деле пора убираться отсюда, видно, несчастливый сегодня день...
        Толпа заволновалась.
        Трое конных ехали через рыночную площадь бок о бок - в полном доспехе, с притороченными к седлам шлемами. Люди раздавались перед ними не испуганно, а скорее почтительно. Многие кланялись.
        В центре ехал немолодой, сухощавый человек в тонких очках, похожий больше на ученого, чем на воина. Именно он, это было ясно без слов, командовал патрулем. Справа держался плечистый, угрюмый, с тяжелым взглядом. Слева - очень молодой, почти мальчишка, светловолосый, улыбчивый - будто нарочно, чтобы оттенить мрачность товарища.
        Кузнец на время прекратил работу. Вышел вперед, вытирая руки о фартук:
        - Заступники, чего-то поправить надо? Заточить?
        - Спасибо, дядя, - низким басом отозвался молодой. - Попозже чутка.
        Кузнец низко поклонился.
        - Похлебка, каша! - весело залилась стряпуха. - Заступники, горяченькое!
        - Ма, а кто это? - спросила девочка с кошелкой у своей матери с баулом на плечах.
        - Это же наши заступники, - женщина легко стукнула ее по затылку. - Большая городская стража. Я тебе рассказывала, а ты не помнишь, что ли?
        - Эти?!
        Всадники уже проехали мимо, когда прямо перед ними вынырнул, будто ниоткуда, давешний носильщик.
        - Заступники, защитите! Чужаки обижают, землю захватывают, как у себя дома! Лошадь он выставил... Морду воротит... Я Пенька, покойного стражника Летая сын, батя в бою погиб за нас, а они тут свои порядки...
        Носильщик, казалось, тыкал пальцем Репке прямо в глаз, хотя между ними было несколько десятков шагов. Репка замер.
        Воин, ехавший в центре, повернул голову. Его глаза за стеклами очков казались очень старыми.
        - В чем дело?
        - Да вот лошадь ему говорю убрать... А он мне в лицо плюет!
        Репка задохнулся от такого вранья.
        - Плевать на меня хотел, - поправился носильщик, - задом воротится... А это временная коновязь! Тут люди ходят!
        Человек в очках поглядел прямо на Репку. Тот почувствовал, как в животе смерзается в комок съеденная каша.
        - Убери лошадь, - сказал всадник, не повышая голоса.
        И, не удостоив больше ни взглядом, продолжил свой путь.
        * * *
        Полночи и почти целый день Злой спал, и во сне рука его держала меч. Теперь запястье и локоть ныли, как после долгих упражнений.
        Ему снился летающий дом, и люди в доме, и свеча на столе. В огромном зеркале отражались звезды, и тут же, в зеркале, светился огромный шар, подернутый облаками, парящий в черной пустоте. Во сне Злой без удивления смотрел на этот шар и видел на нем землю и воду, реки и горы, как будто карту Мира надели на бок огромной репы без хвостика. Приблизив лицо к зеркалу, Злой будто взглядом притянул к себе изображение и увидел Гулькин лес, огромное черное пространство, озеро - темную монетку, ручей, поляну, а на краю поляны себя - и проснулся.
        Солнце давно миновало зенит. В лесу было светло и сухо. Злой несколько минут всматривался в листву над головой, но не увидел ни букв, ни особенного смысла.
        Разминая ноги, он вышел на середину поляны. Посмотрел вверх. Это простое действие много лет казалось ему немыслимым: в приюте он начал бояться открытого неба. Он редко выходил из-под крыши, а, оказавшись снаружи, надвигал на глаза широкополую шляпу так низко, что мог видеть только клочок земли под ногами. Он был неуклюж в этой шляпе и выглядел забавно, однако никто не смеялся, потому что Злой был скор на расправу. И, если какой-то малыш говорил вдруг, забывшись, в его присутствии - "Посмотрите, звездочек сколько на небе!", - вокруг моментально возникало пустое пространство: упоминание о звездах и облаках могло отозваться в сумеречной душе Злого моментальной жаждой насилия.
        Теперь он видел сны о звездах. Мало того - он стоял без шапки и смотрел, запрокинув голову. Небо казалось мутным, подслеповатым, и ветер приносил слабый запах дыма. Наглядевшись вдоволь и принюхавшись, Злой вернулся к месту ночлега.
        Клинок был длиной с руку Злого, если считать от самого плеча. И еще рукоятка; Злой рассматривал ее много раз, долгими часами изучал узор на чеканке, пытаясь прочитать все эти завитушки и сложные знаки, но пока не преуспел. Не всякое послание заключено в слова; понимают без слов птицы и звери, и звезды тоже ладят между собой - молча... Или потому и не ладят?
        Злой улыбнулся. Вышел на середину поляны, поднял меч, глядя перед собой, воображая противника. Кем он будет? Разбойник в кожаных доспехах, душегуб в черном плаще, призрак, болотное чудовище?
        - Меч, а меч, - сказал Злой вслух. - Я совсем не боюсь. Даже неба. Даже восставших мертвецов. Даже если их будет тысяча.
        Меч покачнулся в руке. А может, Злой сам покачнул клинком. Разницы не было; Злой резко выдохнул, присел - и воображаемые противники заскакали вокруг него, как бешеные.
        Он уходил от ударов, ныряя под клинки, и уклоняясь, и прыгая. Он редко парировал, понимая, что силы в тонких руках пока что мало, и тяжелый противник легко пробьет его блок. Он дожидался, пока соперник откроется, и всаживал меч в незащищенную подмышку, в щель между грудными пластинами, в отверстие шлема. Он колол, экономя силы, и рубил по коленям, и скоро сразил их всех - разбойников, душегубов, убийц и мертвецов. И остановился, тяжело дыша, на поляне, заваленной воображаемыми трупами, где исходила терпким соком растоптанная в кашу трава.
        И только тогда, с облегчением вздохнув, он свернул и уложил в заплечный мешок свой сиротский дырявый плащ, укутал меч, приладил его за спиной и тронулся в путь.
        * * *
        - Речь идет о моментальном рейде, высадке, наземной операции и, если повезет, возвращении.
        - Мало шансов.
        - Капитан, у этой затеи изначально малые шансы на успех. На Мерцающей не работают биосканеры, его след невозможно будет найти.
        На плоском экране медленно поворачивалась планета: один материк, округлый, с огромной бухтой на севере и пресным морем в центре. Один океан. Изображение то размывалось, то становилось четче, и ни проблемы с оптикой, ни помехи в сети не имели к этому отношения.
        - Вероятностный фантом, - горько сказал человек у экрана. - Один такой маленький мальчик... и такая большая проблема.
        - По крайней мере, мы точно знаем, что он еще жив, - после паузы ответил его собеседник. - В конце концов, Мерцающая - великолепный полигон. Работа с Сетью приносит первые плоды. Возможно, ее удастся стабилизировать, и тогда...
        Стоящий у экрана покачал головой:
        - Ее никогда не удастся стабилизировать! Этот мир обречен... Я даю вам карт-бланш - сделайте все возможное, чтобы как можно скорее вытащить оттуда моего сына. Ради его несчастной матери.
        * * *
        К вечеру стало ясно, что Проныры не будет, идти в трактир не на что и сухарей в сумке осталось на один зубок. Выгоны за городом принадлежали разным общинам и обнесены были оградами. На самой опушке Репка нашел ничейный пятачок - земля здесь чернела старыми кострищами, трава была повытоптана и повыщипана. Здесь ночевали те, кто был либо очень беден, либо чудовищно скуп.
        Вечно робеющий перед людьми, Репка устроился у самой дороги, у старого вонючего кострища, но не стал даже разводить костер. Погода к вечеру портилась, облака сгустились, а ветер усилился.
        Он достал флягу с водой и последний сухарь. Мимо по дороге тянулись возы и фуры - разъезжались с ярмарки обитатели соседних сел, торопились попасть домой до полуночи. Шли пешком усталые воры; Репка подтянул мешок поближе, зажал в ногах. Воры-то усталые, а оценивающий взгляд на себе он ловил не раз и не два.
        Продать бы кому все скопом. Но опасно. Если покупателя поймают с товаром, да станут допытываться, а покупатель опишет Репку, как он есть - дорога загорится под ногами, любой патруль присмотрится да схватит. Вон, казнили в прошлом месяце расхитителя гробниц...
        Репке стало жаль себя. Он в два счета догрыз сухарь и понял, что умирает от голода. Запах сырой рыбы, возникший невесть откуда, заставил его вздрогнуть.
        - Дядя, у тебя тут можно костер разжечь?
        Репка оглянулся - слишком резко и нервно для мирного поселянина на привале. В двух шагах стоял подросток, высокий и худой, безбородый и бледный. Первым делом взгляд Репки упал на рыбу - здоровенную рыбину, нанизанную за жабры на тонкую ветку. Парень держал ее чуть на отлете - чтобы не выпачкать чешуей штаны.
        Потом взгляд Репки переместился на лицо парня. Странное лицо. Одновременно детское и взрослое, с неприятно-жестким и в то же время мечтательным взглядом. Репка никогда раньше не встречал таких лиц у мальчишек.
        Не дожидаясь ответа, подросток подошел к кострищу у дороги и быстро, привычно, ловко даже для бывалого путника сложил, развел и раздул маленький костер. Щепки для растопки, мелкий хворост и даже поленья были у него заготовлены заранее.
        Рыба лежала на заботливо подстеленных листьях лопуха.
        - Парень, это ведь браконьерство, - рискнул сказать Репка. - Если ты ее поймал в общественной речке без лицензии...
        - Поймал или купил на ярмарке, - парень равнодушно пожал плечами. - Покупать без лицензии можно?
        Репка отметил про себя, что юнец совсем не боится людей. Ни община, ни власти, ни стражники не представлялись ему проблемой - мальчишка спокойно и уверенно объяснит свое право хоть егерю, хоть самому князю, и, что удивительно, егерь и князь признают за ним это право...
        Рыболов тем временем готовил себе ужин. Репка приметил, что один бок у рыбины дырявый - как будто ее не выудили и не поймали сетью, а ткнули чем-то вроде остроги... или даже клинка. Взгляд его переместился на длинный сверток, который мальчишка носил за спиной, а сейчас снял и положил на вытоптанную траву у костра.
        Рыба, вычищенная и нанизанная на прутик, уронила на угли первую каплю жира. У Репки спазмом свело гортань.
        - Неудачный день? - спросил мальчишка, не глядя на него.
        - Вроде того, - признался Репка.
        - Есть будешь?
        - Хотел бы, - сказал Репка. - Но расплатиться нечем.
        - Да ведь и я за нее не платил, - парень поднял лицо, освещенное снизу углями, и вдруг улыбнулся. - Так что ешь, вот пусть только поджарится еще чуть-чуть... Чего ты боишься?
        - Я? - Репка вздрогнул.
        - Ага. Сидишь над своим мешком и боишься, боишься... Что у тебя там?
        Репка поскучнел.
        - Не мое дело, - моментально отозвался парень. - Вот, возьми себе хвост, а я голову люблю.
        Он разрезал рыбину ровно пополам, себе взял голову, Репке протянул хвост. Рыба шипела, истекая жиром, и на несколько минут Репка позабыл свои несчастья - только дул, жевал, снова дул, выплевывал кости, обсасывал хребет, облизывал пальцы...
        Но рыба закончилась. Остался один только горелый хвостовой плавник.
        - Спасибо, - Репка вспомнил о приличиях.
        - На здоровье, - парень потянулся.
        Вокруг почти стемнело. Возы по дороге катили все реже и реже, люди у костров укладывались на ночлег. Треснул уголь в костре, посыпались в небо искры.
        - Вчера я видел драку звезд на небе, - сказал мальчишка.
        Репка осторожно хмыкнул.
        - Ты мне не веришь? - не обиделся, а скорее удивился парень. - Ты сам никогда не видел?
        - Нет, - признался Репка. И, помолчав минуту, добавил: - Хотя кое-какие сказки слышал. Мол, звезды разбиваются на небе и падают.
        - Точно так, - парень глядел на Репку через костер, глаза у него странно блестели. - Думаю, если людей расспросить - многие расскажут...
        Порыв ветра налетел со стороны поселка. Вспыхнул угасший было костер, фейерверком взлетели искры. Репка опасливо посмотрел на небо: тучи были совершенно черны.
        Снова нагрянул ветер. Путники, изготовившиеся на ночлег, торопливо разворачивали промасленные пологи либо искали укрытие под деревьями на опушке. Спать не придется, уныло подумал Репка; а продал бы добычу, ночевал сейчас в трактире, сладко дрых под грохот дождя...
        - Я пойду, - сказал парень.
        - Куда?!
        - Вперед. Куда глаза глядят.
        - И... а кто ты такой, вообще? - вдруг заинтересовался Репка.
        Парень снова пожал плечами:
        - Человек. Прозвали меня - Злой...
        - Не похож на злого, - признал Репка.
        - Это ты в приюте меня не видел... Ну да ладно, прощай. И поглядывай на небо - звезды дерутся, это я тебе точно говорю!
        Он забросил за спину свой сверток. А ведь точно там меч, подумал Репка. Надо же, мальчишка, ходит вот так и не боится...
        - Эй!
        Репка оглянулся.
        Проныра собственной персоной скалил щербатые зубы. Один глаз у него опух и прикрылся сиреневым веком, зато другой глядел весело.
        - Стоит пенек, на пеньке узелок, - заговорил скороговоркой, ухмыляясь и глядя куда-то в сторону, - зеленый, бордовый, на все готовый...
        - Где же тебя носило?!
        - Да я уже час сижу и жду, пока ты с сопляком тут... Принес?
        * * *
        Через полчаса хлынул дождь. Репка встретил его с опустевшим легким мешком, с легким сердцем и приятной тяжестью в кошельке.
        Ну вот, все и стало хорошо. А было так плохо. А теперь - отлично. Осталось только прибиться куда-нибудь на ночлег, к теплому очагу и мягкой перине, высушиться, выспаться да и тронуться в путь, никого больше не боясь.
        Лошади передалась его веселая уверенность, и она довольно бодро двинулась по стремительно раскисающей дороге. Еще через полчаса сквозь запах мокрого леса пробился дымный воздух жилья, впереди показался фонарь, привешенный к воротам, и прямо у ворот придорожного трактира Репка увидел парня со свертком за плечами.
        Парень шел мимо, явно намереваясь углубиться дальше в лес, а дождь тем временем лил, не утихая, вознамерившись лить до утра. Сверток вымок. Репке казалось, что сквозь тяжелые складки он может разглядеть великолепный клинок. Вот, украл его парень где-то, или с мертвого снял, или еще чего похуже...
        - Эй, Злой!
        Мальчишка обернулся - без страха, как и раньше. С интересом.
        - Хочешь переночевать под крышей? Отблагодарю за рыбу!
        - Брось, - мальчишка стоял, приподняв уголки рта, и дождь лился по его лицу. - Какие тут благодарности?
        - Ну, просто переночевать, - сказал Репка уже не так спесиво.
        - Дела твои получше вроде? - парень хитро улыбнулся.
        - Ага. Иди под крышу, я заплачу.
        - Ладно, - мальчишка кивнул, не смущенно, не угодливо, совершенно спокойно. - Если ты зовешь...
        Репка слез с мокрого седла и загрохотал молотком в ворота.
        * * *
        Злому не составляло труда идти ночь напролет, и дождь не причинял ему особенных неудобств. Но именно в эти минуты, проходя мимо постоялого двора, он думал о знаках и линиях судьбы. Хироманты читают судьбу по линиям ладони, звездочеты - глядя на звезды... А способен ли человек, идущий через дождь, прочитать судьбу в капельках воды, в шелесте листьев, в путанице незначительных, казалось бы, событий?
        В этот момент его окликнули, и, еще не обернувшись, он узнал голос странного человека, с которым поделился сегодня рыбой. Человек еще у костра привлек его внимание: он был, конечно, вором, но необыкновенным. Особенным. И судьба его, как видно, должна была вот-вот совершить крутой поворот.
        - Хочешь переночевать под крышей? Отблагодарю за рыбу!
        Теперь этот человек был радостно-взвинчен, полон странного и не совсем чистого веселья. Злому сделалось любопытно.
        И он вошел вслед за новым знакомцем под душную крышу, заранее чувствуя, что спать сегодня не придется.
        * * *
        Репке нравилось быть благородным. А сегодня он был благороден, как легендарный князь, потому что за рыбное угощение платил щедро, и главное - безо всякого принуждения; на постоялом дворе собралась уйма народу - непогода сослужила хозяину службу. За каждым столом сидели, в каждом углу был расстелен плащ или тюфяк, а в центре восседали на высоких стульях трое "заступников" - так местные угодливо называли свою стражу.
        Едва увидев их, Репка чуть не выскочил обратно под дождь. Пересилил себя, помогли остатки куража; мальчишка по кличке Злой покосился с удивлением.
        Стражники, конечно, не помнили его и не заметили ужаса, который охватил его сегодня на базаре, когда сухощавый человек в очках велел убрать от коновязи лошадь. Всего-то одно слово сквозь зубы, а Репка чуть в штаны не напрудил... И сейчас они не смотрели на него - а у Репки тряслись колени. Это было стыдно.
        Он нашел себе место на лавке под окошком. В закрытые ставни молотил дождь. Мальчишка расстелил сушиться свой плащ и уселся прямо на полу, на влажном дереве, подобрав под себя ноги. Он поглядывал на Репку с интересом: кажется, успел заметить его страх.
        Репка разозлился. Он переступал порог, довольный собой, щедрый, богатый, а тут эти трое, как напоминание о позоре. О трусости, о вечном страхе перед людьми и властью. Вас бы, "заступники", запустить в те дыры, откуда я выходил живой и с товаром...
        Его захлестнуло. Вспомнился последний храм-гробница, откуда он вытащил статуэтки древних богов: ядовитый зеленый туман. Ловушки на каждом шагу, сгустки древней враждебной магии, да еще твари, отвратительные твари, засевшие в углах, выжидающие, когда ошибешься. С вас там живо слезла бы спесь, "заступники".
        Ему вдруг захотелось, чтобы все в таверне увидели этих троих глазами Репки - никчемными людишками в ореоле льстивых взглядов. Не успев даже задуматься, он сунул руку в свой мешок и, привычно придерживая горлышко, нащупал внутри шерстяное полотнище с узором "гусиная лапка", с бахромой по краям.
        Парень наблюдал за ним. Надо было как-то отвлечь его.
        - Вот монета, - Репка протянул парню медяк. - Возьми нам по кружке... ну, спроси, что у них есть на такие деньги, и чтобы горячее!
        Парень кивнул и поднялся. Репка дождался, пока он отойдет к стойке, и встряхнул пеструю ткань, будто сбивая пыль.
        Ветерок пробежал по залу, и многие напряглись, почувствовав магию. Грянулась об пол и разбилась пивная кружка. Молодой стражник оборвал, кажется, шутку, которую рассказывал хрипловатым басом, и вскочил.
        Его товарищ подпрыгнул, опрокинув скамью, и первым выхватил меч. Люди бросились во все стороны, завизжали женщины. Две меча скрестились над столом, за которым секунду назад выпивали друзья. А теперь, желая убить друг друга, бесновались враги. Репка вжался в стену и с опозданием понял, до чего рискованная вышла авантюра: мало того, что мечи стражников обнажены в тесноте, так еще и среди путников мог попасться вооруженный. Хорошо хоть, что между мальчишкой и его мечом шагов десять, не меньше...
        Люди кричали, прятались под столы, рвались наружу, проклиная стражников, которые напились и сцепились друг с другом, вот позорище, а еще "заступники"... Репка улыбнулся, пряча лицо. Ему сделалось хорошо, и в животе потеплело, как будто комок страха наконец растаял.
        - Магия! - рявкнул сухощавый человек в очках.
        Он выхватил меч всего на пару мгновений позже, чем два его товарища, но успел совладать с яростью до того, как ударил. Молодой и мрачный хрипели, наскакивая друг на друга, собираясь убить, но никак не находя щелей в обороне; их предводитель вбросил в ножны меч, подхватил два дубовых стула и одновременно опустил на головы бойцов.
        Они повалились слаженно, будто долго тренировали этот маневр. Один стул раскололся, другой выдержал.
        Репка обмер, неприятно пораженный. Из-за стойки выскочил хозяин постоялого двора - борода торчком.
        - Здесь маг! - из-под очков на хозяина уставились бешеные голубые глаза. - Здесь, сию секунду, колдовали на смертельную схватку!
        Если бы предводитель стражи хотел специально подхлестнуть сейчас панику - он не выбрал бы слов точнее. Люди взвыли на разные голоса и, давя друг друга, бросились к двери. Репка, трясясь, засунул ткань поглубже в мешок; парень по кличке Злой невозмутимо поставил на лавку две дымящиеся кружки.
        С интересом поглядел на Репку.
        * * *
        - Они подойдут от солнца, выйдут на орбиту над океаном и спустятся на расчетное место, точно по следам челнока. Сканеры, конечно, работать не будут...
        - Отменяйте операцию.
        - Что?!
        - Это смешно. У них нет времени на адаптацию. Как они будут искать - расспрашивать местных?!
        - У нас есть расшифровка речи с зонда. Речевая модель рассчитана, поэтому они в самом деле... могут обратиться к местным.
        - Отменяйте операцию.
        - Вы так легко отказываетесь от надежды?
        Тень ночи наползала на единственный материк Мерцающей.
        - Я не знаю, что делать, - сказал капитан. - Я не знаю.
        * * *
        Злой находил удовольствие, отыскивая связь предметов и явлений. Что случилось? Стражники, мирно беседовавшие, вдруг бросились друг на друга с оружием, с явным намерением убить. Может, им подсыпали чего-то в питье?
        Но зачем?
        Дверь в кухню была приоткрыта. Злой увидел, как двое мальчишек, помогавших чистить репу, вдруг наскочили друг на друга с ножами. Хозяйский сын, здоровенный парень лет двадцати, схватил их за шкирки и растащил - но они все рвались в драку, не обращая внимания ни на чужую, ни на собственную кровь.
        Глядя на них, Злой испытал мгновенное желание вытащить меч и наброситься на любого, у кого в руках сталь. Хоть на предводителя стражи, хоть на кухонного мальчишку. Будь меч при нем - пожалуй, и не удержался бы. Но меч лежал, спеленатый, под лавкой у окна, и Злой успел погасить в себе чужую волю.
        - Здесь маг! - прокричал начальник патруля. - Здесь, сию секунду, колдовали на смертельную схватку!
        Вот оно что, подумал Злой со все возрастающим интересом.
        В обеденном зале творился ад. Его спутник, странный вор, сидел на скамейке, съежившись, и прижимал к себе мешок, будто тот помогал ему греться. Правая рука вора была внутри, в мешке. Со стороны казалось, что он решил тайно обобрать сам себя.
        - Я пойду, - сказал он Злому. - За ночлег заплачено. Оставайся, если хочешь.
        - Куда же ты пойдешь среди ночи?
        - А тут что, поспать дадут?!
        В обеденном зале тем временем сделалось свободнее - все, кто желал выйти, вырвались во двор. У порога возился, пытаясь встать, щуплый торговец, помятый в давке. Дверь стояла нараспашку, снаружи доносились ругательства и конское ржание. Внутри установилась относительная тишина: пьяные, сонные или наименее пугливые посетители тихо сидели у стен, а осторожные - под столами.
        Начальник стражи бросился приводить в чувство товарищей. Первым зашевелился и сел молодой; глаза его смотрели в разные стороны. Угрюмый застонал и ухватился ладонью за край стола:
        - Что это бы...
        - Магия, - отрывисто бросил начальник патруля, и очки подпрыгнули у него на носу.
        - Позору-то, - пробормотал молодой, ощупывая голову.
        - Где маг? - прохрипел угрюмый.
        Злой уселся на лавку и взял в руки горячую кружку. Настой на травах был, пожалуй, слишком сладок. Но согревал отменно.
        Предводитель стражи цепко оглядел зал. Злой встретился с ним глазами, на миг заглянул за стекла очков, поразился силе и выдержке этого человека - предводитель был единственным в зале, кто одолел магию. Кто сохранил рассудок.
        Я тоже одолел, тотчас же подумал Злой. Но у меня не было меча с собой, я не держал оружие в руках или на поясе. Интересно, что было бы, носи я меч открыто, как стражник? Бросился бы на предводителя, собираясь зарубить?
        Его знакомец, странный вор, заерзал на скамейке. Предводитель стражи внимательно разглядывал его.
        - Проклятый день, - угрюмый стражник с трудом поднялся. - Ушел наш маг, ищи ветра в поле...
        Нервно заржала лошадь под окном.
        - Найдем, - сквозь зубы пообещал молодой.
        И положил руку на плечо предводителю. Тот вздрогнул и наконец оторвал взгляд от странного вора:
        - Доложить надо. Далеко не уйдет...
        Они вышли, грохоча сапогами, на ходу пряча оружие. Щуплый помятый торговец, едва вставший на ноги, отшатнулся с их пути. Злой явственно услышал, как выдохнул его знакомец-вор - будто человек, долго не дышавший.
        * * *
        Люди охотно верят в плохое. Кое-кто станет, конечно, говорить, что зловредный маг околдовал заступников - но верить будут тому, кто расскажет правду: "заступники" напились в трактире, обнажили мечи, напугали людей и чуть не поубивали друг друга.
        Репка чувствовал себя превосходно. Страх, охвативший его под взглядом из-под очков, был иным, нежели страх на ярмарке. Второй был страхом блохи, ничтожного создания, задетого дыханием власти. Первый - благородным страхом бунтовщика за минуту до гибели. И этот достойный страх вымыл из Репкиной души следы блошиного жалкого ужаса.
        А потом, когда "заступники" удалились вдогонку за призраком - и страха не стало. Репка, еще пару часов назад неудачник и трус, поглядел на себя другими глазами.
        Маг, говорили они. Это о нем, о Репке. Пусть вся его магия в куске материи, да еще кое в каких побрякушках - он маг, и о нем будут слагать песни. Репка жмурился, чувствуя, как чувство значимости распирает его изнутри, греет живот и наполняет горло.
        На постоялом дворе все стихло. Перевязали тряпицами кухонных мальчишек. Распростились с отъезжающими, постелили тем, кто рискнул остаться на ночь, и в просторном обеденном зале послышался храп: комнат на втором этаже было мало, и путники, если они не были изнеженными дамами или очень богатыми купцами, ночевали по-простому, на полу.
        Репка лежал в обнимку со своим похудевшим мешком, а рядом, руку протяни, лежал мальчишка в обнимку с мечом. И никто на всем дворе не знал, что там у него за меч. А может, и в мире.
        Дождь прекратился. За окном светало.
        Репка неслышно встал и пошел к двери - будто бы по нужде.
        Отправляясь на ярмарку, он устроил временный тайник неподалеку от развилки, в получасе езды от постоялого двора.
        * * *
        - У вас будет мало времени. Несколько местных дней.
        - Да, капитан.
        - Придется вступить в контакт с аборигенами. Текст отработан лингвистом и психологом. Вы должны будете воспроизвести его самостоятельно, дословно, включая интонации.
        - Да.
        - Отыщите торговую площадь, либо большое жилое помещение. Примерный смысл текста: "Обещаю великую награду всякому, кто укажет ребенка мужского пола, появившегося шестнадцать оборотов вокруг светила назад, без родителей, в разбитом небесном приборе".
        - Я надеюсь, капитан, что текст выверен и сбалансирован.
        - Это лучшее, что мы могли сделать. Еще: в глазах аборигенов вы не должны казаться слабыми или нерешительными. Если они откажутся отвечать - продемонстрируйте им силу.
        - Да, капитан.
        * * *
        - Продай мне свой меч.
        Злой удивленно обернулся.
        Странный вор вышел из трактира под утро, но скоро вернулся - к его мокрым сапогам прилипла хвоя. Странный вор почти насильно угостил Злого завтраком и навязался в спутники, хотя Злой был пешим, а у вора имелась лошадь. Злой смутно чувствовал замысел, болезненный интерес со стороны вора, и был уверен: еще до полудня спутник объяснит, что ему надо.
        Так и случилось. Они шли рядом, спутник вел на поводу свою лошадь с поклажей. Злой молча отметил, что поклажи прибавилось.
        Потом вор предложил свернуть с дороги на неприметную тропку в лесу и, едва они оказались в лесу одни, заговорил о мече. Злой не удивился - он то и дело ловил взгляд спутника на своем свертке.
        - Продай мне меч, хорошо заплачу.
        - Не продается, - Злой улыбнулся.
        - Дурак, тебя зарежут за него. Или арестуют. Не дело мальчишке таскаться по дороге с таким мечом.
        - А ты откуда знаешь, какой он?
        - Хороший, - вор уверенно кивнул. - Парень, признайся: эта штука не по тебе.
        - Мне его подарили, - Злой все еще улыбался.
        - Знаем, как такое дарят, - вор оскалил зубы. - Заметили бы - прибили вместе с подарком... Парень, пока я плачу за него деньги - давай, соглашайся.
        Злой поразился, как изменился его спутник со вчерашнего дня. Из серого странного вора превратился в остролицего, с блестящими глазами разбойничка. Что его так изменило?
        - Не соглашусь.
        - Ну и дурак.
        Вор накинул повод лошади на рогатку-сучок. Отстегнул от седла длинный сверток, стряхнул мешковину и вытащил оружие - простой клинок, какие носят стражники победнее и разбойники поотчаяннее. Вчера никакого меча у него не было, подумал Злой. Получил от сообщников? Взял в тайнике?
        - Я мастер-мечник, - сообщил вор. Перехватил меч левой рукой, правая тем временем нырнула в хорошо знакомый Злому мешок, и на мизинце будто само собой возникло кольцо с бирюзовым камнем. - А ты? Докажи, что ты достоин носить оружие!
        Злой легко - сказались многодневные тренировки - высвободил свой меч из пелен. Увидел, как загорелись глаза вора, когда тот увидел, что это за клинок. Вор вовсе не был похож на мастера-мечника - но когда принял стойку, поднял оружие и двинулся на Злого, тот понял по его движениям: спутник не соврал.
        Злой попятился. Земля под ногами не была ни ровной, ни твердой. Хвоя впитала всю влагу длинного проливного дождя. Разойтись было негде - сосны обступали узкую тропу, как любопытные зрители.
        Меч завертелся в правой руке вора, да так, что взвыл под клинком влажный воздух. Злой неприятно поразился: этот человек не должен так управляться с оружием. Неожиданная сила и ловкость не сочетались с прочими его повадками. Это было, как золотая щеколда в деревенском сортире; Злому, который умел видеть тайные связи, противоречие кололо глаз.
        - Не хочу тебя поранить, - вор наступал. - Отдай мне меч. Я дам тебе денег... немного.
        Злой пятился, выставив перед собой оружие. Он много раз побеждал полчища воображаемых врагов, но никогда не выходил против настоящего противника.
        Вор, казалось, не знал усталости. Меч выписывал в его руке восьмерку, и было ясно, что он в самом деле не собирается ранить Злого, а хочет только напугать. Он добрый: мог бы убить в первую минуту поединка, но не желает зла упрямому мальчишке...
        На мизинце его правой руки сверкал камень. Зачем человеку надевать перстень перед поединком на мечах? Да еще на правую руку?!
        - Я отдам тебе меч, - сказал Злой.
        - Умница. Положи на землю.
        Клинок вора перестал вращаться. Злому сделалось холодно от понимания - если я умру, то прямо сейчас, между этими двумя мгновениями...
        И он прыгнул вперед.
        - Эй, щенок, накажу!
        Злой изо всей силы отбросил оружие противника вверх, поднырнул под опасно сверкнувшую сталь и дотянулся до вора - самым кончиком меча.
        * * *
        Репка ничего не понял. Только что меч был легким и двигался будто сам собой - и вдруг рука одеревенела и клинок потянул вниз.
        Потом брызнула кровь. Репка дрался без перчаток; он посмотрел на свою руку и увидел, что мизинец висит на лоскутке кожи.
        Лоскуток оборвался, и мизинец полетел в истоптанную хвою. Вместе с ним полетело кольцо.
        От вида крови перехватило дыхание. Мальчишка стоял перед ним, подняв меч.
        - Пощады...
        Он выпустил оружие. Кровь хлестала, заливая весь мир, и Репка не видел ничего, кроме собственной крови.
        - Ты сам напросился, - после короткой паузы сказал мальчишка. Голос его звучал ровно и совершенно спокойно.
        - Пощады...
        - Да плевать мне на тебя. Живи.
        Репка понял, что стоит на коленях, сжимая правую руку левой. Кольцо пропало, закатившись в хвою, зато отрубленный палец валялся здесь же, ужасно знакомый - и уже чужой.
        - Тряпицу... Перетянуть...
        - Эту?
        Репка повернул голову. Парень держал его мешок в одной руке, а в другой - шерстяную ткань с узором "гусиная лапка".
        - Нет! Только не...
        Парень проницательно усмехнулся.
        * * *
        Эту ночь Злой снова провел в лесу и в одиночестве. Ночевка под кронами, в покое и сырости была в сто раз милее, чем сон на постоялом дворе, в дымной тесноте. Хотя, надо признаться, приключение вышло отменное.
        Он помог вору-неудачнику перевязать руку. Не прикоснулся к его деньгам, но отобрал - несмотря на мольбы - шерстяную ткань с пестрым узором и кольцо мастера-мечника. В кошеле вора был еще какой-то хлам, наверняка волшебный, добытый из гробниц, но Злой рассмотрел его внимательно - и не стал даже брать в руки.
        Хорошая штука это кольцо. Надеваешь на палец - и не нужны тренировки, не нужен боевой опыт, и не нужна даже смелость. Становишься заколдованным бойцом, мастером-мечником, почти неуязвимым...
        Почти.
        "Половина безумцев, которые захотят с тобой драться, окажутся не бойцами, а колдунами-бездельниками, уповающими на волшебные предметы. Поэтому запомни один прием, который не раз спасет тебе жизнь..."
        Злой отлично помнил, где вычитал эти строки. Давным-давно некто, оказавшись в безвыходной ситуации, разорвал пополам страницу из "Наставления мечника", третьего тома. Половину спрятал в пеленках младенца мужского пола, оставленного на ступенях приюта. Половину оставил себе, чтобы когда-нибудь, вернувшись, забрать из чужих рук своего сына и наследника. Обрывок страницы, вложенный в пеленки, бесславно пропал - самая плотная бумага бессильна против младенческой мочи. И когда через много лет полубезумный рыцарь явился со второй половинкой страницы - над ним только вежливо посмеялись. Рыцарь долго вглядывался в лица мальчишек, и многие наперебой пытались выдать себя за его сына, но отец никого не признал, плюнул, бросил смятую бумажку и ушел. А Злой поднял обрывок страницы, мятый и желтый от времени, спрятал за пазуху и временами перечитывал, и сгорал от любопытства: что же это за прием, призванный спасти жизнь в битве против мага?
        И вот довелось узнать...
        В приюте многие считали себя высокородными подкидышами и ждали, когда за ними явится властитель из чужих земель. Злой никого не ждал. "Хоть бы тебя к нам на порог подкинула эта сучка, твоя мать, - говорили няньки. - А то ведь бросила в лесу, как падаль. Оно и понятно: дрянь ты и злюка, кому такой нужен, и не сверкай-то глазенками, если глаза дороги".
        Воспоминание пришло и ушло. Злой глубоко вздохнул, повернулся на бок и выкопал в земле неглубокую ямку. Положил туда кольцо мастера-мечника и засыпал сверху хвоей. Спи, глупая и бесполезная, нечестная и опасная вещь.
        Он уже засыпал, когда на ясном небе ярко вспыхнула звезда. Злой протер глаза и сел.
        Никогда еще звезды не опускались так близко. Эта, желтая и ослепительно-яркая, зависла над лесом и опустила вниз, как руку, конус света. Злой почувствовал странное беспокойство.
        - Меч, - сказал он вслух. - Чего ей здесь нужно?
        Звезда погасла. А через несколько мгновений содрогнулась земля.
        * * *
        Репке едва хватило сил, чтобы вернуться на постоялый двор. Здесь он заплатил за комнату (немыслимые деньги!), и сын хозяина, молчаливый парень, заново перевязал ему руку. Хозяйка принесла отвар, полезный для раненых, Репка выпил до дна, и боль отступила.
        Лежа на комковатой перине, Репка поражался превратностям судьбы. Был неудачником - стал вершителем судеб. Был вершителем - захотел большего - лишился всего... Нет, не всего, конечно. Пальца жалко. Но и палец-то был самый маленький.
        Вот чего действительно жаль - так это ткани с узором в "гусиную лапку". Сколько раз она спасала Репке жизнь на ночных опасных дорогах... Проклятые "заступники", вот подстрекнут же невинного человека!
        Он проспал почти сутки - и проснулся, когда внизу загрохотали тяжелые шаги и странно, с неизъяснимым ужасом заржали кони снаружи. Репке бы остаться в постели - но он, на свою беду, поднялся, выскользнул из комнаты и успел добраться до середины лестницы, ведущей в обеденный зал - когда входная дверь распахнулась...
        * * *
        Злой следил за ними всю ночь, шел через Гулькин лес, и они не видели его. Кажется, они вообще не видели в темноте.
        Из какой гробницы, из какой тьмы вылезли эти чудовища? Злой видел только, как они поднялись из оврага: пять одинаковых тварей, закованных в белую чешую, с круглыми полупрозрачными шлемами на головах. На шлемах не было прорезей, и непонятно, как эти существа дышали.
        Их чешуя слегка светилась в темноте, поэтому Злой не мог потерять их, даже сильно отстав. Они шли, как солдаты на враждебной территории, как охотники в логове зверя - каждый держал наизготовку короткую толстую дубину. Они не переговаривались между собой и не обменивались жестами, но действовали на удивление слаженно. Иногда застывали, будто к чему-то прислушиваясь, и Злого не оставляло ощущение, что они все-таки говорят, только неслышно. Как звезды.
        Чего они искали?
        Выйдя на дорогу, они ускорили шаг и двинулись в сторону поселка. Злой, которого не оставляло неприятное предчувствие, почти бежал, чтобы не отстать. Он забыл об осторожности, и его могли заметить не раз и не два - но либо твари оказались подслеповаты, либо не смущались слежкой.
        Они собирались миновать трактир, не останавливаясь, но во дворе, за изгородью, дико заржали кони. Злой никогда не слышал раньше такого ужаса в лошадиных голосах.
        Твари в чешуе остановились, неслышно посовещались и повернулись к воротам. Идущий впереди поднял свою дубину, и она плюнула не то огнем, не то звездным светом.
        Запертые ворота рассыпались пеплом. Злой впервые за долгое время по-настоящему испугался.
        Входная дверь в трактир не была заперта. Злой дождался, пока пятеро войдут, и, прижимаясь к забору, кругом обежал постоялый двор. Накануне он приметил, где находится черный ход, ведущий с заднего двора на кухню.
        К моменту, когда Злой выглянул в зал из-за огромной бочки, крики в трактире стихли. Оцепеневшие люди не могли сделать ни шага. Если это была магия, то очень, очень мощная; один из пяти в чешуе выступил вперед и снял свой круглый шлем без прорезей.
        Его лицо оказалось почти человеческим, только кожа отдавала синевой, а из носа торчали какие-то трубки. Он заговорил хриплым голосом, но никто в зале не мог понять его слов.
        Он говорил, кажется, по-человечески. Проскакивали понятные слова: мужской. Поворот. Солнце. Но в целом получалась чепуха: в шуме моря и то больше смысла.
        Создание в чешуе повысило голос. Оно чего-то требовало, но даже Злой, любивший шарады и загадки, не мог понять, чего. Если бы послушать его подольше, час иди другой; если разобрать порядок чередующихся звуков - Злой бы смог, пожалуй, разгадать их смысл...
        Потеряв терпение, создание в чешуе и без шлема вскинуло свою дубину и выпустило поток смертоносного звездного света вверх, в потолочную подставку для свечей, сделанную из тележного колеса. Сверху посыпался пепел, дико закричали люди...
        Великолепная загадка, подумал Злой с сожалением. Нам бы поговорить... Жаль.
        И он встряхнул, будто избавляясь от пыли, пеструю шерстяную ткань.
        * * *
        - "Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ..."
        Вокруг говорили много и громко. Как будто дорога через Гулькин лес из уединенной разбойничьей тропы превратилась в улицу ярмарочного города.
        - Стократ дороже такой ответ...
        - Эй, мальчишка, что ты там бормочешь?
        Злой поднял голову. Девушка лет восемнадцати, дородная и краснощекая, смотрела на него сверху вниз, с телеги.
        - Ты там был? А? На постоялом дворе, когда все случилось? Ты там был, сам видел? А то эти все врут... Уже троих выслушала - все рассказывают по-разному, уже и не верю, что там вправду были лешие с круглыми головами... Или драконы? Были там драконы, а, малыш?
        - Были и драконы, - сказал Злой.
        Девушка сердито оскалила зубы:
        - Делать нечего, только врать, да?
        Вокруг постоялого двора бушевала толпа. Люди прибывали с каждой минутой. Очевидцы разбежались в панике - зато собрались зеваки, и теперь из уст в уста гуляли, обрастая подробностями, обрывки чужих пересказов.
        - Парень, парень, у тебя пепел на щеке... Ты правда там был?
        - "Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ..."
        - Ты умом двинулся, что ли? - девушка разозлилась. - Что ты бормочешь?
        - Стократ дороже такой ответ.
        - Ты или чокнутый, или зануда, - девушка выпрямилась и подхватила вожжи. - С дороги, а то перееду!
        Он попятился. Проводил телегу глазами. Девушка была симпатичная.
        - Эй ты... Стократ! - она обернулась, махнула рукой уже без тени злости. - А если я у себя в деревне про драконов расскажу, мне поверят, как ты думаешь?
        - Поверят, - он улыбнулся в ответ и неожиданно добавил: - А ты бы не спешила?
        Но поздно: телега катила прочь, девушка начальственно покрикивала на пешеходов, и черная коса лежала на узкой спине поверх белой рубахи с широкими рукавами.
        - Значит, Стократ, - сказал он, провожая ее глазами. - Спасибо. Хорошее имя.
        * * *
        Проныра долго ходил вокруг да около - явно не узнавал Репку. Наконец недоверчиво подошел:
        - Ты, что ли?
        - Ага.
        Вокруг шумела ярмарка. Репка на этот раз явился вовремя - к самому открытию.
        - Э-э... - Проныра сочувственно пощелкал языком. - Видно, трудно пришлось в гробнице? Тварь какая-то на тебя выскочила, да? И, вижу, палец отхватила?
        - Примерно, - Репка нехотя кивнул седой головой без единого черного волоска.
        - Э-э... Принес?
        - А как же.
        - Вот молодец, - искренне похвалил Проныра. - Другие, знаешь, в эти гробницы дальше порога не суются, уходят в мокрых штанах. А ты... уважаю, одним словом.
        * * *
        Стократ сидел на берегу, разложив перед собой пеструю ткань, будто скатерть. В центре лоскута в "гусиную лапку" лежал большой камень, похожий на репу без хвостика. Стократ нашел его на берегу: он был покрыт мхом и мелкими трещинами, и, если присмотреться, можно было вообразить на нем карту Мира.
        Рядом с камнем ровно, в ряд, располагались вещи, подобранные из пепла.
        Оплавленный кусок металла с невиданным узором. Стократ точно знал, что в узоре есть смысл, но знал и то, что прочитать его не сумеет.
        Прозрачный осколок шлема без прорезей. Когда существа начали палить друг в друга из своего мощного оружия, их шлемы рассыпались осколками, будто горшки.
        Пряжка чужой одежды. Единственный понятный предмет.
        Еще оплавленные части целого, закопченные обрывки целого, кусочки мозаики, которую не сложить слабым человеческим разумом. Создания в чешуйчатых костюмах, в прозрачных шлемах, со смертоносными дубинами в руках оказались так же подвластны магии, как обычные городские стражники. Повинуясь движению вот этой ткани, они набросились друг на друга - и превратились в пепел...
        Стократ посмотрел в небо. Звезды сияли в вышине, недоступные, неподвижные. С чего им вздумалось воевать? Неужели так тесно на небе?
        Кем были создания в прозрачных шлемах? Чего хотели? Зачем явились?
        - И ничего этого я никогда не узнаю, - сказал он с горечью, завершая цепочку невысказанных, и даже не продуманных до конца мыслей.
        Он завязал ткань узлом - уголок к уголку - и опустил в самый глубокий омут, который был в этом озере.
        III
        - Я никогда не слышала этой истории, - сказала старуха и пошевелила палкой в костре. - Странно.
        - Разве ты знаешь все, что когда-то происходило в Мире?
        - Я не знаю всего, - она была явно чем-то обеспокоена. - Но... Хорошо, допустим, очевидцы не были особенно разговорчивы, и не рассказывали эту историю другим, и не пересказывали, придумывая от себя, и собиратели знаний из Высокой Школы не записывали ее на бумаге и не передавали в архив... Ты прав, всякое бывает, истории теряются, но мы не о том говорим...
        Она посмотрела сквозь костер тревожно и требовательно:
        - Может быть, девочке сшить крепкую сорочку? Надеть на нее кольчугу из легкой и прочной стали, чтобы ни острый камень, ни сучок...
        - Восьмилетнюю девочку обрядить в кольчугу?
        Старуха закусила темную сухую губу:
        - Она растет... Кольчуга не поможет. Когда сама она, и все вокруг, узнают о ней правду...
        - Вот этого я и боюсь, - сказал Стократ. - И говорю себе: лучше я буду держать ее взаперти, чем другие, расчетливые или жестокие, или глупые, или все сразу. Лучше я буду оборачивать ее ватой, чем властитель Гран станет жечь и колоть, чтобы свести счеты с соседями.
        - Лучше? - тихо спросила старуха.
        Стократ сжал кулаки:
        - А что делать? Ну вот что?!
        И они снова замолчали, и молчали очень долго.
        - Мир мерцает, будто солнце на поверхности воды, - сказала старуха. - Струится, как туман или зыбкий песок. Раньше мне казалось, что, постигая мир, осознавая законы и противоречия, люди способны сделать наше бытие понятным. Плотным, как ткань, твердым, как камень. Определенным, как древесный срез. Теперь я в этом не уверена. Время вытекает сквозь пальцы, жизнь заканчивается... и закончится раньше, чем Обитаемый Мир.
        - Тебя это радует?
        - Пугает. Я собиралась после смерти прорастать травой, бежать водой, вить гнезда на ветках - я собиралась остаться в Мире. И что теперь?
        - Наш мир, может, и не самый лучший, - сказал Стократ. - Но в нем есть... вещи, которые не должны без следа исчезнуть.
        Старуха молчала, и смотрела внимательно.
        - Это случилось за год до того, как я в первый раз встретил Мир и заснул под вресенем, - сказал Стократ. - Уже отгорели пожары в Лесном Краю, но Вывор был еще цел... Мир шел восемнадцатый год, она жила взаперти, но я не знал об этом и тревожился совсем о других вещах... Слушай.
        Глава третья
        Язык
        - Теперь покажите, чему научились. Того, кто лучше всех справится, буду учить дальше, а остальным - до свидания. Идите сюда, перед всеми открыто позорьтесь или хвалитесь, по заслугам и честь!
        - Да уж, по заслугам, - пробормотал под нос унылый Хвощ. - Эх, чувствую, мать мне устроит учение...
        Шмель молча поднялся на широкий помост, с которого обычно объявляли новости, а теперь здесь был выставлен стол - широкая доска на двух бочках, с въевшимися пятнами от пивных и винных донышек. Вереницей подтянулись и встали у стола шестеро ребят от двенадцати до шестнадцати, проучившиеся кто год, кто полтора. Шмель занимался меньше всех - восемь месяцев.
        - Готовы? - учитель возвысил голос.
        - Мастер, я язык обжег, - тихо сказал Плюшка. - И у меня нос сопливый. Нюх потерялся.
        - Уходи. Зачем ты мне сдался с сопливым носом.
        - Мастер, я просто язык обжег...
        - Ну-ка, тихо все!
        Толпа, окружавшая помост, притихла. Здесь были друзья и родственники учеников, братья и сестры, соседи и приятели. Отдельно, на вынесенном из трактира кресле, восседал Глаза-и-Уши - личный княжеский советник. Он был немолод и сухощав, прозвище приросло к нему намертво, и настоящего имени никто не помнил.
        Матери и отца Шмеля не было, конечно, у помоста. Там, далеко на перевале, они не могут оставить трактир; Шмель поежился. Отец отпустил его учиться с единственным условием: стать мастером, сделаться уважаемым человеком в Макухе. Ремесло языковеда отец не ценил, но положение в обществе - очень.
        Все эти восемь месяцев Шмель не думал ни о чем, кроме учебы. Не гулял ни на одном поселковом празднике. Ни разу не просился домой, проведать родных. Тина, дочь хозяина таверны, где Шмелю позволили жить, говорила: этот парень постигает языкознание, будто жених невесту в первую брачную ночь. Шмель не мог судить насчет невесты: он еще не целовался ни с кем. Он учился, как плыл в быстрой воде, боясь остановиться, и вот доплыл до испытания...
        Лишь бы не подвел язык.
        На столе стояли рядком простые керамические кувшины с узкими горлышками. Учитель поманил пальцем высокого Лопуха, старшего из учеников, уже взрослого:
        - Какой?
        Выбирать было особенно не из чего - кувшины казались одинаковыми, разве что чистили их в разное время и с разным усердием. Лопух указал на тот, что был с надтреснутой ручкой. Мастер плеснул в стакан густой жидкости тыквенного цвета:
        - Пробуй.
        Лопух глубоко вздохнул. Принял стакан дрогнувшей рукой, поднес к губам, понюхал, раздувая ноздри. Смочил рот; вся площадь притихла.
        Лопух глотнул смелее. Раздувая щеки, покатал жидкость во рту. На лице его было написано такое усилие, будто парень тянул из болота увязшего по уши осла.
        - Ну-ка? - мастер решил, что времени прошло достаточно.
        - Движется, - обреченно сказал Лопух.
        - Кто движется?
        - Можно еще попробовать?
        Мастер подлил ему жидкости из того же сосуда, парень набрал полный рот и так застыл. Девчонка, считавшая себя Лопуховой невестой, пробилась к самому помосту и глядела снизу вверх умоляющими глазами.
        Наконец, Лопух шумно сглотнул.
        - Ну-ка? - ровным голосом повторил мастер.
        - Идет, - пролепетал парень, облизывая губы. - Он идет. Шагает.
        - Почти два года тебя учу, - сказал мастер с сожалением. - Пустое дело.
        - Нет, мастер, я понял - идет...
        - Идиот! Смысл послания - "Дорогу одолеет тот, кто сделает первый шаг"! Ступай, Лопух, домой, не позорь меня перед людьми!
        Девчонка-невеста закрыла лицо ладонями. Лопух переступил с ноги на ногу, будто очень важно было, правой или левой делать первый шаг - вспять, вниз, из учеников языковеда в батраки или лесорубы.
        - Понимать - дело трудное, - мастер возвысил голос. - И не всякому дано! Я говорил и говорю: если таланта нет - зря только мучаться будет и позориться!
        Всем своим видом подтверждая жестокие слова, Лопух наконец-то спустился с помоста. Шмелю было его жалко - но все заранее знали, что Лопух не пройдет испытания. Был он ленив и к обучению не способен.
        Мастер обернулся к следующему ученику. Долговязый светловолосый Заплат долго выбирал сосуд, что-то бормотал, закрывал ладонью то правый глаз, то левый. Наконец, ткнул пальцем в кувшин на самом краю стола. Мастер налил ему прозрачной, как чистая вода, жидкости.
        Заплат отхлебнул. Еще раз. Помолчал. Тупо улыбнулся:
        - Ничего не понял.
        - Иди, - сухо сказал мастер, и Заплат удалился, втянув голову в плечи. Он был странным парнем: иногда на него находило просветление, и он мог прочитать по вкусу самое сложное послание. Но если что-то упускал с самого начала - сразу сдавался. Вот как сейчас.
        Шмель проводил его взглядом. Потом посмотрел на оставшиеся кувшины. Что внутри? В напитке, доставшемся Лопуху, было изречение о дорогах. Цвет - тыквенный, скорее всего от цветка власяники, ингредиента, означающего "усилие", "преодоление". А вот полностью прозрачный напиток Заплата, скорее всего, содержал отрицание, потому что частица "не", как правило, отбивает цвет жидкости...
        - Так-то вы их учите, - громко сказала женщина в толпе, и Шмель вздрогнул. - Балбесами выставляете, все-то вам не так. Нарочно, что ли?
        Учитель, не обращая внимания на крики из толпы, кивнул Плюшке:
        - Выбирай.
        Тот выбрал быстро. Шмыгнул носом, горестно покачал головой, разглядывая бледно-зеленое содержимое стакана:
        - Учитель, я, наверное, и не пойму ничего. Язык обжег, нюх потерял...
        Не такой безнадежный, как Лопух, и не такой малодушный, как Заплат, Плюшка пришел сюда, чтобы учиться дальше. Его причитания были фальшивы. Он играл на публику, заранее готовясь сказать: я мог бы в сто раз лучше, вот только язык... Он сделал все по науке: и ладонью провел над стаканом, и принюхался справа налево, а не наоборот, и жидкость потрогал сперва кончиком языка, потом взял на губы, потом только набрал полный рот.
        - Дерево не бегает, а стоит, - сказал уверенно.
        - Какое дерево?
        - Елка.... Или ясень. Ясень стоит и не убегает.
        - Попробуй снова, - устало велел учитель.
        Плюшка напрягся:
        - Это из-за того, что я запаха не чую...
        Он чихнул, чтобы все видели, как он простужен, и снова отхлебнул от стакана. Сморщил лицо, как от кислого:
        - Ясень... находится неподалеку.
        - Будто и нет у тебя ни чутья, ни вкуса, - учитель мрачнел на глазах. - Сказано: ясень - не заяц, от топора не убежит! Что ты мне плетешь, я-то на тебя надеялся!
        - Это из-за того, что я...
        - Тихо! Постой пока... Вы двое, выбирайте!
        Двенадцатилетние близнецы Окра и Бык одно время были любимцами учителя - языки у них были на диво чувствительные. Правда, в последние месяцы мастер охладел к ним, потому что мальчишки увиливали от скучной и трудной учебы, как могли. Сейчас, нарушая правила, учитель налил им в два стакана из одной бутыли. Жидкость была прозрачной.
        - Собака, - первым сказал Окра.
        - Собака, - эхом откликнулся Бык.
        - Что - собака? - у мастера раздувались ноздри.
        - Не зови собаку, покусает, - без тени сомнения выпалил Окра.
        - Не зови чужую собаку, - подоспел Бык. - Покусает до крови!
        - Врать вы мастера, - учитель оглядел обоих с презрением. - В послании сказано: "Не называй собаку овцой, а свинью коровой". Идите домой, оба, видеть вас не могу... Ты! - он обернулся к Шмелю так резко, что тот подпрыгнул. - Будешь пробовать, еще позорить меня? Или домой вернешься?
        Толпа вокруг шумела все определеннее:
        - Дети в чем виноваты?
        - Что же ты за учитель такой!
        - Боишься, что ученик тебя за пояс заткнет? Потому и не учишь?
        - Цену себе набиваешь? Некрасиво!
        Многие, поднимая свой голос, нарочно оборачивались к креслу, где бесстрастно восседал Глаза-и-Уши: погляди, мол, донеси до князя, что за безобразие творит здесь мастер-языковед. Шум, в котором все яснее проступала злость, здорово мешал Шмелю, когда он принял в дрожащие руки стакан с кроваво-красной жидкостью.
        Первое - запах. Пусть заполнит тебя изнутри. Ты все равно ничего не поймешь, зато настроишься на нужный лад... Никогда не говори, на что похож запах. Не сравнивай ни с едой, ни с цветком, ни с глиной, ни с выгребной ямой. Отпусти свой разум. Просто почувствуй.
        Зачесались ноздри. Запах был такой тонкий, что Шмель перестал его ощущать уже через несколько секунд.
        Теперь вкус. Четыре направления смысла: соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время. И такты послевкусия, потому что настоящий вкус всегда разворачивается, всегда течет.
        Здесь четыре связанных понятия, всего четыре: дом. Помощь. Что еще? Дом...
        Он вдруг вспомнил отцовский трактир. Порог в четыре высоких ступени. Две трубы двух печей - Ящерки и Царицы. В тех краях, откуда родом мать, печам всегда дают имя. На перевале печи топятся почти круглый год, и запасать топливо надо от весны до весны...
        Нет, печи ни при чем. И дым тоже. Стены... Дом... Отец стоит посреди двора, уперши руки в бока...
        - Стены дома... - начал он неожиданно тонким голосом.
        Учитель поднял брови.
        - Стены дома... укрепляют... хозяина.
        - Стены дома поддерживают хозяина, - с некоторым удивлением сказал учитель. - Ну что же, близко. Постой пока. Рот прополощи чистой водой... Хвощ, теперь ты!
        * * *
        Стократ отдыхал на бревне, приспособленном под скамейку, и глядел издали на странный экзамен. Дочь хозяина местной таверны сидела с ним плечом к плечу - ближе, чем позволяли приличия:
        - Учеников испытывает прилюдно. Так положено. В прошлый раз, два года назад, всех разогнал, никого не стал учить дальше.
        - А почему? - Стократ потянулся. Большая тяжелая бабочка села на голенище его сапога и повела крыльями цвета крапивы.
        - Бездарные, мол, - дочь хозяина пожала плечами. - По-моему, правильно люди говорят: хочет один остаться со своим искусством. Цену набивает.
        На помосте парнишка с нечесаными светлыми волосами отхлебнул из кувшина - и теперь хмурился, катая во рту жидкость, мычал и выкатывал глаза, будто пытаясь что-то вспомнить.
        - Странное искусство, - сказал Стократ. - Зачем?
        - Не знаешь? - дочь хозяина глубоко вдохнула и пододвинулась еще ближе. - Так лесовики же. У нас с лесовиками дела. А они слепые и не говорят.
        - Совсем?
        - Да хоть сам посмотри! Пойди к заставе, и... - дочь хозяина вдруг запнулась. - Хотя лучше не надо, они чужих не любят. Но вот если лес рубить, надо сперва с ними договориться. А они не пишут ни на бумаге, ни на камне, только вкус и понимают. Вот наш мастер им складывает обращение от князя, вежливо, чин чином: позвольте мол, добрые соседи, ваш лес порубить, а мы вам за это заплатим. Дозорные им несут обращение в серебряном кувшине, а они нам присылают ответ в глиняном, и там указано, где рубить и сколько, и что они хотят взамен...
        - И ваш мастер все это понимает по вкусу питья?
        - А как же, - дочь хозяина вздохнула. - Он у нас первый человек, можно сказать. Дом у него лучший. Князь уже который год его вежливо просит: ну выучи ты наследника, дядя, лесовики-то нашему письму не научатся, они слепые и не говорят... А надавить на него, как следует, не решается. Потому как незаменимый человек наш мастер, чего уж там.
        Стократ снова посмотрел на помост. Мастер не производил впечатления особенного умельца - походил скорее на лавочника с лицом заурядным и одутловатым. Одет был добротно, но без изящества, кричал на мальчишек без любви - видно было, что к учительству он не имеет ни малейшего призвания. Один за другим отвергнутые ученики спускались с помоста, наконец, остались двое, тощий бледный мальчик с каштановыми волосами и плотный, круглый, похожий на речную рыбу подросток. Первый все время молчал, нервно поводя ноздрями. Второй ныл и жаловался на простуду, обожженный язык и снова на простуду.
        - Толстый - это Плюшка, четвертый сын торговца Сходни. Мальчишка хитрый, я его знаю. А худой - трактирщиков сын с перевала, Шмель его зовут, он у нас в таверне живет, вроде как за отработку, только какой из него работник, если он с утра до ночи со своими склянками... Гляди-ка, мастер этих-то оставил! Видно, дальше испытывать будет!
        Толпа плотнее обступила помост. Откуда-то подтягивались новые люди; мастер велел двум оставшимся ученикам еще раз выбрать по кувшину. Повторилось испытание; сын торговца канючил жалобно, но не назойливо - ровно так, чтобы не вызвать раздражения. Мальчик с каштановыми волосами глядел перед собой и говорил так тихо, что разобрать его слова могли только мастер, несколько человек в первых рядах - да Стократ, который умел читать по губам:
        - Маленький человек... легче найдет сокровище.
        Да уж, с ухмылкой подумал Стократ.
        - Похоже, все-таки кого-то оставит учиться, - дочь хозяина заглянула ему в глаза, будто проверяя, насколько важна эта новость. - Видно, князь велел уже оставить кого-то, терпение у него окончилось, вот он и...
        - Шмель остается! - провозгласил мастер поверх голов. - Этого буду учить дальше, этот хоть чему-то научился, хоть позже всех пришел!
        * * *
        Он стоял на краю помоста, не веря ушам, и умный язык его лежал во рту разбухшей колодой. Люди галдели - без особенной радости, но и без осуждения. Те, что стояли рядом, все видели и слышали сами: он честно прошел испытание. Последнее изречение было особенно сложным, хотя бы потому, что "сокровище" и "маленький" очень близки по вкусу.
        Плюшка стоял рядом, закусив губу. Четвертый сын богатого торговца, он был страшно честолюбив. Если Шмель не верил своему счастью - то Плюшка не умел и не мог свыкнуться с поражением.
        Шмель попробовал ему улыбнуться. Ответом был холодный, как лягушка, взгляд; семейство торговца Сходни одно из главных в поселке, и многие теперь возненавидят выскочку-Шмеля; он вдохнул ртом, чувствуя, как моментально остывают и покрываются корочкой губы.
        Ничего, лишь бы выучиться, а там он сам станет мастером. Он станет таким важным, что никто не посмеет косо взглянуть. Он будет учиться... и, наверное, его отпустят к родителям на несколько дней - рассказать о своем успехе, погостить, отдохнуть...
        - Минутку, - послышался скрипучий голос из кресла, где сидел Глаза-и-Уши. - Минуточку, мастер.
        Толпа притихла.
        Глаза-и-Уши, человек малоподвижный, встал на этот раз со своего кресла и соизволил приблизиться к помосту. Мастер спустился по ступенькам, и так они встретились на полпути, выказывая друг другу подчеркнутое уважение, при этом тщательно следя, чтобы не пройти лишнего шага. Их разговор слышали только стоящие очень близко - да и те упустили половину тихих, на ухо сказанных слов.
        - Князь будет недоволен, что берете пришлого, - тихо сказал советник. - Есть же наш, местный паренек. А что он хуже - так ведь язык обжег.
        Мастер помрачнел.
        - Вам решать, - совсем тихо сказал Глаза-и-Уши. - Но князь обрадуется, если возьмете местного. Сами решайте.
        Мастер, ни слова не говоря, вернулся на помост. Обвел мрачным взглядом заинтригованную толпу. Потом поглядел на Шмеля и Плюшку, и под его взглядом оба насторожились.
        - Князь желает строже выбирать, - громко выговорил мастер не вполне понятную фразу. - Последнее испытание.
        И вытащил из мешочка, привешенного к поясу, два крохотных стеклянных пузырька.
        * * *
        - А это что за козлобородый? - Стократ прищурился.
        - А это Глаза-и-Уши, - понизив голос, сообщила дочь хозяина. - От князя приходит.
        Стократ не смог разобрать, что шептал на ухо мастеру человек с неподвижной от важности шеей. Мастер в ответ ничего не сказал, но помрачнел заметно. Интрига?
        - И ничего-то ты не знаешь, - сказала дочь хозяина, причем в голосе ее послышалась нежность.
        - Откуда мне знать?
        - А кто ты вообще такой? - она говорила теперь почти шепотом.
        - Прохожий, - он улыбнулся.
        Дочь хозяина задавала этот вопрос уже в пятый или в шестой раз; это сделалось для нее игрой, доставляющей немалое удовольствие. Страшно подумать, как мало удовольствий у маленькой, рябой, узкобедрой девушки в поселке, где занимаются только лесом и сплавом.
        Стократ не думал останавливаться здесь надолго, но дочь хозяина таверны уговорила его "еще хоть на денек". Она сама явилась к нему в комнату и сама залезла под одеяло; нет, она вовсе не была гулящей. Отец мог бы выдать ее замуж, если бы не скупился на приданое.
        Она рассказала о себе сразу все, первой же ночью. Кроме дочери, у ее отца было пятеро взрослых сыновей, которые никак не могли поделить будущее наследство. Поэтому за нее хозяин таверны не давал ни гроша, ни ломаного грошика, а сама она - невеликая ценность. И мужа у нее нет и не будет... Разве что Стократ перестанет бродить, выстроит себе лачугу на берегу реки, и дочь хозяина станет печь ему лепешки.
        - Ну вот куда ты идешь? Зачем?
        - Ни за чем. Просто иду.
        - Ищешь чего-то? Приключений, может?
        - Не ищу... Сами меня находят.
        - А вот твой меч... ты умеешь биться? Или просто так носишь?
        - Просто так ношу, - он улыбался.
        Поутру она накормила его лепешками, в самом деле очень вкусными, и позвала поглядеть испытание "языкознаек". Стократ решил, что речь идет об экзамене в местной школе, и очень удивился, увидев стол с кувшинами и мастера странной науки.
        - А что, у князя вашего много власти? Много подданных еще, кроме вас?
        - Как это - кроме нас? - она удивилась. - Поселок наш, Макуха, это сколько же народу! Да еще два прибрежных, называются Правая рука и Левая рука, там сплавщики живут. И еще пильни, огороды, торговый дом... Мало, что ли?
        - Не мало, - Стократ улыбнулся.
        Эту бы девочку да на улицы настоящего большого города; он снова потянулся, разминая суставы, но бабочка, примостившаяся на голенище, так и не улетела. Бабочка чем-то напоминала ему дочь хозяина таверны.
        Рассказать бы этой глупышке о городах, где улицы выстроены ярусами - для пешеходов, для повозок, для карет. О специальных шляпах, которые горожанам предписано носить по праздникам и людным дням: такая шляпа плотно прилегает к голове, тулья широкая и твердая, и в толпе, где люди стоят плечом к плечу, можно ходить по головам. Так, ступая с головы на голову, переходит площадь высшая знать, срочные гонцы да еще, бывало, лекари, спешащие на вызов к градоначальнику...
        - ...Князь желает строже выбирать!
        Там, на помосте, мастер вытащил из мешочка, привешенного к поясу, два крохотных стеклянных пузырька.
        * * *
        Шмель держал во рту прозрачную жидкость и ничего не чувствовал. Вообще ничего. Вода из колодца - и та красноречивее.
        Напротив, в двух шагах, стоял Плюшка и глядел перед собой выпученными безумными глазищами. Его рот был полон, подбородок двигался.
        Мастер, обернувшись спиной к толпе, глядел почему-то с ненавистью. Бросил взгляд на Шмеля... Перевел на Плюшку...
        Круглые Плюшкины глаза мигнули и вдруг обрели смысл. Он проглотил все, что было у него во рту, дернулась шея.
        Шмель тоже проглотил. Вкуса не было. Пустота.
        - Ну? - мастер обошел вокруг стола, снова повернувшись к толпе лицом. - Ты?
        Он глядел на Шмеля. Тому оставалось только нервно облизывать губы.
        - Что, язык проглотил?
        - Там ничего не было, - прошептал Шмель.
        - То есть ты ничего не понял? - мастер возвысил голос. - Ай-яй, я-то на тебя рассчитывал... А ты, Плюшка?
        - Дырявая лодка далеко не уплывет, - быстро проговорил остроносый, с его губ полетели брызги. - У меня насморк, вообще-то...
        Толпа обрадовано загудела. Мастер молчал - долго, целое мгновение, и Плюшка под его взглядом заметно побледнел.
        - Дырявая лодка не уплывет, - сказал, наконец, мастер, и Шмель не понял, огорчен тот или обрадован. - Ну, что же... Последнее испытание ты провалил, Шмель. Плюшка будет учиться. Его беру к себе в ученики.
        В толпе засмеялись и захлопали.
        - Ну, наконец-то!
        - Наш-то, наш-то!
        - Вот это дело!
        Глаза-и-Уши поднялся с кресла и ушел сквозь толпу, не оглядываясь. Плюшка стоял на краю помоста, желая слушать и слушать эти хлопки, эти крики. Лицо у него горело, руки вцепились в подол расстегнутой суконной курточки: в мечтах он уже был мастером, князем, властителем мира; на кончике острого носа подрагивала маленькая сопля.
        Шмель спустился по лесенке - боком, как все неудачники. Он мог поклясться под присягой, что из последнего флакона учитель налил ему чистейшую, невиннейшую воду.
        Почему?
        Восемь месяцев он жил одной учебой. Не пил ничего, кроме воды, и ел только кашу без масла с вареными овощами. Он вылизывал каменные таблички с соляными картинками, чтобы придать языку чувствительность и гибкость. Он не расставался с ожерельем из смоляных шариков - каждый шарик со своим смыслом, Шмель менял их, когда твердо заучивал вкус. Он был готов к испытанию лучше всех, хотя все учились дольше - и что теперь?
        Он представил, как вернется на перевал и скажет родителям, что провалил испытание. Тряхнул головой, пытаясь вытрясти эту картину; нет, его не убьют. И дело не в позоре. Просто вдруг пошла прахом вся Шмелева жизнь.
        Люди расходились, болтая, кто-то громко ссорился. Шмель стоял, механически переступая с ноги на ногу, как прежде Лопух. С тем все ясно - женится и заживет, припеваючи. Хвощ станет сплавщиком, Заплат - плотником, близнецов отец выпорет... а им-то что. Они давно хотели бросить "эту ерунду". Плюшка вернется к мастеру и станет учиться, вот прямо завтра - с утра начнется новый урок...
        Он вдруг поднял голову, будто его окликнули. На оструганном бревне сидели Тина, дочь хозяина таверны, и незнакомец, которого Шмель мельком видел еще вчера - длинный, в высоких сапогах, с мечом у пояса. Оба глядели прямо на него.
        - Ерунда какая-то, - сочувственно сказала Тина. - То говорит - Шмель остается, то - наоборот... Ты нос-то не вешай, отец мой к тебе привык, на улицу не выгонит. Хочешь - так и вовсе у нас оставайся.
        - Спасибо, - Шмель поглядел на свои пыльные башмаки. - Я пойду.
        - Куда пойдешь? - Тина решительно поднялась с бревна. - Если на перевал, так это утром надо выходить, до рассвета, а то как застанет ночь в горах... Иди сейчас в таверну, расскажи все моему отцу, пусть тебя накормит! А то из штанов вываливаешься... - она обернулась к своему соседу. - Исхудал за это время - ужас как! Ест, как тень, и работает, правда, так же... А куда ему работать, если учится целый день?
        Шмель опустил голову ниже и, не глядя и не слушая, зашагал прочь по улице.
        * * *
        Легко сдался, подумал Стократ. Как-то слишком легко. Я в его годы полез бы, конечно, драться.
        Он усмехнулся краешками губ. О да, в его годы... Сиротский приют, большие темные комнаты, столь же темные смутные мысли и кулаки, не знающие боли. Сколько уже лет прошло, и с тех пор он никого не бил, а костяшки по-прежнему тверды, как щитки...
        Задумавшись, он положил ладонь на рукоять меча - и тут же убрал руку. Люди часто видят в этом жесте угрозу, и совершенно напрасно: Стократ никому не угрожал. Давно. С отрочества.
        Просто сразу, без угроз, наносил удар.
        - А вот лесовики, - он потянул за руку привставшую было Тину и усадил ее обратно на бревно. - Ты мне расскажи о них подробнее.
        - Зачем? - она в самом деле удивилась.
        - Ну как же. Я, сколько брожу, здесь в первый раз о таких услышал. А вы с ними торгуете. Мне же интересно.
        - Интересно? - кажется, она впервые задумалась, не издевается ли над ней чужеземец.
        Раньше я тоже не понимал, подумал Стократ. Даже когда был ребенком. Мир предлагал мне то, что можно съесть, то, что опасно и то, с чем нужно драться. И съедобное, и опасное, и драчливое не были при этом интересны - я просто ел, просто бил или прятался, если не мог ударить. И множество людей так живут.
        Он вспомнил, как впервые пришел на вершину холма с мечом на поясе, пришел после долгого ночного перехода, валясь с ног, голодный, замерзший; увидел реку внизу и лес на горизонте, и светлеющее небо над озером, - и вдруг поразился, как никогда в жизни.
        - Да, интересно, - сказал он Тине. - Откуда они взялись такие? Они люди?
        - Да вроде, - видно было, что Тина никогда не задумывалась о такой простой вещи. - Люди... Просто давно, тысячу лет назад... или сто лет, не знаю, в наших краях был мор. И все, кто тут жил, перемерли, а одни ушли в леса и спрятались. Они тоже болели, но не померли, а так... изменились. Глаза у них есть, но не видят, и рот есть, но не говорят.
        - А как они ходят в лесу, на деревья не натыкаются?
        - Они и бегают, и луки у них есть... Я говорю: не ходи к заставе.
        - А как они друг с другом ладят, если они слепые и немые?
        - Не знаю, - помолчав, призналась девушка. - Варят друг другу каши, наверное.
        Она запнулась, а потом вдруг порозовела и оживилась:
        - Это сколько же возни, представляешь! Если на каждое слово надо кашу варить! Муж жене велит, чтобы сумку ему собрала, идет на кухню, возится, варит: положи мне, мол, хлеба, ложку, миску, соль, одеяло... А про бритву и забудет! И приходится новую кашу! А просто сказать - стой, я бритву забыл, и не додумается!
        Она засмеялась.
        Взмыла с голенища бабочка. Она сидела тут давно и пригрелась, а тут взлетела, но не от смеха Тины, а потому что на сапог упала тень. Стократ поднял глаза; рядом возвышался, держа голову чуть набок, Глаза-и-Уши, высокий мужчина с седеющей козлиной бородкой.
        - Это ты - чужеземец с мечом? - спросил строго.
        - Совершенно очевидно, - после коротенькой паузы отозвался Стократ.
        - Что?
        - Разумеется, я чужеземец. А вот мой меч.
        - Князь хочет говорить с тобой.
        Тина не то ахнула, не то громко вздохнула.
        * * *
        Шмель не пошел в таверну. Там сейчас соберутся друзья и родственники Плюшки во главе с торговцем Сходней; нет, Шмель не завидовал. Он просто не мог забыть переглядку мастера с учеником: встретившись взглядом с учителем, Плюшка мигнул и вдруг просиял, будто о чем-то догадавшись...
        "Дырявая лодка не уплывет". В том питье, что пробовал Шмель, никакой лодки не было. Там вообще ничего не было. Пусто.
        Он вышел на дорогу, ведущую в лес, к заставе. Солнце уже склонялось, но до сумерек было далеко. Шмель набрал воды из источника - на поясе у него всегда висела фляга, так учитель велел. Бывший учитель.
        Кривозвездка и Факел обычно росли у воды. Их трудно было искать, но Шмель знал секреты. Усевшись на камне, он разжевал сперва три цветка кривозвездки, потом метелочку Факела. Получилась неплохая, легко распознаваемая частица "не": если добавить этой кашицы в питье, смысл его поменяется на противоположный. Верю - не верю, хочу - не хочу...
        Шмель выплюнул травяную кашицу вместе со вкусом - на проезжую дорогу.
        Будь он сильным и умным, как герой сказок - составил бы для мастера питье со смыслом: "Ты меня предал и обманул людей. Но я все знаю, расплата придет..." Но для такого послания нужны редкие ингредиенты. И Шмель - не герой сказок, а так, мальчишка...
        Он встал, вытер слезы рукавом и зашагал обратно к поселку.
        * * *
        - Это правда, что ты убиваешь людей за деньги?
        - К счастью, нет.
        Князь нахмурился.
        Это был молодой еще человек из очень молодого рода. Еще прадед его сплавлял лес, как все в округе, а дед научился воинскому ремеслу и нанялся в чужое войско, и собрал вокруг себя доверенных людей, и ухитрился мечом добыть себе славу и землю. Его отец смог удержаться у власти и упрочить ее, и вот - первый в династии, получивший титул по наследству, принимал Стократа в своем бревенчатом доме и не знал, как правильно поставить себя с незнакомцем.
        - Ну как же... мне донесли, что твой меч... что тебе платят за убийства.
        - Так вернее, - признал Стократ. - Случается, я убиваю убийц и насильников. И если мне вдруг - почему-то - платят родственники их жертв, я принимаю плату.
        - А, - князь приободрился. - Тогда... А заказы ты принимаешь?
        Стократ поднял брови. Длинная гневная речь не была бы столь красноречива.
        Князь ощетинил короткую бороду. Некому и некогда было учить его скрывать чувства, как подобает высокородному, поэтому все, о чем он думал, сразу же отражалось на лице. Князь молча сокрушался, что идиоты-стражники впустили гостя со здоровенным мечом у пояса, такую стражу по-хорошему надо бить палками на базарной площади, но другой ведь нет...
        - Я не наемный убийца, - проговорил Стократ холодновато, но без дерзости. - Я бродяга. Если встречу убийцу - его не станет. Заплатят - возьму деньги. Вот и все.
        - Ты... странствующий вершитель справедливости? - князь криво ухмыльнулся.
        - Я не знаю, что такое справедливость, - ровно отозвался Стократ. - Думаешь, она существует?
        Князь снова засопел; Стократ встретился с ним глазами. Князь вздрогнул.
        - Я всего лишь путник, - сказал Стократ примиряюще. - Иду, куда глаза глядят. Мир смотрю, вести разношу. В Лесном Крае, слышали, в трех местах загорелось этим летом?
        - Большая беда, - глухо отозвался князь.
        - Немалая. Цена на лес выросла повсюду...
        Стократ сделал многозначительную паузу.
        - Ты еще и купец? - теперь уже князь цепко глянул ему в глаза.
        - Куда мне, - Стократ улыбнулся.
        - Цена выросла, торгуем много, - проговорил князь с непонятным раздражением. - У нас ведь не просто лес, у нас розовая сосна, таких во всем Мире больше нет. Видал, какие дома?
        - Видал.
        - А вот это? - князь подхватил со стола резной деревянный кубок, стряхнул на пол несколько капель со дна, протянул Стократу. - Скажи... это правда, что о тебе болтают?
        Стократ взял в руки кубок. Розовая сосна, если правильно ее обработать, становится прозрачной. Тина, помнится, рассказывала об этом долго и подробно, и Стократ цокал языком, гладя пальцами ее деревянные сережки - и пылающие мочки ушей.
        - Что обо мне болтают? - повторил он, вертя в руках княжеский кубок.
        - Что ты один можешь... десяток положить? Вооруженных? Один?
        - Красивая работа, - Стократ вернул кубок. - И ты веришь слухам?
        Князь в раздражении хлопнул кубком о стол:
        - А кто тебя знает... Мы тут на краю света почти, с лесовиками бок о бок, и не захочешь - а начнешь верить всякому...
        - А что, ладится у вас с лесовиками? - Стократ боялся, что в голосе его слишком явно прозвучало любопытство. Он был почти уверен, что разговор с князем так или иначе коснется лесовиков и смутные разговоры насчет "положить десяток" будут иметь продолжение.
        - Ладится, - сквозь зубы бросил князь. - Твари они спокойные, ни с кем, кроме нас, не водятся, а мы у них лес берем по бросовой цене... Я о другом. Перевал здешний знаешь?
        - По дороге сюда ночевал там.
        - Ага... Место нехорошее.
        - Ничего такого не заметил.
        - Ага, - сквозь зубы повторил князь. - Разбойничье место. Торговцы, вон, петицию принесли, - он щелкнул пальцем по желтому свитку на столе. - Грамотный?
        Не отвечая, Стократ развернул свиток. Написано было средне-западным говорком, "как слышится - так и пишется", в три строки всего: "у князя торговая Макуха просит покровительства от разбойников душегубов три каравана уже порешили все боятся в месяц белой зари торговля встанет". И столбик подписей.
        - В месяц белой зари, - Стократ потрогал жесткий краешек свитка. - Это когда же было?
        Князь раздраженно вынул свиток у него из рук и бросил на стол:
        - Полгода назад, - сказал отрывисто. - Я тогда со стражей на перевал съездил... Никого не видел. Но грабить перестали.
        Он обошел вокруг стола, встал напротив Стократа, уперся о столешницу костяшками пальцев:
        - На прошлой неделе опять убили троих. Не наших, из Долины. Ехали к нам по торговому делу. Глотки им перерезали, кошельки забрали... Ладно, грабь, горло резать зачем?!
        - Чтобы потом не узнали, - сказал Стократ.
        - Значит, из местных...
        Князь помолчал. На хмуром лице был написан полный отчет о его чувствах: он долго не хотел верить, что разбойники на перевале принадлежат к числу его подданных, и что его, князя, ответственность за злодейство таким образом удваивается.
        - Они были вооружены? Те, кого убили? - помог ему Стократ.
        - Да. Торговец из Долины, ехал с деньгами, с ним два охранника в броне, с мечами. Их порезали, как цыплят.
        - Как ты узнал?
        - А неважно, - князь уселся в высокое кресло. - Я, может, не с трона золотого правлю и армии не вожу, но в Макухе я князь и свое дело знаю... Узнал вот. Еще, было, на тебя подумал...
        - На меня?!
        - ...Но тех разбойников было трое, а о тебе говорят, что ты всегда один. Да еще кое-какие приметы... Так что с тебя я подозрение снял.
        Стократ удивился - и из милосердия показал свое удивление князю. Тот сразу успокоился, залоснился, раскинулся в кресле:
        - А ты думал? Я не слепой и не глухой. На своей земле я все знаю!
        - А в Макухе об этом молчат. Даже в таверне.
        - Потому дело тайное, - отрывисто сказал князь. - Нехорошее дело. Если разбойники вернулись - народ забеспокоится по ту и эту сторону гор, торговля встанет... А это вред большой.
        Стократ молчал.
        - И беда большая, - князь повысил голос. - Людей вот так резать, как мясо... Убийцы без наказания... А кого мне туда посылать? Стражу - так ведь спрячутся они от стражи. Самому ехать? А?
        Он снова замер, и решился на этот раз посмотреть собеседнику в глаза.
        - Ладно, могу сходить, - медленно сказал Стократ. - Только они ко мне целоваться не выскочат, я не купец... Где мне их искать?
        - Искать, - князь потер широкие ладони, звякнули друг о друга кольца. - Ну...
        Он поманил гостя пальцем, склонился к его уху:
        - Сами найдут. Но не тебя. Один... торговец завтра на заре за перевал едет. Один, ну, со слугой... А торговец приметный.
        - И ты его не предупредишь, - пробормотал Стократ.
        - Предупрежу - так не поедет.
        - А если его убьют?
        - Многих убивают. Того, другого... Хватит уже.
        - Но об этом ты плакать не будешь.
        - Может, и поплачу, - князь болезненно ухмыльнулся. - Мне главное с разбойниками покончить.
        - Ясно, - медленно проговорил Стократ.
        Князь сказал правду, но не всю. Стократ еще не знал, надо ли в этом деле обнажать спрятанное и узнавать потаенное. Некоторые тайны нельзя не раскрыть. Некоторые - лучше не трогать.
        - Я... - князь кашлянул, - за душегубов... награду назначу.
        - За наградой возвращаться не буду. Может, пришлю кого-нибудь.
        - И деньги тебе не нужны? - князь прищурился. - Хотя правду говорят: зачем колдуну деньги...
        - Низачем, - легко согласился Стократ. - Завтра пойду туда, а если что случится - ты узнаешь.
        * * *
        Гуляки разошлись рано: сам торговец Сходня поднялся из-за стола первый. Завтра спозаранку ему предстояло отправляться по делам за Горную Стрелку, через перевал. Впрочем, Сходня всегда вставал рано, и его домашние поднимались раньше всех в поселке, и торговец любил прихвастнуть в разговоре: вот отчего я богатею, я усердием и трудом богатею, а кто ленится - тот сам себе древесная лягуха.
        - Всем в постель! - объявил Сходня, с грохотом отодвигая тяжелый стул. - Мой младший сын теперь - единственный ученик мастера и работать должен, как тягловый скот!
        Неизвестно, что подумал Плюшка в ответ на эти слова, но очень скоро таверна опустела. Шмель, весь вечер пролежавший на своем тюфяке в углу кухни, тихонько встал, чтобы сжевать кусок хлеба: от огорчения ему хотелось есть больше обычного, и во вкусе ржаной горбушки мерещился горький упрек.
        Поначалу он хотел оставить в таверне все склянки и бутылочки, крошки снадобий и подушечки с ингредиентами, которые перешли к нему за восемь месяцев учебы, - но оказалось невыносимо жалко расставаться с сокровищами. Вот сито для просеивания порошков, вот каменный флакон, старинный, с неразборчивым рисунком на гладком боку, вот ожерелье из смоляных шариков, нанизанных на нитку. Шмель разглядывал их, откладывал и снова брал в руки, совал в мешок и вытаскивал наружу. Уже Тина закончила прибирать, уже вытерла посуду и погасила светильники. Уже стояла за окнами глухая ночь, догорел огонь в очаге, а Шмель все сидел на краю лавки, поставив свечку в стенную нишу, и пытался решить, какие из сокровищ можно взять, а какие придется навсегда оставить.
        Потом залаяли собаки и сразу угомонились. Тихонько открылась входная дверь. Вошел кто-то высокий и большой, но странно бесшумный, как ночной зверь. Казалось, он и сапогами-то ступал нарочно громче - чтобы в таверне не подумали, что он крадется.
        Сбежала по лестнице Тина. Привалившись спиной к стене, Шмель слышал их разговор.
        - Что же ты так поздно? Я ждала...
        - Завтра на рассвете ухожу.
        - Завтра?! Ты же хотел остаться... еще хотя бы на денек...
        Ее шепот и шмыганье удалились вверх по лестнице. Шмель понял, что у него слипаются глаза.
        Тогда он собрал все подарки мастера в свой заплечный мешок, поставил его у тюфяка на полу - и заснул.
        Ему снился котел с кипящим на огне варевом. Шмель зачерпывал из котла серебряной ложкой на деревянной ручке и подносил к губам; вкус растекался во рту, как заря под небесами: это был длинный рассказ о замечательной жизни и славной смерти, рассказ с картинками, которые возникали и складывались будто сами по себе. Во сне Шмель мечтал никогда не забыть этот вкус, навсегда сохранить и пересказать людям - но его уже трясли за плечо, и сон ускользал, а вместе с ним ускользнул и вкус.
        Над ним нависало лицо Тины, бледное, помятое, с красными глазами:
        - Вставай, дурачок... Стократ на перевал выезжает, так иди с ним, что тебе на дороге одному делать? Вставай, скорее!
        Она сунула ему хлеб, завернутый в тряпицу.
        На улице было сыро и зябко, Шмель сразу же затрясся, застучал зубами от холода. Человек с мечом у пояса вывел из-под навеса свою лошадь, уже оседланную, а Тина подтолкнула Шмеля вперед:
        - Вот, с ним поедешь, я хоть спокойна буду...
        Шмель растерялся. Он сторонился незнакомцев. До десяти лет отец запрещал ему разговаривать с чужими - вообще, как если бы мальчик был немой.
        - Я сам!
        - Да вместе же легче! Мало ли, в горах ногу подвернешь, и что? Звери там... Даже купцы караванами ходят!
        - Да на что я сдался зверям? - Шмель попятился. - Я не купец, я сам сюда пришел, сам обратно дойду...
        - Ноги сотрешь о камень, - тихо сказал приезжий, поймав его взгляд.
        Шмель странно успокоился. Никогда прежде ему не доводилось быть таким равнодушным.
        - Ноги сотру о камень, - повторил он шепотом.
        Приезжий взял его под мышки и подсадил на лошадь. Никто не подсаживал Шмеля с тех пор, как ему минуло шесть - повсюду забирался сам.
        - Прощай, Тина, - тихо сказал приезжий.
        И, больше не слушая ее, вывел лошадь за ворота.
        * * *
        Первым желанием Стократа было отговорить мальчишку от сегодняшнего похода на перевал: там, где должны были встретиться купец, Стократ и разбойники, мальчишка явно оказался бы лишним.
        А потом заговорило любопытство. Мальчишка долгое время был учеником языковеда и сам умел читать по вкусу напитка; возможно, он своими глазами видел лесовиков. Поддавшись любопытству, Стократ решил, что парню ничего не угрожает: и купец, и Стократ всю дорогу проедут верхом и прибудут на перевал куда раньше, чем пешеход-подросток. К появлению мальчишки все будет кончено, а Стократ, пожалуй, успеет и прибрать на месте происшествия.
        - Ты сам видел когда-нибудь лесовиков?
        - Нет. Они чужих не любят.
        Шмель отвечал, как во сне, и смотрел прямо перед собой, на дорогу. Стократ шел рядом, ведя лошадь в поводу. Мальчишка сидел в седле неуверенно и не доставал до стремян.
        - А кто же к ним ходит? На переговоры, например?
        - Дозорные от князя, стражники, двое или трое. Когда в чаше огонь зажгут - дозорный бежит за посланием. И обратно так же.
        - А лесорубы их видели?
        - Тем они не показываются.
        - Лесовики, что же, опасны? Раз уж с ними так считаются?
        - С такими не считаться - себе быть врагом. Они бойцы хоть куда. И яды у них... мастер говорит, яды у них отменные.
        - Их много?
        - Не знаю. Уж не меньше, чем нас.
        - Они похожи на людей? Или как деревья - ноги в земле?
        - Да какое там! Люди как люди. Только глаз нет.
        - Совсем слепые? И как же бьются тогда?
        - Не знаю. Говорят, они слышат не ушами, а всем телом.
        - Как это?
        - Не знаю. Я не видел.
        - Допустим... А что это такое - их язык?
        - Великое искусство.
        - Да ну! А как ты, к примеру, читаешь такое послание?
        - А так. "Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время". Это главная основа, а на ней снасти: тепло и холод, гладкий и терпкий, вязкий и легкий. И еще послевкусие...
        - Сложно, - сказал Стократ. - А скажи, зачем тебе языкознание? Зачем учиться пошел?
        - Хотел знать, чего не знают другие.
        * * *
        - ...чего не знают другие.
        Шмель покачнулся в седле и вдруг проснулся. С момента, когда приезжий посмотрел ему в глаза и сказал что-то... неважное, какие-то бессмысленные слова, - с этого момента он был сонный, спокойный, сам себе чужой; за восемь месяцев его много раз спрашивали, зачем пошел к мастеру в ученье, и всем он врал: хочу послужить князю, хочу выбиться в люди, хочу заработать... А правду сказал только сейчас, в оцепенении. И от этого, должно быть, очнулся.
        Он сидел верхом на чужой лошади, справа и слева тянулась дорога, пустынная, уже далеко от жилья. У седла был приторочен его заплечный мешок и еще какие-то вьюки. Незнакомец шел рядом, задавая вопросы, и кто знает, сколько уже Шмель успел ему выболтать!
        - Я сойду, - он испуганно завозился в седле. Лошадь вопросительно повернула голову.
        - Меня зовут Стократ, - негромко сказал незнакомец. - Можешь меня не бояться.
        - Я не боюсь!
        Он неловко сполз на дорогу. Лошадь поглядела осуждающе.
        - И мешок мой отдайте...
        - Почему мастер тебя прогнал, как ты думаешь?
        Шмель замер с протянутой рукой.
        - Он ведь прогнал тебя по приказу княжеского советника, - Стократ кивнул. - Но обставил дело так, будто ты сам виноват. С князем у тебя ссоры не было, случайно?
        - Насмехаетесь, - грустно сказал Шмель. - У меня-то, ссоры с князем... ха-ха.
        - Тогда за что?
        - Я чужой, - Шмель снова потянулся за мешком. - Отдайте мои вещи.
        - На, - Стократ отцепил мешок от седельной луки. - Тяжелый. Камни несешь?
        - Золотые слитки.
        - Не сердись на меня, - Стократ погладил лошадь по шее. - Я колдун, да. Но вреда от меня тебе не будет.
        Попятившись, Шмель забросил мешок на плечо. Что-то твердое - наверное, каменный флакончик - впилось в спину сквозь куртку.
        - Я сам по себе, с меня нечего взять, - пробормотал он скороговоркой. - И не боюсь ничего, что мне бояться?
        - И на мастера не злись, - Стократ глядел на него поверх седла. - Он с самого начала мог выбрать этого... сына торговца. Если бы рассчитывал на подарки. А с князем ссориться ему не с руки.
        - Почему не с руки? - вырвалось у Шмеля. - Он же единственный мастер в языкознании, как без него обойтись?
        - С учениками - уже и не единственный. А борода седеет... Ты где ночевать будешь?
        - Ночевать?! Я до заката на перевал приду!
        И, не говоря больше ни слова, Шмель развернулся и поспешил по дороге вверх.
        Через минуту его обогнал всадник. Проскакал мимо, махнув на прощание рукой.
        * * *
        К перевалу от Макухи вела единственная дорога, хорошая, но местами довольно-таки крутая, узкая, над обрывом. Здесь ездили по торговым делам, реже - по личным, еще реже забредал чудак-путешественник, сборщик редких трав или птицелов. Дорогу называли Белой - потому, что во многих местах из-под земли проступал здесь искрящийся светлый камень, красивый, но хрупкий и не поддающийся обработке.
        Белую дорогу Шмель знал неплохо: отец брал его с собой несколько лет назад, когда ездил к самому князю договариваться насчет налогов с Высокого трактира. Тогда они ехали медленно, с ночевками, останавливались у озер, ловили кроликов и удили рыбу. Та поездка заняла три дня в один конец и столько же в другой; Шмель удивился потом, когда обнаружил, что спуститься от трактира к Макухе можно от рассвета до заката.
        Ну и подняться почти столько же - от темна до темна.
        Отпечатки подков скоро пропали на белом камне. Шмель шагал, пытаясь удобнее пристроить на спине мешок, но тот был сложен до того неудачно, что, как ни поверни, в спину что-то впивалось. Надо было остановиться и перепаковать поклажу, но Шмель решил про себя, что первый привал устроит, когда сильно устанет, не раньше.
        Еще вчера в это время он мечтал пройти испытание и остаться учеником. Еще вчера он рассчитывал, что долгие месяцы учебы - а ведь учился честно! - не пропали даром. Выходит, пропали.
        Незнакомец по имени Стократ одним словом поставил все на свои места. Конечно, мастер подстроил его провал. По справедливости, оставаться в учении должен был Шмель, а не Плюшка... Но кого волнует справедливость?
        Внизу разошелся туман. Сквозь тучи проглянуло солнце, и сделалось почти жарко. Шмель остановился на минутку, чтобы посмотреть вниз - на огромные пространства, поросшие розовой сосной. На реку, лежавшую подковой, на почти незаметные с такого расстояния Правую и Левую руки. И Макуху, которая за восемь месяцев сделалась почти родной.
        А я все равно буду учиться языкознанию, подумал он и сам испугался своей дерзости. Я знаю основы: "соленый как воля, горький как время..." Днем я буду работать в отцовском трактире, а по ночам - тренироваться, составлять питье, собирать травы и готовить сочетания...
        Солнце спряталось. Шмель со вздохом сгрузил на траву свой заплечный мешок.
        Зачем это нужно? Отец, помнится, тряс его за воротник и все твердил: зачем? Чтобы составлять пару раз в год напитки-послания к лесовикам? Чтобы пробовать и разбирать их мутное варево? Это очень выгодно, конечно, это почетно, когда ты единственный мастер во всем княжестве. Но времена меняются, говорил отец, князь не допустит, чтобы мастер и дальше был один. Найдется ученик, другой, третий - и скоро выяснится, что языкознание вовсе не волшебная тайна, что этому можно выучить любого сопливого мальчишку. И останешься ты, со своим искусством, но без всякого ремесла, босой и голый, и окажешься никому не нужным, потому что кому твои флакончики сдались? А если повезет, говорил отец, лесовики повымрут от какой-нибудь лесовичьей болезни, и переговариваться всеми этими кашами-варевами станет не с кем. Так зачем тебе это нужно?
        Шмель вздохнул: незнакомцу он сказал правду. Возня с флакончиками и травами, с говорящими напитками и едой была для него данью гордыне. Ему хотелось быть исключительным, достигнуть небывалого, знать то, что никто не знает.
        Он сел на белый камень и вытащил кусок хлеба, что дала ему Тина.
        Учитель рассказывал, что у лесовиков бывают пиршества, где все напитки и яства - одно за другим - рассказывают гостям единую долгую историю. Шмелю много раз снились эти безмолвные пиры: в полном молчании лесовики сидели за длинными столами, и пили, и ели все одновременно, напиток за напитком, кашу за кашей. Вкусы и запахи разворачивали перед ними картины, будили потаенные чувства, и женщины скоро начинали всхлипывать, растроганные, а мужчины расправляли плечи, готовые идти в бой. Под конец пиршества все они испытывали и сладкую ярость, и радость, и боль очищения; жуя свой хлеб, Шмель пытался представить себе, как работали повара и языковеды, составляя для своих людей эти беззвучные песни.
        Он хотел бы хоть раз испытать нечто подобное. Хоть раз попробовать самое начало пиршественной истории. Не говоря уже о том, чтобы приготовить ее самому.
        Но времена меняются, говорил учитель, и его речи ложились, как в отпечатки, в уже произнесенные когда-то слова отца. Сами лесовики забывают древнее искусство. Знатоков осталось мало. Молодым нужно быстрое и простое: где, как, с кем. Старые мастера еще помнят языкознание, каким оно было, а молодые составляют послания безыскусно, порой с ошибками: "рубить от красного второго камня до болота "скраю". Поди пойми их. Переспрашивать приходится...
        Шмель вытащил из мешка отдельный узелок с самыми ценными своими сокровищами. Он давно мечтал составить хоть простенький словарик, собрать флакончики с чистыми вкусами, а на ярлычках написать понятие, которое они означают. Он даже начал работу, правда, вкусов нашлось всего шесть: "большой", "два", "уметь", "ожидать", "касаться", "любить".
        В последнем флаконе осталось совсем немного. Если смешать "большой" и "любить", получится первая свадебная чаша. Мастер рассказывал: на свадебных пирах связных историй не бывает, а бывает много маленьких пожеланий, и каждый гость составляет свое...
        По дороге застучали копыта. Шмель, спохватившись, подобрал вещи, огляделся; топот приближался снизу, и лошадей там было больше, чем одна.
        Шмель на всякий случай отошел в кусты. Кто бы ни ехал по дороге - вступать с ним в разговоры он не собирался; в густых зарослях кое-где висели на ветках белесые плоды. Это ягода Лунь, несъедобная, но и не ядовитая, хорошая для дела: вытяжка из нее придает высказыванию оттенок "сомневаюсь"...
        Мимо проехали, не заметив Шмеля, торговец Сходня и с ним погонщик, ведущий в поводу лошадь, груженную вьюками.
        * * *
        Стократ услышал позади торговца со спутником, но не стал пропускать их, а чуть прибавил ходу. Добрался до крутого поворота, остановился, выжидая; сквозь ветки кустов можно было разглядеть часть дороги внизу, и вот на этой дороге показались Сходня со слугой и товарами. Купец ехал, высоко задрав подбородок: гордился, вероятно, вчерашним успехом сына. А может, голову ему задирала привычная, как вывих, спесь.
        Пока все шло ровно так, как предсказывал князь: к обеду путники достигнут озера и устроят привал. Потом двинутся дальше; на опасных поворотах верхней дороги, вьющейся, как шерстяной моток, пойдут пешком и поведут лошадей осторожно, шаг за шагом. К этому моменту разбойники почуют запах богатой добычи и вылезут из норы, или где там они прячутся.
        Стократ отлично помнил дорогу перед Высоким трактиром: маленькое ущелье, окруженное с двух сторон каменными грядами, поросшее по обочинам густыми зелеными кустарниками. Видно, зодчий этих гор, сам в душе великий разбойник, устроил это место специально для лихих безжалостных братьев.
        То, что разбойники убивают свидетелей - всех свидетелей - не вызывало у Стократа сомнения. Но мальчишка идет пешком. После полудня он устанет и замедлит шаг, и доберется до перевала, когда все будет кончено...
        Стократ махнул рукой, разгоняя облачко мошкары. А может, сегодня и вовсе ничего не случится. И торговец, и слуга вооружены. Легкой эту добычу не назовешь. Да и не всеведущи разбойники, могут уснуть и потерять чутье, могут убраться подальше, могут раскаяться, в конце концов...
        Он ухмыльнулся, вскочил в седло и потихоньку, все время прислушиваясь, двинулся вперед.
        * * *
        Полдень давно миновал, когда Шмель, наконец, вышел на берег озера. Дым еще стелился над водой, и Сходня со слугой только-только поднимались после затянувшегося привала, но Шмель слишком устал, чтобы играть в прятки.
        Он скованно поклонился - все-таки подростку надлежит первому приветствовать старших. Слуга равнодушно кивнул в ответ; Сходня поманил пальцем.
        Шмелю это не понравилось, но он подошел, хоть и не очень близко.
        - Домой идешь?
        - Домой.
        - Всыплет, небось, отец, что провалил ученичество?
        - Всыплет, - отозвался Шмель как мог равнодушно. И подумал: ну чего тебе еще? Не надоест глумиться?
        - Свои сыновья будут - тогда поймешь, - проговорил Сходня с неожиданной мягкостью. - Хотим, чтобы вы голода не знали, чтобы не мерзли и чужим в ножки не кланялись. Потому и учим. Мой-то - видел, какой?
        - Видел.
        - Будет мастер, - уверенно сказал Сходня. - Потому как растил я его, не жалея. Ну, поехали! - он кивнул слуге. - Хлеб и сыр, что остались, отдай мальчишке. А то совсем отощал.
        Слуга молча положил на камень у костра сверток, который собирался было унести с собой. И очень скоро Шмель снова остался один - на берегу неподвижного теплого озера, где темнели кострища, давние и свежие.
        Чужого свертка он так и не тронул.
        * * *
        Солнце ушло за гору. Стократ лежал на спине и грыз травинку; сегодня весь день у него во рту и крошки не было, живот прилип к спине, зато чутье и слух по-звериному обострились.
        Купец и его слуга все еще были в пути. Еще ругали себя за долгие привалы и погоняли лошадей, желая добраться до Высокого трактира прежде, чем окончательно стемнеет. Приложив ухо к земле, Стократ слышал стук копыт недалеко внизу: скоро они будут здесь, приманка явилась.
        Приманка явилась, но зверя не было до сих пор. Лежа в полумраке, сливаясь с землей и хвоей, Стократ был невидим, но и сам видел мало. Когда разбойники выдвинутся вперед, собираясь начать дело, он услышит. Но пока душегубы залегли, как он, и ждут.
        Или их нет здесь. Ушли, сбежали, разошлись, каждый несет свою долю прежней добычи, и каждый надеется начать жизнь заново...
        Жить заново. Открыть, скажем, трактир у дороги. Или построить кузницу, или просто осесть в селении и возделывать клочок земли. Перерезанные глотки остались в прошлом, грабежа и вовсе не было, мы все начнем сначала... Стократ вытянулся, разминая затекшую спину, и в который раз поразился, откуда к нему приходят мысли. В его детстве, холодном и темном, мыслей почти не было. Только борьба и ярость; все вокруг были молоды и обречены.
        Меч стал его первым учителем и другом.
        Голодный мальчишка бродил по дорогам - сперва бесцельно. Потом тоже бесцельно, но уже сознавая это, пребывая в не-цельности, как в полете. Он много думал о людях: иногда один подпасок, встреченный на рассвете, давал ему пищу для размышлений до самого вечера. Он научился читать незаметно для себя, и даже купил и прочел несколько книг, но истории, рассказанные в них, показались слишком сухими и вымышленными в сравнении с тем, что он видел и о чем думал. Вот, например, некие разбойники молча делят награбленное и расходятся в разные стороны. Откуда Стократу известно, о чем мечтают? Какими словами убаюкивают совесть?
        Стократ выплюнул изжеванную травинку, сорвал следующую и поразился ее терпкому вкусу. Вкус... что он означает? О чем, кроме зелени и лета, может рассказать эта терпкая кашица?
        Вчера он потратил несколько часов на прогулку к маяку - так называли чашу со смолой, где лесовики, когда желали о чем-то сказать соседям, разводили огонь. Дозорный приносил князю флакончик с посланием. Мастер-языковед, заранее предупрежденный, полоскал рот особо чистой водой и клал сообщение на язык. И после долгого величественного молчания изрекал пожелание - или вопрос, или сообщение.
        Стократ так четко воображал себе эту сцену, как если бы сам много раз был ее свидетелем. Вчера он постоял у потушенного маяка, но дальше в лес не пошел: там явно кто-то был, и дежурил, возможно, с луком в руках, и дорога была устлана такой трескучей хвоей, что, пожалуй, в идущего по ней мог попасть и совершенно слепой стрелок...
        Будто в ответ его мыслям треснула веточка под чьей-то ногой. Стократ насторожился. Не рановато ли?
        Самое время. Три человека, один из них очень тяжелый, молча занимали места на той стороне ущелья. Охотники.
        Он прижал ухо к земле; и жертвы были совсем рядом. Те самые лошади с парой всадников и поклажей...
        И один пешеход. Легконогий. Легкий.
        Подросток.
        * * *
        Шмель шагал и печально гордился собой. О каменной тропе, соединяющей два витка дороги, рассказал ему еще в Макухе молодой погонщик, часто сопровождавший купцов через горы. Закончив хвастливый рассказ, как он, бывало, обгонял конных перед самым перевалом и до смерти удивлял их, появляясь впереди, парень потребовал от Шмеля клятвы, что сам он этой дорогой пользоваться не будет: слишком опасно. Но Шмель резонно заметил, что ничего обещать не обязан: погонщика за язык не тянули, а безопасность Шмеля - Шмелева личная забота.
        Он и не собирался пробовать эту тропу. День уходил, солнце склонялось, усталость тянула к земле, но впереди еще было возвращение, и предстояло объяснить родителям, почему он так и не стал уважаемым человеком; всякий раз, когда Шмель об этом думал, его ноги шагали медленнее, и он желал, чтобы пути не было конца. Но приметой скрытой тропе служил белый камень на обочине, и, увидев камень, Шмель вспомнил рассказ погонщика и захотел только глянуть: существует "скорая" тропа или это вранье?
        А через миг оказалось, что по тайной тропе можно только подниматься. Спускаться нельзя, если тебе дорога шея; обмирая от ужаса и проклиная себя за глупость, Шмель лез и лез вверх. Если я свалюсь, думал он, пузырьки и склянки в мешке разобьются и все мои вкусы пропадут зря... И "большой", и "уметь", и все прочее, включая "касаться" и "любить".
        Несколько раз он в самом деле чуть не сорвался. Выдохся, покрылся потом и царапинами, отчаялся - и вдруг выбрался на ровное место. Это был другой виток дороги, погонщик не соврал, и Шмель оставил позади торговца Сходню вместе с его товаром...
        Не успел он отдышаться - и на дороге послышался топот копыт. Сходня и погонщик выехали из-за поворота и резко придержали лошадей:
        - Эй! Кто такой?
        Купец схватился было за оружие. Присмотревшись, опустил руку:
        - Ты?! Как здесь оказался, ты!
        Шмель растерялся.
        - Я? По тропе...
        - По какой тропе, ты, признавайся!
        Они обступили его с двух сторон. Сходня вытащил нагайку:
        - С кем ты водишься? Кто тебя привез? Кто тут еще есть?!
        - Никого, - пролепетал Шмель. - Я по тропе...
        Погонщик соскочил с седла, закружил, высматривая что-то на обочине, и через мгновение отыскал тропу, сверху - почти отвесную.
        - И точно, тропа...
        - И как он мог тут шею не сломать!
        - Да следы ведь...
        - Ловкий пройдоха, - с отвращением сказал купец. - Ладно, до трактира немного осталось. Пойдешь с нами. Вот с твоим отцом и выясним, что за тропы, да кто тебя им научил... Ну-ка, держись за стремя!
        Он еще поиграл нагайкой, но бить не стал. Дождался, пока погонщик взберется в седло, пока Шмель возьмется онемевшей рукой за холодное грязное стремя, - и тогда направил лошадь вперед таким скорым шагом, что Шмелю пришлось пуститься бегом.
        Каменный флакончик врезался в спину.
        Впереди открылась ровная прямая дорога. Шмель знал, что отсюда до трактира в самом деле рукой подать. Ему было уже все равно, что и как объяснять родителям. Пот заливал глаза. Шмель поднял голову, пытаясь сбросить упавшие на лицо волосы, и вдруг увидел человека впереди на дороге. В первый момент Шмелю показалось, что перед ним отец - невесть как узнал о возвращении сына и вышел встречать.
        А в следующий миг тот, которого Шмель принял за отца, взмахнул рукой, и воздух завизжал. Будто в ответ, взвизгнул позади погонщик, а торговец Сходня вдруг захрипел и пролился сверху теплым дождем.
        Шмель нырнул под брюхо лошади. Чужие ноги в тяжелых сапогах оказались и справа и слева, ржала и рвалась вьючная кобыла, но ее повод крепко перехватили. Сходня, поразительно долго для мертвеца державшийся в седле, наконец-то рухнул на дорогу, и Шмель едва успел отскочить из-под валящегося сверху тела.
        Его спасение было - вскочить сейчас верхом и кинуться вперед, к родному дому, где защита и помощь. И он рванулся, схватившись за гриву чужой лошади, но лошадь взвилась на дыбы и сбросила его, и поскакала вперед, окровавленная, одним своим видом разнося дурные вести - а Шмель остался лежать на камнях, и не мог даже пошевелиться, чтобы уйти с пути летящего, как на плаху, топора...
        Топор упал в двух волосках от головы Шмеля, причем отрубленная рука, вцепившаяся в рукоятку, еще подрагивала.
        Грохнулось тяжелое тело. Очень тяжелое. Прямо на ногу. Шмель вскрикнул: ему показалось, что под этой тяжестью кость переломилась. Рядом заскрежетала сталь, кто-то охнул, а потом послышались удаляющиеся быстрые шаги. Снова заржала лошадь. Шмель остался на дороге один - если не считать покойников.
        Поскуливая, плача, он выбрался из-под тяжелого тела. Тот, кто упал на него, был мертвый разбойник с топором - необъятные плечи, огромный рост, такие обычно идут в мясники...
        Шмель поднялся и снова сел - ноги не держали. Сходня лежал неподвижно, отвернув лицо, будто смутившись. Тело погонщика в сером плаще почти сливалось с землей. На обочине, в стороне от прочих, валялся еще один мертвец, молодой незнакомец в чистой щегольской одежде, испорченной совсем чуть-чуть - дырой на груди. Лошади куда-то пропали; еле слышно шумел лес, и с каждой секундой становилось темнее...
        Снова послышались быстрые шаги. Тень вынырнула из-за поворота - Шмель содрогнулся.
        - Шмель? - отрывисто спросил знакомый голос.
        - А...
        - Вставай.
        Его снова взяли под мышки, как малыша, и поставили на ноги. Шмель живо вспомнил сегодняшнее утро - темноту и озноб, и этого вот незнакомца, навязанного ему в провожатые.
        - Как ты здесь оказался? - незнакомец заглянул ему в глаза, хотя было уже почти совсем темно. - Вместе с купцом? Почему ты с ними?
        - Тропа, - прошептал Шмель. - Я по тропе... короткой.
        Этот человек соображал куда быстрее покойного торговца Сходни:
        - Не самый удачный день, чтобы ходить по коротким тропам. Я уж думал, тебя убили.
        Впереди, куда вела дорога, замелькали огни, послышались голоса и конский топот.
        - Встречай отца, - все так же отрывисто велел незнакомец. - Лошадь под окровавленным седлом - не лучший вестник, правда?
        * * *
        Полностью стемнело. Два тела лежали посреди двора, укрытые рогожей. Еще два - в стороне, без покрова. Хозяин трактира, высокий бледный человек, стоял над ними с фонарем, то поднимая свет, то опуская, будто до сих пор не решаясь поверить глазам.
        - Твой сын выдержал экзамен, но его не взяли учиться дальше, потому что он не из Макухи.
        Хозяин оторвал взгляд от убитых разбойников. Поглядел на Стократа, нахмурился, пытаясь сосредоточиться:
        - Не взяли?
        - Князь велел не брать пришлого.
        - Князь... - хозяин снова посмотрел на трупы.
        Его жена стояла, вцепившись в младшего сына. На лице Шмеля засохла чужая кровь. Два его брата вернулись с факелами, ведя в поводу лошадей:
        - Вьюки вот... Все целое...
        - Целое, - повторил, как заведенный, хозяин трактира. - А ты... Стократ... откуда здесь?
        - Не век же мне жить в Макухе. Я бродяга, если ты помнишь.
        - Бродяга, - хозяин закусил губу, желая прекратить навязчивую игру в эхо.
        - Но Шмель выдержал экзамен, и кто угодно может это подтвердить.
        - Отец, - старший сын хозяина остановился рядом. - Мы... еще другого нашли.
        - Другого? - хозяин вздрогнул.
        Средний сын, пыхтя, втащил во двор рогожу. Каблуки лежащего чертили борозды на черной земле.
        Сделалось тихо.
        Этот разбойник умер последним: Стократ чуть было не упустил его. Догнал в полумраке, непривычно быстрого и ловкого, и остановил, не окликая, не глядя в лицо...
        - Это лесовик, - сказал старший сын.
        Стократ взял у него факел.
        Лежащий был тощ и невысок ростом, и, пожалуй, молод. Веки его закрытых глаз были пришиты к щекам затейливым тончайшим швом.
        - Никогда раньше не видел лесовиков, - признался Стократ. - И часто они идут в разбойники, а?
        * * *
        Был дом, где он вырос, печные дверцы, столы и половицы, запах дыма и влажного дерева, - все, чем он жил в прежние спокойные годы, обволакивало Шмеля, притупляя боль и прогоняя страх. Он вернулся домой, и все, что случилось сегодня вечером, отодвинулось и померкло: смерть купца и его погонщика, валящийся на голову топор, отрубленная рука, вцепившаяся в рукоятку...
        Но все, что случилось за эти восемь месяцев, отодвинулось и померкло тоже: ученичество и жизнь у чужих людей, соленые таблички и упражнения для чувствительности языка, наконец, надежда сделаться мастером-языковедом. Шмель будто разом сделался младше, будто жизнь его вернулась обратно, к развилке, и пошла совсем другой дорогой.
        Мать согрела воды и вымыла его, как маленького. Матери не было дела ни до мертвых разбойников, ни до лесовика: младший сын вернулся домой, в этом был единственный смысл и ценность дня. Она была так ласкова и деловита, что Шмель понял: мать никогда и не верила, что он преуспеет в языкознании, его провал был для нее вопросом времени.
        - Весь в царапинах, ох... Откуда такой синячище на спине?!
        - Это я мешок плохо сложил... Каменный пузырек все время впивался...
        - Каменный? Что за штуки, из камня пузырьки делать - ерунда!
        Она вылила ему ковшик на голову. Чувствуя, как течет по лицу теплая вода, Шмель содрогнулся - вспомнил гибель торговца Сходни.
        В Макухе еще не знают. Плюшка еще не знает, что его отец никому больше не выкажет ни спеси, ни гордости. Кому-то ведь предстоит нести в Макуху эту весть...
        Только не мне, подумал Шмель, и одновременно обрадовался и устыдился. Я не буду учиться дальше, зато мой отец жив...
        Отец и бродяга по имени Стократ беседовали в обеденном зале, и в пустом трактире до странности глухо звучали их голоса.
        * * *
        - Значит, ты все-таки колдун.
        - Я бродяга.
        - Колдун-бродяга, - хозяин гостиницы никак не мог остановить тяжелое гулкое эхо, звучавшее у него внутри и заставлявшее повторять уже прозвучавшие слова.
        - Хоть бы и так.
        - И ты не просто шел мимо.
        Стократ вздохнул:
        - Да ведь и ты не просто сидел у себя в трактире и ждал приезжих.
        - Что? - хозяин резко поднял голову.
        Стократ смотрел ему прямо в глаза.
        - Поклеп, - хрипло сказал хозяин трактира. - Я человек... надежный, у меня лицензия от князя... столько лет на одном месте, меня все знают... А ты бродяга, ты... о тебе такое говорят, что...
        Он замолчал.
        - Поделили добычу и разошлись в разные стороны, - задумчиво сказал Стократ. - Кто-то пропал и умер, кто-то выжил и дальше разбойничал, кто-то на свою долю выбился и построил мельницу... или трактир, к примеру. И пошла другая жизнь: семья, дети, хозяйство. Но когда являются однажды прежние подельщики, как им отказать?
        - Поклеп, - прошептал хозяин, и голос его из хриплого сделался сиплым.
        - Полгода назад - были те же или другие?
        - Не знаю. Ты меня не заговаривай... колдун.
        Стократ кивнул:
        - Да. Допросить бы их, но поздно. Хотя...
        Он вытащил из ножен меч.
        Хозяин трактира отшатнулся вместе с тяжелым креслом, на котором сидел:
        - Ты...
        И сразу замолк. Клинок в руке Стократа тускло светился, будто узкое окошко в едва освещенный, зыбкий мир. Там, внутри, шевелились тени, словно водоросли на дне.
        - Присмотрись, - Стократ протянул клинок трактирщику, рукоятью вперед.
        - Нет, - тот спрятал руки за спину.
        - Присмотрись, кто там внутри. Может, кого-то узнаешь...
        - Нет!
        - Зря, - Стократ поднес клинок к глазам, и на его лицо упал синеватый отблеск. - Мой меч не то чтобы любит убийц... Он просто забирает их себе.
        Трактирщик издал горлом свистящий звук.
        - Вот три души, - продолжал Стократ. - Две понятные, как падаль, тупые и смердящие - конченные. Третья смутная какая-то, хотя тоже ясно - душегуб... Вот как лесовик мог связаться с разбойниками? Я так понял по рассказам, что лесовики никогда не водились с людьми.
        Трактирщик тяжело дышал, не прикасаясь ко лбу, не вытирая пот, вообще не шевелясь, будто жук, притворившийся мертвым.
        - Ты давал им приют? Кормил? Ты знал об их планах? - мягко спросил Стократ.
        - Не знал, - глухо сказал трактирщик. - Косой Бурдюк - он девять пудов весит... весил. Ты его видел, мы его тащили... Он убивал одним пальцем. Вот так, ткнет пальцем в висок...
        - Торговец Сходня был в Макухе не из последних, - Стократ глядел в свой клинок, как смотрят в огонь. - Высоко поднялся, может быть, даже слишком высоко. Хорошая добыча, лакомая... Почему с ними был лесовик?
        - Я не знаю. Я просто хотел жить, колдун, у меня дети...
        - Они знали?
        - Нет, - трактирщик вскинул голову. - Дети ни при чем. Жена тоже.
        - А трактир на какие деньги выстроен?
        Трактирщик начал трястись, и зрелище это было жуткое: он был человеком нетрусливым, бывалым. Вслед за ним начал дрожать стол, и, кажется, содрогнулись стены, будто весь трактир затрясся, вдруг осознав свою обреченность.
        - Тогда вы разделили добычу и разошлись, - Стократ прикрыл глаза, ясно представляя себе распутье и молчаливых, идущих в разные стороны разбойников. - Много лет назад, и был ты молод, вот как твой старший сын теперь... Много тебе досталось? Немало, видать...
        Тихо скрипнула лестница. Кто-то легкий, осторожный остановился на верхних ступеньках и постучал, как в дверь, по перилам - спрашивая разрешения войти.
        Трактирщик замер.
        - Спускайся, Шмель, - Стократ одним движением вогнал меч в ножны. - Почему не спишь?
        * * *
        Он подробно рассказал братьям, что случилось в лесу. Даже после рассказа - не говоря уже о том, чтобы пережить это самому - спать не хотелось.
        Братья были старше Шмеля на три и четыре года, и всю жизнь, сколько он помнил, водились больше между собой и считали младшего сопливым малышом. Теперь они выслушали его, разинув рты, и Шмелю померещилось в их взглядах уважение, но они почти сразу забыли о нем и начали спорить о разбойниках, о мечах и топорах, и рассказывать друг другу, как любой из них легко мог победить головорезов.
        Шмель очень хотелось поговорить с ними о своей учебе, о языкознании, о тайных вкусах и пирах слепых лесовиков. Но, слушая братьев и вспоминая разговор с матерью, он все яснее понимал, что языкознание не интересует здесь даже запечную мышь и что заносчивые планы следует забыть как можно скорее.
        Он вышел, а братья продолжали спорить. Он прошел мимо пустых гостевых комнат, сам не зная, зачем и куда идет по такому знакомому родительскому дому; выход на лестницу заграждала тяжелая пыльная занавеска - когда в трактире были гости, она глушила доносящийся снизу шум. Теперь она заглушала голоса - внизу разговаривали Стократ и отец.
        Шмель проскользнул сквозь занавеску легко, как запах - ткань едва качнулась. "...немало, видать", - сказал внизу голос Стократа. Шмель испугался, что ненароком подслушает чужой разговор, и стукнул по перилам - сейчас скажет отцу, что хочет пить, что спустился за водой... Он и правда почувствовал жажду.
        - Спускайся, Шмель. Почему не спишь?
        Он помнил звук каждой ступеньки. За восемь месяцев почти ничего не изменилось - только третью сверху отец, похоже, укрепил. Дом был выстроен добротно, из хорошего дерева и много лет уже стоял, едва поскрипывая ступенями, не требуя особенного ремонта.
        - Я просто хотел воды, - Шмель остановился внизу лестницы, робко поглядел на отца - тот казался очень бледным, на лбу у него каплями выступил пот. Видно, гибель торговца Сходни до сих пор не давала ему опомниться.
        - И мне налей, пожалуйста, - Стократ кивнул. Шмелю показалось, что его глаза слабо светятся в полумраке, но это, конечно, оттого, что в них отражался огонек тусклого фонаря на столе.
        В молчании Шмель прошел к бочонку с питьевой водой, зачерпнул ковшиком, взял с полки две кружки. Наполнил первую и поставил перед Стократом; он с детства прислуживал гостям, привычное действие снова подсказало ему, что никакой учебы не было, что жизнь вернулась к развилке.
        Стократ поблагодарил кивком.
        - Твой сын талантливый, - вполголоса сказал он отцу. - Я видел, как он прошел испытание. Занятное это искусство, скажу я тебе, и очень трудное.
        Шмель, не удержавшись, посмотрел в лицо отца. Ему очень хотелось увидеть там... гордость. Хотя бы тень. Удовольствие оттого, что сына похвалили. Но отец сидел бледный, не утирая пот, и, казалось, вообще не слышал слов гостя.
        Шмель налил воды себе и напился. Ополоснул кружку, поставил на полку. Отец по-прежнему ничего не говорил, и это было странно, даже страшно.
        - Поспи, - сказал Стократ. - Рассвет уже скоро.
        Он так и не притронулся к кружке, стоящей перед ним.
        Шмель хотел сказать отцу, как счастлив видеть его живым и здоровым - ведь разбойники, хозяйничающие на дороге, могли подобраться к трактиру. Он хотел рассказать, как Стократ спас ему жизнь. Хотел попросить прощения за то, что так и не стал мастером, хотя обещал.
        Но нарушать молчание, висящее над пустыми столами, у него не хватило духу. Он невнятно что-то пробормотал, наклонил голову и вернулся наверх, и тяжелая занавеска сомкнулась за ним.
        Он не слышал, как внизу Стократ сказал молчаливому, белому, мокрому трактирщику:
        - Ради него я тебя не трону. Хотя ты тоже убийца.
        * * *
        До рассвета оставались минуты. Небо становилось все светлее, и Стократ торопился. Он задумал выйти еще до того, как встанет солнце, но прежде чем уйти в Долину, надо было сделать очень важное дело.
        Он скоро нашел стоянку разбойников. Нашел привязанных лошадей под навесом. Легко отыскал тайник, но пустой. Скорее всего, были еще тайники: где-то ведь осели деньги, добытые у купцов из Долины всего несколько дней назад. Задерживаться дальше не стал: найдется, кому здесь рыскать, а трактирщик вряд ли решится утаить хоть монету от князя...
        Он уселся на камень, раньше служивший, похоже, креслом для вожака по имени Косой Бурдюк, того самого, что "убивал пальцем". Вытащил меч. Свет клинка сделался ярче, мутные фигуры внутри зашевелились, будто пытаясь разглядеть Стократа - хоть ни у одной не было глаз.
        Душа лесовика держалась отдельно от других пойманных душ. Стократ присмотрелся; этот мертвый был изгнанником. Давно. За что его племя отреклось от него, и каково ему жилось в мире, где все говорят и видят, но никто не умеет вкушать?
        - Жаль, - сказал Стократ вслух. - Но что же теперь.
        Он поднялся, ногой сбил кору с трухлявого пня, обнажив поселение белесых личинок. Коснулся острием меча гниющей стенки:
        - Ступайте.
        Две разбойничьих души легко упали с клинка, утонули в бесформенных маленьких тельцах. Сверху, к кронах, захлопали крылья: просыпался оголодавший за ночь дневной лес.
        - Значит, такая судьба, - сказал Стократ, хотя никто его не слышал.
        Помедлив, он отошел в сторону и воткнул меч в землю у корней молодой елки:
        - Иди.
        Душа лесовика-изгнанника ушла в дерево. Стократ сам не знал, почему он оказал чужаку эту милость.
        Он отвязал пленных лошадей, оголодавших, напуганных, и быстрым шагом вернулся к трактиру.
        * * *
        В обеденном зале хозяйка накрыла на стол. Трактирщик, все еще бледный, с красными пятнами на щеках, неподвижно сидел над полной тарелкой. Впрочем, особенного аппетита не было ни у кого; старший сын ел за стойкой, не присаживаясь, средний сидел рядом с матерью, Шмель молча разносил хлеб. Когда Стократ вошел, легонько стукнув в дверь, все обернулись разом.
        - Я там лошадей привел, надо накормить, - он небрежно кивнул через плечо. - Хорошие лошади, видно, тех бедолаг из Долины...
        Трактирщик нервно стиснул ложку.
        - ...И соберите мне узелок в дорогу, - продолжал Стократ. - Хлеб, сыр, копченое мясо. Заплачу, разумеется.
        Хозяин едва успел скрыть неприличную радость:
        - И куда ты?
        - В Долину, конечно, - Стократ уселся с краю.
        - Нам бы мертвецов вывезти, - нерешительно сказала женщина. - Страшно-то как...
        - Господин, - неожиданно сказал средний сын трактирщика, не сводя со Стократа восхищенного взгляда. - Позволь на твой меч посмотреть!
        Трактирщик поперхнулся и застыл, выпучив глаза, медленно краснея, как рак в кипятке. Старший глядел из-за стойки, под деланной степенностью пряча любопытство.
        Стократ, улыбаясь, вытащил меч из ножен. Клинок был чистым, как и положено честной стали. Старшие сыновья трактирщика, зачарованные видом прославленного оружия, совсем не обратили внимания, что отец их чуть не умер, подавившись кашей.
        Жена торопливо захлопала трактирщика по спине. Шмель стоял, держа перед собой тарелку с хлебом, глядя не на меч и не на отца, а на Стократа.
        Вдруг залаяли собаки во дворе. Застучали копыта. Женщина подхватилась:
        - Гости приехали!
        И бросилась к двери, но дверь распахнулась перед ней сама. Женщина попятилась: в проеме стоял стражник из Макухи, с воспаленными глазами, бледный, очень злой:
        - Эй! Трактирщик! Что тут у вас? Что за трупы?!
        Вот так князь, подумал озадаченный Стократ. Тайные соглядатаи? Голубиная почта? Или, учитывая ночное время, совья? Чтобы к утру прибыть на перевал, надо выезжать из Макухи ранним вечером, а лучше после полудня, а еще лучше ехать с утра, потому что ночное путешествие по Белой дороге может закончиться на дне ущелья, на острых камнях...
        Трактирщик начал объясняться насчет разбойников, причем выглядел таким растерянным и напуганным, что подозревать в нем сообщника было просто смешно. Тем временем стражников в обеденном зале было уже четверо, и все они, судя по виду, проделали свой путь ночью и в спешке.
        - Купец, значит, - сказал, будто выплюнул, старшина дозора. - Доторговался Сходня... Ну да и разбойники, чего там, полегли, это хорошо, трупы вниз снести надо, может, узнают кого... А ты, - он вдруг обернулся к Шмелю, который так и не выпустил тарелку с хлебом, - о тебе есть приказ князя специальный, тебя срочно доставить в Макуху.
        - Меня?
        - Его?
        - Шмеля-а?
        - Что случилось? - наконец-то спросил Стократ.
        - Что надо, - пробормотал стражник, но, обведя взглядом лица, все-таки не стал молчать. - Пришло сообщение от этих... лесовиков поганых, прислали какое-то свое варево князю. Мастер-языковед его хлебнул - и помер в тот же момент!
        Шмель выронил тарелку. Глина раскололась, черные ломти разлеглись веером на полу.
        - А потому собирайся, парень, - стражник был темнее тучи. - Нет больше в Макухе языковеда, а этот, Плюшка, чтоб ему, от страха совсем в соплях потонул... Лесовики дровосеков обстреляли. Двоих привезли едва живых, истыканных, у третьего стрела ухо сбила. И не понять, что происходит, сучком им в задницу, чего ждать, с-сучком, сучком...
        - Я сейчас, - тихо, но внятно сказал Шмель. - Я соберусь. Сейчас.
        Он наклонился и очень быстро стал собирать хлеб. Больше в комнате никто не двигался: трактирщик тяжело дышал, жена его стояла, заломив руки, и замерли старшие сыновья.
        - А обо мне князь ничего не говорил? - спросил Стократ.
        - О тебе? - начальник караула удивился. - Да зачем ты нам нужен? Идешь в Долину - и иди себе...
        - Распоряжения твои засунь себе в ухо, - мягко сказал Стократ. Стражники одновременно шевельнулись, как тронутая ветром трава, но тут же, перехватив его взгляд, замерли.
        Поднимаясь, он свирепо растянул губы:
        - Хозяин! Лошадей нам свежих!
        Все глядели на него в этот момент, но только Шмель - без страха.
        * * *
        Второй раз за пару дней Шмелева жизнь круто повернулась. Если не считать того момента, когда она висела на волоске.
        Стократ взял его к себе в седло. Первую часть пути, ровную, одолели легко и скоро очутились на месте вчерашнего побоища. За ночь кровь почти слилась с землей, но проклятые мухи, кружась нал тропинкой, звенели назойливо и тошнотворно. Шмель судорожно сглотнул. Стократ тронул лошадь, и та перешла на рысь.
        Миновали то место, где Шмель встретил торговца. Миновали потайную тропинку; Шмеля покачивало в седле, и покачивался мир вокруг: живописная пропасть справа. Отвесная стена, поросшая кустарником, - слева. Потихоньку начали слипаться глаза.
        - А теперь, - сказал Стократ вполголоса, - расскажи мне все, что знаешь о лесовиках. Это очень важно.
        - Я не так много знаю...
        - Просто отвечай. Как они себя называют?
        - Они? Люди...
        - У них нет специального слова... вкуса, чтобы выделить свое племя из прочих? Древесные, лесные... что-то в этом роде?
        - Нет. Они говорят... они вкушают про себя - "люди".
        - А мы тогда для них кто? Как они нас называют?
        - Чу... чужие, - Шмель запнулся. - "Безъязыкие".
        - Кто у них правит? Князь, правитель - кто?
        - Называется "вождь"... У них есть несколько родов, познатнее и попроще, вождь - такой важный старик... кажется.
        На узком и крутом участке дороги Стократ спешился, оставив Шмеля в седле, и зашагал рядом, ведя лошадь под уздцы. Стражники нагнали их и теперь двигались следом, соблюдая почтительное расстояние. За стражниками, отстав, тащились старшие братья Шмеля с печальным грузом - телом Сходни.
        - Они, значит, люди, а вокруг безъязыкие чужаки, - задумчиво проговорил Стократ. - Послушай, а как они думают? Если у них нет слов?
        - По-моему, точно как мы. Только... языком.
        - Вот так?
        Стократ высунул язык, уставился на его кончик, скосив глаза. Шмель, как ни был замучен, рассмеялся.
        - Так, повеселел, уже лучше... А что у них за оружие, кроме луков?
        - Еще метательные ножи... Всякое. Они хорошие охотники... Еще яды.
        - Яды - это плохо, - пробормотал Стократ. - Раньше они никогда не пытались отравить послание?
        - Что ты!
        Стократ замолчал, о чем-то раздумывая. Дорога сделалась ровнее и шире. Стена слева отступила, давая место мелким корявым соснам. В свете проглянувшего солнца открылась Белая дорога почти донизу - витой шнурок желтовато-молочного цвета.
        - Ты говоришь, они охотники. Что, на охоте, чтобы срочно позвать товарища, они несут ему питье?
        - Нет! Понимаешь, они ведь не глухие. Они могут перекликаться по-птичьи, например. Повторять звериные звуки. Чтобы сказать "Привет, это я" или "Посмотри направо" - одного свиста хватит. Но они не называют это "язык" и не считают разговором, достойным человека.
        - Хм.
        - А "языком" они называют только то, что можно пробовать на язык... Вкушать. Это достойно человека. У них есть целый ритуал для беседы - когда двое сидят, и перед каждым специальный прибор, чтобы обмениваться вкусами. Потом наставление - когда один готовит вкусы, а многие вкушают. Мастер рассказывал, есть еще песни, поэмы...
        Шмель запнулся. Он не мог скорбеть о мастере. Должен был скорбеть, но не чувствовал скорби, а только горечь.
        - Поэмы? - осторожно удивился Стократ. - Песни?
        Шмель вздохнул:
        - Любой смысл на воде или на вине, или на жире - это просто послание. - А вложить смысл в еду - это уже песня. Следующая ступень искусства.
        - Тушеное мясо, - мечтательно проговорил Стократ. - С подливой... и травами. Я чувствую этот вкус... Но не слышу песни. Только удовольствие для брюха.
        - Вот за это они, в общем-то, презирают людей, - Шмеля на секунду перестало клонить в сон. - Мастер рассказывал - у них в старину бывали длинные пиры... где все одновременно вкушали что-то героическое. И к концу пира знали и чувствовали больше, чем в начале.
        - Героическое? - заинтересовался Стократ. - О чем же?
        Шмель отвернулся от пропасти, чтобы не закружилась голова:
        - О подвигах. О воинах... О том, как кто-то гибнет, а другой в последний момент приходит на выручку и всех спасает.
        И замолчал, пораженный несоответствием: он, ни разу в жизни не державший меча, и высокопарные мечты о доблести.
        - Военная доблесть - это хорошо, - Стократ шагал легко, его сапоги, казалось, едва касались крутой, неровной, каменистой дороги. - Теперь скажи мне: с кем они воевали? Когда? Кто победил?
        - Я не знаю! Да кто знает, ведь столько лет прошло! Мастер говорил, у них были войны между собой, потом еще с людьми, тогда, раньше, когда Макухи в помине не было. А потом им надоело воевать, они ушли к себе в леса и отгородились ото всех. Им ничего не надо - все у них есть, леса, вода, дичь... Вот только свеклу любят. На свеклу охотнее всего меняют свой лес.
        Дорога вышла на новый виток. Впервые показалась внизу Макуха - самые высокие здания, дом князя и башня, лесные склады и пильня, широкая дорога к пристани...
        - Скажи, отравленное послание - что это может значить? - тихо спросил Стократ.
        - Война, - Шмель говорил еле слышно, так что шелест мелких камней под копытами лошади заглушил его слова. - Отравить посланием - это... унизить. Обозвать грязным животным. Не просто убить, а...
        Он замолчал. Весь ужас положения открылся ему только теперь: мастер мертв. Нет хуже вести, чем яд внутри послания. Никто в Макухе этого не понимал, никто не знал обычаи лесовиков, как знал их Шмель.
        Стократ заглянул ему в лицо, снизу вверх:
        - Что притих?
        Шмель молчал; Стократ коснулся его руки:
        - Не бойся.
        Шмель пожал плечами.
        Стократ молча вскочил в седло за его спиной, и лошадь почти сразу перешла на рысь. Шмелю пришлось крепче сжать зубы.
        * * *
        Улицы Макухи пропахли страхом и злобой. Работа остановилась. Дети сидели по домам; на площади у помоста собрались мужчины, почти все при оружии. Стократ вовремя заметил толпу впереди и обогнул площадь кружным путем.
        Он отлично представлял себе, что случится через несколько минут, когда на площадь прибудут стражники с телом Сходни. Следовало поговорить с князем как можно скорее - прежде чем перед домом остановится процессия озлобленных людей, несущих жертву на руках и жажду мести в горле. А то, что Сходню припишут к числу бывших и будущих жертв лесовиков, Стократ не сомневался.
        Он щелкнул языком, и лошадь понеслась полупустыми улицами, как бешеная. Шмель охнул и потихоньку начал сползать на бок.
        - Держись.
        Он остановился перед домом князя, спрыгнул и подхватил мальчишку за миг до падения:
        - Пошли.
        Стражники, дежурившие у входа, заступили было дорогу:
        - Господин, вы в покоях правителя, отдайте меч!
        Стократ, не глядя, вытащил из ножен клинок, и все четверо расступились, как тесто под ножом.
        * * *
        Шмель никогда не переступал порог княжеских покоев. Панели из розовой сосны, резные картины, изображавшие охоты и битвы, показались ему неожиданно грубыми. Розовое дерево со временем приобрело неприятный мясной оттенок; Шмель опустил глаза, чтобы не споткнуться о какой-нибудь порог, чтобы не угодить сапогом в складку плетеной циновки, и уныло подумал, что за следы на таком полу его, пожалуй, вздуют.
        Стократ знал, куда идти. Шмель следовал за ним, как жеребенок на привязи. Огромный дом глухо шумел, как ветер в печных трубах, в этот шум вплетались всхлипы и тонкие завывания. В переднем покое обнаружился Плюшка - он стоял на коленях и рыдал, не утирая слез и соплей, скорчившись, почти касаясь лбом блестящего деревянного пола, но это были пока еще слезы не горя, а страха:
        - И тебя, - запричитал он, увидев Шмеля, - и тебя тоже... всех нас потравят...
        И завыл; Шмелю показалось, что Плюшка играет, как всегда, изображая теперь младенца: авось пожалеют ребенка-то.
        Он замедлил шаги, понимая, что нужно сказать, сказать хоть что-нибудь осиротевшему Плюшке - но Стократ положил ему руку на плечо, тяжелую и твердую, не допускающую возражений руку, и провел вперед, к закрытой резной двери. Легко стукнул костяшками пальцев - прямо в лоб изображенного на двери воина, толкнул дверь и вошел; князь стоял у окна и смотрел немного раздраженно - как будто ждал Шмеля и Стократа, давно ждал и тяготился их опозданием.
        - Торопились, - сказал Стократ с порога, будто приветствие. - Наслышаны.
        Князь посмотрел на Шмеля. Потом снова на Стократа и опять на Шмеля, будто что-то решая.
        - Выйди, - тихо сказал Стократ. - На минуту.
        Шмель вернулся за дверь с вырезанным на ней воином. Плотно закрыл за собой тяжелую створку. Плюшка стоял, не поднимаясь с колен, глядя на него снизу вверх совершенно сухими, трезвыми глазами:
        - Он только губы помочил, и сразу почернел весь, как в огне. И упал. Ни слова не вымолвил! Черный, как головешка! Зубы оскалил! Я больше никогда, никогда в жизни не возьму... ничего от лесовиков, никакой их посылки! Пусть меня хоть режут, хоть потрошат - я в рот ни капли не возьму!
        - Дырявая лодка далеко не уплывет, - шепотом сказал Шмель.
        - Что? - Плюшка сморщил лицо. - А... Так он нам тогда, на испытании, чистую воду дал, обоим. Только ты дурак. А я вспомнил, как он нас учил еще весной: если совсем не можешь прочитать - соври что-нибудь. Мастер вранье раскусит, а простец поверит, так отличишь умного от простеца... А ты дурак, забыл. А я вспомнил... Это проба на ум, ты не понял? Хотя толку-то в уме... Гори оно все, ты как хочешь, а я это видел, ви-дел, своими глазами, вот как он только губами коснулся... как лист сгорел, на лету, пока валился - одна головешка осталась...
        Шмель смотрел, как он причитает, и думал о Сходне - как он рухнул с лошади. Надо было открыть рот и сказать сейчас - твоего отца убили.
        Но Шмель молчал.
        * * *
        - Их было трое, - сказал Стократ, отвечая на незаданный вопрос. - Наживку съели раньше, чем я вмешался.
        - Наживку, - князь поводил рукой по щеке, потрогал ногтем щетину. Резко обернулся:
        - Зачем пришел? Доложить? Не верю. За наградой?
        Он вытащил из ящика стола и звонко уронил перед Стократом кошелек на кожаном шнурке:
        - Твое.
        - Спасибо, - Стократ без церемоний спрятал деньги в карман. - Как это было? С языковедом?
        Князь размышлял несколько мгновений. Он был человеком решительным и скорым на действие, но - если дело касалось простых и понятных вещей вроде драки.
        - От лесовиков прислали послание. Не в срок, но такое бывает нередко. Иногда они меняют планы вырубки - если, например, засуха или наоборот наводнение, или если им просто в голову взбрело.
        - То есть зажгли огонь в маяке, дозорные увидели и пришли за кувшином?
        - Именно так. Огонь горит - дозорный приходит и берет напиток. Бегом приносит мне, я вызываю мастера. Дело было после полудня, ближе к вечеру.
        - До заката? - быстро спросил Стократ.
        - Далеко до заката... А что?
        - Да так, - Стократ перевел дыхание. Ему показалось очень важным, что смертельное послание прибыло раньше, чем лесовик-изгнанник погиб от его меча. - Ты говоришь, пришел мастер...
        - Пришел и привел ученика своего сопливого, Плюшку этого. Взял кувшин, понюхал питье, налил в серебряную ложку - красовался ради ученика, а так он, бывало, из горлышка пробовал... И как только губами коснулся - так упал.
        - Ничего себе, - сказал Стократ.
        Князь кивнул:
        - Да... Тут бы затаиться, но дело испортил этот щенок, Плюшка. Как завизжит, как выскочит, только его и видели... Через минуту уже все знали, что случилось - и началось! На закате лесорубов обстреляли - а я догадываюсь кое по чему, что лесорубы-то на тех первыми напали...
        - Зачем?
        - А затем, что гудит все - война! Вот они со страха или от удали дурной на лесовиков наскочили, а те в ответ. Спасибо, стрелы не отравленные!
        - И что теперь?
        Князь мотнул головой. Взял со стола колокольчик и встряхнул, как склянку с лекарством. Не успел стихнуть звон - вошел Глаза-и-Уши, унылый и постаревший.
        - На площади шумят, - прошелестел советник, мельком глянув на Стократа. - Только что Сходню привезли. Так вздумалось им, что купца нашего тоже лесовики...
        - Дурачье, - пробормотал князь.
        - Стража готова, - Глаза-и-Уши прикрыл глаза полупрозрачными белесыми веками. - Если послать за подмогой в Правую и Левую руки, можно и ломануть на них... Что их стрелы? Против стрел щиты есть. А вот против огня у них мало защиты...
        Он открыл глаза и поглядел на князя прямо, будто издеваясь:
        - Так они говорят, стражники, орлы наши. Дурачье, да с мечами, а где умных возьмешь?
        - А что лесовики?
        - Затаились. На заставе оцепление... Что делать, светлейший?
        - Иди к нашим, - отрывисто велел князь. - Иди, они сейчас с площади сюда припрутся, еще мертвого Сходню с собой притянут. Иди, скажи им... Придумай, что. Но чтобы сегодня они были по домам, и завтра тоже, а с утра посмотрим...
        Глаза-и-Уши скептически покачал головой:
        - До утра у нас срок, светлейший, чтобы думать. И то... если лесовики раньше не проснутся.
        И вышел в потайную дверь.
        - Но это еще не все, - сказал князь, проводив его глазами.
        Стократ подобрался.
        - Ночью второе послание выложили. Развели огонь... Дозорные не брали до самого рассвета - стрел боялись. Потом все-таки загородились щитами и взяли. Принесли мне... А что в этом послании - кто мне скажет? Может быть, ты?!
        * * *
        - Я все равно не буду, - Плюшка глядел на князя снизу вверх, губы его тряслись, но глаза смотрели твердо. - Я никогда не буду, я не учился, я ничего не умею. У меня нос сопливый. Я ничего не знаю. Я не буду, и рта не раскрою, и все равно ничего не пойму!
        На столе у князя стоял простой глиняный кувшин - Шмель видел такие тысячу раз. Это была обыкновенная посуда лесовиков, в ней они передавали все свои послания.
        - А вот поймешь, - ласково сказал князь. - Я сейчас нагайку достану, и все ты поймешь, сопляк.
        - Хоть режьте! - Плюшка возвысил голос. - А-а-а!
        Из-за окон ему ответил гул толпы: люди явились к князю, требуя защиты. Требуя решения. Требуя немедленных действий.
        Князь перевел взгляд на Шмеля. Тот глубоко вдохнул - и так и остался стоять, не сводя глаз с кувшина.
        - Пробуй ты, - уронил князь. - Учился?
        Меня ведь сочли недостойным, угрюмо подумал Шмель и сам себе поразился - откуда такие мысли на пороге, скорее всего, ужасной гибели?
        - Минуту, - сказал Стократ.
        Он взял кувшин за горло, как дохлого гуся. Осторожно покачал в воздухе. Вынул тряпичную затычку.
        Осторожно поднес горлышко к носу. Поводил туда-сюда ладонью, подгоняя запах. Поднял брови:
        - Ничего не чувствую. Как вода.
        Шмель шагнул к столу. Взял стакан и опять удивился, на этот раз своему спокойствию. Все внутри онемело - не то от страха, не то от изумления: теперь я мастер, единственный языковед в Макухе. А значит, в мире. Никто ведь не знает, есть ли где еще на свете языковеды...
        Вытянув руки, он очень осторожно перелил из кувшина несколько капель на самое дно стакана. Жидкость была изумрудной.
        В комнате было тихо, как в облаке. Снаружи что-то говорил Глаза-и-Уши, и ревела толпа, заглушая его надтреснутый голос.
        Шмель поднес стакан к губам и подумал, что такой точно была последняя минута учителя. Как-то скомкано, неправильно... Даже не поговорили толком с матерью, с отцом, с братьями...
        - Дай, - тихо сказал Стократ.
        Он вынул стакан из холодной ладони Шмеля. Прищурился, запрокинул голову, тронул губами изумрудную жидкость - Шмель даже выдохнуть не успел. Вспомнилось Плюшкино: "Ни слова не вымолвил! Черный, как головешка! Зубы оскалил!"
        Стократ облизнул губы. Склонил голову на бок, прислушиваясь к своим ощущениям:
        - Ну и дрянь... И как из этого можно что-то понять?
        Он попробовал еще, поморщился и неожиданно подмигнул; Шмель понял, что все еще стоит, подняв руку, и форма скрюченных пальцев повторяет форму стакана.
        - По крайней мере, - пробормотал внимательно наблюдавший князь, - это хоть не убивает мгновенно...
        Тихонько заскулил Плюшка, о котором все забыли. А Шмель дрожащей рукой снова принял стакан, тронул губами изумрудную поверхность и, зажмурившись, набрал полный рот.
        Яд!
        Яд, говорилось в послании, Шмель помнил этот вкус, хоть мастер давал его пробовать только однажды. Яд, и будущее время; яд, и вода. Много воды. Угроза. Обещание смерти.
        Шмель сплюнул жидкость в деревянную чашку, разлетелись брызги, князь брезгливо отстранился. Шмель прижал к мокрым губам край чистого рукава рубашки:
        - Они говорят, что отравят источники. Они говорят, что отравят все источники и колодцы.
        Даже Плюшка перестал скулить. Несколько мгновений в комнате слышались только раздраженный ропот толпы да невнятная речь советника на крыльце.
        - И все? - отрывисто спросит Стократ. - Какие-нибудь условия? Объяснения?
        Губы горели. Шмель без разрешения взял чашу с водой, прополоскал рот. Сделал несколько глотков. Снова налил себе жидкости из кувшина.
        Яд, яд... Текущая вода. Обещание смерти - война... Условия? Объяснения? Он ведь не мастер. Он не может понять все, что тут написано - только самое явное, основное: угроза. Война.
        Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время. Соленый... здесь есть оттенок соли, который явно что-то значит, но Шмель не может его прочитать. Мастер - тот смог бы.
        Он сплюнул жидкость. Язык одеревенел. Может, яд в питье все-таки есть и теперь только начал действовать?
        - Я не понял, - ему все труднее становилось говорить, - не понял до конца. Это какая-то, ну, форма объявления войны... Мне надо в кабинет мастера. Посмотреть книги, записи, образцы...
        Он покачнулся. Стократ подхватил его под локоть.
        - Отравился? - быстро спросил князь.
        - Голоден, - Стократ заглянул Шмелю в глаза. - Устал. Вели, пусть ему сварят сладкой каши побольше, и...
        - Не сладкой, - пробормотал Шмель. - Пресной... для языка.
        * * *
        В этом кабинете, где стены до потолка были уставлены склянками, где даже после смерти хозяина пузырились цветные жидкости в перегонных устройствах, где гирляндами свисали с потолка заваренные в смолу образцы, - в этом кабинете и за этим столом мальчишка оказался куда больше похож на колдуна, чем любой из знакомых Стократа.
        Бледный, даже синий, очень сосредоточенный, Шмель сразу же поставил воду на маленькую печь - греться. Потом, непрерывно полоща теплой водой рот, отыскал в соседней книжной кладовке несколько томов, добыл со стеллажей бутылки, зажег свечи и среди всего этого раскрыл свой потрепанный дорожный мешок; мальчишка не заботился, как он выглядит. Мальчишка работал, и ему было трудно.
        Дом погибшего языковеда стоял пустой, на крыльце дежурила стража. Глаза-и-Уши каким-то образом уговорил жителей Макухи придержать свой гнев до завтра. В поселке снова сделалось тихо, и улицы подозрительно опустели.
        Плюшку посадили под замок в доме князя - чтобы не разнес до поры новость о страшной угрозе лесовиков. Парню до сих пор не сказали о гибели отца, и Стократ не знал, милосердие это или издевательство.
        Патрули, тайно разосланные к источникам, принесли добрую весть: вода чистая. Пока, во всяком случае. Князь распорядился расставить стражу у колодцев.
        - Может, они просто запугивают? - Стократ расхаживал по дому, все разглядывая, но ни к чему не прикасаясь. - Целую реку отравить, это, знаешь, никаким лесовикам не под силу... Или под силу?
        Он остановился в дверях кабинета, где мальчишка сидел, скрючившись, над полированной мраморной доской. На доске застывшим воском были нарисованы лепестки и стрелы, и цветные капли жидкости причудливо сливались, как на палитре.
        - Как ты, Шмель?
        - Не понимаю, - сказал мальчишка, и Стократ увидел, что парень на грани истерики. - Уже язык во рту совсем... как дерево. Не понимаю!
        - Отдохни.
        Зашло солнце. С момента гибели торговца Сходни миновали ровно сутки.
        Шмель еще раз прополоскал рот. Сплюнул. Прижал к губам салфетку: растрескавшиеся губы кровоточили.
        - Очень крепкий... вкус. Злое послание. Много соли и кислоты. Разъедает рот... Тьфу.
        Слегка покачиваясь, он прошелся по дому. Остановился посреди большой комнаты с лавками вдоль стен:
        - Вот здесь он нас учил... Думал, никогда сюда не вернусь.
        - Отдохни, - снова предложил Стократ. - Хочешь, пойдем в трактир, навестим Тину?
        - Нет, - Шмель помотал головой. - Что мы им всем... скажем?
        - Ничего. Я прикажу им не спрашивать.
        - Тебе просто, - Шмель опустился на скамейку, на свое привычное ученическое место. - Тебе просто. Ты можешь приказать. Или убить, если не послушают.
        - Я убиваю только душегубов. И тех, кто живет насилием.
        - Один - троих, - Шмель прикрыл глаза. - А если бы их было четверо?
        - Все равно.
        - А семеро?
        - Справился бы.
        - А десять?
        - Наверное, нет, - Стократ засомневался. - Против десяти я не выходил ни разу.
        - Откуда ты умеешь? - помолчав, спросил Шмель.
        - Тебе сколько лет?
        - Четырнадцать.
        - Когда мне было четырнадцать, я был сиротой в приюте, без семьи, без меча и без всякой надежды. А через год появился человек, который подарил мне меч. Вот так - подарил, упал и умер, потому что был очень стар...
        - Волшебник?
        - Не знаю. Только с тех пор я стал... задавать себе вопросы. Думать. Смотреть. Искать и отгадывать загадки.
        - И убивать убийц?
        - Так получилось, - сказал Стократ.
        Он открыл рот, чтобы рассказать мальчишке, как это произошло с ним в первый раз - ночью, на большой дороге, когда в него, шестнадцатилетнего, начали стрелять из темноты. Как мерзко взвизгнула стрела возле уха, как другая воткнулась в дорожный указатель, как провалилась в ужасе душа до самых колен. На него напали, вероятно, потому, что при парне был хороший меч - скорее всего, на клинок и польстились...
        До того тысячу раз тренировался, размахивая мечом и воображая себя в гуще боя - но в ту ночь впервые услышал, с каким звуком входит сталь в тело врага. И бежал, пока чужая кровь, перепачкавшая его с ног до головы, не остыла совсем и не высохла. Тогда он залез в речку - прямо в одежде, хотя была уже осень, и долго отмывал себя и клинок, а когда посмотрел на него при свете костра - изнутри, как из узкого окна, глянула на него чужая пленная душа.
        - Что? - спросил Шмель.
        - А? - Стократ встрепенулся.
        - Ты хотел мне что-то рассказать.
        - Да нет, просто задумался.
        Он сел рядом со Шмелем и привалился спиной к стене. В тот раз у костра он до того перепугался, что едва не бросил меч. Пленная душа не ушла на другой день и на третий, а на четвертый клинок сделался втрое тяжелее обычного. Тогда подросток-Стократ разозлился и воткнул меч в землю с криком "Убирайся!", и увидел, как душа ушла - перетекла в дождевого червя, случайно перерубленного клинком...
        Шмель вдруг просветлел:
        - Скажи - а колдовством ты не можешь прочитать это послание?
        - Нет, - Стократ с сожалением покачал головой. - Но если бы я учился - у меня бы со временем вышло, наверное.
        Шмель неуверенно улыбнулся:
        - У тебя бы вышло... А хочешь попробовать?
        - Как?
        - Есть же словарь...
        Он торопливо вышел и тут же вернулся со своим мешком:
        - Смотри, в этом флаконе - "два", а этом - "большой". Давай, попробуй, а потом различи!
        - Давай.
        Вкус у обеих капель был едва уловимый, и разница между ними почти не чувствовалась. Стократ несколько раз выдохнул через нос, поводил языком по небу: первая, кажется, была чуть слаще?
        - А теперь скажи, - что здесь? - Шмель, тайно позвенев флаконами, протянул ему еще ложку.
        - "Два".
        - Здорово, - мальчишка даже притих на секунду. - Или просто угадал? А теперь?
        Он снова повернулся к Стократу спиной и звякнул стеклом.
        - А теперь ты меня обманываешь, - сказал Стократ, отведав. - Здесь что-то третье, ты мне такого не давал.
        - Из тебя бы вышел языковед, - восхищенно сказал Шмель.
        - Так возьми меня в обучение.
        - Я буду мастер, а ты ученик, - Шмель неуверенно улыбнулся - и вдруг расхохотался, так громко, что зазвенели на полках флаконы:
        - Я буду мастер! А ты ученик!
        Стократ рассмеялся в ответ, и так, хохочущих, их застал срочный гонец от князя.
        * * *
        - Новое послание, - князь расхаживал по кабинету, распространяя запах браги, но казался удивительно трезвым. - Третье послание за два дня! Что там у них происходит?!
        Стократ взял со стола кувшин. Попробовал питье, потом сам наполнил кубок и передал Шмелю. Тот взял, обмирая от благодарности: Стократ попробовал. Яда нет.
        Он прикоснулся к напитку, боясь снова опозориться, но смысл послания оказался на этот раз очень простым:
        - Они хотят, к ним на переговоры... чтобы срочно пришел кто-то, кто у нас власть.
        - Они не знают, кто у нас власть?! - рявкнул князь, и выяснилось, что он все-таки пьяный. - Все они знают! Знают, где в Макухе кузница, где у Сходни новые склады, и когда в Правой сеют свеклу, и...
        Он вдруг замолчал, перехватив взгляд Стократа.
        Потом оба посмотрели на Шмеля; он знал такие взгляды. Двое, случайно коснувшись в разговоре тайны, вдруг спохватываются, что рядом чужие уши - недостойные уши мальчишки, место которому за дверью. И его отправляют за дверь...
        Стократ вдруг приподнял уголки губ. Покачал головой, будто говоря: нет. Ты здесь полноправный собеседник, поэтому, на счастье или на горе, должен остаться.
        Снова посмотрел на князя:
        - Ты ведь не только о вырубках с ними говорил, да?
        Шмель похолодел. Его собственные уши показались ему в самом деле недостойными - и, пожалуй, слишком ценными, чтобы слушать такие речи. Шмель понимал, что безопаснее выйти за дверь, пусть даже без приказа. Но он был единственным мастером-языковедом в поселке и в мире, и потому остался, и даже выше поднял подбородок.
        - О чем ты еще с ними говорил? - снова спросил Стократ.
        - Я хозяин на своей земле, - неохотно отозвался князь. - Я должен знать, что происходит. Да, у меня есть глаза и в Макухе, и в Правой, в Левой, и... лесовики тоже кое-что видели.
        - Что им понимать в торговых делах? В делах торговца Сходни, например?
        - Да ничего! - князь глядел Стократу в глаза яростно и бесшабашно, как в бою. - Купец тут ни при чем, не припутывай Сходню... Это про разбойников я от них узнал, от лесовиков. Они одного подонка изгнали, тот к разбойникам пристал, лесовики мне через мастера и донесли. По-честному. По-соседски.
        - Уже яснее, - Стократ кивнул. - А Сходня все-таки - за что ты его подставил под нож?
        Шмелю показались слишком ценными в этот момент не только уши, но и голова; Стократ небрежно положил ему руку на плечо: знаю, мол, что делаю. Не беспокойся.
        - Ну ты и колдун, - помолчав, сказал князь. - Тихий да простой, и не боишься тебя, а потом - глянь, а ты уже в горле торчишь, как крючок. И не избавиться.
        - И все-таки?
        Князь выругался. Для завершения фразы ему не хватило воздуха, он вдохнул ртом и продолжил ругательство - длинное, липкое, утопающее в деталях, но оттого нисколько не теряющее силы. Потом отдышался и продолжал, как ни в чем не бывало, обращаясь к Стократу, но глядя на Шмеля:
        - Сходня торговал Макухой, колдун. Ты чужак, тебе не понять. Люди из Долины давно приглядываются, как нас прибрать к рукам. И Сходня начал: уже склад общий открыл на нашей земле, уже торговое содружество, уже собрал под это дело других купцов, уже приходят чужаки, нам пошлину не платят, а платят в Долину... Через пару лет была бы Макуха не сама по себе, как сейчас, а при Долине - поддольник, так они говорят...
        - И тогда бы ты из князя стал наместником.
        - Обижаешь. Наместники у них все свои.
        - Трудно тебе. Между долиной и лесом.
        - Справляюсь, как видишь.
        - Не очень, - сказал Стократ.
        Князь налился кровью:
        - Что?!
        Стократ не испугался:
        - Не особенно справляешься, с лесовиками, по крайней мере... Эх, мастера нам не хватает. Его бы расспросить...
        Он вдруг насторожился, будто почуяв новый запах:
        - Что он мог такого знать языковед, что они вдруг решили его убрать?
        - Мастер?
        Князь замер с открытым ртом. Шмель мог видеть все его зубы - чистые, белые, с единственным застрявшим в щели куском мяса.
        - Он мог вести свою игру, - медленно сказал Стократ. - Он ведь был единственный, кто умел говорить и с тобой, и с ними. И вот они решили его убрать, чтобы что-то спрятать...
        - Они не могли, - сказал Шмель и сразу пожалел, что открыл рот, потому что оказался между двумя взглядами, как между лезвиями ножниц. - В их питье нет слова... нет понятия "тайна", Язык по-другому устроен...
        Он замолчал, водя руками, не зная, как объяснить.
        - Понял, - отрывисто сказал Стократ. - Ты уверен?
        - Да, - Шмель перевел дыхание.
        Князь опять принялся ругаться - на этот раз без ярости, монотонно.
        - Погоди, светлейший, - оборвал его Стократ. - Они могут тебя в чем-то винить? За что-то мстить?
        - Завтра, - прорычал князь, - на рассвете... да прямо сейчас, чего там, рассвет близко... Пойдем к ним в гости. Эй, Глаза-и-Уши! Давай сбор, всем подъем, выжжем их норы, хватит...
        - А они нам воду отравят, - тихо сказал Шмель.
        И Стократ, и князь снова посмотрели на него. Он странно себя чувствовал под их взглядами: еще вчера - вообще никто, недостойный даже быть учеником языковеда. Сегодня - равноправный собеседник на совете, где речь идет о жизни и смерти.
        - Мы перебьем их всех, - отрывисто сказал князь. - На их стрелы у нас есть щиты. А на наш огонь...
        - А они нас, - Шмель говорил, преодолевая боль в растрескавшихся губах. - Мы друг друга перебьем, и тогда придут люди из Долины, на все готовое.
        Сделалось тихо. Стократ улыбался, будто чем-то довольный.
        - Надо составить им питье, - сказал Шмель еще тише. - В смысле, послание. Надо идти к ним на переговоры...
        - Я не пойду, - сказал князь с отвращением.
        - Я пойду, - Стократ потянулся, будто после хорошего отдыха. - Шмель, будешь толмачом?
        Еще несколько секунд все молчали.
        - Зачем тебе? - спросил князь, глядя в резной потолок из розовой сосны. - Все это?
        - Интересно, - Стократ безмятежно улыбнулся Шмелю. - Собирайся, что ли?
        * * *
        До околицы их провожала невесть откуда взявшаяся Тина. Стократ с самого начала велел ей молчать, и она молчала, только хлопала мокрыми ресницами. Вдоль обочин кое-где стояли вооруженные люди. Из-за заборов выглядывали женщины и подростки.
        Лошадь Стократа казалась шагающей горой и позвякивала с каждым шагом: Шмель второпях разлил по флаконам и рассовал в корзины чуть ни всю мастерскую хозяина. Сам Шмель тащил на спине свой мешок, и только Стократ не был отягощен ничем, кроме меча.
        Прошли мимо дома Лопуха. Мимо дома Заплата; в приоткрытую калитку глазели на Шмеля близнецы Окра и Бык; все они долго учились языкознанию и могли сейчас быть на месте Шмеля.
        А может, не могли.
        Огромный дом торговца Сходни стоял темный и тихий, будто брошенный.
        На околице все, кто увязался было за процессией, отстали. Зато новые, ожидавшие на перекрестке молчаливые люди выстроились колонной и двинулись следом - на некотором расстоянии. В их тяжелых шагах, в бряцании оружия было для Шмеля слабое утешение: на твой труп, обещали шаги, мы навалим десяток вражеских трупов. Ура.
        Стократ шагал впереди, за ним послушная лошадь. То ускоряя шаг, то уставая под тяжестью мешка, Шмель тащился за ними, и думал, что вот оно, еще одно испытание. Там, на помосте, он доказал, что лучше всех - за это его унизили и прогнали. Теперь, вроде бы, ничего доказывать не надо и некому доказывать, но он все равно идет, и облизывает покрытые коркой губы, и думает, лишь бы не подвел язык...
        Они миновали камень, на котором он плакал в день своего изгнания - от потери, но больше от несправедливости. Спустились по дну оврага и вступили в лес, и через несколько минут впереди показалась застава.
        * * *
        Стократ замедлил шаг.
        Он отлично помнил то место, дальше которого не стал идти в прошлый раз. Невидимая граница, за которой ему померещилось напряжение тетивы. Теперь напряжения не было - но было что-то другое.
        Запах?
        Железная чаша, в которой разжигали сигнальный огонь, стояла сейчас пустая и черная, и от нее разило горелой смолой. Лес, полностью свободный от птичьих голосов, вонял землей и сталью. Дорога уходила вперед, на стоптанной хвое терялись следы.
        Стократ свистнул на весь лес. Никто не отозвался. Лошадь переступила с ноги на ногу, звякнули пузырьки и флаконы в поклаже.
        - Никто не встречает, - сказал Стократ с ухмылкой.
        Те, что шли за ними следом, отстали и притихли. Но явись сейчас стрела из леса, хоть одна стрела - ответ не заставит себя ждать, мстители с мечами и топорами ждут только сигнала; Стократу хотелось верить, что и лесовики это понимают.
        - Без приглашения идти нельзя, - сказал мальчик.
        - А если не зовут?
        - Без приглашения нельзя, - твердо повторил Шмель. - Это старые правила. Никто их не нарушал, даже мастер.
        - Тогда что делать?
        Он свистнул еще раз. Потом подошел к чаше, установленной на высоте человеческого роста, и поджег выведенный наружу фитиль.
        Полыхнуло так, что Стократ отпрянул. Столб огня поднялся над дорогой, и опасно затрещали ветки, нарушившие незримую границу.
        - Это всегда так бывает, да? Огонь всегда так сильно горит?
        - Нет, - Шмель сглотнул. - Так не горит. Это опасно.
        Стократ оглянулся. Лес был везде одинаковый - и на стороне лесовиков, и на стороне "безъязыких". Розовые сосны стояли в коре, как в броне - темно-красной, одновременно церемониальной и боевой.
        - Кто-то идет, - сказал Шмель.
        Огонь почти сразу опал. Дым потянуло в другую сторону. Прищурившись, Стократ различил человеческую фигуру на дороге. Одну.
        Человек шел, не таясь, без оружия. Через несколько мгновений показалось, что это мальчик-подросток - но, когда лесовик приблизился, стало ясно, что это девушка.
        Светлые волосы, сплетенные в две косы, лежали у нее на плечах. Глаза были закрыты навсегда, ресницы вплетались в кожу шелковыми нитями, и красно-черная вышивка покрывала скулы и виски.
        Стократ замер, всматриваясь в переплетения нитей на ее лице. Они складывались в кресты, в витые колоски, в многослойные узоры. Глазные яблоки под тонкой белой кожей не двигались, даже не вздрагивали. Губы, покрытые прозрачным маслом, чуть блестели.
        - Привет, - сказал Стократ.
        Девушка постояла, будто в нерешительности. Она была ростом со Шмеля, но гораздо уже в плечах. Без головного убора, в длинном сером балахоне с широкими рукавами, с безглазым лицом, расшитом узорами, она вовсе не казалась слепой.
        Стократу очень хотелось провести ладонью перед ее зашитыми глазами, подтвердить свою догадку. Но это было бы очень невежливо, да и, пожалуй, опасно.
        - Привет, - повторил он. - Мы пришли, что теперь?
        Девушка шевельнулась, покачнув полами своего длинного одеяния, и протянула вперед глиняный кувшин - до этого момента он был полностью скрыт в рукаве.
        Стократ поглядел на Шмеля. Мальчишка, стиснув зубы, смотрел на кувшин и на руку, его державшую. Стократ шагнул вперед, нарочито плавным движением потянулся...
        - Нельзя! Из рук не берут такое послание, только с земли!
        В голосе Шмеля была такая сила, что Стократ попятился.
        Неизвестно, слышала ли девушка их голоса и понимала ли, о чем идет речь - но она, постояв еще мгновение, наклонилась, будто перегнувшись пополам, и поставила кувшин на землю. Отошла на шаг. Шмель, громко вздохнув, кинулся вперед и поднял послание.
        Руки у него тряслись так, что Стократ испугался: не пролил бы все. Что тогда?
        - Если они меня отравят, - торопливо сказал Шмель, вытаскивая пробку, - если они меня отравят, ты знай, что это позор для людей и оскорбление, что это специальный знак - мы считаем вас хуже животных, и тогда надо, чтобы князь шел со всеми, кто носит оружие, и убивал всех: больших, маленьких, старых...
        Он остановился, глядя на кувшин в своих руках.
        * * *
        ...И, когда последний лесовик умрет, все на свете станут безъязыкие. Некому будет вкушать молчаливые пиры-поэмы. Шмель смотрел на кувшин и пытался понять, что же за слова он только что произнес: убивайте всех...
        Но ведь они сами этого хотели. Отравить посланием - значит тяжело оскорбить весь род. И оскорбление уже случилось. В сравнении с этим и смерть Шмеля ничего не добавит, не изменит, все равно что лист упадет с дерева...
        - Ну и пусть, - сказал он кувшину и отхлебнул.
        Питье было такое едкое и соленое, что у него защекотало в носу и навернулись слезы. "Наказание"! Он трижды успел поперхнуться соплями, прежде чем понял: к безъязыким, то есть обыкновенным жителям Макухи, это слово не имеет отношения. Наказание; прошедшее время, окончательно. Свои, но чужие. Невыносимо сложное, насыщенное вкусами, запутанное изъяснение, из которого Шмель понял только, что теперь этому безобразию пришел конец...
        Он сплюнул зелье прямо на дорогу. Жестом попросил у Стократа воды, отхлебнул из его кружки, прополоскал рот:
        - Они что-то решили, что-то закончили и кого-то наказали. Из своих.
        - За что?
        - Я не могу понять.
        - Почему они убили языковеда?
        - Об это здесь ничего нет.
        - А нам-то что делать?
        - Сейчас...
        Шмель передохнул и снова набрал жидкость в рот. Где тут послевкусие; семь или восемь тактов, мамочки дорогие. Будущее, воля, изъявление...
        - Мы, вроде, должны идти.
        - Куда?
        Девушка, неподвижно ожидавшая все это время, повернулась и пошла по дороге, не оглядываясь.
        - Скажи людям, чтобы не ходили за нами, - Шмель нервно оглянулся. - Они нас пригласили одних, на переговоры.
        - Не бойся.
        Стократ обернулся. Предостерегающе поднял ладонь; вероятно, они с князем все-таки о чем-то договорились перед выходом, Шмель не знал, о чем. Был слишком занят сборами.
        - Идем, - сказал Стократ.
        И они пошли.
        * * *
        Девушка с самого начала повела их кружным путем. Они свернули с дороги, некоторое время шли через лес, потом долго шли вдоль свежей вырубки.
        Земля здесь была усыпала красными пластинками коры. Корой и хвоей покрылись розовые пни, похожие на обезглавленные шеи. В нескольких местах лежали распиленные, приготовленные к вывозу стволы, отдельно - ветки; дороги-просеки были укатаны телегами и похожи на желоба.
        Слепая девушка шла впереди, невесть как ориентируясь, метя хвою подолом своего балахона. Шмель тяжело дышал. Стократ присматривался и принюхивался.
        Пахло нехорошо. Где-то впереди, скорее всего, было побоище. И не один человек полег; дровосеки? Неизвестные горемыки, которых беда застигла за работой, которые валили лес по договору и получили стрелу в спину?
        - Шмель, если я скажу "не смотри" - ты не смотри туда, ладно?
        Мальчишка сглотнул:
        - А что там?
        - Пока не знаю.
        Девушка шла, не сбавляя шага. Вырубка закончилась, теперь они шли по едва заметной тропинке. Лес стоял по обе стороны, от стволов в глазах было красно. Впереди показалась поляна.
        - Шмель... - Стократ поймал себя на том, что держится за рукоятку меча. Большая зеленая бабочка перелетела через дорогу, сделала круг над головой девушки и пропала среди стволов.
        Это были не лесорубы.
        Пятеро мертвых мужчин, все лесовики, все с зашитыми глазами, сидели за длинным столом. Спинки и высокие подлокотники кресел не давали им упасть. Перед каждым стоял пустой кубок, и в центре стола - каменная чаша с серебряной ложкой.
        Девушка остановилась. Медленно вытянула руку - она была слепа, но рука безошибочно указала на чашу.
        Стократ перехватил Шмеля за плечо:
        - Погоди, это яд!
        - Это послание, - деревянным голосом отозвался мальчишка. - Это... послание для всех. Каменная миска, серебряная ложка - знак, послание для всех, способных вкушать. Горе тому, кто не узнает.
        - Но их отравили!
        - Они отравились, - тихо поправил Шмель. - Яд был в их кубках... Пусти.
        Он вывернулся из-под ладони Стократа и подошел к столу. Старательно не глядя в лица мертвецов, зачерпнул ложкой синеватую жидкость и поднес к губам. Сморщился. Покачнулся; Стократ оказался рядом с флягой воды наготове: он уже заметил, что после каждой пробы мальчишке нужно много, много чистой воды.
        - "Мы виновны", - отфыркиваясь, перевел Шмель. - "В нарушении... выскакивании... злом противостоянии закону..."
        - Может, в бунте?
        - Точно, - Шмель благодарно на него взглянул.
        - Так это казненные бунтовщики?!
        Шмель жадно напился. Промокнул губы:
        - Очень сложное послание.
        - Ты прекрасно справляешься.
        - Это высокородные лесовики... люди, которые выступили против чего-то... закона, что ли... потом сознались и убили себя.
        - Как благородно и трогательно.
        - То есть на самом деле их победили, и они, чтобы избежать позорной казни... вот так.
        - Зачем нам их показали?
        Шмель пожал плечами.
        Неизвестно, понимала ли слепая девушка хоть слово - но, когда Шмель вернул флягу Стократу, она возобновила путь, не оглядываясь, точно зная, что чужаки не отстанут.
        * * *
        Если мы слепы в темноте, думал Шмель, то люди, которые слышат всем телом, должны быть беспомощны в тишине. Поэтому на этой поляне никогда не бывает тихо: сто ручейков разведены по желобам, и каждый поток падает со своей высоты, и звук его, звон или шелест, значит для них то же, что для нас - резная колонна или арка. Так они украшают свой дом. И даже мастер никогда здесь не был.
        Красок здесь не было - кроме тех, что бескорыстно дарил лес. Коричневая земля, темно-красные стволы и бледно-зеленая хвоя, и под серым навесом - стол, и на столе прибор для диалога.
        Шмель чувствовал, как прыгают его ребра в такт ударам сердца. На том конце стола неподвижно сидел старый лесовик, глаз его совсем не было видно - и скулы, и веки, и лоб покрывала старая, плотная вышивка. Рот был огромный, с большими губами, плотно сжатый, и ноздри длинного тонкого носа подрагивали. Рука, белая до синевы, с пятью плотно сжатыми пальцами, указывала место напротив.
        - Тебя зовут поболтать, - негромко сказал Стократ.
        Он стоял, опустив руки, не касаясь меча. Неизвестно, что думали лесовики о его добрых намерениях, но Шмель прекрасно понимал: никакой колдун-мечник не справится с такой оравой, вооруженной отравленными стрелами.
        - Шмель? Тебе помочь?
        Перед стариком стояло все, что требовалось для разговора: ряд узких разновеликих трубок, похожих на свирель. Кубок. Каменная доска со смоляными узорами, две спицы, чтобы переносить мельчайшие частицы вкуса. Большая кружка на краю стола; рядом помещалась под струей водопада каменная чаша с проточной водой.
        Шмель стащил с плеча свой мешок. Все это добро, которым гружена лошадь Стократа... Его же час разбирать, все эти вкусы, которых он половину не знает... Его же засмеют, пока он будет рыться в сумках...
        - Тебе помочь? - снова спросил Стократ.
        - Ага, - сказал Шмель слабым голосом. - Сгружай, пожалуйста. Мне бы только подготовиться...
        Он осмотрелся.
        Десятки людей сидели и стояли под соснами. И мужчины, и женщины были вооружены и насторожены. Узоры на зашитых веках говорили, наверное, об их положении в обществе, о роде, о достатке, - а может, и вовсе ни о чем не говорили, да и кто из жителей Макухи пытался это выяснить?
        Стократ, не дожидаясь повторного приглашения, сгружал с лошади мешки и корзины. Шмель посмотрел на место, приготовленное ему, - напротив старика, с таким же набором трубок и каменной доской, и даже струя водопада была совсем близко, и чаша стояла под проточной водой.
        - Надо все тащить сюда, - он услышал свой голос, будто со стороны. - Чтобы все было под рукой...
        Мастер говорил: "Всегда держи под рукой уксус, мелко перемолотую соль, сахар и желчь, которые потребуются в любом послании. А также имей запас Кривозвездки и Факела, их сок сочетай три к одному, чтобы получить отрицание. Никогда не помечай заготовки цветом: краситель, на первую пробу безвкусный, может испортить послание и даже придать ему противоположный смысл. Распознавай по запаху либо запоминай, в каком флаконе хранишь концентрат..."
        Старик ждал. Журчала вода. Лошадь уныло ковыряла копытом бурую хвою.
        Неожиданно девушка, приведшая их сюда, - девушка в сером балахоне, с зашитыми веками и двумя светлыми косами, - подошла к Шмелю и провела ладонью по лицу.
        Рот ее удивленно приоткрылся. Наверное, ее предупреждали, что у чужаков глаза на лице, и глаза открыты - но она не верила.
        * * *
        За все время своих странствий Стократ ни разу не бывал в таком странном месте. И понимал, что вряд ли побывает. Даже если выберется из этой переделки живым.
        Эти люди совсем недавно - может, вчера - пережили потрясение. Многих потеряли. Те, что сидели мертвыми за покаянным зельем, кого Стократ и Шмель видели сегодня, были чьими-то мужьями, сыновьями и братьями. Те, кто приговорил их к такому роду покаяния, - тоже.
        Эти люди угрожали отравить колодцы и родники "чужакам", живущим по соседству. Эти люди были охотниками и не смущались запахом крови, но и душегубами они не были, это Стократ мог сказать с уверенностью.
        Он разглядывал узоры на их лицах. Веки были зашиты у всех, причем, как видно, с младенчества. Стократ видел, как, стоя рядом, они иногда проводили рукой по лицам друг друга, будто считывая важное сообщение.
        И еще он видел, как некоторые, особенно молодые, смотрят на солнце. По тому, как они держали головы, как поворачивались вслед за светом, Стократ понял вдруг и удивился: они не слепые.
        Не слепые! Была ли вначале болезнь, эпидемия, отобрала ли зрение у выживших, пришлось ли им закрывать глаза по необходимости - но теперь зашитые веки всего лишь традиция. Сквозь узор на лице они видят свет. Но не пытаются смотреть. Зачем? У них есть Язык...
        Стократ сжал губы, чтобы ничего не сболтнуть вслух. Нельзя было отвлекать Шмеля; да и кому, и чем помогло бы сейчас это новое знание?
        Мальчишка уселся за стол напротив старика. Старик, будто зрячий, плеснул воды из кувшина в свой кубок, двумя пальцами - указательным и средним - подхватил тончайшую трубку со стола, уронил в воду три красноватых капли. Руки его задвигались неуловимо и легко, подхватывая ингредиенты, смешивая, добавляя в воду; через мгновение он подтолкнул кубок собеседнику, через стол. И замер, с достоинством вперив в пространство зашитые глаза.
        * * *
        Шмель дрожащей рукой поднес бокал к губам. Он боялся, что растеряется, что запутается сразу - но послание оказалось оскорбительно коротким и простым: "молодой умеешь говорить вопрос".
        Будто нацарапанное большими буквами, нарочито безграмотное - ради простоты - письмо. Слово к дурачку, который и такого-то обращения не заслуживает. Шмель внимательно посмотрел на неподвижного старика; что они мнят о себе, лесовики, люди без глаз и без человеческой речи?!
        Девушка, прислуживавшая за столом, поставила перед ним чистый кубок и кувшин с водой. Шмель подобрался.
        Не спешить. Главное - не спешить. Он все знает, лишь бы не ошибиться в спешке. "Молодой" - сладковатый вкус, "причина" - сочетание соли и кислоты, "безъязыкий" - понятие с отрицанием, жидкость теряет цвет, а это вытяжка из ягоды Лунь - сомнение...
        "Молодость - не повод для немоты". Или так: "Разве молодой - значит безъязыкий?" Жидковатое, но грамматически точное питье. Если он не перепутал, конечно, дозировку порошка.
        Старик принял послание. Понюхал. Пригубил. Лицо его не изменилось, но он сразу же отставил кубок, будто отказываясь пробовать дальше.
        Шмель сжался на своем кресле. Обернулся к Стократу; тот держал ладонь на рукояти меча. Скверный признак.
        Старик хлопнул в ладоши, требуя новый кубок. Руки его засновали, как лапы паука; Шмель отхлебнул воды - губы пересохли, и язык прилип к небу. Мастер говорил: "Чтобы понимать тонкие смыслы, ты должен отказаться от острой и соленой пищи, не прикасаться к вину, всегда носить с собой флягу и смачивать рот, не допуская жажды..."
        Старик придвинул к нему новое питье. Шмель попробовал...
        "Добро пожаловать, маленький брат".
        Он поперхнулся. Едва удержал кашель. Снова выпил чистой воды; послание было составлено по высочайшим законам, с длинным шлейфом послевкусия.
        - Стократ, - Шмель обернулся к спутнику со слезами облегчения на глазах. - Он вежливо приветствует нас в доме людей и просит тебя не прикасаться к оружию. Он говорит, что они пережили... потеряли... короче, смысл в том, что и так много народу убили, нас убивать не станут. Не трогай, пожалуйста, меч.
        * * *
        Он ждал, молчал и смотрел, как ползут тени по вытоптанной бурой хвое.
        Старик и мальчик беседовали. Несколько сотен вооруженных людей ждали, чем закончится этот разговор.
        Шмель то казался уверенным, то вдруг бледнел и принимался быстро хлебать чистую воду из кружки. По расчетам Стократа, мальчишке давно пора было отойти по нужде - но тот сидел, глотал и пил, возился с порошками и флаконами и поднимался только затем, чтобы дотянуться до редкого, затерявшегося в мешке ингредиента.
        Странно, думал Стократ. Я считал, что повидал все на свете - города и порты. Горы и смерчи. Пустыни и толпы. Я считал себя опытным. А теперь я беспомощен, как муха, и не знаю, чем ему помочь.
        Что им сказать? Откройте глаза, посмотрите на небо? Откройте рты, скажите друг другу слово, ваши языки не затем только, чтобы вкушать? Я, Стократ, низведен здесь до уровня немой скотины...
        А солнце склоняется. Близится время, назначенное князем. "Если не вернетесь через сутки, - сказал он, - мы атакуем".
        * * *
        - "Мой учитель умер, отведав послание. Почему он умер?"
        - "Низость предваряет доблесть".
        Вот так, просто, коротко, бессмысленно, сколько ни пробуй: "Сперва низость, потом доблесть". "Низость как условие доблести". И что это может значить, сучок вам в пасть?!
        - "Моего учителя нельзя оживить", - сообщил он осторожно.
        И получил ответ:
        - "Те, кто его отравил, мертвы тоже".
        Невесело. Но, по крайней мере, нельзя ошибиться с прочтением.
        - "Вы грозили отравить нашу воду. Зачем?"
        - "Они грозили. Воля бунтовщиков. Они хотели войны".
        Шмель перевел дыхание:
        "Люди... чужаки беспокоятся. Они боятся..."
        Выплеснул на землю незаконченное послание. "Боятся" - так нельзя. Надо по-другому; он хлопнул в ладоши, повторяя жест старика, требуя чистый кубок; заметался, перебирая свои флаконы и порошки, вдруг растерявшись, почувствовав себя беспомощным.
        Старик тем временем составил новое послание:
        - "Те, кто хотел войны, были благородны в своих намерениях. Но высокий правитель погиб. Знак войны".
        Я догадывался, горько подумал Шмель. Еще и высокий правитель... Кто его убил - бунтовщики?
        - "Как погиб высокий правитель?"
        - "Ты знаешь. Он получил отравленное послание. Мой племянник (непонятно) породить войну. Правитель умер от послания, это преступление. Война (непонятно) доблесть молодых. Мой племянник виновен в преступлении и его (непонятно) заговор".
        Шмель всмотрелся в неподвижное лицо старика. Вышивка на его висках и скулах складывалась в узор со звездами, стрелами, зубчатыми колесами.
        - Что он говорит? - напряженно спросил Стократ.
        - Он говорит... Вроде бы у них часть народа сговорилась и убила какого-то высокого правителя, чтобы начать войну. Все этого хотели, но это было противозаконно. Поэтому другая половина назвала тех первых бунтовщиками и казнила.
        - Что за высокий правитель?
        - Не знаю... Сейчас...
        Капельки пота бежали по спине Шмеля, догоняя одна другую, когда он торопливо составлял послание:
        - "Высокий правитель был... лесовик? человек?"
        Кажется, лицо старика впервые дрогнуло, когда он коснулся губами питья. Руки его задвигались еще быстрее, наполняя чашу смыслом:
        - "Высокий правитель - чужак, составлявший нам послания. Разве ты не знаешь его?"
        - Мастер, - прошептал Шмель. - Учитель...
        Ну конечно. Для лесовиков правитель - тот, кто владеет Языком, ведь Язык - искусство высокородных. Тот, кто составляет питье от имени князя, и есть князь, это совершенно ясно всякому, кто способен отличить на вкус "войну" от "торговли"...
        - Стократ! Они думают, что убили нашего правителя! Что убили князя!
        - Переубеди их, - коротко велел Стократ. - Скажи им...
        - Погоди! Сейчас!
        Серебряные спицы колотились в воде, вспенивая питье:
        "Люди в моем селении..." Не так. "Я не хочу, чтобы война..." Не так. Он закусил губу и крепко зажмурился, пытаясь представить себя лесовиком, слепым, вся жизнь - на кончике языка, вот так...
        - "Те, кто хотел войны, мертвы?"
        - "Да".
        - "Те, кто нанес нам оскорбление, казнены?"
        - "Да. Мы просим того, кто ведет войска, не начинать войну сегодня".
        Шмель долго сидел, держа во рту быстро теплеющую жидкость.
        - "Я могу передать тому, кто ведет войска, ваши извинения".
        Старик долго медлил, прежде чем сложить очередное послание.
        - "Мы не можем извиняться. Мы казнили тех, кто хотел войны. Хотя мы понимаем, что они были правы... Язык умирает. Но мы просим не начинать войну сегодня".
        - "Война, - от волнения Шмель стал составлять простые, лишенные баланса послания. - Зачем?"
        Старик пододвинул к нему новый кубок:
        - "С войной расцветает язык. Молодые не говорят, безъязыкие, как звери. Война (непонятно) путь языку. Война делает их людьми".
        - "Почему?"
        - "О войне слагают песни. Песни дают жизнь Языку. Война оживляет Язык".
        Шмель глубоко вдохнул и склонился над своим кубком:
        - "Я не знаю войну и не хочу. Разве я безъязыкий?"
        Старик сидел, не двигаясь, и по его лицу Шмель понял вдруг, что собеседник не знает, что ответить.
        * * *
        Пир начался сразу после заката. Стократ сидел за столом рядом со Шмелем, сидел вместе со всеми - и был единственным, кто мог только смотреть и слушать.
        Не вкушать.
        Сперва подали зелень под прозрачным соусом. Лесовики ели бесшумно - ни хруста, ни чавканья, ни чмоканья не было слышно за столом. Звук бегущей воды придавал действу естественный ритм.
        Шмель ел, зажмурив глаза, - наверное, чтобы лучше понимать. Чтобы стать наравне с лесовиками; Стократ временами вздрагивал, присматриваясь к его лицу: казалось, глаза мальчишки зашиты невидимой шелковой ниткой.
        Зелень была солоноватой и странной, ни до, ни после Стократу не случалось ощущать такого вкуса. Затем подали жидкую теплую кашу; затем снова зелень, но под белым соусом. Порции были крохотные: их не ели, их вкушали.
        Подали странно приготовленную свеклу. Стократ давно потерял аппетит, он почти не касался кушаний, разнообразно-странных и не особенно вкусных. Он смотрел на лица.
        Поначалу на них было глубокое внимание. Потом - беспокойство. Потом - напряжение; потом сидящие начали покачиваться, не видя друг друга, но чувствуя. Казалось, столы плывут в неспокойном море.
        Их дыхание участилось. Потом сделалось очень тяжелым, даже шумным. Подавали мясо, овощи, снова кашу, снова зелень, и еще что-то, чему Стократ не знал названия. Люди вокруг дышали в такт, а потому у девушки со светлыми косами, сидевшей напротив Стократа, выпала из-под зашитых век и прокатилась по щеке слеза.
        Стемнело. Пир продолжался. Шмель, очень бледный, едва шевелил губами и дышал, как после долгого бега.
        А потом подали сладкий напиток, и над столом будто пронеслась волна облегчения. Люди брали друг друга за руки, обнимались, раскачиваясь, и дыхание их сделалось умиротворенным, глубоким, как у спящих.
        Стократ тихонько выбрался из-за стола и положил руку на плечо Шмелю; мальчишка открыл глаза, будто проснулся.
        - Нам пора, - сказал ему на ухо Стократ. - Если мы не вернемся до рассвета, князь атакует, ты ведь помнишь?
        И они пошли обратно. Взошла луна, высветив лес, и Стократ не мог отделаться от мысли, что Шмель идет во сне. Он шагал, о чем-то думая, почти не касаясь ногами хвои - казалось, сейчас взлетит...
        Потом запахло дымом, и оба ускорили шаги. Лошадь заржала - и впереди, за деревьями, заржали другие кони.
        - О чем они пировали? - тихо спросил Стократ.
        - Не могу объяснить.
        Стократ неприятно поразился - ему показалось в первый момент, что мальчишка высокомерен. Но Шмель повернул голову и посмотрел на него искренне и совершенно беспомощно:
        - Я думаю, что они пировали о свете. Но у них в Языке нет слова "свет" и нет понятия "видеть". Мне показалось, это их мучит...
        Стократ открыл рот, чтобы сообщить ему важное - но в этот момент навстречу им выехали вооруженные всадники, и Шмель, забыв обо всем, кинулся им навстречу:
        - Уберите луки! Войны не будет! Стойте!
        Во всаднике, ехавшем впереди, Стократ узнал князя - и прибавил шагу.
        * * *
        - Все их проклятый Язык. Мастер составлял послания от имени правителя, и они верили, что ты, светлейший, - тот самый человек, с которым они беседуют. В их представлениях человек, владеющий Языком, - благородный, занимающий высокое положение.
        - Проклятый Язык, - сквозь зубы повторил князь.
        Он стоял на холме, держа под уздцы лошадь, и глаза его были красными от бессонной ночи. Шмель поразился, как приятно смотреть на человека с незашитыми живыми глазами.
        - Радуйся, что они не убили тебя, светлейший, - сказал Стократ. - И держись подальше от заставы. Стреляют они отменно.
        Князь хмыкнул. Перевел взгляд на Шмеля.
        - Мальчишка, считай, спас вас всех, - заговорил Стократ, на этот раз вполголоса. - От большой заварухи. А может, от смерти. Подумай об этом, светлейший.
        Шмель потупился.
        - Дом языковеда твой, - холодно, отстраненно сказал князь. - Работа тоже твоя. Но если будешь врать в посланиях, что ты великий маг и наследник Солнца на земле...
        - Я забыл, - Шмель заторопился. - Вот.
        Он вытащил из кармана смятую бумажку, на одной стороне которой еще рукой мастера был записан какой-то рецепт. А на другой стороне Шмель вывел обломком карандаша, случайно затерявшимся в сумке: "Свекла - 46 лев. Наг. Вырубки под реку, север, три, пятьдесят, и от горелого места".
        - Это что они хотят за вырубки. Ну и где рубить, - Шмель протянул бумагу князю, но тот брезгливо отстранился:
        - Нормально запиши, пером, на хорошем листе, и отдай не мне, а Глаза-и-Уши... Ты, чужак, уходишь или нет?
        - Ухожу, - сказал Стократ. - Сегодня.
        - Ну... скатертью дорога.
        Князь вскочил верхом, крикнул своим людям, и они умчались. Ополченцы, стянутые было к заставе, ушли раньше: остались кострища да брошенный кое-где мусор.
        - Ты правда уходишь сегодня? - спросил Шмель.
        - Конечно. Я и так у вас застрял.
        Шмель не нашелся, что сказать.
        Они шли рядом. Лошадь, которую никто не вел, держалась следом, как привязанная; в который раз все, что случилось в последние часы, казалось Шмелю наваждением. Сном.
        - Значит, они тоскуют о свете? - тихо спросил Стократ.
        - Как можно тосковать о том, для чего даже слова нет?
        Молча прошли несколько десятков шагов.
        - Вождь сказал, что среди их молодежи нет таких, как я, - признался Шмель. - Вождь сказал...
        - Он просил тебя остаться?
        - Нет, но, - Шмель запнулся. - Да, просил. Но я же не могу зашить себе глаза, правда?
        Лошадь отстала, чтобы пощипать траву на зеленой обочине. Шмель тоже задержался, сорвал пышную метелочку:
        - Вот стрельник, он кислый, из его сока готовят "быстро". Чем больше сока вольешь, тем быстрее движение, о котором вкушаешь... Слушай, Стократ, иногда мне кажется, что я начинаю думать, как они.
        - Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время?
        - Ты запомнил, да?
        - Шмель, - сказал Стократ. - Пообещай мне, что сразу же возьмешь ученика.
        - Я? - Шмель пригляделся, пытаясь увидеть улыбку в глазах или краешках губ, но его спутник смотрел серьезно. - Но я же... сам пока глупый, ты понимаешь, как я могу кого-то учить?!
        - Просто пообещай, - Стократ по-прежнему не улыбался. - Ну?
        * * *
        На повороте он остановился, чтобы в последний раз посмотреть вниз. Все, кто бывал в этих местах, в один голос твердили - нет ничего красивее лесов из розовой сосны, особенно если глядеть сверху, с Белой дороги.
        Он смотрел на лесопильню, на реку с пристанью. На раскиданные в рощах дома Правой и Левой руки. На блестящие крыши Макухи. Там еле слышно бил барабан - хоронили несчастливого торговца Сходню. И Шмель, вероятно, был на похоронах, а где же еще?
        - Хоть бы он успел повзрослеть, прежде чем все начнется, - сказал Стократ вслух.
        Дети лесовиков в конце концов прозреют. Перестанут зашивать себе глаза, посмотрят на свет; однажды попробуют сказать друг другу слово или нарисовать картинку на гладкой стене. И тогда Язык умрет; умрет высокое искусство, способное заставить человека рыдать и смеяться, и чувствовать себя ближе к небу...
        Язык, возникший по недоразумению. Язык, который скоро сделается ненужным никому.
        - Храни его, Шмель, - сказал Стократ негромко.
        И пошел в гору, не оглядываясь.
        IV
        - Будет жаль, если Язык погибнет, - тихо сказала старуха. - Еще жальче будет, если этот парень, Шмель, не успеет в жизни сделать всего, на что способен, к чему предназначен. Но и Шмель не бессмертен. И Макухе не стоять вечно. И Обитаемый Мир, если имеет начало, - когда-нибудь закончится, Стократ.
        - Я знаю.
        Старуха внимательно посмотрела сквозь огонь:
        - Создатель упал на камень, заключенный в небесную искру, как ядро в ореховую скорлупу. Это было начало Мира. Но другая звезда родила искру, искра заблудилась в темноте и упала вниз, на камень. И внутри была смертная девочка, и она положила миру предел.
        - Красиво звучит, - сказал Стократ. - Но мне важна девочка, а не мир. Я не хочу, чтобы ее использовали, как орудие или даже оружие. Я не хочу, чтобы ее запирали и прятали. При этом я сам хочу запереть ее и спрятать, и не вижу другого выхода.
        Облака медленно таяли, предвещая рассвет. Между ними проглядывали звезды.
        - Выход, может быть, и есть, - медленно сказала старуха. - Если начало мира и предел его сойдутся вместе, и осознают свое родство... Но для этого наш Создатель должен быть человеком и ходить среди нас.
        - Чтобы ходить среди людей, не обязательно быть человеком, - сказал Стократ.
        Глава четвертая
        Тень
        - Ты бы не ходил дальше, - сказал кротобой.
        Мирный охотник, дающий советы вооруженному незнакомцу на дороге, мог означать разное. Например, знак судьбы - мистическое явление безо всяких причин, но с важными последствиями. Или засаду - если вон в тех кустах прячутся товарищи охотника, числом, к примеру, десять. А может статься, Кротовая Дубрава переживает спокойные и беспечные времена: все доверчивы и смелы, как птицы в том лесу, где не ступала нога человека.
        Охотник тяжело дышал, на плече у него помещалась туша здоровенного крота, черного, с рыжевато-палевым отливом. Крот весил немногим менее охотника и почти касался земли страшными передними лапами. Стократ покачал головой: вооруженные незнакомцы вряд ли могли напугать этого человека, а совет он давал по доброте душевной.
        - А почему не ходить?
        - Там у нас... застава, - кротобой встряхнул ношу, поудобнее устраивая на плече. - Не пускают, понимаешь. Если уж туда проберешься, на свой страх и риск, - обратно точно не пустят, убьют.
        - Мор? Болезнь?
        - Вроде того, - кротобой топнул сапогом о дорогу, сбивая комья свежей земли. - Ты, я вижу, издалека пришел, чужестранец...
        - Бродяга, - Стократ кивнул.
        - Так поспрашивал бы, что тут делается, прежде чем по дороге напрямик брести! - рявкнул кротобой и, сопя, поволок добычу дальше.
        Стократ проводил его взглядом. Потом присел на камень и развернул карту.
        Некоторые дороги проходимы только зимой, другие - только летом. Весной и осенью знатоки Холмистых Равнин советуют путникам оставаться дома - ледяные тракты плавятся, а грунтовые размякают. Летняя погода установилась с неделю назад, и карта утверждала, что дорога надежна.
        Дорога рассекала надвое огромный лес, обозначенный на карте как Кротовая Дубрава. Местные жители, если верить карте, промышляли охотой и рыбалкой, а возиться в земле не любили. Торговали с соседями кротовым жиром, на выручку покупали хлеб. В лесу полно было ягод, грибов и птицы, в мелких реках водилась рыба...
        Стократ отыскал место на карте, где - приблизительно - помещался камень, сию минуту впившийся ему в зад. Дальше по дороге, совсем недалеко, имелся поселок под названием Длинный День.
        - Значит, мор? - спросил Стократ золотистую мошку, вившуюся у лица. - В лесу?
        Он поколебался, выбирая направление. Потом хмыкнул, поправил пояс с тяжелыми ножнами и зашагал в ту же сторону, куда и направлялся до встречи с кротобоем.
        * * *
        Лучников он увидел раньше, чем они его: деревянный настил на верхушке мертвого дерева был выстроен наспех и без намека на маскировку. В свете закатного солнца свежее дерево сверкало, как золото на вскопанной грядке. Сторожа, два молодых стрелка, глядели на дорогу, повернувшись к Стократу напряженными спинами. Их луки были готовы к стрельбе. Стократ не любил лучников, хотя стрелы в полете, бывало, отбивал.
        Он подошел совсем близко, а они его так и не заметили. Веревочную лестницу никто и не думал подбирать. В щели между досками настила Стократ видел подошвы сапог - у одного сторожа новые, у другого прохудившиеся.
        - Добрые люди! Кого сторожим?
        Оба подскочили так, что дощатый настил качнулся и едва не рухнул. Стократ поднял обе руки:
        - Спокойно!
        - Откуда?! - рявкнул тот, что носил прохудившиеся сапоги.
        - Не из-за реки, - быстро сказал обладатель новых. - Мы бы видели...
        - Тогда откуда?! Да еще подкрался, как...
        - Иду из Загорья, - сообщил Стократ. - Бродяга, людям помогаю при случае. Встретился мне тут охотник, крота убил, здорового, говорит, беда у вас...
        - Крота? - обладатель худых подметок чуть сбавил голос и, кажется, раздумал стрелять. - Это хорошо... Это мой дядька крота своего, наконец, добыл... Две недели ходил, вываживал, норы выслеживал... Так ты откуда?
        - С юга!
        - А в Длинном Дне когда бывал?
        - Да никогда!
        - Посторожи, - отрывисто сказал кто-то из двух, Стократ не разобрал, кто.
        Заскрипела лестница, и снова покачнулся настил. Сверху посыпалась труха. Настил, сколоченный из досок и жердей, казался удивительно ненадежным; тот, что носил прохудившиеся сапоги, спускался, сопя и бранясь: он не любил ни острых сучьев, ни веревочных лестниц.
        Он был не так молод, как сперва показалось Стократу: худощавый, с обветренным лицом, мрачноватый охотник из Дубравы. Первый его взгляд упал на лицо Стократа, второй, третий и четвертый - на меч:
        - Ты кто, с таким-то оружием?
        - Оружие как оружие. Я путник. На дорогах всякое случается. Поэтому меч.
        - Этот, которого ты встретил, с кротом... не ранен был?
        - Нет, целый.
        Охотник шумно выдохнул:
        - Опасный промысел. Они под Дубравой, знаешь, такие кроты... У нас, кто еще молодой или слишком старый, птицу бьют, птицу все-таки легче... А что на юге? Плохо? Воюют?
        - Кому плохо, а кому и прибыль.
        - Ты наемник?
        - Нет.
        - Охотник за головами?
        - Говорю тебе, я бродяга.
        - А зачем к нам пришел?
        Стократ пожал плечами. Его собеседник посмотрел вверх, где на дощатом настиле переступал с ноги на ногу лучник в добротных сапогах.
        - У него там сестра, - сказал вполголоса. - Замужем в Длинном Дне. Вот, прошлой осенью только... отдали.
        Солнце опустилось, и в лесу сразу начало темнеть. Был тихий, теплый, совершенно безмятежный вечер: просыпались ночные птицы. Деревья стояли, изредка пошевеливая листьями, будто перемигиваясь. Мертвое дерево пыталось слиться с общим умиротворением, поводя парой-тройкой последних листков.
        - Что там? - спросил Стократ и кивком указал вперед, куда вела дорога. - Мор?
        - Да если бы... - охотник отвел глаза. - Вот...
        Он сунул руку глубоко в карман куртки и вытащил мятый кусок бумаги, желтый, кое-где прорванный:
        - Читать умеешь?
        "В Длинный День не ходите, - написано было на желтой бумаге устоявшимся почерком образованного, давно грамотного человека. - Никого от нас не впускайте. Не стойте в тени дерева. Не жгите ночью света. Тут нам всем ко..."
        Самый угол бумажки был оторван.
        - Март, - послышался сверху напряженный голос. - Ты скоро там?
        Собеседник Стократа молча спрятал бумажку глубоко в карман. Жестом показал: поднимайся наверх.
        Стократ преодолел короткое замешательство: ему не хотелось испытывать прочность лестницы и маневрировать среди острых сучков, но другого выхода не было. Вслед за обладателем прохудившихся сапог он взобрался на мертвое дерево, взошел на настил и увидел сверху дорогу, а впереди поперек дороги - реку, довольно-таки широкую, и мост на двух каменных опорах.
        На самой середине моста валялось мертвое тело. Человек в яркой, пестрой одежде был истыкан стрелами и лежал на спине, отвратительно похожий на подушечку для булавок.
        - Это не мы, - глухо сказал Март. - Это другая смена.
        Настил был огражден неотесанными грубыми перилами. Второй охотник, рыжеватый парень со щетиной на круглых щеках, уставился на Стократа почти в ужасе.
        - Я не из Длинного Дня, - сказал Стократ в третий или четвертый раз. - Я с юга, и понятия не имею, что у вас происходит.
        Рыжий не ответил.
        - Смотри, - Март протянул руку на север.
        Впереди, за мостом, горели огни, много огней - как будто факельное шествие остановилось в нерешительности, и сотня людей ждет чего-то, подняв факелы к небу. Чем темнее становилось в лесу, тем ярче виднелись языки пламени. Над неподвижными кронами проступало зарево.
        - Они светят и днем, и ночью, - сказал Март.
        - Зачем?
        - Чтобы были тени. Этот, что на мосту... Я его хорошо знал, это их торговец, часто к нам ездил. В камушки еще играл хорошо... Он пошел через мост, солнце светит - и тень при нем. Наши давай ему кричать, чтобы поворачивал. А он не слушает - идет, руками машет. Старший патруля велел: стреляйте. Они и выстрелили... Жалко.
        - Жалко, - согласился Стократ. - За что?
        - Не понимаешь? Он шел к нам - от них. И нес свою тень.
        Стократ не нашелся, что ответить.
        - Ночью нам смена придет, - сказал Март, и по голосу сделалось ясно, как сильно он мечтает о смене.
        - "Не стойте в тени дерева, не жгите ночью света", - медленно повторил Стократ.
        - Вот именно, - тихо сказал молодой и рыжий, брат женщины, которая вышла замуж в Длинный День. - Шел бы ты отсюда, чужак. Март, зачем ты его привел?
        - Нам нужна помощь, - сказал Март, и по голосу было понятно, что он потерял всякую надежду.
        Молодой покачал головой, без слов сообщая, что не верит в помощь, и всем конец, и никого спасти невозможно.
        * * *
        В селении Белый Крот не жгли огней, и, когда Стократ с сопровождающими добрались до околицы, идти пришлось уже в полной тьме.
        Кое-где на ворота были наброшены светлые тряпки. Камни у дороги белели свежей известкой. Стократ неплохо видел в темноте, но его спутники мучительно таращились в ночь. К счастью, эти двое могли пройти по родному селению и с завязанными глазами.
        Ни лучика не просачивалось сквозь ставни. Глухо и редко звучали голоса. Время от времени что-то падало за запертыми дверями, и к грохоту свалившегося ведра или опрокинутой табуретки примешивались крики досады и боли. Люди не умели жить в полной тьме, но почему-то не решались засветить даже маленькой свечки.
        Стократ ждал. Если его сюда привели - значит, чего-то хотят. Значит, обо всем расскажут сами, надо только дать им время.
        Март свернул в тесную улочку, стукнул в ворота, приглушенно позвал:
        - Отец!
        Заскрипела, приоткрываясь, дверь. Внутри не спали, но и огня не жгли. Вышел старик, встал на пороге, придерживаясь за дверной косяк, уставился мимо гостей:
        - Что случилось?
        - Ничего, они сегодня не шли... Никого не было весь день... Тут путник из Загорья, с мечом. Поговорить бы.
        - Загорье? Там, помнится, война была...
        - Добрый вечер, - сказал Стократ.
        Старик вздрогнул. Он совсем не видел в темноте и не мог узнать чужака по звуку дыхания.
        - Поговорить бы, - повторил Март с особой интонацией, будто напоминая старику о давнем и твердом договоре.
        - Входите, - старик на ощупь, перебирая руками по стене, вернулся в дом. Стократ вошел, наклонившись в дверях, и точно так же, привычно, поклонился проему Март.
        - Ты видишь в темноте? - спросил Старик.
        - Да.
        - Почему?
        - Меня называют магом. Может быть, поэтому.
        - Ты не маг, - недоверчиво сказал старик. - Маг бы сразу догадался... И побежал бы отсюда со всех ног. Или вообще не заходил бы... в наш проклятый край.
        - Ваш край все путники хвалят, - сказал Стократ. - Мирные плодоносные леса. Хорошие люди, живущие в достатке и спокойствии...
        - Сам видишь, какое у нас спокойствие.
        - Вижу, - Стократ оглядел комнату.
        Маленькая, безо всяких украшений, охотничья избушка, тщательно убранная, с гладким и чистым обеденными столом, с верстаком в углу, со ставнями, закрытыми изнутри. Лужица недавно пролитого молока. Два огромных сундука под вытертыми кротовьими шкурами. Стократ сел и подобрал ноги, чтобы никто не споткнулся в темноте.
        - Почему бы не зажечь хотя бы свечку? Ставни закрыты, никто не увидит...
        - У нас за огонь среди ночи плетей дают, - сказал Марк. - Так на сходе решили.
        Старик уселся за стол, напротив Стократа, и уставился ему в лицо - точнее, в щеку. Было ясно, что он ничего не видит. Стократу вдруг сделалось неловко: если вся деревня сошла с ума, то он со своим мечом - или без меча - не мог здесь ничем помочь.
        - Думаешь, мы рехнулись? - заговорил старик. - А вот и нет. Без света нет тени. Ночью мы в безопасности. Если не жечь огня.
        - Что случилось в Длинном Дне?
        Старик хрипло вздохнул.
        - Что случилось... того не исправить. Мой брат написал письмо, завернул в него камень и пращой забросил за мост, на нашу сторону. Он учитель на оба поселка... был.
        - Он умер?
        Старик тяжело вздохнул сквозь зубы.
        - Хоть бы денек-то или два пасмурных, - сказал с горечью. - А то ведь яркое солнце каждый день. А по ночам они жгут факелы.
        - Они - ходячие мертвецы?
        - Нет! - рявкнул старик и покосился на Марта с раздражением: мол, ну и что, зачем привел, зачем этот разговор?!
        - Твой сын говорит, вам нужна помощь, - Стократ сплел пальцы. - Я мог бы помочь. Если ты мне объяснишь, что случилось и почему беда.
        Сделалось тихо. В поселке молчали, ни единого сверчка не нашлось ни в щелях дома, ни в траве под окнами. Не трещал фитиль. Не дышала, остывая, печка. И совсем не было ветра.
        - Кротовая Дубрава, - глухо начал старик, - и вправду хорошее место. Древнее место. Здесь люди селились еще с тех пор, как по земле чудовища ходили... У нас привольно, да. Под лесом, вот подо всем, как он есть, прорыты норы. В малой их части живут кроты - видал, какие? От кротов у нас прибыль, но и риск большой. А кто там еще водится, в этих норах - никто не знает. Сколько народу полегло из любопытства, из корысти - не пересчитать. Лезли за кладами, лезли за счастьем, только наверх никто не поднимался... Если кто чему удивляется - я всегда говорю: это Кротовая Дубрава, дивиться нечему, всякое бывает...
        Он двумя руками вцепился в край стола:
        - А в поселке Длинный День есть красивый брачный обычай. Становясь мужем и женой, молодые меняются тенями.
        - Что? - Стократ, сколько ни странствовал, никогда о таком не слыхал.
        - Меняются тенями, - повторил старик с нажимом. - Во время свадебного обряда, в солнечный день или у большого костра, дают друг другу клятву верности и в знак любви и доверия отдают другому свою тень... Считается, что с этой минуты жена отбрасывает тень мужа, а муж - тень жены, и они никогда не расстаются. Отсюда поверье, что пасмурный день и темная ночь без огня подходят для супружеских измен.
        Март хмыкнул.
        - В самом деле красиво, - сказал Стократ. - Каких только свадебных обрядов люди не выдумают.
        - Да, - старик закивал, оскалив желтоватые зубы. - А еще в поселке Длинный День был один парнишка... странный. Его в отрочестве крот в подземелье помял. Парень хороший, только вечно всякие небылицы рассказывает... И вот пошел он на охоту, а вернулся совсем чудной. Говорит, встретил под землей девушку необычайной красоты и при свете факела принес ей клятву верности... Отдаю тебе свою тень и беру твою, чтобы впредь ни время, ни печали, ни счастье не разлучили нас, и так далее. Все решили: спятил окончательно. И мать, бедняга, так решила, а потом смотрит - тень у парня поворачивается и головой качает, когда парень стоит неподвижно... Позвала моего брата, он же учитель, человек знающий, книжник. И оказалось, что тень у парня - вовсе не тень, но было уже поздно.
        Старик на ощупь нашел на столе кружку и шумно отхлебнул.
        - Не знаю, кого там встретил этот парнишка, и с кем тенью поменялся, и что ему привиделось. Только принес он с собой морок, которому нет имени, а было бы - нельзя говорить. Стоит ему коснуться любой тени, он тут же съедает ее и становится на ее место.
        Стократу показалось, что в тесной комнатке стало холоднее.
        - Дерево ли, куст, человек или зверь, - продолжал старик. - Морок в миг прилепится, и уже не человек отбрасывает тень... а наоборот! Она хозяйка. Человек - ее тень.
        - И в Длинном Дне...
        - Весь Длинный День и все его люди, и все его звери, заборы, дома, - все это тень. Которую отбрасывает морок. Одна большая тень.
        - Не верю, - пробормотал Стократ. - Никогда такого...
        - ...Между нами и Длинным Днем река, тени деревьев не соприкасаются даже на закате. А если бы коснулись...
        - А тень моста? - спросил Стократ.
        - Хорошо соображаешь, - старик вздохнул. - Мы с ребятами у моста три дерева свалили - не поверил бы, что можно так быстро. Да еще и в сумерках, почти вслепую... У пней тени короткие. На всякий случай еще перила сбили...
        - А тени травы?
        - Там нет травы. Песок голый.
        - На мосту человек убитый.
        - Застрелили. Шел среди дня, со своей тенью, с той стороны... Кричали, чтобы повернул - да видно, уже не сам шел, тенью волочился за хозяином... Пришлось убить.
        Сделалось тихо.
        - На что вы надеетесь? - искренне спросил Стократ. - Если они просто навалятся всей толпой...
        - Мы ведь не только кротов промышляем, - кротко сказал старик. - Мы в лесу живем, мы стрелки. И мужики, и бабы, и дети с колыбели. Пока они будут через мост идти, мы половину положим. Это если днем... А ночью положим всех - они ведь пойдут с факелами. Им без света нельзя.
        - А если они окажутся без света?
        - Вот на это вся наша надежда...
        Он замолчал и снова яростно принялся тереть глаза:
        - Если бы они перестали отбрасывать тени - мороку не стало бы за что держаться.
        - И что тогда?
        - Не знаю, - признался старик. - Одни говорят, если света не будет, морок уйдет, а человек останется. Другие - что морок уйдет, а человек упадет замертво. Третьи - что морок уйдет и утащит с собой человека... Но все говорят одно и то же: это, не вслух будь помянуто, уйдет.
        Стократ попытался вспомнить, что он знал или слышал о подобных бедах, но не смог. Ходячие мертвецы встречались, темные охотники, таившиеся в сумраке, попадались тоже. Но о хищных тварях, превращающих человека в свою тень, не рассказывали ни в одной таверне, ни у одного костра.
        - А может, кто-то там остался из людей, - тихо и очень отчаянно заговорил старик. - Может, кто-то остался. Если бы ночь никогда не кончалась... Или хотя бы темный, очень пасмурный день! Тогда бы у них закончилось топливо, закончилось масло, смола...
        - Лес вокруг, - тихо сказал Стократ.
        - А надежда-то не тень, - упавшим голосом сказал старик. - Ее так просто не сожрешь... Хотя ты прав, конечно.
        * * *
        Две девушки, дежурившие на дереве ночью, к рассвету раскисли и стали клевать носом. Стократ стоял, не решаясь облокотиться на ненадежные перила, и смотрел за реку, туда, где горели огни.
        Крутобокая черноволосая девушка заснула стоя, стукнулась о перила и открыла глаза. Тощая девушка со светлыми волосами зевнула, показав розовое небо; полночи они препирались друг с другом, рисуясь перед Стократом. Каждая желала выглядеть независимой и остроумной. Потом обе устали: напряжение последних дней утомило весь поселок. Часы перед рассветом прошли в холоде, скуке и молчании.
        А теперь вот-вот должно было взойти солнце. По всем приметам следовало, что день будет ясным до самого вечера, и завтра тоже, и, скорее всего, послезавтра. Девушки ждали смены, нервно подтягивали тетиву на луках, обеих бил озноб.
        - Стрелять, небось, не умеете, - сказал Стократ, чтобы немного их расшевелить.
        Светловолосая немедленно вскинула лук:
        - И куда тебе попасть?
        - Мне не надо, - Стократ отвел стрелу от своего лица. - Вон, на трупе ворона сидит. Ты в нее попади.
        После бессонной ночи светловолосая была очень бледной. Напоминание о том, что на мосту лежит не погребенный покойник, заставило ее втянуть голову в плечи, но она тут же перешла в наступление:
        - А стрелу кто будет забирать? Ты?
        - Я, - Стократ кивнул. - Как раз собираюсь на тот берег сходить.
        Обе девушки окончательно проснулись.
        - Обратно не приходи, - сурово молвила крутобокая. - Пристрелим.
        - А я ночью приду. Без огня.
        Девушки переглянулись. Светловолосая крепче сжала свой лук:
        - Ты не шутишь?
        Стократ помотал головой.
        - Пристрелим, - крутобокая говорила сиплым мальчишеским голоском. - Нет, правда.
        - Стрелять не умеете.
        Светловолосая вскинула лук и, быстро прицелившись, выпустила стрелу в сторону моста. Ворона, сидевшая на мертвом теле, взлетела и, тяжело хлопая крыльями, полетела прочь.
        Девушка выругалась и вытянула из колчана новую стрелу; Стократ, застыв, смотрел вслед вороне.
        Крутобокая раздраженно перехватила руку лучницы:
        - Хватит!
        Ворона скрылась из глаз.
        - Птицы, - сказал Стократ, и обе девушки уставились на него с подозрением.
        - Что с тобой? - просипела высокая.
        - Птицы носят свою тень туда-сюда и совершенно свободно.
        У высокой расширились глаза. Ее товарка несколько секунд хлопала ресницами, пока сообразила:
        - Так значит...
        - Эй! - послышалось снизу. - Не спите? Смена пришла!
        Веревочная лестница дернулась, заскрипела мертвая кора.
        - Ничего не значит, - сказал Стократ. - Проверь свою тень - на месте?
        Солнце, едва поднявшееся над горизонтом, осветило настил. Крутобокая девушка, к изумлению Стократа, встала на колени, почти легла, изучая свою тень на досках.
        - На месте, - она прокашлялась. - Это моя тень...
        - Дозорный, ты спишь, что ли?!
        Над настилом показалось усатое лицо неизвестного Стократу охотника.
        - Птицы, - жалобно сказала ему девушка. - Они ведь летают, и всюду тень с собой носят...
        На верхушке дерева стало тесно. Доски заскрипели и покосились, и Стократу захотелось вниз.
        - Кто тебе таких глупостей наговорил? - надвинулся на девушку усатый охотник.
        - Вот он...
        Строгий взгляд усатого переместился на Стократа.
        - Чужак? Ты его побольше слушай... А ты, - это Стократу, - спускайся. Нечего тут, раз стрелять не умеешь.
        Стократ не стал ничего объяснять. Высокая девушка сбивчиво говорила, срываясь на хрип, и кашляла, и кашель пополам со страхом мешали ей продолжать. Стократ спустился вниз, в мокрую от росы траву, и с удивлением понял, что внизу теплее.
        Ему было совершенно ясно, что люди с луками напрасно не спят ночей, и напрасно проводят дни на сколоченном наспех, прибитом к дереву настиле. То, что поселилось за рекой, давно бы захватило и селение Белый Крот, и всю Дубраву - если бы могло.
        Или если бы желало.
        "У нас нечем тебе заплатить, - сказал старик тогда, ночью, во тьме. - Даже если бы мы верили, что ты сможешь помочь..."
        "Мне не надо платы, - ответил Стократ. - Просто покормите меня в дорогу".
        Старик решил, что Стократ полоумный. Но мешать ему не стал. Сказал только: "Возвращайся ночью и без огня. Без тени. Если пойдешь днем или с факелом - тебя убьют".
        * * *
        Он шел через мост, и его длинная тень плыла по воде. Река была широкой, но мелкой. Две утки добывали корм со дна у самого берега, опрокинувшись, как сбитые мишени в тире, выставив опрятные гузки.
        Он миновал первую опору. Тело мужчины лежало лицом кверху, Стократ не стал его разглядывать. В груди и в горле торчали стрелы с бело-желтым оперением. Еще несколько таких стрел лежали дальше на мосту - стрелкам непросто давался прицельный выстрел в человека, в знакомого, в приятеля из соседнего поселка.
        Здесь же нашлась стрела светловолосой лучницы. Наконечник был расплющен о камни, оперение - бело-серое. Стократ, подумав, поднял стрелу и, вертя ее в пальцах, неторопливо двинулся дальше.
        Солнце поднималось выше, огни впереди уже не были видны. Стократ не спал сутки, но не чувствовал усталости, только жжение в уголках глаз заставляло чаще моргать.
        Дорога от моста к поселку Длинный День была широка и ухожена. Кое-где на обочинах и между колеями пробивалась свежая трава: лес хранил влагу даже после многих сухих и солнечных дней. Желтые венчики на мясистых стеблях цветом совпадали с оперением стрелы. Птицы щебетали тихо и неохотно.
        Стократ шел, чувствуя себя окруженным, спеленатым, спутанным тенями высоких деревьев и трав.
        Тень. Отражение, образ, отделенный от тебя, перенесенный туда, куда ты не можешь дотянуться. Тень ходит по воде и без крыльев преодолевает пропасть. Кое-кто верит, что в тени прячется душа...
        Дорога пошла вверх, и довольно круто. А когда Стократ достиг высшей точки - увидел впереди поселок Длинный День.
        * * *
        На краю площади грудой лежали прогоревшие факелы. От груды воняло, а впрочем, вся эта площадь и все эти люди пахли не лучшим образом.
        Их было несколько сотен, они стояли и сидели, непрерывно передавая друг другу ковш с водой. Они пили по очереди, ковш переходил из рук в руки и, опустев, возвращался к колодцу. У колодца мужчины крутили ворот, поднимая ведро за ведром, разливая в ковши и снова передавая по кругу. Люди казались изможденными, будто не ели много дней; время от времени то один, то другой отходил в сторону, ко рву, и мочился, не скрываясь. Впрочем, никто ни на кого не смотрел - и Стократ подошел очень близко, никем не замеченный.
        Дети стояли вместе со взрослыми - мальчики и девочки разных возрастов. Одна женщина держала на руках грудного младенца. Стократ присмотрелся: бесформенная тень у ее ног непрерывно покачивалась, двигалась, хотя женщина стояла неподвижно, а младенец спал.
        Стократу вдруг показалось, что тени, в отличие от людей, смотрят на него, пристально и очень внимательно. Ему захотелось оказаться как можно дальше от этой площади. Он давно ничего не боялся - с тех пор, как ушел из приюта с мечом на поясе, - но в этот момент он снова почувствовал себя ребенком в пустом темном доме, одиноким слепышом в темноте.
        Он попятился и был готов бежать без оглядки. В эту минуту меч будто сам собой задел его ногу, и это прикосновение устыдило Стократа и подбодрило.
        Осторожно, внимательно выбирая путь, он пересек улицу. Через низкий забор перешагнул в палисадник. Недавно здесь росли цветы - теперь все увяли или были вытоптаны. Стократ заглянул в открытое окно: в доме все стояло вверх дном, на столе валялась наполовину обгоревшая скатерть.
        - Человек!
        Стократ обернулся. В пяти шагах перед ним было окно соседнего дома, наглухо закрытое ставнями.
        - Человек! - шептали из щели. - Дай нам воды! Принеси нам воды из коло...
        Звук оплеухи.
        - Отойди! - зарычал из-за ставней другой голос. - Здесь нет тени!
        Стократ подошел ближе.
        - Кто здесь?
        - Принеси нам воды...
        - А с водой и тень?! - рявкнули за ставнями.
        - А он поставит ведро в сенях, там темно...
        - Дверь не открою! Уходи!
        - Погодите, - сказал Стократ. - Сейчас.
        Он выбрался из палисадника и пошел вдоль деревянной стены. Никто не смотрел на него: люди передавали из рук в руки ковшик с водой. Те, кто не пил, стоял неподвижно, опустив руки вдоль тела, - но тени их колебались. Тени покачивались, как деревья под ветром. Тени смотрели на чужака - теперь уже точно смотрели.
        На камне у самого колодца сидел старик. Стократ вздрогнул: с этим человеком он расстался ночью в поселке Белый Крот. Рассказывая чужаку о своих бедах, тот старик ни словом не обмолвился, что его брат, учительствующий на два поселка, - близнец.
        Старик таращился в пространство, как слепой. Стократ неприятно поразился: когда он говорил с братом этого старика в поселке, в темноте, тот смотрел точно так же.
        Он двинулся к колодцу, обходя площадь с восточной стороны, внимательно следя, чтобы его собственная тень ни на кого не упала и не коснулась чужой. Солнце вставало быстро, и тень Стократа укорачивалась, но другие тени на площади - нет. Некоторые, кажется, даже становились длиннее.
        Он понял, что если не заговорит сейчас - бросится бежать.
        - Эй!
        Никто не повернул головы. Тени заколебались быстрее, и вдруг протянули руки. Все как одна тени потянулись к нему, не то желая схватить, не то умоляя о чем-то, и мгновение спустя - очень долгое мгновение - люди повторили жест своих теней.
        Тот, кто стоял лицом к Стократу, протянул руки вперед. Кто стоял боком - вытянул одну руку в сторону, другую поднял над головой. Кто стоял спиной - отвел руки назад. Тени тянулись к Стократу, а люди, повторяя, невольно искажали этот жест.
        И в жесте была мольба.
        - Чего вы хотите?
        Тени замерли.
        - Чего... ты хочешь? - Стократ сам не знал, что заставило его переиначить вопрос.
        Тень, оказавшаяся ближе всех к Стократу, дрогнула и поползла к нему - вопреки законам света и воле солнца. Непонятно было, у чьих ног она начинается, - но на утоптанной светлой глине ясно виднелась тень женщины с длинными волосами.
        Стократ отпрыгнул, выдергивая свою тень, будто ткань из чужих рук.
        Тень женщины замерла. Между ней и тенью Стократа оставалось залитое солнцем пространство шириной в ладонь.
        Она медленно повернулась. Стократ увидел ее профиль; через мгновение она прижала ладони к рукам, скрываясь. Отчаявшись.
        - Чего же ты все-таки хочешь?
        Она протянула к нему ладонь.
        Не задумываясь, по наитию, он поднял руку. Тень его ладони, после короткой заминки, соприкоснулась с чужой тенью на глине. Стократ содрогнулся - никогда в жизни он такого не чувствовал. Его будто обняли, очень крепко, очень холодными руками. Сотней рук. Стократ увидел, как меняется его тень, струится по земле, теряя форму.
        И в тот же миг все, кто был на площади, заговорили одновременно.
        - Старший брат...
        Хор голосов, звучавших слаженно, заставил поколебаться траву в палисадниках - и волосы Стократа встали дыбом, как эта трава.
        - Помоги мне, старший брат...
        Взрослые, дети, мужчины и женщины говорили будто едиными устами, но в хоре слышны были разные голоса, высокие, низкие, звонкие, хриплые, шепелявые, чистые. Даже младенец проснулся и загукал - не умея говорить, он пытался сказать Стократу все те же слова.
        - Спаси меня, старший брат! - с тоской взмолилась толпа. - Спаси меня!
        - Откуда ты? - справившись с голосом, спросил Стократ.
        - С неба. Из глубины. Откуда и ты, брат... Убей их, они мешают мне быть!
        - Люди?
        - Они. Они распадаются. Они расколоты. Убери их!
        Стократ посмотрел на небо. На совершенно ясное, налитое солнцем, белесое летнее небо, и вдохнул так глубоко, как только мог.
        Не думать. Быть. Его никто этому не учил. Впрочем, его никто не учил ничему и никогда.
        - Иди ко мне, сестра.
        Тени на площади заколыхались. Мгновение - и люди повалились, как чурбаны, и заворочались, приходя в себя. Зато Стократ ощутил, как ему на плечи, на глаза, на горло давит страшная тяжесть.
        "Так легче. Ты целый. Спасибо, старший брат".
        "Где твой дом?" - спросил он, не открывая рта, не шевеля языком.
        "Мой дом далеко. Моя нора близко. Мое убежище. Отнеси меня, брат".
        "Сейчас".
        Он снова вдохнул, позволяя себе думать только чуть-чуть, краешком сознания. А я ведь не человек сейчас. Кто я?
        Он опустил на траву руки, ставшие длинными и очень крепкими. Медленно, осторожно, переваливаясь с боку на бок, он двинулся вперед, не видя пути, но ощущая его перед собой. Так человек не видит волос на затылке, но чувствует, когда на них упадет солнечный луч.
        Он вошел в кротовую пещеру и понял, что она удобна и привычна.
        * * *
        Корчму взломали. Всю выпивку, какая была, выставили на прилавок.
        Кто-то сидел дома, взаперти. Кто-то со страху, наоборот, сбежал в лес. Кто-то болел, кто-то веселился.
        Старик вернулся к колодцу. Он промывал холодной водой глаза, пытаясь вернуть себе зрение.
        - Учитель, - позвал Стократ,
        Старик вздрогнул. Уставился на него, стараясь разглядеть.
        - Оставь в покое свои глаза. Не три их. Зрение или вернется, или нет - просто подожди.
        Старик осел на деревянную скамейку для пустых ведер.
        - Кто ты?
        - Бродяга.
        - Люди, - старик проглотил слюну. - Люди видели чужеземца с мечом. Он пришел и говорил с мороком, а потом превратился в огромного страшного зверя - в крота. И ушел в лес... Признайся - это была твоя тень?
        - Нет.
        - Где она сейчас?
        - Под землей. И она никогда не выйдет оттуда, не бойся.
        Старик посмотрел вверх.
        - Сейчас уже темно?
        - Нет. Солнце только что закатилось. Сумерки.
        - Я кричал им, чтобы они не вздумали идти в Белый Крот до темноты... Они послушали?
        - Не знаю.
        - Что это было? - помолчав, спросил старик. - Я читал... знал о мороке, поедающем тени. Но тот выходил, чтобы сожрать весь мир. Чтобы стать этим миром. Здесь другое?
        - Ты помнишь, как был ее отражением?
        - Я помню, - старик передернулся. - Но не понимаю.
        - Представь, что ты приходишь в свой дом, но у всех домочадцев по две головы. Пол шатается под ногами, свет мигает, стол течет, как вода. Что с тобой будет?
        - Я сойду с ума, - хрипло предположил старик.
        - Она была близка к этому. Там, откуда она родом, все определенное и цельное. Там нет грани света и тьмы, нет времени, и уж подавно нет добра и зла.
        - Там, - откуда она пришла? - старик хотел с силой протереть глаза, но спохватился и отдернул руки.
        - Ты помнишь, как много лет назад было затмение солнца, и тень упала на Кротовую Дубраву?
        - Я не помню, но прадед мой...
        - Нечто, пролетавшее между Дубравой и солнцем, уронило свою тень - специально или нарочно. Может, это был несчастный случай, а может, наказание. Тень упала, растеклась и спряталась в подземельях. И там, в темноте с кротами, привыкла... быть. Там, в глубине, нет смены дня и ночи, зимы и весны. Понимаешь, ее мучит мир, где есть время, как тебя мучил бы текучий стол...
        - О боги, - прошептал старик.
        - И она сохранила себя во враждебном мире. И сидела бы дальше, если бы люди не повадились ходить в норы - со светом, с факелами, с фонарями. И она увидела, как человек отбрасывает тень, и ей показалось, что тени - похожие на нее существа... Она поглотила тень юноши и попалась сама, и не могла освободиться. Она влипла в людей, как муха в мед, и тонула все глубже. Мучилась и не могла остановиться. Опоздай я на денек-другой - она хлынула бы через реку, и плевать ей на лучников, ведь птицы летают, где хотят...
        - Это все она тебе рассказала?!
        - Нет, я сам понял. Догадался, когда был ее отражением.
        - Я вижу твое лицо, - сказал старик.
        Его глаза, секунду назад лишенные взгляда, вдруг посмотрели ясно и осмысленно.
        - Я рад за тебя, - сказал Стократ. - Ты был слеп от потрясения, а сейчас прозреваешь.
        - Ты ведь не человек, - сказал старик шепотом. - Ты... оборотень? Я никому не скажу...
        - До сего дня, - подумав, отвечал Стократ, - я ни о чем таком не задумывался. Честное слово.
        * * *
        Ночью, когда новость понеслась от дома к дому, когда люди в полной темноте высыпали на улицу, когда, все еще не решаясь зажечь огонь, они обнимали и ощупывали друзей и родственников из Длинного Дня, - Стократ отыскал светловолосую и вернул ей стрелу с желтым и белым оперением, и девушка всхлипнула.
        А потом, поднявшись на носки, она стала целовать его, и Стократу пришлось отстраняться очень ласково - чтобы ее не обидеть.
        Он ушел из селения, ни с кем больше не прощаясь, и к рассвету был уже далеко. На широком перепутье он задержался, глядя в небо. Звезды мигали приятельски. Вот уже много лет звезды жили в мире и не воевали, как случалось в дни его отрочества, но всякий раз, когда Стократ смотрел на них, - он чувствовал тепло и смутную тревогу.
        - Я не человек, - сказал он вслух. - Тогда кто?
        V
        - Я просто сделал, что мог, для моей несчастной сестры.
        - "Старший брат", - пробормотала старуха. - Морок, порождение бездны, назвал тебя старшим братом!
        - Она не морок, - сказал Стократ. - Она жертва. Она упала, это была ее беда. Она не желала людям зла.
        - Расскажи о себе, - потребовала старуха. - Откуда ты взялся?
        - Дровосек нашел меня в лесу.
        - Но как младенец мог очутиться в лесу?! Если только он не упал с неба, в железной скорлупе, как... как Создатель или как Мир!
        - Я не помню, чтобы вспоминали скорлупу. По-моему, речь шла только о грязной пеленке...
        Старуха помотала головой:
        - Ты сам говорил, что не помнишь детства. Ты сам говорил, что тебе снились странные сны, когда ты получил свой меч. А что такое этот меч? Откуда он взялся, почему он забирает души? Если ты не человек, Стократ, - тогда кто ты?!
        В лесу еле слышно запела первая птица. Костер стал угасать.
        - Расскажи и о себе, - попросил Стократ.
        Глава пятая
        Сеть
        Девочка выросла в устье Светлой, в теплой зеленой долине. Снег там выпадал только в самой середине зимы и лежал недолго.
        Теперь весь мир состоял из неба и снега. Девочка шла, держась за край саней, груженых дровами. На дороге оставались сизые полосы, в них отражалось солнце.
        Девочке было четырнадцать лет. Полгода назад, на ярмарке в Утоке, она подошла, замирая от ужаса, к клетке с почтовыми птицами, которую возили по крупным городам посланцы Белой Школы.
        Клетка была круглая, в человеческий рост. Внутри на длинных жердочках сидели почтовые птицы, некрупные, с белыми щеками, синей грудкой и зеленой спиной - чтобы оставаться невидимыми для охотника с земли и для хищника с неба. Посланец, пожилой сухощавый мужчина, сидел на краю телеги и читал - девочка поразилась - читал прямо на базаре, среди множества снующих людей, толстую книгу с желтоватыми страницами, без картинок.
        Он так увлекся, что не сразу ее увидел. Зато погонщик, черноглазый парень с круглыми щеками и наглыми губами, заметил девочку сразу.
        - Здравствуй, красавица! Пришла на птичек поглядеть?
        - Нет, я...
        - Да подойди поближе. Чего стесняешься? Хочешь пряник?
        - Нет, мне бы...
        - Птички умные и красивые. Продал бы тебе, да они не продаются, на учет все, - парень покосился на человека с книгой. - Слушай, а ты откуда? Что-то я тебя в наших местах не ви...
        - Помолчи, пожалуйста, - сказал посланец, закрывая книгу. - Что ты хочешь, девочка?
        - Я хочу отправить послание в Школу, - пролепетала девочка, чувствуя на себе насмешливый взгляд погонщика.
        Парень фыркнул так громко и непристойно, что обернулись идущие мимо прохожие. Девочка готова была сорваться с места и бежать - но посланец даже ухом не повел. Он смотрел на нее, и этот взгляд удержал ее, как нитка.
        - У тебя есть письмо в Школу или ты хочешь его написать?
        - У меня есть. Я приготовила.
        - Хочешь ли ты, чтобы я прочитал, прежде чем отправлять?
        - Как вам будет угодно.
        Погонщик тем временем надувал щеки и закатывал глаза, всему миру показывая, что думает о сумасшедших, зарвавшихся, глупых девчонках. Посланец искоса глянул на него и ничего не сказал - но парень перестал паясничать и убрался подальше, за угол сарая. Девочка вытащила из сумки у пояса сложенный во много раз лист бумаги.
        Это письмо она писала почти год. Сперва - будто в шутку, играя. Потом - переправляя каждое слово. Потом выбросила. Потом нашла и спрятала. Потом хотела сжечь, потом перечитала...
        Потом решила: ну и что, если мне откажут? Скорее всего, они даже не ответят. Тысячи почтовых птиц развозят каждую весну по ярмаркам и площадям. Тысячи подростков обоего пола посылают в Высокую Школу свои письма. Почему бы не отправить свое?
        Посланец взял из ее мокрой ладони смятый листок. Аккуратно разгладил. Девочка смотрела вниз, чтобы не видеть его лица, пока он читает. На лице могли бы отразиться недоумение и снисходительность, и тогда девочка точно убежала бы - в слезах; нет, лучше было разглядывать свои туфли, праздничные, хоть и очень пыльные.
        - Убедительно, - сказал посланец, сворачивая листок, и в его голосе не было насмешки. - Тебе должно исполниться четырнадцать к началу осени, ты знаешь?
        Она кивнула, не поднимая глаз.
        - Я отправляю по твоей воле.
        Звякнула дверца клетки. Девочка наконец-то осмелилась посмотреть; посланец просунул в клетку руку, черным широким рукавом задел дно, взял почтовую птицу в пригоршню. Остальные заволновались, но сразу успокоились, когда дверца закрылась.
        Девочка смотрела, как посланец пристегивает сверток с письмом к почтовому кольцу на ноге птицы. Вокруг ходили, толпились, смеялись, торговались люди, где-то играли сразу два менестреля, и каждый свое; птица взмыла, унося письмо в неведомую Школу, и девочкино сердце упало вниз.
        Все лето после этого дня она то смеялась над собой, то грустила, то пугалась. В первый день осени к ним в дом постучали; снаружи, под мелким холодным дождиком, стояли посланец Школы в темной хламиде, смуглый и усатый, и с ним погонщик, плечистый мужчина средних лет.
        Отец и мать лишились речи, когда им сказали - вот, Белая Школа прислала за дочерью. Только сыновья властителей, они думали, учатся в Высокой Школе, да и то не всяких. Отец со страху хотел запретить - но посланец убедил его не делать глупостей.
        И вот девочка шла по снежной дороге, которая вела вверх и вверх, справа были небо и пропасть, а слева - скала, обшитая льдом. Так шли уже много дней; раньше дорога пролегала по полям, по лесу, по самой окраине земель Вывор, потом вдоль берега в Великой Бухте, потом через горы, тоннели под горами, и вот - по снегу. Сегодня придем, сказал ее проводник. Сегодня к полудню.
        Солнце поднялось так высоко, снег блестел так яростно, что слезились глаза. Проводник вынул и надел на нос очки с закопченными стеклами. Протянул девочке вторую пару - очки были велики и все время сползали на нос.
        - Потом сама себе сделаешь - по мерке.
        В Высокой Школе полным полно мастерских, она уже знала. И подзорных труб, чтобы смотреть на небо. В этих горах самые большие во всем мире звезды...
        Впереди и справа внизу показался мостик. Издали он казался узким, как нитка, и девочка обомлела: как идти по такому мосту, да еще с санями, лошадью?!
        Они еще раз обогнули гору, прежде чем мост возник перед ними опять. На нем не было перил, был только канат на двух столбах; девочка нервно поправила очки на носу.
        - Добро пожаловать, - сказал ее проводник.
        И она пошла.
        * * *
        - Обитаемый Мир, Вень-Тэ, на языке звезд означает "Мерцающий", а точнее - "сто раз изменяющий свет". Сегодня мы увидим сто цветов, в которые окрашивается Мир за сутки, от одной полуночи до другой. Посмотрите на небо - через несколько мгновений настанет полночь.
        Ученики сидели полукругом под прозрачным куполом на вершине самой высокой башни. Купол был сделан не из стекла, а из прочнейшего кристалла - на нем не мог удержаться снег, и в самую густую метель его выпуклый глаз глядел ясно. Казалось, ничто не отделяет наблюдателей от морозного неба - но им было тепло. Под каменным полом бежала день и ночь разогретая в печах вода. Сверху нависали, как яблоки, звезды - белые, желтоватые, синие.
        Девочка глядела на них вот так, из-под купола, в первый раз. Сидя на вытертой шкуре, скрестив ноги и опершись на руки, запрокинув голову, она смотрела в ночное небо, которое больше не было черным.
        - Полуночный кобальт - первый из ста цветов... Но "сто раз меняющий цвет" имеет не только буквальное значение. Существует гипотеза, что наш Мир, зыбкий по своей природе, одновременно протекает в ста вероятностях. Вспомните каждый, как вы попали в Высокую Школу. И представьте, что существуют еще девяносто девять вариантов действительности - в пяти из них вы попали в Школу раньше или позже. В двенадцати - хотели, но не попали. В пятидесяти двух - ничего не знали о Школе, и, наконец, в тридцати случаях вас вовсе не было на свете.
        Все, и девочка, одновременно глубоко вздохнули.
        - Черничный сон - второй из ста цветов. Я не стану ругать, если вы уснете. Но постарайтесь держать глаза и уши открытыми, особенно те, кто мечтает о Золотой Школе... Наш Мир создан ребенком в момент пробуждения, поэтому в нем так много нелогичного, избыточного, чрезмерного. Наш Создатель умеет жестоко карать, но он по-своему благороден, он талантлив и любопытен - это спасло наш Мир в трагический момент его создания... Наш Создатель, по-видимому, совсем не умеет любить и уже никогда не научится.
        Сорвалась звезда и прочертила след. Под куполом одновременно вздохнули двадцать голосов.
        - Это простой метеорит. Он сгорел, чиркнул о воздух, как спичка... Настоящие звезды опускались тоже, я наблюдал их несколько раз. Итак, хаос... кто из вас готов тянуть Сеть, чтобы накрыть материк от севера до юга?
        Поднялся лес рук. Девочка, помедлив, тоже подняла руку.
        Учитель остановился над ней. Она чувствовала рядом край его теплой накидки, слышала запах терпкой ароматической соли:
        - А ты, новенькая, уже знаешь, что такое Сеть?
        Девочка хотела сказать, что видела Сеть на большой карте Мира в общем зале. Что читала о ней в книгах. Что Сеть - это новые маленькие школы, где учат детей смотреть на небо и думать, и задавать правильные вопросы; что Сеть должна сделать неясный и зыбкий Мир прозрачным и твердым. Но она поймала взгляд учителя - и чуть приподняла уголки губ:
        - Я знаю очень мало. Почти ничего.
        И учитель улыбнулся в ответ:
        - Ты умна.
        * * *
        Пять лет спустя она стояла среди других в гулком зале Белой Школы, и слушала имена тех, кто достоин обучения в Золотой. Имен было не так много - за несколько минут все они были названы, и счастливцы прошли вперед, на возвышение, под аплодисменты товарищей и младших учеников.
        Имени девочки не прозвучало. Она была так уверена, что будет учиться дальше, что долго не могла сойти с места по окончании церемонии. Ей все казалось, что Верховный учитель окликнет ее - ах да, я забыл... И назовет ее имя, и она под аплодисменты отравится на возвышение, а потом в пустыню, где синее небо и черные тени на песке, и где стоит среди длинных, как киты, барханов дворец Золотой Школы...
        - Это не твоя судьба, - сказал учитель. - Кто-то добывает знания, а кто-то должен воплощать их в жизнь.
        И на другой день она уехала - преподавать в одной из школ Сети, неподалеку от побережья, в Великой Бухте.
        VI
        - Значит, ты была одной из тех, кто тянет Сеть?!
        Старуха тяжело покачала головой:
        - Все оказалось не так, как представлялось в башне под прозрачным куполом. Я бы что угодно отдала, чтобы туда вернуться. Представь - рыбачий поселок, и дети, которых я взялась учить устройству Мира. Их родители были недовольны, они хотели бы, чтобы дети научились как следует читать, писать и считать.
        - Разве чтение и письмо не важны для постижения мира?
        - Важны... Как же много людей, которые умеют бегло читать, и знают имена всех былых властителей и даты войн между ними, и умножают в уме громоздкие числа... Но не имеют понятия о том, что такое Мир, и, вместо того, чтобы делать его устойчивым, еще больше расшатывают и без того хлипкую реальность. Сеть - братство мыслящих ясно, глядящих прямо, четко связывающих причину и следствие. Вот чему я пыталась научить этих детей, но родители посчитали, что я напрасно забиваю им голову.
        - И что было дальше?
        - Я потеряла свою школу, ученики разбрелись, и Сеть стала короче на одну ячейку.
        Она бросила в огонь полено, и туча искр отделила ее от собеседника.
        - И свет по-прежнему мерцает, - сказала старуха. - И солнце мерцает на поверхности воды. Сто событий происходит с каждым из нас в каждую секунду. Сто раз спрошу - промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ...
        - Что?!
        Она покачала головой:
        - Ничего... Другие люди оказались сильнее меня, и они продолжают тянуть Сеть. С севера, от Белой Школы, и с юга, от Золотой, нарастают ячейка за ячейкой. Я видела, как подросшие дети привязывают письма к почтовым птицам. Всякий раз я желала им удачи.
        - Я тоже их видел, - сказал Стократ. - Послушай, а если...
        - Я об этом думала, - она прочитала его мысль раньше, чем он успел сказать. - Сколько, ты говоришь, лет Мир - сейчас? Восемь? Рано; моложе четырнадцати в Высокую Школу не берут.
        Потрескивал костер.
        - Я все время думаю о ней, - признался Стократ. - О том, что ее ждет. О том, что я должен сделать, чтобы ее спасти... не только от смерти, но от чужой жестокости, жажды власти... и от своей непомерной заботливости. Я сплю - и вижу во сне, как запираю ее, как делаю только своей, как не позволяю пылинке упасть на ее кожу... Что мне делать с маленькой Мир, и что делать с той девушкой, которая из нее вырастет?!
        - Ты знаешь будущее, - помолчав, сказала старуха. - Ты можешь его изменить.
        Глава шестая
        Время
        Этот вечер Нора запомнила до смерти. Дело было поздней осенью, на обеденном столе горели свечи, их высокие язычки почти не дрожали. Нора сидела напротив брата, брат только что легонько стукнул ее ногой под столом и глазами указал на родителей.
        Нора очнулась от мечтаний о том, как здорово будет, когда выпадет снег, и прислушалась. Отец говорил тихо и очень четко, и с каждым его словом мать все больше приходила в ужас.
        - Если выбирать будущее - только сейчас, потом такой возможности нам не оставят. Или сегодня мы выберем Лес, или через пять лет здесь будут Железные Братья.
        - Но за целых пять лет, - умоляющим голосом начала мать, - кто знает, что может случиться? Железные Братья могут встретить противника, который, наконец, переломает им хребет...
        - Где?! Где такой противник? Я говорил сегодня со шпионами - последняя надежда пропала, они взяли Овраг почти без потерь. А Овраг - естественная крепость, не чета нашей равнине. Если мы не хотим стать рабами Братьев, мы должны...
        Он замолчал и посмотрел на детей. Нора, двенадцати лет, и одиннадцатилетний Филин не успели притвориться, будто не слушают.
        - Ступайте к себе, - сказал барон после паузы.
        - Но ваша милость, мы еще не доели, - Филин всегда звал отца "ваша милость", когда чем-то возмущался и хотел это показать.
        - Ступайте, - сказал отец, и от звука его голоса что-то тенькнуло в животе у Норы. Она поднялась без единого слова.
        Филин, уходя, прихватил два куска пирога с тарелки. Филин всегда брал всего по два: для себя и для Норы. А она иногда забывала о младшем брате. Впереди у нее было много темных ночей, чтобы в этом раскаяться, но в тот момент она ничего не знала о будущем.
        Выходя из зала, они услышали последние два слова:
        - Лесной Царь...
        Дверь закрылась.
        Молча, друг за другом, брат и сестра поднялись в свои покои. Нора несла свечу, Филин - пирог и кувшин с водой. Добравшись до комнаты, они зажгли светильник на столе, взяли каждый по куску пирога и только тогда заговорили.
        - Железные Братья взяли Овраг, - сказал Филин. Он был наследник барона и должен был разбираться в политической ситуации. Нора задумалась: слова звучали жестко и тревожно, но большой беды в них не было.
        - Овраг - это далеко, - сказала она не очень уверенно.
        Филин зажег новую свечку. Встал и потянул за шнурок; сверху спустилась и развернулась, как парус, карта Обитаемого Мира, и закрыла собой всю стену.
        - Не так уже далеко, - он вытащил из ножен свой кинжал и поднялся на цыпочки, почти касаясь острием границы баронства. - Вот Овраг, а вот мы. Видишь, между нами и Оврагом нет сильных владетелей - только мелкие баронства без армий и даже без оружейников.
        - У нас ведь есть наше право, - напомнила Нора. - У нас есть документы, подтверждающие, что Перелесье - наша земля, со всеми полями и озерами, водой и травой...
        - Железные Братья не читают документов, - сказал Филин. - Они вообще не читают по-нашему. Они слепые.
        Нора вздрогнула. О Железных Братьях много рассказывали. Но одно дело сказки...
        - Как же они воюют, если они слепые?
        - Они слышат все вокруг.
        - Даже неподвижную стену?
        - Все. Они превращают людей в рабов, разлучают родителей и детей, жен и мужей. А некоторых они делают Железными Братьями...
        - Как?
        - Не знаю, - сказал Филин, и вдруг выкрикнул истерическим шепотом: - И знать не хочу!
        Нора знала, как ее брат умеет бояться - у него ведь богатая фантазия, он живо представляет все, о чем говорят. Чтобы скрыть это, Филин притворялся бесстрашным. Он говорил: если притворяться хромым, скоро охромеешь. А если притворяться бесстрашным - рано или поздно забудешь страх.
        - А Лес? - спросила Нора, чтобы отвлечь его от страшных мыслей.
        - Лес...
        Брат еще постоял у карты, разглядывая темное пятиугольное пятно у северо-восточного побережья, подписанное "Лес". Потом спрятал кинжал и вернулся в кресло.
        - Лес тоже наступает, с другой стороны. Под властью Леса живут люди... но они не рабы. Они вассалы.
        - И мы будем вассалами Леса?
        Филин смотрел на кусок пирога. Это был его любимый пирог, мясной, с хрустящей корочкой. Филин повертел его в руках - и положил обратно на блюдо.
        - Я слышала, в Лесу есть ходячие деревья, - сказала Нора, не зная, чем бы еще его развлечь.
        - Ходячих деревьев не бывает.
        - А говорят...
        - Сказки, - брат поднял на нее глаза, и Нора еще больше встревожилась, встретившись с его лихорадочным взглядом. - Ходячих деревьев не бывает... Бывают деревья, которые очень быстро растут. За год из ростка становятся большими. По осени они разбрасывают листву на много шагов вокруг. И везде, где листья коснулись земли, - там царство Леса.
        Он посмотрел на карту:
        - Видишь, здесь две границы? Эта старая, таким был Лес в год, когда я родился. А эта новая - Лес продвинулся на запад и на юг, захватил Озерки, захватил владение Куск... Между нами и Лесом остались вольные земли, где каждый сельский староста считает себя князем... Лес поглотит их раньше, чем придут Железные Братья.
        Он резко дернул шнурок. Карта Обитаемого Мира поползла вверх, наматываясь на шест - но на полдороги застряла и перекосилась.
        - Давай запустим нашу мельницу? - Нора торопливо открыла дверцу высокого шкафа, где стояла их с братом любимая игрушка.
        Филин покачал головой:
        - Лес - единственная сила, которая может остановить Железных Братьев. Значит, нам надо заключать договор с Лесом.
        Он не сказал в тот вечер, чем это обернется для него, наследника, лично. Он был очень сильный мужчина, как для своих одиннадцати лет.
        * * *
        - Лесной Царь сегодня будет здесь, - сказал отец, и у Норы затряслись коленки.
        Отец собрал всех в обеденном зале. Смеркалось, и снова горели свечи, но язычки их плясали, как подвыпившие крестьяне.
        - Вынесите все растения в горшках, - велел отец. - Вынесите дрова и не топите печи...
        - Будет холодно, - сказал чужой голос. - Топите, у меня нет предрассудков.
        Он сидел у стола. Как он вошел - никто не видел. Невысокий, в сером тяжелом плаще, лысый, - с виду обыкновенный немолодой человек. Только встретившись с ним глазами, можно было догадаться, кто он.
        - Я пришел заключить договор, - сказал Лесной Царь.
        Отец наклонил голову. Потомственный властитель своих земель, он сроду никому не кланялся, и очень трудно было придумать жест, который выражал бы гордость и покорность одновременно.
        - Ваш барон дальновиден и прозорлив, - Лесной Царь дал понять, что оценил жертву. - Земли, которые Лес берет силой, платят тяжелый налог. Вы заплатите легкий. Взамен Лес не допустит к вам Железных Братьев.
        Нора стояла рядом с братом. Лесной Царь появился раньше времени, неожиданно - она не успела ни переодеться в нарядное платье, ни подготовить себя к этой встрече, ни переговорить с Филином - ничего...
        Тот, кто сидел у стола, повернул голову и уставился ей прямо в глаза. У Норы ослабели и без того трясущиеся ноги.
        Лесной Царь перевел взгляд на бледного Филина.
        - И еще я возьму к себе мальчика на пять лет, - сказал он мягко. - Потом я верну его вам целого и невредимого, и ему будет шестнадцать, ни годом больше. Он мне нужен на то тяжелое время, когда Лес будет разрастаться на вашей земле, а Железные Братья - засылать к вам гонца за гонцом с предложением о дружбе... Не верьте им. Они берут дань живыми людьми. Я - всего лишь человеческим временем.
        Нора не слышала или не понимала, что он говорит. Филин взял ее за руку, у него была холодная, мокрая, дрожащая ладонь.
        - Возьми меня, - сказала она очень громко, и Царь замолчал. Она прервала его на середине какой-то фразы.
        - Возьми меня, - сказала она, слепая от ужаса. - Оставь моего брата.
        Лесной Царь поднялся из-за стола и оказался много выше, чем казалось. Он был на голову выше барона, человека крупного и рослого. Его сапоги ступали по каменному полу совершенно бесшумно.
        Он подошел и остановился напротив Норы. Наклонился, так что его морщинистое лицо оказалось напротив ее белого, как прогоревший пепел, лица.
        - Девочка, - сказал он. - Ты храбрая. Но я не собираюсь мучить твоего брата или наказывать его. Я хочу его кое-чему научить.
        И, больше ни слова не говоря, он взял за руку Филина и вышел во двор. Там стояла невесть откуда взявшаяся огромная лошадь, Лесной Царь вскочил верхом и взял Филина к себе в седло. Нора успела перехватить последний взгляд брата - поверх свирепой конской головы, усталый безнадежный взгляд.
        Потом Царь ускакал, и ворота сами открылись перед ним.
        * * *
        Весной начали расти деревья.
        Они пробирались сквозь камни, поднимались посреди поля, вырастали во дворах. Совершенно обыкновенные дубы, березы, клены, ясени, - они росли с необыкновенной быстротой.
        Тем временем с северо-востока доносились слухи: Железные Братья одно за другим прибирали к рукам мелкие княжества Выемки. И, как и было предсказано, к отцу стали ездить гонцы.
        Первый же разговор Нора подслушала. После того, как забрали Филина, у нее появилась привычка - подолгу сидеть на одном месте, глядя перед собой и развлекая себя мечтами. А чтобы никто не помешал, не погнал гулять, вышивать, учиться, - она забивалась в укромные темные уголки.
        И вот она сидела под столом в обеденном зале, и скатерть свисала до пола. Ножки стола были похожи на деревья. Нора мечтала о том, как поскачет в Лес и встретит там Филина. И уж на этот раз возьмет с кухни два куска пирога, два кувшина молока, два леденца и две головки сыра, - не забудет о брате, все возьмет на двоих...
        Открылась дверь и загрохотали шаги, непривычно тяжелые.
        - Барон велел ждать здесь, - продребезжал голос управителя.
        - Барону следует быть повежливее с посланцем Железного Братства, - рявкнул незнакомый голос.
        - Барон сейчас придет, - управитель не дрогнул перед грубостью незнакомца. - Ждите здесь.
        Нора замерла, понимая, что выйти сейчас из-под стола - невозможно, а если ее здесь найдут, настанет конец света.
        Почти сразу вошел отец. Он заговорил с посланцем подчеркнуто равнодушно - без гнева и уж конечно без страха:
        - Нет, я не могу признать верховную власть Братьев. Договора не будет.
        - Ты не удержишь суверенитет, барон, - отозвался посланец с угрозой в голосе. - Не признаешь по-хорошему - придется сдаваться по-плохому...
        - Я не собираюсь держать суверенитет, - отозвался отец после короткой паузы. - Мой сын в Лесу. Лес на моей земле.
        - Идиот, - посланец внезапно охрип. - Идиот, предатель... Ты представляешь, чем тебе придется платить Лесу?!
        - Я заплачу.
        - Заплатят все люди!
        - Что же делать, - сказал отец шепотом. - За то, чтобы жили твои дети, всегда приходится платить.
        После того, как посланец ушел, и после того, как отец поднялся к себе, и когда стемнело, - Нора сидела под столом, обхватив руками колени, воображая, что внешнего мира нет, а есть только лес из столовых ножек и белые складки скатерти до пола. Когда она вышла, ноги ее затекли до полной нечувствительности. В тот день ужинали порознь - отец не вышел к столу, как обычно.
        - Мама, - спросила Нора, - чем мы будем платить Лесу?
        - Временем, девочка. Но Лесной Царь пообещал, что много с нас не возьмет...
        Мать замолчала, чтобы Нора не услышала слез в ее голосе. С тех пор, как забрали Филина, она плакала каждый день.
        * * *
        Осенью опали листья, их оказалось столько, что телеги не могли проехать по улицам города. Приходилось бросать любую работу и убирать листья. Они горели долго, жарко и бездымно. В огне на каждом листке проступали письмена. Их нельзя было прочитать - они были написаны на чужом языке и быстро исчезали.
        Весной выросли новые деревья, и в баронстве почти не осталось открытого неба. Деревья росли вдоль полей, оставляя людям пашни, но оставляя с явной неохотой. Деревья обступили огороды, леса сделались непролазными. На дрова шли елки и сосны - всем было известно, что деревья, пришедшие из Леса, бывают только лиственными.
        На пятый год край изменился полностью. Вдоль каждой улицы стояли стволы почти вплотную друг к другу, и ветки образовывали арку над головами.
        Норе исполнилось семнадцать.
        Однажды осенью, когда желтыми листьями были завалены все закоулки двора и даже комнаты, - ворота открылись сами собой, и во двор въехали два всадника. Дом вздрогнул от подвала до флюгеров на крыше.
        Филин соскочил с лошади. Он был выше Норы на голову, худой, жилистый, загорелый. Нора замерла, не решаясь подойти - брат казался ей чужим. В нем появилось что-то от Лесного Царя, который возникал непонятно откуда и, конечно же, не был человеком.
        Филин поприветствовал мать и отца. Поцеловал руку Норе - первый раз в жизни. Она смотрела на него с растущей тоской - еще вчера она верила, что брат вернется. Но вернулся, кажется, не брат.
        - Я не войду в дом, - сказал Лесной Царь. - Мое обещание исполнено. Филин знает, что делать, если я вам понадоблюсь.
        И он ускакал.
        Ночью, когда все необходимые разговоры, тяжелые разговоры, семейные разговоры остались позади, Филин поднялся в бывшую детскую комнату. Нора сидела у стола и играла мельницей - любимой игрушкой, и на маленькие лопасти лилась вода, сонно журча, отражая огонь свечи.
        Филин принес два куска пирога. Нора увидела их и заплакала. Филин обнял ее, крепко, как ей мечталось.
        - Я был деревом пять лет, - сказал он с коротким смешком. - Пять лет я рос и мечтал, как вернусь и войду в нашу комнату.
        - Зачем? Чему он научил тебя? Чему можно научить человека, который стал деревом?!
        - Многому, - Филин приподнял уголки губ, но не весело, а скорее зловеще. - Многому, сестренка.
        Он потянул за шнурок, и сверху опустилась, как парус, карта Обитаемого Мира.
        - Как все быстро меняется, - пробормотал Филин, глядя на карту. - Раньше, кажется, Мир не менялся так быстро. Видишь, карта устарела - на ней обозначено наше баронство. А теперь мы Лес, сестренка, и я наместник Леса.
        - Ты? А отец?!
        Филин снова ее обнял. Она все поняла и заплакала.
        * * *
        Стократ никогда не забирался так далеко на восток. В последний раз он приходил в предместья Оврага три года назад. Тогда в город не пускали без пропуска, люди боялись повышать голос и оглядывались каждую секунду, будто ждали удара кнутом. Почти все носили железные браслеты с парой звеньев цепи, символом их рабства. В таверне шепотом рассказывали о Железных Братьях, установивших власть над этой землей и продвигавшихся дальше на северо-восток.
        Стократ не пошел вдогонку за Железными Братьями. Его любопытство было сильно, но предчувствия - сильнее. Он свернул к югу и долго бродил в болотистых и жарких местах, где жабы умеют подражать человеческому голосу. Потом свернул к северо-западу, дошел до Великой Бухты, прошелся вдоль побережья и снова пошел на восток.
        И вот он вошел в предместья Оврага, и вокруг была совсем другая страна. Железные Братья, много лет наводившие ужас на эти земли, истребили сами себя, сцепившись в междоусобице. Теперь вокруг была разруха, порой даже голод, и на каждый колосок претендовали, кроме пахаря, двое разбойников.
        Стократ прошел через разоренную землю, не задерживаясь. По дороге он спас крестьянскую семью, осажденную шайкой головорезов. Души разбойников ушли в траву и воду, крестьяне благословили Стократа и дали ему хлеба в дорогу, но он не был уверен, что следующая шайка не сожжет их маленькое поле дотла.
        Он шел на восток, потому что там, как ему говорили, до сих пор царствует Лес. Об этом Лесе плели такие небылицы, что Стократ с каждым днем шагал быстрее - ему не терпелось увидеть своими глазами живые деревья и говорящие пни.
        Человеческое жилье попадалось все реже. Наконец, он целый день прошел, не встретив никого, по зеленой равнине, где полно было ручьев и озер, где можно было жить и возделывать поля, - но по дороге встречались только развалины, обильно поросшие травой.
        Он переночевал под открытым небом, лежа на спине и глядя на звезды. Вот уже много лет они не приближались и не удалялись, не стреляли друг в друга и не взрывались. Сонное спокойствие царило на небе, и, глядя вверх, Стократ удивлялся, почему же так неспокоен Обитаемый Мир.
        Наутро он поднялся на пригорок и увидел внизу самый густой лес, какой ему приходилось видеть в жизни. Деревья на опушке стояли стволом к стволу, и между ними нельзя было протиснуться.
        Замедлив шаг, Стократ спустился с пригорка. На опушке невиданного леса стоял домишко, сложенный из песчаника. У входа маячил толстый парень и смотрел на Стократа, разинув рот, как на шестиногую собаку.
        - Я путник, - сказал ему Стократ. - Никогда раньше не видел?
        - Видел, - парень захлопал глазами. - Видел, конечно, тут так и шастают...
        Стократ не понял, для чего он врет. Скорее всего, ни для чего - парень привык врать для собственного развлечения.
        Пригнув голову в дверном проеме, он вошел вслед за парнем в темноватое сырое помещение. Там стоял деревянный стол - Стократ удивился, ему говорили, что вассалам Леса запрещено рубить и жечь дерево, плотничать и столярничать. Парень уселся за стол с важным видом и развернул свиток:
        - Кто ты и по какому делу идешь во владения Леса?
        - Я бродяга. Иду, куда глаза глядят, для собственного удовольствия.
        - А... меч тебе зачем?
        Стократ пожал плечами:
        - Обороняться от злых людей.
        - А-а, - с непонятным выражением повторил парень. - Ты законы Леса знаешь?
        - Нет, разумеется. У Леса есть законы?
        Парень поглядел на него, как на дурачка.
        - Дикий народ живет на западе, - сказал с сожалением. - Держи...
        Он протянул тончайшую деревянную пластинку, на которой чернилами были выведены не вполне понятные каракули.
        - На землях Леса ты платишь налог, как все жители. Ежедневно.
        - Каждый день?! Интересные у вас порядки... Какими деньгами?
        - Никакими, - парень нахмурился. - Слушай... там, к западу, люди живут?
        - Немного. Земли свободной полно.
        - Я бы ушел, - сказал парень с тоской. - Но у меня здесь мать, сестры, невеста... Если я уйду, они будут платить за меня.
        Он вдруг разозлился и закричал на Стократа:
        - А ты, если идешь, так иди! Вон проход, ведет прямо к городу, иди, если хочешь, я за тебя не отвечаю!
        - Чем вы платите? - спросил Стократ, стараясь прогнать наихудшие подозрения.
        - Временем, - сказал парень и опустился на табурет. - Иди, в трактире тебе лучше объяснят.
        * * *
        - Вот табличка, видишь? - служанка вышла из-за стойки и плюхнулась рядом. - Я отмечаю на ней, сколько уплачено. На подневольных землях, от нас к востоку, там все просто: к двадцати пяти годам уже седой, а к сорока от старости помираешь. Это называется тяжелый налог. А у нас легкий. Вызывает меня хозяин, трактирщик, стало быть, чтобы отругать за что-нибудь. А я на табличке своей делаю зарубку... И вот пожалуйста: уже вечер, он меня отругал, и заново пол драить заставил, только я это время Лесу отдала. И - вот он, вечер, отдыхай, спи, к милому под бочок, все можно!
        Стократ вертел в руках деревянную табличку, на которой зарубки были выстроены по пять: каждая пятая перечеркивала четыре предыдущих.
        - И... сколько таких зарубок в день?
        - А сколько хочешь. Главное, чтобы на пятый день, когда колокол ударит, у тебя было уплачено пять.
        - А если нет?
        - Тогда начнешь стареть. Кому охота? Наши все платят исправно, все приспособились: идти, скажем, жнецу с утра на поле - работать. Две зарубки отдашь - и вечер, лежишь на тюфяке, кости ломит после жатвы, а тебе и в радость: отдыхаешь...
        - Погоди, - сказал Стократ. - А кто же работает?
        - Они же и работают, жнецы. Только время это отдают, они не чуют его, ясно? Отдают деревьям.
        - А во сне почему не отдавать?
        - Ишь ты, во сне время сладкое! Жалко! Лучше рабочие часы отдать им, пусть подавятся.
        - Зачем деревьям столько времени?!
        - А не наше дело, - служанка посуровела и поднялась из-за стола. - Это Лесного Царя дело, я его спрашивать не хочу.
        - К западу и югу, - сказал Стократ, - полно свободной пахотной земли. Дома стоят, разваленные, но восстановить можно. И никаких деревьев!
        Служанка скрылась за стойкой.
        - За такие слова, - донеслось приглушенно, - можно штраф заплатить. Так что молчи и ешь, или выметывайся из таверны. Знаем мы таких бродяг...
        И загрохотала, прыгая по полу, медная кастрюля.
        * * *
        Спать здесь ложились поздно. Стократ шел по улице, и почти в каждом окне был свет; где-то пели, где-то пили, где-то дрались, но без особенной злобы. Гуляла молодежь, обнявшись. По сравнению с суровыми землями, пережившими падение Железных Братьев, - раздольный праздник.
        Улицы казались крытыми - так плотно смыкались над ними ветки. Стократ прошел город из конца в конец и вышел в предместье. Городской стены не было - ее заменяли деревья. Только отойдя подальше и выбравшись в поле, Стократ понял, что идет дождь: в городе капли не долетали до земли, все доставались деревьям.
        - Гуляешь, путник?
        Стократ обернулся. Перед ним стояла женщина, закутанная в плащ, с капюшоном на голове.
        - Смотрю на небо, - сказал Стократ. - Мне без него непривычно.
        - Откуда ты?
        - Отовсюду. Пришел с запада, если ты об этом спрашиваешь.
        - Это правда, что Железные Братья... закончились? Что их больше нет?
        - Правда. Рабы освободились. В тех местах сейчас разруха, но скоро, я думаю...
        - Тебя не спросили, о чем ты думаешь, - она оборвала его с неожиданной грубостью. Стократ отвык от такого обращения - человеку с мечом на поясе дерзят только сослепу или спьяну. Он внимательно присмотрелся к ее бледному молодому лицу...
        - Ты здешняя госпожа? Ты - наместник?
        - Я его сестра, - она отвернулась, будто мельком пожалев о своей грубости. - Меня зовут Нора. Я знаю, что в трактире ты подбивал людей на бунт.
        - Я?!
        Он искренне удивился.
        - Я рассказывал служанке, что творится к западу отсюда. Там много земли, и...
        - Замолчи.
        Она некоторое время стояла, прислушиваясь, раздувая ноздри.
        - Этот меч у тебя - ты когда-нибудь пускал его в дело?
        Стократ кивнул. Женщина прищурилась: кивок вышел многозначительный, а женщина была из тех, кто понимает скрытые смыслы. Наконец, она взяла его за рукав и молча потянула дальше в поле.
        Продолжался дождь. Стократ шагал, стараясь не наступать на колоски. Женщина ломилась, не глядя под ноги.
        Наконец, в самом центре поля, она остановилась и посмотрела в темное, покрытое тучами небо.
        - Ты видишь в темноте, - не спросила, а будто заверила. Стократ снова кивнул.
        - Я тоже, - она облизнула губы. - Меня зовут Нора, я уже говорила?
        Она сунула руку под плащ и вытащила из сумки, висевшей на боку, вчетверо сложенную бумагу и грифельный стержень.
        - Чужестранец, который пришел отовсюду, повернись ко мне спиной...
        - В знак доверия? - Стократ чуть ухмыльнулся.
        - Просто подставь мне спину...
        Он повиновался. Она приложила бумагу к его куртке между лопаток и написала что-то - несколько слов. Потом молча дернула его за рукав - он обернулся. Женщина поднесла написанное к его лицу.
        "Я хочу, чтобы ты убил Лесного Царя", - было написано на клочке бумаги.
        Стократ снова вгляделся в ее лицо. Она смотрела на него, будто собиралась ударить или поцеловать.
        - За что?
        Она снова посмотрела на небо. Несколько легких капель упали на ее щеки.
        - Другой бы спросил - как. Или - что я за это получу. Или, на худой конец, - кто это? А ты, значит, никого не убиваешь без цели и смысла, ты светило благородства, да?
        - Я догадываюсь, о ком ты говоришь, - сказал Стократ, - хоть и не уверен, что это человек, а не легенда. Я не светило благородства, но и не наемный убийца. Назови мне причину, по которой я должен его убить.
        - Пойдем, - сказала она, помолчав.
        И, не обращая внимания на дождь, откинула капюшон.
        * * *
        Женщина привела его в старинный баронский дом, сложенный из камня лет двести, а то и триста назад. Стены обеденного зала украшали картины - в основном старинные пейзажи и жанровые сценки; Стократ разглядывал их, узнавая баронство без засилья лесов, с полями и площадями, с перекрестками и кустарниками, с простором, сохранившимся только там, на холсте. Отдельно, в торце зала, помещались портреты мужчины и женщины - как видно, супругов.
        - Это наши отец и мать, - сказала Нора.
        Стократ кивнул. Его собеседница была похожа на отца.
        - Они умерли, - уточнила Нора то, что и так было понятно. - А это...
        Быстрые шаги простучали по лестнице. В зал вошел мальчик лет одиннадцати, высокий и серьезный, лицом похожий на мать.
        - Это мой сын, - сказала Нора. - Его зовут Альт.
        Мальчик едва склонил голову, обозначая приветствие, и вопросительно посмотрел на женщину.
        - Иди пока к себе, - она напряженно улыбнулась. - Время еще есть...
        Мальчик ушел, не сказав ни слова. Нора пошла вдоль стола, сама зажигая свечи.
        - Лесной Царь придет за ним, чтобы забрать на пять лет, - сказала буднично. - Он превратит его в дерево и научит управлять временем. И еще он научит его быть верным Лесному Царю и никогда не помышлять о бунте.
        - Как с вами случилась эта беда?
        Рука ее с горящей свечкой дрогнула. Женщина обернулась - оказывается, она ждала долгих расспросов. То, что Стократ не требовал разъяснений, застало ее врасплох.
        - Наш отец хотел защитить страну от Железных Братьев.
        - Защитил?
        - Как видишь, - она смотрела на огонек свечи в руках. - Ты не спросил, кто отец Альта.
        - Вероятно, наместник.
        - Тебя не смущает, что я его сестра?
        - Какая разница, смущен я или нет? - он улыбнулся. - Лес это устраивает, как я понимаю. Мальчик признан законным наследником.
        - Ты очень быстро соображаешь, - прошептала она. - Ты... ведь не просто бродяга с мечом, правда?
        - Если бы я был просто бродяга - разве ты предложила бы мне то, что предложила?
        - Нет, - она села к столу и поставила свечу в подсвечник. Опустила руку в сумку на боку, вытащила бумажку с нацарапанными каракулями, сунула уголком в огонь. Бумажка занялась, осветив ее лицо.
        - Я расскажу тебе, - сказала она шепотом. - А ты сам решишь.
        * * *
        Три года назад Лесной Царь устроил большой прием у себя во дворце. Все наместники получили приглашения, их ближайшие родственники - тоже. В огромном каменном зале, у длинных столов, молча сидели люди: некоторые были знакомы между собой, другие - нет. Некоторые призвали Царя на свои земли, другие - были захвачены силой. Все сидели, как равные, но никто не чувствовал себя свободно.
        Лесной Царь вышел к своему столу и поднял кубок. Слуги, сновавшие по залу, наполнили кубки гостей.
        - Сегодня мы пьем, - сказал Лесной Царь. - Кто не выпьет - тот мне враг. А вы не хотите быть моими врагами, я знаю.
        И в полной тишине все, кто был в зале, выпили. И почти сразу начали падать.
        Схватившись за край стола, Нора сквозь боль почувствовала облегчение. В конце концов, жить не легче, чем вдруг умереть - особенно на пиру, после глотка отравленного вина. Если, конечно, вино не продлит ее мучения ради царской забавы...
        Она умерла быстро. Ее дух, поднявшись над телом, увидел сверху заваленный телами зал. Она искала глазами Филина - и нашла его; вокруг суетились слуги, собирая трупы так же проворно, как раньше разливали вино. Взяв мертвого брата за руки и за ноги, слуги волокли его к помосту. Нора увидела, как тащат и ее тело, и как беспомощно волочится по полу подол нарядного платья. У помоста тела выкладывали в ряд - на спину.
        - Подойдите ко мне, - сказал Лесной Царь.
        Нора огляделась и увидела, что весь зал наполнен духами только что умерших. Она снова нашла Филина, и потянулась за ним. Так, вместе, они приблизились к помосту, и остановились над своими останками.
        - Вы все вернетесь к жизни через несколько минут, - сказал Лесной Царь устало. - Кроме предателя. Среди вас есть один, кто задумал бунт. Он мертв навсегда, и его душа не найдет покоя.
        Прозрачные фигуры, колебавшиеся в воздухе, были безмолвны: они не умели ни говорить, ни кричать.
        - Но если тот, кто близко знает предателя, сам назовет его - я пощажу обоих, - сказал Лесной Царь.
        * * *
        Бумажка в руке Норы догорела, обожгла ей пальцы, пеплом упала на скатерть.
        - Твой брат хотел бунтовать?!
        - К тому времени было ясно, что наш отец отдал страну в вечное рабство. Мой брат хотел отослать нашего сына далеко, где Лес его не достал бы. Тогда со смертью Филина закончился бы договор.
        - И ты об этом знала.
        - Он не говорил мне. Но мне не нужны были слова, чтобы знать.
        - И ты выдала брата Лесному Царю.
        - Что значит - "выдала"? Лесной Царь все знал заранее, ему нужно было посмеяться над нами и напугать остальных. Я помню, как трупы на помосте вдруг задышали и зашевелились, кого-то рвало... Я помню, как пришла в себя - на полу. Рядом лежал Филин - мертвый. И он не встал. Царь велел гостям вернуться за столы и продолжать веселье. Я кричала: ты же обещал! Он сказал: ты зря поверила. Измену, или одно только намерение изменить, я караю смертью, и пусть это будет уроком для всех.
        Она подняла глаза, в которых отражался огонь:
        - Ты сказал - назови причину. Я говорю: причина в том, что весь этот край, все наши земли платят временем по вине моей семьи. Причина в том, что мой сын станет деревом на пять лет и рабом Леса навсегда. Когда он вернется, я умру от дряхлости на другое утро, как умер наш с Филином отец. Альт будет наместником, отдаст своего сына Лесу, и умрет от дряхлости в день его возвращения, и так будет всегда!
        - А если мальчика увезти, - медленно сказал Стократ, - договор потеряет силу?
        Она мигнула.
        * * *
        В этой комнате было много пыльных старинных вещей, стоявших неподвижно на своих полках еще с тех времен, когда Нора и Филин были детьми. Сверху, закрывая целую стену, свисала карта Обитаемого Мира, нарисованная на огромном куске холста.
        - Собирайся, Альт, - Нора обняла мальчика. - Стократ увезет тебя далеко, где Лес тебя не достанет.
        - А ты?!
        - А я буду помнить тебя, пока не умру... Собирайся. Это единственный шанс.
        Стократ спустился вниз, чтобы не мешать им прощаться. Дрожали язычки свечей над столом; Стократ подумал, что на дорогу неплохо бы поесть. В таверне его скверно угощали, все больше развлекали байками...
        Что-то стукнуло в доме. Загрохотали створки, затопотали шаги, распахнулась дверь обеденного зала:
        - Ваша милость! Там...
        Слуга споткнулся, оступившись на пороге, и начал падать. И так, падая, завис в воздухе. Замерли огоньки свечей, замерли тени колеблющихся от ветра занавесок, замерла муха в полете вокруг бутылочного горлышка. Стократ с интересом прислушался к себе: граница застывшего времени плотно прилегала к коже, кожа немного зудела, и нечем стало дышать.
        Обогнув застывшего в падении слугу, вошел мужчина в сухом, без единой дождинки плаще. Он был немолод и совершенно лыс. Желтые глаза его выдавали нечеловеческую природу; мужчина остановился напротив, глядя на Стократа, и тот смотрел в ответ, задержав дыхание.
        Дернулись язычки свечей: время потекло опять. С грохотом упал слуга. Стократ вдохнул, будто вынырнув со дна; в доме пахло пылью и дымом, немного - деревом, немного - старинными духами на жасминовом масле.
        - Ты кто? - спросил его Лесной Царь.
        - Бродяга.
        Лесной Царь смотрел, будто не веря глазам. В этот момент застучали шаги на лестнице: сверху спускались Нора, бледная, как облако, и мальчик в дорожной одежде.
        При виде Лесного Царя они остановились. Лицо женщины застыло, как поверхность зимнего пруда. Мальчик задрожал.
        - Вижу, ты уже собрала его в дорогу, Нора, - сказал Лесной Царь. - Это хорошо.
        Женщина посмотрела на Стократа, и в ее взгляде больше не было надежды.
        - Ты ошибаешься, - сказал Стократ Лесному Царю. - Мальчик поедет со мной.
        Запах дыма сгустился. Слуга, упавший у порога, отползал в коридор, пятился задом, не решаясь встать.
        - Не стоит этого делать, бродяга, - сказал Лесной Царь.
        - А кто мне помешает?
        Нора стояла, вцепившись в перила старой лестницы, и казалось, что пальцы ее прорастают сквозь полированное дерево.
        - Пошли, - Стократ шагнул к лестнице. - Идем со мной, Альт.
        Мальчишка шагнул вниз - и начал падать, как большая тряпичная кукла. Прежде, чем он коснулся пола, Стократ выхватил меч и снес голову Лесному Царю.
        Обезглавленное тело повалилось без единого звука. Одновременно с ним упал на ступеньки мальчик и зашипел от боли сквозь сжатые зубы. Стократ протянул ему руку...
        - Ты пришел за чужим, - сказал Альт.
        Он смотрел на Стократа глазами Лесного Царя. Поднялся без чужой помощи и оказался очень высоким. Сбросил с плеча дорожный мешок, собранный Норой; женщина в ужасе пятилась, прижав ладони к щекам.
        Стократ посмотрел на свой меч. Клинок был пустым и легким. В доме метались, кричали, роняли посуду - в обеденном зале было тихо, и ровно стояли огоньки свечей.
        - Ты убил его? - спросила женщина. - Ты убил моего брата, а теперь и моего сына?!
        - Для тебя они живы, - сказал Лесной Царь. - Пойдем со мной.
        Он протянул ей руку в перчатке. Женщина, ступая, как сонная, спустилась ниже по ступенькам и оперлась на нее.
        - Я отведу тебя туда, где на столе стоит игрушечная мельница, и брат несет тебе два куска пирога, - сказал Лесной Царь. - Твой сын вырос и стал мужчиной. Твои внуки играют на пороге. Одновременно... твоевременно. Бери, храбрая девочка.
        Нора улыбнулась. Свет упал на ее лицо, и она пошла к двери, опираясь на руку Лесного Царя, чье обезглавленное тело валялось на полу, чья голова откатилась в угол, кто шел, повернувшись к Стократу спиной, презирая угрозу...
        Но в дверях остановился и посмотрел через плечо.
        - Ты пришел за чужим, понимаешь? - сказал Лесной Царь с лицом повзрослевшего Альта. - Эти люди принадлежат мне вместе с их прошлым и будущим. Я взял бы и тебя. Но твое прошлое жжется, как уголь, а будущее распадается, как пепел. Твое время - яд; уходи поскорее.
        VII
        - И ты ушел?!
        Стократ молчал.
        - Я не верю, что ты просто так ушел, - старуха напряженно смотрела сквозь огонь, горячий воздух дрожал, и казалось, что старуха гримасничает.
        - Я ничем не мог помочь Норе и ее семье. Но я сделал кое-что, ты права... Лесной Царь был слишком откровенен со мной. Он сказал, что мое время - яд.
        - И ты...
        - Я заплатил налог. Оставил зарубку на пластинке, которую мне дал тот парень, привратник, впуская на земли Леса. Я подарил Лесу немного своего времени; этой малости оказалось достаточно, чтобы деревья сошли с ума.
        - Ты сам безумец, - сказала старуха недоверчиво. - У деревьев нет ума. Они не могут...
        - Разумеется. Я говорю - "сошли с ума", потому что эти слова лучше объясняют, что случилось... Лесной Царь, и весь его Лес, и все люди, что платят налог своим временем, - по сути, один механизм, как мельница, например, только колесо этой воображаемой мельницы вертит не вода, а отчужденное время. Или не механизм, а единое тело, и время - кровь в его жилах... Толики яда достаточно, чтобы весь организм погиб.
        - Ты уничтожил его царство?!
        - Нет... Я не смог бы. И не решился. Я хотел только, чтобы люди начали разбегаться от него. Вырвавшись из-под этих деревьев, уехав далеко-далеко, они смогли бы... Но вышло по-другому. Разбегаться стали деревья.
        - Вресени!
        - Да. Разбредясь по обыкновенным лесам, они проросли в прошлое и в будущее. И стало так, что вресени в лесах водились всегда, и тысячи лет назад люди рассказывали друг другу истории о путниках, которые проснулись в будущем...
        - Но только один проснулся в прошлом - ты! Проснулся в тот день, когда Мир упала в лес, рожденная звездами, и положила предел Обитаемому Миру... Это не было случайностью, Стократ. Ничто из сделанного тобой, и того, что с тобой случилось, не было случайностью! Ты орудие Создателя, Стократ, а может быть, ты орудие его врагов...
        - Ты так думаешь? - он поднял уголки губ. - Тогда я расскажу тебе последнюю историю. Учти, она страшная.
        Глава седьмая
        Подкрышей
        По ночам они молились своим смешным придуманным богам, чтобы он ушел. И он давно мог уйти, если бы не голод: в дороге нечем будет кормиться. Вся округа - это замки и засовы, волкодавы на длинных цепях или вовсе без привязи, топоры и вилы, ощетинившиеся в лицо бродяге. Конечно, покладистый работящий мальчик мог бы найти себе стол и дом, но он не был ни покладистым, ни работящим.
        Он не боялся ничего, кроме открытого неба. Весь приют знал его шляпу, с широкими полями, загнутыми книзу. Он называл ее "моя крыша". И весь приют звал его, шепотом и за глаза, Подкрышей. Но всякий несчастный мальчик, рискнувший сказать это имя вслух, долго ходил потом с расквашенным носом.
        Однажды пасмурным днем, когда небо казалось особенно низким и обшитым паклей, Подкрышей ушел в деревню днем и бродил по улицам до вечера. Подвыпивший работник возвращался из трактира. Случилось так, что пьяница пропил не все.
        Подкрышей догнал его. Пьяница не захотел отдавать тощий кошелек. Подкрышей пырнул его ножом, длинным, как зимняя ночь, и таким же холодным.
        Несколько монет - законная добыча. Труп, утопленный в мельничном пруду. В эту ночь он понял, что голода бояться нечего, и захотел уйти сразу же. Но смешно было делать подарок тем, кто молился о его уходе своим смешным придуманным богам.
        Он вернулся в приют и поджег его. Уходил под утро, низко надвинув шляпу. Путь его освещали солнце на востоке и пылающий дом на западе. Няньки, сироты, малыши и взрослые - остались там, и его не заботило, кто из них выжил.
        * * *
        По деревням и поселкам ходила о нем слава. Драчливые подмастерья, младшие сыновья беднеющих отцов, сорвиголовы и проштрафившиеся работники бежали к нему в лес, нижайше просили принять в шайку. Он собирал их понемногу, так, чтобы рядом было постоянно двое-трое подельников, но надолго они не приживались. Кишкодер Подкрышей, как его прозвали крестьяне, вел нескучную и неробкую жизнь: останавливал обозы, идущие с ярмарки, угонял скот с лесных опушек, мог нагрянуть среди бела дня в предместье и ограбить трактир. Его товарищи познавали на шкуре все тяготы разбойничьей жизни: их кололи вилами в живот, били камнями, они умирали от ран или болтались в петле. Некоторым, особенно стойким, Подкрышей самолично всаживал нож под лопатку и снова оставался один. Он шел дальше, волоча за собой славу, будто старую рыбачью сеть. Его проклинали, на него устраивали облавы, его труп пять раз выставляли на всеобщее глумление - а он шел дальше, делал все то же и ничего не боялся, кроме открытого неба. Шляпа, пристегнутая ремешком к подбородку, никому не позволяла рассмотреть его лица - теперь он не снимал ее даже под
крышей.
        Так прошло два года. Властители снаряжали на его поимку вооруженные отряды, и на всех рыночных площадях появились указы, запрещающие под страхом смерти носить шляпы с широкими полями как мужчинам, так и женщинам. Завидев путника на дороге, любой купец хватался за дубину и кричал издалека: эй, ты! Сними шляпу!
        Однако ночью, когда нет ни луны ни звезд, когда не горят фонари и не припасено свечей, и когда властитель с наемниками далеко - тогда каждый крестьянин, особенно житель отдаленного хутора, оставался один на один с темнотой и кошмарами. Богачи и бедняки, землевладельцы и батраки спали одинаково плохо, потому что Подкрышей не имел ни зависти к богатству, ни сочувствия к нищете. Он убивал уже не ради денег и даже не ради славы, а только ради убийства, и это не была прихоть: если ему случалось воздержаться от убийства хотя бы неделю, небо начинало искать его, заглядывать в окна, рыскать под мостами и в лесной чаще, и тогда Подкрышей цепенел от ужаса.
        Весной он выкрал девушку, которая пасла овец на берегу Светлой, спрятал ее в своей норе посреди леса и держал там несколько недель. Девушка сперва металась и пыталась бежать, потом устала и впала в оцепенение, потом начала выказывать своему мучителю знаки симпатии. Она была сирота без надежды выйти замуж, и впереди ее ждала короткая жизнь на тяжелой работе - или очень короткая, но в праздности и относительном довольстве, в обнимку со знаменитым разбойником.
        - Почему ты никогда не смотришь на небо?
        - Не хочу. Почему ты никогда не садишься в горящий костер?
        Она долго смеялась, услыхав в его словах веселую шутку.
        - Посмотри наверх, попробуй! Там нет ничего страшного! Звезды - смотрят, как чьи-то глаза...
        Он зажал ей рот грязной ладонью.
        - Еще одно слово - и я усажу тебя в костер!
        Она испуганно замолчала.
        Когда она уснула, он выбрался из-под навеса на поляну, вышел на середину ее, где едва смыкались верхушки самых высоких деревьев, и чуть приподнял поля своей шляпы. Небо глянуло на него, да так свирепо и жутко, что он вернулся и зарезал девушку, пока она спала.
        А потом снова ушел, не оглядываясь.
        Осенью его выследили и обложили, как волка. Он вырвался из горящего амбара, в него стреляли почти в упор, но ни одна стрела не коснулась его. Он сдернул с лошади одного из нападавших и ускакал. Труп загнанной лошади нашли только новой весной, когда сошел снег.
        Так прошел еще год. Безлунной ночью Подкрышей услыхал на большой дороге шаги путника.
        Кто-то шел пешком по тракту, пустынному в этот час. Кто-то видел в темноте и не боялся ни зверей, ни разбойников. Подкрышей выглянул из-под еловой лапы - по дороге шел седой человек, не старый еще, с мечом на поясе.
        Взгляд Подкрышей прилип к этому мечу, как осенняя муха влипает в капельку меда на дне душистой бочки. Подкрышей знал, что меч будет его, что без меча ему не жить, и добыча казалась легкой.
        Прохожий шагал по дороге, а Подкрышей крался в тени деревьев, и бурый слой опавшей хвои съедал малейший звук. Впереди показался камень, отмечавший половину пути между поселками; Подкрышей вырвался вперед, затаился в засаде - и когда прохожий поравнялся с камнем, прыгнул на него и ударил ножом в горло.
        Вернее, ударил бы. Прохожий оказался быстрее, он был великий воин либо колдун. Он растворился, как облако, снова возник за спиной Подкрышей и ударил мечом по голове - плашмя. Шляпа смягчила удар, но Подкрышей на несколько мгновений потерял равновесие, и прохожий легко вышиб нож из его руки.
        Подкрышей повернулся и бросился наутек. Меч уплыл из рук, но и жизнь уплывала; прохожий догнал его и сбил с ног, и на краю большого тракта, в полной темноте, приставил клинок к горлу.
        - Сними шляпу.
        Странно, но в голосе человека с мечом явно слышался страх.
        - Сними шляпу, молокосос, или я тебя убью!
        Подкрышей не шевельнулся. Острие меча поддело ремешок под его подбородком, Подкрышей почувствовал, как по шее потекла кровь из надрезанного уха. Все так же, мечом, прохожий сбросил с лежащего шляпу с широкими, загнутыми вниз полями.
        Небо смотрело сквозь ветки - слепым взглядом сквозь тучи.
        - Кто ты? - спросил человек с мечом, и его голос дрожал, как у напуганной женщины.
        Подкрышей молчал. Взгляд неба давил ему на глаза.
        - Ты - Кишкодер Подкрышей? Это ты?!
        Подкрышей рванулся, перекатился, уходя из-под меча, и вскочил на ноги. На его стороне были молодость, ярость и жажда убивать, - но меч оказался проворнее.
        VIII
        - Теперь посмотри, если хочешь.
        Он вынул из ножен свой меч. Клинок светился, в него можно было заглянуть, как в стеклянный шар, полный тумана. Внутри, в тумане, бродила человеческая фигурка, слепо оглядываясь, пытаясь разглядеть выход.
        - Я не коснусь его, - сказала старуха.
        Стократ встал, обошел костер и опустился рядом с ней на колено. У того, что пытался смотреть с клинка, не было глаз - широкополая шляпа закрывала его лицо до подбородка.
        - Я не орудие Создателя, - сказал Стократ. - Вот этот меч - орудие Создателя. Мое орудие. Что мне делать?
        Старуха в ужасе отшатнулась:
        - Ты спрашиваешь - у меня?!
        - А у кого? Я упал с неба. Я вырос и получил свой меч. Я спал под вресенем. Я проснулся в прошлом. Я нашел Мир и отдал ее кормилице в замке властителя Грана. Я узнал, что в этом новом мире, где я проснулся под вресенем и нашел Мир, не было оружейника, который подарил бы мне меч в приюте. Без меча я не стал Стократом, а стал Подкрышей! Создатель этого Мира - безумный изувер, живодер и насильник! Тогда я убил себя на большой дороге...
        Он остановился, тяжело дыша. Старуха смотрела на него снизу вверх.
        - Послушай, - начал он снова, - наш Мир мерцает, как гаснущая звезда. Сто вероятностей путаются и перетекают одна в другую. Что должно было случиться - не случилось, а то, что не могло произойти, стало реальностью. Скажи мне, что я могу сделать для мира, но главное - что я могу сделать для Мир?!
        Темная душа без глаз все пыталась посмотреть с клинка, но широкие поля шляпы мешали.
        - Отпусти, - прошептала старуха, в ужасе глядя на призрак Подкрышей.
        Стократ протянул клинок в пламя костра. Взлетели искры, на мгновение возник силуэт в широкополой шляпе - и погас в небе. Клинок потемнел.
        Стократ выпрямился. Костер стоял рядом, как собеседник. Лицо старухи, подсвеченное сбоку, казалось ущербной луной.
        - Я не готова к такому выбору, - ее губы едва шевелились. - Дай мне подумать до рассвета. Посиди рядом.
        Он опять обошел костер и сел. Старуха не двигалась - не подбрасывала поленьев, не грела руки, даже не смотрела в огонь. Она сидела, не закрывая глаз, и смотрела в себя.
        Выпала роса. Проступили на фоне неба верхушки деревьев. Огонь горел, хотя его не кормили.
        Наконец старуха провела ладонью по лицу:
        - Ты уже сделал для Мир все, что мог. Теперь ее судьба от тебя не зависит, но судьба мира по-прежнему в твоей власти. Оглянись.
        Стократ обернулся. Вокруг поляны стояли деревья - почти ровным кольцом, и небо над ними с каждой секундой становилось светлее.
        - Видишь его?
        У Стократа продрал мороз по спине. Он взял из костра головешку и подошел к ближайшему дереву. Поджег его листок - тот сгорел, как сгорают листья. Стократ отошел к следующему; наконец, остановился возле молодого клена с широкими листьями.
        В огне лист пожелтел, будто осенью, потом покраснел. На нем проступили неразборчивые письмена, продержались мгновение и исчезли: вспыхнув, лист скрутился трубочкой, окутался пламенем и рассыпался пеплом.
        * * *
        Мальчишка сидел на крыльце, надвинув на глаза свою шляпу. Еще год назад над ним смеялись, дразнили плешивым, кричали, что у него дыра в макушке и потому он никогда не обнажает голову. Теперь смеяться перестали: он вырос и заставил заткнуться дурные глотки, узлом завязал болтливые языки. Теперь они молились, чтобы он ушел; слишком взрослый для приюта, но совершенно не способный жить снаружи, он срывал на них злобу. У них не хватало духа, чтобы собраться вместе и убить его, как им на самом деле хотелось.
        Он сидел на крыльце и первый увидел человека, идущего по улице. Это был старик, такой дряхлый, что едва передвигал ноги; седой старик с длинным свертком у пояса. Можно было подумать, что это меч - но зачем оружие ветхому старцу? Он, небось, и ложки в руках не удержит...
        Старик шел, и каждый шаг давался ему с трудом. Казалось, он восходит на крутую гору без дорог и тропинок. Всякому, кто смотрел, становилось ясно, что старик идет навстречу смерти и встретит ее через несколько минут, и тем скорее, чем самоотверженнее будут его усилия. Мальчишке, глядевшему от порога, сделалось страшно.
        Он вскочил и метнулся в большой дом, где вырос, где жил с младенчества. Бледные сироты шарахнулись с дороги. Нянька на всякий случай отступила в тень: его боялись и няньки.
        Он взлетел по скрипучей лестнице, и еще по одной, почти отвесной, на чердак. Он ползком пробрался в скрытую от глаз щель и забился в свое логово - пыльную нору, выстеленную с одной стороны трухлявой циновкой, с другой заваленную кучей тряпья. Он не понимал, от чего бежит, но на всякий случай затаился.
        Он не видел, как старик подошел к порогу. Уверенно, будто знал здесь все, вошел в дом и, задыхаясь, остановился посреди темного зала. Скупо тлел огонек в камине; смотритель приюта, в халате и колпаке, спросил чужака, кто он и чего желает.
        Тут же собрались и сироты. Визит чужака в этот дом означал многое: чаще всего, появление нового младенца на попечении нянек. Но редко, в счастливые дни, чужаки являлись, чтобы рыдать и предъявлять обрывок пеленки, или половинку медальона, или еще что-то столь же бесполезное, и тогда какой-нибудь удачливый сирота мог выдать себя за "сыночка" и моментально поверить в это, и рассказы о счастливом воссоединении семейства жили в приюте годами, превращаясь в сказки.
        Поэтому мальчишки, от едва поднявшихся на ноги малышей до подростков, собрались в зале, и даже выстроились в ряд, а дряхлый старик оперся на длинный сверток в своих руках и стал оглядывать лица. С каждой секундой лицо его становилось тревожнее.
        Смотритель в пятый раз повторил свой вопрос. Старик казался глухим. Он всматривался в тех, кто перед ним стоял, и взгляд его из беспокойного делался безнадежным.
        - А где Злой? - вполголоса спросил смотритель.
        - Под крышей, - ответил чей-то ломающийся голос, и несколько голосов мстительно хихикнули.
        Старик содрогнулся и едва устоял на ногах.
        * * *
        - Этому не учат в Высокой Школе, - голос старухи звучал торжественно и глухо. - Время идет назад, пока горит вресень! Но тот, кто сжигает вресень, старится быстро, как горит сухое дерево. Ты понял?
        - Да, - сказал он сквозь комок в горле. - Спасибо тебе.
        - У меня под крыльцом найдешь топор и пилу. Рубить надо под корень, пень оставь в земле. И не старайся, ради всего святого, прочитать, что написано на листе, пока лист сгорает. Я знаю многих, кто сошел с ума, пытаясь это сделать.
        - Тебе уже приходилось жечь вресень, да? - спросил он шепотом. - И у тебя получилось вернуть, что ты хотела?!
        Она улыбнулась печально и гордо.
        * * *
        Мальчишка лежал в пыльной щели на чердаке и слушал, что происходит внизу.
        Было очень тихо. В доме никогда не бывает тишины - скрипит лестница под чьими-то шагами или сама по себе. Шелестят крылья бабочек, летящих к фонарю. Кричат младенцы. Бранятся няньки. Грохочут тяжелые стулья. А сейчас было тихо, он даже похлопал себя по уху, проверяя.
        Шляпа привычно закрывала его лицо до самого носа. Хоть он и был сейчас под крышей, и небо не могло его видеть. Взгляд неба не проникает в темные щели; небу трудно добраться до человека, если в доме нет окон...
        Тишина росла, нарастала и кричала в ушах, как подброшенный под дверь младенец. Дрожа непонятно от чего, мальчишка стянул с себя шляпу и провел рукой по мокрому лбу. Вспомнил, как шел по улице старик - совершая с каждым шагом не то самоубийство, не то великий подвиг...
        Он встал на четвереньки и качнулся взад-вперед, как качался в раннем детстве, развлекая себя.
        Потом сжал зубы и выскользнул из укрытия, оставив внутри, между циновкой и кучей тряпья, свою шляпу.
        Он бесшумно сошел по скрипучей лестнице, и на половине ее услышал вопрос смотрителя: "А где Злой?" И ответ кого-то из мальчишек: "Под крышей", и злорадный смех...
        Он вошел в зал в тот момент, когда старик готов был упасть. Мальчишка остановился в шаге от двери, и старик, напоследок обшаривавший пространство взглядом, его увидел.
        Глаза умирающего старика изменились. Он смотрел на мальчишку требовательно, свирепо и весело. Не чуя под собой ног, мальчишка сделал шаг, другой...
        - Возьми, - внятно сказал старик и протянул ему сверток.
        Дождался, пока узкие ладони подростка примут подарок.
        И только тогда упал.
        Часть вторая
        Глава первая
        Стократ
        Паром через Светлую ходил туда и обратно два раза в день, на рассвете и на закате. Паромщик жил на левом берегу и пересекал реку четырежды в сутки, если не случалось бури или особых распоряжений от властителя.
        В тот день погода была прекрасная. Стократ остановился на пригорке, глядя на реку во всем величии - и во всех ее мимолетных настроениях, от океанских волн до детской ряби на мелководье. Леса на пригорках и луга по низким берегам, каменистый обрыв, поросший фиолетовыми цветами, и сгоревшая хижина рыбака на том берегу показались Стократу звуками, сложившимися в аккорд, и он медлил, желая еще послушать.
        Солнце чеканило тени и свет, делая картинку контрастной и четкой. Солнце висело над горизонтом, до вечернего парома оставалось всего ничего, и Стократ последние мгновения позволял себе смотреть: паромы на Светлой редко задерживались, а ночевать на сыром берегу ему не хотелось. Наконец, кивнув солнцу, он повернулся и пошел вниз, по глубокой песчаной тропе, где справа и слева стрекотали кузнечики.
        Под широким навесом на левом берегу собралось уже человек двадцать. Готовый паром стоял у пристани, приколотый к берегу ржавыми крючьями, но паромщика не было, и лошадь, приводившая паром в движение, мирно паслась на привязи.
        Стократ поздоровался и сел, как обычно, в стороне от всех - его вид и меч больше пугали, чем располагали к разговору. Он долго учился держать себя с людьми: не давать волю ярости. Слушать и смотреть. Видеть за словами действительный смысл сказанного. Понимать интонацию и язык тела. С постижением этой науки люди стали ему интересны и даже симпатичны. Наблюдая за ними, он понял многое и о себе - но всякий раз, когда он приходил на новое место, вокруг возникало пустое пространство.
        В Лесном Краю он заслужил молву, которая называла его по имени раньше, чем он успевал представиться новым знакомым - но на берегах Светлой он был бродяга с мечом и большего не желал; десять лет прошло с тех пор, как он получил меч из рук безымянного старика и ушел из приюта. Десять лет он шел и учился, не задумываясь о добре и зле. Десять лет смотрел в небо без страха и мог уснуть посреди чистого поля, лежа на спине.
        Теперь небо было бархатное, закатное. Сидя вполоборота к будущим попутчикам, остругивая палочку и придав себе по возможности безобидный вид, Стократ искоса разглядывал тех, кто ждал парома. Четверка лесорубов - возвращаются с заработков, держатся вместе, играют в камушки. Купец с желчным недовольным лицом - что-то не сложилось у него в последние дни, просчитался со своей торговлей, зол на молодого ученика. Двое подростков, впервые покинувшие родной дом, идущие в замок властителя, где, по их расчетам, юнцов немедленно наймут охотниками или менестрелями. Двое взрослых братьев, сопровождающие сестру на выданье. Сестра, с бледным лицом и покорным взглядом, не в восторге от будущего замужества. Рыболовы, сидят на бочках с засоленной рыбой, везут улов на продажу и предвкушают веселую ночь в кабаке... А где же паромщик?
        Солнце коснулось верхушек леса на правом пологом берегу.
        - Солнце садится, - первым сказал ученик купца, парень в белой с утра, но порядком замызганной рубахе. - Пора отчаливать, где тот Хребетник?
        Прочие пассажиры, до сих пор терпеливо сидевшие на бочках и деревянных чурбаках, вопросительно подняли головы. Как звали паромщика, мало кто помнил. Для постоянных и случайных пассажиров он был Хребетником - длинный, седой, сутулый мужчина, кроме двух берегов не знавший и не видевший ничего в жизни.
        Лесорубы выругались строго по очереди, согласно с представлениями о старшинстве, принятыми в этой четверке. И так же по очереди прикрыли рот ладонью и виновато посмотрели на девушку - будто исполняя ритуал.
        - Пойди, глянь, - сказал купец. - Что он там, спит?
        Ученик поступил к купцу недавно, определил Стократ. Вон как кинулся исполнять поручение. Еще не понял, бедолага, что хозяин его - неудачник со скверным характером, причем первое следует из второго. Заснет во хмелю - проснется в долгах...
        Желая заслужить одобрение, ученик бегом поскакал к хижине паромщика. Стукнул в дверь... Отворил, заглянул...
        - Эй! - прозвучало от тропинки. Все, кто ждал парома под навесом и около, повернули головы.
        Паромщик, чуть припадая на левую ногу, спускался с кручи на берег. Правый глаз у него был подбит и почти закрылся.
        - Чего в дом лезешь, когда не приглашали? Отойди...
        Лесорубы встали, как один, и принялись разминать ноги.
        - Солнце садится! - недовольно крикнул конопатый рыболов. - Стемнеет скоро... Поехали, и так опоздавши!
        Паромщик остановился шагах в двадцати от навеса. Поглядел за реку. Окинул взглядом будущих пассажиров...
        - Сегодня не поедем, - сказал, будто бросил камень.
        - Чего-чего? - первым заголосил ученик купца, который соображал быстро, но в соображении своем прыгал, как белка, по верхам. - Как это так?!
        Рыбаки переглядывались, не веря ушам, братья девушки на выданье поднялись очень решительно, будто собираясь немедленно бить Хребетника. Лесорубы выругались одновременно, забыв про очередность и про девушку. Стократ, сидевший на камне у ограды, привалился спиной к деревянному столбу и прикрыл ножны полой плаща.
        Паромщик стоял, глядя в песок, и говорил себе под нос, что паром не готов и сегодня не поедем. Он не утруждал себя поисками правдоподобных объяснений - а может, просто не умел выдумывать. Вокруг толпились возмущенные пассажиры: все рассчитывали ночевать сегодня под крышей и ужинать в харчевне, все требовали немедленно переправляться - но паромщик стоял, не двигаясь с места и не поднимая головы...
        Между тем земля уже подрагивала.
        Эти люди до сих пор не понимают, что случилось, подумал Стократ, незаметно перемещаясь за ограду, в заросли сухого камыша. Значит, прежде такой напасти не было. Девятнадцать человек, из них шестнадцать - взрослые сильные мужчины, при ножах и кинжалах, да вон и дубины у кого-то из рыболовов... Даже если не считать Стократа с его мечом - не многовато ли, не слишком ли дерзко для разбойников?
        - И кто же? - спросил он вслух, вполголоса.
        Сверху на тропе затрещали ветки. Земля задрожала так, что запрыгали щепки на песке. И всадники, восемь человек, слетели сверху в туче пыли, и люди в ужасе попятились и расступились.
        Две бочки опрокинулись и лопнули. Из пробоин сизым потоком хлынула соленая рыба, и ноздри Стократа брезгливо дернулись. Всадники, не говоря ни слова, окружили людей на берегу - только ученик купца успел выхватить нож, да тут же и выронил.
        Лица всадников скрывались под забралами. Плащи, на которых стражники носят гербы своих господ, были надеты наизнанку поверх кольчуг. Рассол моментально впитался в песок, соленая рыба трепетала под копытами, как живая.
        Люди сбились у навеса, цепляясь друг за друга. Два брата зажали между собой сестру на выданье. Подростки встали спина к спине, и Стократ мельком подумал, что ребята хорошие, жалко. Паромщик пятился к своей хижине. Кто-то из всадников толкнул его в грудь тупой стороной копья, паромщик захрипел - и опрокинулся навзничь.
        - Бабу, - сказали гулко из-под забрала. - Мальчишек. Этого, этого, и вот того...
        Двое всадников спешились. Одинаковым жестом сняли с седел веревки. Легко выдернули из толпы подростков, накинули каждому петлю на плечи и связали мигом, не оставив сомнения в немалом опыте охоты на людей.
        Третий выдернул из толпы девушку. Ее братья рванулись, скорее по привычке, чем от большой отваги, и тут же повалились, хрипя. Вслед за рассолом песок впитал кровь.
        - Зря, - сказал Стократ, поднимаясь. - Это вы зря.
        Ученик купца, соображавший быстро, но поверхностно, нырнул под брюхо лошади и кинулся в камыши. Не добежал - хлыст перехватил его горло, парень упал в шаге от спасительных зарослей, пытаясь вырваться из петли...
        И встретился глазами со Стократом. Замер, хватая воздух ртом...
        Ударом меча Стократ рассек хлыст, обвившийся вокруг его горла.
        Пятеро вооруженных всадников - и трое пеших - смотрели на него сквозь прорези шлемов.
        - По какому праву люди владетеля Вывора убивают на берегу Светлой?
        Он говорил медленно и размеренно, давая возможность жертвам опомниться - и броситься врассыпную, спасаясь, отвлекая внимание всадников.
        - По какому праву воины режут безоружных крестьян, как скот?
        - Взять, - гулко сказал предводитель.
        Трое пеших, вынимая мечи, шагнули с трех сторон - в это время кто-то из конных сказал под своим шлемом неожиданно тонким, мальчишеским голосом:
        - Это Стократ!
        Всем потребовалась крошечная пауза, чтобы услышать и осознать. Стократ понял, что другого момента не представится.
        У него не было опыта сражения с воинами в полном доспехе. С конными сражался, и не раз, но выйти против тяжело вооруженных всадников пришлось впервые.
        Хлыст достался в наследство от первого врага, напоровшегося на меч. Кольчуга этого лентяя была нарочно облегчена в нескольких местах - меч прорвал стальные звенья на левом боку, и хлыст перешел в распоряжение победителя.
        Второй погиб от удара в прорезь шлема.
        Третий бросился под защиту конных, но поскользнулся на рыбе и тоже погиб.
        Всадники были слишком тяжелы, чтобы расправиться с одиноким мечником, но слишком крепки, чтобы он мог их достать. Несколько раз он пытался сдернуть с седла того, кто казался слабее, и всякий раз терпел неудачу, - когда жертвы нападения наконец-то пришли в себя.
        Камень звонко ударил по чьему-то шлему. Всадник зашатался в седле. Стократ сдернул его - и прикрылся тяжелым телом от метательного ножа.
        Полетели новые камни. Лошадь сбросила еще одного всадника. Стократ прикончил его и понял, что залит потом до пят, что лоб рассечен и кровь заливает глаза. Три всадника ринулись на него одновременно - но рыбаки, лесорубы, подростки и даже купец уже почувствовали себя маленькой армией.
        Стократу почти ничего не пришлось делать. Через несколько минут воины валялись на песке, и только один был еще жив.
        - Назад!
        Подростки, колотившие по железу палками, испуганно отшатнулись.
        - Поймайте лошадей, - велел Стократ. - Если сможете.
        Провел ладонью по лбу. Глубокая рана быстро затягивалась: минуту назад он мог бы потрогать пальцем свой череп.
        Последний выживший лежал лицом вниз, на шлеме темнела глубокая вмятина. Стократ мечом срезал с него плащ. На обратной стороне нашелся след от споротого герба. Предусмотрительно.
        - Зажгите огонь. И посмотрите, что с Хребетником, повезет он нас или нет?
        Быстро темнело, но Стократу не нужен был свет. Он перевернул лежащего на спину и снял с него шлем.
        Кажется, вот этот самый сказал тонким голосом: "Это Стократ!" Молодой парень, черноволосый и веснушчатый.
        - Кто послал вас?
        - Господин, - шевельнулись окровавленные губы. - Из Выворота.
        - Зачем?
        - За рабами... Ему нужны люди в шахту, молодые, маленького роста... Еще велел брать девушек и молодых женщин...
        Поверженный враг смотрел на Стократа, как на привратника загробного царства - с ужасом и без надежды.
        - Сколько раз до этого посылал?
        - Меня - в первый...
        - А других?
        - Пять или шесть рейдов... Не сюда, на юг... На Светлую - впервые...
        Стократ выпрямился:
        - Принесите кто-нибудь воды.
        - Колодца нет, - отозвался ученик купца.
        - Зачем тебе колодец, дурень! Вот речка!
        Ученик дрожал мелкой дрожью. До него, соображавшего быстро, только теперь дошло, какой участи удалось избежать.
        * * *
        - Рыба знает, что такое! Р-рыба знает!
        У властителя Грана слово "рыба" было бранным. У Стократа, впрочем, тоже - после боя на берегу вся его одежда, волосы и даже меч провоняли соленой рыбой с ясным оттенком тухлятины.
        - Сопляк говорит, что ты один уложил восемь конных.
        - Трое перед этим спешились. К тому же, там была толпа мужиков с камнями, топорами и палками.
        - Сопляк говорит, что тебя зовут Стократ. Что ты маг. Что о тебе рассказывают в Вывороте детям сказки!
        - Не могу свидетельствовать. Не держал огонь над колыбелькой.
        Властитель Гран несколько секунд смотрел на него, будто собираясь выпотрошить.
        Он был зауряден во всем, начиная от внешности и заканчивая владениями. Не крупный и не мелкий, не особо могучий, но и не слабый, он, тем не менее, чувствовал в душе великие силы и тяготился своей заурядностью. Он слыл неплохим мечником и спал со всеми неуродливыми девушками в городе. Он трясся над своими границами и вечно подозревал соседей в посягательстве на земли - и не зря подозревал, как выясняется.
        - Вывор ответит за это дело. Один труп, один тяжко раненый - и это братья, которые везли сестру жениху! Позор... Паромщик с переломанными ребрами - мой паромщик!
        - Вывор скажет, что это безродные разбойники. Плащи со споротыми гербами - не доказательство.
        - Да у нас же есть сопляк!
        - Скажет, оговорил под пытками.
        - Какими пытками, ему даже не показывали жаровню!
        - Ваша светлость, - сказал Стократ. - Я путник, не мне давать советы. Просто отправь их тела с сопляком в Выворот. Ничего не объясняй. Не угрожай и не оправдывайся.
        Гран открыл рот, чтобы помянуть рыбу - но замолчал. Склонил голову к плечу...
        - Значит, ты правда...колдун?
        - Значит.
        - И можешь... что ты можешь?
        Гран быстро посмотрел на меч у Стократа на поясе. Устыдился этого взгляда, посмотрел прямо в глаза:
        - Чего ты хочешь... за то, что сделал для моих людей?
        - Баню, - сказал Стократ. - И прачку.
        * * *
        Мяч, сшитый из лоскутков, ударил его по голове, когда разнеженный баней Стократ отдыхал на заднем дворе. Мяч перелетел через стену, увитую виноградом, и хлопнул его по затылку - не больно, но достаточно, чтобы почувствовать себя идиотом.
        Захихикал и сразу замолчал тонкий голос, будто весельчаку закрыли рот ладонью. Мяч отскочил от поленницы и подкатился под ноги Стократу - отличный тугой мяч. В первый миг раздражения ему захотелось распотрошить игрушку, дабы впредь мяч не тюкал колдунов по головам, - но он почти сразу передумал.
        Над стеной показалась веснушчатая рожица - мальчишка лет четырнадцати, такому давно в ремесло пора, а не мячами кидаться. Рожица приняла умильное выражение, призванное смягчить гнев Стократа:
        - Милый бродяга, отдай мячик, пожалуйста?
        Он понял, что это девочка, стоило ей заговорить. Еще не девица, уже не ребенок. Сказочный персонаж из его детства; он вырос среди мальчишек. Женщины, в его представлении, появлялись на свет уже взрослыми крикливыми няньками.
        Потом он узнал многих женщин. Циничные шлюхи, любвеобильные вдовы, робкие стареющие невесты, - они были ему интересны, и даже самая скучная трактирная служанка учила его, сама того не зная. Едва почуяв его интерес сквозь вату обычного одиночества, женщины преображались и тянулись к нему, выделяя из всех мужчин. Он сочувствовал многим, но не привязывался ни к кому, и, уходя, не испытывал угрызений совести.
        - Бродяга, ты оглох? Отдай мячик, пожалуйста!
        Девушка легко подтянулась и уселась на стене, как воробей. Она была в штанах, будто мальчишка, волосы убраны под зеленый головной платок, короткие пряди обрамляли лицо, и только очень наблюдательный человек отличил бы в этот момент девочку от мальчика.
        Крестьянка? Вряд ли, крестьянской девушке не к лицу в штанах лазать по заборам. Служанка? Странно...
        Стократ поиграл мячом:
        - Ты кто?
        - Крот в манто! - она разозлилась. - Отдай!
        Он бросил ей мяч. Она поймала его и моментально исчезла из глаз - соскользнула по ту сторону забора, без шума и треска, только качнулись верхушки кустов...
        Стократ долго сидел, не шевелясь. Он никак не мог понять, почему после встречи с незнакомой девушкой на душе осталось такое тревожное чувство.
        * * *
        На опушке леса он нашел камень, покрытый мхом. Взял палку, устроил рычаг, перевернул валун и получил, что хотел: под камнем на влажной трухе копошились личинки.
        Стократ вынул меч. Лезвие светилось, и семи мертвецам было тесно в узенькой посмертной щели. Они были всего лишь солдаты, исполнявшие приказ, они подчинялись присяге и своему командиру...
        Стократ покачал головой, отгоняя неслышные жалобы.
        - По какому праву воины режут безоружных крестьян, как скот? - вслух повторил свой вчерашний вопрос.
        И положил клинок на бледную труху. Семь душ соскользнули кто куда: может, этим личинкам еще повезет взлететь, подумал Стократ. Еще покружатся нал лесом и лугом, помашут цветными крылышками денек-другой...
        Меч потемнел и сделался ощутимо легче. Стократ спрятал его в ножны и вернулся в дом властителя.
        Ни о какой девушке он до поры решил не спрашивать.
        Глава вторая
        Ворон
        Ворон, наследный владетель Вывор, возвращался домой.
        В день его возвращения на опушке заповедного леса, в двух шагах от охотничьих угодий, обнаружилось гнездо проклинающих шершней. Подавшись панике, жители запалили сырую солому и все, что источает дым. Подъезжая к городу, Ворон на мгновение решил, что черная туча опустилась на землю - с холма, откуда он так мечтал увидеть город своего детства, видны были пара флюгеров и верхушка башни - остальное поглотил клубящийся бурый туман.
        Проклинающие шершни боятся дыма. Дядя Ворох, погрузневший и краснощекий, расхаживал по гостиной родового замка Вывор, и в такт шагам рассказывал племяннику: отряд стражи, направленный на разорение гнезда, одет в железную сетку, дорогую, между прочем, как золототканая парча. Как это гнездо накроют - надо будет поискать еще, не приведи подземные духи, новое гнездо отыщется. Дышать в городе нечем, так это глупые бабы перестарались, дыма напустили столько, что хоть вешайся на нем. Впрочем, лучше покашлять, нежели шершень тебя достанет...
        Наконец, он остановился и внимательно поглядел на Ворона:
        - Ты прости, твоя молодая милость, что мы тебя не встретили, как подобает. Совсем тут рехнулись с этим гнездом... Когда ваша милость собирается почивать?
        - Да ну, дядя, - сказал Ворон, от неловкости прижимая локти к бокам. - Вот уж точно, не встретили, как подобает, - будто с чужим разговариваете...
        Дядя помедлил одно мгновение, потом расхохотался, обхватил тощего Ворона за плечи и, обнимая, приподнял над полом:
        - Привет, племяш! Ребра торчат по-прежнему, плохо тебя кормили в Высокой Школе?
        Ворон с облегчением рассмеялся в ответ - и тут же закашлялся, потому что закрытые окна не защищали от царящего снаружи дыма.
        - Дядя, милый, мне бы к отцу зайти...
        - Это первое дело, - на лбу дяди обозначились складки. - Идем.
        Владетель Вывор, отец Ворона и наследный правитель Выворота, вот уже пять лет спал наяву. Еще крепкий телом, он оторвался от окружающего мира и ушел в неведомые края, где, судя по выражению глаз, ему было совсем не плохо. Утром старика поднимали с постели, умывали, кормили и усаживали в кресло, где он сидел до вечера, глядя в окно, но видя только тени в глубине своего помутившегося сознания. Вечером все те же преданные слуги раздевали владетеля и укладывали в постель, и он проводил ночь без сна, разглядывая потолок беспечно и миролюбиво. Первые годы Ворон все надеялся, что в какой-то момент взгляд отца сфокусируется, и он если не словом, то хотя бы видом даст понять, что узнает родного сына. И сейчас, входя в покои отца, он незаметно закусил губу: а вдруг?
        Чуда не случилось: красивый старик у окна не повернул головы, не отозвался на приветствие, и когда Ворон вошел в поле его взгляда - не обратил внимания. Ворон утешил себя, что, по крайней мере, в тех неведомых краях, где пребывает дух его отца, этому духу не причиняют страданий.
        - Вот и свиделись, - дядя не был ни сентиментален, ни даже деликатен. - Пошли, племяш, дела не ждут, не пойму никак - то ли запретить дым этот, то ли оставить, все-таки против шершней помогает...
        Ворон вышел во двор, который сильно изменился за последние три года: раньше просторный, теперь он оброс сараями, навесами, пристройками. Огромный фонтан, когда-то бивший в центре двора и служивший Ворону любимым местом для игры и отдыха, теперь был сух и наполовину разобран. Ворон смотрел и не узнавал: зарубки на заборе, камни, тени, ленточки на ветках, - все знакомые приметы и детали будто стерло с лица двора огромной губкой, и двор стал чужим. Только поваленный ствол у западной стены чудом сохранился - ствол гигантского дерева, на котором Ворон любил сидеть и в три года, и в десять, и в пятнадцать - рядом со старшим братом, а иногда и с отцом.
        В пятнадцать он уехал из дома - в Белую Высокую Школу. Это был страшный и знаменательный день: Ворон помнил каждое его мгновение, начиная от бессонного лежанья в темноте, когда за плотными шторами уже занялся рассвет, и заканчивая рваным сном на душном тюфяке в придорожной гостинице. Между этим ранним утром и поздним вечером промелькнули последний завтрак дома, прощание с отцом, необычайно задумчивым в тот день, и братом. Старший брат Ворона, Дага, никогда не позволял себе "нежностей". В тот день крепко сжал ладонь Ворона и протянул ему подарок - свой кинжал с письменами на клинке и бериллом на рукоятке. Этот подарок потряс Ворона и напугал, и даже показался дурным предзнаменованием. И это было так: через четыре года Дага погиб во время ледохода на Светлой, спасая крестьянскую девочку.
        В один день Ворон узнал о смерти брата - и о том, что он теперь наследник и будущий владетель Вывор. Но отец был в то время еще крепок и силен: мужественно пережив смерть Даги, он позволил Ворону продолжать учебу, если на то воля сына.
        Позади у Ворона были четыре года Белой Школы, он с радостью воспользовался разрешением и остался на пятый, шестой, седьмой. В здании белого мрамора на ослепительно-белой вершине день и ночь горели огни и топились камины. Все знания, которыми учителя набивали его голову с детства, все представления Ворона о жизни и наблюдения за людьми перестали быть мутной кашей. В голове образовалась сеть, где каждая ячейка была связана с другими, и простые жесткие законы расставляли на свои места случайность и выгоду, запах и любовь, память и осень - на единственно возможные места, и от этого светлее становилось перед глазами и свободнее на душе.
        Ему было двадцать два, когда из дома пришло сообщение о болезни отца. Когда Ворон приехал, отец уже не узнал его - старик бродил разумом по далеким краям, никому, кроме него, не видимым и не ведомым. Тем не менее он оставался владетелем Вывор; Ворон официально принял звание владетеля-наследника и уехал. У него в дорожной сумке лежало приглашение в Золотую Высокую Школу, которого удостаивается один из тысячи учеников Белой Высокой. Ворон оставил владение на дядю и двоюродного брата, и только время покажет, ошибся он или нет...
        Он все еще сидел на поваленном дереве, когда прискакал из леса гонец с сообщением: одно гнездо уничтожили, ищут другие. Искать нелегко, потому что от дыма шершни попрятались глубоко в норы, и, если даже гнезда существуют, - до темноты их точно не найдут.
        Почти сразу вслед за гонцом прискакал Шивар. Он сильно изменился за те три года, что Ворон с ним не виделся - двоюродный брат из юноши окончательно превратился в мужчину и заработал кривой шрам на скуле. Спрыгнул с коня, бросил поводья слуге, широким шагом подошел к Ворону и хлопнул его по плечу: хлопок задумывался как молодецкий, в полную силу, но на половине движения Шивар передумал и придержал руку. Ворон мысленно его поблагодарил: от приветствий Шивара у него в детстве не сходили синяки.
        - Привет, брат, - сказал Ворон, всматриваясь в поросшее бородой, обветренное, невозмутимое лицо кузена. - Что там с шершнями?
        - Старый лесник попался.
        - Да как же так?!
        - Да просто, это же шершни... Видел отца?
        Ворон кивнул. У хозяйственного крыльца, кашляя от дыма, слуги третий час разгружали его багаж - два тюка с одеждой. Двадцать неподъемных тюков с книгами, свитками, картами, нотами, тщательно упакованными музыкальными светильниками и клетками с поющими мотыльками.
        - Это все твое?! - Шивар остановился с занесенной ногой. - Ты что же... насовсем вернулся, брат?
        - Насовсем.
        - Учебу бросаешь?
        - Выучился, чему сумел. Дальше по книгам - сам...
        Шивар кивнул, легко стукнул по затылку мальчика-слугу, не сразу открывшего дверь, и жестом пропустил вперед Ворона. Запах дыма был везде - Ворон грустно подумал, что и кожа, и одежда, и все его вещи пропитаются дымным духом навеки.
        - Так что там с лесником?
        - Укусил его шершень. Раньше, чем мы подоспели. Ну и... вышло так: его, лесника, невестка огрела дубиной по голове. Клялась, чтобы только оглушить. А он старый, много ли надо, - помер, короче. Мы на месте - суд владетеля...
        На этом месте рассказа Шивар искоса, вопросительно глянул на Ворона:
        - Ты ведь на время передал право судить моему отцу, твоему дяде, а он передал мне...
        - Да знаю я, рассказывай...
        - Значит, суд на месте. Что имеем? Дым везде, шершни где-то прячутся, баба в истерике, муж ее не знает, за что хвататься, ну и старый лесник - мертвый. А дело вот в чем: старик невестку не любил сильно, впрочем, кто же невесток любит. И, когда шершень его куснул, когда он стал распаляться, как это обычно бывает, слюной брызгать и орать, что весь мир дерьмо - тут-то она его и угостила по башке. Боялась, значит, что он ее проклинать начнет. Знаешь ведь...
        Ворон кивнул. Если кого укусит проклинающий шершень - проклятия этого человека сбываются буквально, очень быстро, и отменить их никак нельзя. В селах и местечках, где когда-либо заводились шершни, жители подчас гибли, провалившись в землю, поперхнувшись языком, лопнув, как пузырь, и много еще изобретательных смертей ждало тех, кто вовремя не уничтожил гнездо.
        Все знали, что сам по себе укус не смертелен. Но человек после него впадал в помрачение и неистовство; страшную тоску его и ярость могли облегчить только проклятия. Говорят, одна мельничиха из Степей перенесла последствия укуса, не проклиная ближнего и дальнего, а только улыбаясь и молясь небесному колесу. Но то была легенда: жертв укуса, самое малое, свои же соседи оглушали и затыкали рот, а порой и убивали - вот как в случае со старым лесником...
        - И как вы решили? - спросил Ворон с тяжелым сердцем.
        - Да так и решили. Убийство без умысла, в момент настоящей опасности, посчитали за самооборону. Отработку ей назначили на наших полях, а ты как бы решил?
        - Да лучше не решишь, - Ворон вздохнул, почти не чувствуя дыма, будто у него гора с плеч свалилась.
        - Идем в баню, - сказал Шивар.
        - Что?
        - Да мы тут с отцом баню отстроили... Ты такого не видывал в своих мраморных городах. Пошли.
        * * *
        Рукотворный грот с подводными огнями и с водопадом был тоже полон дыма. Дым стелился над водой, но это было, пожалуй, даже красиво.
        Шивар, потягиваясь, подошел к краю каменной чаши, потянулся, играя мышцами, и Ворон увидел, что на левом боку у него появился еще один шрам, глубокий, неровный. Шивар прыгнул, поднимая брызги, ушел в воду с головой и тут же вынырнул - огромный, плечистый, с растрепанной черной бородой:
        - Ух... После хорошей работы - то, что надо, брат. Или после долгой дороги... Или после битвы!
        - С кем биться, - Ворон подошел ближе, осторожно ступая босыми ногами по шлифованному камню. - Войны не было в последние десять лет...
        "А ты весь в новых шрамах", - добавил он про себя, молча.
        - Войны нет, мира тоже нет, - Шивар вытянулся на спине. - Ты, пока науки свои учил, в нашу сторону поглядывал немного? Донесения читал?
        - Читал.
        - Ну так вот, наследник. Наследство мы твое потуже наполнили, починили, достроили, загляденье. Пять вольных селений попросились нижайше под нашу руку, а мы их приняли. А на землях тех вольных селений как раз шахты пробиты, старая, две новые. Работали они так-сяк, старая вовсе пустовала. Теперь - там днем и ночью идет работа, а рядом кузница и плавильня...
        - Надо бы съездить, - сказал Ворон. - Посмотреть...
        Он сел на край бассейна и спустил вниз ноги. Вода была теплая, но расслабиться никак не удавалось - запах дыма досаждал.
        - Успеешь, - Шивар погрузился с головой и снова вынырнул. - Ты, боюсь, в этих делах не очень-то разбираешься, брат. С собой возишь книги, тяжелые, как камни, а про то, как управлять и властвовать, там ничего не написано.
        - Там про все написано, брат, - Ворон вздохнул. - Пять вольных селений, которые под нашу руку попросились... жертвы были?
        Шивар глянул с улыбкой. Тряхнул головой, разбрасывая капли с кончиков волос:
        - Да какие жертвы. Даже стражу вводить не пришлось, поговорили по душам с их правителями, с выбранными старостами... Они не глупы.
        - Неоценимый ты человек, - сказал Ворон.
        - Рад, что ты это понимаешь, - без улыбки отозвался Шивар. - Ты владетель Вывор. А Выворот - не мелкое владеньице. Вывор - древняя столица, и тысячелетнее царство его возродится при нашей жизни!
        - Я как раз хотел с тобой поговорить, - сказал Ворон.
        Шивар насторожился:
        - Послушай, тебя долго не было дома. Присмотрись сперва к нашим делам, не надо спешить...
        - Ты так боишься того, что я предложу? - удивился Ворон.
        Шивар выбрался из воды. Молоденькая служанка моментально набросила на его плечи покрывало.
        - Я хочу основать на нашей земле Высокую Школу, - сказал Ворон.
        Шивар медленно повернул голову:
        - Одним словом, ты хочешь, чтобы древнее владение Выворот вошло в Сеть?
        В это время забарабанили в дверь, и вбежал, грохоча сапогами, начальник стражи:
        - Мой господин! - закричал он Шивару, а не Ворону. - Там... отряд на переправе перебили!
        * * *
        Ужин начался сразу после заката, и Стократ был вознагражден за терпение: к столу явилась умытая, причесанная девушка в пристойном домашнем платье. Стократ едва узнавал ее, во всяком случае, пока она держала глаза опущенными. Стоило ей, после церемонного приветствия, поднять голову и поглядеть прямо - ему захотелось снова поймать мяч и долго не отдавать.
        - А это моя дочь, - небрежно сказал властитель. - Ее зовут Мир.
        И, помолчав, добавил:
        - Тут много бегает моих... Но все мальчишки.
        Два его законных сына сидели здесь же, за столом, и Стократ понял, что они ревнуют. Старший был ровесник Мир. Младший - лет десяти.
        - Властительница моя уже лет пять, как за гробом, - продолжал рассуждать Гран. - Или шесть?
        Старший сын неприязненно посмотрел на отца. Младший не сводил глаз со Стократа - но при этом старался не встречаться с ним взглядом.
        Реплики перемежались паузами, заполненными звоном ножей и вилок. На ужин подали мясо, скверно приготовленное и жесткое.
        - Сделали, как ты советовал, колдун, - сказал властитель, вытирая рот салфеткой. - Отправили в Выворот... семь мертвецов и одного живого. Поглядим, что будет...
        Он бросил салфетку поверх недоеденного мяса и строго посмотрел через стол:
        - У нас мирный край. Мирный и спокойный. А тут такое среди бела дня! Люди стали хуже зверей, вот что я тебе скажу, особенно при власти. В Вывороте-то старик давно ума лишился, за него брат заправляет да племянник молодой, тот еще ублюдок. Шахты у них, рабов, видишь, не хватает им, а у нас рабства двести лет как нет... Хватают землю, людей убивают, к нам так и лезут, чтобы оттяпать. Мне, чтобы своих защитить, приходится налоги подымать, а из одной коровы три бочонка не выдоишь...
        Он замолчал и внимательно посмотрел на Мир.
        - Колдун... А что ты еще умеешь, кроме как мечом людей резать?
        Стократ пожал плечами:
        - А что тебе надо? Как-то пояснее скажи.
        - У нас тут свадьба намечается, - очень вкрадчивым, бархатным голосом сообщил властитель.
        У Мир соскочил нож с куска мяса и громко звякнул о тарелку. Она замерла, глядя вниз, внешне спокойная, но Стократ ощутил за этим спокойствием беззвучный взрыв.
        - Так мне хотелось бы, чтобы на церемонии был колдун, - продолжал Гран. - Это как-то... солидно. Можно какую-нибудь ерунду, скажем, потешные огни. Но при этом чтобы там был твой меч... и ты сам тоже...
        - А не слишком ли молода невеста? - спросил Стократ, очень вольно обходясь с приличиями.
        Мир, только что бледная, за миг покраснела так резко, будто ей плеснули кровью в лицо.
        - Подрастет, - отрезал властитель, бросив на нее короткий взгляд. - Пятнадцать лет - уже девица, дальше ждать некуда, Выворот наседает. Сами не выстоим, нужны союзники. Отдам Мир в Приречье, за тамошнего наследника, медлить не будем.
        - Толстый идиот, - сказала Мир, не отрывая глаз от тарелки.
        - Что?!
        - Жирный дурак ваш наследник из Приречья. Не пойду за него.
        - А, - сказал Гран, моментально успокаиваясь. - Пойду, не пойду, это мы давно уже в ступе толкли, на память повторяли. Ты, колдун, молодой еще, а вот будут у тебя дочери - узнаешь, почем у кобылы подковы...
        Мир рывком встала из-за стола:
        - Спасибо, наелась.
        - Сядь, - сказал властитель с преувеличенной кротостью. Мир пошатнулась и села.
        - Так как, колдун? Я заплатил бы.
        - Потешных огней я делать не умею, - сказал Стократ, подумав.
        - А просто рядом постоять? А там уж кто надо расскажет кому надо, что ты - тот самый, который восемь всадников на переправе порубил!
        - Дай подумать, - ответил Стократ, чтобы не огорчать его скорым отказом. - Свадьба-то когда?
        - Через пять дней, - властитель снова посмотрел на Мир. - Сейчас, на ночь глядя, отправлю вестника в Приречье...
        Мир глядела в тарелку, на почти нетронутый кусок мяса. Поза изображала смирение - но Стократ отлично видел, что покорностью здесь даже не пахнет.
        Впрочем, видел это и ее отец.
        * * *
        Семь мертвых тел лежали на одной телеге, накрытые темно-синими же плащами без гербов. Шивар вышел на крыльцо и так застыл - в наспех завязанных штанах и накинутом поверх рубахи халате.
        Один, бледный и молодой, стоял на коленях, держа в руках помятый шлем. Руки дрожали, и забрало шлема позвякивало.
        - Что здесь случилось? - Ворон решил, что пора и ему подать голос.
        - Это колдун, - сказал стоявший на коленях. - Колдун их убил, Стократом зовут. Мы договорились с паромщиком... Пришли на берег, стали их брать...
        - Кого? - резко спросил Ворон.
        - Отдайте тела родным, - медленно сказал Шивар. - Ты, скотина, почему выжил, когда лучших людей убили?!
        Стоявший на коленях склонился ниже:
        - Я бы лучше умер, мой господин, чем вот так возвращаться.
        - И умрешь, - бросил Шивар. - Что встали? - он обернулся к слугам, в ужасе замершим вокруг телеги. - Я сказал - тела отдайте родным, пусть хоронят. И каждой семье по двадцать золотых монет от меня...
        - Войны нет, - тихо сказал Ворон. - Кто эти люди и за что они погибли?
        * * *
        Одежда, постель, волосы - все пропахло проклятым дымом.
        Ворон пять дней пробыл в дороге и страшно устал, но уснуть не мог. Ворочался, сбивая простыни в жгут. Потом встал и тихо вышел из своей старой детской комнаты.
        Мир ссохся и сжался, пока его не было дома. Коридоры стали короче, комнаты ниже, а люди злее и значительно глупее, чем он помнил. Двоюродный брат посылал стражников на захват рабов, обыкновенных крестьян и рыбаков из соседнего владения. Люди, захваченные раньше, теперь работали в шахтах, под землей, и над ними стояли надсмотрщики.
        Сиделка, дремавшая в кресле у входа в покои отца, вскочила и склонилась в поклоне. Ворон помнил ее - но и она изменилась, как-то сразу постарела, сгорбилась и выцвела.
        - Как отец? - спросил он, и она, склонившись еще ниже, пробормотала:
        - Хорошо, хорошо... Как вчера...
        Ворон вошел. В темных комнатах горели крохотные свечи, и покои были похожи на темный лес с блуждающими огоньками. В спальне колоннадой возвышалась кровать с четырьмя столбами, полог был открыт, отец лежал на спине, его глаза поблескивали в полумраке.
        - Отец! - тихо позвал Ворон.
        Старик не шевельнулся. Его губы чуть улыбались, будто на потолке происходило что-то забавное. Ворон подошел и сел рядом с кроватью на скамеечку для ног.
        - Отец, вернись. Ты очень мне нужен. Дага справился бы лучше, но его нет, поэтому придется мне...
        Старик не слышал его. Внутренний мир, скрытый для чужих взглядов, совершенно поглотил его внимание.
        - Я три года учился в Золотой Высокой. Там страшная жара, сухой ветер, желтый песок. После Белой мне было душно... Знаешь, две Высокие школы в Обитаемом Мире - Белая и Золотая - наша последняя надежда. Наш мир несовершенен, но дело не в этом. Он неустойчив, зыбок, как... дым. Ты слышишь?
        Старик не ответил и сейчас.
        - Послушай, я пять суток ехал, не останавливаясь, спал и ел в повозке. Две школы, Белая и Золотая, тянут Сеть навстречу друг другу - с окраин нашего Мира. Когда Сеть покроет материк, Мир станет простым и незыблемым. Все сложное сделается ясным. Отец, ты знаешь, что такое Сеть? Это наука о связях... о смысле. Все, охваченное Сетью, имеет смысл.
        Старик улыбался своим видениям. Ворон поймал себя на зависти - да, в какой-то момент он позавидовал отцу, его покою и безмятежности.
        - В Белой школе я узнал, что время - это не просто течение дней. Время бывает рваным, вывернутым, время можно кромсать, будто кусок масла. А в Золотой я узнал, что Высокие школы основали не люди. Их основали пришельцы со звезд, и продлили их время в прошлое, и вышло, что это древние школы. Они использовали сложнейшие приспособления не для того, чтобы научить нас совершенным и точным наукам, и не для того, чтобы упорядочить наш мир. Пришельцы ищут здесь, в Обитаемом Мире, одного человека. Знаешь, в какой-то момент они поверили, что я - это он... Он мужчина моих примерно лет. Мне уже двадцать пять...
        Старик глубоко и мерно дышал.
        - Они надеются, что, когда Сеть покроет весь мир, в нее попадет тот, кого они ищут. В мире установятся спокойствие и порядок, а морок вернется туда, где ему место, - в ночные кошмары. Я думал, что зыбкость мира - главная причина наших бед, но не подозревал, как опасны глупые и жадные люди.
        Он сжал ладонь старика, лежащую на узорном покрывале. Ладонь была безвольной, как тесто.
        - Я не могу терпеть во владении дядю Вороха и брата Шивара, извини. Я изгоню обоих, как только... как только стану полноправным владетелем Вывором. Я очень хотел бы, чтобы ты был со мной. Вместо меня... Но я твой сын, значит, не убегу обратно в Высокую Школу, а сделаю, что предписывает мне долг. Владение Выворот изменится.
        Он прислонился плечом к высокой постели старика и закрыл глаза.
        Ему привиделся замок, сложенный из янтарно-желтого камня, в ночной пустыне, где страшно холодно. Песок превратился в снег - он увидел себя, впервые пересекающего высокий порог белого замка Высокой школы. Ему привиделись мохнатые звезды над перевалом, живые и требовательные, и отражение странного человека в дрожащей воде: отражение хотело знать все о Вороне, и кто он, и откуда взялся. Не был ли Ворон подкидышем? Все владение знает, что нет: он родился в покоях дворца, и, хоть мать его умерла через несколько дней после родов, детство Ворона было легким и праздничным...
        - Мой господин, зачем? Что вы наделали?!
        Тревога вплелась в его сон. Тревога и нарастающий ужас. Теплое, липкое струилось по щеке, и теперь уже по рукам...
        Он открыл глаза и в едва пробивающемся свете утра увидел себя - по уши в крови. Отец его, владетель Вывор, лежал по-прежнему на спине, но глаза его остановились, и внутренний мир погас: в груди старика торчал нож с бериллом на рукояти, дорогой подарок брата Даги, нож, который Ворон всегда носил с собой.
        * * *
        - Молодой человек, вставайте!
        Стократ спал в маленькой комнате для гостей с наглухо закрытым окошком. Полночи промаялся от духоты, потом потихоньку выдавил стекло и заснул, довольный. Сквозь утренний сон ему показалось, что пришел хозяин постоялого двора - взыскать за причиненные убытки.
        - Молодой человек, властитель вас зовет - срочно!
        Стократ протер глаза, чтобы хорошенько посмотреть на чудака, который зовет его "молодым человеком". С тех пор, как Стократ ушел из приюта, его звали либо "эй, парень", когда не видели меча, либо "ваша милость", когда меч попадался на глаза собеседнику.
        - Властитель зовет! - почти с отчаянием повторил высокий, хрупкий, как тростинка, человек в длиннополом халате. - Беда у нас, помогите...
        Стократ кивнул: со вчерашнего дня его не оставляло ощущение, будто что-то должно случиться. Он оделся за минуту, взял меч и молча спустился за долгополым - стараясь не наступать на халат, волочившийся по ступенькам.
        Живет в доме, думал Стократ, глядя в узкую встревоженную спину. Не прислуга. Счетовод? Советник? Скорее, учитель. Учитель мальчишек, а может, и Мир...
        - Мир, - начал властитель, едва Стократ появился на пороге кабинета. - Колдун, у меня пропала девчонка.
        - Что значит пропала?
        - Сбежала.
        - Как?!
        - Верхом. Западные ворота на ночь не закрываются, патруль видел ее, но не доложили, идиоты. Привыкли, что она своевольная - в ночь, видите ли, приспичило покататься девочке... Она ускакала по западному тракту. Я уже послал людей.
        - Значит, ее отыщут и привезут назад.
        - Послушай, колдун... Она моя единственная дочь...
        Властитель запнулся. Он не был сентиментален. Дело заключалось не в отцовских чувствах, или не только в них.
        - Тебе так важно выдать ее замуж?
        - Р-рыба, - пробормотал властитель. - Наследнику из Приречья она понравилась, когда в прошлом году они мимо проезжали. И крепко понравилась, иначе никак бы мне не уломать их. Приречье - это же хлебный край...
        - Она совершенно ясно выразилась, что не желает этого замужества.
        - Она! - властитель сверкнул глазами. - Выразилась, ха! Она - отродье, я хотел признать ее законной... Без этого свадьбе не бывать... Я хотел ее, ублюдка, возвеличить, а она "ясно выразилась"!
        - Но ты ведь уже послал за ней людей, - сказал Стократ, чувствуя странную тяжесть на душе. - Ее догонят и вернут...
        Его накрыло коротким видением: девочка едет верхом, и за ее спиной вырастают столбы пыли - не то приближается буря, не то настигает погоня...
        Властитель помотал головой:
        - Колдун, послушай. Если эта свадьба сорвется... У меня недоброе предчувствие. Сейчас, когда с Выворотом почти война - мне нужна поддержка Приречья, иначе будет очень плохо. Девчонка должна быть здесь немедленно, вчера я послал в Приречье письмо, сегодня приедут за ней на смотрины... Колдун, если ты найдешь ее, я тебя так отблагодарю, что ты до конца жизни будешь жить припеваючи.
        - Дай мне лошадь, властитель, - сказал Стократ.
        Свою он продал несколько недель назад. Но догнать на двух ногах того, кто едет на четырех, не всякий колдун сумеет.
        * * *
        - Ты убил отца? Зачем ты это сделал, Ворон?!
        Дядя Ворох сидел в дубовом кресле посреди Главного зала, и по его позе было видно, что место ему привычно. Шивар стоял рядом, скрестив руки на груди, сверкая глазами, - живописно скрестив и выразительно сверкая. Ворон стоял перед креслом, залитый кровью отца. Утро пахло кровью - и прогорклым дымом.
        - Зачем? - снова вскричал дядя, в голосе его сочетались возмущение, удивление и укоризна. - Ты хотел скорее стать полноправным владетелем Вывор? Но ведь в законе семьи записано: проливший кровь старшего родственника ставит себя вне закона!
        Ворон внимательно смотрел в его карие, с золотой искрой глаза. Дядя был в этот момент искренен. Почти. Он не убивал беспомощного старика, своего брата. Точнее, не убивал своей рукой.
        Ворон посмотрел на Шивара. Тот ответил прямым честным взглядом. От этого взгляда кровь, покрывавшая Ворона, сделалась едкой, как желчь.
        В комнате полно было людей, и они все прибывали, как будто дело происходило не в доме владетеля, а на городской площади. Одних стражников набралось два десятка, а еще горожане, какие-то пышно разодетые торговцы, все случайные, все совершенно ненужные в день, когда убили владетеля Вывора...
        - Проливший кровь старшего родственника, - начал дядя другим, уже не укоризненным, а звучным и набирающим силу голосом, - вне закона! Преступник! Отцеубийца!
        Сделалось шумно. Сквозь звон в ушах Ворон не мог разобрать отдельные выкрики, а может, их и не было: люди, явившиеся в дом владетеля, казались массой без глаз и лиц, толпой без собственной воли, топливом в печи, которую топили самозванцы.
        - Преступники и самозванцы, - сказал Ворон, и толпа замолчала, будто по ней грохнули молотом.
        Шивар сощурился. Он был молодой и неосторожный, его чувства брали верх над расчетом. Ворон посмотрел ему прямо в зрачки:
        - Ты убил моего отца, брат. Не думай, что сын Вывора оставит это без наказания.
        На мгновение что-то изменилось в отважных глазах Шивара. Этот, покрытый шрамами и не знающий страха, испугался на один миг, но очень-очень сильно.
        - Убийца! - закричал он в следующий миг, крик сорвался на визг, и вместо грозного вышел истеричным. - Это ты - убийца! Есть свидетели! Есть доказательства! Ты убил его, чтобы безнаказанно привести в Выворот своих хозяев из ученой Сети!
        Тут толпа взорвалась воплями и загудела снова, и опять нельзя было различить ни голосов, ни слов. К Ворону подступили с четырех сторон - он выпрямился, расправил плечи, и от него отпрянули, как если бы он был вооружен.
        Дядя, восседавший посреди зала с разочарованным и печальным видом, повернул голову и посмотрел на Шивара. Это был приказ: Шивар не хотел делать то, что ему предлагали, но, однажды начав, уже не мог отступить.
        Он сжал руку на рукоятке меча, глубоко вдохнул, выдохнул и пошел к Ворону, и люди шарахались с его пути:
        - Ты вне закона... Ты больше не наследник Вывора! Ты...
        - Но мы не допустим, чтобы пролилась кровь нашего родственника, хоть и убийцы, - проворковал дядя за его спиной.
        Шивар остановился.
        - Правосудие и справедливость свершатся на древних землях Выворота, - печально сказал дядя. - Но кровь не прольется.
        Глава третья
        Бунт
        В замке Гран наступило утро. Посланцы властителя скакали по западному тракту, расспрашивая встречных и перетряхивая придорожные трактиры.
        Стократ выехал за ворота, которые не закрывались на ночь, остановился и понюхал воздух. Чтобы найти спрятанное, не надо быть колдуном: достаточно отпустить на охоту чутье, будто пса.
        Он вспомнил, как смотрела Мир на мясо у себя в тарелке. В какой момент она приняла решение? Наверное, сразу - она ведь быстро соображает. Быстрая, ловкая, злая. Умная. Она знала, что властитель пошлет погоню. Вероятно, придумала некий трюк, чтобы сбить ее с толку. Простой трюк. Например, увести лошадь, чтобы все искали всадницу, и ускакать галопом, чтобы искали подальше от города, на расстоянии многих часов пути...
        Стократ покачал головой, соскочил с седла и, ведя лошадь под уздцы, свернул с проезжей дороги направо, на узкую тропинку.
        Тропинка вела в овраг по крутому каменистому склону. Стократ шел, оглядываясь и принюхиваясь, слушая птиц над головой и звук воды на дне оврага. Следов на камне не было, но остались мелкие обломанные веточки, комочки глины на острых выступах, другие крохотные детали, которые выдавали беглянку с головой. Если бы погоня, посланная Граном, дала себе труд подумать хотя бы минуту...
        Тропа делалась все круче. Стократ задумался. Девочка прошла здесь ночью и без огня, на ее пути были острые сучья и прикрытые палой листвой ямы. Сорвавшись, катясь по обрыву вниз, она могла сломать шею и умереть. Либо она сорвиголова, каких мало, либо везучая дурочка, а может быть...
        Его ноздри дернулись. Еле ощутимый запах дыма стелился над оврагом. Лошадь Стократа фыркнула, в ответ внизу, за зеленой стеной кустарника, зафыркала и заржала ее соседка по конюшне. Стократ вытащил меч и рубанул по веткам, предпочитая всем тайным тропам один явный удобный пролом.
        Мир сидела у костерка - одетая по-мальчишечьи, нахохленная и злая. При виде Стократа выставила перед собой нож:
        - Не подходи, колдун. Я тебе яйца отрежу.
        - Кто научил тебя такому обращению?
        - Кто надо. Не подходи.
        Из шалаша за ее спиной показалось заспанное лицо. Юноша, подросток чуть старше Мир, моментально оказался на ногах, и в руках у него возник кинжал. Парень был тощ, но жилист, глаза смотрели недобро, - вряд ли этот мальчик вырос в доме властителя.
        - Вот кто научил тебя манерам, - задумчиво сказал Стократ. - Внимательнее выбирай учителей.
        Она оскалилась, как рысенок перед атакой:
        - Колдун, иди своей дорогой, пока цел!
        - Ты не хочешь замуж?
        - Не твое дело! - губы ее брезгливо дернулись. - За старого, толстого наследника из Приречья - сам выходи замуж, если тебе надо!
        - Мне не надо, можешь поверить, - Стократ поднял руку ладонью вперед. - И я тебе не враг.
        - Тогда убирайся!
        - Его нельзя отпускать, - подал голос мальчишка. - Он же донесет властителю, где мы...
        Девушка мигнула. Прошлой ночью она не спала ни секунды, глаза блестели, веки воспалились; Стократ пожалел, что не поговорил с ней подольше вчера, пока она сидела на заборе, и было ведь время...
        - Послушай, Мир. Дело очень серьезное. Твой отец тревожится, и он прав, из-за отношений с Выворотом. Если Приречье не поддержит властителя Гран вот прямо сейчас, сегодня...
        - У меня есть стилет, отравленный ядом болотной гадюки, - ее голос дрогнул. - Ты можешь, конечно, меня схватить, только я успею тебя пырнуть. И умирать будешь долго, в страшных мучениях!
        Мальчишка крепче сжал кинжал. Ему сроду не приходилось убивать людей, он и не хотел бы, и прекрасно понимал свои шансы в драке со Стократом, - но выбора не видел.
        - Я вам не враг, - повторил Стократ. - Можно присесть?
        Парень глянул на Мир, быстро, почти неуловимо. Она здесь решает, подумал Стократ. Кто бы сомневался.
        Девушка не ответила. Стократ воспринял молчание, как приглашение, подошел и сел на траву напротив Мир, по другую сторону костра.
        - Хочу помочь тебе.
        - Зачем? Кто ты такой, колдун, чтобы мне помогать?
        В ее голосе скользнуло высокомерное презрение. Стократ задумался: а и в самом деле. Еще вчера я шел по своим делам, собирался переночевать в поселке и, без остановок пройдя земли Гран, спуститься вдоль Светлой, прийти в Приречье... Что мешает прямо сейчас пойти своей дорогой?
        Он посмотрел на девушку. Ее ладони постоянно увлажнялись, она то и дело вытирала их о штаны. И капли пота на лбу. И лихорадочные глаза...
        - Ты больна?
        - Нет! - она вздрогнула, всем видом сообщая: да.
        - Что с тобой?
        - Ничего! - она сильнее сгорбилась, тело ее говорило: плохо. Мне очень плохо и страшно, и дело даже не в замужестве. Что-то другое случилось, скверное, а в виду скорого замужества - невыносимое...
        Мальчишка угрюмо молчал. Он понимал еще меньше, чем Стократ. Он дружил с этой девочкой, наверное, с младенчества, он играл с ней в мяч, и в один прекрасный день оказался в роли телохранителя и оруженосца, а по-простому - похитителя, и если (когда) их поймают - Мир выслушает упреки, а мальчишку повесят на площади...
        - Ты доверяешь своему другу? - осторожно спросил Стократ.
        - Да, - ответила она без колебаний, и тело сказало: да. - А что?
        - Он знает о тебе все - или есть что-то, что ты скрываешь?
        Красные пятна на ее белых скулах разлились, покрывая лицо и уши. Она отвела глаза - и снова уставилась на Стократа, не желая признавать слабости.
        - Он знает обо мне все, что мужчине пристойно знать о приличной девушке. Дальше?
        - Тебя знобит, - сказал Стократ.
        Ее в самом деле трясло, и все сильнее. Нож в ее руке плясал.
        - Если ты заболела - я, скорее всего, могу помочь, - сказал Стократ, глядя, как кончик ножа выписывает восьмерки. - Я знаю целебные травы и отлично умею их применять, будь спокойна. Но тебе надо в постель. Давай сошлемся на твою болезнь и отсрочим свадьбу...
        - Этой свадьбы не будет!
        - Мир, я понимаю тебя, - сказал он как мог мягко. - Но ты отвечаешь не только за себя, но и за благополучие целого края...
        - Блевать охота от твоих карамельных слов.
        - Мир, ты дочь властителя...
        - Да не дочь я! - выкрикнула она с отчаянием. - Я подкидыш!
        Мальчишка, воспользовавшись мгновенным замешательством Стократа, ухватил нож поудобнее и приготовился к прыжку. Стократ глянул на него - мальчишка попятился.
        - Мир, что же ты говоришь?
        - То, что слышал! Я не дочь властителя, моя кормилица соврала ему... Она призналась мне, только когда умирала... меня нашли в лесу, я была маленькая, меня принес незнакомый человек, она выкормила меня... а Грану соврала, что я его дочь!
        Стократ снова глянул на мальчишку:
        - Ты знал?
        Тот молча кивнул, но кинжала не выпустил.
        - Возвращайся к властителю, если хочешь, - с усилием продолжала Мир, - и расскажи ему...
        - Плохая идея, - задумчиво сказал Стократ. - На всякий случай знай, что я тебя не предам.
        Она выронила нож и крепче сжала зубы, чтобы не стучали. Жар все сильнее, с беспокойством подумал Стократ.
        - Рассказать правду - плохая идея, - повторил Стократ, принимая решение. - Давай сначала вернемся, тебе надо лечь в постель. Свадьбу пока отложим, а там... поглядим. Я сам поговорю с Граном, ни словом не упомяну, что видел твоего друга, он будет в безопасности...
        Он поднялся - плавно, чтобы не напугать ее. Снял перчатку, сделал шаг вперед, потом другой, обогнул костер, протянул ей руку. Ее губы дрогнули - через миг она должна была всхлипнуть и опереться на его ладонь...
        Он глянула на него снизу вверх, прыгнула упруго и сильно, как блоха, и бросилась вверх по склону. Затрещали кусты.
        - Дан! - донеслось сверху. - Беги!
        Забилась на привязи лошадь. Стократ рванулся за Мир - и остановился. Девушка продиралась сквозь чащу вверх: по острым камням, по крутому склону, где сучья торчали, как деревянные копья. Стократ испугался, что, услышав погоню, она занервничает, оступится и сорвется...
        В этот момент камень, на который наступила Мир, качнулся у нее под ногами. Девушка взмахнула руками, будто собираясь взлететь, и действительно полетела - вниз, спиной вперед.
        От ее крика у Стократа волосы встали дыбом. Он ясно представил Мир, нанизанную на сучок, словно бабочка на иглу. Он кинулся по склону, второпях рубя кусты и ветки, проклиная эту дуру, только бы она осталась жива...
        Она дышала. Рубашка на груди была целой и чистой.
        - Не прикасайся ко мне! - она пыталась встать, но подвернула ногу.
        - Что с тобой?
        - Не трогай меня!
        Она все-таки поднялась, кинулась прочь, захромала и снова грохнулась на четвереньки. Ее рубашка была разорвана сзади от плеча до пояса, и на окровавленной спине открывалась карта Обитаемого Мира.
        Стократ видел карту много раз, год за годом проверял ее своими ногами. Карту рисовали на свитках и досках, но никогда - на девичьей коже, перепачканной кровью; линии и символы, очертания гор и рек проступали синим контуром, будто лопнувшие сосуды. Очертания земель и владений. Города и реки. Можно было различить даже буквы: "Земли... Гран..."
        Ее дружок пробился сквозь заросли, потрясая кинжалом. Стократ сбил его с ног, отобрал оружие и оглушил точным ударом. Вернулся к Мир, перехватил ее руку с занесенным ножом, перевернул лицом вниз и промокнул кровь на спине остатками рубашки.
        Столица Гран на карте была пробита древесным сучком. Мир напоролась на острейшую деревяшку, к счастью, уже на излете своего падения. Сучок поранил только кожу, зато глубоко поранил: земли Гран - их изображение на карте - утопали в крови.
        - Это татуировка?
        - Отпусти, я убью тебя! Я скажу властителю...
        - Тихо, ты поранилась...
        Ветер завертелся в кронах. Ноздри Стократа задрожали: пахнуло дымом. Не мирным. Дымом пожарища.
        Искры из печки попали на соломенную подстилку?
        Пьяница, засыпая, опрокинул в постель свечу?
        Снова донесся ветер, и Стократу послышались крики и лязг. Девочка задергалась, пытаясь вырваться.
        - Это было у тебя всегда?
        - Отпусти, мерзавец!
        - Просто скажи - что это?
        Она зарычала, как бешеный кот, но Стократ не выпускал ее. На белой спине девушки сворачивалась кровь, и в новом пурпурном обличье проступали Выворот и Лесной Край, изгибы Светлой, устье Темной и Гремячий порт.
        - Послушай, откуда у тебя на спине весь Обитаемый Мир?!
        - Будь ты проклят, проклятый колдун, я засуну твой проклятый язык глубоко тебе...
        Заворочался, приходя в себя, парень.
        - Так может... это и есть твоя болезнь?!
        Она застонала, и Стократ понял: на этот раз угадал.
        - Я тебя отпущу, только не беги никуда. А то ведь напорешься, как на вертел, и будет еще хуже...
        Он осторожно освободил ее, попытался поднять - она яростно оттолкнула его руки. Мальчишка, покачиваясь, поднялся на ноги - он был ошарашен и не понимал, что такое с ним сделали.
        Стократ подошел и взял его за шиворот:
        - Ты знаешь, что с ней?
        - Если ты тронешь ее хоть пальцем... - пробормотал парень заплетающимся языком. Стократ понял, что о карте на спине Мир мальчишка не имеет понятия - парень был настолько целомудрен, что не осмелился бы даже коленку девушке забинтовать.
        Стократ выпустил его.
        Сидя на земле, Мир заплакала, но не от боли. Она рыдала, закрыв лицо руками, к ужасу и удивлению мальчишки, который, похоже, не подозревал, что эта девочка умеет плакать. Стократ посмотрел на небо: дым сгущался. Что-то горело в городе, и пожар никто не тушил.
        - Ну-ка, перестань, - жестко сказал он Мир. Укрыл ее своим плащом, взял на руки, не обращая внимания на слабые попытки вырваться, спустился вниз, к шалашу и прогоревшему костру.
        Когда он усаживал ее на одеяло, мальчишка поднял с земли камень и попытался напасть со спины. Стократ завернул ему руку за спину, мальчишка не проронил ни звука, хотя захват был жестокий.
        - Слушай, как тебя, Дан. Я не собираюсь причинять ей вред. Если ты не понял - сломаю руку. Понял?
        - Да, - прохрипел мальчишка.
        - Вот и славно.
        Освобожденный, парень не удержался на ногах и сел на землю. На лбу у него выступил пот.
        - Возьми лошадей. Напои. Позаботься.
        - Я...
        - Уйди отсюда и не приближайся, пока я не скажу.
        - Да кто ты такой, чтобы...
        Под внимательным взглядом Стократа мальчишка замолчал.
        - Я не причиню ей вреда, - сказал Стократ после длинной паузы.
        Мальчишка втянул воздух сквозь сжатые зубы.
        - Мир, скажи ему, чтобы он ушел, - велел Стократ.
        Девушка, не поднимая головы, махнула рукой, указывая вниз, к ручью. Дан медленно побрел прочь, оглядываясь, хромая, растирая правую руку левой...
        - Когда это началось у тебя, Мир?
        Она молчала.
        - Вчера вечером ты была здорова.
        - На рассвете, - сказала она с ненавистью. - Почему они не тушат пожар?!
        - Почему у тебя на коже - карта Обитаемого Мира?
        - Я не знаю! Если это заразная болезнь - я хочу, чтобы ты заразился и умер, колдун!
        - Если бы ты не бежала от меня, - сказал он укоризненно, - ты бы не напоролась на сучок. А так - у тебя дырка в шкуре как раз в том месте, где на карте - столица Гран...
        - Оставь меня в покое.
        - Не надейся.
        Стократ открыл свою сумку, вытащил темную стеклянную флягу с остатками горькой лечебной настойки.
        - Повернись.
        - Лучше сдохну.
        - Повернись, я сказал.
        Она была горячая, как камень на летнем солнцепеке. Ее трясло; он почти силой развернул ее лицом вниз и отбросил плащ, в который она куталась. Задрал подол рваной рубашки. Рисунок на коже проступил еще ярче, а рана на месте столицы Гран воспалилась.
        - Сейчас, - Стократ зубами выдернул пробку. - Будет... тьфу.
        Он бросил пробку, и она повисла на шнурке.
        - Будет больно, но недолго. Потерпи.
        Она вцепилась в одеяло. Стократ обильно смочил край чистой тряпки: настойка была темной, почти черной, и густой.
        От прикосновения Мир зашипела, выгнувшись дугой, и в тот же момент по дороге застучали копыта, а в городе зазвонил колокол. Он звонил истерично, заполошно, а дыма становилось все больше, он закрывал уже половину неба, и по дороге, идущей вдоль оврага, скакали, нахлестывая лошадей, невидимые люди...
        Капля настойки упала и запенилась, обеззараживая рану.
        - Что там? Что происходит?!
        Стократ молча вылил остатки настойки в стакан с водой и дал Мир напиться. Это было жесткое, но действенное лекарство.
        - У меня... все сгорело в горле. И в груди...
        - Пройдет.
        - Зря ты меня мучаешь. Я все равно умру.
        Стократ шире открыл свою сумку. На дне лежала, переложенная сухими травами, чистая рубашка.
        - Переоденься.
        - Может, это люди из Выворота, - прошептала Мир. - Или из Приречья. Но не могут же они так быстро... Что там случилось, колдун?!
        - Переоденься.
        Кажется, он получил над ней слабенькую, но власть. Во всяком случае она не стала угрожать, что засунет его язык в непристойное место, а, отвернувшись, с трудом стянула рваную, запятнанную кровью рубашку. Стократ опять увидел карту Обитаемого Мира у нее на спине и на плечах, и дальние берега крайнего востока и запада - на ребрах. Южная окраина Мира уходила вниз, под пояс, два северных полуострова будто обнимали девушку за плечи. Рана на месте столицы Гран выделялась напухшим рубцом. Стократ нахмурился.
        Мир через голову надела его рубашку, которая пришлась ей почти до колен. Затянула воротник так туго, как только смогла; зелье подействовало, она перестала дрожать, и боль, кажется. притупилась.
        - Слушай внимательно, - сказал он, глядя ей в спину. - Ты останешься здесь. Назначаю тебя предводителем отряда. Ты проследишь, чтобы твой... чтобы Дан никуда не ушел. А я пойду и узнаю, что там.
        * * *
        Резня началась моментально, без причин и предвестников, без подготовки и без смысла. Откуда-то взялась толпа ремесленников, еще вчера мирных и довольных жизнью. Почему-то они были пьяны с утра, внезапно воспылали яростью и двинулись на властителя, ни на секунду не предполагавшего такого поворота событий. Перебили стражников на посту, подожгли дом; тут основные силы властительской стражи вернулись из патрулей. Это они проскакали мимо оврага, когда Стократ обрабатывал рану Мир.
        Тут бы бунту и конец. Но стражники, вместо разбирательства и дознания, обрушились на поселок, не щадя никого и не разбирая правых и виноватых. Уже в предместье Стократ стал свидетелем бойни и едва успел спасти от мечей пожилую женщину и девочку-подростка. Спасенные убежали, а Стократ внес свою лепту в кровавые события того дня, оставив на месте несчастливого стражника Гран.
        Этот стражник был простой честный трудяга. Стократ так и не понял, что за кривая судьба превратила его в убийцу. Душа стражника ушла в придорожную траву, а Стократ вошел в город, стиснув зубы и рассчитывая на худшее.
        Властитель Гран, окровавленный и вооруженный, скакал во главе отряда своей стражи. При виде Стократа осадил лошадь:
        - Где ты был, колдун?!
        - Я искал твою дочь.
        - Нашел?
        Стократ сомневался долю секунды.
        - Нет. Может быть, к счастью. Как твои сыновья?
        - Отлично! - рявкнул властитель. - Р-рыба, лучше некуда! Я успел отправить их с учителем, послать их, р-рыба, куда подальше... Что здесь творится, колдун, у меня весь двор завален трупами мятежников - и слуг!
        - Вели своим людям прекратить резню.
        - Резню?! Это справедливое возмездие!
        - Очнись, твоя стража режет твоих людей на твоей земле!
        - Бунт будет подавлен - надолго, навсегда! Так, чтобы никогда больше...
        Запрыгали щепки на дороге. Взялась кругами поверхность воды в водосборной бочке. Отряд всадников, несколько сотен человек, заполнил собой улицу, и это не были люди Грана. Это были...
        - Приречье! - рявкнул их предводитель. - За Приречье и нашего князя!
        Властитель Гран оскалился:
        - Привет и вам, благородные господа, я не помню, чтобы выдавал разрешение на проезд вооруженного отряда по моим землям... Если вы прискакали за невестой - время выбрано неудачное, однако милости прошу, я готов обсудить подробности...
        Предводитель из Приречья, чье лицо было скрыто шлемом, не стал отвечать. Вместо этого он поднял и опустил руку. Из-за спины его взвились в небо стрелы - ушли вверх, будто желая долететь до звезд, но не справились с тяготением и полетели вниз, набирая убойную силу. Стократ оскалился и рубанул по древкам - он сбил в полете три стрелы, этого оказалось мало.
        Властитель в последний раз помянул рыбу и упал с седла. Рядом повалился стражник, стоявший слишком близко к своему господину. Люди властителя выхватили мечи; два отряда сшиблись, и бунт на земле Гран превратился в войну.
        Стократ не пожелал оказаться между молотом и наковальней и перебрался на крышу соседнего дома. Из-под крыши валил дым - она горела с одной стороны, и пожар разрастался со страшной быстротой.
        - Р-рыба, - прошептал Стократ.
        Он всегда чувствовал, как вызревают события, и многие считали его пророком, в то время как он просто умел наблюдать и складывать наблюдения, кирпичик к кирпичику, уголок к уголку. То, что творилось в столице Гран, не имело разумного объяснения.
        Крыша трещала. Жители дома давно сбежали, и Стократ надеялся, что они прячутся в овраге, а не валяются мертвые на дворе замка. Надо было уходить, властитель Гран погиб, город все ярче занимался огнем, и Стократ не мог ни понять, что случилось, ни кому-то помочь.
        Он перепрыгнул через высокое пламя и оказался в пустынном, разоренном дворе. Через секунду распахнулась калитка и повисла на одной петле. Во двор ввалился человек в шлеме, с гербом Приречья на плаще, в сопровождении свиты; человек придерживал на груди раненую руку, его слуга - без шлема, в простом сером плаще - оказался рядом с повязкой наготове, а еще двое - тоже в шлемах и с гербами - приготовились почтительно слушать.
        Стократ стоял в нескольких шагах, за колодезным срубом. Позади него горело здание.
        - Убивать свидетелей, - сказал человек в шлеме, его голос звучал глухо, и слова трудно было различить сквозь топот и крики на улице. - Во всем, что здесь случилось, виноваты бунтовщики, будь они прокляты, завтра повесить не меньше десятка! Когда найдут девчонку, пусть не ведут ее ко мне, а переправят сразу в Приречье... Куда она бежала в поисках защиты... Но мне доложить сразу же!
        Один из его слушателей наклонил тяжелую голову и вернулся на улицу, где по-прежнему дрались и кричали. Человек, отдававший приказы, глухо зарычал, когда бинт стянул его руку, и, наверное, поморщился под шлемом.
        - Пока нет вестей из Выворота, мой господин, - сказал второй его слушатель.
        - Слишком быстро заварилась каша, - человек в шлеме снова зарычал и отпихнул слугу. - Сладкий кусок достанется тому, кто не зевает...
        Стократ понял, что если он сейчас не уйдет - у него есть шанс изжариться. Вряд ли разговор, который ему довелось подслушать, того стоил.
        В этот момент калитка дернулась на последней петле, и во двор, освещенный пожаром, вбежал еще один в плаще с гербом Приречья:
        - Ваша милость, ее нет в замке! Слуги врут, что она сбежала еще вчера!
        - Искать! - рявкнул человек в шлеме. - Искать в замке, в предместьях, искать, кто найдет - озолочу! Прочешите поля, расспрашивайте местных, пытайте, если надо, - найдите девчонку немедленно!
        И, сжимая меч левой рукой, он выскочил на улицу в тот самый момент, когда в доме за спиной Стократа рухнули перекрытия.
        Звезд не было в этот вечер. А были бы - в дыму их никто не разглядел.
        * * *
        Древний Выворот, зеленые поля и плодотворные сады. Мирная страна на левом берегу Светлой. Ты видел расцвет и упадок, но не видывал позора: сегодня владетеля Вывора заперли в подземной комнатушке, будто вора перед судом. Владетеля Вывора связали по рукам и ногам, будто железной двери и слепых каменных стен - недостаточно.
        Почему толпа горожан не восстала, требуя справедливости? Почему не собрались крестьяне, желая видеть молодого владетеля? Ворон поморщился: мысли его текли гладко и масляно, на ходу складываясь не то в жалобную песню, не то в надгробный плач. Мало того: он видел строчки разбитыми на абзацы, и слышал запах чернил и бумаги, и знал, как разъяснить молодым ученикам простые правила, по которым заносится на бумагу ритмично устроенный текст.
        Там, под сводами Школ, другая жизнь. Здесь нет ни чернил, ни ритма, и пахнет иначе, от запаха мочи и гнили выворачивает нутро. И о чем только Ворон думает?! Ни крестьяне, ни горожане понятия не имели, что молодой владетель вернулся. Власть в Вывороте давно принадлежит дяде, а в будущем - Шивару, и виноват в этом только Ворон. Он бросил власть, как поводья, в чужие руки, и уехал учиться. Выучился? Молодец.
        Он сидел на охапке сена, такой тощей, что будто ее и не было. В комнатушке имелась отдушина, но казалось, что воздух неподвижен: он загустел, как смола, и впечатал в себя мольбы и жалобы всех, кто раньше ждал здесь суда: справедливого или нет, скорого или издевательски-долгого. Впечатал вонь и слова, сны и ругательства, пот, надежду, раскаяние, голод. Далеко под куполами Золотой Школы возвышался столб света, там в покое и сосредоточенности ложились черные знаки на белое полотно. Вдавит ли башмак перо дохлой птицы в осеннюю грязь, набросает ли художник двумя-тремя линиями профиль влюбленной девушки - это знаки, это Обитаемый Мир, в котором все происходит одновременно...
        Я никогда не чувствовал себя властелином, подумал Ворон. И отец, и Дага справились бы лучше. Даже сейчас: я огорчен, что не исполню свой долг перед Школой, но моя судьба волнует меня куда больше. Это печальное, постыдное открытие: я так боюсь, оказывается, смерти. А ведь умирая, настоящий владетель скорбит только о деяниях, которые не успел совершить, и обещаниях, которые не успел выполнить...
        Он попытался изменить позу: руки и ноги затекли, он их не чувствовал. Если бы меня казнили на площади, подумал он, - получилось бы достойное завершение жизни. Но меня, скорее всего, казнят тихо, и кровь не прольется. Меня немного пугает такая формулировка, дядя.
        Хоть бы хватило сил не показать свой страх, - подумал он и крепко зажмурил глаза.
        Дрогнули стены. В замке что-то происходило - там, снаружи, били копыта, топотали ноги, как будто много людей собралось, чтобы идти на войну. Или поднимать восстание. Или освобождать из темницы законного властелина. Пусть будет так, молча взмолился Ворон. Пусть они опомнились и пришли, чтобы восстановить справедливость!
        Но топот прозвучал и затих. Снова сделалось тихо, и Ворон слизнул единственную слезу - стесняться было некого, а пить хотелось.
        * * *
        - Уходи отсюда! Оставь меня! Не приближайся!
        Девушка металась на расстеленном одеяле. Парень стоял над ней, сжимая кружку с водой:
        - Мир, ну что ты, у тебя жар...
        - Не подходи ко мне!
        - Ты меня не узнаешь?
        - Узнаю... Не подходи... Не трогай моих вещей, я... больна ужасной болезнью, я умираю, беги отсюда!
        Смеркалось. Стократ выбрался из зарослей к костру. Мир натянула на голову плащ, свернулась, отгородившись от всего света.
        - Она бредит, - с затаенным страхом сказал парень.
        - Нет! - Мир отбросила плащ и сверкнула глазами.
        - На землях Гран резня, - сказал Стократ. - Много погибших. Плохо дело.
        - Резня?!
        Стократ покачал головой:
        - Сыновья властителя живы. Учитель вывез их в безопасное место. Во всяком случае, я надеюсь, что он успел.
        - А...
        Мир замолчала, вопросительно глядя на него. Стократ не отвел глаз.
        - Значит, властитель Гран погиб, - сказала Мир.
        - В бою.
        Она отвернулась. В одном коротком движении Стократ прочитал всю историю их отношений с властителем: Мир долго верила, что он - ее отец, и училась любить его, хоть это было непросто. Потрясенная новостью о своем подлинном происхождении, она, кажется, полюбила властителя по-настоящему - без принуждения привязалась к нему, как к отцу...
        - И что теперь? - спросила Мир, не оборачиваясь.
        - Тебя ищут люди из Приречья.
        Она резко обернулась:
        - Зачем?
        - Думаю, чтобы отдать в жены наследнику и прибрать к рукам владения Грана. Тамошний князь - очень решительный... человек. И недостаточно умный.
        - Наследница властителя- не я! Наследник - старший сын, он...
        - Если он еще жив.
        - Они что, будут убивать детей?!
        - Князь Приречья злобный дурак. Он не учел интересов Выворота. Его люди будут здесь рано или...
        Затряслась земля. Новый отряд всадников проскакал от переправы.
        - Вот так, - шепотом сказал Стократ. - Я знал, что Выворот своего не упустит.
        Дан молча подбросил полено в костер.
        - Дров совсем не осталось, - сказал Стократ. - Дан, возьми топор и займись делом, пожалуйста.
        Мальчишка безнадежно взглянул на Мир. Та кивнула. Дан взял топор и ушел в чащу, и скоро оттуда послышались удары: парень рубил так свирепо и сильно, что под его топором, конечно же, валились сотнями побежденные враги во главе со Стократом. Пока что воображаемые.
        Мир придвинулась ближе к огню. Стократ сел на мох, скрестив ноги:
        - Тебя больше не знобит?
        Она мотнула головой.
        - Почему ты решила, что это болезнь?
        Она глянула неприязненно.
        - Скорее похоже на проклятье, - сказал Стократ. - Или на благословение... Раньше у тебя никогда не появлялась карта на коже?
        - Смеешься?
        Дан тюкал топором, бормоча под нос неразборчивые проклятья. Мир молчала, не желая задавать свой вопрос, он все сильнее жег ей язык и небо, и она наконец не выдержала:
        - Что же будет дальше?
        - Дальше? - Стократ приподнял уголки губ. - Дальше князь Приречья и владетель Вывор столкнутся лбами. Земли Гран - лакомый кусок, но не в любую глотку влезет. Князь Приречья захочет убить мальчишек и выдать тебя за наследника, сделав своим орудием. Вывору этого не надо: он захочет убить тебя, а своим орудием сделать старшего сына властителя Гран. С рассветом, думаю, все вокруг будет кишеть охотниками за наградой: будут искать тебя, Мир. Чтобы выдать замуж или чтобы убить... Впрочем, я и на свадьбу не спешил бы, в таких-то обстоятельствах.
        - Почему-то мне кажется, что ты не возьмешь эту награду, колдун, - сказала Мир, и голос ее дрогнул.
        Он поглядел очень внимательно. Под этим взглядом она впервые смутилась - покраснела, съежилась, отвела глаза:
        - Извини, если я тебя обидела.
        - Поэтому утром, как только начнет светать, мы уйдем отсюда, - просто сказал Стократ. - Надо решить, куда.
        Две слезинки выкатились у нее из глаз и протянули дорожки до подбородка.
        В стороне хрустнула ветка: мальчишка вернулся и уже несколько минут стоял в темноте, прислушиваясь.
        - Дан, не топчись, иди сюда, - буднично позвал Стократ. - Вы сегодня ели?
        Он снова обратился к изрядно похудевшей сумке и развернул тряпицу с хлебом и сыром. Мальчишка набросился на еду, будто месяц голодал, Мир даже не повернула головы. Стократ сидел, прислушиваясь: бой в городе затих и разгорелся снова.
        - Мир... а как ты, маленькая, оказалась в лесу?
        Она пожала плечами:
        - Мать бросила. Наверное.
        - И ты никогда не слыхала ни о матери, ни о том человеке, что тебя нашел?
        Она помотала головой.
        - А кто еще, кроме Дана, знает о тебе правду?
        - Ты еще.
        - И больше никто? Точно?
        Мальчишка кивнул, не переставая жевать.
        - Как тебя зовут хотя бы? - тихо спросила Мир.
        - Стократ.
        - Странное имя.
        - Это не имя, а прозвище. Я тоже подкидыш, только мне чуть меньше повезло. Меня нашел в лесу дровосек и принес в приют.
        - Правда? - она даже приподнялась на локте. - А как... как получилось, что ты стал колдуном?
        Стократ развел руками:
        - Не знаю. В детстве не был.
        - Я один раз видел колдуна на ярмарке, - сказал мальчишка. - Он показывал картинки в огне. Знаешь, такие... видения.
        Стократ кивнул:
        - Знаю. Ты следи за костром... Я расскажу.
        Глава четвертая
        Огонь
        Девочка сидела на обочине. Перед ней в пыли лежал лоскуток с единственным медным грошиком, и она то и дело переворачивала его, будто надеялась приманить удачу. С виду девочке было лет двенадцать, глаза ее ввалились, ладони чернели от пепла. Нищенство в Староводье было строго запрещено, поэтому девочка сидела на обочине с отрешенным, даже беспечным видом, только иногда поглядывая на проходящих и проезжающих - с надеждой. Но всем, кто шел или ехал по дороге, было в тот вечер не до нее.
        Стократ вышел из города и направлялся дальше, на восток. Он прошел мимо девочки и вернулся. Денег у него с собой не было, но был запас хлеба и сыра в мешке.
        - Где твои родители?
        Девочка поглядела на него снизу вверх, и в первый момент приняла его за стражника.
        - Они на ярмарке. Я их жду.
        - Присмотрись, - сказал Стократ. - Таким, как я, врать не надо.
        Девочка помолчала. Руки ее, перепачканные пеплом, бездумно играли грошиком на лоскутке.
        - Я впервые вижу такого, как вы, - призналась она.
        - Где твои родители?
        - Дома. Вернее, там, где он был. Видите ли, меня выгнали за то, что я сожгла наш дом.
        - Уронила свечку? Прозевала тлеющую искру?
        - Я подожгла наш дом, - сказала она и отвернулась. - Что еще вы хотите знать?
        - Пошли, - сказал Стократ. - Расскажешь за ужином.
        Девочка не хотела бы никуда с ним идти, но слово "ужин" оказало на нее волшебное действие. Она поднялась, растерла затекшие ноги и, подобрав лоскуток и монетку, молча пошла за Стократом.
        Кроме лоскутка, монеты, платья из добротного когда-то полотна и крепких туфель, у нее не было ничего. Впрочем, и винить было некого - ее семья, отец и мать, два ее маленьких брата, бабушка и новорожденная сестра остались вот так же с пустыми руками на улице, потому что крепкий дом в предместье Старвода, выстроенный ее прадедом, занялся быстрее, чем собрались соседи с ведрами. Тушить его было бесполезно - люди выстроились в цепочку и поливали крыши соседних домов, чтобы огонь не перекинулся. Тяжелая, горячая и долгая работа, почти на всю ночь. К утру от дома остались головешки, но целый квартал, как предсказывали злые кликуши, не сгорел.
        - И тогда они меня выгнали.
        - Это с горя, - сказал Стократ. - Ты вернулась бы. Они, наверное, еще и об этом горюют - что прогнали тебя сгоряча.
        - Не сгоряча, - сказала девочка.
        Хлеб у Стократа был свежий, утренней выпечки, сыр мягкий, масло желтоватое и тоже свежее. Девочка ела так, что у нее слезы выступили на глазах.
        - Не торопись. У меня еще есть в мешке. Просто спокойно ешь.
        Он разогрел на костре воду и бросил в кипяток щепотку горькой травы. Девочка напилась и растянулась у костра прямо на траве.
        - Спасибо, - сказала охрипшим голосом. - Я бы тебе отработала... тебе не нужно где-нибудь прибрать, вымыть полы, вымести двор?
        - У меня нет ни полов, ни двора.
        Она резко села:
        - Тогда мне нечем тебя отблагодарить.
        В ее голосе послышался страх. Стократ улыбнулся, успокаивая:
        - В благодарность расскажи мне свою историю.
        - И больше ничего?
        - Больше ничего.
        Она обхватила руками плечи. Придвинулась ближе к огню. Три полена, сложенные домиком, горели хорошо и жарко, огонь тянулся кверху, выбрасывал языки в небо и не мог дотянуться...
        И вдруг огонь изменился. Стократ увидел, как в костре сплетаются ветки, усеянные белыми цветами, как витые усики тянутся в небо и не могут достать. Прошло мгновение - и огонь зашипел, обгладывая и пожирая ветку с белыми цветами.
        Стократ дернул ноздрями. Иллюзия была такой сильной, что ему померещился запах сгоревших цветов.
        - Вот так это было, - сказала девочка.
        - Красиво и безобидно. Я мало видел людей, способных выстраивать огненные миражи...
        - Это не мираж. Это реальность! Там были настоящие цветы! И если бы я справилась с огнем - сейчас на месте костра был бы цветущий куст, у меня уже получалось, я могу тебе доказать!
        - Не надо, - сказал Стократ.
        - Ты мне не веришь? Ты слепой, самовлюбленный дурак, раз веришь только в то, что видишь!
        - Не слишком ли грубо?
        - А хотя бы и так! - она раскраснелась, глаза сухо блестели. - Я потеряла силу... После того, что случилось на пожаре, я должна отдохнуть... Но я докажу тебе, что это правда.
        Стократ покорно кивнул.
        - Ты все равно не веришь, - сказала она другим голосом, тихим и безнадежным. - Да, я играю с огнем. Тку из огня, как из ниток. Я шью из огня, как из ткани. Но не все получается сразу, понимаешь! Ткач путает нитки, портной ошибается с меркой. Все ошибаются, пока учатся.
        - Но у тебя сгорел дом.
        - Меня ведь никто не учил, - сказала она тоскливо. - Если бы учитель показал мне, как правильно...
        Она посмотрела на свои ладони, недавно вымытые, но все равно перепачканные пеплом:
        - Родители запрещали мне. Наказывали за игру с огнем. Они не понимали, зачем это надо. А я могу выстроить целый город из огня. Я могу выстроить целый мир из огня, мне только надо научиться!
        - Зачем было жечь дом? Не лучше ли развести в поле большой костер?
        - Нельзя, - она поглядела на него, как на слабоумного. - Дом - это не просто стены и балки. Дом - это средоточие жизни. Для того, чтобы выстроить из огня новый дом, надо поджечь старый. Лучше - очень старый. Еще лучше - такой, где много-много людей жили, ночевали, отдыхали, грелись. Любились. А на месте простого костра можно вырастить куст, и не больше.
        - Послушай, - сказал Стократ. - Ты могла бы показывать это... как развлечение для людей. В очаге, например. Тебя любой трактирщик нанял бы за еду, а может, и за деньги.
        Она посмотрела на него почти с ненавистью:
        - Ты издеваешься, да? Это не фокусы! Это искусство!
        Стократ снова кивнул, и больше они не говорили в тот вечер. Девочка заснула мертвым сном, свернувшись у огня, а Стократ спал с перерывами: ночь была холодная, приходилось подкидывать поленья.
        Утром они напились горячей воды и доели хлеб, успевший слегка зачерстветь.
        - Давай думать, как тебя устроить, - сказал Стократ.
        - Возьми меня с собой, - неожиданно предложила она. - Я бы хотела уйти... подальше.
        - Я иду быстрее, чем ты.
        - Я буду бежать. Или давай продадим твой меч и купим осла.
        - Мой меч стоит дороже, чем сто ослов, - сказал Стократ. - И я не стану его продавать, извини.
        - Потому что ты самовлюбленный себялюбец.
        - Послушай, - сказал Стократ, - ты не слишком ли часто грубишь человеку, который, между прочим, старше тебя?
        - Ну я же сказала - спасибо, - она пожала плечами. - Хотя странно, что ты не попрекаешь меня куском хлеба.
        - Начнем сначала: куда ты пойдешь?
        - С тобой. Если нет осла - я могу очень быстро идти. Я могу бежать целый день и не запыхаться.
        - Ну, пойдем, - сказал Стократ.
        Он рассчитал совершенно правильно: к вечеру, когда они уже значительно отдалились от города и подошли к границам Светловодья, девочка стоптала ноги, надышалась пыли и едва ковыляла, чихая и размазывая по лицу грязь.
        Стократ свернул к трактиру "Пышка" неподалеку от переправы. У него не было денег, чтобы заплатить за постой, но хозяин трактира помнил его. В прошлом году, вот так же проходя по дороге, Стократ избавил трактирщика от банды негодяев, обложивших его данью.
        Слуга-новичок поглядел с подозрением, но сам хозяин, едва заметив в дверях человека с мечом, кинулся к нему с распростертыми объятьями:
        - Стократ! К нам? Заходи, скорее за стол, что будешь пить?
        - Спасибо, друг, я ненадолго, - Стократ подтолкнул в дверях некстати оробевшую девчонку. - Вот, подобрал сироту на дороге. Нет ли работы для хорошей девочки?
        - И как тебя зовут, детка? - трактирщик, желая угодить Стократу, заговорил слаще, чем требовалось.
        - Эдна, - сказала девочка и оглянулась на Стократа. Тот молча раскаялся: только изувер мог так вымотать девчонку, что у нее не осталось сил проявлять характер.
        - Что ты умеешь делать?
        - Ничего, - сказала девочка с вызовом, и Стократ забрал свое раскаяние назад: чтобы сделать ее покорной, дня сурового пути оказалось маловато.
        - Она умеет показывать иллюзии в огне, - сказал он трактирщику. - Люди будут собираться специально, чтобы на такое посмотреть, вот увидишь.
        Трактирщик согласился, хоть и без уверенности в голосе. Стократ уселся вместе с Эдной за дальний стол, и молодой слуга тут же притащил им горшочек с кашей.
        - Я не могу просто бросить тебя на дороге, - сказал Стократ.
        - Почему? На дороге взял, на дороге и оставь. Что такого?
        - Ты не так удачлива, чтобы отворачиваться от подарков судьбы.
        - Хорош подарочек, - она вздохнула. - Ладно. Только сегодня я ничего показывать не буду, устала. Завтра покажу.
        Стократ не стал ее принуждать. Трактирщик предлагал ему комнату, но Стократ, не желая обременять его, лег на тюфяке в углу обеденного зала, а рядом на другом тюфяке уже сопела Эдна.
        Он проснулся среди ночи от запаха дыма. Весь нижний зал был затянут будто летучим трауром, и клубы становились гуще с каждой секундой. Стократ вскочил - Эдны не было на месте. Он схватил свой меч - в этот момент на втором этаже заголосили, и посыпались вниз постояльцы.
        Трактир загорелся весь и сразу, людям чудом удалось выбраться, и лишь немногие успели прихватить с собой пожитки. Выстроили цепочку и стали передавать друг другу ведра, но деревянное здание пылало так мощно, что очень скоро люди отступили, в последний момент выпустив из конюшни лошадей.
        Трактир стоял на отшибе. До леса оставалось сто шагов, но время было влажное, и упавшие искры гасли в мокрой траве. Люди стояли и смотрели; трактирщик не кричал, не плакал, не проклинал, а просто удивленно наблюдал, как оборачивается пеплом все, вчера бывшее привычным и надежным, как горят огнем его имущество, статус и смысл.
        Стократ метался в толпе, разыскивая Эдну. Девчонка пропала. В тот момент, когда, не найдя ее, он пришел в ужас, а пожар достиг своего пика, - в этот самый момент толпа вдруг ахнула. Здание, охваченное огнем, чудесно изменилось: выросли мраморные колонны, увитые плющом, вырос третий этаж с цветущим на нем садом, блеснули окна, такие огромные, будто архитектор ничего не знал о зиме. Мираж был ярким и явственным, но коротким: через несколько мгновений обрушилась крыша, и призрачное здание пропало вместе с колоннами, плющом и садом.
        Стократ натолкнулся на Эдну в самой гуще ошалевшей толпы. Схватил за руку и потащил прочь. Девчонка не сопротивлялась.
        Он увел ее далеко в лес, куда с трудом пробивались сполохи. Прижал к древесному стволу:
        - Это ты подожгла?
        - У меня опять не вышло, - прошептала она.
        - Это ты подожгла дом, где тебя приютили?!
        - Можешь меня убить, если хочешь.
        Он выпустил ее. Эдна стояла, привалившись к дереву спиной, и жалко улыбалась в красноватой темноте.
        - Послушай, это не иллюзия. Я все исправлю, я знаю, где ошиблась. Начинать надо раньше, когда огонь набирает силу. И не сгущать рывком, а вести плавно. Дождаться, когда станет совсем жарко - и вот тогда...
        Стократ ударил ее. Голова Эдны мотнулась и стукнулась о ствол. Девчонка замолчала.
        Стократ сжал зубы. Бить ее было бесполезно и недостойно. Бить ее, когда трактир, много лет принадлежавший хорошему человеку, уже сгорел. Бить маленькую, беспомощную, безумную поджигательницу...
        - Я все исправлю, - прошептала она и втянула носом кровь.
        - Будь проклят тот час, когда я не прошел мимо, - сказал Стократ, повернулся и зашагал прочь.
        Ему нечем было помочь трактирщику. Он не был ни богачом, ни строителем, и совсем не умел утешать. Он постыдился бы смотреть этому человеку в глаза - ведь он сам привел в его дом беду. Поэтому Стократ ушел, не прощаясь, и потом в Староводье болтали, что он погиб на пожаре.
        Прошло пять лет. Он оказался здесь случайно - шел по следу убийцы, много лет разбойничавшего на границе Нагорья и Выворота, уходившего от стражи то на одну, то на другую сторону. После того, как банда была, наконец, разбита, Стократ шел за главарем две недели, не отставая, и догнал на самом краю Староводья.
        - Я польщен, - сказал измученный погоней разбойник. - Видно, за мою голову тебе пообещали в самом деле хорошие деньги?
        - Ни гроша, - признался Стократ.
        Он снес разбойнику голову, выпустил пленную душу в тело ящерицы, пригревшейся на солнцепеке, и пошел через лес без дороги, доверяя только чутью. В полдень он вышел на свежую вырубку, и еще через час вышел к развалинам трактира.
        Как здание сгорело пять лет назад - так на этом месте никто и не строил. Черный остов кое-где порос травой, вьюнок оплел горелые ступени. Стократ почувствовал себя очень старым в этот момент - старым, немощным и больным.
        Едва волоча ноги, он пошел дальше. Миновал трактир, вышел на перекресток; куда-то исчезли лачуги, стоявшие здесь раньше, теперь на их месте громоздились добротные каменные дома, а на самом бойком месте высился огромный дом с колоннами, увитыми плющом.
        Стократ долго стоял перед ним, не двигаясь, и его тень ползла в пыли, как стрелка солнечных часов. Колонны из серого мрамора (откуда мрамор в Староводье?!), третий этаж с террасой и садом, а окна большие, но в меру. Выстраивая этот дом, архитектор помнил, что зимы в этих местах бывают суровые, а попробуй-ка обогреть такую громадину! Стократ поднял голову и увидел четыре печные трубы, сложенные из красного кирпича и украшенные медными фигурками.
        Открылись ворота. Во двор дома, окруженного сараями и пристройками, въехал целый обоз - три груженых телеги, двое всадников и с ними целая толпа пеших. Выбежал слуга, смутно знакомый Стократу, стал распоряжаться. Отразилось солнце в окнах, отворилась дубовая дверь на улицу, вышел знакомый трактирщик и с легким поклоном встретил даму, пожелавшую войти через парадный ход...
        К счастью, глаза трактирщика были прикованы к высокородной гостье, и он не заметил Стократа в его пыльном дорожном плаще.
        Какому безумцу пришло в голову взгромоздить на крышу деревья? Сколько денег и сил должно было уйти на постройку, ведь не каждый владетель живет в таком дворце! Это красиво и необычно, это поражает воображение, но кто же решился на чудовищные растраты, кто построил трактир так непрактично и странно? Стократ прогнал дикую мысль, явившуюся первой, повернул в сторону Старовода и шел всю ночь, не останавливаясь.
        На рассвете он поел и лег спать в лесу, рассчитывая проснуться около полудня. Вышло по-другому: запах дыма, удушливый и едкий, добрался до его ноздрей и заставил в ужасе подскочить на расстеленном плаще.
        Он не ошибся: совсем неподалеку горело, горело жилое строение, в предместье, у дороги, он мог видеть отблески огня за стволами.
        Не зная, зачем, он поспешил на огонь. Можно ли было спасти кого-то? Можно ли было помочь?
        Он выскочил из-за стены кустов - и остановился.
        Лачуга была уже охвачена огнем до самой покатой крыши. Ее подожгли с четырех углов, в этом мало было сомнений. Рядом, пятясь от огня и снова подбираясь ближе, стояла семья: мужчина, женщина с младенцем на руках, старуха с ребенком постарше, мальчик-подросток с козой на веревке. Коза пребывала в мистическом трансе.
        Что-либо спасать здесь было поздно. Никакая цепочка с ведрами не могла бы потушить этого пламени. Дом стоял в стороне от прочих, соседи не спешили помогать, просто стояли у своих калиток и тоже смотрели...
        И вдруг налетел вихрь. Огонь взвыл и рванулся к небу. Люди отшатнулись, Стократ прикрыл лицо ладонью, защищаясь от жара...
        И сквозь пальцы увидел.
        Языки огня сомкнулись сводом высокой крыши. Красным вспыхнула черепица. Налились светом каменные стены, открылись окна, поднялись печные трубы. Искрой вспыхнул флюгер. Лачуга развалилась, становясь огнем и пеплом, а из огня соткался, сложился, вырос дом, красивый и прочный, странный в своей избыточной, непрактичной красоте.
        Искры погасли в небе. Дым развеялся порывом ветра. Дом остался, он не был ни миражом, ни иллюзией.
        Погорельцы, прижавшись друг к другу, не двигались с места. Не шевелился и Стократ.
        Дрогнул ставень на втором этаже дома. Распахнулось окно, выпустив кончик белой занавески. Прошла минута; открылось окно в первом этаже. Потом торжественно и без скрипа отворилась тяжелая дверь. На пороге стояла девушка в простом полотняном платье с прожженным подолом.
        - Добро пожаловать, - сказала хрипловато и буднично, и провела по лицу черной тряпицей, которая больше не очищала, а только пачкала. - Входите.
        - Чудо! - закричала первой женщина и упала на колени. - Чудо, чудо!
        Стократ попятился. Он смотрел на дом, не веря, что тот простоит дольше минуты. Что он не развалится и не превратится опять в пепелище. Что он не растает и не разобьется, как отражение на воде.
        Он обошел строение кругом, благо, забор был во многих местах проломан. Он приложил ладони к стенам и понял, что это камень, твердый, холодный, тесаный, который трудно добыть и доставить.
        У входа, на крыльце и в самом доме уже галдели счастливые погорельцы - и их соседи.
        - Спасибо, Эдна! - кричали сразу несколько голосов. - Спасибо, неужели это наше?! Ты великий маг, слава тебе, Эдна!
        Стократ выбрался из палисадника. В толпе заплакал младенец, его мать оборвала славословия и наконец-то вошла в свой новый дом. Эдна стояла, на голову возвышаясь над всеми, крупная, очень тощая, с пеплом в распущенных волосах. С одной стороны волосы заметно подгорели.
        Она стояла к Стократу спиной - почти в том самом месте, где пять лет назад сидела, подобрав под себя ноги, и играла единственной монеткой на расстеленном в пыли лоскутке.
        Он плотнее запахнул плащ, скрывая ножны с мечом, и отступил к городским воротам. День только начинался, в город валили работники, из города выезжали путники, Стократу удалось смешаться с толпой и войти вместе с прочими на знакомые улицы. Он не мог сосредоточиться, не мог довести до конца ни единой мысли. Самым страшным казалось встретиться с Эдной лицом к лицу, и он решил не останавливаться в городе, а пройти его насквозь, выйти из других ворот и поскорее уйти на запад.
        Но у него подкашивались ноги.
        За пару монет он снял угол в маленьком трактире, поел горячего и снова лег спать. Ему не спалось: мерещился запах дыма. Он представлял: девушка входит в дом, и его поджигают с четырех углов. "Начинать надо раньше, когда огонь набирает силу. И не сгущать рывком, а вести плавно. Дождаться, когда станет совсем жарко - и вот тогда..." Что тогда? Когда стоишь в горящем доме, и над головой трещат перекрытия? Когда у тебя тлеют волосы? Тогда ты строишь дом из огня и знаешь, что можешь ошибиться...
        В этот час в трактире было мало народу. Тихонько напевала служанка, протирая столы. Стократ лежал за перегородкой, укрывшись влажным дорожным плащом. Он уже засыпал, во сне ему слышалось, как открывается дверь, как стучат по деревянному полу тяжелые крепкие башмаки.
        - Я ищу бродягу с мечом, - сказал хрипловатый голос. - Он вошел в город сегодня утром. Его видели в воротах.
        - Ты каждый день ищешь своего бродягу, - пробормотала служанка. - Мало ли людей ходит по дорогам с мечами? Забрел тут один, я его раньше не видела, вон он спит в углу, погляди, если хочешь.
        Близко простучали башмаки. Отодвинулся край перегородки. Стократ лежал, прикрыв лицо краем плаща, и ему снилось, что над ним склоняется Эдна.
        - Я поняла, в чем была моя ошибка, - сказала Эдна в его сне. - Нет смысла возиться с костерками, с угольками, нужен по-настоящему мощный огонь. И, когда стоишь в стороне, можно построить только мираж, иллюзию. Так никогда не сделаешь ничего по-настоящему. Чтобы вышло, надо войти внутрь, в самую середину костра.
        - Не ходи в горящий дом, - сказал Стократ в своем сне. - Ты ведь все исправила. Не рискуй больше.
        - Не могу, - сказала Эдна. - У моих родителей есть дом, и у братьев - у каждого по дому, и у сестры есть сад с прудом и игрушечной лодкой. Но я не могу остановиться. Понимаешь, если я перестану это делать - зачем я буду жить?
        - Мне надо проснуться, - сказал Стократ.
        Он пошевелился и сел. Напевала служанка, протирая столы, в обеденном зале было пусто и пахло кислой капустой.
        - Здесь кто-то был, пока я спал? - спросил Стократ.
        Служанка покачала головой.
        Он встал, умылся и после полудня вышел из города через западные ворота. И в городе, и в предместье ему встречались нездешние, будто придуманные дома, с затейливой резьбой на фасаде, с флюгерами и решетками, с цветами в подвесных горшках и ажурными террасами. Они странно выглядели среди других, обыкновенных, сработанных руками, усилиями, мастерством строителей и зодчих. На окраине предместья в дверях дырявой развалюхи стоял хозяин в грязном фартуке и неторопливо ковырял в носу.
        - Позови Эдну, беднота! - крикнул ему пробегавший мимо шустрый мастеровой.
        - Я тебе позову! - рявкнул богатый сосед из дома, вплотную прилегавшего к лачуге. - Я тебе так позову, что света белого не взвидишь...
        - Лучше дырявое, но свое, - согласился человек в фартуке. - Оно, вишь, не волшебное, за него потом-кровушкой плачено... Да и вот что, если поджечь, а вдруг не получится у нее? Вдруг не затушит?!
        Стократ шел дальше, мысленно умоляя всех божеств, известных и неизвестных, пощадить девушку в горящем доме.
        Пусть у нее получится.
        Глава пятая
        Мир
        Мир смотрела на него поверх костра:
        - Ты так с ней и не встретился?!
        - Нет.
        - Почему? Она ведь наверняка тебя искала. Спрашивала о тебе. Хотела тебя видеть.
        - Да, но я-то ведь помнил, как ударил ее, когда ей было двенадцать лет.
        - Ну и что, - подал голос мальчишка, - другой бы на твоем месте просто убил. Если бы знали, что она трактир подожгла - точно прихлопнули бы, как муху...
        - Кто ты такой, Стократ? - тихо спросила Мир.
        - Бродяга.
        - Я раньше не верил, что ты на переправе завалил восемь всадников, - снова подал голос мальчишка. - Думал, врут.
        Она посмотрел туда, откуда ветром несло остывающий дым:
        - Там уже что-то решилось, наверное.
        - Возможно, - Стократ легко поднялся. - Мир, ты знаешь, куда учитель мог увести твоих... сыновей властителя?
        - В охотничий домик. Если туда, их уже нашли.
        - А вы, двое, - где вы собирались прятаться, куда бежать?
        Мир не ответила.
        - Хотели переправиться через Светлую, - нехотя отозвался мальчишка. - Уйти в леса...
        - А там что делать?
        - Не знаю. Просто хотели уйти.
        Стократ красноречиво покачал головой. Мир вскинулась:
        - Это я виновата. Это я все придумала с побегом...
        - Не знаю, на беду или на счастье, - пробормотал Стократ. - До рассвета еще несколько часов...
        - Куда ты? - с беспокойством спросила Мир.
        - Съезжу и посмотрю, - Стократ размял затекшие ноги.
        - Ты нас оставишь?
        Стократ посмотрел на затянутое тучами небо. Понюхал ветер:
        - До рассвета вас здесь никто не тронет. А на рассвете я вернусь.
        Даже не глядя на нее, он чувствовал, как яростно Мир с собой борется - мысленно зажимает себе рот, чтобы не умолять его остаться.
        - Слушай, - пробормотал мальчишка. - Давай я схожу. Я тропинки знаю... А ты с ней оставайся.
        - Нет, - сказал Стократ.
        - Я тебе все расскажу, что узнаю! Вот честное слово...
        - Тебя там убьют.
        - Не убьют! Пусть попробуют! Я, знаешь, и не такое видывал, - парень хорохорился, подзадоривая себя, Стократ внимательнее присмотрелся к нему в эту минуту...
        - Правила Приличия, - громко сказала Мир.
        - Что?
        Девушка ухмыльнулась. Она снова бредит, с беспокойством подумал Стократ.
        - Она меня так обзывает, - с непонятным выражением сказал парень. - Правила Приличия. Когда бывает... в духе.
        - Почему?
        - У меня папаша лодочник... был. Так он, как выпьет, все любил повторять: я высокой крови, под стать властителю, я кого хошь научу правилам приличия! Ну, я повторял за ним смешные слова, пока маленький был... Она меня с тех пор дразнит.
        - Не ходи никуда, Правила Приличия, - громко и четко сказала Мир.
        Парень замер. Беспомощно сжал и разжал кулаки. Посмотрел на Стократа...
        - У тебя там родственники? - спросил Стократ.
        - Нет. Я сирота.
        - Оставайся с ней. Охраняй ее. На рассвете я вернусь.
        * * *
        Город выглядел, как после долгой войны. Дымились пепелища, валялись неприбранные трупы. На перекрестках маячили по двое солдаты Вывора - в синих плащах с белыми гербами.
        Стократ крался дворами, обходя догорающие развалины, перемахивая через уцелевшие заборы. Меч рукояткой грел ему ладонь. Он крался бесшумно и думал на ходу, поворачивал так и эдак известные детали головоломки.
        Карта Обитаемого Мира на спине девушки. Глубоко пробитая кожа. Залитая кровью столица Гран.
        - Пробовать не буду, - прошептал Стократ, перепрыгивая сразу через несколько умозаключений. - Колоть ее, резать и смотреть, что случится, - нет, не буду...
        Молчаливые стражники из Выворота напоминали ему тех, что погибли от его руки на переправе. Он ускорил шаг - слишком медленно получалось пробираться по городу, а рассвет близился, вот уже и ветер зашевелился, раздувая дым...
        Послышался топот нескольких лошадей; Стократ укрылся во дворе как раз вовремя, чтобы увидеть сквозь щели скачущую по улице процессию: двое передних всадников везли в седлах наследников властителя, живых, хотя и здорово перепуганных. Последним ехал, сгорбившись, их учитель - то, что старику оставили жизнь, показалось Стократу хорошим знаком. Кавалькада свернула к замку, и Стократ решил, что ситуация более-менее ясна.
        Он развернулся и почти сразу натолкнулся во дворе на раненого из Выворота. Молодой стражник в синем плаще сидел, привалившись к забору, голова у него была неумело повязана тряпкой, а рядом валялся помятый шлем.
        Стократ встретился с ним глазами - и узнал. Перед ним был тот самый стражник, что выкрикнул на переправе: "Это Стократ!", что выжил один из всего своего отряда, которого должны были отправить в Выворот с мертвыми телами - еще вчера; теперь он тяжело дышал, губы его покрылись коркой, и рана на голове кровоточила.
        При виде незнакомца он потянулся к оружию, но в следующее мгновение тоже узнал Стократа. Меч вывалился из его руки.
        - Давно не встречались, - Стократ подошел к колодцу во дворе, заглянул, убедился, то колодец чист. Набрал воды, налил в ковш и принес раненому.
        Тот выпил, и в его глазах показались мутные слезы:
        - Не убивай.
        - Что здесь происходит?
        - Это наш новый владетель. Прилетела птица с вестью о бунте...
        - А что, старый владетель Вывор умер?!
        - Его убил родной сын, и поставил себя вне закона... Новый владетель - господин Ворох, брат старого владетеля. Ему доложили, что в столице Гран бунт. Наш господин пришел, чтобы защитить наследников.
        - С кем вы бились?
        - Здесь были люди из Приречья. Они искали дочь властителя. Мы тоже ее искали.
        - Нашли?
        - Нет... Нашли сыновей. Наш господин возьмет земли Гран под протекторат... Новый владетель Вывор назначил награду за твою голову, Стократ.
        - Почему сын старого владетеля убил его?
        - Он много лет учился у чужих колдунов в Высокой Школе. Учителя отняли его разум и заменили своим. Он пришел на землю Выворот, чтобы поймать ее в Сеть.
        - Ты бредишь? - Стократ поднял брови.
        Раненый прикрыл глаза и коснулся рукой окровавленного лба.
        - Еще наш господин обещает награду за дочь Грана, - пробормотал, не открывая глаз. - Живую или мертвую. Если ты знаешь, где она...
        Стократ сжал рукоятку меча.
        - Если ты знаешь, где она, - раненый едва шептал, - скажи, пусть убирается подальше... С рассветом начнут прочесывать предместья, овраги, леса... Деревни, трактиры, - все... Она обещана в жены наследнику из Приречья, и она мешает нашему господину...
        Стократ выпустил меч. Вернулся к колодцу, плеснул еще воды в ковшик и отнес раненому.
        - Долго будешь жить, - сказал сквозь зубы и ушел, торопясь, потому что небо уже светлело, и рассвет дышал в затылок.
        * * *
        Они не спали. Дремали, привалившись друг к другу у огня, и оба вскочили, стоило Стократу пробраться сквозь кусты.
        - Я же говорил, что он вернется, - вместо приветствия сказал Правила Приличия.
        - Надо идти, - Стократ ногой откинул полено из костра, оно покатилось по черной земле, разбрасывая искры. - Светает. Пора.
        - Что там? - шепотом спросила Мир.
        - Потом расскажу. Дан, собирай мешок, быстрее. Мир... как твоя царапина, подсохла?
        - Заживет, - она насторожилась.
        - У тебя быстро порезы затягиваются? Ранки, царапины?
        - Быстро, - она облизнула запекшиеся губы. - А что?
        Стократ не стал отвечать.
        * * *
        По дну оврага бежал ручей, можно было идти по щиколотку в воде, то и дело рискуя оступиться на скользких камнях. Или пробираться берегом, через камыши и топкий ил. Или ползти по склону, как муха по стенке чаши. Лошади брели, будто на убой. Впереди шел мальчишка с одной лошадью в поводу, позади Стократ вел другую, а Мир, скособочившись, сидела в седле.
        - Дан, ты можешь идти быстрее?
        - Я и так уже изо всех сил... А верхом я боюсь, лошадь ноги переломает...
        Поднималось солнце. Скоро оно дотянется до замшелых камней на дне оврага, до ленточек травы, плывущих по течению и никуда не уплывающих. Небо уже осветилось, и вершины холмов приняли на себя первые лучи. Выпадала роса.
        - Дан, долго еще до конца оврага?
        - Недолго...
        - Ты так и раньше говорил.
        - Ну что я могу сделать?! Я спешу...
        Стены оврага расступились. Из-под воды и мха показалась тропинка, ветки разошлись, освобождая небо. Тропинка поднималась все выше, и запах сырости уступал место другому, полевому, терпкому и сухому травяному запаху.
        Стократ принюхался. Совсем рядом были люди, много людей, потные мужчины в кожаных доспехах, и их лошади.
        - Левее, Дан.
        - Ты же говорил, в поля...
        - В поля нельзя, там уже перекрыта дорога. Что, если пойдем налево?
        - Упремся в реку...
        - Правила Приличия, - сказала Мир, - а твоя лодка...
        Мальчишка встрепенулся и разинул рот:
        - Лодка?
        Сзади, по оврагу, их догоняли невидимые преследователи. Видно, нашли костер и остатки стоянки. К счастью, ручей, кусты и неровные склоны не позволяли им идти быстро.
        - В седло, Дан, и к реке. Живо.
        Стократ вскочил в седло за спиной Мир. Та вздрогнула, выдернула ноги из стремян и передвинулась вперед, насколько могла. Дан взобрался на свою лошадь с третьей попытки:
        - Я пригоню лодку. Ждите там, где желтая поляна, я пригоню по течению!
        Он пустил лошадь рысью, сидя в седле неуверенно и сутуло, и Стократ с беспокойством посмотрел ему вслед: не свалился бы парень. Будет жалко.
        - У него папаша был лодочник, - прошептала Мир. - Новую лодку продали после его смерти, старая осталась. Под пристанью, там, где рыбаки живут.
        Стократ огляделся. Было уже совсем светло, и только легкий туман, редеющий с каждой минутой, мешал их преследователям разглядеть все до горизонта - поля, редкие постройки вдоль дороги, рощи и беглецов.
        Стократ пустил лошадь вперед. Мир сидела перед ним, легкая, хрупкая, он чувствовал тепло, исходящее от нее, и запах ее волос.
        - Правь, - он вложил в ее руки уздечку. - Где эта желтая поляна?
        Лошадь послушалась легкого прикосновения его каблуков. Они поехали сквозь туман, вместе управляя лошадью. Руки Стократа лежали на плечах Мир.
        Они не сказали ни слова. В любую минуту из тумана могли появиться вооруженные люди из Выворота или Приречья, и тогда Стократу пришлось бы убивать и, скорее всего, умирать. Судьба Мир была неясной, как дорога в утреннем прохладном киселе. Они ехали на спине одной лошади, и молча умоляли добрых духов, чтобы этот путь никогда не кончался.
        Потом запахло рекой.
        Стократ первым слез и помог спуститься Мир. Лошадь смотрела обеспокоено. Стократ снял с седла сумки, потянулся к лошадиному уху и сказал несколько слов. Лошадь поглядела, будто не веря, а потом вдруг пустилась с места галоп и ускакала вперед по дороге, так, что задрожала земля.
        - Что ты сделал? - прошептала Мир.
        - Она уведет их за собой. Они поскачут на стук копыт. Погонятся за лошадью из конюшни властителя.
        - Ты что, понимаешь лошадиный язык?!
        - Мир, ну какой язык... Я просто велел ей спешить. Не бойся, она остановится раньше, чем выбьется из сил.
        - Я не боюсь, - сказала Мир.
        Вдоль реки тянулись заросли. Мир хромала, с трудом ступала на подвернутую ногу и тяжело дышала сквозь зубы. Стократ молча подставил ей локоть.
        Сперва опершись на его руку, потом обняв его за плечи, она направила его по топкой илистой тропинке - вниз. Продравшись сквозь чащу, они оказались на крохотном пляже - подкова желтого песка, окруженного оранжевыми цветами, как лысина рыжими прядями.
        Впереди открывалась река, мраморно-сизая в это утро. Позади стеной чернели заросли. Мир застонала и повалилась в цветы:
        - Нога болит... Я что, так и останусь хромой?!
        - Пройдет, - Стократ уселся рядом. - Все пройдет. Еще спляшешь.
        Туман над рекой до сих пор держался. Противоположный берег не был виден.
        - Я думала, ты старше, - пробормотала Мир. - Когда я впервые увидела тебя, я решила, что ты старый, скверный колдун...
        - Я старый и скверный.
        - Сколько тебе? Двадцать три?
        - Двадцать пять.
        - Колдуны живут по сто лет! А то и по двести. Для колдуна ты мальчишка совсем, меньше, чем Правила Приличия...
        Она осеклась, поднялась на локте и с беспокойством посмотрела на реку.
        - Когда нам его ждать? - спросил Стократ.
        - Не знаю. Скоро...
        В ее голосе послышалась неуверенность. Еще несколько минут они молча сидели рядом.
        - Сними перчатку, - попросила она тихо.
        Он стащил перчатку с правой руки. Она взяла его ладонь и долго, внимательно рассматривала. Потом стиснула обеими руками:
        - Ты раньше видел, чтобы у человека была на коже карта Мира?
        - Нет.
        - А... - она что-то хотела сказать, но помедлила и произнесла совсем другое: - Значит, у нас теперь есть власть над всем Миром?
        Он, задержав дыхание, еще раз повторил про себя эти ее слова: "у нас".
        - Наверное, да. Если это власть.
        - Мы можем это уничтожить, значит, мы этим владеем, так говорил мой отец... То есть властитель...
        В стороне, по дороге вдоль реки, простучали копыта - маленький отряд пронесся сперва в одну сторону, потом в другую.
        - Не обязательно убивать Обитаемый Мир, - тихо сказал Стократ. - Можно ведь и ухаживать за ним, мыть настоями трав, натирать душистым маслом, держать в тепле...
        Он обнял ее за плечи и сверху набросил плащ. Она замерла, потом понемногу расслабилась и положила голову на его плечо.
        - Как это может быть, Стократ? Откуда взялось?
        - Не знаю. Откуда берутся все великие и мрачные вещи, которые человек не может вообразить, но все-таки воображает?
        - Девочка с огнем, про которую ты рассказывал, Эдна, - была очень смелая.
        - Ты не трусливее ее.
        - Она не боялась своей власти. Ее умение было ее искусством. А я... чувствую себя пустым листом, на котором чужая рука начертила карту. Я не волшебник, я волшебный предмет.
        - Неправда. Ты уже вступила в игру, как участник.
        - Начала войну на землях Гран?!
        Она отстранилась. Поглядела на Стократа внимательно и цепко:
        - Значит, все из-за меня?
        - Ты совершаешь поступки, - сказал он мягко, - и вынуждаешь действовать других. Ты сбежала от властителя, и это твой выбор.
        Она помотала головой:
        - Если бы. Это все карта. Если бы я не увидела ее в зеркале вчера вечером - я не решилась бы сбежать. Представь - меня выдали бы замуж. Наследник Приречья уложил бы меня в постель, посмотрел и увидел...
        Она закусила костяшку пальца, ясно вообразив себе эту сцену.
        - И тогда наследник Приречья получил бы власть над Миром, - тихо сказал Стократ. - Он залил бы кровью и земли Гран, и Выворот, и все окрестные владения, - не случайно, как это вышло у тебя, а с расчетом. И, умирая от старости или от раны, он велел бы задушить тебя. Чтобы Мир исчез после его смерти.
        - Погоди... с моей смертью исчезнет Обитаемый Мир?!
        - Он бы так думал, - примирительно сказал Стократ.
        Туман редел. Сквозь него проступал дальний берег, и Стократ увидел, что Светлая в этом месте широка - гораздо шире, чем у переправы.
        - А если меня убьют, - голос Мир дрожал, - все сразу исчезнет? Или... не сразу, а постепенно? Будет тлеть, пока не истлеет...
        - Как ты познакомилась с этим парнем? - спросил Стократ, чтобы отвлечь ее. - С Даном, он же Правила Приличия?
        - Детьми... Я тогда жила совсем свободно, как городской мальчишка...
        Она через силу улыбнулась.
        - Нам есть что вспомнить... Однажды мы уехали с бродячим театром, нас еле догнали... Дан успел удрать, а не то отец повесил бы его - сгоряча...
        - Он не боялся рисковать - с тобой.
        - Да плевать он хотел на риск, он смелый... Знаешь, он давно уже должен был появиться. Что-то случилось.
        - Подождем еще.
        - А если его схватили? - она утопила пальцы в песке, будто пустила корни. - Все же на пристани знают, что он со мной водился. Если его станут спрашивать... Пытать...
        - Он знает, где мы, - Стократ постарался не выдать беспокойство.
        - Он не скажет, - Мир зажмурилась. - Но они будут его мучить. Может быть, уже.
        Отстранившись от Стократа, резко отдалившись, она придвинулась ближе к воде и смотрела вперед, будто надеясь взглядом кому-то помочь.
        - И что это был за бродячий театр? - спросил Стократ, чтобы прервать это нервное вглядывание.
        Мир помотала головой:
        - Не важно. Знаешь, что...
        Она снова посмотрела не него, и Стократу не понравилась болезненная сосредоточенность в ее взгляде.
        - Я думаю: если они замучают Дана, тогда я покончу с собой, чтобы эти гады передохли. Наступит конец Мира... Они будут рыдать...
        - И я буду рыдать, - сказал Стократ.
        - Ну... - она смутилась. - У Мира есть предел, есть начало света и конец света, это тебе любой мудрец скажет...
        - Мне плевать на мир, я буду рыдать о тебе, - сказал Стократ.
        Она замерла, глядя на него, будто проверяя, не обманывают ли уши. В этот момент над рекой еле слышно плеснуло весло, и темный силуэт лодки выдвинулся из тумана.
        Правила Приличия соскочил в воду, которая поднялась ему выше колен, и потащил лодку к берегу. Он дышал тяжело и бесшумно, лицо было мокрым. Мир сорвалась с места, бросилась к нему, запрыгала на одной ноге.
        - Мир... - он неуклюже подхватил ее. - Да все в порядке... Осторожно, твоя нога...
        Стократ молча подсадил ее в лодку. Внутри было полно воды - по щиколотку.
        - Течет, - извиняясь, сказал мальчишка. - Но ковшик есть. До того берега доплывем.
        * * *
        Мальчишка греб. Стократ сидел на корме с ковшиком, рядом, согнувшись пополам, ехала Мир. Рогожка и обрывок рыбачьей сети покрывали ее с головой: со стороны должно было казаться, будто двое рыбаков выехали на промысел, а на корме лежит собранный невод.
        - В городе беда, - говорил Правила Приличия шепотом, то и дело облизывая губы, - я видел, мертвецы валяются... Из Приречья, никто их не собирает... Я слышал, бабы плачут, кого-то из наших тоже этой ночью...
        - Тихо, Дан. Греби.
        Мальчишка замолкал, стискивал зубы, и через пару минут начинал снова:
        - С пристани народ разбежался... Паром на нашем берегу, Хребетник, паромщик то есть, валяется головой в реке. Я чуть не сдох от страха...
        Стократ вычерпывал воду, и поначалу у него все отлично получалось, но, когда лодка благополучно добралась до середины реки и ее подхватило течением, - вода внутри стала прибывать все быстрее.
        - У меня ноги замерзли, - подала голос Мир, и Стократ сжал зубы - таким слабым и хриплым показался ему этот голос. - Воды много...
        Он черпал так быстро, как мог, но воды не делалось меньше. Холодная, осенняя, она подступала выше, а лодка все глубже просаживалась вниз, и двигалась все медленнее и не повиновалась веслам.
        - Дан, стоп. Найди дыру и заткни чем-нибудь.
        - Чем?! - мальчишка все еще переживал свой поход в разоренное предместье. Как новобранец, впервые увидевший врага, он чувствовал сейчас не кураж, необходимый в бою, а панику.
        - Чем угодно. Любой тряпкой. Плащом. Рубашкой.
        Дан бросил весла и завозился. Щель, в которую больше всего просачивалось воды, была в левом борту, почти у самого дна. Лодка закачалась. Мир со стоном выпрямилась, рогожка съехала у нее с плеча.
        - Мир, нагнись. Увидят с берега.
        - Если мы тонем - не все ли равно?
        - Мы не тонем, - он даже удивился. - С чего ты взяла?
        - Я не умею плавать. У меня не двигаются руки.
        - На берегу согреемся.
        - Мы не доберемся до берега, - сказала она уверенно. - Все сошли с ума, Обитаемый Мир перевернулся... мы умрем!
        - Никогда.
        Сам не понимая, что за уверенность и сила им движет, он привлек ее к себе. С берега казалось, наверное, что рыбак любезничает с русалкой, неожиданно явившейся из сети.
        - Мы никогда не умрем, - сказал он, видя свое отражение в ее глазах.
        И стало так.
        * * *
        Течение тащило их вниз по реке. Левый берег в этом месте был высоким и крутым, Правила Приличия пытался забросить наверх веревку, зацепиться, - но тщетно. Стократ вычерпывал воду, не останавливаясь, и спина у него болела так, что мутилось перед глазами.
        Потом течение ослабело, и берег осел, как плохо выпеченный пирог.
        - Это Ручейник, - прохрипел Правила Приличия. - Ну ничего себе нас затащило...
        - К лучшему, - отозвался Стократ.
        Они сели на весла - вдвоем - и, не обращая внимания на прибывающую воду, направили тонущую лодку в приток Светлой - Ручейник. К счастью, когда лодка наконец развалилась, под ногами почти сразу обнаружилось дно.
        Стократ никогда не бывал здесь. Даже сейчас, среди ясного дня, в лесу на берегах Ручейника было темно и сыро. Стократ огляделся, но места для стоянки не нашел.
        Они двинулись вдоль берега вверх по течению Ручейника, мальчишка тащил на себе вещи, а Стократ нес Мир на руках. После нескольких часов изматывающей прогулки удалось выбраться на относительно сухое и светлое место: берег порос молодым сосняком. Пахло хвоей, и вокруг полно было хвороста.
        Они наконец-то развели огонь и просушили вещи. Все трое молчали, это было торжественное, напряженное, испуганное, высокомерное, дружеское, совершенно бесконечное молчание, и Стократ все больше боялся одного: когда-то кто-то должен его прервать, и первое сказанное слово может оказаться убийственным, как падающий топор...
        Кто-то хрюкнул. Стократ удивленно поднял голову. Мир сидела, протянув руки к костру, и сдерживала смех, отчего получались смешные фыркающие звуки.
        - Ты чего? - спросил Правила Приличия.
        - Вспомнила, как ты панталоны купчихи на козу надел. Как она возмущалась!
        - Коза?
        - Купчиха! А помнишь, как мы подожгли сарай увеличительным стеклом?
        Стократ поразился. Мир вела себя, будто не было сегодняшней ночи, пожара и бунта, войны и бегства, их поцелуя в лодке и долгого молчания. Она говорила с мальчишкой на их старом общем языке, Стократ скоро перестал понимать, о чем речь; Мир смеялась, как тогда на заборе, когда просила вернуть ей мяч...
        - А я и не рассчитывал, - сказал мальчишка, и Стократ поднял голову. Правила Приличия сидел, накинув на голову влажный плащ, похожий на больного стервятника.
        - Нет, не рассчитывал ни на что, - повторил он, и, судя по лицу Мир, перед этим она говорила о чем-то совершенно другом и отвлеченном. - Ты же дочь властителя... Даже если не дочь. Ладно, не в этом дело...
        Он поднял глаза.
        - Я вру, конечно. Приятели на пристани говорили мне: затащи ее на сеновал, ну затащи. Я не захотел. Решил, дружить с благородной - по благородному...
        Стало тихо, только шипело в костре сырое дерево.
        - Стократ, - тихо сказала Мир. - Ты мог бы...
        Он поднялся:
        - Конечно. Пойду пройдусь.
        И, оставив костер за спиной, он пошел вдоль берега, походя отметив, что северо-западный ветер уносит дым костра в сторону Светлой, и это хорошо: в лесу никто не учует беглецов.
        Он смотрел по сторонам. Он видел каждую хвоинку и каждую шишку так резко и четко, как, наверное, художник видит будущую картину в своем воображении. Каждую каплю смолы, преломляющую мир, придающую ему цвет меда или золота. Каждую пластинку коры, темную или светлую, годную на то, чтобы выцарапать на ней иголкой историю своей жизни. Он задирал голову, поражаясь, как цвет неба сочетается с оттенками крон, и как елка, устремленная вверх, очертаниями похожа на храм.
        Он шел, улыбаясь без причины, разбрасывая сапогами хвою, удивленный и даже немного испуганный той яркостью, которой снова поразил его мир. Это было, как в первые дни после обретения меча - прояснение после тумана, рассвет после долгой ночи, начало чего-то, не имеющего названия, а может, начало жизни.
        После этой ночи, после переправы, после тяжелой дороги, перед лицом непонятного будущего - откуда столько сил, чтобы радоваться? Откуда уверенность, что он не врал, когда сказал Мир в лодке: "Мы никогда не умрем"? Мир был в его руках, живой, настоящий, лучший Мир в обитаемой вселенной, и Стократ знал, что оправдает его доверие...
        Он остановился.
        Впереди, всего-то шагах в пятидесяти, шел через лес отряд вооруженных людей. Их не было видно за деревьями, но звук шагов, лязганье оружия, запах дыма, пота и кожаных доспехов отмечал их путь, как если бы они шли по равнине. Стократ сжал рукоятку меча.
        Лодку выследили. Как бы ни пригибалась Мир, как бы Дан ни притворялся рыбаком на промысле - их узнали и выследили, это не так трудно. И прислали отряд к месту их высадки - с небывалой быстротой, видно, что дело серьезное. И, поскольку это земли Выворота...
        Подкравшись ближе, Стократ разглядел между стволами темно-синий плащ с гербом. Да, точно: это люди владетеля Вывора. Они ищут Мир не затем, чтобы женить ее на наследнике. Им нужно, чтобы Мир исчезла навсегда...
        Они прочесывают лес?
        Привалившись спиной к стволу, чувствуя сосновую смолу на волосах, Стократ сопоставил то, что знал и что видел. Люди шли тесной группой, их было - он еще прислушался - человек пять или шесть, не больше. Они никого не искали - человек, когда он ищет, смотрит и ступает по-другому. Они шли прямо к цели... При этом не приближались к костру, за которым беседовали о любви мальчишка и Мир, но и не удалялись от него. Они шли к берегу Ручейника.
        Стократ чуть отстал и принюхался. Ему хотелось влезть на дерево, но не было времени. Нет, других стражников поблизости не было. Только эта маленькая группа, идущая по своим делам... Куда?
        Искусство красться он отлично освоил еще в юности. Стражники шагали, не глядя по сторонам, и Стократ осмелел настолько, что приблизился и шел за ними шагах в двадцати. Когда деревья расступались, он мог даже увидеть идущих - четверо шли, конвоируя пятого, безоружного, со связанными руками. Шестой шагал впереди, не оглядываясь, и был, судя по одежде и доспехам, знатного рода.
        Пленник споткнулся. Двое конвоиров подхватили его под локти. Пленник высвободился и снова пошел. Никто не говорил ни слова.
        Впереди показался просвет. Лес поредел, Стократ отлично мог видеть все, что происходит впереди, но и сам рисковал быть замеченным.
        - Господин мой, здесь, - сказал один из конвоиров. Тот, что шел впереди, обернулся.
        Это был молодой человек, плечистый и крупный, черноволосый, из тех, что нравятся женщинам. Лицо его казалось бы смазливым, если бы не кривой шрам на скуле.
        - Где? - спросил он раздраженно и властно.
        - Вот...
        Стократ, выглядывая из-за ствола, увидел гору вынутой земли - на краю, вероятно, ямы, выкопанной у корней большой сосны.
        - Вижу, - отозвался черноволосый, и в голосе его послышалось теперь удовлетворение. - Это очень печально, конечно. Но пролить кровь отца - значит навеки поставить себя вне закона. Преступление против рода не может быть безнаказанным.
        Пленник стоял спиной к Стократу. По его позе, положению плеч и головы можно было сказать, что он устал и подавлен, но ни страха, ни раскаяния Стократ не увидел.
        - Что вы стали? - повысил голос черноволосый.
        - Подумай, Шивар, - сказал пленник тихо, но ясно. - Ты ведь не бессмертный. За все придется отвечать.
        - Работайте! - рык черноволосого легко перекрыл слабый голос пленника.
        Первый конвоир нерешительно вытащил из ножен меч:
        - Но, мой господин, владетель сказал, что кровь не прольется...
        - Идиот! - черноволосый, обделенный терпением, хлестанул стражника по лицу. - Ты ничего не знаешь о тайной казни? Делайте!
        Конвоиры переглянулись. Стражник, получивший пощечину, отступил на два шага.
        Другой, собравшись с духом, вытащил из сумки моток веревки.
        С этого момента никто не сомневался либо не показывал виду. Двое подошли к пленнику и повалили на траву - тот, со связанными руками, не мог особенно сопротивляться. Другие двое связали веревкой ноги пленника и, спутав его, как колбасу, почти полностью обездвижили.
        Стократ смотрел с нездоровым любопытством. Он понятия не имел, что такое тайная казнь во владении Вывор, кого казнят таким образом и за какие преступления. Он окончательно убедился, что эти люди пришли в лес не затем, чтобы искать девчонку, а значит, все не так плохо. Лодку не выследили. Или потеряли в тумане. Или нашли обломки и решили, что Мир потонула...
        - Будь ты проклят, Шивар, - сказал пленник и больше не говорил ничего. Стражники вчетвером подняли его и на веревках спустили в яму, как покойника.
        Стократ плотнее привалился к стволу сосны. Выдавать себя было неразумно. Выдавать себя - значит биться насмерть с пятерыми в доспехах, значит, убить пятерых, чтобы спасти от казни одного преступника... который еще неизвестно, что совершил.
        - Закапывайте, - велел черноволосый.
        - Но, - снова начал строптивый стражник, - милосерднее будет...
        - Кровь не прольется, идиот! Забудь, что ты десятник, пойдешь коровники чистить! Берите лопаты!
        Двое молчаливых конвоиров взяли заступы, торчавшие здесь же, у корней. Пленник молчал и не издал ни звука. В яму полетела сероватая земля пополам с рыжей хвоей.
        Стократ понял, что если не выйдет сейчас - эта картина будет стоять у него перед глазами каждую ночь.
        - Что здесь происходит? - задал он ритуальный, не требующий ответа вопрос, и вышел из-за дерева. Стражники, чьи нервы были на взводе, шарахнулись, как от привидения, и мгновенно обнажили оружие.
        Черноволосый со шрамом прищурился:
        - Вооруженный бродяга на землях Выворота? За такое по меньшей мере колодки...
        Стократ вытащил меч из ножен.
        - Это Стократ, - обреченно сказал тот, что получил пощечину.
        - Тогда убейте его, - велел черноволосый.
        Четверо, косясь друг на друга, сделали по шагу вперед. Стократ знал, что нельзя их отпускать, а значит, придется убить каждого. Мысль о том, что он вернется к Мир, пропахнув смертью, угнетала его - но и читалась на лице. Четверо попятились снова.
        Черноволосый в раздражении выхватил свой меч. Пошел вперед, движения выдавали хорошего бойца. Этот человек был убийца: Стократ научился узнавать их еще до того, как слепые души находили временный приют на его клинке.
        - Смерд! - крикнул черноволосый. - Закопаю здесь же, в яме!
        Стократ убил его, когда он еще кричал. На лице черноволосого в последний момент появилось удивление. Он захрипел и упал.
        Стократ повернул голову к четырем стражникам, по-прежнему стоявшим у ямы. Они не двигались с места, будто вкопанные по колени в серую лесную почву.
        - Деритесь, - он пошел на них, подняв меч. Они стояли, не наступая, не группируясь, но и не пытаясь унести ноги, - он с удивлением понял, что они парализованы, оцепенели, глядя на него.
        Он остановился.
        Они расскажут всем, что видели колдуна с мечом, и на берега Ручейника придет большой отряд. Хорошо, если еще не сложат два плюс два и не поймут, что со Стократом из столицы Гран сбежала и Мир...
        Но они не были убийцами. До сих пор, во всяком случае.
        Стократ глубоко вздохнул. Почему это случилось именно сегодня, когда так светло и небо такого удивительного цвета?
        - Бегите.
        Они рванулись с места так, как никогда в жизни, наверное, не бегали. Целое мгновение он верил, что сейчас догонит и уложит всех четверых. Но пробежал два шага - и остановился. Нет, не сегодня им было суждено умирать, и не сегодня Стократу убивать невинных, хотя, добрые духи, какие же они невинные...
        Их черноволосый предводитель лежал лицом вниз, и Стократ молча одобрил. Он не хотел бы сейчас глядеть в лицо трупу. Из ямы тем временем не доносилось ни звука - Стократ решил, что приговоренный к казни потерял сознание.
        Он ошибся. Пленник смотрел вверх, лежа на спине, глаза были осмысленные, и рот не завязан. Куча земли лежала у него на груди и на животе. В потревоженном грунте шевелилось полуденная бабочка, серебристая дневка, пыталась развернуть огромные слипшиеся крылья. Но день перевалил далеко за полдень, и время дневки закончилось.
        - Ты кто? - спросил Стократ.
        Лежащий в могиле дернул уголком рта, это должно было означать ухмылку.
        - Сейчас я помогу тебе, - сказал Стократ.
        Он отошел от ямы и сел на теплую землю. Поднес к глазам меч. Содрогнулся; этот убийца был неприятен и липок. Он убил близкого родственника, заведомо беспомощного, во сне.
        Скрипнув зубами, он воткнул клинок как можно глубже в землю. Тот, что был Шиваром, ушел в белесого червя.
        Стократ снова подошел к яме. Серебристая дневка все-таки смогла расправить крылья и вылетела, описывая круги, в небо; он вытащил кинжал, уселся на край ямы и свесил ноги.
        - Ты кто? - спросил серьезно. - Видишь ли, от этого зависит, освобожу я тебя или перережу горло.
        Тот, что лежал в могиле, молча смотрел на него снизу вверх.
        - Ты не можешь говорить?
        - Я Ворон, владетель Вывор, - с трудом проговорил человек в могиле, и рыхлая земля осыпалась с его живота. - Если ты разбойник и держишь зло на мой род - я все равно тебе благодарен. Перерезай.
        Стократ вспомнил вчерашнюю встречу: город, пылающие дома, раненый стражник: "Старого владетеля убил родной сын, и поставил себя вне закона..."
        Стократ мигнул:
        - Значит, они обвинили тебя. В то время как убил этот...
        - Не думаю, что собственной рукой...
        - Именно собственной, - Стократ кивнул. - Не сомневайся.
        Спустившись в яму, он осторожно освободил пленника от веревок. Тот почти сразу поднялся на ноги - но руки его висели вдоль тела, как полоски сырого теста.
        Неверно ступая, он подошел к трупу Шивара. Постоял над ним. Отошел в сторону и сел - упал - на хвою.
        - Спасибо, - сказал после короткого молчания. - Мне нечем тебя наградить... или поблагодарить.
        - Я не ищу ни награды, ни благодарности, - сказал Стократ. - И, прости, мне надо идти. Ты сам позаботься о себе, владетель Вывор.
        Кивнув, он повернулся и пошел прочь. С гибелью Шивара закончилась его радость и началась тревога.
        - Ты Стократ, - сказал ему в спину спасенный человек. - Ты ведь Стократ, пришелец со звезд, да?
        Стократ не остановился:
        - Меня так зовут.
        - Они ищут тебя! - тяжело ступая, спасенный догнал его.
        - Меня многие ищут. Кто найдет, не обрадуется.
        - Люди со звезд ищут тебя, - спасенный говорил хрипло, проталкивая слова через высохшее горло.
        - Идем со мной, - сказал Стократ. - И добавил сквозь зубы: - Только я пойду быстро.
        Он зашагал, не оглядываясь, все ускоряя шаг, и к концу пути бежал изо всех сил, и спасенный им человек отстал. Стократ не смотрел на приметы, но вышел точно к костру - и, еще не видя огонь за деревьями, услышал крики на поляне.
        Перед глазами у него сделалось черно. Он выскочил на поляну, когда Правила Приличия заносил свой нож, оскалившись, готовый драться насмерть, а рядом с ним поднималась Мир, вооруженная тлеющим поленом, потому что другого оружия не нашлось. Вокруг стояли стражники Выворота, шесть человек, в доспехах и с мечами, а за спинами у них лучник натягивал тетиву.
        Стократ закричал на бегу, и лучник промахнулся с десяти шагов. Стрела, направленная в горло Мир, попала ей в плечо.
        Лучник погиб первым.
        * * *
        Ворон брел среди стволов, давно отчаявшись догнать человека, которого много лет искали по всему Обитаемому Миру пришельцы со звезд. Темно-красные стволы кренились, Ворон останавливался, ухватившись за шероховатую кору, смола приклеивала его ладони к дереву и присваивала, и казалось, у него в жилах текут древесные соки. Сосны на время останавливали пляску и замирали, как стража в строю, и тогда Ворон продолжал идти.
        По счастливому наитию, или по знаку судьбы, он не сбился с дороги. Он вышел на маленькую поляну, заваленную трупами. Люди в доспехах и темно-синих плащах со старинным гербом Вывора умерли только что, в неравном бою с одним-единственным человеком.
        Меч Стократа торчал в земле у костра.
        Сам Стократ стоял на коленях над девушкой, лежащей на траве. Ворон подошел ближе и увидел, что дело плохо: девушка была ранена, и в ране засел наконечник стрелы.
        - Я могу помочь тебе, как хирург, - сказал Ворон, ни о чем не спрашивая.
        - Ты ведь не лекарь, а владетель, - отозвался Стократ, не глядя на него.
        - Я много лет учился в Высокой Школе.
        Девушка открыла глаза:
        - Правда? - она старалась, чтобы голос звучал весело. - Высокая Школа...
        - Молчи, - сухо велел Стократ.
        * * *
        Правила Приличия смотрел в костер. Казалось, что глаз у него шесть или восемь - мокрые дорожки на щеках отражали огонь. Голова Мир лежала у него на коленях.
        Ворон жестом позвал за собой Стократа. Согнувшись, оба выбрались из низкой сухой пещеры, приютившей их на эту ночь.
        - Я все сделал, - тихо сказал Ворон. - Сегодня ночью решится, будет она жить или нет.
        - Спасибо, владетель.
        - Ты бы не звал меня так.
        Стократ улыбнулся уголками губ:
        - Ты хотел еще о чем-то спросить?
        - Что у нее... с кожей? - Ворон не был уверен, что правильно спрашивает.
        - Это карта Мира. Бунт и война на землях Гран случились потому, что сучок поранил ее. В том месте, где на карте - столица Гран.
        - Ты шутишь?
        - Ты сам видел этот рубец.
        Ворон тяжело опустился на камень. Стократ подобрал свою сумку, лежащую у входа в пещеру, вытащил и протянул Ворону флягу:
        - Выпей еще.
        Ворон глотнул. Поморщился. Перевел дыхание:
        - Что будет, если она умрет?
        - Миру конец.
        Ворон поднял голову. Над лесом, ясно видные в просветах между ветками, висели белые мохнатые звезды.
        - Этого не может быть, Стократ. Мир не может закончиться со смертью одного человека. Я уже умер сегодня, я лежал в могиле, сверху сыпали землю... но я знал, что Мир остается стоять, в порту воняет рыбой, в Высоких Школах переворачиваются страницы...
        - Мир всегда кончается со смертью одного человека, - сказал Стократ. - Понимай, как хочешь, мудрец.
        Ворон помолчал. Из пещеры тянуло дымом, в чаще светились глаза ночных тварей.
        - Я хотел с тобой поговорить, Стократ.
        - Говори.
        - Высокая Школа - смысл моей жизни. Я не верю, чтобы из Высоких Школ, Белой и Золотой, исходило зло.
        - Мне-то что?
        - Погоди... Школы основаны при участии пришельцев со звезд. Они желают миру добра... И они ищут тебя. Поговори с ними.
        - Звезды...
        Стократ поглядел вверх.
        - Я тысячу раз с ними говорил, валяясь на траве и сам себя развлекая. Ни разу они мне не ответили. Значит, не больно-то и хотелось.
        Ворон снял с пальца серебряное кольцо с гравировкой:
        - Оставь на кольце каплю твоей крови. Ничья другая, только твоя. Они сказали, что узнают.
        * * *
        Мир снова была горячая, будто камень на летнем солнцепеке, плоский камушек у пруда. Правила Приличия укрыл ее всеми плащами и одеялами, и сам не то спал, не то дремал над ней, сжав ее ладонь, покачиваясь, будто в трансе.
        Стократ подержал ладонь на горячем лбу Мир. Стрела, угодившая ей в плечо, задела западное побережье, там каменистое плато и почти безлюдная местность. Что там сейчас - огромные волны? Скала обрушилась в море вместе с хижиной рыбака?
        В тишине пещеры шелестел, осыпаясь, песок, дышали поленья в огне. Стократ в последний раз глянул на бледное и узкое, как свечной огонек, лицо Мир, и вышел, зажав в кулаке серебряное кольцо.
        Он отошел к роднику, бившему на дне маленького, как зеркало, озерца. Взял на ладонь кольцо Ворона. Насечки и черные линии, составлявшие узор, странно дрожали перед его глазами - как будто кольцо отражалось в воде.
        Спрятанное послание! Стократ ясно вспомнил юность, первые годы, проведенные с мечом на дороге. Тогда послание мерещилось ему в тени веток, в прожилках листа, в морозных узорах на стекле. И это, странно гармоничное, запутанное и простое, наверняка заключало смысл, который можно постичь...
        Он уколол палец ножом и надел кольцо. Посмотрел на небо: звезды смотрели, как обычно.
        - Сто раз спрошу, промолчи в ответ, - он вспомнил считалку из отрочества. - Стократ дороже такой ответ...
        Серебро вдруг стало горячим. Стократ попытался снять кольцо и не смог. Кольцо остыло через несколько мгновений, оставив на пальце красный след ожога.
        Небо прочертил след падающей звезды.
        Дрогнула вода в роднике.
        Когда Стократ склонился над источником, он увидел в глубине воды - человека, смутно знакомого. Возможно, когда-то во сне это лицо уже ему являлось.
        - Нет времени, - сказало отражение. - Мерцающая - вероятностный фантом. За тобой спускается челнок, следи за звездами.
        Стократу потребовалось несколько секунд, чтобы уложить в голове новые смыслы. Отражение не давало ему времени:
        - Флагман, на котором ты был со своей матерью, попал под обстрел и погиб. Твоя мать успела снарядить спасательную капсулу. Так ты оказался на Мерцающей.
        - Почему бы тогда моему отцу не явиться в приют с половинкой пеленки? - Стократ ухмыльнулся. - Или, на худой конец, с обломком спасательной капсулы?
        - Потому что твой отец проиграл войну. Прежде, чем он восстановил силы и взял реванш, планета сделала вокруг светила пятнадцать с половиной оборотов.
        - К тому времени я мог умереть пятнадцать с половиной раз.
        - Мы знали, что ты жив. Без тебя эта планета - кусок камня с реденькой атмосферой, едва пригодной для дыхания. Здесь нет и не было ни лесов, ни рек, ни людей! Ты дал этому миру начало, но ты не Бог. Ты сотворил вероятностный фантом. Он обречен самим фактом создания. Осталось несколько часов.
        - Ты говоришь, что Мир умирает?!
        В глубине отражения - нет, в высоте над лесом - проявилась белая искра и стала расти, приближаясь.
        - Время заканчивается, - сказало отражение.
        Искра приближалась, меняя цвет, из белой делаясь желтоватой. Наконец, желтая и ослепительно-яркая, она зависла над лесом, почти над самой головой Стократа, конус света, будто руку.
        Бесшумный порыв ветра качнул деревья. Изображение на водной глади задрожало, зарябило и снова прояснилось:
        - Иди на свет. Учти - у них проблемы с переводящими устройствами.
        Конус света стал короче и толще. Стократ сжал ладонь на рукоятке меча и пошел в темноту, на запах дыма.
        Дрогнула земля. По сосняку прокатился новый ветер. На землях Гран дрались за новые владения Приречье и Выворот, далеко на востоке лесами стояли вресени, а на западе слепые лесовики вкушали пиры за длинными столами. В недрах, спрятавшись ото всех, существовала и думала Тень. Белая и Золотая Школы тянули от мировых окраин Сеть своих адептов, в пожарище, охватившем лачугу, возникал дворец, а Стократ шел по дороге, придерживая на боку свой меч и ни о чем не жалея.
        Существа в белых доспехах - люди, явившиеся со звезд - шагали к нему, подняв устройства с нацеленными на Стократа трубами. Поскольку они не собирались убивать - вероятно, их оружие должно было парализовать жертву или усыпить.
        - По какому праву, - сказал он негромко, - люди из чужих миров решают судьбу Мерцающей?
        Идущий впереди замедлил шаг, рукой в перчатке убрал с лица дымчатое забрало шлема и заговорил; Стократ различал слова, но смысл речи ускользал от него.
        - Прости, друг, я не понимаю, - сказал Стократ.
        Человек со звезд оскалился, как обыкновенный стражник, и закричал. Стократ покачал головой:
        - Ты хочешь, чтобы я пошел с вами? Это невозможно. Здесь мой Мир, я остаюсь.
        Человек со звезд взмахнул рукой.
        Стократ ждал парализующих лучей или, возможно, газа, - но из трубок с легким чмоканьем вырвались иглы. Стократ видел, как они летят - быстрее стрел, точнее стрел, две в грудь, две в шею, одна - мимо.
        Он сбил их мечом в траву. Иглы ломались под ударами, будто ледяные, выпрыскивали прозрачный сок, капли собирались шариками и летели, как сбитая с веток роса. После третьего залпа Стократ отступил, не желая, чтобы брызги касались кожи.
        Они наконец-то перестали стрелять.
        - Я остаюсь, - сказал Стократ.
        Еще одна белая фигура приближалась из темноты. Новый гость был хромой, грузный, возможно, старый - над шейным кольцом его доспехов были видны только узкие глаза и белый пергаментный лоб. Безоружный, он остановился перед Стократом в нескольких шагах и протянул к нему руки.
        - Вы напрасно пришли, - сказал ему Стократ. - Если этот Мир умрет вместе с вами - кто будет виноват в вашей смерти?
        Хромой и грузный человек с усилием опустился на колени. Двумя руками оттянул шейное кольцо своих доспехов, так что стал виден узкий темный рот. Он заговорил, глядя Стократу в глаза, старательно артикулируя...
        Стократ сосредоточился. Он любил и умел ловить закономерности в любой системе знаков.
        - Сын, - говорил коленопреклоненный человек. - Ребенок мужского пола, рожденный от меня и твоей матери. Моя вина, сожаление. Твоя мать, мертва, давно. Ее имя. Ради нее. Пожалуйста.
        Стократ подошел к нему, протянул руку и помог подняться.
        - Мир умирает, - сказал старик, навалившись на него, чтобы устоять на ногах. Весил он совсем не много - в сравнении с высоким Стократом.
        - Мир бессмертен.
        - Нет! Ты положил начало, ты - здесь - конец... Кратковременно... Короткое время. Много энергии. Насыщенный. Окончательный... Пойдем. Оставь. Конец света.
        Стократ всмотрелся в его лицо - и с удивлением узнал себя-другого, себя из прошлого поколения. Сто вероятностей, сто поворотов, сто сыновей в это самое мгновение встретили сто своих отцов...
        - Мир никогда не умрет, - сказал Стократ и улыбнулся встревоженному старику. - Поверь мне, отец. Мир никогда не умрет.
        * * *
        Мир лежала, вытянувшись на травяной подстилке, ничего не слыша и не видя.
        Правила Приличия спал, уткнувшись лицом в ее руку. Ворон тоже спал, но при появления Стократа открыл глаза:
        - Ты говорил с ними?
        Стократ глазами указал на Мир:
        - Как она?
        Ворон отвел глаза.
        - Скажи! - потребовал Стократ.
        - Она не доживет до рассвета, - прошептал Ворон. - Извини.
        Стократ уселся напротив. Ворон приподнялся на локте и тоже сел.
        - Зачем? - спросил Стократ.
        - Потому что стрела вошла глубоко, и рана воспалилась.
        - Я не о том... зачем на самом деле существуют Высокие Школы? Зачем тянется Сеть? Чтобы найти меня, можно было придумать что-нибудь проще.
        - Я говорил - чтобы стабилизировать... сделать устойчивым мир.
        - Устойчивый мир - такой, где не происходит чудес?
        Ворон сплел пальцы. Закусил губу, на мгновение задумался; наверное, вот этот жест и этот взгляд помнили студенты и преподаватели Белой Школы на снежном пике и Золотой Школы в раскаленных песках.
        - Я понимаю, о чем ты подумал, Стократ. Да - если бы мы успели... покрыть Сетью материк, придать Миру устойчивость, определенность... То, что ты называешь чудом, - всего лишь нарушение естественного порядка событий. Да, тогда Обитаемый Мир подчинялся бы общим физическим законам... и, конечно, не пропал со смертью одной девушки.
        Стократ улыбнулся краешками губ. Ворон смотрел сквозь огонь с нарастающим беспокойством:
        - Что ты задумал?
        - Я очень рад, что вы не успели, друг, - сказал Стократ.
        Больше не глядя на Ворона, он взял на руки умирающую девушку и вышел с ней из пещеры.
        - Куда ты? Стократ?!
        Уже приближалось утро.
        Леса на востоке молчали под шум прибоя. В море, за горизонтом, вставало солнце.
        Ученики на высокой башне, на вершине самой большой горы, любовались сквозь прозрачный купол восемнадцатым цветом неба - мертвенным индиго.
        Рыбак оттолкнулся веслом от пристани и вышел в Великую Бухту.
        Выпадала роса.
        Ворон, владетель Вывор, шел за Стократом, не решаясь предложить помощь и не желая оставлять одного.
        В пещере проснулся Правила Приличия, вскочил, заметался...
        Стократ с девушкой на руках остановился на краю обрыва. Перед ним открывалась неширокая река - Ручейник, бурная внизу, у камней. На противоположном берегу темнели кусты, а за ними тянулись к горизонту бесконечные поля, а за ними открывалось небо.
        Мир оставалась без сознания. Жилка у нее на шее едва прощупывалась.
        Стократ стоял неподвижно. С каждой секундой становилось светлее. Он держал на руках свой Мир, заключенный в человеческую оболочку. Уязвимый, теплый, смертный мир.
        Какого цвета это небо, думал Стократ, глядя вперед и вверх. И какого цвета река. И сколько людей живет в этом мире, свободных, яростных, терпеливых, гордых, строптивых, молчаливых, болтливых, нежных. Те, кто вкушает пиры, и кто строит дом в огне. И кто ловит рыбу, и кто рассказывает сказки. И кто смотрит на звезды, и кто каждый день меняет свой Мир...
        И вот он, на моих руках.
        Он стоял и ждал, чувствуя каждый удар ее сердца. Оно стучало все медленнее, тише, глуше.
        "Наш Мир создан ребенком в момент пробуждения, поэтому в нем так много нелогичного, избыточного, чрезмерного..."
        Над горизонтом показался краешек солнца.
        "Наш Создатель умеет жестоко карать, но он по-своему благороден, он талантлив и любопытен - это спасло наш Мир в трагический момент его создания... Наш Создатель, по-видимому, совсем не умеет любить и уже никогда не научится..."
        - Всему положен предел, - сказал Стократ шепотом. - Мир не бессмертен. И она умрет... но не сегодня!
        Солнце поднималось выше и вылезало из-за горизонта, из малинового делаясь золотым, и на него стало больно смотреть.
        Наступило утро.
        Мир открыла глаза.
        КОНЕЦ
        Оглавление
        - I
        - Часть первая
        - Глава первая Мир
        - II
        - Глава вторая Звезды
        - III
        - Глава третья Язык
        - IV
        - Глава четвертая Тень
        - V
        - Глава пятая Сеть
        - VI
        - Глава шестая Время
        - VII
        - Глава седьмая Подкрышей
        - VIII
        - Часть вторая
        - Глава первая Стократ
        - Глава вторая Ворон
        - Глава третья Бунт
        - Глава четвертая Огонь
        - Глава пятая Мир

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к