Гетценбургские Истории, №03 Роза И Тамариск- библиотека РусЛит

Роза и тамариск Алиса Дорн
        Гетценбургские истории #3
        Весна. Пора любви и… смерти. Два самоубийства за три дня - неслыханное дело для тихого Гетценбурга! Совпадение? Едва ли, считает детектив Эйзенхарт. Чтобы понять, что связывало погибших девушек, он обращается за помощью к хорошо знакомой с высшим светом леди Гринберг, однако каждый ответ вызывает еще больше вопросов. Кому мешает Александр Грей? Кто присылает Эйзенхарту цветы перед каждым "самоубийством"? И, наконец, кого неизвестный выберет на роль следующей жертвы?
        История третья, в которой высший свет Гетценбурга поражает странная эпидемия самоубийств, а детективу Эйзенхарту и доктору нужно разгадать язык цветов прежде, чем следующей жертвой окажется их знакомая.
        Алиса Дорн
        Гетценбургские истории
        РАССКАЗЫ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ДЕТЕКТИВА ВИКТОРА ЭЙЗЕНХАРТА, ЗАПИСАННЫЕ ЕГО ДРУГОМ И КОЛЛЕГОЙ, ДОКТОРОМ Р. АЛЬТМАННОМ.
        ПРЕДИСЛОВИЕ,
        НАПИСАННОЕ ДОКТОРОМ РОБЕРТОМ АЛЬМАННОМ, ДОКТОРОМ ВОЕННОЙ МЕДИЦИНЫ.
        Так получилось, что знаменитые детективы редко описывают свои подвиги сами. Иным не хватает на это мастерства, иным - времени, третьих не интересуют слава и признание широкой общественности… И тогда на сцену выходим мы, случайные свидетели, волею Судьбы заброшенные в самый водоворот событий. Должен признать, что я не планировал представлять свои записи, сделанные иключительно по оставшейся у меня с Академии привычке описывать на бумаге все, что происходит вокруг меня, публике, но вновь появившийся интерес к событиям, произошедшим на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, и выдвигаемые обществом теории сделали крайне желательным появление отчета о событиях тех дней, написанного рукой нейтрального наблюдателя.
        Описанные в этих рассказах истории произошли более четырех десятилетий назад, и я попрошу читателя со снисходительностью отнестись к реалиям того времени и к тому, что мы в прошлом считали достижениями науки. Все описанные здесь события действительно имели место быть и со всей тщательностью записаны либо по моим воспоминаниям, либо со слов очевидцев произошедшего. Так как из упоминаемых в рассказах людей в живых остались только я и Ее Светлость, не только ни в коей мере не протестовавшая против моей затеи, но и приславшая мне в помощь свои дневники того периода времени, я взял на себя смелость оставить имена действующих лиц без изменений.
        Я надеюсь, что представленная мною рукопись поможет читателю понять настроения, царившие в те времена в Гетценбурге, и сформировать свое мнение относительно того, что же произошло на самом деле.
        III. Роза и тамариск
        История третья, в которой высший свет Гетценбурга поражает странная эпидемия самоубийств, а детективу Эйзенхарту и доктору нужно разгадать язык цветов прежде, чем следующей жертвой окажется их знакомая.
        Глава 1
        Над моей головой раскинулись цветущие каштаны. Скульптор запечатлел их в самый пик цветения, в то мгновение, когда стрелы пенятся чистейшим белым цветом; отлитые из бронзы, они навсегда остались в нем, но даже это весеннее буйство не могло сравниться с тем, что творилось за окном.
        Зима отступала долго и мучительно, не желая сдавать свои позиции. После первых весенних дождей, смывших серые остатки сугробов, Гетценбург снова припорошило снегом. Первые ростки, загубленные морозом, так и не увидели солнца за тяжелыми тучами, а ветер, прибывший в город с моря, покрыл Таллу корочкой льда. Только в апреле, когда лемманцы оставили надежды расстаться с теплой одеждой в этом сезоне, ситуация изменилась, и мне довелось испытать на себе то, что поэты единодушно прозвали пронзительной северной весной. В Марчестере, откуда я был родом, весна приходила постепенно, привычный к этому глаз скорее угадывал, как вересковые поля одно за другим меняли свою расцветку. В Гетценбурге природа не знала умеренности. Нежные крокусы и пестрые тюльпаны, ароматные гиацинты и холодная магнолия, королевские розы и тагеты, прозванные здесь за свою дешевизну студенческими цветами, медитерранские рододендроны и восточная вишня… все они, обыкновенно распускающиеся по очереди, под ярким весенним солнцем раскрылись практически одновременно, буквально за несколько недель превратив Гетценбург в один большой сад.
        И если признаться, я начинал понимать, почему мастера пера и печатной машинки применяли эпитет "пронзительный". Было в этой весне, безудержной и дикой, столь что-то от Ганзеата с его непрекращающимся весельем празднеств и пропитывающим все духом свободы.
        Под стать природе расцвело и гетценбургское общество. Господа и дамы, пережившие холодное время года преимущественно в не слишком холодных краях, вернулись на самый северный остров империи; пришло время снять чехлы с мебели и стряхнуть пыль со старых фасонов, встретиться с друзьями, непременно поделившись со всеми впечатлениями и сплетнями (вопреки здравому смыслу, то, что друзья провели зиму в соседних виллах на Ривьере, обсуждению ничуть не мешало), и подготовить дочерей к ярмарке невест. Последняя начиналась со смотра дебютанток у ее Величества императрицы в июне, а пока ничего не мешало благородным леди со всего острова устремиться к лучшим модисткам Гетценбурга за новыми платьями, шляпками и перчатками.
        Я отвлекся на стайку девушек в ярких новомодных пальто, - еще один цветник в распустившемся городе, - следовавших за матроной весьма почтенного вида и лакеем, сгибавшимся под весом кульков и свертков, да так, что не заметил, как ко мне подошел Эйзенхарт.
        - А вы неплохо выглядите, - одобрительно сообщил он, присаживаясь за столик. - Уже не так напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Эта ваша вдовушка, должно быть, неплохо на вас влияет.
        - Кто? - не понял я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. - А. Мы расстались.
        - Объясняет, почему галерея Корригана объявила об открытии ее новой выставки, - кивнул он и сделал заказ подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить. - Два ванильных ростбифа, пожалуйста.
        - Сомневаюсь, что сумею оценить сочетание, - мрачно заметил я, в ответ на что Эйзенхарт только хмыкнул.
        - Дайте-ка угадаю, вы опять собирались взять себе пирог с почками? Так вы никогда не поймете прелесть местной кухни, доктор.
        - Возможно, я не хочу ее понимать, - ворчливо возразил я, на что Эйзенхарт перегнулся через стол и сочувственно похлопал меня по плечу.
        - Трудный день на работе? Расслабьтесь, он будет с чесноком.
        - Тогда почему называется ванильным?
        Эйзенхарт не удалось развеять мои подозрения, возникшие, кстати, благодаря ему и блюду с непроизносимым названием, состоявшему из фарша, варенья и размоченного хлеба - ингредиентов, которые, на мой взгляд, могли встретиться вместе только в мусорной корзине.
        - Потому что чеснок - это ваниль для бедняка, - туманно пояснил кузен.
        Опыт подсказывал мне, что расспрашивать его более на эту тему бесполезно. Если Эйзенхарт что и умел, так это пропускать мимо ушей чужие вопросы. Я уже смирился с тем, что наше общение часто напоминало игру в одни ворота, и научился игнорировать отсутствие ответов так же хорошо, как он - мои расспросы.
        - Но если это не дело рук леди Н., то я даже не знаю, чем еще объяснить ваш цветущий вид, - сменил тему детектив. - Может быть, спорт? Я слышал, вы записались в клуб по савату.
        - Слышали? Или опять установили за мной слежку?
        В его глазах мелькнула озорная искра.
        - Слышал. Коллеги жаловались. Говорят, жестоко бьете.
        - Если хотите, можете прийти и убедиться лично, что все происходит в рамках правил, - сухо заметил я.
        - Что вы! - Эйзенхарт комически взмахнул руками; про себя я отметил, как он при этом поморщился от боли. - И в мыслях не было. Однако я все-таки воздержусь от вашего приглашения. Предпочитаю, знаете ли, не смешивать спорт и эмоции.
        Воспользовавшись моим молчанием, он завел речь о городских новостях, а я подмечал другие симптомы его недомогания: бледные истрескавшиеся губы, испарина, едва заметно дрожавшие руки… даже его речи не хватало обычной живости.
        Не так давно Эйзенхарт объяснил мне, каково это, когда кто-то о тебе волнуется.
        Теперь он решил показать мне, каково самому бояться за чужую жизнь.
        К сожалению, на своем примере.
        Родившись без души и покровительства Духов, Эйзенхарт, сам того не осознавая, был огромной занозой для мироздания. Одно его существование нарушало правильный ход событий и смешивало все планы Вирд[1 - Судьба]. Для вселенной он был лишним - и опасным - человеком.
        Поэтому Вселенная и избавлялась от подобных ему.
        - Полагаю, спрашивать, стало ли вам лучше, бесполезно? - перебил я его.
        Едва ли это можно было назвать невежливостью, когда мы оба знали, по какой причине сюда пришли - и определенно не ради разговоров о кулинарии и грядущей майской ярмарке.
        Эйзенхарт, тотчас замолчавший, лишь пожал плечами. В самом деле, ответ был столь же очевиден, сколь неизбежен: в его ситуации улучшение было подобно чуду.
        Флакон из оранжевого стекла прокатился по лакированной поверхности стола, пока Эйзенхарт не поймал его.
        - Не больше шести в день. Если не поможет, придете ко мне.

* * *
        - Войдите.
        Не отрываясь от студенческой работы, я махнул посетителю, чтобы он сел в кресло напротив. На некоторое время в комнате снова воцарилась тишина, прерываемая только звуком авторучки по бумаге. Потом поверх страницы лег знакомый мне пузырек с таблетками.
        - Не действуют, - виновато пояснил Эйзенхарт, когда я поднял на него глаза.
        - Понятно.
        Отложив чтение, я достал из нижнего ящика стола футляр с медицинским инструментом и шкатулку, которую уже несколько недель держал наготове, с тех пор как Эйзенхарт пришел ко мне и пожаловался на нестерпимую боль в левой руке.
        - Что это? - сразу же напрягся Эйзенхарт при виде ампул с прозрачной жидкостью.
        - Морфий.
        - Как полицейский, я должен узнать, откуда он у вас.
        - Как полицейский, вы должны не просить меня о помощи, а обратиться к врачу, - заметил я. - Мне убрать это обратно?
        Много времени на размышления ему не потребовалось.
        - Не надо, - моральные терзания по поводу нарушения закона никогда не были сильной стороной моего кузена. Зато по части надоедливых расспросов он всегда был на высоте. - Так где вы его взяли?
        - В аптеке.
        Пришлось лезть в портмоне за рецептом.
        - Довольны? - поинтересовался я у Эйзенхарта.
        - Здесь не указан диагноз. И… - он поднес бумагу ближе к глазам, пытаясь прочитать надпись на штампе. - Отделение военной психиатрии? Оно-то здесь при чем?
        Я тяжело вздохнул.
        - Считается, что психические травмы вызывают дестабилизацию дара - смейтесь, смейтесь. Это действительно существующая проблема. Многим людям становится сложно его контролировать после…
        Мне вспомнилась ядовитая земля, окружавшая руины поместья. Голая, словно выжженная почва на месте цветущего луга. Черные остовы дубов.
        А еще - пустая палата, в которой я очнулся спустя две недели после взрыва.
        Эйзенхарт тактично сделал вид, что не заметил этой паузы.
        - И почему именно морфий?
        - Многие наркотические вещества, как и алкоголь, подавляют дар. Разве вы не знали? Так что, если вам понадобится обезопасить себя от чужого воздействия, как следует напоите того человека, - легкомысленно закончил я, пытаясь отвлечь его внимание.
        - Или отведите его в опиумную курильню. Я понял, - продолжил мысль Эйзенхарт, однако провести его мне не удалось. - Однако почему такая дозировка? Даже моих скудных познаний в медицине хватает, чтобы понять, что она слишком высока.
        - Вы ведь никогда не перестанете задавать вопросы? - проворчал я.
        Впервые за этот месяц мне удалось вызвать у него искреннюю улыбку. Я встал из-за стола и подошел к книжному шкафу: на верхней полке стоял старый справочник, который я и положил перед Виктором, раскрытый на главе о Змеях.
        - Это еще зачем?
        - Здесь описываются характерные физиологические различия, свойственные людям с определенным даром. А теперь давайте свою руку. Другую, этой займемся позже, - я закатал рукав его рубашки и достал жгут. - Вы умеете делать внутривенные уколы?
        - Как-то не приходилось, знаете ли.
        - Значит, будете звать меня. Номера телефонов у вас есть. Звоните, когда потребуется… - Эйзенхарт кивнул, не отрываясь от книги, - Эй, вы меня слышите?
        - Тут написано - цитирую - "частичная либо полная невосприимчивость к наркотическим веществам, включая кофеин, этанол, никотин, ареку и кат, а также к ядам растительного и змеиного происхождения". Это что же, вас и отравить нельзя?
        А как отравить человека, который и сам - отрава?
        - Можете попробовать кофе. Говорят, сотня чашек, выпитая за короткий промежуток времени, смертельна для человека, - предложил я.
        - Еще бы! В таком количестве и утонуть можно, - Эйзенхарт поморщился, когда игла прошла сквозь кожу. - Чего еще я о вас не знаю, доктор? Я успел заметить, что вы и так не самый разговорчивый человек, но когда дело касается вас, становитесь и вовсе потрясающим молчуном.
        - То же можно сказать и о вас, - парировал я, вспоминая как мой кузен резко сменял тему каждый раз, когда речь заходила о его жизни. - Полагаю, никто не любит обсуждать свои проблемы.
        Которые были весьма серьезными. Виктор не любил говорить о том, что, родившись не под покровительством Духа, во многих отношениях он был слабее даже младенца. А я… я отказывался признавать, что сколько бы я не пытался поменять свою сущность, это было невозможно.
        Я не доктор. Я палач.
        Мой дар заключается в способности убивать людей, и никакое количество спасенных жизней этого не изменит.
        - Вторую руку, - потребовал я.
        Эйзенхарт расстегнул манжету, и я помог ему поднять рукав.
        Я рассматривал следы волчьих зубов. Укус был чистым, даже аккуратным: никаких рваных краев, только осторожный пунктир двух изогнутых линий там, где запястье детектива в пьяной стычке прихватил Волк. Гораздо опаснее была чернота, расходившаяся по руке. Она была точно не естественного происхождения - ее истоки следовало искать на той стороне.
        И запах. Запах был хуже всего. Мне он был хорошо знаком по войне: так пах мир, находившийся по ту сторону Вечного моста, мир Духов. Так пахла смерть.
        Только Эйзенхарт мог отправиться в пивную пропустить кружку-другую после работы и заработать себе врага среди Духов. И опять все дело было в том, что в сотканном полотне Судьбы Эйзенхарт был неучтенным элементом.
        Его не должно было быть в "Орле и решке" тем вечером.
        Никто не должен был вмешаться в драку между Волком-ганзейцем и Котом, выбравшим себе не ту жертву.
        Кот не должен был умереть, отвлекшись на полицейского и пропустив удар соперника.
        Ганзеец не должен был закончить свои дни на гильотине…
        - Как, доктор, жить буду? - преувеличенно бодро поинтересовался у меня Эйзенхарт и, не услышав ответа, всполошился. - Эй, разве вы сейчас не должны меня всячески утешать и успокаивать?
        - Вы пришли ко мне за сочувствием или за помощью?
        Эйзенхарт ухмыльнулся.
        - Кажется, я начинаю понимать, почему вы перешли от живых пациентов к мертвым. А если начистоту, - посерьезнел он, - сколько мне осталось?
        - Это лишь Духам известно.
        Две недели. Три. Максимум месяц. Удивительно было, что Виктор уже продержался так долго - не иначе как из чистого упрямства.
        Любой бы подумал дважды, прежде чем связываться с Волками. Не только из-за их взрывного характера и силы, превышающей человеческую на порядок, но и из-за их покровителя. Всем было известно, что Маркус-Волк будет защищать свою стаю любой ценой. А если не сумеет защитить, не упустит случая отомстить обидчику.
        Вот и теперь, через оставленную на запястье Эйзенхарта метку, Маркус день за днем утягивал того в небытие. Выматывая, играя со своей жертвой, пока та не упадет бездыханной на землю. И он был в своем праве: жизнь бездушника принадлежит тому, кто ее заберет, ни один из Духов за него не вступится.
        - Как вы себя чувствуете?
        Мне удалось его удивить.
        - В смысле?
        - У морфия есть весьма неприятные побочные эффекты.
        - Ах вот что вы имели в виду. Полагаю… нормально. Если хоть какую-то часть моего существования можно так описать, - добавил он с досадой.
        Я посмотрел на него поверх очков. Раздражительность была частым спутником боли. Эйзенхарт еще старался держаться, но усталость брала свое. При наших встречах его шутовская маска все чаще шла трещинами, открывая то, что он так стремился скрыть - лицо давно простившегося с жизнью человека.
        - Я уберу из раны оставшийся гной и обновлю повязку.
        - А это поможет?
        Нет.
        Но это все, что я мог для него сделать.
        - Потерпите, возможно, будет неприятно, - предупредил я.
        - Что, еще более неприятно? - в голосе детектива послышался плохо прикрытый сарказм. - А про меня в этой книге есть?
        - Посмотрите раздел про Канареек, - после некоторых размышлений посоветовал я, доставая чистые бинты из ящика комода.
        Эйзенхарт лениво зашелестел страницами.
        - Там всего абзац. И сводится он к одному: они умирают.
        - Элайза не любит вмешиваться в дела своих подопечных, - согласился я.
        Пальцы Эйзенхарта сжались на подлокотнике, когда я начал обрабатывать укус.
        - Вам будет легче, если вы на что-то отвлечетесь, - этот совет пришел из моего собственного опыта. - Например, расскажите: над каким делом вы сейчас работаете?
        В своем обычном состоянии Эйзенхарт немедленно вывалил бы на меня пару историй, кучку разрозненных фактов и ворох гипотез, - постоянно сбиваясь с темы, перебивая себя и не давая мне ни одной попытки разобраться в его рассказе. Но сейчас даже работа не вызывала у него энтузиазма.
        - Да так, - детектив чуть было не дернул по привычке плечом, - самоубийство. Молодая девушка наглоталась снотворного. Поговорю с ее семьей, наверняка выяснится, что несчастная любовь и все такое. Бездна мороки с бумагами и никакого расследования. Ничего особенного.
        - Кроме того, что это самоубийство.
        Это уже было довольно необычно. Какой бы тяжелой ни была жизнь, кто в здравом уме решит рассердить Духов и Вирд, зная, что наказание понесет его семья? Или, что еще хуже, зная, что его душа никогда не найдет путь на ту сторону - что она умрет окончательно и бесповоротно, исчезнет из этой вселенной.
        Нет, разумеется, всегда находились люди, согласные на такую долю. Однажды я сам едва не попал в их число. И фотографии на мосту Утопленников, оставленные там в память об ушедших добровольно, подтверждали, что даже в тихом, спокойном Гетценбурге были несчастные, выбиравшие этот путь. Но все же суицид был редкостью, особенно на севере империи, где церковь все еще держалась за свою власть.
        - Ну да, кроме этого - согласился Эйзенхарт. Покосившись на лежавшие на столе инструменты, он откинулся в кресле и перевел взгляд на заставленный растениями подоконник. - Мне, кстати, прислали недавно цветы.
        - Простите?
        - Цветы. Какой-то шутник доставил их нарочным в мой кабинет. Конечно, это еще не погребальный венок, но… - его голос дрогнул. - Забудьте. Это я так, по вашему совету отвлекся.
        Щелкнули ножницы, и я заправил конец бинта вниз. Оттягивая время, я убрал на место шкатулку с лекарствами и задержался у комода, проверяя запасы перевязочной марли, только бы не смотреть Виктору в глаза. В силу профессии мне доводилось сталкиваться с умирающими, но впервые я не мог найти слов. Все они казались сейчас неискренними и неуместными.
        - Что ж, пора снова на работу. Как ни печально, обеденный перерыв не может длиться вечно.
        Обернувшись, я обнаружил, что Эйзенхарт встал и успел накинуть пальто. Выглядел он немногим лучше, чем когда вошел в кабинет.
        - Позвоните, если понадобится еще… помощь.
        - Конечно. Что бы я без вас делал, доктор, - он ухмыльнулся и постучал по корешку справочника, который сунул подмышку. - А это я, пожалуй, у вас заберу. Почитаю, просвещусь на досуге. Бывайте.
        Я больше ничего не мог для него сделать, напомнил я себе, закрывая за детективом дверь. Ничего.
        Глава 2
        В этот день не только мне не хватало слов для людей, чьи жизни почтила своим присутствием смерть. Сидя в скромно обставленной гостиной, Эйзенхарт пытался начать разговор так, чтобы не доставить семье погибшей еще больше страданий - что, разумеется, в данной ситуации было невозможно.
        - Прошу вас, примите мои соболезнования…
        Приличествующие случаю фразы ускользали, словно он не повторял их сотни раз. Был ли виной тому удушливый запах цветов, присланных безутешным родственникам? Лекарство? Или усталость, навалившаяся после недолгого сна? Впервые за несколько недель Эйзенхарт сумел не забыться на несколько мгновений, а заснуть - прямо за письменным толом, вернувшись с обеденного перерыва. Верный Брэм, похоже, передал, чтобы Виктора не тревожили, и тому неожиданно удалось пару часов отдохнуть. Только передышка эта мало что дала кроме чувства, будто он вымотался еще сильнее, и полного безразличия к происходящему.
        Однако, долг звал, и пришлось звонить барону Лайонеллу, отцу возможной самоубийцы. Втайне надеясь, что ему откажут, Эйзенхарт попросил о встрече, и теперь сидел напротив одетого в черное семейства, пытаясь выполнить свою работу и в то ж время не причинить им еще больше боли. С них и так было достаточно: не суметь добудиться до дочери, вытерпеть отказ семейного врача выписывать свидетельство о смерти, узнать, что смерть эта не была естественной, и гадать, была ли доля их вины в том, что Хэтти, их милая маленькая Хэтти, решила проститься с жизнью.
        - Лорд Лайонелл, учитывая причину смерти, я вынужден спросить: существует ли хоть малейшая вероятность того, что леди Хэрриет выпила снотворное по незнанию?
        - Вы имеете в виду, что она забыла, как выпила лекарство в первый раз?
        - Я имею в виду убийство.
        Леди Лайонелл при этих словах побледнела и вцепилась в руку супруга, а младшая из дочерей впервые с начала беседы подняла на детектива пронзительно-синие глаза.
        - Что вы! Все любили Хэтти…
        Невозможно было сосчитать, сколько раз за свою карьеру Эйзенхарт слышал эту фразу. Каждую из жертв всегда все обожали. Только потом выяснялись подробности из жизни умерших, которые отвратили бы от них даже самого любящего человека.
        Обычно Виктор пропустил бы такой ответ мимо ушей, но в данном случае это могло быть правдой. Ничего в портрете жертвы не противоречило описываемому образу симпатичной, немного стеснительной девушки, с одинаковой восторженностью воспринимавшей и светские развлечения, на которые она была впервые допущена в прошлом году, и сентиментальные романы. Мечтавшей о сказочной любви - а нашедшей реальную смерть.
        - Были ли у нее причины покончить с собой?
        Это предположение также было отвергнуто. Подобный ответ стоил, впрочем, еще меньше, чем предыдущий: большинство живых людей никогда бы не смогло представить достаточный повод, чтобы прогневать Духов и пойти против своей судьбы. Жизнь как высшая ценность, если цитировать церковь (чего Эйзенхарт, разумеется, не стал бы делать - вслух). Те, кто выбирал суицид, очевидно, были с этой точкой рения не согласны. Но их о причинах уже нельзя было спросить.
        - Я полагаю, прошлый сезон прошел для леди Хэрриет успешно?
        Неудачный первый сезон, не принесший ни помолвки, ни, хотя бы, определенных "проспектов", как говорила леди Эйзенхарт, теоретически мог в достаточной мере расстроить молодую леди, чтобы она лишила себя жизни, лишь бы не испытывать подобное унижение во второй раз. Теоретически. Будучи рациональным представителем мужской половины человечества, Эйзенхарт сомневался в такой мотивации.
        - Хэтти привлекла внимание молодого Дегнарда.
        Которого в этот трагический час здесь не было, отметил про себя Виктор.
        - Они были помолвлены?
        - Нет, но мы все ожидали, что предложение скоро последует.
        - Пока они не разругались, - внезапно встряла в разговор младшая из дочерей.
        Чего-то в этом духе Эйзенхарт и ожидал.
        - Вот как?
        - Люси! - гневно воскликнула мать семейства. - Как тебе не стыдно! Детектив, - леди Лайонелл грузно повернулась к Эйзенхарту, - дело в том, что Джон действительно пришел к нам и сообщил, что они с Хэтти поссорились и не могут продолжать отношения, однако все мы уверены, что это просто небольшое недоразумение. Какие же милые не бранятся! Мы все знали, что скоро он вернется и попросит прощения, ведь он так любил Хэтти, так любил!..
        Ее лицо сморщилось от душевной боли, однако воспитание не позволило ей проронить ни слезинки. Не перед полицией.
        - Леди Хэрриет была очень расстроена случившейся размолвкой?
        Крыть было нечем. Возможно, это была не самая вежливо сформулированная мысль Эйзенхарта, но она точно отражала суть. Когда секрет стал известен, семья перестала отрицать очевидное. Какое-то время после разрыва леди Хэрриет держалась спокойно, однако последнюю неделю бедняжка была сама не своя. Чуть что бросалась в слезы, запиралась у себя в комнате, отказывалась разговаривать с родными. Должно быть, из-за нервов ее начала мучать бессонница, и…
        Мотив для самоубийства был совершенно ясен. Посмотрев на барона, Эйзенхарт увидел, что он тоже понимает это.
        - И все же, мистер Эйзенхарт, а возможно ли, что Хэтти действительно приняла снотворное во второй раз по ошибке? - заговорил отец покойной. - В последнее время из-за переживаний она была такой рассеянной…
        Виктор прекрасно понимал, что тот хочет сказать. Время вспоминать мертвых прошло, настала пора думать о живых.
        Как бы семья не любила Хэтти, им надо было выдать замуж еще трех дочерей, для двух из которых сезон должен был начаться уже в этом году. Скромное приданое и отсутствие громкого имени создавали определенные проблемы, но репутация родственниц самоубийцы не оставляла девушкам ни шанса. Никто не станет связываться с семьей, которой не благоволят Духи.
        Окинув взглядом комнату, потертые подлокотники дивана, платья, переживавшие не первый траур, Эйзенхарт решился.
        - Я посмотрю, что могу сделать.
        Он сдержал обещание и вечером, после окончания рабочего дня, отправился к своему начальнику.
        - Думаешь, что это суицид? - комиссар Роббе привычно набил вересковую трубку и потянулся за зажигалкой.
        В заставленном старой мебелью кабинете, в котором начальник отдела убийств практически жил после гибели жены, чувствовался домашний уют. Не выдержав, Эйзенхарт развалился в потертом кожаном кресле у горевшего камина и вытянул к огню ноги.
        - Конечно. Молодая девушка, разбитое сердце, что может быть типичнее?
        Вопрос остался без ответа, пока комиссар делал первую затяжку, а Эйзенхарт по его примеру полез за сигаретами.
        - Меня смущает отсутствие предсмертного письма, - заметил начальник.
        - Не все самоубийцы поклонники эпистолярного жанра.
        - И все же… ты точно уверен, что это самоубийство?
        - Если только это не первый случай из кровавой серии вероломного маньяка, намеренно обставляющего свои преступления как суицид, чтобы ввести нас в заблуждение, - устало пошутил Виктор. - Что, как я вынужден заметить при всей моей любви к детективным романам, не так часто встречается.
        Практически каждый из знакомых Эйзенхарта рано или поздно испытывал желание придушить того за глупые шуточки. Нельзя их (да и Вашего покорного слугу тоже) в этом винить: юмор Эйзенхарта, как правило, балансировал между непонятным для всех кроме него самого и банально несмешным, а его нежелание говорить серьезно и ясно могло довести до белого каления кого угодно.
        Чего, однако, никто из знакомых Эйзенхарта не подозревал, так это того, что иногда Виктор, вспоминая легкомысленно брошенные им реплики, и сам разделял это желание.

* * *
        Лежавшая у его ног женщина была красива, даже несмотря на падение с четвертого этажа. Длинные волосы кофейного оттенка разметались по мостовой, частично скрывая испачканную кровью брусчатку. Лицо - из тех, что нельзя назвать правильными, но которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь. Половина его пострадала при ударе, но уцелевшая его часть все еще производила впечатление. Десять лет назад, когда леди Коринн Лакруа только появилась в Гетценбурге, злые языки шептали, что главные роли она получала именно благодаря чувственным, выразительным чертам, а не таланту. Возможно, так оно и было - Эйзенхарт не настолько хорошо был знаком с театральной сценой, чтобы судить об актерской игре погибшей.
        Детектив кинул взгляд наверх: в открытой двери balconette на последнем этаже колыхались занавески. Порядка десяти метров - не самая удачная высота. По крайней мере, недостаточная, чтобы гарантировать смерть. Эйзенхарт подумал, что сам бы ни за что не выбрал подобную смерть: слишком велик риск остаться калекой.
        - Думаете, это самоубийство, сэр? - спросил сержант Брэмли. Видимо, последнюю фразу Эйзенхарт произнес вслух.
        - Возможно, - пожал плечами детектив. - Хотя это и странно - два самоубийства за три дня. У нас за весь год обычно больше сотни не наберется, да и из них большая часть из бедных кварталов.
        - Вероятно, совпадение.
        - Ага… или очередная мода? - задумчиво добавил Эйзенхарт.
        - Сэр!
        Брэмли бросил на него полный укора взгляд, намекавший, что смерть - не тема для шуток.
        - А что? Была же мода на - цитирую - "смертельную" бледность? А на выбритый затылок, как у приговоренных к гильотине? - попытался оправдаться Виктор, которого судьба свела однажды с женскими журналами. - Эта была бы логичным продолжением темы.
        Убедить сержанта ему не удалось.
        - Ну ладно, а вы что скажете, Ретт? Выпрыгнула сама или ее скинули?
        Вызванный врач, служивший также патологом при полицейском управлении на половину ставки, поморщился от панибратского обращения.
        - Доктор Ретт. И пока рано об этом говорить. Однако, могу сказать, что упала она лицом вперед. И, - он опять нахмурился, отчего его крысиное лицо получило еще более неприятное выражение, - что, на мой взгляд, лучше бы это дело не расследовать.
        - В самом деле? Почему же?
        Тот, кто знал Эйзенхарта, обратил бы внимание на безукоризненную вежливость в его голосе и сразу насторожился бы. Доктор Ретт к числу этих людей по идеологическим причинам не относился (вкратце, конфликт между ними заключался в том, что Эйзенхарт считал доктора непрофессиональным болваном, приносящим больше вреда, чем пользы, а доктор его - высокомерным выскочкой, которому не было места в полиции. К сожалению, они оба были правы, что не оставляло никаких надежд на примирение противников), и потому не понял, что продолжать не стоит.
        - Вот почему, - Ретт протянул алое перышко, крепившееся к заколке-невидимке.
        Сначала Эйзенхарт даже не понял, для чего оно было. Слишком редко встречалось подобное - чаще, конечно, чем люди, родившиеся без души, но ненамного. Страх перед Духами (которые, как для себя понял Эйзенхарт с чужих слов, были страшно обидчивыми, мелочными и мстительными существами) был слишком велик, чтобы даже противиться их воле, не то, что публично от них отречься. Одно дело надеть чужую шкуру ради представления или на Канун года, когда мост между мирами особенно короток, а Судьба на мгновение теряет свою власть над людьми, но совсем другое - публично отказаться от своего патрона и принять знаки другого.
        Иногда так поступали, особенно Птицы, которым отрезать перья было легче, чем, к примеру, Змеям или Котам сменить глаза. Кто-то прятался от своего прошлого, кто-то просто мечтал о большей славе (думаю, будет справедливо заметить, что экзотический Павлин всегда смотрится выигрышнее дворового Воробья). Только вот долго эта их жизнь под чужой личиной не длилась - лишенные благосклонности Вирд как магнит притягивали к себе неприятности.
        - Cardinalis, верно? - заключил Эйзенхарт после осмотра. - Можете сказать, какой Дух на самом деле ей покровительствовал?
        - На первый взгляд нет ничего, что позволило бы выдвинуть предположение.
        Неудачно, хотя и ожидаемо. Духи всегда ставили метку на своих подопечных, и все же, по внешнему виду многих людей нельзя было догадаться, кем был их патрон. Только потом, при вскрытии, обнаруживалось трехкамерное сердце или лишние полдюжины ребер.
        - Интересно…
        - Мерзко! - возразил Ретт. - Ничего удивительного в том, что она встретила такой конец - Духи такое не прощают. Так что мой совет, - доктор также не замечал, что совета у него, собственно, никто не спрашивал, - держитесь от этого дела подальше. В своей смерти виновна только она сама.
        Возможно, если бы при рождении Эйзенхарта отметил один из Духов, он бы согласился с Реттом. Но Виктор вырос в определенной мере вне общественной системы, и обстоятельства его жизни вынудили Эйзенхарта поверить в то, что любая человеческая жизнь бесценна, пусть даже будь этот человек Вороном или таким, как он. Поэтому, услышав такую рекомендацию, Эйзенхарт не только не прислушался к ней, но упрямо пообещал себе провести самое тщательное расследование, на какое он только был способен в нынешнем состоянии.
        - Ретт, я жду отчет по вскрытию не позднее завтрашнего вечера. Брэм, опроси соседей - нужно узнать, была ли она одна, когда это случилось; я займусь свидетелями. Также нужно будет зайти в храм, узнать, видели ли там ее. Возможно, Дрозды скажут, кем она была на самом деле. Я сегодня напишу в Арнуаль, однако существует вероятность, что Лакруа - выдумка, как и ее прошлое. В таком случае нужно выяснить ее настоящее имя. Пусть Лой и Траффорд, когда закончат с фото и с отпечатками, сообщат мне, надо осмотреть ее квартиру…
        Он хотел еще что-то сказать, однако в этот момент мир неожиданно померк, и Эйзенхарт совершенно не героическим образом грохнулся в обморок.

* * *
        Виктор не объявлялся у меня уже несколько дней, поэтому, когда в дверях кабинета возник Мортимер с сообщением от сержанта Брэмли, я ничуть не удивился, хотя и забеспокоился.
        - Роберт, тут вас к телефону, полиция. У вас опять какие-то проблемы?
        - Похоже на то, - я спешно положил шкатулку и футляр с инструментами на дно саквояжа, прежде чем взять трубку. - Где он?
        Эйзенхарт был у себя в кабинете и, если послушать взволнованного Шона, не желал видеть никого кроме меня. Сообщив в полубессознательном состоянии, чтобы его отвезли обратно в управление, он теперь категорически отказывался от врача, вызова извозчика, чтобы тот довез его до дома, и отгула на пару дней. Единственным, на что он согласился под угрозой звонка леди Эйзенхарт, было то, что остаток дня он проведет за бумажной работой, предоставив заниматься расследованием Брэмли.
        Я нашел его за письменным столом, с мрачным видом обрывавшего лепестки на огромном букете нарциссов. Цветы, перевязанные траурной черной лентой, выглядели слишком свежими, чтобы быть теми, о которых упоминал Эйзенхарт в прошлый раз. Я нахмурился.
        - Это уже второй букет?
        Рука замерла, и лепестки перестали падать на поцарапанную столешницу.
        - А, это вы, док, - Эйзенхарт поднял на нас глаза. - Как видите. Когда найду этого шутника, душу из него вытрясу. Шон, ты сумел добиться чего-нибудь от посыльного?
        - Нет, сэр, - виновато ответил сержант. - Он один из тех, что толкутся у Цветочного рынка. Говорит, к нему прибежал мальчишка-помощник из тамошней лавки, какой - он не знает, не спрашивал. Если хотите, я могу пройтись с ним по рынку, вдруг он узнает мальчика.
        - Нет, конечно! - Эйзенхарт, только придвинувший к себе поближе кружку с чаем, чуть не поперхнулся от такого предложения. - Там этих лавок больше сотни, как будто у нас и без того мало дел. Лучше посмотри, вернулся ли Лой. Я хочу сегодня взглянуть на ее апартаменты.
        - Нет, сэр, - мы с Виктором оба удивились этому акту неповиновения, но Брэмли это не смутило. Вперив полный укора взгляд в Эйзенхарта, он твердо стоял на своем. - У нас был уговор. Я ничего не говорю леди Маргарет, а вы взамен соглашаетесь пригласить доктора и работаете сегодня в управлении.
        Виктор скорчил страдальческую гримасу.
        - Видите, доктор, как со мной обращаются! Держат в ежовых рукавицах, можно сказать.
        - И поделом вам, - если он ожидал от меня сочувствия, то обратился не по адресу. - Чем вы сегодня так напугали окружающих, что пришлось звать меня?
        - Он упал в обморок, - подал голос Шон.
        Эйзенхарт хмуро пробормотал "предатель" и отхлебнул из чашки.
        - Что, такой страшный труп?
        - Никак нет, сэр, - снова ответил за Эйзенхарта сержант.
        Если уж Шон, зеленевший при виде практически каждого тела, так говорил, то это что-то значило. Я внимательно посмотрел на кузена: тот старательно изучал потолок.
        - Вы…
        - Шон, пойди поищи Лоя, - ледяным тоном приказал Эйзенхарт.
        - Сэр…
        - Даже если я никуда не пойду сегодня, я хочу получить фотографии. А теперь - брысь, пока здесь док, со мной все равно ничего не случится.
        Дождавшись, пока обиженный сержант не выйдет за дверь, Эйзенхарт вышел в коридор, осмотрел окрестности и вздохнул:
        - Все равно ведь не дадут поговорить… Пойдемте, доктор.
        - Куда?
        Мы спустились на первый этаж. В воздухе висел запах свежей побелки; пробравшись по узкому проходу между строительными материалами, Эйзенхарт распахнул двери одного из кабинетов, сиявшего свежеокрашенными стенами.
        - Садитесь, - подавая пример, Виктор уселся на краешек укрытого газетами стола и закурил. - У нас тут небольшой ремонт, - сообщил он, возвращаясь к своему обычному словоохотливому настроению, - отдел расширяют. Удалось выбить финансирование, не без помощи мистера Конрада, правда, - при упоминании имени начальника политического отдела Эйзенхарт поджал губы, - но это не важно. Наконец сможем сделать себе нормальную медицинскую экспертизу. Здесь будут кабинеты, а комнаты дальше по коридору переоборудывают сейчас под морг. Ну, не сейчас конечно, сейчас все рабочие ушли на обед. Вы, кстати, как, не заинтересованы?
        - В обеде? - не понял я.
        - В работе. Старый Генрих уже который год собирается на пенсию, а отделу пригодился бы хоть один толковый патолог вместо таких крыс как Ретт.
        - Почему вы считаете, что мне это интересно? - на самом деле я хотел спросить, почему Виктор думал, что из меня получился бы хороший патолог, но решил, что меня упрекнут в ложной скромности.
        - А что, я не прав? - удивился Эйзенхарт. - Я видел у вас на столе книги по медицинской экспертизе, и подумал, может, вы решили сменить стезю. Надо сказать, это не самый плохой выбор: зарплата больше, жилье лучше (только представьте, двухкомнатная квартира с собственной ванной комнатой!), работа определенно интересней… Так как?
        - Нет, - твердо ответил я.
        После - косвенного - участия в нескольких расследованиях, в определенной степени вновь пробудивших мой интерес к окружающей действительности, я действительно достал из интереса книги по судебной медицине с целью немного освежить знания. Возможно, я признаю это, где-то в задворках моего сознания и зародилась тогда мысль, что в будущем я мог бы - не вернуться к врачебной деятельности, нет, состояние моих рук не позволило бы мне заниматься хирургией как раньше, но по крайней мере получить лицензию судебного медицинского эксперта. Это было бы не так трудно, тем более, что военное министерство было бы только радо перестать выплачивать мне пенсию и посодействовало бы в поиске работы. Однако это были только мысли. Желания, не имеющие отношения к реальности. На самом деле я понятия не имел, смогу ли работать патологом. Пусть даже пациент мертв, его все равно надо было резать. А я… Я даже не знал, сумею ли пройти назначенную в том же министерстве на июнь комиссию, которая должна была решить мою дальнейшую судьбу.
        - Что ж, не хотите - как хотите, - пожал плечами Эйзенхарт. - Хотя я надеюсь, что вы передумаете.
        Я хотел было пошутить по поводу тщетности его надежд, но не смог, понимая, что даже если я передумаю, Эйзенхарт этого не узнает. Июнь он вряд ли переживет.
        - Зачем меня позвали? Я так понял, что моя помощь вам больше не требуется.
        Эйзенхарт поморщился.
        - Не столько не требуется, сколько… мешает работе.
        - Ну да, ваше нынешнее состояние, конечно, много продуктивнее, - согласился я. - И что же теперь? Ничего другого я все равно предложить не могу.
        На Виктора было больно смотреть.
        - А если…
        - Смиритесь, - посоветовал ему я, - с тем, что сейчас вы и так, и так не сможете полноценно работать. Вы можете терпеть боль и делать вид, что ее нет, но ваше тело все равно будет ее чувствовать. Этот обморок был не единичным случаем, а первым.
        - И что вы предлагаете? - Эйзенхарт отвернулся к окну. - Завернуться в саван и отправиться в крематорий? Может, еще и цветы с собой захватить, не зря же кто-то на них тратился.
        - Я предлагаю вам принять реальность. По своему опыту…
        - Ну да, - усмехнулся он. - Принять реальность. Это вы умеете. Даже слишком хорошо.
        - Простите?
        Эйзенхарт оставил меня без ответа.
        - Да нет, это вы меня извините, - он смял в ладони окурок и повернулся ко мне. - Значит, по-вашему, с морфием я протяну дольше?
        - Этого я не говорил. Но вам определенно будет легче.
        Во взгляде Эйзенхарта появилась знакомая мне мрачная решимость. Мысленно я поежился, ожидая, что будет дальше: в последний раз, когда я видел его таким, Эйзенхарт вслед за Быком выпрыгнул из окна третьего этажа.
        - Ладно. В таком случае, давайте сюда свою иголку.
        Мы уже закончили, когда постучал Брэмли.
        - А я так старательно ото всех прятался, - с веселым изумлением сообщил Эйзенхарт, открывая дверь. - И все равно меня нашли.
        Я улыбнулся:
        - Как видите, вы не так непредсказуемы, как вам хотелось бы думать.
        Я уже собирался уходить, как их диалог привлек мое внимание.
        - … принес фотографии. Лой рассказал, что когда он поднялся в квартиру, к нему подошла соседка покойной: похоже, у той была громкая ссора с мужчиной, как раз перед смертью.
        Эйзенхарт зашелестел бумагами, рассматривая детали.
        - Да? Это меняет дело. Расспроси ту соседку как следует, вернешься - расскажешь, - с вновь найденной энергией он пронесся мимо меня в коридор, но обернулся. - Вы еще здесь, доктор? Идите, идите, я вам позвоню.
        Глава 3
        Пока Брэмли занимался сбором свидетельских показаний, Эйзенхарт, благодаря своему обещанию запертый в управлении, решил узнать о погибшей с другой стороны. С тяжелым сердцем он взялся за телефон и назвал знакомый номер.
        - Соедините меня с Соколиной площадью, 22 - 17, - попросил он телефонистку.
        В ожидании ответа он прижал холодную эбонитовую трубку к щеке, раздумывая, что сейчас скажет.
        - "Новости Гетценбурга", Лидия Кромме у аппарата, - прозвучал в трубке хорошо известный ему голос.
        Годы работы на "Флит и партнеры" стерли густой портовый акцент, но все равно Эйзенхарт узнал бы его всегда. В любое время, в любом месте, на любом языке - в этом у него не было сомнений. Как узнал бы и ее саму, даже если бы ему отказали все органы чувств. Он представил себе, как она сейчас сидит за своим столом, в одной руке телефонная трубка, другой пытается допечатать на машинке статью. Быстрый перестук клавиш, послышавшийся в телефоне, подсказал, что так оно и было.
        - Это я.
        "Гениальное начало," - обругал он себя. Но ничего больше в голову не пришло, когда горло внезапно сдавило от ощущения потери.
        - Виктор? - насторожился голос. - Что тебе нужно?
        - Я, кажется, умираю.
        На том конце провода замолчали. Затем женщина что-то пробормотала в сторону и резко выдохнула.
        - Знаешь, сколько раз я это слышала?
        - Десять? - попытался угадать Эйзенхарт, но недоверчивое хмыканье подсказало ему, что он сильно занизил число. - Но сейчас, кажется, все серьезно.
        - То же самое ты говорил в прошлый раз. И до того… - голос замолчал. - Ты только поэтому позвонил?
        - Нет. Мне нужна информацию на Коринн Лакруа. Поможешь?
        - С этим могу, - повеселела его собеседница. - Тебе послать с курьером или можно по почте?
        - Я мог бы и сам приехать, - предложил Эйзенхарт.
        - Нет! - она ответила немного слишком поспешно и теперь попыталась сгладить неловкость. - У нас сейчас начнется совещание, сам знаешь, как это… я не могу сказать, когда освобожусь. Зачем тебе ждать…
        - Конечно, - Эйзенхарт постарался скрыть свое разочарование. - Скажи, а о леди Хэрриет Лайонелл ты что-нибудь слышала?
        Сложно сказать, что подвигло спросить его о Хэрриет. Возможно, в глубине души уверенность Эйзенхарта в том, что она покончила с собой, была не так уж непоколебима. Или, возможно, вмешалось то самое мифическое чутье, о существовании которого всегда спорят читатели детективных романов. А, быть может, Эйзенхарту было просто скучно - или хотелось хоть на секунду продлить разговор. Так или иначе, первый шаг к расследованию смерти леди Лайонелл был сделан.
        - Нет, - удивленно ответила Лидия. - Ничего. Но я могу спросить в светской хронике, если хочешь.
        - Да нет, наверное, не надо.
        Повесив трубку, Эйзенхарт задумчиво посмотрел на проявленные экспертом фотографии. На самом деле они сейчас ничего не давали: только потом, когда появится информация от свидетелей, можно будет делать первые выводы, а пока изображения мертвого тела (которое Эйзенхарт уже и так видел) и образцового порядка в модно обставленной квартире были совершенно бесполезны.
        Конечно, он дал слово не работать сегодня в городе, но обещание это касалось дела Лакруа. По поводу леди Хэрриет он ничего не говорил. Да и не расследование это, а так - просто, чтобы закончить бумажную работу. А ведь именно бумагами Эйзенхарт пообещал заниматься, верно? Придя таким образом к компромиссу с собственной совестью, Эйзенхарт взял с вешалки пальто и вышел. Его путь лежал к сэру Дегнарду, разорвавшему отношения с леди Хэрриет незадолго до ее смерти.
        Молодого Дегнарда Эйзенхарт нашел дома, в семейном особняке на углу Парковой и Арсенальной. Юноша, к которому провели Эйзенхарта, был тих и печален и мало походил на человека, разбившего чье-то сердце. Скорее на того, кто потерял свою любовь и не успел ее оплакать.
        - Мы действительно расстались, - признал молодой человек, - но это произошло не по моему желанию.
        - Я слышал иное.
        - Официально инициатором был я. Но на самом деле… Хэтти пришла ко мне и сказала, что встретила и полюбила другого. Что я мог сделать? Только пожелать ей счастья и взять вину за разрыв на себя.
        Эйзенхарт кивнул. Расставание по вине леди вызвало бы волну любопытства и осуждения среди знакомых, в то время как джентльмен, разумеется, имел полное право выбора. Неудивительно, что Дегнард, который, если он действительно любил леди Хэрриет, из благородных побуждений предложил сказать неправду.
        - Леди Хэрриет называла имя?
        - Нет. Я и сам хотел бы знать, учитывая, чем все закончилось, - мрачно ответил сэр Джон.
        Мысленно Эйзенхарт с ним согласился. Дело принимало другой оборот, который ему не особо нравился. Если леди Хэрриет не могла быть расстроена из-за Дегнарда, с которым порвала сама, что могло случиться за те несколько недель, чтобы она решила покончить с собой?
        В поисках третьей стороны этого любовного треугольника Эйзенхарт отправился к Лайонеллам, где его встретили куда менее дружелюбно, чем в предыдущий раз.
        - Я думал, вы все уже для себя уяснили, детектив, - с намеком (или это был упрек?) посмотрел на него лорд Лайонелл.
        - Да, сэр. Но, ввиду новой информации, - Эйзенхарт запнулся, - я должен попросить вас дать разрешение на осмотр вещей вашей дочери.
        - Какой информации?
        - Не могу сказать, сэр.
        На мгновение Эйзенхарт устыдился своей джи. Стоило ли его любопытство неудобств, которые он доставлял родственникам покойной? Однако, если бы он позволял воспитанию брать верх над долгом, его карьера в управлении закончилась бы, так и не начавшись. К тому же, годы в полиции научили его прислушиваться к своей интуиции - а она упрямо отказывалась умолкать поле разговора с Джоном Дегнардом.
        В комнате леди Хэрриет, куда его провели поле недолгих уговоров, еще не успели убрать, что обрадовало Эйзенхарта. С наслаждением вдохнув спертый пыльный воздух - все одно лучше, чем в пропитавшейся запахом траурных букетов гостиной, - Виктор медленно обошел спальню, гадая, с чего начать поиски. Письменный стол был пуст. Под пресс-папье лежали только вырезанные из газеты рекламные объявления, промокашка была заменена на новую. В шкатулке с украшениями лежала пара тонких колечек и цепочка с аквамарином. Все они не выглядели не особенно новыми, ни дорогими, и Эйзенхарт решил, что едва ли найдет здесь следы последнего возлюбленного леди Хэрриет. Он прошелся вдоль книжного шкафа, отмечая про себя миниатюрные томики старомодной поэзии и подшивки модных журналов. На одной из полок стояла фотография самой леди Хэрриет в серебряной рамке: длинные белые волосы, русалочьи глаза, роза в тонких пальцах. Надпись на оборотной стороне подсказала, что снимок был сделан за полгода до смерти. Откинув покрывало, Эйзенхарт залез рукой под матрас в поисках дневника, но, увы, там было пусто, Вспомнив, как в детстве он
нашел дневник своей сестры в пространстве между стеной и шкафом (а также краткое и эмоциональное "Не лезь, Виктор!", бывшее единственной записью в нем), Эйзенхарт проверил и там, однако ничего не обнаружил. Зато верх шкафа обрадовал его неожиданной находкой. В объемной деревянной шкатулке леди Хэрриет хранила письма. Особенно Эйзенхарта заинтересовали те, что лежали сверху. Кто-то смял их, но потом передумал, достал из корзины для бумаг и, аккуратно расправив, добавил к старым. Присев на краешек постели, Эйзенхарт углубился в чтение.
        "Дорогая Хэтти! Я пишу тебе из Сен Фоллз… климат здесь более благоприятен… леди Ж. (помнишь, мы видели ее в прошлом месяце у Р.?)…"
        Нетерпеливо перелистывая через описания нарядов и пересказ местных слухов, Эйзенхарт наконец добрался до того, из-за чего Хэтти в начале выбросила это письмо.
        "… конечно, я ничуть не думаю, что ты выдумываешь (зачеркнуто) преувеличиваешь, но я должна предупредить тебя насчет А. Его внимание лестно, но небезопасно. Ты знаешь, как я тебя люблю, но…"
        Эйзенхарт взглянул на подпись. Дата - месяц назад. Вместо подписи - буквы "С.Н." (мысленно детектив уже трижды проклял привычку неизвестной использовать вместо имен инициалы).
        Открывая следующее послание, Виктор понял, что он на правильном пути. Снова и снова подруга умоляла леди Хэрриет быть осторожней, в ход шли увещевания морально этического свойства ("подумай о бедном Дж."), народная мудрость ("синица в руках лучше журавля в небе") и даже статистика ("не думай, что ты единственная, кому А. вскружил голову. В прошлом сезоне я знала трех молодых леди (думаю, ты поймешь, почему я не раскрываю их имена), и каждая из них была уверена, что станет избранницей А.").
        Открывая последнее письмо, Эйзенхарт возликовал. "Я знаю, к сегодняшнему дню ты уже не считаешь нас подругами, но я все еще молю духов, что ты увидишь правду. А. Г. - не сказочный принц…" - писала С. в надежде на благоразумие леди Хэрриет. Наконец-то он продвинулся в поисках! Однако, инициалы, пусть даже теперь и с фамилией, - это еще не все имя, поэтому на обратном пути ему пришлось снова потревожить лорда Лайонелла.
        - Вы что-то нашли?
        - Возможно, - уклончиво ответил Эйзенхарт, спрятавший письма в нагрудный карман. - Скажите, вы знаете среди знакомых леди Хэрриет некоего мужчину с инициалами А. Г.? Вероятно, они встретились впервые в прошлом месяце.
        Лорду Лайонеллу вопрос не понравился:
        - На что вы намекаете, детектив? - нахмурился он.
        - Ни на что! Просто спрашиваю. - Эйзенхарт поднял руки в защитном жесте. - Свидетельства знакомых леди Хэрриет могли бы доказать, что ее смерть не была самоубийством, - на этот раз ему даже не пришлось прибегать к лжи. - А что насчет подруг леди Хэрриет? Была ли среди них леди, чьи инициалы С. Н.?
        - Должно быть, это Сэломи Незерфилд, они были весьма близки… - лицо барона прояснилось. - Да, конечно! Поговорите с ней, мистер Эйзенхарт, уверен, она подтвердит вам, что Хэтти не могла намерено покончить с собой!
        - Возможно, - задумчиво повторил Эйзенхарт, выходя на крыльцо. - Возможно…

* * *
        Когда Эйзенхарт вернулся в управление, телефон уже надрывался. Дав отмашку недовольному Штромму, выглянувшему на звук из соседнего кабинета, он схватил трубку и уселся на краешек стола.
        - Алло?
        - Наконец-то! - сердито воскликнули в трубке. - Сам дал задание, и сам же исчез, очень в твоем духе. У меня все готово, пришлешь Шона?
        Эйзенхарт покосился на часы. Если его надеждам было суждено сбыться, сержанта не стоило ожидать еще часа полтора.
        - Конечно, - с легкостью соврал он. - сейчас отправлю его к тебе.
        Окинув рассеянным взглядом письменный стол, он подобрал букет нарциссов, пострадавший ранее от его руки. Если убрать растерзанные цветы, все еще оставалось приличное количество. Распустив бант на траурной ленте, Эйзенхарт заново перевязал букет - за неимением другой ленты тут сгодилась бечевка от почтового отправления, - и нервно поправил воротник рубашки.
        Дорога до редакции крупнейшей на острове газеты занимала обычно минут десять. В своем нынешнем состоянии Эйзенхарт потратил на нее больше четверти часа, немудрено, что Лидия уже заждалась его. Привлекательная блондинка стояла у входа в офис и озиралась по сторонам, теребя ремешок часов на левой руке. Она все еще носила волосы распущенными и отказывалась отрезать длину, но знающий человек все равно мог заметить, как встревоженно подрагивали под золотистой шевелюрой кончики рысьих ушей. Увидев Эйзенхарта, она вздрогнула, однако сдержала первоначальный порыв броситься прочь с площади и подошла к нему.
        - Виктор, - поздоровалась она, растерянно принимая букет.
        - Шон был занят…
        - Ну конечно, - журналистка окинула его встревоженным взглядом. - Ты плохо выглядишь.
        - Я же тебе сказал: я умираю.
        - Ты это не первый раз говоришь, - напомнила она.
        - Но в этот, кажется, все серьезно.
        Женщина оставила это без ответа.
        - Здесь все, что я нашла на Лакруа, - она протянула пухлую папку, которую до того держала в руках. - Можешь оставить себе, это копии.
        Эйзенхарт пролистнул страницы.
        - Может, расскажешь вкратце? - предложил он. - Чую, я здесь на весь вечер могу закопаться.
        Его собеседница замялась, пытаясь найти тактичный способ отказать.
        - Последняя просьба умирающего? - вытянул Эйзенхарт главный козырь.
        - Ладно, - тяжело согласилась Лидия, - только недолго.
        Пивная Габриэля, находившаяся на другой стороне площади, ничуть не изменилась со времени их совместных обедов - с трудом оторванных от работы минут между интервью и осмотром мест преступления. Та же добротная дубовая мебель, клетчатые скатерти в тон к светлым шторам на окнах, запах щелочной выпечки [2 - хлебобулочные изделия, погружаемые перед выпеканием в содовый раствор. Характерная часть немецкой, австрийской и швейцарской кухни]. Усатый хозяин добродушно улыбнулся постоянным клиентам, провожая их к столу.
        - Итак, Коринн Лакруа появилась в Гетценбурге четыре года назад…
        Эйзенхарт кивал, слушал неспешную речь, зорко следил за пальцами теребившими веревку на желтых нарциссах. Из того, что рассказывала Лилия, складывался портрет типичной demimondaine [3 - (фр.) дама полусвета] жадной до жизни, до удовольствий, до денег. Приехав в город без капитала и связей, она быстро поднялась в обществе, эпатируя и привлекая внимание как на сцене, так и в частных салонах.
        - Хотел бы я знать, кто оказывал ей свое расположение…
        - Легче сказать, кто не оказывал, - криво улыбнулась Лидия. - Имена у тебя в папке.
        Эйзенхарт послушно зашелестел страницами:
        - Это все они? Я видел проституток… мертвых, - добавил он под насмешливым взглядом, - у которых список клиентов был короче.
        Детектив медленно провел пальцем по списку имен. Мадемуазель Лакруа была замечена в отношениях с мелкими аристократами и графскими отпрысками, принимала подарки и подношения от фабрикантов и богатых торговцев, выходила в свет с коллегами по сцене и гостями из далеких стран… Напротив одного имени Эйзенхарт остановился. Его внимание привлекли инициалы - А. Г.
        - Да нет, это было бы слишком большой натяжкой… - пробормотал он, машинально отхлебывая кофе.
        Лидия перегнулась через стол, чтобы прочитать заинтересовавшее его имя:
        - Александр Грей? Мне следует что-то знать о твоем деле?
        Даже Эйзенхарт признавал, что вероятность того, что Александр Грей был тем самым А. Г. из писем леди Хэрриет, была такой же высокой как шанс, что человечество наконец долетит до луны (а, учитывая, что даже авиационная отрасль заглохла после закона о рационировании топлива, уже и самые большие оптимисты признавали тщетность подобных надежд). Да, чисто теоретически, они могли быть знакомы. Но все же, пропасть между ними - благовоспитанной дебютанткой из небогатого и не особо важного рода и скандально известном сыном правителя дикого заморского королевства - не могла быть шире.
        - Да нет, - рассеянно откликнулся Эйзенхарт. - Пока ничего. Но если соберешь так же информацию на Грея, я тебе все расскажу. Честно, - заверил он журналистку, смерившую его холодным взглядом. - А сейчас мне пора.
        - Подожди, - схватила его а рукав Лидия. - Я действительно любила тебя.
        - В прошедшем времени? - пошутил Виктор.
        Взглянув на ее расстроенное лицо, Эйзенхарт наклонился и поцеловал ее в макушку.
        - Я знаю, - прошептал он. - И никогда в этом не сомневался.
        Лидия нахмурилась.
        - Тогда почему…
        - Почему что?
        - Цветы. Я решила, что ты намекаешь…
        Эйзенхарт опустился обратно на стул.
        - Как, ради духов и всего прочего, я могу что-то намекать тебе букетом? - ошеломленно спросил он.
        - Это же нарциссы. "Лживая любовь". Ну, язык цветов…
        - Язык цветов? - недоуменно переспросил Виктор.
        - Забудь, - смутилась журналистка, - я все поняла. Я пришлю тебе все, что у меня есть на Грея… только, ради Духов, не приезжай сам.
        На этот раз у Эйзенхарта не хватило сил солгать.
        Он только-только успел вернуться к себе и нацепить невинный и скучающий вид, как в кабинет постучал Брэмли.
        - Проходи, - обрадовался Эйзенхарт поводу отвлечься от грустных мыслей. - Что нового?
        Сержант цепким взглядом прошелся по комнате, подмечая следы того, что его начальник и кузен все-таки нарушил обещание и уходил из управления. Эйзенхарт нервно поправил нетронутую кучу бумаг на столе, придавая ей более растрепанный и деловой облик. По крайней мере, благодарение Духам, на улице не было дождя, иначе у него не осталось бы и шанса отшутиться.
        - Я склонен полагать, что это было самоубийство, сэр, - выдал сразу свое мнение Брэмли.
        Эйзенхарт поморщился. На его взгляд, говорить "сэр" собственному брату было ненужно и вообще довольно абсурдно (не говоря уже о том, что само обращение действовало Виктору, который себя ни старцем преклонного возраста, ни почтенным начальником не считал, на нервы), но избавить кузена от этой привычки он так и не смог. Тот полагал, что в рабочей обстановке допустимы только рабоче-уставные отношения, а потому, раз ты выше по табелю, то радуйся согбенным коленям и преданному заглядыванию в глаза. Иногда (да что там, большую часть времени) Эйзенхарт гадал, за что его угораздило родиться среди людей, настолько ценящих и уважающих букву закона, и что же конкретно должно было случиться с его кузенами, что они чтили правила с такой маниакальной настойчивостью.
        - А как же та ссора, которую слышали соседи незадолго до смерти Коринн?
        - Я опросил их. Старуха, живущая напротив, сказала, что из квартиры мадемуазель Лакруа доносились крики и даже звон бьющегося фарфора, однако незадолго до смерти мадемуазель мужчина, с которым она спорила, ушел. Соседка совершенно точно утверждает, что слышала, как хлопнула дверь.
        - И все же, я хотел бы поговорить с этим мужчиной. Соседка сумела его опознать?
        - Боюсь, что нет, сэр. Она не видела его, про голос тоже ничего сказать не смогла кроме того, что мужской.
        - А портье?
        - Говорит, что не знает его. Что или это не самый постоянный из гостей, - сержант покраснел, - мадемуазель Лакруа, либо он раньше приходил в другую смену.
        - Но он хотя бы дал словесное описание?
        - Очень общее, сэр. Худой, высокий, темноволосый…Он не присматривался.
        - Худой, высокий, темноволосый… - задумчиво повторил Эйзенхарт.
        На ум снова пришло лицо человека, чье имя он обнаружил среди любовников погибшей актрисы. Да нет, это было бы глупо. В конце концов, такому описанию соответствует треть жителей острова.
        - Надо узнать, кто этот мужчина. Попробуем получить более детальное описание, если не получится, у меня есть кое-какие наработки, будем вычеркивать подозреваемых по одному…
        Эйзенхарт мысленно задался вопросом, а что собственно, окажется хуже: что его работа на сегодня - два заурядных, случайно совпавших по времени самоубийства, навевающих мысли о его собственной скорой кончине, или же что эти смерти действительно связаны между собой, и дело приобретет оттенок международного дипломатического скандала.
        Впрочем, в глубине души он знал ответ.
        Глава 4
        Жилище Эйзенхарта оказалось совсем не таким, как я его представлял. Автомобиль высадил меня на не так давно застроенной улице, по обе стороны которой стояли рыжие браунстоуны. Рассматривая таблички у дверей в поисках нужного номера, я остановился у самого узкого из них. Три этажа, два окна, комнаты в них обычно настолько малы, что выходят окнами на обе стороны. Подобные дома обычно заселяют молодые семьи среднего достатка - и перебираются в более просторное жилье к появлению на свет второго ребенка.
        Нахмурившись, я попытался вспомнить что-то о личной жизни кузена. Определенно, он не был женат. Также я не припоминал, чтобы он когда-либо говорил о соседе, с которым делит комнаты. Теряясь в догадках, я нажал кнопку дверного звонка.
        - Открыто! - послышалось из-за двери.
        Осторожно потянув на себя дверь, я вошел и оказался в микроскопического размера прихожей, где за лестницей был виден проход в гостиную.
        Как я и ожидал, Эйзенхарт был там, закутавшись по нос в клетчатый плед. Словно нахохлившийся воробей, он сидел в придвинутом вплотную к горевшему камину кресле. С тяжестью на сердце я опознал следующую стадию его состояния. Могильный холод, пробирающий до костей, как правило, появлялся, когда проклятому оставалось жить меньше недели. Ледяная корка, покрывавшая мост на ту сторону, обычно чувствовалась только теми, кто уже занес ногу и положил руку на его перила. Мне доводилось испытывать эти ощущения, и я знал, что никакой камин, никакой горячий чай с бренди здесь не помогут.
        - Милый дом, - заметил я вместо приветствия. - А я полагал, что вы и ночуете в управлении.
        Я не покривил душой, делая комплимент: в тщательно, с любовью продуманной обстановке чувствовалась женская рука. В то же время я был уверен, что такой бардак, какой я видел перед собой на каминной полке, способен оставить за собой только холостяк, что заставляло задуматься…
        - Обычно так и бывает, - признал Эйзенхарт, протягивая руки к огню. - Но сегодня мне взяли отгул. Выставили вон, несмотря на мои самые честные побуждения и желание пахать как крестьянин на сенокосе. Вот скажите, и где в этом справедливость?
        - Ее нет, - коротко ответил я. - И я уверен, что во время сенокоса не пашут. Как вы себя чувствуете?
        - Как мертвец в морге, - скривился Эйзенхарт и с отвращением посмотрел на мой саквояж. - Я уже говорил вам, что ненавижу иголки?
        - Намекали.
        Жалобы пациентов - не на самочувствие, что совершенно понятно, а на страшный вид инструментов, невкусные лекарства и прочее - были неотъемлемой частью работы врача. Со временем к ним привыкаешь и большей частью пропускаешь их мимо ушей. Так я и поступил, вместо этого обратив внимание на фотокарточку, лежавшую среди бумаг на столе.
        - Кто это?
        Запечатленный на снимке мужчина обладал весьма выдающимся и запоминающимся профилем. Высокие, словно вырезанные по кости скулы выдавали в нем слава, хищно изогнутый нос (я чуть не сказал клюв) намекал на южное происхождение. Темные глаза смотрели пристально, вглядываясь в самую суть. Он не был красив классической красотой, однако внешность выдавала в нем неординарную личность.
        - Вы не знаете?
        Я отрицательно покачал головой.
        - Это Александр Грей, - Эйзенхарт произнес это так, словно мне это должно было о чем-то сказать. - Ну да, я забыл, сколько времени вы провели в колониях… Мистер Грей, - начал он свой рассказ, - является незаконнорожденным сыном леди Элизабет Грей, единственной дочери последнего графа Грея…
        - Мне все еще ни о чем это не говорит, - прокомментировал я.
        - Греи вели свой род от Цорнеров, правивших королевством Лемман до того, как империя захватила остров. По нашим, здешним меркам, несмотря на титул, граф был фигурой, стоявшей не ниже герцога Клива, - пояснил потомок завоевателей. - Что же до отца мистера Грея, то им стал Владислаус Второй.
        - Король Ольтеная?
        - Именно. Если вкратце, то почти тридцать лет назад Владислаус, тогда еще относительно юный принц, прибыл с визитом в Гетценбург, где познакомился с леди Грей, первой красавицей герцогства. Говорят, сам император подумывал тогда о предложении ей. Не знаю, так ли это, но она выбрала Владислауса, хотя того уже ждала болезненная жена на материке. Леди Грей согласилась стать его любовницей. Лишилась титула, но, говорят, с деньгами Ольтенаев, оно того стоило. А это, - Эйзенхарт постучал пальцем по снимку, - плод их связи.
        - И почему вы держите его портрет у себя на столе?
        - Я предполагаю, что он может быть связан с делом, которое я сейчас расследую, - заявил детектив.
        - В самом деле? Я думал, это самоубийство.
        - Два самоубийства, - поправил меня Виктор.
        - Уже два?
        - Да. И как минимум с одной из жертв Александр Грей был знаком.
        Мне это не показалось поводом для радости, которая прозвучала в голосе Эйзенхарта, но я сдержался и промолчал.
        - Так вызовите его на допрос, - предложил я.
        - Вот тут-то и начинаются сложности… Мистер Грей имеет подданство Ольтеная и, что гораздо хуже, пребывает в Гетценбурге в роли атташе по культуре при ольтенайском посольстве. Я не могу просто так пригласить его к себе, - Эйзенхарт нахмурился и опустил подбородок на сложенные ладони, - дипломатический иммунитет, чтоб его…
        - Понятно.
        Следующая минута прошла в молчании: я убирал обратно лекарство, Эйзенхарт размышлял (или, вернее, замышлял что-то).
        - Но, полагаю, дипломатический иммунитет не помешал бы вам побеседовать, скажем так, частным образом? - пришла мне в голову мысль.
        Кузен поднял на меня взгляд.
        - Гениально, доктор!
        - В самом деле? - на этот раз я все-таки не смог удержаться от сарказма: на мой взгляд, Эйзенхарт перебарщивал с актерской игрой.
        - Конечно! Но вот проблемка: побеседовать с мистером Греем не так-то просто. Почти все время о проводит в здании посольства, то есть на территории другого государства. А когда оттуда выходит… Вот, например, совершенно случайно, - в этом я сомневался, - мне стало известно, что сегодняшний вечер мистер Грей проведет в клубе "Савона". Закрытом клубе, куда без приглашения одного из его членов не попасть. И что же мне делать…
        - Уверен, среди ваших знакомых найдется кто-то, способный провести вас внутрь.
        - Возможно, - задумчиво согласился Эйзенхарт. - Не подадите ли мне телефонный аппарат, док?
        Я исполнил требуемое и закурил, краем уха прислушиваясь к разговору.
        - … Будьте добры, позовите леди Эвелин… Леди Эвелин? Да-да, какой сюрприз, совершенно с вами согласен. Скажите, вы слышали о вечеринке сегодня в "Савоне"? Как думаете, не могли бы вы достать туда два приглашения? Я ведь, конечно, не помешал вашим планам на вечер? Нет? Да, было бы неплохо. Хорошо, экипаж заедет за вами в восемь.
        Повесив трубку, он улыбнулся:
        - Ну все, этот вопрос решен.
        - Это была леди Гринберг?
        - Она самая.
        Эйзенхарт смерил меня настолько внимательным взглядом, что я поинтересовался:
        - Что?
        - Думаю, вам подойдет мой смокинг.
        - Что? - я даже переспросил, настолько нелепо прозвучал его ответ.
        - Ну, доктор, вы же не думали, что я отправлюсь туда сам?
        Именно так я и полагал.
        - Даже ребенок догадается, что полицейские просто так не беседуют с незнакомцами "в частном порядке". Так что вы пойдете вместо меня.
        - И не подумаю.
        Внутри я кипел от возмущения. Опять уже в который раз, Эйзенхарт втягивал меня в какие-то свои игры, не считаясь с моим мнением. Мог бы хотя бы спросить, прежде чем решать за меня!
        - Но, док, вы же видите, я не в состоянии туда ехать. Меня даже на работу сегодня не пустили!
        Право, из всех привычек Эйзенхарта привычка пользоваться своим состоянием для того, чтобы чувствующие вину окружающие соглашались на все его идеи, была одной из самых мерзких.
        - Ничего, справитесь, - злорадно ответил я. - Я вколю вам вторую дозу перед выходом.
        - Но я не могу ехать! Грей не будет разговаривать ни со мной, ни с кем другим из полиции! Вы - моя единственная надежда!
        - И эта надежда упокоилась в вечности.
        Я был неумолим, однако Эйзенхарту все же удалось найти лазейку:
        - А как же леди Эвелин? Она же будет ждать. Вы подумали, каково ей будет, когда я не приеду за ней?
        - А вы позвоните ей и скажите, что все отменяется.
        - Но я не стану это делать, - Эйзенхарт даже немного отодвинул кресло, будто ожидая, что в уговорах я перейду к физическим методам убеждения. - Вы, конечно, можете попробовать сами ей позвонить… и не дать мне найти человека, который, возможно, виновен в смерти двух девушек…
        Я скрипнул зубами. Попробовать объяснить леди, не раскрывая при том состояния Эйзенхарта, и выставить себя дураком? Или пойти на поводу у Эйзенхарта, помочь ему в расследовании, и опять же, вероятно, выставить себя дураком?
        - Только ради леди Эвелин.
        Эйзенхарт просиял:
        - Я знал, что вы согласитесь! Лиза! - позвал он. Из коридора на крик вышла горничная леди Эйзенхарт и сделала перед нами книксен. Как я и думал, весь этот диалог был заранее подстроен Эйзенхартом, предугадавшим мой ответ еще, когда я сам не знал, о чем пойдет речь. - Тащи сюда мой костюм, будем ушивать.

* * *
        Ровно в восемь извозчик остановился у входа. Городской дом семьи Гринберг являл собой массивное каменное строение, ярко выделявшееся на общем фоне (как я начал подозревать, иначе в случае с семьей барона и быть не могло). Датировавшийся позапрошлым веком особняк - единственная фамильная резиденция, которую дед леди Эвелин не продал ради уплаты долгов и основания банковского дома, принесшего семье нынешнее благосостояние, - выглядел мрачным вороном на фоне отштукатуренных палаццо в северно-романском стиле. За кованой оградой высотой в человеческий рост в сумерках можно было разглядеть регулярный парк с подстриженным кустарником и серым гравием дорожек.
        Леди Эвелин, вопреки этикету и народному поверью, гласящему, что женщины не способны собраться вовремя, особенно если речь идет о светском мероприятии, уже ждала нас у ворот, нетерпеливо затягиваясь сигаретой. Увидев кэб, она поспешно придавила ее каблуком.
        - Доктор! - при виде меня улыбка на ее лице погасла, но спустя мгновение вернулась вновь. - Какая неожиданность.
        Было понятно, что в этот вечер она ожидала не меня, и все же это обстоятельство меня слегка кольнуло. Я пробормотал свои извинения по поводу отсутствия Эйзенхарта, но леди Эвелин только равнодушно от них отмахнулась.
        - Ему же хуже, - беззлобно заявила она. - Пусть работает, пока мы с вами приятно проводим время. Но прежде чем я обо всем забуду и утащу вас на танцпол, расскажите, кто так заинтересовал детектива Эйзенхарта? У меня, конечно, есть кое-какие догадки, но…
        На пересказ дела много времени не потребовалось, ровно столько, сколько было необходимо, чтобы добраться по мосту до правого берега и проехать тройку кварталов.
        - Я немного знаю его, - произнесла леди Эвелин, когда мы подъезжали к клубу. - Не лично, нет. Мистер Грей был помолвлен с сестрой одной моей знакомой. К тому же, он близкий друг брата еще одной моей знакомой, благодаря которой мы сегодня получили приглашения, поэтому я о нем наслышана. Вам будет непросто получить от него необходимые сведения… - от радостного предвкушения в ее настроении не осталось и следы; теперь леди пребывала в задумчивости.
        Мы разделились у гардеробных, а когда вновь встретились в холле, она окинула меня придирчивым взглядом.
        - Я выгляжу настолько неприлично? - пошутил я.
        - Напротив. Слишком прилично, - леди тяжело вздохнула. - А в обществе, к которому мы направляемся, это сейчас не в моде. Подойдите-ка сюда.
        Привстав на цыпочки, она взлохматила мои волосы и развязала бабочку. Потом расстегнула смокинг и, не удовлетворившись этим, верхнюю пуговицу рубашки.
        - Чего-то не хватает… - пробормотала она.
        Прежде чем я успел сообразить, что она собиралась сделать, леди Эвелин стащила с моего носа очки и спрятала к себе в сумочку.
        - Получите, когда все закончится, - отрезала она в ответ на мое возмущенное восклицание. - Готовы?
        Последний вопрос она скорее адресовала себе самой. С заметным промедлением переступив порог, она расправила плечи и просунула руку мне под локоть.
        По мере продвижения по залу я замечал все больше взглядов, неприкрытых, полных осуждения и жадного любопытства, которые бросали в нашу сторону. Сначала я подумал, что причина их во мне, однако вскоре понял, что все они предназначались леди Эвелин.
        Определенно, дело было не в ее внешнем виде. Моя спутница была одета неброско, если не сказать просто. Черное, расшитое кристаллами платье скрывал чехол из темно-синего шифона, создавая иллюзию звездного неба на экваторе. Его длина могла еще показаться шокирующей в некоторых областях империи, однако в противовес открытым ногам платье полностью скрывало руки и плечи. Из украшений леди Эвелин выбрала только диадему с иолитами, в отличие от некоторых дам, надевших на себя все содержимое своей ювелирной шкатулки. Тщетно пытаясь понять, чем было вызвано такое отношение, я обратился к леди.
        - Вы здесь ни при чем, - отвернувшись, проговорила леди Эвелин. По ее напряженной спине было ясно, что тема ей неприятна. - Дело во мне. Со смерти Ульриха прошло только пять месяцев, и даже после траура я не должна была сразу приводить в общество незнакомца. Скандал! - она горько усмехнулась. - Так что потерпите, если можете. Всего один вечер…
        У меня пересохло в горле. Разумеется! Потеряв полгода назад жениха, пусть даже и фиктивного, леди Эвелин до сегодняшнего дня, согласно обычаям, не появлялась в обществе, и тут такой faux pas [4 - отсутствие такта, приличий, компрометирующий поступок] - по вине Эйзенхарта, не соизволившего подумать, какой урон репутации леди нанесет его просьба.
        - Духи его забери! - вырвалось у меня. - Мне очень жаль. Я уверен, Эйзенхарт не знал, иначе бы ни в коем случае к вам не обратился…
        Леди Эвелин резко развернулась. Серые глаза внимательно посмотрели на меня, ища насмешку.
        - Вы очень хороший друг, - заключила она, не найдя ни намека на то, что я говорил неискренне. - Всегда верите в лучшее, когда дело касается детектива Эйзенхарта, верно? Ему с вами повезло. Хотела бы я иметь такого верного друга, как вы… - добавила она с внезапной тоской в голосе, прекрасно знакомой мне.
        - В таком случае, считайте, что ваше желание исполнилось, - я ободряюще сжал ее ладонь.
        И снова пристальный взгляд ее глаз изучил мое лицо в поисках фальши.
        - Спасибо, - леди Эвелин сжала мою ладонь в ответ. - Я это очень ценю. Хотя, - добавила она шутливым тоном, - на вашем месте я бы еще раз обдумала ваше предложение. Вы обнаружите, что я обладаю весьма тяжелым характером: я никогда не сближаюсь с теми, кто мне безразличен, и никогда не пытаюсь понравиться тем, кто вызывает у меня симпатию.
        - Тогда я должен быть польщен, потому что за время нашего знакомства у меня ни разу не возникло ощущения, что вы пытаетесь меня к себе расположить, - в тон ей ответил я и спросил. - На правах друга, могу я задать вам бестактный вопрос? Почему вы в таком случае согласились помочь Эйзенхарту?
        - Потому что он попросил, - ее ответ был прост, но от этого то, что скрывалось за ее словами, было не менее опасно.
        - Вы… я прошу прощения, возможно, мне показалось, но… вы испытываете к нему чувства?
        В окружавшей нас обстановке вопрос прозвучал настолько глупо и старомодно, что моя собеседница не сдержалась и фыркнула от смеха.
        - Это так заметно? - покосилась на меня леди Эвелин. - Я люблю его.
        Три обычных слова. Если бы их произнесла любая другая девушка, я был бы спокоен, списав их на свойственную юности романтичность. Но леди Эвелин была совершенно серьезна, и до сих пор у меня еще не было ни одного повода упрекнуть ее в легкомыслии.
        Ее ответ прозвучал как гром среди ясного неба. Многое, если не все, встало на свои места. На секунду взмолившись Духам, я понадеялся, что Эйзенхарт не осознавал этого, когда пользовался расположением леди, раз за разом требуя ее помощи, понимая, что она не откажет, даже если его просьбы будут ей в тягость.
        - Вы же видели его от силы дважды! - попытался я воззвать к ее здравому смыслу, тем не менее, осознавая тщетность своих стараний.
        - Трижды, - педантично поправила меня леди и улыбнулась, как мне показалось, слегка грустно. - Только это ничего не меняет. Лос.
        Судьба, вспомнил я, как местные жители называли Вирд. А еще - жребий, зачастую непосильный.
        - Зная моего кузена, я обязан сказать вам, что ваши чувства могут быть не взаимны, - счел я необходимым ее предупредить.
        Она равнодушно пожала плечами.
        - Любовь редко бывает абсолютно взаимной, доктор. В отношениях всегда кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить, кто-то целует, а кто-то подставляет для поцелуя щеку… Не переживайте за меня. Я сказала, что люблю его - это судьба, и тут уже ничего не поделать. Но это не значит, что я так беспомощна перед ним, как вы думаете, и буду страдать от его невнимания, - усмехнувшись, леди Эвелин потянула меня за локоть. - Пойдемте! У нас еще важное задание, если вы не забыли.
        В недоброжелательно настроенной к леди Гринберг толпе все-таки нашелся как минимум один человек, которого не волновало соблюдение декорума. Словно из ниоткуда на нашем пути возникла очаровательная рыжеволосая особа в огненно-ярком платье, открывающем великолепные ножки.
        - Эви! - радостно воскликнула она, чмокая воздух возле щеки подруги. - Я так рада, что ты наконец пришла! Пойдем, я провожу тебя к нашей компании. А это кто?
        Леди Эвелин, со снисходительной, хотя и нежной улыбкой поприветствовавшая знакомую, решила нас познакомить.
        - Поппи, позволь представить тебе сэра Роберта Альтманна, друга… семьи, - я обратил внимание как на то, что леди Эвелин решила опустить мое звание, так и на заминку, возникшую при именовании моей роли на этом вечере. - Он недавно приехал в город из колоний. Роберт, - леди Эвелин вновь запнулась на имени, - позвольте познакомить вас с леди Амарантин Мерц.
        Второй раз за вечер привлекательная девушка решила со всей придирчивостью рассмотреть мой облик. Я ответил тем же, особенно задержавшись глазами на восхитительных волосах цвета красного дерева и павлиньих перьях в них.
        - Для друзей просто Поппи, - леди Мерц улыбнулась, видимо, довольная увиденным, и протянула мне руку для поцелуя. - Однако пойдемте, нас уже заждались!
        - А вы ей понравились, - шепотом заметила леди Эвелин, пока ее подруга отвлеклась по пути, встретив еще одну группу знакомых.
        Я обернулся: в серых глазах плясали озорные искорки.
        - Это плохо?
        - Отчего же? Только будьте осторожнее, доктор, иначе вам придется переживать уже о своем сердце. Поппи, она… как это говорят? - леди Эвелин замялась в поисках нужного слова. - Поматросит и бросит?
        Чередой залов леди Амарантин провела нас к компании, состоявшей из молодых мужчин, небрежность во внешности которых была достигнута столь же тщательным образом, что и, стараниями леди Эвелин, в моей, и нескольких ультрасовременных девушек - короткие, расшитые бисером платья, обрезанные у подбородка волосы, нитка жемчуга на плоской груди и густо подведенные глаза, как по журналу мод.
        - Наконец-то наша пропажа нашлась! - возвестила Поппи. - Для тех, кто ее еще не видел, знакомьтесь: это Эви Гринберг, наша самая богатая невеста (Дэнни, это я специально для тебя говорю!), и Роберт Альтманн, ее друг из далеких колоний. Что же касается этих оболтусов, то это мой брат Теобальд, - она любовно потрепала его по щеке.
        - Наслышан, - я пожал руку нынешнему барону Мерцу, чье имя действительно было мне известно в связи с одним из расследований Эйзенхарта.
        - Рядом с ним Васили Кормакофф…
        Высокий, интеллигентного вида блондин в модных очках улыбнулся, отвечая на мое рукопожатие.
        - Просто Бэзил, - предложил он. - Боюсь, наши имена бывают сложны для произношения.
        Как истинный сын Гардарики, он говорил без акцента, но с той чрезмерной правильностью, присущей исключительно иностранцам.
        - Васили звезда современной поэзии, - продолжила Поппи и вздохнула, - но, ты только не обижайся, коктейли ты делаешь гораздо лучше. Вот где настоящий талант!
        - И сорок градусов алкоголя, - пробормотал рядом со мной мужчина, отмеченный Ястребом. - Поппи, ты просто ничего не смыслишь в искусстве.
        - В кои веки я вынуждена с тобой согласиться, Лен, - усмехнулась моя спутница. - Привет. Никогда не думала, что скажу это, но приятно увидеть знакомое лицо здесь, пусть даже оно и твое.
        - Комплимент! От тебя! - осклабился он. - Это что-то новое. Как поживаешь, Эвелин? Как траур?
        Леди Эвелин тихо пробурчала что-то нецензурное.
        - Леонард Мартин, - как ни в чем ни бывало представился Ястреб. - Как вы поняли, мы с вашей подругой старые знакомые. А это - Александр Грей и дон Мариано Людовико Фиеретти, хотя я и сомневаюсь, что это его настоящее имя.
        Еще один из Птичьего рода - к которому принадлежала наибольшая часть собравшихся, - атташе по культуре и королевский бастард бросил на меня один краткий взгляд и равнодушно отвернулся, продолжая разговор с низкорослым брюнетом в оперном фраке. Если его как-то и заинтересовала моя персона, то он ничем это не показал - в отличие от остальных.
        - Значит, вы приехали из колоний? - спросил Леонард. - Откуда, если не секрет?
        - Отовсюду понемногу, - отшутился я. - Но в последнее время я был в Габеноре.
        - В самом деле? В таком случае, может быть, вы знаете лорда Стонингема? Он служит губернатором в…
        - Агонге. Да, разумеется.
        - Как они с супругой? - не отставал от меня Ястреб. - И их очаровательная дочка…
        Я знал, что он пытается сделать: проверить, кто я такой, что из себя представляю, как - и, главное, зачем - пришел к ним сегодня. К счастью, поймать меня ему не удалось.
        - Дочки, вы хотели сказать, - поправил я его. - Леди Эдит родила незадолго до Кануна года, Фил был вне себя от счастья.
        - Да, конечно… Я уже и забыл, как посылал ему поздравления.
        Криво усмехнувшись и признавая свое поражение, Ястреб отошел в сторону, однако его место заняли другие.
        - Колонии… Как интересно! - хлопнула ресницами одна из девушек с каре. - Но что же вы теперь делаете в Гетценбурге?
        На этот вопрос я при всем желании не мог дать ответ. Изначально я приехал сюда по приглашению родственников (о чем тут явно не стоило вспоминать, дабы избежать расспросов о семействе Эйзенхартов и не привлечь ненужного внимания), а остался здесь… сложно сказать, почему. Сперва мне было все равно, где находиться. Единственным местом, мне не подходившим, была столица: увы, состояние моего банковского счета не подходило для цен метрополии. В Марчестер, домой, меня тоже не тянуло. Там не было ничего, ни условий, пригодных для жилья, ни каких-либо светлых воспоминаний, чтобы я решил сесть на поезд до вересковых пустошей. Если бы не письмо леди Эйзенхарт, я бы, вероятнее всего, бесцельно скитался бы по провинции в ожидании комиссии в Керфийской крепости. Собственно, так я и собирался поступить, проведя пару недель в Гетценбурге. А в итоге так и остался здесь… Почему?
        - Сам не знаю, - честно признался я.
        Ответ мой, судя по всему, оказался правильным, потому что вызвал смех (похоже, слушатели решили, что я пытаюсь быть остроумным) и воодушевленное требование за это выпить.
        Воспользовавшись передышкой, я подал бокал шампанского леди Эвелин и попытался примкнуть к кружку, образовавшемуся вокруг мистера Грея. Спустя полчаса я был вынужден признать свое поражение: пару раз мне удалось ввернуть несколько фраз, особенно когда речь зашла о раскопках профессора Дэниэля в Джизехе, однако мистер Грей стойко продолжал меня игнорировать. Спустя час я уже начал мысленно проклинать Эйзенхарта. Существует причина, по которой Змеи могут быть врачами, учеными, даже тайными убийцами - но никогда шпионами. Мы прямолинейны, буквальны и не склонны хитростью и интригами выманивать информацию у противника. Не потому что мы обладаем какими-то выдающимися этическими принципами и не действуем из-под полы, а потому что скверного характера, доставшегося от патрона, обычно хватает лишь на короткие агрессивные выпады, а не на многоходовки. Короче говоря, я страдал. Если бы мне нужно было тихо убить мистера Грея, это не представило бы сложности: случайно задеть его плечом или передать ему стакан с виски, нет ничего проще. Но заставить его обратить на меня внимание и перевести разговор на нужную
тему…
        В конце концов, я настолько смирился с провалом, что даже не заметил, как Грей сам ко мне обратился.
        - Прошу прощения? - удивленно переспросил я.
        - Я спросил, будете ли вы против, если я приглашу на танец вашу спутницу.
        Фотография не передавала в полной мере его взгляд. Такое ощущение, словно темные глаза сдирали кожу и вскрывали кости, тщательно анализируя все увиденное. Я поежился.
        - О, нет, конечно. Пожалуйста, если леди не против…
        Леди была не против, и, наблюдая за движущимися в ритме парами, я малодушно поделал леди Эвелин продвинуться в расследовании дальше меня. Впрочем, наблюдал я за ними недолго, мое внимание отвлекла другая молодая леди, желавшая тоже присоединиться к танцующим.
        Глава 5
        - Удивительно, что при таком количестве общих знакомых мы до сих пор не были представлены друг другу, - заметил Грей, ведя свою партнершу в танце. - И, должен сказать, какая жалость…
        Леди Эвелин не выдержала и фыркнула.
        - Даже не начинайте, - предупредила она. - Я знаю, что вы делаете.
        - Знаете? Вы так в этом уверены?
        Возможно, кто-то более впечатлительный и затрепетал бы под его взглядом, но не она. Для этого у леди Эвелин была слишком хорошая подготовка в виде общества ее отца.
        - Думаю, да, - подтвердила она. - Пытаетесь польстить мне, чтобы вызвать у меня симпатию? Бесполезно. Не вы первый, и не вы последний.
        - И зачем бы мне это делать?
        - Вы бастард короля Владислауса. Его старший и любимый сын и, если то, что говорят о вашем слабохарактерном и слабоумном брате правда, более подходящий кандидат на ольтенайский престол. Но король боится признать вас своим наследником, потому что это приведет к неминуемой ссоре с церковью, давшей благословление на его брак с Ее Величеством Сивиллой. В принципе, он был бы готов поменять порядок наследования ради вас, он был бы даже рад этому (будем откровенны, ваш брат все-таки непригоден для престола, как бы не желала этого Сивилла), однако ему нужен определенный стимул…
        - Продолжайте, - с искренним интересом попросил Грей.
        - Например, если бы вы женились на девушке из подходящего рода, и ее семья встала на вашу сторону… Такая поддержка могла бы сослужить вам хорошую службу. Мы, конечно, не говорим о королевских домах, они не станут иметь дело с ублюдком. Но вот имя Хоторнов, которое вы бы получили, женившись на Роуз (да-да, я помню еще, как вы были с ней помолвлены), сделало бы вас дальним родственником императора, как бы тому не нравилось это номинальное родство. Впрочем, насколько я припоминаю, вы бросили Роуз ради леди Тенеррей, которая может похвастаться не только именем, но и деньгами. Удачная партия, кстати, где она?
        - Боюсь, наша помолвка распалась.
        - Какая печаль! - притворно ужаснулась леди Эвелин. - Неужели все из-за слухов?
        - Каких слухов?
        - Ну как же. О смерти мисс Лакруа, конечно. А еще Хэрриет Лайонелл, я помню, какие взгляды вы бросали на нее в прошлом сезоне. Бедняжки. Две женщины, о которых свет знал или, по крайней мере, подозревал, что они были вашими любовницами, и обе мертвы. Неудивительно, что ваша невеста поспешила вернуться на Королевский остров. Вы ведь потому решили переключить свое внимание на меня? Виновны вы в их смертях или вас подставляют, но после этой истории приличные люди уже не свяжут себя с вами. А вот дочка захудалого провинциального барона может и потерять голову от вашего внимания…
        - Вы себя недооцениваете.
        - Разве? Я никто. Но почему-то вы все еще терпите мою болтовню.
        Ей удалось вызвать у своего собеседника улыбку.
        - Возможно, это весьма занятная болтовня.
        - Вы не отрицаете моих слов, - заметила леди Эвелин. - Неужели действительно решили за мной приударить?
        Если нарочито простецкая лексика и смутила ее партнера, он это ничем не показал.
        - Почему вас это удивляет? Вы завидная невеста. Возможно, не столь именитая, но ваших денег хватит на то, чтобы скупить всю империю, и еще на половину Арнуаля останется. А деньги в наше время ценятся больше, чем старинные буллы.
        - Это деньги моей семьи, - перебила его леди Эвелин. - Не мои. А моя семья совершенно аполитична. Дело принципа, знаете ли.
        - Вы могли бы на них повлиять. К тому же, вы самая младшая из наследников. При определенном стечении обстоятельств все капиталы могут достаться вам…
        На мгновение лицо леди Эвелин окаменело.
        - Шучу, - улыбнулся Александр.
        - Я не знаю, что и где вы слышали, - твердо заявила леди Эвелин, - но я люблю свою семью, и угрожать ей - не лучшая тактика, чтобы расположить меня к себе. А теперь проводите меня обратно, я расхотела танцевать.
        - Я учту это, - пообещал Грей, сильнее притягивая ее к себе. - Но, думаю, нам не помешает еще один танец. Начнем сначала. Думаю, мне следовало быть с самого начала с вами откровенным, не тратя времени на вежливость. В конце концов, ваш характер в обществе отлично известен, - уколол он ее. - Меня действительно интересуют деньги и знакомства вашей семьи. Но еще больше мне нужна жена, способная встать со мной на одну ступеньку…
        - Не заинтересована, - отрезала леди Эвелин.
        - Я мог бы подарить вам корону. Страну. Целый мир.
        - Нет.
        Мистер Грей задумчиво на нее посмотрел.
        - Большинство женщин могли бы об этом только мечтать. Могу я узнать, почему?
        - Потому что она мне не нужна. И потому что целый мир - не тот дар, который я могла бы вернуть.
        - Подарки вовсе не обязательно возвращать.
        - Обязательно, - возразила леди Эвелин. - Если желаешь стоять, как вы выразились, на одной ступеньке. Не трудитесь, мистер Грей, все ваши обещания на меня не подействуют.
        - Но почему же? Даже без мира и короны, уверен, я мог бы сделать вам довольно привлекательное предложение….
        - И, возможно, я бы его приняла. Раньше. Но не теперь. Увы, мое сердце отдано другому.
        Грей фыркнул.
        - Как будто сердечные привязанности когда-то мешали хорошей сделке. И кто же этот счастливчик? Надеюсь, не этот врач в смокинге с чужого плеча, с которым вы пришли?
        Взглянув направо, где Альтманн танцевал с леди Мерц, леди Эвелин почувствовала желание вступиться в его защиту.
        - А почему бы, собственно, и нет?
        - Он Змей. Он воспитан армией. Он скучен - не говоря уже о том, что беден. Он не пара вам.
        - Это вы так считаете. Возможно, я наоборот желаю скуки.
        - Не желаете, - убежденно сказал Грей. - Вы согласились платить Фрейбургу, чтобы вырваться из своей семьи (да-да, я об этом знаю!). Вы желаете свободы. А скука - худшая из клеток, - заметив внимательный взгляд леди, он довольно улыбнулся. - Так как, быть может, я смогу убедить вас поменять мнение касательно моей кандидатуры?
        - Самое забавное, что могли бы, - неожиданно согласилась леди Эвелин. - Если бы вы и я были другими людьми… Но здесь и сейчас вы зря теряете время. Вам нужна корона Ольтеная, а я сделана не из того материала, из которого рождаются королевы.
        - Мне кажется иначе, - возразил ей Грей. - Вы хладнокровны и рассудительны, на мой взгляд, сочетание самое подходящее. Жаль, на самом деле. Вам бы пошла корона. Словно Тихе [5 - в зависимости от культуры, богиня судьбы (то есть еще одно имя Вирд и Лос в этом мире) либо удачи как случайного стечения обстоятельств], увенчанная крепостными стенами… - процитировал он.
        - И вы опять мне угрожаете.
        - Всего лишь выражаю надежду на то, что вы передумаете, - улыбка на лице Грея выглядела одновременно доброжелательной и опасной. - Однако, музыка стихает. Пойдемте.

* * *
        Я обнаружил леди Эвелин у окна, неспешно затягивавшуюся сигаретой. В алькове в стороне от толпы казалось, будто вся суета осталась где-то вдалеке. Я присоединился к ней и закурил, наблюдая, как по стеклу медленно стекают капли дождя.
        - Вы в порядке? Вы довольно долго танцевали с Греем, - наконец нарушил я молчание. - Что-нибудь узнали?
        На губах леди Эвелин появилась загадочная улыбка.
        - Кажется, мне только что сделали предложение, - задумчиво протянула она, - от которого нельзя отказаться.
        Я был вынужден признать, что ничего не понял.
        - Вас можно поздравить?
        Ее смех заглушили первые ноты новой песни. Оркестр, взявший пятиминутный перерыв, вернулся и объявил следующий танец.
        - Астор, - узнала его леди Эвелин. - Потанцуйте со мной, доктор. Заодно и поговорим. Тем более, зная Поппи, она сейчас примчится в поисках вас…
        Повинуясь, я проводил леди Эвелин на середину зала.
        - А вы великолепно танцуете, - признала она через некоторое время. - Впрочем, вы сегодня вообще открылись с новой стороны.
        - Разве? - рассеянно переспросил я, надеясь, что разговор не пойдет по этой дорожке. Увы, моим надеждам было не суждено сбыться. Было похоже, что, между Эйзенхартом и леди Эвелин, судьба забросила меня на допрос в инквизиции.
        - Да. Вот, например, губернатор Стонингем…
        - Я просто останавливался у него, когда был в Агонге.
        - Но вас не было в Агонге в декабре. Вы были здесь, в Гетценбурге.
        Это было так. На некоторое время я сосредоточился на танце, не желая вдаваться в объяснения.
        - Филипп и я знаем друг друга еще со школы. Мы состоим в переписке, хотя правильнее было бы сказать, что переписываюсь я с леди Эдит, сам Фил возьмет в руки перо только по крайней необходимости.
        - А джизехские раскопки? Вы действительно там присутствовали?
        - Помните истории о проклятии гробниц? Даниэлю понадобился тогда специалист по ядам, а я был поблизости и подходил по квалификации, - это походило на правду. Змеи, даже не обладавшие моим Даром, все равно чувствовали яды лучше среднестатистического человека. - Как видите, все просто.
        Мне не удалось убедить ее.
        - Просто? Да вы полны загадок! Взять хотя бы этот танец!
        - А что с ним не так?
        - Где вы научились его танцевать?
        - Вы не поверите, но у меня была бурная молодость, - пошутил я.
        - В это-то я как раз поверю. Что? - перехватила она мой взгляд. - У таких тихонь как вы обычно как раз так и бывает. Но вот незадача: Риччес с оркестром впервые исполнили этот танец в девяносто четвертом. Ваша молодость так затянулась? А, учитывая, что офицерам не положен отпуск, я теряюсь в догадках, где вы разучили его…
        Тут она меня поймала.
        - У вас какие-то странные представления о войне. По-вашему, мы там только и делаем, что сидим в окопа и воюем?
        - А что, нет? Вместо этого вы ходите на танцы и изучаете древние языки?
        - Всякое бывает, - уклончиво ответил я.
        Мне не понравилось, каким взглядом смерила меня леди Эвелин в ответ. Еще больше мне не понравилось, какое задумчивое выражение приобрело ее лицо, пока она рассматривала меня. Я знал, что она видит во мне сейчас: надменные черты лица, не скрытый за очками взгляд змеиных глаз - холодный, властный и опасный…
        - Почему вы прячетесь? - наконец спросила она.
        - Простите?
        - За цветными стеклами и этими твидовыми костюмами… Вы так стараетесь выглядеть стереотипным провинциальным доктором, скучным и правильным, что вам это почти удается. Но на самом деле это фасад, верно? Вы носите вечерний костюм словно родились в нем, танцуете как арнуалец и гораздо умнее, чем пытаетесь казаться. Так почему?
        Я не нашелся, что ответить. За пять шагов танца леди Эвелин подобралась ко мне даже ближе, чем Эйзенхарт за более чем полгода знакомства. И это было… страшно.
        - Мне не нравится это слово. "Правильный", - заметил я.
        - А какое, по-вашему, лучше?
        - Нормальный.
        Леди Эвелин лукаво улыбнулась:
        - Что означает, что с вами что-то ненормально. А вы еще таинственнее, чем я думала, доктор! Но я понимаю, - и что-то в ее мимике подсказывало, что она действительно понимала, что я хотел сказать в тот момент. - И, если вас утешит, - добавила она, - мне всегда казалось, что норма, если она существует, - это спектр, а не координаты на карте.
        Как ни странно, это (а еще то молчаливое взаимопонимание, которое иногда возникает между совершенно разными и малознакомыми людьми) и в самом деле послужило небольшим утешением.
        - Но довольно обо мне, - сменил я тему. - лучше расскажите о вас. Что вам удалось узнать от мистера Грея?
        Леди Эвелин поморщилась, вспоминая своего предыдущего партнера по танцам.
        - Он связан и с актрисой, и с Хэрриет Лайонелл. И его невеста, видимо, опасалась, как бы ей не оказаться следующей в списке жертв, раз порвала с ним. Однако я не уверена в версии детектива Эйзенхарта… О, Духи! - вздрогнула она. - Помяни Ворона, и он здесь…
        Я обернулся. Танец как раз закончился, и мистер Грей занял место в нашем алькове в ожидании, когда вернется леди Эвелин.
        - Отвезите меня домой, - попросила та, затормозив на полпути к нише. - Или проводите меня в гардеробную и возвращайтесь сюда, я пойму.
        - Я отвезу вас.
        Вечер уже подходил к концу, и мы узнали все, что могли. Мне еще предстояло заехать к Эйзенхарту, отчитаться, обменять новый и безумно дорогой смокинг на свой поношенный костюм и проверить его самочувствие, прежде чем вернуться к себе, поэтому я решил покинуть клуб вместе с леди Эвелин. К тому же, я знал, как связаться с той, с кем не успевал попрощаться.
        А утро началось с газеты и неожиданного упоминания вашего покорного слуги на странице светской хроники…
        Глава 6
        - Цвет вам к лицу, - заметил Эйзенхарт, усаживаясь рядом с ней на скамейку.
        Он увидел ее издалека: после вчерашнего скандала (по мнению "Гетценбургских новостей", сам Виктор вообще не считал произошедшее достойным упоминания) леди Эвелин окончательно рассталась с черными одеждами, чему Эйзенхарт был только рад. Пальто глубокого аметистового оттенка гораздо лучше подходило к цветущему саду вокруг - и не побуждало его вновь впасть в траур по своей недолгой оставшейся жизни. В ожидании его леди Эвелин склонилась над книгой и так увлеклась, что даже не заметила, как он сел рядом, пока Эйзенхарт не решил поздороваться.
        К чести леди Эвелин, следовало отметить что она, пропустив появление детектива, ничем не показала своего испуга. Вместо этого она медленно закрыла книгу и повернулась к нему, отмечая, но никак не комментируя его уставший вид, не по сезону теплое кашне и одолженную у Роберта трость.
        - А я была уверена, вы опять пришлете вместо себя доктора, - насмешливо изогнула она бровь, глядя на собеседника.
        Эйзенхарт издал страдальческий вздох. За это утро он успел услышать достаточно упреков от кузена, не поленившегося позвонить, чтобы убедиться, что Эйзенхарт просмотрел свежую прессу. Не хватало получить еще одну порцию нотаций. Признавая, однако, что он их заслужил, Эйзенхарт попытался попросить прощения:
        - Док уже прочитал мне лекцию о том, что я неправильно вел себя с вами. И о том, что я должен извиниться. Простите. Я могу привести множество оправданий, однако скажу одно: я был уверен, что вы предпочтете его компанию моей.
        - Почему же?
        - Вы меня поцеловали.
        Леди Эвелин улыбнулась:
        - Я чувствую, что здесь есть какая-то логика, но не нахожу ее, - пояснила она. - Допустим. Я вас поцеловала. И что?
        - И после этого вы исчезли.
        Леди Эвелин пожала плечами.
        - А вы ожидали, что я позвоню и приглашу вас выпить? - судя по выражению лица, да, именно на это Эйзенхарт и рассчитывал. - Я сделала свой ход. Вы свой - нет. Не в моем воспитании досаждать человеку, которому я безразлична. К тому же, - добавила она, - приставать к вам в таком состоянии было бы совершенно бесчеловечно. Вам и так сейчас хватает проблем, не так ли?
        - Простите?
        Она закатала рукав, показывая метку на запястье.
        - Безумно больно, не правда ли? - светским тоном поинтересовалась она. - А с некоторых пор еще и очень холодно.
        Эйзенхарт достаточно хорошо изучил укус у себя на руке за эти недели, чтобы сразу признать его точную копию. Только на ее запястье след оставили не зубы, а нечто иное. Чернота, потянувшаяся к его пальцам, стоило только Эйзенхарту дотронуться до кожи, была такой же, как метка Ворона, которую он попросил поставить ей в таборе. Тогда они потеряли подозреваемого, и без помощи с той стороны у него не было шансов найти Быка вовремя…
        - Пех[6 - от нем. Pech - неудача. Старое суеверие, до сих пор упоминается на севере Империи. Нелюбимый брат Судьбы, запутывающий ее пряжу и тем самым приносящий людям несчастья и неудачи. В некоторых местах также считается прозвищем Ворона] меня забери! - Эйзенхарт отдернул руку. - Она должна была исчезнуть!
        Леди Эвелин только хмыкнула.
        - Как видите, не исчезла.
        - Как так получилось?
        - Разве не вы говорили мне, что Ворон не играет по правилам? А еще что он вас любит и бережет? Полагаю, иногда его любовь принимает странную форму…
        Например, разделенной на двоих боли. И того, что невинный человек был вынужден расплачиваться за его ошибки. Впервые в жизни Эйзенхарт понял, почему Ворона боятся. Не потому, что он был предвестником несчастья. А потому что никто не мог предугадать, что придет в голову несносной Птице в следующий момент.
        - Но при чем здесь я? - почти жалобно спросил он. - Это ведь был дар миссис Сары, как он мог связать вас со мной? Скорее уж тогда с ней…
        - Ради Духов! Возьмите наконец ответственность за то, кто вы есть! Неужели вы думаете, что если бы вы не нарушили ход событий, я когда-нибудь оказалась бы в Вороньем таборе? Думаете, это миссис Саре Ворон одолжение делал? Как бы не так! Вы решили изменить мою судьбу, вам была нужна его помощь, вы поставили эту проклятую метку, миссис Сара была всего лишь вашим прокси. Так примите же наконец ваш собственный дар - и его последствия!
        Оказалось, что леди Эвелин умеет сердиться. За те немногие встречи, Эйзенхарт успел удивиться ее самообладанию: леди могла возмущаться, могла бояться его, но делала это… словно вполсилы. Понарошку. Не всерьез. Слишком спокойными были ее глаза в те моменты, просчитывающими ситуацию и отходные пути. Даже сегодня, в начале разговора, она не теряла контроля. Поэтому к тому, что его будут отчитывать с таким пылом, Эйзенхарт оказался не готов. А еще - так, словно он сам не понимал своего счастья…
        Счастья притягивать к себе неприятности и умереть молодым, видимо.
        Никаких других "даров" своего бездушного состояния Эйзенхарт назвать не мог. Судьба, по его мнению, была концепцией абстрактной, и как другие люди могли утверждать, что он может ее изменить, Эйзенхарт не понимал. Любой мог ее изменить! Свернуть направо, а не налево, выбрать кофе вместо чая, послать все и уехать в Новый свет, в конце концов! Как, обладая свободой выбора, кто-то (кроме Воронов, имевших свои, сложные отношения с Судьбой) мог утверждать, что это - судьба, а вон то - нет? Однако, то, с каким жаром леди Эвелин утверждала обратное, заставляло его поверить, что, быть может, ему говорили правду. И она действительно существовала, Лос, Вирд или как там ее еще называли…
        - Мне очень жаль. Я не думал…
        - Не думали, - холодно подтвердила леди Эвелин. - Вы вообще ни о чем не думали, когда привезли меня в вороний табор.
        - Неправда! Я… - Эйзенхарт осекся, вспомнив, что побудило его взять леди Гринберг с собой к Воронам. - Думал не о ваших чувствах. И не о вашей репутации. Вы правы. Вернее, думал, но как-то не так, видимо. Мне жаль, - в его голосе звучало искреннее раскаяние.
        - Если жалеете, то лучше исправьте сделанное, - посоветовала она, успокаиваясь после вспышки.
        Виктор спрятал лицо в ладонях и покачал головой.
        - Вы знаете о моей ситуации. Я… могу не успеть.
        - Успеете, - на его плечо легла затянутая в перчатку рука. - Я верю, что успеете. В конце концов, Ворон не стал бы тратить на вас силы, если бы считал, что у вас нет шансов.
        Утешение пришло так неожиданно, что Эйзенхарт даже сначала не понял, что это было.
        - Он может ошибаться, - глухо возразил он.
        - Нет. Разве вы когда-нибудь слышали, чтобы Ворон проигрывал? Так что у вас еще будет время и спасти деву от проклятия, - она усмехнулась уголками рта, - и разгадать это дело. Между прочим, зачем вы меня сюда пригласили? Думаю, с походом в книжный магазин вы бы справились и сами.
        - Чтобы извиниться, - под недоверчивым взглядом Эйзенхарт продолжил, - и спросить вас о вчерашнем вечере. Док хороший человек, но мыслит исключительно стереотипами. Поэтому хотелось бы знать, как вам понравился мистер Грей.
        - О, он очарователен, - увидев вытянувшееся лицо детектива, леди Эвелин добавила: - Для психопата, разумеется.
        - Вот как?
        - Да. Но он не убийца, которого вы ищете. Его и раньше не слишком жаловали, а после смертей леди Лайонелл и мисс Лакруа на него и вовсе косятся как на прокаженного. Даже общество способно понять, что что-то здесь нечисто. Поэтому он не убийца. Самоубийства (мы уже можем называть их убийствами или это еще не доказано?) расстроили его матримониальные планы с леди Тенеррей и лишили многих перспектив. Так что это не он. Is fecit cui prodest.
        - Предлагаете искать, кому это выгодно? Думаете, Грея подставляют?
        - Или мстят ему.
        - Ладно, - согласился Эйзенхарт. - Полагаю, врагов у Грея немало, и подозреваемых мы в таком случае найдем. Тогда второй вопрос. Вы знаете, что такое язык цветов?
        - Теперь да, - хмыкнула леди Эвелин. - Язык для тайного выражения чувств, в котором цветам придается определенное значение. Он возник пару десятилетий назад, пришел к нам с востока, хотя, как считают ученые, некоторые из действующих в империи значений могли образоваться от простонародных частушек определенного характера, где названия цветов использовались в качестве эвфемизма для подлежащих цензуре слов, - в качестве примера она с чувством продекламировала одну из частушек.
        Эйзенхарт потер покрасневшие щеки.
        - А вы любите шокировать окружающих.
        - Я нахожу в этом определенное удовольствие, - согласилась леди Эвелин. - Хотя и предпочитаю, чтобы это происходило на моих условиях.
        Вообще Эйзенхарт умел читать между строк. И иногда даже этим умением пользовался.
        - Дайте догадаюсь, вы про статью в газете?
        - И про нее тоже. Нет, мне понравилось, особенно про "привлекательного и таинственного незнакомца" - как подобное описание воспринял доктор, кстати? Однако, боюсь, мой отец это мнение не разделяет.
        На минуту оба замолчали, представив себе, на что был способен лорд Гринберг - не в гневе, нет, он никогда не сердился. Однако недовольство его было от этого не менее разрушительным…
        - Ладно, вернемся к нашим… цветам, - решительно тряхнула головой леди Эвелин. - Не скажете, откуда такой интерес к ботанике?
        - В день, когда умерла леди Лайонелл, мне прислали траурный букет. Потом, когда из окна выпала Коринн Лакруа, я опять получил нарциссы. Одна моя… один мой осведомитель, - быстро исправился Эйзенхарт; леди Эвелин тактично сделала вид, что ничего не слышала, - упомянул, что они означают лживую любовь или как-то так…
        - И вы решили, что в этом есть какой-то смысл.
        - Во всем в этой жизни есть какой-то смысл, - уверенно заявил Эйзенхарт.
        - Только если у вас парейдолия. Вы не думали, что это просто совпадение? И что кто-то просто решил над вами подшутить?
        - Сначала, - признался Виктор. - Однако между Хэрриет Лайонелл и Коринн Лакруа обнаружилась связь. Возможно, здесь она тоже есть.
        Леди Эвелин внимательно посмотрела на него и пожала плечами, отказываясь от дальнейших попыток его переубедить.
        - Как пожелаете. Итак, в империю язык цветов попал еще лет двадцать назад. Уже третью весну, однако, он снова в моде, благодаря модным журналам.
        - Которые вы, судя по тону, не читаете, - прокомментировал Эйзенхарт.
        - Достаточно того, что их читает моя модистка, - равнодушно бросила леди Эвелин.
        - А вы, позвольте, сейчас догадаюсь, предпочитаете "Популярную механику".
        - Или Terra Incognita, - подтвердила она.
        - Ну да, потому что бредовые теории о существовании доисторического народа в горной части Золотого Ханства куда интеллектуальнее женских изданий.
        Весь его сарказм, однако, пропал втуне, когда Эйзенхарт понял, что только что, пересказав содержание последнего номера, и сам признался в чтении "Терры". А еще под насмешливым взглядом леди Эвелин он понял, что его промах не остался незамеченным.
        - На самом деле, вы не правы, - проговорила та. - Мое презрение относилось не к женским журналам, в них нет ничего плохого, а к самому языку цветов. На редкость бесполезная идея, на мой взгляд. Вот, скажите, какой толк мне знать, что, например, - она обернулась вокруг и обратила внимание на пышный куст рододендрона, чьи белые бутоны приготовились распуститься, - азалия означает… минутку… - раскрыв книгу на букве "а", леди Эвелин с недоуменным выражением лица прочла: - "умеренность" и "страсть" одновременно. Право, и какой в этом смысл? Я поняла бы если бы она означала "сегодня в девять у меня"… Поэтому я и не верю, что кто-то специально посылает вам сообщения через цветы, детектив.
        - А это мы сейчас посмотрим. Позволите?
        Эйзенарт встал и предложил ей руку. За то время, что они провели на скамейке, в ботанический сад подтянулись многочисленные посетители, и теперь они неспешно фланировали по посыпанным шуршащим гравием дорожкам мимо нянь с колясками, бонн и гувернанток с детьми постарше, хихикающих пар, выбравшихся из-под опеки дуэний, а также немолодых дам в старомодных платьях, поддерживаемых под руку компаньонками.
        - Первый букет, - Эйзенхарт попытался перекричать детскую ссору из-за ярко раскрашенного мяча, - был из коротких ирисов.
        Леди Эвелин сверилась с книгой.
        - "Вера", "мудрость", "я ценю нашу дружбу", "у меня есть для вас сообщение"…
        - Вот! - обрадовался детектив. - Подходит.
        Леди Эвелин недоверчиво изогнула бровь, но ничего не сказала.
        - Еще там были такие фиолетовые…как шары…
        - Только не говорите, что мы здесь из-за вашего ботанического кретинизма.
        - Не буду, - легко согласился Эйзенхарт. - Зато я могу их опознать, если увижу.
        Поиски нужного растения привели их на одну из пустых боковых дорожек. Слева от них располагался бассейн с табличкой, гласящей, что летом здесь будут цвести лотосы. Сейчас же он был заполнен прошлогодней полусгнившей листвой, отчего желающих насладиться видом (и особенно запахом) вокруг было мало.
        - Allium acuminatum, - внимательно прочитал Эйзенхарт. - Вам это о чем-то говорит?
        Леди Эвелин закатила глаза.
        - Ради Духов, детектив! Это же лук. Как вы его могли не узнать?
        - Лук? - переспросил он.
        - Да. Вроде того, который используют почти во всех блюдах? Не обращайте внимания, - не найдя понимания, она махнула рукой. - Сомневаюсь, что он есть в этой книжке…
        Как ни странно, лук в справочник по языку цветов попал. И даже с весьма конкретным значением.
        - "Вы ошибаетесь", - процитировала леди Эвелин, кивая проходившей мимо знакомой. - В смысле, не вы… то есть, вы, но… К Пеху все! Я от вас заразилась, или здесь действительно появляется какой-то смысл?
        - Сейчас проверим. Как только найдем последний ингредиент.
        Они обошли сад дважды. Прошли по каждой тропинке, осмотрели все растения, однако Эйзенхарт утверждал, что не видит нужного. К началу второго часа леди Эвелин заявила, что, как бы ей не нравилась прогулка в обществе детектива Эйзенхарта, она отказывается повторять маршрут, и взмолилась о пощаде.
        - Может быть, вы сможете описать, что вам нужно? Только получше, чем в прошлый раз.
        - У меня есть другая идея, - обрадовался Эйзенхарт, пытаясь найти что-то в карманах. - Я нашел у Шона рисунок…
        - И вы молчали?!
        - Возможно, мне тоже была приятна ваша компания, - галантно предположил детектив.
        Леди Эвелин встретила его взглядом исподлобья.
        - Скажите уж честно, что вы про него забыли. Давайте сюда, - она развернула сложенный вчетверо листок и пробежалась по нему глазами.
        - А это черновик протокола допроса, который вам необязательно читать… Да-да, спасибо… С другой стороны…
        - Шон - это ваш сержант верно? - спросила леди, разглядывая выполненный с фотографической точностью рисунок. - У него талант.
        - К сожалению, да, - подтвердил Эйзенхарт не без гордости. - Так как, узнаете, что это?
        Она неуверенно покачала головой.
        - Я могу ошибаться… скорее всего, я ошибаюсь. Но… вы когда-нибудь были на море, детектив?
        - Я редко выбираюсь за город, - отрицательно покачал он головой. - Все никак не нахожу время на отпуск.
        - Мне это напоминает один кустарник, который растет на дюнах. Тамариск.
        - Могу я?.. - Эйзенхарт указал на книгу.
        - Пожалуйста. Она же теперь ваша.
        Перелистывая страницы, он быстро дошел до нужной. Напротив названия стояло всего одно слово, произведшее эффект взорвавшейся бомбы.
        - "Преступление".
        Небольшое кафе у входа в ботанический сад размещалась большей частью на улице, однако леди Эведин была уже рада возможности хотя бы погреть руки о чашку с горячим кофе. Они пришли минут десять назад, и за все это время Эйзенхарт не сказал ни слова. Вместо этого он сидел, вперив взор в словарь языка цветов, будто в надежде, что книга таит в себе ответы на все его вопросы.
        - Итак, что мы имеем, - резюмировал он. - "У меня есть для вас послание: вы ошибаетесь. Это преступление". Не слишком похоже на совпадение.
        - Нет, - вынуждена была признать она.
        - Вопрос только в том, о каком преступлении идет речь.
        - О смерти Хэрриет? - предположила леди Эвелин. - Вы получили это сообщение в день, когда она отравилась.
        - Спасибо, но мы уже догадались, что это преступление. Можно было не тратить силы.
        - Только после смерти Лакруа, - возразила леди Эвелин. - До того вы считали ее смерть самоубийством.
        Признавая свой промах, Эйзенхарт насупился и замолчал.
        - Кстати, о Лакруа, - хватило его, впрочем, ненадолго. - Что насчет второго букета? "Ненастоящая любовь"? Причем здесь это?
        - Это просто. Если вспомнить мистера Грея, - выражение лица леди Эвелин подсказывало, что лучше этого не делать, - то можно предположить, что отправитель пытался сказать, что на самом деле мисс Лакруа его не любила.
        - А она его любила?
        - Не знаю, - пожала плечами леди. - В любом случае, она честно любила его подарки и деньги.
        Эйзенхарт допил кофе одним глотком и мрачно уставился в дно чашки.
        - Все равно ничего не сходится.
        Следовало признать, что версия с языком цветов, казавшаяся еще сегодня утром весьма привлекательной (за неимением других) привела в тупик. Либо неизвестный отправитель букетов любил сообщать очевидное, либо… либо после проработки всех связанных с личностью и деятельностью мистера Александра Грея ниточек Эйзенхарту предстояло путешествие в полицейский архив. Где его и так не любили - за излишнее, по мнению архивариусов, трудолюбие.
        Леди Эвелин посмотрела на стоявшие у входа в сад солнечные часы и сверила их показания со своими.
        - Уже два! - удивленно воскликнула она. - Ладно, детектив, было приятно, но мне пора.
        - Мне тоже, - кисло подтвердил Эйзенхарт. - Спасибо за помощь. И за книгу.
        Напоминание о времени еще больше ухудшило его настроение: он сообразил, что сегодня четверг, и перед посещением архива ему предстоит нанести визит в еще одно место: родительский дом, где леди Эйзенхарт ждала сына к обязательному семейному обеду.

* * *
        Я заглянул в библиотеку всего на минуту, чтобы забрать некоторые из книг, которые я оставлял на хранение в доме четы Эйзенхартов. Свернул, чтобы по боковой лестнице быстрее вернуться в гостиную, но в итоге только задержался у группового портрета, висевшего в галерее второго этажа.
        Их было три сестры. Младшая, яркая и смешливая Свиристель, вышла замуж за такого же яркого гвардейского капитана из Вейда. Он был красив, остроумен и подавал большие надежды - пока не дезертировал из армии, бросив семью. Его жена умерла вскоре поле предательства супруга, а сына Эйзенхарты нашли только много лет спустя в подростковой банде.
        Старшая, сладкоголосая Канарейка, выбрала себе в мужья человека гораздо старше себя, властного и деспотичного. В детстве я часто спрашивал себя, что она могла найти в отце. Он был немолод, когда решил жениться. Он мог дать ей деньги, положение, стабильность. Но стоило ли все это его характера? Или она, подобно многим влюбленным женщинам, считала, что сможет его изменить? Лишь много позже я понял, что отец давал ей нечто гораздо более ценное: свою любовь, какой бы извращенной она не была.
        Я всегда молчу, когда рядом заходит речь о детстве как о самой счастливой и светлой поре жизни.
        Еще старательнее я молчу, когда слышу, как люди ставят знак равенства между любовью и счастьем.
        Брак моих родителей был благословлен Духами. Друг в друге они нашли свою судьбу. Казалось бы, величайший дар, который способна дать Вирд - или величайшее проклятие. Любовь к моей матери лишала отца контроля над его Даром, темным и опасным, не зря в армии его прозвали Чумой. Он любил ее - но и ненавидел за это. Как ненавидел и меня, унаследовавшего его способность, но в силу возраста неспособного ее контролировать. Я мало помню мать: только голубые глаза и мягкий бархат голоса иногда проскальзывают в воспоминаниях. Она была почти всегда больна, и отца, наблюдавшего, как медленно угасает единственный любимый им человек в этом мире, это приводило в еще большее исступление. Их жизни оборвались внезапно, в пожаре, неожиданно возникнувшем сразу во всех углах дома. И я никогда не признавал этого, но в глубине души я был рад такому концу. Для меня семья означала страдания, от которых смерть их освободила.
        Я никогда не верил в семью. Брак моих родителей с точки зрения общества был благополучным. То, что я видел перед своими глазами в детстве считалось счастьем - и от этого я боялся даже предположить, как выглядит менее удачный союз. Нет, я не верил в семью и никогда не мечтал быть ее частью. Пока не приехал в Гетценбург.
        Среднюю из сестер, ровно как и ее патрона, Мэри-Голубку, не отличала выдающаяся красота. Зато у нее был спокойный, добрый нрав и здравый смысл. Не гонясь за званиями и чинами, она приняла предложение провинциального полицейского, грубоватого и некрасивого, зато обладавшего таким же большим сердцем. И она не прогадала. Со временем детектив стал начальником полиции Лемман-Клива, но спустя тридцать лет оставался все так же влюбленным в свою жену. Их семья была похожа на иллюстрацию к детской книжке: горящий камин, радостные лица, стая умильно виляющих хвостом псов вокруг. Причем, добавляя к этому впечатлению, даже собаки были не породистые, купленные у заводчика за огромные деньги, а спасенные с улицы Виктором (стоит отметить что от привычки таскать домой всякую живность Эйзенхарт, горячо поддерживаемый родителями, взявших на себя миссию спасти всех, от бродячих собак до попавших в беду родственников, так и не избавился к своим двадцати восьми годам. Только список живности расширился с собак и кошек до несправедливо уволенных служанок, обиженных и обманутых детей-беспризорников, покинувших своих
супругов женщин, оголодавших коллег и прочих). Опережая замечания, скажу, что, конечно, не все было так гладко в семье Эйзенхартов - были и ссоры, и скандалы, как, например, когда Виктор заявил, что выбирает карьеру полицейского. Но их семья была живой, теплой, любящей. Такой, что даже я иногда ловил себя на мысли, как сложилась бы моя жизнь, прими я после смерти родителей предложения сэра Эйзенхарта и отправься с ними в Гетценбург.
        Однако в скором времени все должно было измениться. Я видел, что смерть ребенка делает с семьями, и не мог не страшиться грядущего. Оставалось только надеяться, что…
        - Роберт? Вы здесь? Все уже собрались внизу.
        Мои размышления прервал Шон, отправившийся на мои поиски по просьбе леди Эйзенхарт. Накануне исполнилось шесть месяцев ее первому внуку, и вся семья собралась отметить эту дату. Бросив последний взгляд на портрет, я оперся рукой на перила.
        - Уже иду.
        - Подождите. Я хотел вас просить…
        Вынутый из сержантской формы, Шон выглядел как подросток. Очень и очень напуганный подросток.
        - С Виктором что-то происходит, да? Он ничего мне не говорит…
        - Да, - не стал отрицать я.
        - Он… справится?
        На этот раз я не сказал правды. Это был не мой секрет. Если бы Эйзенхарт не хотел ждать смерти в одиночестве, он бы рассказал все сам.
        - Не знаю.
        Больше я ничего не мог сказать, но Шон, к счастью, и не просил. Внизу стоял гомон - оживленная беседа, детский смех, лай старого Уилсона. На мгновение сквозь шум прорезался испуганный окрик леди Луизы.
        - Виктор!
        - Это ты сейчас мне или ему? - лениво поинтересовался Эйзенхарт, ловя племянника. - Честное слово, зря вы его так назвали, я еще не умер. Вот скажи, почему ты не остановил ее? - обратился он к своему зятю.
        Барон Истон усмехнулся, с нежностью глядя на жену:
        - Ты же знаешь, это невозможно.
        - Мог бы хотя бы попытаться. А, доктор! - подходя поздороваться, он сунул ребенка мне. Я, в свою очередь, постарался поскорее передать Виктора-младшего на руки бабушке. - Что вы там делали, мы уже снарядили спасательную операцию.
        И как-то само собой я оказался втянутым в разговор, и чем ближе день клонился к вечеру, тем отчетливее я понимал: никаких надежд. Я не мог представить леди Эйзенхарт, сдерживающую рыдания над могилой сына, расширенные от страха глаза на бледном лице Луизы, сэра Эйзенхарта, бессильно сжимающего ладонь жены, не в силах ни утешить ее, ни найти покоя. Я не мог допустить, чтобы их семью разрушило горе. И если был хоть малейший шанс исправить будущее, я должен был его использовать, какой бы глупой, безрассудной и даже храброй (ведь мы все понимаем, что зачастую храбрость - это всего лишь более благородный синоним для глупости) не была эта затея.
        Глава 7
        Романские храмы поражают воображение своей красотой. Восточные - своим величием. Северные не похожи ни на те, ни на другие. Черные глянцевые кубы, украшенные лишь двумя символами на входе - Габе и Лос, Дар и Судьба - уродуют улицы своей простотой.
        Однако внутри все иначе. Посетителя встречают статуи каждого существа, когда-либо ходившего по той земле. Вырезанные все из того же камня (да и камень ли это? материал, который используют Грачи, вечные служители Духов, больше похож на вулканическое стекло) скульптуры выполнены с такой точностью, словно в любой момент оживут и сойдут со стен. Но они молчат. До той поры, пока не придет человек, способный говорить с Духами - или хотя бы с одним из них.
        В храме не предусмотрены окна кроме вентиляционного отверстия в куполе, и внутри всегда царит полумрак, длинные тени колеблются в свете свечей. Тяжелый запах воска, крови и металла заставляет кружиться голову и подгибаться колени. Северные храмы построены не для красоты. Они напоминают, что Духи опасны.
        Высоко под потолком расположились Птицы: загадочный Ворон, точно по центру, чтобы видеть все в этом мире, Коршун, выбирающий своих жертв, расправивший крылья Орлан. Намного ниже, в подвальном этаже, были те, кто близок к земле. В обычный день я бы пошел к Змею. Спустился бы вниз, где Северин уже проснулся от моего появления в храме.
        Но сегодня разговор у меня был не к нему.
        Я обходил храм по периметру: нечасто Змею доводится пройтись по срединному уровню. Одна за другой проплывали мимо меня скульптуры: Артур-Медведь, патрон стражей и убийц, Селена-Кошка, покровительница акробатов и воров, Рейнар-Лис, известный плут, даривший свою симпатию и защиту актерам и мошенникам…
        - Вам помочь? - обратила на меня внимание служительница в простом черном платье.
        Я покачал головой: дело, из-за которого я сегодня пришел, не требовало свидетелей.
        Маркус нашелся у центрального алтаря: вздыбленная на загривке шерсть, плотно прижатые к голове уши, обнаженные клыки. Покровитель Волков выглядел достаточно опасно, чтобы одуматься и повернуть обратно. Оставить все как есть. Позволить Виктору умереть.
        Я стянул с руки перчатку и, стараясь не смотреть на изуродованные пальцы, полоснул ножом по ладони. К сожалению, гигиена мало заботила Духов. На шприц с венозной кровью они бы не повелись, зато живая, горячая кровь, только покинувшая тело? Старый медный нож? Боль и страх? Эти подношения были им по вкусу.
        И особенно Волку. Я положил окровавленную ладонь ему в пасть и смотрел, как алые капли стекали по его морде.
        - Ты знаешь, зачем я здесь.
        То ли мне показалось то ли Маркус ощерился еще больше.
        - Я пришел просить за Виктора Клеменса Эйзенхарта. Он оскорбил тебя…
        Статуя под рукой завибрировала, словно от смеха. Похоже, Маркуса забавляла эта ситуация.
        - … и был тобой наказан. Я прошу… - я осекся: глаза Волка вспыхнули золотым огнем. Что ж, по крайней мере, теперь я получил его полное внимание.
        - Моя жизнь за его жизнь. Оставь Виктора в покое. Возьми лучше мою жизнь.
        Каменные челюсти сомкнулись вокруг моих пальцев.
        "А если возьму?"
        При заключении сделок с Духами существовала одна маленькая проблема: они были всемогущими. Они и так могли взять все, что хотели, и им не надо было ничего давать взамен.
        Поэтому являться в храм с такой просьбой было все равно что заявить о желании безвременно погибнуть.
        - Возьми. Согласись и возьми долг с меня. Я могу быть полезен тебе.
        Кажется, я вновь его позабавил.
        "Неужели?"
        - Эйзенхарт забрал жизнь твоего человека. Я могу спасти. Любого, на кого ты укажешь. Ты знаешь, что я могу, я уже спасал твоих сыновей.
        "И убивал тоже, доктор."
        Да. Это был бессмысленно отрицать.
        - Одна жизнь. Любая, - повторил я. - А если я обману, заберешь мою.
        На какое-то время Дух задумался. У меня был определенный рычаг воздействия: его подопечные постоянно попадали в неприятности и нуждались во врачебной помощи, и отказ даже одного Змея лечить его стаю мог снизить их поголовье. Однако, слишком силен был для Волка соблазн взять свое по праву, сломать дерзкого человека, решившего бросить ему вызов.
        Что ж, как говорил мой куратор, "делай, что должно, и будь, что будет". Я сделал все, что было в моих силах. Если этого хватит, Виктор будет жив. Неважно, какой ценой, я сильно задолжал Эйзенхартам - признаю первый и, возможно, последний раз, всем Эйзенхартам - за их доброту. А если моих усилий будет недостаточно…
        Будь, что будет.
        "А что мешает мне взять тою жизнь прямо сейчас?"
        Я почувствовал, как клыки пронзили кожу. А еще - как зашевелился чернильный змей у меня на боку: Северин-Змей решил все-таки напомнить, под чьей я защитой. Украдкой я перевел дух. Я надеялся, что Змей не оставит одного из своих самых талантливых и ценных подопечных, но не мог знать наверняка.
        Это было моим единственным спасением. Маркус мог пугать меня, но знал, что со Змеем их шансы равны. Недовольно, он раскрыл челюсти - чтобы в следующий момент вцепиться зубами в мое запястье. В глазах потемнело от боли. Я покачнулся и не смог устоять, падая на колени.
        Когда я очнулся, в зале больше никого не было. Каменная статуя молчала, только перемазанная кровью морда напоминала о произошедшем. Татуировка тоже притихла: Змей убедился, что я в безопасности, и ушел. Я бросил взгляд на свою руку: по ощущениям, Маркус должен был отгрызть ее, но вместо культи я увидел только две пунктирные линии. И на этот раз в них не было ничего потустороннего.
        Послание было четким и ясным.
        Долг принят.

* * *
        За остаток вечера и ночь к Эйзенхарту недобрыми чувствами воспылали не только сотрудники архива, но и его собственные коллеги. С ужасающей дотошностью детектив проштудировал все относившиеся к совершенным за последние годы самоубийствам документы (к счастью для дежурного в полицейском архиве, заинтересовавших Эйзенхарта дел оказалось немного. Молодые девушки редко лишали себя жизни в Лемман-Кливе. Еще реже так поступали богатые молодые девушки) и теперь выспрашивал подробности. А вопрос, не припоминает ли кто на месте преступления цветы, понимания среди сотрудников полиции не находил. Равно как и уточнения, что за цветы это были, и в каком количестве.
        - Кажется, тот шутник его основательно достал, - прокомментировал деятельность коллеги детектив Штромм, становясь в очередь у кофейного аппарата.
        На всякий случай, чтобы все поняли, о каком шутнике идет речь, он кивнул на охапку распустившихся розовым веток, которые курьер оставил в общей комнате.
        - Или просто он окончательно сбрендил, - возразил инспектор Вельке, представлявший в отделе немногочисленное старшее поколение. - В конце концов, мы все знали, что рано или поздно это случится. И вот: он считает эти цветы посланиями ему. Вздор!
        Высказав свое мнение и забрав чашку, из которой по комнате разносился восхитительный для хмурых и не выспавшихся сотрудников отдела убийств аромат, инспектор с чувством собственного достоинства удалился, показывая, что сплетни ниже его. Оставшиеся в общей комнате переглянулись.
        - Так что там с посланиями, Берт? - поинтересовался комиссар Роббе, подошедший к концу тирады.
        Молодой Пес пожал плечами:
        - Эйзенхарт считает, что в букетах, которые ему приходят, зашифрованы сообщения, связанные с одним из прошлых дел.
        - Кто-то ему мстит?
        - Вряд ли, - улыбнулся Штромм. - Месть - это если б ему нож под ребра загнали. А это… так. Кто-то просто издевается.
        Сам Эйзенхарт в этом обсуждении не участвовал, а потому не мог объяснить свою точку зрения. Вместо этого он был слишком занят телефонным разговором.
        - Слушай, но ты же даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить! - пытался убедить он Лидию, которая была не слишком рада его звонку, разбудившему ее задолго до начала рабочего дня.
        - Зато я знаю, что ты путаешь меня со справочной. Имей совесть, Виктор, я тебе за эту неделю нашла информации на месячный журнал! А Мэйбл уже подозревает, что я хочу занять ее место.
        - Ты? Писать о флердоранжах и кринолинах? Ни за что не поверю.
        - Достаточно того, что в это верит она, - отрезала журналистка. - К тому же, от тебя я за это так ничего не получила.
        - Если дело в этом, то все можно исправить, - обрадовался Эйзенхарт. - Во-первых, ты знаешь, что Грей связан с двумя убийствами…
        - Об этом уже все знают, - буркнула она. - Поле поспешного переезда леди Тенеррей в столицу и того вечера в "Савоне" все только о Грее и говорят. Кстати, помнишь, ты спрашивал меня о Хэрриет Лайонелл? Можешь представить себе, что у Грея была с ней интрижка? А ведь казалась такой тихоней.
        - А, во-вторых, - не дал сбить себя Виктор, - я могу помочь тебе вернуть благосклонность Мэйбл. Она все еще ищет человека, сопровождавшего в "Савону" леди Гринберг?
        - Лучше бы ты рассказал мне о своем расследовании, - проворчали на том конце провода. И после некоторых раздумий добавили: - Но я согласна и на это. Кто он?
        - Некто Роберт Альтманн. Змей.
        Было слышно, как перо царапнуло бумагу, пока его собеседница записывала информацию.
        - Я слышала, что он из колоний. Что он делает в городе?
        - Приехал к родственникам, - Эйзенхарт замолк, приближаясь к опасной территории.
        - И? Кто его родственники?
        Молчание по обе стороны телефонной линии стало красноречивым.
        - Я, - наконец признался детектив.
        - Что?
        - Ну, моя мать является младшей сестрой его матери, и так получилось, что…
        - Сволочь, - констатировала Лидия.
        Эйзенхарт не обиделся, зная, что заслужил, но по привычке попробовал опротестовать ее заявление:
        - Почему? Я дал тебе его имя…
        - Имя, которое я не могу использовать! Потому что, в отличие от кое-кого, держу свое слово!
        Это Виктор уже слышал во время их последней ссоры. Пытаясь отвлечь Лидию, он беспечно продолжил.
        - В любом случае, так или иначе часть своей сделки я выполнил. Выслушай теперь хотя бы мою просьбу. Мне нужна информация о леди Эвелин Гринберг. Все. Каждая мелочь… алло?
        Судя по всему, его слова остановили Лидию как раз в тот момент, когда она собиралась положить трубку.
        - А ее ты в чем подозреваешь? - наконец заговорила она.
        - Во многом.
        Она беспокойно потарабанила ногтями по корпусу телефона и наконец решилась. Виктор в этом не сомневался: нюх на сенсации у Лидии был отличный, иначе девчонка из порта не сумела бы пробиться в "Флит и партнеры".
        - Будет нелегко. До ее дебюта о ней никто и особо и не знал - слабое здоровье, родные держали ее все время в деревне. А после… Ну, про помолвку с Фрейбургом ты знаешь, ты расследовал его убийство. А в остальном - скажем так, есть причина, по которой о леди Эвелин не пишут.
        - И какая же?
        - Ее брат. Младший, Райнхардт, - уточнила журналистка. - С ним… что-то не так.
        В принципе, фраза "что-то не так" обладала большим диапазоном, означая все возможное, от умственного заболевания до исходящей от мужчины угрозы. Судя по тону, Лидия имела в виду второе.
        - Но ведь "не пишут" не значит "не знают", - как можно более легкомысленно сказал Эйзенхарт.
        - Не значит, - согласилась Лидия. - Ты расскажешь все о своем нынешнем деле, - выдвинула она свои требования. - Дашь эксклюзивное интервью по окончании расследования - разворот, а не как в прошлый раз. Расскажешь, зачем тебе понадобилась леди Гринберг. И никаких "последних просьб умирающего" больше.
        - Хорошо, - покладисто пообещал Эйзенхарт. Последнее условие далось ему особенно легко: едва ли он успеет еще раз обратиться к Лидии за помощью. - Слушай, я должен идти.
        Появившийся две минуты назад на пороге Брэмли отказывался уходить и даже пытался что-то показать жестами. Быстро свернув разговор (а ведь впервые Лидия никуда не убегала, оправдываясь срочными делами!), Эйзенхарт бросил подчиненному.
        - Ну?
        - Помните, вы просили сказать, когда появятся новости? Леди Хоторн вернулась в город.
        - Почему ты не сказал раньше? Идем!
        Не то чтобы Эйзенхарт не доверял леди Эвелин - нет, суждениям ее он верил, находя их зачастую не только верными, но и весьма точными и неожиданными, однако стоило уделить внимание и другой точке зрения. Возможно, Грею были невыгодны эти смерти, но в письмах, которые передала Эйзенхарту леди Незерфилд, подруга погибшей Хэрриет Лайонелл, содержалось достаточно слез, чтобы понять, кто довел леди Хэрриет до самоубийства. И на момент смерти Коринн Лакруа алиби у мистера Грея тоже отсутствовало. Зато был повод: в последнее время мистер Грей, утомленный растущими запросами любовницы, в открытую срывался на ней, даже находясь в обществе.
        Оставался один вопрос: был ли Александр Грей способен на убийство?
        Эйзенхарту не удалось поговорить с леди Тенеррей, но из присланного ею письма было очевидно, что бывшая невеста мистера Грея боится. Чего или кого? Виктор полагал, что жениха. И чтобы проверить это, он намеревался поговорить с человеком, женщиной, которая могла знать Грея не просто хорошо, но и лучше других.
        Род Хоторнов был одним из самых древних в империи. Верные советники при императорском престоле, они обладали властью, равной которой в стране не было. Но время меняет все. Неблагополучное стечение обстоятельств, и от семейства осталось две дочери - и Имя с большой буквы. Теперь же и леди Милфорд и вовсе была последней.
        Чтобы попасть в дом, Эйзенхарту пришлось преодолеть немалое сопротивление со стороны дворецкого. Нет, он и сам понимал, что на дворе стоит еще слишком ранний час для визитов, но дело не терпело промедления. Сегодня утром ему опять принесли перевязанный траурной лентой букет (и опять отправитель оказался слишком хитер, чтобы его засечь!), и Эйзенхарт опасался, что вскоре узнает о новой жертве.
        Благодаря медному жетону его все-таки пропустили в гостиную, куда шофер продолжал перетаскивать чемоданы со двора. Похоже, что Шон не преувеличивал, и леди Хоторн вернулась в Гетценбург только что. Первым, что бросалось в глаза в комнате, был портрет покойной Роуз Хоторн работы Персиваля и яркий букет разноцветных цинний на комоде перед ним. "Вспоминаю о тебе каждый день", - машинально отметил про себя Эйзенхарт.
        - Мне сказали, вы хотели меня видеть, - леди Хоторн спустилась в гостиную, кутаясь в расшитое цветами неглиже [7 - автор надеется, что читатель учтет, что в те времена слово "неглиже" означало не то же самое, что сейчас) по сути, в данном случае имеется в виду домашнее платье, в котором даже разрешалось принимать гостей мужского пола до двенадцати часов дня]. - Простите мой вид, - извинилась она, - я приехала только час назад и, честно говоря, хотела отдохнуть после дороги.
        - Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, - Эйзенхарт учтиво поклонился. - Я хотел поговорить с вами о мистере Александре Грее.
        Леди Хоторн не скрывала своего удивления:
        - Со мной? Почему?
        В отличие от погибших женщин, леди Милфорд Хоторн никогда не состояла в любовных отношениях с Греем. И все же, Эйзенхарт подозревал, что она знала о нем куда больше его влюбленных жертв.
        Осиротев вскоре после совершеннолетия, леди Милфорд решительной рукой выгнала из дома многочисленную толпу дядюшек, желавших взять под свою опеку сестер Хоторн, и занялась воспитанием своей младшей сестры сама. Души не чая в ней, леди Милфорд принесла в жертву свое собственное счастье, заменила Роуз мать и была рядом с ней на протяжении всей ее жизни. Она своими глазами видела, как Грей впервые встретил леди Роуз, отговаривала сестру принимать его предложение, утешала, когда помолвка оказалась под угрозой… была рядом до последнего, когда ее сестра, заболев от переживаний, слегла с пневмонией. Ей было чего сказать о мистере Грее.
        - Он - чудовище, - ее лицо драматически побелело, когда речь зашла об Александре. - Я знала многих людей, дурных людей, но никто не сравнится с ним. И я не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он.
        Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Эйзенхарт слушал, тем больше он укреплялся в своих подозрениях.
        Глава 8
        В последнее время мне категорически не везло с правой рукой. И я говорю даже не о ранении, почти полностью лишившем меня возможности двигать кистью и оборвавшем мою врачебную карьеру. Не так давно я снял гипс, и вот, снова был вынужден обращаться за помощью к Мортимеру. Молодой Дрозд даже отказался от вопросов, когда я пришел к нему, пропахший храмом, с глубоким порезом на ладони и волчьим укусом ниже. Я недовольно поправил манжету, скрывая под сорочкой бинты, и постучался к Эйзенхарту.
        - Я пришел узнать о твоем самочувствии.
        - А, доктор! - Эйзенхарт поднял взгляд от бумаг. Силясь понять, что было не так с фразой, он недоуменно моргнул и расплылся в довольной улыбке. - Мы перешли на "ты"? Ха, да ради этого стоит умереть! Пойдем.
        Мы вновь повторили путь вниз, где ремонтировались помещения для судебно-медицинской команды.
        - И побыстрее, - подталкивал меня в спину Виктор, - Роббе в здании, и если он застанет здесь тебя с твоей чудодейственной шкатулкой, меня даже слушать не станут и сразу уволят.
        - Так легко? Безо всякой причины?
        Я удивился. Борьба с наркотиками - это замечательно, но подобное рвение… было странно. Виноватое сопение позади меня подсказало, что причина все-таки была.
        - Героиновые пастилки от зубной боли, - наконец признался Эйзенхарт.
        - И, полагаю, зубы у тебя в тот момент не болели.
        Про рецепт даже спрашивать не стал - и так было понятно, что у его привычки избегать врачей были длинные ноги.
        - Нет. Но, послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, - попробовал он оправдаться, - я не знал, что делать. И, вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!
        Я промолчал.
        - Мне было двадцать, - повторил Виктор. - Я поступил глупо. Но если не в этом возрасте делать глупости, то когда?
        Например, никогда. Но вместо этого я проворчал:
        - Я бы предпочел услышать эту истории прежде чем делиться с тобой морфием, а не наоборот.
        - Тогда бы ты послал меня. К врачу, я имею в виду.
        Именно так я бы и поступил.
        - Значит ли это, что помощи от тебя я больше не дождусь? - с деланым равнодушием поинтересовался Эйзенхарт.
        - А она тебе все еще нужна?
        Второй раз за утро мне удалось повергнуть его в недоумение.
        - В смысле?
        - Как ты себя чувствуешь? - повторил я вопрос.
        Наблюдая за растерянным выражением его лица, я вздохнул. Я уже успел понять, что Эйзенхарт был из тех людей, у кого разум доминирует над вопросами материальными. Увлеченный очередным делом, он мог днями не есть, просто забывая о том, что человечеству свойственно принимать пищу, не спать, пока тело само не начнет валиться от усталости, и игнорировать неудобства до тех пор, пока состояние не станет совсем критичным. Но не заметить, как отступила сама смерть? Это уже была другая ступень таланта. Право, можно было не тратить морфий, достаточно было найти ему интересную головоломку.
        Наконец он додумался осмотреть руку, приносившую в последнее время ему столько боли. С облегчением я отметил чистую белую кожу, лишенную каких-либо следов. Остальные симптомы, похоже, тоже отступали: его лицо потеряло лихорадочный румянец, он перестал кутаться в многочисленные свитера и шарфы. Слабость и боль больше не сковывали его движений. Словно напоминая, какой была цена за это чудесное исцеление, мое запястье снова заныло. Жаль, что укус Волка не пришелся выше, на потерявшую чувствительность ладонь.
        - Что за?.. - наконец озвучил он свои мысли.
        - Похоже, Маркус-Волк переменил свое решение.
        - Угу, - недоверчиво отозвался Эйзенхарт, - как же.
        Профессия, впрочем, не позволила ему долго находиться в замешательстве. Сложив имевшиеся факты, он быстро вычислил виновника произошедшего:
        - Откуда ты знал?
        - Знал что?
        - Сегодня ты спросил, точно ли мне еще нужен морфий. Откуда ты знал?
        - Я просто предположил, - пожал я плечами. - Ты не звонил утром, и выглядишь сегодня гораздо здоровее, чем в последние недели.
        Хлопнула дверь, и нам пришлось прервать разговор, хотя я подозревал, что Виктор еще вернется к этой теме. От дальнейшего допроса меня спас один из коллег Эйзенхарта. Молодой, деревенского вида, с длинной встрепанной шевелюрой цвета соломы и внимательными голубыми глазами, он обвел нас полным любопытства взглядом, хмыкнул и прислонился к стене.
        - Альберт Штромм, - представил мне его Виктор. - Наш самый ценный и незаменимый сотрудник: полицейский и полицейская собака в одном лице. Шучу, конечно, Берт, не обижайся.
        - Я помню, - боюсь, взгляд, которым я ответил детективу Штромму, нельзя было назвать полным симпатии.
        - В самом деле? - поразился Эйзенхарт.
        Его удивление меня неприятно задело.
        - Почему тебя это удивляет?
        - Да потому что ты первый месяц только делал вид, что мое имя знаешь. А Берта видел всего раз. Кстати, Берт, зачем ты меня искал?
        - Только одну неделю, - возразил я.
        На самом деле Эйзенхарт угадал, но признаваться в этом я не собирался. В свое оправдание я могу сказать, что детектива Штромма, в отличие от него, я встретил не в первые месяцы после приезда, которые прошли для меня словно под наркозом. И Эйзенхарт никогда не сидел по ту сторону стола в допросной комнате, источая угрозы.
        А никто не запоминает угрозы так хорошо, как Змеи.
        - Вообще-то я искал его, - протянул детектив, тыча в меня пальцем самым невоспитанным образом. - Но это даже хорошо, что вы оба здесь.
        Мы с Эйзенхартом переглянулись.
        - Его?
        - Меня? Зачем?
        - Чтобы спросить о леди Амарантин Мерц.
        У меня появилось нехорошее предчувствие.
        - Что с ней?
        - Мертва, - равнодушно бросил полицейский. - А как и почему - это вы мне скажите. Вами там все пропахло. Что вы там делали?
        Еще в первую нашу встречу мне удалось узнать, что детективу Штромму достался один из самых ценных Даров - пять чувств, превышающие человеческие во много раз. Он слышал дыхание и биение сердца, находясь на другом конце комнаты. Он чувствовал запах человека… и, как выяснилось, запоминал тоже. Действительно, полицейская собака - найти по запаху человека, которого видел однажды несколько месяцев назад.
        - Там - это в отеле? - уточнил я.
        - В номере.
        За моей спиной Эйзенхарт присвистнул.
        - Мы встретились вчера за ужином, - пояснил я специально для него.
        Детектив Штромм насмешливо изогнул бровь:
        - Так это в высших кругах называется?
        - Знаешь, для человека, который постоянно ноет о том, что его жизнь закончилась, у тебя удивительно бурная личная жизнь, - меланхолично заметил Эйзенхарт. Похоже, вдвоем они решили меня добить. - Как это тебе удается? Я вон со своей девушкой уже полгода не могу помириться.
        - Я не ною, - огрызнулся я и в ужасе переспросил. - Сколько вы в ссоре?
        - Месяцев семь? - посчитал на пальца Виктор. - И три недели.
        И он все еще надеялся, что его возлюбленная после всего этого времени одумается и вернется? Если так, то его непробиваемая уверенность в себе была еще хуже, чем я думал.
        - Не хочу тебя разочаровывать, но она уже не твоя девушка, - попытался я намекнуть и нашел неожиданную поддержку в лице детектива Штромма:
        - Заметь, я тебе то же самое говорил.
        Полицейские удачно отвлеклись на обсуждение незнакомой мне Лидии (кажется, я никогда не видел ее у Эйзенхартов, хотя мог и ошибаться) и дали мне немного времени на размышления. Сложно было поверить в смерть Амарантин. Вспоминая прошлый вечер, я достал портсигар и закурил.
        - Детектив, - окликнул я Штромма, - как это произошло?
        Он тотчас повернулся ко мне, собранный и сосредоточенный.
        - Посреди ночи леди Мерц набрала ванну, легла в нее, взяла в руки бритву и перерезала себе вены на запястьях.
        - Ого! - оценил Эйзенхарт и словно между прочим спросил: - Как, ты сказал, прошло свидание?
        Глупая шутка.
        - Хорошо, - я со значением посмотрел на Виктора. - Но даже если бы и нет, это не повод покончить с собой.
        Нет, в это было не просто сложно поверить - практически невозможно. Когда я покидал Амарантин, ничто в ее поведении не говорило о том, что она хоть раз в жизни задумывалась о суициде. А, учитывая, что у Эйзенхарта уже было два самоубийства, оказавшихся не вполне самоубийствами…
        - Могу я ее увидеть? - попросил я.
        Верхний этаж "Манифика", где Поппи жила, когда была в городе и пока ее брат не давал слугам приказания подготовить городской особняк к приезду хозяев, был перекрыт, а дверь в номер, напротив, была широко распахнута, открывая взгляду всех окружающих интерьер комнаты: странную смесь роскоши и вульгарности, включавшую красный цвет в изобилии, бархатный балдахин над старинной кроватью и гигантского размера ванну, старомодно размещенную прямо в комнате.
        Тело Амарантин вытащили из ванны, заполненный водой ярко-розового цвета, и перенесли на кровать. Поппи лежала там же, где и накануне вечером, но контраст не мог быть более разительным. Было так странно видеть ее: в ушах еще стоял ее смех, живой и глубокий, и вот она была, накрытая простыней, холодная и безжизненная. Мертвая. Я не сдержался и провел рукой по ее волосам.
        Красное дерево и спелая вишня. Смерть еще не успела изменить их отлив, в отличие от лица. Черты заострились, молочно-белая кожа стала еще бледнее. Однако сейчас было не время для сантиментов. Я откинул простыню и принялся за осмотр. Я не верил, что она могла покончить с собой, и доказательства моей правоты долго искать не пришлось.
        - Это убийство.
        - Мы догадываемся, - фыркнул Эйзенхарт, который, сложив руки на груди, с интересом наблюдал за моим расследованием.
        - Вы не поняли. Леди Хэрриет приняла снотворное сама. Мисс Лакруа тоже, скорее всего, лишила себя жизни самостоятельно. Но Амарантин не брала в руки бритвы. Ее убили.
        Я вновь посмотрел на ванну, стоявшую на позолоченных львиных лапах посреди номера, и прикинул количество крови, окрасившей воду в такой насыщенный оттенок.
        - Никаких следов борьбы. Все, что вы найдете - это частицы кожи у нее под ногтями. Мои. И все потому, что при вскрытии вы обнаружите высокую дозу наркотика. Ее опоили. Потом кто-то дождался, пока она потеряет сознание, перенес ее в ванну, которую наполнил горячей водой, даже слишком горячей, судя по следам на коже, возможно, убийца надеялся, что время смерти определят как более позднее, и вскрыл ей вены. Она умерла от потери крови. Учитывая, что я ушел до десяти, Амарантин предупредила, что в десять у нее назначена встреча (не знаю с кем, я не спрашивал)… я бы сказал, немного позже полуночи. Вероятно, между полуночью и часом ночи.
        - И вы это знаете откуда? - поинтересовался детектив Штромм. В его голосе явно чувствовалось недоверие.
        - Посмотрите.
        Я вытянул ее руки поверх простыни, ладонями вверх, и спросил:
        - Вы когда-нибудь пытались перерезать себе вены?
        Пес покачал головой; лицо Эйзенхарта приобрело задумчивое выражение.
        - Кроме того, что при самоубийстве, особенно женском, мы, как правило, видим множественные разрезы: добраться до вен на самом деле не так просто, и подсознательно мы боимся боли, поэтому сдерживаем силу, обратите внимание на то, как были сделаны разрезы. Вскрывая вены сам себе, человек начнет с наружной стороны запястья и поведет лезвие вовнутрь, - я продемонстрировал, что имел в виду, на своей руке. - Таким образом можно получить максимальное приложение силы. Здесь же…
        - Наоборот, - подал голос Эйзенхарт. - Но это безумно неудобно.
        - Самому - да. Но если другой человек, стоявший за спиной Амарантин, держал в руке бритву…
        - … то все сходится. Кто осматривал тело? - обратился Эйзенхарт к коллеге.
        - Ретт, - судя по тону, мне удалось убедить Штромма в своей невиновности.
        - И он это пропустил? Впрочем, чему я удивляюсь. Лучше скажи вот что: кто был в этой комнате после Роберта? И, да, я забираю у тебя это дело, ты ведь не против?
        Штромм вновь покачал головой.
        - Не знаю. Кто-то постарался, высыпав в ванну почти всю пачку жасминовой соли. Скорее всего, одна женщина и один мужчина. Запахи незнакомые.
        - Женщина, вероятно, служанка, которая принесла поднос с чаем, - Виктор кивнул на накрытый столик возле двух кресел в углу. - А вот мужчина - это уже интересно.
        Я подошел к столу. Кроме чайного сервиза из тончайшего майсовского фарфора на нем стояла пепельница, заполненная окурками сигарет. На половине из них остался смазанный след от помады светлого розового оттенка. Такой же след был и на одной из чашек. Я был готов поспорить, что принадлежал он не Амарантин: даже если бы она воспользовалась помадой после моего ухода, цвет был бы другим. Красным, как кровь, как кларет, как каринфийские гранаты, но не таким бледным.
        А еще на подлокотнике кресла, раскрытая на светской хронике, лежала газета. И мне не надо было смотреть на дату, чтобы узнать ее.
        "Правила хорошего тона уже не в моде, - писал неизвестный автор, озаглавивший свой (напыщенный и высокомерный, хоть и сильно отдающий дешевыми бульварными романами) опус "Времена и нравы". - С каждым днем мы видим все больше этому подтверждений. Союз между мужчиной и женщиной перестает быть священным таинством, превращаясь атавизм в современной действительности, память о погибших выбрасывается словно надоевшая фотокарточка. Мы все больше становимся похожи на диких животных, управляемых похотью и инстинктом к размножению. "Хорошо провести время", "получить удовольствие" - вот все, что интересует общество сегодня. Так можно увидеть, как мужчина, чья невеста внезапно решила разорвать отношения, в тот же вечер отправится развлекаться в обществе другой женщины. Возрадуйтесь те, кто долгое время считал, что между Александром Греем и леди Амарантин Мерц существует тайная связь! Настало ваше время принимать выигрыш по ставкам.
        Те, кто считают, что мистер Грей - не сын империи и потому не может служить примером падения наших нравов, обратите внимание на другую персону. На дочь благородного и благопристойного рода (не будем сейчас о ее брате, завсегдатае этой колонки. В конце концов, что такое семейство без паршивой овцы, это было бы так неестественно). Тот же вечер и тот же клуб выбрала леди Эвелин Гринберг, до сих пор старательно изображавшая примерную девочку, чтобы прервать траур по своему покойному жениху, убитому барону Фрейбургу. И, разумеется, леди не пристало выходить в клуб одной. Ее избранник, загадочный Змей, чье имя не смог назвать никто из присутствовавших, пока не известен свету, однако таким положение вещей надолго не останется.
        Конечно, многие попытаются оправдать юную представительницу респектабельного семейства: ведь покойный барон Фрейбург не отличался верностью, а нынешний кавалер леди Эвелин так приятен глазу. Загадочный и опасный, кто устоит перед таким сочетанием? Однако им следует вспомнить, как вели себя на этом вечере наши шифрующиеся возлюбленные. В их поведении все говорило о близости, причем давней, поэтому у меня возникает справедливый вопрос: а был ли Ульрих, барон Фрейбург, единственным в их отношениях, на чьей совести были измены?
        Я считаю, что нет! И вот почему - я не зря начала свой сегодняшний рассказ с другой пары. Волею Судьбы пути Александра Грея и младшей леди Гринберг в тот вечер пересеклись. Мы все могли наблюдать, как из невинного флирта разгорелась искра страсти, и как в тот же момент милая Эвелин позабыла о своем спутнике ради возможного наследника ольтенайского престола. Что это было, как не еще одно доказательство распущенности? Для тех же, кто обеспокоился судьбой покинутого леди Гринберг Змея, спешу успокоить вас: привлекательного и таинственного незнакомца незамедлительно подобрала Поппи Мерц…"
        Голос Эйзенхарта отвлек меня от брезгливых и частично имевших насильственный характер мыслей о человеке, подписавшем статью как "Сплетница".
        - Что? - рассеянно переспросил я.
        - Опять читаешь комплименты самому себе? - Виктор скосил глаза на газету, которую я все еще держал в руках. - Я говорю, что у нас теперь есть три убийства. Отрицать это глупо. Еще у нас есть три букета…
        - О чем ты? - перебил я, не понимая, как это относится к делу.
        - Я еще не рассказывал тебе? - Эйзенхарт вкратце пересказал, как он узнал о языке цветов, и что ему удалось найти. - Сегодня мне опять прислали цветы. К сожалению, слишком поздно, чтобы спасти ее, - добавил он, нахмурившись. - Цветущий миндаль и церцис. "Измена" и "предательство". Учитывая, кто жертва и о какой измене идет речь, думаю, настала пора поговорить с мистером Греем.
        Я оставил Эйзенхарта и отправился на работу. Чтобы разобраться с мыслями, я решил пройтись пешком, отчего дорога до университета растянулась на добрых полчаса. Все это время меня не покидало чувство вины, не только по отношению к Амарантин, к чьей смерти я чувствовал себя причастным, но и к леди Эвелин, познакомившей нас. Мне казалось важным, чтобы она узнала о смерти подруги - и, желательно, правду, а не выдумки, которыми будут завтра пестреть страницы газет. Я сомневался, что Эйзенхарт возьмет на себя труд известить ее, поэтому я взял дело в свои руки.
        - Я могу одолжить у вас телефонный справочник? - постучавшись в кабинет к своему коллеге, я получил толстенный талмуд, включавший в себя номера со всего острова. - И, если вы не против, я воспользуюсь вашим телефоном, чтобы далеко с ним не ходить.
        Я обнаружил, что у меня дрожат руки, когда перелистывал страницы. "А", "Б", "В"… "Га", "Ге", "Гр"… Джошуа Гринберг, Райнхардт Гринберг, - однофамильцев леди Эвелин в книге оказалось на удивление много. Наконец я нашел нужный мне номер…
        - Каменный остров, 94 - 80. Особняк лорда Гринберга, пожалуйста, - попросил я телефонистку.
        Мортимер удивленно на меня посмотрел.
        - Могу я поговорить с леди Эвелин Гринберг? Да, конечно. Передайте ей, что звонит сэр Роберт Альтманн, и что это важно. Хорошо. Да, - я отмахнулся от танатолога, пытавшегося что-то спросить. - Леди Эвелин?
        - Доктор? - послышался в трубке ее голос. - Что у вас приключилось?
        - Боюсь, это не телефонный разговор. Вы могли бы встретиться со мной?
        - Сегодня? - в интонациях явно проскальзывало недоумение.
        - Желательно, да. Прошу прощения за внезапность, но это срочно.
        Подумав, она согласилась:
        - Хорошо. Кафе "Вест" вас устроит? Я могу быть там через полчаса.
        - Я предпочел бы менее людное место, - признался я, не обращая внимания на вытаращенные глаза Мортимера. - Если вы не возражаете, я мог бы приехать к вам…
        - Ну уж нет! - рассмеялась леди. - Домой я вас не приглашу, и не ждите. Кафе "Вест", через тридцать минут, - она отключилась, не давая мне времени на объяснения.
        Наконец настал момент для изнывавшего от любопытства Мортимера. Во время телефонного разговора он еще сдерживался, однако теперь решил засыпать меня вопросами.
        - Это была та самая леди Эвелин Гринберг? Хотя, что я спрашиваю, как будто их несколько. Вы с ней знакомы? Как, откуда? Вы… - его глаза расширились от внезапного понимания. - Духи вас забери, это про вас там было в газете?..
        Мысленно я помянул недобрым словом Эйзенхарта, втравившего меня в эту авантюру.
        - Понятия не имею, о чем вы, - ответил я со всем возможным достоинством.
        - Ну да, конечно, - хитро улыбнулся коллега. - Так откуда вы знаете друг друга?
        "Мой кузен подозревал ее в убийстве, мы гнались за ней через полгорода, а потом она поила нас малиновым шнапсом и рассказывала о фиктивной помолвке ради махинации с наследством". Такова была правда, которую я решил не озвучивать. Вместо этого я начал собираться.
        - Мне надо идти.
        - Пех вас раздери, Роберт! Хотя бы скажите, чем вы ее зацепили?
        Мортимер был неплохим человеком и другом. Несколько тщеславным и самоуверенным, но у него были на то причины. Будучи юн и красив - той вызывающей, немужественной красотой, которая приводит в восторг женщин и могла бы сослужить ему отличную службу, выбери он вместо танатологии сцену, - он определил для себя качества, которые должны были означать успех у женского пола, и теперь искренне недоумевал, как человек, который не обладал выдающейся внешностью, одевался в скучные твидовые костюмы и был мрачен, неразговорчив и слишком серьезен (то есть совершенно не соответствовал ни одному из его критериев), попал на светский раут в элитный клуб, да еще и с девушкой гораздо выше себя по положению. Я не стал его разочаровывать, объясняя, что "свидание" устроил Виктор в целях расследования. Посмеиваясь про себя, вместо этого я оставил Мортимера ломать голову над тем, что могло связывать одну из богатейших невест империи и армейского ветерана, прозябавшего в провинции на пособие по инвалидности и жалование ассистента профессора.
        Я успел добраться до кафе раньше леди Эвелин и выбрать столик. Расположенный в нише под портретом императорской четы и частично скрытый за ширмой у входа на кухню, он давал уединенность, которая, я боялся, понадобится леди Эвелин после того, как она услышит новости. Леди Эвелин пришла вскоре после меня, я только успел получить свой кофе и бокал шерри. Она впорхнула в кафе, сбросила пальто на руки метрдотелю и уверенным шагом направилась ко мне - единственная женщина в массе одетых в монохромные костюмы клерков, биржевых маклеров и юристов из расположенного неподалеку министерства, она не могла не произвести впечатление. Я почувствовал себя словно под прицелом фотографического аппарата: все взгляды на время сконцентрировались на нас, за что, видимо, опять надо было благодарить автора той дурацкой статьи.
        - Кофе для леди, - у нашего столика мгновенно появился официант с бокалом, полным взбитых сливок.
        Леди Эвелин с неискренней, хотя и отлично исполненной, как и в нашу первую встречу, улыбкой поблагодарила его и обратилась ко мне:
        - Итак, доктор, о чем вы хотели поговорить?
        - О леди Мерц. Она…
        - А! - теперь на ее губах заиграла другая улыбка, живая и полная скрытого лукавства. - А ведь я предупреждала вас, доктор: не привязывайтесь к Поппи. Ее интересует секс, и ничего более. Поэтому, если вы рассчитывали на что-то кроме постели, скажу сразу: ничего не выйдет.
        Ей снова удалось удивить меня: прямыми словами, спокойным тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, отсутствием какого-либо смущения. Сейчас мы были не в клубе, мы были в дневном мире, чопорном и старомодном ("устаревшем", - поправила бы меня леди Эвелин, если бы услышала мои мысли). Мире, где женщины считались слабым полом, который нужно было защищать от всего, начиная от финансовых вопросов и заканчивая образованием. Мире, где - абсурдно - до сих существовал "кофе для джентльменов", черный и горький, и "кофе для леди", приторно-сладкий и практически лишенный кофеина, чтобы уберечь их слабую конституцию от возбуждающего эффекта. Мире, где любовь была чем-то возвышенным, а физическая ее часть стыдливо умалчивалась обоими полами, где пассивность была главной женской добродетелью.
        Глядя на ее улыбку, я понимал, что у этого мира нет никаких шансов.
        Грядут перемены.
        - Боюсь, дело не в этом. Леди Амарантин умерла.
        - Что?
        В вопросе еще было больше растерянности, чем осознания. Сочувствуя, я пододвинул к ней шерри - не лучшее успокоительное, но хоть что-то, чтобы сгладить первый шок.
        - Мне очень жаль.
        Я вновь ожидал слез и не нашел их. Собственно, я не нашел вообще никакой реакции. Моя собеседница молчала, откинувшись на спинку кресла, и бездумно смотрела в одну точку.
        - Леди Эвелин?
        - Поговорите со мной, - хрипло попросила она. - О чем угодно, только не о…
        Я понимал. Хотя и не мог ее утешить.
        - Почему чеснок называют ванилью для бедняков? - озвучил я первый пришедший в голову вопрос.
        Сам не знаю, почему это пришло в голову. Должно быть, вспомнился наш разговор с Эйзенхартом - здесь же, в том кафе, - во время которого я впервые услышал о деле, оказавшимся гораздо более опасным, чем мы оба думали.
        Недоуменно моргнув, леди Эвелин внезапно расхохоталась, все тем же охрипшим, пугающим голосом. Но это была не истерика, а настоящий смех, пусть и вызванный в таких обстоятельствах.
        - А вы умеете удивить, доктор, - через силу улыбнулась она, промокая выступившие слезы. - Не знаю. Так просто… говорят. Еще с давних времен, когда ваниль только начали поставлять из Страны облаков. Повара в богатых домах чего только не выдумывали с новыми специями, а обычный народ… у него был только лук да чеснок, - она замолчала и достала и сумочки сигареты. - Как она умерла? Передозировка?
        Перехватив мой удивленный взгляд, она пояснила:
        - А вы думали, из-за чего Поппи так прозвали? - я полагал, что из-за цвета волос, полыхающих, как красный мак. - После смерти отца ей выписали опиум в качестве снотворного. Она так и не сумела от него отказаться.
        - Нет. Это были не наркотики, - хотя было интересно, что покажет токсикологический анализ. Если ее одурманили именно опиумом, знал ли убийца о ее пагубной привычке? - Ей перерезали вены.
        - Кто мог такое сделать? - в ужасе спросила леди Эвелин.
        - Не знаю.
        Я надеялся, что Эйзенхарт сумеет - когда-нибудь в будущем - дать ответ на этот вопрос. А пока я был вынужден спросить:
        - Мне очень жаль, но я должен узнать: между Амарантин и Александром Греем что-то было?
        - Смотря что вы подразумеваете, - слабо улыбнулась она. - Поппи переспала практически со всеми своими знакомыми, но это никогда ничего не значило для нее.
        - Никогда?
        По моему опыту, какой бы длинной не была череда партнеров, кто-то всегда оставлял след в сердце.
        - Нет. Не думаю, что у Поппи была какая-то трагическая история любви - вы ведь на это намекаете? Для этого она была слишком легкомысленна. Она просто любила получать удовольствие. Поэтому если между ней и Греем когда-то что-то и было, то они скорее были друзьями с определенными преимуществами, чем возлюбленными, - я был не уверен, что мог согласиться с этим утверждением. Когда Грей на том вечере заинтересовался леди Эвелин, я пристально следил за ними - и не я один. Во взгляде Амарантин, которым она провожала Грея на танцпол, не было банальной ревности, но что-то неуловимое, что-то, что я не мог вспомнить и понять… - И все же, я не думаю, что между ними что-то было, как вы выражаетесь.
        - Почему же?
        - Во-первых, - леди Эвелин снова была собранной и сосредоточенной, словно мы обсуждали не смерть ее подруги, а историю, произошедшую давно и не с нами, - Поппи знала его почти вечность. Грей приехал поступать в Гетценбургский университет, где и познакомился с Теобальдом, десять лет назад. Поппи тогда было одиннадцать. Едва ли романтичное начало отношений. Во-вторых, я сама видела, как она познакомила его с Роуз.
        - Роуз?
        У меня создалось впечатление, что Эйзенхарт преувеличил касательно моей личной жизни - если у кого-то она и была бурной, то у мистера Грея.
        - Роуз Хоторн, его невеста. Не та, что бросила его, а предыдущая.
        - А с ней что произошло?
        - Это… - леди Эвелин нахмурилась, подбирая слова, - неприятная история.
        Все они - Эвелин, Амарантин и Роуз - не просто дебютировали в одном сезоне, они вместе обучались перед выходом в свет у Кальтшнейнера, знаменитого гетценбургского владельца школы танцев и этикета, стояли одна за другой на танце дебютанток на Весеннем балу, открывающем сезон в Лемман-Кливе, вместе, единственные из герцогства, были представлены Ее Величеству Императрице. Обстоятельства сложились так, что три девушки, непохожие по характеру и вряд ли бы встретившиеся по своей воле, невольно сблизились за это время, и вынужденное знакомство даже переросло в дружбу.
        - Мы с Роуз не были такими уж близкими подругами, для этого она была слишком… блеклой. Скучной. Такая, знаете ли, идеальная невеста и жена: чуть глуповатая, молчаливая и восхищающаяся своим мужчиной. Мне больше по душе была Поппи или Милфорд, сестра Роуз. Вот в ней чувствуется характер. Потому я даже не была знакома до недавнего времени с мистером Греем, хотя с Роуз мы виделись довольно часто. Как я уже говорила, их познакомила Поппи. Она как-то пригласила Роуз к себе, Тео был тогда дома, а где был Тео, там был и Грей. Теобальд был его пропуском в свет, поэтому Грей предпочитал с ним дружить как можно ближе. Так они и встретились впервые. Он произвел на нее впечатление своей манерой - и своим происхождением тоже: подумать только, настоящий принц, пусть и без маленькой формальности; она… она ему подходила. Поэтому Грей сделал ей предложение, а Роуз, не задумываясь, его приняла. Первое время она была вне себя от счастья, порхала с такой очаровательной улыбкой, что за нее нельзя было порадоваться. А вот потом начались проблемы. Вы уже, наверное, заметили, что мистер Грей не слишком разборчив, когда
дело касается женщин, - я кивнул. - С Коринн Лакруа его связывали длительные отношения. Но это было нормально, она была содержанкой, и Роуз была готова закрыть на нее глаза. В конце концов, в свете не так уж много мужчин, которые не содержали бы хотя бы одну любовницу, - скривилась леди Эвелин. - Можно сказать, что почти и нет.
        - Но были и другие, - угадал я.
        - Да. А еще Грей, будучи прагматичным ублюдком - во всех смыслах этого слова - постоянно искал кого-нибудь получше. Сивилла, жена его отца, богата. Если бы он женился на Роуз, император, которого не обрадовал бы союз его племянницы с бастардом, помог бы королю Владислаусу принять правильное решение и объявить наследником Грея. Но ольтенайская казна без денег Сивиллы резко бы уменьшилась в размерах. Поэтому Грей искал кого-нибудь, чья семья не только станет ему союзником в борьбе за трон, но и поделится своими накоплениями. Кого-нибудь вроде леди Тенеррей.
        О его интересе к ней заговорили еще до смерти Роуз. Не знаю, послужило ли это спусковым крючком, или случилось что-то еще, но Роуз не выдержала. Она, - леди Эвелин взяла дрожавшими руками бокал, - отравилась.

* * *
        Мы столкнулись с мистером Греем в дверях отдела убийств. В сопровождении двух адвокатов он выходил от Эйзенхарта, я же наоборот пришел к тому с новостями.
        - А, доктор Альтманн, - он окинул меня своим фирменным взглядом, причем совершенно не удивленным, и обернулся к Виктору. - До свидания, детектив Эйзенхарт. Было… интересно наконец встретить вас лично.
        - Как все прошло? - поинтересовался я у Эйзенхарта, когда они покинули коридоры Управления.
        - Не спрашивай, - пробурчал он, наливая себе кофе. - Кажется, я даже поседел.
        На мой взгляд, это было преувеличением, но я не стал его разочаровывать. И даже не стал расспрашивать его дальше, вместо того я прошел за ним в кабинет, дождался, пока он закроет дверь, и поведал ему свои новости:
        - Ты знал, что предыдущая невеста мистера Грея, леди Роуз Хоторн, также покончила с собой?
        С громким звуком Эйзенхарт опустил чашку на стол.
        - Интересно… - протянул он. - Нет, не знал. Откуда информация?
        - От леди Гринберг. И в этот раз, пожалуйста, обойдемся без шуток! - Эйзенхарт закрыл рот, так и не успев ничего сказать. - Я счел необходимым сообщить ей о смерти леди Мерц.
        Услышав мой рассказ, Виктор медленно допил свой кофе и откинулся в кресле, размышляя.
        - Я не знал, что леди Роуз покончила с собой, - задумчиво произнес он. - Официально причиной смерти стоит пневмония. Но я знаю, что в доме Хоторнов это было не единственное самоубийство. Тогда в архиве я не обратил на это внимание, все случилось уже давно, больше года прошло, девушка была служанкой, и у нее были причины лишить себя жизни, однако в свете последних известий… Взгляни-ка.
        Из ящика письменного стола он достал свернутый вчетверо листок бумаги.
        - Горничная леди Роуз… ну, к тому времени она не была горничной, после смерти леди Роуз ее уволили, повесилась. Это предсмертная записка.
        Из желтой, дешевой по качеству бумаги выпали засушенные цветки птицемлечника.
        - "Искупление", - прокомментировал Эйзенхарт.
        Искупление чего? Какого греха?
        Нервный, прыгающий почерк говорил о самой большой ошибке, которую уже невозможно исправить. Местами угловатые буквы расплывались кляксами там, где на бумагу капали слезы. Тот, то писал это письмо был в отчаянии, в этом не было сомнений.
        - Патолог сказал, она ожидала ребенка.
        - От…
        - Не знаю. Но любопытная получается картина, правда?
        Я не успел ответить, как в кабинете пронзительно громко зазвонил телефонный аппарат.
        - Одну секунду, - попросил меня Эйзенхарт. - Алло? Леди Эвелин? Да, спасибо, я тоже рад. А вы…? Приятно слышать. Поблагодарить меня? За что? Да нет, я тут ни при чем.
        Потакая своему любопытству, я придвинулся поближе, пытаясь расслышать слова леди Гринберг.
        - Точно вам говорю. С чего вы вообще решили, что они от меня? Наверняка у вас найдется еще пара-тройка поклонников.
        - Может, и найдется, но кто кроме вас мог прислать букет без записки? - рассмеялась леди Эвелин.
        - У меня есть один такой на примете, - помрачнел Эйзенхарт. - Даю три подсказки. Темные глаза. Нос как у грифа. Ольтенайский паспорт.
        Нам не понадобилось много времени, чтобы разгадать, кого Виктор имел в виду.
        - Он, конечно, способен на многое, но это точно не он, - не согласилась леди Эвелин. - Мистер Грей уже прислал сегодня розы, и не просто приложил к ним свою карточку, но и переписал на ней "O Fortuna".
        - Sors immanis et inanis [8 - (лат.) "Судьба жестока и пуста"]? - припомнил Эйзенхарт строфы стихотворения. - Неприятно это признавать, но мне нравится его образ мышления.
        - А мне - нет, - отрезала леди Эвелин. - Как думаете, это можно классифицировать как угрозу?
        Виктор усмехнулся:
        - Попробуйте. Однако, как полицейский, не советую вам писать на мистера Грея заявление. Битву с его адвокатами вы проиграете. Вообще, какой честный человек пользуется услугами адвокатов… - пробормотал он с досадой. В силу специфики своей работы, адвокатскую братию он откровенно недолюбливал.
        - Я пользуюсь, - сообщил я одновременно с леди Эвелин.
        Эйзенхарт только хмыкнул:
        - Quod erat demonstrandum [9 - (лат.) что и требовалось доказать], - ответил он, видимо, нам обоим. - В любом случае, я все же вынужден вас разочаровать: это не я. Удачи в поисках.
        Положив трубку, он смущенно на меня посмотрел:
        - Кто-то прислал леди Гринберг цветы, и она почему-то решила, что я таким образом решил выразить ей благодарность за помощь в расследовании, - объяснил он. - Глупость какая.
        - Определенно, - согласился я. - Причем даже не знаю, что более глупо: то, что ты даже не подумал это сделать, или то, что леди Эвелин все еще слишком хорошего о тебе мнения, - внезапно мне в голову пришла мысль, заставившая похолодеть пальцы. - Ты не думаешь, что цветы… что их прислал леди Эвелин тот же человек, который отправлял и тебе?
        Моя гипотеза вызвала у Эйзенхарта искреннее удивление.
        - С чего бы? До сих пор он присылал цветы прямо мне, а не надеялся на посредников. К тому же, кому вообще нужна леди Эвелин?
        - И все же…
        Слишком часто, на мой взгляд, в этом расследовании фигурировали цветы от неизвестного отправителя.
        Возможно, Виктор тоже это понимал, поэтому так легко согласился "доказать мне, что я все выдумываю и зря трачу свои нервы".
        - Я только что получил звонок с Каменного острова. Соедините меня опять с этим номером, - попросил он телефонистку. - Да, леди Эвелин. Хотел кое-что уточнить. Что это были за цветы, которые вам прислали? Вот как? Нет, точно не я. И вам хорошего дня, - он вновь положил трубку. - Райские птицы. Что, согласно языку цветов, переводится как "свобода", "радость" или "предвкушение". Как видишь, ничего, что можно было бы приобщить к делу.
        Несмотря на его уверения, беспокойство не отпускало меня.
        - Кенари, - понял я, что напоминало мне название этих цветов. - Когда на островах только стали появляться курорты, их рекламировали как "рай на востоке", - Эйзенхарт смерил меня внимательным взглядом, пытаясь понять, к чему я клоню. - А канареек стали называть райскими птицами.
        Что, если в этот раз цветок не оглашал причину смерти, а указывал на следующую жертву?
        Глава 9
        На этот раз убедить Эйзенхарта оказалось не так просто. Дошло до того, что я сам взял телефон в руки. Леди Эвелин не подходила к аппарату, взявший трубку дворецкий заявил, что леди велела никого не беспокоить, и я встревожился еще сильнее.
        - Может, ей просто надоели мои звонки? - предположил Виктор.
        Или с ней что-то случилось.
        В конце концов, мне все так надоело, что я отправился к леди Эвелин сам. Кэбмен высадил меня возле знакомого уже особняка - при свете дня тот казался не менее мрачным, чем в прошлый раз, - где я незамедлительно попал в руки дворецкого. Разумеется, он не горел желанием меня впустить. Боюсь, в тот момент я был не слишком похож на приличного посетителя в его понимании - слишком сильным было мое беспокойство. Я удивлен, что меня не спустили с крыльца до того, как…
        - Пропустите его, - потребовали у меня за спиной. - Полиция.
        Я обернулся и увидел Эйзенхарта.
        - А ты думал, я оставлю тебя одного? - подмигнул он мне и вновь обратился к дворецкому. - Мне необходимо срочно увидеть леди Эвелин Гринберг. Этот человек со мной.
        На затянутого в форму мужчину это не произвело никакого впечатления.
        - Это исключено. Но вы можете оставить свою карточку, и лорд Гринберг вызовет вас, когда сочтет нужным.
        - Послушайте, - недовольно засопел Эйзенхарт. - Вы, должно быть, не поняли. Полиция, - он вновь помахал перед носом дворецкого медным полицейским жетоном.
        - Я прекрасно понял вас с первого раза, сэр.
        - Я должен сейчас же войти в дом. Пропустите.
        - Только если покажете ордер.
        Мы бы пререкались дольше, если бы в доме не закричала женщина. Этого было достаточно, чтобы мы с Эйзенхартом одновременно метнулись наверх. Все это время я удивлялся, как леди Эвелин еще не вышла на шум сама. Теперь я знал, почему. Мы нашли ее в кабинете, леди Эвелин лежала на полу возле письменного стола.
        - Она жива, - пульс под моими пальцами бился с пугающей частотой. Я осторожно похлопал ее по щекам. - Эвелин! Очнитесь!
        Веки дрогнули, лицо исказила боль.
        - Доктор, - сфокусировала она взгляд на мне.
        - Помоги перенести ее на диван, - потребовал я у Эйзенхарта.
        - Нужно вызвать врача!
        Я обернулся: девушка, чей крик мы услышали, стояла в дверях, испуганно прижав руки к груди.
        - Вызывайте. Только скажите, чтобы поторапливался: иначе, боюсь, он может не успеть.
        С дивана донесся смешок.
        - Вы всех так утешаете, доктор? - слабо прошептала леди Эвелин.
        - Все будет хорошо, - пообещал я, подходя к ней.
        Мне не нравилось, что я видел. Пульс под сто пятьдесят. Редкое, затрудненное дыхание. Серое от бледности лицо. Расширенные зрачки. Судороги. Острая боль в желудке. Рвота. Это было отравление - но что именно его вызвало?
        Я обратил внимание на кофейный столик, стоявший чуть поодаль. Похоже, чаепитие закончилось совсем недавно, слуги даже не успели убрать посуду: тарелку с морковно-яблочным кексом, две чашки, одну из которых украшал отпечаток бледно-розовой губной помады… Повинуясь инстинкту, я схватил вторую, к счастью, в ней еще оставался чай.
        - Что там? - напряженно спросил Эйзенхарт, наблюдавший, как я допиваю отраву.
        - Цикута.
        Причем концентрации неизвестная мне дама не пожалела.
        Эйзенхарт побледнел:
        - "В моей смерти будешь виноват ты", - пробормотал он.
        - Понадобится промывание желудка, - я обратился к дворецкому, - Велите подогреть воду. Много воды. Принесите порошок активированного угля или хотя бы угольные бисквиты. Заварите крепкий кофе. Если в доме есть барбитуратовое успокоительное, принесите и его на всякий случай.
        Мои указания не нашли отклика, пока леди Эвелин не подозвала девушку к себе:
        - Дора… - никто из нас не слышал, что она прошептала, но блондинка кивнула и бросилась прочь из комнаты, выталкивая вслед за собой и дворецкого.
        Через минуту она вернулась и протянула мне шкатулку с лекарствами. На пожелтевших от времени картонных упаковках стояла храмовая печать - первое время после воскрешения людей, как правило, мучали ужасные кошмары, и потому Дрозды не скупились на рецепты на снотворное. Похоже, кому-то из родственников леди Эвелин не повезло умереть не своей смертью и быть возвращенным в наш мир, но сейчас было не время об этом думать.
        - Врач уже в пути. Все, что вы просили, сейчас принесут. Я могу помочь как-то еще?
        - Можете сказать, кто был здесь до нашего прихода, - попросил Эйзенхарт.
        - Милфорд, - ответила вместо нее леди Эвелин. Ее состояние ухудшалось, посиневшие губы едва справлялись со словами. - Милфорд Хоторн. Она видела нас… в саду.
        Мне это ни о чем не говорило, но вот Эйзенхарту… Детектив изумленно замер:
        - Но это невозможно.
        Потоптавшись немного вокруг дивана, он виновато пробормотал:
        - Я должен идти.
        - В таком случае иди, - разрешил я. Леди Эвелин на его слова не отреагировала, вновь впадая в забытье.
        В дверном проеме вновь появился дворецкий, командовавший целой процессией из слуг.
        - От тебя здесь все равно никакого толка… - тихо добавил я, надеясь, что Эйзенхарт не услышит моего ворчания.

* * *
        Леди Хоторн он нашел на кладбище. Черная карета с фамильным гербом стояла у ограды городского некрополиса. Темноволосый возничий, которого Эйзенхарт вспомнил по своему визиту к леди Милфорд, кивнул ему, когда полицейский проходил мимо:
        - Она там.
        Леди Милфорд сидела на скамье возле относительно свежей для этой части кладбища могильной плиты. Она должна была слышать, как он подошел, но не повернула головы, продолжая неотрывно смотреть на высеченную в мраморе надпись.
        "Любимой сестре".
        Встав за ее спиной, Эйзенхарт с отвращением произнес официальную формулировку:
        - Леди Милфорд Хоторн, вы обвиняетесь в доведении до самоубийства, убийствах первой степени и покушении на убийство. Попрошу проследовать за мной в полицейское управление. Там вы сможете вызвать адвоката, до тех пор вы имеете право хранить молчание.
        Сначала ему показалось, что она не услышала его слов. Он уже думал повторить, когда она произнесла:
        - Я не поеду с вами в Управление.
        - Еще как поедете!
        - Нет, - спокойно возразила она. - Я просто не смогу.
        На могильной плите лежал букет нежно-сиреневых астр. "Прощай", - автоматически перевел их для себя Эйзенхарт и в ужасе повернулся к леди Хоторн.
        - Что вы наделали?
        - У меня осталось меньше получаса, детектив, - то, что Эйзенхарт принял за спокойствие, оказалось слабостью. Прислушавшись, он понял, что слова даются ей с трудом. - А потом все будет так, как и должно было давно случиться. Вы можете остаться здесь. Или вы можете затолкать меня в машину, но до участка я не доеду. Не трудитесь бежать за врачом, - предупредила она, - он ничем не поможет.
        Потрясенный, Эйзенхарт опустился рядом с ней на скамейку.
        - Вы сказали, покушение на убийство. Значит, вы нашли Эвелин раньше, чем я ожидала. Она еще жива?
        - Пока да, - Виктор не стал говорить, что это обстоятельство могло уже измениться с тех пор, как он уехал из дома Гринбергов. Из растительных ядов цикута была самой опасной, и его собеседница об этом знала.
        - Жаль, - равнодушно бросила леди Хоторн.
        На этот раз Эйзенхарт не сдержался:
        - Она была вашей подругой!
        - Она предала меня. Предала Роуз, ее память! Она и этот сукин сын…
        Глаза - зеркало души. Это не красивые слова, это правда. Посмотрите в глаза Воронов, и увидите в серых глазах старого Духа, уже много веков наблюдающего за миром через тела своих детей. Посмотрите в глаза сумасшедшего, и увидите… бездну.
        Эйзенхарт спросил себя, как не понял этого раньше. Да, внешне леди Милфорд казалась нормальным человеком, но глаза… Они ее выдавали. Та страсть, которой обернулась ненависть к Грею, сожгла ее душу. Все, что осталось - это пустая оболочка, движимая одной только мыслью.
        И при этом для взгляда постороннего поведение леди Милфорд выглядело адекватным. Ее речь была разумна, пусть и несколько зациклена на Грее, но это Эйзенхарт мог понять после произошедшего. Чего он не смог вовремя понять, так это того, что иногда безумие - это просто смещение приоритетов.
        Но от этого оно не становится менее страшным.
        - Если все это было ради нее, почему вы пошли таким путем? Почему вы не убили самого Грея, раз он был виновен?
        - Я хотела, чтобы он страдал. Так, как я, когда потеряла Роуз. И еще больше, когда его приговорят к смерти, - она перевела взгляд на Эйзенхарта. - Почему? Почему вы его не арестовали?
        Эйзенхарт сильно сомневался, что смерти любовниц причинили Грею такие уж страдания. Некоторое неудобство - да, но не более.
        - Потому что он невиновен. Ваш план был хорош: вы заранее проследили за мистером Греем и выбрали время, когда у него не будет алиби, но при этом перехитрили сами себя с этими цветами. Зачем вы их присылали?
        Почему выбор пал именно на цветы, Эйзенхарт не стал спрашивать. Имена сестер подсказали ему это [10 - и Роуз, и Милфорд в английском являются не только именами, но и названиями цветов].
        - Вы должны были обратить внимание.
        - Это вам удалось. Только вы не учли, что имеете дело с мужчинами. Грей не мог отправить цветы точно так же, как я не мог их понять.
        Леди Милфорд лишь пожала плечами.
        - Теперь уже все равно. Вот, - достала она из сумочки исписанные летящим почерком листы. - Мое признание.
        Эйзенхарт принял его и бережно положил себе в карман.
        - Я более-менее представляю, что в нем написано. Однако сейчас, пока вы живы, мне бы хотелось услышать правду, - не получив от собеседницы реакции, он продолжил. - Если разговор отнимает у вас слишком много сил, я сам все расскажу, вы лишь будете меня поправлять.
        Медленно, леди Милфорд кивнула, соглашаясь.
        - Я начну с Дженни Браун, горничной вашей сестры. Вы убили ее в порыве гнева, получив от нее письмо, в котором она во всем сознавалась. Я сначала долго недоумевал, почему предсмертная записка была сложена, и только потом понял: ее сложили, чтобы положить в конверт. Это было не предсмертное письмо, а письмо с извинениями, адресованное конкретному человеку - вам. Получив его и поняв причину, по которой погибла ваша сестра - последней каплей для нее стало, когда она обнаружила своего жениха со своей собственной служанкой, верно? - вы отправились к ней. Не уверен, знали ли вы уже по пути к трущобам, где она снимала комнату после увольнения, что убьете ее. Возможно, это было решение, принятое под влиянием момента. Я даже склонен это предполагать, иначе у вас бы вряд ли хватило задушить ее. Вы скрыли следы преступления, обставив все как суицид. Ваш сообщник, благодаря которому вы смогли провернуть остальные убийства, он появился уже тогда? - женщина снова кивнула. - Он помог вам повесить тело и отвез вас домой. Интересно, что именно на следующий день после смерти мисс Браун вы уехали из города.
Отправились в длительное путешествие по континенту. Довольно внезапно, но никто, знавший вас, не удивился. Смерть вашей сестры стала для вас большим ударом, поэтому желание сменить окружение на время было легко понять. Но на самом деле отправиться в путешествие вас заставила не скорбь, а страх.
        - Я долгое время не понимала, почему за мной никто не явился, - согласилась леди Милфорд, - Я не думала, что кто-то поверит в наш обман.
        Эйзенхарт криво усмехнулся:
        - В этом нет ничего удивительного. Мисс Браун была бедна и одинока, дело попросту списали, не расследуя. Итак, вы отправились на континент. Первый шок прошел, но время не принесло вам покоя. А в газетах вы все видели имя Александра Грея. Он открывал выставки, присутствовал на светских раутах, объявлял о помолвке… Тогда вы начали задумываться, что это несправедливо, что он наслаждается жизнью, а ваша сестра лежит в могиле. Вы не понесли наказания за убийство мисс Браун, и это сподвигло вас на новые преступления. Ваш напарник начал слежку за Греем, вы же стали собираться в обратный путь. Первой жертвой стала леди Хэрриет Лайонелл, чьей единственной виной было то, что она, как и Роуз, поддалась чарам Грея.
        - Не смейте сравнивать ее и мою сестру, - гневно перебила его леди Милфорд.
        Удивительно, но стоило заговорить о Грее и Роуз, как она оживала, злость словно придавала ей сил.
        - Почему? Разве вы не видите, как они похожи? Хэрриет была словно копией Роуз…
        Конечно же, она не видела. Вместо этого она разразилась потоком брани и попыталась его ударить. Эйзенхарт увернулся и теперь крепко держал ее за руки.
        - Вы действительно не замечаете сходства, - наконец прозрел он. Не стоило уповать на здравый смыл в беседе с сумасшедшей. - И не понимаете, что за свою ошибку леди Хэрриет была и так наказана.
        - Чем же? Она была жива, у нее все было впереди…
        - Страхом и болью. Она отдала Грею все, что у нее было, сердце, репутацию, будущее. А он ее бросил.
        - Она была сама в этом виновата! Никто ее не заставлял бежать в его объятья!
        - Вы выбрали ее первой, потому что она была самой слабой. Вам даже не пришлось пачкать руки: леди Хэрриет покончила с собой сама. Как вы этого добились? Письмами, в которых угрожали рассказать всем о ее ошибке с Греем? - судя по выражению ее лица, так оно и было. - Жаль, что они не сохранились. После убийства вы велели вашему сообщнику отправить первый букет. Должен признаться, я так и не смог вычислить отправителя. Ваш человек покупал цветы на рынке, где поток покупателей слишком велик, чтобы запоминать их лица, у разных продавцов, а ленту, видимо, приобрел еще заранее там, где это не привлекло бы внимания - например, у бродячего торговца. Потом он находил мальчишку, иногда у рынка, иногда в другом месте в городе, и платил ему, чтобы тот доставил цветы мне. Не буду спрашивать, как он узнал, кому именно посылать цветы, это разузнать не так сложно…
        - Вы - единственный, кто ведет расследования об убийствах в высшем свете, - внезапно решила ответить леди Милфорд. - Это все знают.
        - Ну да, я могу нормально разговаривать, не смущать господ своим внешним видом, и у моего отца есть хотя бы личное дворянство, что делает меня почти человеком, - согласился Эйзенхарт. - Логично, что такие дела обычно попадают ко мне. Как я уже говорил, адресата было узнать несложно. Со смертью леди Хэрриет мы разобрались. Хотя вы рисковали, ее самоубийство могли так же скрыть, как причину смерти вашей сестры.
        - Вы бы того не допустили, - с убежденностью заявила леди Милфорд. - Вы хороший детектив, это тоже известно. Вы бы поняли, что ее смерть была не просто самоубийством.
        К сожалению, она ошибалась. Обессиленный Волком, Эйзенхарт не только чуть не скрыл суицид леди Хэрриет, но вообще едва не завалил дело.
        - А если бы и не понял, вы бы мне намекнули более прозрачно, да, леди Милфорд? Перейдем ко второму трупу. Коринн Лакруа. Грей содержал ее - не только он конечно, но остальные ее покровители нас сейчас не интересуют.
        - Шлюха, - отозвалась леди Милфорд. - Дорогая шлюха.
        - Она бы с собой не покончила, получив пару анонимок. Тут вам на помощь опять пришел ваш сообщник. Соседи и портье видели незнакомого молодого мужчину, который пришел к мисс Лакруа тем утром. Они поссорились, мисс Лакруа попыталась обороняться и при этом разбила вазу, что тоже слышали соседи. Потом крики стихли, и хлопнула дверь. Все решили, что мужчина ушел, но на самом деле произошло следующее: он схватил мисс Лакруа, заткнул ей рот, демонстративно громко хлопнул дверью, обеспечивая себе алиби (никто из соседей ведь не стал бы выглядывать на лестницу, чтобы убедиться, что громкий посетитель действительно ушел), и вытолкнул мисс Лакруа вниз, поле чего быстро и тихо выскользнул через черный ход. Вы опять все четко просчитали: обнаружили не только время, о котором мистер Грей откажется говорить, уж не знаю, по каким причинам, но и время, когда в расположенном напротив офисе обед, и никто из служащих, по приказу владельца, не должен оставаться на рабочем месте.
        - Вы что, хвалите меня? - скучающим тоном спросила леди Хоторн.
        - Возможно. Ваш план обладал определенной оригинальностью и был довольно логичен для…
        - Для женщины?
        "Для того, кто безумен", - хотел сказать Эйзенхарт, но промолчал.
        - Пусть будет так.
        Он не стал указывать на то, что в деле было множество несоответствий, родившихся из душевной болезни его составительницы. Зачем было идти таким сложным путем? Почему каждый раз нужно было инсценировать самоубийства, если все равно обвинять в них Грея? Возможно, для леди Хоторн это все имело какой-то смысл, но от Эйзенхарта, пусть он и сумел понять действия преступников, этот смысл ускользал.
        - После этого я снова получил букет, значение которого так и оставалось для меня загадкой. Боюсь, вы слишком хорошо думали о полиции, продумывая эту часть. Дальше должна была наступить очередь леди Тенеррей, которая не только была невестой мистера Грея, но и пыталась занять это место еще при жизни Роуз. Ее вы специально оставили напоследок, но прогадали. Леди Тенеррей что-то поняла и успела покинуть Гетценбург, прежде чем вы до нее добрались. Впрочем, вы быстро нашли ей замену. Леди Амарантин Мерц. Если бы Мэйбл знала, сколько вреда принесет ее писанина! Вы прочли статью, в которой намекалось на тайный роман леди Амарантин с Греем, и отправились к ней с вопросом, правда ли это.
        - Она во всем призналась, - глухо сказала леди Милфорд. - Все это время она спала с ним. Когда была жива Роуз, сейчас…
        Эйзенхарт опасался, что на самом деле леди Милфорд было все равно, была у Амарантин связь с Греем, ей было достаточно только подозрений. Призналась бы Поппи или нет, ее участь уже была решена, иначе у леди Хоторн с собой не оказался бы пузырек с опиумом.
        - К тому времени вы уже вернулись в Гетценбург и инкогнито поселились в "Манифике". Вы объяснили, что не хотите пока привлекать внимания, и вам, разумеется, пошли в отеле навстречу, - а как иначе, когда просит сама леди Хоторн. Вы написали Амарантин и попросили ее встретиться с вами. В десять вы поднялись из своего номера к ней. К тому времени Амарантин, изображая гостеприимную хозяйку, уже заказала чай, в который вы потом незаметно подлили опиумную настойку; тот же метод вы потом использовали, подлив в чай леди Эвелин настойку цикуты. Оставалось только дождаться, пока она подействует. Когда леди Мерц лишилась сознания, вы набрали воду в ванну и позвали вашего сообщника, чтобы он помог перенести тело и убить ее. И опять прислали мне цветы. Только тогда я их неправильно понял: я думал, вы намекаете на то, что леди Амарантин изменяла Грею. На самом деле речь шла о другой измене. В вашем представлении она предала вашу сестру. Теперь я это вижу. Но леди Эвелин! За что ее-то вы обрекли на смерть? Неужели из-за одного невинного танца?
        - Невинного? Вы там были, чтобы так утверждать? Помяните мое слово, она его теперь не упустит. Эвелин всегда хорошо видела выгоду, - Эйзенхарт мог с этим поспорить, но время поджимало. - Но она должна была умереть не поэтому. Когда я увидела вас с ней в ботаническом саду, я поняла, что она все вам расскажет. А вы меня найдете - и, что важнее, найдете его.
        Эйзенхарт покачал головой:
        - Вы слишком плохо о ней думали, леди Эвелин ничего мне не говорила. А вас я даже не искал, пока вы сами себя не выдали. Знаете, я до последнего не подозревал вас. Как я мог? Вас ведь не было в городе, - усмехнулся он. - И я верил в это, потому что у меня не было причин сомневаться. Я даже не заметил вас тогда в саду. А ведь мне следовало проверить. Билет на пароход, гостевую книгу в отеле. Мне следовало вспомнить, что все свидетели врут.
        В его голосе звучала досада. Когда у тебя нет улик, когда все, что у тебя есть, - это свидетельские показания, так хочется посчитать их правдой. И нельзя. Это было первым - и главным - уроком, который он получил, став полицейским. Никому не верь. Подозревай всех. Всегда. За каждую мелочь, за невинный взгляд, за случайно оброненное слово…
        Потому что доверие - это слабость. А слабость - это смерть. Иногда чужая, но от этого не легче.
        - Вы все сказали, детектив?
        - Нет. Я же еще не назвал имя вашего сообщника, верно? Гарри Купер. Он был слугой в вашем доме - но более того, вы, Роуз и он выросли вместе. Именно он пришел вам на помощь, когда вы убили Дженни, и ему же вы отправляли указания потом. Но почему он согласился? Он был влюблен в леди Роуз?
        - Нет, - резко ответила леди Хоторн. - Но он понимал то, чего никогда не поймете вы. Что такое верность.
        С этим Эйзенхарт тоже мог поспорить: помощь в многочисленных убийствах в его понимании никак не вязалась с верностью. Но какой смысл возражать сумасшедшей? Вместо этого он только спросил:
        - Для вас верность очень важна, верно? Тогда почему вы так спокойно об этом говорите? Он ведь отправится на гильотину.
        Улыбка тронула обескровленные губы леди Милфорд:
        - Сначала найдите его, детектив. Для меня, - она тяжело вдохнула, - все кончено, но для него - нет. Я ценю верность. Поэтому приказала Гарри уехать.
        - С деньгами с вашего счета, который вы сегодня обналичили? - уточнил Эйзенхарт.
        - Вы и про это знаете?
        - Когда я искал вас, у вас дома мне сказали, что он повез вас в банк.
        - Тогда вы понимаете, что не найдете его.
        - Найду, - пообещал Эйзенхарт. - У меня есть его описание, я разошлю ориентировки по всему острову. Велю проверять пассажиров всех кораблей. Я найду его.
        - Теперь вы все сказали, детектив? - повторила свой вопрос леди Хоторн.
        - Да.
        И все услышал.
        - Могу я тогда вас попросить? Мне осталось немного времени. Позвольте мне провести последние минуты наедине с ней.
        Конечно, он согласился. Как он мог отказать? Он встал и медленно побрел к выходу с кладбища. Разумеется, кареты к тому времени там уже не было. А письменное признание леди Хоторн, которое он прочитал по дороге, то, где она брала всю вину на себя, не давало ни одного официального повода преследовать слугу дальше. Леди Хоторн была права: его не найдут.
        Когда он вернулся, леди Милфорд лежала ничком на земле. Рука покоилась на надгробной плите, а на губах застыла улыбка. Эйзенхарт понадеялся, что в смерти она все-таки обрела покой.
        Глава 10
        Бывший дом встретил ее жалобами. Скрипнула замочная скважина, затрещали старые половицы, отзываясь на ее шаги. Виктору следовало бы лучше ухаживать за своим жилищем, но разве его это когда-либо заботило? В глубине души Лидия вообще удивлялась, что Эйзенхарт не избавился от дома.
        Хотя нет, это неправда. В глубине души Лидия прекрасно понимала, почему он так и не съехал.
        Она нашла Эйзенхарта в полумраке гостиной, сидевшим в кресле у давно потухшего камина. Погруженный в своим мысли, он даже не заметил, как она вошла.
        - Что ты здесь делаешь? - вздрогнул он, когда Лидия включила торшер.
        - Я получила твое письмо.
        - И пришла за своим интервью?
        Он сощурил глаза - не то реагируя на свет, не то ожидая ее реакции.
        - Нет, - Лидия бездумно стерла ладонью пыль с каминной полки и присела на подлокотник его кресла. - Шеф прочитал копию признания леди Хоторн. И решил его не печатать. Он справедливо полагает, что такие новости императора не обрадуют.
        - Тогда зачем ты здесь?
        - Ты выглядишь лучше, - невпопад ответила она.
        - А чувствую себя так же погано.
        Он прислонился лбом к ее руке и выдохнул:
        - Я не гожусь в полицейские.
        Ей было знакомо это его состояние. Каждый раз появлялось дело, повергавшее его в отчаяние, которое он не мог скрыть за шутками и улыбками. Каждый раз, возвращаясь домой, он сидел так в гостиной до тех пор, пока огонь в камине не превратится в золу, а на небе не зажгутся первые звезды. Пока мысли, терзавшие душу, не оставят его в покое.
        Он был равнодушен к людям, которые пошли на преступление ради выгоды. Непреклонно отправлял на гильотину тех, кто убивал из убеждений. Но раз за разом находил оправдания для тех, кого толкнуло на убийство сердце. Лидия помнила, как он впервые пришел к ней после расставания. Стоял промозглый ноябрь, и новость о выловленном в реке - обезглавленном - теле барона Фрейбурга будоражила город.
        Тогда стараниями Эйзенхарта лишились жизней двое, и не рожденный еще ребенок сразу стал сиротой. А Виктор чуть не проклял себя за это.
        И после этого он еще переживал, считая себя плохим человеком…
        - И все же ты пошел работать в полицию.
        - Не по своему выбору. Традиции, Пех их побери. А в действительности… - продолжил он. - Я слишком похож на этих людей, чтобы судить их. Знаешь, в этой ситуации я бы поступил так же.
        - Надеюсь, все-таки не так же, - грустно улыбнулась она.
        Четыре трупа, четыре жизни, оборвавшиеся даже не на середине. И все потому, что одна сестра делала выбор, а вторая не смогла его принять.
        - Не знаю. Но если бы кто-то убил близкого мне человека, я бы тоже отомстил.
        Они оба знали, что он говорил правду.
        - Посмотри на меня, - попросила она. - А теперь послушай. Это был выбор, твой выбор. А никакие не традиции. И знаешь, почему ты его сделал? Потому что тебе прекрасно известно, что в погоне за возмездием страдают невинные люди. И ты мог бы оправдать для себя леди Хоторн, если бы она убила Грея, но на самом деле ты знаешь, что она виновна. Она забрала жизни тех, кто по большому счету не имел отношения к смерти ее сестры, а это непростительно ни при каких обстоятельствах. И поэтому-то ты и пошел в полицию. Этих людей тоже должен кто-то защищать.
        Эйзенхарта это не убедило.
        - Это все бессмысленно, - пробормотал он. - Люди убивают себя, убивают друг друга, а все, что я могу сделать - это отправить на казнь еще пару человек, добавляя к этому счету.
        - Неправда, - возразила Лилия. - Ты спасаешь жизни. Сколько их, тех, кто избежал смерти, потому что ты нашел убийцу? Возьми, например, леди Гринберг: она все еще жива. Благодаря тебе.
        Едва ли: если бы Эйзенхарт не вовлек ее в расследование, леди Эвелин не подверглась бы опасности. А если бы доктор был не столь убедителен, они бы не поспели на помощь вовремя. Нет, в этом сюжете Эйзенхарт выступал не спасителем на белом коне. Но вместо того, чтобы рассказать об этом Лидии, он предпочел кисло согласиться.
        - Спасибо, - наконец произнес он.
        - Пожалуйста.
        Им обоим было известно, что этот разговор ничего не изменит. Что Эйзенхарт все так же будет считать виновными в произошедшем не только леди Милфорд, но и Грея, и будет мучиться от того, что Грей, без которого не началось это безумие, стоившее жизни шестерым, так и не понесет никакого наказания. Но одной цели Лидия этой беседой добилась: заставить его отвлечься от тяготивших мыслей, напомнить, что иногда смерть может действительно спасти жизни, каким бы парадоксом это не представлялось.
        И сегодня вечером этого было достаточно.
        - Так зачем ты пришла? - напомнил Виктор, отвлекаясь от переживаний.
        Он встал и по очереди зажег все светильники, отчего в комнате стало уютнее и даже теплее. Добрый знак, означавший его окончательное возвращение в мир живых.
        - Вот, - протянула она ему папку. - Все, что ты просил.
        Под картонной обложкой скрывались фотографии, копии документов, черновики так и не написанных статей. Все, что было известно о Марии Доротее Эвелин Гринберг, младшей дочери пятнадцатого барона Гринберга. И ничего, что могло бы заинтересовать полицейского.
        - Немного, - заметил Виктор, пролистывая досье.
        - Я предупреждала. Что ты вообще ищешь?
        Он пожал плечами, уходя от ответа.
        - Здесь этого все равно нет. Ты все смотришь на часы, - заметил он.
        Лидия с досадой спрятала руку за спину.
        - Не думала, что так у тебя задержусь.
        Намек был очевиден. Эйзенхарт вскочил с кресла, в которое опустился, рассматривая годовой отчет банковского дома "Гринберг и сыновья".
        - Пойдем, найду тебе кэб.
        - Не стоит, - смутилась Лидия. - Меня ждут.
        В комнате повисло неловкое молчание. Наконец Эйзенхарт усмехнулся:
        - Значит, это конец?
        - Конец уже давно наступил, - с грустью улыбнулась ему Лидия. - Просто ты отказывался это замечать.
        Она поцеловала его на прощание и покинула дом. На этот раз навсегда.

* * *
        - Как вы себя чувствуете? - спросил я, занимая место напротив леди Эвелин.
        Она все еще была бледна и слаба, и казалась поразительно хрупкой, забравшись с ногами в старое дубовое кресло, однако для человека, несколько дней назад лишь чудом избежавшего смерти, держалась удивительно хорошо.
        Мы сидели в том же кабинете, где мы с Эйзенхартом обнаружили ее без сознания. Еще в тот раз меня поразила его безликость, но обстоятельства несколько препятствовали осмотру интерьера, теперь мне удалось разглядеть его ближе. Если в коттедже в Эйбисе, где мне довелось побывать, все дышало свойственной леди Эвелин индивидуальностью, то эта комната больше походила на съемные апартаменты, где слишком часто сменяются жильцы, чтобы подстроить интерьер под свои вкусы. Массивная дубовая мебель, доставшаяся от предыдущих поколений, нейтральные ткани кофейных оттенков - единственным, что как-то привносило жизнь в эту комнату была гравюра с изображением Золотой колыбели, не так давно открытого доктором Эграндом покинутого города в Тавантине. Вот ее повесила леди Эвелин, в этом я был уверен.
        - Очень глупо, - призналась она.
        Я спрашивал не о том, но не стал перебивать, позволяя ей выговориться.
        - Я всегда считала, что неплохо разбираюсь в людях, но на самом деле, - беспомощно улыбнулась леди Эвелин, - на самом деле я их совершенно не понимаю. Когда был траур по Ульриху, когда я была отрезана от всего мира, Милфорд начала присылать мне письма. Она была единственной, кто остался со мной в это время. Кто пытался утешить, не зная, что утешать меня не в чем. Я считала ее своим другом…
        И тем сложнее оказалось принять ее предательство. Я понимал это; Эйзенхарт мне все рассказал. Даже мне было трудно поверить в то, что совершила леди Хоторн, а ведь я как никто другой знал, что любовь часто толкает нас на самые уродливые из поступков.
        - Не думаю, что дело в вас. На самом деле никто из нас не понимает других людей. И не знает их по-настоящему.
        - Возможно, - согласилась она со мной, переводя взгляд на стоявший на комоде букет. Оранжевые лепестки райских птиц распустились ярким плюмажем на нем. Почему его не убрали? - Хотя в то же время, как ни странно, мне кажется, что вас - я знаю, - призналась она и задала мне вопрос, который я менее всего ожидал услышать. - Скажите, доктор… Что бы вы сделали, если бы кто-то узнал ваш секрет, и угрожал его раскрыть?
        Для меня ответ был очевиден. Если твой Дар, от которого ты пытаешься убежать всю свою жизнь, состоит в том, чтобы убивать…
        - Убийство - не вариант, - каким-то образом прочитала леди Эвелин мои мысли.
        Она напряглась в ожидании ответа, и я понял, что ей действительно важно услышать мое мнение.
        - Тогда я перестал бы скрываться. Лишил бы противника рычага воздействия.
        По задумчивости, скрывшей ее улыбку, я понял, что эта мысль леди тоже не нравится. На мгновение я захотел спросить, какую тайну хранит леди Эвелин, предложить ей облегчить душу рассказом, но понял, что это сделало бы меня не лучшим человеком, чем тот, кто досаждал ей. Если бы она хотела рассказать мне свою тайну, она бы сделала это.
        - А если этот секрет не только ваш? И раскрыв его, вы подвергнете опасности своих близких?
        К счастью, мне никогда не доводилось оказываться в таком положении.
        - Я бы уехал. Хотя бы на время, в надежде, что за мое отсутствие этот человек забудет обо мне, что что-то его отвлечет.
        - Я уже пыталась уехать, - печально усмехнулась леди Эвелин. - Помните, как мы познакомились? Но, похоже, мое место здесь. Хотя… я слышала, Вейд очень красив в это время года.
        - Так и есть.
        Зеленые холмы, лазурно-синяя вода, в которой отражается такое же яркое небо, и молочно-белая полоска узкого песчаного пляжа. Вейд действительно был изумителен летом и не зря собирал в это время тысячи туристов со всей империи, но я боялся, что это послужит леди Эвелин слабым утешением.
        - Да, кстати, - спохватился я, - Эйзенхарт просил передать вам это.
        - Детектив Эйзенхарт? - удивилась она, принимая завернутый в коричневую бумагу сверток.
        Я и сам удивился, когда Виктор заглянул ко мне утром на работу и спросил, не собираюсь ли я опять в дом к Гринбергам. У меня тогда не получилось спросить, что было в пакете, Эйзенхарт удрал, только впихнув мне его в руки, поэтому теперь я с любопытством наблюдал за тем, как леди Эвелин его разворачивала.
        Под оберткой, перевязанной яркой тесьмой, оказалась широкая колба с одним-единственным цветком тигровой лилии - и где только Эйзенхарт добыл ее в мае? Обычно сезон для этого сорта начинался в конце лета. Мысленно я порадовался, что мои увещевания не прошли даром, и кузен все-таки вспомнил о правилах хорошего тона.
        И, разумеется, леди Эвелин оказалась права, Эйзенхарт даже не подумал подписать подарок. Я уже собрался было обратить ее внимание на это обстоятельство, но слова застряли у меня в горле. Я никогда не видел у нее такой радостной улыбки. Да что там, я не был уверен, что когда-то видел у кого-либо выражение такого яркого, совершенного счастья на лице. Словно комнату озарило не одно - сотня, тысяча солнц.
        - Если бы я знал, что вы так любите лилии, обязательно принес бы вам их, - наконец сумел сказать я.
        Леди Эвелин подняла на меня счастливые глаза:
        - Не люблю. Просто знаю, что они означают[11 - "Влюбитесь в меня, если осмелитесь"].
        notes
        Примечания
        1
        Судьба
        2
        хлебобулочные изделия, погружаемые перед выпеканием в содовый раствор. Характерная часть немецкой, австрийской и швейцарской кухни
        3
        (фр.) дама полусвета
        4
        отсутствие такта, приличий, компрометирующий поступок
        5
        в зависимости от культуры, богиня судьбы (то есть еще одно имя Вирд и Лос в этом мире) либо удачи как случайного стечения обстоятельств
        6
        от нем. Pech - неудача. Старое суеверие, до сих пор упоминается на севере Империи. Нелюбимый брат Судьбы, запутывающий ее пряжу и тем самым приносящий людям несчастья и неудачи. В некоторых местах также считается прозвищем Ворона
        7
        автор надеется, что читатель учтет, что в те времена слово "неглиже" означало не то же самое, что сейчас) по сути, в данном случае имеется в виду домашнее платье, в котором даже разрешалось принимать гостей мужского пола до двенадцати часов дня
        8
        (лат.) "Судьба жестока и пуста"
        9
        (лат.) что и требовалось доказать
        10
        и Роуз, и Милфорд в английском являются не только именами, но и названиями цветов
        11
        "Влюбитесь в меня, если осмелитесь"