Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Дильдина Светлана : " Песня Цветов Аконита " - читать онлайн

Сохранить .
Песня цветов аконита Светлана Дильдина
        # Обширны земли Солнечной птицы, разные племена обитают здесь - люди и те, кто таится от них: нечисть, что всегда рядом. И нет среди нечисти страшнее прекрасных и беспощадных Забирающих души…
        Мальчика по имени Йири смерть будет сопровождать неотвязно. Он не знает еще, сколь необычная судьба ему уготована. Живая статуэтка из храма, предмет вожделения, чудесная и тревожная сказка, воплощение чистоты и невинности - каким еще способно казаться одно и то же существо?
        Но аконит - цветок ядовитый, и никто не знает, кем станет вчерашняя кукла, когда придет ночь.
        Светлана Дильдина
        Песня цветов аконита
        Предисловие
        Молодых, пусть даже и талантливых авторов, чья книга впервые выходит из печати, представлять всегда сложно. Здесь, как ни крути, читатель покупает «кота в мешке». Для тех, кто сначала заглянет в предисловие (которое, впрочем, прочтут далеко не все читатели - я, например, предпочитаю читать сначала книгу, а потом, уже с составленным собственным мнением, возвращаться к предисловию), попытаюсь немного описать этого «кота», то есть, прошу прощения, «кошку».

«Песня цветов аконита» - первый роман автора, известного ранее только по выложенным в сети произведениям и сетевым конкурсам. Как автор, пишущий в жанре фэнтези и фантастики, Светлана Дильдина обладает рядом неоспоримых преимуществ: она знает русский язык и способна грамотно выражать свои мысли (увы, но по сегодняшним временам это далеко не обязательно для печатаемых авторов); у нее хватает фантазии, чтобы придумать свое, а не переделывать существующее; она создает произведения, которые не только рисуют перед читателем красивые картинки, но и ставят сложные, как правило, этические вопросы (я считаю, что нам - читателям
        - стоит быть благодарным каждому автору, который заставляет нас думать, а не просто поглощать и тут же забывать текст, благо книг-безделушек на полках магазинов хватает).
        Впрочем, я не совсем права. Отнести произведения Светланы к определенному жанру очень сложно.
        Роман «Песня цветов аконита» условно можно считать фэнтези. Условно - потому что атрибутики подобных произведений, ставшей уже традиционной, в нем нет - разве что условно-средневековый мир с легким восточным акцентом, разнообразная нечисть, о реальности которой, впрочем, нельзя судить однозначно, да вполне себе сказочно-романтическая история простого крестьянского мальчика, который благодаря собственным талантам и при содействии могущественных помощников проходит многочисленные испытания, становится значительной в масштабах страны личностью и уходит в историю, оставив после себя заметный след.
        Перед читателем проходит множество разных людей: здесь и члены правящего дома, у которых есть все, кроме человеческого счастья, и аристократы в вечном соперничестве за близость к правителю, и игрушки; земледельцы и мятежники, пираты и торговцы, разбойники и чиновники, правители сопредельных стран и представители иных народностей. Все они - разные люди, характеры их порой очерчены бегло, но правдиво; показательно то, что по-настоящему дурных людей среди них почти нет. Каждый из них полагает, что действует во благо - и чья вина, что таков безжалостный канон, которому они подчиняются?
        В романе подробно (иным читателям может даже показаться - избыточно подробно) освещены обычаи и нравы созданного автором народа, его менталитет и ценности, этические и эстетические. При этом следует отметить, что автор избежал ловушки
«красивости повествования»: текст легкий и прозрачный, красоты лиц, одежд и интерьеров просвечивают сквозь него, а не подменяются им. Характерно, что сцены из жизни мятежников - бывших крестьян - написаны проще и спокойней.
        Эту книгу необходимо не только читать, но и «смотреть». Емкие и точные образы удачно создают атмосферу происходящего, а общая «акварельность» повествования только подчеркивает обыденный ужас происходящего.
        Следует отметить, что некоторых читателей может оттолкнуть кажущаяся неспешность разворачивания событий и многочисленность действующих лиц, а также почти полное отсутствие того, что принято считать «динамикой»: боевых сцен, погонь и тому подобного. Однако повествование соткано достаточно плотно, прежде всего - описаниями и характерами, и необходимое напряжение сохраняется до последней страницы.
        Книга рекомендуется прежде всего любителям нестандартной психологической фэнтези.
        Е. Маркелова, И. Мазурина
        Часть первая
        ИЗБРАННЫЙ
        Звенят стремена, пахнет мокрой травой и лошадиным потом. Прозрачное небо - серое от жары облачко, похожее на бегущего зайца. Ах, как хорошо!
        Девочка осаживает коня. Ее волосы с вплетенными бусинками из крашеной глины давно не знали гребня. Она спрыгивает на землю. Бежит к отцу. У него крепкие огрубелые ладони, а губы привыкли смеяться и отдавать приказы. И сейчас он широко улыбается.
        Из-за его спины выходит другая девочка, рыжеволосая, застенчивая до дикости. В руках у нее кукла из конского волоса.
        А мать так и не вышла из жилища. Хрупкая черноволосая женщина все время болеет, но дочерей родила здоровых. Ее не лечит воздух степи, она чужеземка - и не надо о ней.
        - Ты лихая наездница, Шафран, - отец не скрывает гордости. - Скоро тебе тринадцать, будешь скакать на празднике Трех Даров. Награду получишь!
        Его широкое темное лицо властно и весело. Она порывисто обнимает отца…
        Хали гонит от себя эти картины. В пятнадцать лет беспечная юная всадница покинет сухие и пыльные степи, чтобы через два года подняться так высоко, как только может женщина в этой стране. Больше она никогда не увидит родных, даже мать, рожденную в Тайё-Хээт.
        Человек с глазами цвета терновых ягод запрет дитя степи в ледяную тюрьму, украшенную изящным колючим узором. Та, кого называли Шафран, станет - Омиэ. Она будет любить только дочь. И умрет молодой.

«20 день месяца Выпи, год 324 от Великой осады. Сияние неба погасло. Благословенная Омиэ, чья доброта согревала страну, ушла вослед своим предкам. Все Земли Солнечной Птицы скорбят о ней, и лишь в дочери, Холи, Желтом Цветке, находит утешение повелитель».
        (из придворных хроник)
        Глава 1. СКАЗКА
        Мальчик стоит на коленях возле рыжего холмика. Цветет жасмин, и стрекозы садятся на плечи. Все осталось, как раньше, - так же скрипит колодезный ворот, так же саднят царапины, оставленные колючим кустарником. Только родителей нет. Еще зимой они были живы, а потом заболели. Мальчик не плакал - видя чьи-нибудь слезы, тетка, толстая шумная женщина, сама начинала реветь в три ручья. Тетка была незлой, но ворчливой. Судьба подарила ей трех детей - двух девочек и мальчика. Он был еще совсем маленький и все время кричал. Просил есть.
        Сзади затрещали ветки. Мальчик быстро поднялся с колен.
        - Йири, вот горе! Перестань ходить на могилу, не тревожь души родителей! Наказание, а не ребенок!
        Мальчик молчит, теребя верхнюю губу. Он всегда слушал старших, но тут ведь его родители. Он угрюмо побрел за теткой.
        - Йири, сделай нам игрушку! - тут же пристала старшая из сестренок. Младшая толком еще и не говорила. Мальчик огляделся, подобрал рогатый корешок, обмотал повиликой.
        - Смотри, это бык. Он говорит: «муу!».
        Девочки засмеялись. Потом старшая полезла на веревочные качели. Йири взялся одной рукой за веревку, другой - за сиденье, темную доску. Слегка подтолкнул…
        Хромая, вышел дядя в почти новой темно-синей куртке - кэссу. Собрался в большое село? или просить в долг у соседа? Йири видел того однажды. Худой, но важный. Говорят, у него есть дочь немногим младше Йири и он души в ней не чает. Мальчик вздохнул. Его, Йири, наверное, тоже любят… Только не очень-то показывают.
        - Иди сюда! - это тетка. Опять надо помочь, и малыш опять плачет. Может, ему одиноко? Но почему? У него ведь есть и папа и мама. А вот сестренка Йири тоже умерла…
        МЕСЯЦ ЛАНИ, ГОД 328
        Йири вышел из дома. Он устал от шума, который производили младшие дети, хотя возиться с ними было приятно. Прищурясь, глянул на солнце. Обернулся, покачал головой. Совсем разваливается домик. Плети ползучих трав, осмелев, подбираются к окнам. Доски старые, гнилые. А новые - где взять? Тут не до роскоши, выжить бы да налог заплатить. Вот и дядя болеет… Едва возьмет в руки лопату - и уже устал, все время кашляет. Чтобы принести дров, и речи нет - как ни трудно, а браться за топор приходится Йири. Весь дом, грядки, поле размером чуть не с ладонь - только с голоду не умереть, забота о младших детях - на Йири и тетке. Старшая дочка тоже старается, но толку от нее мало. Она глуповата и часто словно спит на ходу. А вторая - шустрая, но мала ростом даже для пятилетней. Мальчику хотелось, чтобы она подольше побыла ребенком, побегала, поиграла. Порученную ей несложную работу часто втайне брал на себя.
        Йири оглядел свою одежду, вздохнул. Запашная рубашка с дядиного плеча - перешита, но все равно велика. Штаны тоже большие и от времени выцвели. В деревне нет богачей - кроме того, что живет за озером.
        Вчера Йири видел там девочку. Она каталась на лодке. Одежда девочки просто светилась. А как она звонко смеялась! Интересно, она красивая? Наверное, это дочь того богача. Тогда ее зовут Лин. Имя, как золотой колокольчик. Получится ли снова ее увидеть?
        Йири вновь оглянулся и побежал по тропинке, боясь, что вслед раздастся жалобный теткин голос. В кленовой роще остановился, перевел дыхание. Кажется, получилось. Он заслужил отдых. Мальчик направился к озеру. Цвел жасмин и фиолетовый бычий глаз. Стрекотали сороки.

…Йири издалека услышал смех-колокольчик. Метнулся прямо в заросли, и вовремя. Мимо пронесли паланкин. Занавеска была отдернута, и мелькнуло милое личико. Лин возвращалась домой. У нее были темно-голубые глаза и круглый подбородок. Йири она не заметила. Мальчик сел на тропу, глядя вслед паланкину, оперся рукой о щеку. Он улыбался.
        ГОД 330
        Зима выдалась на редкость холодной. Почти три недели лежал снег. Неглубокий, не такой, как в горах, - но стыла под снегом трава, и неопавшие листья дрожали под ударами ветра. Озеро не замерзло - солнце все так же играло неровной рябью, все так же отражались в воде стволы молчаливых деревьев, только рыба бродила у дна - и плыли по зеркальной поверхности мертвые листья.
        В деревне умерло трое. Семью Йири смерть обошла, а маленький холм - к нему мальчик ходил теперь редко - украшала россыпь птичьих следов. У птиц была своя письменность - яна…
        Лин болела. Йири молился за нее, как умел. Просил за нее у холодного мокрого ветра, у колкого снега, у редкого бледного солнца… Даже у трав, которые лежали под снегом, просил он силы для Лин. А ведь не перекинулся с ней ни словечком. Просто любил смотреть на нее - как на радугу, на лепестки бледно-розового цветка вишни. Дядя ворчал на мальчишку - а тот не мог понять, что в этом дурного. Разве нельзя улыбаться, зная, что Лин живет на земле?
        Впрочем, и дядя, постаревший, хромавший сильней при переменах погоды, жалел заболевшую девочку.
        - Девчонка-то добрая. Слуги от нее слова плохого не слышат. Жаль, если умрет.
        При этих словах Йири испуганно вскидывал голову - и выскакивал из дому. Прижавшись к стволу, шептал, как заклятье, отчаянную просьбу о той, что только раз улыбнулась ему, даже не зная по имени.

…Когда темнело, часто выл ветер и было жутко даже возле огня. Казалось, за окнами бродит существо с ледяными руками в серо-белых лохмотьях. Сестренки жались к Йири
        - мать постоянно вздыхала, поминая зиму недобрым словом и предсказывая всем скорый конец. Йири, не отрываясь от домашней работы, рассказывал им сказки, которые слышал летом от старого полуслепого корзинщика - этой зимой старик окончил свои земные труды.
        В этих сказках жили прозрачные феи, напоминавшие голубые и сине-зеленые струи ручьев. Были говорящие птицы - длинноносые оборотни, которые шутки ради могут завести человека в самую глушь, и вредные ишильке, чьи проделки вызывают смех. А еще ииширо - духи, принимающие обличья прекрасных детей, юношей или девушек - и выпивающие кровь и душу тех, кто им поверит. Сестренки дрожали от страха и любопытства, закрывали глаза ладошками - но поднимали гвалт, стоило Йири умолкнуть.
        Тетка ругала племянника за такие рассказы - но, забываясь, слушала и сама.
        - И складно же у тебя выходит! - поражалась она, подпирая ладонью щеку. - Выучить бы тебя да отправить в столицу - поди, должность бы получил! И нам польза на старости лет…
        Дядя расправлял старую зимнюю одежду, хмуро смотрел на огонь.
        - Не забивай мальчишке голову! Я с ногой этой проклятой еле хожу, а сын когда еще подрастет.
        - Да не хочу я в столицу, - смеялся Йири. - Там, верно, и по улице-то не пройдешь, столько народу. А тут - вы. И лес…
        А потом мороз отступил. Весна была не за горами - и деревья, и птицы ощущали ее приближение. Молитвы Йири не прошли даром. Лин выздоровела.

…Он собрал под кривыми корнями бледно-желтые первоцветы. Оставил их у мостика, на котором любила постоять Лин.
        Месяц Рыси вступал в свои права, прогоняя месяц Чирка. Созвездие с именем кошки с кисточками на ушах царапало небесный свод - и с него падали звезды.
        - Ты еще мальчик, - грустно сказала тетка, - но тебе придется стать взрослым. Твой дядя решил - осенью пойдешь с караваном. Будешь помогать с лошадьми - ты ведь ладишь с ними. Кузнец договорился насчет тебя. Сделал доброе дело…
        - Я вас не оставлю, - откликнулся Йири. - Дядя болен, брат мал. А девочки… что они могут?
        - Нам нужны деньги, малыш, - возразила она. - В деревне как-нибудь проживем - осенью легче. К нам переберется племянник мужа моей тетки. Будет пока вместо тебя. А ты поучишься новому ремеслу. Может, потом устроишься лучше нас…
        Йири молчал. Он любил эти места и никогда и в мыслях не держал путешествовать - особенно в такую даль. Он знал, что в других местах - то же самое. Те же заботы - свои у богатых и бедных. А здесь была могила родителей, здесь жили его сестренки и Лин. Здесь цвел жасмин, плыли по озеру смешные хохлатые утки, и горбатый мостик нависал над ручьем…

…Тетка не знала, что он слышал их разговор. Йири сидел на пороге, вырезая фигурку из дерева, и услышал, как тетка в очередной раз принялась причитать - трудная жизнь, бедность. Потом вдруг уловил свое имя.
        - Жаль его, - сказала она. - Весь дом на нем. И хоть бы слово поперек.
        - Хороший мальчишка, - голос дяди был хриплым. Он все кашлял с зимы, даже сильнее, чем раньше.
        - Вот ведь, боялись, что будет обузой, а он вон как… И девочки к нему льнут. Жаль отсылать. Тяжело ему там будет. Сам знаешь, как мальчишек-то в дороге гоняют. А ему всего лет-то…
        - Справится, - хмуро сказал дядя. - Не младенец. Разве тут ему легче? Кто в бедности родился, тому и счастья не видать. Да еще и девчонка эта…
        Йири весь превратился в слух.
        - Дочка нашего богача…
        - Ну и что? - спросила тетка.
        - Слишком уж часто я видел его у озера. А еще он повадился торчать на дороге, поджидая свою ненаглядную. Зимой-то, когда она болела, ведь извелся весь. А вырастет? Так и будет сохнуть по ней всю жизнь? Ей-то, поди, жениха уже сейчас подбирают. Отец кому попало девчонку не отдаст, найдет побогаче да познатнее. Может, и в город увезут. Не в столицу, конечно, - там такими, как он, пыль подметают, и все же не стоит нашему племяннику мечтать о ней.

«Зачем вы так!» - чуть было не крикнул Йири. «Я знаю, что я ей не пара, ну и что? Она меня даже не знает!» Но промолчал, сдержался.
        А тетка снова заговорила. В голосе звучала обида.
        - Беднякам никогда не везет. А мальчишка-то хорош. Прямо цветок ириса. В мать…
        - Ну и где она, твоя сестрица-красавица? Семь лет как в могиле. Может, это для нее и лучше. А Йири осенью отсюда уйдет. И нечего так на меня смотреть, будто я выгоняю сироту. О себе ты заботишься, а не о нем. А он выдержит. Может, и найдет где свое счастье…
        Тетка что-то пробурчала в ответ, но Йири не расслышал. Отскочил от двери, сел на землю и обхватил колени руками. Зачем они так о Лин… Она ведь еще ребенок - какие женихи? А когда вырастет… Да пусть бы хоть десять раз ее выдали замуж, лишь бы не увозили. Она - как фея этих лесов, ее нельзя забирать!
        Внезапно он испугался, что Лин уже не живет на озере. Он вскочил и, не разбирая дороги, помчался к горбатому мостику.
        У озера пусто было, только стрекозы вились над водой. Мальчик вцепился в перила и бросил отчаянный взгляд на высокую ограду. Как узнать, там ли она? Перелезешь - сочтут за вора. Нельзя!
        Йири ждал долго. Так и не дождавшись, не углядев никого из слуг - расспросить, побрел домой. Встретили его не слишком-то ласково; впрочем, тетка скоро смягчилась.
        - Вот подарочек оставила родная сестра! И как тебя маленького длинноносый оборотень не унес!
        Вскоре в его жизни случилась неожиданная радость. Йири любил рисовать, и, хотя такую роскошь, как бумага и краски, родные предоставить ему не могли, он пользовался углем, а древесные срезы шли вместо бумаги. Рисовал, что видел - во сне или наяву. Ветви в цвету, траву, поникшую под дождем, рваную паутину среди упругих стеблей, или играющих в мелком снегу детенышей лесовика - юо…
        Дальний родич тетки, проездом заглянувший к ним, был мелким чиновником и ровней деревенскую родню не считал. Однако Йири пришелся ему по душе - и он оставил мальчишке немного бумаги и две коробочки дешевой цветной туши - настоящей, не чета блеклым деревенским красителям. Кисть Йири смастерил из конского волоса. Теперь его рисунки стали трехцветными - зеленый и красный причудливо смешивались с черным. Тетка привычно ворчала, когда видела племянника с кисточкой в руках, и она же первая бурно хвалила простые рисунки Йири. Они были во многом неправильны и неумелы, но полны своеобразной прелести, невесомой, как метель лепестков по весне.
        К тому же мальчишка на радость младшим детям раскрашивал теперь вырезанные из дерева игрушки в яркие цвета. Лето было счастливым, летело, как песня. Если бы не осень, которая подходила все ближе…
        Когда месяц Журавля, анна-и-Хита, тронул листья огромных ясеней желтым крылом, Лин привычно взбежала на мостик, любуясь ладошками поздних кувшинок. Пара слуг скучала невдалеке, коротая время за игрой в кольца. Бросив взгляд влево, девочка замерла. Возле перил лежала искусно вырезанная из дерева цветущая ветка сливы. Лин осторожно коснулась ее, улыбнулась. Словно весной повеяло над осенним прудом. Краем глаза Лин разглядела мальчишку, спрыгнувшего с ветки старого дуба, который рос возле ее любимого мостика. Мальчишка стоял и смотрел на девочку. Лин помахала ему, рассмеялась. И, сжимая ветку в руке, побежала прочь, заслышав голос отца.
        Неделю спустя дядя позвал Йири и долго говорил с ним. Бедность в деревне была почти поголовная - как и во всех небольших селениях глухих провинций. Йири знал, что придется уйти, что работой на грядках или помощью корзинщику он не принесет денег семье - а просить для него место слуги у отца Лин дядя не станет. Йири и сам этого не хотел. Лучше уж таскаться по дорогам в дождь и ветер.
        Хозяин каравана брал Йири на три месяца, до зимы. Зимой движение на северных торговых путях прекращалось. Если мальчишка справится, весной он вернется к прежней работе.
        Конечно, гнать Йири из дома никто не станет. Если не захочет возвращаться к караванщикам, придется думать, как иначе добывать деньги. Против этого Йири не мог возразить, даже если бы захотел.
        Дядя решил сам отвезти мальчишку в большое соседнее село, где останавливался караван. Прощание с семьей не затянулось - дядя не допустил. Лишь тетка жалостливо всхлипнула:
        - Цветочек ты мой! - и смахнула слезу. Йири удивленно глянул на тетку. Обычно она только беззлобно ворчала или вздыхала при виде племянника, вспоминая сестру.
        Невысокий, с огромными ласковыми глазами и волосами, пушистыми, словно зимний мех белки, Йири был удивительно ладным, хотя многие мальчишки в его возрасте обретали забавную неуклюжесть подростков.
        Старшая из сестренок - в ней уже начинали проступать черты будущей девушки - с плачем прильнула к брату.
        - Возвращайся скорей!
        Он прижал девчушку к себе, погладил черные косы.
        - Ну чего плакать? Птицы зимой улетают в теплые края, и ты не слышишь их песен. Но ты же знаешь - они вернутся весной. А я - к зиме.
        Простившись со всеми, он на мгновение замер, не сумев сдержать вздоха. Дядя угрюмо взглянул на него, словно прочитав мысли племянника.
        - Довольно. Идем.
        До места добрались за день, на старой повозке. Пешком было бы ничуть не дольше, но такой путь был не для дяди с его ногой. Йири не хотелось трястись по ухабам, он часто спрыгивал и шел рядом. Миновали светлое озеро, на берегу которого стоял дом Лин. Йири пару раз оглянулся и заметил, как это не понравилось дяде, которому казалось, что все может сорваться или вообще пойти наперекосяк.
        - Смотри, - дядя цедил слова как всегда хмуро, - я говорил со старшим в караване. Он за тобой присмотрит, защитит, если что. В остальном - уж как себя поставишь. Работы не бойся, а люди всякие бывают. Я тебе добра желаю, хоть ты навряд ли считаешь меня за доброго.
        Мальчишка пропускал слова мимо ушей - в последние дни он этого уже наслушался. То и дело притрагивался к висящей на шее фигурке из зеленоватого халцедона - защитница деревни, казалось, обещала ему свое покровительство.
        В селении, куда они прибыли, Йири уже приходилось появляться. Оно было грязным, шумным и не нравилось мальчику. Однако сейчас он ни на что не обращал внимания - был слишком взволнован предстоящей встречей с начальником каравана.
        Тот оказался немолодым, суровым и похожим скорее на воина, чем на торговца. В молодости он и впрямь служил в войске одного из наместников. Хиранэ - так звали старшего - явно ожидал более рослого и крепкого подростка, однако не сказал ничего. Йири почувствовал доверие к немногословному жесткому человеку. Он даже не пожалел, когда дядя, передав его в новые руки, повернул домой; хотя и поглядывал с опаской на остальных караванщиков. Многие из них, судя по речи и по зеленовато-черной одежде, были уроженцами северо-восточных областей - а к таким тут относились с недоверием. Йири выжидающе поднял глаза. Однако Хиранэ отвлекли, и Йири оказался предоставленным себе самому. Мальчик растерянно оглядывался по сторонам, краем глаза заметил черную тучу, которая встряхивала длинной густой гривой. Мальчишка восторженно замер. Такого коня ему видеть не приходилось.
        - Эй, ты что, громом ударенный?! В Нижний дом захотел?! - заорал кто-то из караванщиков, знавших бешеный нрав коня. Но Йири даже не оглянулся.

…Когда вороная махина, которая только что сердито косила глазом, тихо заржав, потянулась к куску сладкого хлеба в руке мальчишки, а тот, ничуть не пугаясь, потрепал коня по щеке, Хиранэ удовлетворенно кивнул, хотя лицо его, похожее на маску из твердого дерева, осталось непроницаемым.
        С рассветом караван тронулся в путь. Спутники были совсем не похожи на людей из его деревни - держались самоуверенно, говорили отрывисто, быстро, и шутки их казались Йири странными. Многие связывали волосы в хвост на затылке, как водилось у жителей северных провинций. Такую прическу Йири приходилось видеть, хотя в его деревне мужчины стригли волосы коротко. А караванщики… С этими людьми Йири чувствовал себя неуверенно.
        Вот лошадей он понимал хорошо. Больше всех ему приглянулись Черный, конь господина Хиранэ, и Сполох, рыжий конь одного из охранников. Он разговаривал с ними как с равными, и это забавляло караванщиков. Впрочем… порою над ним посмеивались, порой рявкали на него, но в целом Йири, похоже, пришелся спутникам по душе. Только один человек отравлял ему жизнь. Райху, невысокий, остроносый, со скользкой улыбкой.
        Йири старался не попадаться ему на глаза, благо дел хватало. Вычистить лошадей, накормить, починить упряжь, нарезать коренья для похлебки, вымыть котлы, выполнить все распоряжения Хиранэ, да и просто любого, кому вздумалось дать мальчишке работу. Руки его были привычны к труду, однако мелкие ссадины на них не успевали заживать. На привалах он отыскивал травы, соком которых смазывал ранки. Травы он знал лучше любого из караванщиков, и те, скоро поняв это, не раз просили помочь.
        С лошадьми хватало других забот. Сполох, отличавшийся скверным характером, ревновал его к Черному и норовил то укусить, то лягнуть собрата. Да и Черный не оставался в долгу. Заболела одна из рабочих лошадей, и конюх злился от бессилия. Тут уж было не до Райху с его мерзкими шуточками. Надо было собрать всю волю, чтобы по утрам открывать глаза и подниматься с места.
        Осень щадила мальчишку, впервые покинувшего дом. Дни стояли на удивление теплые. Перешли через Орэн. Йири был очарован широкой спокойной рекой - в ее светлой воде словно отражалось иное, высшее небо. Караван долго шел вдоль берега, и мальчишке нравилось разговаривать с рекой, опуская ладони в воду. Тусклая береговая осока шуршала ночами, осока - дитя и стража реки…
        Йири никому не перечил, но спокойное достоинство, странное в крестьянском мальчишке, хотя и удивляло, нравилось спутникам. Его наивность никогда не оборачивалась глупостью. Он выглядел слишком хрупким для тяжелой работы - но в иные вечера, вместо того, чтобы упасть и заснуть, сидел в одиночестве у костра или на берегу, глядя на огонь или воду.
        - Да тебя вместо лошади можно запрягать, и дотянешь ведь, - шутил старший. - А по виду не скажешь. Я ведь когда тебя увидел, чуть обратно не отослал. Смотрю - не парень, а цветочек какой-то.
        Йири улыбался, плотнее запахивая ворот выцветшей синей рубашки, слишком легкой для осени. Он уже привык все время идти куда-то, привык к спутникам. Провожая взглядом встречных бродяг, гадал, откуда они, что ждет их в пути? О себе не задумывался, доверяясь Иями. Видя журавлей в небе, невольно прищуривался, пытаясь понять, нет ли среди них сине-голубого тэммоку, посыльного Охотницы и Защитницы.
        Селения, куда заходил караван по пути в город, вызывали у мальчика легкий интерес, и то ненадолго. Среди шума и толчеи он чувствовал себя чужим. Сначала Хиранэ отпускал его побродить по улочкам, пока не понял, что Йири приятнее посидеть с листом дешевой бумаги и порисовать или резать из дерева странные фигурки, чем толкаться на рыночной площади. Йири чувствовал облегчение, когда караван снимался с места.
        По вечерам у костра начинались рассказы. Даже охранники, молчаливые днем, вспоминали разные байки, все, что слышали в пути или пережили сами. Поначалу Йири только слушал. И впрямь - мальчишке из глухого угла многое было в новинку. Он даже с трудом представлял, где находится Сиэ-Рэн, столица земель Солнечной Птицы, не говоря о вещах, по его разумению, доступных лишь мудрецам. Узнавать новое было интересно. Однако иные рассказы пугали. На дорогах северо-западных областей было довольно спокойно, но временами с востока пробирались разбойничьи шайки. Охранники выглядели опытными людьми, а караван не был богатым, и их было немного. Йири становилось тревожно, когда разговор заходил о разбойниках. Гораздо сильнее его увлекали рассказы о диковинках - о статуе древнего святого, выточенной из малахитовой глыбы, о сидящей черепахе - маяке, сооруженном в далекой гавани юга, о женщинах синну - лихих лучницах и наездницах…
        Кенну, молодой парень с необычными для области Тхэннин рыжими волосами, то и дело заводил речь о столице, где прожил целых пять лет.
        Сиэ-Рэн, Ивовый Остров, считался одним из красивейших городов земель Солнечной Птицы. Построенный на реке Аянэ, раскинувшийся аж на три ани, он был мечтой провинциалов.
        - Какой город! Не чета тем, куда мы с товаром ходили! - Кенну широко разводил руками, словно от изумления.
        - Там, небось, крыс гонял, а тут строишь из себя столичного жителя, - бросал ему Райху, и в речи его звучало характерное для жителей северо-востока прищелкивание.
        - И что там? Дома из золота? Тайо, Высокие, тебе кланялись?
        Кенну злился и замолкал.
        - А ты что язык проглотил, детка малая? - обратился как-то к Йири остроносый насмешник. - Какой ты у нас тихий… Может, ты девочка? Из покладистых девочек выходят лучшие жены. Выдадим тебя за столичного богача, вон у Кенну наверняка знакомые есть.
        Йири отвернулся. Райху так выводил его из себя, что хотелось набить ему морду. Такого с мальчишкой еще не бывало.
        - Рассказал бы что-нибудь, малыш, - попросил пожилой помощник Хиранэ, стараясь перевести разговор. - Хоть сказку какую.
        - Сказку? - удивился Йири. - Хорошо… Только это не сказка.
        "Некий господин возвращался домой. Путь его пролегал по заросшему лесом ущелью - таких немало в диких горах. Господин тот, младший офицер гвардии наместника Хэнэ, считался человеком честным и рассудительным. Он ехал, вспоминая жену и дочь, которых давно не видел. Так вышло, что ни одного слуги не было с ним. Внезапно лошадь начала дергать головой и всхрапывать.

«Спокойно, Облачная Грива», - уговаривал господин офицер, но ничего не помогало. Был вечер, теплый свет золотил листву раскидистых ясеней, играя на их бледно-серой коре. Вдруг господин заметил под деревом какую-то фигуру. Это была совсем юная девушка - судя по гэри из серого шелка, она была из хорошего дома. Девушка улыбнулась и, видя, что господин офицер придержал коня, подошла. Такого прелестного личика видеть ему еще не приходилось. Русые волосы девушки отливали золотом в свете заката, глаза были темно-зелеными.

«Кто ты, дитя?» - спросил офицер.

«Я из хорошего рода; те, кому я верила, бросили меня тут, и я заблудилась. Прошу вас, добрый господин, помогите мне добраться до ближайшего селения».
        Господин с радостью согласился, и, не замечая, что лошадь его дрожит, любовался девушкой, словно лесным цветком. Он хотел подсадить девушку на лошадь, но та, словно оцепенев, едва переставляла ноги. Девушка соскочила на землю и пошла рядом, улыбаясь, словно была чем-то довольна.
        Господин стал расспрашивать спутницу о семье и о том, как она оказалась в лесу - ответы были неполны и уклончивы.
        Смеркалось - господин офицер заметил хижину средь ветвей.
        "Заночуем здесь, - сказал он. - С лошадью творится странное. Не годится ночью пробираться так по глухому ущелью".
        Хижина оказалось пустой и заброшенной. Он развел огонь, бледные отсветы заиграли на прелестном личике девушки. Она улыбалась так призывно, что господин нахмурился и призадумался…

«Спи, дитя», - угрюмо сказал он.
        Девушка вновь улыбнулась.
        "Луна - белая рыба - плывет по небу, - прошелестел ее голос, - не время для сна"…
        При этих словах слабое сияние окутало ее фигуру. Когда оно спало, господин офицер понял, кто сидит перед ним - и волосы зашевелились у него на голове.
        Лицо девушки заострилось и стало еще прекрасней - и что-то птичье проступило в нем, глаза удлинились к вискам, напомнив о листьях ивы… Зрачки превратились в узкие черточки, а на лбу слабо засветился знак «лапки» - верная примета оборотня - ииширо…"
        - Демоновы рога! - выругался кто-то из караванщиков. На него шикнули.
        "Господин офицер схватился было за меч, но рука его налилась тяжестью и лежала, как каменная. Он хотел прочесть молитву Заступнице - но голос оставил его. Оборотень улыбался, приближаясь к нему.
        "Вот судьба и нашла тебя, человек знатного рода. Что ж… Ты переживешь эту ночь. Я хочу попасть в твое селение - ты отведешь меня туда".
        С этими словами она прильнула к его губам, выпивая кровь и силы души…
        Потом она отступила на шаг - и черты ее скрылись в легкой тени. В следующий миг она уже вновь стала человеком…
        Господин офицер очнулся лишь утром, и так велика была над ним власть оборотня, что он сел в седло и поехал, ведя смерть вредное селение.
        Лошадь, как и вчера, была еле движима и покорна, шла, вся дрожа. Девушка-оборотень шла рядом с легкой улыбкой, нежная, чистая, словно роса. Не больше трех ани оставалось до селения, как вдруг кто-то громко закричал с высокой ветки. Голос был похож на крик смоляной сойки, только громче и резче. Вероятно, это был добрый длинноносый оборотень-маки, из тех, кто ненавидит ииширо. Лошадь заржала, и, стряхнув наваждение, галопом ринулась по дороге…"
        - Бррр, - встряхнулся Кенну. - Ну и сказочки у тебя. А то все молчал, молчал…
        - Ну, кончилось-то хорошо, - обронил кто-то.
        -Э, нет, - покачал головой седой караванщик, старший из всех. - Эти твари никогда не оставят свою жертву. Всегда находят тех, кто имел несчастье встретиться с ними. Ты не слыхал окончания?
        - Нет.
        - Ну, помяни мое слово, лучше его и не слышать.
        Разговор словно умер. Люди с опаской поглядывали по сторонам, вздрагивая от любого шороха.
        - Да ты, малыш, просто золото - ишь, как язык у тебя подвешен, - пошутил Хиранэ, единственный из всех оставшийся спокойным. - Только ты моих людей больше не пугай. Иначе мы до города не доберемся. А теперь иди, отдыхай.
        Караванщики стали устраиваться спать. Мальчишка вынырнул из круга костров и подошел к лошадям.
        - Ну, как дела, Звездочка? - Йири ласково потрепал морду одной из них. - Устала? Не болей больше, не надо. Ты же умница.
        Сзади в плечо толкнулось что-то мягкое.
        - Сполох? Обидно, что не с тобой говорю? Не сердись…
        Он провел рукой по шерсти, серебрившейся в лунном свете. Сполох тихо заржал - и вдруг замер, насторожив уши. Звездочка стукнула копытом о землю и пугливо скосила глаз. Йири оглянулся. Все тихо. Только вода в реке разговаривает сама с собой. Однако лошади чем-то обеспокоены. Йири невольно схватился за амулет с изображением хранительницы его деревни, Кори-са. Он слишком хорошо знал, КОГО чуют лошади даже издалека.
        - Ну, что с тобой, Звездочка? - голос мальчишки дрогнул. Зашуршали жесткие разлапистые кусты. Чьи-то глаза блеснули меж веток.
        - Это… какой-то зверь. Наверное, большая лиса… - пальцы Йири сильнее сжали амулет. Глаза в кустарнике погасли. Вновь тихо заржал Сполох. Из-за него появился Райху. В эту секунду Йири даже обрадовался ему, выпустил талисман.
        - Не могу заснуть. Твоя вина. Нечего страсти рассказывать.
        - Ты всегда недоволен, - тихо ответил мальчишка. Райху рассмеялся. Заглянул Йири в глаза.
        - А ты что ночами бродишь? Или сам из них?
        - Замолчи! - испуганно вскрикнул Йири.
        - А глазки зеленые…
        - Ты… дурак! - мальчишка в страхе оглянулся. - Не зови их!
        - Хорошо, хорошо, - примирительно проговорил Райху. - Ну, пойду, попробую, может, удастся поспать. - Он неприятно усмехнулся, протянул руку, приподнял пальцем подбородок Йири. - А ты, сказочник - хочешь со мной?
        - Райху! - негромкий тяжелый голос Хиранэ словно придавил того к земле. - Еще раз услышу - ты у меня глины наглотаешься. Понял?
        Остроносый скривился, хмыкнул и испарился. Йири, опустив голову, гладил шею Звездочки.
        - Не бойся, дружок, - ласково сказал Хиранэ. - Он не такая скотина, как временами кажется. Да и меня он боится… Я доволен тобой. Не ожидал, что от тебя может быть столько пользы. Если захочешь, весной опять пойдешь с нами.
        - Но… и двух недель не прошло, - удивленно отозвался Йири. - Вы же не можете знать…
        - Я уже понял, чего ты стоишь.
        Впервые в голосе Хиранэ послышались отеческие нотки. Так с Йири разговаривал только старый корзинщик, бывший бродяга, тот, который кое-как научил его яне. Может быть, именно поэтому ночью Йири снилась деревня, сестренки - и Лин. В голубом верхнем платье - гэри, с серебристыми рукавами, она смеялась и рвала колокольчики. Ветер тормошил ее русые пряди, звал за собою в поле, и она убегала в густую траву, и трава скрывала ее целиком…
        Караван продвигался вперед и скоро свернул в сторону от реки Орэн. Йири долго оглядывался, ему было жаль расставаться с величественной спокойной рекой.
        - У нее есть сестра, Иэну, - сказал мальчишке Хиранэ. - Она течет на северо-востоке, а встречаются реки в озере Айсу, Серебряном. - Может, когда-нибудь увидишь. Я был у этой реки в молодости, когда воевали с племенами ри-ю. Мне тогда только семнадцать исполнилось, - он о чем-то задумался, затем отвернулся от Йири, забыв про него.
…А город оказался большим. Во всяком случае, городских стен и ворот Йири видеть еще не доводилось. И много-много людей: суетились, куда-то текли, что-то кричали, говорить тихо было почти бесполезно. Йири видел водоворотики на быстрой воде, там крутились листья, речной сор и прочая мелочь. Этот же водоворот был огромен, и ярок. Переливался всеми цветами.
        Голова у Йири пошла кругом. Ему стало не по себе. Городские ворота впустили караванщиков; по сторонам дороги льнули друг к другу домики с пестрым орнаментом. Лучи солнца, розовые, утренние, скользили по ним, и те казались игрушечными, и люди тоже становились игрушками, куклами в разных одеждах. Словно кто-то из Бестелесных решил сотворить себе живую забаву.
        - Это тебе не торжественный въезд, - смеялся Кенну. - Тут богачи не живут. Вот их дома… Погоди, посмотришь еще, какие бывают диковинки. Тебе понравятся города, белка лесная.
        Йири пока не знал, что и думать. Он не ахал и не вертел головою по сторонам, рассматривал все и всех с настороженным недоверием.
        Сельские жители не шли ни в какое сравнение с уверенными в себе горожанами - даже небогатые казались куда значительней самых зажиточных сельчан. И говорили тут иначе - суше, быстрее. Дороги вымощены камнем, хотя кое-где требовали ремонта, и половина домов была из камня - однако большей частью они казались тяжеловатыми, грубоватыми, что ли - явно работали не лучшие мастера, и деревья росли какими-то чахлыми, скучными, совсем не похожими на гигантские дубы и клены в деревне Йири.
        Остановились в дешевой гостинице. Когда Хиранэ предоставил некоторым из своих людей временную свободу, Йири примостился у окна, разглядывая двор. Смотреть было не на что, однако мальчишка торчал на своем месте с упорством караульного. Кенну попробовал оторвать его от окна и утащить в город, но Йири в шутливом ужасе вцепился в тяжелую оконную занавесь.
        - Дай пацану прийти в себя, - неожиданно миролюбиво вступился Райху. - Он, небось, в своем захолустье одних барсуков и лис видел, а тут столько народу. Поесть-то вниз спустишься, или тебе, как сиятельной особе, сюда принести? - съязвил он, глядя на Йири. Тот только кивнул, предоставив Райху гадать, каким был ответ. Впрочем, долго отдыхать не пришлось. Хиранэ вновь загрузил всех работой по самое горло. Вечером, когда с делами было покончено, Йири позволил Кенну утянуть себя на многолюдные улицы. Йири жадно разглядывал все, что попадалось на пути. Сколько домов, сколько людей! И мастерских. И торговых лавок. Светлые стены, синие крыши - и пестрая узорная резьба, разноцветные камни орнамента, на воротах - резные фигурки, цветы и животные. В деревне Йири тоже знали такие украшения… Только там ворот почти ни у кого не было, разве небольшие калитки. И одежда у многих горожан была богатая - на взгляд Йири, чаще серая и голубая - мода такая, сказал Кенну. Женщины укладывали косы самым замысловатым образом, украшая прическу бусами и гребнями из лазурита. А лошади знатных господ… Тонконогие, с гордыми
маленькими головами, украшенные дорогой сбруей, они высокомерно посматривали по сторонам. Богатые женщины передвигались по мощеным улицам на носилках, расписанных причудливыми цветами, а у высокородных особ - пестрыми сплетающимися драконами и морскими чудовищами.
        Дошли до переулка, откуда потянуло сладкими ароматами. Даже изгороди там казались особенно яркими, а крыши домов - вычурными, прихотливо изукрашенными. Йири хотел было свернуть туда.
        - Э, в Алый квартал потянуло? - хмыкнул Кенну, схватив его за рукав. - Я не против, будет что вспомнить. Только смотри, как бы тебя там не оставили, не сманили. Как же мы без тебя?
        Йири приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал, залился краской и рванул по улице, подальше от ярких изгородей. Смеющийся Кенну еле догнал.
        - Потише, птичка. Чего перепугался? Не младенец уже.
        - Перестань, - отмахнулся младший, все еще не смотря на Кенну. - Идем дальше?
        - Вор! Держите его! - раздалось справа от Йири. Мальчишка шарахнулся в сторону, едва не сбитый с ног угловатым подростком, за которым гналось несколько человек. Кенну радостно засвистел. Тут из подворотни вынырнули двое стражей. Незадачливый воришка угодил прямо им в руки. Кенну рванулся за бегущими. Укравшего кошелек у богатого ротозея ждало жестокое наказание.
        - Пойдем, - взмолился Йири. - Я не хочу за ними.
        Кенну недовольно скривился.
        - Да брось. По заслугам получит. А ты и впрямь девочка нежная…
        Однако подчинился желанию младшего. Настроение было испорчено. Они вернулись в гостиницу. Хиранэ встретил их неласково.
        - Все шляетесь невесть где… А Райху вон морду набили.
        - Правда? - лицо Кенну расплылось в довольной ухмылке. - Мир не без добрых людей.
        Мальчишка словно не расслышал Хиранэ, молча поднялся в их комнату. Присел у жаровни, уставился на угли и замер. По улицам медленно брел сиреневый сумрак. Рука Йири потянулась к углям извечным жестом желающего согреться. На его плечо легла большая ладонь.
        - Дурачок. Как же ты будешь жить в этом мире? - спросил Хиранэ. - Нельзя быть таким беззащитным. Ты даже воров жалеешь. А кто пожалеет тебя?
        Йири молчал. Казалось, он так глубоко ушел в свои мысли, что вот-вот зачерпнет углей из жаровни, чтобы просеять их, как песок между пальцами.
        - Это все справедливо, я понимаю. Но у нас в деревне не так. Каждая семья больше думает о себе, да, - но и соседей не забывает. Иначе - не выжить.
        - В городах по-другому, малыш.
        - Я понимаю… Ветер шепчет каждому свое. Есть много такого, чего я бы не хотел в жизни. Но это… все равно есть. И от меня не зависит. Но от меня зависит не радоваться беде чужого человека. Будь он даже вор.
        - А убийца?
        - Я буду рад за того, кто сумеет выжить из-за его неудачи. Но ведь пойманного убийцу ждет смерть. И неизвестно еще, что потом… Как я могу радоваться такому?
        - Тебе в отшельники податься, - усмехнулся Хиранэ. - Будешь творить чудеса милосердия.
        - Не стоит с этим шутить, - негромко, но твердо отозвался мальчишка. - А отшельнику очень легко забыть о людях, заботиться только о себе. Чтобы думать о людях, нужно любить.
        - Иями-Заступница, откуда в тебе такие взрослые мысли? - подивился Хиранэ. - А сам ты чего хочешь?
        - Жить.

* * *
        СТОЛИЦА
        ЗАПИСКИ ХАЛИ
        "Третий день месяца Журавля. Сегодня был праздник Осенних цветов. Я, Аину Намаэ, прозванная Хали по имени полевого цветка, впервые устраивала его полностью по собственному желанию. Многие из моих дам и служанок не одну неделю плели интриги, чтобы я допустила их к участию в празднике в одной из почетных ролей.
        Но как это скучно! Радуют только цветы. Особенно золотые шары с гор… Но больше всего я люблю бледно-желтый цвет, хотя цвет этот многие называют грустным. А цвет серебристой молодой зелени - не люблю. Жаль, именно он испокон веков считается привилегией Золотого дома во время другого праздника - весной. Тогда мне приходится надевать то, в чем я выгляжу глупо.
        После праздника у меня болит голова. Надо, чтобы принесли еще воды с ароматом абрикоса - этот запах возвращает мне силы. Саннэн знает какой-то секрет… Кроме нее, никому больше не удается составить этот аромат. Лучше писать, чем думать - голова просто раскалывается на части… Однако отец был доволен, как я устроила праздник. Все наперебой восторгались узором моего желтого гэри, затканного венчиками горицвета. Оно было простым. А мои дамы старались перещеголять друг друга пышностью и стоимостью нарядов - каждая выдумала что-нибудь, часто даже смешное. Дамы низких званий приложили всю фантазию, чтобы наряды их походили на платье женщин высокого ранга. Рику чуть не со слезами упрашивала меня позволить ей быть в числе девушек-шемэ, несущих сосуды Иями. Хотела надеть повязку, украшенную золотым янтарем - в таких могут появляться только девушки-шемэ на празднике осени. Зачем приобретать то, что все равно не пригодится? Дурочка. Все же я позволила ей покрасоваться. Я знаю, на кого она смотрит.
        День Осенних цветов - женский праздник, хотя участвуют в нем и мужчины. Теперь я гляжу на тех и других глазами взрослой девушки. Ведь мне уже четырнадцать. Не будь я дочерью Солнечного, наверное, и мое сердце занял бы кто-то…
        Мои девушки разбирают листочки с надписями. Смеются. Даже сюда долетает их смех. Считают, сколько разных имен цветка им досталось. Считают…
        Отец не пожалел для меня учителей, я образованна лучше любой женщины Земель Солнечной птицы. Дочь Благословенного должна быть умной - но зачем знания женщине, которая даже не может сама устроить свою судьбу? Я всегда буду делать то, что нужно для государства.
        Отец… Любил ли он свою дочь хоть один день? Заботился - несомненно. Но о ком его заботы? О капельке солнечной крови, единственной дочери, залоге будущего политического союза - или о Хали, ребенке от нелюбимой жены? Хроники лгут. Он не любил мою мать. Может быть, потому, что в его сердце вообще нет приязни к синну? Или потому, что он не хотел этого брака и заключил его лишь на благо страны? Мать это знала. Но она была очень горда. Я хорошо помню ее. От нее я унаследовала волосы - темные с рыжиной, волосы синну. Отец сам выбрал именно ее… Я никогда не спрошу, почему все так сложилось. И все-таки уже семь лет прошло… а он не берет себе новой жены. Впрочем… есть много вещей, о которых думать не следует. Я ведь послушная дочь. И я такая же подданная Благословенного, как и все. О, мой отец знает, как добиться повиновения. Может быть, он мог бы добиться моей любви - но ему не надо ее. Может быть, он сумел бы привлечь к себе восьмилетнюю девочку, ставшую сиротой… но не захотел этого делать. Теперь уже поздно… и я даже рада, что отец для меня - только носитель верховной власти. Все равно - я лишь фигурка в
очередной игре, которую он поведет рано или поздно. Я никогда не буду свободна.
        "Закружит, унесет с собою
        Этот зимний вихрь полевой!"
        Как остро пахнут листья вьюнка за окном!"

* * *
        ГОРОД НЕПОДАЛЕКУ ОТ ОРЭН
        Йири спустился вниз. В этот вечер он был один и был полностью свободен, что случалось нечасто. Хиранэ занимался торговыми вопросами и прочими делами, Кенну наверняка развлекался в Алом квартале, Райху тайком напивался в кабачке… Мальчик решил в одиночку пройтись по улицам. Времени оставалось немного. Однако погулять не удалось. Прямо у ворот гостиницы он наткнулся на плачущего малыша. Судя по возгласам, малыш забрызгал грязью коренастого парня года на три старше Йири, и пострадавший вымещал злость на младшем. Ребенок ухитрился выдернуть покрасневшее ухо из безжалостных пальцев мучителя и побежал, но споткнулся. Тот кинулся за ним
        - и натолкнулся на неожиданную преграду.
        - Не надо, - голос прозвучал негромко, но до того уверенно, что крепыш оторопел.
        Малыш, наблюдавший за этой сценой раскрыв рот, опомнился и задал стрекача.
        - Да ты!.. - детина опомнился и замахнулся на помешавшего сопляка. Тот уклонился от удара, но не отошел. Видя, что жертва вот-вот удерет, он завопил и вновь попытался отбросить помеху. Йири схватил его за рукав, и подросток резко крутанулся вокруг своей оси, чуть не ткнувшись лбом в стену…
        - Тебе Сущий забыл добавить ума, - выговаривал Кенну, прикладывая холодную пряжку от сбруи к лицу Йири. - В какое место тебя клюнул зеленый дятел? А если бы не я? Надо же голову иметь!
        Йири только повел плечом. Кенну возмущенно фыркнул, видя такое пренебрежение к своим советам.
        - Я знаю недоумков, которые вечно лезут в драку, им только дай кулаками помахать. Но те хоть драться умеют. А ты-то на кой поперек полез? Ничего не боимся?
        - Да нет… Бегать и уворачиваться я же умею. Подумаешь, попал один раз… А тот совсем маленький был, - ответил Йири, сжимая висок, чтобы унять звон в голове.
        - А ты какой, горе неумытое? Герой - Дитя Облаков? Может, тебя хоть морду бить научить? - причитал Кенну.
        - Хотел бы, давно бы дрался со всеми. Я не хочу.
        - Тогда какого демона лезешь, куда не просили? И впрямь, тебе стоит в святые податься… Живи в лесу и молись за обиженных. Что, у вас в глуши все такие? Погоди, ты у меня еще станешь боевым петушком…
        Мальчишка покосился на Кенну и вдруг усмехнулся.
        - Учитель… Мне что, на тебе учиться?
        Кенну скорчил испуганную рожу. Оба расхохотались. На шум явился Райху.
        - На нем, - указал Кенну. Они расхохотались еще громче.
        - Согласен, - через силу выдавил Йири. - Только ты пряжками холодными запасись, ушибы лечить.
        - Для кого?
        - Для него, и нос пусть побережет. Острый… как бы не обломился.
        Остроносый подозрительно поглядел на обоих.
        - Ну-ну. Дохохочетесь у меня, - невнятно пригрозил он и ушел. Йири вытер слезы, покачал головой.
        - С головой у тебя беда. Ему морду набили, а он ржет, как конь породистый, - осклабился Кенну.
        Из города уехали в сумерках. Райху обзавелся новой красной шапкой и страшно гордился, вызывая насмешки Кенну. Люди Хиранэ получали немного, однако Йири мог заработать здесь гораздо больше, чем в своей деревне.
        А дни то бежали, то ползли. Пошли нескончаемые дожди, начались холода. Йири не хотел тратиться на теплую одежду, и Кенну отдал ему свою старую выцветшую куртку - кэссу. Мальчишка долго возился с ней, пытаясь подогнать по себе. Шить он умел. Райху язвил, как всегда: «зачем нашей детке наряды? Она и так себе хорошего дружка найдет», и так надоел Йири, что тот едва не швырнул в него попавшим под руку седлом.
        Несмотря на разницу в возрасте, Йири сдружился с Кенну. В деревне у него были приятели, но из-за работы времени на них почти не оставалось. Да, по правде сказать, и не всегда тянуло к ним Йири - он больше любил смотреть и слушать, чем носиться и вопить. Кенну был неунывающий болтун, развязный, но добрый. Рассказывать байки он мог часами. Йири не верил и половине этих рассказов, да и в другой сомневался - и не скрывал этого. Тем не менее обоим нравилось общество друг друга.
        И другие караванщики Йири не обижали, хотя некоторые смотрели скорее как на зверька, суетящегося под ногами.
        Старший в караване относился к мальчишке ласково, даже учил читать и писать, как раньше старый корзинщик в деревне - и скоро из-под руки Йири выбегали уже не каракули, а значки, не лишенные изящной легкости. Впрочем, ничего удивительного - Йири любил рисовать.
        А времени на уроки было так мало… Зачем понадобилось заниматься с мальчишкой, да еще тратить на него тушь и бумагу, Хиранэ и сам толком не знал. Но ему нравилась понятливость Йири.
        - Слушай, малыш, - говорил Хиранэ. - Если захочешь, года через два сумею пристроить тебя в городе. А то в вашей глухомани совсем жизни нет.
        - Есть, - негромко, но твердо возражал мальчишка. - Я лучшего места пока не видел. Там мой дом.
        - Да что ты заладил… - морщился Хиранэ. - Да и места нездоровые. Сколько у вас умирает?
        - Я ушел, только чтобы помочь им, - отвечал Йири. - А вам я буду благодарен всегда….
        - Щенок ты лесной собаки! - беззлобно говорил старший. - Ну, хватит болтать. Дел полно.
…Он учился новому так же естественно, как солнце бросает тени на землю. Словно всем существом решил, чувствовал - то, что сейчас дают, нужно успеть понять и запомнить. Йири не думал о том, что он - деревенский мальчишка, доля которого - жить так, как все его родичи, и не знать другой судьбы. Он не хотел ничего лучшего
        - просто брал то, что ему могли дать, жадно схватывая суть, не гадая, зачем ему эти знания.
        Так в раннем детстве он выучил яну. Так учился любой, даже тяжелой работе. Так осваивал кисть и резец.
        Эйсен - горы севера - были огромны и холодны. Скрытые вечным туманом, они словно покачивались, нашептывая себе колыбельные. Караван шел мимо, и Йири не мог оторвать взгляда от гор. Умирающая мокрая трава поздней осени, грязь под копытами и колесами - и горы. Холодные, серые, далекие от жизни и смерти.
        Разглаживая пальцами последний цветок медвяницы, Йири задумчиво смотрел сквозь тусклую взвесь дождя. Алые лепестки еще жили, но, похоже, и сами знали свою обреченность. Тетка говорила, что на цветок медвяницы была похожа его мать… Все ли живы там, дома, в деревне? Наверное… Умирают чаще зимой и ранней весной.
        Ему казалось, что караван вечно бредет по сырому туману…
        Прошел еще месяц. Теперь повсюду лежал неглубокий снег. А по ночам небесными тропами бродило созвездие Волка, анна-и-Ёро.
        - Возвращайся, - однажды сказал Хиранэ. - До весны мы с места не двинемся. Скоро будут твои родные места. Доберешься один? Два дня пешком. Дорога хорошая, мимо храма Святого Травника в Эйке, там как раз заночуешь… На днях там были паломники в честь наступленья зимы, - не собьешься.

«Доберешься один»… Йири не думал, что это будет так трудно. Он привык переносить холод и, хоть одежда была залатанной и довольно легкой, чувствовал себя неплохо. Утро, когда он покинул караванщиков, выдалось солнечным и морозным. Снег слепил глаза, дорога была пуста. Кусты, усыпанные сухими сизыми ягодами, манили к себе стайки пестрых синиц. Птицы неохотно взлетали, стоило мальчишке приблизиться.
        Одиночество на зимней дороге не пугало Йири, волков в тех краях почти не водилось. Он хотел поскорее попасть домой, шел быстрым шагом, надеясь к вечеру добраться до храмов Эйке. Там можно заночевать. Служители - почти отшельники - пустят. Он мысленно видел перед собой почерневшие деревянные крыши, резные темные стены, чувствовал слабый дым смолистых корней, наполняющий маленький зал… Однако ближе к вечеру повалил снег, а после поднялся ветер. Йири понял, что не успеет добраться до Эйке.

«Заступница Иями, Кори-са, помоги мне добраться домой,» - взмолился он, с трудом бредя по дороге. Нелепо замерзнуть тут, в двух шагах от деревни, так и не донеся до родных заработанных денег. Ветер дул так, словно пытался разорвать в клочья одежду Йири. Колючий снег жалил лицо. «Я… не дойду», - обреченно думал мальчишка, но продолжал двигаться вперед. Он был уверен, что пока не сбился с дороги, но не знал, долго ли она еще будет вести его. Сойти с дороги значило умереть. Несмотря на юность, как и любой крестьянский ребенок, Йири хорошо знал, что такое смерть, знал, что жизнь может быть очень короткой. «Только не сейчас», - просил он Иями.
        И вот силы кончились. Он упал на тропу, которая скорее угадывалась, чем виднелась. Неумолимо надвигалась темнота. Йири свернулся калачиком, пытаясь согреться. Потом ему захотелось лечь в снег и не двигаться до весны. Весной в Эйке снова пойдут паломники, они разбудят его и возьмут с собой. Он закрыл лицо мокрыми от снега рукавами. Рядом, по колено в сугробах, танцевали голубые журавли Иями. Они вскидывали сильные крылья, и снег вихрился от их ударов.
        Внезапно мальчишка вскинул голову. Прикусил губу и посмотрел в сизо-белесое небо.
        - Меня ждут дома! - тихо и очень упрямо сказал он лохматому ветру. Побрел наугад, различить тропу он был не в силах. В нем просыпалось чутье, присущее диким зверям.

«Это просто зима. Звери переживут эту зиму. Неужели человек хуже?»
        Звери не нуждаются в хижине. А Йири был рад увидеть ее. Но радовался он рано - перед ним была не хижина, а беседка. Однако он понял, что добрался до Эйке. Только вышел к нему с другой стороны. Йири вошел в беседку, прикрыл за собой дверь. Тут было холодно. Однако не было ветра. На приступке в нише стоял светильник, в котором еще оставалось масло. Йири зажег огонь.
        Огляделся. Маленькая, уютная беседка, стены изнутри украшены грубоватой резьбой. Небольшая плита из родонита, камня врачей. Йири опустился на колени, прошептал короткую просьбу о прощении. Ему нельзя умереть, оставив без поддержки семью.
        Небольшим тяжелым ножом он отделил несколько реек от задней стены, положил их на каменную плитку. Развел костер - остатки масла из светильника огненной струйкой пролились на сухую древесину. Хватит, чтобы продержаться до утра …

«Простится ли это мне?» - думал мальчишка. Он всегда чтил обычаи. А теперь… У него был выбор - умереть или взять то, что он считал неприкосновенным.

…Было тихо-тихо, даже огонь хрумкал ветками неслышно, словно не уверясь в собственном праве тут находиться. Йири рассматривал пламя, расцветающие в нем огненные бутоны - глаза его слипались, голова клонилась книзу. Вдруг за стеной взвился и засвистел ветер - ив нем явственно послышался девичий смех, задорный, дразнящий. Йири застыл, беспомощно глядя на дверь.
        Кто это был? Человек, девушка - ночью, вдали от жилья? Так могла смеяться дочь лесовика - юо, но те обычно зимой спят. Какой-нибудь местный дух? Но какой? Безобидный для человека или из тех, кто способен загнать в снежную яму - отдыхай до весны… Или… или тот, кого он боится больше всего - да и не он один. Говорят, даже в столице ииширо - Забирающих Души - не поминают попусту. Пальцы сами стиснули амулет. Но призывал он не хранительницу деревни, а Иями-Заступницу, на которую надеялся больше всех. Девичий смех прошелестел совсем рядом - а после словно теплая рука легла на плечо мальчишки. Йири повернул голову, осмотрелся. Никого. Что ж… Страх прошел. Кто бы это ни был, но существо не было злым. Ветер стих - и оно ушло с ветром, исчезло в снежной ночи.
        Поутру он нашел полузанесенную снегом тропинку. Добрался до храмов Эйке - монахи отогрели его, накормили. Про изуродованную беседку слушали, качая головой, однако недоброго слова никто не сказал.

«Ты остался в живых, малыш, - по сравнению с этим доски значат не больше, чем летом - растаявший снег. Весной мы починим беседку». Буро-желтая одежда монахов, казалось, излучала тепло, и теплыми были слова. Йири низко склонился перед ними, благодаря за заботу, с намерением сейчас же отправиться дальше. Однако, поднявшись, он почувствовал, что куда-то падает - а потом большая желтая птица несла его куда-то, и там было хорошо и спокойно…
        Он отсыпался целые сутки. Маленькая комнатка, увешанная циновками, была очень простой, почти бедной, однако такой уютной. Телу так не хотелось ее покидать - хотя сердце рвалось в родные места, которые были совсем уже близко. Казалось, зеленая халцедоновая фигурка на шее Йири начинает дышать в предчувствии дома.

…Услыхав далекие голоса, девочка побежала по тропинке, бросив вязанку хвороста возле порога. Завизжала, увидев фигурку, черную на утреннем ярком снегу. Кинулась брату на шею - чуть не свалила его в сугроб. Мальчишка прижался щекой к волосам сестры, обнимая ее - он снова дома…
        А потом был огонь очага, несытная похлебка из корней и сухих овощей, кашель дяди и причитания тетки. Как выросли сестренки за эти три с половиной месяца! Или просто он раньше не замечал? Старшая, с круглым плосковатым лицом, была теперь вылитая тетка, только молоденькая. Коренастая, чуть неуклюжая, обычно такая медлительная, она суетилась возле брата, глядя на него с бесконечной преданностью. Младшая, Аюрин, шустрая, остренькая, юркая, как водяной уж, расспрашивала Йири не переставая, поблескивала черными глазами, одергивала младшего брата почем зря. А тот, всегда ревниво относившийся к Йири, теперь, похоже, соскучился и был рад. Йири впервые было так хорошо. Все суетились вокруг него. И делать ничего не хотелось, было приятно просто смотреть на огонь и отвечать на вопросы - хотя и говорить не тянуло.
        Денег он привез немного - однако семья переживет эту зиму спокойно, если, конечно, Иями и Кори-са будут милостивы к ним.
        - Ты снова уйдешь? - спросила старшая из сестренок.
        - Если все будут здоровы, уйду.
        - Знаешь… - она чуть покраснела, - сын кузнеца сказал, что я ему нравлюсь и он подождет, пока я в возраст войду, а потом возьмет меня в жены.
        - Ну… Листья опадают не сразу. Это не скоро.
        Сестренка коснулась его отросших волос, которые он теперь для удобства собирал в хвост, как многие на северо-востоке.
        - А еще отец говорит, что дочь нашего соседа, господина Сотэ, увезли в город. Счастливая, правда? Она богатая и красивая, а в городе, наверное, ее еще всякому научат…
        Лин.
        Йири помолчал пару секунд, потом грустно улыбнулся. Кончилась сказка. Опустел навсегда изогнутый мостик. Кто будет отражаться в маленьком светлом озере? Ветви и облака…
        Глава 2. ЖЕЛТЫЙ ЦВЕТОК
        СТОЛИЦА
        Голос, слегка надтреснутый, убаюкивал.
        - Когда-то в нас текла одна кровь. Мы были в родстве, не самом близком, но все же… Наши девушки становились их женами, и наоборот. Давно это было… Тогда племена кочевали по нынешним землям тхай и сууру-лэ. Потом мы встретили пришедших с той стороны пролива, селившихся на наших землях. Они дали нам знания. Но сууру хотели другого. Они построили свою жизнь на развалинах Талы. Много войн было между нами, пока не определились границы. Тогда мы стали чужими друг другу. Они больше склонны к показной пышности; там, где сууру открыто тщеславны, тхай холодны. Но мы ближе им, чем синну, хоть в последнее время между нами и детьми Огня мир. А с западными соседями настоящего мира у нас не будет никогда. Мы слишком похожи.
        - Скажи, наставник … - Хали задумалась. - Мы считаем их равными, синну же - варварами. Ты сам сказал - раньше в нас текла одна кровь. Почему же мир между нами держится на кончике иглы? Неужели в нас столько спеси, что мы не желаем терпеть рядом равного?
        Она облокотилась на руку - и так, полулежа, походила на статуэтку из светлого дерева, на одну из тех, что стоят в храме Защитницы. Невысокая лежанка без спинки, застланная синим бархатом с узором из мелких желтых цветов, причудливо изогнутые светильники, столик и мягкий кубик сиденья для учителя - вот и все убранство. Тхай любили изящество, но не перегружали дома лишними вещами. Их мебель была проста - сиденья и кровати сууру, с высокими спинками, со множеством резьбы, позолоты рядом с ней казались тяжелыми.
        - Насколько все проще у синну: любишь - люби. Значит, есть за что. Друг - значит, все пополам. Ненависть - сразу, но пока не успокоится ее яд в крови… А здесь - годами можно ждать возможности мести, и часто нельзя сразу ударить… И простить тоже нельзя.
        - Поэтому мы и называем их варварами, - покачал головой учитель. - Владеть собой не умеют. Ждать не умеют.
        - А надо? Чем скрывать свой огонь и от врагов, и от друзей, не лучше ли дать ему выйти наружу? Ведь и у тхай горячая кровь, горячей, чем у сууру - те льстивы и текут, как ручей…
        Она побарабанила пальцами по обивке. Сверкнуло кольцо с хризолитом - крошечный, острый осколок солнца. Она понимала, почему отвернулся и перебирает листки наставник. Он не хочет выдать себя: в очередной раз Хали показала, что в ней течет варварская кровь. А учитель любит ее, как можно любить стоящую выше девочку-полукровку. Что с того, что ей уже почти пятнадцать? Для него она еще долго будет ребенком. А для отца давно перестала им быть.
        - В горы хочу, - выдохнула она. - Помнишь цветы - колючие стебли, а сами синие? Там такие растут, много… И реки там быстрые… помню… я была там с матерью…
        - Четыре года вам было, госпожа, - напомнил учитель.
        - Помню… Все равно помню… Холодная вода по камешкам… а возле Дома-на-реке вода глубокая… - она встала, прошлась по комнате.
        - Иди, мой учитель, - поблагодарила поклоном - коротким, однако почтительным. - Кончен урок…
        Он поклонился и вышел - бесшумно. Среди тхай многие двигались так. Не вкрадчиво, как сууру-лэ, и не размашисто, как синну, не робко, как Береговой народ.
        Почти сразу вошла Амарэ. Годом младше, только что взятая во дворец и сразу отмеченная Хали. Понимали - если и дальше будет по душе госпоже, станет в ряду самых доверенных дам. Подругами они не были - Хали вообще не знала подруг. Но Амарэ не мешала ей никогда - и никогда не сердила. Спокойная, словно ель, была эта уже по-взрослому красивая девушка. Отец ее, главный распорядитель Дворца-Раковины, понимал и гордился - не только его званием держится дочь возле Желтого Цветка тхай. Сама достойна.
        - Что принесла?
        - Рисунки, - Амарэ положила на столик свиток, разрезанный на удобные для чтения части. Пожелтевшая бумага, но краски яркие.
        Такие редкости служанкам не доверяют - разве что самым опытным.
        - Красиво…
        Давно умер художник, а белые цапли взлетают над озером, и ветер колышет невесомые ветви. По тропинке в горах идет одинокий путник, идет, лица не видно - да и не нужно. Сразу понятно - и душою он одинок, а смотреть в глаза одиноким нельзя. Твои такими же станут, чужая тоска в них перейдет.
        "В области Хиё много обычаев, отличных от наших. Провинциалы юга часто заплетают волосы в косу, как принято у жителей Шавы. И это не удивительно - многие предки шаваров переплывали пролив и селились на южной оконечности Тайё-Хээт - Земель Солнечной Птицы. У них грубоватая, малопонятная речь, в которой много слов языка южан. Согласные они произносят несколько в нос. Любят одежды красного и бурого цвета, украшают тело и лицо татуировками и более смуглокожи, чем люди Тхай-Эт. Особенно это видно в провинции Сой, тогда как ближе к Эйя почти не заметно.
        С востока Земли Солнечной Птицы граничат с землями синну.
        С севера - с племенами ри-иу, или ри-ю, как их называют у нас.
        Люди северо-запада отличаются от большинства населения Тайё-Хээт, как и южане. Когда-то давно племена ри-ю кочевали по всему северу. Потом они разделились, и часть их ушла на запад. После они вернулись и поселились вблизи земель Тхай. Один из правителей древности расширил свои владения, и ветвь племен ри-ю оказалась под его началом. Они приняли это как должное - может быть, и не совсем так тихо, как гласит легенда, но войн с ними не было.
        До сих пор в провинциях северо-запада чувствуется след иного народа. Особенно в провинции Хэнэ. Речь там богата странными оборотами, жители, говоря, удлиняют гласные. Эти люди не устраивают погребальных костров, а оставляют своих мертвых в земле. Многие носят коротко обрезанные волосы; впрочем, даже в столице многие переняли эту моду, уже давно - однако на севере даже у женщин такая прическа не считается некрасивой, а в некоторых деревнях добровольно срезают волосы в знак глубокого траура. Многие из этих людей, как и ри-ю, невысоки и тонкокостны, с более светлой кожей, чем уроженцы иных областей. Однако они гораздо спокойнее и более мирные, чем люди северных племен, измучивших север Тхай-Эт постоянными набегами. У них самые необычные сказки, и их гораздо больше, чем в других областях. Видимо, бывшие кочевники собирали сказания всех встреченных когда-то народов и переплавили их в одном огромном котле.
        Синну приблизительно такого же роста, как и тхай, но с более крупными руками и ногами, более крупными чертами и широкими лицами. У них часто встречается рыжий оттенок волос. Их женщины высоки и сильны".
        Кисть роняет легкие знаки - Хали пишет заданное учителем. А после, другим почерком, на бумаге иного цвета - свое…
        "Мирэ недолго служила мне, но я успела привязаться к ней. Она была светлая и веселая. Чем-то похожая на Амарэ. Часто напевала себе под нос. Ее приняли в число моих «внутренних» дам и поселили в Желтом дворце только потому, что она красивая. Отец ее какой-то офицер в младшем чине. Сначала я была настроена против навязанной мне девицы, но не говорила ничего. Однако к Мирэ сложно чувствовать неприязнь. Старшие дамы помыкали ею, как угодно, пока я не вмешалась.
        Она хорошо вышивала и ухаживала за моими птицами, словно простая служанка. Около полугода прошло. А пару дней назад мне донесли, что Мирэ верит в учение Той, пришедшее к нам от сууру, и не просто верит - это бы еще полбеды, - но любит рассказывать о нем служанкам и младшим девушкам. Суть его такова, что, какую жизнь выберешь, от того и умрешь. Смелый - через смелость, щедрый - от щедрости, доброго обречет на смерть доброта. Как послушаешь - и впрямь жить не хочется.
        Я вызвала ее к себе. Она пришла - в ярко-зеленом, как бы оправдывая свое имя, радостная. Когда я начала спрашивать, она расплакалась. Что с ней было делать? Я не хотела ей зла, я бы просто удалила ее из дворца. Однако все дамы уже знали о ее рассказах, хотя она не успела обзавестись сочувствующими. Я спросила - когда она стала верить в Той. Она отвечала - ей давно казалось, что это правда, а после смерти сестры поверила окончательно. Я спросила - зачем она смущала моих женщин подобными настроениями. Мирэ снова расплакалась.
        Я с удовольствием выпроводила бы ее с Островка, не более того. Хотя я не люблю учение Той, оно внушает полную безнадежность - странно, что хохотушка Мирэ так прониклась им.
        Ночью я смотрела на пробивающийся сквозь занавеси лунный свет. Что сделала бы моя мать? Ей всегда были безразличны верования тхай, хотя она и выказывала им уважение. Но я так не могу. Меня глубоко задевают многие вещи, оставлявшие равнодушной мою мать, - она была сильной и знала, что делать. А посоветоваться мне не с кем. В детстве она, умершая, приходила ко мне, и я говорила с ней, пугая прислужниц. Потом начала только сниться. А теперь я не вижу ее даже во сне.
        Я встала и кругами бродила по комнате, в конце концов перепугала проснувшуюся девушку из младших, спавшую по ту сторону двери. Она робко постучала - ей почудилось, что в моей комнате призрак.
        В серебряном зеркале и впрямь отражалось какое-то странное существо - высокое, в светлых одеждах, с двумя длинными косами, очень просто заплетенными на ночь, и с огромными недобрыми глазами. Какая-то сова-оборотень. Неудивительно, что девушка испугалась.
        Я сама зажгла светильник, села и начала писать. Записки - хороший способ собрать мысли воедино. А ныне мои мысли - какой-то неряшливый букет из лопухов и крапивы. Было бы что собирать.
        Если я всего лишь удалю от себя Мирэ, поднимется глупое, тщательно скрываемое кудахтанье среди старших женщин. Мне все равно. Однако отец будет мной недоволен. Я не имею права на это".
        "Мирэ будет выслана в место под названием Соленый Ключ, глухую деревушку на северной границе. Там живет уже несколько подобных ей женщин. За ними строго присматривают. Вряд ли ей суждено вернуться оттуда. Я разрешила ей взять с собой только двух служанок и немного денег. Если служанки умрут, других Мирэ там не найдет. Сегодня мои дамы восхваляли мою справедливость. Противно. Они-то невзлюбили Мирэ с самого начала.
        А Мирэ только сказала, что теперь окончательно уверилась в правильности учения Той. Пожалуйста… Пусть несет свою истину горным воронам на севере.
        Лучше бы я родилась в доме военного невысокого чина - говорят, они сильнее любят своих родных. Тогда я писала бы стихи и новеллы, гуляла в сумерках в садике с белой кошкой и не знала забот".
        Мирэ увезли с Островка. Она одета была одета в зеленое, издалека выглядела ярким веселым камешком - кусочком малахита. Лица ее почти никто не видел.
        Юини, молодой офицер, получил от Хали пропуск и большой ящик темного дерева - вместе с приказом следовать за теми, кто везет Мирэ. Хали не сомневалась - его не заметят, и в глухой деревушке он передаст посылку в руки Мирэ. Он с обожанием глядел на высокую девушку с холодным лицом - один из немногих, кто по-настоящему был предан ей - по велению сердца, не долга.
        Он не знал, что лежит в ящике.
        А там были деньги - и украшения, которые можно продать. И любимая книга Мирэ, стихи древнего поэта, со старыми, но яркими рисунками. Бесценная книга.
        Об этом никто не узнает - кроме той, кому предназначена посылка.

«Мать была бы довольна мной», - с грустью думает Хали, перебирая свои густые каштановые пряди. «Нельзя бросать тех, кто верен тебе. Даже если ты не одобряешь некоторых их поступков».
        "Когда ищешь огонь,
        находишь его вместе с дымом.
        Когда зачерпываешь воду из колодца,
        уносишь с собой луну".
        Глава 3. ДОЛГ
        СКАЗКА О ВОЗРОЖДЕННОЙ
        Сложилось так - у старика и старухи не было детей. Зря молила добрая женщина духа
        - защитника деревни, - его статуя из красного дуба стояла в маленьком храме в ясеневой роще. Зря упрашивала других Бестелесных. Все они были глухи. "Неужели мы так и умрем - не оставив никого после себя?!" - воскликнула женщина однажды, и, плача, пошла из храма домой. Что-то блеснуло в пыли - она нагнулась и подняла золотое зернышко. Принесла зернышко домой, смастерила колыбель из тростника, положила находку туда и заснула подле своего старика. Разбудил их громкий плач.
«Что за диво?!» - в один голос воскликнули старые люди, увидев большую колыбель, а в ней близнецов - мальчика и девочку, похожих друг на друга, как зерна одного колоса. «Услышаны мои молитвы!» - обрадовалась старуха. Назвали детей похожими именами. Росли они - загляденье. Нездешние - золотоволосые, золотоглазые. Все у них спорилось, они быстро взрослели. Каждый нашел дело себе по душе - сын охотился, дочь вышивала. Да так, что мастера диву давались - и зажили старики безбедно. Одна беда - приглянулась их дочь местному правителю. Не захотел брат отдавать сестру, вступился за нее - и был убит. И хотел бы правитель исправить свершившееся, да то было не в его власти. Но не отступился от девушки и вновь послал за ней своих приближенных. Тем временем горе было в деревне. Тело юноши на костер положили, и только взвилось пламя, как собравшихся жителей окружили воины. Никуда не деться красавице… Но она метнулась - и скрылась в пламени. Костер вспыхнул так, что все небо среди дня полыхнуло. А люди все словно окаменели…
        А когда остыла зола, хотели люди собрать ее - и тут золотая птица вспорхнула из пепла. Птица асаэ прозвали ее, Возрожденная. Не боится огня эта птица - даже сгорев дотла, возрождается вновь. Рождена она душами умерших, не отдавших свободы и гордости, и страха не знает, - значит, и бояться ей нечего. Говорят, красива та птица - золотом и огнем переливается ее оперенье…
        Вечером, когда караванщики отдыхали, приятели часто садились в стороне от общего круга и разговаривали. Когда говорил старший, Йири смеялся и не верил ему, когда заговаривал младший, Кенну хватался за голову и уверял, что Йири в детстве стукнула копытом лошадь - прямо по голове. Странные были у Йири вопросы.
        - Ты видел когда-нибудь море?
        - Нет. Море - не про меня. Что там? Большая соленая лужа. Там еще штормы, говорят, бывают - брррр. Волны до неба.
        - Говорят, голубые тэммоку прилетают оттуда. И ветер дует с Островов Лотоса. Если встать под этот ветер, станешь моложе.
        - Ну, мне пока незачем, - подмигивал Кенну. - Да и тебе - что, по колыбели соскучился?
        - Смешной ты, Кенну. Сам же веришь в это. А признаться не желаешь.
        - Поживи с мое, повидай, сколько я, тоже станешь таким. Ты не смотри, что я молод. Я за свою жизнь, почитай, треть Тхай-Эт обошел.
        - А я и забыл, что ты у нас старичок, опытом умудренный… или нет, ты - рыжий лис, притворившийся человеком. - Он легонько дергал его за пышный хвост на затылке.
        За зиму кожа Йири слегка посветлела и была теперь золотистой. Он немного подрос, однако самоувереннее не стал и в толпе был не заметен - молчаливый, смотрящий вдумчиво, опускающий ресницы.
        - В тебе и вправду есть северная кровь. Ты похож на ри-ю, только ты лучше, - говорил Кенну.
        - Ты судишь по словам господина Хиранэ?
        - Да я и сам их видел, - парень хитро прищурился. - Невысокие, юркие такие, с виду
        - мелочь, плевком перешибешь. А поди ж ты - как полезут, так хуже мышей напасть.
        - Спасибо, - рассмеялся Йири, рисуя углем на камне забавно-свирепую рожицу.
        - Я говорю, есть в тебе эта кровь, - пояснил Кенну. - У них кость мелкая, лица острые. Да и глаза зеленые у всех, почитай. И много ее, этой крови, по Тхэннин гуляет…
        Йири поплотней запахнул кэссу.
        - А ты смотри, осторожнее, - задумчиво продолжал Кенну. - Много вокруг всяких… Ты хороший мальчишка. Только защищаться совсем не умеешь.
        - Может, и сумею, Кенну, - усмехнулся подросток. - Там видно будет. Не вся ведь защита - кулаками махать.
        - Это смотря где. Ну, да я пока с тобой, - полушутя-полусерьезно заметил Кенну, и голос его был много теплее, чем обычно.
        Крепко они сдружились. И чем дальше, тем больше хотелось Йири довериться рыжему караванщику.
        - Ты любишь кого-нибудь? - спросил он однажды. Кенну чуть не подавился похлебкой.
        - Вопросики у тебя! Себя - кого же еще?
        - И все?
        - Слушай, мне всего девятнадцать лет. и я не собираюсь лишать себя радостей жизни из-за какого-то одного существа.
        - А… - Йири не договорил.
        - Понятно. Сколько тебе, братишка?
        - Мне? Я родился в самом начале месяца Рыси. Вероятно, уже тринадцать. Хотя я не надевал белую тэй - я же ушел с караваном.
        - И уже угораздило? Бедняга.
        - Нет. Так… жизнь полнее. Хотя… и у тебя своя правда.
        Оба замолчали, слушая пробовавших голоса лесных сверчков.
        - Да, не знаешь ты жизни, - неожиданно зло сказал Кенну. - Сердце у тебя еще детское. А по годам ведь почти уже взрослый. Не трать жизнь на эти бредни пьяного пересмешника, ну их… Ты ее себе придумал - кто б она ни была.
        - Не знаю…
        - Зато я знаю. В монастыре ты был, а в Алом квартале - ни разу. Это неправильно. Там танцы, музыка, смех, красотки. Ведь ты тоже хорош. Пойдем со мной! Скоро будем в городе - идем!
        - Да не знаю я, Кенну…
        -Ты… просто какая-то зверушка лесная. Чего ты боишься? Жизни?
        - Я? Нет.
        - Тогда идем. Не бойся, я не брошу тебя в погоне за ашриини.
        - Ты хороший, - улыбнулся Йири. - И все же - я пока не решил.
…Он тихо напевал что-то, склонившись над лижущим хворост язычком пламени - новорожденным костром. Голос был - шелест ветра, едва различимый, но верный. Казалось, мелодия не хочет покидать губ, на которых возникла. Кенну прислушался - темные, мягкие звуки; такие песни поют малышам в деревнях, ласковые и печальные песни. В этой было что-то о конях, речном тростнике и ожидании. И Кенну, беспечный, порою развязный, не осмелился подойти ближе.
        Менялось что-то вокруг - или менялся он? Теперь караванщики обращались с ним иначе
        - уважительней, что ли. Старший, Хиранэ, только улыбался краешком рта и чуть качал головой, глядя на Йири. Теперь даже Райху придерживал язык. Как-то раз даже пробовал поговорить по душам. Странно это было. Рассказывал о мытарствах своих - человеком оказался, хоть и с не в меру злым языком.
        И все же Кенну не дозвался его в Алый квартал. Йири хотелось взглянуть на танцы и представления, он видел их только во время остановок в селениях - туда забредали циркачи и прочий веселый люд. Остальное же влекло и отталкивало одновременно. Он никак не мог отказаться от того, что чувствовал, вспоминая Лин. Не только не мог - не хотел.
        Как-то старый корзинщик рассказывал ему про человека, потерявшего любимую и жившего на поросшей сосновым лесом горе. Тридцать лет он сочинял песни о пропавшей подруге, а на тридцать первом году встретил девушку, похожую на нее, как два гречишных семечка сходны между собой. Он пел ей вечер и ночь, а потом умер. А девушка, по слухам, появляется на склонах той горы во время тумана…
        Йири знал, что жить мечтами и ожиданиями - не для него. Он отвечает за тех, кто остался дома. Значит, нужно идти вперед, а не тосковать на горе.
        - Ты еще совсем ребенок, - сказал ему Кенну. - Не думай, что пережил встречу всей своей жизни. Плюнь и забудь. Или не забывай, но не сохни.
        Йири пристально посмотрел на него.
        - И так, и не так. Но считай, что ты меня убедил.
        Сорвал травинку, растер в пальцах.
        - Ветер дует с разных сторон. Посмотрим, что мне сможешь показать ты.
        А на Севере становилось все неспокойней. Северо-восток всегда отличался норовом, но сейчас беспорядки затронули и области северо-запада.
        Приходилось принимать жесткие меры. Многие лишились всего. Нищих в Тхай-Эт не терпели - здоровых отправляли на работы, а ни к чему не пригодных принимало Небо и по своим законам судило.
        В провинции Хэнэ было довольно тихо, жителям дали даже кое-какие поблажки - слишком уж много бедных деревень насчитывалось там, взять все равно было нечего.
        А диких пчел не стоит дразнить…
        Йири чинил уздечку, ласково отпихивая морду Сполоха. Тут, на пригорке, было тепло
        - нежно-зеленая трава, желтые цветы с кудрявыми лепестками. Часть караванщиков толпилась внизу - похоже, не могли о чем-то договориться.
        Разговор донесся до Йири, и тот не сумел удержаться - с таким азартом спорили люди. Он подошел, стал неподалеку, не выпуская из рук порванной уздечки.
        - Не хочешь отдавать - не бери, - горячился один. Ему возражал Кенну, нарочито лениво, но с искорками смеха в голосе.
        - Да брось. Тот сам предложил помощь.
        - А такие, как ты, и рады кусок ухватить, только дай!
        Йири застыл в нерешительности, не поняв, о чем речь, и хотел уже тихонько вернуться на место.
        - А ты что скажешь, совесть нашего каравана? - громко спросил Райху, заметив мальчишку. И тут же хмыкнул, словно сказал смешное.
        - Я… не знаю. О чем? - все взгляды обратились к нему, и лицо Йири залила легкая краска.
        - Загадка как раз для такого умника, - Райху присел перед ним на корточки, словно показывая, какой Йири взрослый и сколь весомо его слово.
        - Если один человек долго жаловался, а другому это надоело, и он помог, должен быть первый благодарен второму?
        - Должен.
        - А он знать его не хочет. Я не просил, говорит.
        Кто-то засмеялся - уж больно забавно это получилось у Райху.
        - Так и было? Это правда? - недоверчиво спросил мальчишка.
        - Правда, правда, - подтвердил кто-то. - Только речь о деньгах и товаре шла.
        - Ну, как можно деньги и совесть равнять, - засмеялся рыжий приятель Йири.
        - Следует возвращать любой долг, - твердо сказал мальчишка. - и, даже если не просил помощи, следует быть благодарным.
        - Возвращать? Любой? - прищурился Райху. - А ты плавать умеешь? Может, столкнуть тебя в речку, а после вытащить?
        - А здесь мелко, - притворно сожалеющим тоном ответил за младшего друга Кенну. - Только в иле перемажешься. Ты же неповоротливый.
        Ночь выдалась необычная - седая. И звезды были подернуты сединой.
        - Скоро дожди начнутся, - сказал Хиранэ. - Недолгие, но сильные.
        У ночных костров сегодня почти не разговаривали. Сонные были все. Около полуночи завыли волки - сначала неподалеку, а потом за холмами отозвались.
        - Волки? - завертел головой Кенну. Хиранэ ответил:
        - Тут мало волков. И трусливые. Не нападут.
        - Мало, всего два, - Кенну фыркнул. - Один тут, другой за холмом. Сидят, друг друга боятся.
        Он протянул руку в темноту, нащупал ухо младшего приятеля, потянул.
        - Эй, а ты волчар не боишься?
        - А ему что бояться? Он оборотень, - тут же откликнулись с другой стороны.
        Йири молчал, улыбаясь. Ему было хорошо.
        А идти было еще долго, долго…

* * *
        Он рад был снова увидеть Орэн - река ничуть не изменилась, такая же ласковая. Только на сей раз караван сразу направился к горам. В предгорье Эйсен весной было куда красивей, чем поздней осенью. Цвели сливы и вишни - нежной пеной, казалось, окутаны ветви; множество розовых, белых и желтых цветов покрывало крутые холмы. А степь между ними - словно зеленые шелка разбросали.
        В предгорье начались леса, знаменитые северные, во многих стихах прославленные. С ветвей свисали длинные пряди мха; птичье многоголосье заглушало речь караванщиков.
        - Говорят, тут нечисти много, - осторожно роняли люди, в сумерках поглядывая по сторонам.
        Но день сменял день - и разве мелочь какую удавалось краем глаза поймать; но та исчезала мгновенно.
        Просвистели стрелы, и двое охранников забились в судорогах на земле. Еще несколько караванщиков были ранены. Стрела чиркнула возле уха Йири, воткнулась в повозку. Он дернулся в сторону - и тут же, не успев вскочить, качнулся обратно. Из лесу с двух сторон выбежали люди с ярко-зелеными платками на лицах. Они молча набросились на караванщиков с какой-то звериной яростью.
        Йири замер на земле, не зная, на что решиться. Он даже понять ничего не успел. Как мало, оказывается, надо времени, чтобы убить человека. Один взмах ножа…
        Его не заметили - или не сочли достойным внимания. Вероятно, Йири мог сбежать - но даже не подумал об этом. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Он должен сделать хоть что-то, чтобы помешать… чтобы помочь… У мальчишки не было не то что оружия, под рукой не нашлось даже подходящего камня. Но Йири еще ни разу в жизни не ударил живое существо.
        Хиранэ… он один стоил половины охранников. Те, кого не достала стрела, хоть и бились отчаянно, полегли быстро. Долго держался Райху - это он, склочный, противный, Райху крикнул «Беги, недоумок!»
        Быстро… так быстро…
        Один из разбойников замахнулся ножом за спиной Хиранэ. Миг - и мальчишка повис на занесенной руке. Тот - высокий и широкоплечий - пытался сбросить помеху, но не мог. У Йири были крепкие руки. Он удерживал врага до тех пор, покуда клинок Хиранэ не снес ему голову. Кровь брызнула на Йири. Много крови, целая струя. Перед глазами все закружилось, Йири отступил словно в тумане, обернулся. Увидел тело Кенну, лежащего, раскинув руки, обнимающего небо. Увидел, что Хиранэ стоит на коленях, зажимая ладонями бок. Йири качнулся к нему - и в этот миг чья-то рука сдавила горло. Подросток дернулся в сторону - перед глазами поплыли бурые пятна. Чужие руки подхватили его и бросили на жесткие корни.
        - Славная куколка! - услышал Йири сквозь звон в ушах.
        Над ним склонились разбойничьи рожи, наполовину скрытые платками.
        - Неужто мальчишка? Девка, наверно, переодетая.
        - Сейчас проверим, - хмыкнул один со сползшим платком и сжал плечо Йири.
        Мальчишка рванулся из рук молча, с неожиданной силой, ударил прямо в ухмыляющуюся рожу - улыбку разом снесло, - но ответный удар под ребра почти лишил его возможности дышать.
        Воздух царапал горло, сердце словно пыталось взломать ребра и вырваться наружу…
        - Не верещи. Живым оставим, не бойся, - услышал он хриплый насмешливый голос. Перед глазами опять поплыли кровавые пятна…
        Он уже не кричал. Дыхания не хватало даже на стон.
        Он уже не понимал, что происходит. Почти ничего не видел.

…Почувствовал, как в горло вливается обжигающе-едкая жидкость, едва не задохнулся. На миг в глазах прояснилось. Потом все опять потеряло цвет.
        Кажется, его куда-то везли. Он видел небо и листья, какие-то тряпки возле лица, но мало что сознавал. Кажется, кто-то из караванщиков обращался к нему… он слышал смех Кенну, тот рассказывал очередную байку. Йири хотел обернуться, позвать друга, но не смог. Все тело горело, и в то же время казалось, что его бросили в ледяной поток и течение швыряет Йири о камни. Потом не стало ничего.

* * *
        СТОЛИЦА
        - Привезли голубей, госпожа. Не хотите взглянуть?
        - Нет, - Хали зябко повела плечами, хотя одета была чуть не по-зимнему. Вот только цвет… Темно-желтая ткань, коричневые узоры - плохая гармония с яркими платьями прислужниц.
        - Вы только взгляните. Есть очень красивые и редкие птицы. С венцами из перьев…
        Говорила молодая женщина с властным точеным лицом. Кору из дома Мийа, чей знак - Зимородок, Кьоро. Ее считали умной особой - всего за несколько месяцев она успела стать подле дочери Благословенного, оттеснив других дам.
        - А еще… - она наклонилась к уху девушки, - Юини прислал пару строк. Заверяет вас в своей преданности…
        - Надеюсь, он в добром здравии.
        - Жаловаться не на что, кроме… вы же знаете эти западные провинции, госпожа.
        - Давно ли старший Дом проявляет интерес к полузасохшей младшей ветви? - холодно спросила Хали.
        - Мийа всегда стоят друг за друга, - в голосе Кору слышалась только искренность.
        Дама прошлась по комнате, сжала пальцы. Нескольких девушек низкого ранга она словно бы не заметила.
        - Ах, как подло поступили с нами Асано! Юини, честнейшая душа… он был так вам предан. Как они посмели обвинить вашего человека?
        - Он не был моим человеком. Он просто служил мне.
        Кору искоса глянула из-под длинных ресниц.
        - Какая жалость, что он не смог оправдаться… Если даже вы оказались не в силах что-либо сделать…
        - Я должна была вмешаться? - проговорила Хали еще холодней. Она заметила брошенный дамой взгляд. Да, Кору подозревает, в чем дело. Что ж… если сама Аину не вступилась за молодого человека, какой спрос с богатой и равнодушной родственницы, к тому же не кровной? Про Юини вспоминают, когда нужно бросить тень на злейших врагов, Асано Белых Лисов. А так - словно и не было человека.
        Четыре месяца прошло…

…Как забыть сдержанно-самоуверенную улыбку Шену Асано, еще молодого, но уже опасного, словно яссин - змея? Полные лицемерного сожаления слова, что отпрыск младшей ветви Дома Мийа позабыл, что такое высший указ, и поехал на север навестить некое сосланное туда семейство. Если бы не люди Шену, никто бы не заподозрил…
        Хали лишь глянула в темные, таящие усмешку глаза. Поняла - он знает, что все сказанное им - ложь. Вступись Аину за офицера, обвинение было бы снято. И доказательств бы не потребовалось - правда, их нет у Хали, но никто не усомнится ее в слове. Но она вынуждена молчать, чтобы не поползли слухи - дочь Благословенного поддерживает учение Той.
        И она молчала. Но из покоев выходила ровно настолько, насколько необходимо. Улыбалась дамам. Когда Юини лишили звания и отослали служить куда-то в западную провинцию, попрощалась с ним скупо и холодно. Одно утешало - они без слов поняли друг друга.
        Мийа отступились от своего - младшая ветвь, полузасохшая. И начинало казаться - нанесенный Лисом удар - не удар, а так, дуновение ветерка. И даже устроили так, что место вблизи Хали заняла молодая жена одного из Зимородков - Мийа.
        Впрочем, Шену и не старался бить сильно. Двум Домам уже не нужно было подбрасывать дров в костер - они и без того были врагами. И Лисы ныне стояли выше.
        Хали терпела все, как всегда. И дела свои почти добровольно отдала в руки Кору - какие там, впрочем, дела… А после привыкла.
        Только по вечерам ей удавалось увидеть отца - если он позволял. Она не любила приходить в его покои, тяжело было там, стены давили. И цвет - серебристый, синий, холодный. Или малиновый - словно к земле пригибал.
        Шла, будто по острому гравию босиком. Выслушает. Как всегда. И то же, что и всегда, скажет.
        - Отец… Все было не так. Юини отправился на север по моей просьбе.
        - Зачем?
        Аину, как веточка невзрачная среди вышитых на занавесках цветов.
        - Я не могла бросить ту, что не сделала ничего дурного.
        - Ты думаешь? Хорошо. Теперь ты хочешь сказать слово в защиту человека, которого ты сама подставила под удар?
        - Я бы хотела сказать… Разве это возможно? - шепчет Хали. Ее глаза красны, но сухи. - Если бы я знала, что выбирать придется из этих двоих, я бы поступила иначе.
        - Прекрасно. Впредь думай.
        Он не отвернется, показывая, что разговор окончен. Никто не посмеет мешкать хоть миг, если его взгляд приказывает уйти.
        Слово ее отца - больше, чем закон. Он - наследник Солнечной Птицы. Не найдется безумца пойти против воли Благословенного.
        А она…
        Забыв про свой ранг, Хали сбежала по лестнице, пронеслась, постукивая невысокими каблучками, по золотистым плитам дворика. Тут не было никого, кто бросил бы удивленный взгляд ей вслед, - только невидимая стража, слишком хорошо вышколенная, чтобы замечать то, что замечать не полагается.
        Амарэ перехватила бежавшую, усадила на каменную скамейку. Безмолвно поправила госпоже прическу, ожерелье, сбившуюся набок пелеринку.
        - Амарэ, если я должна поступать безупречно, почему я не родилась иной?! - вырвалось у девушки.
        - Зачем вам быть иной? Вы стоите так высоко.
        - Я должна была родиться красивой и не полукровкой. Зачем требовать от меня то, чего я не могу?!
        - Вы жалеете, что помогли Мирэ? - прямо спросила Амарэ.
        - Ты знаешь? Откуда??
        - Я знаю вас, госпожа. Я бы сделала то же самое.
        - Ты не поймешь… Я теряю всех, кто мне верен. Отец… кто посмеет сказать ему хоть слово поперек? Но лучше бы я была такой, какой меня хотела видеть мать.
        - Это невозможно, - голос Амарэ был ровным, в самую меру сочувствующим. Амарэ - жемчуг, и сама, как имя, спокойная, мягко светящаяся. Хали еще раз поправила ожерелье. Вечерний свет разбился о грани хризолитов.
        - У меня никогда не будет ни подруг, ни друзей. Потому что в любой момент я отступлюсь от них, если так будет надо.

* * *
        ПРЕДГОРЬЕ ЭЙСЕН
        Йири открыл глаза. Над ним был невысокий светлый потолок. Поднять голову и осмотреться не получилось. Он чувствовал себя так, словно долго-долго кружился на одном месте, пока не упал без сил.
        - Где я? - произнес он едва слышно.
        - Не беспокойся ни о чем, - тут же откликнулся голос, и его обладатель появился в поле зрения Йири. Был он немолод, с почти уже белыми волосами и странным лицом - по-старчески сморщенным и в то же время по-детски лукавым. Редкая борода придавала ему еще более странный вид - мало кто из стариков в Тайё-Хээт носил бороду. У тхай и ри-ю она, почитай, не росла и украшением считалась сомнительным.
        - Где я? - повторил Йири, словно эхо.
        - Меня зовут Сэнхэ. Говорю тебе, не беспокойся. Сказать по совести, я сомневался, что ты выживешь.
        - Другие… они?..
        Старик досадливо поморщился.
        - Если ты спрашиваешь о тех, кто был с тобой, полагаю, они все мертвы. И думать о них тебе не следует. О тебе же позаботились Бестелесные. Скажи мне, кто ты?
        Йири прикрыл глаза. Словно темные волны качали его, и хотелось упасть на дно, чтобы не видеть этой огромной воды, чтобы не видеть вообще ничего…
        - Я из деревни недалеко от Эйке. Мое имя Йири. Я был помощником в караване Хиранэ…
        Воды сомкнулись над головой.
        - Эээ… Да ты еще плох. Выпей-ка это, - холодная горькая жидкость. - Спи.
        Назавтра Сэнхэ снова возник возле постели Йири, словно лесовик - ююо.
        - Ну как, получше? Ты достаточно крепок, хотя, похоже, причина твоей болезни не только в том, что ты испытал, но и в том, что ты видел. Да… много крови было на этой дороге. Тебя я нашел в овраге.
        - У меня на шее был талисман, - Йири пошарил рукой на груди, и рука замерла, словно растерянная. Привычный жест - теперь бессмысленный.
        - Почем мне знать, где он? Может, забрали с собой, а может, просто сорвали, чтоб не мешал.
        - Почему меня не убили?
        - А они убили тебя, малыш. Зачем лишняя кровь, если и глупому понятно - тебе не выжить? Поразвлеклись они от души, и кто бы пришел на помощь потом? Случай привел меня на эту дорогу, и он же дал услышать твой стон.
        -Все остальные умерли, - слова давались с трудом. - Все. Почему Небо это допустило?
        - Поживешь с мое, перестанешь задавать такие вопросы, - скривил рот Сэнхэ и спросил уже другим тоном: - Ты из бедной семьи?
        - Да. Я пошел с караваном, чтобы зарабатывать деньги.
        - Обычное дело, - кивнул старичок. - Что ж… вероятно, кому-то просто не повезло. Или наоборот - как посмотреть.
        - Когда я смогу к ним вернуться… господин? - Йири не мог определить, к какому сословию принадлежал Сэнхэ и как надо к нему обращаться. Просторная одежда его была бело-серой с синей каймой. Странная одежда.
        - Сперва встань на ноги, - прищурился старичок. - А после… хм. Ладно. Посмотрим. Думаю, возвращаться тебе не стоит.
        - Почему?? - вскинул голову Йири.
        - Чего ты так испугался? Я вовсе не хочу сказать, что с твоими родными что-то случилось. Я их не знаю.
        - Тогда…
        - Ты был крестьянским мальчишкой, и в караване тобой всякий командовал - любой, кто погорластей, уже господин. Не хочешь попробовать начать иную жизнь?
        Йири тихо сказал:
        - Старая все равно не вернется. Я хочу только домой.
        - И что там? Труд и голод?
        - Там моя семья.
        - Что ж, малыш… ты, видно, еще не пришел в себя, раз возражаешь старшим. Я не могу просто так отпустить тебя. Ты - настоящий дар кого-то из Бестелесных, и дар весьма дорогой.
        Йири резко сел, опираясь на руку. Перед глазами весело запрыгали разноцветные пятнышки.
        - Я здесь не останусь!
        - Твоя жизнь принадлежит мне, - откликнулся старик. - Не любишь платить долги?
        - О, Иями! - вырвалось у него. - Но моя семья с голоду умрет без меня!
        - А у тебя есть выбор, малыш? - насмешливо улыбнулся Сэнхэ. - Кто-то из Бестелесных решил, что будет так. Может, твоей семье тоже повезет. Если тебе выпадет счастливая доля, так ты им поможешь вернее - если захочешь, конечно. Лучше ложись. А то опять потеряешь сознание.
        - Но что я могу? Зачем мне здесь оставаться? - он уже с трудом справлялся с собственным голосом, однако не мог не признать правоты старика. Сэнхэ выходил его
        - значит, жизнь Йири принадлежит ему.
        - Я пристрою тебя служить к богатому человеку. Ты войдешь в сословие сиин. Это большая удача.
        - Но почему? - Сэнхэ показалось, что тот сейчас просто по-детски расплачется. - Я совсем не то, что вам нужно…
        - Почему? Ты видел свое лицо? Могу тебе показать. Конечно, сейчас ты выглядишь не лучшим образом… - Сэнхэ извлек откуда-то бронзовое зеркальце, поднес его к глазам Йири. Подросток отвернулся.
        - Напрасно. Есть на что посмотреть… И в тебе хорошо не только лицо. Северная кровь… тут, на севере, часты подобные жемчужинки, их тут гораздо больше, чем возле моря. Когда станешь старше, поймешь, чем тебя наградила природа. Такие, как ты, обычно не теряют красоту вместе с юностью. Будь твоя родня поумнее, сами бы отдали тебя учиться… еще лет пять назад. Да тебя, полагаю, учить придется не много. Наверное, ты о них и не слышал… их называют Несущими тень. Лучшие - своего рода драгоценности… никто не посмеет поднять на них руку - кроме господина, конечно.
        - Если мои все умрут… сестренки, тетка… не хочу жить.
        - Твоя жизнь нужна мне, - старик похлопал ладонью по тонкому одеялу, словно в знак примирения, и поднялся.
        - Я хочу уйти, - силы изменили Йири окончательно. Он рухнул в постель.
        - Иди, - весело сказал Сэнхэ. - Я тебя отпускаю. Даю тебе два часа. Сумеешь уйти так далеко, что тебя не найдут, - ты свободен.
        - Я не смогу, и вы это знаете, - тихо сказал подросток. - д я - знаю, что такое благодарность. Но не подобает требовать платы за услугу, когда человек не мог от нее отказаться.
        Сэнхэ рассмеялся совсем молодо.
        - О, как мудро ты рассуждаешь! Ты умирал. Значит, ты не принял бы помощи? Тогда откажись от нее.
        Йири молчал.
        - Так как? Позволить тебе уйти в Нижний Дом? Под ладонь Сущего ты точно не попадешь, если поступишь так. Тоже не хочешь? Так разберись сначала с собой.
        Он не знал точно, сколько всего человек в доме. Ему не позволяли общаться с другими. Работу он выполнял в одиночестве, прислуживал или иное что делал, когда прочих слуг рядом не было. Кажется, в доме были две женщины - но вели себя тихо, как полагается обитательницам женской половины. В деревне Йири таких правил не соблюдали - там и дома-то были крошечные. Здешние тоже не блистали богатством, однако постройки были добротными, циновки и ткани новыми.
        Йири понимал, что Сэнхэ имеет право требовать подчинения. Старик подобрал его полуживого, когда Йири бросили умирать. Если бы тогда Йири мог просить помощи, он, конечно, сделал бы это.
        и все же он пытался объяснить - теряясь в словах, потому что правым себя не считал. Старик не принадлежал к высшему сословию - Йири надеялся, тот позволит такие слова и поймет… И поначалу Сэнхэ ему отвечал - неохотно, со смесью добродушия и раздражения, поскольку давно все решил. Спустя несколько дней, - как только мальчишка встал на ноги, - он попросту запретил все упоминания о семье, деревне и желании уйти.
        Йири не подозревал, что за ним следят, но бежать не пытался. Его же не цепью связали, а долгом. Принимая это, он оставался здесь но словно задался целью добиться, чтобы Сэнхэ сам его отпустил. Да, Йири знал, что такое долг. Но все поглядывал в сторону дома, в каждой мысли, тем паче во сне. А когда понял, что старик не отступится, почувствовал себя тряпичной куклой. На каждое слово отвечал хмурым взглядом, на каждое поручение - медлительностью; в такое не поверили бы ни родня, ни соседи.
        Непросто было вести себя так. Йири словно надвое разрывало. Когда было свободное время, проводил его, сжимая ладони, прося Покровителей дать ему знак. Но те молчали - сердились, видимо, что он смеет противиться предначертанному. А он все пытался понять, в чем его судьба - уйти, нарушив законы долга, или остаться, бросив семью. Но разве та не в руке Сущего? Губы беззвучно шептали вопрос, но ответа не было.
        Он собирал щепки, которые остались после рубки дров. На глаза попался темный кусочек с острым, как шило, краем. Йири знал - это очень твердое дерево. Странно, что им решили кормить огонь. Подросток оглянулся по сторонам, сжал в ладони добычу. Старик говорил про лицо. Если это причина… родным Йири без разницы, как он выглядит. Он приставил деревяшку острым краем к щеке. Слегка нажал. Так, если быстро - наверное, не больней, чем ножом.

…Кто-то словно вздохнул за спиной. Йири оглянулся - никого. Но кисть разжалась сама собой, и щепка упала на землю. Ему показалось - он узнал. Та, что смеялась в метель, когда Йири возвращался домой. Она - не хочет. Он нерешительно подобрал
«нож». Неправильно… так нельзя. Это было бы трусостью. Та, что вздохнула, права. Йири бросил обломок в корзину.
        Сэнхэ все чаще чувствовал раздражение. Ему надоело упрямство найденыша. Он привык, что домашние подчиняются беспрекословно. Он же не только себе искал выгоды, но был убежден, что так лучше для этого пустоголового мальчишки. А тот не только не выказывал благодарности, но вел себя просто из рук вон. В конце концов Сэнхэ пригрозил отдать его на рудник - а там найдутся желающие развлечься, не осужденные, так те, кто за ними смотрит. Мальчишка воспринял угрозу куда серьезнее, чем рассчитывал Сэнхэ, и открытое сопротивление на время прекратил. Однако скоро снова взялся за старое, выполняя пустяковые поручения с такой неохотой, что вконец разозлил старика.

«Лесовик» поручил двум младшим домочадцам дома заниматься воспитанием найденыша, а сам стал все чаще отлучаться из дома - в город неподалеку. Что за дела там у него были, домашним знать не полагалось.
        Эти двое были не то сыновья Сэнхэ, не то какие-то младшие родственники. Похожие, только глаза у одного обычные, а у другого навыкате. Старика слушались беспрекословно. Сам старик теперь не обращал на Йири никакого внимания, за исключением времени, когда давал уроки - учил, как держаться в приличных домах. А завидев тех двоих, мальчишка чувствовал себя совершенно беспомощным, в груди холодело. Они прекрасно владели искусством наказывать и делали это за малейший просчет - даже там, где, казалось, все было исполнено безупречно. А уж тем более, когда он не выдерживал и говорил такое, о чем сам после жалел.
        Не то чтобы он был остер на язык - Йири никогда не был насмешником. Но его слова задевали этих людей за живое. А еще больше раздражал его взгляд, из-под ресниц, но упрямый.
        Ночами он метался во сне. Однажды приснилась река, заросшая острым узким тростником. Лодочка-плоскодонка. Он - в ней, неподалеку от берега. На берегу - вся семья. Тетка всхлипывает, не знает, куда деть руки, дядя стоит, отвернувшись. Брат, сестренки… А лодочку сносит вниз по течению.
        Вдруг младшая вскрикнула, отскочила от матери, побежала следом по берегу. Йири упал на одно колено, руку ей протянул. Почти соприкоснулись ладони. Но он отвернулся - и больше сестру не видел. Река понесла его.
        И тогда Йири не выдержал. Зимой, вблизи храмов Эйке, он взял неприкосновенное, и сейчас решился поступить не так, как учили - но так, как считал единственно возможным. Следующей ночью, прошептав молитву Иями, отодвинул тяжелую незапертую дверь, змейкой выскользнул наружу. Лес казался ближе, чем был. Круглые стебли тысячелистника, высокие, жесткие, мешали бежать, поле было похожим на гигантскую паутину.
        А потом из паутины выступила фигура, опрокинула наземь, чуть не сломав ему запястье, подхватила и унесла. Кто из двоих это был - Йири не понял. Теперь мало что имело значение.

…Крошечная ступенька, руки растянуты в стороны, - их держат ремни. Стоять очень трудно, все мышцы, особенно руки, сводит боль, и нельзя издать ни звука - тогда наказание продлят…
        Один раз он не удержался на ступеньке, повис. На его крики пришли не сразу. Потом старик дал нагоняй за такую небрежность - мальчишка повредил плечо и мог остаться калекой.
        Понемногу он привыкал к боли и беззащитности, начиная воспринимать их как должное. Конечно, закон не одобрил бы действий Сэнхэ, но где был этот закон?
        С ночи, когда его вернули в дом, Йири понял, что так распорядилась судьба. И воля оставила его - теперь его несла река. Говорить он почти перестал. От него требовали не просто покорности - слуги должны улыбкой встречать приказ. Уголок рта не мог дрогнуть без позволения. И он понемногу учился этому. Он уже мог понимать порывы собственного лица и тела и гасить их, заставляя себя быть тем, кем его видеть хотели. Но он все еще пытался сделать из своего умения маску, которая прячет все, что внутри. Но потом маска разбилась.

…В то утро он еле двигался - ночью несколько часов снова провел на ступеньке. Почему-то именно ему приказали прислуживать за завтраком. Мыслей не было - в голове мешались какие-то обрывки картинок и слов. Сначала он несколько раз оступился, а потом большая узорчатая миска выскользнула из рук и раскололась. Йири опустился на колени и замер, не смея поднять глаза. В горле пересохло. Он даже дышать не мог. Тем более молить о прощении, которого - он знал - не может, не должно быть.
        Услышал голос старика, как-будто слегка удивленный.
        - Что-то ты совсем не в себе. Возвращайся на место.
        Йири с трудом поднялся, склонился и вышел. Сумел добраться до своей каморки, но там просто сполз по стене и замер, прижавшись виском к шершавому дереву. Он даже думать боялся о том, что с ним сделают. Все тело болело, особенно руки. Хотелось стать частью стены, ни о чем не думать, не чувствовать, не испытывать страха - скулящей тягучей тошноты.
        Старик вошел в комнатку - Йири не хватило сил на приветствие. Он знал, что увеличивает проступок, но не способен был даже шевельнуться.
        - Да ты весь горишь, - сочувственно сказал старик, склоняясь над Йири. - Давай-ка ложись.
        Он помог ему встать и дойти до лежанки. Йири смотрел на него затуманенным взглядом, полным недоумения. Почему с ним говорят столь мягко? Старик достал какую-то бутылочку.
        - Вот что тебе нужно сейчас. Завтра будет легче.
        Он открыл крышку, плеснул на ладонь чего-то белого и густого с острым травяным запахом. Принялся осторожно втирать в кожу
        Йири - и скоро боль начала стихать. По лицу мальчишки текли слезы. До этого старик никогда не видел его плачущим.
        - Ну, а насчет разбитой посуды…
        - Господин… я не хотел сделать этого, - губы едва шевелились, а глаза были совсем черные, полные отчаяния и тоски.
        - Считай, что тебя простили. Но будь осторожней. А теперь спи.
        Старик еще раз взглянул ему в глаза, удовлетворенно улыбнулся и вышел.

«Он мой, слава Сущему».
        Идя по узкому коридору, Сэнхэ снова улыбнулся, вспоминая глаза мальчишки. В них была благодарность.

…В конце концов, что он - травинка, цветок придорожный; ладно, если сорвет человек, а то ведь и колесо телеги может проехать. А память… через нее можно переступить. Не переступить - прорваться, как сквозь бурелом и липкую паутину, унося на себе отметины - несчетные царапины и клейкие нити. Даже домашние Сэнхэ порой удивлялись странному взгляду мальчишки - раньше он смотрел по-другому. Неподвижным стал взгляд, и вместе с тем пристальным, ждущим.
        Но стоило заговорить с Йири по-доброму, глаза его наполнялись каким-то безумным светом, словно он благодарил даже за кроху тепла, видимости участия. Незаметно для себя старик начал побаиваться собственного воспитанника.
        Природа наделила Йири мягкостью голоса и движений -и, хоть многому учить его было поздно - да и некому, - в половине уроков он не нуждался. Так стремительно-гибкая ласка движется изящней любой танцовщицы, хоть и не знает об этом.
        Сословие сиин стояло особняком среди прочих. Несущие тень - молодые украшения дома. Слуги в личных покоях. Хорошо, если они умеют еще и развлечь. Как и все слуги, они теряли большую часть свободы - но взамен приобретали удобную жизнь. До тех пор, пока были нужны. Почти все в этом сословии, как и многие обитатели Кварталов, выбирали недолгую жизнь. Не желали стареть. Однако те, кто обладал тем или иным талантом, ценились высоко - они в ином статусе оставались при господине или заводили свое дело. Кто обладал чудесным голосом, был хорошим музыкантом - мог стяжать себе славу.
        И оставались при них иные умения - однако тут ашриин были их конкурентами и часто убивали соперников.
        Йири об этом не думал.
        Больше его не загружали работой. Хотели, чтоб руки Йири стали ухоженными, как у девочки из богатого дома. Он был теперь образцом послушания.
        Оставаясь один, он подолгу смотрел в окно. Теперь он жил в этой комнатке и пользовался полной свободой - Сэнхэ больше не опасался, что он убежит. Окно было узким, уже, чем в богатых домах, таким же, как в родном доме Йири. На зиму окна затягивали несколькими слоями полупрозрачной бумаги, и они пропускали в дом очень тусклый свет.
        Но сейчас была середина осени, трещала птаха с бурой грудкой - в деревне ее называли «проказник». Прохладный ветерок подхватывал запахи вялой травы и бросал, пропадая.
        Говорят, он видит души умерших и может разговаривать с ними.
        Души. Йири сам видел когда-то на реке тень утонувшей женщины. Тело ее так и не нашли, и она бродила по мелководью, почти неразличимая в лунном свете. А тени Хиранэ и остальных, наверное, останутся в предгорье Эйсен. Сколько душа непохороненного остается на земле, прежде чем ее забирает посыльный - айри? Долго. Очень долго… Иногда души собираются вместе и жгут костры, пытаясь привлечь внимание неба. Живому нельзя подходить к такому костру.
        На севере большинство деревьев теряет листву, и перед тем, как опасть, она становится рыжей. Как волосы Кенну. Он не был красив, этот веселый лис, - рыжий цвет не любят в землях Тхай. Наверное, его тень будет просыпаться лишь осенью, среди деревьев цвета огня…
        Глава 4. ОТОРИ
        СТОЛИЦА
        Комната похожа была на пион. Решетки из золотистого южного кедра - дерева драгоценного, бархатистая ткань теплых расцветок. Только в покоях, где останавливается Ханари, средний брат, - властный, вызывающе-красный цвет. Но у Ханари свой дом. Впрочем, у Асано вкусы похожи - Лисы умеют жить красиво и ценить красоту вещей. И в конюшнях у них стоят лучшие лошади, в основном вороные. Только Золотой Дом держит лошадей, которые не уступят этим скакунам.
        Когда-то Асано были влиятельней всех, сам правитель слушал их речи. Потом - десятилетья немилости. Лисы-животные плавают плохо. Но эти - животными не были и на плаву удержались. А потом снова начали карабкаться вверх. Отец Шену сумел занять хорошую должность. И стал окружать себя родней и верными людьми. Шену оказался достойным наследником. Ханари - тоже неплох, но слишком самонадеян и порывист. Неверный шаг - и Мийа, те, кого потеснили Лисы, с радостью свалят их.
        Шену не любил суеты. Отстранение от должности дурачка Юини - это не просто камешек на поле соседей. Сама дочь Благословенного не посмела вмешаться.
        Подвязанные белым шнурком рукава домашнего одеяния чуть прикрывали бумагу, когда приближались слуги. Привычка - никто не должен видеть написанного, кроме тех, кому он позволит сам.
        Девочка-сиини сидела в уголке. Она не была ничем занята - просто, темно-бронзовая, она красиво смотрелась на фоне стен и решеток. Еще бы камни, похожие мерцаньем на угли, - тогда картина будет законченной. Но таких камней нет. А надоест обстановка
        - и девочки этой не будет. Появится кто-то другой.

…Ему даже не доставляло удовольствия сталкивать неудобных с насиженных ими мест. Просто никто не должен мешать. Не мешают - пусть остаются. Но Асано будут стоять на вершине.
        Слуги раздвинули створки-двери, откинули занавес. Отец Шену вошел в комнату без приветствия - уже виделись. Напротив, он зашел попрощаться перед дальней дорогой - здоровье стало сдавать, лишь горячие источники у моря могли вернуть прежнюю силу. Он спросил младших.
        - Ханари здесь. Он и Тами поехали испытывать новых коней. Наверное, снова затеют спор, чей быстрее. Тами просто бредит лошадьми.
        - Оберегай младшего, пока не подрастет. А Ханари держи в узде… хоть он и не конь,
        - отец позволил себе улыбку. Он был человеком веселого нрава, только очень уж привык к осторожности.
        - Ты всегда говоришь о Тами как о младшем. Но ведь у тебя есть еще один сын.
        - Его я не пущу ко двору. Он слаб и не очень умен.
        Шену пожал плечами.
        - Его мать… такая же. Но чем-то она пришлась тебе по душе.
        - Она моя жена. Отзывайся о ней почтительней.
        - Моя мать была достойней и лучшего рода. Но если хочешь, я больше не стану упоминать о той женщине.
        - Надеюсь, ты скоро подаришь мне внука, - отец не стал спорить. - Моя главная надежда и гордость - ты.
        - Может быть, скоро твое желание исполнится.
        Какое-то время оба молчали. Давно прошли времена, когда отец подолгу шутил с сыном. Сейчас рядом был взрослый человек, помощник в нелегких и не всегда чистых делах.
        Бесшумно вошли мальчики - один внес чеканный кувшин и маленькие серебряные чашечки, другой - блестящие красные фрукты на золотистом круглом подносе. Тонкие, словно стебли, мальчишки, Несущие тень. Один похож на смуглую змейку-медянку, другой, поменьше, с русыми волосами - на вечернего мотылька. Узкие браслеты были на руках у обоих, украшения, которые стоили чуть меньше небольшого дома в провинции. Старший Лис вгляделся в лица, полюбовался плавными движениями.
        - Новенькие? Или память начинает меня подводить?
        - Нэннэ вновь порадовала меня. Ее ученики хороши. Много умеют. Говорят, ее люди обшаривают самые дальние уголки в поисках таких вот цветов. Конечно, она внакладе не остается - любой с радостью согласится перебраться сюда, а родителям и опекунам достаточно самой ничтожной платы.
        - Я хочу, чтобы один из них поехал со мной. Вот этот, пониже.
        Шену рассмеялся.
        - Родной отец - и грабит? Разве я смею перечить?
        Они посмеялись еще немного. Потом совсем другим голосом старший Лис произнес:
        - И вновь повторю - смотри за Ханари. Он достойный потомок Дома, но своенравен не в меру. Он может укрепить Дом, а может и разрушить.
        - Не беспокойся, отец… Ты не заедешь к матери по дороге?
        - Нет. Она добровольно удалилась от людей.
        - Я слышал, она все еще выглядит молодой.
        - Возможно, - сухо ответил старший в роду.
        Ханари задержался у старшего брата. Его собственный дом стоял неподалеку - пересечь рощу; однако Тами пока был здесь, а этот «лисенок» был к братьям привязан. А Тами скоро возвращаться в Ай Ташина. Отец решил за него - он станет военным. Как и Ханари. Только у среднего Лиса душа лежит к избранному пути, а младшему пока хочется иной жизни.
        Сшитые листы лежат на столе.
        "Ее прозвище было - Розовый Дождь. Девочка знатной дамы, невесты Благословенного. Потом невеста стала женой, а девочка - сиини заняла малые покои рядом с покоями повелителя. Так продолжилось пять лет. Говорят, она хорошо танцевала, вышивала и складывала забавные фигурки из разноцветной бумаги. И у нее были дети. Их отняли у матери и отправили с кормилицей куда-то на север. Там их настигли и убили по приказу Благословенной. А Розовый Дождь ослепла - то ли от слез, то ли виной тому
        - люди.
        И камышовая хижина приютила ее и служанку на долгие годы…"
        Записано в год 210 от Великой Осады.
        Ханари поднимает взгляд от листа, чуть раздраженно отводит волосы за ухо. Зачем Тами, младший брат, читает эти хроники? Какое дело до мертвых игрушек и фавориток?
        Что ж… И Ханари не чужды волнения души. Только направлены они на живых. Ханари и стих может написать не хуже, чем те, кого хвалят. Только несерьезно все это, забавы.
        И Ханари велит унести желто-зеленые листы, ценную рукопись. Лучше младшему брату читать другое. Ханари выберет сам.

* * *
        ПРЕДГОРЬЕ ЭЙСЕН
        Отори, человек с виду массивный, двигался вовсе не тяжело, хотя и лениво. Круглое лицо его было слегка надменным, но все-таки добродушным. В этих местах, неподалеку от гор Эйсен, он считался довольно важной персоной - доверенный чиновник в штате Ревизора провинции. У господина Отори был дом неподалеку от главного города этой провинции, дом, убранный по-столичному. С мнением такого человека считался даже начальник, и тот был почти доволен собственным существованием.
        Отори возвращался от родственников, когда получил полное хвалебных слов послание Сэнхэ, и соизволил сделать небольшой крюк, заглянув на обратном пути к жилью своего осведомителя.
        Он оказывал старику некоторое покровительство и не удивился, когда тот в послании сообщил, что приготовил хороший подарок.
        Погода была холодной и ветреной. Тем не менее носилки господина Отори остановились у ограды обиталища Сэнхэ, сам он войти не пожелал. Ему не нравился Сэнхэ, хотя старичок вел себя очень учтиво и не раз был весьма полезен - мог узнать и разыскать что угодно.
        - Я не замечал за тобой склонности к живым подаркам, - не очень приветливо сказал Отори. - С чего тебе это взбрело в голову?
        - Я случайно подобрал этого мальчика… Он оказался настоящим сокровищем. Негоже держать его здесь.
        - У меня своих предостаточно, - пожал плечами Отори. - Но хватит болтать. Где он?
        У калитки показалась фигурка в светло-серой куртке простого покроя, недлинные волосы трепал ветер. Мальчишка.
        - Асантэ, - сказал он тихо, склонился в почтительном приветствии - и замер, опустив глаза.
        - Подойди сюда.
        Повинуясь приказу, мальчишка подошел к носилкам и поднял голову. Он выглядел безучастным, несмотря на легкую улыбку, которая дрожала в уголках губ. Тонкое чистое лицо с чуть заостренным подбородком, глаза, кажется, темные - в тени опущенных ресниц цвет едва угадывался. Ничего особенного, в богатых домах такие не редкость. Только маленькая черная родинка над губой как-то отличала его от таких же подростков. Сокровище? Вряд ли.
        - Ладно, - равнодушно сказал Отори. - Поедет со мной. Там разберемся.
        И уже мальчишке:
        - Садись ко мне. Ты, вижу, почти ничего не весишь.
        Тот наклонил голову, потом повернулся к Сэнхэ и склонился перед ним в прощальном поклоне. Одно движение - и он уже на носилках. Отори не понравилось, что мальчик избегает его взгляда и старается не поднимать лица.
        - Как тебя зовут? - спросил он довольно резко, когда носилки тронулись.
        - Йири, господин, - в голосе звучало напряжение, не подходящее к спокойной мягкой улыбке. В полутьме глаза мальчишки мерцали, как у ночного животного. Это тоже было не слишком приятно.
        - Что ты умеешь?
        - Не знаю.
        Отори со свистом втянул в себя воздух.
        - Старик хвалил тебя. В каком доме ты был раньше?
        - Только у Сэнхэ.
        - Это не дом, а сарай… Откуда ты? Из Квартала?
        - Из деревни в Хэнэ, господин.
        Отори едва не застонал. Подарочек…
        - Да что же мне делать с тобой?
        - Не знаю, господин. Что вам будет угодно.
        - Нет смысла брать тебя в дом, - решил Отори. - Оставлю тебя в какой-нибудь гостинице… Сэнхэ все равно не мог научить тебя ничему путному.
        Тот не ответил. Чуть дрогнули губы - и все так же странно поблескивали глаза. Эти глаза притягивали, как колодец с ядовитой водой.
        - Ты меня понял?
        - Как вам будет угодно, господин, - голос был мягким, негромким, с отчетливым акцентом северян. Богатый оттенками голос, приятный для слуха.

«А он интересней, чем кажется с первого взгляда», - невольно отметил Отори.
        - Так что ты умеешь?
        - Меня научили немногому, - задумчиво и с каким-то странным сожалением проговорил Йири, вновь опуская ресницы.
        Больше Отори вопросов не задавал. Йири сидел неподвижно, опустив голову. Пушистая длинная челка падала на глаза. Отори коснулся его волос - он вздрогнул и поднял взгляд, полный растерянности, испуга и странной тоски. Прикосновение было почти незаметным, однако он чуть подался в сторону - и потянулся к руке, как растение в засуху - к капле воды. Он больше не казался безразличным.
        Отори, улыбнувшись, вновь коснулся его головы, провел пальцами по щеке.
        Поездка оказалась забавной.

…Сейчас он получит полную свободу. Наверное. Если там снова не станут следить за каждым его шагом. Он вернется домой. Но сначала он должен увидеть тех, кто скажет ему, что дальше. А что они скажут? Что сделают? Где он сейчас???

…Носилки остановились.
        - Выходи.
        Йири послушно откинул занавеску - и оказался на земле. «Так могут двигаться змеи или дикие кошки», - подумал Отори.
        - Останешься здесь, - приказал он Йири. - Я скажу хозяину гостиницы…
        Тот прикусил губу. Непроизвольно качнулся назад - рука сжала деревянную створку. Отори увидел, что он дрожит и, кажется, напуган до полусмерти. Глаза его расширились и стали совсем черными.
        Слуги во дворе уже заметили их, с поклонами устремились вперед.

«Сын хромоногого лиса! - выругался про себя Отори. - Ну и подарочек мне подсунул Сэнхэ. Мальчишка же сейчас закричит! Этого еще не хватало!»
        Он оторвал руку мальчишки от створки и сжал изо всех сил. Боль привела того в чувство, он бросил умоляющий взгляд на Отори. Казалось, ему проще умереть, чем остаться в гостинице.
        - Залезай обратно! - Отори был зол на себя.
        - Спасибо, господин, - прошептал тот, вернувшись на место. Его все еще била дрожь.
        - Ты всегда такой своевольный?
        - Я делаю то, что мне велят. Я не нарушал ваш приказ.
        Отори рассмеялся.
        - Верно. Это я сам… Ты сумел меня заинтересовать. Может, я и оставлю тебя в своем доме. Но не в конюшню же тебя определить, даже если ты ничего не умеешь. Но чего ты так испугался? И как попал к этому проходимцу? Что он тебе обещал?
        - Ничего.
        - Ты его воспитанник? Давно у него?
        - С конца весны. Я не знаю, кем был в его доме. И кем буду теперь.
        - Странный ты, - негромко проговорил Отори.
        - Простите, господин. Я многого не знаю.
        - Вижу… Впрочем, неважно. Сегодня я посмотрю, пригодишься ли ты в моем доме.
        Дом Отори был невысоким, с изгородью, крашенной в карминовый цвет. Аккуратно подстриженные кусты и деревья окружали дом, толпились во внутреннем дворике. Окна скрывали деревянные пластины, расписные синими цветами померанца. Йири стоял неподвижно, ветер тормошил густые черные волосы.
        Отори кликнул какую-то женщину в темной одежде. Велел подростку:
        - Иди за ней. Там тобой займутся. Пока отдыхай. Потом я решу, пригоден ли ты к службе.
        - Да, господин… - а губы словно хотели произнести еще что-то.
        - Ну?
        - Если я окажусь не нужен… что со мной будет?
        - Да мне-то все равно, - с усмешкой сказал Отори. Его уже утомил этот разговор, и неприятно было стоять на холоде. - Вернешься в гостиницу, или иди куда хочешь. Можешь попытать счастья в Алом квартале.
        Мальчишка вновь опустил глаза. Он показался Отори духом зимних гор. Казалось странным, что каких-нибудь полчаса назад он едва не кричал от ужаса.
        Спустя несколько часов Отори велел позвать его. Теперь тот был одет, как подобает. В шелковой лиловой одежде сиин с вышитым знаком их - треугольником с символом исполнения, изящный, как статуэтка из кости, он казался игрушкой. Лиловая лента обвивала горло, скрепленная тем же знаком из бронзы - центральная точка в нем была яшмовой. Единственный камень, разрешенный Несущим тень.
        Лиловый шел к светлой коже, еще хранящей следы былого загара. У порога мальчишка, не поднимая глаз, опустился на колени. Отори отметил, что теперь он казался еще красивей - и совсем не походил на деревенского увальня.
        - Разденься. Я хочу взглянуть, как ты сложен.
        Тот мгновенно повиновался, гибким движением избавился от одежд. Это движение было бы естественным для танцовщицы - или лесного зверька. Ресницы его взлетели вверх, когда он искоса бросил взгляд на Отори, а на губах появилась странная тень улыбки
        - ласковой и самую малость тревожной. Пылинки, танцующие в луче, создавали вокруг его тела зыбкий ореол.

«Что за оборотня он мне подсунул?» - с легким испугом подумал Отори.
        - Ты лучше, чем мне показалось вначале, - задумчиво проговорил он. И неторопливо продолжил:
        - Ты должен научиться прислуживать в личных покоях - за столом, в спальне, помочь одеться, вымыться, подать то, что требуется… Нужно знать, где стать или опуститься на пол, как держаться, как отвечать. Без этих навыков ты стоишь немного. Сэнхэ не мог научить тебя тому, что знают сиин в хороших домах. Мне же нет резона возиться с тобой.
        - Да, господин.
        - Но ты почему-то мне нравишься. Постарайся быть понятливым и ловким.
        Мальчишка склонил голову еще ниже. Отори подошел к нему, взял за подбородок и приподнял вверх. Выражение лица Йири не изменилось, на по губам вновь скользнула тень странной улыбки - горькой и ласковой одновременно. Красивое существо. Но разве мало таких?
        - Давай попробуем выяснить, что ты умеешь, - сказал Отори, не отпуская его.
        Отори был довольно ленив, любил покой и удобства. Необходимость проводить некоторое время в разъездах утомляла его - но только так он мог занимать не слишком высокую, но хорошую должность. Он был холост и не стремился заводить ни подруг, ни друзей, предпочитая им книги и изящные вещи. Его челяди жилось хорошо; случавшиеся у господина приступы раздражения не имели серьезных последствий.
        Даже искать развлечений ему было лень. Но одно нашло его само.

* * *
        Поначалу слуги встретили новичка добродушно - и безразлично. Мальчишка не проявлял ни к чему интереса. На вопросы отвечал односложно. Если не звали, своего угла не покидал. Часами мог неподвижно сидеть на лежанке, завернувшись в тканое покрывало. Но был исполнителен. Как-то в дом Отори приехали гости. Как раз пришел осенний праздник, повсюду огни золотые - красиво. Хозяин не пожалел денег, чтобы удивить гостей. После этого услышали первый вопрос от мальчишки:
        - Господин Отори очень богат?
        - Не то чтоб очень, - отвечали ему.
        - Но он из тех, кто стоит наверху?
        - Нет, мальчик. До Тайо, Высоких, ему далеко, - собеседник бросил взгляд через плечо. - Ну, в этих краях он важная птица. А так - есть и куда страшнее его.
        - Красивый дом, - обронил подросток, весьма удивив отвечавшего.
        - Наш господин разборчив. Плохого брать не станет. А ты, выходит, иногда видишь и дальше своего носа?
        Шутливого тона мальчишка не принял. Однако с этого дня оттаял немного, уже не вздрагивал, когда к нему подходили. Как-то спросил:
        - Еще будет так? Чтобы - огни на ветвях и ветви звенели?
        - Будет…
        - А нарисовать это… можно?
        - Ты, что ли, умеешь?
        - Не знаю… я помню…
        - Так у господина спроси.
        - Нет…
        - Да ты его боишься никак? Напрасно. Добрее хозяина еще поискать.
        Мальчишка чуть улыбнулся, грустно немного - и отошел.
        Отори любил живопись и ценил работы художников. Как-то он мельком увидел рисунок мальчишки, и он его заинтересовал. Где он раздобыл краски? Отори посмотрел еще раз, другой. В третий - разглядывал долго. Было что-то притягательное и вместе с тем отталкивающее в переплетении тонких линий, в слиянии холодных тонов.

«Он ведь еще дитя, - подумал Отори, - а рисует как взрослый». Велел позвать Йири.
        - Тебе нравится рисовать? Я дам тебе такую возможность.

…Серые птицы срываются с глади озера, падают листья, мешая птицам подняться… И тишина. Пугающе полно передана тишина в рисунке.
        - Что это?
        Ответа, естественно, нет.
        А вот еще один. Тоже листья, разных цветов. Паутина из листьев. Пламя из листьев. Бурые - мертвые, зеленые - недавно рожденные. Сизые - духи…
        - Ты мог бы, наверное, стать хорошим художником.
        - Не знаю… меня никто не учил…
        - Однако… Это похоже на стиль Зимней Ветви… ты не мог видеть его работ. Он…
        - Что, господин?
        - Хм… сошел с ума. В одиночестве умер. И не оставил учеников. Он рисовал птиц. Ты же - не только… однако похоже.
        Когда после морозов приходила оттепель, голова у Отори начинала сильно болеть. Это страшно его раздражало, там паче что отвары пустырника и горной мяты не помогали. Советчики разные ничего путного сказать не могли. А найти в этой глуши стоящего врача было не проще, чем луну в погребе. Новый мальчишка, узнав о подобной напасти, спросил у господина дозволения посмотреть запас сушеных трав - отобрал кое-что, после в саду и поле недалеко от ограды, разгребая мелкий снег, выкопал что-то еще. Залил водой, долго кипятил на огне - получился настой, золотисто-коричневый, с горьким запахом.
        - Это еще что? - спросил Отори, глядя на жидкость в широкой чашке.
        - Аэ тэ хэтта, Травы говорят друг другу, - на протяжном диалекте Хэнэ отозвался мальчишка. Отори поморщился - он не любил северо-западный говор.
        Однако настой помог. Правда, пить его приходилось часто - но пара глотков возвращала ясность мыслям и даже приносила чувство некой восторженной легкости.
        Мальчишка назвал снадобье «кээ-ши ай», «глаз вороненка». На вопрос, почему, рассказал прелестную историю о птенце, потерявшем мать и сторожившем звезды на крыше Небесного дворца. Звезды поведали ему тайны трав…
        - Откуда ты все это знаешь? И сказки, и травы? - господин явно был удивлен. Мальчишка не улыбнулся - но его лицо просветлело. Он чуть склонил голову:
        - Травы я знаю плохо. А сказки… они везде.
        "Не одна душа живет в этом существе. Деревенский мальчишка, правда, схватывает все на лету - это понятно. А зеленоглазый оборотень, он-то откуда взялся? В самую пору звать заклинателя, изгонять его из чужого тела".
        Однако в подобные байки Отори не верил, да и оборотень был так хорош. Среди расписанных стен, синего, богатых оттенков, шелка и резных перегородок из светлого дерева он смотрелся великолепно, и впрямь - неким лесным духом. Двигался с бесшумной текучей упругостью, словно между стволами в чаще. Отзывался на любую ласку со странной порывистостью, пугливой и нежной одновременно. Господин заметил
        - он все время боится чего-то, особенно - прикосновений. Вытянуть что-нибудь из Йири было нелегко, и толком Отори узнать ничего не сумел. Сколько ни выспрашивал, как обращались с ним раньше, мальчишка отвечал односложно и голосом неживым, тусклым. Лень было возиться с этим, да и не нужно. Скоро хозяин перестал обращать на это внимание. Однако дал мальчишке прозвище Раи - так на юге называют лесных существ, наполовину оборотней, наполовину духов. После уже и слуги не звали его иначе. А они его полюбили, хоть и опасались странного взгляда в упор, будто смотрит сквозь человека.
        Отори, долго проживший в столице, уроженец окрестностей Аэси, терпеть не мог северного диалекта - и Раи учился произносить, как принято в Сиэ-Рэн.
        Он не просто делал то, что положено - он должен был делать это хорошо. А вкусы Отори хранили следы столичной изысканности. В этом доме слуги носили одинаковые прически и ходили в одежде того цвета, какой укажет господин - днем и ночью по-разному, и по-разному в зависимости от времени года. И в деревенском мальчишке, словно зерно весной, начинало прорастать то, о чем он раньше и помыслить не мог. Раи подошел дому и господину, как подошел бы изумруд золотой оправе.
        Его обязали быть достойным оправы.
        Иногда Отори любил почитать стихи вслух. Порою поблизости оказывался Раи. Слушал с закрытыми глазами - а может, и не слушал вовсе, а погружался в себя. Лицо становилось словно восковым. Но однажды повторил строку из стиха. Запомнил он только ее или еще что-то - Отори допытываться не стал. Но даже такая мелочь ему польстила - уж если этого зверька проняло…
        Да, мальчишка бывал временами неловок, но это вызывало лишь снисходительную усмешку. Зато он умел рассказывать чудные истории, порой страшные, порой доводящие чуть не до слез. Откуда брал - неведомо.
        Почему Отори взялся учить его тонкостям этикета и различиям рангов, он и сам не знал. Разве - зима, нечем заняться. Гости бывали редко и хвалили игрушку - так почему бы не сделать ее еще затейливей?
        Иногда господин брал его в город. Тогда, если настроение было хорошим, слегка отдергивал занавеску носилок и показывал подростку то и это.
        Что видел Раи во время редких прогулок - то, возвратившись, переносил на бумагу, и тогда уже запоминал намертво. Услышанное же запоминал сразу, хотя мог бы и записать - яну он знал.
        "Это - зимняя птица. Весной, когда все цветет, ее темное очарование только мешает, как мешает горький запах сухого цветка аромату первоцветов. И сказки она поет темные, странные - они хороши в жуткие зимние вечера, когда нечисть бредет по дорогам. Только «да», «нет», «не знаю» произносит та птица на языке человека, остальное же - своим, глубоким горловым птичьим звуком, отчего оживают сказанные слова.
        По ночам она стоит у окна и перекликается с оборотнями - совами и духами - свитой луны. Кажется, сутки может пробыть без движения, словно душа выходит из тела и отправляется путешествовать".
        Слуги с криками забегали по дому - нашли змею в покоях. Она забилась под циновку и раздраженно шипела. Серая в белую полоску, луговая гадюка - яд ее был не смертельным, но все же опасным весной. Змей здесь боялись сильнее, чем следует - слуги пытались убить гадюку, но лишь ранили и тем разозлили изрядно. Покинув укрытие, змея стремительно перетекла в угол, потом - в стенную нишу и бросалась на каждого, оказавшегося на расстоянии трех ни. Откуда взялся Раи, слуги, поднявшие столько шума, не заметили. А мальчишка буквально просочился между ними, - и, ловко схватив змею за хвост, бросил в мешок. Опешившие слуги хотели было забрать мешок с извивающейся шипящей пленницей, но натолкнулись на вопросительный взгляд.
        - Ее надо убить, - объяснил один.
        - Нет, - Раи поднял глаза - холодные.
        Вышел из дому. Слуги потихоньку следовали за ним. А тот, не замечая резкого ветра, в легкой одежде, дошел до ограды, присел у изгороди, смотрящей на луг, и выпустил змею. Та вяло пошипела, но потом уползла за решетку. Сзади раздался голос Отори:
        - Зачем отпустил?
        - Она хотела погреться. Ее не за что убивать.
        - А если укусит?
        - Этот укус не смертелен.
        - Кому будет радость, если она вернется?
        - Не вернется, - Раи, откинув длинную челку, поднял глаза. Они потемнели. - Она умная.
        - А вот ты не очень, дружок, - Отори направился к дому. Раи остался стоять на ветру. Господин оглянулся:
        - Змее захотелось тепла. А тебе больше нравится тут?
        В лице мальчишки что-то дрогнуло, и он тоже пошел к дому. Старшему из слуг, удивленному тем, как непочтительно мальчишка вдруг заговорил с господином, Раи в этот миг показался фигуркой из воска.
        Да, слуги его любили - а после случая со змеей стали еще и побаиваться. А сам Раи их сторонился, хотя заносчивости не было в чем. Говорил он мало, сам заговаривал редко - хотя господину рассказывал странные, красивые истории. Хоть под дверью подслушивай!
        Однажды спросил у старшего слуги:
        - Из провинции Хэнэ никаких новостей?
        Тот поднял брови:
        - Откуда мне знать? А Хэнэ - она большая. Если что, господин знает, наверное.
        Раи еле заметно мотнул головой - нет, мол. То ли «не знает», то ли «не стану спрашивать». И отошел.
        - Погоди. Ты, что ли, родом оттуда?
        Мальчишка не ответил. Только руку к щеке приложил, постоял так немного. А потом его словно ветром сдуло.
        - Почему? - жаловалась одна из сиин старшему по дому. - Он вообще себе на уме, слова от него не дождешься, а всё ему достается. О нем только упомяни - сразу у всех лица меняются, словно хорошее что сказала.
        - Глупышка, - отозвался старший. Больше не произнес ничего.
        - Скажите, бывает так, что Бестелесные отвернулись от человека?
        - Разве злодей какой… И то - нет, тогда его просто судьба накажет. Я не силен в этом… - старший потер переносицу.
        - А если ему судьба - стать злодеем?
        - Совсем ты меня запутал. Случилось что?
        - Но ведь у человека нет выбора? Если ему начертано что-то, оно все равно сбудется?
        Раи тревожно вглядывался в глаза собеседника и вдруг отступил назад, будто испугавшись того, что прочел там.
…С началом весны настало время проверок, пришлось надолго оставить дом и спокойную лень.
        Зверушку-оборотня с собой не возьмешь, слишком странный. А запереть в доме - не дело: Отори освободится не скоро. К тому же сестра ожидает первенца, нельзя не навестить.
        Вещь хороша, когда пользуешься ею сам. Отдать кому из знакомых - обойдутся.
        Довольная улыбка скользнула по лицу.
        Хорошие слуги дорогого стоят. Мальчишка был хорошим слугой. И кое-что заслужил.
        Сиэ-Рэн - мечта провинциалов. Черный Соболь везет туда важные письма - пусть прихватит мальчишку. Есть кому его перепоручить. Когда-то она была очень красива… хоть и старше Отори. А Раи… уж вытерпит как-нибудь.
        Позвал его - явился, как всегда, тихо. В доме прохладно - Отори любил свежий воздух - но мальчишка одет легко, словно не чувствует холода.
        Впервые испытывая смущение в разговоре с Несущим тень, Отори объявил свое решение.
        - Господин! Не отсылайте меня! - шепотом произнес тот, и полным неживого отчаяния был голос.
        - Чего ты? - удивленно откликнулся Отори. Прибавил ласково:
        - Дурачок, с чего ты взял, что тебе будет плохо? Я пристрою тебя в хорошее место.
        Тот не отозвался. Отори вспомнил, как он панически боялся остаться в гостинице. Чем вызван этот страх?
        - Скажи, чего ты боишься? Плохого обращения? Или другого чего?
        Раи покачал головой.
        - Позвольте мне просто уйти.
        - Зачем? И куда?
        - Домой.
        - Где это?
        - На той стороне Орэн…
        - И как ты туда доберешься?
        - Как-нибудь.
        Отори задумался. Мальчишка талантлив. И совсем не похож на тупых грубых крестьян. Его нельзя отпускать в деревню - на породистом жеребце воду не возят.
        - Ты поедешь в столицу.
        Йири прикусил губу и отвернулся. Отори понял, что больше тот ничего не скажет. Если бы мальчишка бросился его умолять, он бы оставил его, наверное. Сцен и слез Отори тоже не выносил. И был рад, что все так легко и быстро уладилось.
        Он постарался напоследок выказать мальчишке свое расположение, но тот словно окаменел - перед Отори снова было нечеловеческое существо, безразличное к тому, что происходит с его оболочкой и при этом ласковое и покорное. Так что Отори вздохнул с облегчением, когда Раи покинул его дом. Слишком уж много сил и внимания на него уходило.

* * *
        Черный Соболь безраздельно был предан господину Отори и приказов не обсуждал, хоть и странным ему казалось поручение господина. Не его это обязанность - доставлять игрушки в столицу. Иной бы обиделся на подобное поручение - но не Черный Соболь. К тому же и мальчишка оказался совсем не помехой.
        Раи - так называл его Отори, и другого имени Черный Соболь не знал, - был на редкость послушен и незаметен, если надо. В простой темной одежде подросток казался младшим слугой. Темный шарф стягивал его голову, а во время дождя он накидывал сверху еще и капюшон. И ничем бы не отличался он от людей Черного Соболя, если бы не почти полная неподвижность. Сказано - он должен быть доставлен в столицу. Не исполнить повеление - позор для виновного. Значит, Раи должен попасть, куда велено, живым и здоровым. Если же вдруг он попробует покинуть Черного Соболя, чтобы поискать себе иной доли - к примеру, увязаться за кем-то, - то вернее будет убить его, но не дать выставить на посмешище Черного Соболя и господина Отори в придачу.
        Отори уверял, что мальчишка способен держаться в седле. Необычно для сиини - однако Черный Соболь скоро убедился в этом сам. Не то чтобы Раи был уж очень хорошим наездником, но на лошади сидел, словно привык ездить верхом - и, скорее всего, без седла. Лошадку для Раи подобрали смирную, серой масти. Повод ее скрепляли с поводом лошади Черного Соболя или одного из слуг.
        Погода в начале весны стояла отвратительная. Грязь на дорогах, то дождь, то палящее солнце… Они присоединились к небольшому обозу, идущему в Сиэ-Рэн. Попутчики попались хорошие. Пара чиновников, молодой студент, небогатый горожанин с сыном - Черный Соболь смотрел на них свысока, однако для долгой дороги спутники годились.
        Но гладко все было лишь первые несколько дней. Слишком уж невзлюбили Раи и хозяева обоза, и присоединившиеся путники.
        Молчаливый, с опущенным взглядом, ко всему безучастный, он казался вырезанной из черного льда статуэткой. Сначала его не замечали. Потом сочли, что у него дурной глаз. Приметили крошечную родинку на лице - тоже посчитали недобрым знаком. Да еще не пришлось по душе имя мальчишки - студент не преминул разъяснить, что на диалекте провинций юга «Раи» означает «оборотень». А путь был труден, погода прескверная - чувствовали себя люди неважно, и дорога временами была совсем непроезжей. У одной лошади из обоза разболелось копыто.
        Черный Соболь хмурился, когда смотрел на мальчишку. Тот был ко всему безразличен, что верно, то верно, однако, стоило обратиться к нему, он поднимал голову - и взгляд становился внимательным, мягким, как бархат. Это пугало.
        Одолели первую неделю пути. А начало второй отметила неожиданно ранняя гроза.
        Разразилась днем - но тучи так закрыли небо, что совсем стемнело. Укрыться было негде - голое поле, только огромное сухое дерево невдалеке. В него и ударила молния. Оно загорелось мгновенно и чахлые кустики возле него тоже вспыхнули. А дождя еще не было, зато гром просто оглушал.
        С криками о гневе Иями одни кинулись к лошадям, другие врассыпную. Черный Соболь соскочил с коня. Раи замер на своей лошади - неподвижная темная фигура, смотрящая на огонь. Он выглядел частью стихии - спокойный и равнодушный.
        - Посмотрите на него! - закричал кто-то.
        - Это он! От него все! - истошно подхватил другой.
        Люди ощетинились, пошли вперед - кто робко, кто очень зло. Черный Соболь сдернул мальчишку наземь и загородил собой.
        - А ну, тихо! - рявкнул он. Выглядел посланник Отори свирепо.
        Белые молнии кромсали небо.
        - Кто только тронет… - люди притихли, особенно когда двое слуг Черного Соболя встали возле него.
        Гром ударил по ушам с небывалой силой - казалось, Иями сходит на землю. Сильный порыв ветра - и сразу ливень. Он обрушился плотной стеной, словно хотел сравнять с землей тех, кто посмел стоять на ногах.
        Черный Соболь от души отвесил мальчишке затрещину.
        - Клянусь рогами демонов, ты просто придурок! Они бы убили тебя!
        - Ну и что, господин? - глухо прозвучало в ответ.
        - Я обязан доставить тебя в столицу, - раздраженно проговорил Черный Соболь. - Если ты умрешь, то только по моему решению.
        - Нет. - Это слово он произнес впервые. Черный Соболь опешил. Он привык к безвольной покорности Раи.
        Дождь, похоже, всерьез вознамерился смыть с земли все, что дышит. Струи хлестали по лицу Раи, но ему, казалось, было все равно.
        - Нет, господин. Воля человека не может отнять жизнь. Только воля неба.
        - Хм… - Черный Соболь не нашелся с ответом. В словах мальчишки не было дерзости. В них вообще не было жизни.
        Стояла пора новолуния. Ночью на землю бросили деревянные складные щитки - на мокрой земле лучше не спать. Однако одеяла не пропускали холод ночи, холод ранней весны. Черный Соболь дремал вполглаза, наблюдая за Раи - что-то его беспокоило. Так тревожит нечто необъяснимое перед грозой. Жалобно заржала лошадь - та, что повредила копыто и плелась через силу. К ней устремилась темная фигурка. Черный Соболь досадливо поморщился - не он один мог заметить Раи, дозорные не спали, хотя после пережитой бури были совсем вялыми.
        Мальчишка обвил руками шею лошади и что-то тихо-тихо ей зашептал; животное успокоилось. Потом нагнулся - что-то делал с ее копытом. Еще некоторое время покрутился возле нее… и наконец вернулся на место.
        - Что же ты делаешь! - прошипел Черный Соболь, стараясь не разбудить попутчиков. - Зачем суешься, куда не просят? Какое тебе дело до этой клячи?
        Раи молча, с низко склоненной головой, опустился на колени. Лица его посланник не видел.
        - Тебе свернут шею, и я не смогу исполнить приказ господина Отори, - задумчиво сказал Черный Соболь. - Что ж… посмотрим, что будет завтра.
        Назавтра лошадь явно повеселела. Она все еще немного прихрамывала, но было ясно, что животное выздоравливает. Попутчики еще больше косились на мальчишку - видимо, дозорные его все-таки углядели. Выздоровление лошади сочли колдовством.
        Черный Соболь начал подумывать отстать от обоза.
        Прибыли в окрестности озера Айсу, Серебряного. До столицы оставалась неделя пути. Уже проглядывала поросль серебристого ковыля, который летом покрывал берега сплошным ковром.
        Черный Соболь и его люди мрачно поглядывали на спутников, а те отвечали им не менее хмурыми взглядами, а Раи вел себя, как обычно. Черный Соболь гадал, на самом ли деле Раи настолько послушен - или только притворяется. Он сам стал подозрительно посматривать на подростка, правда, в отличие от спутников, без малейшего страха. Не сбежал бы тот, прибыв в Сиэ-Рэн.
        Впрочем, лишь бы передать его, куда велено, а там пускай хоть в огонь прыгает.
        В сумерках проехали мимо леса. Из-за деревьев раздался рыдающий хохот - он катился между ветвей, как камень с горы.
        - Кьонг. Пересмешник, - спокойно сказал мальчишка, заметив испуг в глазах людей Черного Соболя. Другие попутчики не слышали негромкого голоса и не скрывали страха. И верно - мало кому по душе пришлось бы дикое веселье невидимой птицы. Только фигурку в одежде без единого светлого пятна оно не тревожило. Снова пополз, прижимаясь к земле, человеческий ропот.
        На привале от прочих отделился едущий в столицу чиновник - еще молодой, он выглядел старше своих лет и держался уверенно и солидно.
        - Простит ли уважаемый господин, если я осмелюсь дать ему совет? - вежливо, но настойчиво обратился он к Черному Соболю - без господина Отори они были равны.
        - Простит, - довольно жестко ответил посланник..
        - Ваши попутчики… хм… простые люди. Они верят в то, что просвещенные отвергают зачастую слишком поспешно. Так уж сложилось… они напуганы. Ваш мальчик… говорят, у него дурной глаз.
        - Он вылечил лошадь! - резко сказал Черный Соболь.
        - Не спорю, - поспешно согласился чиновник. - Но для чего и, главное, как? У нас есть опытные лошадники - а он почти ребенок. И кроме того… Поверьте, вам лучше ехать отдельно. Будет жаль, если малыш пострадает. А до столицы всего четыре дня пути. Кому нужны ссоры?
        - Дорога одна. Придется вам потерпеть, - сухо бросил Черный Соболь.
        - Позвольте… Скоро дорога раздваивается. Одна ее часть удобней для каравана, но верховые, без сомнения, предпочтут более короткий путь, - он поклонился и отошел.
        Черный Соболь выругался сквозь зубы.
        - Славно пошутил господин Отори, - пробормотал Черный Соболь, когда разрезавшая дорогу скала скрыла караван. - Раи… оборотень. Почему мой господин так его называл? Тень демона… не больно удачно вышло.
        - Эй! - крикнул он подростку, который, кажется, и не заметил, что их осталось только четверо. - Каково твое настоящее имя?
        - У меня его нет, - без выражения отозвался мальчишка.
        - Ну, раньше-то как тебя называли?
        - Не имеет значения, - прозвучало это не дерзко - устало. Странно, но Черный Соболь не рассердился. Даже усмехнулся уголком рта.
        - А ты способный. Напугать целый караван! Да и мои люди стали косо на тебя поглядывать.
        Тени таяли, и напряжение последних дней начинало спадать. До столицы и впрямь было уже рукой подать. А там… он оставит эту черную статуэтку и будет свободен.

…Туман тек по самому краю поля, переливающийся и матовый одновременно. Мальчик вскинул голову - ему почудилось движение в тумане: серебряный старик шел, статный, важный, вброд по бледно-молочной дымке.
        - Хранитель луны… - беззвучно позвал мальчик.
        Величавый старик оглянулся, будто услышал.
        - Очень прошу… расскажи обо мне дома.
        Лица было не различить, однако мальчику показалось, что тот улыбается и кивает согласно. Туман заклубился, поднялся выше, слился с высокой травой на краю поля. Хранитель луны исчез. Мальчик со вздохом заполз под одеяло, свернулся калачиком. Скоро заснул.
        У подножия поросшей соснами горы примостился маленький каменный храм. Серый, похожий на морскую ракушку, невесть как занесенную в центр страны.
        Когда-то давно в этих местах жил старик, управлявший погодой, лечивший больных и заступавшийся за обездоленных. В его честь и построили этот храм. Проехать мимо, не оказав уважение духу святого, было недопустимо - оскорбленный, он мог затруднить остаток дороги в столицу.
        - В давние времена здесь было сражение… Кто-то из дальней родни правителя поднял мятеж. Его конница была остановлена здесь ураганом, все люди погибли.
        - А лошади - нет?
        Черному Соболю насмешка почудилась:
        - О лошадях не сказано в летописи.
        - А я бы сказал… - непонятно было, всерьез он или смеет издеваться.
        - Не самое последнее дело на войне - конь, однако есть вещи и поважнее.
        - Те, кто начинают войну… Они отвечают за все. А другим остается или совершать подвиги, или умирать безвестными.
        - Ты хочешь совершить подвиг? - уголок рта Черного Соболя дрогнул.
        - На войне - не хочу. Лучше работать в поле и тихо умереть, когда придет срок, но не знать ее.
        Черный Соболь вошел первым, его люди за ним. Раи у порога опустился на колени. Черный Соболь сделал ему знак рукой. Если мальчишка и вправду оборотень, в храме ему станет плохо. Он не сможет даже через порог переступить. Хотя… есть такие, которые могут.
        Раи шагнул к нише-алтарю, не поднимая глаз. Ему нечего было положить туда - он опустил ладони на камень.
        - Можешь о чем-нибудь попросить, - тихонько посоветовал Черный Соболь.
        Тот покачал головой.
        - Небо знает и без меня…
        - Но сам ты чего-нибудь хочешь?
        - Я хотел бы остаться тут. Стать одним из камней этих стен…
        - Пойдем, - посланник Отори попытался отогнать наваждение - темная фигурка растворяется в камне.

«Не знаю, кто он, но он точно слегка ненормальный», - подумал Черный Соболь.
        На выходе Раи оглянулся.
        - Забыл чего?
        - Я слышал про этот храм, - тихо откликнулся тот. - Но не Думал, что увижу его… вот так.
        И добавил:
        - Тот, кто рассказал мне про Хранителя Пути, уже не здесь… - его лицо было измученным и серым.

«Все-таки оборотень, - решил Черный Соболь. - Нехорошо ему в святых стенах».

* * *
        Сиэ-Рэн, Ивовый Остров, был крупнейшим городом Тайё-Хээт. И красивейшим, надо сказать. Не в пример тем, что и вовсе о своей красоте не заботились. Что же до Островка - тем более его Сердца, резиденции Солнечного, то об этом разговор особый. Далеко не каждый житель квартала Аэси оказывался достоин попасть туда. Лучшие мастера были удостоены чести оставить там свои творения, будь то малое изделие или целый дворец. Много сотен лет насчитывала Столица.
        Здесь даже на окраинах домики были крошечные, но чистенькие; за этим следили. Сине-коричнево-белые крыши делали их похожими на сласти из сахара и глазури, какие подают к столу в богатых семьях. Возле каждого рос куст - или высилось деревце. По узким, выложенным плиткой канавкам бежала вода, поблескивали маленькие бассейны - все кварталы хорошо снабжались водой.
        Издалека было видно огромную стену - и нежную весеннюю зелень рощицы, и высокую траву, волной омывающую каменную кладку.
        - Когда-то здесь был дворец - крепость одного из прежних Благословенных, - неожиданно заговорил Черный Соболь. - Он стоял и на месте нынешнего Островка. А ныне человеческие руки превратили Островок в настоящий остров. Говорят, сверху, со сторожевых башен, он похож на огромный глаз. Конечно, сейчас это не крепость. Однако стена вокруг столицы необходима.
        В небе парили большие хищные птицы. Черный Соболь счел это добрым знаком.
        - Ты увидишь столицу не как простой человек. Я отвезу тебя в Аэси - оттуда родом мой господин. Если тебя примут те, кому он хочет тебя препоручить, там и останешься. Это удача для такого, как ты… да что там говорить, каждому хотелось бы жить в Аэси.
        - А что там? - после долгого молчания подал голос мальчишка. Черный Соболь аж вздрогнул от неожиданности.
        - Там стоят дома только уважаемых людей, многие из которых весьма высокого рода. Некоторые строят дом в перешейках между пятью другими частями города. Но места, подобного Аэси, нет.
        - Что я буду делать в столице? - это прозвучало неожиданно и чуть ли не требовательно.
        - Разговорился… Что скажут, то и будешь. Не знаю. Мой долг - доставить тебя сюда. Господин Отори не приказывал дальше возиться с тобой.
        Но в мальчишку словно демон вселился.
        - Я обязан остаться там? Или нет?
        - Ты мне надоел.
        - Господин Отори относился ко мне хорошо. Я не могу ответить ему неблагодарностью. Но перед теми, кто там, впереди, у меня нет никаких обязательств.
        - Надо было убить тебя по дороге, - раздраженно выдохнул Черный Соболь. - Мне все равно. Только прежде, чем выкинуть что-нибудь, подумай, как это отразится на репутации оказавшего тебе покровительство - даже при том, что ты, вероятно, больше его не увидишь.
        - Я просто хочу понять, - тихо сказал Раи. - А идти мне некуда.

* * *
        - Ну, покажи, что прислал господин Отори, - голос был женский, немолодой, но приятный. В комнату вплыла пожилая дама. Густые без седины волосы - явно накладные
        - пышной прической обрамляли круглое лицо, на котором было на удивление мало морщин. Богатое платье переливалось красным и синим, походило на садовый цветок.
        Мальчишка поднялся, долгим движением снял темный шарф с головы - волосы были сколоты на затылке, лишь несколько прядей выбились на свободу. Спокойное лицо казалось сделанным из золотистого снега - холодное в своей отрешенности и мягкое одновременно.
        - Неплохая зверушка, - улыбнулась женщина. - Он всегда любил все красивое. - И чуть озадаченно сдвинула брови, разглядев черную родинку:
        - Метка? Ну-ну. Особенный, значит. Придется гадальщика звать, надо понять, к добру ли этот знак. Недобрый - нехорошо, придется избавляться от тебя. Впрочем, если к добру… - она призадумалась. - Если верить легендам, у Лотос, девушки-героини, была такая же родинка.
        Черный Соболь вспомнил испуганных попутчиков, и уголок рта невольно пополз вверх.
        - Господин Отори не стал бы присылать то, что может быть злом.
        - Это не нам решать, - хладнокровно ответила та. - Что-то у себя его не оставил. Может, судьба так распорядилась, а может, и нет. А в остальном… приспособлю его куда-нибудь, если нет на нем тени. В столицу много таких привозят. И правильно. Все лучшее должно быть тут.
        Раи слушал их безучастно. Однако женщина вдруг обратилась к нему:
        - А ты, похоже, не рад очутиться в столице?
        - Не знаю. Я не видел ее.
        И глаза закрыл, словно и не желая видеть. Осознал, что никогда не вернется в Хэнэ.
        Глава 5. АЭСИ
        Утренний воздух прозрачен - девушка знала это. Она привыкла просыпаться, когда небо только подумывало стать светлее, когда птицы начинали пробовать голоса. Ей не хотелась никого тревожить, и она лежала, открыв глаза, или садилась к столу и писала - на прозрачной бумаге итасси, какую выбирают поэты, на более плотной, желто-зеленой хэйта, годной для личных заметок, или на ученической нисса. Перебирала листы, зеленоватые или нежно-голубые, шелестящие - хрупкие или гладкие, словно шелк. Только бумаги ниили, на которой пишут указы, не было у нее - и невесомой, словно с размытым рисунком внутри - шитека, Облако в Танце, которой доверяют послания сердца.
        Порой девушка доставала шкатулки, стоящие в нише у ее постели, - темную, инкрустированную серебром, или другую, из кости, вырезанной так искусно, что шкатулка казалась сплетенной из тонких нитей.
        В первой - лежали грубоватые, тяжелые украшения из бронзы и кожаных ремешков - Хали они казались очень красивыми, настоящими; несколько камешков и, в кожаном чехле - сухие стебли степной травы. Ставшие невзрачными и бледными, когда-то розовые цветы. Девочка по имени Шафран привезла все это из восточной холмистой степи.
        Во второй - только детский браслет и кольцо с золотым лунным камнем. Мать подарила их Хали, когда та вышла из младенческого возраста. Тогда девочка только радовалась подарку, особенно кольцу, которое носить еще не могла. А лет с пяти не снимала - до дня, когда оно стало мало.
        Сегодня Хали не стала следовать заведенному порядку. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их, - и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать старших по рангу дам Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор - там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и морскими змеями, Хали задумалась - и не заметила, как одолела расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то далеко - особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша - золотисто-белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.
        Носилки остановились не у главных ворот - в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними - кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину - напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь.
        - Санэ, - улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло относились друг к другу. Только отец и Посвященная могли без формальностей разговаривать с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведаться девушка, не испросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе своих двадцати семи лет. В темно-серой накидке - лишь во время обрядов Соколица надевала белоснежные одежды, с оранжевым и золотым. И обстановка - простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ , которые служили при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это неприятно поразило. Теперь она завидовала.
        - Ах, Соколица, если бы и я могла, как ты…
        - Невозможно.
        - Как часто я слышу это слово… а еще чаще произношу его сама для себя.
        - Твой отец - правитель. Ты не можешь стать Посвященной - сэрини. Благословенный здоров, храни Сущий его дни, - но даже если он не доживет до старости, тебя все равно выдадут замуж. Это важно для страны.
        - Да…
        - Глупенькая, - голос сестры стал ласковым. - Ты хотя бы получишь счастье иметь детей. А я отслужу свое - и буду доживать дни в почете и одиночестве. А мое место займет другая.
        Хали подумала, спросила вскользь:
        - Как поживает моя вторая родственница-Посвященная?
        - Хорошо. Она обучает девушек-шемэ вышивать и складывать из бумаги фигурки - не впустую проводит время.
        - Разве такие занятия положены в Храме?
        - Не запрещены, - повела плечом Соколица. - Мы тоже можем испытывать скуку.
        Хали сидела молча, сцепив руки.
        - Что беспокоит тебя? - мягко спросила сестра.
        - Я боюсь. Мы и так лишены права выбора, я же - особенно. Слухов о моем предстоящем замужестве еще нет?
        - Я ведь не покидаю Храма. Но могу тебя утешить - об этом разговоры еще не велись. Это я знаю.
        - Не знаю, кому меня отдадут. У сууру берут в дом по три жены. Это ужасно - я не смогу…
        - Можешь не беспокоиться о западных соседях. Ты же не полностью крови тхай.
        - Нет, нет… напротив. Здесь, в этом тихом месте, вы забыли, что такое жизнь. Они будут добиваться меня - ради союза с кочевниками.
        - Отец тебя не отдаст. Если ты понимаешь - неужто не догадается он?
        - Мало ли что может быть… Сууру сильны…
        - Отец твой не станет покупать мир такой ценой.
        Соколица протянула руку, взяла Хали за подбородок.
        - Ты слишком много думаешь о том, о чем женщине думать не подобает. Как только тебе позволяют просто знать о таких вещах?
        Девушка вспыхнула, но быстро совладала с собой.
        - У моего отца нет сына. Я - не замена, и все же меня учили. Не знаю зачем. Иногда я думаю - только затем, чтобы сейчас указывать мне на то, что я - женщина и ни к чему не пригодна, даже со всеми своими знаниями и умом.
        Соколица всмотрелась в лицо Хали. Медленно произнесла:
        - Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной?
        - Я могу сказать что угодно, - горько ответила девушка. - Разве кому-нибудь не все равно?
        Соколица кивнула. Ее желто-карие в мелкую крапинку глаза словно дымка заволокла.
        - Ты можешь кричать об этом на площади. Но я бы и шагу не сделала, чтобы это услышать - ради своей собственной жизни. Дитя… ты ведешь такие речи с тем, кому веришь, и заносишь отточенную лэ над их головой… Меня на днях навестил мастер Весенний Ливень, - переменила тему Соколица. - Подарил мне миниатюру с цветущим деревом. Сетовал, что нет достойных учеников. Подражатели - самое большее. Боится, что канул в прошлое золотой век художников.
        Хали улыбнулась краешком губ - улыбка бледноватая, однако настоящая.
        - Я люблю смотреть на его работы. От них на сердце светлее.
        Скоро Хали собралась обратно. Никто ее не гнал и не ждал, и все же она не могла позволить себе подолгу находиться даже здесь.
        - Побудь еще, - уговаривала Соколица. - Ты редко навещаешь меня. Скоро мы станем видеться только по храмовым праздникам.
        - Я стану смотреть на тебя снизу вверх, как на облаченную высшей властью, - на миг проглянула веселая девочка и скрылась опять.
        Соколица помедлила, глядя на троюродную сестру.
        - Остерегайся любых влияний. Два Дома - пауки в одной норке. Пока они еще терпят друг друга, и другие Дома не определились. Но у Лисов родня получает хорошие должности. Скоро… Оберегай тех, кто тебе дорог.
        - Ты сама упрекала меня, а говоришь такое…
        - Да. Я женщина, и я Посвященная. Но и во мне течет капля Золотой крови.
        Девушка встала, чуть поклонилась старшей сестре.
        - Я буду помнить, - и вышла во дворик. Соколица провожала Хали, держась на три шага позади.
        - Айэ, девочка, - беззвучно произнесли ее губы, когда девушка миновала ворота, направляясь к носилкам.
        Храмовая бумага хооли - золотая…

* * *
        КВАРТАЛ В АЭСИ
        - Ты правда сделал что-то со спутниками по дороге сюда?
        - А правда, что ты можешь превращаться в дикого зверя?
        - А ты в самом деле знаком с оборотнями и маки?
        - Нет, - терпеливо отвечал он. Потом перестал. Поводил плечом - пусть думают, что хотят. Но долго еще слышал пересуды у себя за спиной.
        Не сразу он в должной мере оценил, в какое место его привезли. Сюда нельзя было попасть с улицы - детей и. подростков тщательно отбирали из лучших. Но слово Отори много значило для хозяйки Сада, и она приняла мальчишку.
        Здесь жили красиво и празднично. Алый квартал в Аэси - самый дорогой и яркий плод среди всех, растущих на том же древе. Все тут было особенным. Дворики располагались не спереди, а позади домов и словно состояли из одних укромных уголков. Здесь никогда не было тихо - вечно что-то звенело, наигрывало, пело, смеялось. Остаться одному надолго было еще сложнее, чем отыскать тишину.

…Он смотрел в зеркала - бронзовые или серебряные - и не понимал, кого видит. Собственное лицо казалось чужим и оттого неприятным. Тот, чье отражение он когда-то видел в озерной или речной воде, куда больше был похож на него. Этот - всегда был послушен, его часто хвалили - но похвалы обтекали его, как воздушные струйки - каменный выступ.
        Их обучали многому - навыкам слуг в личных покоях, красивым движениям, ритму, ставили голос и учили говорить правильно и почтительно, рассказывать истории и читать вслух стихи; необходимому этикету, искусству составления букетов, складывания писем и просто фигурок и цветов из бумаги, умению укладывать волосы, разбираться в напитках и ароматах, одеваться. Учили распознавать, что говорит узор и покрой одежды, язык цветов и драгоценных камней…
        Музыке, пению и танцам не учили особо - готовили не актеров, однако начальные навыки получали все, и более талантливые могли пользоваться ими, развивая самостоятельно.
        Все это было чуждо мальчишке из лесной деревни, однако скорее привлекало, нежели отталкивало.
        Настоящих друзей из себе подобных подросток здесь не нашел. Помогал, чем мог, расспрашивать опасался - мало ли что у кого в прошлом. А ему часто снился один и тот же сон: взлетающая лэ и кровь. Больше никто не выжил - понимал, когда просыпался. Не из-за него ли погибли все? Казалось, что и семьи уже нет.
        Рисовал фигурки караванщиков и родных - скупыми штрихами, на песке - веткой, на бумаге - углем. Порой надеялся, что фигурки оживут; одергивал сам себя. Не оживут ни фигурки, ни мертвые.
        Поначалу те, кто обучал воспитанников движениям, разводили руками. Неторопливой отточенности сэ-эттэн новый мальчишка не соответствовал, но диковатая, текучая естественность оказалась не хуже веками утвержденного канона. И голос был певучим, как тоо - но это вряд ли могло удивить Нэннэ. Она встречала многих уроженцев Тхэннин и слышала этот говор, грудной и немного протяжный.
        Новичку поручили ухаживать за птицами. Во владениях Нэннэ их водилось достаточно - одни создавали уют, других приносили и раздавали в качестве подарков. Было даже несколько весьма редких и дорогих. Некоторые умели говорить, передразнивая человеческую речь, - а одна, белая с желтым хвостом, казалась почти разумной. Другие великолепно пели, вплетая в песню рулады ручья, звон серебряных колокольчиков и голоса других птиц. Йири - теперь его снова называли по имени - нравилось возиться с пичугами. Он легко определял, какая птица поймана недавно, а какая родилась в клетке. Таких можно было брать в руки, и они лишь беззаботно щебетали, не пытаясь улететь. Никто не знал, есть ли у него любимцы. Со всеми он обходился ровно и ласково и, кажется, ни к кому не привязывался.
        Клетки стояли в саду возле бассейна, выложенного зелеными плитами. Что уж нашло на мальчишку, но подоспевший старший слуга увидел птиц уже над ветвями садовых деревьев. Схватившись за сердце, он кинулся к виновнику этого безобразия - и остолбенел, увидев на лице того детски-счастливую улыбку.
        Конечно, Йири крепко досталось. Однако на все вопросы, почему он позволил себе столь странную и дерзкую выходку, подросток молчал, и на губах его бродила усмешка. Словно он знал нечто, о чем другие и не догадывались. Это выражение промелькнуло и исчезло, он снова стал прежним - но хозяйка Сада призадумалась. И отныне с опаской поглядывала на него, казалось, тишайшего из всех ученика.
        Он тоже умел задавать вопросы.
        - Кто такая Лотос? - спросил он однажды.
        Нэннэ заулыбалась.
        - Ты запомнил, что я сказала тогда? Или еще где-то слышал? Хорошо. Слушай - во многом ты здесь из-за нее. Лет две сотни прошло, а то и больше. Она была молоденькой придворной дамой, не из тех, кто стоят высоко. Двоюродный брат тогдашнего Тайё, Солнечного - в нем тоже была чистая кровь Золотого Дома - решил захватить власть. Поддержали его лишь единицы, но он все равно начал действовать. Жена Благословенного и двое маленьких сыновей были тогда у моря; на обратной дороге на них напали. Мать мальчиков была убита, а детей Лотос сумела спрятать. Она переоделась крестьянкой, малыша укрыла в заплечной корзине, а старшего выдавала за своего сына. Она боялась дать знать в столицу - не к тем могла попасть эта весть. В пустой хижине отшельника жили они, пока их не разыскали люди Благословенного. Лотос первой из женщин причислили ко Второму кругу - а их всего-то было две за всю историю Тайё-Хээт. У Лотос была такая же метка, как у тебя - теперь ее считают счастливым знаком. А в старину таких при дворе не больно-то жаловали.
        - А другая - та самая женщина-воин?
        - Ты кое-что знаешь, - удивленно подняла брови Нэннэ. - Впрочем, здесь, в Аэси, этим мало кого удивишь.
        Он впервые увидел по-настоящему высоких особ. Те приезжали на представления, в Хаатарэ - на улицах все склонялись, уступая дорогу носилкам и лошадям; вокруг них само собой образовывалось пустое пространство, хотя ни сами они, ни их слуги не прилагали к тому усилий. Лица этих людей были спокойны - они никогда не смеялись, позволяя себе разве улыбку, хотя большинство тайо были молоды - старшие искали иных развлечений. Теперь Йири было немного неловко - те, кого он считал знатными господами раньше, к этим - не посмели бы подойти. Впрочем, Высокие удостаивали Квартал своим посещением нечасто.
        В Аэси Йири жилось свободнее, чем у Отори. Он даже мог бы временами ходить один - однако знал, что за всеми такими, как он, незаметно присматривают. Не того опасались, что они захотят покинуть Сад Нэннэ - кто же откажется от жизни такой и будущего? Скорее, их самих нужно было охранять от тех, кто вздумал бы похитить подобную драгоценность. Хоть строго с этим было в Аэси, пороки людские сильны. Поэтому чаще всего Нэннэ отпускала своих воспитанников по трое-четверо - и охранники незаметно шли сзади.
        Хоть и весьма ограниченной была эта свобода - несколько улиц всего, - подопечные Нэннэ радовались и такой воле.
        В ее Саду те, кто уже подрос, не задерживались подолгу - но отдавать Йири в чей-то дом она не спешила.
        Незаметно лето пришло.

* * *
        ХААТАРЭ
        На этой большой, белыми плитами выложенной площадке выступали известные циркачи, музыканты и прочие приносящие радость. Сюда допускали только лучших артистов, и порою даже люди высокого рода смотрели их представления, а кого-то потом приглашали в свои дома.
        Когда Йири в первый раз оказался там, вниманием всех владел человек с дрессированными ящерицами. Большие, зеленые с бурыми пятнами и воинственно торчащими гребнями на спине, животные крутили колеса, играли яркими шариками и пританцовывали. Публика смеялась и ахала.
        Потом настал черед плясуньи. Йири отвлекся, глядя вслед дрессировщику, запихивавшему ящериц в клетку из темно-коричневых глянцевых прутьев, и не сразу перевел взгляд обратно в круг. А там уже совершалось маленькое чудо.
        Ей не больше пятнадцати. Легкая, с нежным полудетским лицом, она взлетала в змеиной пляске, раскидывала руки, кружилась, и рассекали воздух бесчисленные косички и звенели медные браслеты, украшенные чеканкой.
        - Ее зовут Ялен. Она родилась тут, в Аэси, ее знают не только в Алых кварталах Сиэ-Рэн, но и выше… Она еще совсем дитя, но уже одна из лучших танцовщиц Столицы. Ее мать была известной ашринэ.
        Плясунья смеялась, отдаваясь вихрю, который нес ее и крутил. Казалось, она не знала усталости. Посвистывали, подражая птицам, маленькие черные тан, и небольшой барабан рокотал, пытаясь поймать удары сердца плясуньи.
        Потом он один возвращался узкими переулками, слушая журчащую в канавке воду. Навстречу шла та, что танцевала, яркая, словно алая бабочка, окруженная девочками лет восьми - они без умолку чирикали и грызли сладкие стручки. Ялен прищурила глаза, разглядывая его. Потом небрежно сказала девочкам «кыш!», словно надоедливым птицам. Когда они разлетелись со смехом, сказала, все так же рассматривая:
        - Я тебя заметила еще там.
        - Я смотрел на твой танец. Красиво очень, ты мастерица.
        -А ты? - она со смехом потянулась к нему. Он не отстранился, но и не сделал ни одного движения, словно прикосновения Ялен были ему неприятны. Потом отвернулся, чуть склонив голову.
        - Не знала, что здесь могут быть недотроги, - недовольно заметила Ялен.
        - Прости.
        - Ты прав, - неожиданно сказала она. - Имеют значения лишь те, у кого есть то, что тебе нужно. Подчиняться же следует тем, кто в силах тебя заставить. Остальные - пыль…
        - Ты и вправду так думаешь?
        - И ты будешь думать так же, - Ялен уверенно вскинула голову, косички разлетелись по спине. - И все же… Ты считаешь, я хороша?
        - Очень.
        -Тогда идем! - она схватила его за руку. Йири последовал за ней.
        В укромном уголке чужого сада росли огромные бархатистые розы. Их запах был слишком сладким, от него скоро начинала болеть голова - однако цветы были невероятно красивы. Они сплетались стеблями и старались прижаться друг к другу и одновременно уколоть друг друга больнее.
        Тонкими, гибкими, словно змеи, руками танцовщица обхватила его за шею. Ее волосы пахли цветами - садовыми, пышными. На сей раз он отстранился не сразу…
        - Безумная. Нас обоих убьют, если узнают.
        Ялен рассмеялась беспечно:
        - Ты этого боишься?
        Он ответил не сразу:
        - Нет. Но ты… почему?
        - Лучше уйти молодой. Я хороша, но долго ли это продлится? Десять, от силы двадцать лет. А потом? Умирать на улице? Стать женой бедняка? Я всего лишь танцовщица. Ради нас иногда умирают знатные люди, в старину, говорят, из-за одной девушки началась война между тремя высокими родами - но что потом? Той девушке повезло - она умерла в расцвете своей красоты, и ее могилу до сих пор показывают приезжим. Но упаси Сущий дожить до старости… Поклонники превратятся в гонителей, вместо восторга ты будешь вызывать отвращение.
        - Так что же, стремиться навстречу смерти?
        - Удача любит отчаянных, - беспечно сказала Ялен. - Ты что, не знаешь, сколько людей Алого квартала, начав стареть, добровольно уходят из жизни?
        - И здесь, в Аэси?
        - Разве есть разница? - она дернула плечиком. - Здесь живут красивейшие и искуснейшие. Но сюда привозят и привозят новичков, они сменяют прежних.
        - Как можно обрывать собственную жизнь? Только в особых случаях…
        - Ты знаешь, кто мы? Цветы, которым Сущий повелел цвести и радовать глаз. Мы - и есть этот особый случай.
        - Но зачем тебе я? Я - никто.
        - Ты задаешь слишком много вопросов, - Ялен недовольно сдвинула брови. - Ты нравишься мне. Разве этого недостаточно, чтобы вместе провести время?
        - Не знаю. - Он поднял голову, прислушался. В кустах мелодично посвистывала пеночка, как бы подтверждая, что, кроме Ялен и Йири, в этом уголке сада никого нет.
«Вам известно про них?» - "Да. Пусть, - она улыбается. - Я позволю ему. Он хороший мальчик, но немного странный. Ялен научит его жизни. Просто присматривай за ними. А то попадет в беду. Ялен - маленькая змейка, сумеет вывернуться, он - нет".
        Ялен нравилась роль учителя. А он слушал - и слушался. Если бы еще и смотрел на нее с безоглядным обожанием - но этого Ялен хватало и от других. Их отношения были такими необычным и тешили ее тщеславие.
        В Саду Нэннэ не приходилось сидеть просто так. Люди хозяйки занялись Йири вплотную. А он покорно исполнял все, но мыслями был не здесь.
        Дни быстро летели.
        Теперь он знал многих в Квартале, но сдружился - не считая Ялен, - пожалуй, только с двумя. Брат и сестра, юные музыканты. Девушка играла на тан и ахи, юноша - на тоо и маленьких барабанчиках. Это был превосходный дуэт. Они изучили, почитай, все мелодии Тайё-Хээт, и мелодии сууру, и даже варварские напевы. Ялен частенько болтала с этой парой, а Йири больше нравилось слушать их игру.
        - А ты умеешь петь? - спросила девушка однажды.
        Тот покачал головой.
        - Совсем не так, как здесь.
        - А как?
        - Для себя или для малышей. А тут все красиво, но для многих сразу.
        - А как же песни любви? Они тоже поются не для толпы.
        - Да. Только… я и здесь не слышу таких.
        - Они есть, - девушка закрутила на палец кончик косы. Показала в улыбке ровные зубы. Ялен ревниво нахмурилась.
        - Есть, - согласился Йири. - Но для тех, кому они предназначены, разве не так?
        - У тебя свой путь, - рассмеялась девушка. - Тебе, может, и не надо.
        - Ты лучше играй, - тихо попросил он.
        - И зачем она тебе сдалась? - поджав алую губку, говорила Ялен. - Ей, кстати, зимой будет семнадцать.
        - И что же?
        - А у нее даже покровителя нет.
        - Зато у тебя - много, - обронил он. И повторил: - И что же?
        - Да ну тебя, - надулась Ялен - то ли в шутку, то ли всерьез.
        Да, он мог пользоваться некоторой свободой. Но предпочитал оставаться в Саду. Учителя нарадоваться на него не могли, Йири же порой уставал очень сильно, и Нэннэ
        - правдами и неправдами, а то и просто приказом - отсылала его на улицу. С тех пор, как появилась Ялен, никто лучше нее не справлялся с этой задачей. Она уводила его на берег Аянэ, и даже довольно близко к Каналу, показывая сияющие крыши над верхушками серебристо-зеленых ив.
        - Островок, - с благоговением говорила она. - Там живет Благословенный.
        В Алом квартале Аэси редко появлялись чужаки из других земель, не считая редкость для тхай - полукровок, отданных родителями сюда или попавших в Квартал иначе, однако Йири видел и шаваров, и сууру-лэ, и даже проезжавшее через соседний с Кварталом мост посольство каких-то северян. Ялен смотрела на пышную процессию и жмурилась, как довольная кошка. А Йири внезапно отвернулся от всадников. Ялен тронула его за локоть:
        - Скучно? Да, далеко, плохо видно.
        Позже он видел двух чужеземцев с далекого Полуострова, у них были мощные торсы, огромные руки и бороды в мелких черных колечках. Эти люди носили крупные золотые серьги - украшения, не принятые у тхай. Вели себя с самоуверенной надменностью варваров. Чужаки не понравились Йири, они выглядели как настоящие дикие быки, а их пышные бороды показались ужасным уродством.
        - Если бы мне приказали пойти в дом к такому, я лучше умер бы, - невольно вырвалось у него. Ялен рассмеялась.
        - Они никому не нравятся. А считают себя неотразимыми.
        Она хитро прищурилась:
        - А ты… Ну, попал бы к такому. Пил бы траву киура - тогда все равно, чьи приказы исполнять. Так многие делают.
        - И ты?
        - Еще чего! - Она вскинула головку. - Я сама себе хозяйка. А тебе, может, и придется. Тогда осторожнее - в самом деле можешь и умереть, если часто использовать это зелье.
        Как-то раз шли мимо моста. Ялен смешно и злобно зашипела.
        - Ты что?
        - А ты разве не с гор? Или у меня плохо получилось?
        - Рысь? - неуверенно спросил он.
        - Ээ… нет. Хасса. Они охраняют сокровищницы Островка. Ты видел этих тварей?
        - Ни разу.
        - Я видела одну, в клетке. Длинная, серая… Бывают еще и золотые. Лапы страшные, когти - во… - она широко развела руками. - Говорят, эти звери чуют вора аж за четверть ани. Лишь те, кто их кормит, могут их гладить, и то не все.
        - Я знаю, какие шрамы оставляет рысь.
        - Эти больше… Рррр! С ними тяжело справиться. У Солнечного их шесть, - прибавила она с видом всезнайки.
        - Вряд ли он сам касается их, - Йири взглянул поверх головы Ялен, словно надеялся увидеть подтверждение своим словам.
        В этот раз она прибежала возбужденная.
        - Там… одна женщина убила другую.
        Отдышавшись, она рассказала. Голос журчал.
        - Сумела найти, хотя та и пряталась, - медленно и с видимым наслаждением говорила Ялен. - Она встретила ее утром, когда в переулке у пристани никого не было. Сходи, посмотри - там и сейчас кровь.
        - Что у них произошло? - нехотя спросил он. Знал: не спросишь - надуется.
        - Подруги… Потом одна оставила другую нищей и без покровителя, а сама сбежала с кем-то из его слуг.
        - А тот, с кем она убежала?
        - Не знаю, - дернула плечиком Ялен. - Если господин не пожелал его искать, значит, это был никчемный человек, не стоящий даже гнева.
        Они укрывались от света в естественном шалашике из ветвей жимолости, и руки их тоже сплетались.
        - Ты еще не знаешь, куда тебя отдадут?
        - Нет. Может, оставят здесь?
        - Ооо… Глупо. Даже если не выгонят, будешь всю жизнь под началом старухи. А умрет она - кто-нибудь ее заменит. Разве что свой Сад откроешь… но ты вряд ли способен на это.
        Она призадумалась.
        - Я могу кое-что сделать для тебя. Я знаю разных людей. И… они ценят меня. Может быть, уйдешь отсюда в хорошее место. И даже больше, если тебе повезет.
        - Мне все равно.
        - Дурачок, - она рассмеялась. - Никогда не надо отказываться от того, что само идет в руки. Иначе упустишь многое…
        - Может быть.
        - И все же я сделаю это для тебя… хоть ты и странный. Другой бы упрашивал… ты будешь никем, если не научишься жизни.
        - Жизнь разная.
        - Нет, она одинакова, - Ялен качнула головой. - Поверь мне, я знаю. Я выросла в Алом квартале. И моя мать…
        Ялен высоко ценили даже знатные господа, чем она пользовалась с естественностью котенка. Но она вовсе не была безобидным зверьком - хитрая и во многом жестокая для своих пятнадцати лет. Она получала богатые подарки, одни тут же продавала, а другие копила с упорством и жадностью горной острозубки. Однако она всегда возвращалась к Йири и многие драгоценные вещицы щедро дарила ему. Ему они были глубоко безразличны, однако спорить с Ялен стал бы не каждый. Йири не спорил. Он вообще никогда никому не перечил. Если Ялен нравилось вытаскивать его то на одно, то на другое зрелище, когда это позволяла Нэннэ, - он просто принимал все как должное. Многих удивляло упрямое желание Ялен держать при себе мальчишку, который не мог дать ей ничего и, по совести, хоть и подчинялся ее прихотям, вовсе не был так уж восхищен ею.
        А лето в Алом квартале казалось особенно жарким. От зноя немного спасал холодный кисловатый сок, разбавленный водой, и ледяные отвары трав с мятным привкусом. На всех углах продавались сладкие стручки, облитые чем-то розовым и тягучим, спелые плоды и леденцы со вкусом плодов - желтые и зеленые.
        Йири привык к постоянному шуму, к разноцветным фонарикам, которые переполняли сады и улочки по ночам, к музыке и улыбкам, за которыми часто пряталась страсть - ненависть или любовь, без разницы, тем более что часто одно переходило в другое.

* * *
        Тот человек был весьма высокого рода, причем отличался отменно вежливым обращением даже с ничтожнейшими из слуг. Когда он изъявил желание забрать Йири в свой дом, Нэннэ ощутила радость и облегчение. Ее ученик получил должную огранку, и пора было ему начать новую жизнь. Бывшая красавица по-своему привязалась к мальчишке и была рада пристроить его в хорошее место. Когда Нэннэ сказала, что он должен оставить Сад, он принял это без возражений - как должно, и без улыбки. Не обрадовался, но вроде и не огорчился. На колено опустился, голову послушно склонил - а лицо медленно теряло краски. Нэннэ что-то заметила - но ей было не до того. Отпустила мальчишку. Йири вышел в коридор - и там остался, не двигаясь больше. Прислонился к стене и замер, глядя в одну точку. Казалось, что он рассматривает узор над аркой, ведущей в крытую галерею. Нэннэ вышла следом за ним и увидела на его лице маску неживого спокойствия - того безумного ужаса, который превращает человека в лед - и бесполезно пытаться добиться чего-то. Человек будет не в силах сдвинуться с места
        - и скоро умрет, сердце не выдержит. Или, напротив, помчится, сломя голову, пытаясь спастись от стоящих перед глазами картин - и может свернуть себе шею или разбить голову, не способный понять, куда он бежит.
        Нэннэ и не подозревала, что больше полугода назад, когда Отори хотел оставить Йири в гостинице, он видел мальчишку таким. Но обо всем остальном она знала - уж она-то умела выведывать все о человеке, в том числе и у него самого. И поняла, что Йири не видит ее сейчас, что он снова там, в прошлом. И нужно быть осторожной, если она хочет не дать ему умереть.
        Пришлось приказать отнести Йири в комнату, говорить с ним не переставая, лишь бы он слышал доброжелательный голос, и отпаивать горячими настоями, - а он, когда немного пришел в себя, был совершенно растерян, и не мог объяснить, что произошло.
        - Он так пугает тебя? или ты чувствуешь отвращение? - допытывалась Нэннэ.
        - Нет…
        - Тогда в чем дело? Тебе неслыханно повезло.
        - Да…
        - Тогда почему ты чуть не грохнулся в обморок?
        - Не знаю…
        В какой-то миг женщине показалось, что Йири сейчас уткнется лицом в ее широкий рукав и сам наконец заговорит о больном, а то и заплачет. Ее воспитанники ничего в душе не держали.
        Нет.
        Он готов был исполнить распоряжение Нэннэ и покинуть Сад, - но, глядя на лицо Йири, она поняла, что это будет не самым разумным. Не в себе тот будет еще долго… Нэннэ не оставалось ничего другого, как сказать высокородному гостю, что Йири поранился и в ближайшее время ни к чему пригоден, даже не сможет выйти из дома.
        - Неумное ты существо, упустил такую… - больше она ничего не сказала. Она была сильно раздражена. Однако ей и в голову не пришло вышвырнуть Йири прочь. Несмотря на замкнутость, он был в Алом квартале достаточно заметной штучкой - милая птаха, не умеющая наживать врагов; многие отзывались о нем одобрительно. Так что спешить было некуда - а если хлопот с ним будет больше, чем пользы - что ж… пусть отправляется хоть в Нижний дом, ей все равно. Со своими подопечными Нэннэ обращалась хорошо, однако случалось и наказывать, в чем Йири уже успел убедиться, выпустив птиц. Однако в этот раз она Йири не тронула.
        В молодости она многое повидала, была даже любимицей знатного человека - благодаря ему сумела подняться до нынешнего положения. Ей в общем везло, однако она прекрасно знала, какой след в душе оставляют страх и боль. Хоть она и не выделяла Йири, относилась к нему внешне прохладнее, чем ко многим, ему было позволено едва ли не больше, чем всем остальным, вместе взятым. Нэннэ хотела побыстрее вылечить мальчишку. И ее не раз ставило в тупик, что он думает иначе, нежели обитатели Алых кварталов. Тут она была бессильна.

* * *
        На него указала Ялен. Уж какими хитростями эта ящерица добилась своего, Йири было неведомо. Не по его просьбе она делала это, и даже не по его желанию. Просто рассчитывала на будущую оплату долга маленькая грациозная хищница.
        А ему было все равно.
        Тонкий, длинноногий, гибкий; еле заметная ломкость движений - единственный недостаток подростка - не столько недостаток, сколько интересное отличие от привычного канона сэ-эттэн, холодноватое, словно запах полынного стебля.

«Может быть».
        Нэннэ даже рта не посмела раскрыть, когда ей приказали отдать именно этого. В маленькой комнатке, склонившись к нему, она шептала последние наставления, умоляла не беспокоиться, держаться, как подобает, - с нее же голову снимут, если мальчишка вновь выкинет фокус вроде недавнего.

«Я не могу отказаться отдать тебя и на сей раз - моя репутация безупречна, и я хочу, чтобы так и оставалось. Я никогда не просила своих воспитанников - я была в них уверена. Но ты… может быть, ты - мое наказание…»
        Йири слушал, прижав пальцы к губам. Одежда Нэннэ шелестела, и шелестел голос, все еще доброжелательно-властный, но вместе с тем испуганный - страх пронизывал речь, как прожилки камень. Это было неправильно, тяжело, и он только согласно кивал, желая, чтобы кончилось все поскорее - и знал, что все только начинается.
        Ялен ошиблась. Теперь он не смог бы с ней расплатиться…
        Его «метку» вновь сочли счастливым знаком. Привезли в окрестности Островка - через мост, в ивовою рощу, где располагалось несколько небольших павильонов. Там он провел три дня. Он не способен был думать ни о чем, чувствовать что-то, - все словно плавал в тумане. Может быть, поэтому не совершил ни единой ошибки.
        Было страшно. Не меньше, чем два предыдущих раза, - но он понимал, как высоко его поставили, и, вероятно, поэтому мог справляться с собой. Но от этого было не легче
        - он знал, что не должен ни одним взмахом ресниц выдать свое состояние. Это был беспричинный страх, острый, как боль от резаной раны - но все уже было решено. Конечно, если бы он сейчас сказал «нет», его бы не взяли ТУДА… вероятно, и наказание было бы серьезным. Но он уже не умел противоречить.
        А потом он, одетый в светло-лиловое, ехал в закрытых носилках с темно-синими и золотыми птицами на занавеске. Ехал, крепко сжав пальцы - они дрожали. Йири казалось, что его дрожь чувствуют и носильщики. Хуже этого беспричинного страха была мысль о том, что он не сдержится, не сумеет скрыть то, что с ним происходит. Он беззвучно шептал забавные песенки, слышанные в Алом Квартале, и прекращал лишь тогда, когда понимал - еще миг, и звук вырвется криком. Он не мог прикусить губу - остался бы след. Нельзя.
        Он вышел из носилок в маленьком дворике, обнесенном высокой белой стеной с каменными узорами. Было начало осени, но пышные кусты с острыми серовато-зелеными листьями казались по-весеннему свежими. Цветы по сторонам дорожки походили на бледно-лиловые астры, небольшие, с холодным и сильным ароматом.
        Со стороны его движения казались безупречными. Спутники Йири не говорили с ним - он понимал все по направлению взглядов и кивкам головы.
        Вошли в павильон, отделанный белым и полосато-коричневым камнем - сардониксом, и направились дальше по галерее, в которой не было нижних окон - стена не доходила до потолка, и свет лился сверху. Йири видел только небо и иногда ветви. Но он не смог бы глазеть по сторонам, даже если бы его окружали невероятные чудеса. Смотрел прямо перед собой.
        Потом они оказались в овальном зале, созданном словно из молока - и опала. В зале было две двери, одинаковых, только знаки на них разные. Йири не знал этих знаков.
        Там его оставили одного - сопровождающие сразу же скрылись за дверью.
        Почти сразу вошел человек в черном - тонкая золотая вышивка украшала его одежду. Йири вздрогнул, увидев его, - лицо было неприветливым, и черный подчеркивал это.
        Йири опустился перед ним на колено, коснувшись рукой пола, склонив голову - человек с минуту пронзал его взглядом, потом приподнял пальцем его подбородок, долго вглядывался в глаза. Его словно не интересовало больше ничего, только то, что прячется в глубине глаз. Взгляд человека стал почти злым. Внезапно он приказал
«Встань!». Повернулся и бросил через плечо: «Следуй за мной!» - и направился к другой двери.
        За ней начинался еще один коридор - бесконечный.
        После была еще комната и еще люди. Потом ему велели раздеться и тщательно осмотрели - хоть уже делали это в павильоне, где Йири был перед этим. Тело обтерли ароматными настоями. На волосы тоже брызнули ароматной водой. Дали другую одежду, похожую на ту, в которой он сюда пришел. В конце концов он почувствовал, что ноги его не держат, и едва не упал. Его подхватили, но не остановили свой ритуал. Потом снова повели куда-то…
        В маленькой комнатке, где все было цвета темного и светлого меда с вкраплениями бледно-лилового, он остался один. Здесь пахло цветами - но не садовыми, а теми, что растут на горных лугах, - легкий и солнечный запах. Темный полог заменял дверь; что было за ним, он не помнил, хотя только что прошел там. Он вообще ничего не помнил. На низком столике поблескивала какая-то жидкость в темной чашке. Рядом стоял изящный узкогорлый кувшин. На нем не было узора, но те же оттенки меда перетекали друг в друга на его боках. Убрана комната была очень просто, но он уже научился понимать, как дорого стоит подобная простота. Он взял чашку и замер. Потом медленно выпил. Это было что-то прохладное и свежее, как ветерок. Йири осторожно поставил чашку на столик. Он принял то, что предложила судьба. Присел у столика - почувствовал, как закружилась голова. Понял, что очень устал. Слишком многое изменилось за последнее время. Он больше не мог видеть, слышать, чувствовать новое. Тем более что с этого момента он не принадлежал себе даже в малой мере. Он заснул на мягкой кушетке, не раздеваясь, но думая уже ни о чем.
        - А мы думали, ты так и не выйдешь, - весело сказал мальчишка, с виду ровесник Йири, с насмешливыми черными глазами, продолговатыми, влажными, словно вишня без кожицы. Он лежал на кушетке, опираясь локтем на плотную маленькую подушку. У него был удивительно мелодичный голос, больше напоминающий музыку, а не речь.
        - Тебя все-таки послали сюда, не в Западное крыло? И где ты был раньше?
        Йири назвал имя.
        - Ах, это… Знаю. Тебе повезло. Ее Сад не слишком хорош, хотя и не плох.
        - Сад?
        - Ты не в себе, да? - он усмехнулся. - Тот, где розочки цветут! Ну, не стой как котенок на задних лапках, садись, - он небрежно повел рукой. - Ты словно не рад.
        - Я не знаю. Что мне нужно делать сейчас?
        В ответ раздался дружный смех - в комнате были еще две юные девушки и подросток.
        - Какое чудо, - протянула одна. - Хиани, нам будет весело.
        Она змейкой скользнула к Йири и прошептала, глядя снизу вверх:
        - Ты поймешь все. Здесь самое лучшее место.
        Глава 6. ОСТРОВОК
        Ни одного доброго слова не сказано о них. Только одна история есть - и мало кто ее знает. О человеке, который поздней осенью пришел к ночному костру. Там был другой, похожий на стебель черной осоки. Он позволил путнику согреться и указал дорогу. Полночи они беседовали, а утром уйти вместе. И когда четверо лихих людей преградили им путь, тот, безоружный, легко справился с ними. Глаза его были зелеными.

«Ты и меня убьешь?» - спросил человек, поняв, кто шел с ним.

«Нет», - ответил тот - и незаметно отстал в дороге. И больше тот путник о нем не слышал.

…Говорят, ииширо сами не разжигают огня. Но их привлекает огонь.
        Кто подарил жизнь тому костру, неизвестно.
        - Знаешь, тут мало кто остается надолго. Тот, кто правит страной, не хочет видеть одни и те же лица. А иначе никак; слуги - пыль, да и те, кто намного выше…
        - А самые высшие - для дел государственных, - тихо откликнулся Йири.
        - Да, - усмехнулся Хиани. - Даже не для Малых покоев… Остались только мы с Ланью. Заслужили, значит… Еще одну подарили кому-то - кажется, ее увезли сууру. Совсем небывалое дело… А ты, да и эти двое - новенькие.
        - Что нас ждет после? - спросил он, помедлив.
        - Остров такой есть - называется Белый. Туда отвезут, а обратно - никак.
        - Солнечный милосерден, - добавила вторая девушка. - Сто лет назад нас бы просто убили…
        Хиани усмехнулся краешком рта.
        - Молчи лучше… Сто лет назад тебя бы сюда не взяли. Тех, кого сюда готовили, выращивали как орхидею из семечка - с колыбели. А теперь - с нас прошлое снято… Мы
        - лучшие.
        Жизнь в Алом квартале бурлила фонтаном - смех, ссоры, постоянные перемены. Яркая, стремительная и жестокая. А тут жизнь словно текла внутри дымчатого опала - ленивая, тягучая, неизменная. Важен был только сегодняшний день, как и для большинства юных, все знали, что недолгое суждено счастье, но не думали о конце, как не верят в будущую смерть в юные годы.
        Каждый шаг был предписан; любое действие, любой жест. Даже наедине друг с другом они вели себя согласно канону, который скрадывал их различия.
        Сиин из Восточного крыла запрещалось общаться с другими Несущими тень, и слуги у них были свои. Но сплетни и новости все равно доходили.
        Одной из двух старожилов была девушка с удивительными сизо-каштановыми волосами - Йири никогда раньше не видел такого холодного цвета: ее пряди, казалось, подернуты инеем. У нее были невероятно большие глаза, влажные, как у лани. Ее и прозвали - Лань. Девушка умела тенью скользить по комнате, шелком переливалась, не поднимала ресниц - но глаза улыбались. Ее руки были гибкими, как трава, шаги невесомее тени. Она выглядела тихой и незаметной, словно шелковая нить, однако была совсем не проста. И остальные в этом походили на нее - кроме Хиани. Все относились друг к другу ласково, каждый прятал свою сущность глубоко внутри. Каждый хотел продержаться подольше. Хотя бы за счет других. Безупречные; не люди - произведения искусства. Тот, кто дольше всех пробыл в восточном крыле, посматривал на Йири с едва заметной усмешкой. Он ни разу не сказал обидного слова - все было ясно и так. Он ждал, когда же Йири споткнется на ровной дороге. Если ему повезет, его пинком вышвырнут прочь. Если не повезет…
        Да, канон пронизывал все. И центром, откуда расходились лучи, был человек с мелкими чертами лица и сухим печальным ртом.
        В присутствии этого человека было страшно дышать. Если уж высокие советники старались лишний раз не поднимать взгляд, стоя подле него, что говорить о низших?
        Так и повелось.
        Дни были совсем одинаковы.
        Благословенный разве что Хиани с Ланью различал, не других.
        Лань и Хиани стояли ближе к лучам светила - остальным перепадали крохи в виде позволения видеть повелителя и прислуживать ему. Другие завидовали этим двоим, но не Йири.
        И неудивительно. Другие хоть как-то старались обратить на себя внимание, этот же хотел стать меньше, чем тенью - считал себя недостойным даже просто быть здесь. Его и не замечали.
        Хиани смеялся над ним.
        Те, что носили черное с золотом и походили на хищных охотничьих птиц, распоряжались, куда идти и что делать. Лиц Йири не разбирал - словно их прикрывала маска, одна на всех.
        Стоило бы каждую минуту брать в ладонь, наслаждаться ею - ведь такое не повторяется, а длится недолго. Но ему, напротив, казалось, время стоит на месте.
        Постепенно привык.
        Скоро он узнал их истории. Хиани еще ребенком отдали за немалую плату родители - он был из Эйя, и скоро попал в столицу. Мать Лани, «подопечная» некоего высокопоставленного лица, ни в чем не нуждалась, но сама избрала для дочери такую судьбу. Девочке и впрямь повезло. Только у одного судьба сложилась иначе - его отец был из доверенных слуг другой важной персоны. Отец серьезно провинился - и поплатился жизнью. Мальчишку пристроили, по мнению господина, неплохо. Что ж… и ему в конце концов повезло.
        А жизнь в Восточном крыле была особенная. Им многое позволялось - и много было запретного. Йири никак не мог привыкнуть к новым возможностям и запретам.
        Они были игривы, словно котята, и столь же ласковы и бессердечны. Они могли потребовать любую еду, дорогую утварь - менять ее хоть каждый день. Но, как и многие другие сословия, не могли носить другой одежды, кроме установленной традициями. Они не умели говорить «нет» вышестоящим, были счастливы, когда касались их тени - и ни во что не ставили слуг. А слуги их боялись.
        Йири плыл по течению - просто делал, что говорят. Для мальчишки из далекой провинции вознесение на вершину оказалось слишком щедрым подарком судьбы - сил не хватало принять этот подарок. Йири не искал друзей, но и в стороне от всех оставаться не мог.
        Ему снилась дымка, висящая над Восточным крылом - едва уловимая, нежная - как улыбка оборотня из страшных рассказов.
        Порою к ним заходил кот. Белоснежный, с длинной блестящей шерстью. Кошек было мало на Островке. Их любили, но предпочитали рассматривать как произведения искусства. Котята были редкостью. Кот разгуливал по всему крылу. У него был надменный взгляд и привычка избегать слишком назойливых рук. Больше всего он благоволил к Хиани. Мог часами сидеть у него на коленях. Пронзительно-зеленые глаза кота порою становились непереносимо умны. С котом разговаривали, шутя называли его высокими званиями и расспрашивали о жизни на Островке. Кот важно щурил глаза.
        И другие забавы придумывали….
        - Расскажи о себе!
        Молодым зверькам было скучно. Малейшая новость становилась событием. Нарушать запреты, покидая отведенные им места, сиин Восточного крыла даже не приходило в голову. Они рассказывали о своей прежней жизни столь откровенно, что это удивляло Йири даже после Алого квартала. Но сам он молчал. И сейчас они нацелились на него, полные стремления выведать все. Их напору трудно было противостоять.
        - Расскажи!
        - Ну, чего ты молчишь?
        - А может, мы недостойны?
        Смеющиеся глаза - и руки, тянущиеся к нему, словно к раненой птице, подпрыгивающей на дорожке. Он почувствовал, как перехватило горло - незримой петлей. С самого приезда сюда мягкое, ненавязчивое чувство страха не оставляло - и Йири перестал его замечать. А теперь снова почувствовал знакомый холод - но уже знал, что это такое.
        - Нет! - его крик неуместным был. Неправильным. Йири сорвался с места и скрылся за пологом в своей комнатке.
        Подростки переглянулись. Они не поняли. Одна девушка встала и направилась следом. Вошла - он не услышал. Села на циновку возле него, неподвижно лежащего на постели лицом вниз.
        - С тобой в прошлом случилось что-то страшное?
        Тонкая рука нежно погладила черные волосы.
        - Но ведь это уже позади, правда? Неужели ты не счастлив?
        Он не отвечал.
        - Ну, мы же не причиним тебе зла?
        Молчание. Девушка не могла знать, что он едва ее слышит. Но мало-помалу ласковые касания вернули его к реальности.
        - Спасибо.
        Зашелестел занавес. Девушка подняла глаза.
        - Теперь моя очередь. Ты уже час тут с ним, пора дать возможность другим развлечься.
        Девушка бросила сердитый взгляд на Хиани и вышла, демонстративно не отвечая. Хиани уютно устроился на лежанке Йири.
        - Давай рассуждать. Ты говорил, что ты северянин. К нам ты попал через Сад старухи Нэннэ. Ты точно родился не в Алом квартале на севере, даже не пытайся врать. Тебя туда привезли, и не младенцем - маленьких обучают движениям; ты двигаешься хорошо, но не так. Думаю, не меньше десяти лет тебе было… а то и двенадцати… Интересно, из какой ты семьи?
        - Не надо.
        - Счастливым ты не выглядишь даже тут, не знаю, чего уж тебе не хватает. Значит, ты попал в Сад против воли. Такое, наверное, бывает - хотя с какой радости ты там оставался тогда? Или так стерегли, что не сбежать даже?
        - Зачем тебе это? - голос Йири стал уже умоляющим, но определенно живым.
        - Ты тут уже две недели, а мы ничего про тебя не знаем. Непорядок. От нас-то чего скрывать? Здесь ты никого ничем не удивишь, даже если достанешь и покажешь собственное сердце, а вот молчание тебе друзей не прибавит. Ты уже связан с нами, не так ли? А расплачиваться не желаешь?
        Йири вскочил, словно Хиани внезапно стал ядовитой ящерицей. А тот невозмутимо продолжал.
        - Какое ты нежное существо! Мы тоже не всегда грелись на солнце… теперь - да, Теперь мы выше всех, себе подобных. А ты хочешь стоять выше нас? - он усмехнулся краешком рта. - Не выйдет. Ты - совершенно такой же.
        - Мне… Я не могу об этом. Просто… я не могу дышать тогда…
        Хиани потянул его за руку, усадил рядом с собой. Всмотрелся, словно в диковинную гусеницу, прикидывая, что за бабочку она породит со временем и стоит ли брать ее в руки.
        - Хочешь, спроси меня о чем угодно. Только не о повелителе. О чем угодно - даже о том, о чем я никогда не рассказывал.
        Йири недоверчиво покачал головой.
        - Тебе будет приятно отвечать? Я не понимаю.
        - Значит, душу ты раскрывать не хочешь?
        - Но искренность… бывает при любви.
        - Или при ненависти.
        - А здесь что? Одно или другое?
        - Здесь просто иначе нельзя. Странно, что ты не понял.
        - Но при этом - каждый сам за себя?
        - Тоже иначе нельзя, - у Хиани вновь дрогнул уголок рта. - Те, за дверью, уже готовы от тебя отступиться. Я - нет. Я всегда получаю ответы.
        Ему казалось, что время стоит на месте, но, когда это произошло, жизнь словно понеслась галопом - и снова застыла. Тот мальчишка был новичком и поначалу ничем не отличался от остальных. Но оказался не в меру болтливым. Когда он вернулся, после того, как впервые покинув Крыло, наговорил много лишнего - взахлеб, радостно. Хиани тогда необычно для себя резко поднялся и от души съездил ему по уху. Потом без слов вернулся на место.
        Мальчишка молчал весь вечер. Никто не обращал на него внимания. Но через несколько часов его забрали. Любому было понятно, что больше его не увидят.
        - Они слышат все, что бы мы ни говорили? - потрясенно спросила самая новенькая. Её звали Соэн.
        - Не все. Но многое, - небрежно и мягко сказал Хиани.
        - Но мы…
        - Нам и так позволено немало. И еще кое на что смотрят сквозь пальцы - тут уж как повезет. Но есть вещи, которые строго-настрого запрещены.
        -Ты не предупреждаешь новичков, - негромко проговорил Йири.
        - Выживут те, кто умнее, - усмехнулся Хиани. - Может быть, ты?
        - А что будет с ним?
        - С кем? - он лениво потянулся. - Завтра будет дождь.
        Никто из них в этот день и ночь не покидал Восточного крыла.
        Хиани был веселее остальных.
        Ночью Йири пришел к нему. Тот не спал.
        - Почему?
        - Не задавай слишком много вопросов. Ты создан для жизни здесь. Многие - нет, хоть и взяты из лучших. И хватит об этом. Не то мы окажемся там же.
        - Почему ты думаешь, что я подхожу для того, чтобы быть здесь? - совсем тихо спросил Йири.
        Тот рассмеялся беззвучно.
        - А ты сам подумай. Конечно, ты многого не знаешь… но ты осторожен и учишься быстро. Мне жаль будет расстаться с тобой. Я думал, ты уйдешь раньше.
        - А ты? Ты-то на что надеешься? Тебе не подняться выше.
        - Я знаю. Меня щедро одарила судьба. И, если мне представится возможность… я не останусь внизу.
        Хиани резко притянул Йири к себе, заговорил едва слышно:
        - Я помню, ты не из Алого квартала. Мне все равно, кто ты, но ты не умеешь… У меня нет оружия, но я смогу достать его, если нужно. Я научу тебя, куда надо ударить, чтобы уйти очень быстро. Мы учимся этому с детства, а ты… Но ты сможешь.
        Спрашивать, почему Хиани вдруг начал проявлять такую заботу о нем, Йири не стал. Хиани мог и передумать. Хотя… Йири все еще не мог привыкнуть к тому, как в Алых кварталах относятся к собственной жизни. Если бы он мог думать так тогда, в предгорье Эйсен, он давно был бы мертв. Но он отучился жалеть о чем бы то ни было.
        Отведенный им маленький сад казался кусочком сказочного леса. Небольшой пруд, ручеек с выложенным золотистыми камешками руслом, похожий на ракушку в гроте фонтанчик… Несколько изваяний из зеленовато-белого камня - его названия Йири не знал. Кусты снежноягодника и чего-то похожего, но с золотистыми плодами. Белая стена, сверху украшенная изящной резьбой - невысока, но вдоль нее - колючий кустарник. Не заберешься… Да и не пытался никто - нужно быть совсем без ума, чтобы по собственной воле пытаться уйти отсюда или хотя бы нарушить запрет.

* * *
        Выглядела она маленькой девочкой, и, по чести сказать, хоть красива была, вроде цветка сливы, но слишком прозрачной какой-то, наивной до крайности и полушепотом говорила даже с такими же Несущими тень. Черные волосы единственная из девушек Восточного крыла заплетала в косы, ее кожа имела явственный красноватый оттенок - с Юга она была, полукровка. Испуганная увиденным в первый же день, она тенью пристроилась к Йири - видно, он ей показался родной душой. А тот, хоть и не стремился беседовать с ней, за девушкой приглядывал - и над ней шутить не решались.
        - Хороша парочка, - фыркал Хиани, - южанка и северянин. Там, на Юге, Краснорукие до сих пор себя татуировками украшают. И ладони красят в ярко-рыжий цвет. Странно, что эта чистенькая…
        - Я не из Красноруких, - застенчиво говорила та. - У меня только бабушка из них была… А другая - шаварка…
        Вечерами она долго рассказывала Йири про свою, в сущности, крайне бедную событиями жизнь. Он не говорил ничего и вообще едва слушал. Однако и не прогонял - ни взглядом, ни жестом. А три дня спустя ее отправили вниз, в Западное крыло - Благословенный едва взглянул на нее и счел, что она слишком похожа на девушек Шавы. Мало кто из жителей Тайё-Хээт хотел видеть чужеземцев в своих домах.
        - Правильно, тут она, как лопух в розах, - смеялся Хиани.
        - А ведь у нее есть будущее, а у нас - нет, - заметила одна из девушек.
        - Зато настоящее у нас такое, что им разве приснится. Золотое яйцо… лучше прожить год здесь и умереть, чем пять там и выйти оттуда служанкой в чьем-нибудь доме…
        " - Ты любишь звезды? Смотри, Рысь сейчас прыгнет… А вон Змея… Крылатая Змея. Спишь? Когда-то мне казалось - я слышу их голоса. Странно ведь - созвездия приходят на землю, и звезды приходят - но это совсем разные существа, словно отдельные друг от друга. Послушай… Когда-то… они рассказывали мне сказки…"
        Он места себе не находил, все думал о ней. Соэн, как и сам Йири, была дитя далеких селений, ветер полей еще помнил о ее волосах. Как она там? Она почти не плакала, уходя. Тоже считала, что Золотая птица стряхнула ее со своего крыла.
        Он и не подозревал, что может быть так настойчив. Нашел среди слуг одного, кому смог доверить записку. В ней просил - в поздний час, когда звезда Око будет над самой высокой крышей, прийти к стене сада Западного крыла. Со слов слуги Йири знал, как расположены стены. И знал, что Соэн, полевая птичка, исхитрится и найдет способ остаться одной.

«Недоумок, - шептали стены. - Оба погибнете, если хоть что-то пойдет не так. И тот, кто отнес записку, пострадает тоже. Может, Соэн умнее тебя и не придет вовсе?
        Йири обратился к Иями, глядя на зелено-голубую звезду. Страшно было. Но он уже знал нравы Дворца Лепестков и натуру Соэн, чтобы не сомневаться - она чувствует себя одинокой. А что такое одиночество, он знал тоже.
        Как он ухитрился просочиться сквозь кустарник, не разорвав одежду в клочья, он не помнил и сам. Перелезть через стену было не сложно. Легкую темную фигурку никто не заметил.
        По ту сторону никого не было; он ухитрился прорваться сквозь такой же кустарник и добежать до увитой плющом беседки. Тут можно было вздохнуть. Расстояние оказалось больше, чем он предполагал, но в конце концов он добрался до живой изгороди, за которой должна была ждать Соэн.
        Как он ухитрился просочиться сквозь кустарник, не разорвав одежду в клочья, он не помнил и сам. Перелезть через стену было легко для него, вспрыгивавшего на бегущую лошадь, забиравшегося на любые деревья в родном лесу. Руки еще были сильны. Легкую темную фигурку никто не заметил.
        По ту сторону стены никого не было; он ухитрился преодолеть такой же кустарник и добежать до увитой плющом беседки. Тут можно было вздохнуть. Расстояние оказалось больше, чем он представлял, но он добрался до живой изгороди, за которой должна была ждать Соэн.
        - Эй! - позвал он шепотом, почти безнадежно.
        - Йири? - откликнулся голос.
        - Не называй… нельзя… как ты? - ему почудились голоса. Но он заставил себя остаться на месте. Лучше замереть, пока не пройдет опасность; если бежать, можно попасться - к тому же все будет напрасно.
        - Я… - кажется, она плакала.
        - Что ты, не надо, - он очень боялся, что она не сдержится и разрыдается в голос. Но не хотел уходить.
        - Расскажи…
        Она шептала все свои обиды, кажется, забыв, что она не одна, что не самой себе она открывает душу. Он слушал.
        - Не надо, не плачь… Ты не упала с крыла - просто жизнь идет, как должна идти. Может быть, тебя ведут к счастью…
        Она сбивчиво шептала еще - и он разобрал самое важное.
        - Я понял тебя… Прости. Больше здесь нельзя оставаться. Если сможешь - не выдавай нас.
        Он хотел бы взять ее за руку, но мешали кусты.
        - Прощай… Я не смогу прийти больше.
        - Эшара… - кажется, она прикусила кончик косы, чтобы не заплакать.
        Он черным мотыльком полетел обратно, едва не натолкнувшись на стражу.
        Руки были исцарапаны до самых плеч, одежда местами порвана.
        Пришлось опрокинуть лампу, чтобы одежда загорелась. Отговорился случайностью… А руки скрыли рукава лаа-ни. Только бы его не позвали сегодня… Он знал, за чем послать слуг, чтобы составить целебную мазь. Но это все утром…
        Он упал на лежанку - и долго не мог заснуть. Потом провалился в ядовитый туман.
        Проснулся от прикосновения. Рядом сидел Хиани и смотрел на него; потом снова провел пальцем по свежей царапине. Усмехнулся. Заметив, как Йири прикусил губу, улыбнулся ласково - и выскользнул прочь. Только полог слегка колыхнулся.
        В этот день Йири никуда не позвали. Он жадно вглядывался в лица слуг: будь серьезные новости из Западного крыла, он бы понял. Если бы заметили одну Соэн ночью в той части сада, она была бы наказана не очень серьезно. Но если бы услышали разговор, из нее бы вытрясли имя. Она не казалась сильной, южная девочка. Но даже если бы она промолчала, узнав, что ее обвиняют, он бы сам рассказал все. Потому что виновным считал себя.
        А Хиани следил за ним своими черными продолговатыми глазами, и в них было знание.
        Йири пришел к нему под утро, когда не было опасности невольно поведать что-то посторонним ушам. Тот, как обычно, был ласков, словно дворцовый кот, и столь же непроницаем. Кутался в теплое покрывало - он не терпел холода.
        Йири долго смотрел на сидящего рядом, а после неторопливо и сухо рассказал все. Про стену, письмо, - все, кроме того, как там живется Соэн. Этого Восточному крылу знать не надо.
        - А ты смелый, - усмехнулся Хиани. - Совсем ничего не боишься?
        - Ты выдашь меня?
        Тот скорчил забавную рожицу.
        - На что тебе Соэн? Не так уж она красива.
        - Мне ее жаль.
        - Ты еще умеешь жалеть? - это был не вопрос, удивление. - Да… Я сразу понял, что в тебе есть нечто… занятное.
        - Ты меня выдашь, - говорит он почти спокойно. - Но сначала тебе хочется поиграть вволю. Я не мышь, Хиани. А ты не кот. И не ласка. Мы люди…
        - Что-то хочешь мне предложить за молчание?
        - Жизни не покупают.
        Хиани рассмеялся.
        - Неужто? Хорошо… посмотрим.
        И аккуратно оторвал один лепесток у стоящей в вазе хризантемы.
        Йири решился. Какая безумная звезда стояла над ним в тот день?
        - Вы позволите мне говорить?
        Солнечный прекрасно владеет своим лицом, но сейчас на нем читается удивление - подала голос ваза или занавеска? Так не бывает.
        - Говори.
        - Я сделал то, чего делать нельзя… - смотрит отчаянно - настолько испуган, что взгляд кажется вызовом. - Эта девушка была в Восточном крыле только три дня. Она не выходила оттуда. Вашим приказом ее спустили вниз. Ее имя Соэн.
        - И что же?
        - Мы… успели сдружиться, и я нашел способ увидеться с ней.
        Лицо Благословенного не меняется.
        - Продолжай, - того не интересуют детали.
        Становится очень холодно. Но он говорит не останавливаясь - если прервется, больше не сможет. Не хватит духу.
        - Ей плохо там. Над ней… издеваются. Говорят, что она упала, не взлетев.
        - И что же? Позволить ей уйти?
        - На остров Белый?! Нет, - вырывается у него. - Но неужели… никто… не заслужил такого подарка - девушку из Западного крыла?
        - О чем вы говорили? Уж не назвала ли она имя того, к кому желает попасть?
        Голос ровный, почти приветливый. А Йири уже почувствовал - все, что он сделал и сказал, страшная ошибка. Такого тут не прощают. Он почти и не пытается оправдаться. Голова опущена, вздрагивают туго переплетенные пальцы.
        - И я, и она… знаем, о чем у нас нет права говорить.
        - В этом я не уверен. Как и в чьем-то праве здесь находиться.
        Йири закрывает глаза, понимая, что просить уже и не о чем, и бесполезно. Да и сил больше нет.
        - Тебя научили покорности, - слышит он голос Благословенного, сухой и холодный. - Но не научили знать свое место. Вы оба останетесь, где были. Но больше ни слова о чем-то подобном.
        Он возвращается - слышно, как падает на лежанку. Одно короткое, глухое рыдание. Хиани - пасмурней осеннего дня. В первый раз он не решается подойти.
        Их и вправду не тронули. Однако наказаны были неуследившие. Некоторые знали - что-то произошло. Только подробности остались никому не известны. Да и не посмели бы сплетничать.
        Но обитателям Восточного крыла рассказали. Йири узнал, сколько человек и как именно заплатили за его безумный поступок.
        - Я знаю, она не была тебе дорога. Почему ты решился на это? - только раз спросил Хиани.
        - Это мое дело, - в первый раз Йири ответил ему так холодно и спокойно, почти как Благословенный. И после несколько дней молчал.
        - Если достиг вершины, нет смысла цепляться за нее. Достаточно знать, что ты - лучший. И исчезнуть.
        - Почему?
        - Чтобы остаться лучшим.
        Йири серьезно смотрел на него.
        - Ты правда так думаешь? Но ведь это значит - один, или не иметь никого рядом?
        - А никого по-настоящему близкого и не будет. Лучшими восхищаются, их ценят, хотят держать при себе или, напротив, стоять возле них. И всё.
        - Это неправильно. Но тебе проще жить… а кому умирать проще - не знаю.
        Нечасто они так разговаривали. Каждый раз Йири казалось, что он начинает понимать, каков Хиани на самом деле. Потом это ощущение уходило, а Хиани становился почти врагом. Медлительным, текучим, ленивым - с беспощадно острым языком. Он был единственным, кто порой говорил неожиданное.
        Йири знал, что летом комнаты украшали огромными алыми маками. Надевали безрукавки
        - тэй, шелковые штаны и лаа-ни , как и в доме Отори, и в Саду Нэннэ. и не было различия в покрое, словно все Несущие тень одного пола. Одежды были различных оттенков меда, почти без вышивок - тонкие плети растений и змейки ползли по горловине. Зато ткань стоила больше, чем все одежды господина Отори.
        Порою Йири казалось, что жить в крестьянской лачуге он бы теперь не смог. Ему давно не приходилось мерзнуть. Он привык, что вода будет горячей, как только он пожелает. О пище и говорить не стоило - ее было вдоволь, причем лучшей, чем он когда-либо представлял, рассказывая сестренкам о сказочных пиршествах фей в золотых дворцах. В конце концов, ему просто было приятно смотреть на вещи, которые его окружали - они были необыкновенно изящны.
        А по ночам ему теперь ничего не снилось. Дни были странными - прозрачная паутина и одновременно - вата, мешающая видеть и слышать.
        Рисовал иногда - но мысли путались, и линии выходили неправильными. Он сплетал их, словно лозу или нити, не заполняя контуры цветом; цвет растекался по линиям, словно вода.
        Он любил ходить в купальню один, хоть это далеко не всегда получалось. Вода успокаивала и нашептывала странные сказки. Нравилось смотреть, как сверкают капельки воды на коже - они казались росой или звездами, живущими своей, чуждой людям жизнью.
        Он привык к ароматам Восточного крыла - Благословенный любил легкие цветочные и фруктовые запахи, ненавязчивые и светлые.
        Одна из девушек - соседка Йири - обожала запах роз и правдами и неправдами добыла флакончик розового масла; держала его в шкатулке возле кровати.
        Йири порой удивлялся, как быстро другие приживаются на новом месте и, оставаясь послушными, умеют брать лишь приносящее радость. Он все еще чувствовал себя здесь чужим.
        Свои обязанности исполнял, не думая - они не были трудными; но постоянное напряжение, боязнь ошибиться не отпускали. Кому, когда и куда идти - указывали носившие черное с золотой вышивкой. Больше они не говорили ничего. Все необходимое появлялось словно само собой, слуг встречали редко - с ними зачастую не могли обменяться и парой фраз.
        Иногда Йири видел гостей Благословенного - но даже лиц не запоминал. Несущие тень смотрят только на хозяина - но помнят всех. Йири же образцом не был.
        Повелитель относился к ним, как к чему-то среднему между слугами, вещами и домашними животными.
        Длинными были дни.
        Умер старый правитель сууру. Трон унаследовал его сын, избранный отцом среди других сыновей - таковы были традиции сууру-лэ. В связи с этим объявили дополнительный набор в войско - про характер молодого наследника лестного говорили мало. Из Дома Асано на Островке оставался Шену - и отпрыски младших ветвей. Ханари был отправлен следить, как продвигается обучение новобранцев из бедных семей.
        Прервался один из родов Тайо, Высоких - сыновей не осталось, одни дочери. А они мало что значили. В остальном тихо пока было в стране и на Островке.
        Глава 7. ВЗЛЕТ
        Человек сидел, склонившись над столиком, и что-то писал. Кисть порхала над зеленоватым листом, над бумагой для личных заметок.
        "Осенняя ночь темна, как звук большой тан, сладка, как запах, умирающих цветов. Кто знает, сколько нечисти бродит во тьме? В такие ночи вся нечисть тянется к жилью, привлеченная светом и жаром огня. И в доме не укрыться от тягучей и хрупкой красоты осени, ее аромата.
        И брат мой там, на сырых дорогах, погоняет коня, и ветер смеется над ним.
        Когда-то он бросал камешки и ракушки в живую оплетку нашей беседки, стараясь привлечь мое внимание - а я, старший, был занят разбором очередной книги. А теперь ему уже двадцать. Прощай, беспечное детство и беседы о жизни и красоте с младшими из Дома Асано, Белых Лис.
        Меня тревожит, что брат по-прежнему прислушивается к их речам. Всем известно, Асано - и впрямь хитрые лисы. Их род неотвратимо погружался в пучину немилости и забвения, но они сумели подняться и прилагают много усилий, чтоб не упасть вновь. И пытаются опрокинуть других. Однако Солнечный, хотя заметно благоволит к этому роду, усиления его не желает. Кажется, его просто занимает эта игра, в которой возле повелителя останется умнейший. Но мы не можем позволить, чтобы это оказались Лисы.
        У них немного серьезных сторонников, но те, что есть, достойны внимания.
        Двое старших в роду внешне надменны, в душе коварней ужа. Их сыновья тоже не упустят своего. Разве что самый младший, еще не надевавший белую тэй - но он не живет в столице, да Томи - ему всего пятнадцать. Еще неясно, что из него получится. Когда-то он хвостиком бегал за моим братишкой. Теперь при встречах подчеркнуто вежлив и смотрит косо.
        Брат мой отправился к морю. Он не знает, но истинная цель его путешествия - заронить еще больше нелюбви к Дому Асано в сердце того, кто живет там, второго после нашего повелителя. Ибо, если род Лисов станет по-настоящему сильным, слабыми окажутся многие. И брат мой Кими, с его привычкой слушать всех, станет одной из жертв".
        Постучали в окно - то ли ветки, то ли тот самый шутник-маки, который повадился вечерами шалить в саду. То служанку дернет за рукав, то конюху подножку подставит. То напугает резким криком и скрипом, то начнет нашептывать девушкам сомнительные песенки.
        Каэси Мийа глянул в сад, усмехнулся. Не видно проказника. Пару раз лишь позволил себя увидеть, и то мельком.
        С низкими поклонами появились служанки, завернутые в коконы шелка - за ними следовала Кору. Как странно - их соединили старшие, молодые приходились друг другу дальней родней. И вот каждый обрел в супруге союзника. Хотя Кору по ошибке родилась женщиной - смирения в ней было меньше просяного зернышка. Это раздражало Каэси. Зато Кору была умна.
        - Что нового?
        - Ничего.
        - Ты тратишь время.
        - Что я могу? Госпожа Аину не много значит для Солнечного.
        - Много… это она считает иначе, - Каэси снисходительно посмотрел на жену. - Если бы кто дал ей совет, как стоит разговаривать с отцом, мог бы получить всю ее силу.
        - Ты хочешь, чтобы я?
        - Разумеется.
        - Она слушает меня вполуха, стоит завести речь о чем-то, кроме ее дам и нарядов. Раньше она такой не была.
        - У женщин свои дела. Зачем мужчине в них вникать? Аину должна верить тебе и стать нашим голосом, шепчущим в ухо отца, раз уж нет иного пути.
        - А его нет?
        - Мы все еще влиятельны при дворе, - с неохотой ответил он. - Но освободившиеся должности занимают родственники и ставленники Лисов. Их уже слишком много, все приходится делать с оглядкой.
        - Достаточно подрубить ствол, ветки упадут вместе с ним.
        - Ствол может придавить и неосторожного дровосека… Нет. Пока нет. И не так. Тайо могут пойти на убийство отпрысков таких же Домов только в случае крайней нужды. Жаль, нет отца. Дяди - подмога не лучшая. Один слишком осторожен, боится собственной тени, другой тугодум. Сыновья их неплохи, и все же недостаточно хороши. А мой собственный брат… он готов примириться и с Лисами.
        - Кими - всего лишь оружие, не воин, - произнесла Кору. - Но оружие великолепное.
        Дворцы Островка напоминали лабиринт внутри муравейника - только большинство коридоров, галерей и залов пустовало. Двое встретились, не ожидая того. Обоим было около тридцати, и звезда одного начинала сиять непростительно ярко. Только выскочки могут позволить себе обмен колкостями, только низшие могут проявить грубость. Каэси и Шену были предельно учтивы - они обсудили новости, поговорили о сортах жемчуга, обменялись впечатлениями о новой пьесе известного автора и с вежливыми поклонами расстались. Варвары приняли бы этих двоих за лучших друзей.

* * *
        ДОМ-НА-РЕКЕ
        Хали откинулась на невысокую спинку. Волосы дочери Благословенного были распущены, нижнее платье скрывала накидка цвета слоновой кости и с золотым шитьем. В пальцах девушка вертела цветок из полудрагоценных камней - многие девушки делали подобные из обточенных разноцветных шариков. Сидевшая на подушке у ее ног Кайсин пыталась смастерить из разноцветного жемчуга бабочку, но золотая нить путалась, а жемчужины выскальзывали из рук.
        - Ах, до чего ты сегодня неловкая, - заметила Хали. - Лучше сыграй мне.
        Кайсин послушно потянулась за ахи - она играла пальцами, не используя плектр. Тихий голосок приятно журчал, убаюкивая.
        Качнулась занавеска у входа - с поклоном вошла Кору. Хали всегда удивляла ее уверенность - казалось, демоны с воплем убегут с пути главной из внутренних дам.
        - Ты сегодня хмурая, Кору. Луна что-то нашептала тебе ночью?
        - Ах, госпожа Аину…пустяки, - она раздраженно махнула рукой, качнула головой - височные подвески зазвенели.
        - Твой муж? Что, эти девчонки-актрисы сумели слишком увлечь его?
        - К этим я давно привыкла. Раскрашенные обезьянки. Уж лучше б мальчишки были - хоть вести себя умеют… - на ее лице появилась гримаска показного равнодушия. - Он завел себе какую-то плясунью…
        - Что же тебя раздражает? - удивленно спросила Хали. Кору была единственной, кто разговаривал с ней настолько вольно: Аину сама даровала Кору эту привилегию.
        Так говорить мог бы отец, но он держался сухо и холодно.
        - Он вот-вот привезет ее на Островок.
        - Через неделю увезет обратно. Бывало и такое… У вас же свой дом.
        - Ах, эти Белые Лисы рады будут воспользоваться таким легкомыслием Дома Мийа.
        - Вот ты о чем, - рассмеялась Аину. - Не бойся. Такая мелочь…
        - Вы не помогаете нам, госпожа, - ревниво сказала Кору. Все это время она ходила по комнате, но теперь села, повинуясь знаку Аину. Пальцы ее, унизанные опаловыми перстнями, теребили серо-золотистую ткань покрывала.
        Хали с укоризной смотрела на это варварство.
        - Кору! Как можно! - и добавила: - Что ж, тебе обидно, моя старшая дама. Но я не стану сердить отца без нужды. Пусть он выказывает расположение Лисам - мне все равно.
        - А я?
        - А ты… пытаешься вертеть призраками. - Хали умолкла. Смирно сидевшая на подушке Кайсин встрепенулась.
        - Сыграть вам, госпожа? - она, до смешного обожавшая Хали, вела себя, как служанка, не как младшая дама из внутренних. По ее волосам скользил солнечный зайчик.
        - С тобой и музыкантов не надо, - ласково сказала Хали.
        Кору все еще была недовольна и тщательно пыталась это скрыть. Пока ей не удавалось втянуть Аину в борьбу между Домами. А какое та могла бы оказать покровительство! И Каэси опять будет недоволен.
        ДВОРЕЦ-РАКОВИНА
        Когда-то десятилетний Юкиро познакомился с Тооши, сыном Смотрящего за морем, подростком года на три постарше. Его, выросшего на юге, привезли в Сиэ-Рэн завершить образование - мальчики стали друзьями. Впрочем, со стороны наследника это было всего лишь расположение, со стороны Тооши - преданность подчиненного. Все время он был тенью Юкиро - и тогда, когда произошла странная смерть второго сына Благословенного, и когда старший сам взошел на престол, заменяя умершего отца.
        Тооши не стал одним из Тех, кто Справа или Слева, но все же оставался самым доверенным лицом, чем-то вроде старшего секретаря - не самая высшая должность, по правде сказать. Он не блистал умом, зато был на диво дотошным и исполнительным, имел превосходную память, к тому же умел угадывать с полуслова, что хочет сказать повелитель. И то, чего он сказать не хочет.
        Наряду со столь ценными качествами он обладал и некоторыми забавными чертами. Верил, что Островок наводняет всякая мелкая нечисть, безвредная, привлеченная блеском золота и камней. Эта вера у многих вызывала улыбки.
        Но он - как и лучший врач Сиэ-Рэн, Ёши, - мог входить к Благословенному в любое время, и никто не смел задержать его.
        - Нам предстоят трудные времена. Задачи надо решать… непростые.
        - И что же ты считаешь трудной задачей?
        - Новый правитель сууру-лэ, мой повелитель. Мальчишка еще, но и мы, и его подданные хлебнем с ним горя. Он несдержан, самолюбив, не слушает ничьих советов - и при этом довольно умен. Он может вновь развязать войну.
        - Посмотрим. Пока он ничего не может.
        - Нам нужен союз с синну, мой повелитель. Прочный союз.
        - Что ж… Аину уже взрослая девушка. Можно начать разговоры о свадьбе.
        - Отдать ее в дикие степи? - ужаснулся Тооши.
        - Нет. Ее мужем будет тот, кто воспитан здесь - и жить они будут здесь. Он не наследник, но близкий родственник верховного вождя. Синну чтят родство - но этого мало. Пока он здесь, они ни не пойдут против нас.
        - А Хали?
        Благословенный остро глянул ему в глаза.
        - О чем ты? Она будет довольна. В конце концов, ее мать - полукровка.

* * *
        Дом-на-реке был ее убежищем - ее личным, неприкосновенным. Там умерла ее мать - но Аину все равно любила это место. Конечно, то был не дом - крошечный дворец, построенный для Омиэ. Только три года Благословенная радовалась ему.
        Река Юн - приток Аянэ - разделялась там на несколько рукавов, омывала зеленые островки и крутые холмы - почти горы. Всего в трех ани от Островка, Дом-на-реке казался затерянным в диких лесах. Конечно, опытная охрана стерегла узкие тропки, никто бы не прошел незамеченным, но охранники скрывались от глаз, и обитатели Дома-на-реке о них не думали. Омиэ всегда была рада очутиться в этих стенах, только удавалось это нечасто - а дочь ее, как выросла, лишь изредка навещала былое обиталище матери. Не по своей воле - прочно держали незримые цепи долга.
        Бледно-голубые стены трех воедино слитых павильонов напоминали соцветие колокольчиков. Тончайшей каменной резьбой были покрыты они, и казалось - дышат. Возле самого дома находилась маленькая пристань - изящные позолоченные столбики удерживали лодки, большую и несколько маленьких. Повсюду была темная зелень - деревья с широкими листьями и серебристые ивы. И вода - блики и тени. Тут водились стремительные узкие рыбы. И огромные бронзово-зеленые стрекозы с сердитым гулом носились над водой.
        Юкиро не любил, когда жена уезжала в Дом-на-реке, однако и не препятствовал этому. Для обитателей Островка было лучше, когда Омиэ-полукровка покидала его пределы.
        Хали сидела прямо, задумчиво глядя на плывущие рядом листья. Хотелось опустить руку за борт - однако в большой лодке, кроме Амарэ и Кайсин, были и другие люди. Даже при слугах нужно вести себя подобающе… особенно при слугах.
        Кайсин наигрывала на ахи - девочка и вправду хорошо владела инструментом. Черная прядка выбилась из прически и забавно вилась над ухом…
        Спутники Хали еле слышно беседовали, не осмеливаясь перебить ее мысли.
        Вода была теплой, хотя осень подошла к середине.
        Та лодка перевернулась, когда в свои права вступала зима. Одному Творцу известно, как Благословенной в узком гэри удалось добраться до берега. Она была сильной… Ее сопровождали дамы - и лишь один мужчина, который управлялся с веслом. Ни он, ни они не сумели выбраться. Омиэ смогла. Но прожила лишь неделю - вода оказалась слишком холодной…
        Хали плакала долго.
        Но все равно любила Дом-на-реке.
        "Отец всегда действовал умно. И всегда - как подобает. Я видела его ровно столько, сколько, по его мнению, дочь должна видеть отца, занятого государственными делами. У меня было все, кроме надежды когда-нибудь распоряжаться собственной жизнью. Дочь повелителя, даже полукровка, должна быть образцом совершенства. Меня окружали лучшие учителя и воспитатели, мои дамы отчаянно пытались сделать меня красивой. Им это так и не удалось. Зато быть послушной дочерью я научилась. И выглядеть благодарной меня научили тоже.
        Мне позволялось многое - даже Янтарный дворец я перестроила согласно своему вкусу и поселилась в нем.
        Я всегда знала, что меня отдадут как залог политического союза за самого выгодного претендента, но я недооценила отца. Мой жених, ко всему прочему, обладает привлекательной внешностью и молод. К тому же у него хороший характер. Я, наверное, была бы даже рада уехать вместе с ним к синну, хоть мне и внушали с детства, что наши восточные соседи варвары.. Однако теперь мы оба - заложники мира, заключенные в Тхай-Эт.
        Огромную страну я вижу тюрьмой.
        Весною свадьба.
        Если бы отец ненавидел меня! Но он обращается со мной почти как с любимой дочерью. С одной лишь разницей - он меня вовсе не любит. И это знают все. Он даже гордится моей независимостью, ибо знает, что в любую секунду сможет поставить меня на место.
        А я… я веду себя так, как должно дочери Благословенного. Я ношу не красящую меня одежду с гордостью и даже пытаюсь казаться в ней привлекательной. Я выказываю презрение к дикарям синну, делая вид, что не помню, откуда родом была моя мать. Я держу возле себя женщин высокого рода, потому что ими должна окружать себя дочь повелителя, ими, а не любящими людьми".
        Дом-на-реке…

* * *
        У Юкиро болело плечо. То ли рукой неловко двинул, то ли иное что. По таким пустякам звать врача не любил. Однако в купальне плечо совсем разболелось. От горячего пара, что ли? Поморщился - только этого не хватало. Услышал робкий голос:
        - Мой господин… позвольте…
        Сначала даже не понял. Потом увидел - мальчишка указывает на его руку. Согласно кивнул - хуже не будет.
        Тот дотронулся неуверенно - а потом пальцы обрели ловкость опытного целителя. Словно сквозь кожу проходили они, снимая боль.
        - Хорошо, - удивление было в голосе Благословенного. - Тебя учили лечить?
        - Нет, мой господин, - не поднимая глаз говорил, руки сложив перед грудью. - Я сам… с детства.
        Юкиро мельком глянул на второго, в чьих руках переливалась шелковая одежда, взял, сам накинул ее, подождал, пока завяжут пояс, и, бросив короткий взгляд на того, кто снял боль, жестом велел: «Останься».

…Последнее, что заметил Йири, растерянно глядя вслед уходящему, - полный великолепной насмешки взгляд Хиани.
        В этих покоях он не часто бывал раньше - и всегда не один, и всегда чем-то был занят. А сейчас Благословенный велел ему ждать - а сам задержался, проглядывая какую-то бумагу. И Йири осмелел немного, даже голову поднял, глянул на стены. Тут жила красота - и звала: «посмотри на меня»…

…Он забыл, где находится… Узор, переливавшийся на занавесе, был довольно простым - по голубому фону сиреневые первоцветы в золотых каплях росы. Узор легкий, изысканный - и так похож на тот, что он видел на платье Лин, когда она нарядилась в честь весеннего праздника и вышла на мостик…
        Юкиро наблюдал за ним уже минуту. Тот стоял, не сводя глаз с занавеса, затем протянул руку, коснулся его кончиками пальцев, словно трогал присевшую на листок стрекозу.
        - Нравится?
        Мальчишка вздрогнул и обернулся - лицо было растерянным и удивленным. Потом глаза стали огромными, темными и перепуганными. Он стремительно принял позу полной покорности.
        - О! Простите меня…
        Кажется, он был настолько испуган, что забыл, как надо обращаться к повелителю. Юкиро подошел к занавеске, вгляделся в рисунок.
        - Нравится?
        Мальчишка чуть приподнял голову.
        - Очень, - прошептал еле слышно.
        - А мне не очень. Что-то не так.
        - Может быть… первоцветы?… Они выглядят слишком уверенно, словно уже середина лета
        - но ведь они первые…
        Юкиро посмотрел на него. Улыбнулся.
        - Встань. Любишь цветы?
        Йири не был готов к разговору - поэтому отвечал, не раздумывая.
        - Да, мой господин.
        - И какие?
        - Лесные больше всего.
        - А те, что растут в моем саду? Неужели они хуже лесных?
        - Я… мало что видел. Но те, что я видел, не хуже. Просто они слишком горды и вряд ли захотят разговаривать даже с бабочками, не говоря о людях.
        - Подойди к окну и посмотри, - Юкиро давно не встречал такое занятное существо. Мальчишка еще не пришел в себя окончательно - Юкиро и не собирался этого дожидаться. Будь у него иное настроение, он бы не обратил внимания, кто перед ним вообще. Но сейчас ему было интересно.
        - Что скажешь?
        Мальчишка стоял у окна. Он видел лишь маленький уголок сада, к тому же затененный сумерками, но и этого было достаточно, чтобы смотреть не отрываясь. Сад был заметно тронут осенью, но это и придавало ему странную, потустороннюю красоту. Цветов было много: и утренних, и тех, что раскрываются к ночи. Большинство - красных и золотистых. Изваяния из бледно-желтого камня - как стражи цветов. Темная листва блестела в свете заходящего солнца.
        - Достаточно. Ты так всю ночь простоишь.
        Он обернулся - и лицо его было совсем детским и восхищенным. И это наивное выражение медленно соскальзывало с лица.
        - Ты пробовал рисовать?
        - Да, мой господин.
        - Как тебя зовут?
        - Йири, мой господин.
        - Почти «ласточка»… Посмотри на меня. У тебя необычный взгляд - доверчивый и закрытый одновременно.
        Он еще ниже склонил голову.
        - Простите… Я был должен молчать.
        - Вовсе нет. Ты должен исполнять то, что я прикажу.
        - Да, мой господин.
        В комнате было прохладно, Юкиро часто оставлял приоткрытым окно вплоть до холодов. Угли в жаровнях потрескивали, легкий запах пряных трав плыл по комнате. Йири опустил ресницы, губы его вздрогнули. Юкиро внимательно следил за ним.
        - Тебе грустно? Почему?
        - Осень… Осенью мне все кажется, что я вижу костры, вокруг которых собираются души. Сумерки… это время айри.
        - Ты думаешь об этом даже здесь, во дворце?
        - Это… всего лишь стены. Для них же нет преград.
        - Хватит, - негромко сказал Юкиро. - Идем со мной. Несмотря на странности в твоей голове, думаю, ты знаешь что к чему.
        - Да… - он оглянулся на окно, как бы ловя слабый ветерок…
        - Я сказал, хватит. Опусти створку. И закрой занавеску.
        Хиани встретил его примерно таким же взглядом, как и проводил. А Йири хотелось остаться одному, не видеть этой откровенной насмешки. Среди медового цвета утвари казалось тепло и уютно. Он завернулся в шелковое покрывало. Ему нравился шелк - холодный и так быстро теплеющий, безразличный и ласковый. Это было единственное из роскоши, к чему привыкать не потребовалось.
        Хиани оказался потрясающе проницателен - он разогнал всех желающих поговорить с Йири и сам к нему не приближался.

* * *
        Голова болела с утра. Тучи плыли по небу, все никак не решаясь пролиться дождем. И заботы, как тучи. Мальчишка-правитель сууру-лэ, мечтающий о войне. Пока ему не дадут воли - но сколько такое продлится? И синну, требующие, чтобы Хали ушла жить к ним, в бескрайние пыльные степи. Он согласился лишь на краткий визит - и пока они присмирели. Сейчас любой ценой нужен мир с этими дикарями. Но если для тхай даже разговор с ними - великое одолжение, что уж говорить об уступках?
        Он вспомнил вчерашнее - забавно… Усмехнулся.
        - Пусть придет тот, со взглядом олененка. У него такое имя - почти название птицы. Один.
…Оказалось, он умеет рассказывать занятные вещи - и сам в них при этом верит. Наивная вера напомнила повелителю Тооши. Но этот был - сиини. И не только рассказывал… И прошла головная боль.
        - Теперь мне идти, господин?
        - Останься. Ты занятное существо. Твое общество меня развлекает. Кстати, ты ведь северянин, верно?
        - Да, мой господин. Я…
        - Не смотри так испуганно. Север - такая же часть страны.
        - Но… откуда… - мальчишка осекся, опустил глаза.
        - Северный говор трудно спутать с другими. Хотя у тебя он не слишком силен. Однако только уроженец Тхэннин называет луну белой рыбой. Чешуйки белой рыбы - лунные блики…
        - Простите.
        - Да перестань, - досадливо поморщился он. - Я понимаю тебя. Речь северян - это не тарабарщина Хиё.
        - Что мне нужно делать?
        - Можешь вволю наглядеться на занавески. Ты был так увлечен ими в прошлый раз… Не опускай голову. Я разрешаю тебе осмотреться здесь. Мне понравилось, как ты сказал тогда о рисунке на ткани.
        Он нерешительно подошел к стене, не рискуя поворачиваться спиной. Склонился над какой-то шкатулкой из кости.
        Необычное существо. Грациозное, красивое - но странное. Как он попал в Восточное крыло? Другие так хорошо обучены, что глаз за них не цепляется. Они идеальны, как мебель в его покоях. А этот все время боится ошибки.
        - Хочешь спуститься в сад?
        - Да, мой господин, - глаза-то как загорелись! И Юкиро, обронивший случайную фразу, чувствует себя почти что неловко.
        - В другой раз.
        Глаза гаснут. Он снова ждет распоряжений.

«А почему бы и нет?» Все слишком обыденно - можно позволить себе развлечение.
        - Замерзнешь ты в ней, - он кивает на легкую, янтарного цвета лаа-ни. Вдруг - глаза того улыбаются.
        - Нет, мой господин, - «нет» звучит чуть протяжно, не дерзко совсем. - Я не боюсь холода.
        - Совсем? Говорят, у вас на севере встречаются горные духи? Ты не из них?
        На этот раз в глазах - удивление. Кажется, сам не знает…
        Цепь фигурок из черного мрамора - не подпустят демонов к саду. Двое спускаются по широким ступеням, и фигурки, окруженные темной в сумерках зеленью, всматриваются в пришельцев. По воздушным дорожкам сада, вспыхивая то тут, то там, уже вовсю разгуливают светляки.
        Йири низко склоняется перед молочно-белой фигуркой из кахолонга.
        - Что это значит?
        - Она… была покровителем нашей семьи, - сказать «нашей деревни» он не решился.
        - И хорошо она вас охраняла?
        - Наверное, да.

«Этот не будет перечить Бестелесным…»
        Йири молча смотрел на скульптуру. Наверное, при дневном свете камень отливает голубым цветом. Сейчас этого не различишь.
        - Она красивая.
        - Хм…
        Работа резчика действительно хороша. Покровительница - большеглазая причудливая рыба с изогнутыми на манер рук плавниками.
        - Это лисса-кори. На севере, в деревнях, ее называют… кори-са, - он замечает, что лицо мальчишки на миг обретает сходство с кахолонгом по цвету и неподвижности.
        - Все же ты странный. Ты точно не оборотень?
        - Меня уже называли так. И не раз.
        - Ну так что же?
        - Нет, мой господин, - и очень тихо: - Иначе меня бы здесь не было.
        Юкиро вскинул бровь. Однако… Он то ли глуп, то ли отчаянно смел и пытается чего-то добиться.
        - Ты - вполне достойное украшение этого сада. Хотя, если бы ты все же был оборотнем, это было бы куда интересней.
        - Не думаю, мой господин, - серьезно возразил он. - Добрые… бывают только в сказках. А со всем, что делают злые, прекрасно справляются люди.
        - Ты хорошо говоришь, словно тебя учили особо, - задумчиво произносит Юкиро. - Когда ты родился?
        - Под созвездием Рыси. В начале месяца.
        - Вот почему у тебя мерцают глаза…
        Внезапно он спрашивает:
        - Я могу рассказать другим? Они ведь не были здесь?
        - Именно здесь? Кто-то был… кажется. Рассказывай. Только… Ты не боишься?
        - Чего?
        - Зависти, северный ты ребенок.
        - Мне что-то грозит?
        - Вряд ли. Во всяком случае, не от них..
        "Демоны, не объяснять же ему, как можно выставить человека в самом невыгодном свете. Как можно попросту отравить ему жизнь. Снова - не понимает или пытается заручиться большим? А ведь он не дурак".
        Хиани, как всегда, потягивается лениво, раскидывает руки, словно хочет узором растечься по янтарному шелковому покрывалу.
        - Думаю, ты давно уже понял, какое у тебя есть оружие. А не понял, так скоро поймешь. И вряд ли постесняешься им воспользоваться. Полагаю, у тебя хватит ума не упустить свой случай.
        - Не понимаю, о чем ты.
        - Может, пока и не понимаешь. Но уже начинаешь понимать. И еще. Ты не жертва и никогда ею не будешь, хоть тебя несложно принять за нее. Я тоже ошибся поначалу. Сам-то не ошибись.
        Больше Хиани не говорит ничего - и словно жалеет о произнесенных словах.
        Зима, показалось, прошла куда быстрее, чем осень. Йири почти перестал испытывать страх в присутствии повелителя. С глазу на глаз они разговаривали. При гостях, допущенных в личные покои Благословенного, Йири становился тенью - он только прислуживал, так, что, казалось, все происходит и вовсе без участия человека.
        Тооши он видел часто - тот его не замечал.
        В этот вечер Благословенный обратился к мальчишке с вопросом.
        - Правда ли в нашем саду живет маки ?
        - Не думаю, мой господин, - тихо, но без запинки откликнулся тот, не поднимая глаз. - Маки порой любят шум, но покидают свои убежища ненадолго. А на Островке где он мог бы укрыться, чтобы не слышать человеческих голосов?
        Брови у Тооши полезли вверх.
        - Повелитель? - и, с недоверием оглянувшись на Йири: - Он умеет думать и говорить столь складно?
        Благословенный с легкой иронией смотрел на обоих.
        - Умеет, когда я захочу. - И добавил: - Занятный он. И неглупый. Может рассказать странные вещи. И людей чувствует…
        - И что потом, повелитель? - удивленно спросил Тооши.
        - Я и сам не знаю пока.
        Йири, казалось, не слышал, что говорят о нем.

* * *
        Настала весна.
        Свадьба Аину была такой, какая положена невесте высокого рода. В роскошном одеянии, расшитом белым, огненно-красным и золотым, девушка улыбалась, гордо глядя по сторонам, гордо - и вместе с тем скромно, как и подобает невесте. То, что она проплакала всю ночь перед свадьбой, никто и подумать не мог - с помощью льда и других ухищрений все следы слез исчезли. Янтарь - камень верности - украшал пышно уложенные рыжеватые волосы. Жених Аину выглядел куда более растерянным и робким, напоминал ожившую куклу, вовлеченную в хоровод блестящих придворных. Он, как и Хали, не строил иллюзий на будущее - великолепный хоровод и дальше понесет их обоих, отодвигая все дальше, и рано или поздно они окажутся за границами круга.
        А Хали уже забыла про слезы. Впервые она рада была длинной церемонии - лишь в эти минуты девушка в центре внимания, это ее день, солнечный, как кровь Золотого Дома, первый и последний ее торжественный день…
        ВОСТОЧНАЯ СТЕПЬ
        "Первый день месяца Угря, анн-и-Шаанэ. 333 год от Начала Великой осады. Земли Солнечной Птицы сегодня полны радости - светлая Аину, прозванная Хали, Желтым цветком, связала свою судьбу с достойным человеком ради общего благоденствия".
        "…Они снова пришли - со словами о мире. Их речи всегда учтивы и холодны, как подземные родники, и столько же неведомого в них. И сами - холодные, прямые и тонкие, словно копья. Хорошие воины, хоть и тонкая кость. Опасны. Говорят, те, что на западе, за их землями, воюют с помощью отравленной стали. Эти же - сами яд.
        Вожди синну брали в жены их дочерей и сестер. А они брали лишь полукровок, словно зазорно влить в свою семью чистую кровь людей Огня, тех, кто может ходить по углям.
        А после приехали двое. Дочь моей Шафран - и мальчик, теперь ее муж, тоже не чужая кровь. Внучку я не видел не разу, а его в десять лет увезли эти надменные. Долго смотрел я на внучку. Ээээ… Разве это дочь Шафран? Дочь Шафран деда бы обняла. А эта и на ковриках узорных у священного очага сидела, и сладкое молоко пила, и в степную даль смотрела, где ковыли, а все холодная, совсем чужая.
        Подарки они привезли богатые, и мы им лучшее отдали - сбрую конскую дорогую, луки, женщинам - плетеные занавески, браслеты. А потом они уезжали - и тут девочка эта так глянула, совсем маленькой показалась.
        Ох, как было мне жалко дочь - а внучку и того жальче. Обижают ее там, что ли? С виду не скажешь - такая нарядная, держатся с ней почтительно. А глаза тоскливые, темные…
        Так и уехали".
        СТОЛИЦА
        Тооши не был хорошим наездником, в седле держался с трудом, но упорно пытался ездить верхом. Родные уговаривали его передвигаться в паланкине - он упрямо отказывался, и даже во время быстрой езды пытался сопровождать повелителя. Получалось неважно. Но Тооши упорства было не занимать, хоть ясно - давно прошла юность, и нет смысла пытаться достичь невозможного.
        Первые дни весны не баловали теплом. На чахлой траве лежал иней, лужи и ручейки не спешили расстаться с толстой ледяной коркой. Случилось - лошадь Тооши поскользнулась на льду. Горе-всадник не удержался в седле. Смешно упал. И не встал.

…Лицо было - удивленное.
        В доме повисла тишина, ощутимая, на губах оседающая неприятным сладковатым привкусом; и словно их всех закопали в землю живьем, и скорее чудился, нежели угадывался, запах черных свечей нээнэ-хэн. Йири кожей чувствовал смерть. Почудился смех караванщиков. И тогда испугался, так, как там, у телеги, во время нападения: еще немного - и непоправимое произойдет.

«Это я приношу несчастье…»
        Фигурка в углу. Слишком большие глаза. Лицо в тени кажется серым. Может, и вправду подросток до смерти напуган.
        - Кто посмел впустить тебя?
        Ах, да… так положено. Как всегда…
        - Мой господин… - кажется, сейчас задохнется.
        - Прочь! - повернулся спиной. А за открытым окном - солнце. Оно не спешит садиться. Впрочем, в случае его смерти солнце село бы раньше. И, наверное, пошел бы дождь.
        Шорох сзади. Он? Или все же - она? Все на одно лицо… поднялся на ноги… Смотрит. Смотрит, не отрываясь.
        - Я велел тебе уйти.
        - Позвольте… мне сейчас нельзя уходить. Пусть… я потеряю жизнь… потом.
        Благословенный почти растерян. Ему нечасто возражают даже родные.
        - Ты в своем уме?!
        Того почти не различить, совсем белый, теряется на фоне бледной занавески. На лице ужас, будто яссин -змею перед ним держат, будто дышать осталось - минуту. Но он смотрит. Ах… это тот… какая-то история с девочкой… я простил его тогда… забавные у него сказки… Это воспоминание немного смягчило Благословенного.
        - Уходи. Ты не нужен здесь.
        - Нужен. - Прижался спиной к стене… потом качнулся вперед - так бросаются на острие.
        - Ты считаешь, что знаешь лучше меня? - он чувствует уже только усталость. И пустоту. Звенит тишина, одинокой отчаявшейся пчелой кружится у виска. Но человек произносит слова - это немного оттягивает тяжелое, сосущее нечто. Молчать - значит упасть туда. И какая разница, кто с тобой говорит?
        - Лучше всех сумеешь обо мне позаботиться?
        - Не знаю. Но мне нельзя уходить. Он… был вам дорог.
        Словно холодной водой в лицо…
        - Да что ты понимаешь, ребенок?
        - Я знаю, каково это - терять…
        - Тихо! - И, чуть позже, скорее, себе самому: - Ты думаешь, они слышат нас?
        - Нет.
        - Почему?
        - Мой господин… вы не слышите голоса тех, кто намного ниже. Вы стоите НАД ними. И они стоят выше нас. Слышат нас только айри…
        - Даже потомков Солнечной Птицы?
        - Простите… Для Творца есть ли резон нарушать законы жизни?
        - А ты смел… Равняешь меня с простолюдином?
        - В вопросах жизни и смерти - да, господин. У вершителей судеб своя судьба и огромная власть, но и они умирают.
        - Почему ты уверен, что умершим нет до нас дела?
        - Иначе они были бы слишком несчастны.
        - Но они хотя бы способны прощать. Так говорят…
        - Скорее, они просто не помнят обид…
        Мальчишка - Юкиро не помнил сейчас его имени - снова опустился на пол, повинуясь жесту-приказу. Он больше не решался открыто поднимать взгляд и смотрел сквозь упавшие пряди, но иногда вскидывал голову, и слова вырывались хриплые, по-северному протяжные - он был очень испуган, но забыл про свой страх. Так же, как Благословенный забыл его имя.
        Ничего утешительного он не сказал. И поэтому Юкиро слушал его. Холодная, прозрачная, горькая честность нечего ждать. Ушедший - ушел. Но голос, высокий и мягкий, был словно питье для заблудившегося в пустыне. Пусть мало воды, пусть только иллюзия, что прибавляется сил, - все равно. И вид капли дает надежду…
        Они говорили долго. А потом Благословенный спросил:
        - Ты думаешь, я оставлю свидетеля своей слабости?
        Тот, сидя в углу, провел ладонью над полом. Неуверенно двинул плечом.
        - Может быть, ты очень хитер и решил, что останешься в выигрыше?
        Глаза распахнулись - честное слово, в них был почти гнев. Он может и так?
        - Недостойно… использовать смерть человека…
        - Все живут за счет чужой смерти.
        Мальчишка резко выдохнул - и прикусил губу.
        - Не знаю… - это был почти шепот.
        Юкиро сделал три шага - склонился, сжал его плечо, заставляя подняться. Вгляделся в глаза. Как ни странно, не увидел там ничего. Мальчишка выглядел мертвой бумажной игрушкой. Даже не раскрашенной.
        - Прости…
        Задумчиво перебирая густые пряди, словно кошачий мех:
        - Я не думал, что такое возможно…
        И много позже:
        - Лепестки опадают быстро… Не будешь постоянно держать при себе сорванный цветок. Обитатели Восточного крыла уходят на остров Белый. Но я мог бы изменить любой обычай. Все равно вы знаете все имена… Назови…
        - Я не знаю имен, - говорит он честно. - Я их забываю. Они далеко…
        - Как хочешь… Возможно, ты многое упускаешь.
        - Цветы не говорят, - звучит почти дерзко.
        Но смотрит вниз.
        Йири не звали неделю. Он мучился неизвестностью - кажется, то было не по недосмотру тех, в черном и золотом. На то был приказ. А потом его стали присылать во Дворец-Раковину каждый день. Всегда отдельно от других. И главное - его теперь вызывали по имени…
        Жизнь во Дворце Лепестков стала как струна тоо - прозрачно-звенящей. Натянутой до предела. Любимая игрушка. Неизвестно, завидовать ей, жалеть ли - торжество не бывает долгим.
        Однажды он сорвался. С утра ушел к зарослям снежноягодника и полдня просидел, в зимней еще сырости, неподвижно, пока его не забрали оттуда. Не заболел. Тело не стало изнеженным за два с половиной года жизни в роскоши - у Отори, у Нэннэ… и здесь.

* * *
        - Благословенный оказывает предпочтение одному из своих зверьков - даже в сад выпускает и подолгу с ним разговаривает.
        - Не искушай судьбу, брат, - лениво обронил Шену Белый Лис.
        - Я сегодня видел его. Он принес цветы и сливовую лээ. Сначала я не взглянул на него - потом по обращению Благословенного понял… Да я бы понял и так.
        - Помнится, ты смеялся над книгами о старине? Над теми, кто ставил все на кон ради прихоти?
        - Я смеялся над тем, что смешно.
        - Послушай… мне нет дела до бредней, Ханари.
        - Он - как солнечный блик… так и тянет коснуться, но рука остается пуста. Словно дикая птица - шевельнешься, и она улетит. Жаль, что из Восточного крыла не уходят в другие дома. Я взял бы его.
        - Никто не смеет дотронуться до тех, кто был уже отмечен милостью Неба. Все справедливо.
        - Мы все же Асано Белые Лисы. Я попытаюсь добиться этого - я этого хочу. Наш дом сейчас в милости. Почему бы и нет?
        - Да умолкни ты, наконец. Он не долго будет в милости, если ты начнешь позволять себе столь неуместные выходки. Они достойны дикарей-синну.
        Теперь они стояли на одной доске, и эта доска качалась. Хиани наблюдал за ним молча, с улыбкой, но в черных глазах ясно читалось желание столкнуть Йири с места, где раньше был он сам. Но он ничего не предпринимал. Так же заговаривал с подростком-северянином. Даже, кажется, предпочитал его общество всем другим - за исключением той, пепельноволосой, Лани. Так же щедро одаривал всем, чем мог - и получал такой же ответный дар.
        И тот и другой понимали - одно неосторожное движение, и упадут оба.
        Йири соперничества не хотел. Он вообще ничего не хотел - разве что дружбы. И жил, не гадая о будущем.
        К Хиани его тянуло - за небрежную грацию, острый язык, гордость, не предусмотренную каноном. И он чувствовал себя виноватым, не зная в чем.
        А время шло.
        - Если Белые Лисы будут так же ловить удачу, Шену скоро займет место второго из Тех, кто Справа.
        - На это же место метит Каэси из Дома Мийа.
        - Зимородки? Боюсь, это безнадежно. Асано сейчас - любимцы Благословенного; хоть и не все их методы чисты, он закрывает на это глаза. А они ненавидят Дом Мийа.
        - Зато многие не любят Белых Лис… они имели наглость упасть и подняться.
        - Тут не обошлось без помощи нечисти…
        - Бросьте. Последний раз самого завалящего маки видели вблизи Сиэ-Рэн лет двадцать назад. А мелочь - что она может? Всё куда проще. Золото - и умение чуять, куда ветер дует. Младшие Лисы весьма в этом преуспевают, не чета дедам. А вот Мийа демонов бы призвали, лишь бы свалить Асано. Только младший, Кими, ко всему безразличен - и вряд ли чего добьется.
        В этот момент Лисы вели другой разговор, мало связанный с именем их врагов…
        - Если я владею драгоценностью, я не стану выбрасывать ее - никогда. Настроение повелителя меняется быстро… он не ценит свои сокровища!
        - Да ты просто помешанный.
        - Я не хочу, чтобы его увезли отсюда. Тень демона, это безумие - добровольно избавиться от такого ! Я хочу, чтобы он ни на минуту не оставлял меня. Если его отошлют, я выкраду его с острова.
        Старший холодно проговорил:
        - И лишишься головы. Превосходно. Ради игрушки ты готов поставить Дом под удар. После столь вопиющей глупости выжившие Лисы навсегда потеряют возможность приблизиться к Эйя. - Помолчал и сказал тяжело:
        - Забудь, Ханари. Красивых много. А игрушки Солнечного - не для тебя.
        - Красивых - много, - эхом откликнулся Ханари. - Думаешь, он берет красотой? Плохо ты меня знаешь, брат. Если бы только… Он просто другой. Хочется взять - и не отпускать, как раковина - моллюска, и створки сомкнуть, чтобы никуда не смотрел, чтобы случайный луч не коснулся.
        Старший, словно в молитве, возвел глаза к небу.

* * *
        Благословенный начал часто ловить себя на странной слабости. Порою казалось, что вот-вот поделится мыслями с этим, тихим, похожим на стебелек черного ковыля, как делился с Тооши. Смешно было бы их равнять, но мальчишка думать умел. И говорить не боялся, если позволяли. Многое понимал, хотя не знал ничего: лицемерие видел и от честности отличал, неуверенность, страх ли - все, с чем приходили в покои Благословенного те, кого допускал повелитель. На Йири внимания не обращали - мало ли кто лээ принес или светильник зажег.

…А после - сжимался комочком среди шелковых покрывал или замирал на циновке и отвечал на вопросы, проницательностью порой пугая Солнечного. Уж он-то знал своих подданных… И чаще беседовал с Йири, порою жалея о произнесенных словах.
        Но за собственное сожаление платить Йири не заставлял.
        - Брат просил передать это лично в руки, - Ханари низко склонился. Зал, где по делам принимали избранных, был светлым - цвета кленовой древесины. Украшений тут было мало - приходили не развлекаться.
        А Шену прислал и вовсе не сказку - донос на двух наместников северо-западной области из Окаэры и Нара. В двух провинциях сразу творится беззаконие, взятки гребут - и прикрывают дырявой вуалью.

…Пристально смотрит в глаза: Шену далеко не святой, может, стоит его проверить? Слишком уж много пороков находит он у тех, кто ему неугоден.
        Обошлось.
        - Подай мне прибор для письма, - требует, словно слуга перед ним или сиини. А впрочем, тут не до мыслей о рангах. А вот рука среднего Лиса дрогнула - опрокинулась тушечница, большая черная капля испачкала серебро.
        - Другой, - велел повелитель, и тут только Ханари заметил, что за ажурной решеткой, оплетенной живыми растениями, тот, кому больше пристало выполнять порученное Асано. Тот скрылся за дверью - будто змейка скользнула.
        Благословенный глянул на среднего Лиса в упор и усмехнулся краешком губ. Огненный дождь не пролился. И на этот раз сочли Шену достойным доверия.
        С поклоном, не скрывающим облегчения, Ханари вышел из комнаты - и через два шага столкнулся с мальчишкой. Тот отпрянул испуганно. В руках его был поднос, на нем новый прибор для письма. Ханари решился - единственная возможность.
        - Когда надоешь Солнечному, проси, чтобы он отдал тебя мне. Иначе сильно пожалеешь
        - да ты, верно, знаешь и сам.

…Он смотрел на молодого придворного, пытаясь вспомнить, как его имя. Он из тех, кто сейчас пользуется милостью повелителя.
        - Зачем мне просить об этом?
        - У меня тебе будет неплохо… Или думаешь найти себе место получше? Ты очень наивен. На островке едят сырую рыбу - если не хотят умереть. Так расплачиваются за неслыханную милость судьбы - провести юность здесь.
«Что с тобой? Ты какой-то грустный сегодня?» - он улыбается…
        Нельзя показывать грусть повелителю - нет, даже не так. В его присутствии нельзя испытывать ничего, кроме радости. Уж лицом-то своим Йири владеть научили.

…Человек в черном, узоры на хаэне - золотые хищные птицы. Он видел его каждый день… и в тот день, когда только попал сюда.
        - Следуй за мной.
        Это - что-то другое. Так уходят совсем.
        Беспомощно оглянулся - заметил только Хиани. Смотрит с ненавистью и тоской…
        Он был слишком хорошо вышколен, чтобы задавать вопросы. И с Хиани он прощается только взглядом.
        Благословенный хочет, чтобы было так.
        Йири снова идет по темному коридору. Впрочем, темным он кажется ему. Красиво мерцает камень - мелкие искорки.
        Его уводят из Дворца Лепестков.
        Три маленькие комнаты. Ничего не произошло - радуга не засияла, день остался таким же пасмурным. И на душе - тревожно и пусто, и слова благодарности кажутся нелепыми. Всего-то - Малые покои впервые за правление Юкиро обрели жильца.
        - Зачем вам… я?
        - Хочу узнать, что ты такое на самом деле.
        Глава 8. ЗНАК
        - Жизнь коротка. Кто знает, повезет ли тебе родиться еще раз. Мир вокруг тебя - совершенен. Посмотри - снежинка, лепесток, облако - все безупречно. Стыдно человеку, видя дары Творца, оставаться никчемным и неуклюжим. Ему не достичь совершенства полевого цветка - но он способен, во славу Сущего, хотя бы попытаться. Не оскорбление ли Творцу подобное ленивое ничтожество?
        Каждый идет по пути совершенства по-своему. Гончар лепит из глины - у мастера изделия звонкие, радуют глаз. Художник рисует - посмотри на эти картины. Они заставляют и думать, и чувствовать. Даже чиновник может стать безупречным в порученном ему деле.
        - А воин? Он радует Сущего, когда искусно убивает?
        - Да. Это его путь.
        - Я понимаю.
        - Путь обозначен - каждый знает, к чему стремиться. И красота, и доблесть, и справедливость - обо всем нам даны понятия. Человек не выбирает свой путь - он должен следовать по той дороге, какая ему предназначена. Следовать к самой вершине
        - зная даже, что дойти не успеет.
        Он жил теперь во Дворце-Раковине, в крошечных комнатах, кем-то еще из прежних правителей отведенных для тех, кого хотелось иметь под рукой, - в Малых покоях. Уютными они были, но не для Йири. В Восточном крыле казалось спокойнее, хотя и там он не чувствовал себя свободно.
        Носил он почти то же, что и раньше, однако отличия были. В одежде преобладали лиловые тона, но украшена она была совсем иной вышивкой, богаче - хоть и без самоцветных камней. И покрой лаа-ни, как и безрукавки - тэй, был немного иным. Но яшмовый знак ему снять не велели. И, как и раньше, одежду Йири не выбирал себе сам. Ею занимался человек, знающий вкусы Благословенного. Ткани занавесей и обивки напоминали переливами весеннюю рощу, оттеняя одежду подростка.
        Все было, как раньше, те же обязанности - только теперь он остался совсем один. И слуги его окружали другие. Благословенный уделял игрушке достаточно времени - по его меркам. Но свободного времени у него было немного. Йири часами сидел в саду или на галерее - глядя все в тот же сад. Казалось, он каждый листик сумел бы нарисовать по памяти. Кому бы пришло в голову, что Йири чего-то недостает? Даже у него самого не было таких мыслей.
        Слуги появлялись, только когда были нужны - и почти не открывали рта. Йири знал, что беседы со слугами могут не понравиться Благословенному. А те - тоже не решались. Хотя любопытных взглядов скрыть не могли.
        Про Восточное крыло ему ничего не говорили.
        Недели через три он робко попросил позволения читать книги - он знает и умеет слишком мало, и, может, он будет полезнее, узнав побольше? Повелитель отрезал, что он несет чушь, а умников на Островке и так хватает.
        Однако велел давать ему все, что ни попросит - и даже распорядился насчет бумаги и красок, сам вспомнив, что Йири говорил о давнем своем увлечении.
        Йири просил приносить ему и картины.
        Теперь иногда удивлялся, что уже прошел день.
        Мальчишка не только рисовал и читал, он пытался освоить различные манеры письма. Он убедился теперь, что все навыки, приобретенные в доме Отори и Алом квартале, просто ничтожны, изящные стили письма - иссэн - не давались ему. От огорчения отвлекало чтение и рисование - он не только писал собственные картины, но пытался и копировать работы мастеров, чтобы учиться у них.
        Повелитель звал его часто, в худшем случае дня через два, и, похоже, относился к нему как милому ручному зверьку. Когда они оставались вдвоем, Йири исполнял то же, что и раньше, пока жил в Восточном крыле. Прежних товарищей не видел и спросить не решался - знал, что не подобает вознесенному к солнцу вспоминать низших.. Через слуг как-то сделал попытку узнать - особенно о Хиани, - ответа не добился. И он не настаивал, не хотел никого подставлять под удар.
        Через полгода Юкиро посмотрел рисунки Йири и его попытки освоить стили иссэн - и был весьма удивлен, обнаружив, что мальчик далеко продвинулся. С обычной скупой улыбкой сказал: без учителей - бесполезно. Заметив, как Йири сник, коротко рассмеялся - посмотрим…
        Через неделю к нему явился учитель. Довольно молодой, на удивление некрасивый, он обладал двумя качествами - редким занудством и талантом объяснять.
        Жизнь стала разнообразнее. Йири был старательным учеником, ни в чем не перечил учителю, однако тот находил поводы к недовольству - это выражалось в длинных нотациях. Йири слушал внимательно, пока находил там что-то полезное для себя. Потом словно покидал тело и возвращался к тому моменту, когда красноречие наставника шло на спад. Урок продолжался.
        И все же он оставался затворником. Впрочем, сейчас это его почти не тяготило. Он понимал, что взлетел так высоко, что даже о вдвое меньшем не мог и мечтать - но не умел, подобно Хиани, наслаждаться мгновением и просто принимал все, как есть, с благодарной покорностью.
        Поначалу он, хоть и вел себя замкнуто, душой тянулся к любому, сказавшему доброе слово. Но понимал - показать этого нельзя, следует держаться гласных и негласных правил.
        Да и добрые слова мало кто говорил.
        Повелитель научил его играть в йэлл-хэ, иначе - Цветок дракона. Йири быстро разобрался с ходами и разноцветными фигурками, но игра не увлекала его. Он с готовностью подчинялся, когда Юкиро велел нести доску, но азарт был ему недоступен. «Что я выигрываю, если побеждаю?» - как-то спросил он, добавив: «Не понимаю, зачем все это. Я часто видел детей, играющих в камешки… Интереснее рисовать или читать книги, чем двигать фигурки по доске в разные стороны».
        Юкиро только покачал головой. Подобная искренность до сих пор изумляла его. Мальчик редко открывал рот, но если уж говорил, рангов для него не существовало. Как это сочеталось с полной покорностью, Творец бы не разобрался. Он не глуп и не дерзок - так почему?
        Зимой тут было тепло. Теплее, чем в доме господина Отори. Затянутые золотистым прозрачным шелком квадратики в оконной раме пропускали свет, но не давали войти зимнему ветру и стуже. Впрочем, для северянина зима в Эйя казалась скорее ранней весной или поздней осенью. Хозяин Дворца-Раковины даже в мороз любил держать окно в личных покоях приоткрытым - на горе слугам. Но Йири это пришлось по душе. Тем более что угли горели жарко. Юкиро любил аромат горных фиалок - ненавязчивый, чуть сладковатый. Йири он казался бледно-сиреневым, как и сами фиалки.
        Однажды пошел снег - крупными хлопьями, и Йири, давно не видевший снегопада, по-детски обрадовался. Он подставлял ладони под белые хлопья, любуясь снегом на листьях, а когда замерзал, убегал в спальню погреться - и снова выскакивал во двор. Он все же перестарался - вечером почувствовал себя неважно. И весь следующий день просидел, греясь возле углей, хотя окно слуги закрыли. А ночью закутался в два одеяла.
        Конечно, Благословенный узнал про неразумную выходку. Йири всегда вызывали - никогда повелитель не переступал порог Малых покоев. Вернее, так не поступал тот, кто занимал престол ныне. Однако на сей раз решил поступил иначе.
        Уже звезды взошли, начали описывать плавный круг.
        - Мой господин?!
        - Не вскакивай. Отогревайся. - Он сел у окна. Занавес был поднят. Лунный свет причудливо играл на решетке. - Мне что-то не спится.
        - Да, господин. Что мне сделать?
        - Ничего не надо. Расскажи что-нибудь… конечно, если не хочешь спать.
        - Нет… - он перевел дыхание, приподнялся на локте, не решаясь нарушить волю Благословенного - и не решаясь остаться на месте. - Мне… отвечать на вопросы или что-нибудь рассказать самому?
        Юкиро задумался. Сказал:
        - Можешь и сам спросить. Да, ты чего-нибудь хочешь?
        - Я не знаю, мой господин… - появление Благословенного ночью, да еще и такие вопросы - это было уж слишком для Йири.
        - Ты, как дитя, радовался снегу. Ты счастлив?
        - Может быть, вы скажете мне, что такое счастье? Тогда я смогу ответить, - искренность прозвучала в голосе. Юкиро усмехнулся:
        - Многие отдали бы всю свою жизнь за счастье пробыть здесь хоть час.
        - Тогда мой ответ - «да», мой господин.
        - И это всё?
        - А разве… есть что-то еще? - тихо спросил Йири, уже сидя в позе храмовой статуэтки.
        Повелитель вновь усмехнулся.
        - Ты был недоволен своей жизнью здесь, выпросил себе учителя. Ты ведь неплохо рисуешь? Когда ты держишь кисть, тебе хорошо?
        - Может быть… Да, господин.
        - Не хочешь ли поучиться и этому? Придворные художники хвалят твои работы. Конечно, они льстецы, но ведь и я кое-что понимаю. У тебя хорошее чувство цвета… и другие достоинства.
        - Тогда… если вы позволите…
        - Отдать тебя в Весеннему Ливню? Что ж, думаю, он не будет против.
        - Его мнение… имеет значение?
        - Я могу приказать. Но он не сделает из тебя ничего стоящего, если ты не способен.
        - Стоящего? Только вам решать, стою ли я чего-то, мой господин, - голос прозвучал ровно, с безупречными интонациями.

…Вновь отвечать так, как надо. Накатила усталость; после радости, снега - из той, прежней жизни. Хотелось разбить тишину внутри и снаружи. Пусть при этом разобьется и ваза… оболочка, если она еще для чего-то годится, плохо склеенная. Но Юкиро улыбнулся.
        - Я никогда не удостою вниманием посредственность - по крайней мере, надолго.
        - Я помню, мой господин, - отозвался Йири тем же удивительно ровным голосом.
…Художник по прозвищу Весенний Ливень - не старый, но сухой, как мертвая ветвь. Кисть его, однако, была на удивление молодой. Его рисунки будили в душе весну - он слыл одним из лучших мастеров тхай. И при дворе пользовался заслуженным почетом, хоть и не любил льстить, намеренно держался в тени.
        Йири он учить отказался.
        - Он талантлив, - помедлив, объяснил он Благословенному. - Поразительно тонкое чувство цвета, воображение, твердая рука… Но его рисунки холодны и безумны. Не мне быть его учителем, а существу с той стороны мира…

…Причудливый узор - летящие листья обрамляют танцующих журавлей. Линии легкие, прозрачные, словно осенний дождь на реке. Холодные, перетекающие друг в друга цвета.
        - Я могу только уничтожить его стиль. Мои ученики волей-неволей перенимают мою манеру. Но ему надо учиться. Он может стать мастером - основателем собственной школы.
        Юкиро видел - Весенний Ливень не лжет.
        - Отдайте его мастеру Ихоши, - посоветовал он. - Это хороший ремесленник в своем деле. Там научится держать кисть и смешивать краски, - а до остального дойдет самостоятельно.
        Пришла весна. Духи пели в листве. По берегам ручьев стали замечать робких маленьких водяных с сине-серыми волосами и прозрачными глазами навыкате.
        Девушки напевали весенние светлые песни, даже голоса служанок плыли в воздухе, высоко-высоко, и никто не упрекал их за пение.
        С большой свитой повелитель уехал на озеро Айсу - на две недели оставил двор. Нечасто он выезжал с Островка, и пора было впервые за несколько лет навестить храмы Серебряного.
        Благословенный одно время подумывал взять Йири с собой, однако отказался от этой мысли. И уехал, приказав учителям продолжать занятия.

* * *
        Она подошла к Йири, когда тот стоял между колонн павильона Цветущей вишни. Йири удивленно вскинул глаза - эта женщина улыбалась, грустно и как будто издалека. Ей было под тридцать - еще молодая, красивая, но словно закутанная в пепельный кокон, и даже густые, просто убранные волосы отливали пеплом. В бледно-сиреневом гэри с чуть более темной накидкой, она казалась живым воплощением зимы, и узор на ее накидке был зимний - серебристая вязь прозрачных листьев папоротника.
        - Значит, вот ты какой?
        - Госпожа? - Йири недоуменно смотрел на нее, даже забыв о предписанном ритуалом приветствии - слишком уж неожиданно появилась здесь дама высокого ранга.
        - Мое имя Иримэ - из Дома Совы. Я - младшая управляющая в Янтарном дворце.
        Йири стремительно склонился перед ней.
        - Что угодно вам, госпожа?
        - Расскажи о себе. Я хочу знать, кто ты и откуда.
        - Но зачем, госпожа? - вырвалось у него удивленно. Она улыбнулась.
        - Я просто хочу знать.
        - Но… - он замолчал, растерянный, не зная, что ей ответить. Не отвечать тоже было нельзя, и он просто смотрел на нее полными недоумения глазами. Иримэ неожиданно тихонько рассмеялась, сразу став похожей на девочку.
        - Кажется, я понимаю, почему это оказался именно ты. Можешь быть спокоен. Я пришла не со злом. Если угодно, я даже благодарна тебе.
        - Мне? Но за что?
        - За то, что ты есть, - она улыбнулась. - Загадочно звучит, верно? Однако я говорю правду, и вновь предлагаю тебе рассказать, кто ты. Я знаю, здесь никого не интересует твое прошлое - и даже настоящее. Наверное, тебе это кажется разумным и правильным, да? Тебя это устраивает?
        - Госпожа…
        - Ты можешь пойти со мной?
        - Мне этого не позволено.
        - Вспомни, был ли такой запрет. Не бойся - я не хочу тебе зла. Туда, куда на самом деле нельзя, не позову. Ну? - и, видя, что он молчит, добавила: - Думай. Я пришлю за тобой свою девушку.
        Она повернулась, чтобы уйти.
        - Надеюсь, у тебя хватит ума молчать? Ты только выиграешь, если послушаешь меня.
        Йири видел искренность этой женщины. Но он опасался людей Дворца. Однако госпожа младшая управляющая понравилась ему. В ней была простота. Госпожа Иримэ то казалась грустной, словно вдова, то вдруг становилась совсем молоденькой девчонкой.
        Он решился идти.
        Госпожа Иримэ сидела на невысокой кушетке у стены, над головой ее кудрявились плети вьюнка, бросая тени на лицо, из-за этого было сложно разобрать выражение лица женщины. Кажется, она чуть улыбалась. На столике, инкрустированном перламутром, стояли чашки - не толще бумажного листа, белые с синим узором -
«стрекозы над озером».
        - Сядь. Я рада тебя видеть.
        Он неуверенно присел на краешек небольшого сиденья напротив.
        - Чего ты боишься - моего общества или последствий визита ко мне?
        Он промолчал. Потом еле слышно произнес:
        - Вы хотели мне что-то сказать, госпожа… или спросить.
        - Ты все же надумал ответить?
        - Не знаю.
        - Не такие уж мы все страшные, - усмехнулась Иримэ и добавила: - Но ты прав. Будь осторожен. Я хочу, чтобы ты доверял мне, и поэтому рассказывать буду я. А там - как захочешь.
        - Я была самой юной из внутренних дам при Благословенной Омиэ. Мне едва исполнилось шестнадцать. Я была тогда застенчивой девочкой, но очень гордилась высокой должностью. Солнечная любила, чтобы я укладывала ее волосы, у меня это получалось лучше, чем у всех. А волосы у нее были роскошные, хотя каштаново-рыжий цвет не ценят у нас. Омиэ… она была разной. Она так и не сумела полюбить наш народ и поэтому всегда казалась ледяной. Но в душе она была - синну, которая ничего не боялась, которая могла держать огонь на ладони, потому что сама была из огня. И Хали она любила…
        Иримэ задумалась ненадолго, отпила настоя из чашки. Продолжила, и глаза ее были грустными.
        - В его присутствии я чувствовала себя перышком - куда ветер подует, туда и лети… Он мало изменился за эти годы. Странно, я никогда не думала, красив ли он. Его власть огромна, но и это было неважно. Сначала я и не надеялась, что он заметит меня. Потом стала мечтать об этом. Но когда она умерла… я испугалась, что в чем-то виновата, хотя никогда и помыслить не могла пожелать ей смерти. Хали знает. Раньше я всегда была возле нее. Теперь у нее свои доверенные лица. Он… относится ко мне уважительно, ценит много больше, чем раньше. Но это совсем не то, о чем я мечтала. И надеяться мне не на что.
        Она замолчала. Йири слушал, чуть склонив голову, большие темные глаза были очень серьезны.
        - Госпожа… я не знаю достойной платы за ваше доверие.
        - Это моя плата тебе. Смерть Омиэ не была радостью для него, и Хали… но все в свое время. Он очень жесткий человек, но у него тоже есть сердце. Я бы с радостью отдала все ради его одного счастливого дня.
        - Но я…
        - Тооши Нихина был его другом. Из тех, о ком забывают, когда они рядом, которые всегда под рукой. Да… единственным другом. Наверное, сам он понял это только сейчас. Я не могу назвать его добрым человеком.
        Йири сделал протестующий жест. Он был испуган ее словами. Так нельзя говорить о Благословенном. Иримэ снова чуть улыбнулась.
        - Ах… ты чудное дитя. Я не откажусь от своих слов. А ты… сумел сделать так, что он стал почти прежним, и столь быстро… Как тебе это удалось? Впрочем, можешь не отвечать. Думаю, ты и сам не знаешь. Пожалуй, я не буду спрашивать тебя ни о чем. Ты всего лишь жемчужинка в горсти драгоценных камней. Я хочу посмотреть, чем ты станешь. У меня лишь одна просьба к тебе - если в твоих руках есть что-то, могущее дать ему хотя бы малую радость, воспользуйся этим.
        Она поставила свою чашку и взяла другую, плеснула в нее чего-то темно-вишневого. Протянула ему - словно младшему брату.
        Его рука дрогнула. Влага в чашке тоже качнулась.
        - Обещаю. Но я… ничего не могу. Не больше, чем… бабочка, - он бросил короткий взгляд на пролетевшего светлого мотылька. - Но я… постараюсь.
        Прошла половина лета.
        Он знал, какие праздники проводились при дворе, и даже слышал, как они прошли на этот раз. Он узнавал новости из разговоров с учителями - совсем немного, потому что ни он, ни они не стремились уклоняться от темы урока. Благословенный желал видеть его усердным учеником.
        В комнате всегда стояли высокие цветы в узких напольных вазах. Запах масел в спальне был совсем легким и не заглушал ароматов сада. Окна до холодов не закрывали, однако в спальне по ночам завешивали тканью или опускали легкие жалюзи.
        Йири давно привык к теплому климату Эйя. Дожди тут шли чаще, холодов зимой почти не было. Летом подолгу стояла жара.

* * *
        Вернувшись, Юкиро вдруг заметил, что Йири изменился. Не внешне - он продолжал оставаться мальчишкой со взглядом айри. Но глаза стали темнее - и старше. От былой неловкости не осталось следа. Перед ним был уже не забавный зверек, а нечто иное. Поначалу сие не понравилось Благословенному. Он несколько дней звал Йири к себе, а потом перестал. Понемногу начал возвращать былое расположение, постепенно осознав, что перед ним - его собственное творение, хотя изделие еще подлежит огранке - и разве не подобает ценителю прекрасного довести его до безупречности?
        - Подойди, - Юкиро выглядел суше, чем обычно. Йири робко сделал несколько шагов и склонил голову.
        - Голову подними.
        Он послушен - но глаза все же опущены. Он не чувствует за собой вины, но почему такой голос?
        Руки мужчины касаются его шеи. А потом - холодный ветерок лижет полоску кожи, оставшуюся без ленты - украшения сии-ни. Он испуганно закрывает горло рукой и смотрит прямо перед собой отчаянными глазами. Потом опускается на колени, не убирая ладони от горла - и не на благодарность это похоже, а на мольбу о пощаде.
        - Не бойся. Ты остаешься здесь. Ничего не изменится, - быстрее, чем обычно, произносит Юкиро.
        А тот, на полу, безмолвен, но видно - дрожит. И это не неприятно Благословенному. Он может потратить немного времени - и успокоить его.
        Ему было холодно, несмотря на то, что был конец месяца Лани, на то, что солнечные лучи заливали комнату, холодно и - страшно.
        Он привык уже носить лаа-ни - одежду Несущих тень. Она была лиловой - или здесь, на Островке, цвета меда и янтаря. Горло без привычной шелковой ленты казалось беззащитным, словно по нему вот-вот полоснут ножом.
        Однако он улыбался - легко…
        На него надели блузу - тэлета, белую, с едва заметным розовым отливом, с вышитым на рукавах темно-вишневым узором. Такая же вишневая безрукавка была расшита серебристыми нитями.
        На узкой части рукава сомкнулись браслеты из белого золота - в них были камни - гранаты.
        - Нет, - прошептал он едва слышно. - Я не хочу…
        На слова не обратили внимания.
        Ему хотелось кричать.
        Блестящие черные волосы Йири разделили на несколько прядей, свободно перевязали серебристыми нитями и скрепили драгоценной заколкой.
        Теперь Йири выглядел юным придворным. Только лицо было цвета блузы.
        Улыбка оставалась ласковой и отстраненной.
        - Хорошо, - Благословенный положил руку ему на плечо. - Идем.

* * *
        Ласточки летят по небу. Невесомые, серебристые - если сбоку смотреть. Быстрые. Они и за море летают. А потом - обратно, домой. Быть может, ему подарят радость - увидеть море. Когда-то он мечтал об этом. А теперь разучился мечтать.
        По ночам в саду горели разноцветные фонарики, похожие на замерших светляков, а днем летали огромные бабочки, и больше всего было странных, черно-зеленых.
        Деревья с огромными шершавыми листьями и туи с темными узкими веточками - всему находилось достойное место.
        Но особенно - цветы. Их сажали под каждый сезон - свои, каждым уголком сада можно было любоваться часами. Садовники трудились не покладая рук.
        Казалось, куда ни глянь, картина предстанет одна краше другой, и не было ничего лишнего. Тхай любили воду - в саду были фонтанчики, похожие на ракушки, маленькие бассейны с водой и ручейки, бегущие по выложенному камешками руслу.
        Соседи тхай, сууру-лэ, подстригали кусты, делая их похожими на оленей, рысей и прочих зверей. Тхай не одобряли этого - они создавали живые изгороди, оплетали ажурные решетки и невесомые беседки вьющимися растениями. Беседки, похожие на парящих медуз и перевернутые венчики цветов.
        И красная туя росла в саду - три маленьких дерева. Больше не надо. Ее ветки кладут в огонь, провожая того, кто уже не вернется, - и айри приходят за ним. А северяне в Тхэннин засыпают ветку землей. И айри приходят на зов. Если не сделать так или не сжечь веточку красной туи после, коли уж сразу не оказалось, - долго будет бродить душа…
        В саду он виделся с Иримэ. Йири знал, что она просила повелителя разрешить им беседовать иногда - и это было позволено.
        Незаметно для себя он почти привязался к этой всегда немного грустной женщине. Она часто посылала за ним - а как-то Йири решился сам окликнуть ее, увидев возле фонтана. На ней, как обычно, была серебристо-сиреневая накидка. Госпожа управляющая имела право на такие цвета. Йири знал уже: Иримэ - урожденная Первого круга, ее предки были родичами Золотого Дома. Выйдя замуж, она спустилась на ступень ниже, но все ее привилегии остались при ней, хоть и не могли быть переданы детям.
        Иримэ, как всегда, приветливо кивнула ему. Ее руки, маленькие, аккуратно сложенные у груди, украшены были браслетами и кольцами с камнем-слезой, горным хрусталем.
        - Иди сюда, мальчик.
        Голос, грудной, переливчатый, как у горлицы, становился еще нежнее, когда она обращалась к Йири.
        - Красиво тут, правда? Ты не покинешь нас зимой? На время холодов лесные духи засыпают или уходят в иную страну. А ты очень похож на них!
        Иримэ сказала это, желая чуть-чуть поддразнить Йири. Она не ожидала, что юноша ответит всерьез.
        - Меня так долго убеждали в том, что я не совсем человек, что я поверил. - Он положил ладони на резные перила. Солнце, оранжевое, просвечивало сквозь почти черное кружево листвы.
        - Значит, я буду таким. Одним из тех, о ком рассказывают в сказках.
        - Добрым? Или, быть может, страшным? - с мягкой улыбкой спросила дама.
        - Неважно. Таким, каким нужно. Это место красиво, - продолжил он чуть погодя. - Пусть оно заберет мою тень.
        - А как же твой господин? - Иримэ завернулась в накидку, словно озябла.
        - Он хочет этого.
        Йири оторвал взгляд от вечернего солнца, чуть нагнулся вперед, сжав крепче перила.
        - Слушайте, госпожа!
        Вечернее разноголосье цикад и сверчков заполняло сад. Йири продолжил:
        - Нет. Я не чувствую себя человеком. Только таким, как они…
        - Все никак не забудешь, что носил знак Исполнения?
        - Разве это можно забыть? И - разве нужно? Даже если я посмею забыть, мне напомнят.
        - Мальчик… тебе может напомнить что-либо только один человек. А он сам возвысил тебя.
        - И кто же я? - донеслось до ее слуха - слова прилетели такие тихие, будто остерегались сами себя.
        Иримэ призадумалась. Потом заговорила медленно, подбирая слова.
        - Сиин - только слуги в личных покоях и украшения. К ним нет ревности. Если бы ты вышел не из Дворца Лепестков… весь двор страшно завидовал бы тебе.
        - А теперь? Я больше не ношу треугольник из яшмы.
        - Да. Но хотя двор уже узнал твое имя, он еще не понял, кем тебя считать. И… господин наш, боюсь, не знает тоже. Но ты не бойся. Верю, он поступит с тобой справедливо.
        Она сжала висок, отодвинув украшение - розетку.
        - Я не боюсь, госпожа.
        - Ты расскажешь мне о себе? Я уже давно этого жду. - В ее тоне послышался мягкий упрек.
        - Да, госпожа.
        Она повела Йири в беседку, похожую на окаменевшую розовую медузу. Села на подушечку темного бархата, принесенную девочкой. Указала Йири место рядом с собой. От Иримэ пахло дождем и сливой, щека ее, гладкая, упругая, словно у ребенка, оказалась совсем рядом со щекой Йири. В сумерках разговаривать было проще - но дама распорядилась зажечь маленькие светильники в форме полураскрывшегося листа. Йири начал говорить - неуверенно, опасаясь, что эта красивая женщина, которая всегда вела себя как друг, оскорбится и уйдет, услышав, откуда он. Но та лишь тихонько смеялась - серебристо, как горный хрусталь в ее украшениях.
        - Ты невероятно удачлив, мальчик. Я поражена. Какая звезда стояла над твоей колыбелью?!
        Йири вздохнул. Иримэ не отвернулась - но она думает лишь об удаче. А те, кто дал ему жизнь, кто растил его - пыль для управляющей Желтым Дворцом. Она искренне рада за Йири, не думая, сколько он потерял…

* * *
        Он видел ее мельком, сквозь изгородь в Нижнем парке. В светло-голубом гэри, с русыми волосами. Он замер, и воздуха не хватило на вдох. Потом осознал, что это - другая. Не Лин. Совсем не она. Ее заплетенные волосы украшали синие цветы, похожие на мохнатые ночные снежинки. К ней подошли еще девушки, и она совсем затерялась в смеющейся стайке. А потом позвали его.
        Скоро Йири узнал, как ее зовут. По странной прихоти кого-то из Бестелесных имя оказалось похожим - Лаин. Лаин из семейства Тинэ, дочь чиновника - архивариуса невысокого ранга, лишь за высокую честность и знания удостоенного вызова в Сиэ-Рэн и поселенного на время выполнения порученного в маленьком павильоне недалеко от пустующего Жемчужного дворца.
        Конечно, девушки вряд ли сошли бы и за сестер. Круглолицая Лин - и Лаин с худым, острым лицом. Лин, дитя, лесной цветок, распускала русые волосы - а у Лаин они были убраны в косы.
        Лин улыбалась - Лаин опускала глаза. И все же…
        Что-то было в них общее. Вероятно, только для Йири. Но, видя ее, он странным образом видел и огромные ясени, озеро со светлой водой, журавлей-тэммоку, кричащих прощальную песнь, и не было в этих картинах боли, только блики от крыльев, листья и рябь на воде.
        Сначала он только следил за ней. Потом, одевшись так, чтобы Лаин не поняла, кто он, покинул разрешенную ему часть сада и оказался возле ее павильона, в маленьком дворике, образованном высокими кустами жасмина.
        - Госпожа…
        Лаин испуганно обернулась. Голос чужой. Здесь появлялись только подруги и слуги, знакомые отца подходили с другой стороны. А этот не был похож ни на слугу, ни на господина. В темно-зеленом и сером, волосы свободно подхвачены сзади - такую прическу любит молодежь разных рангов Двора.. Он принес ей письмо?
        - Нет, госпожа Лаин, - он понял невысказанную мысль. - Я просто хотел видеть вас.
        - Кто вы?
        - Я… живу здесь, - отозвался, явно не желая называть имени.
        - Но как я могу разговаривать с тем, о ком ничего не знаю? Это не подобает девушке при Дворе, даже при том, что отец мой не знатен, - холодно сказала Лаин.
        - Почему? Я не прошу у вас ничего, кроме слов.
        Девушка растерялась. Потом природная мягкость взяла верх.
        - Но… мне нечего сказать вам.
        - … Жаль, если это правда, - он очень внимательно, чуть искоса посмотрел на нее, словно пытался найти в ее облике какие-то другие черты.
        - Почему? - невольно она заинтересовалась.
        - Вы… совсем другая. - Он перевел взгляд на клонящееся к закату солнце, кажется, испугавшись, что слишком пристально смотрит на девушку.
        - Разве вы знаете меня? - удивилась Лаин.
        - Я видел вас здесь раньше.
        - И что же? - спросила она, готовясь услышать лестную фразу.
        - Вы похожи на голубую рыбку-плотвичку, пойманную в горной реке и выпущенную в золотое озеро дворца. Им не надо быть здесь, тут разводят совсем других рыб.
        - Как странно, - чуть смущенно улыбнулась Лаин. - Я никогда не была в горах, но… я и вправду среди здешних красавиц, как маленькая неяркая рыбка. Я плохо владею искусством письма, почти не умею петь и до сих пор не знаю, как правильно вести беседу. Наверное, отец разочарован своей дочерью.
        - Вы так думаете? А мне кажется, он очень любит вас. Неужели человек выберет розу только за то, что она большая и красная, и не посмотрит на майник, потому что он белый и не сразу заметен?
        - Конечно же, нет, - Лаин вновь улыбнулась застенчиво. - Майник всегда был символом нежности. Хотя он и мал…
        Розоватое облачко набежало на солнце.
        - Мне нужно идти, - сказал незнакомый юноша. - Вы позволите снова прийти сюда?
        - А вы так и не назовете себя?
        - Это лишнее, правда… поверьте.
        Солнечный свет, прикрытый облаком, погрустнел немного…
        -Тогда… - Лаин помедлила. - Хорошо, только… я могу рассказать отцу?
        - Это ваше право. Но в этом случае я не смогу прийти. - Тогда я ничего не скажу.
        Вновь выглянуло солнце, задев краешком сад.
        Странным он показался Лаин. Не так уж много ей перепадало лестных, восторженных слов, но если уж перепадали, то были вычурны под стать молодым людям Двора. А этот
        - прямо сказал, что она не красавица и смотрится среди других девушек простенько и неярко. И смотрел без тени восхищения, пожалуй, даже грустно.
        Лаин вернулась в дом. Задумалась. На желтой бумаге принялась записывать смутные мысли, перемежая их строчками стихотворений. Букет поздних сиреневых васильков в нише пах слабо и холодно. Знаки из-под кисти выходили робкие, похожие на спутанную осеннюю траву.
        Он снова пришел. И еще. Казалось, он скрывает что-то - но хитрости в нем не было. Сначала Лаин считала его слугой высокого господина. Потом совсем перестала понимать, кто ее гость. Ни о поэзии, ни о дворцовых сплетнях он говорить не хотел и только слушал девушку. Он произносил слова непривычно, с легким акцентом, отчего речь казалась очаровательно мягкой, - и говорил необычные вещи. Рассказывал странные истории, полные грусти и нежности, а порою щемящей тоски. Он смотрел на листья и облака так, словно это самые важные вещи на свете. Иногда девушка не понимала, слушает ли он ее или думает о чем-то своем. Он совсем не старался ее увлечь - ему, похоже, и впрямь ничего не было нужно. А сердце Лаин билось все чаще и чаще, а строчки, которые она выводила по ночам на бумаге, обрели небывалую уверенность и изящество.
        У него были мягкие волосы. Они теперь садились рядом, и один раз он притянул девушку к себе - в этом была нежность, словно к сестре. И Лаин не отстранилась.
        А потом все кончилось. Незнакомый человек стоял и смотрел на нее. И тот встал, отпустил ее руку и ушел не оглядываясь. И незнакомец - важный, в черной с золотыми значками одежде, - ранг и род занятий Лаин не сумела определить, все еще путалась в этом - тоже ушел, посмотрев на нее перед этим очень пристально и холодно.
        Лаин не могла понять, в чем она провинилась, но ей было очень тревожно.
        И холодной была ночь…

* * *
        - Вы были близки с ней?
        - Нет.
        - Если это ложь… ответишь еще и за это.
        - Это не ложь, мой господин… Она… даже не знала.
        - И я поверю? Ты посмел покинуть разрешенную тебе часть дворца и прийти туда, где ты не должен находиться. И делал это неоднократно, так?
        - Да, мой господин.
        - Ты уже позволял себе подобное.
        - Да…
        Он помнил историю с Соэн. И легко представил то, что лишь чудом с ним не случилось.
        - Ты считаешь, теперь тебе дозволено все?
        - Нет…
        - Ты можешь хоть что-то сказать в свое оправдание?
        Повелитель слишком хорошо знал, что ответа не будет. Даже если бы было что сказать.
        - Девушка тоже получит по заслугам.
        Йири не поднимал головы и казался брошенным на дорогую циновку цветком. Юкиро был в смятении - он слишком хорошо знал, как поступить, и не хотел этого. Мальчик, который смог понять, что значила для Благословенного смерть Тооши… и даже залечить эту рану - неужто сделать с ним то, что диктуют закон и традиция?
        Лесное растение… место ли ему в саду повелителя? Любая прихоть Благословенного должна быть исполнена, но даже он не способен заставить черепаху летать.
        Это красивое существо не было дерзким - но совершало поступки, немыслимые по дерзости. Раньше это забавляло Юкиро. А сейчас вывело из себя. Йири давно заслужил суровое наказание. Пора.
        Благословенный вообще не должен был говорить с ним - слишком большая честь для виновного. Только взмахнуть рукой - слуги поймут, какова его воля. Однако - не удержался. Но о чем говорить, если эта игрушка, эта дикая птаха терпеливо примет все, что с ней ни делай, но так и не поймет - не сумеет понять - сердцем?
        Неприятная мысль мелькнула у человека, облеченного властью. Кто смеет иметь свое мнение вблизи повелителя? Лишь единицы, и то не всегда. А этот… он даже защищаться не будет. Поднятый высоко. Лишенный всякой свободы. Не выдержавший одиночества.
        Ожидали лишь его слова, не слова - знака.
        - Уведите, - он небрежно качнул головой. Еле слышно вздохнул. Задумчиво потер переносицу. Отдал приказ.
        Отец стал вдруг таким маленьким и растерянным, когда вышел приказ покинуть Сиэ-Рэн и ехать в дальнюю провинцию. Он связывал столько надежд со столицей…
        - Ну почему, с чего вдруг такая немилость? - суетливо повторял он, и его простодушное лицо было растерянным, как у ребенка.
        В два дня покинуть Сиэ-Рэн.
        В эти два занятых печальными хлопотами дня Лаин даже не вспомнила о том, кто так и не назвал ей своего имени. И как близко прошла смерть - не поняла девушка.
        Ей жаль было отца. Жаль маленького дворика с бледной кудрявой зеленью, уголка, отведенного им в скромном павильоне, душистых сиреневых ликорисов. Она толком и не успела завести подруг. Не успела встретить того единственного, чье приближение ощутила бы даже во сне. Хотя в последние дни Лаин начинало казаться, что вот-вот с ней произойдет нечто чудесное. Как в детстве, - запахи леса, тени, которые шевелятся так, словно дышат деревья - присутствие в сказке. Но сказка эта будет осознана позже, когда ты вырос и ничего не вернуть. И можно только помнить.
        Шли медленно - ему показалось, что очень долго. Его привели в маленькую комнату - желтые сухие доски, невысокий потолок. Небольшое окошко. Пол - те же доски. Теплое на вид дерево. Впрочем, и на ощупь оно не холодное - все же еще почти лето. И ничего - ни циновки, ни даже соломы. Здесь было уютно по-своему - Йири когда-то спал и на земле, под дождем. А тут - сухо и довольно тепло. Под дверью - широкая щель.
        Низших держат в куда худших условиях - его удостоили милости.
        Плавно закрылась дверь.
        Ждать свершения воли повелителя оказалось очень страшно - куда страшнее, чем тогда, в доме Сэнхэ, ожидать наказания. Йири видел, что делают с теми, кто провинился - один раз на севере, другой в Аэси. Видел и слышал. Думал про Лаин - и молитва не шла с губ. Знал: сам виноват. Просто, когда увидел ее, забыл обо всем.
        К нему не заходили - но раз в день приносили еду; для передачи служила широкая щель под дверью, воды было вдоволь. Только к воде он и прикасался.
        На смену страху пришла рвущая сердце тоска. Потом - пустота. Ему казалось, что за окном падают листья. Лес на севере зимой - ветви голые, птиц не слышно, вода в озерах спит. И никого. Несколько дней листопада - и настала глубокая осень…
        Потом дверь открылась.
        - Идем.
        Снова длинные коридоры - от них голова закружилась. А может, и не от них. Все коридоры из желтых досок, и все пустые. И те, кто вел, были ненастоящими.
        Когда приоткрылась дверь в конце коридора, почувствовал запах водяного пара. Понял, куда поведут потом.
        Ничего не было сказано. Сама покорность. Как раньше.

«Умница», - думал Юкиро, наблюдая за Йири. Тот великолепно держался на грани между
«я понял все» и «ничего не было». А ведь он не рожден при дворе. Совершает чудовищные ошибки. Откуда же это потрясающее знание оттенков поведения - жестов, взглядов и слов?
        - Ты так и не спросишь о ней? - поинтересовался Юкиро много часов спустя.
        - Если мне нужно это знать, я хотел бы спросить.
        - Она и ее отец покинули Сиэ-Рэн. Где они, мне безразлично. Ее отцу найдут подобающую его честности должность… где-нибудь подальше.
«Жива. Но ее здесь больше нет».
        А чего же ты ждал? Все повторяется.
        Юкиро не понял, почему лицо Йири словно потеряло все краски. Оно не стало бледнее. Просто из человека словно вынули душу - так оборотень ииширо поступает со своими жертвами. Юкиро даже испугался на миг.
        - Ты любил ее? - спросил он, и в голосе впервые появились нотки сочувствия.
        - Нет.
        - Тогда… какое тебе дело до этой девочки?
        - Вы правы, мой господин. Никакого.
        Юкиро несколько секунд пристально смотрел на него, затем резко сказал:
        - Ты свободен. Если хочешь, поезжай за ней. Или куда душе угодно.
        Йири медленно отвел от щеки волосы, перевел взгляд за окно. Вверх. Там было небо и листья. Такая привычная картина. Потом посмотрел на шелковую обивку стен. Там змеились листья нарисованные.
        - Я могу остаться?
        - Разумеется, - сухо сказал Юкиро. - Я же сказал - если хочешь.
        - Тогда я никуда не уйду.
        - Разумное решение, - с легкой иронией и даже с некоторым удовольствием обронил повелитель.
        - Мне не нужна… Лаин, - он чуть запнулся, произнося имя. Словно хотел назвать другое. А на губах его уже была привычная полуулыбка - нежная, холодноватая, чуть отрешенная. И не следа волнения. Словно и впрямь не было ничего.
        Благословенный покачал головой, недоумевая. Он сделал подарок этому существу, думая, что понимает его. Но он отверг подарок. Небывалую милость. Очередная шкатулка с секретом.
        Впрочем, в одном Юкиро уверен был твердо. Урок усвоен. Глупцы пусть считают, что любимой игрушке все сошло с рук. Пусть думают, что наказание должно нести тело.

«Это ты, малыш, научил меня видеть душу там, где раньше я замечал только имя».
        Юкиро даже про себя не хотел договаривать фразу - «и учишь меня тому, что можно делать с этой душой».
        Впервые он увидел Хали - стоя в галерее, за бело-зеленой колонной. Она со своими девушками быстро спустилась по плоской лесенке в сад и пересекла его гораздо скорее, чем двигаются знатные девушки Островка. Дочь повелителя была высокой и худощавой, с пышными темными волосами - Йири знал, что вблизи они явственно отливают рыжим. Бледно-золотое платье, золотые жемчужины в высокой прическе. Он хорошо разглядел лицо - надменное, бледное, - черты его были крупноваты и резки.
        По-своему Хали была хороша, но тхай ценили иное. Большая часть девушек здесь превосходили ее красотой.
        Однако она казалась величественной и гордой. Хмурое и умное лицо. Стайка прислужниц спешила за ней, словно бабочки за сорвавшимся с места большим полевым цветком. И щебетали беспечно…
        На миг Йири стало жаль ее. Женщины синну - дикарки, но они укрощают коней и плавают в ледяных реках, стекающих с гор, стремительных и жестоких. Таких, как жизнь в Сиэ-Рэн.
        Хассу только что привезли и еще не выпускали в сокровищницу. Йири смотрел на нее, метавшуюся за прутьями. Позолоченный пепел. Глаза цвета запекшейся крови. Длинные, текучие движения великолепного сильного тела. Она рычала.
        -Ты должна быть свободной. Ты создана убивать, - сказал Йири.
        Она и убила. Олененка загнали к ней. Клыки разорвали шею - тот крикнул всего один раз.
        Горло его и грудь были снежного цвета.
        Йири стоял и смотрел. Пальцы сжимались. Хасса отвернулась от жертвы, зарычала негромко. Олененок был - в двух шагах.

…Залюбовался цветом - такого не встретишь в красках художников. Безукоризненно - чистый, как бы презрительный - алый. Он не мог оторвать взгляд от зрелища - алое на белом, и на упругие листья растений возле решетки тоже попали брызги. Воспроизвести этот цвет…
        Йири отвернулся резко. Впервые не захотел видеть красивое.
        Говорят, Небес ровным счетом четыре. Верхнее занимает Сущий, и то Небо простирается повсюду. На третьем Небе живет Иями со свитой. Второе - ждет праведников, достигших блаженства. А первое населяют айри, оставленные присматривать за землей, духи, феи и души людей, ожидающие перерождения.
        Говорят, избранные и герои поднимались на третье Небо. Достигал ли кто из живших когда-то престола Сущего, неведомо никому.

«Все хороши на своем месте - и такие, как я. Разве не восхищались теми, кто был в Саду Нэннэ? Но кто считал их равными себе? Каждому - свое Небо. А если кого-то подняли выше… разве его сущность меняется? Разве не останется он тем, про кого говорят „этот - всего лишь…“? Судьба не спросит, чего хотел человек. Так заведено».
        Йири сполз на циновку, свернулся калачиком, словно пытаясь согреться. На циновке узор - волны морские. «Жаль, что это не настоящее море…» Волны бы с головой накрыли - только прилива дождаться. Но море расступается, принимая в себя человека, - а циновка останется жесткой.
        Сейчас он пошел бы за любым, кто позвал. Но не звали. Время не подошло - а всему свой черед.

…Когда кто-то из слуг склонился над ним, чтобы спящего на полу перенести на лежанку, мгновенно открыл глаза - и такой был взгляд, что отпрянул слуга: показалось, что ненавистью полыхнуло из этих глаз. Показалось.
        Глава 9. ФЕЯ
        Наверное, похоже чувствует себя цветок, растущий один высоко в горах, там, где лежат снега. Ему мало тепла, он не может даже тянуться к солнцу, поскольку прикован к земле. Но он благодарен жизни за те слабые лучи, которые вскользь касаются его лепестков, - солнцу нет дела до того, выживет ли он, у солнца много других забот.
        Ночью было немного проще - словно ладонь накрывала цветок, и он ничего не видел, но чувствовал тепло этой ладони, это было лучше, чем днем, и цветок не задумывался
        - а не причинит ли ему вред рука человека?
        Когда он освоил простые стили иссэн, перешли к сложным. Был ли то острый стиль
«крыло» или «сухая ветвь», или даже «роза», которым чаще писали женщины, все давалось легко - он увлекся письмом, как когда-то рисованием. Через несколько месяцев - невероятно быстро - стали осваивать «волну», которой владели немногие. Идеальная соразмерность, плавность, изящество знаков давались особо талантливым - и вызвали зависть других. Скоро начало получаться.
        - Ты рисуешь, - говорил повелитель. - Я не удивлен.
        Благословенный воспринимал совершенство любимца как должное. Йири отчаянно надеялся - и поделился как-то с Ёши, врачом Благословенного, - что ему не придется учиться владеть клинком. Не лежала душа. Зато из лука он уже мог сносно попадать в цель. Если даже некоторые из женщин владели этим оружием, Йири должен был научиться тем более.
        И еще кое-чему…

…Золотисто-рыжие лошади, они славились своей мастью - особенно те, у кого тело было оттенка огня, а грива - солнечно-золотая. Стоили такие лошади невероятно дорого, секретом их разведения владели только в Шаве - и, конечно, делиться секретом шавары отказывались. Все попытки получить таких лошадей в Тайё-Хээт и Сууру-лэ кончались неудачей - от золотых родителей рождались жеребята другой масти
        - просто рыжие или пегие.

…Хорошо объезженная пятилетка, цвета золота и огня, большеглазая, с маленькой сухой головой, длинной шеей и крепкими ногами. Замечательно грациозное существо. Игриво и как будто застенчиво, она чуть искоса смотрела на вошедших.
        Он не поверил, когда Юкиро сказал - это тебе. Опустился на колени - казалось, сейчас расплачется, как дитя. После обвил руками шею лошади, не стесняясь присутствия Благословенного.
        Легкий бег был у лошади - а у всадника взгляд был такой, словно крылья росли. Больно и страшно немного, однако эту боль не променяешь на спокойную негу.
        Еле решился поручить заботе конюхов свое сокровище, золотую ша-илэ. Долго говорил с ними, удивляя их знаниями, а сам ревниво поглядывал в сторону Феи - имя дал сразу.
        Юкиро считался отличным наездником; хотя в последнее время ему редко доводилось сидеть в седле, он ничего не забыл. В угодьях Островка и на южном берегу Аянэ, оставляя немногочисленных слуг далеко позади, он вновь чувствовал себя подростком, еще не принявшим огромную власть. Своего питомца он сам учил ездить верхом. Тот хорошо держался в седле, а теперь и посадка появилась безупречная, и умение добиться от лошади всего, чего пожелает, Даже на полном скаку. Йири любил лошадей и порой разговаривал с ними, когда считал, что никто их не видит. А к Фее он привязался необыкновенно. Он чуть ли не с ревностью смотрел на конюхов, которые уводили ее по возвращении во дворец. Лошадь словно стала для него центром мира. Это немного озадачивало Юкиро.
        Учеником Йири был превосходным - впрочем, Благословенный и не ожидал, что будет иначе. Он привык смотреть на него, как на произведение искусства, и был бы немало озадачен и раздосадован, если бы совершенство оказалось нарушенным. А Йири не боялся ничего - ни скорости, ни препятствий. Если и боялся, так только за лошадь. Он знал, что должен быть лучшим, чтобы им оставались довольны.
        Юкиро любовался им во время таких прогулок. Он менялся - не сильно, не нарушая привычного хода вещей - но все-таки менялся. Только тогда повелитель слышал его смех.
        Покидая дворец, Йири выглядел безупречно: черные волосы сколоты сзади, на них сидела шапочка - или. Только одна-две пряди выбивались из-под нее; нарочно так делали - это придавало облику изысканную завершенность. Но, оказавшись за стенами, Йири избавлялся от нее и заколки, и ветер играл с его волосами. Это было необычно и красиво и выглядело очень уместным. Он казался одним целым с тонкими узкими травами, гнущимися под ветром, словно летящими.
        Но если его окликал повелитель, мерцающие зеленые глаза становились другими - внимательно-ласковыми, покорными, непроницаемыми. Юкиро не понимал такой перемены. Она не была неприятна ему, но приводила в недоумение.
        А потом день наступил…
        Привычно склоняясь перед Благословенным, придворные не могли сдержаться и бросали любопытные взгляды в сторону тонкой фигуры в темно-вишневом, в белой ханне с серым и вишневым узором.
        Конечно, все знали о нем, - правда, Благословенный никогда не показывал его столь большому собранию. Многие брали с собой Несущих тень в дальние поездки, однако здесь им было не место. Даже Солнечному это не пришло бы в голову. Но всадник на золотой лошади больше не принадлежал к сословию сиин. Повелитель обращался с ним, как с юношей из знатной семьи, впервые попавшим ко двору. Йири держался спокойно - и даже уверенно, хотя, казалось, видел только своего господина. Покорная грация, сэ-эттэн, причудливо сочеталась с другим каноном, имени которому не было. Но Юкиро знал его, как знает мастер свое творение, и заметил черточку, которой не было раньше. В неуловимых жестах, в повороте головы, даже в том, как он опускал ресницы, чтобы не показаться хоть сколько-нибудь дерзким, появился - лед к окружающим, почти вызов - это было непривычно и неприятно. Фея несла своего всадника словно сквозь плотный туман - тщательно замаскированные взгляды, норовящий сорваться с губ шепот, недоумение, показная доброжелательность.
        Юкиро впервые подумал, что, возможно, он совершает ошибку - но, так и не успев осознать, в чем же она, прогнал эту мысль, не вязавшуюся с его безраздельной властью.
        Йири хотелось стать льдом или камнем. Благословенный и сейчас постоянно прибегал к его услугам, пренебрегая теми, кто прислуживать был предназначен; жесты и навыки, которым Йири обучали, давно стали привычными. Но он должен был держаться иначе - здесь, у всех на виду. Здесь он - один из гостей. Показать иное значило бы нарушить волю Юкиро, это значило бы, что он может быть лишь фигуркой только для одной игры. Снова внутреннего надзора требовали не только движения - взгляды.
        - Ты держишься в седле все лучше. Ты просто рожден для верховой езды. Еще немного, и ты превзойдешь Тами из Белых Лисов. Знаешь его? Он считается лучшим наездником при дворе. Наверное, Бестелесные были бы рады взять его в свою свиту. А ведь он очень молод. Ты почти ровесник ему.
        - Я старше.
        Звучало это странно, однако Юкиро понял его. Если судить по беспечности, Тами был куда младше Йири. Подумав, сказал:
        - Я могу всегда брать тебя с собой. На охоту, к примеру. Порою меня развлекает - бывать там.
        Перед глазами Йири проплыли мертвые птицы, олень с окровавленной мордой…
        - Как прикажете, мой господин.
        - Может быть, тебе неприятны взгляды, которыми встречают тебя - когда думают, что я их не вижу? Из-за этого ты предпочитаешь сидеть взаперти?
        Йири равнодушно сказал:
        - Мне нет до них дела, им далеко до меня. Многие из них отдали бы жизнь, чтобы только занять мое место.
        Юкиро рассмеялся - сухо и коротко.
        - А ты меняешься, малыш. Раньше бы ты не осмелился говорить так. Что же, Первый и Второй круг совсем ничего для тебя не значат?
        Йири промолчал, губы таили улыбку. Это лицо всегда обезоруживало Благословенного.
        - Что ж… решай сам. Но ты не должен жить как затворник.
        - И что меня ждет? Мне всегда была безразлична их неприязнь или, напротив, слишком приветливые взгляды. Но это становится все труднее для всех.
        - Почему?
        - Многое изменилось. Не слишком ли много я имею для Несущего тень?
        - Ты? Это я решаю, чего я хочу. И прекрати себя так называть. Я уже начинаю жалеть, что поднял тебя повыше Дворца Лепестков.
        - Это правда, мой господин? Мне нет пути обратно, но я могу уйти навсегда. Это будет более чем справедливо. - Вырвалось, и пожалел, что это сказал. Разве его учили вызывать недовольство? Опустил голову.
        Благословенный задумчиво произнес:
        - Как тебе удается проявлять подобную наглость, говоря столь почтительно? Этого я не понимаю.
        Слушали Гиацинт, известнейшую в столице певицу. Ей было около двадцати, но выглядела она на четырнадцать. Мтерью ее была актриса придворного театра, сумевшая в свое время даже вызвать к себе уважение.
        Повелитель находился в плетеной беседке, увитой пестрыми цветами. Он отлично видел Гиацинт, сам оставаясь скрытым от глаз. Придворные, допущенные на это представление в саду, собрались у фонтана. Гиацинт сидела на нижней ступеньке, аккомпанируя себе на глуховато и трогательно звучащем ахи. Черное платье певицы - с красной отделкой - казалось тяжелым для почти болезненно-хрупкой фигурки. Но невероятной силы голос, очень высокий и переливающийся, жаворонком порхал над парком, словно принадлежал облакам.
        Йири был в беседке Благословенного. Против обыкновения, лицо его казалось холодным и отстраненным.
        - Не нравится? - с легким удивлением спросил Юкиро.
        - Не знаю. Наверное, это красиво, - непонятно ответил тот.
        Юкиро приподнял бровь и отвернулся к фонтану.
        Гиацинт закончила петь, склонила головку, переводя дыхание.
        - Она хороша, - заметил Благословенный. - И заслужила награду.
        По его знаку слуги вручили девушке большую жемчужину, золотистую, словно лист чайной розы. Гиацинт застыла в низком поклоне, не смея глядеть в сторону беседки. Придворные одобрительно перешептывались, стараясь, чтобы ни звука не донеслось до слуха Юкиро. Они в свою очередь принялись одаривать певицу, некоторые смотрели на нее даже слишком благосклонно. Однако девушка унаследовала характер матери.
        - Скажи хоть что-нибудь! - недовольно обронил Юкиро, обращаясь к Йири.
        - Мне нечего сказать. Она поет не хуже и не лучше птицы, их голоса одинаково чисты.
        Повелитель сухо спросил:
        - Так тебе не по нраву то, что и я и все остальные, даже соперницы, считают верхом мастерства? На тебя не угодишь.
        - Она делает то, что умеет, мой господин. Почему она должна нравиться мне? Она то же, что розы в саду или кольцо на вашей руке.
        - Тебя так и тянет добавить: «или я», - прищурясь, заметил Юкиро. - Не раздражай меня. Лучше молчи о том, чего не способен понять.
        - Да, господин.
        Голос был грустным, и это еще больше раздосадовало Благословенного.
        - Она будет петь завтра вечером. Оставайся у себя, раз она тебе не по нраву.
        Сад опустел.

«Мне следовать за вами, мой господин?» «Ты не на привязи. Мне не до тебя».
        Сухие листья шиповника качались у берега. Рука Йири оборвала их, умерших на зеленом кусте, и бросила в воду…

* * *
        - Повелитель… прошение.
        - От кого?
        - Ваш главный поставщик шелка. О помиловании.
        - Напомните это дело.
        - Он укрыл у себя в доме убийцу.
        - Припоминаю. Тогда о чем разговор?
        - Но укрывшийся - сын его лучшего друга.
        - Кто унаследует его торговлю?
        - Двоюродный брат осужденного.
        - Надеюсь, он будет умнее. И не беспокойте меня с такими прошениями. Пусть люди задумаются, на что идут, нарушая закон.
        Потом Солнечный, не оборачиваясь, подозвал Йири. Тот подошел, но как-то скованно.
        - Что с тобой?
        - Никак не могу привыкнуть.
        - К чему? Да… Будь твоя воля, все преступники жили бы свободно и счастливо.
        - Если бы они жили счастливо, не совершали бы преступлений.
        - Ты возьмешься переделывать мир?
        - Нет, конечно. Но с вами - сила Неба, и, может быть…
        - Со мной - законы Неба. И сила дана не для того, чтобы их нарушать.
        Голос юноши звучит тихо, но взволнованно.
        - А если я попрошу за кого-то?
        - Ты? Да ты и так это делаешь постоянно - за себя. Неужели не замечаешь? - И, помолчав, добавил: - Если ты прав - тебя поведет судьба и позволит судить самому. Тогда и посмотрим.
        Оба знают - слова эти не более чем шутка.

* * *
        Сердце Островка - это дворцы и павильоны, обнесенные стенами. Однако за стенами - деревья и даже луга. Не так уж мал Островок. Есть где пустить лошадь галопом.
        И даже холмы небольшие есть - и овраги.
        Юн - небольшой приток Аянэ - петляла между холмов.
        Внезапно Фея вскинулась и заржала, забила передними ногами - и, словно обезумев, помчалась вперед… У самого обрыва вновь взвилась на дыбы. У Юкиро непривычно похолодело в груди, он был далеко - не успеть. Закричали охранники. Сейчас лошадь скинет всадника или вместе с ним сорвется с обрыва. В этом месте неглубоко - и острые камни.
        А если юноша чудом выживет, будет калекой…

…Только огромные глаза Йири, его лицо без кровинки: «Мой господин»… Движения резкие - он справился с лошадью, великолепный всадник, - но теперь его почти трясет.
        - Вот. Смотрите… - на ладони игла. - Оттуда, наверное… с дерева… Игла не отравлена…
        - Обыскать все! - охрана срывается с места. Все так быстро - а, кажется, час прошел.
        - Ты отличный всадник, малыш.
        Йири стоит у обрыва, ханна цвета ягод вишни бьется на ветру. Смотрит вниз.
        - Не смотри, - рука на плече. Голос суховатый, но теплый, будто и не было непонимания в последние дни.
        Йири произносит едва слышно:
        - Наверное, вам приготовили кого-то еще, и надо освободить место.
        - Ты полагаешь? Только мне решать, когда оно опустеет.
        С виноватым видом вернулась охрана. Тот, кто пустил иглу, не стал дожидаться развязки - он успел прервать свою жизнь.
        - Его хозяев найдут.
        - Не найдут, - голос тихий, но какой-то острый. - Я… не хочу смерти Феи. Больше я не буду ездить верхом.
        - Что за чушь! - взрывается Солнечный. - Ты беспокоишься о лошади, а не о себе!
        Хотелось встряхнуть этого мальчишку, чтобы он перестал нести ерунду. Но у Йири и без того дрожь сменилась какой-то лихорадочной веселостью.
        - Ее жизнь дороже моей - моя досталась вам за меньшую плату, повелитель! - Йири гладит рыжую морду лошади, шепчет ей что-то.
        Повелителю становится не по себе.

* * *
        Зима выдалась теплой. Снег выпадал несколько раз и тут же таял - торопливо, словно смущенно, оставляя мокрую землю. Для уроженца севера зима была радостью - но радостью призрачной. Здесь почти не бывало морозов, и часто вместо снега шел дождь. Но птичьи лапки оставляли следы на снегу - у птиц была своя яна…
        Родные, конечно, узнали бы Йири - хотя он изменился. В последний раз они видели его мальчишкой, которому еще не исполнилось тринадцати. Сейчас ему было семнадцать. Он оставался тонким и гибким, как ветка ивы. Лицо еще хранило полудетские очертания; но сам он стал выше, кожа - светлее из-за того, что он теперь редко бывал на солнце. В детстве у него были короткие волосы - теперь они падали на плечи. Черты стали тоньше; руки были идеально ухожены - тонкое запястье, золотистый шелк кожи - трудно поверить, что эти руки когда-то таскали корзины, убирали грязь и выпалывали сорняки. Но главное - изменилось выражение лица. Раньше взгляд был задумчивым, теперь - внимательным, но непроницаемым. Четко очерченные губы хранили намек на улыбку - ласковую, теплую - и вместе с тем отрешенную, как ледяное добро небожителей. Раньше он носил старые и не всегда ладно сидящие вещи из самой дешевой ткани. Теперь одежда подчеркивала красоту жестов и тела.
        Перемена сделала его гораздо привлекательнее - и недоступнее. Раньше можно было запросто потрепать его по волосам, пошутить - теперь он не казался простым. Вряд ли даже бойкая младшая сестренка осмелилась бы, как в детстве, с визгом броситься ему на шею.
        А что до прочего - было в нем то, что дороже самой яркой, самоуверенной красоты - холодноватое и трепетное, как тень. Такие не зажигают - они сводят с ума.

* * *
        Оплетенная стебельками ракушка - лодочка казалась хрупким произведением искусства. Ловкие пальцы пробежали по бокам, в последний раз проверяя узелки.
        - Красиво. - Солнечный глянул сверху. - У тебя хорошо получается. Там, на севере, тоже делают такие?
        Тень улыбки.
        - Нет, господин. Там просто плетут косички из разных стеблей.
        - Многие вельможи хвалятся искусно сделанными сэрэн, якобы творением их рук, а сами втайне заказывают их умельцам. Но твоя сэрэн будет самой красивой.
        Юноша чуть покачал головой.
        - Я не смогу поставить ее.
        - Почему?
        Йири отвел рукой упавшую на глаза прядь, задумчиво сказал:
        - Я не могу покинуть Ивовый Остров. А в Столице где мне стоять в храме? Среди придворных? Или среди народа?
        - Странная манера отвечать вопросом на вопрос, - поморщился Юкиро. - Видимо, только смерть отучит тебя от нее.
        - Смерть? - эхом откликнулся Йири.
        -Творец Сущего! Ты снова! Впрочем… - Юкиро чуть улыбнулся. - Мне уже все равно, как ты говоришь. Сэрэн приносят в храм в День Нового Лета…Ты очень давно не делал этого, так?
        - Разве это имеет значение, господин?
        - Не имеет, - отрезал Юкиро. - Но я хочу подарить тебе этот день.
        - Многие хотят не того, что им дано… Но сам Благословенный - всегда ли может иметь, что пожелает, и делать, что хочет?
        - Когда-то ты казался мне дурачком, - задумчиво сказал Юкиро. - Это удивляло меня и спасало тебя от смерти. Ты говоришь то, что не произносят даже во сне, и не понимаешь, как дерзки твои слова. Иногда ты кажешься мне святым, иногда - сумасшедшим. Иногда - просто ребенком.
        - Я далеко не дитя, - тихо возразил Йири.
        - Иногда ты проходишь по самой кромке моего терпения. Ты не понимаешь, к чему ты так близок.
        - Моя жизнь не принадлежит мне, - ответил Йири.
        - А мне не принадлежит твоя почтительность, - усмехнулся Юкиро. - Ты можешь склоняться низко… но тебе все равно.
        Он вновь перевел взгляд на любимца.
        - Пора дать тебе возможность появиться в Храме. И кое-что показать.
        - Кому показать, господин?
        - Некоторым особо любопытным.

* * *
        Солнце заливало Сиэ-Рэн расплавленным белым золотом, щедро, так, что больно было глазам. Ивовые листья казались позолоченными, а не серебристыми. Светлая одежда придворных лишь подчеркивала сияние дня.
        Дочь Благословенного выглядела хмурой. Драгоценное гэри с праздничной пелериной, как раз в цвет ивовых листьев, спрыснутых солнечным золотом, делало ее похожей на куклу из парадного набора игрушек. Высокую прическу Хали украшали хризолиты, такие же камни переливались на плотных манжетах. Легкая вуаль защищала лицо от солнца - но ветер то и дело откидывал ее, открывая плотно сжатый рот и темные глаза. Когда-то Хали огорчало, что она недостаточно красива. Сейчас ей было безразлично. Муж ее остался в Доме-на-реке. Ради мира их связали друг с другом, и на Островке его видеть не хотят. И сама Хали теперь бывает здесь редко. Она тоже теперь не нужна. Только в такие вот дни на виду появляться обязана.
        Кайсин и Амарэ ни на шаг не отставали от своей госпожи. Госпожа Кору с мужем стояла среди придворных, но не сводила пристальных глаз ни с Аину, ни с тех, кто ее окружал. Ее острый взгляд подмечал все, что давало повод к размышлениям или сплетням.
        Прибыл повелитель с личной свитой. Многих доставили к месту в носилках. Верховые спешились, ступили на белые плиты двора Храма Иями. Один из них мгновенно приковал к себе все взгляды. На нем была светло-серая, почти серебристая, блуза-тэлета - и более темная ханна - ив ней явственно переливался, дышал тот же оттенок ивовых листьев, что был на Юкиро и Хали, менее заметный, но все же бесспорный. Хотя прямых нарушений установленных правил не было, одежда Йири выглядела откровенным вызовом. И этот вызов был делом рук повелителя - двор понимал, что без указания Солнечного подобная выходка означала бы смерть, и очень мучительную. Юкиро решил показать, что ставит своего любимца выше комнатной утвари.
        Музыка переливалась - легкая, как солнечный свет
        Две женщины, в чьих жилах текла кровь Золотого Дома, были старшими над служителями Храма. Только рожденные с каплей крови Ай-Ти могли исполнять обряды в Храме Сущего и Иями внучки Творца. Одетые с пышностью, они замерли на ступенях, ожидая процессию.
        Впереди шли девушки с кувшинам и зеркалами. Они пели. Монахи в желто-бурых одеждах двигались вереницей с растениями в руках - осокой и стрелолистом. В небо выпустили ручного журавля - тэммоку. Светло было на душе. Потом распахнулись двери.
…Он низко склонил голову - впервые заколка схватывала его волосы так, словно у высших; на лицо упала тень. Лодочка замерла в ладонях - казался храмовой статуей. Придворные не осмеливались перешептываться, однако у всех вертелась одна мысль - если Благословенный позволил ему войти в храм среди знати, когда он будет ему ставить сэрэн со свечой на алтарь? После кого? Безумие предполагать, что повелитель, чтящий закон и обычаи, пропустит его раньше людей Первого и Второго Круга - но дальше? Какое место при дворе отведет он своему любимцу?

…Слишком много глаз следят за ним. Нельзя допустить ни одного неверного шага. Плохо, если он оступится или промедлит, - любая неловкость испортит все. А дышать тяжело. Полно, дышит ли он вообще? Лицо ровное, ресницы опущены. Выдержки побольше, чем у иных потомков Солнечного дома. Только вот что дает ему эту выдержку?
        Алтарь ждет дара Юкиро. Он зажигает фитилек маленькой свечки - и, развернувшись вполоборота, принимает плетеную лодочку с горящей свечой из других рук - из рук того, кто, склонившись, отступает в тень, не смея подойти к алтарю. Обе лодочки отправляются к порогу Сущего вместе.
        На обратном пути Йири пришлось ехать шагом, однако повелителю казалось, что величайшее желание того - сорваться в галоп и умчаться подальше, куда-нибудь в дикую степь, хоть к ри-ю. Впрочем, сегодня у многих были смятенные лица.
        Наконец достигли Дворца-Раковины. Повелитель кивком отпустил Йири, и тот просто исчез, никто не успел даже посмотреть ему вслед.
        На сегодня - никаких дел.
        Юкиро кликнул слугу:
        - Пусть Йири придет.
        Он уже должен был успеть переодеться. Значит, появится незамедлительно. Что думает он о сегодняшнем дне? Пожалуй, Юкиро хотелось это услышать.
        С поклоном вошел Ёши. Еще не старый, он был почти совсем седым, а лицо всегда имело странно смешливое выражение, не соответствующее спокойному и вдумчивому характеру. Не успел ни слова сказать - появился слуга. Он выглядел испуганно.
        - Благословенный… Господин Йири просит позволения остаться у себя.
        Это было что-то новенькое. Он никогда не проявлял желания уйти или остаться, тем более не позволял себе вообще не явиться на зов. Юкиро даже растерялся на секунду. Потом брови его сдвинулись, он уже хотел отдать приказ слуге, но шепот коснулся его слуха:
        - Повелитель, выслушайте меня.
        Повелитель махнул рукой - слуга испарился.
        Ёши отвесил поклон и с неторопливой уверенностью, которая всегда отличала его, произнес:
        - Пожалейте мальчика, Благословенный. Ему сейчас трудно.
        - Объясни.
        Ёши покачал головой.
        - Он только что видел, как двор разделился на его открытых врагов и тех, кто будет лицемерно пытаться стать его другом.
        - Ну и что? - голос Юкиро стал резким. - А кто здесь живет иначе?
        - Но он-то не рожден во дворце. Его не охраняет даже закон - только ваша воля. Для вас, мой повелитель, это всего лишь игра - а для него?
        - Чего еще может желать мальчишка вроде него?
        - Всего, чего у него нет - и, боюсь, никогда не будет.
        Ёши вошел не спросясь. Кроме Юкиро, он единственный мог себе это позволить. Йири лежал на ложе ничком; он быстро поднялся, лицо было совсем детским и очень несчастным. Он был совсем не похож на себя. Привычным движением врача Ёши взял Йири за запястье, подержал его руку недолго, усадил. Посмотрел на юношу пристальным и по-стариковски мудрым взглядом.
        - Я… я просто не знаю, что мне делать, - прошептал Йири. - Скажите мне, что и как, я вас умоляю…
        - Не я имею право сказать тебе все, о чем ты спрашиваешь, а тот, к кому ты идти отказался.
        - Я не могу. Я умею только подчиняться, но сейчас я боюсь слышать приказы.
        Ёши положил руку ему на плечо, привлек к себе. Тот закрыл глаза, у него было такое лицо, словно он в храме отчаянно молит о чем-то какое-то божество.
        - Попробуй ни о чем не думать. Я могу дать тебе средство, от которого ты сразу заснешь.
        - А потом? Мне ведь придется проснуться.
        Ёши не знал, как быть с этим внезапным доверием, этой искренностью, которую сам Йири навряд ли осознавал. Врач, он порою лечил не только тела, но и души - однако здесь чувствовал себя бессильным.
        - Верь, что Сущий не оставит тебя своей милостью, - наконец сказал он.
        Глава 10. ЯД
        Их называли Детьми Облаков, этих, взявшихся ниоткуда, с голубыми глазами. Они спускаются на землю, когда демоны овладевают людьми, когда горят деревни, когда дождь идет красный и теплый, как кровь, - среди зимы. Они убивают нечисть и тех, у кого уже не осталось души. И не бывает гнева на лицах чистоты первого снега. Потом они поднимаются в горы, и одеяния цвета неба видны на опасной тропе - долог путь наверх. Там, где прошли голубоглазые воины, вырастают белые и голубые цветы. Лишь смелые и удачливые могут коснуться стеблей тех цветов - звезд, растущих на скалах.
        "О, Сущий, как странно устроена жизнь! Еще год назад я даже не думала, что на Островке может что-то меняться, разве что несчастный случай произойдет с отцом, храни его Бестелесные. Однако теперь я сама себе удивляюсь - я чувствую гнев, когда при мне говорят об этой игрушке отца. Мне должно быть все равно, есть он или нет. А сейчас хочется запретить упоминание даже о тени его. Я ничего не понимаю. Повелитель, перед которым склоняются все, позволяет придорожному сорняку совсем уж немыслимое. То, что отец все время держит его при себе, понятно - многие питают слабость к красивым птицам. Но то, что произошло недавно в Храме? Узнаю отца. Он хочет что-то показать кому-то и выбрал такой необычный ход.
        Я бы лишь посмеялась над тем, как всколыхнулся двор. Но он разрешает этому существу присутствовать при разговорах. Зачем? Отец ничего не делает просто так. Уж не затем ли, чтобы чему-то научить, как когда-то меня? Тот живет во Дворце-Раковине, и уже одно это, кажется, заставляет многих считать его довольно значимой личностью…
        Я не поверю, что кто-то может оказывать влияние на отца, сколько бы мне ни намекали на это.
        Неужели это простая ревность? Странно открыть в себе это чувство. Но у мальчишки есть все, чего лишена я - кроме происхождения. А подобное имеет значение лишь для таких, как я - фигурок большой игры, в которую ему не войти".

* * *
        День был серебристым, и вечер лишь усилил цвет серебра. Острые листья садовой осоки казались темными, влажно блестели - недавно их сбрызнули водой. Цикады заливались на разные голоса - мелодичное потрескивание, звон и самое настоящее пение плыли над травой.
        Пальцы гладили чеканку драгоценного кубка - тоже из серебра, черненого, звонкого, как вечер. Чеканная, мчалась охота, и глаза зверей были рубинами, а глаза коней - прозрачными, как роса.
        Йири любил сидеть здесь вечерами.
        Неподалеку шуршал фонтан. За высокой изгородью из кустов жасмина не было видно стен соседнего павильона - там могла бы играть музыка. Но Йири этого не хотел. Он больше любил слушать цикад.
        Здесь он мог быть один. Впрочем, он часто бывал один - и теперь этим не тяготился. Только мальчишка-прислужник тенью таился где-то; достаточно умен и вышколен, чтобы не попадаться на глаза.
        Вино было холодным и легким… и странный, едва уловимый привкус ржавчины тонул в нем…
        Асаланта.
        Он понял. Он не успел испугаться - но пальцы разжались, и к звону цикад добавился новый звон…
        Инстинкт лесного зверька. Он не должен был догадаться, однако сумел - но, быть может, слишком поздно. Успел выпить всего глоток…
        - Позови господина Ёши! - крикнул он мальчишке, белым пятном мелькнувшему слева - и сорвался с места.
        Может быть, напрасно. Когда он влетел к себе, время кончилось. Он закричал и упал на колени перед кроватью. Попробовал встать - но тело свело судорогой, пальцы сжались на шелке покрывала.
        Его не пожалели, он должен был умирать трудно.
        Ёши, опытный врач, понял все, как только увидел его. Нельзя было коснуться - он заходился в крике. Только своего помощника Аташи допустил туда - и закрыл двери перед остальными.
        - Тише… Пей, - горько: обжигает горло. Чьи-то руки держат за плечи. Ему кажется - он снова там, на дороге…
        - Тише… Теперь все хорошо.
        Как долго… Он знает - боль легко прекратить. Но попросить об этом не может: горло перехватило спазмом.
        - Вот так. Поверни ему голову.
        - Наставник, он справится?
        - Возможно - ведь он жив до сих пор.
        - А говорить-то сможет? Он так сорвет голос.
        - Аташи, ты дурак.
        - Но ведь Солнечный …
        - Ты дважды дурак. Вот он сейчас меня слышит. И наверняка согласен со мной…
        - Наставник…
        - О, Сущий, о чем ты думаешь? О жизни человека или о починке игрушки? И это мой ученик!
        - Но он…
        - Помолчи и не отвлекай меня… Успокойся, дружок. Скоро будет легче…
        Повелитель был занят беседой с Хисорэ, начальником гвардии Островка. Увидев растерянные глаза посыльного, прервал разговор, сам вышел в соседнюю комнату. Выслушал.
        Ему не посмели сразу сказать, в чем дело - он понял только, что его любимцу плохо. Направился к Малым покоям - через полдворца, почитай - шел быстро, за ним едва поспевали. У дверей сопровождающих отослал. А миг спустя полог отдернулся - вышел Ёши, лучший врач Сиэ-Рэн. И сказал, не опуская глаз, все как есть - и не дал войти. Тогда Юкиро распорядился найти виновных.
        Не сразу, но их нашли.
        А пока два человека стояли в узком коридоре возле тяжелого темного занавеса - двухслойного зеленого шелка. И низший по званию смотрел в глаза повелителю - как страж на того, кто хочет пройти в запретное место.
        - Он не умрет, если сил организма хватит, - медленно говорил Ёши. - Он сделал только глоток. Он молод. И успел позвать меня. Может быть, выдержит. Сильная встряска… Но я верю - он будет жить.
        - Я хочу его видеть.
        - Не стоит, мой повелитель. Он даже не поймет, что вы рядом.
        - Все равно.
        - Как угодно, мой господин. - Он с поклоном отошел, давая пройти. Благословенному послышалось в его голосе осуждение.
        Лицо на плоской подушке серое, неживое. Губа прокушена - так ему больно. Волосы разметались сорванными стеблями травы. Ёши не хотел, чтобы он видел Йири таким? Юкиро склоняется к юноше и задумчиво трогает прядь волос.
        Ёши видит, как повелитель что-то тихо говорит лежащему, и врачу кажется - это обещание.

* * *
        Он поправлялся долго - почти неделю никто, кроме Ёши и помощников лекаря, к нему не входил. Был в сознании - но лицо безучастное. Ёши брал его за руку, разговаривал, гладил холодные пальцы. Йири молчал. Только сказал однажды:
        - Снова меня не взяли…
        В комнате было тепло и солнечно, блики бежали по голубому шелку - весенним занавесам, запах цветов долетал из сада. Окна были открыты - и там, где лежал он, и в соседних покоях. Только Ёши и помощников его - Аташи и немолодую круглолицую Хээлин - видел Йири.
        Хээлин, говорливая, с детским голоском, окружила его трогательной заботой. Старалась вовсю - поправить что, принести, поддержать. Йири слегка уставал от нее. Аташи, десятью годами старше Йири, напротив, казался хмурым и молчаливым, но сердце имел доброе.
        В этот раз было как-то особенно тихо. Он помедлил, открывая глаза, - не хотелось возвращаться из полусна. До сих пор было трудно дышать. Йири понимал - все равно бы узнали, что он умер от яда, поэтому не сочли нужным сделать его смерть легкой - или дать средство медленное, не заметное сразу.
        Йири знал, что виновные еще живы.
        Человек сидел у окна, смотрел какие-то записи. Обернулся неторопливо, словно почувствовал:
        - Как ты?
        В привычно сухом тоне впервые проскользнуло что-то близкое к нежности. Лицо внимательное. Тяжело было выдержать взгляд.
        - Хорошо… - слова едва дались ему. Он сделал движение встать - и понял, что зря. Кружилась голова, он почти не мог шевелиться - асаланта не отпускала, даже зная, что проиграла на этот раз.
        - Хорошо, да? - усмехнулся мужчина в малиновом хаэне. - А по тебе и не скажешь.
        - Простите меня…
        - За что, сердце мое? За то, что ты остался жив?
        Непривычное обращение, кажется, отняло последние силы. Он замер. А тот, напротив, продолжил:
        - Пожалуй, вина на мне. Не смог уберечь. Таковы дворцы, Йири.
        Он отвернулся к бумагам.
        Юноша перевел взгляд на небо. Он часто смотрел за окно - раньше. Золотистые облачка спешили куда-то, но не успевали - их догонял ветер, обращая в ничто.
        - Как хорошо жить! - вырвалось у Йири.
        - Я рад за тебя. Ты сам это сказал - значит, тебе есть к чему возвращаться.
        Проговорил - и заметил с удивлением, как лицо Йири застыло. Из-под сомкнувшихся ресниц на щеку стекла прозрачная капля.
        - Что с тобой, мальчик? Ты плачешь? Посмотри на меня!
        Он подошел, склонился к кровати.
        Повинуясь приказу, Йири открыл глаза. Попробовал улыбнуться - на сей раз получилось плохо. Но слабость - это не то, что нужно Благословенному…
        - Не делай этого, слышишь? Я не хочу от тебя притворства, - потребовал Солнечный, и, уже мягче, добавил:
        - Ты мне дорог таким, какой есть.
        - Какой есть? - повторил едва слышно Йири. - Может, и так…
        У него не осталось сил говорить.

* * *
        Повелитель назвал имена. Двое. Спросил:
        - Ты их знаешь?
        - Да.
        - Ты считал их врагами?
        - Я не обращаю внимания на тех, кто внизу, мой господин.
        - Напрасно…
        - Они - просто глупцы, хоть и стоят высоко. Вельможи из Первого и Второго круга так бы не поступили.
        - Верно… Они добились высокого звания при дворе. Но остались трусами и глупцами. Хочешь увидеть, что с ними будет?
        - Мне достаточно знать об этом.
        Юкиро усмехнулся.
        - Теперь тебя вряд ли посмеют тронуть - во всяком случае, подобные побоятся. А лучшие будут ждать и смотреть. Что ж… они не знали, сколь много стоит твоя жизнь.
        - Этого не знаю и я.
        - Узнаешь, - Благословенный прищурился. - У них есть семьи - и родичи. Они тоже ответят. Отдаю их тебе. Решай сам…
        - Я не могу… - голос вдруг отказал.
        - Назначь цену сам.
        - Иями! - вырвалось у него. Лицо стало бледнее, чем когда он лежал при смерти.
        - Если такова ваша воля…
        - Я хочу, чтобы решал ты. О твоем решении будут знать - это не будет мое слово.
        - Хорошо, господин, - сказал он тихо - словно занавески задернулись с холодным шуршанием шелка. - Я знаю, что делать.
        Повелитель внимательно посмотрел на него.
        - Кажется, ошибались те, кто считал тебя безобидной игрушкой.
        Он лежал ничком, спрятав лицо, стараясь вжаться в светлые покрывала. Пальцы то распрямлялись, то судорожно сжимались в кулаки. Когда явились слуги причесать волосы, одеть - закричал, чтобы шли прочь. До этого он и голоса на слуг не повысил ни разу. Когда повелитель спросил о нем - те испуганно отвечали, что не готов, что не желает их видеть. Повинуясь приказу, снова пришли - на этот раз он терпел, отворачивая лицо, словно любые прикосновения причиняли боль. Тот, в темно-малиновом, не говорил ничего. Потому что уже сказал достаточно.

«Отдаю их тебе».
        Кому - «тебе»? Не юноше, которому ничья кровь не нужна. А любимой игрушке, которую вознесли, одарив благосклонностью. Поздно говорить «нет».
        На рисунке был водопад - к нему слетались черные птицы. Странно блестела роса на крыльях. Цвета пожухлой листвы - поздняя осень, краски севера. А вода - отчаянно-светлая, словно живая, падает с камня. Кисть летала, касаясь бумаги, замирая на миг…
        Все, кто родился мужского пола в семействах обоих виновных, были убиты. Женщин увезли далеко, не позволив взять с собой ничего. Молчали на Островке - нечего было сказать, и отныне - боялись. Событие в Храме могло быть игрой. То, что случилось потом, игрой не было.
        Если и оставались вопросы, больше никто не осмелился бы их задать. За покушение на жизнь кого-то из Золотого дома платят все. Но и за тех, кто отмечен Солнечным, нельзя брать малую плату. Нельзя.
        Ёши избегал смотреть на Йири. Он не осуждал его - тот поступил честно. С собой и с другими, живущими на Островке. А юноша держался на редкость спокойно - и Ёши чувствовал себя неуверенно рядом с ним.
        - Я не из Золотого дома, - сказал врачу Йири. - Но если Благословенный хочет, чтобы тень крыльев Ай-Ти тронула чью-то тень, должно быть так. и так будет. Не моя жизнь стоит дорого - его воля.
        Он замерзал тогда под тощим одеялом в начале месяца Волка. И казалось, это не дрожь, а бег огромного зверя, бег, сотрясающий землю. Он хотел спать - но выбрался наружу и сел у погасшего круга костра. Караульный окликнул его, предложил что-то теплое… Йири котел в тепло, однако боялся, что перестанет чувствовать бег лап в ночи. Он, как мог, объяснил это охраннику - и его вновь не поняли.
        Кенну потом смеялся над ним. Он всегда смеялся. То задорно, то зло. Тогда, давно, он казался Йири намного старше его самого. Теперь Йири считал старше себя, хотя Кенну было девятнадцать, когда он умер. Йири девятнадцати ждать еще долго.
        А здесь нет живой тени созвездий.
        И холодно по-другому.
        Несколько дней прошло. Благословенный был занят - и они почти не виделись. Иримэ направила посыльного - не решился идти к ней. Ёши заглядывал иногда - обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волоска не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.
        Ёши спрашивал, но смотрел в стену. Все-таки Йири не выдержал:
        - Лучше мне было умереть?
        - Не говори глупостей, - впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. - Это ничего бы для них не изменило. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.
        - Мне нельзя по-другому.
        - Почему?
        - Потому что лишь этим я могу хоть как-то заплатить за оказанную честь.
        - Тогда скажи, - необычайно кротко спросил врач. - Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Благодарность? Или на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть - мой долг?
        - И то и другое.
        Ёши шагнул к нему.
        - А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас - от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?
        - Не знаю, - шепотом.
        - От тебя требуют совершенства. А если тебе придется умереть? Тоже постараешься сделать это безупречно? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен, уж мне поверь. Хоть это радует.
        Он повернулся и вышел - резче, нежели следует.
        Светлые камешки дорожек - причудливые радостные узоры. Белые конюшни - по стенам плясали тени от широких листьев.
        Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо - и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти - видеть тебя таким не должен никто.
        И вот - не успел. На конюшне его встретили так, будто готовы в пыль превратиться и под ноги лечь. А она, рыжая, шерсть поблекшая - или почудилось? - смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер - что же останется?
        Он наклонился над кормушкой. Корм засыпали недавно… Вспомнились рассказы Хиранэ…
        - Я знаю, какой это яд.
        Фея начала ржать и метаться - и скоро ее не стало.
        - Ее-то за что? - тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью ходил, уже вытолкнули вперед. Стоял - цвета ивового листа, серо-зеленый.
        - Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кто здесь был?
        - Никого…
        - Жаль… Может, попробуешь вспомнить?
        Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:
        - Девочка… - язык едва слушается.
        - Зачем?
        - Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь - о ней по всему Островку говорят…
        - Как глупо. Ты бы хоть посмотрел, что она делает.
        - Ведьма… Глаза отвела… - обреченно выдавил конюх.
        - Ведьма?
        Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:
        - Найдите ее. И приведите ко мне.
        На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит - при нем секретарь.
        - Что-то случилось? - а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири - мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот - так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:
        - Закончим потом.
        И к Йири, без досады, скорее, с любопытством:
        - Говори. Ты же не так просто явился?
        Хмурится, узнав про Фею.
        - Это уже наглость.
        - Это ведь не случайность, мой господин.
        - Конечно же, нет. И чего ты хочешь?
        Тот опускается на колени:
        - Простите… Я должен был следить лучше.
        - Фея - твоя. Хорошая лошадка… жаль, - и, подумав: - Не хуже найдем. Но это уж слишком.
        - Что же теперь?
        - Твоя потеря, ты и решай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?
        - Не со мной на этот раз. Я уже приказал найти девочку. Но я не хочу знать, кто за этим стоит. Потому что простить не смогу.
        А потом глухо, чужим голосом:
        - Отпустите меня.
        - Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?
        - Вернусь к себе.
        - А где твой дом? - спрашивает с насмешкой.
        - В деревне на севере, - в первый раз говорит это.
        - Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?
        - Еще куда-нибудь…
        - И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?
        Не отвечает
        - Чудесно. И ты хочешь просто взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?
        И обрывает насмешки, поняв, что и у Йири есть свой предел. Пока еще есть.
        - Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь - нет.
        - А если я все же покину Островок? - голос неожиданно легкий, парящий какой-то.
        - Ты этого не сделаешь, - улыбается Благословенный. - И не потому, что боишься расправы. Просто не уйдешь, если я говорю «нет».
…Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:
        - Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?
        - Конечно. Сам справишься?
        - Да. Могу ли я сам решать, что с ними делать?
        - Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.
        - Ваша воля, мой повелитель.
        Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну - солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.
        Легче стало, когда увидел девчонку - не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже - а по-другому не назвать. Сразу, с порога - в слезы:
        - Я ничего не знаю! Она похожа на Соэн…
        - Не знаешь о чем?
        Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:
        - Пожалуйста, простите мою госпожу!
        - Не хотел бы я иметь таких слуг, - задумчиво говорит Йири. - Теперь уж говори все.
        А она не знает даже причины. Хотя госпожа - считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?
        Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой - в тени.

…Та была подругой одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает - и у него на горле. Сначала - те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина посчитала виновным его. Может, и так. Но за что - Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина - всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель - для Неба.
        Все равно теперь.
        Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает кусты. Тихо. Влажный звук меди - отмерили время. И снова тихо.
        - Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?
        - Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет - есть ваша. За пренебрежение - пусть ответит она одна.
        - А девчонка? И конюх? Они тоже виновны, хоть и по-другому.
        - Та - просто дурочка. Преданная - но за глупость платят все. И он - за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но пусть останутся жить.
        - Хочешь, чтобы их отпустили?
        - Нет.
        - Я не понимаю тебя.
        - Пусть решит воля Неба…
        - Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.
        - Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху, - их отдают.
        - Жалеешь таких, как ты когда-то?
        - Нет. Я теперь не умею жалеть.
        - Учишь меня справедливости? усмехнулся Благословенный.
        - Разве у меня есть право на это?
        - Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.
        Иногда предоставленным воле Неба давали задание, на котором не хотели терять хорошие рабочие руки - закрепить что-то на высоте или другое. Но часто поступали иначе. Этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин - смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку - час.
        Умерли оба.
        Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею - она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…
        Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.
        - Сердце мое, откуда в тебе это? - задумчиво спросил Юкиро. - Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.
        - Верно, - Йири отвел глаза от окна. - Многому пришлось учиться самому.
        Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.
        - Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был - иным?
        - Я же сказал - какой есть. Но ты и так будешь только таким, каким я захочу, - устало сказал Юкиро. - Пора бы понять.
        После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.
        Пасмурно. Мелкая взвесь - не дождь, водяная пыль. Человеческая фигура бродит по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов - лишь мелкие иссиза - белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка - черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга - мокрая.
        На тонких пальцах человека - три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое - золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье - с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь - как духи садов осенью и зимой. Но те - в полудреме, которую трудно нарушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.
        Человек подходит к пруду - и вдруг срывает гранатовое кольцо. И бросает в воду.
        Часть вторая
        ИВОВЫЙ ОСТРОВ
        Глава 1. СЕСТРА
        ЗАПАД. ЗЕМЛИ СУУРУ-ЛЭ
        Здесь любили золотой цвет. Правитель сууру был молод - он только достиг своего двадцатого года. Одежда его переливалась, словно свет в капле росы - разными оттенками изумительной яркости.
        Нрав молодого правителя внушал опасение приближенным - несдержанный, резкий, он редко слушал советы и часто - льстецов.
        Тронный зал был отделан бирюзовым, черным и золотым - диковинные звери с львиными головами и длинными гибкими телами словно текли вдоль стен. Чем-то подобные существа походили на произведения тхай - но были массивнее; к тому же тхай никогда не изображали зверей в тронных залах.
        Голос правителя - звучный, красивый - отражался от каменных плит.
        - Они закрывают нам торговые пути на восток!
        - А мы им - на запад, - старшего советника раздражала эта категоричность. Тем более что за себя он не опасался ничуть.
        - Они плавают на запад на шаварских судах, на которые нам нельзя нападать. Сами же не пускают нас в пролив Эш.
        - Вы предлагаете войну, государь. Но сейчас это бессмысленно. У них сильный правитель. Сейчас у них союз с синну.
        - Союз? Временное перемирие. Дикари ни в коем случае не придут к ним на помощь. Мне надоело плестись в тени тхай.
        - Сейчас с ними выгоднее торговать, нежели воевать.
        Молодой правитель поморщился.
        - Трусам всегда выгоднее торговля - они боятся протянуть руку и взять силой то, на что имеют права, предпочитая за это платить.
        - В войне платят обе стороны. Не забывайте об этом.
        Старший советник поднял обе руки, призывая прислушаться к его словам.
        - Поймите, государь, у нас сейчас нет сильных союзников. Северные дикари не в счет
        - нам никогда не призвать их к порядку, они, как стая ворон. Накинутся на нас, как только мы дадим слабину.
        - Так не надо ее давать.
        - Мало вам южных пиратов? Война парализует торговлю полностью.
        По голубому бархату бежали узкие золотые львы, охотясь за солнечным светом.
        - Вы принесете беды стране, - старый советник давно не боялся говорить открыто. А уж молодого правителя знал с самого детства - и ничуть не опасался его тяжелого нрава. - Нам не выиграть эту войну.
        - Я не хочу ждать. Если они станут сильнее нас еще и на море, сууру останется только вспоминать о былом величии.
        - Войскам не пройти через горы. Там множество тайных троп - лазутчики проберутся, но любой отряд будет остановлен. Не забывайте - тхай знают свои горы лучше нас.
        - На юго-востоке есть два хороших пути.
        - Они охраняются гарнизоном.
        - Значит, нужно отвлечь внимание наших соседей. В северных областях неспокойно. Наши люди сумеют подогреть недовольство… а при удаче - помочь голытьбе поднять восстание. А дальше - мои войска перейдут границу и двинутся на столицу.

* * *
        СЕВЕР ПРОВИНЦИИ ХЭНЭ
        Лето выдалось на редкость засушливым - еще хуже, чем два предыдущих. Это не мешало чиновникам требовать полного налога с крестьян. Некоторые семьи, не выдержав, бросали свои наделы и уходили. Не выплатив долга - нечем было платить. Скрыться удавалось только в горах, там, где невозможно обрабатывать землю. За беглецами посылали солдат, и те либо силой возвращали людей на место, либо отправляли заниматься тяжелой работой. А потом, когда начались мятежи, беглых убивали на месте. Семьи уходили с детьми - порой солдаты убивали детей, порой забирали с собой и отдавали в другие деревни.

* * *
        Странное у него было прозвище - Муравей. Неприметный совсем, быстроглазый, он в тридцать с лишним все еще был одинок. Зато друзей водилось много. Поговорить любил, да и помочь не отказывался. В деревнях его знали. Бродяга, а слова нижет складно - заслушаешься. Ни умом, ни смелостью не обижен. Ходил по дорогам Хэнэ, про жизнь расспрашивал, а порою запретное говорил, пугающее и утешительное. О порядках, о зверствах чиновников - да мало ли чем крестьянская доля трудна? А когда неспокойно стало, другие начали приходить - и вроде те же речи вели. A все же к ним душа не лежала. Чужаки - и есть чужаки, то ли дело человек, что в краях этих вырос. А уж когда власти стали народ усмирять, сначала - словом, а после - силой, многие возмутились. Вожаки скоро нашлись. И за Муравьем пошли многие. Встал на дыбы север.
        Уходили те, у кого ничего не осталось. Другие - терпели, не понимая, как можно поднять голос против воли вышестоящих. «Мы защищаемся, - говорил Муравей. - Может, и нарушаем законы, данные Небом - но люди хотят жить и мирно трудиться, а не смотреть, как умирают их дети».
        Такие речи пугали даже сторонников Муравья, но и привлекательными казались.
        Сильно удивился бы Муравей, если бы знал, что соседи-сууру к народному недовольству тоже причастны. Что ж… и впрямь тяжела крестьянская жизнь. Отчего ж не сыграть на этом?
        Старик подошел неслышно. Поговаривали, что в нем нечеловечья кровь - уж больно силен и здоров для таких-то лет. Муравей, подбрасывавший хворост в костер, вздрогнул, ощутив чужое присутствие. Длинные белые волосы старика в свете огня показались рыжими.
        - Уходить надо, - обронил Муравей. - Ничего мы в этом болоте не высидим.
        - Надо, - согласился старик. - А как их уведешь? Уговори-ка родных без защиты оставить! Войска придут - несладко в деревнях будет.
        - Раньше бы думали, - буркнул Муравей, поправляя выкатившееся из костра поленце. - Я никого силком не тянул.
        - Слушай! - старик предостерегающе поднял палец.
        Темные лохматые кусты шевелились. Раздался тоненький свист, потом стрекот.
        - Цикадка ночная да ветер.
        - Все вам, молодым, объяснять, - поджал губы старик. - Лесовик то. Предупреждает. Сейчас крыльями хлопать начнет.
        И верно - послышалось хлопанье крыльев, словно встрепенулась ночная птица.
        - Ладно, - Муравей поднялся. - Что тут говорить… Уведу тех, кто пойдет.
        - А других что же, бросишь?
        - Некогда мне нянькой служить. Кто уговорами да хитростью за собой манит - а я никогда. Сами выбирали, кого слушать. А здесь останемся - всем худо будет.
        С хитрым прищуром старик посмотрел в лицо Муравью.
        - Мне-то помирать скоро, а вот ты, гляжу, далеко пойдешь.
        - Смотри, не накаркай.
        - Не я ворон. Других довольно. А вы, глупые, слушаете, уши развесив, - он подмигнул Муравью.
        - Без меня отправляйтесь. Пусть будут к вам милостивы Бестелесные. А я уж тут… с детишками своими побуду. Твое дело молодое - уводи людей. Утречком, по туману… тропку я тебе показал. Мы, почитай, возле нее сидим.
        Парнишка с неровно обрезанными до плеч волосами на удивление ловко орудовал иглой. Муравей подошел, присел рядом.
        - Вот… сумку чиню.
        Кто посторонний удивился, услышав слова Муравья:
        - Аюрин… Подумай все же, девочка. Зачем ты с нами идешь?
        - Шить умею - пригожусь, - стрельнула глазами та.
        - Почти все тут мальчишкой тебя считают.
        - И правильно, - она перекусила нитку, смешно вздернула острый носик. - А то вышибли бы отсюда к демонам рогатым.
        - Не ругайся, - строго сказал Муравей. - Привыкнешь - не женится никто.
        - Ой ли? - насмешливо покосилась. - Утопиться, что ли?
        - И все же лучше бы ты…
        - Некуда мне возвращаться. Сам знаешь. Нечего душу вытягивать.
        - Знаю. Потому и принял. Но добрые люди найдутся…
        - Ой! - она уколола палец, слизала капельку крови. - Придумал тоже - добрые люди. Где их искать-то?
        Сказала, задумчиво рассматривая только что уколотый палец:
        - Был у меня еще один брат. Старший; мать его моей матери родной сестрой приходилась. Все умел делать, без слов понимал, ласковый… И красивый - помню. Пропал он. Ушел с караваном - и кругов на воде не найти.
        Прибавила задумчиво:
        - Говорили, что погиб караван. Только ведь убитых никто не считал. Может, жив? В тот год мне один сон часто снился. Кукушка поет - к радости, роща такая светлая, солнечная. И он навстречу идет, словно бы чуть постарше стал. Нарядная рубаха на нем и белая тэй - ему как раз бы тринадцать исполнилось. Смеется, руку протягивает…
        Муравей стер со щеки девчонки слезу. Поднялся.
        - Пора мне. Шей… Если жив - может, и встретитесь.
        Аюрин плохо спала по ночам. С того дня, как увидела мертвых родителей. В их деревушке укрылся десяток мятежников - и нашелся честный человек, выдал властям. Налетели конные, как шквальный порыв. Вроде как суд был… короткий такой. Двоих отпустили, чтобы другим рассказали. Аюрин сбежала, посчастливилось. Муравей ее подобрал. Она сперва все молчала. Потом отошла - и бойкая девчонка оказалась, разговорчивая.
        Про семью часто рассказывала.
        - Сестра второго ждала… только она и я знали. Мужу не говорила пока. Она много старше меня смотрелась, хотя ей всего семнадцать исполнилось. А муж ее смеялся забавно - как камешки перекатывал.
        Она считала всерьез, что жениха себе не найдет - а кому нужна девчонка, которая по лесам шлялась вместе с мужчинами? Муравей не разубеждал. Заботился, как о дочери. Рад был бы удерживать ее подальше от доли такой - но поди переубеди Аюрин. Упрямая
        - кремешок. Чуть тронь - искру высекает. Стрелять научилась на диво быстро и метко. И тех, кому стрелы предназначались, совсем не жалела.
        Аюрин подошла, задумчивая:
        - Не ладится ничего. Не буду сегодня еду готовить - еще отравитесь. Я все о брате думаю. Если он не вернулся и не погиб - может, в люди вышел? А вдруг он среди тех, от кого мы по лесам прячемся?
        Муравей рассмеялся.
        - Нет, девочка. В войска берут после обучения.
        - Так ему тринадцать было. Самый возраст - начать.
        Муравей пристально вгляделся в сумрачную Аюрин.
        - А говорила, он и мухи не обидит. Пошел бы он военному делу учиться?
        - Кто ж его знает… Я вот тоже невестой готовилась стать. А если он там, а моя стрела его…
        - Чушь, - отрезал Муравей. - Это уж совсем сволочью быть, чтобы - на родные места…
        - Да ведь приказы не выбирают.
        - Не выбирают - да вот исполняют не все.
        На том и кончили разговор.
        Аюрин порой вспоминала прежние дни, рассказывала Муравью:
        - У меня была кукла из пеньки и соломы, любимая. Помню, когда наступал праздник Нового Года, мы с матерью и сестрой делали фигурки из теста - я всегда одну приносила ей. А летом ловила цикадок, говорила кукле: «Смотри, Ниу, такие маленькие - а живут долго-долго. И ты будешь жить долго-долго». А вышло - пеньковая кукла раньше меня умерла. Смешно…
        Муравей отдыхал душой, глядя на ту, кого приемной дочерью считал, на Аюрин. Та, хоть и почти невеста годами, все же много детского сохранила в себе. Щенка лесной собаки приручила - повсюду за девушкой бегал. В отряде посмеивались.
        - Война идет, а у тебя игрушки.
        - Какая же Цветок игрушка? - возмущенно спрашивала Аюрин. - Он живой. А за мной ходит, потому что любит. Я ему родных заменяю.
        - Да какая ж семья у такого зверя?
        - Крепкая. Только он потерялся, вот и доверился мне.
        - Ты дитя еще. Не наигралась, - говорил Муравей.
        - Вот теперь мои игрушки, - она потрогала лук. - Знаешь, если его в руках подержать, он теплеет - и будто поет и дышит. А самому луку-то нравится стрелы пускать?
        Не завершила фразу, наклонилась к Цветку, долго его под шейкой чесала. Он жмурился довольно и лез к девчонке на колени.
        Аюрин сплела для Цветка ошейник из гибких прутиков, красных и темно-коричневых. Но передумала надевать.
        - Он мой, и так это знает. Зачем же ошейник? Он свободен. А захочет уйти - может, в ошейнике его родные не примут?
        А однажды пропал звереныш. То, почитай, ни на шаг не отходил - а то сутки нет. Аюрин Муравью сказала, что не бросит. Тот недоволен был - пора уходить отряду, но отлучиться Аюрин позволил.
        Девушка с ног сбилась, разыскивая питомца.
        - Цветок… Цветок… - громко звать она не могла и надеялась на чуткий слух зверька. Но щенок все не отзывался. Под ногой девушки хрустнула ветка; та охнула, невольно отступила назад. Серебристое сияние - сгусток тумана - качалось неподалеку. Силуэт в тумане почудился - худощавый старик, склонившийся над пеньком. Ночной гость приложил палец к губам и поманил к себе девушку. Даже с двух шагов она разглядела, что зеленоватые искры мерцают на мертвом пеньке - светляки. Старик указал на прозрачное, хоть и черное, небо, где холодно поблескивали такие же искры.

«Что он хочет этим сказать?» - подумала девушка и подошла поближе. Страха не было. Она только открыла рот, и вопрос готов был сорваться с губ, а серебряный старец, не сводя с нее глаз, начал пятиться в сторону сухостоя. Девушка протянула руку - предостеречь, но человек туманом растаял между стволами.
        - Я его видела! Говорю, видела! - горячилась Аюрин. - Да брось. Старик остался там, за ущельем.
        - Это был он, и он растаял! - Аюрин даже топнула ногой, раздосадованная, что ей не верят.
        - Да тебе просто приснилось.
        - А! - она махнула рукой и зашагала подальше от недоверчивых. На ходу обернулась:
        - Если он предупреждал о чем… сами выбрали.
        - Ты и впрямь сны наяву видишь, - говорил Муравей, осторожно ступая, чтобы ветка не хрустнула, - обходил лагерь, часовых проверял. А какие из крестьян часовые? Ладно, хоть не спят на посту. - Твои бы сны нам на пользу.
        - А мне война не снится, - Аюрин упрямо склонила голову - вот-вот бычок бодаться начнет. - Я хорошее вижу.
        - Девочка ты еще, - отчего-то вздохнул Муравей. И пошагал дальше.
        Аюрин опустилась на землю, в одеяло закуталась - хоть привыкла к жизни в лесу, так уютней казалось. Переносицу пальцем потерла - детская привычка, смешная. Долго смотрела на небо. Созвездия покачивались над землей, низко - вот-вот спустятся.

«Как бы Йири сейчас сказал про них? Я ведь и сказок его почти не помню. Все из памяти вышибло. А больше никто не рассказывал».
        Девочка подтянула колени к подбородку, поудобнее села.

«Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал или родичей встретил, что ли… А там, над головой - все беспечные».
        И - глаза подняла:
        - Если вдруг жив… подарите счастье ему.
        Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел - негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место - а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз лом, и пошла к Муравью.
        - Эй! - тихонько окликнула. Тот повернулся - лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком - парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, одежда изодрана.
        - Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через кустарник от них ушел.
        - Как бы за собой не привел, - не по-доброму откликнулся кто-то. - А те - сами выбрали. Ты звал.
        Парнишка, что принес весть, глаза опустил - словно себя виноватым считал. Но сказал:
        - Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел… там, где мелко.
        - Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! - злой голос, немолодой.
        - Пока придется, - Муравей отвечал спокойно. - Сейчас выступим - ляжем все.
        - Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!
        Аюрин стерпеть не смогла.
        - Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!
        - Тише, тише, огонь летучий, - шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но - посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась - таких не видела. Неприметный совсем, если бы не одно - глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.
        "Не иначе лесной дух, тери-тае", - решила девчонка, потянула Муравья за рукав:
        - Эй! Эй, оглох, что ли?
        Мужчина раздосадованно повернулся на голос.
        - Чего тебе? Сама передумала, что ли?
        - Ты на его глаза посмотри! - страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.
        - Такое бывает!
        Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота - глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели - одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили - хоть одного спрячете или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то - деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, казне убытка не будет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье - уничтожали семью. Если виновного найти не могли, расправлялись со всей деревней.
        И ввели новый запрет - на оружие. Раньше крестьяне только мечи - лэ и копья запрещались, и то - бывшие воины, осевшие на земле, ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал приходилось отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.

«Хотите охотиться - ставьте силки», - отвечали охотникам-лучникам.
        Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона - вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов гнулись под тяжестью тел. Командиру было не до разбирательств - захваченных убили сразу, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.
        - Как младенцев, - пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.
        - Я ненавижу их! - закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не замечая камней и комьев сухой глины.

* * *
        СТОЛИЦА
        В табуне были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по баснословной цене. Они уступали шаварским по красоте, но не по резвости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, разной масти - все больше гнедые, вороные и пегие - таких чаще дарят чужеземцам.
        Конюхи подбежали с поклонами, готовые подсказать, - он повел рукой.
        - Я сам выберу лошадь.
        И пошел, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего жеребца, который с интересом потянулся к юноше.
        - Этот.
        - Он - йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.
        - Да.
        - Коня зовут Рыжий. Хороший выбор.
        Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.
        - Оседлайте и приведите на поле. Я хочу знать, на что он способен.
…Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Поскакал, спрыгнул с Рыжего, и забыл про коня, устремившись вперед.
        Ёши видит глаза - растерянные, почти умоляющие.
        - Ты ведь мальчишка еще, - говорит. - Глина в руках мастера. А он - мастер, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.
        Повернулся, пошел. Йири почти бессознательно шагнул следом.
        - Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему - лучше не знать, да и не интересно.
        По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял - ему отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно - одиночество - штука страшная, и вот - словно дождь слова полились. Сначала медленно, каплями, а после - с силой, изумившей врача.
        А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал - замолчал, пальцы ко рту прижав, И смотрел в сторону.
        - Ты продолжай, - мягко и словно бы равнодушно. - или стыдишься чего?
        - Нет. Теперь-то… Нет.
        Ёши помолчал немного, сказал:
        - Вот почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?
        - Ничего… Бывает и хорошо.
        - Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают…
        Йири неуверенно усмехнулся:
        - Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил…
        Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.
«Рыжего выбрал? Словно к огню тянется», - подумал Ёши. «Да… Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем - и нет ничего. Вынужден чужой свет отражать».

* * *
        Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь пол-области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.
        Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира - но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мира - но, сменись у кочевников правящий род, толку от этого брака никакого не будет. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговым народом. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.
        Северо-восточные провинции, весьма удаленные от Сиэ-Рэн, пользовались невероятно большой свободой - не до них сейчас было Столице. Окаэра, важнейшая среди них, единственный поставщик соли в стране, постоянной беспокоила повелителя. Лет десять назад Окаэра управлялась железной рукой, но, к сожалению, тамошний наместник решил поставить свой Дом слишком высоко - и создал маленькое государство, правдами и неправдами добившись, что все его родственники оказались в Окаэре на важных постах. Но родственники, на беду, не отличались умом и слишком задирали нос, чуть не в открытую игнорируя столичных ревизоров. Пришлось наводить порядок… В результате сменилось еще три наместника - первый, человек разумный, но в годах, неожиданно умер, толку от второго было - как молока от вороны, а третий, нынешний, жаден и легкомыслен. И чиновников своих распустил. Этот наместник панически боялся повелителя, что не мешало ему воровать.
        Юкиро махнул на него рукой - провинция худо-бедно приносила доход, а лучше безвольный вор, чем очередной умник, возомнивший себя хозяином.
        И оставил дела на северо-востоке, как были.

* * *
        Повелитель призвал Ёши, хотя был здоров. Врач поспешил на зов - гадая, о чем пойдет разговор. После выздоровления Йири Благословенный стал относиться к врачу с заметно большим расположением, по крайней мере, его мнения спрашивал.
        Повелитель смотрел со ступеней в сад, где качались над дорожками огромные темно-красные цветы с теплым горчащим ароматом. И одежда на Благословенном цветом была - остывающий уголь. Без предисловий Юкиро спросил:
        - Ты часто видишься с ним. Он тебе доверяет?
        - Конечно. Его жизнь была в моих руках, а во время выздоровления - и душа. - Не требовалось пояснений, чтобы понять, о ком речь.
        - Скажи, что ты думаешь, - потребовал Юкиро.
        - Что бы я ни сказал, решение принято. Я вижу - во взгляде, повелитель.
        - И все же?
        - Ему бы стоило получить хоть какую защиту. Пока его считают немногим выше домашней кошки, хоть и очень опасной - за попытку наступить ей на хвост можно поплатиться головой.
        - Я подумаю.
        - Вы это обещали ему? - не надо бы так говорить - но кто еще скажет слово за Йири?
        - Это.
        Кажется, Ёши колеблется.
        - Не всякая ноша ему по силам. Он же еще мальчик. И потом… Я бы хотел, чтобы он обрел положение - но не потерял себя.
        - Себя? Кто же он? Ребенок с наивным взглядом, что появился здесь четыре года назад? Или тот, кто взял жизнь у троих за смерть своей лошади?
…Пара вышитых шелком подушек брошена на пол. Шелковая одежда - струящиеся лепестки, зеленый и белый оттеняют друг друга. Волосы собраны нарочито небрежно, и весь облик его - охапка цветов полевых, сбрызнутая росой, упавшая на циновку. За ажурной решеткой из горного клена - играют на тоо. А в руках Йири - лист бумаги, закрепленный на тонкой широкой доске, и черная кисть. Заслышав шаги, он поднимает голову - и Ёши тут же отступает назад, опасаясь увидеть - и в самом деле понять, чья душа у юного художника теперь.

* * *
        Мало кто знал про эту белую крепость, спрятанную в горах. Посторонним туда вход был заказан. И мало кто из бывших воспитанников туда возвращался - своих опознавали по особым приметам, по тайным знакам, по меткам на подкладке рукава, - но не стремились глядеть на лица. И женщины сюда приходили - на равных. Их всех называли - шин, Скользящие в тени. Огромной стране требовались люди, умеющие забраться в любую щель, подслушать и разузнать. Лишь единицы могли быть уверены, что шин не следят за ними, что не станет известным то, что отчаянно хочется скрыть.
        И другая крепость была - из серого в искорках камня. Не пряталась - люди сами обходили ее стороной.
        Хэата - на службе у повелителя. Обученные убивать. Особое ведомство. Лазутчики - другое совсем, эти не отнимают жизни сами. Между двумя школами - уважение, но никто не вмешивается в дела другого.
        Хисорэ, один из ближайших советников повелителя, стоит во главе дворцовой охраны - и посвященные знают, что и хэата его. А Зимородкам-Мийа принадлежит школа шин. И старший сын в роду занимает должность начальника над Скользящими в тени уже четвертый год.

* * *
        СУЭ
        Ее имени, данного при рождении, никто не знал - только прямое начальство. Для всех она была - Суэ, Ручей. Ей исполнилось тридцать шесть. Лицо приятное - и вместе с тем неприметное. Тугой узел волос, маленькие загорелые кисти с загрубевшей кожей ладоней. Странница в блеклой одежде, беженка из разоренной деревни, вдова, потерявшая мужа, - у нее были сотни обличий. И все скромные, вызывающие сочувствие. А могла и величавой казаться, только пользовалась этим редко.
        Среди шин все слыхали о ней, хотя мало кто мог бы узнать в лицо. И точно уж не жалели - завидовали. Пятилетней девочкой попала она в белую крепость. Двенадцатилетней впервые покинула ее в одиночку. И, вернувшись через полгода, получила награду.
        Суэ не поднимает глаз - и без того ее удостоили чести великой, лично с господином говорить.
        Занавески задернуты - от яркого утреннего солнца спасают, и лица обоих в тени. А голос Высокого негромкий, отчетливый, как и все голоса придворных.
        - Отыщи его родных.
        - Да, господин.
        -Если живы, приведи в надежное место - сама подберешь куда. Там дождешься, пока заберут.
        - Поняла, господин.
        - Если мертвы - все про них разузнай, как звали, кто такие.
        - Будет исполнено, господин.
        Суэ удаляется в полупоклоне, не осмеливаясь повернуться спиной, пока не доходит почти до самой двери. И лишь тогда выпрямляется.
        И словно просачивается сквозь занавеску, не качнув складок.
        Кору подходит сзади. Ее волосы пахнут ягодами ежевики.
        - Мальчишка тебе зачем? Люди Шену троих лазутчиков-шин убили уже. А мы только молчать и можем.
        - Я всегда жду спокойно. Но когда придет время, у меня должно быть оружие - все, какое смогу найти.
        - Эта женщина… думаешь, справится?
        - Ты сама женщина, - Каэси с улыбкой смотрит на жену. - И тоже на многое способна. Так что же сомневаешься в ней?
        - Я устала от наглости Лисов. У них под контролем чиновники половины провинций.
        - А у меня - шин.
        - Средний из братьев, Ханари, начинает значить немало среди военных.
        - Пусть пока возится с новобранцами. Не забудь, за ним следить - легче легкого, и его часто не бывает в столице - почти все свои дни проводит в лагерях и школах по подготовке бойцов. А там не до придворных интриг. К тому же он слишком порывист - он не станет серьезной помехой. А вот мальчик, Тами, может со временем… если дадим это время.
        - Так зачем тебе любимец повелителя? И даже не он, а родня?
        - Родня - чтобы держать его крепко, а сам он… - улыбка вновь трогает тонкие губы.
        - Ты говорила о среднем Лисе?

* * *
        Человек не сводит глаз с багровой полосы на западном небе - закат, жестокие краски сегодня. И волосы стянуты повязкой цвета заката, золотом вышит знак дома Асано. А ткань и покрой одежды совсем простые, строгие. Человек этот не любит пышности. Да и сам он с виду - клинок, наполовину извлеченный из ножен. Даже когда смеется - клинок. А мог бы поэтом стать - порою такие строки слетают с кончика кисти, что ахнули бы придворные. Никому не покажет. Считает - не для воина такое занятие. А что - для воина?
        Неужто изматывающие поездки, тренировочные бои, команды, которые он отдает зеленым новичкам и тем, кто их обучает? Нет. Все - шелуха. Одно только есть, один. Тот, для кого никто слов не подыщет.
        Тот, кто до безумия доведет сочетанием противоположностей, неправильностью - и совершенством.
        Не скажет никто, когда осознал Ханари - нет дороги назад. Когда встретил живую игрушку с глазами оленя? Когда понял, что и другие ценят то, что приглянулось Лису? Или - когда увидел на золотой лошади в свете заката - с отрешенным лицом, словно сошедшего с неба?
        Другие - тоже ценили. Может быть, это и накормило огонь - вспыхнул так, что не погасить.
        Старший брат понимал все. Но лишь о Доме заботился - а смотреть на чужое опасно. Пытался образумить, потом рукой махнул. Все равно не добьется желаемого. Жаль, если шею себе свернет.
        Глава 2. ХАНАРИ
        Война с повстанцами затянулась. И войной-то назвать ее было сложно. Мятежники появлялись то тут, то там и наносили удары. Искать их по лесам было почти безнадежно. Подозревали, что вожаки у мятежников по большей части из сууру.
        Но все же единого предводителя не было, крестьяне, даже лишенные всего, хоть и озлобились, воевать не умели.
        И Столице это порядком надоело. К тому же шин приносили сведения, что сууру проходят через границу - с этих соседей станется и вожака народу подкинуть. Была уже пара попыток, да неудачных. Первый такой посланник не успел ничего сделать, его убили в стычке с солдатами гарнизона, а второй - не сумел добиться доверия. Не о том говорить начал. Так и тянулись недели, и вся Тхэннин мечтала о покое или хоть передышке.
        Два года стояла засуха - поля были словно подернуты желто-бурой пылью. Чахлые посевы обещали скудный урожай. Но высохшие злаки - картина привычная, а разоренные деревни и пепелища - куда более страшная. Хоть и не много пока встречалось таких, Суэ полагала, что с нее достаточно. Но приказ требовал исполнения, и приходилось идти и идти, нашаривая в беседах призрачные нити, намеки, тени нужных сведений.
        Одинокая женщина во время бедствий вызывает меньше подозрения, чем одинокий мужчина. Это, наоборот, когда все спокойно, не станет одна бродить по дорогам - подозрения вызовет: может, беглая, ссыльная? А тут понятно. Семьи лишилась или дома. Котомка за спиной, одежда не новая, но добротная, волосы стянуты в узел, как носят и почтенные жены и вдовы, если муж умер давно.
        Суэ прошла вдоль просяного поля, увидела женщину с большой корзиной. Приблизилась, заговорила - в меру уверенно, в меру робко:
        - Несколько лет назад мальчик из этих мест ушел с караваном. Говорят, что погибли все. Ищу его родных…
        - Э! Не найдешь, милая! - оживилась женщина. - Я знаю, о ком ты. Как его звали-то… не помню. А вот в семье, его, сироту, приютившей, дочка была младшая - мой сын ее в жены думал взять, как подрастет. Уже сговариваться хотели. Только нет больше деревни той.
        - Нет?
        - Плохо стало совсем… - пожаловалась женщина. - Пришел отряд, всех поубивали, дома сожгли. Кого-то они из мятежников прятали…
        - Ох, какая новость, - вздохнула Суэ. - Детей жалко. И девочку…
        - Аюрин ее звали. Эх, огонь - девчонка была! Я сына отговорить пыталась - зачем ему бойкая такая? А сейчас вспоминаю - и плачу.
        - Огонь, говоришь? Красивая, верно?
        - Да, неплоха. Подвижная такая, невысокая. Носик остренький, - живо пальцами показала, какой нос. И вновь принялась жаловаться. Но Суэ уже не слушала.
        Она удалялась неторопливо, раздумывая. Задание выполнено, сказали бы многие. Но Суэ поверила бы в смерть всех родных, только если бы сами они прислали ей об этом весть из иного мира. Женщина решила разыскать повстанцев - то, что можно у них разузнать, лишним не будет.
        Так она шла мимо маленьких полей, мимо чахлых деревьев и покосившихся домиков. Все равно ей было, как живут бедняки, - У Суэ другая жизнь.
        Так она шла по тропинке, и скоро тропинка свернула в лес. Суэ подтянула рукава дорожной кофты - жарко было, хоть и весна еще - и старалась держаться в тени. Мошкара летала, но не кусалась, только гудела негромко. Женщина уставала - и садилась у дерева отдохнуть, потом вставала и неторопливо шагала дальше.
        К вечеру третьего дня дорогу преградил быстрый ручей. Неширокий, и камни через него вели - словно нарочно мостик устроили для случайного путника. Не хотелось Суэ мочить ноги, а то и одежду в ледяной воде, и пошла по камням - скользким, покрытым темно-зеленым мхом. Шла осторожно; заметила движение на берегу - и сделала вид, будто мошка попала в глаз. Не удержалась на камне. Неловко взмахнула руками и скатилась в ручей. Каменистое дно - ударилась, хотя и несильно, вынырнула - поняла, что воды по грудь. Холодная, а до берега еще брести и брести по неровному дну. Суэ услышала смех. Оглянулась. Тонколицый парнишка со встрепанными волосами смотрел на нее, а по камням уже спешил на выручку мужчина в простой, но добротной одежде.
        - Давай руку.
        Суэ повиновалась, и ее мгновенно вытащили из воды, поставили на каменный мостик.
        - Цела?
        - Спасибо! Вроде не утонула. Только намокла, - говорила она с улыбкой, уверенно и вместе с тем кротко.
        - Идем, - мужчина крепко держал ее за руку на случай, если она споткнется снова.
        - Кто ты? - уже на берегу спросил.
        - Я в городе жила. Решила родню деревенскую повидать…
        - А что же одна?
        - Где ж одинокая бедная женщина себе спутника найдет? - сердито спросила Суэ, вытащила шпильку, отжала волосы и за плечи себя обхватила - холодно все же стоять на ветру.
        Парнишка держался поодаль, косо смотрел. Суэ вгляделась попристальней - и не сдержала улыбки. Конечно, и волосы неровно острижены, и щека в глине, и руки в закатанных до локтя рукавах в синяках и царапинах, но как могла ошибиться?! Ведь девочка это.
        - Тебе обсушиться бы, - мужчина окинул ее внимательным взглядом.
        - Не помешает, - Суэ еще громче застучала зубами.
        - Пойдем. Меня зовут… - он осекся и как-то неловко плечами пожал. Имя говорить передумал.
        Пошел впереди, а девочка сзади, на манер конвоя. До лагеря близко было - запах дыма и просяной каши, голоса, стук топора - обычная жизнь. Словно в деревню попала, не в лагерь мятежников. Заметив Суэ, люди провожали ее взглядами и вновь брались за свои дела.
        - Муравей! - окликнули мужчину, вытащившего Суэ из воды, и тот поспешил на зов, поручив ее заботе хмурой девчонки.
        Та оказалась на диво проворной - нашла, во что неожиданную гостью переодеть, напоила горячим и миску жидкой каши дала.
        - Небогато живем, уж не обессудь! - с насмешливым вызовом обронила.
        - Кто же сейчас богато живет? - мягко ответила женщина, - Разве что там, наверху. Да их мало - крестьяне - по числу листья, знатные люди - всего-то ствол.
        - Да неужто не наоборот? - поджала губу девчонка. - Числом - не знаю, считать плохо обучена, а ствол и корни поважнее листвы будут! Листва облетает, а стволы веками стоят!
        Рука Муравья легла на плечо девчонки. Он посмотрел укоризненно - никак, она гостью обидеть пытается? Суэ улыбнулась - неужто обидны такие слова?
        - Обогрелась? - спросил Муравей.
        - Да. Спасибо тебе!
        - Дальше пойдешь?
        - Некуда мне идти. Деревня, куда я шла, сгорела.
        - Вот оно что… - Муравей сдвинул брови, задумчиво поглядел себе под ноги. - Что же теперь? С нами останешься - или иное что выберешь? С нами - не мед.
        - Я уж вижу - не сладко живете. - Поднялась, завернувшись в платок. - С вами останусь. Может, и от меня польза будет.

* * *
        Аюрин отчаянно ревновала к этой, вытащенной из ручья, а Муравей теперь только на нее и смотрел. И ведь не красавица, вообще старуха почти. А Суэ только диву давалась, как люди в упор не видят - не мальчишка среди них, а девчонка. Подсела еще в первый день к Аюрин.
        - Меня Суэ зовут.
        - Ручей! - та фыркнула. - Тебя как раз из ручья вынули.
        - Может, я фея?
        - Не похожа совсем. Феи - красивые.
        - Это ведьмы красивые, - улыбнулась женщина. - А феям - зачем?
        - Я Умэ, Перышко. Так меня кличут, - неохотно шевельнулись губы.

«Не настоящее, значит, имя?» - подумала Суэ, но вслух ничего не сказала.
        Быстро тайная шини всех в отряде к рукам прибрала, занимаясь хозяйством, всех по местам расставила. Находились охотники порассуждать, что женщина должна быть тихой и кроткой, но стоило Суэ с улыбкой взглянуть на них - тушевались. А Муравей прямо расцвел, словно юность вернулась. Только Аюрин бродила мрачная. А женщина к ней -
«солнышко» да «малыш».
        Вот и сегодня. Сидела Суэ, каймой край платка обшивала. Кто-то напевал с края поляны:
        "Никто не знает, что семени снится,
        Дремлющему в холодной земле:
        Камень или живая кровь?"
        С серого неба звезда скатилась, пропала за деревьями.
        - Вот так бы - вспыхнуть, и все! - раздался за плечом хмурый юный голос.
        - У тебя, девочка, долгая жизнь впереди.
        - Долгая… скорей бы на чью стрелу нарваться.
        - Ревнуешь? Напрасно. Я скоро уйду. Не моя судьба - среди лесов жить.
        - Не уходи. Он мне, как отец. А ты ему иначе нужна.
        - А меня ты не любишь.
        - Я не верю тебе. Слишком ты гладкая…
        - Я?! - Суэ расхохоталась.
        Аюрин только отмахнулась досадливо.
        - Все у тебя ладится, а поглядишь - совсем неприметная. Только умная больно и глаза быстрые.
«Кого напоминает эта девочка? Брови узкие, губы четкие - одновременно готовые улыбнуться и строгие, тонкий нос… На кого она так похожа? Словно две картины, нарисованные одним мастером…»
        И тут осенило Суэ. Картины! Конечно! Только тот - хорош, весь облик, выучка безупречны - украшение любых покоев, а эта - девчонка миленькая, не больше. Выходит, нашла ту, кого искала. Осталось - проверить.
        - Не права ты, Аюрин, - сказала женщина ласково. - Дорог мне Муравей.
        - Да неужто? - она осеклась. Вспыхнули черные глаза растерянностью и страхом, вскочила и убежала девчонка.
        Вот и вызнала… За чем посылали, то и нашла. Само в руки легло. Дальше-то что?
        Сказать, что брат жив? Так ведь помчится в Столицу, не разбирая дороги. Не того ли надо Суэ? Что господин хочет с ее братом сделать, женщине все равно, - хоть на части разрезать. А вот Муравей Суэ дорог. А девочка - Муравью.
        Суэ, шини, и помыслить не могла раньше, что будет над приказом раздумывать. Высокий ее доверием почтил… а она…
        И не решалась Суэ подойти, окончательно расспросить Аюрин - невольно время тянула.
        А потом договорилась с Муравьем, что в большое село сходит - торговый день там, много чего купить для людей надо было. Двух помощников-охранников дал ей Муравей.
        Суэ заплела волосы в косу, сколола узлом на затылке, надела новую синюю юбку, полотняную, сшитую тут же, в лагере. Муравей засмотрелся на женщину - Суэ смотрелась по-своему величаво; не каждый осмелится заговорить с ней, доброжелательной, но полной достоинства.
        - Эх! Что за женщина! - пробормотал кто-то сзади. - Такая и дом поведет с умом, и в военное время подругой надежной станет.
        - Ей и младенца качать впору, и бешеного коня доверить не страшно - сладит, не силой, так лаской, - уверенно вторил другой.
        Отправились утром, по траве, покрытой обильной росой. Юбка тут же намокла, но Суэ не обращала внимания на то, как мокрая ткань липнет к ногам. Мысли поважней в голове крутились.
        Дошли спокойно. Суэ занялась покупками, как ни в чем не бывало. На женщину и спутников поглядывали - в торговый день мало ли народу; однако и про тех, кто прячется в лесах, помнили. Но Суэ настолько владела лицом, что, бросив на нее взгляд-другой, любой бы уверился, что ошибся. Простая деревенская женщина с достатком, и все.
        А потом на краю площади с разложенными товарами Суэ заметила нищего.
        Нищий лепешку грыз, сосредоточенно, словно больше ничего в мире не существовало. Не любят нищих в Землях Солнечной Птицы, увидят - отправят на работы, а не пригоден - убьют. Однако ж в глухих провинциях нищих было довольно. Этому лет сорок, хромой, грязные пряди на лице.
        - Вот, возьми, - Суэ протянула ему монетку в одну пятую ран. И письмо в его рукав перешло.
        Нищий повязку на лбу поправил, на миг в тайном знаке пальцы сложив.
        - Да благословит твой путь Небо, добрая госпожа.
        - Только тот, кто выше всех, благодарности достоин, - обронила Суэ и отошла, уверенная - теперь письмо будет отдано прямо в руки господину. Все рассказала шини в письме - имя сестры, как выглядит, как другие родственники погибли. Одно оставалось - девочку в надежном месте спрятать, не отпускать, пока за ней не приедут. У Муравья оставить нельзя - мятежники жизнью рискуют, и девочка может погибнуть. Господину она живая нужна.
        А для чего - не ведает Суэ. Да и неинтересно.
        В одиночестве бродила она по лесу, верные слова для разговора подыскивая. Не доверяет девчонка - что же, и не таких вокруг пальца обводить приходилось. Что-то зашевелилось на ветке, и на Суэ глянули два сердитых желто-зеленых глаза. Рысенок… да не один, рядом второй примостился. Совсем малыши, а шипят. Серые в пятнышках, кисточки на ушах. Суэ не сдержалась, руку к ним протянула - и вскрикнула от боли. Когти взрослой рыси по спине прошлись. Пытаясь отодрать от себя разъяренную кошку, покатилась по земле. Не поняла даже, когда кто-то на помощь пришел. Только увидев убитую рысь, поняла - Муравей и тут нашел Суэ.
        - Ты следил за мной, что ли? - сердито спросила она.
        - Следил, - отозвался тот чуть смущенно. - Ты же совсем беззащитна… одна в лесу. Вот и… - смешавшись, указал на рысь. - Мог быть и волк…
        - Спасибо тебе! - Суэ с трудом поднялась и охнула.
        - Да ты вся в крови! Позволь, посмотрю.
        - Еще не хватало! До лагеря доберемся, а там…
        - А там - что?
        - Там девочка твоя мне поможет! - подняла голову Суэ. Не стеснялась она, конечно, ничуть, но уж больно удобный случай представился.
        - Ты знаешь? Откуда? - смешался Муравей.
        - Глупый… - ласково произнесла Суэ. - Неужто женщина женщину не признает?
        А про себя отметила - не сказала девчонка, что Суэ подлинное имя ее назвала. Значит, тоже не до конца верит. Или боится, что Суэ ему дороже?
        Рысят на ветке оставили, не убивать же. Хоть и так наверняка пропадут. Муравей хотел убить, Суэ заступилась. Чувствительность проснулась неожиданно - как же это, детенышей убивать?
        Вся спина Суэ оказалась в глубоких царапинах. Серьезного ничего, но больно. Аюрин промыла травяным отваром, смазала зеленоватой мазью, пахнущей хвоей.
        - Сама собираешь травы? - спросила Суэ. Шин тоже учили травы и зелья распознавать, но мазь она узнать не смогла, и любопытство взыграло.
        - Сама… - неохотно отозвалась Аюрин. - Твоя мать лекаркой была?
        - Нет, работала в поле и дом держала. Так… научили соседи и здесь кое-кто. А давно еще, в детстве, старший брат кое-что показывал… - она потемнела лицом и язык прикусила.

«А где он сейчас?» - совсем было собралась спросить Суэ, но передумала. Незачем. И жестоко.
        Суэ родилась в семье кого-то из низших слуг дома Зимородков. Пятилетней ее отдали на обучение, и родни Суэ не помнила. Да и друзей как-то не находилось. Какие друзья у того, чья жизнь - служение? Куда отправят, туда и пойдет, кем прикажут, тем и станет. И потому тепло, которое чувствовала в присутствии Муравья, пугало ее. Не девчонка, далеко не девчонка, а терялась, когда его видела. Еще немного, и краснеть научилась бы. А Муравей не замечал ничего, старался помочь, рад был малейшую услугу ей оказать.
        Женщина чувствовала себя преступницей - нельзя шини чувства испытывать, положено приказы выполнять. Значит, исполнит.
        - Не след тут девочке оставаться, - прошептала Суэ. Руки ее, за миг до того закинутые на шею Муравью, опустились.
        - Сам знаю. Так не уйдет никуда. Гнать, что ли, ее - сироту? Хорошая девчонка. По сердцу она мне, Суэ.
        - Я ее уведу, в надежном месте укрою. Ты только помоги уговорить. Ведь вся жизнь у нее впереди - ребенок еще. Ей бы платье к свадьбе шить, а не стрелы пускать. Глаза у нее, как у котенка голодного, одинокого. Не от любви к сражениям она здесь. От безысходности.
        - Хорошо говоришь. Верно. Только как уговорить-то? - с досадой сказал Муравей.
        - Уговорю. Ты только меня поддержи.
        Достаточно было сказать одну фразу: «Твой брат тебя ждет». И полетела бы Аюрин, как мотылек на огонь, и недоверчивые глаза ее по-детски бы распахнулись. Только Суэ молчала, небольшие ладони на коленях сложив. Муравей что-то спрашивал у костра, громкий голос и сюда доносился. Аюрин найденный гриб жевала, смотрела на Суэ. Чуяла - не так просто они наедине оказались, разговор будет. А не было разговора.
        - Ты… возвращайся, похоже, Муравей тебя кличет, - пробормотала женщина.
        - Да нет вроде.
        - Может, и показалось. Недалеко - проверь.
        Аюрин плечиком дернула, зашагала обратно.
        А Суэ в другую сторону поспешила, быстро-быстро, чтобы никто следов не нашел. Не для нее любовь, да еще к предводителю мятежников, не для нее. Шин - только тени, послушные, скользящие по любой поверхности неуловимо. Уши, глаза, язык - но не сердце.
        Поначалу женщина торопилась. Вдруг попробуют догнать? Все же Муравей и его люди в лесу живут, а она, хоть многому обученная, лес хуже знает. Но обошлось.
        Суэ шла несколько дней, ненадолго останавливаясь в деревушках. Деньги у нее были - заплатила за молоко, за лепешки, за другую снедь, отдохнула недолго - и дальше. Сторонилась людей, больше отмалчивалась. Ее не расспрашивали - всякий знал, что творится вокруг, а Суэ, почитай, из самого костра шла.
        А потом показалась река - гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды. Суэ сделала еще пару шагов, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.
        Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку - волосы, рассыпаясь, словно облегченно вздохнули. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.

«Прости, господин мой, - я не в силах выполнить твой приказ», - подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.

* * *
        СЕВЕР - СТОЛИЦА
…Память - листик сухой на быстрой воде. Брось его - и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье - рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок и кружится в водоворотах того, что было…
        Весна. Горы запада…
        Ханари был страшно зол. Переброшенный из Сэй отряд пришел к опустевшей стоянке. Мятежная шваль растворилась в лесах и наверняка вынырнет неожиданно. Сквозь пальцы утекли - как хочешь, так и оправдывайся перед старшим по званию. Ладно, хоть возиться с местным отребьем будет не он. Его дело - передать приказ и стадо новобранцев в придачу. А погода тут мерзкая - промозглая, холодная, по утрам сырая взвесь в воздухе. Кустарник мертвый, колючий - поди проберись. Только демоновы отродья эти через кусты проскальзывать умеют. А тропинок словно и вовсе нет.
        Командующего здешними солдатами-охламонами Ханари сразу невзлюбил - к радости обоюдной, взаимно.
        Только и мечтал - вернуться в столицу. Чувствовал себя изумрудом в груде грязных булыжников.
        Скоро пришло время отправляться обратно, однако думалось - годы прошли.
        Всего семь человек сопровождали Ханари; путь он выбрал - кратчайший, но по самому бездорожью.
        Горы путь им преградили; чтобы проехать через ущелье, нашли проводника, на диво проворного. Тот и пешком впереди лошади бежал и еще над усталыми всадниками посмеивался. Торопился Ханари. В Столицу, из которой в прежние времена рад был сбежать. К своему дому, к привычной роскоши, к слухам и сплетням - даже по врагам своим, Мийа, чуть не скучал. И еще к одному, о котором нечасто говорили на Островке, - не осмеливались, остерегались…
        Показалось ущелье. Дикая слива цвела - тут, ближе к северу, поздно - нежным снегом, пеной окутывала стены. Легкий туман стелился по дну ущелья. Узенький мост в вышине, чуть изогнутый - словно для небожителей создан.
        - Здесь священное место, - проводник с важностью поднял палец. - Тут решают, кто прав. Лет пять назад последний спор разрешали. Одна женщина выиграла у судьбы. В сумерках прошла по мосту, а ее обидчик - не смог. А ведь уверены были - правда на его стороне. Вот оттуда летел, - торжественно вскинул проводник уже руку, не палец.
        Ханари усмехнулся, но на мост поглядел с уважением.
        Вечером разложили костры. Для немногочисленной свиты - и для него самого. Так пожелал. Одному хотелось побыть. Еще день пути через эти глухие места, а потом - в три дня до Столицы добраться можно. Пусть плетутся те, кому делать нечего, и те, у кого лошадей хороших нет.
        Ханари сел было - и тут же поднялся, принялся ходить кругами. Походная жизнь не то чтобы стесняла его, но раздражала изрядно. Он к другому привык. А тут - никого даже не взял, чтобы дорогу туда и обратно скрасить. А в лагере тем более никого стоящего не оказалось.
        Движение померещилось на границе освещенного круга - словно тень скользнула. Остановилась. Сложены руки, чуть опущена голова - но смотрит прямо на Ханари, глаз не отводит. Легкий - по листьям кувшинок озеро перейдет.
        Ханари вздрогнул, подался вперед - даже рот приоткрыл, не осмеливаясь назвать. Тень головой покачала, опустила бессильно руки (распущенные волосы скрыли лицо) - и не двигалась больше.
        Ханари прыжком одолел разделявшие ни и внезапно прозрел - светлая осинка мерцала в темноте. Осина, редкое дерево в этих краях.
        По коже мороз пробежал. Померещилось? Или и впрямь приходил кто к нему, приняв дорогой облик? Или… случилось что там, в Столице? Тогда - уж не за ним ли самим пришел ночной гость?
        Ханари чуть не отдал приказ немедленно трогаться в путь. После метнулся к лошадям
        - одному добираться. Все же сумел совладать с собой.
        До Столицы - четыре дня.
        Чуяло сердце - нехорошее было. Понял вдруг, что с вопросом не к кому обратиться. Разве что к слугам? Те вечно шныряют везде, хоть бы и господа запрещали. Только брат старший сам об этом заговорил. Все рассказал. Ханари так и остался стоять, словно водой ледяной облитый. Мимо ушей пропустил, как поплатились преступники, одно услышал - тронуть посмели. Словно его законное. Он и не думал в эти минуты, что - не его вовсе.
        А старший только руками развел. Он-то надеялся образумить брата. Ушел, не договорив.
        Ох, и сильный был ночью ветер! А Ханари не спал. И в последующие ночи толком не спал, все об одном думал. Верно, смеялись над ним такую судьбу начертавшие. Сжалились все же через неделю. Столкнули их в павильоне, где собраны были диковинки из далеких северных стран, - позволено было всем посмотреть. Йири туда привел Аташи, помощник врача; привел едва ли не за руку - развеяться, чтобы не думалось лишнего. Резное дерево, слоновая кость, причудливые вензеля обтекают колонны… Один из красивейших павильонов Островка, даром что маленький.
        Там и встретились.
        Так увидеть хотел. Не сказать даже, что вспоминал - просто не забывал. А ныне - вот он, в трех шагах. Одеяние в цвет лепестков аконита, сине-фиолетовое, серебряные брызги на ткани. Учтивый поклон - и уходит. Еле сдержался, чтоб не вернуть силой. И не оглянется ведь. Зачем такие рождаются? На всех ведь не хватит. Даже на всех сильных не хватит. А сцепятся двое сильных - и не заметят, как в схватке самое дорогое хрустнет под каблуком.

* * *
        - Ты все же реши, как дальше. Мне скоро двадцать. Моя семья приходится Лисам родней - у нас тоже есть гордость. Да, я недостаточно блистательна для тебя, но ты дал слово моему отцу шесть лет назад.
        - Слово подумать.
        - Если тебе невыгоден брак со мной, скажи это. И я буду свободна.
        Бусы из черных шариков, пахнущие холодно и резко, обвивали шею. Множество тонких прядей, перевитых искусно, аккуратно дремали в высокой прическе.
        - Ты слишком смелая, Нису, - пренебрежительно голос звучит. - Ты приходишь ко мне, чтобы требовать ответа? Ты, женщина?
        - Я женщина. Всего лишь. Но готова на многое - быть безмолвной, терпеливой, нести все, что смогу поднять. Только не хочу, чтобы надо мной смеялись, а потом считали никому не нужной старухой. Я ведь красива, Ханари. Я пока еще хороша.
        - Разве?
        - Ты сам признавал это.
        - Возможно…
        - Я не прошу у тебя любви. Я даже не прошу назвать меня женой. Просто скажи отцу, что все кончено.
        - Думаешь, твой отец так легко откажется от своей заветной мечты?
        - Ты не оставишь ему выбора.
        - Я не решил еще, Нису. Может, я так и поступлю.
        - А ты жесток…
        - Нет. Просто мне все равно.
        Она подняла пальцы к вискам.
        - Я буду говорить с отцом сама.
        - Он посчитает тебя дурочкой - если станет слушать. Ветерок взлетел, холодновато зашуршала парча - Нису ушла.

* * *
        Они были с Иримэ в этот раз. Как-то не клеился разговор, и больше молчали. Женщина чуть улыбалась, думая о своем. Присутствие друг друга, даже молчаливое, не тяготило ни того, ни другую. Воздух, горный хрусталь, искрился, а края горизонта отливали опалом - скоро вечер.
        На резном столике примостились чашечки драгоценного черного фарфора. Запах яблок доносил ветер - непонятно, ведь до конца лета еще далеко. Йири сидел, полузакрыв глаза. Хорошо… Неизменность. Все одинаково, все безупречно. Если и приносили перемены дни, не больше нового было в них, чем в змее, меняющей кожу. Вроде что-то меняется, но суть остается прежней.
        - Ах, - вздохнула женщина. - Я люблю этот сад.
        Он остался равнодушен к словам, но краешки губ дрогнули по привычке - готовность к улыбке.
        - Я оставлю тебя, - она сделала последний глоток и поднялась. - Жаль, но мне все же приходится заниматься делами. Хотя я предпочла бы жить так, как ты.
        Он только повел плечом едва заметно - у всех свои желания.
        Иримэ ушла, легкими были шаги.
        Теперь тихо было - только стрекозы гудели, да зелень беседки шелестела под ветром. А потом он увидел на дорожке человека, одетого по-военному - и одежда его отливала темно-красным. И взгляд - тяжелый и жгучий - был так знаком.
        Ханари Асано приблизился на расстояние вытянутой руки - только тогда Йири склонил голову, приветствуя. Так и застыл.
        - Посмотри на меня, - голос, как золото - блестящий, но холодный.
        - Что вам угодно, господин?
        Тот шагнул еще ближе, всмотрелся в глаза. Выдохнул:
        - Небо… Есть ли предел? Ты был прекрасен тогда. Но сейчас…
        - Что вам угодно?
        - Кто ты? Человек или иное существо?
        - Простите… - движение, чтобы выйти из беседки. Но рука Лиса преграждает дорогу.
        - Отвечай.
        - Вы не должны быть здесь.
        - Неужто?
        Йири отступает назад, к столику. Стрекоза влетела в беседку и кружит у рукава.
        - Даже солнце позволяет смотреть на себя. А ты - нет? Я приехал к тебе.
        Ханари снова подходит - и внезапно расстегивает заколку на его волосах. Йири не двигается.
        - Ты сам-то понимаешь, какой ты? О, ты понимаешь. Поэтому - лед. Со всеми, кроме него.
        Ханари перевел взгляд на чашку.
        - Смотри, они совсем маленькие, верно? Их так легко разбить. Но каждая стоит больше, чем удержишь золота в руках. А сами - черные. Не самый добрый цвет. Беднякам не нужны подобные вещи, разве - продать. А такие, как я, хотят иметь лучшее, самое дорогое. Ради собственной прихоти не жаль ничего и никого. Ты понял меня?
        - Да. Теперь уходите.
        - Я уйду. Но такие, как я, могут пойти на многое даже ради минутного желания, красивой безделицы.
        - Вы сознаете, кому не придутся по вкусу такие слова?
        - Поступай как знаешь. Я же сказал - не пожалею ничего.
        Он повернулся и вышел. Захрустел песок дорожки. Утка с недовольным кряканьем заплескалась в пруду.

* * *

…Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. До сих пор книги приносили ему - свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.
        Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было, и тем, что есть. До того, как попал в дом Отори, он и книг толком не видел, хоть читать и умел. А сейчас - все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники - сразу не перечислить. Бери, все доступно.
        Первым желанием было - убежать. Потом - пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся - и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, - не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали - вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще.
        С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт - все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.
        Время прошло - пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище входил. Тихо тут было, как тени двигались служители знания - в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесах покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.
        А теперь вот - пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.
«Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное».
        За этими словами последовали три месяца, когда его бросало то в жар, то в холод. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он терялся в этом потоке. Пробовал заикнуться о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.

«Чиновников и без того толпа, - последовал ответ. - А ты знаешь меня. И главное, я знаю тебя - и доверяю».

«Но я ничего не умею».

«От тебя и не требуется ничего сверхъестественного».
        Человек, заменивший Тооши, был не менее педантичен и, как ни странно, не пытался прыгнуть выше головы - достигнув столь значительной должности, он отныне лишь честно трудился. Появление новичка явилось новостью неприятной, но избежать этого не представлялось возможным.
        К тому же новичок подчинялся ему лишь формально. В обязанности Йири входила сортировка прошений и докладов - наиболее важное он сразу передавал повелителю. С остальным разбирался мнимый начальник.
        - Здесь, как ты давно уже знаешь, ценят ранг человека. Пока ты официально никто, две трети двора ставят тебя не выше комнатной птички. Можешь сколько угодно считать себя выше их - не поймут. А я не хочу разлада среди своих подданных.
        И вскользь:
        - Жаль, что я не подумал об этом раньше.
        - По той же самой причине, - сорвалось прежде, чем он успел удержать слова.
        Ответа не последовало.
        Только попытка убить его показала Благословенному, что он и впрямь рискует лишиться игрушки. Да - в своем любимце повелитель видел только игрушку. И Йири был убежден - ничего не изменилось. Просто его не желали и в самом деле потерять… столь бездарно. Только и всего. Только поэтому защитили, поставив так высоко. Высоко? Но ему так и не присвоили никакого ранга. И бумаги, которые Йири держал в руках, он, по сути, не имел права даже видеть. Перейди власть к другому, тот имел бы все основания жестоко наказать дерзкого, посмевшего взять дозволенное лишь высшим. И не послужило бы оправданием, что Йири не мог сказать «нет».
        Присвоив ранг, ему подарили бы кое-какие права. А этого не хотел повелитель. Ничего не изменилось. Всего раз, давно, Йири был задан вопрос - чего хочет он сам. И даже тогда ответ оказался не важен.
        Пока здоровье Йири не восстановилось окончательно, повелитель вел себя с юношей теплее, чем когда-либо. Но потом - появилась привычная сухость, даже больше, чем раньше, и то верно - обязав Йири заниматься делами, он потерял комнатную игрушку. А что приобрел, было пока непонятно, и Йири оставалось одно - снова доказывать, что и здесь он хорош.
        Задача казалась невыполнимой - принять на себя немалую ответственность и при этом остаться прежним. Беспечности в нем давно уже не было - но легкость была. И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
        Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
        В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось - что же не так? Что-то сделать забыл или виноват в чем?
        Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн - жарко стало, сбросил - мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни - но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал рисовать - но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
        Снова вернулся в сад, опустил руки в холодную воду. Горели они, словно писал раскаленным углем. «Побудьте со мной», - хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Потом вернулся один, подошел тихо - Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, медового цвета шерсть. Кот по кошачьей привычке дарил расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.

* * *
        Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерил шагами комнату. Его помощники - в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье - напоминали нахохлившихся под ветром перепелок.
        Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта, - но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
        За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами, мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
        У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой, - носил другую. Яркой птицей прилетал в павильон. И не было возможности распоряжаться им - только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта - а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
        О деле Уэта переживал еще больше, чем о незыблемости традиций, однако эта сторона скоро начала беспокоить меньше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами - он беспокоился страшно, хоть с губ не сходила улыбка. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть - если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
        А это как раз и не представлялось возможным.
        Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. А когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
        Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра. Ему позволяли спать сколько угодно, но он сам не мог себе это позволить.
        Повелитель стал замечать, что юноша все больше и больше напоминает бледную тень, и был недоволен этим. Йири почувствовал страх и тоску - беспокойство не шло ему на пользу, а ведь он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и снадобьями, чтобы согнать тревогу с души тени с лица.
        - Я похож на какое-то чудище, - сорвалось с языка Йири, когда он однажды увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
        - Ты всегда был выше подобных глупостей. Не скатывайся на то, что тебе несвойственно.
        Неожиданная отповедь успокоила Йири и явно пошла ему на пользу.
        Утро Йири проводил среди книг, день - в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера - продолжение дневных трудов, и только вторая - отдых. И не его отдых, а того, кому он служил.
        Зная вкусы своего господина, он указывал музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни - и повеления отдавал незаметно, так, что искусство казалось естественным течением вечера и ночи.
        Скоро ему велели присутствовать на советах - он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие - теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. Это казалось так странно; в Йири словно пробуждался мальчишка, не веривший, что все это - не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
        Положение айги - особо доверенного лица - обязывало ко многому. На советах записывал самое важное - он находился справа от повелителя, а чиновник из подчиненных Уэты - слева.
        Обоих скрывали узорные решетки из дерева - Йири был рад прятаться за решеткой. Через ячейки жадно наблюдал за лицами. Потом спохватывался и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
        Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, - я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
        К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось - учиться.
        Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею - спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен - и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
        Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал - так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог - положил туда, откуда Хиани взял.
        Йири, получив весть, качнул головой:
        - Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
        и долго после был тихим совсем, даже против обычного.
…Голос, нет, голосок, детским казался - плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно - тихая ночь. Певичка - на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
        Листья на землю летят,
        Года как не бывало,
        Тихо, и дремлет земля
        В ожидании снега…
        Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег - самое обычное дело?
        - Эй! - позвал Йири из своей беседки. - Иди сюда.
        Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается - с ночью сливалась.
        - А северные песни знаешь?
        - Нет, господин.
        - Выучи.
        Она растерялась:
        - Как скоро, господин?
        - Скоро… Не бойся, невозможного не потребую - но скоро. Жизнь может в любой миг оборваться - не стоит тянуть.
        Заметил, что она испугалась. Да… теперь каждое его слово может быть истолковано так.
        - Спой еще. Все равно что.
        Она снова взялась за ахи - и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.
        Лунная роща - птицы запели,
        С веток слетая,
        Крыльями плещут в ручье -
        Месяц на убыль идет…
        Голос посветлел, когда она запела следующую песню:
        Пусть одинока тропа -
        Слива цветет, как будто я дома,
        Солнце прищурило глаз -
        Облачко мимо прошло…

…В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга, непонятно почему, все вертелся в комнате. В довершение он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.
        - Да что с тобой?
        - Почему тебе повезло, а мне - нет? - голос казался ломким от злой обиды. - Я тоже надеялся на лучшее… а кончилось вот этим! - он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок - звон отдавался болью. - Если бы я стал хоть старшим слугой… если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале… ах, тебе твердят, что ты лучший! Неужели сам в это веришь?!
        - Считаешь, мне повезло? - Йири говорил медленно и с места не двинулся. Хотя то, что происходило, было неслыханно.
        - Ты - мой ровесник, такой же, как я, но я обязан стелиться перед тобой, а меня могут убить по одному твоему слову! Ну, так скажи его!
        - Зачем?
        Голос звенел слезами:
        - Чтобы никто не посмел говорить с тобой так, сказать тебе то же, что и я!
        - А что ты такого сказал? Ты прав.
        Тот недоверчиво замер. Йири смотрел на него, опираясь на локоть. Потом отвернулся, погладил узор на подушке - голубые и белые длиннохвостые птицы. Слуга переминался с ноги на ногу - боевой пыл его покинул.
        - Да, мне повезло. Но поверь - не надо тебе такого. Завидовать просто. Трудно тебе здесь - уезжай. Я разрешаю. Попробуй быть счастлив, и… не приходи ко мне больше, если останешься.
        Он жил, как жил, не позволяя интригам касаться тени своей. Тех, кто к нему приходил со словами дружбы, выслушивал холодно. Понимал: к мальчишке, не имевшему даже права на будущее, никто бы не подошел - и то было правильно. Однако сейчас - могли. Но хотели лишь пользы для себя. Окажись он снова внизу - кто вспомнил бы его имя? Разве что те, кто боялся бы, что Йири утянет их за собой.
        Он по-прежнему рисовал, и все дальше отходил от принятых стилей - словно в противовес тому, что в остальном не мог и не хотел отойти от канона. Однажды на рисунке возникло лицо. Впервые - полностью. Обычно если он и рисовал людей, то со спины или крошечные фигурки, прикрытые ветвями или затерянные в горах. Это лицо возникало из сплетения линий - зеленых и голубых, и принадлежало скорее оборотню, нежели человеку. Холодный взгляд глубоких и темных глаз не отрывался от глаз смотрящего на рисунок.
        - Отвратительно, - сказал художник Весенний Ливень. - Искусство живописи должно пробуждать в душах свет.
        Один из придворных пожелал взять рисунок себе - Йири не возражал. Он вообще не дорожил тем, что вышло из-под его кисти. Странное лицо видели многие - после этого любители живописи заговорили об Йири всерьез. Кто-то пошутил, что скоро он сможет обзавестись собственными учениками.
        Ответ показался неоправданно ледяным:
        - Чему же мне их учить? И как? Я знаю только один путь.

* * *
        Ханари направлялся в Ай-Ташина проведать брата и передать приказы и письма начальнику воинской школы. Поехать захотел сам - воздух Островка не давал дышать, лица придворных и слуг вызывали досаду и раздражение. Впрочем, досаду сейчас вызывало все, даже сама жизнь.
        Ночная стоянка ничем не отличалась от множества подобных. Костер, стены шатра, негромкие разговоры и крики ночных птиц - особенно пронзительные, когда хочется отдохнуть. Но утро отличалось от прочих. Для Ханари оно началось с встревоженного шепота за стеной шатра, с чьего-то отдаленного сердитого голоса. Еще сонный и поэтому сердитый, он вышел наружу. Розоватое небо - погода будет ясной.
        - Господин… - перед ним согнулись, чуть не земли головами касаясь.
        - В чем дело?
        Страшного не случилось - скорее, досадное. Двух коней увели - гнедого иноходца, йатта, и вороного, любимого коня Ханари. Воры, похоже, отряд поджидали - а в лошадях хорошо разбирались, взяли самых ценных, и ни один конь не заржал.
        - Отлично! - вырвалось у Ханари, наполовину гневное, наполовину восхищенное. Все же не мог он не оценить мастерство, хоть и воровское. А потом повернулся к виновному, которого уже приволокли - или сам пришел, думая хоть этим господина умилостивить? Парнишка, за конями следивший, просто заснул. Воры этим немедля воспользовались. Провинившийся и слова толком сказать не мог - знал, что виноват. Жалкими оправдания выходили. Надеялся, что простят - вина, конечно, немалая, но и не самая страшная. Заснул по-дурацки - так ведь не воин на посту. Не воин. Тем паче нет в нем крови Высоких домов - та и в младенце скажется, не позволит забыть о достоинстве. А этот… Съежился на земле, словно меньше букашки хотел стать, в траве затеряться.
        Ханари толком его и не видел раньше - мало ли слуг. А теперь осознал - похож. Сложением, чертами - насколько вообще на того может походить кто-то. Сама мысль о подобном сходстве - оскорбление Неба, создавшего - совершенство.
        И этот… ничтожное, жалкое существо. Трясется, а сам на прощенье надеется.
        Тот бы не стал никого просить.
        Сдвинулись брови. Нож оказался в руке - вылетел из пальцев, в землю воткнулся с силой. Слов не понадобится - ясен приказ.
        Повернулся и ушел - короткий крик слышал, а вот лэ бесшумно взлетела.
        Не надо кривых отражений.

* * *
        СТОЛИЦА
        Йири знал - он удостоился внимания еще одного человека. Светлая госпожа Аину призадумалась, все чаще слыша северное имя - а ныне оно звучало нередко. Замужество несколько отстранило Хали от двора, но она оставалась высокой особой.
        До этого дня они не встречались. Он не появлялся там, где бывала она, на ее территорию ему не было хода. И, кажется, бессознательно избегал возможности столкнуться где-то случайно. Однако в этот раз она шла к отцу и прошла мимо него, отступившего в тень галереи. Похоже, Аину обратила на него внимания не больше, чем на спящую осу на стене. Зато Кору смерила его внимательным взглядом и улыбнулась тепло. Он же по-настоящему приветствовал только пролетевшую мимо Хали, остальным досталось только порция обязательной и ледяной вежливости.

* * *
        Игрушка - искусственный сад. Тонкие прутья окрашены в белый - легкими касаниями кисти, так, словно тронуты инеем. Хрупкими казались, звенящими. Горное дерево - прочное, темное, легко режется - в самый раз для таких поделок.
        И на траве лежал иней - шитье на зеленой ткани. Только мало травы во дворике храма Защитницы, все больше плитами выложенные дорожки.
        Соколица мало изменилась за эти годы. А вот сестра ее Хали - изменилась сильно. Выросла - и, как ни странно, стала меньше похожа на мать. Впрочем, и на отца походила не слишком.
        - Так и нет у меня детей.
        - Э! Не срок еще, не торопись огорчаться.
        - Не срок, - краешком рта усмехнулась Аину. - Сама знаю. Только - хоть радость была бы. А так - ни дочь, ни жена…
        - С мужем вроде бы лад у тебя?
        - Разве иное возможно? Он тут словно пленник. Живу, как жила - песни да музыку слушаю, только не выхожу никуда.
        - Зря не выходишь.
        - Зря… - голос дымкой подернулся, словно закат серым стал - не поправить. Только ночь впереди. - Отец мне замену нашел…
        - Глупая, - а Соколицы голос, напротив, не соколиным - голубиным стал, нежным. - Сама себе огорченье придумала.
        - Глупая была бы, если б не знала… Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно - с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же - без разницы. Так смотрят нужные.
        Старшая женщина вздохнула едва слышно.
        - Делать что думаешь?
        - Пока ничего. Или что посоветуешь?
        Соколица задумалась на минуту.
        - Жди.
«Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину».
        Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома-на-реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать в цель - в лоб маленькой статуе оленя. А потом - пишу, и щеки краснеют - и меня втянули в свои забавы. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.
        Сколько человек видели сегодня, как я играла в снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно протянула: «Какая вы красивая, госпожа!»
        Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла… И никто, кажется, не называл… Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?
        Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда они с мужем собирались в Дом-на-реке. И то нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его, не замечая того.
        - Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат - или его сын - должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.
        - Интересно.
        - Если бы я перестала быть единственной дочерью…
        - О чем ты беспокоишься? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?
        - Я благодарна…
        - Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?
        - Почему не забота о себе? Если мой брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.
        - Ты уже похоронила меня? - Хали показалось, что отец смеется над ней.
        - Да будут с тобой Иями и Сущий! Но все же… ты мог бы воспитать наследника так, как нужно тебе, и оставить страну в надежных руках. Твой младший брат, мой дядя, слишком спокойный человек - он из тех, кто слушает советы желающих иметь больше власти.
        - А если наследник не успеет вырасти? Каково придется ему?
        - Тебя любит страна. И его будут любить уже поэтому. Многие этого желают.
        - Большинству подданных безразлично, кто наверху, - проговорил он негромко.
        -В любом случае. Ты умеешь делать людей такими, какими желаешь их видеть. Такими, какие нужны.
        - Наши дети часто единственное, что нам неподвластно.
        Хали прикусила губу и чуть не сломала игрушку - цветок.
        - Разве ты не называл меня умной? Не говорил, что гордился бы таким сыном, как я?
        - Ты - одна из умнейших женщин Тайё-Хээт, - согласился он. - Тобой можно гордиться.
        Лицо его изменилось, словно тень пробежала по комнате.
        - Раз ты пришла говорить открыто, и я отвечу тем же. У меня был сын.
        - Знаю. У моей матери…
        - Другой. Он никогда не стал бы наследником. Его матерью была одна из младших дам твоей матери. Он умер, едва дожив до четырех лет. И, поверь, он был мне куда дороже твоего старшего брата, который был просто младенцем, в котором текла моя кровь.
        - Моя мать умерла, когда тот… ребенок был еще жив?
        - Ты не ошиблась. Никто не знал, что это мой сын. Обычная детская болезнь унесла его. А женщина уехала в глухую провинцию. Я не удерживал.
        - Что ж… останься он жив, он мог быть только твоей радостью. Не больше.
        - Слишком часто мне нужно было именно большее. Тебе ли не знать. А радость… - он задумался.
        Хали прерывисто вздохнула:
        - Ты сам научил меня ничего не бояться. Коли так, скажи, долго ли проживет твой любимец, если именно его сочтут помехой твои преданные слуги? Он - всего лишь скорлупка, которую вода уже бросала на камни. Если еще и камни захотят ее уничтожить…
        - Я понял тебя, - сказал он невозмутимо. - Но все же пока он под моей защитой. А это значит немало.
        - А потом ты оставишь его, как надоевшую вещь, если он все-таки останется жив? Хорошо. Я желаю блага стране и счастья тебе, как послушная дочь.
        Она поднялась. Она ждала хотя бы одного слова - неважно какого. Пусть гневного. Ничего.

* * *
        Две девочки и женщина средних лет суетились вокруг Ялен, а та сидела на маленьком сиденье без спинки и ждала, пока ей закончат прическу. Заплетенные по бокам головы косички соединялись с узлом волос на затылке коралловыми заколками, еще несколько прядей, переплетенных красными и золотыми нитями, спадали на спину. Женские прически были куда сложнее мужских, да и волосы женщины носили гораздо более длинные.
        Перед Ялен стояла чашка с розовым чаем и вазочка со сладостями - ореховой массой, разделенной на комочки и политой сахарным сиропом. На танцовщице нежным цветом переливалось узкое розовое платье с золотым шитьем на рукавах. Когда прическа была готова, на Ялен надели более темного оттенка гэри с вышитыми длиннохвостыми птицами, застегнули на шее съемный высокий воротничок. На запястья надели широкие чеканные браслеты. На ногах стараниями служанок очутились темно-красные сапожки. В пальцах с натертыми красным порошком ноготками Ялен повертела серебряное зеркальце, задумчиво наморщила лоб. Собственное лицо казалось ей бледноватым. Однако лишь обитатели Алых кварталов пользовались краской. А Ялен сейчас выглядела почти дамой. Черной рисующей палочкой она аккуратно подвела глаза так, что казалось - это лишь тень от невероятно длинных и густых ресниц. Чуть подкрасила губы. Дала знак надеть на себя зимнюю одежду, отороченную беличьим мехом, - розовую с белым. Она намеревалась провести на холоде много времени.
        Носилки, которые должны были доставить ее на место, выглядели роскошно.
        Ялен улыбнулась мечтательно - непривычным казалось такое выражение на ее лице. Она была вполне довольна тем, что имела.
        Каэси Мийа давно уже не испытывал увлечения ею. Но Ялен оказалась весьма удобна и полезна на свой лад. И умела удивлять. Поэтому она ни в чем не нуждалась и даже чувствовала уверенность, что ее будущее обеспечено. Нужно было всего лишь завязывать нужные знакомства с мошкарой, крутящейся вокруг Дома, и после использовать эту мошкару, как удобно Мийа. Ялен наслаждалась подобной игрой.

* * *
        Небо зимой прозрачней, чем летом. С одной стороны небольшой каменной чаши располагались сиденья. Те, кто желал, могли остановиться с противоположной стороны и не выходить из носилок. Женщины помоложе и покрасивей не могли не показать себя собравшимся. Тем более Ялен. Конечно, она не осталась в носилках и заняла хоть не самое удобное, но все же хорошее место. Видно было. И ее видели.
        Она бросала косые взгляды на Лисов, Асано. Ханари не было здесь. Зато присутствовали старший и двое других сыновей - и это не считая боковых ветвей, народу собралось достаточно. Лисы отличались более широкими лицами, чем Мийа, подобные темной осоке. В одеждах Шену и брата его не было ничего примечательного, но вот боковые ветви Дома подчеркнуто выбирали белые и красные тона. Так же, как боковые ветви Зимородков носили сине-зеленое. Главам Домов подчеркивать свое высокое положение было сейчас ни к чему.
        Ялен усмехалась, поглядывая на представителей младших ветвей. Так же, как более низкие семейства суетятся вокруг них, сами они стараются держаться поближе к главам. На нее тоже поглядывали косо многие дамочки из мелочевки. Ялен была одета куда богаче их и держалась намеренно вызывающе, при этом изящно - подобное сочетание забавляло Каэси.
        Снега выпало мало, но пока он не таял. Золотые хассы на белом смотрелись чудесно. Тхай любили игры с дикими зверями и змеями. Конечно, на снег змей не выпустишь. Поэтому сейчас были только хассы. Тела людей, мелькающих между хищниками, не уступали им в грациозности. Игры порой завершались смертью - человека. Зверя убить было нельзя. Разве что в случае угрозы зрителям. Но такое было лишь раз, давно. Обезумевший от ярости зверь прыгнул вверх… Больше не повторялось.
        Тех, кто был удачлив, ценили. Никого не принуждали к опасной забаве - смельчаки находились сами. Даже из Домов порой выходили желающие. Но большинство жило в Алых кварталах и занималось подобной игрой, как ремеслом. Лучшие - из тех, кто выживал
        - часто становились позднее укротителями и ухаживали за хищниками при сокровищницах.
        Ялен высматривала тех, с кем надо заговорить. Удобный случай устроить было легко. Уже не один человек из людей и свиты Асано стал жертвой ее чар. Даже один мальчик из боковой ветви смотрит на нее восторженно. Жаль, может она не так много. Впрочем, и слуги, и стража - все разговаривают. И говорят порой много интересного. Пару раз даже создали мелкие неприятности своим господам по просьбе Ялен. А если и не сделают ничего - так Мийа сами постараются, используя то, что узнает Ялен. Она застенчиво опустила ресницы, посылая взгляд троим одновременно.
        Что же - Каэси Мийа держал в руках школу шин. Обучить в нужной мере одну, пусть упрямую и не слишком-то умную, не составляло труда.
        Меньше недели прошло - и Островок всколыхнулся, словно земля, когда ей надоедает дремать на одном боку. Двое молодых слуг, верных двум младшим ветвям Дома Белых Лисов, схватились из-за танцовщицы, и пролилась кровь. Свара в Сердце Островка, да еще среди слуг Лисов… Такое не шло на пользу их господам, и Шену, хоть неприятность и не коснулась его напрямую, готов был своими руками задушить виновных. Даже обычная непроницаемая вежливость почти изменяла ему.
        Конечно, оба провинившихся поплатились жизнью. И тот, кто был ранен, и тот, кто остался цел. Ялен полагалось изгнать с Островка, а то и вовсе запретить ей появляться в Столице, но Каэси лишь разводил руками - неужто девушке нельзя родиться красивой? А жена его Кору сетовала на беспутных слуг в присутствии Хали, и та испытала сочувствие. Ялен оставили на прежнем месте, и она, потягиваясь, валялась целыми днями на мягких подушках или танцевала для развлечения - из покоев ей до времени выходить не велели. Зимородки Мийа не скрывали удовлетворения.
        Те двое умерли на рассвете, молча - не хватало еще окончательно опозорить господ недостойным поведением в последние мгновения.
        Еще не поблекшая луна лениво окинула взором темные пятна крови на снегу. Люди… Уж ее белизны ничем не запачкать.

* * *
        Стук каблучков за спиной. Позвякивание подвесок. Шуршание шелка. Женщина - молодая. Он догадывается, даже не видя, еще не слыша голоса. Конечно, он знал о ней. Неужто такая не засияет звездой везде, где появится?
        - Здравствуй, Йири. Неужто ты не узнал меня? Или ниже твоего достоинства меня замечать? А ведь ты здесь благодаря мне. Конечно, не стоит мне звать тебя по имени, теперь мы не ровня…
        - Ты тоже высоко поднялась, - сухо ответил он. - Если путь наш считать удачей.
        Ее лицо изобразило величайшее удивление.
        - О! Что же тогда тебе нужно? Может быть, небесный престол? Нет? Ну, раз так… скажи, я все так же красива?
        Он в упор посмотрел на нее. Обычно приветливый взгляд - но улыбка холодная. Мало кто видел его таким.
        - Ты стала еще лучше.
        Она и впрямь расцвела. От полудетского очарования не осталось ничего, она выглядела старше Йири. Однако в ее красоте появилась сладость отравы, сменившая былую полупрозрачную легкость. Мотылек стал ярко-алой розой с шипами, сочащими яд. И волосы она теперь заплетала иначе, в сложную прическу, почти как у знатных дам. Золотые с аметистом подвески звенели, и звенели браслеты, украшенные чеканкой - а голос Ялен был высоким и сладким.
        - Признайся, я нравилась тебе тогда, в Алом квартале?
        - Это неважно.
        - Вот, значит, как, - она прикусила губку.
        - Ты на что-то надеялась, Ялен?
        - О, я бы не посмела, - она склонилась перед ним, но Йири видел ее раздражение, даже злость. Видно было, что с ее губ рвется: «ты в долгу передо мной». Однако она сумела сдержаться - видимо, даже ее Островок научил осторожности.

«Теперь она будет считать себя оскорбленной».
        Вдвойне. Он просто переступил через нее, словно через упавшую ветку, не выказав ни благодарности, ни восхищения - не говоря об оплате долга. Хуже того… Он дал понять, что она всегда была ему безразлична.
        Ялен ворвалась в свои покои, сорвала с руки золотой браслет и с размаху швырнула его о стену. За первым браслетом последовал второй. Служанка ойкнула и вжалась в стену. Ялен с шипением - точь-в-точь разъяренная хасса - повернулась на каблучках, увидела стоящую на столике вазу с фруктами и швырнула в противоположную стену.
        Глава 3. СКАЧКИ
        - Нравится он тебе? - Каэси спросил. - Луну в ладонях не спрячешь.
        - Он был со мной раньше.
        - Вот как. Молчи об этом.
        С усмешкой, многозначной, как переливы перламутровой раковины:
        - А что, есть дело кому?
        Каэси прошелся по комнате. Свежий, почти весенний ветерок ворвался в окно.
        - Он ведь не хочет тебя знать.
        - Посмотрим. - Ялен недобро выгнула брови, встряхнула головой - зазвенели подвески.
        - Вот дурочка. Он слишком много имеет, чтобы из-за тебя - терять.
        - Раньше не больно-то нос задирал.
        Каэси забавляла эта дикая кошка, от злости вздыбившая шерсть. Таких использовать хорошо - они сами в любую пропасть полезут, только намекни, что это им не под силу.
        - Так то раньше.
        Зрачки ее сузились. Вот-вот за дверь выскочит, ненужное натворит.
        - Погоди. Не кипи, словно гейзер горячий. Нам это прошлое на пользу пойдет.
        - Чем же, скажите?
        - Не знаю пока.
        Когда принесли известие о смерти Кими, младшего Зимородка, стояли теплые дни первого месяца лета. Каэси прочел письмо, гонца выслушал - и все. Только в сердце защемило на миг. Что же, Кими хорошо выполнил свою задачу - младший брат Благословенного, его возможный наследник, испытывал самые теплые чувства к Дому Мийа и не любил Лисов. Эх, как не вовремя умер брат… Воздух морской не по нему оказался. И не виноват никто - кроме старшего, пожалуй, который Кими туда отправил.
        А больше ничего не изменилось вокруг. В доме Каэси давно не было следов присутствия брата, словно и не жил никогда на свете, словно не задавал вопросов об устройстве мира и о несправедливости.
        А Лисы времени зря не теряли. Нужно возводить крепости - не вечно будет тянуться мирное время. Самая сильная связь - семейные узы. У Мийа есть девушка, сестра самого главного противника Лисов. А у Асано - Тами. Не то чтобы мальчишка горел желанием породниться с заклятыми врагами, но его можно заставить. Конечно, пожертвовать кем-то из младшей ветви было бы предпочтительней, однако не слишком надежно.
        От предполагаемой невесты Тами был не в восторге, сказал только «хорошенькая», при этом состроил такую мину, словно кислых яблок наелся. Отец и старший брат недолго его уговаривали - и сам умел соображать. А Ханари лишь наблюдал с усмешкой, сочувствуя Тами.

* * *
        В комнате было трое. Каэси, дядя его и двоюродный брат. Младшая ветвь. Официально одетые, в сине-зеленом, чуть ли не со знаками Дома явились сегодня. И разговор вели тихий - со стороны показалось бы, что просто беседует за обедом родня. За столом, как известно, не принято обсуждать дела. Но ради такого можно и пренебречь обычаями.
        Голос Каэси, как будто немного усталый, отчетливо слышен двум другим, но отойди на три шага - и не разберешь ничего. Из слуг только один - глухонемой, который настолько знает требования господина, что слышать и говорить ему и не нужно.
        - Жаль, что смерть унесла господина Кими, - это двоюродный брат. И не хватает ума не лезть с сожалениями!
        - В конце концов, он делал, что мог - а это могло не понадобиться. Нельзя ставить жизнь на игральную доску, если не уверен, кто играет с тобой.
        - Но Лисы ведут себя нагло! - гудит голос дяди.
        - Лисы ведут себя умно. Вернее, старший Асано - и Шену. Если они получат мою сестру, мы должны будем смириться с их стремлением вверх, с тем, что Лисы стараются получить как можно больше должностей и устроить выгодные браки младшей родне. Ведь если нам удастся свалить их Дом, жизнь сестренки тоже покатится вниз. А она у меня осталась - единственная.
        Ненавязчиво подчеркнул, что остальная родня в его глазах не ровня с сестрой единокровной. Дети - младенцы совсем. А про жену и вообще забыл. Кору - не близкий человек, скорее, соратник в интригах.
        - Если повелитель прикажет, я не смогу пойти против его воли. Это будет еще глупее, чем просто отдать сестру.
        - Тогда что же? Смириться?
        - Нет. Сделать этот брак невозможным. Мы принадлежим к Высокому Дому и имеем право отдавать своих женщин в подобные же Дома. Если Благословенный приказал бы отдать Кайтэ одной из низших ветвей Асано, мы могли бы протестовать - ведь повелитель все еще расположен к нам и не станет без нужды позорить Дом.
        Он говорил, и пренебрежение по отношению к второстепенным родственникам слышалось в его голосе - и молчали двое, стоявшие ниже.
        - А Тами?
        - Если смерть унесла моего младшего брата, - холодно проговорил Каэси, - то почему она не может сравнять счет и посетить Лисов? А Ханари нам не опасен - он скорее ускачет на край света, чем свяжет судьбу с моей сестрой.
        -Тами… - задумчиво протянул дядя. - Он единственный достоин теплых чувств среди Лисов. Не хотелось бы доводить до такого.
        - И я этого не хочу. Однако сейчас мы еще можем противостоять Асано. Я не хочу отказаться от последней возможности - и не хочу погубить жизни сестры.
        - Нас обвинят в этом.
        - Не обвинят. Он недавно приобрел жеребца… к нему боятся подходить опытные конюхи. Если его убьет жеребец?
        - Неважно, что произойдет на самом деле? А раскроется?
        - Ни в коем случае.
        Больше ни слова об этом не произнесли. О новостях говорили, о достоинствах скакунов, о вернувшейся моде - вплетать в гриву бубенчики. Потом простились, тепло, как положено любящим родственникам.

* * *
        Тами предпочел бы оказаться где угодно, хоть посреди лунной долины, лишь бы не просить разрешения повелителя на этот брак. По обычаю, это должен был сделать старший в роду, однако отец Тами почувствовал себя плохо и вынужден был снова покинуть Столицу. А Шену рассудил так - Благословенный относится к младшему Лису с особой симпатией, по душе повелителю его нрав и умение держаться в седле. Значит, лучше всего слегка отойти от предписанного традициями и, снабдив младшего письменной просьбой отца, отправить добиваться желанного Дому и нежеланного самому Тами.
        В белом и красном - цветах Дома Лисов, украшений нет, зато дорогие ткани, во взгляде решимость и обреченность - Тами, увидев себя в зеркале, рассмеялся. Словно в логово дракона собрался … герой. Если бы не долг перед Домом, вскочил бы на любимого вороного - только и видели. Нет же, нельзя. Оставалась надежда - откажется повелитель видеть его. Не отказался. Явиться велел сразу после полудня и ждать.
        Теперь уж пути назад нет.
        Конечно, Лисенок не ожидал, что его примут сразу - ведь не названо точное время. Но полагал, что ожидать будет в одиночестве. Не тут-то было. Занавеска шелохнулась едва, вспорхнули вышитые соловьи - и появился тот, о ком Тами совсем позабыл.
        Тами посмотрел на человека, который шагнул ему навстречу, и удивление сменилось досадой. Как ни мимолетны были эти чувства, Йири заметил и то и другое. Поклонился учтиво.
        Тами приветствовал его подчеркнуто вежливо - слишком вежливо для искреннего расположения. Больше всего младшему Лису была неприятна мысль о том, что он обязан проявлять симпатию к этому человеку, поскольку Дом Асано все больше нуждается в поддержке Благословенного. Не то чтобы он питал к Йири неприязнь, но слишком многие пытались через него подступиться к Юкиро. Тами тошно становилось от мысли, что этот может подумать так и про него. Поэтому был вежлив на грани с холодностью
        - умный бы понял.
        - Солнечный будет говорить с вами через полчаса. Вам удобно ждать здесь?
        - Да.
        Тот позаботился обо всем - слуги принесли столик с напитками и спелыми фруктами, занавеси были опущены ровно настолько, чтобы комната оставалась светлой, но солнечные лучи не били в глаза.
        Тами надеялся, что он уйдет. Однако тот смотрел на него задумчивыми глазами и, наконец, произнес:
        - Могу я поговорить с вами?
        - Конечно, - это получилось суше, чем надо, и Тами исправил ошибку. - Ведь это я пришел сюда… а не вы ко мне.
        - Это не мой дом. И вам не нужно думать, какой тон избрать для разговора со мной. Я знаю, зачем вы здесь.
        - Вот как?
        - Я знаю, что Дому нужна поддержка больше, чем раньше, теперь, когда почти заключен брак между вами и сестрой Зимородков. Вы, Белые Лисы, очень хотите устроить его. Правду говорят, лиса - зверь самоуверенный.
        - Это уж слишком, - невольно вырвалось у Тами. Но через секунду он снова был молодым придворным, прекрасно владеющим собой.
        - Даже не буду спрашивать, почему вы сообщаете мне собственные домыслы.
        - Это не домыслы. Я не просто догадываюсь, каковы намерения Лис, но думаю, что знаю, какими средствами для этого располагает Дом. И что думают другие Дома.
        Тами поднялся и пристально посмотрел на него. Задумчиво кивнул.
        - Как я понимаю, это не просто самонадеянные заявления. Это было бы чересчур глупо. Вы хотите сказать нечто большее.
        - Да. Я никогда не даю советов. Но сейчас дам. Откажитесь от этого намерения, не упоминайте об этом в разговоре с повелителем. Иначе он ответит согласием.
        - Предположим, это имеет под собой основание, - осторожно и все так же холодно проговорил Тами. - Почему? Вы ведете какую-то свою игру? Я не друг вам и никогда им не буду.
        - Знаю, - Йири чуть заметно качнул головой. - Но вы - слишком хороший наездник, возможно, лучший в столице. Это - единственная причина.
        Он поклонился и исчез, Тами же остался, глядя ему вслед удивленными глазами и гадая, издевается он, говорит ли правду и кто здесь в своем уме.

…Мало ли на чьей стороне это странное существо с неопределенным статусом? Однако Тами не мог и себе признаться - он был испуган. Нехороший, слишком прямой и темный какой-то был взгляд Йири.

* * *
        Не в привычках Йири было задумываться над сделанным. Либо принял решение сознательно, тогда - какой смысл переживать? Либо судьба распорядилась, тогда тем более смысла нет. Но сейчас он был близок к тому, чтобы беспокоиться из-за собственных слов. Меньше всего хотелось ввязаться в перетягивание каната между двумя Домами. Двумя? Но у каждого свои сторонники. Тами, скорее всего, промолчит… а может, и нет. Ведь должен будет Лисенок отчитаться перед старшими?
        Йири больше не был наивным мальчиком и понимал, что Лисы, может, и будут ему благодарны… в душе. Но постараются убрать с доски некстати появившуюся фигурку. А еще вероятнее, сначала попробуют использовать ее в своих целях.
        Перечеркивая его мысли, раздался осторожный стук в дверь. Вошедший с поклоном слуга протянул письмо. Бумага - хэйта, для дневников и личных заметок. Брови Йири слегка поднялись - кто ж пишет письмо на подобной бумаге? Что за невежда? Прочитав, рассмеялся.
        Ялен просила о встрече. Как ей было непросто пойти на это! Если бы он отказал… она невольно сжимала карманный ножичек с золотой ручкой. Убить им можно разве птаху какую, но все же это был нож! Однако Йири согласился сразу.
        Девушка появилась в галерее блестящая, словно радуга. Йири выбрал для встречи тенистое место - Ялен, как нарочно, явилась, сверкая браслетами, золотым шитьем и аметистами на головной повязке. Рукава ее шуршали и покачивались на ветру, казалось, взмахнет ими - взлетит.
        Она улыбалась - хотела дружески, а получалось - вызывающе. Йири смотрел на девушку так, как не умел раньше там, у Нэннэ. Приветливо и спокойно встретил он Ялен, и ясно было - можно лоб расшибить об это спокойствие, но не сдвинутся узкие брови, не прильнет краска к лицу - неважно, смущения, гнева ли.
        - Что ты хотела?
        - Ах, брось, - сказала она раздраженно. - Не забудь, я помню тебя чуть менее заносчивым.
        Снова не удержалась, чтоб не напомнить. Однако Йири только кивнул - даже с улыбкой.
        - Хорошо.
        - Я пришла со словами дружбы. Я помню, откуда ты.
        - Какая честь, - обронил едва слышно.
        - Зря смеешься. Конечно, подслушивать нехорошо, но я слушала. Скоро запылает вся Хэнэ - пламя уже высоко. Не хочешь увезти оттуда родных?
        - Тебе что до них? - спокойно спросил, но Ялен видела - попала стрела.
        Плечиком пожала небрежно:
        - Может, хочу снова добиться твоей дружбы?
        - Или убить? - ответил в своей манере. - Меня не отпустят. А уехать без позволения
        - смерть.
        - Ну, и не возвращайся. А родных заберешь, устроишь в спокойном месте. Искать тебя на севере - бесполезно. В том котле, который там закипает, и шин никого не отыщут
        - или, если боишься, уходите к соседям - граница близко. Будете жить…
        Йири почувствовал, как холодок пробежал по его коже. Больно уж подозрительно появление Ялен сразу после разговора с Лисенком. Неужто просто совпало, и девушка говорит то, что и впрямь думает?
        - О какай дружбе речь, если я покину Островок?
        - Ну, хоть теплым словом вспомнишь…
        - Ты с ума сошла, Ялен?
        - А что не так? - она вновь дернула плечиком. - Деньги - бери сколько хочешь. Или другое что, драгоценное. Нуждаться не будете…
        - Смеешься? Что тут есть моего?
        - А, прекрати! - недовольно-капризно. - Ты слишком скромен - или просто глуп. То, что я дарила тебе в Аэси…
        - Там и осталось.
        - Все это - твое, - она обвела рукой комнату.
        Он чуть качнул головой:
        - Тут и жизнь не моя, не то что это…
        - Не больно родные твои тебе дороги, - насмешливо протянула Ялен. Поднялась и ушла.
        Встряхнул головой, отгоняя вставшие перед глазами картины, виски сжал - потом в ладони голову опустил.

…Лето. Трава высокая - утонуть или заблудиться. Мелкие полевые цветы - белые, желтые; сестры смеются - уже девушки. Аюрин венок плетет, надевает себе на шею. И что-то напевает под нос. А братишка спорит о чем-то, захлебываясь, сердито, сжимая загорелые кулачки.
        Почувствовал запах свежих лепешек - таких при дворе не пекут. А в небе жаворонок поет, отчаянно, дерзко…
        Мысли уйти насовсем не возникло даже. Тем более взять что-то… Но увезти своих - он уже думал об этом. И знал - невозможно. Нельзя.
        Уехать - а после вернуться… Две недели, а то и месяц жизни. А потом - не будет прощения. За оставленную без спроса должность. За тайный побег. За обманутое доверие. Не страшно…
        Он и не заметил, как сумерки наступили. Сова закричала.

* * *
        - Ты просто дура! - бросил Каэси Мийа. - Если ты служишь мне, то делай, что я велю. Он нужен мне живым и здесь.
        Ялен чуть выпятила губу. Она видела, что играет с огнем, но упивалась собственной решимостью.
        - Я хорошо знаю его. Он уйдет и вернется. А там вы, господин мой, заступитесь за него.
        - Ты и впрямь дура, - Каэси махнул рукой в сердцах. - Если он будет убит, умрешь с ним в один день.

* * *
        - Вот так, Рыжий… - Йири сидел на скамеечке подле коня. Тот фыркнул, потянулся к нему. Йири погладил шелковистую морду.
        - Фея бы меня поняла. А ты… тоже ведь слушаешь. Сказали бы - у меня голова не на месте, что с тобой говорю.
        Сумерки были снаружи. А тут - светло, на стенах лампы висели. Конюхи скрылись с глаз.
        - Если бы Хиани был жив… он не считал меня другом, но всегда говорил и делал то, что нужно. А я так часто хочу его увидеть, Рыжий…
        Конь снова фыркнул.
        - Понимаешь, мне нельзя уезжать. Хорошо, если они живы. Надеюсь - Сущий о них позаботился. Если уеду - ведь я вернусь, Рыжий. Тогда… хороша благодарность. Вряд ли я много для него значу. Но ведь он верит мне. Наверное, мой повелитель простит
        - в душе. Но он не нарушит закон - ведь он сам и есть закон. Или все, чем я способен отблагодарить, - это заслужить смертный приговор?
        Он порывисто обнял коня за шею.
        - Я не уеду, Рыжий. Останемся здесь.
        Сзади силуэт шевельнулся. Йири вскинул голову. Аташи в вечерней одежде стоял на пороге.
        - Меня впустили, несмотря на твой запрет. Но не вини их. Передо мной и Ёши двери открыты, хоть мне далеко до учителя.
        Подошел, постоял рядом. Коснулся плеча.
        - Идем. Там, снаружи, сыро, туман. Я принес тебе хаэн.

* * *
        В это время Солнечный обычно отсылал всех и отдыхал в одиночестве, перечитывая рукописи или размышляя. Йири не нарушал его уединения, однако ему было позволено входить к повелителю. Разрешением этим он воспользовался раз или два - и вот снова пришел.
        У входа, как обычно, опустился на колено, коснувшись рукой пола. Услышал:
        - Встань, и о чем ты пришел просить?
        - Мой господин… я хотел бы узнать, что с моей семьей.
        Лицо Юкиро, в последние дни усталое и безразличное ко всему, осталось прежним, хотя Йири понимал - повелителю неприятно упоминание о родне обитателя Малых покоев.
        - И что же ты хочешь?
        - Послать человека на север. Если будет позволено.
        Такие не поднимают ресниц - но смотреть ухитряются прямо. Такие… кто же еще?
        - Как бы судьба ни сложилась, - Благословенный говорит неохотно, - родных чаще всего стоит помнить. Хорошо. Я пришлю к тебе людей, дальше распорядишься сам. Но - только узнать.
        - В Хэнэ война, господин мой, - говорит очень тихо.
        - И что же? Тебя судьба увела оттуда. У них - своя судьба. Не тебе ее менять.
        - Я не могу ничего сделать для них?
        - Нет. И советую быть послушным. А теперь возвращайся к себе.
        Он и так сделал большой подарок.

* * *
        - Ты хорошо его знаешь? - Каэси чуть не смеялся над Ялен. - Стоит женщине пару раз оказаться желанной, и она уже думает, что может вертеть мужчиной, как угодно?
        Ялен не понесла наказания - ей было довольно того, что она стала мишенью для насмешек. Теперь, стоило Мийа приподнять бровь, как девушка вспыхивала и норовила покинуть комнату. Если же он не позволял, то краснела, бледнела и отвечала невпопад.
        В этот вечер несколько всадников покинули Островок, устремились на северо-запад.
        Не только посланцы повелителя отправились на север - чуть раньше вылетел серый конь. Всадник торопился на встречу с Суэ или с тем, кого она избрала следующим в цепи.

* * *
        Эти двое за две недели не сказали друг другу ни слова, кроме приветствий. И оба знали, о чем один предупредил другого. Тами был благодарен любимцу Солнечного за форму, в какой это было преподнесено - не надо платить долг жизни. Сам он переступил бы через родовую гордость - но его братья убили бы Йири, если бы знали, что младший в таком долгу перед стоящим внизу. Даже если бы он знал о мыслях Ханари, все равно не усомнился - тот позволил бы обрушиться Дому, но не допустил долга брата перед неравным.
        Да, ни одного слова они друг другу больше не сказали. Но было неприятно, совестно как-то. Тами умел думать - стыдно, что Асано чуть не оказались в дураках. Но что он обязан жизнью человеку со столь странным статусом, почему-то позорным не казалось. А вот то, что он не может и тени благодарности выказать… Впрочем, разве для такого годятся подачки, даже и от Белого Лиса?
        Тами ходил взад и вперед по комнатам, большей частью обтянутым красным, и чуть что срывался на слуг. Те уже и приближаться к нему боялись.
        А Тами думал. Не ведет ли свою игру любимец Благословенного? Но какую и, главное - зачем? Ответа не находилось. Да и вообще, не с ума ли сошел Тами, если подозревает великолепную способность к интригам в этом растении? Впрочем, тут же себя одернул
        - тут не годятся подобные слова. Вовсе не как растение вел себя Йири.
        И как быть, если он все-таки правду сказал? И была лишь одна причина?

* * *
        Молодая хасса бегала и огрызалась, а человек пытался навязать ей свою волю. Огромная золотисто-пепельная кошка уже признала силу за ним. Йири стоял, прислонившись к холодной колонне. Тами подошел, остановился рядом. Короткий учтивый поклон - и ответ. Вместе смотрели на песок, где бегала хасса.
        Демон… и как говорить с ним, если при взгляде мельком кажется, что это - переодетая девушка? И если под мягко шуршащими складками одежды - сильное и легкое тело всадника, а душа вообще непонятна?
        - Мы равны, - негромко заговорил Тами, - в одном. Хотите попробовать, вдруг кто окажется лучше?
        В первый раз Тами увидел, тот улыбнулся по-настоящему - удивленно и немного растерянно. Словно малыш подошел к взрослому и предложил наперегонки побегать по крышам.
        - Господин Тами Асано, вы забываете, кто я. Не ко мне нужно обращаться с таким предложением. И странно оно звучит, по правде говоря…
        Тами смешался - но тут же упрямо продолжил:
        - Разумеется, я буду надеяться на согласие Благословенного. Но мне нужно ваше слово, - прибавил он быстро, почти испугавшись, не обидел ли. Вот это уж было бы некстати.
        Йири смотрел все так же удивленно и вполне дружелюбно.
        - Поймите, меня не интересует, кто сумеет доказать свое первенство. Но я и не против. Но есть ли смысл устраивать представление для двора?
        - Никакого, - Тами согласно кивнул, проводя ладонью по белому камню перил. Хасса внизу рычала, молодая и злая.
        - Между нами - и те, кто не может не быть.
        - Если я получу позволение.
        - Не сомневаюсь.
        Нельзя сказать, что ему совсем уж все было безразлично. Подумалось: он не имеет права быть худшим. А если так выйдет? А если он вообще не справится с лошадью? Тогда об этом узнают все - и, главное, он обманет ожидания единственного, чье мнение имело значение. Может быть, тогда ему разрешат уйти?
        Вряд ли.
        Даже если он позорно свалится с лошади - вряд ли…
        Он разбирал рукописи, проглядывая наискосок неприглянувшиеся, откладывал в сторону те, что заинтересовали. Большинство листов пожелтели от времени, но как бережно обращались с ними - если бы не цвет и хрупкость бумаги, их можно принять за новые. А ведь многие руки касались их. Листы почти не шуршали - гладкую, легкую бумагу делали мастера.
        Он всегда пытался знать больше. И вот как сложилось. Наверное, ему и впрямь повезло.

…Неужели он все еще хочет оставить эти стены? Он отложил листы, задумался. Так странно чего-то хотеть или не хотеть. Ему давно этого не позволялось. И сейчас - на самом ли деле у него есть желания?
        Ему некуда возвращаться. Солнечный прав. И он уже давно ничего не боится. Пока его место здесь. А раз так, он должен быть лучшим. Хотя трудно - Феи нет. Ее он знал, как свою душу. А Рыжий… хороший, умный конь. Но нет с ним той особенной связи, которая делает из всадника и лошади одно целое.
        Он понимал Тами. Тот не мог выказать ему благодарность - и не мог молчать. Странный он выбрал способ - впрочем, изящный. И ведь постарается не проиграть.
        Знает ли он про Ханари?
        Склонил голову набок, тяжелые волосы перетекли на плечо. Задумчиво собрал их в ладонь - все не поместились - скрутил в тугой жгут.
        Перед ним на столике лежали скрепленные листы, в которых была история Тхай-Эт.
        Как-то он пытался найти что-нибудь о себе подобных. Да, он не одинок на этой лестнице жизни. Были такие. Только утешительного встретилось мало. Один только всю жизнь стоял высоко, но то было в древности. Зато он и войска водил - вот уж чего не выпадет Йири. Других убивали - или они умирали сами. И женщины - тоже. Про одну долго думал - ее сослали на север, и там уже по приказу благословенной убили двоих ее малышей. А она потеряла зрение.
        Но разве здесь можно быть зрячим?

* * *
        Рыжий и вороной летели голова в голову. Издалека всадники казались неотличимыми друг от друга. Один в темно-синем, другой в темно-вишневом - когда солнце било в глаза, цветов было не разобрать. А дорога перед ними была сумасшедшая - чтоб одолеть ее, лошадям стоило отрастить крылья. Да и всадникам неплохо бы…
        - А если оба сломают себе шею? - спросил Хисорэ.
        - Значит, к этому их вела жизнь.
        Рыжий и вороной перенеслись через овраг.
        - А Лисенок, похоже, был уверен в победе, - заметил кто-то.
        - Тут нужно уметь управлять конем, а не просто надеяться на его быстроту. Тами Асано это умеет.
        Солнце зашло за тучку - сразу стало прохладней.
        - Зачем Лисенку понадобилось доказывать первенство?
        - Пусть. Молодым простительно многое…
        Лошади были уже близко. Зрители видели, как всадник на рыжем нагнулся, протянул руку и коснулся узды вороного, словно приветствуя, - и рыжий резко ушел вперед. Последний рывок - словно стрела с тетивы сорвалась. Йири осадил коня в нескольких ни от Благословенного, спрыгнул на землю. Тут же остановился вороной Тами, и младший Асано тоже оказался на земле, восхищенный и злой. Йири погладил рыжего по шее, и слуги увели обоих коней.
        Йири опустился на колено перед Благословенным, рукой коснулся влажного мха. Тами застыл в глубоком поклоне. Сейчас оба невероятно походили друг на друга, только выражение лиц было разным. Через пару мгновений сходство исчезло. Йири выпрямился, убрал с глаз пару капризных прядей и отступил назад, словно исчезая в тени. На волосах Лиса, напротив, заиграло вновь проглянувшее солнце.
        Собравшиеся расступились, давая пройти в середину.
        Йири ни на кого не смотрел, и мимо Ханари скользнул такой же безмолвной тенью. Даже на недавнего соперника больше внимания не обращал. Слышал недовольные голоса, шепот, не предназначенный для Благословенного:
        - Видели, он сделал что-то с вороным.
        - Чушь. Он всего лишь оказался лучше. Может быть, это просто везение.
        - Не скажите. Когда такие появляются возле правящих, стоит подумать о колдовстве. Была же подруга деда Благословенного оборотнем-совой?
        - Повелитель не потерпит нечестной игры, или осмелитесь назвать его недостаточно проницательным?
        Разноцветные одежды, подобранные строго в соответствии со статусом и настроением, драгоценные камни, причудливые, изысканные застежки и заколки. Растительные орнаменты, обитатели моря, змеи - много чего творили руки мастеров и выставляли напоказ придворные. Много чего было тут и сейчас.
        С улыбкой Солнечный подозвал его и защелкнул на запястье Браслет ветра, приз всадников - серебряный, с бледными синими и зелеными камнями, мерцающими вроде капель росы в ковылях.
        - Знаю, ты самоцветы не любишь… но это - твое.
        - Как мне любить их? Меня приучали к одному камню.
        Благословенный раздраженно отмахнулся.
        - Нашел время… Можно хоть раз обойтись без уточнений, кто ты и откуда, изо льда ты, что ли? Тами и то выглядит более радостным.
        Сказано это было чуть слышно, чтобы никто не поймал слов, не ему предназначенных. Йири поднял глаза - явное недоумение было в них.
        Тами получил в награду великолепное, отделанное золотом седло - куда более ценная для всадника вещь, чем браслет, хоть тот и считается высшей наградой. Вернулись во дворец.
        Будь победителем Тами, он устроил бы в своем доме праздник. А так - все обыденно.
        Повелитель скуп на слова, на ласковые - тем более. Йири и не хочет, чтоб - по-иному. Ведь если слышит порой что-то теплое - сердце переворачивается.

…Кожа - золотой шелк, волосы - черный, покрывала - малиновые. А ветер, который бил в лицо и ловил лошадей за копыта, цвета не имел. И цены не имел тоже - бесценный. Звонкий, как листовая медь - ее тоже вез караван по дорогам предгорья Эйсен, и шелковые ткани вез.
        Может, лет через десять забудется та дорога.

* * *
        Хали мало интересовалась жизнью двора. Но могла связать воедино разные нити - особенно после досады, сквозящей в речах Кору. Лисы стараются устроить брак Тами с Кайтэ из Зимородков, чем доводят Мийа до бешенства. Потом вдруг меняют свое решение, и Тами настолько проникается благосклонностью к Йири, что вызывает его на состязание, чтобы решить, кто из них лучший. Известно, что Тами приходил к повелителю - и ни слова не сказал о намерении Лисов, словно и не было его. Тогда для чего эта встреча? Неужто до встречи с отцом юноше дан был совет? Единственный, кто мог его дать, кто находился там неотлучно, это мальчишка с севера. Если он позволяет себе открывать рот, значит, слишком много о себе возомнил, И все же - нелепа такая мысль. И все же - стоит ее проверить.
        Сидя за столиком, в легкой свободной одежде, с распущенными волосами, она писала письмо. Лист бумаги, золотисто-желтый, говорил о том, что это приказ. О том же говорили почерк и цвет туши. Медный закат осторожно касался широких глянцевых листьев.
        Да. Именно так. Отец будет занят до глубокой ночи, и она успеет.
        Повеление - прийти завтра с утра, в названный час, к павильону Летнего дождя.
        Хали передала письмо служанке и откинулась к стене. Потерла виски. Взяла флакончик с абрикосовой водой и нанесла несколько капель на волосы и запястья. Хорошо. Снимает головную боль. Дверь не закрыта, и лишь занавеска отделяет комнату от смежной, где тихо наигрывает на ахи одна из девушек. Музыка, нежная, как весенний ветерок, не мешает.
        Сумерки все более властно заговаривали с садом.
        Музыка смолкла. Легкий стук по дверной раме, и шелковый голосок:
        - Госпожа… Я принесла ответ.
        Лицо Хали в этот миг достойно кисти художника.
        - Ответ? Разве я велела тебе дожидаться ответа??
        Растерянная девушка не знает, что и сказать.
        - Ладно, - задумчиво произносит Хали. - Давай.
        Другая девушка принесла светильник, похожий на сплетение лоз.
…Бумага была серебристая - с еле заметным зеленым оттенком. И почерк - «волна», изящный, но не говорящий ни о чем, кроме мастерства писавшего.

«Светлая госпожа Аину, почему вы приказываете мне? Только ваш отец может делать это».
        Кровь бросилась ей в лицо. Хорошо, что она отослала служанок - вероятно, те даже из-за спины поняли бы, что с ней неладно.

«Но, раз вы желаете этого, я принимаю ваше желание, как его слово».
        - Самоуверенная дрянь, - прошептала Хали, кусая губы. - Считает себя неуязвимым… посмотрим.
        И в испуге оглянулась - не хватало еще, чтобы ее слова достигли чужих ушей. Не настолько ей преданы тут, чтобы не разносить сплетни. В ком она уверена? И пятерых не наберется.

* * *
        Лицо Хали слегка прикрывала золотистая вуаль, прозрачная в утреннем свете. Она не хотела, чтобы тот, кого она вызвала, видел ее глаза.
        Юноша ждал ее. Хали оставила Кайсин на скамеечке за поворотом - при желании Кайсин могла их увидеть, но вот услышать не могла - возле скамейки журчал звонкий фонтанчик.
        Бросив беглый взгляд на Йири, молодая женщина невольно отметила, что он понимает оттенки отношений и обращения. Или это случайность? Одежда его - темно-серебристая, ни одного яркого пятна - не являлась одеждой низшего. Ей могло понравиться спокойное знание собственной значимости - если бы она не была так по-ледяному рассержена. В ее одежде преобладали золотые тона. Кажется, он знал, что она выберет золото для себя…
        Он склонился перед Аину. Она даже не кивнула в ответ, села на белую скамью. Спросила без предисловий:
        - Не слишком ли ты высоко взлетел?
        - Вы не совсем верно понимаете суть, госпожа Аину, - голос был тихим и мелодичным.
        - Я - только то, что есть. И взлететь не могу.
        - Ты осмеливаешься говорить? - она сдвинула брови.
        - Разве не за этим я здесь? Если вы просто хотели указать мне мое место, достаточно было пары строчек в письме.
        - Если отец увидит ответ, который ты посмел мне прислать, ты думаешь, как он поступит?
        - Госпожа моя, вы не верите, что он поступил бы хоть как-то. Иначе Благословенный уже знал бы об этом.
        Хали подалась вперед, лицо ее порозовело - единственный признак гнева.
        - Отвечаешь вопросами на вопросы? Знаешь, почему ты поднялся так высоко?
        - Думаю, что знаю.
        - Прекрасно. Осилишь ли паутину дворца в попытке сплести свою нить?
        - Мне это не нужно. Я всего лишь говорю то, что думаю, сейчас и при вашем отце.
        - Ты чист, как горный ручей, - насмешливо сказала Хали. - И не знаешь, какие выбрать слова, чтобы они были услышаны?
        - Теперь знаю. Раз уж меня поставили высоко, у меня нет желания падать. - Йири посмотрел на нее, потом отвел взгляд. - Госпожа моя, вы родились во дворце. Я попал сюда не по собственной воле. У меня было только одно право - развлекать высших и прислуживать им. А потом мне подарили право жить. Неужели я не могу даже этого?
        - Пока еще можешь.
        - У меня нет выбора, госпожа. Мне никто не позволит покинуть дворец - только мертвым.
        - Тогда молчи и не пытайся стать выше, чем тебя поместили.
        - Поздно. Меня спрашивают - и я отвечаю. Поздно делать вид, что я не умею думать.
        Хали смотрела хмуро. Совсем не так она представляла этот разговор.
        -Ты можешь оставить Островок. Тебя не найдут. Я тебе обещаю.
        - Только если получу приказ от другого.
        - Или если расстанешься с этим миром. Вероятно и то, и другое, однако… ты можешь выбрать. Пока еще сам.
        - Вы знаете ответ, госпожа. - Йири чуть склонил голову.
        - В смелости тебе не откажешь, - задумчиво произнесла Хали. - Так говорить со мной… Довольно.
        Она поднялась и чуть более резко, чем прочие женщины Островка, устремилась прочь. Кайсин, пытаясь приноровиться к ее походке, последовала за Хали.
        А он опустился на белую скамью и долго слушал говор фонтанчика.

* * *
        - Что с тобой?
        - Все хорошо, мой господин.
        - Я же знаю тебя. Что тебя беспокоит?
        - Поверьте, все хорошо.
        - Ты отводишь глаза. Не поздно ли учиться лжи?
        - Простите. Мне нечего сказать.
        - Упрямое существо! Я могу предположить одно… в свете одного разговора. Моя дочь?
        Все-таки он молчал. И это было ответом.
        - О чем же шла речь?
        - Вряд ли это стоит вашего внимания.
        - А вот это предоставь решать мне. Я знаю Хали.
        - Я и так сказал слишком много.
        - Не надо пытаться идти против моей воли. Ты боишься ее?
        - Вашу дочь стоит бояться по-настоящему. Потому что все, что она может потерять, она совсем не ценит.
        - И это ответ?
        - Да.
        - А если она вернется в Дом-на-реке?
        - И что это изменит?

«Вот до чего дошло» - ясно читалось на сухом лице Юкиро.
        - Она - ваша дочь.
        Новое прозвучало в голосе.
        - Ты… жалеешь ее?..

* * *
        Ялен сгорала в незримом жадном огне. Огне, пища которого - уязвленная гордость. Месть - не только для мужчин. Она жизнью готова была рискнуть ради мести, но и мысли не допускала, что может сама пострадать. Только не Ялен. Она - слишком красива, она - лучше всех. Таких любит судьба и балует. Разве не свидетельство этому - вся ее жизнь?
        На Островке Ялен не знала никого, кто мог бы выполнить ее просьбу. Правдами и неправдами отпросилась она в кварталы Аэси, где выросла. Завернувшись в темную шерстяную накидку, с волосами, заплетенными в косы на манер деревенских девушек, если она и бросалась в глаза, так нарочитой простотою своей. Только туфельки посверкивали золотым шитьем. Походка, летящая и с тем вкрадчивая, кошачья, выдавала танцовщицу, что не было редкостью здесь. Возле узенького канала отыскала домик старухи - он выглядел совсем неприметным, не знающий дороги не нашел бы с первого раза - попросту не остановился бы взгляд. Хозяйка, крошечная, седая, с проворными пальцами, знала много скрытого от обычных людей. Все обитатели Алых кварталов были наслышаны о ней.
        Жалея, что нельзя явиться сюда в носилках и пришлось пачкать в пыли новые туфельки, Ялен приблизилась к калитке и постучала условным, памятным с детства стуком. Дверь отворилась, и высунулась седая голова.
        - Ну, проходи!

«Как она бедно живет», - подивилась Ялен, очутившись в полутемной маленькой комнатке. Память играла с ней шутки - то, что ранее представлялось дорогим и важным, оказывалось куда менее приятным и значимым. Хозяйка - в полосатой одежде, ростом с восьмилетнюю девочку, неодобрительно смерила девушку взглядом. Ялен помнила ее разборчивость и суровый нрав. Да и старуха, похоже, признала Ялен - таких не забывают, особенно если те под боком росли.
        - Откуда явилась?
        - Оттуда, куда тебе ходу нет! - грубовато ответила Ялен и смешалась - такими словами она ничего не добьется.
        - Однако ж прибежала сюда - видно, не нашлось никого, кому можно довериться?
        - Никого, - Ялен стала кроткой и ласковой, насмешив тем старуху.
        - Не подлизывайся, не кошка! Чего тебе надо?
        - Немногого. Чтобы человек потерял голову от меня… ненадолго. Я не прошу привязать его ко мне навсегда.
        - Ты настолько влюбилась, что тебе довольно и краткого мига?
        - Я не люблю его.
        - Тогда мимолетная привязанность бессмысленна. Это шалость, а не серьезное дело.
        - Серьезное. Если узнают, что он без ума от меня… если увидят…
        - Он высокого рода?
        - Нет… да… он стоит высоко, хоть сам из низов.
        -Ты надеешься получить выгоду? Или это что-то другое - месть, например?
        - Пожалуй, все сразу, - поджав губы, Ялен побарабанила пальцами по стене. На пальцах вспыхнули самоцветы. - Ты дашь мне такое зелье?
        - Скажи мне, кто он.
        - Э, нет! - нахмурилась Ялен. - Это лишнее.
        - На кого же мне готовить зелье? - усмехнулась старуха. - На случайного прохожего?
        - Хорошо, хорошо! - недовольным голосом произнесла девушка. - Ты могла видеть его здесь три или четыре года назад… северянин, на лице его была метка. Он ровесник мне или немного младше.
        - Вот как. И где он сейчас? До меня доходили слухи, но слухи бывают ложью.
        - Считай, как тебе угодно.
        - Чего ты хочешь от жизни, Ялен? - неожиданно звонким голосом спросила старуха. - Я помню тебя маленькой девочкой, которая училась танцевать с колокольчиками. Я помню, как ты покинула эти улочки… Чего же ты хочешь сейчас?
        - Я хочу, чтобы исполнялись мои желания.
        - Ты можешь призвать не того, кого следует.
        - Я никого не призываю. Я рассчитываю на себя.
        - Берегись. Демоны легко входят в такие сердца. Тем более всякая мелкая нечисть - не столь опасная, она тоже крутится рядом.
        Ялен задумалась. Беседа захватила ее. Девушка произнесла нараспев:
        - Я слышала: когда Забирающие души живут среди людей, то вызывают к себе любовь.
        - Правда.
        - И могут делать счастливыми тех, кто рядом?
        - И это верно. До тех пор, пока не откроются. Но тогда уже поздно.
        - Если бы жить так… Получать многое…
        - Безумная. Это еще хуже, чем подпасть под власть демонов. Там твоя душа просто умрет - а, став жертвой ииширо, тень души будет вечно бродить, неприкаянная.
        - Зато они прекрасны - и имеют огромную силу. Я бы хотела стать одной из них.
        Старуха помолчала, а потом произнесла, усмехаясь:
        - Ты слишком жадная. Ты бы сразу же себя выдала.
        - Ну и что?
        - Даже их убивают, хоть это непросто.
        - Все мы умрем. Разве тебе под силу превратить меня в подобное существо?
        - Не под силу, - согласилась старуха. Пристальный взгляд ее был почти молодым.
        - Разве не все у тебя есть? Чего тебе ты еще?
        - Власти.
        - И все?
        - И преклонения. Не такого, какое видит уличная плясунья.
        Старуха отвернулась.
        - Не стану я тебе помогать. Ищи другого.
        - Почему? Я заплачу. Дам тебе золота столько, сколько ты не видела за всю жизнь!
        - Жизнь я прожила долгую. Но обрывать ее раньше срока не хочу. А тот, для кого ты просишь зелье, может порвать любую нить, погасить любой огонь, только тронь его.
        - Сказки! - нетерпеливо перебила Ялен. - Я ребенком знала его!
        - Знала ли?
        Старуха вздохнула, глянув на принесенное золото.
        - Много… Но к старости начинаешь ценить жизнь. Раньше я бы взяла, а сейчас боюсь.
        - Чего ты боишься, дура! - зло проговорила Ялен. - Я же не выдам тебя!
        - Надо быть скалой, чтобы противостоять удару меча. Мечу все равно, чья рука его держит, но он наносит удар, даже если и сам не хочет того. Я помню этого мальчика. Его тень всегда была слишком резкой… с режущей кромкой.
        - Что ты хочешь сказать?
        - Только то, что сказала.

* * *
        Привычки Йири только ленивый не изучил бы, только умом обделенный не разобрался бы в них. Сейчас, когда заняты были дни, Йири вечерами спускался в сад, устраивался в одной из любимых беседок. На час, не более - потом его обычно призывали. Но и час
        - немалое время. И в этот вечер он стоял на дорожке в двух шагах от резной стены и любовался мерцающими в траве светляками. Они вспыхивали и гасли то тут, то там, словно растения перемигивались и разговаривали золотисто-зелеными вспышками.
        Всколыхнулись тени, и голос окликнул его:
        - Эй!
        - Ялен! - изумленно откликнулся: этот голос узнал бы из сотен голосов. Только тогда она выступила из-за беседки, до глаз укутанная широкой накидкой. Неслышны движения - верно, и браслеты и подвески сняла.
        - Что ты делаешь здесь?
        - Для меня запретно это место, я знаю, - она опустила руки, держащие складки, и те стекли наземь темной волной. - И все же я снова пришла.
        - Ох, безумная, - он подошел ближе. - Зачем? Ты могла иначе увидеть меня.
        - Как в прошлый раз? Просить тебя о встрече? Конечно, ты не откажешь! Но подумай обо мне. Каково мне все время просить тебя?
        - Иди сюда, - Йири не стал настаивать. Показалось, что и в самом деле понял ее. И то верно - сколько раз он уже ее оттолкнул или иначе задел болезненную гордость?
        - Садись, - указал место в беседке, скамью, на которую брошено было несколько бархатных тканей. - Я принял бы тебя, как гостью, но ты пришла ночью в запретное для тебя место. Поэтому единственное, что я могу сделать - это поговорить с тобой здесь.
        - А пойти туда, где мне можно находиться?
        - Нет. Ты забываешь - меня могут позвать в любой миг.
        Ялен подобрала стекшие складки накидки, вновь завернулась в нее.
        - Я пришла в последний раз. Не хочу, чтобы между нами что-то стояло.
        - И я не хочу. Но ты ошиблась - разве мы в ссоре?
        Стремительно-плавным жестом танцовщица поправила было подвеску возле щеки, но спохватилась, что сняла украшения.
        - Кем ты считаешь меня? Жадной и злой девчонкой, ставящей свои прихоти выше всего?
        - Ты бываешь такой.
        - А что мне остается? Если не поднимешь свою монетку, можешь умереть с голоду.
        - И танцоры, и музыканты бывают всякими… Но осуждать тебя я не стану. Не я.
        - Неужто даже осудить меня ниже твоей гордости? Я не стою и слова?
        -Ты большего стоишь - хоть я и не люблю так говорить, словно цену назначать за людей. Но ты еще там решала сама за себя, помнишь?
        - Помню! Я решила тогда - возьму все от жизни и вспыхну костром до неба, если получится!
        Голос ее зазвенел - искренне говорила. Но и про Йири не забывала. Он сам облегчил ее задачу - смотрел с участием.
        - Там, в Аэси, - нерешительно заговорила танцовщица, - Ты нравился мне больше других. Хоть я видела разных. А ты… дикое лесное существо с испуганными глазами - ты чем-то тронул меня.
        Йири перевел взгляд в угол беседки. Сказал неохотно:
        - Я благодарен тебе за заботу. И знаю, что мне вряд ли представится случай достойно отблагодарить тебя. Ты всего достигла сама и твердо знаешь, чего желаешь.
        - Знаю. А если пожелаю остаться твоим другом? - придвинулась ближе.
        - Только другом?
        - Только если иначе никак.
        - Я буду рад этому.
        - И тому, что нельзя иначе, тоже?
        Захотелось вскочить, отстраниться - но так же нельзя. Получится, обиду нанес вместо выражения благодарности.
        -Ты мастерица строить вопрос - мне есть чему у тебя поучиться, - сухо вышла фраза, но уж как вышла. И больше не знал что сказать. А девушка протянула руку, коснулась его щеки. Не шевельнулся, но ей показалось, что его уже нет в беседке. Умчись он сейчас на край света, и тогда не очутился бы дальше.
        А за ажурной стеной вроде бы шорох раздался. Едва уловимый, словно летучей мыши писк. Но Йири и этого было достаточно. Поднялся, шагнул к выходу.
        - Вот как. Зачем? Или тебе мало?
        Ялен осталась сидеть, глазами сверкая из темноты.
        - Что бы сделали? Донесли? или на месте взяли? Глупая ты. Заплатили бы одинаково, разве тебе нужно такое?
        - Я не боюсь ничего, кроме старости! Говорила тебе - или забыл?
        - Помню. Прощай.
        Даже те, что следили за ним, не успели понять, когда он исчез. Тень в одной стороне мелькнула, движение почудилось в другой, и вот - только светлячок ползет по дорожке, зеленоватым огоньком поблескивая. А человека нет.

* * *
        Имя Ялен все громче звучало на Островке, из-за нее готовы были передраться слуги разных семейств, даже люди высокого положения засматривались на танцовщицу. А та принимала поклонение как должное, и то холодны, то насмешливы были ее глаза. Однако, если приказывал господин, могла быть ласкова хоть со сборщиком мусора.
        И танцевала, звеня браслетами, окруженная облаком алого шелка.
        И в этот раз танцевала она в саду - праздник Третьего дня. То ли господин повелел, то ли сама захотела и испросила позволения. Она изгибалась, мелкими шажками передвигаясь по площадке, змеились руки - оживший цветок вьюнка, да и только. Тончайшая выразительность поз и жестов, неослабевающее напряжение зрителей - вот-вот взлетит! И звенели, звенели яркие браслеты и подвески височные, и казалось, веселое и страстное тело плясуньи звенит. Ах, какие взгляды бросали на Ялен!
        Но Йири, наблюдавший за весельем из беседки, видел иной взгляд. Хисорэ, начальник дворцовой стражи - он же глава хэата, убийц. Одного взгляда, мельком брошенного, темного, было достаточно.
        А Ялен танцевала беспечно, гордая своей красотой. Йири откинулся назад, к стене, прикрыл веки. Слишком много шуму поднимает на Островке плясунья, слишком уж неразумно, хоть и верно, служит она своему господину. Каэси не станет долго терпеть - она своевольна, а таких прощать не следует, прощенье они понимают как слабость простившего. А Хисорэ… что ж, он отвечает за порядок - ему не нужны неумело сплетенные, развешанные над каждой тропинкой золотые сети плясуньи.
        Йири не держал зла на танцовщицу. Что она сделать хотела, пусть будет на ее совести. Ведь и сама заплатила бы непомерную цену, удайся тот замысел. Предупредить Ялен, что ей угрожает опасность? Чтобы покинула она Островок? Она не сумела уговорить юношу оставить Столицу, неужто теперь Йири должен уговаривать ее сделать то же самое?
        Нет смысла. Такие не отказываются от блеска и до последнего верят, что судьба благосклонна к ним. А Ялен… она счастлива.
        Переодевшись после праздника, Ялен захотела спуститься в сад.
        В полумраке галереи серебряные украшения казались сделанными из кусочков луны. Ялен почти бежала - до того хорошо ей было. Когда тело поет, невозможно идти спокойно. И негромкий, похожий на мурлыканье напев рождался на губах.
        Услышала быстрые шаги за спиной, оглянулась - никого. И в этот миг петля захлестнула горло. Руки взметнулись - в последний раз. Краски вспыхнули - и померкли.
        Когда Йири узнал о смерти Ялен - а смерть красавицы не прошла незамеченной, - только кивнул.
        - Что ж, она сама этого хотела…
        Глава 4. РАЗГОВОР
        Стрелы летели точно - стрелки расположились на ветках. Умело - так, что стрелявшим листва не мешала, а вот увидеть мятежников было трудно. И еще людям гарнизона било в глаза солнце - Муравей с умом выбрал место, словно всю жизнь был воином. Из двадцати всадников никто не ушел, а Муравей только двоих потерял, и двоих же ранили легко. Лошади разбежались, однако трех сумели поймать.
        Аюрин соскочила с дерева. Волосы связаны на затылке, в руке лук. Смешно повела острым носиком.
        - Глупые какие… Прямо на нас.
        - Разве жителей деревень считают воинами? Вот и поплатились за опрометчивость.
        - Да это новобранцев отряд был, - усмехнулся огромного роста человек, выходя из-за ствола. Он не стрелял - лучником был никаким, да и не каждое дерево выдержало бы такого гиганта. Зато мог взять пару быков за рога и оттащить, куда надо.
        Аюрин восхищенно глянула на силача - вот это рост! Уже неделю человек этот был с ними, а девчонка никак не могла привыкнуть.
        - Стрелы подбирай, - приказал ему Муравей, и гигант присоединился к другим, искавшим стрелы в траве и снимавшим оружие с убитых.
        - И если ценное что найдете - не копайтесь, берите. Пригодится, - отдал распоряжение Муравей. Подобные действия недавние крестьяне совершали с тяжелым сердцем - мертвые неприкосновенны. Одно дело оружие, сумка с вещами, другое - одежда и ценности.
        Девушка вольно прислонилась к широкому шершавому стволу.
        - Скажи, Муравей, против кого мы? Против присланных в Тхэннин отрядов, или против сууру - они тоже сюда пришли, слышала, - или против других вожаков, вроде тебя? Вы ведь не объединяетесь, а трясетесь по кустам каждый за себя. Случай придет, так еще и в глотку друг другу вцепитесь!
        - Не знаю. Я тебе говорил - уходи. Ты же девушка, хоть и отличная лучница.
        - А, прекрати. Я всех своих потеряла. Я счастья хочу, Муравей. Но пока нет его. Если поманит - уйду.
        Она пальцем оттянула тетиву, отпустила.
        - Вот так.
        - Тобой, Аюрин, лес поджечь можно. Если брат твой пропавший на тебя был похож - он вряд ли погиб.

* * *
        СТОЛИЦА
        Голос тягучий, ленивый. Военачальник, генерал Ихатта, всегда говорит так. Но действует быстро.
        - Мы закрыли проходы - но они успели провести один отряд через ущелье. И теперь соединятся с повстанцами. Это будет длительная война и с большими потерями - сууру умеют воевать, а мятежники знают родные леса и горы. Гонец прискакал час назад…
        - Где они сейчас?
        - У скал на юге Хэнэ. Уничтожить отряд невозможно - сууру заняли выгодную позицию. Мы положим вчетверо больше людей, и все равно часть их упустим. Но если не ударим сейчас, они уйдут - мятежники покажут тайные тропы.
        Прерывистый вздох из-за решетки, словно человека посетила не просто мысль - озарение. Повернулся, увидел большущие глаза на застывшем вмиг лице, - только губы шевельнулись.
        - Что-то хочешь сказать?
        Он судорожно кивнул, пальцы стиснули кисть - вот-вот сломают.
        - Иди сюда.
        Отчаянно мотнул головой - негоже появляться перед всеми на совете. Юкиро досадливо и заинтересованно произнес:
        - Хорошо. Слушаю.
        Йири стремительно встал. Тонкая кисточка все-таки хрустнула в пальцах. Он этого не заметил - выпрямился, напряженный стоял, кажется, даже дышать забыл. Голос зазвучал почти глухо - а потом вдруг зазвенел негромким бубенчиком. Непривычно взволнованно…
        - В тех краях в последний месяц были дожди?
        - Отвечай, - велел Солнечный.
        С видимой неохотой генерал отозвался, не глядя на решетку:
        - Нет. Стоит сушь. Но это касается лишь земледельцев, я полагаю. Или, может быть, вы сумеете дать совет тем, кто посвятил жизнь военному делу?
        Повелитель чуть усмехнулся. Ихатта не заметил того, а Хисорэ глянул на повелителя
        - и остро - на ажурную перегородку. Теперь он всерьез ждал ответа.
        - Я не знаю военного дела. Но я знаю те края.
        - И что же?
        - Они стоят сейчас у скал Су-Ми. Там высохшие болота, горящая земля. Если послать отряд мимо скал, сууру и прочие не выдержат, двинутся следом, чтобы ударить в спину - ведь они ничего не теряют. Вряд ли они догадаются… что кто-то может остаться сзади и устроить низовой пожар. Пламя не пройдет дальше южных отрогов, там одни камни и глина, а с другой стороны - небольшая река, не пройдет тоже. Это время года - лучшее для такого пожара.
        - А тот отряд? Люди погибнут.
        - Разве у вас нет плохих солдат, которых не жалко? А для воина - честь погибнуть на благо страны, не так ли?
        - Иди сюда, Йири, - сказал Юкиро очень сухо и с тем очень мягко. Тот выступил из-за перегородки, опустился на колено, коснулся циновки. Потом поднял голову, не вставая, посмотрел на повелителя.
        - Что скажешь, Ихатта? - голос Благословенного.
        - Неплохо придумано, - медленно проговорил тот. - Если отправить гонца прямо сейчас… Но он предложил то, что обрекает воинов, пусть и не лучших, на смерть. Чем он ответит в случае неудачи?
        - Ответит, - так же непонятно произнес Благословенный. И обратился к Йири, который не смел подняться:
        - Больше тебе нечего добавить?
        - Нет, мой господин.
        - Хорошо. Ты свободен.

«Но…» - он только взгляд бросил на перегородку, где оставалась незаконченная запись. Плавный неглубокий поклон - и он исчезает за дверью. Створка беззвучно возвращается на место.
        Хисорэ смотрит на Благословенного. Но лицо у того неподвижно и в тени, как обыкновенно.

* * *
        Он вернулся к себе. Шел не быстрее, чем ползет полудохлая хиэ, змея. Рука судорожно, рывками, скользила по стенам, перилам - шел, словно слепой. Оказавшись в собственных покоях, отпустил слуг, присел возле столика, положил руки на темную инкрустированную поверхность. Голову на руки уронил. Дернулся, как от укола шпилькой или ножом.

…Один, на всякий случай стоявший за дверью, расслышал рыдания - сначала не понял, что это. Сухие звуки, больше похожие на заглушаемый крик - он рвался наружу, и внутри, кажется, разрывал все. Вот тут слуге стало страшно.
        Наверное, так кровь рвется наружу; только постороннему кажется - слезы. Когда на плечо легла чья-то рука, повернулся резко и, не разбирая, качнулся к подошедшему, потому что больше не мог это выносить.
        Ёши расстегнул заколку - волосы Йири, длиной до середины спины, рассыпались крупными прядями. Он все еще не поднимал лица, но слезы кончились, дыхание стало ровнее - только время от времени еще вздрагивал. Ёши держал его руки в своих, не спрашивая ни о чем. Был уверен - раньше тот не мог говорить, а теперь просто не скажет. Как только обрел хоть какую-то власть над собой - не скажет.
        В комнате казалось неуютно, словно кто увел за собой все тепло. И золото украшений тусклым было, холодным, болезненным. Только Ёши выглядел настоящим, комната эта не подходила ему, как не подходят клочки паутины на крыльях сильному, разорвавшему ее шершню.
        - За мной прибежал один из твоих. Ты его напугал. Кажется, бедняга решил, что снова…
        Йири вздохнул прерывисто.
        - Нет…
        - Поднимайся.
        - Зачем? - голос все еще плавал.
        - Не дело тебе одному сидеть… в этой клетке. Сегодня я забираю тебя с собой. Найду чем занять. И с Аташи поговоришь, все больше толку.
        Буднично говорил, словно не падала между ними тень.
        - Но… меня могут позвать.
        - Обойдутся! - неожиданно зло сказал Ёши.
        - Так же нельзя, - прошептал он, качнув головой.
        - Ты еще поспорь, - будто бы даже презрительно поджал губы Ёши. - Вставай и пошли.
        Протянул руку. Йири даже не понял, чего он послушался - более сильного, как всегда, или друга. Полно… Ёши давно перестал смотреть на него с теплотой.
        Темно было в коридорах - или в глазах все еще не прояснилось. Йири шел чуть впереди - но так хотелось остановиться, ощутить рукой ткань рукава другого, чтобы знать - не один. Но - только шаги ускорял.
        - Куда ты бежишь? - кротко поинтересовался старший. - Пожалей мои седины и не заставляй гоняться за тобой по всему дворцу.
        - Ты же совсем не старый, - смущенно сказал Йири и остановился.
        - Так. Час от часу не легче. Теперь будем стоять, - Ёши возвел глаза к небу. А Йири наконец улыбнулся.
        Этот вечер был похож на другие - и совсем не похож. Начавшийся жестко, теперь он был тих и располагал к откровенности. Ёши отпустил учеников и помощников, разбиравших старинные трактаты по медицине, и позвал младшего товарища за собой. На плоскую часть крыши - там хорошо проводить теплые вечера и ночи.
        Они взяли с собой светильник, но потом погасили - достаточно было звезд и светляков, мелькавших между кустов.
        На Йири только тэлета была, даже безрукавки не надел. Зато движений ничто не стесняло. На руку опершись, он вспорхнул на перила. Ёши подался к нему - высоко, но в тот же миг отвернулся и даже сделал шаг назад.
        - Смотри - не свались.
        Голову поднял.
        - Вот, слева звезда - Сердце. Мимо чьей звезды она пройдет, того и отметит. Кого-то избегает, кого-то балует слишком.
        - Там есть и моя звезда?
        - Есть.
        - И что она говорит?
        - Тебе того знать не надо. И я не хочу - потому и не спрашивал.
        - Почему же - не надо? Мы всегда знали, что нас ждет.
        - И как? Сбылось то, что казалось неизбежным?
        - Нет. Но, может, еще сбудется? - он развел руки в стороны, подставил ладони небу, словно пытаясь поймать холодные отблески, чуть откинулся назад.
        - Да ты что?!
        Йири вернулся в прежнее положение. Ёши сказал недовольно:
        - Может, ты и легче обычного человека, но и тебе падать - на землю, а не на облака. Если с тобой что случится… - сам себя оборвал, словно не зная, продолжить обычной фразой про гнев повелителя - или иной.
        Капли медного гонга отмерили время. У Йири екнуло сердце: неужели так поздно? Он ведь ушел, никому не сказавшись. Даже если Ёши послал слуг доложить… все равно.
        А Ёши странно смотрел - коли глаза такие, мог и скрыть ото всех, где сейчас Йири.
        - Очень прошу… он - знает? - умоляющий взгляд.
        - Да… знает, - нехотя так.
        - Почему за мной не пришли? - по-детски неуверенно спросил он.
        - Забудь.
        - Что я сделал не так?
        Ёши протянул руку и крепко взял его за рукав.
        - Если еще хоть слово об этом… скину с перил, и собирать из кусочков не стану.
        - Мне ведь нужно знать.
        - Если тебе что втемяшится… - невежливо роняет старший и добавляет совсем уже с неохотой: - Думаю, сейчас просто не до тебя. У него есть дела помимо твоей особы.
        - Сегодня - особенно… - Ёши насторожился. Словно по молчаливому сговору, они не касались в беседе сегодняшнего события. Неужели?..
        Йири внезапно рассмеялся. Прозрачно так, звонко.
        - Я даже не думал, что такой трус. Теперь жалею, что сделал попытку узнать.
        - О чем?
        - О своих. Может, они все живы? Это было бы так просто - они живы, а я совсем не вспоминаю о них, поскольку они - никто. …А по звездам ты можешь угадывать, кто умер, кто нет?
        - На случайного человека - нет, не могу. Вздохом, в ответ:
        - Хорошо… и мне сейчас хорошо…
        Он склонился вниз, рассматривая танцы светлячков. Ёши, хоть и угрожал скинуть его с перил, снова заволновался.
        - Не беспокойся, - Йири угадал его мысли. - Я как белка - высоты не боюсь. И знаешь… Если бы сообразил в детстве - попросил бы отдать меня в ученики лекарю. Хотя вряд ли - кто бы меня взял. Денег-то не было, даже если не надо было бы платить - я же не мог просто взять и уйти от своих.
        - А как же твои рисунки? Этому не хотелось учиться?
        - Об этом я и вовсе не думал.
        - Но можешь сейчас… ты ведь талантлив, малыш.
        Йири повернул голову. Чуть искоса поглядел.
        - Художник должен быть как птица на воле. А мне что прикажут, то я и делаю.
        - Не наговаривай на себя.
        - Ой ли? - он усмехнулся. - А то не помнишь уже? Скажешь, так было правильно?
        - Не скажу. - Ёши шагнул, стал совсем близко. - Правильно-то оно было и в самом деле. Только вот тебе мой совет, радость. Если тебя еще раз заставят поступить столь же правильно - или сам сочтешь, что иначе никак, - приходи ко мне. Я помогу.
        Йири спрыгнул с перил.
        - Видишь ли, мой драгоценный, ты пришелся мне по душе. А ты готов своими руками себя уничтожить. Так лучше я помогу. Быстро.
        - Я не понял тебя…
        - Все хорошо в меру. Даже совершенство. Человеку не под силу его достичь, как ни старайся. А ты - человек, что бы там ни говорили по углам.
        - И что же?
        - Одни рождены проливать кровь - иногда мы зовем их героями. Другие - с нежной душой - предназначены только любить. Много путей… Как думаешь, что станет с орлом, который попытается взлететь к солнцу?
        - Он упадет.
        - Верно. А с недоумком, который попробует поднять гору?
        - Если повезет - просто не получится.
        - Все еще не понимаешь?
        - О чем ты? - голос был - как у ребенка, просящего заверить его, что он слышал всего лишь сказку, а на самом деле ночь добра и все любящие - рядом.
        - У меня тоже есть яды. Есть и такие, от которых спокойно заснешь навсегда. Там, на Небе - простят.
        - Иями… - Йири расширенными глазами поглядел, отступил, подняв ладонь - словно защититься пытаясь. - Не нужно этого, Ёши. У меня все хорошо.
        - Боишься? Ты?
        - Нет… Просто - нельзя.
        - Я предложил.
        Юноша покачал головой.
        - Нет. Я буду делать то, что должен - и так, как это должно быть.
        - Не надорвись.
        - Постараюсь.
        Молчание воцарилось - надолго.
        Звезда-Око прошла уже половину неба. Йири запрокинул голову, отыскивая ее.
        - Знаешь, бывает ночь, когда все созвездия сходят на землю. Не понимаю. Каждая звезда - это мир и одновременно - божество. А созвездие - другое существо, порожденное ими. Как это может быть?
        - Вспомни лес. Он включает в себя бессчетное множество живых. Но он - лес, единое целое.
        - Теперь понимаю… Даже если умирают одни, лес все равно тот же. На смену приходят другие.
        - Когда-нибудь ты вернешься, если захочешь и на то будет воля Творца. Если оставишь незавершенное или если дух твой настолько горяч, что Небо не сможет дать достаточно веток для твоего костра.
        - Чтобы вернуться ради чего-то, тоже нужны немалые силы. И страх - частый спутник любых возвращений: вдруг все окажется совсем не таким?
        Он долго прислушивался к ночным звукам. Потом перевел взгляд на руку - даже браслета на темном рукаве не было, и узор серебряный скрыла ночная тьма. Ни одного кольца на пальцах - узкая кисть и не нуждалась в украшениях, как цветок не нуждается в позолоте.
        - Я когда-то многое хотел знать. А теперь не хочу. Только поздно.
        - Что ж так?
        - Нельзя родиться весной и осенью одному человеку. Вот и понять не могу, что я. Сказали бы, что просто растение сада - не думал бы ни о чем.
        - А хочется?
        - Да. Я счастливей был раньше, только место свое никогда своим не считал.
        Вновь облокотился о перила, лицо опустил - волосы радостно перетекли на плечо.
        - Сколько… грязи в мире. Но все ведь по-своему ищут совершенства. Тогда почему? А мне… лучше бы и не знать.
        - Тебе-то что? Ты чист. А знать про грязь - не значит испачкаться.
        - Лучше не знать, - повторил он.
        Ночные цикады завели свою песенку. Тонкий прохладный треск полетел по саду.
        - Можно задать вопрос, позволенный только другу? Он все-таки сумел взять твое сердце?
        - Да. Только лучше бы - нет. Только тогда по-настоящему жив, когда можно замереть рядом, и то ли времени больше нет, то ли меня самого. А так нечасто бывает - может, лучше бы не было вовсе.
        - Понимаю, - в свой черед обронил Ёши. - И ты говоришь, что все хорошо? Что же, дело твое.

* * *
        СЕВЕР ХЭНЭ
        Отряд Муравья пробирался оврагами. Глина разъезжалась под ногами, люди спотыкались, рвали одежду в колючих кустах. Порой ветер доносил запах гари - тогда кашляли, прикрывали перепачканные лица. Аюрин молчала. Упорно смотрела вперед, словно вела молчаливую беседу с духами леса. Пожар пощадил отряд Муравья - горстку людей. Неподалеку пламя прошло. Долго боялись - вернется, и тогда конец. Обошлось. Только ведь не одни они в тех местах были. Другие не выжили.
        - Лето жаркое, - вздыхали в отряде. - От торфяников надо уходить. Милостивы к нам Бестелесные - не дали сгореть живыми.
        - Торфяники! Лето! - не выдержал Муравей и палкой со всей силой ударил по пню. - Как малые дети, право! Поджог это был, не сомневайтесь! Одних спалили, других заставили наглотаться дыма и разбрестись по лесам. Теперь всем вслепую друг друга искать. Да и нас, как пить дать, войска ищут! Только они-то знают, куда можно идти, а куда нет!
        - Поджог, говоришь? - переспросил мужчина с косящим глазом, в прошлом пастух. - Да что ж за демоны на такую жестокость способны?
        - У них одно желание - с нами разделаться! - сплюнул другой. Муравей подозвал Аюрин:
        - Как ты?
        - Ничего… - слыша разговор, она совсем притихла - и не поверить, что недавно еще бойкой была, за словом далеко не ходила.
        - Ты у нас сны видишь - скажи, куда идти и чем все закончится, - невесело пошутил бывший пастух.
        - Не знаю, - Аюрин съежилась. - Мне давно ничего не снится. Одно только - что я не сплю. Будто лежу всю ночь с открытыми глазами, - но поутру меня будят.
        - Ничего, - Муравей положил ей ладонь на плечо, погладил по волосам. - Отойдешь, еще будут красивые сказки сниться.
        - Я не хочу - сказки! - упрямо вскинутый подбородок выдавал прежнюю Аюрин. - Я взаправду хочу!
        - Взаправду, - задумался Муравей и, не найдя что ответить, дал команду трогаться в путь. Мол, что застряли на месте, будто коряги лесные?
        Главное, из торфяников выбраться, к чистым озерам. А мальчишка с разноцветными глазами вызвался проводником быть - на него и дым словно действовал меньше. Аюрин не доверяла ему. Если не дух, тери-тае, значит, еще хуже, значит, намеренно прислан в отряд и ведет их всех к гибели.
        - Говорят, скоро объявится человек, к которому стекутся все мятежники, - как-то сказал Разноглазый. - Будто бы сила дана ему немереная… и удача. Только нарочно его не найдешь, нужно верить, и тогда тропа сама к нему выведет.
        - Сказки, - отмахнулся Муравей раздраженно. - Слыхал… Такого и не рождалось еще. Всегда в трудные годы, когда поднимался народ, вожаки находились, и про них байки рассказывали. А вывести тропа выведет… в мир иной, если по сторонам не смотреть.
        - А ты, Умэ, - обратился мальчишка к Аюрин, ибо настоящего ее имени не знал: - Ты хочешь попасть в его войско?
        - Нет, - крепко подумав, произнесла. - Постреляли, и хватит. Я дом свой хочу! Верно заведено - каждому свое место. Где у меня счастье было? Дома, в деревне. А тут, с луком в руках - одна ненависть.
        И подозрительно скосила глаза:
        - А ты не посланец его? С чего речь завел? И в проводники навязался…
        - Нет, - рассмеялся мальчишка. - Я сам по себе.
        В свою очередь на нее покосился:
        - А правда, что ты видишь вещие сны?
        - Даже не знаю.
        В ту ночь не до сна было - шли, глотая едкий дым, полуослепшие от слез - дым и глаза не щадил. К полуночи стало полегче, и ветер в другую сторону подул. Вроде выбрались. Самое время остановиться. Только вскрикнул кто-то, и все в его сторону повернулись.
        Не то озерцо, не то болотце, чистое, словно небо после дождя. Круглое, маленькое, даже уютное. Откуда взялось? Так и манит шагнуть вперед, набрать воды. Муравей нахмурился, а Аюрин с шипением пальцы подобрала, готовая наброситься на проводника. Но мальчишка и сам был растерян.
        - Ошиблись, бывает - сразу не рассмотрели, - поспешил успокоить людей Муравей. Только если в порядке все - самое время напиться, лицо освежить. А к воде подойти
        - страшно. Переливается, голубовато-серебряная, хоть луны на небе нет.
        - Так и будем стоять? - не выдержала Аюрин и сделала шаг вперед, а мальчишка одновременно с ней шагнул.
        С поверхности озера крылатая тень слетела - пар, обернувшийся птицей. Сжав зубы, девчонка шагала вперед, а спутники молчали, словно время для них застыло. Только парнишка разноглазый шел рядом. Одновременно к воде склонились.
        Рябь прошла по озерцу, едва уловимая - призрачная птица на воду опустилась. Не то цапля небывалая, не то лебедь, о которых Аюрин только сказки слыхала. И смотрела птица, шею склонив, и опаловый глаз таил в глубине предостережение. А потом показалось - заговорила, не размыкая клюва:
        - Значит, не хочешь больше лук в руках держать? А если и впрямь явился бы такой человек, что всех недовольных вокруг себя собрать ухитрился?
        - Да что ты понимаешь, птица! - сказала Аюрин. - Сама-то, небось, бессмертная! Коли волшебная, сделай так, чтобы не было зла.
        - А сама таким человеком стать не хотела бы?
        - Нет!
        - Что, и ты не желаешь? - обратилась птица к парнишке.
        - И я…
        - А чего хочешь? - вновь обратилась к Аюрин.
        - То, что отняли у меня!
        - Ну, возьми, Умэ-Перышко, - и полупрозрачное перо упало к ней в руки. - Только пока оно не настоящее. Сумеешь удержать - настоящим станет. А ты… - обернулась к парнишке, - и сам разберешься.
        И без того не знающие, чего ожидать, люди перепугались изрядно, когда двое подростков кинулись к озерцу, да с такой скоростью, что в считанный миг возле воды оказались. А потом оба упали - головой в воду. Старшие кинулись было на выручку - двое, мокрые, вскинули головы и замахали руками:
        - Подходите, это просто вода! Холодная, настоящая!
        Просто вода - ледяная, чистая, прямо сладкая. И ни следа того, что недавно пугающим и непонятным казалось. Мало ли что почудится с больной головы?

* * *
        СТОЛИЦА
        Это письмо принесла Амарэ. Бумага оттенка «лист ивы». Знаки яны, перетекающие друг в друга подобно волне.

«Светлая госпожа Аину, позвольте мне говорить с вами». И подпись - имя. Без приставки - звания, данной отцом. Больше нет никого с таким именем здесь, наверху
        - а из низших ни у кого нет такого почерка и не достать им такую бумагу. Что это - вызов? Или, напротив, страх?

«Он понял - я не стану терпеть. Чего хочет теперь?»
        Она хотела ответить молчанием. Но все же велела передать, что подойдет к тому же месту вечером. На этот раз Амарэ пошла с ней. Девушка понимала, что происходит, и ее спокойная доброжелательность бальзамом казалась.
        - Неужто вам есть что делить? - спросила она. Хали вздрогнула, но не оглянулась.
        В темно-зеленой тэй и остальной одежде в тон он казался духом сумеречного сада. Амарэ осталась дожидаться на скамейке неподалеку, как раньше Кайсин.
        В этот раз Хали даже ответила на его приветствие, хоть и весьма сухо.
        - Кажется, у тебя есть что сказать? Думаешь, после истории с твоим появлением на совете…
        - Если вы решите уничтожить меня, мне не на что надеяться. - Так высоко меня ставишь? С чего бы? - усмехнулась она.
        - Вы - единственная, кому Солнечный позволит стать между собой и своими желаниями.
        Это было неожиданно. Хали спросила:
        - Тогда почему бы тебе не послушать меня?
        - Не могу.
        - Когда вещь стоит не на своем месте, ее переставляют или убирают совсем. Мне безразлична судьба северян, но ты вмешался не в свое дело. Я предупреждала тебя.
        - И что же?
        Он выглядел очень грустным.
        - Нравится наверху? Не хочется падать?
        - Падать всегда больно. Но вы ошибаетесь - я просил о встрече ради разговора совсем о другом.
        Небо розовело, облака же становились фиолетовыми, большими. Казалось, они разрастутся и станут единым пологом - ночным небом.
        - Говори.
        - Вы не любите отца. Но хотите той любви, какая бывает в хорошей семье. И раз это недостижимо, появилось желание причинить ему боль. Ведь ясно, как это сделать.
        - Вот как ты говоришь… Кем ты считаешь себя?
        - Не обо мне речь. О вас двоих. Вы знаете, что ни одно мое слово, пришедшееся некстати, не будет услышано им.
        - Пожалуй, что будет, - удивленно и медленно проговорила Хали.
        - Я - не больше, чем зеркало, с которым советуется человек. Может быть, этим зеркалом дорожат сильнее, чем остальными. Но пока я могу принести радость. А вы можете ее дать - тому, кто небезразличен вам? Позвольте вашему отцу решить самому. Вам ли не знать, как тяжело без любви?
        Ее щеки предательски заалели. Неужто рожденная в Золотом Доме не в силах совладать с собственным лицом?!
        - Чего ты хочешь добиться?
        - Ничего, госпожа моя. Я хотел бы пожелать вам счастья, но знаю, что мое пожелание ничего не изменит.
        - Так что же - предлагаешь мне принять все, как есть? - в голосе наконец-то появилась уверенность. И даже насмешка. - Скажешь, ты же сумел принять то, что было не по душе?
        - Если вы думаете о том, что смириться с роскошью и властью легко, то вы правы. Но я не замечаю роскоши и у меня нет власти. А вчера я сказал слова, обрекающие на смерть многих. Вот с этим мне примириться сложно. Так что поступайте как знаете, госпожа. Не мне учить жизни. Я всего лишь хочу, чтобы не было больно ни вам, ни ему.
        Подумал и добавил много тише:
        - Он одинок. И доверяет мне.
        Звучало немыслимым бредом, немыслимой дерзостью, за которую убивают на месте, - но было правдой. Стоящий на самом верху и вправду доверял безоглядно одному из низших
        - и это было не то доверие, которое оказывают слугам или чиновникам. И не просто доверяет - нуждается в нем. Раньше Хали думала, что у стоящего перед ней есть все, что пожелает, и это - главная ценность для него. Но оказалось, у Йири есть большее.
        А еще - таких, как он, не привязывают богатством и даже властью. Только доверием.
        Ущербная луна разрезала небо. Хали чувствовала, что и душа ее так же разрезана. Гордость велела приложить все старания, чтобы этот мальчишка не увидел рассвета. А другая половина, скрытая в тени, требовала оставить его в покое - и даже тянулась к нему, к его грусти и смелости.
        - Я не стану тебе другом, - наконец медленно проговорила она. - Но и врагом не буду. Живи, как получится.
        И Хали ушла, шелестя полупрозрачной накидкой. Медленно, словно луна по дорожкам небесного сада, забыв про Амарэ, которая, кажется, слышала все.
        Она сама не заметила, что сказала «не буду врагом» - и лишь потом поняла. Врагом не может быть стоящий внизу. Только равный.

* * *
        Ночь была гулкой - копыта коней стучали, как быстрые молоты по наковальне. По белым и желтым плитам - цвет не различить в темноте. Узкие высокие деревья-стражи оглядывали всадников свысока, будто решая, пропустить ли их в святая святых - Сердце Островка.
        Пусто было в галерее, куда направили двоих. И шаги отдавались гулким эхом.
…Выбежал им навстречу - только у самого поворота остановился, пытаясь унять сердце. Распахнут шуршащий шелк, в лунном свете - серебряный. Вестники преклонили колена.
        - Мы все исполнили, господин.
        Холодный, влажный запах мяты прилетает в галерею из сада. Змея в траве прошуршала
        - она давно поселилась тут, неядовитая.
        - Они живы?
        - Нет, господин. Деревню сожгли и казнили всех жителей.
        - За что? - шелестящий голос, чуть не одними губами спросил.
        - Укрывали мятежников.
        - И детей - всех?.. - осекается, вспомнив, какой приказ отдал год назад. - Мог ли спастись кто? Вы хорошо искали?
        Молчат посланники, в лунном свете вместе с пылинками белая бабочка вьется. Ночная.
        - Вы уверены, что нет никого?
        - Двоих отпустили, господин. Но это - не те.
        Прижимает ладонь к губам. Ему безразлично, что эти - поняли все, что могут пойти разговоры. Безразлично.
        - Ступайте. Награду получите.
        Глава 5. СИНИЧКА
        Стояли теплые дни - а дожди шли часто. Не сильные, краткие, словно женские слезы. Известие всколыхнуло Столицу - брат Благословенного едет в гости.
        Про Нэито, младшего брата повелителя, на Островке говорили редко. И то правда - как бы человек ни звался, что говорить, если его единственное желание - жить в уединении, вдали от двора и шума? Конечно, свой небольшой двор у него был, но не сравнить со столичным.
        Гостя встретили в меру торжественно - лишняя пышность была ни к чему человеку, стремящемуся держаться подальше от суеты.
        Нэито оказался человеком невысокого роста, чуть полноватым. Жена и дети остались на побережье.
        Йири смотрел - и поражался тому, как проступают в другом лице знакомые черты. С первого взгляда видно - брат повелителя человек спокойный и незлобивый. Ему не хватало жесткой энергии старшего. Наверное, его домашние счастливы… но счастлива ли будет страна, если случится беда и нынешний правитель покинет эту землю?
        Йири почувствовал холодок при такой мысли. Но в последние недели словно тень лежала на всем облике повелителя, словно пеплом подернута была его фигура. И глаза
        - всегда усталые, без былого огня.

* * *
        Комнату украсили каллами и огромными белыми колокольчиками. Йири знал, что на фоне занавесов цвета морской волны белые цветы будут лучше заметны, и сами цветы были словно из шелка.
        Напольные вазы, отделанные опалами и слоновой костью, точно такие же вазочки маленькие и светильники на ножках из лунного камня, похожие на полузакрытые раковины.
        Все было, как в прежние времена - гость в личных покоях Благословенного. Слугами руководил Йири и сам находился в комнате неотлучно.
        Нэито поглядывал на него с благодушным интересом, поднося к губам чашечку с медово-яблочным настоем. Белая, отделанная кораллами одежда Йири подходила для начинавшихся сумерек - когда надо, он из тени выступал, когда надо - в тени скрывался.
        Младший брат повелителя даже заговорил с ним - вполне уважительно, не так, как в свое время Тооши. Тот разговаривал с живой игрушкой, весело изумляясь, что она отвечает. Нэито, напротив, спрашивал так, как обратился бы к Тами - или другому юноше Второго круга.
        Братья не виделись несколько лет, и вчерашняя встреча посвящена была делам государства. Сегодня отдыхали оба, неспешно беседуя. Йири понимал, какая честь присутствовать при этом. И слышал все, что говорилось - хоть ничего важного сказано не было, он много узнал о жизни на побережье, о семье второго человека в стране, и тоскливо сердце сжималось - с чего бы такая милость?
        А разговоры тянулись неспешно, и, если вдруг спросят, нужно было отвечать незамедлительно, при этом настолько разумно и взвешенно, что и четверти часа не хватило бы на тщательное составление фразы.
        - Что ты о нем думаешь? - внезапно спросил старший брат. Внутри у Йири все сжалось
        - хоть пора бы привыкнуть. Что о нем говорят, что о картине или чистокровном коне.
        - Думаю, что его подарили тебе Бестелесные, - улыбка в глазах. - Вам обоим преподнесли дар.
        Вечером больше молчал, отвечал односложно. Повелитель силой развернул его к себе, заставил глядеть в глаза.
        - Что еще? - Благодарю за оказанную честь, мой господин, - в голосе больше обиды, чем благодарности.
        - И дальше?
        - Я высоко ценю то, что мне позволили быть при вашей беседе и даже участвовать в ней.
        Повелитель встряхнул его за плечо и оттолкнул.
        - Ребенок!
        - Тяжело слышать обсуждение меня же при мне, господин! - с горечью вырвалось.
        - Не много ли чести - подстраиваться под твои желания! Но ты понравился брату - это хорошо. Если меня настигнет внезапная смерть - он позаботится.
        - Незачем! Пусть меня лучше отпустят!
        - С какой надеждой ты это говоришь! Кажется, я подарил тебе новую мечту?
        Йири опустился на одно колено, голову низко склонил, и прядь волос закачалась над полом:
        - Простите… Если угодно, я не заговорю о свободе, даже если с неба спустится Иями и предложит это сама.
        Услышал смех.
        - Твои извинения могут свести с ума кого угодно! Только не вздумай просить прощения еще и за эту фразу - а то мне придется оставить тебя без головы за дерзость!
        Потом в голосе появилось тепло:
        - Свобода хороша, если есть что-то еще. Вот это «еще» у тебя и будет, надеюсь. Впрочем, я пока не собираюсь оставлять эту землю, и, полагаю, ты не слишком расстроен сим обстоятельством.
        - Нет, - прошептал, почти не разжимая губ. - Я говорил только о том, что, если такое случится, мне нечего делать здесь.
        Повелитель сегодня был в добром расположении духа. После небольшого раздумья сказал:
        - Не пойму, чего тебе не хватает. По сравнению со многими, стоящими высоко, ты - вольная пташка. И еще. Ты художник - в своих картинах можешь воплощать какую угодно жизнь. Раз уж тебе не указ ни каноны, ни стили. Это - твои владения, если желаешь. Картины - единственное, где я не стану наказывать тебя за нарушение правил. Пожалуй, если хорошо выйдет, буду еще и гордиться тобой.
        - Как дрессированным зверем, умеющим выделывать разные штуки?
        - Разумеется. Ты хотел большего?
        - Но ведь искусство - живет само по себе и дает радость людям! Оно не предназначено лишь для развлечения высших, будь это хоть сам правитель страны!
        - Искусство - разумеется, нет. Но мы говорим о тебе. А теперь расскажи одну из своих историй - полагаю, тебе рассказывают их духи и феи, чувствуя в тебе родную кровь.
        Йири пристроился в уголке, в темноте, так, что лишь редкие блики светильника падали на волосы и лицо, и заговорил.
…В горах Эйсен есть озеро, к которому приходят напиться белые кассы…

* * *
        В малом зале совета было светло - лампы, укрепленные на высоких подставках в виде цветочных стеблей, выявляли черты каждого лица, кроме лица повелителя. Но за стенами давно воцарились сумерки, и кусочек их прокрался и в эту светлую комнату, пристроился перед высоким сиденьем из темно-красного бархата. Тот, чье лицо на советах всегда было в тени, мог спокойно читать в лицах подданных.
        Брата Благословенного не было здесь - днем раньше он покинул Столицу, и проводы были пышными, с ноткой горечи, незаметной почти никому. Кто знает, доведется ли братьям встретиться снова - и расстояния немалые, и возраст, хоть и не преклонные годы, но и не молодость.
        Лишь избранные, обладающие наибольшим влиянием, допускаются в малый зал, и нет с ними, особо доверенными советниками, секретарей или помощников. И только двоим из чиновничьего сословия открыт сюда доступ. Уэта - старший над всеми секретарями - и Йири.
        Перед Йири лежали листы плотной бумаги, но они были пусты. Сегодня он не слушал, о чем идет разговор. Когда провожали гостей, танцевала девчушка, напомнившая Ялен. Вспомнил о ней - и пошел разматываться клубочек. Гонец, принесший вести о смерти родных. Прошлое, давно присыпанное пеплом, давало ростки.
        На Йири был белый хаэн, атласный, украшенный тонкими парчовыми вставками. В свете ламп полоски парчи казались золотыми. Да и белый атлас переливался золотистыми бликами - свеча, горящая во время встречи любящих и для них. Листки плотной бумаги, кисти, черная и зеленоватая тушь - все это казалось чужим, случайно положенным. Но не для Уэты - вот он был на своем месте, сплошное усердие. Повелитель, если и замечал мысленное отсутствие Йири в зале совета, не подавал виду.
        А речи говорились тяжелые. С отрядом сууру удалось разделаться, и часть мятежников перебили, но другую часть крестьяне укрыли в деревнях. Так что и не узнаешь, свой это или бунтовщик из леса. Чтоб неповадно было, предложили не только эти деревни сравнять с землей, но и соседние - для устрашения. Тем паче мелкие северные деревушки не приносят в казну никакого дохода, жители и сами еле перебиваются.
        - Непочтительные мысли возникают в головах северян, необходимо преподать урок позабывшим свое место крестьянам, как делалось раньше, - лился голос тяжелой струей, и текли, смешиваясь с ним, другие голоса…
        Решение было признано верным. И повелитель сказал свое слово:
        - Да.
        - Не нужно!
        Опережая собственные слова, Йири вскочил, сделал несколько летящих шагов и застыл перед Благословенным. Выпрямившись, как молодое деревце, смотрел прямо в лицо, отчаянно говорил, никого больше не замечая.
        - Ведь они - люди! Нельзя всю Тхэннин держать только страхом! Проще уж вывезти оттуда людей на новые земли - и будут рабочие руки, а северные границы удерживать войском, построив еще заставы! Неужто в казне не хватит на это средств? Вот этого у всех - мало? - стянул с кисти браслет, протянул повелителю. Вытянутая рука дрогнула. Похоже, только в этот миг опомнился, понял, где стоит и как говорит, и пальцы разжались, с невыносимым для ушей звоном браслет покатился по полу. Среди полной тишины.
        - А теперь вернись на место и закончи то, чем обязан заниматься.
        Ожидавшие, что потерявшего разум выволокут из зала, застыли - слишком уж ровно и буднично прозвучал голос повелителя. Йири возвращается за перегородку. Сжимает в пальцах кисть. Знаки ложатся безукоризненные, взгляд - не на них, в одну точку. Словно не человек, а механизм, предназначенный годами выполнять одну и ту же задачу.
        Совет длился еще с полчаса.
        Многим показалось - неделю.
        По окончании совета повелитель отпустил всех легчайшим движением руки. Всех, кроме Йири, как и водилось чаще всего. Прошли в покои Благословенного. Ни слова не произнесли по дороге. Все было настолько привычным, что Йири показалось - каким-то чудом его поступок остался без внимания, и, если он сам не напомнит, все сделают вид, что совет прошел обыкновенно. В покоях Йири задернул тонкую занавеску, как и всегда вечером - окно открыто, а пыль не будет лететь. Зажег лампу с ароматическим маслом. Явились слуги, повелителю нужно переодеться после совета. Он отослал их, едва заметив. Остался пока в тяжелой одежде темно-сливового бархата. Присел за стол возле окна, отодвинул в сторону оставленный раньше свиток в деревянном футляре - записки древнего полководца. Наконец обратил внимание на Йири.
        - Ты понимаешь, что натворил?
        - Понимаю.
        - Скажешь, опять ты был прав?
        - Нет. Нельзя было об этом просить при всех. Я сделал невозможным исполнение моей просьбы.
        - Просьбы! Тебе так нравится заботиться о других?
        - Этого я не знаю.
        - Когда ты предложил устроить низовой пожар, судьба людей тебя не больно-то беспокоила!
        - Там были солдаты. Захватчики. Даже если мятежники - они знали, на что идут. Они
        - воины.
        - А ты?
        - Я… в вашей воле, мой повелитель, - мягко опустился вниз, поднял лицо. В черных глазах было то, что он сказал Ёши в саду. Вопреки всем усилиям - было. И, понимая это, юноша отвернулся и смотрел на огонь.
        Повелитель написал что-то, кликнул слугу, передал бумагу. Тот с поклоном взял скатанный лист и исчез.
        - Помоги мне переодеться.
        Йири проводил взглядом слугу, постоял неподвижно, словно не слыша приказа. Он, не читая, догадывался, что было на листе.
        Улыбнулся, когда взгляд повелителя упал на него. Привычным движением принял на руки сброшенный Благословенным тяжелый хаэн, передал ждущему за порогом слуге. Привычный ритуал переодевания - ни одного движения лишнего, и эта размеренность успокаивает. Четверть часа прошло - время само словно перетекало через руки Йири.
        - Иди к себе.
        Поклонился - исчез. И время с собой унес.
        Как обычно в последние дни, в дверном проеме возник Ёши - справиться о здоровье повелителя. Сегодня он даже и не пытается изобразить равнодушие. Как же - до него любые слухи сразу доходят. Но слов не произносит.
        - Что же так, молча?
        - Слова пусты, повелитель.
        - Или скажешь, подобное должно быть тут же прощено и забыто?
        Ёши молчит. Потом с трудом разжимает губы:
        - Что же теперь?
        - Он прекрасно все понимает.
        - Он понимает гораздо больше, мой господин.

* * *
        В комнате - трое, лица повязаны темным. В руке одного - тяжелая плеть. Мельком взглянув, Йири расстегнул застежку - белый хаэн с торопливым шуршанием сполз на пол. Ладонь скользнула и к высокому вороту блузы-тэлеты, но движение остановили:
        - Довольно. Шелк тонкий.
        Крепко взяли за руки.
        Потом отпустили. Ушли, не сказав больше ни слова.
        Уткнулся лицом в покрывало - наверное, на щеке глубоко отпечатались складки. В воздухе плавали багровые круги. Чувствовал - ткань тэлеты мокрая. На пороге возник Аташи. Виновато смотрел, словно он тут при чем. Так на пороге и стоял.
        - Сделай что-нибудь! Невозможно! - проговорил Йири через силу, не поднимая головы.
        Тот подошел, склонился. Открыл один из флаконов, поднес к лицу. Перед глазами Йири прояснилось немного. Аташи осторожно коснулся тэлеты - там, где она изгибом отходила от кожи.
        - Я помогу снять.
        - Нет. Я не смогу поднять рук. Разрежь ее, и все.
        - Да… все равно никуда теперь не годится.
        Аташи аккуратно стер кровь, посмотрел, лицо осветилось:
        - Следов потом не останется. Разве совсем чуть-чуть. Они знали, что делали.
        - Лучше бы остались.
        - Да ты что? - растерялся, возмутился даже.
        - Слишком много следов, которых не видно.
        - Да ты в уме? Ты не здесь сейчас должен был бы лежать, а там, - сделал выразительный жест в сторону подвалов для осужденных низкого ранга.
        - Раз я здесь, значит, должен быть здесь. А не там.
        Дерзкие слова сорвались с языка, хоть говорил с трудом:
        - Он знает, что, если отправит меня в подвалы, обратной дороги не будет. А этого не хочет пока.
        - Почему нет обратной дороги? Он мог бы простить, если бы понял, что ты усвоил урок…
        - Простить и забыть - мог бы? А я?
        От такого Аташи немеет и занимается делом молча, не рискуя хоть что-то еще сказать. А то ведь можно поплатиться и за то, что слышал подобные речи. Но Йири никак не уймется.
        - Когда диких зверей приручают, их учат знать свое место; но ведь их не хотят убить, даже если с ними жестоки!
        - Да замолчи ты, наконец! Совсем умом повредился?!
        - Всё… - Йири спрятал лицо в подушках и больше не издал ни звука. Руки молодого врача были бережны - иначе он не умел, но Аташи предпочел бы сейчас слышать крики боли, чем вот такое молчание.
        Эту историю не разглашали - не хотели пострадать из-за длинного языка. Но все, кто присутствовал в зале, ждали развязки. Когда Йири вновь увидели в галерее, были потрясены и уверились окончательно в его особенном положении. Кто-то шептал о колдовстве, другие посмеивались - у этого колдовства есть иное название. Но порой и сами готовы были поверить в темные чары, потому что - разве есть на свете сила, способная тронуть сердце повелителя?

* * *
        Фигурка в зеленовато-голубой одежде дворцовых слуг приближается, сгибается чуть ли не втрое.
        - Высокий…
        Это придворные не знали, как к нему обращаться при случайной встрече, а слуги теперь очень даже знали - и предпочитали перестараться, нежели наоборот. Йири смотрит равнодушно. Что ему лесть? Что ему поклоны прислуги?
        - Я слушаю тебя.
        - Господин… Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.
        - Интересно.
        Пришедший стоит не разгибаясь, не поднимает лица. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом - знак Дома, которому служит.
        - Высокий… Мой господин - из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.
        - Я слышал о нем. - Фраза незначащая. Кто же не слышал?
        - Среди его людей есть мальчишка… Он тут недавно. Он - как огонь, смеющийся, яркий, - радость и свет. Никогда не встречал таких - здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо - мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.
        - И справедливо. Ты не находишь?
        - Вы можете…
        - Мне есть до этого дело?
        - Высокий… Только вы можете помочь. Только вы.
        - Зачем?
        - Он хороший мальчишка. - Слуга говорит очень искренне. И верно - за плохого просить не придут. Особенно за провинившегося столь серьезно.
        Слуга переминается на месте, складывает руки в жесте отчаянной мольбы.
        - Ради милости Неба…
        - Возвращайся на место, - снова поклон, и слуга исчезает, бросив полный надежды взгляд.
        Йири прижимает к горлу холодные пальцы. Все они тут - лишь тени. Одна, другая - какая разница? Пора бы привыкнуть.
        Дорожка под ногами выложена белыми камешками. На них еще блестят капли дождя - в этот месяц выпало много дождей.
        К дому Хоу идти недолго - он расположен в сердце Островка, как и дома других самых знатных людей.
…А мальчишка и вправду был - золотое пламя, раскосые рысьи глаза выдавали чужую кровь. Не синну. Не сууру. Другую какую-то. Встрепанные короткие волосы. Он сидел съежившись, и, казалось, даже тень его щетинилась иглами. Ни капли смирения.
        Незнакомец не казался ему опасным, Аоки не было дела до остальных - сейчас. Он даже не разглядел пришедшего. Зато пришедший понял все сразу.
        Такие - слишком горячие, чтобы здесь жить. Даже будь он из высших, недолго бы протянул. А в этом - кровь чужая; видно, ее голос. Странно, что он здесь. Хотя красивое ценят в землях тхай. Выше ему не подняться. И путь его будет коротким - с такой-то душой.
        Йири понимает людей.
        - Я заберу его. Что вы за него хотите?
        Хоу хмурится.
        - У меня нет желания передавать его в другие руки.
        Йири смотрит спокойно, и Хоу теряется.
        - Вы убьете его. И не получите ничего. Разве что радость от чужой смерти.
        - Он оскорбил моего родственника.
        Хоу Стриж упрям. Но он боится Йири. Вдруг слова его - слова повелителя?
        - У меня свой Дом, - произносит он глухо. - Это не понравится Благословенному.
        - Ему все равно. Или мне говорить с ним?
        Хоу наконец сдается.
        - Пусть будет по-вашему. Но он недешево стоит.
        Слова вызывают на лице Йири лишь улыбку.
        - Разве я торговец? Что вы хотите за него?
        Хоу смерил его взглядом, тяжелым и бесконечным. Стоит высоко эта куколка и в то же время - куда ниже его самого. Что у мальчишки есть своего? Неужто подарки от повелителя? Или своим считает то, что дали лишь на время?
        Йири угадал его сомнения.
        - Мои люди принесут то, чем вы останетесь довольны. Золота у вас много, нет смысла менять жизнь человека на безделушки.
        - Такая жизнь немногого стоит. Высока цена за оскорбление Дома.
        Улыбка - и легкий жест рукой: сверкнул золотой браслет.
        - Тем более. Честь Дома бесценна.
        - У вас есть бесценное сокровище? - голосом, полным яда и бессилия от того, что не может не уступить, произносит Хоу Стриж.
        - Есть. Я повторю - вы останетесь довольны. А сейчас я заберу мальчика.
        Заметив изумленное выражение на лице Хоу, поправился:
        - Его заберут и проводят ко мне.
        У Йири было не так уж много вещей, которые он мог счесть своими. Повелитель мало что дарил ему. Его попросту окружала роскошь - чужая. Но книгу мудреца, жившего три века назад, переписанную его учеником - бесценную - Йири считал своей по праву. Повелитель подарил ее любимцу, находясь в удивительно благодушном расположении духа, и прибавил - можешь делать, что хочешь.
        С книгой Йири расстался без сожаления - жизнь человека дороже. Не любая, конечно,
        - иная старой циновки не стоит. Но сейчас цена показалась не такой уж высокой.
        Хоу не стал возражать - сокровище ему отдавали взамен уже обреченного на смерть мальчишки. Лишь с досадой сказал Аоки:
        - Повезло тебе, недостойному. Надеюсь, новый твой господин не будет к тебе снисходителен и найдет тебе занятие, подходящее для такого, как ты, вздорного ничтожества! Полагаю, имя его ты слышал.
        Тот еще пасмурней стал, губу закусил. Слышал, как же иначе… К нему - идти? В доме Хоу говорили, Аоки не упускал ничего. Все слова за чистую монету принимал. И ныне готов был утопиться с тоски - вот ведь судьба играет…
        Его привели. И тот, кому отныне служить, - на скамейке в маленьком садике. Сидит, руки сложены аккуратно - статуэтка храмовая. Одежда цвета хвои, вышита серебром; черные гладкие волосы уложены просто. Аоки подходит, раз уж деваться некуда.
        - Ты будешь слушать меня.
        Мальчишка стоит, землю рассматривая. Э, нет, не землю - узорными плитками выложенную дорожку. Губу прикусил.
        - Я знаю, кто ты, - угрюмо сказал мальчишка.
        - Весь Островок знает. И дальше?
        - Думаешь, о тебе много лестного говорят?
        - А разве меня это касается? - ответил он вопросом на вопрос.
        - Считаешь себя выше всех?
        - Тебя это волнует, малыш? - голос звучит почти по-дружески, ровно - и это особенно больно.
        - Зачем я тебе? Уж лучше сдохнуть, чем служить такому, как ты.
        - Почему?
        - Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
        - Язык у тебя все еще длинный, - заметил тот и поднялся. - Перед высшими? А ты - нет? Или ты равен Небу?
        - Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут - а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те рады держать возле себя кукол! Охх… - схватился за щеку. Не сильно ударил тот, но все же чувствительно, хлестко.
        - Сам? Надо же… проще было позвать кого! - он понял, что сейчас расплачется.
        - На первый раз хватит. О тех, кто выше - не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном - зря стараешься, - спокойно сказал тот. - Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
        - Дда… - с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать «нет» - умереть. А жизнь хороша…
        У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел. Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое - это было бы слишком.

* * *
        Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
        - Ты хорошо поступил. Хоу - жестокие люди. У тебя мальчику будет лучше.
        - Боюсь, у меня ему будет куда хуже, - выдохнул Йири чуть слышно.
        - Почему? - тонкие брови женщины поднялись удивленно. - Из таких, как он, каждый должен счесть за счастье служить тебе.
        - Не этот. Он другой. Потому я его и забрал… - Он знал - Иримэ не поймет. Но объяснить попытался. - Таким, как тот мальчик, не место на Островке.
        - Сюда стремится любой низкорожденный…
        - Может быть, - Йири чувствовал усталость. Он был привязан к Иримэ, словно к старшей сестре, но говорили они всегда о разном. Иримэ покачала головой - зазвенели подвески черненого серебра.
        - Тогда отпусти его. Пусть идет, куда хочет.
        - Я не могу нанести столь сильное оскорбление дому Хоу.
        - Да, ты прав… - она призадумалась. - Тебе придется несколько лет продержать его при себе или дождаться какого-то случая… Иначе выйдет нехорошо.

«Несколько лет». Йири усмехнулся про себя. Неужто Иримэ забыла? Что с того, что у Йири ныне высокая должность? Неужто повелитель так привязан к нему?
        Вздохнул прерывисто. Хорошо, если так… Только не верится.

* * *
        Аоки понемногу обживался на новом месте. Если обживался - подходящее слово. Он засыпал и просыпался с мыслью - опять придется видеть его! Работу мальчишка выполнял совсем не тяжелую, и остальные слуги относились к нему хорошо. Если бы еще господина убрать…
        Аоки знал, что вызывает в нем столь сильную неприязнь, почти ненависть к Йири. Такой же, как Аоки, рожденный внизу, тот, будучи не сильно старше годами, смотрел на людей взглядом высшего существа. Мальчишка прекрасно понимал, как подобный Йири может подняться наверх. Уж точно не гордостью. И строить из себя существо, недоступное смертным…
        Называть его господином? Да ни за что. Язык не повернется. Проще проглотить жабу.
        И Аоки ощетинивался, когда слышал рядом легчайшее шуршание шелка, и шаги, столь же легкие.
        Кукла эта словно не испытывала вообще никаких чувств. С легкой беззлобной усмешкой, чуть печальной всегда:
        "Облик твой - птица - асаэ, Возрожденная. Я думал, ты и душой похож на нее. А ты… цыпленок, который только пытается клюнуть. Что ж… я ошибся".
        Аоки старался придерживать язык, о Высоких или повелителе не упоминал. Однако со своим господином вел себя не в меру дерзко. Но даже Аоки бы в голову не пришло, что тот позволяет, поскольку боится. Нет. Он просто не слышит. Ему все равно - и это разжигало злость. Ведь даже Высокие, от рожденья имеющие право на власть, не ведут себя столь надменно.
        И все же иногда бывало иначе. Старший спрашивал, младший отвечал - пока вдруг, забывшись, не начинал рассказывать сам - взахлеб, то с обидой, то с нескрываемой гордостью.

…Он родился в Алом квартале столицы, мать была танцовщицей или ашринэ - он и не знал толком. Она оставила его еще младенцем. Кем был отец, он и вовсе не ведал - догадывался, что чужеземцем. Придумал сказку о наследнике трона или герое, не знавшем о сыне, - и сам в нее верил. Мать видел и после - красивую женщину с длинными русыми волосами. Но ни разу не подошел. А после она исчезла с улиц Сиэ-Рэн.
        Аоки рос как сорняк, занимался грязной и тяжелой работой, огрызался, иногда воровал мелочевку, шлялся по бедным кварталам. Но его волосы цвета солнца сияли золотой новенькой ран.
        Потом «благодетели» продали его в один из Садов Квартала. Да он и не против был - смеялся над ними, зная, что теперь всегда будет сыт и одет. Он оказался не худшим учеником, но огненного нрава - и через год ушел, поссорившись с хозяином Сада.
«Это несносное существо, видеть его не желаю!» - в сердцах заявил человек. Мальчишка прибился к цирку, лучшему в Сиэ-Рэн. Там его и заметили - и забрали на Островок. Аоки уже научился казаться паинькой - и ради такого места постарался особо. Но как бы он ни был хорош, его репутацию нельзя было назвать безупречной, хоть и не случилось ничего зазорного, пока он был в цирке. Но ему это припоминали.
        А там огонь взял свое…
        - Ты просто дитя, - говорил Йири. - Ты, как одержимый, стремишься к тому, что называешь свободой, стоит тебе только подумать, что ее пытаются у тебя отобрать. Ты бьешься головой о прутья выдуманной тобой клетки - но, если вдруг решишь, что свободен, тут же кидаешься на поиски новой клетки. Зачем? Что ты хочешь доказать и кому?
        - Что ты можешь знать, - был ответ. - Тебе нравится оставаться растением… а я намерен быть человеком.
        Как бы Аоки ни относился к новому господину, ему иногда нужно было высказаться, бросить именно ему в лицо все накопившееся на сердце. Другие, равные ему слуги, для этого не годились. Но его бесило, что тот всегда оставался спокойным. Пропускал мимо ушей оскорбления. Но иногда он со все тем же спокойным приветливым выражением говорил пару фраз… и Аоки потом не мог заснуть, мир казался то потоком, который размалывает его о камни, то мутной, стремительно засасывающей пустотой - и чувства эти были столь ярки, что он забывал о других.
        Он ненавидел это лицо, на котором не отражались чувства, солнечное и равнодушное, словно снег под ласковым зимним солнцем.
        И очень хотел получить хотя бы злобу в ответ.
        Сегодня Йири хотелось рисовать. Он задумчиво смотрел в окно, время от времени бросая взгляд на бумагу, и кисть взлетала над ней. Сосновые ветки над дорогой склонялись, льнули к скале, и текла меж камней змейка-медянка. Насмешливым вышел рисунок, словно говорил: "Человеку не постичь и той малости, что вЕдома соснам и змеям".
        Кликнул слугу - хмурый Аоки возник на пороге, принес небольшой серебряный таз и кувшин с теплой водой.
        Йири смыл несколько пятнышек туши - кисточка оказалась неудачной, жесткой; брызнул свежей водой на лицо. Аоки взглянул на его руки - безупречная лепка, опаловое кольцо. Кукла из фарфоровой мастерской… Картины, надо признать, у него получались хорошие. Мальчишка не разбирался в живописи, но в рисунках Йири что-то его притягивало.
        Он вновь взглянул на руки. Именно они, умело держащие кисть, создающие в самом деле красивое - то, что даже против воли заставляло мальчишку замирать от восторга, - вызвали ненависть до тошноты. Возможно, этими самыми руками нынешний господин отсчитал за него сколько-то монет или безделушку отдал какую.
        Где-то в глубине души Аоки понимал - чепуха. Такие не платят сами. Предоставляют слугам - когда речь идет о столь ничтожном предмете.
        - Лучше бы ты оставил меня в доме у Хоу! - вырвалось у мальчишки. Он даже пальцы стиснул так, что они побелели.
        - Почему ты так ненавидишь меня?
        - Не знаю. Лучше бы я умер. Хоть бы меня на куски разорвали!
        - Дурачок, - тот поднял глаза, даже чуть улыбнулся. - Думаешь, это легко? Ты хоть знаешь про боль?
        - Ты знаешь все! Считаешь всех ниже себя - кроме Благословенного.
        - Если и так, то что?
        - Да чем ты лучше других!? - возмущение в голосе.
        - Лучше тебя. Я вежлив с тобой.
        Хуже плети для Аоки - когда так вот поставят на место. Губы дрожат:
        - Что прикажете, господин? Я сделаю все.
        - "Всё" мне ни к чему. Можешь идти.
        Аоки съежился, как от удара, и хрипло проговорил:
        - Не удостоишь даже нахмуренной брови? Настолько выше меня? А может быть, это ревность?
        Заметив удивленный взгляд Йири, продолжил смелее, насмешливо:
        - Чувствуешь, что я интересней тебя? И боишься? Вдруг кто-то заметит и сочтет, что тебе пора бы и вниз, а мне, напротив, наверх?
        - Перестань, - тихо сказал Йири - и голос неожиданно оказался живым. Неправильным, дрогнувшим. Это лишь подстегнуло мальчишку.
        - А наш повелитель… у него не слишком хороший вкус. Метка на лице - разве такой годится для Благословенного? Или у тебя есть другие достоинства? Но в Кварталах учат всех одинаково. Значит, ты набрался опыта где-то еще? Предлагаешь повелителю необычные блюда?
        - Достаточно, мальчик. - Заледенело лицо, и Аоки становится страшно - впервые всерьез.
        - Тебя научат должному поведению.
        Йири протянул руку, ударил молоточком по медной пластине - мелодичный, но сильный звон. Тут же появились слуги, крепко сжали запястья. Не больно совсем - этим незачем быть жестокими. Воспитанием займутся другие.
        Хотелось кричать, умолять, но он лишь попробовал молча вырваться - бесполезно. На глазах были слезы, уже и не разобрать, от чего - от страха, ненависти или бессилия. Длинным ножом - анарой стал день, подвижным и резким, прямо в грудь острие вонзил.
        Как провели по дорожкам - не помнил. Широкие темные листья - и туман вокруг, вот и все, что заметил на безнадежном пути. Его пока никто не коснулся, всего лишь бросили в угол. Лампы горели неярко, но света было достаточно. В полумраке двигались тени. Мальчишка по сторонам не смотрел - только перед собой. Все равно ничего не видел. Не пытался подняться, свернувшись на пыльном каменном полу. Все равно - он беспомощен здесь.
        - Я сказал правду, - упрямо и тихо говорит он самому себе - но все тот же лед в горле. Любимец Солнечного сказал - научат. Значит, его оставят в живых. Лучше бы - нет.
        Холодное шуршание шелка - кто-то спускается по ступенькам. Тени склоняются низко. Йири остановился перед мальчишкой.
        Отрешенный, но с тем и внимательный взгляд. Человек стоит - не шевельнется. Сложены руки.
        - Сколько лет тебе, мальчик?
        - Четырнадцать.
        - В твои годы я был умнее.
        Аоки и рад бы сказать колкость в ответ, да язык не слушается.
        - Я позволял тебе многое, - говорит тот; глаза его светятся, словно зрачки у кошки. Голос - мягкий, напевный, лишенный всего человеческого.
        - Но я предупреждал - не стоит говорить о тех, кто стоит высоко. Слова обо мне я прощаю тебе. Но не слова о моем повелителе.
        Он повернулся к двери. Пальцы поправили браслет и складки на рукаве. Так спокойно. В груди Аоки дернулось что-то - словно лед проломился под неосторожным, и полынья поглотила.
        - Не уходи!! - воплем вырвалось.
        Взгляд через плечо, короткий и равнодушный:
        - Тут мне делать нечего.
        Золотая синичка летит через море. Крылья маленькие, лететь тяжело. Темное небо, зимнее. Крылья слабеют, а ветер дует холодный. Все реже, все тяжелее взмахи маленьких крыльев. Вот она уже падает…

* * *
        Ёши знал обо всем, что происходит в Сердце Островка - разве что пересуды прислуги его не волновали. Про мальчишку знал тоже. Однако виду не подавал, что это его заботит. Но с Йири стал держаться заметно суше. Тот, почувствовав холодок, замкнулся в себе. Время прошло - не выдержал, сам пришел к одному из немногих, с кем мог говорить откровенно. Пришел - и молчал. Не оправдываться же. Ёши сам подыскал слова.
        - Все хорошо. Все правильно - помнишь, мы говорили об этом. Но ты взрослый, и моя помощь отныне тебе не нужна.
        - Что же мне делать теперь?
        - Ты сам способен решить.
        Врач посмотрел в глаза - долго смотрел.
        - Тебя в самом деле не за что осуждать. У тебя хорошее сердце. Но ты - творение иного мастера и видишь мир по-другому. Мои советы упадут в пустоту, а ты будешь мучиться, потому что не сможешь последовать им.
        Он подумал немного, затем прибавил:
        - Может быть, ты стоишь куда ближе к пониманию замыслов Сущего и к исполнению их. Ты меняешься сам и меняешь мир. Мне это чуждо.
        - Хиани… сказал, что я останусь один, - почти беззвучно произнес Йири.
        - Хиани? Кто это?
        - Теперь неважно. Прости. Больше я не приду.
        Он почти выбежал из комнаты - только складки шелка взлетели.
        Аоки вернулся на прежнее место. Раньше он жил, не думая, естественно - как пламя горит. Теперь больше молчал и был образцом послушания - только глаз никогда не поднимал. Порою огонь брал верх, и он готов был снова сказать что-нибудь резкое. Но вспоминал урок - и словно в кулаке сердце сжимали. Он и впрямь усвоил преподанное Йири - только вот душа такому уроку противилась. И высыхала, пеплом подергивалась.
        А юный господин ни словом не напоминал о недавнем. Даже как будто внимательней стал - назначил занятие, чтобы реже видеться с ним, словно поранить не хотел. Аоки больше не был с ним дерзок. Только однажды сказал:
        - Я не забуду.
        - Помни.
        Глава 6. БОЛЕЗНЬ
        Во сне Ханари видел цветок. Нежные лепестки, хрупкий стебель - трогательная беззащитная красота. И хотелось прикоснуться, ощутить на коже касание чистоты, укрыть от холода и злых взглядов. Однако, стоило цветку оказаться в руке, появилось неодолимое желание дотронуться губами до лепестков, и он исполнил это желание. И с ужасом понял, что не в силах остановиться, что сминает тонкие лепестки, что цветок беззвучно кричит от ужаса. Он хотел извиниться, пальцы, успокаивая, пробежали по стеблю - неожиданно их свела судорога, и стебель сломался, оставляя на пальцах зеленоватый сок, пахнущий летом.
        Узорная решетка из темного дерева, увитая остролистым плющом, украшенная белыми хризантемами, почти перегораживала боковой коридор, оставляя маленький проход. Слуга робко попытался сказать, что сначала доложит о госте. Ханари даже не сбавил шага - если бы слуга не отскочил, Ханари попросту его бы отбросил. А дальше был полумрак, и аромат горных цветов, и светлая занавеска, за которой угадывалась полуоткрытая дверь. Он не заботился о мелочах - ступать бесшумно; хоть шаги и не тяжелы, знал: тот, что за дверью, эхом шагов предупрежден о визите.
        Йири был одет полностью - хоть в залу приемов идти. Белые складки шелка, и на белом - мелкая россыпь фиолетовых искр. Только волосы, не собранные в прическу, лежали свободно, и над ними порхали, едва касаясь, смуглые руки девочки-служанки. Как завороженный, гость застыл на пороге. Йири взглянул на него - но не встал. Только смотрел, серьезно, - когда ожидают хорошего, так не глядят. Ханари почувствовал злость. Шаг вперед сделал, другой - схватил за плечо девчонку, толкнул к дверям. Та оглянулась беспомощно, съежилась вся - но господин спокойно кивнул: иди. Она поспешила скрыться, и слышно было, как побежала, легкая, страхом своим подгоняемая.
        Даже тогда он не встал. Это еще больше разозлило среднего Лиса.
        - Ты ведь знаешь меня?
        - Я знаю Дом Белых Лисов.
        - Помнишь беседку?
        - Помню.
        - Я ждал тебя долго. С того самого дня, когда впервые увидел. Ты помнишь, я предложил тебе свое покровительство?
        - Да.
        - Оно тебе не понадобилось - тогда. А сейчас снова может оказаться полезным.
        - Не знаю.
        - И что ты мне ответишь сейчас?
        - То же, что и тогда.
        Ханари схватил его за кисть и дернул к себе, заставляя подняться.
        - Не мешало бы тебе поубавить надменности.
        Тот не сделал ни одного движения, чтобы освободиться, только руки словно заледенели.
        - Не боишься? - хрипло спросил Ханари.
        - Вас - нет.
        - А зря. Я ждал долго.
        - Чужого?
        - Замолчи. Ты родился не здесь. У тебя есть прошлое. И учителя, которым ты обязан немалой частью своих умений.
        - Вы в своем уме? - тихо спросил Йири. - Какое это имеет значение?
        Ханари, почувствовав, что слов подходящих нет, сжал его руки со всей силой, на которую был способен. Тот прикусил губу, но не шелохнулся, видя кривую, страдальческую усмешку Лиса.
        - Уходите. Все это может кончиться плохо.
        - Ты оттаешь когда-нибудь или нет? - почти прошипел тот, не в силах справиться с собственным голосом. - Мы все внизу - но и ты скоро будешь там. А тогда…
        - Уходите, - он наконец не выдержал, сделал попытку освободиться. Ханари вынудил его отступить на несколько шагов и прижал к стене.
        - Мне надоело ждать. Надоело твое пренебрежение - ты еще смеешь смотреть мне в лицо? Хватит.
        Было трудно дышать - обоим. Одному от переполнявших чувств, другому - из-за сдавленных ребер.
        - Зачем? - прошептал Йири. - Зачем разжигать в себе злость? Подумайте. Ведь это - безумие.
        Голос Ханари стал глуше.
        - А что ты можешь? Ну, останови, попробуй. Ведь я знаю - ты не закричишь. Посмеешь ударить?
        А глаза совсем черными стали. Волна захлестывала с головой, но берег еще был виден. Йири исхитрился высвободить руку - белый шелк взлетел. Пальцы дотянулись до маленькой полочки, скользнули по ней, замерли на статуэтке святого - не больше половины ладони, полупрозрачная - из лунного камня. Йири с силой швырнул статуэтку вбок, на столик, где стоял серебряный кувшин. Пустой - он упал, зазвенев, и рука упала, бессильная.
        Звон заставил Ханари отпрянуть и обернуться. Шаги послышались в коридоре - кто-то из слуг спешил на зов. Йири прикрыл лицо ладонью, подошел к столику, подобрал статуэтку. Часть тонкой резьбы откололась.
        Ханари смотрел на него - лица не видно, только волосы и рука, держащая статуэтку - и, повернувшись резко, вышел, оттолкнув слугу на пороге.
        Йири перекатывал в пальцах мелкие каменные крошки - как непрочна красота. Снова он посягнул на святое. Тогда, в детстве, он этим спас себе жизнь. Сегодня… может, был и другой путь. Теперь придется платить. Чем заплатил он за ту, давнюю провинность? Или - расплачивается по сей день? К нему так милостива судьба. Только что означает подобная милость?

* * *
        В то утро повелитель не смог подняться с постели. Еще вечером был в относительно добром здравии, хоть и советовался с врачом. И вот - словно рухнула скала. Начался переполох. Ёши и другие врачи Островка не выходили из покоев Благословенного. А если и случалось выйти, стороной обходили жаждущих новостей придворных.
        Однако слухи поползли - болезнь тяжелая. И неизвестно, сколько протянет глава Золотого Дома.
        В храмах монахи принялись за молитвы, дымки от сотен ароматических палочек заструились в небеса, привлекая внимание Бестелесных.
        Но день прошел, а потом еще день - состояние повелителя не улучшалось. Напротив, он перестал узнавать окружающих, а потом погрузился в забытье.
        Ёши был мрачней тучи, и это считали худшим предзнаменованием - среди целителей не было лучшего.
        Когда прошло первое потрясение, придворные стали сплетать ленты дальнейших событий, и все они вели к одному - высшее место скоро займет другой.
        Слуги ничего не пытались делать. Не все ли равно, чью волю исполнять? Их обязанности вряд ли изменятся.
        И ничего не пытался делать любимец повелителя. Даже слышать не хотел ничего, кроме вестей о здоровье Благословенного.
        Сначала он почти не выходил из покоев. Потом сердце стало стучать слишком сильно, мешая спать, не давая дышать. Он стал появляться у Иримэ. Больше видеть никого не хотел - кроме Ёши, но тот был занят. И ни за что Йири не стал бы отрывать его от исполнения долга - больше, чем долга, потому что Ёши любил своего повелителя.
        - Жди. Больше я ничего не могу, - грустно говорит Иримэ, поглаживая плитку из родонита с выбитыми на ней именами святых. На женщине, как всегда, гэри с зимним рисунком - она и летом верна себе. И накидка - сиреневая, зимняя. Иримэ грустнее обычного, пленница печали, кристалла дымчатого хрусталя.
        Йири тяжко было слышать такие слова - слишком часто ему приходилось только ждать, не зная, позволено ли надеяться. Он привык к своему бессилию - думал, что привык. Но даже дни, которые он провел взаперти, наказанный за встречи с Лаин, не были столь тяжелы. Йири не покидал дворца, не заступал за границу отведенных ему участков сада - и не мог появиться в Храме. Но там, где он мог находиться, стояла беседка-часовенка, с темной, поврежденной временем статуей Защитницы - работа еще тех времен, когда делались ее изображения. Иями, окруженная фигурами святых в треть ее высоты, стояла на малахитовом постаменте. Древние молитвы были высечены на камне. Бесценная статуя - а для Йири вдвойне бесценная. Он, почитай, и жил здесь, подле беседки, не осмеливаясь слишком часто заходить внутрь - дабы не надоесть Защитнице, Матери Гроз, Исцеляющей. А когда не мог больше оставаться подле нее, уходил к пруду, из которого разбегались рукотворные ручейки. Вода успокаивала.
        Слуги приходили за ним, уводили в покои, переодевали ко сну - а он был не здесь. Засыпал не сразу, а просыпался мгновенно, всматривался в лица - нет ли плохих новостей? О хороших боялся и думать. Что давали ему съесть или выпить, то принимал, не думая, что это, не повторят ли попытку.
        Все равно - со смертью повелителя он теряет все. Становится меньше, чем был, когда его привезли сюда. Теперь у него - лишь знания, доверенные прихотью повелителя человеку, не имеющему вообще никакого ранга.
        Наверное, лишь один среди бесчисленного множества слуг был полон желания что-то менять.
        Аоки ненавидел даже воздух Островка и охотно сбежал бы, появись такая возможность. Долг в его случае - лишь слова, Аоки не выбирал господина - но за мальчишкой присматривали, ненавязчиво и постоянно.
        - Никто не желает тебе зла, - говорили ему. - Но нам велено следить за тобой.

«Телята пустоголовые!»
        - А если он прикажет вам пойти и утопиться?
        - Просто так - не прикажет. Если же вдруг господину понадобится наша смерть - что ж, мы его люди. И ты.
        - И я… - нехотя соглашался подросток. Вслух не решался произнести того, что раньше свободно слетало с языка. Помнил. И повторения не хотел.
        Простым слугам не так-то просто было покинуть Островок - он хорошо охранялся. А за слугами Йири присматривали особо. На всякий случай - вдруг что недозволенное передадут господину.
        Аоки так рассудил - следить-то следят, но больше за теми, кто находится рядом с Йири, и старательно подобной чести избегал. А сам присматривался ко всему. Да и в бытность свою в доме Хоу успел приятелями обзавестись. Хоть и мало толку от этого, но все же… И пока остальные гадали, какой станет их жизнь и что будет с молодым господином, Аоки даже не вспоминал о нем.
        Сердце Островка было обнесено стенами. Поначалу он разведал, кто и когда его покидает. Гонцы не годились, гонцом не прикинешься, гости со свитой в тяжелые дни не наведывались. Оставались те, кто привозит продовольствие, и мусорщики. Стараясь не вызывать подозрений, Аоки свел знакомство со всеми, кого сумел встретить. Не мудрствуя лукаво, набрал золота и самоцветов, наведавшись в покои господина, когда тот отлучился. Спрятал за подкладку рукава. Воровство - подлее убийства, но эти побрякушки принадлежат Йири, как домашней киске шелковая лента. Стоило подумать про кошку, как в голове созрел план, и мальчишка спать не мог, все ворочался, восторженно обдумывая детали. Ему рисовались картины небывалого торжества. О нет, он не вор! Он верный слуга.
        Расхохотался при мысли такой. Заворчали за тонкой занавесью, отделявшей его лежанку от соседней.
        - Да сплю я уже, сплю! - буркнул мальчишка, перекатился на живот и начал загибать пальцы, обдумывая подробности. Не упустить бы чего.
        А наутро, пока и не рассвело толком, помчался к одному из чернорабочих Островка. Высыпал перед ним на землю сокровища, ревниво глядя - не приближайся!
        - Видел? Твое будет, если поможешь.
        Тот, к кому обратился Аоки, коренастый мужчина лет тридцати, головную повязку снял и утер лицо. От вида такого богатства аж испарина выступила. Взгляда не сводил с обещанной награды, но спросил нерешительно:
        - Это же… целый дом купить можно. Да за такое, коли хватятся, не то что без головы оставят - я уж не знаю, что и придумают!
        Подросток губы скривил, рассмеялся:
        - Трусишь? Да не бойся, не хватятся! Еще и спасибо скажут, что взял! А ты донеси на меня, коли боишься! Останешься с медной монеткой в знак благодарности!
        - Ладно уж, - кивнул мужчина. - Я привезу одежду, только волосы спрячь под повязкой - других таких поискать, вмиг заметят. Мусорщик предупрежден, поможешь другим сгрести сор в его телегу. Когда остальные уйдут, заберешься в мусор, никто тебя не увидит.
        Сердце колотилось - не от страха, от восторга. Скоро он будет свободен! Но сейчас не только о предстоящем побеге думал мальчишка. Не только о себе помнил. Отдавать долги? Что ж, он готов.

* * *

…Тот - сидит в кружевной невесомой беседке, смотрит, как ласточки носятся над прудом. Сумерки. Фиолетовый хаэн расшит белыми звездами снега. Лицо, как всегда, спокойно. Йири не удивлен, увидев рядом мальчишку.
        - Это ты?
        - Санэ, - насмешливо произносит Аоки. - Не ожидал, что я осмелюсь явиться без зова, мой господин? Позовешь слуг, чтобы они убрали меня отсюда?
        - Нет, - он чуть улыбается, и улыбка эта выводит Аоки из себя.
        - Если наш повелитель умрет, сколько ты проживешь, Ласточка? Говорят, у вас, северян, тела умерших скрывают в ямах? Ты себе уже приготовил?
        Тот смотрит на воду. И та же улыбка - легкая и тихая.
        - А я… я нашел способ отсюда выбраться, - выпаливает мальчишка на выдохе. - Тебе и в голову не приходило, что с Островка можно уйти?
        Аоки смеется.
        - У меня есть друзья. Не то, что у тебя. Я скоро буду свободен - не помешаешь! А ты… оставайся, растение этого сада!
        - Зачем ты пришел?
        - Я… - мальчишка опешил, но тут же завел с прежним напором: - Чтобы ты знал, что не все подвластно тебе !
        - Согласен. И что же?
        - Может быть, хочешь, чтобы и для тебя дверь открылась? - с издевкой спрашивает мальчишка. - Не больно ты волен уйти, господин мой. За тобой ой как смотрят…
        - Знаю.
        - У меня есть друзья! - с вызовом повторяет мальчишка. - Хочешь, сегодня же покинешь Островок? Или предпочтешь умереть, застыв, как лягушка перед ужом?
        В глазах его ясно читается: согласись. Я хотел бы убить тебя - но ты спас мою жизнь, хоть и был жесток потом. Я верну тебе долг, и наградой мне будет - страх на твоем лице, и слова, которые ты скажешь мне после.
        - Мне не нужна твоя помощь.
        И снова - этот намек на улыбку, лицо небесного посланника, стоящего выше смертных.
        Аоки немеет.
        - Тебе здесь не выжить! Разве что засунут тебя на какой-нибудь каменный остров - и никому ты ни слова не скажешь! Об этом уж позаботятся!
        Тот протягивает ладонь и касается золотистых волос. Гневное золото. Зеленый пожар под густыми ресницами. В раскосых глазах - ненависть, такая пламенная, безудержная, что становится прекрасной. Она тоже в своем роде - совершенство.
        - Трус! - шепчет Аоки и отбрасывает руку Йири, не в силах выносить этого спокойного взгляда, скользящего по нему, как по изысканному изделию.
        - Это лишь слово.
        - Ты знаешь, что с тобой будет? Хочешь сам отправиться в Нижний Дом? Это будет легче всего, - говорит он со злобой. Месть не удалась. - Или ты даже умереть от своей руки не способен? У тебя нет друзей. Ты… просто вещь, - бросает он, встряхивая золотой копной. - Будь у тебя воля и гордость…
        - Иди, мальчик. Даже если бы ты явился как друг, я не пошел бы с тобой.
        - Дурак… - шепчет Аоки. Почему-то ему хочется плакать. Его вновь заставили казаться ничтожеством. Глупым мальчишкой. Неудачником…
        - Пусть же они отплатят тебе за все! - в гневе выпаливает он, глядя на синий тяжелый шелк - занавес беседки.

* * *
        В последние дни он старался, не покидая покоев, знать все, даже в любимый уголок сада не хотелось спускаться. Но - снова не выдержал. Навестил Иримэ. Не сказать, что легче стало - она смирилась с предстоящей потерей.
        Йири ушел.
        Деревянной резной галереей - драконы обвивают колонны, выползают из плюща и прячутся в нем. Йири не шел - почти скользил между колонн, быстро и мягко. Но это текучее движение грубо прервали.
        - Благословенному недолго освещать наши дни. Теперь ты снизойдешь до простых смертных? Тебе не помешают друзья.
        - Как и Белым Лисам.
        Несколько секунд - глаза в глаза. Потом Ханари, вскрикнув, отдергивает руку. На ней - кровь.
        - Тварь!
        Йири поворачивается и исчезает. Весь Дворец-Раковина знает, что иногда он движется, словно призрак. К себе - бросает анару на циновку возле кровати. Опускается на колени, сцепив пальцы. Губы шепчут молитву, но лицо безмятежно, словно лик небожителя. Йири привык, что оно должно быть таким.

* * *
        Звездная метель охватила небо. Тысячи светящихся капель срывались в бездну - шальное безумие звезд, повторяющееся из века в век.
        - Ты тратишь жизнь на мечты и бесполезную страсть. Я ожидал от тебя большего.
        - Не могу, - глухо. - Я помню, что надо семье, помню о чести Дома. Но из меня плохая подмога сейчас.
        - Чем дальше, тем хуже.
        - Да. - Голос - холодный металл.
        А старший неторопливо роняет слова, порою переводя взгляд на небо - то, что творится там, нечасто увидишь.
        - Лучше бы он умер тогда.
        - Тогда и меня бы не было.
        - Глупости всё.
        - Не глупости, Шену. Я понимаю - уже не ребенок давно. Это либо моя жизнь, либо моя погибель.
        Особо крупная звезда сорвалась, на янтарь цветом похожая.
        - А если исполнится желание - окажется он в твоем доме, что сделаешь?
        - Не знаю пока.
        - Это опасная игрушка, Ханари.
        - Не игрушка, брат. Он мое сердце держит.
        - Ты - как дикарь, не умеешь держать свои влечения в узде. Надо ждать. Этот мальчик не должен жить, но пока умереть ему рано. Он все же кое-что значит… хоть и немного. Я заберу его с Островка и увезу в Приют облаков, мои владения. Там он будет пока, и ты его не тронешь. Этого - не допущу. Если Благословенный поправится… посмотрим; вероятно, Йири все же придется проститься с этим миром. Если же болезнь унесет Благословенного… делай, что хочешь. Только недолго. Никто не должен узнать - или тем паче перехватить твою Ласточку.
        В эту минуту Ханари ненавидел брата. Потом обрадовался. Потом ему стало совсем тяжело. Даже если и отдадут - потом вырвут из рук, или придется своей рукой эту нить перерезать.

* * *
        Спал Йири чутко, а в последние ночи просыпался даже от тени шороха. Но этим утром сон наконец одолел. Виделось - он куда-то летит по бесконечным черным коридорам и не может понять, кто ждет его в конце пути. Голоса и шаги за дверью разбудили его
        - не сразу сообразил, что сырая хмарь за окном - осеннее утро, а сам он лежит в постели, и погасший светильник стоит на полу.
        Вскочил, накинул свободное домашнее одеяние цвета топленого молока, подбежал к двери. Натолкнулся на высокого человека в форме дворцовой стражи. Испуганно вскинул глаза.
        - Что случилось?
        - Ничего, господин. С нынешнего утра у ваших дверей будет стоять охрана. Вам запрещено отлучаться из этих покоев.
        - Почему?
        - Таково повеление нашего господина.
        Взглянул на знаки, вышитые на форме, сообразил, кому подчиняется дворцовая стража. Если бы не спросонья, сообразил бы скорее.
        - И что еще вам приказано?
        - Ничего. Только не пропускать никого - ни сюда, ни отсюда, за исключением нескольких слуг.
        - А их, в свою очередь, тоже отрезали от остального мира, так? Только через людей господина Хисорэ, вашего начальника?
        Высокий человек посмотрел на него, коротко поклонился и шагнул назад. Значит, и разговаривать с Йири никто не собирается.
        Через пару мгновений в комнате появилась испуганная девочка-служанка.
        - Что происходит, господин мой? Кто эти люди?
        - Не спрашивай. Я и сам не пойму, хорошо это или плохо. Тебе разрешили приходить ко мне? Кому еще?
        Она назвала имя.
        - Так… Двое всего. Достаточно, впрочем.
        - Помочь вам одеться?
        - Для чего? - сорвалось с неожиданной злостью. - Если бычка ждет нож мясника, к чему украшать его ленточками! Я не знаю, ждет меня нож или что иное, где одежда не требуется!
        Девочка, бледная, стояла на коленях, опустив голову. Опомнился, подбежал к ней, за руки взял.
        - Прости, я не хотел тебя пугать. Прости. А мне… помоги мне, хочу выглядеть хорошо. Пусть делают, что хотят - это их решение, не мое.

* * *
        Ханари сто раз уже проклял себя за несдержанность, глупость и высокомерие. Он ведь помочь хотел. Что тут скрывать, рад был, что мальчишка без защиты остался - не сомневался, что сам защитить сможет. Наконец-то ломалась преграда, которая не пускала его к самому дорогому, именно так - помочь, спрятать от всех и от брата - и потом не сможет не оттаять снежная птица. И все станет, как должно. Невозможно же столько ждать, ночами не спать - и впустую? Ведь не может Сущий позволить такого! И знал Ханари - не допустит, чтобы кто-то ему вред причинил. Лучше своей рукой отправить в Небесный дом. А потом уйти следом. Только так, ежели защитить не сможет.
        И вот - все напрасно. Теперь его помощь не примут - разве поверит Йири теперь? Ханари сам бы - поверил?
        Зол он был. Подумать только, посмел ударить!.. Тварью назвал. А потом - слова брата. И жестокость, и грязь, и надежда.
        А потом узнал, что Хисорэ выставил стражу. Теперь - все. Сейчас он - сильнейший.
        Так - из рук ускользает, болотный огонь. Только с ума сходить и остается.

* * *
        Только в первое утро слуги видели Йири потерявшим самообладание, и то недолго. После - передвигались по коридорам с опаской, а к нему в покои входили и облегченно вздыхали. Он не расспрашивал ни о чем, но взгляд был теплым, утешающим. Девочка-служанка немного играла на ахи, и порой он просил ее поиграть. Конечно, до искусных музыкантов девчонке было далеко, но незамысловатые мелодии устраивали юного господина, и благодарность его была искренней. Но все же предпочитал сейчас одиночество. Думал.
        Он понимал - умные не будут спешить. Некуда. Если они захотят, чтобы Йири не жил,
        - он жить не будет. За него некому вступиться. Да если и будет кому… Найдут способ, не выдав себя - другой, медленный яд или нечто иное. А те, что боятся Благословенного, спешить не станут тем более - вдруг смерть пройдет мимо Юкиро.
        А долг обязывал его оставаться здесь. Долг - и покорность судьбе. Она вознесла, пусть и решает теперь. Даже если… не один ведь Ханари. Вряд ли кто вступится - он не больше, чем пыль, если умрет Юкиро. Пыль, которая знает много, и успела нажить врагов - пусть не желая того.
        Потом Хисорэ поставил охрану, умно сделал, и защитят - пока, и сбежать наверняка не дадут.

…Никто не знал, как пальцы сжимали флакончики с краской - и краска оставалась на них. И он, аккуратный до безупречности, не замечал ее.
        Стража сменилась четыре раза, когда пришел Хисорэ. Короткий высокомерный кивок. Ответное приветствие было вежливым и спокойным - заметив, что Йири не собирается подчеркивать свое положение - ни страхом, ни ложной надменностью, - Хисорэ усмехнулся. Так, краешком губ. Но заметно.
        Йири повел рукой, приглашая - долг хозяина. Хотя трудно считать его хозяином даже этой маленькой комнаты. Однако Хисорэ принял предложенный тон. Значит, побудет гостем…

«Да он же почти мальчишка», - подумал внезапно, взглянув на грустную складку рта, затененные печалью глаза.
        - Тебе доставляют вести о нем? - спросил сам для себя неожиданно. «Ты» получилось не оскорбительным, а почти дружеским. Сейчас с ним можно не церемониться - однако только варвары позволяют себе примитивную грубость.
        - Иногда.
        - Пока ему ни лучше, ни хуже. Но Сущий непостижим - любая радость может обернуться бедой, и напротив.
        - Я знаю.
        Хисорэ опустился на сиденье, обтянутое синим бархатом. Йири остался стоять - так, словно хотел быть у окна. Не то низший, не то равный. Но не слуга.
        Он никогда не рассматривал Йири - незачем было. А на совете тот и вовсе сидел за ажурной, обвитой зеленью перегородкой. Зато голос его хорошо изучил - теплый, по-северному певучий, негромкий. Тих, но отчетлив - шелест ветра в тростнике.
        Хисорэ не питал к этому юноше недобрых чувств. Даже удивлялся порой, что тот умеет думать - а как-то и отчаянности его удивился. Не то чтобы он считал своим долгом охранять Йири, пока не станет ясно, каким дальше будет путь Золотого Дома. И выгоды не искал. Однако и поводья отпускать не хотел. Вот перед ним - то ли человек, то ли безупречная кукла. Аккуратно сложены руки - поза отточенная, свободная в меру, собранная, готовая измениться в любой момент. Уж язык тела Хисорэ - военный - знал хорошо. Понимал - такое даже у избранных вряд ли с рождения, этому надо учиться, чтобы и волос не качнулся, выбиваясь из намеченного рисунка жестов, всегда уместного, всегда - лучшего.
        И в бешенство может привести такая гармония, когда подсознательно ждешь - вот он ошибется, а ошибки все нет.
        Хисорэ глянул ему в глаза. То, что под ресницами прячется, и есть истина. Остальное - мираж.
        - Делать что думаешь?
        - Ждать.
        - И не боишься… дождаться?
        - Какой в страхе смысл?
        Голос и вправду ровный.
        - Ты знаешь - тебе не позволят жить, если умрет он.
        - Знаю.
        - И не сделаешь ни шага к спасению?
        - Это говорите мне вы? Один из тех, для кого я - лишь помеха? И даже меньше того?
        - Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.
        - Вы только делаете то, что нужно…
        - Ты не ответил на мой вопрос.
        Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:
        - Стража - моя. У меня пока еще много власти. Я заберу тебя на Голубиную гору - это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя - у меня.
        - Почему? - голос сорвался в шепот.
        - Ни почему, - резко отозвался Хисорэ. - Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть - это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.
        - Благодарю вас, - он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. - Это лишнее.
        - Вот как. Может, ты надеешься… Что ж, наверное, и у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?
        Он склонил голову к плечу.
        - Этого не будет - по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого не было. Вы неправильно поняли меня, - ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.
        - Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.
        Сейчас он уже не казался измученным юношей. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги - они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.
        Он медленно поднялся - и наклонил голову, почти как перед равным.
        - Удачи вам, айги.

* * *
        Запрещено выходить. Но вреда ему пока не собираются причинять, так? Он всегда подчинялся, но - более сильному. А кто сильнее человека, лежащего при смерти всего в какой-нибудь сотне шагов? Даже при одном упоминании его имени все остальные теряют свое значение.
        Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел - казалось, сразу обоим. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже - одна легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.
        - Следуйте за мной, - негромко приказал он, и те не посмели ослушаться - и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах - Йири все же не узником был, а вовсе непонятно кем. Нехотя - подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал - острия камэт близко, и руки темные близко - неверный шаг, и силой вернут на место.
        Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше - нельзя. Внезапно пересыхает горло - он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно - маска такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.
        - Тебе туда нельзя.
        Давно, в прежней… нет, три жизни назад… Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:
        - Прошу… пропустите меня. Быть может… в последний раз.
        Долго и пристально смотрит в глаза - и вдруг отступает. Почудилось - или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:
        - Ждите здесь. Сейчас он вернется.
        Отдернутый занавес - запах лекарств и смол.
        Йири не пускают дальше порога. Там с чем-то возится Хээлин, он видит спину Аташи. И другие врачи в отдалении. Возле занавеса стоит - и видит лицо. Издалека - толком не разглядеть, есть ли еще в нем жизнь. Его присутствие бесполезно.
        - Все. - Ёши дотрагивается до плеча, заставляя уйти.
        Снова - всего 40 ни. Стражи осматривают комнату, на всякий - невероятный - случай. И - снова один.
        Он с грустной усмешкой смотрел на анару. Узкий короткий клинок почему-то в сумерках кажется золотистым. Да, отличная сталь…
        Это не сложно. Бояться он давно уже разучился. А в остальном - спасибо Хиани. Тот первым показал, что следует делать, чтобы наверняка. Только бы не помешали.
        Хиани. Его уже нет. Если бы тогда больше власти было у Йири, взял бы его к себе. Хиани сказал, что не спустится ниже… но все же они были не чужими друг другу. Наверное, даже друзьями, несмотря ни на что. И - он хотел жить. Возможно, он согласился бы - Йири знал, что такое гордость. И не задел бы ее… Что теперь толку гадать?
        Спрятал анару в широкий рукав, манжет ее хорошо удерживал. И достать - дело одного мига. Вздрогнул, услышав шаги.
        Занавески качнулись - вошли трое. Подтянутые, совсем одинаковые. Военные - или стража. Да… Йири увидел эмблемы Хисорэ - серебряная рыба на темно-синем. Не воины Островка на сей раз, а люди из немногочисленной личной охраны.
        - Пойдете с нами. Готовьтесь к дороге.
        - Нет, - прерывисто выдохнул Йири. Лица пришедших остались непроницаемы, и верно - все равно ведь пойдет. Или заберут силой. Что же…
        Один шагнул к нему вплотную - и протянул руку:
        - Отдайте. Не сейчас.
        Пальцы Йири скользнули по шелку, сжались на рукояти. Не успеть. Перехватят удар.
        - Не шевелитесь, - чужая рука ловко извлекла анару из складок. - Теперь идемте с нами.
        - Куда? Зачем? - отчаяние было в голосе, и знал, что спрашивать бесполезно - однако, не осознавая того, пытался хоть как протянуть время.
        - Если ответы будут, их даст наш господин.
        " - Ему можно верить, - молвила тогда Иримэ, и Йири ответил:
        - Я не могу сейчас верить никому".
        Девочка в углу замерла с полуоткрытым ртом. Йири вспомнил о ней.
        - Я могу взять с собой хоть кого-то?
        - Об этом господин не сказал.
        - Значит - нет?
        Люди переглянулись, и Йири избавил их от напряженных раздумий.
        - Я поеду один. Все равно… - прибавил он едва слышно. И голос вновь обрел силу. - Пока оставьте меня.
        - Велено - без промедленья.
        - Хорошо. Но так - я не пойду. Я не задержу вас.
        Все-таки оставили одного. Йири вздохнул - дурак. Сейчас бы самое время… но слова данного не воротишь, и хочется жить. Хочется.
        Девочка с плачем бросилась ему в ноги. Йири повел рукой:
        - Лучше помоги мне.
        Он не стал подбирать волосы, просто заново скрепил их на уровне плеч в пышный тяжелый хвост. Свободно лежали волосы, обрамляя лицо. Принесли одежду всадника, серо-зеленую. От ханны он отказался. На запястьях сомкнулись браслеты черненого серебра. Ни одного камня.
        - Господин… вы вернетесь? - голос молящий - и громкий, словно уже наплевать, как положено разговаривать.
        Он не ответил. Вышел за дверь. Посланцы оглядели одежду.
        - Вы не должны ехать верхом.
        - Вот как? Тогда свяжите меня и привезите, как вещь.
        Трое вновь переглянулись, и стоящий ближе к Йири проговорил:
        - Закройте лицо.
        Йири накинул на голову тонкий шелковый шарф. Теперь в сумерках сложно будет сразу узнать, кто это - а всадники мелькнут и исчезнут.
        Час езды рысью - а то и дольше. Но лошадей пустили в галоп, едва миновали стражу, и первую, и вторую, и третью - ту, что за мостом. Вся стража была предупреждена - или попросту не посмела задерживать, увидев серебряную рыбу на синем. Йири сжимал поводья, опустив голову - складки шелка закрывали почти все лицо. А потом - видимость воли. Он даже счастливым себя почувствовал на пару мгновений, - нет не на пару, дольше, когда неслись в сумерках, и упругое конское тело слушалось малейших движений всадника. В эти минуты ему было все равно куда.
        Шарф слетел с головы, трепетал за плечами. Ветра не было - но всадники рождали его, и травы свивались с ветром в одно.
        Йири не оглянулся ни разу - да и вперед смотрели только глаза, не душа. Если бы мог, позволил бы ветру забрать себя, унести - или просто развеять над осенней травой.
        О его славе наездника не знал разве что глухой, и люди Хисорэ не сдерживали коней, напротив, подгоняли, почти не обращая внимания на пленника - знали, что здесь он и не свернет никуда.
        Голубиная гора - дом на вершине маленького холма. С одной стороны - обрыв, неподалеку, внизу - небольшая роща. С этой стороны подобраться к дому невозможно, шею свернешь. Да и с других - невозможно, все просматривается, как на ладони. Приехали. Йири спрыгнул с коня, и юношу провели в дом.
        Комната маленькая, светлая - цветок речной лилии. Не понятно, для кого предназначена - для гостя ли, пленника? Его привели сюда и оставили ждать, слуги принесли легкую закуску - морские дары, фрукты, вино - ни до чего не дотронулся, только воды выпил, ледяной, из темно-бронзового кувшина, и, не раздумывая, выбрал сиденье напротив двери, чуть сбоку - все видно и ему, и тому, кто войдет. Замер в давно ставшей привычной позе - сложены руки, голова чуть наклонена; при неподвижности полной - иллюзия незаметного глазом движения, а по сути, лишь готовность к нему.
        Хозяин появился, когда ночные птицы кричали уже вовсю. Не остановился на пороге, кивнул резко - привычка. Он и с повелителем так держался.
        - Асантэ.
        Йири ответил - медленнее, чем обычно. Ни о чем не спросил. Тот подошел на расстояние вытянутой руки - и сам дал ответ.
        - Я предлагал тебе это укрытие. Ты отказался. Что ж… как угодно. Теперь я решил, так будет лучше. Останешься здесь. В пределах дома ты свободен. Получишь все, что нужно.
        - Почему? Что изменилось?
        -Ты умен, подумай сам. Еще немного - и тебя бы забрали другие. Мийа пока стали бы хранить твою жизнь, а вот у Лисов ты жил бы, лишь пока Благословенному не станет еще хоть немного лучше.
        - Это я понимаю. - Йири чуть вскинул голову: - А вы играете на чьем поле?
        - На своем. Тебе я не враг и смерти твоей не желаю.
        - Пока.
        - Все мы живем - пока. Сейчас я намерен тебя охранять. И еще… - теперь он помедлил, подбирая слова. - Думаю, ты заслуживаешь этой охраны.

* * *
        ТАМИ
        После памятных скачек - испытывал почти неприязнь. Потом сам себя убедил, что поддался, что всего лишь отплатил за спасение, позволив быть первым. Вернулся в Ай-Ташина, и появились другие заботы. Новички. Мальчишки из хороших семей - других в эту школу не брали. Кто-то скромный, кто-то нос задирал. Но почти все - как рыбы на суше, неуклюжие. Неужели и сам таким был? А ведь был, и недавно. До сих пор есть чему учиться.
        Потом прилетело письмо от брата - тот писал о здоровье отца и советовал не покидать Ай-Ташина. Мол, все в порядке пока, а Тами горячий, нечего ему делать в Столице, где ныне только по краешку и ходить. Про врагов-Зимородков не упоминал - мало ли в чьи руки письмо попадет, сейчас повсюду шпионы. Тами понял и так, что брат между строчек сказал. Пока он в Ай-Ташина, лучшей воинской школе, нет нужды гадать, что там происходит. А в случае чего у Тами и сторонники сыщутся.
        Он и остался бы там, если бы не видение: рыжий конь пролетает мимо, словно на крыльях, и всадник выбрасывает руку в сторону - то ли коснулся вороного, то ли нет. И вот уже рыжий вперед вырывается…
        Пара фраз сорвалась с губ - в Ай-Ташина поняли бы подобную речь, но не при дворе. Там говорят иначе, изысканно. Крикнул слуге, чтобы седлал Вороного.
        Пронеслись по холмистой равнине как тени. Всего двое сопровождали Тами - невелика свита; однако, стоило жителям мест, где всадники поили лошадей и останавливались ненадолго, увидеть вышивку на головной повязке Лисенка, бледнели и чуть не втрое сгибались. Тами их даже не замечал. Мыслями был в Столице.
        Кони у Дома Лисов - лучшие, но Тами казалось - тащатся как старые клячи, и он не жалел их, загнал совершенно.
        Дома все было по-прежнему. Отец в отъезде, он теперь жил у целебных источников, Ханари целыми днями пропадал в казармах, Шену, как обычно, изысканный и неторопливый, - занимался всем сразу, от украшения дома до интриг. Шену Лисенка и встретил.
        - Все же примчался, - недовольно проговорил старший брат. - Для тебя не писаны просьбы и правила.
        - Я подчиняюсь приказам командования - или моего отца, - сухо отозвался Тами.
        - В трудные времена приятно мешать планам своей семьи, не так ли? - не менее сухо ответил Шену. - Что ж, отдыхай с дороги. Ты не гость - так что возиться с тобой не буду.
        Лисенок отмылся после нелегкого пути, поел и вновь направился к старшему, жалея, что поздоровались не больно-то радостно. Разговор Тами собирался повести непростой, и лучше бы застать Шену в благосклонном расположении духа.
        Едва Тами появился на пороге, брат недовольно махнул рукой. Смуглая фигурка выбежала из комнаты, подхватив тяжелое текучее покрывало. Тами даже не разглядел, кто из домашних игрушек - или нечто новенькое?
        - Ты вечно являешься незваным гостем. В Ай-Ташина тебя и Ханари совершенно отучили от приличных манер.
        - Да брось, - с досадой произнес Тами. - Было бы важное что…
        - Зачем ты примчался на крыльях ветра? Если у меня еще были надежды, что просто скучал по дому, теперь, после такого бесцеремонного визита, они развеялись. Так что тебе нужно?
        Тами подбирал слова осторожно, однако все равно получилось нескладно. Шену понял вопрос еще раньше, чем тот был задан.
        - И ты туда же!
        - Не понял тебя? - Тами был слегка ошарашен.
        - Пустое… А тот… он исчез.
        - Исчез? И следов никаких?
        Старший брат внимательно посмотрел на младшего.
        - Не сомневаюсь, что забрал его начальник дворцовой стражи… господин хэата, убийц. Только лучше пускай считают, что он просто исчез.
        - А если была бы возможность его отыскать?
        - Ты всерьез веришь в это? - быстро спросил Шену. - У Хисорэ надежные люди. Ссориться с ним - потерять жизнь. Меня он не терпит. Впрочем, он расположен к тебе…
        - Хочешь смерти Йири?
        - Естественно, - старший брат посмотрел со спокойной улыбкой. - Неизвестно, какими сведениями он располагает. У нас и так достаточно сложностей.
        Тами порывисто вскинул голову:
        - Он же на год младше меня! Ты до сих пор считаешь меня мальчишкой, а его…
        - Слава Сущему, Йири мне не родня.
        - Но ты же не хочешь, чтобы я… если удастся увидеть его.
        - Был бы рад, если бы ты смог. Но хоть Ай-Ташина и дала тебе многое, ты - воин, а не хэата, Предназначенный убивать. Вряд ли… Но хоть попробуй добиться его доверия. Эта снежная пташка не подпускает к себе никого, но я помню скачки… Это твой ключ.
        Тами и сам понимал, что ему проще добиться доверия. И, со свойственным Асано мнимым чистосердечием обратился к начальнику гвардии Островка: так, мол, и так, беспокоюсь, дошли слухи, если правдивы - прошу, позвольте увидеться. Лисам трудно найти равных в умении выказать искреннюю озабоченность, о чем бы они на самом деле ни помышляли. А в глазах Тами было и подлинное беспокойство, да и возраст его вызывал куда меньше подозрений. Хисорэ же рассудил так: все равно догадки скоро станут уверенностью, а сейчас он сильнее Лисов. Пусть встретятся.
        По дороге к Голубиной горе Тами изрядно волновался. Сам себя осаживал - что такое, в самом деле! Словно мальчишка перед первым свиданием! Но издевки над самим собой помогали мало. И когда подъехал к воротам, и когда спрыгнул с коня, и даже на пороге комнаты того, к кому примчался из Ай-Ташина, - все еще чувствовал неловкость и волнение. Но как рукой сняло, едва встретился с удивленным взглядом оленьих глаз, удивленным - и ничего больше. Ни радости, ни страха, ни враждебности.
        - Здравствуй! - с легким вызовом произнес. Ожидал поклона, как высшему - получил иное.
        - Здравствуй.
        Так, одним словом, тот убрал все границы, о которых много думал Лисенок. Низший? Может быть. Пленник, ожидающий решения участи? Вероятно. Однако - ровесник и такой же лихой наездник - к чему остальное?
        Тами был поражен, как спокойно встретил его Йири. Почти по-дружески; первое удивление быстро прошло - и он вновь обрел безупречную легкую неторопливость, радушие хозяина при виде желанного гостя. И прорваться сквозь эту мягкую вежливость было не легче, чем бабочке разорвать паутину. Все попытки Лисенка прощупать подлинное настроение Йири заканчивались впустую, вопросы Тами, ведущие к цели, он обходил искусно. И Тами неожиданно рассмеялся.
        В удивленном ожидании поднятая бровь - вот и все, что получил в ответ. А Тами сам пояснил причину:
        - Знак нашего Дома - Лис. Хитрый, значит. А кто тебя, скажи, научил лисиц за нос водить?
        - Говорят, слуги всегда хитрее хозяев - поживи внизу, и научишься!
        Перед простотой устоять трудно, и стена дала крупную трещину. Лисенок заговорил торопливо, осознав, что не игра в искренность, а только подлинная искренность может ее сломать.
        - Я ведь не просто пришел. Если согласен, я эту гору сверну, но тебя заберу отсюда!
        - Незачем. Здесь я не по своей воле, но эта воля добра ко мне.
        - Пойми же - нет добра при дворе, когда умирает глава Золотого Дома! Каждый сам за себя.
        - Да. И все же… я не хочу убегать.
        - Ты же пленник здесь! Даже свою жизнь оборвать ты не сможешь!
        - Мне тут хорошо.
        - Хорошо?! Неужто тебе ничего не нужно, кроме угла, где можно свернуться в тепле?
        Схватил его за руку, больно:
        - Ну почему ты всегда плывешь по течению? Надеешься, оно всегда будет милосердно к тебе? Можешь не выплыть!
        Йири отвел локоть в сторону, освободил руку. Покачал головой.
        - Не по течению. Не забудь, выбираю я. Сейчас - я.
        - Какой выбор! Я предлагаю тебе свободу!
        - Мне часто предлагали ее те, кто не мог ее дать.
        - И мой брат? - резко спросил, не по-доброму.
        - И Ханари, - согласился тот.
        - Понятно, - голос зазвучал глуше. - Теперь кому ты поверишь из нас?
        - Тебе верю. Только ты не обо мне, о своей родне подумай.
        - Думаю. Знаешь, чего Шену хочет?
        - Моей смерти.
        - Знаешь - и согласился остаться со мной наедине?
        - Довольно, - Йири сказал это тихо, но Тами повиновался - замолчал, и лишь пару мгновений спустя осознал, чье повеленье исполнил.
        - Вот так, - проплыло по комнате шелестом ветра.
        Тами присел напротив, положил на колени руки.
        - Да… он многому научил тебя. Представить не мог… Ну, так я понимаю Шену.
        - Перестань, - попросил Йири. - Ты ведь не с тем пришел. У твоего старшего брата глаза хассы. А у тебя - прозрачные, будто вода чистого озера, когда каждую песчинку видно.

«Я помогу ему, - думал Тами, покидая Голубиную гору. Галопом несся, камешки с силой вылетали из-под копыт коня. - Братья не того хотят - пусть!»
        Ворвался к себе, закрылся от всех. Девочка - Несущая тень - робко вошла к господину, так чуть за дверь не вышвырнул, хотя всегда относился весьма благосклонно.
        Шену в доме не оказалось, зато приехал Ханари. И за всеми движениями брата следил внимательно, не приближаясь, - так бабочек ловят или птиц, осторожно, чтоб не спугнуть. И в Ханари текла «лисья» кровь… Со старшими ему было не тягаться по части интриг, а младшего пока еще мог обставить.
        Особенно когда чувствовал - речь идет о том, что уже считал своим. Так просто не выпустит.

* * *

«Суэ так и не появилась. Может, погибла? Неудивительно - в Тхэннин проститься с жизнью недолго. Но про девчонку успела подать весть. Пожалуй, большего и не нужно. Ему будет довольно».
        Угловатый стремительный почерк - сейчас Каэси нет нужды использовать вычурный стиль.

«Ты пытался найти родных. Я знаю, какой ответ тебе принесли посланцы повелителя. Но они не так хорошо ищут, как мои шин. Твоя сестра Аюрин жива. Если хочешь увидеть ее - я жду».
        И приписка внизу:

«Тебе нечего опасаться. Не стану скрывать - возможно, ты принесешь мне пользу. Если же нет - уйдете живыми оба».
        Письмо обнаружил на столике, под кувшинчиком с мятным напитком. Кто принес - неизвестно. Любой из слуг мог… и никто не мог. Слишком большая ловкость требовалась - так положить, чтобы Йири, постоянно бывший настороже, не заметил. Не с неба же свалилось?!
        Прочел раз, другой. Глазам не поверил - и перечел в третий. Аюрин. Словно иголку в сердце вонзили. Разыскали-таки! Жива! Да не те разыскали, и не вовремя.
        Йири заметался по комнате. Никакого спокойствия не осталось, не следил ни за жестами, ни за лицом. Заметил, что за ним наблюдают. Человечек неприметный, зашел букеты поправить, пробормотал, не глядя на Йири:
        - Тами Лисенок еще навестит вас. Он предлагает побег - послушайтесь его. Мой господин заберет вас по дороге.
        - Твой господин?! Ты положил письмо?!
        - Я. Я служу Дому Мийа.
        - Ты из сословия шин?
        - Да, господин.
        - Откуда ты знаешь про побег - что Тами предлагал мне его? - Йири шагнул к нему, невольно сжав руку. Ударить не смог бы, наверное, - даже ради спасения жизни.
        - Я просто умею слушать и думать. Не бойтесь - знаю только я. А я хочу, чтобы вы быстрее покинули этот дом.
        - Я не хочу навлечь беду на Тами! - воскликнул юноша. - Он хочет помочь мне от чистого сердца!
        - Шшш… - человечек прижал палец к губам, укоризненно покачал головой. - Зачем так кричать, господин?
        - Ты знаешь - это правда про мою сестру? - он напряженно ожидал ответа, не задумываясь, что для шин солгать - раз плюнуть.
        - У всех свои задания, - уклончиво отозвался тот. - Я исполняю порученное, и меня не ставят в известность обо всем остальном.
        - Твой господин… как я могу верить ему?
        - Вы же доверились тому, кто распоряжается хэата, Отнимающими жизнь.
        - У меня не было выбора.
        - Ну, а сейчас он есть. Не ошибитесь только. - Он улыбнулся, и морщинки появились у глаз. - И не надо так беспокоиться, господин. Все мы в руке Творца. Все получим лишь то, что заслужили.
        - Ты служишь двум господам?
        Тот покачал головой:
        - Одному. Только одно служение имеет цену. Остальное - мираж.
        - Не боишься убийц?
        - После вашего исчезновения исчезну и я. А там… хэата обучены убивать, но найти шин - все равно, что отыскать песчинку в море.
        Этому человеку Йири поверил и ждал - Тами снова придет. А шин, затерявшиеся среди слуг Хисорэ, помогут бежать. Неловко было - бежать из дома человека, возможно, спасшего ему жизнь. Но стоило подумать о сестре, и все забывал. Два дня метался по комнате, словно пойманная хасса по клетке. А вечером человечек снова возник на пороге.
        - Надумали? - и улыбнулся.
        - Тами здесь? - ответил вопросом на вопрос. Тот без слов протянул письмо Лисенка - почти умоляющее, немыслимое для представителя Дома по отношению к такому, как Йири.
        - Он будет ждать вас. Если согласны…
        - И слуги твоего господина будут ждать по дороге, так?
        Человечек развел руками:
        - Ни за себя, ни за него опасаться не стоит.
        - Что стоит слово шин! - раздраженно бросил, но затем сказал: - Я готов. Передай ему мое согласие…
        Когда стемнело, человечек принес одежду всадника, подходящую для ночной поры. Переодеться было делом нескольких мгновений.
        - Охрана…
        - Они спят.
        - Ты подписываешь себе приговор!
        - Моя жизнь - это служение господину.
        - Довольно, - шепнул Йири, ступая в темный коридор. Человечек взял его за руку - он видел в темноте, словно кошка. Хоть юноша и сам мог неплохо видеть в ночи, доверился проводнику.
        - Скорее! - одними губами произнес человечек, помог Йири выбраться через окно. Над самым обрывом прошли по карнизу, спрыгнули наземь. Йири повернул голову, взглянул на путь, который только что одолели, - и глазам не поверил. Невозможно. Уж не заколдовал ли его этот странный человек? Тот улыбнулся скупой улыбкой и указал на тени впереди. Тами - почти слился со стволом древнего каштана.
        - Бегите к нему. Прощайте. Как бы ни обернулось - больше мы не увидимся, - человечек притронулся к плечу Йири, чуть подтолкнул - и словно растворился во мраке.
        -Ты! - краска бросилась Йири в лицо при виде Лисенка - ведь он собирался воспользоваться дружбой этого юноши для собственных целей. А Тами не просто рискует - против семьи идет. Против любимой семьи. Стыдно… Но в темноте не было видно, как изменился цвета лица Йири.
        Тами прижал пальцы к губам и покачал головой.
        Двое скользнули между стволами - туда, где ждали люди Тами с лошадьми. Никто не окликнул, верно, человечек тот позаботился - и впрямь что-то в питье охранников подмешал. Лошади были приучены вести себя тихо - ни одна не заржала. С Тами было четверо - небольшая свита, но беглецам достаточно. «И достаточно, чтобы вещь поменяла хозяина, от Тами - к другому», - отдалось нерадостной мыслью.
        - Мы уедем в сторону озера Айсу, - торопливо говорил Тами, Йири едва слушал его. Знал - отсюда всего две дороги, и на обеих будут ждать люди Зимородков. Не скоро… еще не сейчас. Еще можно испытывать радость от удачного побега. Еще не ушло из груди теплое чувство - у него появился друг. Друг, которого Йири предает… ради сестры, которой, возможно, уже нет в живых.
        Глухо постукивали копыта по сухой глине, да летучие мыши - те, что еще не заснули к зиме, - вспарывали воздух стремительным неровным движением.
        Йири первым заметил силуэты всадников - наверное, потому что был напряженней готовой лопнуть струны. Вскинулся - почему здесь? Рано… много раньше условленного. Охранники поначалу собрались, как хасса перед прыжком, потом враз расслабились.
        - Это мой брат, - в голосе Тами спокойствия не было.
        - Ханари, - тихо отозвался его спутник. И этот… за младшим братом следил. Теперь перехватит раньше. Как глупо все…
        - У него много людей, - Тами всмотрелся в ночь.
        - Что же вы, ради меня ссору затеете? - горечь была в голосе. Ханари подъехал ближе. Его люди - их было десять - мягко окружили встреченных.
        - Здравствуй, брат.
        - Приветствую, младший. Дорога в холмах в такое время опасна. Нам по пути.
        Впервые посмотрел на Йири. Без улыбки, пристально - так смотрят на кубок, гадая, есть ли в нем яд. Капюшон был откинут, волосы держала темная повязка - открытым оставалось лицо Ханари.
        - Будешь моим гостем.
        - Нет. - Словно сталь прозвенела - Тами голову вскинул. - Ты знаешь, и я знаю. Я не позволю убить его.
        - Что ты, братишка. Его жизнь для меня священна.
        Йири прикусил губу, все в этих словах услышав. Люди Тами и среднего Лиса смотрели друг на друга исподлобья - ведь не враги братья встретились. А похоже, миром не разойтись. Ханари проговорил негромко:
        - Не стоит, Тами. У меня людей больше. Не хватало еще нам раздоров между собой. Цель у нас общая - чтобы он жил, - кивнул в сторону Йири. - Чего хочет Шену, меня не касается.
        Что ОН,что ТЫ, - срывается с губ. Нехорошая тишина, звенящая. Тами - мальчишка еще. Вот-вот клинки зазвенят.
        - Поехали, - Йири тронул поводья.
        Ханари вскинулся удивленно, с облегчением рассмеялся - тихо, бесшумно почти. Словно камень свалился с души. Тами стиснул кулаки, склонил голову - бессилен. Ехали молча. Ханари справа, Тами слева. Чувствовал на себе взгляд. Ханари заговорил первым, неслышно почти:
        - Это не ложь, ты знаешь. Ради твоей защиты я сделаю все.
        - Много у меня нынче защитников…
        - Не веришь?
        - Верю. А плата?
        Заметил, что Тами прислушивается, и смолк.
        Близко сукно рукава - узкая вышивка на манжете почти не видна, лишь иногда блеснет золотая нить в свете ущербной луны Перестук копыт по сухой холодной земле.
        Вдруг лошадь Йири срывается с места - и мчится к оврагу чернеющему вдали. Тами вскрикнул - неужто понесла лошадь? Или всадник задумал сломать себе шею?! Только миг сомневался - потом поверил: Йири знает, что делает.
        - Помешайте остановить! - крикнул Тами своим людям
        Те развернули своих коней и преградили путь свите Ханари - кому успели, четверо против десятерых. А конь Йири мчался, словно демоном подгоняемый, между ночных холмов. По прямой не уйти - юноша знал это и сразу свернул к оврагу. Направил коня вдоль обрыва - расстояние между ним и преследователями сразу сократилось, но не этого он боялся, а того, что не сможет справиться с конем. Если бы сам его обучал!
        - Пожалуйста, помоги мне! - сорвалось с губ - просьба, обращенная к Серому, коню, которого дал ему Тами.
        Погоня близко уже - и овраг почти сошел на нет. Почти - внизу ровная степь, нужно только спуститься.
        Он огибает холм, пускает коня шагом со склона - Серый чуть не сползает. Но Йири заставил его. Сердце. Гул в ушах. Внезапно поднявшийся ветер сухими травами шелестит.
        Ханари и Тами скачут бок о бок и одновременно видят фигурку внизу: близко, а не ухватишь. Пока спустишься с неудобного склона, уйдет. Двое лучников Ханари подъехали, смотрят вопросительно на господина. Подстрелить не так уж и трудно.
        - Нет, - хрипло выдохнул. - Темно… ветер. В лошадь… можно промазать. А вдруг в него… нет.
        Тихо было. Птицы не пели - по осени в степи мало птиц. Розовато-серая полоса у горизонта все шире. Нехотя раскрывался веер рассвета - из прозрачной хрусткой бумаги, без украшений.
        Куда ему направиться? Не во дворец же, это верная смерть. Можно попробовать скрыться в предместьях - только вот незамеченным сложно остаться. В обычное время мог, наверное, затеряться среди крестьян или ремесленников, но не сейчас. Мийа всех шин поднимет, все окрестности перевернет. А такому, как Йири, спрятаться трудно. Да и не умеет он прятаться. Мысль умчаться куда глаза глядят не пришла в голову - пока жив тот, которому Йири отдал свою душу.
        Йири спрыгнул с коня, повел в поводу. Высокая трава, скользкая от росы, мешала идти. Конь встряхнул гривой, заржал. Йири провел рукой по его гладкой шерсти, мерно поднимающемуся и опадающему боку.
        - Ты знаешь дорогу? Мы возвращаемся.
        Юноша не торопился. Утро, серое, сырое, холодное, принадлежало ему.

«Я больше не буду игрушкой. Если Аюрин и вправду у них - лучше ей умереть, чем тоже стать куклой в руках сильных мира сего».
        - Э-сэнна. Прости.
        Глава 7. ДОРОГА НА СЕВЕР
        Небеса благоволили к нему - побег с Островка прошел удачно. Никому не было дела до встрепанного мальчишки, помогавшего выносить мусор, и после никто не обратил внимания на шуструю фигурку, обсыпанную соломой от куртки до головной повязки. Лениво шуганули - видно, приняли за кого-то из низших слуг, который забрел, куда не положено.
        Аоки, выждав до темноты, добрался до реки Юн и бросился в воду. По осени она была очень холодной, но мальчишка еще не успел отвыкнуть от жизни в бедных кварталах - а тогда приходилось всякое терпеть.
        Переплыть реку не составляло труда, и четверти ани в ширину не было. Вылез на берег, измазавшись в глине. Восточный берег реки был почти пологим - не то что западный. Костер разжигать не следовало - заметят. Так что побежал в мокрой одежде, быстро, надеясь, что бег не позволит простыть. И лишь оказавшись за склоном холма, развел костер из жесткого кустарника - благо, кремень и трут не намокли в медной, плотно закрытой коробочке.
        Отогрелся немного - и дальше пошел. Столицу Аоки знал хорошо и стремился миновать как можно скорее, не привлекая внимания ночных сторожей.
        Их желтые и оранжевые фонарики покачивались то тут, то там, словно призраки умерших ходили по земле.
        Утро Аоки встретил уже за стеной, в предместьях. Тут можно было и отдохнуть, но страх подгонял, не давая замедлить шага. Юность позволяла тратить силы щедро, неразумно - и не требовала платы потом.
        Так еще день прошел и другой - мальчишка почти не отдыхал. И запасов еды с собой не взял - не подумал. Лишь горсть миндальных орехов, любимое лакомство. Теперь они кончились.
        Редкие рощицы, две трети которых составлял довольно колючий кустарник, сменились более солидным леском.
        Аоки устал настолько, что даже не заметил, что в пяти шагах от него на пеньке сидит человек - лет тридцати на вид, смуглый, с худым лицом, в черной одежде. Осознал присутствие незнакомца лишь тогда, когда тот рассмеялся.
        - Эй!
        Аоки вскинул голову.
        - Есть хочешь?
        - Да. Только у тебя не возьму, даже если предложишь.
        Тот хмыкнул.
        - Надо же, осторожный. Да не бойся, бери - платы не потребую.
        Он кинул на колени Аоки лепешку. Подросток хмуро глянул на нее - аппетитную, с желтой корочкой - и откусил край.
        - Куда идешь?
        - Не знаю.
        - А откуда, не скажу? Может, я твой хранитель, а ты меня так встречаешь.
        - К демонам таких хранителей!
        - А ты нахал, - удовлетворенно заметил незнакомец. - Хоть бы спасибо сказал.
        - А ты что, добрые дела за спасибо делаешь? - ядовито спросил Аоки, доедая лепешку.
        Тот рассмеялся и встал, перекинул потрепанную котомку через плечо.
        - Пойдешь со мной?
        - Нет.
        - Ну и дурак, - беззлобно сказал человек. - В наших краях одиночке просто - сам не помрешь, так другие помогут.
        - Другие? Разбойники, что ли? Ты тоже из них? - съехидничал мальчишка.
        - Конечно, - неожиданно жестко усмехнулся смуглолицый. Повернулся к Аоки спиной.
        Тот устало опустил голову на руки.
        - Ладно, идем. Там разберемся, - прозвучало над ухом.
        Аоки неожиданно ощутил прилив злости.

«Пусть все катится в Нижний Дом!» - и резко поднялся.
        - Кто ты такой? - спросил Аоки около часа спустя, шагая позади незнакомца. Это были первые слова, произнесенные за время пути вдвоем. Под ногами чавкала глинистая земля, колючие ветви елей почти смыкались над тропинкой. Трещала сорока.
        - Меня называют Суори, Уж, - не сразу откликнулся человек.
        - Куда мы идем?
        - Прямо к ближайшему оврагу. Там я тебя убью, ограблю, а тело закидаю ветками.
        - Ну и пожалуйста, - Аоки споткнулся о корень. Нога болела, и усталость подступила совсем вплотную - не совладать.
        - Не спи на ходу.
        - Ты мне не указывай, - вяло огрызнулся мальчишка. Голос Суори отдалился и звучал теперь откуда-то сверху, наверное, из-под облаков.
        - Свалишься на тропе - я тебя дальше не потащу. Скоро дойдем до деревни, там отоспишься.
        Деревня была крошечной и, как ни странно, не бедной. Деньги тут на полях выращивали, что ли? Постоялого двора, конечно, не было, однако некое подобие дома для путников все-таки содержала старая женщина свирепой наружности. Аоки в жизни к такой на ночлег бы не попросился. А Суори и дела не было до физиономии хозяйки. Он чуть не за шкирку втащил мальчишку в комнату и швырнул на жесткую лежанку.
        - Спи! Чтоб утром шел, а не плелся!
        Аоки собрался было нахамить в ответ, но уснул раньше, чем успел открыть рот.
        - Ну ты и здоров спать!
        Резкий, насмешливый голос мгновенно прогнал то, что осталось от сна. Аоки подскочил на лежанке.
        - Какого… - он запнулся. И улегся поудобней, всем видом показывая, что ему и тут хорошо. Натянул одеяло до ушей. Суори посмотрел на мальчишку, приподняв бровь.
        - Можешь валяться тут хоть до зимы. А я ухожу.
        - Уходи. - Аоки мрачно глянул на Суори из-под упавшей челки.
        - Дурак. С чем ты останешься?
        - Без тебя жил.
        - Ну, смотри, - негромко произнес Суори. - Сам со мной пошел. Уже передумал? Оставайся, золотко мое. Мне-то от тебя ничего не надо. А вот ты, я смотрю, привык жить неплохо. Хорошо тебе будет зимой…
        - Зачем тебе я?
        - Видишь ли… Я не люблю людей, но порой они меня развлекают. А ты забавный. Рысенок… Хириши.
        - Не врешь?
        - Нет, - он усмехнулся краешком рта. - А ты поверь. А проверишь потом.
        - Ладно… Пойду.
        Суори расхохотался в голос.
        - Какую честь мне изволили оказать! - и, заметив, что мальчишка вновь ощетинился, довольно заметил:
        - Привыкай. Я с тобой церемониться не буду.
        - Очень надо…
        Пока Аоки жевал лепешку, посверкивая неприветливыми глазищами, Суори с кем-то вполголоса разговаривал. Потом привычным жестом подхватил котомку и поманил пальцем Аоки.
        Потом была осенняя дорога. Шли на север - все больше попадалось деревьев с пожелтевшей листвой. Зарядили дожди. Аоки мерз - одежда мало годилась для осени. А за последние годы он позабыл про холод, тем паче что в Сиэ-Рэн было гораздо теплее.
        - Куда мы идем? - спрашивал он у спутника, но тот лишь отшучивался.
        - Одевайся, - он где-то раздобыл теплую одежду.
        - Кого ограбил? - буркнул Аоки, натягивая бурые шерстяные штаны и запахивая такую же куртку. - Я смахиваю на пугало.
        - Не оденешься - скоро будешь смахивать на труп, - равнодушно заметил Суори.
        Они цапались с завидным упорством: Суори, кажется, получал удовольствие, сначала дразня мальчишку, а потом затыкая ему рот едкой репликой, не лишенной здравого смысла. Но и Аоки не оставался в долгу. Один раз уж просто сгреб его за шиворот и пояснил, что не намерен спускать с рук дерзости оборванцам. Запугивать младшего спутника подобным образом было бессмысленно, и оба это знали. Однако раз за разом сталкивались, словно в попытке прояснить, кто чего стоит. Постепенно привыкли друг к другу - хотя вежливее не стали.
        Деньги у Суори были, и по дороге он словно пополнял их запас - Аоки не мог понять, за счет чего. Суори и вправду был личностью сомнительной. Благо мальчишка насмотрелся на многое в детстве. Но Суори не просто казался штучкой темной - он был опасен. Пожалуй, Аоки боялся его - и это питало хмурую дерзость мальчишки.
        Шли к горам Юсен - в конце концов Аоки это понял. Суори называл его только Рысенком, Хириши. И ни разу не спросил, как его настоящее имя, кто он и откуда. Хотя попутчиком мальчишка был необычным. И держался намеренно грубо - временами это получалось забавно и неуклюже. Суори в основном сторонился людей, не задерживался в деревнях дольше необходимого и разговоры мало с кем вел.
        С Ужом было спокойнее, чем одному, - это Аоки не мог не признать. Суори превосходно знал местность и, кажется, демона послал бы подальше, вздумай тот ему помешать.
        Суори торопился на север. Больших рек не переходили - а перебраться через мелкие речки, впадающие в озеро Айсу или реку Иэну, труда не составляло. В большинстве округов мосты и дамбы были в полном порядке - при нынешнем правителе за этим следили строго.
        Встречные мало интересовались путниками. Пару раз их пытались задержать для выяснения личности, но безуспешно - в первом случае Суори отговорился, а во втором они просто сбежали из-под стражи, благо, Аоки тоже был шустрым и бегать умел.
        В пути мальчишка часто ловил себя на мысли, что ему не хватает былых удобств, и сам на себя злился. Они с Ужом не голодали, но и на роскошные пиры их трапезы не походили.
        Аоки поражался, насколько же большая страна - Земли Солнечной Птицы. И верно думают, что она - центр мира. Что там за границами? Неужто столь же огромные земли? Не верилось. Холмистая степь тянулась и тянулась, редкие рощицы понемногу начинали густеть - предвестье пышных лесов севера.
        А потом начались предгорья.
        - Ты прямо бежишь к горам, - съязвил как-то мальчишка. - Хочешь залезть на самую верхушку? А потом что, на небо полезешь?
        - Может, и полезу. Будешь смирным - и тебя с собою возьму, а нет - сброшу с облака, - усмехнулся Суори.
        - Таким, как ты, на Небеса путь заказан!
        - Такие, как я, везде пролезут, - парировал Уж.
        Аоки устал препираться.
        - Что это за провинция?
        - Окаэра. Она примыкает одним краем к горам Юсен, другим - к отрогам гор Эннэ. Здесь лежит высохшее соленое озеро Гэта - поставщик соли для всей страны. Слышал?
        - Это ты у нас ученый, - недовольно сказал мальчишка. - За горами Эннэ лежат земли ри-ю, это я знаю. Неужто ты к ним надумал податься?
        - Мне и в своей стране неплохо.
        - А что ты делал на юге? - этот вопрос Аоки задавал едва ли не каждый день. Наконец Суори не выдержал.
        - Я возвращал один долг. Понятно?
        - Деньги, что ли?
        - Иной долг. - И, усмехнувшись, тронул рукой охотничий нож. - Из тех, что простить нельзя. Теперь мы в расчете, хотя пришлось много побегать за одним человеком…
        У мальчишки озноб по коже прошел, и теплая кэссу неожиданно показалась дырявой - так холодно стало. Выходит, и впрямь с убийцей он столько дорог прошел. Что же, его самого не тронули.
        Холмы становились все выше, сменяясь настоящими горными склонами, появились ущелья, заросшие можжевельником и тисовыми деревьями. Камни, когда-то упавшие с гор, устилали дно ущелий, идти становилось все тяжелее. По утрам земля была белой от инея, а скоро начались снегопады. Хлопья снега лениво кружились над путниками, опускаясь на плечи и капюшоны, норовя попасть на нос или залепить глаза.
        В этот день снег не падал - видно, решил, что довольно.
        - Скоро придем, - сообщил Суори, взглянув на замерзшего юного спутника. Тот лишь мотнул головой - мол, мне уже все равно.
        У подножия камня, напоминающего соколиную голову, Суори остановился и трижды крикнул - звук получился странным, гортанным - птичий клекот. Почти сразу из-за камней появились угрюмого вида люди в довольно крепкой темной одежде.
        Люди эти обступили мальчишку, и Аоки весь ощетинился. Услышал, как Суори смеется.
        - Не троньте - пальцы откусит.
        - Зачем ты его приволок? - недовольно спросил темнолицый, лет сорока, с глубоким шрамом на лбу.
        - Пусть будет. Шипеть он умеет. Остальному научим.
        - Да он, похоже, из богатого дома, - заметил другой, приглядываясь.
        - Ты что, шин? Насквозь видишь? - хмуро спросил Аоки, запахивая куртку поплотнее. Да уж, из богатого дома… Волосы давно не мытые и нечесаные, одежда, хоть теплая, просит починки. И взгляд голодный наверняка…
        - Руки нежные, лицо обветрено, как с непривычки бывает… Что, малыш, отвернулась от тебя удача?
        Смех этого сброда вернул Аоки былое нахальство.
        - Да пошли вы! - бросил в сердцах. - Вам в таких домах не бывать, вот и завидуете. А там такая сволочь, что даже вам далеко…
        Оторопев сперва, люди захохотали.
        - Кончай балаган, распорядился тот, со шрамом на лбу. - Суори, ты притащил, тебе и возиться. А ты, птенец, не зарывайся особо - мы острый язык ценим, но только если человек еще кое-чем обладает. Либо учись, либо закрой рот. Доходчиво объяснил?
        - Вполне, - Аоки мотнул головой, но в горле все-таки стало сухо. Рука Суори легла на взъерошенную макушку подростка.
        - Идти тебе некуда, так? Тогда обживайся. Ты смышленый, как я заметил, хоть и нахал. Вот и смотри, что можно и чего нельзя. Ёро, Волк, тут всем заправляет. Ему поперек дороги не становись. Это первый урок.
        - А второй?
        - Не торопись. Как в морду получишь, вот и будет второй. С твоим языком долго ждать не придется…
        - И сколько уроков всего? По числу битых морд? Так она одна у меня!
        Суори рассмеялся довольно.
        - Пошли к огню. Накормят тебя… Было бы молоко, налил бы - ты, судя по речам, до иной пищи не дорос.
        Аоки привычно бросил хмурый взгляд на Ужа и зашагал следом.
        Костер не под открытым небом горел - в пещере.
        Суори дал мальчишке поесть и указал место в углу. Там была навалена куча веток, покрытая волчьей шкурой. Мальчишка потрясение погладил серый с бурым отливом мех.
        - Вот это зверюга была…
        - Да ты оглянись - таких шкур много.
        Аоки почувствовал себя неуютно.
        - То есть такие твари свободно бродят тут?
        - Ну да, - Суори пожал плечами. - Это на юге волков нет, а те, что встречаются изредка, мелкие и трусливые. Тут их полно. Чем дальше на север, тем больше волков.
        - И рассмеялся. - Да не съедят они тебя. Тоже не дураки - на одинокого путника не преминут напасть, когда голодные, а если много людей - зачем им лишний риск?
        Аоки закутался в шкуру и заснул, и спал долго. Возле него можно было бить в гонг - только замотал бы шкурой голову и продолжил бы спать.
        Наконец вернувшись в реальный мир, сел, помотал головой - волосы растрепались совсем - и огляделся. Вчерашний сброд никуда не делся, а волков, которые снились Аоки, не было и в помине.
        - У вас тут вода есть? - обратился он к первому прошедшему мимо.
        - Ну? Пить, что ли, хочешь?
        - Хочу стать на человека похожим, а не на вас, - он поднял вверх две крупные пряди волос на манер рогов. Ему швырнули большой котел, и мальчишке пришлось повозиться, сначала набивая котел снегом, потом разжигая огонь - дрова издевались, а не горели. А места над общим огнем ему не предложили - там булькало какое-то варево.
        Потом он долго отмывался прямо на холоде. На него смотрели и хохотали почище, чем в дни памятного его пребывания в цирке. Наконец чистый, мокрый, промерзший и злой он сидел у огня, переодевшись в принесенное Ужом и завернувшись в небольшую бурую шкуру - наверное, волчицы. Согреваясь, долго не замечал ничего вокруг, а потом услышал явно девичий голосок и удивленно повернул голову.
        Девочка в теплой курточке, расшитой темной сушеной рябиной, смотрела на Аоки, не отрываясь. Взгляд был испуганным и восхищенным - словно увидела самоцвет или что-то, столь же красивое и дорогое, - и вот-вот скажут грубо «чего уставилась?!».
        Взъерошенные волосы Рысенка сейчас отливали золотом - редкость в Солнечных землях. Одежда с чужого плеча не могла скрыть ладной фигуры. По сравнению с остальными он казался переодетым отпрыском знатного Дома.
        - Хину, девочка, ты, никак, нашла своего героя? - почти пропел Уж. Вокруг засмеялись - а девочка вспыхнула, опустила лицо, протянула корзинку Аоки, повернулась и убежала, легко перепрыгивая с камня на камень.
        - Чего я ей сделал? - буркнул подросток.
        - Понравился.
        - Ненормальная.
        - Пожалуй, - откликнулся Уж и, нагнувшись к мальчишке, продолжил другим тоном
        - Хину и дед ее нам помогают. Попробуй только обидеть девчонку. Она - дикий цветок, наивная. Если хоть слезинку из-за тебя обронит - башку сверну, понял?
        - Если ты такой образец благородства, что же с шайкой связался? - огрызнулся мальчишка.
        - Плевал я на благородство. Сказал же - они помогают нам. Не больно-то много таких.
        К жизни на новом месте привыкал долго. Раньше повсюду пользовался вниманием, а тут был никому не нужен. Только Суори оттачивал на нем свое остроумие. И Аоки прямо распирало от желания доказать, что он не шваль подзаборная, которая только хныкать умеет, и не белоручка из богатого дома, - и стать своим. Он не чувствовал приязни к этим горным разбойникам, но все вскипало в душе при мысли - он здесь никто. Не бывать такому! Если уж быть - непременно первым. Все равно где.
        Только для одного существа он первым и был. Глаза, круглые и светлые, словно спелые лесные орехи, глядящие с обожанием, исцарапанные пальцы и походка горной козочки, диковатая, робкая и грациозная - Хину. Не нужно было обладать тайным зрением, чтобы понять - каждым жестом и темным румянцем, и неровным дыханием она говорит одно:
        "Ты - золотая птица из сказочных садов. Я боюсь тебя… нет, не тебя, а того, что закончится сказка. Твои глаза - словно листья, подсвеченные солнцем. Ты - человек?
        Как они могут смеяться с тобой или над тобой, касаться тебя - словно равные…
        Если ты позволишь просто смотреть - большего мне не надо".
        Глава 8. ДОГОВОР
        ОЭНИ
        Восемь лет уже значился он казначеем Столицы - выше званием среди подобных был только тот, кто держал в руках ключи от сокровищниц Островка. Все люди подвержены слабостям, сей человек исключением не был.
        Слабость эта звалась Оэни, Ирис - темного меда струя, две ночи, полные золотых искр, в обрамлении густейших ресниц, крупные завитки длинных волос. Уже год прошел с того дня, как заполучил его к себе из дома дальнего знакомого своего, бесценную шкатулку взамен отдал, творение старинного мастера - и не жалел.
        Оэни, кроме красоты, ничего не имел - считай, был взрослый уже, и прямая дорога перед ним стелилась - в веселые дома Алого Квартала. А казначей Столицы даже к слугам своим его причислил, хотя всем было ясно - он только одно умел.
        Ну, да что тут такого? Многие так поступают. Даже Повелитель свою игрушку возвысил.
        Все люди совершают ошибки - и казначей совершил. Человеком он был в общем честным
        - только когда Благословенный при смерти лежал, и привычный порядок качался, допустил пару незаконных дел. Бумаги в тайнике спрятал - неглупым он был человеком, если что, имел, чем себя оправдать, а напарников менее удачливых - утопить. А потом глянул - в тайнике пусто. Все бумаги исчезли, и те, без которых - никак.
        Кто знал о тайнике? Только один, от которого никакой тайны не мог сохранить.
        А потом весть пришла - Повелитель будет здоров.
        Оэни врать не умел, да и не пытался - все правильно, так и должно. И жадным не был, просто за будущее свое опасался. С ним хорошо расплатились - не пожалели монет.

«Да разве ж я бы расстался с тобой?!» - не с обидой даже, с недоумением глубочайшим спросил.
        Змеи золотые пасти разевали, по белым занавесам ползая. Оэни на полу простерся, браслеты зазвенели - красиво. Умолял пощадить. Казначей склонился к нему, Оэни голову поднял, ладони его сжал в своих руках. Ласковые слова говорил. А сам незаметно подал глазами знак стоящему сзади Оэни - и горло цвета меда обхватила петля. Сам руки ему удерживал, пока не ушла из них сила, пока не упали они мертвыми стеблями.
        Встал, посмотрел печально, черные завитки Оэни поправил, чтобы ровно лежали, и вышел. Покаянное письмо на серой бумаге писал; на прощение не надеялся. Распоряжения родне и слугам.
        На другой день, закончив дела, следом ушел.

* * *
        Повелитель выздоравливал быстро. На редкость быстро для человека его лет, который едва удержался на этом свете. И только Ёши - да сам Юкиро знали, что болезнь не ушла совсем, что лишь затаилась.
        Жизнь Двора стояла вверх дном. Сделавшие ставку на скорый конец повелителя проиграли. А Благословенный интересовался делами лениво, как бы нехотя. Не сомневался никто - спешить ему некуда. Во всем разберется, и каждый по заслугам получит. И наиболее провинившиеся свивали ленты событий, желая выгородить себя или подставить других.
        В комнате, к которой было приковано незримое внимание всего Островка, стоял запах смол и лекарств - но окна открывали все чаще, их держали открытыми, несмотря на холод. Зато угли горели жарко в переносном очаге - медном, украшенном богатой чеканкой.
        Обо всем важном спросил повелитель, много имен помянул. Кроме одного. Ёши, неотлучно находившийся при Благословенном, все ждал, думая, как ответить, - и не дождался.
        В конце концов сам решился спросить.
        - Вы… не хотите узнать о Йири?
        - А что с ним? - недовольный голос. И Ёши теряется:
        - Все благополучно… Я подумал - не захотите ли увидеть его?
        - Для чего?
        - Хм… - сконфуженно отворачивается. И нечего сказать. Склянку в руках держит, покачивает. Не ожидал.
        Так и не произошло того, на что надеялся Ёши. Ни слова не было сказано о недавнем любимце и все последующие дни.
        Падал мелкий снег на северные равнины, а в Столице иней лежал на дорожках.
        Приближалась зима.
        До Йири не преминули донести слова Благословенного - уши и раньше во дворце повсюду росли, а теперь и подавно. Он остался равнодушен к услышанному - немало озадачив «доброжелателей».
        Хисорэ привез его на Островок, и прежнюю свободу Йири вернули, хотя все еще незаметно присматривали. Кое-кто уже пытался слово против него составить - ясно же, один путь ему теперь - вниз. А если уж все равно вниз, проще совсем разделаться и не ждать - вдруг змейкой укусит.
        А он и не появлялся нигде, словно стража все еще стояла у дверей. Лицо похудело, и мало кто видел это - тем редким, что приходили, не давал возможности себя разглядывать. В тень отступал. Не много было теперь света в его покоях, окна задернутыми держал - словно яркое солнце резало глаза.

* * *
        В комнате холодно - угли не горят, и окно открыто.
        У окна силуэт. Сам - в темно-фиолетовом, ни узора, ни светлого пятнышка. Сливается с сумерками. Кисть в руке танцует над бумагой. Занят рисунком, несмотря на то, что день отступает и света все меньше. Не слышит шагов за спиной - а раньше откликался на шорох крылышек комариных. Человек в хаэне, расшитом красными птицами, подходит ближе, склоняется над художником, опускает руку ему на плечо. Глядит на рисунок.
        - Неплохо.
…Такого не ожидал. Йири несколько секунд неподвижен. Потом встает - и только тогда оборачивается. Низкий поклон - и отступает назад. Смотрит куда-то вниз. Лицо неподвижно.

«Мой повелитель… Приветствую вас».
        и впервые за много лет замешательство овладевает Юкиро. Ледяная почтительность - наравне с вызовом. И перед ним тот, кто был - солнечный блик, маленькая птица в ладони?
        - Сядь, - говорит повелитель. Тот еле заметно качает головой - и остается со сложенными руками.
        - Расскажи, как ты тут… - сам опускается на сиденье, небрежно поправляет неудачную складку на хаэне. - Трудно тебе пришлось?
        - Да, господин. Но я благодарен тем, кто хоть недолго был рядом.
        - Назови их.
        Секундная заминка - и звучат имена.
        - Они достойны награды.
        - А вы полагаете, они рассчитывали на нее? - голос певучий и льется струей холодной воды.
        - Не думаю. - И, пристально поглядев на все еще отводящего взгляд: - Что же теперь?
        - Я исполню любой ваш приказ.
        - А если я не стану приказывать?
        - Так не бывает, - он шевельнулся, опустил руки.
        - Даже если я люблю тебя?
        - Этого - не говорите! - голос наконец дрогнул - или показалось?
        - Почему?
        - Потому что - если.
…Скользнул вниз и вперед, волосы, словно черный шелковый ливень, а руки - две золотистые птицы вспорхнули. Лицо запрокинуто - и опущено. Вот он, у ног. Словно не дышит. А у другого дыхание замирает - но только запястье перехватывает и сжимает, сильнее, чем следует.
        - Ты неправильно все понимаешь, - голос нарочито сух. - Так уж вышло, что Бестелесные наделили тебя красотой. И другими дарами. Ты станешь отталкивать всех уже потому, что они потянулись к тебе? Подобное справедливо?
        - Нет…
        - Я и другое вижу в тебе. И благодарен за то, какой ты.
        - Я не заслужил благодарности, - Йири все еще неподвижен. - И мне она не нужна.
        - А что тебе нужно?
        Поднята голова, и темнеют глаза:
        - Ничего.
        Юкиро указывает на расшитую подушечку, лежащую на полу.
        - Иди сюда.
        Темно-фиолетовый атлас скрывает подушку - а руки Йири прячет в рукавах. Почти совсем стемнело, и ничто не нарушит общего тона.
        - Я зажгу светильник, если угодно.
        - Не угодно. Сиди. И подумай, стоило ли мне показывать, что я о тебе помню. Это значит - привлечь внимание. Если ты бесполезен, тебя не тронут - понадеются, что я сам уберу тебя с Островка. Они только выиграют - и не пострадают.
        Кивнул, и когда Юкиро снова взял его руку - она стала теплее. Долго молчали оба. Потом заговорил старший:
        - Когда ты появился в Восточном крыле, я тебя не заметил. Но когда рассмотрел, почувствовал нежность. Уже тогда… Долго не мог поверить, что ты и вправду мне нужен. Себе удивлялся. А что чувствовал ты?
        - Мне действительно отвечать? - что-то хрупкое было в голосе, горькое даже.
        - Я спросил.
        - Тогда… больше, чем честь… я понимал. Но лишь делал то, что положено. Разве я мог выбирать?
        - И все по-прежнему так?
        Молчал. Пальцы левой руки застыли, прижатые к циновке. Юкиро выпустил его правую руку.
        - Твоя честность просто немыслима. Мне казалось, я к ней привык.
        После этого поднялся, повернулся и вышел из комнаты - лишь занавеска качнулась. Потом дверь задвинулась с легким шумом.

…Правая ладонь сжималась, ногти врезались в кожу, причиняя сильную боль, - и скоро короткая судорога свела кисть. Тогда он опомнился. С трудом распрямил пальцы, съежился на полу, приникнув лицом к расшитой подушечке, шелк одежд и волосы лепестками легли - словно посреди комнаты бросили. Долго так пролежал, потом голову поднял - луна отливала красным, плыла над ветвями. Вновь уронил голову и больше не шевелился.
        Холодно было в саду.

…Много часов прошло…
        Потом его поднимают за плечи. Рассвет, еще сонный, пробирается в сад, путаясь в древесных ветвях. Юкиро осторожно поворачивает к себе еще не осознавшее прикосновения тело и пугается - слепы глаза.
        - Спокойно лежи.
        Он послушен, словно ребенок. Ладонь мужчины скользит по его щеке.
        - Все хорошо, - чувствует дрожь его. - Тебе холодно? Я приказал закрыть окно. Скоро согреется комната. Ты северная пичуга, но это уж слишком.
        Йири не откликается. И вправду - что говорить? Зачем? Подтвердить покорность свою?
        - Ты молчишь. Хорошо. А станешь ли ты слушать?
        - Как прикажете.
        - Тогда слушай. Я знаю, что если ты не сказал «нет», будешь внимателен.
        - Говорят, сердечная пустота и холод похожи. Не стану спорить - я плохо знаком с морозами.
        Подумал и продолжал:
        - Может, меня и любили в детстве. Но с младенчества я был уже «тем, кто когда-нибудь станет править». Наверное, я даже гордился этим. Потом мне нашли жену. Мне было почти восемнадцать, ей - на год меньше. Болезненная, робкая девочка. Все знали, что она скоро умрет. Однако этот брак был важен для страны. Я очень жалел ее, но о большем не могло быть и речи. Мы прожили вместе год. В течение этого года я принял власть. Средний брат мой завидовал. Так вышло, что он погиб, считай, ребенком еще. Этим отмечен первый год моего правления. Я не причастен к его смерти - но, надо признать, это вышло удачно. А она, первая жена моя, просто угасла. Теперь мне даже лица ее не удается вспомнить и кажется странным: неужто - была? Она на севере родилась и ушла в землю, как захотела. Там, где она лежит, растет ежевика…
        Он встряхнул головой, словно прогоняя печальные мысли.
        - Может, я в чем-то виноват перед той девочкой. Хотя вряд ли. А потом - мне была нужна другая жена. Ей стала Омиэ, ты знаешь. Мать ее - уроженка нашей земли. Синну звали мою невесту Шафран. Молчаливая, гордая, она была по-своему хороша - и дала жизнь Хали. Одного ребенка Омиэ потеряла - после этого я запретил ей ездить верхом. Еще один, мальчик, прожил полтора года. А Хали… девочка льнула к матери. Я же был занят делами страны и не стремился видеть жену. Она всем казалась чужой - и мне. Потом она погибла. Вода холодна поздней осенью… Хали винила меня в смерти матери. Тогда мне все надоело. Я решил: если не дано оставить власть сыну, пусть будет так. И еще одна ниточка порвалась - но тебе не стоит этого знать.
        В утреннем свете профиль казался резким. Короткие волосы, подбородок опирается на руку. Из темного дерева вырезан человек - лишь голос звучит падают каплями, неторопливые слова.
        - Ты… совмещаешь все то, чего мне хотелось - в себе одном. Любовь к сыну; другая - к совершенно-прекрасному, и та, которая - огонь. Ты был воском в моих руках, а я - мастером.
        - Не лучше бы - не воском, а человеком?
        - Драгоценный камень требует огранки.
        - Да… у меня были хорошие учителя… - Йири откинулся к стене, вытянулся. Застыл в напряжении, понимая, насколько остановленный миг движения притягательней тела расслабленного.
        - Я хочу видеть безукоризненное подле себя.
        - Понимаю.
        - Не только внешне.
        - Конечно.
        Ах, как Ёши хотел для него - иного. Но у каждого - свой путь, даже если другим он не по сердцу.

* * *
        Долгое время он избегал появляться на людях. Когда все же пришлось, на празднике начала зимы - старался затеряться в тени, что отбрасывали колонны и вечнозеленые деревца в кадках. Ресницы опускал, смотрел только вниз - словно на яркое солнце попал. На вопросы отвечал тихо и невпопад.
        Серебряную пластину с указанием ранга ему пожаловали неделей раньше. Скромное звание, но вполне достойное - о таком мечтают тысячи вне стен Островка. А уж реальное его положение - о таком и мечтать не дозволено.
        В зале было много народу, и женщины тоже - ступенью ниже, как водится. Серебристые лучи проходили сквозь круглые отверстия в потолке и падали на мозаичный пол. Первые дни зимы - в зале было прохладно, хотя теплый воздух поднимался от стен. Женщины нарядились в цветные накидки, покроем напоминающие зимние одежды для улиц
        - новая мода. Йири, хоть и старался уйти в свою раковину, порой не мог удержаться, чтобы не осудить или не одобрить про себя тот или иной узор или сочетание красок.
        Люди заговаривали друг с другом, веселый гомон стоял. Легкая музыка текла отовсюду, и едва уловимые ароматы - можжевельник, южный кедр, лимонник - скользили по залу.
        И перемещался по залу взгляд, полный черной тоски - не скользил, скорее, летел отравленной стрелой, когда удавалось увидеть цель. Черный, как отверстая могила, безнадежный, как не успевший остыть пепел погребального костра.
        Йири сделал шаг назад - теперь лазуритовая колонна защищала от этого взгляда. Знал
        - ненадолго. И не было возможности покинуть зал. Он был тут один - можно подойти к тому или к этому, но разве имеет он право здесь заговаривать первым? Разве что с низшими. А те, пожалуй, перепугаются, растеряются, не зная, как отвечать.
        Черный взгляд снова нашел его - так и передвигались по залу, не ближе, не дальше.

«Я этого не вынесу». И знал, что Ханари тоже не сумеет сдержаться. Теперь он может одно - убить. Как же иначе? Считай, из рук выпустил, теперь - не дотянешься. Надолго ли хватит его? Возможно, сталь сверкнет в серебристом воздухе уже скоро. Ох, как не хотелось оставлять этот мир…
        Если бы кто другой был, возможно, Йири попробовал бы подойти первым, порою открытость спасает. Но не от человека с глазами, как могильная яма.
        Услышал, как Иримэ окликает его, стоя внизу. Судорожно кивнул и, тут же забыв о ней, направился к растущим в кадках маленьким, в рост человека, лиственницам. Если Ханари все же не сдержится, пострадает весь Дом. И дети, как и тогда. И Тами… сейчас его нет здесь. А то бы Йири давно подошел, уговорил бы отвлечь или увести брата. Если такое кому-то под силу, конечно.

* * *
        - Господин мой… об одном вас прошу.
        - О чем же на этот раз?
        - Пусть Ханари Лис покинет Столицу. У него ведь много дел новобранцы, и раньше он много времени проводил не здесь.
        Цепкий взгляд, тяжело его выдержать.
        - С младшим тебя связали кони. А что со средним?
        - Ничего.
        - И ты надеешься отмолчаться? Когда речь идет о представителе самого сильного Дома? Намерен вертеть людьми Второго круга и ограничиться словом «ничего»?
        Йири неожиданно вскидывается, лицо розовеет:
        - Я знаю, как много влечет за собой неосторожное слово! А вы знаете меня, господин! Неужто я не могу хоть один раз попросить, ничего не объясняя? И не говорить, почему объяснять не хочу?
        А лицо повелителя задумчиво.
        - "Не хочу"? Я ведь многое доверил тебе. Пробуешь коготки, мой котенок?
        Словно косой по стеблю ударили - почти упал вниз, протянул руки. Складки легкого шелка вспорхнули, а на браслетах заиграли блики.
        - Нет! Нет же! Но поверьте же мне - не могу!
        - Слишком много «не». Кажется, ты забыл все уроки…
        - Я помню! - прозвучало столь горячо, что ясно стало, о каком уроке он вспомнил первым. Ненависть к себе сквозила в голосе, слишком мягком для гневных нот.
        - Значит, боишься повторения?
        Йири поднялся медленно, тело словно из гранита - и все же плавно, так вода движется, не камень. Поднялся - и метнулся за дверь, за полупрозрачный полог. Совсем уж неслыханно. А там, в трех шагах, застыл, словно и вовсе в камень обратился. Невыносимо. Каждое слово не так истолковано, каждое слово приближает конец. Еще немного - и все поймет, и плохо придется «лисьему» Дому.
        - Может, вернешься? - голос из-за тончайшего полотна. - Это уж наглость чрезмерная, ты не находишь?
        - Да, голос, лишенный опоры, просачивается сквозь шелк. - Да, мой господин.
        Сил не хватает уйти, да и бессмысленно это. Но хватает сил оставаться по другую сторону занавеса.
        Тогда повелитель выходит сам - темно-красная молния. Йири зажмуривается, вжимается в стену. Чувствует неподвижный, изучающий взгляд на своем лице. Не сразу понимает, что рядом уже нет никого. Гроза пронеслась мимо - или уже разразилась, не знает. Может быть, молния уже сожгла его тело, скоро останется пепел.
        Остаток дня провел в страшной тревоге, сам едва это замечая - слишком привык и к смертной скуке, и к щемящей тоске, и к страху. Но позвали его, как обычно, и ни слова не было сказано о недавнем. Когда осознал, что так и не услышит ответа, осмелился снова спросить, но попытка была пресечена сразу же, небрежно, почти ласково, а сил на третью не осталось.
        А наутро узнал, что Ханари отправили на север Хэнэ - в самый очаг. Туда, где скрывались по лесам остатки мятежных отрядов, туда, где все еще чернела выжженная земля.

* * *
        СЕВЕРО-ЗАПАД ХЭНЭ
        Аюрин лежала, дрожа от холода, завернувшись в сшитое наспех одеяние из шкур лесной собаки и росомахи. Парнишка, которого она звала Разноглазым, не отходил от нее. Молчаливый, тенью следовал. Она не гнала, хоть и едва замечала. Долго не доверяла ему, считала лесным духом, тери-тае, а то и похуже - больно уж не везло людям Муравья с тех пор, как мальчишка присоединился к отряду.
        Разноглазый не знал ее настоящего имени - да и прошлого ее не знал. Аюрин не была намерена откровенничать. Да в последнее время она и говорила-то с трудом. Каждое слово грозило обернуться слезами.
        Раньше она ненавидела и рада была, что стрелы ее несут смерть убийцам семьи. А теперь таял отряд Муравья, многие погибли, кто-то ушел - и сейчас они сами поставлены были перед выбором, смерть медленная от голода и холода в зимних лесах или же быстрая - в стычке.
        Разноглазый пытался делиться с ней последним куском, но Аюрин его руку отталкивала.
        Во сне и наяву дом мерещился, родные лица, детские забавы - соломенная кукла, качели на лохматой веревке. Порой виделась свадьба сестры, ее смущенное и радостное лицо - Аюрин поправляла праздничную, расшитую красно-белым узором повязку на голове старшей, а та шептала что-то о счастье и о том, что скоро оно ждет и Аюрин. А теперь какая из Аюрин невеста? Круги под глазами, волосы спутаны, губы потрескались. Над правой бровью небольшой шрам - неловко с дерева спрыгнула. Конечно, в деревне не только красавиц в жены берут, да уж всяко не таких, которые год с мужчинами в лесу пропадали.
        Потом Аюрин словно в ледяную воду падала - понимала, какие тут мечты о свадьбе? Жить-то осталось всего ничего, да и вокруг сплошной пепел да развалины.

* * *
        Выискивать повстанцев в лесах - занятие безнадежное, и поначалу военные отряды старались отрезать их от деревень. Население было запугано - за помощь мятежникам уничтожали всю деревню. А у многих родня оставалась - и они покидали вожаков и стремились увести семьи из опасных мест. Не тут-то было. Покинуть родные места мало кому удавалось - с женщинами и детьми не больно-то проберешься оврагами, а дороги перекрыты.
        Но окончательно одолеть мятежников не выходило, и тогда начали попросту уничтожать все деревни, мимо которых двигались. Исключения делали для крупных селений, приносящих доход. Но там оставляли гарнизоны, и горе подозрительным личностям или сельчанам, заподозренным в связях с бунтовщиками.
        Скрывающимся в лесах нечего было есть и негде взять продовольствие - а зимы на севере суровые. Охота может прокормить троих, пятерых - но не полсотни.
        Ханари с отрядом попал в распоряжение генерала Алаты, командующего местным гарнизоном. Воинское звание Ханари было ниже, хотя по рождению Алату и Лиса нельзя было поставить рядом. Что ж… Рожденный в семье торговца и сумевший сам добиться высокого звания достоин был уважения. Ханари и чувствовал бы уважение, но не сейчас. То, что его выслали из Столицы под начало какого-то провинциального вояки, было оскорблением Дома. О, не прямым - такого даже Благословенный не позволяет себе без самых веских причин. И все же - оскорблением.
        Только ответить на него нельзя.
        В пальцах с хрустом ломались ветки. Одна за другой. Словно шеи тех, кто хоть раз становился поперек дороги. Но хоть месть - дело долга, который превыше всего, сейчас не может быть мести. Некому. О главе Золотого Дома никто не думает как об обычном человеке. А тот, другой… все еще дорог.
        Ханари ненавидел его за это.
        На форме Лиса было три знака. Знак столичных войск, знак Дома - сейчас не обязателен, но не хватало еще скрывать, откуда родом Ханари! - и знак звания на головной повязке, серебряный на темно-красном.
        Двоим ординарцам среднего Лиса нелегко приходилось. Господин постоянно испытывал гнев, а высокородных учили скрывать свои чувства. Разве что перед ближайшей родней или самыми низшими они могли вести себя откровенно. В противном случае можно было только догадываться, кто и чем прогневил господина и насколько серьезная кара обрушится на виновного, а то и на просто попавшего под руку. Поэтому они старались быть меньше, чем тень и эхо - тени хоть видно, а эхо слышно. Незаметные, они ухитрялись исполнять свои прямые обязанности и понимали неотданные приказы. Служить человеку Второго круга - большая честь. И опасная. Душевная кротость хороша для слабых, не способных на подлинно яркие чувства. Ханари напоминал молнию. Когда молния сверкает на небе, ей не может быть равных.
        Но приходилось подчиняться сыну торговца. Впрочем, Алата не упивался своею властью. Мало ли, судьба переменчива. Дом Лисов-Асано пока еще в милости. Когда Ханари вернется в Столицу, он непременно сведет счеты с чересчур заносчивым временным командиром. И тогда вылавливание мятежного отребья в кустах и торфяниках покажется командиру гарнизона провинции Хэнэ сказочной жизнью.
        За своим оружием Ханари следил сам - он любовался тончайшим сиреневатым узором - паутинкой на лезвии лэ. Из такой же - лучшей стали, доори, - была и анара, и хаисуру, клинок средней длины, предназначенный для левой руки.
        Красоту клинка и коня в полной мере может оценить лишь воин. А Ханари умел ценить прекрасное. И - несущее смерть.
        Он давно не складывал строки, не до того было. Но подлинную красоту и гармонию чувствовать не перестал. Тем и отличается высокородный от простого крестьянина, что никогда не махнет рукой на гармонию мира, хоть четырежды занятый будничными обязанностями, и не сочтет, что постиг все или может прожить и так.
        Люди генерала Алаты разделились - одна часть двинулась напрямую через местную речку, другие направились вдоль берега. Хотели взять в кольцо уцелевших мятежников. Идти бывшим крестьянам было некуда, а зимой в лесу прятаться трудно. Да и не сравнить сытых, хорошо одетых и вооруженных солдат с оборванцами, чья пища
        - случайно подстреленная ворона.
        Ханари отправился было с теми, кто шел вдоль реки, но генерал отослал его к основной части. Причины не было названо, но оба понимали, что с командиром обходного отряда Лису не ужиться - и не стоит подвергать воинскую дисциплину столь тяжкому испытанию.
        Всего день прошел с того часа, как разделились отряды, и Ханари легко догнал бы отряд на быстром коне. Взял с собой обоих ординарцев и покинул ставку Алаты.

* * *
        Муравей отправил Аюрин разузнать, цела ли деревушка неподалеку. Настрого наказал - не приближаться, даже если увидит одни обгоревшие столбы. В сопровождение выделил гиганта по прозвищу Лесник. Огромный, он двигался по лесу бесшумнее тени. Несмотря на совет Муравья не брать оружия, Аюрин подхватила свой лук. В девчонку в последние дни словно демон вселился. То смерти искала, то сидела и слезы со щек утирала, с ненавистью глядя на лук или нож.
        Не успели отойти Аюрин с Лесником, как их нагнал Разноглазый, и тоже с луком. Только у Лесника оружия не было, кроме ножа.
        - Трое - это уже толпа, а не разведчики! - возмутилась девчонка, но тот лишь отвернулся и упрямо шагал по следам.
        - Меня Муравей направил.
        - Врешь, сам навязался! - даже веткой в него швырнула. Лесник сгреб девчонку в охапку, через плечо перекинул и подмигнул Разноглазому: раз велено, иди, внимания не обращай!
        По лесу долго шагали, мокрыми ветками похрустывая, через упавшие стволы перебирались. Лесник скоро опустил Аюрин на землю, и девчонка старалась держаться от великана подальше. Но ветками больше не кидалась.
        А потом редколесье пошло, и дорогу увидели.
        - Если прямо по ней идти, как раз деревня и будет, - сообщил Лесник.
        - Так идем, а болтать нечего, - буркнула Аюрин и шагнула вперед.
        Около часа шли, легко - после леса-то по дороге! А потом услышали топот и в первый миг растерялись. Кинулись за деревья, только деревья - одно название, не спрячешься. Особенно Лесника не укроют, с его ростом.
        Аюрин сжала зубы и приготовила лук - судя по стуку копыт, всадников трое. Если военные - им же хуже. Скоро коричневая форма между стволами мелькнула.
        Аюрин выстрелила раз и другой, и воин на рыжем коне со стоном скатился на землю. И другой - а лошадь вскинулась и забила копытами. Потом Лесник охнул и осел на землю с тяжелым ножом в груди. И еще один нож сверкнул - Аюрин даже не вскрикнула, только держать лук почему-то не могла больше, а рукав стал темно-красным и мокрым. Тогда Аюрин побежала. Конь - вороной, с белой проточиной на морде - нагонял. А всадник - судя по виду, персона важная, лениво потянул из ножен клинок - лэ.
…Ханари не ожидал встречи с мятежным отродьем. Его ординарец и еще один солдат гарнизона погибли, однако сам он убил одного и ранил другого… другую. С женщинами не воюют. Но если женщина, да еще и крестьянка, позабыла свое место у деревенского очага, она должна умереть.
        Девчонка споткнулась и неловко упала, подвернув ногу. Встрепанная, перепачканная глиной - смотреть противно. Сразу видно рожденную в хлеву. И рот распахнула в ужасе, когда лэ взлетела над ее головой, а лицо белое-белое. А глаза оленьи, такие похожие - но черные. Черные, не зеленые - этому успел удивиться Ханари, уже поймав горлом стрелу.
        Парнишка, которого Аюрин упорно считала духом, тери-тае, присел рядом с ней, отложил лук, обхватил девчонку за плечи.
        - Все… уже все… ты жива.
        Все таким же неправильным, широким и застывшим взглядом Аюрин обвела поляну. Сказала деревянным голосом:
        - Он удержал руку. Почему? Он не ударил.
        - Не знаю… Замешкался отчего-то.
        - Он так на меня посмотрел… удивленно. Знаешь, я и сама не думала, что время может застыть. Но так было… А у этого - лицо изменилось. Поначалу жестокое такое, холодное, а потом - удивленное. Даже губы шевельнулись, словно что-то спросить хотел. Или сказать. Ох… - сжалась в комочек, стараясь не смотреть в сторону человека со стрелой в горле. Не потому, что боялась мертвых - уж их-то навидалась. А потому, что еле спаслась… и это было как-то неправильно.
        - Уходить надо, - сказал Разноглазый, с сожалением оглядываясь на стрелу. Подойти и выдернуть ее он почему-то не решился. - Сейчас другие появятся… - потом подошел все же, стрелы не тронул - а вот хаисуру в ножнах от пояса отстегнул. Вернулся к Аюрин.
        - У меня что-то с рукой… не шевелится.
        Разноглазый только сейчас заметил, что рукав у нее весь в крови - уж больно ровно держалась девчонка. Осмотрел.
        - Ничего… Несерьезно. Мышца задета и все. Скоро поправишься.
        Перевязал, как мог - матерчатым поясом. Кровь лениво текла и скоро остановилась. А боль тупо пульсировала и горячо.
        Увидев пустую стоянку, Аюрин сразу же позабыла о ране.
        Разноглазый обошел ее кругом. Ясно было - люди покидали поляну в спешке, даже костер не потушили. Не опасно для леса, кругом костра земля, но угольки еще тлеют.
        - Наверное, те их спугнули… ведь не одни были.
        - Верно, так…
        - Может, по следам отыщем. Ты знаешь ведь, наши по лесам рассыпаются - ни один отряд не найдет всех. А мы можем. А мы… ты что?
        - Нам не стоит искать Муравья, - сказала Аюрин чужим, взрослым голосом. - Он и сам не хотел бы нашего возвращения. Им недолго осталось жить.
        - Хочешь сказать, пусть они умирают, а мы спасемся? - кипятком окатил голос Разноглазого, всегда такого спокойного.
        - Нет. Помочь и шерстинка мыши способна… только Муравей сказал - уходи. Он был добрым ко мне… как отец. Даже добрее.
        Разноглазый водил тупым ребром хаисуру по колену.
        - Ты… ты сама всегда в драку лезла.
        - Потому и говорю - надо уходить. И посмей еще хоть слово сказать! - неожиданно взвизгнула, и голос сорвался, большая синица вспорхнула с ветки, испуганная.
        - Хорошо. Как скажешь, - отозвался, снял головную повязку, растрепал волосы зачем-то и снова перевязал их черной полоской грязной ткани.
        Аюрин обернулась назад и вдруг разревелась, совсем по-девчоночьи, утирая слезы тыльной стороной ладони.
        - Да ты чего? - забеспокоился этот, разноглазый.
        - Ничего! - шмыгнула носом и отвернулась. Сейчас лицо будет все в красных пятнах, стыдно же.
        - А как тебя звать по-настоящему? - неожиданно и очень застенчиво спросил парнишка.
        - Аюрин.
        А потом они долго шли по лесам, изорвав одежду колючим кустарником, по торфяникам, по высохшему наполовину болоту, то приближаясь к горам, то удаляясь. Разноглазый ставил силки, пытался подстрелить добычу из лука, и порой удача ему улыбалась. Аюрин все еще не владела рукой, но рана подживала быстро.
        Поначалу мальчишка тащил хаисуру с собой, хороший клинок: и дров нарубить, и от волков отбиться, ежели встретятся. Но Аюрин ссорами и разумными доводами добилась-таки своего: оружие запрятали под валежником. Встреть они солдат, те мигом бы углядели великолепный клинок. Хоть и не стояло на нем имени владельца, понятно, что у лесных бродяг своего такого не может быть. Начались бы расспросы, и живым не уйдешь.
        Разноглазый раз пять оглянулся на груду валежника, под которым оставил сокровище, Аюрин чуть не силой потащила его вперед.
        Им везло - слышали волчий вой, но самих волков не встречали.
        По утрам на земле лежал иней, а потом повалил снег - и снегопад продолжался два дня. Только снег оставалось есть. Горстку найденных на кусте пожухлых ягод Разноглазый пытался отдать девчонке. Та отказалась, они ругались почти целый час и даже согрелись оба.
        Потом снег перестал, и на белом появилось много птичьих и звериных следов. Мальчишка и девчонка снова стреляли птиц и спали, сидя у костра, прижавшись друг к другу. Зато о воде заботиться было не надо - ее заменял снег.
        Попадались сгоревшие или пустые деревни, и порой Аюрин жмурилась и вытирала слезы со щек, а порой пристально смотрела по сторонам злыми сухими глазами. А спутник ее молчал и не поднимал глаз.
        Им повезло еще раз - они вышли-таки к деревне, не тронутой солдатами Благословенного, как раз когда ударил мороз. Пришельцев встретили настороженно, не больно-то гостеприимно. Однако все же пустили. Мало кто мог представить, что эта оборванная промерзшая девчонка с запавшими глазами - лучница из отряда мятежников. Да Аюрин и не говорила правды, а Разноглазый и вовсе отмалчивался и не умел даже просить.
        Им пришлось отрабатывать предоставленный кров, а руки их потрескались и болели. Впрочем, жителям деревеньки было немногим легче. Аюрин было труднее. Конечно, и в отряде Муравья приходилось шить - но там довольствовались и грубой работой. Конечно, приходилось готовить - но на открытом огне, кухонные премудрости Аюрин попросту позабыла, на домашнюю утварь смотрела недоверчиво.
        Поселились они у пожилой вдовы. А вскорости Разноглазый сказал, что хочет назвать Аюрин своей женой, и даже не понял, что принял решение лишь тогда, когда его приняла сама Аюрин. Любви не было в ней, лишь дружба и уважение. И - осознание приятной для женщины вещи: уж у них в доме главной будет - она.
        - Если доживем до весны, будет свадьба, - сказала она вдове, женщине по имени Санэ, молчаливой, похожей на изрезанный морщинами ствол скального дуба. Та кивнула, а потом подвела Аюрин к ветхому сундуку и достала свое свадебное платье - и нижнее, простого белого полотна с красной оторочкой, выцветшее от времени, и верхнее, более короткое и широкое, густо-красное, с вышитыми на подоле белыми уточками.
        - Если доживем до весны, - повторила Аюрин, с благодарностью принимая платья.

* * *
        СТОЛИЦА
        Конечно, он узнавал вести одним из первых - ведь большинство писем и донесений, кроме самых секретных, проходило через его руки. И поэтому не удивился, когда Тами показался в противоположном конце галереи и быстрыми шагами направился к нему. И лицо его было - убитое молнией дерево. Только на черных молчащих ветвях подрагивали язычки яростного огня.
        Чем ближе, тем медленней шаг. Йири был готов и к тому, что тот позабудет про достоинство Дома и попросту ударит кулаком в лицо, как водится среди бедняков, не скованных рамками этикета. Или - что вероятнее - в руке вспыхнет сталь. Что ж, справедливо. А чья и в чем вина - разбирать поздно. Уж кто-кто, а Тами имеет право на месть… но жизнь Йири принадлежит не ему.
        Когда Лисенок приблизился, Йири заговорил неторопливо, словно сам к себе обращался:
        - Знаешь, когда я остался один в степи, думал, стоит ли возвращаться? Ненадолго - на пару мгновений мне показалось разумным затеряться в предместьях, среди ремесленников. Потом понял - бессмысленно это, найдут. Может быть, на кого-то беду навлеку…
        Ни тени волнения в голосе - словно озерная гладь в безветренную погоду, спокойный. И тенями от склоненных к воде деревьев - подлинная грусть. Губы Лисенка дрогнули зло:
        - Что же совсем не ушел? Было бы меньше беды!
        - Разве в Ай-Ташина верности не учат? - спросил с укоризной.
        - Не тебе меня учить! - бешенство в голосе, но сам приучен был ставить достойное поведение выше страстей. И, пока собеседник не проявляет неучтивости или страха, был бессилен.
        - Не мне. Я и не пытаюсь. Каждый сам выбирает - ты помнишь?
        Обоим кажется - они говорят долго, потому что говорят - не словами. Сколько мыслей вмещается в один миг? Не счесть, и не только то, что может быть сказано - травы вечерние, скачка, когда то ли конь, то ли ветер несет тебя, и неясно, ты взлетишь или упадешь, так тонка грань. Так и жизнь - тоньше волоска граница между падением и взлетом, и стремителен бег.
        - Мне бы хотелось иметь семью, где родные любят друг друга, - задумчиво говорит Йири, отводя взгляд от Лисенка. - Но это и тяжело, наверное - если пересечется долг перед семьей и перед кем-то иным…
        Все внимание отдано черной бабочке на стене, сухим пыльным крыльям. Он не боец. Он отводит в сторону взгляд и чужое намерение убить - как отводят клинок. Чтобы убить, нужно приблизиться. А это не удается, и Тами, невольно принимая заданный тон, тоже следит за бабочкой.
        - Тебе никогда не узнать счастья, - наконец говорит тяжело. - Нет, это не проклятие мое… это правда. Подлинного - никогда.
        Поворачивается и уходит. И сталь тихонько и тоскливо напевает в ножнах, сетуя, что не увидела света.
        Никогда? Наверное, Йири был счастлив. Словно молчаливое соглашение заключили они с Благословенным: «будь таким, как мне надо, и получишь все». Мало что изменилось внешне, однако он понимал - с низшими договоров не заключают. Если рисунки способны отразить душу, то он ничего не скрывал. Бабочка порхала среди метели - такими были они. Рисовал много - и по его эскизам делались ткани и перестраивались покои. Но по-прежнему не брал учеников.
        Зимой на Островке росли цветы - под открытым небом и в роскошных оранжереях, колыхались под ветром листья вечнозеленых растений. Одни темнели, другие словно покрывались сизым налетом - в тон инею, который постоянно лежал по утрам на дорожках. А снег выпадал редко. В искусственные цветники Йири не ходил. Напротив, цветы приносили туда, где был он. Ведь и он был - цветок орхидеи лесной. А Ёши, следившему издалека, казалось, что фигура в зеленом или фиолетовом - только тень. Слуги теперь боялись вызвать недовольство Йири - боялись до дрожи, до замирания сердца.
        Он не держал певчих птиц. Когда-то, в Аэси, он выпустил их на волю. Сейчас этого делать не стал бы. И не хотел видеть их в клетках.
        Кто-то сказал, что совершенная красота мертва. В этом боялся убедиться Ёши и старался не заглядывать туда, где могло таиться чудовище.
        Йири представлялся врачу скорее картиной, нежели человеком, картиной великого мастера, - хотя отыскать тех, кто красивей, поначалу представлялось нетрудным. Однако чуть позже любой из них проиграл бы ему. А он даже не замечал игры. Его создавали, словно по волоску вымеряя жесты, интонации, слова - все в меру, максимально наполненное и вместе с тем невесомое. Живое воплощение идеала и кодекса тхай - порою жестокого кодекса.
        Он больше не был игрушкой.
        К нему теперь приходили часто. Однако другом не звал никого. Многим нужно было от него слово перед Благословенным. Среди них встречались гости высокого ранга - их нельзя было не принять. Но те, кто умнее, сразу понимали, что тратят время впустую. Кто-то хотел иного - и тоже уходил ни с чем. Он был - как вода, как ветер между пальцев - чувствуешь, но его нет. Не понять, о чем думает.
        Некоторые просто смотрели с восхищением - таким он позволял находиться рядом.
        Но Тами Асано покинул столицу. И не нашлось смельчаков вслух обсуждать эту историю.
        - Тебе хорошо здесь? - спросил только раз Ёши. - Действительно - хорошо?
        - Зачем тебе это знать? - ответил он в обычной манере.
        - Я имею право спросить. Знать мне нужно.
        Йири ответил почти сразу:
        - Все, что мне могли дать, теперь отдано. Да, мне хорошо. - И прибавил: - Гора, как бы ни была высока, все не достанет до неба - даже величайшая в мире. Но люди тянутся к небу, невзирая на это, и поднимаются в горы, порой находя там свою смерть. Небо лишь смотрит на них, но не протянет руки.
        И Ёши больше не спросил ничего.
        Глава 9. БЕРЕГОВОЙ НАРОД
        Кору привела к госпоже своего старшего сына - пятилетнего мальчика в светло-красной одежде. Малыш вертел головой по сторонам, на Хали не смотрел, зато сразу подхватил котенка и прижал к себе. Так и не расставался с котенком.
        - А он у тебя избалованный, - улыбнулась Аину.
        - Детям надо многое позволять, - отозвалась дама несколько нервно. Целый год ее не было при дворе. И место ее заняла другая. Амарэ, светлый жемчуг, с ровным характером, далекая от интриг. И Хали была иной - все меньше видели в ней ту, что хоть сколько-то значит. «Если хочешь власти, не возвращайся ко мне», - читалось в ее глазах.
        Однако гора, где стояла Хали, все еще была высока.
        Кору подивилась небывалому убранству покоев.
        Комнаты тонули в озерных растениях - остролист и осока, касатики, водяные лилии. В узких чашах стояли они и плавали в чашах широких. Серебряные зеркала, отражая, умножали зелень и воду. Прозрачные занавесы почти ничего не скрывали.
        - Дворец девы речной. Кто это придумал?
        - Амарэ.
        Губы поджала, но рассыпалась в похвалах.
        Оглядела госпожу. Прическа - сложная сеть из распущенных и заплетенных волос, перевитых голубыми жемчужинами. Невесомое широкое платье, по цвету точь-в-точь озерная вода в тени листьев. Подвески височные и ожерелье - в тон, металл - серебро.
        - Раз я из покоев не выхожу, надо выглядеть им под стать, - пошутила она и серьезней добавила: - Мне Амарэ создала маленькие владения, каких ни у кого нет. Раньше я все под себя перестраивала, но и меня саму делали, какой надо. Как ни глянь - все фальшиво. А ныне - никому не нужна и никто не указывает. Всегда бы так жить.
        - Ах, госпожа, вы все же не из Бестелесных, - Кору велела служанкам забрать мальчика. Тот и котенка с собой утащил.

* * *
        Дождь с утра не прекращался, травы потемнели от влаги, вода пузырилась на дорожках из разноцветных камешков и плит. Йири смотрел на движение воды - лишь она постоянно менялась. Остальное изо дня в день оставалось прежним, строгим и ослепительным, подчиненным внутреннему прихотливому ритму. Словно и не было рассветной степи два года назад, скачки среди холмов, ожидания, не просвистит ли стрела, не вонзится ли в тело.
        Он по-прежнему был близок к повелителю, и привыкли уже, что важные бумаги проходят через руки Йири.
        Ранг его оставался невысоким, хоть и прибавилось привилегий. Иного не предлагали, да и сам не хотел.
        Северо-запад страны перестал беспокоить. Вот уже год как оттуда не приходило тревожных вестей, разве что мелкие костерки недовольства вспыхивали и гасли. Помнил север о преподанном уроке, да и вожаков более не было. Надолго ли? Небу известно.
        Йири порою задумывался о том, что творится и творилось на севере. Вожаки… Нескольких узнали имена, двоих даже поймали и доставили в Столицу. Он видел их смерть, нелегкую. А самый загадочный, по имени Муравей, - пропал вместе со всем отрядом, из кольца облавы ускользнул, как сквозь землю провалился. И больше никто не слышал о нем. Теперь слухи ходят в народе, что Муравей со своими людьми затаились в горах, надежно камнем укрытые, и ждут подходящего часа. Какого? Неужто Небу угодно кровью залить страну?
        Положил руки на мокрые перила. Дерево, поначалу холодное, быстро согрелось, а кисти рук стали мокрыми - брызги дождя попадали на расшитые темно-золотой нитью манжеты.
        - Не надоело смотреть на воду? - послышалось сзади.
        - Такое не надоедает, - охотно откликнулся, обернувшись. На этот голос и мертвым бы отозвался. Улыбнулся - так серебряный луч пронизывает полный дождя воздух, луч неяркий - и заигравший в каждой капельке, которой коснулся.
        - Следуй за мной.
        Слишком много водяной пыли растворено было в воздухе, не для здоровья повелителя - разговаривать в такую погоду на открытой веранде. А в светлой комнате было сухо и тепло, дыхание сада доносилось издалека. Уютно по-своему… но словно из сказки вырвали его, из песни дождя, где он был не более, чем одной из капель.
        - На днях ты покинешь дворец.
        - Как? - голос дрогнул едва заметно. Вмиг позабыл, как хорошо было за стенами этой комнаты.
        - Отправишься к Береговым. Не мешает лишний раз показать им наше расположение.
        В горле пересохло. Теперь испугался по-настоящему. Что могут отослать прочь - знал, частью не верил, но все-таки был готов. Но посланником?
        - Почему я? - вырвалось. Повелитель бровь приподнял.
        - Ты снова намерен обсуждать мои приказы?
        - Но почему? - совсем уж отчаянно спросил, фигуркой из кости застыл посреди комнаты - только складки легкого шелка покачиваются от ветерка.
        - Потому что я хочу… - и замолкает на полуслове. Произносит иное, сухо:
        - Не надоело в четырех стенах сидеть? Не ты ли так рвался в поля, еще когда твоя первая лошадь была жива?
        - Я…
        - Не ты ли умирал тут с тоски? Вот и развеешься.
        - Я больше не нужен здесь? - сам Йири не понимал, каким отчаянным в такие минуты становится. Но взор повелителя - словно магнит, и нет сил отвести глаз.
        - Пока еще нужен. Хорошо, объясню, несносное существо. Все уже привыкли, что ты есть, но все же ты находишься между двумя берегами.
        Йири отвел прядь волос от лица.
        - Меня столь долго учили знать свое место… Выходит, уроки были ошибкой?
        - Ты немного подрос, - с усмешкой отозвался Юкиро, - и не годишься на роль комнатной птички.
        - Так проще совсем отослать меня.
        - Поздновато. У тебя есть должность.
        - Отнять ее - дело одного мига.
        - Она тебя тяготит?
        После молчания:
        - Она - нет, господин… Но посольство - это мне не по силам.
        - К полудикому народу? Тебе, который сказал сумасшедшую речь на совете и сумел диктовать свою волю дворцовой охране?
        - Они не пытались меня удержать.
        - Если бы ты выказал страх, можешь не сомневаться, ты бы не вышел из комнаты. Кроме того, ты ухитряешься даже мне указывать, что и как делать…
        - Простите. Но я боюсь. Если не справлюсь…
        - Ты? Разве тебе позволено не справляться? - говорит в шутку, но за шутливым тоном
        - сталь.
        Йири на миг подносит пальцы к губам.
        - Я отправлюсь один?
        - Со свитой и с охраной, разумеется.
        - Я не о том. Не зная ничего, мне рассчитывать только на себя?
        - Нет, - говорит неохотно. - Будет тебе помощник. Он родился на побережье, отец его служил мне верно и часто навещал Береговых в составе прежних посольств. Мальчишка был с ним. Теперь он старше тебя.
        - Кто он, мой господин?
        - Ты не знаешь его. Второй круг. Знак его Дома - Чайка.

«У мужа Иримэ родня из этого Дома», - сделал в уме вычисления.
        - Воля ваша. Я отправлюсь на восток, - кисти рук, сложенные в ритуальном знаке подчинения, совсем холодные.
        Благословенный смотрит на него. Неожиданно говорит:
        - Сейчас я желаю тебе только добра.
        - А что такое добро?
        - Я не мудрец. И не отвечу тебе.
        - То, что давали мне вы, господин, эти несколько лет - было добром?
        - Нет. Это было тем, что хотелось мне. - Юкиро посмотрел на юношу. - Иди за мной.
        Проследовали в соседнюю комнату. Там рука старшего сдвинула панель в углу, достала ящичек из дорогого черного дерева - на крышке птица из хризолита раскинула крылья.
        - Знаешь, что это? - Юкиро откинул крышку. Повернул ящичек - солнечный луч блеснул на лежащих внутри золотых пластинах.
        - Да, господин мой.
        - Возьми.
        Взгляд был - вопросом. «Почему? Это слишком много для меня. Это вообще слишком много для человека не Солнечной крови».
        - Может быть, тогда ты перестанешь задавать свои бессмысленные вопросы о жизни. Перестанешь вынуждать меня чувствовать вину или гнев.
        Йири протянул руку, и пальцы сомкнулись на холодном металле.

* * *
        - Поручение сродни забаве, - прозвучали чьи-то слова. - Посланник… почета много, а делать ничего не придется.
        В словах была своя правда. Береговые люди, уреме, называемые также нур, слыли мирными и робкими. Они торговали с Землями Солнечной Птицы жемчугом и необычными кушаньями и приправами из даров моря, а также изготовленными из водорослей прочными канатами и странной красноватой тканью, по носкости превосходившей другие.
        Через их территорию беспрепятственно шли караваны тхай. Но плавание возле тех берегов было опасным - уреме не имели своего флота, только рыбачьи лодки скользили по морю - и пираты хозяйничали в тех водах.
        Небольшие по меркам тхай поселения Береговых управлялись старейшинами, которые подчинялись нескольким наиболее уважаемым людям - верховным старейшинам. Но власть их почти не проявлялась на деле. И тхай считали уреме диким народом, чуть не жалели их - не способных управлять, не умеющих возводить города.
        - Дикари. Достаточно пары дешевых подарков, которых не примут люди воспитанные, и уверений в дружбе.
        - Если эти дикари перестанут пропускать наши караваны, будет не слишком удобно, - заметил Йири.
        - В наших силах заставить их. Уреме боятся собственной тени, что говорить о войсках? Им не с кем заключить союз - не синну же станут поддержкой. Те, словно ливень весной - налетели и тут же исчезли.
        - Не скажите, - казалось, Йири едва сдерживает усмешку. - Кочевники прекрасно могут защитить уреме. Земли Береговых - холмы и равнина, узкая полоса. Воинов Солнечной Птицы попросту скинут в море. А военным кораблям не подойти близко - там атакуют пираты. Даже если мы победим, потери будут огромны…
        Уэта промолчал. Его раздражала уверенность Йири - совсем молодого, мало что видевшего в жизни. Однако резон в словах его был.
        - Хорошо, - сдался Уэта наконец. - Нет смысла говорить о войне. Вы едете к уреме с миром.

* * *
        Найи Лимаи совмещал в себе нечастые для тхай качества - был дружелюбен даже к варварам, всегда благодушно настроен и совершенно лишен честолюбия. К Береговому народу он уже наведывался раньше, долго жил среди них и теперь должен был помочь посланнику избежать возможных ошибок. Хотя он был выше рангом, чем Йири, все, хоть сколько-то умеющие думать, понимали - главным будет не он. Большинство было уверено - Найи только ширма. Тон будет задавать другой. Немногие, хорошо знавшие Йири, про себя усмехались, зная, что говорить любимец повелителя тоже умеет. Только не всех удостаивает разговором.
        Они пришлись по сердцу друг другу - разница в летах была совсем незначительна. Один был разговорчив, но ненавязчив. Другой молчал и слушал. Отвыкнув от церемонной официальности двора тхай, Найи по-дружески потянулся к посланнику. Это тронуло Йири, и скоро молодые люди отказались от формальностей между собой. Посланник всегда оставался сдержан - но и Найи не позволял себе фамильярностей.
        - Они тебе понравятся, - уверял он. - Конечно, это наполовину дикий народ, но добрый и гостеприимный. Они очень робки - и с радостью принимают покровительство Тайё-Хээт.
        - Разве у них есть выбор? - чуть улыбнулся Йири.
        Он снова был в пути, впервые после возвращения в Столицу. Порою ему казалось - он снова мальчишка, не ведающий, что ждет впереди, и Черный Соболь следит за каждым его движением. Но потом приходил в себя. Нет, теперь все иначе. За ним смотрят, конечно, но он - во главе небольшого отряда. К Береговым не отправляли пышного посольства и подарков не много везли. Золото и драгоценные камни Береговому народу ни к чему - они ценили только рубины, и у послов была шкатулка с огненными рубинами. Были красивые теплые ткани, мех горных волков - большая редкость для уреме - и подтверждение разрешения закупать соль на границах. Своей соли у Береговых не было, до установления торговых отношений с соседями уреме коптили или сушили мясо и рыбу.
        Чем дальше к востоку, тем меньше становилось лесов. Скоро их совсем сменили степи с пологими красноватыми холмами. Ветрено было - крупной застежкой Йири скалывал воротник серой дорожной куртки у самого подбородка, серо-зеленый шарф с мелкой вышивкой по краям не снимал с головы - и без того волосы по вечерам не расчешешь, настолько их путает ветер.
        Гнедой иноходец летел над стройной сухой травой, плавно покачиваясь. Поблескивал месяц, полнея ночь от ночи, щедро одаривая степь серебром, чтобы утром забрать дары - и плакали травы, каждое утро обильная роса клонила их стебли к земле.
        Путь показался недолгим, хоть и занял не одну неделю. Видно, Йири стосковался по свободе - придуманной, подлинной у него и не было никогда. Может, этого и не хватало?
        Впереди обрисовался главный поселок Береговых - плетеные из редкого прибрежного лозняка хижины, обмазанные для прочности глиной, приземистые, темные. Много дымков поднималось - сотни три людей жило здесь.
        Послов встречали - показалась процессия, и переводчик поглядывал то на нее, то на прибывших. Найи и сам неплохо знал язык Берегового народа, но не положено без посредника высоким гостям разговаривать с жителями. Йири тоже выучил немало фраз на языке уреме, хоть и странен ему казался этот язык - протяжный, со множеством шипящих звуков, которые скорей подошли бы змее.
        Старейшины торжественно поклонились. Всего трое мужчин в расцвете сил, остальные - преклонных лет. То ли Береговые люди дольше живут, то ли смотрятся старше, подумал Йири. Были они невысокие, коренастые, с грубоватыми лицами - а глаза казались странно раскосыми. Некрасивы совсем. Стоит ли удивляться, что никто из тхай не брал в жены их дочерей?
        Послов встретили с большим почетом. Простые обычаи уреме по сравнению с многослойным, отточенным этикетом тхай вызывали улыбку. Но Береговые даже значение этой улыбки понять не могли. Улыбается - значит, хорошо гостю.
        - Как дети, право, - шепнул Йири спутнику. В душе, словно нити в ковре, узором сплетались пренебрежение и симпатия. Невозможно было считать уреме равными, но и смотреть свысока казалось неуместным - они как дети… не понимают, насколько незатейлив их быт, незамысловаты обычаи.
        Насчет обычаев Йири не успел додумать. После торжественной встречи послов угостили непонятными морскими блюдами - водоросли какие-то, ракушки, - а потом повели к двум стоящим рядом хижинам, отдохнуть, и девушки появились среди старейшин, нарядные, с перевязанными тесьмой волосами. Девушек подвели к гостям, смотрели выжидательно и радушно.
        Найи ощутил неловкость, оглянулся чуть растерянно - отвернуться было бы оскорблением. От сердца отлегло, когда увидел, что улыбка появилась в уголках губ второго посланника - легкая, как осенняя паутинка. Вежливо поблагодарил. Их оставили отдыхать.
        Найи облегченно вздохнул, когда старейшины скрылись из глаз. Спутник поглядел на него почти весело.
        - Не беспокойся. Меня не потрудились предупредить, но я догадался - достаточно прочел про их долг перед гостями. Лучше, если бы я был избавлен от такого почета.
        - Могли говорить свободно - девушки знали только местное наречие.
        Как и многие мужчины, большинство девушек Берегового народа были какими-то сивыми, волосы их напоминали пеньку. У этой же оказались - черные. И лицо милое. Глаза узковаты, но это почти не портило. Кажется, Найи повезло меньше.
        Она оказалась во всем другой. Там, где женщины Земель раскованны, была застенчива; там, где они робки - необыкновенно свободной. Она почти понравилась Йири. Но ее непохожесть отталкивала.
        Косы она прятала под платком; когда сняла его, те упали двумя длинными и тонкими змеями. Йири безразлично было, по душе ли он ей. Женщин Береговые люди ни к чему не принуждали. Так встретить гостя - знак уважения. Остальное неважно.
        Она сказала:
        - Как-то Боги рассердились на нас. И послали нам снег зимой. Я помню поляну цветов и белые хлопья сверху. Хотелось помочь как-нибудь, но мать сказала - ничего не получится. Я плакала сначала, а потом поняла, как это красиво. Подобных тебе я раньше не видела - но ты похож на поляну, где снег и цветы.
        В домиках с обмазанными глиной стенами было неуютно. Он думал - вспомнится детство. Нет. Совсем не такое все. Или он столь сильно изменился? Бедность родной деревни казалась обыденной, здешняя - неприятной и варварской. Послов принимали торжественно, а Йири с тоской думал, что лучше бы чувствовал себя у костра под открытым небом, у очага, возле постоянно чинившихся рыбачьих сетей, глиняных фигурок, приносимых в жертву бесчисленным духам природы, особенно - моря.
        Следуя примеру Найи, он надевал самую простую одежду, темную, как одеяния Береговых людей, отличавшуюся только покроем. Другие из свиты подчеркивали отличие от варварского народа, свысока поглядывали на уреме, взирающих на изысканных чужестранцев с восторженным детским опасением. Йири все это было не нужно. Шнурком перехвачены волосы, браслеты, что держат рукав, из тисненой кожи - все просто. И удобно. Он не чувствовал приязни к Береговым, но общался с ними везде, чуть ли не сети чинить помогал, и скоро уреме признавали его своим, как и Найи.
        А та девушка не сводила с него пристального, слишком открытого даже для их женщин взгляда. Внимательного и непонятного Йири.

«Чего она хочет?» - гадал, не зная, что и подумать. «Чтобы я взял ее с собой? В Столицу? Неужто настолько наивна?» Не похожа она была на влюбленную дурочку, ой не похожа. Пожалуй, впервые женщина внушала ему желание скрыться от ее взора или хоть внутренней стеной отгородиться. Только и стена не помогала, ее насквозь прожигал внимательный взгляд.
        Разбирала ли она раковины, чинила ли снасти или помогала ставить парус на лодке - невысокая, но сильная, - все время казалось, что смотрит и говорит что-то. И руки ее - темные, обнаженные до локтя, говорили, и гибкая спина, и каждый неширокий, уверенный шаг.
        Стоило заслышать ее шаги - хруст гальки, ни с чьими шагами не путал и думал почти с тоской - почему здешним женщинам столь много позволено?
        Да что же позволено, поправлял сам себя. Держать дом, выходить в море - тяжелый труд, ныряльщицам - собирать жемчуг. Сушить и измельчать длинные бурые водоросли с острым запахом соли… Что же позволено? Трудиться до изнеможения и стать старухой в тридцать пять лет?
        Только одно отвлекало от неприятных мыслей. Когда он смотрел на море и видел рыбачьи лодки уреме, думал о больших судах. Пару раз видел их вдалеке. В первом Найи опознал шаварское судно, во втором - пиратскую шхуну.
        Береговые люди боялись пиратов - страх был тихим, привычным. Богатств у них не было, но в плохие времена пираты не брезговали и запасами, забирали и соленую рыбу, и веревки, и полотно для парусов. Тем более жемчуг - селения, вблизи которых жемчужные «поля» были особенно богаты, находились в состоянии покорного страха день и ночь.
        И когда непонятно чей парус мелькнул на горизонте, он подозвал Найи и поделился своими сомнениями.
        Йири еще в Столице слышал имя Ши-Тау. Предводитель одной из крупнейших морских банд, человек этот отличался отчаянностью и везением. Он держал в кулаке отборных головорезов, которые были к тому же отличными моряками. Пираты, как водится, часто грызлись между собой - за добычу, за корабли, за удобную бухту. А теперь Йири узнал, что Ши-Тау обосновался в заливе Хитэн неподалеку отсюда.
        - Я хочу встретиться с ним, - проговорил Йири, и пальцы его сплетали и расплетали волокна, завязывали причудливые узлы - словно он совсем не следил за ними.
        - Ты просто безумен.
        - Наверное. Многие так говорили.
        - Тебя послали сюда не за этим, - терпеливо объяснял Найи. - Твоя миссия выполнена. Тебе пора возвращаться, а не лезть в пиратское логово.
        - Да, но… Ши-Тау так близко. И так удобно все складывается. Если потом будет поздно…
        - Никто тебя не обвинит.
        - А я сам?
        Найи, который в черных штанах и куртке напоминал нечто среднее между уреме и ремесленником тхай, раздраженно развел руками.
        - Тебе не терпится расстаться с жизнью?
        Йири отбросил волокна и лег на устланную тюленьими шкурами кровать.
        - Завтра пошлю гонцов к Ши-Тау. Посмотрим, что он ответит. Полагаю, хотя бы выслушает… к нему ведь не обращался никто из Тхай-эт.
        - Выслушает… посмеется! - сердито проговорил Найи. - Еще и в гости пригласит, чтобы бесплатное развлечение устроить. Доверенное лицо самого повелителя Тайе-Хээт захотело взглянуть на его шайку! Ну, что мне сделать, чтобы переубедить тебя?
        - Вернуться в Столицу и привести войско, - задумчиво откликнулся Йири. - Пожалуй, этого будет довольно…
        Найи скрипнул зубами, но промолчал. Надеялся, что к утру дурь из головы посланника выветрится сама собой.
        Ночью было много звезд - тяжелых, мохнатых. Йири протянул ладонь к одной, низко висящей. Услышал за спиной голос:
        - К звездам тянешься? А ведь рядом живые люди.
        Чернокосая девушка смотрела хмуро - ночь была ясной, лицо видно, почти как днем.
        - Люди… Ты?
        - Не я. Я свое исполнила и свое получила.
        - Тогда зачем пришла?
        Она приблизилась, под ногами шуршала галька. Одежда длинная, широкая.
        - Проститься.
        - Разве я завтра уезжаю?
        - Не ты. Я ухожу. К дальней родне.
        - Зачем? - спросил и сам пожалел. В самом деле, ему-то что. - Уйду не одна. Хочу, чтобы ты знал.
        Сперва не понял. Потом руку к ней протянул, но она попятилась, повернулась резко и стремительно зашагала прочь, терпеливая, сильная, горькая - как морская волна.
        А он остался один.
        Назавтра пристал к Найи, выспросил все, что тот знал о Ши-Тау. И уреме расспрашивал. В очередной раз услышал, что флот у пирата невелик, но на редкость быстроходен - и маневренность его шхун - кита - лучше, чем у судов тхай и сууру. Говорят, он привез откуда-то корабельного мастера, и тот научил его людей секретам. Кроме невероятных кораблей, пиратов Ши-Тау отличала такая же невероятная храбрость. Но их было мало - до сих пор они успешно избегали ловушек, но в недавних стычках потеряли две шхуны. Йири надеялся, Ши-Тау и его люди понимают - если так пойдет и дальше, хозяйничать на море им осталось недолго.
        Просчитав все, он написал письмо, запечатал и отправил с одним из уреме в залив Хитэн. Пришлось посулить гонцу щедрую награду - пиратов Береговые люди боялись, хоть люди Ши-Тау не трогали их. Посланный вскочил на низкорослую лошадку и порысил по разбитой дороге. Йири задумчиво смотрел ему вслед. Подошел Найи.
        - И в каком виде ты собираешься предстать перед этими головорезами? Не сомневаюсь, они захотят посмотреть на чудо неслыханное - сумасшедшего тхайи из высших кругов.
        - Не такое уж чудо. Я навидался таких…
        - Так пиратом ведь не показываем, честь страны бережем.
        - Ты и сам понимаешь - явиться в этом наряде, - Йири поднял руки, и широкие темные рукава собрались тусклыми складками, - неразумно. А если одеться чересчур пышно, это польстит им, конечно, - только не затмит ли блеск сути речей? Да и подобная лесть недалека от оскорбления…
        Найи сокрушенно покачал головой.
        - Ты сошел с ума. Рассуждаешь об этикете, готовясь отправиться к этому сброду.
        - Уж не от тебя слышать такие речи! «Человек знатного рода всегда помнит о том, что простому и в голову не придет», разве не так говорите вы? Тонкость и вежливость не такие вещи, чтобы можно было пользоваться ими по желанию - сегодня достал, завтра спрятал в сундук.
        К вечеру другого дня вернулся гонец. Запыхавшись, доложил Йири, что Ши-Тау согласен на встречу.
        - Какая честь! - фыркнул Найи. Гонец-уреме вопросительно поднял брови.
        - Получи свою плату, - мягко сказал Йири и распорядился выдать гонцу условленное.
        Найи глядел, как Йири надевает светлую дорожную куртку и перевязывает волосы темной полоской дорогой ткани с вышивкой - летящей ласточкой, белой.
        - Не надейся отделаться от меня.
        - Найи! Твой долг оставаться здесь.
        - Это твой долг оставаться здесь, а мой - помогать тебе. И не помышляй хоть слово сказать поперек - если уж мы оба нарушаем предписанное, тебе надлежит меня слушать. По рождению я выше тебя.
        - Хорошо, - неожиданно покладисто улыбнулся Йири. Найи, напротив, нахмурился, И весь путь, пока они ехали рысью к заливу Хитэн, Найи поглядывал на спутника с недоверием.
        Залив Хитэн отгораживали от постороннего взора высокие скалы, изъеденные ветром так, что казались воротами. Но причудливая арка скорее вызывала беспокойство, сцепленными когтистыми лапами нависая над дорогой. Всадников уже поджидала группка людей. Это были люди Ши-Тау.
        Страх липкой змейкой пополз по спине Найи. Только выучка не давала ему открыто показать свои опасения. А Йири словно живой статуей стал - его приветливой и с тем высокомерной улыбке позавидовал бы не один придворный.
        Человек в пестрой повязке выехал вперед - по бокам его держались другие, с нарочито небрежным, вызывающим видом глядя на гостей.
        - Аист мое имя, - нехотя проговорил он, и его крупный рот искривила недоверчивая ухмылка.
        - Правая рука Ши-Тау, как я понимаю, - спокойно откликнулся Йири, собравший достаточно сведений. Тот взглянул на юношу полупрезрительно.
        - Ну, слушаю, господа послы.
        - Все, что я хотел сказать не вашему предводителю лично, я высказал в письме, - Йири явно готов был к тому, что к цели придется прорываться через препятствия. Аист в упор взглянул на самоуверенного мальчишку.
        - Значит, не все.
        - Я думал, Ши-Тау не держит возле себя глупцов.
        Лицо Аиста исказила недобрая гримаса. Но он не успел и рта раскрыть. С тем же легким сожалением Йири продолжил:
        - Если мы разъедемся сейчас, то вы останетесь в проигрыше. Ши-Тау это поймет и не поблагодарит своего помощника.
        Аист погладил свой большой нож - жестом скорее привычным, чем демонстративным.
        - Слишком уж много вы на себя берете, ваша милость. Как вы докажете, что это не блажь, пришедшая в голову сынкам богатых семейств?
        - Докажу.
        Неуловимое движение кистью - и что-то сверкнуло, из браслета, не иначе - на ладони Йири оказалась полукруглая золотая пластинка. На чеканке - птица, несущая в лапах солнечный диск.
        Знак эмма - предъявитель сего говорит от лица Благословенного. Глаза Найи округлились - не ожидал. Да и кто ожидал бы? Доверие наивысшее… почему?
        - Ну, хорошо, вам я поверю, - неохотно проговорил Аист. Он понял, что значит эмма.
        Найи зажмурился в ужасе. Аист косо взглянул на него. Промолчал. Обратился к Йири:
        - Почему ваш правитель доверил такую власть мальчишке?
        - Я знаю, у вас есть сын, ему всего шестнадцать, - медленно произнес Йири. На
«мальчишку» внимание не обратил - да и знал, что выглядит младше своих лет. - Он давно ходит с вами в море. Он участвовал в морских боях?
        - Да, - сквозь зубы признал первый помощник.
        - Он был хорош в этом деле?
        - Но он - мой сын!
        - Значит, если бы не это гордое звание, вы не признали бы за ним этих достоинств?
        Аист раздраженно махнул рукой - играть словами - любимое занятие высокородных. Пусть разбирается Ши-Тау.
        - Я передам ваши слова, - вежливость давалась ему все с большим трудом.

* * *
        В этих узких долинах между холмами жил ветер. Протяжный или порывистый, нрав ветра непостоянен. Распахнутыми настежь были эти места - не укрыться.
        На низком пологом склоне появились всадники. Помчались, рассекая волны травы. Недалеко от Йири и Найи придержали коней, подъехали шагом.
        Йири в первую очередь коней оглядел. Низкорослые, мохнатые - красоты никакой, но, видимо, быстрые и выносливые. Да и всадники им под стать. Посадку не назовешь изящной, однако руки сильные, глаза цепкие. Вооружены хорошо. Одеты небрежно, похуже тех, что встречали у арки - намеренно, что ли?
        - Вас проводят к Ши-Тау.
        - Не нас. Меня одного…
        При этих словах Найи чуть не выпрыгнул из седла.
        - Позвольте нам обменяться парой слов наедине, - обратился он к Аисту.
        - Ну, позволяю! - буркнул тот.
        Йири и Найи отъехали в сторону.
        - Ты все же сошел с ума, - сквозь зубы пробормотал Найи. - Это же… сброд, головорезы.
        - Их предводитель - человек умный. Он не причинит мне вреда.
        - Небо… - простонал Найи. - Ты хочешь стать заложником у этого отребья? Их надо уничтожать, а не разговаривать с ними.
        - У нас мало сил. Запад почти закрыт для караванов и кораблей… Нам нужен этот союз.
        - С чего ты взял, что они отпустят меня?
        - Потому что я говорю с ними о дружбе. А такие разговоры не начинают с насилия.
        - Но мы раскрыли их убежище…
        - Не такая уж это и тайна. Но они стоят на чужой земле, да еще на границе с синну
        - напасть на Ши-Тау на берегу значит нарушить мирный договор с кочевниками и уреме.
        - Я поеду с тобой.
        - Ты останешься - иначе кто доложит повелителю о неудаче, если я все же ошибся?
        - Ну, знаешь! - позабыв про должное обращение, громко возмутился Найи. - У Береговых ты мог отдавать мне приказы, но я все же стою повыше тебя.
        Он замолк, вспомнив про эмма.
        Йири улыбнулся, коснулся его руки кончиками пальцев:
        - Но ведь я прав, Найи.
        - Прав, - неохотно признал тот. - Попробовать, может быть, стоит. Но что со мной сделает повелитель, если ты погибнешь? Лучше мне говорить с Ши-Тау.
        - И что же ты скажешь?
        - То же, что и ты.
        Йири вновь улыбнулся.
        - А я и сам еще толком не знаю, Найи. Я должен увидеть его. Пойми… слова нельзя готовить заранее. Это не встреча послов, когда предписан каждый шаг.
        Он чуть прищурился, всмотрелся вдаль - туда, где мерцала полоска залива.
        - Ты знаешь два народа. А я видел разных людей - не только тех, что наверху. У меня больше опыта, Найи. Не беспокойся. - Вдруг он слегка усмехнулся, голову наклонил - словно птица встопорщила перья: - А гнева повелителя не бойся. Он поймет - тебе меня не остановить.
        - Не думал, что он терпит столь своевольных, - вырвалось у Найи.
        - Я вернусь, Найи. - Спутник резко направил вперед коня - присланные сопровождать устремились за ним на своих приземистых пегих лошадках. Йири не оглянулся ни в сторону Найи, застывшего в седле, ни на пиратов - сопровождающих.

* * *
        - Тхай и сууру находятся на грани войны - но неизвестно, будет ли перейдена эта грань. Война выгодна вам - хоть она будет вестись не на море, но на ваши корабли, грабящие кого угодно, обращать внимание не перестанут.
        - Верно, - хмыкнул Ши-Тау.
        - С другой стороны, вашим людям в последнее время досталось. И если между нами и нашими западными соседями установится перемирие, мы вас попросту уничтожим.
        - А вы самонадеянны, молодой человек.
        - Нет. Я просто разумно смотрю на вещи. Мир не стоит на месте. Секрет ваших кораблей уже доступен нашим мастерам - пусть не во всей полноте. Вы можете выгадать пару лет…
        - Если не будет войны.
        - Хотите рискнуть?
        Ши-Тау поднялся, оперся руками о стол.
        - Еще не решил.
        - Разумнее не вести войну на две стороны, а договориться - и вам, и нам одинаково выгодно.
        - Каков ваш ранг при дворе? - резко спросил Ши-Тау.
        - Невысок. Пятая ступень.
        - И вы имеете смелость и полномочия говорить со мной от лица повелителя? Да еще возите с собой этот знак? Кто вы, гром разрази?
        - Я вышел из Малых покоев дворца. Вам известны такие? - голос холодный. Ши-Тау засмеялся.
        - Вот оно что. И сейчас он все еще смотрит туда, где вы? Теперь понимаю.
        Нагнулся вперед:
        - А вы ценный заложник, ежели что.
        - Нет.
        - Нет?
        - Ради меня никто не станет менять русла рек. И за мою жизнь вы ничего не получите. Кроме мести.
        Ши-Тау был не из тугодумов. В его взгляде промелькнуло нечто, близкое к жалости:
        - Я слышал о нравах двора. Но это не по мне. Того, кто мне дорог, я не отдам никому. Глотку перегрызу.
        - Благословенный поступит не так. Но все это лишнее, если мы сможем договориться. Слово он держит всегда.
        - А вы?
        Йири чуть улыбнулся:
        - Подумайте. Как мне ответить, если доверия нет?
        - Хорошо, - кивнул Ши-Тау. - Ваше слово, как я понимаю, равно сейчас слову правителя. Стало быть, я говорю с ним. Так что он может мне предложить?
        - У вас половина людей нашей крови. Все ли довольны, когда нападают на соотечественников?
        - Не все, - усмехнулся Ши-Тау. - Порой приходится усмирять недовольных.
        - Я предлагаю мир. Ваши корабли могут стать надежной стражей границ, в чем-то превосходящей нашу.
        - А какая нам от этого выгода?
        - Со стороны повелителя - поддержка и милость. Не трогайте только шаварских купцов с птицей на парусе. Остальные - ваши.
        - Вам приходилось видеть бой? - с усмешкой спросил Ши-Тау. - Как спокойно вы говорите - возьмите тех, оставьте этих! Приятно вершить судьбы других, сидя на берегу?
        - Мне нечего сказать. В море я не был.
        - Вы будете только помехой - но я не отказался бы прихватить с собой такого, как вы. Вам, птенчикам двора, полезно посмотреть на настоящую жизнь!
        - Мы отвлеклись, - с безупречной улыбкой напомнил Йири.
        - Вы все же слишком заняты соседями с запада.
        - Я повторю - наша вражда сейчас не касается моря. Если начнется война - придется плохо. Но пока ее нет, повелителю выгоднее бросить все силы на то, чтобы уничтожить вас. Ради будущего спокойствия.
        - Флот Тайё-Хээт силен, - с неохотой признал Ши-Тау. - Пока и мы не слабы - но, если на нас начнется охота, нас могут обложить, как зверя в норе. И это на море! Тьфу!
        - У вас есть союзники - их немного. Мы не станем охотиться на них - но им лучше не трогать нас. А вам - наша поддержка и все остальные.
        - Не против достоинства - идти на сделку с пиратами?
        - Моего достоинства? - Йири спросил это так, что Ши-Тау счел за благо не переспрашивать. Мальчишка ему приглянулся - неглупый и держится хорошо. Сейчас он открыт, можно больно ударить - да незачем.
        - Пираты охотятся на пиратов… такое бывало. Согласен, - он треснул ручищей о стол.
        - Но пока вы останетесь здесь. Гостем, - он широко улыбнулся. - Если все пойдет как надо, слово даю - ненадолго.

* * *
        За тонкой перегородкой запели грубые голоса. Йири прислушался, невольно насторожился - разудалая песня, такие обычно поют, когда хмель в голове.
        Ши-Тау заметил настороженность, повел рукой в широком жесте гостеприимства.
        - Не заботьтесь ни о чем, отдыхайте спокойно. Они, конечно, привычны головы отрывать, но моего гостя не тронут. - Он с сомнением оглядел Йири. - Двое слуг с вами. Достаточно? Больше и для меня некстати.
        - Достаточно, - улыбкой ответил Йири. - Я могу обойтись и без них.
        - Неужто? - на лице пирата отразилось сомнение.
        - Я говорю правду. Мне не то чтобы нужны слуги. Но лучше, чтобы кто-то из своих видел меня постоянно.
        - Ах, вот как! Слежка, значит? Неужто не доверяют - и это посланнику с эмма?
        - Доверяют. Вам не понять, - он вгляделся вдаль. - Какое большое море…
        Йири не представлял себе, что творится в Столице. Только догадывался, что поначалу была буря при дворе, а ныне письма летают от Найи в Сиэ-Рэн и обратно, что Найи видится с Ши-Тау, - а сам больше не занимался переговорами. Конечно, его держали в курсе событий, но он достаточно знал свой народ и нравы вершителей судеб, чтобы подозревать - в приходящих изредка посланиях ему говорят не все.
        Ши-Тау спросил, почему не он сам будет вести переговоры. Йири ответил - не имеет права. Эмма, конечно, знак высочайшего доверия, но сам Йири не волен подписать ни одну бумагу.
        - То есть вы зажгли этот костер, а другие должны подбрасывать дрова или, напротив, следить, чтобы не случилось пожара? - смеялся Ши-Тау.
        В заливе Хитэн море чаще бывало спокойным. За полтора месяца Йири лишь раз видел шторм и позавидовал морякам, у которых хватает смелости носиться по волнам во время такого разгула стихий.
        С Ши-Тау они виделись часто. Пожалуй, чаще, чем было необходимо - обоим казалось интересным узнать, что за птица другой. Разговаривали. Несмотря на привычку к грубым словам, предводитель пиратов оказался человеком умным и интересным. Охотно делился знаниями, без всякой рисовки рассказывал случаи из собственной жизни и без смущения вспоминал случаи смешные.
        Йири видел серых дельфинов, играющих среди волн, и коричневых птиц с длинными узкими крыльями - взмахи крыльев казались ломкими. Птицы охотно летели к тому, кто кидал им кусок лепешки или серебристую рыбку.
        Когда-то он думал о море, мечтал попасть на побережье. Сейчас видел бесконечную водную гладь каждый день, пусть краешек моря - глубокий и широкий залив. Но родным ему море не стало.
        - Сердце ваше не здесь, - заметил как-то и Ши-Тау.
        - Не здесь, - согласился Йири, следя за чайками, играющими с волной.
        - А вы не понесете наказания за смелость? Я знаю, у вас карают даже за победу, если человек нарушил приказ.
        - Я не нарушал ничьей воли.
        - Разве не велено вам было сразу же возвращаться в Столицу?
        - Нет, - после недолгого молчания произнес Йири.
        Ши-Тау смерил его внимательным взглядом.
        - Какого демона! Эти придворные куклы способны даже настоящего человека превратить в деревяшку! Оставайтесь с нами! Если тот, кто остался там, настолько безразличен к вашей судьбе, что же цепляться за его милость, как за сокровище?!
        - И что же мне делать здесь? Убивать? Или подсчитывать награбленное?
        Предводитель не оскорбился.
        - Дело найдется.
        - Неужто примут? - Йири спрашивал с едва заметной насмешкой. Ши-Тау нахмурился.
        - Мои люди умны. И знают, кого нужно ценить! Явиться сюда было смелым поступком. Сказать мне то, что сказали вы, было умно. Поначалу я сомневался - с чьего голоса поет эта куколка? Теперь понимаю, что со своего собственного!
        Он треснул кулаком по борту шхуны.
        - И не вам опасаться моих ребят! Они понимают - я любому из них шею сверну, если что!
        Йири расправил складки у пояса, поправил браслет - намеренно неторопливо. Поглядел вдаль. Наконец отозвался:
        - Я ценю то, что вы предложили. Среди тех, кого я знаю, редко кто говорит от чистого сердца. Но моя судьба там, а не здесь.
        - Человек не знает своей судьбы!
        - Не в этом случае. Даже если я покину дворец, я - дитя лесов и полей, не моря.
        - Сколько вам лет?
        - Двадцать.
        - По виду - меньше. По словам - дал бы побольше. Что же, теперь он хочет от вас избавиться? Да еще выгоду для себя получить?
        - Ваши слова это что - месть за отказ присоединиться к пиратам? - поинтересовался Йири, не сводя глаз с появившегося у горизонта бледного серпа месяца. Всегда странным казалось. День еще - а видно ночное светило.
        - Да нет, - откликнулся Ши-Тау с досадой. - С души воротит, до того обидно!
        - Закончим на этом. Иначе скажем друг другу то, что произносить не следует. - Повернулся, лицо внимательным было. - Скажите, неужто среди ваших людей не существует обычая не лезть в чужую душу?
        - У нас люди простые, - махнул рукой Ши-Тау. - Чего там прятать-то? Ну, будь по-вашему. Я в этикетных делах не силен, так что буду молчать. В конце концов, вы мой гость.
        - Это верно, - Йири ответил коротким кивком и, уже улыбаясь, махнул рукой, подзывая чайку.
        А утром следующего дня появились посланцы из Столицы - переговоры сладились. Йири мог возвращаться.
        Возвращение оказалось быстрым - и очень тревожным. Понимал, что исполнил свой долг, что, наверное, даже повелитель доволен исходом затеянного Йири дела, и все же места себе не находил. Хотелось сорваться в галоп, и если уж не в Сиэ-Рэн, так хоть в степи умчаться, отвести душу. Чтобы лишь ветер - и никаких мыслей. Невозможно. Медленно движется небольшой отряд с немногочисленной, но лучшей охраной.
        Зато радостью было снова увидеть Найи. Тот встретил посланника на середине пути. Признался:
        - Я беспокоился. Не собирался в Столицу, а не удержался.
        Йири посмотрел с благодарностью. Почти приятной стала дорога. Пыль, копыта коней, дорожная одежда. Холмы, ночью - темные, подозрительно встречающие чужаков, днем - шелковистые тонкие травы, растущие на склонах; запах полыни, мяты и сотни других диких трав.
        Порою можно было заметить маленькую степную лисицу, с испуганным любопытством следящую за всадниками. Порой проносилась огромная хищная птица, хватая когтями зазевавшегося зверька. Жизнь.
        А Йири возвращался в Столицу, где то же самое - но каждый шаг предписан или запрещен.
        Глава 10. НАЗНАЧЕНИЕ
        ЗЕМЛИ СУУРУ-ЛЭ
        - Будь прокляты эти дети солнечной курицы! - не сдержался молодой правитель. - Чтоб все демоны сожрали их вместе с пиратами!
        Советники старались не поднимать головы. Недавно сууру, казалось, шли к цели без помех - еще немного, и восточные границы откроются перед их войсками. Но их постигло разочарование - соседи по-прежнему удерживали даже пустующие земли, где трудно пасти скот и собирать урожай.
        А после - договор с пиратской шайкой, самой сильной на море. И потери, потери… Разбить пиратов не получалось - их прикрывал флот Тхай-эт. И шаварские купцы, которым тхай и союзные с ними пираты обещали защиту, ныне задирали нос перед сууру, осмеливаясь диктовать условия и назначать немыслимые цены. А раньше - дрожали за свои корабли и готовы были отдавать товар чуть не за полцены.
        Отослав бесполезных советников, направился к покоям Аталимай - двоюродной сестры. Прелестная, как молодая серна, пугливая и веселая, она затмевала в его сердце всех жен. Но по закону правители сууру не имели права заключать браки между двоюродными родственниками.
        Аталимай нежно любила отца, его дядю, вызывая в душе правителя противоречивые чувства. Он считал дядю человеком слабым и бесполезным, однако терпел подле себя, не желая причинять боль сестре. Для нее средоточием вселенной был отец, как для самого правителя - Аталимай.
        Девушка кормила ручную говорящую птицу, привезенную издалека. Птица ворковала, девушка улыбалась; позвякивали колокольчики в длинных косах, и веяло от этой картины - покоем и беспечностью юности.
        Молодой человек стоял и смотрел. Сууру рано выдают дочерей замуж - уже невеста перед ним, хотя все бы отдал, чтобы еще пару лет она побыла ребенком… Можно волей своей запретить ее брак с кем бы то ни было, но - разве такое решение принесет Аталимай счастье? Разве затем расцвела ее красота, чтобы зачахнуть в женских покоях?
        Надменный, вспыльчивый, слушавший сначала себя и лишь потом, с неохотой - других, он не способен сделать что-то во вред этой девочке, всегда послушной, которая и сама не знает своей беспримерной власти над ним.

* * *
        ЗЕМЛИ СОЛНЕЧНОЙ ПТИЦЫ
        Нет, не было на душе спокойно. Он возвращался как победитель, однако действовал-то самовольно. Ему доверили эмма - но разве для того, чтобы Йири тут же начал использовать власть, не посоветовавшись, не послав гонцов в Столицу испросить разрешения? Он непрестанно гадал, как его встретят, думал и днем и ночью, и поэтому лицо его при въезде в Столицу казалось очень холодным. Встречу устроили праздничную - под ноги легли ковры, унеслись в небо птицы с яркими крыльями. Наверняка были недовольные, но умело скрывали недовольство, встречая Йири почти как героя. Его проводили в покои - отдохнуть. Но когда направился было туда, где жить привык, почтительно подсказали - не сюда, господин. И указали дорогу в павильон - вблизи Дворца-Раковины, однако стоящий отдельно. С отделанными малахитом и змеевиком стенами, с серебряным орнаментом над входом, строгий и легкий. Павильон назывался - Песня травы и ранее пустовал, лишь изредка в нем останавливались гости Островка.
        - Вам подарили его, господин.
        - Вот как?
        Осмотрелся - роскошно не менее, чем прежнее жилье, и многое узнаваемо - его эскизы, сделанные для забавы и полузабытые. Видимо, перестроили павильон… Серебряный узор - летящая цапля и стайка голубых уточек следом. Сто лет и больше могут лететь - не догонят.
        Йири ополоснул лицо, переоделся в невесомое домашнее одеяние. Все же устал за три месяца - в седле, среди Береговых и у пиратов. Можно и отдохнуть. Дома. Значит, теперь у него появился дом. Заслужил награду. Изящно убрали былую забаву из Дворца, ничего не скажешь. Верно, давно к этому шло, только не замечал. Или не хотел замечать. А теперь и расспрашивать поздно.

* * *
        - Вот дар от Ши-Тау, мой повелитель, - Йири с поклоном протянул Солнечному кинжал: по голубоватой стали клинка бежали темно-синие корабли, рукоятка украшена чеканными изображениями древних парусников. Работе этой лет триста, не меньше, если не все пятьсот. Взято из курганов Талы.
        - Пираты понимают в ценностях, - усмехнулся Юкиро. Кстати, не предлагали тебе остаться?
        - Такое предложение было, - ровно откликнулся Йири. - Но вы же не думаете, что я мог согласиться, мой господин?
        - Конечно же, нет. У тебя есть обязательства здесь. Я доволен тобой, - добавил немного спустя, как бы нехотя. - Тебе хорошо в Песне травы?
        - Да, мой господин.
        Когда вручают награду, не следует проявлять истинных чувств.

* * *
        Не было на этом море судна быстрее «Морского конька» Ши-Тау. Да и остальные корабли едва уступали «Коньку» в скорости. А сууру плавали на суденышках-тихоходах, как презрительно говорил Ши-Тау. Поэтому неудивительно, что одно такое суденышко, плывшее домой после переговоров с шаварами, оказалось захвачено. Пираты сделали вид, что безмерно удивлены, обнаружив на корабле господина Ахдара, возглавлявшего посольство сууру-лэ. Ахдар - доверенное лицо по торговым делам и, как-никак, дядя правителя.
        Тхай, в свою очередь, выказали величайшее изумление и заставили пиратов выпустить высокородного пленника. И, разумеется, пообещали полнейшую неприкосновенность, посетовав, что в ближайшее время не смогут отправить его на родину. Обстоятельства… разбой на дорогах, а вдруг что случится? И послов от соседей могут принять лишь в самом малом числе. Иначе выйдет - мы, мол, не можем обеспечить гостю охрану, так, милости просим, вы уж за нас постарайтесь!
        На Островке почти в открытую хохотали над сууру. Те попытались было обвинить тхай в сговоре с пиратами, но попробуй докажи, что действовали заодно! Подобные обвинения могут и к войне привести. Говорили, что Аталимай, младшая дочка Ахдара, от переживаний заболела и умоляла двоюродного брата, чтобы отец любой ценой вернулся домой невредимым. Знали птенцы Золотого Дома, как сильно он привязан к сестре. Вот и выяснили, насколько.
        Намекнули, что Ахдар - почетный гость, на Островке рады будут несказанно, если и дочь вслед за отцом прибудет, благой век воцарится в стране.
        Молодой правитель вне себя от бешенства поначалу готов был тут же войну развязать и камня на камне от Островка не оставить, но против того поднялись как один все советники - они боялись такой войны. И Аталимай, хоть и тихая, объявила, что готова стать невестой главы Золотого Дома. И от отца беду отведет, и мир принесет странам-соседям. Робкая, она загорелась желанием - быть полезной всем. Мысль навсегда поселиться в землях тхай и пугала и будила полудетское еще любопытство. И
        - там она будет Благословенной, а здесь - всего лишь одной из жен какого-нибудь придворного.

* * *
        СИЭ-РЭН. НЕСКОЛЬКО РАНЬШЕ
        Юкиро прошелся по комнате.
        - Сядь.
        Йири остался стоять. Повелитель даже не взглянул на него.
        -Ты знаешь, что твоими стараниями произошло две недели назад?
        - Да, господин. Но почему - моими?
        - Твои пираты… Человек, которого они захватили, прибыл в Столицу. Близкий родственник их правителя, Ахдар.
        - Что вы собираетесь делать?
        - Оказать ему почет, разумеется. Он ведь не виноват, что честным людям нельзя стало плавать по морю!
        Вроде шутил - доволен был совершившимся. Но Йири чудился упрек. Словно он, проживший три месяца на стоянке Ши-Тау, теперь отмечен клеймом.
        - У тебя нет придворных обязанностей, но и от бумаг я пока тебя освобождаю. Отдыхай, ты заслужил отдых.
        - Вы не хотите, чтобы я вникал во все тонкости вашего общения с высоким гостем - или уж пленником, как угодно? - прямо спросил.
        - Не хочу.
        - Ваша воля, мой господин. - И рвется с языка «почему?» Ведь несмышленым мальчишкой ему позволяли присутствовать при важных беседах, восемнадцатилетнему - доверили место айги, а сейчас - отстраняют. Пусть между ним и Благословенным легла холодная пустыня, умение думать и знания Йири никуда не исчезли. Так почему? Или же - так и проходит милость Золотого Дома, без внешних причин - и даже лучшие становятся не нужны?
        Истину Йири открыл один придворный, с которым толком и не разговаривали никогда. Мог бы и сам догадаться, конечно, однако порой не хочется замечать очевидного.
        - Как вы помните, у Ахдара трое дочерей, и младшая как раз достигла брачного возраста. Говорят, правитель сууру неравнодушен к двоюродной сестре - хотя среди их народа браки между подобными родственниками разрешены всем, кроме правящего Дома…
        - Да… я совсем позабыл, - глухо откликнулся Йири, повернулся и скрылся в пустом зале для праздничных церемоний. Долго стоял, прислонившись к холодной колонне. Да, он совсем позабыл, что стране все-таки нужен наследник, и даже самый любящий брат предпочтет оставить престол сыну, а не брату или племяннику.
        А в голове звенели когда-то давно слышанные восторженные слова чужестранцев: «она красива, словно капля зари на цветке, шаги ее - пение колокольчика, а взгляд нежнее и сладостней розового масла»…

* * *
        Скоро повелитель снова призвал его.
        - Я верю тебе, как никому в Тайё-Хээт.
        Он вздрогнул. Начало насторожило. Юкиро придвинул карту.
        - Посмотри на северо-восток. Ты знаешь, какой крови стоили нам западные границы. Теперь Окаэра… Высохшее озеро Гэта. Соль. Единственное месторождение. Торговые караваны расходятся отсюда по всей стране. Обрастая пошлинами на каждом мосту и значимом перекрестке, цена товара становится очень высокой. Соль - товар необходимый, и если держать копи, можно если и не вершить судьбы мира, то уж заставить соседей считаться с собой. И даже Столицу. А главное - деньги, которые текут рекой к владельцу копей.
        - Владелец - Столица.
        - Если бы! Наместник там, в Окаэре - круглый дурак с замашками ростовщика. А наши северные соседи, обозленные, что не удалось поживиться в Тхэннин, все чаще обращают туда взоры. И беспорядки там могут начаться изрядные. Я хочу быть уверен, что это МОЯ провинция, а не неведомо чья, управляемая ворами или трусами.
        - Неужто у вас, мой господин, мало преданных умных людей? - сдавленно произнес Йири.
        - Не мало. Только и время сейчас непростое.
        Пристально поглядел:
        - Ты меня понял?
        - И вы поступите так со мной? - вырвалось, и он тут же исправил ошибку: - Я понял.
        - И пристально глянул в глаза: - Двух зайцев убьете, так?
        - Каких еще зайцев?
        - Вам нужна Окаэра. И я слышал разговоры о той, что может стать женой - и наконец дать вам наследника. Вряд ли мое присутствие здесь будет приятно Благословенной.
        - Знал я, что ты отчаянный, но чтобы настолько… Не опасаешься так со мной разговаривать?
        Пальцы стиснули резную шкатулочку из слоновой кости:
        - Уже нет. - Гибкий, богатый оттенками голос становился все более резким - впервые. - И разве я говорю недозволенное? Ведь вы проявляете милость ко мне, даете законную власть…
        - Дурак, - хлестко сказал Юкиро. - Насчет женщины правда твоя. Но кем ты меня считаешь? Я хочу не просто защитить тебя - дать огромную власть. Или ты метишь выше? Куда же?
        Последний вопрос пропустил мимо ушей - понятно было, что не обязательно отвечать. А вот вопрос предыдущий…
        - Власть? Разве? Я знаю, как обстоят дела в Окаэре. Либо я справлюсь, либо погибну. И то и другое удобно, не так ли?
        - Ты все же мальчишка еще, - тяжело сказал повелитель. - Я могу и дальше наслаждаться твоим обществом. Но болезнь не ушла. Лет десять я протяну - самое большее. А если меньше? Если - намного меньше? Что будет с тобой? Кто поддержит тебя? А так… ты войдешь во Второй круг, моя радость.
        - Я не заслужил… - растерялся. С пятой ступени - и звание тайо? Протестующе качнул головой - неправильно, невозможно!
        - Это уж я решу. Есть за что отметить тебя - а в остальном моя воля. Думаешь, не заслужил? Кто, как не ты, обеспечил нашим кораблям защиту на море и открыл торговые пути? Да и невесту мне косвенным образом обеспечил ты… не захвати Ши-Тау ее отца, о мире с западными соседями можно было только мечтать. А брак погасит войну.
        Голос смягчился.
        - Гордость в тебе немалая. И это похвально. А власть… приучает смотреть вдаль, и порою не замечаешь тех, кто рядом. Так и я. Я ведь бываю очень жестоким.
        - Да… Но… прошу вас, не надо. Я не посмею ослушаться, - но я не могу…
        - Что ж, считай это приказом, раз по-другому с тобою нельзя.
        - Правителю не нужны возражения, - с горькой усмешкой отозвался Йири. - Пусть будет так. Я давно согласен на все. Как скоро я должен… - он не договорил, опустил голову.
        - Не сегодня. Кое-чему ты еще не обучен.
        Йири рассмеялся отрывисто. Юкиро невозмутимо продолжал:
        - Тебе все равно, что говорят за твоей спиной - это ценное качество. Такому сложно помешать делать то, что он сочтет нужным. А ты будешь делать то, что нужно на самом деле.
        - Да. То, что необходимо. И умру, если надо.

…Обхватил себя руками за плечи, словно замерз. Усмехнулся - недобрым стало лицо, и вместе с тем ласковым оставалось. Несколько прядей упало на лоб, он смотрел сквозь них, будто неведомое существо следило за повелителем из густой высокой травы, - радужка цвета листьев аира, зрачок широкий.
        - Силы небесные! Ты оборотень! Немедленно прекрати, слышишь?
        Очнулся от оцепенения, текучим движением скользнул к ногам Юкиро.
        - Всему свой черед, - произнес повелитель, кладя руку на мягкие волосы Йири.
        За окном щебетали стрижи.

* * *
        Пока тянулись недели - его учили всему, что еще не знал. Хотя со временем уроки и советы начинали вызывать раздражение. Законы он помнил получше любого, а как вести себя с тем или этим, решают на месте.
        Намерение повелителя удостоить его высокого звания ни для кого не оставалось секретом; подобную честь приурочили к празднику первого дня весны. Йири было все равно. Когда-то он не смел поднять глаз в присутствии высших, робко отвечал, если спрашивали - а сейчас ценил принадлежность ко Второму кругу не выше звания деревенского старосты, и то, деревенское, пожалуй, почетнее будет.
        - Неужто все, достигшие вершины, не испытывают ни малейшей радости? - спросил у Ёши, с которым снова сблизились, зная о скором расставании. Врач только усмехнулся невесело:
        - А тебе есть чему радоваться? Так и не спрашивай.
        - Щедрая плата, нечего сказать… - Ёши никогда не видел младшего друга таким раздраженным. Внешне спокойный, ныне он напоминал хассу перед броском.
        - Плата? Заслуженная. Неужто полагаешь, что повелитель способен расплачиваться столь щедро с кем попало? Долг перед страной не позволит совершить такую глупость, что бы там ни испытывал к человеку.
        Окинул привередливым взором Йири, тихое бешенство которого даже выучка скрыть не могла, и удовлетворенно сказал:
        - А ведь он прав. Не тебе в Окаэре трудно придется, а тем, кто на твоем пути станет.
        - Да ну?
        - В зеркало посмотри. Хэата добрее глядят.
        Перед весенним праздником повелитель призвал Йири к себе. До этого они не виделись больше недели - много, по прежним-то меркам.
        - Сам выбери имя своего Дома.
        - Дома? Пока я один.
        - Не делай вид, что не понял меня. Ты один, но, полагаю, так будет не всегда. Любой основатель Дома был когда-то один, первый.
        - Я должен завести семью?
        - Не должен. Однако надеюсь, ты это сделаешь. Многие недостойные оставляют имя свое бесчисленным детям, а твоя кровь более чем достойна течь в жилах далеких потомков.
        - Алайя. Аконит.
        Солнечный не удивился, услышав название цветка-убийцы.
        - Хорошо. Тебе подходит это название. Темные цветы и гибкие стебли. Но знаком твоим будет не цветок. Вот, возьми это.
        С теми же словами не столь давно повелитель вручил ему знак безраздельной власти, эмма. Но тогда Йири сам вынул золотую пластинку из шкатулки. А сейчас Солнечный протянул ему не золотую, серебряную пластину, покрытую светло-синей эмалью. В легком небе летел малый журавль - хита, хозяин первого месяца осени, белым опереньем похожий на облачко, и серебряные вензеля по краю пластины не мешали полету.
        - Мне жаль, - после паузы произнес Юкиро. - Не знаю, как сложится дальнейший путь Золотого Дома, - но сейчас я не желал бы лучшего наследника, чем ты. Но это невозможно. И лучше тебе совсем не быть здесь - ведь многие понимают то, что я сказал тебе сейчас. А если я тебя отошлю так, сочтут это охлаждением - и платой.
        - У вас может быть сын… - единственное, что хоть как-то сойдет за ответ. А лучше было бы - не отвечать и забыть услышанное. Потому что слова такие - минутная слабость, о которой повелитель потом пожалеет.
        - Вероятно. Но неизвестно, каким он вырастет - и почти наверняка мне не удастся дожить до его совершеннолетия. А ты - есть.
        - Э-сэнна, мой господин. Простите.
        И, помедлив, добавил:
        - Эшара.
        Подбирал себе свиту по ему одному известным приметам. Может, и не самых искусных, зато - любящих. Не принуждал никого. Просто верных долгу - не брал; тех, в глазах кого видел страх и тоску расставания, спрашивал, поедут ли с ним. Слуги терялись - никогда ведь не задают вопроса, хотят ли они сопровождать господина. Обязаны! И ни один не ответил отказом. Семейных, впрочем, даже не спрашивал - тоже оставил. Тащить с собой лишних людей через полстраны бессмысленно, да и опасно.
        Перед отъездом никого не хотел видеть. И Йири не трогали.
        Прощаться с Островком не собирался. Но под вечер - золотистые облачка в небе таяли, словно сахарная вата, - не выдержал. Спустился в сад, обошел все закоулки и до конюшен прошелся, вспоминая, как Фея призывала его звонким раскатистым ржанием; у пруда постоял, в который три года назад бросил кольцо с гранатом. Вспомнил старые сказки - если бросить в воду жемчуг и загадать на возвращение, жемчуг назад притянет. Рука потянулась было к застежке, усыпанной речными жемчужинками, но остановилась на полпути. Нет уж. Пусть другой кто кидает. Например, слуги - если так уж вернуться хотят.
        Повернулся и прочь пошел от пруда. До полуночи бродил по саду, между беседками и растениями, не теряющими листьев зимой. Повинуясь порыву, отломил ветку можжевельника, спрятал в рукав - с собой увезти.
        Ночью не спал, а утром потребовал, чтобы слуги сотворили с его обличьем лучшее, что можно сделать. Не удовлетворен был увиденным, пока не стал похож на сошедшее с Неба воплощение кого-то из Бестелесных. Словно вызов бросал - хотите совершенства? Так получайте! И катитесь все к демонам!
        Он вышел в зал Расставаний - в фиолетово-золотом. Фиолетовый - более глубокий оттенок, чем носил раньше, и золотой, тонкой нитью танцующий в прихотливом узоре,
        - разрешенные отныне цвета. Припал на колено, как положено, головы не поднимал - все, как обычно. Только цвета одеяния… Волосы были сколоты по обычаю - и, когда Йири все же голову поднял, Юкиро показалось, что это лицо исказилось на миг - и снова стало спокойным. Только еще бледнее, чем все последние дни.
        Потом, когда закончилось все, облачился с какой-то лихорадочной одержимостью в одежду всадника. Считалось, что Островок он уже покинул, а временная задержка - досадная необходимость. Переодевшись, обхватил левой рукой правый рукав над запястьем, проверяя, на месте ли веточка можжевельника. Постоянно касался ее, словно боясь потерять. Единственный признак волнения. А со стороны не заметно.
        Путь предстоял долгий - сначала верхом до озера Айсу, потом по воде. Против течения поднимутся путники по реке Иэну - прямо до Окаэры, до Гёру, ее главного города.
        Но это еще не скоро.
        Правая дорога была широкой и отменной для путешественников; сам правитель, покидая Столицу, ехал по ней. Левая - неширокая, каменистая, как и все вокруг, залитая весенним утренним солнцем. Плети вьющихся цветов обвивали кустарник; аромат, несильный, но тонкий, плыл над дорогой. Пара ящерок, пестрых, как яшма, грелась на камнях, не обращая внимания на всадников.
        Йири не оглянулся, когда миновали последнюю стражу. Смотрел куда-то за горизонт. Тайкено, ехавшему слева от Йири, казалось - не человек рядом, а статуя из полупрозрачного кварца.
        - Господин мой, что с вами? - осторожно спросил он. Йири взглянул на него - тень улыбки тронула губы.
        - Поедем по левой дороге. Мимо храма.
        - Но, господин… Есть дорога удобней. И избранный вами путь уведет в сторону… потом долго придется догонять остальных.
        - Ничего. Отбери нескольких людей - остальные пусть сворачивают на главную дорогу. Потом встретимся.
        - Но… - начальник личной охраны пребывал в недоумении.
        - Ты будешь спорить со мной? - спросил Йири с той же улыбкой.
        - Слушаюсь! - отчеканил Тайкено.
        Маленький храм с рифлеными серыми стенами… Оказалось, он помнит все - чуть ли не каждою трещинку в камне. Оказать почет древнему святому - дело хорошее. Никто и не усомнился, что молодой господин просит удачной дороги, когда он вошел в храм и опустился на колени перед алтарем. Положил ладони на камень и замер. Долго не шевелился. Не нарушают покой в такие минуты, но слишком уж долгой была неподвижность Йири Алайя. Тайкено два раза негромко кашлянул от порога, пытаясь привлечь внимание. Бесполезно. Проще заставить камень запеть. Чуть ли не час пробыл господин в храме - не шевелясь, думая о чем-то своем, словно сам камнем стал. Люди начали уже беспокоиться, не стряслось ли чего, но громко окликнуть или тем паче подойти и дотронуться - немыслимо было.
        В конце концов Йири поднялся, немного неловко - тело уже привыкло к неподвижности на холодных каменных плитах.
        - Едем.
        Вышел наружу, не оглянулся. Вскочил на коня и пустил того вскачь по дороге, глядя
        - только вперед и думая, кажется, только о том, что впереди - словно и не было храма.
        Часть третья
        ОКАЭРА
        Глава 1. ЮХИМЭ
        Немолодая женщина покачивала на руках младенца и напевно рассказывала собравшимся вокруг детям:
        - На севере под корнями гор живут золотые и белые змеи. Когда туман ложится утром на землю, змеи покидают укрытия и пьют росу из цветочных венчиков. Человек, идущий в тумане, может наступить на такую змею - если встретил он золотую, будет удача, а если белую - смерть. Много путников ходит в тумане, потому что не идти нельзя, если зовет долг и дорога.
        Дорога вела на север, мимо озера, лежащего у отрогов горной гряды Юсен. Мимо крошечной деревушки, притаившейся на другом берегу озера, к ущелью Тайро - и дальше, в Гёру, главный город провинции. А здесь - проходила граница.
        Но Йири едва заметил ее.

* * *
        Дом, в котором предстояло отныне жить, оказался не таким уж большим, но удобным. По форме - вроде угловатой подковы, с парой пристроек, каменной оградой с изящной лепкой по верху стены. Да, стены надежные - и посты можно расставить с толком. Тот, кто стоит у власти, вовсе не в безопасности - найдутся охотники оборвать его жизнь. И не важно, никчемный правитель или великий.
        Дом одноэтажный, но кухня внизу, в полуподвале. Кухонный очаг соединен с дымоходами, которые проходят под полом главной комнаты - тепло поднимается к людям.
        Красивый сад - не сравнить с садами Столицы, и все же… Даже к лучшему, что совсем не похож и растения другие. Только фонтанов нет. Надо распорядиться устроить - приятно слушать, как поет вода.
        Здешние дома щедро украшали мозаикой - не только бассейны и внутренние парадные помещения, но и стены снаружи. Узоры, на взгляд Йири, были дикарскими, смешно сочетались с отголосками столичных веяний.
        Рынки полны были плетеными изделиями, даже богатые люди охотно их приобретали.

«А в Столице предпочитают чеканку…» - в очередной раз мелькнула у Йири мысль о несхожести.
        Высокие особы, переселяясь на новое место, брали с собой большую часть слуг - их преданность была проверена временем. Набирать же на месте могли мелочь, не имеющую ни малейшего доступа к господину и полностью подотчетную верным людям.
        Неразумно было бы отвергать опыт предшественников - Йири поступил так же. Почти. Нескольких слуг, давно живших в доме и не уехавших с прежним наместником, он оставил на прежней должности. В том числе управляющего - это был риск, но оправданный. Вряд ли кто-то, прибывший из Столицы, мог заменить уроженца Окаэры, долго прослужившего на этом месте.
        Управляющего звали Те-Кири. Был он преклонных лет, с юношески живыми глазами, не по возрасту подвижный.
        - Я вырос в этом доме, Высокий, - склонился он перед новым господином. - Я боялся, что вы прогоните меня - я ведь уже не молод. Моя благодарность не имеет пределов!
        - Пустое! Вы преданы дому и знаете все хозяйство. Что может быть лучше?
        В доме были не только циновки, но и дорогие шаварские ковры. Йири знал, что местные богачи хвалятся друг перед другом числом и качеством этих баснословно дорогих изделий. Шелковые, с мягким ворсом и глубоких оттенков рисунком, такие ковры украшали и павильоны Столицы. Только вот повелитель их не любил, и эта нелюбовь передалась Йири. Но он оставил все, как есть. Даже отведенные ему покои распорядился лишь немного подправить. Но основное - золотистым узорным бархатом обитые сиденья, низкие арки в коридорах, бронзовые решетки - их прутья сплетались, образуя соцветия ирисов, крылатых драконов и волны, - ему понравилось.
        Чем меньше здесь будет напоминать о Столице, тем лучше. А то ведь не удержится, сделает все, как там - а зачем? Главного не вернуть.
        Его предупреждали, что в горах Окаэры во множестве водится нечисть. Еще в Столице он слышал рассказы о горах Юсен. Странные смерти, пропавшие без вести люди, потерявшие разум кони - много рассказов.
        Теперь он увидел эти горы своими глазами - и смотрел на них с легким любопытством и приязнью, словно на что-то родное. Почему, и сам не смог бы сказать. Вероятно, лишь потому, что горы эти отражались в спокойной воде Иэну, а про реку эту он слышал в далеком детстве.
        Этот север был похож и не похож на тот, где Йири родился. Правда, он уже стал забывать его - слишком старательно его учили, что помнить не следует
        Ломкие ветви кустарника с мелкими сизыми листьями подрагивали на ветру. Деревья казались невысокими, и стволы часто были скручены, словно ветер или горные духи забавлялись.
        Воздух был чистым, туманным у горизонта - словно серебристая пыль клубилась. Горы в наступающих сумерках казались совсем рядом. Йири облокотился о деревянные резные перила, всмотрелся вдаль.
        - Красиво… В самом деле красиво.
        - Здесь нет таких чудес, как в Столице, - начал Те-Кири и замолчал - наместник повернулся к нему, и глаза его смеялись.
        - Горы - разве не чудо? Покажите мастера, способного возвести подобное, да еще засадить густыми лесами и наполнить всяким зверьем!
        Управляющий улыбнулся.
        - В осенние ночи слышно, как воют волки в горах - воздух прозрачен, звуки летят далеко.
        - Здесь много волков?
        - Водятся… Порой и на людей нападают.
        Йири кивнул.
        - Возле Столицы волков, считай, нет - только равнинные, мелкие. Но я видел и крупных. Огромных зверей…
        - Вы родились не в Столице, Высокий?
        - Нет. В Тхэннин.
        - Непрямой путь, - заметил Те-Кири, - С северо-востока к озеру Айсу, потом на северо-запад… Говорят, река Орэн, что течет по Тхэннин, сестра нашей Иэну.
        - Я в это верю. Они похожи. Берега здесь другие, повыше, но сама река совсем такая же…

* * *
        Рослый молодой парень с чуть удлиненными, приподнятыми к вискам глазами, одетый в серое, переступил порог комнаты, склонился перед наместником.
        - Мое имя Шинори, господин. Я родом из окрестностей Гёру. Отец мой был воином. Он давно умер, а брат его служил прежнему наместнику. По просьбе дяди и меня взяли в дом. Но прослужил я недолго.
        - Почему ты остался, не последовал за тем, кому давал клятву?
        - Я просил разрешения не покидать Окаэру. Здесь осталась моя мать и мой брат. Меня освободили от службы. Мать умерла.
        - Теперь ты хочешь служить мне?
        - Да, господин. Я и Ниро, мой младший.
        - Где он?
        - Здесь, господин.
        - Позови.
        Шинори повиновался - в комнате возник подросток лет тринадцати, очень похожий на брата. Те же глаза, такая же тонкая кость; только пониже ростом и с еще нежным по-детски лицом. Он, как и брат, держался почтительно и просто.
        - Что вы умеете?
        - Я был среди доверенных слуг господина, мне доводилось и охранять его жизнь. Еще я владею тайнами точечной медицины, могу снимать боль и усталость.
        - Как же расстались с тобой?
        - Я служил честно, но моя душа ему не принадлежала. Он это знал.
        - Смело - пытаться получить место такими словами. А младший, он что умеет?
        - Все, что и я. Но он еще учится. Он ухаживал за матерью, поэтому был привязан к дому.
        - Почему вы пришли ко мне?
        - Мы хотим принести пользу.
        - Те-Кири может за вас поручиться?
        - Да, господин.
        Спокойный взгляд Шинори и открытый - Ниро, кажется, понравились наместнику.
        - Я беру вас к себе. Два месяца - срок, за который решу, подходите вы мне или нет. Ступайте к Те-Кири.
        - Что, и слова с нас не возьмете? - прозвенел удивленный голос младшего.
        - Зачем оно мне сейчас?
        - Так положено.
        Рука у Шинори дернулась - словно хотел затрещину младшему отвесить. Сдержался, конечно.
        - Что положено, мальчик, решать мне. Данное слово тогда хорошо, когда оно лишним грузом не будет. Через два месяца.
        - Почему он так поступил? - спрашивал младший, но старший отмалчивался. Наконец нехотя заговорил:
        - Не нравится мне это. Служба ему могла бы дать нам многое… но я его не понимаю.
        - Откажешься?
        - Выставить себя идиотом и трусом, да еще и неблагодарным? Нет уж!
        - Тогда что задумал?
        - Ничего! Пусть будет, что будет.
        - Как он тебе?
        Шинори задумался.
        - Он… не такой. То ли неправильный, то ли наоборот. Хотелось бы понять. Но ты…
        - А я что? - возмущенно сбился с шага младший.
        - Ты еще ребенок. Не хотелось бы втравить тебя в неприятности. В его доме нет игрушек с лентой - почему? А тебе нет четырнадцати.
        Младший расхохотался:
        -Такие, как я, нужны ему не больше прошлогоднего снега. Я этим не вышел, - выразительно обвел пальцем круг перед собственной физиономией и постучал пальцем по лбу, глядя на старшего.
        Ниро, бойкого и общительного, сразу приняли все, кроме управляющего. Тот считал, что мальчишке недостает почтительности. Ниро носился по дому, словно веселая пчела, и даже перед господином не опускал глаз. Шинори, напротив, казался закрытым и хмурым. Если бы не внешнее сходство, трудно было бы поверить в их столь близкое родство.
        Но господин доверял Шинори так же, как привезенным с собой из Столицы. Начальник охраны как-то спросил почему; тот ответил, что человек, который столь требовательно относится к себе, надежен.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ ИЗ ДОМА САЭ
        ВТОРОЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА РЫСИ
        Уже сливы цветут - словно снег, даже летом украшающий горы далекого севера, слетел к нам в долину. Как хорошо! Ночью будут петь соловьи, особенно звонкие голоса у черногрудых. Я забываю обо всем на свете, когда слышу их нежное щелканье. Только две птицы могут соперничать с соловьем. Лесной жаворонок и коноплянка.
        Девушки нескольких домов Гёру собрались у меня. Тэйин, как всегда, жеманна, причесана слишком причудливо и одета по последней моде в желто-зеленое гэри с застежками и цветами из бирюзы. Мне никогда не нравилось, как она одевается - ей все не идет. Сэн - мы зовем ее Мышкой - так и не научилась выглядеть, как подобает девушке из богатого дома. Правда, отец ее раньше был чиновником низкого ранга и лишь недавно добился высокого поста. Сэн и впрямь похожа на пегую мышку. А старшая сестра ее совсем некрасива. Больше всех мне понравился наряд Ясу - малиновый шелк, затканный бутонами горицвета. Ясу всегда горит, как пламя. Она красавица. Я даже не завидую ей, но, конечно, хотела бы, чтобы мое лицо было столь же тонким и гордым.
        Говорили о новом наместнике Окаэры. Он всего неделю здесь, и пока непонятно, что он за человек, но о нем уже говорят больше, чем о тех, что были до него. Мой отец видел его, и Ясу, и даже Мышка - правда, случайно. Нам с Тэйин пока не повезло. Счастливая Ясу, она принадлежит к более высокому Дому, чем мой. И все новости узнает раньше нас.
        Говорят, у него весьма приятная внешность. И он молод. До него как-то был молодой… давно. Говорят, здесь он нашел себе жену. А потом его перевели в какую-то захолустную провинцию. Окаэра большая. Отец порой забывает, что я женщина, и рассказывает о делах. Говорит, с делами нашей провинции справиться сложно. Говорит, у нас многие гребут под себя. А Столица с этим мирилась, хотя не всегда. Один раз, давно, Окаэра была залита кровью, и все делали то, что скажут. Грустно.
        Но я отвлеклась. Не думаю, что изменится наша жизнь.

* * *
        ОКРУГ ГЭТА
        В полутора десятках ани от главного города Окаэры находится озеро Гэта. Озеро давно высохло, и ныне там вели добычу соли. По большей части в копи отправляли осужденных - и мало кто из них выходил на свободу. Тех, чья вина была невелика, приставляли к легкой работе, а остальных не жалели, хоть и не стремились ускорить их смерть - соль убивала сама.
        Зачем нянчиться с теми, чей век будет недолог? Впрочем, кормили хорошо - работники не должны падать от голода, теряя последние силы.
        Порой на работу в копи нанимались и бедняки. Таким вольнонаемным платили неплохо, но поблажек не допускали.

* * *
        Самым примечательным в облике Со-Ину были две детали - острые мелкие зубы и необычного изгиба брови, придававшие лицу вечно обиженное выражение. Одевался он скромно и выглядел человеком смирным. Исправно отчитываясь перед бывшим наместником, он пользовался доверием и ухитрялся обводить вокруг пальца даже ревизоров Столицы. Неудивительно - расположение к нему господина Окаэры прикрывала все мелкие промахи. А крупных Со-Ину не допускал.
        Теперь прислали нового хозяина.
        - Он еще мальчик, - говорил Со-Ину соратникам - чиновникам Гэта. - Поначалу будет проявлять неуместное рвение, потом начнет спотыкаться на ровной дороге. Все через это проходят. А ему всего двадцать.
        - А если не споткнется?
        - Тогда мы поможем, - сокрушенно разводил руками Со-Ину и советовал: - Не суетитесь. Кое-какие мелочи он найдет и у нас. Возможно, придется отдать ему кое-кого, из ненужных.
        Короткие смешки послышались в комнате - каждый был уверен, что ненужных здесь нет, и все-таки опасался за свое место.
        Управители Гэта привыкли оставлять солидную часть доходов себе. Игнорировать прямые приказы у них не хватило бы дерзости, но зато они всячески тянули и изворачивались при бывшем наместнике, а Со-Ину мастерски ухитрялся использовать их поступки и выгодные ему оплошности.
        - Что этот мальчик сумеет? - удивленно и словно с сожалением произнес Со-Ину. - Впрочем, мы будем послушны ему первое время. Потом он либо устанет, либо сломает себе шею.
        - Либо ему помогут, - буркнули из угла. Со-Ину осуждающе покачал головой:
        - Как можно! - и тяжко вздохнул, словно нес на собственных плечах все недостатки этого несовершенного мира.

* * *
        ГЁРУ, ГЛАВНЫЙ ГОРОД ОКАЭРЫ
        Аоно был уроженцем юга, но еще подростком попал в Окаэру - отцу была предложена тут хорошая служба. Образование он получил в Столице и долгое время помогал городскому судье Гёру, а потом удостоился чести быть помощником прежнего наместника.
        Йири долго думал, стоит ли ему доверять. К людям прежнего наместника тот не принадлежал и Окаэре был предан. Щепетильный до мелочей, он казался надежным.
        Впрочем, Йири еще в детстве слышал сказки о сотканных из тумана мостах, которые так и зовут путников перебраться через стремнину и тают как раз на середине реки.
        Но приходилось доверять, хоть и с оглядкой, - выбора не было.
        - Чего вы хотите с делать в этой провинции? - спросил Аоно напрямик, рискуя показаться невежей.
        - То, что должен.
        Первым делом он распорядился привести в порядок дороги - по-настоящему хорошей была лишь одна, ведущая из Гёру в Столицу.
        - Простым людям тоже надо как-то добираться из одного места в другое. А осенью здесь идут проливные дожди. Так? - спросил он, словно могло последовать несогласие. Такая манера говорить изрядно сбивала с толку не одного Аоно.
        Дела здесь, по правде сказать, шли неважно. Привести дома в надлежащий вид и навести чистоту в городе - на полгода упорной работы. После сахарных домиков Столицы хотелось зажмуриться, когда взгляд падал на покосившиеся стены или облупившуюся краску. Ну почему? Ладно бы в нищей деревне.
        - Бедняки из глухих районов и городские займутся всем этим - куда лучше, чем умирать с голоду. Разве нет?
        Аоно благоразумно промолчал. Идея призвать в города Окаэры всякую шваль была ему не по душе. А местные… не хватает рабочих рук.
        - Прогнать людей мы всегда успеем, - Йири говорил словно для себя одного - а может, и впрямь для себя, кто его разберет. - Так поступают в других местах. Почему бы не здесь?
….Слишком многое нужно сделать. А опереться - не на кого.
        Вспомнил, как плели из лозы фигурки. Терпение нужно и осторожность, чтобы не расщепить прут. Молодая лоза - гибкая, податливая. Но и о корнях дерева не следует забывать.

* * *
        - Сколько человек насчитывает воинская часть Окаэры?
        - Семь тысяч.
        - Хорошо. Часть расположена у озера Гэта, часть вблизи северной границы. Остальные, те, что возле Гёру - чем они занимаются?
        - А что солдаты должны делать в мирное время? Пасти коров? - раздраженно проговорил генерал. - Службу мы несем исправно. Вооружение и укрепления в полном порядке. Можете убедиться, - генерал Асахи чуть склонил голову, нехотя отдавая дань вежливости, и скорее распорядился, нежели спросил: - Теперь позвольте идти.
        - Идите…

* * *
        - В полном порядке. Не сомневаюсь! Все, что касается военных дел - его слабость! Но какая польза провинции - кормить тысячи человек и ничего не получать взамен?
        - В случае угрозы нападения или мятежа…
        - Ее нет, разве не так?
        - Она есть всегда.
        - Но ведь уже сделано все, что можно сделать заранее, правильно?
        Аоно нелегко приходилось. Молодого наместника он не понимал. Тот либо знал, чего хочет, но не подавал виду, либо не знал совершенно. Всегда выслушает, еще и сам спросит совета и мнения - а поступает по-своему.
        Хуже всего, когда лицемерно улыбаются. А когда смотрят зло и свысока - все в порядке. Когда с трудом произносят вежливые фразы, а с языка так и рвется ругательство - все хорошо.
        Генерала Асахи не терпят в Столице. Зато здесь он чувствует свою силу. Он поднялся до нынешнего звания сам, из низов. А теперь должен подчиняться мальчишке, столичной бабочке с полномочиями и отсутствием опыта и мозгов. И он с трудом сдерживает грубость:
        - Уж поверьте, я не первый год тут и знаю, как поступать!
        - Я понимаю.

…Можно отдать приказ. И еще. И добиться повиновения, получив врага - явного. Генерал Асахи не из тех, что бьют в спину. Поэтому он - не опасен?
        - Часть гарнизона, стоящая возле Гёру, не занимается делом, я повторю. В предгорьях полно бандитов. Так и оставить, да? Деревни живут в постоянном страхе. А страх часто толкает к волнениям…
        - Не беспокойтесь - любое волнение будет подавлено!
        - Зачем доводить до крайности, если можно предупредить?
        Йири напоминал человека, который готовится перепрыгнуть через стремнину.
        - Вы понимаете, так нельзя оставлять дела. А изменения могут повлечь за собой беспорядки. Этого нельзя допускать - лучше не дать человеку заболеть, чем потом отрезать руку.
        - Что же теперь, сунуть по паре солдат под каждый куст?! И постоянно отчитываться перед вами за любой их шаг?!
        Ревность - сильное чувство. Плевать на Окаэру - генерал не упустит ни толики власти над своими людьми. Приказать… можно.
        - Исполняйте, - наместник сворачивает указ трубочкой и протягивает генералу. - И докладывайте обо всем.
        Дергается щека со шрамом - генерал готов разразиться бранью. Но сдерживается - и без поклона широким шагом уходит. Занавеска отлетает к стене, едва не оторванная.
        Спустя несколько мгновений Йири осознает, что все еще стоит неподвижно, глядя в одну точку. И заставляет себя сдвинуться с места.
        Проглядывая бумаги, выслушивая отчеты и беседуя с местными уроженцами, Йири не мог понять, почему край, который мог быть по-настоящему богатым, находится в таком плачевном состоянии. В Столице ему говорили о продажности и лени предшественников, и это было правдой, но почему их оставляли на должности - и сместили только сейчас?
        Ответ пришел, как ночной кошмар - неожиданно. Окаэру намеренно держали на положении бедного родственника. Важная провинция, тем более отдаленная от Столицы, могла бы легко диктовать условия всем остальным. Поэтому ей не позволяли подняться. Пытаясь исключить даже малейшую возможность неповиновения, невольно способствовали чуть не развалу всего.
        Осознав это, он растерялся. Он не понимал, чего от него хотят, отправив сюда.
        Потом Йири почувствовал злость. Значит, он должен навести порядок и преподнести этот край Столице, которая сама превратила провинцию в болото… и потом позволить накинуть очередную узду на Окаэру?
        В очередной раз позволить играть с собой, как с куклой. Только вот куклу могут убить, когда она станет действовать во благо Столицы… и даже сама Столица может это сделать, если он переступит дозволенные границы.
        А оно застал его в глубоких раздумьях - Йири едва заметил вошедшего. Он смотрел на стоящие в вазе цветы, только лицо у него при этом было холодное - не такое, как уместно при созерцании красоты. Куда холодней обычного.
        Йири же вспоминал слова, сказанные Ёши незадолго до прощания:

«Вода может быть ласковой и беспощадной, принимать любую форму, при этом оставаясь собой. Ты - вода. Поэтому так легко превратился в лед».
        А из Сиэ-Рэн приходили радостные вести. Золотой Дом принял в себя достойную - ту, что стала женой повелителя.

* * *
        Когда молодому наместнику показывали бумаги и рассказывали о делах, он вежливо слушал, не пытаясь диктовать свою волю, и скоро многие были уверены - Столица прислала существо безобидное. Он и впрямь больше смотрел, чем делал - по правде сказать, поначалу чиновники при нем старались соблюдать порядок - мало ли. Спешно были выправлены недостачи в бумагах, приведены отчеты, и первую пару месяцев жизнь катилась словно по смазанной маслом дороге.
        А наместник и не пытался придраться к замеченным мелким промахам, и постепенно чиновники успокоились, видя, что он больше занят общением с молодежью и избранными представителями влиятельных семей.
        Мало кто знал, что разносчик на рынке, слуга в гостинице и подобная им мелкая сошка умели слушать скрытое от посторонних ушей - и запоминали сказанное. Мало кто знал, что не только видимые слуги пришли с ним в Окаэру.
        - Он разрешает людям заниматься тем, что им по душе, если сумеют получать с этого прибыль - почему бы и нет? - заметил как-то один из старейшин города, весьма уважаемый человек, и главный судья, господин Исуру, согласно откликнулся:
        - Любопытно, что у него получится. Пожалуй, мы сможем говорить на одном языке.
        И еще несколько уважаемых людей города сказали так же.
        В неотведенных местах торговля была отныне запрещена, зато появились новые удобные лавки и рыночки. Пытавшихся обойти этот указ и продавать товар где попало ждало весьма серьезное наказание.
        - Жестко, надо сказать, - отмечали старейшины, но признавали - деньги таким способом получить куда проще.
        Напрасно нарушители просили о снисхождении.
        - Указы были оглашены. Если кто-то счел возможным про них позабыть - что же, зря,
        - сказал Йири судьям, а те прекрасно исполняли все остальное.

* * *
        Братья, Шинори и Ниро, скоро получили привилегию прислуживать самому господину. Шинори, наблюдавший за ним, словно кошка за мышиной норой, не мог не заметить столь же пристального внимания к ним молодого наместника.
        - Мы высоко взлетели, - пробормотал старший после того, как ему выпала честь прикоснуться к Высокому - после целого дня в седле он позвал именно Шинори, чтобы убрать усталость.
        - Он правда настоящий? - жадно спросил младший. - Выглядит, словно из света и водных струй сделанный!
        - Он живой, - неохотно ответил Шинори.
        - Ты не больно хотел оставаться. А теперь - не жалеешь? - тут же спросил Ниро. Брат плечами пожал. За младшего все еще опасался. Но всерьез беспокоиться пока не с чего, а жилось тут хорошо. Ниро не унимался:
        - Два месяца истекли. Если господин решит нас оставить, ты согласишься?
        Не получив ответа, прибавил неожиданно по-взрослому:
        - Я хочу находиться тут. Кем бы он ни был, понимаешь? Нельзя бояться всего неизвестного.
        Их позвали на следующий день - и оставили в доме.

* * *
        - Зря опасались, - заявил один из помощников Со-Ину. - Он тихий, как девушка. Подумаешь, дорогами и лавками занялся! Проверки, тоже мне… всему верит!
        - А гарнизон? Оттяпать у Асахи часть солдат на личные нужды… не так-то просто, - засмеялся другой.
        - Это его право, - Со-Ину примирительно поднял руки. Ему, по правде сказать, неприятно было - ошибся. Ожидал юношеского рвения от наместника, а того можно по шерстке гладить, как кошку. Перепугались, как дети в чужом саду… стыдно. Впрочем, так даже лучше.
        - Что гарнизон? Поссориться с генералом - большого ума не надо. Главное теперь делать все тихо, волнений не допускать, не то Асахи вынужден будет действовать заодно с наместником.
        Говорил Со-Ину и вроде всем был доволен - но не давал покоя маленький червячок внутри. Наместник оказался сущим подарком.
        Только одно смущало Со-Ину - его взгляд. Спокойный, почти ласковый, даже ресницы чуть опущены - только прочесть по глазам ничего нельзя. Простые люди смотрят иначе, а тем более власть имеющие.
        Но в остальном - и впрямь не опасней кошки, если не мышки.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        СЕДЬМОЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА РЫСИ
        Сегодня Ясу вновь навестила меня. Разбирали сухие травы. Зимой мне нравится это занятие, а с приходом весны оно навевает грусть. Кажется, все в жизни так скоро становится только сухой травой. Если ее подберут заботливые руки, она может долго радовать сердце, если же нет - скоро исчезнет, станет землей. Говорят, есть области, где умерших дарят земле. Мне это кажется очень грустным. Гораздо приятнее думать о пламени. Оно так чисто и своенравно. Ясу похожа на пламя. На маленький огонек. И мне грустно, что огонек этот никогда не станет большим - и она, и я всего только женщины. Что-то я стала писать о грустном все время. Это нехорошо.
        Я была в гостях у Тэйин. У нее милый дом, чего не скажешь о хозяйке. Ах, как она любит, чтобы ей восхищались! Конечно, я хвалю ее прически и платья. Тэйин любит гостей, но лишь потому, что те хвалят ее. Девушки из самых лучших домов редко оказывают ей честь своим посещением, дочери чиновников - управителей города - вообще у нее не бывают, зато девушки и молодые женщины из семейств мелких чиновников слетаются к ней, как мотыльки на ночной огонь. Молодые люди тоже бывают, но они смеются над ней. А Тэйин так хочет найти себе богатого мужа или покровителя. Теперь она влюблена в светлейшего господина Алайя, нового наместника. Он и знать-то ее не знает. Смешно. К тому же он - из Второго круга, такие и не посмотрят в сторону Тэйин. И теперь она упорно твердит, что он красивее всех в Окаэре. Досадно. Все его видели, кроме меня!
        Ясу обижена.
        - Инари ничуть не хуже. И Сэнко, и, пожалуй, Суро.
        - Только не Суро, - рассмеялась я. - Он выглядит, как крестьянин с гор, по ошибке попавший в богатый дом. И лицо у него глуповатое.
        - А Сэнко - восторженный жеребенок, - подхватила Тэйин. - С ним не о чем поговорить. А Инари слишком самоуверен. Подумаешь, занят только собой. Кружит головы тем, кто не очень умен.
        Этого Ясу стерпеть не могла.
        - Уж не хочешь ли ты сказать…
        - Ах, какой чудный запах, - перебила я ее, поднося к лицу голубые нарциссы. - Я предпочитаю их всем весенним цветам.
        Конечно, Тэйин ведет себя непристойно. Инари давно нравится Ясу. Он и вправду очень красив. Но у него есть один недостаток. В его предках течет кровь синну, и волосы Инари слегка рыжеватые. По мне, это совершенно неважно. Но сам он другого мнения.
        Тут вдруг подала голос Мышка, незаметно сидевшая в углу. Я удивляюсь, зачем она вообще ходит по гостям?
        - Вы считаете, что новый наместник лучше их всех?
        - Конечно, маленькая дурочка, - свысока отозвалась Тэйин. Ясу фыркнула, но промолчала.
        - А я его боюсь. Мне как-то нехорошо становится, когда он рядом.
        Мы расхохотались. Мышка, наверное, способна испугаться даже куста.
        - У него… глаза нехорошие. Он смотрит не на людей.
        - Что за чушь, - недовольно проговорила Тэйин. Уж ей, конечно, кажется, что все смотрят только на нее.
        Но Мышка сегодня разговорилась. Это было так непривычно.
        - У него лицо не меняется. Я видела, к нему обратились возле храма Иями, сначала Май-Сээ - она красавица. Он так приветливо посмотрел на нее - как на распускающийся бутон. А потом на чиновника одного взгляд перевел… самый страшный у нас в Окаэре, горбатый - и хоть бы ресницы вздрогнули. Потом вновь посмотрел на Май-Сээ - и ничего не переменилось. Это не лицо, это какая-то маска.
        - Восхитительно сделанная, - рассмеялась Ясу. Все же она признала его привлекательным.
        - Когда он один… Какой он? Что он делает? Если бы он захотел взять меня к себе, я лучше бы умерла. Он… кажется мне оборотнем, ииширо. У тех тоже черные волосы и зеленые глаза. И они тоже очень красивы…
        - Ох, ну и дурочка, - раздраженно произнесла Тэйин, но голос ее дрогнул. - Давно не было слышно о Забирающих души, но еще бабушка моя рассказывала, как двое их в разное время появлялись в предгорье Юсен и деревнях вблизи Гёру. Тот, первый, долго жил в городе, выдавая себя за человека…
        - Что же, Благословенный прислал нам оборотня? - с нервным смехом спросила Ясу.
        Мы скоро засобирались домой. Даже ароматный настой со сладкими палочками не шел в горло. Конечно, мы с Ясу не из трусливых, но ииширо - это слишком страшно. Много раньше водилось существ, о которых мы теперь знаем только из свитков. Про этих же до сих пор опасаются говорить.
        Ночью луна была цвета крови, большая… Запел соловей - черногрудка, а я почти не обрадовалась. Глупая Мышка, зачем она нас напугала? Уж ей-то точно нечего опасаться, на нее даже оборотень не взглянет.
        У него красивое имя. Мне кажется, когда я его увижу, пойму, человек он или же нет.

* * *
        Гарнизон оставался в стороне от гражданских дел, как и подобало ему - но словно границу провели между военной частью близ Гёру и собственно городом. Слишком уж сильно Йири потянул повод, показывая свою власть - разумеется, необходимое число людей ему выделили, но с Асахи отныне им было не по пути.
        В случае мятежа гарнизон поддержал бы его беспрекословно, однако разве безумец решился бы на открытое недовольство. А в остальном - ни тени поддержки.
        - Генерал и пальцем не шевельнет, чтобы помочь мне, - невесело сказал Йири помощнику. - А ведь мог бы. Его побаиваются… на его стороне не только сила закона, но и солдаты. И он многое знает… и то, куда могут нанести удар. Я - не знаю.
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        Я наконец смогла мельком его увидеть. Я проезжала в носилках по улице, и он с небольшой свитой двигался нам навстречу. Мышка просто глупа. А он… ох. Лучше написать о том, что было вечером.
        Мне стыдно думать об этом, но вряд ли я всегда веду себя подобающим для девушки образом, Я всегда была любимицей отца - он говорит, что мои черты очень напоминают ему мою мать. К младшему брату, Найли, отец всегда был строже - насколько он вообще может быть строгим.
        К стыду своему, признаюсь этим листам бумаги, я часто покидала женскую половину, когда у отца бывали гости, и подслушивала под дверью. У меня легкий шаг, и даже слуги не догадываются… правда, у нас их всего двое, и легко улучить момент, когда их нет поблизости.
        Девушке не следует интересоваться делами, но я умирала от любопытства. Ведь наверняка скажут о новом наместнике!
        Я прокралась к двери, за которой отец принимал гостей, и слушала около четверти часа. Говорили, что он кажется очень спокойным. Отец говорил, что он никогда не меняет приветливого, ровного тона, с кем бы ни разговаривал. Это необычно. Но какой он на самом деле, пока никто не может понять. Его отношения с чиновниками Окаэры напоминают плавное скольжение водных птиц по озеру, друг против друга, один против стаи. Он никому не позволяет приблизиться настолько, чтобы оказаться беззащитным, и в то же время не отходит слишком далеко, вынуждая их двигаться за собой.
        Это все интересно!
        Порой я жалею, что родилась женщиной. Конечно, мой брат, окажись он здесь, смеялся бы надо мной. Ну и пусть. В конце концов, я не глупее его, и в детстве мы даже дрались с ним иногда…
        Мне запали в душу слова одного из гостей: «Хотелось бы знать, чего он боится».
        А весна уже кончилась. Весь цвет с деревьев давно облетел…

* * *
        День, когда проведена была настоящая проверка, запомнился чиновникам копей. Не только доступные бумаги были изъяты, но и тайные, не предназначенные для посторонних глаз. Откуда узнали о тайниках?
        А преступления государственных служителей наказывались строго.
        Со-Ину звериное чутье подсказало - грядет что-то неладное. Он поспешил к беседке в саду, достал из-под пола несколько тугих свитков, поднял голову - и услышал:
        - Благодарим, что избавили нас от поисков. А теперь отдайте бумаги.
        У стоящих на пороге людей была нарукавная эмблема - белый журавлик-хита в синем круге.
        Ему приходилось и раньше распоряжаться жизнями людей, но тогда это было прихотью повелителя… А сейчас была власть поступать по-своему… и обязанность поступать, как должно.
        Бросив взгляд на бумагу с вынесенным судом приговором - обычным, вполне справедливым, - он в первый раз приложил печать к подобному документу. И негромким, шелестящим был голос:
        - Закон есть закон.

* * *
        Врачей города приглашал к себе. О каждом узнал - много ли у него умирают, много ли выздоравливают. Самым умелым оказали поддержку.
        - Вы будете получать деньги не только от пациентов, но из казны округа, - сказал он двум лучшим врачам города. - Конечно, если больные не начнут отправляться на небеса.
        Два человека в полосатой одежде почтительно поклонились.
        - Я надеюсь, вы сумеете воспитать достойных учеников, - отметил Йири между делом, вспоминая Ёши.
        - Мы не тратим время на обучение бездарностей, Высокий. - Слова были сочтены приказом, правда, удивившим и без того преданных своему делу людей.
        - Да… Хороших врачей смерть боится… А люди все равно не проживут дольше положенного. Делайте все, что можно.
        Когда люди в полосатой одежде скрылись за дверью, ощутил облегчение. Неужели у всех, кто держит в руках человеческую жизнь, такие похожие лица?

* * *
        - У вас был срок - три недели на починку этой дороги. И вы согласились с ним.
        - Так дожди пошли, господин.
        - Вот как?
        Нет смысла напоминать, что дождь лил всего один день и просохло все быстро, - а работа не возобновлялась еще несколько дней и потом велась из рук вон плохо.
        Вполоборота к помощнику:
        - Почему их вообще впустили ко мне?
        - Они ведь не совершили никакого преступления и настаивали, что обвинение несправедливо…
        - Может, и так. Переведите их в район восточного предгорья - там, в глуши, тоже много работы. Я думаю, она будет исполнена в срок.
        Запоздалых попыток оправдания слушать не стал. Провел кончиками пальцев по кромке деревянной напольной вазы - похоже, резьба занимала его куда больше коленопреклоненных людей. Резной рисунок - подлинное искусство - а оправдываться - недостойно.
        Больше всего пугало, что он ни с кем не спорил, не выходил из себя и не пытался навязывать свою волю. Он просто исполнял то, что положено по закону, не больше и не меньше, благо, сила и власть позволяли так поступать.
        Многие лишились имущества, и оно пополнило казну Окаэры. Некоторые потеряли жизнь.
…Нет смысла спорить с камнем на дороге или преградившим путь деревом - их не должно здесь быть. Значит, не будет.

* * *
        - А вы иной, чем мне показалось вначале, - чрезмерно почтительно произносит Аоно.
        Не откликается. Только смотрит большими темными глазами.
        Высших не обсуждают. Намеренная неловкость… тонко рассчитанная.
        - Быть может, вы тоже?.. - почти с улыбкой. И задумчиво:
        - Так часто приходится разочаровываться в людях… хорошо, когда этого не происходит. Не так ли?
        После недолгого молчания Аоно склоняется перед высшим:
        - Простите.
        - Мышка показала клыки, - угрюмо пробормотал человек с причудливым ожогом на шее.
        - Мышки долго не живут, - успокаивающе сказал второй, в неумеренно пышной одежде.

* * *
        Двоюродный брат Аоно, помощника Йири, пригласил господина в свой дом. Судейский чиновник еще не удостаивался этой чести - и теперь, получив согласие, постарался быть безупречным хозяином.
        Половинка луны показалась на небе, когда Йири покинул его дом. Воздух последнего месяца лета был пряным и пьянящим, тяжелым, прозрачным и темным.
        Йири не обратил никакого внимания на уличного разносчика, который устало плелся в обнимку с плоской корзиной. И когда тот склонился в глубоком поклоне - лишь взглядом скользнул.
        Человек бросился под копыта его коня - испуганное животное взвилось на дыбы, и в этот миг тень мелькнула на невысокой крыше. Охранники заметили бы ее сразу, но отвлеклись на человека под копытами.
        Но не зря их отбирали особо - от взмаха руки одного нож отлетел в сторону, не успев коснуться плеча.
        - Подберите, - велел Йири. Спрыгнул на землю, прикусил губу и не двигался. Лишь несколько мгновений спустя, когда охрана убедилась, что человек на крыше был один, вновь взлетел в седло и, ни слова не говоря, поскакал дальше.
        Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной - тоже.
        Что лезвие отравлено, узнали быстро - метнувший клинок признался сам.
        - Принесите нож, - велел наместник и долго осматривал синеватое лезвие с волнистым узором. Хороший клинок.
        - А еще была игла, - сказал тихо - но Шинори, который принес нож, слышал. - Жизнь
        - это змея, свернувшая кольца, да? - обратился к нему господин.
        Тот, растерявшись, молчал. Наместник, с досадой махнув рукой, отослал его.

* * *
        - Когда-то давно Энху, глава сильнейшего рода тхай, сумел заключить договор с правителями куда более мелкими, присоединив в результате их земли к своим. Тогда обошлись словами, не кровью. Ее не было.
        - Была. Но мало - недостаточно для внесения в хроники. Для того чтобы обрушить мост, не нужно разбирать перила - достаточно покачнуть опору. Иногда это правильней сделать сразу, не ждать раздоров.
        Тушечница в форме головы сказочной птицы. Бронза - но сейчас, в лучах солнца, кажется золотом. Нельзя делать птиц из металла - они никогда не смогут взлететь. Аоно между тем говорит:
        - Вы знаете, это мой родственник. Наши семьи очень близки. - Помощник и не пытался скрыть тревогу. - Конечно, закон есть закон… только страшно самому попасть под его колесо.
        - Я помню.
        - Он - всего лишь орудие в чужих руках, его вины в заговоре нет. Не более чем приманка…
        - Это легко узнать, не так ли? - Молодой человек опускает ресницы - так бахрома занавески скрывает змею, подумалось Аоно. - Я спрошу его сам.
        - Вы так хорошо знаете людей? Или обладаете высшей властью? - срывается с губ совершенно уж непочтительное. Тот словно не замечает вызова, порожденного отчаянием.
        - Я знаю людей. И уже видел тех, кто хотел моей смерти.
        - Только добра я хочу Окаэре, - произносит наместник несколько часов спустя, приложив печать к приговору.
        В голосе слышна напевная мягкость северо-запада, странным образом сочетающаяся со столичным выговором. Наместник всматривается в лицо Аоно, некрасивое, покрытое темными крапинками.
        - И вы будете со мной. Поскольку знаете, что я прав - и любите свой город.
        - Я всегда чтил законы, - через силу отзывается Аоно. - Законы и волю вышестоящих… но с вами иначе. Вы правы, я люблю свой город и желаю ему процветания. Хотя предпочел бы не идти по головам близких - даже виновных.
        - Неправильно. Это они идут путем, приносящим вред Окаэре.
        Помощник прекрасно помнил закон - семья виновного лишается состояния, а как поступить с людьми, решает обладающий высшей властью. В случае покушения на Благословенного смерти подлежала не только семья виновного, но и вся родня. А в случае покушения на человека Второго круга, ставленника Столицы… Родственников, непричастных к содеянному, могли выслать из города - но не тронули, и Аоно даже остался на прежней должности. Наверное, Аоно мог бы облегченно вздохнуть…
        - Вы позволяете женщинам его жить, как раньше. Но его сын… мальчику всего десять лет.
        - Пусть живет. Но он никогда не покинет стен Хоуханэ - и ему не будет позволено хоть как-то общаться с остальным миром.
        - И даже вести о матери он не получит?
        - Нет.
        Хоуханэ. Крошечная горная крепость - зимой все подступы к ней заносит снегом. Кисть замерла над гладкой, с серебристо-зеленым отливом, бумагой ниили.
        - Указ еще не подписан. Если хотите, мальчик останется в городе - его знаком станет лиловая лента.
        - У вас есть сердце? - спрашивает Аоно внезапно и сам теряется от подобной дерзости, не первой уже.
        - Есть. И есть долг, который я обязан исполнить. Вы со мной? - спрошено мягко, но требовательно. Не уйти от ответа и не солгать.
        - Да, Высокий.
        Молодая женщина громко кричала, пытаясь хотя бы коснуться сына. Ее оттеснили назад и задвинули защелку на двери.
        Мальчик, сумрачный, встрепанный, шел, куда вели, но вдруг вывернулся из-под локтя охранника, метнулся назад, к запертой двери.
        Успел только скользнуть пальцами по створке - его перехватили и повели прочь, на сей раз крепко держа за руку.

* * *
        Холодно стало. Привык, что в Столице поздняя осень теплее, чем здешний месяц Журавля? Нет. Это от мыслей так неуютно… Как много о нем говорят. Для чего? Неужто от сплетен кому-то легче?

…Если дать сплетникам чересчур много воли, своими домыслами они могут и Небо обрушить. Но заставить всех замолчать невозможно…
        Наверное, возможно. Только тогда его возненавидит вся Окаэра. Разве этого хотел отправивший его сюда?
        - Лучше я позабочусь о том, что им говорить….
        - Ты не больно-то рот разевай, - озираясь, пробормотал дорожный рабочий в компании приятелей-собутыльников, отдыхающих после длинного дня. - Вот мы сейчас пьем, а он все видит! Уж вы мне поверьте! И на работу выйдем - тоже все будет знать! Потому что нечисть. - И зажал себе рот испуганно.
        В народе поплыли слухи, что господин Окаэры, стоит ему пожелать, узнает о малейшем промахе. Слухи эти распространяли его шин; по правде сказать, новости они добывали успешно. Простой народ подхватил эти речи куда быстрее, чем ожидалось, и прибавил к ним иные страхи.
        - Хоть на тень его посмотрите, - угрюмо советовал пожилой каменщик. - Ну, человек ли?
        - А что тень?
        - Всегда четкая такая, резкая, очерченная, словно кто ходит за ним и рисует. А у нас у всех - как придется. Так-то вот…

* * *
        - Зачем вам ездить по деревням лично? Разве мало известий от доверенных лиц? - удивлялся Аоно.
        - Если это моя земля, я хочу видеть свою землю, - с неизменной еле заметной улыбкой отозвался наместник. - Плох тот хозяин, что не знает собственного дома. Или не так?
        Оделся просто, в серо-зеленое - ни одного знака, только кольцо-печатка на руке. Даже волосы перехватил темно-зеленой повязкой - не понять, какой ранг. С собой, кроме охраны и пары чиновников, взял Шинори. Тот был растерян неожиданной честью, и забавно было видеть растерянность на хмуром лице.
        - Ну и рожа! - без обиняков заявил младший, когда брат пришел с известием о скором отъезде. - Знаю, почему тебя взяли - на тебя же смотреть смешно!
        Шинори хотел дать ехидному созданию по шее, но сдержался, думая о предстоящем.
        Даже младшему он не открывал того, что с недавних пор не давало покоя. Еле заметные следы на коже господина - словно умело залеченные шрамы от плети. Не понимал, откуда они взялись, и думать об этом боялся - мало ли что за семья была у Высокого… или не семья виновата? Страшно гадать о таком. А спросить невозможно… да и знай наверняка, что ответит, не посмел бы.
        Почему Шинори доверили это знание? Потому что оно не являлось тайной? Может, и так. Но все равно - господин знает, что такое боль. И если Шинори вообще хоть что-то понимает в лечении - Йири Алайя когда-то пришлось очень несладко. И видно - не находит удовольствия в наказаниях низших.
        Ниро первым заметил, как стал ощетиниваться старший брат, слыша худое слово в адрес наместника.

* * *
        Йири опустился на колено, коснулся рукой земли - теплой, рыжеватой… дома была черная… неожиданно вспомнил цвет. Рассыпчатая сухая земля. Он взял немного, сжал в ладони. Задумался. Перевел взгляд на браслет в виде змеи, обвившей запястье. Нет, этой руке не прикасаться к земле - не по рангу. Для нее давно уже - подогретая вода с теплым ароматом цветов, нежное масло, которое делает кожу подобной шелку. Было ли прошлое?
        Его люди, удивленно наблюдавшие за господином, мгновенно забыли про удивление, когда он, отряхнув ладонь, направился к ним. Непозволительно таким, как они, удивляться чему-либо, что сделает он.
        - Земля… хорошая. Только поля в ужасном состоянии. Почему?
        - Так налоги большие, - развел руками староста. - Не до тонкостей земледелия.
        - Если сможете как следует заняться землей, получите урожай раза вдвое больше. Вот и деньги. И на западе сколько угодно места. Почему бы бедноте не переселиться туда? - спросил он уже не у старосты, а у себя самого.
        - Разве с тех полей можно что собрать?
        - Вполне. Я готов уменьшить налог - но буду требовать результата. Это возможно, я знаю.
        Он развернулся, не дожидаясь ответа или хотя бы поклона, и направился прочь.
        - Откуда он так хорошо знает землю, интересно мне? - пробормотал староста.
        Тень скользнула по полю - пробежал заяц. Таким нелепым показался контраст ушастого бурого зайца и группы богато одетых людей, что Йири с трудом удержал улыбку.
        Оглянулся на сопровождающих. Стоящий рядом с ним черноглазый молодой человек в форме офицера личной гвардии наместника тоже глянул на местных уроженцев. Все они казались сбитыми с толку.
        - Возвращаемся, - через миг Йири оказался в седле, тронул повод.
        Молодой человек по имени Химару ехал следом, не спуская внимательных глаз с окружения, и ухитрялся еще поглядывать по сторонам, не доверяя охранникам.

* * *
        Ему было спокойней среди полей. Две недели спокойствия. А вернулся - словно в липкий и тесный кокон.
        С трудом засыпал и спал мало, пробуждаясь от малейшего шороха. Да и попросту сон не шел. Страха перед новым покушением Йири не испытывал - ему ли бояться за свою жизнь! Но позволить оборвать эту самую жизнь значило бы нарушить волю того, кто направил его сюда… кто по-прежнему был единственным - и не только по велению Неба.
        Несмотря ни на что.
        Бывало, целую ночь он проводил у окна на кушетке, бездумно глядя на деревья. Руки были сложены, как учили - а порою брал нанизанные на нитку шарики из зеленого с белыми прожилками камня, перебирал в пальцах, как это делают монахи, отгоняющие злых духов и дурные мысли.
        Он знал, что порой жестокие игры ведутся людьми, обладающими властью. Сам никогда не играл в них… а теперь приходилось. Власть-то у него была, но только ею одной не сделаешь ничего. Не для того ли Второй круг стоит выше простых смертных, подотчетен лишь повелителю, чтобы легче было оправдаться перед совестью?
        В той давней игре, «Цветок дракона», более сильные и более удачливые фигуры уничтожают слабейшие - ради выигрыша. Это правильно и одобрено каноном.
        Йири никогда не увлекался этой игрой.

* * *
        - Вы уже не в одном судебном деле принимаете участие самолично, - первый помощник уже уверился, что наместник следует в жизни каким-то своим правилам. - Почему? Неужто не доверяете судьям?
        - Не доверял бы - их место занял бы кто-то другой. Но все не так просто… Закон справедлив, но судьи - всего лишь люди и не всегда способны понять, где истина… и как поступить с ней.
        - А вы? - неуютно было от таких, самим господином не осознаваемых слов.
        - Я… тоже, - словно очнулся. - Мы все не имеем права на ошибку. Особенно я.
        Аоно вспомнил последнее дело - историю одного охотника, который взял на себя вину убийцы, который был его другом. Йири освободил невиновного - его звали Шу - и передал под команду одного из офицеров, занятых поимкой бандитов в горах.
        О чем Йири говорил с этим человеком, осталось для Аоно загадкой, только Шу теперь был готов сердце свое в огонь положить ради господина.
        - Вы спасли две жизни господин. Моя мать… я все сделаю ради нее. Но я - лишь разбитая скорлупа.
        - Ты хочешь служить мне?
        - Я?!.. Такой чести… я недостоин!
        - Ты очень смел. У тебя хорошее сердце. Этого мне довольно.
        - Мой господин… вы надо мной смеетесь? Моя жизнь и моя душа и так ваши…
        - Согласен?
        - Клянусь своей посмертной судьбой… я всюду пойду за вами.
        - Мне не нужны клятвы. Но теперь… знаешь горы - можешь указать тайные тропы?
        Шу припал к подолу его хаэна, не решаясь коснуться руки.
        - Почему, Высокий? - Аоно потер переносицу. - Конечно, справедливость должна торжествовать, но вы слишком близко к сердцу принимаете эти дела. Заниматься ими лично… Последнее, например.
        - Пустое! Он отличный охотник и знает горы и, кроме того, человек долга. Таких стоит беречь. В передрягах выживает обычно мелочь и шваль. А это неправильно.
        Аоно смерил наместника внимательным взглядом. И как удается? Глядишь на него, и не покидает ощущение, что разговариваешь с картинкой, нарисованной тушью на шелке. Волны, блики перетекают, а линии все так же тонки и безупречны.
        - Он еще сослужит мне службу.
        - Вы умеете привлекать людей, - чуть поклонился Аоно.
        - Только лести не нужно, - насмешливый холодноватый взор, Йири присаживается на кушетку. - Я делаю то, что должен.
        - Значит, на самом деле вам безразлична его судьба?
        - Не совсем. Но почти. Если бы Шу не обладал качествами, нужными мне, я оставил бы все, как есть. Сам выбрал свой путь.
        - А как же… ваши слова о неправильном, господин?
        - Слова! Может, я и хотел бы изменить мир. Может, еще изменю, - добавил с усмешкой.
        Когда пришло письмо из Столицы с перечислением, кто решился послать на него жалобу, Йири только улыбнулся - в письме не было ни слова порицания. Только указания, что он волен поступить с жалобщиками, как захочет.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА ЛАНИ
        Сегодня совсем весеннее солнце. Это необычно - ведь уже середина лета. Но свет легкий-легкий, и зелень как будто слегка серебрится. А у меня мысли мешаются. О чем я хотела писать? Ах, да. Сегодня ездили к источнику Аитэна. Если набрать воды из него в этот день, получишь благословение Хозяина источника - он лечит болезни и помогает не уставать. Отец опять ворчал на меня - я не люблю передвигаться в носилках, как другие женщины. Кстати, некоторые из них неплохо умеют ездить верхом
        - только это не принято. В дальнем пути - пожалуйста. А я не могу сидеть в носилках за городом, у меня голова кружится, к тому же мне сразу становится скучно. Я всегда одеваюсь на манер женщин синну, когда сажусь на лошадь, только моя одежда изящней. Отец недоволен, но все считают меня выдумщицей и терпят мои выходки. Отец даже сам подарил мне белую кобылку, у нее очень спокойный нрав. Одежда моя была бирюзового цвета, сверху - темно-голубая безрукавка, расшитая птицами. Кажется, они вот-вот взлетят в небо. Мне хотелось быть очень красивой. Да… какие неровные знаки. Рука совсем непослушная. Нехорошо.
        Я знаю, о ком мне хочется написать. Но я почему-то боюсь, хотя никто не прочтет мои записки.
        Сегодня я в первый раз разговаривала с ним, а не просто обменялась приветствиями. И уже успела выставить себя полной дурочкой. Но что делать, если даже отец уже смирился с моим талантом говорить не к месту и не ко времени? А в присутствии светлейшего господина Алайя я, кажется, совсем теряюсь. Не хочу думать, с чего бы это.
        Его конь рыжий, очень красивый. На волосах - заколка в форме кленового листа. Сам он похож на золотую тень, как ни странно такое звучит. Золотую тень в фиолетовых сумерках. Его многие не любят, многие опасаются, но даже они вьются возле него, как бабочки над цветком. Улыбка у него чудесная, мягкая, как теплый ветерок - нет, даже только намек на улыбку - она словно предназначена и тебе, и тому, кто стоит за твоей спиной. Но, кажется, никто не видел, чтобы он рассмеялся.
        В седле он держится превосходно, но не любит охоту. Странно. Он не из тех, кто боится отнять жизнь. Это поняли уже все в Окаэре.
        Так получилось, что мы свернули на боковую тропинку, а все, кроме моих и его охранников, проехали немного выше нас. Их голоса были слышны, но мне хотелось, чтобы они не доносились до нас. Мы ни разу еще не оставались наедине. Я была немного растеряна и даже испугана, но сгорала от любопытства.
        Земля была усеяна цикламенами. Тропинки было почти не видно за цветами. Лошадь наместника остановилась - кажется, он не хотел, чтобы лошадь наступала на их головки.. Я спросила об этом. Он посмотрел на меня, и я поняла, что права. Я засмеялась и сказала, что странно жалеть лесные цветы, когда он может взять все, что захочет здесь, в Окаэре. Он ответил, что и так берет все, что считает нужным,
        - а цветы беззащитны, их может сорвать любой, раздавить любая лошадь. У них нет ничего, кроме недолгой красоты. Я спросила, жалеет ли он тех, кого обрекает на смерть. Он ответил, что нет, что они получают заслуженное. Странно было слышать такие холодные слова. Я… не удержалась, спросила, пытаясь преподнести это как шутку, - неужели не нашлось никого в Окаэре, кто пришелся бы ему по душе? Странно быть одному. А он в ответ спросил, что я получу, если буду с ним?
        Я растерялась. Он тронул повод, мы поехали дальше и встретили остальных. Поездка отныне была мне не в радость. Я ругала себя за длинный язык - ну почему я не умею вести себя подобающим образом?
        И все же странно. Что он хотел этим сказать? Большинство счастливы просто находиться рядом с ним - и вовсе не только из-за его высокого положения. Он прекрасно знает, насколько хорош. Он уже несколько месяцев здесь и не выделяет никого - хотя многие из его свиты смотрят на него, как на младшее божество, и из женщин к нему пошла бы любая свободная - кроме разве что дурочки Мышки. Он же со всеми одинаково ровен и даже ласков, при этом, как солнце - оно к тебе прикасается, а ты тянись - не дотянешься.

* * *
        Он знал, что мастерство его не покинуло, но не мог поднять кисть. Перед глазами стояла черная степь, словно после пожара… и каменные фигуры, мертвые. Он боялся, что, если коснется кистью бумаги, оживет именно это видение.
        Застежки и прочие мелочи рисовать было просто, не вкладывая душу. Он попросту переносил на бумагу ту или иную деталь растения, причудливо изгибая ее, асимметрично, согласно канону - а вспоминались ему чаще всего полевые травы и те, что он видел у Береговых; порой нельзя было отличить, трава на рисунке или волна.
        А временами тянуло изобразить какой-нибудь виденный в лесу корень, похожий на живое существо. Правда, в результате на свет всегда появлялось нечто недоброе.
        Слуги, видевшие брошенный на столе в досаде листок, шептались, что господин рисует лесных духов, да столь уверенно - не иначе, сам не раз их видел вблизи.
        Один из верных ему чиновников, уроженец предгорья Эйсен - услышав, откуда тот родом, Йири с трудом сдержал невольную дрожь - был в последние дни печален. Йири знал - тот недавно получил письмо. Преданных и умных людей стоит беречь. И он заговорил с чиновником, немного испугав его откровенным вопросом:
        - У вас что-то случилось в семье?
        - Мой брат потерял жену. Она была молода… жаль. Он любил ее.
        Чиновник некоторое время всматривался в розовую линию горизонта, потом грустно добавил:
        - Я долгое время считал, что он зря взял в жены девушку из совершенно незнатной семьи. В конце концов, любовь вовсе не подразумевает брак. Но Лин оказалась хорошей женой.
        Лин. Имя - ажурные тени кленовых листьев, горбатый мостик - и платье, серебристое, словно клич улетающих журавлей…
        Наместник тоже некоторое время молчал, отдавая долг вежливости. Чиновнику показалось, что он хотел что-то спросить. Но тот лишь сказал:
        - Многие умирают молодыми. Стоит ли об этом жалеть, если они были счастливы? Они не успели узнать горя. Если же успели - тем лучше для них уйти из этого мира.

«Он и впрямь не теплее снега», - подумал чиновник.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        С утра прошел теплый ливень, земля и трава жадно пили блестящую влагу. Какими серебряными голосами запели птицы после дождя! Вот полевой жаворонок, смешная хохлатая птичка. Но когда он поет, сердце радуется и становится легким, как солнечный луч. Творец щедро одарил его, словно спохватившись, что дал невзрачную внешность.
        Я выехала сегодня на любимице своей, Фиалке. Меня сопровождал старый слуга отца - это он учил меня ездить верхом. Я забываю о его присутствии, и мне кажется, что я одна. Как хорошо галопом нестись по полю! Никаких осуждающих взглядов, перешептываний о неподобающем девушке поведении. Хорошо! Все поле устилают золотые цветы, мелкие, словно солнечные слезинки - бывают ведь слезы смеха и радости.
        Я заметила троих всадников и остановилась. Один, я видела, сделал спутникам знак остановиться и подъехал ко мне. А мой провожатый тоже немного отстал, намеренно.
        Конечно, я растерялась. Не ожидала увидеть его… хотя лошадь его гнедую узнала издалека. Такой красивой больше нет в Окаэре. Он приветствовал меня, улыбаясь, и мы поехали рядом Свита держалась позади.
        Его светло-зеленую ханну развевал ветерок, на рукаве переливалась серебристая вышивка - причудливо изогнувшийся морской дракон.
        Я не знала, о чем говорят в таких случаях, и завела разговор о прекрасном виде, что расстилался перед нами. Он слушал с легкой усмешкой. Я увлеклась строками своего любимого поэта и спохватилась не сразу:
        - Простите… Может быть, я наскучила вам? Вы… не любите все это, да? У вас есть дела поважнее, чем слушать красивые фразы.
        - Отчего же. Среди них есть воистину мудрые.
        - Но ведь здесь и вправду красиво… столько цветов - смешалась я окончательно. - Ведь сказано было - «когда расцветают цветы, в них заключено многое»… так, кажется?
        - Не совсем. - Он взглянул на землю, усеянную золотыми солнечными слезами. - Помните, госпожа Юхимэ, мы уже говорили о чем-то подобном? О цветах и жалости, если не ошибаюсь?
        - Да… - я растерялась. Теперь он точно примет меня за дурочку.
        - Сказано было так: «Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир». Правильно, Юхи? - мое имя в его устах прозвучало так… мягко и даже привычно. А он улыбнулся. Сердце мое забилось - почему он назвал меня так? Но тут же все оборвалось в груди.
        - Мне пора в город, - он оглянулся на свиту.
        - Я хотела бы еще вот так встретиться с вами - там, где только поле и ветер, - сказала я, удивляясь, как язык мой решился произнести такие слова.
        - Я был бы рад снова стать вашим спутником, - откликнулся он с улыбкой.
        - В таком случае мне позавидуют все девушки Окаэры!
        - Почему бы и нет? - он простился со мной коротким кивком и ускакал вместе со своими людьми. Я осталась в растерянности - он и в самом деле сказал, что думает? Или же это была обыкновенная учтивость? Лицо мое полыхало. Я теребила косичку на виске, пока не расплела ее окончательно. Тут и вся моя прическа рассыпалась.
        Сегодня, чтобы отвлечься, я опять подслушивала под дверью. Говорил один из гостей отца:
        - Закон и кодекс должного - это хорошо и правильно. Только если задуматься, сколько мы нарушаем мелочей изо дня в день. А если нам перестанут это прощать?
        - Кто имеет право судить? Разве что Небо.
        - Или высшее существо.
        - Кто же? Тех, что избирают путь служения и безупречности и на самом деле следуют ему, не сыскать. Разве монахи? А остальные - увы. Даже если в голове сплошь долг и высокие идеалы, не могут быть все поступки человека безукоризненны.
        - А надо ли? Боюсь, найдись такой, он не был бы человеком. Интересно, правда ли это.
        Вечером ко мне прибыла Ясу, как обычно, в розово-красных шелках. Интересный узор у нее на платье - цветы апельсина, а между ними - крылатые рыбки. Ее свадьба с Инари дело решенное. Конечно, Инари красив, но слишком уж самовлюблен, гордится семейным богатством. Мне будет трудно гостьей входить в дом подруги. Впрочем, Ясу человек этот нравится, так что желаю им счастья.
        Я сочиняла письмо двоюродной сестре, Ясу удивлено заметила, что кисть моя выписывает странные вензеля, и ехидно добавила, что, видимо, я влюбилась. Я чуть не чиркнула кистью ей по носу, но вместо этого сделала вид, что любуюсь тем, как солнечный луч играет на занавесе.
        Ясу насмешница и очень умна, хотя в последнее время занята только собой.
        - Я привезла подарок, - сказала она и достала рукопись, украшенную изящными рисунками.
        - Это стихи древнего поэта о человеке, полюбившем девушку-оборотня. Ты же любишь красивые сказки.
        Мне захотелось возразить, что я не считаю подобные истории сказками, хотя они происходят и не часто. Когда мы с Ясу росли, она представляла себя облачной девой, а я - героиней-воительницей прежних времен. А сейчас я - всего лишь Юхи из дома Саэ, и призрачный меч мой направлен на себя самое.

* * *
        Лесоруб, поглядывая на товарища, пошевелил угли в костре.
        - Говорят, нечисти больше стало… Я и сам видел.
        - И я видел, - согласился товарищ. - А еще говорят… - Он склонился к самому уху и прошептал несколько слов. Тот недоверчиво покачал головой.
        - Опасные речи ведешь. Да мало ли что болтают… Быть того не может, чтобы из Столицы оборотня прислали!
        - Прислали! - Фыркнул товарищ. - Да ты сам подумай. Трудно ли подменить настоящего? Может, и слуги его - не люди, а кто человек и знает, боится до безумия, вот и молчат?
        Первый лесоруб покачал головой.
        - Как бы там ни было, пусть их… живем в глуши, главное - помалкивать, и все обойдется.
        - Так подобные обычно в глуши и охотятся… чтобы следов не оставить.
        Огонь ни с того ни с сего начал потрескивать, гаснуть.
        - И как часто они… ну, эти… на охоту выходят? - опасливо спросил первый. Товарищ его только рот раскрыл, как с ближайшего дерева сорвалась небольшая черная птица и описала круг над поляной. Лесорубы с криками кинулись в разные стороны.
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        Только слепой не заметил бы, что он отличает меня. На меня поглядывали с завистью
        - я же чувствовала неуверенность. У меня никогда не было увлечений сердца, однако… мне казалось, что он держится вовсе не так, как держатся с девушкой, к которой чувствуют склонность. Он ни разу не сказал мне лестного слова, кроме как об умении держаться в седле. Ни разу не прикоснулся ко мне.
        Что ж… я не ровня ему. Он мог бы взять меня в дом… от такой мысли кровь приливает к щекам - да, но женой мне ему не стать.
        Дурочка Мышка пришла и заговорила о том, что он опасен. Что он заберет мою душу… и души моих близких, если я не остерегусь.
        Он все же во многом отличается от других высокородных. Например, не любит драгоценные камни. Носит только кольцо с изумрудом - знак власти - и больше ни одного камня при нем нет. Странно. Почему? Зато застежки и заколки, серебряные и золотые, делают по его рисункам. Он понимает красоту изящных изделий. Я знаю, лучшие ювелиры города чуть не из рук друг у друга рвут его наброски мелких вещиц. Он мог бы задавать тон в одежде и украшениях, ему подражают, - но он, кажется, не принимает это всерьез. И предпочитает живые цветы драгоценным поделкам.
        Как-то сказал мне:

«Цветок - он скоро умрет. Можно сделать драгоценную копию цветка, но, как бы ни был искусен мастер, создавший подобный шедевр, такой цветок не требует нежности в обращении. Золотые лепестки гораздо менее уязвимы. А то, что не так легко потерять, меньше ценишь».
        А еще он лучший наездник Окаэры, в седле держится, будто рожден на лошади. Легкий, как перышко, - только вот взгляд бывает тяжелым. И не подступишься.
        Глава 2. ВЛАСТЬ
        Хэйтэни прибыл из Столицы недавно, годом раньше Йири.
        Йири долго приглядывался к нему - тот был довольно молод и неуловимо напоминал Тами - каким тот мог бы стать через несколько лет.
        Только был почти лишен честолюбия, хоть и носил звание старшего офицера. Не по своей воле он поступил в военную школу, но обязанности исполнял образцово. С нынешним командиром отношения у Хэйтэни сложились не лучшие - тот поднялся до нынешней должности совершенно самостоятельно, выходец из семьи мелкого торговца - способность сделать подобную карьеру внушала уважение, но не придавала знания тонкостей обращения. Генерал Асахи был груб и выказывал пренебрежение к утонченности, чрезмерное даже для военного. Поэтому и отправили его подальше от Столицы, в провинцию, где требовались умные люди, но не требовалось манер.
        Хэйтэни, напротив, был из очень хорошей семьи. Не настолько хорошей, однако, чтобы занять более удобное место. Впрочем, он надеялся отличиться и в этой глуши.
        На это и рассчитывал Йири.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        Сорочка, нижнее платье без рукавов, за ним еще одно, из тонкого голубого шелка, гэри-чехол, раскрытый от подола и до колена, темно-голубой, расшитый бутонами. Пелерина из плотного шелка, вышитая серебряной нитью. Чеканные серебряные браслеты с глазками бирюзы. На голову - серебристо-голубая повязка и круглые, звенящие височные подвески в два ряда. Синие бархатные сапожки.
        Когда служанка закончила меня одевать и укладывать волосы, я чувствовала себя такой уставшей. А она приговаривала, какая я хорошенькая.
        Наверное, она и в самом деле так думает - ведь она служила еще моей матери и любит меня. Но сейчас я и вправду почти красива… Может быть, в Столице посмеялись бы над чем-то в моем наряде, не знаю. Я сейчас нравлюсь себе… только весь этот наряд - для того, чье удовольствие мне безразлично.
        Господин Ивара, главный смотритель рынков, покровитель и начальник отца, давно поглядывал на меня. У него нет жены - была раньше, но два года назад умерла. Он сказал отцу, что хотел бы взять меня в дом - конечно, официального брака не будет, но и без того меня ждет почетное положение. Ох… я лучше пошла бы к другому… но даже думать так - слишком дерзко. Но все же… неужели я ему безразлична? Больше года уже, как он здесь…
        В доме Ивары был устроен праздник по случаю нового приобретения - фонтана из золотых и серебряных пластин со сложными механизмами внутри. И меня с отцом пригласили на праздник. Наместник появился у Ивары ненадолго - он почти не притронулся к угощению, только самую малость - чтоб не обидеть хозяина. А тот старался устроить все с невероятной пышностью - что же, один из самых богатых людей Гёру.
        Потом все любовались чудом - фонтаном, в котором струи окрашены в разные цвета, а сам фонтан похож на цветок - и цветок то раскрывался, то смыкал лепестки.
        - Все это меркнет перед диковинками Столицы, Высокий? - с улыбкой поинтересовался хозяин. Тот отозвался вежливо - но, по-моему, фонтан ему не понравился. Слишком роскошный, нарочитый. Я уже знаю, что он предпочитает - хоть и дерзко писать такое.

…Дождь начался внезапно, тяжелые и холодные струи хлестали с такой силой, что казалось, могут остаться синяки. Такой ливень редко бывает в месяце ручейника-Йэн. Я забежала в беседку, а не то мое новое платье быстро превратилось бы в тряпку. Он
        - тоже укрылся там от дождя и посмотрел на меня с ласковой улыбкой, на сей раз немного насмешливой.
        - Хрустальные нити падают с неба, а вы прячетесь от этого чуда.
        Я смущенно смеялась, не зная, что и сказать. От него исходило тепло - тепло тела и взгляда. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг повернулась и уткнулась ему в плечо, прижалась, словно ища защиты - от самой себя, вероятно. Почувствовала, что пальцы его коснулись моих волос, пробежали медленно и осторожно. Я в смущении отстранилась - его рука опустилась медленно-медленно.

…У него был взгляд, как у птицы над морем - бесконечно оно, и птица не знает, сумеет ли долететь. Печальный и устремленный куда-то вдаль, не на волны… Не на меня он смотрел.
        - Простите, - я выбежала под дождь.
        А капли, которые текли по моему лицу, были на вкус солеными.
        Он прислал мне подарок - сухие темно-зеленые стебли вырастали из причудливо изогнутого черного корня. Все вместе напоминало одновременно и лук и колчан со стрелами. Творение искусного мастера.. Неуловимо похожий на тот фонтан - только куда изящней. Я не ошиблась насчет его вкусов. Но что означает сей дар? Благосклонность? Извинение?
        Вскорости послышался шум - прибыли носилки. Гостьей оказалась Ясу. Голосок ее зазвенел на весь дом, стоило ей узнать новости и увидеть подарок. Единственный недостаток моей подруги - она говорит слишком громко, особенно когда лучше бы помолчать.
        - Про вашу беседу наедине только и говорят! О чем, интересно?
        Я попробовала сослаться на головную боль, но от Ясу не спасешься так просто.
        - Он явно отличает тебя. Это знает весь город!
        - И что же?
        - Возможно, ты скоро войдешь в его дом. Не женой, конечно, - не удержалась острая на язык Ясу. - Но и это тоже неплохо. Он может любить тебя… если вообще на такое способен. Ты помрачнела? Неужто откажешься от такой судьбы?
        - Не знаю, Ясу, - слова давались мне с трудом. С ее болтовней ко мне вернулась надежда… но появился и страх.
        - Полно, - протянула она с легким упреком. - Ты же не рассчитывала и впрямь стать его супругой? Хотя, конечно, чудеса бывают. Не забывай, вы не равны.
        - Нет, я не об этом. Я боюсь.
        - Чего? - весело удивилась она. - Ты носилась с ним по оврагам, рискуя сломать себе шею и не заботясь о том, что о тебе подумают…
        Перед глазами встал его облик в той беседке - как черные цветы у светлой заводи - и чужое лицо.
        - Я… не понимаю его.
        - А тебе и не надо его понимать, - со смехом проговорила Ясу. - Вряд ли от тебя потребуется больше, чем от любой женщины. Или тебе уже не надо ничего, кроме скачек по полю?
        - Не знаю. - Ее шутки оставляли меня равнодушной. Так луч скользит по стене, не проходя вглубь.
        - Ну, дорогая моя, ты чересчур привередлива! - рассердилась она. - Ты сама добивалась его внимания. Может, он и не удостоит тебя чести завтра вспомнить твое имя! И поделом!

«Все же Ясу завидует мне», - пронеслось у меня в голове, и я стала поправлять цветы в напольной вазе, притворяясь беспечной, как дитя.
        А когда Ясу меня покинула, пришел отец и завел речь о господине Ивара. Ему неловко говорить на подобные темы, он с охотой препоручил бы это моей матери. Но ее давно нет в живых. Впрочем, отец у меня замечательный - не каждый станет спрашивать согласия дочери, задумав отдать ее в чей-то дом.
        Конечно, никто не станет меня принуждать, но карьера отца… Я все же прошептала:
        - Все будет, как ты скажешь, но я хотела бы знать…
        - Что, девочка моя?
        - Есть еще человек… может быть, он…
        Залившись краской, я теребила манжету.
        - Кто же он?
        - Ты знаешь… глупо надеяться… но ведь он - единственную - отличает меня.
        На лице отца появилась озабоченность.
        - Об этом я не подумал. Ты права, девочка, - ему может не понравиться наша поспешность.
        А я сама не верила в то, что говорила. Но все же надеялась, глупая.

* * *
        - Вы помните мою дочь, Высокий? - смущенно произносит чиновник Хино Саэ.
        - Юхимэ. Хорошая девушка.
        - Наше семейство насчитывает много поколений, и все ничем не запятнаны…
        - Отрадно слышать.
        - Я многое позволял своей дочери, но ведь она честна и горда и никогда не совершит недостойных поступков.
        - Я в этом не сомневаюсь.
        Чиновник перевел дыхание. Какой трудный разговор…
        - Я хотел бы счастливо устроить ее жизнь.
        - Конечно. Это долг отца, и подобная дочь этого заслуживает.
        Хино Саэ почти умоляюще поднял глаза на наместника - ну, хоть намеком одним покажи, каковы твои мысли на самом деле!
        - Я думал о доме, куда она могла бы войти… господин Ивара выразил желание взять ее к себе… Возможно, потом она станет женой…
        - А что говорит она?
        - Не думаю, чтобы она была против.
        - Конечно. Она ведь послушная дочь.
        Он в упор поглядел на маленького чиновника.
        - Вы уже говорили с ней?
        - Да.
        - Так она согласилась?
        - Да… - немного растерянно подтвердил Хино Саэ, и добавил некстати:
        - Не перечила.
        - А если бы сказала - нет?
        - Но разве это имеет значение? Я люблю свою дочь, но глава дома я, а не она.
        - В таком случае я не вижу причин что-то менять.
        Маленький чиновник поклонился и отошел, пытаясь понять, что произошло. Уж не испортил ли он чего? Но ведь наместник сказал, что желает Юхимэ счастья. Все спуталось в голове, и Хино побрел домой, начиная чувствовать тихую радость - ну вот, все выяснилось, и теперь Юхи не станет задавать вопросов, а будет счастлива.
        . . .
        Впервые Те-Кири видел его таким - в тихом бешенстве. Не изменился почти - только пальцы сжаты, побелели совсем, и взгляд - не подходи близко!
        - Что-то случилось?
        - Ничего… Как же мне надоело! - вырвалось у него.
        - Простите… Мне вас покинуть или же…
        - Останьтесь. - Он встряхнул головой, словно отгоняя непрошеные мысли.
        - Вы говорили с Хино Саэ?
        - Да… Я просто ошибся. Но довольно об этом.
        - Вы разгневаны. Но вспомните - он отец Юхимэ: может быть, это сдержит ваш гнев?
        Те-Кири давно забыл, что такое страх. Но сейчас он всерьез пожалел о своих словах, видя, как сузились зрачки, как вскинулась голова - еще чуть-чуть, и сорвется лавина.
        - Можете не трудиться - их семье ничего не грозит.

…Не сорвалась.
        Те-Кири направился было к двери, но его остановил непонятный вопрос:
        - Что, людям нравится быть вещами?
        - Вряд ли, Высокий, - осторожно промолвил пожилой человек.
        - Неужто они сами не могут решить, чего хотят? Даже если свободны, если долг не пригибает к земле? Почему все подчиняются, боясь сказать слово?
        - Она женщина, - мягко заметил Те-Кири, поняв наконец.
        - Разницы нет. Я видел многих - и не видел свободных.
        - Ее так воспитали. И, вероятно, она была бы хорошей подругой…
        - Только не здесь! У меня достаточно собственности!
        Управляющий склонил голову, не понимая снова - и не решаясь возразить.
        - Вы отличали ее?
        - Мне нравилась ее независимость - или то, что я принимал за таковую.
        - А вы не боитесь ошибиться на сей раз?
        - Довольно с меня ошибок.
        Он вряд ли отдавал себе отчет, что и почему говорит. Понимал только, что совсем запутался. Его учили поступать правильно, только вот не все случаи упоминались в своде предписаний. Отойти от канона значило нарушить волю повелителя - и остаться без опоры. А если нет стержня, что такое Йири?
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        Я сказала отцу, что скорее умру, чем войду в дом Ивара. Отец накричал на меня, мы не разговаривали несколько дней, потом отец попытался меня уговорить, чуть ли не умолял, твердя, что потеряет место. Мое изголовье по утрам было мокро от слез, но я упорно твердила - нет. Конечно, другой на месте моего отца попросту отвез бы меня в дом Ивара. Но отец нашел в себе смелость отказать своему начальнику и покровителю.
        Я знаю - я неблагодарная дочь.

* * *
        Он целый день провел в седле - и теперь отдыхал. Шинори мог снимать любую усталость - и пальцами, и иглами.
        -Говорят, что вы забираете души - даже те, кто хотел вас убить, становятся полностью вашими. Напротив, чем сильнее изначальная ненависть, тем прочнее будет цепь… - он смешался: - Простите меня.
        - Это не преступление - высказывать свои мысли, - Йири со вздохом поднялся, завернулся в длинное тонкое одеяние, полностью скрывающее фигуру, - на белой ткани бледно-зеленые листья. - А тебе я давно разрешил это… как и еще некоторым.
        Сел - складки легли ровно, словно специально уложенные. Чуть склонил голову, руки соединились в привычном жесте.
        - Иди.
        Шинори, подошедший было к двери, бесшумно вернулся на место, опустился на пол. Он знал, что сейчас должен ослушаться слова своего господина. Потому что тому было грустно - а видеть это Шинори не мог.
        - Я могу хоть что-то сделать для вас?
        - Ты и так делаешь много.
        Шинори проследил взглядом за алыми бликами на стене - закат… И на лице Йири были алые блики, делающие лицо совсем юным. По-прежнему отрешенное, оно казалось теплым и задумчивым.
        - Позволите мне спросить? - чуть хрипло проговорил Шинори. Вопрос давно мучил его.
        - Говори.
        - Я никогда не видел у вас ни одного оберега… А ведь вам трудно приходится. Разве помешала бы помощь… защита?
        Тот быстро поднял руку к горлу - неосознанный жест. Потом медленно отвел.
        - Что же, и это могло бы послужить поводом для слухов.
        Шинори вскинулся:
        - Ни я, ни кто другой не расскажет об этом! - и добавил потерянным тоном: - Я не хотел огорчить вас.
        - А сам-то не боишься всех этих слухов, что задаешь такие вопросы? - откликнулся Йири и качнул головой, не давая Шинори произнести ни слова. - У меня был оберег. Не знаю, помог он или наоборот, но другого мне не нужно.
        - Я был дерзок. Простите…
        - Пустое. Ты свободен, Шинори.
        - Вы же не прогоните меня совсем? - по-прежнему хрипло произнес тот.
        - Нет. Если ты сам не уйдешь.
        - Я никогда не уйду. Я бы умер за вас, - сказал сам для себя неожиданно.
        - Сейчас это лишнее.

* * *
        Через Иэну вели два моста, южный и северный. Выше северного можно было перейти реку вброд; ниже по течению с берега на берег людей и товары переправляли лодочники. Северные берега вздымались высоко - от моста до воды не меньше пятнадцати ни. Крепи северного моста из черного дуба выглядели прочными - но жучки давно прогрызли ходы в тяжелом дереве. Йири отдал приказ о починке моста.
        - В год Водяного дракона нельзя ни чинить, ни строить мосты! - забеспокоились старики. - Река разгневается!
        Выслушал со вниманием, но приказа не отменил.
        Большего подарка недоброжелателям он сделать не мог.
        Рабочих нашли без труда - за работу платили щедро. Все шло хорошо, пока не обрушилась балка, увлекая за собой троих мастеров. Одному удалось выплыть, другой был оглушен и захлебнулся; третьего вытащили, но он все равно умер.
        Несчастные случаи на строительстве - дело нередкое. Но тут рабочие зароптали - река разгневалась!
        - А в год Огненного зверя нельзя топить печи, да? - спросил Йири. - Я тоже верю в приметы, но не в такие. Когда есть нужда, делают многое, не задумываясь.
        Мастера возобновили работу с видимой неохотой, и разговоры не прекращались. Вскорости погиб еще один человек, какой-то бедняк, поскользнувшийся вблизи разобранных перил на мосту.
        - Почему они все были столь неосторожны? Судя по вашим словам, этого можно было избежать. Особенно первые двое - опытные…
        Рабочие отмалчивались. Потом один сказал шепотом:
        - Они все накануне видели дурной сон… нельзя чинить мост в это время.
        Йири согласно склонил голову, продолжил задумчиво:
        - Я тоже иногда вижу сны. Например, что семьям ответственных за постройку угрожает опасность, если работа будет сорвана…
        Работы были завершены в срок.

* * *
        После разговора с отцом Юхимэ он не находил себе места. Неправильно. Все было неправильно. Сначала Лаин, потом другая… Он всего-то пытался быть откровенным хоть с кем-то. Разве пытался? И как же?
        Йири, занятый подобными мыслями, даже донесения слушал вполуха, и это не преминули отметить.
        А с окрестностей озера Гэта с каждой неделей приходили все более тревожные вести. Не все попали в расставленную сеть, не все… Да и заменить иных было просто некем.
        Нет, ему не противились в открытую. И подлогов больше не совершали. Понимали - опасно. Но выдумывать оправдания, не замечать мелких и тем не менее досадных ошибок, тянуть время - умели превосходно. Его боялись. Но при всей его власти ему одному было не справиться. Проявлять беспощадность даже при малой вине - разве разумно? Его имя и так в бедных кварталах и деревнях произносят шепотом - и хватаются за амулеты.
        Йири чувствовал - еще немного, и он не выдержит первым. Допустит оплошность и восстановит против себя очень многих. А еще лучше - Столица выразит неудовольствие. Даже если оставить все так - рано или поздно те, что в Сиэ-Рэн, сочтут, что он попросту не справляется.

«А что же ты хотел, мальчик?» - читалась в лице Аоно. «С точки зрения закона ты прав - но кто же отдаст честно присвоенное? Они испугались, когда полетели головы, но теперь осмелели».

«Что же мне делать?» - хотел спросить, но вместо этого отвернулся. Говорят, волки выгоняют слабых из стаи или убивают.
        В лице помощника читалось:

«Нужно самому - первым - обратиться в Столицу за помощью. Это будет означать, что должность тебе не по силам».
        Йири вскинул голову.
        - Значит, волки? - неожиданно зазвенел голос. Аоно не понял, чем вызвана перемена. А Йири, оставшись один, вызвал к себе доверенных шин и отдал приказ.
        Те-Кири занимался домом и в дела управления лезть не пытался - поэтому был весьма удивлен, когда однажды утром молодой господин велел оседлать коня и умчался куда-то почти без охраны.
        Темный шарф на волосах, белая дорожная пыль…
        Утро было сырое и холодное. Йири била дрожь, хотя одежда из тончайшей шерсти не дала бы замерзнуть и среди снега.
        Он поднял в коня на галоп, и холодный ветер обрадованно понесся наперегонки. Спокойно было - все, казалось, спало, только птицы начинали пробовать голоса. Сизого оттенка сосны - словно инеем покрыты иглы - вскидывали лапы к солнцу, а к стволам льнул темный высокий мох. Всаднику захотелось спрыгнуть с коня и остаться навечно среди сосен и мха, но это желание было бессмысленно - и всадник запретил себе думать о нем.
        Он остановил коня, огляделся - пусто и тихо.
        У щеки мелькнул черный лесной жучок, нацелился было сесть - Йири вскинул руку к лицу… И словно со стороны взглянул, как смотрелся бы этот жучок - маленькой темной меткой. Знак… Давным-давно Йири пророчили необычную судьбу - только никто так и не смог сказать, добро или зло несет этот знак.
        Зашевелились ежевичные кусты возле дороги. Неведомо как появился человек в крестьянской одежде. Торопливый поклон:
        - Господин… - сделал шаг вперед и что-то проговорил совсем тихо.
        - Прекрасно. Возвращайся к себе. Никто не должен тебя видеть.
        - Слушаюсь, господин! - человек растворился в кустах, и ни одна ветка не хрустнула.
        По правде говоря, легкомыслием было одному пускаться в дорогу… Но подобные сожаления всегда приходят не вовремя… Сосредоточился на дороге; словно свыше его вели, не давали сбиться с пути. Карьером проскакал через небольшую деревню - кроме старухи-крестьянки, с высокой соломенной корзиной за спиной, кругом не было ни души.
        Отдал Рыжего словно из воздуха появившимся «скользящим» в одежде крестьян, направился к неприметному домику.

* * *
        Женщина смотрела со страхом, но, видимо, так она смотрела бы сейчас на любого. А что за человек к ней зашел, попросту не поняла. Ей было лет тридцать. Лицо приятное. Вдова… Детей нет.
        Нээле из семейства Асахи, младшая и единственная сестра генерала.
        - Что вам угодно?
        - Ничего.
        - Долго меня будут здесь держать? По какому праву - или по чьему распоряжению?
        - Вы здесь не задержитесь, - второй вопрос оставил без ответа, потому что устал доказывать свое право.
        Женщина, чуть запинаясь, произнесла:
        - Мой брат - очень важная особа.
        - Знаю. Не беспокойтесь.
        Он не доверил бы подобное послание бумаге. Если и без того жалобы идут в Столицу - слишком опасно. На словах было передано - если генерал хочет видеть сестру живой, лучше попросить об отставке - или переводе в другое место. И кого просить в качестве преемника, намекнули.
        Хэйтэни не мог скрыть удовлетворенной улыбки. Его ценили. Ему намекнули, что он может быть полезен. Хэйтэни дураком не был - понимал, что без поддержки Столицы новый хозяин Окаэры продержался бы тут недолго или, на крайность, не смог бы завершить успешно и постройку конюшни.
        Теперь он посмеивался над Асахи - генерал слишком уж не любил уступать.

* * *
        - Вы очень сильно рискуете, прибегая к таким методам, - заметил Аоно. - В конце концов, она сестра генерала…
        - Разве? Ее брат поднялся наверх своими силами, да, он заслуживает уважения! Но род их ничего собой не представляет.
        - Закон защищает всех.
        - Да? - переспросил с откровенной издевкой. - Пусть попробует! - Метнулся из одного конца комнаты в другой. - Меня многому научили. У кого сила, тот и прав, так?
        Сообразил с запозданием, что слишком много сказал, и закрылся наглухо.
        Две недели шел ответ из Столицы.
        Чиновники озера Гэта почти в открытую посмеивались над ревизорами Йири. Пока не пришло согласие наместника и подтверждение полномочий Хэйтэни.

* * *
        - А ты редкостная мразь, - выплюнул генерал в лицо Йири Алайя.
        - Что-то еще? - в темно-зеленом, словно стебель осоки. И, кажется, улыбается.
        Генерал сжал руку в кулак - Тайкено с людьми были наготове. Асахи сгреб со стола плетеный футляр для письма, раздавил его в кулаке, вызывая невольное уважение своей силой. Швырнул испорченное произведение искусства в угол. Повернулся, шагнул вперед - но на пороге бросил через плечо:
        - Что ж, радуйся, пташка. Только перышки побереги!
        Вышел.

* * *
        На что рассчитывали эти люди? Поднять за собой остальные отряды гарнизона? Они просчитались. Другие солдаты оказались послушны закону и новому командиру. Взять в заложники Йири и потребовать возвращения генерала? Это могло получиться. Но личная гвардия и «скользящие» не дремали.
        - Сколько их?
        - Две сотни, Высокий.
        - Хорошо, - сцепил пальцы.
        - Другие… поддержат их?
        - Нет.
        Тайкено не решился бы утверждать, если бы не знал наверняка. Он не из тех, кто успокаивает домыслами и пустыми словами.
        - Делайте все, что нужно. Вы и Хэйтэни… Он пойдет против своих?
        - Это мятеж. Хэйтэни - на стороне закона.
        Йири кивает, и взгляд становится мягким.
        - Конечно. Ему так хочется отличиться…
        Последующие два дня напоминали пожар, когда и вечность укладывается в миг и время словно сгорает в огне. Особо упорные заняли оборону между трех высоких холмов, но продержались недолго.
        Когда стало ясно, что больше сопротивляться невозможно, отряду - уцелевшим - предложено было сдаться. Жизнь им не гарантировали. Сказали только - решение будет принято после.
        Все сложили оружие.
…Давно, в хранилище книг Островка мальчик Йири читал собрание лучших стихов древних поэтов - «Свитки семидесяти». Запомнил многое - на стихи всегда была хорошая память.
        Там отыскал строки давно умершего поэта Пересмешника - говорят, он родился в семье тайо и в двадцать лет ушел в отшельники. Спустя много лет разорвал обет, вернулся и принял участие в войне с северными варварами, где и был убит.
        Стихи были - про охотника, бегущего по следу белой лисы. Никак она не давалась охотнику, и под конец бедняга уже сам не знал, есть ли в жизни его иная цель, кроме погони. И что будет, если стрела настигнет лису? Одно осталось тому человеку
        - вечно идти по следу.
        А куда идти ему самому?
        Аоно застал Высокого стоящим у окна и задумчиво разглядывающим изгибы алых цветов на занавесе. После того, как наместник вернулся в город, он стал похож на отточенный клинок - и теперешняя созерцательная задумчивость удивила помощника. Ведь еще ничего не кончено. Предстоит суд.
        Аоно только открыл рот, чтобы задать вопрос о делах, как наместник заговорил сам:
        - Вы обращали внимание, какого богатого цвета кровь? Пожалуй, ни одному из художников не удавалось передать ее цвет.
        Аоно растерялся. А тот медленно продолжал:
        - Я как-то давно увидел - и понял. Человеку никогда не стать вровень с природой, она всегда одержит верх. И в красоте, и в жестокости.
        - Вряд ли, - осторожно возразил Аоно. - Едва ли что-то из созданий природы превзойдет людей в жестокости… разве что нечисть. Ведь даже демонов порождают людские души…
        - Это все мелко… грязно порой. А совершенная жестокость - лавина, сошедшая на деревню. Или хасса, убивающая дитя, чтобы жить.
        - К чему эти речи? - спросил помощник, хоть и мороз пробежал по коже.
        - Подобное совершенство недостижимо. Так какой смысл предлагать миру его бледное подобие? - резко спросил молодой человек.
        Не дождался ответа.
        Смерть осужденных могли видеть все. Нелегкую - людям связали руки и за них подвесили на столбах и деревьях.
        Крови не было.
        - Кровь - пища оборотней и демонов, - мрачно говорили в казармах и в городе. - Он не хочет пускать других в свои охотничьи угодья. А ему хватит надолго того, что уже взял…
        С несколькими - наименее виновными - он поступил милосерднее - и распорядился сразу же предать тела огню. Не хотел вызывать недовольство среди военных - власть над армией нужно было укреплять, а не расшатывать. Часть рядовых попросту отправил в копи - там всегда требуются рабочие руки.
        Аоно со свойственной ему прямотой заявил:
        - Так не годится, Высокий. У вас отныне - вся власть в Окаэре, даже войска, считай, ваши, не только личная гвардия. Столице не понравится подобное самоуправство. Она веками оберегала свою власть, не желая появления единоличных правителей в отдаленных провинциях. Те, что были в Окаэре до вас, творили, что хотели - но при этом оставались в рамках полного подчинения, под контролем Столицы.
        - Если я неугоден, мне сообщат, - беспечно отозвался наместник, расположившийся на узкой скамье, обтянутой тафтой с золотой нитью. Аоно видел, что тот рассержен - слишком небрежно он говорил. Отвесил глубокий поклон:
        - Простите дерзость… Но я рад видеть Окаэру такой, какой она становится, и не хотел бы все это потерять.
        - И что же мне - поджать хвост после победы и добровольно отдать ворам отнятое у них? Только чтобы доказать свою верность Столице? А без того мои действия ничего не значат?
        - Значат, и много. Вы вернули стране важную провинцию… вот только подлинно ли ее возвращение? Или вы на самом деле оставляете ее за собой?
        - Ну, хватит! - Он покачал головой. Сжал руки. - Паника никого до добра не доводила.
        - Но если вам прикажут отдать власть - вы подчинитесь?
        Йири взглянул на Аоно.
        - Вы в чем-то подозреваете меня?
        - Нет! Храни вас Небо!
        - Я скажу. Мне было приказано навести здесь порядок и сделать Окаэру гордостью страны. Я это делаю. И не позволю мне мешать.
        От этих слов холодные струйки побежали по спине помощника.
        - Вы хотите сказать… вплоть до неподчинения приказам Столицы?
        - Если приказы будут неумны и исполнение их принесет вред Окаэре - да.
        - Тогда нас всех просто раздавят.
        - Знаю. Дураков много.
        - Высокий! - почти взмолился Аоно. - Кого вы называете так?
        - Тех, кто захочет мне помешать. И себя, наверное.
        Отвел глаза и проговорил неестественно-шелестящим тоном:
        - Они получат то, что мне поручили - слог в слог - и на это я никаких сил не пожалею!
        Примчался гонец из Столицы - радость. У Аталимай, Благословенной, родилась дочь. Когда эту новость услышал наместник - рассмеялся коротко и непонятно. Но только не весело. И все потекло, как было. Дочь - не наследница.
        Глава 3. ХИМАРУ
        Тиэху поднял ладони в знак открытости.
        - Мне нечем вас убедить… если не убеждает мнение всего народа Окаэры. Я расскажу вам легенду. Чуть меньше века назад - живы еще те, кто помнит - наместник нашей провинции подобрал на берегу лесного ручья мальчика-подростка. Его звали… впрочем, неважно. Тогдашнего господина Окаэры не интересовало, кем был этот мальчик… к слову, его родных так и не сумели отыскать. У него были зеленые глаза и черные волосы - ничего необычного, верно? И он был очень красив. Наместник взял подростка к себе… а потом начали умирать люди. Прошло несколько лет. Тень упала на город. Многие видели вылетавшую из дома господина черную птицу - но молчали. Ибо небезопасно было говорить… И ничего не желал слушать наместник, а любимец его только смеялся.
        - И что же дальше? - Химару подался вперед.
        - Он стал жертвой вспышки гнева своего господина… вспышки ревности. Мудрые люди говорили, что хотя бы голову от тела нужно отделить, чтобы не вернулся оборотень. Но Высокий не стал никого слушать.
        Тиэху в свою очередь наклонился к Химару и сказал шепотом:
        - Одноглазый Лунь, древний старик, видел того, из леса - и видел нынешнего наместника. У них одно лицо…
        Мурашки побежали по коже, и Химару засмеялся нарочито громко.
        - Он из Столицы, господин Тиэху. Он не уроженец здешних мест!
        - Много деревьев превратились в дым… откуда он взялся там? Вам известно его происхождение?
        Химару был вынужден промолчать. Сказать «да» он не мог, а сказать «нет» не позволяло чувство долга по отношению к господину.
        Тиэху продолжил:
        - И он вернулся в родные места… Подумайте - разве это поведение молодого человека, отправленного в глушь из Столицы? Разве похоже, что он снова мечтает попасть туда?
        Возразить было нечего. Молодой воин почти ненавидел себя за то, что слушает такие речи. Но даже во сне не мог их забыть. Хотел разувериться, а потом признаться во всем - пусть накажет, как хочет.
        С тех пор Химару наблюдал за господином пристально - и это выглядело чрезмерным усердием в исполнении долга.
…Сначала он и говорить с не хотел с Тиэху, одним из богатейших торговцев в городе. Да и потом чуть беседу не оборвал, когда сообразил, к чему тот клонит. Но удержаться не смог и выслушал, проклиная себя - разве слуга имеет право обсуждать господина?
        Только вряд ли можно было найти человека среди охранников Йири, который больше остерегался всяческой нечисти. Химару не боялся людей, но с десяток амулетов всегда имел при себе.

* * *
        Рыжего Йири взял из Столицы - но одного скакуна было мало.
        Великолепную гнедую кобылу крови гиэли, крупную и резвую, выбрал среди многих других, и много часов проводил с ней - почитай, все время, когда не был занят. Скоро она слушалась его голоса и прикосновения, бесстрашно перемахивала через немыслимые овраги и барьеры, словно ведомая чужой волей.
        - Лошадям он доверяет больше, чем людям, - запали в память Химару слова одного из конюхов.
…Гнедая кобыла взвилась в воздух на высоту больше человеческого роста, перелетела через завал. Отличная лошадь… И послушна лишь одному человеку. Только он способен заставить ее совершать безумные прыжки, от которых получает такое удовольствие.
        Пожалуй, никогда больше у него не бывает такого лица - почти счастливого.
        Солнечный луч разбился о золотую отделку седла. Химару не осмеливался поднять взгляд - боялся найти и подтверждение догадке Тиэху, и ее же опровержение.
        Ожеребилась одна из лошадей-йатта, необычной пегой масти. Жеребенок родился слабеньким и на вторую неделю жизни повредил ногу о брошенный в конюшне железный крюк. Нерадивого конюха жестоко наказали, а жеребенка признали безнадежным - поправится, но будет хромать.
        - Нет, - сказал господин, выслушав предложение оборвать маленькую жизнь. - Он начнет бегать как ни в чем не бывало - и скоро.
        Химару видел, как господин подошел к жеребенку, о чем-то поговорил с ним. Одолели сомнения: лошади чуют оборотня… Но, видя, как тянется к наместнику жеребенок, который шарахался ото всех, как доверчиво позволяет прикасаться к раненой ноге, снова почувствовал уверенность - тут что-то нечисто. Уж слишком велика его власть над лошадьми… и не только над ними.

* * *
        - Ну, если ты такой ловкий, - с ухмылкой говорил юркий мальчик лет десяти, обращаясь к другому, русоголовому ровеснику, - принеси листик с нефритового дерева. Или ты трус?
        - Я не трус! - Алони вздохнул, покосившись на сестренку насмешника. - Но если меня поймают, отцу придется плохо!
        - А как же твоя хваленая ловкость? - и, передразнивая, пропел: - Меня и кошка не услышит!
        - Так заметят, что обломано!
        - Смешно. Там этих листьев сотня, наверное. Ты не самый видный ломай! А, только болтаешь!
        - Хорошо! - сквозь зубы сказал Алони. Трусом себя выставить… нет уж. - Сегодня и принесу! Ночью!
        Повернулся и зашагал прочь.
        Сад был хорош. В этой части росли темно-зеленые деревья, посаженные еще при прадеде Алони, - высокие, с глянцевой широкой листвой, дающей отличную тень. Все предки мальчика были садовниками. И он не представлял себе жизни без сада, однако жучок любопытства сидел в нем и часто подбивал высунуть нос за ограду или влезть, куда не прошено. Отец его, напротив, был человеком на редкость смирным и нелюбопытным. Он еле слышно ворчал на сына, когда тот пытался высмотреть какую-либо диковинку или подслушать очередную байку.
        Алони рос мальчиком добрым и сообразительным. Только вот на подначки поддавался легко.
        В доме господина детей прислуги было всего трое - Алони, сын садовника, да брат с сестрой, дети одного из старших слуг. И если сестричка была созданием робким и части, отведенной служанкам, не покидала, то братец ее вечно нос задирал - как же, порой его удостаивали поручением - куда-то сбегать и что-то передать. И господина он видел куда чаще Алони - тот, почитай, за все время со дня приезда Высокого лишь несколько раз удостоился такой чести. И то на него внимания обратили не больше, чем на кузнечика в траве.
        Весь вечер Алони думал и уже хотел отказаться от спора.
        Отец же ветви у кустарника подрезал и ни о чем плохом не догадывался. Ему посчастливилось - на прежнем месте оставили лишь горстку избранных, садовника в их числе. Почему его не рассчитали - отец Алони не хотел даже думать. Он всегда трудился честно и даже мысли не допускал, что его могут счесть неугодным. От расспросов сына он попросту отмахнулся. Разговоры о хозяевах только смущали его.
        Тем более что люди Йири Алайя оказались как на подбор преданными господину и неразговорчивыми, когда речь заходила о нем. Они, похоже, любили его. А взятые здесь, в Гёру, очень быстро стали его бояться и потеряли охоту к сплетням. Новый наместник не был жесток со слугами, но и особой снисходительностью не отличался. Он никогда не выходил из себя, и голос его был мягким…
        - Правда, что наш господин - оборотень? - спросил как-то Алони у смешливой девушки, работавшей на кухне. Та в момент посуровела, прищурилась не по-доброму.
        - Иди-ка отсюда… И держи язык за зубами. А то я кое-кому намекну, что ты не слишком почтителен.
        А слухи о молодом наместнике ходили разные. Но - за пределами дома.
        Йири часто смотрел на свой дом - с легким удивлением, не в силах до конца осознать, что это - его. Не то что павильон в Сиэ-Рэн. Собственный, даже уютный. Слишком большой, наверное…
        Если бы цветок мог сам выбирать условия, где расти, наверное, он создал бы нечто подобное этому дому. Дом был уютным и, когда Йири не находился там - живым. Люди, населявшие дом, - живые. А господину их больше подошло бы общество игрушек - сиин, рукотворных драгоценных камней. Они оттеняли бы малейший его жест, создавая достойный фон для одного человека.
        Однако Несущие тень по-прежнему были не нужны - Йири слишком хорошо знал их выучку. От одного вида движений по канону сэ-эттэн накатывала непереносимая тоска.
        Слишком долго сам был среди тех, кому не позволено заговаривать первыми, кто не должен отвечать на вопросы любого, не принадлежащего к дому.
        Только он нарушал этот запрет - поздно занялись обучением.
        - Знает ли себе цену драгоценный камень? Или ему все равно? - спросил он однажды Те-Кири. Управляющий никак не мог привыкнуть к подобным вопросам, которые задавались неожиданно и совершенно всерьез.
        - Не думаю, что ему все равно, - осторожно проговорил управляющий, боясь попасть впросак. - Говорят, особо ценные камни сами выбирают себе владельца и могут погубить того неосторожного, что рискнет завладеть драгоценностью против ее воли.
        Йири поднял темные глаза:
        - Может, и так.

* * *
        - Боюсь, вы были правы, - Химару положил на колени руки, сжатые в кулаки. - Я уверен теперь, что служу не человеку.
        - И как же вы это узнали? - Тиэху подался вперед.
        - Самый сильный мой амулет раскололся в руках, когда я подошел слишком близко. Он спросил, что я держу… только спросил и улыбнулся.
        Химару чуть побледнел:
        - Бедная Окаэра.
        - Моя провинция всякое пережила, - со вздохом сказал Тиэху. - И нечисти в горах не счесть… Скажите, пойдете ли вы против него теперь?
        - Я давал клятву верности человеку.
        Торговец побарабанил пальцами по столу.
        - Следовательно, вы согласны помочь Окаэре?
        - Согласен.
        Тиэху извлек из складок одежды маленькую нефритовую шкатулку.
        - Здесь камень со священной горы.
        Приоткрыл крышечку:
        - И запомните ваши слова.
        Химару усмехнулся краешком рта:
        - Я держу свое слово.
        - Вы сможете остаться с ним один на один?
        - Могу, полагаю. Хотя это не так просто.
        - А ударить?
        - Да. Он не боец. Но с клинком против нечисти - бред. Разве что особый клинок с выгравированными молитвами.
        - Сойдет и обычный, древний… главное, отделить голову от тела, а дальше… мы позаботимся обо всем.
        - Хорошо, - просто сказал Химару.
        Тиэху поморщился:
        - Не хотелось бы, чтобы вдруг помешали. Тут нужно сонное зелье.
        - Для него? - мысль о таком убийстве была особенно неприятной. Конечно, тот должен быть беззащитен, иначе бессмысленна вся затея, но зелье - это уж чересчур.
        - Ни в коем случае, - нарушил его мысли голос Тиэху. - Что для оборотня какие-то травы? Заснуть должна его охрана.
        - Все будет в порядке, - сказал господин Тиэху своему другу, одному из судейских чиновников. - Он сделает все, что нужно. Я его убедил.
        И невольно поежился:
        - Только боюсь, не сказал ли я ему случайно чистую правду.

* * *
        Алони был вовсе не хилым, напротив, довольно крепко сшитым, но при этом очень проворным. Двигался, как ящерица. И знал про маленькое окошко возле кухни, через которое можно попасть в коридор. Сделано оно было для кошек жены одного из прежних наместников - и немного расширено юными обитателями.
        Вот через это окошко и должен был он пробраться в дом, к перекрестью коридоров, где стояла диковинка - кружевное деревце из белого нефрита - отломить лист и принести в знак собственной ловкости. Что будет, если поймают, мальчик старался не думать. С ним-то ладно… а вот отец места лишится наверняка.
        В саду никого не было. У отверстия, скрытого плетями дикого винограда, Алони очутился без помех. Пролезть через окошко мог только ребенок; даже Алони порвал одежду и чуть не застрял. Отдышавшись, он осмотрелся - никого, только девичий смех доносится из-за стены. Впервые он в доме. Отец умер бы на месте, увидев здесь сына. Такой страх вдруг накатил - хоть обратно лезь. Алони помотал головой и на цыпочках пошел вперед. Приятель хорошо описал ему дом…
        Не дыша, мальчик пробрался в другой коридор и заскользил к заветному дереву. Ему везло - дважды Алони почти заметили, причем один раз - охрана. Сердце колошматило по ребрам - казалось, перебудит весь дом.
        До дерева Алони добрался довольно быстро, но мальчику казалось, что прошел год.
        Красиво тут было, уютно. Зеленые тона - словно в саду. На золотистой решетке извивался дракон в окружении морских змей, из напольной вазы выглядывали белые цветы - каллы.
        А как оказался на месте, обмер, любуясь на диковинку. Теплые отблески заката золотили камень - дерево словно дышало.
        Тут раздались шаги - и вышел человек, по форме - один из охранников. Да к тому же из старших, кажется. Настороженно посмотрел по сторонам - Алони чуть не расплющился за мраморной кадкой, пытаясь стать тенью. Но человек его не заметил - мальчику показалось, он чем-то озабочен.
        Потом Алони услышал разговор.
        Человек заговорил с охраной, рассмеялся негромко - неестественно, показалось Алони. Он понял - посты проверяют. Проверявший протянул что-то охранникам. Те взяли, ответили шуткой и замерли снова. Человек отодвинул дверь, вошел в комнату, пробыл там недолго. Мальчик сообразил - осмотрел ее, пустую - на всякий случай, наверное.
        И ушел.
        А потом время потянулось. Мышцы затекли, а он боится сдвинуться с места, чтобы не поднять шум. Тоскливо на душе - ведь найдут! И прогонят отца с должности.
        В коридоре было пусто. Однако, стоило мальчику приподняться, как назло раздавался шорох или чьи-то шаги неподалеку. В конце концов ему начали мерещиться человеческие силуэты повсюду, и он едва дышал.
        Потом легкая фигура скользнула по коридору и скрылась в той самой комнате - Алони сумел заметить, как почтительно склонили головы охранники.
        Сердце выписывало в груди круги и зигзаги. Но ничего… обошлось.
        Алони почти заснул, скрючившись за кадкой. Пару раз пробежавшие слуги его не замечали.
        Потом Алони очнулся от оцепенения и бросил взгляд в коридор. Никого. На стене сзади горят две лампы. А напротив двери, куда вошел господин, лампа погасла.
        И часовые… сидят на полу, прислонясь к стене.
        Мальчик помотал головой. Потом чуть не завопил от ужаса - показалось, что перед ним мертвые. Один из стражников шевельнулся и что-то бормотнул, не поднимая свесившейся на грудь головы. Алони вздохнул облегченно. Спят…
        Потом ему словно шило в спину воткнули - как спят? Часовые? Что на них-то нашло?!
        Потом вспомнил человека, который дал что-то стражникам…
        В коридоре пусто - и справа, и слева. Пусто и тихо.
        Мальчик уже хотел убежать - но вспомнил про слово, которое отец давал молодому наместнику. Сам Алони ничего не давал… ну и что?
        Страшнее всего было идти мимо спящих. А вдруг они все же мертвые и сейчас схватят за ногу? Чуть не взвизгнув, он зажмурился, переступил через лежащую руку и потянул створку двери.

* * *
        У окна - кушетка и маленький столик. Темно-золотой огонек свечи вздрагивал, покачивался, и в его свете знаки на листе бумаги, казалось, текут и шевелятся. Сидящий у окна о чем-то крепко задумался - не заметил, как дверь отворилась и в проеме голова мальчика появилась.
        Стоять на пороге оказалось страшно вдвойне. Мальчик съежился и просочился в комнату. Притворив дверь, скрючился у косяка, не сводя взгляда с чуть освещенного свечой профиля.
        Осознал, что сам привел себя в ловушку. Полная неподвижность и золотистый отблеск на лице - сидящий у окна не был человеком. Стоило увидеть его таким - наполовину тенью, чтобы не осталось сомнений.
        Алони всхлипнул и прижал кулаки к лицу, пытаясь загнать обратно невольный звук.
        Йири резко обернулся - фигурка на корточках словно еще вдвое уменьшилась, стараясь вжаться в стену. Волосы встрепаны, одежда разорвана.
        - Хорошая у меня стража, - холодно проговорил Йири. - Кто ты?
        - Алони, мой господин. Сын садовника… я знаю дом… - он запнулся, не зная, как и что сказать, да и в рот словно паутины набили.
        - Пора бы узнать его и остальным моим людям. Встань. Говори. Что ты здесь делаешь?
        Алони поднялся на ватных ногах.
        - Я хотел… вот, - он показал отломанный листок и запоздало сообразил, что уж об этом стоило промолчать.
        - Мы поспорили… - обреченно, шепотом он рассказал обо всем. О том, что случайно увидел. Говорил невнятно и сбивчиво, а его все не прерывали. И удивился несказанно, когда господин отвернулся и шагнул к двери, рассматривая задвижку. Потом отворил створку - охранники спали, прислоняясь к стене. Лампа погасла или ее погасили.
        Господин встряхнул одного и другого за плечо - охранники не просыпались.
        - Задвижка сломана, - тихо проговорил господин. Тут Алони всем существом своим осознал, во что ввязался, и, вскочив, чуть не заорал. А господин продолжил тихо и напряженно, положив руку ему на плечо:
        - Нет, мальчик. Останься.
        Снова коснулся задвижки. Сломана. А с виду все в полном порядке, дверь запрешь, и не заметишь. Покачал головой. Усмехнулся краешком губ. Заметил, с какой отчаянной, перепуганной надеждой смотрит на него мальчик. Трясется, глаза огромные, как у совы. Но он смелый… очень смелый. Только сам не догадывается.
        - Уходите отсюда!
        - Нельзя… - сомнение в голосе. - Нет. Сейчас у меня есть преимущество, понимаешь? Что же… помоги мне, раз тебя прислало сюда Небо.
        - Но… что я могу? - выдавил Алони.
        - Обманывать стражу - превосходно умеешь, - голос был совсем тихим - шелест ветра в опавших листьях. - Делай, что я скажу. Да успокойся же…
        Он повернулся к окну, задумался на секунду. Шагнул к занавеске, потом повернулся к Алони:
        - Я буду здесь. А ты займешь мое место. Ты ниже меня, да, но в темноте этого сразу не разберешь. Ложись.
        Алони прикусил губу.
        - Меня… меня же…
        - Не спорь, - голос был мягким и очень холодным. Алони послушался мгновенно, испугавшись одного этого голоса больше, чем всех убийц, вместе взятых.
        - Хорошо, - наместник скользнул к стене, опустил перед собой тонкую ткань. Йири видел все в комнате. Его же заметить было нельзя.
        - Алони…
        Мальчишка вскинулся.
        - Если тебе не судьба умереть в эту ночь, ты не умрешь. Лежи тихо. Я знаю, что делать. Я поверил тебе. А ты мне веришь?
        - Да, мой господин.
        - Тихо, - еще раз повторил он. - Лежи и не двигайся. Иначе нам обоим придется плохо.
        Коснулся фитиля свечи - пламя погасло.
        Не было слышно ни звука. Прошло не больше двадцати минут. Потом дверь бесшумно открылась. Фигура в синем - сейчас она казалась черной - скользнула к кровати, на ходу доставая из-под одежды оружие.
        Рука взвилась в воздух - тогда прямо из стены появилась тень.
        Химару опешил.
        -Ты ошибся, Химару, - прошелестел мягкий холодный голос. - И я тоже… Но сегодня я умирать не собираюсь.
        Глаза молодого наместника мерцали, отражая слабый свет луны, проходящий сквозь пластины оконного занавеса. Свет падал на его лицо, и лейтенант явственно увидел знак «лапки» на лбу… или почудилось? Вскрикнув, он сделал выпад - но анара уже нашла его горло. Он забился на полу и замер, вцепившись в уже бесполезную лэ, - потерял всего пару секунд, испуганный игрой света ни лице Йири Алайя.
        Мальчик окаменел - и не издал ни звука, даже когда светлая полоска метнулась к горлу вошедшего, даже когда тот с тихим хрипом упал, только раз вскрикнув - даже тогда Алони не пошевелился.
        Йири склонился над бывшим лейтенантом. Опустился на пол, протянул руку, коснулся руки мертвого.
        - Химару… Спасибо. - И добавил бесцветно и глухо: - Мне еще многому надо учиться.
        Опустил голову и не двигался какое-то время.
        - Ты… - наконец повернулся к Алони, похоже, только что про него вспомнил. И лишь тогда мальчишка издал полузадушенный звук и сполз на циновку… А Йири продолжал неестественным, шелестящим голосом:
        - Меня уже пытались убить, и не один раз. Он не знал, что я умею обращаться с анарой. Мало кто знает.
        - Вы… что будет со мной, господин? - выдавил из себя Алони.
        Йири выглянул в коридор, громко кликнул слуг. Повернулся к мальчишке.
        - Ты молодец. Не дрожи так. О тебе позаботятся.
        Кто составил зелье, узнать было невозможно. Орехи гела - сильное средство. А двое, стоявшие на посту, не хотели его крови. Но оказались бы виновны в его смерти, случись все немного иначе. И были обречены. Один из них, средних лет, был полностью раздавлен сознанием своей вины. Другой, совсем молодой, пытался как-то оправдаться. Он видел сожаление в глазах своего господина - но это ничего не меняло.
        А голос молодого наместника звучал негромко, и говорил он безукоризненно вежливо, мягко, словно и не с преступниками. Только совсем неживым был голос.
        Слугам и приближенным было бы проще, если бы их господин в гневе напоминал чудовище, дышащее огнем. А неестественность эта пугала куда сильнее.
        Только Те-Кири не был испуган. Как бы ненароком коснувшись руки господина, он отметил, что пальцы его холодны и дрожат.
        - Прошу вас, мой господин, - Те-Кири склонился к нему. - Оставьте их сейчас. Выйдем со мной на пару минут.
        Тот глянул сквозь него и безразлично кивнул. Оказавшись в соседней, пустой комнате, Те-Кири позволил себе то, что еще ни разу не позволял. Он взял Йири за руку, заставляя сесть и откинуться на мягкую спинку. Лицо Йири сейчас казалось бледнее, чем в присутствии слуг, он смотрел мимо управляющего. Волосы рассыпались по плечам.
        - Я так устал, Те-Кири, - еле слышно произнес он. Слова прозвучали совершенно отстраненно - не жалоба. Просто слова.
        - Знаю, - управитель выглянул в коридор и распорядился:
        - Горячего вина с пряностями, да поживее!
        - Не надо.
        - Уж сегодня послушайте старого человека, - не менее властно сказал Те-Кири.
        Слуга возник словно из ниоткуда - с кубком в руке.
        - Брысь! - велел Те-Кири, забирая кубок, и вернулся к наместнику.
        - Пейте, - почти приказал он, отбросив условности. Против ожидания, Йири даже чуть улыбнулся - и подчинился. Скоро на его лицо начала возвращаться краска.
        - Не сочтите за дерзость… Я не думал, что вы на такое способны, - с нескрываемым уважением произнес управитель.
        - На что? На убийство?
        Те-Кири замялся. Он терял былую уверенность по мере того, как к наместнику возвращались силы.
        - Я должен закончить. Что было, того нет, - Йири перевел дыхание, отвел волосы со лба. Еще пару секунд позволил себе посидеть, откинувшись назад. Потом встал.
        - Алони - тот мальчик - должен оставаться на месте. Пусть не спускают глаз. Я пришлю за ним.
        Управитель посмотрел на Высокого с глубоким сомнением. Все-таки Йири нужен хороший отдых. С самого приезда сюда - он один. А сегодня…
        - Мой господин… может быть, позже?
        - Сейчас. - Он повернулся и вышел из комнаты. Через минуту Те-Кири услышал его голос, отдающий распоряжения.
        Больше в доме виновных не нашлось. Химару действовал в одиночку.

…На другую ночь загорелся дом одного крупного чиновника - хозяин задохнулся в дыму. Еще один человек, богатый торговец Тиэху, был найден утром у каменной лестницы, ведущей в Алый квартал. Видимо, споткнулся и скатился по ступеням - и умер, ударившись головой о камень.
        Об этих новостях Алони не узнал.
        Весь этот день и последующий он словно качался в мутно-молочной дымке. Его не тревожили, только приносили еду - лучше, чем ему доводилось когда-либо пробовать - но он не мог есть. Он видел перед собой лицо Химару, когда тот закричал. Чего тот испугался? Почему ударил не сразу? И слова наместника: «…не знал, что я умею обращаться с анарой. Мало кто знает…» Как светлейший господин Алайя хранит свои тайны, Алони догадывался. Мальчишка-садовник не должен владеть ни одной из них. Даже если он оказал невольную помощь… но люди Первого и Второго круга платят не так, как прочие - ими движет совсем иное. Никто из низших не осмелится потребовать у них платы.
        Один раз еду принес парнишка года на четыре постарше Алони - его звали Ниро и он состоял при господине. Хоть они почти не общались раньше - сын садовника мало кому был нужен, сейчас в его взгляде мальчику почудилось сочувствие. Но и Ниро ничего не сказал.
        Под кожей словно ледяные муравьи… Было бы не так страшно… если бы не слухи. Если господин - оборотень, и не какой-нибудь, а из тех, кого стараются не называть… Алони не задержится на этом свете. Он хорошо запомнил смерть Химару. Что увидел приближенный наместника на лице господина? Ииширо не всегда убивают быстро. Они могут и поиграть с человеком.
        Поздно вечером Алони позвали. Провели на конюшню - подле нее стояли оседланные лошади. Господин ждал его, одетый для верховой езды. Алони не подозревал, какую битву пришлось наместнику выдержать с командиром охраны и с Те-Кири, не желавшими отпускать его в одиночку - да еще сразу после покушения.
        - Вот как раз сразу и можно, - устало возражал Йири. - А потом снова будет нельзя…
        Настоял на своем. И теперь бросил взгляд на испуганного мальчишку:
        - В седле удержишься?
        - Да, господин…
        - Давай! - тот вскочил не больно красиво, но довольно ловко.
        - Где научился?
        - Дружил с конюхом… прежним…
        - Ясно. - Взлетел в седло сам, направил лошадь к малым воротам неспешной трусцой. Так, не торопясь, доехали до поворота реки - из дома его было видно. Наместнику, похоже, темнота не мешала. У Алони вновь засосало под ребрами - страшно.
        - Боишься? - бросил тот, не оглядываясь.
        - Да… Простите меня…
        - Не за что. Кошки тоже видят в темноте. Или их ты тоже причисляешь к нечисти?
        Он все понимал. И смеялся, кажется.
        - Приехали.
        Остановил лошадь, спрыгнул на землю - вернее, в густую душистую траву. Алони последовал его примеру. Направились к реке - она поблескивала в свете ущербного месяца. Господин опустился в траву, смотрел на ночную реку. Страх Алони начал понемногу проходить.
        - Хорошо… Я почти благодарен Химару - если бы не эта история, меня так и не выпустили бы из дому одного.
        - Но сейчас…
        - А сейчас они растерялись, - в голосе наместника определенно слышался смех, только веселья в этом смехе не чувствовалось. - Я сказал чистую правду - сегодня не тронут. Если среди моих людей нет еще одного предателя. А в таком случае пусть убивает - тот, кто оказался столь слеп, не заслуживает жизни.
        - Вы сами отбирали людей, господин?
        - Да… И мне помогали те, кому я полностью доверял. Опытные и умелые.
        Плеснула рыба. В кустах кто-то зашуршал. Алони, привыкший ночевать в стенах дома, а не на воле, придвинулся ближе. Тот попросил - не приказал:
        - Расскажи о себе…
        Мальчишка сбивчиво начал рассказывать. Короткая жизнь - ничего интересного. Но постепенно, чувствуя искренний интерес, разговорился. И все мечты готов был выложить господину. Но тот спросил сам:
        - Чего ты хочешь, Алони? Тебе нравится работа в саду?
        - Я люблю сад, - мальчишка покраснел, но в темноте этого не было видно. - Но… он такой маленький. Я хотел бы увидеть больше.
        - Что же?
        - Не знаю… мир… или хотя бы немножко…
        - Я отправлю тебя в Сиэ-Рэн - если хочешь, конечно. Ты сможешь учиться. Когда-нибудь твоя мечта исполнится, - по голосу было ясно, что он улыбается.
        - Господин, - проговорил Алони обрадовано и растерянно одновременно. - Я очень хочу учиться… но еще… я хочу служить вам.
        - Будешь. Когда вернешься.
        - Я… не могу учиться здесь?
        - Можешь, конечно, - он то ли загрустил, то ли задумался. - Но разве можно сравнивать Столицу и здешний край? В Сиэ-Рэн ты будешь жить в достатке… и в безопасности… даже если я уже не смогу ничего.
        - Почему не сможете?
        Тот помолчал, подбирая слова.
        - Ты выиграл у того, с кем спорил… верно?
        Мальчик кивнул. Господин продолжил:
        - Вот и я… тоже кое-что обязан выиграть. Свою жизнь хотя бы.
        Алони не сразу понял, что плачет - его, словно малолетнее дитя, пытались отправить в безопасное место. А ведь он…
        - Я хотел бы знать, что мой младший брат вырос похожим на тебя, - нарушил его обиду негромкий голос. - Отчаянный ты…
        - А вы… давно не виделись, господин?
        - Давно. Мне сказали, он умер - но я все же надеюсь, - совсем тихо добавил.
        Алони молчал. Обида была забыта.
        - Мой господин… айтэ иру эрэйна, - наконец произнес он, и сказанное было словами верности. Йири Алайя взглянул на него и чуть улыбнулся - грустно и отрешенно. Забирающий души… А ведь высказал то, что думал.
        Алони теперь принадлежал ему целиком.
        Глава 4. НАЙЛИ
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        Сегодня, в третий день месяца Рыси, вернулся мой брат. Я очень рада. Не видела его больше двух лет. Он мало изменился, все такой же отчаянный и задиристый. В детстве мы с ним часто устраивали потасовки, доводя до ужаса взрослых. Вспоминаю - и улыбаюсь. Когда мы не ссорились, любили бродить по зарослям бересклета, куда почти не проникает свет. Я рассказывала брату страшные сказки, а он надо мной издевался и говорил, что застрелит любое чудище, появившееся в наших владениях. Он уже тогда великолепно стрелял из лука. А в монастыре стал настоящим мастером. Он, как всегда, немного задается и не сомневается, что главный приз на состязании достанется ему. Я поддразниваю Найли, а он злится. Какое же он дитя, хотя младше меня всего на год.
        В монастыре принята короткая стрижка, и он стал такой забавный. У него круглое лицо, - мы не очень похожи, разве что глазами. Но мы оба непоседливы и постоянно ведем себя не так, как положено детям почтенной семьи. Только он куда более резкий, порывистый и все время бросается из крайности в крайность. По лицу всегда можно было прочесть все его чувства.
        Одеваться он начал проще, чем раньше. С показным пренебрежением отзывается о модах. Но я знаю, он хочет нравиться. Он хочет с таким же небрежным видом рассказывать мне о своих сердечных победах. У нас никогда не было тайн друг от друга.
        Завтра праздник Девятого дня. Будут состязания по стрельбе и верховой езде. Жаль, я не могу участвовать. В седле я держусь не хуже многих. Конечно, и женщину могут допустить в число прочих, такое бывало - но мой отец этого не переживет. Ах… кого я обманываю. Я просто боюсь оказаться с ним лицом к лицу. Если бы он захотел стать участником скачек на лошадях, он вышел бы победителем - в этом мало кто сомневается. Но он не хочет… Да зачем ему? Он не нуждается в подобных доказательствах.
        Я недавно писала, что у нас с братом нет тайн друг от друга. Я ошибалась. Я никогда ему не расскажу. А другие… они мало знают. К тому же делиться с Найли сплетнями насчет любимой сестры - дело рискованное.
        Братишка выглядел радостным, словно задиристый игривый котенок. Мраморная тэй шла ему - я сама настояла на такой одежде. Зато теперь брат вписывался в изящную толпу молодых людей из лучших домов. На рукавах был вышит тонкий черный узор - повилика и летящие птицы. Птицы должны были помочь верно направить стрелу, а повилика - притянуть к нему удачу. Погода была чудесная - тепло, но облачно, дул совсем легкий ветерок. У Найли был красивый черный лук и стрелы с синими перьями.
        Первыми проводились состязания лучников.
        Мы с Ясу заняли удобное место. Я с удовольствием села бы прямо на траву, она выглядела очень мягкой и нежной. Но это было невозможно. Я так волновалась, что едва не расплела закрепленную на виске косичку. Никак не справлюсь с этой детской привычкой.
        Мишеней было пять. Самая сложная и далекая изображала многоглазую птицу. Попасть следовало в каждый глаз.
        Очередь Найли подошла скоро. Он весело улыбнулся мне. Брат прекрасно поймал ветер, и только одна стрела немного отклонилась от цели. Мне захотелось запрыгать на месте и завизжать. Кажется, я и впрямь подпрыгнула… во всяком случае, Ясу ухватила меня за рукав.
        Лучше брата не оказалось никого. Хотя у него было два сильных соперника. Один из них немного замешкался и допустил ошибку, а второй сделал все точь-в-точь как Найли, только стрела его отклонилась вправо, а не влево. Конечно, мне было немного обидно, что брат не станет единственным победителем. Но признаю, его противник тоже достоин победы.
        Я подумала, что брат теперь будет задаваться целую неделю. Но все равно я была за него очень рада. А он даже не подошел, помахал мне рукой и влился в компанию старых друзей на другом конце поля. Не очень приятно, хотя другого я и не ждала.
        А потом были состязания конников. Награды победителям должны были вручать под самый конец.
        Когда появились всадники, я почувствовала, что мне трудно усидеть на месте. Ясу опять предостерегающе вцепилась в меня. Она совсем меня не поняла. Я всего лишь хотела убежать. Потому что…
        Он обвел глазами всадников - и, честное слово, лицо его было радостным и оживленным. Потом увидел меня среди зрителей - и какая-то странная усмешка появилась на губах. Вряд ли кто это заметил, может быть, мне и показалось. Он глянул мне в глаза, прямо, как будто я стояла в двух шагах от него. И отвернулся.
        Я не сразу поняла, что произошло. А потом…
        Он хотел видеть меня среди участников. А я испугалась.

* * *
        Потом награждали победителей. Победители в скачках и выездке получали великолепных коней, белого и вороного. Лучники, двое, которые оказались лучшими, - драгоценные луки из темного дерева с тонкой золотой насечкой: украшение не казалось лишним на отличном оружии.
        Наместник поднялся, приветствуя победителей, и вручил луки сам. С легкой улыбкой - обоим, но взгляд его задержался на брате Юхимэ чуть дольше.
…В монастыре Найли видел изображения Детей Облаков. У них были такие же отрешенные лица, прямые взгляды, находящие нечисть даже под корнями гор. Они так же казались состоящими из света и небесной пены, а не из плоти. До этого момента Найли как-то не удосужился толком рассмотреть нового хозяина Окаэры - кого прислали, того и прислали, после двухлетней отлучки куда интереснее было болтать со старыми друзьями. И когда те взахлеб рассказывали о произошедших переменах, только морщился. Подумаешь…
        Теперь жалел, что не слушал их речи.

* * *
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        - И что ты о нем думаешь? - скрывая собственные мысли, спросила я.
        На лице Найли появилось робкое выражение, порядком меня удивившее.
        - Я… видел такое лицо у статуэтки в монастыре. Я думал, таких не бывает в жизни.
        - Однако же он вполне есть, - со смехом сказала я, - и даже успел навести свои порядки.
        - Знаю. Слышал, - коротко ответил брат и продолжал думать о чем-то своем. Я снова затормошила его:
        - Приятно быть первым, да, братец?
        - Я не был первым.
        Я просто остолбенела. Слышать такое от самолюбивого брата - это уж слишком. А он продолжал:
        - Я хотел бы стать самым лучшим…
        - Ты всегда этого хотел, - я повела плечами.
        - Теперь особенно.
        - Почему?
        Найли, казалось, меня не услышал. Обидно. Я попробовала зайти с другой стороны.
        - И чем ты займешься теперь, после того, как со всеми повидался? Будешь развлекаться? Или попробуешь добиться хорошего места? Или, может, в Гёру тебе скучно, и ты вернешься в свой монастырь упражняться в стрельбе? Зато лет через пять наверняка станешь самым искусным…
        - Я никуда не уеду, - кажется, он не понял, что я его поддразниваю - в голосе появились упрямые нотки. - Я знаю, чего хочу.
        О, в этом я не сомневалась. Если Найли придет что-то в голову, оттуда этого не выбить даже осадным тараном. Только хочет он обычно недостижимых вещей. Как и я, впрочем. В детстве я как-то увидела, как луна дрожит над отрогами Юсен. И захотела луну. Я ревела три дня подряд, меня никак не могли успокоить. Конечно, луны я не получила. А Найли однажды вознамерился приручить детеныша лесной собаки. Мы жили тогда у тетки, в глуши. Щенок искусал его, но Найли оказался упрямей. И вскоре тот позволял себя гладить…

* * *
        Те из приближенных, что всегда находились рядом с господином, назывались Внутренней свитой. Внешней - те, что удостоились права просто бывать рядом. Людям из Внутренней доверяли поручения, требующие ума и преданности.
        Такие люди окружали любого наместника, и Йири Алайя исключением не был. В провинции не соблюдали четкого разделения Внешней и Внутренней свиты, он же больше доверия оказывал приехавшим с ним из Столицы; но среди доверенных лиц были и уроженцы Окаэры. Но даже от Внутренних он держался на некотором отдалении, не одарив никого своей дружбой.
        Молодежи в Окаэре было много - хотя большая часть рвалась в Столицу. Сейчас оставшиеся стремились к Йири Алайя, словно пчелы к цветку-медоносу. Он будто частичку Столицы с собой привез и с готовностью принимал молодежь, хоть сам оставался закрытым.
        Найли выделялся среди остальных мальчишеской порывистостью и непосредственностью. Он прямо наизнанку выворачивался, чтобы показать себя достойным оказанной чести. И в свите скоро заметили, что он развлекает господина, который относится к Найли снисходительно и все чаще обращается к нему. До этого Высокий так не выделял никого из местных.
        ЗАПИСКИ ЮХИМЭ
        - Скажи, сестра, - голос нарочито небрежный; даже не скрывает фальшивого тона. - Он хотел взять тебя к себе в дом?
        - Если бы знать, - я вздохнула. - Отец говорил с ним… зря.
        - Ты жалеешь? Ты этого хотела?
        - Не знаю, - сказала я искренне. - Я не понимаю его. Загадка прекрасна, когда тебя отделяет от нее расстояние. Вблизи она пугает.
        - Женщины, - с легким презрением отозвался Найли. - Сами не знаете, что вам нужно.
        - А ты, как я понимаю, знаешь?
        - Да!
        Я теребила прядку волос.
        - У меня нет ревности. Жаль, что я перестала быть ему интересной.
        - Говоришь так спокойно? Где же твоя гордость? - мне показалось, что брат насмехается надо мной. Нет. В нашей семье раздора не будет.
        - Я струсила дважды, если не больше. Все справедливо.
        - Знаешь цветок, который растет в горах? - резко спросил Найли. - Только сильные и отважные могут преодолеть снега и ущелья, чтобы хоть раз увидеть его.
        - И сколько их гибнет в дороге?
        - Я не боюсь смерти, - усмешка легла на его губы. - Тот, кто дрожит, никогда не достигнет цели. Только лучшие достойны стоять рядом с ним - ну, так я буду лучшим. Я всегда этого хотел - теперь знаю, ради чего.
        -Ты отважный охотник, великолепный лучник, дерзкий огонь. Думаешь, этого хватит?
        - Не хватит - я стану большим.
        - Не станешь выше себя, - я только вздохнула. Как изменилось все. Словно я не на год была теперь старше - на десять. - Он - цветок изо льда, который не тает. Любоваться - можно, тронуть - нет. Замерзнешь и руки поранишь.
        Брат лишь скривился презрительно и повторил:
        - Женщины…

* * *
        Белые птицы летели над озером. Не меньше десятка. Сюда нечасто залетают лебеди - и теперь свита Высокого и гости любовались ими.
        - Позвольте мне выстрелить! - воскликнул Найли.
        - Хочется показать свое мастерство? Ценой жизни птицы? - непонятно, пришлись слова Найли по душе господину или нет. - Если тебе нужен этот выстрел…
        Найли просиял, вскинул лук - целился недолго, но птицы далеко улетели. Потом натянул тетиву, и сразу двое лебедей начали падать.
        - Жаль птиц. Но мне нужны хорошие стрелки, - сказал господин Алайя и позволил Найли отныне сопровождать себя вместе с другими избранными.
        Юхимэ радовалась за брата. О Йири Алайя она думала с грустью, считая, что сама виновата в совершенных ошибках и в чем-то, чего не способна понять. Но, видимо, судьбе так было угодно.
        А Найли двигался вверх медленно и упорно, выполнял различные поручения - сестра и подумать не могла, что он способен настолько гордиться службой, в сущности, службой пустячной - ему не доверяли серьезных дел.
        Одно не слишком нравилось Найли - слишком частые вопросы Высокого о сестре. И внимание, с каким он слушал ответы.

* * *
        Проезжая по улице, услышали громкую пьяную песню. Человек не старше сорока, судя по одежде, из мастеровых, привалился к стене и орал бесконечный куплет, перемежая его ругательствами в адрес Йири.
        Двое горожан помоложе пытались привести пьяного в чувство - заметили всадников, и лица их стали оттенка молодой зелени. Едва уловимым жестом Йири дал понять охране
        - прогоните. Горожан словно ветром сдуло.
        Йири спрыгнул наземь и подошел к пьяному, остановился, разглядывая. Тот дружелюбно указал на него рукой:
        - А ты на него похож. Только он во… - непослушными пальцами изобразил подобие вскинутых звериных лап с когтями и скроил страшную рожу. - А так похож… Глазищи жуть, прямо как у тебя. А по ночам кровью питается! Только я его не боюсь! - и захохотал во все горло.
        Охрана взялась было за него, но Йири качнул головой:
        - Пусть… Он ведь сейчас совершенно счастлив. Посмотрите… этого так не хватает. Пусть. Только с улицы его уберите.
        Взлетел в седло, сказал, поворачивая коня:
        - Когда протрезвеет - в копи. Я не могу позволить говорить подобные вещи.
        И умчался, сопровождаемый остальной свитой.

* * *

…Скользит ладонь, то раскроется, то сожмется, играет со светом, играет с тенями. Скользят по ладам пальцы музыкантов. Переливается голос - не то речь, не то песня. Медного цвета кожа, упругая, как звук барабана, свежая, словно роса. Смеются глаза
        - вскинуты руки, причудливый танец. И, словно оттенки на шелке, перетекают друг в друга движения.
        Айхо Инорэ, Алый цветок Окаэры.
        Ему еще не сравнялось пятнадцати. Талантлив - но более, чем игрой, знаменит он своей красотой, и дарит ее щедро, как воду - родник, и собирает, как дань, восхищение.
        Легко прийти к нему в дом. и остаться легко. Алый цветок, весенняя птица - он часто смеется.
        И важные бывают у него гости - Айхо все принимает, как должное.
        Он, игрушка, играет с поклонниками своими.
        В театре онна актеры не носили масок, и, хоть пользовались гримом, не при всяких ролях он скрывал лица. В отличие от театра гротеска аэмара и женского театра киири, говорящего о мире привычных вещей, актеры онна воплощали на сцене легенды и мифы. Актеры обязаны были уметь многое - в совершенстве владеть телом и голосом, перевоплощаться и в зверя и в птицу - лишь одним движением рук. Если же они умели играть и петь, да еще обладали красотой, перед ними преклонялись, как перед чудом. Что не мешало видеть в них лишь забаву. В театре онна не было женщин - разве что помощницы за кулисами. Очень редко это правило нарушалось - но даже тогда женщины старались скрыть свой пол.
        В театре Рэита таких не было. У Рэита был Айхо, который мог становиться кем угодно, хоть полуслепым стариком - однако лишь безумец стал бы использовать подобное существо на таких ролях.
        Он играл не людей - героев легенд, посланников неба, персонажей мифов и сказок. Но сам был человеком.
        Наверное, похвал ему доставалось несколько больше, чем он мог заслужить игрой - ему достаточно было взглянуть, качнуть головой, сделать пару шагов - и персонаж сливался с ним воедино, прекрасный до головокружения. Но был все тот же Айхо, не больше, не меньше. У него была счастливая внешность - но именно благодаря ей он не столько играл, сколько использовал собственное очарование.
        - Он хорош, - сказал как-то Йири. - Но я видел лучше. Будь у него длинный нос, мальчишка не заставил бы зрителей плакать. Я видел таких, что могли - хотя были весьма некрасивы.
        И больше не вспоминал имени Айхо.
        Желая порадовать господина, один из недавно принятых во Внешнюю свиту преподнес роскошный подарок - близнецов лет четырнадцати, мальчика и девочку, редкостной красоты. Даритель утверждал, что они всему обучены. Те-Кири, присутствовавший при разговоре, аж засиял - наконец-то правильным станет дом!
        Но господин отказался брать к себе близнецов и, похоже, был недоволен.
        - Вы же украшаете дом редкими картинами и статуэтками! - пробовал Те-Кири подступиться иначе.
        - Такими, с лентой - не хочу, - был короткий ответ.
        - Это их предназначение! Служба, если угодно! Неужто ребенок из бедной семьи откажется от такого места?!
        - Я бы отказался, - произнес Йири необычайно для себя язвительно.
        Те-Кири только рукой махнул. У господина вкус безупречный, но почему он не выносит Несущих тень, предназначенных для службы и украшения дома? Ответа не находил.

* * *
        Орлы-черноноги гнездились на северных скалах и в предгорье Юсен появлялись нечасто. Поэтому, завидев парящего под розоватыми перистыми облаками орла, Найли вскрикнул и вытянул руку вверх:
        - Господин, смотрите!
        Вся свита наместника вскинула глаза, а орел, будто почуяв внимание, спустился ниже
        - черный, с белыми и бурыми полосками на хвосте.
        - Высматривает добычу…
        - Нет, не похоже, - орел кружился над всадниками.
        - Вестник?
        - Орлы слишком гордые птицы, чтобы нести малую весть. Если он и впрямь посланец Неба, послание его серьезно.
        Розовые метелки-соцветия пахли сладко, и копыта коней приминали их - а орел не отставал от скачущих.
        - Вестник? И к кому же он прилетел?
        - К первому увидевшему, - засмеялся кто-то, а Найли довольно вскинул подбородок. Орел… высокая честь - получить знак от такого вестника.

* * *
        Йири мельком взглянул на набросок - заколка в виде раскинувшей крылья птицы. Аоно просил - по этому рисунку хотел сделать подарок племяннице. Немного недобрая получилась птица, шею изогнула пренебрежительно - пожалуй, не подойдет для подарка.
        Йири привык - когда берет кисть, рука наливается тяжестью. Словно и то, что когда-то любил, отныне запретно. Сам себе запретил - вот тело и слушается. Оно всегда слушается, как инструмент хорошего музыканта.
        Но птица… нехорошо получилось. Девочка заслуживает лучшего.
        Йири поднес листок к зажженному светильнику, но стремительная рука заслонила огонь, касаясь пламени.
        - Нет!
        - Найли, ты что?! - схватил того за руку, отвел ладонь от огня. - Ожог будет!
        - Пусть! Рука… ерунда!
        - Сумасшедший. Ты же лучник - и калечить себя из-за такой мелочи, - бросил листок на стол, и бумага, описав полукруг, упала мягко.
        - Да что мне лампа, если от иного огня нет спасения?! - Найли бросил взгляд на рисунок. - Птица эта… неправильная! Нарисуйте орла, которого вчера видели!
        Йири глянул на юношу с удивлением:
        - Орел - девочке? Что с тобой, Найли?
        Тот преклонил колени - резким движением, словно упал. Йири вскинулся - поддержать. А Найли протянул вперед ладони - легкое безумие во взоре. Слова порывистые, даже дерзкие - из самого сердца:
        - Я не могу без вас. Позвольте быть рядом всегда. Возьмите мою жизнь, мою душу - все, что у меня есть. Иначе я не смогу.
        - Ох… Какой же я дурак… - отвернулся, прикрыл глаза на секунду. Кончиками пальцев коснулся плеча Найли.
        - Встань…
        Взгляд - надежда и пламя, теперь понятно, почему не боялся огня. Светильник - ерунда по сравнению с пожаром внутри.
        Целый миг, долгий, Найли испытывал ликование - потому что сказал наконец и видел на лице господина не гнев, а… не сразу осознал, что именно.
        Растерянность. Ужас. Но только один миг… Потом лицо застыло, и то, что Найли счел отражением своего огня, ушло. Господин отвел руку и отступил - мягко и плавно.
        - Ты дорог мне. Очень. Но не ко времени подобные разговоры.
        - Почему? Разве время отведено для всего, даже для биения сердца?
        - Пожалуй, что так… Возвращайся к людям Внутренней свиты.
        - Вы хотите прогнать меня?
        - Нет… Я должен закончить обещанное, и есть другие дела.
        - Разве я вам мешаю?
        - Найли! - мерцающий голос прохладнее стал.
        - Без вас я умру, - шепчет Найли.
        - Не надо разговоров о смерти. Иди… я пришлю за тобой.
        - Как скоро?
        - Ты вынуждаешь меня отвечать так, как нужно тебе?
        Лицо Найли вмиг потеряло все краски, кроме одной - белой.
        - Простите.
        С поклоном - вышел. Стремительно. На пороге покачнулся. Не видел темного, встревоженного взгляда вслед.
        А потом взгляд наместника вновь стал отрешенным.
        Дни потянулись. Каждый такой день, словно пытка, не прекращался никак, проходил под пристальным, умоляющим взглядом - хоть слово скажи, посмотри в мою сторону! Поначалу и говорил, и смотрел - как и раньше, только самую малость расстояние увеличил. Потому что совсем, как раньше, нельзя поощрение ложных надежд. Но и подобное обращение не помогло. Тогда суше стал говорить, реже оставлять подле себя и с поручениями посылать - других.
        И сухие воспаленные глаза следили за ним все более обреченно. Пытался поговорить - поначалу Найли и сам был рад таким разговорам, потом стал избегать. Да и желания говорить уже не было. Только тяжесть на сердце.
        Те-Кири всегда чутко ловил ветер. И как этот неторопливый пожилой человек всегда оказывался в курсе событий?
        - Вас не устраивает больше Найли Саэ, Высокий?
        - Я хочу отослать его. Пусть вернется туда, где обучался - там остались друзья; или уезжает к родне в соседний город. Пусть выберет сам…
        - Он провинился в чем-то?
        Неугомонный старик! Почтительно держится, а любопытство так и светится во взоре.
        - Нет. Я всем доволен.
        - Подпишете приказ об его отъезде?
        - Ни в коем случае. Просто скажу…
        Старался не представлять себе этот разговор заранее. Не пьеса, где нужно заучивать слова. Завтра… если сумеет. И «если», пожалуй, излишне.
        Он разбирал бумаги, как всегда по утрам. Шорох листов успокаивал. Да… Йири всегда казался спокойным, но постоянно был настороже - тут, в Окаэре. Отпил немного медового настоя из маленькой чашки - Те-Кири чуть ли не силой заставлял молодого господина пить и настой этот, и всякое зелье из трав - заботился о здоровье. Дай ему волю, командовал бы, словно малым ребенком… Йири улыбнулся, вспомнив ворчанье управляющего.
        Потом вышел в открытую галерею, долго смотрел на реку Иэну. По воде плыли осенние листья. В Сиэ-Рэн были совсем другие деревья.
        Ивовый остров.
        В столице он вспоминал дом. А сейчас А дом… далеко.
        Йири вернулся в свои покои. Мальчишка возник рядом. Одним движением плеч Йири скинул хаэн ему на руки. Мальчишка с поклоном исчез. А Йири, хоть только что вернулся с открытого воздуха, стал у окна. Холодный горьковатый ветер метался по ветвям кленов и северных лип. Все предвещало дождь - но Йири знал, что дождя не будет. Пока. А скоро начнутся ливни. Осенью в предгорье Юсен не слишком уютно. Горы в дождь и туман - плачущие великаны…
        - Господин… позвольте, - послышалось из-за дверного полога - наместник часто обходился лишь им, оставляя дверь приоткрытой.
        - Что там еще? - он не любил, когда его беспокоили.
        - К вам госпожа Юхимэ… Позволить ей войти?
        - Хорошо. - Он был удивлен, и встревожен - она никогда не пришла бы к нему просто так.
        Занавес откинулся, и девушка оказалась в комнате.
        - О, Иями, что случилось? - Йири стремительно шагнул к ней. Глаза Юхимэ были красными, губы дрожали, всегда безукоризненно уложенная прическа ныне держалась на честном слове.
        - Что ты сделал с ним?! - хрипло произнесла девушка. Розовые цветы на ее атласном гэри казались насмешкой над искаженным горем лицом. - Что ты сделал?!
        - С кем?
        - Мой брат мертв.
        Йири застыл, прикусив губу. Медленно отвернулся. - Как?
        - Анарой по горлу… Почему, господин Окаэры?!
        Несколько мгновений он молчал, потом произнес:
        - Ты и сама можешь понять. Слова излишни.
        - Излишни? Меня это не касается, так? А кого касается то, что мой брат, полный жизни и сил, уходит в огонь?!
        - Ты обвиняешь в этом меня?
        - А кого мне еще обвинять? - голос почти уже не слушался ее. - Я видела, как он тенью ходил за тобой, как был счастлив исполнить малейшее поручение, как смотрел… А ты позволял это - и держал его подле себя. Ты же знал, какой он горячий и гордый! Я видела, как он замкнулся в себе, когда ты стал делать вид, что его не существует! Ты… теперь ты доволен?! Он отдал тебе свою кровь, оборотень! Если Найли сейчас смотрит на нас, он подтвердит!
        - Я этого не хотел, - Йири остался внешне спокойным. Но смотрел печально.
        - А чего ты хотел? Дальше мучить его?
        - Каждый делает выбор сам. Жаль, что он сделал такой. - Он посмотрел в глаза девушке. - Человек не должен никого подпускать к своему колодцу, да? Опасаясь, что потом у него потребуют всю воду вместе с домом? Так правильно, Юхи?
        - Ты… еще можешь говорить о неправильном???
        "Не помню, что я ему кричала. Силы изменили мне, ноги подкосились. Он подхватил меня, усадил на циновку, не отпуская. Что-то сказал. А я… ждала, не появится ли знак «лапка» на его лице. В комнате был полумрак… оборотень бы мог поменять облик. В любом случае я скоро оставлю этот мир. Никто не может так вести себя с наместником Окаэры и остаться безнаказанным. А он… тем более не позволит. Наши, ты слышишь меня?
        Права была Мышка… Такие не отпускают жертву.
        Больше я ничего не помню. Очнулась я дома. Только бы все это не коснулось отца… Ему и без того плохо сейчас. К телу брата меня не пускают. Так велит обычай. Я увижу его только завтра. Тогда он уйдет в огонь, огненная душа. Тот, из-за кого он умер, даст ли мне это время?"
        Глава 5. АОКИ

…Его шаги легки, словно у танцора, и этой легкой походкой он идет по жизням тех, что имели несчастье попасться ему на пути. Черная птица перепархивает с ветки на ветку - не ласточка, нет. Иная. Тоже безобидная с виду… Забирающие душу знают, какое обличье избирать для наивных глаз.
        Настоятель монастыря прогуливался по узенькой тропке между плотными зарослями шиповника. Желтой была просторная одежда монаха, желтыми были цветы шиповника, и желтые пчелы вились над ними. Солнечный цвет, цвет жизни.
        И стены монастыря Соами сложены из светло-желтого камня. Мерные удары малого гонга далеко разносятся в воздухе - привычные мирные звуки.
        Только ночь выдалась далеко не мирной.
        Девочка прибежала, девчонка совсем, лет двенадцати. Хоть и запрещено здесь появляться женщинам, все-таки прибежала, не помня себя.
        Так в ворота стучала, что все руки разбила о деревянные створки. Открыли ей те, что при монастыре живут временно, а обетов пока не принимали, отвели в маленькую крытую соломой хижину в углу двора, расспросили - а потом позвали настоятеля.
        Девчонка сидела, зареванная, ноги под себя поджав, глаз не поднимала, рассказывала сбивчиво.
        Настоятель вздохнул, покосился на пчел - больно уж им приглянулся цвет его одежды, не иначе как за цветок приняли.
        - Идите, идите, - пробормотал, и они, словно послушав, отлетели прочь.
        Сестре той девчушки было пятнадцать. Из милости их приняли в богатый дом, не баловали, но и не обижали. Опекун их порядком натворил дел, по мелочам, а всего набежало - не расхлебаешь и легко не отделаешься. Вот он и решил подарок преподнести молодому наместнику - старшую из двух сестренок. А она хороша была, как сказала девочка, на цветок золотого мака похожа.
        Только старшая слухов, что про господина Окаэры ходили, не вынесла и сама петлю на шею накинула. А младшая из дома сбежала.
        Монахам Соами не раз приходилось справляться с нечистью, отгонять ее от деревень, лежащих в предгорье. Только нечисть была мелкая. Против серьезного противника - что они могут?
        Журавли Иями украшают резные ворота, но не сойдут с них, чтобы отогнать страшную нечисть. И в монастыре всем не дашь приют.
        Настоятель усмехнулся невесело. Горожане могут быть спокойны, если начнут умирать люди, то в глухих деревнях. Дед его рассказывал - было такое, давно… только не наместником тогда был Забирающий души, а любимцем наместника. Потом вроде убили его, только неправильно поступили, голову от тела не отделив.
        Может, и вернулся - что для них мнимая смерть?
        - Я пойду в предгорье, - глухо и твердо говорил названый брат настоятеля. Тот молчал. Очень много лет назад они призвали в свидетели Небо скрепить их родство - а потом, год спустя, оба избрали жизнь в стенах Соами.
        - Тебе нельзя покидать братию, - продолжал он. - А послать кого-то из младших… - не договорил. И так было ясно - на опасное дело идут самые сильные.
        Больше ни слова не произнесли об этом. Пили травяной настой из темно-коричневых чашек, разглядывали плывущие облака.
        Вечером простились.

* * *
        Шу, человек, которого Йири избавил от ложного обвинения, оказался отличным следопытом. У него было нечеловеческое чутье - мало того, что он знал каждую тропку в горах, он еще предсказывал с поразительной точностью, куда двинутся те или иные люди.
        В поисках разбойничьих шаек он был незаменим. Проводил отряды, посланные для облавы на разбойников, узенькими тропками, ущельями, где на головы грозили сорваться камни - но все, кого он вел, оставались целы. И накрывали шайку за шайкой.
        На господина Шу разве только не молился. Благодаря ему мать Шу не просто жила в достатке - сын получал хорошую плату, - но и поправилась. Наместник поручил ее заботам одного из лучших врачей города, и женщина словно помолодела.
        Конечно, следопытом он был не единственным - Йири нашел и других, нашел и чем их привлечь. Но равного Шу не было.
        - Подойди. Помоги мне.
        Шу робел перед господином, хотя тот был неизменно приветлив. Кончиком кисти Йири провел по бумаге:
        - Здесь перевал Жаворонка, так?
        Охотник смотрел на разложенный лист подозрительно, узнавая и не узнавая родные места в легких изгибах - горы, ручьи, скупыми штрихами набросанные деревья.
        Красиво… маленькие горы, едва намеченные - но как настоящие. Кисть движется над бумагой, не касаясь. Замерла… Едва уловимое движение - и на листе возникает кривая сосна. А ведь и впрямь, такая растет у развилки.
        - Перевал? Да, господин.
        - Между ним и ущельем Тайро нет деревень. Как думаешь, тут хорошо прятаться?
        - Если бы я был главарем шайки, я нашел бы себе убежище здесь, господин. Там пещеры - и мало троп. Зато со скал видно все, что внизу. Легко нападать на путников и караваны, легко уходить от облав.
        - Но мы не можем оградить всю эту землю… - задумчиво описал кисточкой неровный круг. - Разве что весь гарнизон бросить туда, чтобы камня на камне не оставить. Но нельзя.
        - Чем я могу помочь, господин? - Шу подался вперед.
        - Кое-кого мы нашли. Остальные… похоже, и правда здесь. Если нельзя охотиться на них, как на волков, попробуем, как на лис. Ничего нового, верно? Скажи, где лучше разместить приманку.
        - Имеет ли смысл тратить силы на поиски мелких шаек в горах? - осторожно спросил Хэйтэни.
        Наместник, читавший письмо, стремительно повернулся:
        - Да! Одна крыса может заразить весь город. Если от набегов не страдают главные дороги, про остальное можно забыть, так?
        В намерение очистить предгорья от разбойников он, похоже, вкладывал больше, чем просто «надо». Голос его едва уловимо менялся, когда речь заходила о нападениях на деревни или обозы. В эти моменты казалось, что он способен испытывать ненависть.
        - Вы знаете, что о вас говорят в народе? - спросил Тайкено, командир личной гвардии.
        - Знаю. Мне это давно безразлично… - помедлил. - Это ведь только слова…

* * *
        Черное зеркальце - отполированный до зеркального блеска камень… Йири не видел таких, хоть в Столице было множество разных диковин. Древняя вещь…
        Когда монах чуть повернул зеркальце и скосил глаза, чтобы, не меняя почтительной позы, видеть отражение Йири, тот удивленно и заинтересованно глянул на предмет в руках монаха. Протянул руку.
        - Покажите.
        Мягко прикрыл пальцами черную гладкую поверхность. Монах на миг замешкался, но тут же отдернул руку с зеркалом. А наместник проговорил уже иным тоном, почти неприязненным:
        - Вот как…

«Он коснулся зеркала, - пронеслось в голове монаха. - Теперь я увижу лишь то, что захочет он!»
        - Что же вы? - услышал гость, застывший в нелепой позе. - Что вы хотите?
        Монах низко склонился.
        - Благословенны дни ваши и ночи… Позволите удалиться?
        - У меня нет причин вам мешать…
        Монах проклинал себя за неосторожность, шагая по глинистой узкой тропинке. Он был готов и к тому, что живым не уйдет из дома наместника. Но тот поступил умнее. Позволил вернуться. И теперь - рассказывать братьям о своем позоре? О том, что был на волосок от разгадки, но так ничего и не узнал?
        Если хозяин Окаэры не человек - отныне он будет настороже.
        - Сегодня приходил монах с зеркалом, - сказал наместник Шинори. - Не надеялся уйти живым. Ты тоже меня боишься?
        - Не так, как они, - ответил тот, тщательно обдумав.
        - Порой мне и впрямь хочется перекинуться черной птицей… и делать все остальное, чего они так хотят.
        - Не нужно, - пробормотал Шинори, испытывая неловкость - в первую очередь за то, что страх все же гнездится в душе.
        - И без того много смертей, да?
        Шинори склонил голову и молчал. Разве смеют низшие отвечать на такие вопросы?
        - Хорошо, я понимаю, - в напевном голосе слышалось легкое раздражение. - Ты все делаешь правильно… Ступай, ты свободен.

* * *
        ГОРЫ ЮСЕН. МНОГО РАНЬШЕ
        Шайка Ёро отдыхала после удачного набега. Собрались на поляне возле пещеры, смеялись, потягивали хмельное питье из фляжек. Протянули одну Аоки - тот опять отказался.
        - Почему? - поинтересовался Уж.
        - Не хочу.
        - С чего так? Не девочка вроде.
        - Иди ты… Никогда и не пробовал толком, - отмахнулся Аоки. - Мелкий был… потом, в цирке, делал пару-другую глотков - не понравилось. А на Островке кто бы позволил…
        - Сейчас-то позволено… За старые привычки держишься?
        - Просто не хочу.
        - Ты у нас еще малыш - сладкое любишь? - съязвил Суори. Рысенок только отмахнулся
        - привык к постоянному поддразниванию старшего приятеля. Сам мог ответить не хуже
        - всем в шайке Ёро так или иначе перепадало от его языка.
        - Слышали, у нас уже несколько месяцев новая власть! - лениво обронил кто-то.
        - Да что нам до них! - потянулся другой, зевнул. - В горах все равно свои законы.
        - Не скажи! Он всерьез вознамерился наводить порядок…
        - Небось, еще молодой! - фыркнул кто-то. Рассмеялись и забыли на том.
        Через некоторое время иначе заговорили. Пару шаек накрыли прямо в их логовах. Люди наместника не боялись появляться в горах - и вели их опытные проводники.
        - Занимался бы своими чиновниками! - раздраженно сказал Ёро, когда речь снова зашла о наместнике.
        - Новая метла считает себя главной в доме, - хохотнул Суори. - Неймется ему. Надолго ли хватит?
        - Ты больно-то не смейся, - резонно заметил рыжий рябой разбойник. - Когда про нового наместника услышали, так ни одна муха не почесалась, а сейчас он, поди, успел шороху навести. Если не приутихнет, трудно придется.
        - Куда уж труднее… На всех дорогах посты!
        - Ты уже испугался светлейшего господина Алайя? А знаешь, как его имя? Я как-то слыхал… Йири его зовут. Прям-таки пташка-ласточка… - прищурился Уж. Аоки чуть не подавился лепешкой, потом сплюнул с видом величайшего отвращения.
        - Ты чего? - удивился Суори.
        - Да… Мне от этого имени тошно. Кто бы там ни был этот наместник, от души желаю ему провалиться в болото.
        - А я уж подумал, что вы знакомы, - протянул Уж, поигрывая ножом.
        - Еще чего, - огрызнулся Аоки. «Знал я одного», - хотел прибавить он, однако и в этот раз промолчал. Эта ненависть принадлежала ему одному.
        Такие разговоры велись вначале. Но чем дальше, тем меньше смеха вызывало имя молодого наместника.
        ГОРЫ ЮСЕН
        - А он не дурак, - Суори был непривычно задумчив. - Даром, что молод. Да, он, пожалуй, сумеет… если раньше его не убьют. Тамошние богачи не больно-то хотят иметь над собой сильную руку.
        - Раз еще не убили…
        - Да хватит о нем! - в последнее время Аоки становилось тревожно, едва он слышал о наместнике Окаэры. По чести сказать, и повод для этого был. Словно умелые рыбаки, вылавливали его люди разбойничий сброд в предгорьях и горах Юсен. Шайка Ёро стайкой мальков ускользала от сети, но многие уже всерьез поговаривали о смене пристанища.
        А Рысенок все чаще гнал от себя неприятную мысль. Пришедшая как-то во время бессонной ночи, она изводила не хуже зубной боли.

«Это не может быть он. Если он не подох тогда во дворце, то он в Сиэ-Рэн. И за ее границы не сунется. Куда ему… да и не отпустит никто, а разве же он пойдет против воли того, кто посмел приказать?»
        Только редкие встречи с Хину отвлекали от постоянной неясной тревоги, похожей на озноб. Хину… рыжеватая горная птичка. Неправильное милое личико, робкая и вместе с тем быстрая. Она украшала себя цветами - даже дешевые самоцветные или стеклянные бусы были ей не по средствам. Зато лепешки пекла - за богатым столом предложить не стыдно. И раны перевязывала умело. А на Аоки боялась поднять глаза. Он никогда не рассказывал ей о Столице - не желал, чтобы она захотела стать похожей на тамошних женщин. Она даже пела не так, как там, - тихим, чуть ломким голоском, прозрачным, словно крылышко стрекозы. Ее руки всегда были исцарапаны колючим кустарником, которым тут кормили огонь.
        Аоки было с ней тепло и грустно. Он никогда не сказал при ней грубого слова, правда, и ласковых слов для нее не знал. Те, которые знал, не подходили.
        - Что сделал тебе человек с именем, как у наместника? - однажды спросил Суори. - Ты сам не свой, как про него упомянули. Прям заклятье какое-то, а не имя!
        Уж никогда не спрашивал Аоки о прошлом. Но видел - тот как на иголках.
        - Я служил ему, - глухо отозвался Рысенок. - Он… я не переносил его. Но, по чести сказать, он был справедлив.
        - Вот как.
        - Он спас мне жизнь, - еще более глухо закончил Аоки.
        - Я ожидал услышать иную историю. Ты меня удивил. Впрочем, спасенные частенько ненавидят спасителей.
        С высокого камня свистнули - по тропинке брели несколько лошадей в богатой сбруе - их вели три человека. На спине одной закреплен был матерчатый короб.
        - Кому-то лошадок мало… Купил или подарили.
        - А красивые!
        - Зачем вам лошади? - вмешался Суори. - По скалам скакать, как горные козы?
        - Да брось! - мигом откликнулись. - Они дорого стоят. И сбруя, а что в коробе - еще неизвестно.
        - Что они тут-то делают? - неспокойно было Ужу. Но Ёро дал добро - лошади и впрямь хороши, охраны никакой… И Суори никто не слушал.
        Погонщики или как их назвать, неожиданно оказали сопротивление - и были убиты. Лошадей пригнали в укромное место, привязали. Сняли короб - увидели несколько рулонов довольно дорогих тканей.
        Остались довольны.
        Спустя некоторое время Суори подозвал Аоки:
        - Уходить надо.
        Замолчал. С перевала доносились сорочьи голоса - верно, птицы тоже чему-то радовались.
        - Да что стряслось-то?
        - Не знаю. Звери, когда неладное чуют, тоже сказать ничего не могут.
        - А они? - мотнул головой в сторону людей на полянке.
        - А! - с досадой отозвался Уж. - Ну, что можно им втолковать? Ёро и тот как ослеп. Лошадок они добыли! А где продать, скажи? Таких-то, породистых?
        Пока шли к пещере, остальные переговаривались, довольные. Только Суори смахивал на змею, которой хвост отдавили. А потом сороки трещать перестали.
        Сверху полетели сети - видно, велено было по возможности взять живыми. Но все в шайке Ёро знали: остаться в живых значит быть отправленными в копи. А умирать там не захочет никто. Уж лучше так, в драке, да побольше солдат прихватить с собой!
        Оружие держать люди Ёро умели, да только против них тоже не птенчиков пушистых послали.
        Что до Аоки, то он драться мог неплохо - но в уличной свалке, а вот клинком махать всерьез не обучился. Крови не боялся, но и не любил. Предпочитал брать на испуг, а не убивать.
        Сети стесняли движение тех, на кого попали, и один из сотоварищей Аоки, поняв, что не выбраться, исхитрился высвободить руку и полоснул себя ножом по горлу.
        Аоки запутался в одной из сетей, увидел, как Суори споткнулся, повернулся неловко
        - и клинок солдата вошел в его плечо. Но Уж словно и не заметил этого - и сейчас не ужом его стоило бы прозвать, а черной гадюкой. Аоки поклялся бы сейчас, что у Суори четыре руки - и противники Ужа отступали. А потом Суори пронзило несколько стрел - солдаты сочли за лучшее прикончить разбойника.
        Аоки коротко вскрикнул, словно это его клюнула в сердце стрела, попытался выбраться из-под путаницы сплетенных веревок, - но за сеть дернули, и он не сумел даже подняться. Видел, как упавшего Суори ударили для верности длинным клинком… и Уж больше не шевелился. Аоки не мог сдержать слез - а лицо было в пыли, и слезы текли, превращая лицо в разукрашенную узорами маску.
        Потом его потащили куда-то. Он пробовал сопротивляться, но сильный удар на какое-то время лишал его возможности владеть своим телом. Поняв, что не выберется, он начал вырываться, словно не человек, а самая настоящая рысь - надеялся, что убьют. Не убили. Затянули веревки потуже, так, что не просто шевелиться - дышать было больно.
        Из тех, кто возвращался с поляны, не больше половины взяли живыми, и целым - никого. Все были ранены; пожалуй, Аоки отделался легче многих - он всего-то не мог шевельнуть рукой, и не уверен был, что сможет хоть когда-то по-прежнему ею владеть.
        Тех, кто был ранен легко, отделили - на руку Аоки взглянули и оставили его вместе с пятью другими. Когда он сообразил, что это означает, закусил губу и дал себе слово - если уж не удастся сбежать, ни одного звука от него не услышат.
        Его и тех пятерых побросали во взятую в ближайшей деревне повозку, наскоро перевязав.
        Одного прикончили по дороге - он был ранен в живот. Все равно бы не довезли.
        Пути к городу Аоки не запомнил. Он и не ждал, что их привезут в город, думал - вздернут на ближайшем дереве. Нет же, народ должен видеть, что происходит с преступившими закон…
        О судьбе оставшихся в пещере Аоки не мог знать, но догадывался, что там тоже мало кто выжил. Выбить людей оттуда не так-то легко, зато не выпускать просто. Хоть запасы и есть, кончатся рано или поздно.
        Заметив, что веревки на нем затянуты слишком туго и кровь не может свободно двигаться, путы немного ослабили. Впрочем, тому было уже почти все равно.
        Везли долго - останавливались то в одном, то в другом селе, жители толпились вокруг - посмотреть. Ни у кого, похоже, и мысли помочь не мелькнуло - разбойники же, деревенским жителям хоть и мало от них доставалось, а все же… Ну, люди Ёро деревенских обычно не трогали, взять с них было нечего - ну так кто знает, какую шайку изловили на этот раз? Были среди горных разбойников и самые беспощадные убийцы.
        По щеке Аоки полз большой рыжий муравей. А согнать невозможно, даже голову толком не повернешь.
        Привезли их под вечер - бросили в каменный полуподвал. Дали напиться. Снова связали - не так туго, можно немного прийти в себя.
        - Что с нами будет? - спросил Аоки приятелей, хоть ответ знал прекрасно.
        - Известно что…
        Слишком уж разошлись в горах и предгорьях разбойники. Горожане люто их ненавидели
        - и боялись. Да и деревенские едва ли относились лучше. Не до милостей было - народ должен знать, что виновные жестоко наказаны. Большую часть - здоровых или легко раненых - увозили к озеру Гэта, в соляные копи. А тех, кого лечить было дорого, казнили на площади - чтобы видели все. Если их не отправили с высохшему озеру и не прикончили по дороге - значит, скоро состоится представление с их участием.
        Кто знает - может, оно и лучше. В копях тоже верная смерть, только медленная.
        По традиции тем, кого обвиняли, давали возможность высказаться или потребовать защиту. Только ни сам он, ни его товарищи сказать ничего не могли - напротив, нашелся свидетель, показавший, что именно эти люди напали на него в горном ущелье. Аоки помнил этого свидетеля - действительно, его отпустили живым, отобрав две телеги с добром. Зря отпустили…
        Солнце жгло. А он чувствовал себя листиком в водопаде. Страха не было. Конечно, он знал о возможности такого конца, но слишком нереальным все это казалось. Впервые ощущал себя маленьким и жалким. Это было непереносимо. Лучше было не думать вообще ни о чем. Приговор был ясен заранее, но кто-то еще надеялся. А потом все зашевелилось, и люди склонились низко. Человек в светло-зеленом, радостном, будто весенний росток, стал возле судьи.

«Что?! - растерянно споткнулась первая мысль. - Что он тут делает?» И даже когда услышал, как к нему обратились, прогнал эту мысль, как нелепость. И только потом осознал, что все увиденное и услышанное - правда. И больше не шевелился. Полное отупение… он уже ничего не хотел. Разве что сдохнуть побыстрее. «Не развязать узел… встретились. Вот оно, данное слово». Осознание это лишило Аоки воли к сопротивлению.
        А еще хуже, чем эта мысль, был взгляд - удивленный, растерянный даже - и движение навстречу, едва заметное, словно тот, из Столицы, хотел подойти, что-то спросить… Не подошел. Значит, побоялся признать, что Аоки - его имущество… какое там побоялся, ему дела до бывшего слуги не больше, чем до комка глины на дороге.
        Их заперли на ночь - казни совершались с утра. Было темно, пахло камнем и сырым деревом. Строили на совесть - не удерешь, даже если руки чудом освободишь. Кто-то ругался, кто-то вздыхал. Кто-то пытался шутить. Аоки молчал. Его попытались расшевелить, потом решили оставить в покое - думали, ему трудно принять, что жить осталось всего ничего. А он только одно лицо и видел перед собой. Если бы тот пришел сейчас - позволил бы убить себя безропотно. Так долго гнал от себя мысль, что наместником Окаэры может быть он… даже зная имя. Теперь все равно.

«Он спас мою жизнь. Теперь он ее заберет».

* * *
        Не только Ниро, мальчишка, замечал, что с господином что-то неладно. Но, кажется, только он не остерегался об этом думать.
        Про смерть Найли вспоминал… после нее на лице господина уже не появлялось радости.
        И со слугами почти перестал разговаривать. Его и домашние опасаться начали: и раньше-то отделенный от мира некой незримой чертой, ныне словно за ледяной стеной скрылся.
        А сегодня влетел к себе в комнату, словно за ним стая волков гналась. А потом вышел - ни малейшей поспешности, и лицо неподвижно.
        - Поедешь со мной.
        Направился к дому Исуру, главного городского судьи. Ниро оставил дожидаться вместе с охраной. Мальчишка гадал - для чего он-то понадобился? Ждал.

* * *
        - Он понесет отдельное наказание.
        Главный судья Окаэру не счел нужным скрыть недоумение. Хоть и раньше наместник, случалось, изменял приговоры, но не разбойникам же - напротив, их он, пожалуй, ненавидел.
        - Они все равно виновны, Высокий. И раз уж их доставили в город, разумнее не делать исключений. Народ должен чувствовать себя защищенным.
        - Народ прекрасно осведомлен, что убивают не всех. Полагаю, я обеспечиваю достаточную защиту с помощью своих подчиненных.
        Судья сделал последнюю попытку:
        - Но его рана тяжела, и как рабочий он бесполезен. Нет смысла тратить время и силы, чтобы вылечить его руку.
        - С кем-то другим - да. Но этот - мой человек, его жизнь принадлежит мне полностью. Полагаю, я могу оплатить услуги врача.
        - Если он оставил вас - тогда он заслуживает не снисхождения, а еще более жестокой кары.
        - Нет. Я не был против его ухода. И еще. Хоть он и состоял в шайке, я знаю, он - не убийца.
        - Воля ваша, Высокий. Но как вы можете знать?
        - Я же помню его… и видел его глаза, - откликнулся тот задумчиво.
        Городской судья, будучи не из робких, все же невольно отвел взгляд. Мало ли что наместник в его собственных глазах прочитает! Но тот не интересовался лицом собеседника.
        - Вы не понимаете меня. Хорошо. Я не хочу нелепых домыслов. Он пытался помочь мне однажды, и не его вина, что затея не удалась. За попытку я ему благодарен. Хотя предпринята она была не с добрыми намерениями.
        Появившись на пороге, господин скользнул по Ниро взглядом. И во взгляде было отчетливое: «Ты здесь? Хорошо». И еще что-то мелькнуло - так, перебираясь через бурную реку, радуются вовремя подвернувшейся под руку опоре. Опоре? Соломинке.
        Ниро приоткрыл рот, уши загорелись.
        - А у меня мышь ручная жила, - сказал совершенную глупость, ощущая потребность хоть что-то сказать.
        Чуть приподнялись узкой кистью нарисованные брови, взгляд удивленный - и выжидающий.
        - Я ее покрасил однажды. Золотой краской. Ведь Золотая мышь желания исполняет. Эх и досталось от матери… краска-то дорогущая.
        Господин чуть улыбнулся, отрицательно качнул головой и поехал вперед. Почему-то Ниро не чувствовал себя дураком или ослушником, хотя рта открывать ему никто не позволял.

* * *
        Наместник редко присутствовал при казни. Однако сегодня он был. В одежде бледно-зеленого цвета, похожий на стебель травы-ковыля. Спокойное, как всегда, лицо. Он не сел - и другие сесть не осмелились.
        Аоки привели вместе с товарищами, поставили в стороне. Его шатало. Он смотрел на небо и видел кровавые облака. Двигался, как тряпичная кукла. Товарищи держали себя по-разному. Кто-то кричал, прося о пощаде, кто-то плюнул в сторону судьи. Аоки попробовал обратиться к Творцу - язык не слушался.
        Видел пятна лиц - они все смешались. Товарищи, зрители, стража - одно сплошное размытое пятно. Так было до тех пор, пока не свистнула лэ. После он видел лишь одного человека, его приветливое лицо и мягкий спокойный взгляд.
        И клинок не свистел больше - был мокрым от крови, молча взлетал.

«Так не бывает! - хотел закричать Аоки. - Ты не любил причинять боль - даже тогда ты ушел! Ты не можешь ТАК смотреть на приговоренных!» - но, цепенея от этого странного взгляда, Аоки молчал.
        Слышал крики, слившиеся в один сплошной крик, - но забыл про товарищей. Видел только лицо напротив.
        А стоявшие возле Йири чувствовали, как озноб пробегает по коже, и отодвигались невольно.
        Лицо - прекрасная маска, жуткая в ласковой неподвижности.
        Не шевелился, глядя на кровь. Просто смотрел. Долго.
        Тела отодвигали в сторону, чтобы освободить место для нового осужденного.
        Крики оборвались. Аоки толкнули вперед. Бросили на колени. Тогда он увидел мертвых. Но подумать ни о чем не успел. Железо впечаталось в тело. Он захлебнулся болью. Его не отпускали, пока не прекратил вырываться. И, почти теряя сознание, Аоки вновь увидел его глаза - темные, ждущие, страшные. Там, за зрачками, была своя жизнь, словно билось об лед изнутри чудовище, грозящее уничтожить любого, кто прикоснется к нему.
        - Убей меня тоже!!! - воплем взвилось над площадью.

* * *
        Дед убеждал Хину не плакать, поесть хоть немного - девчонка изводилась, вся почернела. Она знала - погибли все. И хотела сама - головою с обрыва. Оставалась надежда - Аоки жив. Ведь убивали не всех… Ведь не знали затерянные в горах, куда именно увезли пленников.
        Однажды утром дед застал ее сидящей на постели в одежде мальчика-подростка. Волосы, слишком длинные для мальчишки, она обрезала, оставив - длиной до плеч, и подвязала черной тесьмой.
        - Что же ты, внучка… - растерянно произнес дед.
        - Я в город пойду, - надломленный голосок, еле слышный. - Не могу больше. Хоть узнаю… А если жив, постараюсь на рудники или в копи попасть… к нему…
        Дед чуть не задохнулся от ужаса. Девчонка - и в копи! Да там в два счета прознают, кто она, и все… Умолял ее не совершать глупости. Даже если жив - домой воротиться. В конце концов обещала. Поняла, что не вынесет дед ее смерти.
        До главного города, Гёру, добиралась дня два. Без остановок шла - раз уж решилась, не могла медлить.
        Город ее испугал. Большой, везде люди - и словно все на нее косятся. Тенью бродила Хину по улицам, наконец в лавке возле главной площади посмела расспросить торговца. Тот подтвердил - была казнь недавно. Хину чуть прямо перед лавкой чувств не лишилась. Хозяин оказался человеком добрым - водой отпоил, позволил отсидеться в лавке - вдали от любопытных глаз. Не больно ему глянулось, что девчонка на себя мужскую одежду напялила, не дело это! Но промолчал, лишних вопросов не задавал - а на ее отвечал по мере сил. Заодно вспомнил, что вроде один остался в живых. На отчаянные расспросы лишь отмахнулся - не его это дело, разбойников помнить! И посоветовал Хину быть осторожнее - не теми людьми интересуется!
        Но девушка, робкая, краснеющая, стоило ей к незнакомому подойти, разом переменилась. Она носилась по улицам, расспрашивая всех - и нашла-таки тех, кто подтвердил - жив остался Аоки. Конечно, имени его не знали - но человека с волосами, как солнце, запомнить не сложно. Такие редкость в стране.
        Сначала Хину Небо благодарила, а потом задумалась - как же помочь? Ведь погибнет все равно. Раз молитвы ее достигли Неба, может, другая мольба тоже будет услышана?
        Она знала - лишь один человек в городе может отменить любой приговор. И направилась к этому человеку.
        Дом наместника ей показали - в излучине реки, среди богатых домов и зелени. Красивое место, тихое. Сюда не долетает городской шум… а долетают ли просьбы и крики боли?
        Хину кружила у дома, поглядывая на каменную лепку ограды, пока не окликнула стража. Тогда девушка сказала, что хочет видеть господина наместника.
        - Пожалуйста, пустите меня к нему, - в мужском не по росту наряде, Хину выглядела забавно - одежда была старой, хоть и аккуратно залатанной.
        Стражники едва сдерживали смех - вот это просьба! Так прямо и пропустить в дом. Важные особы - и те не часто без приглашения являются. Однако господин велел докладывать обо всех. Поэтому не прогнали. Доложили Те-Кири. Решили - тот сам разберется, стоит ли господина от дел отрывать.
        Управляющий лишь головой покачал - еще не хватало, чтобы толпы оборванцев сюда повадились! Девчонку распознал сразу.
        - Чего тебе?
        Эта ряженая не казалась ему той, что может сказать что-то важное. А просьбы… у всех тяжелая жизнь. У всех своя судьба. Только бы плакать не начала…
        - Пожалуйста, пустите меня к нему, - повторяет упрямо, в глазах слезы и решительный блеск. Те-Кири понял, что дело не из тех, что действительно требуют внимания наместника.
        - Ты можешь поговорить со мной.
        - Мне нужен он, - упрямица!
        - Послушай, - терпеливо говорит управляющий. - Ты отрываешь меня от дел. Если это и впрямь важно, я передам Высокому твои слова.
        - Только ему!
        - Так не пойдет. Либо ты говоришь, либо отправляешься прочь.
        Хину готовилась к встрече не с тем человеком - и растерянно кусает губу.
        - Я… хотела просить за другого. Он… его отправили в копи, но он не виноват, он…
        Смешалась, покраснела неровно - словно лепестки мака к щекам приложили.
        - Понятно. А кто он тебе?
        - Просто… я его знаю.
        Могла бы и не уточнять. Ясно… Те-Кири на миг задумывается, не сказать ли сразу, чтобы возвращалась, откуда пришла, но ее глаза блестят - от слез или от упрямства
        - пожалуй, она из тех, кто будет бродить вокруг дома, пока не увидит господина. А там устроит сцену. Высокому совсем такое не нужно.
        - Жди здесь, - со вздохом, не скрывая раздражения, говорит он. - Только наместник обычно не меняет решений суда. Как звали твоего… друга?
        - Это не суд… а его воля. Я слышала, это он вынес приговор Аоки, отменив решенье судьи.
        Час от часу не легче. Конечно, Те-Кири что-то такое слышал… но значения не придал. Мелочь какая-то. Господину и без того хватает забот. А эта дурочка - нет бы благодарить, что живого оставили, еще и большей милости просит.
        Хину все губы искусала, пока ждала, глядела на закрытые двери - так души из Нижнего дома глядят вверх, куда им вряд ли доведется попасть, с тоской и надеждой, тоненькой и бессильной, словно струйка воды на раскаленном песке.
        Наконец появился Те-Кири. На лице досада.
        - Возвращайся, откуда пришла. Господин сказал - нет.

…Так смотришь на мертвую бабочку в паутине - вот же она, совсем целая, тронь, и взлетит… Вот они, двери, шагни - и пройдешь и вымолишь милость к нему. Нет. Не пройти. Не тронуть холодное сердце - полно, есть ли оно вообще?
        - Пожалуйста, нет! Аоки… - он еще молод, совсем… он мог бы жить, как все люди. Позвольте, я…
        - Слова господина - он получил по заслугам. Иди, девочка. Господину не до тебя. Перед ним бесполезно плакать.
        Не один человек посылал к небу проклятия имени молодого наместника. Но лишь один засыпал и просыпался с проклятием, как иные - с молитвой. И луна обращала свой соляной лик к сухому озеру Гэта, и свет ее лился, как ядовитые слезы.
        Глава 6. АЙХО
        Вместо циновок тут был шаварский ковер - огромный, тяжелый. Такие считали слишком громоздкими для домов - но здешний хозяин любил показную пышность.
        Айхо растянулся на ковре, держа в руке горсть мелкого зеленого винограда. Одежда цвета песчаника, ничем не подхваченные длинные волосы - оживший рисунок с изящной вазочки.
        - Ты ведь не сердишься на меня за ту маленькую шутку со змеей? - спрашивал хозяин.
        - Я знал, ты поймешь - у нее вырваны зубы.
        Ясно было обоим - ложь. Если знаешь заранее, неинтересна игра.
        - Но ты все-таки взял ее в руки.
        - Конечно. Судьба хранит нас и играет нами. На сцене ли, здесь - все едино.
        Айхо смеялся - так, чтобы и тень подлинного чувства не проявилась на лице - ни в изгибе ресниц, ни в токе крови под кожей.

«Ты умалишенный! - кричал на него владелец театра. - Зачел Разве он может тебя заставить? Ты не его человек!»

«У него сила».

«Закон на твоей стороне!»

«Если я начну просить помощи у закона, меня убьют. Так хоть не наверняка. Ни он, ни подобные ему не хотят моей смерти или увечий - они всего лишь играют».

«Ты лучше откажешься от жизни, чем от тех, кто тебе льстит!»
        С Айхо невозможно было поссориться. Не более, чем с игривым котенком. Он царапнет тебя крошечным коготком, ты оттреплешь его за шкирку - но через час он снова будет подле тебя, мурлычущий и забывший про все.

* * *
        Это была старинная пьеса - о трех влюбленных, которые так и не смогли развязать узел своей судьбы и погибли все. В театре онна не носили масок и грим не скрывал лиц - лишь подчеркивал мимику персонажа. Фигурка в свете единственного фонаря казалась черной - Айхо пел, отложив смычок. Неподвижный, с чуть откинутой назад головой - в песне была искренность, рвущая душу. Он словно сердце бросал в толпу - берите, делайте, что хотите! Открытость недопустимая - так ведут себя обреченные.
        Поднялся. Глаза - огромные, влажные, темно-карие, подведенные черным и фиолетовым
        - и веер длинных пушистых ресниц. Взгляд - умоляющий, тянущий за собой. Медного цвета кожа. А сам - текучий, протяжный - не тело, а песня.
        - Нельзя же так. Нельзя, - прошептал Йири.
        - Что вы говорите, господин? - склонился к нему Аоно.
        - Ничего.
        Айхо - нет, тот, кого он играл, - склонился к цветку, в который обратилась умершая девушка. Не видел, что тени движутся за спиной. Крикнуть хотелось - беги, не оглядываясь! На месте останешься - смерть, и оглянешься - смерть! Но тот лишь гладил нежные лепестки, едва прикасаясь, и ясно было - знает и ждет. Прядка выбилась из-под цепочки, что держала волосы. Живая, испуганная. А потом стало темно. Только тоо звучал - все тише.
        Аоно шумно выдохнул. Этот деятельный человек любил театр чуть ли не с юношеской увлеченностью. Перевел взгляд на Высокого - неужто вновь скажет слова, что произнес много месяцев назад? А тот глядел только на сцену, где зажегся свет и опять появился Айхо. Взгляд наместника - летящая в небо стрела, безучастно-спокойная. Но во взгляде - вопрос, из тех, на которые невозможно ответить - только развести руками:

«Что же ты делаешь, мальчик? Что ты с собой делаешь? Почему и зачем?»

* * *
        Наместник привычным жестом отложил в сторону бумаги, показывая, что на сегодня с него довольно. Он мог работать целые ночи и дни и первый год так и поступал. Однако сейчас, когда дела в городе и округах шли хорошо, порой устраивал себе отдых - и не стоило пытаться его прервать.
        Йири провел рукой по шелковому хаэну с вышитыми корабликами и прибрежной осокой, разгладил шелк, рассматривая узор. Работа лучших мастериц города, вышивка была безупречной.
        - Как вы считаете, ветер скоро изменится?
        - Не знаю, Высокий. Полагаю, пока до нас не дошли дожди, ветер будет дуть с востока.
        - Жаль. По Иэну трудно спуститься при таком ветре, а подняться еще труднее.
        - Вам приходилось видеть море. А шторм? - с любопытством спросил первый помощник.
        - Да. Пару раз. Наверное, даже рыбы в такую погоду просят Творца о милости, - с улыбкой предположил он. - А мне хотелось сбежать с побережья подальше в степь. Жаль, что Ши-Тау этого не знал - повеселился бы от души.
        Внезапно проговорил, не меняя тона:
        - Я хочу знать об Айхо Инорэ…
        - Любимец всего города, - пожал плечами Аоно. - Что тут еще скажешь?
        - Откуда он родом?
        - Сын актера. Отец умер несколько лет назад. Был довольно известен…
        - Понятно.
        - Он - золотая монета редкой чеканки. Доступная всем, у кого хватит власти, богатства или наглости захотеть ее.
        - Да, я понимаю… Но мне бы хотелось знать больше.
        С поклоном:
        - Вы узнаете все.
        Раз Высокий изъявил желание узнать все о мальчишке, Аоно решил заняться этим самолично. Больно уж любил он театр и не хотел перекладывать на других такое приятное поручение. Одевшись не пышно, чтобы не смутить хозяина театра, явился к нему с расспросами. Не отказался даже от угощения, с удовольствием прихлебывал горьковатый травяной настой, задавая бессмысленные вопросы о погоде, словно вел беседу с равным. И лишь потом, отставив чашечку, заговорил о том, ради чего пришел.
        Рэита, никогда не бывший актером и унаследовавший театр от отца, охотно отвечал на вопросы.
        - Ему нравится, когда его хвалят, когда им любуются - и при этом он не способен сказать «нет». Даже если прикажут прыгнуть в огонь, он это исполнит. Боюсь, он не различает, когда им восхищаются как талантом и когда ему причиняют боль, для Айхо все это - внимание.
        - Понятно.
        - Но у него доброе сердце. И это печально. Когда-нибудь он доиграется - он провоцирует самых распущенных делать все, что угодно. Этот мальчик долго не проживет… хотя его искренне любят многие.
        Немного помолчал:
        - Мне трудно его осуждать. Он - как надломленный стебель, вы понимаете, господин? Запах такого стебля острее -но он обречен.
        Хозяин театра прошелся по комнате.
        - У его брата был хороший голос, потрясающий талант подражания. Отец любил обоих, но сами братья не ладили. Айхо тянулся к старшему, а тот постоянно ставил преграды. А потом и вовсе бросил его… Он сказал - Айхо неподобающе вел себя в день похорон отца, это переполнило чашу. А мальчик был попросту не в себе. Если бы старший хотя бы прижал его покрепче и не отпускал - этого бы хватило. Но тот был поглощен своим горем… а после все высказал мальчику.
        - Однако другие актеры заботились о нем все это время.
        - Да, мы делали, что могли. Но чувство страшной вины проросло в нем. Он решил, что его жизнь ничего не стоит, а удел - развлекать… так думают многие актеры, но для Айхо нет ничего, помимо этого.
        Рэита с шумом выдохнул воздух.
        - Не подумайте ничего плохого. Я люблю этого мальчика, и он приносит мне огромный доход. Несмотря на это, я бы облегченно вздохнул, если бы его жизнь прервалась. Самое лучшее - если бы это произошло тогда же, когда отец его умер.
        - Почему? - изумленно спросил Аоно.
        - Ему было бы лучше.
        - Но ведь он радуется жизни и радует город…
        - У нас разные взгляды на радость.
        - И он талантлив…
        - Это серьезное возражение.
        Вьюрок стремительно шагал по узкому коридору, на ходу стягивая расшитую зелеными драконами безрукавку. Он что-то сжимал в кулаке. Локтем нажав на ручку и отодвинув дверь, Вьюрок не вошел - ворвался в комнату, где Айхо приводил себя в порядок после спектакля.
        Айхо не обернулся на звук. Легкими движениями он стирал грим. Грима было немного - в театрах онна никогда не рисовали маски вместо лиц, а уж Айхо сама судьба не велела прятать лицо.
        - Айхо! - Вьюрок присел рядом, отбросив безрукавку в угол.
        - Да? - откликнулся тот.
        - Я нашел у тебя это, - актер показал флакон из полупрозрачного зеленого камня. - Это смесь травы киура и черного корня, так?
        - С чего ты взял?
        - Брось. Цвет и запах…
        - Тогда не стану спорить, - он с улыбкой вскинул глаза. - Не бойся, Вьюрок, я не пью это перед тем, как выйти на сцену, - юноша вновь улыбнулся светло и радостно.
        - Зачем тебе эта дрянь?
        - От нее видишь приятные сны наяву.
        - Тебе-то зачем?
        - Перестань. Я дарю людям то, что киура и черный корень дарят мне.
        - Не получишь обратно.
        Айхо улыбнулся, протянул открытую ладонь:
        - Да брось, Вьюрок. Я знаю, где взять еще.
        - Будь ты бездарностью, я плюнул бы и сказал - делай, что хочешь. Но мы - актеры театра онна, лучшего в округе. Да на всем Севере!
        - И что же?
        - Мы - не бабочки-однодневки! У нас есть будущее!
        - Я живу настоящим.
        - Твое настоящее хуже Нижнего Дома!
        - Если я его не приму, плохо придется театру. Есть сотни способов сломать человеку жизнь, не нарушая закон. А Рэита заслуживает благодарности, а не бед.
        - Игра в благородство! Ты просто плывешь по течению, а не заботишься о других!
        - Как ты - обо мне? - лукаво сказал Айхо.
        Он закончил снимать грим, котенком пристроился на полу возле ног Вьюрка.
        - Ну, отдай! - со смехом сказал, откидывая волосы с глаз. - Ты ведь не скажешь Рэите, верно? Он только напрасно рассердится.
        - Не скажу. Но и не отдам.
        - За другой такой флакон мало ли что могут у меня попросить, - продолжил Айхо с улыбкой. - Ты ведь не хочешь этого, верно? Не бойся, я редко пользуюсь этим зельем.
        Его руки молниеносно обвились вокруг глеи Вьюрка - смуглые плети лозы. Зашептал на ухо старшему товарищу:
        - Не сердись! Не выдавай меня! Ты же не выдашь?
        -Уходи! - тот несильно оттолкнул Айхо, не скрывая досады. Мальчишка на миг прижался щекой к его руке и со смехом убежал прочь.
        У тэн, помещения для актеров, его уже ожидали. С веселой улыбкой он нырнул было в гудящий рой пришедших к нему, но прозвенел оклик - словно сталью о сталь.
        - Инорэ! - юноша оглянулся удивленно, чуть испуганно; тонкие брови взлетели. С чего бы таким тоном? Разве он провинился?
        - Иди сюда.
        Незнакомый человек в темно-синей одежде из хорошего сукна смотрел на юного актера. Дорогая и неброская одежда - посланник кого-то из вышестоящих. Хорошо. Не привыкать…
        Айхо, извиняясь улыбкой, отделился от роя и сделал несколько шагов вперед.
        - Пойдешь со мной.
        - Но я… - Айхо хотел было сказать, что его ждут не самые ничтожные личности и невежливо было бы так просто их покинуть. Человек опередил все возражения. Неторопливо встряхнул рукавом - на ладонь легла вышитая на шелке эмблема: белый журавлик-хита на светло-синем.
        - Ой… - по-детски испуганно прошептал Айхо. - Я иду.
        Занавеска была отдернута на треть, но Айхо не мог разглядеть лица; впрочем, он и думать не смел всматриваться в полумрак внутри паланкина.
        - Год назад я видел тебя на сцене. Недавно увидел снова. Голос… Глаза Айхо расширились. Голоса придворных часто бывали звучными, но этот, негромкий, ровный, напоминал пение тоо.
        Наместник заговорил еще тише, но слова звучали отчетливо. Слушая их, Айхо то становился белым, как облако, то лицо казалось горячим от внезапно прилившей крови. Хозяин Окаэры кратко пересказал историю жизни Айхо, и об игре его выдал краткое и не слишком лестное суждение.
        - Я делаю, что могу, Высокий, - едва сумел произнести юноша.
        Тот, кажется, усмехнулся - если судить по чуть вздрогнувшему голосу.
        - За истекшее время ты все же многому научился. Я видел тебя в «Алой ленте» - и сегодня. Это было… занятно. Посмотрим…
        Айхо приплелся в тэн, к себе, с черного хода - не желал видеть толпу. Ноги подгибались, и он сел на пол, прислонясь к раскрытому сундуку, ощущая спиной острую металлическую грань.
        Высокий приказал прийти. Нет, не к нему - в маленький домик на окраине города. Многие были бы счастливы, но Айхо испытывал только страх. Больно уж странные слухи ходили о молодом наместнике. Для чего ему Айхо? Обычных развлечений он чурается, но говорят о нем разное. Если Айхо исчезнет навсегда… кто посмеет сказать хоть слово?
        - Вьюрок! - со стоном позвал он. Никто не откликнулся.
        Айхо поднял с пола черный, изукрашенный узорами веер, беспомощно посмотрел на него. В недавней пьесе этот веер служил злой колдунье, которая его взмахами отнимала у людей волю. Юноша разглядывал веер, словно в первый раз - и вдруг начал смеяться. Так что, когда на несмолкаемый этот смех прибежал Вьюрок, а с ним еще пара актеров, они нашли Айхо на полу, он хохотал, не в силах остановиться, и сжимал веер в руке.

* * *
        - Играй.
        Нет, в его голосе не было той непререкаемой надменности, которая присуща знати. Он говорил спокойно и просто - однако только безумный рискнул бы противиться. Потому что Йири Алайя, казалось, было совсем безразлично, кто стоит перед ним - и останется ли жив этот человек.
        Айхо тронул смычком струны. Он превосходно владел тоо, с равным мастерством касаясь струн и пальцами, и смычком. Голос у него был негромкий, но, словно радуга, заключал в себе все цвета, исходил то страстью, то черной тоской, то солнечным светом.
        Играл он долго, а наместник смотрел поверх пламени лампы. И не шевелился. Айхо стало казаться, что он играет перед статуей - изваянием в рост человека.
        - Довольно.
        Айхо опустил руки.
        - Что ты еще умеешь, цветок Окаэры?
        - Я играю на ахи, сангане…
        - Санган? Это инструмент с юго-востока? - Он помнил такой - ящик с натянутыми струнами, едва ли не сотней, играют на нем молоточками. - Кто тебя обучил?
        - Один чужеземный актер. Давно…
        - Хорошо. Многих ли ты знаешь, кто владеет тоо лучше тебя?
        - Никого, - честно ответил юноша.
        - Я слышал многих. Не здесь.
        - Простите…
        - Пустое. Таким, как ты, часто говорят лестное
        - Да, господин.
        - Веришь лести?
        - Не знаю…
        Лицо Высокого стало холодным.
        - Что-то не так, господин? - робко спросил Айхо.
        - У меня много дел. Но порой я хочу отдохнуть. Твоим талантам, кажется, нет числа
        - и я выбрал тебя.
        Мгновенно пересохшие губы:
        - Я… счастлив, господин…
        - Слова. За ними нет ничего. - Наместник протянул руку, кончиками пальцев коснулся подбородка Айхо, приподнимая тому голову.
        - Что ж, в твоей воле остаться или уйти. Я могу приказать - не хочу. Решай сам.
        Сказать, что юный актер был растерян, значило не сказать ничего. Так с ним еще не разговаривали. Слово наместника было приказом, даже если он и не хотел этого. А то, что он предоставил юноше решать самому, пугало больше, чем прямая угроза.
        - Я останусь, пока вы не велите уйти, господин, - он склонился, и пряди волос легли на циновку. Осмелился поднять глаза - и стало еще страшнее: наместник очень серьезно смотрел на него, потом перевел взгляд на огонь:
        - Забудь про свой домик. Жить будешь здесь - скажешь, если что нужно еще. Я приду, когда у меня будет время.
        Он только кивает, испуганно и покорно. Глаза большущие и черные - спелые черешни.

* * *
        Домик был маленьким. Всего двое слуг - Кайки и Тара. Оба не больно-то разговорчивы, предпочитали работать руками, не языком. На лбу Тары выделялся белый шрам - в детстве господин хлестнул плетью.
        Айхо они встретили с короткими поклонами, не подобострастно, хотя и вежливо. Провели по всем помещениям, рассказали, что и как.
        Ничего лишнего - и в то же время не нарочитая простота и уж, конечно, не бедность. Да, ничего лишнего - как в музыкальном инструменте, дающем самый чистый звук.
        В спальне светло-синие занавески, темно-синее покрывало на ложе. Такие же спокойные цвета были и в других трех комнатах. Нет, не приказ, но… Айхо, несмотря на страх, не мог сдержать улыбки. Он снял с волос алую ленту, надел новую безрукавку, не украшенную яркой вышивкой - теперь одежда его цвета сливок подходила к обстановке, а не спорила с ней.
        Зачем его оставили здесь? Юный актер старался не думать. Он будет ждать, как велено. Сколько? И чего? В голове вертелись все россказни, которые когда-либо слышал о наместнике… и прогнать их было невозможно.
        Устал - но сон не шел, хотя давно спустилась на землю ночь.
        Под тонким теплым покрывалом ворочался так, что дверь распахнулась и на пороге возник Кайки с вопросом, все ли в порядке и не надо ли чего?
        - Нет, ничего, - испуганно пробормотал Айхо, и дверь затворилась вновь. А он вскочил и бесшумно скользнул в угол комнаты, достал зеленый флакон. Порошок растворяли в воде - щепотки достаточно, чуть больше - опасно. Просить воды юноша не решился. Да и на флакон посмотрел с жадностью - и сомнением. Те, кого страшно назвать, обычно приходят ночью…
        Но так даже лучше. Тогда он будет спать и ничего не почувствует…
        Айхо отогнал от себя неприятную мысль и бросил щепотку порошка в рот. Горький… Зато сны сладкие. И спокойно…
        Ему привиделась птица, она несла Айхо в когтях над зеленым лесом, над полем. Полет был сказочно, головокружительно прекрасен, - а потом когти разжались, и он полетел вниз, ударился о корни, разбился и умер.
        Бешеные глаза Кайки, приводившего юношу в чувство, - и полные спокойной насмешки глаза наместника, когда Айхо наконец появился перед ним. Был уже полдень.
        - Заехал взглянуть, как тебе здесь. Слуга зря волновался - мог бы тебя не будить.
        По глазам было видно - все понимает прекрасно. А дальше-то что? Разгневан? Забавляется? Не понять.
        А тот больше ничего не сказал - поднялся и ушел. И когда его ждать, не сказал.
        - Оххх… Что со мной будет? - юноша уткнулся лбом в деревянную стену. Постояв так немного, сорвался с места, выбежал за ворота - дорога была пуста.
        - Ну, не дергайся так - похоже, господин не разгневался, - философски заметил Тара. - А если и накажет - не беда, не станет же он ломать игрушку, еще не взяв в руки.
        От таких утешений хотелось завыть. Но мальчишка привык и лицом владеть, не только смычком. Слуги наверняка следят за ним. И он сделал, что мог - виновато и озорно улыбнулся.
        - Я оправдаю доверие. Я просто устал…
        Про флакон они знать не должны. Айхо вчера надежно спрятал его… еще до того, как сознание улетело в неведомые дали.

* * *
        - Не прячь глаза. Про киуру и черный корень я знаю. Тебя пришлось долго будить. Ты немного перестарался - выпил больше, чем нужно.
        - Тогда… - он сжался. - Ведь моя вина велика…
        - Не так уж и велика. Ты мог… - наместник не договорил. - Посмотри на меня. Ты ждешь наказания?
        - Да, господин.
        - Какого? Под плети тебя положить? Зачем?
        - Я заставил вас ждать.
        - Значит, после наказания тебе станет легче?
        - Тогда я знал бы, что прощен.
        - А может, попробуешь поверить так?
        Темный румянец вспыхивает, радостный - Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:
        - Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.
        - Нет… конечно же, нет!
        - Как барабан - чтобы инструмент запел, надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… - и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: - Музыка бывает разной, дружок. Тебе ли не знать. Что же… посмотрим.
        Браслеты на смуглых руках - яркие, один с колокольчиками. Звон тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял - не подумал даже, они словно частью его были. Менять - сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:
        - Что видишь, когда над тобой - власть этого зелья?

…Как можно спрашивать о таком? Как ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.
        - Не бойся меня. Не хочешь - не отвечай.
        Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все - его воля?
        - По-разному, господин, - юноша опускает глаза. - Но всегда хорошо. Иногда я могу летать… и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц - они играют вдали, машут крыльями…
        Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем - и становится детски мечтательным. Сейчас был день - страх ушел, и мальчишка говорил свободно.
        - Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом… не хочется, чтобы прерывалось видение.
        - Ты любишь людей, Айхо? - внезапно спрашивает наместник.
        - Да. Я отдаю им… душу.
        - А себя - любишь?
        Брови мальчишки поднялись удивленно.
        - Не знаю, Высокий. Я не думал. Зачем мне это?
        - Думать?
        - Нет… испытывать любовь к себе?
        Не нашел что ответить.
        Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго - и даже не прикоснулся. Почему?
        Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик…
        Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать - но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.
        Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.
        Но никто его не потревожил.
        Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода - стемнело раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту - но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу и свечи рассыпал.
        Дверь открылась, и мальчишка простерся на полу, не видя, но и не сомневаясь, кто появится на пороге.
        - Здравствуй.
        Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:
        - Встань.
        И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, облитые маслом, спросил:
        - Что ты здесь делал?
        - Я пытался зажечь…
        На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:
        - Идем. Тара уберет… - И направился в другую комнату. Юноша послушно последовал за ним.
        Там было светло. И все видно…
        Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый - но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва - не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице?
        Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась - поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, и Айхо почти забыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.
        Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, ушла мелодия или вернется.
        - Довольно, - господин едва заметно качнул головой и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.
        Айхо тряхнул головой, так что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота - весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!».
        - Нет.
        Видя полные покорного ужаса глаза, черные - мягко сказал:
        - Подними смычок. Не дело бросать инструменты. - И, подумав немного, продолжил: - Говорят, музыка - это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?
        - Нет… - не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: - А что там?
        - "Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как цветок. Слушай, возможно, эта песня звучит для тебя одного - ты можешь разделить ее с другими или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов".
        При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать - пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры, - пусть.
        Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.
        Даже мысли не возникало - пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры являлся только по вечерам - и не во всякий вечер.
        По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.
        Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало и хватал знания с жадностью, стоило только понять их нужность.
        - Отец пытался учить меня, - смущенно оправдывался он. - Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие и брат что-то взял с собой.
        Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.
        Горели свечи, причудливые тени плясали на стенах.
        Уезжал ночью - в полной темноте и тишине, только копыта постукивали по дороге. Охрану брал с собой маленькую и почти незаметную для Айхо. Юноша знал, что и домик охраняется - но ни разу не видел и тени чужой. Только он сам, Кайки и Тара.
        Как-то наместник спросил:
        - По своим не скучаешь?
        - По-разному, господин, - откликнулся Айхо, глаза опустив. - Бывает… простите.
        - Не страшно. Хуже, если бы ты позабыл все привязанности. Встает, одним жестом расправляя тяжелый шелк:
        - Тебя отвезут. Пока не хочу отпускать тебя бродить в одиночку по улицам.
        Айхо едва ушам поверил. Кинулся благодарить - тот лишь рукой махнул.
        - Поднимись. Со своими побудешь - тебя доставят назад. Не задерживайся - не век же тебя носильщикам ждать.
        Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению в театре не было предела - тут и актеры сбежались, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно - почти все в сборе.
        К Айхо кинулись, а он заливался смехом - словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.
        - Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! - наперебой говорили нежданному гостю.
        - Ты наконец вернулся?
        - Нет, я… - он поискал глазами Вьюрка. Тот - единственный - стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.
        Айхо шагнул навстречу, испытывая неловкость - как же, лучшему другу - и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.
        - Вот я… - смущенно взглянул на Вьюрка.
        - Я знаю, не положено говорить, - шепнул тот, склонившись к Айхо. - Но все же - как тебе там?
        С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.
        - Возьми, - юноша протянул ему памятный зеленый флакон. - Мне это теперь не нужно.

* * *

…Ему было двенадцать - но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго - человека не стало. Отец прожил тридцать восемь лет.

…Серое небо, редкие снежинки слетают вниз, к оранжевым языкам пламени. А пламя - неохотно вздымается. Брат, старше шестью годами, стоит рядом - его лицо с рожденья обезображено странным пятном, и он всегда в маске на сцене. И нрав у него хмурый.
        Язычки пламени, словно капли оранжевой крови, по одному падали в небо. И когда костер наконец разгорелся, Айхо ничком упал на землю, уже ничего не чувствуя и не понимая. И до сих пор не помнит, кто и куда увел его от костра и что было потом.
        А на другой день - встревоженные лица актеров. Расспросы - а он молчал. И брат, собирающий вещи. Его слова:
        - Отец умер, а ты, вместо того, чтобы отдать ему последний долг, шляешься где-то…
        - кажется, он сдержался, чтобы не выразиться резче.
        - Не уходи…
        - Тут мне нечего делать. Я давно мечтал побродить по миру.
        - Возьми меня с собой!
        - Незачем. Ты и без того найдешь себе покровителей.
        Айхо бросается на пол, обвивает руками его колени, прижимается щекой…
        - Возьми меня с собой… пожалуйста!
        Голос брата смягчается - и одновременно звучит, словно гонг, возвещающий о смерти.
        - Мне всего восемнадцать, и я вынужден закрывать лицо маской. А ты уже и сейчас красивей всех. Зачем мне подобный спутник?
        - Я же тебе… не чужой, - шепчет едва слышно мальчик.
        - Не чужой, - соглашается брат. - Но я же не бросаю тебя на произвол судьбы. Тут тебя любят. Хотя бы в память об отце - позаботятся.

* * *
        Йири смотрит на юного актера - так смотрят на рукопись, которую предстоит изучить.
        - Ты сам соглашаешься быть игрушкой, лишь бы не остаться одному.
        - Да… это так.
        - Ищешь тепло, которое у тебя отняли.
        - У меня оно, по крайней мере, было. Отец… он любил меня.
        - И ты до сих пор ищешь отца?
        - Наверное. Или старшего брата… который покинул меня.
        - Без покровителя ты не можешь, - господин улыбается. - А я знал человека, который прыгнул бы в пропасть, лишь бы доказать, что он ни от кого не зависит.
        Айхо удивленно поднимает брови.
        - Зачем?
        - С ним было трудно, - задумчиво говорит Йири, и по его лицу скользит тень. - Вы даже внешне - как день и ночь. Но ты - роза, которая может уколоть лишь неумелую руку, и то вряд ли… Роза, созданная для того, чтобы ее любили, чтобы ею восхищались. А шипы, если и есть, - не угроза, только игра - смотрите, меня нельзя безнаказанно тронуть. Можно. И роза сама хочет этого - не так ли, Айхо?
        - Так, мой господин…
        - Почему ты со мной соглашаешься? Ведь я говорю нелестные для тебя вещи.
        - Это - правда. Я могу солгать… но зачем?
        - Из желания угодить. Из страха. Назвать другие причины?
        Айхо опускает глаза.
        - Не надо, мой господин. Мы оба знаем, что я такое.

* * *
        После отъезда семьи Саэ пусто было на сердце. Брат и сестра оставили след в душе - словно окно зимой не закрыли, и метель задувает…
        Он даже позаботился о месте для отца Юхи. Знал, что они приобрели маленький дом в укруге, где предстояло отныне жить, - уединенный и довольно уютный. И больше не хотел узнавать ничего. Если постоянно теребить скользящую петлю, можно нечаянно затянуть ее слишком туго.
        А мальчик этот… пусть будет.
        Алая луна отражалась в воде, и алая вода, казалось, будет соленой на вкус, если попробовать - словно кровь.

* * *
        Айхо рассказывал о хитрой лисице, которая, чтобы добраться до меда, прикидывалась то старушкой, то облачком, а когда наконец получила вожделенный кувшин, разбила его.
        Наместник рассмеялся, впервые при Айхо - и того поразило, насколько же он молод. Разница между ними от силы лет восемь, не больше. Не настолько уж юный возраст - и младше высокие должности занимали, а все же - он стал светлым таким, глаза - как у ребенка, запускающего пестрого воздушного змея в день прихода весны.
        Душа потянулась было к этому смеху - но уже в следующий миг захлопнулась створка, иным стал взгляд господина.

«Безумный, - пронеслось в мыслях актера. - Я должен помнить. Неверное слово - и все. И раньше закону не было до меня дела, защитить, если что - а ведь он и есть этот самый закон. Как прикажет, так и поступят».
        И все же трудно уже было закрыться вновь. Если поток пробил стену, пролом уже не заделать. Теперь мальчишка ловил добрые слова, взгляды, редкие прикосновения и сохранял в себе - так жадный человек сосредоточенно ищет монету в каждой выбоине проезжей дороги, только и думая, как бы не упустить ее блеск. И после присоединяет найденное к тщательно спрятанному в потайном месте богатству - сокровищу, о котором не знает никто и которым вряд ли воспользуется сам хозяин.
        Ночи были темные. Тьма лежала на листьях деревьев, скрывающих дом.
        Он давно не видел тех, кто раньше был рядом. Только к актерам приходил иногда - на время, пока не пересыплется песок в маленьких часах, пока солнечные стрелки не сместятся чуть-чуть. Мог бы остаться на дольше - чувствовал, что нельзя. Внутренние запреты сильнее внешних.
        А кроме того - чувствовал, как сердце сжималось, когда слышал перестук копыт на дорожке, а после - легкие стремительные шаги.
        Раньше такого не испытывал никогда.

* * *
        Молодой парень в одежде цветов наместника спрыгнул с коня.
        - Тебе.
        Небрежно сунул в руку свитки в кожаном чехле.
        - Ненужное, что прочел, заберу. Давай.
        - Конечно… - юноша растерялся, видя не просто пренебрежение - враждебность.
        Посланник последовал за ним, отстранил на пороге, вошел в дом. Огляделся, хмурым стало лицо. С усмешкой сказал:
        - Небогато.
        - Мне достаточно.
        - Еще бы.
        Забрал свитки, прочитанные Айхо. Выйти хотел. Тот преградил путь.
        - Кто ты? Почему так… со мной?
        - Я не люблю то, что переходит из рук в руки.
        - И деньги?
        - Что мне до них?
        - И книги?
        - Книги читают мудрые. Сброд не касается их. Ты - досадное недоразумение! - Парень прищурился. - Он возится с тобой из-за твоей способности пиликать на тоо и выделываться на подмостках. А ты возомнил невесть что, дурак. Что ж, и придорожная трава тянется к солнцу. Только не льсти себе. Солнце недостижимо.
        Парень явно хотел добиться резкого слова от юноши - но Айхо молчал. Прав привезший свитки, что сказать…
        Вышли во двор. К коню подошли. Посыльный снова взглянул на Айхо.
        - Ты что-то печален. Тебе бы благодарность испытывать, хоть за краткий миг, пока он в твою сторону смотрит.
        - Разве это твоя забота? - больно было, но ведь актеры - не то что обычные люди. Хоть грима нет на лице, разве что глаза выдадут. А в глаза не станет смотреть.
        - Твое место не здесь - на подмостках!
        - Уйду, когда прогонит.
        - Ну, как же иначе… Что ж, радуйся, пока можно! - он вскочил в седло - только пыль взвилась, простучали копыта.

* * *
        Господин Тоона, владелец нескольких кораблей, сборщик пошлин в порту, отправил своего человека в театр, к Рэите, проведав, что Айхо объявился там в очередной раз. Передал хозяину небольшой кошелек, вскользь упомянул о юном актере.
        - Давненько его не было. Господин желает видеть его сейчас - пока он опять не сбежал.
        - Не стоит, - хозяин театра качает головой, разводит руками. - Даже звать не буду, уж простите.
        - Что такое? - посланник настолько растерян, что даже не возмущен.
        - Разве ваш господин не знает? Айхо - любимчик его светлости господина наместника.
        Посланник нахмурился.
        - Да, конечно… но ведь это просто забава? Мало ли раньше…
        - Не знаю, забава или нет, но головой рисковать не хочу.
        - Это просто смешно. Позовите его.
        - Не пойдет. Он теперь смотрит только в одну сторону.
        - Еще бы! Такое везение! Но если он разорвет все старые связи, скоро пожалеет об этом - и весьма скоро. С такими, как он, не развлекаются подолгу.
        - Уже два месяца, - с усмешкой говорит Рэита. - Это много или мало при такой разнице положений?
        Посланник растерян.
        - Как странно… отказываться от лучшего, чтобы приблизить к себе… подобного? Не понимаю.
        - Айхо в своем роде - тоже самое лучшее. Не на происхождение же Высокому смотреть. А в остальном - вкус у него отменный, а прикосновение снимает любую грязь.
        - Да, но… - возвращаться с пустыми руками ох как не хотелось. Но разговор явно зашел в тупик.
        Человек господина Тоона решил все же дождаться Айхо. У него в голове не укладывалось сказанное Рэитой. К тому же он обязан был исполнить приказ, мало ли что выдумает хозяин театра - может, выпил лишнего, вот ум за разум и заходит?
        Вскорости Айхо появился на улице. Не вышел - выпорхнул из-за угла, сияющий, словно обсыпанный золотой пылью.
        - Инорэ! Давно тебя не было видно! - с показным радушием шагнул к нему посланник. Айхо знал стоящего перед ним человека. Это его господин заставлял Айхо играть со змеей… и еще придумывал разное.
        - Да. Теперь у меня другая жизнь, - настороженно отозвался юный актер.
        - Конечно. Мой господин прислал тебе приглашение - он давно не слышал твоей игры, не видел танца…
        - Я сожалею. Но мне пора в другое место.
        Посланник покровительственно взял его за руку.
        - Конечно, тебе всегда будут рады. Но есть ли смысл совсем отказываться от жизни?
        - У меня сейчас - жизнь. И куда более настоящая, чем раньше, - тихо, но твердо ответил тот, высвободил руку, коротко поклонился и пошел вниз по улице, в сторону реки Иэну.
        В домике было тихо, настолько тихо, что спать захотелось. Юноша потянулся и провел пальцем по солнечному пятну на стене.
        Заметил движение краем глаза - оглянулся и увидел, что по комнате течет темно-коричневая с красным узором струйка.
        - Яссин… - беззвучно двинулись губы. Юноша замер. Осторожно начал продвигаться к двери. Змея была явно озлоблена. И неудивительно: вероятно, ее долго несли сюда в мешке. Сытые и спокойные, яссин равнодушно смотрят на мир. Но голодные и раздраженные…
        Айхо было не привыкать к змеям - и он даже не сомневался, по чьему приказу ее принесли. Того, кто велел взять змею в руки - правда, с вырванными зубами, но тогда мальчишка об этом не знал. Того, к кому он недавно отказался идти.
        Юноша дотянулся до дверной ручки, нажал, пытаясь отворить дверь - и похолодел. Заперта. Окно? Тонкие, но прочные рейки, изящный узор… Айхо мог бы, наверное, сломать их, но движение привлекло бы внимание яссин. А яд ее…
        Он осторожно, по краю комнаты, добрался до лежанки, с ногами забрался на нее. Сколько его намерены держать взаперти? Холод прошел по коже - обхватил плечи руками. Знают, наверное, где находится господин наместник. Знают, сколько господин не появится здесь. А слуги… подкуплены. Или - может, кто-то один? Тогда другого наверняка отослали. А когда он вернется, другой сбежит…
        Кто из двоих? Или все-таки оба? Айхо смотрел на змею. Яссин ползала по полу. Но эти змеи могут взбираться и на деревья… сможет забраться и сюда.
        Возникла мысль - сдернуть с ложа покрывало и набросить на страшную гостью. А потом обмотать змею и надежно завязать.
        Юноша стянул шелковое покрывало и метко швырнул его к двери, где в этот миг находилась яссин. Подбежал и быстро ухватил за хвост, но не рассчитал: шелк - скользкая ткань… Змеиное тело рванулось, и юноша, не думая, перехватил другой рукой.
        Вскрикнул, почувствовав боль. На запястье алела двойная ранка. Айхо с силой отчаяния ударил змеей о стену - и, кажется, прикончил. А ему оставалось… в лучшем случае часа три. Наверняка зубы змеи были полны яда - вряд ли ему подбросили то, что убьет не наверняка.
        Он кинулся к окну, дернул - бесполезно. Руки были гибкими, на свой лад даже сильными - но не настолько. Тончайшая бумага давно порвалась, рейки резали ладони, но он упрямо пытался вырваться. Попробовал еще раз, еще - и деревянная решетка с треском поддалась.
        Он не выбрался - вывалился в окно, исцарапавшись, чувствуя сухость во рту, легкий жар и головокружение. Побежал, не разбирая дороги - в конюшне одна лошадь, если не ускакал один из слуг, да и сам Айхо плохо ездил верхом, но вдруг? Отчаянное
«вдруг» - единственное, что оставалось.
        - Выбрался, мальчик? Молодец. И что дальше? - послышалось рядом.
        Кайки стоял и смотрел на него - по безумному взгляду понял, что яссин укусила.
        - Тару я направил в порт, пришло судно с южными товарами. Он вернется не скоро. А я уезжаю. Конечно, это было хорошее место, и, что скрывать, очень приятно было находиться рядом с тобой. Но мне дали то, чего я не мог приобрести иначе.
        На его лице мелькнула жалость.
        - Прости, мальчик. Ты… - он не договорил, сказал другое. - Я не хочу поплатиться жизнью. Прощай.

«Уедет… значит, лошадь - здесь».
        Юноша опустился на колени. Рука до плеча горела, боль пульсировала и разливалась.
        - Помоги мне. Я не выдам тебя. Клянусь душой, не скажу ни слова. Я не могу… мне нельзя умирать.
        В глазах-черешнях билось отчаяние, превосходящее силы разума. Слуга непроизвольно сделал отстраняющий жест, почувствовав испуг и жалость.
        - Я не могу.
        - За что?! За что меня… так? Ты ведь губишь и свою жизнь. Подумай, я знаю тебя - ты ночами не сможешь спать! Разве ты убийца!?
        Он протянул руки. Глаза, молящие, уже слепо смотрели - все было в радужных пятнах.
        - Позволь мне остаться с ним… Я не знал… раньше не знал, как хорошо жить. Не отнимай этого, пожалуйста… я только понял…
        Боль захватила шею… отдавалась в груди. Перед глазами качался мир. Айхо согнулся, прижал к себе руку, пытаясь унять боль. Растрепанные пряди волос, казалось, зажили своей жизнью - ветер шевелил их. А он все молил беззвучно, не сознавая, что его не слышат уже.
        Сильные руки подняли, понесли.
        Слуга перебросил мальчишку через седло, резко ударил шпорами - лошадь заржала и понеслась в открытые ворота. Человек прижимал к себе бесчувственное тело, глядя только вперед. Губы сжались в тонкую линию, глаза сузились. Успеть.
        - Куда! - остановил было стражник. Другие молчали, смотрели пристально.
        - Наместник…
        - Его нет в городе.
        - Да плевать мне! - заорал всадник. - Зови кого угодно! Спасите мальчишку!
        - Какого… - стражник сообразил, крикнул во двор: - Господина управляющего сюда - немедленно! Важно!
        - И врача! - заорал слуга. Он спешился, снял Айхо с седла. Тот был в сознании, слабо улыбнулся. Шепнул:
        - Я помню. Я не скажу… Теперь все хорошо, да? - Дышал он прерывисто, лицо было влажным. - Все будет…
        - Не двигайся. Нельзя, - слуга склонился к нему. - Ты и так уже…

«От яда яссин нет противоядия». То, что он привез мальчишку сюда, было безумием. Он только обрек себя на смерть.
        Айхо подняли и понесли, а слугу проводили в дом. Конечно, пока на этого человека не пало и тени подозрения, но можно было не сомневаться - до прибытия наместника ему не покинуть дом. А потом… уже не покинуть. Слуга знал - господин Окаэры чувствует ложь, как никто из смертных.
        Ранку промыли, руку перевязали так, что Айхо не мог двинуть ею. Напоили чем-то горьким и вяжущим. Потом дали зеленоватый порошок - проглотить его было трудно из-за пересохшего горла. Боль в руке пульсировала бешено - чудовище силилось разорвать кожу и выбраться наружу. Юноша оставался в сознании, хотя перед глазами все плыло, а голоса доходили словно сквозь вату. - Когда господин вернется?
        - Сегодня к вечеру самое раннее. Завтра, скорее всего.
        - До завтра мне не дожить…
        - Я не пущу тебя! - Те-Кири нахмурился. - Не стоит отвлекать господина. Он вернется, когда закончит дела в округе Гэта.
        - Катитесь камнем с горки! - заорал Ниро на управляющего. - Смотрите за домом! А я служу лично ему!!!
        Вскочил в седло. Те-Кири понял, что отступить придется, иначе мальчишка сшибет.
        - Ты пожалеешь о своей наглости! - крикнул он вслед.
        Он встретил господина в пути. Отряд был в семнадцати ани, добрался бы ночью до Гёру. Охрана, заметив бешено мчавшегося коня, насторожилась, но Шинори вскрикнул:
        - Ниро! - в черной точке узнав брата. - Что стряслось?!
        Наместник ждал молча. Ниро не препятствовали - он осадил коня возле лошади наместника.
        - Айхо укусила яссин. Ему оказали помощь, но…
        - Шинори. Со мной. Ниро - здесь. Твой конь уже ни на что не годится.
        - Господин…
        - Со мной ничего не случится в пути. Не медлите - я жду всех вас.
        Гнедая лошадь наместника взвилась - и почти полетела, словно не касаясь копытами ровной дороги, а порой срезая путь по бездорожью. Шинори еле поспевал за господином, хотя его конь тоже был хорош.
        Бешенство - и восхищение овладели Шинори. Ярость на этого мальчишку-актера, мастера привлекать к себе внимание господина, и на братца, который примчался сюда из-за такой мелочи. А восхищение… Йири, казалось, слился с конем; когда тот перелетел через валун выше человеческого роста, не желая терять ни мига, Шинори воочию видел то, что видеть приходилось редко - всадника, отмеченного даром Бестелесных.

* * *
        Боль была всюду - даже сердце болело, словно его придавили огромной плитой. Время от времени Айхо поили чем-то, остальное время он просто лежал, то впадая в забытье, то возвращаясь - и почти не замечал разницы. Везде была тяжесть; то сухость, то вкус крови во рту, цветные колеса, которые крутились над Айхо. Потом его позвали по имени - пеструю карусель разрезал серебряный луч.
        - Вы… здесь, - губы едва шевельнулись.
        Холодные пальцы касались горящей изнутри кожи. Одной рукой Йири сжал кисть здоровой руки, вторую приложил ко лбу Айхо.
        От укуса яссин мало что помогает. В любом случае уже поздно.
…Серебряный луч мерцал слабо, но этого хватало, чтобы приостановить бешеное вращение цветной карусели. «Иди ко мне, - звал этот луч, знакомый голос. - Просто иди ко мне… это лишь тени. Не бойся. Все можно исправить… даже смерть иногда».
        Идти было тяжело - куда проще казалось расслабиться, соскользнуть вниз, туда, где мягко, тепло и спокойно. Но голос требовал - и мальчишка, который привык подчиняться, не мог воспротивиться.
        Потом пришел сон - тяжелый, как камень. Айхо спал.

* * *
        - Он точно не человек, - шептались в стенах дома. - Мальчишка умирал. А господин просто пришел и побыл рядом с ним.
        - "Просто побыл"! Он сидел там всю ночь!
        - Откуда вы знаете, что он сделал?
        - От яда яссин спасения нет.
        - Не все умирают. Выживают, случается.
        - От укуса полной яда змеи?
        - Может, она была больной и слабой, а вовсе не полной яда?
        - Все не так, - вступил кто-то. - Этот мальчишка - его. И господин не отдаст его никому. Если Айхо умрет, то лишь по его воле.
        - Его собственность? Скажешь, мальчика держит большее, нежели просто приказ?
        - Именно. И неважно, хочет ли этого Айхо.
        - Покровительство Забирающего Душу - страшная штука, - угрюмо усмехнулся кто-то. - Особенно для того, кому оно оказано… Но пока игрушка не надоест - ей не грозит ничего. Даже смерть оказалась бессильной…
        Еще день Айхо был на пороге смерти, но люди знающие были уверены - обошлось. Теперь главное - позволить природе самой позаботиться о своем создании. А уход за мальчишкой был наилучшим.

* * *
        - Откуда взялась змея?
        - Не знаю.
        - Яссин водятся в горах. На равнину они не спускаются. И вряд ли яссин поползет в дом. Ей больше по душе коряги и ветви деревьев.
        - Не знаю.
        - В самом деле?
        - Господин… почему вы не верите мне?
        - Актер ты хороший. А лжец никакой. Хорошо. Я узнаю иначе. - И добавил: - Люди, служившие тебе, оба здесь. Никто из них пока не признался - но их и не спрашивали толком. Не до того было. Теперь их допросят по-настоящему.
        - Не надо! - отчаянно выдохнув, собрал силы и скатился на пол, простерся перед господином. - Нет… не виноват никто! Я не могу! Я не хочу чужой боли! Лучше меня!
        - Прекрати! - неожиданно вскрикнул Йири. - Не смей, молчи! - Лицо исказила мука. С силой сжал пальцы в кулак: - Небо… Не смей!
        Потом опустился на пол рядом с мальчишкой. Айхо поднял глаза, полные слез.
        - Я не смогу… не хочу! Я всю жизнь дарил людям радость! Не надо - из-за меня…
        - Что же, простить?
        - Я обещал…
        - Ты? А я - нет. Тем более, не дай ты слова, ты бы погиб. Разве не так?
        - Не так! Он сначала решил мне помочь, а потом…
        - Опять ложь, - устало отозвался Йири. - Я не могу щадить преступников. Тем более тех, кто попробовал взять мое.
        - Я не ваш.
        - Вот как?
        - Все не так, - по лицу катились слезы, но глаза смотрели отчаянно прямо. - Я знаю, это месть лично мне. Только мне. Я знаю кто. Но не скажу. Иначе и он…
        - Ему ты тоже пообещал защиту?
        - Нет. Но он… не виноват. Он просто не понял…
        Йири внезапно поднялся, заставляя встать и юношу; потом спокойным и властным движением уложил его на постель.
        - Все. Отдыхай. Хватит безумных вспышек. - Выпрямился, посмотрел сверху вниз. Айхо приподнялся, в напряжении тело:
        - Господин… Вы не тронете их!?
        - Не трону. - И, помолчав, добавил тихо: - Я жалею не их - твою душу. А я не сумел в свое время…
        Айхо сделал движение к нему.
        - Лежи. Я ведь могу и передумать.
        - Про то, что я не ваш… я совсем другое хотел сказать!
        - Ты сказал достаточно. Не бойся, я понял тебя. Ты всего лишь неправильно выбрал слова.
        На ладони остался глубокий след - ногти впечатались глубоко. Но Айхо не видел этой ладони.

* * *
        - Кто из вас двоих? Ты или другой?
        Слуга молчал. Потом хрипло сказал:
        - Я, господин.
        - Я так и думал, что ты. Слишком уж гладко получилось.
        - Вы правы, мой господин.
        - Ты поэтому не стал отпираться?
        - Нет. Я понял, что умру, когда вез мальчишку сюда.
        В голосе была искренность - он и в самом деле не мог рассчитывать на прощение. Слишком велика вина. Да и Айхо лишь чудом не оставил этот мир…
        - Чудом… - негромко повторил свою мысль наместник. - Скажи, почему ты помог ему?
        - Не знаю. Я могу сейчас найти сотню причин, но в самом деле не знаю. Это было безумие.
        - Или же чудо? - уголок рта дрогнул в улыбке. - Может быть, показалось?
        - Какая смерть меня ждет?
        - А надо знать непременно?
        - Нет… наверное, нет.
        - Я не скажу, - наместник поднялся. - Не скажу, потому что и сам не знаю. Ты свободен. Иди - только покинь город, как собирался.
        Кайки не верил своим ушам.
        - Как?! Вы прощаете меня?!
        - Я - нет. Но мальчик простил. Не надо делать ему еще больнее.
        - Он… обещал за меня заступиться… и повторил это здесь, у ворот, когда я привез его…
        - Он не нарушил слова.
        Йири поднялся. На пороге обернулся:
        - Перед тем, как покинешь город, посоветуй тем, кто тебя подкупил, оставить мальчишку в покое. Я скоро буду знать, кто они… лучше им забыть имя Айхо.
        Дверь плавно отъехала в сторону и вернулась на место. Слуга подошел и открыл ее. Охранников не было.
        - Чья это вина, господин? - Те-Кири полон желания знать все подробности.
        Йири глянул через плечо.
        - Больше всего - пожалуй, моя.
        - Но змея… как можно??
        - Бывает всякое.
        - Но виновные… неужто никто не будет наказан?
        - Яссин уже мертва.
        Они были ровесниками - родились с разницей в месяц. Ниро, когда не был занят, постоянно сидел в комнате неожиданного гостя. Тот был, как солнышко - веселый и легкий, не обременявший собой никого.
        К Айхо отнеслись с подлинной теплотой не только потому, что так желал господин. Только Шинори старался делать вид, что юного актера нет в доме.
        - Твой брат меня ненавидит, - печально сказал Айхо однажды.
        - Не обращай внимания. Что он тебе?
        - Он предан господину… а я разве враг?
        - Наоборот, - засмеялся Ниро. - Ты боишься Шинори?
        - Боюсь, - признался юноша. - Он, кажется, так ненавидит меня, что…
        - Что? На подлость он никогда не пойдет, уж поверь. Он врезал бы тебе от души, дай ты малейший повод, - но ты сам сказал, он слишком предан господину. Тому не понравится, окажись ты в синяках, - весело говорил Ниро.
        - Синяков можно и не оставить. Да я не о том. Ударит - не страшно. Я чего-то другого боюсь, после чего господин станет смотреть на меня, как на грязь…
        - Шинори пошел бы искать то, что может тебя очернить…
        - Благо, ходить далеко не нужно.
        - Не перебивай! Только господин знает о тебе все. Ты разве не понял?
        - Понял. Но до сих пор сомневаюсь - а все ли? Иначе… зачем я ему такой?
        Ниро с улыбкой развел руками. Айхо продолжил задумчиво:
        - Он так добр со мной… Я столько узнал… Отец много рассказывал мне, но у него почти не было книг - только пьесы да записки мудрецов о театре и музыке… Но об остальном мире я почти ничего не знал.
        - Разве это мешало тебе жить в свое удовольствие? - фыркнул Ниро. - Я тоже не знаю многого.
        - А теперь я хочу знать.
        - И только поэтому ходишь за ним как тень? - лукаво прищурился Ниро. - Из тебя вышел бы отличный охранник - впрочем, ты не больно-то смотришь по сторонам. Только в одну…
        - И еще я не смогу убить даже кошку, - смехом ответил Айхо.
        - Змею же убил.
        - Не уверен… не знаю. Сейчас мне ее жаль.
        - Вот дурак. - Ниро взглянул на актера. - Я бы хотел, чтобы тебя оставили в этом доме. Но не надейся - этого не случится. Ты уже поправился и скоро покинешь нас.
        - Да… это я знаю.
        - И все же надеешься?
        - На то, что оставят? Нет. Я знаю свое место. Но, может быть, мне позволят хоть изредка появляться здесь… и даже не это самое важное, - почти беззвучно закончил он.

* * *
        - Это же… как розовый куст у дороги - цветок сорвет любой, кто захочет! И всерьез его отличать…
        - А ведь он талантлив, - заметил младший брат.
        - Только те, кого он играет, не бежали исполнять любую прихоть первого, кто позвал! Любую! А он еще рад угодить!
        - Ты уверен? Только потому, что он часто смеется? Шинори фыркнул.
        - Зря ты так, - возразил Ниро. - Не надо так про него говорить. К тому же… Ну, сам понимаешь. Ты судишь пристрастно.
        - Послушай - может, и так, но - любой, не этот!
        - Они похожи.
        - Что?! - возмущенный вопль исказил губы, вырвавшись хриплым и низким звуком.
        - Тише… Весь дом переполошишь. Я сказал правду, Шинори. Они - одна кровь.
        - Как… ты… можешь равнять… - еще миг, и он бы ударил брата - младшего, всегда заботливо опекаемого.
        - Они оба чисты. Так чисты, как бывают лишь единицы… и оба - Дарители красоты. И ее воплощения, отмеченные смертью. Таких обычно жизнь не щадит… Но им повезло. Наш господин - я не знаю, почему он такой. Это, как сказка… но сказки не всегда бывают о счастье. А Инорэ… на свой лад он был счастлив, наверное. Я плохо знаю людей…
        - Тогда не берись судить, - зло оборвал Шинори.
        - Я плохо знаю людей, - спокойно продолжал младший, - но знаю своего господина, потому что он дорог мне. И поэтому я смотрел на того, кто им отмечен. Ты же не считаешь господина глупцом?
        Вечером пошел дождь. Ливень - струи стучали по крыше, словно стрелы, вот-вот пробьют. «Какой же будет зима?» - подумалось Йири.
        - Спой, - обратился он к юному актеру. - Одинокому на дороге сейчас несладко. А в домах - хорошо, если все свои рядом.
        Айхо облокотился на руку, чуть отвернувшись, запел. Это была странная песня - ничего подобного Йири от него раньше не слышал. Она начиналась протяжно, и чем дальше, тем напряженнее становилась - словно готовая лопнуть струна. И ничего не было больше - струна и пламя, и неизвестность - струна раньше порвется или сгорит…
        Оборвалась неожиданно, словно ударив - такая простая и такая жестокая.
        - Таких, как мы, песня, - задумчиво произнес Йири, не двигаясь с места, не сводя глаз с узором украшенного светильника.
        - Чья? - растерялся Айхо.
        - Пустое… Забудь.
        Глава 7. ВОЗВРАЩЕНИЕ
        Приближались дни мертвых, сооно тарани. Живые старались без нужды не выходить на улицы в эти дни. Во всех домах жгли ароматные свечи и палочки, вспоминали тех, кого нет, называя иными именами, не теми, что умершие носили при жизни.
        Человек шел один среди ночи. Серой тенью крался меж каменных глыб, хрустя осколками тонкого льда.
        Штаны на теплой подкладке - но рубаха летняя; от хлесткого ветра и холода едва спасала драная куртка. Он выглядел больным, на стертых ногах - потрепанная обувь, которую явно чинили наспех и чем придется. Он брел - в кромешной тьме, под низко нависшими тучами, грозившими разразиться снегом. В горах и предгорьях уже стояла настоящая зима.
        Человек все шел и шел. Остановись он ненадолго, возможно, у него не хватило бы сил продолжать путь. Не один день блуждал он по лесам предгорья, делая подчас длинный крюк, чтобы обойти патрули и деревни, пробирался извилистыми расщелинами между высоких гор.
        На вид ему было около двадцати; он был высокого роста, легкого, но крепкого сложения. Движения упругие, хищные - ни крайняя усталость, ни полузажившие раны, ни болезнь не отняли сходства с дикой лесной кошкой. Из-под тряпки, скрывающей лицо, выбивалась золотистая прядь и сверкали зеленые рысьи глаза, яркий и злой огонь которых не погасила даже усталость.
        Мертвых он не боялся. Живых - тем более.
        Взять у него было нечего - а судя по взгляду, он сам был опасен. Он шел только по ночам, чтобы незамеченным добраться до знакомых мест, где мог надеяться - не выдадут.
        Что скажут там, куда он идет? Прогонят? Или сдадут властям? Все равно нет сил идти дальше, если прогонят…
        Зима обещала быть суровой; зато как ранние морозы помогли беглецу! Да и кроме того, разве не любил он всегда зиму, несмотря на то, что душой был - огонь?
        Опасаясь, чтобы первые проблески зари не застали его на открытом пространстве у реки, человек сделал усилие и ускорил шаг. И вот часам к четырем утра каменные глыбы сменились чахлым леском. А потом он заметил мерцание желтоватого огонька, прорезающего завесу утреннего сумрака.
        Огонь мог развести кто угодно - лесоруб, одинокий путник, дозор… да мало ли? Мог и неуспокоившийся, тот, кого не забрали посланники Неба с этой земли.
        Человек напряженно пытался разглядеть, движется огонь или нет. Потом усмехнулся.

«Попробуйте, поймайте!» - мелькнула злая мысль. Кто бы там ни был, хоть сами демоны!
        Он все же свернул в сторону, хотя лезть прямо по валунам и бурелому было совсем невозможно.
        Человек не сделал и полусотни шагов, как вдруг наступил на сухую ветвь, и справа от него раздался возглас: «Кто там?»
        Беглец и не подумал ответить на окрик. Он распластался на земле.
        Теперь те, что сидели у костра, могли подумать, что в сумраке им просто померещилась какая-то тень, а ветка хрустнула не по вине человека…
        Это были стражники одного из постов дорожного патруля, который медленно двигался то в одну, то в другую сторону каждый в своем районе.
        Лишь один из дозорных заметил мелькнувшую тень.
        - Ты уверен, что видел его?.. - спросил другой.
        - Да, - ответил первый. - Должно быть, какой-нибудь недобитый разбойник. - Голос его дрогнул. Солдаты исправно несли службу, но отдали бы все свое жалованье, лишь бы в дни сооно торани находиться под крышей хоть нищего деревенского домика.
        - Конечно, разбойник, - поспешно согласился второй. - Не первый и, наверно, не последний в этих горах.
        Люди вслушивались, но страх притупил чутье.
        А человек почти не дышал - скорее они могли бы услышать, как шевелятся тени. Едва дозорные отвлеклись, беглец снова пустился в путь по направлению к берегу и еще до рассвета нашел убежище в пустующей, крытой соломой хижине в одной ани к югу от костра дозорных.
        А вечером вышел к притоку Иэну, речке Сай. Теперь, вместо того чтобы углубиться в лес из ольхи и кленов, раскинувшийся на берегу, он счел для себя безопаснее идти прямо по реке, по выступающим на берегу камням.
        Плотно запахнутая куртка с трудом спасала от пронизывающего ветра. Человек шел, скользил по мокрым камням и по льду. К трем часам утра путник прошел около двух ани.
        С левого берега Сай донесся вой. В темноте трудно было определить, приближается или удаляется зверь. Если это был зверь - ведь в дни мертвых и нечисть гуляет привольно.
        Человек на мгновение остановился, прислушиваясь. Надо быть настороже, не дать застигнуть себя врасплох.
        Вой повторился еще несколько раз. Ему отвечали другие. Стая волков бежала по берегу Сай и, вероятно, учуяла присутствие человека.
        В этих местах негде было укрыться от нападения …
        Человек поспешил к лесу - хоть спиной к дереву прислониться. Не успел.
        Прямо перед ним стоял волк, седой, вздыбивший шерсть на загривке. Бежать было некуда… да и не смог бы он ни убежать, ни справиться с волком сейчас.
        Глаза хищника посверкивали желтым - это был зверь, не оборотень.
        - Тварь…
        Человек нагнулся и поднял первую попавшуюся под руку палку, короткую, но вроде крепкую.
        Двигался он неловко - и ненавидел себя за это, за беспомощность и усталость.
        Зверь прыгнул - промахнулся, вцепившись в рукав. Ударил волка по носу и сумел освободить руку. Невольно усмехнулся обветренными губами: вернуться туда, куда так стремился - и не оставить там даже костей!..
        Дождь перестал, но все было подернуто туманом. Отступая, обороняясь с трудом, добрался до огромной кривой сосны - и вознес молитву Небесам, чего не делал уже очень давно.
        Уперся спиной в дерево. Силы вернулись на миг, и взлетел на ветви, словно не было болезни и усталости. Сук хрустнул, но выдержал. А с соседней ветви блеснули два зеленых глаза. Рысь. И огромная…
        Человек привалился к стволу, соображая, как бы удачней ударить дикую кошку, чтобы оглушить или хоть сбросить с дерева - но не успел.
        Ему показалось, что яркие глаза полыхнули яростью и насмешкой, и в следующий миг рысь прыгнула на спину волка. Звери сцепились, забыв про человека.
        Человек тихо, как мог, слез на землю и бросился прочь.
        В голове вертелось - рыси не любят волков, но что заставило дикую кошку напасть? То, что волк покушался на ее добычу? Или какая-то давняя ненависть именно этой рыси к волкам? Или же… это не рысь была вовсе, а тери-тае, лесной хранитель?
        Не только нечисть свободно чувствует себя в эти дни. Тери-тае - добрые существа.

* * *
        Девушка напевала что-то грустное и прозрачное, голосок подрагивал - так вода катится по камешкам, неровная и гибкая. Плела песню - и чинила корзину, задумчиво перетягивая прутья толстыми нитками.
        Возле крайнего валуна показалась человеческая фигура, покачнулась, оперлась на каменную глыбу. Человек вскинул голову, а потом опустил, смотрел исподлобья.
        - Ой, - обронила Хину, привстала было, но тут же села опять, не выпуская корзинки из рук. Ноги стали словно из горячего киселя.
        - Испугалась?
        - Нет… - корзинку поставила наконец, неуверенно поднялась, пошла вперед, не сводя глаз с Аоки.
        Дед Хину не слишком обрадовался гостю. Внучка убеждала, что беглеца никто не отыщет, не станут даже - неужто к помощи шин прибегнут, чтобы сбежавшего из копей найти? Не того полета птица.
        - Ты и сама в это веришь, да? - мягко спросил Аоки. Девушка запнулась на полуслове. Вспомнила, что человек, который всего дороже, - не просто бывший разбойник. Так что могут и искать. Помотала головой упрямо:
        - Все равно, в горах… не найдут!
        Больше не поднимали этого разговора - будь что будет. Однако и вправду никто не обнаружил убежища, словно забыли или простили. Порой Хину казалось, что на всем свете их осталось трое - она, Аоки и дед.
        Поначалу она боялась спать по ночам, от придуманного ей же самой шороха вскакивала, стояла у двери, прислушиваясь. Открывать не решалась - только впусти холодный воздух, все перемерзнут к утру.
        Находила успокоение в домашних делах, а вот в деревеньку, что лежала внизу, по ту сторону перевала, наведывалась неохотно. Зимой-то по снегу не побегаешь, а как начали таять снега, пришлось отправляться. Продукты нужны были, Хину снадобья и коренья на продажу носила - платили неплохо, а порою просили приготовить на заказ то или это. От кашля или масло против ожогов…
        Хину в деревушке всегда были рады, только девушка места себе не находила от беспокойства. И не здоровье деда ее беспокоило, а судьба желанного гостя, на чье возвращение Хину и надеяться перестала. Прибегала обратно, даром что дорога тяжелая - сама запыхавшаяся, в глазах безумный блеск, сердце колотится. Пока дверь не распахнет, не может ровно дышать.
        Но судьба оставалась милостива - ни одного чужого следа Хину возле дома не видела.
        Аоки рассказывал им с дедом о копях - не сразу пустился откровенничать, сперва отмалчивался, но потом почувствовал необходимость выговориться. Слова были скупыми
        - но жгучей ненависти, бившейся в них, хватало, чтобы понять.
        Рабочие вырубали массивные блоки каменной соли. Сперва две глубокие борозды рядом, а затем ударами тяжелого бревна откалывали глыбы, дробили на мелкие куски, выносили наверх, к весам и в склад, размельчали. В полостях, остававшихся после добычи соли, стояли деревянные крепи, - но опоры нередко трескались под тяжестью пластов, и сверкающие глыбы погребали под собою рабочих…
        А порой загорался воздух. Особенный, такой был лишь под землей - вспыхивал от любой искры. Аоки повезло - при нем пожар был лишь один, и огонь потушили быстро.
        Соль в забоях рубили кирками, а выносили на поверхность в бочках или деревянных корытцах. В шахту всегда проникала вода, под землей собирались целые озера крепкого соляного раствора. Его выкачивали с помощью подъемника, называемого
«четки».
        Ворот подъемника, который приходилось вращать дни и ночи - как беспрерывно перебираемые четки монаха…
        И быки тоже трудились здесь до изнеможения, таская тележки, вращая вороты подъемных машин.
        В копях долго не жили, заболевали и умирали. Соль недаром называют белой смертью. Люди покрывались гноящимися язвами. Лицо и руки трескались, соль разъедала раны. От этого не лечили - не было смысла.
        Обреченные на безнадежный труд пытались протестовать - тихо или бурно. Попытки бунта подавлялись мгновенно и жестоко.
        Его привезли туда раненого и лечили, прежде чем приставить к работе. Хороший был врач - рука скоро стала двигаться, как и прежде.
        Аоки сносно приняли старожилы копей - его похожий на пламя характер пришелся по душе многим. Аоки не избегал ссор, но часто смеялся и чем мог помогал слабым. Надсмотрщики его недолюбливали, но не трогали - молодой, хорошая рабочая сила. Надсмотрщики и работники кухни были свободными - впрочем, и некоторых сосланных порой ставили на легкие работы.
        С помощью одного такого он и бежал. Немолодой, работал на кухне - и толком за ним не смотрели. Он и помог Аоки добыть все необходимое, а сам остался.
        - Что с тобой сделают!? - возмущенно протестовал младший.
        - Ничего. Если убьют - такова моя доля. Мне надоела жизнь. А если уйдем вместе, сразу поймают. Не вини себя, что уходишь один - вдвоем нам не выбраться. Да я и не хочу - не к кому возвращаться на воле.
        Аоки было к кому и зачем возвращаться.

* * *
        ПРЕДГОРЬЕ ЮСЕН
        Пожилая женщина в темной крестьянской одежде набирала воду. По щеке катилась слеза.
        - Как внучка? - окликнули сзади. Другая женщина смотрела сочувственно и со страхом. Первая не ответила, подхватила сосуд и сгорбившись побрела к дому.
        - Урожай в этом году еще лучше, чем в прошлом, а люди мрут, - говорили вполголоса в доме деревенского старосты.
        - Как он снизил налог и позволил пустые земли брать, все расти лучше стало…
        - Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла - а он всех принимает.
        - Еще бы… Засеянные поля - округам выгода.
        - А что дети умирают - тоже выгода? - со злостью стукнул чашкой об стол один из зажиточных крестьян. - Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему всего девять было!
        - А Сотэ - красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…
        Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.
        - Да что мы молчим все, словно мыши полевые по норкам забились! Не я один эту птицу видел!
        - Опомнись, - пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. - Черный дрозд - эко диво! В наших краях встречаются.
        - И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… - тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: - Дорого нам урожай обходится!

* * *
        - Что случилось? - Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. - Говорите же.
        - Слухам крылья не обрежешь, - произнес Йири, выслушав. - Я давно знаю, как меня называют. И что же?
        - Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.
        - Я могу это сделать, - соединил ладони и замер. - Это легко.
        Аоно поспешно кивнул:
        - И послужит другим уроком и предостережением…
        - Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?
        - Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они - не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…
        - Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля - пепелищем?
        - Можно и без огня обойтись, Высокий.
        - А потом на место, где умирали, призвать других - и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?
        Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения - не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.
        - Знаете, как умирают дети? Расскажите.
        - Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют - ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.
        - И началось около года назад…
        Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет - улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.
        - Я поеду туда.
        Кликнул слугу:
        - Оседлайте Рыжего.
        - Что вы хотите делать?
        - Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?
        - Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.
        - Это - главное, да?
        Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.
        - Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…
        - Это - потом.
        Сделал шаг, оказался совсем рядом.
        - Я должен понять.

* * *
        Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.
        - Кто здесь главный?
        Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.
        Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.
        - Сейчас есть больные в деревне?
        - Двое, - пролепетал староста. - Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…
        - Проведи.
        На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться - или хотя бы поднять взгляд.
        Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.
        Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.
        Потом появились все трое.
        - Это вода, - господин стоял, положив руку на шею коня. - Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти - засыпать.
        - А моя дочь, Высокий? - прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?
        - И наш сын??
        - Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. - Наклонил голову: - Делайте, как я говорю.
        Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:
        - За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?
        - Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.
        В клубах пыли всадники умчались в сторону следующей деревни.
        - Что он сделал с тобой? - спрашивала мальчика мать, и спрашивали двух девочек - совсем кроху и подростка в другой деревне, и схожими были ответы:
        - Он прикасался ко мне, что-то говорил тихо-тихо. Мне было спокойно…
        Колодцы вырыли новые. Смерти прекратились. Когда мимо окна пролетала черная птица, люди закрывали глаза и старались унять невольную дрожь.
        Если у кого-то и были сомнения, что молодой наместник не человек, ныне их не осталось.

* * *
        Два месяца прошло, прежде чем Аоки стал походить на себя прежнего. Хину окружила его заботой, трудилась, словно пчела, похудела вконец, извелась - как бы кто не прознал, что скрывает беглого, и в деревне ее вид уже вызывал сочувствие, расспрашивали, что стряслось. Девушка врать умела плохо - да и что соврешь? Про деда разве, так подобным враньем можно и впрямь беду накликать. Вдруг помочь захотят, к перевалу поднимутся? Отговаривалась мелочами.
        С Аоки поначалу держала себя свободно - человеку здоровье вернуть надо, а не девичий стыд показывать. А потом, как поправился и помощником деду стал, снова смущение чувствовала, если тот с ней заговаривал.
        Хину рассказала ему обо всем, о том, что в город ходила, пыталась о судьбе Аоки узнать; скрыла только одно - что пыталась пробиться к наместнику. Аоки поначалу был изумлен, потом рассердился. Потом задумался. И день ото дня ходил все мрачнее. Будто, напомнив про город, девушка произнесла запретное слово.
        Только и думал, что о друзьях по шайке, вспоминал Суори, который ради мести пересек полстраны.
        - Я… должен уйти.
        - Нет, - прошептала Хину, глядя в угол. - Я не хочу… не уходи.
        - Ты не понимаешь… я же вернусь.
        - Нет. Ты не вернешься. Я все понимаю. Ты остался в живых тогда… но больше он тебе не позволит.
        - Хину…
        - Ты хочешь убить его, - голос тихой, послушной Хину обретал силу - вот так в горах поднимается ветер, который опрокидывает камни. - Оставь эти мысли. Я не могу потерять тебя снова.
        - Хину…
        - Я знаю тебя! Ты не успокоишься. За всех… за Суори… за соль эту проклятую!
        - Суори умер так, как сам хотел - в схватке, - сухо ответил Аоки. - Да и за других… мы все заслужили, по правде сказать. Смерть я бы принял. Но он даже в этом мне отказал… у меня свои причины, Хину, и о них тебе незачем знать. А за меня не бойся. Ты знаешь, сил у меня много. И ловкости, - глаза вспыхнули зелено-желтым огнем, словно у рыси, лицо побледнело. Он невольно двинул правой рукой, будто сжимая нож.
        Хину сквозь слезы смотрела на него, качая головой.
        - Я его видела как-то… Я потеряю тебя, вот и все. У него стража…
        - Меня не смогли удержать в копях. Что мне какая-то стража?
        - Лучшая… Ты не уйдешь живым, если он увидит тебя. А ты ведь хочешь что-то сказать ему, не только ударить. Я понимаю.
        - Хину… Моя звезда счастливая. Мне всегда везло.
        - Везло? - она почти закричала. - Избави Творец от такого везения! Чем ты гордишься? Тем, что, может быть, судьба позволит убить его? Я много думала, Аоки, я понимаю - на нем держится Окаэра. Он поднял ее из грязи. Пусть он жесток, пусть он оборотень - его смерть, как обвал, вызовет страшное. Я хочу жить спокойно, растить детей - а беспорядки начнутся, и нельзя будет знать, что ожидает завтра. Даже в горах, Аоки! Меня защищали только люди Ёро.
        - Не говори лишнего. Я же сказал, вернусь. Мои дела не касаются женщин.
        - О, да! Я только женщина, а у тебя кровь горячая. Я не могу стать между вами. Но я далеко вижу. Я всегда любила тебя. Но ты снова оставишь меня… навсегда.
        Хину села - спина прямая, по лицу катятся слезы. Тяжело было ему это видеть, но дела Аоки и впрямь не касались женщин. Если не объяснить так, чтобы поняла - что же, уйдет без объяснений.

* * *
        Аоки собирался неторопливо. Особенно тщательно скрыл волосы под широкой полосой серой ткани. Вряд ли помнят, но все же… На умоляющие взгляды Хину внимания не обращал. Все уже выяснили, нечего душу друг из друга вынимать. Собравшись, повернулся спиной к хижине и зашагал к перевалу. Знал, что в огромном долгу перед теми двумя, глядевшими ему вслед. Но другой долг нужно было уплатить первым.
        На полдороге кольнуло что-то под сердцем - ведь бросает девчонку и старика. Может, стоило поначалу их жизнь обеспечить? Но горячая кровь текла в нем, и ждать не умел. Слово себе дал - если вернется, они не будут нуждаться ни в чем.
        В городе по сторонам не оглядывался, запретил себе чрезмерную осторожность. Если от каждой тени шарахаться, толку не будет. Все окна, дверные проемы и арки казались зрячими. Каждый камешек мостовой усмехался - «я все про тебя знаю»!

«Ничего ты не знаешь», - думал Аоки, косясь рысьими злыми глазами. В городе оживленно было - пришло сразу несколько торговых кораблей, из предместий стекались жители.
        Дом наместника отыскать труда не составило. Сумерек дождался, присмотрелся внимательней - вечерняя дымка не мешала Рысенку охотиться за добычей. Хмурым стало лицо - охрана хорошая. Снова жизнь ему вызов бросала; дважды он победил - с Островка выбрался и сумел из копей бежать. Да неужто в третий раз не посчастливится?
        Однако пробраться в дом нечего было и думать. Аоки дошел до реки, нырнул в протоку. Там, где вода почти подходила к дому, стена была невысока. Строили так, чтобы не мешать хозяину любоваться с террасы рекой и горами. Аоки следил за домом из камышей. Скоро знакомую фигуру увидел - темная, она промелькнула по ступеням террасы - в дом. И весь последующий день Аоки почти не вылезал из реки. Возможно, охрана даже видела легкое шевеление в камышах, но сочла движением утки или выдры. Все, что нужно, он сумел разглядеть. Понял - живым и впрямь не уйти. Единственное место, где можно настичь своего врага, - это сад, а там охрана поблизости. Метательный нож был бы лучшим оружием, но Аоки бросать ножи не умел и не хотел, чтобы так - удар неизвестного.

* * *
        Господину Окаэры все еще не прискучила живая забава - мальчишка-актер. Всю зиму он держал Айхо в домике на окраине, лишь с началом весны позволив принимать участие в представлениях.
        В этот день он возвращался из театра после старинной пьесы, где Айхо играл женскую роль - круглолицая девушка-фея вышла очаровательной.
        Шин заметили силуэт на том берегу реки, как человек ни таился. Опасности пока не было - за ним следили. Доложили господину, упомянув - у него светлые волосы. Вздрогнул - потом отдал приказ: пусть делает, что задумал. Не показывайтесь на глаза. Пусть…
        - Что с вами? - сбитый с толку управляющий чуть отшатнулся: темная летящая звезда, Йири промчался мимо, оглянулся - на лице радость, какое-то шальное веселье.
«Мальчишка», - впервые подумалось управляющему, хотя не один год прошел - и не возникало подобной мысли.
        Сумерки опустились. Посмотрел на фигурку святого, стоящую среди можжевеловых палочек, прошептал короткую молитву Иями. Не страх - непонятное самому возбуждение, с которым никак не получалось совладать. Немного постоял у окна, потом направился в сад.
        Вечерние цветы раскрылись, аромат был плотным и сладким.
        Из-за угла беседки выступил человек, скосил глаза на дорожку, подавая знак. Йири чуть покачал головой - не мешайте.
        А потом кусты раздвинулась - показалось, выпрыгнула большая рысь.
        - Санэ!

* * *
        Он изменился. Тогда, на площади, Аоки не присматривался к нему. Не до того было. Но сейчас - разглядывал жадно и зло. К сожалению, Йири хуже не стал. Но лицо ныне было острее, строже. Раньше в этом человеке чувствовалась мягкость. Теперь он казался просто холодным и спокойным. У него был усталый взгляд. С чего бы, при таком-то достатке?
        Аоки подумал - а сколько ему лет? Старше года на четыре, на пять? Он выглядел совсем молодым - и каким-то нездешним. Белый с золотом хаэн, под ним одежда темно-фиолетовая. Дух снега и ночи. Оборотень.
        - Здравствуй. Я рад, что ты пришел. - Не удивился и не испугался.
        - Ты знаешь, зачем?
        - Не затем, о чем ты сейчас думаешь. - Взгляд скользнул по рукаву куртки Аоки.
        Аоки понял - тянуть бессмысленно. Бить надо сейчас, пока эта тварь не успела кликнуть стражу. Но рука тяжелой была, свинцовой. Непросто выхватить нож, когда перед тобой безоружный. И непонятно, то ли Йири настолько уверен в себе, то ли просто лишен чувства опасности…
        - Я многое перенес, - хрипло выдавил Аоки. Только не дать остыть ярости…
        - Справедливо. Ты не считаешь? - и неизменившимся тоном: - У тебя нож в рукаве. В самом деле хочешь ударить?
        В голове словно молния вспыхнула, мозг изнутри обожгла.
        - Хочу!
        Аоки качнулся вперед, взмахнул правой рукой - звук пощечины; сильно ударил, даже больно руке. Или не от удара больно?
        Тяжело дыша, посмотрел - враг стоит спокойно, словно ничего не случилось. След от ладони горит - а на губах улыбка.
        - Зря. Ты и тогда заслужил. Впрочем, если тебе от этого легче…
        Тварь. Снова пытается с грязью смешать.
        - Ты совсем меня не боишься?
        - Но и ты не боишься меня. Сам пришел, и один.
        - Почему не зовешь своих?
        - Успокойся. Раз пришел - будешь гостем.
        - Нет! Я тебе не игрушка. - Усмехается криво: - Ты ведь все еще мой господин.
        - Да. И наместник этой провинции. Чье слово ты хочешь услышать?
        Тени качнулись к ним - и замерли, повинуясь жесту Высокого. Йири смотрит на Аоки - пристально, долго. Потом разомкнулись губы - слова звучат тяжело.
        - Решай сам. Либо ты примешь мои условия - либо… Нет смысла снова дарить тебе жизнь.
        - Жизнь? Такая, как в руднике?!
        - И там есть надежда. Сейчас ты стоишь здесь - ты жив. Опусти руку. Я не боюсь твоего ножа.
        Аоки знает - это правда. Смерти он не боялся еще тогда, в Сиэ-Рэн. А сейчас - рядом охрана. Вряд ли убить успеет, раз упустил момент. Ранить? И дальше что?
        Никогда он не испытывал столь сильного унижения. Не сумел даже убить - и, хуже того, стоящий перед ним, похоже, и не сомневался в подобном исходе. Не считал Аоки достойным даже смерти. Заранее знал, что Аоки придет, что он здесь? Позволил, допустил бывшего слугу до своей высокой особы. Играл, как кошка с мышонком…
        Оставалось одно.
        Блестящее лезвие - это путь в Нижний Дом. Пускай. Неужто оборотень хочет именно этого? Не похоже. Он сказал «дарить тебе жизнь», считая, что все вершится по его желанию. Значит, есть возможность хоть тут противостоять его воле.
        Аоки улыбнулся - отчаянно, дерзко. Холоден и горек горный ветер, холоден, словно сталь. И ветер, и сталь давно уже друзья Аоки, Рысенка - хириши.
        Тот, напротив, смотрит пристально, чуть улыбается.
        - Тебя не сломали копи. Хорошо.
        - В том нет твоей заслуги.
        - Нет, - соглашается он. - И это хорошо, правда? Для тебя - хорошо?
        - Ты знаешь людей. Но не до конца.
        - Да, - легко соглашается. Поворачивается и бросает через плечо:
        - Пойдем в дом. Нам ведь есть о чем поговорить.
        Зрачки Йири - большие, за ними - бесконечные черные реки, текущие среди скал, где нет ветра. Он больше не смотрит на незваного гостя, но говорит для него:
        - Когда-то на Островке я держал анару в руках. Те, что пришли за мной, сказали - еще не время. Теперь я повторю это тебе. Не время, Аоки. И ты… нужен не только мне.
        Аоки последовал за ним по ступеням, гадая, что из этого выйдет. Острая злость прошла, теперь он испытывал только удивление и настороженное любопытство. Человек, которого он пришел убить, спокойно повернулся к нему спиной и шел впереди, даже нож отобрать не подумал. Задумай Аоки ударить теперь, охрана попросту не успела бы вмешаться.
        Йири провел его по длинному коридору мимо деревянных решеток с вырезанными оленями и лисами, мимо шелковых занавесей, прикрывающих арки.
        - Заходи, - откинул одну занавеску, чуть улыбнулся, взглянув на гостя.

«Неужели он в самом деле рад мне?! - мысли Аоки мешались. - Но почему? Ведь я же пришел за его кровью! Он не боялся меня. О, Небо, он был мне рад! Неужто он так одинок? Но я - из его прежней жизни. Или он скучает по садам Сиэ-Рэн? Что я для него? Память о том, как он был не один? Напоминание о хозяине… о господине? Вряд ли. Я слишком давно покинул дворец. И наша последняя встреча там…»
        Перед глазами возникло спокойное лицо, еще совсем юное, взгляд в проем беседки, в сторону ласточек над прудом, снежинки на хаэне в цвет лепестков аконита…

«Если быть честным, он хорошо управляет Окаэрой. Как может он, способный лишь подчиняться, сам приказывать людям - и добиваться повиновения? Или ему самому было приказано стать таким - но как можно такое исполнить?»
        В комнате было несколько мягких узких сидений вдоль стен, теплых тонов ковры на полу, причудливо изогнутые корни словно выглядывали из углов, похожие на драконов, темные, отполированные.
        - Сядь.
        Аоки присел на кушетку, мрачно спросил:
        - Зачем ты меня сюда привел?
        Наместник вновь улыбнулся:
        - В саду становилось прохладно. А ты в мокрой одежде и наверняка просидел в реке много часов, обдумывая, как пробраться в дом.
        - Какого демона ты обо мне заботишься? - возмутился Аоки, чуть не потеряв дар речи.
        - А ты подумай. - И, видя перед собой все то же недоуменное лицо, пояснил: - Между нами стоит договор. Я забочусь обо всех своих людях.
        - Можешь подавиться своими благодеяниями!
        Йири с видимым трудом подавил усмешку:
        - Раз уж ты передумал меня убивать или умирать самому, нет смысла отвергать мое гостеприимство.
        -Как же, тебя всегда ведет долг, - издевательски протянул Аоки. - Но сам ты просто пустое место, тень в человеческой оболочке.
        Тот не ответил, подождал, пока слуги, подобные проворным духам леса, не принесут гостю горячий напиток и закуску к нему, и лишь потом отозвался:
        - Долг постоянно ведет человека, неважно, осознает ли это сам человек. Мы сами накладываем на себя невидимые цепи, и нам не уйти дальше, чем позволят они.
        Странным могло показаться, что хозяин дома принимает как гостя того, кто едва не стал его же убийцей, беглого с копей, да еще и собственного слугу в придачу. Но только на первый взгляд вся листва зелена одинаково. У Аоки не хватило бы слов, чтобы выразить разницу, однако почувствовать ее мог даже самый глупый крестьянин, сроду не видевший вышестоящих. Ибо в приветливом тоне была спокойная сила того, кто обязан заботиться о людях своих, поскольку они - всего лишь слуги. И ноты ровного голоса, плавные жесты и мягкая улыбка могли довести до бешенства, поскольку не таили в себе высокомерия. Высокомерие не к лицу тем, кто и вправду сильнее.
«Я просто дурак, что подошел к нему близко! Надо было бросить нож…» - навязчиво крутилось в голове. А тот - смотрел понимающе и не говорил ничего.
        - Да хватит! - не выдержал Аоки. - Считаешь меня дураком, так и скажи.
        - Нет, не считаю. Хотя сейчас ты ведешь себя не умно. Ты сделал то, что считал обязательным, - попытался сделать, вернее. Но ты не отказался сам от себя, не спрятался, как ящерица под камень.
        Еще и похвала! Чересчур много для одного вечера.
        - Как тебе удалось бежать?
        - Не скажу, не надейся!
        Кивнул. И не сомневался, видимо.
        - Не стану спрашивать. Значит, так было надо… - с непонятной насмешкой: - Пламя не удержишь в клетке, так?
        Аоки счел вопрос за издевку - пламя! То, что в душе горело, то, что вело - смеяться над этим?
        - Считаешь, все в твоей власти? Не только жизни, но и души людей?
        Йири оставил вопрос без ответа, но было видно - задумался.
        - Да, у тебя власть! Но ты делаешь все, что скажут те, кто стоит выше тебя! - запальчиво произносит Аоки, а Йири смеется.
        - Так устроена жизнь. Ты разве станешь дергать за хвост дикую хассу для того только, чтобы показать, что ты ее не боишься? Ах, ты - станешь! - смеется снова.
        И вспоминает, как отстранил от власти командира гарнизона Окаэры, став чуть ли не во главе армии. Дерзость неслыханная. Но ему позволили. Почему? Может быть, потому что верили - он делает это на благо стране?
        Аоки видел задумчивость в глазах и по-своему ее истолковывал.
        - Неужто тебе чего-то еще не хватает? Ты свободен делать все, что пожелаешь в Окаэре - и этого тебе мало?
        - Я никогда не буду свободным, даже так, как любой горожанин. Особенно теперь. Власть - это обязанность. Меня приучили подчиняться - и теперь это помогает мне управлять. Но свободы - нет.
        - Подчинение учит править?
        - Одно невозможно без другого.
        - Чушь! Я никому не подчиняюсь!
        - Неужто? И потом, кто идет за тобой? Назови!
        Аоки молчал, кусая губы.
        - Слова, - наконец отзывается он. - О долге, о подчинении. Но есть и свобода, доступная любому смертному. Что же, не хочешь взять даже ее?
        - Не у кого. Это не кошелек с золотом, который доступен любому грабителю. Только у самого себя человек может взять такое… и дать, разрешить себе. А мои руки пусты - я давно отдал последние капли.
        Он неожиданно поднялся.
        - Довольно. Оставайся здесь, не стоит ночью бродить по городу. Утром уйдешь, куда пожелаешь.
        - А если сбегу? - в голосе яд, но какой-то разбавленный.
        - Не сбежишь, раз я этого не хочу. Не пытайся лучше, иначе познакомишься с моей стражей всерьез. Подумай хоть раз, - и стремительно покидает комнату.
        Ночью Аоки не спал. Хотя, наверное, рад был бы заснуть, пусть даже видеть кошмары. Потому что самый большой кошмар находился в этом же доме, отделенный от парня лишь несколькими стенами.
        Попробовал все же уйти - дверь оказалась открыта. И выбор ему оставили, надо же! И нож не отняли… Задвинул створку, сел на прежнее место, мрачно гадая, что больше придется по душе Йири, дабы поступить наоборот. Так ничего не высчитав, махнул на бесплодные мысли рукой. Утром обнаружил, что дверь приоткрыта и за дверью никого нет, хотя готов был поклясться, что не слышал шагов.
        Аоки вышел на веранду, ступени которой плавно спускались в маленький сад. Зелень тут была темной, лохматой; серебристые, причудливой формы камни выныривали из листвы, точно сказочные животные. Сразу за садом находилась протока - открывался вид на горы Юсен.
        Йири стоял, облокотившись о перила, смотрел на протоку и горы. Несмотря на холод раннего утра, одежда его была совсем легкой, из тонкого шелка - в цвет молодой листвы; и сам он казался травинкой.
        Аоки подошел сзади, по-рысьи бесшумно. С усмешкой сказал:
        - Я помню, ты часто любил смотреть в окно на дальние дали… мой господин. Что, птичка все же хочет свободы?
        Тот даже не вздрогнул. Повернулся - Аоки поразило, насколько юным казалось его лицо. С улыбкой ответил:
        - Все богатые дома - клетки, дворцы тем более. Но лучше ли птице на воле?
        Аоки фыркнул:
        - Ненавижу все это! Хижина маленькой Хину гораздо уютнее.
        - Хину? Кто же это? - Аоки заметил, как вмиг изменился наместник: взгляд стал острее, движения - резче.
        - Какое тебе дело? Хочешь и ей жизнь искалечить?
        - Значит, пойдешь к ней? После копей познакомились или она ждала тебя все это время? Неужто второе бывает?
        - Да ты… - словно ветка сосны, ощетинился весь. - Она ждала, надеялась, выходила меня, когда я пришел полумертвым…
        - Прекрасно. Может, ты знаешь еще людей, которые не чтут законы? Что полагается за укрывательство?
        - Какая же ты сволочь, - тихо сказал Аоки. - А я почти поверил тебе… - он отвернулся, сжал зубы.
        Йири рассмеялся тихонько.
        - Не беспокойся. Я знал, куда ты пошел после копей.
        - Так ты знал про нее? Откуда? - от удивления он не почувствовал ярости, хоть его провели, как мальчишку.
        - Эта девочка приходила сюда. Просила тебя пощадить.
        Аоки замер.
        - А ты…?
        - Я не стал ее слушать, как видишь. Или ты не бежал?

«Хину… маленькая Хину… - Аоки почувствовал жалость, и нежность, и боль. - И ведь мне ничего не сказала. Смелая моя девочка…»
        - Почему ты прогнал ее?
        - Скажи, ты был бы мне благодарен, подпиши я приказ о помиловании? - впервые он видел на лице Йири столь откровенную издевку.
        - Да ты в самом деле нечисть, - по коже прошел мороз. - Это уж слишком!
        - И мне так показалось, - кивнул молодой человек. - И что же дальше?
        - Дальше? - не понял тот.
        - Чего ты хочешь, Аоки?
        - Я и сам не знаю, - честно признался тот.
        - Почему выбрал такой путь?
        - А что мне было делать!? - раздраженно отозвался Аоки. - Ты пробовал зимой бродить голодным по дорогам? У тебя-то все есть!
        - У меня ничего нет.
        - Кто бы говорил! - пробормотал Аоки, а тот продолжал, как ни в чем не бывало:
        - Тебя любит хорошая девушка. Ты вернешься к ней?
        - Хину… Да, я останусь с ней. Она… заслужила счастье, хоть я и не лучшее, чего можно желать.
        - Да, ты и счастье - разные вещи, - безжалостно подтвердил Йири. - Не считаешь, что подобное благодеяние не слишком честно по отношению к ней?
        - Она и вправду мне дорога.
        - Как угодно.
        Молчание повисло, как легкая дымка над протокой.
        - Я завидую вам.
        Словно хрупкая ваза разбилась - испуг, протянутая рука, и лишь потом понимание, что уже нет смысла собирать осколки. Аоки хотел ответить дерзостью, но не получилось.
        - Почему?
        - Вы - живые…
        Снова тишина прошла по террасе, прозрачно-серая, проводя по гладкому камню полами длинных одежд.
        - Я не стану отпускать тебя совсем, Аоки. Иди - желаю вам счастья. Но будет день, и я тебя позову. И ты придешь, даже если не будешь того хотеть. Придешь сам.
        - Это еще почему?
        - Потому что мы связаны… Судьба трижды сводила нас, и я не верю, что она успокоилась, - в голосе почудилось напряжение, словно говоривший и сам не понимал, к добру ли подобное будущее.
        Вода была спокойна. Тихонько покачивалась осока, словно в такт собственным мыслям.
        Аоки ощутил мгновенный порыв опуститься на колено, не зная иных способов выразить согласие и смутное понимание чужой души, едва ли не жалость -и восхищение. Других таких -не было. И хорошо, что не было.
        Но он сдержался и только сказал:
        - Да. Я приду.

* * *
        - Я просто сбежал, - выдавил Аоки. Непривычно признаваться в трусости. - Похоже, он нуждался во мне… и отпустил.
        - Нуждался? Ты понадобился ему сразу, как бежал с копей? До этого был не нужен? Или, скажешь, это он устроил тебе побег? - она просто задыхалась от возмущения - она, маленькая бессловесная птичка.
        - Подумай, что он сделает, вернись ты к нему!
        - И что же?
        - Такую же тень, как все его люди! Они могут только следовать за ним, исполняя приказы. Ты - не такой, а он хочет получить и твою душу!
        - Да перестань, - он с досадой поморщился. - Эти сказки…
        - Сказки?! Ты уже наполовину его - и это после всего, что вынес! Почему, Аоки? Что он сделал? Что он сказал, когда ты пришел к нему? Я не хотела… видит Небо, я пыталась тебя предупредить. О! Я боялась, что он просто убьет тебя, но он куда страшней, чем я думала! - Хину всхлипнула, силясь сдержать громкий плач, и побежала прочь.
        - Вот дурочка, - Аоки поднялся, начал ходить кругами. Позвал наконец: - Хину!
        Молчание.
        - Хину! Ну, и демон с тобой, - рассердился он наконец. - Все эти байки… ты меня слышишь, я знаю - прячешься вон за тем камнем. Так вот - это байки для женщин. Я достаточно видел, чтобы смеяться над рассказами о Забирающих душу и прочими побрякушками.
        Девушка вышла из-за камня.
        - Пообещай, что не будешь думать о нем.
        - Опять за свое! Я его человек. Он имеет право призвать меня.
        - А ты имеешь право не подчиниться.
        - Ну, знаешь! - теперь Аоки не выдержал. - Это здесь, в горах, неведом долг между господином и тем, кто ему служит, а я все же вырос в Столице.
        - Ты ли его ненавидел?
        - Я и сейчас… не слишком люблю. Но я ему кое-что должен.
        - Ты сейчас так говоришь! А раньше - хватался за нож! Что он сделал с тобой?!
        - Будешь моей женой? - спросил грубо, решив одним махом прервать неприятный обоим разговор. Хину глотнула воздуха, запнувшись на полуслове.
        Глава 8. ИГРУШКА
        Кукол найта делают из лучших материалов, наряжают в шелк и парчу. Эти куклы дорого стоят - в бедных домах таких не сыскать. Найта, забавные, яркие, - символ благополучия. На празднике куклу вынимают из сундука и передают из рук в руки по кругу. Веселые добрые найта одарят благополучием каждого прикоснувшегося. Так верят люди и этот обряд исполняют с особенным удовольствием - и дети, и взрослые.
        Праздник длится три дня, и полны радости эти дни.
        А еще во время праздника сури-ко человек, исполняющий роль Посланника Неба, ходит из дома в дом. Его посещение - радость для хозяев. И невозможно отказаться от приглашения. И чем полнее одарит Посланник, тем удачней будет год.
        - Скоро день сури-ко. Я должен участвовать в представлении. - Глаза Айхо блестели, в них плескалось солнце.
        - Какова твоя роль?
        - Посланника. Готовиться к этому… неделю, не меньше. Обряды, вы помните?
        - Помню. Значит, будешь принимать приглашения?
        - Иначе нельзя, - растерянно говорит тот.
        - Конечно. И отказать в исполнении желаний нельзя, правда? - очень спокойно спрашивает.
        - Отказать? Зачем? - растерянно спрашивает актер. - Это же праздник…
        - Ты свободный человек. Можешь идти.
        Ни разу не слышал такого голоса. Холодный… неживой. Именно такой голос боялся услышать тогда, в самом начале… услышать, а потом увидеть проступающий знак. И сейчас испугался не менее, только иначе.
        - А потом… вы позволите мне вернуться? - язык немеет от дерзости произнесенного.
        - Зачем? Я не собираюсь делить свои игрушки с другими.
        Только охнул, - настолько больно стало, что даже не закричать. Склонил голову, руки упали. На пол опустился - поникший стебель. Ощутил смычок под рукой - словно живое в ладонь толкнулось. Не думая поднял его.
        - Раз взял, играй.
        - Да, господин, - прошептал. Тихо - чтобы услышать, надо было к губам нагнуться. Не слышал.
        Так же тихо запел тоо - смычок словно боялся поранить струны. Айхо сидел на полу, так неудобно играть - но не двигался. Только пальцы и кисть, в которой смычок, порхали над полом. Красная безрукавка казалась большим лепестком мака. А цветы, вышитые на ней, были белыми.
        - Я не держу тебя, - голос как всегда ровный, певучий. И равнодушный. - Нельзя запирать искусство. Ты сам согласился и хотел быть здесь.
        - Я не знал…
        - Теперь знаешь. Ты не нуждаешься в моей защите, я не нуждаюсь в кукле найта. Больше разговоров не будет. Думай сейчас.
        Too замирает на миг - и снова плачет безнадежно и тихо. Он не возразит. А что тут скажешь? Нельзя плыть по двум рекам сразу. Айхо вернется - вернутся и те, другие. Разве иное возможно? Он - всего лишь игрушка, из тех, которыми восхищаются на празднике кукол. Да… и после укуса змеи спасали всего лишь игрушку. А разве он - настоящий? Актер, носящий чужие лица. Чужие…
        Сказать, что отныне никому не позволит коснуться? Да разве поверит? И если без защиты своей оставит, рано или поздно придется у других защиты искать. Так уж заведено для таких, как Айхо.
        Сцена… Темнота зала - и светильники, бросающие призрачные круги на деревянный настил подмостков. Неслышное дыхание зала… Когда Айхо стоит на шершавых досках, слышит биение сердца героя, который отдал ему все, лишь бы на короткое время стать живым. А сам он - кто? Неужто всего лишь красивая кукла? Но как неживое может дать жизнь?
        - Кто я, мой господин? - шепотом произносит, не опуская смычка.
        - Ты - это ты. А вот какой ты, реши сам.
        Это звучит сухо и безразлично. И неподвижно лицо, и взгляд свысока - так всадник смотрит на лужу, по которой его породистый конь проскакал.
        И не выдерживает Айхо этого взгляда - зазвенел тоо, выпущенный из рук.
        - За что?! - простирается на полу. Так падает раненый, знающий, что умрет, чья рука тщетно пытается зажать рану, не пустить кровь наружу. Не плачем, кровью захлебывается, позабыв про должное обращение: - Кем ты меня считаешь - куклой без души, без привязанностей? Найта и только?! Если я ничего не значу, вели убить сейчас! Делай, что хочешь - лишь благодарность услышишь! Только не так, безразлично! Я же поверил тебе!
        Приподнялся на локте, к шелку ханны Йири щекой прижался - фиолетовая прохлада, горные сумерки. А циновка, на которую упал, узор свой на коже оставит надолго.
        - Ты - сердце мое, сцена - воздух. И без тебя не могу, и без театра, где вырос… А остальное… Я же не виноват, что другого узнать не успел! Убей… прикажи, это сделаю сам, если слугам не хочешь доверить… не могу больше…
        - Иди.
        Равнодушные сумерки, легкие. И голос им под стать.
        - Не навсегда?! Нет?!
        - Иди.

…Теперь плачет - капли большие, тяжелые. Не напоказ, давно уже не напоказ - а сейчас и вовсе - один. Никого больше в комнате нет. Дорога пуста.
        Подмостки ждут Айхо Инорэ, сад зовет свой алый цветок. Свободен. Один.
        Два дня спустя был праздник сури-ко, радостный день.
…Куклы танцуют, в их руках - игрушечные музыкальные инструменты. Только почему-то в центре он постоянно видит себя с такой же игрушечной кисточкой - и печатью. Кукольный хоровод вертится вокруг него, и на искусно раскрашенных лицах - радость.

«Я пытался получить что-то иное. И дать иное. Смешно…»
        Единственный был - живым. Но он ушел - и правильно. Живому не место здесь. Правильно…
        Вспомнил, как Асахи сломал футляр и швырнул в угол. У Йири не хватит сил сжать футляр так, чтобы сломать. А бросить - смешная выходка. Нелепая.

«Я схожу с ума…»
        В доме главного судьи ему всегда были рады. Еще когда хозяин считал молодого человека, прибывшего из Столицы, чтобы занять самый высокий пост, тихим и безобидным.
        Совсем юная девушка с лентой принесла поздние цветы - огромные, белые. Склонилась при входе, выпрямилась, положила цветы в нишу. Так, без вазы - словно в саду.
        Красивая игрушка. Взгляд остановился на отточенных движениях ее рук, на гематитовых браслетах. Заметив интерес на лице гостя, господин Исуру едва заметным жестом дал девочке понять - замри на месте. Пусть он смотрит на тебя.
        Он и вправду смотрел. Разглядывал такое знакомое.

«Я пытался забыть про вас. Но я - такой же, как вы. Вы должны быть моей свитой, и только вы… Но так не получится - значит, вы должны быть в моем доме. Так - правильно».
        Исуру понял, что гость не станет возражать против подарка.
        Ночью в саду пел кьонг, пересмешник. Птица, которая издевается над целым светом, и никто не властен наказать ее или хотя бы заставить прервать прихотливую песенку.
        - Возьми, - Йири протянул девочке золотую застежку - причудливое сплетение стеблей и бутонов горицвета, тончайшую работу ювелира. Сюда бы алые камни… но таким, как она, не пристало носить самоцветы, кроме одного. Заметил - она испугалась. - Что-то не так?
        - Господин мой… она же бесценна, - девочка говорила, только когда велят. Хорошая выучка…
        - Пустое. Красота нуждается в подобающем обрамлении.
        Он должен был почтить своим присутствием праздник. Заставить никто не мог - все равно должен. Быть среди смеющихся горожан столько, сколько необходимо. Среди? Нет, над ними. Кто же осмелится подойти близко? И кому он позволит подобную дерзость?
        Серебряный воздух, и высоко-высоко - летящие точки. Птиц держит небо, людей - земля.

…Волосы у девочки были, словно шерстка котенка. А лицо не менялось с наступлением сумерек.
        Не хотелось заниматься ничем. Раньше, даже когда просто стоял неподвижно и смотрел в окно, само существо его было занято созерцанием. Сейчас - ничего.
        Девочка эта, игрушка… ее можно убить, она постарается даже не вскрикнуть. А ему словно камень на шею… нет, все тело - камень.
        Он обернулся к лампе, но она не была зажжена - день в полном разгаре. Мертвая лампа. Бездумно протянул руку, открыл резную шкатулку с самоцветами, достал один - алый. Ограненный, он ярче горел, смеялся. В нем жил огонь.
        Поднял самоцвет выше, вглядываясь внутрь.
        Стенки каменные то ли оберегают огонь, то ли держат пленником. Или все это иллюзия, причудливая игра света, а никакого огня и в помине нет?
        Девочка не поднималась с ковра, не поднимала глаз. Красивая. Тело словно выточено из шелковистого смуглого дерева. Камень и то более живой, чем она.
        Куклы… и ему нужно быть среди них. Кукла, сотворенная из человека, - лучшее, что можно увидеть. Просто люди не бывают настолько изящными, настолько безукоризненными.
        Прижал пальцы к виску.
        А еще есть актеры. Совсем другое, словно оборотная сторона вышивки.
        Он никогда не поймет этих детей подмостков, потому что он никогда не играет.
        Неискренние, непостижимые, неправильные. Но можно смотреть на них - и сознавать, что ты - по другую сторону? Легче смотреть на ложь, на изначально искусственное, чем видеть несовершенное настоящее - или совершенное, но уже неживое.
        И все же хотя бы один из них смеется, когда весело, и кричит, если больно…
        Йири приказал сопровождающим следовать за ним к театру Рэита.

* * *
        На празднике Айхо улыбался отчаянно - серебряная краска на лице, подведенные фиолетовым и синим глаза. Совсем прежний, только чуть испуганный. Чего бояться-то? Но стоило протянуть к нему руку или случайно коснуться, вздрагивал - и тут же вновь улыбался, словно ему грозило жестокое наказание, и улыбкой надеялся очаровать невидимого палача и если не спастись, так хоть отсрочить неминуемое. Потом был пир, и не в одном доме, надо было заглянуть во все дома, откуда пришло приглашение. Только потом, сопоставив, поняли, что везде вел себя одинаково - появлялся, словно серебристая звенящая дымка, весь укутанный в невесомые струящиеся складки, на лице маска. Снимал ее на миг, как положено, и исчезал вроде краску поправить. Только пока его ждали, оказывался уже в следующем доме. Так за долгую ночь обошел многих и нигде не задержался хоть на четверть часа. Многие были в гневе, однако обвинить было не в чем - ни отказом, ни чем иным хозяев не оскорбил. Не умеет сказать «нет», вот и не говорил. Попросту исчезал.
        - Ну, ты нажил себе неприятностей, - хмуро пророчил Вьюрок на другое утро. - Мало было змеи? Теперь-то никто тебя не защищает. Смотри, подстерегут вечером, затащат в дом на окраине или вообще в какую деревню, и все.
        - Пусть.
        - Да ты в уме ли?
        - Да. Если заберут силой, моей вины в том не будет.
        - С чего это ты за прошлое вину начал чувствовать?
        - Не за прошлое. Не хочу - в настоящем.
        Вьюрок и еще двое по очереди ходили за ним повсюду следующие два дня. Вроде как обошлось, или отложили расправу. Айхо же, не замечая следящих за ним друзей, бесстрашно порхал по улицам, хоть ночью один, хоть в самых опасных районах, словно нарочно искал чего на свою голову.
        А потом был спектакль - «Серебряный свет и осока».
        Фигуры в белом, зеленом и черном - смерть, жизнь и тайна - цепочкой двигались по сцене, бесшумно, и серебряные светильники в их руках горели робким огнем. Айхо был один среди них - без маски, без капюшона. Алая повязка на лбу, колокольчики на запястьях. Беззащитный - один.
        Перед взором его все смешалось - и юноша не понимал уже, где игра, а где явь…
        Он шел по небу… среди неба… порой забывая, кто он - и вдруг услышал детский голосок.
        - Айхо!
        Оглянулся на голос - неподалеку стояла девочка в белых одеждах, похожая на цветок озерной лилии…
        - Не правду ли ты ищешь?
        - Нет. Я ничего не ищу.
        - Тогда иди дальше…
        - Кто ты?
        - Я… правда… Но ты ищешь не меня… - она исчезла.
        Шел дальше, а по щекам текли слезы, смывая звездную пыль - серебряный грим.
        - Айхо! - послышался звонкий голос. - Айхо!
        Он оглянулся - скорее на голос, чем на имя. Не понимая, кого зовут. Девушка, юная и прекрасная…
        - Не надежду ли ты ищешь?
        - Что такое надежда? Ее нет у меня. И не надо…
        Она исчезла… Он сел прямо там, среди темноты, обхватив руками колени
        И снова голос. Мужской.
        - Айхо, Айхо! - его звал могучий воин, в сияющих бронзой доспехах и с оружием.
        Айхо посмотрел искоса, головы не поднял.
        - Не мести ли врагам ты ищешь?
        - У меня нет врагов.
        Воин исчез. Юноша не двигался с места. И снова голос, тоже мужской, но старческий.
        - Айхо, Айхо! - на сей раз это был белобородый старец, с добрыми и мудрыми глазами. - Не милосердия ли ищешь, малыш?
        - К кому?
        - К себе и к миру.
        - У кого?
        - У себя и мира.
        - Я никогда не желал миру зла. Во мне не надо искать милосердия, оно было всегда. А миру нет дела до себя самого.
        - Значит, не меня ты искал. Что ж, у тебя один путь - к старухе с большим котлом. Она знает все. Знает и то, что ты ищешь. Она позовет тебя по имени. Но помни - она та, чьего имени страшатся люди всех миров. Она потребует платы за познание. И если слишком высокой покажется тебе цена - в свой черед позови по имени ту, кого не встретил на небесном пути.
        И старец исчез.
        Он лег прямо там, раскинув руки и глядя вверх.
        Молчание, долгое как вечность.
        И вдруг…
        - Айхо! - голос старческий, дребезжащий. - Айхо!
        - А? - юноша обернулся, испытывая лишь безразличие. - Кто меня зовет??
        Увидел старуху. Она шла с трудом, опираясь на клюку, волоча за собой пустой котел.
        - Помоги мне, Айхо.
        - Конечно, бабушка! Куда нести?
        - Да здесь и поставь сынок…ох, умаялась…набери-ка звезд, да разведем огонь…
        - Звезд? - удивленно рассмеялся.
        - Звезд, звезд… звезды - лучшее топливо. Вот тебе корзиночка да лопаточка.
        Они были сделаны из чего то белого…кость. Айхо отправился снимать звезды с неба. Перепачкал все руки серебряной пылью, но набрал полную корзинку.
        Вернулся к старухе.
        - Вот, бабушка.
        - Высыпай их на землю, сынок.
        Старуха сложила их горкой.
        - Теперь как бы нам воды добыть… Возьми ведрышко, Айхо, зачерпни немного неба…
        И ведро было из белой кости. Зачерпнул - и небо стало жидким. Старуха вылила его в котел.
        - А теперь огня бы… Дай-ка руку, сынок. Как завороженный, он протянул рук.
        Она достала иглу из белой кости… уколола его ладонь, кровь брызнула на сложенные звезды… и заплясал огонь…
        - Почему? - растерянно спросил Айхо, глядя на пламя.
        - Нет лучше огня, чем огонь из крови, сынок… Ну, готово, - старуха прищурилась. - Знаешь ли, кто я, малыш?
        Юноша качнул головой.
        - Меня люди Смертью зовут..
        Айхо взглянул на нее - а ведь не страшно. Кивнул.
        - Я хочу взять твою жизнь, Айхо. Твою молодую жизнь. Для того и огонь разожгла.
        - Такова твоя плата за помощь?
        - Такова моя суть. Я - Смерть. Смерть возвращает память… память и боль. Но отбирает жизнь. Ты и так помнишь все. Значит, мне нечего тебе дать.
        - Я бы хотел только одно, - сказал он с тоской. - Я не встретил этого…
        И прозвенели в воздухе слова Милосердия.
        "Иди прямо - придешь к старухе с большим котлом. Она знает все. Она знает и то, что ты ищешь. Она позовет тебя по имени. Но помни - она та, кого страшатся люди всех миров. И если захочешь спастись от нее - позови по имени ту, кого не встретил ты на Небесном пути".
        И он позвал… звенящим от напряжения голосом - ту, что так и не встретил…
        - Если ты есть - найди же меня!

* * *
        Он исчез, дымом растворился в вечернем воздухе. Несмотря на то, что его игра потрясла зрителей и многие жаждали хоть слово ему сказать. Знал - друзья и другие актеры будут обижены, и все же простят. Прощали всегда. Айхо покинул Квартал и пошел вдоль реки - оранжевые фонарики горели над лодками. А вода была тихой, черной. Глубокой. Лодочники что-то со смехом говорили ему. Айхо присел у кромки воды, смочил пальцы, взял ракушку с острыми створками. Долго вертел - бездумно, пока не порезался.
        Задумчиво поглядел на ладонь - кровь поблескивала в свете луны и фонариков. Юноша поднялся, побрел дальше, на окружную дорогу. Тут было совсем темно. Темноты он боялся, как и одиночества. Мало ли кто или что блуждает во тьме…
        Добрался до старого ильма - обнял широкий ствол, прижался к коре. В детстве все горести дереву-другу рассказывал, а сейчас - что расскажешь?
        Холодно было. Когда совсем замерз, медленно оторвался от ствола, пошел дальше.
        Айхо плелся, не думая - уже глухая ночь наступила. Только чуть ли не носом в ограду уткнувшись, понял, где очутился. Пустым был маленький домик. Юный актер опасался пустых помещений, кроме разве родного театра. Но во двор зашел, не раздумывая. Калитка не заперта. Мимо коновязи прошел, мимо кустов шиповника - те давно не цвели, осень. А последних ягод не видно было сейчас. Песок еле слышно под ногами поскрипывал, словно еще кто живой рядом шел.
        Юноша на ступени поднялся, на ручку двери нажал - дверь легко поддалась, отошла в сторону. Сам не понимая, как решился в пустой дом зайти, через порог шагнул. Дом пустой и чужой… нет, не чужой. Родной. Поэтому и не страшно.
        Айхо добрался до своей комнаты, бросил взгляд на решетку - да, ее починили. Не раз видел новую - а все кажется, застанет изломанную, через которую к жизни вырвался. Свернулся на постели калачиком. А вокруг тихо, совсем тихо. Звуки порой доносились издалека, но дом их в себя не пускал. То ли гостя оберегал, то ли пленника сторожил. Не сразу понял Айхо, что слезы по лицу катятся - тоже тихо, безнадежно - не остановить. Не останавливал и волос с глаз не откинул. Только еще сильнее сжимался в комочек.
        И так было долго.
        Не сразу увидел, что в проеме кто-то стоит. Замер, сердце прямо к горлу скакнуло - ведь ни единого звука не донеслось… Как? И… кто?
        - Не бойся.
        Голос услышав, только вздохнул судорожно - сердце, миг назад в горле стоявшее, упало куда-то в пропасть.
        - Иди сюда.
        Словно в беспамятстве, качнулся вперед, упал на колени, вцепившись в край ханны - под пальцами шелк сминался, а с губ совершенно бессвязное срывалось и неосознанно-дерзкое:
        - Не могу… не могу я так больше… пожалуйста…
        Йири поднимает мальчишку, в первый раз прижимает к себе. Крепко держит, пытаясь согреть, унять дрожь его.
        - Да успокойся же… хватит. Не с чего так…
        Хотел много сказать, но в горле пересохло, и единственная фраза удалась:
        - Почему - здесь?
        - За тобой следил мой человек. Близко не подходил. Слежку шини разве что осенние цикады выдать могли, да и те полусонные… Но и без него я знал, куда ты направишься, - улыбнулся. - Даже сейчас в городе не так безопасно, чтобы оставлять тебя одного.
        И легонько отстранил Айхо - словно выставил за границу некоего круга, куда впустил по ошибке. Вгляделся в расширенные глаза:
        - Доволен ролью своей?
        - Не знаю…
        - А прошлым… праздничными днями?
        - Да, господин.
        К чему оправдываться? Он не сделал ничего, достойного порицания… а Высокий либо знает об этом, либо не захотел знать. Тогда и оправдания бесполезны. Сказал - и вновь опустился на пол, глядя перед собой - далеко, на дорогу в черном небе. Услышал, что позвали по имени - как и там.
        - Айхо!
        Не осмелился отозваться.
        - Скажи, неужто нравится подобная жизнь?
        - Это было совсем неплохо… раньше.
        - С двенадцати лет? Ты и сейчас почти ребенок еще… слишком рано.
        Айхо ответил, и слова были горькими, словно мед диких пчел:
        - Те, что рождены наверху, имеют право оставаться детьми куда дольше. Простите, мой господин.
        Йири кивнул задумчиво:
        - Да, ты прав.
        - Я не говорю о вас, - поспешно добавил юноша. - Такие, как вы, верно, взрослые с самого детства.
        - Нет, Айхо. Но об этом не будем.
        - Простите, - он опускает лицо. Но не выдерживает: - Все мы - игрушки… Все, кто умеет развлечь. Так какой смысл в таланте? Стать тем, за что платят дороже?
        - Это не так, - голос медленный, словно говорящий думает над собственными словами
        - и преодолевает сопротивление их. - Можно стать большим. Трудно… но можно. Тебе дано подлинное. Если удастся - ты проложишь дорогу, по которой пойдут другие.
        - Кто? - кажется, он забыл, с кем говорит - неподдельная горечь в словах. - Те, у кого власть, у кого сила, ходят по своим тропам.
        - Нет, мальчик. У всех есть душа. Даже у тех, кто кажется тебе воплощением всемогущества. Душа, которая так же ранима и просит счастья. - И завершает совсем тихо: - Я знаю.
        - Я хотел бы стать одним из ваших людей. По-настоящему служить вам.
        - Ты делаешь больше.
        - Нет… я всего лишь исполняю повеление наместника, но не приказ моего господина, - он помедлил, - но… иначе ведь быть не может, правда?
        - Актеры могут быть на службе у кого-то, но это неправильно. Разве что они - тайные шин. В другом случае нельзя прятать то, что должно принадлежать людям.
        - Людям… всем, без разбору.
        - Ты совсем не о том. Чистое пламя нельзя прятать в колодец. Ты боишься, что я оставлю тебя?
        Он кивнул, избегая смотреть в глаза.
        - Клятва верности и господина обязывает заботиться о слуге. Но у тебя другая дорога.
        - Нет у меня дороги…
        - Ты уже стоишь на ней. Только боишься открыть глаза.
        - Да. Алый Цветок, - усмешка такая, словно ему больно. Однако лицо тут же становится беспечальным. - Мне есть чем гордиться. Не каждого так назовут.
        - Как думаешь, какой цвет у сердца? Тебя зовут так, как надо, - Йири протягивает руку, касается его волос кончиками пальцев. - Смотри в глубину - там подлинная суть слов, а не то, что приписали им люди.
        Айхо помедлил, спросил неуверенно, не понимая, простили его или же нет:
        - Можно остаться?
        - Конечно. Тебя будут охранять всю ночь. Разожгут огонь… иначе ты замерзнешь.
        - А вы меня покинете?
        - Я должен. Никто из нас себе не принадлежит.
        - Не бросайте меня, - шепчет беззвучно.
        - Я вернусь, как только смогу. Или не веришь?
        - Я люблю вас.
        - Я знаю, Айхо.
        Зима пролетела, как не бывало. Теплая для северо-запада. Снегу выпало почти по колено. Дети играли в снежки, как-то и Ниро с детишками слуг затеял такую забаву. Снег не обжигал пальцев, а словно согревался в ладони.
        В округах все было спокойно, сонно даже. Впервые за долгие месяцы Йири мог отдохнуть. Но отдыхать он отвык и понятия не имел, чем заняться. Пробовал обучить Айхо верховой езде - тот лошадей любил, но побаивался; однако актер оказался не слишком способным учеником. На прогулки Высокий брал его и Ниро, охрана держалась сзади. А мальчишки-ровесники, один в светло-синем - цвета Дома Хита, а другой в черном, в надвинутых на лоб капюшонах, следовали за ним - первый радостно и свободно, второй - отчаянно сжимая поводья, чуть не вцепившись зубами в гриву.
        Разве что Ниро догадывался, почему господин порой останавливает коня и смотрит бездумно, словно рассчитывал встретить кого-то и вспомнил, что его здесь нет. Но даже он не мог понять, почему господин держит при себе мальчишку-актера и редко всерьез обращает на него внимание.
        Айхо играл на сцене, как прежде, - больше его не трогали, разве что поглядывали издали.
        Вслед теплой зиме и весна пришла ранняя, только снег стаял - бронзово-зеленые жуки закружились в воздухе с грозным гудением, ящерицы грели на камнях спинки под солнечными лучами.
        Айхо, точно девушка, набрал первоцветов и украсил весь домик, даже конюшню не забыл. Лошади, и той цветы в гриву вплел. И венок на шею надел. Наместник увидел и долго смеялся - увидев собственного скакуна, убранного полусъеденным венком. Таким веселым, как этой весной, Йири еще не видел никто в Окаэре, никто и помыслить не мог, что он бывает таким.
        И люди шептались - с чего бы? И не сулит ли это перемен в жизни провинции?
        А потом наступила настоящая весна - сады зацвели, гул темно-золотых пчел наполнил воздух.
        На невысокой каменной тумбе на берегу стояла фигурка с тоо в руках. Праздник весны
        - не дело запираться в домах, если деревья усыпаны белым и розовым снегом, если вода бежит, обновленная. Не дело запираться в домах, когда все вокруг радуется - и не след закрывать чувства на ключ, словно ставни зимой от мороза. Нельзя, не по-человечески! Как можно противиться миру, если мир предлагает разделить с ним полет и радость!? Если мир уничтожает старое, отжившее, словно ломается лед - и тает, словно сухая земля вскрывается, выпуская росток?
        Айхо стоял неподвижно - только рука со смычком летала. Обычно на тоо играют сидя, но сейчас мелодия этого не позволяла. Музыка радости - серебряный свет заливал все вокруг, смеясь и ликуя. Гневная музыка - скалы вздымались, проклиная тяжесть свою, кипящие реки взлетали в небо, и солнце сжигало само себя, не в силах более умирать каждую ночь.

«Вот каким ты бываешь!» - успел подумать Йири и больше не думал уже ни о чем. Перед глазами возникла огненно-золотая птица, она билась о клетку, разрывая ее, словно паутину.
        - Довольно! - горстью ледяных игл вырвался голос. Люди вскочили, оцепенев. Но музыка не подчинилась - всадники ветра неслись сквозь туман, как нож летит к сердцу. И рвалась из сердца навстречу душа.
        - Довольно, - едва шевельнулись губы, и музыка оборвалась. Но гнев ее все еще висел в воздухе.
        Движение руки - и люди спешат разойтись. Йири подходит к тому, кто застыл на каменной тумбе. Руки Айхо дрожат, и слезы в глазах. Он выглядит совсем обессиленным.
        - Ты что-то сделал сегодня, - говорит ему Йири. - Но я пока не знаю что. Возможно, ты сделал это зря.
        И тоже уходит.
        Долго сидел, опустив подбородок на сцепленные руки. За стенами шуршал ветер, а может, горные духи подобрались поближе и шептались друг с другом. Когда-то он видел их - там, дома… в деревне. И в Сиэ-Рэн - тоже. А здесь - позабыл, что они живут на земле. Когда-то он умел рисовать их обманчивый облик, и люди с опаской смотрели на эти рисунки. Когда-то он рассказывал сказки, в которые верили. А теперь…
        Дарители. Оба. Но один отдает все до капли, не жалея себя, безрассудный, по-детски доверчивый даже к врагам. А он, Йири, построил высокие стены и делает только то, что его обязали, и пользу приносят его дела - но все же…
        Как называют его самого?
        А вокруг - игрушки и толпа чиновников, не видящих дальше собственного носа и тех бумаг, что лежат перед ними, чиновников, похожих на высушенных морских коньков. Потерять то, что еще не умерло… ох, как не хочется. Странно. Ведь недавно еще об этом не думал. Не до того было. Мало ли - пустота, зато дел по горло.
        А потом появился мальчишка, готовый идти за любым, боящийся темноты, пьющий киуру, не умеющий распорядиться даром своим - и правый в самом главном. Или же нет? Но почему он тогда - настоящий, несмотря ни на что?
        Эту ночь Йири не спал. Закутавшись в темный шелк, стоял на ветру и смотрел на серебристую рябь реки. Холодно было. Музыка все еще звенела едва слышно - в шорохе листьев, в комарином гудении, в перекличке ночных птиц и случайно донесшихся окликах.
        Привычно пусто - но почему-то больно. Словно не просто вылили воду, но тщательно отчистили стенки сосуда изнутри и снаружи. А с рассветом он понял, чего не хватает.
        Прошел в свою комнату, велел принести бумагу, краски и кисти.
        Он давно не рисовал. И теперь с некоторым удивлением держал в руках лист - будто недоумевая, почему не брался за любимое дело и получится ли хоть что-то теперь. Небо, розовое, по-утреннему застенчивое, распахивало просторы для птиц. Йири не смотрел на краски. Он слушал утренние голоса. А потом потянулся за кистью.

…Розовые и серые горы, тропинка, на переднем плане - стебельки чабреца. На одном - паутинка и роса, крошечная капелька, вот-вот сорвется с листа. Нежная дымка, полуразмытый рисунок. Спокойный и тихий, как сон ребенка возле матери.
        Йири смотрел на готовый рисунок. Столько покоя было в горном пейзаже, столько ласки и жизни. А солнце уже шествовало по небу, и всего в пол-ани отсюда проснулся уже белый домик, украшенный каменной золотистой резьбой.
        - Айхо… - сорвалось с губ вслед за улыбкой. - Спасибо.
        Глава 9. ПЕЧАТЬ
        - Позвольте взглянуть? - Айхо робко потянулся к руке. Перстень он видел не раз, и оттиски, оставленные им, видел; однако рассмотреть как следует не удавалось. Господин с улыбкой протянул руку - на золотом круге печатки взмахивал крыльями журавль.
        - А для важных приказов - большая печать, - нараспев произнес юноша. - Там - такая же птица?
        - Почти.
        Айхо невольно покосился на занавеску - что в соседней комнате есть тайник, где эта печать и лежит, он догадался. И стыдно было за собственную догадку - ведь не по рангу знать о подобном. Но что поделать, если господин не настолько таится от Айхо?
        Господин присел на низкую кушетку у стены, привычно расправил складки хаэна текучим движением кисти. В окно были видны только кусты и далекие узкие тополя - словно не в городе стоял дом.
        Тихо. Но здесь - теплая тишина, и движется по стене солнечный лучик.
        - Иди сюда.
        Айхо торопливо пересекает комнату и опускается на пол подле него.
        Такая знакомая поза… сам - долго… только этот - совсем другой. Этот - искренне рад. И не знает…
        - Сядь рядом, - Йири протянул руку, предлагая мальчишке равенство. Тот повиновался, но, кажется, был испуган немыслимой честью. А Йири продолжал: - Все правильно. Ты заставляешь людей смеяться и плакать, вспоминать, что они - люди… Тебе ли считать себя низшим?
        Накрыл смуглые тонкие пальцы ладонью, удерживая.
        - Но вы… всё же хотите меня оставить? - голос, только что солнечный, тускнеет и становится хрупким - крыло мертвой бабочки. Йири не отпускает руку.
        - Разве похоже? Нет, не хочу.
        - Небо свидетель, моя душа - ваша. Будьте для нее посредником между землей и Небом!
        Йири еле заметно склонил голову.
        - Я не стану давать обещаний. Но хочу тебе только добра.
        Это большее, что он может сказать.
        А в комнате очень светло. И нет больше фигурки на полу, у ног другого. Айхо не поймет ничего, и все равно, правильно - так.
        Ливень прекратился, и запах влажного сада был в комнате.
        Далеко за полночь утекло время - глаза юноши слипались, вместо свечи ему виделись хороводы светящихся бабочек. Голова стала тяжелой - он уронил ее на маленькую подушку. Ощутить холодный щелк под щекой было блаженством.
        Попытался подняться, опершись на руку, но сон пересилил.
        - Спи.
        Зашелестели страницы - Йири склонился над книгой; свеча поймала его тень и принялась играть с ней, беспокойное пламя.
        - Спи…
        Юноша хотел еще что-то сказать, может быть, попросить извинения - но с облегчением понял, что можно ничего не говорить, что все хорошо. Просто устал - как любой человек. Темные волны качают - как хорошо…
        Поначалу ничего не снилось - ни тени образа, но потом беспокойный сон пришел к Айхо. Показалось, кто-то зовет.
        - Что? - вскинулся он, распахивая глаза.
        Йири смотрел в окно. Сад из окна казался заброшенным и одиноким - островок среди ночи, наполненный вспышками светляков.
        - Двенадцать лет…
        Наутро Айхо ушел к реке. Ему хотелось петь от счастья, петь - и смеяться одновременно, но одновременно не получалось, и он просто смотрел по сторонам сияющими глазами.
        Над зарослями осоки пролетел небольшой белый журавль. Айхо засмеялся-таки, увидев его, - и вспомнил того, золотого. Нет. Этот - куда красивей. Он живой. Теплый. Правда, золото, согретое рукой человека, не менее теплое.

* * *
        - Хуже некуда, - без выражения сказал один человек другому. - Провинция лежит у его ног, в деревнях и бедных кварталах его боятся до потери рассудка. Такая власть… Она сопоставима только с властью Солнечного. И почему Благословенный допускает подобную дерзость?
        - Речи верноподданного - дело хорошее, только повторите их наместнику. Он оценит. Впрочем, награды вы не заслужите. Скажите лучше, стоит ли пытаться еще раз?
        - Я и думать об этом не стану, - вскинулся первый. - У него превосходная стража… и шин. Только хэата могли бы добиться успеха, но они служат повелителю.
        - У меня есть мысль получше, - второй потер переносицу. - Так мы не навлечем опасности на себя.

* * *
        Ветки акации с мелкими желтыми цветками заглядывали в окно. Айхо сидел на подоконнике, прижавшись к раме.
        - Помоги! - чиновник, пожилой уже человек, склонился перед ним, делая шаг вперед.
        - Не могу! - Айхо дернулся назад, совсем вжался в стену.
        - Ты же сам бывал беззащитным!
        - Я не нарушал законов, - неуверенно проговорил юноша.
        - Но ведь не все они виновны!
        Айхо прижал руки к груди, словно защищаясь. Безрукавка его, молочного цвета, оттеняла смуглые руки.
        - Я не могу!
        - Как просто таким, как ты! Сказать «не могу» и нежиться подле сильных, позабыв, что в мире есть и страдания!
        Айхо не умел говорить «нет». Если просящий не отступал, Айхо сдавался, не умея противостоять натиску. А уж противостоять мольбам… Больше всего актеру хотелось сбежать куда угодно из этой комнаты. Мечтал - вот войдет кто-нибудь… Пытался делать вид, будто рассматривает акацию, и не глядеть на человека напротив. Но не мог не слышать его.
        - Чем ты рискуешь?
        - Но когда подлог обнаружат, дознаются, как это было сделано…
        - Но лично тебе - что грозит? Даже если ты будешь наказан, неужто Высокий не смягчится, не пожалеет тебя, поняв, почему ты так поступил? Ведь есть же у него сердце?
        Айхо соскочил с подоконника и сделал попытку проскользнуть мимо просителя. Тот ухватил юношу за руку.
        - Я думал, в тебе есть жалость. Ты можешь вызывать слезы своей игрой, а в груди у тебя - камень!
        - Пустите же! - безнадежно дернул рукой.
        - Хочешь, тебе заплатят? Сколько ты хочешь за спасение жизни? Больше или меньше, чем тебе платят за твое искусство?
        - Не надо! - взмолился он. Человек все еще удерживал за руку, понимая, однако, что цели достиг. Заговорил вкрадчиво, ласково:
        - Если угодно, ты можешь покинуть город… Тебе помогут…
        - Нет! - впервые слово это прозвучало по-настоящему твердо.
        От него требовалось немного - или, напротив, немыслимое - выкрасть печать наместника, чтобы приложить к подложному указу о помиловании. Эта история всколыхнула успокоившийся было город. Крупный чиновник был уличен во взятках и подстрекательстве к срыву работ. Теперь ему с семейством надлежало отправиться в ссылку с глухие районы. А доброжелатели пытались дать возможность виновным, захватив имущество, самим уехать из города.
        Всего сутки прошли, и печать оказалась в его руках.
        Тяжелая, с тем же знаком, что на кольце Йири, только больше. Спрятал печать под одежду; складки не выдали вора.
        То, что Айхо собрался в город, не вызвало подозрений. Сумерки… безлюдное место неподалеку от дома; кругом густые кусты. Заметил стоящего человека, сбавил шаг. Захотелось назад повернуть… но за спиной раздалось чье-то дыхание.
        - А! - дернулся было, когда пальцы впились в предплечье.
        - Тихо! - чуть горло прижали, провели рукой по одежде, нашарили печать. Вытащили, отпустили. Айхо видел, как из футляра извлекли свитки, приложили печать.
        Айхо вскрикнул:
        - Не об этом просили! - и попробовал перехватить листы. Его отшвырнули.
        - Тихо!
        - Отдайте, - прошептал сдавленно, словно на горле была петля.
        - Не шуми! - прошипел человек, которого Айхо до сего дня не видел. - Не на базаре лепешку украл.
        - При чем тут…
        - Чем тише все пройдет, тем лучше тебе же. Что сделаешь? С повинной кинешься? - человек искривил краешек рта. - Ну, иди. Тогда, может, смилуются - шкуру снимут сразу, а не по кусочкам.
        Едко говорил, но правду. Соучастник.
        Слушая эту речь, мальчишка застыл и смотрел безнадежно. Больше ни о чем не просил.
        Шел к дому наместника покачиваясь, словно пьяный, прижимал ладонь к боку, словно без этого печать могла ускользнуть. Мыслей не было. Виновен. Если признаться, умрет… такой смертью, что не пожелать и врагу. Если не признаваться… может, и не узнают ничего. Если повезет. Если дойдет до дома и положит печать на место. Всего-то час прошел, не больше.
        А что за бумаги там были… господин умнее мальчишки-актера, он все ловушки преодолел. И сейчас разберется… только Айхо даже намекнуть нельзя на какие-то непонятные письма. Вот как за все хорошее отплатил. А сказать… страшно. Шел, ноги заплетались. Долго шел.
        Наконец Айхо оказался подле ворот.
        И не видел, что за ним следом скользнула тень, проводила до самой террасы дома.
        К тайнику сумел пройти без помех - любимца Йири всюду пропускали, даже в личные покои господина. И там, у стены, не выдержал - подкосились колени, Айхо съежился на полу. Показалось - шаги приближаются, легкие.
        Поднялся, спрятал печать - перед глазами пятна радужные и хотелось завыть: вот-вот не сдержится. Чуть не молился уже - да приди же, скажи, что все знаешь - и отпираться не стану, признателен буду до конца дней за то, что избавил от этой ноши!
        Скоро и в самом деле появился наместник, удивленно воззрился на актера.
        - Что с тобой? Почему ты здесь и в таком виде?
        Айхо ему впервые солгал. И в глаза при этом смотрел.
        Йири поверил - а с чего бы не верить?
        И разрешил уйти.
        Этого приказа не отдавал господин - служившие наместнику сами себе приказали. У Скользящих в тени и времени отчитываться, ждать распоряжений - не было.
        В тумане летел вороной конь. Наперерез ему из тумана выступили трое верховых. Дорога для гонца закончилась.

* * *
        Шинори с коротким поклоном протянул господину запечатанный свиток. Взглянул вопросительно - остаться, уйти?
        - Останься.
        Йири сломал печать, развернул бумагу. Потом другую.
        Прочел с интересом. Сделано грамотно - жалобы, имена, подсчеты. Разбирательства хватит не на один месяц. Давление на чиновников, незаконно присвоенные доходы, сокрытие истинного положения дел от Столицы. И его знаком заверено.
        Талантливо, ничего не скажешь.
        - Таких бы людей - мне на службу! Работу свою знают. А приходится убирать их с пути. Жаль…
        Йири сложил письма - аккуратно, словно готовился отправить. Только печать приложить - и готово. Повернулся к Шинори.
        - Знаешь, кто это сделал?
        - Айхо, - ни минуты не колеблясь, ответил Шинори. - Его видели. Доигралась птичка.
        Йири вскинул на него глаза. Промолчал.
        Ниро, который, нарушая все мыслимые для верного слуги устои, подслушивал под дверью, охнул, прикрыл рот ладонью и скользнул по коридору к выходу. Совсем скоро из конюшни вылетела маленькая гнедая лошадка - для другого ее седлали, да Ниро у него повод вырвал.

* * *
        - Иди к нему! Сейчас же иди, не жди, пока приведут!
        Айхо мотнул головой, отчаянно и обреченно, - пряди рассыпались, в беспорядке упали. Ниро встряхнул его за плечи.
        - Не могу.
        - Дурак! Может быть, еще можно что-то исправить! Ты же знаешь, как он ценит тебя!
        - Знаю. Больше, чем я заслуживаю.
        - Ты же просто ошибся. Он может простить!
        - За ошибки расплачиваются. И за ложь. Чем я лучше других?
        У Ниро руки опустились.
        - Шинори был прав. Твой брат не доверял мне с самого начала… Ниро выглянул в окно
        - отсюда был виден краешек дороги.
        Пока - никого.
        - Тогда я с тобой останусь.
        - Скоро за мной прискачут?
        - А я почем знаю? Но, думаю, скоро.
        Айхо вскочил - словно птица вспорхнула, обнял Ниро, уткнулся лбом в его плечо.
        - Уходи. Пожалуйста.
        - Да нет же! Я останусь с тобой! - Ниро попробовал сдвинуться с места, пройти в глубь комнаты, но руки актера, легкие, слабые с виду, удерживали, не пускали.
        - Уходи. Чем ты будешь - защитой? От… от него, что ли?
        - Охх…
        Ниро потер виски.
        - Я просто буду с тобой.
        - Ни к чему. Я и вправду виновен. Я обманул доверие. Хуже и быть не может. - Айхо держал его за руки, говорил, как мог, убеждая. - Ни ему, ни мне ты не поможешь. Только вред принесешь. Я же знаю…
        Юный актер казался сейчас ребенком, которому подарили сказку и тут же отняли. И хотелось бы плачем вернуть все назад, да не перед кем плакать, вот он и уговаривает себя, что сказок нет. Айхо растерянно смотрел на Ниро и подталкивал к двери.
        - Ну, уходи! - повторил в третий раз.
        - Я все равно буду просить за тебя!
        - А? Да… - Так же растерянно Айхо смотрел на него. Неуверенно и испуганно, и думал о чем-то другом.
        - Говоришь, скоро?
        - Что с тобой, Айхо?
        - Ничего, - быстро проговорил. - Ты увидишь его… первым. Скажи, что я… сожалею о том, что… что… - запнулся, не стал продолжать. Обреченно закончил - выдохнул: - Вот.
        С трудом разжал руки, смотрел, как Ниро сделал шаг к двери, еще один… и еще… как остановился в проеме и с Айхо глаз не сводил.
        - Ну, пожалуйста! - выговорил совсем безнадежно, и Ниро повиновался.
        Айхо дождался, пока Ниро вскочит на лошадь и покинет двор, и сам выскользнул за ограду. Побежал, словно стая демонов гналась по пятам. Мимо реки, в лес, к заветному ильму. Не разбирая дороги, бежал по траве, спотыкаясь, только прижимал к боку кусок холстины, скрывавший предмет, который с собой захватил. В конце концов, продравшись через кусты, упал на колени в траву. Прямо перед Айхо возвышался огромный ильм, пчелы гудели неподалеку. Один. Здесь Айхо никто не найдет.
        Обнял старый ствол, прижался к нему щекой.
        После данного слова…
        Уходить нужно достойно. Хоть что-то достойное совершить. И легче так, чем…

«Как подобает» - слова красивые. Только преступники вроде Айхо, если попадут в руки служителей закона, умирают долго. Трудно. Один раз Айхо видел такую смерть и хорошо запомнил подробности. И все же… чтобы хоть не совсем с презрением его вспоминали.
        Не глядя, протянул руку, нашарил в траве сверток. Так же, не глядя, развернул нож, в наивном бездумии стараясь не порезаться.

* * *
        На золотом ободке плясали солнечные искры. Там, внутри, духи золота затеяли беспечную пляску. Йири смотрел на кольцо. Вспоминал. Айхо… Несколько лет назад, в Столице, во время болезни Благословенного, казначей Островка поплатился за доверие к такому вот существу. Йири даже имя запомнил - Оэни. Ирис. Потрясла его тогда эта история, хоть и самому трудно пришлось. Больно видеть, что твое доверие обманули. А потом несколько слов - и все. Тот казначей позора не смог вынести или не перенес смерти предавшего его любимца? Не узнать. И все это в прошлом. Уж Йири точно умирать не намерен, да и письма подложные у него - опасности нет. А этот с глазами-черешнями понял ли, что натворил?
        Йири спустился в сад, пошел по дорожке. Шелест одежды сливался с шорохом ветра.
        Сам виноват. Оба виноваты, каждый по-своему - только, по счастью, платить одному.
        А Шинори - неужто рад? Чему же? Тому, что обмануто доверие господина? Что плохо придется мальчишке, и без того знавшему больше сомнительных радостей, чем настоящих? Тому, что среди людей в очередной раз порезвилась подлость?
        Пройдя почти через весь сад, прислонился к старой яблоне - ее узловатый ствол казался мудрым, как иссеченное морщинами лицо старой женщины. Листья защищали глаза от солнца. Думал. Скоро вернутся посланцы, и что тогда?
        Послышался шорох. «И как ты поступишь?» - словно спросило старое дерево.
        - Все будет по справедливости, - тихо откликнулся. А как же иначе?

«Иначе бывает у людей, далеких от совершенства».
        - Что мне до них?

«Ты старался помочь ему - или все же хотел создать очередную куклу, только на свой манер? Которая умеет кричать и смеяться - не такую, как ты когда-то».
        Молодой человек с силой сжал в руке ветку - переломилась, и заболела ладонь.
        - Прости, - шепнул яблоне, посмотрев на зеленые листья, которые скоро умрут.
        Долго стоял под яблоней, потом вернулся к себе. В саду оставаться не мог - осуждение слышалось в шорохе листьев, в качанье теней над дорожкой.
        Уже из окна увидел, как на дорожку упали еще две тени - посланцы вернулись. С ними никого не было.
        - Где Айхо?
        - Господин… он исчез!
        - Разыщите, - ровный голос, слишком уж ровный - даже для Йири.
        Взглянул в зеркало - и отвел взгляд. Нехорошее померещилось.

* * *
        - Не умеешь - не берись! - орал Вьюрок. Уже давно позади осталась полянка и злополучный нож в траве, а Вьюрок никак не мог успокоиться. - Дурак! Девчонка! Только глазки подрисовывать можешь!
        На боку изогнулась длинная царапина - раной ее назвать было сложно. Пустяк - не так-то просто решиться на удар. Скоро про эту царапину можно будет не вспоминать.
        Забыть? Это навряд ли. Даже если этот пустоголовый забудет, старший приятель-актер
        - никогда.

…Вьюрок часто наведывался к любимому дереву Айхо. Скучал без друга, так хоть дерево проведать - все-таки не единожды бывали тут вместе. Вьюрка забавляла привязанность Айхо к старому ильму. Мальчишка пальцами по коре водил, будто гладил, каждую трещинку знал, И верил - ильму он тоже по душе. Да и кто мог не любить Айхо?
        И вот… нашел. Хорошо хоть, не поздно.
        Город покинули ранним утром, еще по туману. Под ногами хлюпала грязь - Вьюрок нарочно выбрал самую плохую дорогу. Идти по ней трудновато, но и погоню задержит. Если, конечно, их не поджидают впереди.
        Айхо брел с видимым трудом, уставал быстро. Поклажи у них было - всего ничего, но юношу и налегке ветром качало. И оглядывался каждые десять шагов, доводя Вьюрка до бешенства.
        - Я просто так посмотрел, - оправдывался Айхо, отворачиваясь от товарища, и съеживался под его укоряющими словами.
        Эх, ребенок, думал Вьюрок. Не оставляют господа предательство безнаказанным, особенно со стороны низших. Что ему Айхо? Так, мошкара. Много таких возле светильников вертится. А пламени все равно.
        Может, и оставит в живых. Отправит в рудник или под плети положит - конец все един. Вьюрок покосился на Айхо. Тот еле передвигал ноги, тупо рассматривая глинистую тропу под ногами. Старший актер вздохнул. Этот больше двадцати полновесных ударов не выдержит, а в руднике недели не проживет. А то и меньше - найдутся охотники прибрать к рукам такую забаву. И верно - счастья красота не приносит.
        - Я устал, - подал голос Айхо и остановился.
        - Предлагаешь сесть на дороге?
        - Почему бы и нет? Все равно мы теперь - бродяги. Будем жить соответственно. Разве не так?
        - Да ты в уме? - взвился Вьюрок. - Ты что, меня упрекаешь? Я о твоей судьбе думаю, которую ты сам загубил!
        - Я уже благодарил тебя за это. И не кричи - я же иду за тобой. Мне ничего не надо.
        - Кроме погони, которую ты все высматриваешь! - не сдержался старший актер. - О чем ты мечтаешь, дурак?!
        - Не кричи, - тихо повторил Айхо и присел на траву. - Я и вправду устал.
        Вьюрок сжалился над ним.
        - Деревня близко. С час еще идти. Ну, давай, поднимайся. Там отдохнешь.
        - Где же?
        - Да разыщу тебе место.
        Шли еще около часа. По дороге встретили от силы троих. Один, в низко надвинутом капюшоне, подмигнул Вьюрку, и тот опешил - показалось, что не лицо у встречного, а острая мордочка маки.
        - Похоже, пора отдыхать и мне, - пробормотал Вьюрок и с облегчением заметил дымки за пригорком. Наконец-то дошли.
        Остановились в доме вдовца, одинокого, пожилого. Бедность из каждого угла смотрела, зато было чисто.
        В домике их не трогал никто, а за дверь выходил только Вьюрок. Его взгляд отбивал охоту соваться с вопросами. Айхо почти не поднимался с постели, бессмысленно разглядывал потолок. Вьюрок давал Айхо поесть - тот ел, не чувствуя вкуса, хоть из полыни и угля приготовь. Старший товарищ измучился с ним и готов был придушить, лишь бы выбить из мальчишки эту терпеливую безразличную покорность.
        Айхо ничего не просил, благодарил, когда Вьюрок приносил еду и питье. Больше лежал или сидел с закрытыми глазами, но, когда открывал, были они большими, испуганными и тоскливыми.
        - Как ты себя чувствуешь? - спрашивал старший актер, и Айхо отвечал:
        - Хорошо…
        Вьюрок давал ему настойку черного корня, чтоб не думалось лишнего, и после он много спал, а просыпаясь, открывал глаза с ужасом на лице.
        - Чего ты боишься? Я надежно спрятал тебя… - Ой, надежно ли? Но успокоить-то надо.
        - Возвращайся - в город, Вьюрок. Со мной все будет в порядке, - руки лежали покорно, словно и рукой шевельнуть боялся.
        - Ты уж меня за дурака не держи, - чуть ли не с отвращением промолвил Вьюрок. - Я про печать знаю…
        - От кого? - тот же вопрос прозвучал с другим смыслом.
        - От мальчишки тамошнего, Ниро. Он ко мне прибежал.
        - А! - юноша прикрыл глаза. - Тогда ты тем более должен меня оставить. Я же… тварь.
        - Поздновато. Я уже потратил кучу времени на возню с тобой.
        - Конечно… Спасибо, Вьюрок, - проговорил Айхо безжизненным голосом. Кажется, если бы Вьюрок сейчас начал резать его на кусочки, услышал бы ту же покорную благодарность. У него прямо ладонь зачесалась - отвесить полновесную пощечину за такое терпеливое безразличие. «Теперь и мне лучше не попадаться на глаза правосудию. Сколько еще удастся нам протянуть? А он и не понимает…» - тоскливо подумал старший.
        - Дружочек, ты вляпался в эту тину, теперь глазки не отводи! - сердито произнес он. - Я тебя не оставлю, но ты это брось, ясно?
        - Мне ясно, Вьюрок. Я все понимаю. А еще… Знаешь, как с ним светло! Я хотел оказаться достойным… - и со вздохом закончил: - Не удалось.
        - Да ты что, совсем очумел?! - возмутился Вьюрок. - Жалеешь, что не простился с этим миром?
        - Я о другом жалею. Только поздно теперь. А еще… знаешь, когда я просто решил молчать - я предал его. И потом, когда взялся за нож. Ведь я сказал, что принадлежу ему. Оправдаться пытался - так, самому, правильней… нет.
        И, сцепив пальцы, спросил:
        - Хочешь, я расскажу тебе истории, которые слышал от него? Это красиво, Вьюрок. Может быть, никто больше их не услышит.

* * *
        Вьюрок собирал вещи. Немного - в основном то, что необходимо актеру. Краска, маски, веер, похожий на крыло или на хохолок пестрой птицы, разноцветные шарики для жонглирования, нож с уходящим вглубь острием. Повертев в пальцах нож, поморщился - бросил на самое дно дорожной холщовой сумки. Несколько амулетов - порой Вьюрок сомневался, есть ли от них прок, не обманули ли его, подсунув полное барахло. Только один, доставшийся по наследству, сомнений не вызывал - смешная фигурка из кости, помогает невзгоды переносить. Too в чехле - это для Айхо. Вьюрок намекал - схожу в город, принесу тебе инструмент, но мальчишка смотрел тоскливо и не отвечал.
        Айхо ничего не сказал Вьюрку, когда тот собрался в город за пожитками. И то верно
        - ни денег, ни предметов, необходимых в ремесле актера. Жить-то надо. Опасно в город идти, но, если пока не выследили, может, и обойдется.
        Остерегался, шарахался от каждой тени, но никто вроде внимания на Вьюрка не обращал. Хотя кто знает…
        К Рэите заглянул - не дело бросать хозяина театра, ничего не сказав. Он хорошо обходился с актерами.
        В подробности не вдавался - просто сказал, что решили уйти.
        - Ты лишаешь меня всего, - горестно сетовал хозяин. - Айхо… украшение города. И зачем вам уходить?
        - Я с ним. А он хочет уйти. Скажите, положа руку на сердце, - разве обойдется он без присмотра и заботы?
        - В семнадцать лет я обошел полстраны, - проворчал Рэита, но махнул рукой и смирился. Он был человеком незлым. А историю с Айхо до конца знали немногие - хозяин театра онна в их число не входил.
        Вьюрок шагал, глядя под ноги, сердито отбрасывая с дороги некстати попавшиеся камешки. Спроси его кто про Айхо сейчас, выругался бы длинно и непристойно. Устал уже уговаривать этого безмозглого покинуть Окаэру - а тот не говорил ни да, ни нет. Как девица на первом свидании, не знает, чего хочет! А ведь медлить нельзя, каждый миг на счету! Скоро найдут их убежище, можно не сомневаться.
        Отшвырнув очередной камень, заметил всадника рядом. Видно, актер сильно задумался
        - даже стука копыт не услышал. Поклонился и пошел себе дальше.
        - Вьюрок!
        Актер обернулся, вновь отвесил учтивый поклон и некоторое время всматривался в молодого человека в темной одежде. Потом охнул и упал на колени. Сообразил наконец, кто перед ним.
        Йири спрыгнул с коня. Выглядел он совсем не властно и очень молодо.
        - Встань.
        - Высокий… Я не узнал.
        - Встань же. Хватит собирать на себя дорожную пыль!
        Вьюрок поднялся, попробовал отряхнуться - и ждал, что скажет наместник. Верно, его люди неподалеку - не станет же он в одиночку ездить по городу.
        - Он у тебя? - спросил Йири.
        - Айхо? - посмотрев ему в лицо, актер понял, что солгать не сумеет. - Да.
        - Где?
        - Не в моем доме. Если возможно, Высокий, я отвечу за то, что он сделал.
        Тот нетерпеливо качнул головой.
        - Не ты.
        Вьюрок снова рухнул на колени.
        - Не троньте его, Высокий. Ради милости Неба!
        - Это все лишнее. Он сам решил спрятаться у тебя?
        Вьюрок хмуро молчал, уставившись в серо-желтую пыль.
        - Я нашел его. Он хотел умереть.
        - Вот как?
        - А вы ожидали другого?! - почти со злостью вскинул глаза. - У него тоже есть гордость!
        - Или нет смелости?
        - Есть! Умения не хватило.
        - Я не о том. Смелости явиться ко мне.
        - Явиться к вам - подвиг для такого, как он. А его не учили быть героем.
        - Учили только играть героев. - Йири с едва заметной усмешкой взглянул на актера.
        - Возможно, он слишком увлекся красивой игрой? Или, поранив себя, рассчитывал получить прощение?
        - В таком не лгут, Высокий. По крайней мере, не Айхо.
        - Неужто? Умеющий предавать?
        Вьюрок осмелился встать, на сей раз не дожидаясь позволения. И похож был на птицу, что защищает птенца.
        - Он не предавал вас, Высокий. Он просто ошибся.
        - Как трогательно! - впервые в голосе наместника прозвучали недобрые нотки. Актера словно голого бросили в снег, он заговорил сбивчиво, торопясь изложить все - пока не велели молчать.
        Йири выслушал. Повел плечом:
        - Где он?
        - Простите мою дерзость, Высокий… я не скажу.
        - Хочешь разделить его вину?
        - Я и так уже…
        Господин задумчиво произнес:
        - Если скажешь сейчас - ты свободен. Я не стану тебя преследовать.
        - Нет, - оказывается, так светло и легко бывает, когда нечего терять.
        Наместник улыбнулся - удивительно мягко, по-доброму.
        - Нетрудно будет его разыскать.
        - Я знаю, шин… Но сделаю все, чтобы Айхо не нашли. А если найдут - не отдам.
        - Что же ты сделаешь? - все так же мягко - и без насмешки.
        - Уж лучше я сам… Все равно Айхо попробует вновь, если увидит вас. Сколько можно мучить его? Он создан для радости, а знал лишь игру в нее.
        - Каждый получает то, для чего создан.
        - Я не верю в эти слова! Почему человек, наделенный красотой и талантом, должен испытывать только боль - или смириться и стать игрушкой?!
        Наместник молчал. Потом спросил:
        - Значит, не отдашь его мне?
        - Господин… если меня живым отпустят, не отдам!
        - Что же… Спешить некуда. Пусть поразмыслит. Только знай - я сомневался. Но после твоих слов… Ты сам не понял, что сказал - и в этом твое счастье.

* * *
        Лежал, облокотившись на руку - царапина на боку еще немного мешала. Смотрел на щегла в узорной клетке, скачущего, чистящего яркие перышки.
        - Дай ему зерен!
        - Довольно. Перекормишь, и сдохнет.
        - Мы же не можем подарить ему иной радости - пусть хотя бы клюет вволю!
        Старший актер засмеялся.
        - Весь ты в этом. Даритель. Радости не бывает много, хоть утони в ней! Только я думаю иначе.
        - Угу, - откликнулся Айхо. - А моя жизнь полнее была. Мне подаренное отдарками возвращалось.
        - Такими, что лучше бы и не надо!
        Айхо улегся на бок, положил голову на кулак, снизу вверх посмотрел на товарища.
        - Люди… Мне их жаль. Почти все несчастны. Едят много - а все голодны, напиваются, чтобы забыться - а им только горше. Если бы я мог стать чем-то большим, просил бы Сущего - пусть сделает меня прозрачным камнем, в котором горит свет. И чтобы каждый, коснувшийся камня, становился хоть ненадолго счастливым…
        - И это все, что ты способен сказать? - прищурил глаза Вьюрок.
        - А что еще говорить? У меня нет волшебной силы…
        - Ты соображаешь, что нам грозит, или совсем ум потерял?! - не выдержал Вьюрок.
        - Не знаю. Я боюсь. Всего - и уйти, и остаться. Почему нас еще не нашли?
        Вьюрок и сам боялся об этом думать. Играет, как кошка с мышью?
        Вспомнил слова наместника, спросил неуверенно:
        - Ты и в самом деле намеревался убить себя? Или же надеялся выжить?
        Айхо серьезно вскинул глаза. Не менее серьезно сказал:
        - Я не играл, Вьюрок. Но жить… хотел, конечно. Только сейчас я разве живу?
        Дождь лил второй день. Вьюрок отлучился поговорить с хозяином домика, а вернулся - Айхо уже не было.
        Глава 10. СТОЛИЦА
        Шел очень долго и очень трудно. А его все не останавливали - вот уже и ступени дома, и коридор; поворот, и другой. На шелке змеятся золотом тканые стебли - а руки свободны. Только золотые цветы держат прочнее веревки.
        На пороге не споткнулся - вошел легко и мягко, словно единственно так возможно, и простерся на полу.
        - Хорошо, что пришел.
        Айхо молчал и не двигался.
        - Если хочешь что-то сказать - говори.
        Ветер шевелил прядки волос, не схваченных лентой. О чем говорить? Разве только о другом человеке… просить за него.
        - Вьюрок, он не виноват… он хотел, как лучше, - чуть шевельнулись губы.
        - Все мы хотим, как лучше, Айхо. Он знает, что ты здесь?
        - Нет, господин. Наверное, теперь думает, что меня забрали.
        - Почему… зачем вы позволили нам уйти?
        - Разве?
        Йири откинулся к стене, прикрыл глаза.
        - Так зачем ты пришел? Устал бояться?
        - Потому что тогда сказал… это правда. - И чувствует неуместность этих слов. Будто прощение пытается вымолить.
        - И что же мне делать с тобой?
        - То, что должно. Только… прямо сейчас, пожалуйста, чтобы не до утра, - добавляет отчаянно и слышит негромкий, неестественный смех.
        - Должно - не твое слово!
        - Я принадлежу вам. Ваше - стало быть, и мое. Пусть я всего лишь кукла…
        -Замолчи! Убирайся отсюда. В Окаэре можешь остаться, но чтобы в городе тебя не было через час!
        Это милость или наоборот? Поднимает голову, сжавшись, словно зверек, в которого бросили камень и он ждет второго.
        - А… потом?
        - Как угодно. Всё.
        Поднялся и отвернулся к окну.
        - Если вы дарите мне жизнь, то не отнимайте ее в тот же миг… лучше умереть, чем снова - одному! - Руки вздрагивают - какое там смычок, он сейчас и подушку бы не удержал.
        - Нет.
        Поднялся и вышел стремительно, словно боясь еще хоть немного пробыть здесь.

* * *
        Шинори понимал, почему Айхо отпустили - хоть и неприятно было, что преступник остался безнаказанным. Вор. Сколько стараний господин приложил, чтобы сделать из мальчишки хоть что-то достойное… и кому приятно, что все труды пошли прахом? Иные со злости разбивают неудачное творение. Но господин не какой-то ремесленник, не умеющий владеть собой, - он может позволить себе просто выбросить негодный материал и не печалиться о неудаче.
        - Позвольте, я прослежу за тем, чтобы он покинул город?
        Господин чуть наклонил голову - да.
        Айхо стоял во дворе, щурясь от вечернего неяркого солнца - словно сто лет просидел в темноте, и даже неяркий свет бил теперь по глазам. Он пришел сюда умереть. И умер. Только, оказывается, смерть - это не только безжизненное тело и костер.
        - Эй! - окликнул его человек со ступеней дома. - Иди на конюшню и жди там. И благодари Небо денно и нощно, что тебе повезло.
        Пошел, ступая осторожно, словно канатоходец над головой толпы. Главное не ошибиться, а то упадешь.

* * *
        - Позвольте сказать, - голос Ниро прозвенел за плечом. Юноша сейчас казался гораздо старше.
        - Ну?
        - Вы помните Найли?
        Йири шел вперед, не оглядываясь. Прекрасно знал, что этот не отстанет, коли решился. Много он позволяет мальчишке… Спросил сам:
        - Что же, и ты начнешь кричать и метаться, если я велю покинуть этот дом?
        - Нет, господин. Хотя я привязан к вам и рад быть среди ваших слуг. Но Айхо, Найли и прочие…
        - Они - куклы. Послушные сильному - или канону, какая разница.
        - А вы?! - сорвалось с языка; весь напрягся, словно его ударить могли.
        - И я. Доволен?
        Йири искоса взглянул на юношу. Услышанное того потрясло. Но идет, брови нахмурены, голова наклонена, словно упрямый бычок - не поверил. Нет бы прощенья просить - он еще говорить собрался!
        - Если - только игрушка, почему он жив, когда остальные расплачивались за меньшее?
        - Чего ты от меня хочешь? - не выдержал Йири.
        - Айхо - не кукла. И вы это знаете.
        - Но он преступник, спорить не будешь?
        - Дурак он! - зло и отчаянно произнес Ниро. - А вы… что-то и от него, и от себя хотите. Только чего, сами не знаете. Ведь я понимаю - иначе он был бы наказан, как полагается.
        - Сейчас я хочу одного - оставь меня в покое, - Йири положил руку на дверной косяк. - И не забывайся, мальчик.
        Ниро так же упрямо стоял со склоненной головой, губы кусал. Потом сорвался с места и убежал.
        Да, это не Столица, где слуги послушны и бессловесны, подумал Высокий. И чуть улыбнулся.
        Ниро примчался часа через два, бросил на мягкий шаварский ковер знакомый господину тоо - инструмент загудел жалобно.
        - Это еще что такое? - отодвинул тушечницу, отложил кисть.
        - Вот! И его, и рисунки ваши - в огонь, да? И тень свою, если бы можно было, - в огонь? Оказывать милость - можно, а прощать? Несовершенных, неправильных? Или это слишком сложно для вас, господин?! - почти прокричал Ниро и сел на ковер, потому что ноги отказали.
        Йири задумчиво положил подбородок на руку.
        - Если покинешь меня, разыщи человека по имени Аоки, с волосами цвета солнечного золота. Вы отлично поймете друг друга… Он был разбойником.
        - Верните Айхо, - уже обессилено, но все еще упрямо пробормотал Ниро, глядя в пол. Господин не ответил, снова взялся за кисть. Когда Ниро потерял уже всякую надежду и окончательно понял неуместность своего присутствия здесь, господин вдруг произнес:
        - Верну. Хорошо, что ты заботишься о друге.

* * *
        - Хотя бы так, Айхо, - тихо говорил юноша актеру, когда ехал с ним рядом, стараясь не смотреть в сторону брата, конь которого шел сзади. - Хотя бы так.

* * *
        Хоровод палых листьев. Ветер вздымает их над землей, и еле слышно гудят темные тан. Йири идет сквозь вихри сухой листвы, что шепчет голосами когда-то живших. На плечи падают листья, путаются в волосах - ломкие, разучившиеся дышать…
        Опомнился - он и впрямь шел по саду, своему, не привидевшемуся, и листья вокруг обычные, желтые - они молчат.
        По его указу восстановили храм вблизи города. Стены из розоватого камня, чудом сохранившаяся статуя Иями внутри - работе древнего мастера, наверное, полтысячи лет.
        За восстановление святилища наместнику многие были благодарны - только сам он в храме ни разу не появился.
        Что ж, насильно никто никого не гнал на поклон к Бестелесным, а высших - тем более.

* * *
        Листья вздымались и опадали под ногами. Айхо поправил ворот осенней куртки с вышитыми на рукавах знаками онна.
        Теперь он жил в доме наместника. Тот не обращал на актера никакого внимания, но и не прогонял.
        - Это ведь ты упросил его оставить меня.
        - Ты в самом деле считаешь, что господина можно уговорить? - фыркнул Ниро. - Если бы дело касалось только тебя! Остался в живых - вот уже невероятное везение! Я бы тебя сам за пределы города вывез.
        Поддел ногой упавший сучок.
        - Я и не думал, что у него такие картины… До тебя он не рисовал - так, баловство одно. А еще… Да ладно. Когда-нибудь сам поймешь. И Шинори поймет. И примет тебя.

* * *
        На загнанной лошади, в темно-серой пропыленной одежде, гонец промчался через ворота, проскакал по парку, взбежал на террасу.
        Наместник стремительно обернулся, увидел - на головной повязке веточка красной туи. Каждый сразу увидит - такого не остановят. А о чьей смерти весть принесли, понял, еще не спросив.
        Упавший на колено гонец протянул плоский черный футляр, обернутый черно-белой тесьмой. А тот словно окаменел - неподвижность мертвого тела, словно о нем - этот знак. Холодный ветерок с тонкой прядью играл. Остальные волосы держала заколка, словно и волосы неживые.
        Стоял и смотрел. Шли минуты.
        - Ступайте, - Те-Кири принял футляр-хэйга , кивком головы отослав гонца. Наместник повернулся к нему. И голос был мертвый.
        - В городе должны знать. Во всей Окаэре. И займитесь домом - самый глубокий траур. Вы сами знаете как…
        - Будет исполнено, господин. Вам что-нибудь…
        - Ничего.
        Впервые Те-Кири не видел легкости в его движениях. Но - мог только в спину смотреть.
        Забыв про возраст, почти бегом пересек сад, громко крикнул:
        - Ниро!
        Юноша в нарядной одежде выбежал на дорожку.
        - Где ты болтаешься? Куда собрался?
        - Господин отпустил меня в город. Утром пришел караван с севера…
        Ухватил мальчишку за плечо, подтолкнул в сторону террасы:
        - Живо - к нему!
        - А что… - Ниро умел понимать, - Иду.
        - Над страной взошло новое солнце.
        - Ох… - Ниро схватился за щеку. - А господин - он останется здесь? Или пришлют другого наместника?
        - Не знаю. Ему сейчас не до того. Живо к нему! Тебя он хоть не прогонит.
        Ниро помчался, будто не по дорожкам - над ними, на ходу скинул нарядную безрукавку, оставшись в рубашке. Уж лучше в таком виде явиться, чем одетым для праздника.
        Йири прошел к себе. Медленно притворил дверь - она показалась очень тяжелой. Опустился на колени перед нишей с фигуркой святого. Потянул заколку - рассыпались волосы. Столь же медленно протянул руку, зажег палочку смолистого кедра на полу. Узкая струйка дыма зазмеилась по комнате. А Йири замер, склонив голову, сложив руки. Не стало времени.
        Робкий стук в дверь.
        - Да… - одними губами. Ниро, словно услышав, а на деле нарушив приказ - без позволения не входить, шагнул в комнату. Бесшумно опустился на колени чуть позади. Шепотом спросил:
        - Господин мой… что-нибудь нужно?
        Он боялся, что не дождется ответа. Но Йири скоро поднялся, провел рукой по его волосам.
        - Принеси нЭэнэ хЭн, черные свечи.
        Лицо его враз осунулось, и, видя это, впервые за несколько лет Ниро почувствовал, что вот-вот, и расплачется. Поспешил исполнить приказ. Скоро появился с узким ящичком, на крышке - темный узор. Не только цветом - самой сутью своей.
        Йири открыл его, достал черную тонкую свечку из тех, что горят долго. Укрепил в узком подсвечнике, поставил на стол.
        - Иди.
        - Зажечь ее, господин?
        - Нет. Я сам.
        Ниро шагнул за дверь и свернулся калачиком по ту сторону. Никто не войдет.
        И можно дать волю слезам.
        А там, за дверью, зажглась свеча. Огонек на черной палочке, тяжелый, пряный запах смолы.
        Весь вечер и ночь горели черные свечи. Умирала одна - ее сменяла другая. Ниро не уходил от двери. Движения не слышал внутри.
        Всех слуг прогонял. Только распорядился настой горьких трав принести, из тех, что снимают усталость. Не заботясь уже о том, позволено ли входить, принес узкогорлый кувшин, поставил на стол - и чашку с ним рядом. Наполнив ее питьем, вышел, отчаянно стараясь не взглянуть господину в лицо. Потому что не надо видеть.
        Только стало светать, отодвинулась створка. Йири сверху смотрел на юношу, свернувшегося у двери.
        - Охраняешь меня?
        - Да, господин, - тело не слушалось - быстро встать не удалось.
        - Спасибо. Иди. Шинори скоро вернется?
        - С рассветом, сказал.
        - Иди к брату.
        Ниро поднялся, качнувшись.
        - Не оставляйте нас, господин, если покинете Окаэру.
        - Что ты. Вы - мои люди.
        Легкие шаги - и его уже нет. Ниро поплелся к себе.
        Там, далеко, за Серебряным озером, на Ивовом Острове, медленно плыли белые как снег носилки с черной резьбой. К белым воротам несли их люди в свободных одеждах из небеленого холста. Ни украшений, ни поясов - и те, кто шел следом, были одеты так же. Веточки красной туи брошены были перед воротами, а в храмах горели черные свечи с терпким смолистым запахом, и женщины надели покрывала, не давая свету упасть на лица.
        И в костер легла красная туя, и огонь взлетел к небу. Тот, кто носил имя Юкиро, оставил этот мир.
        Поздно вечером под дверью своей комнаты Йири увидел Айхо. В руке его был тоо.
        - Будет легче, - проговорил еле слышно Айхо. - Позвольте… А потом я уйду.
        Йири кивнул:
        - Заходи. - И добавил тоже очень тихо: - Хорошо, что вы есть.

* * *
        Йири ждал. Не секретом было, чего - известия из Столицы. Вызовут ли туда? Оставят на месте? Или сместят?
        Наконец появился посланник, доставил футляр с письмом. Наместнику Окаэры предписывалось на время покинуть провинцию и предстать перед повелителем. По крайней мере, пока Йири не сместили. А дальше… видно будет.
        Услыхав про гонца из Столицы, Айхо занял наблюдательный пост в галерее на перилах, и все попытки Шинори согнать его оттуда не увенчались успехом. Напротив, привлеченный звенящим голосом Айхо и хмурыми отрывистыми репликами брата, в галерее появился Ниро и пристроился рядом с актером. Когда наместник наконец освободился, его встретили в галерее две пары ждущих глаз.
        - Ниро, передай мои распоряжения кому следует - я собираюсь в Столицу. - Тот поклонился и пропал. Айхо стоял напряженный, словно натянутая струна, и чего-то ждал.
        - Что еще? О дальнейшем можешь не расспрашивать, я и сам не знаю.
        - Возьмите меня с собой, господин!
        - Боишься остаться?
        - Нет, господин мой… Я боюсь… не дождаться, - шепотом выговаривает он самое страшное для себя.
        - Кажется, я плохому научил тебя - ты перестал верить людям и жизни. Неважный из меня вышел наставник…
        Айхо метнулся вниз, как тогда, в домике, прижался щекой к шелку одежд.
        - Я ведь тоже… могу пригодиться.
        Почему-то это прикосновение не вызывает беспокойства или тяжести в сердце. Так редко бывает. Но Йири очень осторожно касается медного цвета рук, вынуждая их разомкнуть кольцо.
        - Наверное, да. Хорошо.
        Сборы заняли немного времени - Йири не намерен был путешествовать с шумом, не собирался окружать свою персону нарочитой пышностью. Это - слабость провинциалов, а он хорошо знал нравы Столицы.
        Ниро оставили в Окаэре, но Шинори был с ним. Хоть мрачноват и слишком ревнив к господину, однако надежнее не придумаешь. И ненавязчивый. Его можно не замечать, но подставленное плечо окажется как раз вовремя.
        Айхо старательно избегал Шинори, хотя это было почти невозможно - в пути все у всех на виду.
        Солидную часть пути прошли по большой воде. Иэну была широка - но иногда русло сужалось, и можно было разглядеть все, что происходит на берегу. Черный камыш сменялся зеленым, белые и голубые водяные цветы льнули к бортам, когда парусная лодка шла вдоль берега. Один раз олениха с двумя детенышами показалась между стволов. Айхо не отрывал глаз от реки всю дорогу, с жадным любопытством разглядывая все - и плавучие бревна вызывали его восторг, и стрекозы, гудящие над осокой, и облака. Он часто играл, и музыка, словно след на воде, казалась неотъемлемой частью пути. То под смычком пели струны, то звенела и шелестела ахи, то в руках юноши оказывался санган - инструмент далекого юга с гортанным и темным голосом.
        А ближе к озеру Айсу над рекой закружились чайки - маленькие и юркие, редкие здесь. Айхо смеялся и бросал им кусочки лепешки - чайки ныряли стремительно, радуясь дару.
        - В Столице я не смогу брать тебя с собой, - как-то сказал ему Йири. - У меня будет достаточно дел. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть, что я исполнил твою просьбу.

* * *
        Хали с детишками-близнецами не покидала Дом-на-реке, Аталимай - молодая вдова Юкиро - жила в Желтом дворце с малышкой-дочерью. С молодой женщиной обращались с почтением, хотя отныне она была никем. Зато дочка имела значение, как-никак, племянница повелителя.
        - Я просила позволения уехать в степи. Мне не разрешили, - говорила Хали Амарэ, которая не оставила госпожу.
        - Неужто вы и вправду хотели бы жить с этими варварами?
        - Нет. Я просто хотела бы жить. А моя жизнь кончилась… порой мне кажется, что она и не начиналась.
        -Вы еще молоды… - Амарэ и сама понимала пустоту своих слов. Хали не ответила, только склонила голову. Теперь можно писать стихи или вести дневник, не опасаясь, что его прочтут, или плавать по реке в маленькой лодке… Все равно. Ее больше нет.
        - Только одно существо отец любил в этом мире. Я никогда не стала бы другом тому мальчику… но, может быть, если бы стала… грелась бы у чужого огня.

* * *
        Новое солнце страны не обжигало - все придворные знали, что у Нэито мягкий характер. Но в нем текла кровь Золотого Дома, а это не давало придворным забыться. Новое солнце взошло - каждый стремился первым попасть под его лучи.
        Взять то, что принадлежало другим… пусть не себе, но родне. Особенно если это означало деньги и власть.
        - Он добился многого - золота в Столицу поступает больше, чем раньше, в горах и предгорьях Юсен спокойно, копи поставляют соль бесперебойно. Теперь Окаэру стоит придержать, как слишком горячую лошадь.
        - А улицы тамошних городов чисты, дороги удобны, окрестные поля зелены. Мой брат не зря доверял ему.
        Поклон.
        - Ваш брат был великим человеком. Но теперь вы решаете, что и как делать во благо страны. Разве вы оставите Йири Алайя на прежнем посту? Он исполнил свой долг…
        - И что же? Он не мешает мне. В конце концов… это его заслуги. Я не хочу начинать правление с неблагодарности.
        - Благодарность? Это он должен чувствовать благодарность до конца дней своих. В Столице многие помнят, откуда он.
        - Это неважно. У него светлая голова. Разве не следует повелителю, заботясь о благе государства, приближать к себе истинно талантливых, а не только отпрысков знатного рода?
        - У него огромная власть, повелитель. Опасно давать столько власти в руки одного человека.
        - У тех, что стоят на высших постах Столицы, ее не меньше.
        - У них нет собственной армии, Солнечный. Даже хэата и шин подчинены не одному человеку - и они близ Сиэ-Рэн. Они подконтрольны. Ведь не секрет, что командир гарнизона Хэйтэни подчиняется наместнику Окаэры.
        - На севере - чем он опасен? Там лишь варвары да крестьяне.
        - И соль. А еще пираты. Ежели он пошлет гонца на побережье, Ши-Тау может и нарушить договор с Тайё-Хээт - ведь истинный договор он заключил с Йири Алайя.
        Повелитель хмурился. Ему не нравились такие слова. Но он обещал брату поддерживать Йири. К тому же не вязался в его представлении образ юноши, похожего на цветок, - с жестким и сильным правителем.
        - Я буду сам говорить с ним.

* * *
        - Вы собираетесь подчиняться - или… или постараетесь делать то, что считаете нужным, хоть бы это и шло вразрез с волей повелителя? - Айхо был непривычно серьезным и строгим.
        - От меня ждут и того, и другого. Не знаю пока.
        - Если все пойдет плохо… не отсылайте меня. Мое место только подле вас, господин.
        - Об этом мы уже говорили. Не бойся. И не сиди взаперти - ты хотел увидеть Столицу. - Добавил с улыбкой: - Ты можешь помочь мне, сокровище Окаэры. Ежели завоюешь сердца здешних жителей, они и меня поддержат - ведь в случае моего падения пострадаешь и ты.
        - Разве актер может повлиять на решение Высших?
        - Не может, - усмехнулся Йири. - Но мнение людей, множества людей - серьезная сила. Новый повелитель заинтересован в том, чтобы его любили. Да он и сам неравнодушен к изящным искусствам, не способен противостоять сердцу - в отличие от старшего брата.
        Сказал - и отвернулся от Айхо. Тот лишь вздохнул.
        - Как пожелаете, господин. Я тоже хочу понять этот город и стать его другом…
        - Не переусердствуй только. Ты свободен, и все же помни, что мне не по душе.
        - У меня есть все.
        При этих словах Йири наконец посмотрел на него. Особенно посмотрел.
        - Я рад, если так.
        Их поселили не на Островке, а в роскошном доме вблизи квартала Аэси. Дом окружали каштаны и белые огромные тополя, неподалеку пролегал широкий канал, выложенный голубоватыми мраморными плитами. Убранство было несколько более пышным и менее изысканным, чем хотелось бы Йири, но выбирать не приходилось. Да и с дороги он с удовольствием отдохнул бы даже в захудалой гостинице. Несущие тень, которых прислали прислуживать ему, - большеглазые, гибкие - походили на ожившие статуэтки из темной бронзы. Йири не мог пренебрегать этим приложением к дому - и оскорбить тех, кто старался устроить его как можно удобнее. Зато когда сиин и Айхо встречались, воздух, казалось, начинал потрескивать и шипеть, словно масло на раскаленной сковороде. Юный актер, всегда приветливый и открытый, в такие моменты становился похожим на взъерошенную кошку - и это забавляло Йири. Он давно научился понимать, на что стоит обращать внимание, а на что нет - пусть же и Айхо учится.
        Айхо, предоставленный сам себе, вскорости свел знакомство с половиной актеров, музыкантов и циркачей столицы. Трудно было устоять перед его улыбкой - доверчивой и самую малость застенчивой, перед его искренней симпатией к любому, даже к тому, с кем еще парой слов не успел обменяться. Вскорости столичные искусники готовы были делиться с ним самыми сокровенными секретами мастерства, оправдывая себя тем, что Айхо - не конкурент, и самое большее через месяц навсегда покинет Сиэ-Рэн.
        Айхо умудрялся быть повсюду одновременно - его голос звенел то в одной компании, то в другой. Юноша был слишком доверчив и простодушен, если бы не эти качества, ему - прямая дорога в школу шин; приняли бы без рассуждений. Умение отворять сердца и входить, куда пожелает - это ли не талант?
        Чувствовать любовь ко всему окружающему оказалось так просто… Айхо больше не испытывал вины и не боялся мира. Мир, и так благосклонный к нему, не замедлил откликнуться.
        Йири провел четыре дня в ожидании. Наконец из дворца пришло приглашение - как раз к празднику начала лета. Будет полно придворных, можно понаблюдать за каждым. Это его устраивало.
        Ухищрений в одежде изобретать не стал - никаких новомодных штучек; впрочем, наряд продуман тщательно, только с виду простой. Но ни у кого язык не повернется презрительно хмыкнуть насчет провинциалов. Из камней - только перстень с изумрудом, знак высокого положения. И больше - ни камня, ни кольца. Словно намеренно подчеркивает не такое уж давнее прошлое. Разумеется, большинство о нем помнят. Расставались с мальчишкой, едва получившим неожиданно высокое звание, а встретят совсем другого человека.
        В назначенный день его доставили в Дворец-Раковину, чьи стены переливались бледно-золотым, небесной лазурью и розовым перламутром.
        В бесчисленных тропках и поворотах Сердца Островка можно было запутаться. Павильоны, стоящие отдельно или соединенные галереями, и пять дворцов, среди которых Дворец-Раковина выступал, словно глава семейства в окружении детишек и домочадцев. Разве что слуги и строители всего этого великолепия с легкостью ориентировались в этом лабиринте. Бывали случаи, когда назначившие свидания не находили условленного места или ждали друг друга в разных концах сада.
        Зал для приемов был огромным, трехъярусным, отделанным малахитом и змеевиком. Женщины, как обычно, находились в нижнем ярусе зала; что они, что мужчины старались перещеголять друг друга изысканностью наряда. Особенно модной была вышивка с морскими мотивами - новый повелитель большую часть жизни провел у моря.
        - Надеюсь, Небо будет благосклонно к новому солнцу страны, - послышалось слева. Йири обернулся. Хисорэ в винно-красном хаэне, перехваченном поясом с тяжелой пряжкой в форме драконьей головы, смотрел на него. Судя по знакам на одежде, он не утратил прежнего положения. Да и то верно - кто же станет смещать главу хэата, которые, хоть и подчиняются трону, не менее верны своему господину?
        - Добрый день, господин Алайя. Рад встрече с вами. Мы оба остались на старых местах, и это радует.
        - Рад видеть вас, господин Хисорэ, - уголок рта Йири дрогнул - он не мог позволить себе улыбку сейчас, однако и в самом деле был рад.
        - Вы стали гораздо взрослее и строже, уж простите мне эту вольность. Держать Окаэру нелегко… Ваш взлет доставил мне истинное удовольствие.
        - Почему? - прямо спросил Йири. - Вы - представитель одного из знатнейших родов, а я…
        - Я не из тех, кто лопается от спеси. Я ценю ум и силу. Вы показали и то, и другое.
        Оба замолчали, оглядывая зал. Группки беседующих… кто-то присматривался и к ним двоим. У кого-то на лице тревога, у кого-то откровенная радость, которую не скрыть даже придворной привычкой не выказывать истинных чувств. У кого-то злорадство…
        Йири обменялся с несколькими вежливым коротким поклоном, но едва заметил с кем. Думал совсем о другом. После его возвращения в загородный дом Хисорэ в ту осень Йири не услышал от хозяина дома ни слова упрека. Да и потом, когда Хисорэ вернул своего не то гостя, не то пленника во дворец, они так и не заговорили ни разу - о прежнем.
        Хисорэ и Йири одновременно обернулись друг к другу, взгляды скрестились. Голубиную гору вспомнили оба.
        - Почему вы хотели спасти меня тогда?
        - Причину я назвал в тот день. Истинную причину. Не больше, но и не меньше. Удачи вам, наместник Окаэры. И… счастья.
        Он отошел, кивнув на прощанье.
        Повелитель удостоил собравшихся своего присутствия, но ненадолго. Выслушав поздравления, обменявшись приветствиями, он покинул зал. Тут же возле Йири возник слуга, пригласивший следовать за собой.

«Значит, ждать не заставит», - подумал тот с некоторым удовлетворением. Не то чтобы ему было лестно столь скорое приглашение. Он думал о том, что, если его пожелают оставить на прежнем посту, вероятно, скоро можно будет вернуться в Окаэру, а не проводить бессмысленно время в ожидании и пустых развлечениях.
        Приближаясь к заветному крылу, Йири ощутил что-то близкое к ужасу. Ему показалось, что сейчас он увидит умершего… что эти годы лишь приснились, а на самом деле он и не покидал дворца. Но его, по счастью, пригласили в другие покои - да и те были перестроены.
        Глубокий поклон при входе - и после непроницаемый взгляд, а выражение лица почтительное - и так откровенно «сделанное», что это кажется чуть ли не дерзостью. А новый хозяин страны произносит ритуальную формулу приветствия… и нужно ответить так же. Йири был готов к обмену ритуальными фразами, лишь бы все это скорее кончилось. Поэтому оказался не готов…
        - Заходи, отдохни от этой толпы. Полагаю, ты не любишь излишнего шума.
        Впервые за долгое время Йири растерялся. Дворец всегда был средоточием этикета, нарушить который - немыслимо. Его приучали к этому с четырнадцати лет.
        Нэито куда больше была свойственна простота обращения, нежели старшему брату. И, обращаясь к Йири без лишних церемоний, он вовсе не хотел подчеркнуть его прошлое.
        - Брат просил не лишать тебя моей милости. Мог бы и не просить. Ты приглянулся мне еще тогда, давно… Мне нужны такие, как ты. Возвращайся в Столицу - тебе найдется дело.
        - Разве я не справляюсь со своей должностью? - Йири сумел одолеть замешательство, но не почувствовать себя свободно. Если разговор начался необычно, совершенно непонятно, что он принесет в итоге.
        - Напротив. Ты навел там порядок… Но ты же не хочешь всю жизнь провести в отдаленной провинции, пусть важной для страны? Ты еще молод.
        - Ваш брат намеренно отослал меня из Сиэ-Рэн. Он был прав. Если вы оставите меня на прежнем посту, большего не попрошу.
        - Отчего? - удивление явственно проступило в мягких чертах Нэито. - Ты мог бы стать одним из моих приближенных.
        - В Окаэре теперь спокойно. Там хорошо. И мне нельзя подниматься выше.
        - Странный ты, - заметил Нэито. - Отказываться от важного поста при дворе… Ты долго был в самом низу. Обычно подобные люди рвутся к власти.
        - Она есть у меня - в Окаэре.
        Лицо Нэито слегка омрачилось. Он помнил, что ему говорили про беспредельную власть молодого наместника в доверенной ему провинции. Но смотришь Йири в глаза - и не хочется его подозревать. Однако он отказался от места при дворе, где у него не будет собственной армии. Не в этом ли причина?
        - Хорошо. Оставайся там.
        Тишина, почти осязаемая, повисла в воздухе.
        - Пока ты - один. Но я плохо позаботился бы о тебе, если бы позволил оставить все без изменений. Твоей женой станет девушка из Дома Тайо. У тебя будет не только имя, но и родня.

«Родня, которая всецело предана мне. И девушка, которой ты не захочешь причинить вред, так или иначе противясь моей воле».
        -Так надо? - Йири не сводил глаз с лица Благословенного. И Нэито, человек скорее покладистый и добродушный, чувствовал себя неуверенно. Неуверенно - под взглядом какого-то наместника… человека, воспитанного старшим братом Нэито.
        - Такова моя воля. - Это уж слишком - испытывать неловкость перед ним.
        - Я подчиняюсь воле повелителя, - на слове «повелитель» Солнечному почудилась насмешка. - И кто эта девушка?
        - Младшая дочь Найру, хранителя дворцовой печати.

«Как?!» - чуть не вырвалось у Йири совершенно по-мальчишески. Потом он подумал - и все стало на свои места. Найру - семейство сильное. Не слабее Лисов и Мийа, только держится в стороне - и безоговорочно предано трону. А за Йири снова пытаются решить всё…
        - Но ведь ей всего тринадцать. Можно ли подождать с этим?
        - Ты снова пытаешься отказаться. Договор должен быть заключен сейчас. Но в твой дом она может войти через год-два.
        - Да, - он склонил голову, подчиняясь. Два года… отсрочка. И нет сомнений - за ним будут ой как следить.
        Прямо из покоев Нэито он направился к лучшему врачу Островка. Ёши по-прежнему оставался на своей должности, и не было никого, кто превзошел бы этого человека знанием и умением. Йири шел знакомыми коридорами, ощущая себя подростком. Не больно-то тепло они с Ёши расстались… после истории с Аоки между ними словно кошка пробежала. Ёши не являлся в зал - положение позволяло ему, хоть врач и не имел высокого звания; однако Ёши не любил подобные сборища, как и Нэито, и Йири.
        Молодой человек поймал за плечо попавшегося на пути мальчишку-слугу и попросил узнать, захочет ли господин лекарь принять гостя. Тот скоро вернулся - Йири приглашали зайти. Вот тут он и вправду почувствовал себя прежним подростком - и, оказавшись у двери, застыл нерешительно. Сколько бы он простоял, Небу известно, только дверь отворилась, и молодой человек встретился взглядом с прежним знакомым, и тот улыбался.
        Врач не изменился - все такие же седые волосы и нестарое живое лицо, широкая черная одежда из тонкой шерсти, отделанная сиреневой полосатой тесьмой. Он принял гостя со всем радушием - впервые за все время пребывания в Столице Йири вздохнул с облегчением. В этих покоях ему всегда было хорошо. Когда-то Ёши прогнал смерть от его постели, потом не один раз отгонял всевозможные страхи. И теперь Йири встретил то, о чем и мечтать позабыл - понимающего надежного друга.
        Они пили лээ из маленьких чашечек и говорили. Даже о том, что вслух не произносят, говорили взглядами. И про Айхо врач упомянул - признался, не ожидал, что Йири привезет с собой такого.
        - Настоящее сердце оказалось возможным найти даже в глуши?
        - Да.
        - От этого мальчика в восторге уже полстолицы - он просто чудо, - со смехом говорит Ёши. Йири прикрывает глаза на миг.
        - Этот мальчик мог быть уже мертвым. Скажи, почему так бывает - чем люди лучше, тем они беззащитней?
        - Ты не такой. Только не говори, что ты не из лучших.
        - Этого не скажу. Я то, что из меня сделали - но мне повезло. Мастер, работавший надо мной, хотел видеть меня сильным. А его… некому защитить.
        - Есть ты.
        - Я… Что я могу - держать его при себе, как игрушку? А если отпущу - сразу накинется стая…
        - Я не понимаю ничего на этом свете, если ты не пытаешься по-своему воспитать мальчишку.
        - Боюсь этого, Ёши. Я не учитель, и переделывать душу…
        - Но ты ведь пытаешься? - настойчиво добивался чего-то. Ответа, думал, и не дождется.
        - Уже нет.
        Не хотелось Йири говорить про мальчишку, ох как не хотелось. И Ёши заговорил о другом.
        - Ты был прав тогда, заключив договор с пиратами. Я мало знаю о том, что творится на море, но слухи доходят и до меня. Ши-Тау с людьми не дает спуску прочим пиратам и гоняет сууру, как жеребцов на кругу. Те готовы уже на любые уступки, лишь бы мы не закрывали им все пути на восток.
        - Хорошо, - Йири был доволен, но лишь уголки губ дрогнули и лицо осветилось. - Но я ни при чем. Повелитель доверил мне эмма и позволил заключить договор.
        - Ты слишком скромен, - лукаво покосился на него врач. - Раньше ты тоже был тишайшим с виду, но делал многое. Что же ты будешь делать теперь, имея подлинную власть, подтвержденную повелителем?
        - Не знаю. Для меня повелителем был другой.
        - Все умирают, - сочувствие было в голосе Ёши.
        - Да. Но не все держат судьбы других на ладони.
        - Тебе придется теперь подчиняться другому.
        - Я хотел бы иного. Но остается лишь поступать так, как должно. Тому, чья воля была для меня всем, не понравилось бы, поступи я иначе.
        - Однако ты уже сказал новому повелителю «нет».
        - Это ничего не меняет. «Нет» я говорил и другому…
        - Меня всегда поражало, почему ты еще жив и даже не был наказан ни разу всерьез, - брови врача чуть приподнялись и сдвинулись, словно он бился над неразрешимой задачей.
        - Этого я не знаю и сам. И не хочу ломать голову. Было так - этого довольно.
        - Ты знаешь, что натворил твой мальчишка? - неожиданно спросил Ёши.
        - Что? - почти испуганно отозвался молодой человек. От Айхо он уже ожидал чего угодно. Например, что тот стащил главную государственную печать… в подарок ему.
        - Он привез из Окаэры футляр с твоими рисунками… их видело уже полстолицы. При дворе нет, конечно… разве что слуги… но дворцовые художники уже спрашивают о тебе, не решаясь заговорить напрямую. Они ведь помнят.
        Лицо Йири вспыхнуло на мгновение - растерянное, совсем детское. Потом улыбнулся, становясь прежним:
        - И не зарекся брать чужое без спросу! Неймется ему… мало досталось тогда… - заметив вспыхнувший любопытством взор врача, поведал эту историю.
        - Ну, ты же не станешь за это наказывать? Это же от чистоты душевной.
        - Надо бы… шкуру спустить, чтобы позабыл раз и навсегда совать нос, куда не просили.
        - Теперь о тебе говорят, как о наследнике мастеров древности… говорят, дух Зимней ветви нашел себе новое воплощение…
        - Пусть говорят что угодно. Мне это давно безразлично. А с Айхо я еще разберусь…
        - Не скроешь пламя в ладони. И не пытайся, - строго сказал Ёши. Таким тоном давно никто не говорил с молодым наместником. - Мальчишка оказался умнее тебя.
        Йири только руки развел - вот, значит, зачем Айхо так рвался в Столицу… Полугодом раньше он рассердился бы всерьез - и, пожалуй, на сей раз актеру не удалось бы легко отделаться. Однако сейчас тянуло смеяться, а не сердиться. Душевная чистота… и такими вот чистыми наивными глазами смотрел на него Айхо, скрывая среди своих вещей пресловутый футляр. Неудивительно, что мальчишку считали лучшим актером северо-востока.
        Затем Йири заговорил о том, что его мучило. Предстоящий брак. Ёши кивнул:
        - С точки зрения повелителя, все правильно. Ну, и для девушки это не самое худшее… хотя и не лучшее.
        - А я?
        - И ты - не самое плохое, что могло ее ждать. На тебя хоть смотреть приятно.
        - Привязать меня к Дому Найру - чудесно!
        - И не самой худшей веревкой. Тебе отдают красивую девушку из влиятельного дома. Не взбрыкивай, словно необъезженный жеребенок. Ты давно уже все понимаешь.
        - Но девочка…
        - Тебя она уже беспокоит, не так ли? На это и был расчет.
        - Как мне надоели эти придворные игры! Я думал, хоть в Окаэре избавлюсь от них. - Он помолчал и продолжал: - И еще я боюсь. Судьба была ко мне милостива… боюсь, что только ко мне, но не к тем, кто окажется рядом.
        - Может, наоборот? Тебя избрало Небо для основания нового Дома, который будет прославлен в веках? Тогда твои сомнения почти преступны. - Ёши притронулся к переносице, размышляя. - Дам тебе последний совет. Ты послушно принимал все - и взлетел высоко. Не торопись теперь поступать иначе.
        Молодой человек отозвался с коротким смешком:
        - Небо слишком много внимания уделяет моей судьбе. К добру ли?
        - Если не выбираешь ты, выбирают тебя. Все разумно.
        - Я хотел бы хоть раз в жизни выбрать сам. Или мне в этом отказано?
        Ёши пристально на него посмотрел:
        - Если есть та, что на самом деле имеет значение… в тебе достаточно сил поступить по-своему.
        Собеседник думал слишком долго - простым вопросам не уделяют столько внимания. И в конце концов отозвался:
        - Такой нет.

* * *
        Конечно, Йири не видел ее - только женщины, служащие при дворе, при дворе появляются, в редких случаях - жены придворных. А незамужние дочери - никогда. Не говоря уж о том, что когда Йири уезжал в Окаэру, ей исполнилось всего восемь лет. Про нее говорили - красивая, умная, чтит отца и одарена талантами. Чего еще пожелать? Он не мог бы найти лучшей невесты, отвергнув эту. Вспоминал Юхи… нет, все не так. Здесь - выгодный союз между равными домами. И девочка предложена ему в законные жены. От него требуется лишь оказывать жене уважение, а любовь многие ищут на стороне. Но почему-то Йири не сомневался - она-то будет его любить. Ее так воспитывали - искренняя преданность данному в мужья обязательна. А уж тонкая душа, чуткая и послушная - не сможет иначе.

* * *
        Как положено - визит в дом Найру.
        Два года еще можно ждать. Сейчас ей тринадцать.
        Несмотря на умение понимать людей, Йири так и не смог узнать, как сам Найру относится к предстоящему браку. Вероятно, потому, что тот испытывал противоречивые чувства.
        Дом понравился Йири - жилье говорит о хозяевах многое. Простое изящество: узкие неяркие картины и цветы в нишах - сухие синеголовники, бессмертники, похожие на потерявшие сияние звезды; причудливо изогнутые корни, напоминающие зверей. Богатства не видно, броскости нет, однако оно чувствуется - как и приязнь между членами семьи.
        Йири встретили радушно, поговорили ни о чем. Он не выразил желания увидеть девушку.
        - Все уже решено. Зачем ее беспокоить? Два года еще ждать.
        В Найру взыграла отцовская гордость.
        - Она красива, господин Алайя. Да, это воля повелителя, но моя дочь хороша и обладает всеми достоинствами, необходимыми женщине.
        Он лишь покачал головой.
        - Ни мига я в этом не сомневался.
        Впрямую отказывать - оскорбление, но и навязывать смотрины гостю - недопустимо. Отцу пришлось проглотить отказ.
        Покидая дом, он прошел через сад - мостик над нешироким ручьем, обточенные водой и временем камешки, листья водоцвета.
        Оглянулся - хрупкая девочка с черными косами стояла неподвижно возле ручья, смотрела. Сплетенье ветвей - лица толком не разглядеть, падают тени от листьев.
        Отец прислал - или сама решилась?
        Одежда на ней была сиренево-голубая, расшитая серой нитью. Оперение дикого голубя…
        Говорить с девочкой было незачем.
        Так она и стояла, смотрела вслед.

* * *
        Вскорости Йири покинул Столицу.
        Три недели прошло, и Шену Асано собрался на северо-восток - должность обязывала его лично побывать в подотчетных провинциях. Смена человека на троне - не шутка, и не стоит доверять все чиновникам. Можно попасть в нехорошую историю. А Благословенный недолюбливает Лисов, зато благоволит к их врагам - Мийа.
        Вечером того дня, когда Шену отбыл в северо-восточную область, Каэси Мийа с наиболее доверенным родственником собрались на совет, чтобы нанести Лисам тяжкий удар. Достаточно одного подложного приказа. Любящий удобства Шену не будет разъезжать повсюду, а наверняка, как и раньше, устроится в городе Четырех Ключей близ знаменитого храмового комплекса между провинциями Окаэра и Эйто. Конечно, заподозрив неладное, Йири может ослушаться приказа… Но вряд ли он решится начать с ослушания, когда новый правитель только-только взошел на престол. Даже если и не поверит - послушается. И, хотя у него за спиной большая армия, с собой он ее не возьмет.
        - Шену давно ненавидит Йири Алайя, считая, что он поднялся наверх через смерть Ханари Асано. У каждого свои слабости… Лисы всегда были дружной семьей.
        Родственник Мийа поежился от этих слов - уж у Зимородков точно нет подобной привязанности. А Каэси улыбнулся ему так, как улыбнулась бы довольная яссин.
        Мягко сказал:
        - Я ждал больше десяти лет. Теперь - время пришло. Повелитель обещал ему покровительство. У нового повелителя доброе сердце, но он не простит того, кто заставит его невольно нарушить слово. К тому же почти сразу, как оно было дано - и тогда, когда он всерьез доволен Йири Алайя.
        - Лучше бы оставить его в живых. Или хоть подождать…
        - Невозможно. Он взлетел высоко, но любой из нас скорее пожертвует им, чем по-настоящему равным. А он… нельзя ему позволять подняться еще выше. Дочь Найру… если свадьба состоится, этот Дом станет серьезным препятствием.
        - Разумно.
        - Вполне в духе Лисов - уничтожить человека из мести, заманив в ловушку, - судя по улыбке Каэси, подобное было в духе как минимум и его Дома тоже. - Даже если повелитель и не поверит до конца, сомнения останутся. Шену Асано не выкрутиться… или же, если лисья хватка ему не изменила и он кое-как удержится - на вершине ему не быть.
        - И все-таки жаль Йири Алайя. Его рисунки талантливы.
        - Ему, полагаю, теперь не до забав с кистью. Впрочем, он спокоен, а в Окаэре порядок - почему бы и нет?
        Каэси прибавил - неясно, всерьез или нет:
        - Ему самое время умереть сейчас - и стать легендой среди художников, искра в ночи… Потом может быть поздно. Я оказываю ему большую услугу.
        И улыбнулся собственным мыслям.
        Глава 11. ГОРЫ ЮСЕН
        Тянется сказка, вьется, словно лента в руках танцовщицы. И тени вздымаются в воздух, отрываясь от земли, - неправильно это, непривычно и неприятно, пожалуй, - только вот люди смотрят за танцем и ничего больше не замечают. Колокольчики заливаются, и гудят темные тан: танец - тоже история. Раз в полвека танцовщицы Неба сходят на землю, чтобы поведать людям иное знание - но люди только смотрят на танец, на красоту девушек с лентами и не задумываются о большем.
        Золотистые плети плюща поднимались по стенам. Золотистые в свете садового фонаря, но слепой была ночь - где-то затерялась луна.
        Ночь над землею текла, а тень ее - по земле. Медленная, тягучая, все различия сглаживала, все запреты снимала. Взгляд, следивший за Йири, - тревожный.
        - Чего ты боишься? - спросил он, заметив неотрывный взгляд.
        - Хорошо не может быть долго. - И сбивчиво, еле слышно: - Нет, у меня все… я не за себя…
        Глаза - черешни. Пламя свечи пляшет в них. Почему неспокойно пламя?
        - За меня бояться не стоит.
        Он зажигает другие свечи - руки движутся плавно, словно в священном танце: один неловкий жест, и будет шрам на теле мироздания. Айхо смотрит, как завороженный. И голос - глубокий, ровный - и мягкий, словно касание:
        - Ты рожден с крыльями - большая птица. Земля тебя не удержит. Когда-нибудь ты поднимешься высоко - не так, как это понимают чиновники и придворные.
        Блики света ласково скользят по шелку волос, по складкам, бегущим из-под браслета, по лунным камням, оправленным в серебро - в последнее время он начал носить эти камни, знак созерцательного спокойствия.
        Только один взгляд бросил на юношу.
        - Помни, что ты обязан делать, раз награжден многим. Не растрать свой талант - и саму жизнь. Ты сумеешь, я знаю.

* * *
        - Я далек от столичных интриг, но даже мне не нравится эта поездка, - Те-Кири словно враз постарел.
        - Мне тоже не нравится. Но нельзя проверить, отсиживаясь здесь. - Йири вздохнул. - Это может быть и ловушкой… Такую ловушку могут устроить несколько человек, и у каждого своя цель. Кое-кому пришлось бы по вкусу, задумай я отсидеться под защитой гарнизона Окаэры.
        - Ты можешь не вернуться в Гёру, если отправишься к Четырем ключам, - глухо сказал Те-Кири. Только сильные чувства заставляли его забывать про этикет и разницу положений.
        - Что же… если и не вернусь, весьма вероятно, останусь жив. А дорога моя какие только петли ни делала. Я давно разучился бояться - и привык доверять судьбе.
        Те-Кири шагнул к нему, обнял. Постоял, молча разжал руки и удалился.
        Костер горел на берегу: обряд прощания с теплыми днями. Скоро начнутся дожди…
        Завтра Йири собирался покинуть город и рад был, что может перед дорогой исполнить этот простой обычай - положить в костер несколько стеблей и цветов.
        Рыжие блики бежали по тонкому шелку. По рукавам, по груди, - но лицо оставалось в тени.
        Кьонг - пересмешник защелкал неподалеку. Странная птица - все равно ей, днем петь или ночью.
        - Господин мой… - Ниро тронул Йири за плечо. - Вам принести накидку?
        - Не холодно. Лето же еще… почти. - Он улыбнулся. - Хорошо… Тихо…
        Голоса доносились, но будто издалека, еле слышно. Не хотели тревожить верные слуги. Йири опустился на колено, протянул руку к огню.
        - Я вырос в Тхэннин, Ниро. Там у нас зимы холоднее, чем здесь. А в этом году лето было холодным… Сегодня - как летом, хотя конец месяца Журавля. Мой месяц, - сказал с короткой усмешкой.
        Тонкий шелк, фиолетовый, казался черным. Там, где его не согревал огонь, он прохладой касался кожи.
        Перед внутренним взором Йири - храм. Тот, из юности, - рифленые стены, морская ракушка. Храм далеко, и негде помолиться об удачной дороге.
        Айхо не было с ними - в театре шло представление. Может быть, уже кончилось - но Йири советовал юноше побыть с друзьями-актерами, а не мчаться сюда. Осенний огонь
        - это грусть. Не стоит грусть допускать к Айхо.
        - Мой господин, вы ничего не говорите о Столице…

…Смешной мальчишка Ниро. Разве он обязан отчитываться?
        - Неужто ничего не переменится?

…Похоже, обязан.
        - Я остаюсь на своем месте, ты знаешь. Этого довольно?
        - И это все? Я читал, что восход нового Солнца всегда влечет за собой перемены…

…И где научился выражаться так складно? Но что-то ответить придется.
        - Повелитель желает, чтобы в моем доме появилась хозяйка. Что же, разумно. Мой долг - повиноваться, - добавил с усмешкой и заговорил про Айхо: - Хорошо, что вы дружите. Будь он один… не сделал бы ничего или сделал гораздо меньше. Он находил поддержку в тебе… когда я пытался сделать из него то, что делать не следует.
        - Тогда почему…
        - Я привык быть ненастоящим… а он вырывался из рамок канона.
        - О чем вы?
        - Помнишь, я сказал тогда, что я тоже кукла? Это правда. Я был… там, в Столице.
        Ниро кивнул, не сводя с него глаз.
        - Ты сам догадался?
        - Нет, господин. Но теперь понимаю. Только вы неправы. Думаете, Айхо - тонкая веточка, которую легко переломить? Он больше похож на ивовый прут.
        - Да, и когда распрямится - может ударить больно. - Улыбнулся.
        - А там… - Ниро осекся, но все-таки решился продолжить: - Там было… как?
        - По-разному. Но этого давно нет. Ничего не осталось.
        - Поэтому вы теперь отдаете всего себя Окаэре?
        - Так сложилось. Но она много значит для меня.
        - И вся ваша жизнь - в ней?
        - Раньше так и было. Единственное… А сейчас нет. Ты это знаешь, и я не вижу смысла скрывать. Я бы рад жить по-другому, теперь я бы смог - но, боюсь, мне уже не вырваться. Я пытался…
        Провел ладонью над язычками пламени.
        - Есть и еще один долг - перед самим собой. Проще спрятаться за слова и традиции, чем понять, что же ты должен на самом деле… Остаться на месте проще. Обычно звучит, но ведь это правда.
        - А Окаэра?
        - И это тоже. Хотя, возможно, свой долг я исполнил. - И произносит задумчиво: - Может быть, есть и другие долги…
        - А если человек не успел?
        -Тот, кто был моим другом, говорил так: «Когда-нибудь ты вернешься, если захочешь и на то будет воля Творца. Если оставишь незавершенное…» Он всегда говорил то, что знал и во что верил.
        - Новый путь бывает только у свободных. - Мальчишка уставился в костер. - Я много чего не понимаю, но это - правда.
        Те, кто не слишком близко стоял к Йири, удивлялись его веселости перед отъездом. Те-Кири и другие приближенные полагали, что подлинного веселья молодой человек не испытывал, попросту не хотел никого тревожить лишний раз. Но даже знавшие наместника хорошо не находили в его чертах беспокойства. Он словно и впрямь доверился судьбе и готов был к любой перемене.
        На сей раз решительно и даже резко отверг просьбу Айхо взять его с собой.
        - Это не Столица, где ты мог показать себя во всей красе. Нам будет не до развлечений.
        Заметил, что Айхо потемнел от таких слов, но ничего не прибавил. Зато пару часов спустя призвал юношу к себе и отдал ему футляры с рисунками, заметив:
        - Раз ты ухитрился их в Сиэ-Рэн привезти, пусть будут у тебя.
        Не все отдал, только самое любимое, прочее оставил в доме.
        Столь же решительно отверг намерение Шинори сопровождать господина. На горячие заверения, что Шинори и как охранник весьма неплох, заметил, что охрану с собой берет и один человек ничего не прибавит.
        А Ниро, услыхав разговор, и заикнуться не посмел о своем желании принять участие в поездке. Понимал - и ему будет отказано.
        Поэтому просто дождался, пока процессия не выедет за ворота, и пристроился к свите наместника. Заметив Ниро верхом на пегой лошадке, сосредоточенного и совершенно уверенного в себе, Йири остановил коня и долго смотрел на юношу. Тот поймал взгляд и только плечом повел - приказа не нарушал. Не было приказа. А сопровождать господина - прямая обязанность.
        Йири усмехнулся и поехал вперед. Такого попробуй заверни.

* * *
        Хину ждала ребенка - трудно было ходить, и она почти не покидала хижины, занимаясь домашними делами. Дед кашлял, но в остальном на здоровье не жаловался. Только Аоки не хватало чего-то. По вечерам он смотрел на горящий огонь и словно взлетал вверх с каждой искрой - и возрождался в другой, когда предыдущая гасла.
        Он привык бороться за жизнь, отстаивать собственное достоинство, куда-то идти. А здесь было тихо.
        Порою хотелось вскинуть голову и, точно горный волк, долго выть в безмятежное темное небо. Сам на себя злился, когда понимал - единственную надежду черпает в памятных словах: «Я позову тебя».
        Но месяцы шли - а зова все не было. Месяц Журавля сменился месяцем Лесной Куницы, анна-и-Харимэ.
        Аоки снилась ночь.

…Он шел среди кустарников и деревьев и знал, что находится в горах Юсен, только севернее места, где жили они с Хину. Он шел за чем-то важным, за тем, что сам сейчас не мог понять и вспомнить.
        Долго шел. Часа два пролетело, а то и больше - но звезды не двигались, словно не собиралась ночь покидать землю.
        Шелест ветерка донесся до слуха, и парень различил слова, которые вспоминал часто:
        - Будет день, и я тебя позову. И ты придешь, даже если не будешь того хотеть. Придешь сам…
        Теперь Аоки знал, куда он идет.
        И не удивился, увидев очертания походных шатров, черные, смутные в темноте.
        Аоки продрался через кустарник, огляделся. Сейчас было нетрудно смотреть на мертвых - не видно лиц. Все одинаковые. Чуть металлический запах крови - еще не успела высохнуть. Ветер поднялся - забился кусок полотна. Живой звук испугал куда сильнее зрелища смерти.
        - Вот и пришел, как тебе обещал… - пробормотал глухо. Боялся даже мысленно произнести имя. И без того знал, кого надо искать. Но не мог шевельнуться.
        Стоял - и вспомнил детство. Как-то глиняную фигурку разбил, память о друге. Так же стоял столбом и не верил, что не собрать черепки, что и вправду - разбилась. Только когда начал верить, что и вправду - все, двинулся вперед осторожно.
        Его нашел скоро. Постоял, потом опустился на землю рядом.
        - Вот видишь, как нас рассудили… - слова царапнули глотку неубедительностью и ненужностью.
        Огляделся. На расстоянии локтя увидел юношу, почти мальчика. Понял - тот пытался закрыть собой человека, которому посвятил жизнь. Прошептал парнишке:
        - Дурачок…
        И, словно сейчас решившись, - хотя решение в нем зрело давно, - сказал другому:
        - Не надо тебе тут оставаться. Пойдем со мной, - и взял на руки бывшего врага своего - и господина, поднялся.
        А ночь была черной. Ее бы кострами развеять, но погасли костры. Бледный месяц висел над деревьями. Листва шелестела, испуганная. Скоро духи начнут слетаться на кровь. Может, они уже тут? Разве не их глаза вспыхивают между ветвей?
        Аоки шел, спотыкаясь о корни. Чувствовал, где тропа, хоть и не видел ее.
        Духи - сэй-суру, осэи. Следят ли они за ним, человеком, ушедшим от места бойни, несущим мертвого в ночь?

«Ты защитишь меня, Забирающий души», - подумал Аоки, взглянув на бледное лицо, почти неразличимое в темноте. Тело не казалось тяжелым - или работа в копях сделала руки такими сильными? Или… он побоялся додумать и смотрел теперь только перед собой.
        Костер? Некогда, и трудно справиться одному. К тому же он помнил - северяне из Хэнэ оставляют тела земле. Во сне Аоки знал - в полутора ани есть место, расщелина… там.
        Сколько ни шел, была ночь - а добрался туда перед рассветом. Пока резал ветки, собирал стебли высокой упругой травы - начало светать. Дно расщелины было неровным
        - Аоки набросал веток и стеблей выровнять ложе. Тот, рядом, казался спящим - особенно когда Аоки стер ему кровь с лица. Длинные волосы чуть шевелились под утренним ветром.
        Аоки поднял его, положил осторожно на приготовленную постель. Укрыл своей курткой
        - потрепанной, старой.

«Прости. Больше нет ничего». Не удержался - отогнул ткань, глянул в лицо - спокойное. Такое, как и всегда.
        Потом завершил то, что должно.

* * *
        Проснувшись, Аоки долго глядел в потолок. Потом встал и выскользнул из хижины. Хину не пошевелилась даже, лежала, улыбаясь - ей снилось что-то хорошее.
        Он плохо запомнил путь, которым шел во сне, но уверен был, что все равно не собьется с дороги. Не к поляне направился, а туда, куда пришел после.
        К вечеру Аоки вышел на небольшую полянку, над которой поздние шмели летали, собирая последние капли нектара с цветов.
        Скала напоминала формой крыло. И прожилки зеленые были на ней, как во сне. А чуть сбоку - небольшая расщелина, и ее прикрывала сорванная, чуть увядшая трава вперемешку с ветками.
        Но что скрывали они, понять было невозможно, да и близко подойти - страшно. Аоки долго стоял и с места не двигался, и лишь когда начало темнеть, поверил, что сон немыслимым образом оказался правдой.
        Непонятное чувство овладевало им, пугающее, и трудно было противиться. Хотелось откинуть ветки и землю, чтобы снова увидеть лицо. Слишком причудливо переплелись сон и явь. Это место могло быть могилой. Могло и не быть. Но если да, то… Вкрадчивый голосок шептал через плечо: «сейчас еще можно, а потом будет поздно. Или больше никогда не увидишь! И не узнаешь, сон ли тебе привиделся, или вправду Бестелесные направили сюда твою тень, чтобы ты мог исполнить свой долг!»
        Холодные струйки побежали по лбу. А голос уговаривал, и Аоки понимал - еще немного, и не удержится. Тогда он вскочил и опрометью кинулся по тропинке, дальше от скалы, куда-нибудь, только бы не сделать запретного.
        Словно испуганный кролик, мчался наугад сквозь лес, пока оставалась сила бежать. Потом навалилась усталость, но он все-таки шел, чтобы далеко и поздно было - вернуться. Так он появился в предгорье. Там долго пробыл. Смеялся с деревенской молодежью и много пил - впервые в жизни, стараясь заглушить зов, плывущий оттуда, от ущелья Тайро.

«Ты можешь еще…»
        Три дня спустя зов ослабел, и Аоки вздохнул с облегчением. Ненадолго - в деревеньку пришла весть, что отряд наместника погиб в ущелье, а его самого не нашли.
        Аоки возвращался домой, к женщине с рыжеватыми волосами - Хину ее звали, кажется. В мыслях шум стоял - с похмелья, наверное.
        Шел по лесной тропинке. Сосны гудели, и в голове гудело. Поглядев в сторону ущелья Тайро, громко сказал:
        - Знаешь, я ведь помню твои слова. «Я думал, ты птица-асаэ, Возрожденная, а ты просто цыпленок…» Они мне в душу запали, эти слова. Я и впрямь считал себя сказочной птицей. Все моим крыльям по силам! Гордился - ведь я каждый раз восставал из пепла, из развалин собственной жизни. Но я ошибся. А вот ты…
        И прибавил, внезапно севшим голосом, заметив на ветви неподалеку черную птицу, с насмешкой склонившую голову:
        - Ты вернешься когда-нибудь…

* * *
        Айхо не мог взять в рот ни кусочка - даже пить его заставляли товарищи. С того дня, как пришла весть о гибели отряда в ущелье Тайро, прошло больше недели. Тела наместника не нашли. У многих тлела надежда в душе, что его забрали живым. И у Айхо. Поэтому он пытался порою поесть - только горло сжималось.
        - Умрет мальчишка, - хмуро сказал Рэита. - Нет бы рассудок задействовать… если вернется Высокий, Айхо он уже не увидит.
        Большую часть времени Айхо проводил в своей комнатке, в полутьме - яркий свет резал глаза. Много спал - во сне боль не чувствовалась, а от кошмаров защищали, видимо, Бестелесные, жалевшие юного актера. Но порой он начинал метаться по комнатке пойманной хассой и после выбегал на улицу и пропадал там, среди народа, жадно вглядываясь в лица. Уж и ноги почти не держали - а все же откуда-то брались силы на безумные поиски.
        А Вьюрок следовал за ним тенью.
…Чья-то тяжелая ладонь опустилась на плечо Айхо.
        - А? - он обернулся, медленнее, чем раньше, и покачнулся. Высокий светловолосый парень, несколькими годами старше Айхо, смотрел угрюмо.
        - Не жди. Не придет, - и повернулся идти прочь.
        - Постой! - взмолился Айхо. - Кто ты? Откуда знаешь? И… что знаешь?
        - Знаю то, что сказал! Не спрашивай. А про тебя услышал здесь, в городе. Не дело так - мучиться неизвестностью. Прощай, - и стремительными шагами направился к повороту улочки - кинувшийся к ним Вьюрок не успел даже лица разглядеть. Зато увидел лицо Айхо - и перепугался, как никогда в жизни. Тот улыбался - так, как улыбаются при отпустившей невыносимой боли, зная, что отпустила она перед самым концом.
        - Ты… - друг боялся задать вопрос. Улыбка… следом уйдет. За тем, без кого жизни не мыслил.
        - Не бойся, Вьюрок. Я буду делать то, что нужно. Что должен. Он же верил в меня …

* * *
        ГОРЫ ЮСЕН. НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ
        - Где ты был целые сутки? - Хину кинулась к малышу, подхватила его на руки.
        - Я гулял по горам.
        - Отчаянный, как отец, - пробормотала женщина, зарываясь лицом в волосы мальчика. Тот нетерпеливо стал вырываться.
        - И куда ты ходил? - послышался голос Аоки, и сам он возник на пороге, смеющийся.
        - Там… скала такая, с прожилками зелеными, похожая на крыло, подле нее расщелина и ручей. Шиповника много… А еще там пел черный дрозд.
        - Ох… - Хину прижала пальцы ко рту. Мальчик не понял, отчего родители так странно переглянулись.
        - Не ходи туда больше! - резким, каким-то чужим, неприятным голосом сказала мать.
        - Пусть, - возразил отец и добавил совсем непонятное: - Он не сделает мальчику зла.
        - Ты… сам называл его тварью! Он оставил тебе знак на всю жизнь!
        - Как бы я ни называл… он не тронет ребенка. Это я знаю. И дай Сущий моему сыну такого защитника! - сказал Аоки почти грубо, повернулся и скрылся в доме.
        Малыш испуганно смотрел, как плакала мать.

* * *
        Наверняка были те, что знали, куда исчез Йири - но молчали. А в горах и предгорье Юсен вскорости поползли слухи о новом отшельнике, закрывающем лицо белой тканью.
        Известно - знаменитый художник Кирата, ученик самого Весеннего Ливня, разыскивал этого человека. И другой художник, Кедровая Песнь, не раз появлялся в этих краях, преследуя ту же цель. Кем был тот отшельник, узнать не смогли.
        Слухи ползли, что бывший наместник Окаэры не пожелал вернуться в свои владения, о которых раньше так заботился. Странно сие, не в характере Йири Алайя.
        Однако тех, кто так думал, было много - может, и не ошиблись они.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к