Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Дашков Андрей : " Страна Слепых Или Увидеть Свет " - читать онлайн

Сохранить .
Страна слепых, или Увидеть свет Андрей Георгиевич Дашков
        Главный персонаж - один из немногих уцелевших зрячих, вынужденных бороться за выживание в мире, где по не известным ему причинам доминируют слепые, которых он называет кротами. Его существование представляет собой почти непрерывное бегство. За свою короткую жизнь он успел потерять старшего спутника, научившего его всему, что необходимо для выживания, ставшего его духовным отцом и заронившего в его наивную душу семя мечты о земном рае для зрячих. С тех пор его цель - покинуть заселенный слепыми материк и попасть на остров, где, согласно легендам, можно, наконец, вернуться к «нормальному» существованию. Но на этом пути ему предстоит сражаться с кротами, со зрячими безумцами, а также преодолеть многочисленные препятствия, включая вмешательство потусторонних сил. Спутником героя против его воли становится зрячий ребенок, доставка которого в безопасное место является условием содействия мистического ордена так называемых Матерей Ночи…
        Андрей Дашков
        Страна слепых, или Увидеть свет
        Часть первая. Allegro
        Черная Миля
        Еще один бегущий в ночи,
        Ослепленный светом… Брюс Спрингстин. «Ослепленный светом»
        1
        Они преследуют меня днем и ночью. Для них время суток не имеет значения, я же чувствую себя в темноте гораздо менее уверенно. Точнее, так было раньше. С некоторых пор все изменилось, все выглядит немного иначе - даже в сумерках, даже в полном мраке. Иногда задаю себе вопрос, не становлюсь ли я медленно и постепенно одним из них, сам того не замечая? И тогда меня охватывает холодный липкий страх. А если вдруг покажется, что самое плохое позади, надо всего лишь вспомнить: охота никогда не прекратится. Но они и не позволят мне забыть об этом.
        Я один, а их сотни. Подозреваю, что их гораздо больше - может быть, тысячи или миллионы, - но в каждый данный момент и в данном месте я имею дело с десятками преследующих меня. Остальными я не интересуюсь. Не собираюсь тратить на них свое почти иссохшее воображение. У меня нет на это времени, да и желания тоже. Им принадлежит Земля, но я-то им пока не принадлежу. Я их понимаю: для них я чужой. Ублюдок. Фактор постоянной угрозы. Я подлежу безусловному уничтожению. Они охотятся, защищая себя от неизвестности - как они это понимают. Я тоже буду защищать себя до последнего патрона или последнего зуба. Все честно, если борьбу за выживание вообще можно назвать честной.
        В одной из подобранных мной книг я прочел, что в прежние времена в ходу была пословица: в стране слепых и горбатый - король. Не знаю, кто я, но точно не король. Пословица безнадежно устарела. Действительно, меня окружает множество потерявших былую ценность вещей - те же книги или, например, видеодиски. Я уже не говорю о телевизорах, автомобилях, мебели, бриллиантах. Все это барахло теперь круглосуточно к моим услугам. В принципе, я мог бы владеть тем, ради чего люди когда-то рисковали жизнью, воевали, убивали или по крайней мере пахали как проклятые, принося в жертву ненавистной работе свое время, молодость, здоровье. И в каком-то смысле я этим владею. Только такое «владение» приносит мне не больше удовлетворения, чем вору, оказавшемуся в огромном горящем доме с роскошной обстановкой. Крыша пока не обрушилась, комнат еще предостаточно, есть куда бежать, есть где спрятаться от неумолимо распространяющегося пламени. Но двери заперты снаружи; на окнах решетки; подвал, через который я забрался сюда, уже завалило. Конец неизбежен, это лишь вопрос времени. Единственное, чем я пытаюсь себя утешить: если
отбросить сопливые иллюзии и религиозные бредни, разве не всегда было так? Какое столетие истории ни возьми, каждому конкретному человеку, будь он принц или нищий, принадлежало только время, оставшееся до смерти, а я уже продержался достаточно долго. И в будущем не намерен отдать за просто так ни единой секунды.
        Господи, спасибо тебе за то, что ты позволил мне увидеть этот свет.
        2
        Очередного крота я убил два часа назад. Надеюсь, он не станет для меня последним, хотя передышка мне не помешала бы. Ночь теплая и звездная. Я нашел пристанище на крыше какого-то двухэтажного здания. Судя по вывеске, раньше внутри было кафе. Сейчас для меня важно, что крыша плоская, обзор нормальный и уйти отсюда можно, как минимум, в трех направлениях, по разным улицам. Имеется пожарная лестница, доступны соседние здания. На худой конец, если путь поверху окажется отрезанным, можно рискнуть и спрыгнуть - я нахожусь не так уж далеко от земли.
        Нужно поспать хотя бы несколько часов. Я отчаянно нуждаюсь в отдыхе. Но опасность слишком велика; в любой момент твари могут учуять меня, а спящего выдает дыхание. Слух у них дьявольски тонкий. И они часто сменяют друг друга.
        Так вот, того крота я убил в трех кварталах отсюда выстрелом в голову. Точное попадание в глаз. Ирония судьбы; я не настолько меток, чтобы так шутить, а кроме того, с юмором у меня туговато. Юмор хорош для спокойных времен, которые, кажется, миновали навсегда. Нет-нет, я не жалуюсь, я только что благодарил бога за возможность увидеть свет и конец света. Это привилегия, доставшаяся немногим. Пока что я не встречал себе подобных. Я имею в виду уцелевших зрячих. И не думаю, что встречу. А хочу ли я этого? Сложный вопрос. Не узнаешь ведь заранее, сойдемся ли мы во взглядах .
        Конечно, время от времени мне нужна женщина. Тогда из дичи я ненадолго превращаюсь в охотника. Изредка удается отбить и завалить какую-нибудь слепую красотку. Обычно они беременны (складывается впечатление, что в качестве стратегии выживания вида кроты избрали максимальное размножение), но если срок небольшой, то я пользуюсь случаем. В моем положении нет ничего рискованнее секса - ну разве что еще минуты, когда я справляю нужду. Без риска тут не обойтись. В пиковые моменты мешает шум крови в ушах. Сам оргазм - несколько мгновений слепоты, прикосновение смерти. Я становлюсь почти беззащитным, несмотря на то, что пистолет и нож все время под рукой. Черт побери, мне не удается даже как следует подержаться за бабьи прелести! И, черт побери еще раз, несмотря на предшествующее воздержание, надо сильно поднапрячься, чтобы кончить со слепой сучкой. Этого не объяснишь, если не пробовал. Для хорошего или хотя бы сносного секса требуется какое-то доверие, чтобы расслабиться психологически, снять многосуточное напряжение. Но когда имеешь дело с женщиной-кротом, испытываешь ощущение, что тебя для нее на самом
деле не существует. Ледяной душ. Жуткое, опускающее чувство, что ты - ее дурной сон, мимолетный кошмар, черная, невесть откуда взявшаяся сосулька во влагалище. Она даже не знает, как ты выглядишь, и если поначалу мне казалось, что в этом заключается мое преимущество, то очень скоро я понял, как жестоко ошибался. Они не испытывают нужды во мне; я же чувствую к ним неодолимое влечение, причем не вполне физическое. Их мир черен до такой степени, что зрячему невозможно представить; их безнадежная таинственность завораживает даже тогда, когда приходится убивать их, чтобы они не выкололи мне глаза. В такие мгновения кажется, что я уничтожаю «черные дыры», вобравшие в себя весь свет погасших вселенных. Но даже мертвые, эти темные энигмы продолжают вызывать во мне приливы отравленной ими крови: так погано чувствуешь себя лишь тогда, когда ломаешь что-то, чего не в состоянии понять.
        И никогда не поймешь.

* * *
        Уже много лет я не знаю спокойного сна. Удивительно, что до сих пор не свихнулся. А может, это уже произошло. Тем хуже для кротов. Я просыпаюсь не от шороха; я вскидываюсь раньше, чем зарождается звук. Не иначе, что-то во мне бдит, когда сознание отключается. Это «что-то» имеет бесплотные щупальца, протянутые в пространство, будто тревожные нити, реагирующие на двуногих существ. В моей паутине свободно гуляют ветер и кошки, но стоит появиться слепому - мой палец уже на спусковом крючке. А если кротов много, мне остается только спасаться бегством.
        Бежать - мое привычное состояние. У меня нет ни корней, ни якорей. Я ни к чему не привязан настолько, чтобы задержаться хотя бы на мгновение, - любое мгновение может стать последним. Я не задумываясь бросаю то, ради чего некоторые люди раньше отдали бы полжизни. И я спрашиваю себя, что же эти идиоты делали со второй половиной?
        Но сегодня… Сегодня я наслаждаюсь тишиной и неподвижностью уже три с половиной часа. Как назло, сна нет ни в одном глазу. Электростанция не работает, и звезды сияют ярче, чем горелки в преисподней. Я долго смотрю на них, пытаюсь узреть то, что видели древние, но тщетно. У меня другой - кривой - ракурс. Всякий намек на вечность раздражает меня до чертиков, она мне противна. Я знаю, что все мы - только пыль на ветру, как сказано в тексте одной старой песни.
        С этой успокоительной мыслью я наконец засыпаю.

* * *
        Мои сны непродолжительны, отрывочны и наделены ускользающим смыслом. Иногда они незаметно перетекают в реальность. Только что, например, мне приснилось, что я остался один. Совсем один. Казалось бы, живи и наслаждайся - ни единого крота на целой планете. Но это было ужасно. Очередная злобная шутка. Правда, не знаю точно, кто так шутит, - может, я сам издеваюсь над собой? Во всяком случае, я почти обрадовался, когда услышал, как кто-то взбирается по лестнице, и увидел голову человека, которая появилась над краем крыши. И понял, что это уже не сон.
        Я бросил в сторону одну из пустых гильз, которые ношу с собой на всякий случай. Если честно, на случай Той Самой Встречи. Человек отреагировал на звук характерным движением головы. Не посмотрел, а прислушался. Часто разницу трудно уловить, но мне поневоле пришлось научиться. Я с чистой совестью выстрелил. Раздался едва слышный хлопок. Без оружия с глушителем мои дела обстояли бы намного хуже.
        С такого расстояния я, как правило, не промахиваюсь. Крот рухнул вниз, будто мешок с дерьмом. Ветра не было - пороховой дымок взвился к звездам, словно еще одна освобожденная душа. Конец передышке. Твари подбирались в открытую, клацая затворами. Сейчас швырнут гранату или подожгут здание. Затем начнется пальба вслепую. Это их обычная тактика. Если огонь будет достаточно плотным, вполне могут попасть. А мне надо сильно постараться, чтобы этого не случилось.
        Ухожу крышами. От усталости меня пошатывает, часто темнеет в глазах. Могу сорваться в любой момент, но инстинкт пока ведет безошибочно, оберегая от рокового падения.
        Взрыв сзади. Как я и думал. Но радоваться рано - они могли обложить весь квартал. Случалось и такое.
        В те секунды, когда мне ничего не видно, я представляю, каково это - жить в вечном мраке. Почти проникаюсь жалостью к кротам. Я бы, наверное, пустил себе пулю в лоб. Но они предпочитают охотиться, чтобы уничтожить всякое напоминание о прошлом, последнее свидетельство возможности иного существования, стереть ходячее и дышащее клеймо их убожества.
        Они бесконечно настойчивы и последовательны в своем безумии. Их маниакальные устремления распространяются не только на меня. Я видел (среди бела дня я рискую подбираться к ним достаточно близко), как они выкалывают глаза пойманным бродячим собакам и кошкам. И даже певчим птицам, которых зачем-то держат в клетках. Возможно, именно для этого. Не иначе, мстят своему, такому же мстительному и безглазому божеству. А однажды я наткнулся на аквариум в витрине магазина. Так вот, все плававшие в нем золотые рыбки - все до единой - были ослеплены. Меня поразило: сколько надо было потратить времени, сколько сил и упорства приложить, чтобы поймать ускользающую добычу.
        Разве кроты заслуживают снисхождения?
        И разве я заслуживаю того же?
        Да ни за что на свете.

* * *
        Я не ошибся: на этот раз твари взялись за меня всерьез. Цепочка кротов протянулась вдоль всей улицы. Отстреливать их по одиночке - дело безнадежное; тут никакого запаса патронов не хватит. На себе много не унесешь, а нетронутые оружейные магазины и неразграбленные армейские склады попадаются все реже. Кроме того, когда кроты начинают палить в ответ, плотность огня такая, что вероятность сдохнуть от шальной пули возрастает до вполне заметной и угрожающей величины. То, что при этом они угробят десяток своих (как правило, во время облавы так и случается), никого не волнует. Они напоминают мне муравьев: жизнь каждой отдельной особи не имеет значения; количество и непрерывное воспроизводство является защитой от враждебного мира. И от меня лично. В этом их сила.
        Что касается воспроизводства, они действительно плодятся как кролики. Впрочем, куда там до них бедным кроликам! Кроты не пользуются контрацептивами; их женщины рожают, пока позволяют ресурсы организма. Да, они, по большей части, рано умирают, но оставляют после себя многочисленное потомство. И это потомство гораздо лучше приспособлено к жизни в темноте. Уже никто не говорит и не скажет им, что существует свет.
        Никто, кроме меня.

* * *
        Бег по крышам - не самое полезное занятие для здоровья. Особенно когда в тебя при этом наугад постреливают снизу и из окон домов с противоположной стороны улицы. Проклятое кровельное железо громыхает под ногами, я создаю слишком много шума, и отследить меня нетрудно. Решаю спуститься. По крайней мере, внизу появится пространство для маневра.
        Выбираю пожарную лестницу. Вставляю в уши затычки и бросаю шумовую гранату. После чего спускаюсь в блаженной тишине. Кажется, надо мной парят ангелы. Нет, это всего лишь легкие предрассветные облачка затуманивают звезды.
        Внизу творится невообразимое: те кроты, у которых лопнули перепонки, корчатся с разинутыми ртами, блюют, из ушей льется кровь. Кое-кто бьется головой о стену; один свихнулся и высаживает обоймы с обеих рук.
        Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и вскоре к месту облавы начинают подтягиваться новые силы. Незадачливого стрелка свои же убирают гранатой - на этот раз осколочной. Я поспешно залегаю за рекламной тумбой. Рядом со мной на мостовую шлепается оторванная кисть. То ли мне чудится, то ли пальцы еще шевелятся. Неужели крот даже после смерти пытается в меня вцепиться? Нет, это уж слишком. Нельзя до такой степени распускаться. Сначала ранит воображение, затем добивает кое-что посущественнее.
        Доказывая себе непонятно что, но что-то важное, я поднимаю оторванную руку. Рука как рука. Можно даже разглядеть линии на ладони. Линия жизни очень длинная - конца не видно, теряется в окровавленных ошметках у запястья. А доказать лишний раз требовалось вот что: вся хиромантия - херня.
        Пользуясь неразберихой, вскакиваю, устремляюсь в переулок, прочищаю уши. Убираю троих, возникших на пути. Один успевает издать предсмертный вопль. Вдогонку мне ударяет струя из огнемета. Три трупа вспыхивают, точно факелы. Я же говорил: никакого почтения к своим мертвецам. Пока вроде бы нахожусь вне опасности, но меня обдает волна немыслимого жара, от которого мгновенно высыхает и стягивается кожа на лице. Улыбнись - и тресни, как глиняный горшок. Молния в мозгу: вне опасности?! Черт возьми, а полный рюкзак патронов? Я был близок к тому, чтобы превратиться в недожаренный фарш, но бог пока хранит меня. Так не будем же испытывать его долготерпение.
        Несмотря на мутящийся разум, каменеющие мышцы и стонущие легкие, снова заставляю себя бежать. Улицы, дворы, улицы, дворы. Лабиринт в лабиринте. Передо мной, как в дурном сне, проносятся брошенные машины, мусорные баки, скелеты, разлагающиеся трупы. Вижу свою тень в осколках зеркальных витрин - иногда это сбивает с толку. Дальше, дальше, нельзя останавливаться. Кроты следуют по пятам, почти не скрываясь. Я слышу их шаги; значит, они слышат меня еще лучше. Возможно, обзавелись каким-то новым средством связи - уж слишком быстро приспосабливаются к меняющейся обстановке. Я должен сохранять дистанцию. Расстояние между ними и мной - вот единственное, что обеспечивает мне преимущество. Я уцелел только потому, что не дал им застать меня врасплох.
        Сейчас, к тому же, повезло: в первых лучах рассвета мне открывается путь к отступлению, спасительная дорожка, прямая, как стрела. Проспект стремительно преображается; с восходом солнца кроты делаются маленькими и незначительными; кажется, что их не так уж много. И вдобавок я натыкаюсь на мотоцикл с ключом в замке зажигания. Чудеса еще случаются в этом худшем из миров.
        У меня есть всего пара секунд. Если машинка не заведется с первого раза, надо бросать ее и делать ноги - твари начнут стрелять на звук, а это у них получается неплохо, особенно у нового поколения. Все зависит от того, насколько долго мотоцикл пролежал под открытым небом и осталось ли в баке горючее.
        Я поднимаю его с выщербленного асфальта и ставлю на колеса. Тяжеленный, зараза! Бью ногой по рычагу - завелся, завелся, родной! Рву с места, пригнувшись. Почти лежу на бензобаке. Если сгорим, то вместе. Судя по грохоту, кроты открывают кинжальный огонь с обеих сторон, но я опережаю их тусклые мысли на полсекунды - и проскакиваю.
        Интересно, кем или чем они представляют меня в своих головах? Неужели я для них всего лишь безликое пятно на мертвой схеме, которое во что бы то ни стало надо стереть?

* * *
        Промчаться с ветерком на мотоцикле - одно из немногих еще доступных мне удовольствий. И, как за всякое удовольствие, когда-нибудь за него придется заплатить. Однажды один из кротов, заслышав рев мотора, возьмет правильное упреждение - и конец беспечному ездоку. Но не в этот раз. Сегодня мой счастливый день. Сегодня я могу позволить себе лишнее. И чувствую задницей, что ничего плохого не должно случиться.
        Я мчусь сквозь солнечный свет и чистую зелень деревьев, рост которых ничто не сдерживает. Воздух впереди почти синий, врывается в глотку тугой струей, как вода. Куртка бьется в набегающем потоке, джинсы облепили колени, и кажется, что взятая в заложники жизнь трепещет на моих костях. Я вцепился в нее крепко, сжимаю пальцами, держу, закусив зубами. Не отпускаю, так и заберу с собой в могилу.
        Но могилы у меня, скорее всего, не будет. Если, конечно, не вырою ее заранее и не лягу туда сам. А что, это куда лучше, чем угодить в лапы к кротам - живьем или трупом, без разницы.
        Несколько минут я полусерьезно-полушутя обсасываю возможность устроить себе достойные похороны. Мысль кажется мне все более привлекательной. Главное, правильно выбрать место. Не мешает также, если все удачно сложится, обеспечить себе на выбор кремацию или самопогребение. Это не сложно: тротиловая шашка, подожженный бикфордов шнур. А если передумаю умирать? Лучше часовой механизм, мина замедленного действия. Так, чтоб наверняка. Бабах - и плита опускается на нужное место, скрывая от проклятого мира мои бренные останки…
        Мне вовсе не кажется странным, что я думаю об этом именно сейчас, в свои лучшие минуты. Когда богу надоест нянчиться со мной, у меня уже не останется времени на размышления.
        Ну что же, вот я и выбрал место - высокий берег океана, открытый всем ветрам, далекий край земли под звездами и над волнами. Значит, есть еще одна веская причина добраться туда. И я доберусь, даже если придется добираться частями. Кисть моей руки с прерывистой и многократно пересеченной линией жизни - чем не посланник и не полномочный представитель целого?
        3
        Мне трудно в это поверить, но, как следует из разбросанной повсюду литературы, когда-то слепые были самыми несчастными и отверженными членами сообщества, они просили милостыню на улицах и в переходах метро. Их называли инвалидами, и все, на что они могли рассчитывать, это более или менее снисходительное отношение зрячих, в полной зависимости от которых они находились.
        Подобное положение дел едва укладывается в голове. Я пытаюсь вообразить себе преследующих меня кротов в роли парий, выпрашивающих подаяние с жестяной кружкой в руках, куда я опускаю мелкую монету… нет, крупную купюру - надо же исправно приносить жертвы злым демонам.
        Почему бы наследникам тех бедняг не оставить меня в покое? Но нет, они охотятся за мной с маниакальным упорством. Похоже, сам факт моего существования невыносим для них. Они не могут смириться с угрозой, которую представляет собой создание, имеющее «лишние» органы восприятия.
        Интересно, почему все же? Мне было бы плевать, узнай я о том, что где-то живет ублюдок, видящий, например, в инфракрасном диапазоне. Ну и пусть себе живет. И отстреливает теплокровных. Или жрет консервы. Мне действительно все равно. Я ведь никогда не нападаю первым.
        Уцелеть бы в этом аду, добраться до берега, найти целую лодку или лучше исправный катер и уплыть на какой-нибудь остров, где не будет кротов, а будет зрячая девчонка, которая родит зрячих детей и вместе с ними станет ждать меня в нашем доме с видом на океан, когда мне придется совершать недолгие вылазки на континент за патронами и продовольствием.
        Размечтался… Но, между прочим, что касается вылазок, я себя не обманываю. Без них я уже не смогу, принуждение не потребуется. Опасность приятно щекочет нервы. Кровь киснет без адреналина. Я умру от скуки, если закончится моя маленькая безнадежная война против всех. А она закончится. И я знаю, кто выйдет из нее победителем.
        Твари всегда побеждают. Их слишком много.

* * *
        В поисках укромного угла я пересек половину континента. Везде одно и то же. И я давно заметил, что в лицо мне дует встречный ветер. Словно какая-то злая сила, помимо кротов, мешает мне добраться до океана. А может, это рука провидения, хранящего меня от худшей участи? Будь я фаталистом, смирился бы. Но мне не терпится узнать, что творится на берегу.
        Что же там такое, чего я не должен увидеть?
        Я мог бы без особого труда проникнуть на какой-нибудь аэродром, где почти наверняка найдется исправный самолет или вертолет. Да хоть стратегический бомбардировщик. И топливозаправщик в придачу. Но что я буду делать дальше? Учиться пилотировать? Слишком смахивает на эффектное самоубийство. Да и кто мне даст на это время! Иногда я подумываю о воздушном шаре. Неплохой вариант, хотя и крайне ненадежный. А что вообще осталось надежного в моей жизни, кроме, пожалуй, оружия? Впрочем, и тут случаются осечки.

* * *
        Горючего в баке хватило ровно на то, чтобы выехать за городскую черту. Слепых здесь осталось совсем мало, но и консервированной еды днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о пригодных для боя стволах. В общем, места тихие, спокойные - как раз подходящие для того, чтобы медленно умереть с голоду. Можно, конечно, охотиться, однако рано или поздно закончатся патроны, и все равно придется возвращаться в город. Или отправиться в другой.
        Я пока не готов к дальнему путешествию. Тут нужна машина, а чтобы поездка не выглядела совсем уж безнадежной авантюрой, запасаться горючим и едой надо в течение нескольких недель - при условии, что все это добро удастся сохранить в неприкосновенности.
        Я подождал, пока мотор заглохнет сам собой. Трасса шла в гору, и мотоцикл прокатился по инерции еще метров двести. Я бросил его на обочине и вошел в густую траву, которая бурно разрослась после весенних ливней. Дорога почти без помех просматривалась в обе стороны. Кое-где стояли брошенные машины. В верхней точке подъема путь преграждал перевернутый грузовик. Над ним кружило воронье.
        Я с наслаждением справил нужду. Впервые за много суток я делал это без спешки. Потом развернул карту города, взятую в одном из книжных магазинов, и прикинул, удастся ли добраться до схронов, помеченных крестами. О двух из них, находившихся на дальней северной окраине и устроенных сразу после того, как я вошел в город, почти наверняка можно было забыть. Ну и черт с ними. Жалеть о потерях глупо, это издержки жизни. Все равно что жалеть о воздухе, который выдыхаешь, или о пролитых слезах.
        Я застегнул штаны и двинулся на поиски подходящей тачки.

* * *
        Пятнадцать минут спустя я уже сидел за рулем мощной «ауди». Из кожаного салона еще не выветрился трупный запашок, зато бак оказался наполненным почти под завязку. Останки бывшего владельца уже мумифицировались, мне оставалось только вежливо переправить их в кювет. Не знаю доподлинно, в чем парень провинился помимо того, что был зрячим, но возможно, он стал очередной жертвой слепой веры в чудеса - во всяком случае, он был одет как священник, а в каждой глазнице у него торчало по серебряному кресту. Что-то было в этом странное - слишком аккуратная работа для кротов.
        Затем я еще часа два колесил по округе, пока не обнаружил подходящий объект, о чем свидетельствовал щит с надписью «Частная дорога». Эту самую дорогу почти скрывала молодая поросль, однако «ауди» танком прокатилась по ней, порвала широкими колесами, и вскоре передо мной возникли решетчатые ворота с вензелями. За воротами начиналась посыпанная гравием аллея, уводившая сквозь сумрак и тени к особняку, которому на вид было лет триста, никак не меньше. Когда-то очень частная и очень недешевая собственность.
        Рассчитывать на то, что я первый, кому достался этот лакомый кусок, - верх идиотизма. Бросив «ауди» за воротами, я перелез через ворота и со всеми предосторожностями начал подкрадываться к дому. Для того кто так долго имел дело с кротами, пара зрячих доберманов - не бог весть какая угроза. Собачек я услышал шагов за пятьдесят, хоть их и обучили нападать, не гавкая. Вот их мне жаль было убивать, но разойтись миром у нас не получилось. Пришлось стрелять прямо в разинутые пасти. Судя по виду, доберманы давно одичали. Оба явно питались кроликами и прочей живностью, расплодившейся на территории громадного поместья. И со жратвой у них проблем не было. Я оказался их последней проблемой. А насчет остального узнал чуть позже.
        Вблизи домина выглядел еще более внушительно. Трехэтажный дворец с колоннадой и мраморными фигурами по обе стороны парадной лестницы. По широким карнизам и балконам карабкался дикий виноград. Кое-где еще сохранились стекла и лепные украшения. На торчавшем посреди поляны флагштоке болталась ветхая тряпка, добела отмытая дождями и солнцем, - все, что осталось от флага. Вездесущие вороны заинтересованно поглядывали в мою сторону. Дескать, падаль явилась. Двуногая. Давненько такой не угощались.
        Ну что ж, если дом пуст, тем лучше. Больше никого не придется убивать. Буду собирать пожитки и готовиться к дальнему пути. Переночую, отъемся. Долго ловить здесь нечего, но, коль повезет, неделю продержаться можно.

* * *
        Чем ближе подхожу, тем сильнее убеждаюсь, что дом стоит в полном запустении. Аисты свили гнезда на каминных трубах. Граффити, полускрытые виноградными листьями, не более внятны, чем древние наскальные рисунки. Шорох раздается в траве. Оборачиваюсь - это всего лишь кролик. Легкая добыча.
        Я изрядно проголодался. Не устроить ли себе славный завтрак со свежим мясцом? Но есть одна дурацкая загвоздка: предпочитаю не разделывать убитых животных без крайней необходимости, это занятие не по мне. Может, удастся раздобыть в здешних подвалах консервы или что-нибудь растительного происхождения.
        Прохожу мимо бассейна, посреди которого высится фонтан в виде сплетения мраморных обнаженных телес. У персонажей не хватает голов, рук, фиговых листков. И, конечно, как водится у статуй, нет зрачков.
        Бассейн полон стоячей воды. От нее исходит мерзкий запах. Среди гниющих водорослей кое-где белеют мертвые лица и раздутые животы. Недавние утопленники. Я бы предпочел скелеты. Голые кости почти всегда означают, что убийцы уже далеко или сами успели сдохнуть. Но фонтан красив, несмотря на то, что под ним лежат мертвецы. А может быть, именно поэтому. Задолго до моего появления на свет многие наверняка замечали близость красоты и смерти. Однако у меня имеется сомнительное преимущество: вокруг слишком много смерти, а я - едва ли не последний «ценитель» исчезающей зримой красоты.
        Поднимаюсь по лестнице, стараясь по привычке ступать неслышно. Это нетрудно. Кажется, весь дом наполнен шорохами, будто в нем гнездятся летучие мыши. Но он просто слишком стар и постепенно расстается с ветшающей плотью. Медленно осыпается, превращаясь в пыль. Агония может продлиться еще несколько столетий, если удар молнии не обратит в пепел то, что способно гореть.
        Мне нравится здесь все больше. Непосредственных угроз не обнаруживается; в моем положении это подарок. Надо ценить даже краткосрочную передышку. Почти расслабившись, вхожу в дом через огромные приоткрытые двери и попадаю в зал размером с самолетный ангар. Тот случай, когда содержимое соответствует возрасту и наружности. Смахивает на заброшенный музей, куда пробралась мать-природа и все переделала по-своему. Вижу парочку гадюк, уютно утроившихся в гигантской пепельнице. Ковры выглядят словно участки разукрашенной земли. Множество портретов на стенах. Ну, меня совсем не удивляет, что у них вырезаны глаза. Судя по ювелирной точности работы, извращенцы кроты заставили это сделать кого-то из зрячих. А тот напоследок взял и пошутил: несколько женщин на портретах лишились ушей.
        В глубине зала видны открытые внутренние двери, за которыми - анфилада комнат. Справа лестница, ведущая на балкон второго этажа. Кусты выдавили стекла, просунули ветки внутрь и, разочаровавшись, толкутся возле оконных проемов. В камине все черно от сажи; в решетку зачем-то вставлены бедренные кости. Напольные часы в виде башни; циферблат желт, как луна. Осталась одна часовая стрелка, застыла, указывая на север. С нее свисает какая-то бахрома. Маятник почти не виден за мутным стеклом.
        И тут срабатывает система раннего оповещения, благодаря которой пока сам таскаю свои кости. Объяснить механизм воздействия не могу, однако чувствую: мое появление не осталось незамеченным. Первое побуждение - броситься наружу. Но сигнал тревоги не совсем обычный: вялый, притупленный. Легкий холодок проскальзывает по спине и затылку. Даже не тревога, а предупреждение о постороннем присутствии. Тем не менее, пистолет у меня в руке.
        Пронзительно кричит какая-то птица. Хлопая крыльями, пересекает зал и вылетает наружу через витражную раму, в которой еще сохранилось несколько цветных стекол. Мертвая радуга…
        В глубине анфилады, там, где сходятся линии перспективы, намечается движение. Вырисовывается силуэт. Сухой, тонкий. Женщина. На таком расстоянии не стал бы ручаться, что это крот. Двигается очень медленно, но причиной может быть не слепота, а старость. Жду.
        Так и есть. Она невероятно стара. Ходячая мумия. Волос почти не осталось, кожа зеленоватая, в морщинах копошатся насекомые, но ей, кажется, все равно. Одета в длинное платье, нет - в дырявое подобие длинного платья, почти не прикрывающее иссохшего тела. На сухих, как палочки, руках звякают металлические браслеты. Это что-то новенькое. Прежде никогда не встречал крота, который таким способом заранее сообщал бы о своем приближении. Либо старушка никого не боится, либо ей нечего терять.
        Идет прямо на меня. Это занимает пару минут. Стою, не шевелясь, в ожидании какой-нибудь пакости. Береженого бог бережет.
        Она останавливается в десяти шагах. На вид безвредна, как гадюки в пепельнице.
        Некоторое время не двигаемся, и рад бы сказать, что просто смотрим друг на друга. Мне это вскоре надоедает. В крайнем случае еще один мертвый крот будет на моей совести…
        Внезапно замечаю, что в зале изменилось освещение. Подкатывает тошнота. Что-то не так. Настолько не так, что взбунтовалось брюхо, а оно у меня чугунное. До мозга еще не дошло. Застигнут врасплох…
        Свет! Что-то неладное творится со светом. А, ну да - свет падает с другой стороны. Не с той, откуда падал прежде. Но это означает, что солнце… Черт, дело, оказывается, уже идет к вечеру. Отовсюду выползают тени.
        Что я до сих пор делаю здесь?
        Старуха по-прежнему не шевелится. И рад бы сказать, что смотрит на меня.
        С трудом поворачиваю голову - окоченела шея. Хрустят позвонки. Нахожу взглядом циферблат часов в виде башни. Море сновидений растеклось на грязноватом лунном диске. Часовая стрелка указывает на юг.
        Шесть часов прошло. Будто мгновение миновало, незаметно и беспамятно. Украденное время. А как насчет жизни?
        Левой рукой вытираю пот со лба. Правой ничего не чувствую. Опускаю голову, чтобы убедиться - рука еще при мне, пистолет тоже.
        Как ты сделала это, старая сука?
        Ладно, уже не важно. Надо убить ее, и пройдет наваждение. Это будет непросто - брюхом чувствую. Там снова шевелится огромный холодный слизняк.
        Поднимаю пистолет. Ох, как тяжело… Все вокруг вспыхивает и наливается жидким свинцом. В этом свечении вижу, как падающая в сторону от солнца тень старухи начинает сокращаться, подползает к ее ногам верным черным псом, затем поднимается, очерчивая силуэт своей госпожи траурной рамкой, наконец отделяется от нее и, вырастая, становится огромным, неразличимо темным существом.
        Телохранитель-тень. Слышал о таком дерьме от кротов. Что бы я делал, как выживал, если бы при случае не заставлял раненых или подыхающих тварей делиться информацией. Честно говоря, иногда даже получал удовольствие. А насчет телохранителей - думал, это сказочки для детишек. Должна же быть у слепых своя мифология, свои страшилки и герои, зародыши черной, как ночь, фантазии.
        И вот мне урок. Довелось убедиться, что некоторые пугала реальны. Значит, реальным может оказаться и многое другое.
        Но тогда полуголая тощая старуха - одна из двенадцати легендарных Матерей Ночи. Может быть, даже первая Мать. Ей лет двести, не меньше. Господи, столько не живут… если она вообще живая.
        Приходится напомнить себе, что моя настоящая проблема - уже не старуха. Моя проблема воздвиглась справа от нее и вооружена двуствольным дробовиком, каждый заряд которого способен содрать мясо с моих костей. Это поневоле вызывает уважение, и в моем представлении тень становится Тенью.
        У Тени нет рта, зато есть дыры на месте глаз, через которые проникает свет. Откуда? Об этом я не хочу даже думать. Эти невероятные «глаза» - будто провалы в стене из тлеющих углей; пустоты, вырезанные в черноте; две норы, прорытые с изнанки мира.
        Два луча, тонкие как нити, упираются в меня в области сердца и начинают подниматься. Я осознаю, что, если так пойдет и дальше, через секунду они меня ослепят. Закрываю глаза и сдвигаюсь на шаг вправо. Обретаю свободу и легкость.
        Мы стреляем одновременно.
        Тень промахивается. Заряд картечи проделывает в двери такую дыру, что сама дверь почти теряет смысл. Правда, об этом я узнаю чуть позже. А в тот момент у меня вообще нет мыслей. Я зависаю где-то в промежутке жизни и смерти. Полшага и доли секунды в обе стороны.
        Я не промахиваюсь. Но это ничего не значит. Точнее, не означает для меня ничего хорошего. Моя пуля проделывает в Тени еще одну дыру, из которой ударяет луч слепящего света. Ни секунды не сомневаюсь: изрешети я ее из автомата - и мне же будет хуже, она превратится в источник убийственного сияния, сравнимого по яркости с электрической дугой.
        Так что продолжать стрелять не в моих интересах. В моих интересах бежать поскорее и подальше - если еще осталась возможность. В последнем я сомневаюсь. Лучи, будто указующие пальцы некой системы наведения, снова сходятся у меня на груди. Идеальная триангуляция. Теперь ублюдок Матери Ночи не промахнется…
        В этот момент старуха останавливает кино. Тень замирает, лучи превращаются в тусклые серые нити, похожие на горизонтальные непровисающие струйки пепла, над которыми не властно земное притяжение. Стволы дробовика немного опускаются, но это как-то не утешает - теперь они направлены мне в пах.
        -Зрячий, - произносит Мать Ночи с непонятным выражением. Ее голос звучит моложе, чем можно подумать, глядя на рот дохлой ящерицы, над которой роятся мухи.
        -Как ты узнала? - Вопроса глупее не придумаешь. Двигаю языком, чтобы потянуть время.
        Оказывается, она еще умеет улыбаться. Правда, от ее улыбки бросает в дрожь.
        Говорит:
        -Иди за мной.
        Идти за ней мне хочется не больше чем барану под нож. Спрашиваю себя, есть ли у меня выбор. Выбор есть. И дробовик в руках Тени прозрачно намекает на один из двух вариантов.
        Плетусь за Матерью. Вот дерьмо! Это же надо так влипнуть. А ведь день начинался неплохо. Повелся, дурачок, на заброшенный дом. Трупы в бассейне теперь представали в ином свете. И лишь то, что я не сразу присоединился к их негреющей компании, внушало определенную надежду.
        Идем через анфиладу комнат: Мать впереди, я за ней, Тень в трех шагах позади меня. Затылком ощущаю исходящий от нее холод. Будто вслед за мной неотступно перемещается приоткрытый люк, из которого тянет подземельем.
        Уже не обращаю внимания на обстановку, не до этого. Все смазано, словно смотрю через заляпанные грязью очки. Если это игры старушки, то я готов их претерпеть, лишь бы в конце концов убраться отсюда живым. А если я все-таки свихнулся, значит, худшее произошло и дергаться поздно.
        Спускаемся куда-то по каменным ступеням. Их больше двадцати, сбиваюсь со счета. Что называется, глубокое погружение. Становится так холодно, что ходячая могила у меня за спиной уже не причиняет особых неудобств. Видимо, это подвал, где я, наивный, рассчитывал разжиться какой-нибудь жратвой. Не сделаться бы самому едой для этих упырей. Бог знает, что на уме у старушки. Может, сосет кровь из молоденьких, потому и протянула пару сотен лет. А может… Говорят, сперма тоже дает омолаживающий эффект. В принципе я не против стать донором, только многое зависит от того, кто из этих двоих возьмется меня доить.
        И еще здесь, конечно, темно. Это уже не ложная мгла в зрительных нервах, это она - кротовья мать-темнота. Проклятая тринадцатая сестричка. Та, что пребудет вовеки.
        Несколько минут двигаюсь ощупью, раздвигая складки холодного бархата, - до такой степени, мне кажется, сгустился воздух. Постоянно опасаюсь наткнуться на старушку; почему-то одна мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, вызывает что-то вроде оцепенения. Слышу впереди ее шелестящие шаги; сзади не слышно ничего. Разбирает идиотский смех: прикидываю, а существует ли Тень в полной темноте?
        Наконец Мать Ночи, видимо, вспоминает, что не все присутствующие чувствуют себя тут, как дома. Проявляет заботу - но с чего бы? Раздается сухое потрескивание (возможно, это всего лишь щелчок пальцами, похожими на лапки богомола), и я снова вижу свет. Заодно узнаю, что с Тенью все в порядке: два ее миндалевидных «глаза» теперь служат источником какого-то ядовитого, радиоактивного свечения. Нечто подобное я наблюдал по ночам среди развалин взорвавшейся атомной электростанции. Узкая фигура идущей впереди меня старухи очерчена таким же странным сиянием, которому не помеха моя собственная скользящая тень.
        Я по достоинству оцениваю оказанное мне внимание. В лабиринте этих подвалов можно потеряться даже с горящей лампой. Тяжелые своды местами сочатся влагой. Мы проходим мимо пустых клеток с кандалами на стенах. Мы проходим через винные погреба. Мы проходим через оружейные склады. А столько жратвы - консервированной, засоленной, сушеной и еще неведомо как подготовленной для длительного хранения - я не видел за всю свою жизнь. Сотню шагов спустя меня начинает подташнивать от голода при виде здешнего изобилия. Так что за старуху можно не волноваться: запасов хватит до конца ее долгих дней. И, главное, еще останется на последующую долгую ночь. С лихвой хватит самой Матери - и кому-нибудь еще.
        Отчего-то я уверен, что есть кто-то еще. Кроме Тени, само собой разумеется. Но Тень, наверное, не жрет ничего. Кроме, конечно, света.
        Интуиция меня не подводит. И снова возникает подозрение, что я теряю рассудок. Впрочем, само наличие подозрения вроде бы свидетельствует об обратном. Но все же. Слишком дикая открывается картинка, хотя для галлюцинации - в самый раз. Один из аппендиксов этого бесконечного подвала обставлен как детская комната. Кажется, вот-вот заиграет музыкальная шкатулка.
        Действительно, что-то тренькает у меня в голове, но иллюзия отодвигает все на десятки лет. Сильнейшее чувство дежа-вю. Хоть убей, не помню, где и когда я видел это . Может, всего лишь давний сон?
        Падает, кружит искусственный снег, и балеринка с нарисованным лицом вращается на одной ножке под грустный мотивчик из девяти тающих нот…
        Мне холодно, нестерпимо холодно. Меня окунули в омут моего собственного детства. Мимо проносятся воспоминания: скользкими рыбами появляются из темноты, задевают плавниками, вспыхивают на мгновение серебристой чешуей - и снова растворяются во мгле. И еще там угадываются чьи-то размытые тени: лежат на дне или склоняются над омутом по другую сторону водяной линзы, искажающей их до неузнаваемости. Смотреть вниз страшно, а если смотреть вверх, становится больно глазам. Никто не возвращается из царства слепящего света…
        Затем нахлынувшая ледяная волна переносит меня в настоящее. Кто-то лежит на детской кровати, под пологом, на котором нарисованы золотистые луна и звезды с добрыми лицами. Старуха произносит несколько слов; я не разбираю, что она бормочет.
        Маленькое существо встает с кровати. По первым же движениям я вижу, что это не крот. Но и не зрячий. Кто-то, задержавшийся в промежутке. Пойманный, затерявшийся, брошенный - без разницы. Представляю, как ему плохо, одиноко и страшно. Нет, не представляю. Это невозможно представить. Надо оказаться на его месте.
        Но когда-то я был в таком же положении, разве нет? Иначе откуда взяться завывающему под черепом отчаянию, парализующему страху, ужасу нестерпимого ожидания? Глубоко спрятанные, подавленные воспоминания? Прикосновение к чужой памяти? Нет, ни в чем нельзя быть уверенным. И все-таки мне до боли, до дрожи знакомо это: музыкальная шкатулка, стеклянный шар с искусственным снегом внутри, луна со старушечьим лицом, звезды на ткани… И долгая-долгая пытка во тьме.

* * *
        Это мальчик. Останавливается в двух шагах от меня. Нас разделяет решетка. Черт, кое-что становится еще более узнаваемым. Конечно, должна быть решетка. Сразу потянуло вонью принуждения. И кислым душком безысходности.
        Он смотрит на меня. Наконец кто-то на меня смотрит . В ядовитом сиянии, источаемом Тенью, его глаза кажутся почти бесцветными. Глаза статуи. Или незаконченного портрета. А где художник? Исчез, сбежал, сошел с ума, умер…
        Старуха говорит:
        -Это мой внук.
        Я начинаю смеяться. Но про себя - чтобы «бабушка» не убила.
        -Где его мать?
        -Моя дочь умерла. От старости.
        -А я здесь зачем?
        -Мне тоже осталось недолго. Семь суток. Может, чуть меньше. Я хочу, чтобы ты отвез его туда, где он будет в безопасности.
        Тут я позволяю себе ухмыльнуться:
        -Разве ты не знаешь, что таких мест не существует?
        -А как насчет твоего острова?
        Озноб пробирает меня до костей.
        -Почему я?
        Она вздыхает. Это похоже на шелест листьев в ночи.
        -Больше некому. Мне уже не успеть, но ты, надеюсь, успеешь. Я прятала его здесь восемь лет. От своих же. Они убьют его, если найдут. Для них нет ничего хуже, чем зрячий внук Матери Ночи. А его смерть будет означать конец нашей власти. Он и так отбирает слишком много у моей темноты .
        Не слишком ли она откровенна со мной? Нет, не слишком. Ее последней фразы я не понимаю и не уверен, что хочу понимать. Того, что я услышал, вполне достаточно. Как говорится, хватит за глаза . Если только выйду отсюда, немедленно брошу ее ублюдка, а сам постараюсь умчаться подальше. На максимальной скорости. Меняя машины. Не теряя времени. Не останавливаясь, чтобы справить нужду.
        Она читает мои мысли.
        -Нет. Теперь ваши жизни связаны навсегда. Он - это ты. Не пытайся проверить. Будет больно.
        Легкий взмах высушенной лапкой. Тень приближается к решетке и отпирает замок.
        Мальчик выходит не сразу. Еще бы. Он никому не верит. Он ничего не знает о мире за пределами этой ужасной комнаты. Тем более - о мире вне дома, принадлежащем кротам. Он совсем как я двадцать лет назад. О Господи. Только мне никто не сказал тогда: «Иди с этим зрячим. Он заберет тебя на свой остров».
        Мальчишка одет в пижаму. Кожа у него бледная, будто рыбье брюхо. Я уверен, что он давно не видел солнца и не бывал под дождем. Черт знает, что творится у него в голове. И хороший вопрос, чему научила его такая бабушка. Вряд ли убаюкивала сказками и объясняла разницу между днем и ночью. Он не умеет улыбаться, зато не умеет и плакать. От него дурно пахнет. Экскрементами и чужой, но глубоко въевшейся старостью. Он наверняка станет обузой, которая может загнать в землю. И все же он зрячий, хоть и наполовину - что бы это ни значило. Первый живой зрячий в моей жизни. Больше чем собрат. Как его бросишь? Старуха все верно рассчитала.
        Будь ты проклята, слепая сука.

* * *
        Мы возвращаемся. Следуем в обратном порядке - Тень впереди меня, позади старуха с мальчиком. Мать Ночи держит внука за руку - наверное, такого с ней еще не случалось. Я хочу сказать, прежде она никого не выводила на свет.
        Поднимаемся из подвала, и Тень выключает свои потусторонние фары. Даже мне приходится щуриться, привыкая к косо падающим лучам предзакатного солнца. Что же говорить о мальчишке. Он закрывает глаза ладонью. Первая болезненная реакция на свет и свободу. Другого я и не ожидал. Осознаю, что мне предоставлена сомнительная честь заняться запоздалым воспитанием сопляка, ознакомить его с некоторыми неприятными истинами и подготовить к столкновению с еще менее приятной реальностью. Ведь, как выразилась старуха, он - это я. Не пытаюсь проверить, чтобы не было больно. По крайней мере, пока не пытаюсь.
        Но прежде чем мы расстаемся с Матерью Ночи (надеюсь, навсегда), она кое-что проделывает с телохранителем. Тот съеживается, стекает в ее руку, становится бесформенным комком черного воска. Движения руки неуловимы, трансформации Тени - тем более. В результате старуха достает из своей темноты подобие хорошо знакомого мне предмета, а именно очков с темными стеклами. Но эти имеют смазанные очертания и выглядят какими-то мохнатыми, будто припорошенными черной пылью. Странная штука, что тут еще скажешь. Явно не сувенир из прошлого, подобранный в разграбленном магазине.
        Одним прикосновением Мать Ночи заставляет мальчишку открыть лицо. Он подчиняется ей беспрекословно. Будет ли он так же подчиняться мне? Сомневаюсь. И мои сомнения сразу находят подкрепление. Вижу его зажмуренные глаза. Веки размыкаются, но не успеваю встретиться с ним взглядом - через секунду глаза уже скрыты очками. Отныне между нами почти всегда будет посредник - Тень. Чужая Тень, фильтрующая взгляд, мысли, память, намерения, угрозу. И прежде всего свет.
        Могла ли старуха напоследок вручить своему внуку более ценный дар? Вряд ли. По моему скромному разумению, наделив его своей темнотой, она сделала для него больше, чем за предшествующие восемь лет, а сама, наверное, отдала последнее, что держало ее в этой жизни. Остальное предстоит сделать мне. И кто знает, сколько лет, странствий и патронов на это потребуется?
        А может, меньше, чем кажется. Особенно, если его нынешняя беспомощность - всего лишь ложная видимость. Маскировка вроде тех же очков. Потребность в которой отпадет, когда он отрастит себе собственную Тень.
        4
        Мы покидали особняк, и, могу поспорить, вороны провожали нас злобными взглядами, словно свою законную, но ускользающую добычу. Ничего, ребята, потерпите с недельку, и вам обломится. Если старуха не соврала. Правда, отомстить все равно не удастся, даже если вы первым делом выклюете ей глаза. Зато доберманы уже сейчас в вашем распоряжении. А если не будет дождя и высохнет вода в бассейне, вы доберетесь до утопленников. В общем, я оставлял падальщиков в хорошей, перспективной компании.
        На плече у меня висела сумка, доверху набитая консервами. Старуха расщедрилась, и я получил также пару отличных стволов, еще новеньких, в заводской смазке (так сказать, на вырост, для внука), и сотен пять патронов к ним. Все это добро весило изрядно, и я сгибался под его тяжестью. Хотя обратный путь обычно кажется короче, тащиться до того места, где я оставил машину, пришлось медленно и долго.
        Мальчишка ковылял за мной следом, словно кукла-автомат. Не вертел головой, не проявлял любопытства, не прислушивался - просто шел, и ничего больше. Я мог понять эту сосредоточенность на движении, когда каждый шаг по земле - как по зыбучему песку, а по траве - как по сплетению щупалец, норовящих схватить за ноги. На минуту я даже заподозрил, что он совсем ослеп, слишком долго просидев взаперти в темном подземелье по милости заботливой бабушки. Если так, ситуация становилась абсурдной. Если нет, то я его хорошо понимал. На него разом обрушилось столько нового, что единственным способом сохранить рассудок было закрыться от нахлынувшего изобилия и впускать в себя действительность микроскопическими дозами, по капле в час. Этот изголодавшийся щенок, верно, почуял, что ему нельзя наедаться до отвала. Или Тень выполняла свое предназначение, став защитными шорами у него на глазах.
        Увидев машину, он остановился и замер. Может, решил, что эта груда железа - живая. Во всяком случае, принуждать его к чему-либо было глупо. Кроме того, меня по-прежнему не покидало желание очутиться подальше от Матери Ночи и в полном одиночестве. Означал ли знак равенства, поставленный старухой между мной и недавним узником, словно клеймо единой судьбы, что я испытывал затаенную и неутолимую потребность убежать от самого себя? В ту минуту подобные проблемы волновали меня меньше всего.
        Я положил сумку на заднее сиденье и устроился в водительском кресле. Лицо мальчишки было непроницаемым, точно гипсовая маска. Я открыл для него дверцу со стороны пассажира и поманил жестом. Он не двинулся с места. Я завел двигатель. Оставил дверцу открытой, сдал назад, развернулся, остановился. Подождал еще пару минут.
        Разве я не сделал все, что мог? Разве не постарался? Прощай, выродок кротовьего племени. Этот мир слишком жесток для тебя. Да и для меня тоже. Наверное, нет вообще никого, кому мир пришелся бы как раз впору. Поэтому рано или поздно все умирают, а мир и дальше катится в ад.

* * *
        Я погнал «ауди» в сторону города, ни разу не оглянувшись. Не скрою, каждое мгновение я ожидал обещанной боли. Или чего-нибудь похуже. А Сидящий В Печенках нашептывал: «Это было бы слишком просто…»
        Проехав два десятка километров, я притормозил и повернул назад. Мальчишка торчал на прежнем месте. Легкая добыча для кротов. Что такое? Неужели укор совести? Черт, не думал, что она у меня есть. Этого мне только не хватало.
        Я взял сопляка за руку, которая оказалась неожиданно теплой, и посадил в машину. Запах темницы и принуждения соединился с запашком смерти, въевшимся в кожу салона. Непередаваемый букет. При первом же удобном случае надо отмыть пассажира и подобрать ему подходящую одежду. И тут я вспомнил, что старуха ни разу не назвала его по имени. А я у нее не спросил. Пока был один, не испытывал потребности в именах. Значит, спрошу сейчас.
        -Как тебя зовут?
        Молчание. Может, он еще и немой вдобавок? Ладно, будем считать, что у парня шок.
        Перед выездом на трассу я остановил машину и выключил фары. На западе догорал закат. Небо было безоблачным, лилово-фиолетовым. На востоке и в зените уже сверкали звезды. Поднялся холодный ветер. Подставив ему лицо, я ощутил тревогу пополам с надеждой.
        Покопавшись в себе, понял, что не хочу возвращаться в город. Более того - возвращаться и не нужно. Передо мной лежал путь, которого все равно не избежать. Так почему бы не начать пораньше.

* * *
        Третий час ночи. Об этом с точностью до минуты сообщает циферблат наручных часов. Я выбрал их в магазине три города назад. Можно сказать, цивилизованно приобрел. Стеклянная витрина была цела, что, в общем-то, редкость. Табличка обещала столетнюю гарантию. Еще больше нулей было на ценнике. Значит, этот безразличный механизм переживет нас и будет еще долго тикать среди истлевающих костей, травы или пепла.
        Как ни странно, такие мысли меня успокаивают. Будущее не должно принадлежать никому, иначе жить станет неинтересно. Оно - переходящий приз, ради обладания которым рискуют задницей, а потом, если он случайно выпадает, не знают, что с ним делать.
        Я слишком устал. Съехал с дороги и остановился в поле, на котором ничего не росло. Голые безжизненные плеши попадаются все чаще. Словно метастазы расползаются по телу. Такое впечатление, что наступает конец плодородию и природа не хочет возвращать себе даже то, что теперь можно взять без боя. Наверное, не у меня одного порой бывают приступы отвращения к жизни.
        Безлунная ночь. Вдали чернеет иззубренный край отступившего леса. Мальчишку укачало, и он проспал последние несколько часов. Я не стал его будить. Поел немного и тоже заснул в машине.
        Когда проснулся, его рядом не было. До оружия он добраться не мог - об этом я позаботился заранее, - но следовало учитывать, что у парня чужая Тень. И неизвестно, какое влияние она на него оказывает.
        Я выбрался из душного салона в ночную свежесть. Помочился и отправился на поиски, подсвечивая себе зажигалкой. Обнаружил сопляка шагах в двадцати от машины. Он стоял, задрав голову. Смотрел на звезды. Очки он снял и держал их в руке. Я поборол в себе искушение забрать у него подарок Матери Ночи. Мне хватило и одной короткой перестрелки с телохранителем.
        Погасил зажигалку и постоял с ним рядом. Его глаза сияли отраженным звездным светом. Я пытался понять, каково это: впервые увидеть в бездне огни вечности вместо полога над кроватью, украшенного фальшивыми золотыми блестками. Вспоминал, а что же было со мной. И не мог вспомнить, как впервые вышел из темноты. Вряд ли я сделал это сам. Кто-то меня вывел. Но кто? Хоть убей, не помню.
        Вернулся к машине, открыл банку консервов, протянул мальчишке. К этому моменту он уже снова нацепил очки, и его физиономия сделалась, мать ее, кротовьей. Пауза показалась мне раздражающе долгой. Наконец он взял банку из моих рук и стал жадно глотать, почти не пережевывая. Первый контакт состоялся. Все-таки не мешало бы узнать его имя, если оно есть.
        Ночь выдалась холодная, ветер пробирал до костей. А мальчишка все еще был в одной пижаме. Дрожал, но жалоб от него я бы точно не дождался - не то воспитание. Да, мрачненькое детство… Если бы не голая земля вокруг, наверное, стоило бы развести костер. Я и сам давно не грелся возле огня. На таком расстоянии от города это почти на сто процентов безопасно. Ладно, в другой раз.
        До утра мы закрылись в машине, и я включил обогрев. Вскоре привык к духоте и паршивому запаху. В тепле меня разморило. Когда проснулся, уже рассвело. Парень смотрел на восходящее солнце. Надеюсь, Тень убережет его глаза. Я сходил по нужде. Он воспринял это как команду к действию и присоединился. Земля была влажной от росы и блестела, будто обледенелая. Мы добавили в нее еще немного влаги.

* * *
        Пустошь осталась позади, и теперь по обе стороны дороги тянулся молодой лес. Зелень шептала: еще поборемся. Промелькнул облезлый щит на согнутом ржавом столбе, но идеограммы были различимы. Обычный комплект - заправка, магазин, кафе. Я действовал по отработанной схеме. Метров за двести до объекта выключил двигатель, шагов за сто остановил машину. Приказал парню: «Жди здесь», - и отправился на разведку.
        В подавляющем большинстве случаев подобные предосторожности оказывались излишними. Но изредка я нарывался на семейку кротов, невесть как выживших за пределами города. И эти выжившие не могли смириться с тем, что кроме них выжил какой-то зрячий, да еще имел наглость ездить по дорогам. Меня выдавал шум автомобиля, который при спокойной погоде они слышат на гораздо большем расстоянии, чем две сотни метров. Я не рассчитывал застать их врасплох, но до сих пор с толком использовал свое единственное преимущество.
        Захожу со стороны леса. Первым делом заглядываю в сортир - верный признак обитаемости жилища. Все чисто - в смысле отсутствия свежего дерьма. В любом другом смысле место выглядит крайне заброшенным. Почти как обитель Матери Ночи.
        Миную пустые вольеры. Нет, не совсем пустые - в одном, запертом на засов, лежит куча костей, из которых при желании можно составить собачий скелет. Пес, должно быть, подох голодной смертью.
        Осматриваю люки зарытых в землю цистерн. Без свежих царапин. Открываю. Сухо, как в Сахаре. Горючим и не пахнет. Похоже, последняя капля испарилась из этих емкостей десяток лет назад. Зато в колодце на заднем дворе есть вода. Пить не рискнул бы, но если парень согласится помыться… Надо искупать его, даже если будет против. Нюх у меня не казенный, сколько можно издеваться.
        Проникаю в помещение кафе через незапертую заднюю дверь. Почти сразу же натыкаюсь на человеческий скелет, у которого не хватает одной руки. Судя по одежде, обуви и длинным волосам, это была женщина. Рядом валяются мобильный телефон и раскрытая книга, набранная обычным шрифтом, без всяких Брайлей. Спи спокойно, сестричка…
        Кухня. Ножей не осталось. На всякий случай открываю холодильник. То, что внутри, даже не смердит. Подвожу промежуточный итог: жратвы здесь нет, пить нечего, подходящих тряпок пока не обнаружено. Не переодевать же парня в женскую одежду, да еще снятую с трупа.
        Заглядываю в подвал. Ни одной завалящей банки. Не иначе, мои предшественники постарались. Выгребли все подчистую. Газовая плита не зажглась - похоже, баллон пуст. Придется разводить костер, чтобы согреть воду, да и самим потом согреться, если останемся на ночлег.
        Кафетерий разгромлен в результате давней заварушки. В стенах отверстия от пуль, повсюду осколки разбитых стекол и зеркал, столики перевернуты. Еще два скелета на полу. У одного проломлен череп. И тут же лежит топор.
        Подбираю солонки - в некоторых сохранилось по щепотке. Ну, спасибо, хоть какая-то польза. Остатки соли ссыпаю в свой особый пакетик для специй и прячу в карман. Проверено не раз (к моему сожалению): с солью или перцем можно съесть такое, чего ни за что не станешь есть без приправы, даже если сильно проголодался.
        Напоследок захожу в магазин. Подумав, выкатываю наружу пару колес для «ауди», прихватываю насос и кое-что из инструмента. В дальнем закутке поджидает приятный сюрприз: стеллаж с одеждой и прочим барахлишком вроде перчаток, очков и ремней. Отлично, мне давно пора обновить гардероб, и кое-что наверняка подойдет для парня.
        Ну, все. Пора возвращаться. Чтобы не терять времени даром, складываю поблизости от колодца костер из сухих веток и обломков стульев. Тут и топор пригодился. Когда огонь разгорается, отправляюсь к машине.
        Издалека показываю парню сложенный из пальцев знак «ОК». Спохватываюсь: вряд ли поймет. Но сдается мне, что он улыбнулся в ответ. А может, принимаю желаемое за действительное, и на самом деле сопляк никак не отреагировал. Сидит себе, спрятал глаза за Тенью, вспоминает ласковую бабушку и уютный подвал… Ладно, сам откроется, когда надоест играть в прятки.

* * *
        Я притащил его в магазин, подвел к стеллажу с тряпками и не без торжества сказал: «Выбирай». Появилось чувство, что впервые в жизни делаю кому-то подарок, хотя барахло не мое и добыть его мне ничего не стоило.
        Сначала он не обратил внимания на одежду. Он уставился на солнцезащитные очки. Наверное, мне, дураку, стоило выбросить их заранее, но теперь уже было поздно. Он разглядывал темные стекляшки, как завороженный.
        Чтобы вывести его из транса, я взял первые попавшиеся - это оказались узкие очечки с зеркальным напылением и надписью «condor» на дужках - и примерил на себя. Посмотрел на парня сверху вниз. Он посмотрел на меня снизу вверх. И вот тут мне уже не показалось - он ухмыльнулся хитро, точно прожженный меняла-крот. Знаю, парень, знаю. Вернее, не знаю, но догадываюсь: до твоей модели любому «кондору» все равно что пешком до луны.
        После этого он наконец расслабился и немного ожил. Убедившись, что с ним все в порядке, я оставил его перебирать запыленные сокровища - футболки с рисунками, джинсы, кожаные куртки с символикой автомобильных фирм, - а сам вплотную занялся тем, чтобы можно было находиться рядом с парнем дольше минуты, не зажимая нос.
        Здешняя ванна выглядела страшновато. Она была бурой, словно кто-то разделывал в ней туши или вскрывал себе вены - и притом не однажды. Поэтому я решил не травмировать хрупкую детскую психику. Сам не знаю, с чего я взял, что она хрупкая у того, кто просидел в одиночке лет восемь и не свихнулся. Ну, может, это я такой брезгливый. Вытащил из кухни во двор две огромные кастрюли, налил в них воды из колодца и водрузил над огнем.
        Минут через десять заметил, что мальчишка стоит в проеме задней двери и пристально за мной наблюдает. Поверх пижамы он напялил на себя черную футболку, явно выпущенную во времена Слепой войны. Это следовало из рисунка - скрещенные ружья на фоне маяка с бьющим в сторону лучом - и надписи «Покажи им путь к свету!». Лозунг изоляционистов смотрелся не очень убедительно на щуплой детской груди, однако стоило взглянуть на лицо парня, и все сомнения мгновенно улетучивались.
        Интересно, как скоро он попросит отдать ему стволы, которыми нас снабдила Мать Ночи?
        А пока что я велел ему раздеться и лезть в кастрюлю с горячей водой. Дабы он не подумал, будто его хотят сварить заживо, я показал пример и разоблачился сам. Впервые за две недели нормально помылся. Пацан повторял за мной, правда, очков так и не снял. Я не настаивал. У каждого свой способ сохранять уверенность. Лежал же на дне моей кастрюли нож, а под снятой одеждой - оба пистолета.
        Голый, он казался еще дохлее, словно его с рождения морили голодом. Жестокая все-таки штука эта кротовья власть. Тем интереснее становилось, что будет, когда наследник сдохшей Матери наберет силу. Пока он был у меня в руках. Я мог его прикончить. Но не исключено, что я обманывался на свой счет и на самом деле уже служил ему.
        От подобных мыслей голова шла кругом. Бесплодная и утомительная карусель. Я остановил ее. Занялся вещами простыми и понятными. Выживание - вот единственное, что имеет значение.
        В одних трусах-боксерах и сапогах, но с пистолетами, я прошлепал в магазин, где подобрал новую одежду для себя и парня - теперь уже по собственному опыту и разумению. А также рюкзак, две пары крепких ботинок, побольше носков, которых, как известно, много не бывает. Не забыл про трусы, ремни, перчатки, шапки и шарфы - на тот случай, если доживем до зимы.
        В общем, экипировались мы по полной программе, так, чтобы хватило надолго. Одетый во все неношеное, мальчишка долго топтался на месте, двигал руками, осматривал себя, будто привыкал к радикально изменившемуся облику. Ощущение чистоты ему явно нравилось. Потом он схватил свою вонючую пижаму и бросил ее в костер.
        Одобряю. Сжечь старую одежду, чтобы избавиться от прошлого - для начала хотя бы символически, - в этом что-то было. Я ему почти завидовал. Хотелось бы мне так же легко избавиться от осаждавших меня призраков. Но слишком многое приросло, сделалось второй кожей. Уже не снять, не отмыться и не очиститься огнем.
        5
        За годы странствий почти не осталось дорог, троп и лазеек, которых я бы не испробовал. Я имею в виду пути к океану. Ни одна из попыток пройти их до конца не увенчалась успехом, иначе меня бы сейчас здесь не было. Всякий раз я сталкивался с чем-то необъяснимым и непреодолимым (хотя при этом мог перечислить десятки вполне конкретных «разумных» причин) - и был вынужден отступать.
        Порой я начинал думать, что страна слепых никогда не отпустит меня. Каким-то мистическим образом я то частично утрачивал память, то упускал из виду ориентиры, то временно терял рассудок, то претерпевал измену всех шести чувств - однако в результате неизменно терял путь, ведущий к цели.
        Приближаясь к океану, я оказывался на территориях, где мне препятствовали не только кроты. Не иначе, сама природа начинала сопротивляться моим устремлениям. Подобное подозрение не означает, что я хотя бы на минуту забыл о своем ничтожестве. Просто давно убедился, что даже природа не играет по правилам, когда Господь отворачивается. Пресловутые законы мироздания нарушаются сплошь и рядом; эти законы - только ширма для обделывания темных делишек, которые почему-то называются магией. Но и магия всего лишь хорошо или плохо маскирует ложь - в зависимости от мастерства исполнителя и способности к преодолению иллюзий.
        А тот, кому не хватает своего света, обречен до смерти блуждать в чужой темноте.

* * *
        Следующую остановку мы сделали в городке, состоявшем из единственной улицы и трех десятков домов. В лучшие годы его население едва переваливало за сотню; теперь тут вряд ли нашлась бы и сотня крыс. Тем не менее сначала я пробил его навылет, не снижая скорости, благо дорога была свободна, а потом, убедившись, что все тихо, вернулся обратно.
        Считать крыс взбрело мне в голову не случайно. Слишком часто я сам становился двуногой крысой, не упускавшей возможности порыться на помойке, в которую превратилась некогда мнившая себя великой цивилизация. Спасали только гигантские размеры этой помойки - уцелевшим хватало скопившегося мусора на протяжении многих лет.
        Городишко принадлежал к самой завалящей ее части. Здесь я раздобыл всего-то початую бутылку коньяка, спрятанную за иконостасом местной церквушки, и костяшки домино, которые собрал среди настоящих костей четырех человек, чтобы было чем развлечь мальчишку в дороге.
        Я разрешил ему повсюду ходить со мной, пусть привыкает. По крайней мере, он умел бесшумно двигаться, не боялся мертвецов и пока не причинял мне особых хлопот. Правда, до сих пор мы не сталкивались с кротами и опасными для рассудка прелестями прибрежных территорий, а это почище проломленных черепов и окровавленных ванн.
        Все еще впереди. Надеюсь, парень принесет мне удачу. Потому что в противном случае придется с прискорбием констатировать, что он отбирает слишком много моего света .
        Вот только сплавить его будет некому. Разве что кротам.
        Шутка.

* * *
        С некоторым опозданием обнаружил, что круиз-контроль до сих пор работает. Это как с часами, исправно тикающими сотню лет. Мысль о том, что автоматы вращаются на своих орбитах, посылая сигналы крысам вроде меня, которых наверняка остались считанные единицы, дает почувствовать свою исключительность. Вся эта спутниковая группировка - чем не забытые, медленно умирающие боги и демоны прошлого? И только случайно припадая к их электронным алтарям, с удивлением вспоминаешь, что когда-то они были всевластны. Но больше никто не приносит им жертвы, и их эманации растрачиваются впустую. Каждый выход на связь, каждый запрос снизу - моя тусклая свечка в их незримом храме. На сколько бы лет еще ни хватило ядерных силовых установок и солнечных батарей, смерть ничтожества вроде меня, абсолютно незаметного в планетарном масштабе, или отказ последнего «цыгана» будет означать, что брошенные боги мертвы окончательно. Так что лучше им позаботиться обо мне, пока не поздно. Смахивает на шантаж? Возможно. Но иногда это работает. И они внимают небрежным молитвам.
        На жидкокристаллической карте вырисовывался большой город в ста километрах впереди - один из нескольких на пути между мной и океаном. Пристанище кротов. И его уже не объехать - в баке «ауди» заканчивается горючее. А значит, для меня заканчивается относительно спокойная жизнь, продлившаяся чуть больше суток. Теперь посмотрим, чем окажется мальчишка: моим талисманом или черной меткой судьбы.
        На тот случай, если все-таки талисманом, я решил хоть немного увеличить шансы. Остановился и достал новый ствол. Навинтил глушитель, передернул затвор, проверил спуск. Машинка работала четко. Не знаю, как насчет вина, но в оружии он разбирался - я имею в виду того, кто ведал подбором арсенала в запасниках Матери Ночи.
        Ну что же, пора вплотную заняться воспитанием. Для того меня и наняли. Начнем с азбуки, хотя книжки подождут. Показал парню, как обращаться с пистолетом. Заставил повторить все действия трижды - сначала без патрона в стволе. Предохранитель, перезарядка, спуск… Затем отвел в сторону от дороги, расставил на пригорке пустые консервные банки и велел стрелять с десяти метров. Не ожидал, что выйдет толк, уж слишком хлипок был пацан.
        И действительно, при первом выстреле ему едва не вывернуло отдачей суставы. Он насупился и снова выпрямил руки, несмотря на боль. Я стал у него за спиной и для подстраховки прижал ему вывихнутые локти. Мелькнула мысль, какого черта я это делаю. Соваться в кротовник с таким напарником - чистое самоубийство. Или грязное убийство - смотря кого из нас твари оставят в живых, чтобы получить удовольствие. То есть пытать.
        Пушка была слишком тяжела для него и будет тяжела еще несколько лет. Он прицеливался слишком долго, на точный выстрел рассчитывать не приходилось. Я ощутил зарождающуюся дрожь в его конечностях. Как только мальчишка понял, что я собираюсь взять прицеливание на себя, он нажал на спуск.
        Банку снесло, и я похлопал его по плечу. Он улыбался.
        Но я-то видел: он не должен был попасть.
        Меня одолевали противоречивые чувства.

* * *
        Я проезжал через приближающийся город лет семь назад, и, помнится мне, кротов там были сотни, если не тысячи. Едва унес оттуда ноги, прихватив с собой пару свинцовых бляшек в заднице, а оставил на тамошнем асфальте пол-литра крови, сгоревшую тачку и все свои иллюзии относительно превосходства горбатого короля в стране слепых. Так что никакой радости при виде знакомых мест я не испытывал. Не надо быть пророком, чтобы догадаться: если обстоятельства и меняются, то не в лучшую сторону.
        Заправка, расположенная на городской окраине, оказалась высосанной досуха, как и три предыдущие. Дальше я решил не ехать, чтобы не дразнить дьявола. Из «ауди» получился бы симпатичный стальной гроб на двоих, однако мне она все-таки больше нравилась в качестве средства передвижения. Поэтому я загнал машину в первый попавшийся пустой бокс - один из трех, принадлежавших когда-то небольшой станции техобслуживания. В двух других догнивали основательно выпотрошенные микроавтобусы. Поблизости находился также въезд на подземную стоянку, но сунуться туда добровольно мог только придурок. Или крот.
        Вопрос, что делать с парнем, теперь встал в полный рост. Взять его с собой означало связать себя по рукам и ногам. Если оставить в машине, где гарантия, что твари не доберутся до него раньше, чем я вернусь? С третьей стороны, я хотел увидеть, как он проявит себя в деле. «Не рановато ли?» - раздался голос Сидящего В Печенках. По-моему, нет. В первый раз я стрелял в человека примерно в таком же возрасте. И меня не охраняла чужая Тень. Но что я мелю, глупец? Только сейчас дошло: раз я выжил, как можно быть уверенным, что меня не охранял чужой Свет?
        Чем дольше думал, тем сильнее становились сомнения. Мальчишка по-прежнему выглядел безобидным и жалким. Однако меня схватила за яйца настоящая паранойя. Уже казалось, что при первом удобном случае он выстрелит мне в затылок. Или сдаст соплеменникам, как только те обнаружат свое присутствие, - что бы там ни рассказывала Мать Ночи. Черт знает, что у него на уме. И есть ли там вообще что-нибудь, кроме призраков, оставленных старухой, и видений, пропущенных сквозь стеклоподобные фильтры Тени. Возможно, сопляк блуждал среди преломленных и искаженных до неузнаваемости образов реальности, а я был одним из них - непредсказуемым, опасным, подлежащим уничтожению. Мой же истинный статус мог оказаться унизительным и равносильным приговору: вовремя подвернувшийся под руку курьер для перевозки особо ценного груза. После того как груз доставлен, от курьера избавляются. Использованные презервативы выбрасывают, не так ли?
        Шарманка у меня в башке наигрывала все более изощренные варианты одного и того же навязчивого мотива. Превосходство, доминирование, использование, подчинение, рабство, предательство, измена… И в какой-то момент в этом почудилось что-то до боли знакомое. Вероятно, так проявляла себя относительная близость океанского берега. И не это ли имела в виду старуха, когда предупреждала: «Будет больно»? Впрочем, моим ощущениям еще было очень далеко до сверлящей пытки, от страха перед которой болевой центр непонятным образом заставлял заранее содрогаться.
        В конце концов я все-таки решил совершить вылазку в одиночку. Если парень будет сидеть тихо, а я все сделаю быстро, риск сведется к минимуму.
        Первым пунктом в списке необходимого стояло горючее. Добывать его - занятие не для ленивых. Случалось, неделю угробишь, пока наберешь канистру. Иногда и месяц проходит всухую. А насмешки судьбы бывают просто убийственными. Например, когда находишь цистерну с горючим - и ни одной дерьмовой бутылки под рукой. Хоть купайся одетым, а потом отжимай.
        Ни на что не надеясь, я проверил баки микроавтобусов. Бог не лотерейщик - пусто.
        Велел парню ждать. Не сказал, правда, как долго. И что ему делать, если не вернусь. Просто не смог придумать. Достал из багажника пластмассовую канистру, обрезок резинового шланга и двинулся по направлению к жилым кварталам. По-моему, когда-то они назывались именно так.
        6
        С тех пор прошло шесть часов. Сижу за балюстрадой, ограждающей стоянку возле какого-то театра. Брызгает противный мелкий дождик. Настроение - хуже некуда. Неподалеку бродят кроты. Горючего в канистре - на три пальца; высосал из бака брошенной «хонды». Перспектива не радует: скорее всего, придется прорываться с боем. Кротам известно, что я где-то здесь. Не знаю откуда, но известно. Вроде ничем себя не выдал. Должно быть, опять началась проклятая игра под названием «Пошел вон от берега!». Но на этот раз я не поверну обратно. Пройду по намеченной дорожке до конца. Или дорожка кончится, или кончусь я. Если не сейчас, то когда же? Еще раньше, глядя на парня, понял, что у меня остается совсем мало времени.
        Кроты собираются на подходах к площади. Их оружие поблескивает сквозь сетку дождя. Капель заглушает прочие звуки. Мне это на руку, а кроме того, с моей позиции открывается неплохой обзор. Три улицы уже перекрыты. Единственный путь к отступлению лежит через здание театра и дальше через одичалый парк. Странно, что твари не пытаются этот путь отрезать. Явно осторожничают, чего-то избегают. Но не меня же. Начинаю думать, что причина - в парке. Или в самом театре. В общем, где-то поблизости. Ладно, где наша не пропадала. Как говорится, враг моего врага…
        Направляюсь к главному входу своей фирменной походкой. Подошвы беззвучно - для меня беззвучно - соприкасаются с растрескавшимися плитами. Несмотря на лужи, ни единого всплеска. Поднимаю взгляд. На фасаде здания на удивление хорошо сохранились огромные лепные маски. Не сказать чтобы симпатичные; от некоторых мороз по коже. У меня-то!..
        Вот она - первая морщина на прежде гладеньком личике реальности. Иррациональный страх - верный признак начавшегося искажения. На жутковатые и явно меняющиеся маски по большому счету плевать, но аберрации восприятия заставляют меня нервничать. Так легко потерять себя в бесконечности несуществующих кривых зеркал. Разобьешься стеклянным гоблином - потом хрен соберешь осколки. Это не я придумал. Даже не знаю, как выглядят гоблины, тем более стеклянные. Кто-то когда-то мне рассказал. Но кто и когда?
        Пробираюсь через темное фойе, где меня обступают силуэты: костюмы, внутри которых нет тел. Стрелять даже не приходит в голову. Что толку? Пустые оболочки, шляпы, маски, перчатки парят вокруг; костюмы и платья в точности повторяют человеческие движения, наполняют пространство запахом нафталина, задевают пыльными рукавами. Раскрытый веер касается моего лица - и на мгновение вспыхивает воспоминание. Чужое воспоминание…
        Старый, веселящийся перед смертью мир. Твой последний выход в свет. Женщины в платьях с обнаженными плечами, но кутающиеся в меха, томное обмахивание веером, тонкие ароматы духов, сверкающие бриллианты. Где-то в отдалении звучит струнный квартет, плывет сигарный дымок. Оценивающие, изнурительно пристальные взгляды со всех сторон. Они жадно высасывают твою сумеречную красоту, а ума ты лишилась давно, иначе тебя бы здесь не было… Со своим спутником ты перемещаешься в ложу. Темнота. Ожидание. Похлопывание веером по ладони. Конический луч света. На донышке конуса - слепой дирижер в темных очках. Двести человек следят за его руками. Доминирование. Подчинение. Власть музыки и темноты. Ты растворяешься в невещественном. А потом ты роешься во прахе…
        Стиснув зубы, продолжаю идти. Пытаюсь прогнать видения. Что бы ни мерещилось, надо выбраться отсюда и вернуться на станцию техобслуживания. Парень ждет. Возможно, еще ждет. Если, конечно, не крался вслед за мной и не навел кротов на добычу.
        Мертвенно отсвечивает паркет - будто одеревеневшая и отполированная до блеска лунная дорожка. Ее пересекают тени. Передо мной возникает женское платье, а над ним - маска. Двигаются отдельно друг от друга, пляшут, словно воздушные змеи. Где же та, кому они принадлежали? Нахожу ответ, беру его из ложной пустоты: за пределами моего света . На самом деле это ничего не объясняет. Маска бела, как снег; ярко-красные губы сложены в замороженную улыбку; вокруг прорезей для глаз - россыпи золотых блесток, красивые узоры с павлиньих перьев. И две кровавые слезы текут по щекам…
        Делаю очередной шаг вперед, маска не отодвигается. Платье тоже. Тьма не отступает. Моя рука с пистолетом почти на талии еще не воплотившейся участницы маскарада. Обнимаю ту самую обманчивую пустоту. Вот, уже не пустоту. Темнота наполняется чем-то головокружительным. Наконец ощущаю упругое тело под своей рукой. Аромат женщины щекочет нервы, щекочет мозг, щекочет инстинкты. Приятная тяжесть ее головы у меня на плече. Шепот перетекает в ухо сладкой отравой; шевелятся нарисованные губы, касаются моей кожи. У меня встает. Тут они верно рассчитали: много ли мне надо? Погрузиться в темноту соития. Забыть о своем ничтожестве и обреченности. Забыть обо всем и обо всех. О слепых тварях и мальчишке. Об океане и острове.
        Едва переставляя ноги, тащу на себе сгусток своего вожделения. « Куда же ты, дурачок? - шепчет некто из-под маски. - Там, снаружи, боль, страх и одиночество. С нами ты не будешь один. Мы останемся вместе навечно. Здесь тебе нечего бояться. Сюда не приходят кроты. Мы будем танцевать и любить друг друга до конца темноты. И еще… Я хочу тебя прямо сейчас, малыш …»
        Ее рука у меня в паху. Черт, это слишком для того, кто никогда не спал со зрячей! Темнота отрастила себе руку. Я в ее власти. В ее пасти. Или уже во чреве? Погибаю. Она поглощает своих любовников целиком.
        «Откуда ты знаешь, мой сладкий? Разве я тебя уже проглатывала?»
        Не помню. Ничего такого не помню. Но откуда-то знаю.
        «Забудь и наслаждайся любовью. Слишком много было боли, слишком мало любви…»
        Рука медленно мастурбирует меня. Время останавливается. Чтобы запустить его снова, требуется гигантское усилие воли. Я кончаю и нажимаю на спуск одновременно. Можно сказать, стреляю из обоих стволов. Маска раскалывается; фрагменты лица мгновенно складываются по-новому - это тоже лицо, но совершенно другое, и то, что у него нет глаз, а рот перекошен, не имеет значения.
        « Зачем ты так поступаешь с нами, дружок, - укоризненно шепчет тьма. Деформированные губы - словно разорванные черви. - Убиваешь нас любовью… Но и здесь хорошо… Давай сделаем это снова …»
        У меня в джинсах растекается стремительно остывающая сперма. Такое впечатление, что обоссался от страха. При каждом шаге ощущаю омерзительный холод в паху и на бедрах. Становится трудно дышать. Это истлевшее платье накрывает лицо. Сдираю его, будто паутину. Вижу искаженную маску, плывущую сбоку от меня и чуть позади. Ниточка шепота, протянувшаяся к моему уху, готова вот-вот оборваться. А я еще не услышал чего-то важного…
        Рукав смокинга у меня на плече. Дружеское поглаживание. Представляю, что было бы с кротом, попади он на этот безумный карнавал! Но нет, это забава для избранных, эти «артисты» явились специально по мою душу. Это приглашение присоединиться к славной компании обреченных. Тут веселятся до сих пор, прожигают уже потерянную жизнь.
        «Разве ты не один из нас?»
        А как насчет парня, оставшегося ( «или брошенного тобой?» ) в машине? Его они тоже обрабатывают? Надеюсь, он в безопасности. Но все равно - мне лучше поспешить. Невзирая на дымящуюся сигару, что парит чуть выше пустого рукава. На ней следы от зубов. А дым навевает морок.
        Ты снова и снова приходишь сюда. Здесь женщины, прячущиеся в сумерках от наступающей старости. А те, что помоложе, мечтают подороже себя продать. Здесь друзья, в обнимку с которыми ты совершаешь медленную и, в общем, приятную прогулку к смерти. Здесь тебе кажется, что ты чего-то стоишь, и очередная интрижка поддерживает тебя в твоем заблуждении. Здесь каждый лжет каждому и самому себе. Это такой удобный неписанный закон. Кодекс бесчестья, превращенный в свою противоположность. Непристойна только бедность… Женская кожа пахнет деньгами. Тебе нравится этот запах. Он вызывает ностальгию по тем временам, когда деньги пахли женской кожей… Деньги - твоя Тень. Кровь Спасителя в золотой чаше - символ твоей религии. На рождественской распродаже ты купил себе карманного бога, с которым беседуешь ночами по мобильному телефону, когда твои любовницы засыпают… Потом все застилает кокаиновая метель в хрустальном шаре провидицы. Изморозь выпадает на твоих извилинах… Подкрадывается старость, и ты покупаешь врачей, которые делают тебя младенцем. Ты проживёшь эту жизнь снова. Ночи схлынут, как пена шампанского.
Проклятые безмозглые детки промотают все отвоеванное у мира с таким трудом, все обретенное в обмен на время, совесть и самоуважение. Природа отдохнула… Ты узнаешь, какова обратная сторона медали. Ты глотнешь дерьма и гноя. Ты познакомишься с людьми, ночующими на тротуаре. Ты почувствуешь, как яд бесконечных сожалений растворяет твои мышцы и кости. Упав навзничь, ты увидишь в равнодушных небесах ледяные и тусклые звезды отверженных. Однажды у тебя заберут мобильник, и ты больше не сможешь беседовать со своим богом. Да и зачем? - он давно не может сказать тебе ничего утешительного… Начнется война с кротами. Лишенный всего, ты попросишь пустоту о смерти, но тебя пригласят сюда, где вечеринки никогда не кончаются, а искушения застывают в неотразимо красивых жестах соблазнения. А потом появится зрячий, у которого совсем мало света, но и этого окажется достаточно, чтобы ослепить тебя, - ведь ты слишком долго пробыл в темноте…
        Десять самых долгих шагов в моей жизни. Клетчатый костюм паяца распахивает передо мной двери. Кажется, слышу перезвон бубенцов дурацкого колпака, но скорее всего это звенит в ушах мертвая тишина. Толпа тряпичных пустотелых кукол остается позади.
        Вхожу в зрительный зал. Здесь никого нет и почти совершенно темно, если не считать единственного косого луча света. В этом луче двигается красная перчатка, вынимающая колоду карт из лифа цыганского платья. У темноты нет плоти; ей нужны послушные вещи, чтобы показывать фокусы. Или нечто большее, чем фокусы.
        Пользуясь относительной свободой передвижения, стараюсь побыстрее пересечь пустой зал и при этом не смотреть на сцену. Боковым зрением все же улавливаю происходящее: возникают и рушатся карточные домики; пепельно-серые голуби появляются из ниоткуда и, хлопая крыльями, исчезают в темноте за пределами луча; кружатся розовые лепестки; из опрокинутой чашки выливается вода и тут же рассыпается кристаллами льда…
        Сворачиваю к боковым дверям. Заперто. Стреляю в замок. Бесполезно. Снаружи стальной засов. То же самое с противоположными дверями. Ничего не остается, кроме как подняться на сцену. Справа от меня овраг оркестровой ямы, слева - закрытый занавес.
        У красной перчатки появилась пара. Одна делает знак приблизиться, сгибая и разгибая указательный палец. Другая держит извлеченную из колоды карту рубашкой ко мне. В платье, украшенном увядшими цветами, появляется пулевое отверстие; в остальном эффект не больше, чем от дуновения сквозняка. Я даже не заметил, как выстрелил. Перчатка качает пальцем у меня перед носом. Дескать, так просто от нас не отделаешься…
        Ищу проход в складках занавеса. Поднимается густое облако пыли. Какое-то время невозможно дышать и ни черта не видно. Теряю ориентацию. Ну и где же вы теперь, шаловливые красные ручки?
        Ощущаю, как что-то проскальзывает в карман куртки. Клочок бумаги. Или карта. Или открытка на память. Ладно, сейчас не до этого, потом разберемся. Если для меня наступит «потом»…
        Пальцы нащупывают бахрому, которой отделан край занавеса. Совершаю несколько трудных шагов вслепую. Судорожный вдох. Никогда не думал, что можно так обрадоваться наступлению полной тишины, темноты и отсутствию прикосновений. Три младшие сестрички смерти посетили меня одновременно. Надеюсь, этот парад темных планет не означает, что где-то поблизости притаилась старшая…
        Такие минуты ценятся дорого. Иногда одна может сойти за вечность. Отстраненность. Безвременье. Граница, предел существования. Сознание сжимается в точку. Затем начинается пульсация.
        Страх накатывает липкими волнами - страх без примеси ложных причин и без отвлекающей игры воображения. Вскоре это уже не волны, а удары стилетом - страх голый, острый, жалящий, как электрический ток. Цепляюсь хотя бы за него - больше ничего не осталось. Не сопротивляюсь. Когда-то, давным-давно, Санта научил меня: кое-чему невозможно сопротивляться; надо глотать дозу. Зато, если выживаешь, приобретаешь иммунитет.
        Санта, Санта… Моя боль, моя тоска, моя память. Наконец что-то мое ! Если нет света, пусть спасает страх - весь, явный и подавленный, скопившийся за годы звериного одиночества и непрерывного бегства.
        Становлюсь судорогой чистейшего ужаса, которая может привести к остановке сердца. Чувствую себя так, будто в меня одновременно попала сотня разрывных пуль. Змеями извиваются кишки. Отрыгиваю то, что было в желудке… и, кажется, то, чего там не было. Небольшие твердые предметы правильной формы. Прямые углы и гладкие грани. Если через глотку могут пролезть костяшки домино, то, по ощущениям, это они и есть. Глотка превращается в туннель, сквозь который исторгается целый поезд сцепленных друг с другом гробов. Пытка кажется нескончаемой. С каждым спазмом выталкиваю из себя по нескольку штук. Они падают на пол с глухим стуком. Не думал, что страх может окостенеть внутри, а потом вот так выйти наружу. И покинуть меня надолго. Не скажу, что навсегда, - но в тот момент чувствую себя полностью и окончательно извергнутым трясиной.
        Вспыхивает свет. Яростно вонзается в зрачки. Наступает слепота - надеюсь, временная. Очень надеюсь.
        Остается выжженная на сетчатке картинка: пространство за сценой, загроможденное механизмами, фрагментами декораций, обломками иного существования. На полу - пятна грибка. Несколько скелетов - как же без них. Свисающая сверху сеть тросов и талей напоминает то ли такелаж выброшенного на берег и занесенного песком парусного судна, то ли виселицу, которую нарисовал палач, одержимый техническим прогрессом.
        Боль стекает по нервам, будто по кровостоку ножа. Свет по другую сторону плотно сжатых век становится терпимым, можно впустить. Вижу то же самое. Декорации не оживают, скелеты не пляшут, корабль не плывет. Реальность стала на якорь. Только надолго ли?
        Осматриваю себя. Все не так уж плохо. В паху под джинсами и трусами ощущаю коросту затвердевшего семени, но в целом, можно сказать, дешево отделался. Даже на халяву получил удовольствие - трахнулся с призраком оперы.
        В одной руке держу пистолет, что совсем не удивляет. Было бы хуже, если бы потерял. Вторая пушка в кобуре, ножи на месте. Даже умудрился не бросить канистру. Впрочем, немудрено: пальцы до сих пор сведены судорогой. Постепенно отпускает…
        Поднимаю взгляд. Вокруг странный, дымящийся свет. Которого, вроде, не должно быть. Который, вроде, давно потерял право на существование, но кто-то протащил его сюда контрабандой. «Дымят» голые уцелевшие лампы, покрытые густым слоем пыли. Протянутые вдоль стен кабели и провода опутаны бахромой какой-то плесени. Она колышется, будто щупальца медузы, и кажется живой.
        С ручки включенного рубильника свисает красная перчатка. Спасибо труппе за последний привет. Хотя это уже смахивает на магию.
        Кое-где искрят контакты. Попахивает большим пожаром. Похоже, у меня мало времени.
        Тем не менее достаточно, чтобы рассмотреть карту, которую сунули мне в карман. Или открытку. Или еще какой-нибудь кусок дерьма…
        Рисунок без полутеней в темно-лиловых тонах, с обведенными контурами, что-то похожее на кадр из комикса. Аллея ночного парка. Горит фонарь. Скамейка на переднем плане, но не на свету. Почему-то я уверен, что все детали имеют значение. На скамейке сидит то ли женщина, то ли подросток - признаки пола теряются в складках подпоясанного веревкой балахона. На груди медальон в виде диска с пятиконечной звездой. За спинкой скамейки стоит фигура в саване. Нет, скорее в монашеском одеянии. Капюшон поднят. Под капюшоном нет лица. Ничего, кроме темноты. Стоящий закрывает ладонями глаза сидящего. Игра «Угадай, кто пришел». Кажется, я ничего не упустил. А, вот еще надписи очень мелкими, на пределе различимости, буковками по верхнему и нижнему краям карты: «Санта-Клаус приходит ко всем».
        Значит, все-таки открытка. Кладу ее обратно в карман. Надо будет подумать об этом на досуге. Хотя уже сейчас точно знаю: совпадение имен, пусть даже частичное, мне совсем не нравится. Хватило бы одного раза, чтобы клиент помучился, пытаясь поймать за хвост ящерицу. Два раза - явный перебор. Чувствую себя обворованным - как если бы кто-то украдкой залез в мою голову и выудил из нее сны.
        В глубине помещения с треском вспыхивает электрическая дуга, рассыпая снопы искр. От нее загорается свисающая драпировка. Огненные дорожки весело разбегаются в стороны. Пахнет озоном. Пора на выход.
        Продираюсь через хитросплетение канатов. Скрипят сочленения и блоки. Позади что-то падает, и вся эта потерявшая пальцы гигантская колыбель для кошки приходит в угрожающее движение.
        Пламя стремительно распространяется. Хрупкое равновесие нарушено. Ловушка пожирает саму себя. Я же выскакиваю в темный коридор. Сюда огонь еще не добрался. Дважды сворачиваю - никаких мыслей, бегу вслепую, на чистом инстинкте. Почуяв близость свободы, разгоняюсь в узкой кишке. Всей своей массой пробиваю баррикаду из полусгнивших ящиков, а заодно и ветхую заколоченную дверь.
        С грохотом вываливаюсь наружу, в ночь, прохладу и дождь. Шум уже не имеет значения - «кроты сюда не приходят» . Что-то подсказывает мне: парк - место ничуть не более приятное и полезное для рассудка, чем здание театра. Но, пока есть возможность, с наслаждением глотаю чистый воздух. Дождь - будто холодный компресс на лоб. Медленно остываю.
        Подношу к глазам руку - на запястье мерцает циферблат часов. Механизм, имеющий столетнюю гарантию, исправно передвигает стрелки, и те показывают два часа. Надо полагать, после полуночи. С ума сойти - с тех пор как я сунулся в этот долбаный дом престарелых для призраков, прошло больше половины суток. А мне казалось, от силы минут двадцать. Не помню, чтобы хоть раз мочился. Проклятый иллюзион. Я потерял уйму времени и продолжаю его терять. Теперь парню точно крышка.
        Нет причин торчать здесь. Парк ждет, разбухший от темной влаги. И от того, что там еще притаилось… По крайней мере, есть шанс оставить кротов в дураках.
        Бреду по колено в густой траве. Через минуту обе штанины промокают насквозь, и ноги становятся тяжелыми, будто к ним привязали гири. Надо выбираться на аллею.
        Ломлюсь через кусты, точно медведь-шатун. Мешает канистра, но бросать ее не собираюсь - если, конечно, не придется отстреливаться из обеих пушек.
        Врезаюсь во что-то металлическое. Ограда или скамейка. Застываю. Вокруг тьма кромешная; когда же включится наружная подсветка? Или огонь тоже был иллюзией?
        Жду, стараясь потише дышать. Больше ничего не остается. Намок, ни черта не вижу. Легкая добыча, а бессилие выводит из себя. Каждая секунда может оказаться последней. Резиновое время растягивается, как лапы чудовищ в кошмарном сне.
        Наконец понемногу разгорается зарево пожара. За деревьями по-прежнему ничего не видно, но каждая капля дождя становится микроскопической линзой, преломляющей далекий свет. В этом эфемерном сиянии различаю уходящую в обе стороны аллею, фонарные столбы, скамейку.
        Знакомая картинка. Не хватает только парочки играющих в «Угадай, кто пришел». Впрочем, до меня тут же доходит, что я и есть один из них. Кто сказал, что гадание - обман? А ведь с меня не взяли ни гроша. Спасибо, красные перчатки. Я даже готов претерпеть чужие ладони у себя на глазах - ради того, чтобы конце концов увидеть все в истинном свете.
        А если открытка - предупреждение? Тем более спасибо. Санта-Клаус придет? Ну что же, сказано вполне внятно. Хрен с ним, пусть придет хоть кто-нибудь! Под капюшоном нет лица, и, как свидетельствуют виденные мной скелеты и трупы, слишком многие перед смертью так и не поняли, кто сыграл с ними втемную в конце их жалкой жизни. С чего я взял, что окажусь счастливым исключением?
        Надо идти дальше, однако стою, будто прикованный к месту. Чего-то не хватает, чтобы сложить мозаику и закрыть тему. Что-то еще было на картинке. Что-то, ускользнувшее от внимания.
        Достаю открытку. Нет, слишком темно. Пытаюсь восстановить изображение в памяти. Аллея. Ночь. Фонарь. Скамейка. Бессмысленный и тусклый свет…
        Может, дело в фонаре? Изучаю натуру: ряд темных столбов, смахивающих на виселицы с поникшими головами фонарей. Не нахожу подсказок. Но и уйти не получается. Тем временем уже запылала крыша театра, и в парке стало значительно светлее.
        Снова пытаюсь поймать ускользающий смысл, изучая кусочек картона. Волосы на голове начинают шевелиться. Это не имеет отношения к ветру. Это, наверное, имеет какое-то отношение к электричеству. Во всяком случае, из глубины парка надвигается что-то вроде блуждающего разряда.
        Навершия фонарных столбов вспыхивают подобно огням Святого Эльма на мачтах корабля. Но откуда, черт подери, я хоть что-нибудь знаю о кораблях?! А что говорят мне слова «Святого Эльма»? Ладно, придет Санта и все объяснит… Я вижу переливающееся мерцание жидкого света - подобие полярного сияния, только не в небе, а ближе, гораздо ближе - в кронах деревьев. Красота такая, что захватило бы дух, если бы мне вдруг расхотелось жить.
        Ох, мать моя женщина, надо сматываться отсюда, но куда? Сзади - пожар, по сторонам - кроты, впереди - вот это . И не в кого стрелять. Совершенно.
        Взгляд возвращается к открытке. Кажется, надписи - чистая правда. Санта-Клаус пришел и ко мне. Полный и окончательный Санта-Клаус…
        Вокруг с треском сворачиваются и чернеют листья. В голове гудит; на руках гроздьями повисли голубоватые искры. Красиво до чертиков - будто надел перчатки из горячего инея или звездного света… Пистолет нагрелся, канистра тоже. Кажется, я близок к тому, чтобы устроить себе красивые похороны с фейерверком.
        В панике шарю глазами по рисунку. Только сейчас замечаю едва обозначенный легкими штрихами прямоугольник под скамьей, справа от ног сидящей фигуры. Удивляясь своей тупости, постигаю, на что намекал художник. Бросаю канистру, сую пушку в карман. Хватаюсь за скамейку.
        Неподъемная, сволочь. Да и вросла в землю вдобавок. Пытаться сдвинуть - занятие бесполезное. Тогда наваливаюсь на спинку, надеясь опрокинуть. Выдираю из грязи. Скамейка падает в траву, задрав кверху чугунные лапы.
        Ковыряюсь в многолетних напластованиях мусора. Аллея наполняется шипением - это испаряется вода в лужах. И не только. Вода испаряется повсюду, где она еще осталась. Дождь идет по-прежнему, но капли исчезают, не долетая до земли. Аллею покрывает ковер из опавших свернувшихся листьев. Чувствую себя так, будто у меня за спиной восходит невидимое палящее солнце. Вспоминаю, что Черное Солнце - божество кротов… если верить кротам. Перед смертью даже твари говорят правду. Значит, время правды наступает, когда становится слишком поздно?
        Есть! Нащупываю металлическую скобу. Ломая ногти, откидываю ее. Готов к худшему - к тому, что петли проржавели и скоба останется у меня в руке. Собрав оставшиеся силы, тяну на себя.
        Крышка поддается с чавкающим звуком. Из отверстия тянет влажным холодом. Приятный контраст - ведь от собственной рожи можно прикуривать.
        Хватаю канистру, пока не взорвалась. Достаю пистолет, без которого руке так одиноко. Ныряю вниз, не задумываясь о последствиях. Терять нечего, разве что пропущу предсмертное видение. А если рай и преисподняя вдруг поменялись этажами, то придется ангелам подождать еще немного. Но жертву в виде отсрочки вечного блаженства я готов принести. Спрашивается - ну не дурак ли? Кто же тебе ответит…
        Неужели и ад пока меня отпускает? Что-то подозрительно легко. Знать бы кому - поставил бы свечку.
        Каменные ступени, узкий наклонный коридор, ведущий в глубину подземелья. Ход с арочным сводом. Вода хлюпает под ногами. И не испаряется - вот что главное.
        Кладка здесь такая старая, что, кажется, все может обвалиться от слишком громкого звука. В пяти шагах уже царит мрак, и эта дистанция быстро сокращается. Удаляясь от люка, окончательно отрезаю себя от света.
        Бреду на ощупь, то задевая стены плечами, то низкий свод - головой. Смотрю на циферблат часов - двенадцать радиальных штришков фосфоресцируют во мраке. Симметрию нарушают стрелки, вырезающие аккуратную четверть. После атаки голубых огней они сияют гораздо ярче. М-да, не хватануть бы мне лучевую болезнь… Ладно, если механика не врет, а я не свихнулся, сейчас три часа ночи. Это что же получается? Скоро сутки как не жрал и не пил, но не чувствую ни голода, ни жажды. Вот жалость к сопляку испытываю. Когда о нем вспоминаю.
        Иду вслепую. Две сотни шагов по щиколотку в вонючей воде.
        А потом впереди вспыхивает огонек зажигалки.
        7
        Признаться, мелькнула безумная надежда, что это Санта. Кто еще мог прийти на помощь, вернувшись из небытия, - так вовремя, когда одолела безысходность, и так обыденно и спокойно, словно выполняя привычную работу? Спасти напарника, окруженного кротами? Плевое дело: вращаешь колесико, высекаешь искру, делишься своим светом - и все проблемы позади. Ну, почти все. Вам обоим остается выбраться из подземелья и найти машину, в баке которой достаточно горючего, чтобы смотаться из города…
        Мгновение спустя надежда сдохла. Я знал, что мертвые не возвращаются, все это чушь собачья, не более чем острая вспышка тоски по Санте. Сперва я увидел руку, державшую зажигалку, а затем и лицо того, кто ждал меня, обманув мои ожидания.
        Несмотря на мрак подземелья, мальчишка так и не снял свои чертовы очки. Резкие колеблющиеся тени состарили его лет на пятьдесят; глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Он превратился в жутковатого лилипута с плавящимся восковым лицом. Впрочем, таким он казался недолго.
        Испытывал ли я радость и облегчение? Ну, наверное. Но гораздо сильнее было чувство тревоги. И, конечно, никуда не делось подозрение, что меня используют. А «награда» за это всегда одна, без вариантов: валясь с ног от усталости, ты приходишь туда, где тебе обещана теплая мягкая постель. Падаешь, содрав с себя заскорузлую рубаху и грязное белье, но вдруг ощущаешь цепенеющим телом холод и твердость могильной плиты. И не только снаружи, вот что неприятнее всего.
        Когда я подошел поближе, стало ясно: парень не случайно торчит именно здесь. Он ждал меня на перекрестке; это была гарантия того, что никто не заблудится. Что я не проскочу мимо. Что мы встретимся во владениях темноты и выйдем из подземелья тем же путем, которым он пришел сюда. О том, как он нашел это место, вычислил мой маршрут и время встречи, сейчас лучше не думать. В голове и без того была каша: сначала театр с маскарадом, привидениями и безумным иллюзионом, затем блуждающая электростанция, которая едва не поджарила меня заживо… Маленький ублюдок вдруг обнаружил свое прежде незаметное, но совсем не маленькое превосходство, которому я не мог найти объяснения. А все, чему я не мог найти объяснения, подтачивало мой и без того крайне шаткий рационализм, за который я все еще цеплялся, как за последнее внятное правило игры в сумасшедшем мире.

* * *
        Никакого сомнения: он знал дорогу и не был сомнамбулическим посланцем, приведенным на перекресток некой таинственной силой. Теперь я из ведущего превратился в ведомого. Пока мы пробирались через клоаку, он лишь изредка пользовался зажигалкой, экономя бензин. У меня сложилось впечатление, что у него в башке запечатлена надежная карта и он помнит число шагов, пройденных им от одной развилки до другой.
        Я думал, мальчишка обессилел после многих часов без еды и питья и придется тащить его на себе, но он уверенно двигался в лабиринте узких проходов на несколько шагов впереди, поддерживая темп, который оказался чрезмерным для меня. Когда я остановился, чтобы перевести дыхание, он сразу же вернулся. Огонек зажигалки вспыхнул снова. Какая трогательная забота… Его лицо было непроницаемым. А мое - вряд ли.
        Проклятое любопытство возобладало над скребущим по самолюбию чувством неполноценности. Я спросил:
        -Как ты узнал, где нужно ждать?
        Он предъявил костяшку домино, которую до этого зажимал в кулаке. Между прочим, мой подарок. Я пригляделся к точкам на костяшке. «Пять - один». Ну и что это означает? Парень, я ненавижу эти игры в молчанку. Будь ты постарше, я бы вытряс из тебя ответ. Впрочем, дело было даже не в возрасте. Единственное, что меня останавливало, это пустячок, которым я не мог пренебречь: своим появлением щенок, вероятно, спас мне жизнь.
        Поэтому я не задал другого вопроса, ответ на который интересовал меня не меньше: где он взял зажигалку?
        Ладно, идем дальше. Показывай дорогу, мать твою. Может, на свету верну должок.
        Узкая кишка очередного коридора закончилась лестницей, ведущей вверх. Я одолел ее вслед за парнем и, протиснувшись через люк (подозреваю, это был близнец того, что находился в парке, - а сколько их еще разбросано по городу?), очутился там, где погуливали ледяные сквозняки. Неба или окон не видно. Если откинутая в сторону крышка люка, на которую я наступил, раньше была закрыта, то плохо представляю, каким образом хилому восьмилетнему мальчишке удалось ее поднять.
        Он снова ненадолго подсветил мне. Я увидел железобетонные опоры, пандусы, светоотражающие полосы разметки. Хромированные морды выстроившихся рядами тачек. Это была подземная стоянка, причем наверняка ее нижний ярус. Десятки или даже сотни машин.
        Черт, возможно, моя (вернее, теперь уже наша ) вылазка закончится лучше, чем начиналась! Я был уверен, что за весь срок кротовьей напасти не многие зрячие рискнули сунуть нос в подземелье - особенно на нижний ярус. Значит, есть шанс раздобыть горючее. Много горючего, а не жалкие слезы, плескавшиеся на дне моей канистры.
        Работенка предстояла не из легких. Через час я уже валился с ног. Вскрывая баки, до крови ободрал руки. Проверил полсотни тачек - и везде выпало «дубль-пусто». На седьмом десятке я сбился со счета. Мальчишка отдал мне зажигалку, а сам стоял на стреме, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. Хороший будет напарник… если доживет до первого бритья. Честно говоря, в его возрасте у меня не хватило бы духу в одиночку спуститься сюда, не говоря уже о том, чтобы прогуляться по старому лабиринту под городом, принадлежащим тварям. Да, теперь понимаю, как в свое время Санте пришлось со мной помучиться…
        В конце концов я вымолил щедрую подачку, добравшись до невзрачного пикапа с разбитой левой фарой. Номера стояночных мест были намалеваны на бетоне белой краской. Пикапу достался пятьдесят первый. И как тут было не вздрогнуть? Бак развалюхи оказался залит как минимум до половины. У меня в глотке пересохло. Давно не подваливала такая удача. Только что судьба возьмет взамен?
        Ну, это будет когда-то, а пока я ее горячо благодарил. Слил столько горючего, сколько поместилось в канистру, и, пошарив в кузове, обнаружил еще одну - полную. Сомнений не осталось: какой-то зрячий бродяга вроде нас готовился к дальней дороге. Не вышло. Надеюсь, нам с парнем повезет больше.
        После всех приключений той ночи мне едва хватило сил на то, чтобы протащить обе канистры по издевательски длинной спирали пандуса. Вслед за мальчишкой выбрался, наконец, под светлеющее небо, но прилив животной радости, к сожалению, не заменяет даже получасового сна. Доплелся до бокса, где стояла «ауди». Вымотался настолько, что конечности предательски дрожали. Тем не менее заставил себя залить бак. Вторую канистру пристроил в багажнике. На секунду задержался, обходя машину, - на капоте были выложены костяшки домино. Успел понять только, что каким-то хитрым способом; если игра, то мне не известная, но, судя по результату, вряд ли игра. Не подал виду, что меня поставил в тупик этот фокус. Плюнул на все, уселся на водительское место и отрубился, по привычке держа пушки в обеих руках.
        8
        За годы бродячей жизни у меня накопилось множество вопросов, на которые я не мог найти ответов. Часть из них касалась мира до кротовьей чумы, другая часть - меня лично. Но иногда мне казалось, что все они сводятся к одному - простому и в то же время неразрешимому: может ли крыса, пережившая потоп, быть как-то связана со своими подопытными собратьями, оставшимися в биологической лаборатории, когда эксперименты вышли из-под контроля?
        Над некоторыми вопросами подолгу думаешь, когда лежишь без сна. Стараешься не травить душу, но куда денешься - всюду разбросана отрава. Если не получается сразу же забыться, то поневоле спрашиваешь у темноты: почему кроты победили в Слепой войне, ведь наших тогда было еще много? Или: кем были мои отец и мать? Или: где сейчас Санта?
        Санта… Мое больное место. Далеко не единственное, но эта боль не притупляется с годами. Причем выбирает время, когда ее нечем заглушить и не на что отвлечься, Еще одна постоянно открытая дверь для бессонницы. Добро пожаловать, ночная пытка.
        С ним связаны мои самые ранние воспоминания. Он всегда был рядом, а потом наступил черный день, когда он пропал бесследно. Насколько себя осознаю, я остался один лет в тринадцать. Неслабое испытание для такого молокососа; шансы практически нулевые. Но, как выяснилось, Санта успел научить меня всему необходимому для выживания. В том числе и грамоте, хотя насчет ее необходимости не уверен. Пока я был ребенком, мне часто казалось, что он и есть мой отец. Иногда он странно на меня смотрел. Однажды я спросил его об этом напрямую. Он усмехнулся и сказал не без горечи: «Я и рад бы, сынок , но не могу им быть». Я немного подрос и узнал: он действительно не мог - кроты оскопили его лет за десять до моего рождения. Он таскал с собой - вернее в себе - серебряный гвоздь, который вынимал, чтобы помочиться.
        В те годы я читал запоем, причем все подряд - мог себе позволить такую роскошь, пока меня охранял Санта. Тогда мне казалось, что я сумею найти в книгах ответы на главные вопросы - надо только разыскать правильные книги. Сейчас я, конечно, ничего подобного не думаю. В любом, даже самом захудалом городке можно было разжиться бумажным барахлишком - якобы средоточием накопленной за века мудрости, а на самом деле, по моему нынешнему разумению, свидетельством глупости, ложных надежд и бессилия, зябко шелестевшим страничками на ветру перемен. Я поднимал, читал и выбрасывал. Ни разу не оставил, чтобы когда-нибудь перечитать. Книжки были одноразовыми, как потраченное на них время. Правда, кое-какую ценность они все же имели, поскольку шли на растопку.
        Так вот, начитавшись книжек, посвященных истории, а также религии и таким образом напяливших на всех зрячих дурацкий колпак самообмана, я решил, что Санта мог приукрасить свое прошлое. Я заподозрил, что после Слепой войны он стал монахом и оскопил себя добровольно, разочаровавшись во всем роде людском. А потом разочаровался и в боге. Наверное, раньше его звали иначе; он взял себе новое имя, чтобы под конец вдоволь поиздеваться и над собой.
        Во всяком случае, вопрос о моих предках до сих пор остается открытым. И еще: я надеюсь, Санта до сих пор жив, несмотря на то, что он должен быть уже глубоким стариком. Мне не хватает его и сейчас. Может, даже сильнее чем прежде. А если кроты убили его, то пусть Божье проклятие падет на их головы, как когда-то пало на наши.
        Божье проклятие - и мои пули.

* * *
        Он снился мне таким, каким я запомнил его в тот последний день. В седой спутанной бороде застряли крошки хлеба, испеченного им и съеденного на завтрак; толстые губы были перепачканы соусом; за ухом торчала сигарета. Глядя на его обвисшее брюхо, я частенько удивлялся, как такой массивный человек умудряется при желании двигаться бесшумно и грациозно, а когда надо, становится опасным и быстрым, как хищный зверь. Казалось, он продаст душу дьяволу за возможность хорошо пожрать, и он действительно никогда не упускал случая досыта набить утробу, но я был свидетелем и того, как он сносил жестокие лишения без единой претензии к судьбе. В спокойные минуты он надевал маску добродушного, недалекого и неряшливого толстяка. Любимое словечко у него было «кстати».
        Он чистил оружие, разложив его на капоте нашей старой темно-синей «вольво». На нем были широкие засаленные брюки, разношенные сапоги, жилет со множеством карманов, надетый поверх майки с изображением слепой грудастой Фемиды - в одной руке она держала весы, в другой топор; возле ее ног помещалась плаха, а над головой реял картуш с надписью «Правосудие для всех». Было отличное ясное утро, и золотая оправа его узких очков отбрасывала яркие блики. Некоторое время я смотрел в синеву тамошнего неба, а потом поднес к глазам руку.
        Мне снова мои тринадцать лет; ему снова его пятьдесят. «Привет», - говорю я, будто только что проснулся внутри другого сна. Санта кивает, не отрываясь от своего привычного занятия. Я вылезаю из машины, разминаю затекшие ноги. Отхожу за ближайшую скалу и сливаю воду.
        Странность пейзажа и странность, носящаяся в здешнем воздухе, не смущает меня; я знаю, что это сон. Но для Санты это - единственная реальность, которая ему осталась. Он очень сосредоточен. От исправной работы оружия в нашем деле зависит очень многое.
        Я подхожу к нему и кладу руку на плечо. Говорю:
        -Расслабься. Сегодня не надо никуда идти, ладно?
        Он поворачивает голову и внимательно смотрит на меня поверх очков. Отвечает:
        -Парень, ты не понимаешь. Я должен.
        -Мне ты точно ничего не должен. Себе - тоже.
        Он ухмыляется. Зубов у него немного. Шрамы и морщины знакомы мне до мельчайших линий. Тем не менее это какой-то загадочный Санта. В моем собственном сне он затевает что-то такое, о чем я пока не догадываюсь. Хитро прищурившись, он спрашивает:
        -Кстати, что сегодня за день?
        -Тебе нужна дата? - Я лезу в карман за рукописным календарем, в котором мы зачеркиваем дни нашей жизни.
        -Нет. Я и так знаю, что сегодня пятнадцатое мая шестьдесят пятого года, воскресенье. Что ты имел в виду, когда попросил меня остаться? Ты ведь попросил меня остаться, верно?
        -Ну… да. Просто у меня плохое предчувствие.
        Санта начинает беззвучно смеяться. Интересно, думаю я, будет ли он продолжать смеяться, если я скажу ему, что он не вернется.
        -Ты не понимаешь, - повторяет он. Собрав пистолет, передергивает затвор. - Пойдем.
        Узкая тропа, вьющаяся между скалами, выводит нас на высокий обрывистый берег. Соленый ветер дует в лицо. Волны, облака, простор, свежесть. Вот оно что. Передо мной расстилается океан.
        Почему-то я ни капли не удивлен. Может быть, это уже другой сон? В любом случае меня привел сюда Санта. А Санте я доверяю как самому себе.
        Мы стоим над обрывом. Под нами шумит прибой. Я понимаю, что наступает особенный момент: чье-то долгое и опасное путешествие вот-вот закончится. Чье-то - но, кажется, еще не мое. Поэтому есть причина для боли и тоски.
        Санта толкает меня в бок и вытягивает руку.
        -Смотри. Во-о-он там.
        -Ну и что это? - Я пытаюсь разглядеть туманное пятнышко, почти исчезающее на линии горизонта.
        -Остров. Можешь мне поверить, классное местечко. - В подтверждение своих слов он достает из кармана яркий буклет, разворачивает и тычет в него грязным пальцем: - Бывший частный курорт для пузатых. Бунгало, пальмы, источник, пляжи, яхт-клуб. Готов поспорить, там нет кротов. Но на всякий случай надо проверить.
        -И как ты собираешься туда добраться?
        Он бросает на меня укоризненный взгляд. Этого достаточно, чтобы в сновидении появилась развилка - одна из дорог, соединившихся здесь и сейчас, уводила в иное прошлое. Разве мог бесследно исчезнуть вчерашний день и все предыдущие дни? В моей памяти происходит мгновенная перетасовка. И все становится на свои места.
        Действительно, ведь вчера мы побывали в прибрежном городке, что расположен в двадцати километрах отсюда. С террасы заброшенной виллы мы рассматривали гавань через подзорную трубу. Яхты и лодки, когда-то стоявшие у причалов, давно разбиты штормами, да и от самих причалов мало что осталось. Но мы видели ангары. И вот там могло сохраниться что-нибудь пригодное для недолгого плавания. Надо только поехать и выбрать. Правда, есть одна огорчительная мелочь: в городке полно кротов. Последнее препятствие.
        -Возьмешь меня с собой? - спрашиваю я.
        Санта делает вид, что задумывается, но глаза у него смеются.
        -На остров? Нет. На хрен ты мне там нужен? Был бы ты бабой, может, по хозяйству пригодился бы. А так… Нет. Бери машину и вали отсюда.
        Мне не смешно. Насчет предчувствия я не соврал.
        -Я тебя не отпущу.
        -Сынок, подбери сопли, не дави из меня слезу. А не то возьму на остров - и будешь готовить мне жареные бананы до самой смерти.
        -Ладно, хотя бы поищем лодку в другом месте.
        Он мрачнеет.
        -У меня нет времени. И у тебя, кстати, тоже. Ты скоро проснешься. Если быть точным… - он смотрит на свои часы (такие же, как у меня: сто лет гарантии на механизм), - через двенадцать минут.
        Вот теперь я не понимаю, шутит он или нет. Я ни черта не понимаю. Кто в чей сон забрел, и от кого зависит продолжение, жизнь, смерть? Кто отдохнет сегодня в раю для пузатых?
        В любом случае у нас остается двенадцать минут, чтобы вместе смотреть на океан. Не знаю, как Санта, а я проживаю эти двенадцать минут с болью, тоской… и надеждой.
        Волны, облака, простор, свежесть. Недостижимый берег. Именно таким я его себе и представлял. Или помнил? Чья-то память застряла во мне, будто заноза. А может, это свидетельство того, что и моя жизнь «наяву» - всего лишь кошмар, вложенный в гораздо более долгий и глубокий сон. Как анонимное письмо с угрозами - в конверт без адреса.
        Мусор на разгромленной кротами почте.
        9
        Я проснулся мгновенно - старая добрая привычка. Через щель под роллетными воротами бокса просачивался дневной свет. Мальчишка спал на заднем сиденье. Глядя на его безмятежное лицо, я уверил себя, что никакой он не супербой. Обычный пацан, всего-навсего внук Матери Ночи, которому вывести из подземелья заблудившегося зрячего - что два пальца показать. Я не стал его будить. Может, утро для него не лучшее время.
        Что-то я размяк, а это опасно. Наверное, сновидение повлияло. Не раздражала даже собственная дурацкая беспечность - сомневаюсь, что сопляк караулил, пока я сопел в две дырки.
        Вылез из машины и размял затекшие ноги. Отошел за угол, слил воду. Осмотрел ближайшие окрестности. Постоял возле въезда на подземную стоянку. Искушение пошерстить на других ярусах было велико, но благоразумие победило. Есть канистра про запас, от добра добра не ищут. Это, кстати , тоже от Санты, один из его перлов. Пора отправляться. Я и так проспал слишком долго.
        Вывел «ауди» из гаража и поехал по окраинным улицам, выбирая те, что пошире и посвободнее. В особняках, стоящих далеко от дороги, можно чем-нибудь разжиться. И меньше вероятность засады. Нет необходимости прорываться через центр - бензина должно хватить километров на четыреста.
        На одном из перекрестков путь перерезала огромная стая диких собак. Сотни две, не меньше. Я предпочел остановиться, но, если что, готов был давить на газ - и вообще давить. Как правило, собаки не нападают на людей в автомобиле, мозгов хватает. Однако случается и по-другому. В этот раз не напали. Зато у кротов сегодня могут быть неприятности.
        Я ничего не имел против того, чтобы собачки облегчили мне жизнь и устроили охоту на тварей. Правда, у всего хорошего есть обратная сторона - собачки спасают от кротов, а потом приходится самому спасаться от собачек. Обычно им хватает прочей живности, но в голодные времена стаи не брезгуют двуногой закуской - и тогда бродягам вроде меня лучше иметь побольше патронов, колеса на ходу и запас бензина. Вот как сейчас.
        Парень вскинулся - надеюсь, почуял близкую угрозу. Не будь у него такого чутья, я бы и ломаного гроша не дал за его жизнь. Не знаю, видел ли он раньше собак, да и вообще кого-нибудь, кроме своей крутой бабушки, - на его лице ничего нельзя было прочесть. Как только он проснулся, оно превратилось в очкастую, мертвенно-бледную маску. Если судить по некоторым книжкам, невозмутимость и умение скрывать истинные чувства были полезными качествами в те времена, когда каждого окружали ему подобные с их затаенной злобой, завистью, коварством и ложью. Поскольку мы с парнем остались наедине, хотелось бы иметь дело с более понятным и предсказуемым «напарником».
        Пропустив стаю, я по старому обычаю перекрестился. Сегодня пронесло, но что будет завтра? Эти зверюги не ведают усталости и пощады. Они преследуют добычу с пугающим упорством. Любая из них знает свое место и честно отрабатывает свой кусок мяса. Стая может гнать выбранную жертву в течение многих дней, пока та не обессилеет вконец и не скопытится. При прочих равных условиях лучше иметь дело с волками.
        Хуже собачек только кроты. Когда появляются те или другие, крысам остается спасаться бегством.
        Парень сложил пальцы щепотью и повторил за мной крестообразное движение. Он не переставал меня удивлять. Иногда в том, что он делал, я подозревал насмешку, но, если даже так, он умел ее спрятать. Чтобы снова не разгулялась паранойя, я напомнил себе, что в любой момент могу вышвырнуть его из машины. Ну ладно, не в любой. Как выяснилось, от него все же есть польза, и притом немалая. Значит, посмотрим, кто над кем посмеется, когда закончится наш путь. Мне бы только добраться до берега, а там - прощай, пассажир. И плевать на его бабушку. Она мертва и уже вне игры. «Ты надеешься на это, но не уверен - вот в чем проблема, - подала голос Желчная Сучка. - И не забудь про Тень». Насчет Тени напоминать ни к чему - хрен про нее забудешь. Вон она - два черных паука у него в глазах. Ткут паутину - ловись, муха, ловись… На кой черт он мне нужен на моем острове? Несмотря на мучительно долгое воздержание, я все же предпочитаю женщин.
        «Видели мы недавно, кого ты предпочитаешь», - опять вставила Желчная Сучка. Вот уж действительно сучка. Вроде ничего такого не сказала, а прозвучало как обвинение в некрофилии.
        Это был не я.
        «Это был ты. И тебе понравилось».
        Ладно, понравилось. Ну и что дальше?
        «А то, что не надо пудрить нам мозги», - поддержал Желчную Сучку Святоша-аллилуйщик.
        Хорошо, что все позади.
        «Ты думаешь? Хе-хе-хе».
        Тогда не мешай мне радоваться жизни.
        «Ну давай, радуйся», - разрешил голос Святоши-аллилуйщика. И пропал надолго.

* * *
        Радоваться не получалось - во всяком случае, пока мы находились в пределах городской черты. Я не доверял кладбищенскому покою окраины, поскольку слишком хорошо помнил, чем закончился мой предыдущий визит в эти края. Уверенность в том, что худшее позади, могла обернуться большим и последним разочарованием. А мне теперь еще сильнее хотелось увидеть наяву потерянный рай для пузатых. И если сон минувшей ночи - не полный бред, то, как знать, не там ли сейчас обретается Санта - днем готовит себе жареные бананы и предается обжорству, а ночи коротает в благодарственных молитвах и искупает грехи, подрабатывая проводником в путеводных видениях.
        Если же выяснится, что он почему-то бросил меня на дороге к острову и «на хрен ты мне там нужен» не было шуткой, то я его заранее прощаю. Он дал мне гораздо больше, чем я ему. И даже если кое-что он забрал с собой, когда исчез, то я, глупый неблагодарный щенок, с запозданием оценил доставшуюся мне жизнь и свет из прошлого, иногда озарявший мое одиночество. Да, Санта умел делиться светом.

* * *
        Я вел машину на небольшой скорости и только поэтому не снес детский трехколесный велосипед, который выкатился из поперечного проулка. Обычный велосипед - тысячи таких ржавели под щедрым небом прекрасного нового мира равных возможностей, которые сводились, в основном, к возможности умереть. Странным было другое: никто не крутил педали, велосипедик двигался сам по себе, и при этом немного в гору. В поисках какой-нибудь естественной причины я включил воображение на всю катушку, но не родил ничего лучшего, чем ураганный ветер. Правда, легкий ветерок, который дул в то утро, ураганным никак не назовешь.
        Я резко затормозил. Велосипед проехал перед самым бампером и остановился, ткнувшись колесом в бордюр. А потом кто-то тонким голосом позвал на помощь.
        В каком-нибудь дурацком старом фильме, которых я в свое время насмотрелся предостаточно (пока еще хватало аккумуляторов и пока все это не потеряло смысл), благородный или просто тупой герой остановился бы, чтобы разобраться, в чем дело. Обязательно спас бы зрячего ребенка, а лучше длинноногую красотку от кровожадных кротов, собиравшихся выковырять ее чудные голубые глазки. Если не ошибаюсь, голос действительно был женский и доносился из проулка. Проблема предполагаемой красотки в том, что я не герой, а крыса. Поэтому я нажал на газ и с чистой совестью проехал мимо.
        В переулке что-то было. Я успел заметить это краем глаза, хотя не собирался смотреть. Некоторые вещи лучше не видеть, даже если они выглядят безобидными, как зеркало. Но проулок, откуда выкатилась трехколесная приманка, был полностью - от тротуара до флюгеров над крышами - заполнен дрожащей желеобразной зеркальной массой, которая на долю секунды отразила «ауди», голову мальчишки за боковым стеклом, а в глубине - и меня самого. Отразила - и тут же начала вбирать в себя.
        Мне следовало помнить: всякий, даже беглый, взгляд может быть опасен для смотрящего и чреват подчинением. Такова плата за благословенную способность видеть. И, кажется, пришло время платить. Мое изображение стремительно увеличивалось, словно с чудовищными искажениями отражалось в набегающей волне, которая поглощала здания и уничтожала всякую пропорциональность расстояний. Это было тошнотворно, хотя, казалось бы, что плохого может произойти, если после необъяснимого выверта большое окажется внутри малого? Если линии перестанут сходиться, нарушая перспективу? Если правое и левое поменяются местами? А если поменяются местами верх и низ?
        Я ни черта не смыслил в физике и строении вещества, хоть и почитывал когда-то популярные книжки о науках, существовавших до меня, - но предполагал, что атомам, из которых состоит мое тело, не пошла бы на пользу смена ориентации путем зеркального обращения. Это игра не по правилам. Магия. Что я знал о ней? Почти ничего - возможно, к счастью. «Держитесь от нее в темноте», - посоветовал однажды нам с Сантой один крот, промышлявший тем, что показывал на улицах фокусы с картами, мелочью и шариками для пинг-понга. В искусстве манипулирования предметами он достиг совершенства и творил своими тонкими пальцами чудеса. Мы накормили его собаку-поводыря, тощую, как скелет. В качестве платы за представление он попросил нож, и Санта дал ему нож без всякой задней мысли. У нас на глазах крот перерезал себе горло и истек кровью. Собака осталась стеречь его труп. А может, свой ужин. У нее было три лапы, причем одна из них оканчивалась копытцем наподобие козьего.
        «Это была не собака», - сказал Санта потом.
        «А кто?»
        Он только пожал плечами. Я и сейчас не знаю ответа. Магия, мать ее так.

* * *
        Шлифуя покрышками асфальт и сжигая резину, «ауди» рвет с места и набирает скорость; стрелка спидометра переваливает за сотню. Мы уже далеко, когда жидкий сверкающий пузырь поглощает перекресток и раздувается до размеров небоскреба. В нем переливается яростное солнце, многократно увеличившее свой видимый размер. По сравнению с ним настоящее восходящее солнце кажется тусклой звездой.
        Отражение выбрасывает нам вдогонку огненные копья своих лучей. Одно из них вонзается мне в затылок, и у меня меркнет в глазах, а обрывки мыслей превращаются в капли расплавленного свинца. На какое-то время я выпадаю из реальности, и машина становится неуправляемой. Вероятно, нас спасает то, что дорога идет по прямой, а расстояние, на котором эта штука действует убойно, уже преодолено. Мы отрываемся.
        Я снова начинаю видеть как раз вовремя, чтобы предотвратить столкновение с грузовиком, припаркованным на встречной полосе. Резко сворачиваю вправо - усиленный бампер проносится в считанных сантиметрах от моей головы. Теперь - в ближайший переулок, где не достанут отражения. Через несколько секунд зеркальный пузырь исчезает из виду. Очутившись в тени длинного фабричного здания, сбрасываю скорость и перевожу дух. Что там с пассажиром?
        Пассажир по-прежнему не раскрывает рта и остается не по-детски невозмутимым. Надо смотреть на дорогу, а я вглядываюсь в его «очки». Может, почудилось? Нет, не почудилось, никто никому не подмигивает. И это не визуальный эффект, возникающий, когда вглядываешься в полумрак через освещенное окно.
        «Стекла» становятся светоотражающими, но не полностью, далеко не полностью. В нижней части левого «стекла» Тень покрывается зеркальной амальгамой; граница пятна размыта и непрерывно меняет очертания, как будто оно живое и ежесекундно вытягивает ложноножки…
        Час от часу не легче. С трудом отрываю взгляд от «очков» и пытаюсь сосредоточиться на управлении. Значит, нападение все-таки не прошло бесследно. Тень успела поймать кусочек Зеркала. Или Зеркало самым краем коснулось Тени - какая, в сущности, разница? Задаю себе вопрос, чем это чревато. Отвечаю: не знаю. Зато точно знаю, что присутствие парня у меня за спиной теперь вызывает неприятное ощущение вторжения в мое личное пространство. Я словно начал слышать звук чужого дыхания в темной комнате, где, как мне казалось, прежде я был совершенно один. Компашка моих внутренних голосов - не в счет. Никогда не принимал их всерьез. «Даже меня?» - спрашивает Желчная Сучка злым ревнивым голосом. Даже тебя, родная. Думаешь, я не понимаю, что ты - это тоже я? Хоть ты и баба до мозга костей. Но избавляться от тебя не собираюсь, ты еще пригодишься. Должен же будет кто-то готовить мне жареные бананы. Остров ждет меня.

* * *
        Баннер, укрепленный на растяжке высоко над дорогой, сообщает: до границы города 2км. И предупреждает: не забудьте заправиться. Еще один пережиток времен приятного изобилия.
        Я редко ездил быстрее. Слава тебе господи, злосчастный кротовник остался позади. И даже пару часов спустя меня не покинуло желание избавиться от пассажира под любым, пусть самым дешевым, предлогом. Как говорил Санта, когда его пробивало на философию: «Нельзя прожить сколько-нибудь долго и ни разу не почувствовать себя дерьмом. Но это далеко не худшее, что может с тобой случиться».
        10
        Когда сбиваешь не успевшего убраться с дороги крота, поздравляешь себя: одним меньше. Едешь дальше и лишний раз не оглядываешься.
        Когда сбиваешь собаку, становится кисло во рту. Плохая примета. Иногда, если позволяют обстоятельства, останавливаешься, чтобы закопать труп и тем самым хоть немного оправдаться перед демоном, собирающим налог с твоей былой удачи.
        Когда сбиваешь зайца или дикую свинью, то вначале лицемерно сожалеешь о содеянном. Потом сидишь у костра, глотаешь вкуснейшее жареное мясо кусок за куском и говоришь себе: ну что же, ничего не поделаешь, когда-нибудь - может быть, даже скоро - кто-то обглодает и твои кости. Запасаешься мясом впрок и едешь дальше.
        Когда сбиваешь косулю, чувствуешь примерно то же самое. Останавливаешься, вылезаешь из машины, оглядываешься по сторонам, выбирая место для костра. В случае необходимости счищаешь ножом кровь и шерсть с радиаторной решетки. Подходишь к мертвому животному в предвкушении сытного обеда - и у тебя пропадает аппетит.
        Из бока косули торчала пятая нога. Не то чтобы я видел подобное впервые - попадались мне и двухголовые собаки, - но жрать мутанта что-то не хотелось. Дурацкие предрассудки. Интересно, откуда они у меня. Санта особой разборчивостью в еде не отличался. Однажды зимой мы с ним были вынуждены жрать падаль и считали, что нам повезло. Это позволило выжить.
        Я сунул нож за голенище сапога и вернулся к машине. Впервые за много дней достал пачку сигарет и закурил. Пятая нога, надо же. Чепуха - и думать не о чем. Просто очередное напоминание о том, что все движется куда-то не туда. Или это я пытаюсь плыть против течения - свидетель прошлого, которому давно полагалось бы сдохнуть. Кому я мешаю, кроме тварей? Может, сам того не подозревая, нарушаю какой-нибудь закон маятника? Туда-сюда, туда-сюда. С остановками в верхних точках. И с неизбежным падением.
        На моей памяти искажения нарастали медленно, но верно. Изнасилованная природа сначала сопротивлялась, потом впала в кому. Потом пришла в себя и начала мстить.
        Кроты ничего этого не видят. А чего не видишь, того и не существует. Неведение - лучшее средство против бессонницы и дурных мыслей.

* * *
        Мотель назывался «Дрозды» и на удивление хорошо сохранился. С одной стороны, это вселяло надежду чем-нибудь поживиться. С другой стороны, подобный подарок внушал опасения, поскольку нетронутый мотель мог быть признаком того, что я ненароком въехал на Черную Милю.
        Но возвращаться я все равно не собирался, а сворачивать не имело смысла - если верить легенде, с Черной Мили не свернешь, пока не проедешь ее до конца. Поэтому я решил хотя бы несколько часов пожить с комфортом, как жили люди в добрые старые времена. Пожертвовал несколько литров горючего электрическому божку и запустил установленный в сарае аварийный генератор.
        Когда вывеска из ртутных трубок замигала в сгущающихся сумерках, я долго смотрел на мертвенный голубой свет и пытался представить себе города в огнях, совместное движение тысяч зрячих, их расслабленное беспечное существование, веселые ночи, скучные дни - но в памяти неизменно всплывали только фотографии из журналов: залитые многоцветным сиянием проспекты и фонтаны, застывшие потоки машин, сигнальные пунктиры самолетов в небесах…
        Здесь все принадлежало иному миру. Только вывеска мерцала, будто единственный росчерк под долговой распиской, сделанный исчезающими чернилами на серой бумаге. На придорожных столбах расселись недоумевающие вороны. Никаких дроздов я не заметил.
        Пересчитал я спутников падали - и выключил генератор к чертовой матери. Электрический свет отбирал у наступавшей ночи слишком много ее темноты, нарушая исконное равновесие. Может быть, поэтому на некоторое время моя кожа ослепла, а сам я почувствовал себя закрытым для сновидений. Но вскоре все вернулось на свои места: я ощутил сияние звезд как легчайшие прикосновения, скользящие мимо сны напомнили о себе покалыванием в затылке, и оставалось только открыть для них подходящую дверь. Я искал ее в небе. Серп молодой луны висел над дальним лесом, по соседству с Млечным Путем были видны две области угольной черноты - до Слепой войны их почему-то называли Глазницами Бога, а после войны уже мало кто видел. «Если долго всматриваться в них, потянет спать, - говорил мне Санта. - И может присниться Смерть».
        Я не очень-то верил в это, однако и попробовать до нынешней ночи не рискнул. Санта много чего говорил, да только явно недоговаривал. Или откладывал самое важное и существенное на будущее. Напрасно откладывал, наши дороги разошлись. Я теперь стоял на Черной Миле, а где был Санта - вопрос в самый раз для бессонницы. Извини, подруга, не сегодня.
        Я долго смотрел в Глазницы Бога. Что значит - долго? Минуту, час, два, три? Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем меня и впрямь начал одолевать сон. После нескольких ночей подряд, которые я провел, скорчившись в машине, хотелось лечь под открытым небом и как следует выспаться. Но земля быстро остывала. Чтобы не проснуться больным (и вообще проснуться), не мешало раздобыть пару теплых одеял.
        С этой целью я направился к ближайшему коттеджу. Обогнул угол веранды и увидел, что в другом коттедже, самом дальнем от дороги, светится прямоугольник окна, рассеченный параллельными полосками жалюзи. Это был ровный немигающий свет электрической лампы. Между тем несколько минут (или часов) назад я выключил генератор. Даже не требовалось убеждать себя в этом - стояла абсолютная тишина. А где находился мальчишка? В машине. Но в любом случае, насколько я успел узнать парня, даже если бы он нашел фонарь с еще не сдохшей батареей, то не стал бы его зажигать.
        Только теперь я вспомнил о своем хронометре с гарантией от мертвецов, когда-то преисполнившихся оптимизма на сотню лет вперед. После наступления темноты прошло примерно три четверти часа.
        Сна уже не было ни в одном глазу. Или лучше сказать - ни в одной Глазнице? Не знаю, почему я не убрался из «Дроздов» в ту же минуту, как неизменно поступал прежде, столкнувшись с подозрительными и необъяснимыми вещами. Еще ребенком я усвоил от Санты простую науку: зрячий не может позволить себе быть любопытным, если хочет остаться живым. Но все же, вопреки собственным правилам, я не уехал. Наверное, почуял что-то. Тайну, спящую под наркозом мнимой безопасности.

* * *
        Обещание черным цветком распускалось в ночи. Его аромат щекотал ноздри, дразнил инстинкты, дырявил мою жалкую защиту… Окно, лампа, тепло, уют. Что-то чуждое, неизведанное и в то же время смутно знакомое. Обитель зрячего. Который все еще ждет, несмотря на отчаяние и доводы рассудка. Совсем как я… Ну вот ты и дождался, брат. И ты дождалась, сестра… Окно, выключенная лампа, объятие в тишине темной спальни…
        Я двинулся туда, словно бабочка, летящая на свет. Бесшумно ступая по густой траве. Слыша шорох крыльев насекомых. Ощущая тяжесть пистолета в руке и горечь измены благоразумию. Не припоминая ничего, что прежде влекло бы меня так сильно…
        Приблизился к коттеджу, медленно поднялся на веранду. Под моими ногами не скрипнула ни одна доска, хотя время и погода их не пощадили и от краски остались свернувшиеся лохмотья. Постоял перед закрытой дверью. Из-за нее не доносилось ни звука. Повернулся, чтобы подойти к светящемуся окну. В этот момент мне в затылок уперся ствол.
        Если ствол возникает словно ниоткуда, значит, кто-то обыграл тебя вчистую. Со мной такое случилось в первый раз, но я многократно представлял себе, что почувствую, когда это произойдет. И оказалось, не сильно ошибался.
        Прошла секунда, на протяжении которой я ждал конца - и ничего больше. Все мои утробные советчики и насмешники заткнулись. Сердце пропустило удар. В этой паузе - слишком долгой, чтобы не начать презирать себя и свой жалкий страх, - замерзла кровь. Заледеневший, я гадал, сколько времени у меня еще осталось. Наступила следующая секунда (а пуля все еще находилась в гильзе, и капсюль был цел), и я задался вопросом: кто оказался таким добрым, что решил воспользоваться призовой игрой и не может надышаться запахом моего страха? Между прочим, я не слышал чужого дыхания.
        Крот не стал бы тянуть… или стал бы? А зрячий? Ну, мне был известен только один пример для подражания - Санта. Тот никогда не откладывал дела в долгий ящик и не произносил дурацких напутственных речей, отправляя тварей на тот свет. Правда, и до выстрела в упор доходило крайне редко. Попробуй подкрасться к бодрствующему кроту так, чтобы он не услышал ничего, то есть вообще ничего. Нет, это невозможно. А если крот спит, тогда уж лучше ножом…
        Чужая рука проскользнула у меня под локтем и забрала пушку. Маленькая рука, которая определенно принадлежала женщине. Или ребенку. Тем не менее я не рискнул дернуться - ствол по-прежнему был плотно прижат к моему затылку. Томный голос, совершенно не похожий на въедливый зуд Желчной Сучки, произнес:
        -Добрый вечер, глазастенький. Что ты хотел увидеть? Или, может быть, кого? А ты знаешь, что подглядывать нехорошо?
        -Давай это обсудим, - предложил я. - Ты ведь тоже не крот.
        -Ну заходи.
        Получив разрешение, я открыл дверь, оказавшуюся незапертой. И очутился в прошлом, о котором имел смутное представление из фильмов и книг. Наверное, такая обстановка в былые времена и называлась «приятной». То бишь мне выпал шанс «приятно провести вечер». И, как выяснилось чуть позже, - в приятной компании.
        Но прежде я успел впитать все, чем поразила меня чужая комната с первого же взгляда. Она не была временным пристанищем беглеца или беглянки. Это был чей-то дом . Не заброшенный пыльный склеп, в каких мне раньше доводилось ночевать и прятаться, а полный живого присутствия. Такое место менее всего ожидаешь увидеть в пустующем мотеле на Черной Миле.
        Жуткая зыбкая трясина плескалась где-то в брюхе - я не знал, можно ли верить себе и собственным глазам. Однако у меня сохранялось ощущение полной реальности происходящего. Никаких искажений.
        Ствол перестал соприкасаться с затылком. Я обернулся.
        Женщина была молода и уже только поэтому показалась мне очень красивой. Тонкая гибкая фигура. Узкое лицо, миндалевидные зеленые глаза, нежный рот. Темные прямые волосы слегка тронуты серебром. Я дал бы ей лет тридцать плюс-минус десять. Откуда мне знать точнее - она была зрячая, зрячих я до этого не встречал, а самки кротов быстро стареют. Одета (но я уже представлял ее раздетой) в черный халат, отливающий то свинцом, то лилово-розовым перламутром, то ультрафиолетом. Рукава расширялись к запястьям - вроде бы неудобный покрой, хотя ей, конечно, виднее. Она была здесь хозяйкой и вообще хозяином положения. Забыть об этом не позволяли снятые с предохранителя пушки. Одну из них, отобранную у меня, она держала стволом вниз. Зато другая была направлена мне в голову. Даже темнота в стволе казалась зрячей. Сам ствол ни разу не дрогнул. Изящные, но твердые руки наверняка были способны на многое, в том числе на ласку. Мое изголодавшееся воображение лихорадочно работало. Благодаря красоте и оружию женщина впервые доминировала, и я вдруг обнаружил, что мне это нравится. Да какое там «нравится» - она возбуждала
меня куда сильнее, чем порнографические фотографии или те полудохлые слепые рыбы, которых я до сих пор использовал для удовлетворения. К ароматам дома примешивался ее собственный дразнящий запах - я почуял бы его, наверное, и на гораздо большем расстоянии. Тем сильнее хотелось сократить расстояние до минимума. В идеале - до тесного и проникающего соприкосновения.
        -Выпьешь что-нибудь? - предложила она так спокойно и обыденно, словно каждый вечер принимала непрошеных гостей. Вооруженных пистолетами и ножами. И обезоруженных непреодолимым влечением.
        Почему нет? Я кивнул. Спросил себя, сумел ли бы ее зарезать. Да ты совсем размяк, братец.
        Она пересекала комнату, направляясь к бару. Плавные движения, мягкие покачивания бедрами. У меня действительно в глотке пересохло. Она была босиком; длинный ворс мохнатого белого ковра ласкал ее маленькие розовые ступни. Положив оба пистолета на каминную полку, она принялась смешивать коктейль.
        Я жадно следил за каждым ее движением и уже почти не замечал интерьера, служившего ей обрамлением, в котором она выглядела такой домашней и в то же время исполненной достоинства. Все в ее доме заставляло забыть о продолжавшейся снаружи войне… даже оружие, которое в любом случае оставалось необходимостью - мало ли кого занесет нелегкая на Черную Милю. От этой женщины исходила спокойная уверенность в своем превосходстве. Она умела защитить себя и сохраняла нездешнюю безмятежность.
        Легкая улыбка у нее на губах. Движение, которым она отбросила назад длинные волосы. Приглашающий жест - мимолетный и более чем красноречивый. Я уселся в одно из кожаных кресел. Она принесла два высоких стакана, наполненных на четверть, протянула один мне и устроилась в другом кресле. На расстоянии вытянутой руки. Такая близкая. Такая далекая. Приподняла свой стакан:
        -За встречу.
        Я почти не почувствовал вкуса коктейля, пребывая в откровенном и до боли в паху нестерпимом ожидании другого вкуса - ее кожи и губ. Она смотрела на меня с улыбкой, приподняв подбородок. Я не мог решить, следует ли расценивать это как вызов. Я не имел понятия, о чем говорить с женщиной в такой обстановке. Сколько раз я мечтал о подобном подарке судьбы и, конечно же, неизменно примерял на себя роль спасителя! Попадись она мне во время обычной вылазки, я бы знал, что с ней делать (да и то не факт - она была зрячей, и это все меняло). А тут сидел дурак дураком. Жалея, что слишком быстро осушил стакан. Подыскивая, чем бы заполнить мучительную для меня паузу. Гадая, слышит ли она, как кровь бешено шумит во всем моем теле.
        Она пила маленькими глоточками. Ей было некуда спешить. У меня в голове крутились десятки бесполезных слов, которые здесь и сейчас ничего не стоили. О своем нелепом предложении что-то там обсудить я уже благополучно забыл. Она оказалась таким сильным магнитом, что даже океанский берег и остров утратили свою притягательность. Только одно имело значение: как долго она позволит мне оставаться ее гостем.
        Кажется, она все понимала без слов. Встала, включила ламповый радиоприемник с круглой шкалой и зеленым глазком, который засиял теплым светом. Я ожидал в лучшем случае треска атмосферных помех. Но через несколько секунд раздалась тихая музыка. Я не мог вспомнить, когда в последний раз слышал музыку. Вероятно, во сне. В одном из тех сновидений, когда проживаешь чужую жизнь, не понимая потом, откуда оно взялось, никак не связанное с прошлым, которое помнишь. А визгливые упражнения Санты на губной гармошке я бы музыкой не назвал. И вот по радио звучал целый оркестр. Я даже не знал названий большинства инструментов. Станция в эфире - это было запредельно.
        -Ты голоден? Приготовить тебе что-нибудь?
        Вопросы застали меня врасплох. Я ничего не понимал в предвкушении. И коктейль не способствовал тому, чтобы почувствовать себя свободнее. Наверное, в этом и заключается пресловутое женское коварство - не замечаешь, что уже лишился свободы.
        Хрипло выдавил из себя:
        -Нет.
        «Грубый отказ, - прошипела Желчная Сучка. - Где твои манеры, болван?» Иди к черту, стерва! «Пусть приготовит, соглашайся, - заныл Крысяра. - Пожрали бы заодно…» Давно тебя не слышали, ублюдок. Потерпи, нажрешься в другой раз.
        Мой голод совсем другого рода. Чтобы утолить его, достаточно вытащить нож, который все еще при мне. И думаю, это не было для нее секретом. Пистолеты, впрочем, по-прежнему лежали на виду. Мне потребовалось бы меньше секунды, чтобы схватить любой. Ловушка с умыслом - оставить гостю возможность проявить себя. Выпустить зверя. Но нет. Изнасиловать ее - это было еще более немыслимо, чем услышать радиопередачу из другого, погибшего мира.
        Женщина подошла и положила ладонь мне на лоб. Время рассыпалось в золотистую пыль. Пыль парила в воздухе, закручивалась в миниатюрные смерчи, спирали и восьмерки. Искрами вспыхивала на ее длинных ресницах. И верилось, что эта пыль никогда не осядет и не станет прахом.
        Прохлада ее ладони… Смоченный родниковой водой платок в жаркий летний день… Тепло ее ладони… Согревающее объятие долгой зимней ночью… Ее зеленые глаза… Весна, звезды, голоса птиц, сумерки, реки, мерцающие сны… И где-то там, среди всего этого, в недоступной глубине, - мое отражение… Пленник чужого взгляда… Гость в чужой темноте… А как же мальчишка?.. Ш-ш-ш… Что может случиться с мальчишкой?.. Он спит и видит свои сны…
        -Долго же ты добирался сюда, - прошептала она мне на ухо.
        На языке крутился вопрос, но я решил ни о чем не спрашивать, чтобы не испортить этот вечер. Все казалось таким хрупким - и прежде всего покой и ощущение бесконечности у меня внутри.
        -Пойдем, - сказала она.
        Я вышел вслед за ней в полутемный коридор. На стенах висели какие-то гравюры - подробностей я не разглядел. Не до гравюр мне было. Мы миновали приоткрытую дверь, за которой я мельком увидел кровать и зеркала. Кровать! Зеркала!!! Поворот. Еще одна дверь, на этот раз закрытая. Очередной поворот. Странно. Снаружи коттедж казался гораздо меньше. Но разве это не относится к любой постройке?
        В просторной душевой было одно маленькое узкое окно с непрозрачным стеклом. Кабина занимала четверть помещения. Здесь было чисто и сухо. Женщина включила воду.
        Я разделся, каждой клеткой ощущая ее присутствие за спиной. От возбуждения было трудно двигаться. Бросил снятую одежду и сапоги на пол. Я был грязен и сам себе противен. Но это поправимо. А как насчет нее ? Что хуже - отвращение или насмешка? Еще сочтет меня девственником…
        Я стал под секущие струи. Из-за шума воды ничего не слышал. Потом ощутил ее ладони у себя на плечах. Повернулся и потянулся к ней. Руки подло дрожали. Она выскользнула из промокшего халата. Одновременно с поцелуем погладила мою щетину.
        -Тихо, тихо. Теперь тебе некуда спешить.
        Скажи это ему . Я кончил еще до того, как она успела дважды провести по нему сверху вниз и обратно разомкнутым колечком из пальцев. На пике нестерпимой ласки я наконец почувствовал вкус и аромат женщины, не вдыхая их, а поглощая кожей. Это действовало с сокрушительной силой, взрывавшейся в недоступной рассудку глубине.
        Кипящая темнота перед глазами.
        Невинная репетиция смерти.
        Нисхождение тишины в потоке воды.
        И неизбежное ощущение утраты.

* * *
        Я медленно остываю, завернутый в полотенце, будто в саван. А потом мы уже в постели, в той самой комнате с зеркалами. Надолго замираем, идеально подогнанные, вложенные друг в друга. Теперь только нежность и разделенное одиночество. Ее губы, скользящие по моей шее. Тело в моих объятиях. Слишком живое, чтобы все это было правдой.
        Зеркала повсюду - на потолке, на стенах, на полу. Даже окно заставлено зеркальным стеклом. Это похоже на маниакальную попытку удержать внутри убегающий свет. Зеркала охраняют нас, спрятавшихся от всего мира. Может, это и есть настоящий остров, попасть на который я стремился так долго и упорно? Не кусок суши, окруженный водой, а жизнь в изоляции от вездесущего зла, надежно защищенная, согретая взаимной заботой и любовью? Нет ответа. Зеркала ждут - немые свидетели, погруженные в темноту.
        Эта женщина рядом… Обволакивает меня, прорастает во мне, дышит моими легкими. Я готов отдать ей что угодно. И отдаю. В нее перетекает мой свет.
        Сдуваюсь, как воздушный шарик. Теряю жизненную силу. Под конец я вижу только две тени на простынях - неразделимые, неподвижные, обретающие последнее убежище в зеркальной ловушке, настолько опустошенные и обессилевшие от любовных грез, что даже сон больше не навевает видений…

* * *
        Кто-то трясет меня за плечо. Я просыпаюсь, и, по-моему, это происходит, как всегда, быстро, однако кому-то кажется иначе. Холодная вода выплескивается мне в лицо. Окончательно продираю глаза.
        Из щели между приоткрытой дверью и стеной падает клин света. Вижу Санту, стоящего надо мной с пустым стаканом в руке. Узнаю его мгновенно, хотя не сказал бы, что он выглядит как обычно. Санта без оружия, голый и чистый, словно обмытый по старому обычаю покойник. Тут до меня доходит, что сейчас и я выгляжу примерно так же.
        -Иди отсюда, парень, - говорит он шепотом. - Только тихо.
        О черт. Кажется, никогда не спал так хорошо. И никогда так сильно не жалел о том, что проснулся. Но, раз Санта говорит «иди отсюда», я подчиняюсь без лишних вопросов. Ему я доверяю абсолютно. Не скажу «слепо» - плохая примета.
        Встаю, стараясь двигаться плавно и не разбудить лежащую рядом. Женщина спит на спине; одна рука на груди, другой она только что обнимала меня за шею. Я не слышу ее дыхания. Всматриваюсь в ее лицо - и сжимаюсь, охваченный холодным липким страхом.
        -Быстрее. Пошел! - шепчет Санта и выталкивает меня из спальни. За дверью в коридоре сложено мое барахло. Сапоги, ножи, ствол. Все в целости и сохранности. Одежда грязная и почему-то влажная. Из гостиной доносится тихая музыка. Женщина заворочалась в постели и что-то пробормотала сквозь сон.
        -Я здесь, милая, я здесь, - успокаивает ее Санта и устраивается рядом с ней на кровати, бесшумно принимающей его тушу. Нелепость этой подмены меня нисколько не смущает.
        Одеваюсь, как человек, которому грозит нешуточная опасность, то есть быстрее не бывает. Иду коридором на звук музыки. По пути машинально отмечаю, что добавился один поворот, но это мелочь по сравнению с другим искажением, преследующим меня. В гостиной вроде бы ничего не изменилось, разве что остро ощущается нехватка гостеприимной хозяйки. Прохожу мимо радиоприемника, борясь с искушением покрутить ручку настройки. А еще - погасить свет.
        Конечно, ничего не трогаю. Кроме двери, по-прежнему не запертой. Добро пожаловать, бродяги, в мотель «Дрозды» на Черной Миле! Будьте как дома. И оставайтесь навсегда…
        Выхожу на веранду. Спускаюсь по ступенькам. Ступаю по земле, которая норовит уплыть из-под ног. Ночное небо впивается в меня тысячами звезд. Впечатление такое, будто двигаюсь, подвешенный на тысячах тончайших невидимых нитей. И потому не пригибаю травы.
        Заглядываю в машину. За стеклом - обращенное ко мне лицо мальчишки. Он держит в руке пистолет, снятый с предохранителя. Вот это одобряю. Нельзя терять бдительность. Зеркальное пятно на его «очках», кажется, немного увеличилось в размерах. Но я не вижу в нем своего отражения. Может, это и к лучшему - держаться подальше от Зеркала.
        На лужайке между дорогой и стоянкой лежит человек. Надеюсь, спящий, а не мертвый. Очень надеюсь.
        Направляюсь к нему. Он-то мне и нужен.
        Я уже знаю, кто это. Подхожу, наклоняюсь.
        Да, ну и местечко я выбрал. Улегся на голой земле. Сплю. Голова запрокинута, глаза открыты. Небосвод провернулся, и Глазницы Бога значительно сместились к западу.
        Не важно. Мне остается разбудить себя. Мой сон очень крепок. Несколько пощечин не приводят к желаемому результату. Приходится ткнуть ножом в руку. Кровь и боль. Наконец что-то настоящее. Только боль не обманывает. Так устроен проклятый мир.
        Я просыпаюсь.

* * *
        От земли тянет холодом. Отчаянная ломота в костях, тело налито свинцом, спина будто расцарапана ногтями. Должно быть, сказывается падение навзничь. Волосы намокли от росы. С трудом поворачиваю шею.
        Местность погружена в предрассветный туман. Нигде не видно ни единого проблеска электрического света, и это обнадеживает. Может, и на сей раз удастся ускользнуть.
        Встаю, скрипя суставами, словно пытаюсь запустить ржавый механизм. Похоже, у меня подскочила температура. Прикидываю, от чего обиднее загнуться, не доехав несколько десятков километров до берега, - от воспаления легких, от случайной пули крота или от какой-нибудь пакости, навевающей дурман вроде заботы и любви? По-моему, для мертвеца разница нулевая, но подыхать по собственной глупости все-таки не хотелось бы.
        Смотрю на Тот Самый Коттедж. Он темен, окутан туманом и тишиной. Магический ящик, мать его так. С музыкой, запертым светом и тайнами. Притягивает взгляд. Меня и самого тянет туда - хотя бы одним глазком посмотреть, что внутри на самом деле, - но я еще не совсем выжил из ума.
        Плетусь в кусты и присаживаюсь по нужде. Небо серебрится на востоке. Час затишья, промежуток ночи и дня. Время подсчитать убытки, и, если что-то от меня осталось, двигаться дальше. Чувствую себя паршиво. Может, дело в болезни, а может, в чем-то еще. В любом случае нужно спешить. От просроченных лекарств никакого проку, и вряд ли стоит рассчитывать на то, что на Черной Миле сыщется толковый знахарь.
        Машина белым горбатым призраком поблескивает во мраке. Мне отчего-то вспоминается книжка про Белого Кита. Странная книжка. Из тех, что будоражат и ничего не проясняют. В ней шла речь о капитане, чья паранойя довела всю команду китобойца до гибели. А одной из первых жертв стал мальчишка-недоумок. Мне проще - мои демоны всегда со мной, за ними не приходится гоняться по всему свету. И к тому же парень на заднем сиденье - кто угодно, только не недоумок.
        Открываю дверцу. Мой пассажир не спит. И по-прежнему держит пистолет наготове. Похоже, у него была трудная ночь. А кому легко? «Ну, ты хотя бы позабавился…» - упрекает Святоша-аллилуйщик таким тоном, словно он при этом отсутствовал и теперь слегка завидует - по-доброму, по-монашески. Хотя, может, и отсутствовал, хрен его знает. Я еще не все понял насчет своей разноголосой компашки.
        -Все в порядке, - говорю я и показываю на кусты. - Тебе нужно?
        Мальчишка отрицательно мотает головой. Тень, зараженная Зеркалом, маскирует взгляд. Да, удружила чертова бабушка…
        -Ночью видел кого-нибудь?
        Он показывает на меня пальцем. Правильно, все сходится.
        Усаживаюсь в водительское кресло. Готов к худшему. Двигатель не заведется, бензобак взорвется, из коттеджей выскочат постояльцы - те самые, что остались тут навсегда. Слишком долго смотрели в Глазницы Бога, а потом так и не проснулись…
        Фу-х, мерный рокот под капотом. И вокруг все спокойно. Какое облегчение. Даже пробивает на что-то вроде шутки.
        -Я тоже тебя видел, - говорю я и включаю передачу.
        11
        Шесть часов спустя. Четыре сотни километров спустя.
        Черная Миля никогда не кончится, если пропустишь нужный поворот. Я услышал это от подыхающего крота, который мучительно подбирал для меня нехорошие слова, а заодно и проклятие. У него оставалось мало времени, и проклятие получилось так себе. Откуда узнаешь, какой поворот нужный? И вообще, зачем твари говорят о том, что невозможно проверить? Надеюсь, это всего лишь сказочки для слепых детенышей, и цена им - несколько капель холодного пота с перепугу. Пот, которым я обливался, был горячим и липким, как сладкий чай. Я чувствовал себя свалкой радиоактивных отходов. От жара бросало в дрожь, звенело в ушах. Головная боль выдавливала глаза из орбит.
        Понятное дело, это было наказание за весело проведенную ночь, и я принимал его как должное. Мальчишка, предоставленный самому себе, долго пялился в окно, потом принялся выкладывать на сиденье комбинации из костяшек домино. Я слышал их дробный перестук, когда машину встряхивало или кренило на повороте, - еще парочка злобных дятлов на мою бедную голову! Хитрая загогулина разваливалась, но он всякий раз упорно начинал заново. Ладно, как говорил Санта, чем бы дитя ни тешилось…
        Только полчаса назад я вспомнил, что он с утра ничего не ел. Сам я на жратву даже смотреть не мог, зато воду, дождевую и речную, всасывал литрами. Притормозил и достал для него кусок вяленого мяса от бабушкиных щедрот. Мальчишка пожевал, затем сунул пальцы в рот и вытащил окровавленный зуб. Если молочный, то не поздновато ли для его возраста? А если коренной, то у парня проблемы посерьезнее. Что бы там ни было, он не выбросил зуб, а тщательно его вытер и спрятал в карман. Меня это не удивило; я повидал тех, кто таскал с собой куда более странные талисманы. Правда, все они были кротами. И талисманы им не помогли.
        А потом мне стало не до парня, выпавших зубов, разложенных костяшек - да и вообще ни до чего. Так хреново я себя еще не чувствовал. Хотелось остановить машину, выбраться из удушливой тесноты, упасть в траву и сдохнуть. Но если бы я делал только то, что хотелось, - сдох бы уже давно.
        Сознание и дорога вцепились друг в друга, катились навстречу, корчились в непрерывном болезненном столкновении - и это не позволяло мне сделаться третьим лишним. Я предпочитал думать, что неладное творится именно с проклятой дорогой, а не со мной. Чем дольше продолжалось наше взаимное поглощение, тем меньше я понимал, как опасна связь между мной и картинками, пробегающими по обе стороны. Между тем, повторяясь, они заманивали и меня в западню бесконечных повторений. Скудные мысли уже текли по кругу. Время незаметно замкнулось в петлю, наброшенную на мою шею. Начинало казаться, что насчет Черной Мили крот не ошибся и последние слова тварей действительно обладают силой проклятия. А если впускаешь в себя их темноту, значит, дела твои плохи.

* * *
        Чем ближе к югу, тем сильнее палит солнце. Тачка раскалилась, несмотря на светлую масть, опущенные стекла и обдув набегающим потоком. И все же эта духовка на колесах удерживает меня в реальности; двигаясь со средней скоростью семьдесят километров в час, я ежесекундно ускользаю от преследующего меня тихого кошмара. Но нет четкости и ясности, я будто в дыму, насквозь пропитан гарью. Не могу осознать, что сжигает Черную Милю - солнце, пожар, война, - или в это самое мгновение она обугливается, поджариваясь в моем собственном безжалостном бреду.
        Вдоль дороги торчат деревья из пепла. Птицы уносятся в небо искрами костра. На стоянках мотелей - одинаковых ловушек для двуногих зрячих крыс - я вижу одну и ту же белую «ауди», и это снова наводит на мысли о петле в пространстве и петле во времени, а затем - о пчелах в сиропе, плавящихся восковых фигурах и об инъекции чего-нибудь, гарантированно погружающего в сон без видений.
        Городки, мимо которых мы проезжаем, почти неотличимы друг от друга; их так же легко разрушить, как карточные домики или головоломки из костяшек домино, которыми по-прежнему поглощен мальчишка. Возможно, его занятие - недавно открытый им, но вполне действенный способ удержать себя и Тень по эту сторону Зеркала. В дневном оловянном небе зияет большая пробоина на месте луны, окруженная множеством пулевых отверстий; последние, по крайней мере, складываются в созвездия знакомых очертаний.
        И единственное утешение нахожу в том, что, судя по расположению черных звезд, я все еще на пути к океану.

* * *
        Дорога ныряет во впадину, над которой двумя неравными выступами нависает полуразрушенный мост. Весь дальний склон усеян обломками рухнувшего с моста поезда. Несколько опрокинутых вагонов ржавеют на обочине вперемежку с разбитыми автомобилями.
        Идеальное место для засады. Прежде ни за что бы туда не сунулся - однако благоразумие становится помехой на том отрезке пути, где выбора уже не остается; сама возможность выбирать представляется миной замедленного действия, угрожающей разнести рассудок в клочки. И я целиком подчиняюсь судьбе.
        Машина ускоряется на спуске. Впереди, в тени моста, вижу черные пятна, смахивающие на ворон. По мере приближения они превращаются в стаю черных собак. Метров за триста до них я готов поклясться, что это кроты. Ведут себя странно, не реагируют на шум двигателя, не пытаются укрыться, хотя вокруг хватает укромных местечек.
        Скользкой от пота рукой достаю ствол; пальцы кажутся чужими. Дорога просматривается вплоть до верхней точки подъема, и, если никто не засел на мосту, шанс проскочить очень даже есть.
        Тень мостового пролета накрывает машину. Жду взрыва или стрельбы из вагонов, но все тихо. Понимаю, что взрыва не будет, когда проезжаю мимо неподвижно сидящих кротов. Многие из них неизлечимо больны. Посеребренные лепрой конечности привлекают внимание мальчишки, который на время бросает свое домино. Сходство с его прокаженной Тенью поразительное. Успеваю заметить разложенные на обочине всевозможные амулеты из перьев, зубов, костей; монеты, пуговицы, компакт-диски, осколки зеркал, ювелирные украшения - и много что еще. Для кротов не имеет значения, каковы предметы на вид; главное, каковы они на ощупь.
        У меня нет предположений, на кого рассчитан этот придорожный базар. Хотя одно все же имеется - и оно порождает отвратительное предчувствие беды. Скорость падает. Асфальт течет под солнцем. Движок на пределе. У мальчишки в очередной раз рассыпаются костяшки. Плохой расклад, сынок. Что-то я заговорил как Санта, хоть и не вслух…
        На середине подъема бросаю взгляд в зеркало заднего вида. Псы съеживаются и отращивают крылья; спустя полминуты из низины взмывает птичья стая и начинает кружить над разбитыми вагонами.
        Переваливаем через вершину. Впереди длинный пологий спуск, затем равнина. Внезапно из-за горизонта надвигаются тучи, прячется солнце, сгущаются сумерки. Прохладный ветер - как глоток свободы. Становится легче дышать, но ненадолго. Пауза перед грозой непомерно затягивается. Мертвый мигающий голубой свет между деревьями - это, конечно, не молнии. Уже знакомый мне росчерк под приговором к пожизненному, а может, и посмертному заключению. Ртутные лампы вывески. Мотель «Дрозды». Приехали.
        Круг замыкается.
        Я останавливаю машину и закрываю глаза.
        Блуждающий в темноте ребенок зовет Санту. Никто не отвечает.

* * *
        Не прошло и получаса, как я стоял под мостом, где кроты-псы-вороны (твари - они и есть твари, даже заколдованные) делали свой маленький бизнес. Это были не первые слепые менялы, попавшиеся мне в жизни, но точно первые, которых не интересовало, что притащила в зубах зрячая крыса. Вернувшись, я застал чертову братию в сборе, никто не превращался, никто не норовил упорхнуть - и до меня наконец дошло, что Черная Миля пожирает всех без разбора. С чего я взял, что могу стать костью в ее ненасытной глотке?
        Спешить было некуда. Время скорчилось и коченело в той же петле, которая слегка придушила и меня. Ждать без надежды оказалось проще, чем я раньше думал. Заглушив двигатель и откинувшись на спинку сиденья, я пытался извлечь какую-то пользу из безысходности. Блядская ловушка. Если не отпускаешь, то хотя бы забери мою хворь…
        Здесь, в тени полуразрушенного моста, действительно было гораздо прохладнее. Стояла тишина; лишь изредка порывами налетал ветер, и тогда одежды менял хлопали будто крылья. С некоторого момента меня охватил удивительный покой. Похоже, я присоединился к очереди живых мертвецов, покорно ожидавших своей дальнейшей участи, чего-то, что положит конец повторяющимся возвращениям, а потом… Потом будет иное существование. Неважно какое. Главное - любой ценой вырваться из замкнутого круга.
        И наше ожидание могло длиться долго, очень долго. Я не ощущал ни голода, ни жажды. С головной болью и постепенно охватывавшим тело оцепенением я уже настолько свыкся, что казалось, иначе и быть не может. Но мальчишка все испортил. Он разрушил идиллию, а ведь я был близок к полной безмятежности. Сначала раздался перестук костяшек - дятлы в очередной раз прогулялись по моему черепу - потом открылась задняя дверца и почти сразу захлопнулась. В принципе, не было ничего странного в том, что парень вышел по нужде. Однако он долго не возвращался, и мне пришлось прервать свою медитацию.
        Что же я мог увидеть, открыв глаза? Ну, скажем, черных псов, слегка запачканных зеркальной проказой. Или черных (когда-то) кошек, потерявших чистоту масти, а заодно и свою злокозненную работу. Или ворон с серебристыми пятнами на оперении и лезвиями вместо когтей. Я мог увидеть что угодно - все было бы в порядке вещей. Только сопляк, торгующийся с кротом, почему-то не вписывался в картину моего благостного всеприятия. Которое я, кстати, мигом утратил. Привет, паранойя.
        Я вылез из машины и обнаружил, что с трудом держусь на ногах. Но я должен был узнать, какого хера моего тихого пассажира вдруг потянуло на общение. Или хотя бы попытаться. Поэтому побрел вдоль ряда менял, разложивших перед собой свое барахло.
        Мальчишка сидел на корточках перед существом с такой маленькой головой и такой длинной морщинистой шеей, что оно больше смахивало на стервятника, чем на ворону. Они переговаривались очень тихо - на расстоянии в несколько шагов я не разбирал ни единого слова. Крот не выглядел больным, но под одеждой, возможно, гнил заживо. По мере приближения к парочке, нашедшей общий язык, я испытывал нарастающее раздражение. Злился сам на себя - ну сорвался с места, а что дальше? Что бы там парень ни замышлял, меня и без его участия могли прикончить в любой момент, включая текущий. Достаточно очереди из автомата на уровне живота. Или взрыва гранаты - для тварей никогда не было проблемой положить десяток своих ради того, чтобы угробить зрячего.
        Я остановился в метре позади мальчишки. Он наверняка меня заметил (а не он, так Тень), но даже не повернул головы. Парень был занят важным делом. Среди прочих безделушек поблескивали оловянные солдатики, и поначалу я решил, что именно они являются предметом торга. Но я ошибся. Речь шла о домино.
        Похоже, оба знали в этом толк. Костяшки переходили из рук в руки - обласканные сверхчувствительными пальчиками, чуть ли не облизанные. Крот перещупал каждую, словно похотливый старикашка, дорвавшийся до девственниц. Очевидно, изначально у него были белые костяшки с черными углублениями, а у мальчишки - найденные мной черные с белыми выемками. Теперь же - хрен разберешь, кто что приобрел. И хотя парень был зрячий, вряд ли для него имел значение цвет. Возможно, он подбирал костяшки по достоинству, с целью обзавестись полным комплектом. Или двумя - но тогда вопрос, что он предлагал взамен. Надеюсь, не огнестрельный сувенир от бабушки и не мою драгоценную жизнь. В любом случае затея, как на меня, так не стоила выеденного яйца. Не мешало бы мне припомнить, что щенок вывел меня из подземелья, однако не до того мне было, ей-богу, не до того.
        Ситуация знакомая. Девять раз из десяти я дергался по пустякам. Но на десятый раз чувство опасности не подводило, и, спасшись, я понимал, что дергался не напрасно.
        Сейчас тревога оказалась ложной, и я направился к машине. Шел я медленно (точнее, едва тащился), потому что, во-первых, тело и голова были слишком тяжелым грузом для ватных ног, а во-вторых, Крысяра внутри не дремал и краем глаза посматривал, нет ли среди товара чего-нибудь действительно полезного - например, патронов подходящего калибра.
        Старик, у которого не было пальцев на руках и ногах, курил кальян. Женщина с огромным винным пятном во всю левую сторону лица перебирала жемчужины. Другая сосредоточенно раскладывала по кучкам пуговицы - отдельно большие и маленькие, плоские и выпуклые, металлические и пластмассовые, вырезанные из дерева и плетенные из полосок кожи. Наверное, в этом был смысл - если пытаться найти его в нескончаемых заклинаниях бессмыслицы. Несмешная шутка природы - голая тварь с клешней на конце черного хвоста - теребила свои невероятно огромные гениталии. Дряхлая на вид старуха, не особо напрягаясь, сворачивала в трубочки медные монеты. Глядя на нее, я невольно снова помянул Мать Ночи. Не хотелось бы встретить ее ненароком уцелевшую сестричку…
        Патронов не было ни у кого. На какое-то время я задержался возле крота, перед которым среди прочего хлама лежал компас.
        -Что ты за него хочешь? - я протянул руку над товаром. Таково было одно из негласных правил, принятых там, где еще не вымерли торгаши. Почему бы и не на Черной Миле? Если ты зрячий и у тебя в руке пистолет, ты берешь что хочешь. Но иногда можно сделать вид, что уважаешь чужую собственность. Для меня это не просто блажь, а свидетельство тоски по цивилизованной жизни. Циничная игра в потерянный рай.
        Рука менялы коснулась моей, опустилась и нащупала компас.
        Треснувший пластмассовый корпус с откидывающейся крышкой. Старая игрушка для туристов, но доработанная под крота. Стекло снято, стрелке придана асимметричная форма, впрочем, баланс соблюден. Эта штука, по крайней мере, не противоречила солнцу, судя по положению которого, дорога протянулась в направлении север - юг. Хотя, по-моему, и солнце вполне могло вводить в заблуждение.
        У менялы не было ни единого зуба, и я с трудом понимал слова, которые он вышамкивал, обильно приправляя их слюной. Цена оказалась невысокой (однако и тут все зависит от того, насколько твоя жажда далека от смертельной). Два литра воды за компас - я счел это выгодной сделкой. Но те же правила предписывали торговаться. Бросил взгляд по сторонам - другие кроты по-прежнему не проявляли заметного интереса ни ко мне, ни к мальчишке.
        В конце концов мы сошлись на полутора литрах. Крот протянул мне пустую емкость из-под машинного масла с отвернутой крышкой. Из отверстия дохнуло вонью. Похоже, чистая вода была здесь в дефиците. Плевал я на тварей. Так же как они на меня.
        Тем временем парень бесшумно проскользнул у меня за спиной и первым оказался возле машины. Приобретенные сокровища он либо рассовал по карманам, либо сжимал свой улов в кулаках. Я поздравил себя с тем, что еще способен обращать внимание на мелочи, хотя дятлы внутри черепушки трудились на совесть. Усевшись на заднее сиденье, мальчишка сразу занялся любимым делом. Это уже не казалось мне детской забавой. Его сосредоточенные манипуляции с костяшками смахивали на маниакальное пристрастие.
        Ничего удивительного, если длительное заточение в подвале все-таки не прошло бесследно. Впрочем, помешательство было тихим и безобидным. Более того, однажды оно принесло несомненную пользу. Ну, вот я и вспомнил про свою спасенную шкуру и висящий на мне должок. Пятерка с единицей каким-то образом привели мальчишку на подземный перекресток. Куда приведут остальные? Пока неизвестно, но хорошо бы для начала выбраться с Черной Мили. Как насчет нужного поворота?
        Я достал из багажника канистру с водой и наполнил принадлежавшую меняле емкость. Обернулся - «стервятник» стоял в двух шагах позади меня. Однако мог стоять и ближе. А еще мог воткнуть мне нож под лопатку. Не ожидал я от твари такой прыти, моя вина. «Что-то ты расслабился, кретин», - укоризненно произнес голос Засевшего В Печенках. И был, как всегда, прав.
        Крот пожелал тут же испить водички. Залпом влил в себя с пол-литра, после чего протянул мне компас. Не могу сказать, что мы расстались, довольные друг другом. Лично я не был доволен ничем, в первую очередь собой. Все шло не так. Помимо болезненных ощущений, меня все чаще охватывало чувство неудержимого падения - и при этом никакого «полета», никакой «легкости». Даже раньше, когда я вел машину, мне казалось порой, что колеса без толку вращаются в пустоте, создавая иллюзию движения.
        Нахлебавшись воды, меняла что-то невнятно крикнул. Это послужило сигналом для остальных - кроты сразу же принялись сгребать свое барахлишко. Понукаемый Засевшим В Печенках, я отреагировал на их возню с максимальной быстротой и минимальным риском, то есть забрался в машину, завел двигатель и развернул «ауди» мордой на юг.
        Тут и настал конец базару. Всего за несколько мгновений произошло очередное превращение. В яростно жарком небе промелькнули темные изломанные силуэты, спрессованные сорвавшимся с цепи временем. Это сопровождалось звуком, напоминавшим отдаленный раскат грома. Место случившейся некогда железнодорожной катастрофы стремительно опустело.
        Двигаясь на подъем, я не удержался от взгляда в зеркало заднего вида. Ветер гонял по дороге пыльные смерчи. Уцелевшие пролеты моста отбрасывали жирную тень. И неведомо откуда - может, лишь в моем воспаленном воображении? - взялись «вороны». Птицы с металлически блестевшим оперением бродили среди разбитых вагонов и машин - наверное, так же, как в тот день, когда на вспаханной обломками земле валялись свежие трупы и свершилось жертвоприношение, которое они сочли достойным своего нескончаемого ожидания.

* * *
        Но изменилось кое-что еще. Выбираясь из впадины, я ожидал увидеть очередной спуск и прямую стрелу дороги, на которую будут нанизаны лес и парочка-другая мотелей с названием «Дрозды», о чем через несколько часов сообщат мигающие в искусственной ночи ртутные вывески. Вместо этого дорога круто сворачивала вправо, огибая нагромождение скал, которые своим цветом и почти правильными прямоугольными гранями напоминали… ну да, черные костяшки домино, увеличенные во много тысяч раз. Для полного сходства не хватало разве что белых круглых пятен, но это было бы уже слишком…
        Сбросив скорость, я не поленился обернуться, чтобы кое в чем убедиться. Не убедился. Мальчишка сидел, подняв голову. Как обычно, лицо - непроницаемая маска. Спрятанный за Тенью взгляд. Слегка изогнутая линия губ - намек на улыбку, который вполне можно приписать собственной мнительности. Рядом с ним на сиденье красовалась сложная несимметричная двухцветная комбинация из костяшек. Которая, между прочем, не рассыпалась, как все предыдущие, когда я притормозил.
        Ладно, парень. Наверное, скоро придется тебя благодарить, но вместо благодарности я испытываю бессильное и унизительное раздражение профана, которого не совсем честно обыграли. И тем не менее: два-ноль в твою пользу.
        Тогда мне еще не приходило в голову, что партия только начинается.
        12
        Вот еще одна приблизительная цитата из Санты Философствующего: «Всю жизнь приходится торговаться, только не всегда понятно, с кем именно. Хитришь, юлишь, ерзаешь под клиентом, выпрашиваешь скидку, вымаливаешь снисхождение, наступаешь себе на горло, думаешь, что наконец обманул судьбу, - а в результате получается, что променял минуту покоя на бессонную ночь, сомнительное удовольствие - на вечные муки, каплю чистой воды - на цистерну дерьма, кубический метр тишины - на вой похоронного оркестра. Любую сделку совершаешь себе в убыток, и чем дальше, тем хуже; начинаешь верить, что иначе и нельзя».
        Готов подписаться под каждым словом. Только мне пока не приходилось слышать вой похоронного оркестра. И что-то не очень хочется. Думаю, я ничего не потерял, особенно если иметь в виду не запись, а исполнение вживую. Речи бывшего напарника я вспомнил не случайно. За каждый ловкий фокус с домино тоже пришлось расплачиваться - только почему-то не мальчишке, а мне. Грубо выражаясь, дерьмо собачье. А помягче - респондент супериор. Если верить тому же ученому Санте, этот красивый набор букв в переводе с какого-то мертвого языка означает «отвечает старший».
        Я не против того, чтобы заплатить, сам принцип мне даже нравится, - но речь идет о соразмерности. Когда в жизни нет ни равновесия, ни соответствия между наказанием и тяжестью совершенных добрых дел, теряешь веру в высшее правосудие. Остается уповать только на себя и свое представление о справедливости, но вдруг, после очередного болезненного пробуждения, обнаруживаешь, что в тебе больше нет ни капли чего-то настоящего, незыблемого, неподвластного времени и обстоятельствам. Того, что невозможно забрать или украсть. И того, в чем ты сам никогда не сможешь усомниться. В своей призрачности ты вполне можешь потягаться с любым из ангелов, не говоря уже об их Боссе. И все оставшееся время пытаешься найти дорогу, которая приведет тебя на перекресток, где вы наконец встретитесь - ты и твоя утраченная сущность. Однако в лучшем случае тебе попадаются твои потерянные тени.

* * *
        Надежда на то, что Черная Миля осталась позади, придавала мне сил. Но преждевременно и робко прораставшую травку радости я безжалостно вытаптывал. Именно в такие моменты, когда вроде бы улыбнулась удача, происходит худшее. Совсем недавно мне напомнил об этом крот-меняла, подкравшийся незамеченным на расстояние ножевого удара. И хотя удара не последовало, я внял предупреждению.
        Между тем долбившие по черепу дятлы не прекращали свою работу, от изматывающего ритма которой то и дело мутилось в голове. Насквозь пропитанная потом одежда казалась корой трухлявого дерева. Если сдирать, то вместе с невыносимо зудящей кожей. Тело было слишком тяжелым даже для балласта. Под давильней болезни и накопившейся усталости уже задыхалась и харкала кровью моя розовая мечта об острове.
        Снова палило солнце. Снова пот капал с ресниц и темнело в глазах. Снова путались мысли, видимо, следуя за дорогой, петлявшей по скалистой местности. Пейзаж напоминал одновременно лунный, который я когда-то видел на старых фотографиях, и недавнее сновидение, обещавшее близкий берег океана и встречу с Сантой. Что ж, против встречи я ничего не имел, событие само по себе приятное - чего не скажешь о моих ощущениях наяву. Молниеподобными воспоминаниями все «приятности» исчерпывались. От берега я был в некотором смысле так же далек, как день, месяц или год назад. Это перестало быть вопросом расстояния; теперь это был вопрос реальности восприятия. Или его окончательной измены.
        Все вокруг сделалось черно-серым, а небо, выжженное солнцем дотла, приобрело цвет жидкого свинца. Спустя пару часов я начал думать, что, пожалуй, рановато проникся надеждой и, хуже того, дороговато заплатил за бесполезный компас. К вечеру, когда запас воды значительно поубавился, мои опасения переросли в уверенность. Глядя на то, с какой жадностью земля поглощает мою сливную струю, я пришел к выводу, что вскоре буду готов отдать за полтора литра животворной влаги гораздо больше, чем отдал меняла.

* * *
        И вот она - первая развилка на протяжении нескольких сотен километров (если судить по показаниям одометра и расходу горючего). Времени было навалом, и возможность выбора вогнала меня в ступор. Никаких рациональных причин предпочесть левую или правую дорогу у меня не имелось; оставалось положиться на случай, а я ненавижу отдавать что-либо на откуп случаю.
        «Ты не один, - напомнил Святоша-аллилуйщик. - Может, посоветуемся?»
        Советоваться с тобой? Нет, я еще не конченый псих, даже если на Черной Миле плавятся мозги… До меня не сразу дошло, кого он имел в виду.
        -Что ты об этом думаешь? - поинтересовался я у юного специалиста по головоломкам и ткнул двумя пальцами в лобовое стекло. Хотя сомневался, что он вообще о чем-то думает. Насколько я себя помнил, в таком возрасте мной руководили простые потребности, желания и страх; но было бы неплохо знать, каковы желания кротовьих выродков.
        В ответ он разжал кулак и показал мне белую костяшку домино на потной ладони. Двойная четверка. Да ты шутишь, что ли. А мне, щенок, не до шуток.
        -Здoрово, - сказал я и вылез из машины.
        Солнце заходило за скалы, и ущелье казалось наполненным роящейся мошкарой. Вдобавок ко всему у меня появились проблемы с глазами. Все, что попадало в поле зрения, напоминало мозаику, составленную из мелких пульсирующих фрагментов. Это порождало довольно тошнотворное ощущение - особенно когда я пытался к чему-нибудь приглядеться. И ладно бы еще, если это было только следствием сжигавшего меня внутреннего жара.
        Я вытащил компас и дважды взял азимут. Левая дорога уводила почти точно на юго-восток, правая - почти точно на юго-запад. И обе выглядели одинаково бесперспективно.
        Начитавшись в детстве всяких историй, я знал, что доверить свою судьбу можно и подброшенной монете (по крайней мере, четыре-четыре точно не выпадет) - но у меня не было при себе ни одной; таскать их с собой не только бессмысленно, но и опасно для жизни - выдать может любой случайный звук. Пришлось сыграть с судьбой в бутылочку, не очень-то рассчитывая на поцелуй. За неимением стеклянной сошла пластиковая. Крутилась она даже лучше. А когда остановилась, я ухмыльнулся и сказал вслух: «Это я и без тебя знаю». Горлышко указывало на север. Издевается, блядь, Черная Миля… Закрученная во второй раз, бутылка больше не останавливалась - внезапно налетевший ветер понес ее на юго-восток.
        Значит, так тому и быть. Я выбрал левую дорогу.

* * *
        «А левые дороги приводят в левые места», - время от времени напоминает мне Желчная Сучка. Я не могу ее заткнуть. Потому что она права.
        Два часа спустя. Наступает ночь. Наступают твари. «Ауди» горит ярким пламенем, освещая стометровый круг, и то, что мы с мальчишкой не превращаемся внутри нее в дым вместе с кожаным салоном, - большая удача. Машина честно отслужила свое (на других я проехал гораздо меньше), да и напоследок принесла кое-какую пользу. Нет ничего хуже, чем обороняться в темноте.
        После того как я завалил пятерых, кроты осторожничают. Одни пытаются обойти нас с флангов, передвигаясь на безопасном расстоянии; остальные залегли и постреливают из укрытия. Но это продлится недолго - им нужно всего лишь дождаться, пока догорит костер.
        Убравшись с дороги, мы с парнем углубились в кипарисовую аллею, ведущую куда-то в гору. Несмотря на дерьмовый расклад, чувствую себя на удивление неплохо, и тому есть объяснение. Я снова на привычной войне, где враг хорошо мне знаком. Видеть стал хуже, однако промахнулся всего дважды. С таким здоровьем пятеро - неслабый результат. Даже дятлы под черепом немного присмирели. Но не обманываюсь надеждой, что уже соскочил с Черной Мили.
        За время нашего пути мальчишка первый раз попал в перестрелку, и, если я правильно понял старуху, он и прежде не нюхал пороху. В отличие от меня в его годы, ведет себя идеально и пока беспрекословно мне подчиняется. Единственная заминка случилась, когда он принялся под пулями собирать свои чертовы костяшки. В тот момент я уже знал, что машине конец, и оставалось только выяснить, бывают ли катафалки белыми.
        Понадобилось всего несколько минут, правда, неимоверно долгих. За это время пламя перекрасило кузов в цвет копоти, а до меня дошло, что парень просто не мог поступить иначе. К этим своим костяшкам он относился примерно так же, как я к оружию. Я молился на стволы, когда переставал молиться Богу, и до сих пор они не подводили. Насчет Бога не знаю. Бросить их - немыслимо в любой ситуации; это означало бы гарантированно сдохнуть. Ну а бросить домино, вероятно, означало не найти выхода из лабиринта. Готов поверить во что угодно, лишь бы сработало. И, между прочим, пистолет пацан тоже не забыл прихватить с собой, хотя до сих пор ни разу им не воспользовался.
        Взрыв гранаты заставляет меня ткнуться мордой в землю. Почти сразу же взрывается вторая. Слишком близко. Закладывает уши. Осколки стригут кипарисы над головой. Замираю, присыпанный мусором, прикидываю шансы. Где-то неподалеку должен быть какой-то населенный пункт, иначе откуда взяться кротам? Эти не похожи на оборотней, которые торгуют под мостом барахлишком мертвецов. Сомневаюсь также, что они держали тут постоянную засаду в расчете на случайных бродяг. Слишком гладко у них вышло: сначала грузовики, блокировавшие дорогу, затем на редкость точная стрельба по машине. Ловушка сработала словно хорошо смазанный механизм. Как если бы действовали зрячие… или хотя бы один зрячий, руководивший молниеносной операцией.
        Я довольно часто думал о том, что однажды мне встретятся другие крысы - и все закончится как обычно. Бойней. Или аккуратным тихим убийством - в зависимости от обстоятельств. Я так и не узнаю, что прикончил зрячего собрата по несчастью. Это, конечно, нелепо и горько, но не более и не менее чем многое, уже случившееся со мной или, например, с Сантой. Я действительно не уверен, что убитые мной все до единого были кротами. Но кто начал эту войну? И кто мог ее остановить? Дважды ответ: не я.
        «Ауди» догорает, и пора позаботиться о том, чтобы остаток ночи не превратился в остаток жизни. Трогаю лежащего рядом парня за плечо. Сразу понимаю: что-то не так. Он с трудом поднимает голову. Впервые вижу гримасу на его лице. Оно искажено болью. Этого не может скрыть даже Тень.
        Ранен. Правая штанина в крови. Совсем плохо. Вряд ли сможет идти. Тем не менее пытается встать. Секунду держит равновесие на левой ноге, затем со стоном валится на камни. Стиснув зубы, делает новую попытку. Я догадываюсь, почему он не жалеет себя и готов терпеть лютую боль. Думает, я тоже его не пожалею и, если сочту безнадежным, в ту же секунду брошу здесь на съедение кротам. Правильно думает. Я так и сделаю. А чего он ждал от крысы?
        Но не сегодня, парень, не сегодня. У меня подозрение, что твое клятое домино нам еще пригодится.
        Тащу его на себе вверх по склону. Другого пути к отступлению твари не оставили. Будь я при здоровье, мальчишка показался бы не тяжелее туго набитого рюкзака, однако после той незабываемой ночи в «Дроздах» чувствую себя глиняной куклой, которая разваливается на части. Особенно сейчас. Меня качает из стороны в сторону. Почва колышется под ногами, будто ступаю по плывущим бревнам. Резиновый воздух забивает глотку. Мне позарез нужна хотя бы минутная передышка.
        Опускаю парня на землю. Он без сознания. Потерял много крови и продолжает терять. Вполне возможно, что вытаскивать его - напрасная трата времени и сил, но за мной должок, и я не забываю об этом ни на секунду. Почему-то очень важно расплатиться. Настолько важно, что я пытаюсь перевязать мальчишке ногу. До сих пор мне приходилось перевязывать только самого себя. Ну, еще связывать тварей - либо ради удовольствия, либо ради того, чтобы выбить из них информацию. Так что получается хреново. Обе руки в крови. От непрерывного шума в ушах я сделался легкой добычей. И появление крота застает меня врасплох.
        Пока нащупываю ствол, он стреляет первым. Очередь проходит в нескольких сантиметрах над головой. У него был бы только один шанс… если бы не скользкая от крови рукоятка моего пистолета. Промахиваюсь. Вижу рыло автомата, направленное прямо мне в лоб. Плесенью растекаюсь по камням, но недостаточно быстро, и вторая очередь меня задевает. Ощущаю что-то вроде двойного удара плетью - по черепу и в плечо. Развернувшись, стреляю дважды. Крот падает с пулей в кишках. Мне не сразу удается подняться. Похоже, контузия. Могло быть хуже, но кто сказал, что худшее позади? Темнеет в глазах, да и «снаружи» становится темновато: дорогу застилает черный дым от горящих покрышек.
        Твари совсем близко. Осмелели и обнаглели. Вижу силуэты, мелькающие между деревьями на фоне скал. Не успеваю прицеливаться. Каждое движение дается с трудом, будто я погружен в прозрачную вязкую жидкость. Стрельба по ускользающим теням - привычный сюжет из дурного сна. Пули уходят в серое «молоко», рикошетят от камней. В обойме кончаются патроны. Перезарядка растягивается на несколько секунд; кажется, никогда не делал это так медленно. Тут меня накрывает перекрестным огнем. Становится не до мальчишки. Извини, старуха Ночь, не довез и не уберег… Откинувшись на спину, жду конца.
        А он не приходит. Осознаю, что бьют выше, и при этом кто-то стреляет трассерами. Кротам все равно чем заряжать, а для меня - прощальный салют, красиво до чертиков. Словно метеорный дождь из сложенного вчетверо неба… в полуметре надо мной. Ползти некуда, свинец летит с трех сторон. Самое время молиться Богу, стволам, костяшкам домино. У какой еще силы - или, может, у собственного бессилия - выпрашивать то, чего не заслужил? Парню проще - он уже без сознания; умрет, ничего не почувствовав. «Нашел чему завидовать», - презрительно шепчет Заноза В Заднице. Я и не знал, что это зависть. Думал, это уважение к смерти за проявленную деликатность. «Ну, тебе это не светит. И вообще, забудь про свет».
        Надвигается чья-то туша. Удар по голове превращает меня в слепого щенка. Но рефлексы не утрачены, есть возможность двигаться. Упираю ствол в мякоть. Нажимаю на спуск. Одновременно другой рукой достаю нож. Бью наугад. Задыхаюсь, придавленный мертвеющим телом. Чужая кровь выплескивается прямо в лицо. Течет по волосам. Слизняками вползает в уши. Глохну окончательно. Красным окрашена даже темнота, в которой я затаился.
        Здесь довольно уютно. Будто зажат среди мягких багровых стен. Мимолетное видение - как предчувствие будущего. Упираюсь в стену лбом. Слишком упругая; голову не расшибешь даже при сильном желании… Нет, оказывается, все не так - это не стена, а чьи-то руки. Чужие ладони на моих глазах. В памяти на миг возникает картинка с открытки. Что-то зловещее в мирной сценке. Безликие фигуры - то ли в балахонах, то ли в саванах. Добровольная слепота. Покорность. Готовность плясать под чужую дудку. Игра «Угадай, кто пришел». Угадать нетрудно: пришедший-то с запашком. Пахнет покойником, пролежавшим пару дней на солнце. Меня выворачивает.
        Чтобы не захлебнуться, извиваюсь, словно червь под сапогом. Наконец освобождаюсь. Жадно глотаю пропитанный гарью воздух. В глазах по-прежнему липкий пурпурный туман. Как будто у крови тоже есть Тень и она защищает меня от чего-то худшего. Может, от будущего…
        Все заканчивается ударом в затылок. С хрустом обрушивается темнота, в которой нет ничего. Никаких звуков, никакой боли, никаких иллюзий. И меня тоже нет.
        Часть вторая. Adagio
        Блок D
        Не стесняйся, крошка, - пугает темнота?
        Потреплемся немножко, глядя в небеса.
        Всё будет хорошо - вне всякого сомнения.
        Полезай в мешок, очистим поле зрения. Группа «ZZ Top». «Спальный мешок»
        13
        -Очухался? - спросил голос.
        Для разнообразия этот не принадлежал к сонму моих старых знакомых - игравших привычные роли, наделенных характерным тембром и говоривших исключительно со мной (что, по мнению Санты, свидетельствовало о нереализованной детской потребности в общении со сверстниками). Спросил, кстати, не у меня.
        -Кажется, не совсем. Сейчас я ему помогу.
        Другой голос. Женский. Я так редко слышал женские голоса (если не считать Желчной Сучки), что даже разобрало любопытство, кто это хочет мне помочь. Попытался продрать глаза. Не получилось. Такое ощущение, будто веки зашиты. Стало страшно до паралича дыхания - а вдруг действительно зашиты? Твари способны и на более изощренные пытки ради удовлетворения своей маниакальной жажды мщения.
        Несколько сильных пощечин окончательно привели меня в чувство, и чувство это было чрезвычайно неприятным. Физическая беспомощность, неспособность к сопротивлению, отвращение к себе. Если раньше я был насквозь пропитан болезнью, по самую макушку залит расплавленным свинцом и безнадежно заторможен, то теперь казалось, что все мои кости переломаны и месиво из острых обломков и разорванного мяса зашито в окровавленный затвердевший мешок.
        Но едва я начал шевелиться, выяснилось, что кости целы. А вскоре после того, как кто-то плеснул мне в лицо водой, удалось разлепить веки. Не до конца, правда, - сверху и снизу поле зрения было ограничено наплывами опухшей кожи.
        Я увидел нависавшую надо мной грудь, туго обтянутую голубым медицинским халатом, и стакан, который держали гладкие толстые пальцы. В халате помещалось и все остальное, имевшее отношение к женскому телу, но остальное я разглядел позже. Сначала мое внимание сосредоточилось на бэдже, приколотом к халату. На бэдже было выведено красным карандашом, печатными буквами и от руки: «Анна Гнусен. Старшая сестра. Блок А».
        Монументальная грудь отодвинулась, зато приблизилось круглое лоснящееся лицо, судить по которому о возрасте женщины было так же трудно, как по фаянсовому горшку. Лицо окружали короткие вьющиеся светлые волосики; падавший сзади свет керосиновой лампы создавал эффект ореола. Заглянув мне в зрачки, Анна Гнусен сказала:
        -Так-то лучше.
        Она была, несомненно, зрячая. Почему-то я этому совсем не обрадовался. Помимо лица «старшей сестры» я увидел высокий потолок и грязновато-белые стены большой комнаты, а также зарешеченное окно с сохранившимся стеклом. За окном ходила ходуном ветка дерева, в которую намертво вцепилась ворона. Чуть позже до меня дошло, что это прикрепленное проволокой чучело.
        Я лежал на твердой гладкой холодной поверхности. При каждой моей удавшейся попытке шевельнуться эта поверхность едва ощутимо вибрировала, так что скорее всего подо мной был металлический стол или топчан. Кроме того, я обнаружил, что мои руки уже двигаются сами по себе. Будто верные долгу телохранители, они искали оружие. И не находили.
        Без стволов я чувствовал себя голым ничтожеством, хотя был одет как прежде. Судя по безмятежному виду сестры Анны, она не сомневалась, что я не представляю ни малейшей опасности.
        Несмотря на убийственную слабость, я сумел приподнять голову. Насчет топчана угадал. В комнате было что-то неуловимо больничное, хотя мои представления о больницах и прочих лечебных заведениях ограничивались опытом поиска препаратов для обезболивания и обеззараживания ран. Источником убогих знаний в этой области сначала был Санта, затем медицинские справочники. А сейчас я без всяких препаратов (хватило одного воспоминания) пытался сбежать от реальности. Но пришлось вернуться.
        Пол из зеленых и черных квадратов, расположенных в шахматном порядке. На полу - старая керосиновая лампа. Двойная металлическая дверь с узкими окошками, тоже зарешеченными. Возле дальней стены еще один топчан - голый, поблескивающий никелем. На стене - знакомое изображение, только на этот раз не плакат времен Слепой войны, а грубый рисунок, сделанный углем: башня маяка, скрещенные стволы и под ними надпись: «Покажи им путь к свету». Вот тут мне снова стало страшно.
        Повернув голову, я обнаружил еще одного зрячего. Высокий мужчина лет пятидесяти находился в мертвой зоне, поэтому его я увидел в последнюю очередь. Когда наши взгляды встретились (что вызвало у меня неисполнимое желание спрятаться, раствориться в темноте), он широко улыбнулся, приподнял руки ладонями вверх и торжественно произнес:
        -Добро пожаловать, брат! Счастлив приветствовать тебя на борту Ноева ковчега!
        Поскольку он явно не имел в виду, что нас произвела на свет одна мать, или один отец, или оба родителя вместе, оставалось предположить, что речь шла о символическом братстве уцелевших крыс. С моей стороны глупо было бы возражать. Я, как ни странно, не мог выбросить из головы чучело вороны. Чушь насчет «Ноева ковчега» я пока пропустил мимо ушей. Если этот мужик думал, что я не читал толстых скучных книг с крестами на обложках, то он ошибался. Они валялись повсюду.
        Я попытался выдавить ответную улыбку, однако получилось, наверное, нечто устрашающее. Незнакомца моя гримаса не смутила. Всем своим видом он изобразил сочувствие к страдающему «брату». Что называется, вошел в мое положение. Он приблизился скользящим бесшумным шагом (словно подкрался к спящей твари) и легонько похлопал меня по плечу:
        -Ничего-ничего. Тебе нужно отлежаться. Мы подоспели вовремя. Теперь все хорошо.
        На нем был медицинский халат без бэджа, небрежно наброшенный на плечи поверх кожаного костюма телесного цвета. Несмотря на улыбку и ободряющие слова, бледно-голубые глаза глядели жестко. Их блеск показался мне неестественным… как если бы это были отполированные стеклянные шарики.
        Седые, длинные и зачесанные назад волосы придавали незнакомцу отдаленное сходство с Сантой, только недавно обретенный мной брат был покрасивее и сохранил брюхо нерастянутым. А белизне его зубов позавидовали бы красотки, рекламировавшие зубную пасту, если бы, конечно, дожили до наших дней. Зубы навели меня на другие ассоциации. Я вспомнил вычитанное когда-то выражение «такому палец в рот не клади». Человек в кожаном костюме производил впечатление пастуха, который знает, как держать в повиновении стадо двуногих. Его слова и улыбка не вводили меня в заблуждение. Я был для него всего лишь спасенным от волков бараном, и он еще не решил, что со мной делать и есть ли от меня прок. Разговаривать с ним на равных можно было лишь сунув ему в рот не палец, а пистолетный ствол.
        Стволы у меня забрали, тем не менее я попытался заговорить. Снова понадобилось мучительное усилие, а поначалу возникло пугающее ощущение, что зашиты губы. Казалось, кожа рвется при каждом звуке, а челюсти перехвачены справа стальной скобой.
        -Со мной был мальчик… - произнес я с трудом и неразборчиво. Но ушлый «брат» разобрал каждое слово.
        -Ах да, мальчик, - незнакомец нахмурился, прикрыл глаза и кивнул в знак того, что разделяет мою озабоченность. - Им занимается… - он щелкнул в воздухе пальцами.
        -Сестра Амелия, - быстро подсказала Анна Гнусен.
        -Сестра Амелия, - мечтательно повторил мужчина. Лицо его прояснилось. - Вот видишь, не о чем беспокоиться.
        Кем бы ни была сестра Амелия, я так не думал. И чем дальше, тем сильнее становилась моя уверенность в обратном. Правда, беспокоился я прежде всего о себе.
        Я проделал еще одно крайне болезненное упражнение для речевого аппарата:
        -Где мое оружие?
        -Зачем оно тебе? - очередная ослепительная улыбка, затем ловкий уход от прямого ответа: - Ковчег хорошо охраняется. Здесь ты в полной безопасности.
        Приятно слышать. Никогда в жизни не чувствовал себя в полной безопасности. Это звучало просто неправдоподобно. Но еще некоторое время назад неправдоподобной показалась бы мне эта парочка в халатах, не говоря уже о целом «братстве» уцелевших зрячих, обитающих в некоем «ковчеге». Кстати, о времени. На вопрос, как долго я провалялся без сознания, нашелся бы простой ответ, если бы у меня были часы. Но часов не было, в чем я убедился, пошевелив рукой и не ощутив браслета.
        -Сколько… - начал я, и красавчик тут же показал два пальца. Это могло означать два часа или двое суток. Или информировать о текущем моменте. Предоставив мне гадать, человек в кожаном костюме ждал следующего вопроса. Он меня раздражал; я начинал осознавать, что общение с себе подобными - это почти всегда дурацкая, но неизбежная игра, в основе которой один и тот же мотив: борьба за статус и явное или тайное превосходство. Среди прочих инструментов была ирония. Кожаный костюм не стеснялся им пользоваться.
        Я прикинул, каких усилий и боли будет стоить мне попытка прояснить ситуацию (причем наверняка тщетная), и пока отказался от этого намерения. Уловив, что вопроса не последует, незнакомец направился к двери.
        -Пойдемте, сестра Анна, - промурлыкал он по пути. - Нашему новому брату нужно как следует отдохнуть.
        Грудастая сестра взяла керосиновую лампу и удалилась вслед за ним. На ногах у нее были белые кеды огромного размера, издававшие при каждом соприкосновении с полом противное попискивание. Этот едва слышный звук надолго врезался мне в память и в дальнейшем неоднократно служил сигналом тревоги. А тревожиться было о чем. Я еще не знал, что представляет собой «ковчег», но совсем не удивился, когда услышал, как вставленный снаружи ключ дважды провернулся в замочной скважине.
        14
        Если находишься в положении, которого не можешь изменить, и одолевают навязчивые внутренние голоса, предающиеся самобичеванию, единственный способ избавиться от них - потерять сознание. И я его потерял.
        Из черной ямы меня вытащил звук - попискивание кед Анны Гнусен. На этот раз мне удалось сравнительно быстро расклеить веки. Она приближалась ко мне с лампой в руке. Ее сопровождала молоденькая девушка, державшая перед собой дымящуюся тарелку. На керамическом лице старшей сестры уже играла улыбка, будто она заготовила ее заранее. Девушка была сосредоточена на содержимом тарелки и прилагала максимум стараний, чтобы не обжечься.
        Я бросил взгляд в окно. Там повисли сумерки. Ворона сделалась почти неразличимой, только темный силуэт рыскал туда-сюда под ударами ветра.
        -Как насчет бульона? - бодрым тоном осведомилась старшая сестра. Я попытался разглядеть, что написано на бэдже у девушки. Не Амелия, а Лора. Ну да, Амелия «занималась» мальчишкой. Лора была просто сестра. Довольно симпатичная. Собранные в «хвост» волосы. Тонкое личико, тонкая фигурка. Она носила сапоги на низком каблуке, которые, слава тебе господи, не пищали.
        Голода я не испытывал, и, кажется, это было плохим признаком. В более благоприятных обстоятельствах юная зрячая сучка наверняка вызвала бы у меня зверский аппетит, правда, иного рода. Между тем Лора искала, куда бы поставить тарелку с горячим варевом.
        -Давай-ка сядем, - скомандовала Анна Гнусен. До сих пор тоном, не допускающим возражений, со мной говорил разве что Санта. Ну, еще Засевший В Печенках, но его я в таких случаях посылал подальше.
        Сильная бабенка, заметил я себе, когда ее руки перевели меня в сидячее положение без моего содействия. Боль была адская, однако я не издал ни звука.
        В течение нескольких секунд меня занимал вопрос, насколько серьезно я ранен. Отчетливо запомнились два попадания - в голову и в плечо. Это не считая ударов. Левый рукав был отрезан, рука перебинтована выше локтя. Я мог ею двигать, значит, всего лишь царапнуло. Кроме того, не покидало ощущение, что голова пропилена и рана затем присыпана солью. Чуть левее макушки пуля пропахала борозду, которая прощупывалась через тонкую повязку. Я решил, что это ранение также поверхностное. Итак, дешево отделался. «Дуракам везет», - прокомментировала Желчная Сучка. Надеюсь, умненьким стервам везет не меньше.
        Сестра Лора поставила тарелку на топчан, зачерпнула полную ложку и поднесла мне ко рту. Я посмотрел ей в глаза и снова поймал себя на том, что испытываю среди зрячих доселе незнакомый дискомфорт. Меньше всего мне хотелось быть объектом постоянного внимания и наблюдения. Две сестры - уже слишком много свидетелей, но, казалось, их гораздо больше, будто за мной следят отовсюду и каждое мое движение под контролем. Может быть, даже каждая мысль… Привычная паранойя заявила о себе по-новому. «Прими это с благодарностью, - смиренно посоветовал Святоша-аллилуйщик. - Господь посылает тебе предупреждение. Предупрежден - значит, вооружен».
        Святоша часто преподносил прописные истины как откровения. Я предпочел бы другое оружие - то, которое можно взять в руки, - но смирился. А что еще оставалось? Контузия штука хоть и неприятная, но пока не сделала меня идиотом.
        От близости молодого женского тела у меня в штанах зашевелился мой неугомонный друг, а вот это уже было хорошим признаком. Наверное, сестра Лора о чем-то таком догадалась, потому что слегка покраснела и отвела взгляд. Ее рука дрогнула; бульон пролился мне на куртку. Сестра Гнусен взгляда не отводила. Она будто пыталась прожечь меня насквозь своими неморгающими гляделками. Конечно, можно было и дальше прикидываться беспомощным - хотя бы в целях маскировки - и позволить Лоре кормить меня с ложечки, чтобы вдоволь насладиться ее возбуждающим ароматом, очаровательным смущением, а также возрастающей неприязнью старшей сестры, - но взыграла проклятая гордыня.
        Я взял тарелку в руки и начал пить из нее. Со множеством неприятных и болезненных ощущений, расплескав половину, заставил себя выхлебать бульон. Вкуса почти не почувствовал. Прилива сил - тоже. И все время, пока я давился жирным варевом, старшая сестра не сводила с меня глаз, а Лора разглядывала рисунок на стене так внимательно, будто видела его впервые. На ее шейке трепетала голубоватая жилка. Я представил себе, что я впиваюсь в эту чистую нежную шейку губами, и у меня заныло в паху.
        Когда тарелка опустела, Анна Гнусен подала знак, по которому Лора забрала посуду и удалилась, не наградив меня взглядом даже напоследок. Жаль, малышка, что тобой понукает эта недоенная корова. Моего друга тоже жаль. Со старшей сестрой ему ничего не светит. А впрочем… Я попытался представить себе Анну Гнусен без одежды. Ведь какая грудь, какие бедра!.. М-да, подействовало эффективнее ледяного душа. Даже аромат Лоры мгновенно выветрился из памяти. Ну что, может, тогда хотя бы побеседуем с пользой?
        Я пошел на контакт.
        -Что с мальчиком?
        -Он без сознания.
        -Выживет?
        -Доктор Савлов и сестра Амелия делают все возможное.
        Доктор Савлов - это, должно быть, улыбчивый красавчик. Ни он, ни сестра Гнусен не вызывали ни капли доверия. Да и не очень-то старались. Оставалось надеяться (как это ни смешно), что мальчишку все еще защищает Тень, - если, конечно, его от нее не избавили те же «заботливые» руки, которые избавили меня от моих стволов и часов.
        -Я хочу его увидеть.
        На лице старшей сестры появилось выражение, которое я интерпретировал как «ах ты, тварь неблагодарная».
        -Брат, мне поручено заботиться о твоем здоровье, и я не уверена, что прогулка сейчас пойдет тебе на пользу.
        -А я уверен, - сказал я, сдвигая задницу на край топчана и пытаясь достать ногами до пола.
        Подозреваю, что с учетом моего тогдашнего состояния Анна Гнусен могла уложить меня обратно одним ударом в корпус. Честно говоря, хватило бы и шлепка увесистой ручонкой. И кажется, секунду или две она действительно боролась с искушением научить пациента послушанию. Однако хитрый доктор явно поручил ей не только присматривать за мной, но и по мере возможности прознать о моих намерениях.
        С кривым подобием улыбки она выдавила из себя согласие:
        -Ну, давай попробуем.
        Я неловко соскочил на пол, и острая боль в области живота скрутила меня пополам. Согнувшись в три погибели (неужели кому-то было недостаточно одной?), я кое-как восстановил дыхание, затем, улучив момент, убедился в отсутствии засапожных ножей. Движение моей руки не ускользнуло от зоркого глаза сестры Анны, и ее губы сделались еще тоньше, сжавшись в линию. Вероятно, она решила, что я опаснее, чем кажусь, и с той минуты держалась с особой настороженностью.
        Я медленно разогнулся и заглянул себе под куртку. Причиной нестерпимой боли оказалась резаная рана, косо пересекавшая живот. Когда и при каких обстоятельствах я ее получил, оставалось для меня загадкой. Наспех зашитая и обильно смазанная йодом, она по крайней мере не кровоточила. Распоротая тем же лезвием кожаная куртка защитила мои кишки от гораздо больших неприятностей.
        Я потащился к двери. Анна Гнусен следовала за мной в полушаге позади и слева - как бы под предлогом того, что мне в любой момент может понадобиться ее поддержка. Уверен, она и в самом деле была готова подхватить меня - или в случае чего сбить с ног. Лампа в левой руке не стала бы помехой; сестра отлично справилась бы одной правой.
        Мы вышли в коридор. Тут Анна немного замешкалась, запирая дверь. Я еще подумал: а зачем? Нарисованная на полу белая линия начиналась возле торцевой стены. Эта стена, похоже, могла целиком сдвигаться по горизонтальным направляющим, открывая проем, в котором поместился бы грузовик. По сторонам коридора я насчитал с полдюжины одинаковых дверей, дальше сгущалась тьма.
        Разгоняя ее, насколько позволял горящий фитиль, мы влачились вдоль белой линии. Огромная двухголовая тень скользила по низкому потолку, словно туча по небу. Размеренное попискивание резиновых подошв терзало мой слух. Мы миновали висевшую на стене схему эвакуации, которая более или менее соответствовала натуре. Чтобы не терять времени зря, я снова попытался добыть из сестры информацию.
        -Доктор Савлов - это который…
        -Он разговаривал с тобой, брат.
        Одна догадка подтвердилась, только пользы от этого маловато.
        -А кто такой Ной?
        Сестре Гнусен явно задержалась с ответом. Запретная тема? Вряд ли, если речь о праведнике из старых толстых книжек с крестами.
        -Ты задаешь слишком много вопросов. Когда доктор сочтет нужным, он тебе расскажет.
        -Я так понимаю, что Ной - не доктор? - не унимался я.
        Ее заклинило от моего чрезмерного любопытства. Я повернул голову и наткнулся на стеклянный взгляд, который давал понять, что дальнейшие расспросы касательно Ноя бесполезны. У меня руки зачесались - так мне не хватало моих стволов. Или хотя бы ножа.
        Очередная дверь. Открыв ее, я очутился в поперечном, более широком коридоре. Здесь по полу, параллельно белой линии, тянулись еще две - желтая и зеленая. Я не поленился обернуться. На двери, которая только что закрылась за Анной Гнусен, имелась старая, сделанная при помощи трафарета, а теперь частично стершаяся надпись «Приемник-распределитель», под которой кто-то коряво нацарапал от руки: «Главный шлюз».
        Старшая сестра схватила меня за локоть и направила влево. Кое в чем ее «опасения» оправдывались - прогулка давалась мне с большим трудом. Рана на животе начала кровоточить; уже сделалось липко в паху. Дальше пошла цепная реакция: я ощутил острую необходимость помочиться, о чем без обиняков сообщил сестре Анне. Это не добавило ей хорошего настроения, но она кивнула в знак того, что мое нескромное желание осуществимо. Пройдя шагов тридцать, мы свернули в узкий боковой коридор, который привел нас к двери с хорошо знакомым мне обозначением из двух букв.
        Перед сортиром Анна недвусмысленно обнаружила намерение следовать за мной до конца. Вернее сказать, до писсуара. Я оценил ее преданность делу и готовность поддержать меня в трудную минуту, но все же предпочел бы остаться в одиночестве. Отнюдь не по причине излишней стеснительности.
        -Эй, - сказал я, расстегивая зиппер на джинсах и вибрируя тазом от нетерпения, - подожди здесь.
        -Ты уверен, что тебе не понадобится моя помощь? - вкрадчиво спросила старшая сестра. (Интересно, в чем бы могла заключаться помощь? Будь на ее месте сестра Лора, я уже сочинил бы несколько вариантов, один другого возбудительнее, но в тяжелом случае Анны Гнусен мое воображение по-прежнему буксовало.)
        -Да, черт возьми! - Я не понимал, что в данный момент у нее на уме, а переполненный мочевой пузырь - плохой советчик. Дверь сортира не запиралась и даже не закрывалась как следует, зато свет от лампы падал через щель. Струя была темной от крови. Пока журчало, я изучал сантехнику и кабинку на предмет того, чем бы вооружиться. Сделать это быстро и бесшумно не представлялось возможным, и я воссоединился с Анной, испытывая некоторое разочарование.
        Мы вернулись на тройную линию. По тем же нарисованным рельсам навстречу нам выкатился толстяк, который лампой не пользовался. Оказавшись на свету, он прищурился, осмотрел меня с ног до головы, замедлил шаг, затем остановился. У него была похожая на валун, лысая и не вполне симметричная голова, по-младенчески розовая кожа и короткопалые ручки. Он выглядел раздраженным и озабоченным, словно искал в темноте что-то или кого-то, а теперь вынужденно прервал поиски, от успеха которых многое зависело.
        Тем не менее он был явно не прочь пообщаться. Поскольку, что касается информации, меня держали на голодном пайке, стоило принимать во внимание любые сведения, от кого бы они ни исходили. Тонким голоском толстяк проблеял:
        -Так-так-так. Наш новый братец. Слухи разносятся быстро, не правда ли, сестра?
        Анна Гнусен скорчила кислую мину, но все же неохотно подтвердила, что да, мол, - и братец новый, и слухи разносятся с необъяснимой быстротой. Толстяк придвинулся ко мне вплотную и многозначительно шепнул:
        -Ворон видел?
        Я кивнул. От него необычно пахло; даже мой не слишком чуткий нос различил, что сильный запах химикалий забивает некий крайне неприятный душок.
        -Моя работа, - доверительно сообщил толстяк. - Здорово придумано, а? Даже Фройд одобрил. Всех делов-то - раз плюнуть, а этих отпугивает.
        -Кротов? - уточнил я.
        -При чем тут кроты! - внезапно разозлившись, толстяк начал кривить рожу и дергаться. Моя тупость вывела его из себя - почти в буквальном смысле. - Этих! - он энергично ткнул пальцем вверх.
        -Птиц? - ляпнул я наугад. А получилось - назло.
        Толстяк побагровел. Казалось, еще одно проявление моего слабоумия, и его хватит удар.
        -Каких еще птиц, мать твою? - пробулькал он сдавленным шепотом и замотал головой из стороны в сторону, словно лошадь, отгоняющая мух.
        -Пойдем, брат, пойдем, - заторопилась Анна Гнусен, словно опасалась наметившейся драки. Или того, что жирняга выболтает в приступе безумия.
        Но, к моему сожалению, его речь сделалась совершенно бессвязной и в основном состояла из ругательств. Удаляясь вместе со старшей сестрой, я вспоминал подходящее для него слово. Наконец вспомнил - таксидермист. Да, в самый раз словечко - малопонятное и с оттенком дерьма. Оглянулся. Приплясывающая фигура толстяка постепенно погружалась в темноту. Рыча и брызгая слюной, он что-то доказывал тому месту в пространстве, где меня уже не было. А может, и самому себе.
        15
        Маршрут, которым мы влачились, откладывался у меня в памяти подобно липкому извилистому следу, оставленному улиткой. Дело осложнялось херовым самочувствием и темнотой, в которую были погружены переходы. Свет лампы отодвигал ее всего на несколько шагов, а дальше все тонуло в неопределенности. Как и положено ковчегу, тут были проблемы с электричеством. Не уверен, что сумел бы отыскать обратную дорогу без помощи сестры Гнусен. С другой стороны, я нисколько не скучал по «своей» камере.
        По пути к трем разноцветным линиям на полу добавилась красная, но очень скоро увильнула в боковой коридор. Тот поворот был обозначен большой красной стрелкой и надписью «Блок D». Из чего я, парень грамотный, сделал вывод, что блоков в ковчеге, как минимум, четыре. Впрочем, не исключено, что их может оказаться всего два. Или их нет вообще, а надписи на стенах и бэджах - сплошная фикция. В последнем случае возникал вопрос: ради чего тогда разыгрывается дурацкий спектакль? Ведь не ради же того, чтобы посмеяться над бродягой-доходягой, хоть и зрячим, но ни черта не понимающим в здешней жизни…
        И если продолжать доверять надписям, то мальчишка находился в тринадцатой палате блока А. Помещеньице выглядело мрачновато. Тут не было окон; в потолке зияла ничем не прикрытая дыра вентиляционного канала. Каждая из четырех стен, пол и даже внутренняя поверхность двери смахивали на матрасы, которые кто-то методично распарывал и потрошил, не имея для этого никакого другого инструмента, кроме ногтей и, возможно, зубов. Но результат впечатлял. Либо свихнувшийся взаперти бедняга проявил маниакальную настойчивость, либо в его распоряжении оказалась куча времени.
        Мальчишка лежал на топчане, намертво прикрепленном к полу. Здесь и одному-то было тесновато, а для двоих жизнь взаперти наверняка сделалась бы адом. Спасало только то, что один из этих двоих, судя по всему, еще не приходил в себя, а у другого, вернее, другой был поистине ангельский нрав.
        Когда Анна Гнусен открыла дверь палаты, я увидел полную молодую женщину, которая до нашего появления сидела в полной темноте. Честно говоря, на ее месте мне было бы не по себе, но я слишком долго болтался на свободе и под открытым небом. Поза этой телохранительницы - склоненная голова, руки на бедрах ладонями вверх - выражала смирение и готовность к преданному служению. Своим унылым лицом с выбритым лбом и рыхлым телом она напомнила мне добродетельных тёток со средневековых картин. В дохлой корове и то было больше сексуальности.
        Сестра Амелия даже не прищурилась от света внесенной лампы, и я поначалу решил, что наконец-то попал на крота. Однако это оказалось не так. Мое появление не вызвало у Амелии ни малейшей реакции. Но зато, как только я протянул руку, чтобы пощупать пульс на шее у парня, она схватила меня за запястье. Движение было стремительным, точно бросок ядовитой змеи. Под внешностью сонной землеройки скрывалась та еще штучка.
        Пару-тройку секунд я пытался выдернуть руку из ее цепких когтей. Безуспешно. Наконец сестра Анна поставила лампу на пол и принялась освобождать меня, отгибая каждый палец сестры Амелии по отдельности. Все происходило в молчании, из чего я заключил, что Амелия то ли глухая, то ли не понимает по-хорошему. Ее присутствие, несмотря на проявленную бдительность, почему-то не внушало мне спокойствия за судьбу мальчишки. Скорее наоборот.
        У меня на руке появились нешуточные царапины и кровоподтеки; чертова сиделка едва не вскрыла мне вены своими ноготками. Еще немного, и я начну ненавидеть зрячих так же сильно, как тварей. У последних хотя бы имеется «оправдание» - темнота, в любом смысле. Я подумал, до чего же беззащитным, младенческим и почти неузнаваемым кажется лицо парня без Тени. Конечно, бесполезно интересоваться у сестер, куда подевались его «очки». Ответ очевиден: они там же, где и мои стволы. Важнее другое - сумеет ли тот, кто завладел наследством Матери Ночи, понять, что именно попало в руки, и воспользоваться этим.
        Я больше не пытался дотронуться до мальчишки, только разглядывал, будто музейный экспонат. А что - такой барашек гораздо ценнее прочих. Например, меня. Его дыхание было слабым и неравномерным, глаза под восковыми веками глубоко запали, ну а бледным, как мертвец, он, наверное, останется всегда. Казалось, его кожа мгновенно обгорела бы на солнце, но за все время нашего пути он не обзавелся даже легким загаром.
        Он держал что-то зажатым в кулаке, и я знал, что это. Кроме того, несколько черных костяшек лежало рядом с ним: по две - слева и справа на уровне груди, две - на уровне таза, по одной между ног и в изголовье. Я сильно сомневался, что парень мог разложить их самостоятельно, даже если ненадолго пришел в себя. Следовательно, этим занимался кто-то другой. Например, сестра Амелия. Ничего, хотя бы отдаленно похожего на медицинские инструменты или препараты, в палате не было.
        -Это зачем? - спросил я, имея в виду костяшки и не очень рассчитывая получить внятный ответ.
        Сестра Амелия впервые подняла на меня свои коровьи глаза.
        -Так надо, - произнесла она медовым голосом, но с такой убежденностью, что не оставалось сомнений: ее рук дело.
        -Кому надо?
        На этот раз ответа я не дождался. И не имел физической возможности добиться его силой. Тут Амелия сделала нечто поразившее меня: с бесконечной нежностью погладила мальчишку по раненой ноге. Кстати, перевязан он был безупречно аккуратно.
        Всем своим видом Анна Гнусен будто говорила: «Ну что, доволен? А теперь - в кроватку!» Во всяком случае, так мне казалось. Морды кротов не были столь красноречивы.
        -Ты увидел, что хотел, брат? - спросила Анна Гнусен. - А теперь тебе нужно лечь, и поскорее.
        Конечно же, от нее не ускользнуло, что у меня кровоточит рана на животе. Я еще не привык к тому, что рядом глазастые сестры, исполненные добрых побуждений и готовые бескорыстно помочь. А привыкать, наверное, следовало. И заодно понять, что иметь дело с обитателями ковчега будет гораздо труднее, чем с кротами-менялами.

* * *
        -Нельзя ли мне устроиться где-нибудь поблизости?
        По-моему, я задал вполне невинный вопрос, но удостоился очередного тяжелого взгляда Анны Гнусен. Мы только начали двигаться обратно по белой линии, закрыв дверь тринадцатой палаты и оставив сестру Амелию в темноте. Что касается парня, тут я пока был бессилен. Если выживет и очнется, вряд ли палата покажется ему хуже подвала, в котором его держала любящая бабушка. Лишь бы он не принял за бабушку дежурившую рядом толстуху.
        Несколько секунд старшая сестра взирала на меня как на придурка, то ли забывшего свое место, то ли вообще его не имевшего. Наконец соизволила ответить:
        -Исключено. Твой статус еще не определен.
        -А кто его определяет?
        -Комиссия. В твоем случае - чрезвычайная комиссия.
        Вот как. С чего бы такое внимание к «моему случаю»?
        -И кто же входит в состав комиссии?
        -Доктора Савлов, Фройд и… еще один человек.
        -А как же мальчик?
        -Что - мальчик?
        -Его статус уже определен?
        -Доктор Савлов провел сканирование мозга пациента «пять-один» и пришел к выводу, что пациент может быть отнесен к временному контингенту блока А.
        Услышав эту херню, я еще сильнее затосковал по своим пистолетам.
        -Ладно, когда?
        -Что - когда?
        -Когда комиссия определит мой статус?
        -Как только ты станешь на ноги.
        -Ты, наверное, не заметила - я стою на ногах.
        -Кто тебе сказал? Я просто взяла тебя с собой.
        После этих ее слов я впал в тревожное недоумение. Она угодила в больное место, и, кажется, я не сумел этого скрыть, потому что на лице старшей сестры появилась мстительная улыбочка.
        -Что ты несешь?! - я чуть не добавил: «сука».
        -Не «что», а «кого». Тебя. Вернее, твою тень.
        Удар ниже пояса. После того как она заговорила о тени, я вспомнил свое место. И свою роль. Курьер, доставивший ценный груз по назначению. Что мне светило? Пока только лампа, которой на самом деле не было.
        -И где теперь моя тень?
        Вздох. Да, нелегко ей приходится с тупицей.
        -Здесь, со мной, в блоке А.
        -Тогда где я ?
        -Там же, где и раньше. В палате приемника-распределителя. Без сознания. Или, если угодно, спишь. И видишь сны. Но скоро я приду и разбужу тебя.
        -Разбуди меня прямо сейчас, - сказал я, не подумав. Наивный, я возжаждал определенности.
        -Как хочешь, - пожала плечами Анна Гнусен.
        В ту же секунду меня подхватил черный поток. Я перестал ощущать свое тело и чувствовать какую-либо боль. Исчезли верх, низ и прочие направления. Втянутый в бархатное жерло, я провалился сквозь мембрану, которая отсекла иллюзорную плоть. Исчезли звуки, наступившая тишина забрала даже мои внутренние голоса. Все вокруг затянуло мглой, только стремительно удалявшийся огонек лампы еще некоторое время сиял в этой мгле, будто тонувшая в тумане звезда.

* * *
        Я открыл глаза. Утренняя серость вползала в палату через окно. По крайней мере, чучело вороны мне не приснилось - оно по-прежнему покачивалось за окном, привязанное к ветке. Работа толстяка-таксидермиста? Ну, если доверять сновидениям… Но вот боли я доверял безоговорочно. Она умела быть убедительной. Боль возвращалась, а вместе с ней возвращалась тяжесть. Пребывание в тени не шло ни в какое сравнение с пребыванием в теле.
        Кстати, о теле. Я заново провел ревизию и оценил повреждения. На руке саднили свежие царапины - и чем еще они могли быть, если не следами, оставленными коготками сестры Амелии? Рана на животе действительно кровоточила - вероятно, от неловкого движения, - и повязка пропиталась насквозь. Тем не менее я попытался встать. И тут же рухнул - хорошо, что на топчан, иначе крови стало бы гораздо больше. Заодно выяснил, что абсолютно не способен совершить наяву прогулку, подобную той, в которую сводила меня Анна Гнусен. Я просто свалился бы замертво после первого же шага.
        Некоторое время я лежал, стараясь соединить обрывки мыслей и переварить случившееся. Хотя что, собственно, случилось, если сон не пустышка, не иллюзия от начала до конца? Ну прогулялся немного в тени с чужой помощью - Санта говорил, такое когда-то получалось. У других. У немногих, очень немногих - но все же. Среди миллионов вероятность возрастала. Обнаружившиеся способности Анны Гнусен (возможно, присущие не ей одной в здешней компании зрячих) снова заставили меня почувствовать чужое превосходство и, соответственно, собственную ущербность.
        «Теперь узнаешь, падла, каково кротам», - со злорадством вставил Адвокат Дьявола. Редкий гость в моей голове. И редкий случай, когда я обрадовался голосу, который не назовешь голосом разума. Хоть что-то осталось от меня прежнего.
        Ничего-ничего, мне бы пушку и немного здоровья, а тогда посмотрим.
        «На что ты собираешься смотреть, убогий? - подхватил Засевший В Печенках. - В тени все кошки серы…»
        Мои внутренние разборки были прерваны скрипом колес, тяжелыми шагами и знакомым резиновым писком, донесшимися из коридора. Слух обострился до крайности. Я слышал, как разбегаются по углам тараканы. Ветка скребла о стекло со звуком ломающихся костей. Когда раздался скрежет ключа в замке, вообще захотелось заткнуть уши.
        Так что моя физиономия не могла сделаться еще кислее при появлении Анны Гнусен. На этот раз она явилась в сопровождении здоровенного типа, чье мощное тело было увенчано непропорционально маленькой, конусообразной, сужающейся кверху и чисто выбритой головкой. В отличие от победно ухмылявшейся старшей сестры бритоголовый имел вид недружелюбный и туповатый. Волосатые руки поигрывали резиновой дубинкой. Челюсти перемалывали жвачку. Глаза были скрыты за темными стеклами очков. Очень знакомая «вещь» - на одном из стекол пульсировало зеркальное пятно.
        Я предположил, что у меня немного шансов получить свои стволы обратно.
        В светлеющих сумерках Анна Гнусен загасила лампу. Халаты вошедших сделались пепельно-серыми, а лица приобрели цвет рыбьего брюха.
        -Доброе утро, брат! - поздоровалась старшая сестра. Ее молочные железы нависли надо мной, будто дирижабль-катамаран. Бритоголовый приблизился с другой стороны. Я нашел взглядом бэдж, затерявшийся на его необъятной груди. Курт, санитар блока В, надул шарик из резинки, который с треском лопнул. Мне словно загнали по гвоздю в каждое ухо. Курт ухмыльнулся. Сестра Анна посмотрела на него неодобрительно.
        -Ай-ай-ай, - сказала она укоризненно. - Я же тебя предупреждала.
        Оказалось, это относится ко мне. Она ловко и почти не причинив лишней боли содрала с меня пропитавшуюся кровью повязку и выбросила ее в стоявшее под топчаном ведро. Некоторое время я чувствовал себя так, будто на животе приоткрылся еще один рот, в котором недавно орудовал хирург, удаливший все зубы. В кармане у сестры обнаружились чистый бинт, пластырь и баночка с какой-то пахнувшей дегтем дрянью. Она занималась мной сама, очевидно, решив не подпускать ко мне Лору. Вот уж наказала, так наказала - лишила единственной радости. Смазав рану, Анна Гнусен соорудила новую повязку и, склонившись надо мной совсем низко, спросила:
        -Ну как, гулять пока не хочется?
        При всей своей предвзятости, я не уловил в этом вопросе ни капли издевки, только чисто медицинский интерес. Не дождавшись ответа, сестра бросила санитару Курту из блока В:
        -Отлично. Давай сюда кресло.
        Бритоголовый неспешной походочкой направился к выходу и вернулся, толкая перед собой кресло-каталку. Мне оставалось скрипеть зубами от бессилия. «Хотели бы прикончить - вряд ли стали бы перевязывать», - утешил Счастливчик (запасная кличка «С Кем Угодно, Только Не Со Мной») - еще один гость, высказывавшийся редко, но по существу.
        Санитар играючи поднял меня и усадил в кресло. Легкость, с которой он это проделал, была даже более сильным аргументом, чем дубинка, засунутая за пояс. Выкатываясь, я снова посмотрел на ворону за окном. Проволока блеснула в первых лучах солнца. И тут мне показалось, что птица все-таки живая. Пока еще живая - потому что, вопреки старой пословице, собратья уже выклевали ей глаза.
        16
        Наяву старшей сестре не потребовалась лампа. Скудный красноватый свет сочился сквозь мутные от пыли плафоны на потолке. Лучше, чем ничего. И поменьше теней. Грязно-белая линия змеилась передо мной, заслоняемая иногда фигурой Анны Гнусен. Курт насвистывал что-то себе под нос, непринужденно толкая кресло. Свист и писк одновременно - это было непередаваемо. Видимо, от новизны впечатлений заработало воображение - мне представилось, будто мощный фургон для перевозки преступников двигается за толстозадой каретой «Скорой помощи». И ничего нельзя поделать с неумолимой поступью судьбы. Отчетливо понимаешь это, когда тебя везут в кресле для инвалидов. Можешь, конечно, дотянуться до рычага тормоза или схватиться за ручной привод колес. Ну и надолго ли это задержит исполнение приговора? Не больше чем на минуту. Или сколько там понадобится, чтобы призвать тебя к порядку. Уверен, что санитар Курт с радостью размялся бы, поработав дубинкой. И я решил поберечь жалкие остатки здоровья.
        Потом мы свернули с белой линии на зеленую и очутились в незнакомом мне коридоре, который прежде никак не был обозначен на древе маршрутов, произраставшем на зыбкой почве моей памяти. Таблички вроде «Манипуляционная», «Второй уровень» или «Гибридная терапия» сообщали мало полезного. Кроме того, после интимной прогулки, в которую старшая сестра «взяла» мою тень, я не мог избавиться от неприятного подозрения, что она может в любой момент снова меня разбудить и предъявить следующую матрешку мнимой реальности, вложенную во вскрытое брюхо моего сна, - а та в свою очередь тоже окажется неким подобием сновидения.
        Три двери и два поворота спустя Курт вкатил меня в холл, где четыре цветные линии соединялись в кастрированную радугу и вместе ныряли под сильно потертую ковровую дорожку. Не стало слышно попискивания кед Анны Гнусен, зато санитару пришлось прикладывать некоторые усилия, и я почти физически ощущал его нарастающее раздражение - будто у меня за спиной висел плотный гудящий осиный рой.
        Наконец мы остановились перед большими двойными дверями. Табличка на правой створке - золотые буквы на пурпурном фоне - сообщала, что это вход в конференц-зал, но я склонялся к тому, что истине соответствует надпись на левой створке, гораздо менее красивая и, возможно, сделанная ребенком, если судить по двум ошибкам в коряво нацарапанных словах.
        Сначала старшая сестра вошла одна. Курт гудел и сопел у меня за спиной; кислый запах его скоропортящегося настроения отравил мне и без того удушливое ожидание. Что может быть хуже, чем ждать, когда от тебя ничего не зависит? Только встреча, которой ты надеялся избежать.
        Через пару минут Анна высунула голову в коридор и подала команду санитару. Курт втолкнул меня в помещение, которое при других обстоятельствах показалось бы просторным, светлым и перенесенным из благополучного прошлого. Собственно, таким оно и было, только моя внутренняя темнота милосердно приглушила яркость красок и не впустила лишний свет.
        Благодаря огромным стрельчатым окнам, находившимся на уровне верхушек деревьев, весь зал простреливался солнцем навылет. Мало того, посреди потолка имелось стеклянное полушарие, и один из его сегментов, открытый наружу, выглядел как распахнутая дверь, обещавшая начало самого простого и легкого пути на небеса. Со времен «конференц-зала» сохранился длинный стол с продолговатой дырой в столешнице, дюжина жидкокристаллических мониторов и примерно столько же стульев. На одной стене висела огромная карта мира, на другой - пара абстрактных картин из тех, что изображают шарики козьего дерьма на снегу. Сорванные шторы лежали под окнами, покрытые многолетним слоем пыли. На ковре разве что трава не росла. Огромный диван приглашал соприкоснуться с ним задницей - моя уже ныла от долгого пребывания в контакте с жестким сиденьем. На кожаных просторах дивана почти затерялась фигура малорослого и тщедушного мужчины, одетого во все темное. В момент моего появления он протирал платочком стеклышки пенсне.
        Доктор Савлов сидел за некогда роскошным столом и читал какой-то журнал. Стол был сильно подпорчен водой, которая, видимо, беспрепятственно лилась сверху во время дождя. За спиной у Савлова находилось деревянное распятие в натуральную величину. В пустых церквях я навидался их предостаточно и не мог не заметить, что голова Христа выглядит необычно - на ней не было ни волос, ни тернового венца. Вместо них - несколько десятков внедренных в череп разноцветных проводов, которые тянулись из отверстия в стене.
        Курт выкатил кресло на середину зала. Человек, чье лицо скрывала бесполая маска, сидел в кресле, образующем третью вершину равностороннего треугольника. Таким образом, я оказался в центре внимания, но сам мог видеть каждого из троицы только поочередно, да к тому же рискуя свернуть себе шею. Тот, что был в маске, курил сигару, вставляя ее в отверстие между губами. Рука у него была очень маленькая, вроде бы детская, а золотистые волосы, кудряво спускавшиеся на плечи, - вроде бы женские. В общем, с добавлением Курта и Анны Гнусен мы составляли странную компанию. Даже для сновидения. И, честно говоря, я предпочел бы уже проснуться.
        Черта с два.
        -Итак, коллеги, если не возражаете, приступим, - сказал доктор Савлов, откладывая журнал в сторону. После этих слов коротышка водрузил на нос пенсне, а существо в маске выпустило колечко дыма и слегка наклонило голову, видимо, в знак согласия.
        -Сестра Анна будет вести протокол. Прошу, - Савлов подбородком указал ей место за длинным столом, где лежали толстые обрезиненные карандаши, похожие на фаллоимитаторы, и несколько листов бумаги. Затем он обратился ко мне.
        -Дорогой брат! Раз уж волей случая нам посчастливилось спасти тебя от темноты и дать тебе приют, надеюсь, ты не откажешься пройти обычную процедуру, установленную для всех новообретенных братьев и сестер Ноева кочвега?
        Я слушал эту глумливо-высокопарную чушь, прикидывая: если я и впрямь откажусь, с чего начнет Курт? Пустит ли он в ход дубинку или обойдется только своими кулаками? И каким образом я дам знать, что передумал?
        Между тем Савлов вещал:
        -Несмотря на твое не вполне удовлетворительное физическое состояние, мы решили провести заседание комиссии как можно скорее. В некотором смысле это в твоих же интересах. От тебя требуется всего лишь отвечать на поставленные вопросы. Прошу отнестись к ним серьезно. Твои ответы будут точно записаны и в дальнейшем позволят нам сделать выводы, которые, уверен, пойдут тебе на пользу. Сестра Анна свое дело знает, не так ли?
        Та кивнула и взяла карандаш наизготовку. Савлов продолжал изливать на меня поток окрашенной иронией вежливости:
        -Чтобы облегчить наше общение и сделать его максимально плодотворным, позволь представить тебе присутствующих. Я - доктор Савлов, председатель комиссии. А это члены комиссии - доктор Фройд, - он указал на коротышку, - и господин… э-э-э… или госпожа? Кто вы сегодня?
        Существо в маске сделало неопределенный жест - дескать, не важно. И выпустило очередное аккуратное колечко сигарного дыма.
        -Ну все-таки, для протокола, - настаивал Савлов. - Какое-нибудь из ваших сегодняшних имен.
        -Пусть будет Флойд, - донесся голос из-под маски. - Пинк Флойд.
        -Прекрасно, - сказал Савлов. - Значит, господин Пинк Флойд. Един в двух лицах.
        Смысл последнего замечания я понял чуть позднее. Но и в первую минуту усомнился, что существо, нарядившееся для маскарада, - непременно «господин». Голос был высоковат для мужчины и низковат для женщины, к тому же приглушен маской. Что касается других признаков пола, то мне приходилось видеть женщин (точнее, кротовьих самок) и поплоще. А вообще, разыгрываемый Савловым дурацкий спектакль успел утомить меня, хотя, судя по всему, только начался.
        -Теперь вопрос к тебе, брат. Твое первое воспоминание об отце?
        -Я не помню своего отца.
        -Кто же вывел тебя из темноты?
        -Один человек. Бродяга.
        -Откуда ты знаешь, что он не был твоим отцом?
        -Он был кастратом.
        -Кастратом? - вступил в разговор Пинк Флойд. В его голосе прозвучало что-то похожее на интерес.
        -Да. С ним позабавились кроты.
        -А он уже был кастратом до того, как ты родился?
        -Да.
        -Но ты знаешь об этом только с его слов, не так ли?
        -Да.
        -Коллега, давайте пока отставим мотив кастрации в сторону, - снова перехватил инициативу Савлов. - Где этот человек сейчас?
        «Какого черта? - лихорадочно соображал я. - Какого черта они привязались к Санте?»
        -Не знаю. Скорее всего умер.
        -Почему ты так думаешь?
        -После пятидесяти у бродяги мало шансов выжить в одиночку.
        -А что такое? - Савлов сделал удивленное лицо.
        -Рефлексы уже не те. Говорят, с возрастом темнота манит все сильнее.
        -Кто говорит?
        -Кроты не по рождению.
        -Вернемся к твоему… э-э-э… напарнику. Ты бросил его?
        -Нет. Мы потеряли друг друга.
        -Что именно произошло?
        -Он отправился на вылазку и не вернулся. Потом я искал его, но не нашел.
        -Значит, можно предположить, что он бросил тебя?
        -Предположить можно все, что угодно. Если он действительно меня бросил, то причина мне неизвестна.
        -Когда это случилось?
        -Несколько лет назад.
        -С тех пор как вы «потеряли друг друга», ты встречался с ним в тени?
        -Нет, - соврал я. Сам не знаю зачем. На всякий случай. Чтобы меньше рассказывать. И пусть делают свои выводы - якобы мне на пользу.
        -Пациент «пять-один» - твой сын? - Это внезапно заговорил доктор Фройд. У него оказался скрипучий голос и едва уловимый акцент.
        -Нет.
        -Почему ты в этом так уверен?
        А в самом деле, почему? При желании я мог бы припомнить пять-шесть осемененных мной тварей детородного возраста. Но не имел желания. Что касается отцовских претензий на парня, то это до сих пор это не приходило мне в голову ввиду ничтожной вероятности. Да и Мать Ночи была вполне убедительна.
        -Я предохранялся.
        -Зачем? - опять подал голос Пинк Флойд.
        -Кроты и так плодятся слишком быстро. Не хотел им помогать.
        -Где ты его подобрал? - последовал вопрос от доктора Фройда.
        -На Черной Миле. - Это было первое, что пришло мне в голову. Не рассказывать же им о подвале, слепой старухе и ее «поручении». Как ни странно, в моих умолчаниях и лжи меня укрепила внезапно мелькнувшая мысль о санитаре Курте, присвоившем себе «очки» пациента «пять-один». Даже появился какой-то азарт. Посмотрим, о чем могут догадаться три доктора сразу.
        -Будь добр, уточни, где именно.
        -В мотеле «Дрозды».
        -Когда?
        Я не сумел отказать себе в маленьком удовольствии показать Савлову три пальца - по его же примеру. Против ожидания, за этим не последовало требования пояснить, что сие значит.
        -Почему ты взял его с собой?
        Ну что, поплакаться о своем одиночестве? «Самое время разжалобить докторишек», - поддержал Святоша. «Да пошли они в задницу», - похоже, Желчная Сучка выразила мнение большинства. Я выбрал ответ покороче:
        -Он зрячий.
        -Ты считаешь, что это достаточная причина?
        -Да. Более чем.
        -Откуда у него Черное Домино? - Мне показалось, что доктор Фройд произнес последние два слова уважительно, как бы с большой буквы.
        -Он его выменял.
        -У кого?
        -Там же, на Черной Миле. Под мостом.
        -У этих ?! - Пинк Флойд вскочил и обошел вокруг кресла.
        На какое-то время я сосредоточил внимание на нем, все еще пытаясь определить, насколько это «господин». Но замаскировался он безупречно, с головы до ног. На нем было свободное одеяние ядовито-зеленого цвета с очень длинными рукавами, напоминавшее одновременно ночную пижаму, кимоно и смирительную рубашку. Я даже не сразу понял, что он остановился ко мне спиной. Оказалось, у него была еще одна маска - на затылке.
        К той минуте я чувствовал себя выжатым, как лимон.
        -Я не знаю, кого вы называете «этими».
        -Кротов-менял, которые превращаются в птиц или псов - в зависимости от того, сколько тебе осталось жить, - любезно разъяснил Савлов.
        -Да, возможно. Что-то такое я видел…
        -И что же он отдал за Домино? - Похоже, доктора Фройда чрезвычайно интересовала эта тема.
        -Не знаю. Надо у него спросить. Но он парень неразговорчивый.
        -Находить контакт с неразговорчивыми - это наша работа. Давайте спросим, коллеги? - предложил Савлов и обвел «коллег» взглядом.
        Возражений не последовало. Савлов жестом подозвал к себе Анну Гнусен. Когда та приблизилась, он что-то сказал ей вполголоса, и старшая сестра удалилась.
        -Пока доставят пациента, сделаем небольшой перерыв, - объявил Савлов и снова раскрыл свой журнал.
        Я впал в прострацию. У меня не было догадок относительно того, как они собираются допрашивать парня, лежащего без сознания. Я просто тупо ждал. Санитар Курт ждал вместе со мной. Осиный рой внутри него ждал тоже.

* * *
        Пинк Флойд неслышной походкой направился к окну. Когда он замер там с вытянутыми по швам руками и развернутыми в стороны носками туфель, стало очевидно, что вся его фигура идеально сбивает с толку: определить, где у нее перед или зад, можно было с большим трудом. То ли он озирал окрестности в поисках «этих», то ли сосредоточенно следил за отражениями на оконном стекле.
        Доктор Фройд достал что-то из кармана и разглядывал, пряча в ладони.
        Я почувствовал непреодолимую потребность лечь. Пребывание в кресле становилось пыткой, но, похоже, именно для этого меня сюда и привезли, так что жаловаться не приходилось. Яма обморока была совсем близко, однако мне никак не удавалось в нее свалиться. Всякий раз что-то удерживало меня на самом краю темноты, дергая за оголенные ниточки нервов, и боль будто вдыхала иллюзию жизни в сломанную марионетку. Это насильственное возвращение сознания казалось изощренным наказанием, а ведь еще недавно я хотел «проснуться». Правда, теперь я не был уверен, что беспамятство избавило бы меня от дальнейших вопросов.
        17
        Не знаю точно, сколько времени прошло. Судя по сдвинувшимся теням - около трети часа. Мальчишку тоже доставили в кресле. Сестра Амелия его не сопровождала, что меня не очень огорчило. Ей нашлась достойная замена: толкачом был санитар, хоть и меньшего роста, чем Курт, но не уступавший ему в массивности. Детина напоминал какой-нибудь двухдверный холодильник из тех, в которые я много раз заглядывал в поисках продуктов и обнаруживал там лишь сгнившее месиво и застарелую вонь.
        Мне показалось, что с мерами предосторожности господа доктора переборщили, - с пациентом «пять-один» Анна Гнусен вполне справилась бы самостоятельно, - но им было видней. Особенно Савлову, который зачем-то наблюдал за мной через отверстие, проколотое в журнале, - я заметил это, когда он повернулся так, что на страницы упал солнечный свет.
        Парень выглядел ничуть не лучше трупа: голова повернута набок, челюсть отвисла, руки сложены на животе, пальцы разжаты, ладони пусты. На коленях у него лежал мешочек, в котором, скорее всего, находились костяшки домино, так сильно озаботившие доктора Фройда. Сейчас этот мешочек, возможно и впрямь заключавший в себе тайну выхода из лабиринта, напомнил мне пакеты, которые доводилось видеть в моргах и полицейских участках. В пакетах находились собранные кем-то предметы (иногда весьма странные), ранее принадлежавшие мертвецам. Или вещественные доказательства. Да, куда только не заносило нас с Сантой. Как я жалел о тех временах!
        Доктор Савлов руководил парковкой со своего места за столом. По его указанию прибывший санитар установил кресло в шести шагах от моего под острым углом. Если бы мальчишка мог видеть и держать голову прямо, наши взгляды скрещивались бы как раз на голубоглазом председателе «чрезвычайной комиссии». Тот потер руки (надо полагать, в предвкушении утонченного удовольствия) и сказал Фройду:
        -Коллега, он ваш.
        -Который из них?
        (А он, оказывается, был большим педантом, этот маленький доктор!)
        -Любой. На выбор. У нас достаточно времени для обоих.
        -Тогда, если позволите, небольшой диспозициональный тест.
        Фройд щелкнул пальцами, требуя моего полного внимания. Поскольку я отреагировал только зрачками, Курт решил преподать мне урок хороших манер. Он схватил меня за челюсть и слегка дернул в сторону, в результате чего едва не сломал мне шею. А я-то думал, они сразу примутся за парня… Во время контакта лапы санитара с моей физиономией часть осиного роя перебралась в мою голову. Перед смертью Желчная Сучка произнесла только одно слово: «Пиздец!» Это была достойная и предельно краткая прощальная речь.
        Теперь голос Фройда доносился сквозь раздражающий гул:
        -Во время ночной вылазки ты встречаешь на улице человека, несущего фонарь. Твои действия?
        -Все зависит от того, зажжен ли фонарь.
        Фройд резко подался вперед. Ослепительное солнце заиграло на золотой оправе пенсне.
        -Допустим, фонарь не зажжен.
        -Я подпущу его поближе и выстрелю в голову.
        -А если фонарь зажжен?
        -Я возьму его на мушку и спрошу, куда он идет с погасшим фонарем среди бела дня.
        -Если он скажет, что фонарь по-прежнему горит, а темнота наступила четыре часа назад?
        -Я предложу ему сосчитать, сколько окон на фасаде ближайшего дома.
        -Он называет правильное число.
        -Но я показывал на глухую стену.
        Фройд откинулся на спинку дивана и переглянулся с Савловым. Председатель комиссии ухмыльнулся и повернул голову в другую сторону:
        -А что скажете вы, господин Флойд?
        -Госпожа Пинк! - резко поправил голос из-под маски.
        -Прошу прощения. Не успеваю следить за вашими перверсиями.
        -Вы хотели сказать, за моими фазами ? - это уже было произнесено тоном крайнего возмущения.
        -Еще раз прошу прощения. - Доктор Савлов был сама вежливость. И само терпение. - Конечно же, за вашими фазами. Так что скажете, госпожа Пинк?
        Пинк Флойд едва заметно пожал(а) плечиками. Когда я уже решил, что за этим ничего не последует, он(а) вдруг сообщил(а):
        -Знаю я этот мотель. Он принадлежит одной шлюхе. Кроты называют ее Красной Ртутью.
        Он(а) снова надолго замолчал(а).
        -Да, ну и что? - мягко осведомился доктор Савлов.
        -А то, что она отпустила их незасвеченными .
        -Даже если так, вам это кажется подозрительным?
        Пинк Флойд проигнорировал(а) иронию.
        -Им помогает кто-то из тени…
        -Позвольте спросить, госпожа Пинк, - тон Савлова сделался чрезвычайно вкрадчивым, - из чего вы сделали этот далеко идущий вывод?
        -Некогда болтать! Мы должны избавиться от него. И поскорее.
        -От кого именно? - потребовал уточнить Фройд.
        Поскольку мне представлялось, что Пинк Флойд стоял(а) ко всем спиной, его (ее) рука протянулась каким-то немыслимым образом (мой плечевой сустав подобного не позволил бы) и указала на парня.
        -Не имею принципиальных возражений, но к чему такая спешка? - осведомился Савлов.
        -Вы уже установили с ним контакт? - поинтересовался Фройд, явно намереваясь затеять профессиональный спор.
        -Кто-то его разбудил! - рявкнул(а) Пинк.
        Я посмотрел на мальчишку. Тот действительно приходил в себя и медленно обводил зал мутным взором. Может, как утверждал(а) Пинк, парень и был «разбужен» кем-то, но я бы скорее сказал, что он словно возвращался с того света. И, похоже, этот свет ему не нравился. В лучах солнца стало видно, что глаза у него красные, как у альбиноса. Он с трудом повернул голову в мою сторону. Его взгляд, который я по-прежнему не назвал бы осмысленным, но от которого мне сделалось не по себе, оказался направленным в некую точку прямо надо мной.
        Когда санитар Курт сдавленно захрипел, я понял: происходит что-то интересное и я должен это увидеть. Кресло поехало вперед - должно быть, бритоголовый потерял равновесие и навалился на него брюхом. Воспользовавшись обретенной свободой передвижения, я схватился за правый обод и рванул его на себя. Боль резанула по кишкам. На пару мгновений потемнело в глазах. Кресло круто развернулось - на мое счастье, не настолько круто, чтобы опрокинуться.
        Снова прозрев, я увидел, что Курт уже опустился на колени и начинает заваливаться на бок. У него не осталось лица. Голову охватили темные щупальца с зеркальными прожилками, будто на нее вылилось ведро жидкой смолы. После того как рот и нос оказались наглухо запечатанными, санитар больше не издал ни звука. К нему пришла тихая, но совсем не легкая смерть. Он упал, в судорогах перекатился на спину и продолжал корчиться. Каблуки тяжелых ботинок дробно постукивали по паркету. Это была долгая мучительная агония.
        По-моему, я стал свидетелем редкого случая непосредственного воздаяния за грехи наши. Правда, кара могла показаться несоразмерной деянию, но кто знает, что еще тупица Курт успел украсть у Темноты?
        Извергаясь из двух глубоких жерл на месте глаз, зеркальная «проказа» стремительно распространялась вниз по его телу, пожирая кожу и одежду. От этого зрелища трудно было оторвать взгляд. Но пришлось - я оказался совсем близко от телохранителя-Тени, который, пренебрегая вливавшимся через окна и стеклянный фонарь на потолке дневным светом, уже отделялся от умерщвляемого санитара и, возможно, искал следующую жертву. По краям Тени полыхал багровый огонь - в прямых солнечных лучах она напоминала цельный кусок тлеющего угля.
        В том, что ее поднял мальчишка, я не сомневался, поскольку уже имел дело с чем-то подобным в доме Матери Ночи. Появилось опасение, как бы второй санитар - тот, что привез пациента «пять-один», - не свернул ему шею. Если действовать без паники и с пониманием, от кого исходит угроза, для ее ликвидации хватило бы доли секунды и одного резкого движения. Но куда там! Санитар упустил момент и был обречен.
        Происходящее напоминало мне череду стоп-кадров, в каждом из которых время сжималось подобно мощной пружине, а затем выстреливало в промежутках с удесятеренной скоростью. Пока я откатывался в своем кресле, продираясь сквозь липкие, вязкие, словно застывающий бетон, мгновения, в бесформенных «руках» поднятой Тени появился дробовик гигантского калибра. Правый ствол изрыгнул сноп пламени, и заряд картечи превратил голову санитара во что-то малоузнаваемое. Это был рискованный выстрел, однако мальчишку - хозяина - задело разве что частицами пороха.
        Еще до того как застреленный санитар рухнул на пол, Анна Гнусен с удивительным для ее комплекции проворством нырнула под стол. Только кеды пискнули. Таким же укрытием и не менее поспешно воспользовался доктор Савлов, да и коротышка Фройд в минуту опасности проявил редкую в его почтенном возрасте прыть и переметнулся за спинку дивана. Стеклышки пенсне прощально блеснули.
        В самой невыгодной позиции оказался(ась) Пинк Флойд, зато он(а) первым(ой) осознал(а) истинную степень опасности и получил(а) несколько мгновений форы. Тень развернулась в его (ее) сторону, будто выбравшее цель зенитное орудие. Существо в маске бросилось на пол, и заряд из дробовика всего лишь вышиб оконное стекло и расщепил часть рамы. Пинк Флойд тут же вскочил(а) и устремился(ась) к выходу.
        Телохранитель застыл, словно гигантская кукла, пока еще плохо управляемая внешней силой и на время потерявшая связь с хозяином. Воспользовавшись этим, Пинк Флойд благополучно скрылся(ась) за дверью. Остальные тоже не дремали и не ждали пассивно своей участи. Надо отдать им должное, каждый вел себя как опытный бродяга, не раз побывавший в опасных переделках. Поскольку все трое оказались вооружены (что не стало для меня большой неожиданностью), при первой же возможности они открыли ответный огонь.
        Тишине пришел конец, когда из-за стола высунулся Савлов с пистолетами в обеих руках. В его облике не осталось ничего от доброго братца, которого он разыгрывал из себя прежде, - доктор превратился в профессионального убийцу, стандарт из детективного комикса. На протяжении следующих нескольких секунд он всадил в телохранителя две обоймы. С учетом калибра и скорострельности его пушек можно было ожидать, что Тень окажется размазанной по стене, но пули не причинили ей ни малейшего вреда. Между тем кучность стрельбы была такой, что картина, висевшая позади телохранителя, превратилась в лохмотья.
        Почти сразу же к Савлову присоединился Фройд, и мы с парнем очутились под перекрестным огнем. Не было сомнений, что оба «доктора» и «сестра», доставшая из-под халата тупорылый револьвер, уже убедились в справедливости «далеко идущего вывода» Флойда и попытаются от нас избавиться. Сначала, если следовать той же логике, от мальчишки, потом наступит и мой черед. Хотя им было вполне по силам прикончить обоих одновременно. То, что сначала они стреляли исключительно по Тени, я могу объяснить только обманчивой очевидностью приоритета, инерционностью мышления, а еще тем, что «пациенты» были безоружны и, сидя в своих креслах, представляли собой две неподвижные мишени. Такими можно заняться и позже. Честно говоря, я отлично помнил свою первую встречу с Тенью в доме Матери Ночи, и потому мне оставалось только в очередной раз благодарить судьбу. Неудивительно, что телохранитель - эта жуткая помесь оборотня и неуязвимого призрака - сделался для любого из обитателей «ковчега» головной болью и геморроем одновременно. Но я-то знал наверняка: ключевое звено в связке - не Тень, а мальчишка.
        Если физически я был полутрупом, то парень - трупом на три четверти. И, кроме понимания своих жалких возможностей, я также осознавал нашу взаимную зависимость, поэтому все-таки нашел в себе силы действовать, когда ситуация стала критической. Для начала сполз с кресла и на четвереньках преодолел несколько метров, чтобы заменить парню санитара. Телохранитель снова открыл огонь, что избавило меня от необходимости проделать весь путь на брюхе и, более чем вероятно, от нового кровотечения из едва заштопанной раны. С таким прикрытием я почувствовал себя гораздо увереннее. И, главное, появилась надежда убраться из «ковчега» живым.
        Очередной заряд из дробовика начисто снес угол стола вместе с ножкой, следующий проделал здоровенную рваную дыру в спинке дивана. Это было похоже на взрыв в курятнике - диван почему-то оказался набит перьями, по большей части черными. Сильный ветер, дувший из разбитого окна, разнес их по всему залу.
        Эта темная метель была мне на руку. Отхаркиваясь и плюясь, я начал толкать кресло с мальчишкой к выходу. Глазастая сестра Анна первой удостоила нас своим пристальным вниманием и, что гораздо хуже, перенацелила револьвер. Я был вынужден уткнуться мордой в ковер, гадая, что вернее прикончит раненого молокососа - револьверная пуля или падение на пол, если мне удастся опрокинуть кресло, за которым нам двоим все равно не спрятаться.
        Похоже, сестричка Гнусен имела на меня особые виды, потому что стреляла по мне с тупым упорством. Казалось, уже ничто не помешает ей продырявить мою шкуру как минимум дважды - с такого расстояния промахнулся бы только крот. Под кратковременным гипнозом близкой смерти я считал вспышки, сверкавшие в черной дыре ее ствола. Незабываемые впечатления. Предпочел бы обойтись без них. Зато какое облегчение потом - ведь и три выстрела спустя я все еще был жив! На большее у Гнусен не хватило времени. Следующий заряд, выпущенный из дробовика, отправил сестру Анну в темноту навечно. Выглядело это так, будто ее объемный живот внезапно провалился до самого позвоночника. Отброшенная на пару метров, она еще некоторое время смотрела на меня, словно не испытывала боли и задалась вопросом, не захватить ли тень неблагодарного пациента с собой на свою последнюю прогулку. Нет уж, дорогуша, дальше - сама. Наконец ее забрызганное кровью лицо облепили порхавшие вокруг черные перья…
        Между тем Савлов сумел перевернуть свой антикварный письменный стол - наверняка он проделал это, упершись в него ногами. Ну что же, выиграл минуту-другую. А может, всю оставшуюся жизнь. Телохранитель методично превращал стол в щепки, время от времени переключаясь на другую мишень и продолжая потрошить диван. Решив, по-видимому, что чем дальше, тем меньше шансов, маленький доктор попытался перебежками добраться до двери. Заряд картечи перехватил его на середине пути. Сначала могло показаться, что на коротышке просто порвался костюм - правда, в нескольких местах сразу. Одновременно с этим его подошвы отделились от пола, и он отправился в вынужденный полет. К моменту приземления тело уже смахивало на мешок, из которого выдавило разбавленный кровью фарш.
        Рискуя разделить незавидную участь Фройда, я совершил еще один рывок, перекатил кресло в мальчишкой на несколько метров и вплотную приблизился к дверям. Створки открывались внутрь зала, что задержало меня на пару секунд. Парень повернулся и высунул голову из-за спинки, но не потому, что озаботился самочувствием напарника. Он уставился на телохранителя немигающими красными глазами, сохраняя с ним постоянный визуальный контакт. Смею надеяться, в ту минуту я начал догадываться, как работает эта гребаная мутная магия Матерей Ночи: чтобы оставаться хозяином Тени, надо непрерывно ее отбрасывать .
        Внезапно снова наступила тишина. Косо падал солнечный свет, ветром несло черные перья. Я услышал, как Савлов перезаряжает пистолеты. Вот он, шанс, и неизвестно, выпадет ли следующий. Я поднялся в полный рост, распахнул двери и, придерживая ближайшую створку ногой, попытался вытолкнуть кресло в коридор. Не получилось. Вторая створка уперлась в колесо и застопорила его. Пришлось перелезть через парня и при этом пригнуться, чтобы не попасть под его взгляд. Оказавшись с другой стороны, я потянул кресло на себя.
        Удалось высвободить колесо. Кресло совершило очередной разворот. Голова мальчишки дернулась в сторону, и я увидел, что он начал вбирать Тень через зрачки. Выглядело это так, словно два черных извивающихся штопора ввинчивались ему в глаза, склера которых покрылась зеркальной пленкой. Для меня это означало, что скоро мы лишимся огневого прикрытия, а я по-прежнему безоружен. Конечно, у парня не было другого выхода - рано или поздно контакт с Тенью неизбежно прервался бы. Как я подозревал, чтобы отбрасывать ее постоянно, требовалось гораздо больше сил, чем уже истраченный хозяином жалкий остаток. Но и меня при таком раскладе хватит ненадолго. Савлов и Пинк Флойд уцелели; еще ничего не кончилось. Я не имел понятия о численности братьев и сестер в «ковчеге», но даже если их осталось всего несколько человек, нам с парнем придется не легче, чем в зале, где заседала «чрезвычайная комиссия».

* * *
        В самые напряженные моменты у меня, случалось, возникали дурацкие мыслишки, что, вероятно, было попыткой сбежать от неутешительной действительности. Вот как сейчас, к примеру. Я представил себе, что обезоружил и взял в плен всех известных мне здешних обитателей: Савлова, Пинк(а) Флойд(а), Лору, Амелию, таксидермиста. Из этих пятерых я, конечно, предпочел бы оставить в живых Лору, но как прикажешь парню, чтобы придержал своего сторожевого пса? Как объяснишь ему, что лучше ее не убивать, а использовать по прямому назначению? Нет, нужно срочно обзавестись стволами, чтобы самому спасать свою задницу и решать, что делать дальше. Тень - штука хорошая, но разве я мог быть уверен, что однажды ее чудовищный дробовик не окажется снова направленным на меня?
        Между тем «хорошая штука» превратилась в черную сосульку, стремительно таявшую на ярком летнем солнце. Большая ее часть уже вытекла двумя похожими на щупальца спиралями через дверной проем. То, что осталось, сжималось с угрожающей быстротой. Тень поочередно напоминала перекошенную фигуру висельника, дергающегося в петле, пульсирующий цветок, втягивающуюся руку, сброшенную змеиную кожу, которая продолжала двигаться сама по себе, - и еще много чего, - но все эти мимолетные подобия, по-моему, только скрывали ее ускользающую сущность. Спрятанную, между прочим, в одной маленькой больной голове.

* * *
        Я сунулся в коридор, готовый к худшему - Пинк Флойд мог(ла) легко избавить меня от моих иллюзий и смехотворных планов на будущее, если бы ждал(а) здесь с заряженной пушкой. Но он(а), видимо, решил(а) не испытывать судьбу. С его (ее) стороны это было вполне благоразумно, однако не означало, что сюда вот-вот не явится по наши с парнем души весь здешний «персонал». И тогда мне вряд ли светит дальнейшее лечение и отдельная палата. Поскольку эффект внезапности срабатывает лишь раз, следовало поторопиться.
        Тень сократилась до размеров человеческой головы. Из глаз хозяина к ней все еще тянулись две темные воронки, втягиваясь в которые она ежесекундно меняла форму. Был момент, когда она смахивала на жутковатую средневековую маску с длинным клювом, затем сделалась похожей на морду черного пса с прилипшими к ней осколками зеркала. Сжавшись по вертикали, «морда» превратилась в нечто похожее на изогнутую костяшку домино со скругленными углами. Каждая фаза изменений была исчезающе краткой, но тем не менее запечатлелась в моей памяти, как фотография, которую я рассматривал потом, в спокойные минуты, и думал: «Да нет, показалось. Недоразвитый плод воображения. Этого не могло быть на самом деле».
        Наконец парень вернул себе бабушкино наследство. Тень приобрела привычный мне вид темных «очков», закрывших половину его лица. Только пятно зеркальной проказы стало больше и почти полностью затянуло левое «стекло».
        Двери конференц-зала захлопнулись, отсекая солнечный свет. Мы погрузились в искусственные сумерки с кровавым оттенком. Когда-то такое освещение называлось аварийным. Еще одно словечко, потерявшее смысл. Разве сохранилось хоть что-нибудь исправное? Да, сохранилось. В мотеле «Дрозды» - во владениях Красной Ртути, если верить Пинк(у) Флойд(у).
        Черт, о чем я думаю?! Куда уводят меня проклятые мысли? Кто пытается меня задержать?..
        Теперь все зависело от того, насколько быстро я смогу двигаться. И найду ли выход. Или сначала оружие. Или все-таки выход… если он есть. Я развернул кресло и налег на него всем телом - точно упал голым животом на колючую проволоку. Предательская слабость подкралась в самый неподходящий момент. Меня едва не вырвало желчью, поднявшейся к глотке, словно подскочившая в термометре ртуть. Казалось, пол накренился и выскальзывает из-под ног, а долбаное кресло, как назло, не катится и приросло колесами к месту. В глазах потемнело, поле зрения сделалось небольшим пятном с мутнеющими краями. Некоторое время я не видел ничего, кроме затылка мальчишки и его рук, судорожно рывшихся в мешочке. Он перебирал костяшки на ощупь. И не мне судить, были ли это сознательные движения или так проявила себя лихорадка фетишиста, почуявшего близкую смерть.
        Потом меня скрутило по-настоящему, и, пытаясь хотя бы устоять, я целиком сосредоточился на собственных сапогах, которые попирали ковровую дорожку цвета запекшейся крови. Раздавленный болью, я все же проковылял полтора десятка метров, после чего катить кресло стало легче; дорожка кончилась - передо мной появились четыре цветные линии. Радужная иллюзия выбора.
        Я не успел задаться вопросом, какому цвету довериться, если удастся добраться до ближайшей развилки. Это было бы преждевременно и бесполезно. В дальнем конце коридора уже мелькали силуэты людей в халатах. Непуганых. Еще не видевших Тени и не знавших, как печально закончил Курт, присвоивший чужую собственность. Возможно, тревогу поднял(а) Пинк Флойд; с другой стороны, грохот перестрелки не услышал бы разве что глухой или мертвый. О Савлове я не забывал ни на секунду. Он явно был не из тех, кто пропустит конец представления, даже если оно вышло из-под контроля. А может, тогда для него и начнется самое интересное.
        Так что мы с парнем очень скоро могли оказаться между двух огней. И тут, словно по заказу, с правой стороны коридора - темное узкое ответвление. Скорее туда! Вот как обернулась жизнь. Будто слепая тварь, пытаюсь спрятаться от зрячих в спасительной темноте. Гулкое эхо умножает и разносит вопль: «Гоните их к Ною!» Голос Савлова вполне узнаваем - «доктор» решился высунуться из конференц-зала даже раньше, чем я ожидал.
        О том, чтобы восстановить дыхание, нечего и мечтать. Плавятся мозги, спекаются кишки, горят легкие, поджаривается печень. Во мне осталось совсем мало горючего материала, зато шлак может тлеть долго. Я достиг стадии, которую Санта называл вторым дыханием жертвы. Отстранившись от боли, смотришь на себя со стороны и гадаешь: сколько еще протянет это чучело, что пытается бежать на подкашивающихся ногах. Можно даже держать пари, если есть с кем. У меня было. Например, Святоша-аллилуйщик давал десять минут, не больше. Но спорить с ним никакого удовольствия. Когда проигрывает, поздравляет первым и говорит, что вовремя задействовал правильную мотивацию. Выигрывая, самодовольно помалкивает. Однако сегодня не тот случай. Засевшему В Печенках было совсем хреново - он страдал от жары и недостатка кислорода. Это отразилось на его прогнозе. По-моему, он даже хотел, чтобы для меня все побыстрее закончилось. О себе не думал. Альтруист. Только Счастливчик - «С Кем Угодно, Только Не Со Мной» - остался на моей стороне. Этот считал, что, если найти оружие, а главное, избавиться от обузы в виде дурацкого кресла и
пассажира, можно повоевать еще пару часов.
        Я уже миновал с дюжину дверей по обе стороны коридора. Запертых или нет - какая разница? Ни одна из них не открывала путь к выходу. Не берусь сказать, с чего я это взял. Должно быть, с того; что бродяга без чутья - не жилец. А кто жилец без чутья? Нет, к черту, к черту! Все-таки кто-то (не я ли сам?) пытался завести меня в зыбучие пески бесплодной логики, где я увязну, потеряю волю, путеводную нить, угасающий свет… Кстати, о свете. Тот действительно угасал. Тускло светившие плафоны коридора остались позади. Две линии на полу сделались одинаково коричневыми. Цвета дерьма.
        Как насчет того, чтобы добраться до окна? Мало смысла. Разве только чтобы напоследок полюбоваться окружающими «ковчег» видами. Судя по кронам деревьев, которые я видел сквозь огромные стекла конференц-зала, мы находились на одном из верхних этажей. Спуск по наружной пожарной лестнице исключался по понятным причинам, если, конечно, не прислушаться к совету Счастливчика. А вот заваленная мусором кабина грузового лифта снова навела меня на мысли о Санте. Я не пытался их прогнать. Все, что с ним связано, слишком важно для меня. Его незримое присутствие не могло помешать или принести какой-либо вред. Он всегда был на моей стороне. Я в это верил.
        Он еще помнил, что такое действующий лифт, а я уже нет. Помню, он рассказывал про кабину размером с комнату, которая перемещалась в пределах всего-то четырех этажей, но при этом в ней был диван, а на стенных висели зеркала и картины. Видимо, чтобы хозяин-миллиардер не успевал соскучиться. Речь шла о роскошном загородном доме с автономным электроснабжением. Санта провел там некоторое время, отбиваясь от кротов, а в промежутках трахая слепую экономку. Он упоминал также солярий, бильярд, подземный бассейн, библиотеку, систему объемного звучания, домашний кинотеатр, вертолетную площадку на террасе, гараж для десятка сделанных на заказ машин и коллекцию вполне работоспособного огнестрельного оружия, собранную сбежавшим хозяином. Это была шикарная жизнь, не ведомая Санте до того и уже недоступная после. Он говорил, что мог бы продержаться в доме и месяц, однако пришлось убраться оттуда гораздо раньше, потому что кончилась жратва. Пригодился и бронированный лимузин - пока не кончилось горючее.
        О том, куда девалась экономка, он скромно умалчивал. Но сейчас меня гораздо больше заинтересовал бы его опыт другого рода. Что он делал бы на моем месте. Без оружия. В незнакомом здании. С температурой под сорок. С довеском в виде раненого мальчишки в кресле-каталке. И с четырьмя зрячими уродами на хвосте.
        Я различал их шаги, каждого по отдельности. Они гнались, но не стремились догнать. Я мог бы поклясться, что это объяснялось не только осторожностью. Если они выполняли приказ Савлова и гнали меня к Ною, то перед смертью хотя бы узнаю, каков он из себя, этот создатель нового ковчега. Или не узнаю. А может, все-таки удастся сторговаться. Мальчишка был моим товаром, и, я смел надеяться, немалой ценности. Теперь вопрос: чем я лучше крота-менялы, пытающегося выжить там, где выжить почти невозможно? Ничем.
        Между тем загонщики были близко, и я с нетерпением и надеждой ждал момента, когда парень снова вытащит наш единственный козырь. Однако он был целиком поглощен своими проклятыми костяшками - как будто сидел на заднем сиденье «ауди» и худшее, что ему грозило, это солнечный удар.
        Я докатил кресло до перекрестка трех коридоров, сходившихся под тупыми углами. Из того, который вел налево, сочился тусклый свет. В этом свете сделалась различимой желтая линия на полу. Стало быть, красная исчезала в непроглядной глубине правого коридора. Лично меня по старой привычке тянуло к свету, но тут из-за спинки кресла высунулась рука, указавшая вправо. При этом парень даже не повернул головы. Что-то мешало мне послать его к черту и поступить по-своему. Наверное, костяшки домино, которые он выудил из мешочка другой рукой и зажал в кулаке, словно наконец поймал скользких рыбок своей судьбы. А заодно и моей. Что это было - внезапная удача или результат долгого и терпеливого перебора вариантов? В любом случае я вряд ли узнаю. Для меня все рыбки немы.
        Он не хотел отпускать их в темную воду, где рыскали хищники.
        Но пришлось.
        Перед погружением во мрак я успел прочитать на стене надпись «Блок D». Под ней имелась еще одна, сделанная буквами поменьше: «Доступ только для спецперсонала».
        Двойные двери, в которые мы уперлись, когда-то представляли собой серьезную преграду - открывая их, я мог оценить толщину и массу металла. Теперь они свободно и бесшумно поворачивались на хорошо смазанных петлях. Судя по оплавленным краям двух отверстий на уровне живота, замки были вырезаны ацетиленовой горелкой.
        Оказавшись внутри блока D, я остановился и прислушался. Наступила полная тишина, при которой кажется, что даже кровь слишком шумно пульсирует в голове. Преследователи тоже остановились. И больше не двигались.
        Погоня прекратилась. Но для нас с мальчишкой дорога назад была отрезана.
        18
        Пользуясь передышкой, закрываю глаза и прислоняюсь спиной к стене. Она слишком холодная, словно находится в подвале. Поначалу медленно проникающий сквозь одежду холод приятен и маскируется под лекарство - в нем постепенно растворяется боль. Потом он сковывает, затягивает черным льдом неподвижности, манит туда, где уже ничто не будет иметь значения…
        Чей-то тихий смешок выдергивает меня из оцепенения. В первое мгновение почудилось, что это парень наконец подал голос. Выразил удовлетворение тем, что его штучки с Черным Домино снова сработали. Но нет - смех донесся с большего расстояния. Не рискнул бы спорить на последний патрон, однако почти уверен, что смешок издал(а) двуликий(ая) Пинк Флойд.
        Впрочем, я недолго теряюсь в догадках. Тишину нарушают другие звуки: металлический предмет катится по полу в мою сторону. Его сопровождает нарастающее шипение.
        Газовая граната. Спасибо, что не осколочная. Значит, игра продолжается. Если красная линия - путь к Ною, то загонщики настойчиво заставляют двигаться по ней в глубь блока D. Мне это не нравится, но кто меня спрашивает? Ну и ладно. Все равно не собирался торчать здесь до бесконечности. Газ уже щиплет глаза. Появился еще один стимул - надо поберечь слизистую.
        Бреду в полной темноте, налегая на кресло. Это даже не назовешь движением на ощупь, разве что парень выставил перед собой руки. Но я догадываюсь, чем заняты его руки. Перебирают костяшки, складывают их в одному ему ведомом порядке. А может, и он - всего лишь вроде приводного механизма? Если бы костяшки могли двигаться сами, никто из нас не был бы нужен. Проклятье! Опять вся надежда лишь на магию - как тогда, в подземелье под городским парком. Вот только… мне бы немного света.
        -Эй! Зажигалка у тебя?
        Сам вздрагиваю. Что-то витает в здешнем воздухе - что-то такое, отчего собственный хриплый шепот кажется чужим.
        Мальчишка, конечно, не отзывается. Но я ощущаю его прикосновение - холод тонких пальцев, охвативших мое запястье. Знак остановиться? На всякий случай так и делаю.
        Когда ты недвижим, мрак превращается в монолит. Начинаешь задыхаться, подавившись темнотой.
        Отдаленное шипение прекращается. Теперь вообще ничего не слышно. Пустоты восприятия заполняются страхом. Если страх - только предчувствие, то впереди нас ждет нечто исключительное. Настолько исключительное, что я предпочел бы вернуться. Несмотря на газ, выедающий глаза, вооруженных «братьев» и неминуемую расплату за убийства…
        Браслет из пальцев - единственное, что удерживает меня на месте. По тому как сильно и судорожно парень сжимает мою руку, можно понять, насколько ему страшно. Да, щенок, тут тебе не бабушкин подвал (Хотя что я знаю о бабушкином подвале? О снах, которые посещают в доме Матери Ночи? О том, что старуха нашептывала внуку в темноте?). Ждем непонятно чего, зацепившись друг за друга. Я - его обессилевшая скотинка; он - моя нерасшифрованная карта…
        Наконец его хватка ослабевает. Пальцы проскальзывают в мою ладонь. Начинаю понемногу понимать этот язык прикосновений. Подставляю руку, и он вкладывает в нее костяшку домино. Чего ты теперь от меня хочешь? Спасибо за сувенир, но я просил зажигалку.
        Провожу кончиками пальцев по поверхности костяшки, пытаясь нащупать и сосчитать лунки. Это не так-то просто; кожа огрубела и утратила чувствительность. Ногти обломаны, от них тоже мало толку.
        Нет, сопляк, в тонких делах я тебе не помощник. Давай-ка сам. Ищу его руку в темноте, чтобы отдать костяшку. Еще одно соприкосновение: для меня вслепую, для него - не уверен. Снова чувствую себя кротом-менялой. Это поганое чувство обреченного быть обманутым. В том числе чужой добротой. Он мягко отстраняет мою руку. Щелкает пальцами. Чем чертовски напоминает мне Фройда во время «диспозиционального тестирования». Меня разбирает смех. Маленький доктор щелчками призывал быть внимательным. Если парень требует того же, то куда уж больше? Я - сплошное внимание. Восприятие обострено до предела. Темнота, мать ее, способствует.
        «Ты проспорил», - сообщает Счастливчик Святоше-аллилуйщику. Эти двое впервые общаются между собой напрямую. Так, будто меня тут нет. Святоша признает: ну да, мол, проспорил. Соглашается заткнуться. Надолго? До конца.
        «Ему нужен компас, болван», - подсказывает мне довольный Счастливчик, который за последний час избавился от двух конкурентов. Прощупываю карманы той рвани, которая прежде называлась курткой. Вряд ли после обыска в них найдется хоть что-нибудь. А если вдруг завалялось, значит, оставили намеренно, и тогда что это, как не попытка вовлечь в заранее придуманную игру? Но кто в состоянии просчитать ее на столько ходов вперед? Надеюсь, не хозяин ковчега. Может, Счастливчик поделится удачей?
        Так и есть. Во внешнем боковом кармане обнаруживается небольшой твердый предмет. Размеры и форма соответствуют компасу. Осязаю трещину на крышке трещина, которой раньше не было. Вещь достаточно хрупкая, хватило бы одного удара, чтобы сломалась ось, отвалилась стрелка, помялась шкала. «Тест» в духе Савлова - подложить сломанный приборчик. И, ухмыляясь, наблюдать за потугами.
        Вручаю эту штуковину мальчишке. Если ему пригодится - ради бога. Если нет, то компас и мне уже вряд ли понадобится. Про себя могу сказать, что, хоть я видел через окна конференц-зала, в какой стороне находилось солнце, это никак не помогает ориентироваться внутри блока D. В выборе дальнейшего пути придется целиком положиться на мальчишку. Что-то я начинаю привыкать к унизительной и опасной для бродяги зависимости. И даже порой принимаю ее как должное. А ведь в начале пути все было наоборот - или только казалось? Мало ли кем возомнил себя дрессированный песик на поводке у «слепца»! А потом и сам не заметил, когда перестал быть поводырем и сделался тягловой силой…
        Парень по-прежнему не снисходит до разговора. Зато Счастливчик тарахтит почти без умолку. Перебрал уже большинство знаменитых последних слов. Основной мотив - типа того, что все не так уж плохо. Перешел к утешениям: «Да, сейчас ты ни хрена не видишь, но зато и тебя никто не видит. И вообще, привыкай. Даже если выживешь в этот раз, кто тебе доктор? Разве ты не знал, что чем дальше, тем меньше света? Старость не радость». Положим-то, я и сам так думаю, но не Счастливчику рассуждать о старости. А вот насчет доктора он славно пошутил. В самом деле, кто мне доктор? Один убит, двое пока живы.
        Повозившись с компасом и костяшками, пацан дважды хлопает меня по тыльной стороне ладони своей, похожей на замороженную куриную лапку. Поехали, мол.
        Как прикажете, хозяин.
        Начинаю двигаться даже слишком резво - будто старая застоявшаяся кляча, которой не светило ничего, кроме живодерни, но вдруг появился шанс. Усваиваю простую систему команд: прикосновение к правой или левой руке - поворот в соответствующую сторону; два прикосновения подряд - «остановка» или «двигаемся дальше». Разворотов на сто восемьдесят градусов, кажется, не предусмотрено.
        Возможно, сучий потрох прав: разговоры здесь ни к чему. Дело не в маскировке, все равно нас выдает скрип колес, насилующий мои уши. Продолжается и другая пытка, похуже: я каждое мгновение жду, когда раздастся голос - чужой голос из окружающей темноты, - и это словно ожидание смерти.

* * *
        Три поворота спустя. Тысячу шагов и тысячу ударов сердца спустя.
        Во мраке есть течения. Иногда они совпадают с направлением движения воздуха, иногда - нет.
        Зрительные нервы шалят вовсю: эти непрерывно танцующие перед глазами силуэты - будто фантомная боль, тоска по утраченному свету.
        Если кто-то гладит тебя, это не обязательно сквозняк, рука мальчишки или еще чья-нибудь рука. Это может быть пот, струйками стекающий по лицу и телу.
        Дробь крохотных пальчиков можно запросто перепутать с дрожью истлевающих мышц. И наоборот.
        В общем, появляется масса новых впечатлений. С каждым шагом все больше сочувствую кротам. Как бы не переметнуться на сторону врага.
        «Зрячие твари должны умереть».
        Кто это сказал? Счастливчик не мог произнести такого. Я, наверное, тоже. Не иначе, эхо. Отголоски тайных мыслишек Святоши, осуществившего напоследок давнюю мечту и кончившего в дохлую Сучку. Я слышу их, но они доносятся из недоступного места внутри меня, будто запах с огороженного кладбища…
        Черное течение в темноте несет на рифы галлюцинаций. Тишина - это только преддверие ада. Здесь толкутся, ожидая своей очереди, непроизносимые проклятия и невыразимые сожаления. Все, что когда-либо зарождалось в голове, но так и не выбралось наружу. И вот теперь эта клоака, наполненная неабортированными зародышами, начинает издавать звуки. Шепчет, кричит, поет, стонет. Санта называл это песнями Сирен. И предупреждал, что однажды я тоже их услышу. Неизбежно. «Прошлое когда-нибудь вернется. Мертвые когда-нибудь вернутся. Они поселятся внутри и будут питаться твоими муками. Время от времени. Изредка. Поэтому ты не сойдешь с ума. А иногда их голоса будут ласковыми и приятными для слуха. Эти - хуже всего, ибо вводят в заблуждение. Или в искушение поддаться. Не поддавайся, напарник. Не поддавайся…»
        Чтобы заглушить вопли Сирен, я начинаю мычать себе под нос. Мальчишка хватает меня за руку. Пальцы сжимают запястье. Это не очередная команда - он пытается выяснить, что со мной. А ты спроси. Не хочешь? Тогда терпи.
        Терпим вместе. Потрескивает кожное электричество. Через соприкасающиеся руки в меня перетекает его лед, а парень вбирает в себя мои кошмары. Или уже не мои? Я всего лишь передаточное звено между ним и той силой, что насылает видения. Он замораживает во мне страх, который падает в желудок кубиками черного льда. Превращаюсь в сосуд для коктейля из крови, пороха, дерьма, желчи и яда. Затем кто-то вставляет в меня соломинку и пьет эту смесь, узнавая обо мне больше, чем я сам смогу узнать, даже если разверну глаза зрачками внутрь и увижу изрытые окопами поля мозга. При этом я продолжаю двигаться, не останавливаясь ни на секунду, и Засевший В Печенках шепчет: «Дурачок, ты всего лишь кукла. А без пушек ты вообще никто».
        Парень пытается отбросить мою руку. Добрался до чего-то такого, что даже его заставило содрогнуться. Но хватка не ослабевает. Молния короткого замыкания в мозгу - и он не в состоянии разорвать контакт. Его пальцы, сведенные судорогой, по-прежнему холодны, словно стальное кольцо наручников, и ему приходится глотать поток чужого дерьма. Терпи! Ты же этого хотел, маленький гаденыш? Не этому ли учила тебя старая слепая змея во мраке подвала под фальшивыми звездами и луной? Высасывать из жертвы ее сущность, превращая в покорного поводыря; пользоваться тем, чего не увидишь и десятками глаз, тем, что не доступно ни одному из чувств, кроме извращенной любви погруженных в темноту душ. Ей не оставалось ничего другого: провести тебя по грани между слепыми и зрячими, указать дорогу к свету, которого она никогда не видела сама и о котором могла только догадываться, трахая бесформенные сгустки надежды, извлеченные из голов и сердец забредавших в ее сети «гостей». Не этим ли занималась и госпожа Красная Ртуть в своем мотеле, дарившем уют и покой в обмен на мечту о призрачном острове, о котором я знал только
одно: там не будет темноты…

* * *
        -Лора, дитя мое, зачем ты их привела?
        Этот голос остановил всё: движение, вивисекцию, немое кино, скольжение мыслей, ток крови в моих жилах. Голос из мрака. Нет, голос самого мрака. Неотделимая от первозданной тьмы, укорененная в каждом звуке вибрация напрасно потревоженного беспредельного отчаяния…
        -Покажи им путь к свету, - попросил(а) Пинк Флойд, потерявший(ая) изрядную долю прежней уверенности.
        -Какому, к дьяволу, свету? Ты все испортила.
        -Я пыталась предупредить. Но ты же знаешь Савлова.
        -Знаю. Он никогда не прозреет, кого бы ни встретил. Ну а ты там для чего?
        -Я не успела. Тень и Зеркало…
        -Заткнись. Послушай, детка, - в голос закрались мягкие, почти нежные ноты, - даже не знаю, что с тобой теперь делать. Ты едва не погубила… - голос сделал паузу, словно проверяя, насколько хорошо собеседница выучила урок.
        -Дело всей твоей жизни, - закончила Лора.
        -Дело всей моей смерти, - чуть ли не ласково поправил ее голос.
        Голос Санты.
        Мрак завертелся вокруг меня слепящим вихрем.
        19
        Проведи в темноте хоть тысячу лет, все равно, открыв глаза и ничего не увидев, первым делом испытаешь страх.
        Мне стало страшно вдвойне. Из ниоткуда, зыбким эхом подсознания донеслась последняя, почти ускользнувшая от моего слуха фраза, произнесенная Лорой. Кажется, она спросила: «Ну а что будем делать со вторым?»
        И теперь, уставившись в черноту, я решил, что они уже сделали это со мной. «Второй» - то есть мальчишка - вернется в лоно Матери Ночи. Или «второй» - это я? В таком случае, куда предстоит вернуться мне? Если к Санте, то возвращение состоялось и, значит, мой путь окончен. «А ведь «папочка» тебя обманул, - шепнул Засевший В Печенках. - Вместо райского островка - блок D. Поверь мне, это далеко не одно и то же. Святым тут не место. Спроси хотя бы у Святоши. Впрочем, он сейчас занят, все еще трахает Сучку. Дорвался, пока ты был в отключке…»
        Я пошарил вокруг себя. Наткнулся на колесо, затем нащупал подлокотник кресла и, наконец, руку мальчишки. Мне показалось, я трогаю резиновый протез. Мертв или без сознания. Я остался один на один с тем, кого считал призраком. «Тебе же так его не хватало!» - едко напомнил Счастливчик.
        -Что ты здесь делаешь, Санта? - спросил я у темноты.
        -Санты больше нет, парень. Теперь меня зовут Ной.
        -Ладно, как скажешь. Так что ты здесь делаешь, Ной?
        -Как всегда. Пытаюсь выжить. В других местах это было бы едва ли возможно. Сам знаешь, после пятидесяти у бродяги мало шансов.
        -Получается?
        -Что?
        -Выжить.
        -Пришлось кое-чем заплатить. Зато теперь они платят дань мне.
        -Кто?
        -Ты их видел.
        -Чем они платят?
        -Приводят ко мне заблудших.
        -И ты…
        -Да.
        Тишина. Долгая и темная. Я роюсь в ней на ощупь, будто пытаюсь отыскать нечто давно потерянное. В безлунную ночь, в рыхлой земле. Даже не знаю, что ищу, однако чувство потери гложет меня, приучая к мысли: «Напрасно роешься в прахе. Ничего не вернешь. И никого не вернешь».
        -Что это за место? Бывшая психушка?
        -Психушка? Ха. С чего ты взял?
        -Нормальные ведут себя иначе.
        -Да ну? О том, как ведут себя нормальные, спроси у своих невидимых друзей. Ведь ты все еще слышишь их голоса?
        -Иногда. Ты сейчас для меня тоже всего лишь голос. Так что все зависит от точки зрения.
        -«Точка зрения»… Сколько раз я слышал эту глупость. Вот что связывает по рукам и ногам. Ограничивает сознание. Искажает реальность. В действительности ничто так не мешает видеть, как точка зрения. Ты никогда не пробовал потерять ее?
        -Нет.
        -Если хочешь, я помогу.
        -Если ты не против, я хотел бы выйти отсюда. И увести мальчишку. Прошу тебя… по старой дружбе.
        -Старая дружба? Ты бы еще вспомнил отеческую любовь… сынок. Ничего этого здесь нет, понимаешь?
        -А что есть, Санта? Извини, Ной. Что-нибудь осталось? Можно хотя бы увидеть тебя? И, пока я не потерял точку зрения, мне все еще нужен свет. Как насчет света, Ной?
        Что-то прошелестело в считанных миллиметрах от моих глаз. Вспороло темноту - и ушло, отодвинулось, не покалечив плоти… издав напоследок тонкий вой сожаления.
        -Не произноси слов нашей молитвы, парень. Ты даже не знаешь, о чем болтаешь на самом деле. Искушение помочь тебе слишком велико. В следующий раз я могу и не сдержаться.
        Я попытался содрать рукавом со лба липкую пленку пота. Темнота по имени Ной ждала - то ли следующего вопроса, то ли «следующего раза». Для нее не существовало времени. Она могла ждать бесконечно долго. А сколько выдержал бы я с замороженными страхом кишками?
        -Значит, ты нашел свой остров, - тихо произнес вместо меня Засевший В Печенках. Но рисковал-то все равно я - как минимум, свободой.
        -Можно сказать и так.
        -Позволь мне отправиться на поиски своего.
        -Дальше будет только хуже. Я прошел этим путем до конца. Свет не там, где ты его ищешь.
        На что я надеялся? Может быть, на то, что внутри Ноя тоже уцелели другие голоса?
        -Эй, Санта! - тихо позвал я. - Ты мне нужен. Даже больше, чем раньше… когда мы были вместе.
        -Идиот, - выдохнула темнота. - Все еще хочешь увидеть меня?
        -Да.
        -Протяни руки.
        Я подчинился. На предельном расстоянии пальцы коснулись чего-то, напоминавшего на ощупь кожаную маску, сначала разрезанную на тончайшие полосы, а затем сплетенную в подобие лица. Скулы, виски, надбровные дуги. Самих бровей не было. Остался рельеф искореженной взрывами земли…
        Мои большие пальцы скользнули по краям воронок и погрузились в… глазные впадины?.. нет, в пустые глазницы.
        -Теперь дошло? - спросил Ной. - Твой Санта там же, где мои глаза.
        -Кто это сделал?
        -Какая разница?
        -Я хотел бы найти их.
        -Зачем?
        -Чтобы отомстить.
        -Глупец! Благодаря им я обрел мудрость и истинный свет. Кроме того, у меня есть Ковчег. А что есть у тебя?
        Хороший вопрос. И ответ нашелся на удивление быстро.
        -У меня есть цель. Остров. Я его видел. И ты видел, наверное. Помнишь ту скалу на берегу океана?
        -Я-то помню, но ты никогда там не был. Да и я тоже. Ни мне, ни тебе туда не попасть. Это все тени. Чужие игры. Проклятая магия. Сны.
        -Мы попробуем снова. Я кое-чему научился. А ты всегда знал больше меня. И, кажется, мальчишка будет нам полезен. Он внук…
        -Я вижу , кто он, хоть у меня и нет таких замечательных гляделок, как у тебя. Вернее, именно поэтому. Твое предложение запоздало лет на двадцать. Но все равно спасибо. - (Что это сейчас было - свойственная Санте ирония или мне только почудилось?) - Тебя никто не держит, ты можешь уйти. А мальчишку оставь здесь.
        -Он спас мне жизнь.
        -Ты тоже спасешь ему жизнь - хотя бы тем, что не потащишь его в преисподнюю, которая не отпускает тебя даже тут, под защитой этих благословенных стен. Думаешь, одной твоей призрачной цели хватит на двоих?
        -Остров - не призрак, - внезапно вмешалась Лора, говорившая голосом Пинк(а) Флойд(а).
        -Сестра, ты тоже можешь покинуть нас в любой момент. Возьмешь ее с собой, парень? Будем считать это равноценным обменом: Маски - на Тень и Зеркало. И обещаю, что эти тебя не тронут.
        -Санта не был менялой.
        -Мне плевать, кем он был и кем не был. Забирай девку - и проваливай. А я хочу заняться нашим новым братом.
        -Сначала тебе придется убить меня.
        -Это не так уж трудно. Но кто собирается убивать его , кретин? - (Кретин, глупец, идиот. От Санты я слышал словечки и похуже. А теперь его зовут Ной.) - Расслабься, бродяга. Я знаю о твоем договоре с Матерью Ночи. - (Я не стал спрашивать - откуда. Догадывался, что он мне ответит. «Чужие игры. Проклятая магия. Сны».) - Кстати, ее уже нет в живых. Так что ты никому ничего не должен. Ты сделал все, что мог. Тебе было поручено доставить его в безопасное место, не так ли? Для него нет и не будет места безопаснее, чем Ковчег. Я давно подумываю о наследнике. Он идеальная кандидатура. А что можешь гарантировать ему ты, кроме дырки в голове?
        -Не знаю. Свободу.
        -Ах, это сладкое слово «свобода»… Когда его слышит доктор Савлов, он хватается за рубильник своего электросудорожного убийцы демонов. Доктор Фройд всякий раз хватался за скальпель. Бедняга считал, что действовал тонко. Однако для по-настоящему тонких материй его скальпель все равно что топор. Обмануть других нетрудно, а некоторые вдобавок умудряются всю жизнь обманывать себя. Свободу придумали наиболее зависимые, потому что нуждались в самом сильном наркотике. И ты крепко подсел, сын мой, сам не соскочишь. Наркоманы не совсем по моей части, но, поскольку ты пока еще здешний пациент, я по старой дружбе пропишу тебе мягкую терапию. Свежий морской воздух, солнечные ванны, много-много любви. Лора, детка, проводи его в гараж. Можете взять «брабус». Если кто-нибудь из вас надумает вернуться, двери Ковчега открыты для всех заблудших.
        Часть третья. Vivo
        Остров
        Приснилось, что ты здесь, со мной,
        Лучистый, судорожно-сильный.
        Свет пробивает нас навылет.
        Мы не останемся надолго. Группа «Van Der Graaf Generator». «Мы не здесь»
        20
        Чистое бездонное небо над головой - настоящая роскошь после того, как побывал в блоке D. Полуденное солнце взобралось на самый верх траектории. Дорога почти свободна от трупов машин. Указателя «Конец Черной Мили» я что-то не заметил, но выжженная земля, пустошь и камни остались позади. Встречный ветер приобрел солёный привкус. «Брабус», простоявший полтора десятка лет в подземном гараже, оказался в полном порядке. Бак заправлен под завязку, и предписание доктора Ноя уже не кажется последней издевательской шуткой слепого безумца.

* * *
        «Будь готов к тому, что сдохнешь, так ничего и не поняв в этой жизни», - говорил Санта. Я честно следую его заветам. Да и кто может понять этих психов? Доктор Савлов сделал мне на прощание ручкой. Он опять неотразимо улыбался, как будто все плохое - недавнюю перестрелку, смерть «коллег», свой роковой прокол с новым «братом», который явно изобличал его в непрофессионализме, - оставил позади, отбросил как мусор и начал жить с чистого листа. Может, так оно и было. Краткая церемония проходила во внутреннем дворе. Тоже не слишком веселое место. Голый асфальт, лишь кое-где взломанный сорняками. Мрачные стены с зарешеченными окнами. Два светлых пятна - квадрат неба и прямоугольник металлических ворот, за которыми (я надеялся!) вожделенная свобода. Мой наркотик. Как же мне не терпелось до него добраться! В чем-то Ной прав. Ломка мешала мне в полной мере оценить его благосклонность и непререкаемый авторитет среди «паствы». Но разительных перемен, конечно, нельзя было не заметить. При дневном свете санитары выглядели большими славными ребятами. Один из них притащил полную канистру воды, а вот со жратвой в
«Ковчеге», видно, было худо. Я насчитал пять незнакомых рож. Среди провожающих была и сестра Амелия. С ее лица не сходила загадочная улыбка старой девы, забеременевшей от святого духа. Таксидермист подарил мне перевязанное проволокой чучело вороны и произнес напутственные слова: «Держи клюв по ветру». Мне также вручили карту побережья - правда, еще тех времен, когда оно было сплошной курортной зоной. О трупах в конференц-зале никто не вспоминал. Все источали доброжелательность, от которой мне становилось еще более не по себе. Чем дальше от Ноя и мальчишки, тем хуже чувствовала себя одна моя часть и тем лучше - другая. Третья терялась в догадках относительно новообретенной спутницы, что прежде звалась Пинк(ом) Флойд(ом), а теперь Лорой.
        Как только мы выбрались из блока D, существо, одетое в смирительную рубашку, сняло с головы маску, обращенную назад, и протянуло мне.
        -Надень.
        -Зачем?
        -Пусть эти думают, что у тебя два лица. Они всегда нападают со спины.
        Я решил, что спорить - себе дороже, и натянул маску на затылок. Перед этим уловил исходивший от нее странный запах, который не поддавался определению. Приятный и в то же время какой-то тревожащий. Возможно, это просто совпадение, но спустя несколько минут головная боль, раскалывавшая череп, сделалась терпимой. Маска была изготовлена из очень мягкого, податливого и плотно облегавшего любую поверхность материала. Надетая, она вскоре становилась неощутимой.
        -А как же ты? - спросил я у Лоры.
        -Я буду оглядываться за нас двоих.
        И действительно, она постоянно вертела головой, словно опасалась нападения с любой стороны. Когда она смотрела вперед или назад, я видел боковым зрением гриву ее золотистых волос и розовое ушко, торчавшее из-под края маски, - маленькое и аккуратное. Сама маска была вполне натурально размалевана косметикой. Даже с небольшого расстояния я с трудом отличил бы ее от настоящего лица. При ближайшем рассмотрении под толстым слоем грима она обнаруживала тошнотворное сходство со старой морщинистой человеческой кожей.
        Главная причина, по которой мне пришлось участвовать в дурацком маскараде, заключалась в том, что у Лоры было, как минимум, два пистолета, а у меня по-прежнему ни одного, если не считать ствола в штанах, уже почуявшего самку и возбужденно зашевелившегося. «Ну, что я говорил? Жизнь налаживается, приятель», - ликовал Счастливчик, а Святоша-аллилуйщик, вернувший себе право голоса, нашептывал в другое ухо: «Чем раньше ты завалишь девку, тем скорее доберешься до пушек».
        И вот она - свобода! Предельная доза едва не взорвала мозг. Выехав, наконец, за ворота, я вдоволь нахлебался свежего воздуха, несмотря на жару, а света вокруг было столько, что, казалось, темнота отступила навсегда. Но я не поддался иллюзии. Во-первых, все-таки не исключался вариант с выстрелом в затылок, в том числе с большого расстояния, из снайперской винтовки. «Во-вторых» плавно вытекало из «во-первых». И мысль об оружии не покидала меня даже во время моей непродолжительной эйфории. Едва грязно-серые корпуса «Ковчега» и опоясанные колючей проволокой заграждения периметра скрылись из виду, я начал прикидывать, каким способом вернее вырубить Лору. Учитывая мое плачевное физическое состояние и легкость, с которой она ускользнула от Тени, действовать следовало наверняка. Вряд ли у меня будет больше одной попытки. Я сделал ставку на старый трюк с резким торможением и начал разгонять «брабус» на прямом участке дороги, но тут она внезапно повернулась ко мне и сняла маску.
        Да, это была та самая сестра Лора, которая приносила мне еду в приемник-распределитель. Правда, тогда она имела вид робкий и даже забитый, а сейчас смотрела на меня с веселым блеском в глазах и ироничной ухмылкой. Раньше так смотрел только Санта. Я убрал ногу с педали газа. Жаль, если это симпатичное личико пострадает, ударившись о лобовое стекло.
        Но это было еще не все, чем могла удивить меня бывшая сестра.
        -Сегодня мы здорово помогли друг другу, - сказала она, протягивая мне пистолет рукояткой вперед. - Как думаешь, тебе нужен напарник?

* * *
        Пушку я, конечно, взял. Поверил, что справа свинец не прилетит, по крайней мере в ближайшее время. А не прилетит ли что-нибудь сзади? Судя по тому, как вела себя Лора, - отбой тревоги. Я стянул маску. У меня взмок затылок.

* * *
        Не уверен, что мы легко найдем общий язык. Я далеко не подарок, а у Лоры, помимо пристрастия к маскам и перемене имен, обнаруживаются и другие странности. Через пару часов она попросила меня остановиться. Выйдя из машины, присела на обочине по малой нужде. Только кроты делали это со столь беззастенчивым видом. Между тем до ближайших зарослей было от силы двадцати шагов.
        Я решил, что раз так, то и мне незачем далеко ходить, особенно с моим здоровьем. Пока пытался выдавить из себя хоть каплю на другой стороне дороги, Лора достала опасную бритву и принялась брить себе голову, поглядывая в зеркало заднего вида и складывая отрезанные волосы в черный полиэтиленовый пакет. «Она мне кого-то напоминает, - заметил Святоша-аллилуйщик. - Я даже знаю кого. Желчную Сучку». Что ж, как говорится, ему видней. С некоторых пор только он имел доступ к «телу». Сам я не слышу голоса Сучки, если она его еще подает. Странное дело, я по ней скучаю, хотя вроде бы должен радоваться, ведь она частенько меня доставала.
        Хоть я по-прежнему с трудом держался на ногах, меня так и тянуло обыскать машину. Старые привычки, наверное, и впрямь сдохнут только вместе со мной. Проверено неоднократно: лучше заранее узнать, на чем едешь и с каким багажом. Но едва сунулся в багажник - тут же потемнело в глазах. Обыск придется отложить. А вот от масок мне хотелось избавиться немедленно. В них было что-то зловещее. Я взял их в руки, уже не сомневаясь, что это содранные лица, и тут Лора сказала, не повернув головы:
        -Оставь, еще пригодятся.
        Со мной редко разговаривали по-хорошему, но я улавливаю разницу между советом и приказом. Это был совет. В какой-то степени даже просьба. Ладно, детка. Я перед тобой в долгу - ты отдала мне пушку. На твоем месте ни за что бы такого не сделал.
        Я бросил маски на заднее сиденье. Там лежал не самый приятный на вид (да и на нюх) подарок. Толстяк-таксидермист не вызывал большего доверия, чем та же Лора, однако чучело вороны я выбрасывать не стал. Не хотелось. Может, запомнился серый силуэт за окном, который раскачивался на ветру. Во всяком случае, было предчувствие, что дохлая ворона ждет своего часа. И однажды дождется…
        Внезапно накатил очередной приступ слабости. Не смог заставить себя снова залезть в «брабус», который под солнцем превратился в духовку. Кондиционер я не включал ради экономии горючего. Опустился на колени. Затем лег - трава была такая густая и мягкая. Приглашала, словно постель… в каком-нибудь, мать его, мотеле.
        Земля поплыла подо мной.

* * *
        Лора заканчивает себя скоблить и приносит мне воду в металлической миске. Я пью маленькими глотками, пытаясь утолить жажду и залить тлеющий внутри торфяник, но ощущаю только тяжесть в желудке. Наконец она отставляет миску в сторону и кладет мне на лоб свою узкую прохладную ладонь. Я снова касаюсь затылком травы. Покой снисходит на меня. Ее бритая голова кажется темной на фоне неба, а сквозь нежно-розовые раковины ушей просвечивает солнце.
        Все так непривычно: ощущение безопасности, стерильный мир вокруг, зрячая женщина рядом. «А ты никакой!» - издевательски хихикает Счастливчик. Кроме полчищ вирусов, меня терзают сомнения - впрочем, не имеющие ничего общего с чувством вины или укорами совести. Царящая снаружи тишина подобна тонкой стеклянной полусфере, накрывшей меня. Колпак может разбиться в любой момент. И это было бы куда хуже, чем крушение карточного домика, - осколки наносят множественные ранения, а иногда, если сильно не повезет, выкалывают глаза.
        Я нащупываю в кармане костяшку домино. Мальчишка вручил мне ее напоследок - там, в «благословенной» темноте блока D. Кажется, этим он дал понять, что хочет остаться. На словах ведь от него ничего не добьешься. Костяшка «пять-один» была его прощальным подарком; я не мог ответить тем же. Впрочем, будем считать, что я не отдал ему компас по молчаливому требованию, а подарил по доброте своей. Вот только кому он теперь укажет путь? Ной видит без всякого компаса, и его бараны покорно бредут туда, куда он их ведет. Теперь парень постоянно маячит на окраине моего сознания безмолвным призраком, напоминающим о том, что есть, как минимум, еще одна дорога, кроме выбранной мной. Привыкший к звучащим внутри голосам, я не могу привыкнуть к его молчанию…
        Лора проводит рукой по моей щетине.
        -Хочешь, я тебя побрею?
        А вот это уже интересно! Я остался без своих ножниц и ножей, хотя ни один нож никогда не бывает достаточно острым, чтобы срезать волосы безболезненно и быстро. Неожиданно для самого себя соглашаюсь:
        -Давай.
        Она подкладывает мне под голову найденный в машине туго свернутый рюкзак. Лезвие раскрытой бритвы сверкает на солнце. Лора держит ее умело и уверенно. Может, я имею дело с фетишисткой, приносящей жертвы литрами теплой крови? Глядя, как она правит лезвие при помощи кожаного ремня, думаю о том, что смерть смерти рознь, а бритва остается холодной даже в адскую жару. Если бы пришлось выбирать, я предпочел бы пулю в сердце.
        Знакомый страх расползается по кишкам. Бритоголовая женщина снова кажется мне бесполым существом, подверженным капризам своего многоликого безумия и таким спокойным внешне, отбросившим бесполезные объяснения и смехотворные оправдания. Мягкие, вкрадчивые, убаюкивающие движения его (или ее?) рук…
        «Сейчас она зарежет этого мудака, - убежденно произносит Святоша-аллилуйщик, обращаясь к другим, но так, чтобы и я слышал. - И на кой хрен нам труп?»
        То, что я испытываю, - совершеннейшая новость для меня. Парализован доверием, если можно так выразиться. Прежде не замечал за собой склонности к самоубийству, но, может, именно поэтому готов воспользоваться подвернувшимся случаем?
        Лора смачивает мне волосы, затем медленно проводит бритвой ото лба к затылку. Почти не причиняет боли. Лезвие движется с тихим звуком, проникающим в меня не столько через уши, сколько сквозь череп. Лора больше не улыбается. Ее лицо делается сосредоточенным и почти неузнаваемым. По нему скатываются крупные капли пота.
        Бритва очень острая. Остается только удивляться тому, что Лора побрила себя, ни разу не порезавшись. И я все еще надеюсь, что не порежет и меня. Когда каждое прикосновение может стать последним, время течет очень медленно. Опасная игра затягивает в омут бесконечно растянутого ожидания. Будто сон, улиткой ползущий по грани кошмара…
        -Ты делала это раньше? - спрашиваю я перед тем, как подставить ей горло.
        -Да, много раз.
        Судя по гладким рожам, которые я видел в «Ковчеге», ее клиентом мог быть кто угодно - от Савлова до Ноя. «Лучше спроси, скольких она зарезала», - советует Засевший В Печенках. Похоже, голоса не на шутку обеспокоены. Ведь в случае моей смерти им придется искать новое пристанище. А Лора, как я подозреваю, не кажется им самым подходящим вариантом.
        Там, где прошлась бритва, кожа начинает зудеть. Постепенно зуд сменяется болью, словно от ожога. Лора вытирает и складывает бритву, давая понять, что закончила. Мои волосы она собирает в тот же пакет, куда сунула свои.
        «Возможно, нас ожидает встреча с торговцем париками, - острит Святоша-аллилуйщик. - Махнемся на шампунь?»
        Я провожу по лицу ладонью - рука погружается в липкую массу. Лицо будто превратилось в губку, пропитавшуюся подсыхающей кровью. Кровь. Много крови. Откуда столько? С трудом отнимаю руку. Когда ладонь отклеивается, раздается чавкающий звук. Она вся красная, и в этой тяжелой красноте пролегли прожилки линий, напоминающие трещины в багровой глине.
        Внезапно рука вспыхивает, словно подожженная слишком пристальным, сфокусированным взглядом. Свернувшаяся кровь отпадает лохмотьями. По пальцам пробегает холодное ртутное пламя. Линии на ладони становятся яркими, как застывшие росчерки молний в темном грозовом небе. Я тщетно пытаюсь прочесть по ним свою судьбу. Затем они меркнут, рука обугливается и чернеет. Меня пронзает запоздавшая боль - на этот раз нестерпимая.

* * *
        Я дернулся и… очнулся.
        Лора вытерла и сложила бритву - в десяти шагах от меня, все еще сидя в «брабусе». Она закончила. Чистая работа, ни единого пореза. Стала похожа на манекен, выставленный в витрине.
        «Брось дурить и разуй глаза! Она как две капли воды похожа на тебя».
        Новый голос, дьявол его побери. Кажется, тот самый, что гораздо раньше произнес: «Зрячие твари должны умереть». Неужели внутри меня завелся крот? Принимаю это достаточно спокойно. Наверное, становлюсь фаталистом. Появление нового «компаньона», словно на замену покинувшей меня Желчной Сучке, вовсе не кажется чем-то противоестественным. Ловко же Ной его подсадил. Уверен, что это его работа. Я даже мог примерно определить промежуток времени, в течение которого произошло «подселение». Это случилось, когда мы с парнем блуждали вслепую по блоку D, внутри меня вопили Сирены, мои кошмары истекали вовне, а я ощущал себя шейкером, который трясли чужие безжалостные руки.
        Тогда-то крот и пробрался. Я был не в том состоянии, чтобы попытаться вытравить его сразу, потом он вел себя тихо, а теперь поздно изгонять демона. Что ж, мне не привыкать к безликим призракам. Я слишком долго таскал в себе частицу Санты, чтобы частица Ноя могла вывести меня из себя. Надо только сразу поставить безымянного новичка (пока безымянного - позже непременно дам ему кличку) на место. Чтобы не наглел и не болтал слишком много. В крайнем случае будет иметь дело с Носорогом. Это такой здоровенный тупой жлоб с огромным аппаратом для подавления инакомыслия. И, что приятно, целиком в моей власти. Он никогда не спорит с хозяином, то есть со мной, и тем более не вступает в бессмысленные дискуссии с другими. Он насаживает на свой рог и вертит на нем, пока жертва не возопиет о пощаде. Возможно, лишь благодаря ему я держал в узде всю компашку. Конечно, они - мои призраки, зато Носорог - их страшный сон. И пусть молятся, чтобы я пореже выпускал его на свободу.
        Но при всем том кротовый голос был прав: если забыть о шрамах на моей роже, представить меня стриженым наголо и гладко выбритым - наяву, а не в бреду, - то мы с Лорой действительно похожи. Очень похожи. Подозрительно похожи. Правда, пока не знаю, кого и в чем подозревать. И еще одно: только теперь до меня дошло, почему сестра Гнусен так пялилась на меня, пока я пялился на сестру Лору.
        21
        Уже после трех-четырех часов, проведенных в обществе непредсказуемой девушки, чувствуешь себя так, словно дал маху, совершая сделку с кротом-менялой. Причем слепцом прикидывалась судьба, а не вполне зрячим оказался ты сам. О равновесии и спокойствии можешь забыть. Отныне вожделение заменяет тебе религию, утешительные беседы наедине с собой, а иногда и здравый смысл. Как иначе объяснить то, что ты безропотно выполняешь капризы бритоголовой спутницы и даже позволяешь ей выбирать путь - за отсутствием мальчишки с его домино.
        Когда она ткнула пальцем вправо и сказала: «Давай навестим Розу. Тут недалеко. Она знает толк в лекарствах», - я молча повернул на запад. И не спросил, кто такая Роза. Красное солнце, раздувшееся до невероятных размеров, опускалось в конце дороги, и слоистые облака подбирались к нему ступенями висячей лестницы в небо. Провести ночь под крышей - может, это была и неплохая идея. Особенно для того, кто с трудом отделяет явь от видений. Следовало признать, что после той ночи в мотеле «Дрозды» у меня ничуть не больше оснований доверять себе, чем Лоре.
        Ох уж эта встреча в «Дроздах»!.. Еще один крючок в памяти, за который достаточно легонько потянуть, чтобы выдернуть меня из относительно прохладной водицы самообмана и заставить плясать на раскаленной сковородке саморазоблачения. Надо срочно переключиться на что-нибудь другое, иначе можно свихнуться. Ну, помоги же мне, девочка. Настала удобная минута кое о чем тебя расспросить. Вот только с чего начать? Или, вернее, с кого ? В моем восприятии Лора то и дело распадалась на три разные личности. Оказалось, это совсем не то же самое, что слышать голоса своих невидимых «друзей». Госпожа Пинк, господин Флойд, сестра Лора… Кто из них больше знал о происходящем? И кто был ближе к реальности - моей реальности?
        За неимением практики и опыта я начал прямолинейно и грубовато:
        -Так что это за дерьмо с именами? Кто ты сейчас?
        Она ухмыльнулась:
        -А, брось. В Ковчеге каждый должен взять себе новое имя. Этим ты как бы отрекаешься от прошлой жизни… и от своей темноты. Если не захочешь выбрать имя сам, тебе дадут кличку. Но это хуже. Потом век не отмоешься.
        Я тут же подумал о таксидермисте.
        -А как зовут того придурка, который развешивает на деревьях дохлых ворон?
        -Пигмалион.
        -Это он сам придумал?
        -Нет. Его Фройд так назвал. Я же говорю: потом не отмоешься.
        -И ты решила перестраховаться?
        -Сначала да. А потом Ной подсадил мне Оборотня. Многофазного. Чтобы меня не раскололи.
        -И кто-то повелся на такую дешевку?
        -Ты не понял. Оборотень - он настоящий . Иногда мне кажется, даже более настоящий, чем я.
        Если бы не новый голос, недавно зазвучавший у меня внутри, я решил бы, что она валяет дурака.
        -А как же Савлов со своим «сканированием мозга»?
        -Он видел Оборотня. Один раз. Ему хватило. Если хочешь знать, Савлов - никакой не Савлов. Савл был кротом, пока не встретил кое-кого и не прозрел. Это случилось давным-давно. Мне Ной рассказывал.
        -А что еще он тебе рассказывал?
        -Много чего. - Не без гордости она добавила: - Я была единственная, кому разрешалось входить в блок D.
        -За что такая честь?
        -Я обращенная. Из засвеченных. Ной говорил, что я стою сотни обычных зрячих. Он отобрал меня у Красной Ртути.
        Крючок в памяти шевельнулся, будто осколок под сердцем. Кроме того, я отлично помнил, что сказала госпожа Пинк во время допроса в конференц-зале. А помнит ли засвеченная Лора? Чтобы проверить это, я спросил ее же словами:
        -Красная Ртуть - это та шлюха, которой принадлежит мотель?
        «Придержи язык, ублюдок! И заткни свою лысую куклу. Она пустышка, поэтому ее так легко наполнить. Разве тебе с кем-нибудь было хотя бы на треть так хорошо, как со мной? А ведь это лишь начало нашей любви. Она может оказаться долгой, очень долгой. Помни об этом!»
        Дьявольщина! Я мог поклясться, что слышу голос той женщины из мотеля. Не многовато ли подсаженных для одного дня? И не многовато ли для одного мозга? Носорог заворочался в своем загоне. Потерпи, приятель, уже скоро. Скоро я дам тебе свободу. Если что, начнешь с Красной Ртути. Повергнутый в смятение ее обольстительным голосом, я пропустил половину того, о чем тихо говорила Лора у меня над ухом. Вторая половина была похожа на неутешительную правду:
        -…уютная тюрьма на Черной Миле. Вечная стоянка на кольцевой, с которой немногие съезжают в здравом уме. А сама Красная Ртуть абсолютно свободна и может быть где угодно. Она внушает слепую любовь и питается поклонением. Ее секта повсюду, где есть вожделеющая плоть и неукрощенные желания. Там много манящих огней, но нет света.
        Тут она вгляделась в меня попристальнее и, кажется, кое-что уловила:
        -Она и сейчас с тобой, верно? Значит, я правильно подумала: без Розы тебе не обойтись.

* * *
        Солнце наполовину спряталось за горизонтом, когда мы въехали в городок, названием которого я забыл поинтересоваться. Выглядел он нетронутым, словно девушка, умершая прежде, чем узнала мужчин. Мне была знакома эта обманчивая внешняя безмятежность: пока не вскроется нутро, кажется, что все жители однажды тихо заснули и больше не проснулись. Иногда за доверчивость приходится жестоко расплачиваться. Но сюда Слепая война, похоже, так и не добралась. А если добралась, значит, зрячие сдались без боя.
        Розу я заметил издалека. Она неподвижно сидела в кресле на высокой веранде одноэтажного дома с красной черепичной крышей. В ее фигуре со слишком прямой спиной было что-то зловещее; а может, зло лишь померещилось мне в сумерках и тенях. Она не повернула голову на звук машины. Если не глухая, то почти наверняка крот.
        Я убедился в этом, когда увидел ее вблизи. Красивая старуха - и была бы еще красивее, если бы не желтоватые полукружия под сомкнутыми веками. Будто два маленьких улыбающихся рта - в добавление к одному настоящему, который не улыбался. Между ее на удивление полными губами торчала самокрутка, и угадать, чем она набита, было нетрудно: вокруг дома двухметровой стеной стояли заросли каннабиса.
        Я и сам любил потянуть косячок - покуда рядом был Санта. Пробовал и кое-что потяжелее - Санта называл это «прочисткой каналов восприятия». Каналы мы чистили по очереди. Так устроен этот поганый мир: если хочешь залететь повыше, кто-то должен прикрывать твою задницу здесь, внизу. Иначе при возвращении вполне можешь найти себя мертвым, а это было бы обидно - ведь тебе только-только начинало казаться, что все не так уж плохо.
        Когда я остался в одиночестве и мне делалось совсем уж невмоготу, я неизменно выбирал алкоголь. Употреблял, само собой, в небольших дозах, не до потери сознания. К счастью, хорошее пойло еще можно было найти, если знать, где искать. Каналов оно не прочищало, зато ненадолго притупляло отвращение к жизни, которое в запущенных случаях вполне может поспособствовать летальному исходу. Мои невольные собутыльники иногда ломали мне кайф. Со Святошей-аллилуйщиком все понятно - этого хватало только на нудные нравоучения, но он, слава богу, быстро отрубался. Крысяра стремился к одному - нажраться. И плевал он на последствия. Засевший В Печенках относился к моей маленькой слабости брезгливо и настороженно - опасался, что я потеряю контроль над Носорогом. А на Желчную Сучку (светлая ей память!) бухло оказывало избирательное воздействие: от коньяка она становилась еще более ядовитой, от водки - веселой, от вина - возвышенно-меланхоличной. Счастливчик посмеивался над всеми. Много ли надо для счастья…
        Я проделал обычный трюк - проехал мимо дома Розы, не снижая скорости. Лора бросила на меня недоуменный взгляд, но тут уж я не уступил. Безопасность, малышка, прежде всего. Метров через двести развернулся, остановился и не поленился вылезти из «брабуса». Постоял, уделив разглядыванию дома и его окрестностей ровно столько внимания, сколько заслуживало место, где, возможно, скоро придется умирать ни за хрен собачий. Кстати, о собаках. Флюгер в виде гончего пса показывал, что ветер дует с севера. На покосившейся антенне болтался скелет когда-то зацепившегося за нее воздушного змея. Сохранившаяся бахрома из фольги издавала леденивший душонку звук. Я попытался представить себе, каково слышать это всю ночь напролет, да еще осенью или зимой, под аккомпанемент нескончаемого дождя, и проникся к Розе уважением. А сколько таких ночей было в ее жизни? Бедная женщина. Однако с крепкими нервами. Цветок, конечно, давно увял, зато колючки стали еще тверже.
        Стекла в окнах были мутными от грязи, хотя как раз это вряд ли имело значение для слепой. Все, что находилось ниже уровня ограждения веранды, заслонял каннабис. В густых зарослях не было сколько-нибудь заметной просеки, из чего следовало, что уже давно никто не подходил к дому со стороны дороги. И не пробирался в обратном направлении.
        Нам пришлось самим прокладывать путь. На какое-то время старуха скрылась из виду, и это мне не нравилось. Лора шла впереди; вскоре у меня в носу засвербило от пыльцы. Я вспомнил один из своих давних, неоднократно повторявшихся снов: громадный, погруженный в темноту универмаг, невероятное количество одежды, повсюду манекены… и кроты, неотличимые от манекенов. Бесшумное движение вокруг меня, поднимается удушливое облако пыли. Я начинаю задыхаться и просыпаюсь, не успевая понять, на кой черт я туда полез.
        Наконец мы оказались перед деревянным крыльцом с широкими потрескавшимися ступенями и такими же потрескавшимися перилами. Молодая поросль каннабиса опоясывала дом, остался лишь узкий проход в непосредственной близости от стен, на которых закатной кровью расплескалось солнце. С некоторым облегчением я увидел, что старуха восседает на прежнем месте. О том, что она жива, свидетельствовал только сизый дымок косячка.
        Я избегал прикасаться к шатким на вид перилам, хотя двигаться мне было трудно. Рассохшиеся ступени отчаянно скрипели - еще один невыносимый звук, калечивший здешнюю тишину. Но Роза осталась безучастной и к этому. Лора подошла к ней, обняла за плечи и поцеловала в щеку. Не вынимая самокрутку изо рта, старуха проворчала:
        -Кто это с тобой?
        -Друг.
        -У девушек друзей не бывает, глупая. Пора бы тебе это знать. Бывают попутчики или любовники. Иногда случаются счастливые совпадения, но чаще им не по пути.
        -Мне с ним по пути. Мы едем к океану.
        -Вот как. А что это с твоей головой?
        «Пристрели старую кошелку, пока не поздно, - посоветовал Святоша-аллилуйщик - по-моему, единственный, кому пребывание в Ковчеге пошло на пользу. - У нее внутренний глаз».
        Среди кротов попадались и такие. Я наблюдал за Розой, привалившись к столбу, который подпирал навес над верандой. Забавное дело: старуха мне нравилась. Следовать совету Святоши я пока не собирался - хотя бы потому, что тогда я потерял бы Лору. Или заодно пришлось бы пристрелить и ее. Кроме того, Роза действительно могла оказаться полезной - ведь я едва держался на ногах, жар не спадал, и у меня имелось опасение, что с таким здоровьем я недолго буду наслаждаться океанскими видами - если вообще доберусь до берега. Не говоря уже об острове.
        Двусмысленный вопрос Лору не смутил. Вместо ответа она положила Розе на колени черный полиэтиленовый пакет, который захватила с собой, вылезая из машины. Старуха сунула руку в пакет и пошарила в нем. Уголки ее губ впервые поползли вверх; обнажились желтые крепкие зубы, прикусившие косяк.
        -Отлично, - сказала Роза. - Какие мягкие, прямо шелковые. Сплету из них новую колыбельку для Дымка. Эй, парень, - обратилась она ко мне, - можешь зайти в дом, но только один. Свою компанию оставь снаружи.
        «Я же говорил!» - простонал Святоша.
        «Да ладно, чего там, - вмешался Счастливчик. - Может, оно и к лучшему. Ты же сам ныл: на хрена нам труп? Иди, дядя, иди, - это он уже распоряжался мной. - Мы тебя здесь подождем».
        Я понятия не имел, как угодить старухе и «оставить компанию снаружи». Сколько себя помнил, голоса всегда были со мной. Санта называл это ласковой шизофренией. Даже при желании я не мог бы от нее избавиться.
        -Выезжаем на рассвете, - сказал я Лоре. - Если сможешь, захвати воды и что-нибудь пожрать.
        После этого спустился с крыльца и направился к «брабусу». На всякий случай решил убрать его с дороги. Дворик дома напротив показался подходящим местом для ночной стоянки. Я загнал туда машину и развернул передком к дому Розы. Заглушил мотор, устроился поудобнее и попытался заснуть.
        Некоторое время витал между явью и сном. Болезнь придавала этой тоскливой ночевке особые оттенки: то дышала жарким ветром из пустыни бреда, то нагоняла холодный пот, то трясла надо мной пересохшим выменем в лихорадочной пляске, издеваясь над постоянной жаждой. О закатившемся на покой солнце напоминали только багровые всполохи на западе.
        « Иди ко мне, - зашептала Красная Ртуть. - Тебя ждут уютный дом, теплый душ, мягкая постель и долгая-долгая ночь в моих объятиях… »
        «Чего тебе еще надо, мудило? - возбудился Крысяра. - Думаешь, твоя бритая предложит что-нибудь получше?»
        «В самом деле, почему не пользуешься, пока зовут? - подал голос безымянный новичок. - И заметь, не требуют оставить нас снаружи. Так что отдохнем вместе. Душой и телом. Ну, давай же, не будь дерьмом!»
        «Эй, подсаженный, заткнись, - прорычал Счастливчик. - Тебе же сказано: там нет света, одни огни».
        «Ну и чем огни хуже твоего гребаного света?»
        Я и сам хотел бы услышать ответ на этот вопрос, но не успел. Кто-то постучал в боковое стекло.
        22
        Плохо дело - меня застали врасплох. Красная Ртуть заглушила сигналы тревоги. Одно утешало: когда хотят убить, как правило, не предупреждают о своем появлении тихим вежливым стуком.
        К тому моменту совсем стемнело. За стеклом был виден только чей-то узкий силуэт. Я разблокировал дверцу. Думал, Лора решила переночевать со мной в машине или по крайней мере проведать больного попутчика, но оказалось, что это Роза. Вот уж не ожидал.
        Снаружи потянуло дымком. Старуха забралась на переднее сиденье. От нее приятно пахло - так пахнет сухая трава ранней осенью. И ни малейшего запаха немытого тела, пота или специфической кротовьей вони, хотя все, включая оседлых, давно забыли, что такое душ и канализация.
        Некоторое время мы сидели молча. Не знаю, что именно Роза видела своим внутренним глазом, но, подозреваю, особого удовольствия от этого она не получала. Такой «дар» - почище проклятия. Кому понравится проходить сквозь стены, когда за ними по большей части переполненные сортиры?
        Наконец она протянула мне самокрутку. Ага, значит, что-то вроде трубки мира? Грех отказываться. Я попыхтел немножко. Хотел вернуть косяк Розе, но она отказалась, мотнув головой совсем по-зрячему. Ладно, старушка, если тебе хватит, я докурю сам. Может, как в прежние времена, прочищу каналы. А ты уж, будь добра, прикрой мою задницу - здесь, внизу. Прояви гостеприимство. При этом я еще пару-тройку затяжек осознавал, что непростительно доверчив для бродяги, который надеется дожить до утра.
        Дымок, старый приятель, уже развешивал в ночи свои гирлянды, вытесняя потихоньку бредятину, лихорадку и голоса других, бормотавших предупреждения, нашептывавших проклятия или напевавших от удовольствия. По телу разлилась благодатная истома. Внутри «брабуса» сделалось уютно, а о безопасности я уже не вспоминал. Темнота по ту сторону лобового стекла распалась на множество гибких искрящихся теней, которые текли, оставаясь на месте, - прекрасный танец пустоты, недоступный ни наяву, ни в сновидении, но застигнутый врасплох благодаря Дымку…
        Я целиком погрузился в этот карнавал светлячков, потеряв представление о времени, и тут Роза спросила:
        -Ты никогда не попросишь о помощи, верно?
        Я пожал плечами. Просто было лень объяснять, что дело не в гордыне. Да и кому нужны объяснения - этой старой умнице с внутренним глазом?
        -Как хочешь. Дымок все равно полечит тебя, и вера ему не нужна. Впусти его. Не сопротивляйся.
        Хотелось сказать: «уже». А разве нет? Мне казалось, я и не сопротивлялся. Но, может, то был не я? Дымок изгнал прикосновения Красной Ртути из памяти моей кожи, остудил голову, выскоблил носоглотку и легкие, но что-то застряло в костях - будто невидимый зверь в клетке или свет, запертый среди зеркал. Дымок вился вокруг, манил на свои земляничные поляны и мягкие холмы. Он такой деликатный и понимающий все, даже то, чего невозможно понять. Он со мной одной крови, он и есть моя дымная сизая кровь. Течет во мне, прорастает каннабисом из моего будущего праха. Этот шум в ушах - шорох его листьев, но одновременно и рокот набегающих на берег океанских волн. Он становится ветром и наполняет обвисшие паруса моей мечты, а несбыточное становится ближе с каждым вдохом.
        Зыбкой призрачной птицей поднимаюсь в восходящих потоках соленого воздуха. Вижу остров: сначала - как зеленовато-желтое пятнышко на горизонте, окаймленное пеной прибоя, затем - как рассыпавшуюся подо мной мозаику, фрагменты которой еще только предстоит сложить в нечто цельное, иначе они так и останутся осколками чужого сна, озаренными чужим светом. Но сейчас мне хватит и самой малости, как хватало рассказов Санты все эти годы.
        Вот один из осколков: песчаный берег; полузасыпанный остов корабля; старик, стоящий у линии прибоя и внезапно поднимающий голову к небу, в котором нет ничего, кроме одинокого альбатроса.
        Другая сторона медали: черная собака, издыхающая от голода на дне осушенного бассейна. В двух шагах от нее вертикальная лестница, по которой человек легко мог бы выбраться наружу. Луна заглядывает в рукотворную впадину и отражается в собачьих зрачках. На краю бассейна лежит труп мужчины в плавках. Лица не видно, но сложением он не похож ни на Санту, ни на меня.
        Присутствие Дымка придает смысл тому, что давно его утратило, оправдывая потери бестолковой бродяжьей судьбой. Например, поискам Дома, в котором я никогда не был и в который, следовательно, не могу вернуться. Но ведь было же что-то в самом моем начале и до этого начала, кроме бесконечной дороги, и родов в придорожной канаве, и могилы матери у безымянного перекрестка, и молока, добытого ценой убийства…
        Я вижу источник, бьющий из-под скалы. Рядом хижина; женщина с длинными золотистыми волосами чистит рыбу. Чешуя сверкает на солнце, и кажется, что на земле рассыпаны монеты.
        -Ну и куда тебе надо? - спрашивает кто-то, шепча в правое ухо. Голос извне. Это не Роза; старуха сидит рядом, но все так же прямо, будто у нее стальная арматура в позвоночнике.
        Я оборачиваюсь. Дымок соткал себя. Он принял облик молодого проныры - наверное, таким и должен быть торговец недвижимостью, вечной жизнью или воздухом. Развалился на заднем сиденье. Поглаживает одной рукой маску, другой - чучело вороны. Строгий темный костюм дымного оттенка. На безымянном пальце - серебряный перстень с дымчатым кварцем. В серых глазах - тлеющие угольки беспричинного веселья. Сероватая кожа не производит нездорового впечатления. Волосы то ли цвета пепла, то ли седые - в полутьме не разберешь, - но и седина не старит его, а намекает на богатый жизненный опыт, которым он не прочь поделиться.
        В общем, он неотразим. Я протягиваю ему изрядно укоротившийся косяк. Дымок со смехом отказывается, выставляя перед собой руку. Ладонь гладкая, без линий - а к чему эти имитации судьбы, любви и так далее? Он в них не нуждается - сам себе судьба и любовь.
        -Тебе не кажется, приятель, что это было бы слишком? - говорит он. - Хотя когда-нибудь, наверное, стоит попробовать. Чтобы узнать, как далеко я могу завести себя под кайфом. Но не сейчас - Красная Ртуть где-то поблизости.
        Последнюю фразу он произносит чрезвычайно тихо, словно опасается, что сообщение достанется ушам, для которых оно не предназначено. Глядя на него, нельзя не улыбнуться. Он разговаривает с таким видом, что его слова не принимаешь всерьез. Наверное, напрасно.
        -Я думал, ты маленький, - зачем-то говорю я. - Роза собиралась плести для тебя колыбель.
        -Это не для меня, - говорит Дымок. - Это для младшенького. Она родила его вчера ночью. Если бы ты зашел в дом, я бы тебе его показал. Но он еще совсем слабый, так что, сам понимаешь, мы бережем его от чужих. От дурного глаза.
        -А я свой?
        -Ты ничей. Как говорят в наших краях, незасвеченный. У тебя нет покровителей. В этом твоя слабость и твоя сила. Даже Ртуть это оценила. У нее полно горшков - разбитых и целых - а тут ей попалась глина. Такое встречается редко.
        -И что мне с этим делать?
        -Я уже сказал. Ты должен решить, куда тебе надо. Только учти: в конце каждой дороги - смерть. Разница лишь в том, насколько долгим и счастливым окажется сам путь.
        Почему-то я и без Дымка не сомневался в этом, только даже Счастливчик не мог объяснить мне, что такое счастье. По-моему, он путал его с везением. Но и это было бы неплохо. А насчет продолжительности пути - я уже не раз убеждался в том, что время резиновое. Научиться бы еще растягивать его по собственной воле. И не позволять памяти злых шуточек.
        -Если я решу, куда мне надо, ты отправишь меня туда?
        -Разве я похож на какую-нибудь гребаную фею? Нет, братец, добираться придется самому.
        -Тогда на хрена ты мне нужен? - спросили я и Засевший В Печенках в один голос.
        Дымок не обиделся. Наверное, попросту не умел, был выше этих мелочей. Он откинулся на спинку сиденья и залился смехом. Потом снова подался вперед:
        -Объясняю на пальцах. Смотри: Домино помогает в лабиринтах, Зеркала спасают от слепоты, Маски защищают от этих , а я прикрою тебя от Красной Ртути. На самом деле все гораздо сложнее, упрощаю до невозможности. Больше объяснять не буду. Шевели своими мозгами, дружище. Да, и последнее: у меня есть для тебя кое-что.
        Он протянул мне коробку, в которой позвякивали ампулы, и несколько вакуумированных упаковок с одноразовыми шприцами. Я включил освещение в салоне, чтобы прочесть надписи на коробке. Роза поморщилась, будто электрический свет причинял ей боль, а Дымок отодвинулся назад.
        Как и следовало ожидать, срок годности лекарства давно истек. Такое дерьмо можно было найти в любой аптеке - при условии, что поблизости есть хоть одна аптека.
        -А чего ты хотел? - пожал плечами Дымок, угадавший мои мысли.
        -Да, я помню: ты не гребаная фея.
        -Точно. Ну ладно, приятель, тогда до утра. Спи спокойно, сегодня тебя никто не тронет.
        После этих слов Дымок истек наружу и окутал «брабус» облаком, похожим на плотный туман. Роза вылезла из машины и растворилась в мглистой пелене.
        Я остался один. Терять мне было нечего. Я загасил косяк, раздавил ампулу и наполнил шприц. Сделал себе укол в плечо. Заснул вскоре и спал спокойно - впервые за много ночей.
        23
        Дымок не подвел, и я дожил до утра. Проснулся с рассветом, когда на востоке занялась заря и схоронившая меня пелена сделалась розовой, как собачье брюхо. Чувствовал я себя самую малость лучше, так что сделал себе второй укол. И плевать на срок годности. Кстати, плюнуть я мог только на словах - в глотке до того пересохло, что хотелось вылизать покрытые росой стекла. Вода и жратва были за Лорой, и я на нее рассчитывал - а для чего еще нужны напарники?
        Как только я завел двигатель, Дымок сполз с машины и слинял. Над землей и без того стелился самый обычный утренний туман. Дом Розы на противоположной стороне улицы был едва виден. Впрочем, фигуру старухи на веранде я все же разглядел. Она будто так и просидела ночь напролет в своем кресле. Прямая и неподвижная, только руки сновали туда-сюда. Похоже, вскоре у новорожденного Дымка появится колыбель. Изо рта у «мамочки» торчал косяк. Картинка настолько умиротворяла, что меня снова стало клонить ко сну. Но тут из зарослей каннабиса появилась Лора, которая тащила две наполненные доверху пятилитровые пластиковые бутыли, сумку и туго свернутые спальные мешки. Девчонка неплохо справлялась. Все-таки приятно, когда есть на кого положиться. Хотел бы добавить - во всех отношениях, однако это было бы явным преувеличением. Даже для Счастливчика.
        Я выехал на дорогу и вылез из машины, чтобы помочь Лоре загрузить багажник. Мы с ней внимательно присматривались друг к другу, выискивая признаки изменений. В том, что эта ночь не прошла для меня даром, я лично не сомневался. А вот по Лоре трудно было определить, насколько ее полечили . Может, младшенький Дымок и впрямь оказался слишком слаб. А может, старуха всю ночь рассказывала ей, как девушка должна держаться с попутчиком, чтобы, не дай бог, не забеременеть до того, как попадет туда, куда ей надо.
        По крайней мере, Роза не пожалела для нас еды и воды. Судя по тому, что сумка была плотно набита, у старушки имелся неплохой снабженец, и я был бы не прочь узнать, кто это и где находится неиссякающий источник. Но иногда благодарность состоит в том, чтобы не задавать лишних вопросов. Да и в любом случае я уже не успел бы ни о чем спросить. Пришлось в очередной раз спасать свою продырявленную шкуру.
        Странное дело: выражение «много огней, но нет света», оказывается, имело и буквальный смысл. Внезапно стало гораздо темнее, будто тучи заволокли солнце, хотя никаких туч не было, и при этом я мог без боли смотреть на сегмент всплывающего солнечного диска. Потом он как-то затерялся, превратился в грязноватый тусклый огонь - один из множества беспорядочно разбросанных в тумане и ничего не освещавших.
        Сказать, что это сбивало с толку, значит ничего не сказать. И первое, что пришло в голову, это Красная Ртуть с ее обещанием «долгой-долгой ночи» . Я очутился в окружении ложных маяков, красные и синие огни которых вспыхивали и гасли в ритме моего сердцебиения, и от этого очень скоро стало казаться, что сжавшееся в точку сознание «видит» изнутри фосфоресцирующие окраины неимоверно раздувшегося тела. Каждое движение сопровождалось мельтешением измельченных и размазанных огней, словно моя кожа покрылась сыпью мигающих светодиодов. Предательское дрожание на периферии всех органов чувств и тревожная пульсация вызвали усиливающиеся конвульсии, а затем и судороги.
        До полной дезориентации оставалось совсем немного. Спасало замкнутое пространство внутри «брабуса», где я нашел укрытие - должно быть, инстинкт самосохранения втащил меня туда, - и обращенное на себя же всепоглощающее внимание. Я пытался отождествить себя с плотью, из которой вынимали разум без скальпеля и пока без боли. Но даже воссоздать образ человеческого тела стоило неимоверного напряжения. С трудом сосредоточившись, я представил себя черным ящиком, в котором спрятано оружие, - после чего еще надо было до него добраться. Найти скрытый замок. Вспомнить код. Или сломать ящик - он уже не понадобится… Как только я поднимал глаза, начинало казаться, что машина окружена неслышно подкравшимися, явившимися из тумана манекенами с мигающими лампочками вместо глаз. Это идиотское подмигивание словно намекало на какое-то веселое продолжение, которое будет иметь наша встреча, - надо только прекратить сопротивление и отдаться гипнотическому ритму.
        -Дави их! - закричала Лора, чем окончательно выдернула меня из-под влияния порабощающей силы. Я обнаружил у себя в руке пистолет, однако стрельба по мелькающим огням выглядела делом абсолютно безнадежным даже при наличии авиационной пушки. Судя по всему, Лоре тоже пришлось нелегко, но она пока справлялась. Стробоскоп красно-голубых вспышек выхватывал из темноты стоп-кадры, на которых сквозь ее череп прорастали белесые, словно оголенные сучья, пальцы, и далеко не при первой вспышке я понял, что она просто скорчилась на сиденье и сжимает обритую голову сведенными судорогой руками.
        «Брабус» рванулся с места. В ту минуту ко мне еще не вернулись в полной мере ощущения собственной материальности и больной плоти. Сам себе я казался чем-то вроде соломенного чучела, которое едва не выдул наружу набегающий поток и не подожгли искры от коптящих огней. Голоса в моих соломенных извилинах издавали лишь жалкий нечленораздельный писк, даже Счастливчик тихо и потерянно поскуливал.
        Между тем все громче звучал скользкий, набирающий силу, пропитанный темнотой чужой голос: «Ты хочешь закончить, как твой дружок Санта? Обрести мудрость в психушке? Хватит с тебя этих игр, дурачок. Возвращайся по-хорошему…»
        Услышав шепот Красной Ртути, Безымянный тоже вылез из своей норы. Надо сказать, подсаженная тварь выбрала удачное время для издевательства - никто из старожилов не мог ей помешать: «Слепой и вдобавок кастрат - идеальная комбинация. Я уже хочу к мамочке! Она сделает шарики для медитаций из наших глаз и еще пару из наших яиц - что называется, на все случаи жизни…»
        И в этот момент последовал первый удар. Чье-то тело, снесенное кабаньим рылом «брабуса», дважды перевернулось в воздухе, прежде чем в него врезалось верхнее переднее ребро кузова. На лобовом стекле появилась кровь. Мертвец рухнул на крышу, его перевернутое лицо возникло прямо перед Лорой. Голова болталась на сломанной шее, челюсти были раздроблены, а пустые глазницы придавали зловещий смысл словам Безымянного, прозвучавшим за секунду до столкновения.
        «Всего лишь крот», - робко вякнул Счастливчик.
        Теперь сам вижу. А где ты раньше был?
        «Как где? Ты же знаешь - худшее может случиться с-кем-угодно-только-не-со-мной…»
        «Газуй, газуй!» - умолял Святоша-аллилуйщик, явно наложивший в штаны от перспективы медитировать при помощи тестикул, которые он, видимо, полагал находившимися в нашем совместном владении. Его истерические призывы не способствовали прояснению атакованного Ртутью рассудка. Скорее наоборот.
        Сквозь кровавые разводы и брызги на стекле я пытался разглядеть дорогу, что было непросто. В закипевшем пространстве лопались и снова возникали пузыри цвета сырого мяса. Со всех сторон мглу пронизывали тусклые голубые молнии. Это слегка смахивало на метеорный дождь, опасный для зрения, - после огней, погасших безвозвратно, оставались болезненная пульсация в глазных яблоках и черные следы, будто процарапанные на сетчатке…
        Мертвец, оказавшийся заброшенным на крышу «брабуса», был далеко не единственным гостем. Просто он, на свою беду, раньше других выбрался на дорогу. Твари обложили подступы к дому Розы плотным кольцом. Насколько плотным, стало ясно, когда они открыли огонь. И пусть они стреляли на звук, для нас с Лорой все могло кончиться в любой момент. Зато я тут же испытал громадное облегчение, точно с головы сдернули грязное вонючее полотенце, которое не позволяло как следует дышать, видеть, осознавать происходящее.
        Как когда-то научил меня Санта, в условиях острого дефицита времени я упростил ситуацию до предела. У меня была машина с заправленным баком и у меня была заряженная пушка. Даже две пушки - если Лора или ее «многофазный» Оборотень не выкинет очередной номер. Не самый плохой расклад - а что еще надо бродяге, чтобы прекратить дурить и окончательно прийти в себя? Шансов спасти свою шкуру было больше, чем в нескольких прежних переделках. Каждая из них едва не оказалась для меня последней. При этом я подозревал, что помню не все пиковые ситуации, косвенным подтверждением чего служили шрамы, происхождение которых оставалось для меня загадкой. После пребывания в ковчеге в моей и без того дырявой памяти появилось много новых провалов. Спасибо, что Ной хотя бы оставил мне Санту. Может, пожалел, а может, наказал - как и чьими глазами посмотреть…
        К счастью для нас с Лорой, «брабус» сам по себе был мощным орудием убийства. Набранной скорости хватило, чтобы протаранить целую шеренгу кротов. Я надеялся, что вывел из строя по меньшей мере пятерых. Некоторые оказались под колесами. Пару раз машину подбросило так, что казалось, у меня вот-вот начнут крошиться зубы. Я узнал, каково приходится игральным костям в стакане, который трясет рука ретивого игрока. Лора тоже тщетно пыталась встать на якорь. За стеклом перед ней хотя бы исчезла мертвая рожа. Труп свалился с крыши, но у крота выдался плохой день - он зацепился одеждой за наружное зеркало заднего вида. Некоторое время «брабус» тащил его за собой. Представляю, как он вскоре выглядел. Нет, лучше не представлять. Очередь, выпущенная справа, прошила дверь и заднее боковое стекло. Я вознес благодарственную молитву - лишь каким-то чудом наши с Лорой головы остались целы.
        Впереди в тумане возник темный силуэт автофургона, перегородившего дорогу. Скорее всего, кроты выкатили со двора первую попавшуюся развалину подходящих размеров. Значит, действовали по заранее намеченному плану. Красная Ртуть явно неплохо управлялась со своими засвеченными - или, как выразился Дымок, горшками. Я уже разогнал «брабус», который стремительно сближался с фургоном, и стало ясно, что тормозить поздно. Пришлось резко брать влево - невысокий деревянный забор выглядел предпочтительнее кирпичного гаража, торчавшего справа, будто бельмо на глазу. «Брабус» проломил бампером дощатую ограду и снес ветхий сортир, вместе с обломками которого по двору рассыпались части человеческого тела. Возможно, не одного. Мертвец, что болтался на кронштейне зеркала, словно талисман извращенца, уповавшего на долгий и счастливый путь, наконец отвалился, задетый покосившимся бетонным столбом.
        Между тем стрельба не прекращалась ни на секунду. В домах, мимо которых я гнал машину, сыпались стекла и колыхались пробитые пулями жалюзи и шторы, отчего казалось, будто потревоженные обитатели с риском для жизни интересуются, что происходит снаружи. Но если там кто и обитал, так только призраки, да и те поздновато спохватились.
        По днищу «брабуса» застучали обломки плиток, вырванных протекторами, несмотря на слой наметенной во двор земли и ползучий сорняк. После очередной зубодробительной встряски мне удалось выровнять машину и избежать удара о каменную беседку, задрапированную буйно разросшимся диким виноградом. Разбросав по сторонам створки ворот, «брабус» снова вырвался на дорогу, а я - хотелось надеяться - из объятий Красной Ртути. Во всяком случае, моя изрядно струхнувшая компашка немного оживилась. Засевший В Печенках даже позволил себе пару саркастических замечаний в духе почившей Желчной Сучки.
        Погасли огни красно-голубого фейерверка, развеялся дурман, чужой праздник закончился не начавшись, пиршество из черепов не состоялось - во всяком случае, не минувшей ночью. Бледным и спокойным был свет нового дня. Я впитывал его глазами и кожей; проникая внутрь, он возвращал мне привычные ощущения и чутье, без которого не выжить в крысином лабиринте. Но возвращалась и боль, неразрывно связанная с восприятием времени. Боль замедляла его течение, порой превращало в орудие пытки. Никогда еще не удавалось разлучить эту проклятую парочку ненасытных псов, пожиравших меня заживо.
        Сначала я почуял запах крови. Ею пропитались повязки, наложенные стараниями Анны Гнусен, мир ее праху. Левая рука от плеча до локтя казалась обмотанной колючей проволокой, причем поверх обожженной кожи, - неудивительно, учитывая, что мне пришлось управлять «брабусом», крепко вцепившись в руль, а Дымок неплохо лечил мозги, однако, к сожалению, не опускался до вульгарной плоти. Кроме того, заныла ссадина на голове. Порезанное брюхо не замедлило напомнить о себе болью вроде бы поверхностной, но отдававшейся периодическими острыми спазмами в паху и над поясницей. Новые царапины не в счет - грех жаловаться, мне и так сильно повезло.
        А вот Лора, по-моему, думала иначе - если вообще о чем-то думала. Сам я далеко не сразу смог предаться к этому удручающему занятию, которое считается привилегией высокоразвитого существа, но иногда становится настоящим проклятием, если не более или менее мучительным способом самоубийства. Уже при первой атаке Красной Ртути мои извилины превратились в непроходимую трясину. Может, это меня и спасло, а то кто знает, куда завели бы болотные огни…
        Я остановил машину и взглянул на попутчицу, навязанную Ноем. Полностью отключенная от реальности, она смахивала на мертвеца. Я ничего не чувствовал. Пока это была только плохо знакомая мне женщина. И вряд ли я когда-нибудь узнал бы ее лучше. Не мог понять, дышит ли она. Пулевых ранений нет - по крайней мере слева. Взял ее за подбородок и повернул голову лицом к себе. Наткнулся на отсутствующий взгляд. Небесная голубизна застывших радужек. Будто две ртутные трубки в отверстиях кожаной маски. Вывеска на фасаде опустевшего мотеля - свободные номера, добро пожаловать…
        Да, детка, если это называется «засвеченная», то я тебе не завидую. Твой спаситель и благодетель Ной был бы сильно разочарован. Значит, вернулась в мамочке? Оставалось надеяться, что не навсегда.
        Я не пытался привести ее в чувство. Хватало собственных проблем. Едва ли не главная заключалась в том, что предписанный доктором Дымком курс лечения будет недолгим. В свалившейся на пол коробке остались целыми всего три ампулы. Я сунул их и несколько шприцов в карман. Скользнул взглядом по салону. Стеклянная крошка, немного крови. Уборка подождет. Над задними сиденьями торчала сумка, набитая жратвой и, похоже, пробитая пулями. А как насчет бутылей с водой? Тут же осознал, до какой степени сухо во рту. Не просто обычный утренний сушняк - напоминание о том, что сегодня избежал преисподней.
        Вылез из машины, чтобы напиться. Одной проблемой меньше - обе бутыли уцелели. Хлебал воду, пока не залил пожар. Возникла необходимость справить нужду. Выбрал местечко под деревом, листья вместо туалетной бумаги. Пушка в руке. До чего же, зараза, тяжелая. От слабости кружилась голова. Земля слегка покачивалась подо мной. Туман почти рассеялся. С пригорка, где я восседал, был виден перекресток, на котором Лора попросила свернуть к дому Розы. Ветер по-прежнему дул с севера, дразня запахом моря.
        Через минуту-другую открылась дверца. Повернул голову на звук. Поднял пушку. Появилась Лора, державшая в руке чучело вороны. Что у одной, что у другой - глаза стеклянные, только от разных мастеров. «Засвеченная» уже и двигалась как крот.
        Куда это ты собралась, детка?
        «Трахни ее, пока она не в себе. А потом пристрели», - Крысяра завел свою привычную песенку.
        «Зачем таскать с собой балласт? Еще наведет на тебя Красную Ртуть…» - Святоша-аллилуйщик, как всегда, добр и осторожен.
        Козлы, кто из вас скажет хоть что-нибудь новое?
        Мнение Счастливчика тоже не блистало оригинальностью. Этот промямлил:
        «Ну-у… Могло быть лучше. Могло быть хуже - сам знаешь, с кем угодно, только не со мной. Пока жив, и то хорошо. Короче, приятель, решать тебе».
        Спасибо, что позволил. Я решил посмотреть, что будет дальше. Девушка продолжала удивлять. Она размотала проволоку, которой было обвязано чучело, и принялась прикручивать его к радиаторной решетке.
        Видел я всякое: собачьи, лошадиные, козлиные, человеческие черепа и кости, прикрепленные к автомобилям и мотоциклам. А также оленьи рога, кроличьи лапки, связки из крысиных хвостов, павлиньи перья, лисьи шкуры и медвежьи когти. Сам мог обзавестись акульей челюстью или зубами динозавра, когда прятался в здании, на котором сохранилась вывеска «Музей природы». Судя по плачевным результатам, эти амулеты не принесли удачи своим владельцам. Но вот вороны, да еще целиком, не попадались ни разу. Если, конечно, я чего-нибудь не позабыл.
        Закончив, Лора залезла обратно в машину. Застегнув джинсы, я подошел взглянуть на ее работу. Перья распятой птицы трепетали на ветру - с распростертыми крыльями она больше чем когда-либо казалась живой, застигнутой в момент отрыва. Не полетит, так поедет - ей уже все равно. Только сейчас, при солнечном свете, стали заметны тонкие медные кольца на лапках. Не простые полоски металла, а с гравировкой. Присмотрелся - пятерка и единица. Знать бы, чем на самом деле занимался этот придурок Пигмалион.
        «Думаешь, тебе стало бы от этого легче?» - Засевший В Печенках включил сарказм.
        Как тут было не вспомнить Санту: «Не важно, что ты думаешь здесь и сейчас. Важно, куда это тебя заведет».
        24
        -Долго же ты добирался, - произносит Санта вместо приветствия. Голосом ворчливой бабы, сладко потягиваясь в гамаке.
        Он еще больше растолстел. Какая-то невероятная туша колышется в метре от земли. Плоть выпирает из каждой ячейки до предела растянутой сетки. Если этот мешок жира до сих пор жив, значит, тут и впрямь безопасно. Вопрос «где - тут?» даже не возникает. Само собой разумеется, в раю для пузатых.
        Как попал сюда я, на израненном тельце которого можно пересчитать все ребра, - другой вопрос. Я задам его позже. Может быть.
        -А кто эта голубоглазая? - спрашивает Санта, с прищуром глядя мимо меня.
        Я оборачиваюсь.
        Лора стоит в метре позади, и вид у нее такой, словно она не сама приплелась за мной, а неведомая сила перенесла ее откуда-то и водрузила на место, сделав ход шахматной фигурой. Дело, наверное, в пустом взгляде, в этих глазах, похожих на голубоватую скорлупу. Разбить их, что ли?
        -Не узнаёшь?
        -В первый раз вижу. Такую куколку я бы запомнил.
        -Она из Ковчега, блок А. Сестра Лора. Или госпожа Пинк. Или господин Флойд. Оборотню виднее. Она единственная, кто навещал тебя в твоей темноте.
        -Парень, ты что-то путаешь. Если ты про психушку, то я вовремя смылся оттуда. Задолго до того, как подобрал тебя, неблагодарный ты говнюк. Мне повезло, - Санта подмигивает, и, как и раньше, нельзя понять, в шутку это было сказано или всерьез.
        -Я тебя там видел.
        -Да ну? Ты меня видел ?
        -Ладно, ладно. Разговаривал с тобой. Слышал твой голос.
        -Ты уверен, что это не был кто-нибудь из твоих невидимых друзей?
        -Уверен. Твой голос я ни с чьим не спутаю. Еще я помню, каким было на ощупь твое лицо.
        -И каким же оно было?
        -Как будто его порезали, а потом сшили заново.
        -И конечно…
        -Конечно. Ты стал кротом. И, по-моему, был вполне этим доволен. Ты сказал мне, что обрел истинный свет.
        -Подумать только! Ох, парень, с тобой не соскучишься. - И он тут же зевает во весь рот. - А что еще я тебе сказал?
        -Что Санта теперь там же, где твои глаза.
        Толстяк смотрит на меня с ухмылкой. Поднимает голую розовую руку, похожую на свиной окорок, и обводит ею все, что нас окружает, как бы приглашая в чем-то убедиться.
        -Ну, и разве я тебя обманул?
        Мой взгляд следует за его рукой. Я вижу бунгало на склоне холма - на веранде дымит косяком женщина, похожая на Розу, - песчаный пляж, террасы, засаженные деревьями и окаймляющие бухту, а вдали - башню маяка на краю мыса. Все это щедро полито солнцем и наводит на мысль о конечной остановке. Дальше ехать некуда, цель достигнута, странствие завершено. Но слова Санты наводят на другую мысль. Возникает нехорошее подозрение.
        -А где же тогда… - я снова оборачиваюсь. Лоры нет. Исчезла бесследно. Там, где она стояла, даже не примята трава.
        -Теперь до тебя дошло? - смеется толстяк. - Наконец-то…
        Я делаю шаг к нему. Он удаляется, покачиваясь на волнах раскатистого хохота. Еще шаг. Оступаюсь. Падаю в темноту.
        И просыпаюсь.

* * *
        Чего только не приснится в горячке. Однако сновидение было исключительно правдоподобным, до сих пор веки сводило от яркого солнца над островом. А причиной всему - чересчур сытный обед, после которого меня сморило, как я ни сопротивлялся.
        Повернул голову. Лора сидела рядом, безразличная ко всему. Если и спала, то с открытыми глазами, - не думаю, что сейчас это имело для нее какое-либо значение. Снова спросил себя, не совершаю ли я непростительную глупость. «Дай ей шанс, - сказал Счастливчик. - Тебе же дали…»
        Я употребил по назначению одну из трех оставшихся ампул. Затем попытался накормить Лору. Разжал ей челюсти, вложил в рот кусок консервированного мяса, но дальше этого дело не пошло. Заставить ее жевать было невозможно, глотать - тем более. Она пребывала в полном ауте. Вытащил мясо у нее изо рта. Пусть лучше останется голодной, чем подавится и задохнется.
        «Кусок в горло не лезет? А как насчет Дымка?»
        Голос Розы. Еще один «невидимый друг». Их становилось слишком много. Если я буду цеплять каждого, кто попадется на пути, шизофрения покажется совсем не ласковой. Однажды я обнаружу, что мне самому негде жить.
        Но тут как-то все сошлось: явная необходимость «прочистить каналы» Лоре, веселый серокожий парень, благодаря которому я пережил минувшую ночь («Дымок все равно полечит тебя. И вера ему не нужна»), косяк, который мы курили с Розой на пару… Вот он, красавчик, лежит в пепельнице. Туго забит, его-то не сильно растрясло. И осталось от него больше, чем мне померещилось вечером в темноте.
        Я сделал пару затяжек, а затем вплотную приблизился к манекену по имени Лора.
        Ее губы были такими сухими и неживыми, что их соприкосновение с моими губами даже отдаленно не смахивало на поцелуй. Казалось, я делаю искусственное дыхание способом «изо рта в рот» утопленнице, слишком долго пробывшей под водой, - то есть без особой надежды откачать ее, для очистки своей неотмываемой совести.
        После первого вдоха она закашлялась до рвоты, и я поспешно отвернулся. Из Лоры выходила мокрота и что-то грязно-коричневое, похожее на клочья влажной и дурно пахнущей кошачьей шерсти… Утершись, я выдохнул ей в рот следующую порцию «лекарства». И так несколько раз подряд.
        Настал момент, когда она покорно приняла в себя дым, а ее губы размягчились. Я вспомнил, как она кормила меня с ложки в приемнике-распределителе. Хорошая девочка. Особенно по контрасту с этой сукой Гнусен. Не сунуть ли руку ей под одежду? Проверить, наступила ли там оттепель или еще все сковано льдом. Нет, что-то я не испытывал особого желания… Снова заправился дымком - косяк уже почти истаял - и выдохнул ей в рот. Ну вот, совсем другое дело, детка. Теперь я кое-что почувствовал. А ты?
        Внезапно она дернулась и до крови прикусила мне губу. Потом сказала сиплым голосом только что разбуженного человека:
        -Эй, напарник, мы так не договаривались…

* * *
        Пока Лора была овощем, я ее не хотел. Теперь меня потянуло к ней, но - поздно, момент упущен. Крысяра матерился по этому поводу. Святоша-аллилуйщик тихо посмеивался. Мне было не до смеха.
        Окончательно придя в себя, она с жадностью набросилась на еду, а я вылез из машины, чтобы размять ноги. Должно быть, Дымок и меня приободрил, да и ампулка подействовала. Напился воды, заодно избавился от привкуса крови. Вдоль дороги протянулась цепь каменистых холмов с пятнами зелени. Отдельные деревья, выросшие под постоянным гнетом ветра, напоминали бредущих в гору калек. Очередная полоса пустоши началась сразу после того, как мы переехали мост над руслом пересохшей реки. Спустя некоторое время изменился даже цвет неба - оно сделалось грязно-желтым, и по нему летели малиновые облака.
        Если верить довоенной карте, до ближайшего «населенного» пункта оставалось километров тридцать. Я надеялся попасть туда до наступления темноты. Однако у моей надежды были рахитичные ножки. Или, вернее, неподходящие колеса. Еще раньше, сопоставляя циферки на одометре с расстояниями на карте, я заподозрил неладное. Солнце уже садилось, и при средней скорости семьдесят-восемьдесят километров в час мы должны были добраться до побережья еще пару часов назад. Если к этому добавить неправдоподобно малый расход горючего, напрашивался неутешительный вывод: для некоторых Черная Миля действительно никогда не кончается.
        Моей фантазии хватало ровно на то, чтобы представить себе «брабус», оказавшийся на дороге, которая растягивается будто кусок резины, - в результате скорость меньше, чем показывает спидометр, а горизонт непрерывно отодвигается. Такое вот западло с пространством. Эта картинка была символом ускользающей цели - и заодно ускользающей жизни. Не знаю, что сказал бы Санта, случись с ним подобное. Наверное, что-нибудь умное и бесполезное. Например, что рай остается раем до тех пор, пока в нем нет ни души.
        Лора подошла и стала рядом. От нее запахло менструальной кровью.
        -Что-то не так?
        Я ухмыльнулся, вспомнив старую бродяжью шутку: «Я подыхаю, а в остальном все нормально». Может быть, дело во мне и только во мне? Если существует причина, по которой я не могу приблизиться к острову даже на расстояние выстрела, то почему бы не поискать ее у себя в голове? В дурацкой больной голове…
        -Дальше ты поведешь, - сказал я.
        Она бросила быстрый взгляд в мою сторону. Ждала объяснений, которых не последовало. Сам не люблю загадок, детка, но ничего не поделаешь. Довези нас до берега, и я отблагодарю тебя подробным рассказом о своем потерявшемся пузатом напарнике, который якобы ждет меня там, где нет темноты.

* * *
        Пока что Лора в качестве водителя оправдывает мои ожидания. Возможно, в конце концов я паду жертвой паранойи, но большую часть пути стараюсь держать глаза закрытыми. Это нелегко - что-то бьется в мои веки, словно в запертые двери. Какое-то ублюдочное расшалившееся дитя, лишенное возможности напакостить по-крупному. И нельзя понять, снаружи оно или частично внутри. Впрочем, без разницы, пока за рулем другой человек. Отгородившись от демона резиновой дороги, я расплачиваюсь тем, что парюсь в раскаленной мгле в компании разомлевших голосов, которые лишь изредка донимают меня своими издевками или сожалениями.
        Иногда Лора - должно быть, забывшись, а может, усмиряя своих демонов, - начинает напевать себе под нос детские песенки. Кажется, я когда-то их уже слышал; во всяком случае, слова всплывают в моей памяти чуть раньше, чем она их произносит. Узнаю куплет за куплетом, даже если слышу только неразборчивое бормотание. Слова возвращаются не сами по себе. Вместе с ними приблудились чьи-то прикосновения, отблески молний на стенах загадочного дома - все слишком большое, чтобы пролезть целиком в замочную скважину воспоминания. Я даже на секунду приоткрыл глаза, чтобы убедиться: рядом по-прежнему Лора, а не кто-нибудь другой. Например, не выбравшийся наружу Оборотень. Она покачивала бритой головой в такт нехитрой песенке. И я подумал, что Ной жестоко пошутил, подсунув мне живую игрушку, у которой однажды кончится завод, причем именно тогда, когда я уже не смогу без нее обойтись. «Поздравляю, малыш, - тотчас съязвил Засевший В Печенках. - Теперь ты все понимаешь про гребаную любовь».
        Пока дитя не расшалилось, снова смыкаю веки. Песенка спета - чья именно? Жду следующую. Но Лора больше не поет. Как долго тянется молчание, не скажу, хоть убей. Время превратилось в аморфную массу, отслоившуюся от моих ощущений. Где-то рядом дважды прозвучало протяжное воронье «кар-р-р-р». Унесенное назад, оно еще бьется в вихревом потоке, волочится за нами, будто порванная лента, которой когда-то было обозначено место преступления.
        Не открывая глаз, я знаю, что сгущаются сумерки. Они просачиваются внутрь меня. Тяжелеет кровь, приливает к конечностям. Прохлада на лице. Зов темноты…
        «Брабус» проходит два плавных виража, затем Лора притормаживает. Надеюсь, это не означает, что очередной хитрый выверт Черной Мили отдалил нас от берега на сотню-другую километров. Просто остановка - конечная или промежуточная. Сидим молча. Я жду - сам не понимаю чего. Но понимать необязательно. Затаился. Нутром чую: пока держишь глаза закрытыми, кто-то подтасовывает карты. Откроешь их не вовремя - глаза, а не карты, - обнаружится недобор или перебор. Сдающий заберет все, что стоит на кону.
        «Хватит валять дурака, - говорит Счастливчик. - Либо ты соскочишь с этой поганой Мили, либо нет. Никто не поможет, тебе решать».
        Лора тихо присвистывает. Значит, появилось что-то новенькое. Детские песенки закончились, а вместе с ними закончились и невинные сны.
        Пора просыпаться.
        25
        Открываю глаза.
        Огромная панорама искусственной суши выглядит запредельно даже в сумерках - а может, как раз в сумерках вид обретает особое великолепие. С верхней точки спускающегося к морю серпантина пейзаж просматривается до отдаленного мыса на краю пляжа, который полумесяцем охватывает мерцающую лагуну. Отели застыли косыми парусами. Ясное дело, никакому ветру не сдвинуть с места насыпной полуостров, соединенный с берегом дамбой примерно километровой протяженности. Пустое четырехрядное шоссе - стрела, нацеленная в открытое море, - частично заметено песком.
        Не совсем то место, о котором рассказывал или грезил Санта, - и уж точно не остров. С другой стороны, откуда мне знать, как выглядит то место? Сны обманчивы, явные желания - тем более. О своих тайных желаниях я только догадываюсь иногда - и это не доставляет мне удовольствия. Скорее наоборот. Некоторые тайны лучше не ворошить.
        «Просто спроси себя, хотел бы ты остаться здесь надолго», - советует Счастливчик.
        «Навсегда», - уточняет Святоша-аллилуйщик.
        «Хотел бы ты здесь сдохнуть», - поправляет Засевший В Печенках.
        Редкий случай, когда могу ответить заранее, не спускаясь по серпантину. Более того, крысиный инстинкт подсказывает, что там, внизу, ловушка. Но спуститься придется. У меня нет выбора - разве что повернуть обратно, сунуть голову в петлю Черной Мили и болтаться в ней, дрыгая ногами, на виселице одной и той же бредущей по кругу ночи.
        Как верно заметил Счастливчик пару минут назад, либо соскочу с Мили, либо нет.
        Поворачиваю голову.
        Лора улыбается, как ребенок при виде новой игрушки. Поглаживает рулевое колесо. Запах крови неотвязно преследует меня. Что называется, нехорошие ассоциации. «Грязная сучка, - с удовольствием констатирует Святоша. - И это несмотря на истраченную воду. Скажи ей, чтобы при случае запаслась прокладками».
        Не поддаюсь на провокацию. Говорю:
        -Ты отлично справилась.
        -Это не я.
        Она вытягивает шею и выставляет подбородок, словно указывая на ту штуковину, которая привязана к радиаторной решетке. Я пока не дошел до того, чтобы вслух благодарить дохлую ворону, но возможно, у меня еще все впереди.
        -Поехали.
        Она включает фары, и полуостров тонет в отодвинувшейся тьме. По мере того как мы спускаемся, несимметричные силуэты отелей вырастают и надвигаются, заслоняя первые звезды. Кроме фар и звезд, нет других огней. Глухой рокот океана довлеет надо всем, даже над шумом ветра. К нему надо привыкнуть, а пока это постоянная помеха для слуха, от которой иначе не избавиться.
        Взметая песок, «брабус» мчится по дамбе. С гребней волн срываются клочья пены и летят, как снег в метель. Я будто глаз в голове гигантской, упавшей на воду птицы; позади меня распростерты ее черные окаменевшие крылья. Чувство потери возникает внезапно и беспричинно; оно вопит о том, что я лишился чего-то чрезвычайно дорогого. Но чего именно? Неужели близость цели всегда означает разочарование? Убеждаю себя, что не я разочарован, а проклятые бесы внутри. Что же будет, если удастся навсегда покинуть страну слепых? Засевший В Печенках шепчет: «А ты как думал, братец? Крыса - животное сухопутное». Но это слабо помогает. Не утешает даже Крысяру.
        Лора поглядывает по сторонам. Ной кормил ее другими снами. Может, для нее вся эта соленая враждебная стихия - нахлынувшие воды нового потопа, и она надеется отсидеться где-нибудь на сороковом этаже.
        Лучи фар выхватывают из темноты две неподвижные фигуры, стоящие по другую сторону опущенного светоотражающего шлагбаума. Человек и пес. Крот и поводырь. Когда-то обычная неразлучная парочка, а теперь картинка из прошлого. Особенно редко встречается с тех пор, как кроты стали выкалывать глаза и собакам.
        Видно, этот не поддался общему безумию. Но оттого, что на полуострове обнаружились живые, я испытываю лишь раздражение. Стоило пробираться сюда, рискуя задницей и рассудком, чтобы лишний раз убедиться: в конце концов все достанется тварям.
        Лора останавливает «брабус» перед шлагбаумом. Здесь, в самом узком месте дамбы, когда-то был оборудован настоящий пропускной пункт. Миллионеры желали спать спокойно. И спали, пока их не вырезали кроты. Бежать-то было некуда - разве что в океан. Теперь они спят вечным сном. Но не уверен, что спокойным.
        Озираюсь по сторонам. Скорее всего, парочка появилась из расположенного неподалеку коттеджа, который раньше явно предназначался для охранников. Пять пальмовых аллей расходятся от стоянки, словно расставленные пальцы.
        Чтобы обследовать весь полуостров, понадобились бы не одни сутки. Не хочется даже думать об этом - в голове снова заворочался разогретый сгусток боли. Между прочим, Святоша был прав - у нас действительно закончилась вода. Помимо проблем с гигиеной для менструирующих девушек, это означает, что демон дороги еще и подворовывал время. Градус моей жажды почти мгновенно подскакивает до точки кипения. Я предпочел бы договориться с кротом быстро и по-хорошему. Наличие пса-поводыря внушает определенную надежду. Боюсь только, мне нечего предложить его хозяину (или клиенту, или напарнику) за питьевую воду и спокойный ночлег, кроме приставленного ко лбу ствола. Придется, по обыкновению, пользоваться своим преимуществом. Эти двое вряд ли смогут возразить.
        Как только я делаю движение, чтобы вылезти из машины, Лора хватает меня за руку:
        -Подожди, надень это. На всякий случай.
        Протягивает мне одну из своих масок. Вторую напяливает себе на затылок. Я уже успел забыть о них, вернее, перестал обращать внимание.
        Черт с тобой, детка. Раз уж ты довезла меня до берега… Это как с приметами: некоторые срабатывают, даже если считаешь их полным бредом. Я проверял.
        Сначала рассматриваю пса. Вблизи очевидно, что он невероятно стар. Тощий облезлый кобель немецкой овчарки. По его телу пробегают судороги; на боку опухоль. Такая большая, что он смахивает на мутанта. Ему трудно даже стоять, но он знает свою работу. Слишком слаб, чтобы представлять собой угрозу. Надеюсь, не придется его убивать. Не стоит лишний раз переходить дорогу смерти - рожа может примелькаться.
        Теперь крот. Тоже старик. Трясет головой, горбится, ноги полусогнуты, опирается на трость. Вернее, на позолоченную клюшку для гольфа. Эта отчаянно контрастирующая с физической немощью клюшка приводит меня чуть ли не в умиление. Как и его костюм - чистый и выглаженный, будто только что из шкафа. Костюм свидетельствует о том, что его обладатель помнит (и оценил по достоинству!) совсем другую жизнь. Такой не станет выкалывать глаза птичкам и кошечкам. Скорее уж вышибет из них дух одним ударом - чтобы покончить со своей неизбывной тоской.
        Что же предложить ему за то, чтобы показал, где можно напиться, и при этом не пытался размахивать когда-то роскошной клюшкой? Может, какую-нибудь побрякушку от «брабуса»? «Предложи ему зеркало заднего вида», - хихикает Святоша-аллилуйщик. Юморист хренов. Другие голоса советуют ему заткнуться - ведь сами кроты верят, что у некоторых тварей, доживших до старости, слух становится настолько острым и специфическим, что они слышат чужие мысли.
        Но этот старик, кажется, не из таких. Нас разделяет шлагбаум и несколько метров дороги. Наверняка тут давно не было гостей, и крот не знает, чего ждать - пули в голову или новостей с континента.
        Я чувствую себя слишком плохо, чтобы и дальше играть в молчанку.
        -Ты здесь один? - спрашиваю. И добавляю: - Если не считать собаки.
        -Нас двое: я и Блад, - говорит он. Голос сиплый - чувствуется, крот и сам начал забывать, как он звучит. И добавляет: - Если не считать призраков.
        Боковым зрением замечаю, что Лора вздрагивает. Возможно, от ветра, пробирающего до костей. В любом случае, живые куда опаснее призраков - мне ли этого не знать.
        -Где здесь вода? - Задаю вопрос, а сам думаю: если он сострит насчет «целого океана», вышибу ему оставшиеся зубы. Для профилактики.
        Но он предпочел сохранить зубы:
        -Есть дождевая. В бочке за домом. Блад, проводи.
        Пес разворачивается и ковыляет по дорожке между пальмами. Движением головы отправляю Лору следом за ним, а сам вручную поднимаю шлагбаум. Крот отступает с дороги. Молодец, умный дедушка. Хорошо бы и дальше так. Не знаю, что будет потом, но ближайшую ночь нам придется провести вместе. Будем присматривать: я - за стариком, а Блад, не сомневаюсь, - за мной.
        Загоняю «брабус» на стоянку, где могло бы поместиться полсотни машин. Судя по количеству фонарей, когда-то по ночам тут было светло как днем. Или как в кротовьей преисподней. Фонари повсюду, даже под ногами - замурованы в асфальт, обращены небьющимися стеклами к небу, словно слепые глаза земли. На пальмах болтаются остатки гирлянд. По правую руку видны теннисные корты, по левую - круглое здание, до половины врезанное в береговую линию, - не удивлюсь, если крытый бассейн или как его… дельфинарий.
        Паркую «брабус» поблизости от коттеджа для вымершей охраны. Из-за угла появляется Лора в сопровождении пса. Она несет пластмассовое ведро. Насчет Блада я не ошибся - он не спускает с меня глаз, хотя у него нет шансов в чем-либо мне помешать. Я достаю пистолет, чтобы убедиться: он помнит, как выглядит оружие. С этой секунды мы оба знаем, кто заранее проиграл. Однако это ничего не меняет. Пес останется верен своему долгу, а я уважаю тех, кто готов пожертвовать собой ради хозяина. Надеюсь, у меня такого хозяина нет и не будет.
        Вода имеет горький привкус ржавчины, но жажда не выбирает. Мне приходилось пить из луж, так что эти полведра - подарок судьбы. Лишь бы не последний. Нахлебавшись вдоволь, протягиваю ведро Лоре; она показывает: уже. Предлагаю Бладу. Он неподвижно смотрит на меня снизу вверх. Пожалуй, на его месте я бы тоже сразу возненавидел двуногих «гостей». Не дадут, сволочи, умереть спокойно. До сих пор мои встречи с собаками заканчивались одинаково. Счет раздавленных и застреленных, наверное, перевалил за сотню, но поверь мне, дружище Блад, ты должен меня благодарить. Нам всем повезло, что твои одичавшие собратья сюда не добрались.
        Крот ждет на пороге дома. Курит сигару, опираясь на золотую клюшку. Внешне - полнейшая невозмутимость. Впрочем, в его возрасте, наверное, мало что имеет значение. Я задаюсь вопросом, каково это - дожить до старости и однажды понять, что вокруг осталось одно дерьмо. Вот кто я для этого старика? Молодой, злобный, наглый, тупой подонок. Другими словами, первостатейное дерьмо. Да еще победившее, ведущее себя по-хозяйски, вольно или невольно демонстрирующее свое превосходство. В прежние времена, имея деньги и власть, он мог заставить кого угодно себя уважать, но наступившая старость означает бессилие, а бессилие - это унижение. За слишком долгую жизнь приходится в конце расплачиваться унижением, и от этого никуда не денешься, разве что пустишь себе пулю в лоб и спрячешься на том свете. Подальше от дерьма…
        Но крот, кажется, пока не собирается сводить счеты с жизнью. А вот со зрячими - еще неизвестно. Справа от входа вкопана деревянная скамейка. Отполирована седалищем до блеска. Похоже, хозяин, проводит на ней немало времени. Под навесом вдоль стены стоят ящики с миниатюрными деревьями, довольно ухоженными. В этом что-то есть: взращивать свой маленький садик, раз уж все остальное забрала темнота. И плевать на заждавшуюся смерть. Короче, старик мне нравится. Мы оба обречены, только я все еще дергаюсь, а он превращает время в сигарный дым и пепел. И, может быть, из дыма действительно появляются призраки. Ну, где же они? Выдохни-ка для меня парочку…
        Когда я приближаюсь, он отступает в сторону. Понимает, что сначала мне нужно осмотреться внутри. Достает из кармана зажигалку. Между прочим, тоже золотая штучка. Протягивает мне. Должно быть, на тот случай, если еще не перевелись вульгарные мародеры. Эх, старик, где те золотые времена, когда подкупом можно было уладить любые делишки? Прошли безвозвратно. Я тоже о них жалею. Спасибо за зажигалку.
        Дом слишком велик для двоих обитателей, особенно если учесть, что один из них - пес. Более-менее обжитых комнат только две, но и во всех остальных - почти идеальный порядок. Пять скелетов в форменной одежде, лежащие в самом дальнем помещении, слегка нарушают общую благостную картину. Не то чтобы настораживают - я и так насторожен. Наличие этих останков можно списать на простительные причуды старика. Запах давно выветрился, но ведь когда-то… Либо он зачем-то притащил сюда скелеты (чем они хуже, например, дохлой вороны?), либо трупы врагов всегда пахнут хорошо.
        Из самой дальней комнаты дверь ведет в служебный гараж, где стоят несколько автомобилей, электрокаров и амфибия. Не исключено, что тут удастся разжиться бензином, но сейчас мне не до того.
        Возвращаюсь в «гостиную», не предназначенную для приема гостей. Вся компания в сборе. Крот знает правила игры и не ищет себе лишних проблем. Он сидит в кресле; Блад устроился возле его ног. Лора подает знак, что она в порядке. А вот я не совсем. Если не возражаешь, девочка, тебе дежурить первой. Надеюсь, маски помогут нам обоим. Я немного сосну. Разбуди меня… попозже. Выбираю диван, стоящий под глухой стеной. Усаживаюсь на него, с минуту смотрю на старика, чей силуэт уже с трудом угадывается в наступившей ночи, а затем вырубаюсь.
        26
        Я стою в длинном коридоре перед дверью с номером 707. Это, без сомнения, отель, но для меня загадка, как и зачем я тут очутился. В коридоре довольно темно, только из холла и отдаленного окна падает дневной свет. Стены от пола до потолка закрыты панелями из черного дерева и красного бархата. Не сказать, что приятное сочетание.
        На ручке двери табличка с надписью «Не беспокоить». Но раз уж я здесь…
        Боковым зрением улавливаю перемещение чужой тени. Пытаюсь обернуться, одновременно поднимая оружие. Судя по тому, как медленно я двигаюсь, разрывая невидимую паутину, это сон. Значит, все не так уж плохо. Наяву я уже мог быть покойником.
        В шаге от меня стоит зрячий. Иронический взгляд, холеное лицо, улыбка превосходства. Возраст - за пятьдесят; седина в волосах, хороший костюм из довоенных времен. Почему-то от человека исходит запах горящих листьев.
        Моя рука по-прежнему не вполне послушна. Пауза тянется слишком долго даже для меня, туго соображающего и запоздало реагирующего. Незнакомец первым нарушает молчание:
        -Тебя же просят не беспокоить. Не понимаешь по-хорошему?
        В голосе насмешка. Он один и не вооружен. Расклад не в его пользу, но ему все равно. И хотя я не знаю, что находится за дверью номера 707, мной овладевает желание во что бы то ни стало попасть внутрь. Единственное, что мне мешает, это вязкая ткань сновидения, которая тормозит только меня и никак не задевает странного незнакомца, пропахшего осенней гарью.
        Все еще по-хозяйски улыбаясь, он прикладывает ладонь к стене. Красный бархат превращается в загустевшую кровь. Волна проходит по коридору, будто судорога. Провисает потолок, панели выгибаются, за каждой - переполненное кровью огромное вымя. Контур двери искажается, растворяется в губчатой массе. Появляются мухи. Они кружат над багровым оползнем, грозящим поглотить меня. Приходится отступить, тем более что дверь окончательно сливается со стеной.
        Незнакомец протягивает ко мне непомерно удлиняющуюся руку; с каждого пальца капает кровь. Он касается моего лба, оставляя влажный отпечаток.
        Мой третий глаз слепнет, залитый кровью. В ту ночь я больше не вижу снов.

* * *
        Когда я проснулся, было позднее утро. Волосы взмокли под маской, и я сдернул ее к чертовой матери. Не знаю, чья это заслуга, но внутри нее всего лишь пот, а не кровь. В голове по-прежнему шумело, и не сразу удавалось отделить этот звук от однообразного рокота океанского прибоя. Солнце заливало роскошный ковер. Лужа света была перечеркнута тенью кресла, в котором дремал старик. Лора сидела в другом кресле, а Блад - вероятно, с позволения хозяина, - угощался нашими консервами. Ну что же, верный долгу Блад, ты не первый, кто поступился принципами, охмуренный бабой. И не последний. Чуешь еще запах сучки?
        Правда, обо мне она тоже подумала - на низком столике в двух метрах от дивана обнаружились вскрытая консервная банка и чашка с водой. Я понимал, что надо бы пожрать, однако доктор Дымок подсадил меня на свое просроченное зелье. В конце концов, только надежда увидеть остров своими глазами, а не во сне, заставляла меня тащиться через страну слепых, по Черной Миле и сквозь собственный бред. Было бы обидно сдохнуть или тем более свихнуться в двух шагах от цели. Так что я начал утро со шприца и последней ампулы.
        Услышав характерный хруст стекла и разорванной упаковки, старик поднял голову. Его набрякшие красные веки были похожи на губы, в то время как стянутый стежками морщин рот превратился в подобие шрама.
        -Там должны быть лекарства, - заговорил он.
        Я так понял, что он предлагает сделку, - лекарства явно не помешали бы и ему самому.
        -Где?
        -Там, - он ткнул сверкающей клюшкой в ту сторону, где за окном виднелись над кронами пальм остроконечные навершия отелей. Сейчас, при дневном свете, они своей формой и белизной еще больше напоминали наполненные ветром паруса.
        -А что еще там есть?
        На его физиономии впервые появилось что-то вроде ностальгической улыбки:
        -Сюда приезжали те, кто мог позволить себе все, что угодно.
        -Ты пойдешь с нами. Если это ловушка, я пристрелю тебя первым.
        -А если нет?
        -Тогда получишь то, что тебе нужно.
        -Не только мне. И Бладу.
        -Ладно, ему тоже.
        -Я еле хожу. Меня хватит ненадолго.
        -Нам некуда спешить.
        -Только мертвым некуда спешить.
        -Ты держишь тех пятерых в доме, чтобы они напоминали тебе об этом?
        В горле у старика что-то заклокотало. На секунду мне показалось, что это смех, но я ошибся.
        -Они были моими сыновьями.
        -Их убили кроты, верно?
        Старик не ответил. Что-то продолжало его душить. Блад перестал жевать, поднял голову и ткнулся мордой в колени хозяина. В ответ дрожащая рука нашла его и погладила по холке.
        До тошноты слащавая сценка. Разыграно как по нотам. У Лоры заблестели глаза. Детка, неужели ты повелась на такую дешевку? Надеюсь, Оборотень приведет тебя в чувство. Иначе это начало конца. Худшее, что может случиться со зрячим, - поддаться жалости. Первыми умирали те, кто позволил себе сострадание и был обманут чужим несчастьем. А те, кого сделали кротами и кому вырезали слезные железы, больше не могли плакать.

* * *
        Горючего в баке «брабуса» осталось совсем немного, и я решил поберечь его хотя бы для того, чтобы вернуться на континент. Старик сказал, что в гараже нет ни капли, а аккумуляторы электрокаров давно сдохли. Думаю, он не соврал, потому что тащиться пешком было не в его интересах.
        Мы выступили через полчаса, прихватив с собой консервы и воду. На Бладе была сбруя собаки-поводыря. Наверное, крот давно не пользовался его глазами - корсет был плохо подогнан, потертые кожаные ремни наспех соединены проволокой. Но само снаряжение свидетельствовало о серьезных намерениях. Столь же серьезных, как мои.
        Я шел сзади, чтобы держать под присмотром старика и пса. Ну и подгонять, если придется. Выполнил бы я в случае чего свое обещание? Конечно. Однако теперь я сильно сомневался в том, что крот намерен привести нас в западню. Он вроде не дурак, подыхать пока не собирается и любит своего пса. Впрочем, имелись и другие мнения. «С чего ты взял, что у него было только пятеро сыновей?» - высказался Засевший В Печенках. Разве с этим ублюдком можно расслабиться хоть на минуту? Благодарю за бдительность.
        Когда я увидел, с какой скоростью двигается старик, мне захотелось понести его на себе. Да и пес едва переставлял лапы. Сразу было ясно, что это самая нудная вылазка из всех, на которые я отправлялся. Зато никто не мешал пялиться на остатки былой роскоши.
        Черт знает, от чего ловили кайф съезжавшиеся сюда придурки. Наверное, крысе этого никогда не понять. Лично я сдох бы здесь от скуки на третий день - если бы, само собой, речь не шла о выживании, а жратву мне приносили бы на серебряном подносе. И хотя все постепенно разрушалось, фетиши кончившейся цивилизации сохранились лучше, чем где-либо еще под крышей или открытым небом. Те, кто продал душу дьяволу ради комфорта, продешевили, но теперь здесь об этом догадывались только двое: я и крот. Лора не в счет - ее спасенная Ноем душа, похоже, до сих пор блуждала по блоку D. Или по его извращенному подобию, в котором солнце палит, но ни хера не освещает.
        Может, Блад и был для старика лучшим и единственным товарищем по несчастью, но чтобы отыскать нужное лекарство, надо уметь читать. Лично я предпочел бы получить еще пару рецептов от доктора Дымка. А кто его знает, вдруг господин Флойд снова войдет в «фазу» и что-нибудь присоветует. Хорошо бы нечто такое, что позволит нам троим протянуть еще немного. Ну да, и псу тоже. Я готов был проявить щедрость и великодушие, но только за чужой счет.
        В центре большой площади, от которой тянулись аллейки к каждому из трех отелей, парочка остановилась, и крот сказал:
        -Нам нужен Урд.
        -Это где?
        -Тот, что посередине.
        Он перехватил клюшку и, словно сбросив внезапно два десятка лет, отработанным движением послал воображаемый мяч в направлении одного из отелей. И, надо признать, не сильно промахнулся бы, окажись у него мяч в натуре.
        Я еще раз обвел взглядом площадь. Скульптура в фонтане изображала ребенка, играющего с дельфинами. Или дельфинов, играющих с ребенком, - что, конечно, меняло дело. Несколько кафе с открытыми верандами. Перевернутые столики. Сорванные навесы. Обрывки ткани, хлопающие на ветру. Чайки, посматривающие в нашу сторону. Магазин сувениров. За стеклянной витриной - макет парусника, морские раковины, ритуальные маски. Дальше - отделение банка. Еще несколько магазинов. Оборудование для дайвинга, водные мотоциклы и всевозможные тряпки. Автоматы для продажи сигарет, напитков и жевательной резинки. Доски для серфинга. Велосипеды. И нигде пока не видно ни одного мертвеца (за исключением тех пятерых в доме). Если исход не был повальным, кое-кто неплохо потрудился, очистив территорию. Был помоложе, сил еще хватало. И стимул имелся - в отличие от мертвых, которым некуда спешить.
        Аптека находилась между парикмахерской и баром под вывеской «Пассат». Парикмахер у меня теперь был личный, с инструментом и мотивацией, а вот бар и аптека заслуживали самого пристального внимания. Именно в таком порядке. Я устремился в «Пассат». Крот постоял, прислушиваясь к моим шагам, затем направился в сопровождении пса к ближайшему кафе и устроился за столиком на террасе. Лора присела в тени фонтана.
        В баре не осталось ни капли спиртного, а в аптеке ни грамма лекарств. С выпивкой все было ясно - на месте крота я бы тоже не отказывал себе в регулярном утешении, - но чтобы разделаться с аптечными запасами, потребовалось бы полсотни человек с полным набором недугов, от хронического расстройства сна до педикулеза.
        «Заставь старого пердуна поделиться воспоминаниями, - посоветовал Крысяра. - Это будет не трудно. Если немного придушить его шавку…»
        В другое время и в другом месте я бы, пожалуй, так и сделал. Но одна из многочисленных заповедей Санты гласила: «Причиняй зло только в случае крайней необходимости. Может, Господь и с тобой поступит так же». Этого дерьма он, по-моему, набрался в монастыре. Не знаю, как насчет Господа, но у меня далеко не всегда получалось быть хорошим. Крайней необходимости пытать старика я пока не видел, так что сегодняшний день мог считаться для него удачным. Правда, день еще далеко не закончился.
        Сидевший за столиком крот выглядел вполне безобидно - эдакий пожилой турист со старой журнальной фотографии. Когда-то мне нравилось их рассматривать. Мой много повидавший к тому времени напарник называл это мазохизмом. Я не спорил. Ему было невдомек, что на самом деле прошлое внушало мне презрение и жалость. Например, глядя на снимки монахинь, кормивших голубей, я видел сытых ворон и изуродованные трупы с выколотыми глазами. Таким образом я находил оправдание своему существованию, настоящее уже не казалось беспросветным, а кроме того, я по капле принимал яд, благодаря которому приучил себя ничего не ждать от будущего.
        27
        Говоришь, нам нужен Урд?
        Не знаю, кого или что старик именовал Урдом, - во всяком случае, отель («тот, что посередине») назывался иначе. Но это не имело особого значения. Пятое правило жизни по Санте - «Каждый играет в свои игры в своей темноте» - касалось не только мастурбации.
        Вблизи здание ничем не напоминало наполненный ветром парус. Скорее уж, мертвый зуб с отваливающейся эмалью. Стоя перед сотнями тысяч тонн железобетона и стекла, я услышал голос Безымянного, для которого в тот же момент придумал кличку - Прокуратор. Не знаю, откуда берутся такие словечки. Всплывают, мать их, сами собой. Прокуратор сказал: «А ведь ты пришел сюда не только за лекарством». Ну да, за чем-то еще, надежно спрятанным в моей частично отключенной памяти. Наспех не докопаешься. Но стертые воспоминания не означали отсутствия предчувствий. И предчувствие у меня возникло примерно такое, как после сновидения, из которого выныриваешь, помеченный кровью, и потом долго таскаешь с собой непонятную тяжесть еще не совершенного греха.
        Вход в отель представлял собой глубокую нору, что вела в отделанную гранитом пещеру. Четыре наши фигуры отразились в стеклянных раздвижных дверях. По ту сторону толстого стекла был виден полутемный холл с огромным пересохшим аквариумом посередине. Дно аквариума покрывала серо-коричневая масса, которая смахивала на застывшую лаву. Я поднял голову. Выпуклый склон фасадной стены занимал четверть неба. Полукруглые балконы верхних этажей напоминали птичьи гнезда.
        Возможно, таким же солнечным и спокойным было другое, давнее утро. А потом началась бойня. Если нападение оказалось внезапным, количество жертв могло исчисляться сотнями. И все они тут. Постояльцы, навеки оставшиеся в своих номерах. С одной стороны, всего лишь очередная братская могила на моем пути. С другой, таков путь к острову - запутанный, долгий, мучительный, не оправданный ничем, кроме инфантильной мечты. Да и ту я рискую окончательно потерять здесь, если зайду дальше холла. Было бы чистейшей глупостью с моей стороны вообще туда соваться. Но дело, конечно, не только в лекарствах. Прокуратор прав.
        Я посмотрел на старика. Тот уже едва держался на ногах и всем телом навалился на свою клюшку. Я подавил внезапное желание выбить ее из-под него, дабы хоть как-то расплатиться за «приглашение». Сдохнем вместе, тварь, помни об этом.
        Я шагнул в тень здания и приблизился к дверям. На внутренней стороне стекла до сих пор сохранились жирные отпечатки пятерни. В направляющие забился песок, и все же мне удалось раздвинуть створки настолько, чтобы в щель мог протиснуться человек. Или пес с опухолью на боку. Тем временем Блад справил нужду под пальмой. Еще одно жалкое зрелище: он мочился, расставив задние лапы и присев как сука. Я спросил у Счастливчика, стоит ли жить до старости. Тот ответил: «Если на своем острове, то почему бы и нет. И нассать на то, как ты будешь выглядеть со стороны. Нет никакой «стороны». Есть ты и твоя жизнь, бродяга. Повторяй за мной: с-кем-угодно-только-не-с-нами. Поэтому пропусти крота вперед».
        Так я и сделал. Вошел в отель последним. В сумеречном холле ничем не пахло. От растений остались одни скелеты. Все прочее выглядело так, будто персонал куда-то отлучился, да позабыл вернуться. Фотографии на стенах - яхты и морские пейзажи - не утратили насыщенности цветов. На стойке лежал магнитный ключ. Против света становилась особенно заметной искрящаяся пыль, покрывшая горизонтальные поверхности ровным слоем. На полу за нами протянулись цепочки следов. Если бы здесь были отпечатки чужих подошв, вылазка «за лекарствами» закончилась бы гораздо раньше.
        -Я больше не могу, - заявил старик, и пес сразу же потянул хозяина в сторону ближайшего дивана. Заботливый напарник у дряхлого крота. Я бы чертовски боялся потерять такого.
        И он боялся - не уверен только, что неизбежной потери. У бедняги сильнее, чем обычно, тряслись руки, а лицо сделалось похожим на растрескавшийся кусок гипса. Я кивнул в ответ на вопросительный взгляд Лоры, и она дала ему напиться из фляги. Большую часть воды он пролил на себя, и вскоре затрясся всем телом, будто замерзал на ледяном ветру. Я начал догадываться, зачем он притащился сюда, рискуя рассыпаться по пути на части.
        Прежде чем взять ключ, я заглянул за стойку. Там не было ничего особенного. Два монитора, корзина для бумаг, несколько телефонных аппаратов, множество ячеек и ящиков. Стер пыль с ключа, и на нем обнаружился номер - 707. Если бы не сон, что приснился минувшей ночью, я бы не удивился, окажись номер любым другим, но в тот же момент предчувствие перестало быть только предчувствием.
        Мое ограниченное саркастическими голосами и тщательно подавляемое воображение прокрутило кино, похожее на недоношенную реальность. (Совсем как в том театре, наполненном оживающими костюмами и прахом, сохранившим воспоминания. Сколько суток назад я побывал там? Теперь и не вспомнить даже примерно.) Это кино не дозрело даже до полноценной иллюзии; все закончилось выкидышем, но на одну долгую секунду чужой, спрессованный ожиданием, ползком проникший в меня и затем поднявшийся во весь рост страх сделался моим собственным.

* * *
        Мышеловка захлопывается.
        Снаружи доносится очень низкий звук, тяжелый гул, будто где-то вдали лопается струна толщиной в руку. И тотчас эхо этого звука поглощается грохотом, от которого вибрируют кишки. Край заскользившей вниз стены двигается неправдоподобно медленно. Он выглядит ровным, как черное лезвие, отсекающее свет. Или как крышка гроба.
        …Когда стена рухнет, встряхнет весь гребаный отель, а вместе с ним и меня. Внутрь здания с тонким писком брызнут осколки стекол, выдавленных воздушной волной. Пыль пробками забьет ноздри. Холл погрузится в кромешный мрак.
        «Дождался, сука?» - немедленно отреагирует Засевший В Печенках.
        У остальных тоже найдется что сказать. «Неплохая гробница, - заметит Святоша-аллилуйщик. - Главное, на берегу океана. Самое то, о чем ты мечтал. Только слушай, урод, мы-то тут при чем?»
        Теперь их можно слушать долго - в темноте они звучат гораздо громче, - но я озабочен тем, чтобы не совершить вторую ошибку сразу же вслед за первой и не дать кроту исчезнуть. Лора находится ближе к нему, однако что творится в башке у Лоры, не знает она сама. На протяжении нескольких мгновений, пока я, хватая ртом вату, отдаленно похожую на воздух, не одолею считанные метры, отделяющие стойку от дивана, мне не даст покоя мысль о том, каким образом сработала западня. Я скорее позволю кроту сожрать меня живьем, чем поверю, что стена обрушилась сама по себе, случайно.
        Между тем до старика остается не больше пары шагов. Он не двигается, я слышу его сбитое дыхание. Чуять что-либо мешает пыль. Где-то рядом Блад, которого не назовешь серьезным противником, однако он еще может укусить за яйца. А мне они пригодятся. Для пса я приготовил найденный на кухне коттеджа нож. Находка понадобится и для другого - от крота, прежде чем тот сдохнет, мне хотелось бы получить пару простых ответов на пару сложных вопросов.
        Он не пытается скрыться в темноте. Кажется, возможность «заблудиться» в отеле пугает его не меньше, чем перспектива подвергнуться допросу с пристрастием, который учинит зрячая крыса. Он по-прежнему не двигается с места. Как и его пес.
        Я уже за спинкой дивана. Крот наверняка слышит если не мои мысли, то хотя бы шаги. Как ни стараюсь ступать бесшумно, под подошвами скрипит оседающая взвесь. Старик дышит хрипло и отрывисто - на пару с верным Бладом. Похоже, обвал стал для крота неожиданностью. Если так, то его принесли в жертву. Невелика потеря. А польза как от информатора еще меньше. Но он получил знак и теперь ждет. Чего-то или кого-то. Во всяком случае, не меня.
        …Мрак наполняется незримым присутствием. Оно прибывает постепенно, словно живая темная вода.
        Шорох вместо шагов. Откуда-то издалека доносятся и другие звуки, которые отвлекают внимание, уводят в сторону, будто цепляющее взгляд мерцание миражей на горизонте.
        Слияние времени и темноты.
        Слепота.
        Медленное удушье…
        В холле включается электрический свет. Я давно не видел ничего подобного. Лампы горят тускло, вполнакала. То, что раньше называлось аварийным освещением, теперь кажется почти чудом. Лора куда-то пропала. В ее исчезновении нет ничего чудесного. Вероятно, она просто отправилась побродить в желанной темноте. Вспомнила блок D. Услышала голос Ноя. Голос своего хозяина. Решила навестить его. Получить благословение… Хорошо, что я недолго оставался его пациентом. («А как насчет Санты?» - Засевший В Печенках знает мои слабые места лучше меня самого.)
        …Становится холодно, нестерпимо холодно. Дыхание вырывается из ноздрей облачками пара, который затуманивает и без того зыбкое видение. Вдруг замечаю: то, что я раньше принимал за пыль, - тонкий слой снега. Крот опускается на колени и начинает слизывать снег со своего пса-поводыря. Блад в свою очередь лижет присыпанную нетающим снежком руку хозяина.
        Урчание. Обоюдное удовлетворение…
        28
        Солнечный свет проникает в холл через стеклянные двери. Старикашка скрючился на диване, втянул голову в плечи, даже как будто сделался меньше ростом. Его по-прежнему сотрясает дрожь. Он напоминает мне ощипанную птицу. Я могу в любой момент свернуть его цыплячью шею, но не вижу в этом ни малейшего смысла. Он такой же раб темноты, как и все прочие твари. И в отличие от пациентов Ноя ему отказано даже в благословении и надежде на вечный свет.
        Блад лежит возле его ног. Если пес что и может слизывать, то лишь собственный гной с хозяйских ботинок. Лора, безумное дитя, бесшумно скользит вокруг аквариума, как когда-то вокруг кресла в конференц-зале ковчега. Похоже, Оборотень снова сменил фазу. Ну и кто мы теперь? Лицо девушки скрыто под маской, которая перевернута подбородком вверх. Кое-что ей, вероятно, видно через прорезь рта, но немногое. Общее молчание.
        Тот самый лощеный тип из (моего прошлого?) моего сна появляется в глубине холла и поднимает руку. То ли приглашает, то ли повторно предупреждает. У него багровая влажная ладонь, а может, дело в специфическом освещении. Если он все же приглашает, то еще не поздно отказаться. Выход из отеля всего в нескольких метрах от меня, но дальше - безысходность, обратный путь упирается в глухой тупик, где поджидают агония, галлюцинации, бред и бессилие. Все то, что олицетворяют старик и пес. Правда, имеется альтернатива - Черная Миля. Дорога в один конец и, тем не менее, не имеющая конца. Куда по ней вернешься? Разве что в мотель «Дрозды», к обольстительным миражам Красной Ртути. Туда, где слишком много ям, в которые проваливается и без того хромающая реальность.
        Запах горящих листьев настигает меня. Кто сказал, что призраки не пахнут? А как насчет этого? Но разве он похож на порождение дыма? Мне становится почти смешно, когда я думаю, сколько понадобилось бы Дымка и его новорожденных братцев, чтобы растворить кучу спекшегося дерьма в моей голове и прочистить каналы . Что тогда по ним поплывет? Вот для старика призраки - штука привычная. Судя по всему, они не причиняли ему особых хлопот. Его можно понять: уж лучше иметь дело с призраками сыновей, чем с их скелетами. Хотя откуда мне знать, что лучше? У меня-то детей нет. Одни бесплотные голоса в голове, большинство из которых старше меня. Во всяком случае, так мне кажется. И кто тогда чей родитель? А что еще мне кажется? Ловлю себя на том, что запахи куда убедительнее, чем видения. Привидеться может все что угодно, но вряд ли станешь кивать на сбитый нюх, почуяв сладкий душок смерти.
        Незнакомец уже близко, и я могу поклясться, что он сделан из плоти, костей и крови с небольшой примесью неуловимой субстанции, предохраняющей мясо от быстрого гниения. Если ему и грозит призрачное существование, то в более или менее отдаленном будущем, да еще, пожалуй, в моих снах. Но я и сейчас не уверен, что это не сон. Несмотря на головную боль и ломоту во всем теле. Видения слишком хорошо упакованы, чтобы сходу отличить их от действительности. Действительность непоправима и окончательна - вот единственное, что я знаю наверняка.
        Судя по всему, незнакомец чувствует себя свободно, я бы сказал, даже слишком свободно для человека, к которому забрела в гости зрячая крыса. Хотя этому имеется простое объяснение - возможно, хозяин тут вовсе не один, я уже давно на прицеле, и он решил немного позабавиться напоследок. Желание вполне понятное - в этом месте явно не хватает развлечений.
        -Ко мне, мальчик, - говорит незнакомец, похлопывая себя по бедру.
        С полусекундным опозданием я въезжаю, что он подзывает Блада, хотя смотрит мне в глаза. Дряхлая псина плетется к нему, отбивая когтями изнурительно медленный ритм, и подставляет голову для скупой ласки. Погладив пса, незнакомец достает из кармана запаянный пластиковый пакетик с белым порошком. Блад осторожно берет пакет в зубы и относит слепому. Тот принимает подачку дрожащими пальцами. На свет появляются круглое зеркальце (иногда Святоша со своими шуточками попадает в самую точку), серебряная ложечка и перочинный ножик. Набор человека со вкусом.
        Пока старик выкладывает на зеркале грозящую рассыпаться линию (для этого ему приходится опуститься на колени перед диваном, и на секунду может показаться, что он молится), на лице незнакомца появляется снисходительная ухмылочка, сообщающая мне, кто тут на самом деле владеет ситуацией. Но когда у меня в руке пушка, чужие предрассудки становятся несущественными. Это не я придумал - просто еще одна подходящая к случаю фразочка из цитатника Санты, заученная наизусть.
        Незнакомец делает небрежный жест - пару раз сгибает и разгибает ладонь с выпрямленными пальцами. Просит отдать кое-что. Я вспоминаю о ключе, который все это время держу в другой руке. И осознаю, что по-прежнему испытываю смутное желание попасть в номер 707.
        -Пусть пока побудет у меня.
        Незнакомец не настаивает на своем. Вид у него такой, будто он даже доволен тем, как все оборачивается.
        -Где бы мы были, если бы наши сны сбывались? - он подмигивает вполне по-дружески. - А с другой стороны, где бы мы были, если бы сны не сбывались?
        В который раз приходится пожалеть мимоходом, что рядом нет Санты. Эти двое могли бы вдоволь посостязаться в остроумии. А я простой парень с температурой под сорок и все еще с пистолетом. Сочетание, не располагающее к долготерпению. Меня так и подмывало пустить пушку в ход. Но не раньше, чем получу то, что мне нужно. Делаю попытку срезать угол. Киваю в сторону старика:
        -Он сказал, тут есть лекарства.
        Незнакомец приподнимает бровь:
        -Смотря что ты называешь лекарством.
        Ничто так не способствует успеху переговоров, как своевременный выстрел в колено. До этого я дошел сам путем проб и ошибок. Санта умел договариваться иначе, «по-хорошему», но я не обладаю подобным талантом. Перенацеливаю ствол, чтобы еще раз проверить свою теорию насчет колена, но тут старик начинает вещать помолодевшим голосом. Вижу его отражение в стекле, которое вставлено в рамку поверх одной из висящих на стене фотографий. Он говорит сам с собой, сидя на полу и привалившись к дивану. Блаженно закатил глаза. Слегка вспотел, и при красноватом освещении его лицо кажется покрытым лаком. Я разбираю не больше половины того, что изливается наружу из одурманенного сознания:
        -Нельзя входить в комнату, где исполняются желания… Сны приносят смерть… Комната приносит смерть… Порошок тоже убивает, но медленно… Позже… Пусть это случится позже…
        -Ну зачем же так мрачно смотреть на вещи, Вик? - говорит незнакомец.
        «Смотреть на вещи». Вик не оценил этот юмор. Он не в том состоянии, когда обращают внимание на слова других. Зато Лора наконец остановилась и прислушивается к его болтовне - по крайней мере, мне так кажется. Из-за перевернутой маски она смахивает на куклу с неправильно приставленной головой.
        А голос крота все меньше напоминает его собственный. Он словно распадается на несколько голосов, разговаривающих друг с другом внутри не слишком светлой башки и при помощи не вполне послушного языка. Что-то до боли знакомое, не правда ли?
        -…четыре глаза на троих… Совсем неплохо… Каждому по одному, и еще останется про запас… Можно сыграть в гольф… Только где теперь найдешь зрячего кэдди?.. Ничего, бывало и хуже… Когда-то носили по очереди… Один-единственный… Вот это был цирк…
        Разноголосое бормотание становится тише, а шепот - уже и вовсе неразборчивым. Незнакомец доверительно обращается ко мне:
        -Теперь понимаешь, зачем мы его держим?
        Я ни хрена не понимаю, но кому хочется в этом признаваться? Кроме того, мне плевать на их с Виком дела, и единственное мое желание - убраться отсюда с чем-нибудь таким, что остановит медленное поджаривание моих мозгов. И укажет путь к острову. Однако я не пропустил мимо ушей слово «мы». Блефует хозяин или нет?
        -Возможно, я смогу подыскать кое-что и для тебя, - говорит незнакомец. И снова у меня возникает ощущение, что чтение мыслей - просто трюк наподобие какого-нибудь дешевого фокуса с монетами, но если для забавы с монетами требуется ловкость пальцев, то для разговора вроде этого нужны только зрячие глаза и наблюдательность. Ведь я самое бесхитростное создание на свете. Все написано на моей роже - ввиду длительного отсутствия необходимости что-либо скрывать.
        -Придется немного прогуляться, не возражаешь?
        Я зашел уже слишком далеко, чтобы возражать. Однако возражения, кажется, имеются у Вика. Он мотает головой и блеет:
        -Не-е-ет! Не-е-ет! Не-е-ет!..
        -Присмотри за ним, - говорю я Лоре. На тот случай, если Лора снова с нами. Надеюсь, вернувшись из объятий темноты, она еще не забыла, кто к кому напросился в напарники.
        Незнакомец поворачивается ко мне спиной и направляется в глубь коридора. Тащусь за ним, спрашивая себя: может, рискнуть и пристрелить его сразу? Нет, не надо. У меня есть то, ради чего стоит потерпеть еще немного. Тешу себя мыслью: никогда не поздно лечь и ждать смерти. Тут из своей норы высунулся Крысяра: «…Или забрать порошок у Вика и занюхать эту долбаную жизнь. Конечный результат не изменится, но хотя бы приятно проведем оставшееся время».
        Темнота сгущается, однако впереди виден свет, проникающий через проемы в торцевой стене здания, - там лучи солнца рикошетят от воды. Сквозняки доносят запах моря. Но по-прежнему чую и гарь.
        -Лифты не работают, - незнакомец сообщает об этом будто о досадной помехе, которая возникла всего пару часов назад. Мне кажется, я вязну в трясине слежавшегося времени. Каждая новая секунда не соскальзывает в прошлое, а оседает на ботинках. Каждая попытка напомнить себе, кто я и для чего здесь, только добавляет очередной этаж к готовому рассыпаться от легкого дуновения карточному домику моих надежд.
        Сворачиваем к боковой лестнице. Серебристое сияние воды танцует на стенах. Вкрадчивый шорох прибоя звучит гулко, будто доносится из колодца. Или у меня просто закладывает уши?
        Пролет за пролетом; полторы сотни ступенек вверх. Я заранее знаю, сколько их придется одолеть, но пользы от этого не больше чем от календаря: количество суток известно на годы вперед, однако с тем, что готовит каждый новый день, столкнешься когда доживешь, И если доживешь. В лучшем случае выбираешь место и пытаешься протянуть до следующего дня. Ничего не поделаешь - не я придумал эту игру.
        «Иногда удобнее считать их плодом воображения, - говорил Санта, убивая тварей, которых становилось слишком много. - Так легче от них избавляться». Сейчас я чувствую себя жертвой подобного самообмана: кто-то, не способный полностью обуздать свою больную фантазию, пытается от меня избавиться. Я словно наполовину стерт, а оставшаяся часть - это мерцающая галлюцинация старого Вика, которая неизбежно исчезнет, и слепой наркоман погрузится в безвозвратное забытье.
        Только фигура незнакомца, идущего в нескольких шагах впереди, помогает мне сохранять связь с реальностью. Если же он все-таки призрак, значит, я в полном дерьме. Он тащит меня за собой, поманив чем-то запретным. Или пустышкой за окровавленной дверью… Может, это и есть агония - видение бесконечных лестничных маршей, никуда не ведущих; чередование света и тьмы, отмеренных равными дозами; непременная тень рядом - то ли конвоир, то ли проводник - как будто нужна компания, чтобы сдохнуть! Нет, она нужна для другого: чтобы я не вернулся ненароком из страны мертвых в страну слепых. Где-то там, за пределами испорченного времени и распадающейся плоти, незнакомец сделает контрольный выстрел, вернее, выложит контрольную линию на холодном, уже ничего не отражающем зеркале, вдохнет ее и сотрет меня окончательно…
        29
        Он свернул с лестницы в коридор, устланный ковровой дорожкой, и я последовал за ним. Отсветы полуденного солнца остались за поворотом; все больше становился перевес в пользу темноты, но еще можно было различить картины на стенах: женщины в летних платьях возле большой воды, лодки, шезлонги, зонты, террасы кафе. С красотками соперничали только машины необычных очертаний, словно отлитые из огромных капель металла. Женщины выглядели примерно так же как те, что давно высохли между журнальными страницами, однако здесь, при странном тусклом свете, под шепот ветра и океана, на черт знает какой высоте над поверхностью земли, они казались мне прекрасными и хрупкими вымершими существами, которые чудом сохранились в пятнах краски, будто насекомые в янтаре, чтобы заставить меня сожалеть о том, как много я потерял, опоздав родиться во времена их безраздельной власти.
        Но двери были куда важнее картин. Одинаковые и безликие, спрятавшие обещанное за мнимой упорядоченностью чисел, они напомнили мне о мальчишке с его домино, который остался в блоке D, и еще о том, что отдельные костяшки имеют значение, а их комбинации - и подавно. Стены разделяли пространство на части; двери превращали его в лабиринт. Я столько раз оказывался в тупике, что и теперь ожидал худшего: даже если когда-то существовал выход из лабиринта, то он давно замурован.
        Остановившись перед дверью с номером 707, незнакомец обернулся и сказал:
        -Пока ты не прострелил мне колено, предупреждаю: я не знаю, что там, за дверью. Сразу отвечаю и на следующий вопрос: может быть, знает тот, кто подбросил тебе ключ. Кто бы это мог быть, а?
        -Хочешь сказать, это не ты?
        -Нет, конечно. Я всего лишь слежу за тем, чтобы люди вроде тебя соблюдали здешние правила.
        Один из моих «невидимых друзей» - конечно же, тот, который надеялся уцелеть, когда сдохнут все остальные, - был не прочь поболтать:
        -И часто тут бывают люди вроде меня?
        -Нет. Потому мне и нравится эта работа.
        -Хорошо платят?
        -Позволяют существовать.
        -Немало.
        -Рад, что ты это понимаешь.
        -Так что там насчет правил?
        -Первое и главное: не ломиться в двери, от которых нет ключа.
        -А кто-нибудь пытался?
        -Спроси об этом у Вика. Он расскажет… если вспомнит.
        Мне даже стало интересно, чем и как остановит меня блюститель здешних правил, если я попытаюсь их нарушить. Но, скорее всего, это сделает уже не он. Лучше не проверять.
        -Ну ладно. Что-нибудь еще?
        -Не теряй времени. По тебе не скажешь, что у тебя есть пара лишних минут.
        После этого незнакомец удалился по коридору в направлении, противоположном тому, откуда мы пришли. И снова мне потребовалось некоторое усилие, чтобы преодолеть искушение разом покончить со всеми правилами, выстрелив ему в затылок. И заодно покончить с проклятой болью. Остановила меня неизвестность - правда, совсем другого рода, нежели та, что ожидала за дверью номера 707.
        Санта любил потрепаться и об этом - о неизвестности разного рода. Надо же, я вспомнил его именно тогда, когда появился веский повод усомниться в относительной ясности сознания, Она сменилась, как назло, странным и неприятным вывертом восприятия - внезапно все вокруг засияло слепящим ультрафиолетом. Я еще успел подумать: вот так и должно сиять безумие. Зажмурившись, пережидая нестерпимый блеск, я застыл, будто тварь на дороге в лучах фар. Это длилось, наверное, всего лишь несколько секунд, но мне показалось, что через мою голову протащили десяток полуразложившихся трупов. От каждого слова, произнесенного толстым евнухом, несло как из разрытой могилы. Сам он, затерянный среди ядовитых теней, распространял заразу неотвратимой гибели. И вдобавок Засевший В Печенках присвоил себе его голос:
        -Что бы ты хотел узнать, сынок? Точную дату своей смерти? Это вряд ли. Услышать в подробностях, что сделали с твоей матерью и как именно ты был зачат? Тоже вряд ли. Ты же не извращенец, правда? Я хочу сказать, не из тех, у кого сразу встанет от слов легчайших повести моей… Другое дело, если ты спросишь: кто это сделал? А для чего, кстати, тебе это знать? Не для того же, чтобы сказать ему спасибо или поссать на его скелет. Гораздо важнее, что за дерьмо у тебя в крови и почему ты родился зрячим… Может, это и не ты убил своего папашу и изнасиловал сестру, родившую ублюдка с «третьим глазом», - но разве ты уверен в этом?..
        В общем, неизвестность заставляет притормаживать - даже тех, у кого нет лишней пары минут. Мысли падали, тяжелые и зловонные, как ящики с тухлой рыбой. Шире открыв глаза, я не мог понять, что заставляло меня щуриться в полумраке. Ультрафиолетовое свечение погасло, а мне казалось, будто здание отеля выгорело дотла. Незнакомец исчез, и не осталось свидетельств того, что он действительно существовал.
        В двери не было замочной скважины. Справа от нее слегка выступала из стены панель, разделенная вертикальной щелью. С чем-то подобным я уже сталкивался в одной неплохо сохранившейся военной лаборатории, в которую затащил меня Санта - куда денешься от гребаного напарничка! - хотя случилось это очень давно. «Смотри! - сказал он тогда. - Это должно тебя кое-чему научить». Там были лабиринты из стекла и металла. Прозрачные сверху, оснащенные кормушками и поилками. И чем-то вроде аттракционов в миниатюре. И, насколько я понял, ловушками, из которых хрен выберешься, пока не извернешься как следует и не поработаешь мозгами и ручонками. У тамошних обитателей вместо ручонок были лапки. В лабиринтах осталось несколько мертвых крыс, высохших, почти мумифицированных. Они сдохли не потому, что не сумели выполнить задания и отыскать верный путь. Просто на выходе их ждала клетка для переноски. И никакой еды. Черт, а ведь они сделали все, чего хотел от них крысиный божок! Но, на беду, двуногие дьяволы к тому времени сбежали, бросив своих подопытных подыхать. Или сами передохли раньше, чем жертвы их изуверского
любопытства. Вскоре после вылазки в лабораторию среди моих голосов появился Крысяра - тогда еще довольно робкий и совсем не злобный. Маленький такой крысеныш… Короче, будем считать, что я кое-чему научился.
        Я вставил ключ в щель и провел им сверху вниз. Ничего не произошло. Когда я толкнул дверь стволом, оказалось, что она не заперта. То ли замок сработал бесшумно, то ли никакой надобности в ключе вообще не было. Случается и такое. Впрочем, это сразу же перестало иметь значение.
        В огромной комнате находилось много чего, но первым делом я, конечно, уставился на избранное общество. Возможно, даже избранное мной, если я опять бредил. По крайней мере один из присутствующих наводил на такое подозрение. А всего их было четверо за квадратным столом. Большого толстого человека - «хвост» длинных, седых и засаленных волос свисал у него между лопаток - я видел со спины. Полную противоположность ему являл собой внук Матери Ночи - мертвенно-бледный, тощий и какой-то совсем уж изнуренный - то ли своим маниакальным пристрастием к манипуляциям с костяшками, то ли пребыванием в «благословенной темноте». С бабушкиным подарком он по-прежнему не расставался - ну а кто бы расстался на его месте? Зеркальная проказа затянула оба стекла, только на краю одного из них еще оставалось темное подрагивающее пятно. Из-за этого казалось, что слепнущая Тень пытается подмигивать, но в результате лишь дергает зловещим бельмом. По левую руку от мальчишки сидела Роза с неизменным косяком в зубах; по правую развалился Дымок. Со стороны все выглядело так, словно четверо старых знакомых собрались, чтобы сыграть
в домино: Ной с мальчишкой против Розы с Дымком. Слепота не была помехой двоим из них: той, что с внутренним глазом, и тому, который обрел истинный свет. Правда, если это действительно была игра, то усложненная донельзя: нагромождение двухцветных костяшек посреди стола напоминало мне забитую неподвижными машинами транспортную развязку, если смотреть на нее издалека и сверху, скажем, с крыши десятиэтажного дома. И еще по нескольку костяшек лежало перед каждым игроком.
        Мое появление, похоже, никого не удивило и тем более не застало врасплох. Толстяк даже не обернулся. Только Дымок ухмыльнулся и подмигнул мне, будто хотел сказать: «Все в порядке, парень. Расслабься». Я поневоле оказался в роли добравшейся до последней кормушки голодной крысы, которой вот-вот бросят кусочек мяса в награду за упорство. Возможно, мясо отравлено, но тут как раз все просто: не хочешь рисковать - не жри.
        «Вся компания в сборе, - прокомментировал Святоша-аллилуйщик. - Ты когда-нибудь видел столько придурков сразу?»
        Для меня это действительно был перебор. И дело даже не в количестве, а в качестве. С «компанией придурков» Святоша попал в самую точку, и я задал себе другой вопрос: что между ними (точнее, нами) общего? Один из вероятных ответов был таким: все мы сбежали из Ноева ковчега. И хотя насчет Розы я не был уверен, однако что-то мне подсказывало: она тоже там побывала. Я не удивился бы, окажись Дымок чем-то вроде ее неуязвимой Тени. В любом случае моя пушка была здесь бесполезна. Если, конечно, не считать пользой легкий и быстрый способ покончить с собой.
        Очередная волна дурноты нахлынула, поглотив меня с головой. В этот раз я вынырнул, но ждать следующего приступа оставалось недолго. Чтобы не свалиться, надо было срочно найти опору для задницы. Наметив в качестве цели диван, стоявший возле стены, откуда просматривалась вся комната, я двинулся в том направлении на подкашивающихся ногах.
        По пути со мной произошла странная штука: я отделился от охваченного жаром манекена, оставив его на попечение голосов, и взлетел под потолок. Конечно, это было совсем не то, что воспарить, глотнув Дымка. Какой-то онанизм вместо секса. Да, душонка у меня тонкая, а сравнения грубые… Я перестал что-либо ощущать. Очутился в жутковатой пустоте, зато начисто избавился от боли и тяжести. А вскоре пообвыкся настолько, что нашел и оценил кайф в состоянии призрака. Если на том свете так же легко, я готов был подписать любой договор с тем, кто гарантированно переправляет туда и кого еще интересует всякая шушера вроде меня. Валяйте!..
        Никто не вызвался. Придется добираться без посторонней помощи. Может, там-то и находится мой остров, а ублюдочный искуситель Санта всего лишь дразнил меня миражом, в который хотел бы поверить сам, потому как больше не во что было верить. Еще это чертовски напоминало сон, в котором я превратился в воздушного змея и ракурс изменился радикально: казалось, я болтался на привязи, зацепившись пока еще крепкой ниткой сознания за флюгер, воткнутый в мою же голову, и тот вертелся, зараза, подчиняясь непредсказуемому ветру сновидения. Ни запахов, ни звуков. Ничего такого, что распространяется в воздухе. Дышать мне было нечем, да и незачем. И прикоснуться не к чему. Темный поток свободно проносился сквозь меня. Время сделалось весьма относительным, разнонаправленным и, самое безумное, этих направлений оказалось больше двух. Гораздо больше. Можно было сбиться со счета. Другое прошлое, третье настоящее, четвертое будущее. В одном из них, уже очнувшись, я понял, что сегодня меня едва удержала хиреющая сила жизни, но когда-нибудь она истощится и связь оборвется. И после этого я, всякий раз закрывая глаза чтобы
заснуть, буду ждать окончательного освобождения, желая его втайне от тела, потому что оно не захочет отпускать меня. Его тоже можно понять: мухи, черви, распад и прочее дерьмо…
        Я завис рядом с люстрой, и четверо игроков оказались прямо подо мной. Затем флюгер повернулся: я увидел себя, все-таки добравшегося до дивана и развалившегося на нем. Бедняга еще подавал признаки жизни, почти в буквальном смысле тлевшей внутри него: глаза были затянуты дымом. Я испытывал к нему что-то вроде жалости, как при виде животного на дороге за секунду до столкновения, когда уже слишком поздно тормозить. Обреченное, страдающее мясо… Он по-прежнему держал в руке пушку, и насчет его безопасности я был спокоен: никто из собравшихся в номере 707 не имел склонности к самоубийству. Означало ли это, что я собирался вернуться? Вряд ли; воспарив, я избавился от всяких там дурацких намерений. Может, именно поэтому бесплотное существование показалось легким и приятным.
        Но ничто хорошее не длится долго - это я усвоил еще тогда, когда доступное мне «хорошее» заключалось лишь в нескольких минутах спокойного сна. Настал конец и моему блаженному дрейфу. Стены и перекрытия отеля снова раздробили открывшийся мне простор, расчертили его на закоулки лабиринта, приготовили для чудом уцелевшей крысы очередное возвращение в камеру, а может, и в клетку для переноски. Верх и низ приобрели смысл - теперь было куда падать. Пронизывавший меня темный поток донес голоса моих «невидимых друзей» и отголоски чужих слов, звучавших как ропот приговоренного к пожизненному заключению только за то, что он пытался избавиться от боли и тоски, вдыхая белое забвение. Да, я услышал Вика, от которого меня отделяло шесть этажей. Он все еще бормотал откровения вроде «комната приносит смерть» под хриплое натужное дыхание Блада.
        Тень самого Вика, разъятого на части, похоже, занесло сюда вместе со стайкой таких же обдолбанных теней. Он даже не прятался - это было бы бессмысленно, - просто еще не пришло время умереть («порошок тоже убивает, но медленно»). Как и я, он не имел понятия, зачем и почему живет, существует ли у каждого персональный кукловод, а если существует, то можно ли с ним сторговаться насчет некоторых послаблений.
        Кажется, мы были одинаково слепы в своей полусмерти. А вот четверо за столом - другое дело. Эти наверняка кое-что знали или по крайней мере подозревали. Гребаные счастливчики (а мой тут ни при чем). Если и были времена, когда добравшихся до выхода крыс высшая сила награждала свободой, то Вик уже точно опоздал. Да и я, вероятно, тоже. Как заметил бы Санта не без иронии: печальна участь вынутой и заброшенной в пекло души, даже если это всего лишь ничтожно короткая репетиция вечного проклятия…
        Тут я внезапно вернулся в тело, точно воздух, жадно втянутый в глотку. Это был прыжок прямиком в яростное брожение за глазными яблоками, в лихорадочные содрогания, в объятия жара. Пульсация крови в первую минуту показалась чередой ударов, невыносимо тяжелых и размеренных, как сбивающие с ног волны прибоя (и откуда, спрашивается, я знал о волнах прибоя?). Мое отсутствие не прошло даром. Голоса теперь занимали куда больше места, чем прежде. Я все еще считал себя хозяином, но моя власть пошатнулась. Похоже, я вернулся вовремя. Еще немного, и наследнички разодрали бы в клочья свалившееся на них скромное двуногое достояние. Угроза выпустить Носорога безотказно подействовала даже на Крысяру, любившего помародерствовать и знавшего в этом деле толк. Однако я понял, что уже никогда не смогу чувствовать себя так уверенно, как раньше. Черт, у меня едва не забрали мое же мясо! Шутники и советчики превратились в соперников, ревностно следивших за каждым намерением. Мои собственные мысли с трудом пробивались сквозь создаваемую ими почти непрерывную трескотню, и то, что я порой не различал слов, было еще хуже -
они не предназначались для меня.
        Святоша и Крот обсуждали, кого стоило бы пристрелить первым - мальчишку или толстяка. Я почему-то был уверен (хотя не мог бы сказать, по какой причине), что делать этого ни в коем случае нельзя. Четверо сидевших за столом держали в руках не просто костяшки домино, они держали Большую Игру: дороги слепых и зрячих, замкнутую в петлю Черную Милю, перекрестки, бывшие психушки и рынки, где под видом дохлой вороны или переделанного компаса можно приобрести удачу, тщетную надежду, окончание пути, блуждание в собственных снах, возвращение домой, смерть… и много чего еще. Не думаю, что они сами хорошо понимали смысл зловещей механики, спрятанной в этом невероятно сложном лабиринте, который вдобавок менялся во времени, - но они выдержали главное испытание: они здесь уцелели , а значит, мне понадобится их помощь, чтобы добраться до… А куда я хотел попасть? В тот момент я не помнил, но это было и не важно. Прикончишь хотя бы одного из игроков - и придет конец неустойчивому равновесию, костяшки начнут валиться, разрушая тайные связи, ломая тщательно проложенные мостки над пропастями безумия, сдувая карточные
домики, которые все-таки служили ориентирами для жалких потерянных бродяг. Убьешь любого из этих проводников, которые вовсе не обязаны быть рядом в самых опасных местах и в самые плохие времена, - и посеешь хаос, и призовешь темноту, теперь уж точно беспросветную, разве что пронизанную мертвенными огнями Красной Ртути.
        Кстати, нашли ли сами проводники выход из лабиринта? Вопрос не такой идиотский, каким может сперва показаться. Я подозревал, что выход у каждого свой и воспользоваться чужим вряд ли удастся. А запасной выход - не более чем издевательская шутка. Я уже мог кое-как ворочать разбухшим и шершавым языком - во всяком случае достаточно, чтобы задать вопрос вслух. Правда, прозвучал он иначе:
        -А ты как здесь очутился?
        С некоторым опозданием до меня дошло, что я могу услышать четыре разных ответа, причем в последнюю очередь от мальчишки, вообще не склонного разговаривать, хотя я имел в виду именно его. С позиции, занятой на диване, мне был частично виден профиль Ноя - спутанная борода, перебитый нос, низкий лоб. Он был в очках - насколько я мог судить, в очках для слепых. Редкая штука в нынешние времена, когда незачем скрывать бельма или обезображенное лицо. Мои пальцы помнили прикосновение к обожженным краям его пустых глазниц («Твой Санта там же, где мои глаза»). И почему-то это врезавшееся в кожу и нервы ощущение было единственным, что убеждало: случившееся в блоке D - не сон и не иллюзия.
        Ной ответил, по-прежнему не поворачивая головы:
        -Малыш меня уговорил. Мы решили немного прокатиться.
        -Ну и как?
        -Пока мне нравится. Остров становится ближе с каждым днем.
        Как всегда, непонятно - то ли в шутку сказано, то ли всерьез. Если в шутку, то с примесью такой горечи, что не захочется даже улыбнуться, а если всерьез, то начисто ускользает суть.
        Зато я вспомнил, что нужно мне.
        Остров .
        Крючок, на который насажена моя жизнь.
        Если прежде движение помогало мне преодолевать апатию и чувство безнадежности, то сейчас я не мог позволить себе даже этого - не осталось сил. В голове была каша из неразрешимых вопросов и переговаривающихся голосов. В этой сумятице казалось бессмысленным уточнять, на чем Ной и «малыш» прокатились и кто сидел за рулем. Да и какая теперь разница? Для меня по-настоящему имело значение только одно: сделка с Матерью Ночи. Мальчишка хоть и выглядел плохо, но, по-моему, попал в хорошее место, где чувствовал себя в безопасности. Кроме того, он нашел себе подходящую компанию. Куда более подходящую, нежели зрячий (и все-таки безнадежно заблудившийся) бродяга, одержимый дурацкой мечтой. Не уверен, что я сделал для него больше, чем он для меня - особенно это касалось событий на Черной Миле, - однако мы оба здесь. И оба пока живы. Означало ли это, что теперь я свободен от обязательств? И что мне делать со своей свободой? «Свобода! - засмеялся Счастливчик, а вслед за ним и остальные. - После всего случившегося в его башке еще сохранилась эта дурь!»
        Должно быть, от избытка впечатлений, а может, от чрезмерного желания во что бы то ни стало удержаться на плаву, я провалился в темноту. На этот раз - никакого отделения от тела и никаких воспарений. Яма, черная и глубокая. Репетиция смерти.

* * *
        Очнулся от укола. Надо мной нависла Роза - ее лицо плавало, словно мираж, в дыму косячка. В одной руке она держала шприц, который только что выдернула из моей шеи, другой сжимала мой подбородок. Прикосновение было неприятным, неожиданно рыхлая кожа напоминала только что вывернутую лопатой землю, кишащую червями. Пальцы старухи непрерывно шевелились, причем все сразу.
        Как только я дернулся, она отняла руку. Щурясь, я всматривался в то, что принял поначалу за очередную галлюцинацию. В струях Дымка могло привидеться что угодно. Даже улыбка слепой Розы.
        -Умереть я тебе не дам, - сказала она своим сиплым, почти мужским голосом. - Иначе кто позаботится о моей малышке?
        Это была явная насмешка, за которой скрывалось нечто большее. Конечно. Роза могла узнать что-то о моем прошлом от сопляка. О мотеле, где вожделение подменяет мечту, о менялах, которых уносят черные крылья, о подвале с нарисованными звездами, о шепоте в темноте, об умирающей бабушке, о том, как легко зрячие крысы, загнанные в угол, покупаются на сказочку об острове. Но я уже не верил, что кого-то в этой комнате вообще интересует мое сомнительное прошлое. Гораздо проще поверить в другое: что Роза сама была Матерью Ночи. А кем тогда был мальчишка? Посланником? А может быть, посланием ? Посредником в сговоре между вымирающим кланом кротов и зрячими? Или передаточным звеном в цепи тайной преемственности, которую мне до сих пор не удалось даже нащупать? Единственным наследником зримой тьмы, от которого зависело спасение уцелевших крыс? В последнем случае у меня появлялся выбор, возможно иллюзорный, - стать жертвой слепой веры или первым «спасенным». Но прежде чем выбрать, хотелось бы узнать, под чью дудку плясал Санта всю свою проклятую жизнь на свету, а затем в темноте. Теперь я, кажется, догадывался,
кто упрятал Лору в Ковчег. «А тебе-то что? - прорвало Засевшего В Печенках. - Какого дьявола лезешь в чужие дела? Лучше займись своими. Старушка хочет, чтобы ты пожил еще. Не мешай ей, по-хорошему прошу». И я прошу по-хорошему: заткнись, цирроз недоделанный. Носорог по тебе соскучился.
        После укола мне становилось легче с каждой минутой. Роза устроилась рядом со мной на диване - так близко, что наши бедра соприкасались. Она глубоко вдыхала, а заодно глубоко затягивалась. Окутана дымком. И мне немного досталось. Сделалось довольно уютно. Я был бы не прочь подольше задержаться на этой нейтральной полосе между болью и бесчувственностью, надеждой и отчаянием. Ропот голосов отдалился, пауза заполнилась почти материнским обезличенным присутствием. Мать - обыкновенная мать, пахнущая молоком, - была для меня такой же абстракцией, как остров. Нет, не такой же - остров я хотя бы видел во сне…
        Мои мысли были похожи на дым - неопределенные, зыбкие, проплывающие мимо, ускользающие. Но одна все же не успела раствориться и занозой торчала в разглаженных извилинах.
        -Слушай, Роза, - сказал я. - А кто этот зрячий?
        -Который?
        -Там, за дверью. Сказал, что следит за порядком.
        -Ха. Ну ты даешь. Не узнал Вика?
        -Да нет, я про другого. Старик ведь слепой… Или нет? - с Розой легко было говорить даже об этом. Не всякий крот выносит разговоры о слепоте.
        - Пока еще зрячий. Все правильно. Он тоже Вик, только на тридцать лет моложе.
        Я мысленно сложил два портрета, кое-как намалеванные моей продырявленной во многих местах памятью. Дымок помог с воображаемым художеством, сдвинул где надо и что надо, проложил морщины, выдернул зубы, проредил и выбелил волосы. Получились лица, перетекавшие одно в другое и наоборот через воронку времени. Туда-сюда - будто песочные часы, отмерявшие жизнь; ну а плоть была всего лишь ненадолго слипшимся прахом. В конце концов, два Вика разного возраста, сосуществующие в этом тупике, выглядели не так уж странно. Меня и всю мою болтливую компанию по-настоящему удивил бы разве что бредущий навстречу восьмидесятилетний призрак собственного будущего.
        -Роза, твой ход, - недовольно буркнул Ной.
        -Слышал? - старуха ткнула меня локтем в бок. - Наш ход. Извини, никак не могу пропустить. - Потом добавила шепотом и с напускной таинственностью: - Твой камень у меня, так что молись за нас с Дымком. И за себя тоже.
        Она вернулась за стол не слишком торопливо, оставив меня в легком недоумении, которое скоро затерялось среди моих вялых попыток и впрямь помолиться за нее с Дымком. Почему бы и нет? Прежде мне для подобной безделицы не хватало уверенности в том, что это срабатывает хотя бы в виде исключения, как крючок, на который потом можно поймать более крупную рыбу. Да и с рыбаком я был знаком плоховато - скучны толстые книги с крестом на обложке. Сейчас же как-то само собой выяснилось, что уверенность в чем-либо вообще необязательна. Размякший, я готов был впустить в себя многое - и не только Розу с ее ненавязчивой просьбой. Или предупреждением.
        Святоша-аллилуйщик был в экстазе от моей податливости. Оказывается, он давно мечтал о совместной молитве. Счастливчик ядовито посмеивался - этот знал, что госпоже удаче плевать на молитвы. Прокуратор высказался прямо и грубо: мол, давненько не слышал жалобного скулежа зрячей твари. Точнее, с тех самых пор, как имел удовольствие пытать одного жирного и тогда еще не старого священника…
        30
        Спустя час я снова стоял в холле отеля - зверски голодный, с гудящей головой и без единой мысли, за которую стоило бы цепляться. Теперь хватало сил на то, чтобы двигаться и даже хватило бы на большее, но это не доставляло ни малейшей радости, хотя, казалось бы, повод имелся. Я чувствовал себя наемным убийцей из какой-нибудь старой книжки, которого вытащили из камеры смертников на редкость вонючей тюряги за пару дней до приведения приговора в исполнение. И снарядили всем необходимым, чтобы обтяпать грязное дельце. Само собой, после того как работа будет сделана, исполнитель окончательно станет лишним.
        Не знаю, что было в шприце у Розы, - может, ударная доза просроченного лекарства. Во всяком случае, мутное содержимое подействовало. Не только поставило меня на ноги, но и потеснило «невидимых друзей». Внутри несмолкающим эхом отдавался низкий звук, похожий на тихий непрерывный стон, будто гудела грудная клетка, а с ней резонировала голова. Еще звук смахивал на отдаленный звон церковного колокола, вот только я не мог вспомнить, когда слышал нечто подобное, если слышал вообще. Из-за постоянного белого шума голоса теперь звучали приглушенно, словно раздавались из-за стены, - не более чем подслушанные разговоры соседей, от части которых я был бы не прочь избавиться совсем.
        Однако, возможно, в номере 707 меня «лечила» не только Роза. Напоследок Ной сказал - то ли бросая кость собаке, то ли даруя надежду туповатому ученику:
        -Теперь Урд тебя знает. Припадай почаще.
        Я расценил это как доброе напутствие. И не поддался на провокацию - не стал уточнять насчет Урда. Все равно ясного ответа не дождешься. Вылазку и без того можно было считать удачной. Ведь по крайней мере никто не умер. Даже Вик. Он уже пришел в себя настолько, что различил мои почти неслышные шаги.
        -Смотри-ка, он вернулся, - пробормотал старик себе под нос. - Комната отпустила его. Может, и Вика отпустят?
        Блад на это только вздохнул. Еще тяжелее, чем обычно.
        Лора приблизилась ко мне с некоторой опаской, словно я был начинен взрывчаткой. Хорошо хоть маску не напялила. На хмуром личике - напряженное внимание. Дважды обошла вокруг меня, затем приложила ухо к моей груди. Ну попробуй, детка, а вдруг расслышишь «тик-так» часового механизма.
        -У тебя внутри осиное гнездо, - заявила она.
        -Ага, - сказал я. - Может, хватит дурочку валять? Тебе Ной привет передавал.
        Глядя сверху на ее обритую голову, я вдруг ощутил желание, почти такое же сильное, как голод. «Давай, парень! - зашептал Счастливчик из-за стены. - Сейчас самое время. Здесь до хрена пустых номеров, и кажется, нам впервые в жизни ничего не грозит. Хоть раз возьмешься за женскую задницу обеими руками».
        Благодаря Санте я был знаком с доктриной, согласно которой жить и делать то, что хочется, нужно здесь и сейчас, не откладывая в долгий ящик, который может оказаться гробом. Но если постоянно имеешь дело с тварями и видишь их художества, верх все-таки берет осторожность. Самоограничение становится второй натурой. Кстати, о двойственных натурах. Меня не на шутку беспокоило присутствие Вика в двух экземплярах сразу, причем тот, что помоложе и «пока еще зрячий», явно чувствовал себя здесь хозяином. Или сторожевым псом неведомого мне хозяина, что почти не меняло сути. То, чего я не понимал (а не понимал я многого с тех пор, как меня занесла нелегкая в особняк Матери Ночи), казалось не просто порождением бреда, а скоплением зараженной субстанции, словно во сне меня вывернули наизнанку и болезнь, подавленная внутри, выплеснулась наружу.
        -Уходим отсюда, - сказал я больше самому себе, чем Лоре. Обоих Виков я бы предпочел оставить здесь, но, к моему удивлению, старик поднялся и поплелся к наружной двери, а Блад, само собой, за ним. Наверное, слепец хотел убедиться, что комната и его отпустила, в чем я после услышанного наверху не сомневался. Можно ненавидеть себя, убивать свое презренное «я» быстро или медленно, но кем надо быть, чтобы хоть на минуту не пожалеть развалину, которая обречена тащить сквозь отчаяние и наркотическую трясину помимо собственных бед еще и груз чужой нескончаемой пытки - как худший пример непрожитой жизни? Я отвечу, кем надо быть. Например, Ноем. Или бродягой.
        Я миновал стеклянные двери и медленно двинулся к границе света и тени. Так медленно, что даже Вик и пес меня обогнали. Еще бы: эти двое возвращались домой, каким бы ни был их дом. Лора шла спиной вперед, но теперь мне было плевать на то, что вытворял с ней Оборотень. Следуя совету Засевшего В Печенках, я озаботился своими делами. Покинув здание, я почти ничего не различал в ярких лучах солнца. Его сияние, приобретавшее малиновый отлив, слепило сильнее обычного. Такое со мной бывало и раньше. Темнота держала с каждым разом все дольше. Но сейчас что-то уж слишком долго. Впору заподозрить самое плохое: начинаю слепнуть…
        Я внял предупреждению. И, как только стал сносно видеть, направился к одному из магазинов, предназначенных, если верить Вику, для тех, кто мог позволить себе всё что угодно. Ну, далеко не всё. Никому не удалось, во-первых, получить этот маленький рай в пожизненное пользование, а во-вторых, хотя бы подготовиться как следует к аду, который наступил немного раньше, чем ожидалось. Я честно пытался извлечь из этого урок. И зачем-то поминутно впихивал себя в роскошную картинку кончившегося мира навроде плакатика с витрины - белоснежные яхты, загорелые телеса доступных самочек, полная безопасность. Прикидывал, как жилось, когда самое поганое, что могло случиться, это перепой. Ну еще, если постараться, можно было потерять немного времени, или проиграть много денег, или подцепить триппер от шлюшонки. Но это было поправимо. И главное, под рукой были те, кто за плату решал любые проблемы. Когда вокруг крутилось много зрячих, наверняка возникала расслабляющая иллюзия, что все под контролем. Трудно ей не поддаться. Насколько мне известно, лишь немногие устояли. И, кажется, это обходилось им недешево.
Круглосуточная охрана, бронированные тачки, геморрой киберугроз и как следствие - прогрессирующая паранойя. Последняя была мне знакома не по книжкам. И пока помогала выживать. Выходит, я не так уж много потерял.
        А вот и первый здешний мертвец, если не считать сыновей Вика. Я перешагнул через детский скелет в выцветшей одежде и оглядел помещение. Витрина с солнцезащитными очками осталась нетронутой со времен, когда тщеславие и деньги еще что-то значили. Выбор был огромным; на какую-то секунду мне даже почудилось, что те четверо из номера 707 продолжают играть со мной: стекла вместо костяшек домино, отражения вместо пустых глазниц, манекены вместо торговцев-оборотней, интуиция вместо здравого смысла. А в остальном все по-прежнему.
        Я присмотрел себе очки с металлическим напылением - во всяком случае, зеркальная проказа им не грозила. Когда-то, судя по ценнику, они стоили четыре сотни; мне обошлись даром. Створки витрины не поддавались; во все щели забился песок, из-за пыли гладкие поверхности казались покрытыми воском или смазкой. Чтобы добраться до очков, пришлось разбить витрину. Невелика потеря. Но если я нарушил здешние правила, пусть молодой Вик предъявит счет.
        Надев очки, я вышел на солнечный свет и двинулся в сторону своего нового дома.

* * *
        Четверо суток спустя. Я стою в самом узком месте дамбы, посреди дороги, наполовину занесенной песком. По обе стороны от меня плещется море. Вчера был шторм, и бетонные уступы покрыты гниющими водорослями. Почему-то я уверен, что рано или поздно море поглотит сушу. Но спешить ему некуда; у него миллион лет в запасе. В моем распоряжении лишь ничтожная часть этого срока. В свете того, чем я собираюсь заняться, перешеек уже не кажется таким узким, как тем поздним вечером, когда я увидел его впервые через ветровое стекло «брабуса».
        Вик решил, что раз уж комната отпустила меня, ему придется смириться с моим присутствием. Я не ждал от него откровений, но получил кое-какие полезные сведения. Мы доверяем друг другу гораздо больше, чем это обычно бывает между кротом и зрячим. Не далее как прошлым вечером выяснилось, что мы думаем об одном и том же: я - последние несколько часов; Вик - последние тридцать или сорок лет. Если бы не порошок, он, вероятно, думал бы об этом чаще. И даже попытался бы перейти от замысла к делу.
        Сегодня утром он предложил мне прогуляться к дельфинарию. Привел к неприметной, но прочной двери под трибуной. Отдал ключ от замка, куда более серьезного, чем ожидаешь увидеть в таком месте. За дверью была лестница, ведущая в подвал. Спустившись вниз, я обнаружил несколько ящиков со взрывчаткой и детонаторами. Значит, кто-то все же к чему-то готовился. Может, сам Вик, а может, его сыновья. Несостоявшиеся, мать их, террористы. Кстати, об их матери. Кем она была? Умерла от старости - или?.. Ладно, когда-нибудь старик расскажет, если захочет. И о взрывчатке тоже. То ли не успел осуществить задуманное, то ли отказался от своего намерения. Я не откажусь. И, надеюсь, успею. Оставалось убедиться, что все эти запасы еще пригодны к использованию по назначению. И - бах! - ближайший пляжный домик вскоре взлетел на воздух.
        Не люблю шума. Тем не менее завтра постараюсь устроить куда более мощный взрыв. Протянувшаяся к континенту дамба с некоторых пор очень мне мешает. Если не хватит взрывчатки (а ее, скорее всего, не хватит), дальше придется работать вручную. Само собой, работа каторжная и растянется на месяцы, возможно, на годы. Но я даже рад этому. У меня появилась простая и понятная цель. Зачем искать место, которое видел во сне - или которое мне показали во сне? Я слишком долго был в плену чужой мечты. Пора обзавестись своей собственной. Тем более что я уже здесь. Конечно, сейчас это всего лишь полуостров, но превратить его в настоящий остров и обезопасить себя от тварей мне вполне по силам. Тяжелая работа меня не пугает. Наоборот. Пока буду ворочать камни, постараюсь ни о чем не думать. Пусть море и ветер промывают мне мозги. Голоса тоже не против. Чем меньше я прислушиваюсь к ним, тем глуше и реже они звучат. Если не считать этой невидимой компании, работать придется одному. От Вика и Блада толку мало. Разве что пес будет таскать мне пресную воду, а старик вспомнит, где еще припрятана взрывчатка. И откуда она
взялась. Хотя я догадываюсь: бедняга тоже когда-то искал свой остров. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Кстати, надо похоронить тех пятерых. Безутешный отец согласился - надо жить будущим, а не прошлым.
        Тонкая фигурка маячит у въезда на дамбу. Лора. Или Оборотень. Не решается отходить далеко от коттеджа. По-прежнему бродит спиной вперед, а теперь еще и не снимает маску. Говорит, что эти могут появиться с неба в любой момент. Мне все равно: эти, другие, третьи… Лишь бы не Красная Ртуть. Наверное, дохлые вороны на побережье уже не помогают. Вчера я в шутку спросил у Лоры: может быть, самое время попытаться отловить десяток чаек и научиться делать из них чучела? Правда, Лора относится к птицам серьезно - к живым, а особенно к мертвым. Ответа пока не дождался. То, что она ненормальная, меня не отталкивает. Кто из нас нормален? Спевшаяся, к моему удивлению, парочка - Крысяра и Счастливчик - периодически намекает: надо бы трахнуть девушку при первом же удобном случае. Святоша-аллилуйщик добавляет: представь, у вас родятся зрячие дети. Но вот вопрос: а если нет? Не хотелось бы потом всю оставшуюся жизнь таскать с собой эту тяжесть. Или воспоминания. Или трупы. Старина Вик кое-что знает об этом. Ну ничего, у него есть чем утешиться. И у меня тоже: в конце концов, порошка должно хватить надолго, даже для
двоих. А кроме того, всегда можно послать Блада в отель за пакетом. Почти уверен, что молодой Вик старому не откажет. И разве сам Ной не посоветовал мне на прощание: «Припадай почаще»?
        В общем, все не так уж плохо. Отправляясь на поиски острова, я вряд ли мог рассчитывать на лучшее. Да и, насколько себя помню (а кто на моем месте скажет, что действительно помнит себя ?), не рассчитывал. В последние ночи Санта мне не снился. Хочется верить, он оставил меня в покое. Сейчас, стоя посреди дороги и глядя на пуповину, которую собираюсь перерезать, я по-прежнему гадаю: Санта - это Ной? Ной - это Санта?
        Но, как бы там ни было, я чувствую, что кто-то очень внимательно наблюдает за мной с седьмого неба… с седьмого этажа одного из отелей. «Теперь Урд тебя знает». Оборачиваться бесполезно - я прекрасно понимаю, что никого не увижу не только с такого большого расстояния, но и подойдя гораздо ближе. В то же время я ощущаю нечто подобное невидимой дымке, плывущей с противоположной стороны - с континента. Это не запах, не призрак, не бесплотная карающая рука и, конечно, не взгляд. Возможно, это благодарность Матери Ночи.
        А может, ее обещание.
        2008 -2017г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к