Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Дашко Дмитрий : " Штрафники 2017 Мы Будем На Этой Войне " - читать онлайн

Сохранить .
Штрафники 2017. Мы будем на этой войне Дмитрий Дашко
        Сергей Лобанов

«Лишь бы не было войны!» Не пройдет и века после Великой Победы, а правнуки ветеранов забудут этот урок: у бандерлогов вообще короткая память. И что бы там ни врали их кукловоды - ни один бунт не бывает осмысленным и милосердным…
        Добро пожаловать в преисподнюю 2017 года, в разоренную новой Гражданской войной, обезумевшую и обескровленную Россию. Здесь брат идет на брата. Здесь не берут пленных и не щадят мирных жителей. Здесь террор федеральных войск сравним лишь со зверствами вооруженной оппозиции. Здесь вновь востребован сталинский опыт по созданию штрафных подразделений, где «смывают вину кровью» и осужденные за различные преступления фронтовики, и матерые уголовники, - и столкновения между ними неизбежны. Так что зачастую и не разберешь, кто твой настоящий враг и откуда прилетит смертельная пуля - в лицо или в спину… И если, не дай бог, авторы этого фантастического боевика окажутся правы - никому из нас не избежать судьбы штрафников-смертников: мы все будем на этой войне!
        Сергей Лобанов
        Дмитрий Дашко
        Штрафники 2017
        Мы будем на этой войне

«Меч каждого человека будет против брата его».
        Библия, Книга пророка Иезекииля, 38:21
        От авторов
        Предвосхищая вопросы и комментарии, спешим сообщить:
        Авторы прекрасно осведомлены о различиях между штрафными батальонами и штрафротами, существовавшими во время Великой Отечественной войны. Однако просим читателя не забывать, что в романе действие происходит в недалеком будущем, потому принципы комплектования этих подразделений изменились.
        Мы отнюдь не вдохновлялись сериалом «Штрафбат» и последними творениями Никиты Сергеевича Михалкова. Честно говоря, и то и другое еле смогли высидеть.
        Также отнюдь не исключаем наличия в книге каких-либо ляпов или несоответствий с текущими армейскими реалиями. Авторов извиняет только то, что они отслужили свое столь давно, что это уже начинает казаться неправдой.
        Еще мы столкнулись с тем, что многие лучшие стратеги и тактики находятся где угодно, но только не в рядах наших доблестных Вооруженных сил. Потому заранее просим направить все ваши знания, умения и навыки в более полезную для Отечества сторону, нежели на зубоскальство над полным вопиющей безграмотности романом двух абсолютных профанов.
        Авторы считают свою книгу не просто «фантастикой», а романом-предупреждением. Им крайне не хочется описанного в «Штрафниках» развития событий. Однако случись что - мы будем выполнять наш долг. Вот только сидеть в одних окопах с теми, кто
«раскачивает лодку», не собираемся. Хотя власть предержащую надо держать в тонусе
        - с этим полностью согласны.
        И заранее приносим извинения за жесткие, порой жестокие сцены и ряд нецензурных выражений - по-другому написать не получилось. Иногда жизнь требует того, что в литературе пытаются стыдливо завуалировать. Но мы честно старались, чтобы всего этого безобразия было как можно меньше.
        С уважением, Сергей Лобанов
        и Дмитрий Дашко
        Пролог
        Из Конституции Российской Федерации:
        Статья 20

1.Каждый имеет право на жизнь.
        Давайте, уважаемый читатель, на минуту представим себя этак в году тридцатом двадцатого столетия. Мы, кто хорошо, а кто лишь в общих чертах, знаем, как развивались события той эпохи. Мир стоял на пороге Второй мировой войны.
        И вот, представьте, как мы подходим к какому-нибудь человеку из того времени и начинаем рассказывать ему, какие ужасы вскоре ожидают мир. Миллионные жертвы, глобальные разрушения, концентрационные лагеря, крематории, геноцид, газовые камеры, бесчеловечные опыты нацистских врачей над военнопленными, и прочее и прочее.
        Как думаете, что сказал бы человек той эпохи? В лучшем случае он покрутил бы пальцем у виска. Да разве возможно подобное, если мир совсем недавно пережил Первую мировую войну? Никогда!
        Нас сочли бы сумасшедшими.
        Ну, да ладно. Вернемся в наше время.
        Сейчас ситуация весьма напоминает ту эпоху.
        Начавшийся в 2008 году мировой кризис очень похож на коллапс 1929 года. Как все мы помним, он привел ко Второй мировой войне…
        Некоторые события, имеющие то или иное значение для истории человечества в целом, порой повторяются пусть не в точности, но развиваются по похожему сценарию.
        Разве нет?
        Воля ваша.
        А теперь, уважаемый читатель, давайте перенесемся чуть вперед. В год 2017 - год начала гражданской войны в России.
        Центральный проспект запрудила возбужденная толпа. Казалось, весь город вышел сегодня на улицы.
        Картина могла напугать любого стороннего наблюдателя: тысячи доведенных до исступления людей, горящие глаза, гневные лица, разинутые в крике рты, над головами торчащие вкривь и вкось транспаранты.
        Крики и вопли, сливаясь в нескончаемый гомон, носились по улице и проулкам. Этот нестройный гул пронзали многочисленные сирены полицейских автомобилей.
        Стражи порядка в синем камуфляже, сферических касках, с прозрачными щитами и резиновыми палками в руках плотным строем оттесняли поток митингующих от памятника Ленину.
        Другие полицейские, повалив выставленные легкие ограждения, ринулись к жиденькой толпе мужчин и женщин, жмущихся на возвышении у памятника и пытающихся хоть как-то руководить беснующейся человеческой массой. Плотный лысоватый мужчина, один из организаторов митинга, что-то кричал в микрофон. Тот сильно фонил, и потому слова сливались с давящим на уши гулом. Разобрать хоть что-нибудь было невозможно, но, казалось, никто и не стремился к этому.
        Полицейские налетели коршунами. Легко совладали с почти не сопротивляющимися людьми и, заломив им руки, повели к стоявшему неподалеку «пазику» с зашторенными окнами и открытыми передними дверями. После небольшого обыска задержанных заталкивали внутрь. На протесты стражи порядка внимания не обращали, более того - могли добавить от себя тем, кто начинал артачиться.
        Арест организаторов заметили. От основной толпы митингующих понеслось вначале слабое, но быстро набравшее силу: «Позор!!!», «Позор!!!», «Позор!!!»
        Страсти накалялись. Удерживать напор толпы становилось все труднее.
        И тут произошло страшное: в первых рядах митингующих грохнул взрыв.
        Громкий хлопок и яркая вспышка на миг перекрыли вопли и вой сирен, белесое облачко поползло во все стороны, закрывая упавших и корчащихся людей. Многочисленные истошные крики вмиг наполнили сердца паникой, началась давка…
        Кто из толпы бросил гранату или самодельную бомбу, пока оставалось неясным, но не потерявшие самообладания стражи порядка понимали - это провокация. Тот, кто ее совершил, знал, что его самого осколками и взрывной волной не зацепит.
        Сбитые в панике люди валились под ноги обезумевшей толпы и больше не могли подняться: по ним бежали, затаптывая насмерть.
        Кольцо оцепления прорвали в мгновение ока. Дубинки и щиты оказались бесполезны перед натиском тысяч насмерть перепуганных обывателей.
        Старлей-омоновец, которого прижало спиной к «пазику», отдавал команды своим бойцам, но те ничего не могли сделать - их, как и командира, закружило в стихийном водовороте толпы. Было бы больше - справились. А так…
        Через несколько минут улица практически опустела.
        Повсюду валялись брошенные транспаранты, флаги, растяжки и прочие атрибуты митингующих; ветер гонял по проспекту рваные газеты, листовки, катал опустевшие бутылки и банки из-под пива; кое-где виднелась слетевшая с ног обувь. Зияли провалами разбитые витрины разграбленных, раздерганных бутиков, у обочин сиротливо ютились покореженные легковые автомобили.
        А еще остались тела людей, разбросанные в страшном беспорядке почти по всему проспекту. Некоторые стонали, подавая признаки жизни, но большинство лежали без движения. В основном женщины, девушки…
        Старший лейтенант сидел на асфальте и, морщась от боли, зажимал кровоточащий правый бок: кто-то из толпы ткнул его ножом или заточкой. Левой рукой достал сотовый, набрал номер и, дожидаясь соединения, тяжело задышал, стараясь унять боль.
        -Але… Марина, это я, - произнес он. - Как ты? Нормально? Хорошо. Я? Я в оцеплении… Да, опять. Марина, ты забери Юлечку из садика сегодня сама. Я не смогу, нет, не смогу. Я люблю тебя и дочку… Со мной? Нет, со мной все хорошо… Ты не волнуйся. Я люблю вас. Все, мне пора…
        Офицер повалился на спину, раскинув руки. Из расслабленной ладони выпал завибрировавший телефон…
        Подбежал омоновец, увидел кровь, выругался:
        -Твою мать! Серега, Серега, держись… Не дури, рана пустяковая…
        Однако по его тону было ясно - это не так.
        Подтянулись другие бойцы. Один из них начал делать перевязку, но остановился, замер, а потом стянул с мокрой от пота головы шлем.
        Парни обступили безжизненное тело.
        -Серега, как же так…
        Делавший перевязку боец подобрал бесконечно вибрирующий телефон, сбросил звонок, но сотовый начал вибрировать вновь. В конце концов, омоновец вырубил его совсем.
        Тело осталось на асфальте у автобуса. Трогать его до прибытия СОГ [СОГ - следственно-оперативная группа.] нельзя.
        Из салона выдернули лысоватого мужика - того, что кричал в фонивший микрофон. Он испуганно таращился на омоновцев, не понимая, чего от него хотят.
        Отключивший телефон старлея боец изо всей силы врезал задержанному кулаком в грудь. Мужик отлетел, ударился спиной об автобус, но сумел удержаться на ногах, затравленно глядя на омоновца.
        А тот зло произнес:
        -Смотри, тварь! Смотри! Ты такой свободы хочешь?! Смотри, я сказал!!! - Боец схватил мужика за волосы, заставляя взглянуть на хаос, творящийся на улице. - А теперь сюда смотри!!! - Омоновец грубо развернул мужика к лежащему на асфальте телу офицера. - У него жена осталась и ребенок пятилетний! Ты, что ли, кормить их будешь?!
        Не сдерживая больше эмоций, омоновец врезал мужчине кулаком по лицу. Тот упал и скрючился, зажав лицо ладонями. Между пальцами обильно потекла кровь.
        Боец рванулся к упавшему, но его оттащили товарищи.
        -Не связывайся с этим дерьмом, Миха, развоняется опять - задохнемся, - сказал один.
        -Обязательно! Я этого так не оставлю, - пробубнил мужчина.
        Он уже сидел на асфальте, откинувшись спиной на колесо.
        На его светлую рубашку и синие джинсы быстро капала кровь, расплываясь большими пятнами.
        -Заткнись, гнида, - презрительно сказал боец.
        -Глас народа вам не заткнуть, - напыщенно произнес побитый.
        -Ты, что ли, народ? - вызверился омоновец, хватая мужика за грудки, легко вздергивая вверх. - Сука ты продажная, а не народ. Пошел в автобус!
        Рывком развернув мужчину к дверям, боец пнул его, заставляя быстрее забраться в салон.
        -Слушай, тебя, кажется, на камеры засняли. Закрыть могут, - предупредил бойца другой омоновец. - Сам знаешь, нас теперь козлами отпущения будут делать.
        -Плевать, - равнодушно сказал Михаил. - Теперь найти бы того урода, что гранату бросил. И того, кто Серегу пырнул.
        -Найдем, кто-то обязательно их видел. Не мог не увидеть. На наши камеры они точно попали.
        Подъехали судмедэксперты и две бригады «Скорой помощи». Работы им предстояло много.
        Совместно с полицейскими они занялись своим скорбным трудом. А «пазик» с омоновцами и задержанными поехал к ближайшему райотделу.
        Большой рынок гудел многолюдьем. Он раскинулся на территории бывшего завода, давно приказавшего долго жить. Часть производственных корпусов снесли, часть реконструировали, переделав под торговые комплексы или офисные здания, тем самым подарив им вторую жизнь.
        Прилегающую территорию облагородили: выложили плитку, поставили павильончики и навесы.
        Когда-то завод принадлежал «оборонке», потом поток госзаказов иссяк, властям стало не до армии и ее нужд. Переналадить производство не получилось, на экспорт выйти не удалось. Как итог - закономерное банкротство, к которому приложили руки все, кому не лень.
        Предприятие являлось градообразующим: половина города трудилась в его цехах. После закрытия завода с работой стало совсем плохо. Но люди приспособились, выжили, а некоторые даже сумели прилично заработать на появившихся повсеместно рынках и торговых комплексах.
        Этот выходной в начале весны сулил коммерсантам приличные барыши: люди готовились к сезону и закупались необходимым. Людской водоворот кружил по проходам между рыночных рядов, создавая заторы в наиболее узких местах. Покупатели обменивали свои кровные на китайский ширпотреб и такого же качества товары из бывших союзных республик.
        И хоть повсюду еще лежал снег - грязный, покрытый коркой из почерневшего льда, солнышко уже припекало по-весеннему, наполняя сердца ожиданием скорого тепла, возрождения природы от зимней спячки.
        Мощный взрыв грохнул в центральной части рынка…
        Взрывной волной опрокинуло ближние прилавки, раскидало людей во все стороны вместе с кучей тряпья.
        Смертельным ураганом понеслись куски рубленых гвоздей, нанося окружающим многочисленные увечья, пробивая насквозь фанерные листы прилавков, дробно хлеща по металлическим стенкам контейнеров.
        Серо-черный дым пополз между покореженных торговых рядов, на время укрывая хаос разрушений, корчащиеся и неподвижные тела, кровавые кляксы на стенах киосков и прилавках…
        Округа взорвалась истошным визгом и воплями напуганных людей.
        Центр рынка очень быстро опустел, лишь погибшие и тяжелораненые оставались там, где их настигла беда - всеми брошенные, без признаков жизни или стонущие, кричащие…
        Отхлынувшие на окраины окровавленные, подавленные, а то и возбужденные люди были не в себе, отовсюду доносились нервные возгласы, плач, крики потерявшихся, зовущих друг друга, кто-то уже полез обратно, осознав, что его родственники и близкие остались там…
        На подъездах к рынку мгновенно образовалась пробка. Стоящие последними в заторе водители, не понимая причин задержки, нервно сигналили, выходили из салонов, пытаясь понять, что же произошло.
        Послышались завывания сирен. Автомобили «Скорой медицинской помощи», МЧС, полиции безнадежно застряли в этой пробке. Врачи и полицейские своим ходом устремились к месту теракта, лавируя в замершем стальном потоке. Многие водители, поставив машины на сигнализацию, бросали их прямо на проезжей части, спешили туда же: кто-то за жареной сенсацией, другие из праздного любопытства, а иные - влекомые желанием помочь, оказаться полезными.
        Почти на весь день город поразил коллапс телефонной связи. Операторы просто не справлялись с наплывом звонков. Все куда-то звонили, что-то выясняли, беспокоились за родственников, делились впечатлениями.
        Объединяло все эти разговоры одно - война. Идущая пока где-то далеко и вроде как ненастоящая, она оскалила свои страшные клыки и здесь, клацнула ими, ухватила неосторожно подвернувшихся.
        К вечеру ведущие всех местных информационных каналов, едва не сотрясаясь от азарта, излагали свои версии происшедшего, то и дело ссылаясь на некие анонимные источники. Наиболее удачливые из журналистской братии раздобыли записи наружных камер наблюдения, запечатлевших момент взрыва. Эти журналисты выглядели триумфаторами, будто лично обезвредили террористов. Они взахлеб смаковали столь громкое событие, неоднократно прокручивая в репортажах те самые записи с того или иного ракурса - вот он, рынок, все тихо-мирно. И вдруг… Бесшумный огненный столб взметнулся на несколько этажей, гибнущие люди, паника, кровь, давка…
        Другие телеканалы довольствовались предоставленными очевидцами записями с сотовых телефонов - прыгающие, дерганые кадры, мелькающие испуганные лица, окровавленные тела, хаос разрушений.
        Ответственность за теракт никто на себя не взял. Но люди понимали - кто-то не просто создает нервозность, а целенаправленно, с иезуитской расчетливостью сеет панику, нагнетая недовольство правительством, неспособным обеспечить безопасность граждан.
        Судя по выпускам новостей, подобное происходило повсеместно, где-то жители и впрямь пошли на митинги, побуждая власти к активным действиям. Эти шествия нередко перерастали в массовые беспорядки и столкновения митингующих между собой и с полицией.
        Большинство уже понимало: просто так это не кончится. Надо валить из этой проклятой богом страны, а если нет возможности - затариваться жратвой, солью, сахаром, спичками, лекарствами и молиться тому же богу, чтобы пронесло…
        Движение поездов по железнодорожной магистрали парализовали возмущенные беженцы. Они большой толпой демонстративно уселись на рельсы, перегородив оба направления. На этот поступок людей подвигло повсеместное равнодушие властей к их проблемам.
        Беженцы непрекращающимся потоком уходили из регионов, граничащих с бывшими среднеазиатскими республиками. В тех краях шла жуткая бойня. С сопредельных, далеко не мирных государств прорвались вечно воюющие радикальные исламисты и устроили кровавую резню, карая «нерадивых» единоверцев, не в должной мере чтущих Коран и Аллаха.
        Напуганные люди устремились на территорию России. А здесь их никто не ждал. Всех вынужденных переселенцев надо было где-то разместить, предоставить работу, социальную и медицинскую помощь, устроить детей в детсады и школы, и прочее, прочее, прочее…
        Власти оказались не готовы к такой ситуации.
        Да и в центре самой России давно уже не помнили спокойных времен - постоянные митинги, демонстрации, столкновения.
        А тут еще эти пришлые…
        Они вызывали недовольство у всех: какого хрена приперлись, только вас тут не хватало!
        И тогда группа наиболее решительных из многих отчаявшихся беженцев пошла на крайние меры.
        Диспетчеры вовремя предупредили машинистов, ведущих составы. Движение на многие километры остановилось. К месту стихийного затора начали стягиваться пассажиры одного из застрявших поездов. Выяснив причину задержки, они стали возмущаться и требовать освободить проезд. Уговоры, призывы к совести не подействовали. Беженцы уперлись, в ход пошла грубая сила.
        Перебранка и короткие стычки переросли в потасовку.
        Прибывшие наряды полиции попытались разнять - да куда там! Пришлось ждать подкрепления, едва-едва сдерживая накалившиеся добела страсти граждан.
        Появились местные депутаты - из тех, что постоянно мелькают на телеэкранах, с апломбом произносят умные, и не очень, речи и, разумеется, очень пекутся о благе народа, а на деле - о собственных рейтингах. Вот и сейчас они почуяли возможность заработать политические дивиденды и лишний раз «залезть в телевизор», поэтому загодя прихватили с собой журналистов.
        Вальяжных, пузатых и щекастых слуг народа в дорогих костюмах окружили со всех сторон и засыпали вопросами, жалобами, предложениями, требованиями.
        Кое-как с участием полиции удалось убедить беженцев освободить магистраль. Поезда с многочасовым опозданием двинулись по назначению.
        Депутаты дали несколько интервью с громкими заявлениями и с чувством выполненного долга убрались восвояси, со спокойным сердцем выбросив из головы весь выплеснувшийся на них негатив уставших и озлобленных людей.
        Вечером кто-то забросал палаточный лагерь беженцев бутылками с зажигательной смесью. Тушили долго: не хватало воды, пожарные расчеты задержались в дороге. Кареты «Скорой помощи» прибыли с опозданием.
        А уже утром толпа возбужденных, полных гнева и отчаяния беженцев шла в стоявший неподалеку город. Шла убивать.
        Глава I
        Примета
        Они собрались впятером в этом небольшом уютном баре: все молодые - самому старшему не так давно стукнул «четвертак», - энергичные, поджарые, в хорошей физической форме. По значительному поводу переодетые в парадку. А повод и впрямь знатный: одному из них - Павлу Гусеву, присвоили очередное воинское звание «старший лейтенант».
        С самого начала договорились: в банальную пьянку событие не превращать. Потому и закуску взяли нормальную: не каждый же день звание обмывают!
        Народу в баре было немного, вечер только начинался. Парни пришли одними из первых и заняли свободную нишу с приятным неярким освещением и столиком на несколько персон.
        Динамики музыкального центра выдавали какую-то вполне подходящую для такого заведения мелодию - что-то спокойное, ненавязчивое, когда можно разговаривать, не напрягая голосовые связки и не приникая к самому уху собеседника.
        Молодая официантка с любопытством смотрела на парадную военную форму, ладно сидящую на офицерах, и старалась выглядеть привлекательнее, двигаясь плавно, улыбаясь больше, чем требовала ее работа. Однако парням она не понравилась. Была б посимпатичнее, или офицеры - чуть пьянее, обязательно закадрили бы. А так - все в рамках сугубо деловых отношений.
        Звездочки, как и положено, лежали на дне двухсотграммового граненого стакана, до краев наполненного водкой.
        Павел встал по стойке «смирно» и обратился к командиру роты:
        -Товарищ капитан, разрешите обратиться? Лейтенант Гусев.
        -Обращайтесь, - ответил ротный.
        -Разрешите представиться по поводу присвоения очередного воинского звания - старший лейтенант?
        Ротный тоже встал. За ним поднялись остальные, держа в руках наполненные лишь наполовину стаканы.
        -Разрешаю, - ответил капитан.
        Гусев начал аккуратно пить, стараясь не делать больших глотков, но и не смакуя, чтобы не окосеть раньше времени.
        Ритуал предполагал следующее: после того, как водка выпита, звездочки необходимо поймать зубами и положить на каждый погон. Процедура, в общем-то, нехитрая. Другое дело, что не все способны зараз одолеть стакан водки. Но это уже традиция. Хочешь не хочешь, а надо.
        До этого дня Павел никогда не пытался глушить водку стаканами. Во-первых, много, во-вторых, ни к чему столь сомнительное геройство. Всегда пил стопками - так, чтобы «нормально пошло», как говорится. А тут пришлось взяться за стакан.

«Традиция», - сказал ротный перед застольем, когда только обсуждалось, где
«накрыть поляну».
        Приказы в армии обсуждать не принято.
        Уже на половине стакана Павел почувствовал, что водка не идет. Более того, лезет обратно. Многовато, черт возьми, многовато! Отчаянно содрогнувшись, Гусев проталкивал в себя горькую обжигающую жидкость, ударившую в нос нестерпимым запахом.
        Не выдержав, закашлялся, покраснел, не допив почти четверть стакана. Сипло вдохнул, смахивая рукой выступившие слезы. Мученически морщась, опять начал пить, судорожно сглатывая.
        Остатки водки потекли по подбородку и шее. В тот момент, когда звездочки оказались в зубах, новый приступ предательского кашля вырвался из груди. Звездочки полетели на стол.

«Черт, плохая примета», - подумал Павел, одновременно испытывая чувство стыда перед товарищами и командиром.
        И, действительно, есть такое поверье: если звездочки в стакане остались либо не легли на погоны сразу после выпитого, носить их недолго. Знает об этом не одно поколение офицеров всех родов войск. Знали и присутствующие. Выражения их лиц оставались нейтральными, но каждый думал именно так.
        Окончательно сконфузившись, Гусев подобрал со стола звездочки и положил на погоны, не прикрепляя.

«У остальных, не в пример мне, только по полстакана, им легче, - думал он. - Надо было настоять на стопке. В других ротах так пьют - и ничего».
        -Разрешите сесть, товарищ капитан? - просипел Павел.
        -Садитесь, старший лейтенант, - сказал ротный.
        Это послужило командой для всех. Офицеры опустились на свои места, потянулись к закуске. Соседи, сидевшие слева и справа от новоиспеченного старлея, принялись прикреплять звездочки к погонам товарища.
        Гусев чувствовал, что начинает пьянеть. Он не ел с самого обеда, а целый стакан на голодный желудок да еще с непривычки - то еще удовольствие. Он вилкой натыкал разной закуски себе в тарелку и стал есть, незаметно наблюдая за реакцией товарищей.
        Вроде все нормально.

«Ерунда все это, - думал Павел. - Подумаешь, выплюнул звездочки на стол, так что теперь, верить в плохую примету? Не, ерунда, дослужусь до генерала, или я - не я буду».
        Словно подтверждая его мысли, ротный произнес, обращаясь к сидящему рядом с ним молодому лейтенанту, командиру третьего взвода:
        -Иванов, наполняй стаканы, только не по полной, а как в первый раз. Да вот так. Хм… Товарищи офицеры, предлагаю поднять тару за то, чтобы виновник торжества пил коньяк с генеральскими звездами на дне фужера.
        Все загалдели, сдвигая стаканы. А Иванов вроде в шутку сказал:
        -Только после вас, товарищ капитан. Ну, вы-то к тому времени уже генерал-полковником будете.
        Ротный довольно улыбнулся.
        Все изобразили веселье.

«Жополиз. Службу понял. Далеко пойдет, еще и командира обгонит», - подумал Павел, выпивая водку.
        Вторая порция пошла значительно легче. Да и головокружение куда-то отступило. Он исподтишка поглядывал на свои погоны, испытывая чертовски приятное ощущение от того, что количество звездочек на них прибавилось.
        Веселье шло по накатанной. Музыка гремела, народ сновал по бару. Ротный ушел, сославшись на дела, напоследок наказав, что завтра всем, как штык, быть на разводе. Следом за ним удалился Иванов. Остались только свои, так сказать.
        Офицеры расслабились, разговаривая обо всем сразу и ни о чем конкретно. Изредка сдвигали наполненные только на четверть стаканы, уже просто так под «давай», ибо все тосты сказаны, да и не нужны они, особо среди своих.
        Постепенно разговоры скатились к главному, что, признаться, беспокоило всех: ситуация в стране. А ситуация была аховая. Нищета в одних регионах, недовольство, митинги, столкновения с полицией, жертвы, разбитые витрины магазинов, горящие на улицах легковые автомобили и относительное спокойствие в других регионах странно переплетались по всей стране, где-то кипя накалом страстей, а где-то опасливо замерев в тревожном ожидании. Одни твердили, что лучше худой мир, чем хорошая война. Другие утверждали, что давно пора все менять, жить так дальше нельзя и невозможно.
        Захмелевший Павел слушал своих не менее хмельных товарищей, рассуждавших о возможной войне как о непреложном факте.
        -Будет война, я тебе говорю, - твердил лейтенант Косов - командир четвертого взвода.
        -Согласен, - приобняв расслабленной рукой плечи Косова, вторил его собеседник - Мирон Давыдов - старший лейтенант, командир первого взвода. - Предлагаю за это выпить.
        -Не понял. Ты че, в натуре, хочешь, чтобы война началась? - удивился Косов.
        -А мне плевать - война так война. Скажут стрелять, буду стрелять, - ответил Давыдов.
        -Даже в безоружных гражданских? - покачал головой Косов.
        -Вот че ты подкалываешь? - начал заводиться Давыдов. - Хочешь сказать, что ты не будешь, если попрут на тебя толпой, а тебе прикажут открыть огонь?
        -Буду, - подумав, кивнул Косов. - Иначе затопчут.
        -Товарищи офицеры, предлагаю выпить, - вернулся к главному Давыдов.
        -И закусить, - глубокомысленно изрек молчавший все это время Павел. - А то вы тут устроили угадайку - буду не буду. Прикажут - будете… Мужики, пьем за всех нас!
        В который уже раз сдвинули наполненные на четверть стаканы, взаимно ощущая особое единение, что наступает у подогретых алкоголем людей.
        Музыка плыла по бару. От заполненных гомонящими посетителями столиков столбами валил сигаретный дым, исправно поглощаемый вентиляцией.
        -Пойду, отолью, - пробубнил Павел, с усилием поднимаясь из-за стола.
        Товарищи вроде как и не услышали его, тыкая вилками в остатки закуски.
        Гусев, покачиваясь, дошел до туалетной комнаты, толкнул дверь. Не занято - хорошо. Сделав дела, достал телефон, выбирая из списка номер Оксаны.
        Длинные гудки следовали один за другим. Наконец прозвучало:
        -Алло.
        -Ксю, привет. Ты дома?
        -Привет.
        Даже в хорошем подпитии Павел почувствовал отчуждение в ее голосе. В этом коротком ответе было все: и нежелание разговаривать, и отвечать, дома она или нет.
        -Мы тут с парнями в баре «Старый друг», ну, знаешь такой, да? Приезжай, бери такси, я оплачу, - предложил Гусев, понимая, что это бессмысленно, ненавидя за собственную слабость свое отражение в зеркале.
        -Ты уже пьяный?
        Все тот же холодно-отстраненный голос.
        -Да ну, скажешь тоже! Нормальный я.
        -Я так и подумала.
        -Не приедешь, значит?
        -Паша, мы уже обо всем переговорили, зачем ты начинаешь снова?
        -Между прочим, мне сегодня очередное звание присвоили.
        -Поздравляю, Паша. Извини, мне некогда.
        -Подожди… Подожди… Я к тебе сам приеду.
        -Нет, не приедешь.
        -Ну… Последний раз поговорим…
        Короткие гудки оборвали его на полуслове.
        Кто-то настойчиво дергал закрытую дверь туалетной комнаты.
        Павел открыл щеколду, вышел, пропуская недовольного парня, поспешившего закрыть за собой дверь.
        Вернувшись за столик, Гусев увидел устремленные на него глаза товарищей.
        -Опять ей звонил? - догадливо спросил Давыдов.
        -Мое дело: кому хочу, тому и звоню, - проворчал Павел, бухаясь на место, потянувшись к почти пустой бутылке.
        -Что ты по ней сохнешь? Других баб нет?
        -Есть, - покорно ответил Павел. - Но мне обидно, что она вот так со мной. Как будто я лох какой.
        -Ты когда замуж ее звал, что она ответила? - не унимался Давыдов.
        -Что не хочет по гарнизонам мотаться. Молодость у нее одна, второй не будет.
        -И правильно, в общем-то. Был бы ты полковником - тогда другое дело. А замуж за лейтенанта можно только по любви. Отсюда, какой вывод, Паха?
        -За старшего лейтенанта, - угрюмо проворчал Гусев.
        -вот-вот. Ладно, что ты паришься? Станешь генералом, вот тогда бабы сами начнут на тебя вешаться.
        -На тебя, вон, и сейчас вешаются, - возразил Гусев.
        -Тут вот какая штука, Паха. Бабы сейчас меркантильные. Да, в общем-то, всегда так было. Они ведь в первую очередь вперед заглядывают, о семейном очаге думают. А у тебя какой очаг? Офицерская общага? Поэтому тут любовь нужна. Чтобы, как в омут головой, не думая ни о чем.
        -Сам говоришь, что бабы меркантильные, и тут же - про любовь, - не согласился Павел.
        -Так ты дослушай сначала, - начавшим заплетаться языком возразил опьяневший Давыдов. - Вот я и говорю. Ты им замужество предлагаешь, не имея ничего за душой. А я их просто трахаю, не напрягая им мозг. Им со мной легко. Поэтому у меня их много. Понял, нет?
        -А где тут про любовь и про омут? - подначил Гусев.
        Но его перебил Косов, обращаясь к Давыдову:
        -А, кстати, как у тебя с этой-то, как ее? С Ирой? Точно, с Ирой. Давай, колись.
        -С Ирой? - довольно переспросил Давыдов. - С Ирочкой у меня взаимность.
        -Ну-ка, поведай, че там? - ухмыляясь, предложил Косов.
        Разговор, как это водится в мужском коллективе, окончательно перешел на женщин. Гусев слушал рассеянно, занятый мыслями о разговоре с Оксаной.

«Поеду к ней, - решил он. - Просто поговорю».
        -Ладно, парни, пойду я. Завтра вставать рано. К разводу надо в форме быть.
        -Можно подумать, нам не надо, - возразил Косов. - Ведь к ней намылился.
        -Не твое дело, - огрызнулся Гусев.
        -Иди-иди, мне-то что. Тебе Мирон правильно толкует, а ты все одно.
        -Паха, не ходи, поехали лучше спать, - предложил Давыдов. - Завтра действительно вставать рано. Я тебя потом с подружкой Иркиной познакомлю. Классная девчонка, Марина зовут. Я, честно говоря, сам хотел было. Да с Иркой еще не наигрался. Так и быть, тебе уступлю. Только не парь ей мозг замужеством, сразу предупреждаю.
        -Договорились, - кивнул Гусев. - Ладно, я пошел.
        -Вот упертый, - вздохнул Давыдов. - Сам-то дойдешь, нет?
        -Дойду.
        -Ну, давай. Смотри, на патруль не нарвись. Сам знаешь, время какое. Лучше сразу у бара тачку возьми. Дороже выйдет, зато безопаснее. Деньги остались?
        -Есть еще. До завтра, мужики.
        -Давай, мы тоже скоро двинем.
        Застегивая на ходу шинель, Гусев вышел из бара, отворачиваясь от секущих лицо колючих снежинок. По освещенной фонарями вечерней улице гулял порывистый ветер. Переливалась огнями реклама, по дороге катились автомобили, слепя глаза светом фар.
        Вдохнув прохладного бодрящего воздуха, Павел осмотрелся.
        -Куда едем, командир? - опустив боковое стекло, спросил таксист - коротко стриженный, молодой крепкий парень в спортивном костюме.
        Его серебристая, тонированная «Тойота», красуясь шикарными дисками, стояла первой, неподалеку от выхода из бара.
        -Смотря, сколько возьмешь, - вступил в торг Гусев, с легким чувством зависти разглядывая «точилу».
        -Договоримся, ценник ломить не стану, - располагающе улыбнулся таксист. - Куда едем?
        -Давай в центр, там покажу, - ответил Павел, садясь на пассажирское сиденье рядом с водителем.
        Всю дорогу он молчал, размышляя о словах Давыдова.

«Наверное, таким и надо быть, - думал Павел. - Потому бабы его любят. Да вроде и я не размазня, никогда не замечал за собой подобного. А с Ксюхой веду себя, в натуре, как лох. Ладно, сейчас расставим все точки над известной буквой. Хотя, что там расставлять, все уже сказано. И все равно ведь еду. Зачем?»
        Рассчитавшись с таксистом, и впрямь взявшим по-божески, Гусев зашел в подъезд серой панельной пятиэтажки. Поднявшись по плохо освещенному - всего две лампочки - подъезду на четвертый этаж, надавил на кнопку знакомо тренькнувшего звонка.
        Через некоторое время раздался голос, приглушенный дверью:
        -Кто?
        Гусев узнал его. Да и кто тут еще мог быть, если Оксана живет здесь одна? Эту двухкомнатную квартиру купили ей родители.
        Знать, прав Давыдов: не любит Ксюха его. Квартира-то есть. Уже в общаге ютиться не надо. Войсковая часть Павла сразу за городом, служебный автобус ходит, собирает офицеров и прапорщиков из тех, кто без машин.
        Он же не просит, чтобы Ксю прописала его. Прописка у него есть в офицерской общаге. И на метры ее он не претендует. Могли бы жить здесь, как люди. Нет… не любит она его.
        -Это я, Ксю.
        -Зачем ты приехал?
        -Открой, поговорим.
        -О чем?
        -Просто поговорим. Чего ты?
        Спустя растянувшиеся до бесконечности секунды щелкнул замок, дверь приотворилась, на темную площадку легла полоска света.
        Оксана была в коротком платье, облегавшем стройную фигуру. Красивые длинные ноги, туфли на высоком каблуке. Тщательно уложенное каре темных волос, неброский макияж, столь любимый Павлом тонкий запах духов.
        Выглядела она совсем не по-домашнему, как будто только с вечеринки или собиралась на нее.
        -Привет, - с натянутой улыбкой произнес Гусев.
        Девушка промолчала.
        -Не впустишь?
        -Зачем?
        -Так и будем в щель разговаривать?
        -О чем вообще разговаривать? Все уже сказано.
        Из глубины квартиры донесся мужской голос:
        -Оксана, кто там?
        Укол ревности кольнул Гусева в самое сердце. Спазм перехватил горло.
        -Ты не одна? - сдавленным голосом спросил он.
        -Не твое дело, - отстраненно ответила девушка.
        -Не мое, значит? - спросил Павел, чувствуя, как буря негодования захлестывает разум.
        -Уже давно не твое. Я тебе говорила. Уходи, - решительно произнесла Оксана, делая попытку закрыть дверь.
        Однако Гусев рванул ее на себя.
        От неожиданности девушка вскрикнула.
        -Кто там у тебя?! - зло спросил он, оттесняя девушку в коридор квартиры.
        Из комнаты вышел молодой парень, примерно одногодка Павла, хорошо сложен, но хиловат мышцами, черные брюки тщательно отутюжены, свободный белый свитер подчеркивает некую бледность лица с утонченными, почти аристократическими, чертами, возмутительно «неуставные» своей длиной темные волосы аккуратно уложены на пробор.
        Он с ходу ринулся на Гусева, схватив того за отвороты шинели, выталкивая в подъезд.
        -Ты, штафирка! [Штафирка - пренебрежительное обращение военных к штатским.] - рыкнул Павел. - Куда заготовки [Заготовки - здесь, сиречь руки.] тянешь?!
        Хлестким ударом кулака в лицо он свалил парня на пол.
        Девушка отчаянно взвизгнула, испуганно прижав к губам руки, замерла в сторонке.
        -Вставай, доходяга! - разошелся Гусев, вздергивая молодого человека вверх, держа того за белый свитер, на который уже полилась кровь из разбитого носа.
        Тот непроизвольно опять схватился за отвороты шинели, скорее, интуитивно, вряд ли желая что-то предпринять.
        Очередной удар в солнечное сплетение и сразу же два хука - с левой и с правой в голову - окончательно вырубили его.
        Тут словно очнулась Оксана. Она бросилась к упавшему со словами:
        -Сашенька, Сашенька…
        -Ах, Сашенька, значит! - в негодовании произнес Гусев. - Вот на кого ты меня променяла!
        -Уходи! - с ненавистью выдохнула девушка.
        -Ксю, ну ты что?! Ну, ты же видела сама! Он же схватил меня! Ну, зачем он тебе? Ведь нам же вместе хорошо было!
        Оксана не обращала на слова нежеланного гостя никакого внимания, заботливо склонившись над скрюченным на полу парнем.
        Павел попытался поднять девушку за плечи, но она вдруг отчаянно завизжала, вырываясь.
        Привлеченная шумом из соседней квартиры выглянула пожилая женщина. Увидев распахнутую настежь дверь соседки, она испуганно охнула и грузно засеменила, спеша на помощь, причитая:
        -Вы что?! Вы что?! Не трогайте их!
        -Да никого я не трогаю! - возмутился Гусев. - Вы что тут из меня монстра делаете?
        -Фу! Вы пьяны! - поморщилась соседка. - Как вам не стыдно?! Вы же офицер!
        -Вы мою честь не трогайте! Она здесь ни при чем! Вообще не вмешивайтесь, мы без вас разберемся! - продолжал возмущаться Павел.
        -Оксаночка! Саша! Господи! - охала соседка.
        -Тетя Валя! - сквозь слезы сдавленно произнесла девушка.
        -Ксю, ну что ты плачешь? - обиженно спросил Гусев. - Ничего с этим Сашенькой не случилось. Огреб по заслугам, и всех делов-то. Что ты, как маленькая?
        -Уходи!!! - истерично выкрикнула Оксана.
        -Идите, молодой человек, идите. - Тетя Валя подталкивала Павла из квартиры в подъезд.
        Гусев ушел в совершенном расстройстве чувств. Он шагал по улице, подставляя пылающее лицо порывистому ветру с колючими снежинками, не замечая тревожных взглядов прохожих.
        Потом ехал сначала в дребезжащем полупустом холодном трамвае, хмуро уставившись в покрытое наледью окно, за которым проплывали дома с освещенными и темными окнами, залитые светом витрины магазинов с переливающейся рекламой, проносились машины, слепя светом фар, стояли на остановках припозднившиеся граждане.
        Он им завидовал. У них есть, куда идти, и есть те, кто их ждет.
        На последней маршрутке, уже ехавшей в гараж, добирался до городской окраины, погруженной в удручающую и тревожную тьму. От конечной остановки пришлось пешком топать к общежитию, удерживая равновесие на подтаявшей днем, а сейчас заледенелой дороге.
        Павел чувствовал, что ненавидит себя, Оксану и весь мир.
        Зайдя в свою комнату, нашел силы снять парадный мундир, повесить его в шкаф. Подумав, сел за стол, включил электрический, сразу зашипевший чайник. Выпил две большие кружки сладкого чаю, так как начал чувствовать «сушняк» после выпитого в баре. Настроение было ни к черту, происшествие в квартире Оксаны не выходило из головы.
        Отмахнувшись от заглянувшего в дверь Косова, завалился спать.
        Ночь выдалась тяжелой. Несколько раз Павел поднимался, пил прямо из чайника теплую воду, потом стоял, приникнув горячим лбом к холодному стеклу окна, за которым торчали кривые ветки высокого тополя и горел одинокий фонарь, выхватывая из черноты часть площадки с потемневшим утоптанным снегом перед входом в подъезд общежития.
        Ветер продолжал порывисто метаться во тьме ночи, шевеля промерзшие тополиные ветки.
        Вдалеке перемигивались огоньки городской окраины еще спящего мегаполиса.
        Немного отойдя от головной боли, валился на кровать, забываясь в тяжелой, не приносящей облегчения дреме, пока «сушняк» требовательно заставлял подняться и приникнуть к чайнику.
        Минут за двадцать до того, как должен был сработать будильник, в дверь настойчиво и требовательно постучали.
        Едва разлепив глаза, Павел бросил взгляд на светящиеся циферки часов в телефоне, лежащем на стуле возле кровати.
        В дверь опять забарабанили.
        Пришлось вставать. Не удосужившись надеть спортивные штаны, в одних трусах, прошлепав босыми ногами до дверей, Гусев провернул замок, потянул за дверную ручку.
        В коридоре стоял толком не проснувшийся комендант общежития в шлепанцах на босу ногу, армейских брюках и форменной расстегнутой рубашке, из-под которой виднелась белая майка, обтягивающая выпирающее брюшко владельца.
        Рядом с ним стоял отрешенно-холодный незнакомый капитан из комендантского патруля в ладно сидящей шинели, с новенькой рыжей портупеей с пистолетной кобурой. На погонах и шапке в свете электрических ламп поблескивали растаявшие снежинки.
        Поодаль расположились двое солдат тоже в шинелях, но без портупей - лишь положенные по уставу ремни. На их плечах стволами вниз висели «АКСУ».
        Павел все понял, хотя еще совсем не представлял ожидавших его последствий.

«Ни хрена себе эскорт!» - подумал он.
        -Старший лейтенант Гусев Павел Юрьевич? - спросил капитан отрешенно-холодного вида.
        -Так точно, - ответил Павел.
        -Вы задержаны по постановлению военного прокурора гарнизона.
        Сердце ухнуло в пустоту, и без того нетвердые ноги ослабли. Гусев прошлепал к столу, понуро сел, выпил остатки воды из чайника, беспомощно посмотрел на коменданта.
        Тот с виноватым видом пожал плечами, мол, я-то тут при чем?
        -Собирайтесь, - потребовал капитан.
        Когда его уводили, Гусев увидел, как в коридор стали выходить уже проснувшиеся офицеры. Для них этот день будет таким же, как и другие.
        Но не для него. Его жизнь полетела под откос. Павел уже понимал это, но еще не осознавал масштабов своей трагедии.
        Глава II
        Приговор
        ПРИКАЗ
        Командующего войсками 1-го Восточного фронта федеральных войск
        командующим 7-й и 69-й гвардейскими армиями:

«О сформировании фронтовых штрафных батальонов»

№162 от 04 марта 2017 года.

1.Командующим 7-й и 69-й гвардейскими армиями сформировать по два штрафных батальона по 800 человек в каждом, по штату мотострелкового батальона, куда направлять осужденных военными судами рядовой состав, средних и старших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости.

2.В трехдневный срок отобрать и укомплектовать созданные штрафные батальоны постоянным командным составом. (Примечание: в особых случаях: при недостатке кадровых офицеров, на должности командиров рот и взводов назначать разжалованных офицеров из контингента штрафников. При таких назначениях необходимо учитывать степень вины кандидата, послужившей его направлению в штрафную часть.) Батальоны обеспечить довольствием в половину от довольствия регулярных частей. Стрелковым вооружением и боеприпасами обеспечить в достаточном количестве.

3.В двухдневный срок сформировать по два заградительных отряда на каждый батальон, численностью по сто человек в отряде.
        Заградительные отряды подчинить начальникам штабов армий через их особые отделы. Во главе заградительных отрядов поставить наиболее опытных в боевом отношении особистов.
        Заградительные отряды укомплектовать лучшими отборными бойцами и командирами.
        Обеспечить заградотряды всеми видами довольствия, стрелковым вооружением и боеприпасами. Предоставить бронетехнику - БМП-3 по две единицы на отряд и автомобили «Урал» в количестве, необходимом для мобильного перемещения всего заградотряда.

4.Об исполнении доложить к 07 марта 2017 года.
        Командующий 1-м Восточным фронтом федеральных войск генерал-полковник Осипов Начальник штаба 1-го Восточного фронта федеральных войск генерал-майор Захаро
        На гарнизонной «губе» Гусев сидел уже несколько месяцев.
        Его, в отличие от арестованных «суточников» из офицеров и прапорщиков, содержали в отдельной камере и не мучили занятиями по строевой подготовке, носившей здесь характер изощренного наказания.
        Офицеры, вплоть до звания подполковника, лихо маршировали по внутреннему плацу гауптвахты под гулкие удары в большой барабан, у которого стоял сержант из комендантской роты, мерно ударявший колотушкой в потемневшую телячью кожу инструмента.
        Думать гулкие удары не мешали.
        Согласно медицинскому заключению, у потерпевшего был сломан нос, а также имелось сотрясение головного мозга средней степени тяжести.
        Очень постарались родственники терпилы: надавили на «нужные кнопки». Хотя Гусеву и без того маячила уголовная статья с мизерным шансом отделаться условным сроком. Явный конец военной карьере. Вот тебе и примета со звездочками. Сбылась прямо-таки с потрясающей быстротой. И почему в жизни большинства людей плохое сбывается с вероятностью, близкой к ста процентам, а хорошее - почти равно нулю?
        С подключившимися к делу родственниками, зона, утробно рыкнув, разинула свою смердящую пасть с гнилыми зубами, ожидая очередную жертву.
        Начавшиеся серьезные беспорядки внесли свои коррективы. Из-за возникшего повсеместного бардака о Гусеве просто-напросто позабыли. Когда затеваются глобальные перемены и уже стреляют пушки, рушится, казалось бы, незыблемое, разве значит что-то жизнь одного человека?
        Ладно, хоть мать иногда пускали на краткосрочные - двадцать-тридцать минут - свиданки. О том, что нарушаются все нормы его содержания под стражей, Павел даже не заикался. Спасибо и за эти минуты, да за редкую баню и более-менее регулярные прогулки по внутреннему дворику гауптвахты.
        Однажды дверь заскрипела. За Гусевым снова пришли, но повели на этот раз не на допрос и не на прогулку. По команде он забрался внутрь автозака, где сидели еще несколько арестованных офицеров.
        Машина, натужно урча двигателем, покатила.
        Гусев безучастно смотрел на лица соседей. Одного - майора «финика», взятого на растрате казенных средств, он видел на прогулках, другие были незнакомы. На всех лежала ощутимая печать безнадеги.
        Говорить не хотелось. Кузов раскачивался на ухабах и поворотах, жесткая скамья удобств не добавляла.
        А потом автозак остановился, металлическая дверца распахнулась. Луч солнца ударил в проем, и Павел зажмурился.
        -Выходим, смертнички, - зло захихикал кто-то снаружи.
        Этот ехидный голосок перебил другой - громкий, властный, когда возражать никому и в голову не придет:
        -Первый, пошел!
        Сразу же яростно, словно только и ждали этой команды, залаяли собаки.
        Конвойный громко повторил команду и распахнул лязгнувшую дверь решетки.
        Первым сорвался с места «финик», так как ближе всех сидел к выходу. Он суетливо подхватил свой баул - китайскую сумку, какие обычно продают на рынках, скособоченно пробежал мимо солдата и, согнувшись, замер на секунду в дверном проеме, приноравливаясь спрыгнуть. Но и этой секунды конвойному показалось много. Он пинком выпроводил «финика» наружу.
        Гусев, по слухам, доходившим до него на прогулках, знал, что этому майору скоро вынесут приговор. Возможно, сегодня. Поэтому он уже приготовился на этап.
        С улицы донеслось:
        -Второй, пошел!
        Конвойный снова продублировал команду.
        Когда очередь дошла до Гусева, он, наученный печальным примером не только незадачливого майора, но и других, оказавшихся прыткими не в должной мере, пулей вылетел из автозака, избежав обязательного сопроводительного пинка. Однако на улице Павла ждал другой сюрприз - как только он приземлился на потрескавшийся асфальт, ему на спину резко опустилась резиновая палка другого конвоира. Сбитый этим ударом с ног, Павел, шипя от боли, на четвереньках быстро прополз до сидящих на корточках товарищей по несчастью, в этот раз все же получив унизительный пинок в зад. Да еще и собака - немецкая овчарка хищно клацнула зубами возле самого уха. В тот момент он даже испугаться не успел, но через секунду вместе с волной страха пришло понимание - еще чуть-чуть, и укусила бы за лицо. Однако конвойный вовремя натянул поводок. Псина захрипела от обиды и ярости.
        Гусев устроился на корточках, положил руки на затылок, тяжко переживая унижение.
        И снова:
        -Первый, пошел!
        Первый побежал в распахнутую дверь неказистого здания, возле которого в небольшом дворике, огороженном высоким забором из рифленого железа, сидели привезенные офицеры.
        Гусев оказался сперва в узком, пахнущем хлоркой полутемном коридоре, по которому пришлось бежать, затем в тесной, провонявшей дешевым куревом комнате, где все доставленные опять уселись на корточки.
        Конвойный с неприкрытой издевкой произнес:
        -Все, офицерики. Недолго вам осталось погоны носить.
        Они угрюмо молчали, а конвоир, упиваясь собственной властью, продолжал:
        -Щас вас на суд будут выдергивать, а потом - здравствуй, штрафной батальон. Хлебнете там сполна, отведаете солдатской доли. Не в курсе небось, что дисбаты сейчас в штрафбаты переформировали, а штрафников отправляют в районы боевых действий? То-то. Началась все-таки война, будь она неладна.

«Удивил столетней новостью, - с сарказмом подумал Павел. - Слыхали мы об этих штрафбатах уже».
        Он давно решил для себя, что штрафбат - лучше, чем обычная зона. Все-таки армия, как-никак. Да и максимальный срок, по слухам, всего шесть месяцев. Другое дело, что их еще надо выдержать. На войне и в обычных частях - не сахар, а штрафники - материал расходный.
        В который уже раз вспомнился вечер, когда обмывали его звание. Вот ведь судьба-злодейка! И примета сбылась, надо же! А все Оксана!
        Отставить! Он сам виноват, сам. Повел себя как идиот, за что и поплатился. Зачем звонил, ехал к ней, уговаривал, упрашивал… Насильно мил не будешь.
        Гусев усилием воли заставил себя думать о другом, не изводить душу пустым самокопанием. Получилось плохо. Мысли постоянно возвращались к одному: не надо было ехать. Не надо.
        Пришла его очередь.
        Павла доставили в небольшую комнату, посадили на арестантскую скамью, огороженную решеткой.
        В суд он попал впервые, да еще в таком качестве, и потому принялся озираться по сторонам с некоторым любопытством.
        Унылая казенная обстановка, никаких излишеств. Все предельно аскетично: дешевый светло-серый пластик стен, несколько рядов деревянных кресел с откидными сиденьями посреди комнаты, старый, протертый до дыр линолеум, на небольшом возвышении стол и стул с высокой спинкой.
        Здесь, как и в коридоре, воняло хлоркой. Видимо, уборщицы не жалели. И как тут люди работают? У Павла с непривычки сразу разболелась голова.
        Вспомнилась курсантская молодость, рассказы курсантов-залетчиков, которых заносило на гарнизонную «губу». Особо провинившиеся получали «подарок» от коменданта - ведро с хлоркой в камере. От едкого запаха выедало глаза, а дышать вообще невозможно. Такое наказание могло длиться часами. А тут люди вынуждены вдыхать это амбре постоянно. Неужели к нему можно привыкнуть?
        К счастью, на гауптвахте, где его держали уже несколько месяцев, подобные меры
«воспитания» не жаловали.
        За зарешеченным окном торчали тополиные ветки в зеленых листочках.
        Решетки…
        Они так непредсказуемо ворвались в жизнь Павла, навсегда поделив ее на «до» и
«после». Этого «после» еще совсем мало, но как долго тянулось время! Пока сидел в камере, закончилась зима, прошла весна, наступило лето. А ощущение такое, будто целая вечность минула.
        В коридоре послышались шаги и голоса. В зал вошла Оксана с потерпевшим. Следом шли их родители и мать Павла. Появился государственный обвинитель - дородный мужчина лет тридцати, в звании майора. Еще какие-то люди, которых Гусев не знал.
        Зашел адвокат. Павел встречался с ним всего несколько раз. Свою работу тот выполнял не то чтобы формально, но без энтузиазма: денег у Гусева и матери почти не было. Поэтому Павел особо на защитника не рассчитывал. Более того, уже настроился на срок или отправку в штрафной батальон.
        Вошедшие расселись, тихо переговариваясь.
        Оксана бросила в сторону Павла всего один взгляд - холодный и равнодушный. А Гусев почти и не глядел на нее. Смотрел на мать, едва сдерживавшую слезы. Отчего на душе его стало совсем скверно.
        Хлесткий голос заставил вздрогнуть от неожиданности:
        -Встать! Суд идет!
        Павел поднялся.
        Присутствующие начали недружно вставать, захлопали откидные сиденья. Наступила тягостная тишина.
        В комнату вошел невысокий полноватый судья в мантии, из-под которой виднелась военная форма.
        Заняв свое место, он сказал:
        -Прошу садиться.
        И, когда снова повисла тишина, произнес:
        -Судебный процесс объявляю открытым. Слушается дело номер…
        На суд и обратно в камеру Гусева возили несколько раз, пока шел процесс.
        Его приговорили к двум годам лишения свободы. Родственники потерпевшего активно выражали недовольство. Грозили подать на апелляцию, но потом успокоились, узнав кое-какие подробности.
        Адвокат отработал на совесть, чего Павел никак не ожидал.
        Но в целом сюрприза не вышло. Защитник мог бы и не стараться: на что Гусев настроился, то и получил: колонию заменили отправкой в штрафной батальон сроком на шесть месяцев с возможностью досрочного освобождения по ранению и перевода в действующую войсковую часть после выписки из госпиталя. Это при условии, если ранение не повлечет за собой стойкой утраты здоровья, препятствующей дальнейшему пребыванию в армии.
        Он где-то читал, что во время Великой Отечественной максимальный срок в штрафных частях составлял три месяца. Мало кто выдерживал его до конца, кто-то погибал, кто-то, будучи ранен, «смывал вину кровью» и попадал в обычную часть. И лишь немногие отбывали эти три месяца целиком и возвращались из одного ада кровавой мясорубки в другой.
        После вынесения приговора ему разрешили немного поговорить через решетку с матерью. Та роняла редкие слезы и вымученно улыбалась, подбадривая сына.
        -Мама, полгода - это всего ничего, - поддакивал он. - Вот увидишь, со мной ничего не случится. Побуду в штрафниках, потом переведусь, буду дальше служить.
        -Сыночек, но ведь война…
        -Мама, я офицер. Знал, на что шел, когда поступал в училище. И ты была только
«за», радовалась.
        -Береги себя, Пашенька, и пиши мне обязательно!
        Потом Гусеву приказали просунуть между прутьями клетки руки; привычно защелкнулись наручники. Его увели под материнские всхлипывания.
        Он успел обернуться и крикнуть, прежде чем закрылись двери:
        -Не плачь, мама!
        На этот раз в автозаке Павел ехал один. Доставили его уже не на гарнизонную
«губу», а куда-то в другое место. Судя по запаху креозота, гудкам и стуку колес поездов, переговорам по громкой связи, оно находилось поблизости от железнодорожного вокзала.
        Его поместили в камеру, где он встретил некоторых старых знакомых по гауптвахте, включая и майора «финика». Им всем предстояла отправка в штрафную часть, они ожидали формирования этапа.
        Офицеры делились между собой последними новостями. Очаг войны разгорался сильнее, захватывал все больше и больше территорий. А воевать никому не хотелось, ибо в числе нежданных-негаданных врагов мог оказаться бывший сокурсник по училищу, сослуживец, друг, а то и брат.
        Глава III
        Под откос
        Жара раскалила вагонзак [Вагон для перевозки заключенных.] , как сковородку. Народу набили битком: этапировали не только Гусева и других офицеров, но и ранее осужденных гражданских, уже отбывавших срок и согласившихся на отправку в штрафбат. Судя по тому, что в вагон едва сумели затолкать всех этапников, таких желающих набралось немало. Да и кто откажется скостить себе срок, заменив несколько лет всего шестью месяцами?
        Никто не верил, что гибнуть нынешние штрафники будут точно так, как и во время Великой Отечественной. Не те времена.
        Не верил и Павел. Что там какие-то шесть месяцев? Это не в камере сидеть, когда время, кажется, стоит на месте.
        На войне, которую многие не принимали всерьез, эти месяцы пролетят, и не заметишь. Конечно, на военной карьере придется поставить крест, что ж делать… Но на этом жизнь не заканчивается.
        И разговоры среди «пассажиров» велись исключительно мирные: о бабах, выпивке, корешах. Многие, воодушевленные коротким сроком наказания, открыто строили планы на будущее.
        В вагоне было душно и тесно. Постоянный дым от курева, потные вонючие тела. Спать приходилось сидя, периодически меняясь с нижних на верхние полки, где можно вытянуться во весь рост. Правда, лежали по двое. С очередью в туалет - один на весь вагон - просто беда.
        Куда везут, не знали. Глухие «намордники» на окнах со стороны коридора и маленькие обрешеченные слепыши в «купе» на уровне второй полки не позволяли рассмотреть названия мелькавших станций.

«Купе» отделены от коридора не обычными дверьми, а решетками от пола до потолка - чтобы конвойные могли все видеть.
        Поезд очень часто подолгу стоял. Бывало, вагонзак перецепляли от одного состава к другому.
        Так, медленно и мучительно, проползли семь суток. Нервы у сидельцев не выдерживали, то и дело вспыхивали скандалы и драки.
        В «купе» Гусева натолкали разжалованных офицеров. Но бывшими они себя не считали. Привыкшие к тяготам и лишениям люди не опускались до скотского состояния, потому у них все было спокойно. А вот отношение к ним со стороны конвойных, напротив, оказалось сволочное: привыкшие к чужой подлости и низменным страстишкам зеков, конвойные вели себя по-свински, мол, хлебните, офицерье, дерьма полной ложкой.
        И в то же время с зеками они чуть ли не заигрывали. Правда, далеко не со всеми. Только с наиболее авторитетными.
        До разжалованных офицеров частенько доносились разговоры охраны и таких сидельцев. Кое-что удалось разобрать. Стало понятно, везут их к Красноярску. Там совсем дела плохи, кровь уже льется всерьез: война полыхнула по-настоящему.
        Впрочем, все знали, что и в Москве уже кипят уличные бои, совсем как во времена Красной Пресни. И толком не понять, где чья власть и кто какие территории контролирует.
        Гусева известие о том, что их везут к Красноярску, в какой-то степени порадовало. Он там родился и рос, пока мать во второй раз не вышла замуж и вместе с сыном не перебралась к мужу в его город, где Павел окончил школу, военное училище, и служил, пока все не полетело кувырком.
        А может, так предначертано судьбой? Родной город не отпускает надолго и желает возвращения блудного сына, пусть даже такой ценой?
        Павел не знал.
        Отголоски войны в их жизнь ворвались ночью.
        Монотонно стучали колеса, вагон покачивался, люди клевали носами… И вдруг все со страшным скрежетом и грохотом полетело кувырком, погас свет. Этапники падали друг на друга, крича от боли и страха.
        Гусева несколько раз больно приложило, кто-то налетел на него.
        Давка, вопли, стоны, скрежет…
        Его изрядно придавило телами; руками и ногами не пошевельнуть. Воздуха не хватало, он едва не потерял сознание.
        Стоны и вопли разрывали нутро вагонзака. Еще страшнее становилось от понимания, что со всех сторон лежат мертвецы, и ты буквально погребен под их кучей.
        Продолжалось это мучение долго. Павел задыхался и проваливался в тяжелое забытье, возвращался в реальность и понимал, что все еще находится в прежнем положении.
        Наконец кто-то открыл решетку их «купе» и, посветив фонариком, спросил:
        -Есть кто живой?
        -Есть, - полузадушенно отозвался Гусев. - Помогите, прошу…
        -Потерпи. Сейчас вытащу.
        Неизвестный начал растаскивать тела и помог Павлу выбраться на волю. Луч света от фонарика в руках спасителя, в котором Гусев опознал одного из конвойных, блуждал хаотически, почти не преодолевая темень.
        По всему вагону разносились тяжелые и болезненные стоны.
        Конвойный приказал всем уцелевшим выбираться наружу.
        Там выяснилось, что произошло. Вагонзак оказался прицепленным в хвост к небольшому железнодорожному составу из пассажирских вагонов. Этот состав неизвестные пустили под откос. Скорость была приличной, потому вагоны кувыркались, как игрушечные, и просто чудо, что кто-то вообще сумел уцелеть.
        В вагонзаке таких набралось немного: девять разжалованных офицеров, тринадцать уголовников. И только трое из охраны, причем автомат один на всех.
        Помяло выживших прилично: у многих переломы рук и ног, у одного зэка сломаны несколько ребер: он едва стоял, держась за грудь, и боялся сделать лишний вдох.
        Увечные расположились на пригорке возле железнодорожных путей, кто-то уже самостоятельно делал себе повязку, используя бинты из найденной в вагоне аптечки.
        Гусеву повезло: он отделался сравнительно легко, многочисленные ушибы не в счет. Донимало, правда, головокружение, но раз тошнота не подкатывала, то, скорее всего, обошлось без сотрясения мозга.
        Конвоиры отобрали самых здоровых штрафников, велели построиться.
        -Только попробуйте дернуть. На месте положу, - грозно рыкнул автоматчик.
        -Начальник, - еле шевеля губами, сказал Гусев, - надо проверить, может, в вагоне еще кто в живых остался.
        -Р-разговорчики, - повел стволом конвойный, но все же подал знак безоружным товарищам, чтобы те пошуровали в вагонзаке.
        -А вам стоять! - велел автоматчик нестройной колонне штрафников.
        Двое конвойных залезли в вагон, спустя некоторое время поочередно вытащили еще нескольких стонавших. Их аккуратно уложили на траву.
        Павлу хватило взгляда, чтобы понять - эти не жильцы. Тем не менее возле них уже успел обосноваться штрафник из бывших офицеров; он начал оказывать первую медицинскую помощь.
        -За мной, к гражданским, - приказал автоматчик и тихо добавил: - Надеюсь на вашу совесть.
        -Не дрейфь, начальник, - ответил ему кто-то из уголовников. - Мы ж понимаем. Что мы - звери какие?
        В пассажирских вагонах было еще хуже: выжили считаные единицы. Люди потерянно бродили между перевернутыми вагонами и переломанными деревьями, что росли вдоль развороченной аварией насыпи. Местами кипела работа, но как-то стихийно и не организованно.
        Слишком велик оказался шок.
        Заключенные работали допоздна: искали уцелевших, помогали им выбраться, укладывали на импровизированные носилки. Кругом много крови и смерти, от чего при других обстоятельствах, наверное, вывернуло бы наизнанку. Но они продолжали искать, разбирать штабеля трупов, выносить, таскать, покуда не отваливались руки.
        А потом все закончилось. Наступила прохладная ночь.
        Помощи не последовало: ни вертолетов со спасателями МЧС, ни санитарного поезда, ни дорожных рабочих с крановыми площадками. Никого.
        Многие спасенные умирали от ран, болевого шока. Трупы усеяли всю насыпь.
        Потом штрафники отдельно ото всех гражданских, под присмотром конвойных, устало и потерянно, молча сидели у разведенных костров. Дым немного спасал от вездесущего гнуса.
        Павел подсел к офицерам. Те по-прежнему держались плотной группой, в стороне от зэков и конвоя.
        Завязался вялый разговор.
        -Что будем делать, мужики?
        -Ждать, - последовал короткий ответ. - А утром пойдем.
        -Куда? - удивился Павел.
        -Вперед, до ближайшей станции.
        -А может, до ближайшей деревни?
        -Тут места глухие, одна деревня на сто километров. Она же и станция. Помощь надо вызывать, иначе здесь половина перемрет.
        -Нехорошо как-то раненых одних бросать.
        -А что предлагаешь?
        -Ну… не знаю.
        -Вот именно. Во-первых, и без нас народа достаточно, во-вторых, тут медицинская помощь нужна, а от нас в этом плане никакого толка. Все, что можно было сделать - сделали. Надо и о себе подумать.
        -А конвой?
        -Что конвой? У них тоже выбора нет. Один с ранеными останется, двое нас… отконвоируют.
        Постепенно наступило серое утро. Оно долго отвоевывало у ночи свои права, пока не зачирикали первые птицы, и только потом, словно опомнившись, свет разогнал остатки тьмы.
        Конвойные вняли советам разжалованных офицеров и приняли решение продолжать движение своим ходом.
        Штрафники выстроились в колонну по два вдоль железнодорожного полотна и быстрым шагом двинулись вперед, шагая по высокой траве.
        Шли с короткими перерывами, пока не начало смеркаться.
        Вымотались изрядно. За весь день навстречу не прошло ни одного состава.
        Павел с сарказмом думал, что мир вымер, остались только они посреди бушующей зеленью тайги. А это железнодорожное полотно на самом деле никуда не приведет.
        Для привала выбрали небольшую поляну в окружении елей с густым подлеском. Утомленные штрафники попадали на траву. Двигаться не хотелось - люди страшно устали.
        Сон сморил быстро, несмотря на тучи гнуса и комаров. Засыпая, Гусев видел, как стоящий в карауле конвойный откровенно клюет носом.

«Охранничек, мать твою!» - вяло подумал Павел.
        Злости к нему не было, сработал командирский рефлекс.
        К утру выяснилось, что оба конвойных зарезаны, а четверо уголовников пропали. Вместе с автоматом. Осталось пять офицеров и столько же зеков. Один на один, если что.
        Люди напряженно смотрели друг на друга.
        Слово взял бывший подполковник из мотострелков.
        -Товарищи офицеры, - обратился он к своим, игнорируя уголовников, - полагаю, ни у кого из вас не возникает желания уйти в побег?
        -Отчего же? Возникает, - угрюмо ответил один. - Не хочу под пули лезть. Но я все равно не побегу. Некуда потому что. Да и незачем. Полгода - не срок.
        -А вы, граждане уголовники? - спросил подполковник у зэков.
        Те колючими взглядами следили за действиями «вояк».
        -Для нас шесть месяцев тоже не срок. А потом - воля и снятие всех судимостей! Так что банкуй, начальник. Пора дальше идти, а то мошка загрызет тут на хрен.
        Опять с небольшими привалами шагали почти весь день. А когда увидели небольшой родник, бросились к нему и пили долго, не обращая внимания на ломивший зубы холод ключевой воды.
        Хвост пассажирского состава заметили, когда железная дорога обогнула большой, почти безлесный холм. Все, как по команде, остановились, а потом потихоньку двинулись дальше, еще не зная, что их ждет.
        Обычный пассажирский состав был полностью пуст. Никаких видимых повреждений. Локомотив уперся в хвост стоявшего перед ним такого же состава. И так на несколько километров длиннющей змейкой.
        Почти в самом конце ее штрафники увидели оборудованную огневую точку, расположенную метрах в пятидесяти от железнодорожной насыпи. Ее соорудили из пропитанных креозотом шпал и уложенных друг на друга мешков, набитых щебенкой.
        Колонну остановили властным окриком: «Стой!»
        Из-за укрытия появился лейтенант - среднего роста, щуплый, в выцветшей форме
«песчанке» с закатанными до локтей рукавами.
        Он не торопясь подошел, остановился метрах в пяти от колонны. Прищуренный взгляд из-под низко надвинутого кепи выдавал уверенного человека, несмотря на невнушительную комплекцию. Впрочем, висящий на правом плече «АКСУ» компенсировал ее недостатки.
        -Кто такие? - холодно поинтересовался лейтенант, пожевывая соломинку.
        Он стоял так, чтобы торчащий из амбразуры пулемет мог зацепить всю колонну разом.
        -Подполковник Ляшев, - представился офицер-мотострелок.
        Остальные штрафники уже привыкли считать его старшим.
        -Документы есть, товарищ подполковник? - с прежней холодной интонацией спросил лейтенант, ничуть не тушуясь перед званием собеседника.
        -Тут такое дело, лейтенант… - начал подполковник.
        Однако молодой офицер перебил его:
        -Штрафники?
        -Они самые, - нехотя ответил Ляшев. - Пять разжалованных офицеров и столько же гражданских из заключенных.
        -Где конвой?
        -Поезд кто-то под откос пустил, километрах в пятидесяти отсюда, - хмуро отозвался подполковник. - Нас целый вагонзак был, утрамбованный по самое не хочу. Это все, что смогли самостоятельно передвигаться, не считая двоих зарезанных из конвоя и четверых бежавших уголовников. Лейтенант, на место крушения необходимо отправить помощь, там есть гражданские, среди них много пострадавших.
        Офицер будто не услышал бывшего подполковника и спросил:
        -А чего пришли? Почему тоже в побег не сорвались?
        -Не захотели, - спокойно ответил Ляшев. - От себя не убежишь.
        -Ну-ну, - хмыкнул молодой лейтенант, - вы быстро поймете, что совершили ошибку, быть может, самую главную в жизни.
        -Не забывайся, лейтенант, перед тобой старший по званию офицер.
        -Бывший офицер, - холодно заметил лейтенант.
        Ляшев хотел что-то возразить, но собеседник не стал его слушать.
        Он выплюнул соломинку и почти презрительно скомандовал:
        -Встать в строй.
        Ляшев дернул нервно щекой, смерил молодого офицера долгим взглядом, развернулся и стал во главе колонны.
        Полуобернувшись к блокпосту, лейтенант громко крикнул:
        -Рубцов, Титов, ко мне!
        Бойцы подбежали к нему и встали как вкопанные, не утруждая себя необходимым по уставу докладом о прибытии.
        Лейтенант приказал:
        -Сопроводите штрафников до второго поста. При попытке побега или сопротивления - сразу открывать огонь на поражение. Там передадите лейтенанту Найденову и возвращайтесь. И не вздумайте опять насобирать конопли. Наркоши, мать вашу! Потом проверю, если снова найду - расстреляю обоих, без разговоров.
        -Ну, товарищ лейтенант, - заканючил один из бойцов с ефрейторскими лычками в виде металлических угольничков на погонах, - какой это наркотик, обычная трава, для баловства только!
        -Разговорчики, военный!
        Гусев чувствовал, что лейтенант ему определенно нравится. Хороший командир.
        -Колонна, шагоом - марш! - скомандовал ефрейтор.
        Он и его напарник демонстративно щелкнули предохранителями, клацнули затворами автоматов и пристроились с обеих сторон от штрафников.
        На втором посту колонну приняли и повели еще дальше.
        Стали чаще встречаться люди - вначале только военные, потом и гражданские. Железнодорожное полотно разделилось на многочисленные ветки, где вперемешку стояли грузовые вагоны, цистерны, платформы с лесом. Порой на глаза попадались очень старые вагоны различных модификаций. Они многое повидали за свой долгий век и вот теперь всеми забытые, никому не нужные уныло притулились в железнодорожных тупиках.
        Здесь же пристроились пассажирские вагоны поновее, уже обжитые - между ними на протянутых веревках висело белье на просушке, громоздился домашний скарб, видимо, не уместившийся в вагонах. Женщины что-то кашеварили на разведенных прямо между составами кострах, на подпитку которых шли расщепленные шпалы.
        Павел обратил внимание на хорошенькую светловолосую девочку лет пяти-шести в легкомысленном сарафанчике. Она держала маленького плюшевого мишку и с детской непосредственностью смотрела на проходящих мимо, пока молодая женщина в темно-синем платье в белый горошек не взяла ее на руки и не отошла подальше.
        Ляшев обратился к солдату, сопровождавшему колонну:
        -Боец, а кто эти гражданские? Беженцы?
        Тот довольно легко пошел на контакт.
        -Всякие есть, - ответил он, сдвинув кепи на затылок. - Много приезжих, что в город ехали по делам или еще зачем, но не попали - бои начались. Городские есть, эти перебрались к своим мужьям и родственникам из военных.
        -Отсюда никого не выпускают, что ли? - поинтересовался бывший подполковник. - Мы почти двое суток вдоль железки шли. Ни одного встречного состава.
        -Ну, вы даете! - хмыкнул солдат. - Дали бы деру, и все дела. Вас бы и искать не стали.
        -Это уж нам решать: давать деру или нет. Только ты на мой вопрос так и не ответил. Почему поезда стоят?
        -Электроэнергии нет, как составы пойдут? Тепловозов раз-два - и обчелся, соляры почти нет. Паровозы собирались расконсервировать, да так ничего и не сделали - с углем тоже проблемы. К тому же железка во многих местах раскурочена. А еще говорят, гидроэлектростанции сильно повредили бомбовыми ударами, есть слухи, что вот-вот плотины прорвать может. Тогда всех смоет на хрен, как в унитазе.
        -А что вообще происходит? - спросил подполковник, поощрительно глядя на разговорчивого солдата.
        -В стране вообще или у нас в частности?
        -Хотя бы у вас.
        -У нас… - посерьезнел боец. - Трындец у нас. Судите сами: Красноярск почти весь в руках оппозиционеров. Бои идут тяжелые, наших теснят. А главное, началось все непонятно. Сначала митинги, столкновения с полицией, омоновцами, «вованами»
[Жаргонное название внутренних войск.] . Нехватка продуктов, мародерство и почти голодуха. Беспредельщики всякие стреляют с ночи до утра, да и днем тоже. А потом вдруг армия раскололась. Причем не просто раскололась, и все на этом, а сплошные перебежки туда-сюда начались. Никто ничего не поймет, кто за кого, чего как! Бардак, одно слово!
        А тут еще наши отмочили - чтобы лишить опозеров электроэнергии, дали команду бомбить гидроэлектростанции, они вроде как под их властью находятся. Это ж каким идиотом нужно быть, чтобы отдать такой приказ! Перебьем гадов, самим где электричество брать? - Солдат досадливо сплюнул, покосился на Ляшева. - Вот вы офицер? В каком звании?
        -Подполковник.
        -Вот скажите, товарищ подполковник, зачем бомбить гидроэлектростанции?
        -Вероятно, того требует стратегический план.
        -Нет никакого плана, товарищ подполковник, - обреченно вымолвил боец. - Кругом бардак. Думаете, есть какое-то командование, которое знает, что да как? Ни хрена подобного! Каждый - кто во что горазд! Одни одно приказывают, другие - другое. А люди тем временем убивают друг друга так, будто бы всю жизнь врагами были. Откуда что взялось!
        -Нелегко тебе служится, с такими знаниями, - усмехнулся Ляшев.
        -Да мне вообще по фигу! - с дворовой задиристостью воскликнул солдат. - Мое дело телячье - обделался и стой.
        -Ладно, проехали. Куда нас ведете?
        -Считай, пришли. Тут рядом третий пост, а дальше я не знаю. Скорее всего, в город погонят, как штрафников. Туда уже один бывший «дизель» [Жаргонное название
«дисбата» - дисциплинарного батальона.] двинули. Будете пополнением… Если от
«дизеля» хоть что-то осталось, конечно.
        -Все так серьезно? - спокойно спросил Ляшев.
        -Хуже некуда, - вздохнул солдат. - Война. Никто никого не жалеет.
        Он замолчал и уже больше не отвечал на вопросы.
        Глава IV
        Блокпост
        У третьего поста их встретил капитан. Хмурый и злой, в грязной порванной форме. Левый рукав выше локтя пропитан кровью, отчего стал темным и заскорузлым. Еще кровь проступила на обоих коленях - видимо, где-то пришлось падать второпях, вот и расшиб.
        Капитан, слегка прихрамывая на левую ногу, подошел к колонне и спросил посаженным голосом:
        -Участники боевых действий есть?
        Никто не отозвался.
        -Понятно, - без эмоций резюмировал он. - Ничего, это дело поправимое.
        И будто в подтверждение его слов ухнул взрыв. Далековато, в полукилометре отсюда, но гулко и громко, а главное - непривычно.
        Все, кроме капитана, пригнулись, а потом завертели головами. Из-за многочисленных вагонов толком ничего не смогли увидеть, однако грохот подействовал на вновь прибывших почти ошеломляюще.
        Взрывы загрохотали один за другим уже гораздо ближе.
        Капитан крикнул:
        -Ложись!!!
        И рухнул плашмя.
        Колонна рассыпалась, все кинулись в разные стороны, падая, где придется.
        Гусев сделал несколько отчаянных прыжков и распластался возле старой, наполовину ушедшей в землю шпалы.
        Взрывы ухали почти беспрерывно, заставляя вжиматься в землю. Он чувствовал себя незащищенным, хотелось вскочить и бежать как можно дальше отсюда.
        Неимоверным усилием воли Гусев сдерживал свой порыв, понимая, что бежать нельзя. А самое главное - некуда. Его шесть месяцев только-только начинаются…
        Вскоре к взрывам, уже не столь частым, добавилась автоматная перестрелка. И она явно разгоралась не на шутку.
        Павел рискнул немного высунуть голову, чтобы осмотреться.
        Мешали вагоны. Но где-то за ними перестрелка завязалась уже всерьез.
        Мимо побежали солдаты - с оружием и без. Видимой логики в их действиях не просматривалось. Похоже, каждый руководствовался собственными соображениями.
        Стрельба металась уже совсем рядом, из-под вагонов выныривали все новые и новые бойцы, они бежали, часто приседали и стреляли куда-то под вагоны. Чуть погодя следом появились солдаты в такой же форме, они тоже стреляли, но уже в спины убегавшим. Те вдруг перешли в контратаку, и сразу вспыхнула рукопашка - прямо там, где лежал Гусев и другие штрафники.
        Отовсюду доносились вопли, мат, стоны, хрипы, стрельба. Падали тела, кто-то продолжал драться на земле, другие корчились от полученных ран, иные уже не шевелились…
        -Твою мать!
        -Получи, сука! Получи!
        -Сдохни, урод!
        -А-а-а-а-а!
        Перепуганный Гусев лежал ни жив ни мертв. На него несколько раз наступили, окровавленный боец со стоном упал рядом, но Павел не поднимал головы, не зная, на что решиться и что предпринять. Сознание заполнила паническая мысль:

«Ну, ни хрена ж себе!!! Ну, ни хрена ж себе!!!»
        Когда ярость рукопашной схватки спала и сместилась немного в сторону, а потом и стихла, перейдя в вялую перестрелку, Гусев нашел в себе силы приподняться на локтях и окинуть взглядом побоище.
        Вокруг лежали убитые и тяжелораненые, почти не подававшие признаков жизни. Валялось оружие, в основном различные модификации автомата Калашникова.
        Павел схватил «АКСУ», проверил содержимое магазина и ящерицей заскользил между телами, чувствуя, как острая щебенка впивается в тело.
        Не гнушаясь осмотром мертвых тел, обзавелся еще тремя полными магазинами - одиночным и двумя спаренными, перемотанными синей изолентой, и только тогда почувствовал себя увереннее. Осталось понять, кто друг, а кто враг - ведь обе стороны носили форму Российской армии.
        Как они различали друг друга, оставалось совершенно неясным, пока Гусев не заметил, что у некоторых лежащих на левых рукавах повязаны белые ленточки. Очевидно, опознавательный знак опозеров.
        Перестрелка усилилась вновь. Опять забегали люди.
        Гусев снова залег, не зная, что предпринять. Вдруг рядом упал солдат - молодой парень с искаженным в злобной гримасе лицом.
        Павел увидел на его левом рукаве белую ленточку, но выстрелить не смог. Не верилось, что это враг, которого надо прикончить во что бы то ни стало.
        А вот солдат, ничуть не медля, перевалился на левый бок, направил автомат в лицо Гусеву и нажал на спусковой крючок.
        Павел в страхе зажмурился, но рокового выстрела не произошло.
        Открыв глаза, он уставился на парня, пытаясь осознать, что случилось. Почему тот не стрелял? Неужто пожалел?
        Солдат вытаращенными глазами глядел на Гусева и пытался сменить магазин, но его руки сильно тряслись, у него ничего не получалось.
        Тут Павел словно опомнился. Тряхнул головой и выставил перед собой оружие.
        Солдат отчаянно заорал, срываясь на визг:
        -Не стреляй, сука!!!
        И снова попытался сменить магазин.
        Для Гусева секунды растянулись в вечность. Он выстрелил не целясь, зная, что попадет, ощущая себя паскудно, последней сволочью.
        Пули угодили лежащему на левом боку противнику в живот, в грудь и в лицо. Голова парня неестественно сильно откинулась назад, будто была на резиновой шее.
        Гусев сел, не сводя глаз с убитого.
        Откуда-то появился сильно хромающий на левую ногу майор «финик». Лицо его залила кровь, правый глаз заплыл.
        Чувствовалось, что он не в себе. Не узнав Гусева, устало опустился рядом и проговорил, шепелявя разбитыми в лепешку раздувшимися губами:
        -Лицо болит, прикладом огреб. А в левом сапоге вода хлюпает, черпанул, наверное.
        -Ранен ты в ногу, - сказал Павел, присмотревшись.
        Но бывший майор его не слушал. Он продолжал шепелявить:
        -Сапоги у меня новые, не пойму, когда продырявиться успели. Заменить надо…
        -Давай помогу, посмотрю, что там у тебя, - предложил Гусев.
        -А?..
        Павел молча принялся стаскивать сапог и только сейчас заметил дырку в голенище, почти под самым срезом. Майор отчаянно застонал и откинулся на спину. Голень и стопа у него были совсем красные и мокрые, а из сапога вылилось, наверное, поллитра крови.
        Ранение оказалось осколочным. Кусок металла угодил в голень, чудом не задел кость и вырвал часть икроножной мышцы. Рана обильно кровоточила.
        -Твою-то мать!
        Гусев сорвал белую повязку с убитого солдата и перетянул ногу раненому. Кровотечение почти остановилось. Раненый что-то бормотал, но Гусев его не слушал, смотрел - то на свои окровавленные руки, то на чужую, красную от крови ногу, то на убитого солдата, то на лежащие повсюду тела…
        Павел испытывал сильный страх. Сознание пронзали обрывочные мысли:

«Все по-настоящему… Я на войне… Вот мертвые… Вот этого я убил… Убил человека… Я на войне…»
        Откатившаяся перестрелка опять заметалась поблизости. Появились солдаты без белых повязок. Один наклонился над Гусевым.
        -Ранен?
        Павел отрицательно покрутил головой.
        -Вставай тогда! Хули сидишь?! Смерти ищешь?! - солдат выпрямился и с издевкой спросил: - Переметнуться надумал?!
        По тону было ясно: для себя он уже все решил, да и автомат его развернулся в сторону Гусева.
        Это подстегнуло Павла. Он быстро поднялся и твердо сказал:
        -Разговорчики, солдат!
        Парень махнул рукой и побежал дальше. А Павел, недолго думая, кинулся следом, бросив последний взгляд на майора. Тот, похоже, потерял сознание, окончательно отключившись.
        Гусеву то и дело приходилось перепрыгивать через убитых и раненых. Несколько раз кто-то пытался схватить его за ноги, просил не бросать. Но он, матерясь сквозь стиснутые зубы, вырывался и бежал дальше…
        Перестрелка не закончилась даже с наступлением ночи. Строчили автоматы и пулеметы, бухали разрывы мин. Горели вагоны и штабеля пропитанных креозотом шпал. Люди сражались друг с другом, порой не понимая, где свои, где чужие.
        Локальные схватки вспыхивали в самом неожиданном месте и быстро прекращались, чтобы полыхнуть с новой силой.
        Павел был взвинчен до предела. Хотелось пить, но найти воду не получалось. Приходилось постоянно сглатывать вязкую слюну и бегать, ползать, куда-то с кем-то идти…
        Без приказов, без командиров. Все по наитию, ориентируясь по пожарищам. Вот там вроде оппозиционеры - или опозеры, как их тут называли. А вот там вроде свои, но не точно, а вот тут опять опозеры. А может, наоборот…
        Глава V
        Утро
        Наступило серое утро, не привнеся ясности в творившееся ночью.
        Чадили догорающие вагоны и шпалы, кое-где по-прежнему постреливали, но уже не так часто и интенсивно.
        Единственное, что удалось понять Гусеву - это то, что он находится где-то между вторым и третьим постами.
        Жажда стала просто невыносимой. Распухший язык едва шевелился, горло горело. За глоток воды он был готов на что угодно - хоть из лужи пить. Не погнушался даже осмотром трупов. Но и тут его ждало сильное разочарование: походные фляжки у бойцов давно опустели.
        Павел побрел к вагонам в надежде, что вода есть у беженцев.
        Ему повезло. Он набрел на остатки костра, возле которого валялась кастрюля: вся в копоти, с двумя дырками, через которую пропустили проволоку, чтобы подвешивать над костром. Кастрюля оказалась наполовину наполнена почти прокисшим супом. Но это не имело значения. Главное - это была влага, пусть и вперемешку с крупой и нарезанной картошкой. Жидкость Гусев сначала цедил через губы, а потом, вдруг почувствовав голод, стал жадно хватать ртом кисловатую массу. Стало полегче, но пить все равно хотелось.
        Он побрел вдоль пассажирского состава, взяв с собой кастрюлю.
        Вдруг Павел наткнулся взглядом на давешнюю женщину, которую почему-то запомнил. Наверное, из-за хорошенькой девочки, что наивно и доверчиво смотрела на проходящих мимо штрафников.
        Женщина, накрыв собою ребенка, лежала ничком, неестественно вывернув шею. На спине расплылось большое кровавое пятно, а лицо застыло отталкивающей смертной маской. Ребенок тоже был мертв. Пули, угодившие в мать, прошли навылет. Девочка по-прежнему сжимала плюшевую игрушку…
        Гусев уже насмотрелся на трупы и на раненых, но увиденное потрясло его так, что он остановился, забыв обо всем. Он смотрел и чувствовал, как в душе закипает ярость. И вдруг осознал, что только что умер прежний Павел Гусев. Умер весь, без остатка, а его место занял совсем другой человек.
        Потом он куда-то брел, уже имея только одну цель - убивать тех, кто носит белые ленточки. Это метка нелюдей. Не могут люди быть такими…
        Его окликнули:
        -Эй, дружище, что в котелке? Жратва? Может, поделишься?
        Гусев подошел, показал пустую кастрюлю. В нее заглянули, фыркнули - фу, кислятина! Правильно, что вылил.
        -Я не вылил, съел, - сказал Павел и снова почувствовал приступ жажды. - Вода есть?
        -Есть немного.
        -Дайте.
        Ему налили полную железную кружку с побитой эмалью. Посоветовали - не пей быстро, не напьешься.
        Гусев пил маленькими глотками и чувствовал, что кружки все равно будет мало.
        Его поняли, с добродушной усмешкой налили еще. И только тогда он ощутил облегчение.
        Павел внимательно осмотрел пятерых солдат, укрывшихся за сваленными в кучу шпалами. Грязные, усталые бойцы глядели на него с вялым любопытством.
        Чуть в сторонке сидели со связанными за спиной руками два солдата
«белоповязочника» с разбитыми лицами. От них веяло испугом и отчаянием. Пленные потупленно смотрели под ноги, боясь лишний раз встретиться взглядами с истязателями.
        Гусев решительно развернулся к ним, клацнул предохранителем и полоснул очередью, изгваздав обоих опозеров.
        Остальные ошарашенно схватились за автоматы, отскочили в сторону, с опаской глядя на незнакомца.
        -Ты че, мужик, охренел совсем? - спросил один. - Это же пленные были!
        -Никаких пленных, - процедил Павел. - За то, что они творят - никаких пленных.
        -Во, лютый! Из друзей кого-то убили?
        -Нет, - ответил Гусев, равнодушно присаживаясь рядом с трупами. - За женщину одну с девочкой. Там еще другие гражданские были. Все мертвые.
        Солдаты успокоились, присели на свои места.
        -Это за какую женщину с ребенком?
        -Не знал я их, - вздохнул Павел. - На женщине платье темно-синее в белый горошек, а девочка - лет пяти, светловолосая такая, в сарафанчике. Вон там лежат.
        -А ведь это Ленка, похоже, жена прапора нашего. Видел я ее как-то в таком платье. Вот это да… Узнает прапор - рехнется. Сразу - и жену, и дочь…
        -Не узнает, - ответил другой солдат. - Я еще вчера вечером видел, как его пулеметной очередью полоснуло.
        -Где? - переспросили удивленно.
        -Там где-то, - вяло махнул боец рукой в сторону вагонов. - Толком и не скажу. Сами знаете, что творилось.
        -Что ж ты молчал до сих пор?
        -А что он, особенный какой, прапор наш? Других мало погибло, что ли?
        -Это да… Ну, теперь они все вместе будут уже неразлучно…
        Гусев отстраненно слушал рядовых.
        Появился лейтенант с эмблемами железнодорожных войск, как и у солдат. Увидев его, те устало встали. Павел поднялся тоже.
        Офицер окинул взглядом подчиненных, мельком глянул на Гусева, посмотрел на убитых.
        -Кто их?
        Один из солдат мотнул головой в сторону Павла.
        -Он. Говорит, за жену прапорщика Акимова и дочку его.
        Лейтенант выругался.
        -Убиты? - спросил он, справившись с эмоциями.
        Гусев сказал:
        -Я не знаю ни вашего прапорщика, ни его жену. Видел только мертвыми женщину в темно-синем платье в белый горошек и маленькую девочку, светловолосую, в сарафанчике.
        -Они, скорее всего, - поджал губы лейтенант. - Как теперь Акимову сказать?
        -Он тоже погиб, товарищ лейтенант, - ответил тот солдат, что поведал остальным о смерти прапорщика. - Пулеметной очередью его почти пополам перерезало…
        Лейтенант досадливо поправил кепи и посмотрел на Гусева.
        -Какая часть?
        Павел ответил после небольшой паузы:
        -Из штрафников я. Осужденный, бывший старший лейтенант Гусев. Вчера прибыли и сразу попали под раздачу.
        -Остальные где?
        -Не знаю. Наверное, погибли.
        -За что в штрафники угодил? - поинтересовался лейтенант.
        -За драку. Жениха своей бывшей девчонки избил. Дали два года общего режима с заменой на шесть месяцев штрафного батальона.
        -Ясно, - сухо ответил офицер. - Сдать оружие.
        Помедлив, Гусев протянул офицеру свой автомат.
        Лейтенант передал его одному из бойцов и сказал, обращаясь к Павлу:
        -За мной.
        Они пошли. Причем офицер шагал рядом, будто и не конвоировал штрафника.
        -Как зовут? - с чем-то похожим на участие спросил лейтенант.
        -Павел.
        -А меня Валерий. Куришь?
        Гусев кивнул.
        Офицер угостил сигаретой, прикурил сам и поинтересовался:
        -Что за войска?
        -Пехота.
        -Мы, как видишь, желдорбат. Откуда вас доставили?
        -Из Екатеринбурга. Я, вообще-то, местный, родился в Красноярске и восемь классов окончил.
        -С возвращеньицем на родину, - невесело усмехнулся офицер. - Не повезло тебе, честно скажу. Видишь, какая тут жопа. А штрафников так и вообще косят пачками. Сам свидетель. Наш батальон в городе по соседству со штрафбатом стоял. Мы-то там еще до начала боев встали, типа для поддержания порядка, то, се. Вот и поддерживали. А потом такое началось! Штрафбат пригнали - и сразу в мясорубку! Кто бы мог подумать, что так серьезно все обернется.
        Лейтенант вздохнул и добавил:
        -Нас только пять суток, как перебросили сюда, поближе к родным и привычным шпалам да рельсам. Честно говоря, думал, потише будет, не как в городе. Там вообще полный пипец. А оно и здесь полыхнуло! Так что не повезло тебе, брат. Ну, даст бог - уцелеешь.
        Впереди показалось приземистое двухэтажное здание в облупившейся белой штукатурке, с грязно-желтыми разводами старой, давно подсохшей сырости от дождя.
        -Комендатура у нас там, - пояснил лейтенант. - Ты давай, иди вперед, а я сзади пристроюсь. Чтобы все по уму было.
        Павел беспрекословно шагнул вперед.
        Все правильно. Он - штрафник. Его шесть месяцев начались…
        Возле комендатуры стоял потрепанный, но еще вполне себе «живой» «ГАЗ-66» без тента. Он притулился около огневой точки из шпал и мешков с грозно торчащими двумя пулеметами Калашникова.
        Лейтенант и Гусев беспрепятственно, под пристальными взглядами укрывшихся за мешками и шпалами солдат, подошли вплотную.
        -Где дежурный? - спросил «железнодорожник», удивленный столь вопиющим нарушением караульной службы.
        -А нема никаво, тарищ литинант, - развязно ответил один из солдат, намеренно коверкая слова, тем самым давая оценку произошедшему. - Убегли усе.
        -Что значит «убегли»?!
        -То и значит. Как началось вчерась, так и убегли, бросили нас на произвол судьбы, так сказать.
        -Всем построиться у огневой точки, - сухо приказал офицер.
        Суровый тон возымел свое действие.
        Семеро бойцов - все рядовые - выстроились в одну шеренгу, торопливо поправляя обмундирование.
        Пока лейтенант выяснял все обстоятельства, Гусев думал, что бардак, давно укоренившийся в армии и цветущий пышным цветом, незамедлительно дал свои всходы, стоило только запахнуть жареным.
        Неожиданно, примерно в километре, грохнул взрыв. И тут же один за другим последовали еще и еще…
        Утреннюю тишину разорвал сплошной грохот рвущихся снарядов.

«Полковая артиллерия! Боги войны, мать их!» - мелькнуло у Павла.
        -В укрытие! - крикнул лейтенант и метнулся за мешки.
        Остальные ринулись за ним.
        Павел в амбразуру наблюдал за разверзшимся хаосом. Земля качалась под ногами, от грохота закладывало уши. А потом все пропало в клубах взметнувшейся до самого неба пыли.
        И было не видно, как в щепки разбиваются вагоны, с лязгом отлетают колесные пары, кувыркаются, будто спички, шпалы…
        Обстрел сместился ближе к комендатуре.
        Уши уже не просто закладывало - появилось такое чувство, что рвутся барабанные перепонки. Почва ходила ходуном, дышать стало нечем.
        Павел сжался в комок, притиснулся к мешкам так, что, казалось, вот-вот залезет под них, превратится в маленькую песчинку и спрячется, спасая свое тело - такое слабое и незащищенное.
        Какой-то солдат с дурным от страха лицом истошно орал:
        -Не надо!!! Не надо!!! Не надо…
        Но никто не обращал на него внимания.

«Господи… Господи… - шептал исступленно Гусев. - Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»
        Дальше слов молитвы Павел не знал. Он и эти-то короткие, но наполненные поразительной глубиной и силой фразы запомнил случайно.
        Лейтенант, тоже судорожно сжавшись, с белым лицом и пропавшими губами что-то шептал, а может, кричал - Гусев за грохотом разобрать не мог. Видел лишь круглые, наполненные животным страхом глаза.
        Сверху сыпались комья земли и щебень, причиняя боль и добавляя паники, готовой захлестнуть разум, когда уже невозможно совладать с собою, когда надо бежать.
        Бежать!!!
        Как можно дальше и никогда не возвращаться, потому что человек создан, чтобы жить. Жить, а не умирать так глупо, непонятно за что и почему.
        Обстрел прекратился как-то сразу. Мгновение назад еще все грохотало, и вдруг - тишина…
        Лежащие вповалку люди зашевелились, неуверенно приподнимались, ожидая нового удара. Потом вяло отряхивались от пыли.
        Оглушенные и почти раздавленные чудовищным ураганом солдаты потерянно глядели по сторонам и друг на друга. Каждый понимал - просто чудо, что им удалось выжить. Вместе с тем напуганные души сковал еще больший страх от осознания собственной уязвимости, неизбежного повторения подобных обстрелов, и нет никакой уверенности, что в следующий раз повезет.
        -Я обделался… - обреченно вымолвил один из солдат.
        В другое время его обязательно подняли бы на смех, но сейчас на такое откровение не обратили внимания: каждый был занят собой.
        Солдат неловко скособочился и поковылял к выходу из огневой точки.
        Гусев никак не мог избавиться от звона в голове. То и дело зажимал нос, чтобы выдавить воздушные пробки из ушей. Потом прекратил, надеясь, что со временем слух восстановится.
        Минут через двадцать опять полезли опозеры. Их встретили выстрелами. Знать, не всех перемололо в этом огненном урагане. Вот только плотность огня была так себе, не то, что вчера или ночью, когда грохотало со всех сторон и приходилось сходиться в рукопашную, иной раз по ошибке да в темноте - со своими.
        Из еще не осевшей пыли и чадящих клубов от пылающих вагонов появлялись стреляющие фигурки солдат. Они перемещались короткими перебежками, используя любые подходящие укрытия.
        -К бою, - скомандовал лейтенант.
        Солдаты заняли позиции.
        -Огонь! - приказал офицер и первым нажал на спусковой крючок автомата.
        Безоружному Гусеву ничего не оставалось, как наблюдать. Он пытался хоть что-то разглядеть в амбразуры, высовываясь из-за напряженных спин бойцов. Удалось увидеть, как фигурки, в который уже раз, залегли. А потом по шпалам и мешкам огневой точки крепко застучали ответные пули.
        Порой мешки шевелились, будто живые, а иногда из них с пылью и осколками щебня вырывались смертоносные «фонтанчики», словно срабатывали маленькие взрывные устройства.
        Один из «фонтанчиков» угодил в лицо солдату, стрелявшему из пулемета. Боец громко вскрикнул, отшатнулся и схватился руками за лицо. Между пальцами обильно потекла кровь, а несчастный упал, утробно воя.
        Павел склонился над ним, пытаясь оторвать руки от окровавленного лица, чтобы понять, чем можно помочь. На секунду это удалось, но лучше бы он не делал этого: на него смотрели залитые кровью пустые глазницы.
        Павел отшатнулся. А боец снова схватился за лицо, не прекращая выть - страшно и надрывно.
        Замолчал второй пулемет: кончились патроны. Пулеметчик принялся менять коробку с лентой. Движения его были суматошными, неотработанными.
        Опозеры снова активизировались, засновали чаще. То тут, то там отдельные группки солдат поднимались, бросались на несколько метров вперед, падали и открывали огонь. Расстояние между цепью атакующих и огневой точкой стремительно сокращалось.
        -К пулемету! - крикнул лейтенант Гусеву.
        Тот приник к оружию, прижал приклад к правому плечу.
        Мысли хаотично заметались, он не мог выбрать цель. Но как только атакующие поднялись, открыл огонь.
        Приклад равномерно задолбил в плечо, затвор бешено задвигался, выбрасывая гильзы. Шквальный огонь заставил бойцов противника залечь. Они открыли ответную стрельбу.
        Непрекращающийся град пуль шевелил мешки и выбивал щепу из шпал.
        Стиснув челюсти, подавляя страх, Гусев бил очередями, не давая противнику подняться.
        Подключился второй пулеметчик. Он давил на спусковой крючок и со злым отчаянием кричал на одной протяжной ноте:
        -А-а-а!!!

…Выстрел из гранатомета, выпущенный опозером, угодил прямо в мешки.
        В глазах Павла взорвались красные шары, по голове будто ударили кувалдой. Его швырнуло в черноту…
        Он уже не почувствовал, как на него упали два мешка, набитые щебнем, а сверху на них рухнула расщепленная шпала, и, конечно же, не видел и не слышал, как ворвавшиеся опозеры одиночными выстрелами добивали раненых. Он не знал, что его сочли мертвым - просто пнули в пах и, не увидев никакой реакции, не стали тратить пулю. Гусев так и лежал придавленный двумя мешками и шпалой…
        Бой продолжался недолго: слабое после артподготовки сопротивление федералов сломили быстро.
        Прятавшихся в вагонах женщин, детей и стариков не тронули. Правда, всех мужчин призывного возраста без явных признаков инвалидности расстреляли, посчитав переодетыми военными.
        Глава VI
        Карьер
        Двое молодых солдат-оппозиционеров стаскивали тела к «ГАЗ-66» и, хватая убитых за руки-ноги, забрасывали в кузов.
        Начали они с огневой точки у комендатуры. Вели себя с демонстративной циничностью, за которой скрывался страх и отвращение к выпавшей на их долю работе, громко обсуждали ранения и внешность убитых.
        -Глянь, как этому жмурику пузо-то разворотило…
        -Ага… и говном воняет, главное дело. Точно говорю тебе, говноедом он был. Давай, хватай этого говнюка за ласты. Раз-два… Три!
        Труп, раскинув руки и ноги, полетел в кузов с откинутым задним бортом.
        -Вон того из-под мешков будем доставать?
        -Придется. Летеха сказал убрать всех. Тут теперь мы базироваться будем, не ходить же промеж трупов. Да и вонять станет.
        -Это верно, - согласился его товарищ, сваливая мешки с тела. - Гляди-ка, а этот вроде целенький. Мешками, что ль, пришибло?
        -Да хрен знает, чем его там прибило. Сам видишь, как разворотило все. Давай, хватай. Раз-два… Три!
        Собрав тела у комендатуры, солдаты сели в кабину. Автомобиль отъехал немного дальше. Там трупов тоже было с избытком.
        -Слушай, мы так неделю провозимся. Смотри сколько. В иных местах и земли не видать - лежат вповалку друг на друге. И наши, и ихние - все в куче. Я уж не говорю об ошметках.
        -А чего ты хотел после артобстрела? Целого жмурика нашел, считай, повезло.
        -Я точно обрыгаюсь, если буду еще и в клочки разнесенных собирать.
        -Не боись, мы куски и вообще дохляков помногу грузить не будем. Нам что приказано? Собирать тела и отвозить в песчаный карьер. А сколько грузить, не сказали. Так что упираться не станем. Щас уедем, в карьере постоим… Скажем - машина заглохла. Пусть тут без нас мертвяков в кучи собирают, а потом забрасывают к нам в кузов. Зашибись?
        -Ага! Зашибись! Тока тебе-то хорошо - ты за рулем, а меня все равно таскать заставят.
        -Да! Не повезло тебе, корешок, - усмехнулся водитель. - Не получил нужного образования, теперь таскай жмуриков.
        -У меня, чтоб ты знал, высшее образование: я менеджером по продажам был.
        -Ну и толку? - подначил собеседник. - Был менеджером, а сейчас со своим высшим образованием трупы таскаешь. А я - был водителем и им же остался. Так-то, корешок, на хрен никому не нужно твое образование. Ладно, хватай этого. Еще с десяток закинем да поедем. Нам еще выгружать их. Вот работенка, а! Слава богу, хоть сам живой. Дай бог, чтобы и дальше так было. На кой хрен нужна эта война?!
        -И не говори, - вздохнул его напарник.
        Вскоре машина покатила в сторону песчаного карьера. Укатанная колея пролегала вдоль железнодорожной ветки, уходящей в небольшой лес.
        Шурша покрышками на песке, «газик» остановился в карьере. Здесь замерли несколько ржавых от старости экскаваторов, а на железнодорожной ветке выстроились пустые вагоны. В стороне от «железки» притулилось здание конторы - приземистое, неказистое, сложенное из потрескавшегося кирпича. Оно смотрело на окружающий мир небольшими окнами с выбитыми стеклами, входная дверь была распахнута и висела на одной петле.
        -Ну и местечко, - промолвил водитель, останавливая машину.
        -А че, нормально, - говоря преувеличенно бодро, не согласился его товарищ. - Для наших жмуриков в самый раз. Куда вываливать будем, кстати?
        -Вон туда подъедем и скинем с обрыва, - ответил шофер. - Видишь, экскаватор внизу. Кому надо - закопает, если что. А наше дело шоферское…
        -И все равно, не по душе мне тут.
        -Тебе-то чего переживать? Это мертвецам здесь гнить, а мы с тобой их перекидаем, курнем чуток и вернемся. Не ссы, Маруся!
        -Да пошел ты! Не ссу я. Только расслабляться не стоит. Вдруг здесь федералы окопались? Короче, сам понимаешь.
        -А-а! В этом смысле… - тоже напрягся его товарищ.
        Он щелкнул предохранителем на автомате, стоящем между колен.
        -Ладно, поехали. Че стоять? Раньше сядем, раньше выйдем.
        -Поехали.
        Машина тронулась с места.
        Они уже почти закончили выбрасывать из кузова погибших - осталось всего ничего, как два одиночных выстрела - тух! тух! - свалили обоих.
        Из-за кучи песка, высившейся метрах в пятидесяти от автомобиля, появились трое автоматчиков. Они, пригибаясь, добежали до машины. Двое залегли у колес и взяли оружие на изготовку, третий запрыгнул в кузов. Он несколько раз взмахнул автоматом, добивая прикладом раненых опозеров, и присел на корточки, оглядываясь по сторонам.
        -Вроде тихо.
        -Выбрасывай их на хер, и поехали, - ответил боец, лежавший у заднего колеса.
        -Тут еще трупы остались. Эти уроды не всех перекидали.
        -Я ж говорил - подождем, покуда из кузова не вылезут, и только потом грохнем, - заворчал третий боец. - Теперь доделывай за них.
        -Слушай, а один вроде как Пашка Гусев. Помнишь, тот, что с нами в одном «купе» в вагонзаке ехал?
        -И че с того?
        -Да так, ничего… - Солдат присмотрелся. - Оба-на! А он живой!
        -Не было печали… Других забот нету, как с полумертвым возиться!
        -Да он вроде не тяжелый. Крови не видно, особых ран тоже. Контуженный, должно быть, вот опозеры и приняли его за мертвяка.
        -Ладно, вываливай остальных. Гусева с собой возьмем. Вроде неплохой парень, это я еще на этапе понял.
        Спустя время боец снова подал голос из кузова:
        -Все, едем.
        Лежавшие у колес запрыгнули в кабину.

«Газ» фыркнул двигателем и завелся.
        -Куда мы теперь?
        -В город, - решительно сказал севший за руль.
        -Пешком могли бы прогуляться, тут километров тридцать от силы. Так безопаснее.
        -Проедем сколько сможем, что ноги попусту сбивать. Авось не нарвемся. Если что, машину бросим и уже пехом к своим.
        -Чтобы там заявить, мол, здравия желаем, мы - штрафники, прибыли для дальнейшего прохождения службы, а вернее - готовы пойти на убой. Так, что ли? - невесело усмехнулся его собеседник. - Ты видел, что вчера творилось?! Еле вырвались. А утром какой обстрел был! Сколько народу положило! А представляешь, что в штрафбате? Тут дай бог день прожить, какие уж шесть месяцев!
        -Че ты ноешь? - зло бросил шофер. - Мы офицеры. Плевать, что разжалованные, для меня это ничего не значит. Нас приговорили к шести месяцам штрафного батальона. И мы должны их отбыть. Не знаю, как ты, а я должен. Потому что не хочу прятаться остаток жизни.
        -Оно все так, - согласился второй. - Но ведь воевать-то со своими придется. Да уже пришлось!
        -Привыкай, - хмыкнул водитель. - Не мы начали, но нам продолжать. Мой прадед в гражданскую воевал со своими, дед с немцами, отец в Афгане, еще и Чечню прихватил. Грозный штурмовал и дудаевский дворец. А сейчас и мне довелось. Видно, судьба такая у нас - воевать.
        -У меня батя тоже в Чечне был. Служил самоходчиком, на «гвоздике» ездил. Их прямиком с учебки в Чечню привезли, колонну маршем отправили, так по дороге «духи» половину машин пожгли. Пацанов столько сгорело - ужас!
        -У меня отец о войне на трезвую голову никогда не рассказывал, только по пьяни вспоминал. И каждый раз психовать начинал. Кричал, ругался, посуду бил. Теперь-то я его понимаю.
        -Это точно. И сам бы сейчас грамм двести накатил да пошумел бы. Только смысла в этом не вижу. Все равно не поможет.
        Водитель, будто не слыша собеседника, продолжил:
        -Когда я решил в училище поступать, он сказал: коли выбрал, неси этот крест достойно, служи, как положено. Придется воевать - воюй. Так что я свой выбор давно сделал.
        Автомобиль выбрался из карьера и по неширокой проселочной дороге углубился в лес. Машину подбрасывало на кочках. Кузов раскачивало из стороны в сторону.
        Гусев очнулся. Открыл глаза и сразу же ощутил мучительную боль в голове. Каждое движение отдавалось болезненными уколами. Все же он нашел в себе силы сесть на боковую скамеечку в кузове, заторможенно осматриваясь, стараясь не тревожить раскалывающуюся голову.
        И сразу узнал сидящего рядом с ним.
        -Где мы? - прохрипел Гусев.
        -Очнулся?! - улыбнулся тот. - В город мы едем. Тебя в этом кузове нашли среди жмуров. Вовремя ты очухался, а то выбросили бы, как других. А там по крутому откосу катиться - у-у! - метров сто, как не больше, пока долетишь, руки-ноги вместе с шеей переломаешь.
        Павел вспомнил все, что с ним случилось до того, как выстрел из гранатомета угодил в огневую точку.

«Контузия, - подумал он вяло. - Даже думать больно. А как остальные? Выжили?»
        -Что с лейтенантом? - спросил Павел.
        -Каким лейтенантом?
        -Из желдорбата. Мы с ним вместе были, пока не накрыло.
        -Не знаю, - равнодушно ответил знакомый. - Здесь одни жмуры внавалку лежали и два опозера. Теперь тоже жмуры, - хмыкнул он.
        Тут Павел обратил внимание на металлический рифленый пол кузова, где разлилась большая темно-красная лужа крови, по краям покрывшаяся почти черной коркой и слегка присыпанная песком, принесенным ветром.
        Он отодвинул ноги, чтобы ненароком не наступить в эту притягивающую взгляд маслянистую жижу с отражающимся в ней небом.

«Кровищи-то сколько, - подумал он отрешенно. - Война…»
        Машина сбавила скорость - впереди показалась сделанная на скорую руку огневая точка: окопчик с отвалом земли, обложенный спиленными деревьями.
        Колею перегораживал покоящийся на двух врытых по обочинам рогатинах неошкуренный ствол осины с плохо срубленными ветвями.
        Все говорило о том, что кордон оборудовали наспех и вряд ли устроители рассчитывали пробыть здесь долго.
        -А ведь это опозеры, - напряженно промолвил водитель и щелкнул предохранителем на автомате. - Приехали…
        Его напарник тоже снял автомат с предохранителя. Он и сам увидел белую ленточку на левом рукаве военного, вышедшего из окопчика.
        Тот был в армейском бронежилете и каске, на правом плече висел «АКС», указательный палец лежал на спусковом крючке.
        Из кабины со стороны пассажира показалась рука с зажатой в кулаке белой ленточкой. Однако это ничуть не успокоило человека в бронежилете.
        Машина остановилась метрах в пяти от него.
        Пассажир с белой ленточкой в руке легко выпрыгнул из кабины и неторопливо приблизился к военному.
        Тот развернул автомат в живот незнакомцу.
        -Здорово, служивый, - произнес штрафник. - Да не зыркай ты так. Я ж без оружия. Ленточку специально снял. Сам видишь, от федеров возвращаемся. Закурить есть?
        -Не курю, - холодно ответил военный. - Кто такие?
        Штрафник с сожалением цыкнул уголком рта:
        -Курить охота! Ну, ладно…
        Ловким движением он завел правую руку за спину и выхватил нож, спрятанный за брючным ремнем. Дальше все произошло очень быстро: удар ножом в горло, прыжок в окопчик, короткая возня и сдавленные стоны.
        Штрафник вынырнул из укрытия с тремя автоматами, метнулся к вздрагивавшему в агонии опозеру, забрал его «АКС» и с охапкой оружия подбежал к машине.
        -Принимай, - сказал он Гусеву.
        Потом в несколько прыжков подскочил к импровизированному шлагбауму, отбросил в сторону и также быстро уселся в кабину.
        Павел только и успел подумать:

«Лихо он! Будто всю жизнь только этим и занимался. А может, и занимался. Кто его знает? Сильно-то о себе никто ничего не рассказывал, пока на этапе были».
        Полчаса ехали спокойно. Лес закончился, начался пустырь, больше похожий на свалку. Уже давно и явно слышался гул воюющего города.
        На пустыре стоял уже настоящий блокпост. Он расположился на небольшой возвышенности, с которой хорошо простреливались все подходы.
        Машину остановили короткой очередью, взметнувшей пыль вперемешку с мусором у передних колес.
        Штрафники покинули автомобиль и безоружные, с поднятыми руками пошли к блокпосту.
        -Ну, мужики, будем надеяться, что это наши, - обреченно произнес водитель. - В противном случае, отвоевались мы - здесь не лес, всех перебить вряд ли сумеем.
        Метрах в двадцати от блокпоста их остановил грубый окрик:
        -Стоять!!!
        Они послушно выполнили команду.
        -Кто такие?
        -А вы кто? - рискнул спросить водитель.
        И тут же автоматная очередь взметнула землю у их ног. Штрафники в испуге отпрянули.
        -Э! Хорош! Вы че?! - выкрикнул водитель. - Штрафники мы!
        -Ты не умничай, падла! На чьей стороне вы?
        -Ну, мужики, была не была! - вздохнул водитель и крикнул: - За федералов!
        Они съежились, ожидая выстрелов. Вместо них прозвучала команда:
        -Раздевайтесь до трусов!
        -На хрена?!
        -Вдруг вы на себе «сюрприз» тащите? Раздевайтесь, сказано!
        Штрафники скинули с себя одежду.
        -Может, трусы тоже снять? Посмотрите, оцените, - едко поинтересовался водитель.
        -На хрен ты нужен тут, голой жопой сверкать.
        Со стороны блокпоста донесся дружный смех.
        -Берите шмотки, идите сюда!
        Штрафников запускали по одному, просматривали одежду и только потом разрешали одеваться.
        После досмотра перед ними встал капитан с эмблемами мотострелковых войск.
        -Кто старший?
        -Подполковник Ляшев, - ответил водитель.
        -Бывший подполковник, если штрафник, - спокойно поправил его капитан.
        -Так точно, бывший, - покатав желваки, сказал Ляшев.
        -Откуда вы?
        -С пригородной станции, что километрах в тридцати отсюда. Там сейчас, скорее всего, опозеры. А нам удалось вырваться. За других не знаю, - ответил Ляшев. - Километрах в десяти отсюда на лесной просеке был небольшой пост опозеров. Сняли мы их. Автоматы в кузове.
        Капитан чертыхнулся:
        -Вот твари! Успели уже огневую точку оборудовать!
        А потом спросил, пристально глядя на штрафника:
        -Жарко там, на станции?
        -Да, - ответил тот и скупо кивнул, поджав губы. - Нам бы воды. Пить охота, спасу нет.
        Их напоили и продолжили допрос уже больше для проформы: откуда прибыли, за что в штрафники угодили.
        Гусеву, как контуженному, разрешили полежать на земле в теньке. За него на вопросы отвечали другие.
        Когда Павел забылся в тяжелой дреме, даже сквозь сон чувствуя боль в голове, его побеспокоил разжалованный подполковник. Он присел рядом, помолчал и сказал:
        -Вот и все, старлей. Здесь мы расстанемся. Нас сейчас отправляют по предписанию, а тебя доставят в полевой госпиталь. Отлежишься немного. Даст бог, свидимся. И лучше не в штрафниках, а в строевой части.
        Подошли другие, тоже попрощались.
        Глава VII
        Госпиталь
        К вечеру его доставили в полевой госпиталь, обустроившийся на территории бывшей овощебазы. Здесь повсюду воняло гнилыми овощами, сновали здоровенные крысы, в воздухе носился рой обнаглевших мух, а в небе бесконечно кружило воронье.
        Все забито ранеными, их очень много, но других все подвозили и подвозили. Поток казался бесконечным.
        Санитария минимальная, никаких стерильных операционных, больничных палат с белыми простынями. Раненых складывали в ряды прямо на земле, благо погода позволяла. Тут же суетились санитарки и медбратья. Они ходили между рядами стонущих, кричащих окровавленных людей, пытаясь хоть как-то облегчить их страдания.
        Какая-то женщина, как позже узнал Гусев - врач, распоряжалась, куда направлять раненых: сразу в операционную или в перевязочную. Оттуда их доставляли в палаты, под которые приспособили бывшие склады.
        Нередко женщина коротко и равнодушно говорила:
        -Этого в морг. Этого тоже…
        В госпитале Гусев пробыл пять суток. Отлеживаться ему не давали. Приходилось помогать санитаркам и медбратьям.
        Часто раненые выглядели ужасно: обожженные, порой потерявшие глаза, конечности, продырявленные пулями и осколками так, что живого места нет, в чем только душа держалась!
        Стараясь не пропускать через душу чужую боль и страдания, Павел не позволял себе жалеть несчастных, особенно тех, кому ампутировали руки или ноги, а таких было очень много. Может быть, при других обстоятельствах врачам удалось бы спасти кому-то из раненых конечности, но не здесь, где лечить практически нечем, а ампутация - единственное спасение от гангрены.
        Бедняги угрюмо молчали, уйдя в себя, оставаясь один на один со своим несчастьем. Изредка кто-то плакал или пытался свести счеты с жизнью. Таким не всегда удавалось помешать. Их относили в морг - длинный склад, почти полностью врытый в землю, лишь потемневшая деревянная крыша торчала над поверхностью.
        Здесь трупы надолго не задерживались. После того как патологоанатом выполнял свою рутинную работу - чаще всего просто констатируя факт без всякого вскрытия, а писарь составлял необходимые бумаги, тела вывозили на тележках за территорию овощебазы в давно заброшенное поле и хоронили в братских могилах.
        За эти пять дней Гусев и сам превратился в ходячий труп - живот прилип к спине, лицо напоминало череп, обтянутый кожей, глаза ввалились. Кормили в госпитале, можно сказать, дерьмом, пайки едва хватало, чтобы таскать ноги.
        На завтрак обычно давали сваренную на воде «сечку», которую Павел возненавидел еще с училища; обед состоял из прозрачной баланды с редкими кружками морковки и микроскопическими кусочками мяса; на второе порошковое пюре - редкостная дрянь, прилипающая к тарелке, аппетитная с виду, но отвратительная на вкус. Ужин… почти протухшая селедка, от которой многие маялись животами, компот из сухофруктов. Хлеб заменяли коричневые, твердые, как камень, сухари, да и те выдавали поштучно.
        Легкораненые и контуженные вроде Гусева питались в пищеблоке. Тяжелым и лежачим пищу относили соседи по палате. Было много «недохватов», в основном, молоденьких, только что призванных солдат, в пищеблоке они сверлили остальных голодными взглядами.
        Имелась и своя «гопота» - трое наглых ухватистых парней, которые относились к категории выздоровевших, но по какой-то причине до сих пор не были отправлены на передовую. Ни сестрам, ни санитаркам они не помогали, часто задирали других раненых, приставали к женщинам, вели себя нагло и развязно. Верховодил этой сворой Чалый - наполовину русский, наполовину не то казах, не то башкир. Ростом он не выдался, зато плечами едва вписывался в дверной проем, а под госпитальной пижамой ощутимо перекатывались бугорки накачанных мышц. Маленькие глаза-щелочки на плоском, как блин, лице смотрели с угрозой и насмешкой.
        Чалый вот-вот должен был уйти на гражданку, приготовил дембельский альбом и украшенную аксельбантами и кучей значков «парадку», но тут вышел приказ, по которому увольнение в запас прекращалось на неопределенный срок, а за дезертирство полагалось пусть одно, но зато самое действенное наказание - расстрел. Он успел поучаствовать в боевых действиях и во время атаки, как и Гусев, получил контузию.
        В госпитале Чалый провел полмесяца и обратно в окопы не собирался. Сразу подмял под себя двух здоровых, но туповатых парней и вертел ими, как заблагорассудится.
        В том, что для этой троицы нет ничего святого, Павел убедился лично. Его соседом по палате был тяжелораненый танкист, едва не сгоревший в подбитом «Т-90». Из всего экипажа спасся только он. Гусев ухаживал за ним не хуже заправской нянечки - выносил «утку», ходил за едой, кормил и поил с ложечки.
        Однажды, когда Павел нес из «столовки» обед для танкиста, Чалый и его дружки преградили ему путь.
        -Погорельцу жратву тащишь?
        -Соседу, танкисту.
        Павел старался говорить как можно спокойнее, чтобы не сорваться самому и не спровоцировать гоп-троицу. Впрочем, он прекрасно понимал, что если им что-то понадобилось, то от него уже мало что зависит. И, тем не менее, делал все возможное, чтобы избежать конфликта.
        -Твой паленый танкист все равно скоро коньки отбросит. Его кормить, только хавчик зря переводить. Отдай его пайку нам, все больше пользы выйдет, - лыбясь, произнес Чалый.
        -Главврач сказал, что танкиста на ноги поставит. Ему силы нужны.
        -Тебя ведь Гусев зовут, да?
        -Да, - подтвердил Павел.
        -Послушай меня, Гусев. Не надо борзеть.
        -Я не борзею.
        -Гусев, ты конкретно не прав. Верно я говорю? - Чалый оглянулся на дружков, те с гоготом закивали:
        -Верно. Совсем забурел Гусев, человеческого обращения не понимает.
        Павел окончательно осознал, что хорошим это дело не кончится, и предпринял последнюю попытку разрулить конфликт.
        -Пустите, мужики, мне некогда.
        Он шагнул вперед и тут же полетел на пол от чувствительного толчка в грудь. С дребезгом грохнулась на бетонный пол эмалированная миска с первым, горячая баланда окатила не только Павла, но и одного из подручных Чалого. Тот выругался и, вместо того чтобы винить своего приятеля, попытался достать ногой распластавшегося на спине штрафника. Но промахнулся и зло зашипел от досады.
        Павел резким движением поднялся с пола, встал лицом к ухмыляющимся противникам. Его физическая форма оставляла желать лучшего, он ослаб, потерял прежнюю ловкость, однако не думал об этом. Волна ярости захлестнула Павла с ног до головы. Снова вспомнились убитые женщина с ребенком, расстрелянные пленные, подорванный состав, трупы, которые он выносил в морг.
        -Уроды! - яростно выдохнул Гусев.
        И от этой ярости Чалый и его дружки невольно попятились.
        -Убью гадов!
        Плевать, что он слабее каждого из троицы, плевать. В глазах его плескалась черная ненависть, руки сжались в кулаки.
        -Гусев, ты что? - с нескрываемым испугом спросил Чалый, до которого вдруг дошло, что сейчас его будут убивать, рвать на куски голыми руками, месить ногами, покуда душа не покинет бренное тело.
        Вместо ответа Павел ринулся на него, замолотил кулаками, будто мельница, целя и попадая в самые болезненные места, выводя противника из строя яростными ударами. Пусть врагов трое, плевать, что обступили со всех сторон. Еще никогда в жизни он так самозабвенно не дрался, целиком, без остатка, отдавшись древнему, поднявшемуся из глубин его сущности инстинкту.
        Бить, убивать! - грохотом тамтама стучало в сознании. И он бил, бил так, чтобы убить.
        Прибежавшие на шум и крики санитары с трудом оттащили Гусева от трех окровавленных кусков мяса. Давно уже не сопротивлявшихся, только моливших о пощаде и уже потерявших всякую надежду.
        -Прекрати, парень, не дури! - кричали санитары, заламывая ему руки, а он рвался вперед, чтобы успеть хотя бы еще разок врезать ненавистным тварям, олицетворяющим в этот момент все зло этой войны.
        -Господи, да он никак сумасшедший! - схватившись за голову, плакала пожилая санитарка, ставшая свидетелем последних секунд драки.
        Женщина еще не осознала, что Гусев дрался один против трех, и вовсе не был застрельщиком.
        -Лютый, как есть лютый, - произнесли за его спиной.
        Голос Павлу показался знакомым. Это был кто-то из тех бойцов, что видели, как он расстреливал пленных опозеров. И тогда Павел обмяк, обессиленно опустил руки и перестал сопротивляться.
        Его повели по коридору, закрыли в темном и сыром подвале. Санитары ушли, пошумев запором замка. Гусев остался в кромешной тьме. Один на один с внезапно нахлынувшими эмоциями.
        -Оксана, Оксана! Почему ты выбрала не меня?! - вдруг всхлипнул он и уселся на корточки.
        Старая обида вновь принялась терзать его душу.
        Немного погодя дверь открылась. В проеме показалось любопытное личико Даши - санитарки, работавшей в госпитале. Ее было нельзя назвать не то что красивой - даже симпатичной, но многие раненые, кому позволяло здоровье, напропалую ухаживали за ней.
        Лишь Гусев, в сердце которого по-прежнему ныла старая безответная любовь, не обращал внимания на старательно хлопочущую сестричку.
        Да что там Даша! Приди к нему хоть действующая мисс Мира, он остался бы равнодушным. Никто не мог заменить Оксану, пусть та и оказалась в итоге настоящей дрянью.
        -Паша, привет! Ты как? - с неприкрытым сочувствием, к которому примешалось еще что-то, нет, не любовь - влюбленность, спросила женщина.
        Он знал, что ей хорошо за тридцать и что она никогда не была замужем. Ее семья осталась в Красноярске и уже давно не подавала о себе вестей. Но Даша никогда не плакала, а может, и плакала, но делала это, когда ее никто не видит.
        Гусев вдруг почувствовал родство с ней - угловатой будто подросток, сложенной без маломальской изящности, но такой же одинокой, как и Павел.
        -Все нормально, Даша! Ничего страшного, - сказал он, и его губы растянулись в слабой улыбке.
        Дарья подошла к нему, присела и, когда Гусев обнял ее, прильнула к нему со всей женской нежностью и доверчивостью.
        -Паша… Ты дурачок, Паша… - жарко зашептала она.
        -Почему дурачок?
        -Они же могли убить тебя, Паша. Разве ты не понимаешь?
        Она не смущалась никого и ничего, была столь естественной и… прекрасной, что Гусев осознал, как его каноны красоты буквально переворачиваются с ног на голову. Но он все равно сопротивлялся, боролся за тускнеющий образ Оксаны, понимая, что все равно не выдержит.
        -Меня не так просто убить, - храбрясь, сказал он.
        -Я знаю, знаю, Пашенька. Но их было трое, а Чалый… Ты знаешь, кто такой Чалый?
        -Сволочь он.
        -Конечно, сволочь. Но у него есть родственник, какая-то важная тыловая крыса, которую все боятся. Потому-то главврач не выписывает Чалого, ну и его дружков заодно. Я боюсь, что после вашей драки тебя…
        -Что, Даша? Что? Я штрафник. Меня в любом случае дальше фронта не сошлют.
        Она всхлипнула, обняла его еще крепче.
        -Пашенька, береги себя. Там смерть и страшные увечья…
        -Я офицер, Даша. Пусть разжалованный, но офицер. Меня готовили к возможной войне.
        -Береги себя. Я буду за тебя молиться.
        Они пробыли вместе долго - до самого утра. А на рассвете расстались. Наверное, навсегда. Ведь неисповедимы пути солдатские.
        К полудню за Павлом пришли.
        Его вызвал начальник госпиталя и по совместительству главврач - мужчина возрастом за пятьдесят, сухой, с аскетичным лицом и безмерно уставшими глазами. Он говорил так, будто не знал о недавней драке.
        -Оставить вас здесь не могу. Сами понимаете - приговор суда должен быть исполнен. Хотя… кому сейчас до этого есть дело? - главврач устало провел рукой по худощавому, с желтоватым оттенком кожи лицу. - Но не могу.
        -Я все понимаю, - спокойно ответил Павел. - У вас свой долг, у меня - свой.
        -Вот и отлично, голубчик, - без эмоций ответил главврач. - Готовьтесь к выписке. В городе бои, каждый штык на счету.
        Глава VIII
        Первый взвод
        Сразу в часть Гусев не попал. Намечалось пополнение - ждали новую партию штрафников, и Павел почти трое суток проторчал в комендатуре. Относились к нему нормально, комендант - так даже с сочувствием. Он, как выяснилось, был выпускником одного с Гусевым училища. Единственным, кто отравлял Павлу жизнь, оказался особист. Он изматывал «доверительными» разговорами и странными вопросами. Гусеву начало казаться, что особист хочет втравить его во что-то или на ходу «шьет дело», чтобы показать начальству - дескать, не зря ест свой хлеб.
        Наконец пополнение прибыло. Явившийся за ними «купец» - бывший капитан Никулишин, не скрывал разочарования. Бойцов не набиралось даже на два отделения. Ждали больше. Штрафной батальон порядком измотало в боях и обескровило.
        Никулишин, как и многие здесь, раньше служил в мотострелках. И его тоже назначили командиром взамен убитого ротного.
        Офицеров катастрофически не хватало - их снайперы выкашивали в первую очередь, и не только в штрафбатах, поэтому у штрафников и командовали, в основном, сами штрафники, хоть и являлось это прямым нарушением.
        Не очень-то рвались офицеры из обычных частей принимать под командование смертников. А если быть точнее - вообще не хотели: потери в штрафбатах просто зашкаливали, ведь совали их во все передряги.
        Новобранцы выстроились в две жиденькие цепочки. На всех разномастная форма - от камуфляжа до «песчанки», часто с чужого плеча: в госпитале форму с умерших снимали, стирали, латали от дыр, проделанных пулями и осколками, и отдавали тем, кто шел на выписку, если у них своего обмундирования не имелось или к нему, как это зачастую бывало, «приделывали ноги».
        Кепи тоже не у всех и обувь абы какая: уставные ботинки на высокой шнуровке, растоптанные кроссовки, а трое экипированных в камуфляж штрафников красовались в черных, покрытых пылью туфлях, причем один из них - в лакированных.
        Те, кто попал в штрафбат из регулярных частей, тоже не могли похвастаться ни обмундированием, ни экипировкой.
        Но, похоже, капитан уже привык к такому зрелищу. Да и сам выглядел не с иголочки: обычные заношенные кроссовки, мешковатая «песчанка», бронежилет и каска. Весь пыльный и давно небритый. Недельная щетина покрывала впалые щеки, делая осунувшееся от усталости, недосыпа и недоедания лицо злым, с колючим взглядом прищуренных светло-зеленых глаз. Однако автомат ротный содержал в идеальном состоянии. Это Гусев отметил сразу.
        Чуть в стороне выстроилось отделение заградотрядовцев, чей внешний вид тоже не внушал оптимизма - измотанные и угрюмые: война прорежала и их.
        Заградотрядовцы привели колонну к штабу штрафбата в полуразрушенной пятиэтажке. Там у вновь прибывших переписали фамилии и прочие данные и распределили по ротам. Основная масса бойцов, включая Павла, попала в четвертую, самую потрепанную в боях.
        -Подо мной ходить будете, - отметил Никулишин. - А теперь цепочкой, ориентир - моя спина, двигаем в расположение роты.
        Пришлось добираться перебежками, залегая, когда стрельба или взрывы звучали чаще и ближе. Наконец все укрылись в фойе какого-то административного здания, где их поджидал старшина роты.
        И здесь безопасность оказалась обманчивой: то и дело снаружи ухали взрывы минометного обстрела, взвинтившего нервы до предела в первые же минуты и не отпускавшего ни на миг. Пыль клубами ползла в оконные проемы с давно выбитыми стеклами, наполняя помещение почти осязаемой взвесью, лезшей в глаза, ноздри и рот.
        -Который из вас Гусев? - спросил ротный.
        -Я! - отозвался Павел.
        Он стоял в первой шеренге.
        -Выйти из строя!
        -Есть!
        Павел сделал два четких шага вперед, развернулся к строю, успев краем глаза уловить одобрительный взгляд капитана.
        -Звание до суда? Род войск? Должность?
        -Старший лейтенант. Мотострелковые войска. Командир взвода.
        -То, что доктор прописал, - совершенно не по-уставному отозвался ротный. - Примите под командование первый взвод.
        -Есть!
        Гусев встал рядом с ротным.
        -Первая шеренга, два шага вперед! На первый, второй, третий - рассчитайсь! - приказал капитан. - Порядковый номер каждого означает его взвод.

«Первый! Второй! Третий! Первый! Второй! Третий…» - понеслось по шеренгам.
        Потом, выстроившись в три короткие колонны, штрафники принялись получать оружие и дополнительную экипировку. Оружия оказалось вдосталь, даже выбирали, а вот бронежилетов, разгрузок и касок не хватало. Двое в туфлях получили берцы, а тот, что был в лакированных штиблетах, в них и остался.
        Старшина - полноватый, невысокий мужик лет сорока, из бывших прапорщиков, сказал, сухо усмехнувшись:
        -Воюй пока так, красивше будет. Сегодня к вечеру, в крайнем случае - завтра получишь обувь, если вообще понадобится.
        Штрафник насупился и отошел проверять автомат и содержимое трех магазинов.
        Никулишин спросил у Павла:
        -С контузией в госпитале был?
        -Так точно.
        -Командовать сможешь? А то смотрю, ты на каждый взрыв кривишься так, будто тебя по голове молотком бьют.
        -Так точно, смогу. Это пройдет.
        Ротный удовлетворенно кивнул и спросил:
        -За что попал?
        -За драку. Парня своей бывшей избил.
        -Ясно, - снова кивнул ротный. - Это в нашей ситуации ерунда: не самоволка, не дезертирство, не уклонение.
        Офицер помолчал и спросил, пристально глядя Гусеву в глаза:
        -Разделяешь позицию руководства федеральных сил?
        Павел выдержал его колючий взгляд и ответил спокойно:
        -Мне все равно. Я и особисту так сказал. Все они одним миром мазаны, что эти, что те. Суки гребаные, грызутся за власть, а простые люди друг другу глотки рвут.
        -Да, старлей, непросто тебе придется, - лишенным эмоций тоном ответил бывший капитан. - Надо определяться: либо ты с нами, либо с ними, либо с «махновцами». Про последних разговор отдельный.
        -Я привык выполнять приказы, товарищ капитан. А политика не для меня.
        -То есть, если прикажут, пойдешь воевать за опозеров? - лениво поинтересовался ротный.
        Его голос оставался абсолютно бесцветным, ни один мускул на лице не дрогнул, и нельзя было понять, что он сам думает.
        -Никак нет, не пойду, - ответил Гусев все также спокойно. - Я не проститутка, чтобы из койки в койку прыгать.
        -Так, говоришь, не любишь политиков, старлей? - скупо усмехнулся бывший капитан.
        -Так точно. Не люблю.
        -Кто ж их любит, пидоров этих, - сквозь зубы процедил ротный. - Вон какую кашу заварили, а нам - расхлебывай.
        Гусев понял: с Никулишиным он сможет нормально служить, насколько это реально на войне.
        -Взвод тебе непростой достался, - продолжил капитан. - Да, в общем-то, вся рота такая. Штрафники, одно слово. Гопоты всякой приблатненной хватает. Уклонисты, дезертиры, самострельщики. Есть и осужденные гражданские из уголовников. В твоем взводе за главного у них Циркач, погоняло такое, а зовут - Селиверстов Валерий Тимофеевич. Уголовник со стажем, из идейных, сидит с малолетки. Мутный он какой-то, себе на уме, на рожон не лезет, держится как бы в тени, сам по себе, как говорится. Остальные с ним заодно. Такие же скользкие типы. Так что ты с ними пожестче. По-другому они не понимают. Если эту кодлу в бараний рог не гнуть, значит, по их понятиям, ты - никто и звать тебя никак. Имей в виду. Ну да разберешься сам.
        -Разберусь, - кивнул Павел.
        В его прежнем взводе тоже всяких хватало, включая откровенную шваль, так что опыт имелся.
        -И самое главное, до сих пор непонятно, при каких обстоятельствах погиб бывший взводный. Нашли убитым. Пули всю грудь разворотили. Он парень лихой был, везде первым лез, то ли орден хотел, то ли смерти искал. С уголовниками не церемонился. Не удивлюсь, если они его… То, что стреляли не в спину, ничего не значит, сам понимаешь. В общем, крути головой во все стороны.
        -Спасибо за предупреждение.
        -Не за что, старлей.
        Глава IX
        Циркач
        В жизни Циркача бывало многое. Судьба щедро отпускала ему и тычки, и подарки, а он… он плыл по реке под названием жизнь, не задумываясь, что ждет его за следующим поворотом.
        И память его хранила многие воспоминания.
        В «шестерке» - шестой зоне Краслага [Краслаг - устаревшее обобщенное название системы лагерей (зон) в Красноярском крае.] зрел бунт. Как нарыв наполняется гноем, так копилось недовольство зеков. Причин тому находилось две.
        Во-первых, голодуха. Во многих зонах, не имевших налаженных подсобных хозяйств, начались перебои с питанием, и без того не отличавшимся разнообразием и изысканностью.
        Во-вторых, опера накрыли общак [Общак - воровская касса.] , что для отрицаловки
[Отрицаловка - зеки, не вступающие ни в какие контакты с администрацией.] , да и не только, стало серьезным ударом, в первую очередь по авторитету: потерять общак
        - не кошелек похерить.
        Обычно администрация занимала правильную позицию и старалась общак не трогать, неофициально, конечно. Изъятие его - почти всегда бунт. Поэтому между лагерной администрацией и отрицаловкой существовала неписаная договоренность: вы, начальники, нас сильно не прессуете, мы обещаем порядок и необходимое, в рамках разумного, подчинение.
        По такой схеме строились отношения почти во всех российских зонах, если не считать
«красные», то есть те, где власть администрации практически безгранична. Но и там все не так гладко, как расписывают: именно в «красных» зонах больше всего беспредела в понимании отрицаловки.
        Времена изменились. В стране все полетело кувырком. Почему б не воспользоваться случаем да не рвануть деньжат? Наверное, так рассуждали опера, когда решили накрыть общаковскую кассу. В другое время им за это звезды на погоны полагались, отпуска, благодарности в личное дело. А кому сейчас это нужно? Лучше воровские накопления прикарманить, чтобы выжить в неизбежно грядущем голоде и разрухе.
        В «сучке» - межзоновской газете с броским и ярким названием: «За честный труд», о начавшейся войне ничего не писали, но слухами земля полнится. И до зоны они доходят, несмотря на заборы с колючкой и запретки [Запретка - запретная полоса вскопанной и разровненной граблями земли. Расположена между заборами, окружающими все исправительное учреждение.] .
        Утро в ИТК начиналось по заведенному распорядку: в шесть утра подъем, вывод контингента на обязательную физзарядку, утренний осмотр, проверка, далее зеки группами со своих локалок [Локалка - ограда вокруг каждого барака. Предназначена для пресечения несанкционированного перемещения заключенных по территории исправительного учреждения.] шли в столовую на завтрак, потом съем в промку
[Промка - промышленная часть исправительного учреждения, где находится какое-либо производство, на котором работают заключенные.] , первая смена…
        Казалось, это утро ничем не отличалось от других. Но так было лишь на взгляд несведущего человека.
        Дежурный помощник начальника колонии старший лейтенант Угольников проходил через локалку седьмого отряда. Локальщик открыл калитку, но не поздоровался, как делал обычно - с показным подобострастием, свойственным заключенным, сотрудничающим с администрацией.
        Подобное поведение не понравилось Угольникову, привыкшему к иному обращению. Он бросил колючий взгляд на уголовника. Обычно этого хватало, чтобы охолодить ставшего вдруг заносчивым зека.
        Но на сей раз старший лейтенант натолкнулся на жесткий взгляд матерого урки. В душе Угольникова шевельнулось нехорошее предчувствие. Поборов его, он надменно спросил:
        -Почему не здороваемся?
        -Да пошел ты…
        От неслыханной наглости старший лейтенант остолбенел.
        Нет, конечно же, ему не раз и не два приходилось слышать подобные, мягко говоря, дерзости от заключенных, не идущих ни на какой контакт с администрацией колонии. Но чтобы от локальщика! Это событие из ряда вон выходящее.
        Такое следовало давить в зародыше. Но сделать хоть что-то Угольников не успел.
        Из дежурки выскочил лейтенант Карпов по кличке Антрацит, которой его наградили зеки за темный от рождения, как будто очень загорелый цвет лица. Он что-то кричал.
        Сквозь порывы метели до Угольникова донеслось:
        -Бунт! Бунт в зоне! По телефону… с вышек… доложили!
        Ноги у Угольникова стали ватными. Он еще раз глянул на злорадно ухмыляющегося локальщика.

«Да ведь он из отрицаловки! Как его? Циркач! - обожгла вдруг страшная мысль. - А где настоящий локальщик?»
        И тут уголовник выхватил из левого рукава телогрейки кусок арматурного прута и врезал им офицеру по голове. Удар был секущим, прошел по касательной, лишь слегка зацепив, вдобавок спасла шапка.
        Угольников бросился бежать, слыша за спиной издевательский крик мнимого локальщика:
        -Ссышь, начальничек!!!
        Еще один удар, теперь по затылку. Дежурный неловко крутнулся на месте и опрокинулся на спину, однако нашел в себе силы пнуть наседавшего урку. В отместку тот наотмашь врезал арматуриной офицеру по ногам, затем еще и еще…
        От сумасшедшей боли туманился рассудок. Последним, что успел увидеть старший лейтенант, была зловещая улыбка Циркача. Тот скалился, обнажив темные от чифиря рандолевые [Рандолевые фиксы на зубах - это сочетание из тюремной стоматологии, практически не встречаемое в гражданской, так сказать вольной жизни. Рандоль - металл, по цвету и блеску напоминающий золото.] фиксы.
        Потом резкая обжигающая боль в груди и темнота.
        Стоявший все это время столбом Карпов попытался укрыться в дежурке.
        Набежавшие отовсюду зеки принялись ломать дверь и выковыривать решетку на окне. Стекло разнесли вдребезги, отчего в дежурке разом похолодало. Отчетливей стали слышны крики и мат беснующихся уголовников.
        Пока Карпова спасала решетка. Когда ее выломали, в оконный проем полезли страшные лица, больше похожие на обтянутые кожей черепа.
        Карпов вышел из ступора и схватил швабру, которой пользовались шныри, наводя порядок.
        -Не подходи!!! Понял?! Назад!!! - кричал он истошно, размахивая своим «грозным» оружием.
        -Ну, здравствуй, Антрацит, - недобро выдохнул Циркач, уже влезший в окно.
        Ударом штыря он разбил лейтенанту лицо. Тот дико заорал, выронил швабру и упал вслед за ней на пол, захлебываясь кровью.
        Второй удар проткнул его насквозь. Удар был столь силен, что заточенная арматура вошла в дощатый пол, пригвоздив несчастного, словно жука.
        Плюнув в искаженное мукой, окровавленное лицо лейтенанта, Циркач присоединился к беснующейся толпе, штурмующей локалку «козлятника» - огороженную территорию с бараком, где проживал «актив» - заключенные, сотрудничающие с администрацией.

«Козлы», чуя неизбежную расправу, кричали часовым на вышке, чтобы те открыли огонь по толпе.
        А на вышках и впрямь царило беспокойство. Кое-кто, вопреки уставу, уже направлял автоматы с запретки на локалки отрядов.
        В одной из них располагался барак одиннадцатого отряда, сплошь состоящего из так называемых лиц кавказской национальности. Все они имели тяжелые статьи и большие сроки за участие в бандформированиях. Сейчас эти зеки - опасные, сплоченные, по привычке сидели на корточках, бросая по сторонам быстрые колючие взгляды, оценивая ситуацию, вероятно рассчитывая на рывок в город, жилые дома которого возвышались сразу за внешним периметром. На балконах, несмотря на зиму, торчали любопытные, наслаждаясь бесплатным зрелищем.
        К середине дня буйство заключенных слегка улеглось. Самопроизвольно разделившись на несколько неравных групп, зеки хаотично перемещались по зоне через сломанные ворота локалок.
        Уже полегли под ударами арматурин все «козлы». Оборзевших повара и хлебореза отметелили до состояния окровавленного мяса, раздербанили зоновский ларек. Избили до смерти нескольких «бугров», напрягавших мужиков работой, разгромили клуб.
        Кто-то попытался сунуться к шлюзу, но с вышек открыли предупредительный огонь, и толпа отхлынула, кроя матами часовых.
        Каким-то образом среди зеков прошел слух, что «хозяин» зоны полковник Десятников, прозванный жуликами Червонец, уже прибыл и находится в административном корпусе. Значит, недолго осталось ждать и спецназ.
        Недаром зоновский «кум» - начальник оперчасти подполковник Степанцов по кличке Панцирь, забрался на одну из вышек и орал оттуда в мегафон - местная громкоговорящая связь почему-то не работала, - предлагая разойтись по баракам. Мол, скоро приедет прокурор и выслушает все жалобы. Его увещевания встретили смехом. Любой зек знал, что за «прокурора» обычно выдает себя какой-нибудь переодетый опер из другой зоны. Выслушает всех с сочувствующим видом и уедет. А наивные жалобщики ждут результата.
        Но сегодня «прокурорами» будут бойцы спецназа. Они всех «выслушают» и всем
«посочувствуют».
        Самые сообразительные уже понимали, что пора спрятаться или хотя бы вернуться в бараки, накрыться подушками и матрасами - так хоть есть шанс, что спецназ, который обязательно войдет в зону, не отобьет ливер. Бить, конечно, будут и потом, но уже не так, все-таки злость сорвут на первых. Тут главное - не стать этими первыми.
        Смотрящий зоны вор по кличке Фонтан и его окружение - «ближние», спровоцировавшие бунт, подались в стоящий на территории колонии храм Святого великомученика Георгия Победоносца. Они лучше всех знали, где надо прятаться от спецназовцев. Даже у этих церберов есть уважение перед храмом.
        Фонтану бунт нужен был, в первую очередь, для того, чтобы окончательно не потерять лицо, потому как за утрату общака на сходке могут «дать по ушам» [«Дать по ушам» - в воровской среде обозначает потерю статуса вора в законе.] .
        Смотрящим ему в любом случае уже не быть, но при этапировании в другую зону его авторитет останется на подобающем уровне. Поэтому бузу Фонтан рассматривал как личную страховку. И все же он понимал, что на сходке люди могут повернуть дело так, что бунт будет дополнительным обвинением против него. Дескать, из-за бузы много братьев-сидельцев пострадало. Мало того, что общак потерял, еще и пацанов под пресс сунул!
        Все это вор понимал, но вынужденно согласился с мнением остальных авторитетных сидельцев, что ходили у него в «ближних». Они высказались за бунт.
        Циркач хоть и входил в касту блатных, но к ближнему кругу Фонтана отношения не имел. И, тем не менее, все же увязался за ними. Мешать ему не стали: каждый имеет право защищаться, как может.
        Спецназ вошел в зону через шлюз, то есть с комфортом. При поддержке БТР-80 бойцы ворвались в зону.

«Бэтээр» сразу открыл огонь на поражение. Пули сбивали зеков с ног, пробивая тела насквозь, вырывая из черных бушлатов окровавленные куски ваты.
        Когда уголовники увидели, что спецназовцы без щитов и дубинок, то сразу поняли: теперь отбитые почки за счастье покажутся - будут валить. Так и случилось. Рявкнул пулемет, к нему присоединились автоматные очереди.
        Живущих на свободе никто не жалел. Кто ж станет жалеть каких-то заключенных?
        А они в панике разбегались кто куда, да только спасения нигде не было. Одиннадцатый отряд положили полностью. Всех до единого. Видимо, их сплоченности и прошлых «заслуг» в бандформированиях опасались больше всего.
        Когда спецназовцы сунулись в храм, навстречу им вышел батюшка - отец Юрий, как раз приехавший в зону перед самым бунтом. Священник был в полном церковном облачении и держал перед собой крест.
        -Остановитесь! - произнес он громко.
        Это подействовало на разгоряченных усмирителей бузы.
        Отец Юрий продолжал:
        -Люди, находящиеся в храме, под защитой Бога.
        -Послушайте, как вас… - заговорил командир спецназовцев, - мы знаем, что в храме находится вся верхушка зачинщиков, это они виновны в бунте.
        -В храме находятся кающиеся грешники. Если они и виновны в чем-то, то не вам их судить. Такое право есть только у Господа нашего. Или мало вам крови сегодня?
        -Мы не уйдем, батюшка, - командир наконец-то нашел подходящее обращение, - не уйдем, пока не локализуем зачинщиков. Даю вам слово, что мы их не тронем.
        После некоторого раздумья отец Юрий согласился.
        Из храма приказали выходить по одному.
        Как только кто-то появлялся, спецназовцы тут же заламывали ему руки, сгибая в три погибели лицом к самому потемневшему утоптанному снегу, и уводили в таком положении, заставляя двигаться почти бегом.
        Их всех, и тех, кому посчастливилось уцелеть, закрыли в ШИЗО - штрафной изолятор, что-то вроде небольшой тюрьмы на территории самой зоны, предназначенный для наказания провинившихся заключенных. Зеки по старинке называли его БУР - барак усиленного режима.
        Поскольку уцелевших оказалось не так много, то их раскидали по камерам, где отбывали наказание ранее помещенные туда. А ближе к ночи начали выдергивать по одному и жестоко избивать. Занимались этим зоновские опера из оперчасти, руководимой «кумом» - подполковником Степанцовым. Особо отличился капитан Петров, накрывший общак. Его сильные руки с рыжим волосяным покровом, с закатанными рукавами форменной рубашки, были по локоть измазаны кровью. Да и сама рубашка, пропотевшая на широкой с внушительной жировой прокладкой спине и подмышками, была в красных расплывшихся пятнах. Отчего опер, и без того отличавшийся склонностью к садизму, выглядел и вовсе устрашающе.
        Когда Циркача с заломленными руками, согнувшегося почти до пола, привели в комнатку без окон и подвесили на дыбу, он понял, это конец. Стало по-настоящему страшно. Его много раз били, ливер весь сгнил от этого и болел постоянно, но на дыбу никогда не поднимали. Все-таки какую-то видимость законности до этого пытались если не соблюдать, то хотя бы изображать.
        Циркач отключился после нескольких ударов резиновой дубинкой по почкам. Уже от первого удара тело пронзила такая боль, что жулик даже закричать не смог, он просто замычал, захлебнувшись этой болью, и обмочился. Впрочем, не он единственный: вместе с щедрыми брызгами крови на полу давно разлилась остро пахнущая мочой лужа, а маленькое помещение распирали не только запах пота и злости, но и явственно заполняли миазмы кала.
        Очнулся Циркач уже в камере от той же боли. Кроме нее, не было ничего. Он громко стонал, не в силах пошевелиться, и время от времени мочился под себя кровью.
        Медленно тянулись сутки за сутками. Сидельцы из тех, кого не тронули, потому что они попали в изолятор до бунта, по мере сил и возможностей помогали Циркачу выжить. Камеру сковал холод. С одной стороны, это частично снимало боль, с другой
        - забирало жалкие остатки здоровья.
        Когда Циркач уже мог осмысленно смотреть на полутемную камеру с небольшим окошечком, закрытым «намордником», из-за чего дневной свет в помещение практически не попадал, когда начал узнавать сокамерников и самостоятельно передвигаться к параше, за ним пришли.
        Впрочем, пришли за всеми. Их вывели в коридор, поставили нараскоряку лицом к стене, заставили упереться тыльной стороной ладоней в шершавую холодную стену так, чтобы ладони «смотрели» на конвойных. Затем тщательно обшмонали и повели во внутренний дворик ШИЗО, сопровождая грубыми окриками и болезненными пинками.
        Календарную весну еще никто не ощущал, все по-прежнему сковывал мороз и покрывал снег.
        Занималось раннее морозное утро.
        От холодного свежего воздуха у Циркача закружилась голова. Он почти два месяца не выходил на улицу. Но никакой радости от перемены обстановки вор не испытывал: ужасно болели внутренности, хотелось только одного: чтобы муки, наконец, прекратились.
        Во дворике стояло отделение автоматчиков под командой незнакомого офицера. Откуда-то из темноты возник «кум» - подполковник Степанцов. И тут же вспыхнул прожектор, осветив дальнюю стену.
        Зеки увидели, что у нее вповалку лежат тела. Циркач опознал нескольких воров -
«ближних» Фонтана. Самого смотрящего увидеть не удалось. То ли не было его, то ли погребло под телами.
        Среди уголовников пронесся вздох испуга.

«Кум» встал перед неровным строем понурых зеков.
        -Граждане осужденные, - заговорил он по-простому, без обычного надрыва, - вы все знаете, что в стране идет гражданская война. Вам предоставляется шанс искупить свою вину кровью. Тем, кто согласится на отправку в штрафные роты, срок скостят до шести месяцев. Это максимальный срок нахождения в штрафниках. Затем с осужденного снимаются все судимости, и он направляется в действующую войсковую часть для прохождения дальнейшей службы. Отказавшиеся будут расстреляны немедленно. На размышление - минута.
        Степанцов демонстративно посмотрел на наручные часы.
        Кто-то из уголовников выкрикнул:
        -Беспредел, начальник!
        При других обстоятельствах подполковник обязательно добавил бы наглецу срок нахождения в изоляторе, но сейчас он промолчал, не считая нужным объяснять, что скоро здесь начнутся бои. Этапировать заключенных некуда, да и некому. Потому, с одобрения «свыше», проблему решили снять кардинальным образом.
        Один из жуликов спросил:
        -Гражданин начальник, а сколько в действующей части служить, а?
        -Пока не наведут конституционный порядок.
        -А потом опять на шконку загоните?
        -Я же сказал - со всех согласившихся прежние судимости снимаются. Можете идти на все четыре стороны. Итак, минута прошла.
        Подполковник оглядел угрюмо молчащих уголовников.
        Вдруг раздался голос:
        -Я согласен, начальник.
        За ним последовали еще несколько:
        -И я согласен.
        -Я тоже.
        -Согласен.
        -Всем согласившимся выйти из строя, - приказал «кум».
        Строй распался: больше половины зеков вышли.
        Кто-то вслед им сказал:
        -Будьте вы прокляты, суки. Из гроба достану.
        -Молчать! - прикрикнул подполковник и обратился к командиру автоматчиков: - Лейтенант, командуйте.
        -К стене их, - приказал офицер.
        Солдаты прикладами и пинками согнали отказников к стене. Некоторым пришлось второпях наступать на еще мягкие тела расстрелянных.
        -Заряжай! - приказал лейтенант.
        Вразнобой лязгнули затворы автоматов.
        У Циркача назойливо вертелся вопрос: зачем перезаряжают? Ведь стреляли уже, значит, затвор автоматически должен быть на взводе. Ответ напрашивался сам собой: для дополнительного устрашения.
        И, действительно, молодой офицер медлил.
        Циркача прорвало.
        -Начальник, я согласен! - крикнул он.
        -Цельсь!
        -Ну, начальник!!! - почти слезно крикнул вор.
        Пауза затягивалась, и Циркач, отчаянно волнуясь, качался, словно пьяный, чувствуя, как разболелись внутренности - еще чуть-чуть, и упадет без сознания.
        -Начальник… - попросил он, уже ни на что не рассчитывая.
        Силы оставили жулика, он упал на колени.
        -Сука, - зло выдохнул кто-то из отказников, расценив это падение по-своему.

«Кум» повел левым указательным пальцем в сторону упавшего на колени уголовника.
        Двое конвойных схватили Циркача под руки и, подняв, прислонили к стене.
        Он застонал от боли. Желание жить вдруг сделалось настолько сильным, что он даже сквозь замутненное сознание выдавил:
        -Начальник…
        Презрительно сморщившись, подполковник шевельнул пальцами левой руки, приказывая оттащить уголовника в сторону.
        Теряя сознание, Циркач успел услышать:
        -Пли!!!
        Грохнул залп, отбросив тела на стену.
        В утреннее небо с корявых веток тополей, растущих за зоной, взлетела стая потревоженного воронья. Беспрерывно каркая, они закружили в пасмурном небе.
        Это небо для «раскаявшихся» было таким желанным, таким необходимым…
        Их всех загнали в другую уже камеру. Циркача под руки тащили двое уголовников. Никто из уцелевших не слышал, как лейтенант из своего пистолета стрелял в голову каждому из этой партии расстрелянных.
        Потом до Циркача и остальных донеслись команды и ругань конвойных, выводящих во дворик следующую камеру. Вразнобой торопливо топали зеки, еще не зная, что их ждет, что не все вернутся назад…
        Так Валерий Тимофеевич Селиверстов - Циркач, тридцатипятилетний жулик из касты блатных, скостил себе пятую ходку за кражу. За нее он получил шесть лет строгого режима, из которых успел отбыть два года восемь месяцев и четыре дня. К этому моменту он имел семнадцать лет стажа в отсидках на разных режимах - от общего до особого. На воле он практически не был с шестнадцати лет, когда впервые угодил на
«малолетку» за кражу золотой цепочки у училки, работавшей в их детдоме. Заметил, как та положила цепочку в свою сумочку и ушла на перемену, оставив сумочку в классе.
        Селиверстова сдал кто-то из своих. Он так и не узнал, кто.
        Так и пошло-поехало: выйдет, месяц-другой покантуется на воле, сядет на несколько лет. Выйдет, где-нибудь на «малине» гульнет, «на дело» сходит. Хорошо, если удачно, все прогуляет, и опять «на дело». Ну а нет - сядет. Срок отмотает, выйдет, вдохнет вольного воздуху, на хате у «марухи» [Маруха - молодая любовница из преступной среды (воровской жаргон).] покайфует, опять «на дело». И таким макаром до следующей отсидки.
        В зону он «заезжал» спокойно, без тех треволнений, что бывают у «первоходок», если только зона не «красная» была. На «красных» зонах сучий «актив» при полной поддержке администрации беспредельничал. Там сиделось тяжело.
        Ну, а если зона правильная, или как еще говорят - «черная», то туда Циркач
«заезжал», как домой, потому что на воле своего дома у него никогда не было. Детдом не в счет.
        Судьбинушка выкинула очередное коленце, и Селиверстов среди других «раскаявшихся» оказался в штрафниках. Судьба, так жестоко обошедшаяся с ним при подавлении бунта, теперь хранила его. Этому он сам способствовал изо всех сил: не лез на рожон и ждал момента, чтобы «подорвать» на волю. В гробу он видел эту войну, которая сама может загнать его в гроб в любую минуту.
        Верного шанса уйти пока не представилось. Слишком уж бдительными оказались заградотрядовцы. Он уже четвертый месяц «мотал срок» и даже подумывал о том, что, возможно, удастся уцелеть. Тогда выйдет чистеньким. А если опять «сгорит» на каком-нибудь деле, то много не должны дать, ведь прежние судимости учитываться уже не будут.
        Конечно, если опять «заедет» на зону, то придется записаться в «актив». По воровскому закону он стал сукой, воры этого не простят, спасение будет только среди «козлов». Что ж, встанет на «путь исправления». Мало их таких, что ли? Сидят по четвертой, по пятой ходке, по десять, пятнадцать, а то и двадцать лет зоны за спиной, и каждый раз считаются вставшими на путь исправления. Театр абсурда, да и только.
        Глава X
        Проверка боем
        Гусев не был домашним мальчиком. Еще в училище понимал, что ему предстоит командовать разными людьми: порой озлобленными, демонстративно забивающими на приказы, знающими, что власть офицера не беспредельна и что весьма трудно найти на бойца управу.
        А тут… с ходу принять целый взвод штрафников, в котором костяк составляют матерые урки, а не свой брат, пусть и бывший, но офицер. К тому же воюют эти штрафники, в отличие от него, не без году неделя, а уже несколько месяцев. Значит, куда опытнее, потому команды его будут оценивать через призму в лучшем случае снисходительности. Дескать, пороху не нюхал - какой уж тут авторитет!
        И все равно, он сам выбрал профессию офицера. А раз выбрал - изволь соответствовать.
        Первый взвод расположился в соседнем здании, на первом этаже. Раньше здесь находились офисы всевозможных мелких частных контор, в коридорах и приспособленных под солдатские нужды кабинетах валялись, будто картинки из другой жизни, цветные проспекты туристических фирм, страховиков, продавцов недвижимости, рекламных агентств. Не верилось, что совсем недавно люди покупали путевки и летали осматривать египетские пирамиды, грелись на пляже под солнышком, купались, загорали, страховали движимость и недвижимость, приобретали или разменивали квартиры. Боже, как далеко остался тот мир и как его не хватает!
        В занятое взводом здание они вместе с ротным прибежали, воспользовались кратким перерывом в минометном обстреле. Прицельная автоматная очередь все же выбила бетонную крошку у самого дверного проема и зацепила последнего штрафника. Тот замертво упал, неловко подвернув под себя руки. Остальные успели.
        Их встретили почти двадцать пар глаз - разных, но с одним выражением - оценивающим.
        Ротный не стал никого строить, а присел на корточки, поставил перед собой автомат и призывно махнул.
        Штрафники собрались в тесный кружок у одной из стен так, чтобы с соседних зданий в оконные проемы их не было видно.
        -Это ваш новый взводный, мужики, - по-простому сказал бывший капитан. - С этой минуты все его приказы и распоряжения имеют силу и обязательны к безоговорочному исполнению. Вопросы?
        -Когда в атаку пойдем, начальник? - развязным тоном спросил один.
        -Ты, Селиверстов, никак хочешь орден себе выхлопотать? - усмехнулся Никулишин.
        -Не, начальник. В атаку меня Родина-мать зовет, - ответил тот, нагло усмехнувшись. - А ордена у меня свои есть - на груди и на спине, а на плечах погоны наколоты, не чета твоим бывшим. Хочешь глянуть?
        -Видал уже. Синий весь, живого места нет. Куда мне до тебя и погон твоих.
        -Там вся моя биография, начальник, - хохотнул Циркач, блеснув фиксами, тут же спрятавшимися за бледными тонкими губами.
        Еще несколько человек загыкали одобрительно, изобразив небольшое веселье.

«Ну, вот они, все, - подумал Павел, вычислив зэков. - Ничего, разберемся».
        -Будет тебе атака, Селиверстов, не переживай, - ответил ротный.
        -Ай, уважил, генацвале!
        -Все, отставить балаган, - посуровел Никулишин. - Ладно, старлей. Командуй. С командирами отделений познакомишься сам. Радиста всегда при себе держи: связь нужна постоянно. Сейчас наша задача - выбить опозеров из той высотки. Они оттуда контролируют все прилегающие улицы и простреливают их, как в тире. Третьи сутки обрабатываем сволочей, а они - нас. У них огневая поддержка хорошая, понимают, что позиция выгодная. И нам она нужна позарез. Так что тут не поймешь, чьи минометы херачат.
        -Да наши это! - загалдели наперебой штрафники. - Долбят и долбят, козлы!
        Павел понял, что тема наболевшая.
        -Отставить разговоры! - повысил голос ротный. - Наши не наши, кто сейчас разберет? У нас приказ - выбить опозеров, занять высотку. За нами подтянутся основные подразделения. Роту пополнили свежими силами, так что ждите команду к атаке.
        Никулишин ушел.
        -Банкуй, начальник, - блеснул фиксами Циркач и оценивающе посмотрел на Павла.
        -По местам, - сухо приказал Гусев. - Командиры отделений - ко мне!
        Бойцы разошлись, три штрафника остались возле Павла.
        Они устроились у высокого окна.
        -Старлей, ты того… в окошко сильно не отсвечивай, - попросил один из комодов
[Командир отделения.] . - Снайперы пошаливают.
        -Постараюсь, - буркнул Гусев.
        Рядом присел радист с каким-то отсутствующим выражением лица.
        Павел быстро познакомился с командирами отделений и, выслушав доклад о диспозиции, начал аккуратно осматривать подходы к высотке, до которой не меньше ста метров почти открытого пространства, если не считать нескольких сгоревших легковушек да исковерканного, вздыбленного взрывами асфальта. Но толку от этих воронок мало, потому как с верхних этажей укрывшегося в такой ямке видно как на ладони.

«Вот влип, твою мать! - мысленно выругался Гусев, вспоминая слова ротного и разглядывая валяющиеся повсюду тела убитых. - Ну и как проскочить это открытое пространство? Тут же, в натуре, как в тире…»
        Настроение у Павла испортилось окончательно.
        Радист протянул гарнитуру:
        -Ротный.
        -На связи, - отозвался Павел.
        -Гусев, готовься, - приказал Никулишин. - Комбата только что вздрючили в штабе. Он озверел просто. Как только отдадут команду к атаке, ваши позиции займут заградотрядовцы. Предупреди своих.
        -Спасибо, капитан.
        -Не за что. Хочешь не хочешь, а высотку придется брать с этой атаки. Кто рванет назад - попадет под заградительный огонь. Жди сигнала красной ракеты - и сразу вперед! Приказ понял?
        -Так точно, понял.
        -Удачи тебе! Конец связи.
        -Конец связи, - отозвался Гусев, отнимая гарнитуру от уха. - Слушай приказ ротного! - обратился он к командирам отделений. - По сигналу красной ракеты рвем вперед и надеемся на удачу. Нашу позицию займут заградотрядовцы, так что назад нельзя. Всем ясно?
        -Да уж куда яснее, командир? - отозвался один невесело. - Не первый день замужем. Понимаем, что к чему.
        -Тогда - по местам!
        И почти сразу откуда-то справа взмыла красная ракета.

«Уже?!» - мелькнуло паническое, а тело, будто само по себе, отдельно от испуганного разума, одним махом преодолело невысокий подоконник - и Павел осознал себя бегущим навстречу высотке с расцветшими в ее оконных проемах смертельными огоньками…
        Пули смачно щелкали об асфальт, разбивая его в прах, взметая высокие фонтанчики пыли.
        Гусев отчаянно петлял, перепрыгивая воронки и многочисленные трупы, успевая вертеть головой, проверяя, есть ли кто рядом из своих.

«Ы!!!» «Ы!!!» «Ы!!!» - вырывалось вместе с прерывистым дыханием, когда приходилось суматошно метаться, уклоняясь от фонтанчиков пыли, взметающихся у самых ног.
        Разрывы мин бухали совсем рядом, а другие уже вынимали душу своим воем, и казалось, что они летят прямо в него.
        Откуда появились сразу три танка, Павел так и не понял. Никто не говорил, что они у врага есть, что опозеры бросят их в бой за улицы города.
        Спасло штрафников лишь одно - самоуверенные танкисты чересчур оторвались от прикрывавшей пехоты. А может, сами бойцы-опозеры не пожелали идти в бой. Трусов и на той стороне хватало. Как бы то ни было - танки остались без поддержки.
        Они не палили из пушек и не стреляли из пулеметов, а с ходу врезались в бегущих врассыпную штрафников и принялись давить еще живых и уже мертвых. Эти махины оказались подвижными, быстрыми и выглядели разумными монстрами, убежать от которых невозможно.
        Гусев непостижимым чудом выскочил из-под самых гусениц, лязгающая махина пронеслась в каком-то метре, обдала гарью сгоревшего топлива, зацепила и размолола штрафника в лакированных туфлях.
        Павел только и успел услышать нечеловечески дикий вопль и увидеть страшно дергающиеся ноги. С одной ноги штиблет свалился, стал виден дырявый на пятке синий носок.
        Гусев запрыгнул в воронку и увидел на дне распростертое ничком тело солдата, возле которого лежал РПГ-7В. Павлу повезло вдвойне - гранатомет оказался заряжен. Неподалеку валялись еще заряды.

«Ну, щас я вам устрою Сталинград», - зло подумал Павел.
        Он положил трубу на правое плечо, снял гранатомет с предохранителя, взвел и выглянул из воронки. Неподалеку натужно ревел двигателем танк.
        -Держи гостинец, гад!
        Павел проследил взглядом полет снаряда. С такого расстояния промахнуться сложно. Машина «клюнула», замерла, задымилась. Показались скрюченные фигурки спасающихся танкистов, сразу попавших под автоматный огонь штрафников. Они замертво попадали возле машины, а один убитый танкист так и остался лежать на броне.
        Второй выстрел гранатомета угодил в другой танк. От попадания сдетонировал боекомплект старенького «Т-72», и машину почти разнесло на куски. Осколками и взрывной волной зацепило нескольких своих. Похоже, серьезно.
        Третий танк, не желая больше испытывать судьбу, на большой скорости рванул прочь. С траков отлетали куски перемолотых тел, следом тащились пыльные разорванные кишки.
        -Повезло тебе, сука! - Павел встал и, пошатываясь, побрел.
        Рядом прочертила след автоматная очередь, но он шагал не спеша. Будто знал, что сегодня смерть ему не грозит.
        Повсюду расплескались страшные кровавые кляксы и размолотые останки, перекрученные с окровавленной одеждой до неузнаваемости.
        -Взводный, твою мать, ты че?! - заорал кто-то, и Гусев, очнувшись, побежал.
        До высотки из всей роты добрались человек двенадцать.
        Они дышали, как загнанные лошади, в глазах плескался страх, а зрачки настолько расширились, что радужной оболочки не видно вовсе.
        Остаток дня прошел в боях за каждый этаж. В зачистке участвовали и заградотрядовцы наравне со штрафниками. Сюда же подтянулись взявшиеся неведомо откуда морские пехотинцы. Хорошо экипированные, все в брониках и касках, они лихим наскоком отбили несколько этажей.
        Затем как-то неожиданно наступила ночь. Все устали так, что лишнее движение отзывалось болью во всем теле. Из всех желаний существовало только одно - пить!
        Воду доставили только к утру. Слава богу, много. Несколько десятков термосов стояли вплотную. Хватило всем.
        Павел пил жадно, словно боялся, что воду у него отберут. Даже утолив жажду, все равно пил, как ему казалось, впрок, хотя прекрасно понимал глупость своего поступка.
        Прибежал комбат - едва ли не единственный из кадровых офицеров в батальоне. На остальных командирских должностях уже несколько месяцев были штрафники.
        -Кто подбил танки? - с места в карьер взял он.
        Кто-то из бойцов указал на Гусева.
        -Молодец, взводный, - похвалил комбат. - Буду на тебя представление писать. Глядишь, и скостят срок. Тебе сколько дали?
        -Шесть месяцев, гражданин майор.
        -Считай, пару месяцев ты себе скинул. По одному за танк. Еще четыре штуки, и можешь переводиться в обычную часть.
        Павел усмехнулся.
        -Только я такими, как ты, не разбрасываюсь. Так что будем служить вместе, до победы. Мне стоящие офицеры позарез нужны. - Комбат красноречивым жестом провел ребром ладони себе по горлу.
        Глава XI
        Самосуд
        Остатки роты отвели на пополнение. Наступил короткий передых, во время которого Гусев размышлял над словами комбата. Тот словно оборвал тонкую пуповину, связывавшую Павла с надеждами на нормальную службу, жизнь.
        Стоило ли геройствовать, проливать кровь, выслуживать прощение? Стоил ли тот Оксанкин ухажер того, что вдруг свалилось на Гусева?
        Он смотрел на оставшихся штрафников - грязных, измученных, угрюмых, и с тоской думал, что если даже назначенные судом полгода скостят, вряд ли ему удастся отбыть этот срок… В нынешней мясорубке даже раненых нет - просто не доживали: подбирать некому. Их перемололи танки, раскидали взрывы минометных обстрелов, они истекли кровью, умерли от болевого шока.
        Вот и в его взводе ни одного раненого, лишь пустяковые царапины. Целехонькие все, изнуренные только до предела.
        Павел обратил внимание, что его уголовники не выглядели такими измученными, как другие штрафники, хотя назвать блатных чистюлями язык не поворачивался - и им перепало на орехи, но все же подозрение завладело Гусевым прочно, точило душу вполне логичным объяснением: отсиделись, гады.
        На пополнении пробыли шесть дней. За это время ничего нового на передовой не произошло: бои, потери, дезертиры, мародеры, самострельщики…
        Их всех фильтровали заградительные отряды и особые отделы. Ни с кем не церемонились: показательные расстрелы стали воспитательной нормой. Трусам наглядно демонстрировали - воюй или окажешься на их месте.
        Павел принимал пополнение и знакомился с новичками. Личных дел особисты ему не показывали - для них он оставался штрафником, и точка. А что доверили взвод - так на войне всякое происходит, только доверие нужно еще оправдать.
        Крохами информации делился ротный: этот самострельщик, только что из госпиталя; этот дезертировал, поймали, расстрел сменили на штрафбат: повезло сучонку; этот умный чересчур, выступал перед командиром постоянно, вот и довыступался; этот еще хуже - стрелял в своего взводного, тяжело ранил. Так что будь начеку: если что - вали его первым, без разговоров.
        Потом Гусев знакомился с каждым по отдельности. Большинство считали, что они без вины виноватые: начальство отыгралось или масть так легла. Каждый находил сколь угодно оправдывающих причин. И лишь один - тот, что стрелял в командира, дерзко признал свою вину.
        Чечелев Алексей Владимирович, молодой парень, бывший студент, учился на юриста, отчислен за неуспеваемость. Местный, родом отсюда. Получается - земляк.
        -За что в командира стрелял? - поинтересовался у него Гусев.
        Разговор происходил один на один, иначе люди замыкались, не позволяя лезть себе в душу.
        -Дурак потому что, - спокойно ответил бывший студент.
        -Кто? - в тон ему спросил Павел.
        -Ну не я же.
        -А ты, значит, умный?
        -А че, не похоже? - с вызовом спросил парень.
        -Поглядим, - парировал Гусев. - Хотя бы раз выступишь - грохну без разговоров.
        -Ты сказал, я услышал, - с подтекстом ответил Чечелев.
        Дескать, спасибо, что предупредил, если что - не успеешь, я выстрелю первым.
        Гусев понял его отлично и все же сохранял видимое равнодушие.
        -Свободен. Позови следующего, - приказал он.
        Когда Чечелев вышел, Павел услыхал через неплотно прикрытую дверь:
        -Слышь, студент, ты не ерепенься. Взводный наш мужик лютый. Мы видели, что он творил, пока нас не отвели на пополнение, знаем, на что способен. Так и зовем его с тех пор между собой - Лютый.
        Гусев мысленно усмехнулся. Да уж, прилепилась к нему эта кличка, пришла вместе с ним из госпиталя. И не то, чтобы она ему не нравилась, но знать, что тебя считают чуть ли не психом… Эх, слышала бы эти слова мама. Как она там сейчас? Что там происходит? Наверняка тоже не сахар, ведь по всей стране полыхнуло.
        Разговор за дверями продолжился.
        -А че мне ерепениться, - с вызовом отвечал бывший студент. - Я - как все. Мне подчиняться не трудно, главное - чтоб не дурак был ваш Лютый, чтоб не гнал людей под пули без толку.
        Через пару дней роту отправили на передовую. И там, вопреки всем ожиданиям, случилось короткое затишье - как перед бурей.
        Обе стороны, измотанные боями, приводили части в порядок, накапливали силы.
        Штрафники из его взвода устроили себе развлечение. Им удалось пленить опозера. Тот в суматохе боя укрывался в какой-то щели и не сумел вовремя отойти со своими. Надеялся отсидеться, но не получилось - нашли.
        Беднягу здорово избили и приволокли к стоящему неподалеку танку, приданному в подкрепление. Раздобыли кусок веревки, самый шустрый залез на ствол и привязал к нему веревку.
        На возмущение танкистов внимания не обращали: штрафники находились в состоянии странного психоза и хотели зрелищ.
        Пойманный, со связанными за спиной руками, лежал на земле. Его приподняли, поставили на офисный стул - грязный, с порванным сиденьем, надели несчастному петлю на шею, отошли на несколько шагов и замерли в предвкушении.
        Штрафник, добровольно взявший на себя роль палача, играя на публику, картинно произнес:
        -Эх, судьба-судьбинушка! Знать, доля твоя такая солдатская - помирать! Толкнешь речь напоследок?
        -Да пошли вы на хер, пидоры, - прошепелявил разбитыми в лепешку губами пленник.
        -Еще пожелания будут? - услужливо ерничал штрафник.
        Пойманный попытался сплюнуть, но из-за разбитых губ не получилось, кровавая пена осталась на подбородке.
        -Вот и ладненько, - покладисто согласился штрафник и обратился к своим: - Ну, че?
        Из толпы крикнули:
        -Да давай уже! Хули на него любоваться!
        -И-эх! - Добровольный палач выбил ногой стул из-под приговоренного.
        Повешенный захрипел и задергал ногами.
        Кто-то из штрафников гнусавенько затянул:
        -Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода калинка, малинка моя!
        Вокруг довольно посмеивались.
        Гусев со своим заместителем и с командирами отделений возвращался от ротного. Навстречу им попался Митяй - блатной, корешок Циркача.
        Он развязно обратился к Гусеву:
        -Слышь, начальник, там твои воины-освободители опозера повесили.
        Гусев, мысленно занятый нарезанными ротным задачами, понял не сразу.
        -Как повесили? - спросил он.
        Митяй, явно изображая киношного фрица, произнес на ломаном русском:
        -Зо голюва.
        Павел досадливо чертыхнулся:
        -Где он?
        -Где «мазута» своих дур попрятала, - ответил блатной и пошел к остальным уголовникам.
        Те пристроились за столом на тесной, усыпанной мусором и покрытой пылью кухоньке. Там они резались в карты, демонстративно не обращая внимания на творившееся вокруг. Играть урки могли до бесконечности. Вторым развлечением было пыхание анашой - где они ее добывали, для Павла оставалось сущей загадкой.
        Пока что он их не трогал - блатные хоть и держались в тесном мирке, никого туда не допуская, но на приказы открыто не забивали. Заслуга в этом, скорее, принадлежала ротному: Никулишин умел держать самых строптивых в узде.
        Гусев и его заместители направились к танкистам.
        В тесном дворике, окруженном со всех сторон полуразрушенными от обстрелов панельными пятиэтажками, укрылись два «Т-80».
        На стволе одного висел приговоренный.
        Вокруг никого.
        Подойдя ближе, они увидели вытаращенные и уже остекленевшие глаза несчастного, вывалившийся язык, упавшую на правое плечо голову, веревочную петлю, затянутую на тонкой шее, залитые мочой штаны. Такое с повешенными случается почти всегда - мочевой пузырь расслабляется… Ну, да мертвые сраму не имут.
        Гусев зло постучал прикладом по броне.
        Никто не ответил, зато из подъезда пятиэтажки на шум вышел танкист.
        -Че за херня?! - раздраженно спросил Павел. - Как допустил?!
        -Я пытался, да кто б меня послушал! - спокойно отозвался танкист. - Эти архаровцы могли и меня за компанию подвесить. Только мне не этого опозера жалко, а танк - вот учудили твои мудаки, а! Нашли, бля, виселицу.
        -Снимай, - хмуро бросил Гусев.
        -Хрена лысого! Твои повесили, пусть они и снимают, - парировал танкист и развернулся.
        -Подсадите, мужики, - обратился Павел к своим и раздраженно глянул в спину уходящему.
        Его подхватили, приподняли. Гусев перерезал веревку.
        Труп стукнулся головой о бетонную плиту, давным-давно брошенную строителями, почти вросшую в землю. Глухой звук неприятно резанул по нервам.
        -Ну и что теперь делать? - спросил Гусев. - Расстрелять зачинщиков? Ведь они, козлы, самосуд устроили.
        -Погодь, командир, не пори горячку, - посоветовал один из комодов. - Но на будущее орлов наших стоит предупредить: еще раз - и к стенке.
        -В особый отдел надо докладывать, - вздохнул Павел. - Вони будет…
        -Доложить нужно, - согласились с ним. - Хотя особист один хрен уже все знает.
        -То-то и оно. Натворили делов… млин!
        На общем построении Гусев предупредил: виновных в самосуде будет передавать в особый отдел. Пусть там решают.
        -А еще лучше, - сказал он, - сам грохну, без суда и следствия. Мы хоть и штрафники, но не беспредельщики. Сорвался в бою - так и быть, понять можно, но после - не вздумай! Здесь не махновщина, не грабь-армия.
        Штрафники - небритые, грязные и расхристанные, изобразившие подобие строя, слушали его с отсутствующим видом.
        И Павел понимал их натянутое молчание. Ходящих по узкому лезвию между жизнью и смертью уже ничем не проймешь. Не боятся они, и плевать им на все.
        Более того, сам вдруг ощутил неискренность своих слов, когда вспомнил расстрелянных пленных у блокпоста. Война, подлюка, и не такое с людьми делает.
        -Разойдись, - скомандовал Гусев.
        Когда бойцы расходились по сторонам, случайно приметил подозрительно распухшие губы у Чечелева.
        Того уже успели во взводе окрестить Студентом.
        -Что с лицом? - спросил Павел, прекрасно понимая: боец огреб от кого-то, и наверняка за вздорный характер.
        -Упал, - хмуро ответил Чечелев.
        -И долго падал? - насмешливо уточнил Гусев.
        -Минут пять.
        -Пять минут - немного. Будешь жить.
        Лишь вечером Гусев выяснил посредством слухов и разговоров, что огреб Студент в ссоре с Боксером - еще одним штрафником, скорым на расправу. Результатом их размолвки стала потеря Чечелевым двух верхних и трех нижних зубов.
        Теперь, зная Студента, приходилось опасаться еще и за жизнь Боксера.

«Впрочем, что за нее опасаться? - устало думал Павел, оставшийся один и решивший прикорнуть, пока есть возможность. - Рано или поздно каждый получит свою плюху от этой войны».
        Гусев в этом ни капли не сомневался.
        Глава XII
        Студент
        Леха Чечелев оканчивал четвертый курс юридического факультета Сибирского федерального университета. Учился так себе - с троек на редкие четверки, лекции прогуливал, сессии сдавал не с первого раза и со страшным скрипом. Знаний, правда, в голове не прибавлялось.
        Спроси Леху, каким чудом его занесло на юрфак, он и сам бы не смог объяснить толком. Ему персонально юриспруденция никаким боком не вертелась. Предки настояли. Мол, иди, будешь всегда с куском хлеба. А случись что - нам поможешь или другим работягам.
        Ну он и пошел. На платное отделение. Кто бы его на бюджетное взял, троечника? Родители-то от сохи, что называется. Никакого блата.
        Благо отец бульдозеристом на северных вахтах хорошо зарабатывал: и на оплату универа хватало, и на жизнь семье из трех человек оставалось.
        Мать, как и батяня, тоже выше ПТУ не прыгнула. Почти сразу после окончания
«фазанки» [«Фазанка» - (с ударением на второй слог) производно-шутливое от ФЗУ - школа фабрично-заводского ученичества. Школы ФЗУ были основным типом советской профессионально-технической школы в 1920-40гг. В 1959-63гг. преобразованы в профессионально-технические училища (ПТУ) с различными сроками обучения.] познакомилась с будущим отцом Леши. Тот только-только из армии пришел.
        Дальше все как обычно: шуры-муры, беременность, быстрая свадьба по этой причине, а потом - рождение Лешеньки, быт семейной жизни, работа поваром в ресторане средней руки… Какое там дальнейшее образование! Да, в общем-то, и особого стремления к этому никогда не возникало.
        А вот Лешку решили выучить, в люди вывести.
        Эх! Если бы они знали, что их сыну, будущему юристу Алексею Владимировичу Чечелеву, плевать на этот диплом с высокой колокольни. Не хочет он быть юристом. И вообще, наивные малообразованные предки почему-то уверены, что ему предстоит защищать интересы работяг. Ага! Как же! Интересы работодателя ему защищать придется. Он деньги платит, он и музыку заказывает.
        Кстати, работу юристом еще найти надо. Нынче правоведов расплодилось, что блох на барбоске. Даже если и устроишься, какая зарплата у неопытного выпускника? Смех один. Папаня на своем бульдозере в разы больше получает, чего говорить о состоятельных людях или о чиновниках. Те вовсе деньгу лопатой гребут. С откатов так поднимаются - ни одному олигарху не снилось.
        Можно, конечно, юридическую консультацию свою открыть, да опыта нет, связей наработанных, со знаниями напряг. И потом, где гарантия, что в эту консультацию народ со своими проблемами ломиться станет? Других консультаций и адвокатских контор мало, что ли? Прогоришь в два счета.
        Леху нередко донимали мысли о том, чем же таким заниматься по жизни, чтобы при деньгах всегда быть? А хер его знает! В идеале - ничем, и чтоб лавэ всегда было, по клубам тусоваться, девчонок снимать. Вот это жизнь! Тачка для этого нужна своя, чтобы пацанам на хвост не падать, от них не зависеть. Куда хочу, туда и кручу.
        Батя, жадина, свою машину не дает. На Севере этом дурацком прописался, можно сказать. Дома почти не бывает. Закрыл тачку в гараже. Ключи - и от гаража, и от машины, хрен знает где. Конспиратор хренов!
        Леха все перерыл в квартире, но так и не нашел. Не будешь же дверь в гараж ломать! Это уж в натуре чересчур. Да и чем машину заводить? Замок зажигания тоже ломать? Опять же, документов на машину нет. В общем, отпадал этот вариант полюбасу.
        Где же столько бабла взять, чтобы на все хватало? Вон, деньги как дешевеют! Страна летит все глубже и глубже, лавэ нужно все больше и больше.
        По России уже гуляла вакханалия беспорядков, заставляя тревожно сжиматься душу в ожидании еще больших бед.
        Леха даже ящик смотреть перестал. Так, изредка новости глянет вполглаза, а там одно да потому же! Все выпуски всегда начинались с политического блока, лишний раз давая понять простым гражданам, что со стабильной, прозрачной политикой в стране, с согласием между непримиримыми оппонентами в высших эшелонах власти - дело швах. Без крови, и немалой, уже вряд ли обойдется.
        Нередко по ночам, да и днем тоже, на улицах гремели выстрелы. Невесть откуда бравшееся у граждан неучтенное оружие без дела не лежало. Мать Леху на улицу боялась отпускать.
        А тут еще и слово «дефицит», казалось, давным-давно позабытое, вспомнить пришлось. Китаезы свинью подложили! Чего-то там промеж собой не поделили, и привет - накрылась самая большая в мире фабрика самым большим в мире тазом.
        Городские рынки, дотоле забитые улыбчивыми продавцами из Поднебесной, опустели на раз-два. Уже не слышалось привычное: «Друга! Друга! Подходи! Товар хоросый, бери, писот рублей всего!»
        Продавцы из среднеазиатских и закавказских республик тоже исчезли. Не стало даже их товара - недорогого и плохого качества, как и китайский ширпотреб.
        Свое у нас клепать со временем как-то разучились. Привыкли менять на газ с нефтью, а тут вдруг выяснилось, что меняться-то и не с кем.
        У магазинов чуть ли не с вечера с прицелом на следующий день выстраивались нервные очереди. Граждане избавлялись от стремительно дешевеющей наличности, сметая с прилавков все, что там нет-нет да и появлялось.
        И на фоне всего этого оставалась богатая, крепко стоящая на ногах прослойка общества, что обитала, как правило, в загородных коттеджных поселках, как бы абстрагировавшись от общих проблем, что свалились на долю простых людей.
        У них-то и было бабло, они-то и жировали как ни в чем не бывало, разъезжая на шикарных тачках, веселясь, словно в последний раз, в ресторанах. Леха это знал точно - мать рассказывала.
        А дальше логика двигалась только в одном направлении - их-то и надо потрошить, покуда деньгу не сбросили да из страны не срулили. А что? Вон, по новостям то и дело показывают, как в том или ином городе совершаются налеты на коттеджные поселки. Ни частная охрана, ни полиция не спасают. Да и в Красноярске уже появились такие банды. Земля слухами полнится. Так что пора и самому чего-то урвать, пока есть возможность.
        Вот и решение всех проблем. Заодно и нервишки пощекотать можно. Ведь кайфово же ворваться в такой коттедж и распатронить его к такой-то матери. Конечно, кайфово. Пусть знают буржуины, как на народном горбу разъезжать.
        Их собралась целая толпа - восемнадцать человек. Все студенты из одного универа, только с разных факультетов - знакомые по тусовкам в ночных клубах. Организовать всех сумел Илья Заброднев - пятикурсник с факультета журналистики: здоровый, наглый и уверенный в себе бугай.
        В коттеджный поселок «Удачный» приезжали на маршрутках небольшими группами - по три-четыре человека. Собирались в назначенное время в условленном месте, без проблем миновав посты частной охраны. Непонятно: то ли охранники свои обязанности исполняли для «галочки», то ли не исполняли их вовсе. Что, собственно говоря, только на руку.
        Этот четырехэтажный коттедж выбрали не случайно. Была наводка. Забродневу знакомые журналисты, побывавшие здесь с каким-то редакционным заданием, рассказывали, что это не дом, а полная чаша.
        Говорили они об этом, не держа на сердце черных замыслов, просто делясь впечатлениями, тихо завидуя. А Заброднев мотал на ус.
        Задавая ненавязчивые вопросы, вроде просто так, вскользь, выяснил, что хозяева собак не держат, системы видеонаблюдения нет, что само по себе просто невероятно. Илья даже не поверил, но переспрашивать не рискнул - зачем ему лишние подозрения?
        Сами хозяева на хате появляются только поздним вечером - пропадают на работе. Обслугу Заброднев в расчет не брал: там только бабы да старый, трухлявый, как пень, садовник.
        Кирпичная стена забора высотой в два с лишним метра преградой не стала. Сначала подсаживали друг друга, а потом забравшиеся наверх, распластавшись, подтягивали нижних. Спрыгнув во двор на ноздреватый посеревший снег, опасно устремленные, врассыпную побежали к дому, располагавшемуся метрах в десяти от забора. Прихваченными с собой, спрятанными под верхней одеждой короткими битами разбивали стеклопакеты, запрыгивали в окна первого этажа.
        Леха залез одним из первых. Он хищно осматривался в поисках чего-нибудь ценного и ничего не находил, хоть и оказался в гостиной, красиво и дорого оформленной хорошим дизайнером.
        Здесь был только большой стол с задвинутыми под него стульями с высокими спинками, пара приличных диванов, несколько объемных кресел, кресло-качалка у камина с прокопченным нутром, большая встроенная панель телевизора, матово отливающая черным цветом. Все это громоздко и не нужно.
        Он поспешил за другими подельниками, разбежавшимися в разные стороны. Через одну из дверей Чечелев выскочил в просторный коридор, из него - на кухню, где уже находились двое его дружков.
        Средних лет женщина что-то кашеварила у большой плиты. Увидев нежданных гостей, она не испугалась, а решительно пошла на них со словами:
        -Это что такое?! А ну, пошли вон, мерзавцы!
        Один из налетчиков дернул ее за одежду вниз, свалил на пол и опрокинул на женщину кастрюлю с кипятком. Истошный вопль, казалось, пронзил весь коттедж.
        -Ходу! - крикнул налетчик.
        Убегая, он схватил со стола пригоршню нарезанной капусты и сунул ее себе в рот.
        Чечелев успел только заметить, как женщина катается по полу, закрыв ладонями ошпаренное до свекольного цвета лицо. Сердце тревожно ухнуло, но он вытолкал прочь эту тревогу, выбежал из кухни, стремясь на верхние этажи.
        Там уже несколько минут орудовали его подельники, переворачивая все вверх дном, мечась из комнаты в комнату.
        С третьего этажа донесся женский визг, кто-то из налетчиков, стуча каблуками, буквально слетел с лестницы, нервно хихикая:
        -Леший с Забродей бабу раком там ставят! Айда, пацаны!
        Чечелев и еще двое парней устремились наверх, на крики. Забежали в одну из спален.
        Заброднев и его близкий приятель по кличке Леший действительно загнули на кровати девушку или молодую женщину - лица не видно, только худощавую фигурку с задранным платьем да голые ягодицы, к которым уже пристраивался Заброднев с приспущенными штанами.
        -Валите отсюда! - рявкнул он.
        Заброднев был авторитетом. Его не ослушались. Налетчики побежали дальше по комнатам.
        Кто-то срывал со стен картины, вероятно в поисках встроенных в стену сейфов, кто-то выворачивал содержимое шкафов, хватая женские платья, мужские костюмы. Чечелев тоже что-то хватал, запихивал в объемную спортивную сумку.
        Не прошло и пятнадцати минут, как все собрались на первом этаже, возбужденные, нервные, с горящими глазами. Почти у всех в руках набитые шмотьем пакеты и сумки. Денег, конечно же, никто не нашел.
        Сам Чечелев успел урвать четыре разновеликие фигурки слонов, еще какие-то тряпки. Зачем слоники? А фиг знает. Может, ценные какие, загонит потом какому-нибудь лоху по сходной цене.
        Появились Забродя и Леший. Без каких-либо награбленных вещей.
        Заброднев осмотрел всех и зло произнес:
        -Вы чо, уроды, спалиться хотите?! Сами влетите и нас за собой утянете! Выбрасывайте все лишнее, мешочники, бля! Щас выйдете на улицу - и до первых полицаев. Они вас сразу примут.
        Парни насупились. Резон в словах Заброди, конечно, имелся, но расставаться с награбленным ой как жалко.
        -Выбрасывайте лишнее, я сказал! - снова наехал на своих подельников главарь. - Брать только самое ценное, чтоб внимание не привлекало. Пара минут на все дела, и дергаем отсюда! Расходимся, как договаривались. Напоминаю, толпой никто не идет. Уезжаем на маршрутках. У кого есть бабло, на тачке все равно не едет, чтобы не засветиться перед бомбилами. «Метла» не развязывать. Узнаю, кто-то треплется - грохну по-настоящему. Я не шучу… Так, все лишнее сбросили? Уходим.
        Чечелев присвоил только слоников да пару мужских галстуков, дорогих, скорее всего. Все это он оставил в заметно исхудавшей сумке. А что, Забродя прав, с такими баулами их всех точно примут.
        Леха очень жалел: с деньгами вышел облом. Ведь согласился бомбить хату именно из-за бабок. Шмотки у него и так есть. Непонятно, зачем эти хватал? По инерции, наверное. Другие барахлом затаривались, ну и он за компанию. Сам точно не стал бы носить. А кто такое купит? Правильно сделал, что избавился от лишнего.
        С отцовских северных зарплат Алексей мог себе кое-что позволить из хорошей одежды. А вот деньги нужны. На всякие приятные расходы. Ладно, может, слонов удастся загнать. Хрен знает, вдруг, в натуре, ценные? Не станут же в такой домине китайские безделушки держать! А может, в следующий раз повезет? где-то же буржуины бабки прячут? В нынешнее время деньги банкам доверять - что на улице оставить! Дома где-то хранят. Но где?!
        Коттедж покидали через разбитое окно гостиной.
        Во дворе вдруг увидели садовника - сухого, чуть сгорбленного морщинистого старикана лет шестидесяти. Он тоже увидел налетчиков, все понял и испугался, неуверенно застыв на месте.
        -Сюда иди, пердун старый! - распорядился Заброднев.
        Садовник опасливо приблизился, не смея смотреть в глаза бугаю. Руки старика заметно тряслись.
        Забродя ткнул битой ему в грудь и с угрозой спросил:
        -На буржуев трудимся, мушшина?
        -Так… Я че… Я ниче… - промямлил садовник, не зная, куда деть трясущиеся руки. Его морщинистое лицо сковали тиски страха.
        -Ниче он, - процедил Заброднев. - Чеши, калитку отпирай. Пролетариат выходить будет.
        И не сильно приложился битой к худой заднице садовника. Этого оказалось больше чем достаточно, чтобы тот неловко и скованно засеменил, совсем ссутулившись, нелепо размахивая натруженными руками.
        Заброднев следом за садовником подошел к кованой, в завитушках чугунной калитке, наглухо закрытой стальной пластиной. Дождался, когда старик, справившись с замком, отворит дверь, выглянул воровато на улицу.
        -Все, пацаны, расходимся.
        И выскользнул со двора.
        Поселок Чечелев покинул точно так же без проблем, как и пришел сюда. С ним пошли еще двое подельников. Они успели запрыгнуть в отходящую маршрутку.
        Ничего странного в том, что сюда часто ходили рейсовые маршрутки, не было. На них в поселок обычно приезжала прислуга и прочая челядь.
        Слоников и галстуки Чечелев загнал на барахолке каким-то чурбанам, выручив с этого дела восемь штук. Стоило ли так рисковать?
        Первое время он вообще не знал покоя. Потом постепенно отлегло. Никто из полиции к нему не пришел, никто не задержал. Будто ничего и не произошло.
        А там - загрохотали первые выстрелы, заговорили пушки. В городе начался сущий бедлам: митинги, толпы безработных, громадные очереди в магазины… Благо, что мать приносила с собой жратвы из еще работающего, как это ни странно, ресторана. Тем и спасались.
        Потом приехал отец - потерянный, поникший. С зарплатой за последний сезон его кинули, накоплений особых в семье сроду не делали, большую часть тратили, денег почти не осталось. Да и те дешевели не по дням, а по часам.
        Попытался он потаксовать, да куда там! Таксистов стало больше, чем желающих ездить. Встал вопрос о продаже машины. Продать не успели: за отцом пришли из военкомата - офицер и два вооруженных бойца.
        Сборы были недолгими. Заплаканная мать, молчащий отец, притихший Алексей.
        Перед уходом глава семейства обнял заголосившую жену, проворчал:
        -Что ты, как по убитому…
        Потом обнял сына, сказал:
        -Не дури теперь. За мужика остаешься.
        И ушел в сопровождении военных, как под конвоем.
        Леха ничуть не расстроился. Он уже привык без отца. Рассматривал его как ходячий кошелек, ставший вдруг бесполезным. Более того, с уходом бати решились главные Лехины проблемы: теперь ключи от гаража и машины оказались в его полном распоряжении.
        И понеслась!..
        Если денег не было у него, они находились у дружков. И на бензин, и на девочек. Пофиг на беспорядки, по фиг, что где-то уже идет реальная война. Все - по фиг.
        Сессию Алексей завалил напрочь. Родной военкомат встретил его с распростертыми объятиями. Вернее, за ним пришли, как и за отцом. Мать билась в истерике: не пущу! !
        Да кто б ее слушал!
        Чечелев угодил в мотострелковые войска. Да почти все туда и попадали. Как ему приходилось слышать, многих забирали в инженерные части, в железнодорожные, но туда в основном мужики в возрасте попадали. А молодежь - на передовую.
        Пока Алексей не увидел все своими глазами, он и не мог представить неприглядность войны. Одной из ее особенностей была неорганизованность - глобальная, непреодолимая, безнадежная.
        И вдобавок неспособность командиров почти всех рангов принимать ответственные решения, разрабатывать военные операции. Вообще руководить войсками!
        Отсюда - огромные, бессмысленные жертвы, повальное дезертирство, мародерство, голод, инфекционные болезни, высокая смертность среди раненых.
        Над всеми довлели уныние и страх от непонимания, зачем и кому все это нужно? Зачем их гонят на убой?! Зачем?! Почему они должны стрелять в своих?!
        Вместе с отчаянием, унынием и страхом к наиболее приспособленным приходила злость, вытесняя все остальное. Они сумели выжить в первых боях, когда автомат еще не поднимался против своих, когда некоторые спрашивали: а что, правда, можно стрелять?
        На них орали: нужно, блядь!!! Стреляй!!!
        И тогда они стреляли.
        Чечелев оказался из таких - озлобленных и приспособленных. Умел убивать и при этом знал, как остаться в живых. Почти идеальный солдат. Почти…
        И только один минус - вздорный характер перечеркивал все остальное. Даже армия не смогла обломать его. Леха не подчинялся приказам, спорил с командирами до хрипоты, отстаивал свою независимость, открыто костерил их отборными матюгами.
        Конец оказался закономерным: психанув, Леха прострелил своему взводному обе ноги.
        Оказавшись в штрафной роте, Чечелев быстро обзавелся кличкой Студент.
        Свой первый «трофей» - скальп Алексей заполучил, можно сказать, случайно, вовсе не стремясь к такому результату. Во время одного из боев заскочил он впопыхах в какое-то помещение, а там опозер прятался. Леха нажал на спусковой крючок, но автомат предательски молчал, опозер даже не пытался стрелять, видимо, патроны у него давно кончились.
        Сошлись в рукопашке, орудуя «калашами», как дубинами. Случилось так, что автоматы выронили оба, бросились друг на друга, сцепились, упали на обломки мебели, что в избытке валялась по всей и без того захламленной комнате. Враг оказался посильнее Алексея и быстро одолел его, навалившись со спины, тяжело сопя - сам устал, - сдавливая горло Чечелева. Леха хрипел и остатками покидающего сознания с ужасом понимал, что это и есть конец. Он беспомощно дергался, пытаясь хоть что-то сделать. В глазах уже темнело, как вдруг хватка врага ослабла, тяжелое тело отвалилось в сторону.
        Когда Студент немного пришел в себя, то увидел одного из штрафников. Тот примкнутым к своему автомату штык-ножом саданул в спину опозеру, тяжело ранив его.
        Опозер лежал на спине на замусоренном полу среди поломанной, местами обгоревшей мебели, конвульсивно вздрагивал и болезненно стонал, из-под него медленно вытекала маслянистая красная лужа.
        Полностью пришедший в себя Чечелев вдруг со всей ясностью осознал, что мог погибнуть именно сейчас. Вместе с новой волной страха пришла волна ярости. Он схватил свой автомат и несколько раз ударил штык-ножом раненого опозера в грудь. Тот перестал стонать и вздрагивать, затих, вытянулся во весь рост.
        Но Студенту этого показалось мало. Он отомкнул штык-нож, ухватил врага за короткий чуб, двумя движениями холодного оружия прочертил на его голове неровный круг, рванул за чубчик.
        Волосяной покров вместе с кожей отделился на удивление легко, обнажив испачканные выступившей кровью кости черепа…
        Второй штрафник - мужик лет сорока пяти, отвесив давно небритую челюсть, смотрел за действиями Студента, как загипнотизированный. Немного справившись с шоком, он произнес, с трудом сглотнув:
        -Ты… Ты… В рот конягу шмендеферить! Ты не Студент, ты индеец. Чингачгук, бля…
        Потом появились и другие «трофеи». Некоторые штрафники Чечелева звали Чингачгуком. Однако кличка не прижилась. Леха так и остался Студентом.
        Глава XIII
        Штурм
        ДОНЕСЕНИЕ
        Командующего 69-й гвардейской армией Командующему 1-м Восточным фронтом

«О положении армии на участке фронта в городе Красноярске»

10 июля 2017 года.
        На участке фронта в городе Красноярске создалось напряженное положение. Противник оказывает ожесточенное сопротивление, удерживая каждую позицию, превратив подконтрольную территорию в настоящие укрепрайоны.
        Разведданные указывают, что войска оппозиции в районе железнодорожного вокзала накапливают живую силу и технику. Эшелонирование - вплоть до железнодорожного моста через реку Енисей. Численность группировки без учета общего количества войск оппозиции, находящихся в городе, на 09 июля составляет не менее двух мотострелковых дивизий и продолжает расти, что говорит о готовящемся контрударе на этом направлении.
        Считаю необходимым скрытно на рубежи 109,4 -95,2, 110,8 -98,8, 111,5 -93,7 выдвинуть
36-ю, 44-ю и 82-ю мотострелковые дивизии соответственно приведенным рубежам. Придать им 7-ю сводную танковую бригаду, 11-й дивизион реактивной артиллерии и 2-й отдельный штурмовой авиаполк для нанесения упреждающего удара с воздуха и предварительной артподготовки по скоплению живой силы и техники противника, а также эшелонам группировки.
        ПЛАН ОПЕРАЦИИ:
        Исходное положение частей - по приведенным выше рубежам.
        Части 36-й мотострелковой дивизии наносят удар на участке от улицы Дубровинского до улицы Карла Маркса.
        Части 44-й мотострелковой дивизии наносят удар на участке от улицы Карла Маркса до улицы Ленина.
        Части 82-й мотострелковой дивизии наносят удар на участке от улицы Ленина до улицы Республики.
        Мотострелковые дивизии по всему направлению поддерживает 7-я сводная танковая бригада.

11-й дивизион реактивной артиллерии базируется и наносит удар из микрорайона Солнечный.

2-й отдельный штурмовой авиаполк базируется в аэропорту Емельяново.
        Время начала операции требует отдельного согласования.
        Командующий 69-й гвардейской армией генераллейтенант Воронков
        Дымы повсеместных пожарищ черным саваном накрыли полуразрушенный город. Тяжелый гул канонады почти не прекращался, как и обстрел из восьмидесятимиллиметровых минометов. Вой мин выстужал душу, заставляя сжиматься в комок, когда ухало рядом. Злая трескотня автоматов и пулеметов беспорядочно металась, неожиданно вспыхивая и обрываясь среди обвалившихся коробок зданий с черными зевами дверных и оконных проемов, таящих смертельную опасность.
        Безучастное июльское солнце нещадно палило сквозь пелену дыма, отчего трупы портились значительно быстрее, распухая, чернея, начиная нестерпимо вонять. Вонь проникала всюду. От нее нельзя спастись даже на испещренных провалами воронок улицах. А в полутемных и душных помещениях дышать просто невозможно. Если кто-то в суматохе боя совался торопливо в помещение, где трупы уже разъедали черви, то вылетал оттуда, очумело тараща слезящиеся глаза, хватая ртом чуть менее затхлый, прогретый солнцем воздух.
        Мириады мух кружились над разлагающимися телами.
        Рота штрафников вторые сутки штурмовала здание ЦУМа, где засели опозеры, вцепившиеся в эту груду обломков намертво.
        Короткие пулеметные очереди вплетались в канонаду и в вой мин, рвущихся повсюду. Осколки с визгом разлетались во все стороны, дробно хлеща в преграды или рикошетя от них. Пули яростно впивались в стены, выбивая из них фонтанчики пыли.
        Гусев, укрывшийся за куском кирпичной стены, посмотрел на лежащего рядом Студента.
        -Давай.
        Студент кивнул и пополз между куч обломков, напряженно всматриваясь в провал окна на втором этаже ЦУМа. Там расположилось пулеметное гнездо, из-за которого захлебывались одна за другой атаки штрафников.
        Лютый, стиснув челюсти, смотрел ползущему вслед.
        Двадцатитрехлетний Леха Чечелев по кличке Студент, бывший рядовой, тоже из мотострелков, в прошлом действительно учившийся в университете, зарекомендовал себя безбашенным, что совсем не вязалось с его субтильным телосложением. Однако вынырнувшая из неведомых глубин подсознания истинная сущность Чечелева поражала первобытной жестокостью даже видавших виды мужиков.
        Студент коллекционировал скальпы врагов.
        Демонстративно, наплевав на всякое начальство, носил их, ссохшиеся от времени, и недавние, свежие, на гитарной струне, прикрепленной к ремню. Кусочки сморщенной кожи с волосяным покровом терлись о штанину на левом бедре Студента, когда он двигался, или безвольно висли в момент его покоя.
        Лехе не раз и не два говорили, что если он попадет к опозерам, те с него шкуру живьем снимут. На что Студент молча показывал «эфку» - гранату «Ф-1», мол, хрен возьмут живьем.
        О том, что его могут ранить и он не сумеет воспользоваться гранатой, ему тоже пытались втолковать. В ответ парень лишь неопределенно хмыкал и довольно скалился щербатым ртом, когда кто-нибудь замечал пополнение в его страшной коллекции.
        Штрафник по кличке Боксер, выбивший ему в драке два передних верхних и три нижних зуба, был убит в бою восемь дней назад, пуля размозжила голову. С чистой совестью списали на боевые. Зная своего подчиненного, Лютый вполне допускал, что это дело рук Чечелева.
        В штрафную роту Студент угодил за то, что повздорил со своим командиром взвода и, психуя, прострелил тому обе ноги. Поговаривали, что одна из пуль раздробила взводному коленный сустав на левой ноге, что стало причиной для ампутации, а еще одна пуля угодила в пах со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Ходили слухи, что в госпитале он повесился.
        Частично примиряло Гусева с выходками Студента то, что тот снимал скальпы только с тех, кого убил сам. Таков был его принцип. Еще Павлу импонировала отчаянная храбрость парня и готовность выполнить самый, казалось бы, невыполнимый приказ.
        Вот и сейчас Лютый направил Студента, чтобы тот «успокоил» стрелка, засевшего на втором этаже.
        Пулеметчик, понимая выгоды занятой позиции, никого не подпускал. Он сразу заметил ползущего к нему Студента, занервничал и открыл огонь. Пока что Леху спасало ловкое лавирование среди куч и воронок.
        По приказу Гусева штрафники стали стрелять в ответ, прикрывая Чечелева.
        Здание ЦУМа ожило вспыхивающими огоньками; чуть стихшая кутерьма боя закрутилась вновь.
        Студенту действительно стоило поберечься, так как четверо, отправленные Лютым, так и остались лежать застывшими неживыми куклами. Скоро и они завоняют…
        Перед этим в лихом наскоке потеряли человек пятнадцать, точных данных Лютый не имел - это дело ротного. А его взвод, не считая прошлых потерь, сегодня сократился пока на этих четверых. Пока…
        Гусев практически не знал их, даже в лицо толком запомнить не успел. Пополнение прибыло только вчера под вечер. Пользуясь кратковременным затишьем, их торопливо пригнали розовощекие ухари из заградотряда и быстро ретировались в свои укрытия.
        Ротный, покосившись вслед резво петляющим, согнувшимся заградотрядовцам, сказал:
        -Эти четверо - твои, забирай.
        А сегодня никого из них уже нет в живых…
        Радист, лежавший рядом, похлопал Павла по плечу.
        -Командир, - сказал он, протягивая гарнитуру.
        -На связи, - произнес Гусев, стараясь услышать ротного сквозь треск автоматных и пулеметных очередей.
        -Гусев!.. твою мать! - сразу сорвался на мат Никулишин. - Хули ты там жопу паришь?! Поднимай своих!!!
        -Мне пулеметчик головы поднять не дает! Я четверых уже потерял!
        -Меня это не е…!!! - гневно заорал ротный. - Хоть восьмерых!!! Ты понял приказ?!
        -Да понял, понял, - ответил Павел и добавил, ни на что особо не рассчитывая: - Мне бы хоть один гранатомет или хотя бы подствольник!
        -Где я тебе его возьму сейчас?!
        -Пусть хоть минометчики огонь скорректируют! А то лупят, бля, в белый свет как в копеечку!
        -Все, хорош базарить! Поднимайся… твою мать!!! Жопу в горсть - и побежал вприпрыжку!!! - неистовствовал ротный. - В ЦУМ по-любому зайти нужно на этот раз и закрепиться там. Вперед!!!
        Гусев выругался сквозь зубы, сдернул гарнитуру. Остервенело примкнул к автомату штык-нож.
        Радист зачарованно следил за его действиями.
        -Что, тащ командир, в атаку под пулеметы?
        -Точно. В атаку под пулеметы, - кивнул Павел и прокричал бойцам, находившимся поблизости:
        -Слушай приказ! Примкнуть штык-ножи! К зданию ЦУМа, короткими перебежками, за мной!
        Пересилив себя, оторвался от куска стены и метнулся вперед, низко пригибаясь, петляя, как заяц. Краем глаза уловил, как его взвод - все пропыленные, пропотевшие, кто в касках и брониках, а кто и просто так, без всякой защиты, как тараканы, поползли из щелей, открыв беглый огонь.
        Гусев добежал до сгоревшей аж до черноты легковушки, опустился на левое колено, поправил сползшую на глаза каску и быстро осмотрелся. Сразу выяснилось, что не все штрафники выполнили его приказ. Урки в атаку не пошли. Во всяком случае, никого из них он не увидел. Еще глаз ухватил, как двое лежат, неестественно скрючившись - то ли раненые, то ли убитые. Вот и новые потери.
        По легковушке хлестнула пулеметная очередь. Пули с лязгом вгрызлись в помятый обгоревший металл, застряли где-то в двигателе, силой удара тряхнув автомобиль.
        Лютый сжался в комок, чувствуя, как бешено колотится сердце. Поднял над головой свой автомат, не глядя, дал короткую очередь. Быстро высунулся из-за багажника, высматривая новое укрытие, и сразу юркнул обратно.
        И снова грохот пулеметной очереди, пропоровшей кузов автомобиля.
        Павел часто задышал, настраиваясь на новый рывок. Отчаянно выдохнул: «Ы!», согнувшись, побежал к упавшему столбу, рухнул за него, замер, восстанавливая дыхание, затем осмотрелся.
        Бойцы на месте не сидели. Медленно, но верно продвигались.
        Зато урки по-прежнему заныкались за железобетонной плитой, вывалившейся из стены пятиэтажки, где надежно спрятались от шальных осколков и пуль.

«Суки, на чужом горбу в рай хотят въехать! - подумал он зло. - Ладно, разберемся после».
        Со стороны третьего взвода стрельба зазвучала чаще, злее, донесся многоголосый отчаянный вопль: «А-а-а!!!»
        Чуть приподняв голову из-за столба, Лютый увидел, как согнувшиеся фигурки солдат одна за другой забегают в здание ЦУМа, где заметалась злая перестрелка.

«Ворвались! Ворвались! - взволнованно подумал Гусев. - Господи, помоги!»
        Он опять дал короткую очередь. Опустошив магазин, торопливо перезарядил автомат, сунул пустой рожок в разгрузку. Магазины были в дефиците, поэтому солдаты не бросали их где попало.
        Заставил себя вскочить, петляя, пересек широкую улицу Карла Маркса, всю испещренную воронками от разрывов снарядов, усыпанную мусором. Под берцами хрустели осколки стекла, часто приходилось перепрыгивать через тела погибших, успевая при этом осматривать провалы окон, чтобы вовремя заметить любое шевеление и среагировать быстрее.
        Взбежал по обломанным гранитным ступенькам, устремляясь к чернеющему входу в здание, на бегу поливая из автомата. Добравшись, прижался спиной к стене.
        Другие штрафники уже подбегали к нему с тревожными прокопченными лицами, с лихорадочно блестящими глазами.
        -Гранаты. У кого есть гранаты?
        -У меня, - отозвался Андрей Чеснов.
        В прошлом - нескладный толстяк, работавший менеджером среднего звена, а нынче порядком отощавший штрафник по кличке Чеснок, бросил «лимонку» внутрь.
        Грохнул взрыв, вышвырнув наружу тучу пыли и какое-то тряпье.
        Кто-то из штрафников заорал, настраиваясь на рукопашку:
        -Мочи!!! А-а-а!!!
        Остальные вразнобой подхватили:
        -А-а-а!!!
        -Беей!!!
        -Ы-ы-ы!!
        Дружно ворвались в эту пыль, стреляя в черноту. Рядом с Лютым кто-то упал, болезненно захлебнувшись собственным криком, видать, схватил пулю. Следом повалились еще несколько, нарвавшись на смертельный свинец. Бежавшие за ними запнулись, тяжело падая.
        Лютый успел проскочить эту кучу-малу, лихорадочно осматриваясь. Навстречу поднялись оппозиционеры, не по-человечески заорав во весь голос:
        -А-а-а!!!
        Сшибка случилась яростной: бойцы стреляли в упор, засаживали штык-ножи так, что даже ствол автомата проникал в рану, разрывая ее. Прикладами разбивали кости. Руками ломали кадыки и шейные позвонки, со звериным рыком впивались в горло, выдавливали грязными пальцами глаза, разрывали ненавистные кричащие рты…
        В другой половине здания тоже со звериной яростью дрались в рукопашную.
        Здесь на несколько мгновений все стихло. Под ногами уцелевших лежали тела: своих и врагов. Чуть подальше, за мешками с песком валялись трое опозеров. Задрав ствол, на сошках стоял ручной пулемет Калашникова. Брошенная Чесноком граната перелетела мешки и рванула, уничтожив расчет.
        Вдруг из-за выщербленной пулями колонны грохнула очередь, свалив двоих рядом с Павлом. Штрафники сразу попадали, открыв шквальный огонь. Когда грохот на секунду стих, прятавшийся за колонной опозер рванул прочь. Гусев дал короткую очередь. Пули толкнули опозера в спину, выбили пыль из форменной куртки и швырнули тело на засыпанный мусором пол.
        Павел подал Чесноку знак проверить.
        Спустя короткое время тот доложил:
        -Чисто.
        -Наверх, - приказал Гусев.
        Начали осторожно подниматься по лестнице на второй этаж, где уже металась злая перестрелка. Другие штрафники, опередив первый взвод, по лестничным маршам успели проникнуть наверх и завязали ближний бой. Павел, понимая, что тем сейчас приходится несладко, торопил своих бойцов.
        И сразу сюрприз - прямиком на поднимающихся штрафников Гусева выскочили ищущие спасения опозеры. После короткой яростной перестрелки завязалась новая рукопашная: с матами, хрипами, стонами, дикими выкриками.
        Магазин Гусева опять опустел. Налетевшего опозера он встретил выпадом, ударив в грудь примкнутым штык-ножом.
        Как показалось Гусеву, опозеру выбило правый глаз, поэтому и лицо у него было в крови, поэтому он так бестолково и налетел, опозер, болезненно охнув, тяжело свалился под ноги Павлу. А рукопашка уже закончилась. Кричали и стонали поверженные. Штрафники остервенело добивали раненых врагов. Мольбы о пощаде, хрипы, мелькание штык-ножей, искаженные мукой боли лица, вздрагивающие в агонии тела, злые глаза и выражения лиц самих штрафников… Все смешалось в сознании Гусева.
        Второй этаж ЦУМа тоже взяли. Дальше штурмовать не имело смысла: верхние этажи почти полностью обвалились еще во время артобстрела.
        Принялись осматривать закоулки захваченного здания. Изредка грохотали короткие автоматные очереди: добивали раненых или тех, кто пытался спрятаться.
        К Гусеву подошел командир второго взвода.
        -Здорово, Лютый.
        -Здоровей видали.
        -Закурить есть?
        -Не смолю.
        -Здоровье бережешь, - усмехнулся собеседник. - Зачем оно тебе здесь? Я тоже все бросить хочу, но не могу: если б не курево, совсем бы свихнулся.
        Павел пожал плечами.
        -Все мы сейчас психи. Только каждый по-своему.
        -Что есть, то есть. У тебя большие потери?
        -Еще не считал.
        -А у меня полвзвода, как языком слизнуло. Ну, бывай: я к своим.
        -Давай.
        Глава XIV
        Урки
        Лютый устало опустился, где стоял, привалился спиной к покореженной стойке торгового оборудования, вытянул ноги. Сменил магазин, передернул затвор, не ставя на предохранитель, положил оружие на ноги.
        Заметив следы крови на штык-ноже, подтянул за еще теплый ствол ближе, рукавом вяло обтер лезвие.
        На мгновение накатила усталость, захотелось послать все к такой-то матери и забыться сладким сном, но он прогнал прочь эту мысль, встрепенулся и поискал глазами своего заместителя, на армейском жаргоне - замкa, Михаила Лемешко.
        Увидев того целым и невредимым, обрадовался.
        До штрафбата Лемешко служил в ОМОНе, числился у начальства на хорошем счету. За его спиной была не одна поездка в горячие точки, так что опыта у парня - хоть отбавляй.
        Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не митинг, взрыв гранаты, давка в толпе… десятки убитых, затоптанных и покалеченных, мертвый командир. Лемешко словно сорвался с цепи, прилюдно избил одного из организаторов митинга. Запись выложили в Интернет, запустили по всем новостным каналам.
        В итоге - абсурдный по суровости приговор, когда судья и прокурор соревновались, кто выдвинет наибольший срок.
        Михаил не сломался. В штрафники попал в надежде скостить срок и… вернуться, чтобы отомстить: проплаченному судье, трусливому прокурору, продажным газетчикам.
        В штрафбате за Лемешко закрепилось прозвище Клык. Двадцатисемилетний крепыш оказался по-настоящему кусачим - спуску обидчикам не давал. От того и был среди бойцов в авторитете. Гусев, назначив его своим заместителем, не прогадал. В парне удивительным образом сочетались взрывной характер, тяга к справедливости и в то же время обычная житейская мудрость тертого калача. Ну и физические кондиции, конечно, - омоновец все же.
        -Клык, узнай и доложи о потерях, - устало произнес Гусев.
        -Сделаю, - кивнул Лемешко. - Ты в порядке?
        -Ноги что-то дрожат, не держат совсем.
        Клык понимающе кивнул и отправился выполнять приказ. До Павла донесся его голос:
        -Сколько в отделении людей осталось? Раненые есть? Убитые? Ясно…
        Неподалеку от Лютого на полу устроился сорокадевятилетний Владимир Наумович Ильин
        - рассудительный, спокойный мужик с обвисшими пшеничными усами. Бледный цвет лица Наумыча, ввалившиеся дряблые щеки и черные круги под потухшими безразличными ко всему глазами свидетельствовали, что он совсем плох, здоровье никудышное, долго вряд ли протянет: если не убьют, то сам загнется.
        До войны Наумыч токарил на заводе, после мобилизации угодил в саперы. В штрафники попал за отказ идти в атаку.
        Инженерный батальон под ураганным огнем удерживал наведенную переправу, полегли почти все. Нервы у мужика не выдержали, он струсил. Однако у Гусева нареканий к Наумычу не было. Воевал тот не хуже других.
        Рядом с Ильиным пристроился молодой парень Игорь Огрешков - Грешок, как его сразу окрестили жулики, едва он появился во взводе Лютого. Грешок был щупленьким, с фигурой подростка-юноши девятнадцати лет от роду. После окончания школы его призвали в армию, а там грянула война.
        Он отслужил почти год, когда войсковую часть перебросили на фронт. Этот ад оказался непосилен не только для него. Многие ломались. Сломался и Игорь. Ежечасно видя трупы, кровищу, бесконечное число израненных, искалеченных солдат, находясь в стрессовом состоянии, подвергаясь обстрелам, отражая вражеские атаки, вынужденный сам ходить в атаки, Огрешков не выдержал. Собравшись с духом, выбрав момент, когда его никто не видел, он перевел автомат на одиночный огонь, приставил к ноге и нажал на спусковой крючок. От боли Игорь потерял сознание. Очнулся он, когда ногу бинтовала медсестра, нашедшая его в развалинах, где он спрятался.
        В ее глазах Огрешков не увидел сострадания. Напротив, в них открыто читалось презрение. Она, молодая девчонка, лазает под обстрелами, от страха чуть в штаны не писает, но воюет наравне с мужиками, а он…

…В штрафной части, чтобы избежать придирок и хамства жуликов, Игорь прилепился к Наумычу, ища у того защиты и моральной поддержки: слишком уж тяжелой ношей оказалась для него эта война.
        Постепенно Грешок освоился, стал не таким затравленным и пугливым, но все же стержня в нем не было. За Ильиным ходил, как привязанный. Тот, собственно, и не возражал: ну ходит и ходит, бог с ним!
        Гусев прислушался к их разговору.
        -Дядя Вова, я его колю, а он мягкий, я колю, а он мягкий… - жалился Грешок Наумычу.
        -Первого штык-ножом приговорил? - без интереса спросил Ильин.
        -Ну… это… да, первый… Я стрелял до этого, попадал вроде, а вот так, чтобы почти своими руками… Я колю, а он мягкий…
        -Куда ты его? - все также равнодушно спросил Наумыч.
        Он закурил папиросу, делая глубокую затяжку.
        -В живот вроде…
        Ильин понимающе кивнул:
        -Это да, там мягко.
        Вдруг Грешок согнулся в рвотном спазме, его тошнило.
        Брезгливо поморщившись, Наумыч отстранился.
        -В сторону трави, - проворчал он. - Брызги летят.
        Огрешкова скрутил новый приступ.
        С лестничного марша донесся насмешливо-вызывающий голос Циркача, державшего мазу среди остальных уголовников:
        -Ария рыголетто из оперы блювантино! Грешок, корефан, это тебя от маминой манной каши так колбасит?
        Чуть повернувшись на голос, Гусев увидел поднимающихся по лестничному пролету урок из его взвода, тех самых, что не пошли в атаку вместе со всеми.
        Первым шел развязно-небрежный Циркач - сухопарый, среднего роста мужик, с серебром ранней седины на коротко стриженной шишковатой голове. На наглом лице лежит печать нездоровой худобы. Белки глаз характерно покраснели: где-то уже успел
«воткнуться». «АКС-74» - на уровне живота. Ремень переброшен через голову. Безвольно расслабленные руки покоятся на автомате, из-под закатанных по локоть рукавов спортивной куртки видна синева наколок, идущих от пальцев - коротких и узловатых.
        За ним шли остальные, все примерно одного возраста, коротко стриженные, жилистые, с бледной кожей. Все в новых кроссовках - надыбали где-то.
        Держатся вызывающе и в то же время отстраненно, как бы «сами по себе». На лицах шаловливые улыбочки, за которыми явственно просматривается безмерная подлая сущность каждого.
        Никто из них принципиально не носил военного обмундирования - это считалось западло. Каждый был одет кто во что горазд. Но все - франтоватые, «прикинутые».
        Комбат называл их «партизанами» и не раз устраивал Гусеву выволочку, а вот ротного сугубо штатский прикид урок волновал мало. Половина роты ходила в рванье: и обмундирования не хватало, и не очень-то штрафники стремились его носить, потому как, если и досталась форма, так обязательно на размер, а то и на два больше. Ушивать нечем, некогда, да и негде.
        И зрелище на общем построении батальона было еще то. Если не знать, что это штрафники, то вполне можно принять за только что мобилизованных гражданских.
        Павел решительно поднялся.
        -Сюда идем, не стесняемся, - произнес он с нажимом, жестко глядя на уголовников.
        Те неторопливо подошли, встали абы как, полукругом, ничуть не смущаясь недоброго с прищуром взгляда командира. Смотрели, не отводя глаз, не с вызовом, а с каким-то едва прикрытым непокорством.
        -Почему не выполнили приказ и не пошли вместе со всеми в атаку? - с угрозой спросил Павел.
        -Как не пошли, начальник? - очень правдоподобно удивился Циркач. - Вот мы, туточки.
        Его подозрительно покрасневшие, как и у остальных уголовников, глаза с показушной преданностью уставились на Гусева.
        Лютый почувствовал, как в нем закипает ненависть к этим издевающимся рожам.
        -Ты мне голову не засерай! - сквозь зубы произнес он.
        -Мы тыл прикрывали, начальник, - вмешался блатной по кличке Фантик. - Лучше бы спасибо сказал, что тебя опозеры за жопу не взяли.
        Своим нарядом он особо выделялся среди остальных. Пижонистый на свой манер: в новых кроссовках, спортивных черных штанах с лампасами в три красные полосочки. Поверх черной футболки натуральный малинового колера лапсердак [Лапсердак - старинный длиннополый сюртук.] , причем пыльный, что придавало Фантику дополнительный колорит - этакий бродяга из какого-нибудь водевиля.
        Лапсердак он надыбал в костюмерной театра. В сочетании со спортивными штанами и футболкой раритет из театрального реквизита выглядел совсем уж по-идиотски.
        Фантик это прекрасно понимал, но так уж он был устроен: хотелось ему выделиться среди других, и все тут.
        -Слышь, Фантик, тебе никто не говорил, что ты в этом дурацком пиджаке похож на спившегося клоуна? - насмешливо спросил Павел.
        Тот, ничуть не смущаясь, ответил:
        -Начальник, имей понятие: я всю жизнь актером хотел стать, а стал вором.
        -Какой ты вор, если в тылу засел вместе с попкарями? [Попкарь - часовой на вышке (воровской жаргон).] - с вызовом хмыкнул Лютый.
        Благодушно-ироничное настроение Фантика вмиг улетучилось, обнажив его истинную сущность - жестокого, бескомпромиссного урки.
        -Ты с кем меня сравниваешь, фраер? [Фраер - основное значение - человек, не имеющий никакого отношения к блатному миру, «чужой» в уголовной среде (воровской жаргон).] - холодно поинтересовался он.
        Откуда-то нарисовались Студент и Клык, встали возле Гусева. Павел мысленно поблагодарил их за поддержку и слегка удивился, что Чечелев перенял его сторону. Очень уж непросто складывались их отношения.
        Студент, осклабившись щербатым ртом, недвусмысленно рассматривал голову Фантика, словно прикидывая, как лучше снять его скальп. А Клык, вроде как невзначай, развернул свой автомат в живот уголовнику.
        -Отыграй назад, начальник, - миролюбиво попросил Циркач. - Фантик всегда был честным вором. Негоже правильного человека с попкарями равнять.
        Однако Павла не обманул его добродушный тон. Слово сказано, все услышали, как взводный усомнился в воровской чести Фантика. Теперь блатной, чтобы сохранить авторитет, должен ответить. И не просто словами. Иначе ему не простят, в первую очередь его же кореша.
        Лютый решил идти до конца. Жуликов нужно прижать к ногтю, отсиживаться в тылу, когда другие лезут под пули, он им не даст. А пасовать перед ними - последнее дело. Какой он тогда мужик - это в первую очередь и офицер - это во вторую? Именно в такой последовательности, поскольку служба в регулярной армии в прошлом. Теперь он, как и остальные - осужденный, штрафник. И этим все сказано.
        -Я сказал то, что сказал, - произнес Гусев. - На попятную не пойду.
        Фантик поступил предсказуемо: отсоединив штык-нож, аккуратно опустил автомат на пол. Повел плечами, сбрасывая лапсердак, из-под коротких рукавов футболки показались жилистые руки, украшенные татуировками.
        -Сам напросился, начальник, - покачал головой Циркач.
        -Тебя не спросили. - Гусев также сноровисто отсоединил штык-нож, вынул из разгрузки магазины, передал вместе с автоматом Клыку. Тем самым открыл свою грудь, показывая, что теперь она ничем не защищена.
        Вмиг образовался широкий круг любопытных, собравшихся из всех взводов, что оказались на втором этаже ЦУМа.
        Не тратясь на ненужные уже слова, они сошлись вплотную без всяких ухищрений. Так, как это случалось в рукопашных, когда времени на всякие финты и хитрости нет совсем.
        Схватка была скоротечной. Удар Гусева пришелся Фантику в живот, тогда как свой штык-нож вор вогнал Павлу под левую ключицу. Оба одновременно вскрикнули от боли и осели на пол.
        Гусев, чувствуя острую боль, прижал к ране правую руку, сразу же щедро окрасившуюся кровью.
        Фантик с открытым ртом завалился на бок, выронил свой штык-нож и схватился за рану. Кровь щедрыми струйками потекла сквозь покрытые татуировками пальцы. Ее становилось все больше, густая темно-красная лужица расползалась, впитывая в себя пыль, обтекая более крупные предметы.
        Сипло вдохнув, урка закрыл глаза и затих.
        Циркач присел перед ним, критически осмотрел рану, прикоснулся к шее, на которой виднелся фрагмент какой-то большой татуировки, спрятавшейся под футболкой.
        Пульсирующая на шее Фантика жилка замерла. Он вздрогнул, тело его расслабилось, поджатые к животу ноги вытянулись.
        -Отошел, - произнес Циркач, распрямляясь.
        Уголовники зашумели, но предпринимать ничего не стали. Драка была честной; Фантику не повезло. Бывает.
        Тем временем Клык накладывал плотную повязку на рану Лютого, стянув с него разгрузку и форменную куртку. Голый торс Гусева щедро заливала кровь, пока бывший омоновец не остановил ее, умело намотав набухший красным бинт.
        Студент демонстративно смотрел на Циркача, намеренно придав лицу дебильное выражение. И блатного это невероятно раздражало. Куда сильнее, чем гибель кореша.
        -Че вылупился? - сквозь зубы процедил Циркач.
        -Гы… Башка мне твоя нравится, - ощерился беззубым ртом Леха.
        -И че дальше? - распрямился жулик, недобро глядя на парня.
        -А че бы ты хотел? - с вызовом спросил Чечелев, поигрывая струной с болтающимися страшными трофеями.
        Презрительно плюнув под ноги, Циркач отвернулся.
        Согнав с лица дебильное выражение, Студент долго смотрел в спину уходящему уголовнику.
        Еще один урка по кличке Смешной поднял лапсердак, накрыл им тело Фантика, забрал автомат умершего, обтер штык-нож о малиновую ткань театрального реквизита и примкнул к осиротевшему «калашу».
        Кличку Смешной получил благодаря шрамам в уголках рта. Рот ему когда-то порвали в драке. Раны срослись плохо, характерно скривив губы уголовника.
        -Все, граждане штрафники, концерт окончен, - сказал Клык.
        Все разошлись, урки заняли закуток на втором этаже, усевшись, пустили по кругу
«косяк», абстрагировавшись от всего и всех.
        Глава XV
        Нежданная встреча
        Клык и Студент помогли Гусеву подняться, отвели в сторону, подальше от блатных. Перед тем как его усадить, собрали в кучу какое-то тряпье, аккуратно устроили раненого, уселись рядом сами.
        -Ты как, взводный? - спросил Клык.
        -Нормально. Голова кружится, - стиснув зубы, выдавил Гусев.
        -Терпи, казак, атаманом будешь, - бодро сказал Лемешко.
        -Я и так уже атаман шайки, - через силу улыбнулся Павел.
        -Скажешь тоже, - возразил Чечелев.
        -А что, разве нет? - спросил Павел, морщась от боли. - Друг с другом счеты, словно блатные, сводим. По зоновским законам живем. И сам тоже хорош, офицер недоделанный. Перо своему же бойцу засадил, а он мне…
        -Знаешь, в чем твои проблемы, взводный? - спросил Клык.
        -Просвети.
        -Слишком много думаешь. Относись ко всему проще. Тогда и жить легче будет.
        -Ага, и люди потянутся.
        -Само собой.
        -Разве это жизнь? - не согласился Гусев.
        -Во, я ж говорю, - усмехнулся Клык. - Философ, одно слово. А блатные не простят тебе Фантика. Завалить вора - это не хухры-мухры.
        -Да какие они воры! Шушера наблатыканная. Имеют, конечно, кое-какой авторитет, но никто из них не коронован, не их это уровень. Я тебе даже больше скажу. По их же закону они - суки. Потому что ссучились, предали воровскую идею, пошли на сговор с властью. Так-то.
        -Все равно, надо быть начеку, - посоветовал Лемешко. - Воры не воры, суки не суки, а в спину пальнут запросто. Тем более на войне возможностей вагон и маленькая тележка.
        Лютый кивнул.
        Появился Чеснок с рацией. Присел, с любопытством глядя на окровавленную куртку Гусева.
        -Чего засмотрелся, не театр, - рыкнул на него Клык.
        Чеснок протянул Гусеву гарнитуру:
        -Связист убит. Я рацию у него забрал. Ротный вызывает.
        -На связи, - ответил Павел.
        -Гусев, мать твою, что за поножовщина?! В рот тебя мама целовала! - рявкнул Никулишин.
        -Доложили уже?
        -А ты думал! Тут стукачей - каждый третий, … их мать. Все хотят зарекомендовать себя, чтобы побыстрее свалить из штрафников. Ну, так говори, что стряслось… Не тяни кота за яйца.
        -Проводил воспитательную работу среди блатных. Решил, что лучше показательно подрезать одного, чем расстрелять всех.
        -Напрасно. Лучше б ты всю кодлу положил.
        -И с кем я тогда воевать буду? У меня теперь не взвод, а усиленное отделение. Ты ж мне пополнение не подгонишь.
        -Кто б мне подогнал! - хмыкнул ротный. - Ладно, уркагана твоего на боевые потери спишем. Одним больше, одним меньше - бумага стерпит. Только ты в следующий раз по-другому попробуй.
        -Нельзя было по-другому, сам знаешь. С блатными иначе не получится: или я их, или они меня.
        -Ты смотри там, аккуратнее, чтоб в спину не шмальнули. Говорят, тебе тоже досталось. Серьезно?
        -Терпимо. Под ключицу штык-нож загнали. Все б ничего, но рука не шевелится. Может, куда следует, сообщишь, типа искупил кровью, - вяло пошутил Гусев.
        -Ведро наберется - сообщу. Медичку пришлю, как освободится - ей тут пока работы через край. И сам загляну скоро. О потерях доложи.
        -Потери? - Гусев взглянул на своего заместителя.
        Клык на пальцах показал, сопровождая шепотом.
        Лютый повторил все в гарнитуру.
        Никулишин смачно выругался и добавил:
        -Почти весь взвод.
        -Я ж говорил - усиленное отделение получилось.
        -У других не лучше. Еще одна такая атака, и роты не будет. А атака намечается, нутром чую. У опозеров мы сейчас, как чирей на заднице. Ладно, будь на связи. Отбой.
        -Отбой, - отозвался Павел, снимая гарнитуру.
        Ротный, как и обещал, прислал в сопровождении двух загрядотрядовцев медика - девушку лет двадцати пяти, хрупкую, невысокую. Растрепанные светлые волосы выбивались из-под форменной кепки. Пыльный мешковатый камуфляж спереди и на рукавах заляпан пятнами чужой крови. Белую, «не родную», шнуровку на левой высокой берце залила чья-то кровь, отчего шнуровка побурела и потемнела от пыли.
        Кисти рук с тонкими пальцами тоже измазаны уже подсохшей кровью, которую молодая медичка стерла не очень тщательно.
        Бойцы глядели на нее с нескрываемым любопытством.
        Девушка выглядела уставшей. Не обращала внимания на откровенные взгляды изголодавшихся мужиков, что даже в такой критической ситуации не прочь были побалагурить, ни на что, впрочем, не рассчитывая.
        На вопрос, где прежний санитар, девушка, назвавшаяся Олесей, ответила односложно: убит.
        Для всех это прозвучало настолько буднично, словно человек на время вышел в ларек за хлебом или сигаретами. Что поделаешь, война.
        Говорят, к смерти привыкнуть нельзя. Это верно лишь отчасти. На войне люди перестают реагировать на чужую смерть слишком эмоционально. Насильственная смерть становится постоянным спутником живущих, щерясь страшной пастью, держа наготове отточенную косу. Стоит только зазеваться - р-раз! И все, покатилась буйная головушка, полетела похоронка родным, ждущим близкого им человека целым и невредимым, молящим бога об этом. Но, видимо, Господь занят другими делами, тогда как костлявая с литовкой свою работу выполняет с безукоризненной точностью, и только ей известен последний час каждого живущего. Она придет вовремя. Она никогда не опаздывает и не ошибается. И если кто-то говорит, что смерть прошла мимо, он не прав. Просто его час еще не настал…
        Гусев сумел приподняться и подойти.
        Девушка в этот момент была занята - осматривала раненых, ей помогал один из загрядотрядовцев, уставший, с посеревшим лицом. Павел знал, что заградотрядам тоже достается и потери у них ничуть не меньше, чем в штрафбате.
        Санитарка время от времени говорила:
        -Потерпи, миленький, потерпи. Тебе в медсанбат нужно. Там помогут, на ноги поставят.
        Кто-то вздыхал:
        -Какой медсанбат, сестричка? Кому до нас дело есть?
        -Что ты, родной! Видишь, я тут. Значит, есть, кому о тебе позаботиться. Не говори больше так, пожалуйста.
        Почувствовав за спиной чужое присутствие, она обернулась, спросила у Гусева:
        -Что тебе, солдатик? Тоже ранен? Потерпи, я сейчас.
        Лютый посмотрел на девушку, и сердце его тревожно и сладостно забилось.
        С Олесей Анциферовой они когда-то учились в одном классе, даже были влюблены. Потом Павел поступил в военное училище, а Олеська - в медуху. Какое-то время они переписывались, перезванивались, но потом… все изменилось: после училища в жизнь Гусева вошла другая женщина, и он, как думал, совсем забыл старые чувства.
        И вот - на тебе! Олеська! И ее судьба занесла сюда!
        -Пашка?! Гусев?! Ты?! - Удивлению девушки не было предела.
        -Я, Олесь. Вот уж не ожидал, так не ожидал!
        -И я не ожидала! - радостно ответила девушка и тут же смутилась. - Но… как же ты… в штрафниках?
        -Жизнь такая, Олеся. Всякое бывает.
        -Ой, что это я? - спохватилась девушка. - Давай, осмотрю. Что там у тебя? Пулевое? Осколочное?
        -Не, колото-резаное под ключицу. Меня уж перебинтовали.
        -Снимай-снимай, - потребовала Олеся. - Я сама решу, что мне с тобой делать.
        -Ты сначала бойцами моими займись, а я потерплю. Ты ж знаешь, на мне, как на собаке, все заживает.
        -Твоими бойцами? Так ты все же не штрафник? - обрадованно произнесла она.
        -Штрафник. Командовать некому, поставили меня.
        -Вот и командуй своими, а я сама буду решать, что мне делать. Снимай куртку без разговоров.
        -Не могу я, - поморщился Гусев.
        -Ничего, я тебе помогу. А что глаза такие красные? Обкуренный, что ли?
        Гусев промолчал, а девушка осуждающе покачала головой.
        Откуда ей было знать, что он не спит уже которые сутки.
        Бабах! На разрушенных верхних этажах один за другим, почти сливаясь, грохнули три взрыва. Вниз полетели куски размолоченного бетона, посыпалась лавина мусора, осела тяжелая туча пыли, повалил дым, а с улицы донеслась бешеная стрельба.
        -Опозеры в атаку пошли! - крикнул Клык.
        Он прильнул к углу оконного проема и, умело отсекая по два выстрела, открыл огонь из автомата. Двигающийся затвор выбрасывал в сторону вращающиеся гильзы. Они падали на пол, замирая в пыли и мусоре.
        В ответ с улицы залетали редкие стремительные трассеры, впиваясь в потолок, стены, выбивая мелкую крошку и пыль, попадая в металлические каркасы колонн, высекая искры и рикошетя.
        По первому этажу работал пулемет БТРа.
        Лютый, стиснув зубы от боли, пополз на четвереньках к оконному проему.
        Грохнул разрыв гранаты, выпущенной из подствольника, кто-то из штрафников, нашпигованный осколками, истошно заорал, катаясь по полу.
        Олеся, пригнувшись, поспешила к нему, на ходу расстегивая медицинскую сумку.
        Грешок надрывно заорал, непонятно кому и зачем:
        -Пулемет стреляет!!! Пулемет стреляет!!!
        Гусев дополз до разбитого оконного проема, встал на колени, чуть высунув голову, быстро сориентировался.
        Опозеры, числом с роту, пошли на штурм ЦУМа.
        Фигурки солдат, прячась за всевозможными укрытиями, упорно продвигались вперед, ведя интенсивный огонь.
        Оборону держала изрядно поредевшая рота Никулишина, стянувшего основные силы на первый этаж. Все понимали: стоит только опозерам прорваться в здание - песенка штрафников спета. В плен никого не возьмут, особенно после недавнего боя и проведенной зачистки, опозерам есть, что припомнить.
        Лютый, стараясь не тревожить ноющую левую часть грудной клетки и руку, перевел автомат на одиночный огонь, пристроил «калаш» таким образом, чтобы вести прицельный огонь.
        В прорезь прицела попал какой-то опозер. Укрывшись в неглубокой воронке с торчащим из нее куском ржавой трубы, он в горячке боя вел злую стрельбу по первому этажу универмага.
        Враг был как на ладони. Их разделяли какие-то сто метров.
        В подобные моменты Гусев всегда испытывал странное ощущение, которое не мог внятно объяснить. С одной стороны, чувствовал себя вершителем судьбы попавшего на мушку, с другой - понимал, его мишень еще не догадывается о том, что костлявая замахнулась своей косой. Еще секунда - и жизнь оборвется. Грань, отделяющая жизнь от смерти, и вызывала то самое странное ощущение.
        Привычно дернулся автомат, звук выстрела потонул в общем грохоте и трескотне. Голова опозера взорвалась красным, тело сползло на дно воронки.

«Мой», - со злым удовлетворением подумал Лютый.
        Быстро поймал в прицел следующего. Тот, низко пригнувшись, бежал к укрытию.
        Автомат дернулся, затвор выбросил гильзу. Словно с размаху наткнувшись на невидимую преграду, опозер нелепо взмахнул руками, роняя автомат, сел на задницу, медленно завалился на бок, скрючился, болезненно засучил ногами.

«Обратно мой», - подумал Лютый, зло стиснув челюсти.
        Следующая цель.
        Этот, стоя на коленях, менял магазин. Пуля попала ему в грудь, выбила неизменную тучку пыли из одежды. Удар опрокинул опозера на спину; он так и затих с поджатыми под себя ногами.

«Третий», - мысленно вел свой счет бывший старлей.
        Поймав в прицел следующего, Павел нажал на спусковой крючок. Пуля, взметнув мусор под ногами опозера, ушла в землю. Боец торопливо откатился в сторону. Павел опять нажал на спуск. Снова мимо.
        -Везет! - со злым удивлением пробормотал Лютый, ловя в прицел живучего врага.
        Минометы продолжали обрабатывать этот участок улицы. Взрывы то и дело взметали вверх многострадальную землю.
        Мина угодила прямиком в «везунчика». Исковерканное тело подбросило взрывом, на миг скрыв вставшей на дыбы почвой, вперемешку с кусками асфальта. То, что осталось от еще секунду назад живого человека, упало в дымящуюся воронку.
        Гусев удовлетворенно сплюнул вязкую скупую слюну.
        Бой продолжался.
        В поле зрения попал Клык - сосредоточенный, спокойный, хладнокровно жмущий на спусковой крючок. Неподалеку от него пристроился Наумыч, в его глазах застыла отчаянная решимость. И рядом, живой тенью, вел огонь Грешок. На лице парня лежала печать страха, но пока Огрешков перебарывал свою боязнь.
        Внезапно он почувствовал взгляд Гусева и обернулся.
        Глава XVI
        Грешок
        Эта весна для Игоря Огрешкова была особенной - он оканчивал среднюю школу. Его буквально захлестнуло дотоле неведомое ощущение новизны и близких больших перемен, кружа голову, оставляя чувство безграничного, необъяснимого счастья.
        Последний звонок, по традиции, отмечали всем классом. Днем на заказанном родителями вскладчину автобусе ездили по всяким памятным городским местам. Откровенная скука мероприятия скрашивалась безудержным весельем, смехом, непривычным видом девчонок. В школьной форме, с бантами они выглядели, как неожиданно повзрослевшие первоклассницы.
        Вечером все собрались в снятом опять же родителями кафе, где ждали празднично накрытые столы, сдвинутые вместе.
        Проголодавшиеся выпускники, галдя, набросились на еду. Огорчало одно: родители, пристроившиеся отдельно, сразу и безапелляционно заявили - никакого спиртного.
        Но, ничего, еще вся ночь впереди.
        Казалось, что этой ночью не спит полгорода. Повсюду шарахались пьяненькие выпускники из разных школ. Целая армия таксистов и частников ждала на обочинах или сновала по городу, желая подвезти, подзаработать. Разъезжали молодые парни, жадно высовываясь из салонов авто и предлагая выпускницам прокатиться.
        Кто-то из девчонок проявлял разумную осторожность, а кто-то, наоборот, - лез бездумно в салон навстречу неизвестности.
        Везде группками тусовалась молодежь, доносился разноголосый смех, отборный мат, вспыхивали бесчисленные огоньки сигарет, выстраивались батареи опустошенных жестяных банок, пивных и даже водочных бутылок; где-то бренчала гитара, из забитых под завязку уличных кафе наперебой гремела музыка.
        Старшее поколение вспоминало свой выпускной. Те, кто помладше, жили ожиданием своего последнего звонка, а пока приобщались к чужому веселью.
        Местами уже вспыхивали конфликты, порой перераставшие в потасовки. Хорошо, если рядом оказывалась полиция, успокаивая горячие головы. А если блюстителей порядка не было, потасовки либо затухали сами, либо под визг девчонок и матюги парней крутились вихрем, пока кто-нибудь не лез разнимать.
        Одноклассники Игоря разбились на группки и разбрелись кто куда.
        Огрешков оказался в одной из таких компаний, намеренно стараясь быть поближе к Насте Лукьяновой. В нее он был тайно и потому безответно влюблен.
        Боясь насмешки или отказа, Игорь держал в себе свои чувства, мучился от неопределенности и в то же время пребывал в состоянии любовной эйфории. А она - яркая, смешливая и совсем не такая, какой была всего лишь год назад, иногда снисходила до Огрешкова с какими-нибудь просьбами или обычными разговорами, тем самым окрыляя несчастного «Ромео».
        Заводилой в их классе выступал Антон Юрченко, мнивший себя красавцем и умницей. Чересчур высокое самомнение сказывалось на его отношении к другим. Мало кого из сверстников он полагал ровней себе, потому к большинству ребят относился, в лучшем случае, снисходительно, куда чаще - заносчиво и высокомерно.
        Зато девчонки… те просто смотрели ему в рот. И Настя тоже.
        И только из-за нее Игорь сегодня оказался в одной компании с Юрченко, хотя терпеть его не мог. Они даже как-то дрались в восьмом классе. Каждый считал, что победил он, хотя драчку разнял физрук, дав обоим драчунам непедагогичные подзатыльники.
        Сколько потом разговоров было об этой драке!
        Собирались продолжить, но никто так и не сделал первого решительного шага, только гоголем ходили вокруг друг друга, дескать, только полезь - получишь сразу.
        И вот, на тебе… приходится терпеть его общество!
        Юрченко вышагивал впереди всех. Остальные, понятия не имея, куда идут, послушно следовали за ним, переполненные ощущением особенности этой ночи. Ведь она - последняя перед взрослой жизнью. Впереди рассвет, за которым эта взрослая жизнь распахнет свои двери.
        А пока они просто шли по центру города, делились воспоминаниями, смеялись над старыми шутками и приколами. Повсюду гуляли выпускники из других школ, встречались на пути редкие взрослые, компании парней, жадно высматривающих выпускниц поразвязнее и попьянее. Тут же в охоте за пустыми бутылками ходили скорбные тени бомжей и окончательно спившихся алкашей, пришедшие из совсем другого мира.
        Какие-то хорошо подпившие выпускники залезли в фонтан, их одноклассницы, подогретые алкоголем, устроили чуть ли не стриптиз. Собралась большая толпа любопытных: они фотографировали, снимали на камеры и тут же отправляли снимки и видео на свои странички в Интернет.
        О, как Игорь злился на этого павлина Юрченко! Что он возомнил о себе?! Куда он идет? Почему все идут за ним? Да плевать на всех! Почему Настя идет за ним?!
        Как было бы здорово, если бы они остались с Настей вдвоем!
        Игорь знал, что не опозорится перед нею. Он умеет целоваться. И не только. Когда ему исполнилось восемнадцать, это было зимой, отец сам купил ему девочку по вызову, вогнав этим сына в ступор. Отец! Сам!
        Он сказал:
        -Игорь, тебе восемнадцать. В твоем возрасте я уже в армии служил, но тебе делать там нечего. Можешь мне поверить.
        Юноша, знавший об армии из рассказов знакомых, газетных заметок и телевизионных передач, кивнул.
        Отец продолжил:
        -Сначала поступишь в институт, а там что-нибудь придумаем. Но это не значит, что я позволю тебе остаться рохлей и маменькиным сынком. Пора становиться мужиком. У тебя уже была какая-нибудь девчонка?
        Красный как рак сын покрутил опущенной головой, стесняясь смотреть на отца.
        -Ничего. Не дрейфь. Вон, фамилия у нас какая греховная. Матери только не проболтайся. Усек?
        -Да.
        -То-то. Это мой неофициальный подарок тебе на день рождения, чисто мужской. Ладно, поехали, квартиру снимем часа на четыре. Я вас оставлю вдвоем. Четыре часа хватит?
        Огрешков-младший молчал. В этот момент он почему-то думал, что отец может вот так и своей жене изменять, а может, у него вообще любовница есть. Ему стало жалко мать, Игорь очень любил ее, но и на отца обиды не было. Отца он тоже любил и уважал.
        На заказ приехала сутенерша в сопровождении четырех девиц лет двадцати-двадцати пяти. Отец сам выбрал стройную шатенку.
        Когда остальные ушли, он объяснил, что от нее требуется, и дал еще денег, помимо тех, что заплатил сутенерше.
        Девушка несколько озадачилась, когда из кухни в коридор вышел младший Огрешков. Она-то думала, что придется иметь дело с этим мужчиной, а тут - вон оно что! Впрочем, возражений у нее не было: работа есть работа, деньги заплачены, да еще и неожиданные премиальные в сумочку упали. Как их утаить от сутенерши, работница интимного фронта знала, поэтому не особо беспокоилась по поводу неучтенной «мадам» наличности.
        Игорю проститутка сразу понравилась, и он испытал скрытую благодарность к отцу, не обманувшему его тайных надежд.
        Когда тот ушел, девушка устроилась напротив Огрешкова-младшего. Тот, не зная, как себя вести, сидел, держа руки между сжатыми коленками.
        Она улыбнулась:
        -Как тебя зовут?
        -Игорь.
        -А меня Элеонора.
        -Очень приятно.
        Игорь догадывался, что девушка назвалась ненастоящим именем. У проституток обычно в ходу псевдонимы, причем не по одному на каждую. Об этом его когда-то просветили знакомые пацаны, имевшие дело с девицами по вызову.
        -Мне тоже приятно, - улыбнулась девушка. - Я тебе нравлюсь?
        Огрешков кивнул, бросив на нее быстрый взгляд.
        -Значит, все будет хорошо, - опять улыбнулась девушка. - Здесь начнем или в спальне?
        От перевозбуждения он затрясся, не в силах совладать с собой. Опытная жрица любви успокаивала его, говорила, что и как нужно делать, просила не торопиться, никуда она не убежит. А потом взяла инициативу, так сказать, в свои руки.
        Конечно же, Игорь слышал, что проститутки никогда не целуются с клиентами, но попросил Элеонору научить его.
        Отец появился через три с половиной часа, когда процесс неизвестно по какому уже разу шел полным ходом. Старший Огрешков посидел на кухне. Когда все успокоилось, деликатно постучался в закрытую дверь комнаты.
        -Игорь, пора, - сказал он.
        После этого случая Игорь стал смотреть на своих одноклассниц, и вообще девчонок, другими глазами. От застенчивости не осталось и следа. Теперь слова сами находились, и он не молчал, как раньше. Видимо, и во взгляде его что-то поменялось, потому что на подсознательном уровне он почувствовал, что девчонки, выглядящие гораздо старше всех пацанов из класса, стали смотреть на него иначе, и их отношение к нему тоже изменилось. Как именно, Огрешков не мог объяснить, но что изменилось - точно.
        А вот с Настей он чувствовал себя неуверенно. Не помогало даже то, что теперь-то он знал, что Настя хоть и особенная, и самая лучшая на свете, а все же - девчонка. Такая же, как и другие.
        И вот сейчас они вместе, но не вдвоем. И потому настроение у него было скверным. Игорь не знал, будет ли у него другой шанс, сумеет ли он потом набраться храбрости и пригласить Настю на свидание.
        Их компашка бесцельно шлялась по центру города, покуда Огрешков не решил положить этому конец.
        -Слушай, Юрчок, - обратился он к Антону, - тебе не кажется, что ты много на себя взял? Сам ходишь как идиот и остальных за собой таскаешь.
        -Уж кого-кого, а тебя, Огрех, я за собой не тяну, - надменно ответил Юрченко. - Топай куда хочешь. Я вообще не понимаю, с какой стати ты за нами увязался.
        Антон продолжил идти как ни в чем не бывало.
        -Да ты что! - делано удивился Игорь.
        И, нарываясь на ссору, добавил на повышенных тонах:
        -У тебя надо было разрешение спросить, да?
        -Само собой, - усмехнулся Антон.
        -Да пошел ты…
        -Че сказал?! - взвился Юрченко, поворачиваясь к давнишнему недругу.
        -Мальчишки, ну вы что?! - поспешно вмешалась Настя.
        Ее в один голос поддержали другие:
        -Правда, что вы? Выпускной хотите испортить?
        Но парни их уже не слышали.
        -Нет, ты че сказал?! - продолжал кипеть Юрченко.
        -Пошел ты… - отчетливо повторил Огрешков.
        Антон бросился на него с кулаками. Завязалась потасовка, завизжали девчонки. А парни разошлись, как глухари на токовище, налетая друг на дружку, пуская в ход руки и ноги.
        В конце концов, их удалось разнять.
        С покрасневшими лицами, тяжело дыша, противники стояли, оттесненные одноклассницами, и матерились через их головы, угрожая друг другу страшной расправой.
        -Хватит уже! Надоели! - крикнула Настя. - Оставайтесь тут, деритесь сколько хотите, мы без вас пойдем, правда, девочки? Вон, с нами еще Коля есть.
        Коля Нестеров стоял молча. Он был тенью Юрченко и своего мнения отродясь не имел.
        -Настя, можно тебя на два слова? - неожиданно для самого себя, все еще находясь во взвинченном состоянии, спросил Игорь.
        Она удивилась.
        -Зачем?
        -Отойдем, - настойчиво предложил Огрешков.
        Девушка пожала плечом, поправляя сумочку на длинном ремешке.
        -Ладно, давай отойдем.
        Они отошли в сторону. Игорь быстро привел себя в порядок, заправил выпростанную рубашку в брюки, развернулся к девушке и решительно произнес:
        -Настя, пойдем вдвоем погуляем? Че с этим уродом ходить? Он идет непонятно куда, и все за ним прутся.
        -Игорь, ты был не прав. Зачем послал его?
        -Потому что он козел, - зло выдохнул Огрешков.
        -Ну, это все знают, - согласилась девушка. - И все же Антон тебя никак не задевал, вообще сказал, что можешь и без нас погулять. Зачем портить нам вечер?
        -Ночь уже, - напомнил Игорь.
        -Неважно. Ты понял, что я сказала.
        -Понял. Ты тоже так считаешь, как Юрчок?
        -Ой, да какая разница, что я считаю! - воскликнула девушка.
        -Для меня есть, - ответил он. - Я вообще предпочел бы с тобой вдвоем погулять.
        Глаза Насти расширились от удивления.
        -Ты что, втюрился в меня, что ли?
        -А что, не видно?
        -Нет, вообще-то, - картинно жеманясь, произнесла Настя.
        -А ты не прикалывайся, я правду говорю, - проворчал Игорь. - Между прочим, давно уже, год целый.
        -Ну, ты даешь! - в деланом восхищении воскликнула девушка, оглядываясь на одноклассников. - А я что-то не замечала.
        -Теперь знаешь.
        -И что мне, на шею тебе броситься? - усмехнулась Настя. - Или сразу дать, прямо здесь?
        -Зачем здесь? Можно в другом месте, - сказал Игорь и сам испугался своих слов.
        -Размечтался! Наивняк! - Чувствовалось, что Настю зацепило.
        -Ну, так пойдем? Я пива возьму. Деньги у меня есть.
        Настя переступила с ноги на ногу, опять оглянулась на друзей.
        Огрешков решил развивать инициативу:
        -Посидим где-нибудь, на шашлыки тоже хватит. Потом пойдем на набережную, рассвет встречать. Все равно все там будут.
        -Давай все вместе сядем? - предложила девушка.
        -На всех у меня не хватит денег, - честно ответил Игорь. - К тому же я хочу с тобой побыть, понимаешь?
        -Ну, ладно. Только предупреждаю: будешь нудить или приставать, пошлю тебя, как ты Антона.
        -Договорились.
        -Девочки, мы уходим, - сказала Настя. - Чао всем, встретимся на набережной.
        Они пошли рядышком, оставив растерянных одноклассников.
        Душа Игоря ликовала. Он добился своего! Правильно отец говорит: от жизни надо все брать самому, просто так она ничего не даст. Будешь сидеть сложа руки - ничего не добьешься.
        -Пойдем сразу на набережную, - предложил Огрешков. - Там кафешек много, посидим где-нибудь.
        -Пойдем, - согласилась девушка и неожиданно для Игоря взяла его под руку.
        Сердце Огрешкова бешено застучало. Он был на седьмом небе от счастья.
        Место нашлось только в третьем по счету кафе.
        Из динамиков звучала негромкая музыка, привлекая любителей посидеть спокойно, поговорить, не перекрикивая орущие колонки музыкального центра.
        Они приземлились за круглый, красного цвета столик. Из центра стола «рос» раскрытый летний зонт, бросая на шершавую пластиковую поверхность тень от горящих многочисленных лампочек, освещавших кафе.
        Настя уселась, закинув ногу на ногу, ее короткое школьное платье почти ничего не прикрывало. Достала из сумочки сигареты, прикурила от зажигалки. Ее белые банты и белый школьный фартук в воздушных кружевах резко диссонировали с сигаретой в накрашенных губах.
        -Будешь? - предложила она.
        Игорь согласился и тоже закурил, почувствовав легкое приятное головокружение.
        Подошедшей официантке заказал пару шашлыков и четыре бутылки пива.
        -Давай, рассказывай, как тебя угораздило, - подначила Настя, выпуская дым через сложенные трубочкой губы.
        -Не знаю, - честно ответил Игорь. - Как-то само собой получилось, просто вдруг понял, что влюбился.
        -А за что? - кокетливо спросила девушка.
        -Ты красивая.
        -Это я в курсе, - польщенно улыбнулась Настя. - А все же?
        -Да не знаю я. Просто для меня ты самая лучшая на всем свете.
        -Даже так… Тогда прости за банальщину: а что бы ты мог для меня сделать?
        -Луну с неба хочешь?
        -Ага.
        -Бери.
        -Хам, - уверенно произнесла девушка, туша бычок в пепельнице. - Давай, хоть пошамаем, а то что-то голодняк напал. В кафе толком ничего не досталось, все налетели на хавчик, как чайки туруханские, все похватали.
        -В большой семье клювом не щелкают. Настя, а почему ты так постоянно разговариваешь?
        -Как? - удивилась девушка.
        -Ну, таким, дворовым языком.
        -А как мне разговаривать? Как тургеневской барышне, что ли? Меня за дуру все принимать станут.
        -Я бы не стал.
        -Я ж не знала, что ты в меня влюблен. А то бы была, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.
        -А что, красивые стихи. Я и «Евгения Онегина» почти наизусть знаю.
        -И что с того? - равнодушно спросила девушка.
        -Могу почитать.
        -Здесь?
        -А что такого?
        -Ну, почитай, может, шашлык лучше пойдет, а то жесткий какой-то. Жилы одни. Да и пиво вроде как разбодяженное. Не чувствуешь?
        Игорь проглотил обиду. Он же не виноват, что шашлык такой и пиво. Ну, нет у него денег на ресторан. К тому же ему не нравилось, что Настя ведет себя вызывающе. Почему она так?
        Успокоившись, он начал читать «Письмо Татьяны к Онегину».
        Тем временем Настя расправилась с остатками шашлыка, допила вторую бутылку пива. Закурила глубокомысленно.
        Когда Огрешков умолк, она произнесла:
        -Классно. Я бы так не смогла, как Татьяна. Ик… Ой, прости… Ик…
        Девушка, опьянев, развеселилась. Разговор уже шел обо всем и ни о чем конкретно. Кафе начало пустеть.
        -Ну, что пойдем? - предложила Настя. - Рассвет скоро.
        -Пойдем, - согласился Игорь. - А ты куда поступать будешь?

…Они не спеша шли. С реки тянуло прохладой, в струящейся воде отражалось светлеющее небо.
        Ближе к центральной части набережной народу прибавилось, показались знакомые лица. Собравшиеся смотрели на восток, словно ожидая какого-то чуда. Народ опять разбился на компашки, кто-то сидел в припаркованных машинах, кто-то весело смеялся, кто-то просто переговаривался. Из одной машины негромко на низких частотах бухал сабвуфер.
        Когда первые лучи солнца брызнули из-за горизонта, округа взорвалась свистом, воплями, визгом, аплодисментами. Засигналили клаксоны автомобилей.
        Игорь проводил Настю до дома. У подъезда она остановилась, развернулась к нему, словно ожидая чего-то.
        Огрешков понял, чего. Аккуратно обнял девушку, слился с ее губами, почувствовав горечь сигаретного дыма. Но сейчас ему нравилось даже это.
        Поцелуй продолжался столь долго, что Настя была вынуждена упереться руками Огрешкову в грудь.
        Задыхаясь, она произнесла:
        -Я и не думала, что ты так классно целуешься… Где научился?
        Игнорируя вопрос, Игорь опять потянулся к ее губам.
        -Все-все, я пошла, - вывернулась девушка из его объятий.
        -Я позвоню тебе, ладно? - спросил Огрешков.
        -Позвони. Запиши номер.
        -Я знаю его.
        -Откуда?
        Она замерла у подъезда.
        -Не забывай, я ведь влюблен в тебя, а влюбленные готовы на все.
        -Типа, как луну с неба, да? - засмеялась Настя. - Ну, все, пока. Звони.
        Она скрылась. Игорь еще какое-то время слышал стук ее каблуков по лестничному маршу. Затем побрел домой, вспоминая ощущение гибкого девичьего стана, продолжая чувствовать горечь дыма на губах и вкус помады.
        Он был счастлив.
        Экзамены в институт Огрешков провалил. И оказался в армии.
        Спустя год его часть перебросили на фронт.
        В этом аду сломался Игорь быстро.
        Лечение продолжалось недолго. Самострельщиков в госпитале очень не жаловали.
        Затем скорый суд и приговор: для отбывания наказания направить Огрешкова Игоря Вячеславовича в штрафную роту сроком на шесть месяцев с возможностью досрочного освобождения по ранению.
        Глава XVII
        Дикий мед
        Грешок, не выдержав взгляда Гусева, потупился.

«Хлебну я с ним лиха», - решил Павел.
        А потом подумал, коли держится парень, значит, есть еще шанс, что выйдет из него толк, получится не дите-переросток, а нормальный мужик. Солдат.
        Меняя позицию, пробежал Студент. Случайно зацепился струной с «трофеями» за торчащую арматурину. Второпях освободившись, побежал дальше, присел перед заранее намеченным оконным проемом и дал короткую очередь.
        Чеснок притащил рацию, протянул Гусеву гарнитуру:
        -Ротный на связи.
        Павел надел наушники.
        -Гусев! Держишься?
        -Держусь!
        -Молодец! Потери большие?
        Он быстро осмотрелся.
        Застыв в неестественных позах, лежали трое убитых. Возле очередного раненого склонилась Олеся, накладывая на правое плечо повязку. Бинт сразу становился красным, раненый конвульсивно вздрагивал, девушка что-то говорила ему, а тот судорожно скреб руками замусоренный пыльный пол и дергал ногами.
        -Вижу трех «двухсотых», одного «трехсотого».
        -Санитарка жива?
        -Так точно, жива.
        -Пусть у тебя побудет. Мне она пока без надобности. У меня одни убитые. Гребаный
«бэтээр» натворил дел! Сожгли гада!
        -Я вижу! Чадит, аж солнце закрыло! У меня патроны кончаются!
        -Понял! Отправлю четверых с цинками. Нагружу по полной, сколько смогут унести. У меня тут этого добра от опозеров много осталось! Пулемет дам. Всех четверых оставишь у себя. Конец связи.
        Гусев сдернул гарнитуру.
        -Чеснок! Давай сюда Наумыча и Грешка!
        Тот кивнул и привел обоих.
        -Наумыч, - сказал Лютый, указав рукой направление, - давай к тому лестничному маршу, а ты, Грешок, - к тому. Сейчас по какому-то из них поднимутся четверо с пулеметом и цинками. Встретить и привести ко мне. Помогите цинки донести. Ясно?
        -Так точно, - ответил Наумыч.
        -Исполняйте.
        Гусев повернулся к Чесноку.
        -А ты будь рядом. Где тебя носит постоянно? Радист, твою мать!
        -Я не радист! - возразил Чеснок. - Я ее у убитого радиста взял, чтобы не пропала без толку! Мне эта рация на фиг не нужна!
        -А мне нужна! - зло оборвал его Павел. - Так что заткнись. Я тебе не твой бывший ротный. Еще раз вякнешь, останешься без зубов, как Студент. Понял?
        Чеснок насупленно кивнул.
        Пополнение встретил Грешок. Он проводил их к Гусеву.
        -Молодец, - похвалил его Павел. - Иди, набивай магазины. Ты! - Гусев ткнул пальцем в пулеметчика. - Займешь позицию у того окна. За тобой - сектор от той пятиэтажки и вон до той! И чтоб ни одна сволота не прошла. Понял?
        Лютый глянул на остальных.
        -Второй взвод?
        -Он самый.
        -Как взводный?
        -Убит, - буднично ответил солдат.
        -Ладно, пристраивайтесь поудобнее, представление продолжается! - распорядился Гусев.
        Новенькие разбежались, быстро включившись в бой уже на втором этаже.
        Штрафники по одному подбегали к разложенным цинкам, торопливо набивали магазины и сразу же возвращались.
        Подошел черед Циркача. Лютый искоса смотрел, как тот по очереди наполняет несколько автоматных рожков. По кисти правой руки, синей от наколок, текла струйка крови - сбил где-то второпях, капая в цинк с патронами. Блатной доставал их, помеченные своей кровью, вытирал о рукав спортивной куртки и защелкивал в магазин.
        Между делом бросил на Гусева только один взгляд. Ничего особого в его глазах не было, но Павел оставался настороже.
        -Че косишься, начальник? - не выдержал уголовник.
        -Страшно, Циркач? - спросил Гусев, испытующе глядя на урку.
        -Ты меня на понт не бери, начальник! - с вызовом ответил тот. - Я в таких передрягах бывал, что тебе и не приснится никогда.
        -Жалко тебе Фантика?
        -А ведь ты ссышь, а, начальник? - спросил Циркач, в свою очередь испытующе глянув на взводного. - Не очкуй! Ты его по-честному заделал. Предъявы нет.
        Гусев ему не поверил.
        Циркач, напевая веселый мотивчик, занял свою позицию.
        Подкатил Клык.
        -Чего он? - спросил, косясь на уголовника.
        -Говорит, предъявы за Фантика нет.
        -Не верь, - посоветовал Клык.
        -А я и не верю.
        Последним за патронами прибыл Студент.
        -Во, закрутилось, а! - азартно крикнул Леха, бухаясь на колени, вываливая из разгрузки свои магазины.
        -Ты чего довольный такой? - удивился Гусев.
        -А че? - осклабился беззубо Студент.
        Его глаза на закопченном лице весело блеснули.

«Вот псих», - с невольным восхищением подумал Павел.
        -Чему радуешься, спрашиваю?
        -А че мне, плакать, что ли? У нас Грешок для этого есть!
        -Вроде держится он! - не согласился Гусев.
        -Это я ему пинка дал, - довольно улыбнулся деснами Студент. - Сказал, завалю, если опять забьется в какую-нибудь щель. Я еще капитана ихнего грохнул! - похвастался Леха. - Прямо в морду ему попал! Он - брык, каска в сторону! Лепота!
        -Ну, ты и зверюга! - улыбнулся Лютый.
        -Не, я седня добрый, еще ни одного скальпа не снял!
        -Уйди с глаз моих долой! - с нарочитой сердитостью приказал Павел. И добавил: - Смотри, не высовывайся без надобности!
        Пригибаясь, прибежала Олеся, пристроилась рядом, похлопав Гусева по спине.
        Тот, занятый стрельбой, обернулся не сразу - лишь когда в магазине закончились патроны.
        -Что тебе, Олеся?
        -Раненых в медсанбат надо! - крикнула девушка.
        -Ты в своем уме? Какой медсанбат сейчас?!
        -Ты командир, ты и думай, какой! Только раненых надо срочно туда доставить, иначе не доживут, - отрезала Олеся.
        -Ты что, не понимаешь, что нас практически отрезали? И бой сейчас, опозеры раненых, как куропаток, перещелкают.
        -Ну а мне что делать?
        -Значит, так! Сидишь тихо, не высовываешься! - распорядился Гусев. - Если будут новые раненые, оказывай помощь. А пока помогай забивать патроны тем, кто подойдет. Умеешь?
        -Приходилось.
        -Олеська, ты давно на войне?
        -Давно! Полгода почти! Когда началось, меня как военнообязанного медика мобилизовали - и сюда. Даже не думала встретить тебя тут.
        Она стала наполнять опустевший автоматный рожок.
        Гусев дал короткую очередь. Горячая гильза попала сидящей на полу девушке за ворот. Олеся пронзительно завизжала, заставляя предполагать самое худшее.
        Гусев грохнулся на колени рядом.
        -Ранена??? Куда???
        -Нет! Гильза за шиворот попала! Горячая! Жжет!
        -Дура ты, Олеська! Напугала! - сказал Павел, снова поднимаясь на ноги.
        -Сам ты дурак, Гусев! - парировала девушка. - На! - Протянула заполненный магазин.
        -Куда высовываешься?! - рявкнул Лютый, прижимая ее рукой к полу.
        Олеся недовольно отстранилась, поправила сползшее на лицо кепи, заправила под нее торчащие светлые волосы.
        -У тебя кровь из раны пошла! - заметила девушка. - Садись, новую повязку наложу.
        Гусев покорно опустился на колени. Олеся помогла ему стянуть куртку, осторожно размотала набухший кровью бинт, отбросила в сторону. Достала из сумки новый рулончик, разорвала зубами упаковку, извлекла пузырек с йодом, щедро полила на кровоточащее плечо Гусева. Тот зашипел, стиснув зубы. А девушка умело начала бинтовать рану.
        -Бинты у меня кончаются.
        -Сколько осталось? - спросил Гусев.
        Олеся заглянула в сумку.
        -Пять штук.
        -Внизу есть запас?
        -Я там специально одну сумку оставила. Если не разобрали, то есть.
        -Чеснок! - позвал Лютый. - Давай Грешка сюда!
        Когда Огрешков прибежал, Гусев скомандовал:
        -Дуй вниз, найдешь сумку вот такую. - Он указал на сумку Олеси. - Тащи сюда. Если кто спросит, скажешь, я приказал! Выполняй! Только - пулей!
        -Есть! - ответил Грешок и убежал, припадая на простреленную ногу.
        Страх в его глазах никуда не делся, лишь затаился где-то в глубине.

«Ничего, - подумал Павел. - Не убьют, так нормальный солдат получится, не хуже других. А самострел… Мало ли, как в жизни может повернуться? Пацан ведь еще совсем, от мамкиной сиськи, можно сказать».
        По оконному проему хлестнула пулеметная очередь.

«Откуда?!» - тревожно подумал Павел, невольно отпрянув в сторону, хоть и не маячил в окне. Посмотрел на Чеснока, тоже отпрыгнувшего подальше.
        -Откуда? Заметил? - крикнул Гусев.
        -Кажись, с пятиэтажки напротив! - крикнул в ответ Чеснок.
        -Меняем позицию! - приказал Гусев и махнул рукой в сторону свободного окна в углу зала. - Хватай оставшиеся цинки! Олеська! За мной! Пригнись ниже, я тебя умоляю!
        Он поволок здоровой рукой цинк с патронами. Анциферова и Чеснок последовали его примеру.
        Лютый задержался возле пулеметчика.
        -Видел, откуда лупануло?
        -Да! Вон с того окна! - сообщил разгоряченный солдат.
        -Так какого… он еще жив?! - зарычал Гусев. - Займись им! И не надо мне тут дуэлей! Вали его сразу, наверняка!
        Пулемет заработал снова. Гусев увидел, как оконный проем противоположной пятиэтажки заволокло пылью.
        Вдруг тело бойца откинуло назад. Вражеский пулеметчик успел сменить позицию и расстрелял своего противника. Мощные пули разворотили грудную клетку, пробили навылет.
        Солдат, опрокинувшись на спину, мелко и часто вздрагивал. Под ним с пугающей быстротой разливалась большая темно-красная лужа.
        Лютый зло выругался. Глянул на Олесю.
        Та отрицательно покрутила головой, давая понять, что этот штрафник - не жилец.
        Его рот исказила предсмертная гримаса, обнажив потемневшие неровные зубы.
        Гусев увидел бегущего Студента.
        -Куда ломишься?
        -Позицию меняю!
        -Пулемет возьми. Займись стрелком с пятиэтажки напротив. Смотри, осторожнее. Опытный, гад!
        -Ой, боюсь-боюсь! - запричитал Леха, поднимая пулемет. - Грешок! Хватай цинк и за мной. Щас я этого стрелка ворошиловского поимею.
        -Осторожнее, говорю! - еще раз напомнил Гусев.
        Оба штрафника двинулись по лестничному маршу на почти разрушенный третий этаж универмага.
        -Мне сверху видно все, ты так и знай! - напевал Леха, ужасно фальшивя.
        Лютый добрался до намеченной позиции и открыл огонь. Ему на плечо легла рука девушки. Отстреляв магазин, он обернулся.
        -Что стряслось, Олеся?
        -Пойдем! - мотнула она головой в сторону.
        -Куда? - не понял Лютый.
        -Пойдем, говорю, - повторила Олеся, продолжая тянуть Гусева за собой.
        Он послушно пошел за девушкой. Та завела его в полутемную, пахнущую пылью комнатку.
        Приглядевшись, Павел увидел старый продавленный диван, перевернутый стол, много бумаг под ногами, разбитый системный блок компьютера и щедрую россыпь CD-дисков.
        Гусев поднял один, повертел в руках.
        Олеся прильнула к нему и буквально потребовала:
        -Люби меня!
        -Ты что, Олеся?…
        -Люби меня, Паша. Как раньше. Помнишь?
        -Нашла время… Психическая, что ли? - проворчал неуверенно Павел.
        -Сам ты психический, Гусев. Мы тут все психические. Господи! - начала заводиться девушка, в ее глазах выступили слезы. - Неужели ты не понимаешь, что нас могут убить прямо сейчас, в эту секунду? Неужели не понимаешь?! А я не хочу! Слышишь?! Мне страшно! Я жизни еще не видела!
        Она, забывшись, в отчаянии стукнула Павла в раненое плечо.
        Едва сдерживаясь от боли, он опустился на диван, сжал зубы, чтобы не застонать.
        -Пашенька! Пашенька! Господи! Я же забыла, прости меня! Сейчас, у меня где-то промедол был… Сейчас!
        Олеся вывалила содержимое сумки на пол, в полутьме торопливо нашла шприц-тюбик, сделала инъекцию Павлу. Тот затих, расслабился.
        Девушка села рядом. Закрыв лицо ладонями, она вдруг заплакала навзрыд, повторяя сквозь всхлипывания:
        -Господи! Какая же я дура! Какая дура!
        -Олесь, не плачь. Не надо, - пробормотал одуревший Лютый.
        Он обнял девушку, прижал покрепче.
        Автомат с громким стуком упал на пол, сразу вернув обоих к грохочущей, стреляющей действительности.
        Развернув девушку, Павел поцеловал ее в мокрую соленую от слез щеку, затем - в другую, такую же влажную и соленую.
        Олеся замерла покорно, ее руки легли Гусеву на затылок.
        -Паша…
        Павел закрыл поцелуем ее горькие губы.
        -Паша… Что же мы делаем…
        -Молчи, молчи… - исступленно шептал Павел, покрывая ее лицо поцелуями.
        Олеся, задыхаясь, шептала в ответ:
        -А помнишь, как мы у моей тетки в деревне нашли брошенный пчелами улей?… Там мед был… Я такого меда никогда не ела раньше, и после - тоже.
        -И я не ел, - шептал Лютый. - Я люблю тебя, Олеся… Знаешь, как мне было больно, когда мы расстались? Я даже училище хотел бросить, чтобы вернуться, разобраться во всем… Мать отговорила. Лучше бы бросил, сейчас бы в штрафниках не ходил…
        -И мне было больно. Только не сразу, потом… А тогда я в другого влюбилась без памяти. Ты простишь меня, Паша?
        -Тебе не в чем извиняться… Это жизнь, Олеся. Она нами крутит.
        -Паша, я забеременеть хочу, чтобы меня в тыл отправили. Мне очень страшно, Паша, я жить хочу…
        Павел отогнал назойливую мысль, что Олеська могла и раньше забеременеть. Разве не было у нее возможности? Красивая, страстная…
        Он не хотел об этом думать. Думал о том, что если Олеся забеременеет, то это будет их ребенок, его ребенок.
        Они любили друг друга на скрипящем пыльном диване под грохот разрывов, трескотню автоматных и пулеметных очередей.
        Горька и сладка была эта любовь. Как тот дикий мед в брошенном пчелами улье.
        ЦУМ штрафники отстояли. После нескольких яростных атак опозеры отошли, усеяв подступы к универмагу десятками трупов.
        У защитников тоже имелись потери, включая многочисленных раненых, так что Олесе работы хватило.
        Увидеться им больше не удалось. Они расстались скомканно, торопливо, что-то говоря друг другу и целуясь.
        Потом Гусев носился, стрелял, прятался от разрывов гранат, от свистящих пуль, шмякающихся в стены, опасно дзинькающих о металлические каркасы колонн. А Олеся перевязывала раненых, бегала с этажа на этаж.
        Перестрелка увяла на рассвете.
        Повисшая тишина оглушила людей. Чудовищная усталость валила с ног, солдаты засыпали там, где их застало внезапное затишье.
        Никулишин лично расставил караулы, стараясь брать бойцов понадежней. Тщательно инструктировал, предупреждал, что тишина может оказаться обманчивой: от опозеров надо ждать любого подвоха.
        И он, и Гусев прекрасно понимали, что изможденные люди и без того держатся на одном честном слове. Их уже не пугала смерть. Порой в ней даже виделось избавление.
        Через пару часов к зданию подобрались заградотрядовцы. С их помощью раненых эвакуировали в медсанбат, временно расположенный в одном из подвалов. С ранеными ушла и Олеся.
        Гусев смотрел на нее из окна. Девушка шагала, опустив голову, не чувствуя его взгляд.
        Неожиданно для себя Павел перекрестил Олесю.
        Поскольку и комбат, и особист уже знали обстоятельства схватки Гусева с уголовником, нечего было и думать о том, чтобы выдать полученную в ножевой драке рану за боевую. К тому же Павел по-прежнему держался на ногах, и в медсанбат его не отправили.
        Глава XVIII
        Стреляющая тишина
        ПРИКАЗ
        Командующего войсками 1-го Восточного фронта федеральных войск
        командующим седьмой и шестьдесят девятой гвардейскими армиями:

«Об организации разведки в соединениях и частях фронта».

№214 от 11 июля 2017 года
1.Немедленно приступить к ведению систематической, непрерывной, организованной разведки противника всеми видами и способами: наблюдением, засадами, поисками, лазутчиками, рейдами, боем, посылкой дивизионной и армейской агентуры в тыл врага, и т.д.

2.В каждой дивизии на своем участке ежедневно иметь контрольных пленных, трофеи и документы.

3.Создать отряды для разведки, рейдов и вклинения в боевые порядки противника, тщательно проводя их подготовку.

4.Командующим армий незамедлительно подготовить отряды в составе: одной роты мотострелков, посаженных на бронетехнику, одной танковой роты, дивизиона реактивной артиллерии. Командование отрядами поручить решительным, храбрым и инициативным командирам.

5.Об исполнении доложить к 14 июля 2017 года.
        Командующий 1-м Восточным фронтом федеральных войск генерал-полковник Осипов Начальник штаба 1-го Восточного фронта федеральных войск генерал-майор Захаров
        Бои стихли повсюду. Наступил хрупкий покой. Прекратился гул канонады над разрушенным, дымящимся городом, перестали ухать минометы. Лишь изредка слышался треск очередей. Это вели войну разведчики, что с обеих противоборствующих сторон занялись сбором информации, поимкой «языков».
        Еще стрельбой развлекались солдаты, гоняя вездесущих обнаглевших крыс, разжиревших на трупах, коих под завалами было не считано.
        Обе стороны занялись поиском и захоронением тел, благо воронок под это имелось предостаточно.
        Безымянные братские могилы усеяли разрушенные городские кварталы. Писари отложили на время автоматы и взялись за авторучки.
        Составлялись списки погибших, пропавших без вести. Если была возможность, то похоронки с сообщением «погиб при выполнении боевого долга», «пропал без вести» отправляли родственникам.
        Откуда-то появились редкие гражданские. Вероятно, во время боев прятались где-то в подвалах.
        На позициях штрафников обосновался, можно сказать, странный человек, назвавшийся Леонидом. Вначале его за лазутчика приняли, в оборот взяли, потом сообразили - умалишенный почти. Видать, нервы не выдержали, вот разум и помутился. Порой, когда у Леонида наступали периоды просветления, он рассказывал жуткие истории, вызывавшие содрогание даже у видавших виды штрафников.
        Еще когда только начиналось, когда уличных боев в городе не вели, при обстреле в его дом попала ракета, кто-то из жителей прятался в подвале, опасаясь частых обстрелов, кому-то, наоборот, надоело бегать постоянно туда-сюда: они остались в квартирах.
        После обвала дома подвал основательно завалило, из лопнувших труб хлынул кипяток. Несчастные, зажатые обвалом, кричали страшно, варясь заживо в наполняемом кипятком каменном мешке…
        Леониду повезло. Он остался в своей квартире, его самого зажало, но не покалечило, и он, не в состоянии выбраться самостоятельно, был вынужден смотреть, как гибнет семья из соседней квартиры. Плиты хаотично сложились так, что мужа и жену прижало в одном месте, а их семнадцатилетнюю дочь - в другом. Сначала они перекрикивались, потом мужу невероятным образом удалось выбраться. Он кое-как, напрягая все силы, побагровевший, с вздувшимися венами приподнял кусок плиты, помогая выбраться жене. Она могла выползать только ногами вперед. В этот момент грохнул еще один взрыв. Мужчину убило сразу, он уронил кусок плиты жене на ноги, сломав их. Женщина кричала долго и страшно. Девушка из своего склепа тоже звала на помощь. Но подмоги не было. Через сутки женщина замолчала. Ее, еще живую, объедали крысы…
        Еще через сутки замолчала и девушка…
        Самого Леонида в полубессознательном от обезвоживания состоянии вытащили наконец-то появившиеся спасатели.
        В дальнейшем он работал на подобных завалах, пока не стал свидетелем, как в детский сад угодила ракета. Зрелище от дымящейся воронки с разбросанными по округе телами детей, игрушек, детской мебели оказалось выше сил Леонида. Остальное он помнил плохо, объяснял путано, нелогично, замолкая вдруг, погружаясь в себя, а то начинал хихикать или странно что-то выкрикивать громко, неразборчиво.
        Потом Леонид куда-то пропал. То ли убили, то ли ушел куда. Никто не знал.
        Сменившая долгую жару ненастная погода принесла некоторое облегчение. Из затянувших небо тяжелых рваных туч посыпал мелкий затяжной дождь, наполнив округу сыростью и влагой.
        Подсохшая кровь растеклась лужами, поплыла ручьями, огибая упавшие, расщепленные взрывами обломки тополей, куски размолоченного бетона, груды кирпичей, пробитые каски, брошенную или потерянную амуницию, пряча в мутных потоках бесчисленную россыпь гильз, заполняя и насыщая множество воронок.
        Дождь барабанил по сгоревшей бронетехнике, заброшенной и прокопченной. Разлитые, не сгоревшие соляра и масло переливались радужными пятнами на поверхности луж с разбегающимися мелкими кругами от падающих капель.
        Дождь лил на почерневшие обломки зданий, похожих на гнилые разрушенные зубы огромного чудовища. Поливал пропотевшие тела солдат, оставляя грязные разводы на одежде и усталых небритых лицах.
        Сырость прижимала чад дымящихся пожарищ к земле; покрасневшие глаза слезились, отчего непосвященный и далекий от войны сторонний наблюдатель счел бы их за другие слезы, коих на самом деле почти не бывало - от привычного вида разверзшегося ада, от боли и скорби, накрывшей всю страну, разделенную жестокой бессмысленной гражданской междоусобицей.
        На нейтральной территории, что извилистой чертой рассекла город, появились установленные ночами проволочные заграждения с висящими на них гроздьями пустых консервных банок. В полуразрушенных зданиях и воронках наспех оборудовались посты. Порой они настолько близко располагались к вражеским, что с той стороны долетали обрывки фраз, слышался кашель, по которому постоянно ходившие в караул бойцы уже научились распознавать кашляющего. Иногда они даже перекрикивались:
        -Эй, доходяга! Ты опять в карауле?
        -Ну! А тебе что до этого?
        -Достал ты своим кашлем еще в прошлый раз!
        -А ты лекарства принеси!
        -Сам иди сюда, здесь полечим!
        -Пошел ты…!
        В ответ автоматная очередь. И сразу же огонь с той стороны.
        Немного погодя вновь повисала тревожная тишина, нарушаемая кашлем часового.
        Иногда примелькавшиеся противники даже знакомились, перекрикиваясь из укрытий.
        -Слышь! Я тебя уже не в первый раз вижу!
        -И че?
        -Как зовут?
        -Тебе зачем? - следовал подозрительный вопрос готового к чужой подлости часового.
        -Познакомиться хочу!
        -Толяном звать!
        -А меня - Игорь! Ты откуда?
        -Из-под Томска! А ты?
        -Мы псковские!
        -«Мобилизованные», - вспоминает цитату из старого черно-белого фильма часовой и невольно улыбается.
        -Ясен пень, мобилизованные. Не по своей же воле.
        -Ниче, тебя занесло! Не был ни разу в тех краях. Не надоело воевать?
        -Надоело! Домой хочу!
        -Вот и я тоже! Ты давно на войне, Игорь?
        -С самого начала! А ты, Толян?
        -Я тоже! Ты кем до войны был, Игорь?
        -На стройке сварщиком работал! А ты?
        -Шоферил на «КамАЗе»! - отвечал Анатолий.
        -Дети есть, Толян? - кричал Игорь.
        -Есть, пацан, десятый идет, Сережка зовут! А у тебя?
        -И у меня есть, двое! Алена - старшая, пятый годик, и Владу третий пошел!.. Слышь, Толян! Ты не попадайся мне, как начнется! Жалеть не стану!
        -И ты не попадайся, Игорь, тоже не пожалею!
        -Толян! А ты зачем воюешь?
        -А ты?
        -А … знает! - отвечал псковитянин Игорь.
        -Вот и я… - бормотал себе под нос сибиряк Анатолий.
        Саперы по ночам минировали подступы, оставляя для разведчиков ходы, о которых знал лишь узкий круг посвященных. И потому «языки», владеющие информацией о минных заграждениях, ценились на вес золота. За ними шла настоящая охота.
        Иногда в темноте слышались взрывы, говорящие, что очередная группа напоролась на минные ловушки. Тут же вспыхивала ожесточенная перестрелка, взлетали ракеты, ухали минометы, кипел короткий яростный бой.
        Потом все утихало. Лишь изредка часовые простреливали ночную темень на звук брякающих от ветра банок либо стреляли на неверные тени, лежащие черными кляксами в свете ущербной луны, что нет-нет да и появлялась в разрывах низких туч.
        Нерадостным было солдатское житье-бытье на позициях.
        Тут и длящееся целыми сутками сидение в воронках, и совсем недавние беспрерывные атаки и контратаки.
        Тут и пустынные тревожные улицы - разрушенные, дымящиеся, еще пару дней назад перед затишьем и уборкой погибших усеянные смрадно воняющими трупами, облепленными мухами. Рой жирных зеленых мух, жужжа, хаотично носился в воздухе, сидел на вздувшихся обезображенных телах, на висящих кое-где кишках, вынесенных из тел взрывами. Обнаглевшие насекомые не давали покоя и живым, норовя сесть на лицо, на глаза, залезть спящему человеку в рот или нос…
        Тут и доводящая до безумия жажда, когда воды взять просто негде.
        Тут и повальная смертность среди раненых, даже если рана не очень серьезная, но запущенная…
        По затихшим на время позициям ходил какой-то бездомный кот, обычный черно-белый мурзик, прозванный оппозиционерами Перебежчиком, а федералами - Шпионом.
        Некоторые его жалели - грязного, со свалявшейся шерстью, но толстого, отъевшегося на крысах. Другие, наоборот, гоняли, свистели вдогонку, кидали камни. Но кот все равно ходил.
        Видимо, где-то здесь было его прошлое жилье, и потерявшийся в этой разрухе бедняга тщетно искал его.
        На войне от трагического до смешного один шаг. Эту историю, похожую на байку, но случившуюся в реальности, Гусеву поведал Никулишин.
        В мотострелковом батальоне, который стоял по соседству, служил боец-заика, и в обычное-то время с трудом выговаривавший слова, а уж когда заволнуется…
        Для всех осталось загадкой, каким макаром он умудрился заблудиться и перепутать позиции, тем не менее, факт остается фактом - заика забрел в расположение опозеров, сподобившись при этом благополучно миновать все ловушки и минные заграждения.
        Ошалевшие опозеры сразу огонь не открыли, спросили пароль. Мало ли - вдруг свой, разведчик? Боец совсем перепугался, ни тпру ни ну. Видя такое дело, опозеры затащили его к себе. Начали допрашивать, избили - тот вообще никак. Сообразили, что он заика, накатали записку, мол, молчал на допросе, как партизан, и утром, как рассвело, пинками выгнали на нейтральную полосу.
        Федералы, потерявшие бедолагу еще ночью, решили, что погиб парень. А как увидели, что тот трусцой чешет от опозеров, глазам не поверили. Запретили приближаться, подумали, бомбу на себе тащит, заставили раздеться догола. - То-то хохоту и свиста у опозеров было! - и только потом запустили на свои позиции, где тоже избили за бестолковость, а когда прочитали записку, налили стакан.
        Это и есть будни войны, состоящей не только из лихих атак и перестрелок.
        Война противоестественна человеческому естеству, а ее изнанка и вовсе отвратительна.
        И все же на лицах привыкших ко всему солдат лежит великое мужское безразличие. С такими мужиками можно идти в бой.
        Самые непоседливые и беспокойные, сумевшие лучше других приспособиться, еще и шутили по любому поводу, привнося в нерадостное тревожное существование вкрапления своеобразного солдатского соленого юмора.
        Чаще всего это было связано с кормежкой, не отличавшейся разнообразием и изысканностью: перловка, пшенка, изредка гречка. О таком деликатесе, непревзойденной еде, как селедка с картошкой «в мундире» и подсолнечным маслом, приходилось только мечтать. Чаще всего солдат потчевали гороховым супом, что, в общем-то, неплохо: для организма супы полезны. Но этот суп и был основной причиной для шуток-прибауток.
        Когда подносчики воды и пищи, в сопровождении заградотрядовцев появлялись с термосами в расположении укомплектованной новыми штрафниками роты, какой-нибудь остряк обязательно начинал:
        -Что сегодня принесли? Опять суп гороховый? А противогазы где? Ведь прошлый раз еще говорил: если будет гороховый суп, не забудьте прихватить противогазы!
        Штрафники, выстроившиеся в очередь, начинали посмеиваться, а разошедшийся шутник продолжал:
        -Вчерась тоже суп гороховый был, и седня опять горох. В чем дело, товарищ? - со строгим выражением лица шутник смотрел на подносчика пищи. - Пердеж уже замучил, жопа устала, ей-богу! Ладно, я в штрафниках. А ей-то за что все это?
        Мужики начинали хохотать, а подносчик, насупившись, отвечал:
        -Я, что ли, решаю, что вам носить? Мне что дали, то я и принес.
        -Это вы бросьте, товарищ! - возражал остряк, как на каком-нибудь собрании. - Вот, посмотрите на рядового, как вас там? Ну, ладно. Посмотрите на рядового заградотряда. Вряд ли он гороховый суп кушает. Ведь его лицо так и просится на плакат с названием типа: «Набор на военную службу по контракту!»
        Заградотрядовец осаживал остряка:
        -Эй! Ты полегче!
        Но шутник не успокаивался.
        -А посмотрите на этого штрафника! - указывал он на какого-нибудь безответного мухомора. - А все отчего? Молчите, товарищ? - строго вопрошал шутник подносчика. - Ну, хорошо, я вам отвечу: все оттого, что он по вашей воле отравлен газами, здоровье у него ослаблено.
        -Ниче я не отравлен! - начинал спорить штрафник, никак не ожидавший стать предметом насмешек.
        -Не вступайте в пререкания, осужденный! - вещал остряк тоном судьи, вынесшего приговор на отправку в штрафной батальон. - Со стороны оно виднее, отравлены вы или не отравлены.
        Народ, стоя в очереди, довольно посмеивался, радуясь и такому юмору.
        Получившие свою пайку супа, хлеба и едва заваренного невкусного чая, изредка с парой кусочков сахара, солдаты отходили в сторонку, пристраиваясь абы как, поглощая скудную кормежку.
        Вместе с едой подносчики приносили дешевые сигареты или папиросы с ядреным дерущим горло табаком.
        После обеда штрафники с удовольствием закуривали, рассаживаясь поудобнее, прикрывали глаза, смакуя временное затишье.
        Старое солдатское правило гласит: «Подкрепись, а потом с духом соберись!»
        Успокаивался даже шутник.
        А иногда случалось и такое, отчего некоторые от хохота едва не валялись. Почти у каждого на время затишья появился свой уголок, или, как штрафники едко, с сарказмом говорили - дом. В этих закутках хранились личные вещи «жильца», амуниция, боеприпасы, лежал настил из досок, кусков линолеума, ламината и прочего, чтобы не спать на бетонном полу.
        И вот порой кто-нибудь в злом отчаянии кричал:
        -Бля! Кто опять навалил кучу у меня в доме?! Сволочи! Увижу - жрать заставлю!
        Народ хохотал, держась за животы, а обиженный «жилец» еще долго возмущался, размахивал руками, матерился, пытаясь по корчащимся от хохота солдатам определить, кто же это наподличал. В конце концов, он перетаскивал вещи куда-нибудь в другое место, если была возможность, а нет - так брал дощечку или саперную лопатку, собирал чужое «добро» и - шмяк в оконный проем. А на «испорченное» место бросал кусок обоев или какую-нибудь тряпку. На неизбежный при этом «аромат» особо внимания не обращали - вонь была повсюду. И от отправления естественных надобностей, и от сладковато-приторного смрада разлагающихся под завалами трупов, ставшего постоянным навязчивым спутником живых.
        Обязательно находился такой, что норовил подцепить бедолагу, давясь смехом:
        -Отбомбился?
        Обиженный начинал опять орать:
        -Это ты сделал!!! Прибью, гад!!!
        А тот отвечал:
        -Не я это! Куда мне такую кучу навалить! Здоровье не то!
        Бедолага едва не стенал от отчаянья:
        -Сволочи! Кто сделал? Признавайтесь! Как гадить, так мастера, а как признаться - кишка тонка!
        -Не, у этого не тонка кишка! Вон, куча какая! - ржал кто-нибудь.
        -Прибью! Прибью гада! - скрипел зубами бедолага.
        В целом же солдатские будни не отличались разнообразием и весельем. Постоянно державшее всех напряжение войны и страха смерти почти не отпускало.
        Иногда приносили фронтовую газету с емким названием: «За Победу!».
        Ничего интересного в газете из двух разворотов не писали. Сплошная пропаганда, сообщения о принятии решений руководством федеральной власти на подконтрольных ей территориях.
        Живой интерес вызывала информация типа такой:

«За период с 29 по 30 июня федеральные войска завладели следующими населенными пунктами…» или «Нашим войскам на таком-то участке удалось прорвать оборону незаконных вооруженных формирований, отбросив врага на пять километров».
        Именно так - незаконных вооруженных формирований. А о том, что эти формирования представляют собою регулярную армию, контролирующую чуть ли не половину российской территории, - ни слова. Только победные реляции.
        Странно было сознавать, что зачастую путаные действия, в каких проходит, например, уличный бой, оказывается, в целом носят характер слаженной операции. Кто бы мог подумать! И все же, как ни огромны пущенные в ход человеческие и материальные ресурсы, решающая работа всегда проделывается небольшой горсткой солдат, каждой на своем участке. За сухой газетной статистикой стояли конкретные человеческие жизни. Понять это по-настоящему способен только побывавший в такой мясорубке. Штрафники понимали. Они комкали газету, приговаривая: «В туалет сгодится».
        С проносившихся изредка вертолетов федеральных войск сбрасывали листовки. Какая-то часть падала на позиции штрафников. В пропагандистских листовках говорилось об амнистии для тех оппозиционеров, кто сдастся добровольно. И даже давались советы, как это сделать. Ну, например, в одной такой листовке было написано этак по-простому, посвойски: «И еще, между нами. Как просто заблудиться в темноте. Не так ли? Никто не назовет это предательством».
        Довольно сомнительный совет все же неплохо работал: инженеры человеческих душ знали свое дело: опозеры и впрямь сдавались поодиночке, а когда и целыми группами. Их отправляли в тыл в особые отделы. Как складывалась дальнейшая судьба перебежчиков, никто не знал.

…Порой подносчики приносили мыльнорыльные принадлежности, как называли их солдаты. Тогда у заросших щетиной мужиков появлялась возможность побриться одноразовыми станками. На самом деле их использовали не по одному разу, доводили до полной непригодности и только потом выбрасывали.
        Вообще же, с мытьем дело обстояло скверно, вши просто заедали. Поэтому часто можно было увидеть картину, как люди, сняв одежду, занимаются ловлей мерзких кусачих насекомых.
        Подносчики пищи приходили и уходили перебежками от укрытия к укрытию: несмотря на временное прекращение боев, снайперы выкашивали зазевавшихся.
        С подносчиками и заградотрядовцами подобное случалось нередко. Однажды по вине такого стрелка рота больше суток просидела без кормежки, воды. А без курева - аж уши опухли.
        Глава XIX
        Охота на охотника
        Никулишин, прихватив с собой Гусева, отправился к комбату.
        Тот, узнав суть претензий, ожесточенно бросил:
        -Разберетесь со снайпером, будет у вас все: и жратва, и вода, и курево, вот только водки и баб обещать не могу.
        -С каким снайпером, гражданин майор? - не понял Гусев.
        -С вражеским, взводный. Он где-то возле ваших позиций работает. Только за неделю, зараза, целое отделение в хозвзводе перещелкал. И, главное, гад, бьет не насмерть, в ногу целит. Так к вам теперь ходить боятся. Потому и сидите вы без еды и без воды. И сидеть будете, пока с ним не разберетесь.
        -Своими силами, гражданин майор?
        -А какими ж еще? Наши проблемы там, - комбат поднял указательный палец, целясь им вверх, - никому не интересны. Так что думайте, господа офицеры.
        Снайпер был опытным воякой, это чувствовалось по его работе: огонь на поражение способен вести с дистанции не менее четырехсот метров, но мог и с более близкого расстояния, если требовала необходимость. При этом никогда не возвращался на одну и ту же лежку.
        Штрафники понимали, что со своей территории «работать» ему и далеко, и неудобно. Ходить совсем уж большими кругами тоже непросто, значит, где-то рядом у него проход, скорее всего, под землей - канализациями, водоотводами и подвалами. Это позволяет ему приходить и днем, не опасаясь быть обнаруженным.
        Вся сложность заключалась в том, что никто не знал, где снайпер выберет следующую позицию. Наверняка знали лишь одно: этот гад не дает прохода подносчикам воды и пищи. Чего уж ему втемяшилось держать на подсосе штрафников, непонятно. Наверное, обидели его чем-то по незнанию.
        Разок воду принесли ночью. Но ее было мало, а людям пить нужно постоянно: не могут они бесконечно терпеть, обезвоживая организм. Да и жрать надо что-то, и курить. С каждым часом обстановка только ухудшалась.
        Никулишин вызвал к себе Гусева.
        -Хочешь не хочешь, но снайпера надо уработать. Поручаю это тебе.
        -За что такая честь, ротный? - хмыкнул Гусев.
        -А больше оказать доверие некому. Из взводных ты один остался, тебе снайпером и заниматься.
        -Ну, спасибо, капитан, удружил.
        -Думай что хочешь, Гусев. Но снайпера мне прижучь к завтрему.
        -Ясно. Только снайпера с кондачка не поймаешь. Вычислить бы его надо, на живца поймать…
        -Будет тебе «живец», Гусев. Я договорился - завтра к вам с утра пораньше подносчика вышлют.
        На охоту, кроме Павла, вызвались еще трое: Клык, Студент и Чеснок. Им уже надоело голодать и мучиться от жажды. Так что зуб на снайпера имел каждый.
        Готовились рано, в предутренней серости и промозглой сырости от уже начавшего надоедать дождя.
        Лютый вооружился «СВД» [Снайперская винтовка Драгунова.] . Клык прихватил гранатомет «Муха». Студент и Чеснок довольствовались штатными «калашами».
        По предварительной договоренности рассредоточились так, чтобы держать под наблюдением весь путь подносчиков - от позиций заградотряда до расположения роты. По прямой это без малого метров двести. На самом деле путь увеличивался раза в два: приходилось петлять между завалами, воронками, путаницей проводов на упавших столбах, прижиматься к прокопченным пожарами стенам домов с черными глазницами оконных проемов, преодолевать наиболее опасные места по вовсе уж замысловатой кривой через лабиринт коридоров и комнат разрушенных строений.
        Рассвет медленно вступал в свои права. Стрелки на круглом, слегка запотевшем от сырости циферблате наручных часов Лютого показывали три часа тридцать две минуты.
        Мелкий занудливый дождь, немного успокоившийся ночью, зарядил вновь.
        Дымы от продолжающих кое-где чадить пожарищ стелились над землей.
        Видимость ухудшилась, но подносчикам это как раз на руку.
        Впрочем, как и снайперу. Его опыт наверняка подсказывал ему, что подносчики воспользуются образовавшейся дымкой, чтобы проскочить туда и обратно.
        Штрафники расположились так, чтобы со своей позиции видеть друг друга и обмениваться условными знаками без перекрикивания, чтобы не спугнуть дичь.
        Но где она появится? А может, снайпер уже давно здесь, и дичь вовсе не он, а они?
        Минуты летели одна за другой, и при этом казалось, что время замерло, растянувшись на мучительно долгие секунды, как кадры замедленной съемки.
        Гусев взмок от напряжения при мысли, что его могут держать на мушке, и только по прихоти неведомого стрелка он еще жив.
        Из него самого снайпер никудышный, стрелял всего несколько раз из «СВД». Для поединка с опытным врагом столь мизерный опыт не годится. Оставалось только надеяться, что противник обнаружится первым. Это хоть чуточку уравновесит шансы.
        Павел осматривал черные оконные провалы стоявшего напротив дома, разрушенного вплоть до третьего этажа, закопченного дымами пожаров. Во рту перекатывался и таял кусочек колотого сахара.
        Вдруг он увидел, как на втором этаже в проеме окна прошло едва уловимое движение. Торопливо навел перекрестие прицела.
        Показалось?!
        Нет.
        В следующем проеме Павел разглядел фигуру в «песчанке». Снайпер! Как раз занимал позицию для стрельбы. Расстояние всего сотня метров.
        Умерив ритм бешено застучавшего сердца, Лютый плавно надавил на спуск. Приклад двинул в плечо. Толчок отозвался тупой продолжительной болью в раненом левом плече. В утренней промозглой тишине грохнул выстрел, прокатившись коротким эхом по разрушенной улице. Одновременно с выстрелом кто-то невидимый толкнул фигуру в грудь, опрокидывая на пол.
        Есть!
        Наверное, вот так все просто у снайперов и бывает, если не брать в расчет огромный труд по подготовке к одному-единственному выстрелу.
        Неужели удалось сделать профессионала?
        Ошибки быть не могло, он попал.
        Глянул на часы. Всего семнадцать минут прошло, как заняли позицию, а кажется, целая вечность. Успели чуть раньше снайпера. Иначе… Иначе было бы иначе.
        Посмотрев по сторонам, Гусев увидел вопросительные взгляды парней. Он кивнул, мол, порядок.
        Клык пошевелил гранатометом, давая понять, что не прочь садануть, чтобы уж наверняка. Только куда?
        Павел, сжимая и разжимая кулак правой руки, показал пальцами: второй этаж, четвертое окно справа.
        Клык повторил знаки, переспрашивая, правильно ли понял. Гусев кивнул.
        Через несколько мгновений бухнул выстрел, и окно взорвалось пламенем, вытолкнув наружу клубы пыли и дыма.
        К месту снайперской засады подходили по дуге, осторожно всматриваясь, ожидая всякого подвоха. Как в воду глядели: очередь выбила крошку у стены, к которой они прижимались.
        -Второй номер! - догадался Павел.
        Штрафники моментально распластались на асфальте. Еще одна очередь, но уже над головами.
        -Подлюка, - злобно прошипел Клык.
        Он ползком попятился назад. И сразу прижался лицом к отсыревшему от дождей асфальтовому покрытию. Стрелок заметил его движение.
        Гусев сумел перекатиться так, чтобы оказаться в мертвой зоне для вражеского автоматчика. Трем бойцам повезло меньше, опозер не давал им подняться и поменять позицию, чутко реагировал на малейшее движение.
        -Взводный, на тебе все карты сошлись, - не поднимая головы, прошептал Клык. - Иначе он нас тут и оставит… навсегда.
        Павел осторожно сместился, уполз чуть подальше. Наверняка стрелок знает, что их четверо. Трех держит под прицелом и, поскольку четвертая мишень осталась вне досягаемости, будет осторожничать. Вряд ли позволит подойти без проблем.
        При любом раскладе получалось, что дорога к нему одна - через простреливаемый участок улицы. Там-то он своего не упустит. Единственная возможность уцелеть - резкий рывок и слабая надежда, что враг промахнется.
        Павел сгруппировался, приготовился к броску, и тут же неподалеку прошла предупредительная очередь. Противник демонстрировал, что намерения Гусева читает, будто открытую книгу.
        -Вот же скотина такая! - выругался Гусев.
        Он долго набирался духу, понимая, что надо действовать, пробежать какие-то несчастные метры.
        И в это время появился обещанный Никулишиным «живец» - подносчик. Однако вместо термоса в его руках был автомат. Услышав грохот выстрелов, боец, не мешкая, плюхнулся на живот и открыл огонь, шестым чувством угадывая, где находится противник.
        Вражеский стрелок на мгновение отвлекся, выцеливая нежданно-негаданно взявшуюся мишень, и в ту самую секунду, когда очередь прошила подносчика навылет, Гусев ринулся вперед. Он влетел в парадное подъезда, пробежал по ступенькам и, безошибочно угадав квартиру, ворвался внутрь.
        Опозер, спиной почуявший чужое присутствие, развернулся, попытался перевести автомат на Гусева, но Павел не дал ему это сделать, хладнокровно разнеся его череп на мелкие части.
        А потом устало опустился на корточки и вытер выступивший пот.
        -Взводный, ты как? - закричали снизу.
        -Нормально, - скорее для себя, чем для них, ответил Гусев и, высунувшись из оконного проема, помахал рукой: - Порядок, аники-воины, поднимайтесь!
        У второго номера ничего ценного не нашли: так, обычная солдатская мелочовка. Зато у самого снайпера оказалось кое-что поинтересней: карта местности с подробным описанием минных полей.
        А еще - оставшаяся без хозяина «СВД», почти не пострадавшая, если не обращать внимания на покрывшую ее копоть. На прикладе насчитали двадцать восемь зарубок.
        -Надо же, - сплюнул Чеснок. - Столько душ на тот свет спровадил!
        Перед тем как уходить, не спеша покурили, уже не экономя сигареты, как недавно - одну на двоих-троих. Сейчас, когда снайпера нет, подносчики станут посмелее, появятся и сигареты, и вода, и жрачка.
        Не сделавшие ни одного выстрела Студент и Чеснок разочарованными не выглядели. Настрелялись уже вдоволь. Каждый понимал, что на его век войны еще хватит, лишь бы век этот не оказался коротким.
        Глава XX
        Находка
        Павел вскинул свою «эсвэдэшку», посмотрел через оптику на открывшийся перед ним раскуроченный войной кусок города, признавая, что позицию вражеский стрелок выбрал хорошую. Как же он так опростоволосился, подставившись неопытному стрелку? Хотя на войне всякое бывает. И на старуху проруха случается.
        И тут увидел, как метрах в ста от них из неприметной трещины в земле появилась чья-то голова. Она повертела по сторонам, и Гусев узнал Циркача.
        Тот вылез наружу и, пригибаясь, скользнул за ближайшую кучу битого кирпича. Следом показался Смешной, а потом и остальные уголовники.
        -Вот так номер, парни, - произнес Лютый, не отрываясь от прицела.
        Штрафники мгновенно насторожились, клацнув предохранителями на автоматах.
        -Куда-то наши блатные настропалились, - успокоил товарищей Павел. - Вылезли из какой-то дырки. У Смешного в руках, кроме оружия, - РД [РД - рюкзак десантника.] .
        -Дезертируют? - предположил Чеснок.
        -Не похоже, - задумчиво ответил Павел.
        Студент подхватил винтовку убитого снайпера, тоже уставился в окуляр.
        -Что там? - нетерпеливо спросил Клык.
        -Баба голая, - подначил Студент.
        -Да иди ты!
        -К ней? - невинным тоном поинтересовался Леха.
        -Что, в натуре, баба? - вскинулся Клык.
        -Успокойся, нет никакой бабы, - хмыкнул Гусев.
        -Дай, гляну. - Клык потянулся к винтовке Чечелева.
        -Обойдешься. Я сам на бабу смотреть буду.
        -Сволочь!
        А Студент приговаривал:
        -Сиськи какие! Четвертый или даже пятый размер… Жопа… Ништяк!
        -Уймись, страдалец, - урезонил его Гусев. - Интересно, куда блатные ходили? И ведь как они ловко! Втихаря от всех. Я даже не заметил, как смылись. Где же они были?
        -Так пойдем, спросим! - бодро предложил Чеснок.
        Он хоть и побаивался уголовников, но чувствовал, что парни в обиду его не дадут.
        -Пошли, - легко согласился Лютый.
        Он и сам собирался так поступить. Ведь эта братва из его взвода. Командир, твою мать…
        Урки тем временем короткими перебежками, прячась за всевозможные укрытия, устремились на позиции штрафной роты.
        Гусев с бойцами аккуратно прокрался за ними.
        Первым делом он доложился Никулишину, показав трофейную винтовку.
        -Отстрелялся, падла, - коротко сообщил Лютый и добавил: - Пусть подносчиков отправляют. Моим жрать нечего.
        -Доложу, - кивнул ротный. - Ты молодцом, Гусев. Матерого волчищу уработал.
        -С ним вот еще что было. - Павел передал ему план минных заграждений.
        -А вот это ценно вдвойне. Комбат тебе…
        -Знаю-знаю, - перебил его Гусев. - Скостит еще месяц, но у себя оставит.
        Вернувшись, Гусев подозвал Лемешко, Чечелева и Чеснока:
        -Вы со мной или как?
        -Само собой, - ответил Студент.
        Чеснока Павел все же не взял, оставил дежурить у рации.
        Они пошли к закутку, облюбованному урками.
        Без Фантика блатных осталось шестеро. Они устроились на пластмассовых ящиках вокруг точно такого же, накрытого газеткой. На ней лежали деликатесы по нынешним временам, особенно для штрафников, не балуемых разносолами: круглая полупрозрачная банка с кусочками какой-то рыбы в масле, нарезанные желтые ломтики сыра и розовой вареной колбасы; посредине ящика возвышалась двухлитровая пластиковая бутылка газировки.
        Увидев такое изобилие, Гусев и его бойцы замерли, с непониманием осматривая
«пиршественный стол».
        -Приятного аппетита, - произнес Павел.
        Продолжить разговор он собирался более жестко.
        -Не жалуемся, начальник, - ответил Смешной.
        Другие уголовники даже не повернули голов в их сторону. Они не спеша накалывали штык-ножами колбасу, сыр, ломтики рыбы, отправляли их в рот, медленно прожевывали. Жевательные мускулы выделялись на их худых осунувшихся лицах с бледной, нездорового цвета кожей.
        Смешной с характерным треском скрутил крышечку у бутылки. Из горлышка с шипением пошла пена. Блатной принялся разливать газировку в пластиковые одноразовые стаканчики. И их где-то нашли!
        -Откуда столько шамовки, Циркач? - спросил Павел.
        -В магазине купили, начальник, - нехотя, будто делая одолжение, ответил Селиверстов, меланхолично пережевывая.
        -Адресок не подскажешь? - начал заводиться Гусев.
        Ответ уголовника он расценил, как открытую насмешку и даже вызов: какие могут быть магазины в разрушенном городе?
        Циркач многозначительно молчал, продолжая набивать рот.
        -Ты что сидишь перед командиром?! А ну встать! И прекрати жевать, будто корова какая!
        Уголовник медленно приподнялся.
        -Ну, встал. Чего еще? Сплясать?
        Поиграв желваками, Павел произнес:
        -Я видел, как вы из какой-то дырки вылезли. Где были?
        -Так родились только что, начальник! - осклабился Селиверстов.
        Остальные нагло загыкали, изобразив веселье.
        -А! Ну, с днем рождения! - усмехнулся Гусев, с раздражением думая, что блатные положили с прибором на него и вообще на все.
        И добавил:
        -Я жду ответа, Циркач.
        -«Не плачь девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди!» - под общий глумливый смешок урок прогнусавил Митяй.
        -В зубы хочешь? - спросил у него Клык звенящим от напряжения голосом.
        -Неа, не хочу! - энергично ответил Митяй, сделав показушно-испуганное лицо. Нагло уставился на Лемешко. - Что, уже и петь нельзя?
        -Не кипятись, Миха, - сказал Гусев, глянув на товарища, и предложил Циркачу: - Отойдем.
        -Зачем? - делано удивился Селиверстов. - У меня от семейников [В местах лишения свободы уголовники живут «семьями», когда несколько человек добровольно объединяются для взаимной поддержки во всем. Чем крепче, драчливее «семья», тем легче живется ее членам - семейникам.] тайн нету, а у тебя, Лютый?
        -Отойдем, говорю.
        -А если не отойду - застрелишь?
        -Застрелю, - кивнул Павел. - Как собаку. И ничего мне за это не будет. Так что пойдем по-хорошему.
        -Как скажешь, начальник, - с неохотой процедил Циркач.
        Они отошли.
        -Где были, Циркач?
        -К опозерам ходили, начальник, - нехотя ответил жулик, глядя в сторону.
        -К опозерам?! - обалдел от такого заявления Гусев.
        -Да ты не гоношись, начальник, - усмехнулся уголовник.
        Рандолевые фиксы на миг показались под тонкими бледными губами, в глазах зажглась и тут же потухла насмешка.
        -Мы воры. Есть такая профессия - у Родины воровать, - добавил он вполне серьезно.
        Но не было понятно: то ли глумится, то ли говорит серьезно.
        -А поконкретнее про опозеров? - настаивал Гусев.
        -Ты прям, как «кум» на моей последней зоне, - хмыкнул Селиверстов. - Кстати, я здесь чалился, на «шестерке».
        -Я в курсе, - кивнул Павел. - Я тоже из местных.
        -Слыхал, - в свою очередь кивнул Циркач. - Клык и Студент - земляки твои?
        -Не только. Наумыч, Грешок и Чеснок - тоже. Ты не темни, Циркач. Отвечай.
        -От как судьба-то распорядилась, а! - делано удивился Селиверстов. - Воевать в родном городе!
        -Не темни, говорю.
        -Ладно, слушай. Нашли мы случайно провал один. Вернее, нашел его Митяй, когда во время боя прятался от обстрела. Сказал, что это не просто яма, а лаз какой-то глубокий. Ну, мы после проверили, что да как. Оказалось, что этот пролом ведет аж в шахту заброшенного метро.
        -Ну, знаю про метро. Его так и не построили. Велись какие-то работы. Потом, из-за постоянной нехватки с финансированием, в конце концов, засыпали временно. Как объясняли - чтобы грунтовые воды не затопили или еще зачем, не ясно. Давно это было, лет двадцать назад, - сказал Гусев.
        Жулик кивнул:
        -Нет ничего более постоянного, чем что-либо временное. За двадцать лет и не почесались. Вот эту шахту мы и нашли. Засыпана она не полностью. Даже такое эта гребаная власть сделать не в состоянии. Недаром война началась.
        -Ты за эту власть воюешь, Циркач, - напомнил Павел.
        Селиверстов лишь усмехнулся и сказал проникновенно:
        -Я за себя воюю, начальник. Только за себя. Ладно, слушай дальше. Пройти по этой шахте можно большой толпой. Дальше через штольню есть выход на поверхность, там лестница, подняться и спуститься можно. Штольня ведет в расположение опозеров на площади Революции, что перед зданием краевой администрации. Там караулы, все как положено, но штольня, что характерно, не охраняется и не заминирована, как видишь, раз мы целехонькие. Может, для каких-то целей держат, не знаю. А может, по великому российскому бардаку оставили без присмотра. В общем, если умеючи, то проскользнуть можно.
        -А фонари где взяли? - поинтересовался Павел. - Как по шахте шли?
        -Есть один фонарь, - опять кивнул Циркач. - Не очень мощный, правда, но все не вслепую идти.
        -Ну и? - нетерпеливо спросил Лютый, в душе удивляясь бесшабашности и авантюризму уголовников.
        -Ну и шаримся там у них, берем, что плохо лежит.
        -Так вы воруете у них еду, когда они спят?! - поразился Павел.
        -Я - вор, начальник, - на этот раз вполне серьезно ответил Селиверстов.
        Лютый испытал невольное уважение к блатным, чье присутствие до сего момента он воспринимал не иначе, как с раздражением, как неизбежное зло, от которого никуда не деться. А вот, поди ж ты! Отчаянные, ничего не скажешь! И ведь не голод их туда гонит, а тот самый дух авантюризма, незнакомый большинству «нормальных» граждан, неспособных на такие поступки на деле. Максимум, что для них доступно - это книги и фильмы, что можно почитать и посмотреть в уютной обстановке. Но чтобы рисковать жизнью, как герои книг и фильмов, - тут вряд ли.
        А такие, как эти уголовники, раньше становились первопроходцами. Да хотя бы та же Сибирь лихими людишками завоевывалась, что до этого на большую дорогу с кистенями выходили.
        Даже баб им в крепости присылали соответствующих. Кидался клич среди баб: кто желает пойти жинкой в Сибирь, та получит пять рублей серебром. Деньги по тем временам очень хорошие. Можно было крепкое хозяйство на них поднять.
        И находились желающие. Шли. Становились женами тех первопроходцев. Нередко в пьяной горячке убивали мужиков своих. За это жинок били плетьми на центральной площади и опять выдавали замуж.
        Все это Павел еще до войны читал про Красноярский острог семнадцатого века.
        Он покачал головой.
        -Ладно. Понял я. Надо будет сходить, глянуть. Может, пригодится. Дашь фонарь?
        -Дам, - согласился Циркач и добавил: - Ты Клыка усмири, начальник, чтобы людям не грубил, и сам аккуратнее со словами будь.
        -А то что? - не удержавшись, с вызовом спросил Гусев.
        -Пойду я, начальник, - будто бы покорно произнес Селиверстов, проигнорировав вопрос.
        Он ушел, а Павел махнул рукой Клыку и Студенту, подзывая.
        -Ну что? - спросил Лемешко.
        Павел пересказал им все, что услышал от Циркача.
        -Надо бы сходить, проверить. Может, сгодится, чую, наступление скоро.
        -Сходим, - поддержал Студент. - Только как впотьмах-то идти?
        -Циркач обещал фонарь дать.
        -Запасливые, - проворчал Клык.
        -Жалуется он на тебя, говорит, людям грубишь, - усмехнулся Павел.
        -Настучал, что ли? - беззубо улыбнулся Студент.
        -Предупредил, - поправил Гусев. - Так что ты, Миха, лишний раз на рожон не лезь. Блатные и без того тебя, как омоновца бывшего, не любят, а ты им масло на огонек льешь. Голову ночью отрежут - скажут, так и было.
        -Спасибо за заботу, командир, - кивнул Клык. - Только и ты меня послушай. Я тебе дурного не посоветую. Ты свое дело сделал: снайпера грохнул, материалы ценные при нем нашел, начальству передал. К чему инициативу с этим ходом подземным проявлять? Все равно был штрафником, им и останешься. Никто статью с тебя не снимет. Даже с раненых не снимают - слышал?
        -Слышал, - вздохнул Гусев. - Только и ты не забывай: все идет к наступлению. Даже если переберемся через минное заграждение, все равно в лоб на пулеметы выйдем. А мне этого не хочется, совершенно не хочется.
        -И мне не хочется, командир. Просто много желающих нашими ручками из огня каштаны таскать - и мне это не по душе.
        -И, тем не менее, надо сходить, - решил Лютый. - Но не для того, чтобы пошариться. Наверх подниматься не будем. Разведаем только, что да как. Вот те крест, пригодится скоро.
        -Тебе решать, взводный, - угрюмо протянул Клык.
        Ни Гусев, ни Лемешко не знали, что в это время между уголовниками состоялся разговор, определивший дальнейшие судьбы офицерика и мусора.
        Перекусив, блатные сообща убрали со стола. Единственная «шестерка» по кличке Кирсан был убит шальным осколком еще до того, как Гусев зарезал Фантика.
        Митяй достал замусоленную колоду карт.
        -В «бурy» [«Бурэ» - карточная игра.] ? - предложил он.
        Все молча согласились.
        -Ставлю на кон Клыка, - сказал Митяй, сдавая карты.
        Суть игры заключалась в том, что проигравший обязан убить «поставленного на кон» человека. По предварительной договоренности, способ убийства проигравший выбирал сам. Единственным условием был срок - трое суток. Если за это время проигранный в карты оставался жив, проигравший считался «не отдавшим долг», что, в свою очередь, каралось смертью.
        Митяй проиграл. Все понимали, что именно к такому результату он и стремился: терки с Клыком у них возникли давно. Вдобавок Митяй люто ненавидел Лемешко за его
«ментовское» прошлое.
        Следующим на кону оказался Лютый. Его судьба была давно предрешена. Смерть Фантика прощать ему не собирались, несмотря на давешние заверения Циркача, что все по-честному, предъяв нет.
        Осталось только решить, кто его «заделает».
        На этот раз проиграл Циркач. Он намеренно сделал «двойной подъем» - взял из колоды сразу две карты, что по правилам игры приравнивается к проигрышу. Селиверстов, как и Митяй, тоже не собирался прощать офицерику его слова.
        Потом уже резались «на интерес»: ставили на кон свои вещи. За игрой пришли к соглашению, что, как только «заделают» «фуцанов», надо уходить в побег. Иначе полягут. Тем более найденный ход давал новую отличную возможность. Когда начнется очередная суматоха, спрячутся в этой шахте. Переждут, а там - воля!
        Одно плохо: Лютый про шахту все выведал. Впрочем, не беда. Даже если кто-то из штрафников сунется туда во время боя, там и останется.
        Глава XXI
        Совещание
        ДОНЕСЕНИЕ
        Начальника особого отдела 69-й гвардейской армии Командующему армией

«О реагировании личного состава на Приказ №162»

«О дополнительном сформировании двух фронтовых штрафных батальонов».

15 июля 2017 года.
        Среди рядового, сержантского и офицерского состава отмечены факты отрицательного реагирования на приказ №162.
        Так, рядовой седьмой роты триста второго батальона сто восемьдесят девятого мотострелкового полка Касатонов заявил:

«Приказов пишут много, но если не хватает сил, хоть сто приказов напиши, хоть всех в штрафные роты загони, все равно ничего не поможет».
        Младший сержант пятой роты сто третьего минометного полка Шелоев по поводу приказа сказал:

«Это все ерунда. И раньше были приказы, подобные этому, а все равно за счет штрафников войну не выиграешь, все здесь поляжем: и штрафники и не штрафники, только одна штабная сволочь останется. Они как раньше, до войны, в чиновниках на нашей шее сидели, так и сейчас, штабниками за нашими спинами прячутся».
        Лейтенант комендантского взвода третьего дивизиона реактивной артиллерии Андреев заявил следующее:

«Хоть какой приказ напиши, все равно дезертиры не переведутся. Раньше тоже говорили, что с трусами и паникерами надо вести беспощадную борьбу вплоть до расстрела на месте, но никаких мер не принимали. То же самое будет и с этим приказом. Всех в штрафники не отправишь».
        Заместитель командира двести пятого танкового батальона майор Пыряев заявил:

«В свете этого приказа могут пострадать невинно некоторые офицеры из-за панически настроенных групп рядового состава, за что тех направляют в штрафники, а это негативно отражается на их командирах, якобы виновных в паникерском настрое своих подразделений».
        Рядовой первой саперной роты пятьдесят третьего батальона сто пятнадцатого мотострелкового полка Коротаев, нецензурно выражаясь, говорил следующее:

«Скорей бы в бой, чтобы там ранили. Потом уехать в госпиталь месяца на три, а там, глядишь, война закончится. Без разницы, чья возьмет, лишь бы домой живым вернуться».
        Аналогичных высказываний в частях и соединениях шестьдесят девятой гвардейской армии на момент составления донесения выявлено до ста двадцати. По всем отрицательным реагированиям особые отделы соединений проинформировали командование.
        Несмотря на то что с личным составом частей и соединений армии ведется постоянная работа, все же отмечены факты трусости, членовредительства и умышленного уклонения от боя со стороны отдельных лиц рядового и сержантского составов, а также офицеров.
        Особыми отделами принимаются решительные меры к трусам и паникерам, подрывающим стойкость частей, бросающим оружие и бегущим с поля боя.
        Всего за период с 01 по 15 июля текущего года отправлено в штрафные батальоны семьсот одиннадцать человек, расстреляно сто двадцать семь человек.
        Дополнительно сообщаю:
        за период с 01 по 15 июля текущего года задержаны 875 человек, в том числе 53 - перебежчики, сдавшиеся добровольно; 48 дезертиров; 754 военнослужащих, отставших от своих частей; 20 человек уголовно-преступного элемента.
        По всем задержанным проводится оперативная работа.
        Особыми отделами дивизий, полков и батальонов и впредь будут приниматься все необходимые меры по пресечению паникерства, трусости и дезертирства в частях и соединениях армии.
        Подобные докладные будут готовиться дважды в месяц.
        Начальник особого отдела армии полковник внутренних войск Захряпин
        В расположение роты в сопровождении особиста и четверых заградотрядовцев прибыл никому не известный человек, экипированный, как и все прибывшие, в обычный мешковатый камуфляж без знаков различия. Однако среди штрафников быстро пронесся слушок - видать, кто-то из заградотрядовцев шепнул, - мол, этот неизвестный аж из самого штаба дивизии и имеет звание майора.
        Не бог весть какой чин, но все понимали: штаб дивизии - это серьезно. Знать, скоро наступление.
        Никулишин собрал взводных на втором этаже развороченной обстрелами пятиэтажки. Место выбрал прибывший из дивизии майор: из окна просматривался нужный сектор разрушенного города. Выбор штабного пал на полуразгромленную кухню типовой постройки.
        Выглядела она соответственно. Побитые пулями и осколками голубенькие квадратики кафеля покрылись копотью от сгоревшего кухонного гарнитура. Под ногами трещали осколки битой посуды и стекол. Странным образом уцелел плафон под почерневшим потолком. А холодильник в черных от копоти разводах, с оторванной дверцей, изнутри пожелтевший от времени, с пробитой большим осколком боковой стенкой - словно рубанули топором, смотрелся вовсе уж сиротливо.
        Затяжной дождь никак не желал успокаиваться. В оконный проем задувал сырой ветер. Белая пластиковая рама разбитого окна, вырванная взрывной волной, держалась на одном честном слове. Казалось, чуть дерни ее, и она вывалится из проема. Осколки стекол перемешались с битой посудой и обгоревшими головешками гарнитура.
        Перед тем как сюда войти, Гусев перекинулся парой слов с Никулишиным, спросил, где комбат.
        -Ранило «батяню» нашего, - усмехнулся ротный. - А замены не нашлось. Так что пока каждый сам за себя.
        -Тебе не предлагали?
        -Я ж штрафник. Больше роты не доверяют.
        Ротный и взводные разместились вдоль стенки. Одни, наплевав на субординацию, сидели на касках, откинувшись на прохладный кафель, другие просто подпирали стену, вовсе не думая стоять навытяжку перед штабным майором и особистом.
        Следом за командирами к кухоньке потянулся рой любопытных штрафников, но они натыкались на заградотрядовцев, занимавших подступы к квартире.
        -Все собрались, Никулишин? - спросил особист.
        -Так точно.
        -Ну и дисциплинка у тебя! - скривил губы особист. - Какого рожна осужденные поперлись за нами?
        -А вы у них спросите, гражданин майор, - ответил ротный. - Что касается дисциплины - так ведь контингент соответствующий.
        -Спрашивать я с тебя буду, Никулишин, - с нажимом проговорил особист.
        -Спроси, спроси, - проворчал ротный, тоже перейдя на «ты».
        Особист взвился, но его остановил штабной.
        -Товарищ майор, с вашего позволения я начну, - сказал он, прервав назревающий конфликт.
        Все знали, что Никулишин неудобный офицер, в рот никому не заглядывает. Потому, несмотря на возраст, никак не мог прыгнуть выше капитана. В штрафники угодил, послав на три буквы какого-то генерал-майора, прибывшего с проверкой. Очевидцы рассказывали, что генерал-майор матерился, как сапожник, разнося всех подряд, так ему все не нравилось. Тут на свою беду и подвернулся Никулишин. Как только генерал в очередной раз сорвался на мат, брызгая слюной на капитана, тот отчетливо послал высокого чина по известному адресу и, повернувшись спиной, удалился, не спросив разрешения. Это и решило судьбу норовистого офицера.
        -Завтра в четыре ноль-ноль начало наступления, - сказал штабник. - Ваш батальон должен прорваться к зданию краевой библиотеки. За ним пойдет двести одиннадцатый мотострелковый полк. Однако у вашей роты, Никулишин, особая задача. Вы должны занять здание кинотеатра «Луч» и обеспечить огневое прикрытие атаки.
        -Артподготовка будет? - хмуро спросил Никулишин.
        -На вашем участке - нет.
        Штрафники зароптали, а Никулишин, пытаясь справиться с дергающейся от нервного тика левой щекой, зло спросил:
        -Вы что, совсем охренели?!
        -Никулишин!!! - повысил голос особист.
        Но тот, не обращая внимания, уставился на штабного.
        -На убой людей гоните! Снарядов вам жалко?!
        Майор спокойно сказал:
        -Во-первых, никто на убой вас не гонит. Благодаря разведке, мы имеем схему проходов через минные заграждения опозеров. А это уже немало. Разведчики рисковали жизнями, добывая эти сведения. Для вас, между прочим. Со схемой ознакомитесь перед началом наступления, о наших проходах узнаете тогда же. Во-вторых, какая артподготовка? Вы находитесь в непосредственном соприкосновении с противником, то есть в зоне поражения! Вам ли, кадровому офицеру, не знать такой прописной истины? О чем вы говорите, Никулишин? В-третьих, мы все на войне. А на войне, знаете ли, принято в атаки ходить. И вот еще что, Никулишин. После того как ваши люди ликвидировали снайпера, в штабе решили рассмотреть вопрос о вашем досрочном освобождении и отправке в обычную войсковую часть, но теперь вижу, что этот вопрос следует отложить на неопределенное время. Глядите, Никулишин, как бы за ваш гонор вам опять не добавили срок.
        Никулишин вызверился:
        -Гражданин майор, может, вы не знаете, но схемы вражеских минзаграждений добыли мои бойцы, конкретно - командир первого взвода Гусев. Кабы не он - не удивлюсь, если б вы нас прямиком на мины и погнали.
        -Никулишин, не забывайся! - рявкнул особист. - Забыл, что тебе второй срок светит? Так мы его хоть щас оформим!
        -Напугал ежа голой жопой! - в ответ рявкнул бывший капитан. - После завтрашней атаки новый срок уже никому не понадобится, все здесь ляжем.
        -Мне не нравится ваше заупокойное настроение, Никулишин, - ответил штабной.
        Он помолчал и добавил:
        -Вы - штрафники. Направлены сюда приговорами военных судов. Естественно, и отношение к вам особое.
        -Так что мы теперь, не люди, что ли?! - горько усмехнулся ротный.
        -Гражданин майор, есть предложение, - обратился Гусев к штабному.
        -Слушаю, - откликнулся тот.
        -Командир дело говорит, ляжем тут все.
        -Вы это хотели сказать? - прервал штабной.
        -Не совсем. Мои бойцы обнаружили проход в заброшенной шахте недостроенного метро. С их слов, на площади Революции есть выход на поверхность, да я и сам это знаю, местный все-таки. Отец рассказывал, что когда-то там хотели станцию построить. Это как раз за краевой библиотекой. Предлагаю силами взвода пройти по шахте, выйти на поверхность и ударить опозерам в тыл.
        -Фамилия? - спросил штабной.
        -Осужденный Гусев.
        -А, так вы и есть тот самый взводный, раздобывший схему минных заграждений? - майор с интересом посмотрел на Лютого. - Звание и должность до суда?
        -Старший лейтенант, командир мотострелкового взвода.
        -За что направлены в штрафной батальон?
        -За драку, гражданин майор, - усмехнулся Павел.
        -Что ж, Гусев, я доложу о ваших соображениях в штабе. На этом совещание окончено,
        - сказал штабной и обратился к особисту: - Товарищ майор, мне нужно побывать и в других ротах батальона, довести до них задачу. Проводите меня?
        -Разумеется, - без энтузиазма согласился тот.
        Когда они уходили, штрафники и не подумали встать по стойке «смирно». Оставшись на разрушенной кухне, некоторое время молчали. А потом заговорил Никулишин, вначале выдав сочную матерную тираду.
        -Значит так, - сказал он успокоившись. - Боезапасом затариться под завязку. Воды взять по две фляжки на рыло. Что касается этого штабного - не такая уж и важная птица он, раз из штаба погнали на передовую. То, что он тут наплел - херня. Никаких карт, никаких приказов в письменном виде не предоставил. Все на словах. Сдается мне, они там и сами толком не знают, что надо делать. Стратеги, в рот их мама целовала! Привыкли на чужом горбу в рай въезжать. Сделаем, как они говорят, - ляжем все до единого.
        -Так что делать-то, командир?
        -Что делать? Атаковать. Но не со всей дури, а с умом. Гусев дело говорит. Этот штабной ничего никому докладывать не станет, а хоть и доложит, чует мое сердце, спустят это на тормозах, плевать им на нас. Мы не люди, мы - штрафники. Сами слышали.
        Взводные закивали.
        -Ладно, теперь по существу. Второй и третий взводы пойдут по этой стороне улицы Маркса под прикрытием домов. Я схему минзагов себе заранее скопировал, так что будем живы - не помрем. Ты, Гусев, со своими заходишь через шахту опозерам в тыл. Твоя задача - навести там шороху. Наша задача - дойти до кинотеатра. Если получится, займем с ходу, если нет, соединяемся с Гусевым, закрепляемся на подступах и ждем подхода основных сил. Всем понятно?
        -Так точно, - нестройным хором ответили штрафники.
        -Разойтись по позициям. Быть постоянно на связи, ждать сигнал к началу атаки, - приказал Никулишин.
        Глава XXII
        Атака
        Остаток дня прошел в томительном ожидании под шелест мелкого затяжного дождя.
        Штрафники большей частью разбрелись по своим «домам», дабы побыть в одиночестве, настроиться на предстоящий бой. Помолиться, как умеют, попросить Бога оставить их в живых или хотя бы отделаться небольшим ранением, чтобы попасть в госпиталь, отлежаться, отоспаться там, а потом вернуться уже в обычную часть, а еще лучше - оказаться комиссованным по утрате здоровья. Но такое возможно только при серьезном ранении. А кому охота остаток жизни инвалидом прожить?
        Писем почти никто не писал: кто-то потерял всех родных, другие попросту ничего не знали о судьбе своих родственников. Все перемешалось в единой когда-то стране, разрушенной теперь, прозябающей, раздираемой противоборствующими силами.
        День медленно клонился к вечеру. Уже давно почищено оружие, проверен боезапас, водой заполнены фляжки. Каждая минута, каждый час приближали штрафников к смерти, коей все мечтают избежать, но философски принимают неизбежное: коли суждено, так смерть придет от старости, ну а нет… На нет и суда нет. Никто не хотел думать об этом. Гораздо приятнее вспомнить что-то из довоенной поры, ведь у любого были свои светлые минуты, навсегда сохранившиеся в памяти кусочками счастья такого желанного всеми и отчего-то почти недостижимого.
        Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты курили, привычно прикрывая огоньки ладонями, выпуская струйки горького дыма. На их лицах - разных: молодых, не очень, заросших щетиной и еще не знающих ее, - лежит печать отрешенности, лишь глаза выдают величайшее душевное напряжение, овладевающее солдатами в такие часы.
        Лютый заранее переговорил с Циркачом, уточнив, в порядке ли фонарь, не придется ли делать факелы, чтобы освещать путь. Урка уверял, что все в ажуре, но его глаза подозрительно бегали, что очень не понравилось Павлу. Понимая, что от уголовника можно в любую секунду ожидать подвоха, Гусев приказал изготовить несколько факелов и пропитать ветошь в солярке.
        Позиции накрыла ночь, разрываемая редкими автоматными очередями часовых, простреливающих темноту в ответ на подозрительные шорохи и громыхание импровизированной «сигнализации» из консервных банок, висящих на колючей проволоке.
        Луна спряталась за затянутым низкими тучами небом.
        Гусев построил бойцов, лично проверил экипировку каждого. Заставил попрыгать, чтобы проверить - правильно ли подогнана амуниция, нет ли ненужного бряканья.
        С наступлением темноты началось движение. Все, по возможности, скрытно выдвигались на определенные загодя участки, напряженно всматривались в темноту и благодарили бога за то, что на затянутом низкими тучами небе нет луны.
        Взвод начал спуск в щель. Спускались по одному. Остальные залегли поблизости в воронках, напитанных влагой так щедро, что одежда мгновенно промокала, но на это мало обращали внимания. Согнувшись, подбегали по очереди к дырке в земле, на ощупь, стараясь не шуметь, пробирались по отлого идущему вниз спуску, источающему затхлость давно заброшенной шахты.
        Лютый спустился сразу за урками. Фонарь в руках Циркача бледным желтым пятном указывал штрафникам конец спуска.
        Уже спустившиеся плотно столпились поближе к фонарю, против воли ощущая чужеродность и даже враждебность подземелья. Последним спустился Клык.
        -Тихо, - сообщил он.
        Гусев скомандовал:
        -Каждому отделению зажечь факел. Разбиться на двойки. Циркач, ты идешь с первым отделением, показываешь подъем. Там занять оборону. Вперед!
        Штрафники уходили вслед за теряющимся в кромешной тьме пятном света.
        -Второе отделение, дистанция пятьдесят метров, - вперед!
        Они шли в бетонной кишке шахты, где по бокам тянулись жилы кабелей.
        -Это ж какое богатство зарыто, - не выдержав, прошептал кто-то из штрафников. - В пункте приема с руками бы оторвали. Столько «цветнины»!
        На месте подъема когда-то работал грузовой лифт. Кроме того, на случай экстренных ситуаций предусматривалась металлическая лестница с небольшими площадками. По ней блатные поднимались на поверхность.
        Сейчас они шли первыми. Не спускавший с них глаз Гусев видел нескрываемое недовольство на их худых бледных лицах и не мог отделаться от мысли, что уголовники что-то замышляют. Ответ напрашивался один: похоже, они собрались дернуть.
        Гусев поделился соображениями с Клыком. Тот согласился и добавил, что блатных надо сразу валить, как только те вздумают дезертировать.
        -А не то они сами нас в распыл пустят, - сказал он.
        Павел кивнул. Мысли их совпадали.
        Путь занял чуть больше часа.
        Циркач и его кореша чувствовали, что их время еще не пришло, и поэтому вели себя так, дабы, по возможности, не вызвать подозрений.
        Павел, чтобы проверить - чисто ли вокруг выхода на поверхность, выслал на разведку Студента.
        Тот вернулся и доложил:
        -Нормально, командир. Можно двигать.
        Опозеры по непонятным причинам не контролировали выход из шахты. То ли не знали о ней, то ли считали, что туннель давным-давно засыпан и хода в нем нет.
        В любом случае штрафникам такой расклад был только на руку.
        Ночь постепенно уступала место промозглому сырому утру.
        Гусев, вышедший на поверхность одним из первых, все же упустил уголовников из виду. И теперь не знал, где они засели.
        Он стал осматриваться в поисках их укрытия.
        Кругом возвышались кучи мусора, корежился вздыбленный бетон и асфальт.
        От памятника Ленину остался лишь огромный постамент, весь выщербленный пулями и осколками, с отвалившейся местами облицовочной плиткой, с нелепо торчащими двумя ногами до колен. Остальная часть громадного Ильича лежала расколотая у постамента. Случилось так, что колосс упал на сгоревший танк, переломившись в поясе, потеряв откатившуюся в сторону голову в неизменной кепке. Было в этом упавшем памятнике человеку что-то от рухнувшей советской империи, созданной им на руинах империи Романовых. Следы старого голубиного помета покрывали сломанную могучую фигуру вождя. В новой капиталистической России вовсе забыли хотя бы иногда чистить никому уже не нужного Ленина, презрели его принципы равенства и справедливости. Немудрено, что, в конце концов, страна сорвалась в бездну кровавой междоусобицы.
        Довольно обширную площадь на приличном отдалении от памятника Ленину обступали административные здания еще сталинской монументальной архитектуры, жилые дома более поздней постройки. Со стороны улицы Карла Маркса раскинулась территория парка культуры и отдыха имени Горького, где деревьев совсем не осталось: вырубили в первую же холодную сибирскую зиму, отапливая «буржуйками» выстуженные квартиры. Торчащие пеньки перемололо и расщепило взрывами бесконечных обстрелов. Силуэт покореженного «чертова колеса» проступал на светлеющем небе.
        Со стороны проспекта Мира, параллельного улице Карла Маркса, в предрассветных сумерках монолитом высилось здание теперь уже бывшей краевой администрации с черными зевами оконных проемов. Между двумя этими улицами стояло полуразрушенное массивное здание, где располагалась краевая библиотека, еще какие-то государственные учреждения. Не менее мрачно выглядело противоположное этому массиву здание, которое до войны занимала структура РЖД - российских железных дорог.
        Эти строения, как и большинство других, успели выгореть и прокоптиться, что дополнительно усиливало общую картину разрушений и запустения. Столь сюрреалистичный пейзаж знакомого с детства города оставлял в душе Павла странное ощущение чужеродности, какого-то сна, больше похожего на явь, когда никак не можешь проснуться, вырваться из душных объятий Морфея.
        Вдруг где-то вдалеке громом пророкотала пробудившаяся артиллерия, и сразу же близкая пулеметная очередь разорвала остатки тишины. Пунктир трассеров прочертил серое предрассветное небо, исчезнув за темными очертаниями обгоревших зданий. Обманчивое спокойствие потонуло в злой автоматной и пулеметной трескотне, многоголосое дробное эхо выстрелов тревожно заметалось по разрушенным улицам.

«Началось!» - подумал Лютый.
        В кровь привычно выплеснулся адреналин, сердце учащенно забилось, в висках запульсировало, во рту пересохло.
        За пару кварталов от площади ухнули взрывы. А потом еще, еще и еще. В небо взметнулись черные клубы, полетели размолоченные куски бетона. Горохом застучали по жестяным крышам падающие обломки. Взрывная волна дыхнула жаром, вытолкнула в улицы и проулки прогорклый дым и тучи пыли. Облако расползалось, укрывая мутной пеленой сгоревшую технику, вздыбленный асфальт и бетон, обволакивало стены, пахнуло внутрь зданий.
        К взрывам добавились тугие хлопки минометных выстрелов и вой мин, натягивающий струной и без того взвинченные нервы.

«Обрабатывают вторую линию обороны опозеров, - понял Павел, глядя на ад артобстрела, разверзшийся в паре кварталов от его взвода, - все-таки штабной майор дело говорил о непосредственном контакте. Если бы артиллерия ударила сюда, всех бы перемололи, и чужих, и своих».
        -Пошли!!! - заорал Гусев, поднимаясь.
        Взвод врассыпную устремился к кинотеатру.
        Павел бежал, как и все - пригнувшись, часто падая, куда придется, когда громыхало сильно и поблизости.

«Где опозеры?! - металась разгоряченная мысль. - Почему никого не видно?!»
        И тут на третьем этаже в одном из многочисленных оконных проемов заработал пулемет, а за ним беспорядочной трескотней ожили другие обгоревшие провалы.
        Пули густо вжикали совсем рядом, выбивали бетонное крошево, уходили в землю, поднимая фонтанчики пыли. Появились убитые и раненые.
        Взвод залег.
        Лютый увидел, как Лемешко устраивает поудобнее на правом плече трубу «Мухи».
        -Клык!!! Пулеметчика!!! - крикнул Гусев.
        Тот кивнул, встал на колени, на мгновение замер и выстрелил. Труба громко бухнула. Заряд устремился в окно, сверкнувшее вспышкой взрыва, оборвавшего пулеметные очереди.
        Залечь Клык не успел. Пули ударили ему в спину, толкнули на асфальт. Штрафник упал, ударившись лицом о выкрошенную временем и войной асфальтовую дорожку.
        Павел ошарашенно оглянулся и успел увидеть голову Митяя, юркнувшего за кучу мусора.
        -Митяй!!! - заорал Лютый. - Митяй!!! Убью, сука!!!
        -Вешайся, падла!!! - с вызовом крикнул уголовник.
        -Убью!!! - продолжал бесноваться Павел.
        Каждой клеточкой ожидая выстрела, он пополз к укрытию Митяя. Желание расправиться с ним пересилило все остальное. Лишь бы эта сволочь не выстрелила раньше, лишь бы добраться до него, раздавить, размазать, загрызть живьем…
        За кучей уже никого не было.

«Наверное, в шахту опять спустился, и дружки его там же, - подумал Павел, чувствуя, как ненашедшая выхода ярость сотрясает тело. - Твари! Ох, твари! Лично убью каждого! Пусть меня потом расстреливают. Пусть…»
        Он пополз к шахте. На его пути вдруг возник Студент. Он непонимающе смотрел на отступающего командира.
        -Митяй Клыка убил! - выдохнул Павел. - В спину выстрелил, подлюка!
        -Потом, Лютый, потом! - схватил его за одежду Чечелев. - Взвод на тебе!
        Словно очнувшись, Гусев с досадой подумал, что как командир он никуда не годится. Бросил всех, наплевал на боевой приказ, поддался сиюминутному порыву.
        Они поползли к Лемешко. Клык мелко вздрагивал в агонии, на его спине расплылось большое кровяное пятно. Но вот он затих, расслабился, последний раз с хрипом коротко вздохнул и замер.
        -Пусть земля тебе пухом! - прошептал Гусев, сознавая, что вряд ли им удастся по-человечески похоронить того, кого он уже привык считать другом.
        Распределив между собой его боекомплект, Лютый и Студент поползли дальше.
        -Слушай мою команду! - крикнул Лютый. - Короткими перебежками к кинотеатру - вперед!
        Вскочил первым, сделал несколько прыжков и упал. Неподалеку плюхнулся Студент. Чуть дальше шлепнулся плашмя Грешок, поправил сползшую на глаза каску. На его небольшой голове она выглядела, будто шляпка гриба, делая владельца маленьким и беспомощным, оказавшимся на этой войне исключительно по недоразумению. Но автомат в руках вчерашнего выпускника школы ожил, затрясся короткими очередями.
        Несколько штрафников успели пробежать далеко вперед и там залегли. Теперь этот
«авангард» вел огонь по черным провалам окон, делая все, чтобы оттуда не могли вести прицельную, как в тире, стрельбу.
        Как только штрафники поднялись в очередном броске, со стороны парка Горького тяжелым басом заработал пулемет БТРа.
        Троих поднявшихся мощные пули отшвырнули в сторону, пробили навылет, вырвав окровавленные ошметки.
        Взвод снова залег.
        -Взводный! Разреши! - крикнул Студент.
        -Что? - не понял Гусев.
        -Сделаю я этот «бэтээр»!
        -Давай! Только аккуратнее! Не лезь по-глупому!
        Чечелев быстро организовал трех бойцов, объяснив им суть плана. Они поползли и скоро исчезли из видимости.
        Артобстрел второй линии закончился. Но над городом грохотала канонада общего наступления. Со стороны продвигающихся основных сил штрафников доносилась беспорядочная стрельба и изредка уханье ручных гранат. Там шел бой, тогда как взвод Гусева, призванный внести разлад в тылу первой линии обороняющихся, поставленную задачу до сих пор не выполнил.
        Глава XXIII
        Поцелуй падшего ангела
        Четверо штрафников во главе со Студентом быстрыми перебежками пересекли улицу Карла Маркса, перелезли через пролом в ограде на территорию парка. Рассредоточившись, они решительно побежали к бэтээру, заходя сбоку.
        БТР-90 «Росток» прятался за грудой металлических каркасов всевозможных аттракционов - каруселей, вагончиков детской железной дороги и прочих штуковин, когда-то радовавших детвору, с нелепо выглядящими в этих условиях рисованными фигурками мультяшных персонажей - всегда жизнерадостных, смешных и беззаботных. Теперь их бульдозером сгребли в одну монументальную возвышенность.
        На пути попался окопчик с пятью опозерами. Вероятно, это был десант боевой машины, что по штату должен составлять шесть человек.
        Бойцы оппозиции штрафников откровенно проморгали. Ну никак не ожидали появления врага - вот так сразу, неожиданно, почти из ниоткуда. Это стоило им жизни. Студент застрелил их с ходу, не дав поднять оружие.
        Штрафники добежали до бэтээра. Чечелев с разбегу прыгнул на подножку, ухватился за скобу, вскочил на машину и постучал по башне прикладом.
        Когда приподнялась крышка, он сунул ствол в приоткрытый проем люка и дал хорошую очередь. С командиром машины и наводчиком-оператором было покончено.
        Леха забарабанил прикладом по правой крышке люка, где располагалось место старшего стрелка.
        -Вылазь, падлы! - крикнул он. - Вылазь, или сожгу заживо!
        -Мужики! Не надо! Мы сдаемся! - донесся из нутра стальной машины приглушенный крик.
        -Вылазь!
        -Мы сдаемся! Только не стреляйте!
        -Вылазь, не ссы! - ухмыльнулся Чечелев, расставив ноги над люком.
        Крышка приподнялась. Показалось испуганное чумазое лицо молодого парня.
        -Здорово, земеля. Чего грязный такой? - насмешливо поинтересовался Студент.
        -Не стреляй, - промямлил парень.
        -Из машины, - приказал Леха, мотнув головой. - Второй - тоже! - повысил он голос.
        Водитель и старший стрелок ужами соскользнули с брони.
        Студент стоял на бронемашине, не обращая внимания на мечущуюся повсюду перестрелку и грохот. Выражение его заострившегося лица не предвещало ничего хорошего. Немного погодя он спрыгнул вниз.
        Пленные испуганно жались к БТРу. Даже сквозь блестящую копоть было видно, как бледны их лица.
        -Леха, не надо, - попросил один из штрафников, предчувствуя недоброе.
        -Вытаскивайте тех из башни, - процедил Чечелев своим, не поворачиваясь на голос, сверля прищуренным взглядом пленных.
        -Леха, они же сдались.
        Пленные поняли, что их жизнь всецело зависит от этого щупленького, коротко стриженного парня, направившего автомат в их сторону.
        Из глаз пленного, что помоложе, потекли слезы, грязное лицо исказила гримаса отчаяния.
        -Не надо… - попросил он, едва не срываясь на плач.
        -Не надо?! - взбеленился Студент. - Не надо?! А ты, блядина, когда с пулемета лупил по мне и другим пацанам, о чем думал?! А?!
        Леха снизу вверх ударил пленного прикладом в челюсть.
        Тот, коротко вскрикнув, упал, ударился спиной о траки бронемашины и скрючился калачиком. Из носа и рта обильно потекла кровь.
        Второй сделал попытку бежать, но его сбили с ног. Находившийся рядом боец вскинул приклад, норовя ударить по лицу. Пленный извивался ужом, отползал, отбрыкивался, пока еще один штрафник не присоединился к избиению. Вдвоем они быстро справились. Пленник уже не защищался, а только утробно охал на каждый тяжелый удар.
        Третий штрафник тем временем деловито шмонал мертвецов, лежащих вповалку в окопчике.
        Чечелев по очереди оттащил обоих экзекуторов от вздрагивающего тела.
        -Все, хорош! - распорядился он и вытащил штык-нож.
        -…твою мать, - вполголоса выругались штрафники, понимая, что сейчас будет. - На хрена тебе это, Леха?
        Но Студент с ледяным спокойствием проделал свою страшную работу, насадив на струну окровавленный кусочек кожи с коротким волосяным покровом. Потом столь же неспешно и спокойно подошел к другому пленному и оскальпировал его, не обращая внимания на болезненные стоны и судороги несчастного.
        -Леха, ты, в натуре, зверюга, - недовольно сказал штрафник. - Чего добиваешься этим?
        -А че? - с вызовом спросил Чечелев, вытирая штык-нож и руки о комбинезон оскальпированного пленника.
        -Мало тебе скальпов?
        -Может, я себе дубленку хочу на зиму, собираю потихоньку, - хмыкнул Студент.
        -Вот псих, а!
        -Мы тут все психи. Одни больше, другие меньше, - возразил Леха. - Все, хорош нравоучениями заниматься. Думаешь, с тобой опозеры поступили бы иначе?
        -Скальп точно снимать бы не стали.
        -Да кому нужен скальп твой плешивый? - беззубо улыбнулся Студент, почти с любовью разглядывая голову товарища - с большой, как у Ленина, залысиной и редкими от природы волосами.
        -Чего пялишься? - проворчал тот.
        -Да так, не нравится мне твой скальп, на дубленку не подходит, - ответил Леха тоном солидного негоцианта, отбраковавшего негодный товар.
        Штрафник с досадой сплюнул. А Студент изловчился и совершил почти невероятное - чмокнул его в лысую голову.
        Тот брезгливо отер ее ладонью.
        -Совсем дурак?
        -Поцелуй падшего ангела, - пояснил Леха. - Отметил я тебя. Теперь ты заговоренный.
        -В натуре, псих! С каких это пор ты ангелом заделался?
        -Ладно, поприкалывались, и бyдя, - серьезно сказал Чечелев. - Вытаскивайте тех из башни. Кто из вас говорил, что умеет водить эту дуру? Поехали наших выручать.
        Машина зарокотала двигателем, тронулась назад, выбираясь из плена покореженных аттракционов.
        Вырвавшись из парка, БТР заложил лихой вираж на улице Карла Маркса и ненадолго замер. Чечелев на мгновение высунулся из башни и стал орать, сложив ладони рупором:
        -Лютый!!! Лютый!!! Это мы!!! Чешите сюда, под прикрытие!!!
        Убедившись, что его правильно поняли, он спрятался в башне.
        Остатки взвода - не более пятнадцати человек, пригибаясь, врассыпную побежали к БТРу. А тот открыл пальбу из пушки, поливая по окнам, откуда по штрафникам вели беглый огонь. Это внесло растерянность в ряды оппозиционеров, не понимавших, почему БТР с их опознавательным знаком на башне - намалеванной белой краской косой полосой - ведет по ним стрельбу. Но на войне всякое случается, поэтому растерянность была недолгой, автоматы и пулеметы загрохотали снова.
        До машины добежали только двенадцать человек. Остальные в нелепых позах застыли на исковерканной войной земле.
        БТР, продолжая вести огонь, тронулся к кинотеатру. Штрафники бежали рядом, укрываясь за стальной махиной. Путь перегородил сгоревший троллейбус - без стекол, на дисках, так как покрышки тоже сгорели. И как в насмешку - на не полностью закопченном боку осталась часть рекламы, приглашающей отдохнуть на экзотических островах…
        Взяв троллейбус на таран, бронетранспортер с громким скрежетом толкал его перед собой. Пушка продолжала изрыгать выстрелы.
        Со стороны кинотеатра кто-то бахнул из «Мухи», корпус троллейбуса защитил БТР от попадания, и все же осколками убило еще троих.

«Рогатый» объяло пламенем, хотя, казалось, гореть там уже нечему.
        Разогнавшись, бронемашина взлетела по пандусу и впечатала пылающий троллейбус в пролом в стене, затолкав почти полностью.
        Добежавшие до здания штрафники прижались к стене. Они добрались до кинотеатра. А вот основные силы пробиться не смогли.
        Пушка и спаренный с ней пулемет заработали в сторону краевой библиотеки, выкашивая редкую цепочку опозеров. Их заволокло пылью от разрывов.
        С верхнего этажа кинотеатра полетела граната; она рванула на бронетранспортере, не причинив ему вреда, но от взрыва двое штрафников получили контузию. Они, выронив оружие, скрючились у колес.
        -Чеснок!!! Связь мне!!! - заорал Лютый.
        Тот, подбежав, присел на колено и сунул Гусеву гарнитуру.
        -Командир!!! - крикнул Павел. - Видишь бэтээр возле «Луча»?! Мы за ним! Взвода нет почти! Когда подойдете?!
        -Гусев! Не можем мы подойти! Слишком плотный огонь! Потери большие! Прорывайся к нам!
        -Вы что там, охренели совсем?! - взбеленился Павел. - Я взвод положил, до кинотеатра дошел! И все зря???
        Гарнитура потрескивала помехами связи.
        Понимая, что сам себя загнал в ловушку, Лютый в отчаянии заскрипел зубами. Он ненавидел все и всех вместе с этой гребаной войной.
        Засевшие в здании кинотеатра опозеры притаились. Дым от горящего троллейбуса заволок весь первый этаж, поднимаясь выше, вызывая у людей надрывный кашель, выбивая из покрасневших глаз слезы.
        Штрафники с надеждой и волнением смотрели на взводного, ожидая от него чуда.
        Лютый постучал по броне прикладом. Из люка показалась голова водителя.
        -К своим будем прорываться! - крикнул Гусев. - Не придут они сюда!
        -Как не придут?!
        -Каком кверху.
        -А мы-то зачем сюда ломились?! Чтобы подохнуть?! - истерично крикнул водитель.
        -Не ори так, всех опозеров распугаешь! - осадил его Гусев.
        -Что, не ори?! Что, не ори?! - не успокаивался водитель. - Подставили нас!!!
        -Сам заткнешься или помочь?! - вскипел Лютый.
        -Сам.
        -Вот и чудненько.
        -Не доедем! Сожгут! - обреченно сказал парень.
        -Здесь ты тоже не уцелеешь! Так хоть шанс есть!
        Гусев взял бинокль, всмотрелся. Увиденное его не обрадовало, опозеры пошли в контратаку; штрафники сначала попятились, огрызаясь огнем, а потом в панике побежали.
        Заговорили пулеметы заградотрядовцев, останавливавших панический бег. К ним присоединилась БМП-3, приданная в усиление.
        Ротный пытался удержать бегущих, но когда свои открыли огонь на поражение, поднялся во весь рост и, яростно матерясь, стал стрелять от пояса по заградотрядовцам.
        -Ненавижу, твари!!! Ненавижу!!! Ненавижу!!! - исступленно кричал он.
        Мощная очередь из ПКТ [Пулемета Калашникова танковый.] сбила ротного с ног. Стрелку этого показалось недостаточно: очень уж ему была не по душе стрельба командира штрафников по заградотряду. Еще одной длинной очередью он совсем измочалил окровавленное тело, перевернув его с живота на спину.
        Опозеры ворвались на чужие позиции, где завязалась короткая неравная рукопашная с теми, кто все же не потерял самообладания, не поддался панике. Их перебили быстро. Развивая контратаку, опозеры двинулись дальше, вступили в бой уже с заградотрядом, отшвырнули и его. Впрочем, заградотрядовцы не стремились стоять насмерть - у них были совсем иные задачи.
        Из башни вынырнул Студент, змейкой соскользнул с брони к колесам. К нему присоединились остальные, сидевшие в боевой машине.
        -Все, мужики, хана нашей роте, - произнес Чечелев хмуро и добавил: - И нам - тоже. Отвоевались…
        -Не бзди, Леха, подворотнями уйдем. Али мы не местные? - преувеличенно бодро ответил Лютый.
        Он оглядел оставшихся. Кроме Чечелева, здесь были Чеснов, Огрешков, Ильин, горстка молодых парней и мужиков постарше.
        Сейчас они с надеждой смотрели на командира.
        Двое контуженых подавали вялые признаки жизни, шевелясь, словно сомнамбулы. Все знали, что пострадавших на себе никто не потащит - это верная смерть. Смогут, пусть идут сами, ну а нет…
        Лютый понимал, что надо принимать решение, тянуть дальше нельзя, вот-вот очухаются опозеры в кинотеатре.
        -Значит, так, мужики, - сказал Павел. - Весь мой план, как и атака наших, накрылся медным тазом. Единственное, что успокаивает мою совесть, - мы-то свою задачу выполнили, пусть и такой ценой. Но хотя бы вы живы. А останься на позициях
        - все полегли бы. Не от опозеров, так от заградотряда. На бэтээре прорываться смысла нет. Далеко не уедем, сожгут на хер: вся улица уже в курсе, что мы эту дуру захватили. Поэтому уходим, что называется, дворами.
        -Куда уходим, командир?
        -К своим, конечно. Или думаешь, опозеры при встрече нальют?
        Штрафники улыбнулись пусть не очень веселой, но все же шутке.
        -Одна надежда - не должны они в каждом доме да в подворотнях толпами сидеть. И это наш шанс. Главное, не прощелкать хлебалом. Кто отстанет, не взыщите, ждать никого не будем. Пошли! С Богом!
        Штрафники рванулись из-за БТРа, поливая из автоматов во все стороны, стремясь перебежать неширокую улицу и укрыться в развороченной пятиэтажке, а дальше - ситуация покажет.
        Вслед тут же загрохотала стрельба, срезав сначала двоих наповал, а потом зацепив Чеснова.
        Андрею «прилетело» в копчик, он болезненно закричал. Ноги разом перестали слушаться, онемели, стали чужими. Он осел. Пуля, ударившая в рацию на спине, толкнула его лицом вниз.
        Чеснок с воем скреб выщербленный асфальт, пытался ползти, испытывая ужасную боль.
        Штрафники слышали его вопли, не заглушаемые даже стрельбой. Но никто не оборачивался, предоставив раненого самому себе.
        -Не могу, - остановился Гусев. - Простите, мужики.
        Он развернулся, пригибаясь, добежал до Чеснова, взвалил его на спину и потащил, чувствуя, что обливается потом, а куртка тяжелеет, пропитываясь кровью Андрея.
        Что-то ухнуло рядом, взрывной волной бросило на мостовую.
        -Брось его! - закричал подскочивший Студент. - Убило Чеснока. Он на себя все осколки принял.
        И, действительно, Андрей больше не дышал.
        Гусев встал, его шатало не то от усталости, не то после удара взрывной волны.
        -Давай, шевели булками! - подбадривал Студент. - Сейчас эти суки пристреляются, и нам кранты настанут! Бежим!
        Заскочив в пятиэтажку, беглецы почувствовали вонь давно разлагающихся трупов. Смрад был столь силен, что перехватывал дыхание.
        Они вылетели с противоположной стороны дома очумевшие, не разбирая дороги. И снова потери: шальная пуля угодила в штрафника, мчавшегося последним.
        Остальные, петляя зайцами, добежали до следующего дома, запрыгнули в оконные проемы.
        Здесь воздух был вполне сносным, поэтому остановились, тяжело переводя дыхание.
        -Вот уроды, - выругался на опозеров Ильин. - Не могли тела прибрать. Столько дней затишье длилось!
        -Не до того им было, Наумыч, - ответил Лютый. - Они к атаке нашей готовились. Разве не понял - сдал нас кто-то. Может, тот штабной и сдал.
        -Этот вряд ли, - помотал головой Ильин. - Иначе нас бы еще в шахте приголубили.
        -Значит, другой, повыше, - продолжал гнуть свое Гусев.
        В тот момент предательство казалось ему единственно верным объяснением провала наступления.
        -К нам гости, - подал голос Студент, ведущий наблюдение. - Встретим объятиями и поцелуями?
        И действительно, по их следам шло не меньше отделения опозеров, рассыпавшихся в жиденькую цепочку.
        -А то! - усмехнулся Павел. - К бою.
        -Этих положим, другие придут, - резонно заметил Наумыч. - Оцепят дом - и все, амба.
        -И что предлагаешь? - внимательно посмотрел на него Гусев.
        -Я останусь, задержу их, а вы уходите, мне за вами все равно не угнаться - возраст не тот, чтобы зайцем по развалинам скакать… Да и пожил я уже свое, - Наумыч невесело усмехнулся и сразу посерьезнел. - Ладно, все. Уходите, быстрее, пока возможность есть.
        Павел подошел к Ильину, приобнял его:
        -Отговаривать не стану. Прощай, Наумыч. Хороший ты мужик.
        Ильин признательно кивнул в ответ, произнес:
        -Леха, Студент…
        Чечелев приблизился.
        -Что, дядя Вова?
        -Выбрось ты свои скальпы. В плен попадешь…
        -Не попаду, - перебил его Студент.
        -Ну, как знаешь… Давайте, мужики, валите отсюда. Каждая секунда на счету.
        Штрафники, быстро попрощавшись с Ильиным, устремились через лабиринт комнат, преодолевая груды кирпичей, протискиваясь в проломы.
        Глава XXIV
        Наумыч
        К неполным сорока девяти годам Владимир Наумович Ильин имел за плечами двадцать восемь лет брака. Жену Антонину он уже давно не любил. Уважал, привык, а вот любви не было. Пропала куда-то со временем, сменившись прозой супружеских отношений.
        А ведь была, да какая!
        Женился он на Тосе сразу после армии, даже погулять толком не успел. А чего гулять, когда любовь захлестнула его, завертела водоворотом страстей, пленила бессонными ночами, поцелуями до полного изумления, от которых губы распухают и болят, но кажется, что нет в мире слаще той боли.
        Ох, и давно это было! И в то же время, как вчера. Только после этого «вчера» дети
        - Валерка да Наташка - успели вырасти, своими семьями обзавелись, осчастливили родителей внуками.
        Сначала Наташка сподобилась, хоть и младшенькая, а потом и старшой подтянулся. И есть теперь у Наумыча внучка Светуля, прямо солнечный лучик, так светится вся, и внучок Никита, серьезный, обстоятельный, хоть от горшка два вершка.
        Владимиру сорок четыре уже стукнуло, когда внучка появилась. Вроде и не старый еще, а уже дед. Странно даже. Только вроде молодым был, а все уже прошло. Жизнь - как вода сквозь пальцы. Куда что делось?
        Владимир часто задавал себе этот риторический вопрос. Возраст вроде и не ощущается, а мысли-то постоянно вокруг этого вертятся: что все уже, жизнь, считай, прожита. Что там этой жизни осталось? Лет пятнадцать, а то и меньше. Вон, мужики после пятидесяти мрут, как мухи осенью.
        И с годами здоровье лучше не становится, вон, сколько болячек уже нажито. Таким макаром скоро ползарплаты на таблетки отдавать придется. А что поделать - производство горячее, первая сетка, то есть совсем не курорт. В легких уже вся таблица Менделеева, наверное, собралась.
        И вместе с тем была у Ильина радость сердечная - Юлия, моложавая разведенка, нормировщица из его цеха.
        До поры до времени дальше флирта у них не шло: так, шуточки-прибауточки, подкольчики, якобы случайные встречи за проходной. Пару раз в одной компании у ларька пиво пили после особо тяжелой смены. Он тогда ее до дома проводил. В первый раз в гости напроситься постеснялся, неудобно как-то стало, будто кобель какой при живой-то благоверной. А во второй Юля сама к себе позвала. Подумал-подумал и… согласился.
        Почти четыре года так и встречались. Наумыч тайком от жены отгулы брал, однажды в санаторий с Юлей съездил по профсоюзной путевке. Тося думала, что один поехал, лечиться. Как же! После Юльки никаких процедур не надо. Чувствуешь себя молодым не по годам.
        Но совесть, она - зараза такая. Начнет грызть - не остановишь. Будь Ильин душой почерствее, как-нибудь справился бы. А так… не перегорело еще в нем старое.
        Спустя четыре года стало ясно - надо выбирать. И от того совсем Наумыч с лица спал. Не может он Тосю бросить, хоть и не любит. Предательство это. А Юля ему ультиматумы ставит: или я, или жена. Определяйся.
        Правду мужики говорят: с бабами не соскучишься. Горазды они ультиматумы ставить, умеют жизнь превратить в каторгу.
        Поговорил он с Юлией по душам. Спросил, за что полюбила его? Мало что ли молодых мужиков в том же их цехе?
        Ответила она просто: сердцу не прикажешь. Да и какому молодому разведенка с ребенком на руках нужна? Так только - на раз, на два. Сколько их таких через ее жизнь тенью прошли, не оставив следа. Все стрекача дали. А он, Владимир, надежный, с ним она чувствует себя, как за каменной стеной.
        И давай дальше сердце бередить: мол, чего ты все мучаешься, чего живешь с нелюбимой женой? Ведь все у нее, у Юли, есть: и квартира, и машина. Ведь давно ты машину хотел, да все накопить не мог, сначала дети деньги тянули, теперь внукам хочется радость доставить.
        Ведь любим мы друг друга, что еще надо? Приходи, живи. На Черное море летом поедем. Ты когда на море в последний раз был? вот-вот. В другой жизни. А жизнь-то, она не бесконечная, надо же и порадоваться ей когда-то.
        А вот тут в точку! Прямо в яблочко.
        С такими мыслями Владимир Наумович и жил последние четыре года. Разругаются с Юлей, вернее она с ним из-за его нерешительности, помирятся через месяцок. Опять все хорошо, пока домой с работы не придет, где Антонина молчит напряженно. Чувствует что-то, а может, даже знает, но молчит. А он злится. И разговора не получается. Так и молчат.
        Он у телевизора в зале, она на кухне. Потом и в спальню пускать перестала: в зал иди, ночуй там с телевизором своим в обнимку.
        И дети все видят и понимают, взрослые уже давно. Придут иногда со своими «вторыми половинками» да с ребятишками, порадуют. Шум, гам! Вроде двое всего, а криков!
        То играют вместе, то раздерутся до слез и бегут к родителям жаловаться. Тут ведь как? Кто первым пожаловался, тот и прав. Давно ли свои такими же карапузами бегали?
        А свои тем временем начинают нравоучениями заниматься. Ну а как же! Выросли, поумнели, можно теперь родителей учить жизни да уму-разуму. Дескать, что вы на старости лет, как кошка с собакой, жизнь прожили вместе, чего уж теперь-то?
        Невдомек им, что жизнь еще не закончена, что и в сорок с лишним влюбиться можно. Пусть и другая она, любовь. Не такая, как в молодости, но не менее настоящая.
        Хотя порой слушаешь детей и понимаешь: да, правы они, чего уж на старости лет? Жизнь действительно прожита. Все в ней было: и радости, и печали, сколько всего вместе перенесли. И все б ничего, но стена отчуждения только крепче и крепче.
        Так и мыкался Ильин, окончательно запутавшись и не зная, как разрубить клубок накопившихся проблем, чтобы никого не обидеть.
        Однажды он все же решился. Решился после долгих бессонных ночей, когда курил в форточку на кухне, глядя на темную улицу, где уже давно не горели фонари, где стало опасно появляться из-за начавшихся в стране беспорядков.
        Он подумал, что точно уйдет к Юле. Прямо сейчас, ночью. Иначе утром передумает и будет злиться на себя.
        Докурив, начал собираться.
        Из спальни в халате с виднеющейся из-под него «ночнушкой» вышла Антонина. Прислонилась к косяку, сложила на груди руки, молча наблюдая.
        Ее крашенные в черный цвет из-за проступающей седины волосы были накручены на большие бигуди. Это всегда раздражало Ильина. Бигуди на голове. Большие бигуди.
        -Что ж ты молчишь? Не спросишь, куда я на ночь глядя? - в сердцах бросил Ильин.
        -Хорошо, что ты решился, Вова, - спокойно ответила Антонина. - Ведь вижу я, как ты мучаешься.
        -Так ты знала? - растерянно спросил он, останавливаясь посреди комнаты.
        Губы жены тронула грустная улыбка.
        -Неужели не понимал? - спросила она. - Бабье сердце не обманешь.
        Ильин неуверенно пожал плечом.
        -Я предполагал, но… В общем, да - я ухожу.
        -Носки чистые, рубашки - в шифоньере, - заботливо сказала Антонина, словно не к сопернице провожала супруга.
        -Спасибо, я знаю, - виновато ответил Владимир.
        Стараясь не смотреть на жену, он ходил, бросал в спортивную сумку какие-то вещи, надеясь, что Антонина скажет что-нибудь еще.
        Но она молчала.
        Молчал и Ильин.
        Перед тем как захлопнуть дверь, он произнес:
        -Прости. Но не могу я больше.
        Бросил косой взгляд на жену.
        Она молчала, упрямо сжав губы.
        Переполненный злостью Ильин вышел из квартиры, едва найдя в себе силы не хлопнуть дверью.
        Он не знал, что Антонина после его ухода закусила кулак в отчаянии, прислонившись к проклятому дверному косяку. Потом ушла в спальню, рухнула на кровать, уткнувшись в подушку, заплакала горько-горько, жалея себя несчастную, свою жизнь испорченную, тоскуя об ушедшей навсегда молодости…
        Ильин шагал по пустынной темной улице. Он чувствовал вину перед женой, жалел ее, но понимал, что рано или поздно все равно пришлось бы выбирать. А так - Рубикон пройден. Обратного пути нет.
        В конце-то концов! Он тоже имеет право на счастье, хватит раздумывать, жизнь на исходе. Чего мучить и себя, и Тосю? Правильно он поступил. Правильно.
        Зайдя в полутемный подъезд дома, в котором жила Юля, Ильин постоял, размышляя, что скажет сейчас. Ведь он даже не позвонил, не предупредил.
        Поднявшись на площадку второго этажа, он увидел ее дочь - шестнадцатилетнюю Варвару. Девушка, по сути еще подросток, нескладная, высокая, худенькая, сидела на ступеньках лестницы. Рядом примостился какой-то оболтус постарше.
        Они курили одну сигарету на двоих, по очереди прикладываясь к пивной бутылке. Еще две пустые стояли на ступеньке.
        -О, донжуан нарисовался, - ничуть не пытаясь скрыть неприязнь, произнесла девушка. - Здрасьте-пожалуйста.
        -Здравствуй, Варвара, - ответил Владимир Наумович спокойно. - А ты что ночью-то не спишь?
        -Не ваше дело! - отрезала девушка с вызовом.
        Ее ухажер с наглой миной рассматривал Ильина.
        -Мать дома? - неожиданно для себя спросил Владимир Наумович, понимая, что сказал глупость.
        -Нет, погулять ушла, - с прежним вызовом ответила Варвара.
        Ухажер загыкал, изображая веселье.
        Ильин надавил на кнопку звонка.
        -Между прочим, ходить по ночам в гости - неприлично, - дерзко произнесла девушка, никак не желая успокаиваться.
        Ильин стоял молча, катая желваки.
        За дверью в коридоре послышались легкие шаги. Щелкнул замок.
        Владимир только успел подумать: «Вот доверчивая, даже не спросила, кто».
        Дверь квартиры толком еще не открылась, как послышался голос Юлии, решившей, что звонила дочь:
        -Ключи же есть, что звонишь? Мне с утра… Ой, Вова… А ты что? Ой, заходи, заходи…
        Ильин переступил порог, вздохнул глубоко:
        -Вот, Юля, примешь на пээмжэ? [ПМЖ - постоянное место жительства.] Ушел я совсем.
        -Ну и слава богу. А ты мою не видел случайно? Третий час ночи, шляется где-то. Совсем от рук отбилась девка. Что с нее вырастет? Может, хоть ты на нее повлияешь, меня вообще не слушается.
        Ильин едва усмехнулся, вспоминая отношение девушки, и сказал:
        -Там она, в подъезде сидит с парнем каким-то.
        -Опять она с этим лоботрясом! - Юлия выскользнула за дверь. Донесся ее голос на повышенных тонах. - Варька! Домой, живо!
        Точно так же нервно ответила Варвара:
        -Ага! Разбег щас тока возьму!
        -Я кому сказала?!
        -Не пойду я! - решительно ответила девушка. - Иди сама, со своим хахалем любись!
        -Да как ты с матерью разговариваешь, сопля зеленая?!
        -Как хочу, так и разговариваю! Сама ты такая!
        Юлия зашла, закрыла дверь, прислонилась беспомощно.
        -Не могу я больше с ней… Что делать? Пропадет ведь… Да ты проходи, Вова, проходи. Наконец-то хоть с тобой все определилось.
        И началась его новая жизнь. В заботе и ласке.
        В цеху на тему их отношений и раньше судачили, а теперь и вовсе - шагу не ступить, чтоб за спиной смешок не услышать или косой взгляд не уловить!
        Впрочем, мужики ему открыто завидовали - как же, молодую себе отхватил. Да и бабы, многие из которых тоже прошли через разводы и одиночество, порой вздыхали - устроила-таки себе личную жизнь Юлька, не одной теперь век коротать.
        Одному начальству все равно было. Работают люди, план делают - вот и славненько.
        И все бы Ильину радоваться, но не проходило чувство вины перед брошенной женой. Как-то случайно встретил ее в очереди у магазина. Как раз выходной выдался.
        Встретились, поздоровались. Антонина стояла, не поднимая глаз.
        Неловко потоптавшись, Владимир Наумович изрек:
        -Ладно, пойду я.
        Антонина мелко покивала, так и не посмотрев на него. Будто чужой какой.
        Ильин ушел, не стал стоять в длиннющей нервной очереди.
        Проживут с Юлей как-нибудь. Продуктовые пайки на работе под зарплату давать стали, так что - нормально, с голодухи не помрут.
        Он по-прежнему чувствовал себя виноватым. Когда проходил мимо дома, где они с Антониной прожили многие годы, чувствовал, что ноги сами несут его к подъезду. Их подъезду. Порой встречал соседей, все порывался спросить, как там Тося, но не решался.
        Отношения с Варварой не наладились. Девушка воспринимала Ильина в штыки, не желала идти на контакт. К тому же скандалы между ней и матерью случались по несколько раз на дню. А Ильин оставался лишь сторонним наблюдателем, не вмешивался.
        Однажды Варя ему посоветовала в своей жесткой манере, мол, не ваше это дело, мы сами разберемся, а вы не лезьте.
        Так и не наступил в душе Владимира Наумовича покой.
        Когда начались первые бои где-то там, далеко, Ильин сам пришел в военкомат. Мобилизуйте, мол.
        Энергичный молодой майор, постукивая пальцем по старенькому потрепанному военному билету Ильина, произнес:
        -Идите домой, Владимир Наумович. Там без вас разберутся.
        Ильин ушел ни с чем, а на следующий день вернулся.
        -Что еще? - спросил майор.
        -Товарищ майор, уделите мне всего пятнадцать минут своего времени, - попросил Ильин.
        Майор кивнул, указав рукой на стул.
        Ильин сел и, глубоко вздохнув, начал рассказывать…
        Времени у майора он отнял больше, чем просил.
        В конце концов, тот сказал:
        -Ладно, Владимир Наумович, я все понял. Мобилизуем вас в инженерные войска. Будете понтонные мосты наводить, еще что-нибудь делать.
        Провожали его и Тося, и дети с внуками. Конечно, пришла и Юля. Она стояла одиноко в сторонке, ждала, пока Владимир Наумович попрощается со своими. Немного погодя он подошел к ней.
        -Прости меня, Юля. Такой вот я бестолковый. Нет мне покоя ни с тобой, ни с Антониной. Не держи на меня зла.
        -О чем ты, Вова? Какое зло, господи! - всхлипнула женщина. - Куда ж тебя несет, какая война в твои-то годы?!
        -Не могу я, прости…
        Они обнялись и стояли молча. В сторонке, как чужие, переминались с ноги на ногу Антонина и Валерка со своим ребенком на руках. Рядом стояла Наташка и держала дочь за руку. А та все норовила вырваться, чтобы побегать по перрону.
        Прозвучала команда:
        -По вагонам!!!
        Народ на перроне засуетился, все пришло в движение. Неуместно торжественно и даже бравурно зазвучал из динамиков марш «Прощание славянки», послышались запоздалые всхлипывания, выкрики о чем-то чрезвычайно важном, что вспомнилось только что.
        Ильин пошел к вагону.
        Юлия, цепляясь за его руку, шагала рядом, закусив добела губы, роняя редкие слезы.
        Место ему досталось с противоположной стороны от перрона, но он стоял в проходе рядом с другими, глядя в немытое мутное окно, пытаясь разглядеть за ним тех, кто был дорог его сердцу, кого он оставил, не в силах больше мучить ни себя, ни их.
        Поезд плавно тронулся, набирая скорость, перрон поплыл назад.
        Тот бой за понтонный мост Ильин запомнил на всю оставшуюся жизнь. Большой десант опозеров попер на переправу. В грохоте и трескотне боя противники не раз сходились в рукопашную, пуская в ход штык-ножи, рубя саперными лопатками, действуя прикладами, всем, что подвернется под руку.
        Подходы к мосту устилали окровавленные тела, кто-то едва ворочался, пытался встать, кто-то кричал, кто-то стонал. Но большая часть была мертва. Инженерный батальон таял на глазах.
        Жалкие остатки его, численностью меньше роты - грязные, прокопченные, израненные, кое-как перебинтованные, измазанные кровью, страшные в своей решительности, матерясь по-черному, поднялись в последнюю отчаянную контратаку.
        Ильин не смог.
        Потом он не раз задавал себе вопрос: почему? И ведь не сказать, что настолько панически испугался!
        Помощь подоспела, когда ее совсем отчаялись дождаться. Десант перебили, мост удержали.
        За проявленную трусость Ильин и еще несколько человек с ним поплатились отправкой в штрафные части.
        Ильин, стиснув зубы, аккуратно выглянул в оконный проем. По двору редкими короткими перебежками, укрываясь за каким-нибудь хламом или падая плашмя на землю, приближались опозеры.
        Наумыч почувствовал страх и вдруг подумал о том, что жизнь как-то по-дурацки сложилась. Все чего-то ждал, а она прошла тихо и незаметно, дети выросли, внуки появились, а он вроде как и не жил совсем. Двух женщин сделал несчастными. Жену Антонину, давно уже не любимую, отчего чувство вины перед ней никак не проходило. И нечаянную позднюю любовь - Юлию, оставленную из-за разъедавших его душу бесконечных сомнений, душевных терзаний, ощущения неустроенности, бессмысленности этой бестолковой жизни. Жизни, прошедшей до обидного быстро, а теперь вот еще и заканчивающейся так страшно… Судьба это, что ли? Предначертание какое-то - жить несчастливо и умереть не по-человечески? Так и не дожил он до своего пятидесятилетия…
        Вспомнился перрон, прощание перед отправкой поезда, заплаканная Юлия, потерянно стоящая в сторонке Антонина, дети с внуками…
        Если бы не его решение идти на войну, все было бы по-другому, не стоял бы сейчас здесь. А как по-другому? Лучше или хуже? Лучше вряд ли, ведь совсем измучился он в своих душевных метаниях. Так что есть какой-то высший смысл и в этом окне, и в его готовности совершить никому не нужный подвиг, о котором никто никогда не узнает…
        -Господи! Дай мне силы достойно принять уготованное, - прошептал Ильин, смахнул неожиданно выступившие слезы и неумело перекрестился.
        Подавив растущий в душе страх, Владимир Наумович поймал в прорезь прицела бегущего опозера и нажал на спусковой крючок…
        Штрафники услышали короткую автоматную очередь и тут же заметавшуюся злую трескотню перестрелки. Под эту пальбу беглецы покинули здание и, прижимаясь к стене, поспешили дальше, тревожно всматриваясь в неприветливые оконные проемы и зевы подъездов.
        Немного отдалившаяся перестрелка со стороны кинотеатра неожиданно оборвалась.
        Вот и все…
        Глава XXV
        Отступление
        Они бежали, хрипло дыша, не останавливаясь. Все понимали - погоня возобновится. Наумыч, сколько смог, столько и продержался. Спасибо ему, и земля пухом!
        Беглецы уже достигли недавней линии фронта. Повсюду лежали тела погибших, валялось оружие, едко чадили дымы пожарищ, вилась рядами колючая проволока, увешанная связками пустых консервных банок.
        На дне воронок скопилась мутная вода. В некоторых плавали распухшие смердящие трупы…
        Метрах в ста, а то и ближе от заградительной линии опозеров виднелись заграждения из колючки, укрывавшей позиции штрафбата. Очертания разрушенного ЦУМа выплывали из пелены стелящегося дыма. Оттуда штрафники этим ранним утром пошли в атаку.
        Если б знать, что она так быстро захлебнется!
        Теперь эти позиции находились в тылу опозеров.
        Штрафники присели на корточки, всматриваясь до рези в глазах в хаос разрушений, готовые к любой неожиданности, сторожко водящие автоматами по сторонам…
        Над городом плыла тяжелая канонада. Больше всего громыхало где-то в районе Коммунального моста, увековеченного на бумажной десятирублевке, вышедшей из употребления лет пятнадцать назад. Внушительную железобетонную арочную махину через разделенное островами почти двухкилометровое русло Енисея возвели еще в шестидесятые годы двадцатого века, когда строили основательно, для потомков.
        Лютый махнул, указывая направление. Как только штрафники поднялись с корточек, послышались голоса, доносящиеся со стороны рухнувшей блочной девятиэтажки. Бахнул выстрел - добивали кого-то из раненых. Весело, со смешком комментируя обстоятельства.
        Пришлось внести коррективы, обходя это место.
        И тут произошло то, чего Гусев боялся: они налетели на минное заграждение. Ухнул взрыв, одного из штрафников подбросило вверх, остальные упали, где стояли.
        Эхо взрыва еще не утихло в развалинах, как заметалось новое от воплей несчастного. Ему оторвало левую стопу, он истекал кровью.
        Бедняга корчился от боли и кричал болезненно, невыносимо…
        Оставаться на месте означало только одно - смерть. Понимал это и раненый. Еще он знал, что опозеры в плен его не возьмут. И хотя страшная боль застила его глаза и туманила мозг, он все же сумел обратиться к своим с последней просьбой:
        -Мужики, не оставляйте меня этим! Лучше уж вы, чем они…
        Студент молча кивнул и послал одиночный выстрел в голову несчастного.
        Тот дернулся в последний раз и затих.
        На свой страх и риск беглецы поспешили прочь. Каждый молил Бога о том, чтобы не нарваться на мину.
        Время пока работало на них. Штрафники торопливо шагали вдоль длинной панельной девятиэтажки, сложившейся, словно карточный домик. Приходилось лавировать между осыпей, хаосом плит, лихорадочно вертеть головами.
        И все же они прозевали автоматную очередь, свалившую двоих. Остальные, не видя цели, стреляя куда ни попадя, метнулись по сторонам.
        Лютый прыгнул в черное зево подъезда той самой бесконечной девятиэтажки. За ним ринулся еще один штрафник, но короткая очередь вспорола ему спину. Боец вывалился обратно, выгнулся дугой, несколько раз конвульсивно вздрогнул и обмяк.

«Калаш» Гусева огрызнулся по преследователям и, лязгнув затвором, замолчал. Все, магазин пуст.
        Павел кинулся в глубь дома, на ходу перезаряжая автомат, думая, как бы не угодить в тупик. Самое лучшее - выбраться на другую сторону. А там, глядишь, никого из врагов не окажется.
        Впереди замаячил светлый проем окна. Лютый подбежал к нему, замер, прислушиваясь: нет ли погони. Кажется, тихо.
        Вдруг неподалеку грохнула короткая очередь, в ответ затрещали несколько автоматов, ухнул приглушенный помещением взрыв.

«Кто-то из моих отбивается, - подумал Павел, - влипли, похоже. Жаль…»
        Опять наступила тишина, если ее можно было назвать таковой из-за общего гула канонады и беспорядочного отдаленного треска выстрелов. У разрушенного Коммунального моста бой завязался не на шутку. Надо пробираться туда. В суматохе уличного боя проскочить к своим вполне возможно, также, как и с равной вероятностью погибнуть от своих же. Но тут уж выбирать не приходится, выходить все равно нужно.
        Гусев осмотрел из окна лежащую перед ним часть улицы Урицкого. Кругом разрушенные дома, почерневшие от пожаров стены, черные проемы окон, таящие опасность. Повсюду кучи мусора от обвалившихся зданий, кое-где на них уже угнездилась хилая травка. Вот пробежала крыса, скрылась в какой-то дырке. Несмотря на войну, жизнь продолжалась. Пусть такая - ущербная, унылая, наполненная страхом, но продолжалась.
        Мысленно перекрестившись, Лютый полез из своего ненадежного укрытия в окно, спрыгнул вниз, сразу присел на одно колено, поводя по сторонам автоматом.
        Никого.
        Не успел он пройти и десятка метров, как чей-то властный голос за спиной приказал:
        -Автомат положил!
        Вздрогнув, как от выстрела, Павел замер.

«Откуда?! Как я мог пропустить его?! Почему не стреляет?!» - отчаянно метались мысли.
        Звенящий от напряжения голос повторил:
        -Автомат положил! Дернешься - грохну!

«Вот так номер! Я им живой нужен? На хрена?!» - ошарашенно думал Гусев, пытаясь унять крупную дрожь, вдруг ознобом охватившую все тело.
        Он медленно перехватил автомат за ремень, чуть наклонившись, опустил оружие на битый кирпич. Замер напряженной спиной. Все еще ожидая выстрела.
        -Ручки-то подними, - насмешливо проговорил неизвестный. - Давай-давай!

«Что делать?! Что делать?!» - панически думал Павел.
        Руки сами собой потянулись вверх.
        -Вот так! - издевательски продолжал неизвестный. - Повернись медленно.
        Гусев повернулся. Быстро, переводя взгляд, осмотрелся, пытаясь понять, где засел опозер, чертыхаясь мысленно - как он мог пропустить врага?!
        -Ну, здравствуй, птица перелетная.

«Знакомый?!» - поразился Лютый.
        Он стрельнул глазами на голос, идущий из черного зева подъезда разрушенного дома. Его и неведомого противника разделяли какие-то десять метров, не больше. Прежде чем пройти этот подъезд, Павел заглянул в него быстро, убедившись, что никого нет, и вот на тебе!
        -Кто ты? - спросил он неожиданно охрипшим голосом. С трудом сглотнул.
        -Ай-яй-яй! Нехорошо бывших сослуживцев забывать! - все также насмешливо произнес неизвестный.
        В темноте входа показался силуэт в мешковатом комбезе песочного цвета. Штатный армейский бронежилет и каска делали силуэт еще более безликим. Лишь белая повязка на левом рукаве куртки свидетельствовала: этот безликий - враг.
        Опозер вышел на свет, встав так, чтобы при необходимости вновь укрыться в подъезде.
        Гусев не сразу узнал Мирона Давыдова - командира первого взвода мотострелковой роты, в которой они служили вместе еще до войны. Причиной «неузнаваемости» стала низко надвинутая на глаза каска, дающая на лицо бывшего сослуживца тень от поднявшегося над разрушенным городом солнца. Сегодня впервые за долгое время день обещал быть ясным.
        Мирон - тот самый дамский угодник и их любимчик, здорово изменился за время с их последней встречи. Лицо стало грубее, а серые глаза жестче. Не было уже в них той юношеской наивности, что светилась в глазах молодого офицера, с которой он безуспешно боролся, стараясь выглядеть старше и серьезнее, дабы произвести желаемое впечатление на женщин. Война сделала свое дело, Давыдов стал таким, каким всегда хотел казаться.
        Автомат бывшего сослуживца бездонным вороненым провалом смотрел на Павла.
        Гусев против воли перевел на него взгляд и загипнотизированно уставился в этот провал, не в силах отвести глаз, каждой клеточкой сжавшегося в страхе тела ожидая, что вот сейчас бездонный зрачок расцветет короткой вспышкой - и все…
        -Вижу, не ожидал, - скривился в улыбке Давыдов. - Ну, тем приятнее встреча. Не так ли?
        -Как же ты у опозеров оказался? - все также хрипло спросил Лютый.
        -Обычное дело, - спокойно ответил бывший сослуживец. - Не я один, как ты сам понимаешь. Вся страна теперь за ту или иную сторону… А ты, я смотрю, спешил куда-то? Давай, побеседуем немного, все ж таки не виделись с тех пор, как конвой тебя из общаги нашей увел. Сколько тебе за драку впаяли? Я думал, ты где-нибудь на зоне чалишься, а ты - вот он. Уж не в штрафниках ли ты, часом? Что-то выглядишь больно потрепанным.
        -В них, - подтвердил Гусев. - Лишение свободы заменили на штрафной батальон. Давай, потолкуем, коли предлагаешь. Я как раз таки не спешил, могу и задержаться.
        Он совсем не собирался рассказывать Давыдову о своей судьбе, но необходимо тянуть время. Авось что-то да изменится.
        -Как тебе у опозеров служится? - спросил Павел.
        Давыдов опять скривился в улыбке:
        -Ты спрашиваешь об этом так, будто я совершил предательство, оказавшись на их стороне.
        -А разве нет? - Лютый остро взглянул на собеседника.
        -Нет, Гусев, - спокойно и серьезно ответил Давыдов. - Если следовать твоей логике, то полстраны должны быть предателями. Так не бывает.
        -Но ты Присягу принимал.
        -Я не изменяю Присяге. Я все также служу Родине и народу и хочу, чтобы простые люди жили лучше, чтобы у них появилось будущее, которого их лишила кучка олигархов, хапнувших себе все, что раньше принадлежало государству. Не будем далеко за примером ходить. Скажи, был ли у тебя шанс получить квартиру от родного Минобороны? Я знаю, что ты скажешь, - сертификаты и все такое. А где жить, пока не заслужишь этот сертификат? В засраной гнилой общаге ютиться с женой и детьми? Так это, почитай, всю жизнь. И что, всю жизнь чувствовать себя униженным оттого, что не можешь обеспечить им и себе нормальную жизнь? Ты сам со своей Оксаной не мог отношения наладить, и не в последнюю очередь из-за отсутствия своего жилья. Разве нет?
        Не желая ворошить застарелую рану, Гусев не стал отвечать, а спросил:
        -Оппозиция твоя что-то изменит, если победит?
        Бывший сослуживец опять криво ухмыльнулся:
        -А я вижу, ты сомневаешься в правоте федералов! Это ли не показатель? Разве я сейчас ошибаюсь?
        Лютый, уверенный, что Давыдов его не отпустит, - ведь враги же! - мучительно соображал, как выбраться из этой ситуации.
        А Давыдов, согнав с лица ухмылку, серьезно сказал:
        -Изменит ли что-то Объединенная Оппозиция? Ответить честно? Хорошо, отвечу: я не знаю. Но ведь надо что-то делать, Гусев. Надо! Ведь угробили, разворовали страну, унизили народ, довели практически до нищеты и продолжали воровать, почти не таясь. Не так? Так. И ты это знаешь не хуже меня. Что молчишь?
        -Тебе так важно знать мое мнение? - спросил Павел и добавил: - Да, ты прав. Но зачем начали войну?!
        -Не ты и не я ее начали, но нам с тобой на ней воевать. Вернее, ты уже отвоевался.
        Бывший сослуживец посуровел лицом и все же добавил:
        -Ну, вот и все. Поговорили, и хватит.
        Давыдов замолчал.
        Выражение его глаз имело только одно толкование: сейчас он выстрелит.
        Павел в страхе сильно зажмурился.
        Вдруг почти над самыми их головами с низким тяжелым рокотом пронесся вертолет, поднял завихрения пыли, прочертил развалины стремительной невесомой тенью.
        Бывшие сослуживцы непроизвольно пригнулись. Лютый отчаянно выдохнул и метнулся за кучу, образованную обвалившейся стеной. Автоматная очередь грохнула следом, взметнула высокие фонтанчики из мелкого кирпичного крошева и пыли.
        Павел совершил еще несколько хаотичных рывков и зигзагов, не веря, что удалось спастись из почти безвыходного положения. Вот только автомат остался там, и сейчас он безоружен. Ощущение - будто голый в толпе. Оставалась единственная надежда, что Давыдов не бросится следом в погоню. Ведь не идиот же он.
        Погони и в самом деле не случилось.
        Лютый укрылся в каком-то здании, тяжело дыша, привалился к прохладной стене, вслушиваясь в гул канонады и грохот перестрелки у моста.
        Чуть успокоившись, Павел почувствовал боль в области левого плеча: рана опять начала кровоточить, пропитала бинт и форменную куртку песочного цвета, давно потемневшую, заскорузлую от пота, пыли и крови. Ноющая рана пульсировала, заставляя стиснуть челюсти. Отчасти это помогало превозмогать боль.
        Из головы Гусева никак не выходил разговор с Давыдовым. Кстати, почему он оказался тут, а не у Коммунального моста, где продолжался ожесточенный бой? Вряд ли прячется. Скорее всего, его подразделение приказом оставлено на месте, а он каким-то образом очутился в этих развалинах, отбившись от своих. В ситуации уличного боя, когда хаос - есть некая закономерность ведения боевых действий, и не такое может случиться.
        Ведь прав он, черт возьми. Прав! Неудавшееся поколение потомков - лузеров, презрело ценности и идеалы дедов и прадедов, защитивших Родину от фашизма, возродивших ее от послевоенной разрухи, заставивших весь мир считаться со своим мнением. Лузеры забыли, какого они рода-племени и кому обязаны своей жизнью и свободой. «Поколение пепси» вожделенно смотрело в сторону Запада, подбирало объедки с его стола, платя за это своей свободой и самостью. За колу, гамбургеры и жвачку поколение неудачников просрало империю, высосало из нее последние соки, ничего не построило, не добилось. Лузеры все это время жили за счет остатков былой мощи СССР, а потом еще и швырнули истерзанную страну в ненасытную пасть гражданской бойни.
        Что за проклятие довлеет над тобой, Россия?!
        Кто наложил его?! Какие силы?!
        Почему тебе достаются никчемные, ни на что не способные правители, почему сыны твои почти спились, вымерли, измельчали, деградировали всего за одно поколение?!
        Почему гамбургеры из просроченных продуктов, кола из ядохимикатов, приводящая к язве желудка, и прочие «прелести» западной демократии стали важнее памяти предков? Что случилось с людьми, если они молча позволили облеченным властью ублюдкам развалить огромную державу, каждую пядь которой предки защищали ценой своей жизни? Они, состарившиеся, но еще жившие тогда, цеплялись за прежние устои и были гонимы своими детьми за замшелость советских идеологических догм.
        Герои, спасшие весь мир от фашизма, раздражали своих детей!
        Поистине проклятие наложено на эту страну!
        Уже позже, дети и внуки этих героев, прожившие двадцать лет в условиях разнузданной российской демократии, спохватились, заговорили о том, что их обманули. Да только время было безвозвратно упущено.
        Играя на их чувствах, кучка наделенных властью приспособленцев вторила то же самое, а на деле - сменяя друг друга, наплевав на все и на всех, беззастенчиво воровала на протяжении последних тридцати пяти лет, с момента развала СССР, преумножая собственные капиталы на заграничных счетах.
        Они лишили людей уверенности в завтрашнем дне, украли его, подсунули взамен дешевую поделку с названием: «свобода и демократия».
        Они ни с того ни с сего вдруг стали элитой и мгновенно разбогатели на воровской приватизации, оставив в дураках весь народ, строивший страну своими руками.
        Они присвоили всю государственную собственность, но и этого им показалось мало.
        Они начали скупать недвижимость за границей, готовя пути бегства на тот случай, если вдруг народ на дыбы подымется, как медведь, и сомнет их всех, раздавит. В итоге так и получилось: когда тут запахло жареным, власть имущие и прочие нувориши в панике бросились вон из страны.
        Они отправляли туда своих отпрысков для получения ими элитного образования, разваливая при этом старую советскую школу. Образованными управлять сложнее. Не нужны им грамотные, а нужна тупая рабочая масса, которая будет обогащать их самих и наследников уворованных капиталов.
        Они думали только о себе и своих близких, что, в общем-то, не предосудительно, но методы, избранные ими для достижения желаемого, без всякой натяжки можно квалифицировать по статьям Уголовного кодекса Российской Федерации. Другое дело, что кодекс этот и вообще законы писаны ими для простых людей - быдла, но никак не для них самих, избранных этим самым быдлом.
        Они превратили передовую некогда державу в сырьевой придаток не только Запада, но и Китая. Плевать на государственный престиж и национальную гордость. Главное - деньги!
        Они развалили все. Вообще все. Потому что неспособны к управлению государством, у руля которого оказались по странному стечению обстоятельств, а может, по воле некой высшей темной силы, целенаправленно уничтожающей Россию.
        Во всем виноваты они. Этакий конклав, изолированный от народа.
        А что же сам народ? А он, как всегда, - ни при чем. Люди не виноваты, конечно же. Гораздо проще в своих бедах обвинить кого-то другого, а еще лучше - неопределенный круг лиц - их. Тогда и отвечать ни за что не нужно. Тогда и совесть вроде как чиста: а мы при чем? Что мы могли? Нас и не спрашивали.
        Конечно, не спрашивали. Потому что молчали. А почему безмолвствовали? Боялись расправы? Но если б поднялись все, кто посмел бы всех тронуть? Быстрее власть отдаст на съедение кого-то из своих, дабы успокоить бунтующих, утолить в них жажду крови, а затем продолжить вакханалию воровства и разрушения государственных основ. Так не раз бывало в истории государства Российского, когда на копья тех же стрельцов сбрасывали кого-нибудь из власть имущих. Но ведь и это не решение проблемы! Одних насадили на копья, другие остались. Сама система осталась.
        Значит, война - единственный выход из этого порочного круга?!
        Как бы цинично это ни звучало - да! Потому что мирным путем изменить уже ничего невозможно. Только распоследний дурак еще верит, что очередные выборы во все ветви власти могут что-то исправить в системе устоявшихся взяток, откатов и распилов…
        Павел вздохнул тяжело.
        Так что же выходит? Если Давыдов прав, то он, Павел, воюет против того, чтобы народ жил лучше? По всему так, раз он на стороне федералов. Ведь Объединенная Оппозиция подает себя как сила, выступающая на стороне простых россиян.
        Так за что он сам воюет, в таком случае? И вообще, зачем воюет? Потому что привык выполнять приказы? Отчасти и даже в большей степени - да. Выполнять приказы и ни о чем не думать - проще.
        Значит, он, русский офицер, хоть и разжалованный, воюет на стороне зла? А Давыдов защищает добро?
        Чудны дела твои, Господи!
        Гусев хмыкнул невесело.
        Впрочем, федералы тоже за народ. А как иначе? Властная верхушка всегда обманывала людей. А кого еще обманывать, друг друга, что ли? И этих же людей теперь защищает их же руками.
        Чем верхушка Объединенной Оппозиции отличается от верхушки федеральной власти?
        Ничем.
        Те же чиновники, не имевшие возможности воровать больше других, обиделись на тех, кто такой возможностью располагал, и бросились к народу: мол, защитим тебя, народ, от хапуг. А мы не такие, мы честные. Ты, народ, прогони этих воров, поставь нас у власти, а уж мы тебе…
        Старая, как мир, песня…
        И ведь верят люди! Вот что интересно. Жертвуют своими жизнями во имя великой идеи справедливости, каковой простые граждане никогда не видели.
        Где правда? Кто прав?
        Или в гражданской войне правых и виноватых нет по определению?
        Как же разобраться во всем этом?
        Лютый опять вздохнул:

«Вот накрутил, а! Сам черт не разберет! Прав был Клык, когда говорил, что все мои проблемы оттого, что много думаю».
        Павел приложился к фляжке с уже теплой водой. Глянул на наручные часы. С начала провалившегося наступления прошло не так много времени - чуть больше трех часов. А впечатление - будто целая жизнь.
        Знакомое ощущение.
        Надо что-то решать с оружием. Самый доступный вариант - взять у убитого. Для этого необходимо продвигаться дальше.
        Он покинул свое временное убежище и двинулся дальше, стараясь обходить кирпичные осыпи, чтобы не тревожить их, чтобы осколки не скрипели под берцами.
        Солнце уже припекало. День обещал быть душным. После затяжного дождя все начало парить, усилилась и без того почти не проходящая вонь от разлагающихся тел.
        Теперь Гусев стал осторожен, как никогда. Второго шанса Судьба ему точно не даст. Тем более что сейчас он практически безоружен, если не считать набитую автоматными магазинами разгрузку, пока бесполезными, да штык-нож, укрепленный на той же разгрузке на груди справа ближе к руке.
        Павел извлек его из ножен - мало ли что. Конечно, против вооруженного автоматом или хотя бы пистолетом опозера нож мало чем поможет, но хоть что-то, чем совсем ничего. Не брать же в руки кирпичи. Так и вовсе в неандертальца превратиться можно. Нужно найти оружие. Нужно найти оружие.
        После того как группа беглецов, благодаря самопожертвованию Наумыча, оторвалась от преследователей, Игорь Огрешков несколько воспрянул духом. Появилась пока слабая надежда, что им удастся добраться до своих. Не теряя бдительности, он вместе со всеми продолжал пробираться по завалам, постоянно вертя головой по сторонам, стараясь не пропустить появления противника. И все же автоматная очередь, свалившая двоих, грохнула очень неожиданно. Все кинулись врассыпную, суматошно стреляя по сторонам. Все, как и в первый раз, когда их внезапно обстреляли опозеры.
        Игорь, петляя, словно заяц, умудрился заскочить в один из подъездов, пахнувший навстречу застоявшейся вонью разлагающегося трупа, заваленного где-то поблизости. Из-за образовавшегося завала хода дальше не было - всего лишь одна лестничная площадка. Идеальная ловушка.
        Огрешков метнулся было назад, но слезящиеся от нестерпимой вони глаза уловили движение на залитой солнечным светом улице.
        Кто-то произнес:
        -Вроде бы сюда один забежал.
        Сердце Игоря от страха часточасто застучало.

«Заметили», - подумал он в отчаянии и поднял автомат.
        Его ладони стали совсем мокрыми, а пот, стекающий из-под каски на лицо, еще больше разъедал слезящиеся глаза. Вонь не давала дышать, но Огрешков терпел.
        На улице послышался скрежет битого кирпича под берцами преследователей, шум осыпи, падение и сдавленное ругательство.
        Опять донесся напряженный голос:
        -Тихо, здесь он где-то. Давай, кинь гранату вон в тот подъезд.

«Ну уж, хрен вам!» - отчаянно подумал Игорь.
        Одним прыжком он очутился у выхода и выстрелил наугад.
        В ответ тут же затрещали вражеские автоматы. Несколько пуль попали в подъезд, смачно впились в стену, высекли бетонную крошку. Остальные пули хлестанули по дверному косяку, вырвали щепу и выбили мелкую пыль застаревшей краски.
        Огрешков выстрелил снова. Одновременно с этим почти у самого входа грохнул взрыв брошенной гранаты. Игоря швырнуло в черноту.
        Когда он выплыл из небытия, то первое, что ему удалось осознать - это солнце, брызнувшее нестерпимым светом в приоткрывшиеся глаза.
        Чья-то тень заслонила солнечный свет. Игорь посмотрел несколько увереннее, чувствуя, как гудит голова, а уши словно забиты ватой.
        Какое-то время Огрешков никак не мог понять, что случилось, где он, почему лежит. Потом цепь событий восстановилась, сердце вновь застучало тревожно, сознание вмиг заполнилось страхом. Он попытался пошевелиться. Тело слушалось. Игорь сел и почувствовал, как его будто уносит в сторону. Если бы стоял, то наверняка упал бы от такого головокружения.
        Кто-то насмешливо произнес:
        -Смотри, очухался козлик!
        Другой ответил:
        -Не, не совсем. Щас я его взбодрю.
        И тут же на голову Игорю обрушился ослепляющий болезненный удар. Вскрикнув, он откинулся на битый кирпич, перевернулся на бок, сжался калачиком, закрывая голову руками.
        -Спит, что ли? - с фальшивым удивлением в голосе поинтересовался один из истязателей.
        -Надо еще разок взбодрить, а то, в натуре, захрапит сейчас, - ответил второй.
        Следующий удар пришелся по почкам. Непереносимая боль пронзила все тело. Игорь утробно вскрикнул и застонал сквозь зубы. Приоткрыв глаза, он увидел у самого лица пыльные стоптанные берцы со стертыми каблуками, вместо шнурков - кусочки медной проволоки.
        -Э! Хорош косить! Вставай! - властно распорядился владелец непрезентабельной обуви.
        Голос почти мальчишеский с прорезающимся баском. И от этого Игорю становилось почему-то еще страшнее. Истязатель примерно его ровесник, может, чуть постарше, и вот у этого еще не оперившегося птенца аура жестокости почти ощутима, можно сказать, осязаема.
        Страшный незнакомец поставил ногу на лицо Игорю, вдавливая его в битый кирпич. Он давил все сильнее; Огрешков зашевелился, пытаясь убрать голову из-под чужой обуви.
        -Не нравится! - с каким-то злым удовлетворением произнес истязатель.
        -Че ты с ним вошкаешься? - удивился его приятель.
        -А куда спешить?
        -Вали его, и все дела.
        Понимая, что шансов у него нет ни одного, Огрешков улучил момент, схватил кусок кирпича и врезал по ненавистной ноге, все еще вдавливающей его лицо в режущие, пахнущие пылью колючие осколки.
        -Уйщ-щ!!! - взвыл истязатель. - Уйщ-щ!!! На куски порежу, сволочь!!!
        Сгруппировавшись, Игорь вскочил и сделал попытку бежать, но соскользнул на осыпи. В этот момент его настиг тяжелый удар в спину. Огрешков вскрикнул, падая плашмя. Нестерпимо болезненные удары посыпались один за другим. От непереносимой боли Игорь кричал, но избиение не прекращалось.
        Казалось, что это никогда не закончится, что больнее быть уже не может. Он уже не кричал, а только надрывно стонал на каждый удар. А потом тело обожгла другая боль, пронзившая раскаленным пламенем внутренности. Находясь в полубессознательном состоянии, Огрешков вдруг обрел ясность чувств, захрипел и опять провалился в небытие. Пришло осознание себя как бы отдельно от своего тела, и вместе с тем осталось ощущение его конвульсивного содрогания.
        Донеслись голоса истязателей.
        -В сердце надо было бить, - советовал один.
        -Не, лучше в живот, чтоб говном захлебнулся, - деловито сопел второй. - Щас, все кишки ему вспорю, пусть подольше помучается… Фу… В натуре, говном воняет. Че он там жрал-то?
        -Кишки всегда так воняют. Что ты, первый раз, что ли?
        -Да знаю я, не надо мне тут рассказывать.
        -Мама… - прошептал Игорь. - Мама…
        -Слышь, мамашу зовет. Отходит, знать… - вплыли в сознание Огрешкова чужие, наполненные неприязнью слова.
        -Поживет еще чуток, точно тебе говорю, я уже так делал, знаю…
        -Мама…
        В глаза Огрешкову снова ударило солнце, брызнувшее из-за отклонившейся фигуры истязателя. Но свет его уже не был столь ярким, как это обычно бывает. Он смотрел остановившимся взглядом на подрагивающий в воздушных потоках желтый диск. Солнце становилось все бледнее, как и небесная синева. Вместе с этим отдалялась гудящая над городом канонада, беспорядочный треск перестрелки у моста. До него оставалось так близко, что в мирное время Игорь прошел бы это расстояние примерно за час, не торопясь, в окружении своих одноклассников - веселых и жизнерадостных, потому что жизнь только начинается. Обязательно долгая и непременно счастливая. По-другому просто не могло быть, ведь это их жизнь, его жизнь…
        Когда неожиданная очередь свалила двоих штрафников, Леха Чечелев дал несколько коротких очередей наугад, не видя цели. Он спрыгнул в какую-то дырку, ведущую в теплотрассу. Уже в нескольких шагах от отверстия царила кромешная темень. Затхлый и пыльный воздух ударил в нос.

«Хорошо, хоть трупов нет, - подумал Студент, все же принюхиваясь и одновременно вслушиваясь в отдалившиеся шумы воюющего города. - Один я остался, похоже. Жалко парней. Может, кому-то повезет, и они дойдут до наших? А что мне делать-то? Дождаться темноты и пробираться к своим? Но где они сейчас и где будут к ночи? Как бездарно спланировано наступление! Целую роту положили ни за хрен собачий… А сколько еще потерь в других ротах у штрафников, ведь их всех отбросили с позиций. Я сейчас на нашей территории нахожусь. Вернее, еще утром она была нашей, а к полудню уже под контролем опозеров… Не спалили бы меня тут, а то гранату кинут - и хана. Надо подальше от дырки отойти. Интересно, как далеко эта теплотрасса идет? Был бы фонарь или факел, можно было б попробовать пройти, как перед атакой по заброшенной шахте метро шли. Глядишь, к своим бы вышел без особой нервотрепки. Но это всегда так - когда что-то очень нужно, этого никогда нет».
        Пробираясь на ощупь, часто оглядываясь на пятно света, оставшееся за спиной, Алексей отошел метров на пятьдесят, чувствуя, что здесь воздух стал еще более затхлым. Дальше идти он не рискнул. Полное ощущение своей беспомощности в этом мраке лишало всякой воли. Устроившись на прохладной трубе, Студент, не отрываясь, как на единственную надежду, глядел на далекое тусклое пятно света.
        Леху пронзило внезапное понимание:

«Бля!!! А как же я вылезать-то буду??? Ведь до дырки метра полтора-два, даже если руки поднять!!! Так… Спокойно… Спокойно… Это ерунда. Вылезешь. И не из таких передряг выбирался. Главное - жив, здоров, руки ноги на месте. Пусть и дальше так будет… Труба же! Ох, и тормоз ты, Леха! На трубу встанешь, уже проще до дырки дотянуться».
        Эта мысль принесла успокоение, из-под толщи земли гул канонады доносился приглушенным уханьем. Постепенно Алексей стал различать какие-то посторонние шумы, присущие этому подземелью, живущему своей жизнью. Никакой опасности шумы не несли, и Чечелев совсем успокоился, незаметно для себя самого погружаясь в сон. Голова его склонялась на грудь, временами он внезапно выходил из поверхностной дремы, вскидывался, вяло удивляясь, что, оказывается, уснул. Алексей слушал тишину и опять проваливался в забытье.
        Скомканные видения беспокойного сна вернули Леху в беззаботные времена его студенчества. Снилась какая-то лекция, доносящийся издалека голос препода, тут же была отцовская машина, на которой он не раз с помпой подъезжал к универу. При этом Алексей старался выглядеть как можно равнодушнее, исподтишка наблюдая за реакцией парней и девчонок, тоже, впрочем, старавшихся не показывать своей заинтересованности иномаркой, сверкающей на полировке солнечными бликами.
        Чечелев в глубине души очень жалел, что это не его машина, а отцовская. И это понимание мешало полностью насладиться своим триумфом. Сквозь сон не давало покоя понимание идиотизма ситуации, когда бульдозерист зарабатывает больше, чем дипломированные специалисты с высшим образованием. Все в этой стране через задницу!

«Офисный планктон» - новое явление современной России подменил собою «гнилую интеллигенцию» времен Союза, так и не став твердо стоящей на ногах прослойкой общества. По сути, все офисные работники оставались голью перекатной, прозябая в съемных гостинках, комнатах на подселении, в лучшем случае - однокомнатных съемных же квартирах, без всякой надежды на существующую зарплату приобрести собственное жилье. Был, конечно, шанс взять ипотеку, но это кабала на всю оставшуюся жизнь, постоянный страх лишиться дохода и, соответственно, квартиры, запульнув коту под хвост все предыдущие выплаты…
        Так и жили они с надеждой на повышение в должности или с целью набраться опыта и уйти на другое место, где платят больше. Так и проходила их жизнь в работе на хозяина с утра до позднего вечера, когда домой приезжаешь только поспать, чтобы ни свет ни заря опять ехать на опостылевшую низкооплачиваемую работу…
        И ничего в их сером, однообразном офисном бытие не менялось. А потом, с годами, приходило понимание, что жизнь-то почти прожита, а так ничего интересного в ней и не случилось. Оставались разочарование и обида на весь белый свет.
        Этого и боялся Алексей. Даже во сне.
        Они, офисный планктон, не меньше других желали перемен к лучшему. Но по злому року перемены произошли к худшему. Началась гражданская бойня.
        Лехе снилась война…
        Вместе с войной где-то на периферии погруженного в сон сознания жил образ Лены Акимовой, в которую Леха был безответно влюблен. Впрочем, он не позволял себе страдать по этому поводу, вполне компенсируя недостаток внимания девушки любвеобильностью случайных девчонок, подцепленных в ночных клубах. Просто Лена оставалась неким символом чистоты и совершенства, к которому Алексея тянула неведомая сила, не позволяя все же приблизиться, очернить бестолковой жизнью лоботряса с «хвостами» почти по всем предметам, стопроцентного кандидата на отчисление…
        Чечелев в очередной раз вынырнул из дремы, чутко прислушался, что-то было не так. Он потихоньку сполз с трубы. Прижал приклад автомата к плечу, где-то совсем рядом послышались тихие голоса, мелькнул свет.
        Кто это?!!
        Алексей стиснул челюсти, до рези в глазах всматриваясь в черноту.
        Вот! Опять!
        Донесся чей-то голос:
        -Осторожнее, мама, здесь перемычка, не запнись.
        Кто-то ответил:
        -Знаю я, Наташа, ведь ходили уже здесь тыщу раз.
        -Это я на всякий случай, мама.

«Гражданские, что ли? - подумал Чечелев. - Где же они прячутся и чем живут? Сколько их, чью сторону в войне занимают? Есть ли оружие?»
        Когда источник света стал устойчивым, Алексей увидел два силуэта, двигавшихся в его направлении.
        -Мам, здесь посветлее, вон, та дырка. Постоим, посмотрим на небо. Сегодня с утра стреляют. И когда только это закончится! Постоим, посмотрим, а потом еще метров сто, и придем.
        -Наташа, я прекрасно помню, сколько идти, что ты со мной словно с полоумной общаешься? - укоризненно ответила женщина.
        -Не выдумывай, ничего такого я не подразумевала, просто, когда разговариваешь, не так страшно идти в темноте.
        -Да, это так.
        К тому моменту, как незнакомки поравнялись с Чечелевым, он успел скользнуть по трубе и, распластавшись, втиснулся между стеной и самой трубой. Женщины прошли чуть дальше.
        Алексей, убедившись, что их только двое, прикрикнул:
        -Стоять! Руки вверх!
        Обе незнакомки одновременно испуганно вскрикнули. Их голоса тревожным эхом унеслись в темноту теплотрассы.
        Та, что помоложе, попросила дрожащим голосом:
        -Не стреляйте… Не надо…
        Она выставила перед собой керосиновую лампу - где только раздобыла этакий раритет!
        - пытаясь понять, откуда идет голос, и как это они прошли мимо и никого не увидели.
        -Я сказал, руки вверх, - повторил Студент с угрозой в голосе.
        Руки незнакомок немедленно вытянулись еще выше, отсвет лампы дрогнул, задрожав мутным пятном на своде теплотрассы.
        -Кто такие? - спросил Чечелев.
        -Жуковы мы, - ответила молодая. - Я Наталья Жукова, а это моя мама, Ольга Анатольевна Жукова. Мы прячемся здесь. Давно уже.
        -Оружие есть?
        -Нету.
        -Сколько вас?
        -Двое только. Не стреляйте. Не надо.
        -Опозеры где?
        -Мы не знаем.
        -Ладно, опустите руки.
        Чечелев вылез из своего укрытия, приблизился к женщинам, рассматривая их более тщательно. Обе бледны, вероятно, из-за света лампы, а может, по причине постоянного, по их словам, сидения под землей. Старшей на вид лет пятьдесят, а молодой лет двадцать пять. Не исключено, что лет им меньше, все-таки образ жизни и скудная потрепанная одежка, более подходящая к дачному сезону для посадки или копки картошки, не способствовали цветущему виду.
        -Куда вы шли?
        Женщины тянули с ответом.
        -Я задал вопрос, - с нажимом произнес Алексей.
        Младшая, видимо, решившись, сказала:
        -Мы шли к продуктовому складу. Он отсюда метрах в ста по этому проходу.
        -Откуда в теплотрассе продуктовый склад? - удивился Чечелев.
        Ответила уже мать девушки:
        -Мы полагаем, в результате обстрела прямым попаданием разрушило здание, в котором был магазин с подсобными помещениями. Часть всего этого обрушилась в теплотрассу. Вот мы и берем там продукты - консервы, вермишель там всякую. Мы можем поделиться, если вы обещаете не тронуть нас…
        -Мама! - укоризненно воскликнула девушка.
        -А что, Наташа! Молодому человеку тоже надо что-то кушать!
        -Я не про это, мама! Причем здесь продукты?
        -Спасибо, я не голоден, - хмыкнул Чечелев. - Сколько ж вы тут прячетесь?
        -Год почти, - вымолвила девушка.
        Леха от удивления аж присвистнул.
        -Год?! Нехилый там магазин, я смотрю, если еды вам на год хватило! И что, крысы не растащили?
        -Тащат, куда ж от них денешься, - вздохнула Ольга Анатольевна. - Но мы, что могли, подняли на возвышение, чтобы эти мерзкие твари не сумели достать.
        -Понятно. А на поверхность, вы что, тоже год не выходите?
        -Почему же, выходим, - с достоинством ответила Наталья. - Вы не думайте, что мы тут какие-то узники подземелья. У нас и вода есть, и удобства необходимые.
        -А воду где берете? - опять удивился Чечелев. - Из трубы?
        -Зачем же из трубы. Из Енисея, - ответила девушка. - Кипятим, пьем, моемся.
        -И что, никто не знает, что вы прячетесь здесь?
        -Никто, - уверенно ответила Ольга Анатольевна. - Время такое, молодой человек. Чем меньше общаешься с посторонними, тем лучше.
        -Что же вы с беженцами не ушли, когда возможность была?
        -А куда идти? - тяжело вздохнула Ольга Анатольевна. - Кому мы нужны?
        -Понятно, - задумчиво ответил Чечелев. - Идите.
        -Вы отпускаете нас? - недоверчиво спросила Наталья.
        -А на кой вы мне нужны? - усмехнулся Леха. - Своих проблем через край.
        Женщины, не веря, что все так просто разрешилось, неуверенно попятились, а потом потихоньку пошли, еще оглядываясь, ожидая окрика. Когда они проходили под дыркой, в которую Алексей спрыгнул, то не стали задерживаться, как собирались, а лишь подняли головы, на мгновение замерли и пошли дальше. Постепенно отсвет лампы пропал в темноте теплотрассы.
        Чечелев думал о странностях и перипетиях войны. Вот ведь как может получиться! И живут ведь! На что только надеются? А на что, собственно, можно надеяться на войне? Уцелеть, выжить. Вот и все.
        Алексей вздохнул. В последнее время он стал чувствовать себя значительно взрослее. Вон, и мысли какие появились. Раньше он о таком и не задумался бы. Война…
        Через некоторое время с той стороны, куда ушли женщины, послышались приглушенные голоса. Чечелев вмиг насторожился, привычно сгруппировался у трубы, взял автомат на изготовку.
        Это оказались мать с дочерью. Теперь лампу несла женщина. В руках девушки был заполненный чем-то черный пластиковый пакет.
        Проходя под дыркой, они остановились, долго стояли, глядя на кусочек неба.
        Потом пошли дальше, увидели Чечелева, замерли напряженно.
        -Как зовут вас, молодой человек? - спросила Ольга Анатольевна.
        -Студент… О-ой… Алексей, - ответил Чечелев, смутившись.
        -Пойдемте с нами, мы вас накормим. Потом уже решите, что вам делать дальше.
        -А куда идти-то?
        -Тут неподалеку есть бомбоубежище старое. Строили еще в семидесятых годах прошлого века. Ну, бомбоубежище, это сильно сказано, не бункер никакой, от ядерного удара точно не спасет, но в целом вполне приемлемо. О нем уже позабыли практически. Я-то в управляющей компании работала, так что про это бомбоубежище знала. Когда обстрелы начались, люди прятались там. А потом, когда беженцы с города повалили, мы с Наташей и еще несколько семей продолжали укрываться в нем во время обстрелов и авианалетов. Со временем мы остались только вдвоем, никто больше не приходил. Наверное, погибли, а может, ушли вслед другим беженцам. Неизвестно. Мы и сами уже решили выбираться из города, хотя совершенно не представляли, куда идти, как жить, где… Если бы не этот продуктовый склад, найденный нами совершенно случайно… Из-за него решили остаться. Так вы пойдете с нами?
        -Хорошо, пойдемте, - ответил Алексей, недолго поразмыслив.
        Ему все равно надо было где-то находиться до темноты. Вот и хороший повод скоротать время в обществе двух женщин. Вот только за кого они?
        -А вы на чьей стороне? - спросил Леха, несколько напрягшись.
        -Разве это так важно? - в свою очередь, задала вопрос Ольга Анатольевна.
        -Нуу, в общем… да, - несколько замешкался Чечелев.
        -Если бы вы и все остальные так не считали, никакой бы войны не было, - веско сказала женщина. - А так все словно с ума сошли.
        Дальше шли молча.
        Путь до бомбоубежища занял минут десять. Укрытие представляло собой забетонированное мрачное помещение из нескольких комнат, худо-бедно предназначенных для пережидания бомбежек. Стальные массивные двери, трехъярусные, прикрученные к бетонному полу кровати с панцирными сетками, без матрасов, естественно. Деревянные длинные столы и лавки, прикрепленные к полу не менее основательно, чем кровати. Несколько дверей еще в какие-то комнаты. Человек пятьдесят здесь могли вполне свободно разместиться.
        Все это Алексей с трудом сумел разглядеть в колышущемся свете керосиновой лампы, пока все трое передвигались по самому бомбоубежищу в какое-то определенное место.
        Чечелев думал о том, что керосиновую лампу женщины, вероятно, нашли здесь, ибо такой раритет можно встретить разве что в антикварных лавках. Наверное, и запас керосина для нее был, что вообще-то маловероятно. Наверняка заправляли каким-нибудь маслом из того же продуктового склада.
        Лампа давала очень мало света. Отсутствие электричества угнетало.
        -Как же вы живете в этакой темноте?! - не удержался Леха от восклицания.
        -Вы правы, Алексей. Это не просто. Жизнью назвать это нельзя. Выживаем. Когда на свой страх и риск выходим за водой к Енисею, то наслаждаемся возможностью побыть вне этих стен, вдохнуть свежего воздуха, взглянуть на небо, пусть и ночное, так как днем выходить мы боимся. Этим и живем.
        -Целый год! - пробормотал Чечелев.
        -Да! Целый год! - с вызовом ответила молчавшая до сих пор Наталья. - А вы, мужчины, воюете уже целый год и убиваете друг друга! Страну убиваете!
        -Я-то при чем? - смутился Алексей.
        -Конечно! - воскликнула девушка, усаживаясь на лавку перед лампой, стоящей на столе. - Вы ни при чем, другие ни при чем. А кто при чем?
        -Политики, кто ж еще, - уверенно ответил Леха.
        -Это само собой, - согласилась Наталья. - А народ что, не виноват?
        -Кто нас спросил, народ-то? - хмуро поинтересовался Чечелев.
        -Разумеется, не спросили, сами натворили дел без спросу! - горячо воскликнула девушка. - Воюет кто? Народ! Страдает кто? Народ! А за что? За что нам, простым людям, все это? Почему мы должны страдать за амбиции политиканов?
        Становилось совершенно очевидно, что наболело у нее на душе давно. Вот Алексей и стал той отдушиной, куда это наболевшее выплеснуть можно.
        -Политики все сбежали, как только в стране жареным запахло, - продолжала Наталья.
        - Их денежки, отпрыски, недвижимость - все за границей. Они заранее себе пути отхода готовили.
        -Не все, наверное, - возразил Чечелев, - кто-то же руководит опозерами и нами, федералами. Генералы там всякие остались. Они ж фронтами и армиями командуют, не лейтенанты.
        -Вот вы, Алексей, за федералов, как мы понимаем? - поинтересовалась Ольга Анатольевна.
        -Да, - согласно кивнул Леха.
        -За федералов, - повторила женщина грустно. - А почему?
        -Ну, не за опозеров же мне воевать!
        -А чем они хуже вас, федералов? - спросила женщина, внимательно глядя на Алексея.
        Тут Леха вдруг подумал, что эти гражданские вполне могут разделять убеждения оппозиционеров, заключавшиеся, в основном, в следующем: принятие новой Конституции, проведение внеочередных выборов во все уровни и ветви власти, пересмотр результатов приватизации, привлечение к ответственности всех виновных в разворовывании бюджета, развала государственных устоев.
        Были и еще стремления, намерения и лозунги, типа - возрождение национального самосознания, духовности, русского языка. Толком Алексей их все не помнил, но вполне понимал, что все это - чистой воды популизм, на который так легко клюнули наиболее обездоленные, обманутые, униженные своей же властью, каковых оказалось большинство в разворованной стране. Просто все уже хотели перемен, все устали от неприкрытого воровства и обогащения политиканов и чиновников из высшего эшелона власти, наплевавших на законы, написанные для быдла, но не для них, небожителей.
        Вот эти перемены им и пообещали оппозиционеры. Оставалось только дунуть на тлеющий костерок, а дальше он сам разросся до неуправляемого пожара. Вряд ли верхушка оппозиции из тех же политиканов и чиновников желала такого результата, они хотели власти и более свободного доступа к бюджетным средствам. Но что случилось, то случилось. Слишком уж долго копился народный гнев. Беда лишь в том, что сам народ стал заложником своего же гнева, ведь выплеснулся он на таких же рядовых граждан разграбленной, униженной страны.
        Сам Леха тоже был недоволен существовавшей до войны властью. Да ее практически все не жаловали, кроме тех, кто сумел приспособиться. Леха поступал так не по убеждениям, ибо не имел их в силу своего возраста и безалаберности, а скорее, по некой инерции: все вокруг испытывают раздражение при слове «власть», и он за компанию.
        Чечелев ясно отдавал себе отчет, что его пребывание на стороне федералов - случайность. С равным успехом он мог угодить в ряды опозеров. Он стал таким же заложником, как и все прочие. Их всех, весь народ, опять обманули. В который уже раз.
        Федералы, в свою очередь, также много говорили о повышении уровня жизни, о недорогом, доступном жилье, о качественном медицинском обслуживании. Рассуждали о пенсионной, образовательной и иных реформах. Судачили о необходимости усиления бесконечной борьбы с коррупцией.
        Они о многом говорили и даже что-то делали, но страна тридцать с лишним лет фактически протопталась на месте, потеряла почти все свои прежние достижения в экономике, в военно-промышленном комплексе, утратила политический вес на мировой арене. При этом федеральная власть громко клеймила оппозиционеров как предателей национальных интересов, обвиняя их во всех несчастьях, обрушившихся на многострадальную Родину.
        Федералы тоже весьма пеклись о благе народа. Но сначала призывали победить в справедливой войне против Объединенной Оппозиции, обманувшей простых людей, вовлекшей их в братоубийственную бойню. После победы непременно наступит то самое благо. Все будет по-другому, почестному.
        Противоборствующие стороны на подконтрольных им территориях волевым решением сумели поставить под ружье все тех же обездоленных, заставили их стрелять в таких же обманутых. А там - только стоило начать. Дальше уже пошло снежным комом.
        -Ничем не хуже, - ответил Чечелев. - Просто они мои враги. А я их враг. Если бы простые люди не поддались на призывы оппозиции или федералов, то никакой войны бы не случилось. Ведь рядовым гражданам делить нечего, у них как ничего не было, так ничего и нет, да к тому же вся страна теперь в руинах лежит. Получается, ничего люди не добились, только хуже себе сделали.
        Но потребность в изменениях назрела давно! Ведь все прогнило насквозь. Кругом коррупция, взяточничество, распил бюджетных средств, рейдерство под прикрытием властных структур, развал экономики, разбазаривание природных ресурсов, выжимание соков из народа, укрывательство не только правонарушений, но и преступлений, развал за деньги уголовных дел, и за те же деньги или по указке сверху возбуждение уголовного преследования в отношении неугодных…
        -Обратите внимание, Алексей, сейчас вы говорите как махровый такой, матерый оппозиционер, - усмехнулась Ольга Анатольевна. - Не свидетельствует ли это наглядно о том, что вы и сами не знаете наверняка, почему воюете за федералов?
        -Наверное, это так, - честно сказал Чечелев, понимая, что в логике значительно уступает умудренной жизненным опытом женщине. Для самооправдания он добавил: - Я на юриста учился, так что понимаю кое-что, да и в Интернете постоянно зависал, там такого начитаешься порой, что волосы шевелятся. Вот скажите, Ольга Анатольевна, неужто в СССР лучше было? Вы ведь по возрасту должны помнить.
        Женщина грустно улыбнулась:
        -Конечно, помню. Но давайте оставим Союз в покое, ибо о мертвых - или ничего, или только хорошее. По моему мнению, то, что мы сейчас имеем, частично зародилось тогда, но самые страшные метаморфозы в сознании «совков» произошли после развала СССР.
        Во-первых, потеря империи. Если раньше была идеология, пусть насквозь лживая, но была, то после распада страны никакой идеологии не стало вообще. И ее нет до сих пор.
        Во-вторых, обман всего народа кучкой преступников, возомнивших себя элитой. Можно назвать и в-третьих, и в-четвертых, и дальше. Но зачем? Всем уже и так давно все ясно.
        А если говорить непосредственно о простых людях, на которых все отчего-то любят ссылаться, то я своими глазами видела, как происходило превращение обычных с виду людей в скотов. Как друзья предавали друзей, как дети «кидали» родителей, как девушки и молодые матери становились проститутками, как «новые русские» топтали по головам стариков и детей, как убивали ради паршивой сотни рублей. В массовом порядке, понимаете? И все ради бабла.
        Когда деньги становятся единственным мерилом успешности человека - ничего другого и быть не может. Нет сдерживания: все кругом наживаются, как могут - почему мне нельзя? Всю эту прелесть в кавычках мы получили, в том числе, благодаря развалу Союза. Прошедшие тридцать пять лет с этого трагического для страны, для народа события в рамках истории - миг, а для человеческой жизни срок немалый, если не сказать огромный. В этот «миг» уложилась почти вся моя жизнь. За это время изменилось все.
        Сейчас мы имеем то, что сами заслужили. Поделом нам. Это мы разрушили великую империю, мы профукали то, что осталось после развала Союза, мы, в конце концов, потеряли самих себя. Мы сами себя наказали. Видимо, судьба такова у России и ее народа.
        Теперь моей дочери приходится жить в это страшное время. Я - что? Моя жизнь уже прожита почти. А вот как ей быть?
        -Мам, ну что ты опять начинаешь? - недовольно проговорила Наталья.
        -Ладно, дети, давайте поедим. Ой, Алексей, вы не в обиде, что я вас так назвала? Вы ведь мужчина уже. Оружие и форма делают вас намного взрослее. Сколько вам лет?
        -Двадцать четыре почти.
        -Какой чудесный возраст, - вздохнула Ольга Анатольевна. - В этом возрасте не воевать надо бы, а влюбляться, жить, радоваться, летать во сне от безграничного необъяснимого счастья.
        -Кто бы спорил, - согласился Чечелев.
        -А что это у вас такое, Алексей? - спросила девушка, указывая рукой на струну, болтающуюся у Лехи на левом бедре.
        Чечелев, сидевший на скамье, торопливо спрятал ноги под стол, где была полная темень.
        -Да… Это так… Ерунда.
        -А все же? - настаивала Наталья.
        -Да… Понимаете… Это крысиные шкуры, - нашелся Леха.
        -О, господи! - воскликнула Ольга Анатольевна.
        -Зачем? - брезгливо спросила девушка.
        -Баловство. Крыс очень много на позициях, вот и стреляем на спор, кто больше.
        -А с зубами что у вас? - опять спросила Наталья.
        Леха бросил на нее раздраженный взгляд. Эта девица уже начала бесить его своей прямолинейностью и безапелляционностью.

«Склочная какая телка, - подумал Чечелев. - Видать, из-за километрового недотраха. Страшная, как моя смерть. У нее и до войны, поди, никого не было. Чтоб такую трахать, надо пить до цирроза печени».
        Он вдруг обратил внимание, что ногти на ее руках, лежащих расслабленно на столе перед лампой, неровно обкусаны, с заусенцами. Невольно бросил взгляд на свои кисти
        - огрубевшие, с траурной каймой грязи под давно не стриженными ногтями. Тоже не лучше. Убрал руки подальше от керосинки. Еще увидел, что туго стянутые назад волосы девушки блестят жирно, даже в таком неверном свете. С мытьем у них тут проблемы, хоть и заявляла девица, мол, моются горячей водой. Опять же, если быть честным перед собой - он сам завшивел весь.
        -А на чем вы воду греете? - спросил Алексей, игнорируя вопрос.
        -На костре, в кастрюльке, - ответила старшая Жукова. - В соседней комнате есть раковина для приема душа. Предполагалось, что укрывшиеся в бомбоубежище должны иметь возможность помыться иногда. Сейчас центрального водоснабжения, естественно, нет. Мы прямо в комнате разжигаем костерок, жжем всякие деревяшки, что иногда удается найти при выходе за водой. Дым уходит в систему естественной вентиляции, хоть и плохо работает она, но все же вытягивает. Потом моемся в этой раковине, вода утекает куда-то в канализационные трубы. Наверняка есть где-то порыв, туда все выливается.
        -Так что с зубами-то? - упрямо переспросила девушка.

«Вот прицепилась, мымра!» - раздраженно подумал Леха, а вслух пробурчал:
        -Цинга.
        -Наташа, я тебе сколько раз говорила следить за тем, что говоришь! - укоризненно произнесла Ольга Анатольевна.
        -А что я такого спросила? - пожала плечом девушка. - Мы есть сегодня будем или нет?
        Ее мать обратилась к Чечелеву:
        -Алексей, вы как мужчина откройте банки, пожалуйста. Не все же мне это делать. Надо воспользоваться моментом.
        Леха вытащил из ножен на разгрузке свой штык-нож, тот самый, которым снял не один скальп и зарезал немало людей. Открыл три банки с рыбными консервами и три банки говяжьей тушенки. По полутемной комнатке поплыл смешанный запах консервированных продуктов.
        -Сегодня у нас пир горой, - улыбнулась Ольга Анатольевна.
        До Чечелева дошло вдруг, что эти несчастные женщины экономят продукты. Ведь неизвестно, как долго им придется прозябать в таких невыносимых условиях.
        -И что, вы вот так постоянно ходите по теплотрассе за едой и обратно? - спросил он.
        -Да, ходим, - ответила женщина.
        -Что же сюда не перенесете?
        -Видите ли, Алексей, как вы понимаете, жизнь здесь нельзя назвать комфортной. Сидение на одном месте в постоянной темноте угнетает чрезвычайно, если не сказать, что мы тут едва с ума не сходим от такого существования. Поэтому возможность лишний раз пройтись нам только на пользу, хотя и это нельзя назвать приятной прогулкой. А что до продуктов, то мы решили так: переносить сюда ничего не нужно, если однажды мы придем туда и увидим, что обвалившуюся часть склада кто-то нашел и все забрал, то для нас это станет железным аргументом покинуть это хоть и добровольное, но давно ненавистное узилище. Умирать от истощения мы не хотим. Мы выйдем, и пусть будет так, как будет.
        Чечелев не нашелся, чем ответить на такое. Он думал о том, что каждый человек сам вправе выбирать свою судьбу, даже когда основные ее вехи определены непреодолимыми обстоятельствами, как, например, сейчас - войной. В этих рамках каждый принимает для себя какие-то решения, имеющие значение для дальнейшей жизни.
        В любом случае, ему тут очень не нравилось. Оставаться никакого желания нет. Да он и не собирался вовсе. Это ж уму непостижимо - только из-за жратвы добровольно год просидеть в каменном мешке. Хотя этих женщин понять тоже можно: действительно, куда идти, где жить, что есть? Да еще и убить могут. Но год, год добровольно просидеть под землей!!! Он сам всего ничего тут, а уже чувствует непреодолимое желание выйти на свет. Как же они терпят? Неужели страх настолько силен?
        Алексей даже подумал, что мамаша с дочей скоро действительно свихнутся от такой житухи, если это уже не случилось. Разве ж человек в здравом уме станет добровольно обрекать себя на подобное существование? Ладно, если бы свет был. А то ведь почти в кромешной темноте! Изо дня в день, из месяца в месяц! Брр!
        За этими размышлениями он и не заметил, как опустошил свои банки. Недаром говорят, аппетит приходит во время еды.
        -Чем вы заправляете лампу? - спросил он.
        -Их здесь много - целых десять штук, и есть некоторый запас керосина и фитиля, - произнесла старшая Жукова. - Видимо, предполагалось, что электричества может не быть. Так и случилось. Так что нам они пригодились, экономим, как можем. Когда кончатся фитили и керосин, что делать, ума не приложу, - тяжело вздохнула женщина.
        - Сохранились даже матрасы и одеяла армейского образца, они складированы в одной из комнат. Правда, крысы и мыши их серьезно попортили, но все же мы сумели выбрать себе подходящее.
        -А как вы определяете время суток?
        -Так называемые биологические часы. Привыкли уже, - грустно произнесла Ольга Анатольевна.
        -А чем вы занимаетесь здесь? Ну, целый день?
        -Сидим, коротаем время.

«Твою же мать!!! - мысленно возопил Леха. - Как можно с утра до вечера сидеть в темноте и ничем не заниматься? Да тут через месяц, если не раньше, с ума сойдешь, а они уже целый год так живут! Точно, дуры. Валить надо отсюда».
        -Спасибо за угощение. Мне нужно идти. Покажите проход к Енисею, куда вы за водой ходите.
        -Хорошо, пойдемте, - сказала девушка.
        По всему чувствовалось, что она не прочь побыстрее избавиться от нежеланного гостя.
        -Мама, ты пойдешь?
        -Разумеется. Хоть постою у этой щели, посмотрю на дневное небо.
        Путь по едва освещаемой лампой теплотрассе занял не много времени. Вскоре впереди замаячило бледное пятно света, гул непрекращающейся канонады, до сих пор приглушенный толщей земли, стал слышен отчетливее.
        -Все, пришли, - сказала Наталья, останавливаясь под дыркой. - Отсюда до Енисея метров сто. Сориентируетесь?
        -Вполне. Я из местных, как и вы.
        -Вот как! - удивилась Ольга Анатольевна. - Где же вы жили?
        -В Кировском районе, - ответил Чечелев, не желая особо откровенничать.
        -А мы в Центральном. Наш дом тут, рядом, разрушенный весь, - вздохнула женщина. - Будьте осторожнее, Алексей. Храни вас Бог. Прощайте.
        -Прощайте, - ответил Алексей.
        Отчего-то ему стало вовсе неприятно общество этих женщин - глубоко несчастных, но при этом не вызывающих сочувствия, желания помочь.
        Он повесил автомат на шею, встал на трубу, затем на прислоненную к бетонной стене деревяшку, которой пользовались женщины, выбираясь наверх за водой, и выскользнул на волю.
        Быстро осмотревшись, Леха пополз под сгоревшую «бээмпэшку». Осевшая на перебитых траках машина врезалась в наваленные бетонные блоки метрах в двадцати от дырки. Почувствовав себя увереннее, он осмотрелся уже более обстоятельно, насколько позволяло нависшее над ним днище подбитой махины.
        С его позиции были видны обвалившиеся арки Коммунального моста, затянутый дымами пожаров кусок правого берега реки. Там тоже шли тяжелые бои за каждый клочок земли. Лес, когда-то покрывавший окрестные сопки, выгорел почти весь от пожаров, вызванных обстрелами, поэтому сопки смотрелись непривычно обнаженными и даже выглядели как-то иначе.
        Там, в Кировском районе на улице Академика Вавилова находится его дом. Вряд ли уцелел…
        Разве мог он когда-то подумать, что придется воевать в родном городе!
        Где же его мама? Отец, тот воюет где-то. Как давно он их не видел! Живы ли? Дай-то бог, чтобы были живы!
        Вот из района Кузнецовского плато в направлении левого берега ударила реактивная артиллерия. Днище машины не позволяло Лехе рассмотреть направление полета ракет, но в целом было понятно, что удар нанесен куда-то по левому берегу.
        Как знал Чечелев, плато полностью находится под контролем опозеров. Там даже базировались их вертолеты на небольшом аэродроме, сохранившемся еще с довоенной поры.
        Вокруг было тихо, разве что гудящий войной разрушенный город болезненно пульсировал разрывами мин и снарядов, грохотал пушечными, автоматными и пулеметными выстрелами и умирал с каждым погибшим солдатом.
        Леха раздумывал, как добраться до своих, ведущих бой у Коммунального моста. Вплавь даже нечего думать. Во-первых, вода холодная, во-вторых, в-третьих и в-десятых - глупо это. Надо пробираться привычным способом - разрушенными домами, дворами, ведь свой город он знает хорошо.
        Мысленно представляя маршрут, Чечелев смотрел на видимый между катками участок реки, несущей свои медленные воды метрах в пятидесяти от его укрытия, на севшую на мель сгоревшую ржавую баржу, на плавающий в заводи у берега распухший труп.
        Невольно возник вопрос: где женщины берут воду - в этой заводи или чуть выше по течению? А какая гарантия, что там тоже не плавает труп или несколько?
        Непосредственно из Енисея и в мирное время воду не пили, настолько неочищенной и непригодной она была, как, впрочем, и в любой другой реке, на берегах которой располагались большие города. А уж сейчас, когда, кроме всякой химии, еще и трупы плавают, пить подавно нельзя! Неприязнь к добровольным узницам подземелья только усилилась.
        Алексей уже собирался покинуть свое укрытие, как вдруг услышал грубый окрик, различимый даже на фоне общей канонады и перестрелки.
        Он замер, выглядывая между катков, жалея, что сектор обзора такой маленький.
        Через непродолжительное время Чечелев увидел, как трое опозеров гонят восьмерых пленных - грязных, босых, измученных, с затравленными пугливыми глазами на чумазых, заросших щетиной лицах, скованных тисками страха и отчаяния. Заведенные назад руки связаны кусками веревки.
        Опозеры имели стандартную экипировку и вооружение - разгрузки, забитые магазинами, и автоматы. Они шли без касок и бронежилетов, в обычной, далеко не чистой полевой форме с белыми повязками на левых рукавах.
        Грязное обмундирование являлось привычным зрелищем. Чечелев сам выглядел таким же. За всю войну он мало видел щеголей в чистенькой, ладно сидящей форме. Даже заградотрядовцы, и те не отличались безупречной чистотой.
        Один из опозеров сразу привлек внимание Алексея. Помимо висевшего на уровне живота
«АКС-74» он придерживал спортивную биту, покоящуюся на его правом могучем плече.
        Это был Илья Заброднев. Бывший пятикурсник с факультета журналистики, тот самый - здоровый, наглый и уверенный в себе бугай, что организовал налет на коттедж.
        Все та же короткая, почти под «ноль», стрижка на небольшой голове с крепкими ушами. Все та же бычья шея, литые плечи, грудь бочкой, спина перевернутой трапецией, руки с внушительными бицепсами, выделяющимися даже из-под куртки военного покроя, и кулачищами с голову двухгодовалого младенца, мощные ягодицы и ноги-столбы, уверенно попирающие грешную землю. И при этом, как отлично знал Чечелев, - хорошо подвешенный язык, правильная дикция и живой ум. Как эти плохо сочетаемые типажи - жлоб с внешностью портового биндюжника и гуманитарий, ужились в одном индивидууме, Алексей никак не мог понять.

«Таак, Забродя за опозеров, - подумал Леха, очень удивившись такой неожиданной встрече. - Что ж, тем хуже для него».
        Впрочем, Чечелев понимал: ожидать, что Заброднев стал бы воевать за федералов, наивно. Слишком уж завистлив он к чужому благополучию, терпеть не может всех успешных, добившихся финансового благосостояния. Естественно, он должен был принять сторону тех, кто обещал справедливое возмездие всем хапугам.

«Таким, как мне», - криво ухмыльнулся Чечелев.
        Леха всегда побаивался этого носорога, его слепой ярости, вспыхивающей мгновенно, если Заброде что-то не нравилось. Хоть Алексей и старался скрывать свою боязнь - а себя не обманешь! Страх к этому здоровяку постоянно жил в его сердце.
        Какой замечательный шанс реабилитироваться в собственных глазах!
        Удовлетворенный возможностью посчитаться, Чечелев стал более пристально рассматривать пленных и опять испытал сильное удивление, когда среди них опознал Митяя и Смешного. Как это они угодили в мышеловку? Знать, и от них фарт отвернулся! Не все ж за чужой счет выживать.

«Интересно, а где Циркач и остальные? - думал Алексей. - Ведь держались они всем скопом. Неужто убиты? А куда этих гонят? На хрена их вообще в плен взяли? Сейчас разговор короткий - застрелил или зарезал, если пулю жалко, и все дела».
        Между тем опозеры загнали пленных в заводь по колено, потревожив раздувшийся труп. Окриками они приказали пленным остановиться, развернуться. Пленные выполнили команду, столпились боязливой кучкой.
        Чечелев был уверен, что их сейчас расстреляют, поэтому в непонимании нахмурился, когда один из опозеров тоже вошел в воду и, с силой дергая за одежду каждого пленного, расставил их в одну шеренгу на некотором расстоянии друг от друга.

«Что за хрень? Показательный расстрел?» - подумал Алексей.
        Он мог из своего укрытия легко застрелить всех троих опозеров, но, во-первых, не жалел блатных, особенно Митяя, подло убившего Клыка, а во-вторых, не знал остальных, поэтому до них ему не было никакого дела. Очерствевшая на войне душа ничуть не противилась бездействию.
        Сделав свое дело, опозер вышел на берег. Стоявший все это время изваянием Забродя пошевелился, покрутил головой, разминая свою бычью шею. Лехе даже показалось, что он слышит характерный хруст. А Заброднев снял с плеча биту, не спеша, как мастеровой, осмотрел ее.
        Чечелев уже понял, что сейчас произойдет, и помимо воли испытал страх, будто сам стоял в той заводи. Пленные тоже начали догадываться, что ждет их не расстрел. Некоторые попятились, заходя глубже, но грубый окрик опозера вернул на место всех отошедших.
        Заброднев зашел в воду, медленно обошел стороной шеренгу, прошел за спины пленным. Те ссутулились, втянули головы в плечи, все же опасаясь повернуться, а может, находясь в некой прострации, лишенные воли, как загипнотизированные жертвы удава.
        Коротко размахнувшись, Забродя врезал битой по затылку ближнего к себе пленного. Из-за гудящего войной города до Лехи не донесся звук сухого удара. Пленный упал лицом в воду. Его тело с пузырящейся на спине курткой закачалось в небольшой ряби, красное расплывающееся пятно поплыло вширь.
        Палач намеренно не спеша подошел к следующей жертве.
        Короткий замах. Удар!
        Тело рухнуло в воду.
        Третьим по счету в шеренге стоял Митяй. Он втянул голову в плечи, боясь оглянуться на приближающегося убийцу.
        Чечелев из своего укрытия имел хорошую возможность понаблюдать за мимикой уголовника. Лицо Митяя сковали тиски страха, ощеренный рот, натянувшаяся кожа на заросшей щетиной тонкой шее. Высоко поднятые остренькие плечи мало прикрывали коротко стриженную голову, жулик клонился к воде.
        Подошедший Забродя опустил биту сначала на одно плечо Митяю, заставив уголовника вздрогнуть всем телом, затем на другое, как бы предлагая опустить плечи, мол, чего ты испугался, это не больно - раз, и все.
        И, действительно, Митяй опустил плечи, все еще продолжая сутулиться. Его забила крупная дрожь.
        Короткий замах. Хрясть!
        Тело уголовника рухнуло во взбаламученную воду, закачалось на небольших волнах, окрашивая их в красный цвет.

«Это тебе, подлюка, за Мишку, - холодно подумал Леха. - Я бы сам тебя грохнул, будь такая возможность».
        Следующим за Митяем стоял Смешной.
        Когда палач начал подходить к нему, уголовник не выдержал и рванулся дальше в реку. Остальные пленные словно опомнились и устремились следом, подняв буруны, преодолевая сопротивление воды, порой падая.
        Вдогонку им загрохотали автоматы. Все было кончено за несколько секунд. Тела убитых, пузырясь одеждой, покачивались в заводи.
        Вышедший на берег Заброднев выглядел разочарованным. Он обмыл биту, опять осмотрел ее, привычно положил на плечо.

«Ладно, потешился, упырь, и хватит», - подумал Алексей, ловя палача в прицел.
        Умело отсекая по два патрона, Леха быстро застрелил всех троих опозеров. Они даже среагировать не успели - попадали, где стояли. Одному из них пуля попала в голову и разнесла полчерепа, как спелый арбуз.
        Тела сраженных лежали на берегу, слабо агонизируя.
        Чечелев еще какое-то время понаблюдал из своего укрытия за их агонией, потом выполз из-под БМП, быстро осмотрелся.
        Никого.
        По склону скатился к набережной, тенью перебежал неширокую асфальтовую дорожку в извилинах трещин, по разбитым гранитным ступенькам спустился к самой реке, где опять замер, опустившись на одно колено, быстро осматриваясь по сторонам, прижимая к плечу взятый на изготовку автомат.
        Никого.
        Он поднялся с колена, все еще осматриваясь настороженно, подошел к лежащему на спине Забродневу. Тот был еще жив. Одна пуля попала ему в живот, вторая - в грудь.
        Раненый редко и хрипло дышал. Увидел подошедшего, уставился угасающим взглядом, в глазах мелькнуло узнавание.
        -Че-че… лев… - прохрипел он, вытолкнув изо рта сгусток крови.
        -Я, Забродя, - спокойно произнес Леха. - Твой скальп станет украшением моей коллекции. Разве ж я мог подумать, что когда-нибудь заполучу его себе…
        Алексей прополоскал в мутной взбаламученной воде кусочек кожи с коротким волосяным покровом, насадил его на струну, ополоснул руки, глянул в сторону скальпированного.
        Тот еще дышал. Редко, прерывисто, хрипло.
        -Живучий, блядь, - проворчал Чечелев.
        Подошел, нагнулся и трижды ударил Заброднева штыкножом в живот, проворачивая его там…
        На каждый удар раненый горлом издавал булькающий звук, выталкивая из приоткрытого рта темную кровь. Потом он затих, расслабился, но еще нет-нет да и вздрагивал в агонии.
        -Вот так. Теперь тебя сам черт не спасет, - удовлетворенно произнес Леха, вытирая клинок об одежду бывшего журналиста.
        Он распрямился, по привычке осматриваясь. Глянул на оставшихся двоих. Секунду подумал. Чувство, охватившее его, Алексей не мог объяснить, но понимал: скальп Заброди - последний, больше он не хочет этого.
        Несколько секунд поразмыслив, Чечелев все же оставил струну со своими страшными трофеями, решив, что сможет избавиться от них в любой момент. А пока что-то удерживало его от такого шага. И это чувство Алексей тоже никак не мог объяснить.
        Неожиданно возник гул приближающегося бронетранспортера. За время войны Леха научился безошибочно различать характер работы двигателей разных машин.
        Чечелев метнулся подальше от береговой кромки, ища укрытия в густых кустах ивняка.
        После того как весь взвод штрафников покинул шахту метро, жулики успели укрыться отдельно ото всех за одной из мусорных куч. Когда заработала артиллерия, Циркач, напрягая голосовые связки, сказал:
        -Сейчас или никогда. Надо возвращаться в шахту, переждать там, а потом - воля.
        -За вами еще должок есть, - напомнил Смешной.
        Тут вскинулся Митяй, зашипел яростно:
        -За Циркача не скажу, а мне не надо напоминать о моем долге!
        -Ты что же подумал, Смешной, что мы хотим соскочить? - подключился Циркач.
        -Ты, конечно, босяк авторитетный, Циркач, но сам посуди: как вы будете гасить карточный долг, если мы собираемся на рывок? - возразил Смешной.
        Остальные уголовники сохраняли нейтралитет, но по всему было видно, что они разделяют мнение кореша.
        Селиверстов промолчал, но все же бросил многозначительный взгляд на Смешного, понимая, тем не менее, что тот прав.
        Конечно, карточный долг - это святое только на словах. При любой возможности не отдавать никто не отдаст. И лишь неотвратимость ответственности да воровской закон обязывают возвращать должок в срок.
        Однако ж надо и о себе подумать. Долг долгом, а ну как накроется медным тазом весь их план, если не сказать, что сама жизнь может закончиться вот прямо сейчас. Если не опозеры поспособствуют в этом, так Лютый или Клык подсуетятся. Ежели их сразу не завалить, жди ответки. Это не лохи какие-нибудь.
        -Сейчас и погасим. Пошли, Митяй, - сказал Циркач.
        Они поползли между куч в ту сторону, где последний раз им удалось увидеть Гусева и Лемешко. Вот только где они сейчас и как сделать, чтобы никто ничего не заподозрил? Остается одно - ждать начала боя. Только в этой ситуации можно воспользоваться моментом и убить обоих зарвавшихся фуцанов.
        Тут вдруг подал голос невидимый до сих пор Гусев, заорав:
        -Пошли!!!
        И поднялся первым. За ним поднялись остальные штрафники, перемещаясь короткими перебежками.
        Оба уголовника были вынуждены последовать за всеми.
        В грохот артиллерийского и минометного обстрела вплелась первая пулеметная очередь, а за ней затрещали беспорядочно автоматы противника.
        Все залегли. Циркач опять потерял из виду Лютого.
        И тут он опять заорал:
        -Клык!!! Пулеметчика!!!
        Митяй завертел головой, увидел Лемешко, удобнее прижал к плечу автомат.
        Как только Клык произвел выстрел, уголовник нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь ударила Лемешко в спину.
        Митяй лишь на мгновение задержался над кучей, чтобы убедиться: попал или нет, как вдруг услышал голос Гусева:
        -Митяй!!! Митяй!!! Убью, сука!!!
        Уголовнику ничего не оставалось делать, как выкрикнуть в ответ:
        -Вешайся, падла!!!
        -Убью!!!
        Неожиданно громко вскрикнул Циркач.
        Митяй обернулся и увидел, что тот ранен в левую ногу.
        -Помоги! - сквозь зубы застонал Селиверстов. - Пулей зацепило…
        Но Митяй вовсе не собирался спешить ему на помощь. Свой карточный долг он отдал. А как там будет выкручиваться Циркач, ему дела нет. Надо уносить ноги: Лютый наверняка ползет сюда.
        Бросив холодный взгляд на Селиверстова, жулик заспешил в сторону входа в шахту. Он лишь услышал, как в спину прозвучало яростное:
        -Сука!
        Заскрипев от злости зубами, уголовник подумал:

«Пришить бы тебя за такой базар, да некогда возиться. Авось сам сдохнешь. А мне пора в шахту».
        Но этим планам не суждено было сбыться. Он увидел, как его кореша торопливо разбегаются в разные стороны, суматошно отстреливаясь.
        На него налетел Смешной.
        -Что?! Что?! - выкрикнул Митяй.
        -Опозеры! Не уйти в шахту, поздно! - отчаянно выдохнул жулик.
        -Давай туда! - крикнул Митяй и прыгнул за стопку бетонных плит, оставшихся на площади еще с довоенных времен, когда ее собирались реконструировать, да так и забросили, оставив кучи строительного мусора и прочей дребедени, благодаря чему и появилась возможность хоть как-то укрыться от вездесущей смерти.
        Смешной тоже оказался за этой стопкой плит. Уголовники притаились, держа наготове автоматы.
        -Циркач ранен в голень левой ноги, - сказал Митяй. - А я Клыка завалил.
        -Где Циркач-то? - поинтересовался его кореш.
        -Там остался. Мне что, тащить его надо было? Лютый увидел меня, заорал - убью, мол. А ты ж его знаешь, если сказал - сделает. Так что не до Циркача мне.
        -Ну, правильно, - согласился Смешной. - И я бы так поступил. Никаких предъяв.
        -Еще б ты мне предъявлял! - процедил Митяй. - Если б не ты, сидели бы мы сейчас в шахте и ждали, когда все успокоится.
        -Долг, - коротко вымолвил жулик, покосившись на собеседника.

«Да пошел ты! - зло подумал Митяй. - Строишь тут из себя вора. А сам - сука сукой! , а вслух сказал:
        -Долг - это в обяз. За мной долгов не бывает. Ладно, надо думать, как выбираться отсюда.
        -Думай не думай, а по ходу влипли мы, - сказал Смешной.
        -Не каркай, - процедил Митяй.
        -Не говори со мной так, - угрожающе ответил его подельник.
        -А то что? - с вызовом спросил Митяй.
        Смешной промолчал, но Митяй не расценил это как слабость. Он был настороже и спиной к подельнику не поворачивался.
        -Надо сидеть тихо, - сказал он. - Авось пронесет.
        -Договорились, - отозвался Смешной.

«Не договаривался я с тобой, сучара. Не договаривался», - подумал Митяй холодно.
        Селиверстов, воя сквозь зубы от боли и злости на покинувшего его кореша, пополз между кучами и укрылся под куском рубероида, даже в такой критической ситуации понимая всю глупость своего поступка. Разве ж это укрытие?! Однако в его положении выбирать не из чего: что нашел, то нашел.
        Полежал так какое-то время, прислушиваясь к трескотне боя. Убедился, что никто его не обнаружил и не пытается убить или пленить. Достал индивидуальный пакет, обмыл из фляжки кровоточащую ногу, подвывая от боли, ощупал область ранения, с удовлетворением убедился, что кости целы, а артерии не перебиты, принялся туго накладывать бинт, продолжая морщиться и стонать сквозь зубы. Постепенно ему удалось остановить кровотечение. Теперь предстояло позаботиться о более надежном убежище.
        Грохот ближнего боя сместился куда-то к кинотеатру. Артобстрел уже давно закончился, лишь трещали беспорядочные очереди у «Луча», и их эхо суматошно металось в том районе, подтверждая, что заваруха там закрутилась нешуточная.

«Митяй, сука, бросил меня, - со злостью думал Селиверстов. - Если увижу, предъявлю по полной. Не отмажется. В чушкари переведу. А с другой стороны, как бы я сам поступил? Ладно, хватит самокопания. Я не с другой стороны, а с этой, и с этим надо что-то делать. Лежать тут под рубероидом - глупо. Кому скажи - засмеют. В жизнь не отмыться от такого позорища. Да и опозеры найдут рано или поздно. А может, сдаться? Не, не станут меня в плен брать. Во-первых, ранен, а во-вторых, на кой я им сдался? Грохнут, и все дела. Что же делать? Как же выбраться из города в моем положении? Как бы гангрена не началась, хрен его знает, что там за ранение. В общем, надо выходить к своим. О, черт! Да ведь все верно! Я же ранен. Мне амнистия полагается. Н-да… Совсем мозги отшибло. Госпиталь, амнистия, перевод в обычную часть, где нет заградотрядовцев, откуда можно уйти в два счета. Правда, если поймают - расстреляют как дезертира. Но это смотря, при каких обстоятельствах и как уходить. Если по-умному, то спишут как без вести пропавшего. А может, вообще комиссуют по ранению. Это был бы идеальный вариант. Лишь бы ногу не
отчекрыжили…»
        Настроение у Селиверстова несколько улучшилось. Даже боль отступила. Лишь одно беспокоило его по-настоящему: каков характер ранения, не будет ли последствий, как бы без ноги не остаться. В который уже раз осмотрел ногу, потрогал ее. Отекает. Должно так быть или нет, Циркач не знал. А вдруг это уже гангрена? Хотя так быстро
        - вряд ли. Настроение опять испортилось. Надо как можно быстрее выходить к своим.
        Выбравшись из-под этого дурацкого куска рубероида, Селиверстов пополз, часто останавливаясь, прислушиваясь к нестихающей, удаляющейся перестрелке. С одной стороны, его это радовало, а с другой, он опасался, что опозеры, перешедшие, судя по всему, в контратаку, могут продвинуться далеко вперед. Насколько в таком случае увеличится расстояние и усложнится выход к своим? Лучше об этом не думать. А просто пробираться как можно незаметнее.
        Циркач продолжал ползти. На его пути иногда попадались убитые штрафники. Он узнавал их. Еще утром все они были живы и рассчитывали жить долго, несмотря на войну. Ведь каждый надеется уцелеть и вернуться живым.
        Вернется ли он сам?
        Не думать об этом.
        Ползти. Ползти.
        Селиверстов, собрав всю волю в кулак, продолжал свой медленный путь, отрешившись от всего. Главное, выйти к своим, а там - госпиталь, амнистия. Только бы ногу не отрезали. А уж потом он снова подумает о том, как уйти на рывок. Воевать на никому не нужной войне, да еще подыхать на ней, Циркач не собирался.
        Смерть не знает жалости. Она приходит к каждому в назначенный срок, минута в минуту. Смерть Селиверстова оказалась быстрой и не страшной, потому как не ожидал он ее именно в этот момент.
        Заметивший его солдат оппозиции вскинул автомат и дал короткую очередь. Пули вспороли спортивную куртку на спине уголовника. Тот дернулся всем телом и затих. Какое-то время правая нога жулика еще подрагивала в конвульсиях, но и это продолжалось недолго. Сам Циркач видел себя на «малине» с корешами. Он только что
«откинулся» в очередной раз. Воля пьянила и дурманила не хуже водки и горячего тела молодой марухи, сидящей на его коленях. А кореша толковали о новом интересном дельце, с которого можно поднять неплохие бабки. Гульнуть хватит не только хорошо, а с шиком, как и положено правильному босяку.
        Павел Гусев, памятуя о неожиданной встрече с бывшим сослуживцем, предельно осторожно пробирался среди завалов, тщетно высматривая брошенное оружие.
        Как назло, ничего не попадалось.
        Сплошные стреляные гильзы - и только.
        Впрочем, это всегда так. Когда не надо, оружие под ногами валяется; старшины рот не успевают собирать его заодно с амуницией и прочим имуществом, без которого обычная служба личного состава роты и в мирное время, не говоря уже о войне, невозможна.
        Однако разочарование было недолгим. Путь Павла пролегал там, где совсем недавно шел бой, сместившийся к Коммунальному мосту.
        Разжившись автоматом и проверив его состояние, Гусев вздохнул спокойнее, разглядывая убитого опозера в звании старшего сержанта. Труп лежал ничком. Неловко подвернутые руки, неестественная поза. Это зрелище уже давно не вызывало у Павла каких-либо эмоций. Только равнодушие, если убитый не был из его взвода. Да и своих Лютый не особо жалел. Война отучила его от ненужной сентиментальности. Все предельно ясно: не хочешь быть на месте убитого - воюй лучше. Авось, даст бог, уцелеешь.
        Лютый прошел совсем немного вперед и вдруг увидел две женские ноги в берцах, торчащие из свежеосыпавшейся, еще не успевшей осесть и слежаться кучи битого кирпича. Это его зацепило сильно, ибо смерть мужиков на войне хоть и неприглядна, но вроде как закономерна, а вот смерть женщин и особенно детей - всегда болезненная картина.
        Павел хотел уже пройти мимо, как вдруг что-то заставило его замереть на месте, укололо душу болезненным предчувствием страшного, непоправимого.
        Он смотрел на берцы - пыльные, со стертыми каблуками, но не это, а именно шнуровка привлекла его внимание. Такая была на берцах Олеси - белые, «не родные», шнурки. И все бы ничего, но вот шнуровка на левом высоком берце, залитая чьей-то кровью, побуревшая и потемневшая от пыли…
        Нет!
        Нет!!
        Нет!!!
        Гусев замер изваянием, закусил кулак, чтобы не закричать от отчаяния, еще теша себя слабой надеждой, что, может быть, это не Олеся. Мало ли у кого могут быть белые шнурки. Мало ли у кого шнурок именно на левом берце может быть испачкан кровью…
        Он боязливо приблизился, не в силах оторвать глаз от шнурка. Забыв обо всем, положил автомат, начал разбирать завал, отбрасывая целые и битые кирпичи в сторону. А завал все осыпался и осыпался, сводя почти на нет все усилия Павла. Но он монотонно работал, сдирая кожу на ладонях, ломая грязные ногти, не обращая внимания на кровоточащие ссадины, выворачивая порой из кучи целые куски скрепленных раствором кирпичей. А куча все осыпалась и осыпалась…
        После того как горизонтально лежащее тело удалось отрыть от ног до пояса, сомнений уже не осталось. Лица еще не видно, а сомнений уже нет.
        Лютый, роняя слезы, воя сквозь стиснутые зубы, продолжал разгребать кучу. Когда же извлек тело полностью, то долго смотрел на искаженное гримасой смерти чужое лицо девушки, совсем не похожее на то, которое совсем недавно покрывал поцелуями.
        Стоя на коленях, глядя на небо, Павел, почти не разжимая зубов, взвыл:
        -Господи!!! Есть ли ты?! Слышишь ли ты меня?! За что?! За что мне все это?! Почему я?! Почему Олеся?!
        С голубого неба, подернутого дымами пожарищ, безмятежно светило солнце, согревая истерзанную землю, парящую влагой после затяжных дождей.
        Рыдание вырвалось вместе с хрипом. Павел давно не плакал, наверное, с самого детства. И сейчас у него не получалось, а так хотелось разрыдаться, как раньше, чтобы потом после горькой обиды пришло успокоение. Он размазывал слезы по грязному лицу, оставляя разводы, не видя этого, чувствуя, как болит душа от чудовищной несправедливости.
        -Проклинаю тебя! Слышишь? Какой ты Бог, если допускаешь все это? Не нужен мне такой Бог, не хочу я верить в такого Бога. Ну! Что ты молчишь?! Покарай меня своим гневом! Вот он, я! Что же ты?! А-а! Не можешь! А что ты можешь вообще, что есть в тебе, кроме тех способностей, которыми люди наделили тебя в своем воображении? Ты можешь причинять только боль. Ты ненавидишь Творение свое. Ты ненавидишь людей и мстишь им за своего распятого Сына. Но я не распинал, и Олеся - тоже! Так за что нам это?! За что?! - Павел на мгновение замолчал, а потом выдохнул с ненавистью: - Все. Нет больше для тебя места в моей душе.
        Он отвел глаза от неба, опустился с колен на пятки. Раскачиваясь, словно китайский болванчик, не отрываясь, смотрел на тело погибшей, пытаясь вспоминать довоенное время, когда они с Олесей были счастливы. Пусть не долго, но были.
        Все воспоминания состояли из каких-то разрозненных обрывков, вырывая из груди стоны отчаяния: ничего нельзя вернуть. Ничего…
        А потом вспомнились слова Олеси там, в подсобке, когда она говорила, что хочет забеременеть, чтобы ее отправили в тыл, ей страшно, она хочет жить…
        Даже не верится теперь в произошедшее тогда между ними. Они оба просто сумасшедшие. А ну как увидел бы кто-нибудь, особенно из жуликов? Что бы подумали? А у них языки острые как ножи. На уголовников он управу нашел бы, но ведь все равно за спиной говорили бы и посмеивались…
        Заскорузлыми грязными пальцами он гладил лицо девушки - серое, холодное, лишенное обычного легкого румянца, чудесных маленьких ямочек на щечках и особого выражения детской непосредственности, за которое Павел и отметил Олесю среди других девушек, а потом и полюбил.
        Он пытался понять: то ли ее живую завалило в результате прямого попадания снаряда в стену, то ли сначала убило, а уж потом завалило мертвую.
        Никаких свежих следов крови на теле и одежде обнаружить не получилось. Все в пыли. По всему выходит, живую ее погребло под обвалом…
        От беспомощного отчаяния Лютый опять взвыл, сжав виски руками - сказывалась недавняя контузия.
        Вдруг он явственно услышал голос Олеси:
        -Паша, здесь хорошо! Иди ко мне!
        Гусев дико оглянулся, продолжая чувствовать сильную головную боль.

«Я схожу с ума…» - подумал он безразлично.
        Чуть успокоив пульсирующую боль, принялся расшнуровывать берцы девушки, до конца не отдавая себе отчет, зачем это делает. Просто кто-то посторонний, без спросу разместившийся в душе, решил, что шнурки надо забрать.
        Как память.
        Сделав это, Гусев осознал, что тело необходимо похоронить. И уж конечно, не в кирпичных обломках, а по-человечески - в могиле, с крестом.
        Нет, крест не нужен, нет в его душе места Богу.
        Но чем же провинилась Олеся?
        Пусть будет крест. Пусть…
        Как осуществить задуманное?
        Неожиданно, вплетаясь в общий гул, где-то рядом грохнула автоматная очередь по два патрона с короткими промежутками.
        Инстинкт сработал безукоризненно. Гусев схватил автомат, распластался, осматриваясь. Рука мертвой девушки оказалась перед самым его лицом.
        -Прости, Олесенька, прости меня, - прошептал он. - Будет возможность, останусь жив, обязательно похороню тебя. Прости.
        Поцеловав холодную кисть, Павел пополз дальше.
        Рокот двигателя бронетранспортера приближался. Со своего места Чечелеву пока не было видно машины, но гул нарастал, и вот из-за бугра на хорошей скорости выкатился БТР-80 с сидящими на броне солдатами войск оппозиции.
        От Чечелева враги находились в каких-то метрах семидесяти, не больше.
        Спешно пересчитав их, Алексей чертыхнулся. Семь человек.
        БТР «клюнул», остановился. Солдаты продолжали оставаться на броне. Они хмуро смотрели на оскальпированное тело. Потом один в звании младшего сержанта все же спрыгнул с брони, не спеша приблизился, постоял, осматривая убитых - тех, что плавали в воде, и тех, что лежали на берегу. Присел на корточки перед телом Заброди, потрогал его, встал и крикнул своим:
        -В натуре, скальп сняли! Охренеть! Че творят, падлы! Он раненный был в грудь и в живот. Потом добили ножом в живот. Вот твари! Он еще теплый. В воде непонятно кто плавает, скорее всего, федеры, а это наши. Только что завалили их. Далеко не ушли. Давай, рассредоточиться, осмотреть все!
        Короткой очередью Леха свалил младшего сержанта. Тот упал в воду, конвульсивно дергая ногами.
        Следующая очередь коротко хлестанула по БТРу, не причинив вреда сидящим на нем. Солдаты посыпались вниз. А у Лехи клацнул затвор. Выругавшись, он отщелкнул пустой магазин, выдернул из разгрузки полный, защелкнул его. И в этот момент пришедшие в себя от неожиданного нападения опозеры открыли шквальный огонь. Пули срубали ветки ивняка, улетая дальше, врезаясь в гранитный парапет набережной, выбивая фонтанчики пыли и крошки.
        Чечелева спасали несколько гранитных ступенек, за которыми он распластался, думая лишь о том, что уже не уйти. Страх сковал сердце Алексея. Пересиливая его, он передернул затвор, высунул автомат над ступеньками и, не глядя, дал очередь, лихорадочно соображая, где граната, которую таскал как раз для подобного случая. Если ранят и возьмут в плен, то после обнаружения струны со скальпами с него живого шкуру снимут в прямом смысле этого слова.
        Граната оказалась на месте. Леха спешно извлек ее из кармана куртки, положил перед собой, опять схватил автомат и дал еще одну очередь. Приподнявшиеся было опозеры опять залегли, вновь открыли шквальный огонь уже более прицельно. Пули страшно щелкали о гранитные ступеньки, заставляя Леху судорожно вжиматься в землю. Он видел, как БТР разворачивает в его сторону пушку.

«Все… Хана…» - успел подумать Алексей.
        В этот момент вдруг грохнул взрыв перед самой бронемашиной: кто-то швырнул гранату. Это на некоторое время ошеломило стрелка и лежащих у колес солдат.
        Леха левой рукой схватил свою гранату, вскочил, рванулся за парапет, дал очередь, удерживая автомат правой рукой, зажав откидной приклад под мышкой.
        -На, бля!.. - отчаянно выдохнул он.
        Точность нулевая, но сам факт выстрела позволил выиграть несколько бесценных мгновений.
        Делая гигантские прыжки в намеченном направлении, Чечелев, как на грех, споткнулся, шлепнулся, сильно ударившись коленками и локтями. Преодолевая невыносимую боль, заполз за парапет, поднялся на четвереньки, роняя от боли слезы, пополз дальше, стуча по асфальтовой дорожке автоматом и гранатой, зажатыми в руках. Отползти ему удалось метров десять, как вдруг рявкнула пушка бронемашины. Часть гранитного парапета разлетелась на куски, пахнув в стороны облаком пыли, что придало Чечелеву сил и еще большее ускорение.
        -Сюда, Студент! Сюда ползи!
        Часто моргая слезящимися глазами, Алексей глянул в ту сторону, откуда раздался крик. Там начиналось возвышение, ведущее на так называемую вторую набережную, идущую метров на пятьдесят выше первой - нижней, тянущейся почти у самой воды. С этой верхней набережной сам Чечелев и скатился, когда застрелил Заброднева и двух других.
        Понимая, что подняться по пологому склону он все равно не успеет - убьют, Леха отрицательно покрутил головой, давая понять кричащему, что не полезет вверх, шансов спастись - никаких.
        -Давай тогда дальше, вдоль парапета!

«Что за урод там?! Чего он орет! - зло подумал Алексей, - опозеры тоже слышат!»
        И все же он пополз на четвереньках дальше, в то время как неведомый кричащий открыл огонь из автомата, не позволяя оппозиционерам подняться и преодолеть расстояние, отделяющее их от парапета.
        Опозеры открыли ответный огонь уже в том направлении.
        Пользуясь моментом, Чечелев успел преодолеть метров сорок и только после этого, убедившись, что появилась возможность, совершил стремительный рывок вверх по склону, все еще чувствуя боль от падения на асфальт.
        Каким-то уголочком сознания Леха понимал, что так быстро, особенно в гору, никогда не бегал. Как ему удалось взлететь наверх, он вряд ли смог бы объяснить вразумительно.
        Рухнув в какую-то ямку, Алексей уже с высоты своего положения быстро осмотрел открывшуюся перед ним часть нижней набережной и склона, где укрылся тот самый спаситель. Его Чечелев увидел по левую руку от себя метрах в десяти ниже.
        Это был Лютый.
        Радостью наполнилось сердце Алексея. Он крикнул:
        -Лютый! Спасибо! Давай теперь ты, прикрою!
        И дал очередь по бэтээру, ни на что особо не надеясь, так как опозеры укрылись с противоположной стороны бронемашины.
        Гусев бегал не менее быстро. Оказавшись на одном уровне с Чечелевым, он прополз разделявшее их расстояние, уместился в той же ямке, что и Студент.
        Они обнялись.
        -Уходим! - распорядился Гусев. - Вон, смотри, бэтээр уже разворачивается. Никак решил к нам приехать по склону. А че, у него получится. Эта махина и не по такому откосу заехать сможет.
        Пригибаясь, они побежали в сторону разрушенного жилого дома - в привычное укрытие. Вслед им никто не стрелял, но слышался натужный рокот двигателя БТРа. Видимо, водитель и впрямь решил заехать по откосу наверх.
        Пришлось торопиться. Парни ускорили бег. В тот самый момент, когда они нырнули в черное зево подъезда, над кромкой склона показались передние колеса и днище бронемашины, резво вынырнувшей из-за откоса.
        -Успели! - выдохнул Студент. - Вовремя ты появился. А я уж думал, хана мне. Вдвоем мы остались, похоже, со всего взвода.
        -Да, наверное. Не за хрен собачий положил мужиков, - процедил Гусев.
        -Ладно, че ты! Мы свою задачу выполнили. Кто ж знал, что основные силы откатятся так далеко. Надо как-то к ним выбираться. Я тут в теплотрассе двух баб случайно нашел. Они живут в бомбоубежище старом. Хотел там отсидеться до ночи, а потом идти, но передумал.
        Чечелев рассказал эту историю, особо упирая на то, что в подземелье света нет, бабы сидят при керосинке сутками напролет. Как они еще не свихнулись от такой жизни, непонятно.
        -Слушай, Леха. Надо все же темноты ждать, - вымолвил Гусев, выслушав историю с подземельем. - К бабам мы не пойдем, а идти сейчас по поверхности очень рискованно.
        Все это время он смотрел в оконный проем. Перед домом метрах в ста стоял тот самый БТР. Поднявшиеся по склону солдаты укрылись за ним.
        -Да, похоже, придется, - согласился Чечелев. - Эти сволочи уезжать не собираются. Что они, тут временный пост решили поставить?
        -Хрен их знает, - ответил Лютый.
        -Ударился больно, когда бежал, - пожаловался Алексей, потирая локти и коленки. - Вон, даже кровь выступила через куртку, - выставил он локти на обозрение Гусеву.
        -Не смеши меня, - проворчал тот. - Тут куда ни глянь - лужи крови, а он свои болячки на показ выставил. И выбрось на хрен эти скальпы! У меня уже приступы бешенства случаются, когда вижу их.
        -А знаешь че, Лютый, я ведь больше не хочу их снимать, - задумчиво высказался Студент.
        -Да что ты! - притворно поразился Павел.
        -Правда. Встретил тут знакомого. Он, прикинь, Митяя битой по башке убил. Хотел Смешного также грохнуть, но тот побежал, и остальные за ним.
        Чечелев рассказал уже эту историю.
        -Это Митяю за Мишку. Собаке - собачья смерть, - произнес Гусев.
        -А вот смотри, скальп Заброди. - Леха показал кусочек кожи на струне.
        -Студент! Ты че, в натуре, мое терпение испытываешь?! - взвился Лютый.
        -Да ты не врубился. Говорю же, когда снял его, то понял вдруг, больше не хочу этого делать.
        -Ну и выбрось эту хрень. Ты ж, как дебил, с ней ходишь. Сколько тебе уже говорили: и я, и другие.
        -Ладно, уговорил, - произнес Студент.
        Делая над собой усилие, он отцепил струну от брючного ремня и забросил свои страшные трофеи в дальний угол полутемной комнаты, освещаемой лишь из оконного проема.
        Наблюдавший за его действиями Гусев усмехнулся:
        -Расстаешься с этой хренью, как с богатством каким-то.
        Чечелев промолчал.
        Замолчал и Павел.
        А потом он решился и рассказал о своей боли, терзающей его. О смерти Олеси. О том, что отрекся от Бога. Обо всем, что накипело, давно просилось вон, но не было человека, с кем можно поговорить, а теперь, так случилось, будто само выплеснулось.
        -Я верю в Бога, - задумчиво произнес Студент. - Хотя в церковь я еще до войны не любил ходить. Вот не поверишь, даже отторжение какое-то было.
        -Странное противоречие - в Бога веришь, а в церковь не ходишь, - заметил Лютый.
        -Ничего странного. Для того чтобы верить в Бога, церковь мне не нужна, - ответил Леха. Помолчал и продолжил: - Меня очень сильно раздражает показная набожность так называемых прихожан. По моему мнению, они делятся на несколько категорий. Первая - обиженные жизнью. Вторая - те, кто ходит «на всякий случай», мало ли чего, лучше подстраховаться, лишним не будет. Третья - те, кто отдает дань моде, или как это назвать? Ну, то есть ходят в церковь только по большим церковным праздникам. Четвертая - приспособленцы, то есть служители культа. На кого не посмотришь - харя, как три моих! На таком пахать надо, а он в церкви елейным голоском или пропитым басом молитвы читает, а в перерывах бабкам мозги полощет. Эти старухи - следующая категория. Всю жизнь из-под одного мужика да под другого, а на старости лет спохватились, начали грехи замаливать.
        -Что же, по-твоему, искренне верующих нет совсем? - спросил Гусев, с интересом слушая Чечелева. Таким он его не знал. Студент для него всегда был отморозком, тем не менее, вызывающим чувство уважения ввиду его бесшабашной храбрости.
        -Есть, наверное, - подумав, ответил Леха. - Но их совсем мало. И все они какие-то пришибленные с точки зрения, так сказать, нормальных людей. Вообще, при слове
«церковь» я вижу толпы фанатиков, рьяно рвущихся исполнять Божью волю. Они трактуют ее всяк по-своему, кому как удобнее. И если им не нравится чужая трактовка, эти агнцы Божьи готовы убить во славу Господа всякого, неугодного им.
        -Да ты просто воинствующий проповедник! - усмехнулся Лютый.
        -Станешь тут проповедником, - согласился Студент. - Вот скажи, зачем мы воюем? Что лично мне или тебе дает эта война, кроме реальной возможности погибнуть или, еще хуже - стать инвалидом? Только не говори мне про долг, Присягу и прочую муть. Давай по-честному.
        -Я и сам задавал себе этот вопрос не раз и не два, - задумчиво отозвался Павел. - И ответы вроде как находил, но все они какие-то неубедительные, что ли. И в основном сводятся к этой самой Присяге и прочей мути, как ты это называешь. И ведь понимаю я, что херня все это, а все равно продолжаю воевать, словно зомбированный.
        Я полностью согласен с тобой, что эта война и любая другая приносят только несчастья. Ни мне, ни тебе, ни тем же опозерам из простых людей война ничего не дает, кроме увечья, смерти, разрушений, потери близких, здоровья, будущего, в конце концов.
        Какое может быть будущее у лежащей в руинах страны? Согласись, это верх глупости - сначала разрушить, а потом восстанавливать. И все из-за чего? Из-за непомерных амбиций кучки политиканов, не поделивших власть и финансовые потоки. У простых людей как ничего не было, так ничего и нет. А именно рядовые граждане, такие, как я и ты, несем на себе всю тяжесть не нужной нам войны. Почему у россиян в головах столько неразберихи и дурости? Я не нахожу вразумительного ответа на эти вопросы. Все какие-то причины и следствия.
        Кроме сказанного, существует реальная возможность войны с китайцами. Слышал же, на Дальнем Востоке китайцы активизировались?
        Студент согласно кивнул.
        А Гусев продолжал свою почти исповедь:
        -Опозерам сейчас нелегко приходится. С китайцами договориться сложно, а воевать на два фронта Объединенная Оппозиция не в состоянии, приходится мириться с тем, что китаезы буквально хозяйничают в тех краях.
        Вот случись такое чудо, что наши подпишут мир с опозерами. Так придется уже с Китаем воевать. И опять простым людям. А попробуй, повоюй с узкоглазыми. Они шапками, на хрен, закидают, затопчут просто. Толпой по позициям пробегутся, и никакие пулеметы не помогут. Хохма хохмой, а ведь они хорошие солдаты, так что нелегко нам придется, если заваруха случится.
        Помимо Китая, есть Америка, тоже мечтающая о наших нефтяных и газовых запасах. Есть еще радикальный мусульманский Восток, страдающий манией обращения всего мира в ислам. Европа уже легла под них. А мы настолько ослабили себя, что нас сейчас можно голыми руками брать. Да только они с оружием придут и начнут бошки резать. Опять воевать придется. В общем, как ни крути, а, видимо, история человечества находится на таком витке, что без войны никак не обойтись.
        -Ну, да, я - воинствующий проповедник. Ты - вооруженный до зубов лектор по политологии, - усмехнулся Чечелев. - Грамотный нынче штрафник пошел.
        Опять повисла долгая пауза. Штрафники вслушивались в гудящий войной город.
        -Поспать бы, - зевнул Чечелев. - Давай по очереди, чтобы ночью полегче было.
        -Давай. Делать все равно нечего. Смотреть на этот БТР уже надоело. Слушай, Леха, а у моста вроде как потише стало, а? Захлебнулась контратака или наши еще дальше отошли?
        -Да, - согласился Студент, прислушавшись. - Если наши будут пятками сверкать, то какого хрена мы каждый дом с такими потерями брали? Чтобы потом опять все по новой? Задолбала меня уже эта война. Скорей бы уже все закончилось.
        -Что, даже неважно, кто победит? - поинтересовался Лютый.
        -Веришь, нет, - неважно! - воскликнул Алексей. - Говорю, как на духу. Вот она у меня уже где, война эта! - Он провел ребром ладони по горлу. - Мне все одно, кто у власти будет. Лишь бы мир наступил.
        -Мир - это хорошо, - согласился Гусев. - А что ты будешь делать, когда война закончится?
        Чечелев задумался.
        -Не знаю, - ответил он, наконец. Смущенно улыбнулся. - Зубы вставлю.
        -Слушай, Леха, я все тебя спросить хотел. Ты Боксера грохнул?
        Чечелев искоса бросил в сторону Лютого острый взгляд.
        -Ну я, - ответил он, помолчав. - Этот гад мне зубы выбил.
        -Да ты не напрягайся, - успокоил его Павел.
        -А че мне напрягаться, - проворчал Студент. - Я его за дело завалил.
        -Я не в этом смысле. Ты ж не думаешь, что я сдам тебя?
        -К чему этот базар, Лютый?
        -Ладно, проехали, - ответил Гусев.
        Повисла напряженная пауза.
        Гусев исподтишка наблюдал, как напряжен Чечелев.
        -Проехали, я сказал, - повторил Павел. - Да?
        -Лады. Проехали, - расслабился Студент.
        -В универе восстанавливаться будешь? - поинтересовался Павел, чтобы сменить нехорошую тему.
        -Неа, - уверенно ответил Леха. - Не хочу я юристом быть.
        -А кем хочешь?
        Чечелев сделал долгий выдох. Подумал несколько секунд.
        -Не знаю. Война меня изменила сильно. Я совсем другим стал. Даже не верится сейчас, что у меня была иная жизнь, все воспринимается как-то отстраненно, что ли. Вроде как со мной это происходило, а вроде как и не со мной… Смотри-ка! БТР сюда пушку поворачивает. Долго же они думали!
        -Вот и поспали! - сокрушенно сказал Гусев.
        -Выспимся еще! Валить надо отсюда.
        Штрафники быстро покинули комнату, выскочили в подъезд и устремились на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку.
        Весь лестничный марш оказался завален мусором. Как только парни взлетели на второй этаж, загрохотала пушка бронемашины, разнося вдребезги комнату, где еще несколько минут назад штрафники мечтали о мирной жизни.
        Туча пыли поднялась выше второго этажа, окутав часть здания.
        -Отсюда тоже уходить надо! - крикнул Павел. - Запросто может и сюда лупануть!
        Они метнулись в комнату, из оконного проема которой открывался вид на часть разрушенной, дымящейся улицы.
        Между тем пушка смолкла. Это позволило разобрать усилившуюся вновь стрельбу у Коммунального моста.
        Через какое-то время по улице побежали редкие фигурки оппозиционеров. Они часто оглядывались, стреляли, что-то кричали.
        -Наши, похоже, опять в наступление перешли! - предположил Гусев.
        Совсем скоро на этом участке закипел яростный бой. Стрельба грохотала, переплетаясь с мечущимся эхом, ухали минометные разрывы, орали раненые, падали убитые.
        Вот по ним прокатился танк «Т-90» без белой полосы на броне, что подтверждало его принадлежность к федеральным войскам. Бронемашина размалывала тела, забрызгивая все красными кляксами, таща на мокрых от крови гусеницах перемолотые останки, куски окровавленной униформы. Следом тянулись кишки, собирая пыль, отрываясь от общей массы парящими кусками…
        Пушка то и дело изрыгала выстрелы, заставляя движущуюся махину содрогаться до основания.
        -Танкисты, бля, в своем репертуаре! - проорал Леха. - Давят своих и чужих без разбора.
        -Че там разбирать! Все равно трупы! - отозвался Гусев, посылая короткие очереди по бегущим врагам.
        -Раненые тоже есть! - не согласился Чечелев.
        -Говорю же, никто разбирать не станет!
        -Да уж, - проворчал Алексей себе под нос. - Главное - на месте таких раненых не оказаться.
        Он с упреждением в фигуру поймал в прицел бегущего опозера, нажал на спусковой крючок.
        Бегущий взмахнул руками, шлепнулся на вздыбившийся асфальт, автомат отлетел в сторону.
        Постепенно бой сместился в направлении ЦУМа, откуда утром федералы уже отступали, а теперь вновь шли туда, теряя людей.
        Война исправно собирала свою страшную дань…
        Гусев и Чечелев вместе со всеми не пошли. Нет, парни не прятались, а решили так: свою задачу в этой операции они выполнили полностью. Осталось только выйти, найти любого особиста, сообщить ему свои фамилии и номер штрафного батальона. А дальше их уже направят, куда следует.
        Так они и поступили.
        Когда парни вышли из здания, то сразу увидели раненого капитана из мотострелков. Он сидел на асфальте, откинувшись спиной на стену здания. Рядом с раненым суетился парень, перевязывая окровавленное левое плечо офицера. Тот, бледный, лицо в бисеринках пота, через стиснутые зубы матерился, как махровый сапожник.
        Штрафники подошли к нему, остановились в нескольких шагах. Их тут же обступили другие мотострелки.
        -Кто такие? - болезненно выдавил капитан.
        -Одиннадцатый мотострелковый полк, третий штрафной батальон, четвертая рота. Осужденные Гусев и Чечелев, - доложил Павел.
        -Прятались здесь, суки? - с презрением процедил офицер.
        -Че сказал?! - взвился Лютый.
        Его и Чечелева тут же скрутили другие солдаты, отобрали оружие, положили на покореженный асфальт.
        Гусев услышал, как капитан спросил:
        -Где там радист? Сюда его!
        Когда появился радист, офицер распорядился:
        -Связь мне с особым отделом батальона.
        -Есть! - ответил радист и через какое-то время добавил: - Есть связь, товарищ капитан.
        -Мишина мне. Капитан Чернышов, седьмая мотострелковая рота. Зови-зови, у него всегда дела, а мне некогда ждать… Мишин? Привет доблестным особистам! Ладно-ладно, не скрипи там. Слушай, капитан, поймал я двух уклонистов. Штрафники из одиннадцатого мотострелкового полка. Ага. Прятались тут, суки. Направлю их к тебе под конвоем, разберись там, как ты это умеешь. Не скромничай. Наслышаны о твоих способностях, а как же! Где ты сейчас? Ага… понял… туда и направлю. Ладно, будь здоров.
        Связанных штрафников подняли на ноги.
        Офицер сверлил их покрасневшими от боли глазами.
        -Шлепнуть бы вас, да и вся недолга. Хули с такими разбираться. Че молчите, может, скажете что-нибудь в свое оправдание? Ваши-то, почитай, все легли при контратаке опозеров. А вы, вот они, голубчики, … вашу мать!
        -Слышь, капитан! - подал голос Гусев. - Ты, прежде чем такое говорить, разобрался бы, что к чему.
        -У меня разбор с такими, как вы, короткий. К стенке, и все дела! - ответил офицер неприязненно. - Так что скажи спасибо, что жив еще. Увести.
        Для конвоя обоих штрафников выделили одного солдата - чуть сгорбленного сухопарого мужика лет сорока пяти. По виду мужик был деревенский. Всю жизнь на земле. Ему бы и жить по-человечески. Ан нет, война не дала.
        Конвойный подвел задержанных к БТРу.
        -Мужики, куда едете? - спросил он у экипажа, как раз забиравшегося в машину.
        -Че тебе еще рассказать, дядя? - хмуро спросил один.
        -Мне уклонистов надо в особый отдел батальона доставить. Не подбросите?
        -Садись на броню, подвезем, а там пешочком недалеко останется.
        Когда парни со связанными за спиной руками при помощи конвойного разместились на броне, БТР тронулся.
        На их пути лежали развалины зданий, трупы своих и врагов, сгоревшая бронетехника тоже вперемешку - и своя, и вражеская.
        Давно привычная картина хаоса.
        Значительно прибавилось народу. Солдаты возбуждены недавним боем, ушедшим вперед, откуда доносится отдаленная злая перестрелка и грохот, не заглушаемый общей канонадой, висящей над разрушенным городом.
        Звучат команды; все перемещаются почти бегом. В одном из относительно целых зданий на первом этаже с разбитой большой витриной супермаркета организован временный пункт приема раненых. Их очень много. Очень. Окровавленные бинты, скрученные болью тела, стоны, крики, вопли, суетящиеся медработники. А раненых все подвозят и подносят…
        Чуть в сторонке рядами лежат умершие уже здесь, в этом временном медпункте. Их тоже много. А сколько еще убитых по улицам, где прошел ураган боя сначала в одном направлении, затем в обратном. Повсюду тела убитых. Их пока никто не убирает, не занимается опознанием. Видимо, похоронная команда где-то на другом участке занята своей скорбной работой, о которой не принято говорить и писать во фронтовых листках.
        Все прекрасно знают, что большая часть погибших останется неопознанной. Их похоронят в многочисленных воронках, закидают кое-как землей, обломками асфальта, бетона. Потом эта куча осядет, получится углубление или даже яма, из которой начнет вонять невыносимо…
        БТР остановился, из люка выглянул боец.
        -Все, приехали, дальше ножками.
        Парни и конвоир слезли с машины.
        -Слышь, военный, - обратился Гусев к конвоиру, осмотревшись. - Ты бы отвел нас в штаб третьего штрафного батальона, а?
        -Молчать! - прикрикнул солдат.
        -Да ты пойми, не прятались мы. Получилось так. Мы ж не дезертиры, - продолжал Лютый.
        -Молчать, я сказал!
        -Да послушай ты! Если я штрафник, так что, не человек уже? Если я буду молчать, ты ж меня отведешь куда сказано, а там разговор короткий.
        -С такими так и надо. Зря командир приказал вас отвести. Тут он что-то раздобрился, видать, из-за ранения не хотел с вами возиться. А то бы шлепнули вас прямо там, и все.
        -Слушай, солдат, - гнул свое Павел, - штаб нашего батальона и даже штаб полка в одном здании расположены, тут близко, я покажу, если ты не знаешь.
        -Или ты заткнешься, или я тебя грохну. Скажу, бежать хотел.
        Павел заскрипел от злости зубами.
        -Дай хоть закурить, - подал голос Студент.
        -Буду я еще на вас свои сигареты тратить.
        -Мои возьми, в куртке в левом кармане, - сказал Леха.
        -Ладно, стойте, - ответил конвойный.
        Он достал пачку из кармана Чечелева, подкурил сразу три сигареты. По одной сунул в губы штрафникам, одну оставил себе, сделал глубокую затяжку. Пачку положил в свой карман.
        -Э! Верни. Не твое, - жестко потребовал Леха, удерживая в уголке рта сигарету, исходящую сизым дымком.
        -Тебе они уже не понадобятся, - усмехнулся мужик. - А перед расстрелом покурить дадут, не переживай.
        -Откуда вы только беретесь такие! - зло выдохнул Студент.
        -Откуда и все, - парировал спокойно конвойный. - Только одни людьми остаются, а другие становятся трусами, дезертирами и даже предателями.
        -Эк у тебя все просто, - хмыкнул Павел, удерживая сигарету тем же макаром, что и Чечелев.
        -Может, просто, может, сложно, - покладисто согласился мужик. - Живу, как умею, воюю не хуже других. За чужими спинами не прячусь. Даст бог, выживу. Нет… - конвойный вздохнул, - значит, помирать буду. Покурили? Все. Шагом марш.
        Глава XXVI
        Горький воздух войны
        Более чем через час неспешной ходьбы - парни особо-то и не спешили, знали, что их ждет, - добрались до здания, где расположился особый отдел того самого батальона, куда обращался раненый капитан. Пока добирались, группу трижды останавливали, проверяли документы у конвойного, спрашивали, куда он ведет задержанных, кто они такие. После чего отпускали.
        И Гусев, и Чечелев очень надеялись встретить кого-нибудь из своих. Но все их чаяния остались тщетны.
        Последний раз группу остановили уже у самого здания. После стандартной проверки появился офицер в звании лейтенанта с опознавательными эмблемами внутренних войск. Совсем молодой парень, не больше двадцати трех лет. Он записал в свой потрепанный распухший блокнот данные конвойного, штрафников, выдал сопровождающему расписку и отпустил солдата.
        После этой короткой процедуры лейтенант сопроводил парней в подвальное помещение здания. В подвале их встретил прапорщик - невысокий коренастый мужик лет тридцати пяти. Здесь, внизу, ничего не пострадало от бесконечных обстрелов. Помещение уже давным-давно было приспособлено как раз для содержания задержанных, их допросов и прочего, неразрывно связанного со следствием и дознанием.
        Когда парней подвели к дверям камеры, с противоположной стороны коридора к ней подошел еще один лейтенант, примерно того же возраста, что и первый, и тоже перепоясанный портупеей с кобурой. Его сопровождали вооруженные карабинами двое солдат внутренних войск.
        Подошедший лейтенант прошуршал бумагами, извлеченными из картонного скоросшивателя.
        -Прапорщик, открывайте, - распорядился офицер. - Забираю Никитина и Семаго. Вот здесь распишитесь.
        Лейтенант поднес раскрытый скоросшиватель с бумагами к прапорщику.
        Тот, почти не глядя, поставил роспись, закрыл прозрачную авторучку синим колпачком, убрал в нагрудный карман. Привычная процедура. Он уже не в первый раз подписывал такие бумаги. Звякнул небольшой связкой ключей на металлическом кольце. Вставил ключ в висящий на двери камеры замок, открыл его, с лязгом вытащил из проушин, с еще большим лязгом поднял специальный дверной запор, потянул тяжелую дверь на себя.
        На парней пахнуло застоявшейся вонью камеры.
        -Никитин, Семаго! На выход! - распорядился лейтенант.
        Никто не выходил.
        -Непонятно сказал?! - повысил голос офицер.
        Спустя некоторое время вышел человек в засаленной, прокопченной, местами прогоревшей полевой форме, без ремня и шнурков в берцах. Он неуверенно остановился на выходе.
        -Фамилия? - спросил лейтенант.
        -Рядовой Семаго, - ответил человек, низко опустив голову.
        -Осужденный Семаго, - поправил его офицер.
        Рядовой ничего не ответил.
        -К стене его, - распорядился лейтенант.
        Солдаты поставили человека лицом к стене, завели руки за спину, сковали наручниками.
        -Долго мне ждать?! - недовольно крикнул молодой офицер в распахнутую дверь.
        Никакой реакции не последовало.
        -Давай, - кивнул он солдатам.
        Те исчезли в темноте камеры. Оттуда послышались сдавленные выкрики:
        -Не трогайте меня! Не пойду! Нет!
        Донеслись глухие удары и болезненные стоны.
        В коридор вытащили еще одного.
        Офицер, приведший парней, развязал им руки. Забрал ремни и шнурки.
        -В камеру, - распорядился он.
        Штрафники зашли, ничего не видя в непривычной темноте, освещаемой слабой лампочкой, притулившейся под самым потолком, закрытой железным «намордником» - чтобы не разбили.
        Дверь за ними с лязгом захлопнулась. Пришлось постоять какое-то время на входе, пока глаза привыкли к полумраку. Узкий проем зарешеченного окна с противоположной стороны камеры почти не пропускал дневной свет. Да и само окно с внешней стороны здания находилось в бетонном углублении, закрытом сверху решеткой, чтобы никто не свалился ненароком.
        Постепенно проступили очертания воняющей параши, четче стали видны длинный стол с двумя скамьями, железные кровати в три яруса по обеим сторонам камеры, хилые матрасы на них, лежащие на шконках люди, хмуро глядящие на новичков.
        Один из лежащих проворчал устало:
        -Гребаный конвейер…
        Он отвернулся лицом к стене.
        Парни прошли к нарам. Свободными оказались нижний, средний и верхний ярусы, расположенные друг над другом. Оба штрафника сели на шконку.
        -Все, Леха, приплыли, - промолвил Павел, вздохнув тяжело.
        -Мы все здесь приплыли, - ответил вдруг какой-то сиделец. - За что попали? Дезертиры?
        -Нет. Штрафники, - ответил Чечелев.
        -У-у… Тогда, ребята, вам рассчитывать не на что. Дезертиров чаще всего отправляют в штрафбат, редко кого к стенке ставят, только за особые заслуги, так сказать. А уж вашего брата назад почти не возвращают. Не подлежите перевоспитанию.
        -Расстреливают, что ли, сразу? - хмуро спросил Гусев.
        -Сначала следствие проведут, - ответил сиделец. - Потом суд. Если повезет, то, глядишь, и попадешь опять в штрафную роту, но это вряд ли, ты уж был там.
        -А ты откуда все знаешь?
        -Я-то? - усмехнулся мужик. - Я-то таких, как ты, конвоировал в камеры и на расстрел уводил. А теперь вот судьбинушка повернулась ко мне жопой, сам попал на место тех, где совсем не рассчитывал оказаться.
        Следователь военной прокуратуры старший лейтенант Самохин очень устал от всей этой мрази, с которой ему постоянно приходилось иметь дело. То, что не только он один вынужден заниматься этим, мало успокаивало. Дернул же его черт пойти в школу милиции. По юности, по глупости думал, что будет матерых преступников ловить, в перестрелках участвовать. Риск, азарт, настоящая жизнь!
        Кстати, стрельбы ему хватило с избытком. Эта проклятая война все карты в жизни спутала и все повернула так, что оказался он в военной прокуратуре. По молодости ему поручили совсем простые дела - уклонисты, дезертиры, самострельщики, неуставные взаимоотношения, что даже на войне имели место сплошь и рядом.
        Все, что посложнее, где меньше писанины и дурной работы, разобрали более опытные офицеры. А на таких, как он, спихнули всю рутину. Всех молодых пораспихали по особым отделам войсковых частей для проведения дознания и необходимых следственных действий непосредственно на месте, так сказать. Подчинили начальникам отделов, передав тем полномочия на право подписи расследованных дел и передачи их в суд. Суды при каждом особом отделе тоже свои. Так быстрее и проще. Благо, если среди судей попадаются действительно профессиональные судьи, а то ведь назначают кого ни попадя, лишь бы юридическое образование было. Хоть как-то создается видимость правосудия, и ладно. Кто там разбирать будет, соблюдаются права подозреваемого, обвиняемого, подсудимого или не соблюдаются? Кому это надо? Главное понять - виновен или нет. А большего и не нужно. Прям, как в революцию - тогда в основном руководствовались революционным сознанием. Так что у него тоже есть шанс стать судьей. О, как. А до войны даже не надеялся на такое.
        Пока же разгребает он этот бесконечный вал однотипных дел - уклонился от несения службы, дезертировал, прострелил себе руку или ногу, заделал мастырку. Мастырка - это когда намеренно калечат себя, например, глотают гвозди, шурупы, часы, зажигалки, режут вены, наносят на тело порезы и засоряют их, чтобы вызвать заражение…
        За всю свою недолгую службу Самохин уже насмотрелся на этих мастырщиков, не желающих воевать. Их изобретательность непостижима для нормальных людей. Иной раз могут такое сотворить с собой, что обычный человек загнулся бы непременно. А эти ничего, живут. Мучаются, правда, страшно, но живут же, гады!
        Со всеми этими отбросами старшему лейтенанту ежедневно приходилось иметь дело. Он очень устал от них от всех. Вот сегодня только утром поймали тринадцать дезертиров, из них двое - штрафники. Утверждают, мол, сами вышли, с оружием. А их тут же задержали, сюда отправили. Но это ж любому понятно - врут, обелить себя пытаются, а на самом деле они прятались. Особо разбираться с ними смысла нет. И так все ясно. Похожие дела уже были неоднократно. Дезертировавших штрафников военные суды без лишней судебной маеты приговаривают к расстрелу. Во-первых, это показательно для тех, кто замыслил подобное. Ведь каждый такой случай в обязательном порядке доводится до всех штрафных подразделений, чтобы на ус мотали да думали, стоит ли дезертировать. А во-вторых, они не подлежат перевоспитанию. Если уж из штрафников дезертировали, то куда таких девать? Они так и будут бегать. Поэтому расстрел - наиболее верное решение в отношении подобных типов.
        В тесный кабинетик Самохина без стука, - ну да, стучаться он еще будет, начальник же! - вошел капитан Мишин, начальник особого отдела батальона.
        Самохин встал из-за стола, обозначил стойку «смирно».
        -Вольно, садись, - сказал вошедший. - Работаешь?

«А то не видно», - раздраженно подумал Самохин, усаживаясь на жесткий стул, а вслух ответил:
        -Так точно. Работаю.
        -От капитана Чернышова, командира седьмой мотострелковой роты, должны были доставить штрафников. Поймал он там двоих. Говорит, они из одиннадцатого мотострелкового полка, третий штрафной батальон, четвертая штрафная рота. Осужденные Гусев и Чечелев.
        -Так точно. Доставили. В восьмой камере они. Оттуда на сегодня запланировано семь человек, по которым вынесены приговоры. Уже начали выводить. Так что места есть не только для этих двоих.
        -Запрос по доставленным сделал?
        -Так точно. Сделал. Есть такие штрафники. Говорят, разбирайтесь с ними самостоятельно, раз сами задержали. Товарищ капитан, нам что, своих мало?
        -Ты, Самохин, сколько в военной прокуратуре? Без году неделя? А уже устал, как я погляжу. Тебя для чего откомандировали в особый отдел нашего батальона? Работай.
        Старший лейтенант поджал губы. Кому ж понравится разнос начальства, хоть и не своего непосредственного. Чтобы немного реабилитироваться, он произнес:
        -Товарищ капитан, от той четвертой штрафной роты никого не осталось. Только эти двое. Явно прятались, сволочи. Да и сам батальон проредили изрядно. А эти отсидеться решили.
        -Ну и не тяни с ними. Быстро все оформляй, мне на подпись, и передавай дело в суд.
        -Есть.
        Чернышов ушел.

«Ну, раз начальство приказало, сделаем быстро, да я и сам тянуть не собирался. Дело-то очевидное, что с ним возиться. Другой работы через край, - равнодушно подумал Самохин, открывая тоненькую картонную папку. - Посмотрим на этих штрафников, что они там напоют. Хотя уже сейчас можно с большой степенью вероятности предположить, что именно. У них у всех практически одинаковые показания. Все невиновны. У всех есть объективные причины. Понятное дело. Какой дурак станет на себя вину брать? Ох, и надоели они мне все. Ох, и надоели…»
        Старший лейтенант тяжело вздохнул, откинувшись на скрипнувшую спинку стула. Посидел так недолго, прикрыв глаза, потом заставил себя собраться, вызвал дежурного и приказал доставить в кабинет по одному Чечелева и Гусева из восьмой камеры.
        Дверь камеры заскрипела, впуская чуток свежего воздуха и немного света из коридора.
        Все сидельцы напряженно смотрели на прямоугольник света, легший на пол камеры. На этом прямоугольнике лежала тень фигуры с расставленными ногами. Каждый из задержанных помимо воли содрогнулся от той ауры властности, исходящей от четкой тени, лежащей на светлом прямоугольнике.
        -Задержанный Чечелев, на выход! - распорядился конвойный.
        От неожиданности Леха вздрогнул.
        -Шустро они, - проворчал он, сдерживая внезапный озноб, глядя на понурого Гусева.
        Павел молчал, сидя на шконке, сгорбившись еще сильнее.
        Чечелев тяжело поднялся и, преодолевая себя, вышел из камеры.
        -Фамилия? - встретил его вопросом конвойный.
        -Осужденный Чечелев.
        -Осужденный уже, - хмыкнул прапорщик. - Ну-ну. К стене! Руки назад.
        Алексей встал лицом к стене, сложил руки за спиной.
        Прапорщик запер дверь и сказал конвойному:
        -Уводи.
        Тот скомандовал:
        -Пошел.
        Леха сделал свой первый шаг в неизвестность. Ему уже приходилось бывать и у следователя, когда его «таскали» за покалеченного взводного, и в суде, когда его приговаривали к отправке в штрафную часть. Теперь все повторялось. Но как сложится на этот раз? Предчувствия у Чечелева были весьма скверными.
        Самохин с неприязнью осмотрел доставленного. И дело было вовсе не в его внешнем виде: пропотевший, прокопченный, грязный, болезненно худой. В чем только душа держится!
        Обычный внешний вид почти для всех, побывавших на передовой. Неприязнь Самохина имела другую природу. Он видел перед собой труса. Мало того, что он уже находился в штрафниках, так еще и уклонился от боя, в котором его товарищи по оружию практически все полегли.
        -Фамилия, имя, отчество? - почти не разжимая зубов, спросил старший лейтенант, сверля взглядом штрафника, сидящего на табурете напротив.
        Их разделял только стол, оставшийся еще с довоенных времен, - старый, как и сам кабинет.
        -Чечелев Алексей Владимирович, - ответил Леха.
        Задав еще несколько вопросов, следователь процедил:
        -Статью пятьдесят первую Конституции [Статья 51 Конституции РФ устанавливает: 1. Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. 2.?Федеральным законом могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.] разъяснять?
        -Не надо, - проворчал Алексей.
        -А че так? - усмехнулся Самохин.
        -Знаю я ее, учился на юриста.
        -Ага. Наслышаны мы про таких юристов. Понтов выше крыши, а знаний - курам на смех. Где учился-то?
        -В СФУ.
        -О-о! - насмешливо протянул следователь. - Вы там все понтовитые в Сибирском федеральном университете. А как же. Ну-ну.
        -Я и не понтуюсь, - ответил Леха.
        -Тогда, может, тебе не надо разъяснять и твои права по статьям сорок шестой и сорок седьмой [Статьи 46 и 47 УПК РФ устанавливают, кто признается подозреваемым и обвиняемым.] Уголовно-процессуального кодекса? - криво улыбнулся старший лейтенант. - Их тоже знаешь?
        -В общих чертах.
        -Ну, тогда распишись вот здесь.
        Следователь придвинул к Чечелеву лист бумаги, ткнув пальцем в несколько мест, где Леха поставил подпись.
        -Адвокат-то будет? - усмехнулся он, возвращая бумаги.
        -Я за него, - изобразил улыбку Самохин.
        -Понятно. Так, может, вы и судья сразу?
        Старший лейтенант досадливо цикнул уголком рта:
        -Вот тут нет. А жаль. Меньше бы возни было. Ну, хватит обмена любезностями. Рассказывай, по делу.
        -А смысл? - спросил Леха, горько усмехнувшись. - Все и так ясно.
        -А ты расскажи-расскажи, мне интересно послушать, как ты все это повернешь. Кстати, за что в штрафбат попал?
        -Командира своего со злости чуть не застрелил.
        -Вон оно как… - с показушным прискорбием вздохнул Самохин. - Ну давай, продолжай.
        Алексей рассказал все, как есть, опустив только свое нахождение в бункере с женщинами. По его мнению, это никак не способствовало смягчению ответственности.
        Следователь что-то записывал, задавал уточняющие вопросы. Когда дело дошло до эпизода с нахождением в разрушенной квартире, где парни укрывались от опозеров, старший лейтенант весь преобразился. От ленивого, скучающего офицера ничего не осталось. Перед Чечелевым сидел собранный, словно готовый к удару, боец.
        -Признаешь, что прятались в том доме? - спросил он.
        -Мы не прятались, а укрывались. А это разные понятия. В траншее тоже укрываются от обстрела. Понимаете, о чем я, гражданин следователь?
        -А то как же, - кивнул Самохин. - Мы ж коллеги как-никак. Оба понимаем значение тех или иных терминов для следствия и судебного разбирательства. Но только вы там именно прятались. Как раз в то время, когда шел бой. В траншеях действительно укрываются. Так их и отрывают для целого подразделения, а вы отсиживались в этой квартире, вовсе не похожей на траншею.
        -Мы вели оттуда огонь по опозерам. Или вы, гражданин следователь, не знаете, что в условиях городского боя солдаты часто укрываются в разных строениях? Это нормально. Почему этот факт вы ставите нам в вину?
        -Потому что с трусами только так и надо, - жестко парировал Самохин. - У вас, у трусов, на все есть объяснение и причина, почему вы поступили именно так, а не иначе. Кто докажет, что вы вели огонь, а не спрятались где-нибудь в ванной или в туалете, чтобы ненароком шальной пулей или осколком не убило? Кто подтвердит, что вы не собирались перейти на сторону Объединенной Оппозиции? - Старший лейтенант навалился грудью на стол, пожирая глазами допрашиваемого. - А что? Вы ж штрафники. Смертники, можно сказать, чего уж там, все всё понимают. Шансов на выживание практически никаких. Так почему бы не переметнуться к врагам? А тут такая накладка вышла - наши опять в наступление перешли. Пришлось выходить. Прострелить себе что-нибудь не пробовали? Госпиталь, амнистия…
        -Все. Больше ничего говорить не буду, - глухо ответил Чечелев.
        -Мне больше и не надо, - хмыкнул Самохин. - Автограф на протоколе поставь. Вот здесь напиши - мною прочитано, с моих слов записано верно.
        Алексей подписал, где указали.
        Следователь нажал кнопку обычного дверного звонка, укрепленного под крышкой стола.
        В дверях немедленно возник конвойный.
        -Увести, - приказал старший лейтенант. - И давай сюда Гусева.
        У дверей Леха оглянулся, задержался на миг и сказал:
        -Знаешь, че, старлей, не жалею я, что не доучился на юриста. Не дай бог стал бы таким мудаком, как ты.
        Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.
        Тот отвернулся и вышел в коридор.
        Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:
        -Подписал?
        Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:
        -Подписал.
        -Я тоже, - ответил Алексей.
        -Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.
        -Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались - и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.
        Гусев тяжело вздохнул и сказал:
        -Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…
        -Может, пронесет еще? - с робкой надеждой спросил Чечелев.
        Гусев невесело хмыкнул:
        -Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.
        -Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…
        -Это наши-то тела старые? - перебил его Гусев.
        -Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.
        -А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?
        -Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.
        Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?
        -Что-то слабо верится, - сказал Павел и тяжело вздохнул.
        -Не хочешь - не верь. Дело твое, - тоже вздохнул Леха.
        Лютый приник к уху Студента и зашептал:
        -Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.
        -Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще большим страданиям и ввергает в пучину греха.
        -Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? - опять прошептал Гусев в ухо товарищу.
        -Да пошел ты! - возмутился Леха.
        -Не психуй, - спокойно ответил Гусев. - Лучше дальше рассказывай. Мне на самом деле интересно.
        -Будешь подкалывать, не стану рассказывать, - предупредил Алексей.
        -Не буду. Обещаю.
        Чечелев начал рассказывать дальше.
        Постепенно к ним подтянулись другие сидельцы, устроившись на лавках за длинным столом. А кто-то продолжал лежать на шконках, слушая со своих мест.
        Внезапно загремел замок.
        В камере мгновенно повисла тишина.
        Дверь со скрипом распахнулась. Опять тот же прямоугольник света, и лежащая на нем зловещая тень.
        Раздался властный голос:
        -Рубцов, Деревянко! На выход!
        За Гусевым и Чечелевым приходили еще несколько раз. Их водили все к тому же следователю, знакомили с какими-то документами, они что-то подписывали. Таким образом, скорое следствие закончилось, о чем Самохин и объявил штрафникам, сообщив, что передает дело в суд.
        В очередной раз пришли утром.
        Их привели в какой-то кабинет на первом этаже, уцелевшем более-менее от обстрелов. В кабинете уже находились трое мужчин в черных судейских мантиях.
        Процесс оказался недолгим и формальным. Приговор вынесли тут же, не удаляясь в комнату для совещаний.
        Расстрел.
        Как их привели в камеру, толком не помнили ни Павел, ни Алексей, настолько подействовала на них неотвратимость предстоящего.
        В камере их встретили испуганно-любопытные взгляды. Но как только они увидели лица вошедших - сразу попрятались. Любопытным все стало ясно.
        Никто не лез к парням с утешением, так как понимали: глупее этого ничего не придумать. Какое может быть утешение для приговоренных?
        А парни так и сидели рядышком на шконке.
        Через долгое время гробового молчания Гусев произнес:
        -Вот и все…
        Никто ему не ответил. Здесь каждый жил своими проблемами и страхами.
        За ними пришли ближе к полудню этого же дня.
        Прозвучала жесткая и требовательная команда:
        -Чечелев, Гусев! На выход!
        И Павел, и Алексей не могли найти сил встать. Ноги враз стали ватными.
        -На выход, я сказал!
        Преодолевая внезапное недомогание, парни, поддерживая друг друга, пошли к дверям.
        В коридоре стоял все тот же прапорщик. Он все также привычно расписался в бумагах, поданных молодым лейтенантом в портупее с кобурой.
        Солдаты наручниками сковали парням руки, заведя их назад.
        Затем под командой лейтенанта повели штрафников из подвала на первый этаж. Этой же дорогой их водили на допрос и в суд, отчего у парней появилась безумная надежда - а вдруг?! А вдруг это еще не конец?! Вдруг приговор отменили?!
        Эту робкую надежду уничтожила резкая команда спуститься по лестничному маршу, ведущему в другую часть подвала.
        Парни замерли у лестницы. Идти туда не хотелось. Но их прикладами погнали вниз.
        В глухом, недлинном - метров десять всего - коридоре на потолке тускло светила пара лампочек: в начале и в конце.
        Подталкиваемые прикладами, штрафники шли по этой слепой бетонной кишке, каждой частицей испуганных тел ожидая выстрелов в затылки. Когда они прошли большую часть пути, то в конце увидели очертания деревянных створок.
        Это несколько напоминало подсобку какого-нибудь магазина или склада, когда с улицы подъезжает машина, створки распахиваются, а грузчики начинают принимать товар.
        Здесь «товар», судя по всему, только выдавали.
        А может быть, эти створки вели в рай или ад. Как знать? Об этом могли сказать те, кого вынесли через них. Но они уже никогда ничего не скажут…
        Штрафники увидели, что стены и пол тупичка щедро забрызганы подсохшими кровавыми кляксами.
        -Как встанете? - спросил лейтенант. - Спиной или повернетесь?
        Сделав над собой невероятное усилие, парни развернулись к конвоирам.
        -Курить будете?
        Штрафники синхронно кивнули.
        Один из солдат подкурил две сигареты, сунул их штрафникам в губы.
        Дым немного снял напряжение. Павел, обращаясь к Алексею, произнес глухо:
        -Без сожаления, говоришь, покинем свои тела? Щас, проверим.
        Леха промолчал. Его била крупная дрожь, с которой он никак не мог совладать.
        Лейтенант раскрыл картонную папку и громко заговорил:
        -Именем Российской Федерации!
        Дальнейшее парни слышали, как в тумане. Вся их суть отказывалась верить, что это говорят о них. Казалось, сейчас все закончится, и их отведут обратно. Ведь не бывает же так! Ну, не бывает! Не могут их жизни закончиться вот так. Раз - и все… И нет больше ничего, вообще ничего…
        -…тела придать захоронению в безымянных могилах с установлением табличек с соответствующими порядковыми номерами. - Офицер захлопнул папку. - Заряжай!
        Солдаты передернули затворы.
        Вдруг Гусев вновь очень отчетливо услышал веселый голос Олеси:
        -Паша! Ты идешь? Я жду.
        Он улыбнулся.
        -Цельсь!
        Конвоиры приложили карабины к плечам.
        -Пли!
        Два одиночных выстрела слились почти в один. Тела отбросило к стене, и они мягко осели на пол. Расстрелянные еще агонизировали, когда лейтенант извлек из кобуры пистолет и выстрелил упавшим в головы.
        Затем спокойно сунул пистолет в кобуру, вытащил из ушей ватные катыши и проворчал:
        -Оглохну тут скоро…
        Подумав, обратился к солдату:
        -Андрюха, дай закурить. У меня кончились.
        -Так это… сигареты для приговоренных.
        -Ниче. Не все из них курят, здоровье берегут, наверное, - хмыкнул офицер, делая затяжку. - А если кому-то и не достанется, жаловаться не пойдут. Ну, где эта похоронная команда? Саня, открой створки, позырь, где они. У нас сегодня еще два вывода.
        Солдат распахнул створки, высунулся на улицу.
        -Едут.
        -Давай, снимайте с них наручники, хватайте за руки-ноги. Что стоите, первый раз, что ли? Вытаскивайте на улицу, а там пусть их похоронщики себе грузят. Что стоите-то! Давай!
        Лейтенант поднялся по пологому пандусу к распахнутым створкам следом за солдатами, подошел к прапорщику, протянул раскрытую папку и сказал:
        -Распишись.
        -Да знаю я, - с досадой ответил прапорщик. - Что ты мне каждый раз напоминаешь?
        -Положено.
        -Покладено! Сколько еще седня?
        -Два вывода.
        -Понятно, - разом поскучнел прапорщик и распорядился своим бойцам: - Грузите тела, не стойте. Еще два вывода будет.
        -Куда вы их возите? Все так же, в воронки? - спросил лейтенант.
        -А куда еще? Не на кладбище же. В городе вон что творится. Так что в воронки. Это быстро и без проблем.
        -Ну да. Согласен. Табличек, конечно, никаких нет?
        -Ты че, лейтенант? Какие таблички? Кто их сделает? У тебя в документах порядковый номер табличек есть? Вот и все. А кто там искать станет, кому это надо?
        -И то верно, - согласился офицер. - Когда ж эта война закончится?
        -И не говори! - поддержал прапорщик. - Задолбало уже все, сил нет. Ладно, поедем мы.
        Видавшая виды «Газель» заурчала мотором, прапорщик сел в кабину рядом с водителем, а четверо солдат из похоронной команды разместились в кузове под рваным от осколков и пуль брезентовым тентом.
        Эпилог
        Лейтенант проводил их взглядом, привычно вслушиваясь в непрекращающуюся канонаду и далекий треск автоматных и пулеметных очередей. Лично он очень много отдал бы, чтобы эта война закончилась прямо сейчас, чтобы наконец-то наступил мир, чтобы по улицам ходить, не опасаясь, не вглядываясь тревожно в черные проемы окон, в любом из которых может притаиться смерть.
        У него, у лейтенанта, слишком мало полномочий, чтобы прекратить войну. До обидного мало. Он лично застрелил бы каждого из руководящей верхушки Объединенной Оппозиции и федеральной власти.
        Лично.
        Каждого.
        А потом пусть судят.
        Лишь бы не было войны. Лишь бы не было войны…
        notes
        Примечания

1
        СОГ - следственно-оперативная группа.

2
        Штафирка - пренебрежительное обращение военных к штатским.

3
        Заготовки - здесь, сиречь руки.

4
        Вагон для перевозки заключенных.

5
        Жаргонное название внутренних войск.

6
        Жаргонное название «дисбата» - дисциплинарного батальона.

7
        Краслаг - устаревшее обобщенное название системы лагерей (зон) в Красноярском крае.

8
        Общак - воровская касса.

9
        Отрицаловка - зеки, не вступающие ни в какие контакты с администрацией.

10
        Запретка - запретная полоса вскопанной и разровненной граблями земли. Расположена между заборами, окружающими все исправительное учреждение.

11
        Локалка - ограда вокруг каждого барака. Предназначена для пресечения несанкционированного перемещения заключенных по территории исправительного учреждения.

12
        Промка - промышленная часть исправительного учреждения, где находится какое-либо производство, на котором работают заключенные.

13
        Рандолевые фиксы на зубах - это сочетание из тюремной стоматологии, практически не встречаемое в гражданской, так сказать вольной жизни. Рандоль - металл, по цвету и блеску напоминающий золото.

14

«Дать по ушам» - в воровской среде обозначает потерю статуса вора в законе.

15
        Маруха - молодая любовница из преступной среды (воровской жаргон).

16
        Командир отделения.

17

«Фазанка» - (с ударением на второй слог) производно-шутливое от ФЗУ - школа фабрично-заводского ученичества. Школы ФЗУ были основным типом советской профессионально-технической школы в 1920-40гг.
        В 1959-63гг. преобразованы в профессионально-технические училища (ПТУ) с различными сроками обучения.

18
        Лапсердак - старинный длиннополый сюртук.

19
        Попкарь - часовой на вышке (воровской жаргон).

20
        Фраер - основное значение - человек, не имеющий никакого отношения к блатному миру, «чужой» в уголовной среде (воровской жаргон).

21
        Снайперская винтовка Драгунова.

22
        РД - рюкзак десантника.

23
        В местах лишения свободы уголовники живут «семьями», когда несколько человек добровольно объединяются для взаимной поддержки во всем. Чем крепче, драчливее
«семья», тем легче живется ее членам - семейникам.

24

«Бурэ» - карточная игра.

25
        Пулемета Калашникова танковый.

26
        ПМЖ - постоянное место жительства.

27
        Статья 51 Конституции РФ устанавливает:

1.?Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом.

2.?Федеральным законом могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.

28
        Статьи 46 и 47 УПК РФ устанавливают, кто признается подозреваемым и обвиняемым.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к