Библиотека / Сказки И Мифы / Чапек Карел : " Сказки " - читать онлайн

Сохранить .
Сказки. Карел Чапек

        Карел Чапек. Сказки.

        Большая кошачья сказка

        Как король покупал Неведому Зверушку.
        Правил в стране Жуляндии один король, и правил он, можно сказать, счастливо, потому что, когда надо, - все подданные его слушались с любовью и охотой. Один только человек порой его не слушался, и был это не кто иной, как его собственная дочь, маленькая принцесса.
        Король ей строго-настрого запретил играть в мяч на дворцовой лестнице. Но не тут-то было! Едва только ее нянька задремала на минутку, принцесса прыг на лестницу - и давай играть в мячик. И - то ли ее, как говорится, бог наказал, то ли ей черт ножку подставил - шлепнулась она и разбила себе коленку. Тут она села на ступеньку и заревела. Не будь она принцессой, смело можно было бы сказать: завизжала, как поросенок. Ну, само собой, набежали тут все ее фрейлины с хрустальными тазиками и шелковыми бинтами, десять придворных лейб-медиков и три дворцовых капеллана, - только никто из них не мог ее ни унять, ни утешить.
        А в это время шла мимо одна старушка. Увидела она, что принцесса сидит на лестнице и плачет, присела рядом и сказала ласково:
        - Не плачь, деточка, не плачь, принцессочка! Хочешь, принесу я тебе Неведому Зверушку? Глаза у нее изумрудные, да никому из не украсть; лапки бархатные, да не стопчутся; сама невеличка, а усы богатырские; шерстка искры мечет, да не сгорит; и есть у нее шестнадцать карманов, в тех карманах шестнадцать ножей, да она ими не обрежется! Уж если я тебе ее принесу - ты плакать не будешь. Верно?
        Поглядела принцесса на старушку своими голубыми глазками - из левого еще слезы текли, а правый уже смеялся от радости.
        - Что ты, бабушка! - говорит. - Наверно, такой Зверушки на всем белом свете нет!
        - А вот увидишь, - говорит старушка, Коли мне король-батюшка даст, что я пожелаю, - я тебе эту Зверушку мигом доставлю!
        И с этими словами побрела-поковыляла потихоньку прочь.
        А принцесса так и осталась сидеть на ступеньке и больше не плакала. Стала она думать, что же это за Неведома Зверушка такая. И до того ей стало грустно, что у нее этой Неведомой Зверушки нет, и до того страшно, что вдруг старушка ее обманет, - что у нее снова тихие слезы на глаза навернулись.
        А король-то все видел и слышал: он как раз в ту пору из окошка выглянул - узнать, о чем дочка плачет. И когда он услышал, как старушка дочку его утешила, сел он снова на свой трон и стал держать совет со своими министрами и советниками. Но Неведома Зверушка так и не шла у него из головы. “Глаза изумрудные, да никому их не украсть, - повторял он про себя, - сама невеличка, а усы богатырские, шерстка искры мечет, да не сгорит и есть у нее шестнадцать карманов, в них шестнадцать ножей, да она ими не обрежется… Что же это за Зверушка?”
        Видят министры: король все что-то про себя бормочет, головой качает да руками у себя под носом водит - здоровенные усы показывает, - и в толк никак не возьмут, к чему бы это?! Наконец государственный канцлер духу набрался и напрямик короля спросил, что это с ним.
        - А я, - говорит король, - вот над чем задумался: что это за Неведома Зверушка: глаза у нее изумрудные, да никому их не украсть, лапки бархатные, да не стопчутся, сама невеличка, а усы богатырские, и есть у ее шестнадцать карманов, в тех кармана шестнадцать ножей, да она ими не обрежется. Ну что же это за Зверушка?
        Тут уж министры и советники принялись головой качать да руками под носом у себя богатырские усы показывать; но никто ничего отгадать не мог. Наконец старший советник то же самое сказал, что принцесса раньше старушке сказала:
        - Король-батюшка, такой Зверушки на всем белом свете нет!
        Но король на том не успокоился. Послал он своего гонца, самого скорого, с наказом: старушку сыскать и во дворец представить. Пришпорил гонец коня - только искры из-под копыт посыпались, - и никто и ахнуть не успел, как он перед старушкиным домом очутился.
        - Эй, бабка! - крикнул гонец, наклонясь в седле. - Король твою Зверушку требует!
        - Получит он, что желает, - говорит старушка, - если он мне столько талеров пожалует, сколько чистейшего на свете серебра чепчик его матушки прикрывает!
        Гонец обратно во дворец полетел - только пыль до неба заклубилась.
        - Король-батюшка, - доложил он, - старушка Зверушку представит, если ей ваша милость столько талеров пожалует, сколько чистейшего на свете серебра чепчик вашей матушки прикрывает!
        Ну что ж, это не дорого, - сказал король и дал свое королевское слово пожаловать старушке ровно столько талеров, сколько она требует.
        А сам тут же отправился к своей матушке.
        - Матушка, - сказал он, - у нас сейчас гости будут. Надень же ты свой хорошенький маленький чепец - самый маленький, какой у тебя есть, чтобы только макушку прикрыть!
        И старая матушка его послушалась.
        Вот старушка вошла во дворец, а на спине у нее была корзина, хорошенечко завязанная большим чистым платком.
        В тронном зале ее ожидали уже и король, и его матушка, и принцесса; да и все министры, генералы, тайные и явные советники тоже стояли тут, затаив дыхание от волнения и любопытства.
        Не спеша, не торопясь, стала старушка свой платок развязывать. Сам король вскочил с трона - до того не терпелось ему поскорее увидеть Неведому Зверушку.
        Наконец сняла старушка платок. Из корзины выскочила черная кошка и одним прыжком взлетела прямо на королевский трон.
        - Вот так так! - закричал король. - Да ведь это всего-навсего кошка! Выходит, ты нас обманула, старая?
        Старушка уперла руки в бока.
        - Я вас обманула? Ну-ка гляньте, - сказала она, указывая на кошку.
        Смотрят - глаза у кошки загорелись, точь-в-точь как драгоценнейшие изумруды.
        - Ну-ка, ну-ка, - повторяла старушка, разве у не изумрудные глаза, и уж их-то у нее, король-батюшка, никто не украдет! А усы у нее богатырские, хоть сама она и невеличка!
        - Да-а, - сказал король, - а зато шерстка у нее черная, и никаких искр с нее не сыплется, бабушка!
        - Погодите-ка, - сказала старушка и погладила кошечку против шерсти. И тут все услышали, как затрещали электрические искры.
        - А лапки, - продолжала старушка, - у нее бархатные, сама принцесса не пробежит тише нее, даже босиком и на цыпочках!
        - Ну ладно, - согласился король, - но все-таки у нее нет ни одного кармана и тем более никаких шестнадцати ножиков!
        - Карманы, - сказала старушка, - у нее на лапках, и в каждом спрятан острый-преострый кривой ножик-коготок. Сосчитайте-ка, выйдет ли ровно шестнадцать?
        Тут король подал знак своему старшему советнику, чтобы он сосчитал у кошки коготки. Советник наклонился и схватил кошку за лапку, а кошечка как фыркнет, и глядь - уже отпечатала свои коготки у него на щеке, как раз под глазом!
        Подскочил советник, прижал руку к щеке и говорит:
        - Слабоват я стал глазами, король-батюшка, но сдается мне - когтей у нее очень много, никак не меньше четырех!
        Тогда король подал знак своему первому камергеру, чтобы и тот сосчитал у кошки когти. Взял было камергер кошечку за лапку, но тут же и отскочил, весь красный, схватившись за нос, а сам и говорит:
        - Король-батюшка, их тут никак не меньше дюжины! Я собственнолично еще восемь штук насчитал, по четыре с каждой стороны!
        Тогда король кивнул самому государственному канцлеру, чтобы тот посчитал когти, но не успел важный вельможа нагнуться над кошкой, как отпрянул, словно ужаленный. А потом, потрогав свой расцарапанный подбородок, сказал:
        - Ровно шестнадцать штук, король-батюшка, собственноподбородочно сосчитал я последние четыре!
        - Что ж, тогда ничего не попишешь, - вздохнул король - придется мне кошку купить. Ну и хитра же ты, бабушка, нечего сказать!
        Стал король выкладывать денежки. Взял он у своей матушки маленький чепец - самый маленький, какой у нее был, - с головы, высыпал талеры на стол и накрыл их чепцом. Но чепец был такой крошечный, что под ним поместилось всего лишь пять серебряных талеров.
        - Вот твои пять талеров, бабушка, бери и иди с богом, - сказал король, очень довольный, что так дешево отделался.
        Но старушка покачала головой и сказала:
        - У нас не такой уговор был, король-батюшка. Должен ты мне столько талеров пожаловать, сколько чистейшего на свете серебра чепец твой матушки прикрывает.
        - Да ведь ты сама видишь, что прикрывает этот чепец ровно пять талеров чистого серебра!
        Взяла старушка чепец, разгладила его, повертела в руке и тихо, раздумчиво сказала:
        - А я думаю, король-батюшка, что нет на свете серебра чище, чем серебряные седины твоей матушки.
        Поглядел король на старушку, поглядел на свою матушку и сказал тихонько:
        - Права ты, бабушка.
        Тут старушка надела матушке короля чепец на голову, погладила ласково ее по волосам и сказала:
        - Вот и выходит, король-батюшка, что должен ты мне столько талеров пожаловать, сколько серебряных волосков твоей матушки под чепцом уместилось.
        Удивился король; сперва он было насупился, а потом рассмеялся и сказал:
        - Ну и жулябия же ты, бабушка! Во всей Жуляндии второй такой хитрой жулябии не найти!
        Но слово, ребятки, есть слово, и пришлось королю отдавать старушке то, что ей причиталось.
        Попросил он свою матушку сесть поудобнее и приказал своему главнейшему лейб-бухгалтеру сосчитать, сколько серебряных волосков умещается под чепцом.
        Принялся лейб-бухгалтер считать, а королевская матушка сидела тихо-тихо, не шевелясь; старушки, сами знаете, не прочь порой вздремнуть - вот и старая королева заснула.
        Она спит, а лейб-бухгалтер считает; но когда он досчитал как раз до тысячи, - видно, он чуточку потянул за волосок, и старая королева проснулась.
        - Ай! - крикнула она. - Зачем вы меня разбудили? Мне такой чудный сон привиделся! Приснилось мне, что сейчас будущий наш король в пределы нашей державы вступает!
        Старушка так и вздрогнула.
        - Вот чудеса-то, - вырвалось у нее. - Ведь как раз сегодня должен мой внучек из соседней державы ко мне приехать!
        Но король ее не слушал.
        - Откуда, матушка? Из какой державы будущий король нашей страны идет? Из какого королевского дома?
        - Не знаю, - отвечает ему матушка. - На этом самом месте вы меня разбудили!
        А лейб-бухгалтер все считает и считает; старая королева снова задремала.
        Считал-считал бухгалтер, и вновь - как раз на двухтысячном волоске - рука у него дрогнула, и он опять волосок дернул.
        - Дураки! - закричала старая королева. - Опять вы меня разбудили! Мне как раз снилось, что не кто иной, как эта черная кошечка привела к нам будущего короля!
        - Вот так так, матушка, - удивился король, - слыханное ли это дело, чтобы кошка приводила будущих королей?
        - Придет время - сам увидишь, - сказала старая королева, - а теперь дайте же мне наконец доспать!
        И вновь заснула королевская матушка, и вновь принялся считать лейб-бухгалтер. И когда он дошел до трехтысячного - и последнего - волоска, вновь дрогнула у него рука, и снова он за волосок потянул сильнее, чем надо.
        - Ах вы бездельники! - закричала старая королева. - Ни минуты покоя старухе не даете! А мне как раз снилось, что будущий король приехал к нам со всем своим домом!
        - Ну, нет, простите меня, матушка, - сказал король, - но этого уж никак не может быть! Нет такого человека, чтобы мог привезти с собой целый королевский дворец!
        - Не суди о вещах, в которых ничего не смыслишь! - строго сказала старая королева.
        - Да, да, - кивнула старушка, - матушка твоя права, ваша королевская милость! Моему покойному муженьку одна цыганка нагадала: “Петух когда-нибудь все твое добро пожрет!” Покойник, бедняжка, только посмеялся: “Слыханное ли это дело, мол, этого, цыганочка, никак не может быть” Точь-в-точь как ты, король-батюшка!
        - Ну и что же, - нетерпеливо спросил король, - ведь ничего такого и не было, верно?
        Старушка начала утирать слезы.
        - А вот прилетел однажды красный петух - проще сказать, пожар, и все-все у нас пожрал! Муженек мой чуть рассудка не лишился, все одно и то же твердил: “Цыганка правду сказала! Цыганка правду сказала!” Теперь он вот уже двадцать лет как в могиле, бедняжка!
        И старушка горько-прегорько заплакала.
        Старая королева обняла ее, погладила по щеке и сказала:
        - Не плачь, бабушка, не то и я с тобой заплачу!
        Тут король испугался и поскорее выложил деньги на стол. Живехонько отсчитал он монета в монету три тысячи талеров - ровно столько, сколько серебряных волосков умещалось под чепцом его матушки.
        - Вот, бабушка, - сказал он, - получай, и с богом. Что говорить - ты любого вокруг пальца обведешь!
        Старушка рассмеялась, и все кругом засмеялись. Попробовала она талеры убрать в кошелек, но кошелек оказался мал. Пришлось ей котомку свою развязать, и котомка эта быстро наполнилась. Старушка ее и поднять не смогла. Два генерала и сам король помогли ей взвалить котомка на спину. Тут старушка всем низко поклонилась, обнялась со старой королевой и поискала глазами свою черную кошечку Мурку. Но Мурки нигде не было. Старушка огляделась на все стороны, позвала: “Кисонька, кис-кис-кис!” - но кошечки и след простыл. Только из под трона, сзади, выглядывали чьи-то ножки. Тихонечко, на цыпочках подошла туда старушка, и что же она увидела? В уголке за троном спала маленькая принцесса, а славная Мурка забралась к ней за пазуху и преуютно мурлыкала. Тут старушка достала из кармана новенький талер и сунула его принцессе в кулачок. Но если старушка думала, что принцесса сохранит его на память, то она жестоко ошибалась, потому что, как только принцесса проснулась и нашла у себя за пазухой кошку, а в кулачке талер, она взяла кошку под мышку и пошла с ней на улицу поскорее проесть свой талер.
        Пожалуй, старушка все-таки знала об это заранее.
        Правда, принцесса еще спала, когда старушка уже давно добралась домой, очень довольная и тем, что принесла столько денег, и тем, что Мурка попала в хорошие руки, а больше всего тем, что возчик уже привез к ней из соседней державы ее внучка, маленького Вашека.
        Что кошка умела
        Как вы уже слышали, кошку звали, собственно говоря, Мурка; но принцесса надавала ей еще целую кучу всяческих имен: Киса, Кисонька, Кисочка и Кисюра, Кошенька, Кошечка, Коташка и Котуська, Мурмашонок, Мурлышка и Мурзилка, Кисёнок, Чернушка, Пушок и даже Пусенька. Теперь вам понятно, как принцесса ее полюбила. Поутру, едва открыв глаза, она первым делом искала свою Кисоньку и находила ее у себя в постели; Мурка, лентяйка, нежилась на одеяле и только мурлыкала, чтобы сделать вид, будто она что-то делает. Потом они обе умывались, Мурка, врать на стану, гораздо чище, хоть и без мыла, просто лапкой и язычком; чистенькой оставалась она и тогда, когда принцесса уже вымажется ног до головы, как это удается только ребятам.
        В сущности, Мурка была кошка, как все кошки. Одно отличало ее от обычных кошек: она любила дремать, сидя на королевском троне, а этого обычные кошки, как правило, не делают. Может быть, она при этом вспоминала, что ее дальний родственник Лев - не кто иной, как царь зверей. Но ручаться за это нельзя. Умела Мурка мурлыкать; отлично умела ловить мышей; умела видеть в темноте; умела шипеть так страшно, что и у змей стыла кровь в жилах; умела лазить по деревьям и залезать на крыши и оттуда на всех свысока поглядывать.
        С придворным псом, по имени Буфка, она сначала поссорилась, а потом подружилась. Они так подружились, что даже начали друг другу во многом подражать: Мурка научилась бегать за принцессой, как собачонка, а Буфка, подсмотрев, как Мурка приносит к подножию трона пойманных мышей, приволок к ногам короля здоровенную кость, найденную им где-то на свалке. Правда, его никто за это не похвалил.
        А однажды они вдвоем даже поймали жулика, который забрался в сад.
        Много еще чего умела Мурка, но если обо всем рассказывать, то нашей сказке не будет конца. Поэтому я вам только скоро-наскоро расскажу, что она умела ловить лапкой рыбу в речке, любила есть салат из огурцов, ловила птичек, хотя это ей строго запрещалось, и при этом выглядела словно ангел без крыльев, и еще она умела так мило играть, что можно быть весь день ею любоваться.
        А тот, кто хочет еще что-нибудь узнать про Мурку, пусть внимательно и с любовью понаблюдает за какой-нибудь кошкой, - ведь в каждой кошке есть кусочек Мурки, и каждая умеет делать тысячи забавных и милых штучек и охотно показывает из всем, кто ее не мучает.
        Как сыщики ловили Волшебника.
        Раз уж мы заговорили обо всем, что умеет делать кошка, надо сказать еще вот о чем.
        Принцесса где-то от кого-то слышала, что кошка, даже если падает с большой высоты, всегда упадет на ноги и при этом с ней ничего плохого не случится.
        Вот она и решила это проверить: схватила Мурку, залезла на чердак, выбросила кошку из слухового окна и поскорее высунулась наружу - посмотреть, действительно ли ее кошка упадет на ноги.
        Но Мурка упала не на ноги, а на голову какому-то прохожему, который случайно оказался как раз под окном. И - то ли Мурка слишком крепко уцепилась когтями за его голову, то ли ему еще что-нибудь не понравилось - кто его знает, только он не дал кошечке спокойно посидеть у себя на голове, на что, вероятно, надеялась принцесса, а, наоборот, снял Мурку оттуда, сунул ее за пазуху и поспешно удалился в неизвестном направлении.
        С громким ревом принцесса помчалась с чердака вниз прямо к королю-батюшке.
        - У-ху-ху-хух-у! - рыдала она. - Там внизу какой-то чужой дядька украл нашу Му-у-урочку!
        Король изрядно перепугался.
        “Кошка - невидаль небольшая, - подумал он, - но ведь эта кошка должна привести к нам будущего короля. Нет, нет, я не хотел бы ее лишиться!”
        И он приказал позвать начальника полиции.
        - Так и так, - сказал ему король. - Кто-то похитил нашу черную кошку Мурку. Сунул ее себе за пазуху и - поминай обоих как звали!
        Начальник полиции наморщил лоб, сначала подумал - целых полчаса! А потом сказал:
        - Ваше величество, я найду упомянутую кошку, если мне поможет бог, а также явная и тайная полиция, пехотные войска, артиллерия, кавалерия, военно-морской флот, пожарные части, подводные лодки и авиация, предсказатели, гадалки, звездочеты и… все остальное население!
        И начальник полиции немедленно вызвал своих лучших детективов. Детектив, ребята, это человек, который служит в тайной полиции. Ходит он одетый, как все люди, только постоянно переодевается кем-нибудь, чтобы его никто не узнал. Детектив за всем следит, все находит, всех ловит, все может и ничего не боится. Как вы видите, ребята, быть детективом или сыщиком не так-то легко.
        Итак, начальник полиции срочно вызвал своих лучших детективов, они же сыщики. Это были, во-первых, три брата - Ловичек, Хватачек, и Держичек, - а кроме них, хитрый итальянец синьор Плутелло, веселый француз мосье Антраша, славянский великан господин Тигровский и, наконец, мрачный, молчаливый шотландец мистер Ворчли.
        Два слова - и им все стало ясно: кто поймает похитителя, тот получит крупное вознаграждение.
        - Си! - закричал Плутелло.
        - Уй! - радостно сказал Антраша.
        - Мммм! - проворчал Тигровский.
        - Уэлл! - коротко добавил Ворчли.
        А Ловичек, Хватачек и Держичек только перемигнулись.
        Уже через четверть часа Ловичек установил, что человек с черной кошкой за пазухой проходил по Спаленой улице.
        Через час Хватачек принес известие о том, что человек с черной кошкой за пазухой проходил по направлению Виноградов.
        Еще спустя полчаса примчался, запыхавшись, Дежичек и доложил, что человек с черной кошкой за пазухой сидит в районе Страшнице в трактире и пьет пиво.
        Плутелло, Антраша, Тигровский и Ворчли вскочили в стоявший наготове автомобиль и помчались в направлении Страшнице.
        - Знаете, ребята, - сказал Плутелло, когда сыщики прибыли на место, - такого отпетого преступника можно взять только хитростью. Предоставьте действовать мне.
        Он немедленно переоделся продавцом канатов и явился в трактир. Там он увидел за столом Незнакомца в черном костюме, с черными волосами и черной бородой, бледным лицом и прекрасными, хотя и грустными глазами.
        “Это он”, - немедленно сообразил сыщик.
        - Господино синьоро кавалеро, - затараторил он на ломаном языке, - моя продавать канатто и шпагатто: крепчиссимо канатто, - толстиссимо шпагатто прима классо, невозможно развязандо, невозможно оборватто!
        И он размахивал перед Незнакомцем своими веревками, свертывал их и развертывал, скатывал, сматывал и разматывал, растягивал и мял, перебрасывал из одной руки в другую, а сам в это время зорко следил за Незнакомцем, подстерегая благоприятный момент для того, чтобы набросить ему на руки петлю и быстро затянуть ее и завязать ее узлом.
        - Мне не нужно, спасибо, - сказал Незнакомец и написал что-то пальцем на столе.
        - Да вы только взгляните, синьоро! - тараторил Плутелло, еще бойче размахивая своими веревками. - Только взгляните, уно моменто, что за тонини, что за толстини, что за крепчиссимо, что за белиссимо, что за… Что-что-что? Диаволо! - воскликнул он вдруг в ужасе. - Что же это такое?
        Веревки, которые он только что вертел, натягивал и растягивал, свертывал и развертывал, внезапно начали как-то странно извиваться в его руках, принялись сами собой переплетаться, путаться, завязываться, шнуроваться, стягиваться, и вот - Плутелло не верил своим глазам - он оказался крепко-накрепко связанным! Плутелло вспотел от страха, но все еще надеялся, что как-нибудь выпутается. И он начал вертеться и извиваться, выгибаться и корчиться, дергаться и рваться; он вилял и петлял, выкручивался и вывертывался; он сгибался в три погибели и вертелся ужом, чтобы как-нибудь освободиться.
        Но веревки только затягивались все крепче, крепче и крепче, новые петли стягивали его по рукам и по ногам, прямо-таки бинтовали и упаковывали его, и наконец синьор Плутелло, весь опутанный и закутанный, завязанный и совершенно замотанный, запыхавшись, рухнул на пол.
        А Незнакомец спокойно сидел на месте, Он даже ни разу не поднял своих грустных глаз.
        Между тем сыщикам стало казаться странным, что Плутелло так долго не выходит.
        - Мммммм! - сказал Тигровский решительно и ринулся в трактир.
        Как он выпучил глаза! Плутелло лежал связанный на полу, а за столом сидел, опустив голову, Незнакомец и писал что-то пальцем на скатерти.
        - Ммммм! - проревел великан Тигровский.
        - Простите, - сказал Незнакомец, - что вы этим хотите сказать?
        - Что вы арестованы! - рявкнул сыщик Тигровский.
        Незнакомец только поднял свои сказочно прекрасные глаза. Тигровский протянул было к нему свою лапищу, но под взглядом этих глаз ему стало как-то не по себе. Тогда он сунул руки в карманы и сказал:
        - Стало быть, лучше всего будет, если вы пойдете со мной добровольно. А то, если я кого сцапаю, у него ни одной живой косточки не остается.
        - Да? - спросил Незнакомец.
        - Будьте покойны, - продолжал сыщик. - А кого я ударю по плечу - тот остается на всю жизнь калекой.
        - Милый мой, - удивленно сказал Незнакомец, - все это конечно, дивно и прелестно, но сила - это еще не все. И кстати, разговаривая со мной, будьте любезны вынуть свои лапы из карманов.
        Озадаченный Тигровский машинально послушался. Но что же это такое? Он никакими силами не мог вынуть руки из карманов! Попробовал тащить правую - она словно приросла. Попытался вынуть левую - на ней словно десять пудов повисло. Добро бы десять пудов - с ними он бы сумел управиться! Но руки он из карманов вытащить не мог, как ни старался, как ни дергал, как ни тянул, как ни рвал и как ни метал!
        - Скверные шутки, - прорычал Тигровский беспомощно.
        - Не такие уж скверные, как кажется вам, - тихо сказал Незнакомец, спокойно продолжая чертить пальцем по столу.
        Долго Тигровский кряхтел, потел и рвался, чтобы вытащить руки из карманов. Наконец остальным сыщикам, ожидавшим на дворе, показалось странным, что он так долго не возвращается.
        - Теперь иду я, - смело сказал мосье Антраша и, сделав несколько изящнейших антраша, влетел в трактир.
        Ну и вытаращил он глаза!
        Плутелло лежал связанный на полу, Тигровский с руками в карманах выплясывал по комнате, как медведь, а за столом, опустив голову, сидел Незнакомец и чертил пальцем по столу.
        - Вы хотите меня арестовать? - спросил Незнакомец, прежде чем Антраша открыл рот.
        - К вашим услугам, - живо отвечал Антраша и достал из кармана стальные наручники. - Будьте столь любезны протянуть ваши ручки, высокоуважаемый мосье, мы наденем на них браслеты, прошу вас, прекрасные, прохладные браслеты. Новехонькие браслеты из наилучшей стали, с прелестнейшей стальной цепочкой, - первейшего качества!
        При этом Антраша, игриво пощелкивая наручниками, перебрасывал их одной руки в другую, словно приказчик, расхваливающий свой товар.
        - Соблаговолите только решиться, - трещал он без остановки, - мы никого не принуждаем, разве только самую малость, когда клиент колеблется; шикарные браслеты, милостивый государь, плотно облегают, нигде нее жмут, нигде не трут… - И внезапно Антраша весь покраснел, вспотел и начал все быстрее и быстрее перебрасывать наручники из руки в руку. - Прелестные на-наручники, словно специально для вас - ай, ай-яй-яй, из нержавеющей стали, сударь, в-в-в-высшего качества, закалены в в-в-в-в огне отличной ф-ф-ф-ф-формы и-и-и-и… ой, ой, ой, проклятье! - завопил Антраша и швырнул наручники на пол.
        Да и как был их не швырнуть! Как было не перебрасывать их из руки в руку! Наручники раскалились добела; едва коснувшись пола, они прожгли в нем здоровенную дырку. Просто чудо, что пол не загорелся!
        Между тем и Ворчли начал беспокоиться, почему это никто не возвращается.
        - Уэлл! - крикнул он решительно, вытащил свой револьвер и ворвался в трактир.
        Зал был полон чада, Антараша прыгал от боли и дул себе на руки, Тигровский с руками в карманах вертелся и дергался, Плутелло лежал на полу, совершенно замотавшись, а за столом сидел, опустив голову, Незнакомец и что-то рисовал пальцем на скатерти.
        - Уэлл! Заявил Ворчли и пошел с револьвером прямо на Незнакомца. Тот поднял свой задумчивый ласковый взгляд. Ворчли почувствовал, что у него под этим взглядом задрожала рука, но он овладел собой и выпустил из своего револьвера все шесть пуль в Незнакомца. Прямо в лоб!
        - Вы кончили? - спросил Незнакомец.
        - Нет еще, - возразил Ворчли, выхватил второй револьвер и выпустил в лоб Незнакомца еще шесть пуль.
        - Готово? - спросил Незнакомец.
        - Да, - отвечал Ворчли, повернулся на каблуках и, скрестив руки, уселся в угол на скамейку.
        - Тогда я расплачусь, - сказал Незнакомец и постучал монетой по кружке. Но никто к нему не подошел. Услыхав выстрелы, трактирщик и все официанты попрятались на чердаке.
        Незнакомец положил монету на стол, попрощался с детективами и преспокойно направился к выходу.
        В этот самый миг в одно окно заглянул Ловичек, в другое Хватачек, в третье - Держичек. Первым в зал вскочил - прямо в окно - Ловичек.
        - Ребята, куда вы его дели? - крикнул он и расхохотался.
        Во второе окно вскочил Хватачек.
        - По-моему, - сказал он и захохотал, - Плутелло делает антраша на полу!
        В третье окно вскочил Держичек.
        - А мне кажется, - сказал он, - что мосье Антраша несколько ворчлив!
        - Я нахожу, - сказал Ловичек, - что у Ворчли вид не очень тигровский!
        - А по моему мнению, - продолжал Хватачек, - у Тигровского руки в карманах заплутеллись.
        Плутелло приподнялся.
        - Ребята, - сказал он, - тот не до смеху! Преступник связал меня, не прикоснувшись ко мне и пальцем.
        -А мне, - проворчал Тигровский, - он приковал руки к карманам!
        - А у меня, - простонал Антраша, - он раскалил в руках наручники.
        - Уэлл, - добавил Ворчли, - все это пустяки. А вот я выпустил ему в лоб двенадцать пуль из револьвера, а он не получил и царапины.
        Ловичек, Хватачек и Держичек переглянулись.
        - Мне кажется… - начал Ловичек.
        - … что преступник… - продолжал Хватачек.
        - … на самом деле - волшебник! - закончил Держичек.
        - Но не падайте духом, ребята, - начал снова Ловичек. - Он у нас в ловушке. Мы привели тысячу солдат…
        - …. И приказали окружить трактир, - продолжал Хватачек.
        - … так, чтобы и мышь не ускользнула! - заключил Держичек.
        В этот момент прогремел залп тысячи винтовок.
        - С ним покончено! - закричали все сыщики в один голос.
        Тут дверь распахнулась, и в зал влетел генерал - командир части, окружившей трактир.
        - Разрешите доложить, - забарабанил он, - что мы окружили трактир. Я дал приказ, чтобы и мышь отсюда не улизнула. и вдруг вылетает белый голубь с ласковыми глазками и кружиться у меня над головой!
        - Ох! - закричали все. Только Ворчли сказал “уэлл”.
        - Ярассек голубя саблей пополам, - продолжал генерал, - и в то же время все солдаты выстрелили в него. Голубь разлетелся на тысячу кусков, но каждый кусок превратился в белую бабочку и упорхнул. Разрешите доложить, что же теперь делать?
        Глаза Ловичека сверкнули.
        -Хорошо, приказал он, - вы мобилизуете все войско, весь резерв и вдобавок все ополчение и пошлете их во все страны ловить бабочек!
        Так и было сделано, и - не буду от вас скрывать - так и была собрана прекраснейшая коллекция бабочек, которую и сейчас показывают в Национальном музее. Кто приедет в Прагу, должен обязательно ее осмотреть.
        А Ловичек между тем сказал остальным детективам:
        - Ребята, вы здесь больше не нужны, мы одни с этим делом управимся.
        И все они - Плутелло, Антраша, Ворчли и Тигровский - отправились по домам, печальные и не солоно хлебавши.
        Ловичек, Хватачек и Держичек долго совещались, как им изловить волшебника. Они выкурили целый центнер табаку, съели и выпили все, что нашлось в Страшнице, но им так ничего и не пришло в голову.
        Наконец Держичек сказал:
        - Ребята, так дело не пойдет. Надо немного проветриться.
        Все отправились на улицу, но едва они ступили за порог, кого же они увидели? Волшебника собственной персоной! Он сидел и с любопытством смотрел, что они будут делать.
        - Вот он! - радостно завопил Ловичек.
        Одним прыжком кинулся он на Волшебника и схватил его за плечо. Но в тот же самый миг Волшебник превратился в серебристую змейку, и Ловичек в ужасе отбросил ее от себя.
        Тут подоспел Хватачек и набросил свой пиджак на змейку. Тогда змея превратилась в золотую муху и в рукав вылетела на волю.
        Живо подскочил Держичек и поймал золотую мушку своей кепкой. Но муха сделалась серебристым ручейком, который пустился наутек, а убегая, захватил с собой и кепку!
        Сыщики кинулись в трактир за кружками. Чтобы вычерпать ручей. Но он тем временем добежал до Влтавы и влился в нее. Потому-то и сейчас Влтава порой, когда она в хорошем настроении, вся серебрится; она нежится под солнцем, солнечно шумит и, вспоминая Волшебника, сверкает так, что голова может закружиться.
        Вот стоят Ловичек, Хватачек и Держичек на берегу Влтавы и размышляют. И что же? Вдруг серебристая рыбка высунула из воды голову и поглядела на них чудесными черными глазами - сказочно прекрасными глазами волшебника.
        Все три сыщика моментально купили себе удочки и принялись удить рыбу во Влтаве. И сейчас их можно там встретить: целыми днями сидят они в лодках со своими удочками над рекой и молчат. Ведь они никак не могут успокоиться, пока не поймают серебряной рыбки с черными глазами…
        Немало еще сыщиков пыталось изловить Волшебника, но все безуспешно.
        Порой, когда они мчались в погоню за ним на автомобиле, из придорожных кустов вдруг выглядывал молодой олень и провожал их своими кроткими, черными, любопытными глазами; когда они преследовали Волшебника на самолете, за ними следом летел орел, не сводя с них гордого, пламенного взора, а когда они отправлялись на поиски пароходом, - из глубины морской выплывал дельфин и рассматривал их в упор умным взглядом; а порой даже цветы на столе сыщика начинали светиться и ласково, любопытно глядели на него, или собака-ищейка вдруг поднимала голову и обращала к хозяину такие чудесные человеческие глаза, каких у нее отродясь не бывало.
        Отовсюду, казалось, наблюдал за сыщиками Волшебник - посмотрит и исчезнет…
        Да, где уж им было его поймать!
        Как знаменитый Сидни Холл поймал Волшебника
        Обо все этом Сидни Холл, знаменитый американский сыщик, прочитал в газете. Он решил сам попытать счастья. Сидни Холл переоделся миллионером, сунул в карман револьвер и отправился в Европу. Прибыв туда, он немедленно представился начальнику полиции, который во всех подробностях рассказал ему об охоте на Волшебника.
        - Как вы видите, - закончил начальник полиции, - действительно совершенно невозможно представить этого злодея в суд.
        Сидни Холл только улыбнулся.
        - Самое большее через сорок дней об будет сидеть у вас в тюрьме!
        - Не может быть! - закричал начальник.
        - Держу пари на блюдо груш! - сказал Сидни Холл.
        Дело в том, что он больше всего на свете любил есть груши и держать пари.
        - Идет! - воскликнул начальник полиции. - Но скажите, ради бога, как вы думаете взяться за дело?
        - Прежде всего, - сказал Сидни Холл, - я должен совершить кругосветное путешествие. Для этого мне понадобится куча денег.
        Тут начальник полиции выдал ему кучу денег и, чтобы показать, какой он умный, сказал:
        - Ага, ага, я догадываюсь, какой у вас план, но мы должны держать дел в секрете, чтобы Волшебник не узнал, что мы его преследуем.
        - Наоборот, - возразил сыщик, - велите завтра утром напечатать во всех газетах мира, что знаменитый Сидни Холл обязался арестовать Волшебника в течение сорока дней. А пока честь имею кланяться.
        Затем Сидни Холл пошел к одному всемирно известному путешественнику, который однажды объехал весь свет за пятьдесят дней, и сказал ему:
        - Хотите держать пари, что я объеду вокруг света в сорок дней?
        - Это невозможно, - сказал путешественник. - Филиас Фогг объехал вокруг света за восемьдесят дней, я сам - за пятьдесят. Быстрее это сделать нельзя!
        - Держу пари на тысячу талеров, - сказал Сидни Холл, - что я это сделаю!
        И они заключили пари.
        В то же ночь Сидни Холл уехал. Через неделю из Александрии в Египте от него пришла телеграмма: “Напал на след. Сидни Холл”.
        Спустя еще семь дней последовала новая телеграмма - из Бомбея в Индии: “Петля затягивается. Все отлично. Подробности письмом. Сидни Холл”.
        Несколько позже пришло из Бомбея и письмо, но оно было написано шифром, которого никто не понял.
        Еще через восемь дней из Нагасаки, Япония, прилетел почтовый голубь с записочкой на шее. В записочке значилось: “Приближаюсь к цели. Ждите. Сидни Холл”.
        Затем последовала депеша из Сан-Франциско, в Америке: “Поймал насморк. В остальном все в порядке. Запасайтесь грушами. Сидни Холл”.
        И, наконец, на тридцать девятый день после объезда пришла телеграмма из города Амстердама, Голландия: “Прибуду завтра вечером в сеть пятнадцать. Приготовьте груши, желательно дюшес. Сидни Холл”.
        На сороковой день в семь часов пятнадцать минут поезд загромыхал у платформы. Из вагона выскочил Сидни Холл, а за ним Волшебник - грустный, бледный, с опущенными глазами. Все сыщики ждали на перроне и удивились, что Волшебник был без наручников. Но Сидни Холл только помахал им рукой и сказал:
        - Ожидайте меня сегодня вечером в трактире “Синяя собака”. Сначала я должен доставить этого господина в тюрьму.
        И он сел вместе с Волшебником на извозчика, но в последний момент вспомнил еще что-то. Он высунулся из экипажа и крикнул:
        - Не забудьте захватить груши!
        Вечером сыщика Сидни Холла ожидало блюдо превосходнейших груш, окруженное всеми детективами. Они уже думали, что он вообще не придет, когда дверь трактира отворилась и вошел старенький, сгорбленный человечек, один из тех, что разносят по трактирам селедки и соленые огурцы.
        - Дедушка, - сказали сыщики, - мы у тебя вряд ли что-нибудь купим.
        - Жаль, жаль, - сказал старичок и вдруг задрожал, зашатался, закашлялся, запыхтел, заикал и, поперхнувшись и чуть на подавившись, рухнул на стул.
        - Господи! - закричал один из сыщиков. - Чего доброго, старичок еще отдаст тут богу душу!
        - Нет, нет, - простонал старик, задыхаясь и продолжая извиваться и корчиться, - но я прямо не могу больше выдержать!
        И тут все заметили, что он просто-напросто ужасно хохочет и не может остановиться. Слезы текли у него из глаз, голос прерывался, лицо побагровело, и наконец он простонал:
        - Ой, ребята, ребята, мочи моей нет!
        - Дедушка, - сказали сыщики, что вам надо?
        Тут старичок встал, проковылял к столу, выбрал на блюде лучшую грушу, очистил ее и в одно мгновение съел. И только потом он сорвал с себя фальшивую бороду, фальшивый нос, фальшивые седые волосы и синие очки, и на свет появился гладко выбритый, смеющийся Сидни Холл.
        - Ребята, - сказал Сидни Холл, - не обижайтесь на меня, но ведь я сорок дней не мог ни разу громко засмеяться!
        - Когда же вы поймали Волшебника? - в один голос спросили все сыщики.
        - Только вчера, - сказал знаменитый Сидни Холл, - но с самого начала я мог бы лопнуть со смеху при мысли о том, как я его ловко околпачу.
        - А как же, - налегали сыщики, - как же вы его сцапали?
        - Это длинная история, - сказал Сидни Холл. - Я вам ее расскажу, ребята, но сперва я должен съесть еще вот эту грушу.
        Когда он ее съел, он начал свой рассказ приблизительно так:
        - Итак, внимание дорогие коллеги. Прежде всего - самое главное. Вот что я вам скажу: приличный детектив, он же сыщик, не должен быть ослом.
        При этом он обвел взглядом круг собравшихся, словно мог между ними найти осла.
        - А дальше? - спросили сыщики.
        - Дальше? - сказал Сидни Холл. - Во-вторых, он должен быть себе на уме. И в-третьих, - продолжал он, очищая третью грушу, - он должен быть семи пядей во лбу. Вы знаете, на что ловят мышей?
        - На сало, - ответили детективы.
        - А знаете вы, на что ловят рыбу?
        - На мух и червей.
        - А знаете вы, на что ловят волшебников?
        - Этого мы не знаем, - признались сыщики.
        - Волшебника, - поучительно сказал Сидни Холл, - ловят точно также, как и всякого другого человека: на его собственные слабости. Прежде всего надо обязательно выведать, какие это слабости. А знаете ли вы, ребята, какая слабость у нашего волшебника?
        - Нет, и этого мы не знаем.
        - Любопытство, - объявил Сидни Холл. - Волшебник может сделать все, буквально все на свете, но он любопытен, ужасно любопытен… А теперь я должен съесть вот эту грушу.
        Съев ее, он продолжал:
        - Вы все думали, что гоняетесь за Волшебником. А на самом деле это Волшебник гонялся за вами, преследовал вас по пятам и не спускал с вас глаз, потому что он был страшно любопытен и хотел знать все, что вы против него задумали. Вот потому-то он от вас и не отставал. И на его любопытстве я построил свой план.
        - Какой же план? - нетерпеливо закричали сыщики.
        - Очень простой. Путешествие вокруг света, ребята, это была, в сущность, просто увеселительная прогулка. Мне уже давно хотелось как-нибудь совершить кругосветное путешествие. А возможности у меня такой не было. Но, приехав сюда, я сразу смекнул, что Волшебник последует за мной куда угодно, лишь бы поглядеть, что я такое придумал, чтобы его поймать. Отлично, говорю я себе, потащу-ка я его за собой вокруг света! И сам погляжу на белый свет, и его из виду не упущу. Вернее - он меня из виду не упустит. А чтобы разжечь его любопытство, я заключил пари, что сделаю все это в сорок дней. Но теперь я сперва съем эту чудесную грушу.
        Сидни Холл съел ее и продолжал:
        - Нет ничего на свете лучше груш! Итак, я сунул в карман револьвер и деньги, переоделся шведским купцом и отправился в путь.
        Сначала в Геную. Это, ребята, как вы знаете, в Италии, а по дороге ты видишь все Альпы. Ну и высокие эти Альпы! Неслыханно высокие! Если с вершины оторвется камень, он падает так долго, что, пока он вниз упадет, на нем мох вырастет. Из Генуи я решил ехать пароходом в Александрию, в Египет.
        Генуя поразительно красивый порт; такой красивый, что уже издали все корабли сами туда бегут. За сотню миль от Генуи в топках пароходов гасят огонь, винты перестают вертеться, паруса убирают, потому что суда до того радуются при виде Генуи, что бегут туда сами собой.
        Мой пароход отходил точно в четыре часа дня. В три часа пятьдесят минут я спешу в порт и вдруг по дороге вижу маленькую девочку, которая плачет горькими слезами.
        “Лапочка, - говорю я ей, - почему ты плачешь?”
        “Да-а-а-а, - хнычет девчонка, - я потерялась”.
        “Если ты потерялась, пойди поищи себя” - говорю я
        “Да ведь я маму потеряла, - всхлипывает Лапочка, - и я не знаю, где она”.
        “Это другое дело”, - говорю я. Буру девчушку за руку и отправляюсь искать ее мамочку.
        Целый час носился я по Генуе, пока мы эту мамочку нашли. Ну и что же? Было уже четыре часа пятьдесят минут. Мой пароход давно должен был отчалить.
        “Из-за этой Лапочки, - думаю я, - ты потерял целый день” . Грустный, иду я в порт, и глядь - не верю своим глазам: мой пароход еще в порту. Я живехонько туда.
        “Ну, ну, швед, - говорит капитан, - вы, однако, не торопитесь! Мы давно бы уже ушли в плавание, да, на ваше счастье, у нас якорь так неудачно зацепился за грунт, что мы целый час его вытащить не могли”.
        Ну, я, конечно, обрадовался… А теперь я могу опять съесть грушу.
        Когда с грушей было покончено, Сидни Холл сказал:
        - Батюшки, какая вкусная!.. Стало быть, вышли мы в Средиземное море. Средиземное море такое синее, что нельзя понять, где начинается небо и где кончается море. Поэтому там везде - на кораблях и на берегу - стоят плакаты- указатели, и на них написано, где верх, а где низ, а то можно было бы и спутать.
        Кстати, как рассказал нам капитан, однажды один пароход действительно заблудился и поплыл не по морю, а по небу; а так как небу нет конца, он до сих пор не возвратился. Никто не знает, где он теперь.
        И вот по этому морю мы приплыли в Александрию. Александрия - это большой, Великий город, потому что его основал Александр Великий.
        Оттуда я отправил телеграмму, чтобы убедить Волшебника, что я его выслеживаю. На самом деле я о нем ни капельки не заботился, я знал, что сам он всюду меня преследует.
        Ну, раз уж я оказался в Александрии, я заодно поплыл по священным водам Нила в Каир. Каир - огромный город. Он бы сам в себе никогда не разобрался, и все дома и улицы в нем могли заблудиться, не будь там понаставлено высоченных мечетей и минаретов. Они видны из такой дали, что самые окраинные домишки могут понять, где находятся.
        Под Каиром я искупался в Ниле, потому что там страшно жарко. На мне были только плавки и револьвер. Остальные вещи лежали на берегу. И тут на берег вылез огромный крокодил и сожрал мою одежду со всем, что там было, включая часы и деньги. Я, значит, бросаюсь на крокодила и пускаю в него шесть пуль из револьвера, но все пули отлетели от его панциря, словно он был из стали, а крокодил громко расхохотался надо мной… А теперь я съем еще одну грушу.
        Разделавшись с грушей, Сидни Холл продолжал свой рассказ:
        - Как известно, крокодил умеет рыдать и плакать, как малый ребенок. Так-то он и заманивает людей в воду. Они думают - ребенок тонет, спешат ему на помощь, а крокодил хватает их и пожирает. Но этот крокодил был так стар и умен, что он научился не только плакать, как ребенок, но и ругаться, как матрос, петь, как оперная певица, и вообще говорить, как человек. Говорят даже, что он принял мусульманскую веру.
        На душе у меня было как-то грустно. Что же я теперь буду делать без одежды и без денег? И вдруг рядом со мной оказался какой-то араб и говорит чудовищу:
        “Эй, крокодил, ты что же - проглотил одежду вместе с часами?”
        “Само собой”, - отвечает крокодил.
        “Ну и дурак, - говорит араб, - часы-то были не заведены. А зачем тебе часы, которые не идут?”
        Крокодил немного подумал, а потом говорит мне:
        “Эй, ты, я сейчас немного открою пасть, ты полезай ко мне в брюхо и достань оттуда часы, заведи их и положи опять на место”.
        А я ему:
        “Ну что ж, это можно, да как бы ты мне руку не откусил. Знаешь что? Я тебе поставлю эту палку между челюстями, чтобы ты не мог закрыть свою мерзкую пасть”.
        “Пасть у меня вовсе не мерзкая, - говорит крокодил, - но если ты иначе не можешь, тогда ладно. Втыкай свою палку между моих почтенных челюстей, но поживее!”
        Я, понятно, так и сделал и достал из его брюха не только свои часы, но и костюм, ботинки и шляпу, а потом говорю:
        “Палку, старина, я тебе оставляю на память”.
        Крокодил хотел выругаться, но не мог, потому что пасть у него была разинута и там торчала палка. Он хотел меня сожрать, но тоже не мог; хотел попросить прощения, но и этого не мог. Я тем временем спокойно оделся и сказал ему:
        “И да будет тебе известно, у тебя мерзкая, отвратительная, дурацкая пасть”. И плюнул в нее. Тут он от ярости заплакал крокодиловыми слезами.
        Ищу я араба, который меня так ловко выручил, а его и след простыл. А крокодил так и плавает с разинутой пастью в Ниле…
        Из Александрии я поехал в Бомбей переодетый индийским раджей. До чего мне этот костюм был к лицу, ребята, - удивительно! Сперва мы поплыли по Красном морю. Оно называется Красным, потому что все время краснеет от стыда, что оно такое маленькое. История такая: когда все моря были молодые, совсем маленькие, и только собирались расти, Красное море играло на берегу с арабскими ребятишками и так заигралось, что совершенно позабыло расти, хотя ему создатель кругом в пустынях настелил чудеснейшего песочка, из которого оно должно было себе сделать дно. Только в самый последний момент море спохватилось, но тут ему оставалось расти только в длину, да и то между ним и средиземным морем, с которым ему нужно было соединиться, осталась полоска сухой земли. Это его так огорчало, что люди наконец сжалились над ним и соединили оба эти моря каналом. С тех по Красное море уже не так краснеет.
        Когда мы прошли Красное море, я заснул у себя в каюте. Вдруг кто-то тихонечко стучится в мою дверь. Открываю. В коридоре пусто. Я подождал немного и тут слышу, что к моей каюте приближаются двое матросов.
        “Убьем этого раджу, - шепчет один, - и украдем все жемчуга и алмазы, которыми у него обшито платье”.
        А все эти алмазы и жемчуга, ребята, не знаю, поверите вы мне или нем, были стеклянные.
        “Подожди здесь, - шепчет второй, - я забыл нож наверху”.
        Пока он бегал за ножом, я схватил первого матроса за шиворот, сунул ему кляп в рот, одел его раджей и уложил связанного, на свою койку. А сам я надел его костюм и встал на его место у двери. Когда второй матрос пришел с ножом я говорю:
        “Убивать раджу тебе не придется, я его уже задушил. Ты иди, забери его жемчуга и алмазы, а я тут покараулю”.
        Едва он вошел в мою каюту, я запер за ним дверь и пошел к капитану.
        “Господин капитан, - говорю я, у меня интересные гости”.
        Когда капитан увидел, что случилось, он велел отодрать обоих матросов. А я собрал всех остальных, показал им свои бриллианты и жемчуга и говорю:
        “Я хочу, ребята, чтобы вы поняли: для умного человека жемчуга и алмазы - тьфу!” И с этими словами швырнул все мои стеклянные драгоценности в море.
        Тут они все поклонились мне до земли и воскликнули:
        “Мудр и велик раджа!”
        Но кто стучал в мою каюту и спас мне жизнь, этого я не знаю по нынешний день... А теперь я съем вот эту большую грушу.
        Сидни Холл еще не доел ее и заговорил с полным ртом:
        - Так мы счастливо прибыли в Бомбей - в Индию. Индия, ребята, великая и удивительная страна. Иногда там бывает так жарко, что вода совершенно высыхает и надо поливать чтобы она совсем не испарилась. Леса там такие густые, что даже для деревьев места не хватает. Недаром они называются джунгли. Кода идет дождь, там все изумительно растет. Целые храмы вырастают из земли, как у нас грибы, - поэтому там, например в Бенаресе, так много храмов. Обезьян там - что у нас воробьев. Они такие ручные, что заходят даже в комнаты и разгуливают по ним; частенько просыпается человек утром и вдруг находит вместо самого себя в кровати обезьяну. До того они ручные. А змеи там такие длиннющие, что, если этакая змея оглянется на свой хвост, она даже не поймет, что это ее собственный хвост, а думает, что это за ней гонится другая, еще большая змея. Тогда она пускается наутек и в конце концов подыхает от усталости. О слонах и говорить нечего - они там как дома. Вообще, ребята, Индия - это величайшая страна.
        Из Бомбея я опять послал телеграмму и шифрованное письмо, чтобы Волшебник подумал, что я бог знает что против него затеял.
        - Что же было в письме? - спросили детективы.
        - А я, - похвастался один из них, - уже наполовину расшифровал ваше письмо.
        - Тогда вы умнее меня, возразил знаменитый Сидни Холл, - потому что я сам его не мог бы расшифровать. Я просто намазюкал на бумаге что-то похожее на шифрованное письмо.
        Из Бомбея я поехал по железной дороге в Калькутту. В Индии, можете себе представить в поездах вместо скамеек стоят ванны, чтобы пассажирам было не так жарко.
        Вблизи Калькутты мы ехали вдоль берега священной реки Ганга. Река эта невообразимо широка. Если бросить камень на другой берег, он будет лететь полтора часа. И вот когда мы ехали по берегу, какая-то женщина стирала в реке белье. Видно, она слишком сильно наклонилась или уж не знаю что, а только она упала в воду и чуть не утонула. Я, понятно, выскочил из поезда на ходу и вытащил эту растяпу на берег. Ведь и вы так же поступили бы на моем месте?
        Детективы что-то пробормотали.
        - Ну вот, - продолжал Сидни Холл, - и, сказать вам правду, на этот раз я не так дешево отделался, а именно: как раз когда я вытаскивал прачку из воды, меня схватил какой-то скот - аллигатор и страшно укусил за руку. Прачку я, правда, успел вытащить на берег, но тут же упал без сознания на землю. Индийские женщины четыре для ухаживали за мной, и на память я получил вот это золотое кольцо. Да, ребята, на всем белом свете люди умеют быть благодарными, даже если они черные язычники, и какой-нибудь голый парень из Индии ничуть не хуже нас с вами. Он человек - и точка!
        Но что во всем этом толку, если я проиграл целых пять дней? И заодно свое пари!
        Сижу я на берегу и думаю: “Теперь мне в сорок дней не уложиться! Пари на тысячу долларов прошляпил и блюдо груш тоже прошляпил”. И вот, пока эти грустные мысли проходят у меня в голове, вдруг по реке идет, как ее... ага, джонка, такое смешное суденышко с парусами из тростниковых циновок. На нем сидят три коричневых парня, малайца, и скалят зубы, как будто я пирожное.
        “Ниа нианиа пхе хем Нагасаки”, - лопочет первый.
        “Ах ты сердечный, - говорю я, - ты думаешь, я тебя понимаю?”
        “Ниа нианиа пхе хем Нагасаки”, - лопочет он опять и ухмыляется, скалит зубы - по его мнению, вероятно, в знак дружеского расположения.
        “Нагасаки” - это я все же понял. Это порт в Японии, куда мне как раз нужно было.
        “В Нагасаки, - говорю я, - в таком-то корыте? Меня сюда никакой силой на затащишь!”
        “Ниай, - говорит он в ответ, а потом бормочет еще что-то, показывает на свою джонку, на небо, на свое сердце - словом, я обязательно должен сесть и ехать.
        “Да ни за полное блюдо груш!” - отвечаю я.
        Тут эти трое коричневых чертей наскакивают на меня, валят меня на землю, заворачивают меня в циновки и бросают на свою джонку, как тюк. Что я при этом думал, повторять не стоит. Но в конце концов я заснул в этой упаковке, а когда я проснулся, я был уже не на джонке, а на морском берегу. Над головой я увидел вместо солнца большую хризантему, все деревья вокруг были отлично отлакированы, и каждая песчинка на берегу чисто вымыта и отполирована. По этой чистоте я сразу сообразил, что я в Японии. И как только я встретил желтого раскосого парня, я его спросил:
        “Послушайте, гражданин, где я, собственно, нахожусь?”
        Он засмеялся и сказал:
        “Нагасаки”.
        - Да, ребята, - задумчиво продолжал Сидни Холл, - меня никто дураком не считал, но чтобы понять, как я в несчастной джонке за ночь приплыл из Калькутты в Нагасаки, когда для этого самому скорому пароходу нужно десять дней, - чтобы это понять, пардон, у меня ума не хватает... Так что я съем эту грушу.
        Тщательно очистив грушу и съев ее, он продолжал рассказывать:
        - Япония - большая и удивительная страна. Японцы народ веселый и ловкий. Они делают чашки из фарфора до того тоненькие, что для них, в сущности, и фарфора не нужно: просто берут и описывают большим пальцем круг в воздухе, потом его красиво разрисовывают, и чашка готова. А если бы я вас стал рассказывать, как японцы рисуют, вы бы мне не поверили. Я видел там одного художника, у которого кисточка упала из рук на лист белой бумаги, и, пока она катилась по бумаге, она нарисовала целый ландшафт: дома, деревья, на дорогах - люди, а в небе - дикие гуси. Когда я этому удивился, художник сказал:
        “Ну, это пустяки, вы бы посмотрели, как работал мой покойный учитель. Однажды он в дождь испачкал свои почтенные туфли. Когда грязь начала засыхать, он показал их нам: на одной туфле грязью нарисовано, как охотник с собакой гонятся за зайцем, а на другой - как ребята играют в классы”.
        Из Нагасаки я отплыл на пароходе в Америку, в Сан-Франциско. Во время этого плавания ничего особенного не произошло. Разве только то, что наш пароход во время бури перевернулся и утонул. Мы все живо вскочили в спасательные шлюпки. Когда шлюпки наполнились, двое матросов закричали:
        “Тут еще одна женщина! Есть у вас в шлюпке место?”
        “Нет!” - закричало несколько человек.
        А я крикнул:
        “Есть, есть. Давайте ее скорей сюда!”
        Тогда соседи швырнули меня в воду, чтобы очистить место для дамы. Я, ребята, понятно, не противился. “Дамам, - подумал я, - всегда надо уступать”. Когда корабль затонул и шлюпки уплыли, я остался один - одинешенек посреди моря. Сел я на доску и стал качаться на волнах. Вообще-то было мне довольно уютно, не будь так сыро. День и ночь носился я по волнам, и мне уже стало казаться, что на этот раз дело кончится плохо. И тут ко мне подплыла жестянка, а в ней оказались ракеты.
        “На что мне эти ракеты? - подумал я сперва. - Лучше бы это были груши”. Но потом я кое-что сообразил. Когда наступила темная ночь, я зажег первую ракету, она взлетела ввысь и загорелась, как метеор. Вторая ракета рассыпалась звездочками, третья засияла, как солнце, четвертая запела, а пятая улетела так высоко, что застряла где-то среди звезд. Там она и сейчас светится. Пока я так развлекался, подошел большой пароход и взял меня на борт.
        “Да, браток, - сказал капитан, - если бы не ракета, ты бы здесь утонул. Но когда мы за десять миль отсюда увидели твои ракеты, мы сразу поняли, что кто-то зовет на помощь”
        За здоровье этого славного капитана я съем вот эту грушу.
        Покончив с ней, Сидни Холл весело продолжал:
        - В Сан-Франциско я, стало быть, ступил на американскую землю. Америка, ребята, это моя родина, и что тут много разговаривать, - Америка - это Америка. Если я вам буду про нее рассказывать, вы мне, конечно, не поверите, - такая большая и удивительная страна Америка. Скажу вам только, что я сел в тихоокеанский экспресс и поехал в Нью-Йорк. Там дома такие высокие, что их никак нельзя достроить до конца, потому что пока каменщики и кровельщики по лесам заберутся наверх- уже обед, они там только скоренько пообедают тем, что взяли с собой, и начинают скорей спускаться вниз, чтобы вовремя лечь спать; так оно и идет день за днем. И вообще лучше Америки ничего нет; а кто не любит свою родину так, как я люблю Америку, тот старый осел.
        Из Америки я на пароходе поплыл в Голландию, в город Амстердам. По пути - по пути, ну да, - по пути со мной случилось самое интересное и чудесное из всех приключений. Пропади я пропадом, ребята, это и есть собственно, самая замечательная шутка во всем путешествии!
        - Что же это? - закричали детективы.
        - Н-да, как бы вам сказать, - покраснев, сказал Сидни Холл, - дело в том, что я обручился. На пароходе ехала одна милая молодая девица, гм-гм, зовут ее Алиса, и нет на свете никого красивее ее, даже среди вас. Нет, действительно нет! - добавил мистер Сидни Холл после глубокого раздумья. - Но вы, пожалуйста, только не думайте, что я ей сказал, как она мне нравится. Шел уже последний день нашего путешествия, а я все еще ничего ней не сказал... А теперь я съем эту грушу.
        Просмаковав грушу, мистер Сидни Холл продолжил свой рассказ:
        - В этот последний вечер я прогуливался по палубе. Тут ко мне подошла мисс Алиса.
        “Мистер Сидни Холл, - спросила она, - вы бывали в Генуе?”
        “Бывал, мисс Алиса”, - отвечаю я.
        “А не видели вы там маленькую девочку, которая потеряла свою мамочку?” - спрашивает Алиса.
        “Ну да, мисс, Алиса, - отвечаю я, - какой-то полоумный парень отвел ее к маме за ручку”.
        Алиса помолчала минутку, а потом говорит:
        “Мистер Сидни Холл, а вы побывали и в Индии?”
        “Да, мисс Алиса”, - отвечаю.
        “А не видали вы там, - спрашивает Алиса, - как один храбрый молодой человек прыгнул на ходу из поезда в воды Ганга, чтобы спасти утопающую прачку?”
        “Видал, - говорю я, немного смутившись, - это был какой-то старый дурак, мисс Алиса. - Разве стал бы умный человек так поступать?”
        Алиса помолчала минутку и посмотрела на меня так странно, так мило. Прямо мне в глаза.
        “А кажите, мистер Сидни Холл, - начала она снова, - правда ли, что во время кораблекрушения один благородный человек пожертвовал собой, чтобы уступить место женщине на спасательной шлюпке?”
        Тут меня, ребята, прямо в жар бросило.
        “Ну да, мисс Алиса, - говорю я, - если я не очень ошибаюсь, тогда какой-то чудак решил вдруг искупаться в море”.
        Тут Алиса подала мне обе руки, покраснела и сказала:
        “А знаете ли вы, мистер Сидни Холл, что вы ужасно хороший человек? И за то, что вы сделали для маленькой девочки в Генуе, для индийской прачки и для незнакомой женщины в море, вас все должны любить”.
        Ну тут я, братцы, очутился прямо на седьмом небе! Словом, я обнял Алису, а когда мы, значит, обручились, я спрашиваю:
        “Слушай-ка, Алиса, кто тебе рассказал все эти глупости про меня? Ведь я же - как перед богом! - никому этим не хвастал”.
        “Знаешь, - говорит Алиса, - сегодня вечером я смотрела на море и немножко думала о тебе. И тут подошла маленькая черная женщина, и она мне все это рассказала”.
        Мы пошли искать маленькую черную женщину, чтобы ее поблагодарить, но нигде не могли ее найти. Вот так, ребята, я и обручился на пароходе, - закончил Сидни Холл и провел рукой по своим сияющим глазам.
        - А Волшебник? - закричали детективы.
        - Волшебник? - отвечал знаменитый Сидни Холл. - Он пал жертвой своего собственного любопытства, как я это и предвидел. Когда я проснулся в Амстердаме, кто-то постучался в мою дверь и вошел. Это был Волшебник, бледный и расстроенный.
        “Мистер Сидни Холл, - сказал он, - я больше не могу терпеть. Прошу вас, скажите мне, как вы собираетесь меня поймать?”
        “Мистер Волшебник, - отвечаю я серьезно, - этого я не скажу. Если я проболтаюсь и выдам вам мой план, вы убежите”.
        “Ах, - вздохнул Волшебник, - сжальтесь вы надо мной наконец. Я уже больше спать не могу от любопытства!”
        “Знаете что, - говорю я, - так и быть, я вам это скажу, но сперва вы должны мне дать клятву, что с этого момента вы мой пленник и не будете пытаться от меня ускользнуть”.
        “Клянусь!” - воскликнул Волшебник.
        “Волшебник, - сказал я и встал, - вот мой план и выполнен. Знай же, олух ты этакий, что я рассчитывал исключительно на твое любопытство. Я знал, что ты будешь следовать за мной на море и на суше, чтобы увидеть, что я могу против тебя предпринять. Я знал, что ты наконец сам придешь - вот так, как ты пришел сейчас, - ко мне и пожертвуешь своей свободой, чтобы только удовлетворить любопытство. И, как видишь, все это наконец исполнилось!”
        Волшебник побледнел, взгляд его опечалился, и он сказал:
        “Ну и хитрец же вы, мистер Сидни Холл! Даже Волшебника вы сумели перехитрить”.
        Вот, ребята, и вся история!
        Все детективы начали ужасно хохотать и поздравлять счастливого американца с успехом. Мистер Сидни Холл удовлетворенно улыбнулся и стал разыскивать на блюде особенно прекрасную грушу. И тут он увидел, что остальные груши завернуты в бумажки. Он взял одну, развернул бумажку, а на ней было написано:
        “Мистеру Холлу на память от Лапочки из Генуи”.
        Мистер Сидни Холл вновь пошарил на блюде, достал вторую завернутую грушу, разгладил бумажку и увидел, что на ней написано:
        “Приятного аппетита желает прачка с Ганга”.
        Третью грушу развернул мистер Сидни Холл и прочел:
        “Своего благородного спасителя благодарит женщина с моря”.
        Сидни Холл еще раз потянулся к блюду, развернул четвертую грушу. На бумажке было написано:
        “Я думаю о тебе. Алиса”.
        Теперь на блюде оставалась только одна груша, пятая, самая лучшая. Сыщик Сидни Холл разрезал ее пополам и нашел там сложенное письмо. На конверте было написано: “Мистеру Сидни Холлу”. Он распечатал конверт и прочел:
        “У кого есть секреты, тот должен беречься лихорадки. Раненый сыщик на берегу Ганга в жару выболтал свой тайный план. Это был глупый план. Но ваш друг не хотел лишать вас награды, назначенной за его голову, и поэтому он добровольно дал себя арестовать. Награда, которую вы теперь получите, - это свадебный подарок”.
        Мистер Сидни Холл удивился выше всякой меры и сказал:
        - Ребята, вот когда я все понял. Я просто старый осел! Ведь это же Волшебник задержал якорь парохода на дне морском, пока я разгуливал по Генуе с потерявшейся девчонкой! Ведь это же Волшебник в облике араба помог мне с крокодилом! Ведь не кто иной, как он, разбудил меня, когда те двое матросов хотели меня убить! Волшебник слышал о моем плане, когда я в бреду разговаривал на берегу Ганга. Волшебник послал таинственную джонку, чтобы я вовремя поспел в Нагасаки. Волшебник послал мне жестянку с ракетами, которые спасли мне жизнь на море. Волшебник в образе маленькой черной женщины склонил ко мне сердце Алисы, и в заключение Волшебник нарочно представился глупым и любопытным, чтобы помочь мне получить награду, назначенную за его голову. Я хотел быть умнее Волшебника, но Волшебник умнее меня и, кроме того, благороднее. Нет никого лучше Волшебника! Ребята, кричите все со мной: “Да здравствует Волшебник!”
        - Да здравствует Волшебник! - закричали все сыщики так громко, что во всем городе зазвенели стекла.
        Как судили Волшебника.
        Когда знаменитый Сидни Холл доставил арестованного Волшебника в тюрьму, судебный процесс об украденной кошке смог наконец начаться.
        За высоким столом восседал, как на троне, судья доктор Корпус Юрис, который был столь же толст, сколь и строг. На скамье подсудимых сидел Волшебник со скованными руками.
        - Встань, негодяй! - крикнул ему доктор Корпус. - Ты обвиняешься в том, что похитил Мурку, королевскую кошку, здешнюю уроженку, возраст один год. Признаешься ты в это, несчастный?
        - Да, - тихо сказал Волшебник.
        - Ты лжешь, мерзавец! - загремел судья. - Я не верю ни одному твоему слову. Какие у тебя есть доказательства? Эй вы там! Пригласите свидетельницу - нашу сиятельную принцессу.
        В зал ввели маленькую принцессу и стали допрашивать как свидетельницу.
        - Принцесса, - пропел Корпус сладким голосом, - похитил этот низкий субъект вашу благородную кошку Муру?
        - Да, - сказала принцесса.
        - Видишь ты, злодей! - рявкнул судья на Волшебника. - Ты уличен! А теперь скажи нам, как ты ее украл?
        - Очень просто, - сказал Волшебник, - она сама свалилась мне на голову.
        - Ты лжешь, несчастный! - взревел судья, а потом нежным голоском обратился к принцессе: - Принцесса, как этот злодей похитил вашу сиятельную кошечку?
        - Именно так, - отвечала принцесса, - как он говорит.
        - Ага, видишь, разбойник! - закричал судья на Волшебника. - Итак, теперь мы знаем, как ты ее украл. А зачем ты ее украл, проходимец?
        - Потому что кошка, когда упала, сломала себе ногу. Я взял ее к себе, чтобы вправить ей ножку и забинтовать.
        - Ах ты негодник! - выпалил доктор Корпус. - Каждое твое слово - ложь! Введите свидетеля, трактирщика из Страшнице.
        Ввели свидетеля.
        - Эй, трактирщик! - крикнул судья. - Что ты знаешь об этом преступнике?
        - Только то, - робко отвечал трактирщик, - что он, ваша честь, пришел в мой трактир, вытащил из под пальто какую-то черную кошечку и забинтовал ей ножку.
        - Гм, - пробормотал доктор Корпус, - наверно, ты лжешь. А что он сделал потом с этим благородным животным?
        - Потом, - отвечал трактирщик, - он ее отпустил, и кошка убежала.
        - Ах ты истязатель животных, - набросился судья на Волшебника, - ты ее отпустил только для того, чтобы она могла убежать! Где сейчас находится королевская кошка?
        - Скорее всего, - сказал Волшебник, она убежала туда, где родилась. Кошки обычно так поступают.
        - Ах ты бесстыдник, - загремел судья, - ты меня еще учить будешь? Принцесса, - обратился он сладким голосом к принцессе, - во сколько вы оцениваете вашу высокодрагоценную киску?
        - Я бы ее и за полцарства не отдала, - объявила принцесса.
        - Ты видишь, негодяй, - бешено рявкнул судья, обернувшись к Волшебнику, - ты украл полцарства! За это, несчастный, тебя ждет смертная казнь.
        Принцессе стало жалко Волшебника.
        - Пожалуй, - быстро сказала она, - я бы отдала Муру и за кусок торта.
        - А сколько стоит кусок торта, принцесса?
        - Ну, - сказала принцесса, - ореховый торт стоит пять крейцеров, земляничный - десять, а сливочный пятнадцать крейцеров.
        - А за какой торт отдали бы вы вашу Муру, ваше высочество?
        - Я думаю, за сливочный, - отвечала принцесса.
        - Ах ты убийца - закричал судья на Волшебника. - Выходит, стало быть, что ты украл пятнадцать крейцеров! За это ты, бандит, отправляешься, согласно закону, на три для под арест. Марш, негодяй! На три дня под арест, негодяй, вор и разбойник!.. Дорогая принцесса, - обратился доктор Корпус снова к принцессе, имею честь поблагодарить вас за ваши мудрые и точные показания. Передайте, пожалуйста, вашему батюшке королю всеподданнейший привет от его верноподданнейшего, вернейшего и справедливейшего судьи доктора Корпуса Юриса.
        Конец сказки
        Когда принцесса услышала, что кошка Мура, вероятно, убежала туда, где она родилась, она немедленно отправила верхового гонца к избушке старой бабушки.
        Гонец поскакал - только искры из-под подков брызнули, и глядь - перед хижиной сидит бабушкин внучек и держит черную кошку на руках.
        - Вашек! - крикнул гонец. - Принцесса требует свою кошку назад.
        Ах, как жалко было Вашеку расставаться с Муркой! Но он сказал:
        - Господин гонец, я принесу ее принцессе сам.
        Вашек посадил Мурку в мешок и побежал с ней во дворец прямехонько к принцессе.
        - Принцесса, - сказал он, - вот я принес нашу кошку. Если это ваша Мурка - пусть она у вас и останется.
        Вашек развязал мешок, но Мурка не выскочила из него так весело, как когда-то из мешка бабушки. Бедняжка хромала.
        - Я не знаю, - сказала принцесса, - наша это Мурка или нет. Мурка совсем не хромала... Ой, знаешь что? Мы позовем Буфку!
        Когда Буфка увидел Муру, он от радости завилял хвостом так, что ветер засвистел.
        - Это Мура! - закричала принцесса. - Буфка ее узнал! Вашек, что же мне тебе дать за то, что ты мне ее принес?
        Вашек покраснел.
        - Ну говори, говори, - ободряла его принцесса.
        - Мне совестно, - упрямился Вашек.
        Тут покраснела принцесса.
        - А почему? - прошептала она. - А почему тебе совестно это сказать?
        - Потому, - сказал Вашек несчастным голосом, - потому что ты мне все равно этого не подаришь.
        Принцесса покраснела, как роза.
        - А если я все-таки подарю? - сказала она смущенно.
        Вашек затряс головой:
        - Не подаришь!
        - А если все-таки?
        - Нет, не подаришь, - сказал Вашек грустно. - Ведь я же не принц.
        - Ой, погляди вон туда! - вдруг закричала принцесса.
        И когда Вашек оглянулся, она стала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Прежде чем Вашек опомнился, она уже убежала в угол, схватила Мурку и спрятала лицо в ее шерстке.
        Вашек весь так и вспыхнул и просиял.
        - Награди вас бог, принцесса, - сказал он. - Ну, а теперь я пошел.
        - Вашек, - прошептала принцесса, - это то, чего ты хотел?
        - Да, принцесса, - закивал Вашек головой.
        Но тут в покой вошли фрейлины, и Вашек поскорее убежал.
        Весело бежал он домой. Только в лесу он задержался, чтобы вырезать ножиком из коры кораблик.
        Но когда он прибежал домой, Мурка сидела на пороге и умывалась.
        Вашек вскрикнул от изумления:
        - Бабушка, да ведь я только что отнес Мурку во дворец!
        - Ну что ж, ну что ж, малыш, - сказала бабушка, - такая уж кошачья природа. Придется тебе завтра утром опять отнести ее принцессе.
        Поутру Вашек снова побежал с Муркой во дворец.
        - Принцесса, - сказал он, запыхавшись, - вот я Мурку опять принес, она от вас убежала, проклятущая кошка, и прибежала прямо к нам.
        - Как ты быстро бегаешь, мальчишка, - сказала принцесса, - прямо быстрее ветра!
        - Принцесса, - сказал Вашек, - хотите, я вам подарю этот кораблик?
        - Давай сюда, - сказала принцесса. - А что тебе сегодня дать за Мурку?
        - Не знаю, - отвечал Вашек и покраснел до корней волос.
        - Ну скажи, - прошептала принцесса и покраснела еще сильнее его.
        - Не скажу.
        - Нет, скажи.
        - Нет, не скажу.
        Принцесса опустила голову и стала ковырять пальцем кораблик.
        - Может быть, - спросила она наконец, - может быть, то же, что вчера?
        - Может быть, - выпалил Вашек.
        И, получив свое, он, довольный побежал домой. Только в ивняке он немного задержался, чтобы вырезать хорошенькую звонкую дудочку.
        А когда он пришел домой - Мурка сидела на пороге и разглаживала себе лапкой усы.
        Утром Вашек опять побежал во дворец.
        - Принцесса! - закричал он еще в дверях. - Мурка опять к нам прибежала.
        Но принцесса рассердилась и ничего не сказала.
        - Погляди-ка, принцесса, - продолжал Вашек, - какую я хорошенькую дудочку вчера сделал.
        - Давай сюда, - сказала принцесса, но личико у нее все еще было сердитое.
        Вашек переминался с ноги на ногу, не понимая, на что принцесса сердится.
        Принцесса попробовала дудочку и, услыхав, как она красиво звучит, сказала:
        - Ты хитрюга. Я знаю, что ты нарочно это с кошкой устраиваешь, чтобы… чтобы.. чтобы опять получить то же, что вчера.
        Тут Вашек очень огорчился, схватил свою шапку и сказал:
        - Ну, если вы так думаете, принцесса, что ж, хорошо, тогда я больше никогда не приду.
        Грустный-прегрустный побрел Вашек домой. Но едва он туда пришел, как увидел Мурку. Вашек сел на порог, взял ее на руки и молчал.
        И тот вдруг - цок-цок-цок - прискакал королевский гонец.
        - Вашек! - крикнул он. - Король велел тебе сказать, чтобы ты принес Муру в замок.
        - А зачем? - сказал Вашек. - Кошка ведь все равно возвращается туда, где она родилась.
        - Но принцесса велела тебе сказать, Вашек, - сказал курьер, - что тогда ты приноси кошку каждый день.
        Вашек покачал головой:
        - Я же ей сказал, что больше не приду!
        Тут старушка вышла из дому и сказала:
        - Господин гонец, собака привыкает к человеку, а кошка привыкает к дому. И, видно, наша Мурка никуда из этого домика не уйдет.
        Гонец повернул коня и поскакал во дворец.
        А на следующий день огромный, запряженный целой сотней лошадей воз остановился перед бабушкиной избушкой. Кучер слез с козел и закричал:
        - Бабушка! Король-батюшка повелел вам сказать, что если кошка привыкла к дому, то я должен привести вместе с кошкой и домик, и вас, и Вашека заодно. Во дворцовом парке хватит места для вашего домишка.
        Пришло множество людей, они помогли погрузить домик. Кучер щелкнул кнутом, крикнул «но!», сотня лошадей тронулась, и воз и домик поехали во дворец, а на возу перед домиком сидели бабушка, Вашек и Мура. Тут-то бабушка и вспомнила, что когда-то матушка короля видела во сне, что Мурка приведет во дворец будущего короля и приедет от со всем со своим домом. Вспомнить она вспомнила, но сказать ничего не сказала. Встретили их во дворце с большой радостью, домик поставили в саду, и, уж конечно Мурка теперь и не думала никуда убегать. Она жила с бабушкой и Вашеком, как у себя дома. А принцесса, когда хотела с ней поиграть, сама отправлялась в маленький домик. И, видно, она очень любила Мурку, потому что приходила каждый день. Принцесса и Вашек стали лучшими друзьями.
        А что случилось потом, то уже к нашей сказке не относится. Но если Вашек и вправду стал потом королем в этой стране, то случилось это, ребята, не из-за кошки и не из-за его дружбы с принцессой, а из-за больших и славных дел, которые Вашек, став взрослым, сделал для блага свей страны.
        Собачья сказка
        Пока телега моего дедушки, мельника, развозила хлеб по деревням, возвращаясь обратно на мельницу с отборным зерном, Воржишека знал и встречный и Поперечный… Воржишек, сказал бы вам каждый, — это собачка, что сидит на козлах возле старого Шулитки и смотрит так, будто это она лошадьми правит. А ежели воз помаленьку в гору подымается, так она давай лаять, и, глядишь, колеса завертелись быстрей, Шулитка защелкал кнутом, Ферда и Жанка — лошадки дедушки нашего влегли в хомуты, и весь возик весело покатил до самой деревни, распространяя вокруг благовоние хлеба-дара божия. Так разъезжал, милые детки, покойник Воржишек по всему приходу.
        Ну, в то время не было еще автомобилей этих шальных; тогда ездили полегоньку, чинно и чтоб слышно было. Ни одному шоферу так не щелкнуть кнутом, как покойный Шулитка щелкал — царство ему небесное, и языком на коней не причмокнуть, как он умел это делать. И ни с одним шофером не сидит рядом умный Воржишек, не правит, не лает, не наводит страху — ну ровно ничего. Автомобиль пролетел, навонял — и поминай как звали: только пыль столбом! Ну, а Воржишек ездил малость посолидней. За полчаса люди прислушиваться, принюхиваться начинали “Ага!” — говорили. Знали, что хлеб к ним едет, и на порог встречать выходили. Дескать, с добрым утром! И глядишь, вот уже подкатывает дедушкина телега к деревне, Шулитка прищелкивает языком, Воржишек лает на козлах, да вдруг — гоп! — как прыгнет Жанке на спину (и то сказать: спина была — будь здоров: широкая, как стол, за который четверо усядутся) и давай на ней плясать, — от хомута до хвоста, от хвоста до хомута так и бегает да пасть дерет от радости: “Гав, гав, черт меня побери! Ребята, ведь это мы приехали, я с Жанкой и с Фердой! Ура!” А ребята глаза таращат. Каждый день
хлеб привозят и всегда такое ликование — помилуй бог! Будто сам император приехал!.. Да, говорю вам: так важно давно уж никто не ездит, как в Воржишеково время ездили.
        А лаять Воржишек умел: будто из пистолета стрелял. Трах! — направо, так что гуси от страху бегут, бегут со всех ног, пока не остановятся в Полице на рынке, сами не понимая, как они там очутились. Трах! — налево, так что голуби со всей деревни взовьются, закружат и полетят куда-нибудь к Жалтману, а то и на прусскую сторону. Вот до чего громко умел лаять Воржишек, эта жалкая собачонка. И хвост у него чуть прочь не улетал, так он махал им от радости, что ловко напроказил. Да и было чем гордиться: такого громкого голоса ни у одного генерала и даже депутата нет.
        А было время, когда Воржишек совсем лаять не умел, хоть был уже большим щенком и зубы имел такие, что дедушкины воскресные сапоги изгрыз. Надо вам рассказать, как дедушка к Воржишеку или, лучше сказать, Воржишек к дедушке попал. Идет раз дедушка поздно из трактира домой; кругом темно, и он, оттого что навеселе, а может, чтоб нечистую силу отогнать, дорогой пел. Вдруг потерял он впотьмах верную ноту, и пришлось ему остановиться, поискать. Принялся искать — слышит кто-то плачет, повизгивает, скулит на земле, у самых его ног. Перекрестился дедушка и давай рукой по земле шарить: что такое? Нащупал косматый теплый комочек, мягкий как бархат, — в ладони у него поместился. Только он взял его в руки, плач перестал, а комочек к пальцу дедушкиному присосался, будто тот медом намазан.
        “Надо рассмотреть получше.” — подумал дедушка и взял его к себе домой, на мельницу. Бабушка, бедная, ждала дедушку, чтобы “доброй ночи” ему пожелать; но не успела она рот раскрыть, как дедушка, плут эдакий, говорит ей:
        — Погляди, Элена, что я тебе принес.
        Бабушка посветила: глядь, а это щеночек; господи, сосунок еще, слепой, желтенький, как молодой орешек!
        — Ишь ты, — удивился дедушка. — Чей же это ты, песик?
        Песик, понятное дело, ничего не ответил: знай дрожит, горький, на столе, хвостиком крысиным трясет да повизгивает жалобно. Вдруг, откуда ни возьмись, — под ним лужица; и растет, растет, — такой конфуз!
        — Эх, Карел, Карел, — покачала головой бабушка с укоризной, — ну где твоя голова? Ведь щеночек без матери помрет.
        Испугался дед.
        — Скорей, — говорит, — Элена, согрей молочка и дай булку.
        Бабушка все приготовила, а дедушка намочил хлебный мякиш в молоке, завязал эту тюрю в уголок носового платка и получилась у него славная соска, из которой щенок до того насосался, что животик у него как барабан стал.
        — Карел, Карел, — опять покачала головой бабушка, — ну где твоя голова? А кто же будет щеночка согревать, чтобы он от холода не помер?
        Что же дед? Ни слова ни говоря, взял щеночка и прямо с ним на конюшню. А там, сударик, тепло: Ферда с Жанкой здорово надышали! Они спали уж, но слышат — хозяин пришел, голову подняли, глядят на него умными, ласковыми глазами.
        — Жанка, Ферда, — сказал дедушка, — вы ведь Воржишека обижать не станете? Я вам его поручаю.
        И положил щеночка на солому перед ними. Жанка это странное созданьице обнюхала, — пахнет приятно, хозяйскими руками. Шепнула Ферде:
        — Свой!
        Так и вышло.
        Вырос Воржишек на конюшне, соской из носового платка вскормленный, открылись у него глаза, научился он пить из блюдца. Тепло ему было, как под боком у матери, и скоро стал он настоящим шариком, превратился в глупого маленького шалуна, который не знает, где у него зад, и садится на собственную голову, удивляясь, что неловко; не знает, что делать со своим хвостом, и, умея считать только до двух, заплетается всеми четырьмя лапами; и в конце концов удивившись самому себе, высовывает хорошенький розовый язычок, похожий на ломтик ветчины. Да ведь все щенята такие — как дети. Многое могли бы рассказать по этому поводу Жанка и Ферда: какое это мученье для старой лошади все время следить за тем, как бы не наступить на несмышленыша; потому что, знаете ли, копыто — это не ночная туфля и ставить его надо потихоньку-полегоньку, а то как бы не запищало на полу, не вскрикнуло жалобно. “Просто беда с ребятишками”, — сказали бы вам Жанка с Фердой.
        И вот стал Воржишек настоящей собакой, веселой и зубастой, как все они. Одного только ему против других собак не хватало: никто не слышал, чтобы он лаял и рычал. Все визжит да скулит, а лая не слыхать. “Что это не лает Воржишек наш?” — думает бабушка. Думала-думала, три дня сама не своя ходила, — на четвертый говорит дедушке:
        — Отчего это Воржишек никогда не лает? Задумался дедушка, — три дня ходит, голову ломает. На четвертый день Шулитке - кучеру сказал:
        — Что это Воржишек наш никогда не лает?
        Шулитке крепко слова эти в голову запали. Пошел он в трактир, — думал там три дня и три ночи. На четвертый день спать ему захотелось, все мысли смешались: позвал он трактирщика, вынул из кармана крейцеры свои, расплачиваться хочет. Считает, считает, да видно сам черт в это дело замешался: никак сосчитать не может.
        — Что это, Шулитка? — трактирщик говорит. — Или мама тебя считать не научила?
        Тут Шулитка хлоп себя по лбу. И про расплату забыл, — к дедушке побежал.
        — Хозяин! — с порога кричит. — Додумался я: оттого Воржишек не лает, что мама не научила!
        — И то правда, — ответил дедушка. — Мамы Воржишек никогда не видал, Ферда с Жанкой лаю не могли его научить, собаки по соседству ни одной нету, — ну он и не знает, как лаять надо. Знаешь, Шулитка, придется тебе обучить его этому делу.
        Пошел Шулитка на конюшню, стал учить Воржишека лаять.
        — Гав, гав! — стал ему объяснять. — Следи внимательно, как это делается. Сперва рррр — в горле, а потом сразу гав, гав — из пасти. Рррр, ррр, гав, гав, гав!
        Насторожил уши Воржишек: эта музыка по вкусу ему пришлась, хоть он и не знал, отчего. И вдруг от радости сам залаял. Чудноватый лай получился, с подвизгом — будто ножом по тарелке. Но лиха беда — начало. Ведь вы тоже раньше не знали азбуки. Послушали Ферда с Жанкой, как старый Шулитка лает, пожали плечами и навсегда потеряли к нему уважение. Но у Воржишека к лаю был огромный талант, ученье быстро пошло на лад, и когда он первый раз поехал на возу, сразу началось: трах — направо, трах — налево, — как пистолетные выстрелы. С утра до ночи все лаял, без передышки, никак налаяться не мог; рад был без памяти, что как следует научился.
        Но у Воржишека не только забот было, что в кучерской должности с Шулиткой ездить. Он каждый вечер обходил мельницу и двор, проверял, все ли на месте, кидался на кур, чтоб не кудахтали, как торговки на базаре, потом становился перед дедушкой и пристально глядел на него, виляя хвостом, как будто говоря: “Иди спать. Карел, я послежу за порядком”. Тут дедушка хвалил его и шел спать. А днем дедушка часто ходил по деревням, по местечкам, закупая зерно и кое-какой другой товар: семена клевера, чечевицу, мак. Воржишек всегда бегал с ним и на обратном пути, ночью, ничего не боясь, вел дедушку прямо домой, не давая ему заблудиться.
        Купил раз дедушка где-то семена, — ну да, тут вот, в Зличке; купил и завернул в трактир. Воржишек остался за дверями ждать. И ударил ему в нос приятный запах из кухни, — ну такой аппетитный, нельзя не заглянуть. А там, подумайте только, семья трактирщика ливерные колбаски ела. Сел Воржишек и стал ждать, не упадет ли под стол какой лакомый кусочек. А пока он ждал, остановил перед трактиром свой воз дедушкин сосед, — как бишь его? Ну, скажем, Юдал. Увидел Юдал дедушку в трактире, слово за слово, — и вот уже оба соседа каждый на свой воз полезли, — вместе домой ехать. Тронулись, — и совсем забыл дедушка о Воржишеке, который в это время на кухне перед колбасками на задних лапках стоял.
        Наевшись, встали домочадцы трактирщика из-за стола, а кожу с колбас кошке на печь кинули. Воржншек облизнулся и тут вспомнил, где с дедушкой расстался. Стал бегать, нюхать по всему трактиру — дедушки как не бывало.
        — Воржишек, — сказал ему трактирщик, — твой хозяин вон где.
        И показал рукой.
        Воржишек сразу понял и домой побежал. Сперва по большаку, а потом думает: “Что ж, я дурак? Через холмы, напрямик, скорее!” И пустился по холму да лесом. Дело был вечером, а там уж и ночь наступила; но Воржишек ничего как есть не боялся. “У меня, думает, никто ничего не украдет”. Только голоден был, как собака.
        Наступила ночь, взошла полная луна. И там, где деревья расступались — у просеки или на вырубке, — луна стояла над верхушками такая красивая, такая серебряная, что у Воржишека сердце забилось от восторга. Лес шумел тихо-тихо, будто на арфе играл. Воржишек бежал теперь по лесу, как по черному-пречерному, коридору. Но вдруг впереди заблистал серебристый свет и арфы громче заиграли. У Воржишека вся шерсть дыбом; прижался он к земле и стал смотреть, оцепенелый. Перед ним — серебряная лужайка, и на ней пляшут собаки-русалки. Красивые белые собаки, ну белые-пребелые, прямо прозрачные и такие легонькие, — капли росы с травы не стряхнут. То, что собаки — русалки, Воржишек сразу понял, потому что не было у них того интересного запашка, по которому собака настоящую собаку сразу узнает. Лежит Воржишек в мокрой траве, глаза вытаращил. Танцуют русалки, друг за дружкой гоняются, друг с дружкой грызутся, а то кружатся — свой собственный хвост ловят, но все так легко, так воздушно, что стебелек под ними не согнется. Воржишек смотрел внимательно: если какая начнет чесаться либо блоху ловить, значит — не русалка, а
просто собака белая. Нет, ни одна ни разу не почесалась, ни одна блох не ловит. Как пить дать, русалки… А взошла луна высоко, подняли русалки головы и так слабо, приятно завыли, запели. Куда там оркестру в Национальном театре! Воржишек заплакал от избытка чувств и охотно присоединил бы свой голос к общему хору, да побоялся все испортить.
        Окончив пение, все легли вокруг одной величественной собачьей матроны, — как видно, могучей вилы либо колдуньи собачьей, седой, дряхлой.
        — Расскажи нам что-нибудь, — стали просить ее русалки.
        Старая собака-вила, подумав, начала так:
        — Расскажу я вам, как собаки сотворили человека. В раю все звери мирно и счастливо рождались, жили, умирали, и только одни собаки чем дальше, тем были всё печальней. И спросил господь бог собак: “Почему вы печальны, когда все звери радуются?” И ответила самая старая собака: “Видишь ли, господи, остальные звери всем довольны, ничего им не нужно; а у нас, собак, в голове — кусок разума, и мы через это знаем, что есть что-то выше нас, есть ты. И ко всему-то мы можем принюхаться, только к тебе не можем; и в этом у нас, собак, нехватка. Поэтому просим тебя, господи, утоли нашу печаль, дай нам какого-нибудь бога, к которому нам принюхаться было можно”. Улыбнулся господь бог и сказал; “Принесите мне костей; я сотворю вам бога, к которому можно будет принюхиваться”. И побежали собаки в разные стороны, и принесла каждая из них по кости: которая львиную, которая лошадиную, которая верблюжью, которая кошачью, — словом, от всех зверей. Только собачьей кости ни одна не принесла: потому что ни одна собака ни до мяса собачьего, ни до собачьей кости не дотронется. И набралась тех костей огромная груда, и сделал
из них господь бог человека, чтоб у собак свой бог был, к которому можно принюхиваться. И оттого что человек сделан из костей всех зверей, кроме собаки, у него и свойства всех зверей: сила льва, трудолюбие верблюда, коварство кошки, великодушие коня; только собачьей верности, только ее одной нету!..
        — Расскажи еще что-нибудь, — попросили опять собаки-русалки.
        Старая вила, подумав, продолжала:
        — Теперь расскажу вам, как собаки на небо попали. Вы знаете, что души людей идут после смерти на звезды, а для собачьих душ не осталось ни одной звезды, и они после смерти уходили спать в землю. Так было до Христа. А когда люди бичевали Христа у столба, осталось там страшно много, прямо пропасть крови. И один голодный бездомный пес пришел и лизал кровь Христову. “Пресвятая дева Мария! — воскликнули ангелы на небе. — Ведь он причастился крови господней!” “Коли он причастился крови господней, — ответил бог, возьмем душу его на небо”. И сделал новую звезду, а чтобы было сразу видно, что она — для собачьей души, приделал к той звезде хвост. И только попала собачья душа на звезду, та звезда, от великой радости, давай бегать, бегать, бегать в небесном просторе, словно собака на лугу, — не так, как другие звезды, что ходят чинно, по своей дороге. И те звезды, что резвятся по всему небу, сверкая хвостом, зовутся кометами.
        — Расскажи еще что-нибудь, — попросили в третий раз русалки.
        — Теперь, — начала старая вила, — расскажу вам о том, как в давние времена у собак было на земле свое королевство и большой собачий замок. Люди позавидовали собакам, что у них свое королевство на земле, стали колдовать и колдовали до тех пор, пока собачье королевство вместе с замком не провалилось сквозь землю. Но если копать где надо, так раскопаешь пещеру, в которой находится собачий тайник.
        — Какой собачий тайник? — взволнованно спросили русалки.
        — Это зал неописанной красоты, — ответила старая вила. Колонны — из превосходнейших костей, да не обглоданных нисколько: они мясистые, как гусиное бедрышко. Потом ветчинный трон, и ведут к нему ступени из чистейшего свиного шпига. А застланы ступени ковром из кишок, битком набитых салом.
        Тут Воржишек не мог больше сдерживаться. Выскочил на лужайку, закричал:
        — Гав, гав! Где этот тайник? Ах, ах! Где собачий тайник?
        Но в тот же миг исчезли и собаки-русалки и старая собака-вила… Напрасно Воржишек протирал себе глаза: вокруг — только серебристая лужайка; ни стебелька не погнулось под танцем русалок, ни росинки не скатилось на землю. Только тихая луна озаряла прелестный луг, окруженный со всех сторон, словно черной-пречерной изгородью, лесом.
        Тут вспомнил Воржишек, что дома его ждет по меньшей мере размоченный в воде хлеба кусок, и побежал со всех ног домой. Но после этого, бродя с дедушкой по полям, по лесам, он, вспомнив иной раз о подземном собачьем тайнике, начинал рыть, ожесточенно рыть, всеми четырьмя лапами глубокую яму в земле.
        И так как он очень скоро разболтал тайну соседним собакам, а те другим, а другие — еще другим, то теперь все собаки на свете, бегая где-нибудь в поле, вспоминают о пропавшем собачьем королевстве, и начинают рыть яму в земле, и нюхают, нюхают, не пахнет ли из-под земли ветчинным троном былого собачьего государства.

        Птичья сказка
        Конечно, дети, вы не можете знать, о чем говорят птицы. Они разговаривают человеческим языком только рано утром, при восходе солнца, когда вы еще спите. Позже, днем, им уже не до разговоров: только поспевай - здесь клюнуть зернышко, тут откопать земляного червячка, там поймать мушку в воздухе. Птичий папаша просто крылья себе отмахает; а мамаша дома за детьми ухаживает. Вот почему птицы разговаривают только рано утром, открывая у себя в гнезде окна, выкладывая перинки для проветривания и готовя завтрак.
        - ...брым утром, - кричит из своего гнезда на сосне черный дрозд, обращаясь к соседу-воробью, который живет в водосточной трубе. - Уж пора.
        - Чик, чик, чирик, - отвечает тот. - Пора лететь, мошек ловить, чтобы было что есть, да?
        - Верно, верно, - ворчит голубь на крыше. - Просто беда, братец. Мало зерен, мало зерен.
        - Так, так, - подтверждает воробей, вылезая из-под одеяла. - А все автомобили, знаешь? Пока ездили на лошадях, всюду было зерно, - а теперь? А теперь автомобиль пролетел - на дороге ничего. Нет, нет, нет!
        - Только вонь, только вонь, - воркует голубь. - Поганая жизнь, брр! Придется, видно, закрывать лавочку. Кружишь-кружишь, воркуешь-воркуешь, а что за весь труд выручил? Горстки зерна не наберешь. Прямо страх!
        - А ты думаешь, воробьям лучше? - сердито топорщится воробей. - По совести сказать, кабы не семья, я бы отсюда фю-ить!
        - Как твой родич из Дейвице? - отзывается невидный в гуще ветвей крапивник.
        - Из Дейвице?.. - переспросил воробей. - Там у меня знакомый есть, Филиппом зовут.
        - Это не тот, - сказал крапивник. - Того, что улетел, звали Пепик. Такой взъерошенный был воробышек, вечно немытый-нечесаный; и целый день ругался: в Дейвице, мол, скука смертная... Другие птицы зимовать на юг улетают, на Ривьеру или в Египет: скворцы, например, аисты, ласточки, соловьи. Только воробей всю жизнь в Дейвице торчит. "Я этого так не оставлю, - покрикивал воробей по имени Пепик. - Если может лететь в Египет какая-нибудь ласточка, что на уголке живет, почему бы и мне, милые, не полететь? Так и знайте, обязательно полечу, только вот упакую свою зубную щетку, ночную рубашку да ракетку с мячами, чтобы там в теннис играть. Увидите, как я всех в теннис обставлю. Я ведь ловок, хитер: буду делать вид, будто кидаю мяч, а вместо мяча сам полечу и, если меня трахнут ракеткой, я от них упорхну либо убегу - прочь! прочь! прочь! А как только всех обыграю, куплю Вальдштейнский дворец и устрою там на крыше себе гнездо, да не из обыкновенной соломы, а из рисовой и из майорана, дягиля, морской травы, конского волоса и беличьих хвостов. Вот как!" Так рассуждал этот воробышек и каждое утро подымал шум,
что сыт этими самыми Дейвице по горло и непременно полетит на Ривьеру.
        - И полетел? - спросил черный дрозд на сосне.
        - Полетел, - продолжал в чаще ветвей крапивник. - В один прекрасный день ни свет ни заря - пустился на юг. А только воробьи никогда на юг не улетают и не знают туда дороги. И у этого воробья, Пепика, то ли крылья коротки оказались, то ли геллеров не хватило, чтобы переночевать в трактире; воробьи, понимаете, спокон веков - пролетарии: целый день знай взад и вперед пролетают. Короче говоря, воробей Пепик долетел только до Кардашовой Ржечице, а дальше не мог: ни гроша в кармане. И уж тому был радехонек, что воробьиный староста в Кардашовой Ржечице сказал ему по-приятельски: "Эх, ты, бездельник, шатун никчемный. Думаешь, у нас в Кардашовой Ржечице на каждого голодранца, бродяжки-подмастерья, сезонника, а то и беглого вдоволь конских яблок да катышков приготовлено? Коли хочешь, чтоб тебе позволили остановиться в Кардашовой Ржечице, не смей клевать ни на площади, ни перед трактиром, ни на шоссе, как мы, здешние старожилы, а только за гумнами. А для устройства жилья выделяется тебе из казенных запасов клок соломы в сарае под номером пятьдесят семь. Теперь подпиши вот это заявление о прописке и убирайся,
чтоб я тебя больше не видел". Так получилось, что воробей Пепик из Дейвице, вместо того чтоб лететь на Ривьеру, остался в Кардашовой Ржечице.
        - Он и теперь там? - спросил голубь.
        - И теперь, - ответил крапивник. - У меня там тетя живет, и она мне про него рассказывала. Он смеется над тамошними воробьями, галдит: дескать, смертная тоска быть воробьем в Кардашовой Ржечице; ни трамвая там, как в Дейвице, ни автомобилей, ни стадионов "Славия" и "Спарта", ну ничегошеньки. Сам он не собирается всю жизнь торчать в Кардашовой Ржечице: его, мол, приглашают на Ривьеру, и он только ждет, когда из Дейвице деньги придут. И столько наговорил им всякого о Дейвице и Ривьере, что и кардашово-ржечицкие воробьи поверили: в другом месте лучше - и перестали клевать, а только чирикают, галдят, ропщут, как все воробьи на свете. Твердят: "Всюду лучше, чем, чем, чем у нас!"
        - Да! - отозвалась синица из кизилового куста. Странные бывают птицы. Здесь, возле Колина, в таком плодородном крае, жила одна ласточка. И прочла она в газетах, что у нас все очень плохо, а вот в Америке, милые, такие хитрюги: до всего доходят, знают, что к чему! И забрала эта ласточка себе в голову: надо, дескать, во что бы то ни стало на эту Америку посмотреть. Ну, и поехала.
        - Как? - прервал крапивник.
        - Не знаю, - ответила синица. - Скорей всего на пароходе. А то на самолете. Может, пристроила гнездо к дну самолета или каютку с окошком, чтоб можно было голову высунуть, а захочется - так и плюнуть. Словом, через год вернулась и говорит, что была в Америке, и там все не так, как у нас. Даже и сравнить нельзя - куда там! Такой прогресс. Например, никаких жаворонков нету, а дома такие высокие, что если б воробей на крыше гнездо себе свил и из того гнезда выпало бы яичко, так оно падало бы так долго, что по дороге из него вылупился бы воробышек, и вырос бы, и женился бы, и народил бы кучу детей, и состарился бы, и умер бы в преклонном возрасте, так что на тротуар, вместо воробьиного яйца, упал бы старый мертвый воробей. Вот какие там дома высокие. И еще говорила ласточка, что в Америке все строят из бетона, и она тоже так строить научилась; пускай, мол, другие ласточки прилетают смотреть; она им покажет, как строить ласточкино гнездо из бетона, а не прямо из грязи, как они, глупые, до сих пор делали. И вот пожалуйста! Слетелись ласточки отовсюду: из Мнихова Градиште, из Чаславы, из Пршелоуче, из
Чешского Брода и Нимбурка, даже из Соботки и Челаковице. Столько собралось ласточек, что пришлось натянуть для них семнадцать тысяч триста сорок девять метров телефонных и телеграфных проводов, чтоб им было на чем сидеть. И когда они все собрались, сказала американская ласточка: "Вот послушайте, парни и девушки, как в Америке строят дома и гнезда из бетона. Сперва надо натаскать кучку цемента. Потом - кучку песку. Потом налить туда воды; и получится каша такая; из этой-то каши и строится настоящее современное гнездо. А если нет цемента, смешайте песок с известью. Тогда получится каша из извести с песком. Только известь должна быть гашеная. Я сейчас вам покажу, как гасят известь. Сказала и - порх-порх! - полетела на стройку, где работали каменщики, за негашеной известью. Взяла кусочек извести в клювик и - поррх! - уже летит обратно. А в клювике-то влажно - и давай известь у ней в роточке гаситься, и шипеть, и жечь. Испугалась ласточка, выпустила известь и кричит: "Вот смотрите, как надо гасить известь. Ой-ой, как жжется! Ой, батюшки, как щиплет! Ой, караул! Ей-ей, так и палит, ох-ох-ох, а-ля-ля-ля, о
чтоб тебе, с нами крестная... о ччерт, фу ты, святые угодники, ой-ей, ах-их, душа из тела вон, боже мой, уф, мать пресвятая богородица, разрази его, о горюшко, мама, ой беда, эх-эх, милые, брр, этакая дьявольщина, уй-юй, чтоб ему, ох-хо-хо, ай-ай, окаянство!" Вот как гасят известь! Остальные ласточки, слыша ее горькие жалобы и стоны, не стали ждать, что будет дальше, а, тряхнув хвостиками, полетели по домам. "Славное было бы дело, если б мы так обожгли себе клюв", - подумали они. Поэтому ласточки до сих пор строят свои гнезда из грязи, а не из бетона, как их учила подруга, побывавшая в Америке... Но ничего не поделаешь, милые, мне надо лететь за провизией!
        - Кумушка синица, - откликнулась дроздиха, - раз уж вы летите на базар, купите мне там, пожалуйста, кило дождевых червей, только хороших, длинных. А то мне сегодня некогда: надо учить детей летать.
        - С удовольствием, соседка, - ответила синица. - Знаю, золотая моя, как это трудно - научить детей летать по-настоящему.
        - А знаете, - спросил скворец на березе, - кто научил нас, птиц, летать? Я вам расскажу. Мне карлштейнский ворон говорил, который сюда прошлый раз, в большие морозы, прилетал. Этому ворону самому сто лет, да слышал он это от своего деда, которому сказал об этом прадед, а тот узнал про это от прадеда своей бабушки с материнской стороны. Так что это-святая истина. Так вот, бывает иногда, вдруг - ночью звезда упадет. Да иной раз падающая звезда эта - и не звезда совсем, а золотое ангельское яйцо. И, падая с неба, воспламеняется оно в своем падении и как жар горит. Это святая истина, потому что мне это карлштейнский ворон рассказал. А люди ангельские яйца эти как-то иначе называют, - не то метры, не то монтеры, менторы либо моторы - как-то так вот!
        - Метеоры, - сказал дрозд.
        - Да, да, - согласился скворец. - Тогда птицы еще не умели летать, а бегали по земле, как куры. И, видя, как такое ангельское яйцо с неба падает, думали: хорошо бы его высидеть и посмотреть, какой из него вылупится птенец. Это сущая правда, потому, что так тот ворон рассказывал. Раз они за ужином об этом толковали, - вдруг совсем рядом, за лесом - бац! - упало с неба золотое, лучезарное яйцо, так что даже свист слышно было. Все сразу туда кинулись, - аист впереди, потому что у него самые длинные ноги. Нашел он золотое яйцо, взял его в лапу; а оно от падения еще страшно горячее было, так что аист обе лапки себе обжег, но все-таки принес это раскаленное яичко к птицам. Потом сразу шлеп-шлеп по воде, чтобы обожженные лапки остудить. Оттого с тех пор аисты по воде бродят, чтоб коготки остуживать. Вот что мне ворон рассказал.
        - А дальше что? - спросил крапивник.
        - Потом, - продолжал скворец, - приковыляла дикая гусыня - хотела на это яйцо сесть. Но оно еще жглось; она обожгла себе брюшко - и скорей плюх в пруд, чтобы его охладить. Оттого гуси до сих пор плавают на брюшке по воде. После этого все птицы стали одна за другой ангельское яйцо высиживать.
        - И крапивник тоже? - спросил крапивник.
        - Тоже, - ответил скворец. - Все птицы на свете это яйцо высиживали. Только когда дошла очередь до курицы и позвали ее, она ответила: "Как? Как? Куда, куда так? Когда же клевать? Кто себе враг? Какой дурак?" И не пошла высиживать ангельское яйцо. А когда все птицы по очереди на том яйце отсидели, вылупился из него божий ангел. Но, вылупившись, не стал ни клевать, ни пищать, как другие птицы, а полетел прямо к небу, возглашая аллилуйю и осанну. Потом сказал: "Чем мне отблагодарить вас, милые птички, за вашу ласку, что вы меня высидели? С этих пор будете вы летать, как ангелы. Смотрите: надо вот так взмахнуть крыльями и - готово, полетели! Итак, внимание: раз, два, три!" Не успел он сказать "...три", как все птицы начали летать и летают до сих пор. Только курица не умеет, потому что не хотела высиживать ангельское яйцо. И все это святая правда, потому, что так рассказал карлштейнский ворон.
        - Итак, внимание! - сказал дрозд. - Раз, два, три!
        Тут все птицы тряхнули хвостиком, взмахнули крыльями и полетели каждая за своей песней и своим пропитанием, как научил их ангел божий.
        Сказка про водяных
        Если вы, ребята, думаете, что водяных не бывает, то я вам скажу, что бывают, и ещё какие!
        Вот, например, хоть бы и у нас, когда мы ещё только на свет родились, жил уже один водяной в реке Упе, под плотиной, а другой в Гавловицах - знаете, там, возле деревянного мостка. А ещё один проживал в Радечском ручье. Он-то как раз однажды пришёл к моему папаше-доктору вырвать зуб и за это ему принёс корзинку серебристых и розовых форелей, переложенных крапивой, чтобы они были всё время свежими. Все сразу увидели, что это водяной: пока он сидел в зубоврачебном кресле, под ним натекла лужица. А ещё один был у дедушкиной мельницы, в Гронове; он под водой, у плотины, держал шестнадцать лошадей, потому-то инженеры и говорили, что в этом месте в реке шестнадцать лошадиных сил. Эти шестнадцать белых коней всё бежали и бежали без остановки, потому и мельничные жернова всё время вертелись. А когда однажды ночью дедушка наш умер, пришёл водяной, выпряг потихоньку все шестнадцать лошадей, и мельница три дня не работала. На больших реках есть водяные-велиководники, у которых ещё больше лошадей - скажем, пятьдесят или сто; но есть и такие бедные, что у них и деревянной лошадки нет.
        Конечно, водяной-велиководник, скажем, в Праге, на Влтаве, живёт барином: у него есть, пожалуй, и моторная лодка, а на лето он едет к морю. Да ведь в Праге и у иного мошенника-греховодника порой денег куры не клюют, и раскатывает он в автомобиле - ту-ту! - только грязь летит из-под колёс! А есть и такие захудалые водяные, у которых всего добра - лужица с ладонь величиной, а в ней лягушка, три комара и два жука-плавунца. Иные прозябают в такой мизерной канавке, что в ней и мышь брюшка не замочит. У третьих за целый год только и доходу, что пара бумажных корабликов и детская пелёнка, которую мамаша упустит во время стирки... Да, это уж бедность! А вот, к примеру, уратиборжского водяного не меньше двухсот тысяч карпов да ещё вдобавок лини, сазаны, караси и, глядишь, здоровенная щука... Что говорить, нет на свете справедливости!
        Водяные вообще-то живут одиноко, но так раз-два в году, во время паводка, собираются они со всего края и устраивают, как говорится, окружные конференции. В нашем краю всегда съезжались они в половодье на лугах возле Кралова Градца, потому что там такая красивая водная гладь, и прекрасные омуты, и излучины, и затоны, выстланные самым мягким илом высшего сорта. Обычно это жёлтый ил или немного коричневатый, если же он красный или серый, то он уже не будет таким нежным, словно вазелин... Так вот, найдя себе подходящее место, все они усаживаются и рассказывают друг другу новости: скажем, что в Суховершиче люди облицевали берег камнем, и тамошний водяной... как, бишь, его?.. старый Иречек, должен оттуда переселиться; что ленты и горшки подорожали - просто беда: водяному, чтобы кого-нибудь поймать, приходится покупать ленточек на тридцать крон, а горшок стоит минимум три кроны, да и то с браком, прямо хоть бросай ремесло и берись за что-нибудь другое! И тут кто-то из водяных рассказывает, что яромержский водяной Фалтыс... ну, тот, рыжий!..уже подался в торговлю: продаёт минеральные воды; а хромой
Слепанек стал слесарем и чинит водопроводы; и многие другие тоже переменили профессию.
        Понимаете, ребятишки, водяной может заниматься только тем ремеслом, в котором есть что-нибудь от воды: ну, например, может быть он подводником или проводником, или, скажем, может писать в книжках вводную главу; или быть заводилой или водителем трамвая, или выдавать себя за руководителя или за хозяина завода, - словом, какая-нибудь вода тут должна быть.
        Как видите, профессий для водяных хватает, потому-то и водяных остаётся всё меньше и меньше, так что, когда они друг друга считают на ежегодных собраниях, слышны грустные речи:
        "Опять нас на пять душ меньше стало, ребята! Так наша профессия понемногу совсем вымрет".
        - Н-да - говорит старый Крейцманн, трутновский водяной, - уж нет того, что было! О-хо-хо-хо-хо, много тысяч лет прошло с тех пор, как вся Чехия была под водой, а человек - вернее, тьфу ты, водяной, ведь тогда людей ещё не было, время было не то... Ах, батюшки, на чём я остановился-то?
        - На том, что вся Чехия была под водой, - помог ему гавловицкий водяной Зелинка.
        - Ага, - сказал Крейцманн. - Тогда, стало быть, вся Чехия была под водой, и Жалтман, и Красная гора, и Кракорка, и все остальные горы, и наш брат мог, ног не засушив, пройти себе прекрасно под водой хоть из Брно до самой Праги! Даже над горой Снежкой воды было на локоть... Да, братцы, это было времечко!
        - Было, было... - сказал задумчиво ратиборжский водяной Кулда. - Тогда и мы, водяные, не были такими отшельниками-пустынниками, как сейчас. И у нас были подводные города, построенные из водяных кирпичей, а мебель вся была выточена из жёсткой воды, перины - из мягкой дождевой воды, и отапливались тёплой водой, и не было ни дна, ни берегов, ни конца ни краю воде - только вода и мы.
        - Да уж, - сказал Лишка, по прозвищу Леший, водяной из Жабоквакского болота.
        - А какая вода тогда была! Ты мог её резать, как масло, и шары из неё лепить, и нитки прясть, и проволоку из неё тянуть. Была она, как сталь, и как лён, и как стекло, и как пёрышко, густая, как сметана, а прочная, как дуб, а грела, как шуба. Всё, всё было сделано из воды. Что толковать, теперь разве такая вода! - И старый Лишка так сплюнул, что образовался глубокий омут.
        - Да, была, да сплыла, - в раздумье произнёс Крейцманн. - Хороша была вода, словно ещё и недавно, а вот была - да сплыла. И вдобавок была она совсем немая!
        - Как же это? - удивился Зелинка, который был помоложе других водяных.
        - Ну, немая, совсем не говорила, - начал рассказывать Лишка-Леший. Голоса у неё никакого не было. Такая была тихая и немая, как теперь бывает, когда замёрзнет или когда выпадет снег... И вот полночь, ничто не шелохнётся, а кругом так тихо, такая тихая тишь, что прямо жутко: высунешь голову из воды и слушаешь, а сердце так и сжимается от этой страшной тишины. Так-то тихо было в ту пору, когда вода была ещё немая.
        - А как же, - спросил Зелинка (ему ведь было всего семь тысяч лет), - как же она потом перестала быть немой?
        - Это случилось так, - сказал Лишка.. - Мне это рассказывал мой прадедушка и говорил, что было это уже добрый миллион лет тому назад... Так вот, жил-был в ту пору один водяной... Как его, бишь, звали? Ракосник не Ракосник... Минаржик? Тоже нет... Гампл? Нет, не Гампл... Павлишек? Тоже нет... Господи ты боже, как же его звали?
        - Арион, - подсказал Крейцманн.
        - Арион! - подтвердил Лишка. - Вот, прямо уж на языке было, Арион его звали. И этот Арион имел, скажу я вам, такой дивный дар, такой талант ему был от бога даден, ну, такое дарование у него было, понятно? Он умел так красиво говорить и петь, что у тебя сердце то прыгало от радости, то плакало, когда он пел, - такой он был музыкант.
        - Певец, - поправил Кулда.
        - Музыкант или там певец, - продолжал Лишка, - но своё дело он знал, голубчики! Прадедушка говорил, что все ревмя ревели, когда он пел. Была у него, у того Ариона. в сердце великая боль. Никто не знает какая. Никто не знает, что с ним приключилось. Но, должно быть, большое горе, раз он пел так прекрасно и так грустно... И вот, когда он под водой так пел и жаловался, дрожала каждая капелька воды, словно она слезинка. И в каждой капельке осталось что-то от его песни, пока эта песня пробивалась сквозь воду. Потому вода уже больше не немая. Она звучит, поёт, шепчет и лепечет, журчит и булькает, мурлычет и рокочет, шумит, звенит, ропщет и жалуется, стонет и воет, бурлит и ревёт, плачет и гремит, вздыхает, стонет и смеётся; то звучит, как серебряная арфа, то тренькает, как балалайка, то поёт, как орган, то трубит, как охотничий рог, то говорит, как человек в радости или печали. С той поры разговаривает вода на всех языках на свете и рассказывает вещи, которые никто не понимает, - так они чудесны и прекрасны. А меньше всего понимают их люди. Но покуда не появился Арион и не научил воду петь, была она
совсем немая, как немо сейчас небо.
        - Но небо в воду опустил не Арион, - сказал старый Крейцманн. - Было то уже позднее, при моём батюшке - вечная ему память! - и сделал это водяной Кваквакоакс, и всё ради любви.
        - Как это было? - спросил молодой Зелинка.
        - Было это так. Кваквакоакс влюбился. Он увидел принцессу Куакуакунку и запылал к ней любовью, квак! Куакуакунка была прекрасна. Представляете: золотистое лягушечье брюшко, и лягушечьи лапки, и лягушечий рот от уха до уха, и вся она была мокрая и холодная. Вот какая была красавица! Теперь уж таких нет...
        - А дальше что? - нетерпеливо спросил водяной Зелинка.
        - Ну, что могло быть? Куакуакунка была прекрасна, но горда. Она только надувалась и говорила "квак". Кваквакоакс совсем обезумел от любви. "Если пойдёшь за меня замуж, - сказал он ей, - я подарю тебе всё, что только пожелаешь". И тут она ему сказала: "Тогда подари мне небесную синеву, квак!"
        - И что же сделал Кваквакоакс? - спросил Зелинка.
        - Что ему было делать? Он сидел под водой и жаловался: "Ква-ква, ква-ква, ква, ква-ква, ква!" А потом решил лишить себя жизни и потому бросился из воды в воздух, чтобы в нём утопиться, квак! Никто до него ещё в воздух не бросался - Кваквакоакс был первым.
        - И что же он сделал в воздухе?
        - Ничего. Посмотрел вверх, а над ним было синее небо. Поглядел вниз, а под ним было тоже синее небо. Кваквакоакс ужасно удивился. Ведь тогда ещё никто не знал, что небо отражается в воде. И когда Кваквакоакс увидел, что небесная синева уже в воде, он от удивления воскликнул "квак" и опять бросился в воду. А потом посадил Куакуакунку себе на спину и вынырнул с ней на воздух. Куакуакунка увидела в воде синее небо и от радости воскликнула: "Ква-ква!" Потому что, выходит, Кваквакоакс подарил ей небесную синеву.
        - А что было дальше?
        - Ничего. Жили потом оба очень счастливо, и народилось у них множество лягушат. И с той поры вылезают водяные иногда из воды, чтобы видеть, что и у них дома тоже есть небо. А когда кто-нибудь покидает свой дом, кто бы он ни был, он оглядывается назад, как Кваквакоакс, и видит, что там, дома то есть, и есть настоящее небо. Самое настоящее, синее и прекрасное небо.
        - А кто это доказал?
        - Кваквакоакс.
        - Да здравствует Кваквакоакс!
        - И Куакуакунка!
        В эту минуту шёл мимо один человек и подумал: "Что это тут лягушки не вовремя расквакались?"
        Поднял камень и кинул его в болото.
        В воде что-то булькнуло, плюхнуло; полетели брызги высоко-высоко. И стало тихо: все водяные нырнули в воду и теперь только в будущем году соберутся на свою конференцию.
        Разбойничья сказка
        Это было страшно давно, - так давно, что даже покойный старый Зелинка не помнил этого, а он помнил даже моего покойного толстяка прадедушку. Так вот давным- давно на горах Брендах хозяйничал славный злой разбойник Лотрандо, самый свирепый убийца, какого только видел свет, с двадцать одним своим приспешником, пятьюдесятью ворами, тридцатью мошенниками и двумястами пособниками, контрабандистами и укрывателями. И устраивал этот самый Лотрандо засады на дорогах - либо в Поржич, либо в Костелец, а то и в Гронов, так что поедет в тех местах какой извозчик, купец, еврей или рыцарь на коне, Лотрандо сейчас на него накинется, гаркнет во все горло и обдерет как липку; и должен был еще радоваться тот бедняга, что Лотрандо не зарезал его, не застрелил, либо на суку не повесил. Вот какой был злодей и варвар этот Лотрандо!
        Едет себе путник путем-дорогой, "но-но, н-но, пошел, пошел" - на лошадок покрикивает да о том, как бы повыгоднее товар свой в Трутнове продать, мыслью тешится. Пот дорога лесом пошла и начнет его страх перед разбойниками брать, ну, он песенку веселую запоет, чтоб не думать об этом. Вдруг откуда ни возьмись - огромный детина, ни дать ни взять гора, - шире господина Шмейкала или господина Ягелека в плечах, да головы на две выше их, да бородатый такой, что и лица не видно. Встанет такой мужичище перед лошадью и заревет: "Кошелек или жизнь!" - да наставит на купца пистолет - толщиной что твоя мортира. Купец, понятно, деньги отдаст, а Лотрандо у него и телегу, и товар, и коня заберет, кафтан, штаны, сапоги с него стащит, да еще кнутом разочка два вытянет, чтоб легче бедняге домой бежалось. Говорю вам, прямо висельник был этот Лотрандо.
        А как во всей округе других разбойников не было (был один возле Маршова, да против Лотрандо - просто марала), Лотрандово разбойничье предприятие преотлично шло, так что он очень скоро богаче иного рыцаря стал. И вот, имея малого сыночка, стал старый разбойник соображать: "Отдам-ка я, мол, его в ученье, пускай оно хоть в несколько тысяч влетит, я это себе позволить могу. Пускай немецкому научится и французскому, всяческие там деликатности - "бит-ш?йн" ([1 - 1) - прошу вас (нем)]) и "же-вузем" ([2 - 2) - я вас люблю (франц)]) - говорить, и на фортепьянах играть, и "косез" либо "кадрель" танцевать, с тарелки есть, в платок сморкаться, чин чином, как полагается. Я, дескать, хоть и простой разбойник, а сын мой не хуже графского воспитание получит. Как я сказал, так и будет!"
        Сказано - сделано. Взял он маленького Лотрандо, посадил его перед собой на седло и поскакал в Броумов. Остановился там у ворот монастыря отцов-бенедиктинцев, ссадил сыночка с коня и, громко бренча шпорами, - прямо к отцу настоятелю.
        - Вот, ваше преподобие, - говорит грубым голосом, - отдаю вам этого мальчонку на воспитание, чтобы вы его есть, сморкаться и танцевать научили, и "битш?йн" да "же-вузем" говорить, - словом, всему, что полагается знать и уметь кавалеру. И вот вам, - говорит, - на это дело мешок дукатов, луидоров, флоринов, пиастров, рупий, наполеондоров, дублонов, рублей, талеров, гиней, серебряных гривен и голландских золотых, и пистолей, и соверенов, чтоб он жил здесь у вас, как маленький принц.
        Сказал, повернулся на каблуках и айда в лес, оставив маленького Лотрандо на попечение отцам-бенедиктинцам.
        И стал маленький Лотрандо учиться в ихней обители с молодыми принцами, графами и другими отпрысками богатых семей. И толстый отец Спиридон научил его говорить "битш?йн" и "горзамадинр" ([3 - 3) - ваш покорный слуга (нем.).]) по-немецки, а отец Доминик вбил ему в голову всякие французские "трешарме" ([4 - 4) - я в восхищенье (франц)]) и "сильвупле" ([5 - 5) - пожалуйста (франц).]), а отец Амедей научил его комплиментам, менуэтам и приятным манерам, а регент г-н Краупнер приучил сморкаться так, чтоб это звучало тонко, будто флейта, и нежно, будто свирель, а не трубить, как контрафагот, тромбон, иерихонская труба, корнет-а-пистон или автомобильная сирена, подобно старому Лотрандо. Словом, обучили его всем утонченнейшим правилам обращения и ухваткам, приличным настоящему кавалеру. И нужно признать, очень был молодой Лотрандо хорош в своем бархатном костюме с кружевным воротничком; он совсем забыл о том, что вырос в диких Брендских горах, в пещере, среди разбойников, и что отец его, старый грабитель и убийца Лотрандо, ходит в воловьей шкуре, пахнет лошадью и ест сырое мясо, хватая его прямо руками, как
все разбойники.
        Короче говоря, молодой Лотрандо украшался знаниями и изяществом, и как раз, когда в том и другом высшей ступени достиг, вдруг у ворот Броумовской обители раздался топот копыт и косматый приспешник отца его, соскочив с коня, стал колотить в ворота, а потом, впущенный братом привратником, грубым голосом объявил, что приехал за молодым господином Лотрандо, что батюшка его, старый Лотрандо, при смерти и зовет к себе единственного своего сына, чтобы передать ему предприятие. Тут молодой Лотрандо, со слезами на глазах, простился с достойными отцами-бенедиктинцами, а равно и с знатными юношами, проходившими там курс наук, и поехал за приспешником на Бренды, размышляя о том, какое же предприятие хочет ему отказать отец, и в душе обещаясь вести это предприятие богобоязненно, благородно и с примерной учтивостью ко всем людям.
        Вот приехали они на Бренды, и повел приспешник молодого хозяина к отцовскому смертному ложу. Лежал старый Лотрандо в огромной пещере, на груде сыромятных воловьих кож, накрытый лошадиной попоной.
        - Ну что, Винцек, бездельник? - спросил он посланного. - Привез ты, наконец, моего малого?
        - Дорогой отец, - воскликнул молодой Лотрандо, опускаясь перед ним на колени, - да хранит вас бог долгие годы на радость ближним и несказанную славу вашему потомству.
        - Погоди, малец, - промолвил старый разбойник. - Мне нынче отправляться в пекло и некогда мне с тобой канитель разводить. Рассчитывал я оставить тебе большое богатство, чтоб ты жил, не работая. Да - разрази его гром! понимаешь, парень? Больно для нашего ремесла скверные пришли времена!
        - Ах, отец, - вздохнул молодой Лотрандо, - я не имел представления о том, что вы так больны.
        - Ну да, - проворчал старик. - К тому же есть у меня злодеи, которые зубы на меня точат, и уж не мог я пускаться далеко отсюда. А соседних дорог купцы, прохвосты, избегать стали. Приспела самая пора дело мое кому помоложе в свои руки взять.
        - Дорогой отец, - горячо промолвил юноша, - клянусь вам, призывая весь мир в свидетели, что буду продолжать ваше дело, ведя его честно, усердно и обращаясь со всеми как можно вежливей.
        - Уж не знаю, как у тебя насчет вежливости получится, буркнул старик. - Я поступал так: резал только тех, кто сопротивлялся. А шапки, сынок, ни перед кем не ломал: это к нашему ремеслу, знаешь, как-то не подходит.
        - А какое ваше ремесло, дорогой отец?
        - Разбой, - ответил старый Лотрандо и помер.
        И остался молодой Лотрандо один на свете, потрясенный до глубины души смертью батюшкиной, с одной стороны, и данной ему клятвой самому стать разбойником - с другой.
        Через три дня пришел к нему косматый приспешник Винцек и говорит, что им, мол, есть нечего: пора, дескать, заняться делом.
        - Дорогой приспешник, - жалобно промолвил молодой Лотрандо, - неужели в самом деле так надо?
        - А то как же? - отрубил Винцек. - Тут, сударик, не монастырь: сколько ни читай "Отче наш", никто фаршированного голубя не принесет. Хочешь есть, работай!
        Взял молодой Лотрандо отличный пистолет, вскочил на коня и выехал на дорогу, - ну, примерно, у Батневице. Сел там в засаду и стал ждать, не проедет ли какой купец, которого можно ограбить. Глядь - и в самом деле: часу не прошло, как показался на дороге торговец красным товаром, - в Трутново полотно везет.
        Выехал молодой Лотрандо из укрытия и отвесил глубокий поклон. Удивился торговец, что такой красивый господин с ним здоровается, - ну, поклонился тоже со словами:
        - Желаю долго здравствовать!
        Лотрандо подъехал ближе, поклонился еще раз.
        - Простите, - промолвил ласково. - Надеюсь, я вас не потревожил.
        - Нисколько, - торговец в ответ. - Чем могу служить?
        - Убедительно прошу вас, сударь, - продолжал Лотрандо, не пугайтесь. Я разбойник, страшный Лотрандо с Бренд.
        А торговец был хитрый и ничуть не испугался.
        - Батюшки, - воскликнул он. - Да мы с вами коллеги. Ведь я тоже разбойник - кровавый Чепелка из Костельца. Не слыхали?
        - Не имел чести, - смущенно ответил Лотрандо. - Я тут, многоуважаемый коллега, впервые. Принял предприятие от отца.
        - Ага, - сказал господин Чепелка, - от старого Лотранда с Бренд, да? Это старая разбойничья фирма, с хорошей репутацией. Очень солидное предприятие, господин Лотрандо. От души поздравляю. Но знаете, я был закадычным другом вашего покойного батюшки. Мы с ним однажды как раз на этом самом месте встретились, и он мне сказал: "Знаешь, кровавый Чепелка? Мы с тобой соседи и товарищи по ремеслу. Давай разделимся по-хорошему: вот эта дорога - из Костельца на Трутново пускай будет твоя, ты грабь на ней один". Так он сказал, и мы ударили с ним по рукам, - понимаете?
        - Ах, тысяча извинений! - учтиво ответил молодой Лотрандо. - Я, право, не знал, что это ваша территория. Очень сожалею, что на нее вторгся.
        - О, это пустяки!.. - возразил хитрый Чепелка. - Но ваш батюшка сказал еще: "Знай, кровавый Чепелка: ежели я сам или кто из моих людей здесь объявимся, можешь взять у того пистолет, шляпу и кафтан, чтоб он помнил, что это твоя дорога". Вот что сказал старый удалец и на том дал мне руку.
        - Если так, - ответил молодой Лотрандо, - я считаю своим долгом покорно просить вас принять от меня этот пистолет с инкрустацией, берет мой с настоящим страусовым пером и кафтан английского бархата - на память и в знак моего глубочайшего уважения, а равно сожаления о том, что я причинил вам такую неприятность.
        - Ладно, - ответил Чепелка. - Давайте сюда. Я прощаю вас. Но чтобы вперед, сударь, этого больше не было. Н-но, соколики! Мое почтение, господин Лотрандо.
        - Счастливого пути, благородный и великодушный сударь мой! - крикнул ему вслед молодой Лотрандо и вернулся на Бренды не только без добычи, но и без своего собственного кафтана.
        Приспешник Винцек жестоко его выбранил и дал ему строгий наказ в следующий раз зарезать и обобрать первого, кто встретится.
        На другой день засел молодой Лотрандо со своей тонкой шпагой на дороге возле Збечника. Вскоре показался огромный воз товара.
        Вышел молодой Лотрандо и крикнул возчику:
        - Мне очень жаль, сударь, но я должен вас зарезать. Будьте добры поскорей помолиться и приготовиться.
        Упал на колени возчик, стал молиться, а сам думает, как бы из этой катавасии выпутаться. Раз прочел "Отче наш", другой раз - ничего путного в голову не приходит. Десятый, двадцатый "Отче наш" - все то же.
        - Ну как, сударь? - спросил молодой Лотрандо, напустив на себя суровости. - Приготовились вы к смерти?
        - Какое! - ответил возчик, стуча зубами. - Ведь я страшный грешник, тридцать лет в церкви не был, богохульствовал, как нехристь, ругался, дулся в карты, грешил походя. Вот кабы мне в Полпце исповедаться, может, господь бог и отпустил бы мне грехи мои, не вверг душу мою в огнь неугасимый. Знаете что? Я мигом в Полице съезжу, исповедуюсь - и обратно. И вы меня зарежете.
        - Хорошо, - согласился Лотрандо. - Я пока посижу у вашего воза.
        - Ладно - сказал возчик. - А вы одолжите мне, пожалуйста, свою лошадку, чтобы мне скорей вернуться.
        Согласился и на это учтивый Лотрандо, и возчик сел на его лошадку, поехал в Полице. А молодой Лотрандо выпряг лошадей возчика и пустил их пастись на луг.
        Но возчик этот был большой плут. Не поехал он в Полице исповедоваться, а завернул в ближайший трактир и рассказал там, что на дороге его дожидается разбойник. Потом выпил как следует для храбрости и вместе с тремя половыми двинулся на Лотрандо. И они вчетвером здорово бедному Лотрандо шею накостыляли и прогнали его в горы, и воротился учтивый разбойник к себе в пещеру не только без денег, но и без своей собственной лошадки.
        Третий раз выехал Лотрандо на дорогу в Наход и стал ждать добычи. Вдруг видит: ползет повозочка, холстиной завешенная, везет торговец в Наход на ярмарку сплошь одни пряничные сердца. Опять стал Лотрандо на дороге, кричит:
        - Проезжий, сдавайся! Я - разбойник!
        Так его научил косматый Винцек.
        Остановился торговец, почесал себе затылок, приподнял холстину и, обращаясь внутрь, промолвил:
        - Слышь, старуха, тут какой-то господин разбойник.
        Откинулась холстина и вылезает из повозки толстая старая тетка. Уперев руки в боки, она напустилась на молодого Лотрандо:
        - Ах ты антихрист, архижулик, Бабинский ([6 - 6) - Бабинский Вацлав (1796-1879) - знаменитый разбойник, о котором в Чехии существует много легенд.]), бандит, Барнабаш, башибузук, черный цыган, черт, черномор, бездельник, бесстыжая рожа, Голиаф, идиот, Ирод, головорез, грубиян, грабитель, прохиндей, бродяга, брехло, - как ты смеешь так наскакивать на честных, порядочных людей?!
        - Простите, сударыня, - сокрушенно прошептал Лотрандо. Я не подозревал, что в повозке дама.
        - Конечно, дама, - продолжала торговка, - да еще какая, ах ты Ирод, Иуда, Каин, крамольник, кретин, кровосос, лентяй, людоед, люцифер, махмуд, морда, метла, мерзавец!
        - Тысяча извинений, что испугал вас, сударыня, - бормотал Лотрандо в полнейшей растерянности. - Трешарме, мадам, сильвупле, выражаю глубочайшее сожаление, что.... что..
        - Убирайся, обормот! - не унималась почтенная дама. Ты - недоносок, нехристь, нетопырь, негодяй, невежа, зубр, пират, побируха, поганец, пугало, прохвост, рвач, разбойник, Ринальдо Ринальдини ([7 - 7) - Ринальдо Рцнальдини - герой одноименного романа немецкого писателя Христиана Августа Вульпиуса (1762-1827). Его имя стало нарицательным именем благородного разбойника.]), собака, стервец, сатана, ведьмак, висельник, шаромыжник, шкура, веред, вор, тиран, турок, татарин, тигр...
        Молодой Лотрандо не стал слушать дальше, а пустился наутек и не остановился даже на Брендах: ему все казалось, что ветер доносит до него что-то вроде: "урод, упырь, уголовник, убийца, зулус, зверюга, злой дух, злыдень, злющий злодей, злотвор, змий, хапуга..."
        И так - всякий раз. Возле Ратиборжице молодой разбойник напал на золотую карету, но в ней сидела ратиборжская принцесса; она была так прекрасна, что Лотрандо влюбился в нее и взял у нее только - да и то с ее согласия - надушенный платочек. Понятное дело, банда его на Брендах от этого не стала сытей. В другой раз возле Суховршице напал он на мясника, ведшего в Упице корову на убой, и хотел его зарезать; но мясник просил передать двенадцати его сироткам то да се, - все такие жалостливые вещи, что Лограндо заплакал и не только отпустил мясника вместе с коровой, а еще навязал ему двенадцать дукатов, чтобы тот каждому из своих ребят по дукату дал - на память о грозном Лотрандо. А мясник этот самый - такая шельма! - был старый холостяк и не то что двенадцати ребят, а кошки у него в доме не водилось.
        Короче сказать, всякий раз, как Лотрандо собирался кого-нибудь убить или ограбить, учтивость и чувствительность его мешали ему, так что он не только ни у кого ничего не отнял, а наоборот и свое-то все роздал.
        Ну, предприятие его совсем в упадок пришло. Приспешники, с косматым Винцеком во главе, разбежались, предпочтя жить и честно работать среди людей. Сам Винцек засыпкой на гроновскую мельницу поступил, ту самую, что до сих пор возле костела стоит. Остался молодой Лотрандо один в своей разбойничьей пещере на Брендах; и стал он голодать, и не знал, что делать. Тут вспомнил он о настоятеле бенедиктинского монастыря в Броумове, очень его любившем, и поехал к нему за советом, как быть.
        Войдя к настоятелю, встал молодой Лотрандо перед ним на колени и плача объяснил ему, что поклялся отцу стать разбойником, но что, воспитанный в правилах учтивости и любезности, не может никого ни убить, ни ограбить - без согласия жертвы. Так что же, мол, ему теперь предпринять?
        Отец настоятель в ответ двенадцать раз нюхнул табачку, двенадцать раз призадумался и, наконец, промолвил:
        - Милый сын мой, Хвалю тебя за то, что ты учтив и вежлив в обхождении. Но разбойником ты быть не можешь, во-первых, потому что это смертный грех, а, во- вторых, потому что ты к этому не способен. Однако нельзя нарушать и данной батюшке клятвы. Поэтому и впредь останавливай проезжих, но с честными намерениями: арендуй место у заставы либо у переезда и сиди дожидайся; как увидишь - едет кто, выходи на дорогу и взимай два крейцера пошлины за проезд. Вот и все. При таком деле можно учтивым быть, как ты привык.
        Написал отец настоятель окружному начальнику в Трутнове письмо - с просьбой дать молодому Лотрандо место сборщика на одной из застав. Поехал Лотрандо с тем письмом к трутновскому начальнику и получил место на дороге в Залесье. Так сделался учтивый разбойник сборщиком на большой дороге, стал останавливать телеги и кареты, честно взимая с каждой два крейцера пошлины.
        Как-то, через много-много лет, велел броумовский настоятель подать бричку и поехал в Упице, навестить тамошнего приходского священника. При этом он заранее радовался, что встретит у заставы учтивого Лотрандо и узнает, как тот живет. И в самом деле, у заставы подошел к бричке бородатый человек - это был Лотрандо - и протянул руку, что-то ворча.
        Отец настоятель стал доставать кошелек. Но, по причине некоторой тучности, вынужден был, чтобы дотянуться рукой до кармана брюк, другой рукой придерживать живот. И потому вынул кошелек не так быстро, как хотел.
        Лотрандо сердито прикрикнул:
        - Ну, скоро, что ли? Сколько нужно ждать двух монет?
        - У меня нет крейцеров, - сказал отец настоятель, копаясь в мешочке. - Разменяйте мне, пожалуйста, милый, десятикрейцеровик.
        - А, чтоб вам пусто было, - рассердился Лотрандо. Крейцеров нет, так куда вас черти носят? Выкладывайте два крейцера, а не то - заворачивай оглобли!
        - Лотрандо, Лотрандо, - с укоризной промолвил отец настоятель, - ты не узнаешь меня? Где же твоя учтивость?
        Растерялся Лотрандо: только тут в самом деле узнал он отца настоятеля. И забормотал что-то несуразное; но потом, опамятовавшись, сказал:
        - Ваше преподобие, не удивляйтесь теперешней моей неучтивости. Кто же видел мытаря, местного, таможника либо судебного исполнителя, который бы не брюзжал?
        - Твоя правда, - ответил отец настоятель. - Этого еще никто никогда не видел.
        - Ну вот, - проворчал Лотрандо. - И поезжайте ко всем чертям!
        Тут - конец сказке об учтивом разбойнике. Он уж, наверно, умер, но потомков его вы встретите во многих, многих местах и узнаете их по той готовности, с какой они начинают нас ругать неизвестно за что. А этого не должно бы быть...
        Бродяжья сказка
        Так вот, жил-был один бедный человек. Звали-то его, собственно говоря, Франтишек Король, но так его называли только тогда, когда его забирал за бродяжничество стражник и вёл в полицейский участок. Там его записывали в толстенную книгу и укладывали спать на нары, а утром опять выгоняли. Вот тогда-то полицейские его и называли "Франтишек Король", а остальные люди называли его совсем иначе: этот бродяга, бездельник, дармоед, оборванец, этот бездомный, этот лентяй, эта подозрительная личность; звали его пропащим, нищим, попрошайкой, типом, гольтепой, индивидом, субъектом, оборвышем, проходимцем и много ещё всяких других имён ему давали.
        Коли платили бы ему за каждое такое имя по кроне, давно мог бы он себе купить жёлтые ботинки, а может, даже и шляпу; но пока он себе не купил ничего, и было у него только то, что ему люди подавали.
        Как видите, упомянутый Франтишек Король не пользовался особенно хорошей репутацией, да и на самом деле был он всего-навсего бродяжка, который только даром небо коптил и ничего другого не умел, как на кишках играть. А знаете, как на кишках играют? Вот как: если у человека утром маковой росинки во рту не было, пообедал он вприглядку и вечером зубы на полку положил, то начинает у него от голода в животе бурчать; тогда и говорят, что он на кишках играет.
        Франтишек Король так наловчился играть на кишках, что мог бы хоть концерты давать; была у него, что называется, музыкальная жилка. Правда, одна только жилка, - где ему, бедняге, мяса взять! Кинут ему кусок хлеба - он его съест; обидное слово ему бросят - он и его проглотит, до того был голодный! А когда ничего не раздобудет, ляжет где-нибудь под забором, ночною тьмой укроется и попросит звёздочек приглядеть, чтоб у него во сне никто шапку не украл.
        Такой бродяга знает кое-что о жизни: знает, где его покормят, а где угостят только бранью; знает он, где есть злые собаки, которые на бродяжек точат зубы не хуже стражников. Но вот расскажу я вам об одном псе... как, бишь, его звали?.. ага, Фоксль. Сейчас уж он, бедный, на том свете. Так этот самый Фоксль служил в замке в Хижи и был такого странного нрава, что только увидит бродягу - визжит от радости, танцует вокруг него и провожает его прямёхонько на барскую кухню. А вот если приедет в замок какой-нибудь важный барин - скажем, барон, граф, князь или хоть бы и пражский архиепископ, - так этот Фоксль залает на него как бешеный и непременно укусит, если кучер его не запрёт в конюшне... Как видите, и собаки бывают разные, так же как и люди.
        Кстати, раз уж мы заговорили о собаках: знаете, ребята, почему собака машет хвостом?
        Вот какая история. Сотворив мир, ходил создатель от одной божьей твари к другой и спрашивал у неё, хорошо ли ей жить на свете, всем ли она довольна и тому подобное. Ну, стало быть, дошла очередь и до первого пса на свете. Создатель спросил его, всем ли он доволен и не нужно ли ему чего. Пёс хотел покачать головой: мол, господь с вами, ничего мне не надо, но так как он в это же время прислушивался к чему-то ужасно интересному, то ошибся и замахал хвостом. С той поры собака машет хвостом, хотя прочие звери - скажем, конь и корова - умеют кивать головой, как человек. Только свинья не умеет ни качать, ни кивать головой, а всё потому, что, когда и её создатель спросил, всем ли она на белом свете довольна, она продолжала копать рылом землю, искать жёлуди и только нетерпеливо затрясла хвостиком, словно хотела сказать: "Пардон, минуточку, сейчас мне как раз некогда". С той поры свинья так всё время и трясёт хвостиком, и в наказание хвостик её и доныне едят с горчицей или хреном, чтобы её и после смерти пощипывало. Так уж оно ведётся с сотворения мира...
        Но ведь я не об этом собирался сегодня рассказывать, а о том бродяжке, которого звали Франтишек Король. Ну-с, наш бродяга обошёл почти весь белый свет; побывал даже и в Трутнове, и Кралове Градце, и в Скалице, а под конец даже и в Водолове, и в Маршове, и в других далёких краях... Одно время нанялся он к моему дедушке в Жерновце, но, сами понимаете, бродяга есть бродяга; вскоре собрал он свою котомку и побрёл опять дальше не то в Старкоче, не то ещё куда-то на край света, и опять его и след простыл - такой уж у него был непоседливый нрав.
        Я уже вам говорил, что люди его звали бродягой, непутёвым и по-всякому, а иные его называли даже воришкой, жуликом или разбойником, но они его понапрасну обижали: Франтишек Король никогда ни у кого ничего не взял, не украл и не стащил. Уж поверьте мне, и нитки не стянул! Именно потому, что был он такой честный, попал он в конце концов в большую честь. Вот как раз об этом я и хотел вам рассказать.
        Стоял однажды этот бродяжка Франтишек на перекрёстке возле Подместечка и думал: то ли ему пойти к Вичекам попросить булку, то ли к старому пану Проузу - попросить рогалик. А тут идёт мимо него какой-то господин в котелке, с виду ни дать ни взять иностранный турист, важный-преважный, с чемоданчиком в руке. Вдруг подул ветер, сорвал с головы у этого пана котелок и покатил его по дороге.
        - Подержи-ка минутку, братец, - крикнул господин и сунул бродяге Франтишеку свой чемодан.
        Не успел Франтишек и рта раскрыть, как тот уже мчался за котелком так, что пыль столбом!
        Стоит, значит, Франтишек Король с чемоданчиком в руке и ждёт, когда хозяин вернётся. Ждёт полчаса, ждёт час, а хозяина всё нет и нет. Франтишек боится и за хлебом сбегать - как бы с незнакомцем не разминуться, когда тот вернётся за чемоданом. Ждёт он два часа, ждёт три, а чтобы не скучать, на кишках играет.
        Нет того человека и нет, а уж ночь наступает. На небе мерцают звёздочки. Весь городок спит, свернувшись, как кошка на печке, и только что не мурлычет так ему сладко спится, а бедный бродяжка Франтишек всё стоит столбом, зябнет, смотрит на звёзды и ждёт, когда же тот незнакомец воротится.
        Как раз пробило полночь, когда услышал он страшный голос:
        - Что вы тут делаете?
        - Жду одного незнакомого человека, - сказал Франтишек.
        - А что у вас в руке? - допытывался страшный голос.
        - Это чемоданчик того человека, - говорит бродяга. - Он мне его велел подержать, пока вернётся.
        - А где тот человек? - спросил в третий раз страшный голос.
        - Он побежал шляпу cвою догонять, - отвечает Франтишек.
        - Ого-го! - сказал грозный голос. - Это подозрительно. Следуйте за мной!
        - Да как же? - попытался возражать бродяга. - Я тут должен дожидаться.
        - Именем закона вы арестованы! - прогремел грозный голос, и тут только Франтишек Король понял. что это сам пан Боура, стражник, и что спорить не приходится.
        Почесал он в затылке, вздохнул и пошёл с паном Боурой в участок. Там его записали в толстую книгу и заперли в холодную, да и чемоданчик убрали до тех пор, когда придёт пан судья.
        Утром привели бродягу пред лицо пана судьи. А был это, дай бог памяти, пан советник Шульц. Теперь уж он тоже в том краю, где нет ни печали, ни горя.
        - Ах ты бездельник, негодник, дармоед, - сказал судья, - ты опять тут? Ведь и месяца не прошло, как мы тебя засадили за бродяжничество! Господи, ну и беда мне с тобой, братец! Так за что же тебя забрали? За то, что бродил?
        - Да нет, пан судья, - отвечает бродяга Франтишек, - теперь меня забрал пан Боура за то, что я стоял на месте.
        - Ну вот видишь, бродяга ты этакий, - говорит пан судья, - зачем же ты стоял? Если бы не стоял, тебя бы не забрали! Но я слышал, что у тебя нашли какой-то чемоданчик? Правда это?
        - Простите, ваша милость, - говорит бродяга, - чемоданчик дал мне один незнакомый человек.
        - Хо-хо! - воскликнул пан судья. - Знаю я этого незнакомого человека! Когда ваш брат что-нибудь стащит, вы всегда говорите, что вам это дал какой-то незнакомый человек. Нас, братец, на мякине не проведёшь! А что там,в чемоданчике?
        - Провалиться мне на этом месте, не знаю! - сказал бродяга Франтишек.
        - Ах ты проходимец! - говорит пан судья. - Так мы сейчас сами посмотрим!
        Открыл пан судья чемоданчик да так и подскочил от удивления. Чемодан был битком набит деньгами. И когда судья их сосчитал, оказалось, там был один миллион триста шестьдесят семь тысяч восемьсот пятнадцать крон девяносто два геллера и сверх того зубная щётка!
        - Прах тебя возьми, - закричал пан судья, - где ты это, любезный, украл?
        - Помилуйте, пан судья! - отвечает Франтишек Король. - Мне дал подержать чемоданчик один незнакомый человек, который гнался за шляпой, которую с него ветром сорвало.
        - Ах ты мошенник! - завопил пан судья. - Ты думаешь, мы тебе поверим? Хотел бы я видеть, кто это доверит такому оборванцу, как ты, один миллион триста шестьдесят семь тысяч восемьсот пятнадцать крон девяносто два геллера и сверх того ещё зубную щётку!.. Марш в холодную! Будь покоен, мы выясним, у кого ты украл чемодан.
        Так-то случилось, что заперли беднягу Франтишека в холодную на долгий-долгий срок.
        Прошла зима, и весна миновала, а всё ещё не нашли никого, кто бы объявил о пропаже этих денег, и вот пан советник Шульц, и пан стражник Боура, и остальные паны в суде и полиции стали уже думать, что Франтишек Король, бродяга без определённых занятий и без постоянного местожительства, неоднократно привлекавшийся к судебной ответственности и вообще голь перекатная, где-то убил и закопал неизвестного человека и похитил у него чемодан с деньгами.
        Итак, когда прошёл ровно год и один день, снова предстал Франтишек Король перед судом по обвинению в убийстве неизвестного человека и похищении одного миллиона трёхсот шестидесяти семи тысяч восьмисот пятнадцати крон девяноста двух геллеров и сверх того зубной щётки.
        Ай-ай-ай, беда, ребята, - за такое дело полагается верёвка!
        - Эй ты, негодяй, злодей, грабитель, - говорит пан судья обвиняемому, признавайся-ка лучше во всём: где ты того господина убил и закопал? Тебе будет легче висеть, если признаешься.
        - Да ведь я ж его не убивал! - защищался бедняга Франтишек. - Он только погнался за той шляпой, как его и след простыл. Летел он, как портной на ярмарку, а чемодан этот он сам мне сунул в руку.
        - Ну-с, - вздохнул пан судья, - если ты так этого хочешь, повесим тебя и без признания... Пан Боура, ну-ка, с божьей помощью, повесьте этого закоренелого злодея!
        Не успел он договорить, как распахнулись двери и в них показался какой-то незнакомый человек, запыхавшийся и весь в пыли.
        - Нашёлся наконец! - выпалил он.
        - Кто нашёлся? - спросил пан судья строгим голосом.
        - Да котелок! - сказал незнакомец. - Ну и кутерьма была, люди добрые!.. Представляете, иду я с год тому назад по дороге возле Подместечка, и вдруг у меня от ветра с головы котелок слетел. Я кидаю свой чемоданчик неведомо кому и - фью! - мчусь за котелком. А котелок, негодяй этакий, катится по мосту к Сыхрову, от Сыхрова - к Залесью, оттуда - в Ртыню, через Костелец - к Збечнику, через весь Гронов - к Находу, а оттуда - к границе. Я всё за ним, уж вот-вот бы его поймал, но на границе меня таможенник задержал - куда, мол, я так бегу. Я говорю, что дело в шляпе, мол. Пока я ему это растолковал, котелка и след простыл. Ну, переночевал я там и утром опять пустился как угорелый за котелком в Левин и Худобу, где ещё эта вонючая вода...
        - Погодите, - перебил его пан судья. - Тут суд идёт, а не какая-нибудь лекция по географии!
        - Так я вам расскажу совсем коротенько, - сказал незнакомец. - В Худобе узнаю, что котелок мой там выпил стакан воды, купил себе тросточку, а потом сел в поезд и поехал в Свиднице. Ну, разумеется, я еду за ним. В Свиднице этот мошенник котелок переночевал в гостинице, ни копейки по счёту не заплатил и опять уехал неизвестно куда. Навожу справки и выясняю, что он разгуливает по Кракову и - чтоб ему ни дна ни покрышки! - собирается там жениться на одной вдове. Пришлось ехать за ним в Краков.
        - А почему вы за ним так гонялись? - спросил пан судья.
        - Ну, - сказал незнакомец, - котелок был ещё совсем как новый, а кроме того, я засунул под ленту обратный билет от Сватоновиц до Старкоче. Билет-то этот мне и нужен был, пан советник!
        - А-а, - сказал пан судья, - тогда понятно.
        - А как же, - сказал незнакомец. - Не покупать же мне билет второй раз!.. Да, так где я остановился? Ага, еду в Краков. Ладно! Приезжаю я, значит, туда, а котелок - ну не негодяй ли? - укатил первым классом в Варшаву, выдает там себя за дипломата.
        - Да ведь это же мошенничество! - воскликнул пан судья.
        - Я так и заявил полиции, - продолжал незнакомец, - и телеграфировал в Варшаву, чтобы его задержали. Но, оказывается, мой котелок купил себе шубу дело шло уже к зиме, - отрастил усы и уехал на Восток. Я, само собой разумеется, - за ним. А он в Оренбурге сел на поезд и поехал в Омск, через всю Сибирь! Я - за ним. В Иркутске он потерялся. Наконец я его нагнал в Благовещенске, но он, пройдоха, и там улизнул от меня и покатился по всей Маньчжурии к самому Китайскому морю. На берегу моря я его настиг - воды-то он боялся.
        - Там вы его и сцапали? - спросил пан судья. - Где там! - сказал незнакомец. - Я уже бежал к нему по берегу моря, но в эту самую минуту ветер переменился, и котелок покатился опять на запад. Я - за ним. И так, представляете, гоняли мы по всему Китаю, потом по всему Туркестану то пешком, то в паланкине, то на лошадях, то на верблюдах, пока наконец в Ташкенте он не сел в поезд и не поехал опять в Оренбург. Оттуда - в Харьков, в Одессу, а там и в Венгрию, потом повернул на Оломоуц, Чешск Тршебов, на Тыниште и, наконец, опять сюда. И тут я его пять минут назад поймал на площади, когда он собирался идти в трактир. Фаршированного перцу ему, видите ли, захотелось!.. Вот он, голубчик!
        С этими словами показал он свой котелок. Вид у него, правда, был довольно потрёпанный, но, в общем, никто бы не сказал, что он такой отчаянный гуляка.
        - А теперь поглядим, - воскликнул незнакомец, - цел ли мой билет из Сватоновиц в Старкоче! Он отогнул ленту и достал билет.
        - Тут! - крикнул он победоносно. - Ну-с, теперь, значит, бесплатно поеду в Старкоче.
        - Милый вы мой, - сказал пан судья, - а ведь билет-то ваш уже пропал!
        - Как - пропал? - ахнул незнакомец.
        - Ну, ведь обратный билет действителен только трое суток, а вашему целый год и день. Так что, милейший, он уже недействителен.
        - Тьфу ты пропасть, - сказал незнакомец, - мне это и в голову не пришло! Теперь придётся покупать новый билет, а в кармане ни гроша... - Незнакомец почесал в затылке. - Да погодите, ведь я же дал подержать свой чемоданишко с деньгами какому-то человеку, когда погнался за котелком!
        - Сколько там было денег? - быстро спросил пан судья.
        - Если не ошибаюсь, - ответил незнакомец, - было там один миллион триста шестьдесят семь тысяч восемьсот пятнадцать крон девяносто два геллера и, кроме того, зубная щётка.
        - Точка в точку! - подтвердил пан судья. - Так вот, чемоданчик у нас, со всеми деньгами и с зубной щёткой. А вот стоит тот человек, которому вы дали подержать свой чемоданчик. Зовут его Франтишек Король, и, признаться, я, а также пан Боура осудили его на смерть за то, что он вас ограбил и убил.
        - Да что вы! - сказал незнакомец. - Так вы его, беднягу, забрали? Ну ладно, хоть деньги остались целы, а то бы он их прогулял!
        Тут пан судья поднялся и торжественно произнёс:
        - Судом установлено, что Франтишек Король не украл, не похитил, не присвоил, не стащил, а равно и не свистнул из оставленных у него денег ни копейки, ни гроша, ни полушки, то есть ни капли, ни пылинки и ни крошки, хотя, как потом выяснилось, не имел сам денег ни на хлеб, ни на калач, ни на бублик, ни на сайку, ни равным образом на плюшку, сухарь или иную пищу или снедь, называемую также хлебобулочными изделиями, по-латыни cerealia. В силу изложенного суд объявляет, что Король Франтишек невиновен в убийстве или человекоубийстве, по-латыни homicide, невиновен в убиении, умерщвлении, покушении на жизнь, грабеже, насилии, краже и вообще в тёмных делишках. Наоборот, он день и ночь стоял как вкопанный на одном месте, дабы честно и благородно возвратить владельцу один миллион триста шестьдесят семь тысяч восемьсот пятнадцать крон девяносто два геллера и зубную щётку. Вследствие вышеизложенного объявляю его свободным и оправданным от подозрения, аминь... Чёрт побери, ребята, здорово у меня язык подвешен, а?
        - Лихо, лихо! - сказал незнакомец. - Теперь надо бы дать слово этому честному бродяге.
        - А что я могу сказать? - скромно произнёс Франтишек Король. - Сроду не брал чужого, даже яблока упавшего не взял! Такой уж у меня характер.
        - Ну, братец, - объявил незнакомец, - тогда ты среди бродяг и всех прочих людей просто белая ворона.
        - И я то же скажу! - добавил пан стражник Боура, который, как вы, конечно, заметили, до этой минуты не раскрыл рта.
        Так-то вот и вышел Франтишек Король вновь на свободу; а в награду за его честность дал ему тот незнакомец столько денег, чтобы мог Франтишек купить дом, в дом - стол, на стол - тарелку, а на тарелку - порцию жареной колбасы.
        Но так как у Франтишека Короля карман был дырявый, деньги эти он потерял и опять остался ни с чем. И снова он пошёл по свету куда глаза глядят, а по дороге играл на кишках и всё думал, почему это его назвали белой вороной.
        На ночь забрался он в пустую сторожку и уснул как сурок, а когда поутру высунул голову наружу, светило солнце, весь мир умывался свежей росой, а на заборе перед сторожкой сидела - кто бы вы думали? - БЕЛАЯ ВОРОНА. Франтишек сроду не видал белых ворон и так на нее загляделся, что и дышать позабыл. Была она вся белая, как свежевыпавший снег; глаза у неё были красные, как рубины, а ножки розовые; она чистила себе пёрышки клювом. Заметив Франтишека, она расправила крылья, словно собираясь улететь, но осталась на месте и недоверчиво поглядывала рубиновым глазом на всклокоченную голову бродяги.
        - Эй, ты, - вдруг заговорила она, - не будешь камнями кидаться?
        - Не буду, - сказал Франтишек и тут только удивился, что ворона говорит. Батюшки, да ты, никак, говорить умеешь?
        - Подумаешь, велика важность! - сказала ворона. - Мы, белые вороны, всё умеем говорить. Это серые вороны каркают, а я всё, что хочешь, скажу.
        - А брось ты! - удивлялся Франтишек. - Ну, скажи хотя бы "кран".
        - Кран, - сказала ворона.
        - Тогда скажи "град", - потребовал Франтишек.
        - Град, - повторила ворона. - Ну, теперь видишь, что я умею говорить? Мы, белые вороны, это тебе не кто-нибудь. Обыкновенная ворона умеет считать только до пяти, а белая ворона... до семи! Смотри сам: раз, два, три, четыре, пять. шесть, семь! А ты до скольких умеешь считать?
        - Ну, хотя бы и до десяти, - сказал Франтишек.
        - Да брось ты! Покажи.
        - Ну, хоть так: девять ремёсел, десятая - нужда!
        - Батюшки, - закричала белая ворона, - ты, видно, птица не простая! Мы, белые вороны, тоже не простые птицы. Видал, наверно, в церквах нарисованы такие большие птицы с белыми гусиными крыльями и человеческими клювами?
        - А-а, - сказал Франтишек, - это ты про ангелов?
        - Да, - сказала ворона. - Понимаешь, это, по сути дела, белые вороны, только мало кто их видел; нас, милый мой, очень мало.
        - Сказать тебе по правде, - отвечал Франтишек, - я ведь тоже белая ворона
        - Ну, - протянула белая ворона недоверчиво, - не очень-то ты белый! А откуда ты знаешь, что ты белая ворона?
        - Вчера мне это сказал пан советник Шульц из суда, и один незнакомый пан, и пан стражник Боура.
        - Скажи пожалуйста! - удивилась белая ворона. - А как тебя звать?
        - Звать меня просто Франтишек Король, - ответил бродяга застенчиво.
        - Король? Ты - король? - воскликнула ворона. - Хватит врать! Таких оборванных королей не бывает.
        - Хочешь - верь, хочешь - нет, - сказал бродяга, - а я правда Король.
        - А в какой земле ты король? - спросила ворона.
        - Да повсюду. Тут я Король, и в Скалице Король, да и в Трутнове тоже.
        - А в аглицкой земле?
        - И в аглицкой тоже был бы Королём.
        - А вот уж во Франции не будешь!
        - И во Франции тоже. Всюду я буду Король Франтишек.
        - Так не может быть, - не верила ворона. - Скажи: "Лопни мои глаза".
        - Лопни мои глаза, - поклялся Франтишек.
        - Скажи: "Провалиться мне на этом месте", - потребовала белая ворона.
        - Да провалиться мне на этом месте, если вру! - сказал Франтишек. - Пусть у меня язык отсохнет...
        - Ну, хватит, верю, - перебила его белая ворона. - А у белых ворон тоже можешь быть королём?
        - И у белых ворон, - заверил её Франтишек, - был бы Франтишеком Королём.
        - Погоди-ка, - проговорила ворона, - как раз сегодня у нас на Кракорке слёт, где мы будем выбирать короля всех ворон. Вороньим королём всегда бывает белая ворона. А раз ты белая ворона, да ещё и везде король, то, может, мы тебя и выберем. Знаешь что, ты тут подожди до обеда, а я в обед прилечу рассказать, как прошли выборы.
        - Ну что ж, подожду, - согласился Франтишек Король.
        Белая ворона расправила белые крылья, и - фрр! - только её и видели. Она полетела на Кракорку.
        Стал тут Франтишек ждать и греться на солнышке.
        Как вы знаете, ребята, выборы - дело болтливое; вот и белые вороны на Кракорке долго-долго спорили, судили и рядили и всё не могли договориться, пока наконец на Сыхровской фабрике не прогудел гудок на обед. Только тут вороны стали выбирать короля и в конце концов единодушно выбрали королём всех ворон Короля Франтишека.
        Но Франтишеку Королю невмоготу было ждать, а того пуще - терпеть голод. В обед он поднялся и отправился в Гроново, к моему дедушке-мельнику, за краюшкой ароматного, свежего хлеба.
        И, когда белая ворона прилетела сообщить ему, что он избран королём, он был уже далеко, за горами и долами.
        Загоревали вороны, что у них пропал король, и белые вороны повелели серым облететь хоть весь свет, но во что бы то ни стало отыскать его, привести и посадить на вороний трон, что стоит в лесу на Кракорке.
        С той поры летают вороны по свету и всё время кричат: "Карроль! Карроль! Карр! Карр!"
        А особенно зимой, когда они соберутся большой стаей, бывает, что вдруг все сразу вспомнят про короля, снимутся с места и полетят над полями и лесами, крича: "Карроль! Карроль! Карр! Карр!"
        Большая полицейская сказка
        Вы, конечно, ребята, и сами знаете, что в каждом полицейском участке всю ночь дежурят несколько полицейских на тот случай, если что-нибудь стрясётся: скажем, к кому-нибудь разбойники полезут или просто злые люди захотят кого обидеть. Вот затем-то и не спят полицейские всю ночь напролёт; одни сидят в дежурке, а другие - их называют патрулями - ходят дозором по улицам и присматривают за разбойниками, воришками, привидениями и прочей нечистью.
        А когда у этих патрульных ноги заболят, они возвращаются в дежурку, а на смену им идут другие. Так продолжается до самого утра, а чтобы не скучать в дежурке, курят они там трубки и рассказывают друг другу, где что интересное видели.
        Вот однажды сидели полицейские, покуривали и беседовали, и тут вернулся один патрульный, как, бишь, его... ага, пан Халабурд, и говорит:
        - Здорово, ребята! Докладываю, что у меня уже ноги заболели!
        - Сядь посиди, - приказал ему старший дежурный, - вместо тебя пойдёт в обход пан Голас. А ты нам расскажи, что нового на твоём участке и какие были происшествия.
        - Сегодня ночью ничего особенного не случилось, - говорит Халабурд. - На Штепаньской улице подрались две кошки, так я их именем закона разогнал и сделал предупреждение. Потом на Житной улице вызвал пожарных с лестницей, чтобы водворили воробьишку в гнездо. Родителям его тоже сделано предупреждение, что надо лучше смотреть за детьми. А потом, когда шёл я вниз по Ячной улице, кто-то дёрнул меня за штаны. Гляжу, а это домовой. Знаете, тот усатый, с Карловой площади.
        - Который? - спросил старший дежурный. - Там их несколько живёт: Мыльноусик, Курьяножка, Квачек, по прозвищу Трубка, Карапуз, Пумпрдлик, Шмидркал, Падрголец и Тинтера - он недавно туда переселился.
        - Домовой, дёрнувший меня за брюки, - отвечал Халабурд, - был Падрголец, проживающий на той, знаете, старой вербе.
        - А-а! - сказал старший дежурный. - Это, ребята, очень, очень порядочный домовой. Когда на Карловой площади что-нибудь потеряют - ну, там, колечко, мячик, абрикос или хоть леденец, - он всегда принесёт и сдаст постовому, как полагается приличному человеку. Ну, ну, рассказывай.
        - И вот этот Падрголец, - продолжал Халабурд, - мне говорит: "Пан дежурный, я не могу домой попасть! В мою квартиру на вербе забралась белка и меня не впускает!"
        Я вытащил саблю, пошёл с Падргольцем к его вербе и приказал белке именем закона впредь не допускать таких действий, проступков и преступлений, как нарушение общественного порядка, насилие и самоуправство, и предложил ей немедленно покинуть помещение.
        Белка на это ответила: "После дождичка!"
        Тогда я снял пояс и плащ и залез на вербу. Когда я добрался до дупла, в котором проживает пан Падрголец, упомянутая белка начала плакать: "Пан начальник, пожалуйста, не забирайте меня! Я тут у пана Падргольца только от дождя спряталась, у меня в квартире потолок протекает..."
        "Никаких разговоров, сударыня, - говорю я ей, - собирайте свои орешки или что там у вас есть и немедленно очистите квартиру пана Падргольца! И если ещё хоть раз будете замечены в том, что самоуправно, насилием или хитростью, без разрешения и согласия вторглись в чужое жилище, - я вызову подкрепление, мы вас окружим, арестуем и связанную отправим в полицейский комиссариат! Понятно?"
        Вот, братцы, и всё, что я нынешней ночью видел.
        - А я вот ещё в жизни ни одного домового ни разу не видал, - подал голос дежурный Бамбас. - Я до сих пор-то в Дейвицах служил, а там, в этих новых домах, никаких таких привидений, сказочных существ или, как это говорится, сверхъестественных явлений не наблюдается.
        - Тут их полным-полно, - сказал старший дежурный. - А раньше сколько их было, ого-го! Например, у Шитковской плотины испокон веков водяной проживает. С ним, правда, полиции никогда дела иметь не приходилось, вполне приличный был водяной. Вот Либеньский водяной - тот старый греховодник, а Шитковский был очень порядочный парень! Управление пражского водопровода даже назначило его главным городским водяным и платило жалованье. Этот Шитковский водяной наблюдал за Влтавой, чтобы не высыхала. И наводнений он не устраивал. Наводнения делали водяные с верхней Влтавы - ну, там Выдерский, Крумловский и Звиковский. Но Либеньский водяной из зависти подговорил его, чтобы он потребовал за свою работу от магистрата чин и должность советника; а в магистрате ему отказали - говорят, высшего образования у него нет, тут Шитковский водяной обиделся и переехал в Дрезден. Теперь там воду гонит. Ни для кого ведь не секрет, что в Германии все водяные на Эльбе - сплошь чехи! А у Шитковской плотины с тех пор водяного не осталось. Потому-то в Праге иногда не хватает воды...
        А на Карловой площади танцевали по ночам Светилки. Но поскольку это было неприлично и люди их боялись, управление городского хозяйства заключило с ними договор, что они переселятся в парк и там служащий газовой компании будет их вечером зажигать, а утром гасить. Но когда началась война, этого служащего призвали в армию, и так дело со Светилками забылось.
        А уж насчёт русалок, так их в одной Стромовке было семнадцать хвостов; но из них три ушли в балет, одна подалась в кино, а одна вышла за какого-то железнодорожника из Стршовиц.
        Всего зарегистрированных в полиции домовых и гномов, прикреплённых к общественным зданиям, монастырям, паркам и библиотекам, в Праге насчитывается триста сорок шесть штук, не считая домовых в частных домах, о которых точных сведений не имеется. Привидений в Праге была уйма, но теперь с ними покончено, поскольку научно доказано, что никаких привидений не бывает. Только на Малой Стране кое-кто до сих пор тайно и незаконно держит на чердаках одно-два привидения, как мне тут рассказывал коллега из малостранского полицейского комиссариата. Вот, насколько мне известно, и всё.
        - Не считая того дракона, или, как его, змея, - подал голос стражник Кубат, - которого убили на Жижкове.
        - Жижков? - произнёс старший. - Это не мой район. Отроду там не дежурил. Потому, наверно, и не слыхал о драконе.
        - А я в этом деле лично участвовал, - сказал стражник Кубат. - Правда, вообще расследовал дело и вёл операцию коллега Вокоун. Давненько уж это всё было. Так вот, однажды вечером говорит этому Вокоуну одна старая тётка - была это пани Часткова, она папиросами торговала, но, по сути дела, была она, должен я вам сказать, ведьмой, колдуньей, или, вернее, вещуньей. Словом, говорит эта пани Часткова,что она нагадала на картах, будто дракон Гульдаборд держит в полоне прекрасную деву, которую он похитил у родителей, а дева эта, мол, мурцианская принцесса.
        "Мурцианская или не мурцианская, - сказал на это коллега Вокоун, - а дракон должен девчонку вернуть родителям, иначе с ним будет поступлено согласно уставу, инструкциям и наставлениям, а также служебным предписаниям!"
        Сказал так, опоясал себя казённой саблей - и марш искать дракона. Всякий; понятно, так сделал бы на его месте.
        - Ещё бы! - сказал стражник Бамбас. - Но у меня ни в Дейвицах, ни в Стршовицах никаких драконов не наблюдалось. Ну, дальше.
        - И вот, значит, коллега Вокоун, - продолжал Кубат, - захватив холодное оружие, отправился, значит, прямо ночью к Еврейским печам. И, провалиться мне, вдруг слышит: в одной яме или там пещере кто-то жутким басом разговаривает. Посветил он служебным фонариком и видит: сидит в пещере страшный дракон с семью головами; и все эти головы сразу разговаривают, спрашивают, отвечают, а некоторые даже ругаются! Сами знаете, у этих драконов нет никаких манер, а уж если есть, то только самые скверные. А в углу пещеры, и правда, рыдает прекрасная дева, затыкая себе уши, чтобы не слышать, как драконьи головы говорят все сразу басом.
        "Эй вы, гражданин, - обратился коллега Вокоун к дракону - вежливо, но с официальной строгостью,- предъявите документы! Есть у вас какие-нибудь бумаги: служебное удостоверение, паспорт, удостоверение личности, справка с места работы или иные документы?"
        Тут одна драконья голова захохотала, вторая стала богохульствовать, третья сквернословить, четвёртая бранилась, пятая дразнилась, шестая гримасничала, а седьмая показала Вокоуну язык.
        Но коллега Вокоун не растерялся и громко закричал: "Именем закона, собирайтесь и идёмте немедленно со мной в полицию! И вы; девушка, тоже!"
        "Ишь чего захотел! - закричала одна из драконьих голов. - Да знаешь ли ты, мошка человечья, кто я такой? Я - дракон Гульдаборд!"
        "Гульдаборд с Гранадских гор!" - прорычала вторая голова.
        "Именуемый также Великим мульгаценским змеем!" - добавила третья.
        "И я тебя проглочу! - рявкнула четвёртая. - Как малину!"
        "Разорву тебя в клочки, разотру в порошок, разобью вдребезги и вдобавок дух из тебя вышибу!" - загремела пятая.
        "И голову тебе сверну!" - проворчала шестая. "Мокрого места от тебя не останется!" - добавила седьмая страшным голосом.
        Как, по-вашему, ребята, что сделал тут коллега Вокоун? Думаете, испугался? Не тут-то было! Когда он увидел, что добром ничего не выходит, взял он свою полицейскую дубинку и изо всей силы стукнул по всем драконьим башкам, а сила у него немалая.
        "Ах, батюшки! - сказала первая голова. - А ведь неплохо!"
        "У меня как раз темя чесалось", - добавила вторая.
        "А меня мошка в затылок кусала", - фыркнула третья.
        "Миленький, - сказала четвёртая, - пощекочи меня ещё своей палочкой!"
        "Только посильней, - посоветовала пятая, - а то я не чувствую!"
        "И левее, - потребовала шестая, - у меня там страшно чешется!"
        "Для меня твой прутик слишком тонкий, - заявила седьмая. - У тебя там ничего покрепче нет?"
        Тут Вокоун вытащил саблю и семь раз рубанул по драконьим головам - чешуя на них так и забренчала.
        "Так уже немного получше", - сказала первая драконья голова.
        "По крайней мере, одной блохе ухо отрубил, - обрадовалась вторая, - у меня ведь блохи стальные!"
        "А у меня вытащил тот волосок, который меня так щекотал", - говорит третья.
        "А мне прыщик сковырнул", - похвалилась четвёртая.
        "Этим гребешком можешь меня каждый день причёсывать!" - буркнула пятая.
        "А я этой пушинки и не заметила", - сообщила шестая.
        "Золотко моё, - сказала седьмая голова, - погладь меня ещё разочек!"
        Тут Вокоун вытащил свой казённый револьвер и пустил по пуле в каждую драконью голову.
        "Проклятье! - завопил Змей. - Не сыпь в меня песком, он мне в волосы набьётся! Тьфу ты, мне пылинка в глаз влетела! И что-то в зубах завязло! Ну, пора и честь знать!" - заревел дракон, откашлялся всеми семью глотками, и из всех семи его пастей в Вокоуна ударило пламя.
        Коллега Вокоун не испугался; он достал служебную инструкцию и быстренько прочитал, что полагается делать полицейскому, когда против него выступают превосходящие силы противника; там было сказано, что в таких случаях следует вызвать подкрепление. Потом он посмотрел в инструкции, что надо делать в случае обнаружения огня; там говорилось, что следует вызвать по телефону пожарных. Прочитав, он стал действовать по инструкции - вызвал по телефону подкрепление из полиции и пожарную команду.
        На подмогу прибежало нас как раз шестеро: коллеги Рабас, Матас, Голас, Кудлас, Фирбас и я. Коллега Вокоун нам сказал: "Ребята, нам надо освободить девчонку из-под власти этого дракона. Дракон этот, увы, бронированный, так что сабля его не берёт, но я установил, что на шее у него есть местечко помягче, чтобы он мог наклонять голову. Итак, когда я скажу "три", вы все разом ударите дракона саблей по шее. Но сперва пожарные должны потушить это пламя, чтобы оно нам не опалило мундиры!"
        Не успел он это сказать, как послышалось: "Тра-ра-ра!" - и на место происшествия прибыло семь пожарных машин с семью пожарными.
        "Пожарные, внимание! - крикнул молодецким голосом Вокоун. - Когда я скажу "три", каждый из вас пустит струю из шланга прямо в пасть дракона; старайтесь попасть в глотку- оттуда-то и бьёт пламя. Итак, внимание: раз, два, три!"
        И как только он сказал: "Три!" - пожарные пустили семь струй воды прямёхонько в семь драконьих пастей, из которых так и било пламя, как из автогенной горелки. Ш-ш-ш!.. Ну и зашипело же! Дракон давился и захлёбывался, кашлял и чихал, шипел и хрипел, храпел и ругался, отплёвывался и фыркал, кричал "мама" и молотил вокруг себя хвостом, но пожарные не сдавались и лили и лили воду, пока из семи драконьих пастей вместо огня не повалил пар, как из паровоза, так что ничего нельзя было и в двух шагах разглядеть. Потом пар рассеялся, пожарные остановили воду, сирена заревела, и они помчались домой, а дракон, весь обмякший и вялый, только фыркал, отплёвывался, вытирал глаза и ворчал: "Погодите, ребята, я вам этого не спущу!"
        Но тут коллега Вокоун как крикнет: "Внимание, братцы: раз, два, три!" И только он сказал "три", как мы все дружно полоснули саблями по семи драконьим шеям и семь голов полетели на землю, а из семи обрубленных шей хлынула вода как из колонки - столько её налилось в этого дракона!
        "А теперь пошли к этой мурцианской принцессе, - сказал Вокоун. - Только смотрите осторожнее, мундиры не забрызгайте!"
        "Благодарю тебя, доблестный рыцарь, - сказала девушка, - за то, что ты освободил меня от власти этого Змея. Я играла с подружками в мурцианском парке в волейбол, в салки и в прятки, когда налетел этот толстый старый Змей и понёс меня без остановки прямо сюда!"
        "А как вы, барышня, летели?" - осведомился Вокоун.
        "Через Алжир и Мальту, Белград и Вену, Зноймо, Чеслав, Забеглице и Страшнице прямо сюда, за тридцать два часа семнадцать минут и пять секунд франко-нетто!" - сказала мурцианская принцесса.
        "Выходит, этот дракон побил рекорд полёта на дальность с пассажиром? удивился коллега Вокоун. - Я вас, барышня, поздравляю! А теперь надо бы телеграфировать вашему батюшке, чтобы он за вами кого-нибудь прислал".
        Не успел он договорить, как подлетел автомобиль. Из него выскочил король мурцианский с короной на голове, весь в горностае и бархате. От радости он запрыгал на одной ножке и закричал: "Деточка дорогая, наконец-то я тебя нашёл!" "Минутку, ваша милость, - прервал его Вокоун. Вы на своей машине превысили установленную скорость езды. Понятно? Заплатите семь крон штрафу!"
        Король мурцианский начал шарить по всем карманам, бормоча: "Ну и осёл же я! Ведь взял с собой семьсот дублонов, пиастров и дукатов, тысячу песет, три тысячи шестьсот франков, триста долларов, восемьсот двадцать марок, тысячу двести шестнадцать чешских крон, девяносто пять геллеров, а теперь в кармане у меня ни гроша, ни копейки, ни полушки! Видно, всё истратил по дороге на бензин и на штрафы за езду с недозволенной скоростью. Благородные рыцари, эти семь крон я пришлю со своим визирем!"
        Затем мурцианский король откашлялся, положил себе руку на грудь и обратился к Вокоуну: "Как мундир твой, так и твой величавый вид говорят мне, что ты либо славный воин, либо принц, либо, наконец, государственный муж. За то, что ты освободил мою дочь и заколол страшного мульгаценского Змея, я должен бы предложить тебе её руку, но у тебя на левой руке я вижу обручальное кольцо, из чего заключаю, что ты женат. Детишки есть?"
        "Есть, - отвечал Вокоун. - Есть трёхлетний сынишка и дочка, ещё грудная".
        "Поздравляю, - сказал мурцианский король. - А у меня только вот эта девчонка. Погоди-ка! Придумал: тогда я тебе отдам половину своего мурцианского королевства! Это будет примерно семьдесят тысяч четыреста пятьдесят девять квадратных километров площади, семь тысяч сто пять километров железных дорог, плюс двенадцать тысяч километров шоссейных дорог и двадцать два миллиона семьсот пятьдесят тысяч девятьсот одиннадцать жителей обоего пола. Ну как - по рукам?"
        "Пан король, - отвечал Вокоун, - тут есть закавыка. Я и мои товарищи убили дракона, исполняя служебные обязанности, поскольку он не повиновался властям и отказался идти со мною в полицию, оказав сопротивление. А при исполнении служебных обязанностей никто из нас не имеет права принимать никаких наград или подарков, ни в коем случае! Это запрещено!"
        "А-а! - сказал мурцианский король. - Но тогда я бы мог эту половину мурцианского королевства со всем хозяйством преподнести в дар всей пражской полиции, в знак моей королевской благодарности".
        "Это бы ещё куда ни шло, - заявил Вокоун, - но и тут есть некоторое затруднение. У нас под наблюдением вся Прага, вплоть до городской черты. Представляете, сколько у нас хлопот и беготни? А если нам ещё придётся за половиной мурцианского царства присматривать, мы до того избегаемся, что ног под собой чуять не будем. Пан король, мы вас очень, очень благодарим, но с нас и Праги хватает!"
        "Ну, тогда, - сказал мурцианский король, - дам я вам, братцы, пачку табаку, которую я захватил с собой в дорогу. Это настоящий мурцианский табак, и хватит его как раз на семь трубок, если только не будете их слишком набивать. Ну, дочурка, давай в машину и поехали!"
        А когда он укатил, мы, то есть коллеги Рабас, Гол ас, Матас, Кудлас, Фирбас, Вокоун и я, пошли в дежурку и набили себе трубки, этим мурцианским табаком. Ребята, доложу я вам, такого табаку я сроду ещё не курил! Был он не очень крепкий, зато пахнул мёдом, чаем, ванилью, корицей, гвоздикой, фимиамом и бананами, но жаль, у нас трубки очень прокоптели, так что мы этого аромата и не почувствовали...
        Дракона же хотели отдать в музей, но, когда за ним приехали, он весь превратился в студень - верно, потому, что так намок и набрался воды...
        Вот и всё, что я знаю.
        Когда Кубат досказал сказку о драконе в Жижкове, все стражники некоторое время молча покуривали: видно, думали про мурцианский табак. Потом заговорил стражник Ходера:
        - Раз тут коллега Кубат рассказал вам о жижковском драконе, так я уж вам расскажу про дракона с Войтешской улицы. Шёл я как-то обходом по Войтешской улице и вдруг, представляете себе, вижу на углу, возле церкви, громаднейшее яйцо. Такое здоровенное, что и в каску бы мою не влезло, и тяжёлое-претяжёлое, словно из мрамора.
        "Вот так штука, - говорю себе, - это не иначе как страусовое яйцо или что-нибудь в этом роде! Отнесу-ка я его в управление, в отдел находок хозяин, наверно, заявит о пропаже".
        Тогда в этом отделе работал коллега Поур; у него как раз от простуды ломило поясницу, и потому он так натопил печку, что в комнатах было жарко, как в трубе, как в духовке или как в сушилке!
        - Привет, Поур, - говорю, - жарко у тебя тут, как у чёртовой бабушки на печке! Докладываю, что нашёл на Войтешской улице какое-то яичко.
        - Так сунь его куда-нибудь, - говорит Поур, - и садись, я тебе расскажу, чего я натерпелся от этой поясницы!
        Ну, поговорили мы с ним о том о сём - уже и смеркаться стало, и вдруг слышим в углу какой-то хруст и треск. Зажгли мы свет, смотрим - а из яйца вылезает дракон. Не иначе, как жара подействовала! Ростом он был не больше, сказать, фокстерьера, но это был змей, мы это сразу поняли, потому что у него было семь голов. Тут бы никто не ошибся.
        - Вот так номер, - сказал Поур, - что же нам с ним делать? На живодёрню, что ли, позвонить, чтобы его забрали?
        - Слышь-ка, Поур, - говорю ему, - дракон - животное очень редкое. Я думаю, надо в газету объявление дать. Хозяин отыщется.
        - Ну ладно, - сказал Поур. - А только чем мы его пока будем кормить? Попробуем накрошить ему хлебца в молоко. Детишкам молоко всего полезнее! Накрошили мы семь булок в семь литров молока, Поглядели бы вы, как наш драконёнок накинулся на угощение! Головы отталкивали друг друга от миски, рычали друг на друга и лакали так, что всю канцелярию обрызгали. Потом одна за другой облизнулись и легли спать. Тогда Поур запер змея в помещении, где лежали все утерянные и найденные в Праге вещи, и дал в газеты такое объявление: "Щенок дракона, только что вылупившийся из яйца, найден на Войтешской улице. Приметы: семиголовый, в жёлтых и чёрных пятнах. Владельца просят обратиться в полицию, в отдел находок".
        Когда поутру Поур пришёл в свою канцелярию, он только и смог выговорить:
        - Елки-палки, батюшки светы, гром и молния, чтоб тебе провалиться, ни дна ни покрышки, будь ты проклят, чтобы не сказать большего!
        Ведь этот самый змей за ночь сожрал все вещи, которые в Праге потерялись и нашлись: кольца и часы, кошельки, бумажники и записные книжки, мячи, карандаши, пеналы, ручки, учебники и шарики для игры, пуговицы, кисточки и перчатки и вдобавок все казённые папки, акты, протоколы и подшивки - словом, всё, что было в канцелярии Поура, в том числе и его трубку, лопатку для угля и линейку, которой Поур линовал бумагу. Столько всего эта тварь съела, что стала вдвое больше ростом, а некоторым головам стало от этого обжорства даже плохо.
        - Так дело не пойдёт, - сказал Поур, - я такую скотину здесь держать не могу!
        И он позвонил в Общество покровительства животным, чтобы вышеупомянутое Общество великодушно предоставило у себя место драконьему детёнышу, как призревает оно бездомных собак и кошек. Пожалуйста, - отвечало Общество и взяло драконеныша в свой приют. - Только надо бы знать, - продолжало оно, чем, собственно, эти драконы питаются. В учебниках биологии об этом ни звука!
        Решили проверить это на опыте и стали кормить драконёнка молоком, сосисками, яйцами, морковью, кашей и шоколадом, гусиной кровью и гусеницами, сеном и горохом, баландой, зерном и колбасой по особому заказу, рисом и пшеном, сахаром и картошкой да ещё и кренделями. Дракон уписывал все; и, кроме того, он слопал у них все книги, газеты, картины дверные задвижки и вообще всё, что у них там было; а рос он так, что скоро стал больше сенбернара.
        И тут пришла на имя Общества телеграмма из далёкого Бухареста, в которой было волшебными письменами написано:
        Драконий детёныш - заколдованный человек. Подробности лично. Приеду ближайшие триста лет.
        Волшебник Боско.
        Тут Общество покровительства животным почесало в затылке и сказало:
        - Если этот дракон - заколдованный человек, то это не по нашей части и мы его держать у себя не можем. Надо отправить его в приют или в детский дом!
        Но приюты и детские дома ответили:
        - Нет уж, если человек превращён в животное, то это уже не человек, а животное, и им занимаемся не мы, а Общество покровительства животным!
        И договориться они никак не могли; в результате ни Общество, ни детские дома не хотели держать у себя дракона, а бедный дракон так расстроился, что и есть перестал; особенно грустили его третья, пятая и седьмая головы.
        А был в том Обществе один маленький, худенький человек, скромный и незаметный, как мышка, звали его как-то на Н: Новачек, или Нерад, или Ногейл... да нет, звали его Трутина! И когда этот Трутина увидел, как драконьи головы одна за другой сохнут от горя, он сказал:
        - Уважаемое Общество! Человек это или зверь, я готов взять этого дракона к себе домой и как следует заботиться о нём!
        Тут все сказали:
        - Ну и прекрасно!
        И Трутина взял дракона к себе домой. Надо признаться, заботился он о драконе, как и обещал, добросовестно, кормил его, чесал и гладил:
        Трутина очень любил животных. По вечерам, возвращаясь с работы, он выводил дракона на прогулку, чтобы тот немного размялся, и дракон бегал за ним, как собачонка, и вилял хвостом.
        Отзывался он на кличку Амина.
        Однажды вечером заметил их живодёр и говорит:
        - Пан Трутина, что это у вас за зверь? Если это дикий зверь, хищник или ещё что, то его водить по улицам нельзя; а если это собака, то вы обязаны купить жетон и ошейник!
        - Это собака редкостной породы, - отвечал Трутина, - так называемый драконий пинчер, или семиглавый змеепёс. Правда, Амина?.. Не сомневайтесь, пан живодёр, я куплю ей номер и ошейник!
        И Трутина купил Амине собачий номер, хотя пришлось ему, бедняжке, отдать за него последние деньги.
        Но вскоре снова ему встретился живодёр и сказал:
        - Это не дело, господин Трутина! Раз у вашей собачки семь голов, то и жетонов должно быть семь и семь ошейников, потому что, по правилам, на каждой собачьей шее должен висеть номер!
        - Пан живодёр, - возразил Трутина, - да ведь у Амины номер на средней шее!
        - Это безразлично, - сказал живодёр, - ведь остальные шесть голов бегают без ошейников и номеров, как бродячие собаки! Я этого не потерплю! Придётся забрать вашего пса!
        - Погодите ещё три дня, - взмолился Трутина, - я куплю Амине номерки!
        И пошёл домой грустный-прегрустный, пртому что денег у него не было ни гроша.
        Дома он чуть не заплакал, так было ему горько; сидел он и представлял себе, как живодёр заберёт его Амину, продаст его в цирк или даже убьёт. И, услышав, как он вздыхает, дракон подошёл к нему и положил ему на колени все семь голов и посмотрел ему в глаза своими прекрасными, грустными глазами; такие прекрасные, почти человеческие глаза бывают у всякого зверя, когда он смотрит на человека с доверием и любовью.
        - Я тебя никому не отдам, Амина, - сказал Трутина и погладил дракона по всем семи головам.
        Потом он взял часы - отцовское наследство, взял свой праздничный костюм и лучшие ботинки, все продал и ещё призанял деньжат и на все эти деньги купил шесть собачьих номеров и ошейников и повесил своему дракону на шею. Когда он снова вывел Амину на прогулку, все жетоны звенели и бренчали, словно ехали сани с бубенцами.
        Но в тот же вечер пришёл к Трутине хозяин того дома, где он жил, и сказал:
        - Пан Трутина, мне ваша собака что-то не нравится! Я, правда, в собаках не разбираюсь, но люди говорят, что это дракон, а драконов я в своем доме не потерплю!
        - Пан хозяин, - сказал Трутина, - ведь Амина никого не трогает!
        - Это меня не касается! - сказал домовладелец. - В приличных домах драконов не держат, и точка! Если вы эту собаку не выкинете, то с первого числа потрудитесь освободить квартиру! Я вас предупредил, а за сим честь имею кланяться! И он захлопнул за собой дверь.
        - Видишь, Амина, - заплакал Трутина, - ещё и из дому нас выгоняют! Но я тебя всё равно не отдам!
        Дракон тихонько подошёл к нему, и глаза его так чудесно сияли, что Трутина совсем растрогался.
        - Ну, ну, старина, - сказал он, - знаешь ведь, что я тебя люблю!
        На другой день, глубоко озабоченный, пошёл он на работу (он служил в каком-то банке писцом). И вдруг его вызвал к себе начальник.
        - Пан Трутина, - сказал начальник, - меня не интересуют ваши личные дела, но до меня дошли странные слухи, будто вы держите у себя дракона! Подумать только! Никто из ваших начальников не держит драконов! Это мог бы себе позволить разве какой-нибудь король или султан, а уж никак не простой служащий! Вы, пан Трутина, живёте явно не по средствам! Либо вы избавитесь от этого дракона, либо я с первого числа избавлюсь от вас!
        - Пан начальник, - сказал Трутина тихо, но твердо, - я Амину никому не отдам!
        И пошёл домой такой грустный, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
        Сел он дома на стул, ни жив ни мёртв от горя, и из глаз его потекли слезы. И вдруг он почувствовал, что дракон положил ему головы на колени. Сквозь слезы он ничего не видел, а только гладил дракона по головам и шептал:
        - Не бойся. Амина, я тебя не оставлю.
        И вдруг показалось ему, что голова Амины стала мягкой и кудрявой. Вытер он слезы, поглядел - а перед ним вместо дракона стоит на коленях прекрасная девушка и нежно смотрит ему в глаза.
        - Батюшки! - закричал Трутина. - А где же Амина?!
        - Я принцесса Амина, - отвечала красавица. - До этой минуты я была драконом - меня превратили в дракона, потому что я была гордая и злая. Но уж теперь я буду кроткой, как овечка!
        - Да будет так! - раздался чей-то голос.
        В дверях стоял волшебник Боско.
        - Вы освободили её, пан Трутина, - сказал он. - Любовь всегда освобождает людей и животных от злых чар.
        Вот как здорово получилось, правда, ребята? А отец этой девушки просит вас немедленно приехать в его царство и занять его трон. Так что живей, а то как бы нам на поезд не опоздать!
        - Вот и конец истории с драконом с Войтешской улицы, - закончил Ходера. Если. не верите, спросите у Поура.
        Почтарская сказка
        Ну, скажите на милость: ежели могут быть сказки о всяких человеческих профессиях и ремеслах - о королях, принцах и разбойниках, пастухах, рыцарях и колдунах, вельможах, дровосеках и водяных, - то почему бы не быть сказке о почтальонах? Взять, к примеру, почтовую контору: ведь это прямо заколдованное место какое-то! Всякие тут тебе надписи: "курить воспрещается", и "собак вводить воспрещается", и пропасть разных грозных предупреждений... Говорю вам: ни у одного волшебника или злодея в конторе столько угроз и запретов не найдешь. По одному этому уже видно, что почта - место таинственное и опасное. А кто из вас, дети, видел, что творится на почте ночью, когда она заперта? На это стоит посмотреть!.. Один господин Колбаба по фамилии, а по профессии письмоносец, почтальон на самом деле видел и рассказал другим письмоносцам да почтальонам, а те - другим, пока до меня не дошло. А я не такой жадный, чтобы ни с кем не поделиться. Так уж поскорей с плеч долой. Начинаю.
        Надоело г-ну Колбабе, письмоносцу и почтальону, почтовое его ремесло: дескать, сколько письмоносцу приходится ходить, бегать, мотаться, спешить, подметки трепать да каблуки стаптывать; ведь каждый божий день нужно двадцать девять тысяч семьсот тридцать пять шагов сделать, в том числе восемь тысяч двести сорок девять с1упеней вверх и вниз пройти, а разносишь все равно одни только печатные материалы, денежные документы и прочую ерунду, от которой никому никакой радости, да и контора почтовая - место неуютное, невеселое, где никогда ничего интересного не бывает. Так бранил г-н Колбаба на все лады свою почтовую профессию. Как-то раз сел он на почте возле печки, пригорюнившись, да и заснул, и не заметил, что шесть пробило. Пробило шесть, и разошлись все почтальоны и письмоносцы по домам, заперев почту. И остался г-н Колбаба там взаперти, спит себе.
        Вот, ближе к полуночи, просыпается он от какого-то шороха: будто мыши на полу возятся. "Эге, - подумал г-н Колбаба, - у нас тут мыши, надо бы мышеловку поставить" Только глядит не мыши это, а здешние, конторские домовые. Эдакие маленькие, бородатые человечки, ростом с курочку-бентамку, либо белку, либо кролика дикого или вроде того; а на голове у каждого почтовая фуражка - ни дать ни взять настоящие почтальоны; и накидки на них, как на настоящих письмоносцах. "Ишь чертенята!" - подумал г-н Колбаба, а сам ни гугу, губами не пошевелил, чтобы их не спугнуть. Смотрит один из них письма складывает, которые ему, Колбабе, утром разносить; второй почту разбирает, третий посылки взвешивает и ярлычки на них наклеивает, четвертый сердится, что, мол, этот ящик не так обвязан, как полагается; пятый сидит у окошка и деньги пересчитывает, как почтовые служащие делают.
        - Так я и думал, - ворчит. - Обчелся этот почтовик на один геллер. Надо поправить.
        Шестой домовой, стоя у телеграфного аппарата, телеграмму выстукивает - эдак вот: так так так так так так так так. Но г-н Колбаба понял, что он телеграфирует. Человеческими словами вот что: "Алло, министерство почты? Почтовый домовой номер сто тридцать один. Доношу все порядке точка. Коллега эльф Матлафоусек кашляет сказался больным и не вышел работу точка. Перехожу на прием точка".
        - Тут письмо в Каннибальское королевство, город Бамболимбонанду, - промолвил седьмой коротыш. - Где это такое?
        - Это тракт на Бенешов, - ответил восьмой мужичок с ноготок. - Припиши, коллега: "Каннибальское королевство, железнодорожная станция Нижний Трапезунд, почтовое отделение Кошачий замок. Авиапочта". Ну вот, все готово. Не перекинуться ли нам, господа, в картишки?
        - Отчего же, - ответил первый домовой и отсчитал тридцать два письма. - Вот и карты. Можно начинать.
        Второй домовой взял эти письма и стасовал.
        - Снимаю, - сказал первый чертик.
        - Ну, сдавай, - промолвил второй.
        - Эх, эх! - проворчал третий. - Плохая карта!
        - Хожу, - воскликнул четвертый и шлепнул письмом по столу.
        - Крою, - возразил пятый, кладя новое письмо на то, которое положил первый.
        - Слабовато, приятель, - сказал шестой и тоже кинул письмо.
        - Шалишь. Покрупней найдется, - промолвил седьмой.
        - А у меня козырной туз! - крикнул восьмой, кидая свое письмо на кучку остальных.
        Этого, детки, г-н Колбаба выдержать не мог.
        - Позвольте вас спросить, господа карапузики, - вмешался он. - Что это у вас за карты?
        - А-а, господин Колбаба! - ответил первый домовой. - Мы вас не хотели будить, но раз уж вы проснулись, садитесь сыграть с нами. Мы играем просто в марьяж.
        Господин Колбаба не заставил просить себя дважды и подсел к домовым.
        - Вот вам карты, - сказал второй домовой и подал ему несколько писем. - Ходите.
        Смотрит г-н Колбаба на те письма, что у него в руках, и говорит:
        - Не в обиду будь вам сказано, господа карлики, - нету в руках у меня никаких карт, а одни только недоставленные письма.
        - Вот-вот, - ответил третий мужичок с ноготок. - Это и есть наши игральные карты.
        - Гм, - промолвил г-н Колбаба. - Вы меня простите, господа, но в игральных картах должны быть самые младшие-семерки, потом идут восьмерки, потом девятки и десятки, потом - валеты, дамы, короли и самая старшая карта - туз. А ведь среди этих писем ничего похожего нет!
        - Очень ошибаетесь, господин Колбаба, - сказал четвертый малыш. - Ежели хотите знать, каждое из этих писем имеет большее или меньшее значение, смотря по тому, что в нем написано.
        - Самая младшая карта, - объяснил первый карлик, семерка, или семитка - это такие письма, в которых кто-нибудь кому-нибудь лжет или голову морочит.
        - Следующая младшая карта - восьмерка, - подхватил второй карапуз, - такие письма, которые написаны только по долгу или обязанности.
        - Третьи карты, постарше - девятки, - подхватил третий сморчок, - это письма, написанные просто из вежливости.
        - Первая старшая карта - десятка, - промолвил четвертый. - Это такие письма, в которых люди сообщают друг другу что-нибудь новое, интересное.
        - Вторая крупная карта - валет, или хлап, - сказал пятый. - Это те письма, что пишутся между добрыми друзьями.
        - Третья старшая карта - дама, - произнес шестой. Такое письмо человек посылает другому, чтобы ему приятное сделать.
        - Четвертая старшая карта - король, - сказал седьмой. Это такое письмо, в котором выражена любовь.
        - А самая старшая карта - туз, - докончил восьмой старичок. - Это такое письмо, когда человек отдает другому все свое сердце. Эта карта все остальные бьет, над всеми козырится. К вашему сведению, господин Колбаба, это такие письма, которые мать ребенку своему пишет либо один человек другому, которого он любит больше жизни.
        - Ага, - промолвил г-н Колбаба. - Но в таком случае позвольте спросить: как же вы узнаете, что во всех этих письмах написано? Ежели вы их вскрываете, судари мои, это никуда не годится! Этого, милые, нельзя делать. Разве можно нарушать тайну переписки? Я тогда, негодники вы этакие, в полицию сообщу. Это ведь страшный грех - чужие письма распечатывать!
        - Про это, господин Колбаба, нам хорошо известно, сказал первый домовик. - Да мы, голубчик, ощупью сквозь запечатанный конверт узнаем, какое там письмо. Равнодушное - на ощупь холодное, а чем больше в нем любви, тем письмецо теплее.
        - А стоит нам, домовым, запечатанное письмо на лоб себе положить, - прибавил второй, - так мы вам от слова до слова скажем, про что там написано.
        - Это дело другое, - сказал г-н Колбаба. - Но уж коли мы с вами здесь собрались, хочется мне вас кое о чем расспросить. Конечно, ежели позволите...
        - От вас, господин Колбаба, секретов нет, - ответил третий домовой. - Спрашивайте, о чем хотите.
        - Мне любопытно знать: что домовые кушают?
        - Это как кто, - сказал четвертый карлик. - Мы, домовые, живущие в разных учреждениях, питаемся, как тараканы, тем, что вы, люди, роняете: крошку хлеба там, либо кусочек булочки. Ну, сами понимаете, господин Колбаба: у вас, людей, не так-то уж много изо рта сыплется.
        - А нам, домовым почтовой конторы, неплохо живется, сказал пятый карлик. - Мы варим иногда телеграфные ленты; получается вроде лапши, и мы ее почтовым клейстером смазываем. Только этот клейстер должен быть из декстрина.
        - А то марки облизываем, - добавил шестой. - Это вкусно, только бороду склеивает.
        - Но больше всего мы любим крошки, - заметил седьмой. Вот почему, господин Колбаба, в учреждениях редко крошки с мусором выметают: после нас их почти не остается.
        - И еще позвольте спросить: где же вы спите? промолвил г-н Колбаба.
        - Этого, господин Колбаба, мы вам не скажем, - возразил восьмой старичок. - Ежели люди узнают, где мы, домовые, живем, они нас оттуда выметут. Нет, нет, этого вы знать не должны.
        "Ну, не хотите говорить, не надо, - подумал Колбаба. - А я все-таки подсмотрю, куда вы пойдете спать".
        Сел он опять к печке и стал внимательно следить. Но так уютно устроился, что начали у него веки слипаться, и не успел он досчитать до пяти - уснул как убитый и проспал до самого утра.
        О том, что он видел, г-н Колбаба никому не стал рассказывать, потому что, вы сами понимаете, на почте ведь нельзя ночевать. А только с тех пор стал он людям письма разносить охотней. "Вот это письмо, - говорил он себе, теплое, а это вот прямо греет - такое горячее: наверно, какая-нибудь мамаша писала".
        Как-то раз стал г-н Колбаба письма разбирать, которые из почтового ящика вытащил, чтобы по адресам их разнести.
        - Это что ж такое? - вдруг удивился он. - Письмо запечатанное, а ни адреса, ни марки на нем нету.
        - Да, - говорит почтмейстер. - Опять кто-то опустил в ящик письмо без адреса.
        Случился в это время на почте один господин, посылавший матери своей письмо заказное. Услыхал, что они говорят, и давай того человека ругать.
        - Это, - говорит, - какой-то чурбан, идиот, осел, ротозей, олух, болван, растяпа. Ну где это видано: посылать письмо без адреса!
        - Никак нет, сударь, - возразил почтмейстер. - Таких писем за год целая куча набирается. Вы не поверите, сударь, до чего люди рассеянны бывают. Написал письмо и сломя голову - на почту; а не думает о том, что адрес забыл написать. Право, сударь, это чаще бывает, чем вы полагаете.
        - Да неужто? - удивился господин. - И что же вы с такими письмами делаете?
        - Оставляем лежать на почте, сударь, - ответил почтмейстер. - Потому что не можем адресату вручить.
        Между тем г-н Колбаба вертел письмо без адреса в руках, бурча:
        - Господин почтмейстер, письмо такое горячее. Видно, от души написано. Надо бы вручить его по принадлежности.
        - Раз адреса нет, оставить, и дело с концом, - возразил почтмейстер.
        - Может, вам бы распечатать его и посмотреть, кто отправитель? - посоветовал господин.
        - Это не выйдет, сударь, - строго возразил почтмейстер. - Такого нарушения тайны корреспонденции допускать никак нельзя.
        И вопрос был исчерпан.
        Но когда господин ушел, г-н Колбаба обратился к почтмейстеру с такими словами:
        - Простите за смелость, господин почтмейстер, но насчет этого письма нам, может быть, дал бы полезный совет кто-нибудь из здешних почтовых домовых?
        И рассказал о том, что однажды ночью сам видел, как тут хозяйничала почтовая нечисть, которая умеет читать письма, не распечатывая.
        Подумал почтмейстер и говорит:
        - Ладно, черт возьми. Куда ни шло. Попробуйте, господин Колбаба. Ежели кто из господ домовых скажет, что в этом запечатанном письме написано, может, мы узнаем, и к кому оно.
        Велел г-н Колбаба запереть его на ночь в конторе и стал ждать. Близко к полуночи слышит он топ-топ-топ по полу будто мыши бегают. И видит опять: домовые письма разбирают, посылки взвешивают, деньги считают, телеграммы выстукивают. А покончив с этими делами, сели рядом на пол и, взявши в руки письма, в марьяж играть стали.
        Тут г-н Колбаба их окликнул:
        - ...брый вечер, господа человечки!
        - А, господин Колбаба! - отозвался старший человечек. Идите опять с нами в карты играть.
        Господин Колбаба не заставил себя просить дважды - сел к ним на пол.
        - Хожу, - сказал первый домовой и положил свою карту на землю.
        - Крою, - промолвил второй.
        - Бью, - отозвался третий.
        Пришла очередь г-н Колбабы, и он положил то самое письмо на три остальные.
        - Ваша взяла, господин Колбаба, - сказал первый чертяка. - Вы ходили самой крупной картой: тузом червей.
        - Прошу прощения, - возразил г-н Колбаба, - но вы уверены, что моя карта такая крупная?
        - Конечно! - ответил домовой. - Ведь это письмецо парня к девушке, которую он любит больше жизни.
        - Не может быть, - нарочно не согласился г-н Колбаба.
        - Именно так, - твердо возразил карлик. - Ежели не верите, давайте прочту.
        Взял он письмо, прислонил ко лбу, закрыл глаза и стал читать:
        - "Ненаглядная моя Марженка, пышу я тебе..." Орфографическая ошибка! - заметил он. - Тут надо и, а не ы! "...что получил место шофера так ежли хочишь можно справлять сватьбу напиши мне ежели еще меня любишь пыши скорей твой верный Францик".
        - Очень вам благодарен, господин домовой, - оказал г-н Колбаба. - Это-то мне и надо было знать. Большое спасибо.
        - Не за что, - ответил мужичок с ноготок. - Но имейте в виду: там восемь орфографических ошибок. Этот Францик не особенно много вынес из школы.
        - Хотелось бы мне знать: какая же это Марженка и какой Францик? - пробормотал г- н Колбаба.
        - Тут не могу помочь, господин Колбаба, - сказал крохотный человечек. - На этот счет ничего не сказано.
        Утром г-н Колбаба доложил почтмейстеру, что письмо написано каким-то шофером Франциком какой-то барышне Марженке, на которой этот самый Францик хочет жениться.
        - Боже мой, - воскликнул почтмейстер. - Это же страшно важное письмо! Необходимо вручить его барышне.
        - Я бы это письмецо мигом доставил, - сказал г-н Колбаба. - Только бы знать, какая у этой барышни Марженки фамилия и в каком городе, на какой улице, под каким номером дом, в котором она живет.
        - Это всякий сумел бы, господин Колбаба, - возразил почтмейстер. - Для этого не надо быть почтальоном. А хорошо бы, несмотря ни на что, это письмо ей доставить.
        - Ладно, господин почтмейстер, - воскликнул г-н Колбаба. - Буду эту адресатку искать, хоть бы целый год бегать пришлось и весь мир обойти.
        Сказав так, повесил он через плечо почтовую сумку с тем письмом да хлеба краюхой и пошел на розыски.
        Ходил-ходил, всюду спрашивая, не живет ли тут барышня такая, Марженкой звать, которая письмецо от одного шофера, по имени Францик, ждет. Прошел всю Литомержицкую и Лоунскую область, и Раковницкий край, и Пльзенскую и Домажлицкую область, и Писек, и Будейовицкую, и Пршелоучскую, и Таборскую, и Чаславскую область, и Градецкий уезд, и Ичсский округ, и Болеславскую область. Был в Кутной Горе, Литомышле, Тршебони, Воднянах, Сущице, Пршибраме, Кладне и Млада Болеславе, и в Вотице, и в Трутнове, и в Соботке, и в Турнове, и в Сланом, и в Пелгржимове, и в Добрушке, и в Упице, и в Гронове, и у Семи Халуп; и на Кракорке был, и в Залесье, - ну, словом, всюду. И всюду расспрашивал насчет барышни Марженки. И барышень этих Марженок в Чехии пропасть оказалось: общим числом четыреста девять тысяч девятьсот восемьдесят. Но ни одна из них не ждала письма от шофера Фрзнцика. Некоторые действительно ждали письмеца от шофера, да только звали этого шофера не Франциком, а либо Тоником, либо Ладиславом, либо Вацлавом, Иозефом, либо Яролем, Лойзиком или Флорианом, а то Иркой, либо Иоганом, либо Вавржинцем, а то еще
Домиником, Венделином, Эразмом - ну по-всякому, а Франциком - ни одного. А некоторые из этих барышень Марженок ждали письмеца от какого- нибудь Францика, да он не шофер, а слесарь либо фельдфебель, столяр либо кондуктор или, случалось, аптекарский служащий, обойщик, парикмахер либо портной - только не шофер.
        И проходил так г-н Колбаба целый год да еще день, все никак не мог вручить письмо надлежащей барышне Марженке. Много чего узнал он: видел деревни и города, поля и леса, восходы и закаты солнца, прилет жаворонков и наступление весны, посев и жатву, грибы в лесу и зреющие сливы; видел Жатский хмель и Мельницкие виноградники, Тршебонских карпов и Пардубицкие пряники, но, досыта насмотревшись на все это за целый год с днем, и все понапрасну, сел, повесив голову, у дороги и сказал себе:
        - Видно, напрасно хожу: не найти мне этой самой барышни Марженки.
        Стало ему обидно до слез. И барышню Марженку-то жалко, что не получила она письма от парня, который ее больше жизни любит; и шофера Францика жалко, что письмо его доставить не удалось; и самого себя жалко, что столько трудов на себя принял, в дождь и в жару, в слякоть и ненастье по свету шагал, а все зря.
        Сидит так у дороги, горюет - глядь: по дороге автомобиль идет. Катится себе потихонечку - километров этак шесть в час. И подумал г-н Колбаба: "Верно, какой-нибудь устаревший рыдван. Ишь ползет!"
        Но как подъехал тот автомобиль ближе, - ей-богу, прекрасный восьмицилиндровый "бугатти"! А за рулем печальный шофер сидит, весь в черном; а сзади господин печальный, тоже в черном.
        Увидел печальный господин грустного г-на Колбабу у дороги, приказал остановить машину и говорит:
        - Садитесь, почтальон, подвезу немного!
        Обрадовался г-н Колбаба, потому что у него от долгой ходьбы ноги заболели. Сел он рядом с печальным господином в черном, и тронулась машина дальше в свой печальный путь.
        Проехали они так километра три, спрашивает г-н Колбаба:
        - Простите, сударь, вы не на похороны едете?
        - Нет, - промолвил глухим голосом печальный господин. Почему вы думаете, что на похороны?
        - Да потому, сударь, - ответил г-н Колбаба, - что вы изволите таким печальным быть.
        - Оттого я такой печальный, - говорит замогильным голосом господин, - что машина едет так медленно и печально.
        - А почему, - спросил г-н Колбаба, - такой замечательный "бугатти" едет так медленно и печально?
        - Оттого, что ведет ее печальный шофер, - мрачно ответил господин в черном.
        - Ага, - промолвил г-н Колбаба. - А позвольте спросить, ваша милость, отчего же так печален господин шофер?
        - Оттого что он не получил ответа на письмо, которое отправил ровно год и один день тому назад, - ответил господин в черном. - Понимаете, он написал своей возлюбленной, а она ему не ответила. И вот он думает, что она его разлюбила.
        Услышав это, г-н Колбаба воскликнул:
        - А позвольте спросить, вашего шофера не Франциком звать?
        - Его зовут господин Франтишек Свобода, - ответил печальный господин.
        - А барышню - не Марженкой ли? - продолжал свои расспросы г-н Колбаба.
        Тут отозвался печальный шофер.
        - Мария Новакова - вот имя изменщицы, которая забыла мою любовь, - промолвил он с горьким вздохом.
        - Ага, - радостно воскликнул г-н Колбаба. - Милый мой, так вы и есть тот глупец, тот дурак, тот пень, та тупица, тот путаник, тот стоерос, то бревно, та дубина, та балда, то полено, то помело, тот капустный кочан, тот урод, тот пентюх и та кликуша, тот ненормальный, тот помешанный, тот простофиля, тот лунатик, тот юродивый, тот губошлеп, тот распустеха, тот растереха, та тыква, та картофелина, тот шут, тот паяц, тот дурень, тот петрушка, та лапша, тот слюнтяй и тот ван?к, который опустил в почтовый ящик письмо без адреса и без марки? Господи! Как я рад, что имею честь с вами познакомиться! Ну, как же барышня Марженка могла вам ответить, ежели она вашего письма до сих пор не получила?
        - Где, где мое письмо? - воскликнул шофер Францик.
        - Да вы мне только скажите, - ответил Колбаба, - где барышня Марженка живет, и письмо, будьте уверены, сейчас же полетит прямиком к ней. Господи боже ты мой! Целый год с одним днем таскаю я это письмо в сумке, по всему свету рыскаю, ищу эту самую барышню Марженку! Ну-ка, золотой мой паренек, давайте мне живо, скорей, мигом, без промедления, адрес барышни Марженки, и я пойду вручу ей это письмецо.
        - Никуда вы не пойдете, господии почтальон! - сказал господин в черном. - Я вас туда отвезу. Ну-ка, Францик, поддай газу и кати к барышне Марженке.
        Не успел он договорить, как шофер Францик дал газ, машина рванулась вперед и пошла, мои милые, писать по семидесяти, по восьмидесяти километров, по сто, по сто десять, сто двадцать, сто пятьдесят, все быстрей и быстрей, так что мотор пел, заливался, рычал, гудел от радости, и господин в черном должен был держать обеими руками шляпу, чтобы не улетела, и г-н Колбаба вцепился обеими руками в сиденье, а Францик кричал:
        - Славно катим, а? Сто восемьдесят километров! Ей-богу, не едем, а летим прямым ходом по воздуху. Вон она, дорога-то, где осталась! Ей-ей, у нас крылья выросли!
        И, летя так со скоростью сто восемьдесят семь километров, увидали они хорошенькую беленькую деревушку - да это Либнятов, честное слово! - и шофер Францик сказал:
        - Ну вот и приехали!
        - Тогда остановитесь! - промолвил господин в черном, и машина опустилась на землю у деревенской околицы.
        - А "бугатти" этот неплохо бегает! - с удовольствием отметил господин. - Ну, теперь, господин Колбаба, можете отнести барышне Марженке письмо.
        - Не лучше ли будет, ежели господин Францик сам расскажет ей, что в этом письме написано. Ведь там целых восемь орфографических ошибок!
        - Что вы! - возразил Францик. - Мне стыдно ей на глаза показаться: ведь она столько времени ни одного письма от меня не получала. Верно, совсем уж меня забыла и не любит нисколько, - прибавил он сокрушенно. - Идите вы, господин Колбаба; она живет вон в том домике, у которого окна такие чистые, как вода в колодце.
        - Иду, - ответил г-н Колбаба.
        Замурлыкал себе под нос: "Едет, едет, едет он, едет славный почтальон", и - раз, два, правой - к тому домику. А там, у чистого окошечка, сидела бледная девушка и подрубала полотно.
        - Дай бог здоровья, барышня Марженка, - окликнул ее г-н Колбаба. - Не платье ли себе шьете подвенечное?
        - Ах, нет, - печально ответила барышня Марженка. - Это я саван себе шью.
        - Ну-ну, - участливо промолвил г-н Колбаба. - Ай-ай-ай, угодники пресвятые, ей- ей-ей, мученики преподобные, может, до этого не дойдет! Вы, барышня, разве больны?
        - Не больна я, - вздохнула барышня Марженка, - а только сердечко у меня разрывается от горя. И она прижала руку к сердцу.
        - Господи боже! - воскликнул г-н Колбаба. - Подождите, барышня Марженка, не давайте ему разрываться еще немножко. Отчего ж это оно у вас так болит, позвольте спросить?
        - Оттого, что вот уже год и день, - тихо промолвила барышня Марженка, - уже день и год я жду одного письмеца, а оно все не приходит.
        - Не горюйте, - стал утешать ее г-н Колбаба. - А я вот целый год и день письмо одно ношу в сумке и не найду кому отдать. Знаете что, барышня Марженка? Отдам-ка я его вам!
        И он подал ей письмо.
        Барышня Марженка побледнела еще больше.
        - Господин письмоносец! - тихим голосом промолвила она. - Это письмо, наверно, не ко мне: на конверте нет адреса!
        - А вы загляните внутрь, - возразил г-н Колбаба. - Если не к вам, вернете мне, вот и все.
        Барышня Марженка распечатала дрожащими руками письмо, и, только начала читать, на щеках ее выступил румянец
        - Ну как? - спросил г-н Колбаба. - Вернете мне или нет?
        - Нет, - пролепетала барышня Марженка, сияя от радости. - Ведь это то самое письмо, господин почтальон, которою я целый год и день ждала! Не знаю, как и благодарить вас, господин письмоносец.
        - Я вам скажу как, - ответил г-н Колбаба. - Уплатите мне две кроны штрафа за то, что письмо без марки, понятно? Господи Иисусе, я ведь с ним целый год и день бегаю, чтобы эти две кроны в пользу почты взыскать! Вот так: покорно благодарю, - продолжал он, получив две кроны. - А там вон, сударыня, кто-то вашего ответа ждет.
        И он кивнул на шофера Францика, который - тут как тут стоял на углу.
        И пока г-н Францик получал ответ, г-н Колбаба, сидя рядом с господином в черном, говорил ему:
        - Год и день, ваша милость, я с этим письмом пробегал, да стоило того: во- первых, чего только не повидал! Такая это чудная, прекрасная сторона, - хоть у Пльзня взять, хоть у Горжице, либо у Табора... Ага, господин Францик уже назад идет? Ну, понятно: такое дело легче с глазу на глаз уладить, чем письмами без адреса.
        А Францик ничего не сказал; только глаза его смеялись.
        - Поехали, сударь?
        - Едем, - ответил господин в черном. - Сперва отвезем господина Колбабу на почту
        Шофер сел за руль, нажал стартер, включил сцепленье и газ, и машина тронулась с места плавно, легко, как во сне. И стрелка спидометра сейчас же остановилась на цифре 120 километров.
        - Хорошо идет машина, - с удовольствием отметит господин в черном. - Она мчится так оттого, что ее ведет счастливый шофер.
        Они доехали благополучно - и мы тоже.
        Большая докторская сказка
        В давние времена на горе Гейшовине имел свою мастерскую волшебник Мадияш. Как вы знаете, бывают добрые волшебники, так называемые чародеи или кудесники, и волшебники злые, называемые чернокнижниками. Мадияш был, можно сказать, средний: иной раз держался так скромно, что совсем не колдовал, а иной раз колдовал изо всех сил, так что кругом все гремело и блистало. То ему взбредет в голову пролить на землю каменный дождь, а как-то раз до того дошел, что устроил дождь из крохотных лягушат. Словом, как хотите, а такой волшебник - не очень-то приятный сосед, и хоть люди клялись, что не верят в волшебников, а все-таки норовили всякий раз Гейшовину сторонкой обойти, а ежели при этом говорили, будто через нее дальше и в гору высоко ходить, так только для того, чтобы в своем страхе перед Мадияшем не признаваться...
        Вот сидел раз этот самый Мадияш перед своей пещерой и сливы ел - большие такие, иссиня-черные, серебристым инеем покрытые, а в пещере помощник его, веснушчатый Винцек по-настоящему звать: Винцек Никличек из Зличка, - варил на огне волшебные снадобья из смолы, серы, валерияны, мандрагоры, змеиного корня, золототысячника, терновых игол и чертовых кореньев, коломази и адского камня, трын-травы, царской водки, козьего помета, осиных жал, крысиных усов, лапок ночных мотыльков, занзибарского семени и всяких там колдовских корешков, примесей, зелий и чернобылья. А Мадияш только смотрел за работой веснушчатого Винцека и ел сливы. Но то ли бедняга Винцек плохо мешал, то ли еще что, только снадобья эти в котле у него пригорели, перепарились, пережарились, перекипели или как-то там перепеклись, и пошел от них страшный смрад.
        "Ах ты пентюх нескладный!" - хотел было прикрикнуть на нею Мадияш, но второпях перепутал, каким горлом глотать, либо слива во рту у него ошиблась - не в то горло попала, только проглотил он эту сливу вместе с косточкой, и застряла косточка у него в горле - ни наружу, ни внутрь. И успел Мадияш рявкнуть только: "Ах ты пен...", а дальше - не вышло: голос сразу отнялся. Только хрип да сип слышится, будто пар шипит в горшке. Лицо кровью налилось, сам руками машет, давится, а косточка ни туда, ни сюда: крепко, прочно в глотке засела.
        Видя это, Винцек страшно испугался, как бы папаша Мадияш до смерти не задохся; говорит решительно:
        - Погодите, хозяин, я сейчас сбегаю в Гроново за доктором.
        И пустился вниз с Гейшовины; жаль, никого там не было скорость его измерить: наверно получился бы мировой рекорд бега на дальнюю дистанцию.
        Прибежал в Гронов, к доктору, - еле дух переводит. Отдышался, наконец, и зачастил, как горох рассыпал:
        - Господин доктор, пожалуйте сейчас же, только сейчас же! - к господину волшебнику Мадияшу, а то он задохнется. Ну, и бежал же я, черт возьми!
        - К Мадияшу на Гейшовину? - проворчал гроновский доктор. - По правде говоря, дьявольски не хочется. Но вдруг он мне до зарезу понадобится; что я тогда буду делать?
        И пошел. Понимаете, доктор никому не может отказать в помощи, даже если его позовут к разбойнику Лотрандо либо к самому (прости господи!) Люциферу. Ничего не поделаешь: такое уж это занятие, докторство это самое.
        Взял, значит, гроновский доктор свою докторскую сумку со всеми там ножами докторскими, и щипцами для зубов, и бинтами, и порошками, и мазями, и лубками для переломов, и прочим докторским инструментом, - и пошел за Винцеком, на Гейшовину.
        - Только бы нам не опоздать! - все время беспокоился веснушчатый Винцек.
        И так шагали они - раз, два, раз, два - по горам, по долам, - раз, два, раз, два - по болотам, - раз, два, раз, два - по буеракам, пока веснушчатый Винцек не сказал наконец:
        - Так что, господин доктор, мы пришли!
        - Честь имею, господин Мадияш, - промолвил гроновский доктор. - Ну-с, где же у вас болит?
        Волшебник Мадияш в ответ только захрипел, засипел, засопел, указывая на горло, туда, где застряло.
        - Так-с. В горлышке? - сказал гроновский доктор. Посмотрим, какое там бобо. Откройте как следует ротик, господин Мадияш, и скажите а-а-а...
        Волшебник Мадияш, отстранивши ото рта волосы своей черной бороды, разинул рот во всю ширь, но а-а-а произнести не мог: голосу не было.
        - Ну, а-а-а, - старался помочь ему доктор. - Что ж вы молчите?.. Э-э-э, - продолжал этот плут, эта лисица патрикеевна, тертый калач, прожженный мошенник, продувная бестия, что-то задумав. - Э-э-э, господин Мадияш, плохо ваше дело, коли вы а-а-а сказать не можете. Не знаю, как с вами быть?
        И давай Мадияша осматривать и выстукивать. И пульс ему щупает, и язык высовывать заставляет, и веки выворачивает, и в ушах, в носу зеркалом высвечивает, да себе под нос латинские слова бормочет.
        Покончив с медицинским осмотром, принял он важный вид и говорит:
        - Положение очень серьезное, господин Мадияш. Необходима немедленная операция. Но я не могу и не решусь ее делать один: мне необходимы ассистенты. Если вы согласны оперироваться, тогда вам придется послать за моими коллегами в Упице, в Костелец и в Горжички; как только они будут здесь, я устрою с ними врачебное совещание, или консилиум, и тогда, после зрелого обсуждения, мы произведем соответствующее хирургическое вмешательство, или operatic operandi. Обдумайте это, господин Мадияш, и, если примете мое предложение, пошлите проворного гонца за моими глубокоуважаемыми учеными коллегами.
        Что оставалось Мадияшу делать? Кивнул он веснушчатому Винцеку, тот притопнул три раза, чтобы легче бежать было и со всех ног - вниз по склону Гейшовины! Сперва в Горжички, потом в Упице, потом в Костелец. И пускай его пока бежит себе.
        О ПРИНЦЕССЕ СУЛЕЙМАНСКОЙ
        Пока веснушчатый Винцек бегал в Горжички, в Упице, в Костелец за докторами, гроновский доктор сидел у волшебника Мадияша и следил за тем, чтобы тот не задохся. Для препровождения времени закурил он виргинскую сигару и молча ее посасывал. А когда уж очень надоедало ждать - кашлянет и опять задымит. А то зевнет и троекратно поморгает, чтоб как-нибудь время скоротать. Или вздыхал:
        - Ох-хо-хо!
        Через полчаса потянулся и промолвил:
        - Э-эх!
        Через часок прибавил:
        - В картишки бы перекинуться. Есть у вас карты, господин Мадияш?
        Волшебник Мадияш не мог говорить, только головой покачал.
        - Нет? - проворчал гроновский доктор. - Жаль. Какой же вы волшебник после этого, ежели карт не имеете! Вот у нас в трактире один волшебник представление давал... Постойте. Как же его звали? Не то Навратил, не то дон Боско, не то Магорелло... Что-то в этом роде... Так он такие чудеса с картами разделывал, ну просто - смотришь и глазам своим не веришь... Да, колдовать - сноровка нужна.
        Он закурил новую сигару и продолжал:
        - Что ж, коли у вас карт нету, расскажу я вам сказку о принцессе Сулейманской, чтоб не так скучно было. Ежели вы случайно эту сказку знаете, так скажите, и я перестану. Дзиндилинь! Начинается.
        Как известно, за Сорочьими горами и Молочно-кисельным морем находятся Пряничные острова, а за ними - поросшая густым лесом пустыня Шаривари с цыганским главным городом Эльдорадо. Дальше во все стороны тянется меридиан с параллелью. Тут же за рекой, только мостик перейти и по тропинке влево, за кустом ивняка и канавой с репейником раскинулся великий и могучий Сулейманский султанат. Там уж вы дома!
        В Сулейманоком султанате, как уже самое название показывает, правил султан Сулейман. У этого султана была единственная дочь, по имени Зобеида. И стала принцесса Зобеида ни с того ни с сего прихварывать, недомогать, покашливать. Чахла, худела, хирела, бледнела, томилась, вздыхала, - ну просто смотреть жалко. Султан, понятное дело, скорей зовет своих придворных кудесников, заклинателей, волшебников, старух-ведуний, магов и астрологов, знахарей и шарлатанов, цирюльников, фельдшеров и коновалов, но ни один из них не мог принцессу вылечить. Будь это у нас, я оказал бы, что у девушки были анемия, плеврит и катар бронхов; но в стране Сулейманской нет такой культуры, и медицина там еще не достигла того уровня, чтобы могли появиться болезни с латинскими названиями. Так что можете себе представить, в каком старик султан был отчаянии. "Ах ты Монте-Кристо! - думал он. - Я так радовался, что дочка наследует после моей смерти процветающую султанскую фирму. А она, бедняжка, тает, как свечка, у меня на глазах, и я ничем не могу ей помочь!"
        И скорбь охватила всю великую страну Сулейманскую.
        А в это время приехал туда один торговец в развоз из Яблонце, некий господин Лустиг. Услыхал он о больной принцессе и говорит:
        - Нужно бы султану вызвать врача от нас, из Европы; потому что у нас медицина от вашей далеко вперед ушла. У вас тут одни заклинатели, зелейники да знахари; а у нас настоящие ученые доктора.
        Узнал об этом султан Сулейман, позвал к себе этого самого господина Лустига, купил у него нитку стеклянных бус для принцессы Зобеиды и спрашивает:
        - Как у вас, господин Лустиг, узнают настоящего ученого доктора?
        - А очень просто, - ответил тот. - Ведь у него перед фамилией всегда стоит "д- р". Например, д-р Манн, д-р Пельнарж и так далее. А если этого "д-р" нету, - значит, он неученый. Понимаете?
        - Ага, - сказал султан и щедро вознаградил господина Лустига султанками. Это, знаете, такие славные изюминки.
        А потом послал в Европу послов за доктором.
        - Только не забудьте, - сказал он им, перед тем как они пустились в путь, - что настоящий ученый доктор - только тот, чья фамилия буквами "д-р" начинается. Другого не привозите, а то я вам уши вместе с головой отрублю. Ну, марш!
        Если б я вздумал вам пересказывать, господин Мадияш, все, что этим посланцам испытать и пережить довелось, пока они до Европы доехали, слишком длинный получился бы рассказ. Но после долгих-предолгих мытарств, они все-таки до Европы добрались и принялись искать доктора для принцессы Зобеиды.
        Пустилась в путь процессия сулейманских послов в чудных одеждах мамелюков, в чалмах и, с длинными, толстыми, как лошадиные хвосты, усами под носом, по темному бору.
        Шли, шли - вдруг навстречу им дяденька с топором и пилой на плече.
        - Дай бог здоровьица, - приветствовал он их.
        - Спасибо на добром слове, - ответили послы. - Кто вы такой, дяденька?
        - Дровосек я, с вашего позволения, - объяснил он.
        Навострили уши басурманы.
        - Вон оно какое дело! Раз вы, ваше превосходительство, д-р Овосек изволите быть, просим вас монументально, субито и престо отправиться с нами в Сулейманскую страну. Султан Сулейман убедительно просит и почтительно приглашает вас к себе во дворец. Но если вы станете отнекиваться или под каким-нибудь предлогом отговариваться, мы уведем вас насильно. Так что, ваше благородие, не перечьте нам!
        - Вот так штука, - удивился дровосек. - Что же султану от меня надо?
        - У него для вас кое-какая работа есть, - ответили послы.
        - Согласен, - говорит дровосек. - Я как раз работу ищу. А надо вам сказать, на работу я - драч. Перемигнулись послы.
        - Ваша ученость, - говорят, - это как раз то, что нам нужно.
        - Постойте, - возразил дровосек. - Сперва я хочу знать, сколько мне султан за работу заплатит. Над деньгами я не дрожу, да, может быть, он дрожит.
        На это послы султана Сулейманского ответили учтиво:
        - Это не важно, ваше превосходительство, что вы не изволите быть д-р Ожу нам д-р Овосек вполне подходит. А что касается государя нашего - султана Сулеймана, так уверяю вас, он - не д-р Ожит, а обыкновенный властитель и тиран.
        - Ну, ладно, - сказал дровосек. - А насчет харчей как? Я ведь ем, как дракон, и пью, как дромадер.
        - Все устроим, многоуважаемый, чтоб вы и в этом отношении остались довольны, - успокоили его сулейманцы.
        После этого отвели они дровосека с великим почетом и славой на корабль и поплыли с ним в Сулейманскую страну. Как только приплыли, поднялся султан Сулейман скорей на трон и велел привести их к себе. Послы опустились перед ним на колени, и самый старший и усатый начал так:
        - Всемилостивейший государь наш и владыка, князь всех правоверных, господин султан Сулейман! По высокому твоему приказу отправились мы на остров, Европой называемый, чтобы отыскать там ученейшего, мудрейшего и достославнейшего доктора, который должен исцелить принцессу Зобеиду. И мы привезли его, государь. Это знаменитый, всемирно известный лекарь д-р Овосек. Чтоб вы имели представление, что это за доктор, скажу вам, что он работает, как д-р Ач, платить ему надо, как д-ру Ожу, ест он, как д-р Акон, а пьет как д-р Омадер. А все это тоже славные, ученые доктора, государь. Так что совершенно ясно: мы наткнулись на того, кто нам нужен. Гм, гм. В общем, вот и все.
        - Добро пожаловать, д-р Овосек! - сказал султан Сулейман - Прошу вас осмотреть дочь мою принцессу Зобеиду.
        "Почему бы нет", - подумал дровосек.
        Султан сам отвел его в затененную, полутемную комнату, устланную прекраснейшими коврами, перинами и пуховиками, на которых возлежала в полудремоте, бледная как полотно, принцесса Зобеида.
        - Ай-ай-ай, - промолвил с состраданием дровосек, - дочка ваша, господин султан, ровно былинка.
        - Просто беда, - вздохнул султан.
        - Хилая какая, - сказал дровосек. - Видать, совсем извелась?
        - Да, да, - печально подтвердил султан. - Ничего не ест.
        - Худая, как щепка, - сказал дровосек. - Как ветошка какая лежит. И в лице - ни кровинки, господин султан. Я так полагаю... дюже больна.
        - Очень, очень больна, - уныло сказал султан. - Я затем и позвал вас, чтоб вы ее вылечили, д-р Овосек.
        - Я? - удивился дровосек - С нами крестная сила! Да как же мне ее лечить?
        - Это уж ваше дело, - глухим голосом ответил султан Сулейман. - На то вы и здесь; и разговаривать не о чем. Но имейте в виду если вы ее на ноги не поставите, я с вас голову сниму и - конец!
        - Это дело не пойдет, - начал было перепуганный дровосек, но султан Сулейман не дал ему слова вымолвить.
        - Без разговоров, - продолжал он строго - Мне некогда - я должен идти править страной. Принимайтесь за дело и покажите свое искусство. И он пошел, сел на трон и стал править. "Скверная история, - подумал дровосек, оставшись один - Здорово я влип! Мне вдруг лечить какую-то принцессу! Не угодно ли? Черт его знает, как это делается! Просто обухом по голове: с какого конца взяться? А не вылечишь девку, с плеч голову снимут. Кабы все это - не в сказке, так я бы сказал, что никуда не годится - ни за что ни про что людям головы рубить! И дернул меня черт в сказку попадать! Просто в жизни ничего такого со мной бы не случилось. Ей- богу, самому любопытно даже, как я вывернусь".
        С такими и еще более мрачными мыслями дровосек пошел и сел, вздыхая, на порог султанова замка.
        "Черт подери! - размышлял он. - Ну с какой стати меня заставляют здесь доктора разыгрывать? Кабы поручили мне вот это либо вон то дерево повалить, я бы им показал, чего стою! У меня бы щепки так во все стороны и полетели... А что-то смотрю я, больно густо у них вокруг дома деревья растут, ровно в лесу глухом. Солнышко в комнату не заглянет. Страшная, небось, сырость в избе - гриб, плесень, мокрицы! Погоди, я им покажу свою работу!"
        Сказано - сделано. Скинул он куртку, поплевал на ладони, схватил топор, пилу и давай деревья валить, что вокруг султанского замка росли. Да не груши, яблони и орешины, как у нас, а все пальмы, да олеандры, да кокосы, драцены, латании, да фикусы, да красное дерево, да те деревья, что под самое небо растут, и прочую заморскую зелень. Если бы вы только видели, господин Мадияш, как наш дровосек на них накинулся! Когда пробило полдень, получилась вокруг замка порядочная вырубка. Отер дровосек пот с лица рукавом, вынул из кармана краюху черного хлеба с творогом, взятую из дома, и стал закусывать.
        А принцесса Зобеида все это время спала в своей полутемной комнате. И никогда ей так сладко не спалось, как под шум, который дровосек возле замка своим топором и пилой поднял.
        Разбудила ее тишина, наступившая после того, как дровосек перестал валить деревья и, устроившись на поленнице дров, принялся жевать хлеб с творогом.
        Открыла принцесса глаза - удивилась - отчего это в комнате вдруг так светло стало? Первый раз в жизни заглянуло в темную комнату солнце и залило ее всю небесным светом. Принцессу этот поток света просто ослепил. К тому же в окно хлынул такой сильный и приятный запах только что нарубленных дров, что принцесса стала дышать глубоко, с наслаждением. И к этому смолистому запаху примешивался еще какой-то, которого принцесса совсем не знала. Чем же это пахнет? Встала сна, подошла к окну - посмотреть: вместо сырого сумрака, залитая полдневным солнцем вырубка; сидит там какой-то здоровенный дядя и с аппетитом кушает что-то черное и что-то белое; и вот оно-то как раз и пахло так приятно. Вы ведь знаете: вкуснее всего пахнет то, что другие едят.
        Тут принцесса не могла больше выдержать: этот запах потянул ее вниз, вон из замка, ближе к обедающему дяде посмотреть, что же такое он ест.
        - А, принцесса! - промолвил дровосек с набитым ртом. Не желаете ли кусочек хлеба с творогом?
        Принцесса покраснела, смутилась: стыдно ей было признаться, что, мол, страшно хочется попробовать.
        - Нате, - буркнул дровосек и отрезал ей кривым ножом порядочный кусок. - Держите.
        Принцесса кинула взгляд по сторонам: не смотрит ли кто?
        - Блдарю, - пролепетала она в виде благодарности. Потом, откусивши, воскликнула: - М-м-м, какая прелесть!
        Вы понимаете, хлеба с творогом принцессы никогда в жизни не видят.
        Тут как раз выглянул в окно сам султан Сулейман. И глазам своим не поверил: вместо сырого сумрака - светлая вырубка, залитая полуденным солнцем, а на поленнице дров сидит принцесса и уплетает что-то за обе щеки, - от уха до уха белые усы от творога, - да с таким аппетитом уписывает, какого у нее никогда не бывало.
        - Слава тебе господи! - с облегчением вздохнул султан Сулейман. - Значит, молодцы мои настоящего, ученого доктора мне привели!
        И с тех пор, господин Мадияш, начала принцесса в самом деле поправляться; появился у нее румянец на щеках, и есть стала, как волчонок. Все это - под влиянием света, воздуха, солнца: имейте в виду, я вам оттого про это рассказал, что вы тоже живете в пещере, куда солнце не заглядывает и ветер не доходит. А это, господин Мадияш, вредно для здоровья. Вот что я хотел вам сказать.
        Только гроновский доктор кончил свою сказку о принцессе Сулейманской, прибежал веснушчатый Винцек, ведя за собой доктора из Горжичек, доктора из Улице и доктора из Костельца.
        - Привел! - крикнул он еще издали. - Ой батюшки, как бежал!
        - Приветствую вас, уважаемые коллеги, - сказал гроновский доктор. - Вот наш пациент, - господин Мадияш, колдун. Как вы можете видеть, положение его весьма серьезное. Пациент объясняет, что проглотил косточку сливы или ренклода. По моему скромному мнению, болезнь его - скоротечная ренклотида.
        - Гм, гм, - сказал доктор из Горжичек. - Я склонен думать, что это скорее удушливая сливитида.
        - К сожалению, не могу согласиться с уважаемыми коллегами, - промолвил костелецкий доктор. - Я сказал бы, что в данном случае мы имеем дело с гортанной косткитидой.
        - Господа, - отозвался упицкий доктор, - быть может, все мы сойдемся на том, что у господина Мадияша скоротечная ренклогортанная косткисливитида.
        - Поздравляю вас, господин Мадияш, - сказал доктор из Горжичек. - Это очень серьезное, тяжелое заболевание.
        - Интересный случай, - поддержал доктор из Упице.
        - У меня, - отозвался костелецкий доктор, - бывали более яркие и любопытные случаи. Вы не слышали, как я спас жизнь Гоготалу с Кракорки? Нет? Так я сейчас расскажу.
        СЛУЧАЙ С ГОГОТАЛОМ
        Много лет тому назад жил-был на Кракорке Гоготало. Был он, доложу я вам, одним из самых безобразных страшилищ, какие только существовали на свете. Скажем, идет прохожий лесом - и вдруг позади что-то этак засопит, забормочет, завопит, запричитает, завоет либо ужасно захохочет. Понятное дело, у прохожего душа в пятки, такой страх на него нападет, и пустится он бежать, - улепетывает, сам себя не помня. А устраивал это Гоготало, и все эти безобразия творил он на Кракорке долгие годы, так что уж люди боялись туда по ночам ходить.
        Вдруг приходит ко мне на прием удивительный человечек, один рот, пасть от уха до уха, шея обмотана какой-то тряпкой. И сипит, хрипит, харкает, регочет, хрюкает, храпит, - ну ни слова у него не разберешь.
        - На что жалуетесь? - спрашиваю.
        - С вашего позволения, доктор, - сипит он в ответ, охрип я малость.
        - Вижу, - говорю. - А сами откуда?
        Пациент почесал в затылке и опять прохрипел:
        - Да, с вашего позволения, я и есть Гоготало с горы Кракорки.
        - Ага, - говорю. - Так это вы - тот плут и хитрец, что людей в лесу пугает? Поделом вам, голубчик, что голос потеряли! Вы думаете, я буду лечить всякие ваши лари-да-фарингиты либо гатар кортани, то бишь катар гортани, - чтоб вам в лесу гоготать и людей до судорог доводить! Ну нет, хрипите и сипите себе сколько вам угодно. По крайней мере дадите другим покой.
        Как взмолился тут Гоготало:
        - Ради бога, доктор, вылечите меня от этой хрипоты. Я буду вести себя смирно, перестану людей пугать...
        - Усиленно рекомендую вам перестать, - говорю. - Вы как раз своим гиканьем голосовые связки себе и надорвали, так что говорить не можете. Понимаете? Вам вредно в лесу орать, милый мой. Там холодно, сыро, а у вас дыхательные органы слишком чувствительны. Уж не знаю, удастся ли мне избавить вас от катара, но придется вам раз навсегда бросить пуганье прохожих и держаться подальше от леса, а то вас никто не вылечит.
        Нахмурился Гоготало, почесал у себя за ухом.
        - Тяжеленько это. Чем же я буду жить, коли брошу пуганье? Ведь я только и умею, что гикать да реветь, покуда в голосе.
        - Чудак, - говорю ему. - С таким замечательным голосовым аппаратом, как у вас, я поступил бы в оперу певцом, а то стал бы рыночным торговцем, либо цирковым зазывалой. С таким великолепным могучим голосом зарываться в деревне просто обидно - как по-вашему? В городе вы нашли бы лучшее применение.
        - Я сам подумывал об этом, - признался Гоготало. - Да, попробую найти себе другое занятие; вот только бы голос вернуть!
        Ну, смазал я ему гортань йодом, государи мои, прописал хлористый кальций и марганцовку для полосканья, ангиноль внутрь и компрессы на горло. После этого о Гоготале на Кракорке больше не было слышно. Он в самом деле куда-то перебрался и перестал народ пугать.
        СЛУЧАЙ С ГАВЛОВИЦКИМ ВОДЯНЫМ
        - Был и у меня любопытный медицинский случай, - заговорил в свою очередь упицкий доктор. - У нас в Упе, за гавловицким мостом, в корнях верб и ольхи жил старик водяной. Звали его Иодгал Брючга, ворчун, страшилище, нелюдим; случалось, наводнение устраивал и даже детей топил во время купанья. Словом, его присутствие в реке никому радости не доставляло.
        Как-то раз осенью приходит ко мне на прием старичок в зеленом фраке и с красным галстуком на шее; охает, чихает, кашляет, сморкается, вздыхает, потягивается, бормочет:
        - Простудился я, дохтур, насморк схватил. Здесь ноет, тут колет, спину ломит, суставы выворачивает, кашлем всю грудь разбило, нос заложило так, что не продохнешь. Помогите, пожалуйста.
        Выслушал я его и говорю:
        - У вас ревматизм, дедушка; я дам вам вот эту мазь, то есть линаментум, чтоб вы знали; но эго не все. Вам нужно быть в теплом, сухом помещении, понимаете?
        - Понимаю, - проворчал старик. - Только на счет сухости и тепла, молодой господин, не выйдет.
        - Почему же не выйдет? - спрашиваю.
        - Да потому, господин дохтур, что я - гавчовицкий водяной, - отвечает дед. - Ну как же я так устрою, чтобы в воде сухо и тепло было? Ведь мне и нос-то вытирать водной гладью приходится. В воде сплю и водой накрываюсь. Только вот теперь, на старости лет, стал из мягкой воды постель себе стелить вместо твердой, чтобы не так жестко лежать было. А насчет сухости и тепла - трудно.
        - Ничего не поделаешь, дедушка. В холодной воде с таким ревматизмом вам быть вредно. Старые кости тепла требуют. Сколько вам лет-то, господин водяной?
        - Охо-хо, - забормотал старик. - Я ведь, господин дохтур, еще с языческих времен на свете живу. Выходит несколько тысяч лет, а то и побольше. Да, немало пожил!
        - Вот видите, - сказал я. - В ваши годы, дедушка, вам бы поближе к печке. Постойте, мне пришла в голову мысль! Вы слышали о горячих ключах?
        - Слыхал, как не слыхать, - проворчал водяной. - Да ведь здесь таких нету.
        - Здесь нет, но есть в Теплице, в Пиштьянах, еще кое-где. Только глубоко под землей. И горячие ключи эти, имейте в виду, как будто нарочно созданы для больных ревматизмом старых водяных. Вы просто-напросто поселитесь в таком горячем источнике, как местный водяной, и заодно будете лечить свой ревматизм.
        - Гм, гм, - промолвил дедушка в нерешительности. - А какие обязанности у водяного горячих ключей?
        - Да не особенно сложные, - говорю. - Подавать все время горячую воду наверх, не позволяя ей остынуть. А излишек выпускать на земную поверхность. Вот и все.
        - Это бы ничего, - проворчал гавловицкий водяной. - Что ж, поищу какой-нибудь такой ключ. Премного благодарен вам, господин дохтур.
        И заковылял из кабинета. А на том месте, где стоял, лужицу оставил.
        И представьте себе, коллеги, - гавловицкий водяной оказался настолько благоразумным, что последовал моему совету: поселился в одном из горячих источников Словакии и выкачивает из недр земли столько кипятку, что в этом месте непрерывно бьет теплый ключ. И в горячих водах его купаются ревматики, с большой для себя пользой. Они съезжаются туда лечиться со всего света.
        Последуйте его примеру, господин Мадияш, - исполняйте все, что мы, врачи, вам советуем.
        СЛУЧАЙ С РУСАЛКАМИ
        - У меня тоже был один интересный случай, - заговорил доктор из Горжичек. - Сплю я раз ночью как убитый, - вдруг слышу кто-то в окно стучит и зовет: "Доктор! Доктор!"
        Открываю окно.
        - В чем дело? - спрашиваю. - Я кому-нибудь понадобился?
        - Да, - отвечает мне какой-то встревоженный, но приятный голос. - Иди! Иди, помоги!
        - Кто это? - спрашиваю. - Кто меня зовет?
        - Я, голос ночи, - послышалось из мрака. - Голос лунной ночи. Иди!
        - Иду, иду, - ответил я, как во сне, и поспешно оделся.
        Выхожу из дома - никого!
        Признаюсь, я струхнул не на шутку.
        - Эй! - зову вполголоса. - Есть тут кто-нибудь? Куда мне идти?
        - За мной, за мной, - нежно простонал кто-то невидимый.
        Пошел я на этот голос прямо по целине, не думая о дороге, сперва росистым лугом, потом бором. Ярко светила луна, и все застыло в ее холодных лучах. Господа, я знаю здешние края как свои пять пальцев; но той лунной ночью окружающее казалось чем-то нереальным, какой-то феерией. Иной раз узнаешь какой-то другой мир в самой знакомой обстановке.
        Долго шел я на этот голос, вдруг вижу: да ведь это Ратиборжская долина, ей-богу.
        - Сюда, сюда, доктор, - опять послышался голос.
        Будто блеснув, всплеснула речная волна, и стою я на берегу Упы, на серебристом лугу, залитом луной. А посередине луга что-то светится: не то тело, не то просто туман; и слышу я - не то тихий плач, не то шум воды.
        - Так, так, - говорю успокоительно. - Кто же мы такие и что у нас болит?
        - Ах, доктор, - произнесла дрожащим голосом маленькая светящаяся туманность. - Я - просто вила, речная русалка. Мои сестры плясали, и я плясала с ними, как вдруг, сама не знаю почему, - может, о лунный луч споткнулась, может, поскользнулась на блестящей росинке, - только очутилась я на земле: лежу и встать не могу, и ножка болит, болит...
        - Понимаю, мадемуазель, - сказал я. - У вас, как видно, фрактура, иначе говоря - перелом. Надо привести в порядок... Значит, вы - одна из тех русалок, что танцуют в этой долине? Так, так. А попадется молодой человек из Жернова или Слатаны, вы его закружите насмерть, да? Гм, гм. А знаете, милая? Ведь это безобразие. И на этот раз вам пришлось дорого за него заплатить, правда? Доигрались?
        - Ах, доктор, - застонала светлинка на лугу, - если б вы только знали, как у меня ножка болит!
        - Конечно, болит, - говорю. - Фрактура не может не болеть.
        Я стал на колени возле русалки, чтоб осмотреть перелом.
        Уважаемые коллеги, я вылечил не одну сотню переломов, но скажу вам: с русалками трудно иметь дело. У них все тело сплошь из одних лучей, причем кости образованы так называемыми жесткими лучами; в руку взять нельзя: зыбко, как дуновение ветерка, как свет, как туман. Извольте-ка это выпрямить, стянуть, забинтовать! Доложу вам, дьявольски трудная задача. Попробовал было паутинками обматывать, кричит: "Ой-ой-ой! Режут, как веревки!" Хотел иммобилизировать сломанную ножку лепестком цветка яблони, плачет: "Ах, ах, давит, как камень!" Что делать? В конце концов снял я блик, металлический отблеск с крыльев стрекозы, или либеллы, и приготовил из него две дощечки. Затем разложил лунный луч, пропустив его сквозь каплю росы, на семь цветов радуги, и самым нежным из них, голубым, привязал эти дощечки к сломанной русалочьей ноге. Это было сущее мученье! Я весь вспотел; мне стало казаться, что полная луна жарит, как августовское солнце. Покончив с этой работой, сел рядом с русалкой и говорю:
        - Теперь, мадемуазель, ведите себя смирно, не шевелите ножкой, пока не срастется. Но послушайте, душенька, я вам, с подругами вашими, просто удивляюсь: как это вы до сих пор здесь? Ведь все вилы и русалки, сколько их ни было, давным-давно в гораздо лучшие места перебрались...
        - Куда? - перебила она.
        - Да туда, где фильмы делают, знаете? - ответил я. Они играют и танцуют для кино; денег у них куры не клюют, и все на них любуются - слава на весь мир, мадемуазель! Все русалки и вилы давно в кино перешли, и все водяные и лешие, сколько их ни есть. Если бы вы только видели, какие на этих вилах туалеты и драгоценности! Никогда б не надели они такого простого платья, как на вас.
        - О! - возразила русалка. - Наши платья ткутся из сияния светлячков!
        - Да, - сказал я, - но таких уж не носят. И фасон теперь совсем не такой.
        - С шлейфом? - взволнованно спросила русалка.
        - Не сумею вам сказать, - сказал я. - Я в этом плохой знаток. Но мне пора уходить: скоро рассвет, а, насколько мне известно, вы, русалки, появляетесь только в темноте, правда? Итак, всего доброго, мадемуазель. А насчет кино подумайте!
        Больше я этой русалки не видел. Думаю, ее сломанная берцовая косточка хорошо срослась. И можете себе представить: с тех пор русалки и вилы перестали появляться в Ратиборжской долине. Наверно, перешли в киностудии. Да вы сами в кино можете заметить: кажется, будто на экране двигаются барышни и дамы, а тела у них никакого нет, потрогать нельзя, вс? - сплошь из одних лучей: ясное дело русалки! Вот отчего приходится в кино гасить свет и следить за тем, чтоб было темно: ведь вилы и всякие призраки боятся света и оживают только впотьмах.
        Из этого также видно, что в настоящее время ни призраки, ни другие сказочные существа не могут показываться при дневном свете, если только не найдут себе другой, более дельной профессии. А возможностей у них для этого хоть отбавляй!
        Господи, мы с вами так заболтались, дети, что совсем забыли о волшебнике Мадияше! И не мудрено; ведь он не может ни шепнуть, ни губами пошевелить: сливовая косточка все сидит у него в горле. Он может только потеть от страха, пучить глаза и думать: "Когда же эти четыре доктора помогут мне?"
        - Ну-с, господин Мадияш, - сказал, наконец, доктор из Костельца. - Приступим к операции. Но сперва нам надо вымыть руки, так как для хирурга самое главное - чистота.
        Все четверо принялись мыть руки: сперва вымыли в теплой воде, потом в чистом спирте, потом в бензине, потом в карболке. Потом надели чистые белые халаты... Ой, миленькие, сейчас начнется операция! Кто боится, пускай лучше закроет глаза.
        - Винцек, - сказал доктор из Горжичек, - подержи пациенту руки, чтоб он не шевелился.
        - Вы готовы, господин Мадияш? - важно спросил доктор из Упице.
        Мадияш кивнул головой. А сам ни жив ни мертв, колени трясутся от страха,
        - Тогда приступим! - провозгласил гроновский доктор.
        Тут доктор из Костельца развернулся и дал волшебнику Мадияшу такого тумака, или леща, в спину, что загремело так, будто гром грянул, и в Находе, Старкоче, даже в Смиржице народ стал оглядываться, не начинается ли гроза; земля затряслась, и в Сватон?вице обвалилась галерея в заброшенной шахте, а в Находе закачалась колокольня; по всему краю до самого Трутнова, Полице и еще дальше вспугнулись все голуби, все собаки залезли от страха к себе в конуру и все кошки спрыгнули с печи; а сливовая косточка выскочила у Мадияша из горла с такой огромной силой и скоростью, что залетела за Пардубице и упала только возле Пржелоуче, убив в поле пару волов и уйдя на три сажени два локтя полторы стопы семь дюймов четыре пяди и четверть линии в землю.
        Сперва выскочила у Мадияша из горла сливовая косточка, а за ней слова: "...тюх нескладный!" Это была застрявшая половина той фразы, которую он хотел крикнуть веснушчатому Винцеку: "Ах ты, пентюх нескладный!" Но она не улетела так далеко, а упала тут же, за Иозефовом, перешибив при этом старую грушу.
        После этого Мадияш разгладил усы и промолвил:
        - Очень вам благодарен!
        - Не за что, - ответили четыре доктора. - Операция прошла удачно.
        - Только, - прибавил упицкий доктор, - чтобы совсем избавиться от этой болезни, господин Мадияш, вам надо сотню-другую лет отдохнуть. Настоятельно рекомендую вам, как и гавловицкому водяному, переменить воздух и климат.
        - Я согласен с коллегой, - поддержал гроновский доктор. - Вы нуждаетесь в обилии солнца и воздуха, как принцесса Сулейманская. Исходя из этого, я горячо советовал бы вам пожить в пустыне Сахаре.
        - Я со своей стороны разделяю эту точку зрения, - добавил костелецкий доктор. - Пустыня Сахара будет для вас чрезвычайно полезна, господин Мадияш, уже по одному тому, что там не растут сливы, которые могли бы явиться серьезной угрозой вашему здоровью.
        - Присоединяюсь к мнению уважаемых коллег, - сказал доктор из Горжичек. - И уж раз вы - чародей, господин Мадияш, так в этой пустыне вы получите возможность исследовать и продумать вопрос о том, как наколдовать в ней влагу и плодородие, чтобы там могли жить и работать люди. Это была бы прекрасная сказка.
        Что оставалось делать волшебнику Мадияшу? Он вежливо поблагодарил четырех докторов, упаковал свои волшебные чары и переехал с Гейшовины в пустыню Сахару. С тех пор у нас нет ни чародеев, ни колдунов, и это очень хорошо. Но волшебник Мадияш еще жив и размышляет над вопросом о том, как бы наколдовать в пустыне поля и леса, города и деревни. Может быть, вы, дети, дождетесь этого.
        notes
        Примечания

        1
        1) - прошу вас (нем)
        2
        2) - я вас люблю (франц)
        3
        3) - ваш покорный слуга (нем.).
        4
        4) - я в восхищенье (франц)
        5
        5) - пожалуйста (франц).
        6
        6) - Бабинский Вацлав (1796-1879) - знаменитый разбойник, о котором в Чехии существует много легенд.
        7
        7) - Ринальдо Рцнальдини - герой одноименного романа немецкого писателя Христиана Августа Вульпиуса (1762-1827). Его имя стало нарицательным именем благородного разбойника.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к