Здравомысленный заяц Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

        Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
        Здравомысленный заяц

        * * *
        Хоть и обыкновенный это был заяц, а преумный. И так здраво рассуждал, что и ослу впору. Притаится под кустом, чтоб не видать его было, и сам с собой разговаривает.
        - Всякому, говорит, зверю свое житье предоставлено. Волку - волчье, льву - львиное, зайцу - заячье. Доволен ты или недоволен своим житьем, никто тебя не спрашивает: живи, только и всего. Нашего брата, зайца, например, все едят - кажется, имели бы мы основание на сие претендовать? Однако, ежели рассудить здраво, то едва ли подобная претензия могла бы назваться правильною. Вопервых, кто ест, тот знает, зачем и почему ест; авовторых, если бы мы и правильно претендовали, от этого нас есть не перестанут. Сверх препорции все равно не будут есть, а сколько надо - непременно съедят. Статистические таблицы, при министерстве внутренних дел издаваемые…
        На этом заяц обыкновенно засыпал, потому что статистика имела свойство приводить его в беспамятство. Но выспится и опять примется здраво рассуждать.
        - Едят нас, едят, а мы, зайцы, что год, то больше плодимся. Стало быть, и нам пальца в рот не клади. И летом, и зимой, посмотри на поляну - то и дело, что зайцы вдоль и поперек сигают. Заберемся мы в капустники или в овсы, или около молодых яблонь пристроимся, - пожалуй, и от нашего брата солоно мужичку придется. Да, и за нами, за зайцами, глаз да глаз нужен. Недаром статистические таблицы, при министерстве внутренних дел издаваемые…
        Новый сон, новые пробуждения, новые здравые мысли. Без конца заяц умную свою канитель разводил; итак прикинет, и этак смекнет - и все у него хорошо выходило. И что всего дороже - ни карьеры он при этом в виду не имел, ни перед начальством оригинальностью взглядов блеснуть не рассчитывал (он знал, что начальство, не выслушавши его, съест), а простонапросто сам для себя любил солидно, позаячьи, обо всем рассудить. Дескать,
        Неправо о вещах те думают, Шувалов,
        Которые стекло чтут ниже минералов…
        Вот, мол, у нас как!
        Сидел он однажды таким манером под кустиком, да и вздумал перед зайчихой своей здравыми мыслями щегольнуть. Встал на задние ножки, ушки на макушку взбодрил, передними лапками штукифигуры выделывает, а языком, слово за словом, точно горох, так и сыплет.
        - Нет, говорит, мы, зайцы, даже очень хорошо прожить можем. Мы и свадьбы справляем, и хороводы водим, и пиво в престольные праздники варим. Расставим верст на десять сторожей да и горланим. А волк услышит да и прибежит: «Кто песни пел?..» Ну, тут, натурально, кто куда поспел! Успел улепетнуть - в другом месте пиво вари; не успел - съест тебя волк, как пить даст! И ничего ты с этим не поделаешь. Зайчиха! правду ли я говорю?
        - Коли не врешь, так правду говоришь, - ответила зайчиха, которая уже за десятым мужем за этим зайцем была, и все прежние девятеро у нее на глазах напрасною смертью погибли.
        - Подлый народ эти волки - это правду надо сказать. Все у них только разбой на уме! - продолжал заяц. - Сколько раз я и говорил, и в газетах писал: «Господа волки! вместо того, чтоб зайца сразу резать, вы бы только шкурку с него содрали - он бы, спустя время, другую вам предоставил! Заяц, хошь он и плодущ, однако, ежели сегодня целый косяк вырезать, да завтра другой косяк - глядь, ан на базарето, вместо двугривенного, заяц уж в полтину вскочил! А кабы вы чередом пришли: „Господа, мол, зайцы! не угодно ли на сегодняшнюю волчью трапезу столькото десятков штук предоставить?“ - „С удовольствием, господа волки! Эй, староста! гони очередных!“ И шло бы у нас все по закону, как следует. И волки, и зайцы - все бы в надежде были. И мы бы, и вы бы, и с одной стороны, и с другой стороны… ах, господа, господа!»
        Говорилговорил заяц и чуть было совсем не зарапортовался, как вдруг услышал, что неподалёчку, в траве, чтото шуршит. Смотрит, ан зайчихато его давно стречка дала, а лисакляузница легла на брюхо да и ползет на него, словно поиграть с заинькой собралась.
        - Вон ты какой, заяц, умный! - первая заговорила лиса, - так ты сладко растабарываешь, что век бы я тебя слушала, и все бы слушать хотелось!
        Умен был заяц, а спервоначалу и он обомлел. Стоит на задних лапках, как вкопанный, не то в сторону глазами косит, куда бы стречка дать, не то обдумывает: «Вот оно, когда пришлось с здравой точки зрения на свое положение взглянуть…»
        - Голодна, тетенька? - спросил он, стараясь как можно меньше робеть.
        - И! что ты! господь с тобой! да я пресытехонька! разве потом что будет, а теперь - и боже меня сохрани! Здравствуй, заинька, будь здоров!
        Села лиса пособачьему и заиньку присесть пригласила; ион ножки под себя поджал. Поджал, сердечный, и все сам с собой рассуждает: «Как, мол, я ожидал, так, помоему, и вышло. Всякому зверю свое житье: льву - львиное, лисе - лисье, зайцу - заячье. Нутка, вывози теперь, заячье житье!»
        А лисица точно читает в его сокровенных мыслях, сидит да, знай, заиньку похваливает.
        - И откуда ты к нам, такой филозоф, пожаловал?
        - Недавно я, тетенька, изза тридевять земель, как угорелый, сюда прикатил. Жил я в своем месте, можно сказать, даже очень хорошо. И семейство у меня было, и обзаведеньице, и все такое. Целую зиму мы у помещика на скотном дворе в омете припеваючи прожили: днем спим, а ночью кленков да яблонек погрызем. Уж дело к весне шло, в лес бы собираться на дачу пора, ан к нам в омет волк пожаловал. «Какие такие звери? по какому виду? счьего разрешения?..» Ято, признаться, убег, а зайчиха с зайчатами…
        - Слышала я об этом. Волкто мне кумом приходится, так сказывал. «Намеднись, говорит, я целое заячье гнездо разорил, а заяц убег, так как бы нам, кума, его разыскать?» Ан ты вот он - он. Смотри, женуто, чай, жалко было?
        - Уж и не помню. Вижу, что надо бежать, - и побежал. Прибежал, смотрю - зайчихавдова сидит: «Давай, мол, вместе жить!» И стали жить. Жили мы с ней, нельзя похаять, исправно, а теперь вот она убежала, а я остался.
        - Ах ты, горюн, горюн! Ну, дай срок, мы ее изымем!
        Лисица зевнула, легонько куснула зайца за ляжку (он, однако, сделал вид, что не заметил), повалилась на бок, откинула голову и зажмурилась.
        - Ишь ведь солнцето жарит, - лениво пробормотала она, - словно дело делает! Сём, я вздремну, а ты тем временем сядь поближе да покалякай.
        Так и сделали. Лиса задремала, а заяц с таким расчетом сел, чтоб лисе его во всякое время мордой достать было можно, и начал сказки сказывать.
        - Я, тетенька, не привередлив, - говорил он, - я всячески жить согласен. И трех лет еще нет, как я на свете живу, а уж чуть не половину России обегал. Только что в одном месте оснуёшься - глядь, либо волк, либо сова, либо охотнички с облавой на тебя собрались. Беги сломя голову, устраивайся поновому за тридевять земель. Но я на это не ропщу, потому понимаю, что такова есть заячья жизнь. А ежели иной раз и не понимаю, то и не понимаючи всетаки бегу. Все одно как мужики в наших местах. Он спать собрался, а под окном у него - туктук! «Ступай, дядя Михей, с подводой!» На дворе метель, стыть, лошаденка у него чуть дышит, а он навалит на подводу солдат да и прет двадцать верст около саней пешком. Через сутки, гляди, опять домой вернулся, ребятам пряника привез, жене - платок на голову, всем вообще - слезы. Спроси его: «Что сие означает?» - он тебе ответит: «Означает сие мужицкую жизнь». Такто и мы, зайцы. Жить - живем, а рук на себя не накладываем. Всегда мы готовы… Так ли я, тетенька, говорю?
        Лиса, вместо ответа, тихо лайнула, точно во сне; заяц искоса взглянул на нее: «Не спит ли, мол, тетенька?» Не было ли у него при этом на уме, в случае чего, стречка дать? - Наверное сказать не могу, но очень возможно, что и такого рода политика в программу заячьей жизни входит. Однако хотя лиса не только глаза зажмурила, но легла на спину и даже ноги, подлая, распялила, но заяц чутьем догадался, что она это комедии перед ним разыгрывает.
        - Расскажу я тебе, - продолжал он, - как у меня дядя у одного солдата в услужении жил. Поймал его солдат еще махонького и всему солдатскому обиходу выучил. Из ружья ли выпалить, артикул ли выкинуть, смаршировать ли, в барабан ли зорю отбить - на все дядя за первый сорт был. Ездят, бывало, вдвоем по базарам, представленья показывают, а им - кто яйцо, кто копеечку, кто хлеба кусок, Христа ради, подаст. Так вот этот самый солдат житие свое дяде рассказывал. - «Жил я, говорит, в дому у родителей, и послал меня однажды батюшка сани на зиму изладить. Излаживаю я, песенки попеваю, трубочку покуриваю - вдруг десятский на двор: „Ступай, Семен, в волостную, тебя в солдаты требуют“. Я, в чем был, в том и ушел; хорошо, что трубкуто в штаны спрятать успел. Ушел, да двадцать лет после того и пропонтировал. А через двадцать лет воротился в свое место - ни кола, ни двора, чисто!..» - Так вот оно, - прибавил рассудительно заяц, - мужичьято жизнь как оборачивается! Сейчас он - мужик, а сейчас - солдат, и то и другое житьем называется. Такто вот и с нами, зайцами…
        - Неужто ж и вас в солдаты отдают? - спросила лиса, точно сейчас проснулась.
        - Нет, нас едят, - ответил заяц как можно веселее.
        - И я тоже думаю, потому что какие же вы солдаты! хуже старинной гарнизы, которую славный генерал Бибиков «негодницей» звал. И дядюто твоего, поди, солдат под конец съел?
        - Нет, солдатто умер, а дядя в ту пору бежал. Пришел домой, а заячьей работы работать не может - отвык. И тетка задаром кормить его не согласна. Вот он однажды и надумал: «Пойду в село на базар, буду комедии представлять». Да только что зачал «кавалерийскую рысь» на барабане отхватывать - его собаки и разорвали!
        - И поделом: зачем публику беспокоил. Впрочем, ведь дядято твой, чай, и зараньше знал, что когданибудь да съедят его. Не собаки, так волк, не волк, так лисица. Резолюциято вам все одна. Ну, а покуда что, скажи мне: лисицыто каковы в вашей стороне? Лихи, чай?
        - В нашей стороне лисицы, нужно правду сказать, даже очень лихи. Ято ни с одной близко не встречался, а видел, как однажды лисицу, у меня на глазах, охотничек заполевал. И, признаться…
        Заяц хотел сказать: «обрадовался», но спохватился и обробел; однако лиса отгадала его мысль.
        - Вот ведь ты кровопивец какой! - укорила она его и так больно укусила ему бок, что из раны полилась кровь.
        - Ах! - взвизгнул заяц от боли, но в одну минуту сдержал себя и молодецки поправился, - это я, ваше высокое степенство, о тамошних лисах говорю, а здешние лисицы, сказывают, добрые.
        - Ой ли?
        - Верно говорю. В прошлом году у нас в лесу зайчиксирота остался, так одна лисица его с своими детьми, слышь, воспитала.
        - Вырастила, значит, и выпустила? Где же он теперь, сироткато ваш?
        - Кто его знает, где он теперь… Пропал будто. Поворовывать, говорят, начал, скружился, а наконец, и лисицу молоденькую соблазнил. За это будто бы его старухалисица и съела.
        - Я его съела, я - та самая лисица и есть, о которой ты слышал. Только не за то я его съела, что он скружился и в разврат впал, а за то, что пора его приспела.
        Лисица на минуту задумалась и щелкнула зубами, поймав блоху. Потом, не торопясь, встала, встряхнулась и совершенно добродушно спросила зайца:
        - А теперь, как ты полагаешь, кого я есть буду?
        Умен был заяц, а не угадал. Или, лучше сказать, у него тогда же в уме мелькнуло: «Вот оно, заячьето житье… начинается!» - но ему смерть не хотелось даже самому себе признаться в этом.
        - Не знаю, - ответил он.
        Однако и по лицу, и по голосу его так было явно, что он лжет, что лиса не на шутку рассердилась.
        - Вот ты какой лгун! - сказала она. - Мне про тебя и невесть чего наговорили: и филозофто ты, и сердцеведецто, а выходит, что ты самый обыкновенный, плохой зайчонко! Тебя буду есть! тебя, сударь, тебя!
        Лиса отпрянула назад и сделала вид, что вотвот сейчас бросится на зайца и съест. Но вслед за тем она села и, как ни в чем не бывало, начала задней ногой за ухом чесать.
        - А может быть, ты и помилуешь? - вполголоса сделал робкое предположение заяц.
        - Час от часу не легче! - еще пуще рассердилась лиса, - где ты это слыхал, чтобы лисицы миловали, а зайцы помилование получали? Разве для того мы с тобой, фофан ты этакой, под одним небом живем, чтобы в помилованья играть… а?
        - Ну, тетенька, примерыто эти бывали! - настаивал заяц, все еще хорохорясь. Но тут же, впрочем, упал духом и затосковал.
        Вспомнилось ему, как он из конца в конец бегал, словно мужикраскольщик, «вышнего града взыскуя»; как он по целым суткам в дупле, не евши, дрожал; как однажды, от лихого зверя спасаясь, он в подполицу к мужику расскакался, да благо в ту пору великий пост был, мужикот его и выпустил. Вспомнил про своих зайчихлюбушек, как он вместе с ними зайчат зоблил, и как ни с одной порядком даже надышаться не успел. И, вспоминая, то и дело втихомолку твердил:
        - Ах, кабы пожить! Ах, кабы хоть чуточку еще пожить!
        А лиса, тем временем, и взаправду приятный сюрприз зайцу приготовила.
        - Слушай, подлый зайчишко, - сказала она, - я ведь думала, что ты в самом деле филозоф, а тебя между тем, вишь, как от одной мысли о смерти коробит. Так вот я какую для тебя вольготу придумала. Отойду я на четыре сажени вперед, сяду к тебе задом и не буду на тебя, на гаденка этакого, целых пять минут смотреть. А ты в это время старайся мимо меня так пробежать, чтобы я тебя не поймала. Успеешь улизнуть - твоя взяла; не успеешь - сейчас тебе резолюция готова.
        - Ах, тетенька, где уже мне!
        - Глупый! ежели и не улизнешь, так всетаки время проведешь. Делом займешься, потрафлять будешь - ан тоскито и убавится. Все равно, как солдат на войне: потрафляет да потрафляет - смотришь, ан и пропал!
        Заяц подумалподумал и должен был согласиться, что лиса хорошо придумала. Между делом быть съеденным всетаки вольготнее, нежели в томительнопраздном ожидании. Настоящаято заячья смерть именно такова и есть, чтобы на всем скаку: бежишь во весь опор, ан тут тебе и капут.
        «Ничего ты не понимашь, что с тобой делается, а тебя вдруг пополам разорвали! - соображал заяц и машинально прибавил, - а может быть…»
        - Ну, эти фантазиито ты оставь! - предупредила его лиса, угадав неясную надежду, мелькнувшую у него в голове. - Ты лучше уж без фантазий… раз, два, три! господи благослови, начинай!
        Сказавши это, лиса отошла на четыре сажени вперед, предварительно посадивши зайца задом к частомучастому кустарнику, чтобы никак он не мог назад убежать, а бежал бы не иначе, как мимо нее.
        Села лисица и занялась своим делом, словно и не видит зайца. Но заяц нимало не сомневался, что если б она и еще на четыре сажени вперед отошла, то и тогда ни одно самомалейшее его движение не ускользнуло бы от нее. Несколько раз он вскакивал на ноги и уши на спину складывал; несколько раз он весь собирался в комок, намереваясь сделать какойто диковинный скачок, благодаря которому он сразу очутился бы вне преследования; но уверенность, что лиса, и не видя, все видит, приводила его в оцепенение. Тем не менее лиса всетаки была, посвоему, права: у зайца, действительно, нашлось заячье дело, которое в значительной мере агонию его смягчило.
        Наконец урочные пять минут истекли, застав зайца неподвижным на прежнем месте и всецело погруженным в созерцание своего заячьего дела.
        - Ну, теперь давай, заяц, играть! - предложила лисица.
        Начали они играть. С четверть часа лисица прыгала вокруг зайца: то укусит его и совсем уж сберется горло перервать, то прыгнет в сторону и задумается: «Не простить ли, мол?» Но даже и это было для зайца своего рода дело, потому что ежели он и не оборонялся взаправду, то всетаки лапками закрывался, верезжал…
        Но через четверть часа все было кончено. Вместо зайца остались только клочки шкуры да здравомысленные его слова: «Всякому зверю свое житье: льву - львиное, лисе - лисье, зайцу - заячье».