«Воля Аллаха», или Абдул, Абдул и ещё Абдул Николай Александрович Рубакин

        Н. А. Рубакинъ.
        „ВОЛЯ АЛЛАХА“,
        ИЛИ АБДУЛЪ, АБДУЛЪ И ЕЩЕ АБДУЛЪ.
        Восточная сказка, записанная въ Константинопол? 9-го января 1305г. книжнымъ червякомъ.
        Это было тогда, когда насъ съ вами на св?т? не было.
        И хорошо, что не было.
        Въ н?которомъ восточномъ царств?, въ азіатскомъ государств?, — тамъ, гд? люди и жнутъ, и с?ютъ, только сыты не бываютъ, —случилось удивительное и небывалое событіе: н?кій челов?къ, — н?тъ, не челов?къ, а челов?чекъ, — по имени Мустафа, по прозванію Чербаджи, тихій изъ тихихъ, б?дный изъ б?дныхъ, робкій изъ робкихъ, низшій изъ низшихъ, взялъ да и поперъ противъ рожна.
        Казалось бы, что такое д?ло этому самому Мустаф? вовсе не къ лицу. Этимъ ли ему заниматься, коли и безъ того трудно на св?т? жить. И все таки вышелъ такой случай, съ которымъ ровно ничего не под?лаешь.
        Жилъ себ? на св?т? Мустафа сорокъ л?тъ и три года. Былъ онъ челов?къ въ род? того, какъ вс? люди. Добывалъ себ? ?ду службой, какъ водится, на знатнаго и богатаго господина, именитаго Анатолійскаго купца, пом?щика, имя которому было Истагфиръ-эффенди. Служилъ Мустафа садовникомъ въ его богатомъ пом?сть?. Было это пом?стье вдали отъ всякихъ городовъ и деревень. Какъ водится, у Мустафы своей собственной земли не было. Поэтому онъ весь свой в?къ только чужую обрабатывалъ и все на одномъ м?ст?, все на одномъ. Что д?лается на св?т?, ему доподлинно объ этомъ было нев?домо, а вотъ господскій огородъ онъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ. И по правд? сказать, только этотъ огородъ и пом?щался въ его бритой голов?. Зналъ Мустафа отлично, гд? какой навозъ лежитъ и гд? какіе плоды земные должны расти. Въ этомъ самомъ огород? на куч? навоза Мустафа и родился. Зд?сь же и д?тство свое провелъ. И женился онъ на баб? навозниц?, — крикливой и неугомонной Хадидж?, и двухъ д?тей отъ нея им?лъ: старшаго Гассана и младшаго Надира. Недалеко отъ своего огорода, отъ т?хъ же самыхъ навозныхъ кучъ, на кладбищ?, подъ кипарисами,
Мустафа и отца и мать свою схоронилъ. Н?сколько л?тъ онъ ходилъ на ихъ могилки, а потомъ и ходить пересталъ, потому что он? ос?ли, — словно всосала ихъ въ себя мать-сыра земля, — сравнялись, и осталось вм?сто нихъ одно пустое м?сто, такъ что даже замелись всякіе сл?ды, по которымъ можно бы узнать, жили или не жили на св?т? такіе люди. Такъ и проходила вся жизнь Мустафы въ огород?. Ему некогда даже было на небо смотр?ть, все онъ, согнувшись, смотр?лъ въ землю, да въ землю, т.е. на навозъ. И такъ онъ къ нему привыкъ, что даже думалъ, будто этотъ самый навозъ и есть самая суть всего. Жилъ Мустафа со своей женой въ т?сной и вонючей лачужк?, около самой ограды господскаго сада. Солнечные лучи никогда не заглядывали въ эту лачужку. Неизв?стно, солнце ли боялось ее, или она солнца. Питался Мустафа т?мъ, что случайно Аллахъ ему пошлетъ. А посылалъ ему Аллахъ сорокъ л?тъ и три года только полугнилой картофель и другіе овощи, да кой-когда какую-нибудь баранью кисть съ господскаго стола. Глодалъ эту кость Мустафа со своей женой и благословлялъ имя Аллаха: «Вотъ какъ Аллахъ о насъ заботится. Мы и жалованье
получаемъ по два піастра[1 - Піастръ — турецкая монета около пяти копеекъ на наши деньги.] въ день, да, кром? того, им?емъ хозяйскій харчъ. Такъ то оно и есть, хозяинъ добрый, Аллахъ милосердный, а мы, такіе-этакіе, вотъ и живемъ, съ голоду не умираемъ по ихъ милости».
        Работалъ Мустафа отъ зари до зари, не покладая рукъ, еще больше, ч?мъ старшій садовникъ, его начальство. Вырастали отъ его трудовъ на хозяйскомъ огород? овощи на славу, а фрукты на диво, — груши каппадокійскія, яблоки анатолійскія, ананасы, по прозванію, сахарныя уста. Выростали абрикосы разсыпчатые, а персики такіе, которые сами во рту таяли. Очень былъ счастливъ Мустафа, когда подносилъ такіе плоды своего собственнаго труда своему жирному господину. Онъ издали вид?лъ, какъ тотъ смакуетъ и обсасываетъ превосходные фрукты, какъ облизывается и обтирается, окончивъ свою ?ду. Издали вид?лъ Мустафа, какъ т?мъ же самымъ д?ломъ занимается все семейство хозяйское: три его жены, да четверо д?тей. И вс? сосутъ они и чмокаютъ и облизываются, такъ что даже изъ огорода слышно. И думалъ Мустафа въ это время: «слава Аллаху, я угодилъ хозяину, — сд?лалъ такое самое д?ло, какое и долженъ д?лать такой челов?къ, какъ я. И я сытъ, и ему хорошо. Такъ вотъ она и идетъ жизнь на св?т?. Везд? Аллахъ, во всемъ воля Аллаха».
        Работать на хозяина, ублажать хозяина, — въ этомъ и была истинная ц?ль жизни Мустафы. И Мустафа твердо в?рилъ, что онъ самъ такъ и живетъ, какъ долженъ жить, и жизнь идетъ на св?т? такъ, какъ она должна идти. Единственнымъ развлеченіемъ Мустафы было хожденіе изр?дка въ мечеть, которая находилась отъ усадьбы въ пятнадцати верстахъ. Онъ даже не любилъ, какъ то д?лали другіе работники между собою, калякать въ день отдыха, въ священный день пятницу. Онъ даже остерегался бес?довать съ своей женой. И все это потому, что другіе работники то и д?ло его ругали, а жена постоянно на него ворчала: «И то у тебя не такъ, и это не такъ».
        И жилъ себ? Мустафа смирно, никого не трогая. И заботился только объ одномъ: чтобы его тоже никто не трогалъ. Держался онъ и руками, и ногами, и зубами за свой собственный кусокъ хл?ба, и все думалъ:
        — Гд? же его найдешь… Разв? легко его найти. Жизнь везд? одинакова: что въ одномъ м?ст?, то и въ другомъ. Отъ перем?ны какъ бы не вышло хуже. Ужъ лучше довольствоваться самымъ малымъ. На все воля Аллаха.
        Когда Мустафу ругали, онъ думалъ про себя:
        — Хорошо, что еще не бьютъ.
        Когда же его били, онъ разсуждалъ такъ:
        — Хорошо, что еще не убиваютъ.
        А когда господскій управляющій обсчитывалъ Мустафу то на три, то на четыре піастра и записывалъ на него штрафы неизв?стно за что и про что, Мустафа корчился, ежился, упорно молчалъ, а себя ут?шалъ такимъ образомъ:
        — Хорошо, что обсчитали только на три или четыре піастра, — могли бы обсчитать и на десять.
        Подросли у Мустафы два сына; обоихъ жена его Хадиджа пристроила къ добрымъ людямъ на работу, чтобы д?ти дома даромъ хл?ба не ?ли. Одинъ сынъ пошелъ по строительной части, сд?лался рабочимъ каменщикомъ, а другой сынъ работалъ гд?-то въ огородахъ и садахъ, а гд? именно, — самъ Мустафа хорошенько не зналъ. Подросли сыновья, и попалъ, наконецъ, младшій сынъ его въ солдаты. Узналъ о томъ Мустафа и благочестиво сказалъ:
        — На все воля Аллаха!
        — А мы то какъ же будемъ! — воскликнула Хадиджа, жена Мустафы. — Кто насъ напоитъ, кто насъ накормитъ, когда мы сд?лаемся стариками и не сможемъ больше работать? — Хадиджа очень горевала о томъ, что ея сына Надира взяли въ солдаты.
        — Молчи, старуха, — говорилъ ей Мустафа. — Нашъ сынъ хоть и солдатъ, а все таки живъ. Могло быть еще хуже.
        Старшій садовникъ и хозяинъ вид?ли, что Мустафа д?лаетъ все, что только можетъ, и что берутъ они съ него лишь сколько могутъ взять, а даютъ ему взам?нъ этого сколько ужъ нельзя не дать. И потому они говорили о Мустаф?:
        — О, онъ работникъ хорошій. Вотъ такими и должны быть вс? настоящіе работники.
        Иногда д?ти хозяйскія, по д?тской простот?, спрашивали Мустафу:
        — Мустафа, не болятъ ли твои руки и ноги отъ работы и не трещитъ ли отъ нея у тебя спина?
        Мустафа потиралъ большія руки и ноги и отв?чалъ добродушно:
        — На все воля Аллаха. Бисмиллякъ (такъ хочетъ Богъ).
        — Мустафа, не хочешь ли ты по?сть еще чего нибудь, кром? картофеля и риса? Какъ ты можешь быть сытымъ отъ одной такой ?ды?
        Мустафа изо всей силы нажималъ кулакомъ свой животъ, чтобы тамъ не урчало.
        — Такъ хочетъ Аллахъ. Аллахъ акбаръ (Богъ великъ).

* * *
        И жилъ бы себ? да жилъ Мустафа долго такимъ способомъ, да случилось небольшое событіе, которое навсегда нарушило его обычную жизнь: пришелъ на побывку къ отцу землед?льцу его сынъ Гассанъ, тотъ самый рабочій, который еще съ малыхъ л?тъ шелъ по «строительной части». Сильно обрадовались Мустафа и его жена, что снова увид?ли «кость отъ своихъ костей и плоть отъ своей плоти». Усадили они своего сына на заваленк? и стали угощать его ч?мъ могли, и стали разспрашивать о томъ, какъ ему живется на б?ломъ св?т?. И сталъ разсказывать имъ Гассанъ, гд? онъ побывалъ и что вид?лъ, какъ онъ служилъ на англійскомъ пароход? столяромъ кочегаромъ и даже помощникомъ машиниста, и какъ онъ работалъ у знатнаго френги иностранца въ Константинопол? и что узналъ онъ отъ него о томъ, какъ люди заграницей живутъ.
        — А какихъ я собакъ вид?лъ у этого френги, — разсказывалъ Гассанъ. — Собаки такія жирныя, да такія гладкія. Шерсть у нихъ такъ и лоснится. Отъ сытной ?ды имъ было даже дышать тяжело. А кормятъ ихъ все говядинкой, да телятинкой, и даже дичь даютъ. А поятъ ихъ молочкомъ да сливочками. Жена френги, моего хозяина, съ этими собачками все время такъ няньчилась и такъ за ними ухаживала, словно за своими д?тьми. И спятъ то эти собаки на мягкихъ подушкахъ.
        — Это собаки то! — воскликнула Хадиджа, жена Мустафы.
        — Да, собаки, — отв?чалъ Гассанъ.
        — А гд? же ихъ держатъ? — спросилъ Мустафа.
        — Для нихъ отведена особая комната.
        — Какая такая комната?
        — Св?тлая да просторная, зимой теплая, л?томъ прохладная.
        — Это собакамъ то! — воскликнулъ Мустафа.
        — Да, собакамъ, — отв?чалъ Гассанъ.
        — А эта собачья комната больше, ч?мъ наше жилье? — спросила Хаджи Гассана.
        — Наше жилье? — воскликнулъ Гассанъ. — Да разв? эти собаки стали бы жить въ такомъ жиль?!
        — Это въ нашемъ то? — мрачно спросилъ Мустафа.
        — Я такъ думаю, что ни за что бы не стали, — отв?чалъ Гассанъ.
        — Да гд? же это видано, гд? слыхано! — взвигнула не своимъ голосомъ Хадиджа.
        — На все воля Аллаха, — сказалъ Мустафа и задумался. И жена его задумалась. Задумался и сынъ Гассанъ.
        Прошелъ день, другой. Гассанъ давнымъ-давно ушелъ опять на работу, а Мустафа и его жена думали, да думали попрежнему. А о чемъ они думали, надо полагать, они и сами хорошенько не знали. Только стало имъ обоимъ съ этого времени какъ то не по себ?. Особенно стала безпокойной и ворчливой Хадиджа. Ни одного дня не проходило у нея безъ попрековъ и воркотни. Тяжело приходилось Мустаф? за каждымъ об?домъ. Поставитъ Хадиджа передъ нимъ горшокъ съ варенымъ рисомъ и говоритъ ему:
        — Вотъ теб?, — ?шь… А собачки то у френги телятинку да говядинку ?дятъ…
        Мустафа молчитъ и ежится. Онъ знаетъ, что уже лучше жен? его ничего не отв?чать, — не то конца-края разговорамъ не будетъ.
        А жена подаетъ ему колодезной воды и приговариваетъ:
        — А собачки то у иностранцевъ молочко пьютъ…
        Слушаетъ Мустафа и еще больше прежняго ежится.
        А жена не унимается. И разыгрывается ея душа ч?мъ дальше, т?мъ больше. И вотъ однажды за об?домъ говоритъ она Мустаф?:
        — А в?дь нашъ то старшій садовникъ каждый день мясо за об?домъ ?стъ…
        Уставилъ Мустафа глаза въ землю и говоритъ:
        — На все воля Аллаха.
        А про себя думаетъ:
        — И что такое этотъ самый старшій садовникъ… Руки у него такія же, какъ у меня, и ноги, какъ у меня, и голова и ротъ такіе же, и родился онъ т?мъ же самымъ способомъ, какъ я, а работаетъ онъ меньше моего, а за работу онъ получаетъ въ три и четыре раза больше.
        Жена Мустафы пилитъ да пилитъ мужа каждый день:
        — А хозяева наши ?дятъ только жирное, да сладкое, да вкусное. Не для ?ды ?дятъ, а для удовольствія. Не для того, чтобы насытиться, а чтобы облизываться.
        Мустафа слушаетъ свою жену и еще больше съеживается. А та ему изо дня въ день свои мысли да соображенія выкладываетъ, то о ?д? хозяйской, то о пить?, то объ одежд?, о пирахъ да пирушкахъ и о разныхъ угоіценіяхъ и другихъ удовольствіяхъ. И нед?ли летятъ и м?сяцы летятъ, а Хадиджа пилитъ да пилитъ. Да и самъ Мустафа все кр?пче да кр?пче думу думаетъ:
        — А в?дь и хозяева то наши устроены такимъ же самымъ способомъ, какъ и мы. И руки у нихъ такія самыя, какъ у насъ, только немного почище да поглаже, и рты такіе же, и глаза такіе же. Да и внутреннее устройство, надо полагать, такое же. Да и родятся т?мъ же самымъ способомъ, какъ и мы. Вотъ только у нихъ кожа гладкая да блестящая, потому что они вовсе не работаютъ, а только то и д?лаютъ, что удовольствіе получаютъ, а во всемъ прочемъ, какъ ихъ отъ насъ отличить? А впрочемъ, на все воля Аллаха.
        Но чувствуетъ Мустафа, что внутри у него что то не то горитъ, не то чешется. Б?гутъ нед?ли и м?сяцы, а въ душ? у Мустафы все больше и больше неладно. Чувствуетъ онъ, что ему чего то недостаетъ и чего то хочется. А чего именно, — онъ и самъ не знаетъ. И работа выходитъ не въ работу, а по временамъ какъ будто и жизнь не въ жизнь. Однажды жена говоритъ Мустаф?:
        — Давай, Мустафа, заведемъ себ? грядку и пос?емъ на ней свою собственную морковь, или какихъ нибудь другихъ овощей. Все же это будетъ наше собственное.
        — Давай, — отв?чаетъ Мустафа.
        Пошелъ онъ къ старшему садовнику и сталъ просить у него объ отвод? какого нибудь м?стечка, гд? бы можно было грядку себ? устроить. Садовникъ послалъ Мустафу къ управляющему. Долго Мустафа упирался, — просто-напросто боялся съ управляющимъ въ разговоръ вступать. Наконецъ не выдержалъ упрековъ и понуканій жены, пошелъ и сталъ просить управляющаго, котораго еще ни разу въ своей жизни ни о чемъ не просилъ.
        — Хорошо, — сказалъ управляющій Мустаф?, — за твое усердіе въ пользу хозяина даю теб? грядку земли. Только вотъ на какихъ условіяхъ: ты самъ ее копай, самъ за ней ухаживай, но смотри, д?лай это не въ хозяйское время. И не забывай, что все твое — принадлежитъ твоему хозяину.
        — Ты добрый, — отв?чалъ Мустафа, — и за то спасибо. Какъ ни какъ, а все же над?лилъ ты меня землею, чего давнымъ-давно просила моя душа. Все мое время, и руки, и ноги, и силы, и жизнь, — попрежнему пусть будутъ хозяйскія, только бы хоть грядка земли была моя. Съ нею не я самъ буду возиться, а моя жена.
        — Д?лаю это я теб? не въ прим?ръ прочимъ рабочимъ, потому что в?дь у насъ ихъ много: дай каждому по грядк?, — тогда и хозяину отъ всего им?нія ничего не останется.
        — В?рно, — сказалъ Мустафа, поблагодарилъ еще разъ управляющаго и пошелъ въ свою комнату съ великой радостью въ душ?.
        И завелась съ этихъ поръ у Мустафы своя собственная грядка на чужой земл?. Завелись свои плоды — овощи. Завелось что-то свое собственное, не хозяйское. Чудно было Мустаф? и непривычно не все отдавать хозяину, а кое-что и себ? оставлять. Но скоро и онъ и жена его во вкусъ вошли. Однажды приб?гаетъ Хадиджа съ радостью и издали еще кричитъ Мустаф?:
        — Мустафа, Мустафа, смотри, — мн? садовникова жена подарила чернаго цыпленка.
        Подб?жала Хадиджа къ Мустаф? и визжитъ отъ радости:
        — Вотъ и мы, вотъ и мы будемъ жить теперь по-челов?чьи: у насъ есть и земля, и домашній скотъ.
        Подросъ черный цыплепокъ и вышла изъ него черная хохлатая курочка. Стала курица нести яички. Хадиджа каждый день безъ устали считаетъ — пересчитываетъ, сколько выйдетъ изъ этихъ яицъ новыхъ цыплятъ, и сколько т? нанесутъ яицъ, и сколько изъ т?хъ яицъ выйдетъ еще новыхъ цыплятъ. Счастлива и довольна Хадиджа. Доволенъ и Мустафа, хотя попрежнему приговариваетъ, чуть не къ каждому слову:
        — На все воля Аллаха.
        Прошелъ м?сяцъ, другой. Говоритъ Мустаф? садовникъ:
        — Слышалъ я, что нашъ хозяинъ свое им?ніе какому то паш? генералу продаетъ. И, сказываютъ, за очень хорошія деньги. Генералъ этотъ только что съ войны вернулся и денегъ много себ? тамъ навоевалъ. А теперь говоритъ: «я за султана и за отечество кровь проливалъ, — такъ подходящее ли д?ло, чтобы у меня не было никакого пом?стья».
        И правда, перешло пом?стье купца Истагфира-эффенди въ руки военнаго генерала Рустема-паши. Прі?халъ паша со вс?ми своими чадами и домочадцами. Толстый, высокій, краснощекій, сердитый. Началъ съ того, что на управляющаго накричалъ, потомъ созвалъ вс?хъ усадебныхъ служителей и на нихъ накричалъ. Попало за что-то и садовнику, попало и Мустаф?. Стоятъ служители толпой передъ генераломъ и сами хорошенько не знаютъ, за что на нихъ такая напасть. А паша кричитъ:
        — Я за султана да за отечество кровь проливалъ, а потому хочу жить теперь въ свое полное удовольствіе!
        Позвалъ паша къ себ? управляющаго, далъ ему какихъ то заморскихъ самыхъ лучшихъ с?мянъ и вел?лъ тотчасъ же пос?ять ихъ въ огород?, чтобы выросли изъ этихъ с?мянъ самые лучшіе, самые сладкіе ананасы еще невиданной и неслыханной въ этихъ м?стахъ породы.
        — Да ты у меня смотри, — кричалъ на садовника паша, — береги эти с?мена пуще своего ока! На теб? взыщу, если изъ нихъ ничего не выйдетъ…
        Взялъ с?мена садовникъ, понесъ ихъ въ огородъ, отдалъ Мустаф? и разсказалъ ему, о чемъ приказывалъ паша строго-на-строго. Взялъ Мустафа с?мена и пос?ялъ ихъ поближе къ своей конурк?, чтобы было удобн?е за ними смотр?ть.
        Случилось это въ четвергъ. На другой день, въ пятницу, какъ водится, пошелъ Мустафа въ мечеть. Не усп?лъ онъ еще вернуться оттуда, какъ уже постигла его домъ великая б?да. Какъ-то незам?тно перелет?ла черная курица-хохлатка черезъ ограду хозяйскаго огорода, забралась въ садъ да и давай радостно рыться-копаться об?ими ногами въ той самой грядк?, гд? были пос?яны драгоц?нныя с?мена. Пришлись эти с?мена куриц? по вкусу. Она бы ихъ и больше поклевала, да взять то ихъ больше было неоткуда: паша больно мало привезъ ихъ изъ далекихъ странъ…
        Увид?ла преступленіе хохлатой курицы жена садовника и подняла шумъ на весь домъ. Еще больше зашум?лъ садовникъ, — еще больше управляющій, еще больше самъ Рустемъ-паша. По всему пом?щичьему дому поднялся шумъ и гвалтъ. Слуги принялись ловить курицу. Та носилась по всему огороду, какъ оглашенная. Люди б?гали и прыгали по грядкамъ, спотыкались, падали, мяли и портили грядки и пос?вы. Паша смотр?лъ изъ окна и такъ и сыпалъ на вс?хъ разными угрозами. Еще больше, подъ страхомъ этихъ угрозъ метались люди, еще больше становился переполохъ. Словно какіе то иноземные завоеватели промчались на борзыхъ коняхъ по мирному тихому огороду. Пришелъ Мустафа и даже не узналъ того самаго уголка, въ которомъ прожилъ сорокъ л?тъ и три года. Если бы у него были волосы на голов?, такъ они встали бы дыбомъ, когда онъ узналъ и услышалъ о томъ, что над?лала его курица. Хадиджа благимъ матомъ выла въ своей каморк?. Курица лежала зар?занная на кухн?. Повара чистили и скоблили только что распотрошенный зобъ и промывали извлеченныя оттуда драгоц?нныя с?мена. Садовникъ ут?шалъ управляющаго, что эти с?мена, быть можетъ, еще и не
погибли и дадутъ ростки. Грозный паша и слышать не хот?лъ никакихъ ут?шеній. Вел?лъ онъ слугамъ схватить Мустафу, повалить его на землю и отколотить хорошенько по пяткамъ палками. Не усп?лъ еще Мустафа придти въ себя отъ визговъ и криковъ своей жены, какъ набросились на него слуги и принялись исполнять хозяйское приказаніе. Взвылъ и завизжалъ Мустафа благимъ матомъ еще громче своей собственной жены.
        — Да за что, да про что я терплю это наказаніе, — кричалъ Мустафа. — Это я, челов?къ, да терплю наказаніе за куриную вину!..
        — Это ужъ не наше д?ло. Мы д?лаемъ то, что намъ вел?но, — отв?чали слуги. — А впрочемъ, намъ тебя очень жалко, — ты челов?къ хорошій…
        — Да мн? то какой толкъ отъ того, что вы меня жал?ете? —плакался Мустафа.
        Онъ не могъ ни стоять, ни лежать. Бол?ли вс? ноги, трещала и голова. Кое-какъ добрался онъ до своей каморки. Вдругъ видитъ, — снова б?гутъ къ нему слуги и кричатъ во все горло:
        — Убирайся вонъ. Паша сказалъ, чтобы твоего и духу тутъ не было.
        Взвыла и завизжала во все горло жена Мустафы.
        — Какъ вонъ? Почему вонъ? А курица наша гд?? Отдайте мн? мою курицу. Мы ее съ?димъ не хуже всякаго паши на свое собственное здоровье…
        Набросились слуги на Мустафу и снова принялись тузить его палками и по ногамъ, и по рукамъ, и по голов?.
        — На, получай, вражій сынъ, по принадлежности…
        Попало и жен? Мустафы. Наколотили ей худую, костлявую спину не меньше ч?мъ ея мужу, а тряпки и всякое другое имущество за заборъ выбросили, — убирайся и убирайся какъ знаешь.
        Насталъ вечеръ. Погода была холодная. Задернулось небо облаками. Спустилась темная пасмурная ночь. Вокругъ ни зги не видно. Куда въ такую ночь двинешься? Кое-какъ доползли Мустафа со своей женой до «своей собственной» грядки. Не то они хот?ли съ ней попрощаться, не то запасти себ? хоть какую ннбудь провизію въ далекій путь. Принялись они рыться руками въ земл?, корешки отыскивать и себ? въ м?шокъ кидать, да такъ и заснули отъ холода и усталости за своей работой. Лишь только загор?лась заря на неб? и стало немного св?тл?е, р?шилъ Мустафа идти вм?ст? со своей женою, прим?рно сказать, куда глаза глядятъ. Въ городъ, такъ въ городъ. Въ деревню, такъ въ деревню. Лишь бы не умереть съ голода. Милостыни Мустафа на своемъ в?ку никогда не просилъ, хотя и зналъ всенародную поговорку, что «отъ сумы, да отъ тюрьмы не отказывайся». Идетъ онъ по дорог? вм?ст? со своей женой, едва ноги передвигаетъ. Хадиджа плачется:
        — И какъ это нашу курку съ?лъ и безъ того жирный паша?
        Первый разъ въ своей жизни разсердился Мустафа на свою жену п закричалъ:
        — Дура! О чемъ ты горюешь? Ты мн? вотъ что лучше скажи, — можно ли за куриную вину челов?ка наказывать? Разв? челов?къ курица? Ну курица провинилась, курицу и накажи. Куда вотъ мы теперь пойдемъ? Мы къ своему м?сту привыкли. На старости л?тъ не легко привыкать къ другимъ м?стамъ.
        Шли они долго. Вся ?да ихъ, какая нашлась въ м?шк?, къ вечеру была съ?дена. По дорог? жилья не попадалось. Негд? было достать никакой другой ?ды. Хадиджа идетъ и больше прежняго сокрушается о куриц? и все горюетъ:
        — Хоть бы разъ въ жизни по?сть куринаго мяса въ свое удовольствіе!
        Мустафа только кряхтитъ да ежится, ступая на разбитыя пятки.
        На другой день кое-какъ добрались до города. Р?шилъ Мустафа остаться денекъ-другой въ этомъ город?, а Хадиджа р?шила старшаго сына разыскивать, который гд? то работалъ по близости. Р?шили черезъ четыре дня на этой же самой площади встр?титься. Попрощались и разошлись.
        С?лъ Мустафа на землю подъ т?нистое дерево, сидитъ и самъ не знаетъ, что съ собой д?лать. Первое д?ло — ?сть очень хочется. Второе д?ло — что то на сердц? скребетъ. Творится на душ? что то такое, чего Мустафа никогда еще не чувствовалъ. Задремалъ онъ отъ усталости и видитъ въ полусн? т?хъ самыхъ сытыхъ н откормленныхъ собакъ, о которыхъ его сынъ разсказывалъ. Лежатъ эти собачки на шелковыхъ подушкахъ, отъ говядинки носъ воротятъ, даже молочко лакаютъ нехотя. Видитъ Мустафа: подходитъ къ нимъ френги и кричитъ: «?шь, ?шь». А собачки еще больше носы воротятъ. Ударилъ одну собачонку френги, а та тотчасъ же зубы оскалила. Словно сказать ему хочетъ: «Ты, молъ, драться не см?й!». Опомнился Мустафа, огляд?лся и сказалъ вслухъ:
        — И правда. Что это такое? Разум?ется драться не см?й. Виданое ли д?ло, чтобы челов?ка били за куриную вину?
        И почувствовалъ въ эту минуту Мустафа горькую обиду въ своей душ?. Да такую еще обиду, которой никогда такъ не чувствовалъ. Словно у него никакихъ обидъ до этого въ жизни не было: словно вся его жизнь не была одной сплошной обидой.
        — Это что жъ такое выходитъ, бормочетъ про себя Мустафа. Что жъ это выходитъ?
        И вдругъ слышитъ Мустафа громкій челов?ческій голосъ. Откуда то, гд?-то въ вышин?, кричитъ кто-то во все горло:
        — Ля лиляхи иль Аллахъ, бу Магометъ расулъ Аллахъ (Н?тъ Бога, кром? Бога, а Магометъ пророкъ Его).
        Оглянулся Мустафа, видитъ по другую сторону площади, на минарет? мечети, стоитъ муэззинъ и призываетъ правов?рныхъ на молитву. Ходитъ по минарету и выкрикиваетъ во вс? стороны одно и то же. Оттуда и отсюда, изъ разныхъ закоулковъ и переулковъ, выходятъ старики с?довласые, бородатые, иные въ красныхъ фескахъ, иные въ б?лыхъ чалмахъ, — знакъ того, что они побывали въ Мекк?. Собираются на крики муэззина правов?рные. Поднялся и Мустафа и тоже пошелъ въ мечеть. Снялъ туфли у входа, по обычаю, и р?шилъ, какъ сл?дуетъ помолиться, хотя былъ очень голоденъ и ни о чемъ другомъ, кром? ?ды, и думать не могъ. А все таки, мечталось Мустаф?, отъ священнаго слова Корана у него не только на душ?, но и въ живот? полегчаетъ, меньше будетъ сосать. Сидитъ онъ, молится, и священное слово слушаетъ, хоть и немного изъ него понимаетъ, потому что Коранъ книга арабская, а арабскій языкъ не турецкій, турки его не понимаютъ, а ни въ какой школ? Мустафа не былъ и ничему не учился, — разв? ему до школы было. Былъ онъ челов?къ не только б?дный изъ б?дныхъ, но изъ темныхъ темный: зналъ онъ только то, до чего самъ додумался, а
глазами онъ вид?лъ только огородъ, а додуматься онъ ни до чего не додумался. Жилъ да жилъ, — вотъ и вся жизнь прошла.И ничего не под?лаешь, — на все воля Аллаха.
        Кончилъ имамъ (священникъ) чтеніе положенныхъ молитвъ и сталъ говорить пропов?дь. Обрадовался Мустафа, что слышитъ р?чь на понятномъ язык?, насторожилъ уши.
        — Слушайте меня, правов?рные, слушайте, что я вамъ скажу, — говорилъ имамъ. — Моими устами глаголетъ сама истина. А у истины, врод? какъ у палки, не одинъ, а два конца. Одинъ ея конецъ въ рукахъ имама, а другой ея конецъ пусть будетъ въ вашихъ рукахъ. Потому правда-истина — первая защита для рода челов?ческаго: кто же и защититъ б?днаго челов?ка, какъ не эта самая правда.
        Слушаетъ Мустафа, слушаетъ и отдаются эти слова священника глубоко, глубоко въ его душ?. «В?рно, — думаетъ Мустафа, — истинную правду говоритъ святой челов?къ». А тотъ продолжаетъ:
        — Слушайте меня, слушайте, правов?рные! Есть у правды три защитника и три стража. Первый защитникъ и стражъ — это законъ. А второй защитникъ и стражъ — это султанъ. А третій защитникъ и стражъ — это Коранъ. Законъ въ рукахъ султана, а султанъ въ рукахъ Корана; а словами Корана говоритъ самъ Аллахъ. Слушайте меня, слушайте, правов?рные.
        И внимательно слушаетъ Мустафа р?чь пропов?дника, а про себя думаетъ: «в?рно говоритъ святой челов?къ, в?рно! Есть правда на земл?, есть, а иначе и не можетъ быть!».
        А въ это время имамъ продолжаетъ свою р?чь:
        — Правда защищаетъ людей. Но в?дь люди то, какъ изв?стно, бываютъ всякіе. Иныхъ вовсе и защищать не стоитъ, не таковскіе, чтобъ ихъ защищать. Отъ нихъ самихъ защита требуется, потому что иные люди вовсе не люди, а крамола, воплощенное злопыхательство. Нужно, чтобъ кто нибудь отъ такихъ людей и саму правду защищалъ. Вотъ потому самимъ Аллахомъ стражи и хранители къ ней и приставлены. Да не одинъ, а три: коли одинъ ее не защититъ, такъ другой вм?шается, а коли другой не защититъ, то выйдетъ на подмогу ему третій. На то они и приставлены, чтобы охранять правду отъ людей, какъ сл?дуетъ. И не только охранять, но и насаждать. И не только добровольно, а когда нужно, то и насильно; потому что разв? люди свою пользу, какъ сл?дуетъ, понимаютъ? Да и гд? имъ ее понять? Что такое правда — это изв?стно только ея хранителямъ и стражамъ. На то они и приставлены. Ужъ они за ней смотрятъ во вс? глаза. Коли они увидятъ, что н?тъ правды въ какомъ нибудь м?ст?, они ее возьмутъ, да туда и насадятъ. А коли придетъ правда туда, куда не нужно, они ее возьмутъ да и повернутъ куда сл?дуетъ и покажутъ ей настоящую дорогу
подобающимъ способомъ. Твое, молъ, м?сто, правда, не зд?сь, а вона гд?. А коли она сама не пойдетъ, куда ей указано, возьмутъ ее хранители ея за руки, потому что они правду любятъ и о ней заботятся и за нее боятся, какъ бы она не захворала или не попала въ пл?нъ злонам?реннымъ. Правда то правдой, но и на нее нужна узда. Только тогда и выходитъ вамъ, правов?рные, настоящій прокъ отъ этой правды, когда три стража, какъ сл?дуетъ, управляютъ ею. А безъ нихъ вамъ отъ нея вредъ одинъ. А потому слушайте меня, слушайте, правов?рные. Коли тяжело вамъ живется на св?т?, воли захочетъ правды ваша душа, идите искать эту самую правду, ужъ она то нав?рно облегчитъ вамъ эту жизнь. Она даже неут?шнаго ут?шитъ. Она обиженнаго защититъ. Она униженнаго приголубитъ и возвыситъ.
        Кончилась пропов?дь. Сильно понравилась она Мустаф?. Посл? этой пропов?ди онъ словно со дна какого то мутнаго озера снова на св?тъ вынырнулъ. Словно пахнуло на него откуда то св?жимъ воздухомъ. Встрепенулась, оправилась простая душа Мустафы. И р?шилъ онъ, что хорошія р?чи могутъ говорить только хорошіе люди. А устами имама даже не челов?къ говоритъ, а самъ Аллахъ. Посл? службы подошелъ онъ къ имаму и робко спрашиваетъ:
        — Скажи мн?, святой челов?къ, какъ мн? сл?довать тому, чему ты училъ насъ въ своей пропов?ди?
        Смотритъ на Мустафу имамъ, прищурилъ свои глаза, потряхиваетъ длинной бородой и молчитъ, словно ожидаетъ, что дальше Мустафа скажетъ. Того еще больше смутило молчаніе имама. А имамъ все еще на Мустафу посматриваетъ и все еще не можетъ р?шить, какой такой челов?къ передъ нимъ стоитъ, — очень ли ужъ простой, или ужъ очень хитрый. Около Мустафы началъ собираться народъ. Люди смотрятъ на него и удивляются, какой такой челов?къ выискался, которому понадобилось спрашивать какихъ то сов?товъ у ихъ имама, изв?стнаго хитреца. Говоритъ Мустафа имаму:
        — Мн?, святой челов?къ, правда надобна. Кудаи какъ мн? идти, чтобы до нея дойти?
        — А на что теб? правда? — спрашиваетъ имамъ.
        Разсказалъ ему Мустафа о своихъ несчастіяхъ. Внимательно выслушалъ его имамъ. Насупилъ брови, прищурилъ еще больше свои хитрые глазки и сказалъ торжественнымъ голосомъ:
        — Коли теб? правда надобна, къ ея стражамъ и хранителямъ ступай. Не къ ней ступай, а къ нимъ. Это самая в?рная и краткая дорога къ ней. Да такіе, какъ ты, только по ней и могутъ идти къ правд?. Иди и каждому стражу на неправду жалуйся, ужъ они то тебя въ обиду не дадутъ. И никакого челов?ка не дадутъ въ обиду.
        — А гд? же искать этихъ стражей, хранителей правды?
        — Какъ гд?! Да ты откуда явился? Разв? ты не знаешь и этого? — воскликнулъ имамъ, погладивъ свою длинную бороду, поправилъ чалму, напахнулъ халатъ и сказалъ еще бол?е торжественно:
        — Стражи, хранители правды, около тебя находятся. Иди и ищи. Найдешь кого изъ нихъ, имъ все горе свое и выкладывай. И пов?рь, мой сынъ, правды ты нав?рно добьешься, потому что около нея это люди надежные, а кром? того есть у правды не только сторожа, да и надъ этими сторожами есть еще сторожа, а надъ т?ми еще сторожа.И такъ, ты можешь идти и дойти отъ стража къ стражу, отъ самыхъ низшихъ до самыхъ высшихъ.И пов?рь, мой сынъ, такимъ способомъ ты въ конц? концовъ дойдешь не только до правды, но и до самыхъ источниковъ ея, до т?хъ самыхъ м?стъ, гд? она нарождается… Есть, есть на св?т? не только правда, и не только стражи хранители, но и источники ея… Иди и ищи. Да будетъ съ тобою благословеніе Аллаха.
        Мустафа очень смутился, услышавъ такія слова имама. Онъ даже не совс?мъ ясно понималъ, что тотъ ему говорилъ. Ясно было Мустаф? только одно, что до правды дойдешь не скоро, и чтобы до нея дойти, нужно перетерп?ть всякія мытарства. Стоялъ онъ передъ имамомъ и ежился. Тотъ посмотр?лъ, посмотр?лъ на Мустафу, опять прищурилъ свои глазки и сказалъ:
        — Вотъ теб? еще мои сов?тъ на прощанье. Помни, мой сынъ, что весь міръ — л?стница, а въ этой л?стниц? много, много ступенекъ. Каждому челов?ку еще отъ Аллаха положено на какой ступеньк? ему жить и прозябать. На каждой ступеньк? есть свои люди, а для каждой ступеньки своя правда. А надъ вс?ми этими правдами есть еще правда. Коли ты хочешь до нея дойти, непрем?нно начинай отъ ступенекъ низшихъ, а ползи къ высшимъ. Инымъ способомъ до правды ты никогда не дойдешь. Еще разъ, да будетъ на теб? благословеніе Аллаха.
        Имамъ повернулся и пошелъ отъ Мустафы. А тотъ стоялъ, какъ оглашенный, посреди площади и понималъ слова имама еще меньше, ч?мъ прежде. Идти куда то надо, а куда идти неизв?стно. Правда гд? то есть, а на самомъ д?л? выходитъ, что это не одна правда, а много разныхъ правдъ, а самая что ни на есть настоящая находится гд? то далеко и высоко, да еще за многими стражами. Весь в?къ жилъ Мустафа ни о чемъ не думая и думать не ум?я, а тутъ вдругъ пришлось ему голову ломать, да еще о чемъ? Все перем?шалось въ его голов?. Онъ словно уперся о какую то ст?ну, стучитъ, долбитъ объ нее своей головой, и отъ этого только больше взбалтываетъ свои мысли.
        — Приходятъ посл?днія времена, подумалъ Мустафа.
        Ему казалось въ это время, что онъ въ род? какъ листокъ, оторвавщийся отъ в?тки: сид?лъ листокъ на дерев? и д?лалъ свое настоящее д?ло. А оторвался листокъ отъ в?тки и вышелъ изъ него только мусоръ одинъ. «Я мусоръ, я м?соръ», — думалъ Мустафа горькую думу. И так было тяжело; онъ чуть было не позабылъ, что уже давно страшно голоденъ.
        — Был червякомъ, а тутъ сталъ еще меньше червяка. Жилъ, копаясь в навоз?, а тут самъ сталъ врод? какъ навозомъ. Все ни къ чему и самъ ни къ чему.
        Мустафа махнулъ рукой и, не зная, какъ утолить голодъ, пошелъ просить милостыню.

* * *
        На другой день рано утромъ вышелъ Мустафа за городъ. С?лъ онъ тамъ подъ т?нистое дерево, на берегу р?чки, и принялся думать горькую думу.Что ему теперь съ собой д?лать?Съ одной стороны, и правду нужно искать, а, съ другой стороны, и ?сть хочется. И то трудно, и это трудно, а что трудн?е неизв?стно. Въ душ? у Мустафы свердитъ и свердитъ,и больше всего объ одномъ и томъ же.
        — Статочное ли д?ло, что челов?ка за куриную вину наказываютъ? — думаетъ Мустафа.
        И не даетъ ему этотъ вопросъ покоя.
        —А статочноели д?ло, чтобы на старости л?тъ милостыню просить?
        Этотъ вопросъ какъбудто ещебольше тревожитъ сердце Мустафы.
        — За хл?бомъ гнаться, надо какое нибудь м?сто взять, потому что даромъ хл?бъ не дается. А м?сто взять, — значитъ, на правду нужно рукой махнуть. И такъ, и этакъ нехорошо.
        Сид?лъ Мустафа подъ деревомъ и все думалъ и думалъ и ровно ничего выдумать не могъ. А вокругъ него разстилались виноградники, рощи и поля. Вдали б?л?ли дома и мечети города. По небу длинными вереницами неслись б?лыя пушистыя тучки. Солнце св?тило такъ весело-весело. День былъ ясный хорошій. Воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ цв?тущаго винограда. Св?жій в?терокъ нав?валъ прохладу. Вся природа вокругъ цв?ла, благоухала и словно улыбалась. А Мустафа сид?лъ подъ деревомъ пригорюнившись, и никакія думы не л?зли ему въ голову. Вм?сто думъ была какая-то каша.
        — Ав?дь эти поля пом?щичьи, — почему то вдругъ подумалъ Мустафа. — А вонъ т? виноградники принадлежатъ Ибрагиму паш?…
        Мустафа только то и думалъ, глядя по сторонамъ, что кому принадлежитъ икто ч?мъ влад?етъ. И почему л?зли въ голову Мустафы какъ разъ эти самыя мысли, — онъ и самъ хорошенько не зналъ. Никакихъ другихъ мыслей у него въ голов? больше не было.
        Вдругъ недалеко отъ Мустафы раздался громкій челов?ческій крикъ:
        — Аллахъ акбар. (Помогите людямъ во славу Аллаха).
        Повернувшись, Мустафа увид?лъ на тропинк? двухъ какихъ-то людей въ лохмотьяхъ! Оба были почти полуголые, со встрепанными с?дыми волосами, босые, съзагор?лыми лицами. Одинъ челов?къ велъ другого. Одинъ былъ сл?пой, а другой зрячій. Зрячій велъ сл?пого, держа егоза полу одежды.
        — Факиры, — святые люди, подумалъ Мустафа. Онъ вскочилъ на ноги, подошелъ къ факирамъ и поклонился имъ до земли. Т? остановились и стали разспрашивать Мустафу кто онъ и откуда. Радъ былъ Мустафа, что можетъ хотъ съ к?мь нибудь душу свою отвести. Разсказалъ онъ факирамъ свое горе и свои обиды. Т? внимательно выслушали разговоръ Мустафы, а когда онъ окончилъ, то зрячій разсм?ялся во все горло.
        —Милый ты челов?къ! — воскликнулъ онъ. — Я только что самъ просилъ тебя о помощи, а теперь вотъ что тебе скажу, кто однихъ проситъ, тотъ другимъ самъ даетъ.
        Мустафа не понялъ этихъ словъ факира.
        — Не понимаешь? — спросилъ его факиръ. — Ну такъ слушай, я теб? все разскажу. Я разскажу теб? только потому, что душа у тебя простая, нетронутая: умомъ не поймешь, чутьемъ поймешь.
        Факиры съ Мустафой подошли къ т?нистому дереву и с?ли рядкомъ на траву.
        — Можно ли челов?ка наказывать за куриную вину? —спросилъ Мустафа факира.
        Все его горе, вся обида выливалась въ этихъ словахъ. Онъ н?сколько разъ повторялъ этотъ свой вопросъ, и посл? каждаго такого вопроса оба факира см?ялись во все горло надъ Мустафой. Тотъ совершенно не понималъ, почему они надъ нимъсм?ются. Его сердце чуяло, что факиры вовсе не желаютъ его обижать, и что они желаютъ ему добра. А коли такъ, такъ что же см?шного въ его великомъ несчастьи и въ его обид?. Мустафа собрался съ духомъ и спросилъ объ этомъ факира.
        — Слушай, — отв?чалъ тотъ. — Ужъ по одному этому твоему слову видно, что ты за челов?къ. Ты копаться-копаешься, а докопаться не докопаешься. О курицахъ ты рассуждаешь какъ сл?дуетъ, а о людяхъ у тебя и разсужденія н?тъ. Разв? въ томъ твоя б?да, что тебя наказали за куриную вину. Настоящая б?да твоя въ томъ, что тебя, какъ ни какъ, а наказали,и ты страданіе терпишь.
        Слушалъ Мустафа эти р?чи иничего въ нихъ не понималъ. Отъ этихъ р?чей, какъ и отъ р?чей имама, каша въ его голов? становилась еще больше, Смотр?лъ, смотр?лъ на него факиръи ясно вид?лъ, что Мустафа ровно ничего не понимаетъ.
        — Не понятно? — спрашиваетъ онъ Мустафу.
        — Не понятно, — со всей искренностью отв?чаетъ тотъ
        Тогда факиръ заговорилъ съ Мустафой новымъ способомъ.
        — Вотъсолнышко св?титъ, — такъ началъ онъ свою р?чь. Скажи мн? теперь, Мустафа, для кого же оно св?титъ. Для меня и для тебя? Только для меня или только для тебя? Не для насъли обоихъ и не для вс?хъ ли людей, какiе только на земл? живутъ? И кто можетъ сказать, глядя на это солнышко и наслаждаясь его лучами, что онотолько мое, только мое, а не чужое. Наслаждайся, пользуйся имъ всякій желающій, кто сколько хочетъ и кому сколько нужно. И св?томъ наслаждайся и тепломъ: в?дь св?титъ и гр?етъ солнце не для одного когонибудь,а для вс?хъ и каждаго. И оно само, и его св?тъ и его теплота —достоянiеобщее. И воздухъ достояніе общее: дыши имъ, кто сколько хочетъ и у кого сколько грудь вм?щаетъ. Ивода въ этой р?чк?, разв? она чья нибудь? Она тоже, какъ воздухъ. Пей ее, кому сколько нужно и кому сколько хочется. Н?тъ такого челов?ка, которому бы не приходилось ни пить, ни дышать и на солнышк? не гр?ться и его св?томъ не пользоваться, потому что вс? ужъ люди такъ устроены. Не сами себя они такіми сд?лали и не потому они родились на св?тъ, что сами этого желали, а потому, что ихъ другая сила на св?тъ выперла
противъ ихъ собственной воли. Значитъ, коли ты родился такимъ, ане инымъ, такъ кто же теб? см?етъ и можетъ сказать:не дыши, не пей, не гр?йся и св?томъ не пользуйся. А если кто и скажетъ такъ, то кто же онъ такой? Да такой же самый зв?рьдвуногій какъ и ты самъ, и такого же самаго устройства и той же породы, что и ты. Что онъ, что ты все едино. А коли кто и скажетъ явно нел?пыя и подлыя слова, такъ кто же эти слова станетъ слушать. Да в?дь слушаться то и моченьки н?тъ. «Не дыши» — кто можетъ не дышать. «Не пей» — да кто же можетъ не пить; «не гр?йся», «живи въ темнот?» — все этослова, — пустыя слова, а кто ихъ сдуру попробуетъ слушаться, такъ этимъ выворачиваетъ наизнанку и свою собственную и вообще челов?ческую природу. А вотъ ее то выворачивать — это и значитъ противъ правды идти. Вывернуть ее можно только тогда, когда перестанешь челов?комъ быть. Кто больше выворачиваетъ, тотъ меньше начинаетъ на челов?ка походить. Что говорилъ я насчетъ питья, то же самое сл?дуетъ сказать и насчетъ ?ды. Если кто мн? скажетъ «не ?шь», разв? я того послушаю. ?да для меня такъ же нужна, какъ и воздухъ, какъ и св?тъ и
тепло. Это понимаешь?
        — Это я понимаю, — отв?чалъ Мустафа. Я… я… я… очень даже ?сть хочу…
        — А то, что необходимо, того и нельзя держать за запорами, да за заставами: нельзя, наприм?ръ, св?тъ не допускать, тепло не допускать, воздухъ не допускать, пищуне допускать. И это ты понимаешь?
        — Это я… тоже понимаю, — отв?чалъ Мустафа.
        Иправда, понялъ онъ въ эту минуту, что его темная вонючая коморка была просто напросто тоже за заставами, которыя какими то способами отгородили его и отъ воздуха, и отъ св?та, и отъ тепла, и отъ сытной ?ды, и отъ жизни, похожей на челов?чью. Понялъ онъ, что и ?ду онъ добывалъ весь свой в?къ, словно изъ за какой заставы. И каждый день Мустафа поневол? долженъ былъ даже радоваться, что есть ему для ?ды хоть на сегодня гнилой чеснокъ или морковь. Понялъ Мустафа, что и, правда, всю жизнь онъ прожилъ какъ бы за заставами. И почуялъ онъ около себя многое множество разныхъ заставъ — и большихъ, и малыхъ, и крупныхъ, и мелкихъ, и он? были везд? и всюду, и вблизи, и вдали, и днемъ, и ночью, и не только при жизни Мустафы, но еще до его рожденія. Для него — всюду и везд?. И не только он? были для него одного, но и для вс?хъ такихъ же, какъ онъ, но не для вс?хъ людей, потому что не вс? люди живутъ за заставами, иные, какъ будто, сами ихъ строятъ. Все это стало Мустаф? такъ ясно; но не усп?лъ онъ даже опомниться и придти въ себя отъ этой самой ясности, какъ уже снова померкъ св?тъ въ его темной голов?.
        — На все воля Аллаха, — пробормоталъ онъ, опуская голову…
        Лишь только сказалъ Мустафа эти слова, вскочилъ зрячій факиръ на ноги и воскликнулъ:
        — Жалкій же ты челов?къ, жалкій, жалкій, несчастный. И гд? же такія люди родятся, которые ничего, ничего не знаютъ, ничего не понимаютъ, а только жмутся да ежатся. Горе, горе такимъ людямъ. Весь свой в?къ они такъ и не отличаютъ огурца отъ ананаса. Весь свой в?къ они нюхаютъ кизякъ и думаютъ, что это амбра. Да, такъ и должно съ ними быть, потому что словъ правды они не отличаютъ отъ словъ лжи. Они перем?нили свой умъ на чужой умъ, свои мысли и свои чувства на чужія мысли и чужія чувства. Даже свою сов?сть они перем?няютъ на чужую сов?сть. И, что всего хуже, они сами не зам?чаютъ этого. Самихъ себя они наизнанку выворачиваютъ, да еще съ чужой помощью. Они сами сд?лали себя червяками, которые ползутъ по земл? и какъ будто просятъ, чтобы ихъ не раздавилъ первый прохожій. Если они и придутъ когда нибудь къ самой правд?, такъ тотчасъ же въ нее упрутся, и даже не лбомъ, а затылкомъ, и эту самую правду такъ и не отличаютъ отъ навоза. Ихъ т?сныя каморки построены изъ ихъ слезъ да изъ чужихъ обманныхъ словъ. Ихъ голодная, собачья жизнь потому и голодная, что они думаютъ питаться не своими д?лами, а чужими
словами. Горе такимъ, горе такимъ! На нихъ не благословеніе, а проклятіе Аллаха, потому что Аллаху дороги не н?которые люди, а весь челов?ческій родъ!
        Мустафу какъ громомъ поразили вс? эти р?чи. Его сердце чуяло въ нихъ и гн?въ, и упрекъ, и слезы. Что то въ глубин? души шевелилось у Мустафы и говорило ему о многомъ, многомъ. Только умъ отказывался и никакъ не могъ понять, о чемъ же собственно идетъ р?чь и на что негодуетъ святой челов?къ — факиръ. Оба факира стояли передъ Мустафой гн?вные, грозные, вдохновленные. А онъ сид?лъ передъ ними на земл?, низко, низко опустивъ свою темную, б?дную голову и думалъ только объ одномъ: какъ бы ему съежиться еще больше, хоть бы провалиться сквозь землю. Факиръ это зам?тилъ и сжалился надъ Мустафой.
        — Другъ, — сказалъ онъ бол?е кроткимъ голосомъ, — если ты д?йствительно хочешь справедливости добиться отъ враговъ правды, то вотъ теб? мой сов?тъ: прежде всего не будь темнымъ и глупымъ; во-вторыхъ, не будь слабосильнымъ отъ голода, а въ третьихъ, не будь трусливымъ. Остальное все приложится. Темнота, б?дность и забитость м?шаютъ торжеству правды и помогаютъ ея врагамъ.
        — Кто же эти враги? — робко спросилъ Мустафа.
        — А ты этого не знаешь? — спросилъ факиръ. Вотъ кто они такіе: вс? слуги затемн?нія, вс? слуги об?дненія, вс? слуги униженія.
        Не усп?лъ Мустафа опомниться, какъ факиры были уже далеко, а онъ остался одинъ подъ т?нистымъ деревомъ и съ той же самой темнотой и путаницей въ голов?. Казалось, он? стали еще гуще. А солнце св?тило весело, весело. Виноградинки зелен?ли, распространяя душистый ароматъ. Поля были усыпаны цв?тами. Желт?ли пашни… А Мустафа установился на нихъ глазами и думалъ:
        — А в?дь… эти пашни и поля — пом?щичьи.

* * *
        Два дня спустя посл? этого, шелъ Мустафа по городской улиц?, пробирался къ тому м?сту, гд? онъ долженъ былъ встр?титься съ женой. Видитъ онъ, что у одного дома стоитъ большая толпа народа. Протолкался Мустафа сквозь толпу, смотритъ, на большомъ двор? сидитъ кадій (судья), такой бородатый, мясистый, внушительный и разбираетъ разныя жалобы, и разбираетъ какъ будто очень премудро и обстоятельно. Пришла и Мустаф? въ голову такая мысль:
        — Отчего бы и мн? не пожаловаться на своего обидчика.
        Выбралъ Мустафа время, подошелъ къ судь? и изложилъ передъ нимъ свою жалобу, какъ ум?лъ, краснор?чиво и со вс?ми подробностями. А въ конц? своего разсказа возопилъ жалобнымъ голосомъ:
        — Объясни мн?, премудрый кадій, можно ли челов?ка наказывать за куриную вину?
        Кадій задумчиво наклонилъ свою голову, погладилъ бороду, взялъ трубочку, затянулся, разъ, другой, третій, подумалъ-подумалъ, пристально посмотр?лъ на Мустафу и сказалъ:
        — Это смотря по тому, какая курицаи какой челов?къ.
        Посл? этого онъ сталъ Мустафу разспрашивать: сколько у этого его обидчика, Рустема-паши, десятинъ земли, и сколько коровъ и быковъ, сколько онъ блюдъ за об?домъ ?стъ, и какъ раскрашены чубуки его трубокъ. Обо всемъ этомъ кадій разспрашивалъ долго и обстоятельно, а когда Мустафа отв?чалъ ему, что онъ кой-чего не знаетъ, кадій снова начиналъ гладить свою длинную бороду, вскидывалъ глазами на Мустафу и говорилъ:
        — Вотъ и видно по всему, что ты глупый челов?къ.
        Б?дный, запуганный Мустафа кряхт?лъ и ежился подъ разспросами кадія и отв?чалъ ему все невпопадъ. Наконецъ, кадій окончилъ свои разспросы, вел?лъ себ? подать новую трубку, опять затянулся разъ, другой, третій и грозно приказалъ Мустаф?:
        — А ну-ка повернись!
        Мустафа повернулся.
        — А ну-ка еще разъ повернись! — сказалъ кадій. — Что же у тебя локти не заштопаны? — еще бол?е грознымъ голосомъ спросилъ судья.
        Мустафа съежился и затрепеталъ.
        — Ты, я вижу, челов?къ глупый, а, кром? того, б?дный, а кром? того робкій какъ заяцъ; такіе люди всегда любятъ жаловаться и сваливать свою собственную вину на того, кого они сами же огорчили. А потому уходи-ка ты съ моихъ глазъ долой!
        Не усп?лъ Мустафа опомниться, наскочили на него два здоровыхъ гайдука, служители кадія, дали ему хорошаго «раза» въ бокъ, да въ спину, да по загривку. Мустафа благодарилъ Аллаха, что кое-какъ ноги унесъ со двора премудраго кадія. Приб?жалъ онъ на площадь, на то самое м?сто, гд? долженъ былъ встр?титься съ женой. Видитъ онъ еще издали, что Хадиджа уже тамъ. Мустафа подб?жалъ къ Хадидж? и разсказалъ ей, какъ ум?лъ, все что было за эти три дня. Слова факировъ онъ помнилъ, а что они означаютъ, — что-то плохо разум?лъ. А вотъ слова кадія были ему очень понятны, а, главное, внушительны. Одно только было ясно и Мустаф? и его жен?, что къ первой его обид? прибавилась еще обида.
        Хадиджа разсказала, что искала, искала и не нашла своего сына Гассана, зато одинъ добрый челов?къ об?щалъ ей работу на огород? по полъ-піастра въ день
        — Что же, сказалъ Мустафа, и то хл?бъ. Иди работать хоть ты. А я тоже гд? нибудь попытаю счастья.
        Между т?мъ про себя онъ думалъ въ это время:
        — Ужъ на этого-то обидчика я нав?рно управу найду!
        Добрые люди научили Мустафу, къ кому надо идти жаловаться на кадія. Лишь только Мустафа распрощался съ женой, сейчасъ же отправился «къ кому сл?дуетъ», разсказалъ о вс?хъ своихъ обидахъ и злоключеніяхъ и получилъ отъ него, какъ тотъ ему объявилъ, «что сл?дуетъ», т.е. по дв? хорошихъ затрещины.
        Посл? этихъ обидъ Мустафа ужъ вовсе не унимался. Онъ даже не понималъ, что съ нимъ такое творится. Не то, чтобъ онъ см?л?е сд?лался, а просто-напросто сталъ чувствовать, что молчать совершенно не можетъ: разсказываетъ вс?мъ и каждому о своихъ обидахъ. И остановиться не въ силахъ, словно не онъ говоритъ, а самъ языкъ его говоритъ. И въ деревн? говоритъ, и дорогой говоритъ, и въ город? говорить, и на постояломъ двор? говоритъ. И ч?мъ дальше, т?мъ больше, потому что кто его ни слушаетъ, тотъ только поддакиваетъ: «Такъ, такъ! И у насъ такъ!» Мустафа какъ будто даже и забылъ искать правду. Говорить онъ о неправд? да о своихъ обидахъ, — и становится легче на душ?, потому что эта самая неправда и есть настоящая правда. Но и это совс?мъ не ут?шаетъ Мустафу. Онъ и жмется и ежится и все таки еще не теряетъ надежды управу найти на обидчиковъ. Но къ какой «управ?» онъ не придетъ, везд? бываетъ съ нимъ одно и то же. Иные даютъ ему на прощанье одну затрещину, а иные дв?, а то и три. И ч?мъ кто выше по чину и рангу, т?мъ кр?пче затрещина. Мустафа даже о хл?б? думать пересталъ. На его счастье, хл?ба у него всегда
на ?ду хватало, потому что добрые люди въ сухой краюшк? или вареной картошк? ему не отказывали. Глодалъ Мустафа краюшку и про себя, думалъ: «слава Аллаху, во всемъ воля его!» Этими словами старался Мустафа какъ нибудь ут?шить свою смущенную душу. Онъ ихъ прибавлялъ чуть не къ каждому слову. Онъ словно пробовалъ ими зам?нить ?ду и питье; онъ желалъ такимъ способомъ сд?лать такъ, что - бы вс? его несчастья показались ему счастьемъ. Воля Аллаха! Воля Аллаха! А ?сть, какъ на зло, попрежнему хочется. Спина да пятки отъ побоевъ попрежнему болятъ. А обиды по-прежнемучувствуются. Легче бы было, если бы онъ, Мустафа, всю свою прежнюю жизнь не у себя въ безобидномъ навоз? прожилъ, а среди людей, — обидчиковъ, — тогда бы онъ, по крайней м?р?, къ ихъ обидамъ съ малол?тства привыкъ.
        И шелъ день за днемъ и м?сяцъ за м?сяцемъ. И съ каждымъ днемъ Мустафа все ясн?е и больн?е на своихъ бокахъ чувствовалъ, что и вправду онъ глупый и темный, б?дный и даже нищій, запуганный и придавленный челов?къ. Такимъ людямъ только одно и остается: не жить, а мыкаться. Валяться подъ чужими колесами, чужимъ колотушкамъ, въ род? какъ мясной наковальней служить. И порою невтерпежъ становилось Мустаф?. Забирался онъ куда-нибудь въ темный уголъ, подальше отъ людей, садился на землю, обхватывалъ свою бритую голову руками, опускалъ ее къ себ? на кол?ни и принимался выть:
        — О-о, ой-о, ой! О-о-ой-ой! В-во-всемъ, в-в-во-всемъ о-о-ой воля Аллаха.
        Но вотъ что было особенно тяжело; выть онъ завывалъ, да только въ-сухую. Слезы никакъ не шли изъ его глазъ. И такъ ему иногда хот?лось поплакать, что онъ даже самъ себя щипалъ и царапалъ.
        И вотъ, однажды, не зная куда д?ться отъ такого душевнаго изнеможенія, пошелъ онъ въ духанъ и сталъ горячо молить духанщика, чтобы тотъ пов?рилъ ему вина въ долгъ. Онъ и просилъ, и молилъ о вин?, словно о какой то великой милости.
        — Да в?дь ты не френги, — говорилъ духанщикъ. — Пить вино правов?рнымъ не полагается. Въ мой духанъ только иностранцы матросы заходятъ.
        Духанщикъ, не смотря на вс? просьбы, не далъ вина Мустаф?.
        И въ это самое время новая мысль пришла въ голову Мустаф?. Отправился онъ бродить на морской берегъ, къ т?мъ м?стамъ, гд? обыкновенно высаживались прі?зжіе матросы, и сталъ высматривать, не высадятся ли на берегъ какіе-нибудь иностранцы. На его счастье въ это самое время подплывала къ пристани большая лодка съ англійскаго корабля, а въ этой лодк? сид?ло, расп?вая п?сни, челов?къ дв?надцать матросовъ. Лишь только матросы высадились изъ лодки, тотчасъ же, какь водится, отправились всей гурьбою въ духанъ. За ними, словно крадучись, пошелъ и Мустафа. Матросы разс?ялись около духана. Попробовали вина и водки. Мустафа подошелъ къ одному матросу и сталъ всячески ему показывать и доказывать, что я ему страшно хочется какого-нибудь вина. Духанщикъ такъ и этакъ пробуетъ отогнать куда-нибудь Мустафу, но тотъ уперся. Да и матросы тутъ же смакуютъ вино, и къ тому же ноютъ веселыя п?сни. Словно они то и есть самые веселые и счастливые люди на земл?. Духанщикъ говорилъ матросамъ на ломаномъ англійскомъ язык?, указывая на Мустафу:
        — Гоните этого нищаго въ шею! Этимъ вы удружите Аллаху, — спасете правов?рнаго отъ лишняго гр?ха, — винопитія!
        Лишь только матросы услышали эти слова духанщика, сейчасъ же пустились на перегонку угощать Мустафу виномъ. Тотъ выпилъ одинъ стаканъ съ величайшимъ удовольствіемъ. Не усп?лъ онъ выпить перваго стакана, какъ къ нему уже подносили второй, а тамъ третій, а тамъ и четвертый. Мустаф? чуть не силой наливали вино прямо въ ротъ, и при этомъ см?ялись надъ нимъ во все горло. Мустафа такъ и этакъ пробовалъ было отмахиваться и отн?киваться. Не тутъ то было. Черезъ десять минутъ Мустафа уже совс?мъ пьяный лежалъ гд? то подъ столомъ рядомъ съ такимъ же пьянымъ матросомъ. Онъ ничего не слышалъ, ничего не вид?лъ, ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ. Онъ не помнилъ, какъ солнце закатилось за море, и какъ настала ночь, и какъ дюжій духанщикъ схватилъ его за шиворотъ, выволокъ, словно падаль, на улицу и бросилъ тамъ поперекъ дороги, носомъ прямо въ жидкую грязь. Не помнилъ Мустафа, какъ его шпыняли и толкали, и били со всего размаху кнутомъ по спин? и по голов? прохожіе и про?зжіе, и какъ добрый челов?къ какой то смилостивился надъ нимъ, пьянымъ Мустафой, схватилъ его за ноги и поволокъ со средины улицы подъ
нав?съ сос?дняго дома. Не чувствовалъ Мустафа, какъ зад?ваетъ онъ длиннымъ турецкимъ носомъ о подсохшую уличную грязь, и какъ кровь у него изъ носа течетъ да течетъ на мостовую. Сердобольный челов?къ положилъ безчувственнаго Мустафу около ст?ны. Такъ и нашли его заптіи (полицейскіе), и, какъ водится, поволокли въ турецкую кутузку, и, какъ тоже водится, по дорог? намяли кулаками и голову, и грудь, и бока, и спину.
        Началъ приходить въ себя Мустафа только рано утромъ, и принялся бормотать пьянымъ голосомъ:
        — В-в-в-воля… А-л-л-л-л-аха!.. В-в-в-о-о-оля… А-л-л-л-аха…
        Долго ли такъ бормоталъ Мустафа, — неизв?стно. Во всякомъ случа? черезъ н?сколько времени онъ принялся все громче и громче восклицать эти же самыя слова. Наконецъ онъ сталъ ихъ кричать благимъ матомъ. Ему казалось, что такъ необходимо сд?лать для того, чтобы самъ Аллахъ услышалъ ихъ, сидя у себя высоко-высоко на неб?. На неистовые крики Мустафы приб?жали въ кутузку полицейскіе и съ большимъ трудомъ угомонили его опять кулаками. Замолчалъ Мустафа, занявшись растираніемъ избитыхъ и помятыхъ боковъ. Въ голов? его становилось, съ теченіемъ времени, какъ будто, немножко ясн?е. Но по-прежнему густой туманъ застилалъ всю его душу, носился, переливался, становился то гуще, то р?же. И въ его просв?тахъ Мустафа, какъ будто, что то вид?лъ, а въ это же самое время, какъ будто, что то слышалъ. То онъ вид?лъ свой огородъ, по которому б?гаютъ огромными-огромными стаями все черныя курицы, только черныя. То вм?сто нихъ показывались какіе то люди, не то имамы, не то полицейскіе. Имамы походили на полицейскихъ, а т? были врод? какъ самъ султанъ. То отовсюду изъ тумана протягивались къ Мустаф? чьи то руки, и у вс?хъ
у нихъ пальцы были разставлены, и вс? они словно вотъ-вотъ собирались схватить и ущипнуть Мустафу, и придавить его, и придушить. За этими сотнями когтистыхъ рукъ, то б?лыхъ, н?жныхъ и выхоленныхъ, словно у Рустема-паши и у кадія, то грязныхъ и мозолистыхъ, словно у ихъ слугъ покорныхъ, вид?лъ Мустафа какого то жирнаго-жирнаго, огромнаго челов?ка. А вокругъ него видитъ онъ ц?лую толпу какихъ то людишекъ тощихъ, претощихъ, похожихъ на костяки, обтянутые челов?ческой кожей, изможденныхъ да изморенныхъ, да измученныхъ. Жирный челов?къ ничего не д?лаетъ и даже не шевелится, а только сидитъ и пыхтитъ. Пыхтитъ и кушаетъ одно кушанье слаще другого. А тощіе подносятъ ему да подносятъ все новыя и новыя кушанья. А онъ все кушаетъ да кушаетъ. А ему несутъ и еще и еще. А онъ по-прежнему только кушаетъ. И надо?ло, наконецъ, Мустаф? смотр?ть на этого ненасытнаго обжору. Не выдержалъ Мустафа. И вдругъ пришли ему на память т? самыя слова, которыя онъ когда-то слышалъ отъ факира. И онъ во всю глотку закричалъ ихъ:
        — Горе такимъ, горе такимъ! На нихъ не благословеніе, а проклятіе Аллаха, потому что Аллаху дороги не н?которые люди, а весь челов?ческій родъ!
        Лишь только онъ произнесъ эти слова, вдругъ отворилась дверь его каморки, и въ ту же минуту вторглась въ нее ц?лая толпа заптіевъ, а съ ними какой-то бородатый и с?довласый челов?къ, кажется тотъ самый имамъ, котораго когда-то Мустафа слушалъ въ мечети. И правда, то былъ никто иной, какъ имамъ, приходилъ случайно въ этотъ день рано утромъ къ начальнику заптіевъ, просить какой то кулачной помощи въ д?лахъ в?ры. Имамъ издали услышалъ крики Мустафы, поднялъ руки къ небу и воскликнулъ, выразивъ величайшій ужасъ на лиц? и показавъ перстомъ на кутузку:
        — Тамъ есть люди, которые изрыгаютъ величайшую хулу на Аллаха! И кто см?етъ говорить, что Аллаху дороги не н?которые люди, а весь челов?ческій родъ. Неиспов?димы пути Аллаха! Онъ зналъ лучше насъ, кому и сколько давать: иному груды золота и серебра, а иному кучи навоза.
        — Кто см?етъ говорить, что Аллахъ такъ д?лаетъ не по справедливости?
        — Это пьяный вонъ тамъ за ст?ною кричитъ спросонокъ, — сказалъ имаму одинъ изъ заптіевъ, который давнымъ-давно привыкъ слушать еще и не такія хулы.
        — Я слуга Аллаха и блюститель Ислама и Корана. Вы слуги закона и руки, глаза и уши султана. А потому подите и возьмите этого челов?ка и тотчасъ же ведите предъ лицо нашего кадія. Пусть онъ сд?лаетъ съ нимъ именно такъ, какъ повел?ваютъ д?лать законъ и мудрость.
        И схватили заптіи Мустафу и поволокли его опять на судъ кадіевъ. Но прежде, ч?мъ вести его на судъ мудраго судьи, приволокли заптіи еще непротрезвившагося Мустафу къ своему начальнику, и тотъ принялся его допрашивать и разспрашивать. Ударилъ его разъ и сказалъ:
        — Это во имя Аллаха!
        Ударилъ его другой разъи прибавилъ:
        — Такъ повел?ваетъ Исламъ и Коранъ!
        Ударилъ и третій разъ и сказалъ:
        — Такъ велитъ д?лать повелитель правов?рныхъ султанъ!
        Наконецъ ударилъ со всего размаха еще три раза и внушительно объявилъ:
        — А вотъ это отъ меня прибавка!
        — За что же, и почему ты меня бьешь? — взмолился Мустафа, у котораго сталъ совс?мъ проходить хм?ль.
        — По чему я бью. По спин?! А зач?мъ бью и по какой причин?? А зат?мъ что я слуга правды! Знаю, знаю самые в?рные пути къ ней! Правда теперь скрыта въ твоей душ?,а ты вотъ, такой-сякой, под?литься со мною не хочешь. Ну такъ я къ правд? дорогу и безъ тебя найду. Говори, кто тебя подучалъ?
        — Что подучалъ? — спросилъ Мустафа, въ недоум?ніи.
        Кто тебя подучалъ изрыгать хулу па Аллаха?Великъ Аллахъ, я и не изрыгалъ на него никакой хулы! — воскликнулъ въ недоум?ніи Мустафа.
        — Кто тебя подучалъ? — повторилъ еще бол?е грознымъ голосомъ начальникъ заптіевъ. — Какіе такіе внутренніе или вн?шніе враги? Отъ кого ты этихъ бредней наслушался? Отъ проходимцевъ факировъ, бабидской ереси? Или отъ иностранцевъ матросовъ, гяуровъ изъ гяуровъ, у которыхъ н?тъ ни Аллаха, ни сов?сти? Или твои родители были изъ евреевъ, н?мцевъ, или какихъ другихъ неблагонадежныхъ инородцевъ?
        Мустафа слушалъ и молчалъ. Онъ самъ не помнилъ, что онъ собственно кричалъ съ просонокъ. Онъ даже не понималъ, что такое съ нимъ творится. Ясно было только одно что правду то ищетъ не онъ, Мустафа, котораго бьютъ, а заптіи, которые бьютъ; и что правда то не гд? то на сторон?, а тутъ же рядомъ. Мустафа съежился въ три погибели и, не зная, что отв?чать строгому начальнику заптіевъ, бухнулся со всего размаху передъ нимъ на кол?ни, поклонился ему до земли и завопилъ не своимъ голосомъ:
        — Смилуйся, пресв?тлый господинъ, и растолкуй мн? темному челов?ку, можно ли наказывать челов?ка за куриную вину?!
        На этотъ разъ совершенно не понялъ такихъ словъ, въ свою очередь, и начальникъ заптіевъ. Чтобы прояснить затуманенный разумъ Мустафы, да за одно и свой собственный вскочилъ начальникъ заптіевъ со своего сид?нья, подб?жалъ къ Мустаф? и со всего размаху треснулъ его по голов?.
        — Я же теб? говорилъ, каналья ты этакая, что я слуга правды-истины! Да еще не простой, а казенной, государственной.
        Мустафа отъ его удара грохнулся о землю. Подб?жали на помощь къ своему начальнику другіе заптіи и, въ свою очередь, прибавили Мустаф?, ради добыванія правды. Онъ былъ наполовину въ безпамятств?, когда его повели на судъ кадія.
        Лишь только Мустафа явился и всталъ предъ лицомъ с?довласаго стража закона, выступилъ противъ него одинъ изъ заптіевъ и сталъ обвинять Мустафу въ величайшихъ преступленiяхъ.
        — Этотъ челов?къ, — сказалъ заптій, — величайшій престуникъ! Онъ совершилъ преступленіе и противъ закона, и противъ султана, и противъ Корана. Противъ закона онъ провинился т?мъ, что нарушилъ премудрый законъ, по которому в?рноподданнымъ правов?рнымъ отнюдь не разр?шается спать поперекъ улицы. Этотъ челов?къ оскорбилъ повелителя правов?рныхъ и султана, потому что премудрый законъ подписанъ султаномъ и сочиненъ по его премудрому повел?нiю. Этотъ челов?къ совершилъ противъ Корана ц?лыхъ два преступленія: во-первыхъ, онъ пилъ вино, а Коранъ запрещаетъ пить вино. А во-вторыхъ, онъ изрыгалъ хулу на Аллаха. Такъ говоритъ нашъ святой челов?къ, имамъ.
        — Что ты на это скажешь? — спросилъ Мустафу судья.
        — Великъ Аллахъ и да будетъ благословенно имя Его! — воскликнулъ Мустафа дрожащимъ голосомъ. — Да будетъ хвала Аллаху!
        Мустафа, какъ всегда, плохо понималъ, что происходитъ вокругъ него. Онъ въ это время не столько думалъ головою, сколько чувствовалъ боль во вс?хъ костяхъ. Онъ слышалъ страшныя и великія слова: «законъ», «султанъ», «коранъ», и передъ каждымъ этимъ словомъ и сжимался и съеживался, словно заяцъ, котораго стараются проглотить три огромныхъ волка. И ч?мъ же онъ былъ не заяцъ, и даже еще хуже зайца. На него надвигалась, въ вид? этихъ великихъ и грозныхъ словъ, что-то большое, большое, — грозное, грозное. И вотъ онъ съежился, приложилъ руки къ груди, зажмурилъ отъ страха глаза и ждетъ — вотъ-вотъ эти три огромныхъ волка его слопаютъ.
        — Да… бу… будетъ… во… воля… Аллаха… — запинаясь, бормоталъ Мустафа. — Султанъ… законъ… и… Коранъ… Дай Богъ имъ вс?мъ… добраго здоровья… И… я… я… не о томъ говорю… я… я… ни… никакъ могу… не… могу… понять… можно ли челов?ка гнать и пресл?довать за куриную вину.Что онъ говоритъ? — спросилъ кадій.
        — У него есть еще одинъ великій гр?хъ на душ?, еще одно великое преступленіе. Онъ вовсе не понимаетъ, что значитъ законъ. Онъ даже не знаетъ, что такое султанъ. Онъ даже знать не хочетъ, что такое Коранъ.
        — Знаешь ли ты, что такое законъ? — спросилъ Мустафу кадiй.
        — Н-н-н?тъ… не знаю… — отв?тилъ Мустафа.
        — Ну такъ вотъ, смотри!
        — А что такое султанъ, ты знаешь? — спросилъ Мустафу заптiй.
        — Н-н-н-ни-никогда не видалъ… — отв?чалъ Мустафа, дрожа вс?мъ т?ломъ.
        — Ну такъ вотъ смотри! — воскликнулъ заптiй. — Смотри на меня! Меня видишь? Твой султанъ — это я.
        — Какъ, ты не желаешь знать, что такое Коранъ? — воскликнулъ имамъ грознымъ голосомъ.
        — Я челов?къ неграмотный, — пробормоталъ Мустафа.
        — Я теб? Коранъ. Меня видишь? Коранъ — это я.
        Мустафа смотр?лъ на вс?хъ съ великимъ недоум?нiемъ.
        — Да что съ нимъ долго разговаривать! — воскликнулъ кадiй. Онъ, кажется, вовсе не желаетъ в?рить нашимъ словамъ. Дайте ему, заптiи сто палокъ. Тогда ув?руетъ.

* * *
        За дорогую ц?ну досталась Мустаф? «настоящая правда». Зато онъ отлично понялъ, что значатъ настоящiе слуги правды, которые хранятъ и сторожатъ ее, какъ сл?дуетъ. И вспомнилъ Мустафа слова имама, который ему сказалъ когда то, «что весь мiръ — л?стница, а въ этой л?стниц? много ступенекъ и на каждой ступеньк? есть свои люди, а для каждой ступеньки есть своя правда. Теперь понялъ Мустафа, что означаютъ вс? эти слова, если перевести ихъ съ возвышеннаго языка на челов?ческiй. Но в?дь ему тогда имамъ сказалъ еще кое-что. Онъ сказалъ, что «надъ вс?ми этими правдами есть еще правда». Мустафа былъ челов?къ восточный и, какъ водится упрямый. Такого челов?ка раскачивать трудно, но если ужъ онъ раскачался, такъ пойдетъ во-всю и тогда ужъ его не остановить. Въ голову Мустафы вдолбили заптiи одну высокую мысль. И вдолбили кр?пко-накр?пко.
        — Я таскался по разнымъ ступенькамъ и на каждой ступеньк? принималъ разныя колотушки; довольно теперь ради ихъ таскаться. Пойду напрямикъ къ самымъ что ни на есть источникамъ всякой правды. Умру да пойду! Дойду, не дойду, — все равно пойду!
        Сказалъ онъ было объ этомъ одному нищему, своему новому пріятелю, такому же б?дняку-несчастливцу, какъ и онъ самъ.
        — Что ты, что ты! — съ великимъ испугомъ воскликнулъ тотъ. — Молчи, молчи, а то теб? еще всыпятъ!
        Мустафа замолчалъ, а про себя все таки думалъ думу:
        —А вотъ же я пойду. А вотъ же я пойду.
        Отлежался онъ кое-какъ посл? палочныхъ ударовъ и потащился п?шкомъ по направленію къ Константинополю, въ тотъ самый городъ, гд? всякая правда живетъ и гд? около правды раки зимуютъ. Шелъ онъ шелъ, долго шелъ. Сколько именно — неизв?стно. Наконецъ пришелъ онъ въ большой анатолійскій городъ, — тотъ самый, гд? самъ султанъ и его самые высокіе сановники иногда л?тніе м?сяцы проводятъ.
        — Слава Богу! — подумалъ Мустафа. — Если повелитель правов?рныхъ теперь зд?сь находится, то мн? къ правд? идти ближе. На то воля Аллаха, что не только я къ правд? пошелъ, а и она сама ко мн? придвинулась.
        Иправда, въ это самое время султанъ находился какъ разъ въ этомъ самомъ город?, и вс? его три тысячи женъ и наложницъ вм?ст? съ нимъ, и вс? сановники тоже,и вся дворня, и вс? т?, которые отъ султана да отъ сановниковъ и отъ всей этой дворни кормятся. Отъ такого нашествія стало въ большомъ город? раза въ два больше народа, ч?мъ было до прі?зда султана. Суетятся люди, какъ будто д?йствуютъ. Со вс?хъ сторонъ подводы ?дутъ, — везутъ на нихъ всякія яства и добро для прокормленія самого султана и вс?хъ, кто около него гр?ется. И днемъ везутъ, и ночью везутъ. И на рукахъ несутъ, и на спинахъ несутъ;и мужчины, и женщины, и д?ти, и старики, — и все это словно въ яму сыплется и пропадаетъ тамъ безсл?дно. Усталый, измученный пришелъ Мустафа въ городъ. Ноги болятъ, руки болятъ, спина болитъ, голова трещитъ; отъ разныхъ мытарствъ какъ будто ясности въ голов? не прибавилось; больше года уже Мустафа мыкался, посл? того какъ распрощался со своимъ огородомъ, и за такое короткое время страданій понялъ, какъ будто, лишь одну истину, — что копаться въ огородномъ навоз?, иной разъ, куда слаще и пріятн?е, ч?мъ им?ть
д?ло съ навозомъ жизни челов?ческой.
        — Охъ, — думаетъ Мустафа, — кто-то меня защититъ, кто оборонитъ меня отъ обидчиковъ? Кто погладитъ мои набол?вшія плечи. Кто ут?шитъ душу измученную?
        И вдругъ видитъ Мустафа, идетъ по улиц? солдатъ. Солдатъ рослый, красивый, прямой, грудь колесомъ, руки по швамъ, смотритъ весело, ноги словно по рисунку откидываетъ, — просто загляд?нье, а не солдатъ. И мундиръ на немъ султановской гвардіи, — значитъ, онъ изъ породы султановыхъ т?лохранителей. На этого солдата даже народъ заглядывается. Присмотр?лся къ нему и Мустафа. Смотритъ и видитъ въ немъ, какъ будто, что-то знакомое. Присмотр?лся еще пристальн?е. И вправду, этотъ солдатъ — челов?къ знакомый. И не только знакомый, но и близкій. И даже очень близкій. Онъ кость отъ костии плоть отъ плоти его.
        — Надиръ, Надиръ, сынъ мой Надиръ! — закричалъ Мустафа не своимъ голосомъ.
        Солдатъ остановился, повернулся нал?во-кругомъ, по вс?мъ правиламъ, какъ гвардейцы поворачиваются, посмотр?лъ на нищаго старика, который его имя выкрикнулъ, и шагомъ-маршъ пошелъ по вс?мъ правиламъ, направляясь къ старику-нищему. Мустафа отъ радости выговорить слова не можетъ. Солдатъ смотритъ весело, словно на парад?. Повелъ онъ Мустафу въ сос?дній караванъ-сарай (гостиницу), спросилъ шашлыку да кофе, и еще какого-то угощенья. Мустафа чуть не плачетъ и своего сына разспрашиваетъ, какъ онъ жилъ да какъ поживалъ. И солдатъ ему отв?чаетъ съ радостью, «здравія, молъ, желаю».
        — Хорошо-ли теб? жилось, мой сынъ? — спрашиваетъ его Мустафа.
        — Точно такъ! — отв?чаетъ ему Надиръ.
        — Не пришлось-ли теб? терп?ть страданія? — спрашиваетъ Мустафа.
        — Никакъ н?тъ-съ! — отв?чаетъ Надиръ.
        Сталъ Мустафа Надиру о своихъ несчастьяхъ разсказывать. Надиръ молчитъ и все слушаетъ. И лицо у него въ это время, какъ будто, никакихъ чувствъ не выражаетъ.
        — Несчастный я челов?къ! — воскликнулъ, наконецъ, Мустафа.
        — Точно такъ! — сказалъ ему на это Надиръ.
        — Помоги мн? старому и несчастному, — сталъ просить снова Мустафа.
        — Радъ стараться! — отв?чалъ Надиръ.
        — Да и что же ты мн? говоришь все такими военными словами? —спросилъ, наконецъ, Мустафа, зам?тивъ, какіе разговоры ведетъ съ нимъ его сынъ посл? такой долгой разлуки. Или ты больше никакихъ другихъ словъ не знаешь?
        — Не могу знать! — отв?чалъ Надиръ.
        — Надиръ, сынъ мой, да въ своемъ ли ты ум??
        — Точно такъ-съ! — отв?чаетъ Надиръ.
        Сталъ Мустафа еще больше прежняго молить сына о томъ, чтобы тотъ ему помогъ въ его несчастьи, и какъ нибудь пособилъ до источниковъ правды дойти. Долго онъ съ нимъ разговаривалъ и разспрашивалъ о томъ, какъ бы это сд?лать поудобн?е. Но изъ этихъ вопросовъ и разспросовъ выходило не больно-то много толку. Надиръ и знать не зналъ, и в?дать не в?далъ даже самаго слова «правды». Это слово, по правиламъ султановой гвардіи, вс? т?лохранители должны были «забыть кр?пко-на-кр?пко». Мустафа говорилъ это самое слово, а Надиръ въ это самое время вс?ми пальцами уши себ? затыкаетъ, чтобы строжайшаго приказа своего начальства даже заочно не ослушаться. Такъ отецъ отъ сына ничего и не добился. Узналъ только, какъ и гд? и въ какое время можно увидать сына.
        — А если я къ теб? приду, когда ты на караул? стоишь? — спросилъ Мустафа.
        — Пришибу, — отв?чалъ Надиръ.
        — А если я тебя не послушаю и останусь?
        — Пристр?лю, — объяснилъ Надиръ.
        — А если твоя сыновняя пуля да взять меня старика-отца не захочетъ?
        — Приколю, — подтвердилъ Надиръ.
        Посмотр?лъ на своего сына Мустафа, и закапали горькія, горькія и горючія слезы по его лицу. Смотр?лъ онъ на красиваго, статнаго солдата и своимъ глазамъ не в?рилъ. Кто такой передъ нимъ сидитъ. Это сынъ его, или не сынъ. Родичъ, или посторонній челов?къ. Или это варваръ какой, который никогда объ Аллах? не слышалъ. Или это просто-напросто машинка для убиванія людей. Гд? ужъ съ такимъ говорить о правд?. Махнулъ Мустафа рукой на солдата, взялъ свою клюку и побрелъ куда глаза глядятъ, низко опустивъ голову.
        — Воля Аллаха, воля Аллаха! Да благословенно имя Его!..

* * *
        Прошло дня три. Отдышался Мустафа, опомнился. Опомнился и р?шилъ, что коли ужъ взялся, такъ надо до конца идти. Пришелъ онъ на площадь. Видитъ, на этой площади стоитъ огромное и красивое зданіе, со вс?хъ сторонъ окруженное высокою, зубчатою ст?ною. Рядомъ съ этимъ большимъ зданіемъ, за тою же каменной ст?ною, видны два другихъ зданія, тоже очень красивыхъ, только поменьше. Входы и выходы раскрашены и разукрашены. Повсюду на солнц? такъ и блеститъ золотая и серебрянная краска. За ограду ведутъ большія бронзовыя ворота, а у воротъ солдаты ходятъ, стерегутъ вс? входы и выходы. Передъ воротами возвышеніе, а на этомъ возвышеніи что-то такое странное и невиданное. На одномъ его углу высокая пол?нница дровъ, а изъ нея торчитъ жел?зный столбъ. На другомъ углу вис?лица. На третьемъ углу плаха, а на ней топоръ лежитъ. А на четвертомъ углу, на томъ самомъ, который ближе всего ко дворцу приходится, торчитъ высокій, превысокій, острый-преострый рожонъ, попросту сказать, колъ. Около этого возвышенія народъ толпится, разсматриваетъ и разспрашиваетъ, что все это значитъ. Караульные народъ отгоняютъ, чтобы не
очень напиралъ. Подошелъ и Мустафа къ возвышенію и сталъ разспрашивать, что это такое.
        — Кто въ этомъ большомъ разукрашенномъ зданіи живетъ? — спросилъ онъ.
        — Повелитель правов?рныхъ, владыка многихъ странъ, т?нь Аллаха на земл?, — султанъ Абдулъ, — отв?чаютъ Мустаф?.
        — А въ томъ зданіи, которое немного поменьше и вправо отъ этого?
        — То дворецъ великаго муфтія, да будетъ благословенно имя его!
        — А его имя какое? — спросилъ Мустафа.
        — Абдулъ имя его. Онъ верховный толкователь Корана. Глава в?ры, „Шейхъ-уль-Исламъ“, источникъ св?та, первый слуга Аллаха.
        — А въ томъ дом?, который л?в?е султанова дворца, тамъ кто живетъ? — спросилъ Мустафа.
        — Великій визирь Абдулъ, охрана и опора закона, воплощеніе справедливости на земл?.
        — А это что же такое на этомъ возвышеніи? — продолжаетъ разспрашивать Мустафа.
        — А это тоже охраны и опоры. Веревка — это «вервіе правосудія»; топоръ — это «топоръ правосудія», а рожонъ, это тоже «рожонъ правосудія». Видишь, что тамъ на доск? написано.
        — Я неграмотный, — сказалъ Мустафа.
        — Тамъ написано, что если кто пойдетъ противъ закона, тому голову долой. А кто пойдетъ противъ султана — того на вис?лицу. А кто противъ Ислама и Корана прегр?шитъ, того на огненный костеръ. А кто противъ вс?хъ трехъ осм?лится, — того на колъ: пусть чувствуетъ.
        Неизв?стно почему отъ этихъ словъ говорившаго у стараго Мустафы, смирнаго изъ смирныхъ, тихаго изъ тихихъ, поб?жали даже мурашки по т?лу.
        — Воля Аллаха, воля Аллаха! — бормоталъ онъ и отправился дальше.
        Подошелъ Мустафа къ самымъ воротамъ дворца, видитъ: стоитъ у нихъ большой разукрашенный сундукъ, обитый серебромъ и золотомъ. Къ сундуку народъ какъ то странно подбирается, а у самаго сундука два солдата стоять. Лишь только кто изъ народа осм?ливался приблизиться къ сундуку, сейчасъ же подб?галъ къ нему солдатъ, направлялъ свой штыкъ прямо ему въ грудь и, безъ церемоніи, гналъ его прочь.
        — Это что же такое тутъ д?лается? — спросилъ Мустафа.
        — Это сундукъ правосудія, — сказалъ ему какой то прохожій. — Сюда всякій правов?рный можетъ бросать свои письменныя жалобы на всякія ут?сненія и несправедливости, которыя творятся на земл?.
        — Великъ Аллахъ и да благословенна будетъ премудрость султана! — воскликнулъ Мустафа, и про себя подумалъ:
        — Надо и мн? написать жалобу на вс? мои обиды и прит?сненія. Поищу грамотнаго челов?ка, кто бы мн? ее написалъ.
        — Вс? письменныя жалобы прямо къ султану идутъ, — продолжалъ прохожій. — Ужъ если жалоба попала въ сундукъ, — такъ нав?рное будетъ султану доложена.
        — А что же солдаты д?лаютъ? Зач?мъ они народъ отгоняютъ? — спросилъ Мустафа.
        — Чтобы жалобщики не очень безпокоили повелителя правов?рныхъ. Дай имъ волю, такъ отъ нихъ и отбоя не будетъ, — султану тогда только и останется, что разныя жалобы читать: даже пооб?дать будетъ некогда. В?дь въ его влад?ніяхъ живутъ 24 милліона челов?къ. А въ году 31 милліонъ секундъ, считая и дни и ночи. А если ночей не считать, то всего 24 милліона секундъ. Значитъ, если бы повелитель правов?рныхъ сталъ выслушивать вс?хъ своихъ в?рноподданныхъ, такъ на разсмотр?ніе обидъ и несчастій каждаго в?рноподданнаго могъ бы уд?лить самое большее одну секунду въ годъ, и то работая вс? дни въ году безъ устали и безъ отдыха. Статочное ли д?ло, чтобы себя такъ изнурять ради простыхъ людишекъ. Довольно на нашемъ повелител? лежитъ и важныхъ государственныхъ д?лъ, — помоги Аллахъ и съ ними справиться.
        — А все таки, думаетъ Мустафа, жаловаться надо.
        Онъ съ великимъ благогов?ніемъ смотр?лъ и на орудія правосудія, и на каменныя ст?ны, за которыми сидятъ сами источники его. И вспомнились тутъ Мустаф? слова имама, которыя онъ когда то слышалъ въ мечети, что «у правды три защитника и три стража». Первый защитникъ и стражъ — это законъ. А второй защитникъ и стражъ — это султанъ, а третій защитникъ и стражъ — это Коранъ. Законъ въ рукахъ султана, а султанъ въ рукахъ Корана. А словами Корана говоритъ самъ Аллахъ.
        Долго ходилъ Мустафа около каменной ограды и съ великимъ благогов?ніемъ посматривалъ на нее и думалъ: «вотъ она гд? настоящая то правда! Вотъ уже какъ близко я подошелъ къ ней. Отъ меня до нея всего какихъ нибудь двадцать саженъ».
        Обошелъ онъ ограду со вс?хъ сторонъ н?сколько разъ. Подошелъ снова къ главнымъ воротамъ и думаетъ: «авось и зд?сь какого нибудь грамотнаго челов?ка найду, который обо вс?хъ моихъ страданіяхъ напишетъ, по доброт? сердечной, самое что ни на есть слезное прошеніе».
        Вдругъ видитъ Мустафа, около самаго сундука правосудія случилась какая то сумятица: видитъ онъ, четыре дюжихъ солдата волокутъ какого то челов?ка, который не идетъ, упирается и кричитъ благимъ матомъ. А солдаты, чтобы онъ не кричалъ, такъ и барабанятъ своими кулачищами и ружейными прикладами по спин?. Народъ б?житъ. Д?ти плачутъ. Иные старики ругаются, многіе см?ются. Шумъ и гвалтъ стоитъ на всей площади.
        — Что тутъ такое случилось? — спрашиваетъ Мустафа.
        — Э, пустяки, — говорятъ ему, — д?ло обычное. Этотъ болванъ, негодяй, дуракъ, мошенникъ, — ухитрился таки опустить свою жалобу въ сундукъ правосудія, проскочилъ какимъ то способомъ между караульщиковъ солдатъ. Такъ вотъ они теперь его къ допросу съ пристрастіемъ волокутъ.
        — Для чего же они это д?лаютъ? — спрашиваетъ Мустафа. Чего ради имъ допросъ понадобился?
        — Да ты, я вижу, самъ глупый и темный челов?къ, — отв?чаетъ ему прохожій. — Разв? ты не понимаешь, что мало ли о какихъ тамъ пустякахъ всякіе проходимцы могутъ тревожить повелителя правов?рныхъ. Изв?стное д?ло, что только т? и жалуются, на начальство или на другія какія обиды, кто самъ въ чемъ нибудь виноватъ. Тотъ, кто самъ правъ, и жаловаться то ужъ никогда не станетъ.
        Увид?лъ Мустафа, какъ лупятъ солдаты прикладами попавшагося въ ихъ руки челов?ка, и отбило у него всякую охоту подавать повелителю правов?рныхъ какія либо жалобы. До сихъ поръ у него еще не зажили бока посл? того, что онъ получилъ на своемъ в?ку отъ другихъ повелителей, чиномъ пониже, покорныхъ исполнителей воли этого самаго повелителя. И словно что-то надорвалось въ душ? Мустафы. Словно день превратился для него въ ночь. Словно надъ нимъ, живымъ челов?комъ, крышка гроба захлопнулась и всякія надежды, какія были на душ?, вдругъ оборвались. И захот?лось ему, кажется, первый разъ въ жизни, — взять да возроптать. Оглянулся онъ по сторонамъ, огляд?лъ народъ, который толпился около него, и почуялъ душой, что въ этомъ народ?, какъ будто, не одному ему возроптать хочется. Видитъ Мустафа, стоитъ около него с?дой сгорбленный старикъ и губами что-то шамкаетъ. А что шамкаетъ, не слышно. Подошелъ къ нему Мустафа, сталъ громко прислушиваться. Слышитъ онъ, что старикъ самого же себя ругаетъ: «я б?днякъ, — говоритъ, — я дуракъ, я трусъ! О-о-о-охъ, на все воля Аллаха! Помоги Аллахъ, чтобы мн? хоть на томъ св?т?
было хорошо». Услышалъ такія р?чи Мустафа и, по прим?ру старика, сталъ и самого себя ругать, и къ этому еще прибавилъ: «ничего не под?лаешь».
        Побродилъ онъ часокъ, другой по площади, увид?лъ еще разокъ-другой, какъ солдаты волокутъ ловкихъ и удачныхъ жалобщиковъ къ допросу, и р?шилъ, что лучше ужъ держаться отъ этого сундука правосудія сколь возможно подальше.
        Но какъ же быть? Неужели такъ и успокоиться? А быть можетъ лучше и побои, и допросъ съ пристрастіемъ претерп?ть, лишь бы только жалоба была услышана самимъ повелителемъ правов?рныхъ, самимъ источникомъ правды услышана. Сталъ Мустафа допытываться у св?дующихъ людей, бываетъ ли какая польза жалобщику посл? того, какъ его жалобу прочтетъ султанъ.
        — Ну, когда какъ, — отв?чали ему св?дующіе люди. — Разсказывали д?ды и прад?ды, что былъ когда-то на св?т? мудрый-премудрый султанъ, такъ онъ многія жалобы даже каждый день прочитывалъ и по нимъ р?шенія ставилъ. Только в?дь одинъ повелитель на другого повелителя не приходится, одинъ на другого не совс?мъ похожъ, на то воля Аллаха. Нельзя требовать отъ каждой матери, чтобы отъ нея рождались самые умные, самые добрые, самые справедливые и знающіе люди. Въ Коран? сказано: «преклоняй голову передъ всякимъ, кто надъ тобой стоитъ», а въ закон? написано: «кто выше тебя тотъ ужъ, нав?рно, лучше тебя».
        — Такъ, такъ, говоритъ Мустафа, — на все воля Аллаха! А все-таки какъ ни какъ, а на этомъ покончить невозможно. Надо дальше идти и до самой сути дойти. Мало ли что у сундука правосудія стоятъ солдаты съ ружьями. Сл?дуетъ что нибудь такое придумать, чтобы черезъ этихъ самыхъ солдатъ взять да и перескочить. Да и чрезъ эту ст?ну перемахнуть, такъ чтобы и ворота бронзовыя не м?шали.
        Ч?мъ больше думалъ Мустафа о своихъ обидахъ, т?мъ больше ему хот?лось до самой правды дойти, чтобы не пришлось претерп?ть ради этого. Много дней и даже ночей ходилъ онъ около б?локаменныхъ ст?нъ. Онъ узналъ и изучилъ всякіе входы и выходы. Онъ разузналъ и увид?лъ, кто, когда и какъ черезъ нихъ ходитъ. Онъ узналъ и о томъ, кто какую службу несетъ при султановомъ двор? и кто какимъ д?ломъ занимается. Долго ходилъ Мустафа и все думалъ одну и ту же кр?пкую думу. Упорный старикъ сд?лался еще упорн?е. Жилъ онъ словно его несла какая-то нев?домая волна. И вотъ придумалъ наконецъ, онъ кое-что.

* * *
        Однажды, рано утромъ, пришелъ Мустафа къ одной дворцовой калитк?, остановился около нея, стоитъ и поджидаетъ, когда эта калитка откроется и выйдетъ изъ дворцоваго сада самый младшій помощникъ самаго младшаго помощника одного изъ младшихъ садовниковъ. Зналъ Мустафа, что въ этотъ день тотъ ужъ нав?рное выйдетъ. Лишь бы только его подождать, какъ сл?дуетъ. Стоялъ Мустафа и часъ, и другой, и третій подъ лучами горячаго солнца, По его лицу градомъ текли капли пота. Сильно нагр?лась отъ горячаго солнца его смуглая голова, но Мустафа все терп?лъ и ни жары, ни жажды словно не чувствовалъ. Наконецъ, отворилась калитка и вышелъ изъ нея давно ожидаемый и желанный челов?къ. Подб?жалъ къ нему Мустафа и бухнулся прямо въ ноги.
        — Смилуйся, благод?тель! — завопилъ онъ. — Смилуйся, позволь мн? быть самымъ посл?днимъ твоимъ рабомъ!
        Самый младшій помощникъ самаго младшаго помощника одного изъ младшихъ садовниковъ остановился въ великомъ испуг? передъ Мустафой. Онъ уже думалъ, что на него бросится какой то нев?домый злоумышленникъ, но увид?лъ дырявую одежду и мозолистыя руки Мустафы и понялъ, что тутъ что-то другое. По доброт? сердечной, онъ сталъ разспрашивать Мустафу, что ему собственно надобно.
        — Дозволь мн?, о, лучшій изъ лучшихъ, прекрасный изъ прекрасныхъ, быть мн? посл?днимъ рабомъ твоихъ посл?днихъ рабовъ, — молилъ его Мустафа. — Дозволь мн? взваливать на мои плечи вс? работы, какія лежатъ на вс?хъ твоихъ рабахъ, и служить теб? безъ всякаго жалованья и кормиться только объ?дками твоего стола.
        Ипросилъ, и молилъ Мустафа садовника до т?хъ поръ, пока тотъ и вправду надъ нимъ не смилостивился, и пока не позволилъ ему на себя даромъ работать. Такъ сталъ Мустафа посл?днимъ рабомъ самаго младшаго помощника другого такого же помощника одного изъ младшихъ садовниковъ. Словомъ сказать, сталъ Мустафа тоже придворнымъ челов?комъ. Сталъ онъ жить на задворкахъ посл?дняго дворика самаго посл?дняго двора, и сталъ онъ д?лать работу, которую уже д?лалъ сорокъ л?тъ и три года, — въ навоз? рыться и за это кормиться, хозяина за великія милости благодарить и волю Аллаха славить. Работалъ Мустафа и день и ночь, и былъ очень доволенъ своею участью. В?дь какъ-никакъ къ источникамъ и стражамъ правды онъ еще больше приблизился, — в?дь ужъ онъ за бронзовыя ворота прошелъ, черезъ каменную зубчатую ст?ну перемахнулъ. Больше половины д?ла сд?лано. Теперь остается сд?лать самую малую половину, — добраться до этихъ самыхъ источниковъ и какъ-нибудь выложить передъ ними все, что накопилось на душ?, и добиться отъ нихъ яснаго и точнаго отв?та: можно ли наказывать челов?ка за куриную вину.
        Иживетъ себ? Мустафа за высокой ст?ной и нед?лю и м?сяцъ, и дворцовое м?стоположеніе высматриваетъ, изучаетъ, гд? находятся придворные султановы огороды и сады, и гд? гуляютъ Абдулъ султанъ, великій муфтій Абдулъ и великій визирь Абдулъ. Все разузналъ Мустафа въ скоромъ времени и не только разузналъ, но и самихъ хранителей стражей и источниковъ правды увид?лъ. Они казались ему словно окружены какимъ то сіяніемъ. Отъ нихъ словно такъ и прыщетъ во вс? стороны какой то необычайный св?тъ, какъ будто это не люди, а въ род? какъ боги. Самъ султанъ такой низенькій дрябленькiй, хотя и не худощавый; носъ у него такой врод? какъ у орла клювъ, а щечки какъ два м?шечка по сторонамъ, а очи хотя и не бросаютъ молній, а такъ въ род?, какъ посл? сна, но все же такія, какъ у вс?хъ прочихъ людей. И губы толще, о, гораздо толще, ч?мъ у вс?хъ людей. Одно нехорошо, что брюхо немного отвисло. А на груди золото, серебро, алмазы, брилліанты, сапфиры, рубины, зв?зды, ленты, ордена и ордена. Ихъ такъ много, что за ними даже и челов?ка не видно. А великiй муфтій, такой высокій и широкоплечій да дородный, раза въ три-четыре
дородн?е, ч?мъ самъ султанъ. Чалма на немъ б?лая, халатъ зеленый, борода чуть не до пояса, щеки пузырями торчатъ, а на груди зв?зды, ленты, ордена и ордена. А на великомъ муфтіи этихъ самыхъ орденовъ такъ много, что за ними даже и такого роста челов?ка не видать. А великій визирь совс?мъ въ другомъ род?. Онъ челов?къ не такой рослый да толстый, зато какой то остренькій, и глаза врод?, какъ щели, такіе же остренькіе. И уши остренькія. А глаза все б?гаютъ, б?гаютъ. А голова, словно на шарнир? «туда-сюда, туда-сюда». И все-таки все это вм?ст? выходитъ очень внушительно. По всему видно, что это не простой челов?къ. Да и на груди у него не меньше орденовъ, ч?мъ у великаго муфтія. Мустафа даже затрепеталъ отъ восторга, когда увид?лъ собственными глазами т?хъ самыхъ хранителей правды, къ которымъ такъ стремилась его душа.
        — Наконецъ то сподобилъ Аллахъ! — воскликнулъ онъ.
        И правда, на его душ? сд?лалось и тепл?е и весел?е.
        И сталъ онъ готовиться къ тому случаю, чтобы этимъ источникамъ правды выложить правду о собственныхъ страданіяхъ.
        А время шло да шло, и случая къ тому никакого не представлялось. Издали то еще на источники правды можно было смотр?ть, а вотъ поближе къ нимъ, какъ-никакъ, а не добраться. И близко, — да далеко. И видно, да не слышно. Но что еще всего хуже казалось по временамъ Мустаф?, это то, что эта самая высшая правда св?тить-то св?титъ, а гр?ть то не гр?етъ. Да и то еще неизв?стно, что св?титъ — сама она или на груди ордена. А впрочемъ обо всемъ этомъ особенно безпокоиться не зач?мъ, въ Коран? не даромъ сказано, что если «гора не подойдетъ къ пророку, то пророкъ пойдетъ къ гор?». Торопиться особенно некуда, — можно и подождать. Однимъ словомъ, надо погодить.
        Впрочемъ, на этотъ разъ ожиданія не очень удручали Мустафу. Жить и ждать было даже очень пріятно. Жилось ему куда лучше, ч?мъ на огород? Рустема-паши. И каморка для жилья была лучше. Въ ней могъ бы безъ всякой т?сноты пом?щаться не только одинъ Мустафа, но и жена его Хадиджа. Даже и сыновьямъ его хватило бы м?ста. Мустафа нашел среди садовниковъ одного грамотнаго челов?ка, и тотъ написалъ, по его просьб?, письмо къ Хадидж?, чтобы та бросила всякія д?ла и поскор?е прі?зжала въ тотъ городъ, гд? ея мужъ живетъ. М?ста для жилья и ?ды у него и для нея хватитъ. И правда, ?да была очень хорошая. Недаромъ Мустафа вид?лъ на дорог? ц?лые обозы, которые везли къ султанову двору разные припасы. Этихъ обозовъ хватило бы на ц?лое войско, а на придворныхъ султановыхъ все-таки не хватаетъ. Одно только смущало Мустафу: у него почти не было никакой работы. Къ этому онъ былъ вовсе непривыченъ — никакого обязательнаго д?ла у него н?тъ, а ?да есть. И радъ бы онъ иной разъ поработать, да другіе останавливаютъ, говорятъ: «ты будешь работать, — и намъ тогда нужно, а этакъ отъ работы скоро помрешь». Выходило такъ: жить то
можно, а работать нельзя. Смущался, смущался Мустафа, а потомъ привыкъ и смущаться пересталъ, р?шилъ, что такъ и подобаетъ. Гд? же этому и быть, какъ не около самыхъ источниковъ самой настоящей правды. И въ ожиданіи удобнаго случая поговорить съ источниками правды, сталъ Мустафа мечтать да разсуждать. Разсуждалъ онъ и о томъ, что воля Аллаха, быть можетъ, всегда, а, быть можетъ, и не всегда бываетъ волей Аллаха. Разсуждалъ онъ и о томъ, что коли иной разъ Аллахъ допускаетъ наказывать челов?ка за куриную вину, зато еще больше терпятъ курицы по вин? людей. Разсуждалъ Мустафа и о многомъ. И о томъ, что онъ понималъ, и о томъ, чего вовсе не понималъ. Въ памяти у него верт?лись мудреныя слова, которыя когда то говорилъ ему факиръ: «в?дь солнце гр?етъ и св?титъ не для одного кого-нибудь, а для вс?хъ и каждаго. В?дь оно достояніе общее. И воздухъ тоже и, вода тоже. Пей ее, кому сколько нужно и кому сколько хочется. Н?тъ такого челов?ка, которому бы не приходилось ни пить и не дышать, потому что ужъ вс? люди такъ устроены. То же самое и насчетъ ?ды». Такъ говорилъ факиръ, а Мустафа, лежа гд? нибудь на трав?
подъ деревомъ, какъ-то противъ своей собственной воли продолжалъ да продолжалъ мысли факира.
        — Такъ и для ?ды. А ?да то в?дь не на воздух? растетъ. Она или на четырехъ ножкахъ зв?ремъ по земл? б?гаетъ, или птицей надъ землей летаетъ. Да и птица не можетъ все-таки обойтись, чтобы гд? нибудь да не с?сть на землю. Или ?ду выпираетъ мать сыра земля въ вид? плодовъ земныхъ. Значитъ, коли нужна ?да, нужна мн? и земля. Безъ нея не можетъ быть ?ды. Да и какъ иначе. На то я и челов?къ. Ужъ на какомъ нибудь м?ст? каждый челов?къ стоять, лежать и сид?ть долженъ. Коли родился, такъ значитъ, теб? м?сто на земл? должно быть непрем?нно отведено, и земля тебя сбросить со своихъ плечъ уже не можетъ. А коли такъ, значитъ, еще до рожденья положено, что для каждаго челов?ка долженъ найтись такой уголокъ на земл?, гд? бы онъ могъ пахать и с?ять, и своими руками себ? ?ду добывать. Безъ этого никакъ невозможно. Это в?дь куда лучше, ч?мъ у другихъ ?ду просить или отнимать явными или тайными способами. Живи и корми себя своими собственными руками, — это и есть жизнь.
        И по ц?лымъ часамъ лежалъ Мустафа на брюх? подъ деревомъ султанова огорода и мечталъ о томъ, «какъ бы это было хорошо, если бы его грядка, которую онъ своими руками обрабатывалъ, и въ самомъ д?л? была бы его собственная, пока онъ ее своими руками обрабатываетъ; пересталъ работать — и передалъ ее кому нибудь, — работай, молъ, и ты, и тоже живи такимъ же самымъ способомъ».
        — Да я бы, — думалъ Мустафа, — и не одну бы грядку вскопалъ, а ц?лыхъ сто грядокъ, если бы не на другихъ, а на себя работалъ. Да я бы такъ развернулся, — только держись. И куръ бы завелъ, и коровъ бы завелъ, и овецъ,и лошадей. Да я бы такъ зажилъ, что только бы Аллахъ на меня радовался.И сына бы Надира изъ солдатчины вызволилъ. И сыну бы Гассану не далъ мыкаться по городамъ да по фабрикамъ, — всю бы родню къ себ? притянулъ, и вотъ бы какъ мы вс? зажили!

* * *
        И м?сяцъ прошелъ, и два м?сяца прошли. А выложить свои жалобы самимъ источникамъ правды все таки Мустаф? не удалось. Случая такого все время не было. Не вс? еще ему нравы и обычаи были изв?стны. Р?шилъ онъ какъ нибудь пробраться въ тотъ самый покой, гд? султанъ Абдулъ важными д?лами государственными занимается. Былъ такой весь раззолоченный покой во дворц?, въ которомъ султанъ просиживалъ часовъ по восьми въ сутки, потому что опред?лилъ себ? восьми-часовой рабочій день. Тогда во всемъ дворц? начинался разговоръ: «тише, тише! Повелитель правов?рныхъ работаетъ! Другіе живутъ да веселятся, а онъ одинъ работаетъ». И вотъ р?шилъ Мустафа пробраться въ этотъ самый покой, прежде всего къ самому султану, а потомъ такимъ же тайнымъ способомъ побывать у Абдула великаго муфтія и Абдула великаго визиря.?
        — Была не была, — думалъ Мустафа, — а все таки д?ло свое сд?лаю, что бы изъ этого не вышло. Пускай потомъ хоть голову рубятъ.?
        И сталъ онъ настойчиво изучать ходы и выходы. Нашелъ какую то лазейку на чердакъ. Туда забрался ночью невидимо для вс?хъ. Отыскалась въ потолк? отдушина, откуда все видно и слышно, что внутри комнаты д?лается. Прильнулъ глазомъ и ухомъ къ этой отдушин? и сталъ смотр?ть и слушать.?
        Въ положенный часъ распахнулись двери султанова покоя. Вошелъ султанъ и с?лъ на золотыя, расшитыя шелками, подушки. Поб?жали слуги туда-сюда. Великое множество слугъ, ц?лое полчище. Поставили передъ султаномъ низенькій столикъ, разукрашенный жемчугами и брилліантами, перламутромъ и рубинами. Прежде, ч?мъ столикъ былъ поставленъ передъ султаномъ, онъ перешелъ изъ рукъ въ руки двадцати двухъ султановыхъ слугъ, такъ чтобы у вс?хъ у нихъ было одно и то же важное д?ло —прислуживать повелителю за столомъ. Поставили столикъ, стали носить кушанья. Поставили одно кушанье передъ султаномъ, — тотъ, не говоря ни съ к?мъ ни слова, принялся за ?ду. Около него стоялъ съ почтительнымъ видомъ великій визирь. По другую сторону стоялъ самъ муфтій. Три источника правды были рядомъ одинъ около другого. Султанъ кушалъ, другіе два прислуживали. Слуги изъ рукъ въ руки торжественно передавали кушанье за кушаньемъ, а султанъ торжественно ?лъ. Мустафа сверху вид?лъ, какъ раздуваются щеки повелителя правов?рныхъ и какъ онъ запиваетъ вкусную ?ду такимъ же вкуснымъ виномъ, и какъ передъ каждымъ кушаньемъ великій муфтій это
кушанье благословляетъ, а посл? каждаго глотка вина султановъ гр?хъ противъ Корана отпускаетъ. А визирь д?лаетъ большое важное д?ло: онъ пробовалъ каждое кушанье передъ т?мъ, какъ султанъ принимался за ?ду. Это кушанье подносилось султану подъ золотымъ и серебрянымъ колпакомъ, и къ тому же запечатаннымъ особой печатью, на случай, чтобы въ немъ не было какой нибудь отравы, или иного чего вреднаго. Суетились слуги, пошевеливались великiй муфтiй и великiй визирь, а султанъ сид?лъ да сид?лъ, и кушалъ да кушалъ. И д?лалъ онъ это не торопясь, съ передышками, съ важнымъ видомъ, торжественно. И одно кушанье кушалъ, и другое, и третье, и десятое, и пятнадцатое. За второе принимался, когда посл? первагопроголодался. Пятнадцатое ?лъ, когда ужъ посл? десятаго усп?лъ отощать. И кушалъ да кушалъ, кушалъ да кушалъ, пилъ да запивалъ. А Мустафа все смотр?лъ да смотр?лъ. Сначала онъ умилялся, потомъ удивлялся, потомъ и самъ ?сть захот?лъ. И сталъ проклинать самого себя, что никакой ?ды съ собой на чердакъ не взялъ. Потомъ Мустаф? стало надо?дать все на одно и то же смотр?ть. И стали появляться у него въ голов? мысли:
        — А когда же это начнется работа надъ разными важными д?лами, — подумалъ Мустафа.
        Но все шло по прежнему и по старому. Султанъ Абдулъ кушалъ да кушалъ, пилъ да запивалъ, и, казалось, этому и конца-краю не будетъ. Потомъ вспомнилъ Мустафа, что в?дь время то теперь какъ разъ такое, когда во всемъ султановомъ дворц? гулъ идетъ, что часы теперь д?ловые, рабочіе. Но и этого мудраго вопроса никакъ не могъ разр?шить Мустафа. Прошло часа два или три, если не четыре. Наконецъ, об?дъ кончился, принесли слуги трубки съ разукрашенными чубуками. Взялъ султанъ одинъ чубукъ, затянулся разъ, другой, третiй. Бросилъ. Дали ему новый чубукъ. Кончилось угощенье, — пошло куренье. Мустаф? было видно, что султану даже и дышать тяжело, а не то, что курить, и не то, что думать. А какъ разъ въ то время и приступили къ нему съ важными делами визирь Абдулъ и муфтiй Абдулъ. Мустафа хот?лъ было даже закричать имъ, сквозь свою щелку:
        — Что же вы его, б?днаго, мучаете? —
        Къ счастью, не закричалъ, удержался. Приложилъ ухо и сталъ слушать, о чемъ собствено идетъ р?чь. Первымъ заговорилъ великiй муфтій Абдулъ. Сначала онъ что то поговорилъ, поговорилъ изъ Корана, а потомъ началъ о деньгахъ говорить. И говорилъ онъ о нихъ, говорилъ, —долго говорилъ. А султанъ курилъ и слушалъ. Слушалъ и дремалъ. Глаза у него закрывались. Голова сама собой, отъ муфтія отворачивалась. „Видно, думалъ Мустафа, б?дному очень тяжело^“^. Кончилъ муфтіи говорить, вынулъ изъ кармана какую то бумагу и поднесъ султанц. Тотъ встрепенулся, очнулся. Подб?жали слуги, дали чернильницу. Обмакнули перо. Взялъ султанъ перо и подписалъ бумагу, не читая. Посл? этого сталъ визирь говорить. Сначала, слышалъ Мустафа, говорилъ онъ что-то о закон?. „Законъ, законъ“ слышалось Мустаф?. А потомъ перешло на разговоръо деньгахъ. Ловко говорилъ визирь. И слова изъ Корана онъ наизусть вычитывалъ, и статьи закона припоминалъ. О чемъ собственно шла р?чь, — это Мустаф? было вовсе непонятно.Одно было ясно, что говорится о чемъ-то важномъ, и очень нужномъ,и что для этого нужнаго и деньги нужны, а достать ихъ неоткуда.
Денегъ мало.
        — Горе, горе! — говорилъ самъ себ? Мустафа. — И кто бы могъ подумать, что у повелителя правов?рныхъ денегъ н?тъ. В?дь издали то кажется, что у него всего много, а посмотришь поближе, — и недохватка то въ томъ, то въ другомъ. Знать правда-то недешево стоитъ! А источникамъ правды большiя деньги нужны.
        И слышитъ Мустафа, какъ визирь говоритъ сладкимъ вкрадчивымъ голосомъ:
        — О, повелитель правов?рныхъ! В?дь твое счастье — то же, что всенародное счастье. Теб? хорошо, тогда и близкимъ къ теб? хорошо, и знатнымъ хорошо, и богатымъ хорошо. А знатнымъ и богатымъ хорошо, тогда и б?днымъ хорошо. В?дь коли процв?таютъ пом?стья, тогда процв?таютъ и деревни. Когда богат?ютъ фабрики и заводы, тогда богат?ютъ ирабочiе. Богатые стараются ради б?дныхъ, значитъ, надо и намъ постараться для богатыхъ. Мы за нихъ думаемъ, мы занихъ д?йствуемъ, нужно же и имъ сд?лать что-нибудь для насъ; пускай они, по крайней м?р?, наши труды оплачиваютъ. В?дь меньше беремъ, ч?мъ наши труды стоятъ.
        Слушаетъ Мустафа и умиляется, а великiй визирь продолжаетъ:
        — О, повелительправов?рныхъ, прикажи — и да будетъ. Кликни кличъ, собери къ себ? вс?хъ благородныхь рыцарей. Все мусульманское дворянство, властителей земель, пашенъ, луговъ и прочихъ угодійи вс?хъ землевлад?льцевъ страны. Собери купцовъ именитыхъ, торговцевъ зажиточныхъ, заводчиковъ своихъ и прі?зжихъ и банкировъ разныхъ. Собери вс?хъ муфтіевъ и имамовъ и повели имъ однимъ словомъ твоимъ, чтобы ровно черезъ три м?сяца выложили они изъ мошны сто миллiоновъ піастровъ, чтобы принесли они эту жертву отечеству. Потому в?дь, —настали такія времена когда деньги очень нужны. О, они это сд?лаютъ и вреда для нихъ отъ этого не будетъ, потому что пом?щики разверстаютъ эти деньги по арендаторамъ ихъ земель — крестьянамъ, а купцы-торговцы —по покупателямъ. А муфтіи и имамы со своей паствы, что сл?дуетъ, взыщутъ. А когда увидитъ народъ, что лучшiе люди всего государства такія жертвы несутъ, такъ онъ безпрекословно станетъ нести жертвы хоть въ десять разъ большія.
        Попыхиваетъ султанъ, да попыхиваетъ изъ своей трубки. Протираетъ глаза по временамъ и бумагу за бумагой подписываетъ. Слушаетъ Мустафа, слушаетъ, а сообразить ипонять ничего не можетъ.Понимаетъ онъ только, что нужны деньги. Какъ-то ихъ возьмутъ и съ кого-то возьмутъ. И какъ будто султанъ и муфтій, и визирь —вс? трое тому очень рады.
        — Деньги будутъ? —спрашиваетъ великiй повелитель правов?рныхъ, султанъ Абдулъ.
        — Будутъ, будутъ! отв?чаетъ великій визирь Абдулъ.
        — Хе-хе! добродушно см?ется султанъ.
        — Хи-хи! ехидно см?ется визирь.
        — Хо-хо! —отъ всего своегобрюха гогочетъ великій муфтій Абдулъ.
        Слушаетъ Мустафа, слушаетъ, и все кажется ему что не о томъ идетъ у нихъ р?чь, о чемъ нужно. А о чемъ же она должна идти? Этого Мустафа самъ не знаетъ. «Нужно… Нужно…» говоритъ онъ самому себ?, «а что, да какъ да почему, —это неизв?стно и непонятно».
        Вб?жали новые слуги въ комнату, гд? сид?лъ султанъ. Принесли кофе въ серебряныхъ сосудахъ. А къ нему какія-то сласти да закуски. И видитъ Мустафа, пьетъ себ? да пьетъ султанъ кофе, ?стъ себ? да ?стъ одн? сласти за другими. Смакуетъ, ротъ вытираетъ шелковымъ вышитымъ платкомъ. ?стъ и пьетъ, ?стъ и пьетъ. Въ перемежку трубку покуриваетъ, а потомъ снова ?стъ и пьетъ. Сколько времени тянулось это, такъ и осталось неизв?стнымъ. Вошелъ наконецъ въ покой султана жирный, откормленный евнухъ и возгласилъ зычнымъ голосомъ, что повелителя правов?рныхъ его жены въ гарем? дожидаются…
        Мустафавыбрался съ чердака. Руки дрожали, ноги дрожали. По всему нутру проб?гала какая то непонятная дрожь. Онъ и самъ хорошенько не понималъ, что такое съ нимъ творится. «Сподобился, сподобился!» говорилъ онъ самому себ?, «до самой правды дошелъ, самую правду вид?лъ! Аллахъ акбаръ! Да благословенно имя Аллаха!» Но вотъ что было непонятно Мустаф?: въ глубин? души его копошилось, —не то жгло, не то сверлило. Все какъ будто такъ, и все какъ будто не такъ. Что-то какъ будто получилъ, и что-то какъ будто не получилъ. В?рн?е всего Мустафа самъ на себя былъ недоволенъ.
        — Дуракъ, я дуракъ! Трусъ, я трусъ! —ругалъ онъ самого себя. —И отчего это я не закричалъ сквозь щелку, посл?, какъ визирь и муфтій окончили свои д?ла: «Повелитель правов?рныхъ, источникъ правды, скажи мн? рабу, рабовъ твоихъ, можно ли наказывать челов?ка за куриную вину». А потому не закричалъ, что я б?дный, охъ б?дный. Кто б?денъ, тотъ и глупъ и трусъ. На все воля Аллаха! Б?дный я изъ б?дныхъ, темный я изъ темныхъ челов?къ, запуганный я изъ запуганныхъ. У самаго источика правды былъ, а о правд? заикнуться побоялся!
        Ц?лую нед?лю Мустафа ходилъ, какъ оглашенный. Ходилъ и думалъ все одну и ту же думу: хорошо или нехорошо онъ сд?лалъ, что передъ источникомъ правды не выложилъ т?хъ неправдъ, какія на своей ше? перенесъ и испыталъ. Съ одной стороны, какъ будто нехорошо — думалось Мустаф?. «Да в?дь я бы великій гр?хъ совершилъ, если бы повелителю правов?рныхъ своими жалобами кушать пом?шалъ. А, кром? того, разв? сталъ бы онъ ихъ выслушивать во время об?да. А посл? об?да здоровому челов?ку и подремать не м?шаетъ. А кром? того и жены зовутъ, —какъ же ихъ не послушаться? Н?тъ все сд?лано такъ, какъ и сл?довало сд?лать», р?шилъ было Мустафа. Р?шилъ и остановился въ недоум?ніи. «А обиды то мои какъ же? А я то какъ же? Значитъ мн? на нихъ и рукой махнуть? Акакъ же то, что я вытерп?лъ? А вотъ же не хочу! Своего д?ла я такъ не оставлю! Просто напросто я не съ того конца сталъ подступать къ источникамъ правды; не съ того нужно начинать, кто р?шаетъ, а съ того, кто докладываетъ». И сталъ Мустафа искать случая, какъ бы ему пробраться къ великому визирю и великому муфтіюи выложить передъ ними все о своихъ обидахъ и
огорченіяхъ. «В?дь великій муфтій, — говорилъ Мустафа самъ себ?, это тотъ же Коранъ. А великій визирь — это тотъ же законъ. И Коранъ правда и законъ правда. Вотъ къ этой правд? и сл?дуетъ прежде всего идти. А коли и зд?сь выйдетъ что нибудь не какъ сл?дуетъ, тогда ужъ самъ имамъ и самъ муфтiй доведутъ о спор? до самого султана»…
        Долго искалъ Мустафа подходящаго случая. Нед?лю искалъ, другую искалъ, и ничего изъ этихъ поисковъ не выходило. Къ визирю то и къ муфтію пробраться было еще трудн?е, ч?мъ къ самому султану. То около нихъ терлись какіе-то люди, а то стража стоитъ и отгоняетъ всякаго посторонняго челов?ка палками и штыками. Словно всякій посторонній челов?къ непрем?нно муфтію и визирю смертельный врагъ. Ужъ Мустафа сталъ было совс?мъ отчаиваться; ужъ было думалъ, что не дойти ему до правды, хотя онъ и живетъ подъ бокомъ у нея, но, на его? счастье, вышелъ такой удачный случай, какого онъ и самъ не ожидалъ.
        Собиралъ однажды Мустафа яблоки въ султановомъ саду. По близости никого не было. Вдругъ слышитъ онъ чей-то разговоръ по сос?дству съ собой, въ раззолоченной бес?дк?-кіоск?. Издали еще до него доносится, — кто-то врод? какъ трубитъ: «Хо-хо!» А этому трубному гласу кто-то тоненькимъ голоскомъ подвываетъ: «Хи-хи!» Подкрался Мустафа къ бес?дк?, заглянулъ туда и видитъ — сидятъ тамъ на дорогомъ шелковомъ ковр? — самъ великiй муфтій Абдулъ и великій визирь Абдулъ. Передъ ними низенькій столикъ, разукрашенный перламутромъ, золотомъ и серебромъ. А на столик? дорогія яства, да фрукты да вина заморскія. А тутъ же около столика кальянъ. Муфтій Абдулъ и визирь Абдулъ не то разговоры разговариваютъ, не то бранятся. Прильнулъ Мустафа ухомъ къ полуоткрытому окну съ разноцв?тными стеклами и сталъ слушать, о чемъ въ бес?дк? р?чь идетъ. Слушаетъ внимательно и каждое слово ловитъ.
        — Великъ Аллахъ, — думаетъ Мустафа, — удостоилъ онъ меня добраться до источниковъ правды. Ужъ что я тутъ услышу такъ ужъ, то нав?рное правда, — только бы мн? запомнить все.
        И слушаетъ Мустафа, слушаетъ.
        — Я теб? себя въ обиду не дамъ! говоритъ великiй визирьАбдулъ.
        — Да и я теб? себя въ обиду не дамъ! говоритъ великiй муфтій Абдулъ.
        — А какъ ты думаешь, кто изъ насъсильн?е? — спрашиваетъ визирь.
        — Разум?ется я, — отв?чаетъ муфтій.
        — А я такъ думаю, что не ты, а я, — говоритъ визирь.
        —Самая настоящая правда въ Коран?, — говоритъ муфтій.
        — Самая настоящая правда въ закон?, — говоритъ визирь.
        Онъ посмотр?лъ на муфтія, а муфтій на него. Взглянули другъ на друга и засм?ялись во все горло.
        — Хо-хо! — засм?ялся великiй муфтій.
        — Хи-хи! — засм?ялся великій визирь.
        —Я слуга Корана, — говоритъ муфтіи, — значитъ, Коранъвъ моихъ рукахъ.
        — А я слугазакона, — значитъ законъ въ моихъ рукахъ. Какой мн? законъ понадобится, такой я и сочиню, напишу или другимъ велю написать. Возьму, что написано, и пойду къ повелителю правов?рныхъ и скажу ему: о, повелитель, я рабъ рабовъ твоихъ и слуга слугъ твоихъ. Ты т?нь Аллаха на земл?, а я т?нь твоей т?ни. Внимательно слушаю я твои р?чи, и вотъ однажды ты высказалъ такую мысль, которую я запомнилъ и теперь записалъ въ этомъ самомъ закон?. Вотъ я теб? сейчасъ ее прочитаю, а ты мн? скажи, такъ ли я понялъ то, что ты мн? говорилъ. — И прочитаю я повелителю правов?рныхъ то, что у меня написано. Если онъ не подпишетъ я подожду, подожду и другой разъ поднесу. А если подпишетъ, такъ т?мъ лучше и ужъ какъ ни какъ, а я своего добьюсь. Ужъ что я захочу и на чемъ поставлю, такъ то и будетъ. Могу и противъ тебя муфтія, какой угодно законъ сочинить, и противъ твоихъ друзей и сл?гъ. И вс? суды, какіе есть на нашей земл?,будутъ судить по моей вол? и, при всякомъ случа?, толковать законы, какъ я хочу. Я вс?мъ кадіямъ прикажу, прежде ч?мъ вь законы заглядывать, чтобы они о каждомъ д?л? съ моими желанiями
ивождел?ніями справлялись, какъ имъ сл?дуетъ какое д?ло р?шить и какъ поступить. Такъ я могу вс? д?ла повернуть въ свою пользу. Но могу также и въ твою пользу вс? д?ла повернуть, и въ чью угодно, коли найду, что это выгодно. Хи-хи!
        — Такъ да не такъ, — сказалъ муфтiй. — Писаный мусульманскій законъ долженъ быть тотъ же Коранъ. Коли онъ пойдетъ противъ Корана, такъ я себ? на помощь Аллаха призову и твои законъ прокляну, и тебя прокляну. Дана мн? и такая сила, что я могу даже самого султана проклясть. Аразв? станетъ народъ слушаться и повиноваться т?мъ, кто мною, главой церкви, проклятъ. Хо-хо! А ну-ка попробуй.
        — А ну-ка ты самъ попробуй, прокляни. На твоемъ в?ку было много такихъ случаевъ, когда бы теб? сл?довало вс? громы небесные въ твоихъ собственныхъ враговъ метать. Что-жъ ты ихъ не металъ? Или страшно было, или невыгодно. И так всегда. Ужъ коли метать громы, такъ метать ихъ для своей выгоды. А коли ты ихъ не металъ, такъ, значитъ, чуялъ ты и самъ, что отъ теб? же самому плохо будетъ. Хи-хи!
        — Да мн? их и метать нечего. Я безъ того тебя обходилъ и обхожу каждый день. Не вс? твои законодательныя сочиненiя были подписаны т?мъ, к?мъ сл?дуетъ. Недаромъ повелитель правов?рныхъ тоже считается главой нашей в?ры. На каждое твое сочиненiе я могу подыскать такiя слова въ Коран?, какiя мн? въ это время нужны, и какiя соотв?тствуютъ моимъ желанiямъ и хот?нiямъ. Тамъ в?дь всякихъ темныхъ, неясныхъ словъ много. И вс? я ихъ помню наизусть. Хо-хо! Со мной то не такъ легко спорить.
        — Глава в?ры, ч?мъ же ты меня пугаешь? Да мн? и новыхъ законовъ даже сочинять нечего: я могу сд?лать все, что хочу, и на основанiи т?хъ, которые уже им?ются и подписаны. В?дь этихъ законовъ двадцать шесть тысячъ статей. Ужъ я знаю, какую статью, когда и гд?, и какъ отыскать. Какая надобна, такую каждый разъ и отыщу. Въ которую сторону надобно, въ ту ее и поверну. Какъ мн? хочется, какъ желательно, такъ и растолкую,а ужъ своего добьюсь. Хи-хи!
        — На твою ловкость есть и у меня ловкость.
        — А на твою у меня.
        Великiй визирь отхлебнулъ сладкаго вина изъ дорогого стакана, а великiй муфтiй выпилъ единымъ махомъ ц?лый стаканъ. Крякнулъ и сказалъ: — Сладко! Хорошо намъ на св?т? жить. И чего намъ съ тобою ссориться? Ну, чего ссориться? Великъ Аллахъ и много у него благъ припасено для насъ обоихъ. Всякому свое дано. Рабамъ служить, крестьянамъ въ навоз? копаться, землю пахать и подати платить. Рабочимъ работать на фабриканта. Пом?щикамъ свои земли въ аренду отдавать и аренду получать. Банкирамъ и другимъ богачамъ получать доходы отъ своихъ капитловъ, купоны стричь. Генераламъ да пашамъ жить да поживать, да добро наживать. И намъ тоже. На все воля Аллаха! То и есть, что есть и чему быть должно. Вс? пути вс?мъ людямъ самимъ Аллахомъ указаны. И чего тутъ безпокоиться. И чего добиваться лучшаго, коли и такъ хорошо. Премудро устроенъ мiръ, да благословенно имя Аллаха! Воистину справедливъ Аллахъ, ибо онъ устроилъ жизнь такъ, что только избраннымъ и лучшимъ людямъ на св?т? живется хорошо.
        — Правду ты говоришь, — сказалъ великiй визирь Абдулъ, и я съ тобою вполн? согласенъ. Но только вотъ что я теб? скажу. Хочу я теб? все-таки свою силу показать. Давай сейчасъ съ тобой объ закладъ побьемся. Я теб? говорю: ровно черезъ два м?сяца я возьму да и вм?шаюсь въ твои духовныя д?ла. Да такъ вм?шаюсь, что ты мн? и воспрепятствовать не можешь, а станешь меня же слушаться. И станутъ народу говорить то, что я имъ велю. И вс? будутъ говорить, что бы я имъ ни вел?лъ. А я велю имъ черное д?лать б?лымъ.
        — Хо-хо! — засм?ялся великiй муфтiй. — Знаю, что ты можешь сд?лать черное б?лымъ. Но в?дь я могу сд?лать б?лое чернымъ. А все-таки согласенъ съ тобой биться и объ закладъ.
        — Хорошо! — сказалъ визирь. — Ставимъ срокъ для р?шенiя нашего спора первую пятницу посл? Рамазана. Тогда во вс?хъ мечетяхъ нашего государства вс? имамы будутъ говорить по моему приказу, что тоъ, кто б?денъ, на самомъ д?л? богатъ, а тотъ, кто богатъ, на самомъ д?л? беденъ.
        — Да будетъ и на это воля Аллаха! — сказалъ муфтiй Абдулъ. — Да благословенно имя Его.
        Мустафа такъ и зашевелился въ кустахъ, услыша эти слова. Зашевелился, испугался и пустился б?жать со вс?хъ своихъ старческихъ ногъ. Онъ и самъ не понималъ, что съ нимъ такое сд?лалось. Сердце у него такъ затрепыхалось въ груди, словно вотъ-вотъ сейчасъ выскочитъ. Въ голов? пошелъ такой круговоротъ, какого еще никогда не было. Чувствовалъ Мустафа, что внутри его все перекувыркнулось. И схватилъ его лютый страхъ. Такъ стало страшно и такъ холодно, и такая дрожь пошла по всему т?лу,что вотъ-вотъ, казалось Мустаф?, онъ умретъ отъ одного страха и ужаса. Приб?жалъ онъ въ свою каморку, легъ на постель. Хочетъ думать о чемъ-то и думать не можетъ. Хочетъ что-то понять, а лобъ словно въ какую-то ст?ну упирается. Хочетъ Аллаху молиться — не выходитъ даже и этого. И плакать хочется и не плачется. И душусъ к?мъ-нибудь хочется отвести, и не съ к?мъ. Не къ сыну же Надиру итти, который только и ум?етъ говорить: «точно такъ» и «никакъ н?тъ-съ». Лежитъ Мустафа, ворочается. Весь день пролежалъ. И ночь пролежалъ, ни на одно мгновенье глазъ не сомкнулъ. Настало другое утро, вб?гаетъ въ каморку Мустафы его начальникъ и
начинаетъ на Мустафу кричать:
        —Да ты что же, такой-сякой, д?лаешь? Да ты какъ, та кой-сякой, работаешь? Да ты разв? забылъ, кто ты такой и кто я такой?!
        И безъ того запуганный Мустафа испугался еще больше, услышавъ такія слова.
        — Ч?мъ я передъ тобой провинился? — спрашиваетъ онъ своего начальника.
        — Не ты ли вчера днемъ яблоки собиралъ. Не ты ли ихъ тамъ въ саду вм?ст? съ корзиной и бросилъ. Не на твою ли корзинку вчера вечеромъ самъ повелитель правов?рныхъ наткнулся. Да знаешь ли ты, такой-сякой, что ты над?лалъ? Самъ великій визирь Абдулъ говорилъ повелителю правов?рныхъ, что только въ его фруктовыхъ садахъ всюду и везд?, и всегда яблоки безъ всякихъ пятнышекъ растутъ. Самъ великій муфтій Абдулъ говорилъ постоянно повелителю, что «въ этомъ видно особое благословеніе самого Аллаха». А тутъ вдругъ въ твоей корзинк? яблоки еще не разобраны и почти вс? съ пятнышками. Такъ что же ты над?лалъ, такой-сякой? Ты и визиря подвелъ, ты и муфтія подвелъ, и садовника подвелъ, и его помощниковъ старшихъ, и помощниковъ младшихъ, и помощниковъ этихъ помощниковъ, и меня самого, и себя самого. Вонъ, такой-сякой, чтобы твоего и духу не было!
        Мустафа и безъ того былъ словно оглашенный весь прошлый день и всю прошлую ночь, а тутъ на него свалилось еще одно великое б?дствіе. Чуетъ онъ, — пришелъ конецъ его благополучію. Жилъ онъ жилъ, ни о ?д?, ни о труд? не заботился. Жилъ онъ жилъ и Аллаха благословлялъ, что по его милости около источника правды живетъ, а тутъ для него все пропало. И жизнь безъ труда и безъ заботъ окончилась. Проваливай, молъ, снова за ворота на улицу, какъ посл?дняя изъ посл?днихъ собакъ, на голодъ и холодъ, и начинай свою бродяжную жизнь. Страшно Мустаф? стало. Вспомнилось ему, что онъ на своемъ в?ку испыталъ, посл? того, какъ изъ своего огорода выбрался. До этого времени онъ къ правд? все приближался и приближался, а ну — какъ теперь придется все удаляться, да удаляться. Не выдержалъ Мустафа и взвылъ: страшно стало за свою прошлую жизнь, за свои страданія, за самого себя. Бросился онъ въ ноги передъ своимъ начальникомъ и закричалъ:
        — Смилуйся, господинъ, смилуйся! Повремени хоть немножко меня выгонять; дай мн? хорошенько раздумать и понять, почему на св?т? могутъ челов?ка за куриную вину наказывать? И какой кому выходитъ изъ этого прокъ? И почему самые что нпи на есть главные стражи правды не охраняютъ челов?ка отъ самой что ни на есть неправды?
        — И слушать тебя не хочу, — отв?тилъ Мустаф? начальникъ. — Что мн? съ тобой разговаривать. Почему я тебя сюда взялъ? Потому что смилостивился. Изъ милости взялъ! На то воля была тогда. Довольно съ тебя! Будетъ! Объ?лся! Благодари Аллаха, что хоть н?сколько м?сяцевъ былъ сытъ.
        — Какъ? —закричалъ Мустафа не своимъ голосомъ. — Да разв? люди могутъ быть сыты только изъ милости. Да разв? не всякій челов?къ им?етъ право быть сытымъ? Да разв? ?да не для вс?хъ растетъ? Да разв? солнце не для вс?хъ св?титъ и гр?етъ? Да разв? есть такіе люди на св?т?, которые непрем?нно должны вести собачью жизнь? Да в?дь на св?т? даже собаки такія есть, которыя живутъ совс?мъ по-челов?чески!
        Лежитъ Мустафа на земл? и самъ не понимаетъ, откуда у него такія р?чи и думы взялись. Весь в?къ онъ былъ челов?комъ темнымъ, хотя и не былъ глупымъ. Когда на своемъ закоулк? жилъ, тогда словно во сн? бродилъ, только и понималъ тотъ навозъ, въ которомъ копался. А потолкался по міру, получилъ, какъ водится, свою порцію колотушекъ да шлепковъ, — узналъ жизнь, и съ ея помощью сталъ кое-что понимать. И ч?мъ дальше, т?мъ больше. Мозги сами собой зашевелились. Голова сама собой заработала. Сама собой начала оживать душа. Загор?лся въ ней словно какой то огонекъ, котораго ни прикрыть, ни потушить нельзя; никакіе в?тры, никакія бури его не задуютъ; даже самыя бушующія волны его не зальютъ. И не только волны моря, но даже волны и крови… Силенъ, силенъ еще мракъ въ голов? Мустафы, а все же не такъ силенъ, какъ прежде былъ силенъ; а особенно важно то, что ч?мъ дальше, т?мъ онъ больше проясняется. Самому Мустаф? страшно. Самъ онъ дрожитъ, потому что не знаетъ и не в?даетъ, куда его судьба несетъ. А остановиться все-таки не можетъ.
        — Пошелъ вонъ, такой-сякой, — кричитъ на него начальникъ. Пошелъ вонъ сію же минуту!
        Мустафа вскочилъ на ноги. Начальникъ размахнулся и со всего размаха далъ Мустаф? кр?пкую затрещину по голов?. Мустафа, не зная и не в?дая, размахнулся въ свою очередь. Но набросились на него въ ту же минуту слуги работники, такіе же самые несчастные б?дняки, какъ онъ, иные съ кулаками, иные съ палками, и принялись бить и лупить по чемъ попало, лишь бы отличиться ч?мъ нибудь передъ челов?комъ, который изъ милости ихъ у себя держитъ и за чужой счетъ кормитъ. Св?та не взвид?лъ Мустафа и поб?жалъ къ калитк?. За нимъ бросилась ц?лая толпа слугъ. Самъ Мустафа не помнилъ, какъ онъ за калитку выскочилъ и пустился утекать со вс?хъ ногъ, куда глаза глядятъ. Б?жалъ, б?жалъ и земли не чуялъ, лишь бы какъ нибудь подальше уйти отъ т?хъ м?стъ, гд? источники правды живутъ. Погоня давнымъ-давно отстала, а Мустафа все б?жалъ да б?жалъ. Городскую площадь переб?жалъ и одну и другую улицу проскакалъ. Люди отъ него сторонятся, — думаютъ, сумасшедшій б?житъ.А Мустафа и вправду былъ въ род?, какъ сумасшедшій. Онъ ничего не вид?лъ, ничего не слышалъ, а лет?лъ, да лет?лъ, самъ не зная куда. Наконецъ выб?жалъ Мустафа изъ
города. Начались направо и нал?во отъ дороги поля и луга, рощи и л?са. Наконецъ у Мустафы не стало больше никакихъ силъ. Онъ грохнулся въ глубокомъ безпамятств? около самой дороги и лежитъ, — лежитъ, отдышаться не можетъ. Настала ночь. Темная, холодная ночь. А Мустафа все лежитъ, да лежитъ. Наконецъ, стало разсв?тать. Началъ Мустафа понемногу приходить въ себя. Смотритъ, —по дорог? два челов?ка идутъ. Посмотр?лъ на нихъ, видитъ, какъ будто знакомые. Оба этихъ челов?ка полуголые и вс? въ лохмотьяхъ. Одинъ челов?къ ведетъ другого за руку. Подошли они къ Мустаф?, одинъ изъ нихъ наклонился надъ Мустафой, присмотр?лся къ нему, громко засм?ялся и воскликнулъ:
        — А, это ты, пріятель! Такъ ты еще до сихъ поръ на св?т? мыкаешься? Люди то тебя еще не загрызли?
        Мустафа раскрылъ широко глаза и видитъ, что передъ нимъ стоитъ тотъ самый факиръ, съ которымъ онъ когда то разговаривалъ на берегу р?ки въ ясный солнечный день. Онъ страшно обрадовался этой встр?ч? съ факирами. Прежде всего то хорошо, что есть, по крайней м?р?, съ к?мъ душу отвести. Сталъ онъ разсказывать факирамъ о своихъ приключеніяхъ и мытарствахъ. Онъ разсказывалъ, а факиры см?ялись. Онъ дальше разсказывалъ, а факиры еще больше см?ялись. Наконецъ, кончилъ Мустафа разсказъ. Тогда факиры принялись хохотать во все горло. Наконецъ, кончили см?яться. И тотъ, который былъ зрячій, сказалъ Мустаф?:
        — Слушай Мустафа, челов?къ ты, челов?къ, и несчастн?йшій челов?къ! И самое великое твое несчастье въ томъ, что ты такой же какъ вс?, —не лучше и не хуже, не умн?е и не глуп?е. Вся б?да твоя въ томъ, что ты челов?къ тихій, ты челов?къ темный, ты челов?къ б?дный. Ты такой челов?къ, на которомъ ужъ очень удобно верхомъ ?здить.И вздумалъ ты, такой челов?къ, правду искать! Такъ вотъ я теб? скажу: ты правду то въ конц? концовъ нашелъ, и къ тому же самую настоящую. И даже не одну, а ц?лыхъ три правды. Первая правда гласитъ: «что твое —то мое, но что мое, то не твое», это значитъ, говоря высокими словами: «уважайте чужую собственность». Вторая правда гласитъ: «строгій законъ, строгій законъ, только не для меня онъ, —это значитъ: «ищите правосудія». А третья правда и самая главная, вотъ она что такое: посмотри-ка сюда! Это видишь?
        И факиръ показалъ Мустаф? свой здоровенный кулакъ.А Мустафа сид?лъ, съежившись передъ факирами, таращилъ свои глаза и изо вс?хъ силъ старался уразум?ть, что означаютъ такія загадочныя и неясныя слова факира и почему онъ ихъ говоритъ, и какое касательство они до него им?ютъ. А факирамъ было см?шно его недоум?ніе и непониманіе. Снова засм?ялись факиры, еще громче прежняго, и зрячій факиръ спросилъ Мустафу:
        — Понимаешь ли ты теперь, до какой ты правды дошелъ. А я теб? скажу, — есть на св?т? и другая правда. Только та называется другимъ именемъ. Про ту правду трубятъ на вс?хъ углахъ, и въ мечетяхъ и въ школахъ, и всюду, что она сама есть ложь, что она не есть правда. Одни трубятъ, другіе слушаютъ и в?рятъ. А в?дь отличить настоящую правду отъ ненастоящей правды можно только однимъ способомъ: посмотр?ть, чего она требуетъ и въ чемъ нуждается. Если она нуждается въ корыстныхъ защитникахъ, да подкупныхъ охранителяхъ, да въ тупоумныхъ или хитроумныхъ сторожахъ, значитъ это не есть правда.
        Слушалъ Мустафа факира и неясно ему совс?мъ было о чемъ факиръ говоритъ. А тотъ ему говоритъ да говоритъ.
        — Истинная правда не нуждается ни въ охранителяхъ, ни въ защитникахъ, ни въ сторожахъ, потому что кр?пко и незыблемо стоитъ на своихъ собственныхъ ногахъ; сама стоитъ, а не съ чужой помощью. А вотъ люди, —ну люди, разум?ется, въ защитникахъ нуждаются. А неправда, такъ та нуждается и въ защитникахъ, и въ сторожахъ, потому что безъ ихъ помощи и безъ ихъ обмановъ и кулаковъ она бы и дня не просуществовала. Вотъ то-то и горе челов?ческое. Иной разъ люди отъ всей души ищутъ правды, а находятъ неправду. А в?дь у правды то источникъ одинъ единственный —сама жизнь… И вотъ почему: то, что есть, то и есть. Это и есть правда. Никакая кличка, никакое названіе самой сути д?ла не изм?няютъ. Назови орла голубемъ, — разв? онъ отъ этого будетъ голубемъ? Назови лисицу ягненкомъ, — разв? отъ этого она перестанетъ быть лисицей? Назови зм?ю рыбой, —разв? она отъ этого и въ самомъ д?л? рыбою сд?лается? Назови грабителя благод?телемъ, а онъ все-таки грабитель и есть. Назови обманщика святымъ челов?комъ, а онъ все-таки плутъ. Назови себялюбца другомъ челов?ческимъ, и все-таки онъ не челов?къ, а утроба. Назови тьму
св?томъ, а ложь правдой —и он? все-таки тьма и ложь.
        Поднялись факиры съ земли и пошли дальше. А Мустафа такъ и остался сид?ть на краю дороги со своими думами.
        Поднялось солнышко изъ-за далекаго моря. Поднялось, пригр?ло и осв?тило землю. И стала земля такой теплой, —теплой и прив?тливой.И поля улыбаются, и луга улыбаются, и деревья, и горы, и даже б?лыя полуразвалившіяся лачужки поселянъ. Только Мустафа сидитъ и не улыбается… Да другіе, такіе же б?дняки, какъ онъ, работаютъ, согнувъ спину, на чужихъ поляхъ и тоже не улыбаются. А жизнь вокругъ идетъ да идетъ. И что выйдетъ изъ этого ея хода —никто не знаетъ.

* * *?
        Нед?ля прошла, м?сяцъ прошелъ. И сталъ въ это время Мустафа снова по св?ту мыкаться да побои и колотушки и многое другое терп?ть по вс?мъ правиламъ, какъ и подобаетъ такому челов?ку, какъ онъ.
        Днемъ сталъ терп?ть жару, такъ какъ отъ нея даже подъ деревомъ не всегда укрыться можно, потому что и деревья не его, а чужія. Ночью сталъ онъ холодъ и лихорадочную сырость терп?ть, потому что и отъ нихъ укрыться некуда.И день, и ночь терп?лъ онъ голодъ, когда пребывалъ въ одиночеств?, а побои терп?лъ, когда бывалъ съ другими людьми. Такіе б?дняки, какъ онъ самъ, были недовольны на него за то, что у него такой же ротъ и такое же брюхо, какъ у нихъ. А люди богатые недовольны были на него за то, что онъ такой то челов?къ, въ сущности не челов?къ, а въ род? какъ безобразный волдырь на лиц? красавицы природы, которая имъ, богатымъ, такую ут?ху собой доставляетъ. Въ голов? Мустафы какъ будто что то ясн?е становится, зато другая б?да: у него на душ? все мрачн?е да темн?е. Ему въ одно и то же время многое и ясно, и неясно, понятно, и непонятно, а главное, чуетъ онъ, что дальше такъ жить нельзя. Ужъ коли жить по челов?чески невозможно, то хоть бы такъ жить, какъ собаки у иностранцевъ хорошо живутъ; но эта жизнь незавидная, потому что эти собаки все-таки собаки. Сегодня ихъ изъ милости на подушкахъ
держатъ, а завтра по вол? да по прихоти собственной швыркъ прямо на улицу со второго этажа. А кром? того, собачьи головы работаютъ хуже, ч?мъ челов?чьи, а вотъ челов?чья голова разъ начала работать, такъ ужъ ее нич?мъ не остановишь. Она готова хоть колотушки терп?ть.
        И терп?лъ Мустафа колотушки.И много терп?лъ. Иные говорили ему: «дуракъ, да знаешь ли ты, что такое правда. Да можешь ли ты ее понять». А другіе говорили ему: «другъ мой, моли Бога о смерти, —нав?рно ты самъ не знаешь, зач?мъ родился на б?лый св?тъ». А третьи ничего не говорили, а просто-на-просто гнали вонъ. Кто давалъ ему работу, тотъ давалъ ее въ род? какъ милостыню. Впрочемъ, и такихъ было немного, больше всего было такихъ, которые не давали ни работы ни милостыни. И ужасъ холодилъ душу Мустафы, когда онъ, мыкаясь по деревнямъ и городамъ, думалъ про себя тяжелую думу: «Да что же со мной дальше то будетъ? Неужели весь то мой в?къ такъ и придется жить?» Но эти вопросы такъ и оставались безъ отв?та. Съ великимъ трудомъ отыскалъ Мустафа свою жену Хадиджу, и съ великой горестью узналъ, что та еще хуже его мыкается, и сынъ Гассанъ, рабочій, мыкается, и вс?мъ имъ голодно, голодно и голодно. И вс? они думаютъ ту же думу: неужели и вправду весь в?къ нашъ придется такимъ же способомъ жить. В?дь живутъ же люди на св?т? и инымъ способомъ. И в?дь Аллахъ заботится не о н?которыхъ только людяхъ, а о всемъ
род? челов?ческомъ. А можетъ быть это и не такъ. И вотъ чтобъ отв?тить на этотъ вопросъ, ходилъ да ходилъ Мустафа въ мечеть. «Быть можетъ, —думалось ему, священная книга Коранъ какъ-нибудь ут?шитъ». Въ первую пятницу посл? Рамазана пришелъ Мустафа въ мечеть. Видитъ онъ, народу тамъ тьма-тьмущая. Удивился онъ, не понимаетъ, почему это такъ. Никогда этого не бывало, а тутъ вдругъ такое д?ло, — даже протискаться къ нему трудно. Спрашиваетъ Мустафа привратника:
        — Что тутъ такое сегодня будетъ? Быть можетъ служба иная, торжественная?
        — Н?тъ, милый челов?къ, —отв?чалъ тотъ, сегодня просто-напросто нашъ имамъ пропов?дь говорить будетъ. Сегодня день такой: во вс?хъ мечетяхъ всего нашего государства длинныя пропов?ди будутъ говориться. Объ этомъ даже въ казенныхъ в?домостяхъ пропечатано.
        Съ великимъ трудомъ Мустафа протискался къ самому имаму. С?лъ на полъ, по мусульманскому обычаю, склонилъ голову на грудь и принялся горячо молиться, «Аллахъ, Аллахъ! Помоги мн? несчастному! Хоть и на все, на все воля Аллаха, но только и мн?, б?дняку, по собачьи жить не хочется»!
        Сталъ читать имамъ священный Коранъ на арабскомъ язык?. Мустафа благогов?йно слушалъ чтеніе и, какъ водится, ничего не понималъ. Кончилъ имамъ чтеніе священнаго Корана, началъ говорить пропов?дь:
        — Слушайте меня, слушайте, правов?рные. Я вамъ скажу настоящую истину. У истины два конца. Пускай одинъ будетъ у васъ, другой у меня. Славные вы люди, счастливые вы люди! Аллахъ уготовалъ вамъ великое и спокойное м?сто въ эдем? (раю) Магомета. Счастливые вы люди! Знаете ли вы, что тамъ для васъ приготовлено? Тамъ растутъ для васъ яблоки золотыя, груши серебряныя. Тамъ поля и луга тучные, тучные, и пшеница на нихъ самая лучшая и сама собою растетъ. Для нея ни с?ять, ни пахать не приходится. Изъ нея пироги сами собой д?лаются. Всюду тамъ сады да сады, да мраморныя палаты для жилья. А около нихъ фонтаны прохладные. Фонтаны и изъ молока и изъ вина. Тамъ прекрасныя д?вы поютъ и танцуютъ и играютъ на арфахъ. Тамъ все, все есть, что нужно для счастья челов?ческаго.И кто туда попалъ, тотъ будетъ жить тамъ всю в?чность, не двадцать, не тридцать, не сорокъ л?тъ, а всегда, всегда и всегда. Слушайте меня, слушайте, правов?рные!
        И слушали правов?рные краснор?чиваго имама, и многіе изъ нихъ думали «эхъ, поскор?е бы изъ нашихъ грязныхъ лачужекъ да въ эти палаты мраморныя, да изъ нашей голодной жизни сразу бы на эти сытые хл?ба!» А имамъ продолжаетъ между т?мъ свою р?чь.
        — Слушайте меня, слушайте, правов?рные! Вотъ иные изъ васъ смотрятъ вокругъ себя глазами завидущими, и говорятъ между собою: «почему, молъ, у меня того н?тъ, что у другихъ есть». Шутки они шутятъ и своего блага не понимаютъ. Ну разсудите сами: сколько л?тъ челов?къ на этомъ св?т? живетъ? Самое большее л?тъ сто. А на томъ св?т? сколько л?тъ пребываютъ праведники въ раю? Самое меньшее в?ки-в?чные. Такъ, что же больше и что меньше? Сто л?тъ или в?чность? Значитъ, кому на этомъ св?т? хорошо, тотъ б?днякъ сравнительно съ т?мъ, кому на томъ св?т? хорошо. Значитъ, вы, люди на этомъ св?т? б?дные, вовсе не б?дняки, а богачи, потому что себ? в?чность зарабатываете. А т?, которые зд?сь богаты, на самомъ д?л? не богачи, а нищіе, настоящіе нищіе, потому что они въ день смерти своей потеряютъ все, что им?ли. А потому не ропщите, не ропщите, правов?рные!..
        — Великъ Аллахъ! —думаютъ правов?рные, слушая краснор?чиваго имама.
        — На все воля Аллаха! —подумалъ было и Мустафа. Но вдругъ вспомнилось ему то, что онъ слышалъ когда-то, приложившись ухомъ къ полураскрытому окну. Вспомнилъ онъ это, —и что-то зашевелилось въ его душ?. А имамъ между т?мъ продолжалъ.
        — Слушайте меня, слушайте, правов?рные! Посмотрите вокругъ себя —жизнь вокругъ васъ сама собою течетъ. Все вокругъ само собою д?лается. Все устроено такъ, чтобы каждый получалъ по заслугамъ его. Кто самъ хорошъ, тому и жить хорошо. А кто самъ худъ, тому и жить тяжело. Если кому изъ васъ и не легко приходится, такъ вы сами въ своей душ? поищите да подумайте: ужъ нав?рно тамъ найдется какой нибудь великій гр?хъ, —ужъ нав?рно какую нибудь великую запов?дь вы преступили и сд?лались преступниками: или противъ закона, или противъ Корана, или противъ султана. Безъ всякой причины ничего никогда не бываетъ. Аллахъ правъ и справедливъ, а потому терпите, да терпите, а главное, не ропщите, а что еще главн?е, рукамъ воли не давайте. Живите тихо и мирно, а главное смирно, и не забывайте, какъ разд?лилъ Аллахъ свои блага между вами и богатыми людьми. Имъ онъ далъ св?тъ этотъ, а вамъ тотъ. Имъ дано мало, а вамъ много. Понимаете ли вы, какъ вамъ дешево достаются блага в?чныя. Слушайте меня, слушайте, правов?рные!..
        Имамъ сд?лалъ небольшую передышку, а потомъ снова продолжалъ:?
        — Но Аллахъ великъ, и благъ, и премудръ. Онъ не только уготовалъ вамъ блага на томъ св?т?, —онъ помогаетъ вамъ и на этомъ. Чувствуете ли вы, правов?рные, что вы никогда и нигд? не бываете одни? Всегда около васъ законъ, всегда съ вами султанъ и его мысли, и всегда около васъ, какъ и около самого султана, святая книга Коранъ, гд? записана воля самого Аллаха. Значитъ, всегда около васъ есть защитники, есть хранители. Всегда около васъ три правды, и три ихъ стража есть. И не вы одни о самихъ себ? думаете, —обо вс?хъ васъ и эти стражи, и защитники правды думаютъ. Они еще больше думаютъ о васъ, ч?мъ вы сами. Они столько о васъ думаютъ и такъ печалятся, и такъ бол?ютъ за васъ душой, что вы даже сами можете о себ? вовсе и не думать. Все они за васъ д?лаютъ, —все, все, что только сл?дуетъ. Вамъ о самихъ себ? и безпокоиться нечего. И вы это должны ц?нить. А если они для васъ и не все сд?лаютъ, то и это ничего, —это даже хорошо, потому что за всякое лишеніе на этомъ св?т? вамъ все лучше и лучше будетъ на томъ. Слушайте, слушайте, правов?рные! Повинуйтесь, повинуйтесь правд? и ея защитникамъ, хранителямъ,
стражамъ!
        Лишь только имамъ вымолвилъ эти слова, вдругъ съ Мустафою что-то сд?лалось. Вскочилъ онъ съ своего м?ста и бросился стремглавъ изъ мечети куда глаза глядятъ. Онъ б?жалъ сквозь толпу, наступая людямъ на ноги, зад?валъ за бороды и за носы, натыкался, спотыкался, прыгалъ черезъ людей. Работалъ локтями и кулаками; самъ давалъ тычки и отъ другихъ получалъ такіе же въ сдачу. Наконецъ кое-какъ онъ выбрался таки изъ мечети и со вс?хъ ногъ пустился въ ту каморку, въ которой въ это время съ Хадиджей жилъ. Онъ шагалъ по улиц? словно пьяный, головой моталъ, руками моталъ, и самъ съ собою разговаривалъ. А что онъ бормоталъ себ? подъ носъ, — онъ хорошенько и самъ не зналъ. Въ голов? было мыслей такъ много, а на язык? было словъ еще больше. Мысли придавливались мыслями, слова заглушались словами. Казалось Мустаф?, что ему стало все такъ понятно, а что имено онъ понялъ, онъ никакъ выразить не могъ. Мысли лет?ли въ одну сторону, а слова въ другую. Казалось, самъ то онъ все понимаетъ, а другимъ вотъ только не можетъ высказать ровно ничего. Встр?чные люди сторонились отъ Мустафы какъ отъ сумасшедшаго, а другіе
протягивали ему милостыню, словно блаженному. Но Мустафа на этотъ разъ даже и милостыни не бралъ. Все ему опостыл?ло, во все в?ра и дов?ріе погасли и все стало ни къ чему, —земля и небо, и растенія и зв?ри, и люди и ихъ страданія, ихъ д?ла и д?лишки, ихъ радость и горе, и вся ихъ жизнь —все стало ни къ чему, все скор?й бы съ глазъ долой. Захот?лось отъ всей души Мустаф? все забыть, ничего не чувствовать. Онъ приб?жалъ въ свою каморку, бросился на свое жесткое ложе, зажмурилъ глаза, заткнулъ уши, вытянулъ ноги, да такъ и замеръ. Въ немъ было одно единственное желаніе: ничего не вид?ть, ничего не слышать, ничего не чувствовать. Хадиджа подступила было въ Мустаф?:
        — Да что съ тобою такое д?лается?
        Мустафа даже не слышалъ ея разспросовъ, а попрежнему лежалъ, зажмуривъ глаза и зажавши уши. Хадиджа увид?ла, что толку отъ мужа не добьешься, отошла въ сторону и принялась картошку къ об?ду варить. А Мустафа все лежалъ да лежалъ, все думалъ да думалъ. И думалъ часъ,и думалъ другой. Хадиджа картошку сварила и на столъ поставила, а мужа къ об?ду все-таки не дождалась. Тотъ лежалъ попрежнему да въ конц? концовъ такъ и заснулъ, лежа и думая.
        И вотъ видитъ Мустафа во сн?, что онъ не челов?къ, а ломовая лошадь и что онъ жить не живетъ, а вм?ст? съ такими же б?дняками, какъ онъ самъ, все какія-то тяжести возитъ. И самъ не знаетъ, откуда и куда ихъ везетъ, и что он? изъ себя представляютъ. Тяжести, — только и всего. Словомъ сказать, у него не только жизнь, но и разсужденія лошадиныя. Снится Мустаф?, что вс? его бока костлявые подбиты, да пообтерты, да пообтрепаны, какъ и подобаетъ быть каждой ломовой лошади, коли ей сорокъ л?тъ и три года. На бокахъ ссадины, на спин? ссадины, а изъ этихъ ссадинъ кровь течетъ. Снится Мустаф?, что онъ своими дряблыми, костлявыми ногами изо вс?хъ своихъ старыхъ лошадиныхъ силъ о землю ц?пляется, опирается и старается всячески, чтобы тащить-тянуть большую-пребольшую колесницу, которая къ нему привязана. И кажется Мустаф?, что колесница эта огромная и тяжелая и вся изъ золота да изъ серебра, и что она полнымъ-полна какого-то народа. Повернулъ немного свою голову Мустафа назадъ и видитъ, —сидятъ въ этой колесниц? люди-то все знакомые. Тутъ сквозь ея перила просунулъ свою красную голову анатолійскій купецъ
Истагфиръ эффенди, а рядомъ съ нимъ какіе-то другіе купцы. А около нихъ Рустемъ-паша стоитъ съ палкой, и около него такіе же пом?щики да паши. А съ другого бока, — видитъ Мустафа, — сидитъ тотъ самый кадій, который его когда-то къ палкамъ присудилъ, да тотъ самый имамъ, который когда-то о правд? говорилъ, да тотъ самый заптій, который его по суду и безъ суда палками колотилъ, — много заптіевъ.И сидятъ на нихъ, врод? какъ на подушкахъ, тоже люди знакомые. Впереди вс?хъ, самъ повелитель правов?рныхъ, Абдулъ султанъ, а направо отъ него самъ великій визирь Абдулъ, а нал?во — самъ великій муфтій Абдулъ. Султанъ колесницей правитъ, а визирь да муфтій ему дорогу указываютъ и подсказываютъ, куда держать: то прав?е, то л?в?е, то назадъ, то впередъ. А щечки у повелителя правов?рныхъ, врод? какъ м?шочки, направо и нал?во отъ носа болтаются, и губы такія толстыя, толстыя, а у великаго муфтія щеки, врод? какъ красные пузыри, и самъ онъ такой красный да жирный, сидитъ, пыхтитъ, отъ жира едва дышитъ; и пальцы у него такіе претолстые. А великій визирь, тоже челов?къ дородный, рядомъ съ нимъ кажется такимъ тоненькимъ
да остренькимъ, а глазки его такъ и б?гаютъ, а самъ онъ наклонившись къ султану, ему нашептываетъ: «о, т?нь Аллаха! Потяни правую вожжу! Ужъ я теб? сов?тъ хорошій даю, положись на меня, какъ на каменную гору! Зач?мъ теб? надъ ч?мъ-нибудь свою собственную голову ломать. Моя голова — твоя голова. Мои глаза — твои глаза. Мои уши —твои уши. Да и мои руки —твои руки. Да и мои мысли —твои мысли».
        — Хе-хе! — говоритъ султанъ.
        — Хо-хо! — гогочетъ великій муфтій Абдулъ.
        — Хи-хи! — подвываетъ ему великій визирь Абдулъ.
        — Я источникъ, хранитель и главный стражъ правды, — говоритъ торжественно самъ султанъ. —Хе хе… Моими устами сама правда говоритъ, правда! Хе-хе!..
        — Я источникъ, хранитель и стражъ закона и справедливости, — восклицаетъ великій визирь Абдулъ, указывая перстомъ въ свою собственную грудь, ув?шанную сверху до низу разными орденами. —Моими устами сама справедливость говоритъ, справедливость! Хи-хи!
        — Моими устами, —говоритъ самъ Коранъ и самъ пророкъ Магометъ! — восклицаетъ великій муфтій Абдулъ. —Хо-хо! Я хранитель и стражъ Ислама! Хо-хо!
        Ипереглядываются они вс? трое между собою, переглядываютсяи пересм?иваются, каждый по своему. «Хе-хе, хи-хи, хо-хо».И при каждомъ такомъ см?шк? кто-то хлещетъ да хлещетъ лошадь Мустафу по бокамъ, а та, чтобы избавиться отъ боли, ноги растопырила, шею вытянула, изъ кожи л?зетъ старается тяжелую колесницу вести быстр?е.
        — Великъ Аллахъ! —восклицаетъ султанъ Абдулъ. Хе-хе!
        — Да будетъ благословенно имя Его! Хи-хи!
        — На все воля Аллаха! Хо-хо! Никто какъ Онъ! Аллахъ всюду и везд?! Все отъ него и черезъ него! Хо-хо!
        Илишь только были сказаны эти слова, вдругъ случилось что то необычайное и необыкновенное. Взглянулъ Мустафа на небо, и вдругъ прямо передъ нимъ разверзся небесный сводъ и показалась въ его разс?лин? громадная, громадная голова самого Аллаха, съ такими длинными, б?лыми волосами и съ длинной, волнистой, б?лой бородой, и съ такими глазами, большими и блестящими. Видитъ Мустафа — въ глазахъ Аллаха такъ и блещетъ молнія, а б?лые с?дые волоса такъ и разв?ваются по в?тру. Чувствуетъ Мустафа, что Аллахъ сердится, очень сердится. И вдругъ раздается съ высоты голосъ Аллаха, и такой сердитый и грозный, что по т?лу Мустафы даже проб?жала дрожь:
        — Врете вы, окаянные! —воскликнулъ Аллахъ. —Что вы мое имя всуе призываете? Все у васъ я, да я! Что вы на меня клевещете и на меня свои гр?хи и преступленія сваливаете. Кто я вамъ такой дался?!. Посл? этого Аллахъ сердито взглянулъ на лошадь —Мустафу и закричалъ: «лошадь —Мустафа, жалкая ты, несчастная, загнанная кляча! Брыкайся! Я такъ хочу! Слышишь, брыкайся сію же минуту! Брыкайся изо вс?хъ силъ! —Я теб? говорю!
        Илишь только сказалъ Аллахъ эти слова, вдругъ засверкали молніи да загрохоталъ громъ. Да такой громъ загрохоталъ, что задрожали и небо и земля.И стало Мустаф? такъ страшно, какъ никогда еще не бывало. Но не только страшно, а и радостно. Такъ радостно, какъ тоже никогда не было. И взыграло у Мустафы сердце. Какъ вскочилъ онъ на ноги, да какъ закричитъ не своимъ голосомъ:?
        — Слава Аллаху! Да благословенно имя Его!
        Подб?жала къ Мустаф? его жена. Тормошитъ спящаго мужа, а тотъ оретъ попрежнему благимъ матомъ, и проснуться не можетъ.
        — Батюшки, —кричитъ Мустафа, — матушки! Источникъ правды — Абдулъ! Источникъ закона — Абдулъ! Источникъ Ислама — Абдулъ! И султанъ — Абдулъ! И визирь — Абдулъ! И муфтій — Абдулъ! На кого ни взгляни, тотъ и Абдулъ! Караулъ! Ратуйте, правов?рные! Грабятъ! Душатъ! Обманываютъ! Жить не даютъ! Дышать не даютъ! Отъ солнца отгораживаютъ! Отъ земли отгородили! Караулъ! Ратуйте, правов?рные! Больше такъ жить невмоготу!
        — Да полно ты, опомнись! — толкаетъ Мустафу жена. А тотъ оретъ еще громче прежняго:
        — Отцы родные! Д?ды и прад?ды! Земляки и иноплеменники! Враги вн?шніе и враги внутренніе, помогите!
        Оретъ Мустафа и остановиться не можетъ, и опомниться не хочетъ, и знать ничего не желаетъ. Вся душа его, словно въ огн?. Въ голов? мысли вихремъ носятся. Одна другую погоняетъ. Мустафа самъ не свой. Все для него —не все. Міръ для него —не міръ. Все въ его глазахъ какъ будто наизнанку сразу вывернулось. Все словно перекувырнулось вверхъ ногами: и Коранъ, и султанъ, и законъ, и правда, и неправда, и счастье, и несчастье, —все сд?лалось не т?мъ, ч?мъ было. И не т?мъ, ч?мъ онъ раньше все считалъ. Одно только понятно, что челов?ку житья н?тъ и что челов?къ не можетъ быть ломовымъ скотомъ, даже если бы онъ этого и самъ хот?лъ, потому что въ такомъ случа? челов?ку вовсе жить нельзя. И не только жить по челов?чески, а нельзя и дышать, и ?сть, и пить, и свою думу думать, и свои чувства чувствовать, и свои д?ла д?лать, и просто-напросто быть самимъ собой. И стало Мустаф? ясно, совс?мъ ясно, что пришла для него такая пора, когда каждый челов?къ волей-неволей самъ себя забываетъ и идетъ биться прямо собственнымъ лбомъ объ ст?ну и претъ, не разбирая и не разсуждая, противъ самаго что ни на есть страшнаго
рожна.
        И собралъ Мустафа вс? свои силы и поперъ не разбирая, что у него изъ этого самаго выйдетъ. Ему было р?шительно все равно. Онъ весь былъ готовъ…

* * *?
        Такъ въ н?которомъ восточномъ царств?, азіатскомъ государств?, и случилось удивительное и небывалое событіе: н?кій челов?къ, — н?тъ, не челов?къ, а челов?чекъ, по имени Мустафа, по прозванію Чербаджи, —тихій изъ тихихъ, б?дный изъ б?дныхъ, робкій изъ робкихъ, низшій изъ низшихъ, —взялъ да и поперъ противъ рожна.
        — Это было тогда, когда насъ съ вами на св?т? не было…
        — А хорошо ли что не было?
        notes
        Примечания

        1
        Піастръ — турецкая монета около пяти копеекъ на наши деньги.