Золотые башмачки Мари Ноэль
Мари Ноэль(1883-1967)
(настоящее имя Мари Руже)
Золотые башмачки
Знаком ли тебе нежный лесной цветок, который называется золотым, или венериным, башмачком? Этот маленький цветок — желтый. Но у меня на родине его лепестки покрыты пурпурными пятнами. Я спрашивала у моего отца, ботаника, откуда эти пятна, однако даже он не знал, почему у наших золотых башмачков такой цвет. Тогда кормилица поведала мне эту историю.
Как-то раз через большую пустошь позади кладбища, там, где растут одни сорняки — чертополох, кислица да лебеда, в поздний час, когда сорока трещала на обломанной вершине ивы, шла по тропинке нищенка. Вдруг у нее начались родовые схватки, и прямо на лугу она родила девочку. Нищенка завернула ее в юбку, положила на траву, легла рядом и, измученная усталостью, умерла.
Сорока трещала. Той порой одна старуха вела через пустошь козу и остановилась нарвать травы. Коза паслась, а ее хозяйка срезАла ножом крестовник да полевицу. И тут под ивой она наткнулась на умершую мать и плачущего ребенка.
— Вот беда! — сказала она. — Господь Бог и могильщик позаботятся о матери.
А девочку старуха переложила в передник и унесла с собой.
Говорили, что эта старая женщина была вдовой сапожника. Но сапожник так давно умер, а она так давно состарилась, и столько лет было ее старой черной косынке, и старой кривой палке, и крючковатому длинному носу, и морщинистому беззубому рту, что никто уже не помнил, был ли на свете этот сапожник.
Старуха ютилась в ветхой хижине, сложенной из серого камня на одной из самых затерянных лесных полян. С ней жили кот, пес, курица, овца, коза, лягушка, ворон, прыгавший перед дверью, да летучая мышь, прилетавшая по вечерам, не говоря о таких домочадцах, как пчелы, мухи, муравьи и пауки, у которых не было имен и которых никто никогда не звал к общему столу.
Прямо перед домом бил родник, а рядом стоял шалаш из ветвей — там сапожник держал когда-то березовую и грабовую стружку, кору, гвозди, один-два топора, большой садовый нож и долото, которым выдалбливал деревянные башмаки.
Внутри хижины было до того темно, что с трудом удавалось разглядеть кровать — да и что это была за кровать! — а очаг пришлось бы разыскивать битый час, кабы не сверчок, который, когда подходила пора разжигать огонь, кричал изо всех сил: «Здесь! Здес-с-сь! Здес-с-с-с-сь!»
Если бы отворить окошко, в доме стало бы посветлее, но до окошка было не добраться: его загораживал огромный тяжеленный шкаф — туда старуха давным-давно убрала поношенные одежки, а ключ потеряла.
В тот вечер, когда вдова принесла домой в переднике новорожденную дочку нищенки, она быстро согрела воды из родника, вымыла ребенка, запеленала, напоила козьим молоком, а затем, собрав в круг всю свою живность, показала девочку и сказала:
— Вот что я сегодня нашла. Это девочка. Нет у нее ни отца, ни матери, ни дома, ни родины, — ничего у нее нет. Назовем же ее Эсперанс, что значит Надежда.
И все животные одобрили это имя.
Шло время... То весна, то лето, то суровая зима. Животные не старели, старуха не молодела, зато маленькая Эсперанс росла, как цветок, и превратилась в юную девушку. Вдова сапожника научила ее прясть шерсть, стирать белье, доить козу, разводить огонь, варить овощи, называть растения, разговаривать со зверями и петь заклички, которые в любое время года могли помочь жаре или ненастью высказать все, что у них накопилось на душе.
Эсперанс хлопотала и напевала. Никто не знал, красива ли она, поскольку старуха была подслеповата, а зеркал в доме не водилось. Но вот однажды, когда девушка стирала в роднике белье, солнце высветило ее отражение. Эсперанс увидела себя в воде между двух камышинок и надолго застыла над родником. Вернувшись в хижину, она молча опустилась на колени перед огнем, глядя в отворенную дверь на плывущие облака и слушая, как шуршит ветер, пробегая по вересковой заросли.
— Что ты делаешь? — окликнула ее старуха.
— Ничего, матушка. Ветер что-то потерял в вереске, а я теряюсь в догадках, что он там потерял?
Вдруг на верхушке дерева запел невидимый соловей. Эсперанс пригорюнилась. И вдова сказала:
— Кажется, пришло время отворить окно.
Тяжелый платяной шкаф оказался куда легче, чем можно было подумать. Наверное, он был пустым. Старуха сдвинула его за кровать, открыла раму и распахнула ставни, которые хлопнули по стене, один с правой стороны, а другой с левой...
За окном проходила дорога.
Не та настоящая, большая, что знает названия разных городов и стремится вперед между бегущих назад деревьев. Это была заброшенная лесная дорога, которая и сама понятия не имеет, куда ведет, поросшая мхами, папоротником, рапунцелем и розовой наперстянкой; дорога, на которой полным-полно красных улиток, грибов и диких ягод. Правда, она была довольно широка, с двумя твердыми колеями от телег: время от времени пожилые крестьяне ездили по ней за дровами.
Пока Эсперанс разглядывала дорогу, старуха возилась в доме, быть может, открывала шкаф. Она появилась, держа в руках, две пары деревянных башмаков — больших черных башмаков для себя и маленьких золотых башмачков для Эсперанс.
— Прощай! — сказала она. — Мне пора в путь. Возьми эти башмаки. Сиди у окна да смотри хорошенько, а когда увидишь свое счастье, надевай их, иди, и ты его догонишь. Но будь внимательна, не ошибись и не побеги невзначай за своей бедой, а то придется тебе гоняться за ней до последнего дня жизни.
— Какие славные башмачки! — вскричала Эсперанс. — Они сверкают, как солнце. До чего они хороши! Кто их сделал?
Никто не отвечал. Старуха исчезла.
Тогда Эсперанс осмотрела башмачки и сверху, и снизу, и со всех сторон. Они сияли, как два желтых цветка, да к тому же были расписаны листьями и переплетенными стеблями, а на самом носке каждого башмачка красовалась бабочка, раскрывшая крылышки, одно побольше, а другое поменьше, — видать, художник прикидывал их на глазок.
Вволю налюбовавшись на башмачки, девушка их примерила. Они показались ей тесноватыми, но она постучала носками по стене, и ноги потихоньку вошли вовнутрь и расположились там с таким удобством, что Эсперанс решила в них остаться, чтобы продлить удовольствие. Лучше обуться загодя, а то счастье застанет врасплох, и опомниться не успеешь. Затем она села у окна и принялась сторожить убегающую вдаль дорогу.
Сначала проходили обычные люди — из тех, что возят зерно или спешат на мельницу за мукой; женщина с корзинкой яиц, старуха с мешком травы, потом солдат.
Солдат шел самым коротким путем на побывку в родную деревню. Но это был не простой солдат. На нем ладно сидел красно-голубой мундир, на рукавах красовались золоченые галуны, на груди — один-два креста... Бравый парень! Погожее майское воскресенье сияло вокруг, и солдат шел, гордо подняв голову и смело глядя вперед. Сверху лились яркие солнечные лучи, повсюду роились деловитые пчелы, и шаги его этим ясным утром звучали так четко и уверенно, словно с рассвета он уже успел завоевать и покорить солнечный свет, лазурь небес, цветы и всю славу наступающего дня. Ах! Он вышагивал, как настоящий принц! «Прекрасная погода... А я-то, я-то каков!.. Вот удача быть таким, как я!» И, шагая без остановки, он сбивал шомполом то сережку на орешнике, то головку одуванчика и перерубал надвое всех попадавшихся ему улиток. Ну чем не удалец? Да, с таким сильным, таким жизнерадостным человеком всякой девушке будет очень весело и надежно. Башмачки Эсперанс задрожали. Но как раз в эту минуту ее домашняя лягушка, которой тоже хотелось подышать утренним майским воздухом, выпрыгнула из мха на порог дома... Крепкое словцо,
удар сапогом — и лягушка неподвижно распростерлась у двери. Эсперанс, содрогнувшись, втянула голову в плечи и спряталась за своим веретеном, лишь бы путник ее не заметил.
Она пряла... Жизнь текла...
На смену весне пришло лето. Началась косовица. Убирали ячмень. Иногда проходил человек с косой, или стадо коров брело по мягкой земле, оставляя на ней глубокие следы... Но вот как-то в полдень зазвенел бубенец, на дороге появилась лошадь, за ней небольшая двуколка, а в двуколке человечек, не молодой и не старый, кругленький, веселый, — он свистел, как дрозд, и радостно нахлестывал вожжами белую лошадку.
У человечка были большие голубые глаза, а сразу под ними — розовый нос картошкой, а еще ниже — пухлые толстенькие руки и толстенький жизнерадостный живот, который при каждом шаге лошади булькал и подпрыгивал на сиденье: плюх! трюх! плюх! трюх!.. плюх-плюх! трюх-трюх! плюх-плюх! трюх-трюх!..
Должно быть, этого человека с детства досыта кормили вкусным наваристым супом.
Позади него в повозке лежали два мешка муки, плетенка масла, свиной окорок, завернутый в холстину, новый большой зонтик голубого цвета в чехле и дорожный сундук, без сомнения набитый одеждой.
Проезжая мимо хижины, путник немного натянул вожжи и крикнул:
— Эй! Здравствуй, красавица!
И Эсперанс вдруг подумала: «Я у него буду есть вкусный наваристый суп». Но едва эта мысль пришла ей в голову, как она почувствовала, что совершенно не голодна. Нет, нет, никогда у нее не хватит духа всю жизнь, трижды в день, а то и чаще, лакомиться этим супом!
— Здравствуйте, сударь! — ответила она.
И принялась за пряжу.
Она все пряла и пряла... Вот и конец сентября. По дороге ни шатко ни валко тянулись утомленные повозки, осевшие под тяжестью картофеля. На маленькой клумбе еще цвела одна поблекшая роза, однако новые бутоны не распускались. Да и роза эта выглядела такой усталой и обессиленной, что казалось, дохни на нее ненароком ветер, упади, на нее солнечный луч, — и она облетит. У нее уже подгнила сердцевина, два лепестка опали, и вся она едва-едва держалась, чтобы не осыпаться и не обломиться до ночи.
И тут послышался стук копыт...
Приближался всадник, но его еще не было видно. Он пел. И песня звучала так нежно, что зябкому осеннему дню показалось, будто ему на плечи набросили теплый плащ радости, под который ни мрак, ни холод никогда уже не смогут пробраться.
Всадник возвращался на родину после долгого путешествия. Был ли он молод? Пригож? Богат? Не знаю. Заметив пряху, он в удивлении остановился.
— Какой мрачный дом, сестричка! Вы здесь живете одна?
— Нет, сударь, — ответила Эсперанс, — у меня есть пес, кот, курица, овца, коза, ворон, была еще лягушка, но беднягу убили.
Сказав это, она обернулась, чтобы взглядом созвать своих животных, но тех не было. Хижина оказалась пустой, покинутой всеми. Сердце Эсперанс сжалось, и она задрожала.
Я не знаю, хороша ли она была собой, — возможно, она была самой красивой девушкой в мире. Не знаю, но, признаться, не думаю. Будь так, путешественник заметил бы это и непременно остался бы с ней. Между нем он сказал:
— Прощайте, сестричка! Я еще должен сегодня немало проехать, меня ждут на большой праздник. Прощайте! Что-то холодно стало. Боюсь, нынешняя зима будет суровой. Если здесь вам покажется неуютно, помните, что у меня в доме, по ту сторону леса, всегда найдется для вас местечко возле огня.
Больше ему нечего было сказать Эсперанс, и он лишь улыбнулся. Конь его снова тронулся в путь.
Всадник оглянулся, улыбнулся еще раз... Он был уже далеко...
— Ах! — сказала Эсперанс. — До чего же мне худо!
И вдруг она бросила веретено на пол и, не прихватив с собой ни одной одежки, не затворив ни окна, ни дверей, пустилась в путь.
Как по-твоему, легко ли девушке догнать коня, который бежит рысью? Но у нее были такие удивительные башмачки, что ей и идти-то не пришлось. Едва она ступила на землю, как дорога заскользила, полетела, и Эсперанс закружилась над ней, подобно листку, уносимому ветром. Цветы смеялись, глядя ей вслед:
— Какая быстрая! Какая легкая! Сразу видно, что у нее нет корней!
А птицы провожали ее, перелетая с ветки на ветку: им хотелось увидеть, что будет там, в конце пути.
А она в погоне за своим счастьем вся дрожала от нетерпения: «Уж больно он красив, чтобы стать моим женихом. Уж больно богат и удачлив, чтобы стать мне другом. Но я буду его служанкой. Я не скажу ему ни слова, не взгляну на него ни разу, я стану работать на него, буду рядом с ним, буду его охранять, как пес, который всегда подле своего хозяина, я не позволю беде приблизиться к нему. Да! Я не подпущу ее! И быть может, он улыбнется мне ненароком еще раз. Эта его улыбка — все мое счастье, это к ней я так спешу!»
Миновал полдень, Эсперанс все бежала и бежала, а когда до цели уже было рукой подать, начали сгущаться сумерки, и дорога закапризничала. Она загибалась направо, пряталась и внезапно возникала с левой стороны. Всадник то появлялся, то пропадал из глаз. А потом совсем исчез за деревьями. Тогда башмачки налились такой тяжестью, что двигаться стало совсем невмочь. Ноги неуклюже цеплялись одна за другую, уныло, как самые обыкновенные ноги, которые с большим трудом тащатся вперед, а так идти — только время терять.
Сорока насмешничала:
— Куда это ты так? Куда это ты так?..
Потом хихикала:
— Ах-ах-ах! Славный малый! Славный малый!..
И быстро-быстро нашептывала сплетни.
Но сойка ее прервала:
— Враки!
Эсперанс выбилась из сил. Доберется ли она когда-нибудь?
И вот, вконец заплутав, когда, казалось, уже совсем не оставалось ни дневного света, ни отваги, девушка вдруг услыхала, как на одном из самых темных деревьев громко раздалась восхитительная песня, точно из бутона цветок распустился. Это пел соловей. Он исторгал из сердца и возносил в небо звук за звуком. И пока он пел, Эсперанс слышала, как зовет ее улыбка незнакомца и ведет за собой на край света.
Поднялась луна. Дорога опять устремилась вперед и вскоре, как и подобает доброй дороге, остановилась перед постоялым двором. Всадник спешился, отвел коня на конюшню, а сам вошел в дом, надеясь перекусить и отдохнуть.
Когда Эсперанс добралась до постоялого двора, дверь была заперта. Следовало бы постучать, чтобы ей открыли, но из дома доносился громкий шум: мужские и женские голоса, песни, смех, звон стаканов и тарелок. «Большой праздник», — вспомнила Эсперанс слова путника. И с грустью подумала, как она выглядит со стороны: старое серое платье помято, волосы растрепаны, ноги исцарапаны колючим кустарником. Разве посмеет она войти в зал, где так веселятся прекрасные дамы в красивых платьях? Разве можно позорить того, кто ее не приглашал туда, перед его друзьями?..
И она осталась под окном. Пробило полночь, и девушка, задрожав от холода, завернулась в свои светлые волосы, ведь накидку она забыла дома. И не было у нее ни крошки хлеба, и его она не прихватила в дорогу.
Какая стынь на земле, какая стынь в небе, когда минует осенняя полночь! О, эта полночь, которая так легко расправляется с листьями, — и утром они устилают все вокруг, покрытые слезами!
К рассвету Эсперанс так закоченела, что едва могла сложить руки для утренней молитвы. Ее волосы намокли от росы и слез, бледными струйками стекавших на землю. И лицо ее было мокрым-мокро, ведь она проплакала всю ночь, сама того не заметив! А башмачки пребольно сжимали ее сбитые в кровь ноги.
Но чуть свет — клик-клак! — дверь постоялого двора открылась. Эсперанс спряталась за куст орешника и увидела сквозь листву, как путнику привели его коня, свежего и бодрого. Конь напился прохладной воды и позавтракал овсом. Молодой человек вскочил в седло, ноги в стремена — и в путь!
— Вперед, мои башмачки! — вскричала Эсперанс.
И пока она бежала, розовое солнце вышло из-за горы и вся земля засверкала вновь. Вернулось лето, начался волшебный летний день: год потерял его в пору своего расцвета, а она нашла — в самом конце октября, среди кустов, покрытых гроздьями ягод.
Стало припекать. Появились пчелы. Ветер благоухал, как букет цветов, и дышал всеми своими ароматами в лицо юной странницы. Порой, когда она пробегала мимо, то одна, то другая борозда выпускала в небо ликующих куропаток. Какая теплая трава покрывала дорогу! Как было легко по ней бежать! Быть может, узкие башмачки и натерли ноги, но те этого не замечали.
Все утро конь скакал, Эсперанс бежала, как вдруг...
— Приветствую тебя! — вскричал путник. — Вот и ты, родной мой дом! Приветствую тебя!
И он радостно пришпорил коня, заставив его перепрыгнуть через старую изгородь. Но Эсперанс остановилась. Она зашла за куст и кое-как привела себя в порядок, заплела волосы, перевязала светлые косы травинками и ополоснула лицо в маленьком голубом роднике, протекавшем среди камней. Потом она напилась из ладони, растерла в пальцах мяту, чтобы надушиться, и обломила с живой изгороди веточку боярышника, покрытую красными ягодами, — она хотела придать себе немного достоинства и не оробеть, когда поступиться в двери своего счастья. Она перекрестилась и, закрыв глаза, как маленькая пугливая овечка, быстро вбежала во двор.
Путник был там, он стоял под высокой липой и держал за руку красивую темноволосую стройную девушку.
— Добро пожаловать! — сказал он, увидев Эсперанс, и улыбнулся. — Ты-то нам и нужна, у нас сегодня столько дел! Нынче вечером наша свадьба, а это моя невеста!
Все в доме было вверх дном, сквозь большие распахнутые двери сновало взад и вперед множество озабоченных людей. Позади дома косили люцерну, и прямо на траве слуги накрывали огромный стол. Здесь же суетились кухарка, булочница, пирожница, подавальщица, куча поварят и одна старая женщина с палкой и ключами, которая всеми распоряжалась. Эта старуха была очень похожа на вдову сапожника.
— Иди, помоги им, сестренка, — сказал жених. — А вечером ты откушаешь свадебного пирога.
Он взял свою суженую под руку и повел ее к дому. Невеста взошла на самую верхнюю ступеньку крыльца, желая сорвать цветок настурции, что тянулся вверх по стене. Тотчас проказливый ветерок бросился к ней, чтобы позабавиться с завитком ее волос, опустившимся из-за уха на шею, но жених опередил его и быстро прикоснулся губами к темному локону. Девушка тряхнула головой. Он улыбнулся.
Он улыбался... Это была удивительная улыбка, в ней таилось все счастье мира. Но оно принадлежало его невесте, и уже никому другому он не мог его подарить.
Эсперанс хотела было присоединиться к женщинам на лужайке, но ей пришлось присесть на каменную скамью. Башмачки стали такими тяжелыми, причиняли такую боль! Она не могла сделать ни шагу. Ее ноги кровоточили.
— Пойдем, доченька, — сказала старуха.
Эсперанс двинулась за ней, однако ногам было нестерпимо больно. Девушка остановилась.
— Я пришла издалека, — ответила она, — башмаки очень натерли мне ноги.
— Ах, ах! — Старуха засмеялась, будто коза заблеяла. — Ах, ах! Повезло же нам! Мы-то ждали служанку, а тут пришла эта хворая. Ну что ж, отдохни. — Она очертила палкой место на траве. — Вечером тебе придется потрудиться, ложись здесь и поспи.
Эсперанс послушно легла на траву и тут же заснула.
А когда наступил вечер...
Ее искали все приглашенные на свадьбу. Но никто так и не смог ее найти. На том месте, где она заснула, цвели два нежных желтых цветка — два маленьких золотых башмачка, запятнанных кровью.
|
