Шухлик, или Путешествие к пупку Земли Мирзакарим Санакулович Норбеков
        Сказка «Шухлик, или Путешествие к пупку Земли» написана А. Дорофеевым по мотивам книги Мирзакарима Норбекова «Где зимует кузькина мать, или Как достать халявный миллион решений» аналогично тому, как сказка «Рыжий ослик, или Превращения» создана по мотивам книги «Опыт дурака, или Ключ к прозрению. Как избавиться от очков».
        «Шухлик, или Путешествие к пупку Земли» - это удивительное путешествие каждого из нас к самому себе - к себе истинному, подлинному, настоящему.
        Воистину эта книга - спасительная ключевая вода для души, потому что в ней торжествуют Добро и Любовь, которые каждый из нас способен взрастить в своем сердце.

        Мирзакарим Норбеков
        Шухлик, или Путешествие к пупку Земли
        МИРЗАКАРИМ НОРБЕКОВ
        Для кого-то это имя связано с восстановлением здоровья, для кого-то - с открытием своего бизнеса, для кого-то - с духовным ростом и становлением своей как Личности, а для кого-то со всем этим одновременно. Этот неординарный человек заражает желанием быть таким же жизнелюбивым, безгранично талантливым, любознательным, как ребенок, мужественным, сильным, устремленным вперед, как воин, разносторонним, знающим, мудрым, терпеливым, спокойным, как Учитель. На сегодняшний день он имеет свою школу и учеников по всему миру.
        Он автор книг:
        «Опыт дурака, или Ключ к прозрению. Как избавиться от очков»,
        «Где зимует кузькина мать, или Как достать халявный миллион решений»,
        «Энергетическая клизма, или Триумф тети Нюры из Простодырово»,
        «Уроки Норбекова»,
        «Тренировка тела и духа»,
        «Верни здоровье и молодость. Практическое руководство для мужчин и женщин».
        Секрет этого человека прост - он специалист по искусству побеждать. Главный его талант - это знание природы человека и умение Любить.
        АЛЕКСАНДР ДОРОФЕЕВ Известный детский писатель, десять лет проживший в Мексике. Человек, постоянно работающий над собой, сумевший сохранить чистое и тонкое восприятие мира.
        Сегодня Александр Дорофеев - член Союза писателей, в прошлом ответственный секретарь «Мурзилки», автор более десяти прекрасных книг.
        Для него вся жизнь - это духовная практика.
        Дети летают во сне и мечтают полететь наяву.
        Желание полететь - символическое отражение мечты о раскрепощенности и внутренней свободе. Потеряет ее человек, и дух потребительства с приспособленчеством легко овладевает им. А. Дорофеев потому, наверное, и стал детским писателем, чтобы говорить с теми, чьи души еще не разучились летать.
        Дорогой читатель!
        У каждого из нас есть хотя бы одна история победы над собой. Есть она и у рыжего ослика Шухлика.
        Эта история началась давно. С тех пор ему пришлось многое пережить, переосмыслить и преобразовать в себе. И тогда в его душе и вокруг него вырос удивительный сад - сад Шифо.
        Этот сад путешествовал с ним по миру, принимая в свою тенистую прохладу и одаривая изобилием райских плодов всех его обитателей, уставших путников и странников. Этот удивительный сад, цветущий по утрам и дающий плоды к вечеру, стал настоящим оазисом.
        Вместе с Шухликом в этом саду жили его мама, двугорбый верблюд дядька Бактри, корова - тётка Сигир, кошка Мушука, которых он забрал у бессердечного и злопамятного хозяина Дурды, а также друзья-приятели рыжего ослика - лис Тулки с лисонькой Корси и дюжиной лисят, сорока Загизгон, жаворонок Жур, черепаха Тошбака - бывшие обитатели пустыни - и многие другие.
        Но так тоже было не всегда. Было у Шухлика и трудное, безнадежное время. Именно тогда его, одинокого, больного и несчастного ослика, приютил такой же сад, как тот, что спустя некоторое время он вырастил своим трудом. Ведь всем известно, что мир полон добра, сострадания и любви!
        Это был сад северного ветерка Багишамал, где Шухлик встретил своего учителя дайди Дивана-биби.
        Рыжий ослик многому научился, и прежде всего хранить внутри себя только добрые мысли и чувства, и создавать в душе самое сильное из них, которое пришло к нему как чудесная осьмикрылая ослица Ок-Тава.
        Шухлик понял, что недобрые мысли и горестные чувства словно зыбучие пески способны затянуть и погубить все самое лучшее, что в нем есть. Поэтому он простил всех своих обидчиков, предателей и мучителей, сражался со своей ленью и победил ее.
        Оказалось, что истинное счастье - это радость от каждой секунды жизни. Да что там! Каждая крохотная секунда жизни просто переполнена счастьем! А когда это осознаешь, она тут же становится огромной.
        Много еще чего узнал Шухлик. За это время он пережил несколько превращений, но самое яркое, пожалуй, было превращение из рыжего ослика в золотого. Но даже на этом история Шухлика не заканчивается.
        У вас, уважаемый читатель, есть замечательная возможность не только ближе познакомиться с приключениями Рыжего ослика [1] , но и узнать, как историю чудесного превращения каждый человек - большой и маленький - может пережить сам.
        ...
        От всей души,
        редактор Марина Серебрякова.

        Счастье первое

        Предок Луций
        Это был совершенно необычный осёл. Озорной весельчак Шухлик. Мало того что рыжий, почти золотой. Он жил в бродячем саду, который сам вырастил. И в душе его круглый год цвёл сад.
        Впрочем, много ли на свете обыкновенных ослов? Да и вообще, есть ли в нашем мире хоть что-нибудь обычное, заурядное? Вряд ли удастся найти. Всё вокруг, ровным счётом всё, - единственное и неповторимое. Ну точно, как ослик Шухлик.
        Его далёкий предок был, строго говоря, временным ослом.
        Около двух тысяч лет назад жил-поживал молодой человек, которого звали Луций. Очень хорош собой - соразмерный рост, стройность без худобы, румянец и рыжие кудри до плеч. Глаза голубые, зоркие как у орла. Лицо - откуда ни посмотри - цветник юности. Поступь чарующая и свободная.
        - И вот такой юноша, к тому же из знатной семьи, превратился по чистому недоразумению в осла и провёл в таком состоянии немало дней, - говорила мама Шухлику.
        - Не может быть! - веселился он. - Такого не бывает!
        - Ещё как бывает, - кивала мама. - Всё, что ново слуху, или непривычно зрению, или кажется выше нашего понимания, мы считаем небылицами. А тем не менее это одна из самых правдивых историй. Слушай, сынок…
        Луций хотел обернуться птицей и натёрся колдовской мазью. Однако перепутал баночку и внезапно стал ослом. Волосы его утолщились до шерсти, нежная кожа огрубела, все пальцы, потеряв разделение, соединились в копыта, и вырос длинный хвост с кисточкой. Лицо стало огромно, рот растянулся, ноздри расширились и губы повисли. К тому же уши выперли на затылке, как войлочные тапочки.
        Много чего удивительного пережил он в облике осла. Спас, например, девицу царской крови из разбойничьего плена. Вращал, как раб, тяжёлый мельничный жёрнов, ходя кругами. Не раз чудом избегал неминуемой смерти. Особенно плохо обходился с ним один мальчик, которого впоследствии разорвал медведь.
        На его многострадальной спине возили и дрова, и камни, и драгоценности, и овощи, и посуду, и статую богини. А кто только не ездил на нём, свесив ноги!
        В конце концов, судьба смилостивилась. Люди поняли, что Луций не бессмысленный вьючный скот, а вполне разумный осёл.
        Кивками и подмигиваниями отвечал он на вопросы, танцевал, боролся на арене, как гладиатор, и разделял трапезу с хозяином, закусывая и выпивая за столом. Громкая слава шла впереди осла Луция.
        А кто, спрашивается, серьёзно занимался с ослами? Если б им уделяли столько же внимания, как обезьянам или собакам, а не просто навьючивали груз на спину, какие бы способности могли открыться!
        Приключение это закончилось для Луция тем, что, пожевав лепестков роз, он возвратил себе прежний облик. Однако всегда с благодарностью вспоминал существование в ослином виде, поскольку приобрёл благоразумие и жизненный опыт.
        «В любом осле может скрываться какое-нибудь человеческое лицо или божественный лик!» - заметил он когда-то в своих мемуарах. Его записки поражают достоверностью и подробностью.
        Об одном Луций умолчал из скромности - о своей возлюбленной, правнучке ослицы Валаамовой, от которой и пошёл род Шухлика.
        Такие истории рассказывала мама рыжему ослику, пока они странствовали вместе с садом по нашему огромному миру. Они повидали уже множество чудес, и шагали потихоньку, не раздумывая, прямо туда, куда глаза глядели.
        А что может быть лучше такого простого путешествия без всяких особенных мыслей и целей?
        Да вот только хочешь, не хочешь, а обязательно возникнет на пути какая-нибудь чёртова канава или подлый буерак, которые заставят задуматься, туда ли идёшь! А задуматься всегда к счастью.
        Райский сад
        В саду было весело. Утром он зацветал, распевая песни, а к вечеру плодоносил. Живой сад по имени Шифо.
        Друзья-приятели рыжего ослика - лис Тулки с лисонькой Корси и дюжиной лисят, кошка Мушука, сорока Загизгон, жаворонок Жур, кроты и слепыши из семейства мышиных - залезали на стремянки и собирали урожай. Черепаха Тошбака шустро ползала под деревьями, отыскивая упавшие яблоки, груши, гранаты и персики.
        По утрам, когда отдыхают звёзды, чудесная осьмикрылая ослица Ок-Тава, созданная в душе самим Шухликом, спускалась с небес.
        Словом, каждая огромная секунда жизни была наполнена счастьем.
        Шухлик бесконечно удивлялся всему, что происходило вокруг.
        Трава почему-то зелёная, ручей бежит, журча, к пруду. Фрукты сладкие. Птицы летают, а черепаха, муравьи и гусеницы только ползают. Зато гусеницы превращаются в порхающих над цветами бабочек. Подслеповатые кроты там и сям роют норы, а лисята подрастают как на дрожжах. Цветы пахнут, а ветер дует, и солнце восходит в одном и том же месте.
        Разве не чудеса? Хочется прислушиваться, присматриваться, принюхиваться, потому что всё хоть и кажется неизменным, а меняется постоянно, день ото дня. Только бы слышать и ощущать! Только бы не привыкнуть!
        Слепив из фиников с мёдом статую своего предка Луция, Шухлик поклонялся ему, как божеству, прося об одном, - не отнимать восторг и удивление перед окружающим миром. Потом этой статуей ужинала вся садовая компания, а на другой день рыжий ослик лепил новую.
        В сад заходили уставшие путники. Присаживались отдохнуть у пруда. И рыжий ослик развлекал их, как мог. Устраивал, например, фейерверки, забеги на скорость и маскарады. Лисы переодевались в кротов, кошка Мушука изображала черепаху, кроты порхали над деревьями, как жаворонки, а черепаха Тошбака, хоть и старушка, разгуливала без панциря, нагишом.
        Каждый день в саду был волшебен. А по вечерам деревья разгорались зеленоватым пламенем и светили до восхода солнца.
        Шухлик сочинил пьесу о жизни замечательных животных, в которой играл главную роль - римского осла Луция.
        Мама говорила, что постановка удалось на славу, всё очень правдиво. Именно таким был их знаменитый предок. Вот если бы сделать ещё и музыкальный спектакль вроде оперы!
        Эта мысль запала в душу Шухлика. Да только он не знал, кто напишет музыку и кто споёт. Хороший слух и приятный голос были только у сада Шифо. А его обитатели не отличались певческим талантом. Лисы тявкали и повизгивали. Мушука мяукала, мурлыкала и шипела. Сорока Загизгон лишь стрекотала. Кроты и черепаха - вообще тихие шептуны. У самого ослика голос хоть и громкий, но, честно говоря, не слишком благозвучный. Из такой братии вряд ли выйдет пристойный хор. Разве что жаворонок Жур мог бы исполнить романс или короткую арию.
        Как-то ранним утром черепаха Тошбака приползла к Шухлику запыхавшаяся и взволнованная.
        - У нас гости, - сказала она. - Там на полянке у пруда.
        Гостей оказалось трое. Один неизвестный - появился буквально из-под земли. Ещё накануне и намёка на него не было, а теперь шелестел маленькими круглыми листьями. Вырос тут за ночь и чувствовал себя, судя по всему, как дома. Под ним сидели двое других, старые знакомые, - сурок дядюшка Амаки и тушканчик Ука.
        - Привет от Дивана-биби из сада Багишамал! - обрадовались они, завидев Шухлика.
        - А это от учителя подарок, - указал дядюшка Амаки на третьего гостя. - Дерево… - И внезапно задумался. - Эх, позабыл в пути, как называется. То ли древо познания…
        - Да нет! - воскликнул тушканчик Ука. - По-моему, древо незнания! Когда возмужает, под ним можно будет чудесно отдыхать с пустой головой!
        - Не уверен, - возразил сурок, разглядывая тоненький скромный саженец, похожий на заурядную вишню. - Кажется, надо дождаться плодов. Иначе могут быть неприятности.
        - Да какие ещё неприятности в нашем райском саду?! - удивилась черепаха Тошбака. - Всё есть, и всё прекрасно! Пусть себе просто так растёт, без плодов и общественных нагрузок.
        Действительно, жизнь в саду Шифо шла просто так, словно на прогулке, - без волнений, тревог и переживаний. Текла на редкость благополучно, будто полноводная молочная река среди кисельных берегов под ясным небом.
        Словом, и вправду - райский сад! Ведь рай, по правде говоря, довольно-таки простая штука. Это небо над головой, счастливая хорошая доля на земле и покой в душе. Ничего сложного.
        Так уж устроен этот мир. Наверное, всё-таки счастливо.
        Джинн Малай
        Если в райском саду Шифо и случались неурядицы, то выручал джинн Малай.
        Спасённый когда-то Шухликом из заточения в маленьком горшочке, он воплотился в красного осла с горбиком на спине и пиратской повязкой на левом глазу, то есть принял тогдашний облик своего освободителя.
        Стоило лишь заикнуться, и Малай отвечал с готовностью: «Слушаю и повинуюсь, мой господин!»
        Более того, сам напрашивался устроить что-нибудь эдакое - вроде дюжины поющих радуг в небе или душистого цветочного дождя. Правда, Шухлик редко обращался к нему с просьбами.
        Но как-то мама-ослица решила, что её сынок очень исхудал, сочиняя пьесы и развлекая частых гостей - званых и незваных.
        - Зачем столько усилий? - сокрушённо качала она головой. - Ты не щадишь своё здоровье! А ведь у тебя в прислуге настоящий джинн, который в основном лоботрясничает да глупостями занимается. Я понимаю, он отсидел немалый срок, - если верить на слово, пять тысяч лет. Однако пора уже и за работу браться! Для начала прикажи ему сотворить телевизор.
        Пожалуй, с этого всё и началось.
        Да, так всегда бывает - маленький шаг в ложном направлении, и ты уже посреди обширного болота, из которого невероятно тяжело выбираться.
        Мама решила, что один телевизор хорошо, но куда лучше, если будут личные у всех обитателей сада, вплоть до слепышей из семейства мышиных. В общем, в каждой норе, в каждом гнезде появилось по телевизору. Правда, они вредничали и показывали что хотели.
        Кошке Мушуке, например, - жуков, личинок и дождевых червей. Кротам - мышек, а семейству лиса Тулки - охотничьих собак. Только тушканчик Ука с удовольствием наблюдал за обычаями австралийских кенгуру.
        Вскоре сад Шифо наполнился разными механизмами, облегчавшими жизнь.
        Ранним утром мама-ослица запихивала в стиральную машину всё, что ей казалось грязноватым, включая кротов, Мушуку и сурка дядюшку Амаки.
        Затем обходила все уголки с пылесосом, который почему-то невзлюбил тушканчика и постоянно затягивал, где бы тот ни укрывался.
        Устав, мама-ослица присаживалась у пруда, и остаток дня разговаривала с пчёлами по сотовому телефону. Причём пчёлы роились вокруг маминой головы и норовили проникнуть в сам телефон, потому что совсем ничего не слышали.
        Но это были только цветочки.
        И месяца не прошло, как под каждым деревом стояли однорукие бандиты и автоматы. Не те, что стреляют, а другие - игральные и с газированной водой, с пирожками и с горячими сосисками, с тёртой морковкой и с яйцами всмятку.
        Возникли американские горки, качели, карусель и колесо обозрения.
        Потом Малай возвёл терема, вроде скромных дворцов, - для сороки Загизгон, жаворонка Жура и сурка дядюшки Амаки. А Шухлику - особенный золотой шатёр с изумрудными окнами.
        Лесенки-стремянки, на которые взбирались вечерами все обитатели сада, собирая урожай, заменили лифтами. А хорошо подумав, решили, что и это ни к чему. Зачем нажимать на кнопку и терять время, трясясь в лифте, когда можно просто приказать джинну Малаю - пусть плоды будут собраны и разложены по закромам!
        Казалось бы, достаточно. Можно, по крайней мере, сделать небольшой перерыв.
        Однако маме-ослице срочно потребовалось метро, чтобы навещать кротов и лисоньку Корси.
        Джинн трудился, как безотказная золотая рыбка, исполняя каждый день по дюжине бестолковых желаний.
        Иной раз едва не плакал от легкомысленных приказов.
        Например, соорудил посреди сада театр, а уже через неделю переделал его в огромную шарманку.
        Когда её ручка сама собой крутилась и звучала мелодия «Разлука, ты разлука!», можно было видеть, как высокие, низкие и среднего роста человечки скачут, как блохи, прыгают, ползают и бегают наперегонки.
        Джинн ежедневно выращивал фрукты и овощи, которых не существовало в природе, - то мангонанасы, говорившие сказки, когда их поедали, то помибачки, прыгавшие в рот с любого расстояния.
        От постоянных усилий чистый дух Малай неуклонно, как говорится, возрастал.
        Из темницы-горшочка он выбрался небольшим ослом, но со временем достиг размеров коровы, потом верблюда и, наконец, слона.
        Очень, конечно, странное зрелище - огромный красный ослище с горбиком на спине и пиратской повязкой на левом глазу!
        Но если Малай возрастал как дух, то Шухлик - исключительно как тело.
        Он так изнежился и раздобрел, что стал похож на рыжего бегемота или на четырёхколёсную квасную бочку. Не Шухлик, а какой-то Пухлик-Рыхлик-Тухлик!
        В душе его воцарилось вялое отупение, а чувства совсем завяли. Только одно продолжало цвести день и ночь - желание иметь всё больше и больше, жить всё лучше и лучше.
        Говорят, что это такие мелкие бесы вроде чертей вселяются в тебя и хозяйничают, как хотят, - искушают, соблазняют.
        Шухлик позабыл даже о прекрасной осьмикрылой ослице Ок-Таве, о том состоянии счастья, которое мог создавать сам, без посторонней помощи. И Ок-Тава перестала являться в сад Шифо.
        Ошеломлённый сад остановился где-то на краю света посреди бескрайней дикой степи, куда ни один путник не забредал по собственной воле. Впервые за долгое время он растерялся и не знал, что же дальше будет.
        Забитый до краёв всякой всячиной, будто парк культуры и отдыха, затягиваемый паутиной и зарастающий сорняками, сад очень тревожился о своей дальнейшей судьбе. Раньше в нём было весело, а теперь как-то сонливо. Его хозяин и садовник утратил охоту к путешествиям. Вообще много чего утратил!
        Конечно, когда всё за тебя делают, лень и праздность одолевают, подкрадываясь со всех сторон. Доходит до того, что ленишься почесаться или даже поесть.
        Шухлик подрёмывал в золотом шатре. Чёлка красиво разделена на две прядки и завита. Расчёсанный хвост украшен золотыми шариками. Не простой осёл, а какой-то падишах!
        Ублажал его пожилой образованный орангутанг, доставленный джинном из цирка. Кормил восточными сладостями - засахаренным миндалём, персиками, начинёнными изюмом, и прочими лакомствами, которые никогда не кончались в расшитом бисером парчовом мешочке. Разминал ноги, шею и спину, почёсывал хвост и копыта, обмахивал страусиным веером.
        Шухлика иногда подташнивало от такой жизни, но он терпел, думая, что лучшей быть не может. Куда же лучше, когда есть всё, чего ни пожелаешь?! И полный покой, от которого, вероятно, и тошнит временами.
        - Позволение?! - услышал он голос Малая из-за полога шатра.
        И промычал изменившимся голосом, как откормленный бык, которому уже пора на бойню:
        - Позволение!
        - Мой господин, - вздохнул Малай, оглядевшись. - Я в затруднительном положении. Поглядите на мои размеры.
        Рыжий ослище с трудом приподнялся на шёлковых пуховых подушках.
        - Да ты на меня взгляни! Как говорит мама, - очень возмужал…
        
        - Сущая правда, блаженный повелитель, - поклонился джинн. - Вы так окрепли и поздоровели, что, думаю, в силах исполнить просьбу вашего покорного слуги. Отпустите навестить родственных духов! Нужен отпуск, чтобы прийти в себя! Если ещё хоть чуток подрасту, застряну навеки меж игральных автоматов. - В общем-то я не против, - замялся Шухлик. - Но всё-таки отпросись у мамы…
        - Слушаю и повинуюсь, - понурился Малай и вышел из шатра.
        Задача и впрямь была не из лёгких. Куда сложнее, чем строительство метро!
        Мама-ослица долго упрямилась - она и представить теперь не могла, как жить без джинна. А вдруг сломается телевизор или застрянет лифт?!
        Бедный Малай совсем было отчаялся, но тут-то его и осенило, или озарило, что не так уж часто выпадает даже на долю чистых духов. Он пообещал вырастить в саду Шифо новое дерево, а именно - древо желаний, которое подменит его на время отпуска.
        И, не мешкая ни минуты, создал нечто удивительное - великолепную помесь сосны с пальмой. А на макушке - невидимый с земли зелёный глаз, смотрящий в небо.
        Этот глаз заглядывал на самое небесное дно, откуда обычно и приходят исполнения желаний.
        Мама-ослица, не церемонясь, тут же испытала дерево, превратив для начала рыжую лисоньку Корси в чернобурку.
        В общем-то она не для себя старалась, а для своих ближних, хотя её заботы выходили подчас для них боком.
        Черепахе Тошбаке заказала золотой панцирь с бриллиантами по краям. Старушка, увидав себя в таком царском наряде, попросила ещё и небольшой трон со скипетром.
        Сороке Загизгон достался прекрасный орлиный клюв и пышная разноцветная грудь попугая. А тушканчик Ука стал сумчатым величиной с кенгуру.
        Мама-ослица была в восторге.
        Раньше ей приходилось обращаться к джинну через сыночка, поскольку Малай только ему подчинялся. Нередко что-нибудь искажалось в её желаниях. Зато теперь она могла командовать деревом самолично, как хотела, без всякого стеснения.
        Перед дальней дорогой Малай зашёл проститься со своим господином. Всхлипывая, еле протиснулся в золотой шатёр.
        - Пощадите! Чувствую себя кругом виноватым! - воскликнул он.
        - Да что такое? - не понял Шухлик. - Гуляй, сколько душа пожелает! Приходи в себя. Ты же оставил нам дерево желаний!
        - То-то и оно! Поэтому и говорю - кругом виноват! - И Малай, будто дрессированный слон, упал на колени. - Но, клянусь, всё исправлю!
        
        Уже выходя, не сдержался и заревел, как ребёнок, горючими слезами. Такого с ним отродясь не бывало. Позабыв о своих возможностях, джинн просто скакал поспешным ослиным галопом на родину, в страну огненных духов по имени Чашма. И всё же он печалился, хотя всегда, даже томясь в крохотном горшочке, знал, что каждый миг этой жизни - счастье.
        Привычка
        «Странный мне джинн достался, - думал Шухлик, задрёмывая среди пушистых ковров и мягчайших подушек. - Впрочем, без него будет, наверное, грустно…»
        Он заворочался, ощутив вдруг, как отлетает сонная нега и нарождается невнятное беспокойство, словно чего-то не хватает. Правда, трудно разобраться, чего именно.
        От сытой и довольной жизни очень быстро наступает отупение. Иногда быстрее, чем солнце уходит за край земли.
        А если благополучие длится бесконечно, от него можно так затосковать - хуже, чем от горькой беды. Если кажется, что всего достиг, всего добился и некуда стремиться, то хоть ложись и помирай или вой с тоски.
        Даже не знаешь, чего ещё пожелать. И это так мучительно!
        Шухлик уже привык, что всё исполняется само собой, без всяких усилий.
        Хочешь золотой шатёр - пожалуйста! Вот тебе и пуховые подушки, и пожилой орангутанг с опахалом из страусиных перьев!
        Вообще-то сквернее привычки нет ничего на этом свете! Привычка, как смерть. Она, эта привычка, притупляет и убивает чувства. Не все, конечно.
        Есть чувства внешние и чувства внутренние, то есть душевные.
        Пять внешних чувств - глаза, уши, нос, язык, да и вся кожа - рассказывают душе об окружающем мире.
        Душа раздумывает, осознаёт, где, к примеру, добро, где зло, где радость, а где горе, и выращивает целый сад внутренних чувств. Их множество, и они такие разные, что не перечесть. Вот их-то и губит привычка. Она, как прожорливая гусеница, всё поедает - любовь и ненависть, жалость и сострадание, стыд и раскаяние.
        Не остаётся ни удивления, ни сожаления, ни восторга. Никаких порывов и страстей.
        Увядает сад чувств. И в душе - болото. В лучшем случае - чертополох, лопухи, сныть, крапива да медвежье ухо. Словом, сорняки.
        Если честно, без душевных чувств ты глух, слеп и нем. И, хочется добавить, глуп.
        Что-то вроде дождевого червяка. Ползёшь куда-то, набивая брюхо. Вот и вся жизнь!
        Хотя для кого-то, возможно, и такая хороша.
        Душа засыпает, как сурок дядюшка Амаки в норе. Безучастная, безразличная. Привычная ко всему. А это действительно ужасно!
        Тогда и райский сад становится адом.
        Ведь ад - это совсем не то место, где мучают и поджаривают на сковородке.
        Ад - это такое состояние бесчувственной души, когда всё вокруг растворилось, улетучилось, стало будто бы невидимым.
        Как говорил учитель Диван-биби, чувства внешние угождают телу, а чувства внутренние возносят в вечность.
        Телу-то, конечно, угодить проще. А вот вознестись да ещё в вечность - очень мудрено!
        Увы и ах! - увяли и засохли чувства Шухлика. Иначе говоря, отупели.
        По привычке он просыпался, смотрел и дышал. Изредка ходил и часто ел - по привычке. Его давно ничего не трогало и не беспокоило.
        Какая там мама? Какие там друзья? Какая Ок-Тава? Он позабыл обо всём на свете.
        Словно тучный дождевой червь. Даже рыжая шкура побурела под цвет земли.
        К счастью, чувства, как всякое садовое растение, не только умирают, но и возрождаются - побеждают привычку. Хотя это непростое дело. Иногда требуется настоящее чудо, чтобы чувства очнулись. А привычка - коварная особа. Вместе с чувствами губит и чудеса.
        Это кажется невозможным, но и к чудесам быстро привыкаешь. Особенно когда они вокруг тебя и повторяются ежедневно.
        Все уже давным-давно привыкли к небесам, к звёздам и луне, к цветущим деревьям и к их плодам, к струящейся в реках воде…
        Если бы на небе каждый день появлялась, к примеру, дюжина радуг, по которым можно было восходить куда захочешь, и к этому вскоре привыкли бы, найдя научное объяснение. Да к тому же кто-нибудь обязательно купил бы эти радуги и начал билеты на них продавать.
        Вот и Шухлик привык к своему райскому саду Шифо, к джинну Малаю и к дереву желаний. Разучился чуять всей душой чудесность. И всё принимал как должное, как само собой разумеющееся, будь то батон из булочной или каша из топора, приготовленная джинном.
        Такое, к сожалению, случается очень часто.
        Далеко не каждый умеет по-настоящему слышать, ощущать и созерцать. Хотя весь мир вокруг нас - чистое сокровище. На каждом шагу, в каждой ямке от копыта - чудеса! Да только как их разглядишь, когда с чувствами плохо?
        Смотришь, а не замечаешь. Слушаешь, а не слышишь. То есть всё кажется понятным и обычным, простым и заурядным, точно из учебника природоведения.
        Ну, разумеется, солнце всходит и заходит оттого, что Земля вращается. Ну, конечно, облака над головой собрались потому, что испарения воды поднялись в небо. А когда накопилось слишком много капелек, они, безусловно, не удержатся в воздухе и прольются на землю дождём.
        Эка невидаль! Никаких чудес! Одна лишь скучная привычка ко всему - к самой жизни.
        И всё-таки любую, самую злокозненную привычку можно одолеть.
        Вот теперь что-то растревожило Шухлика и звало, неизвестно куда и зачем. Кряхтя, он поднялся с пуховых подушек и вылез из золотого шатра. Постоял, огляделся. И первым из чувств воскресло удивление.
        «Неужели мне и впрямь ещё чего-то нужно?! - размышлял Шухлик. - Да разве может такое случиться в саду Шифо?»
        К счастью, в любом райском саду обязательно чего-нибудь не хватает. Ну, хотя бы тех же волнений, тревог и переживаний. Без них жизнь останавливается, и всё засыпает мёртвым сном.
        Шесть частей ночи
        Шухлик, отдуваясь и переваливаясь, как свиноматка, прошёлся по вечернему саду. Уже забыл, когда ходил так в последний раз.
        Шелестели листья, перешёптываясь с травой. Журчал ручей, спеша рассказать какую-то новость пруду. Мерцали на небе первые звёзды, будто подмигивали уходящему солнцу. И такой между деревьев струился воздух, что хотелось его полизать.
        Открыв рот, Шухлик неожиданно почувствовал, что ужасно хочет петь, - аж язык чешется!
        «Вот чего мне не хватало, - понял он. - Славы певца!»
        Не откладывая дело в долгий ящик, начал разучивать арии из опер и романсы, но получалось всё не слишком хорошо, как-то неудачно.
        Когда Шухлик влезал на колесо обозрения и затягивал какую-нибудь серенаду, - йо-го-го-йо-ия-ия-ия! - сад Шифо тяжко вздыхал и грозился зачахнуть, а его обитатели прятались по норам и гнёздам.
        - Дорогой мой, - говорила мама. - Среди ослов крайне редко встречаются умелые певцы. Пожалуй, я о таких и не слыхала. Может, только предок Луций умел петь как следует. У тебя, сынок, куча других достоинств. Ну зачем тебе пение?
        - Что я могу поделать, - вздыхал Шухлик, - если душа вдруг запела…
        - Но горло-то не приспособлено! - сердилась мама. - Когда совсем невтерпёж, уйди в укромный уголок, подальше, или спустись в метро и пой, сколько хочешь.
        - Петь для себя - это глупо, - не соглашался Шухлик. - Нужны слушатели!
        Однажды, на ночь глядя, он вспомнил мамины рассказы о превращениях Луция.
        «Отчего бы не попробовать? Может, стану ненадолго певчей птицей! Хоть разок спою так, как хочется. Изолью все звуки, накопившиеся в душе!»
        Колдовской мази, конечно, не было. Джинн Малай в отпуске.
        Шухлик отправился прямиком к дереву желаний, на котором раскрылись огромные розовые цветы, мигавшие лепестками. Подождал минут пять и запел. Но голос совсем не улучшился. Может, мама-ослица утомила дерево своими запросами?
        Тогда он нащипал полный рот лепестков и тщательно, как верблюд, пережевал. Слишком пахучие и щекотные! Поморщился и проглотил.
        Ничего особенного не произошло. Просто какая-то сила внезапно подняла рыжего осла на вытянувшиеся задние ноги. Копыта вдруг разлапились, обращаясь в ступни и ладони. Надёжная толстая шкура утоньшилась и оголилась, а хвост вообще исчез. Стало лучше видно, зато хуже слышно, и нюх притупился.
        Шухлик, покачиваясь, неуверенно шагнул на двух ногах и едва не упал с непривычки.
        «Что такое?! - ужаснулся он. - На кого я похож?»
        Добрёл на четвереньках до пруда и глянул в воду. Оттуда на него испугано взирал неизвестный молодой человек. Голова в сравнении с ослиной - круглая, маленькая, и нос торчит, как клюв, эдак отдельно от остального лица. Словом, глаза бы не видели!
        Шухлик чувствовал себя настолько неуютно в новом обличье, что позабыл о пении. Спотыкаясь, побежал к маме.
        Мелкий человечий язык плохо слушался. Коверкая слова, Шухлик промычал:
        - Мва-мва, йэто ия-ия!
        - Ну, вот! - ахнула она, всё же узнав сыночка по голосу. - Доигрался! Бедный мой, что же нам теперь делать?!
        Мама, конечно, здорово растерялась. То начинала скакать вокруг Шухлика, то останавливалась, горестно прядая ушами.
        Только что был её чудесный рыжий толстяк и вдруг - нате вам! - какой-то малознакомый парнишка.
        На мамины вопли сбежались и слетелись все жители сада. Долго совещались, как быть, и порешили - утро вечера мудреней. Черепаха Тошбака так и сказала, а лис Тулки добавил:
        - Утром проснёмся, а он - снова осёл. Вот попомните моё слово!
        Но это сказать легко, а Шухлик даже не знал, как спать - стоя или лёжа? До земли теперь было очень далеко, и приходилось глядеть на всех сверху вниз.
        Друзья-приятели старались держаться от него на расстоянии. К тому же он не понимал, о чём они говорят. Хорошо, что мама переводила.
        Наступила ночь. Известно, что каждая ночь состоит из шести частей - сумерки, время светильников, время сна, глубокая ночь, когда вся жизнь замирает, крик петухов и заря.
        Уже в первой её части все разошлись по норам и гнёздам, и сад притих. Такого с ним раньше не бывало. Он всегда что-то лепетал, нашёптывал, а теперь - молчок, ни гу-гу!
        Затаился, словно предчувствуя недоброе. Деревья не светились, как прежде. Они будто бы перегорели. Глухая навалилась чернота.
        Шухлик ощупывал пальцами новое тело, грустя о копытах, о тёплой шкуре, о длинных ушах и хвосте.
        Он таращился по сторонам другими глазами, человеческими. И всё казалось ему чужим, странным и пугающим. Мало того, в него вселилось какое-то непостижимое волнение и возникло множество вопросов к самому себе.
        «Такой ли я, каким хотел быть? - вздыхал Шухлик. - Кто я на самом деле? И ради чего живу?»
        Эти вопросы раньше, возможно, где-то таились, прятались, а теперь объявились гурьбой в человеческой голове Шухлика и не давали покоя. Они жужжали, словно осиный рой, и трудно было разобрать, о чём именно. Голова кружилась на необычной высоте. Хотелось убежать из тихого, благополучного сада в неведомые дали.
        С тоски он запел самый печальный романс из всех, известных ему: «Лишь на мир в молчанье тень и мгла падут, и своё сиянье звёзды разольют, с горькою истомой на душе моей я иду из дому на свиданье с ней. На свиданье это в тишине ночной смотрят до рассвета звёзды лишь с луной. И когда приду я, тихо к ней склонюсь, всё её бужу я, да не добужусь».
        Он пел, не останавливаясь, вторую и третью части ночи. Но особенно дивные, глубочайшие звуки потекли из его горла, когда вся жизнь замерла. Увы, некому было послушать! Ни луны на небе, ни звёзд, среди которых можно было бы отыскать Ок-Таву.
        Так жалобно пел он, чувствуя себя одиноким и покинутым, что набежали вскоре низкие облака, и пошёл мелкий, но, судя по всему, долгий дождь.
        Перебили Шухлика нагловатые петухи. В саду Шифо петухов отродясь не бывало. Однако пение их раздавалось каждое утро. Эти, с позволения сказать, птицы настолько уверены в себе, что их крики живут отдельно от них по всему миру.
        Всю пятую, петушиную части ночи Шухлик бродил по саду, как неприкаянный, меся грязь голыми ногами и дрожа всем телом.
        Шарахался от игральных автоматов, урчащих и завывающих, будто свирепая стая хищников. Натыкался на одноруких бандитов и на карусели с толстыми деревянными ослами и ослицами, точными портретами Шухлика и мамы. Притаившиеся меж деревьев качели, не узнав его, со всего маху врезали по лбу.
        В конце концов, уже под утро, на заре, когда ни с того ни с сего ударила молния в дерево желаний, озарив спавшую под ним золотую в бриллиантах черепаху Тошбаку, не удержался Шухлик на скользкой тропинке и плюхнулся в лужу.
        Наверное, в саду Шифо и лужи были не простыми, а волшебными. А может, Ок-Тава, почуяв с небес страдания Шухлика, всё же помогла. Так или иначе, а поднялся он из лужи прежним рыжим ослом. Весь в грязи, но в общем-то довольный, что недолго мучался. Всего-то шесть частей ночи. Зато узнал, каково это быть человеком, и даже успел спеть.
        «В любом человеке скрывается какая-нибудь ослиная морда», - решил для себя Шухлик.
        Да, в мудрости он не уступал своему праотцу Луцию.
        Это счастье, когда потомки не глупее предков.
        Растрёпанные чувства
        Всё было бы прекрасно, однако возникшие той ночью вопросы продолжали тревожить Шухлика, и зарядивший дождь никак не прекращался.
        Непонятно, то ли один бесконечный, то ли целый строй идущих друг за другом без промежутков. Или, скорее, даже не строй, а толпа дождей!
        Они громоздились, толклись, напирали, будто очень торопились куда-то, и лили, словно из дыр бурдюков. Так что отказался шедший и проходящий ходить по дорогам из-за воды и грязи.
        Все друзья Шухлика сидели, не высовываясь, по норам и гнёздам. Кошка Мушука спала день и ночь, как заколдованная принцесса.
        Застигнутые непогодой сурок дядюшка Амаки и тушканчик Ука тоже дремали круглые сутки в норах, выкопанных наскоро под деревом желаний.
        А мама-ослица начала чихать и кашлять. Видно, простыла.
        В трудных случаях Шухлик советовался с садом Шифо. Но утомлённый дождями сад теперь не отвечал, угрюмо помалкивал, словно отворачивался. Лишь капли скучно шелестели в листве. Его молчание делалось нестерпимым.
        Сад захлёбывался, утопал. Оглушённый ливнем он уже не расцветал по утрам и не плодоносил к вечеру. Казалось, деревья и кусты еле удерживаются корнями в размокшей земле.
        Все прелести, созданные джинном Малаем в саду, растворились без следа, так быстро, будто их и не было, - терема, американские горки, колесо обозрения, метро, золотой шатёр и даже пожилой орангутанг, не говоря уж о телевизорах и одноруких бандитах.
        Дерево желаний осталось, но с него опали розовые цветы. Зелёный глаз на макушке помигал, помигал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь глухие облака, да и зажмурился. Вообще оно превратилось в какую-то облезлую кладбищенскую бузину, и сам сад напоминал теперь скромный деревенский погост, где похоронены чувства и желания, - разве что могилок не видно.
        В такую чудовищно-дряблую погоду ни одно желание уже не исполнялось. И того хуже - не возникало!
        
        В конце концов, и Шухлик загрустил. Уши и хвост уныло обвисли. Трудно не опечалиться, когда каждый новый день точь-в-точь как прошедший, не отличить, - пустые, будто дырявые вёдра. И всё вокруг кажется серым, бледным, одинаковым. Так же, как вчера, льёт с неба, раскисают дороги, под копытами хлюпают лужи, и смертельная скука на душе. Ровным счётом ничего не хочется!
        Шухлик попытался «через не хочу» развести огурцы, кабачки и картофель. Но они погибали, как говорится, на корню.
        Да откуда такая напасть?! Он был недоволен и собой, и своими приятелями, которые, казалось ему, всё делали не так, то есть вообще ничего не делали.
        Хотел призвать позабытую Ок-Таву, но, как ни старался, не мог создать в душе то состояние огромного счастья, на которое прежде откликалась прекрасная осьмикрылая ослица. Да и как бы она спустилась с небес сквозь такие плотные и низкие тучи, почти лежащие на земле словно матрацы.
        Шухлик не понимал - то ли он голоден, то ли зол, то ли ещё чем-то обеспокоен, будто невыученными уроками.
        «Неужели у каждого райского сада такая судьба? - тосковал рыжий осёл. - Может, надо вовремя его покинуть? Как земля устаёт, когда её засевают одним и тем же злаком, так и сад утомляется от своего садовника. Всему нужны перемены!»
        Так переживал Шухлик. И это само по себе уже было неплохо - значит кое-какие чувства пробуждались в его душе.
        «Какое-то смятение чувств! - думал он. - Неужели причина в этом бесконечном дожде? Или сам дождь начался от моей тревоги?»
        Он вспомнил, что джинн Малай большой умелец по части затяжных ливней. И в горшочек-то его упекли на пять тысяч лет в наказание за Великий потоп! Устроил случайно, по недоразумению. Может, и сейчас перемудрил? Хотел короткий грибной дождик, а отчебучил водяную прорву. Очень похоже на его работу! Ну, выяснится, когда вернётся из отпуска. Однако что-то очень задерживается. Не оказался ли опять в заточении?
        Шухлик окончательно растерялся и не знал, то ли идти куда-нибудь вместе с садом, то ли оставаться на месте, дожидаясь возвращения Малая.
        И не было покоя в его душе, как будто набедокурил, не зная и не ведая, зачем и почему. Никак не мог разобраться в чувствах и мыслях, застрявших в голове с той поры, когда превратился на время в человека.
        Они как-то смешались в равнодушную кучу, а потом безучастно растрепались, перепутались, будто некошеная трава после вихря. Невозможно было понять, о чём они говорят.
        Впрочем, растрёпанные чувства всё же куда лучше тупых!
        Из растрёпанности может что-то произрасти, а из тупости - никогда. Растрёпанность вроде взрыхлённой земли. А тупость - как глухой бетон. Разве что взорвать!
        Наверное, уже тысячу дней и ночей не утихал дождь. И конца ему не было видно. Будто бы он утопил само время, которое почти остановилось.
        И всё-таки настала тысяча первая ночь. Очень-очень глубокая. Из таких ночей трудно выбираться к рассвету, как из ямы с отвесными стенками.
        Привычно шумели дождевые струи. Однако примешивался ещё какой-то невнятный глухой звук, вроде быстрого топота копыт.
        Но все спали и никто не слышал, как приблизился к саду красный осёл с пиратской повязкой на глазу и горбиком на спине. Он был по-настоящему счастлив, увидев сад Шифо, по которому уже изрядно соскучился.
        Брат-шайтан
        Может, и не выбрались бы никогда обитатели сада из той глубокой тысяча первой ночи. Так бы и спали вечно, кабы не джинн Малай. Очень кстати вернулся из отпуска.
        Он ворвался в сад, будто свежий морской ветер.
        Сейчас тут было непривычно тихо и сыро, как в подтопленном погребе. Никто не встречал Малая. В серой утренней мгле раздавалось лишь похрапывание на берегу пруда.
        Джинн едва узнал своего рыжего господина, такого взъерошенного, такого жалкого и худого, что даже странно, как это ему удавалось храпеть. Приоткрыв глаза, Шухлик вяло зевнул, будто они вчера расстались.
        - А, это ты. Давненько не виделись. Кажется, три года без трёх месяцев. Сделай милость, прекрати этот ливень. Всю душу вытянул. Жалко, что выть не умею, а хотелось бы…
        Джинн Малай не ответил, как обычно: «Слушаю и повинуюсь!»
        Он сдвинул чёрную пиратскую повязку с глаза на уши, пошептал что-то под нос, прислушался и вздохнул так глубоко, как джинны обычно не вздыхают, будто насос, собравшийся надуть колесо.
        - Не знаю, что и сказать, мой господин! Плохо дело! Шайтан Яшин, старший мой брат, развязал пупок Земли.
        - Како-о-ой пу-у-упо-о-к? - недоверчиво подвывая, спросил Шухлик. - Да ты меня, чувствую, надуваешь!
        Он и не подозревал, что у Земли есть пупок, который к тому же развязывается.
        - Пусть я просижу ещё пять тысяч лет в горшочке, если посмею надуть моего господина! - воскликнул джинн. - Не каждый знает, но, клянусь, у Земли немало пупков! Один из них соединяет её с небом. Именно его развязал молнией нечистый дух Яшин, отчего и начались эти ливни. Пока идут дожди, он имеет власть - может небо опустить на землю, ручьи твёрдыми сделать, горы расплавить и звёзды погасить.
        - И Ок-Та-а-ву-уу пог-уу-убит?! - взвыл Шухлик так громко, что сад встрепенулся, а из гнёзд и нор повысунулись заспанные приятели-обитатели. Прискакала рысью и мама-ослица защищать сыночка - ей померещилось, что в саду волчья стая.
        Видимо, джинну удалось-таки привести Шухлика в чувства.
        Не то, чтобы надуть, но развеять безразличие и вдохнуть интерес к жизни. Смятённые и растрёпанные чувства разобщились, и каждое заговорило собственным голосом.
        Шухлик, как говорится, очнулся. Уши встали торчком, и кисточка на хвосте распушилась, чего давно уже не бывало.
        А джинн Малай тем временем голосил, ревел и причитал.
        - О, горе мне, горе! Мой брат-шайтан на всё способен!
        В сквернейшем я положении! В унижении и умопомрачении! Бессилен я против старшего брата! Где тот герой, где богатырь, которому по силам найти и завязать пупок Земли?! Иначе дожди никогда не кончатся, а сила проклятого Яшина будет прибывать!
        Услыхав, о чём речь, мама-ослица сразу и успокоилась, и разволновалась.
        - Думать об этом не думай! - сказала она Шухлику. - Ты, конечно, герой, но и без тебя найдутся завязчики! И прекрати, пожалуйста, выть по-богатырски, а то душа холодеет!
        - Мамочка! - подпрыгнул он в нетерпении, - сообрази, откуда им взяться, этим завязчикам? Много ли охотников искать какие-то пупки незнамо где? Похоже, что на меня вся надежда! Да ты погляди, от одной мысли о таком деле у меня на копытах словно крылья выросли, и уже не вою.
        И правда, рыжий ослик так преобразился, взбодрился - вылитый конёк-горбунок или, скорее, сивка-бурка. Чуть ли искры из ноздрей не посыпались!
        - Не знаю, не знаю, - вздохнула мама. - Боюсь тебя снова потерять. Вечно ты влипнешь в какую-нибудь историю. Ну, может быть, отпущу. Только если вместе с садом Шифо.
        Шухлик поскакал возмущённым галопом, разбрызгивая дождевую грязь. Куда это годится - идти на подвиг всем табором, как цыгане?! Да что тут поделаешь - слово мамы сильнее здравого смысла!
        Хотя это счастье, когда можешь слушать мамины слова, пусть и не всегда разумные.
        Кое-что о пупках
        А у пруда как раз уже собрался «табор» - всё садовое население. И каждый норовил чего-нибудь присоветовать. Все оказались большими знатоками по части пупков.
        - Плёвое дело! - хорохорился лис Тулки. - Мы с лисонькой Корси пупков отведали - не счесть! Особенно куриных!
        Тушканчик Ука быстренько вязал на своём длинном хвосте затейливые узелки, приговаривая:
        - Раз пупок! Два пупок! Сколько надо, столько и завяжем!
        - Что касается пупков, то я их видела-перевидела! - стрекотала сорока Загизгон. - Встречаются коварные! Иной раз залетишь ненароком, так и не знаешь, как выбраться.
        И жаворонок Жур поддакивал:
        - Ужасные бывают! Если плохо завязан, утягивает слабую птичку неведомо куда.
        - Какая чепуха! - возмущался от души сурок дядюшка Амаки. - За мою жизнь столько нор выкопал, а пупков не встречал! Да вон и кроты то же самое скажут! Верно говорю, братья-кроты?
        Однако кроты не спешили соглашаться. Шушукались меж собой, перемигивались. Наконец, кротовый старшина вышел вперёд.
        - Верно-то оно верно, да не так, чтобы очень верно. Смотря что считать пупком и как его понимать…
        Черепаха Тошбака долго молчала, но тут не стерпела:
        - Я, простите, так сказать, старая перечница, многие годы хранила тайну, но теперь откроюсь - я и есть пупок Земли! Чувствую, надо меня завязать.
        Все так и обомлели. Похоже, старушка Тошбака ещё не проснулась как следует. Или дожди слишком уж прополоскали её маленькую головку.
        Дядюшка Амаки потихоньку отвёл её к дереву желаний, под которым черепаха в последнее время устроила себе опочивальню.
        Она не упиралась, шла покорно, только вскрикнула пару раз:
        - Завяжите меня, братцы, завяжите! Поверьте, я - пупок Земли!
        - Бедная старушка, - уронила слезу мама-ослица. - Выжила из ума! Не дай бог дожить до такого!
        Все в саду задумались - каждый о своём.
        - А если это правда? - сказал тушканчик Ука. - В том смысле, что наша черепаха - пупок Земли! Ума не приложу, как её завязывать.
        Дядюшка Амаки отвёл под руки и тушканчика Уку в его нору. А вернувшись, пристально оглядел остальных обитателей сада - не отвести ли ещё кого-нибудь?
        Да, дело непростое - разобраться с пупком Земли. Тут невольно такое брякнешь, что лучше сразу укрыться в норе.
        Шутки шутками, а где, спрашивается, его искать, этот пупок? Ни на одной карте ничего подобного не отмечено.
        Есть долгота и широта, то есть параллели и меридианы. В древности, помнится, говорили о семи климатах, которые опоясывают землю. Но что касается пупков, - никаких указаний! Неизвестно, в горах они, на равнине или на дне океана, в Северном полушарии или в Южном.
        Скорее всего, надо разыскивать на вершинах гор, у родников.
        Ведь пупок - это такой узелок, место, где сосредоточены жизненные силы Земли. Если хоть один развязан, силы утекают, и Земля ослабевает, остывает.
        В конце концов, дождь может смениться снегом, с полюсов навстречу друг другу двинутся льды, и всё вокруг замёрзнет, умрёт.
        Медлить ни в коем случае нельзя. Но в какую сторону сделать первый шаг?
        Может, куда глаза глядят? Да это хорошо во время бесцельного странствия. А когда нужно отыскать один-единственный пупок Земли, соединяющий её с небом, ноги столбенеют, будто в оковах, - такая немыслимо-страшная ответственность.
        И джинн Малай бессилен, хоть и только что из отпуска.
        Не ожидал он такой подлости от брата-шайтана. Сидит, пригорюнившись, у пруда, как красная девица с пиратской повязкой на глазу. Час от часу усыхает. И никакого от него толку, никакого совета.
        Лисонька Корси погадала на «петушка или курочку». Дядюшка Амаки - на бобах, разделив сорок один на три части. Кроты рассказали вещий сон, приснившийся всем им под утро. Сорока Загизгон колдовала с решетом, приговаривая: «Чудеса в решете! Дыр много, а выскочить некуда!»
        В общем, так оно и получалось. Каждый указал свою дырку, своё направление к пупку Земли.
        Сколько гаданий, столько и путей - на север, на юг, на восток и на запад.
        Хотя надо признать, что любые пути куда лучше, чем тупики.
        Не счастье ли это, когда есть выбор, когда столько путей вокруг!
        Чу
        Шухлик так разволновался, что скакал по саду без остановки целый день и целую ночь, не обращая внимания на дождь и грязь под копытами.
        В голове было пусто. То есть мысли клубились, как туман, в котором ничего путного не разглядишь, никакой дороги.
        Зато к утру в душе рыжего ослика проклюнулись ростки множества внутренних чувств. Точь-в-точь как всходы на огородных грядках.
        Днём он присел рядом с джинном Малаем у пруда - отдохнуть и разобраться в чувствах, которые восходили в его душе без счёта, одно за другим. Шухлик насчитал около дюжины и сбился.
        Как говорится, он пребывал в чаще чувств. Можно сказать, в джунглях. И непонятно было, которому из них довериться.
        Быстрее других выросло, как громадный подсолнух, изумление.
        - Ну, попёрли! - вздыхал Шухлик, покачивая головой.
        Вдруг он приметил одно из чувств, казавшееся вообще посторонним, каким-то приблудным.
        В его неясном лепете сложно было разобрать какое-нибудь отчётливое указание - мол, поступай, братец, так, а не этак.
        Оно было слабым и нежным, как первый весенний цветок, первоцвет - вот-вот завянет.
        Шухлик прислушивался к нему, ещё не разумея, о чём оно говорит.
        И вдруг вспомнил, что когда был маленьким, прекрасно знал это чувство. Более того, доверял его подсказкам, охотно подчинялся.
        С помощью этого чувства Шухлик с закрытыми глазами мог отделить белую фасоль от чёрной. Или, стоя на дворе хозяина Дурды, запросто предугадывал, кто в следующую минуту пройдёт по улице, а кто свернёт в их калитку.
        Тогда это чувство не было таким уж слабым и вещало в полный голос. Оно позволяло слышать на расстоянии мамины мысли. Подсказывало во время игр, где спрятались козёл Така и кошка Мушука. Помогало избегать встреч со злобными бродячими псами.
        Так и говорило: «Знаешь ли, лучше будет, если ты не пойдёшь в ту сторону. Прямо-прямо, дорогой ослик, а затем - налево!»
        Или подталкивало сделать что-нибудь эдакое, о чём Шухлик вроде и не помышлял. Но если слушался, не ленился, всё выходило самым замечательным образом.
        Иногда возникало такое странное, удивительное ощущение, будто всё, что сейчас происходит, уже было когда-то. Вот подойдёт корова тётка Сигир и скажет: «Что-то ты, Шухлик, расшалился не в меру! Смотри, как бы хозяин Дурды не осерчал». И кошка Мушука, тихо мурлыкая, будет подробно рассказывать свои сновидения. А через миг мама-ослица ласковым голосом позовёт к обеду.
        Возможно, это тонкое чувство связывало ниточкой-невидимкой прошлое, настоящее и будущее. Ведь время - очень странная штука! То размеренно течёт, то застывает, то вдруг мчится галопом - так что не успеваешь уследить.
        А это чувство показывало время со всех сторон. И то, которое проморгал или проспал, и то, которое использовал с толком, да уже упустил из памяти, и то загадочное, которое ещё не подошло к тебе, но уже существует где-то неподалёку.
        Потом, за делами и повседневными хлопотами, за учением, набравшись чужого ума и чужих знаний, Шухлик как-то совсем позабыл об этом приятельском чувстве, и оно засохло где-то на задворках его души.
        - Знаешь ли, мой господин, - подал голос грустный Малай. - Иной раз чужие мысли в твоей голове - это болезнь, хуже мигрени! Когда тебе говорят, что дважды два - четыре, не принимай сразу на веру, а хотя бы задумайся, так ли это? Если бы я всякими знаниями, всякой мудростью забивал без разбору свою голову, то и на свете не жил бы. Ведь о джиннах в учебниках да энциклопедиях ничего путёвого не сказано! Сказки, мол! В лучшем случае - легенды! - И он состроил такую сказочную физиономию, которую ни в одной книге, ни в одной энциклопедии не найдёшь.
        Действительно, тонкие волшебные чувства часто теряются в заботах, заглушаются знаниями.
        Их заслоняют, забивают другие, более сильные и настойчивые. Например, осторожность в виде хваткого подорожника. Чувство опасности, похожее на крапиву. Страх, подобный цепкому репейнику. Разросшаяся буйно, как кусты бузины, неуверенность. Лопухи беспечности.
        И злость, и обиды, и самодовольство, и лень заглушили то хрупкое чувство в душе Шухлика. Оно совсем затерялось среди чертополоха.
        Впрочем, рыжему ослику, как всякому нормальному, в меру образованному существу, вполне хватало пяти внешних чувств. Они служили верой и правдой, как надёжные солдаты, не обманывали, но всё же, если задуматься, чего-то недоговаривали. Точнее, попросту не умели объяснить.
        Шухлик обрадовался встрече со старым знакомым. Он даже припомнил, как называл его раньше, много лет назад, когда они были приятелями. Чувство по имени Чу! Прекрасно, что оно вновь проросло в душе на расчищенной почве, это чудесное чувство!
        «Вообще-то чувство и чудо - родственные слова. Может, братья. Может, сёстры», - размышлял Шухлик.
        Слово «чудо», как известно, происходит от старинного «чу» - слышать, ощущать, созерцать.
        И чувства наши - это настоящее чудо! А со временем должны становиться всё чудесней. Хочется в это верить.
        Чувствам, по правде, всегда мало самих себя. Они умножаются, создавая новые, возрождая забытые, стремясь к познанию невероятных чудес, которые на каждом шагу в этом мире.
        Иногда говорят - чую! Обычно-то чуешь не глазами и не носом, не ушами и не языком, а именно этим тонким чувством по имени Чу. Оно, как настоящее Чудо-юдо, помогает почуять то, что недоступно пяти внешним чувствам.
        «Надо бы сберечь его, - думал Шухлик. - Вновь научиться слушать и понимать. Не вполглаза, не вполуха, а всей душой».
        Джинн Малай, сидя рядом, поминутно охал, и от нечего делать прислушивался к мыслям Шухлика.
        - Ох, мой господин! - вздохнул он. - Мне знакомо это чувство. Для джиннов и прочих духов оно то же самое, что глаза или нос для обычных телесных существ. Когда я в полном здравии, то, можно сказать, и гляжу и нюхаю, и слышу этим чувством. Да вот теперь, как видишь, очень ослаб из-за брата-шайтана. Так убавилась моя плоть, что еле-еле душа в теле. И почти всех чувств лишился! Прости, мой господин!
        Малай действительно плохо выглядел и уменьшался в размерах так быстро, будто дирижабль в небе.
        - Того и гляди потеряю дорогой мне облик красного осла! - жаловался он. - Стану чем-то вроде тумана, а потом и вовсе бесплотным призраком. Вот тогда-то шайтан легче лёгкого снова загонит меня в горшочек и замурует на долгие века! Прошу тебя, мой господин, прислушайся к чувству Чу! Оно подскажет, где пупок и как его завязать!
        Шухлику пока это не слишком удавалось, настолько был тих и невнятен голос Чу. Едва слышен. Точка, точка, точка. Даже ни одного тире.
        Шухлик замер, как радист в наушниках, вылавливая из эфира единственно нужные позывные, которые укажут дорогу к пупку Земли. Казалось, ещё немного, и разберётся.
        Но тут прискакала мама-ослица.
        - Не мешкая, сынок, отправляемся к учителю Дивану, к твоему бродяге-биби! Чем раньше, тем лучше! - воскликнула она. - Уверена, только он знает, где искать пупок! Только он скажет, как его завязать!
        Мама всегда давала мудрые советы и направляла не хуже капитанского компаса. Спорить с ней и рассказывать о каких-то слабых, еле слышных чувствах, было бесполезно.
        К тому же Шухлик давно соскучился по Дивану-биби и его бродячему саду Багишамал.
        Какое будет счастье увидеть их вновь!
        Счастье второе

        Заплутавший
        В пятой части ночи, когда только-только пробились петушиные крики, Шухлик собрался в путь. Впрочем, какие уж там сборы! Главное, сообразить, в какую сторону идти.
        Влажный густой туман скрывал окрестности. Мутная мгла повсюду. Шорох дождя забивал уши. Запахи клубились под носом, как колобки, не указывая пути.
        И джинн Малай, ослабленный братом-шайтаном, ничего не советовал. Вид его был жалок. Он ёжился под кустом шиповника, уже скукожившись до размеров овцы.
        Обычно Шухлик шёл, куда мама велела, или в крайнем случае куда глаза глядели. А теперь, пока мама спала, нарочно зажмурился и сделал первый шаг вслепую.
        Ну, если честно, не совсем так. Слабое чувство Чу, не дремавшее в душе, всё-таки тихонько подтолкнуло. Другой вопрос - куда именно? Шухлик сомневался, правильно ли его понял.
        Сад Шифо плёлся следом. Все его обитатели покуда дремали в норах да гнёздах.
        Но вот мама-ослица пробудилась, заставила наскоро позавтракать мочёными яблоками, огляделась по сторонам и твёрдо заявила, что надо держать правее. После чего снова заснула.
        
        Шухлик вздохнул. Он не мог перечить маме - и послушно повернул направо. Однако чувство Чу, словно щекоча изнутри, настойчиво тянуло в другую сторону. «Эх, была не была!» - решил рыжий ослик.
        Впервые он ослушался маму, и с любопытством ожидал, что из этого выйдет.
        Уже часа три брели они в непроглядном лохматом тумане, из которого ровным счётом ничего хорошего не выходило. Ни дороги, ни тропинки.
        Идти по размокшей степи было нелегко.
        Джинн Малай, маленький, не крупнее молочного поросёнка, путался под ногами. А сад Шифо со всеми его обитателями, спавшими в норах и гнёздах, всё время отставал, завязая в непролазной грязи.
        И ни проблеска утренней зари!
        Хотя давно уже наступила шестая часть ночи, становилось всё темнее, будто они разминулись с днём, оставив его где-то в стороне.
        Холодный дождь яростно хлестал по носу и ушам. Глаза невольно закрывались. Как говорится, уши не слышат, глаза не видят, а сердце и душа чуют. Шухлик брёл наугад, как слепой, полагаясь лишь на чувство Чу.
        «Доверяй мне! - нашёптывало оно. - Не пропадём! Обещаю по старой дружбе! Иди вперёд!»
        Ко всем прочим невзгодам, кроме ливня и ледяного ветра, посыпались вдруг с неба звёзды, озаряя туман страшными вспышками. То есть начался густой метеоритный дождь. Наверное, и тут не обошлось без шайтана Яшина.
        Странно, но все метеориты падали где-то неподалёку, в одно и то же место, будто притягиваемые огромным магнитом.
        Шухлику очень хотелось поглядеть, куда это они так дружно устремляются, но чувство Чу отговорило.
        - Последний раз тебя слушаю! - воскликнул Шухлик. - Надоело!
        Чу, судя по всему, обиделось и надолго умолкло.
        Зато джинн Малай расхныкался, как дитя.
        - Сил нету, мой господин! Подвези бедного слугу! - И быстренько взобрался на спину.
        Получалось, рыжий ослик везёт красного. Кто бы мог такое представить, когда Шухлик только что вызволил Малая из многолетнего заточения в горшочке. Тогда джинн был крепок, как буйвол!
        Ах, как всё меняется в этом мире! А мог ли, например, Шухлик предположить, что настанет время, и он не послушается свою маму?
        Пренебрёг маминым советом, и вот что из этого вышло! Вот в какую историю влип - явно заблудился!
        «Доверишься какому-то сомнительному чувству, - досадовал он, - а потом расхлёбывай!» И только так подумал, как услышал глухое причмокивание и урчание, будто кто-то хлебал щи с мясом из огромной миски.
        
        Впереди из густого тумана, озаряемого вспышками метеоритов, выступил берег реки. Река лежала совершенно чёрная, неподвижная и странно гладкая. Почему-то дождевые струи совсем не беспокоили её поверхность.
        Казалось, именно за этой тихой речкой должен быть сад Багишамал, где под древним платаном, укрывающим от ливня, поджидает их учитель Диван-биби с пиалой горячего зелёного чая.
        Разве это не счастье, представить во тьме, среди непогоды, что тебя где-то ждут не дождутся, и надеются на скорую встречу?
        Всё, что мы чувствуем, ощущаем - это уже чудо и счастье. Даже боль и горе. Их легче пережить, перетерпеть, если почувствовать, что и они какая-то небольшая часть огромного счастья жизни в этом мире. Да и не только в этом, но и в других, соседних мирах, куда все мы со временем переселимся для новых чувств и ощущений неизвестного пока счастья.
        Лодочник Харитон
        Шухлик увидел на берегу большую лодку, а рядом с ней корявого, как сухое дерево, человека высотой в семь локтей. Брови закрывали ему глаза, а усы закрывали рот, в который он отправлял, как семечки, кочаны капусты.
        - Это, как я понимаю, лодочник, - шепнул джинн.
        «Или бандит, - подумал Шухлик. - Да чего с нас взять-то?! Как говорится, голого раздеть десяти разбойникам не удастся!»
        Лодочник, похожий на бандита, невнятно, поскольку рот был забит капустой, произнёс своё имя. Кажется, Харитон.
        - Как бы ты не именовался, окажи милость, - поклонился Шухлик. - Перевези на другой берег!
        - Пятак золотом в один конец, - промычал Харитон, хрумкая кочерыжку.
        У Шухлика никаких пятаков и в помине не было. Тем более золотых.
        «Эх, всё-таки хоть и лодочник, а замашки бандитские, - огорчился он. - Видно, что не сторгуешься».
        Но тут постарался джинн Малай. Собрав последние силы, создал пятак буквально из ничего, как когда-то котёл с компотом.
        Лодочник взял золотой из зубов Малая и куснул своим зубом - не подделка ли.
        - Живо полезайте в чёлн, - распорядился он. - Да смотрите не помн?те провиант!
        Вся лодка оказалась завалена капустными кочанами. Шухлик с Малаем еле поместились.
        Впрочем, после усилий с пятаком джинн совсем измельчал - такой красный карманный ослик, величиной с морскую свинку, еле различимый среди вилков капусты.
        Пока они устраивались, лодка бесшумно отчалила.
        Харитон возвышался на корме с кривым веслом в руках, напоминавшим отломленную от него самого ветку.
        Сонный сад Шифо остался на берегу. Рыжий ослик даже не успел попрощаться с мамой-ослицей. Он тоже ощутил себя веточкой, отпавшей от родимого дерева, которую увозят неизвестно в какие дали.
        - Простите, как называется эта река? - спросил Шухлик, чтобы отвлечься от грустных мыслей и показать себя бывалым путешественником. - Что-то раньше мне такая не встречалась, хотя я обошёл почти весь мир! Она широкая?
        
        Лодочник не отвечал, беззвучно орудуя веслом. Уже скрылся берег, и сад Шифо со всеми приятелями и роднёй, и кроме тумана ничего не было видно вокруг. Неизвестно куда гнал Харитон свой чёлн.
        Дождь вдруг прекратился, и настала такая глухая тишина, что стало слышно, как попискивают, соприкасаясь друг с другом, капустные листья.
        - Позвольте, а что это за маршрут? - подал голос джинн Малай, будто ехал в городском трамвае. - Это какой номер? Не прозевать бы нашу остановку!
        - Ну, чудной! - хмыкнул лодочник. - Такой чудной, словно на смехе народился!
        - И чудней меня есть, да только некому привесть! - оскорбился Малай. - Хотелось бы знать, долго ли ещё за наш бесценный золотой пятак мы будем ютиться в этом корыте?
        Харитон ни с того, ни с сего развеселился.
        - А если в челне не нравится, можете пешком пройтись! По воде аки посуху!
        И захохотал так зычно и скрипуче, как мог бы, наверное, хохотать тысячелетний дуб.
        Даже туман всколыхнулся от этого смеха, а чёрная гладкая река подёрнулась рябью.
        - Нам, ребята, плыть, покуда капуста не кончится, - добавил он, вновь прыснув и едва устояв на корме. - Раздевайте пока кочаны! Потихоньку-полегоньку, как книжку, - лист за листом. Капуста, можно сказать, книга без букв. Вы сами её сочиняете. Пока доберётесь до кочерыжки, много о чём успеете поразмыслить! Может, дойдёте до сути вещей. Тогда, попомните моё слово, куда-нибудь да причалим!
        Шухлик с Малаем тревожно переглянулись - не хватало им ещё безумного лодочника! Видно, что совсем одичавший, с большим приветом. Такой, забывшись, и утопить может.
        - Вообще-то я молчун, к беседам непривычен, - сказал Харитон, успокаиваясь. - Да с вами, право, очень весело! Хочется поболтать! Куда это вы собрались-то?
        - В сад Багишамал, - осторожно и мягко ответил Шухлик, полагая, что именно так следует разговаривать с умалишёнными. - А потом к пупку Земли…
        Харитон опять хмыкнул:
        - Должен сказать, что остановок по требованию у меня не бывает. Куда всех вожу, туда и вас доставлю, хоть вы и симпатичные ослы.
        - Надеюсь, до другого берега уже недалеко? - спросил Шухлик.
        Лодочник призадумался, что-то вроде бы вычисляя в своей косматой голове.
        - Это откуда мерить, - заметил глубокомысленно. - Всё скрыто за семью печатями, но под самым носом. Поглядите на воду. Разве она речная? Это, простите, даже не море, а типичный океан!
        Обомлевший Шухлик склонился за борт и лизнул воду. Она была горькая и солёная, какая ни в одной реке течь не может.
        Откуда океан? Почему океан? Ведь только что была речка!
        - Смешно видеть, как люди начертили карты земли, - угрюмо вздохнул Харитон. - Изображают океан, обтекающим землю, которая кругла, словно капуста! Надеюсь, и вы скоро поймёте, что это полная чепуха…
        Приблизившись к воде, Шухлик различил её голос.
        Тихий, но опасный, который с трудом выдерживает душа. Его слышит всё тело. Губительный голос океана! Он возникает над гребнями волн, обтекаемых ветром, и особенно силён во время шторма. Возможно, это голоса сирен и русалок, что морочат и топят мореплавателей.
        Хорошо ещё, что джинн Малай так ослабел, что не смог перепрыгнуть через борт.
        Зато Шухлик, не удержавшись, бултыхнулся на звук манящих голосов. Он уже согласился идти ко дну. Да Харитон вовремя зацепил веслом и втащил в лодку.
        - Чудные, право, дела на свете творятся! - снова засмеялся он, и протянул затейливой формы склянку. - От голоса океана только одно средство - сон из пузырька! От чёрной коровки хоть белого молока!
        Шухлик с Малаем сделали по нескольку глотков густой молочной жидкости, и всё поплыло перед их глазами - туман, чёрная вода, белая капуста и сам Харитон. Остался неподвижным лишь скрипучий голос лодочника, который звучал без остановки, усыпляя.
        - Познайте печаль, и печаль исчезнет. Познайте страх, и страх уйдёт. Когда мы узнаём, что такое гордость, и она пропадает. Познай себя, и что случится? Смотрим, но не видим. Слушаем, но не слышим.
        Харитон склонился над Шухликом, и стало понятно, что под косматыми бровями лодочника вовсе нет глаз. Немудрено, что он завёз их туда, куда ни один зрячий не смог бы увезти, то есть, попросту говоря, - чёрти куда.
        - Кажется, рыжий ослик, я перевозил многих твоих предков. В частности, человека по имени Луций. Скажи, прав ли я? - спросил Харитон.
        Но Шухлик уже спал.
        Во сне он сидел под платаном рядом с Диваном-биби. Тут же была мама-ослица, осьмикрылая Ок-Тава, далёкий предок Луций и даже чувство Чу, похожее на джинна Малая.
        Все улыбались, слушая, как прекрасно Шухлик поёт нежные романсы. Ничуть не хуже сирен и русалок. Ох, какой это был счастливый сон!
        О, как скверно это обиталище!
        Когда Шухлик проснулся, то увидел красного ослика, величиной с кузнечика, взволнованно скакавшего по капусте.
        Это был, конечно, Малай.
        - Хочу кое-что сказать, мой господин, если вы достаточно пробудились, - застрекотал он на ухо. - Не беспокойтесь, но мы попали в переплёт! В здешних местах, как я понимаю, нет ни длины, ни ширины! Вообще никаких нормальных измерений. Похоже, угодили мы в карман пространства и за шиворот времени.
        Шухлик огляделся.
        Действительно, лодка скользила непонятно куда и непонятно где, - то ли по морю, то ли уже по небу, или по бездне, у которой нет имени.
        Они оказались в ужасном месте, где небо неотличимо от земли, а долгота от широты.
        - О, как скверно это обиталище! - причитал джинн Малай, становясь совсем крохотным, вроде красной блохи, едва похожей на прежнего осла.
        Даже знакомый туман улетучился. Одна кромешная тьма. Лишь смутно белела капуста на дне лодки, напоминая груду черепов.
        «Вот уж настоящие тень и мгла в молчанье! - припомнил Шухлик печальный романс. - И на душе такая истома, что горше не бывает! Похоже, не скоро доберёмся до сада Багишамал. Не говоря уж о том злосчастном развязанном пупке! Эк занесла нелёгкая!»
        - А куда нам торопиться?! - еле слышно бубнил Харитон. - Все мы странники странные по разным просторам. Простираем, растягиваем пространство. Расширяем, чтобы не кончалось под нашими ногами. Отодвигаем горизонт неведомо куда. Ищем что-то, бродя вокруг да около. Но всё равно это кончится, и начнётся другое!
        Шухлик мало чего понял из его бормотания.
        Он глядел по сторонам, наблюдая, как привычный мир исчезает буквально на глазах, тает, как сахар в прозрачном стакане.
        «Такого быть не может!» - думал Шухлик.
        Увы, он ошибался! Всё может быть - на этом свете или на том. В частности и то, чего быть не может!
        Под водой - если это была вода - там и сям возникали большие мутные пятна неизвестного происхождения. Они мало что освещали.
        Какой-то морской монах некоторое время плыл сажёнками, не говоря ни слова, за их челном. А потом то ли свернул куда-то, то ли утонул. Словом, сгинул, как и не бывало.
        Всё разом сгинуло и растворилось без следа.
        - О, как скверно это обиталище! - доносился голос совсем уже невидимого джинна Малая.
        Всюду густой мрак, как в пушечном стволе, забитом снарядом.
        «Не мы ли тот снаряд? Сейчас запулят нами в неизвестность!» - пытался размышлять Шухлик.
        Голова его заметно опустела. И пять внешних чувств оказались совсем бесполезны. Они просто не действовали в этой стороне, где не было привычных измерений. Ничего тут не было, кроме сиротской пустоты.
        Шухлик ослеп, оглох и онемел. Перестал что-либо ощущать.
        Зато в душе его возникали всё новые и новые внутренние чувства, с которыми мудрено было совладать. Он остался наедине с ними, оторванный от привычного мира.
        Громко вопили всякие репейники страха и буреломы ужаса, отчего мурашки бегали по всему телу - от ушей до кончика хвоста.
        Да тут и впрямь было страшно - в невидимом челне корявого Харитона, посреди неизвестно какой стихии.
        Очень легко впасть в панику!
        Шухлик путался в своих чувствах, не зная, каким довериться.
        В основном они подсказывали всякую чушь и подталкивали к опрометчивым поступкам.
        Например, неожиданно лягнуть Харитона так, чтобы тот сразу помер. Или начать орать во весь голос, призывая на помощь.
        А может, броситься за борт и плыть или лететь, куда глаза глядят, то есть куда не глядят. Или, наконец, проглотить джинна Малая, который давно уже изрядно надоел, прыгая туда-сюда по капусте.
        Трудно было сидеть спокойно, не поддаваясь этим диковатым чувствам, заполонившим всю душу.
        Шухлик сдерживался из последних сил. Ещё немного, и отчебучит что-нибудь эдакое, безумное! Пробьёт копытом днище лодки, и будь, что будет!
        Надеясь успокоиться, он обрывал на ощупь капустные листья и жевал их, ощущая, что и впрямь читает какую-то книгу или чей-то любопытный дневник. А когда добрался до кочерыжки, на душе стало легче и светлее.
        Он продрался сквозь дебри смутных чувств и обнаружил в укромном уголке души тихую полянку, на которой дремало обиженное им Чу.
        К счастью, оно не было злопамятным. Сразу очнулось и успокоило:
        - Поверь, всё обойдётся! Побори страх, сомнения, неуверенность и тогда увидишь - ничего ужасного!
        «Действительно, как же глупо расстраиваться из-за всяких мелочей вроде прыща на носу или потерянного кошелька, - неожиданно подумал Шухлик. - Чистое безумие!»
        Слабое и нежное чувство начало крепнуть. Из внутреннего переросло вдруг во внешнее. И расположилось где-то над головой, повыше ушей, раскрывшись, будто новые глаза, приспособленные к местным условиям.
        Шухлик словно выбрался из какой-то чёрной норы или вынырнул из глубочайшего колодца.
        Вокруг струился синеватый свет, в котором можно было различить и лодку, и остатки капусты, и огромного лодочника Харитона. Он был странной расцветки, чуть пурпурный, и слегка расплывчатый, как в тумане. Но всё равно казался таким милым, что хотелось его расцеловать.
        А как изменился Малай! Куда подевался дурашливый красный ослик с горбиком на спине и пиратской повязкой на глазу? Шухлик впервые увидел джинна в истинном обличье стихийного духа - он трепетал в воздухе бездымным пламенем, какое бывает над газовой конфоркой.
        Да, мир не исчез, не растворился! Просто в здешних краях, в кармане пространства и за пазухой времени, он был неподвластен пяти обычным чувствам. Они, эти чувства, не знали, как его воспринять.
        А вот чувство Чу знало и умело. Оно показывало такое, чего Шухлик раньше и представить себе не мог.
        
        Ярко-зелёный океан поднимался за лодкой круто вверх, но не обрушивался волной, а замирал прозрачной стеной, за которой плавали, как в аквариуме, птицы и летали рыбы. Может, с помощью Чу Шухлик видел всё не так ясно и отчётливо, как, например, джинн Малай, однако ничего особенно скверного в кармане пространства, за пазухой времени не замечал. Напротив, это обиталище выглядело на редкость привлекательно. Будто на картинке, нарисованной ребёнком, ещё помнящим из прошлой жизни, как тут всё устроено.
        Какой-то особенно крупный метеорит, стеная и охая, промчался по жёлтому небу и так врезался в безмерье и безвременье, что они задрожали мелкой дрожью, будто собака при ударе грома.
        Шухлик почуял, что с этим камнем, свалившимся с Небесного дна, ему ещё придётся иметь дело. Так, во всяком случае, говорило Чу. Шухлик решил разобраться позже, верить ли ему безусловно или не до самого конца?
        Совсем неподалёку в океане плавал и нырял скалистый остров, весьма напоминавший пуп.
        - Не это ли пупок Земли, связывающий её с небом?! - подскочил Шухлик, озарённый догадкой.
        Лодочник Харитон задумчиво обернулся к нему, шевеля лохматыми бровями и усами.
        - Здесь живут одни Лемуры. И никаких пупков!
        - Интересно бы познакомиться, - заметил Шухлик. - Они, кажется, такие большеглазые, ползают по деревьям и записаны в Красную книгу!
        - Да, много я чудаков сюда перевёз, - вздохнул Харитон. - Помню и твоего предка Луция. Большинство прекрасно знало, куда путь держат, - последний в их жизни. А вы, братцы ослы, похоже, до сих пор не догадываетесь! Вот что чудно!
        - Ну, ничего особенного! - возразил Малай. - Решили прокатиться да ошиблись маршрутом! Всякое бывает, когда брат-шайтан шалит…
        - Хорошенькая ошибка! - рассмеялся Харитон. - Да, пожалуй, рано вам ещё в безмерье и безвременье! Так что, если пожелаете, верну вас, откуда забрал! Даром верну! Бесплатно. Поживите ещё на белом свете, поглядите чудес…
        Малай, казалось, был совсем не против. Однако Шухлик не согласился.
        «Ничего не бойся! - нашёптывало ему чувство Чу. - Глупо возвращаться, когда выпала такая удача, - осмотреться в кармане пространства, за пазухой времени. И вообще не было никакой ошибки! Просто скучно идти по маминому пути, как по компасу. Заранее известно, чем дело кончится. Уже попили бы чаю с Диваном-биби, и - никаких приключений! Короткий путь не всегда лучший!»
        - С вашего позволения, мы где-нибудь здесь выйдем, - сказал Шухлик. - Разомнём ноги!
        Харитон едва весло не выронил.
        - Может, вы какие-нибудь инопланетяне в образе ослов? Уж больно чудаковаты, словно не от мира сего! Впрочем, коли хотите, вылезайте. Здесь вы совершенно свободны, как прохожие на улице!
        Он остановил свой чёлн.
        Пока Малай колебался, мотаясь над капустой, будто слегка коптящий факел на ветру, Шухлик шагнул за борт и смело поскакал по зелёной океанской воде. Следом устремился джинн, хоть и огненный, но очертаниями по привычке напоминавший осла.
        О, как чудесно в безмерье и безвременье то ли скакать, то ли лететь по зелёному океану, который смыкается с жёлтым небом!
        Только ради этого удовольствия уже стоило остаться!
        - Запомните, тут всё зыбко и всё превращается из одного в другое! - крикнул вслед Харитон. - Главным образом - судьбы! Так изменятся, что родная мама не узнает.
        Но Шухлик уже не слышал лодочника. Он беззаботно прыгал и сигал, скакал и галопировал, как в детстве на тихом уютном дворе хозяина Дурды.
        Он понял, что в блуждании и потерянности есть великий смысл, потому что возможно открыть новые пути! И счастлив тот, кто ищет их даже в кармане пространства и за пазухой времени.
        Лемуры
        
        Подняв голову, Шухлик заметил, что в золотом воздухе мельтешат полупрозрачные шары, кубики и пирамидки. Одни едва различимы, другие - куда темнее и тяжеловесней с виду.
        Кажется, многие вроде бы общаются друг с другом, сближаясь, отдаляясь, соприкасаясь вершинами и гранями.
        - Это и есть Лемуры, мой господин! - прокричал Малай, стараясь держаться подальше от кубиков и пирамидок. - Души усопших! Может, они и записаны в какую-нибудь книгу, но вряд ли в Красную! Среди них шары - добрые духи, по имени Лары, покровители своих потомков. А кубики…
        Он не успел сообщить, кто они такие. Множество кубиков, целый рой, неприятно жужжа, подлетели и окружили Шухлика с Малаем.
        Они теснили, подавляли и угнетали, будто загоняли в какую-то яму или клетку. Стало трудно дышать, затошнило и тяжело загудело в ушах.
        Малай слабо потрескивал, как затухающая свечка.
        - Вот почему это обиталище скверно, - едва звучал его голос. - Кубики - злые духи Ларвы, не нашедшие покоя после смерти. От них всего можно ожидать.
        К счастью, подоспел отряд пирамидок и разогнал рой кубиков.
        - Это Маны, - сказал Малай, отдышавшись. - Они на перепутье - между Ларами и Ларвами.
        Впрочем, пирамидки казались вполне доброжелательными. Приглядевшись к Шухлику, одна из них улетела куда-то, но вскоре вернулась с прозрачно-бриллиантовым шаром.
        Шухлик сразу проникся к нему родственными чувствами.
        А пришедший в себя Малай воскликнул:
        - Ах, какое сходство! Готов поклясться, мой господин, что это добрый дух твоего предка Луция!
        Действительно, это был знаменитый Луций. Он обнял Шухлика так ласково, как это умеют одни лишь шары Лары.
        - Вот так встреча, сынок! Не ждал! Я очень рад, хотя мне кажется, что ты попал сюда раньше времени.
        - Но если здесь безвременье, как можно определить, раньше или позже? - смущённо ответил Шухлик.
        Шар Луций раздулся и засверкал всевозможными оттенками чувств.
        - О, ты мудр не по годам, мой ослик! Я горд и счастлив, что у меня такой наследник! Честно скажу - единственный. Ведь когда я вернул себе человеческий облик с помощью богини луны Исиды, то служил только ей одной, не помышляя о женитьбе.
        И он погладил Шухлика по голове, отчего ослик ощутил себя невесомо-воздушным и прозрачным.
        - Да что же мы стоим посреди дороги! - спохватился Луций. - Пойдёмте, я покажу мою обитель - острова Блаженных, где пребывают души, праведно прожившие земную жизнь. Увидите, там неплохо! Наши острова плавают, как рыбы, ныряют, как выдры, и летают клином, как журавли.
        Они направились к скалистому острову, который Шухлик принял было за пупок Земли.
        Кубики больше не показывались. Видно, побаивались шаров.
        Изредка встречались прозрачные как слеза цилиндры, бесцветные конусы и, с позволения сказать, матовые параллелепипеды. Они парили в воздухе сами по себе, отдельно, ни с кем не сближаясь.
        - Эти переходят из одного состояния в другое, - пояснил Луций. - Могут стать шарами или кубиками, а могут вернуться к новой жизни в обычном мире.
        Неожиданно к ним подлетел весьма грустного вида конус.
        - Хотелось бы пожаловаться, - всхлипнул он. - Странное тут существование - всё проходит незаметно, в ожидании лучшего. Ждёшь и ждёшь неизвестно чего. И будет ли оно, не знаешь! Никак не привыкну…
        Конус разрыдался и покатился прочь, превращаясь то в цилиндр, то в кубик, то в пирамидку. На миг он замер, а из его вершины выплыло белое облачко, напоминавшее младенца, и тут же унеслось, растворилось в золотом мареве между небом и океаном.
        - Вот и дождался! - улыбнулся Луций. - Вы видели начало ещё одной земной жизни! Иногда мне грустно, потому что на островах Блаженных нет ожидания. Поверьте, вечное блаженство тоже не сахар. Бывает, так надоест, хуже горькой редьки!
        Впрочем, несмотря на эти признания, шар излучал необыкновенно весёлый, тёплый свет.
        - Сынок, я ни о чём не жалею! - воскликнул он. - Я прожил праведную жизнь и радостно, открыто смотрел в лица встречных! Чего и тебе желаю. Ты, вижу, так же неугомонен, как и я в юности. Скажи, что привело тебя в эти края, куда так редко ступает нога живых?
        Шухлик нахмурился, вспомнив, что очень пока далёк от своей цели.
        - Ищу пупок Земли, соединяющий её с небом! Надо бы его завязать!
        Шар ободряюще заискрился, словно подмигивая.
        - Благородная задача, сынок! Но не из простых. Я многое расскажу тебе о пупках. И ты, надеюсь, поймёшь, где их искать и в чём их смысл…
        Но, увы! Шухлику не удалось дослушать дух Луция.
        Всё увиденное и пережитое так взбудоражило и сконфузило его, так много ещё хотелось ему спросить и узнать, что он совершенно упустил из виду чувство Чу.
        Заскучав, устав без внимания, оно начало задрёмывать.
        И Шухлик вновь постепенно погружался в густую беспросветную тьму, без дна и покрышки.
        «Наверное, именно так умирают», - подумал он.
        Пока ещё кое-что было видно, но с каждой секундой всё хуже и хуже. Всё меркло и глохло.
        А когда Чу заснуло, сразу, едва ли не в мгновение ока, оборвалась тонкая ниточка, связывавшая Шухлика с миром безмерья и безвременья.
        Исчезло жёлтое небо и золотой воздух. Как в воду канул зелёный океан под копытами. Пропали летучие острова Блаженных, до которых оставалось два шага. Сгинули кубики, конусы, пирамидки, параллелепипеды. И бриллиантовый шар Луций растворился во мраке.
        Хотя напоследок к Шухлику пробились его прощальные слова:
        - Настанет срок, и мы увидимся вновь! Береги свои добрые чувства, сынок! Чем их больше, тем мир лучше! Сохраняемые в душе они живут вечно. Это такая сила, которой подвластно всё - и время, и пространство, и…
        И тут Шухлик окончательно перестал что-либо ощущать.
        Он не помнил, как шаровидный дух Луция выдернул его, бесчувственного, из безмерья и безвременья, перенёс на границу с обычным миром, где действуют пять чувств.
        - Здесь он придёт в себя, - вздохнул шар, и вдруг, словно распахнувшись, втянул внутрь себя Малая, вроде бы заключил в объятия. - Знаешь ли, братец, я тебя насквозь вижу - сверху донизу и со всех сторон! А всё-таки верю в лучшую твою половину! Береги моего потомка, служи ему верой и правдой - не то достану тебя, в каких бы краях ни скрывался…
        Выпустив джинна, прозрачный шар устремился к островам Блаженства, озаряя округу бриллиантовым сиянием.
        Да, не каждый, далеко не каждый, побывав в кармане пространства и за пазухой времени, благополучно оттуда выбрался. Таких случаев в истории насчитывается не более десятка.
        И Шухлику улыбнулось счастье быть первым ослом, очутившимся в запредельной стороне духов и повидавшим своего далёкого славного предка.
        Город колдунов
        Очнувшись, рыжий ослик долго не понимал, где это он. Всё казалось ему сном, начиная с лодочника Харитона и кончая Лемурами.
        Более того, он подозревал, что продолжает спать, поскольку то, что являлось взору, было исключительно чёрным или белым, с лёгкой грязцой.
        Сияло за окном ослепительно белое солнце и тут же висела наполовину чёрная луна.
        Чувство Чу всё дремало, устав от напряжения в краю безмерья и безвременья. А пять внешних чувств работали кое-как, с перебоями. Поэтому Шухлик различал всего лишь два цвета.
        Очень странно выглядел сидевший у изголовья Малай. Среди Лемуров он, вероятно, поднабрался духовных сил и восстановил телесный облик осла - горбатенького, с пиратской повязкой на глазу. Однако виделся не красным, а чёрно-белым, полосатым, словно зебра.
        Заметив, что Шухлик открыл глаза, джинн очень обрадовался.
        - Наконец-то, мой господин! А то уж я начал волноваться. Хотел знахаря звать.
        - Пахаря? - не понял Шухлик.
        - Ну, кого пожелаете, мой повелитель! Можно ворожею, ведьму или мага. Здесь их пруд пруди!
        - Да где же это мы? Ответь вразумительно! - взмолился рыжий ослик.
        - Слушаю-повинуюсь и охотно отвечаю - мы на границе двух миров, в городе колдунов. Надеюсь, мой господин, тут вы отлежитесь, отдышитесь и придёте в чувства.
        Но Шухлику, конечно, не хотелось напрасно отлёживаться, а не терпелось взглянуть на этот пограничный город.
        Судя по останкам полуразрушенных домов, он был когда-то велик.
        В незапамятные времена его построило племя блаженных и мудрых гипербореев - город вечной весны, в котором жил справедливый и счастливый народ, никогда не воевавший с соседями.
        Осенью со всех концов земли собирались сюда музы и прочие гости на колесницах, запряжённых белыми лебедями. И разъезжались после праздников со щедрыми дарами.
        
        Гипербореи охраняли границу между двумя мирами, не допуская, чтобы духи вольно проникали из одного в другой и обратно. Но никакое племя не вечно. Минуют юность, молодость и зрелость любого народа. Наступает, в конце концов, старость.
        Когда гипербореи утомились охранять покой двух миров и отправились странствовать, их город пришёл в упадок, а граница стала проходным двором.
        Здесь обосновались колдуны и чародеи, гадалки и маги, ворожеи и знахари, ведьмы и ведьмаки, облакогонители, успокоители вихрей, чтецы воды и слепые собиратели говорящей травы нечуй-ветер.
        Жили они среди развалин, соорудив на скорую руку соломенные крыши или стены где требовалось. Но ветхость домов их не беспокоила.
        Главное, тут, между двумя мирами, особенно удобно чародействовать, призывая на помощь близкие потусторонние силы.
        Колдуны встречались самые разные - дряхлые и совсем ещё неоперившиеся, карлики и великаны, млекопитающие и земноводные, мужского, женского и среднего пола. Но все в основном, на взгляд Шухлика, - чёрные.
        Впрочем, приютивший их козёл-ведун по имени Тюша - огромный, косматый и бородатый, похожий на доисторического носорога - был снежной белизны.
        В общем-то горожане казались милыми - любезными и предупредительными.
        Однако при ближайшем рассмотрении, особенно когда речь заходила об их колдовском ремесле, становились такими истовыми, прямо до ошаления. Ну а поскольку колдовство для них - вся жизнь, то ошаление не прекращалось ни на минуту. Того и гляди, что-нибудь отчебучат или в лучшем случае учудят.
        Словом, здешнее чёрно-белое население было одержимым.
        А любая одержимость, надо признать, всегда глуповата и опасна! Как говорится, без царя в голове. То есть царь, возможно, имелся, но явно - из болванов.
        По улицам все ходили в чёрных очках, что само по себе неприятно. Когда не видишь глаз, закрадываются разные подозрения. Мало ли что там скрывается за тёмным стеклом? Может, ядовитый и злобный взгляд, от которого спасёт только фига в кармане. Но из копыта фигу никак не сложишь.
        Осматривая с Шухликом городские руины, джинн Малай нервничал и неустанно бурчал:
        - Допускаю, что у колдунов какая-нибудь пара чувств очень хорошо развита, - от постоянных усилий, как руки у гребца. Зато большинство других чувств в глубокой спячке и угнетении…
        - Похоже, ты им завидуешь, - улыбался Шухлик.
        - Обижаете, мой господин! - воскликнул в сердцах Малай так, что чёрные и белые полосы на его боках перемешались, и он стал серым, как волк. - Чему тут завидовать, когда у колдунов чувства дурацкие? Даже если добрые, всё равно шальные, как тараканы на кухне!
        Может быть, джинн Малай был кругом прав, но Шухлик очень хотел узнать своё будущее и выяснить наконец, где искать пупок Земли.
        Должны же ведьмы или ворожеи подсказать хоть что-нибудь толковое.
        Наверное, такой интерес к гаданиям перешёл к нему от предка Луция, который и в осла-то превратился из-за чрезмерного любопытства к колдовству.
        Хотя когда волшебников целый город, трудно, конечно, выбрать самого умелого, кому поверишь до конца, как самому себе.
        Оставив Малая дома беседовать с козлом-ведуном, рыжий ослик бродил по улицам, разглядывая вывески.
        Они предлагали отворот и приворот, улучшение судьбы, возвращение потерянных надежд, вечную молодость, а также стойкую защиту от всякого чародейства и сглаза.
        То и дело Шухлик натыкался на чёрных и белых павлинов с ободранными, как старые веники, хвостами, по перьям которых маги пророчили будущее.
        Вечерами павлины кричали металлическими страшными голосами, и по их звуку ведьмаки определяли имя, длину и характер завтрашнего дня.
        А ночью меж развалин летали, как неутешные души, белые совы и шастали чёрные коты.
        По их полёту, помёту и следам чародеи предсказывали погоду и участь Вселенной.
        Вообще гадали тут по всему, что попадало на глаза, в уши или подворачивалось под руку - по писку мышей, птичьим яйцам и ушам кроликов, по бобам, по иглам ежей и прыжкам лягушек. Иные ведьмы предпочитали кости мертвецов.
        Шухлик долго примеривался, к кому бы обратиться.
        Наконец, покрутился на месте с закрытыми глазами и зашёл в первую попавшуюся гадальню.
        В подвальном полумраке за столом в виде звезды сидела пригожая прорицательница Сивилла. Едва завидев посетителя, она плеснула горячий воск в стеклянную колбу и возопила глухим басом:
        - Горе, горе тебе, Гог, и всем вкупе, Магог! Шивада, винза, каланда! Ябудала мейда!
        Шухлик почувствовал, что ноги слабеют, уши немеют, язык деревенеет. Еле выполз на улицу. И долго не мог отдышаться.
        «Ну, ладно, это первый блин, - подумал он. - Попытаю-ка ещё счастья!»
        В городе особенно почитались толкователи зеркал и ворожеи на решете.
        Отыскав нужную вывеску, Шухлик очутился в круглом зале с зеркальными стенами и дырявым точно решето потолком.
        Белая, растрёпанная ведьма лежала на диване, будто увядшая хризантема, без признаков жизни.
        Шухлик откашлялся, легонько пристукнув копытом.
        И тут же всё пришло в движение.
        Сквозь дырочки в потолке заструился свет, плещась и растекаясь по полу. В зеркалах заплясали тени - людей, обезьян, грызунов, жвачных, парнокопытных, пресмыкающихся и каких-то малознакомых зверушек вроде утконосов. А ведьма бодро спрыгнула с дивана.
        - Прошу прощения, - сказала она. - Я слушала время - будущие сто лет!
        Стоя под льющимся светом, который не только булькал, но холодил и вымачивал, словно просеянный ливень, Шухлик совсем позабыл, о чём собирался спрашивать.
        Ведьма меж тем взяла метлу и парой взмахов вымела тени из зеркал. Огляделась, чисто ли, и пропела.
        - Придёт день светлости и разгонит все тёмности! Солнце сладкозрачное в каждой душе воссияет! Всем, кто не ищет мрака, дары будут! - И вновь увяла на диване.
        А белый свет всё лился сквозь потолок-решето, и Шухлику пришлось плыть к выходу.
        - Тобой спасённый совсем не тот, за кого себя выдаёт! - донеслись невнятные слова. - Доверяй слуге своему!
        Свет журчал и шумел, как водопад, забрызгивая уши. И рыжий ослик не мог бы поручиться, что именно расслышал.
        Вернулся он домой в полной растерянности, с замороченной, тяжёлой головой.
        Козёл Тюша любовно развешивал по стенам пучки трав, которые собрал ранним утром, - колюку, плакун, сон-траву, прикрышник да кочерыжник.
        Узнав о злоключениях Шухлика, скромно улыбнулся, как опытный врач, повидавший на своём веку немало шарлатанов.
        - Да зачем же далеко ходить! Я тебе любое сновидение так растолкую - сразу поймёшь, что делать и как жить.
        А сон у Шухлика прошедшей ночью был проще некуда! Приснилась ему корова тётка Сигир, пасущаяся на лугу.
        Тюша долго выспрашивал подробности. Какого цвета трава, много ли тётке лет, сколько молока даёт… Всё записал в столбик, сложил и вычел.
        А затем такого наблеял, что в следующую ночь Шухлик вообще не спал.
        - Не знаешь ты, чего хочешь! - тряс длинной бородой. - Твоя плоть тебя давит! Тяготишься ты жизнью! Дела твои расстроятся и, скорее всего, посадят тебя в тюрьму! Убытки будут, ссора в доме и развод с женой.
        - Откуда жена-то? - спросил поражённый Шухлик.
        - На днях, голубок, женишься, - уверенно отвечал Тюша. - А через три недели разведёшься!
        Кто знает, может, козёл Тюша в чём-то и был прав, но относительно пупков ровным счётом ничего не сообщил.
        - Пупки - не моё направление! Могу рекомендовать мастера Кузойнака, главу здешнего чёрного братства. Наверняка у него есть сведения. Мастер так силён, что весь мир перед ним как на ладони! Он запросто, по-братски, общается с любыми духами.
        - Да тут все подряд, кому не лень, духов вызывают! - брякнул не к месту Малай. - Круглые сутки, будто больше поговорить не с кем!
        - Не скажите, любезный! - прищурился Тюша. - Признаюсь, среди нас немало пустых болтунов, но мастер Кузойнак водится с важными персонами.
        И козёл перешёл на тихое, вкрадчивое блеяние.
        - Ему являются духи великих полководцев! С их помощью он покорит весь мир, создав империю колдунов. Кстати, завтра в университете у мастера показательные выступления. Он обещает вызвать целую роту духов. Какие вы счастливцы - сможете всё увидеть собственными глазами!
        Мастер Кузойнак
        То, что увидели следующим вечером собственные глаза Шухлика, его не особенно-то осчастливило. Хотя, можно сказать, было любопытно.
        На развалинах университета собралось множество тёмных личностей. Это напоминало осенний слёт грачей. Но никто не мог сравниться чернотой с мастером Кузойнаком. Его шляпа, очки, плащ и сама физиономия были беспросветны, как чёрные дыры.
        Для начала мастер пускал чары на ветер. То есть брал горсть дорожной пыли и, приговаривая заклятия, дул на все четыре стороны, чтобы недруги не приближались к городу колдунов.
        - Кулла! Кулла! - завывал Кузойнак. - Ослепи вороные, голубые, карие, белые, красные очи. Сбей с пути, засуши тело тоньше луговой травы!
        Затем взобрался на обломок гиперборейской колонны, и, сняв очки, вперился в лохматое, непроглядное небо, нависавшее над краем безмерья и безвременья.
        Минуты не прошло, как донёсся оттуда протяжный волчий вой. Собаки забрехали и кошки завопили, предвещая приближение призраков и злых духов. Что-то зажужжало и замельтешило в воздухе - невидимое, едва угадываемое.
        - Кажется, наши знакомые кубики Ларвы, - шепнул Малай.
        Джинн не заметил ни одной пирамидки, ни одного конуса или параллелепипеда, не говоря уж о шарах.
        Зато кубиков налетела тьма-тьмущая! Не рота, а целая дивизия. У этих разбойничьих духов были, видимо, какие-то грязные делишки с Кузойнаком. Они долго шептались и наушничали. А под конец запели разнузданный шабашный гимн:
        Бя-бая! Згин-згин!
        Кво-кво! Згин-згин!
        Бду-бду! Згин-згин!
        Хив-чив! Згин-згин!
        Тили-жу! Згин-згин!
        Шоно-шоно-шоно!
        Пинцо-пинцо-пинцо!
        Згин-згин-згин!
        После чего всё вокруг и впрямь будто бы сгинуло, точно как в кармане пространства и за пазухой времени. Хорошо, что ненадолго. Впрочем, трудно сказать, сколько длилось это «ненадолго». Могло статься, и не один день!
        В общем, наглядевшись показательных выступлений, Шухлик раздумал обращаться к мастеру Кузойнаку. К тому же оказалось, что соседи козла Тюши - кабан Ёв с кабанихой Ёвой - как раз гадали по пупкам. На дверях их дома было написано чёрным по белому:
        «Жизнь зависит от того, как завязан твой пупок, насколько красиво, насколько умело, выпуклый он или впалый, большой или маленький. Мы исправляем недостатки и развиваем достоинства!»
        В эти двери рано поутру и постучался Шухлик. Его, конечно, сопровождал Малай, как тело - и душе-хранитель.
        Приняла их кабаниха Ёва, поскольку сам хозяин копал где-то жёлуди на обед.
        - Позолоти копытце, полосатый красавчик! - хрюкнула она. - Всю правду скажу!
        И Малай постарался - раззолотил все четыре кабанихиных копыта, до самого брюха. Ёва осталась очень довольна. Налепила из теста кучу пупков, самых разных видов и размеров. Замешала какую-то бурду в котелке на огне и бросила туда пупки, как пельмени.
        - Возьму пыльно, сделаю жидко, брошу в пламень, будет как камень! - подмигивала и похрюкивала она. - Ещё минутка, драгоценные, и всё узнаете!
        Но узнать не успели.
        Только миновала минутка, как дверь с треском распахнулась и на пороге возник почерневший более прежнего, сверх всякой меры, мастер Кузойнак.
        Снял очки, под которыми оказались обычные мутноватые глазки, но такие пустые, что оторопь брала, и свирепо глянул на Ёву.
        Кабаниха завизжала как резаная и мигом облысела, будто её тщательно выбрили.
        Это было странное и печальное зрелище - совершенно голая кабаниха с позолоченными копытцами. Неловко было глядеть на неё - то ли обычная свинья, то ли диковинная заморская корова.
        Стыдливо хрюкая, она скрылась в спальне.
        - Простите за дикую сцену! - раскланялся мастер Кузойнак, водружая очки на место. - Однако ворожея превысила свои полномочия. Ишь, куда задумала рыло совать?! Не её свиное дело гадать о пупке Земли. Это великая тайна! Только для посвящённых! Вот если вступите в наше братство - тогда я сам поведаю всё, что знаю.
        Он щёлкнул каблуками и вышел, оставив запах пожарища и привкус одеколона после бритья.
        Да, мастер производил впечатление строгого, но дельного человека, который если и пускает что на ветер, то исключительно чары.
        Шухлик даже призадумался, не вступить ли действительно в братство? Только на пару дней, чтобы выяснить, наконец, куда путь держать.
        - Обязательно вступай! - убеждал за ужином козёл Тюша.
        - Боюсь, как вступишь, так уж и не выступишь! - сомневался Шухлик. - Не говорю о присутствующих, но большинство колдунов питаются тёмными силами, которые дают кое-какие познания и умения, зато оглупляют и опустошают душу.
        - Ну, это слишком неглубокий взгляд, - попытался возразить Тюша.
        - А где тут глубине-то взяться! - разошёлся Малай, хватив настойки кочерыжника. - Гадалки вовсе не предсказывают, а навязывают будущее. Может, сами того не желают, но не ведают, что творят! Да разве что-либо мудрое ведают ведьмы или знают знахари? Только то, что кубики Ларвы нашепчут. У всех здесь развиты одни лишь чувства-паразиты вроде глистов. Простите, не за ужином будет сказано!
        Белый козёл Тюша горько вздыхал и кивал бородой. Не спорил больше, а вроде бы даже соглашался. Шухлику совсем не хотелось его обижать. Такой тихий приятный домосед, выходивший на улицу лишь ранним утром, когда самое время травы собирать.
        К счастью, ужин быстро закончился и Малай не успел наговорить ещё больше дерзостей, поскольку, перебрав настойки, захрапел прямо за столом.
        Не от мира сего
        На любой границе жить непросто.
        Попробуйте вольготно устроиться на выступающей острой грани. Как ни вертись, то в одну сторону соскользнёшь, то в другую скатишься!
        Ну а в этом безымянном полуразрушенном городке колдунов, приютившимся между двумя мирами, было как-то особенно беспокойно. Каждый день новые неприятности.
        То весь город по недосмотру начинающего знахаря зарастёт поющим бурьяном, таким высоким и колючим, что не продерёшься. И слушай его заунывные песни, покуда не засохнет. Или же попрёт из всех щелей шевелящаяся сон-трава, от одного вида которой засыпаешь на месяц.
        А то вдруг нерадивый чародей напортачит, и слетятся тучами, будто саранча, кикиморы - чёрненькие, тоненькие, как солома, и головы не больше напёрстка. Всюду суются с советами! Всё нечаянно ломают и опрокидывают. Но особенно любят теребить за волосы. Ни днём, ни ночью нет от них покоя.
        Злые и растрёпанные бродят колдуны, подыскивая самые сильные заклятия. Но кикимору одними словами не выкуришь. Чтобы наверняка извести, надо обращаться к духам.
        Вот колдуны и призывают потусторонние, чуждые силы, требуя у них помощи.
        А ведь каждому существу Творец дал столько собственных сил! Нужно только развить их, взрастить, укрепив любовью. Ну, конечно, это труд! А колдуны слабы и ленивы.
        Так и получается, что всю свою жизнь, вольно или невольно, вызывают они духов. Хотя и знать не знают, кто именно явится! Это всё равно, что впотьмах набирать номер телефона «скорой помощи». Того и гляди ошибёшься, и нагрянет пожарная команда с брандспойтами и топорами.
        Вообще слово «колдовать» попросту означает - заговаривать! Колдуны знают особые слова - невнятные и тёмные, без смысла, но звонкие. Могут обаять ими, пленить, обморочить.
        От этих прельстительных слов мутнеет сознание и увядают добрые чувства. А на их звуки спешат нечистые духи, которые слоняются, неприкаянные, там и сям, ища легковерных, алчных, недалёких, чтобы проникнуть в их души и опустошить - установить там свои порядки.
        Истребляют они свет и сеют мрак.
        Нет света среди колдунов! Хуже того - не отличают они свет от тьмы!
        Как соберутся два колдуна, так непременно слово за слово, язык за язык - шум да ссора! Хорошо, если не драка.
        А уж коли сошлись две ворожеи, обязательно жди потасовки. Ворожея - от слова ворог, то есть враг.
        Чтобы придать ссорам да побоищам пристойный вид, в городе каждую неделю проводили состязания колдунов. Команда на команду! Например, гадалки против магов или кудесники против ведьмаков.
        Козёл Тюша не раз приглашал Шухлика с Малаем посетить эти соревнования, или турниры.
        - Захватывающее зрелище! - блеял он. - Сходите - не пожалеете.
        На другой день после памятного ужина с настойкой кожерыжника они повстречали соседа-кабана.
        Ёв недобро поглядел на Шухлика и хрюкнул, как зарычал, показав кривые клыки:
        - Напрасно кабаниху обидели! Это так просто вам с рук не сойдёт! Вообще слыхал я, что вы шутки шутите - сомневаетесь в колдовстве! Опасное заблуждение!
        К вечеру пожаловал мастер Кузойнак. Уселся посреди столовой на табуретку и долго тягостно молчал. Особенно тяжёлым выглядело молчание из-за чёрных немых очков.
        Неизвестно, куда глядел колдун, может, просто спал на табуретке, но Шухлику казалось, что именно в него упёрт пронзительный взгляд. Вот-вот высверлит дырку в голове или проткнёт насквозь.
        Тюша крутился вокруг мастера, предлагая настойки с закусками. Но не удостоился внимания - ни знака пальцем, ни движения бровью.
        И вдруг словно шкаф рухнул, так прогремели слова Кузойнака в тишине козлиного дома.
        - Итак, чем же мы плохи?! Чем вам не угодили?!
        Козёл Тюша тут же вылетел за дверь, а Малая от неожиданности настолько передёрнуло, что из полосатого он превратился в клетчатого.
        - А что, собственно, такое?! - постарался он придать голосу зычности, но проблеял, как козёл. - Ка-к-ки-иээ пре-ээ-те-ээ-нзии?!
        Мастер Кузойнак резко поднялся, опрокинув табуретку.
        - Отставить увёртки! Нам всё известно, и дело выходит нешуточное! Или вы вступаете в братство, или… - поглядел он из-под очков, - с вами всякое может случиться…
        - Нас не запугаешь! - топнул Малай копытом.
        - И в мыслях не было, - мягко улыбнулся Кузойнак. - Только хотел предупредить! Понимаете ли, со всяким существом ни с того ни с сего приключаются беды. А наше братство предохраняет от этих случайностей. Очень рекомендую! Приходите на турнир - прямо там и вступите…
        - Я ничего не считаю невозможным! - уклончиво ответил Шухлик.
        Мастер Кузойнак ещё более смягчился.
        - Вот разумные словечки! Поверьте, друзья-ослы, вы очутились среди достойнейших граждан! Мы все тут - не от мира сего. И это прекрасно! По сути дела, мы учёные-первооткрыватели!
        - Всё делаете на свой манер. Вопреки обычаям и общему мнению! - добавил Малай.
        Мастер хотел было расцеловать его, но всё же сдержался.
        - Истинно! Истинно говоришь! Из вас, ребята, получатся хорошие ведьмаки. Принесёте клятву в смоляном горящем круге, призвав в свидетели духов, которые на всю жизнь останутся вашими покровителями. Поверьте, всё проще пареной репы!
        На радостях он хватил настойки кочерыжника. Огляделся, будто разыскивал именно пареную репу, а не найдя, закусил колюкой. И без всяких усилий растворился в ночи. Можно сказать, канул как чёрный камень в чёрную воду.
        Шухлик сидел очень мрачный, словно рыжая грозовая туча.
        - Ах, козлы! - воскликнул он. - Ну, что ни козёл, то предатель! Был в моей юности друг - козлик Така, по милости которого меня продали на базаре. Теперь Тюша настучал! Хоть и белый козёл, а доносчик!
        Малай попытался успокоить.
        - Чего с него взять-то, с бедного козла Тюши? Все они здесь, как говорил достойный гражданин Кузойнак, не от мира сего. Правда, не пойму, от какого именно?
        Да, приятно думать, что все огорчения приходят к нам со стороны, не от мира сего. Только вообразите - надёжная граница, и никаких бед!
        Счастлив тот, у кого есть воображение! Оно разрывает крепкую паутину привычки.
        Как говорят, воображение - это орудие преображения! Великая сила, сотворившая целую Вселенную.
        Богатое воображение способно создать в душе светлый, чудесный мир, счастливее которого и быть не может.
        О, если бы каждому на земле такое богатство!
        Бег по кругу
        Однако Шухлику с Малаем трудно было вообразить, что ожидает их в самом ближайшем будущем.
        - Почитаю за лучшее, мой господин, как можно скорее смыться отсюда! Иначе не миновать нам вредного заклятия, - тревожно сопел джинн. - Ох, чую, пованивает тут братом-шайтаном!
        Той же ночью они попытались улизнуть из чёрно-белых развалин. Скакали рысью точно туда, где вставало по утрам солнце. Но как ни старались держаться строгого направления, а всё время оказывались на одном и том же месте - у сухого фонтана, где произрастал говорящий кактус. Невероятно колючий, потрескавшийся, пожелтевший от старости и злости.
        Каждый раз, завидев Шухлика с Малаем, он отвратительно хихикал и норовил уязвить, стрельнув колючкой.
        Однажды им удалось добраться до речки Вещунки, носившей в прошлом величавое, но страшное имя Ахерон. За ней вроде бы кончались колдовские угодья, и тут откуда ни возьмись набросилась на них свора чёрных диких псов.
        Шухлик лягался задними ногами, колотил по головам передними и кусался крепкими, как камни, зубами. Сам не ожидал от себя такой прыти.
        Еле отбились.
        - Неожиданности на каждом шагу! В этих краях известный конь Пегас до того перепугался собак, что у него выросли крылья. Ах, как бы нам пригодились! - причитал Малай, когда, изрядно потрёпанные, плелись они домой.
        Вообще-то джинн, как ни странно, остался почти невредим. Разве что чёрно-белые полоски на боках разлохматились и болтались бахромой под брюхом. А вот Шухлику перепало клыков, отчего началась у него странная хворь под названием собачья старость.
        Час от часу дряхлел рыжий ослик. Из него буквально песок сыпался, особенно из носа и ушей. А хвост крошился, будто глиняный.
        Среди ночи его разбудило невнятное бормотание.
        «Собака, мать всем собакам, ты нам не мать. Собачьи детки, всем детям детки, вы нам - не детки. Бегите, собаки, в сырой бор! Болючие раны на ногах, на боках, на хвосте, на голове и в затылке, будьте во веки веков на собаке чёрной, серой, белой. Сидите и во веки не сходите! Слово моё замок, а язык мой - ключ!»
        В дальнем углу, откуда доносился этот заговор, пританцовывал джинн Малай.
        - Простите, мой господин! - смутился он. - Как ни противно, а приходится знахарничать! Иначе от вас лишь горка песка останется…
        Уже к утру собачья старость улетучилась, хвост восстановился, но на душе не стало легче.
        - Похоже, не выбраться нам из колдовского логова, - рассуждал рыжий ослик. - Слишком много знаем о здешней жизни. Зачем им дурная слава?
        - Может, вступим в чёртово братство? - неожиданно предложил Малай. - Вступим, а потом ускользнём!
        - Чтобы я клялся в смоляном круге, вызывая неизвестно чьих духов?! - подпрыгнул Шухлик. - Да никогда в жизни!
        Полосатый Малай подтолкнул в бок своего господина и перешёл на «ты».
        - В конце-то концов, что тут дурного? Ты же, когда нужно, призываешь Ок-Таву!
        - Как можно сравнивать?! Я творю Ок-Таву в своей душе. Это моё чувство восторга от каждой секунды жизни!
        Он примолк и задумался. По правде говоря, уже давным-давно не посещала его прекрасная осьмикрылая ослица. Что-то мешало создать её образ. Да и чувство Чу не подавало голоса, спало беспробудным сном. То ли всему виной здешние колдуны? Может, им удобнее, чтобы Шухлик видел всё только чёрно-белым, без оттенков.
        - Так или иначе, а на состязание придётся сходить, - заметил джинн. - Поглядим, чего ещё они надумают…
        Среди обломков громадного гиперборейского стадиона расположились шесть ведьм и тринадцать знахарей, собиравшихся состязаться. Ведающие против знающих.
        Поначалу ничего удивительного не происходило. Долго перетягивали канат, покуда не разорвали точно посерёдке.
        Свою половину ведьмы превратили в колбасу и немедленно сожрали. Знахари оказались изобретательней - распустили канат на отдельные верёвочки, потом порубили и сварили из них макароны по-флотски.
        Перекусив, и ведьмы, и знахари взялись за дело со всей серьёзностью. Они не столько состязались, сколько истязали всю окружающую природу!
        Губительным нашёптыванием на осиновую палочку ведьмы заставляли реку Вещунку бежать вспять.
        Знахари, поплёвывая на горючий камень Ифлос, лишали ветер дыхания.
        Ведьмы остановили Луну, сделав её ущербной.
        Зато знахари уронили чёртову дюжину звёзд с неба и пристроили себе на лбы.
        Тогда ведьмы растянули ночь на три дня.
        Шухлик с Малаем то и дело задрёмывали, и уже не понимали, что происходит.
        Всё вокруг исказилось, растянулось вдоль и поперёк. Камни ожили и ёрзали, норовя скинуть. Редкие деревья и кусты тихо рыдали. Воздух до того сгустился, что не давал возможности встать и уйти. А на спину навалилась девятипудовая тяжесть.
        Когда состязание наконец закончилось, ведьм и знахарей стало поровну - по девять. Один бесследно пропал.
        Судьи никак не могли решить, кому отдать предпочтение. Или, может, нарочно дурака валяли?
        - Пусть победителей определят наши гости! - раздался голос мастера Кузойнака.
        Все восемнадцать ведьмо-знахарей, окружая и приговаривая хором какую-то тарабарщину, уставились на гостей, то есть на рыжего ослика и джинна.
        Их заговоры и взгляды так мяли, колотили, щипали с вывертом и кололи всё тело, с хвоста до ушей, что невозможно было терпеть. Даже бесследно пропавший, девятнадцатый, умудрялся лупить и пинать.
        - Ничья! - заорал в отчаянии Шухлик.
        - Ничьи только у тупых ослов, - поморщился мастер. - А у нас - ни за что на свете! Мы всегда победители!
        И в этот миг Малай сиганул из сомкнувшегося круга, как кузнечик из-под сачка. Прыгая через камни, которые стремились подкатиться ему под копыта, джинн верещал, будто подстреленный заяц, заглушая ведьмин хор.
        - Слово моё - замок! Ведьмы, знахари, колдовское отродье и особенно мастер Кузойнак! Удавитесь, поперхнитесь, лопните! Расколитесь, тресните! Ломота на вас, огневица, трясовица! Дёргание, свербёж и глухая немота! Язык мой - ключ! Трижды плюю через левое плечо - тьфу! тьфу!..
        Увы, ему не дали доплевать! Сцапали, подхватили, потащили вместе с Шухликом и вышвырнули, как мусор, так далеко, что, казалось, вообще из жизни.
        Еле они очухались, заслышав петушиные голоса.
        Оглядели друг друга и порадовались - ослы как ослы!
        - Кабы мне сил побольше, я бы им показал, как ронять звёзды, ночи растягивать и честных ослов угнетать! - хорохорился Малай.
        Наверное, ему удалось-таки перебить и ослабить колдовское заклятие. Оно, кажется, не подействовало!
        К великому счастью, пока не было заметно никаких перемен - ни в облике, ни в мыслях.
        Утконосы
        Шухлик с Малаем благополучно вернулись к дому козла Тюши. Но почему-то крыльцо показалось невероятно высоким. Когда подлый козёл успел его перестроить?
        Они переглянулись и обомлели, увидев, как здорово изменились. Впрочем, изменились - совсем не то слово!
        Ну, как может измениться осёл? Похудеть или потолстеть, уменьшиться или увеличиться в размерах, стать полосатым или красным. На худой конец - превратиться в человека, как это уже бывало с Шухликом.
        До этой поры он думал, что есть всего два пути превращения - из человека в животное или - наоборот. Оказалось, существуют и другие возможности.
        Шухлик и Малай стараниями Кузойнака превратились в двух утконосов из отряда клоачных, то есть, что особенно обидно, в низших, птицеутробных существ.
        - Вот угораздило! Недаром лодочник Харитон говорил, что всё здесь превращается из одного в другое, особенно судьбы меняются, - припомнил с грустью Шухлик, разглядывая широкий плоский нос вроде мягкого клюва, хвост, подобный веслу, и перепончатые лапы. - Ох, а как рыбой-то от нас воняет! Это всё какие-то посторонние, ненужные приключения! Мы ни на шаг не приблизились к саду Багишамал, не говоря уж о пупке Земли. Не везёт, так уж не везёт!
        - Разве, мой господин? - искренне удивился Малай, высунув мясистый язык, усаженный роговыми зубчиками. - Всё же в сравнении с теми жужжащими кубиками мы просто везунчики. Ну, побудем некоторое время утконосами! Даже любопытно. Это, поверь мне, короткое колдовство - дня на три! Самое большее на неделю! И, хочу заметить, ничего постороннего не бывает в этом мире! Всё ведёт к лучшему!
        - Чем же нам эти три дня заниматься, пока не настанет лучшее? - вздохнул Шухлик. - Запруды, что ли, на реке строить?
        - Запруды, мой господин, простите за дерзость, - строят бобры! - со знанием дела отвечал Малай, широко зевая утиным клювом. - А мы можем вдоволь накупаться, наныряться в речке Вещунке, питаясь деликатесами - раками, улитками и ракушками.
        Похоже, джинн был доволен, что они относительно легко отделались, чары могли быть и пострашнее. Маленькие утконосьи его глазки весело поблёскивали.
        - Ой-ой! - вдруг засуетился Малай. - Кажется, я превратился в утконосиху - вот-вот снесу яйцо! Скорее, мой господин, к реке! Надо успеть соорудить гнездо!
        - Ещё этого нам не хватало! - охнул Шухлик.
        Короткие, широко расставленные лапы совсем не подходили для бега. Хорошо, что Вещунка протекала неподалёку.
        Малай нырнул и принялся рыть под водой нору в обрывистом берегу. Да так умело, будто родился утконосихой. Ход копал не прямой, а зигзагообразный, с уклоном кверху, чтобы гнездо было сухим.
        Вынырнув через некоторое время, Малай игриво взглянул на Шухлика.
        - Мой господин, у нас, утконосов, так заведено, что гнёздышко требуется выстлать шерстью. Позвольте надёргать у вас самую малость со спины.
        Шухлику ничего другого не оставалось, как согласиться.
        Уже на следующий день Малай снёс пару яиц, из которых вылупились милые голые крошки-утконосики. Одного назвали Жон-душа, другого - Дил-сердце.
        Поскольку это были дети не простого утконоса, а джинна, росли они не по дням, а по часам.
        Быстро покрылись шерстью и радовались жизни - играли и веселились, как щенята. Боролись друг с другом, действуя клювами и передними лапами.
        Глаза их сияли точно как у Малая, когда он наблюдал за их шалостями с берега, блаженно улыбаясь во всю свою утиную пасть. Да и Шухлик испытывал к ним родственное чувство.
        - Да, мой господин! Какое счастье! - поминутно умилялся Малай. - Не думал-не гадал, что у меня будут детишки! Отвезу их на родину - в страну Чашма. Пусть набираются ума-разума! Кстати, там, уверен, ты всё выяснишь о пупке Земли в подробностях…
        Прошло уже не менее двух недель, а Шухлик с Малаем не обретали свой прежний вид.
        Похоже, что джинн знал средство, но не торопился применить. Видимо, поджидал, когда окрепнут Жон и Дил.
        Наконец, набрал где-то укропа и лаврового листа. Истолок клювом и настоял на воде речки Вещунки.
        Как только они выпили настойку, почти сразу, без всяких мучений, превратились в ослов. Причём Малай стал как новенький - крепкий красный ослище с пиратской повязкой на глазу. Детишки Жон и Дил поглядели на него с удивлением, но уже через пару минут признали.
        - Ты видишь, мой господин, какие у них задатки! - восхищался Малай, роняя скупые ослиные слёзы. - Настоящие маленькие джинны в образе утконосов! Ах, какое счастье!
        Конечно, из любого дурного положения можно извлечь немало доброго и полезного.
        Мало того что, побывав утконосами, Шухлик с Малаем научились прекрасно плавать и нырять, ловить раков, рыть норы и строить гнёзда, так ещё джинн обзавёлся потомством, о котором и не мечтал. Откуда, спрашивается, взяться детям у огненного духа?
        А тут - пожалуйста, благодаря колдовским козням, появились два чудесных создания.
        Малай не мог нарадоваться, наглядеться на них!
        И это понятно. Джинны, как правило, - круглые сироты.
        Ни предков, ни наследников, ни сестёр, ни братьев…
        Добрые рождаются от солнечных лучей и полуденного жара. Злые, шайтаны, - от извержения вулканов, ударов молний и разрушительных пожаров.
        Впрочем, многое зависит, как говорится, от окружающей среды.
        Злые иногда добреют, и, наоборот, добрые - обозляются. Между ними нет окончательного разделения и незыблемой границы. Точно так же, как вообще между добром и злом в этом мире.
        Пора было собираться в дорогу, подальше от города колдунов.
        Но тут Малай глубоко задумался.
        - Никак в толк не возьму, кто я теперь моим мальчикам, - мама или папа?
        - Ну, просто - родитель, - успокоил Шухлик.
        - Хорошо звучит, мудрейший господин! - И Малай резво подпрыгнул, как в прежние времена, когда только что освободился из плена в горшочке.
        
        Обретя наследников-утконосов, он очень приободрился. К нему явно вернулась часть сил, похищенных братом-шайтаном. - Главное, преодолеть пустынную четверть мира! - нахмурился он, сосредотачиваясь, как атлет перед тройным прыжком. - А там уж рукой подать до страны Чашма…
        Малай выстроил всех в шеренгу - впереди Шухлик, сам сзади, а посередине - братишки Жон и Дил.
        Он уже начал нашёптывать что-то себе под нос, как заведено у джиннов перед исполнением любого желания.
        И тут на пологом берегу реки показалась знакомая собачья стая. Все в чёрных очках!
        Они не лаяли, не рычали, даже не скалились, а подкрадывались в зловещей тишине - по-пластунски, словно тигры или рыси.
        Это наводило такой ужас, что джинн с Шухликом, подхватив Жона и Дила, бросились бежать так, как, пожалуй, ещё никогда не бегали. Они неслись, точно скаковые жеребцы.
        И всё же псы догоняли. Ещё чуть-чуть и - вцепятся в копыта. Прыгнут - и разорвут утконосиков.
        Вдруг Шухлик ощутил всей спиной странную подъёмную силу, которая порывами разгоняла воздух. Ещё перебирая ногами, он взмыл над землёй.
        Рядом не очень умело махал крыльями Малай. Зато утконосики, растопырив перепончатые лапы и выруливая плоскими клювами, летели на редкость уверенно, будто урождённые птицы. Подобно вспугнутым диким уткам, они устремились в небеса.
        Внизу подпрыгивали, визжали и скулили растерянные очкастые собаки.
        Задержавшись, Малай спикировал и осыпал их на прощание крупным ослиным помётом.
        Сверху хорошо виднелась граница между двумя мирами.
        Именно речка Вещунка, давшая им приют, отделяла бездонную глухую тьму, где не было ни единого проблеска, доступного пяти обычным чувствам, от чёрно-белых руин города колдунов.
        Над городом они сделали широкий круг, поскольку джинн готовился перепрыгнуть сверхсветовой барьер скорости. Пока он нашёптывал, дул и поплёвывал, их заметили, и внизу началась суета.
        Ведьмы хватались за мётлы, собираясь в погоню.
        Доносились заклинания магов и вопли колдунов, грохотавшие в небе, подобно грому.
        Нечистый дух поднимался вверх густыми волнами, так что перехватывало дыхание.
        Однако у джинна теперь хватало сил не только на сверхсветовой полёт, но и на защиту от дурного рёва, заклятий, наговоров и прочего сглаза. Все посланные проклятия посыпались огненным дождём обратно, накрыв город пеленой чёрного дыма.
        А через мгновение что-то мигнуло, дрогнуло, смешалось и сдвинулось, как отражение в открываемой зеркальной дверце.
        Возникла совсем другая картина, и вся четвёрка - два взрослых осла и два утконоса-ребёнка - опустилась с небес посреди голой каменной равнины.
        Кажется, им всё же не удалось перемахнуть за раз пустынную четверть мира.
        Малай сокрушённо покачал головой.
        - Эх, немного недотянули! Придётся топать пешком, поскольку пороху в пороховницах не осталось. К счастью, мы рядом с благословенной страной Чашма.
        Счастье третье

        Пещелья и ущеры
        Силы у Малая и впрямь иссякли. Он даже не знал, в какую сторону идти. А крылья, выросшие при побеге, отвалились на сверхсветовой скорости.
        Но тут у Шухлика очень кстати пробудилось чувство Чу и подсказало, куда путь держать.
        Рыжий ослик торопился выбраться из этой каменной, словно опалённой небесным огнём, пустыни. Копыта его высекали искры, и звон стоял такой, будто он скакал по железному мосту. Малай с детишками на спине еле поспевал следом.
        Жон и Дил пока не умели говорить. То есть помалкивали, но всё-таки мысленно калякали. Родитель хорошо понимал, о чём они. Да и Шухлик кое-что улавливал.
        В общем-то, не смолкая ни на миг, утконосики несли всякую милую околесицу.
        «Отважней и сильнее нашего папаши не сыскать в целом мире! - кричал Жон. - Как ловко он уделал и пропесочил тех очкастых собак!»
        «О, наша мамаша добра и прекрасна! - восхищался Дил. - А какой у неё чудесный красный хвост! А чёрная повязка на глазу!»
        Малай таял и млел на ходу, едва ли не мурлыкал, как кот на печи. Всё это мешало Шухлику слушать Чу, которое изъяснялось довольно странно - лопотало неразборчиво, как годовалая малютка.
        - Лежезная густыня! - вроде бы оправдывалось оно. - Ганмитная фуря!
        Рыжий ослик только недоумённо разводил ушами.
        К вечеру они приблизились к гряде неприступных скал. Казалось, что преодолеть их нет никакой возможности. Всё-таки ослам далеко до горных баранов!
        То и дело им виделись дома, дворцы и даже целые города, созданные за многие века ветром и редкими дождями.
        - Мой господин! - Малай принюхался. - Я смекнул, где мы! В часе ходьбы отсюда есть лазейка в горах, которая выведет прямо в страну джиннов.
        Шухлик ощутил, как Чу настойчиво тянет в другую сторону.
        - Шуволка! - беспокоилось оно. - Задняпа! Пещелья и ущеры!
        Джинн насупился и помрачнел.
        - Знаешь ли, мой господин, я очень уважаю твои чувства, однако здесь, посреди железной пустыни, они явно запутались и оторопели, как бывает со стрелкой компаса во время магнитной бури.
        Пожалуй, это всё объясняло. И, приструнив размагниченные чувства, Шухлик поспешил за Малаем.
        Обещанная лазейка оказалась очень тесной - кривая узенькая щель. Еле протиснулись. Хотелось назад, но скалы уже не пускали. Они скалились и впивались в бока. Вот-вот вздохнут и расплющат!
        Впрочем, через некоторое время щель раздвинулась, расползлась и превратилась в ущелье.
        Ободранные ослы остановились - отдышаться и осмотреться.
        Здесь было тихо, сухо и сумрачно. Скалы поднимались так высоко, что небо казалось бледно-голубой ленточкой, которая, того и гляди, скрутится эдаким катышком-колбаской.
        Там и сям, как пустые глазницы, зияли пещеры.
        - Фью! - присвистнул Малай. - Весёлое местечко!
        Свист разбежался меж скал, будто быстрый ручей, затекая в каждую трещину, расщелину, и на звук его из пещер повылезло множество народа. Завидев ослов, все пришли в неописуемый восторг. Подпрыгивали, махали руками и кричали «Ура!» так, что ущелье в миг переполнилось глухим стоном и рокотом, точно океанским прибоем, - уу-ур-р-р-ра-а-у-у-рр!
        - Вот так встреча! - удивился Шухлик. - Может, обознались?
        - Мой господин, зачем сомнения? - подмигнул Малай. - Это обычное горское гостеприимство!
        Меж тем жители пещер обступили их. Не обращая внимания на красного осла с утконосами, подхватили рыжего на руки и понесли, как героя, вернувшегося домой с великой победой.
        Шухлик пытался заглянуть в их лица, но не мог, будто они нарочно поворачивались затылками.
        Даже странно, одни затылки! В ущельном сумраке виднелись на них выбритые цифры - пять, тринадцать, сто один, семь, восемьдесят три… И на лысых то же самое, - одиннадцать, двадцать девять, пятьсот сорок семь - то ли печати, то ли клейма…
        Шухлика внесли в громадную пещеру, озарённую кострами, и усадили на каменное возвышение вроде трона, у подножия которого спешно застилали скатертью длинный стол.
        Тут-то он и понял, с трудом веря своим глазам, что у местного населения вообще нет лиц! Откуда не погляди, - затылки! То есть с обеих сторон головы - спереди и сзади.
        А глазки скромно и стыдливо мигают из ушей.
        «В природе ещё и не такое бывает, - успокаивал себя Шухлик. - Конечно, не красавчики! Но где же, ёлки-палки, рты?! Ни одного не вижу! Чем же они кричали и как едят?»
        Пока не было ответа на этот вопрос.
        Только чувство Чу высказалось взволнованно и смутно: «Пердуперждаю! Гершники! Притвожерношение!»
        Шухлик вдруг проникся к этому беспокойному чувству такой нежностью, словно Малай к утконосикам. Он слушал невнятный младенческий лепет Чу и был счастлив, понимая, что вскоре оно обязательно подрастёт, окрепнет и заговорит в полный голос.
        Затылочники
        То и дело кто-нибудь из затылочников подходил к полыхающим кострам, выцарапывал оттуда особенно жаркие угольки и раскладывал по карманам, а пару-другую терпеливо зажимал в кулаках. Понятно, что пещера была наполнена стонами и подвыванием.
        «Наверное, тоже горский обычай!» - изумлялся Шухлик.
        Когда все расположились за столом, он, наконец, догадался, что рты, которые никак не мог приметить, находятся точно на макушках. Судя по всему, затылочники питались в основном тем, что с неба падало. И сейчас по привычке сидели, разинув пасти, будто птенцы в гнезде.
        - Верно-верно, что с неба упало, то наше, - вкрадчиво подтвердил Седьмой, моргая ухом. - А на большее совестно рассчитывать!
        И впрямь, праздничный стол был пуст, если не считать каких-то жалких корешков и сушёных насекомых.
        По правую руку от Шухлика поместили Малая с утконосами.
        - Кто эти безмордые страшилы? - шепнул рыжий ослик. - Куда мы угодили?
        - Пещеры вечного блуждания, мой господин, - отвечал Малай. - Здесь грешники раскаиваются и замаливают грехи! Погляди на стены!
        
        Сверху донизу камни были расписаны картинами адских мучений, - как и полагается, с чертями, сковородками, с чадящими языками пламени. Но души, опутанные грехами, как катушки суровой ниткой, напоминали рассохшиеся чурбаны - все в трещинах и щелях, из которых торчало множество ржавых гвоздей и горящих заноз. - Рисунки с натуры, - заметил Малай. - Таковы при жизни души пещерных грешников. И обрати, мой господин, внимание на подписи.
        Шухлик прочитал.
        «Грех, как огонь костра, греет, но чем ближе к нему - жжёт и мучает».
        «Грехи любезны - доводят до бездны».
        «Здесь все рабы греха! И живут с грехом пополам».
        «Чья душа во грехе, та и в ответе!»
        - Грешники не могут смотреть прямо друг на друга, - доходчиво объяснял Малай. - Поэтому с обеих сторон - затылки! И от имён своих отказались, считая себя недостойными. Заменили номерами!
        Шухлик подметил, что числа на затылках нечётные. Причём такие, которые делятся без остатка только на самих себя.
        - Ещё бы, - хмыкнул Малай. - Не хотят делиться раскаянием. Это вся их жизнь. Желают каяться до самого конца, чтобы не угодить после смерти во-о-он туда, - кивнул на картины. - И творят себе ад на земле!
        - Хорошо рассуждать чистому духу! - усмехнулся Шухлик. - Никаких грехов!
        Стащив пиратскую повязку с глаза, джинн тягостно вздохнул.
        - Эх, не скажи, мой господин, - много чего за мной водится. Люблю приврать. К тому же я невинный убийца - превысил оборону, защищаясь от колдунов, - не все в том городе были так уж плохи. И признаюсь, я нарочно завёл сюда, чтобы покаяться. Эти пещеры, как печи, всю скверну сжигают. Не хочу, чтобы Жон и Дил отдувались за родителя. Прости, мой господин!
        Шухлик опешил. Никак не ожидал от своего слуги подобной выходки! Задумавшись, сжевал корень, напоминавший человеческую фигуру. И тут же поплыли у него перед глазами длинный-предлинный, как дорога, стол, бесконечные затылки с цифрами, как верстовые столбы, и джинн Малай, поспешно уходящий с утконосиками.
        Шухлику подсунули снотворный корень мандрагоры.
        В следующий миг всё вокруг раскололось, расщепилось, и он вошёл в те страшные росписи на стенах пещеры.
        Тут не было так жарко, как представлялось. В общем, терпимо.
        Пара чертей подвалила разболтанной хулиганской походкой, будто хотели попросить закурить, узнать, который час, и потребовать кошелёк или жизнь.
        - Знаешь ли, приятель, - рявкнул один из них, неприятно скалясь и тряся кочергой. - Катился бы отсюда!
        Второй оказался душевней.
        - Честно скажу - плохое это место для приличного осла. Здесь рабство угрызения и раскаяния! Тут обитают ненавидящие самих себя! Поедающие свою жизнь! Даже нам, чертям, противно.
        Он постучал сковородкой по крутым рогам.
        - Два затылка и рот на макушке - это куда ни шло! Сами довели себя до такого печального состояния. Хуже того, затылочники как чёрствый хлеб, который настолько окаменел, засох, что и откусить-то невозможно. Разве что размочить - любовью и сожалением! Да где ж их взять в этом диком ущелье, когда все только и думают о своих грехах, каются и хотят принести искупительную жертву. Тьфу!!!
        И чёрт так оглушительно плюнул в костёр, что Шухлик очнулся на дне ущелья. Ленточка неба казалась ещё дальше, чем прежде. Она покраснела и уже потихоньку угасала.
        Шухлик хотел подняться, но обнаружил, что ноги крепко связаны. Его окружили затылочники.
        - Нам было откровение, - склонился макушкой Первый, указывая на пещеру. - Голос Вечного Блуждания изрёк: явится рыжий осёл! сам отдаст свою шкуру! сложите в неё все грехи, в которых каетесь, и сожгите! тогда обретёте новую жизнь!
        - Прости, осёл! - дружески похлопал по загривку Тридцать седьмой. - Мы тебя долго ждали!
        - Ты спаситель! Воздвигнем тебе золотую статую, которой будут поклоняться наши дети, внуки и правнуки! - воскликнул Одиннадцатый.
        А Третий, щекоча ухо, зашептал.
        - Нам известно, что под ослиной шкурой скрыт достойный гражданин Луций! Мы освободим тебя! Вернём человеческий облик!
        - Совсем одичали! - заорал Шухлик, пытаясь вскочить и лягнуться. - Мой предок Луций жил две тысячи лет назад!
        Но его не слушали.
        Обступив со всех сторон, затылочники высекли Шухлика розгами до крови. А затем зашили в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, обезьяной и змеёй.
        Видно, надеялись, что он испугается и выскочит из шкуры.
        Однако выпоротый Шухлик мирно беседовал со своими соседями. Представившись, они рассказывали друг другу истории своих жизней, коротая время в мешке.
        Особенно любезной оказалась змея из семейства гремучих. Она зализала Шухлику раны, затянувшиеся так быстро, как следы весла на реке.
        Словом, все расстались друзьями и сговорились о следующей встрече в том же мешке.
        Но затылочники решили действовать иначе - неспешно и наверняка.
        Третий, освещая факелом дорогу, повёл стреноженного Шухлика по пещерному лабиринту, вглубь горы.
        С каждым шагом становилось всё жарче и жарче. Лабиринт петлял, как заяц, удирающий от лисы. Наверное, тут были особые метки на стенах, иначе бы давно заплутали.
        Третьему, видно, надоел стук ослиных копыт в гробовом молчании, и он разговорился сам с собой.
        - Когда я ограбил того ротозея, то долго жил спокойно. Но, осознав свой грех, вечно каюсь, казню себя, мщу, наказываю, и - вроде не живу! Можно сказать, ограбил самого себя. Хуже того, убил свою жизнь бесконечным покаянием… О, вновь я согрешил в словах и мыслях!
        И Третий, не долго думая, хлопнул факелом по макушке, наказав болтливый рот. Даже Шухлик почувствовал, как это больно.
        Он понял, что затылочники сами себе в тягость. Не жизнь у них, а непрерывное копание, будто рытьё мрачных пещер. Беспрестанно себя укоряя, забрели в лабиринт. Запутались, потерялись и - нет для них выхода! Разве что ослиная шкура…
        Третий, отдуваясь макушкой, завёл Шухлика в какую-то нишу, где пол был усеян чёрными и белыми камнями, и захлопнул решётку.
        Когда он ушёл, стало так непроглядно, будто в кармане пространства и за пазухой времени. Ну, не совсем так - кое-что Шухлик ощущал. Например, дикий печной жар, душивший раскалёнными клещами, и острые камни под копытами.
        Он чуял носом запах гари. Мог закричать и услышать короткое глухое эхо. Но вот глаза были совершенно беспомощны!
        Некоторое время перед ними плавали какие-то радужные кольца и пузыри, остатки факельного света, но вскоре и они исчезли.
        Вообще всё было ужасно! Рыжий ослик и представить не мог, что с ним такое приключится!
        На острых каменьях не только лежать, но и стоять невыносимо больно. Конечно, их нарочно тут понасыпали.
        «Сколько понадобится дней, чтобы сдохнуть? - размышлял Шухлик. - Не лучше ли сразу размозжить голову об стену?!»
        Готовясь умереть, он всплакнул. Сначала потихоньку - от жалости к себе. А потом от ненависти, в полный голос.
        - Злосчастный я осёл! - выл, причитал и хрюкал, захлёбываясь. - Глупый, тупой, бестолковый! Ни на что не годный! Кругом виноватый! Плевал на всех, блаженствуя в своём райском саду! Только себя и любил! Только о себе и думал, ишак безмозглый! Правильно сделают затылочники, содрав с меня шкуру! Покаюсь, что ли, перед смертью, потому что сам себе противен.
        Вот тут-то им овладело настоящее отчаяние. Он, оказывается, даже не знал, как надо правильно каяться. И тогда услышал чувство Чу, которое заговорило, наконец, членораздельно.
        - Прекрасно - раскаяться в дурных поступках, - довольно твёрдо звучал его голос. - Но неприязнь к себе - это яд! Сам Творец тебя любит, а ты говоришь - злосчастный! Уясни, что делал не так. И пойми - всё, что было, ушло. Каждый миг - новый! Прости себя и всех, кто причинил тебе зло. И живи, преобразившись, в новом времени иначе, чем прежде, - лучше и чище, в свете и радости, не угнетаясь прошлым! Оно осталось в памяти, но уже не тяготит, не омрачает. Твоё прошлое легче и ясней, потому что сам ты другой - светлый!
        Шухлик слушал, икая и всхлипывая. На душе, кажется, и впрямь полегчало, но ясности и света не прибавилось. Темь тёмная - хоть глаз выколи!
        - Можно считать, уже покаялся? - спросил он, прислушиваясь к Чу.
        - Считать будешь, когда выберешься из ущелья, отделяющего прошлую жизнь от будущей. Иначе так и останешься во мраке, который мало чем отличается от безмерья и безвременья. У тебя пока достаточно сил, чтобы не думать о смерти! Ты должен защищаться!
        Шухлику вдруг стало очень обидно за свои нерастраченные силы. Если б его не усыпили, он бы разметал всех затылочников!
        Впрочем, вот вопрос - сколько жизней можно отнять, защищая свою? Малай, например, уничтожил целый город, покаялся, а затем, скотина, подло бросил в беде своего господина!
        - Не так он прост, как хочет казаться, - шепнуло Чу. - Вспомни, я тебя предупреждало о западне в ущелье, о ловушке в пещерах, о грешниках и жертвоприношении.
        Шухлик пропустил это мимо ушей, поскольку живо представил, как на него нападают волки! Одному копытом в лоб! Другому, третьему…
        Если занять выгодную позицию, можно перебить всю стаю. Всех волков на свете!
        Но не нарушит ли он, сохраняя свою маленькую жизнь, равновесие в мире? Может, вообще не следует защищаться? Может, достойнее вести себя безропотно, как жертвенное животное? Ведь затылочники начнут новую жизнь, содрав с него шкуру!
        - Знаешь ли, напрасно беспокоишься - всех волков не уничтожишь! - усмехнулось Чу. - Они вовремя сообразят, что зря с тобой связались. А если не поймут и не отступят - значит их род обречён на вымирание.
        - А вдруг у них безвыходное положение, к примеру, есть нечего? - спросил Шухлик. - То есть два выхода - или сожрать меня, или помереть с голоду?
        - Ну, всегда отыщется какая-нибудь потайная лазейка, - отвечало Чу. - Могут перейти на фрукты и овощи! А если серьёзно, - вместе с тобой жизнь твою защищает Творец. Впрочем, о волках Он тоже заботится! Всё в Его руках, и нет других правил. Для чистых, как сказано, всё чисто! Но не им решать, насколько они чисты, и насколько грязны другие!
        Шухлик понял далеко не все речи Чу, и всё же какая-то надежда появилась. Может, он почище затылочников?
        Так или иначе, они не собирались убивать его собственными руками - не хотели брать ещё один грех на душу.
        Эти безумцы верили, что он сам скинет ослиную шкуру, превратившись в Луция.
        Ну, в крайнем случае они сдерут её уже с дохлого осла.
«Какое счастье! - думал Шухлик. - Хоть и затылочники, но не живодёры!»
        Четыре ключа
        Всякое наказание кажется не радостью, а печалью. Но после наученным через него доставляет мирный плод праведности. Примерно так говорил когда-то предок Луций.
        В глухом подземелье Шухлик полагался только на Чу.
        Однако оно в последнее время столько говорило, что надорвалось, то ли охрипло, то ли осипло, то ли вообще умолкло. Во всяком случае, звучавший голос был мало узнаваем.
        Шухлик не знал, верить ему или нет. Может, это какое-то поддельное, ложное чувство. Из самозванцев.
        - Иной раз мне чудится и мерещится, кажется и мнится, - призналось оно. - Ты уж сам отделяй правду от вымысла! Хочу тебе сказать, что самая большая победа - не драться с врагом, а сделать его другом.
        - Да, сказать легко, - проворчал Шухлик. - Очень похоже на пустые слова!
        Пустые не пустые, а именно слово «друг» напомнило об Ок-Таве. Если бы он смог призвать её, крылатая ослица хоть чем-нибудь да помогла бы!
        Но разве в чёрной пещере создашь ощущение восторга и счастья, на которое отзывается Ок-Тава?
        На какой-то миг Шухлик то ли впал в забытье, то ли вообще потерял сознание.
        Он увидел сад Шифо. Правда, немного странный, словно паривший в воздухе. Шухлик плыл от дерева к дереву, разглядывая их лица. Прежде он не замечал, что яблоня похожа на маму, груша - вылитая кошка Мушука, абрикос - словно родной брат тушканчика Уки, а физиономия граната напоминает своим выражением черепаху Тошбаку.
        Откуда-то - из родника, что ли? - возник бриллиантовый шар, раскрыв объятья навстречу.
        Рыжий ослик очутился внутри шара и забылся ещё крепче.
        А всё-таки слышал, что говорит предок Луций.
        - У меня, сынок, есть одна финтифлюшка - уловка, хитрость. Впрочем, не одна, а целых четыре. Они отворят любую темницу!
        И перед носом Шухлика появились старинные, замысловатой формы ключи, вроде амбарных.
        - Если хочешь стать лучше и чище, открой первым ключом драгоценный ларец - восторженное состояние своей души, чтобы оно передалось всему телу, чтобы каждая мышца, каждая клеточка запомнила твоё желание.
        Вторым ключом разомкни цепь, которая сковывает улыбку и радость от каждой секунды жизни. Третий предназначен для шкатулки, где хранятся смысл и цель твоего бытия. Пора извлечь их оттуда и поместить в самое сердце.
        И, наконец, четвёртый, как отмычка, вскрывает двери, за которыми - счастье! Не ищи его на стороне, становясь взломщиком. Оно, счастье, внутри тебя! Избавься от страхов, уныния и дурных мыслей. Распахни, как дверные створки, добрые чувства, - и душа наполнится любовью и светом. Тогда Ок-Тава окажется рядом, и Чу тебя не оставит…
        В забытьи Шухлик всё понимал. Всё казалось простым, как шар. Но очнувшись, усомнился. Разве могут спасти воображаемые ключи или какое-то одинокое внутреннее чувство, если даже пять внешних бессильны?
        И всё же попытался, орудуя четырьмя ключами, создать Ок-Таву.
        Представил утренний сад Шифо, когда его деревья только-только зацветают. И вечерний, наполненный зрелыми плодами. Рыжий ослик нёс на коромысле воду из родника, а все его приятели, стоя на лесенках-стремянках, собирали урожай. Сад, шелестя травой и листьями, рассказывал необычные сны, которые только саду и могут присниться. Шухлик сам такого не ожидал, но явственно увидел, как подошла мама, и услышал её слова: «Сынок, пора ужинать - я уже натёрла морковку с яблоками!»
        Шухлику стало так радостно, что дух перехватило. Точнее - отпустило ввысь. Рыжий ослик, как говорится, воспарил духом!
        Ведь всё это было, и сейчас есть где-то неподалёку, и наверняка ещё будет!
        Душа его переполнилась запахами цветов, журчанием ручья, тихим дуновением ветра и вдруг превратилась в бриллиантовый шар, подобный Луцию.
        И Ок-Тава отозвалась - осьмикрылая, с изумрудными перьями. Можно её не видеть, но как не понять, что она рядом?!
        Когда прилетает чудесная ослица, всё чувственно, всё внятно!
        Шухлик чуял прохладное трепетание её крыльев, разгоняющих пещерный жар. Уже не так больно впивались в копыта острые камни. Исчезли уныние и тоска.
        Сама тьма подземельная, казалось, рассеялась, и стал ясно слышен голос Чу.
        - Всё будет хорошо! Затылочники надеются, что, ошалев от жары, тьмы и бессонницы, ты выскочишь из своей шкуры.
        Они явятся сюда ровно через три недели. Есть время, чтобы подготовить побег. А сейчас уже вечереет, так что постарайся вздремнуть.
        В мёртвом подземелье Шухлик ощутил лучи закатного солнца, которые ласкали и убаюкивали. Впервые за долгое время он спокойно заснул, как будто в райском саду Шифо.
        И ничего ему не снилось, если не считать ощущения счастья, которое ни вспомнить, ни описать невозможно.
        Спасение шкуры
        Проснулся Шухлик бодрым, полным сил, но - увы! - всё в той же безысходной чёрной тишине. Долго не мог сообразить, где это он? Опять безмерье и безвременье?! Хуже того - безверье.
        «Пожалуй, у меня навязчивый бред и докучливые фантазии, - думал он, вспоминая Ок-Таву, бриллиантовый шар, разговоры с Чу. - А что это за странный колокольный перезвон в пустой голове?! Так, вероятно, и должно быть в пещере грешников-затылочников. Того и гляди, появятся привидения и призраки!»
        И впрямь - почудилось едва заметное колебание воздуха, а звон распался на мелкие хрустальные шарики вроде слов, которые наяву и отчётливо произносил предок Луций.
        - Я побуду с тобой, сынок, пока не выберешься отсюда!
        Шухлик кивнул, не слишком уверенно. Его чувства, честно говоря, были в панике. Они переживали уже не только за шкуру, но и за рассудок.
        - Научись управлять ими, - заметил Луций, - это не сложно. Постарайся распознать и запомнить, как звучит чувство Чу, которое говорит тебе правду. Едва услышал его - крути хвостом!
        - В какую сторону?! - прыснул рыжий ослик, и вдруг так заржал, что и затылочники, наверное, услыхали.
        Шар Луций тоже не удержался и залился звонко, будто малый колокол, отчего в пещере посвежело, как после короткой грозы.
        - Неважно, в какую, - сказал он, отдуваясь. - Важно, чтобы установились надёжные отношения хвоста с чувством Чу! У каждой нашей мышцы отличная память - по себе знаю. Когда превратился из осла в человека, долго ещё подмывало пройтись на четвереньках или почесать брюхо задней ногой. Словом, кручение хвостом должно крепко-накрепко соединиться с пробуждением Чу. Понимаешь?
        - Ну, как же! - опять хихикнул Шухлик. - Нужна прочная, обоюдная связь между хвостом и чувством, как в бою между командиром и солдатами…
        Луций, судя по всему, очень оживился. Скользнула во тьме крохотная молния, и прокатились одна за другой несколько воздушных волн.
        - До чего же толковый у меня потомок! - воскликнул он. - Если тебе срочно понадобится Чу, легче лёгкого вызвать его хвостом. Покрутишь - и оно тут как тут, к твоим услугам! А на всякий случай - вдруг с хвостом неприятности! - установи запасную линию. Например, между Чу и ушами…
        Застоявшийся в подземелье Шухлик так завертел хвостом и замахал ушами, что Луция снесло в соседнюю пещеру.
        Однако прочная связь никак не устанавливалась. Чу не подавало вестей. Вообще-то оно вело себя, как хотело, - изнеженное, обидчивое - то спит среди дня, то ночью не даёт покоя. А может замолчать на месяц. Никакого распорядка!
        - Не всё сразу, сынок! - ободрил вернувшийся шар. - Твоё Чу довольно вялое, будто сонный сторож на бахче. Но нельзя строго спрашивать с чувства, которое коснеет без движения!
        Что правда, то правда - у самого Шухлика в этой проклятой темнице ноги так затекли, буквально окостенели. И не попрыгаешь - до того остры камни на полу!
        - Вот вам упражнение, одно на двоих! - придумал Луций. - Разобрать эти камешки на две кучи - чёрные к чёрным, белые к белым!
        Шухлик нехотя, на ощупь начал их раскидывать. Он полагал, что это глупое задание. Даже не знал, сколько кучек получается. Две или двадцать две? А уж какие они - чёрные, белые, серые? - не сказал бы под расстрелом. Двигал камни из уважения к предку - бессмысленно, ни о чём не думая…
        Но Луций неожиданно восхитился.
        - Какой молодец! Именно так и надо, - с пустой головой. Мысли только мешают! Без них Чу чудесно справляется. Ты сам скоро увидишь…
        Шухлик очень сомневался, что сможет хоть что-нибудь здесь разглядеть. По крайней мере, до тех пор, пока за его бедной шкурой не придут затылочники с факелами. Но всё же кое-чего он добился - истерзанные ноги размялись, а копыта блаженствовали, упираясь в гладкое дно пещеры.
        - Не позволяй Чу лениться! - наставлял Луций. - Занятия, разминки, тренировки! Когда я был ослом, немало труда положил, чтобы по-человечески пить вино из кубка. Часами упражнялся! Подбирал нижнюю губу, складывая наподобие языка, и одним махом опрокидывал кубок - да всё мимо рта. Однако справился к восторгу моего хозяина. А он обучил меня и танцам на задних ногах, и греко-римской борьбе, что принесло ему честь и славу.
        Шар Луций настолько окунулся в минувшее, что, кажется, надолго уплыл из пещеры.
        - К чему это я? - вздохнул он, выныривая, наконец, из лабиринта воспоминаний. - Ах, да! Счастливые были времена в ослиной шкуре. Ты, сынок, береги её!
        Шухлик, конечно, не возражал. По правде говоря, ему хотелось бы сберечь свою шкуру. Но каким способом? Вряд ли тут поможет раскладывание камней на кучки. В это верилось с большим трудом…
        - Вот именно - большим трудом! - подхватил предок. - Если бы твоя душа трудилась не меньше ног, челюстей и языка, какие бы дивные чувства в ней выросли! Запомни крепко, отпрыск, что упражняется, то и развивается! В основном, понятно, брюхо. Но трудом можно достичь зоркости орла, чуткости лани, быстроты гепарда и лёгкости мотылька.
        Вероятно, во мраке шар Луций каким-то образом жестикулировал, насколько это доступно шару, и показывал упражнения для зоркости, чуткости, быстроты и лёгкости. Во всяком случае, Шухлик испытывал все эти состояния - одно за другим, будто волны.
        От чрезмерных усилий Луций устал. Слышалось его прерывистое дыхание. Наверное, и ему было тяжело в затылочных пещерах, вдали от привычного безмерья и безвременья.
        - Приучи Чу трудиться, - медленно втолковывал он, - укрепи постоянным вниманием, и тогда оно будет бодрствовать и охранять, как овчарка. Станет проницательным и способным к озарению, то есть к внезапному, но верному решению. Ему нужно только твоё доверие и понимание, а также хорошая тренировка!
        Шар Луций был так убедителен, что Шухлик, не откладывая, начал развивать чувство Чу, как штангист мускулатуру. Чем ещё заниматься в темнице?
        В каждой приличной тюрьме имеются тренажёры, но рыжему ослику хватало камней под ногами и четырёх ключей, полученных от Луция.
        «Крепнет то, что упражняется!» - повторял он ежеминутно.
        Шухлик воспитывал и дрессировал Чу, как служебную собаку. Тренировал, как легкоатлета или циркового акробата!
        - Трень-брень! - командовал он, вертя хвостом и хлопая ушами.
        И Чу, так сказать, поднималось на задние лапки, делало стойку на голове и отжимания, сальто-мортале и шпагат.
        Впрочем, и Шухлик, как говорится, не гонял лодыря. Он создавал ощущение Ок-Тавы, и когда являлась крылатая ослица, Чу особенно старалось - работало на славу.
        И недели не прошло, а рыжий ослик уже смог разглядеть на дне пещеры две горки камней - белую и чёрную. В это невозможно поверить, если забыть о способностях Чу.
        Более того, через несколько дней он увидел бриллиантовый шар, как когда-то в кармане пространства и за пазухой времени.
        Шухлик превращался в один сплошной глаз! Всё существо его стало - чувствилищем! И, в конце концов, он смог узреть воочию Луция - уже не в виде шара, но человеком и ослом. Действительно, между предком и Шухликом было много схожего. Та же рыжая шкура и такое же выражение голубых глаз! Отдавая всё время воспитанию Чу, Шухлик куда меньше страдал в заточении.
        Но подходила к концу третья неделя. Вот-вот явятся затылочники за ослиной шкурой. И от одного беглого воспоминания об этом становилось не по себе. Прямо скажем, - тошно становилось. Хорошо, что Луций успокаивал.
        - Твоя устремлённость вместе с Чу обязательно выручат!
        Так оно и вышло.
        Обследовав стены пещеры и запоры решётки, Чу показало, куда именно бить копытом. Шухлику оставалось только прицелиться. Причём Чу выступало как наводчик у артиллериста. Когда оно крикнуло - «Пли!», Шухлик от души лягнул кромешную тьму.
        Раздался хруст, скрежет, и решётка, съехав с петель, гулко ухнула о каменный пещерный пол.
        - Оставь прощальное послание затылочникам, - посоветовал Луций.
        И перед тем как покинуть темницу, Шухлик сложил из чёрных камней - «Придурки! Хватит каяться!» А продолжение из белых - «Живите и радуйтесь каждому мигу!»
        Возможно, затылочники прислушаются к этому простому совету, приняв его за новое откровение пещеры Вечного Блуждания.
        - Ну, сынок, теперь я спокоен, хоть и не знаю, как научить любви и счастью, - сказал шар Луций, приобняв Шухлика. - Да ты сам обучишься! Наслаждайся каждым движением и каждым вдохом. В этой жизни счастье повсюду - в любом мгновении.
        И радость, и горе, и боль, и наслаждение, и сама смерть - счастье. Потому что откроются новые просторы, измерения и объёмы! Запомни, и гусеница, умерев, становится бабочкой. До встречи!
        И устало покатился бриллиантовым колобком напрямик, сквозь пещерные стены. Видно, очень уморился, уча потомка уму-разуму. У него был свой путь - в безмерье и безвременье. Там - отдых на островах Блаженных.
        А Шухлик устремился вскачь, куда подсказывало Чу. Долго он кружил по лабиринту. Возможно, месяц! Или три? Но ни разу не завернул в тупик.
        И, наконец, обнаружил небольшую расщелину в скале, из которой доносились запахи утреннего сада, мимозы и родниковой воды, а также весёлые голоса утконосов.
        «Разве это не счастье - испытать такое наказание и выбраться из пропасти к дневному свету? - думал Шухлик, пока привыкали глаза. - Каждый миг жизни в этом мире - счастливый. Даже тогда, когда кажется ужасным».
        И он был прав! Главное, ощущать, чувствовать, что жизнь сама по себе - счастье! Если это удаётся, то непременно всё чудесно сложится и сказочно уладится.
        Железная ось
        Выбравшись из пещерного лабиринта, Шухлик увидел дивный островок в окружении снега и льдов. Он напоминал сад Шифо. Цветущие деревья, родник и небольшой мутноватый пруд, который на родине Шухлика называется Хаос.
        Очень странно, как это всё не замерзало посреди вечной зимы, а цвело и плодоносило!
        У родника сидел красный осёл с пиратской повязкой на глазу, наблюдая, как Жон и Дил резвятся в кустах мимозы, пышно разросшейся вокруг какого-то чёрного столба.
        - Ах, мой господин! Наконец-то! - обрадовался Малай. - Две полных луны не дождались в небе, но передавали тебе поклоны.
        И он раскланялся, медлительно и церемонно, как это могла бы сделать не слишком полная, но очень красная луна, только-только взошедшая.
        Шухлик, конечно, понимал, почему джинн сбежал из пещер, однако спросил, присаживаясь рядом.
        - Ты хоть знаешь, что меня едва не сгубили затылочники?! Как же ты бросил на произвол судьбы своего господина?
        Малай и глазом не моргнул, а отвечал невозмутимо, безмятежно улыбаясь.
        - Я видел, мой владыка, что судьба твоя благосклонна. И знал, что ты найдёшь единственный спасительный путь из лабиринта, который приведёт к твоему покорному слуге. Эй, осторожней! - крикнул он утконосикам. - Не залезайте на столб! Не суйтесь в дырку!
        - А что это за железная чушка? - насторожился Шухлик. - Уж не пупок ли Земли, который надо завязать?
        - О, мой господин! - расхохотался Малай. - К земле имеет прямое отношение, но, увы! - не пупок! Это железная ось. Если её завязать узлом, Земля перестанет вращаться, остановится, и наступит конец света!
        Шухлику очень захотелось разглядеть ось Земли. Он продрался сквозь заросли мимозы и увидел толстый железный столб с дыркой внутри, откуда доносилось поскрипывание, посвистывание и поднимался, как из духовки, жар, не подпускавший льды. Этот стержень пронизывал Землю насквозь и выходил с другой её стороны.
        Вернувшись к роднику, Шухлик задумался.
        - Не отомстить ли пещерным затылочникам? - вздохнул он. - Хотя они сами себе в тягость, но наказание заслужили! Нельзя же так зверски обращаться с ослами!
        
        - Неужели ты думаешь, что Творцу угодна твоя месть?! - подпрыгнул Малай как кузнечик. - Сказано, мой господин, когда тебя ударят по одному боку, не раздумывая, подставь другой. Шухлик покрутил хвостом, пошевелил ушами, пробуждая заспавшееся Чу, и оно сразу вмешалось в беседу.
        «Но если влепят по другому, не желая понимать твою добрую волю, смело лягайся - бей копытом прямо в лоб!»
        А Малай раскраснелся пуще прежнего и ходил кругами, взволнованно обрывая ягоды с кустов.
        - Мщение умножает зло! Сразу вдвое! - внушал он, покачивая головой и хмурясь, как школьный учитель. - Тьму не одолеешь мраком. Только свет рассеет потёмки зла. Всегда побеждает любовь!
        И Малай кивнул на утконосиков.
        Жёлтые от мимозной пыльцы, Жон и Дил весело скакали, собирая букеты. Наверное, хотели покормить родителя и Шухлика.
        Да, здесь, в чудесном оазисе, не хотелось говорить о грешниках и смерти, о тьме и мраке, о зле и мести. Сами эти слова звучали сейчас дико, как внезапные сирены пожарных машин.
        Так хорошо было вокруг! Вспомнив маму и сад Шифо с его обитателями, Шухлик взгрустнул.
        - Пускай Жон и Дил, когда мы вернёмся, поживут в моём саду.
        - Слушаю и повинуюсь! - кивнул Малай. - Впрочем, надо всё-таки у них спросить…
        Он позвал утконосиков, но те не откликнулись. Их нигде не было! Малай галопом обскакал оазис и нашёл только букетики мимозы, сиротливо лежавшие под железным столбом.
        - Мои любимые ушли собирать мимозу и не вернулись, - разрыдался джинн. - О нет, я не утешусь, пока не вернутся собиравшие мимозу!
        Он подбежал к оси Земли, заглянул в дырку, и ему почудились далёкие призывные крики.
        - О, горе мне! - завыл джинн. - Мои крошки! О, бедный Жон! Несчастный Дил! Они провалились в самые недра! Разобьются, задохнутся, сварятся, спекутся!
        В мгновение ока Малай утратил миролюбивый облик красного осла, и высоко в небо с воем и причитаниями взметнулся ствол яркого бездымного пламени.
        И вдруг разветвился на множество отростков-языков, которые так чадили и коптили, будто горело мокрое еловое полено вместе с автомобильной покрышкой. Именно такие огни полыхали на пещерных картинах, изображавших ад.
        - Спалю! - рычал каждый из языков, охватывая ось Земли. - Расплавлю! Уничтожу! Узлом завяжу! Око за око и зуб за зуб!
        Шухлик стоял, как рыжий бессловесный камень, ни жив, ни мёртв - настолько был поражён пропажей утконосиков и превращением Малая. Впервые он созерцал подобное! Скорее всего, настоящего шайтана в скорби, - буйного и безутешного нечистого духа, готового покончить с этим миром.
        Едва осознал, что говорило чувство Чу. Подскочил к пруду и увидел два плоских хвоста, а затем и широкие утиные клювы, которые то показывались из воды, то вновь скрывались.
        Жон и Дил мирно рыли нору в глинистом берегу, чтобы спрятаться и отдохнуть перед дорогой.
        Шайтанский огонь тут же заглох, и перед Шухликом снова объявился красный осёл, - счастливый, но сконфуженный.
        Ах, исчезли горести! Вернулись веселье и радость!
        - Мои крошки, - приговаривал джинн, - напугали родителя. Нагнали страху! До того довели, что сам себя не помню! Что тут было, мой господин? - заглянул он, смущаясь, в глаза Шухлику.
        - Да ничего особенного, - отвернулся рыжий ослик. - Не вернуться ли тебе в пещеры для нового покаяния?
        Малай неуверенно, через силу, улыбнулся.
        - Шутите, мой повелитель?
        - Ну, конечно! - воскликнул Шухлик. - Доставай своих крошек из пруда - пора в дорогу.
        Покинув оазис и ось Земли, едва не завязанную в узел, они поспешили в зиму, за уходящим солнцем.
        Малай плохо соображал, пережив внезапные горе и радость. Только виновато поглядывал на рыжего ослика, как пёс, утянувший со стола кусок хозяйской колбасы.
        - Око за око и зуб за зуб - это полная чепуха, - бормотал он, обращаясь к уже озябшим Жону и Дилу. - Вы только представьте, ребята, что получается, когда выдирают зуб или выбивают глаз! Дырка - пустота и чернота! Ну, выдерем ещё один зуб, выбьем ещё глаз - только увеличим пустоту и черноту в мире! Тьму нельзя победить тьмой!
        Шухлик слушал вполуха.
        Уже настала долгая ледяная ночь, и множество огромных звёзд сияли так близко, что, того и гляди, сбившись с дороги, окажешься на небесах.
        Созвездие Крылатой ослицы Ок-Тавы указывало копытом направление, а чувство Чу - наилучший путь. Но Шухлик с утконосами наверняка бы околели под звёздами в стылой ночи, кабы не джинн Малай.
        Красный осёл раздувал в себе чистое пламя и становился похож на жаркую печку-буржуйку. Хоть парься рядом с ним, как в бане!
        Утконосов пришлось везти Шухлику, иначе бы испеклись на спине родителя. Они были близнецами - не отличишь! Только у Жона характер скверноватый - задиристый и занозистый.
        Сидя на рыжем ослике, чего только не вытворял! То принимался жевать плоским клювом его ухо, то щёлкал перепончатой лапой по лбу, точно меж глаз, то пришпоривал, всаживая коготки в бока, то норовил столкнуть братца Дила, когда тот безмятежно спал. Шухлик на месте родителя давно бы надавал Жону тумаков. Однако Малай только посмеивался, глядя на эти выходки.
        - Какой шустрый парнишка! Весь в моего брата-шайтана!
        Рыжий ослик скакал вперёд, размышляя, как утихомирить этого окаянного шайтана по имени Яшин. Ведь даже если найти и завязать пупок Земли, шайтан из подлости обязательно вновь развяжет… Впрочем, на душе было легко. Шухлик чуял, что беды миновали, и началась счастливая полоса. Чтобы ступить на неё, всегда достаточно одного шага. Главное, довериться Чу. Оно подскажет, куда именно шагнуть, где путь любви, добра и света.
        Уравнитель и время неведения
        Лабиринт затылочников увёл их так далеко от страны Чашма, что впору было лететь со сверхсветовой скоростью. Да уж какие там полёты, когда джинн все силы израсходовал на обогрев студёного пространства! И всё же, миновав четыре широты и три с половиной климата, они достигли экватора, или уравнителя, делящего Землю пополам.
        Дня через три, когда луна начала улыбаться, приняв имя Бедр-Басим, послышалась песня соловья.
        - Если буль-буль поёт - мы у цели! - обрадовался Малай.
        Они перешли вброд жёлтую, вялую речку. Её древнее грозное имя Стикс давно уже обмелело, заилилось, подравнялось и стихло, превратясь в какое-то болотное Тих-тих, как будто река из последних сил отсчитывала своё время - тик-тик-тик…
        Перед ними открылась обширная зелёная равнина. Очень ровная. Без гор, холмов, долин и оврагов. Без единой кочки или ямки, как хорошее поле для игры в мяч.
        Бегая кругами и тормоша утконосов, Малай восклицал.
        - Страна Чашма! Родник неведения! Источник нашей жизни! Глаз отдыхает - ни одной загвоздки!
        Их встретили юноши-гулямы - местные стражники. Статные, осанистые, одного роста и толщины. Лица правильные. Прямые рты, носы и ноги. Словом, все одинаковые. Как говорится, равновидной внешности.
        - Кто вы, гарибы-чужеземцы? - спросили они достаточно равнодушно, будто и не стражники, а простые гулёны, слонявшиеся без дела. - Из людей или из джиннов?
        Известно, что порядочный джинн - существо бездымного огня. В отличие от нечистых шайтанов, которые коптят, как старые керосинки. О людях и говорить нечего - всё понятно.
        Если два утконоса могли бы сойти, пожалуй, за беспородных ифритов, то Шухлик решительно не знал, за кого себя выдать, и нервничал, как начинающий шпион.
        В другой бы стране его уже схватили, потащили в кутузку, но здешние стражники, чихнув хором, отправились по грибы.
        - Напрасно тревожился! - сказал Малай. - Им всё равно, кто ты такой! У нас вообще не разбираются в породах и не понимают собственной натуры. Мы не ведаем, когда родились и кто наши предки. Знаем только, что все равны - джинны, шайтаны, ифриты, мариды и горные гули! Главное, равновесие - на километр добра приходится ровно столько же зла…
        Шухлик заметил, что ветра вовсе нет и деревья не качаются. Никакого волнения и беспокойства! Полный штиль - душевный и природный.
        Как объяснил Малай, тут круглый год весна. День равен ночи. А длина - не только ширине и высоте, но и весу. Что метр, что килограмм - одно и то же! И весы не нужны. Пуд муки, например, уравновешивается грецким орехом, или бревном, или копейкой, или тремя пудами золота.
        Всё всему равно. Младенец - старику, лошадь - корове, а мышь - слону и кошке.
        - Честное слово! - таращил глаза Малай. - Чтоб мне лопнуть, если вру! Хотя, прошу прощения, у нас даже при большом желании не лопнешь. И не упадёшь, поскольку равные силы поддерживают…
        В общем, тут было безразличное равновесие, как у шара на плоскости. Катись, куда хочешь, а равновесия не потеряешь!
        Именно таким образом Шухлик прикатился на двор здешнего халифа, где встретили его важно и поселили среди такой роскоши, которой он отродясь не видывал.
        У мамы-ослицы, пожалуй, не хватило бы воображения, чтобы устроить эдакое в их саду Шифо.
        Дворец был сложен из золотых кирпичей. Полы выстелены прозрачными изумрудами. Чистейшими сапфирами укрыт потолок. Стены так ловко одеты жемчугом, что, казалось, по ним непрерывно бежит вода. Повсюду ковры, затканные цветным шёлком.
        И множество ваз, кувшинов, чаш, кубков, огромных фужеров, горшков и котелков, на которых сияли драгоценными камнями цифры, будто даты рождения и смерти на могильных камнях. Шухлик выяснил, что в них сидели по многу веков знаменитые джинны, шайтаны и прочие мариды.
        Странно, что всё во дворце было слегка перекошенное. Впрочем, равноперекошенное.
        В саду, подстриженном бобриком, равномерно, не спеша, струились ручьи и арыки. Бродили парами косоватые обезьяны, кролики, собаки, священные гуси и коровы - одна из них оказалась дальней родственницей тётки Сигир.
        В перламутровых клетках пели и просто болтали редчайшие птицы, тоже косые. Дрессированные говорящие воробьи без умолку рассказывали легенды о подвигах джиннов и шайтанов.
        В рубиновых бассейнах тихо плавали маленькие, едва ли больше атлантической селёдки, русалки и странные рыбы о двух головах, спереди и сзади. Невиданные алмазные звери двигались по саду за солнцем, с восхода до заката, и пасти их, как фонтаны, извергали время неведения.
        Шухлика эти прелести мало тронули. Может, и красиво, но как-то не волнует. Когда всё в равновесии и равнодушии, трудно разобраться, что хорошо и что плохо. Не понимаешь, кто красив, а кто уродлив, кто добр, кто зол, кто худой, а кто толстый. Все какие-то неведомые - безучастные и безразличные.
        Чувство Чу тоже пребывало в покое. Отвечало, конечно, на вопросы Шухлика, но без охоты. Словом, не горело желанием предчувствовать. Такая уж это страна Чашма. Как напьёшься из её источников - на всё начхать! Время неведения правило здесь наравне с халифом.
        Наконец он принял Шухлика - горный гуль по имени Зур.
        Бывает, увидишь человека, и он сразу тебе, что называется, покажется. Вот и Зур пришёлся рыжему ослику по душе - немного косой, как и всё в его стране, но симпатичный. Настоящий повелитель на троне, с какими Шухлику не доводилось встречаться.
        - Чего бы ты желал, чужестранный осёл? - сурово спросил халиф. - Не хочешь ли полцарства? Сделай милость!
        Шухлик низко поклонился.
        - О могучий владыка, мне и своего сада хватает - еле управляюсь!
        Зур смягчился, будто обернулся другим лицом, ласковым.
        - Не суди строго нашу страну! Должна быть и такая на свете! Равновесие - её знамя! Мы завоевали его в великой битве, которая длилась века, но закончилась равновесием, процветающим по сию пору! То добро, что всем равно! А мы халиф-уравнитель… Тут и возразить было нечего, но Зур опять взглянул так грозно, что Шухлик поразился, с какой внезапностью менялось его лицо.
        - Нам надоели придворные мудрецы! Если один скажет - «да», другой обязательно - «нет». Только для равновесия! Увы и ах! - оно часто приводит к неведению! Но мы-то знаем, - страшно сверкнул он глазищами, - что ты освободил из горшочка дурачину Малая, хотя ему ещё сидеть бы и сидеть. А он рожает каких-то утконосов! Странное занятие!
        - Трудно судить, о владыка, простому ослу о тонких существах вроде джиннов, - потупился Шухлик.
        Кстати, Малая за последнее время он почти не видел. Только раз повстречал у бассейна в саду, где тот перемигивался с русалками. Джинн воспитывал утконосов в загородной норе, куда никого не приглашал.
        «Такое впечатление, что я больше тебе не господин», - сказал тогда рыжий ослик.
        «Здесь господ нет - все равны, включая самого халифа, - отвечал равнодушно Малай, - впрочем, он единственный в стране неведения, кто знает кое-что о пупке Земли. Попробуй спросить!»
        Но Шухлик и не представлял, с какой стороны подъехать. Пока что ему задавали вопросы.
        - У тебя голубые глаза, осёл?! - прищурился Зур. - А это признак дурного нрава!
        - В наших краях всё наоборот, - поглядел Шухлик на халифа и только тут заметил, что у него два лица и, к счастью, ни одного затылка. Вот почему он понравился рыжему ослику с первого взгляда!
        Да, Зур-уравнитель был двулик и, вероятно, гордился этим. Он оживился, как девушка в новом платье, показываясь со всех сторон. И беседа сразу стала непринуждённей.
        - Это мой преемник! - объяснял халиф. - Когда он спит, я бодрствую. А ради тебя оба не дремлем. Двумя лицами очень удобно следить за равновесием в стране…
        Шухлик случайно задел старинную глубокую чашу, стоявшую у подножия трона, и задал свой первый вопрос.
        - А оно у вас не шаткое?
        - Оно у нас полное! - отвечал Зур, глядя, как чаша раскачивается.
        Всё сильней и сильней. Ещё раз вправо-влево, и - рухнула об пол, разлетевшись на сотни осколков! Оба лица халифа были крайне удивлены и смотрели друг на друга, пожимая бровями.
        - Когда большая чаша разобьётся, - вздохнул Зур, - осколки её не узнают друг друга!
        Шухлик ожидал, что ему сейчас же отрубят голову, но ничего подобного. Напротив, халиф как будто обрадовался.
        - Думаю, это к счастью! Мы отсидели в ней десять веков. Пожалуй, только иноземец способен кокнуть небьющуюся чашу в стране равновесия. Впрочем, она дорога нам как память!
        Зур уставился на осколки четырьмя глазами, и чаша незаметно, полегоньку собралась и воскресла. Может, чуть иная, но не хуже прежней, хоть отсиди в ней ещё десять веков!
        - Мысль сильная штука! - сказал халиф. - Но есть кое-что посильней! - И трижды позвонил в колокольчик, чтобы подавали кушанья, яства и всякую стряпню.
        «Он знает о пупке, да не хочет говорить! - шепнуло Чу. - Сыграй с ним на интерес!»
        Они уже отобедали, и, возлежа на подушках, услаждали взор танцами живота. Утомлённый обилием ровненьких, как кнопочки на баяне, пупков, не имеющих никакого отношения к его делу, Шухлик вдруг сгоряча брякнул.
        - А не перекинуться ли нам… - и призадумался. - В шахматы! - подсказало Чу. - Ну да, если хоть один раз выиграю, ты, о владыка, укажешь, где искать пупок Земли!
        - Или останешься навечно моим советником, - быстро согласился Зур, и первую партию выиграл так легко, в полтора хода, что сам не уяснил, как это…
        А Шухлик-то впервые видел шахматы. Понятия не имел, какие фигуры куда ходят, и в чём смысл их передвижения. Так, переставлял копытом на авось!
        В начале второй партии Зур-уравнитель сообразил, что просто обязан проигрывать. Иначе нарушится равновесие! С превеликим трудом сдал пешек, коней, слонов, затем королеву и, наконец, короля. На это и рассчитывало хитрое Чу.
        - Какой тонкий замысел! - восхитился халиф. - Конечно, надо было в первой партии делать ничью. Но ты, чужестранный осёл, умён! Жалко, что не мой советник…
        Он повернулся сначала суровым, а потом приятным открытым лицом. Но, как ни вертись, а раз проиграл, давай отчёт, выкладывай, что знаешь! Оба лица владыки так улыбнулись, растянувшись в длину, что напомнили праздничную флейту вроде свирели - с раструбом и дюжиной отверстий.
        И запел Зур на прощание, как зурна, - нежно и сладкозвучно, но немножко вкривь-вкось, будто только что приложился к источнику неведения.
        Издревле страна Чашма —
        Равна, ровна да пряма!
        А недавно перекосилась она
        От падения камня с небесного дна.
        Метеорит Чантамапу и есть тот пупок,
        Что развязался и занемог!
        Соединявший Небо и Землю
        Рухнул рядом - на света краю.
        В тамошних местах всегда
        Бродит множество люда.
        Где искать, укажут копытом.
        Да будет любовь тебе открыта!
        Казалось бы - изрядная белиберда. Но самое тёмное неведение озаряется подчас счастливыми прозрениями…
        Камень Чантамапу
        Шухлик настолько привык к устойчивому равновесию, что, покинув страну Чашма, сразу споткнулся и упал. Да вообще весь первый день пути то и дело падал. Странно, наверное, было смотреть со стороны.
        Даже Чу ничем не могло помочь. Оно развлекалось, поглядывая на люд, помянутый Зуром-уравнителем, - на пешеходов, всадников и прочих путников. Все они казались недавно слепленными из красной глины, и тянулись куда-то бесконечной чередой.
        - Тот купец потеряет много денег. Конечно, можно его предупредить, но утрата, в конце концов, пойдёт ему на пользу. Вон жеребец, который победит завтра на скачках. Хотя лучше бы для него прийти вторым, потому что его украдут через неделю, и он сломает ногу! А этот странник всю жизнь будет искать райский источник Каусар. Уже дряхлым стариком прильнёт в конце пути к обилию и полноте, то есть к истинной любви! Вот мальчик в придорожной пыли, сопливый и грязный, - он проживёт сто пятьдесят три года и покорит весь мир, открыв такие чувства, которые даже мне не снились…
        Шухлик теперь отличал голос Чу от всяких фантазий и вымыслов, рождавшихся порой в голове, как мыльные пузыри.
        
        Чу - это предчувствие, предзнание того, что непременно случится, но чего всё-таки можно, при желании, избежать. Его лучше слышно, когда в голове пусто, - никаких помех от мыслей, чистый эфир без посторонних передач. - Знаешь ли, - сказало Чу. - Странно, что джинн Малай даже не пришёл тебя проводить, но ты с ним ещё увидишься. А сегодня повстречаешь симпатичного дикого осла. Правда, он с лёгким приветом. Обязательно скажи ему, чтобы через два дня на третий не скакал, как шальной, по горам.
        Чу уже настолько окрепло, что переросло все внутренние чувства и заняло место среди внешних. Помимо пяти известных, оно стало шестым, с помощью которого Шухлик запросто заглядывал в будущее, как за угол ближайшего дома, и оказывался в нужном месте, в нужное время.
        К вечеру он действительно заприметил дикого осла. Это был рослый - полтора метра с ушами - красавец. Шкура каштанового цвета с белыми подпалинами на ногах и брюхе.
        Невероятно ловко взбирался на утесы. Стремительно спускался в ущелья. Не скользил, не спотыкался, что бывает даже с архарами. Прекрасный отважный бегун, порхавший, как бабочка, над расселинами и пропастями! Но точно - с приветом. В голове, как говорится, сквозняк, уносящий лёгкие мысли. Едва не врезался в Шухлика, спрыгнув со скалы на дорогу.
        Его звали Кианг. Еле удерживаясь на месте, перебирая ногами, он рассказал, как обрушился с неба, в огне и дыме, целый каменный пуп.
        - Наверняка тот, что сочетал Землю с Небом! - и указал копытом, в какой стороне искать.
        - Сделай одолжение, - попросил Шухлик. - Через два дня на третий не скачи, как полоумный, по горам. Отлежись, братец, в тихом местечке!
        - Ещё бы, благородный ходжа! - заржал Кианг. - Залягу хоть на целую неделю, как разбойник, подстерегающий караван! Будь спокоен!
        Взбрыкнул и умчался вверх по отвесным скалам, будто упрямый горный баран.
        - Все мы, конечно, братья, - вздохнуло Чу. - Но не по разуму!
        Сперва Шухлик нашёл пару камней - Баш и Башиху, которые прямо сказали, что они не те, за кого их принимают.
        Затем обнаружил конь-камень, зарывшийся по голову в землю. Сколько ни старался выкопать, конь-камень, как вредный жучила, только глубже закапывался и, наконец, осерчав, развалился на тысячу никчемных осколков.
        Ещё через день Шухлик вышел на луг, где надумал попастись, но, едва пригнул голову, как различил под землёй огромный зелёный камень. Закрыл глаза и разглядел ещё лучше.
        - Да, тут видно без глаз! - воскликнул рыжий ослик. - Это метеорит Чантамапу!
        
        Вспомнив, как ловко утконосы копают норы, он принялся разгребать землю копытами. И головой помогал. Рыл и рыл - до тех пор, пока не выставился каменный живот. Может, внешне он и напоминал пупок, но по сути ничего общего с ним не имел. При свете дня метеорит уже не выглядел огромным и зелёным. Прилетел издалека, а вылитый булыжник!
        «Ну вот, тщетные усилия! - огорчился Шухлик. - Столько стараний, а всё напрасно! Зачем мне этот каменюка?»
        - Боюсь, что от него уже никуда не денешься, - вздохнуло Чу. - Не могу сказать с полной уверенностью, но, похоже, - это камень судьбы. Придётся взвалить на спину!»
        Рыжий ослик с трудом приподнял его. Камень был куда серьёзнее, чем казался с виду. Шухлик еле тащился. Скорее мёртвый, чем живой, от тяжести такой поклажи. Ну и судьба! Вот уж откопал на свою голову! Так и подмывало скинуть камень в придорожную канаву, но Чу останавливало.
        - Всю жизнь будешь жалеть, если бросишь!
        А прохожие потешались, кто во что горазд.
        - Видно, больших денег стоит этот бриллиант!
        - Да ослу всё равно, чего везти! Что ни навьючь, счастлив будет!
        Мрачные кочевники-бедуины с закрытыми от солнца лицами показывали своим верблюдам на глупого осла - мол, не берите с него пример. Пара одногорбых, выразив полное презрение, плюнули в Шухлика.
        «Наверное, им давно хотелось куда-нибудь плюнуть - вот и дождались, - подумал он, и даже не обиделся. - Это их беда, а ко мне не имеет отношения! Они плюют в тот образ, что создали в своих головах, а я просто тащу камень судьбы».
        Солнце стояло в зените. Спина трещала и раскалывалась. Ноги едва шевелились под непосильным бременем, а Чу уговаривало свернуть с дороги, миновать предгорья и заглянуть в соседнее ущелье.
        Ох, до чего же не хотелось! Однако когда рыжий ослик упрямился, не подчинялся Чу, душа его так тревожилась и тяготилась, будто не камень, а целая скала давила на неё. Кое-как, кряхтя и охая, добрался он до ущелья и глазам своим не поверил. Иной раз страшно и больно им верить!
        На дне сидели, подобно ведьмам, стервятники. Дожидаясь своего часа, торопя его, вытягивали бритые розовые шеи. А посреди их колдовского круга лежал, как мешок с костями, знакомый дикий осёл. Как-то угораздило его сорваться со скалы.
        - Шайтан подтолкнул… - прошептал он.
        Когда Шухлик приблизился и склонился над Киангом, то вдруг почувствовал, будто лопнул какой-то кокон, в котором он томился, как джинн в тесном горшочке. Он ощутил себя лёгким мотыльком-однодневкой, и каждый миг сразу стал таким неспешным, что можно было оглядеть его со всех сторон, разобраться, каков он, а затем изменить.
        Увидев, как Кианг летит с обрыва, Шухлик успел подхватить его и буквально поставил на ноги.
        Дикий осёл вытаращил глаза, повёл ушами, слабо соображая, что произошло. И вдруг подскочил, распугав стервятников, и умчался, как полуденный горный вихрь. Лихой осёл! Правда, как говорится, шапка набекрень - особенно после падения в пропасть.
        Шухлик сам не понимал, как это всё получилось. Вероятно, какое-то новое чувство возникло в душе. Оно, видимо, только-только проклюнулось. Ещё безымянное, но уже творящее чудеса, способное повлиять на мир…
        Хотя надо ли влиять? И без того он прекрасен!
        Горлинки ворковали и прохаживались туда-сюда, живо перебирая короткими ножками. Соловей повторял свои колена приятным голосом, сам восхищаясь, до чего сладкозвучно. И дрозд пел, как человек, ожидая оваций. И деревья, обмерев от восторга, упивались солнцем.
        А Шухлик ступал так легко, что не давал и муравьям знать о себе. Не сразу это заметил, но тут же напугался - не потерял ли ненароком метеорит Чантамапу? Да нет - лежит на спине! Однако легче пушинки.
        Вообще этот камень вёл себя, как хотел. Очень независимый и своенравный. То теплел, почти обжигая, то пробирал холодом до костей, как ледяная глыба. А теперь ещё фокусы с потерей веса!
        Шухлик сбросил его со спины и хотел присесть. Не тут-то было - он завис над камнем, приподнимаясь и опускаясь, кружась, как шарик в потоке восходящего воздуха. После трудной дороги хотелось кувыркаться целую вечность, блаженствуя и пребывая в счастье!
        Откровения джинна
        - Вероятно, я ошиблось, - виновато сказало Чу. - Трудно распознать характер, когда он небесного происхождения. Но думаю, это не камень судьбы! Как бы то ни было, тащи его дальше. Вдруг выведет к пупку Земли! От метеорита всего можно ожидать…
        Уже смеркалось, когда Шухлик проходил мимо оплывших стен древней крепости, рядом с которой под пирамидальными тополями стоял саманный домик. Такой маленький кубик под тростниковой крышей - из глины, замешанной на соломе. Без окон и с одной дверью.
        - Заходить туда опасно! - остерегло Чу. - И не зайти - плохо!
        Шухлик подумал и решил переночевать в этом домишке, где останавливались, наверное, только редкие пастухи да охотники.
        Ему показалось, что потолок и стены укрыты кошмой - ковриками из овечьей шерсти, так плотно всё облепили комары. «Пашша», - шевелились и легонько жужжали во сне.
        Зато из тёмного угла доносилось громкое шипение. Там ворочался клубок змей. Да не каких-нибудь - целое семейство злобных, как шакалы, толстых гадюк, имя которым - Гюрза. Двухметровые, красновато-коричневые с бурыми пятнами по спине и ребристой чешуёй на треугольных головах.
        Впрочем, у Гюрзы нет множественного числа. Нельзя сказать - Гюрз. Поэтому, если приглядеться, - в углу ёрзала и шипела одна Гюрза, но такая здоровенная, как дюжина заурядных гадов.
        
        Обычно Гюрза кормится мелкими грызунами, или, забираясь на деревья и кусты, подстерегает птичек вроде овсянок и воробьёв. Но нынешний день сложился особенно удачно - она поймала стайку ручных учёных трясогузок, которые переписывали здешнее население. И вот собиралась отужинать. Шухлика она встретила не слишком радушно. Однако, нашипевшись вдоволь, как сало на сковороде, смекнула, что осёл пригодится, - на завтрак и полдник, на обед и следующий ужин. Пойдёт в дело как очень крупный грызун.
        - Про-ссс-им к на-шшш-ему шшш-ала-шш-у! - провещала Гюрза, будто вокзальный диктор с вечным насморком.
        Шухлик понимал, чем закончится такое приглашение. Мог бы немедленно ускакать, но Чу посоветовало не торопиться.
        И рыжий ослик опять ощутил в себе то мощное чувство, с помощью которого исцелил Кианга. Он словно выглянул из тесной глинобитной хижины в светлый мир и шагнул через порог, отделяющий толстую гусеницу от бабочки.
        Это чувство устремилось в змеиный угол, и Гюрза, не успев пасть прикрыть, замерла, окостенела, как ветвь дерева студёной зимой. Зато помятые трясогузки вспорхнули всей стайкой. Оправляя на лету перья, кинулись переписывать комаров, взбуробив их настенный коврик. Шухлик глядел на всё это и удивлялся, как ребенок, впервые завязавший шнурки бантиком. Попытался прислушаться к новому чувству, и тогда кто-то невидимый заговорил без спроса из тёмного змеиного угла.
        - Опасно совать нос в будущее! Здесь выправишь, да там перекосится! Всё уравновешено! В мире не может быть меньше горя и больше счастья!
        Шухлик молчал, а голос продолжался, вроде бы слегка извиваясь и шипя.
        - Так стоит ли отводить беду, зная о ней наперёд? Ещё неизвестно, чем дело обернётся! Возможно, добро станет злом, а зло - добром! Не отделишь одно от другого! И как распознать добро, если рядом нет зла?
        - Чувством Чу! - ответил Шухлик. - Оно всё озаряет…
        - Но не у всех имеется! - перебил голос.
        - Кто ты? - уже догадываясь, промолвил рыжий ослик.
        - Я старший брат Малая, горечь по имени Яшин! - донеслось из угла. - Я страшен и потому невидим! А ответа я от тебя не требую, осёл! Просто задумайся!
        Шухлик действительно задумался, и тогда Гюрза, очнувшись на время от спячки, выплюнула красного осла, будто давным-давно заглотила, но так и не смогла переварить.
        - Нельзя зло победить злом! - ухмыльнулся Малай, поправляя пиратскую повязку на левом глазу. - Впрочем, ты явился сюда не для спасения трясогузок! Ты хотел повидаться со своим верным слугой, мой господин!
        - Зачем таишься по углам и что за маскарад змеиный? - жёстко спросил Шухлик. - Не проглотил ли ты, войдя в роль, своих утконосов?
        Малай поморщился.
        - К чему эти грубые глупости и глупые грубости? Во-первых, Жон и Дил живут в приюте, обучаясь мастерству джиннов, а меня изгнали за нарушение равновесия, потому что добрая половина слегка перевешивает. Вот тут-то и возникает, во-вторых, - продолжил он. - А именно, Яшин и Малай - две стороны одной медали!
        Шухлик совсем запутался в равновесии, половинах и сторонах.
        - Как?! - не понял он. - Какой медали?
        - Да ты вроде смышлёный осёл! - подмигнул джинн. - Мы с шайтаном, как сиамские близнецы, - уродились сросшимися. Нас не разделить! Он - это я, и я - это он! Одна природа - огненная, но две воли - добрая и злая! Иногда я бездымное пламя, а другой раз - чадящее, угарное, как головёшка в печке. Я добрый джинн, когда меня любят. Но когда ненавидят - злой шайтан! - И он прошёлся вдруг на задних ногах. - Тошно тому, кто любит кого, а тошнее того, кто не любит никого!
        Рыжий ослик всей душой пожалел обе стороны медали - и Малая, и Яшина. Как тяжело иметь две воли и, оставаясь в равновесии, стараться, чтобы злая то и дело не прорывалась чёрным дымящим огнём! Мучительно никуда не склоняться - ни к добру, ни к злу, ни к свету, ни к тьме!
        Камень Чантамапу на спине вдруг так раскалился и придавил, что Шухлик лёг на пол, поджав копыта.
        Как говорят, человек - это доброжелательность! То же можно сказать и об ослах.
        Если душа отличает добро от зла и умножает добро, - все ангелы и отзывчивые духи спешат на помощь.
        Спустилась с небес Ок-Тава и порхала над Малаем-Яшином, взмахивая восемью крыльями.
        Обаяние доброты ещё и в том, что она удобна и целительна для всех.
        Малай почувствовал великое добродушие и добросердечие, исходящие от рыжего ослика. Его разом будто солнцем припекло, и ветром овеяло, и волной промыло. Да ещё нахлынула любовь к детям-утконосикам! Он как-то оторопел. Точнее - потерял равновесие. Шайтанская доля пошатнулась, точно окатили из огнетушителя, а джинн запылал ярко, как сноп пшеницы.
        - Дождь, сознаюсь, моих рук дело. В неведомые, страшные края нарочно тебя завлёк. Каюсь, тогда управлял твоими чувствами! Ведь лучше в странствиях сгинуть, чем загнить в райском саду! Но, клянусь, никаких пупков не развязывал! - И странно всхлипнул, будто икнул.
        Если чистые духи становятся от превратностей жизни нечистыми, то почему не может быть наоборот? Такое, поверьте, происходит в этом мире. Не так чтобы уж очень часто. Но известны случаи, описанные в книгах, когда самые отпетые разбойники и головорезы раскаиваются, склоняясь к светлой жизни!
        Так приключилось и в этой истории. Шайтан Яшин резко прекратил чадить и коптить, а слился по доброй воле с чистым пламенем джинна Малая. И всё это произошло в глинобитном домике без окон, под тростниковой крышей, среди порхающих трясогузок, гудящих комаров и дрыхнущей в углу голодной Гюрзы.
        Ну что тут скажешь? Да только одно - торжеству добра ничего не мешает! Конечно, на некоторых равнинах нашего мира существует равновесие, но рядом с Шухликом - добро сильнее.
        Джинн Малай почти о том же и говорил.
        - Ты куда сильнее! - глядел и улыбался, словно новорожденный. - Я не знаю, как, что и почему у меня получается. Моё умение врождённое. А ты сам научился! Когда чего-то нет, а потом обретаешь, то есть достигаешь сам, - это куда ценнее, чем просто иметь от рождения! Теперь ты сам себе джинн! Всё тебе по силам! Главное, не превратись в шайтана!
        Они обнялись, два осла - рыжий и красный.
        - Заберу утконосов из сиротского приюта, и встретимся в твоём саду! - пообещал Малай и поскакал в страну равновесия Чашма, где ему уже не было места.
        А Шухлик, поговорив с Чу, выбрал дорогу, ведущую напрямик к саду Шифо. Он уже давно подозревал, что никаких пупков завязывать не придётся. И всё-таки было бы любопытно взглянуть на тот, что соединяет Землю с небом.
        «Я так хочу, чтобы всё было хорошо в этом мире, чтобы всем было хорошо! - думал Шухлик, неспешно труся с камнем Чантамапу на спине. - Кажется, мог бы умереть для этого! Впрочем, понимаю, что не моего, ослиного, ума дело».
«Верно, не твоего ума, - подало голос Чу. - Зато это дело - твоей души и твоих чувств! Если в тебе будет свет, больше света, то и весь мир станет хотя бы чуточку светлей! Поверь на слово! Изменяясь к лучшему, ты изменяешь мир - хоть на песчинку, а к счастью!»
        Чин и Бо
        Шухлик пасся на придорожной траве. Мог бы, конечно, отойти подальше, да не хотел время терять. Он спешил к саду Шифо, по которому давно скучал.
        - Ты уже ощущаешь новое чувство? - вдруг спросило Чу. - В твоей душе взошло дерево просветления, подобное чинаре, что растёт среди сада Багишамал.
        «Ничего себе! - поперхнулся Шухлик, вспомнив чинару двадцати метров в обхвате и пятидесяти высотой. - Ей больше двух тысяч лет - ровесница предка Луция! Неужели такое может поместиться в душе?! Его уже не сломать и не выдрать с корнем!»
        - Уж коли выросло, живи с ним всю жизнь, - согласилось Чу. - Хоть это и не просто, потому что чувство по имени Чин - это истина, правда! Оно управляет будущим и созидает. Когда расцветает, желания исполняются, будто сами собой. Если я - это вера и предчувствие, то Чин - сверхчувство, уверенность в своих силах.
        - Это что - твоё дитя? - опешил Шухлик.
        - Ну, не совсем так, - замялось Чу. - Мы с тобой подготовили почву - взрыхлили и удобрили. Но если б не камень на твоей спине, Чин не взошло бы!
        Прямая связь метеорита с новым сверхчувством озадачила Шухлика. А окажись он в руках мастера Кузойнака или затылочников, натворили бы они немало гадостей!
        - Быть такого не может! - воскликнуло Чу. - Теперь-то я знаю, что такое Чантамапу, - это камень любви! Не каждый его отыщет! А Чин без любви не цветёт, чахнет! Ему хорошо только в добрых и чутких душах. Ни за что не вырастет у злодеев, глупцов и самодовольных болванов.
        Шухлик скакал по дороге, раздумывая о камне любви на спине и о могучем чувстве в душе. Он чуял, что Чин пробудилось, услыхав разговор о себе, и крепнет с каждой минутой.
        Как горная река, взломав весенний лёд, заливает окрестные долины, так и Чин в один миг переполнило душу рыжего ослика.
        Он ощутил огромную силу. Ему всё по плечу! Можно сказать вещи - «Будь!» - и она появится. Чин способно усилием воли сотворить мост, дорогу или дворец. Оно исполняет ожидаемое и вселяет уверенность в будущем. Хотя не любит действовать, как джинн Малай, по заказу, - вот, мол, получите из воздуха колесо обозрения, игральные автоматы или золотой панцирь для черепахи Тошбаки, пропадающие при первом же ливне.
        Чин созидает особые условия, благоприятные для добрых дел. И люди, от которых многое зависит в этой короткой жизни, неожиданно для самих себя решают срочно проложить метро, воздвигнуть жилой дом или то же колесо обозрения. Оно охотно построит в далёкой деревне школу или больницу, внушив эту мысль тамошнему губернатору, сроду не думавшему ни о чём подобном.
        Чин разумно, и никогда не будет городить золотые шатры с изумрудными окнами там, где они без смысла и пользы. Оно благородно, и живёт для общего блага.
        Праведное чувство, прямое, как чинара. Чин - истина, ясная и неподдельная, которую ищут всю жизнь, а она, как счастье, в твоей душе!
        Шухлик знал теперь почти всё о своём новом чувстве.
        Хотя можно ли сказать о душе - я её хорошо знаю? Вряд ли! Так же и о чувстве Чин. Разве что в самых общих чертах рыжий ослик познакомился с ним. Оно пока не подавало голоса, а действовало молчком. Неразговорчивое, но деловитое!
        Шухлик так задумался и размечтался, что Чу едва успело предупредить.
        - Бухнешься и брякнешься!
        Он вовремя прыгнул, а так бы точно загремел в глубокую канаву, переломав ноги. Освободив чувство Чин, Шухлик поглядел с осуждением на эту рытвину посреди дороги, и через минуту от неё следа не осталось, даже какая-то травка успела вырасти.
        К вечеру, когда горы по правое ухо стали голубыми и тени от них легли под самые копыта, Шухлик наступил на дикого осла.
        То есть, конечно, на его тень, мелькнувшую подобно быстрокрылой птице.
        Сам Кианг, как ни в чём не бывало, легкомысленно скакал по утёсам. Мчался куда-то, словно по неотложным делам. Его светлое брюхо стелилось над скалами, как облако, увлекаемое ураганным ветром. И всё же, заметив рыжего ослика, он мгновенно скатился вниз.
        - Почтенный ходжа Шухлик! - поклонился Кианг. - Мне не дано знать, куда вы путь держите, но я хотел бы познакомить вас с моей невестой Осмон. Окажите честь спасённому вами! Это не так далеко, и я потащу ваш камень.
        «Неудобно отказываться, - шепнуло Чу. - Чувствую, стоит посетить эти горы!»
        Камень любви легче пуха, Шухлик, конечно, не отдал, но угнаться за диким полоумным ослом не мог.
        Кианг всё время убегал, скрываясь из виду, и возвращался. Вверх-вниз, вперёд-назад, как собачка, которой не терпится показать хозяину что-то эдакое, чего тот в жизни не видывал, - какую-нибудь прошлогоднюю косточку из холодца. Наверное, Кианг очень торопился к невесте Осмон. Чтобы его не задерживать, Шухлик только подмигнул мысленно чувству Чин, как сразу очутился на вершине горного хребта.
        Его взору открылась невероятная картина - огромное глубокое небо со всех сторон.
        Сначала показалось, что далеко внизу - океан или облака. Однако солнце не уходило, как обычно, за горизонт, а опускалось прямо к подошвам гор. Быстро закатывалось, будто мяч под шкаф. Уже повсюду мерцали первые звёзды - над головой и под ногами.
        Прискакал запыхавшийся дикий осёл.
        - Где же твоя невеста? - обернулся Шухлик.
        - Да вот она - перед вами, драгоценный ходжа! - воскликнул Кианг. - Моя неизвестная, незнакомая Осмон - небо моё! Как она прекрасна!
        Шухлик изумился, хотя, казалось бы, невозможно ещё чему-то дивиться, когда стоишь посреди неба - на краю света.
        - Разве бывают незнакомые невесты? - спросил он.
        - А как же! - кивнул Кианг. - Потому так и называются, что незнакомые, - не-веста! А если знакомая, то просто - веста!
        И он - небесный жених - устремился вниз по скалам, навстречу своей незнакомке.
        Солнце скрылось под горами. Отворилась такая бездна, что душа обомлела.
        Шухлик замер над обрывом и медлил, не зная, куда теперь. Тогда Чу подтолкнуло вперёд, и он поскакал сквозь звёздные дебри.
        Камень Чантамапу увлекал его, утягивал в глубокую впадину, на дно неба, откуда был родом.
        «Это небо, как невеста, совсем незнакомое! - думал Шухлик. - Не-бо! Получается, что знакомый - Бо?»
        «Ибо воистину Бог - господин, одаряющий счастьем! - вдруг высказалось Чу. - Все мы под нёбом у Творца!»
        На самом небесном дне Шухлик заметил какую-то дыру, напоминавшую мутный пруд, в котором когда-то утконосы рыли нору.
        «Не это ли пупок, развязавшийся сам по себе? - подумал рыжий ослик. - Где же ему быть, если не здесь!»
        Однако Чу разочаровало.
        - Просто дыра в Хаос, где конец света. Заштопай её!
        - Вероятно, она нужна, - предположил Шухлик. - Например, как вентиляция или водосток? Ещё бывают такие специальные дырочки на одежде, чтобы продувало и меньше потел. Прикроешь её, а потом весь мир перевернётся!
        - С потением мало знакомо! - отвечало Чу. - Но говорю тебе - дырка тут лишняя и бесполезная. Случайная и вредная! Плохая дырка! Оттуда прёт всякая дрянь, вроде безумных мыслей, которые, овладевая многими, принуждают творить зло. В общем, заразная дыра!
        Пришлось чувству Чин повозиться с этой прорехой. Дыра никак не давалась. Уворачивалась, то сужаясь до игольного ушка, то распахиваясь необъятной зубастой пещерой. Рвала и путала нитки, перекусывала проволоку и стальные канаты.
        И всё-таки Чин умудрилось извлечь свет из самой дыры и, соткав сияющий пластырь, залепило крепко-накрепко, чтобы никогда не отворялась.
        Порядком намучилось!
        Зато сразу разлился по небесному дну лучезарный блеск, озаривший бриллиантовый мир вечных и нерушимых истин.
        И Шухлик увидел, какие чудеса были скрыты.
        Прежде, обойдя со своим райским садом почти все страны, он ничего не разглядел толком. Прогулялся, как по музею, бегло окидывая взором выставленное напоказ. Скользил по поверхности.
        Теперь, когда работали его новые чувства, всё казалось совершенно иным, наполненным смыслом. Будто из мешанины букв сложились слова, а из отдельных слов - стихи и песни.
        И не то чтобы мир стал понятнее! Наоборот, беспредельно сложнее. Главное, он был не случаен, этот мир, а придуман, как сказка про белого бычка, - всё безумно важно и в то же время всё пустяки.
        Если правильно смотреть, всё как-то особенно весело и по-весеннему радостно. Так хорошо, как жаворонку в небе или карасю в чистом пруду.
        Шухлик услышал слова, долетевшие к нему эхом через тысячи лет.
        «Наступит совершенное время! Другое откроется небо, и новые пути! Носили мы образ земной, будем носить и образ небесный…»
        Не успел ещё рыжий ослик разобраться, что к чему, как припорхнул из сада Багишамал голос Дивана-биби.
        - Ты всемогущий осёл! - кричал учитель прямо в ухо. - Прикажи себе быть таким, каким хочешь стать! Направь силу Чу и Чин каждой своей клеточке! И тогда…
        Перебила его мама-ослица, приславшая что-то вроде телеграммы-невидимки, из которой почему-то улетучилось большинство гласных, - «в сду бз прсшствий, прибл Млй с ткнсми, жвы-здрвы, ждм-недждмся».
        Возможно, после утраты дерева желаний мама стала бережлива, экономила буквы, поскольку джинн не потакал её прихотям.
        Шухлик тоже отправил сообщение с видами бриллиантового мира. Обещал, что скоро вернётся, если, конечно, не возникнут неодолимые загвоздки, хотя теперь это вряд ли возможно.
        Впрочем, рыжий ослик покуда не знал, как выбраться с небесного дна. Огляделся и приметил на берегу Млечного пути чёлн, подобный тому, на котором увёз его Харитон в страну безмерья и безвременья. Когда чувство Чин действует, сразу выбираешься на свет, отряхивая скорлупу, как цыплёнок из яйца, - превращаешься в бриллиантовый шар, наполненный чистым духом.
        Подобно метеориту, с камнем Чантамапу на спине, вылетел рыжий ослик к знакомой чёрной реке, неподвижной, странно гладкой, и приземлился рядом с лодкой, забитой капустными кочанами.
        Жизнь откликалась на все желания!
        И Шухлик ощущал, как творец Бо любит его и одаряет счастьем!
        Счастье вообще

        Загвоздки
        Взъерошенные капустные головы, приветствуя Шухлика, оживлённо переговаривались и перемигивались.
        Подошёл и лодочник с кривым веслом в руках, будто с отломленной от него самого веткой. Корявый Харитон, как дерево-бузина. Слепо поглядывал из-под густых бровей, напоминавших птичьи гнёзда.
        - Вот тебе - привет! - пробурчал он, жуя капусту. - Кажется, знакомый осёл! Нашёл ли, чего искал? - И постучал пальцем в камень Чантамапу.
        - Так, кое-чего, - сказал Шухлик. - В один конец пятак золотом, как прежде?
        - Ну, чудак! Да я уж помню, что обещал бесплатно! С этого берега всё равно порожняком хожу! - забормотал лодочник.
        Шухлик прыгнул в чёлн, оказавшись в капустных объятиях.
        Ночь была покойна, как спящая старушка. И полная навыкате луна освещала путь.
        Когда отчалили, Шухлик спросил.
        - Есть у речки имя?
        Жуя кочерыжку, Харитон ответил, как всегда, неразборчиво.
        - Лето? - не понял рыжий ослик.
        - Скорее - осень, - крякнул лодочник-перевозчик. - Ближе к зиме! По многим рекам ходил, - и по Тыксу, и по Херну, - да страшнее этой не видывал!
        Шухлик опустил копыто в недвижную чёрную воду и удивился.
        - Вроде тёплая, а нога немеет! А гладкая, как стекло. Ни одной извилины. Всегда такая смирная?
        Чу вдруг заволновалось, предупреждая о возможной беде, а Харитон долго ещё помалкивал, гребя по лунной дорожке, но всё же ответил из уважения к ослу. Тихо отозвался, шёпотом.
        - Случаются ураганы…
        И тут же, будто только и поджидал за кулисами, выкинулся откуда-то, завывая, зверский, разбойный ураган!
        - Потому и молчу! - хрипло орал Харитон. - Как чего скажу, так накликаю! Ни слова!!!
        Он лёг на капусту, защищая от вихря и волн, и предоставив челну полную свободу, как прохожему на улице.
        Чёрная река вздыбилась, закрыла собой весь мир и закрутилась, свернувшись колесом, а лодка прыгала внутри, как белка. Всё исчезло, почти как за пазухой времени и в кармане пространства.
        «Первая загвоздка!» - подумал Шухлик, выпуская чувство Чин.
        Оно поступило, как опытный продавец, который ловко упаковывает огромного игрушечного дракона в крохотную коробку, - мгновенно утихомирило, изничтожило ураган.
        Вернулись полный штиль и такая же луна.
        Однако лодка дала сильную течь. Капуста уже плавала сажёнками от борта к борту.
        - Давно пора шпаклевать, - переживал Харитон. - Весь чёлн в щелях! Да нету времени! Как говаривал один знакомый, которого я перевозил, не упомню когда: «Всё мне позволительно, но не всё полезно; всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». А я гребу, будто каторжный, день и ночь - от берега к берегу! Обладает мной эта чёртова река…
        Шухлик вроде бы задумался о второй загвоздке, успокоительно поглаживая капустные головы. Меж тем душа его наполнилась бриллиантовым шаровидным сиянием, и Чин без промедлений сотворило моторный катер в сотню лошадиных сил.
        Харитон оторопел, как дерево, застигнутое внезапными заморозками, и принялся отказываться.
        - Это не роскошь, - убеждал Шухлик. - Просто, чтобы в пути не мучаться. Мигом - в безмерье и безвременье!
        - Ну, - сказал лодочник растроганно. - Ну-ну, я подумаю. Пускай пока постоит у причала.
        Неподалёку на берегу уже виднелись в лунном свете деревья сада Шифо. Сердце затрепетало у рыжего ослика, как представил близкую встречу.
        Прошуршав по песку, чёлн наполовину выполз из реки. Харитон отчерпывал воду какой-то миской. Кажется, это был горшочек, в котором джинн Малай так и не отсидел положенного срока. Ну, хоть на что-то теперь сгодился…
        А Шухлик, размяв ноги, благодарил творца Бо за то, что вернулся домой живым и невредимым. Он окунал голову в реку и молился полной луне, как это делал когда-то предок Луций, умоляя вернуть человеческий облик.
        - Только не хлебни воды! - заорал Харитон. - Маму родную забудешь - всю свою земную жизнь!
        - Уже напился, - растерянно сказал Шухлик. - Но пока в памяти. Сладкая вода, да какая-то пустая.
        Лодочник приблизился и вкрадчиво спросил.
        - А как тебя звать, паренёк?
        - Всё помню, - улыбнулся рыжий ослик. - Вы - Харитон, я - Шухлик, а река - не то Зима, не то Лето.
        Харитон покачал лохматой головой, словно еловой макушкой, и развёл руками, точно лапником.
        - Первый случай, чтобы наглотавшийся воды забвения ничего не запамятовал! Ты, паренёк, и впрямь - инопланетянин в образе осла!
        Шухлику хотелось помчаться во весь опор к саду Шифо, настолько соскучился, но Харитон задержал.
        - Послушай старого перевозчика. Кой-чего ты, конечно, нашёл и теперь полагаешь, что тебе всё ясно и явно. Однако это ещё не истина! - разговорился он так складно, как от него не ожидалось. - Истина всегда впереди, будто горизонт. Когда гребу, я ближе к ней, а когда причаливаю - отдаляюсь. Ведь истина - сам путь, а не конечная остановка. Это жизненная дорога, которая непременно приводит в мой чёлн. Но здесь не обрывается, а ведёт дальше, потому что за смертью - тоже истина.
        Шухлик прядал ушами, стараясь вникнуть.
        «Мало того, что собственные чувства учат, - думал он. - Так ещё и каждый встречный-поперечный - мудрила-проповедник! Даже простой лодочник - и тот любомудр!»
        - Открою на прощание тайну, - сказал Харитон, мигая бровями. - Её поведал мне один посланник, которого перевозил на тот берег двадцать веков назад. Не все мы умрём, но всё изменится! Понимаешь - это кончится и начнётся другое! Так что поживи, паренёк, на свете, погляди чудес…
        Отчерпав воду, он уселся на борт челна дожидаться пассажиров, решивших по тем или иным причинам покинуть этот мир.
        Капустные кочаны вели себя странно. Нахлебались из чёрной реки и позабыли всё на свете - кто они такие, какого рода-племени? Воображали себя то ли арбузами, то ли ананасами…
        «Как они теперь жить будут?» - думал по дороге рыжий ослик.
        Вернувшись в сад Шифо, обнявшись с мамой и приятелями, Шухлик всем объявил, что пупок Земли находится именно тут, среди них. Он это давно понял. Пока скакал от речного берега.
        Немало собралось завязчиков-добровольцев. Все обитатели сада вызвались привести пупок в чувства. Даже джинн Малай со своими утконосами, откопавшими уже нору в пруду. У братца Жона, кстати, характер заметно улучшился, и было видно, что он стыдится недавнего прошлого - хочет хоть как-то исправиться, совершить благое дело.
        - Загвоздка в том, что ничего не надо завязывать! - сказал Шухлик. - Не знаю, как объяснить, но каждый на этом свете - пуп Земли, соединяющий её с небом! Следите сами, ребята, чтобы случайно не развязаться и не лишиться чувств…
        - Ах, сколько я об этом толковала! - закивала старушечьей головкой черепаха Тошбака. - Да никто и слушать не хотел!
        - Скажи спасибо, что не завязали! - подпрыгнул тушканчик Ука.
        Всем было приятно ощущать себя пупками Земли, через которые перетекают космические силы в Землю, а земные - в космос. Действительно, это должно быть очень счастливое чувство.
        Дождь давным-давно кончился. Сад цвёл по утрам и плодоносил к вечеру.
        Всё шло так обычно, что у Шухлика сердце сжималось от радости и печали, от грусти и веселья. Это было странное ощущение, как будто сидела в душе какая-то заноза или та же загвоздка.
        «Наверное, у каждого есть свои загвоздки и свой брат-шайтан, - подумал он. - Без них уныло и скучно, но воли им нельзя давать».
        И подошёл к деревцу, присланному когда-то в подарок Диваном-биби.
        Как заявили тогда дядюшка Амаки и тушканчик Ука, - то ли это древо познания, то ли незнания, под которым чудесно отдыхать с пустой головой. Оно уже заметно подросло и окрепло. Так и манило постоять или, ещё лучше, полежать под сквозной, как перистые облака, кроной.
        Под ним было очень светло, и все чувства становились прозрачными и счастливыми.
        Крепость любви
        Однако Чу вдруг разговорилось, не давая Шухлику спокойно уснуть.
        - Отсюда до сада Багишамал добираться три месяца. И есть три пути, из которых надо выбирать, - рыжий ослик живо представил Чу в виде училки-классной, объясняющей условия задачи.
        - Первый путь - это путь спящих. Ну, едут в мягком вагоне и дрыхнут всю дорогу - от станции до станции! У каждого с собой варёная курица, яйца вкрутую и пижама. Один подражает другому - так уж заведено! - Кажется, учительница отходила от школьной программы, и чем дальше, тем больше.
        - Подражание - вроде такой загвоздки, которая застряла в каждом из нас. Ты, например, подражаешь предку Луцию. И в этом нет ничего дурного до тех пор, пока загвоздка не станет главной в жизни.
        Как говорил лодочник Харитон, ничего не должно обладать нами! Если тушканчик Ука в чём-то подражает толковому дядюшке Амаки, так на здоровье! Но дело дрянь, когда он копирует кенгуру, которого увидал по телевизору. Нет ничего глупее и вреднее такой загвоздки! - Классная, как на родительском собрании, так разошлась, что Шухлик невольно привстал и представил.
        Вот он носит шкуру, какая досталась от рождения. А если бы подражал всем подряд и следил за модой? Пришлось бы вставить кольца в нос и язык. То стричься под жеребка, то бриться наголо. Неделю ходить полосатым, как зебра. Другую - леопардовым. Третью - клетчатым или в горошек. А там уж и удаление хвоста, и удлинение ног… Он вздрогнул, а классная-Чу продолжала запугивать, крича в самое ухо.
        - Что может быть хуже мыслей и чувств, взятых напрокат? Куда достойней носить собственное тряпье, чем нарядный, но чужой костюм! Единственный в своём роде чудак вроде балбеса куда интересней умника, напичканного чужими мыслями! - Она или оно - Шухлик уже не понимал - слишком возбудились, будто председатель партии меньшинства на трибуне.
        - Откуда столько страсти? - спросил рыжий ослик.
        - Любое чувство порой срывается, - вздохнуло Чу. - Но, согласись, когда есть творец Бо, стыдно создавать себе мелких кумиров, истуканов, напоминающих копилки со свиными рылами! Ах, молчу-молчу! Только очень коротко об остальных путях.
        Второй ведёт от ненависти и страха к состраданию и любви! Это даже не путь, а узкая тропа, стёжка, - к само-по-стиж-ению, к твоей душе. Если сможешь пройти, то овладеешь собой - телом, мыслями и чувствами. Ну а третий - слияние двух первых. Как говорят, путь к истине… Впрочем, об этом ты уже слыхал на берегах реки Лета, - закончило Чу, успокоилось и притихло.
        Зато Шухлик растревожился.
        Так не терпелось увидеть Дивана-биби, что он, не мешкая, с помощью Чин переплёл все пути в один прочный канат.
        Как это получается, при чём тут канат? Шухлик хоть и закончил школу с бронзовой медалью, знал кое-что из физики и химии, починил пару утюгов и один штепсель, но тут ровным счётом ничего не мог объяснить. Другое дело - показать!
        Короче - никто из обитателей сада и охнуть не успел, как угодили в объятия старины Багишамала.
        Он не то, чтобы заметно постарел, но уже не казался таким громадным, как впервые, когда больной, почти слепой Шухлик еле доковылял сюда из пустыни. Тогда сад выглядел настоящим лесом, а сейчас был не больше Шифо.
        Деревья двух садов, старого и молодого, обнимались, кланялись, дарили друг другу самые спелые плоды.
        Выдра Ошна пригласила утконосов в гости, и они сразу заспорили, как разумнее рыть норы.
        Фокусник Хамелеон до того покраснел от восторга, завидев старых приятелей, дядюшку Амаки и тушканчика Уку, что с тех пор этот шальной цвет так и называется - чистый восторг.
        Повсюду, как стелящееся пламя, весело сновало семейство лиса Тулки, в котором, простите за грубую рифму, мелькали и чернобурки.
        Все были рады, очень рады, безумно рады, - прыгали и скакали! Но затем потихоньку разбрелись, кто куда, поминая былое, в котором всегда найдётся бездна счастливых дней, часов и минут.
        Поседевшие еноты-полоскуны возились, как всегда, в пруду с какими-то тряпками, и мама-ослица шепнула Шухлику что-то насчёт стиральной машины. Но было бы глупо и неуместно сотворить такую чепуху перед учителем.
        - Мама, - ответил потихоньку рыжий ослик, - если что понадобится в хозяйстве, купим на базаре - без всяких чудес.
        Сам Диван-биби мало изменился. В старом вишнёвом халате, похожий на маленький острый перчик, он сидел подле огромной башни, сложенной из чёрных, обожжённых космическим пламенем камней.
        Во время памятного звездопада, когда Шухлик с Малаем блуждали в тумане, Диван-биби приманивал и улавливал эти метеориты, чтобы не падали, куда попало, - на чьи-нибудь беззащитные, пустые головы.
        Пока рыжий ослик разыскивал по всему белому и тёмному свету пупок Земли, учитель возвёл из небесных камней башню, подобную крепостной, что поднималась теперь выше древней чинары.
        - Это лествица чувств, любезный садовник, - сказал Диван-биби, поглаживая рыжего ослика по голове. - Однако она не закончена. Камень Чантамапу улетел слишком далеко - за пазуху времени, в карман пространства. Так что на вершине не хватает самого высокого, самого сильного чувства. Ты нашёл его и знаешь, что делать…
        Взвалив на спину Чантамапу, который, как нарочно, набрал вес, Шухлик, точно дикий осёл, начал карабкаться вверх. Башня скорее напоминала пирамиду, чем лестницу.
        Путь предстоял тяжёлый, своими ногами, без помощи Чин.
        Впрочем, шаг за шагом камень становился легче, а душу наполняли всё новые и новые чувства.
        Известные и покуда неопознанные - сильные и слабые, добрые и злые.
        Но Шухлик теперь знал, как ими управлять. Чем выше поднимался, тем яснее понимал мир и себя в нём.
        Рыжий ослик не тронулся умом, не спятил и не бредил, но слышал разные голоса, говорившие всё громче и громче об одном и том же.
        На этом свете есть один истинный правитель и халиф, владыка и повелитель, господин и вседержитель - это любовь!
        Что и кто может с нею сравниться? Мы и родились, чтобы любить. Если не будет любви, свет померкнет и рухнет мироздание. Вселенная рассыплется в прах, и поглотит её тьма. Только сила любви поддерживает мир!
        Творец и создал нас потому, что нуждается в нашей любви! Или иначе - Он нуждался в нашей любви, потому и создал нас. А возможно, так - Он создал нас силой всевышней любви и жаждет ответной.
        Шухлик, как на небесном дне, слышал слова, долетавшие к нему сквозь тысячелетия, а может, сказанные миг назад.
        «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто!
        Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине.
        Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится… Есть вера, надежда и любовь, но любовь из них больше.
        Любящему жизнь - всё во благо!!!»
        Наконец, Шухлик взобрался на башню, и понял вдруг, куда именно и чего достиг - это крепость любви!
        Он огляделся, и ему почудилось, что стоит на последней ступеньке лестницы-стремянки, с которых собирают урожай в саду.
        Рядом мерно позванивала кроной древняя чинара, ровесница предка Луция. Она будто бы отсчитывала огромные секунды жизни, как та река в стране неведения - тик-тик-тик…
        Если они уйдут без любви, то исчезнут бесследно, растворившись в безмерье и безвременье.
        Чудовищно глупо терять секунды счастья.
        Белая ослица
        Укрепив на вершине камень Чантамапу, рыжий ослик сразу взлетел и поплыл над ним, кружась и кувыркаясь под солнцем, как золотой голубь.
        И снизошла к нему с небес осьмикрылая звёздная Ок-Тава, переполнив любовью до краёв.
        По образу её и подобию, собрав все чувства и силы, сотворил Шухлик из небытия белую ослицу, о которой уже давно тосковала, томилась его душа. То есть, надо понять правильно и до конца, рядом с ним на вершине крепости любви возникла настоящая белая ослица. Без всяких фокусов - подлинная, истинная.
        Непарнокопытная. Крепкое тело и лёгкие ноги. Словом, животное конского рода из семейства лошадиных, высшее млекопитающее.
        «Асинус», - если уж говорить научным языком латыни.
        Конечно, не осьмикрылая, но такая близкая, родная и любимая, что невозможно глаз оторвать. Лучше не видел видящий! Только представишь, взглянешь и - воспаришь!
        Белая ослица по имени Севги, что означает Любовь. Она была так прекрасна, как весь мир и жизнь в нём!
        - Удалась на славу, - впервые раздался голос молчаливого Чин, довольного работой, будто столяр-краснодеревщик, который завершил какую-нибудь изысканную мебель вроде табуретки.
        Возможно, это покажется смешным - мол, подумаешь, табуретка. Так попробуйте её сколотить, чтобы не развалилась под первым же седоком. Сделайте хоть что-нибудь с любовью! К примеру, того же рыжего ослика, - живого и говорящего. Ну, хотя бы внутренним голосом…
        Белая ослица ещё и слова не проронила, но общалась с Шухликом всеми своими чувствами. А это куда сложнее пустой болтовни с помощью языка.
        Пока Шухлик и Севги спускались бок о бок с космической башни, недремлющая любовь соединила два чувства - Чу и Чин - в одно. То ли Чу-Чин, то ли Чин-Чу? Да, впрочем, не так важно имя. Главное другое, - оно было невероятной мощи!
        Шухлик понимал, что способен теперь горы двигать и реки вспять поворачивать, день растянуть на год, а месяц сжать до крохотного мига, солнце затмить, луну остановить и звёзды уронить с неба.
        Однако зачем всё это? Ему и в голову не приходило устраивать светопреставления!
        Когда ты очень сильный, сто раз отмеришь, прежде чем отрезать. Более того, всеми силами добьёшься, чтобы резать вообще не пришлось!
        Чин-Чу не разрушает, а созидает, излучая свет любви по всему миру, потому что любовь всегда стремится отдать и одарить.
        Когда Шухлик и Севги сошли на землю, мама была тут как тут. Расцеловала их, пристально осматривая Севги со всех сторон.
        - О, как она похожа на Валаамому ослицу, нашу прапрабабку! Ты, деточка, говоришь по-человечески?! Или только йогогокаешь, как все ослы? Ничего, я тебя воспитаю…
        Учитель Диван-биби заглянул в глаза рыжему ослику и улыбнулся.
        - Теперь, любезный садовник, если позволишь, буду называть тебя Ошик - влюблённый! Созывай гостей, потому что дерево просветления зацвело в твоём саду!
        И впрямь, то скромное дерево, похожее на вишню, под которым совсем недавно полёживал Шухлик, оделось лёгкими белыми цветами, озарявшими всё вокруг.
        Оно стояло, как облако, насквозь пронизанное солнцем, - дерево просветления!
        И на душе рыжего ослика было также светло.
        
        Немедленно собрались гости - рыбак и птицелов, обезьяна в долгом колпаке с россыпью звёзд, какие Шухлик видел только на небесном дне. Прилетел дикий осёл Кианг, будто Пегас, на приклеенных крыльях. Явился пастух, деревенский житель, со смешанным стадом коз и баранов, среди которых ехал на стареньком трёхколёсном велосипеде приятель козёл Така.
        - Хозяин Дурды очень переживал, когда обменял тебя на этот велосипед и мешки изюма, - сказал Така. - Изюм, к сожалению, съели. А велосипед по праву твой.
        Пришёл двугорбый верблюд дядька Бактри с коровой тёткой Сигир. Все вместе, попивая зелёный чай у пруда и любуясь белой ослицей Севги, вспоминали такую давнюю и в то же время близкую жизнь на хозяйском дворе, когда Шухлик был совсем ребёнком.
        Сидя под деревом просветления, рыжий ослик видел прошлое, настоящее и будущее.
        В общем, ему всё нравилось, как занятно написанная книга, в которой не только он, Шухлик, но и все мы - герои. И вдруг услыхал нежную музыку, и сразу понял, что это долгожданная опера о жизни предка Луция.
        Тотчас составился чудный струнно-духовой оркестр. Четыре енота с флейтами. Сурок дядюшка Амаки с трубой, в которую то и дело заползал, как в нору. Тушканчик Ука со скрипкой и собственным хвостом вместо смычка. Фокусник Хамелеон с особенной бесструнной балалайкой. Выдра Ошна томно прильнула к арфе, только что извлечённой со дна пруда.
        Да чего тут перечислять? Даже джинн Малай делал вид, что играет на сопелке, напоминавшей чурбан без единого отверстия для дутья, однако мелодия выходила, как и требовалось, тонкая и чувствительная.
        Разучивали так упорно, что ещё до захода солнца опера была готова к представлению.
        Все обитатели садов и одарённые гости мурлыкали, чирикали, мычали, стрекотали, тявкали и блеяли не хуже сирен и русалок.
        Удачное сложилось трио из кошки Мушуки, сороки Загизгон и жаворонка Жура, воплотивших в жизнь образ шести частей ночи.
        Жон и Дил оказались на редкость звучными подголосками. Разъезжая по саду на трёхколёсном велосипеде, покрякивали и щёлкали носами, то есть изображали разбойников, едва не сгубивших предка Луция.
        И у черепахи Тошбаки прорезался сочный, как манго, бас. Правда, она не знала, как его употребить. Только в середине двадцать седьмого действия вклинилась в постановку, сыграв короткую, но сильную роль мельничного жёрнова - когда-то, будучи ослом, его крутил Луций. Потом, разохотясь, спела ещё и партию медведя, задравшего, как поминалось в начале, одного скверного мальчика.
        А Шухлик, глядя на Севги, так трогательно исполнил арию о свидании с возлюбленной под древом просветления, что сам учитель Диван-биби, обняв маму-ослицу, уронил счастливую слезу.
        - Ошик, Ошик, Ошик! - повторял он, качая головой. - Какой влюблённый садовник! У такого и камень расцветёт - уродит гальку или щебёнку!
        Когда опера подходила к концу, рыжий ослик разглядел в кроне дерева просветления едва светящийся прозрачный шар. С последними звуками шар благодарно вспыхнул и растворился среди белых цветов.
        Лишь несколько лепестков, не удержавшись, поплыли в воздухе, и так долго не опускались на землю, что Шухлик улыбнулся и закрыл глаза, поняв, - никогда не упадут…
        Давно известно - всё, чего ты не в силах постичь своим разумом, сразу отвергаешь, считая враньём, обманом или небылицами. В лучшем случае - сказками.
        Однако не было ещё на свете истории правдивее, чем эта - о скитаниях рыжего ослика.
        Попытайся всей душой понять её. Тогда и поверишь.
        Ранним утром Шухлик лежал рядом с белой ослицей Севги под деревом просветления, а чувствами своими они странствовали по Вселенной. Но это уже другая быль, не для нашего мира! Хотя такая же счастливая.
        Примечания
        1
        Книга «Рыжий ослик, или Превращения», Мирзакарим Норбеков, пересказал Александр Дорофеев.