Неведомая сила Сергей Васильевич Максимов
        В книге писателя и этнографа XIX века С. В. Максимова рассказывается о деревенских колдунах и ведьмах, о русских народных обычаях и обрядах, поверьях и приметах, связанных с праздниками христианского календаря — Рождеством, Масленицей, Пасхой, Троицей и др. Книга основывается на материалах, записанных исследователями народной культуры и быта в деревнях и селах в конце XIX века. Простой, образный язык делает эту книгу доступной и интересной широкому кругу читателей.

        I. ЦАРЬ-ОГОНЬ
        Древнее почитание огня, основанное на величайших услугах, оказанных им человечеству, и в настоящее время не совсем изгладилось из народной памяти. Хотя это теперь лишь обрывки чего-то целого, разбитые и не скрепленные в одну непрерывную цепь, но и по ним, с полным основанием, можно заключить, что эти обломки былого миросозерцания представляют собой не что иное, как остаток древнего богопочитания. Стихия, дающая тепло и свет, снизошла с неба, чтобы разделить свою власть над человеческим родом лишь с другой, столь же могучей стихией — водою, которая ниспадает в виде дождя и снега, образуя на земле родники, ручьи, реки и озера, а в смеси с солями, и моря. Эти последние оказались прямыми и облегченными путями для заселения земного шара, огонь же пришел на помощь для повсеместного распространения и закрепления оседлости человеческого рода на материках. Многоводные русские реки привели первых насельников на обширные, глубокие озера, на берегах которых основались самые первые опорные пункты, послужившие средоточием политической жизни и прикрытиями дальнейшего ее разветвления по междуречьям, в дремучих
непочатых лесах. Сюда врубился топор и при содействии огнива проложил дороги и отвоевал места, удобные для земледелия, а стало быть, и для оседлой жизни. На срубленном и спаленном лесе объявились огнища или пожоги, они же новины, или кулиги — места, пригодные для распашки. Народился на русской земле, в самое первое время ее истории, особый класс поселян-огнищан или «житых людей», хозяев-землевладельцев, крестьян-пахарей; выработался особенный вид крестьянского хозяйства, огневого или кулижного, общего всей северной лесной России, доживший от времен Рюрика до наших дней.[1 - Тот же огонь, который пособил земледелию укорениться в лесах, содействовал в степных местах развитию скотоводства «напуском палов», или искусственных пожаров, осенью или ранней весною, выжигающих все луга, пастбища и покосы, чтобы старая трава — в е т о ш ь не мешала расти молодой и чтобы попутно сгорали зародыши вредных насекомых, до саранчи включительно.]


        Но, составляя основу человеческой культуры на земле, огонь, вместе с тем, является и истребителем ее: при неудачном и несчастливом применении, он временами проявляет могучую и страшную силу, которая сметает с лица земли все, что попадается ей на пути, и которая заставляла первобытных людей в благоговейном трепете поклоняться огню и умилостивлять его молитвами и жертвами. Та же сила поддерживает и в современном поколении неизбывное тревожное состояние души, и в этом отношении лесная и деревянная Русь находится даже в особенном, исключительном положении перед прочими странами: она представляет собой как бы неугасимый костер, который, никогда не потухая совершенно, то ослабевает, то разгорается с такой чудовищной силой, что пропадает самая мысль о возможности борьбы с ним; целое море пламени, каждый год, огненным вихрем, проносится из конца в конец по нашей многострадальной земле и без остатка истребляет леса, засеянные поля, деревни, села, города. Выросшие под впечатлением этих вечных пожаров, русские люди воспитали в себе наследственный, заразный страх перед силой огня; они целыми веками живут под
его грозной властью, почти не помышляя о борьбе, и только цепенея от ужаса. Впрочем, и то сказать, — русские пожары так грандиозны, что хоть кого приведут в панический страх. Пишущему эти строки приходилось наблюдать один из таких колоссальных пожаров в 1839 году в Костром, губ. Это было поистине нечто потрясающее. Потускнело солнце на безоблачном небе в знойную июльскую пору, называемую верхушкою лета, и в самый полдень стало так темно, что надо было зажигать огни. Прозрачный воздух превратился в закопченное стекло, сквозь которое яркий диск жгучего светила казался кружком, вырезанным из красной фольги, дозволявшим безопасно смотреть на себя: не переломляются лучи, не льется животворный свет и не исходит живительная теплота.
        То был год страшных местных пожаров. В ста верстах от пожарища чувствовалась ужасающая сила огня-царя и его сокрушительное господство над дремучими лесами. Ясно видны были и трофеи его несомненных побед: дым в подветренной стороне до того сгустился, что перед полуднем начали изменяться цвета предметов; трава казалась зеленовато-голубой, красные цвета стали желтыми. Пепел, а с ним перегорелые листья, затлевший мох, еловые и сосновые иглы переносились через стоверстное расстояние и дождевые капли, пролетая по воздуху, наполненному пеплом, принимали красноватый оттенок. Народ говорил: «Идет кровавый дождь», и был уверен, что начинается светопреставление. И действительно, в иной день, в воздухе, наполненном дымом, трудно было дышать: домашний скот искал спасения в воде и только там получал некоторое облегчение. Люди в страхе толпились по улицам и боялись входить в дома. Некоторые молитвою и покаянием приготовлялись к смерти и встрече антихриста. По лесным деревням мужчины надевали на себя чистое белье, женщины спешили шить себе саваны.
        Ужас, повсюду распространившийся и охвативший не только людей, но и домашних животных, в некоторых местах достигал наивысшего предела, где раскаленная огненная стена надвигалась, как плотная военная рать с метким огненным боем. При вое урагана, в одном месте вспыхнуло — это порыв ветра перебросил галку (горящую головню) или огненный шар (свившуюся, скрученную жаром пылающую лапу, оторванную бурею от ели), — вспыхнуло, стало быть, загорелось свежее место; примолкло — значит разгорается, дунул новый порыв ветра — раздул огонь в пламя. Оно своим треском, шипеньем, свистом и визгом дает знать о том, что вошло в полную силу и стало неудержимым. Теперь оно понесется все вперед и вперед, на громадных расстояниях сметет с лица земли все, что попадется навстречу. Один очевидец[2 - Граф Н. С. Толстой «Заволжская часть Макарьевского уезда уезда» Нижегородской губернии».] пробовал описать это поразительное зрелище, и мы с его слов постараемся дополнить картину лесного пожара. «При грозе, в сухие годы, жарким днем в глухом чапыжнике иль на бору, заваленном валежником, вид обширного лесного пожара бывает
поразительно величествен. Напирающая по ветру грозная стихия сплошным пламенем пожирает на пути своем весь сухой вереск, валежник от ветроломов и разных лесных промыслов, сухой мох, торф, стоячие сухары и самые сучья свежих деревьев. Сплошное пламя взлетает по ним, как истинный Змей Горыныч, с неимоверною быстротою. Этому способствует раскаленная атмосфера, предшествующая пожару и иссушающая хвою и листья зеленых деревьев от макушки до половины дерева гораздо раньше, чем пламя подступит под пни корчащихся, трещащих и обливающихся смолою сучьев. Прибавьте к этому вой урагана, завывание волков и других зверей, спасающихся от гибели, раскаты грома, блеск молнии, озаряющей мглу небесную. Стонут падающие исполины, пламенными радиусами рассекающие воздух. Дым клубится мглистыми, багряно-синими, кроваво-красными волнами. Кипят и пылают смоляные фонтаны, тончайшими струйками бьющие из каждого излома лопнувшей коры огромных хвойных мачтовиков. Пожирает громадные ребра необъятных костров (ветроломов), нагроможденных в хаотическом беспорядке исполинскими грудами в десяток и более сажен вышиною, в несколько
десяток верст протяжения и в сотню сажен поперечника. И не в пожар костры эти могут привести ночного путника в содрогание, представляя нередко самые фантастические образы фосфорическим светом своим, но в это время они просто ужасны».
        Этот лесной пожар (того же 1839 года), охвативший девять уездов двух смежных губерний (Костромской и Нижегородской), начавшийся 29 июля, потух лишь 5 сентября, когда выпал глубокий снег. В некоторых местностях удалось ослабить свирепость огня, а в иных и вовсе остановить яростный напор его искусственными мерами: зажигали «встречный пожар» из заранее приготовленного горючего материала, сваленного около проездных дорог и нарочно вырытых канав. Их оберегали рабочие, вооруженные метелками из свеженарубленных длинных березок.[3 - Тем же способом — напуском встречных палов — руководятся в русских и сибирских степях, когда разгорается напускной напольный огонь: охватит деревню, захватит врасплох косцов между небом и землей без укрытия, и разольется огненным морем.] Ползучий огонек в подготовленных небольших кострах из сухого моха, лапок и шишек, сначала бессилен, но затем начинает шириться против ветра и ползет навстречу коренному пожару. На пути своем намеренно вызванное пламя уничтожает все то, что могло бы служить пищею грозно наступающему врагу. «По мере расширения своего (говорит один из очевидцев,
принимавших участие в тушении пожара в Заволжских лесных чащобах Макарьевского уезда (Нижегор. губ.)) и по мере согревания атмосферы, искусственный огонь становится сильнее и сильнее. Пройдя несколько десятков сажен, он сам уже делается пожаром и стремится все быстрее и быстрее навстречу противнику, несмотря на противодействие ветра, который лишь определяет направление отрываемых горящих лап и путь коренного пожара, идущего по свежим, не отожженным местам. Ветер, вызванный движением пожара, не может помешать медленному расширению встречного пламени, ползущего с травки на травку, и только лишь замедляет его в наступательном действии. Наконец, искусственный пожар вступает в палящую огнедышащую атмосферу гонимого ветром настоящего пожара и яростно бросается навстречу ему. Бой по всей линии оглашает окрестность, по мере скопления противных сил. Эти мгновения бывают торжественны! Тут чудятся и артиллерийские залпы, и взрывы, и пламенные зубчатые строи лесных великанов, напирающих друг на друга и борющихся всеми крутимыми жаром, переплетенными своими ветвями. Пламя вздымается стена на стену и, при страшных
порывах, проявляет мгновенно-исчезающие смерчи или столбы клубящегося огня, винтом взвивающегося к небу. После этой общей схватки, где рухнул не один величавый титан, презиравший ярость всех ураганов, — все затихает. Пламя садится, и смрад, не сжигаемый им, покрывает окрестность, чадит, ест глаза и стелется низом во мраке: одни необъятные груды ветроломных костров долго пламенеют еще в смрадном чаду и от времени до времени садясь и рушась, извергают миллионы искр, исполинскими фейерверочными снопами рассыпающихся над пожарищем. Картина из грозно-величественной делается грустною, тяжелою и печальною, как после битвы. В особенности грустны, тяжелы и печальны последствия таких роковых явлений, когда им предшествует засуха, и сопровождает их подъем из болот вредных испарений, от которых начинаются падежи скота, и повальные болезни на людях. В таких случаях суеверные пророчества о новых предстоящих бедствиях обыкновенно усиливают сердечную тоску и душевные тревоги среди обездоленных и угнетенных.
        Естественно, что под влиянием подобных устрашительных явлений природы мог свободно укрепиться культ почитания огня; этот культ выразился у славян в поклонении Перуну, а у соплеменной Литвы — в почитании Знича. Но начало его восходит ко временам доисторическим, когда древний человек, пораженный зрелищем молнии и грома, обоготворил это явление природы и тем положил начало поклонению огню, которое сохранилось и до наших дней. В Вильне и теперь могут указать то место, где горел вечный огонь и жил жрец, его охранявший, а по всему северо-западному краю великорусская «моланья», молат-ка (молния) зовется не иначе, как «Перуном» (ударение на первом слоге). Это мгновенное освещение тучи и неба огненною струею, повсюду среди славянских племен, признается небесным огнем и издревле называется священным, причем, если гром ударит в человека, или в строение, то никто не станет их спасать, считая это сопротивлением воле Божией. Предрассудок этот распространен, как в целой Литве, так и в Белоруссии, и понятно, что он порожден верою в Перуна. Тот же предрассудок можно наблюдать и в Великороссии: если молния зажжет
строение, то крестьяне считают это Божьим наказанием, ниспосланным свыше. Противиться ему невозможно, но надо воспринимать с чувством умиления и благоговейной покорности; точно так же людей, убитых молниею, многие считают святыми. Между прочим, из Ярославской губ. получаются такие сведения: «Кто умоется водой во время первой грозы, тот в течение целого года не будет хворать никакой болезнью». Средством, предохраняющим человека и его имущество от гибельного действия молнии, является тот же огонь: следует держать в доме головню с пожара, происшедшего от молнии, но когда молния опять причинит пожар, то пламя можно тушить не иначе, как исключительно одним молоком. Последний предрассудок еще настолько распространен, что его можно считать общим для всего женского населения России. Не хватит молока — заливают квасом, но отнюдь не водой. От воды-де такой огонь только больше разгорается. Существует и другой предрассудок (вполне, впрочем, невинный), к которому точно так же прибегают при тушении пожаров происшедших от молнии: в костер пожара бросают яйцо, так называемое «первохрестное» (им первым привелось
похристосоваться), в предположении, что только им одним можно затушить пламя (верят также, что если бросить яйцо против ветра, то можно отклонить в ту сторону направление пламени).
        Когда в христианской Руси этот небесный огонь из глиняных рук Перуна передан был в незримую длань библейского пророка Илии, и подковы копыт огневидных коней его, вместе с огненными колесами пламенной колесницы, начали выбивать искры и производить гром, — явилось верование, что властная рука всехвального пророка мечет на землю молниеносные стрелы, чтобы разить насмерть злых духов, враждебных человеку. Ведая про то, злые, но трусливые, бесы в неописуемом смятении мечутся по земле, отыскивая себе надежные места для защиты. Обыкновенно скрываются они в жилых и нежилых строениях, вскакивая через открытые двери и окна и влетая через печные трубы и всякого рода отверстия. Столь же нередко спешат они укрыться в густой хвое, в тени развесистых листьев деревьев, за всяким подходящим прикрытием. В числе последних самыми надежными, вполне безопасными, считаются в блудливом бесовском сонме живые люди, застигнутые под открытым небом на лошади, или в телеге, так как небесная огненная стрела находит виноватого всюду и разит без разбора, убивая из-за бесов и людей (бесы вполне безопасны от ударов молнии лишь в
чистом поле на межах). Илья, впрочем, знает невиновность того человека, которого избрал дьявол себе для защиты, и жалеет Божье создание, хотя в то же время твердо убежден, что все равно тот человек, в которого успел вселиться дьявол, погиб бы, так как злодей не покинет своей жертвы уже во всю жизнь и, рано или поздно, заставит потонуть или повеситься. Илья — усердный Божий помощник в борьбе с нечистой силой — не только не враг человеческому роду, но радетель и старатель за православный люд; убивает он избранного, как случайную жертву, в уверенности, что Бог милует и приемлет таких несчастных, удостаивая их царства небесного, так как они явно сослужили полезную службу людям своей смертью, которая, вместе с тем, вызвала одновременно и смерть злого духа. Вот почему, для заграждения себя от дьявола, кроме общепринятого обычая крестить рот при зевоте, издревле установилось благочестивое правило налагать на себя крестное знамение и при всякой вспышке молнии со словами самой простой молитвы: «Свят, свят, свят».
        Осторожные хозяева в деревнях предусмотрительно соблюдают все, что указывается вековечными обычаями, зародившимися в глухие и давние времена безверия, чтобы обезопаситься от беса, не допустить его прятаться в избе и тем подвергать ее в грозовое время опасностям пожара.
        С этою целью, опытные, пожилые деревенские хозяйки советуют: «Во время грозы нельзя быть с растрепанными волосами, в подоткнутом платье — много места тут укрываться анчутке-беспятому (бесу). Всякую посуду в избе надо опрокинуть, если она пустая, налитую следует поспешно закрестить. Не надо в голове искаться: не одну такую бабу стрела забила насмерть, других же оглушила». Полезно также держать на чердаке громовую стрелу или чертов палец (белемнит, скипевшийся или вообще сплавленный ударом молнии песок). В последнее средство слепо веруют все поголовно, и, найденный на песчаных берегах речек, этот конусообразный камень, в виде пальца, бережно прячут и тщательно хранят. Но всего полезнее держать пост, особенно в Ильинскую пятницу, или мазать молоком косяки дверей и окон; полезно также вывешивать за окно полотенце с покойника. Если же бес не побоится ни того, ни другого, то наверное не устоит он перед горящей свечкой, с которой молились в Страстной четверг на «стояниях», когда читались 12 евангелий Господних Страстей. Хороши и пасхальные, а того лучше богоявленские свечи, — уверяют богомольные
деревенские люди, не раз применявшие этот способ на деле с видимым успехом.
        Громовых стрел два сорта: от огненных происходят пожары, а каменные или чугунные убивают людей, расщепляют деревья,[4 - По мнению захолустных крестьян, молния особенно часто ударяет в телеграфные столбы, так как они не угодны Богу.] — толкуют словоохотливые деревенские старушки, и каждая из них, на случай грозы, припасает ладан, чтобы посыпать его на уголья в печной загнетке, или на раскаленную сковородку, так как «черт ладану боится».
        Кроме «небесного» огня, великую силу имеет также тот сорт огня, который обычно называется «живым».
        Крутили мужики около палки веревку: веревка загорелась. Приняли огонь на сухую смоленую спицу — развели костер. Разобрали огонь по домам и старались его долго поддерживать. Очень его ценили и почитали, потому что это был именно «живой огонь», из дерева вытертый, свободный, чистый и природный. Вологодские мужики сняли колосники (жерди) с овина, изрубили их на части и также терли, пока те не загорелись; огнем таким разожгли они костры: один на улице, другой в скотском прогоне, третий в начале поскотины и четвертый в середине деревни. Через второй костер перегнали они весь скот, чем и воевали с сибирской язвой.
        Вообще, как мера борьбы с болезнями, живой огонь в большом употреблении. В одной деревне, например, умирал народ от тифозной горячки, и крестьяне, чтобы избавиться от нее, задумали установить праздник, положивши чествовать Николу Угодника. Собрались они всей деревней, от мала до велика, и положили тушить в избах все огни до последнего уголька, для чего залить все горнушки (печурка, загнетка, бабурка и проч.). При этом мужики строго-настрого наказывали бабам не сметь топить печей, пока не будет приказано, а сами притащили к часовне два сухих бревна, прикрепили к одному рукоятку, как у пилы, и стали тереть одно бревно о другое. Но на этот раз, как ни бились, ничего не вышло: бревна нагрелись, даже обуглились, а огня не появилось.
        «Значит, — заключили крестьяне, — не указ: Богу не угодно. Надо попробовать в другое время!» И порешили устроить праздник в третье воскресенье после Пасхи. Снова принялись за бревна — огня добывать. На этот раз, промеж бревнами, в щели, всполыхнулось как бы малое-малое пламя, и огонек обозначился. Подхватили его на сернички, подложили огонь под костер, разожгли, — стали через огонь прыгать по-козлиному, а стариков и малых детей на руках перетаскивали. Разнесли потом огонь по домам; затопили печи; напекли-нажарили. Затем подняли иконы, позвали священника, пригласили всех духовных: стали молиться. За молебном начали пировать, безобразить в пьяном виде на улицах и бесчинствовать до уголовщины: соседку помещицу за то, что она не послушалась мирского приговора и затопила печи, не дождавшись общественного огня, наказали тем, что выжгли всю ее усадьбу — с домом, службами, хлебными и всякими запасами.
        Все подобные священнодействия, переданные народу по прадедовскому завещанию, предпринимаются, главным образом, ввиду защиты себя и домашнего скота от повальных болезней. Там, где эти падежи часты, как напр., в Новгородской губернии, для вытиранья живого огня, устраивается даже постоянное приспособление в виде машины, так наз. «вертушок».[5 - В старой Новгородчине (в Черепов, уез.) подобный обычай укрепился настолько, что крестьяне не ожидают даже каких-нибудь внешних поводов для вытирания огня, а ежегодно, в Ильинскую пятницу, добывают себе живой огонь и затем затопляют им все печи.] Два столба врыты в землю и наверху скреплены перекладиной. В середине ее лежит брус, концы которого просунуты в верхние отверстия столбов таким способом, что могут свободно вертеться, не переменяя точки опоры. К поперечному брусу, одна против другой, приделаны две ручки, а к ним привязаны крепкие веревки. За веревки хватаются всем миром и среди всеобщего упорного молчания (что составляет непременное условие для чистоты и точности обряда) вертят брус до тех пор, пока не вспыхнет огонь в отверстиях столбов. От него
зажигают хворостины и подпаливают ими костер. Как только последний разгорится, все бросаются к стаду, которое еще накануне священного дня было сбито в табун и выгнано в поле к ручью, и затем, не пропустив ни одной животины, перегоняют всех через огонь. А чтобы вера в очистительную силу этого огня стояла в деревне крепче, по обеим сторонам костра выкапывают две ямы: в одну зарывают живую кошку, в другую собаку, — этим отнимают у чумных оборотней силу бегать по дворам кошками и собаками и душить скотину. Этот обычай окуривания практикуется и в Олонецкой губ. (напр, в Петроз. и Лодейнопольск. уез.), где он является в форме строго обязательного карантинного обряда, с тем различием, что в одних местах костры зажигаются обыкновенными спичками, в других стараются добыть из бруска живой огонь.[6 - Маленький брус кладется на порог избы. Пить человек берутся за другой, больший, и начинают пилить как пилой; добытый о огонь принимают на трут, а с него уже на сернички.]
        Уверовав в скрытую, таинственную силу живого огня, крестьяне, вместе с тем, не теряют благоговейной веры в мощь и влияние всякого огня, каким бы способом он ни был добыт. Коренной русский человек, с малых лет приглядывающийся к родным обычаям и привыкший их почитать, не осмелится залить, или плюнуть в огонь, хотя бы он убедился на чужих примерах, что за это не косит на сторону рот, и виноватые в этих поступках не чахнут и не сохнут. Точно так же те, которые придерживаются старых отеческих и прадедовских правил, не бросят в затопленную печь волос (чтобы не болела голова), не перешагнут через костер, не сожгут в нем экскрементов человеческих (из боязни корчей и судороги тем людям). Почтение к огню во многих местностях Великороссии (а в Белоруссии повсюду) доведено до того, что считают великим грехом тушить костер на полях, теплины на ночном и т.п., предоставляя самому огню изнывать в бессилии и тухнуть. Оберегая огонь от набросов нечистот, сжигают в печах сметенный сор и не выносят его вон, не выбрасывают через порог, чтобы не разнесло ветром, и чтобы недобрый человек, по нему, как по следу, не
наслал порчи.[7 - Отсюда и выражение «выносить сор из избы», т.е. разглашай, семейные тайны, не держать секретов.] При наступлении сумерек огонь зажигается всегда с молитвой и, если при этом иногда начнут ссориться между собою невестки, то свекровь говорит:
        —Полно вам браниться, удержите язык, аль не видите, что огонь зажигают?
        И ссора прекращается, перебранка смолкает.
        —Огонь грех гневить — как раз случится несчастье, — говорят крестьяне, вспоминая известную легенду, предостерегающую от перебранок при зажигании огня. Вот эта легенда, или, вернее, нравоучение: «Зажглись на чужом дворе два огня и стали между собою разговаривать:
        —Ох, брат, погуляю я на той неделе! — говорит один.
        —А разве тебе плохо?
        —Чего хорошего: печь затапливают — ругаются, вечерние огни затепливаются — опять бранятся…
        —Ну, гуляй, если надумал, только моего колеса не трогай. Мои хозяева хорошие: зажгут с молитвой и погасят с молитвой.
        Не прошло недели, как один двор сгорел, а чужое колесо, которое валялось на том дворе, осталось целым».[8 - Подобная легенда известна и малороссам, с той разницей, что огонь недоволен был хозяйкой за то, что она заметает его грязным веником и ничего не подстилает, ничем не укроет (не сгребет на плошку и не спрячет в печь). «Она, может быть, исправится», — советовал другой огонь, у которого хозяйка была добрая — всегда, бывало, его перекрестит и сбережет. Сошлись опять оба огня у той же плохой хозяйки. — «Ну, что, поправилась?» — «Нет, сегодня же сожгу ей избу». Услыхала угрозу сама виновная и тотчас же сгребла уголья в загнетку и стала потом всегда делать так, т.е. загребать огонь особым веником, а отнюдь не тем, которым метут полы, всеми мерами стараясь избегать дотрагиваться до огня ножом или топором, или говорить про огонь что-либо бранное или неприличное и т.п.]
        Когда на Руси появилось христианство, оно хотя и ломало коренные народные обычаи, но в то же время зорко присматривалось к наиболее упрочившимся предрассудкам и старалось осторожно обходить их. Поэтому и огонь, издревле почитаемый русскими людьми, оно приняло под свое священное покровительство. Провозвестники нового учения оценили в огненной стихии ее очистительное начало и, угождая всеобщим верованиям, признали в нем освящающую силу. В таком смысле внесли слово «огонь» и в молитвенные возношения, поставив его, с изумительным дерзновением, неизмеримо высоко: наравне с дарами Св. Духа. Несколько веков стояло это слово в церковных требниках не на своем месте и произносилось в возгласах при освящении воды в навечерие Богоявления: «Сам и ныне Владыко, святив воду сию Духом Твоим Святым и огнем», пока не догадались, что это явная и грубая ошибка, противная коренному смыслу христианского вероучения. Так было до 1626 года, когда духовному люду привелось твердо убедиться в том, что этого придатка нет в тех греческих богослужебных книгах, с которыми приведены все «обиходы» церковные. Поэтому в богатых
церквах велено было отобрать те требники и заменить их исправленными, а в бедные приходы, которым было не по силам покупать новые и дорогие книги, приказано было ехать поповским старостам (нынешним благочинным) и то предательское слово зачернить, замазать, заклеить бумажкой. Самим же священникам указом предписано этого «прилога не говорить». Указ был исполнен в точности, без всякого прекословия, и только не налаживалось дело у стариков священников, которые по закоренелой привычке продолжали говорить это слово и, спохватившись, оправлялись и досадовали на себя, делая беспокойные телодвижения. Кончилось тем, что на эти случаи свидетели поповских неудач приладили к старой поговорке новый «прилог» — стали говорить: «Грех да беда на кого не живет — огонь и попа жжет». И, кроме того, шутки ради, стали укорять виноватых в обмолвках попов при честном народе: «На воду глядит, а про огонь говорит». Справедливость требует, однако, заметить, что далеко не везде исправление священных книг окончилось столь мирным и безобидным образом. В центре России оно вызвало недовольство, и в Москве, например, исключение из
молитвы лишнего слова произвело неожиданное смятение. Из скромных келий монастырских дело книжных справщиков вынесено было на шумные городские площади и попало на суд и осуждение всякого праздного сброда. За старое и ненужное слово заступились убежденные суеверные люди, которые населяли окрестные городские слободы, занимаясь ремеслами, и те, которые торговали в самом центре города. К ним пристала и беспокойная голытьба, шатавшаяся без дела по площадям и улицам. И вот, в базарной толпе пронесся страшный слух: «Появились-де на Москве еретики, которые хотят огонь из мира вывести». Известием этим особенно встревожились ремесленники, более прочих нуждающиеся в огне для работ.
        —Выйдет указ, по еретическому наущению, погасить огни — и погасят, — уверенно говорили бывалые люди из кузнецов, оружейников, серебренников, царских поваров и проч.
        —Наколдует еретик своим дьявольским наваждением — и самые огни на земле погаснут, — толковали промеж себя наиболее суеверные. А в торговых рядах и на площадях им поддакивали:
        —Огонь, как и вода, очищает всякую скверну. В огне Сам Господь являлся людям и говорил с ними. Огонь нисшел с небеси: кто такой дерзкий осмелился его уничтожить?
        Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем содействовавший убедительными воззваниями своими ко всему православному русскому люду — спасению отечества от внутренних смут и нашествия чужеземцев. Ему поручено было исправление книг, испорченных неграмотными переписчиками и невежественными справщиками, но один из них сделал на архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, «яко огнь есть». Крутицкий митрополит Иона, человек ума невысокого, образования малого, характера слабого, управлявший церковными делами за отсутствием патриарха Филарета, еще томившегося в плену у поляков, — доносу поверил. Когда слух о мнимом еретичестве троицкого архимандрита достиг до келий Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать царя, начали суд и дело. В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его товарищами-справщиками. На допрос главного виновника старались водить через весь город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы.
Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и цепях, а чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу без седла. Суеверы из невежественных ремесленников и торговцев, с нескрываемою злобою, бросались наносить ему всякие оскорбления: иной швырял палкой, другой подбегал вплотную и плевал в лицо. На людных местах летели в него комья грязи и кала, сыпался песок, выливались помои. Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неведении и заблуждениях, все оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если замечал в озлобленной толпе знакомые лица, то ласково им улыбался. Когда грозили ему заточением, ссылкою в дальные Соловки, требуя отречения от исправы слова, он кротко отвечал судьям: «То мне и жизнь! Я этому рад!»
        Тем временем (в 1619г.) вернулся царский родитель, Филарет Никитич, и взял все это дело в свои мощные руки. Между прочим, он спрашивал Иерусалимского патриарха, приехавшего в то время в Москву за милостыней:
        —Есть ли в ваших греческих книгах прибавление — «и огнем»?
        Нет. И у вас быть тому не пригоже!
        Списался Филарет с прочими вселенскими патриархами и получил ответ. Тогда Дионисий был оправдан и, вместе с товарищами, возвратился в монастырь, сохранив за собой прежнее звание настоятеля.
        Кроме живого огня, русские люди придают большое значение, так называемому, «освященному огню». Это огонь, вынесенный из церкви после великих священнодействий, и в это время как бы получивший особенную силу и исключительную благодать. В Великий четверг, после чтения Страстей, благочестивые люди несут из церкви зажженные свечи, с которыми стояли в торжественные моменты важнейших богослужений. Причем важное значение придается не только огню, но даже свечам. Так, «венчальная свеча» зажигается при трудных родах и иногда ставится в изголовье умирающих, в расчете на то, чтобы скорее кончились страдания. «Пасхальная свеча», по влиянию и благодати равносильная с прочими, имеет громадное значение для пастухов, у которых будет сохранно стадо, если в рожок закатан будет воск от этой свечи. «Богоявленская и четверговая свечи», кроме защиты во время грозы, имеют еще особые свойства: первая, как и венчальная свеча, помогает в родах и при смерти, вторая владеет могучею силою уничтожать чары колдунов и лечит лихорадки; ею выжигают на косяках дверей и окон кресты, чтобы злые духи не посещали жилище. Затем, всякая
свеча, побывавшая в храме и там купленная, обладает магическою силою при разных случаях, перечисление которых, по многочисленности, было бы утомительно.[9 - Эта вера в силу свечей распространена повсюду, но в особенности она сильна в Белоруссии, где существуют не только «врачующая» и «спасающая» свечи, но издревле устроен даже специальный праздник «Громницы», совпадающий со Сретением Господним (2 февр.).]
        Признавая за огнем целебную и предохранительную силу, наш народ, в то же время, сохранил уверенность, что священный огонь имеет и множество других, полезных для человека, свойств: чем, напр., наказать непойманного вора, ловко ускользнувшего и схоронившего концы? Для этого надо взять восковую церковную свечу, известную всюду под именем «обидящей» («за обидящего») и прилепить перед образом оборотным концом для того, чтобы, подобно свечке, стоящей нижним концом вверх, Господь, таким образом, поворотил душу врага, навел на неизвестного вора такую тоску, чтобы тот раскаялся и возвратил украденное. Еще дальше пошли те суеверные фанатики, которые приготовляют свечи из человеческого жира, в расчете, что такая свеча делает обладателя ее невидимым. Вера в эту свечу-невидимку до сих пор так велика, что люди добровольно обрекают себя на законную кару за разрытие могил. Не менее суеверен и другой обычай — «отогревание покойников». По некоторым сведениям, он состоит в том, что тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не сосновых и
не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается лишь раскольниками, и притом тайно и непременно ночью.
        Последние два обстоятельства: тайна, не поддающаяся поверке, и указание на раскольников, как на виновных в такого рода суеверии, — дают право глядеть на это сообщение, как на злую сплетню, так как на раскольников, как на мертвых, привыкли взваливать все, что угодно. Но с другой стороны, способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них действительно называется «греть родителей». Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамб. и Орл. губ.) и состоит в том, что в первый день Рождества, среди дворов, сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на радунице (во вторник на Фоминой неделе).[10 - На юге и западе России народное верование, что умершие души не перестают жить за гробом, выражается ежегодными празднествами в честь некогда боготворимых «дзядов» (предков). Вера эта сохранилась и в
Великороссии в обычаях Дмитриевой субботы, Красной Горки и Радуницы, о чем будет сообщено в своем месте.]
        В массе суеверий, не поддающихся никаким влияниям и внушениям и уживающихся рядом с христианскими верованиями, выделяется одно, где огонь также играет влиятельную роль и где поразительна именно живучесть обмана и его повсеместное распространение. Это бабьи рассказы о «Летучем» (он же и «Налетник» или «Огненный Змей»), являющемся в виде сказочного чудовища — достойного соперника храбрых и могучих богатырей, «Змея Горыныча», превратившегося в удалого доброго молодца — женского полюбовника.
        Многие женщины, особенно в местах, живущих отхожими промыслами, передают священникам на исповеди, что их отсутствующие, а часто и умершие, мужья являются к ним въяве и спят с ними, т. е, вступают в половое сношение. Сплошь и рядом не только вдовы, но и замужние женщины, войдя в доверие с любознательными школьными учительницами, охотливо рассказывают им о своих похождениях подобного рода со всеми мелкими подробностями.[11 - Более 20-ти сообщений этого рода получено из разнообразных местностей России.] Изучающим деревенский быт или наблюдающим его по обязанности соседства, часто доводится получать указания даже на те избы, куда летят огненные змеи и на тех женщин, с которыми они находятся в плотском сожитии.
        Рассказы подобного рода чрезвычайно распространены, причем бросается в глаза удивительное однообразие частностей этого явления и его печальных, нередко трагических, последствий.
        Хотя самая основа этого стойкого поверья лежит, несомненно, в существовании того явления природы, которое называется «огненными метеорами», но в глазах темного люда, оно получило вид и характер верования в нечистую и злую силу. Иконография успела даже закрепить, в представлении молящихся, этих уродливых крылатых и хвостатых чудовищ, изображая их в виде змеев, дышащих пламенем и несущих на своих хребтах женщин, обреченных на погибель, или влекомых на соблазн.
        У огненного змея голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост — иногда до пяти сажен. Прилетая на свое место, он рассыпается искрами, которые вылетают как бы из решета, а летает он так низко, что бывает виден от земли не свыше сажени. Посещает он исключительно таких только женщин, которые долго и сильно тоскуют об отсутствующих или умерших мужьях. Самое же посещение, по словам одной простодушной орловской бабы, происходит следующим образом: «Умер у меня старик, а я и давай тосковать: места себе не нахожу. Так вот и хожу, как оголтелая. Вот ночью сижу у окна и тоскую. Вдруг как осветит: подумала я пожар — вышла на двор. Гляжу, а старик-покойник стоит передо мной: шляпа черная, высокая, что носил всегда по праздникам, сапоги новые, армяк длинный и кушаком подпоясан. С той поры и начал ходить».
        Самого посетителя сторонним людям не видно, но в избе слышен его голос: он и на вопросы отвечает, и сам говорить начинает. Сверх того, посещения его заметны и потому, что возлюбленные его начинают богатеть на глазах у людей,[12 - Во многих местах (между прочим., б Орлов, и Ярослав, г.) огненного змея называют «южом» и, признавая за ним способность обогащать возлюбленных, придумали для обиходного языка подходящие выражения. Кто бережлив и запаслив, тот «как юж, все в дом тащит». Кто же быстро богатеет, тому, вероятно, «юж деньги таскает»] хотя в то же время всякая баба, к которой повадился змей, непременно начинает худеть и чахнуть (говорят: «полуношник напущен»), а иная изводится до того, что помирает, или кончает самоубийством (все случаи женских самоубийств приписываются змею). Есть, впрочем, средства избавиться от посещения змея. Совестливая и стыдливая баба спохватится и обратится к колдуньям за советом, а уж те укажут, как узнать, кто по ночам приходит: настоящий ли муж, или сам нечистый. Для этого они велят в то время, как избранница сидит за столом с огненным змеем и угощается всем, что он
приносит и выставляет, уронить со стола какую-нибудь вещь и затем, поднимая ее, наклониться и поглядеть: не копытами ли ноги, не видать ли между ними кончика хвоста? Если затем окажется, что прилетевший змей подлинно черт, то, чтобы избавиться от него, надо сесть на пороге, очертиться кругом, расчесать волосы и в то же время есть коноплю. Когда же змей спросит: «Что ешь?» — надо отвечать: «Вши». Это ему столь не по нутру, что он «попихнет в бок или больно ударит, но с того случая больше летать не станет».[13 - Слепая вера в существование огненного змея, приносящего золото и, вообще, доставляющего богатства, доведена до того, что существует даже способ добычи этого змея вживе. Для этого следует достать «спорышок», т.е. маленькое уродливое яичко, суеверно признаваемое за петушье (в нем один желток и нет белка) и носить его шесть недель под левой мышкой и, когда вылупится змей, то надо на ночь лечь спать в нежилой избе (напр., в бане). Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку, на определенный срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей начнет носить деньги.]
        Ходят повсеместно слухи о том, что от огненных змеев женщины рожают детей, но, большей частью, недолговечных («как родился, так и ушел под пол»), или прямо мертвых. Рождение уродов, точно так же, приписывается участию змея, причем бабки-повитухи, которые ходили принимать таких детей, зачатых от нечистой силы, рассказывают, что дети родятся «черненькие, легонькие, с коротеньким хвостиком и маленькими рожками». На помощь, и как бы в поощрение таким верованиям, прибегают и шатающиеся по деревням странники. Они, от всех подобных проказ нечистой силы во образе огненных змеев, пишут на бумажках 40 раз псалом: «Да воскреснет Бог», и велят надеть на крест и носить, не снимая.
        Устойчивость верований в огненных змеев, а тем более живое и наглядное олицетворение их, несомненно, находится в связи с тем представлением, какое существует вообще о происхождении самого огня. Здесь разнообразие народных воззрений, резко расходящихся между собою, явно свидетельствует о том, что к первобытным понятиям уже успели примешаться те новые, которым довелось вступить в открытую борьбу с языческой стариной. Но победа еще далеко впереди, а пока на боевом поле обе враждующие стороны обнаруживают достаточно сил и стойкости.
        Наиболее господствующее убеждение заключается в том, что первый огонь изобрели бесы в то самое время, когда они были изгнаны с неба. При этом рассказывается легенда о том, как Бог, со св. Петром и Павлом, ходили по земле и неожиданно увидели костер, разведенный и охраняемый бесами. Бог приложил палочку, и, когда она загорелась, бесы вздумали ее отнимать. Тогда Господь ударил этой палочкой о камень, полетели искры и с той поры люди узнали, как добывать огонь из камня. Так думают в Малороссии, где эта легенда общеизвестна. В решительном противоречии с ней находится великорусская легенда, свидетельствующая, что огонь дан людям Самим Богом, который ниспослал его с небес на помощь первому человеку, по изгнании его из рая, когда человек очутился в безвыходном положении и не знал, как готовить себе пищу. Бог послал молнию, которая расколола и зажгла дерево, и тем показал способ добывания столь чтимого и признаваемого святым «живого огня». Другие легенды стараются примирить оба начала, признавая два огня: адский и небесный, а одна из легенд говорит, что до первого греха первых людей огня на земле не было.
После же грехопадения, отворились адские ворота, и пламя вырвалось оттуда и появилось на земле, чтобы причинять людям вред пожарами, обманывать вспышками на местах кладов, смущать огневидным появлением на воздухе самих бесов, в виде крылатых змеев и т.п. Кроме адского огня, был послан с неба и тот огонь, которым зажигались жертвы, приносимые Богу, и устранялись многочисленные бедствия, посещавшие людей и домашних. животных, в виде различных болезней. Теперь (свидетельствует один из наших корреспондентов, со слов верующих) тот и другой огонь смешались вместе и их не различишь. Но несомненным считается лишь то, что на болотах огни зажигают водяные, чтобы заманивать и топить неосторожных путников; на кладбищах огонь горит над могилами праведных людей; на местах кладов зажигают огонь, для обмана легковерных, охранители зарытых сокровищ — «духи-кладовики». И все-таки остаются неразрешенными вопросы: каким огнем сжигается масленица, через какой огонь прыгают в Купальскую ночь? И здесь несомненно лишь одно, что в Святую ночь, называемую также и светлою, по всему громадному пространству св. Руси, около
храмов, зажигаются костры, а в окнах жилищ лишние свечи, во славу Воскресшего Господа, показавшего нам свет.
        II. ВОДА-ЦАРИЦА
        Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали великое значение водной стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и позднейшие философские системы древних, которые при всей их наивности, все-таки успели установить один незыблемый принцип: как без огня нет культуры, так без воды нет и не может быть жизни.
        Сообразно с таким пониманием мировой роли воды, языческие народы всех времен неизменно обоготворяли эту стихию, как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия — земля.
        Позднее, с распространением христианства, вера в божественное происхождение воды, хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в святости и в чудодейственной силе этой стихии. Замечательно при этом, что такого рода убеждение в целительных свойствах воды разделяется, наряду с христианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти всеми представителями современного язычества.


        Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из Крымских монастырей, привлекавший тысячные толпы богомольцев. Монастырь славился своим бассейном-купальней, погружаясь в который больные, по словам монахов, получали исцеление.
        Эта, разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно просторна была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду около десяти человек. Она наполнялась водою из того родника, который подле выбивался из-под отрога Яйлы.
        При самом выходе из скалы целебного родника, под часовенным навесом, находится колодец, из которого запасаются водой для домашнего пользования. Над ним служат молебны, и здесь же даже мусульмане у выручки покупают восковые свечи и поручают передавать их в церковь. В другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище, называемом «Черный Ручей» (в верстах 2 -3 от Мстиславны Могил, губ.). Сюда некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался крестный ход братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом городе, находится родник, называемый «Здоровец», с отличной ключевой водой, почитаемой целебной. «Черным» назван ручей за то, что в нем накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою больные мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не только окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее прочих евреи, наиболее страдающие всякими глазными болезнями.
        Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем не мало таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Например, в 5 -7 верстах от реки Меты, возле погоста, называемого «Пятницей», из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою вздымаются носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное изваяние иконы св. Параскевы-Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью склонившейся на коленях. Пелена, висящая на иконе, признается также лечебною, и ею обтирают лица и глаза. (Торговля удачно приладилась и здесь, по крайней мере ярмарка из года в год с нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского уезда, но и отдаленного Тихвинского.[14 - Больных детей привозят купать и купаются сами родители на той же реке Мете в подобном же роднике, при селе Белом, у часовни Скорбящей Божьей Матери.])


        Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных наблюдений, мы оставляем в стороне другие сообщения, доставленные из каждой губернии, главным образом, потому, что они однородны и слишком многочисленны. Притом же и в этих трех указаниях достаточно ярко выражается древняя, присущая не одному православному люду, слепая вера в родники и почтение к ним, не как к источникам больших рек-кормилиц, а именно, как к хранителям и раздавателям таинственных целебных сил. Это одно из наследств седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно оберегаются и, несмотря ни на какие соблазны, не исчезают. Если в доисторические времена, вместо храмов, посвящали богам ручьи и колодцы, а христианство взяло под свое покровительство наиболее выдающиеся из них, — то все-таки, осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою общее древнее название «Прощей», не признаны церковью, но признаются народом за святые, и к которым народ сходится в известные дни на богомолье.[15 - Ярославский корреспондент, который дает это объяснение, указал три таких в южной части Пошехонского уезда. В
подкрепление его сообщений имеются сведения о двух прощах в Меленковск. у. (Владим. г.).] В то же время эти родники или криницы представляют собой несомненные памятники седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное, хотя бы и незримое присутствие и, во всяком случае, близкое участие высших существ. Милостивым заботам этих существ и поручались такие места. Здесь попечительная мать-сыра земля устроила так, что, ключом бьющая из нее, водяная жила и сильна, и непрерывна. Народившийся поток обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней порой, в палящий зной, холодной, как лед, чистой и прозрачной, как хрусталь, и при всем том, обладающей особенным вкусом, резко отличающим ее от воды прочих источников. Достаточно одних этих свойств, чтобы сделать подобные урочища заветными, и назвать их «прощами» — словом, самый корень которого свидетельствует о древности происхождения.[16 - Хотя в Далевском словаре живого великорусского языка «проще» дано иное толкование, очевидно, зависящее от неполноты собранных сведений, но точно указан корень: «простой, прощать, простить —
сделать простым от греха; «проща» — прощение, разрешение духовное, индульгенция католиков».] Действительно, здесь издревне искали прощения и отпущения, т.е. духовного и телесного освобождения от внутренней душевной тяготы и от внешних телесных повреждении, и именем «прощеника» до сих пор зовется всякий, чудесно выздоровевший, или исцеленный на святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым местам сохранилось это слово в живом языке (по всей вероятности, вследствие стремления духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев и верований) — но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно. Название «проща» присвоено и тому Черному Ручью, о котором выше упомянуто, и тем криницам, которые, подобно находящимся в местечках Лукомле (Могилев, г.), Дивине (Грод.) и др., выбрасывают из недр земли на ее поверхность воду с целебными свойствами, подкрепленными верою многих десятков поколений. Эта вера сохранилась и в настоящем поколении, привлекая к прощам в урочные дни огромные толпы народа, так что эти многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда собирается много народа на
ярмарку, или торжок, на обычное гулянье и пр., говорят: «Идут, как на прощу»; к радушному хозяину охотно собираются гости также «как на какую-нибудь прощу» и т.д. В довершение полного сходства, при этих прощах, кроме обычных кермашей, или красных торгов, устраиваются еще и игрища молодежи с песнями и хороводами. По народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св. «Пятницы» — не той св. мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при Диоклитиане в Иконии, в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 октября под именем Параскевы, нареченныя Пятницы, а иной, особенной, своей, и поныне обретающейся в живых и действующей. Эта «Пятница» всеми тремя главными русскими племенами согласно чествуется в определенный день недели, именно в пятый, считая с понедельника, и кроме того, в виде исключения, в девятую, либо десятую пятницу по Пасхе и в грозную Ильинскую — последнюю перед 20 июля — днем св. Пророка Ильи. В преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением Николая Чудотворца (так наз., Николы Можайского), сохранился обычай изображать ее в виде
изваяния из дерева. Обычай такой несомненно уцелел с тех времен, когда обращение в христианство было, большей частью, внешним и пользовалось готовыми формами старой веры, более или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить в плоть и кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком глубоко проникнуть в народную жизнь и составило коренную и незыблемую основу верований. К числу таковых, между прочим, относится почитание Пятницы именно в связи с занимающим нас вопросом.[17 - Описанию чествования Пятницы отведено будет отдельное место в третьей части трилогии — «Крестная сила»]
        Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева, до далеких окраин Великороссии и Белого моря — поклонение образу Параскевы Пятницы, в виде изваяния, остается до сих пор неизменным и всенародным. Точно таким же образом всюду на этом громадном пространстве земли, населенной православным людом, целебные родники-криницы и святые колодцы — поручены особому покровительству святой Пятницы. Эта связь имени Пятницы с источниками текучих вод, не ограничивает силы народных верований в нее, как в защитницу вообще воды, в самом широком значении этого слова. Это вытекает, между прочим, из того, что в старинных городах, укрепившихся на высоких берегах больших рек, подобно Киеву, Брянску и другим, пятницкие храмы построены на низменностях, у самой воды — древний обычный прием, который, помимо Великого Новгорода и Торжка с их пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в Троице-Сергиевской лавре. Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии, сохраняется обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в летнее для урожаев, обязательно святой Пятнице, и
непременно с некоторыми суеверными приемами: молитвы возносятся в таинственной ночной обстановке и состоят из таких прошений, самодельная форма которых указывает также на давность их сочинения.
        Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми исключениями) явленными, а стало быть, и чудотворными, причем преимущество отдается скульптурным изображениям этой святой, но скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет древнейшую форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и, в наши дни, имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда мастера не дерзали еще слишком удаляться от плоской резьбы для изображения естественных округлых фигур, и грубый резец, в форме долота, направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь намечать признаки лицевых органов. Но невзыскательные молельщики равнодушно относятся к явным неудачам первобытных художников.
        —За грехи наши (говорят орловские богомолки, при виде нераспознаваемого почернелого изваяния Пятницы, находящегося в г. Брянске в Петровском женском монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы-грешницы, что по пятницам белье бучили (т.е. при стирке обычно пересыпали белье золой для щелока).
        —Истыкали наши беспутные женки нашу святую иголками, когда шили рубахи свои по пятницам, толкуют архангельские поморы в селе Шуе,[18 - Здесь, на Подоле, под Лаврской горой, находился Дольный, или Пятницкий монастырь, от которого сохранилась теперь кладбищенская церковь.] объясняя точки и полосы червоточины на такой же темной и очень старинной иконе Пятницы, представленной также в виде грубого изваяния.
        Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы, сколько именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их присутствия зависит и самая святость и целебность воды. А чтобы не иссякала спасающая и врачующая благодать, приносятся к подножию иконы посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебряные гривенники и пятиалтынные, через головы толпы, предстоящей и молящейся, передаются, или прямо бросаются разные изделия женского досу-жества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде рубахи, полотенца на украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) («Угоднице на чулочки!» — «Матушке-Пятнице на передничек!» — кричат в таких случаях бабы). Все это — в благодарность за полученные щедроты и в ожидании будущих милостей: чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары невещественной благодати, как текут холодные светлые струи живого источника. Эти вещественные приношения образу поступают обыкновенно в пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние
примут на себя заботу по охране святыни от засорения и осквернения.[19 - В целях предупреждения краж пожертвований (вообще кражи представляют поразительно редкое явление.) ходят различные устрашающие легенды, подобные следующей, записанной в Уломской местности (Ярослав, г.). В с. Кондате крес. Тюфтярь ковшом, приделанным на палке, задумал было таскать из св. родника деньги Но лишь только наступила ночь, как к нему явился старик и приказал отнести назад награбленное. Видение повторялось, и Тюфтярь вынужден был послать дочку исполнить веление.] В селе Овстуге (Брян. у., Орлов, губ.) в св. ко-лодце иссякла вода от того, что одна женщина выполоскала в нем свое грязное белье; в другом месте вода иссякла по той причине, что нечистая женщина дерзнула в источнике выкупаться. В первом случае многие слышали, в течение целых трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на месте которого, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы, остался только обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о событии сохранилось в памяти старожилов, как смутное предание. Но в Муромском уезде
(Владим. г.), в селе Спас-Сечен, рассказывают о недавнем случае, относящемся, приблизительно, к 1881-82гг. истекшего столетия, по поводу явления новой чудотворной иконы Параскевы Пятницы. Один крестьянин, проездом мимо суглинистого холма, вблизи села, заметил вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: «Иди к горе, увидишь у подножия ключик, а в нем на дне чудотворную икону. Вынь ее и вели мужичкам строить тут часовню». Народ старухи не послушался, а икона, поставленная в церкви священником, — «ушла» и вновь, как была, с ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили часовню и не списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник поставили в церкви). Случилось, однако, так, что, в первый же год по явлении, одна баба, бывшая «с придурью», вздумала взять из колодца воды для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через несколько дней источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец существует до сих пор,
считаясь целебным, а иконе еще недавно молились в церкви всей деревней, как чудотворной, о прекращении падежа на скот.
        Ввиду такого повсеместно распространенного почитания воды, — первые просветители темных людей и последующие за ними основатели монастырей, святые отшельники, одною из главных забот ставили себе рытье колодцев. Послуживши хозяйственным нуждам в тех случаях, когда на высоких берегах, но далеко от воды, строилась первая келья к первый деревянный храм, эти колодцы, ископанные, работавшими без устали руками подвижников, стали почитаться святыми. Они сделались местами особого почитания, как видимые следы благочестивых подвигов на земле святых просветителей и молитвенников. В настоящее время трудно припомнить хотя бы один из старинных нагорных монастырей, который не обеспечился бы на подгорном подоле часовенным строением, укрывающим родник, обделанный обычно каменной кладкой, или заключенный в деревянный сруб. Все такие колодцы народными преданиями обязательно приписываются трудам подвижников, просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, между прочим, преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны и защитнику всей земли Русской, приписываются все те святые колодцы,
которые почитаются целебными и находятся в окрестностях этого древнего русского города. Таков один из трех, находящийся вблизи с. Поречье. С происхождением его предание соединяет благоговейную память и о совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль ископать колодец, у него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к ростовскому Авраамиеву монастырю и стал молиться преподобному Авраамию, первому по времени и самому ревностному борцу с языческой Мерью, чтобы тот помог ему: тотчас, по его молитве, явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор, чтобы укрепить бока бревенчатым срубом. Другой колодец (в версте от г. Пет-ровска), окруженный болотом, через которое путь идет по мосткам, выделяется и зеленоватым цветом, и сернистым цветом воды, действию которой предание приписывает то обстоятельство, что, бывшая при Екатерине II, моровая язва не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова и того места, где, согласно преданию, апостол Иоанн Богослов вручил преп. Авраамию жезл для сокрушения идола Белеса, сохраняется, как памятник, каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная
ведром и ковшом- Не остается без внимания прохожих и другой, более скромный, родник без прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком, пробившийся из-под березки. В летнюю пору эта березка всегда обвешана разноцветными ленточками, а в источник набросаны медные деньги.
        В народном представлении, таким образом, становятся священными не только колодцы, ископанные святыми подвижниками, но также и те, появление которых вызвано каким-либо чрезвычайным случаем, как, напр., так называемые, «громовые» ключи, бьющие из-под камня, и происшедшие, по народному поверью, от удара грозы. Подле таких ключей, всегда спешат поставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям — Богоматери. В двух (известных нам) случаях в число святых колодцев записаны те родники, которые вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен на улицу во время церковных пожаров и т.п… В этих неожиданных явлениях природы, принимаемых за знамения особой милости Божией, ищут наглядных проявлений тайных и скрытых сил, не утрачивая сильной веры в эти силы и их целебное свойство и при неудачах. Последние объясняются личным недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными мелкими упущениями подготовительного и обрядового характера, со стороны самих прибегающих к помощи. От этих же причин, между прочим, зависит и то, что и так называемая «спорная вода» не всегда и не везде
проявляет издревле присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из того места, где соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить вопрос об участи труднобольных, не встающих долгое время с поетели: к животу или смерти ведет их теперь таинственная судьба. Собственно же, как устья всех рек, так и источники главнейших из них, не отличены особенными знаками народного почтения и признательности, хотя эти реки и величаются иногда «кормилицами». Даже исток такой величайшей благодетельницы русского народа, препетой и превознесенной, какова Волга, остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо величественного сооружения, над истоком Волги высится часовня в виде сторожевой будки, сооруженная окольным людом. Конечно, местные жители бессильны, по ограниченности своего кругозора, понять весь смысл мирового значения нарождающейся тут реки, и к тому же они не знают, что вода источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих, украшения богатым иконостасом.
        За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в виде легенд, следы олицетворения их, как живых существ богатырского склада. Это остаток древнего мифического представления, родившегося в ту эпоху, когда первые две реки (Западный и Южный Буг), указавшие славянам путь переселения из-за Карпат, прямо названы были Богом. Наиболее известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу старейшинства. Эти две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского моря, будет первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно, прямым и ближним путем, потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она догнала Вазузу, причем была в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась меньшей сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до Хвалынского моря.[20 - Вазуза весной вскрывается раньше Волги и своим ледоходом будит Волгу от зимнего сна (наглядное оправдание заносчивости перед главной рекой побочного притока).]
        Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга оказывается любимою дочерью слепого отца и сестрою Сожи и Днепра. Отец задумал их выделить и объявил о том только обеим дочерям (Сожи и Волге), а от непокорного сына Днепра скрыл о своем намерении. Днепр, однако, подслушал, как обещал отец наградить Волгу красивыми городами, Сожи подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась Волга, прибежала к отцу со словами: «Батюшка, пора уходить». Слепой отец велел ей подойти поближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно Волга, так как тело у нее, как вообще у всех счастливых, обросло волосами, благословил ее идти красивыми местами, селениями и городами. Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожь еще спит, и решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было гладкое, и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и поверил. Днепр бросился бежать, сколько набралось у него сил, разрывал горы, изгибался коленами — спешил, чтобы сестра тем временем не успела проснуться. Проснулась Сожь: бежит к отцу, сказывается
своим именем, но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, которые остались у него в запасе, т.е. мхами и болотами.
        Этот же Днепр в олонецких былинах является в виде женщины, под именем «Непры Королевичны».[21 - Собственно именем Непры зовут Днепр все прибрежные его жители, белорусы Могилевской губ.] На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру князя киевского с Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась побежденной. Дон убил ее каленой стрелой, и сам, в отчаянии, пал на ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла «Непра-река»: «во глубину двадцати сажен, в ширину река сорока сажен».
        Олицетворение реки на этих примерах, однако, не остановилось, в народной памяти сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной Двины, Шачи и Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с этих мифических сказаний, тем не менее, русский народ продолжает проявлять, на время скрытые, но вечно живые верования.
        Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит несколько иначе. Одновременно с расширением новгородской колонизации по русскому лесному северу, озерам суждено было занять одно из видных мест, как в истории самого заселения, так, в особенности, в истории распространения христианства. Начиная с первых опытов основания монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода (Кириллова на р. Волхове и Липенского на острове озера Ильмень, в середине XIIIв.), — большие и малые озера, которыми изобилует весь северо-запад новгородской области, служили приманкою для людей, искавших пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли многие удобства, как для созерцательной жизни, так и для благочестивых подвигов тех отшельников, которые искали полного уединения. Во всей громадной стране, известной под именем Озерной области, не много найдется таких больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей, лишь бы только представлялась возможность устроиться на них малым хозяйством. На самом большом из озер всего света, притом наиболее негостеприимном, —
Ладожском, на пустынной скале, в начале XIV столетия, стоял монастырь Валаамский, давший происхождение трем другим монастырям на том же озере: Коневскому, Свирскому на р. Свири, и на дальних островах Белого моря — Соловецкому. Тем же путем взаимного влияния и братской связи, возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе, монастыри на островах другого обширного озера — Онежского (числом до шести). Последовательно, заметим, на островах озер Черемецкого, Кубенского, Белоозера и на берегах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук своих прочищавшие дремучие леса, ставившие малые деревянные церкви и подле них утлые кельи, выраставшие потом в многолюдные обители. Из последних многие приобрели огромное значение и влияние. В народной жизни они имеют глубокий исторический смысл, как образцы прочных хозяйств и пособников в заселении громадных стран, до тех пор неизвестных и совершенно диких.
        Озера здесь стали заветными местами для молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не были названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого слова. Однако, за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные преимущества, вроде сохранения на поверхности воды следов того праведника, который к месту водворения проходил как посуху, отчего сохранилась как бы тропа, в виде струи, выделяющейся особым цветом. Не стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так, по народным представлениям, в светлый день Христова Воскресения «играет солнце», в полночь, ^предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода в реках и озерах, трепетно разделяя праздничную радость всех слепо верующих и проч.[22 - Об этом смотри подробнее в «Крестной силе».]
        Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве разбросанные по лесной России, и притом не только те, которые оказались в соседстве с монастырями. С некоторыми из таких святых озер соединены поэтические легенды о потонувших городах и церквах. Из глубины этих озер благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов, церковное пение и видятся кресты и куполы затонувших храмов. Таковы из наиболее известных и выдающихся: в северо-западной Руси — озеро Свитязь близ гродненского Новгорода (Новгруд-ка), воспетое Мицкевичем, и Светлоярое в Керженских заволжских лесах, близ г. Семенова. Последнее до сих пор привлекает на свои берега тысячи народа, верующего, что в светлых струях пустынного лесного озера сохраняется чудесным образом исчезнувший, во времена нашествия Батыя, город Большой Китеж.[23 - В своем месте (в книге «Нечистая сила») мы уже имели случай говорить о значении озер в этом отношении, а равно и о том, в какой форме сказываются народные представления о водохранилищах этого вида, как известно, весьма разнообразных. Есть озера святые, есть, в противоположность им, поганые, есть
чудные и чудные, т.е. необыкновенные, странные и поразительные по внешней красоте и целебной силе.]
        При погружении св. и животворящего креста в воду, из нее, силою и наитием св. Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому вода становится безукоризненно чистою и непременно святою, т.е. снабженною благодатью врачевания не только недугов телесных, но и душевных. «Богоявленской воде», в этом отношении, всюду придается первенствующее значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою просфорою и четверговою свечою, поставляется на самое главное место в жилищах, в передний правый угол к иконам. Освященная по особому чину в навечерие Крещения Господня, эта святая вода перед прочею, освящаемою в иное время, — имеет то преимущество, что на случай смерти, при полной невозможности приобщиться св. Тайн, она может заменить их и, во всяком случае, умиротворить беспокоющуюся совесть умирающего и близких его. В обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе, как натощак. При этом существует повсеместное непоколебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится (не затхнет и не мутится), а если и случится что-нибудь подобное, то это объясняется
прикосновением к сосуду чьей-либо нечистой руки. Точно так же повсюду сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях освященной в чанах воды заключается наиболее благодатной силы, устраняющей недуги и врачующей болезни. Поэтому всякий спешит зачерпнуть воды прежде других, вследствие чего нарушается церковное благочиние, криками и перебранкой, невообразимой суетней и толкотней, как на любом базаре.
        Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки, безразлично почитается чистою, и при том в такой степени, что исключительно ей одной поручается, например, охранение тех св. икон, которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение ликов. Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а обязывает «пускать на воду», не иначе как с краткою молитвою, оправдывающею вынужденный прием. Охрана чистоты воды доведена в некоторых местах до таких крайностей, что никто из верующих не решится плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. под. Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и легким, очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена язычества, особого себе чествования, выразившегося в торжественном празднике Купалы. Как предшественники этого главнейшего праздника, во многих местах еще сохраняются определенные дни, когда производится обязательное «обливание водой» — обычаи, в некоторых случаях успевшие пристроиться к христианским
праздникам.[24 - Не говоря уже о далеко не исчезнувшем обычае купания в морозные дни в крещенских прорубях всех, надевавших на себя личины на святках, нельзя не указать на очень распространенный прием — выставлять за окна сосуды с водой перед кончиной кого-либо из членов семьи: каждый день в течение всех сорочин, души умерших прилетают сюда, купаются и очищаются от плотских грехов, чтобы предстать святыми на судилище.] Обливают холодной водой всех, проспавших одну из заутрень на неделе св. Пасхи (эти заутрени, как известно, совершаются согласно уставу, «порану»). В некоторых местах, как напр., в г. Весьегонске (Тв. г.) этот обычай превратился в самостоятельное празднество. Вечером, в день (заговенья на Петровский пост, здесь разрешается всякого, проходящего по улице, обливать из окон водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный и догадается ходить по середине улицы, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными, на лучший случай, колодезной водой, а то и квасом, и даже квасной гущей. Крики, беготня и смех прекращаются
только с закатом солнца. Ради тех же забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против девушек, последних обливают водой (в Пошех. у.) на каждый второй день весенних и летних праздников, в первый день Петровского поста (Морш. у., Тамб. г.), когда не спасают хозяев в избах даже запертые двери, в чистый понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания водой носит совершенно другой характер в тех случаях, когда он получает название «мокриды»: в этой форме он сохраняет явные осколки цельных языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение бездождия и сопровож давшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.
        В настоящее время, в черноземной полосе России, этот обычай состоит в следующем: мужики тайно сговариваются между собой и, когда бабы соберутся купаться, отправляются, крадучись, за ними «строить мокриду». Улучив время, они внезапно бросаются на купальщиц и, прежде чем те успевают раздеться, спихивают всех в воду с криками: «Дождь-дождь, приди к нам». При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не рассердится даже на детей, которые тоже стараются брызгаться, набравши воды либо в рот, либо в пригоршни. Во многих местах (между прочим, в Орл. г. и уез.) за то же дело «вызова дождя» берутся сами бабы: сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни «незазнама» обливать водой, т.е. всякого, кто ни попадется навстречу, при этом каждый облитый, почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и добродушно выругается. Для пущей торжественности и придачи шуткам наибольшего оживления, иных баб по несколько раз спихивают в реки, а за неимением реки, мочат в колодцах. В Пенз. г. стараются обливать лиц из духовного звания и
непременно с головы, — чем вернее достигается цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь. В Рязанской г. (в глухом Егорьевском у.) девицы и непорочные вдовы, пребывающие во вдовстве более 10 лет, в белых рубахах, тайно от всех, ходят на ближний родник, расчищающего и молятся Богу. Во В л ад. г. (в Меленк. у.) такие же девицы, выйдя ночью в поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают на огородах рубахи, и, если на них осядет роса, то это считают добрым признаком: будет дождь.
        Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же время очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми головами, деревенский и городской люд становится под благодатные небесные потоки первого весеннего дождя, пригоршнями набирает воду, чтобы вымыть лицо три раза: выносит чашки, собирая целебную влагу, и в крепко закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до нового такого же дождя. Точь-в-точь так же чтит народ и речную воду, когда пройдет весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный знаток народного быта Ф. Д. Нефедов, из Костр. г.: «Едва пройдет весною лед по рекам и ручьям, только что очистится вода, как все дети, взрослые и старики бегут на берег: зачерпывают пригоршнями воды и умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот исполняется не в одних деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая Губернского — Костромы».
        Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде предоставлено главное место, подобно, так наз., «отчерпыванью воды» и «прощению у воды». В первом случае (напр, в Углицком у. Яр. г., близ границы Ростов.), при болезни домашних животных, или ввиду какой-либо неприятности, окачивают водою крест, или медный образок, стараясь спускать эту воду на уголья, облепленные воском и ранее опрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про себя самодельные молитвы и кропят и поят тех, кто нуждается во врачебной помощи. «Прощение у воды» испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, на воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: «Пришел-де я к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой — прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!» — Отступая по одному шагу назад, до трех раз повторяют этот приговор с поклоном и, во все время заклинаний, стараются ни с кем не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза, конечно,
не налагать на себя крестного знамения. В вологодских краях верование в чары воды, без участия церковного ее освящения, приурочивается даже к Великому четвергу, когда болыпуха-хозяйка, почерпнувши воды из колодца, святит ее тем, что опускает в ведро «серебрушку» (непременно серебряную монету) и умывает ею ребят своих для здоровья. Тогда же девицы с этой водой бегут на хмельники «до вороны» (пока эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся приговором: «Пусть и меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди». На святках повсеместно, при гаданьях, девицы смотрят в воду, чтобы увидеть суженого-ряженого, а ворожеи — ворога, причинившего кому-нибудь вред. Колдуны на воду нашептывают, чтобы наслать беду на недруга, и вообще, редкое гаданье обходится без того, чтобы вода не играла в нем существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов, которые несмотря на самые неблагоприятные географические условия для обмена и заимствований, все-таки поражают своим сходством: сопоставленные рядом в целой группе, они ясно свидетельствуют о существовании всеобщей старой веры, и являются в
настоящее время не чем иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной христианством, наш народ, и строит свое миросозерцание, причем одной рукой он держится за старую веру, а другой — за христианство. Эта обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гаданья, наш народ в то же время верит, что есть несчастия, которых не устранишь гаданьями. «Воде и огню Бог волю дал», — говорит он в утешение и успокоение на те случаи, когда нарушается в природе равновесие и вода, в меру питавшая землю, из явной благотворительницы, временно превращается в лютого врага, наводящего страх отчаяния. «Где много воды — там жди беды», «хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом зажить». Никакими гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими заговорами не устранишь — остается одна надежда на молитву о Божьей помощи не только в то время, когда стряслось несчастье, но, главным образом, когда оно только что собирается, и посещение его только возможно. Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса,
народ страдает не столько от изобилия, сколько от недостатка воды, и редкий год проходит без того, чтобы в любом русском селе или деревне православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны даже своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных молебствий.
        Созвал староста сходку, — и не обсказывал зачем потревожил, а прямо приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен, и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги, как один человек; засуетились и заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги — на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли позвать на мольбу батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома; пообещали прислать за духовными подводу.
        В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает Старостин сын; больших херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока крестный ход можно видеть с колокольни.
        В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду; подставлены чистые скамейки под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним пристали чернички — составился хор. Когда, во время водосвятного молебна, запели из канона: «Даждь дождь земле жаждущей, Спасе!» — все пали на колена и на лицах молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся надежд на благодатные теплые дождички.
        С деревенской площадки иконы несут в поле «на зеленя» и, если попадается по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в домах и, когда все они окончатся, — в более просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта и допьяна, чтобы искреннею, от души, выговорилась благодарность: «За хлеб, за соль, за лапшу, за кашу, за милость вашу». Во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении, — разошлись успокоенными, с надеждою на милость Божию.
        III. МАТЬ-СЫРА ЗЕМЛЯ
        Третья, по старинному счету, мировая стихия — земля почтена наивысшим хвалебным эпитетом: с незапамятных времен она называлась «матерью», и у всех народов, а в том числе и у нас, русских, была возведена на степень божества. Впрочем, в наши дни от былого почета остались лишь обезличенные признаки и потусклые следы древнего богопочтения, да и то в приметно меньшем количестве, чем по отношению к огню и воде. Но тем не менее, по народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев, главным образом, зависит от того, что исходят они непосредственно из благодатных и неисчерпаемо богатых недр матери-сырой земли. По всеобщему верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих недоброхотов, в виде ведьм и колдунов, земля «не принимает», и до сих пор требуются особые обряды, чтобы прекратить выход из могил этого сорта покойников и посещение ими живых людей и заветных мест. Даже тот умерший, труп которого долгое время не разлагается, — по народным понятиям, несомненно был при жизни великим грешником, потому что он
«не изготовляется к погребению в сырой земле». И напротив, если новорожденный ребенок выделяется весом тела от прочих детей, то он не жилец на божьем свете, его «тянет» к себе земля. Вся нечистая дьявольская сила, от крестного знамения и «воскресной» молитвы, проваливается не иначе, как «сквозь землю», не оскверняя святости земных недр и т.п.
        Связь человека с землей устанавливается и Священным писанием: «Всяк человек — земля есть, и в землю отойдет». Ту же мысль выражает и пословица: «Сверх земли не положить даже нищего и бездомного». Саженку вдоль, да полсаженки поперек — для каждого полагается обязательным. А затем, вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени, что горсточка ее, взятая с семи могил, укрывающих заведомо добродетельных людей, спасает всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей. Почти такой же силой обладает и вообще родная земля. Вот что свидетельствует на этот счет наш орловский корреспондент:
        «2-го августа 1897 года, из села Яковлева (Орлов. у.), отправились на переселение в Томскую губернию 24 семейства и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной земли.
        —Может случиться, — говорил один из переселенцев, — что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится, — так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной».


        Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (наз. вообще «ладанкой») и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти повсюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время) высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают: «По своей земле хожу». При этом они твердо верят, что «если захватишь с собой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и скучать по родине». В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть — товарка не откажет закрыть глаза и посыпать на них «родимой землицы». У матерей нет большего горя, как известие, что их сыновья, умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее.[25 -
Указан даже и состав земли, зашиваемой в ладанку: берут щепоть из-под печки, прибавляют такую же с росстаней дорог и из-под приворотной вереи.] У таких людей до сих пор нет божбы страшнее заклятия: «Не видать мне сырой земли», и вернее врачебного средства — как «прощанье» с землей на том самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного под неопределенным названием «притки». На то место, где притекла притка ходят «прощаться» на девяти вечерних и девяти утренних зорях. Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как «притка» является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: «Прости, мать-сыра земля, в чем я тебе досадил!». После каждого причета, дуют и плюют через правое плечо и кланяются в землю. Но плюют только «примерно», так как в тех местах, где «прощаются», плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится скотине, то хозяева сами «прощаются» за хворое животное на повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли
распространяется и на животных. В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге (Костр. г.), если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду, а другой комок завязывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынск, у.) подобным же способом, при переходе в ноаую избу, переманивают старого домового: из-под печки старой избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.
        Особенное отношение нашего народа к матери-сырой земле выражается, между прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди, при встречах с наиболее уважаемыми лицами, кланялись до самой земли, касаясь до нее лбом, или, взамен того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная теперь лишь людям низкопоклонным, не уважающим себя, была обычна в старой Руси, как законное установление, и перестала действовать лишь в недавние времена во всех слоях и сословиях народа. Но все-таки, по отношению не к лицу властному, а к самой матери-сырой земле, этот обычай упрямо отстаивается во многих местностях. Так, напр., весной (в Орлов, г. и уез.) при ударе первого грома, все бабы перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее. В. тех же местах сын, дерзнувший оскорбить на миру родную мать или отца, обязательно целует землю после того, как произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь троекратно. Точно так же заподозренный в каком-либо мирском несчастии, вроде поджога, кражи и т.п., целованием земли вполне удовлетворяет и успокаивает своих односельцев. Самое же важное значение земли исстари
признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые знаки, до изобретения мензул и астролябий, были не точны по той причине, что намечались по живым урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий, всевозможным изменениям. Пограничные споры соседних владельцев были бесконечны, особенно в тех случаях, когда не оказывалось налицо письменных записей: дожди смывали последние признаки граней, а старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства чересполосицы все-таки требовали решительного ответа в ту или другую сторону, то кое-где, в глухих местах, были придуманы особые приемы для полюбовных размежеваний. Так, в Олонецкой губ., Каргопольск. у., на нашей памяти, еще соблюдался обычай класть на голову вырезанный из спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий свое или чужое право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною. При генеральном межевании 1744г. этот обычай применялся в смысле бесспорного и вполне законного доказательства. Например, в Ярослав, губ. старший чин, заведовавший этим делом, приглашал, по общему приговору, того старика, который
признавался наиболее знающим и памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову свидетеля. Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40 -50 тому назад он практиковался весьма широко. Так, напр., в Пошехонском у., при наделе крестьян помещиками, по объявлении указа об уничтожении крепостного права, некоторые общества не позволили переделывать своих полос на том основании, что их отцы, либо деды обходили эту полосу с землей на голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных спорах, в виде клятвы, и теперь берут землю в рот, кладут на голову, на спину, за пазуху. В знаменитой кустарным железным производством Уломе произошел в 1896г. такой случай: спорили о меже на покосе два крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости (Колоденской). Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде: как быть? Долго галдели, переругиваясь, и вдруг все смолкли, когда один чаевский старик взял «кочку» земли и со словами: «Пущай эта земля задавит меня, если я пойду неладно» — пошел по «воображаемой» меже таким твердым и уверенным шагом, что с того времени стала
та межа фактическою, бесспорною. Подобный же спор был решен, несколько лет тому назад, между крестьянами той же Уломской волости, деревни Коротова и крестьянами деревни Карпова, Дмитриевской волости. Так как пословица недаром говорит, что «межи да грани — ссоры да брани», то чтобы уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в старину, когда делали пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали на эти грани и секли с наказом и приговором, чтобы каждый помнил отцовский участок. Так, между прочим, бывало и у казаков на Дону, так водилось и в Новгородчине, где часто слышалось выражение: «Ты меня не учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен». Теперь, когда на межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами, вместо дерна, кладут на голову святую икону. В одном случае (в Яросл. г.) около Ростова спорщики удовлетворились, когда один из присутствующих, довольно ветхий старик, вспомнил и сообщил о том, что ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего владельца обходил этот самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна, положенного на
голову.
        Глотание сырой земли суеверными людьми точно так же не ушло еще в область предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей. Так, например, орловский корреспондент сообщает о следующем случае. Однажды под г. Орлом, через овраг, удобный для нападений лихих людей на задремавших или оплошавших проезжих, темной ночью, возвращался домой крестьянин Талызенков. Как из земли, выросли перед ним три человека с дубинами. Подбежали к нему, схватили лошадей под уздцы — остановили.
        —Стой, — говорят, — подавай деньги!
        —У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил.
        По голосу грабители узнали своего односельца — соседа по избам, узнал и он старых приятелей.
        У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился и говорит:
        —Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам себя определить? Нас три души живых — твоя одна. Пустить тебя целым — ты скажешь про нас: тогда живым нам не быть.
        Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:
        —Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.
        —Съешь, — говорят, — комок земли, тогда поверим.
        Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех мужиков, рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.
        —Отчего же, — спрашивал рассказчика наш корреспондент, — ты раньше не рассказал об этом?
        —Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.
        —Почему нельзя?
        —Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т.е. перенесть).
        Крестьянка деревни Пушкина (в той же Орловск. губ.) рассказала, как одного непокорного сына мать выгнала из своего дома, и как он поступивши с женой на барский двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухорукое) просить старосту заступиться за него у матери.
        Приходит Любава (мать) на барский двор, просит непокорный сын у нее прощенья: кланяется и божится. Мать не сдается, не верит ему и говорит:
        —Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь вот этакую глыбину земли.
        —Ты меня, мать, подавишь.
        —Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь — иди опять жить домой.
        Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше того не придумать.
        Оба случая произошли, по свидетельству рассказчиков, не дальше 20 -25 лет тому назад. А вот свежие, почти вчерашние указания на тот же прием клятвы, основанной на мотивах совершенно иного характера. В «Неделе» было сделано указание на распространяющийся, в Холмском уезде, Псковской губ., гражданский брак среди крестьян. Мотивы этого брака вызваны экономическими причинами и юридическими особенностями быта, а самый брак сопровождался тем же древнейшим обрядом богопочитания матери-сырой земли. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его спиной, будучи обеспечена отцовским наделом. Но после смерти его, надел числится за нею только до ее замужества, а затем, по местному обычному праву, отходит в общее мирское пользование. И вот, чтобы избежать беды, девицы и выдумали внебрачное сожительство. Гражданский брак заключается с некоторою торжественностью: родственники сговариваются, берут икону, зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста, разодетые по-свадебному, «кусают землю», т.е. берут пястку земли и глотают ее в знак любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за
земельных выгод, молодые, конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их зачтутся незаконнорожденными и прав на дедушкин надел не будут иметь никаких.
        Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными, могучими свойствами этой стихии. Применение земли в чарах чрезвычайно разнообразно. Взять хотя бы всем известное «вынимание следа», состоящее в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают ножом часть дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами колдуют.
        Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и обыкновенные люди, прибегающие, на случай беды, к заступничеству и покровительству своей «кормилицы». Это видно, между прочим, из обычая опахивать деревни. Обычай опахиванья является уже своего рода священнодействием со всею тою мистическою обстановкою, которая, вообще, приличествует всякому древнему обряду, и которая рассчитана на то, чтобы самый обряд сделать внушительным и страшным. Толпа женщин с распущенными волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденная всей внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина, становится опасной для всякого случайного свидетеля этого религиозного «действа». Совершение его преимущественно предоставляется женщинам того селения, которому угрожает занос чумы на скот, тифа на людей и т.п., и которое необходимо оградить со всех сторон таинственным, заколдованным поясом земли, вырезанным сохою, в ширину сошника и глубиной не менее трех вершков.
        Почин самого обряда всюду предоставлен старухам, крепче верующим и более осведомленным в порядке совершения чина «опахиванья». Они и выбирают подходящую полночь, и оповещают женское население шепотком, чтобы не знали и не слыхали мужчины. Для того, чтобы таинственная цель была достигнута, считается необходимым участие в обряде, по малой мере, девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых припевах). Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за околицу и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные повязывают голову белыми платками, а девицы развязывают косы и распускают волоса наподобие русалок. На одну вдову, по общему выбору и приговору, надевают тайком унесенный хомут и впрягают ее в оглобли (обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю, намечая тот «продух», из которого предполагается подъем и выход земляной силы, невидимой, непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть.[26 - В обжи впрягают непременно беременную, правит ею старая дева, как отличная по
поведению; прочие бабы помогают тащить соху, а вдовы в прорезанную борозду сеют песок. Подслушан при этом такой приговор: «Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет». В такой обстановке обряд этот известен Далю. В бюро присланы сведения из Нижнеломовского уезда (Пенз. г.), из которых видно участие в процессии парней: впереди старухи, сзади девицы, соху в середине волокут ребята. В Новгородской губ. в соху запрягают молодую телку, две девушки ведут ее за рога, две погоняют, одна держит соху, двое ей помогают. Чем позднее узнают об этой проделке в деревне, тем вернее успех самой затеи. К ней в иных местах (как во Владимирской губ., Судог. у.) стали примешивать нечто церковное, православное: так, например, самая старшая, идя впереди всех прочих, несет в руках икону Богоматери или св. Власия; сопровождающие поют: «Да воскреснет Бог», на перекрестках проводят сохой крест и в копаных ямах кладут церковный ладан и т.д.] А в это же время все остальные девицы и вдовы (замужние не всегда допускаются, как не подходящие, нечистые) идут за сохой с кольями и палками, со сковородами, заслонками и чугунами.
У девяти девиц девять кос, в которые они и производят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют с неистовым рвением, которое прямо указывает на главную цель — запугать и прогнать смерть. Ей и грозят в обрядовых песнях и причетах: «Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись — посмотри: где же это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?» Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага врывается на улицу, настолько уже взволнованная, с таким подъемом нервного настроения, что ничего не замечает по сторонам, и ничего не хочет видеть, кроме спасительной сохи. Все, что попутно обратит на себя общее внимание, вроде, напр., выскочившей из подворотни собаки, спрыгнувшей с подоконника кошки — все принимается за несомненного оборотня, в которого перевернулась эта самая злодейка, «скотья смерть», черная чума, огневая горячка. С гамом и ревом бросается вся, сопровождающая соху, свита на этих собак и кошек и бьет их насмерть.
Разбуженные мужики выглянут осторожно из окошка да и спрячутся за косяк, чтобы не приметили бабы: потому что последние не задумаются напасть на встречного мужчину, признавая в нем необлыжного оборотня. Притом же, мужчина самим появлением своим оскверняет священнодействие и, стало быть, мешает благополучному завершению таинства. В деревне Юшиной (Орлов, уез. и губ.) задумали бабы опахиваться. Узнали про это парни из соседней деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние ракиты и в них притаились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели медвежьими голосами. Однако, женщины не испугались, они сбились в одну кучу и все как одна, начали швырять в засевших парней камнями, палками. Видя же, что это не берет, они натаскали затем к дереву, на котором засели ребята, охапки соломы и подожгли. Шутники, как майские жуки, свалились на землю и начали сказываться своими именами, но женщины, не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же криками: «Бейте коровью смерть», они продолжали бросать грязь и каменья, пока не устали и пока шалуны-парни не были избиты в
кровь.
        Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахиванья дожил до наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении крестьян не имеется иных предупредительных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же, этот обряд, перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что распространен повсюду, и притом нередко выполняется с участием христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют приемы.[27 - Так, из Пенз. г. (Инсар. уез.) доходят слухи, что чернички (полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там совершают освящение воды, подражая до мельчайших подробностей священникам. Затем все-таки впрягаются в соху, на концах которой укрепляют восковые свечи и таковые же держат в руках, когда с пением церковных песен начинают опахивать деревню.]
        В некоторых случаях, обряд из временного, вызываемого первыми признаками надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время. Например, в Калужск. губ. каждый год, под праздник Преполовения, собирается ночью огромная ватага девиц, сопровождаемых парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою, запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого рода напастей), идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадется навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде (Орлов, г.) «гоняют смерть» обычно после Петрова дня и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз Богоматери), восковая свеча и дегтярница с помазком: дегтем намечают крест на каждых воротах и такой же крест честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем костер, и все женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также тех, кто нечаянно встретится
на пути. В других деревнях носят образ св. мученника Власия, признаваемого по всей св. Руси покровителем домашнего скота, и к свечам прибавляют еще ладан.[28 - В Судогодском уезде Влад. г., опахиванье предпочитают проводить под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, причем поют: «Да воскреснет Бог», проводят сохой крест на всех перекрестках селения, в копаные ямы закладывают ладан и т.п. Опахиванье производится не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин опахивает свой двор на жене, запряженной в соху и т.п.] В деревнях Нижнеломовского у., Пенз. г., во главе подобного шествия видели старуху с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медного Распятия на груди, и слышали, вместо стихов заклятия, пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в обряде «опахиванья» принимали участие все жители деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не осталась шея искривленной, и нечистая сила не сгладила ту черту, которую
провела соха вокруг деревни.
        В ночь на 1-е июня 1897г., восемнадцать крестьянок деревни Полонской, Весьегонского уезда (Тверской г.), чтобы не допустить занесения в свою деревню сыпного тифа, валившего людей в соседней волости, «опахали» свою деревню: одна из женщин шла впереди с иконою в руках, за нею следовала другая верхом на помеле, потом третья с кочергой и черепом какого-то животного. За этим авангардом шествовали две бабы, запряженные в соху, которою управляла третья баба, и наконец, все остальные, гурьбой, с шумом, криками и бранью замыкали процессию. (За нарушение тишины и порядка все участницы этой процессии были привлечены к уголовной ответственности по 38 статье Устава о наказ., налаг. мир. судьями.)
        Хотя, таким образом, уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем не менее, вера в мать-сыру землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже и там, где по-видимому, Христово учение успело уже войти в плоть и кровь, стоит снять с языческих обрядов наложенные, тонким слоем, христианские краски, чтобы обнаружились черты древних языческих верований.
        В Духов день (в Сольвычегодск. уез., Волог. г. и по Вятке), в день Успения Богоматери (в Тихвинском уез., Нов. г.), на Симона Зилота — 10 мая (без различия местностей), по православным деревням обязательно служатся всенародные молебны. Народ собирается к часовням, толпится на площадях и окропляется святою водою не потому, что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от бед, а потому что в эти дни мать-сыра земля бывает — именинница.[29 - На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятск. губ., земля потому именинница, что в этот день она сотворена: когда Господь составлял землю, злые духи сказали ему: «Мы не будем тебе помогать». А начальник их украл клочок земли и положил себе за щеку. Здесь у него земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и разбрасывать землю по сторонам; где упало много — встали горы, а где мало — обозначились бугры и холмы. Когда происходила на небе война и архангел столкнул дьявола на землю, чтобы он сквозь нее провалился, сверженный на лету изрыл землю своими рогами так, что по ней поделались лога и овраги. В указанных выше местах считается
также грехом беспокоить именинницу и крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на колена и по нескольку раз целуют землю.] Хотя праздник именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в то же время, на всей Руси великой, крестьяне строго придерживаются правила, чтобы в эти дни никто не смел ни копать, ни рыть ямы, ни пахать полей. Делается это для того, чтобы не обидеть кормилицу-землю, и чтобы не осерчала она, и без того своенравная и капризная, тугая на подъем и скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой) сопровождается даже некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую погоду, считается большим грехом ходить босиком. За соблюдением такого обычая следят очень внимательно, не позволяя малым ребятам ходить разувшись.
        Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей и щедрот настолько многочисленны и разнообразны, что в среде опытных хозяев существует на этот счет целая наука. Попробуем взять из этих способов только те, где под новыми наслоениями всего заметнее сохранились следы седой старины.
        Поставлен в поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на солнышке водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет коврига печеного хлеба. Перед столом, полукругом, стоят бородачи с иконами в руках, закрытыми полотенцами. Против них поместился священник с причтом, а за ними и весь этот народ, от чрева матери обреченный в поте лица своего снести хлеб свой. Молебен отпели: толпа зашевелилась и загудела, как пчелиный рой. Подали священнику севалку — лукошко с веревочкой, чтобы ловко было перекинуть ее через плечо — берет он из нее горсть сборной ржи от каждого двора и ловко, привычной рукой, разметывает зерна по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех загонов и кропит все полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а иной еще, сверх того, шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы относят в церковь; попа с дьячком зовут в избу и предлагают посильное угощение, в полную сыть.
        Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь ветхому, преклонному старику, который сам и указывает, в какой день начинать засев. Такой старик считается первым человеком на селе. Рука у него легкая, удачливая, а с легкой руки — если не куль муки, то во всяком случае — почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с печи, чтобы они шли священнодействовать. У иного голова на плечах не держится, руками он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает. Его выведут на зеленя под руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная свое дело и ожидая, что его позовут, успел уже с вечера сходить в баню и надеть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни среду и пятницу) назначил Благовещенье.[30 - По мнению вологжан, легкие дни — понедельники и вторники, а среда и тот день, в который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и несчастных днях: из Порхов. уез. Пек. г. прислан перечень этих дней, которые строго соблюдаются, и в которые крестьяне не работают и даже не делают шагу из дому: в январе 2 и 23, феврале — 2 и 20, марте — 4, 7 и 21, в апреле — 3 и
20, в мае — 2 и 26, в июне — 9 и 23, июле — 3 и 20, в августе — 4 и 6, в сентябре — 4 и 26, в октябре — 6 и 21, в ноябре — 3 и 25 и в декабре — 4 и 20. В эти дни зарождаются все недобрые люди и колдуны.] Выходит он сеять натощак, а разбрасывая по полосам зерна, шепчет молитву: «Зароди на все души грешные, на всякого проходящего и заходящего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую», и пр.
        Это — тот же почетный старец Белой Руси, который, в первый день Рождества (на «Калядах») в черной рубахе, садится на печной столб, гадает об урожае и говорит затверженные непонятные слова, которые в наши дни надо переводить на живую речь и толковать. Так, например, он кличет: «Иди, мороз, кутью есть на чугунную борону с железным кнутом», т.е. если придешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную борону), было бы что вынуть сковородником (железным кнутом) из печи и поставить на стол.
        В некоторых местах (даже под самым г. Орлом) когда выходит засевалыцик в поле, то, снявши шапку, молится на восток: «Батюшка Илья, благослови семена в землю бросать. Ты напой мать-сыру землю студеной росой, чтобы принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне большим колосом».
        Или кличут так: «Кузьма-Демьян — матушка полевая заступница, иди к нам, помоги нам работать!» При посевах всяких сортов хлеба, великую роль играет, так называемая, «благовещенская» просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук священника при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за евхаристией, чтобы вынули части за здравие живущих и за упокой умерших. Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы увеличить силу плодородия зерен, или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По окончании же сева, просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о значении этого обычая, подмосковные крестьяне отвечали, что так-де поступали и завещали делать отцы и деды. Самый же обычай этот укрепился до такой степени, что, напр., под Орлом просфоры пекут дома, разной величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они схожи с церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного шейного креста. В Тамбовской губ. стараются напечь просфор столько, чтобы на каждого члена семьи пришлось по одной. В некоторых местностях (напр., в Боровичах) значение благовещенской просфоры
отчасти оспаривается силою и действием хлеба-«крестовика», какие обычно пекут во всей Православной России, на Средокрестной (четвертой) неделе Великого поста. Печенье этих «крестовиков» связывается, обыкновенно, с суеверными гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять, и какие сорта хлеба. Счастье выпадает тому, кому достается крестовик с запеченными в нем заметками: одни для мужчин, другие для женщин. Если хлебец достанется ребенку, то, по обычаю, напр., крестьян Ковровского уез. (Влад. г.), ребенка ведут или несут в поле, и дают ему взять горсть семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить святую обязанность матери).
        Следом за окончанием сева, начинается самое мучительное в трудовой деревенской жизни время, когда по мелким и случайным признакам настоящего, доводится судить о темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева озимей, прибегали к гаданьям, вопрошая небо, насколько оно будет милостиво к земле-кормилице; в какую силу-меру станет отвечать ее насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажутся утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю пору, то прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и разнообразным причетам, служат и молебны в церквах и домах, и втихомолку задабривают ласковым словом и обетными приносами того нечистого, который зовется «полевиком». Гадают об урожаях отдельно для всякого хлебного злака, а попутно и на огородные овощи, причем соблюдаются урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину: и на христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые св. церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых указаний — по блеску звезд на Параскеву Пятницу, на день Рождества Христова, на
Якова-апостола и на последние сутки масленицы, — и по облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается в расчет и то, насколько космата изморозь на деревьях и сколь силен иней, велик мороз, ясны утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на Масляной неделе выдался ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный ему начать сеять. В родительскую субботу все спешат вывозить навоз на поля: на Вербной неделе, в Новгородской губ., для урожая желают мороза; в Ярославской в то же время молят об ясных днях. На Вознесеньев день в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать пашню, в прямом расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за нее, когда снизойдет великая небесная милость и на вешнего Николу польет хороший и теплый дождик, и т.д.
        Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об урожае, вопрошают и саму виновницу бесчисленных тревог и бесконечных забот — мать-сыру землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским простодушием, которое, вообще, свойственно всем первобытным верованиям, и которое — в таком изобилии разлито во всех народных предрассудках и суеверных обрядах. Так напр., выселенцы из старой и коренной Руси на южные окраины московского царства унесли с собою и сохранили до сего дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовск. г.): в Васильев вечер, во вторую кутью, накануне нового гражданского года, крестьяне, пришедшие от заутрени, идут на перекрестки, где вычерчивают на земле перстом или палкою крест, прилегают к тому месту ухом и слушают, что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с грузом — будет год хлебородный, если пустые — неурожайный.
        По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о будущем урожае, но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр. Развернулся дубовый лист, стало быть, земля вошла в полную силу и принялась за роды: «Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой». Березовый лист стал уже величиной с полушку — значит земля показывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23 апреля) выезжает даже «ленивая соха». Когда сама земля мокра, то любит, чтобы в это время доверяли ей овсяное зерно («сей овес в грязь — будешь князь»). Зато рожь надо сеять в сухую землю («сей рожь в золу да в пору», — советуют исконные земледельцы). Вообще, на это время земля из своих пор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: «Пора сеять» («лягушка квачет, овес скачет»). Раннее яровое в черноземных губерниях сеют, когда земля совсем сгонит весеннюю воду, и если цвет ягоды калины будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для глаз опытных хозяев имеются и другие приметы; советуют, например, наблюдать за известным кустарником, называемым «волчье лыко»: зацвели ягоды на нем сверху
(а цвести начинают они тотчас, как стает снег), — лучше начать посев ранний; цветут с середины — средний, снизу пошли — поздний. Начнет цвести козелец (он же и лютик) желтыми цветами — земля приказывает сеять овес; зацветает черемуха — пришла пора пшеницы, расцветет можжевельник — время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету — садят картофель, когда земляничные кустики словно бы спрыснули молоком — пришла пора сеять гречиху. Лист полон — и сеять полно. Когда на Ивана Купалу собирают росу, отрывают в муравейниках масло и рвут целебные травы, то в это время говорят: «Земля-мати, благослови меня травы брати, твою плоду рвать: твоя плода ко всему пригодна», и т.д. По обилию шишек на ели, судят о хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое обилие замечается на соснах, то это предвещает хороший урожай одного ячменя. Сильный цвет на рябине предсказывает хороший урожай льна, обилие орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомненья в той святой истине, какая исповедуется всем русским миром, что «земля любит навоз, как лошадь овес, как
судья принос». «Для того и кладут навоз, чтобы больше хлеба родилось, а полбу, чтобы людям годилось». «Где лишняя навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка». «Какова земля, таков и хлеб». О даровании же хлеба насущного на худых и холодных землях молят в умилении сердца и преклонив колена в церквах, в избах и на зеленых полях — на последних, когда показалась веселая и радостно улыбающаяся зелень всходов. Широко и размашисто кладутся крестные знамения и во всю трудовую спину поясные поклоны. Звонко, с восторгом разливаются голоса поющих молебен. Искреннее увлечение всех предстоящих очевидно: все настроены благоговейно. Но в то же время, кто может поручиться за то, что если бы была своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы, не сбили бы священника с ног и не начали катать его по зеленям, а сами кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с приговором: «Нивка-нивка, отдай твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего батюшки-попа волос».
        IV. СВЯЩЕННЫЕ РОЩИ
        В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге, наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных богомольцев проносится, высоко поднятая на носилках, тяжелая киота с деревянным изваянием явленного образа Пятницы. С трудом продвигаясь вперед, счастливая и восторженная группа богоносцев, лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом, никого не увечит в этой цепи неловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый всякими помехами, крестный ход из храма «Великого Николы» (с приделами пророка Илии и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, т.е. от места «поставления» чудотворной иконы к месту ее «явления».
        Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая, как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это — тот самый камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегавшую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это — тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней и преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки,[31 - Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от обыкновенных булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни, приключившиеся от дурного глаза. Такой же силой обладает и песок, взятый из св. колодцев и около рак св. угодников (например, преп. Ефросиний, в Моск. Возн. жен.
мон.). Этим песком лечат от запоя, тайком подсыпая в питье.] рассыпанные на этом святом месте, и как церковный колокол, под который, во время благовеста, становятся глухие, в надежде исцеления.
        Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но, на самом деле, не имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже ввиду своей чрезмерной величины. Замечательно, что подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре, близ австрийской границы. Такой же камень, называемый «стопою», с изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского уез., Могилев, г.). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи, собирается до трех тысяч богомольцев из трех соседних губерний (Могилев., Витеб. и Смолен.) и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды, и на котором уже нельзя разобрать
вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа. В 3 -4 верстах от г. Пошехонья (Ярослав, г.) около часовни-прощи, близ села Федоровского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается целебной и ежегодно (11 сент.) привлекает массу богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне преподобная Федора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись, благочестивый человек святой жены не видал, но заметил на камне следы ее ног.[32 - Об этом смотри более подробно в третьей части трилогии.] Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в 40 верстах от с. Белого, на Мете, в Борович. Новг. губ., отдыхавший здесь на пути в Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября ходят сюда к «Камню» для поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую «Конь-камень», давший свое имя и острову, и обители. До прибытия сюда преп.
Арсения, жители, боготворившие этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к камню с молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде черных воронов, улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предметом почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользовались пустынники при борьбе с языческими суевериями.[33 - Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных глазами, считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний не находится по нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп, сберегающих целебную влагу.] Таково однообразие верований, при поражающем различии народного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между обоготворением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.
        Наши «заповедные рощи», по своему происхождению и по своей идее, несомненно имеют много общего со священными пущами глубокой древности: и там и здесь «заповедь» преследует одну цель — охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы. Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без наказания: но и против них существовали препоны в виде различных предохранительных мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех нарушителей не писанного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская цивилизация, и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком уез. (Волог. г.) грешит тяжко даже тот, кто решается срубить
всякое старое дерево, отнимая, таким образом, у него заслуженное право на ветровал, т.е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских. лесовиков) постигает и того, кто решится срубить дерево, посаженное руками человека и взлелеянное им. В Орловск. г. считаются неприкосновенными рощи, выросшие на церковищах — местах старых церквей: «Все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние жители), что бревно вырубить», а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на постройку новой церкви, или на поправку старой часовни. В Вологодской губ. (Никол, у.) нарушителей целости заповедных рощь непременно должна убить молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек, без всякой надобности, огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо для всех, был не только заповедным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась издревле
Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемск. у.) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые благочестивые люди ежегодно видят, во время пасхальной заутрени, горящею пудовую восковую свечу. Не выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся, наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадник. у. (при деревне Глебове), замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об одном из них — высокой сосне, сложилось даже предание, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вместо отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет. Другая же ель (при деревне Середней), спасается местным предрассудком, что будто с уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее несчастье. В тех же местах, толстые дуплистые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины, испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший и «глумится». Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то внушительное впечатление, какое
производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие не только младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы. Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в высоких, почти недоступных, горных борах, а равно и в красивых рощах, поселились высшие силы, народные божества; они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием, способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей, оказались стоящими под нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочтением береза, разделенная на 18 больших ветвей, имеющих как бы 84 вершины. Когда буря сломила одну из них и сбросила на засеянное поле — хозяин последнего принял это за гнев незримого охранителя и оставил весь хлеб
неубранным в пользу бога. У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, тоже попали, в качестве избранников, в религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом, и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия — украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев — храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая, по своим внутренним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам, и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие сосновые боры, как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных деревьев,
естественным образом, стал падать на сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле недозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений св. икон (исключительно Богоматери) на ветвях, или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской Коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей, созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не дозволяются хороводы и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево, или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие, в виде слепоты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям-«морянок» для пережигания угля, но
первый крестьянин, дерзнувший положить почин этому лесному промыслу, ослеп.
        Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья, отмеченные каким-либо чрезвычайным или чудесным событием и признанные священными, а равным образом и те, которых игра природы выделила какими-либо отметами в росте, направлении ветвей, уродливостями ствола, сплетениями корней и проч. (подобно березам ветлужской и ильешевской). Сюда причислены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот выгнившего нутра, чем, при лечении детских болезней, пользуются суеверные женщины. Если священник не соглашается «пронять» больного ребенка сквозь ризу или поставить под престол на несколько часов кувшин с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на такие случаи имеются общедоступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через отверстие их «пронимают», т.е. протаскивают несколько раз детей, а иногда пролезают и сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой. Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на которых отразилась игра природы, и раздвоившийся ствол оставляет свободным широкое отверстие, удобное для проемов и пролазов (так наз. «воротца»). Таких
деревьев не особенно много, и они все на счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и почтенно по своей древности. Так в житии Адриана, пошехонского чудотворца (ум. в 1550г.) записано: «Бысть некогда в пошехонском пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь св. пророка Илии и тамо ростяще древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из близ лежащих весей и приносяху образ святыя мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы, молебная пения совершающе. Люди же, для получения здравия, сквозь оное древо пронимаху дети своя, инии же, совершеннаго возраста, и сами пролазаху и получаху исцеления».
        В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево, около которого целостно сохранился полный обряд довольно сложного священнодействия, очень поучительный в том смысле, что наглядно объясняет происхождение старого обычая почитания прощей.[34 - В данном случае замечательно то исключительное верование, что прибегают к врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое целомудрие, и матери, приезжающие сюда с новорожденными, с тою же предохранительной целью. В подобном веровании идут и далее, расчитывая на то, что и при случайно нарушенном целомудрии, Исколена не оставляет без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших девиц способности деторождения и помогает, таким образом, укрытию всяких следов.] Около заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой окраины крепостью, и конечно окруженного в свое время громадным лесом (липовым), до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все окрестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название «Исколена», объясняемое легендою. В те далекие времена, на это место ходила из крепости, для уединенной
молитвы, некая «проста-свята» девка (а по другим сведениям три «простысвяты» девки). Сладострастный прохожий, желавший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное сопротивление и за то убил ее. «Из колен» убитой и выросли эти три липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану, в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запрета, закрепленного в соседях недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового, поревновал успеху «Исколены», забравшейся на самую вершину горы и выстаивающей на ней третью сотню лет, и пожелал срубить ее. Но пригнанный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания, требования и угрозы — и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но, при первом же ударе топора, из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился совет знающих старушек, чтобы обоим ослепленным испросить прощения у дерева и получить исцеление. Исцеление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении следующей обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода, конечно, с тою целью, чтобы чужой посторонний человек не
сглазил. Больной, если в силах, ползет на коленях, что делает также и провожающая его старуха. С молитвой: «Дай Бог в добрый час», она крестится, отплевывается на все четыре стороны, зажигает четыре восковых свечи, из которых одну прилепляет к иконе, а остальные — к каждому из деревьев. Больного она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в заключение обливает водой и одевает в новое или чистое белье (старое поступает в жертву дереву вместе с нитками, которые вешаются на ветви). Больной и жрица кланяются дереву земным поклоном, с молитвою: «Прости, матушка-сыра земля и свято дерево, отпусти!» Зажженные свечи тушатся, и больной со старухою выползают задом из ограды с тем, чтобы тут же приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до того времени стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а старуха прежде всего берет каравай хлеба и щепотку соли и относит их, вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается в пользу бедных, которые первыми придут на горячие следы
жертвоприношения. «В спасительную и целительную силу этого дерева крестьяне так сильно верят (свидетельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899г.), что разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно: сочтут за богохульство. Я однажды сломал несколько сучьев этой липы и бросил их с целью узнать: будут ли по этим сучьям ездить. И, действительно, через три дня увидел, что сучья не тронуты, а вправо, в объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить».
        Благодатная сила избранных священных деревьев далеко не ограничивается указанными приемами: не только кора и щепа от стволов, но и мочки корней обладают силою врачевания и от зубных болей, и от других болезней. Помогают и в сыром виде, и в настоях, и в виде талисмана, зашитого в нагрудных ладанках и в тряпичках, завязанных узлом и подвешенных в избах под матицу, чтобы не посещали те дома черти. В темной Уломе настойкой из коры деревьев, расщепленных молнией, лечат лихорадку. В Леушинском женском монастыре люди, страдающие зубной болью, изглодали с заповедной и врачебной сосны всю кору и успокоились только тогда, когда чудесные свойства иссохшего дерева перешли на другую сосну. К таким целителям приносятся посильные дары из числа тех, которые пригодны на потребу их оберегателям, а там, где сберегателей (как близ родников в лесах) не полагается, целительные деревья и соседние с ними украшаются ленточками, разноцветными лоскутками и пр.
        Простодушные верования и в данном случае, конечно, доходят до крайностей, объяснимых лишь устойчивостью доверия к прадедовским преданиям. Так, напр., между священными и обыкновенными попадаются деревья проклятые. Во главе их стоит общеизвестная, с трепещущими листьями, осина, проклятая самим Христом за то, что на ней удавился Иуда, и потому неудобная к посадке вблизи жилища. В некоторых местах находятся в сильном подозрении даже ели и сосны. Их также избегают присаживать к прочим деревьям в садах и огородах (напр, в Меленк. у., Владим. г.) за то, что они не послушались Спасителя, когда Он молился в саду Гефсиманском и сказал им, чтобы они не шумели и не мешали Ему. Священным считается всякое «божье» дерево (кустарниковое с пахучими листьями камфорного масла, артемизия), за то, что по уверению орловских пахарей, его сам Бог насадил в раю прежде всех других деревьев, и потом священную вербу. Ими никогда не топят печей, а освященные пучки вербы, которою выгоняют в Егорьев день скотину в поле, истребляют не иначе, как бросая их не в печной огонь, а на речную воду.
        Кроме проклятой осины в сосновых и еловых лесах вырастают еще такие деревья, которые носят название «буйных» (Череп, у.). Им приписываются особые свойства — именно разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать и указать которую могут лишь одни колдуны. Такое дерево, с корня срубленное и попавшее между другими бревнами в стены избы, без всяких причин, рушит все строение и обломками давит насмерть неопытных и недогадливых хозяев. Даже щепа от таких бревен, подложенная со зла лихим знающим человеком, ломает и разрушает целые мельницы. Знающие люди, во время грозы, никогда не садятся под сосну и ель, всегда предпочитая им березу, если уже выпал неизбежный повод к укрытию.
        В Череповец. уез. (в Горской волости) кустарниковое растение — можжевельник, редко достигающее величины дерева, изумляет своими необычными размерами, которые тем более удивительны, что растет этот можжевельник на рыхлом голом песке. Ясно, что дерево как будто стоит под особым покровительством какого-то таинстьенного существа, и за то, вероятно, этот можжевельник сплошь увешивается тряпками и даже полотенцами, на которых нашиты красные или черные крестики.
        Хотя в этом сообщении, полученном прямо с места, не указано явных поводов к таинственным приношениям, тем не менее, и в данном случае несомненны следы признательности за благодатные дары, получаемые здесь от необыкновенного дерева. Более странными могут почитаться искания врачебной помощи у деревьев, давно умерших и даже успевших предаться, в известной степени, гниению. Напр., тех же маленьких детей, страдающих бессонницей, сердобольные матери стукают пятками ножек об стенки нежилых строений. Точно так же человек, наломавшийся на работах до таких болей, от которых, что называется, некуда деваться, старается ослабить жгучие страдания тем, что трется обнаженной спиной о подпорки заборов или бежит к овину и на середней стенке его проделывает то же.
        С подобными образцами можно было бы идти дальше, если бы они не вводили нас в тот отдел программы, который посвящен народным лечебным средствам. Там найдут свое место и чудодейственные растения, которым приписываются волшебные свойства, и растения, совершенно не существующие, вроде сказочного зелья «разрыв-травы», или цветка бесцветкового папоротника.
        notes
        Примечания

        1
        Тот же огонь, который пособил земледелию укорениться в лесах, содействовал в степных местах развитию скотоводства «напуском палов», или искусственных пожаров, осенью или ранней весною, выжигающих все луга, пастбища и покосы, чтобы старая трава — в е т о ш ь не мешала расти молодой и чтобы попутно сгорали зародыши вредных насекомых, до саранчи включительно.
        2
        Граф Н. С. Толстой «Заволжская часть Макарьевского уезда уезда» Нижегородской губернии».
        3
        Тем же способом — напуском встречных палов — руководятся в русских и сибирских степях, когда разгорается напускной напольный огонь: охватит деревню, захватит врасплох косцов между небом и землей без укрытия, и разольется огненным морем.
        4
        По мнению захолустных крестьян, молния особенно часто ударяет в телеграфные столбы, так как они не угодны Богу.
        5
        В старой Новгородчине (в Черепов, уез.) подобный обычай укрепился настолько, что крестьяне не ожидают даже каких-нибудь внешних поводов для вытирания огня, а ежегодно, в Ильинскую пятницу, добывают себе живой огонь и затем затопляют им все печи.
        6
        Маленький брус кладется на порог избы. Пить человек берутся за другой, больший, и начинают пилить как пилой; добытый о огонь принимают на трут, а с него уже на сернички.
        7
        Отсюда и выражение «выносить сор из избы», т.е. разглашай, семейные тайны, не держать секретов.
        8
        Подобная легенда известна и малороссам, с той разницей, что огонь недоволен был хозяйкой за то, что она заметает его грязным веником и ничего не подстилает, ничем не укроет (не сгребет на плошку и не спрячет в печь). «Она, может быть, исправится», — советовал другой огонь, у которого хозяйка была добрая — всегда, бывало, его перекрестит и сбережет. Сошлись опять оба огня у той же плохой хозяйки. — «Ну, что, поправилась?» — «Нет, сегодня же сожгу ей избу». Услыхала угрозу сама виновная и тотчас же сгребла уголья в загнетку и стала потом всегда делать так, т.е. загребать огонь особым веником, а отнюдь не тем, которым метут полы, всеми мерами стараясь избегать дотрагиваться до огня ножом или топором, или говорить про огонь что-либо бранное или неприличное и т.п.
        9
        Эта вера в силу свечей распространена повсюду, но в особенности она сильна в Белоруссии, где существуют не только «врачующая» и «спасающая» свечи, но издревле устроен даже специальный праздник «Громницы», совпадающий со Сретением Господним (2 февр.).
        10
        На юге и западе России народное верование, что умершие души не перестают жить за гробом, выражается ежегодными празднествами в честь некогда боготворимых «дзядов» (предков). Вера эта сохранилась и в Великороссии в обычаях Дмитриевой субботы, Красной Горки и Радуницы, о чем будет сообщено в своем месте.
        11
        Более 20-ти сообщений этого рода получено из разнообразных местностей России.
        12
        Во многих местах (между прочим., б Орлов, и Ярослав, г.) огненного змея называют «южом» и, признавая за ним способность обогащать возлюбленных, придумали для обиходного языка подходящие выражения. Кто бережлив и запаслив, тот «как юж, все в дом тащит». Кто же быстро богатеет, тому, вероятно, «юж деньги таскает»
        13
        Слепая вера в существование огненного змея, приносящего золото и, вообще, доставляющего богатства, доведена до того, что существует даже способ добычи этого змея вживе. Для этого следует достать «спорышок», т.е. маленькое уродливое яичко, суеверно признаваемое за петушье (в нем один желток и нет белка) и носить его шесть недель под левой мышкой и, когда вылупится змей, то надо на ночь лечь спать в нежилой избе (напр., в бане). Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку, на определенный срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей начнет носить деньги.
        14
        Больных детей привозят купать и купаются сами родители на той же реке Мете в подобном же роднике, при селе Белом, у часовни Скорбящей Божьей Матери.
        15
        Ярославский корреспондент, который дает это объяснение, указал три таких в южной части Пошехонского уезда. В подкрепление его сообщений имеются сведения о двух прощах в Меленковск. у. (Владим. г.).
        16
        Хотя в Далевском словаре живого великорусского языка «проще» дано иное толкование, очевидно, зависящее от неполноты собранных сведений, но точно указан корень: «простой, прощать, простить — сделать простым от греха; «проща» — прощение, разрешение духовное, индульгенция католиков».
        17
        Описанию чествования Пятницы отведено будет отдельное место в третьей части трилогии — «Крестная сила»
        18
        Здесь, на Подоле, под Лаврской горой, находился Дольный, или Пятницкий монастырь, от которого сохранилась теперь кладбищенская церковь.
        19
        В целях предупреждения краж пожертвований (вообще кражи представляют поразительно редкое явление.) ходят различные устрашающие легенды, подобные следующей, записанной в Уломской местности (Ярослав, г.). В с. Кондате крес. Тюфтярь ковшом, приделанным на палке, задумал было таскать из св. родника деньги Но лишь только наступила ночь, как к нему явился старик и приказал отнести назад награбленное. Видение повторялось, и Тюфтярь вынужден был послать дочку исполнить веление.
        20
        Вазуза весной вскрывается раньше Волги и своим ледоходом будит Волгу от зимнего сна (наглядное оправдание заносчивости перед главной рекой побочного притока).
        21
        Собственно именем Непры зовут Днепр все прибрежные его жители, белорусы Могилевской губ.
        22
        Об этом смотри подробнее в «Крестной силе».
        23
        В своем месте (в книге «Нечистая сила») мы уже имели случай говорить о значении озер в этом отношении, а равно и о том, в какой форме сказываются народные представления о водохранилищах этого вида, как известно, весьма разнообразных. Есть озера святые, есть, в противоположность им, поганые, есть чудные и чудные, т.е. необыкновенные, странные и поразительные по внешней красоте и целебной силе.
        24
        Не говоря уже о далеко не исчезнувшем обычае купания в морозные дни в крещенских прорубях всех, надевавших на себя личины на святках, нельзя не указать на очень распространенный прием — выставлять за окна сосуды с водой перед кончиной кого-либо из членов семьи: каждый день в течение всех сорочин, души умерших прилетают сюда, купаются и очищаются от плотских грехов, чтобы предстать святыми на судилище.
        25
        Указан даже и состав земли, зашиваемой в ладанку: берут щепоть из-под печки, прибавляют такую же с росстаней дорог и из-под приворотной вереи.
        26
        В обжи впрягают непременно беременную, правит ею старая дева, как отличная по поведению; прочие бабы помогают тащить соху, а вдовы в прорезанную борозду сеют песок. Подслушан при этом такой приговор: «Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет». В такой обстановке обряд этот известен Далю. В бюро присланы сведения из Нижнеломовского уезда (Пенз. г.), из которых видно участие в процессии парней: впереди старухи, сзади девицы, соху в середине волокут ребята. В Новгородской губ. в соху запрягают молодую телку, две девушки ведут ее за рога, две погоняют, одна держит соху, двое ей помогают. Чем позднее узнают об этой проделке в деревне, тем вернее успех самой затеи. К ней в иных местах (как во Владимирской губ., Судог. у.) стали примешивать нечто церковное, православное: так, например, самая старшая, идя впереди всех прочих, несет в руках икону Богоматери или св. Власия; сопровождающие поют: «Да воскреснет Бог», на перекрестках проводят сохой крест и в копаных ямах кладут церковный ладан и т.д.
        27
        Так, из Пенз. г. (Инсар. уез.) доходят слухи, что чернички (полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там совершают освящение воды, подражая до мельчайших подробностей священникам. Затем все-таки впрягаются в соху, на концах которой укрепляют восковые свечи и таковые же держат в руках, когда с пением церковных песен начинают опахивать деревню.
        28
        В Судогодском уезде Влад. г., опахиванье предпочитают проводить под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, причем поют: «Да воскреснет Бог», проводят сохой крест на всех перекрестках селения, в копаные ямы закладывают ладан и т.п. Опахиванье производится не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин опахивает свой двор на жене, запряженной в соху и т.п.
        29
        На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятск. губ., земля потому именинница, что в этот день она сотворена: когда Господь составлял землю, злые духи сказали ему: «Мы не будем тебе помогать». А начальник их украл клочок земли и положил себе за щеку. Здесь у него земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и разбрасывать землю по сторонам; где упало много — встали горы, а где мало — обозначились бугры и холмы. Когда происходила на небе война и архангел столкнул дьявола на землю, чтобы он сквозь нее провалился, сверженный на лету изрыл землю своими рогами так, что по ней поделались лога и овраги. В указанных выше местах считается также грехом беспокоить именинницу и крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на колена и по нескольку раз целуют землю.
        30
        По мнению вологжан, легкие дни — понедельники и вторники, а среда и тот день, в который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и несчастных днях: из Порхов. уез. Пек. г. прислан перечень этих дней, которые строго соблюдаются, и в которые крестьяне не работают и даже не делают шагу из дому: в январе 2 и 23, феврале — 2 и 20, марте — 4, 7 и 21, в апреле — 3 и 20, в мае — 2 и 26, в июне — 9 и 23, июле — 3 и 20, в августе — 4 и 6, в сентябре — 4 и 26, в октябре — 6 и 21, в ноябре — 3 и 25 и в декабре — 4 и 20. В эти дни зарождаются все недобрые люди и колдуны.
        31
        Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от обыкновенных булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни, приключившиеся от дурного глаза. Такой же силой обладает и песок, взятый из св. колодцев и около рак св. угодников (например, преп. Ефросиний, в Моск. Возн. жен. мон.). Этим песком лечат от запоя, тайком подсыпая в питье.
        32
        Об этом смотри более подробно в третьей части трилогии.
        33
        Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных глазами, считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний не находится по нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп, сберегающих целебную влагу.
        34
        В данном случае замечательно то исключительное верование, что прибегают к врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое целомудрие, и матери, приезжающие сюда с новорожденными, с тою же предохранительной целью. В подобном веровании идут и далее, расчитывая на то, что и при случайно нарушенном целомудрии, Исколена не оставляет без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших девиц способности деторождения и помогает, таким образом, укрытию всяких следов.