Библиотека / Сказки И Мифы / Кусков Сергей : " Сказка О Царе И Оружейном Мастере " - читать онлайн

Сохранить .
Сказка о царе и оружейном мастере Сергей Кусков
        …Что такое, в сущности, автомат? Это машинка для убийства людей. И все. Ни для чего другого он не предназначен.
        Правда, автомат Калашникова - очень хорошая машинка. В своем классе машинок, разумеется. Многие, наверное, сейчас благодарны ему за то, что вообще живы. Причем, вероятно, не только в нашей стране. Но в целом этот класс машинок - из тех вещей, которых не будь совсем, для человечества было бы только лучше.

        Сергей Кусков.
        Сказка о царе и оружейном мастере
        Потом они опомнятся, им сделается непереносимо стыдно, и, чтобы спасти свою совесть от этого стыда, они дружно примутся оправдывать себя друг перед другом, и в конце концов эту, самую позорную, страницу своей жизни они представят себе как самую героическую и, значит, изувечат свою психику на всю оставшуюся жизнь.
А. и Б. Стругацкие. «Отягощенные злом»
        Из бомбардировщика бомба несет
        Смерть аэродрому, -
        А кажется - стабилизатор поет:
        «Мир вашему дому!»
В. Высоцкий

        К читателю
        12 июня 1997 года в Ижевске в рамках празднования Дня города, традиционно совмещаемого с Днем России, проходил фестиваль «50 лет на службе Родине», посвященный 50-летию выпуска первой партии автоматов Калашникова.
        Идея этого фестиваля меня, честно говоря, покоробила. Конечно, Михаил Тимофеевич - человек-легенда, а его автомат в мире воспринимается как один из символов России. Достаточно посмотреть пару-тройку голливудских боевиков… Но мне, например, кажется несправедливым, что человеком-легендой не называют Сергея Павловича Королева, и не стала символом его ракета-носитель Р-7. В мире она больше известна как «Союз», на ней сейчас возят экипажи на МКС, пока американские челноки не могут летать. А когда-то она называлась «Восток», и первого человека, летавшего на ней, звали Юрий Гагарин.
        Но больше всего меня покоробило то, что праздновался юбилей не человека (Михаилу Тимофеевичу в том году было 78 - дата не круглая, да и день рождения в ноябре) и не его конструкторской деятельности (он начинал в 1942 году, и 55 - вроде и не вполне юбилей), а именно автомата. Ведь что такое, в сущности, автомат? Это машинка для убийства людей. И все. Ни для чего другого он не предназначен.
        Правда, автомат Калашникова - очень хорошая машинка. В своем классе машинок, разумеется. Многие, наверное, сейчас благодарны ему за то, что вообще живы. Причем, вероятно, не только в нашей стране. Но в целом этот класс машинок - из тех вещей, которых не будь совсем, для человечества было бы только лучше.
        Наверное, в качестве реакции на этот фестиваль мне и пришла в голову эта история. Слово «придумал» здесь неуместно, потому что ничего я не придумал, кроме самого начала: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие…» Дальше все шло как-то само по себе, в силу внутренней логики событий, лишь конец оставался неясным, и только года через два я наконец понял, чем там все у них кончилось. Тогда я и записал ее (опять же не использую слово «написал»). По ряду причин то, что получилось, не совсем мне понравилось, и только сейчас, после окончательной правки, я представляю ее вам.
        Читая эту историю, стоит иметь в виду, что это всего лишь сказка, и ничего более. События, в ней описанные, никогда не происходили в действительности, а все персонажи придуманы. Любые совпадения имен, событий и тактико-технических характеристик случайны.
        Автор
        Глава первая
        И он промчался пред полками,
        Могущ и радостен, как бой.
        Он поле пожирал очами.
        За ним вослед неслись толпой
        Сии птенцы гнезда Петрова -
        В пременах жребия земного,
        В трудах державства и войны
        Его товарищи, сыны:
        И Шереметев благородный,
        И Брюс, и Боур, и Репнин,
        И, счастья баловень безродный,
        Полудержавный властелин.
А. С. Пушкин. «Полтава»
        В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие: сам министров назначал, сам и в отставку отправлял, сам законы писал, сам и спрашивал за их исполнение, суд и расправу чинил, и не было у него отродясь ни парламента, ни какой-нибудь на худой конец Думы. Самодержавие, одним словом.
        И взяла его однажды такая тоска от царской этой жизни, что хоть на стенку лезь. Вот он и влез на стену, что царский дворец окружала, ноги свесив, уселся между зубцами, достал из кармана подзорную трубу и принялся в нее разглядывать окрестности своего царства-государства на предмет того, с кем бы войной сразиться. Не по злобе, конечно (добрейший человек был), просто у царей так заведено - как тоска одолеет, непременно надо или войной развлечься, или охотой в крайнем случае. Только вот с охотой вышла у царя маленькая накладка: прадед его был великий охотник и лично в своем царстве последнего лося завалил и последнюю лису затравил, а мелкая пернатая дичь еще раньше сама разлетелась - подальше от такого страху. И осталось нашему царю всех развлечений, что войну затеять, полки на поле брани вывести, в честном бою отечество от поругания спасти, а потом по случаю победы устроить парад с фейерверком.
        (Что он и проделывал порой, заметим в скобках. Не слишком часто и не слишком редко, а так - в самый раз.)
        Да только война - это палка о двух концах, особенно если с сильным противником: кто-то еще победит? Могут ведь и царство с концом отобрать. А со всякой мелюзгой связываться - ни славы не завоюешь, ни контрибуции толком не возьмешь, на один парад больше потратишься.
        Вот и сидит царь на стене между зубцами, ногами болтает, в трубу смотрит и никак не может на что-то конкретное решиться. Вдруг слышит - внизу у самой стены кто-то песню поет. Царь вниз трубу повернул, видит - идет добрый молодец Миша, оружейных дел мастер. Идет, улыбается, песню поет, несет что-то в брезентовую тряпицу завернутое.
        Царь ему говорит:
        - Здравствуй, добрый молодец! Чему это ты так радуешься?
        - Здравствуй, царь-государь! - отвечает Миша. - Радуюсь я тому, что жизнь хороша и жить хорошо!
        - Хорошо же тебе, добрый молодец, жизни радоваться, царских забот не зная! - вздыхает царь.
        - А какая, государь, тебя забота гложет? - спрашивает мастер. - Может, я могу чем помочь?
        Кто бы другой сказал: знай, мол, свое дело, а в царские не лезь, а наш царь не таковский был. Не стал, конечно, говорить, что войну хочет затеять скуки ради, сказал просто:
        - О войске моя забота: как бы так сделать, чтобы мои стрельцы всех побивали, а их бы никто одолеть не мог?
        - Ну, этому я как раз могу помочь, - говорит ему мастер. - Сделал я самопал, да не простой, а автоматический. Из простого-то самопала раз пальнешь, а пока перезаряжаешь, противник к тебе вплотную подойдет и на штык насадит. А мой, как нажмешь ему на спуск, начинает пулять подряд, то есть очередью, по шестьсот выстрелов в минуту и пуляет так, не переставая, покуда спусковой крючок нажатым держишь. А прицельная дальность у него аж четыреста сажен, куда до него кремневым пукалкам! Хотел я его на базаре продать, но чем он какому-нибудь разбойнику достанется, лучше я, государь, подарю его тебе вместе с чертежами. А ты прикажи на оружейном заводе наделать таких на все войско, и тогда уж тебя никакой супостат не одолеет. Вот, изволь взглянуть.
        С этими словами развернул мастер брезентовую тряпицу, а там и впрямь самопал диковинного вида: тут приклад, там ствол, мушка зачем-то высоко поднята, спусковой крючок между какими-то кривыми ручками пристроен, а спереди на страх врагам штык-нож привинчен, которому что колбаса, что колючая проволока - все едино.
        Царю, конечно, хочется, чтобы войско его было непобедимым, и штык тоже доверие внушает; ему штыки вообще нравились. Да не понравилось ему, как мастер насчет кремневого оружия прошелся, поэтому он строго так ему говорит:
        - Кремневые ружья ты покуда не трогай, из них наши отцы и деды палили и в цель попадали. А твою раскоряку я в деле не видал и не знаю, чего она стоит. Поэтому я сейчас устрою ей испытание, а ты, если хочешь, можешь при нем присутствовать.
        Слез царь со стены, приказал запрягать коней в кареты, свиту созвал, и поехали они на царское стрельбище, и мастер с ними. Приехали, а там у царя окопчик оборудован со всем возможным комфортом: под ногами сухо, под локтями мягко, сверху не капает, с боков не дует, а если холодно, все это хозяйство палаткой накрывается и внутри печка-буржуйка топится. Царь приказал для начала не на четыреста, а на сто сажен выставить десяток поясных мишеней. Сам корону снял, надел каску, влез с новым самопалом в окоп, а свита сзади встала полукругом. Царь прицелился аккуратно (а стрелять он любил и умел) и на спуск нажал.
        Как загрохотал, как затрясся самопал в царевых руках - раз в жизни до этого царь подобного страху натерпелся. В молодости, будучи еще наследником престола, увлекся он альпинизмом, пошел с друзьями в горы и попал там под камнепад. С тех пор он больше в горы не ходил: сначала боязно было, а потом царем сделался, и не до восхождений ему стало. Однако ж друзей-альпинистов не забывал, всячески их клуб поддерживал и без единого слова оплачивал из казны все их поездки, хоть в Альпы, хоть бы и в Гималаи.
        Как загрохотал самопал, царь сразу тот камнепад-то и вспомнил. Вцепился с перепугу в раскоряченные ручки, как тогда в ледоруб, а самопал грохочет и из царевых рук рвется. И вдруг все стихло.
        Царь чуть-чуть опомнился, видит: самопал у него в руках, указательный палец, скрючившись, спусковой крючок сжимает, аж посинел, из дула дымок вьется - и тишина.
        - Что ж самопал твой больше не палит? - спрашивает царь мастера, сделав вид, что ничуть не испугался.
        - Патроны в магазине кончились, государь, - отвечает мастер.
        У царя образование хотя и высшее, да гуманитарное, поэтому он не сразу сообразил, о каком магазине речь. Думал, мастер его дурачит, уже и гневаться начал, а как ему растолковали, что за магазин и сколько в нем патронов помещается, он и вовсе рассвирепел.
        - Да я, - кричит, - полминуты не прострелял, а уже патроны кончились!
        - Три секунды, государь, - говорит мастер. - Шестьсот выстрелов в минуту, в магазине тридцать патронов - как раз на три секунды будет.
        - А дальше как воевать?! - кричит опять царь.
        - А дальше еще три магазина про запас, - отвечает мастер. - Пустой отнять, полный приставить - секундное дело!
        - Ну, хорошо, - говорит царь, маленько уже успокоившись, - секундное, говоришь. Пусть даже четыре магазина. По три секунды стрельбы с каждого, да по секунде, чтобы поменять - это на пятнадцать секунд военных действий. А после что делать?
        Хоть и гуманитарное образование, а в момент сосчитал.
        - А после делать ничего не потребуется, - говорит ему мастер. - Ты бы, государь, чем патроны да секунды считать, посчитал бы дырки в мишенях.
        Царь навел на мишени трубу, видит - почти в каждой по дырке, а в которой и две. У которой в ухе, у которой в брюхе, у каких еще где.
        - К пятнадцатой секунде такой пальбы, - говорит мастер, - любой супостат будет белым флагом махать!
        «Прав мастер, - думает царь, уже почти совсем остыв. - Которых пулей не зацепит, те точно со страху помрут, когда целый полк начнет эдак пулять». А вслух говорит:
        - Слова твои, мастер, меня обнадежили, да не совсем, потому что одно дело фанерные мишени дырявить, и совсем другое - с настоящим супостатом сражаться. Поэтому сразу всем войском я рисковать не буду, а рискну-ка я одним стрелецким полком: вооружу его твоими самопалами и пошлю войной на самое мелкое королевство из моих соседей. Мои картографы все глаза себе испортили, на картах его рисуя, так я заставлю тамошнего короля раскошелиться, пусть всем очки покупает. Если завоюю, конечно. А тебя в таком случае награжу по-царски и главным оружейным мастером назначу. А уж если не завоюю - тогда велю тебя казнить через расстреляние из твоего же самопала, на это он всяко сгодится. А пока в каталажку посажу, чтоб ты до срока не убег.
        И посадили мастера в тюрьму. Камера, правда, теплая была (в ней до этого министр финансов за растрату казны сидел), и кандалов не надели. Кормежку из дворца носили, как тому же министру, и даже разрешили технические журналы читать, чтоб, пока сидит, даром времени не терял. А на оружейном заводе царские оружейники в это время срочно наделали самопалов на целый стрелецкий полк. Стрельцов наскоро обучили стрельбе из нового оружия, и царь объявил войну этому самому карликовому королевству.
        В поход выступили два стрелецких полка: один с новыми самопалами, другой с кремневыми ружьями, отцами и дедами проверенными. Царь сам поход возглавил, хотел посмотреть, как стрельцы с новым оружием управятся. А второй стрелецкий полк, что со старинными ружьями, царь в бой посылать не собирался, а держал в резерве на тот случай, если новые самопалы надежд не оправдают и улепетывать придется. Батарею с собой взяли из двенадцати пушек, а конницы всего-то полсотни казаков - для личной охраны.
        Противник же к военным действиям отнесся со всей серьезностью и выставил всю рать, какую имел: полк мушкетерский, полк гренадерский, полк егерский, гусары, драгуны, а артиллерии даже побольше, чем у нашего царя, потому что с обоих кораблей береговой охраны все пушки подчистую на берег свез. Царь как увидел, какая сила против него стоит, подумал: «Ну, Миша, и втравил же ты меня в авантюру!» - и хотел гонца с грамотой домой послать, чтобы мастера сразу повесили, не дожидаясь царева возвращения, да передумал посылать: такое дело - каждый человек на счету. А вражеский король решил было, что царь с ума спятил или особо острых ощущений захотел, если, имея могучее войско, всего-то с двумя полками пехоты и почти без конницы к нему в королевство влез.
        Вот два войска встали на равнине одно против другого, трубы заиграли, барабаны загремели, пушки принялись палить с обеих сторон, и на царских стрельцов мушкетерский да гренадерский полки двинулись развернутым строем, под барабанный бой, чтоб страху нагнать. Стрельцы стоят в чистом поле, самопалы автоматические в руках держат и не больно-то на них надеются, хотя бы и со штыками; да ведь их служба ратная: прикажут умереть за веру, царя и отечество - значит, умереть придется.
        А мушкетеры уже вот-вот на выстрел подойдут, да только новые самопалы подальше их мушкетов стреляли. Скомандовали отцы-командиры, стрельцы подняли свои самопалы, враз прицелились и враз курки спустили. Три секунды над полем такой грохот стоял, что воздух затрясся и не видно стало, что творится. А когда грохот стих и воздух успокоился, увидали все, что половина мушкетеров да гренадеров пластом лежит, а из оставшихся то один упадет, то другой: кто со страху, а кого и пулей зацепило, только не сразу свалился. И уж наступать никто не пытается.
        Как увидел король, что с его пехотой сделали, так приказал своей коннице рубить стрельцов в капусту, пока они оружие перезаряжают. Да не знал он, что те уже тогда его перезарядили, когда он еще только рот открывал, чтобы коннице скомандовать.
        Гусары с драгунами на стрельцов полетели - страх взглянуть. Только те уже крепко поверили в свои самопалы. Подпустили конницу сажен на двести и врезали по ней сосредоточенным огнем. Смешались в кучу кони, люди, обрывки сбруи и обломки сабель, и через три секунды не стало у короля конницы.
        А егеря были иноземные наемники, воевали не за отечество, а за деньги, к тому же половину жалованья, как водится, вперед получили. Увидали они, как стрельцы косят противника и пешего, и конного, и дали деру всем полком, не вспомнив и о второй половине жалованья (мол, живыми бы уйти, а деньги в другом месте заработаем). А стрельцы снова самопалы перезарядили и принялись беглым огнем вражеских пушкарей поливать.
        В общем, как мастер предсказывал, так и получилось: не успели стрельцы по третьему магазину патронов израсходовать, а король уже белым флагом махал. Не столько потери его напугали (случалось и больше терять), сколько та быстрота, с которой он своего войска лишился.
        Царь страшно доволен был; на радостях бывшего короля назначил генерал-губернатором в его же бывшем королевстве, которое отныне и навеки к своему царству присоединил на правах губернии. Картографам накупил очков на деньги, что егерям предназначались, а в свою столицу гонцов послал с приказом, чтоб там к победному параду готовились, а мастера из каталажки выпустили. Домой вернувшись, наградил мастера деньгами, что после покупки очков еще остались от егерского жалованья, назначил Главным Конструктором стрелецкого оружия и посадил во главе Опытно-конструкторского бюро стрелецких вооружений, сокращенно ОКБ СВ. На завод же отдал приказ: делать автоматические самопалы на всю армию.
        У главного конструктора забот много. Первым делом самопалу прицельную дальность увеличили до целой версты, потом еще ствол удлинили, вместо штыка приделали складные подпорки, магазин огромный на семьдесят пять патронов, и назвали это оружие ручным пулеметом, потому что пули он метал, как заведенный. Новым оружием все стрелецкие полки вооружили, а у главного конструктора уже новый самопал на подходе - со складным прикладом, для конницы.
        А царь тем временем соседние государства одно за другим завоевывал: сначала какие поменьше, а потом, осмелев, на крупные стал нападать. Присоединял их к своему царству, а тамошних царей да королей назначал губернаторами. И всех он тем же порядком побеждал, как самого первого противника, пока один королишка без боя ему не сдался.
        Царя это страшно обидело. Как узнал он про эту преждевременную капитуляцию - закричал, ногами затопал, весь штаб разогнал, а главного конструктора опять хотел повесить (зачем сделал такое страшное оружие, что противник уже и воевать не хочет?). На Мишино счастье, нашелся среди царских советников смелый человек, рискнул подойти к царю и предложить:
        - А ты, государь, впредь не принимай капитуляцию без боя. Хотят сдаваться - пускай сперва повоюют.
        Царю совет понравился, и передумал он вешать главного конструктора. С той поры он капитуляцию без боя не принимал, а заставлял противника сперва со своим войском сразиться, а если те кое-как сражались - заставлял еще и еще биться, покуда не натешится. Королишку же, что воевать не хотел, примерно наказал: не назначил губернатором, как других, а прислал ему в губернаторы своего генерала. Был тот генерал дуб дубом, все новое принимал в штыки, и новые самопалы тоже, так царь его от командования отстранил и направил управлять губернией, а бывшего короля определил ему в помощники по вопросам науки и техники.
        Долго ли, коротко ли, завоевал царь всех своих ближних соседей и устроил по этому поводу парад парадов, с пресс-конференцией, пиром и салютом. Прямо на параде наградил он главного конструктора Большим бриллиантовым крестом «За Заслуги перед Престолом и Отечеством», а на пресс-конференции провозгласил себя императором. И на другой день двинулся земли новых соседей завоевывать, тех, что с прежним царством не граничили, а когда оно разрослось до империи, то рядом оказались на беду свою.
        Глава вторая
        - …Через час я подогрею ваш старый блокгауз, как бочку рома. Смейтесь, разрази вас гром, смейтесь! Через час вы будете смеяться по-иному. А те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым!
Р. Л. Стивенсон. «Остров сокровищ»
        Злые языки говорили, что была у императора программа: чтобы шли его стрельцы победным маршем от одного завоеванного государства к другому, пока не омыли бы свои сапоги в водах всех четырех океанов. Ну, насчет сапог - это явная байка. Ладно бы кто другой, а уж император-то прекрасно знал, что океанская вода - погибель для стрелецких сапог. А все остальное - что ж в этом плохого? Если плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, чем лучше его император, который не стремится величием превзойти Александра Македонского?
        На этом пути, однако, случились у императора два затруднения. Первым было одно мелкое государство, не царство даже и не королевство, а в переводе с их языка что-то вроде великого герцогства. Чем уж оно было великое, так только не размерами - из всех новых соседей империи было оно самым маленьким, то-то император на него и напал в первую очередь. Сам он в поход не пошел, дела не пустили, а послал одного из своих генералов, не гения, конечно, но и не дубину, как тот губернатор, а на хорошем среднем генеральском уровне. Войска ему дал не много и не мало, а в самый раз, никаких неожиданностей от этого похода не ждал и очень удивился, когда его генерал предстал перед ним не с рапортом о победе, а с двумя сломанными ребрами и правой рукой в гипсе, так что, докладывая императору о возвращении войска, он к козырьку левую прикладывал. Хотел император на него разозлиться, но передумал: сердце у него было доброе; хотя и вспыльчив был, но отходчив; да и узнать хотел, что же в герцогстве произошло.
        А произошло вот что: не знали ни император, ни генералы его, с кем они связались, да и знать не могли, потому что прежде соседями не были. А было то герцогство горное, да горы-то не чета тем низеньким да пологим, что по окраинам прежнего царства поднимались от силы на полторы версты над уровнем моря. Горы были настоящие, со скалами, водопадами, ледниками и орлами на вершинах. И народ там жил, что те орлы - сыны гор; многие их покорить пытались, только ни у кого до сей поры не вышло. К тому же герцог у них был не дурак, с высшим образованием, и не гуманитарным, а техническим. В заморском университете получил он степень магистра технических наук, и министры с советниками у него имели степени не ниже кандидатских, а больше докторские. Следя по газетам за военными действиями, он быстро понял, что ходить развернутым строем на автоматические самопалы - это чистое самоубийство, да горы и не место для развернутого строя. Против императорского войска он применил другую тактику.
        Стрельцы в горах воевать не умели, поэтому, вступив в пределы герцогства, всё двигались по дну ущелья, по которому шла дорога к столице. А горцы, на склонах за камнями и скалами укрываясь, палили в них с близкого расстояния из допотопных кремневых пукалок и большой урон им чинили. Стрельцы, конечно, отстреливались, да ведь камень пулей не прошибешь, и снизу вверх стрелять - позиция невыгодная; к тому же горы, эхо в ущелье - не поймешь, откуда стреляют, и камнепады с толку сбивают. А горцы - народ отчаянный, раненые с поля боя не уходят, а продолжают стрелять, покуда кремневые ружья в руках держатся.
        Так, неся большие потери, стрельцы медленно продвигались вперед, а уж патронов сколько тратили - уму непостижимо. И чем дальше заходили, тем нахальнее горцы у них в тылу на обозы с патронами нападали. Наконец вступило императорское войско в долину, на другом конце которой уже видна была столица герцогства. Тут у них за спиной горцы взорвали скалы и перекрыли ущелье каменным завалом.
        Понял генерал, в какую ловушку они угодили: с их-то привычкой палить непрерывным огнем они свои патроны в момент израсходуют, а новых им кто подвезет и как через завал пробьется? Поэтому приказал отступать в порядке и патроны беречь.
        В порядке, конечно, не получилось. Когда завал преодолевали, горцы на стрельцов в штыки ударили, а те, на автоматическое оружие надеясь, в штыковом бою почти не упражнялись. Тут-то генералу и сломали руку и ребра - с лошади его уронили. Обоз с патронами пришлось бросить, забрали только то, что на себе могли унести, и автоматических самопалов больше сотни противнику досталось; когда они из ущелья обратно на равнину выходили, им вслед несколько очередей пульнули - для острастки, надо полагать.
        Император по доброте своей генерала наказывать не стал, а определил его на пенсию по состоянию здоровья, имея в виду, конечно, не руку с ребрами, а уж скорее голову. Сам же стал думать, что ему делать с непокорными горцами. Думал он, думал, а как придумал - поехал в клуб к своим приятелям-альпинистам, с председателем в его кабинете заперся и долго беседовал. А после издал секретный приказ об учреждении отдельного батальона альпинистов. Приказал закупить им лучшее заморское снаряжение, а самопалы заказал шпионского образца: короткоствольные, со складным прикладом и глушителем. Не то чтобы с какой-то целью, а на всякий случай.
        Тут-то и узнал император о другом затруднении: доложил ему министр финансов, что денег в казне кот наплакал и на снаряжение для альпинистов никак не хватает, даже если брать не заморское и не лучшее. Император очень удивился, потому что никогда еще он столько военной добычи не брал, как в последнее время, и никак не ожидал финансовых трудностей. Поначалу он министру не поверил и приказал принести расходные документы (министр уже приготовил смену белья и мешочек с сухарями), но в бумагах оказался полный порядок. Тогда он министра отослал, а документы себе оставил, чтобы на досуге в них разобраться и на чем-нибудь сэкономить.
        Только какая тут экономия, если и так все расходы по минимуму, самое необходимое и ничего более? Самый большой расход - подготовка к новой войне, тут бы и скомбинировать: одно подсократить, другое урезать, глядишь, и выкроим денежек на снаряжение для альпинистов. Но тут мы экономить не будем, ибо известно: хочешь мира - готовься к войне. Готов - нападай, не жди, пока противник сам подготовится и первым начнет, он тоже мира хочет.
        Что еще? Ну, парад и фейерверк - дело святое, к тому же и военно-патриотическое воспитание молодежи. И так пиротехника самая дешевая, а можно бы и подороже: не шику ради, а для пожарной безопасности. На медали солдатские серебро тратим - можно на олово перейти, только гроши это, не спасет. Так и получается: что с войной связано - то свято. Выходит, надо штатские статьи расходов резать. Образование там, медицину…
        А это что такое? Куда столько на лечение раненых? И вообще, откуда столько раненых взялось?
        Позвал император опять к себе министра финансов и спрашивает:
        - Что это у тебя за ненаучная фантастика в документах? Откуда у нас в последнюю войну столько раненых? Аль житье на воле надоело? Вон в каталажке министерская камера свободная стоит.
        - Это, государь, раненые и с нашей, и с противной стороны, - сквозь коленную дрожь и зубовный стук отвечает министр. - Вот дальше отдельно показано: эта сумма на наших, а та на тех.
        - Да у тебя на тех в пять раз больше, чем на наших! Какого черта я должен платить? - взорвался император. - Пускай за счет своего царя лечатся!
        - Их царь теперь наш губернатор, - отвечает министр, - и все они наши подданные, так что приходится вам, ваше величество, за лечение платить.
        - Черт побери! - кричит император. - Так и пенсии их инвалидам идут из моего пенсионного фонда?!
        - Да, государь, - отвечает министр.
        - Так это и покойников, черт возьми, за мой счет хоронят?!
        - Ну, покойника-то похоронить дешевле выйдет, особенно когда в братской могиле.
        - Ох, упек бы я тебя к чертям собачьим, да жаль, не за что! - император аж стонет от злости. - Уйди с глаз моих долой, черт бы тебя побрал!
        Министр не заставил себя упрашивать - пулей из кабинета вылетел. А черт услыхал, что его поминают к месту и не к месту, и уж тут как тут. Пробрался незаметно к императору в кабинет, за левым плечом у него пристроился и принялся посредством телепатии разные подлые мысли ему внушать: мол, хорошо бы такой самопал сделать, чтобы после себя раненых не оставлял, а только покойников. Император этих мыслей стыдится, но в памяти уже занозой застряло, что похороны дешевле лечения обходятся, а черт ему новую идейку подсовывает: вот бы таким смертоносным оружием по горцам пальнуть, каково бы они тогда запели? Император, сердце имея доброе, таким мыслям, как мог, сопротивлялся, но очень уж ему хотелось горцев наказать, да и черт не отставал, пока не вызвал к себе император главного конструктора. Тот приходит, а император ему и говорит:
        - Сослужил ты мне, мастер, службу - сделал мое войско почти непобедимым. Сослужи же мне еще раз - сделай такое оружие, что в кого ни попадет, всех насмерть убивает, раненых после себя не оставляя. С ним мое войско будет совсем непобедимым!
        Главный конструктор, зная об императорском добросердечии, очень удивился такой в нем перемене, но, подумав, отнес ее на счет горцев. Сам же сказал:
        - Где же это видано, ваше величество, чтобы раненых не было? Если противнику в голову или в брюхо попадешь - тогда, конечно, ему прямая дорога на тот свет. А если, к примеру, в руку или в ногу - с чего ж ему умирать? Человек, государь - тварь живучая.
        - Не знаю, не знаю, - отвечает император. - Ты специалист, ты и думай, как такое оружие сделать, чтобы, в руку или в ногу попавши, насмерть убивало. Если нужна консультация по медицинской части - все мои академики к твоим услугам. Только смотри, всяких там отравленных пулек мне не предлагай, потому что я всегда воюю честно и штучек этих иезуитских не люблю.
        С тем и отослал главного конструктора. А черт, добившись своего от императора, из дворца выбрался, обернулся добрым молодцем - молодым специалистом, красный диплом себе нарисовал по специальности 666 (конструирование стрелецкого оружия) и в ОКБ СВ на работу устроился инженером-конструктором третьей для начала категории.
        Главный конструктор к медицинским академикам не пошел: совестно ему показалось почтенных врачей, всю свою жизнь людей лечивших, расспрашивать, как бы человека повернее угробить. Ограничился тем, что, вернувшись в ОКБ, собрал у себя совещание на уровне начальников подразделений. Рассказал им о задании императора; те поудивлялись императорской кровожадности, а потом принялись обсуждать и предложения высказывать. Ничего толком не придумали, только полтора часа даром потратили. С тем и распустил их главный, приказав напоследок о том, что обсуждали, никому не рассказывать.
        Новоявленному инженеру-конструктору третьей категории тоже по рангу его знать о том не полагалось, однако же он узнал все до подробностей - пронырлива, видать, нечистая сила. Написал главному докладную записку, что имеет некое предложение по интересующей того проблеме, и переслал через секретаршу. Главный конструктор удивился было: как это молодой специалист знает то, что ему знать не положено, - но подумал, что кто-то из начальников подразделений сболтнул лишнего в курилке. Решив болтуна найти и наказать позже, вызвал он к себе молодого специалиста, потому что других идей у него все равно не было.
        Тот пришел и с порога завел такую речь:
        - Господин главный конструктор, задача, поставленная императором, за морем уже решена, только у нас никто об этом не знает.
        - Где ж решение? - спрашивает главный конструктор.
        - Решение в музее, в Императорской Оружейной палате. Лежит там в запаснике среди прочего трофейного хлама заморская автоматическая винтовка, которую два года назад стрельцы отбили у одного разбойника. Самого его казнили, а винтовку в запасник сдали, потому что внимания не привлекла: калибр маленький, да и патронов не осталось, разбойник все потратил, от стрельцов отбиваясь. Эта винтовка и есть то оружие, которое, в какое место человеку ни попадет, всяко насмерть убивает.
        - Слыхал я про ту винтовочку, однако не больно-то мне верится, что она такая смертоносная. Очень уж калибр маленький, разве что уток стрелять. Хорошо было бы ей испытание устроить, да как без патронов?
        - Уток ей стрелять бесполезно, она утку в клочья разносит. А патроны есть, только их плохо искали.
        - А ты откуда знаешь? - спросил главный конструктор, но молодой специалист отвечал уклончиво и все уговаривал в музей поехать. Наконец уговорил, приехали они в Оружейную палату, с разрешения директора взяли из запасника винтовку, и молодой специалист показал главному конструктору потайной карманчик на ремне, а в том карманчике три патрона. Был ли то неприкосновенный запас, которым разбойник не успел воспользоваться, а стрельцы не заметили, или все это происки нечистой силы - нам про то неведомо, а только после этой находки главный конструктор послал в музей официальный запрос, винтовку изъял и на полигон ОКБ отвез для испытания. Там поставили две колоды перед кирпичной стенкой, на них два кочана капусты, на каждый надели по каске и выстрелили с небольшого расстояния одиночными: главный конструктор из своего самопала, а молодой специалист из заморской винтовки. У главного конструктора пуля каску спереди пробила, насквозь прошла и в кирпич на полтора вершка зарылась. Каску сняли - в кочане сквозная дыра. У молодого же специалиста пуля вошла в каску так же спереди, а где вышла - непонятно; сняли
каску - кочан весь аккуратно нашинкован, хоть сразу пирог начиняй, а пулька в колоде сидит.
        - Пулька, шеф, хоть и маленькая, да страшная, - говорит молодой специалист. - Вон как она капусту разделала. А в голову попадет - и ее так же. И в какое место ни попадет, тут же начинает кувыркаться и все вокруг себя в фарш превращает, а что может оторвать - то оторвет. Кому жизненно важных органов не заденет, тот от болевого шока помрет, а нет - так от потери крови.
        - Ну и изверг же ты, братец, - только и сказал главный конструктор, а после взялся за дело и пошел по стопам заморских оружейников. Самопал свой переделал, чтобы он мог пулять такими же смертоносными пульками, и молодой конструктор тоже руку приложил: так пулю усовершенствовал, что она капусту не только шинковала, но и равномерно перемешивала (если, к примеру, в одном месте ложку соли положить, а в другом полбанки майонеза - салат приготовит), и предлагал еще сделать, чтобы она тот салат сама по тарелкам раскладывала, которые для этого надо было только вокруг кочана расставить; но главный сказал, что это уже лишнее, потому что они оружие создают, а не кухонную технику. Впрочем, работу молодого инженера он оценил высоко: первую категорию тот получил сразу после третьей, минуя вторую, а еще через год уже ведущим был.
        После капусты испытали новое оружие на собаках, на свиньях, на обезьянах - всех бьет насмерть, кроме одного случая с собакой. Попали ей в лапу - всю ее пуля измочалила, только что не оторвала - и оставили в испытательном боксе подыхать от потери крови. Она бы и подохла, да сумела как-то выбраться из бокса, заползла в кусты, а там ее подобрали дети начальника полигона (он с семьей тут же при полигоне жил), кое-как перевязали и выходили. Нога зажила как попало, собака после на трех прыгала, но жива осталась. Главный конструктор, узнав об этом, начальника полигона уволил за срыв опыта, а на его место назначил ведущего инженера-конструктора, того самого, что заморскую винтовку ему показал. Случай же этот он взял на заметку, хотя и не придавал ему большого значения: все-таки человек не так живуч, как собака-дворняжка.
        Новый начальник полигона взялся за дело по-научному: набрал команду фотографов, которые все результаты испытаний фотографировали, а он снимки в папку подшивал. Когда покончили с обезьянами, намекнул он главному, что теперь можно бы и на человечков перейти, за что едва не поплатился должностью. Тогда он все в шутку обернул и сказал, что пора уже императору докладывать. Главный конструктор таких шуток не любил и докладывать о выполнении задания почему-то не хотел, однако не нашел, что возразить, и во дворец поехал, отобрав для иллюстрации не самые страшные фотографии.
        Муторно было у него на душе, когда он ехал во дворец, и непонятно отчего: то ли оттого, что не сам он решение нашел, а у заморских оружейников подсмотрел, да и то с посторонней помощью; то ли само задание казалось ему больно пакостным. Однако был он специалист технический и привык к полученным заданиям подходить с позиций техники, а не этики, поэтому отнес свою нынешнюю маету на счет заморских конкурентов. Императору он все доложил без утайки: и про молодого конструктора, и про заморскую винтовку, и про разбойника, и даже про тот случай с дворняжкой. Император, против ожидания, даже похвалил его:
        - Мы, - сказал, - должны у заграницы брать лучшее, а велосипеды изобретать нам не с руки, да и накладно.
        И дальше пошел по тому же пути, как с первым самопалом: вооружил новым оружием четыре полка стрельцов и послал их соседнее государство воевать, только не горцев (хоть и не терпелось императору их наказать), а что попроще. А начальник полигона прикомандировал к войску своих фотографов, чтобы те снимали для статистики результаты действия страшных пулек. Кампания прошла на «ура», соседа в два счета покорили и из королей в губернаторы перевели, а императору на стол положили статистические данные о потерях противника, которыми он очень доволен остался, несмотря даже на то, что помимо убитых было и некоторое количество раненых; немного, правда, зато все тяжелые: кому руку оторвало, кому ногу. Император к мелочам придираться не стал, всех щедро наградил: и главного конструктора, и молодого специалиста, ныне начальника полигона, и директора музея. Бывшего начальника полигона, что с дворняжкой проштрафился, на теплую должность пристроил - старшим истопником во дворец, - и даже вдове и детям того разбойника кой-какую пенсию назначил, а то они сильно бедствовали. На взятую с соседа контрибуцию оснастил он
своих альпинистов и начал всерьез к войне с горцами готовиться. Главный же конструктор со своим ОКБ переделывал под новый патрон все свои системы оружия: ручной пулемет, кавалерийский самопал и далее по порядку.
        Соседи императора тоже получили данные о потерях, которые всех в ужас привели. Стали вычислять, чья очередь следующая, и перед самым началом второго похода на горцев примчались к императору сразу три соседних царя с прошениями о добровольном вхождении в состав империи. Императорские придворные их, как могли, отговаривали: мол, не любит он капитулянтов, да и не время сейчас, - но те твердо стояли на своем и добились-таки приема у императора. Принимал он их, впрочем, в спешке, не выходя из походной кареты, потому что с минуты на минуту собирался выступить в поход на герцогство. Но, против ожидания, на капитулянтство их внимания не обратил и быстро подписал указы о присоединении новых губерний и о назначении губернаторов (они у государственного секретаря были давно заготовлены, только подписать и дату поставить); да и не было императору теперь дела до всякой мелюзги: виделось ему в мечтах, как он, Старый Свет новым оружием покорив, Америку завоевывать двинется.
        Глава третья
        Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
        В равной сваре - за нами удача.
        Волки мы - хороша наша волчая жизнь,
        Вы собаки - и смерть вам собачья!
        Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу -
        Чтобы в корне пресечь кривотолки!
        Но - на татуированном кровью снегу
        Наша роспись: мы больше не волки!
В. Высоцкий. «Охота с вертолетов»
        Снова, теперь уже под командованием самого императора, вступили стрельцы в пределы великого герцогства и по дну ущелья двинулись к его столице. Только на этот раз по гребням хребтов вдоль ущелья двигались альпинисты: высматривали сверху позиции горцев, спускались, нападали сзади и били в упор из шпионских самопалов с глушителями. А к кому приблизиться не могли - на тех указывали императорским артиллеристам, а они уже их из пушек расстреливали. Войско быстро и с небольшими потерями прошло ущелье и вступило в долину. Были у горцев два сюрприза припасены - заряды и люди наготове, чтобы их подорвать. Только альпинисты эти засады обнаружили, прислугу перестреляли, а заряды обезвредили. И пришлось горцам занимать оборону на ближних подступах к столице герцогства.
        Такое развитие событий поначалу даже не очень обеспокоило герцога, потому что столица была укреплена хорошо, местность для наступающих неблагоприятная, а взять город в кольцо у императора не получилось: горы помешали, удалось перерезать только дорогу в долине, правда, самую большую, но кроме нее были и другие - через горы - да десятка полтора горных троп. К тому же люди герцога время после первого нашествия даром не теряли, один из захваченных самопалов разобрали, нарисовали с него чертежи и в своих оружейных мастерских стали делать такие же. Только патронного производства своего у них не было, патроны они закупали у тайных перекупщиков, втридорога, а как война началась, те и вовсе подняли цены до небес, дескать, за риск.
        Императора трудность осады нимало не смутила. Послал он альпинистов перерезать оставшиеся дороги и горные тропы, вслед за ними стрельцов вторым эшелоном, а сам с основными силами принялся позиции горцев из всех видов оружия обстреливать и налетами теребить, надеясь если не умением их победить, так хоть числом задавить. И так ему хотелось горцев наказать, что не жалко было за каждого десяток своих положить, а то и побольше. К тому же была у него тайная надежда, что герцог сдастся, когда увидит сводки потерь и поймет, каким оружием их бьют.
        Когда герцог увидел сводки потерь, он сразу понял, что император бьет их каким-то страшным оружием: в основном убитые, раненых немного, и все такие, что после лечения в строй уже не вернутся. Собрал он своих советников с экспертами, докторов с кандидатами, и спросил, что они думают по этому поводу. Доктора с кандидатами ничего ему не ответили, потому что информации никакой не имели, кроме той же статистики потерь. Сказали только, что надо дополнительные данные раздобыть: как минимум пули найти (или чем там оно бьет, это оружие), а лучше бы образец захватить.
        За образцом надо было разведку посылать - с этим пока не получалось, а добывать пули герцог послал две группы экспертов. Медикам приказал извлекать пули из убитых и раненых, а оружейникам - искать на позициях, где горцы держали оборону. Сроку им дал двое суток. Эксперты разошлись и в назначенное время вернулись с докладами.
        Медики доложили кратко:
        - Ваше сиятельство, ни из убитых, ни из раненых мы ни одной пули не извлекли. Все как есть насквозь проходят, хотя и не самым прямым путем, а скорее даже наоборот.
        Оружейники доложили обстоятельнее:
        - Проползли мы на пузе, ваше сиятельство, по всей линии окопов и нашли во множестве какие-то странные пульки подозрительно маленького калибра. Сомнительно, чтобы это были пули того самого оружия, но других нет.
        С этими словами отдали оружейники герцогу жестянку с пулями. Герцог ее убрал, взяв на заметку сообщение экспертов, а для того, чтобы разведку послать за образцом, пришлось погоду ждать.
        Пока ждали, стрельцы оттеснили горцев из окопов на стены столицы, а альпинисты перерезали в горах почти все дороги и тропы, что в город вели. Наконец однажды ночью, ближе к утру, опустился на горы туман, и перед самым рассветом в тумане без скрипа отворились хорошо смазанные ворота столицы, и выехала посланная герцогом разведка.
        Разведчики прошли краем лагеря, захватив врасплох двоих часовых. Зарезали их, взяли два образца оружия и ушли в горы. В тот же день еще до полудня тайной тропой вернулись они в осажденную столицу, и командир отряда доложил герцогу:
        - Все-таки, ваше сиятельство, это те самые пульки. Хоть они и маленькие, да страшные. Мы, как ушли в горы и убедились, что погони нет, в первом же селе устроили испытание: на два камня поставили по кочану капусты, надели на них по каске имперского образца и выстрелили в один кочан из старого самопала, а в другой из нового. Пуля из старого оружия кочан вместе с каской прошибла насквозь, позади кочана в камень попала и в щебень его раздробила. А пулька из нового самопала каску спереди пробила и не вышла. Мы каску сняли - капуста вся нашинкована и перемешана, а пулька под ней на камне лежит, даже не расплющенная. Вот я и думаю, ваше сиятельство, что если она и человека так же шинкует, то не удивительно, что мало кто жив остается.
        Герцог всем участникам вылазки, кто живым вернулся, приказал дать по два дня отпуска, и отпустил командира. Сам хотел опять советников с экспертами собирать, обсудить ситуацию, но тут новые плохие известия подоспели. Сначала сообщили герцогу, что альпинисты последнюю тропу в столицу перерезали. Вспомнил он некстати того немца, что четыре года назад предлагал ему дирижабль построить, а он изобретателя на смех поднял; а секретарь новое известие приносит: императорская армия прекратила огонь по всему фронту, пришел парламентер под белым флагом и принес пакет от императора. Герцог вскрыл и читает:

        «Последний раз добром предлагаю вам во избежание бесполезного кровопролития прекратить сопротивление, сложить оружие и открыть ворота города. В таком случае обещаю вам сохранить жизнь, имущество, титулы и ученые степени, и тебе, герцог, в том числе; а также обязуюсь не требовать с вас контрибуции (что для императора совершенно несвойственно, отметил про себя герцог, ибо он контрибуцию берет всякий раз неизменно, не столько, видимо, из жадности, сколько из принципа). Обещаю даже оставить вам ваше оружие, кроме тех ста семнадцати стволов, что были вами захвачены, - эти подлежат безусловной сдаче, проверять буду по номерам согласно списку. Обещаю зла не помнить и за сопротивление мне не наказывать.
        Сроку на это даю вам до завтрашнего рассвета. Соглашайся, герцог, право, условия более чем почетные.
        Если же завтра на рассвете вы оружия не сложите и ворота не откроете, то я вашу столицу все равно возьму, не приступом, так измором, и уже буду судить вас по делам вашим и накажу другим в назидание. А жертвы и разрушения пусть будут на вашей совести.»
Подпись, дата, печать.
        Герцог собрал расширенный государственный совет, сообщил все, что знал, и спрашивает:
        - Ну, господа генералы и научные сотрудники, что будем делать в сложившейся обстановке?
        Этот вопрос герцог задал не для того, чтобы советники и министры подтолкнули его к верному ответу, а только в силу традиции. Ответ он знал, как и то, что такой ответ ни один из его советников не произнесет вслух: сдаваться горцам не приходилось. Правда, не приходилось им до сих пор и сталкиваться с таким противником, как император.
        Приказ сдаваться должен был отдать сам герцог, а он тянул время, потому что тоже не мог это сделать. Традиции горцев требовали, чтобы правитель спросил своих приближенных - он и спрашивал, но никто не рвался отвечать.
        Герцог стал спрашивать поодиночке - каждый встает и говорит, что надо держаться, что кончатся патроны - будем из кремневых ружей палить, пороху и свинца в городе до черта; и каждый при этом не в глаза герцогу, а в сторону смотрит. Лишь самый молодой из экспертов (только-только перед войной получил кандидатскую степень) единственный сказал то же самое, глаз не отводя: что думал, то и сказал.
        Последнее слово оставалось за герцогом. Все ждали, глядя на него, а он смотрел перед собой, никого не замечая, и вел разговор со своим внутренним голосом.
        «Ну, что ты скажешь по этому поводу, Сигизмунд?» - спрашивал герцог. (Он звал своего внутреннего собеседника Сигизмундом. Тот, в свою очередь, называл герцога Вольдемаром, хотя у него было другое имя.)
        «Скажу я тебе, Вольдемар, что дела твои хуже некуда. У императора преимущество и техническое, и численное.»
        «Но город-то ему не взять! Ни штурмом, ни измором. Пороха в самом деле до черта, зерна тоже, у людей огороды, парники, куры, кролики, даже козы есть. В городе колодцы, без воды не останемся. Года два - два с половиной можно держаться на этих запасах. Не будет же он столько здесь сидеть!»
        «С учетом кошек, собак и крыс в амбарах - года три.»
        «Ты можешь, в конце концов, говорить серьезно?!»
        «Могу. Не будет он штурмовать город. Он вообще не мастерством берет, а массой давит. Будет стрелять по нам, а в кого попадет - тот покойник. А сидеть можно хоть два года, хоть три, хоть десять - пока всех не перестреляешь. Торопиться некуда.»
        «По данным разведки, за одного нашего он теряет от девяти до тринадцати своих.»
        «Вольдемар, у него в империи народа в восемьсот раз больше, чем у тебя. В восемьсот! Это, считай, неограниченные людские ресурсы. И патронов без счета, а у тебя они скоро кончатся, и тогда у него будет еще и моральное преимущество.»
        «Да что ему здесь надо, в конце концов? Горы эти, что ли, ему нужны? Здесь же нет ничего, одни камни. Здесь и жить-то никто не может, кроме нас!»
        «Мой наивный Вольдемар, знал бы ты, на какую любимую мозоль ты ему наступил! Не нужны ему ни эти горы, ни подданные, которые волками будут смотреть ему в спину. Просто ты ему репутацию изгадил. Он же был непобедимый вояка, а тут споткнулся, и на чем? На карликовом, прости, герцогстве! Пути назад у него нет: если сейчас тихонько шутят насчет генерала, что командовал первым походом, то после второй неудачи будут громко смеяться над ним самим. Поэтому он и будет сидеть под стенами, не считаясь со временем и не жалея ни наших, ни своих. А своих у него, к сожалению, слишком много. У тебя здесь две трети твоего народа, все готовы умереть за тебя. И умрут. А толку?»
        «А бросить ему город, прорваться и уйти в горы?»
        «Не выйдет. Десять человек уйдут отсюда ночью - никто не заметит, даже ты. Триста человек прорвутся, хотя половину, может быть, потеряют. Но такая прорва народа - это нереально, просто не успеть. К тому же придется выходить из-за стен под пули, а они сам знаешь какие. Может, он только этого и ждет.»
        «Ну ладно, Сигизмунд, выходит, так - крышка и эдак - хана. А делать-то что?»
        «А я почем знаю? В конце концов, ты герцог, тебе и решать. Я всего лишь твой внутренний голос, мои показания к делу не пришьешь. Но учти: прикажешь сдаваться - вон тот молодой горячий вполне может тебя застрелить, а другие его не осудят.»
        Эта фраза вернула герцога к действительности. Он посмотрел на членов Совета и сказал:
        - Пришлите ко мне главного оружейника и разыщите хорошего фотографа. После все свободны, а за час до рассвета приходите сюда, я объявлю свое решение.
        Он ждал ехидного комментария от Сигизмунда, но тот промолчал.
        Всю ночь в герцогских покоях горел свет: оружейный мастер с фотографом что-то там делали, а герцог все это время где-то пропадал. Утром приходят министры и генералы в кабинет - герцога нет, а на столе лежит конверт с надписью: «Членам Государственного совета». Вскрыли конверт, а там бумага следующего содержания:

        «Приказываю вам во избежание бесполезного кровопролития и ненужной гибели моих подданных сегодня на рассвете прекратить сопротивление и сдаться на условиях, предложенных императором. После этого, как только станет возможно, приказываю отправить мою семью в ближайший порт и далее морем в Америку.
        Я ухожу в партизаны. Герцогиня знает, а вы впредь об этом забудьте.»
Подпись, дата, личная печать герцога.
        Самый молодой из экспертов попытался было спорить: мол, такие документы нужно скреплять Большой государственной печатью, а не личной герцогской, - но на него зашикали, и он умолк. До рассвета оставался час, надо было много успеть сделать - и успели. Прежде всего те сто семнадцать самопалов, что император назад требовал, старательно привели в негодность, да так, что и починить нельзя. И сложили их кучей перед дворцом. Те же самопалы, которые они сами в своих мастерских изготовили, как следует припрятали: они их сдавать не собирались, про них в ультиматуме ни слова не было. Потом взорвали к черту оружейные мастерские, государственный архив сожгли, дружно забыли, куда пропал герцог, и пошли ворота отворять, впускать императорское войско.
        Император, въезжая на белом коне в столицу герцогства, радовался чистой, незамутненной радостью ребенка, получившего большой леденец на палочке. Уже немного зная горцев, он не ожидал, что первый же ультиматум так подействует, готовился к длительной осаде, а после нее к нудным и вязким переговорам. Он вообще бросил бы это дело (теряя до девятнадцати своих за каждого чужого, любой вояка задумается), но что бы стало с его репутацией? Если сейчас соседи осторожно шутили над его генералом, то после второй неудачи стали бы открыто смеяться над ним самим. Понадобилось бы пролить море крови, чтобы прекратить этот смех, а прежнего уважения к своему воинскому мастерству ему все равно не восстановить, остался бы только страх перед его кровожадностью.
        Эту детскую радость не испортило ему и то, что все сданные горцами самопалы были приведены в полнейшую негодность, и то, что оружейные мастерские взорваны, и даже то, что герцога нигде не было, а герцогиня с сыном и дочкой складывали вещи, чтобы ехать в Америку. И из придворных герцога никто не знал, куда он пропал. Император решил губернатора пока не назначать (авось герцог отыщется), а его министрам и советникам стал предлагать лакомые должности в администрации новой губернии, но они все отказывались и отставки просили; тут уж император малость поскучнел.
        Вечером ему сообщили, что герцог ушел в партизаны. Вряд ли кто-то из горцев выдал герцога нарочно, скорее уж случайно: он ведь не один уходил в отряд, с ним вместе и другие, а у тех родные, и кто-то, глядя на вступающее в столицу войско, не удержался и сказал громче, чем следовало: «Вот ужо вернется герцог с нашими, он вам покажет!» Эти слова через вторые-третьи уши дошли до императора, и новость эта крепко испортила ему и без того уже не лучшее настроение. Он считал, что эта донельзя надоевшая ему война закончена, а оказалось, что она просто перешла в другую стадию. Впрочем, император, немного подумав, нашел выход, как ему показалось, весьма удачный. Он вызвал к себе атамана казаков, и на рассвете следующего дня казачья сотня отправились в погоню за каретой герцогини.
        А герцогиня с детьми не поехала к ближайшему порту, как ей было велено, потому что туда дорога была плохая да тряская, через горы. А поехала в другой порт по дороге через ущелье, которая лучше, хотя и длиннее; да беда не в том, что длиннее, а в том, что вся на территории, занятой войсками императора, и порт тоже. Казаки карету без труда догнали и к вечеру назад воротили, а император взял семью герцога под стражу и приказал напечатать и расклеить на всех углах и афишных тумбах такое воззвание:

        «Герцог! Твоя семья в моих руках. Даю тебе двое суток, чтобы сдаться со всем отрядом, а не сдашься - поступлю с твоей семьей по своему усмотрению!»
        И спать лег.
        Неизвестно, насколько серьезной была эта угроза и какое было бы усмотрение императора, только сын герцога ночью сумел удрать из-под стражи. И исчез, как в воду канул. Герцогиня то ли знала, то ли нет - кто ее разберет, сама же утром первая шум подняла: куда, мол, сына девали? Когда командир роты, охранявшей заложников, шел к императору докладывать о пропаже, на душе у него было на редкость скверно.
        Не зря он боялся гнева императора: тот и так-то был не в духе, а после этого сообщения совсем озверел. Ругаясь последними словами, он вытолкал командира роты и приказал немедленно расстрелять оставшихся. Чтобы впредь неповадно было.
        Конечно, ни один нормальный террорист, захвативший заложников, так делать не станет. Ну, набьет морды оставшимся, в крайнем случае, а стрелять - ни-ни. Заложник ценен, пока жив, а мертвый кому он нужен? Но в том-то и беда, что император не был террористом. Он был обычным воякой, для которого война - что-то вроде состязания или шахматного поединка; а в шахматах игрок, видя скорый и неминуемый мат, кладет короля на доску, а не прячет его в карман, продолжая защищаться оставшимися пешками и лягаясь к тому же под столом.
        Армейская пословица гласит: не спеши исполнять приказание, ибо последует команда «Отставить». Император очень надеялся на этот старинный принцип, когда минут через пятнадцать пришел в себя и отменил свое распоряжение. Увы, не сработало. Так велик был его гнев, что когда новое приказание догнало командира роты, первое уже было исполнено. Командир роты, дрожа, как осиновый лист, отправился докладывать императору.
        На этот раз он боялся напрасно: император, узнав, сам побледнел и даже как будто уменьшился ростом. Немного зная горцев, он со всей ясностью понял, что если не предпринять что-то, причем немедленно, они оба покойники - и он, и командир роты; впрочем, судьба последнего мало заботила императора.
        В страхе приказал он подать свою бронированную карету - оказалось, она стоит на хозяйственном дворе без лошадей и даже без двух колес, требовавших ремонта (а в городе не работал ни один кузнец, и даже вывески куда-то исчезли). Рядом стояла запряженная почтовая колымага - император занял ее и, не отдав никаких распоряжений по управлению герцогством, взяв с собой из свиты только главного конструктора (который как раз был здесь же), а из охраны только два десятка казаков и пулеметчика на крышу фургона, помчался прочь из столицы герцогства. По ущелью вихрем пронеслись, пулеметчик всю дорогу, как сова, башкой ворочал во все стороны и стволом водил: опасались обстрела с гор, но пронесло, слава богу. Вылетев на равнину, еще верст десять чесали таким же аллюром, и только когда горы позади подернулись дымкой, дали лошадям передышку.
        Император не зря боялся: он еще только выезжал из столицы, а герцог уже знал, что случилось. В гневе приказал он подать коней и с небольшим отрядом понесся в погоню, но не по дну ущелья, где стояли стрелецкие заставы, а горными тропами. В одном только месте нарвались они на заставу альпинистов и минут десять на них потратили. Перебили всех - кого шашками не порубили, тех конями потоптали, - и дальше понеслись; этих-то десяти минут им и не хватило. Когда доскакали до выхода из ущелья, увидели они только пыльный хвост на равнине за императорским отрядом. Герцог хотел на равнину спускаться и гнаться за императором; спутники его отговаривали (мол, не догоним, только погибнем без пользы), но он ничего не слушал, и только когда ему напомнили, что надо еще сына отыскать, он отказался от погони. Глядя вслед императору, герцог такой страшной клятвой поклялся отомстить, что слышавшие ее всерьез обеспокоились о спасении своих душ; а в том, что герцог свою навеки погубил, никто и не усомнился.
        Глава четвертая
        - Он просил, чтобы вы ему немедленно позвонили. Вы сейчас к себе? Если он позвонит еще раз…
        - Пошлите его в задницу, - сказал Виктор. - Я сейчас выключу у себя телефон, и если он будет звонить вам, то так и передайте: господин Банев, кавалер «Трилистника второй степени», посылает-де вас, господин бургомистр, в задницу.
А. и Б. Стругацкие. «Хромая судьба»
        Еще когда император осаждал столицу герцогства, генералы доложили ему, что, судя по плотности огня, горцы имеют гораздо больше автоматического оружия, чем они отбили у стрельцов во время первого похода, и недостатка в патронах не испытывают. Император пожелал выяснить, откуда у них оружие и патроны: то ли самодельные, то ли ворованные. Для этого он вызвал к себе главного конструктора с группой экспертов; они должны были после взятия столицы осмотреть оружейные мастерские горцев и доложить императору свои выводы.
        Главный конструктор был рад этой поездке. Его замучили дрязги и нездоровый моральный климат в коллективе. Референт, похоже, метил на место начальника полигона, поэтому собирал про него самые грязные сплетни и регулярно сообщал все главному; тот, конечно, ни на грош не верил, но референт все не унимался. Последняя сплетня была та, что начальник полигона, тайком сговорившись с комендантом тюрьмы, испытывает оружие на заключенных, приговоренных к смертной казни, а когда таких нет - на каких подвернутся, а комендант оформляет их как застреленных при попытке к бегству.
        Эксперты прибыли в лагерь императора вечером, когда горцы получили ультиматум, а на следующее утро, вступив вместе с войском в столицу, сразу устремились в мастерские, но попали на пепелище. Впрочем, поковырявшись в обломках, они пришли к однозначному выводу: оружие горцы делали сами, а патроны откуда-то завозили. Главный конструктор доложил императору, а после ему было нечего делать, и он стал слоняться и маяться и ждать оказии, чтобы ехать домой. Поспешное бегство в почтовом фургоне оказалось ему настолько кстати, что он даже не поинтересовался причинами такой спешки.
        Дома главный конструктор ушел в работу с головой, ничего не замечая вокруг; в столице же между тем ползли слухи о том, что император учинил в горах. Наконец вернулись фотографы, посланные начальником полигона, отпечатали фотографии, а референт позаботился о том, чтобы главный их увидел.
        В то день у главного на 4 часа дня было назначено совещание. За полчаса до него он решил просмотреть папку с почтой. Фотографии лежали в папке сверху.
        Герцогиню он узнал сразу, хотя видел ее только один раз, мельком, когда казаки вернули карету. Дочку он тогда вообще не разглядел, но догадался, чей труп на снимке. Главный конструктор закурил (хотя обычно не курил в кабинете перед совещаниями, щадя легкие своих сотрудников), поднялся из-за стола и подошел к окну. Он стоял у окна, курил, зажигая одну сигарету от другой, и вспоминал все слухи и сплетни, отголоски которых доходили до него в последнее время.
        Занимаясь разработкой оружия, он никогда не думал о тех, в кого из этого оружия выстрелят. О них обычно не думает ни конструктор, рисующий чертеж затвора, ни токарь, вытачивающий этот затвор на станке, ни слесарь-сборщик, собирающий готовое изделие из деталей, ни сторож, охраняющий склад с готовой продукцией вместе с собакой Жучкой. Вот о Жучке он думает и каждый день несет ей из дома каких-нибудь объедков. А потом приходит фургон, готовую продукцию увозят, и уже совсем другие люди решают, когда и в кого из нее выстрелить, но и они не думают о тех, в кого собираются стрелять. Для них это просто живая сила противника, которую надо уничтожить. О них могли бы подумать разве что те, кто непосредственно стреляет, потому что сами в таком же положении - в них тоже стреляют; но под пулями работают рефлексы, а не мысли.
        «Для чего он все это снимает? Нравится ему, что ли, на это смотреть?» - такая была первая мысль главного конструктора, которую сразу же вытеснила вторая: «Зачем они это сделали? Ведь глупо же с любой точки зрения!» И сразу за ней третья: «Но ведь я же не для этого сделал автомат!»
        «А для чего?» - спросил сам себя главный конструктор и не нашел на этот вопрос прямого и однозначного ответа. Он погасил недокуренную сигарету об подоконник, вернулся к столу и посмотрел на фотографии, как будто за это время на них могло что-то измениться, но на них, конечно, все было по-прежнему. Посмотрел на часы - была уже четверть пятого, давно пора начинать совещание.
        А в приемной в это время начальники подразделений ОКБ, приглашенные на совещание, и с ними вместе секретарша с референтом гадали, что произошло с главным, который всегда отличался пунктуальностью. Вдруг заработало переговорное устройство - главный вызывал секретаршу к себе. Она зашла в кабинет, через минуту вышла, морщась от табачного дыма, и объявила: все свободны, совещание переносится на завтра на 9 утра.
        Дома главный конструктор всю ночь ходил по комнатам, курил и спрашивал себя: «Для чего я это сделал?» - и сам себе отвечал: «Для чего, для чего! Чтобы было что кушать! Работа у меня такая.» - «Значит, я ничем не лучше какого-нибудь аборигена с людоедских островов. Ему, чтобы покушать, тоже надо кого-то убить.» - «Зачем так передергивать? Я никого не собирался убивать.» - «Правильно, я не собирался. Заказчики мои собирались, которым я оружие делаю. Не собирались бы - не заказывали бы оружие.» - «Не для убийства его заказывают, а для защиты своей страны.» - «Ну да! Особенно наш император…» - И так он спорил сам с собой, а истина все не рождалась, потому что с помощью формальной логики можно оправдать все, что угодно, хоть людоедство.
        Утром он приехал в ОКБ, прошел к себе в кабинет через приемную мимо собиравшихся уже участников перенесенного совещания, и в кабинете ему вдруг сделалась до такой степени противна его работа, что он снова вызвал к себе секретаршу. Та зашла, через полминуты вышла в приемную и объявила: все свободны, совещание переносится на неопределенный срок. Участники несостоявшегося совещания разошлись, остались только секретарша и референт. Минут через десять главный конструктор вышел из кабинета, отпустил и их, и сам тоже в неурочное время, без охраны, пешком домой пошел.
        Он шел по улицам, по которым привык ездить рысью в персональной карете, и вдруг заметил ворота, а за ними в глубине, за деревьями небольшую церковь, которую он раньше не замечал; да много ли разглядишь из мчащейся кареты? Главный конструктор зашел в ворота, поднялся на крыльцо и заглянул внутрь. В церкви никого не было: служба или давно кончилась, или еще не начиналась, - только старенький попик зачем-то поправлял свечки у икон. Обернувшись на скрип двери, он с минуту смотрел на главного конструктора, подслеповато щурясь, затем сказал:
        - Вот так встреча! Не зря, видать, Господь меня надоумил зайти сюда в неурочный час. Здравствуй, мастер!
        - Здравствуйте, святой отец, - ответил главный конструктор.
        - Я, однако, слышал, что ты неверующий, - продолжал священник. - Что же привело тебя сюда?
        - Это так, святой отец, не верю я ни в бога, ни в черта, ни в бессмертие души, но о спасении последней забочусь; потому и пришел сюда, что никакое другое ведомство, кроме вашего, душой не занимается.
        - Что же, рассказывай, что у тебя на душе, - сказал священник и приготовился слушать.
        Главный конструктор рассказал ему все, начиная со встречи с царем у стены и кончая вчерашними фотографиями, и в конце говорит:
        - И выходит, святой отец, что из-за моей глупости и бахвальства (захотелось самому царю помочь!) такая масса народа погибла. Я и думаю сейчас: а если бы я и вправду отнес автомат на базар и продал бы его какому-нибудь разбойнику? Он бы грабил себе потихоньку купцов на большой дороге, и не случились бы все эти зверства.
        - Разбойники тоже разные бывают, - ответил священник, - и купцы, случается, с детьми путешествуют. - Помолчал и добавил: - Грехи твои я тебе отпускаю, и Господь тебя простит: Он вообще все прощает, кроме разве что благих намерений.
        - Спасибо, святой отец, - сказал главный конструктор.
        - Не меня - Господа благодари. Но я слышу после твоих слов не точку, а запятую. Ты, наверное, хотел сказать, что это не совсем то, что нужно твоей душе.
        - Сказать не хотел, но действительно не то.
        - Это все от твоего материализма. В спасение души на том свете ты не веришь, а потому хочешь на этом все дела закончить и все долги заплатить. Ты, наверное, ждал, что я скажу, как содеянное тобой исправить?
        - А вы знаете, святой отец? Скажите, как!
        - Никак, - ответил священник. - Убитых не воскресить, оторванные руки и ноги обратно не прирастут. Это зло ты в мир впустил, с ним тебе и жить.
        - Но ведь я никому не желал зла!
        - А не в твоем желании дело, а в первоначальном замысле.
        - Как это? - не понял главный конструктор.
        - А вот смотри. Охотничье оружие предназначено человека кормить, одевать и защищать от хищного зверя. В спортивном оружии на первый взгляд никакого проку нет, но оно позволяет кому-то развлекаться, а кому-то и на хлеб зарабатывать, не убивая ни людей, ни зверей - по жестянкам стреляя. А боевое оружие создается, чтобы убить человека - в этом зло, и неважно, кто этот человек и за что его собираются убить. В каждой винтовке, каждом автомате и пулемете и даже в кремневой пукалке есть частица зла, потому что все это предназначено убивать. Это зло минимальное и неизбежное, а все, что сверх того, зависит от тех, кто оружие делает, и от тех, кто стреляет и кто командует, в кого стрелять.
        - Что же мне теперь делать? - спросил главный конструктор.
        - Жить. Делать свое дело. А чтобы не умножать зла сверх этого неизбежного минимума, вот тебе мой совет: гони прочь из своего ОКБ того молодого инженера, что недавно еще работал у тебя конструктором, а сейчас начальник полигона!
        - Зачем же мне его гнать? - удивился главный конструктор. - Он толковый инженер и вообще очень перспективный молодой человек.
        - Не человек это, а дьявол в человеческом обличье! Он пришел в наш мир, чтобы делать зло, и в твоем оружии заключено зло, вот он и тянется к нему, ведь когда зло соединяется со злом, оно не складывается, а умножается!
        - И как я его выгоню? - продолжал главный конструктор. - Он же молодой специалист, я еще целый год вообще не имею права его уволить. Если только за прогул или за пьянку - так ведь он не пьет и не прогуливает.
        - Тут я тебе вряд ли помогу. Мое дело - слово Божье, а ты руководитель, писанные законы ты лучше знаешь. Разве что вот это… Подожди меня здесь.
        Священник открыл низенькую дверцу в боковой стене и скрылся за ней. Через несколько минут он вернулся, держа в руках белую пластиковую бутылочку, из тех, в которые разливают недорогой шампунь.
        - Вот. Здесь святая вода. Если в крышке проколоть маленькую дырочку, можно из нее брызгать, как дети летом играют. И если обрызгать этой водой нечистого духа, он тотчас примет свой настоящий облик и провалится в преисподнюю, откуда к нам явился. Вот все, чем я могу тебе помочь, остальное - как сам сумеешь. Только смотри, сразу крышку не прокалывай и без надобности не открывай, чтобы святость раньше времени не улетучилась.
        Главный конструктор взял бутылочку, машинально сунул ее в карман и вышел из церкви, не зная, верить ли священнику или смеяться над ним. Он бродил по городу, шел, куда глаза глядят, не замечая мест, по которым проходил, и в пятом часу вечера очутился на мостике через небольшую речку в той части города, которую знал очень приблизительно. Он стоял на мосту и смотрел на воду, пока не услышал незнакомый голос:
        - Не советую вам, господин конструктор, здесь топиться. Вода уже холодная, да и мелко в эту пору. Не утонете, только шею сломаете. Помирать будете в больнице, долго и неинтересно.
        Главный конструктор обернулся на голос и увидел молодого человека, одетого небогато, но с претензией на оригинальность. Несколько удивленно он ответил:
        - Но я вовсе не собирался топиться. И вообще, кто вы такой, милостивый государь, и откуда меня знаете?
        - Вас, господин конструктор, в империи знают все, и за ее пределами каждый второй. На каких-нибудь людоедских островах всякий вождь норовит свое племя вашим оружием вооружить. Только они предпочитают старую систему.
        - Это почему же? - удивился и даже чуть-чуть обиделся главный конструктор.
        - Говорят, новая пуля слишком много мяса по сторонам разбрасывает. Так что вас многие знают, о ком вы ни сном, ни духом. Вот и мое имя вам ничего не скажет. Я, видите ли, художник. Не из знаменитых, в галереях моих картин не найдете. Работаю все больше по части рекламы, на этой улице, например, половина вывесок мои. А насчет того, чтоб топиться - так тут многие топятся. Стоит такой, бывало, а потом возьмет и прыгнет. Как я вас увидел, сразу подумал, что вы, наверное, за работой и прочим недосугом только сейчас узнали, что император в горах учинил.
        - Как, и вы уже знаете?
        - Уже, скажете тоже! Да вся столица последние два месяца только об этом и говорит! Вы-то, наверное, только сегодня услышали?
        - Вчера.
        - Все равно. Похоже, нам с вами по пути. Я на днях получил с министерства народного образования плату за одно паскудство - этой весной рисовал портрет императора для сельской школы. Никогда бы за него не взялся, да нужда совсем заела. А они, собаки, с оплатой тянули, только сейчас заплатили - я уж и так выкрутился. И теперь мне надо эти деньги как можно скорее пропить и забыть этот позорный эпизод в моей биографии. Я полагаю, что вам это средство тоже поможет.
        - А что, здесь и заведение есть?
        - Заведение рядом за углом, но туда ходить не надо, потому что у него слава дурная и публика там подозрительная. У меня есть предложение получше. Я тут недалеко снимаю чердачок под мастерскую, туда и пойдем. Закуска у меня там есть, а выпивку мы вон в той лавке купим. Видите синюю вывеску? Моя работа.
        - Тогда пошли, что ли, - сказал главный конструктор, и они пошли…
        …К середине второй бутылки они уже звали друг друга по именам и на «ты».
        «Чердачок» Алексея (так звали художника) оказался довольно большой мансардой, заставленной рекламными щитами и вывесками в разной степени готовности. Мебели было немного: стол посередине, рядом с ним стул и колченогий табурет, в углу старинный буфет, в котором хранилось все вперемешку, да из-за стопки незаконченных вывесок торчал угол раскладушки. Главному конструктору, как гостю, был предложен стул. Облокотившись на стол, подпирая голову руками, он сидел, глядя сверху в свой пустой стакан.
        Алексей держал свой стакан, наполовину полный, в руке. Он громко говорил, размахивая руками, качался на табурете, и табурет под ним качался, и водке приходилось делать титанические усилия, чтобы удержаться в стакане.
        - Кофеварки, мясорубки! - кричал Алексей. - Далась тебе эта кухонная техника! Во-первых, ты рассуждаешь как человек, а ты взгляни с позиций свиньи!
        - При чем здесь свинья?
        - А вот при чем: твой автомат ей что есть, что его нет, он не на нее создан. А мясорубка любую свинью ожидает. Если бы у свиней были представления о загробной жизни, они бы ад изображали в виде колбасного цеха.
        - То свиньи, а то люди…
        - Люди! Людям оружие подавай, а твои кофеварки кому нужны? Когда бы ты со своей кухонной техникой имел такую славу и такое жалование?
        - Леха, ты не прав! Кофеварка тоже оружие… То есть я не это… - Миша замолчал, пытаясь поймать ускользающую мысль. Алексей, пользуясь паузой, выпил свой стакан и потянулся вилкой к середине стола, где стояла миска с малосольными огурцами.
        - Знаю, знаю, - сказал он, хрустя огурцом. - Ты хочешь сказать, что хороший дипломат за чашечкой хорошего кофе спокойно и без кровопролития решит вопрос, из-за которого при другом раскладе придется посылать генерала с армейским корпусом?
        - А что, не решит?
        - Решить-то он решит, а как его император отметит? Ну, «спасибо» скажет. Ну, послом в Голландию пошлет, если не забудет и если там место посла освободится. А будет нужен посол не в Голландии, а в Гондурасии - туда пошлет, и станет твоему любителю кофе Гондурасия второй родиной. Кофе, кстати, там неплохо растет. Ну, премию какую-нибудь смешную выпишет… Да нет, не выпишет. Миша, ты лучше императора знаешь. Выпишет или нет?
        - Нет! - твердо ответил Миша.
        - Ну вот. А генерал не добьется ничего, полкорпуса потеряет - а ему и орден, и денег, и банкет в его честь, и все это только за то, что он полкорпуса потерял, а у противника целый корпус истребил.
        - Но почему так, Леха?!
        - Потому что человек - скотина гнусная. Мама Природа его при рождении обидела - не дала ему ни клыков, ни когтей, ни рогов, ни какого-нибудь на худой конец жала, чтобы уязвить своего ближнего. Тоже, видно, знала, кому можно, а кому нельзя. А он с тех пор превыше всего ценит тех, кто делает заменители всего этого. И тех, конечно, кто умеет ими хорошо пользоваться.
        - Это ужасно, Леха. Надо с этим кончать.
        - Положим, надо, но почему именно тебе?
        - А почему бы не мне? Кто-то же должен быть первым. Леха, если все будут только смотреть друг на друга и ждать, когда другие начнут, ничего не сдвинется с места!
        - Брось, Миша, тебе не хватает малой толики здорового цинизма. Живи спокойно и имей от своей работы свой кусок хлеба с маслом.
        - Но не все же о желудке! Надо когда-то и о душе подумать!
        - Душа твоя, Миша, никому, кроме тебя самого, не нужна - ни богу, ни черту. Попам она тоже не нужна, им другое нужно.
        - Но я же тебе рассказывал…
        - А отец Василий не в счет, он вообще странный поп.
        - Какой такой отец Василий?
        - Да тот же, Миша, про которого ты рассказывал. С которым разговаривал.
        - Он не сказал, как его зовут.
        - Ну конечно, это отец Василий, кто еще мог тебе сказать такое? А эта странная фраза: «Бог все прощает, кроме благих намерений»! Только он у них с такими взглядами долго не прослужит. Ушлют его простым монахом в какой-нибудь дальний монастырь, вон их сколько на Севере.
        - Леха, но надо же что-то делать!
        - Делать, Миша, надо тогда, когда с этого будет толк. А здесь как раз не тот случай. Если человечеству суждено себя извести, оно это сделает - будешь ли ты ему мешать, или помогать, или просто отойдешь в сторону. Что, у тебя в бюро нет талантливой молодежи?
        - Есть, - ответил Миша каким-то странным голосом. Алексей не заметил этой странности и как ни в чем не бывало продолжал, взяв бутылку:
        - Вот и выпьем за нашу талантливую молодежь.
        Он вылил остатки водки из бутылки в Мишин стакан, сунул пустую бутылку под стол, взамен вытащил из стоящей под столом сумки полную и принялся отдирать сургучную головку, как вдруг замер от удивления, услышав вопрос:
        - Алексей, у тебя нет какого-нибудь радикального средства для протрезвления? Желательно импортного.
        Немного совладав с собой, он поинтересовался:
        - А что такое?
        - Дело одно не доделал. Надо закончить.
        - Радикальное средство здесь одно, -сказал Алексей уже своим обычным слегка развязным тоном, - здоровый десятичасовой сон. Из менее радикальных…
        Он встал и, шатаясь, двинулся к буфету. Табурет, не желая расстаться с хозяином, обвился ножкой вокруг правой ноги Алексея и следовал за ним неотступно. Алексей шел, шатаясь и помахивая на ходу правой ногой, чтобы отцепиться от табурета, и на середине дороги ему это удалось. Табурет упал, а Алексей добрался до буфета, вцепился в ручку и рванул дверцу на себя. Посыпались какие-то бумажки, громко упала плоская коробка (с карандашами, судя по звуку). Банка кильки в томате выпала, целясь Алексею в ногу, но промахнулась. А он уже доставал из аптечки яркую заграничную коробочку. Захлопнув дверцу (которая, впрочем, тут же распахнулась снова), он двинулся обратно к столу. Табурет, лежа на полу, протягивал к нему ножки, но он увернулся от них, поставил на стол коробочку, открыл ее и вытащил широкогорлый аптечный пузырек с такой же яркой, как коробка, этикеткой и инструкцию.
        - Из менее радикальных могу предложить вот это. Импортное средство. Один аптекарь подарил - я ему та-акую кобру нарисовал на вывеске! Сейчас посмотрим. - Он принялся читать инструкцию. - Состав пропустим, латынь не переношу с детства… Вот! Практически полностью восстанавливает ясность мышления и координацию движений… Скорость реакции не восстанавливает…
        - Как это так? - удивился Миша. - Координацию восстанавливает, а реакцию нет?
        - Не знаю, здесь так написано. На всякий случай, если собираешься кому-то бить морду, лучше проспись.
        - Не собираюсь, - заверил Миша, не уточнив, впрочем, что именно он не собирается делать: бить морды или спать. Алексей продолжил чтение инструкции:
        - Дозировка… по одной таблетке на каждый выпитый стакан водки или другого напитка той же крепости… максимум три таблетки за один прием. Нет, ты погляди, Миша, на кого только это рассчитано? И зачем я ему кобру рисовал? Обошелся бы простой гадюкой, даже не рогатой… Ну, ты все еще намерен заканчивать свои дела?
        - Намерен, - твердо ответил главный конструктор.
        - Тогда вот - две таблетки. Да погоди, водкой-то не запивай, сейчас воды налью.
        Уже на лестничной площадке Алексей еще раз спросил Мишу:
        - Куда ты теперь на ночь глядя? Остался бы. Я кофейку сварю, поболтаем на трезвую голову, раз уж на пьяную не получилось.
        - Нет. Не могу ждать.
        - Ну, тогда ни пуха, ни пера!
        - К черту! - ответил главный конструктор, уже спускаясь по лестнице, и про себя подумал: «Если святой отец прав, то адрес я назвал верно. Только Алексей этого не поймет».
        Алексей, стоя на площадке, подождал, пока не хлопнула дверь внизу, и вернулся в свою мансарду. Он посмотрел на вывески и рекламные щиты, на стол с остатками пиршества и сказал вслух:
        - Ну и леший с вами! Водка еще есть - нажрусь, как свинья, за здоровье государя императора!
        Глава пятая
        А дело его ко мне состояло в том, что всего за пять рублей он предлагал в полную и безраздельную собственность партитуру Труб Страшного Суда. Он лично перевел оригинал на современную нотную грамоту. Откуда она у него? Это длинная история, которую к тому же очень трудно изложить в общепонятных терминах.
А. и Б. Стругацкие. «Хромая судьба»
        То ли импортные таблетки подействовали, то ли прогулка на свежем воздухе (от мастерской Алексея до ОКБ было около сорока минут хорошего хода), только главный конструктор чувствовал себя совершенно трезвым, когда пришел в свой кабинет. Он позвонил в гараж и спросил дежурного конюха:
        - Дежурная бричка на месте?
        - На месте, - ответил конюх. Следующий вопрос его озадачил:
        - Хорошо смазана?
        - Должно быть, хорошо, - ответил конюх после минутного замешательства.
        - На всякий случай смажьте еще раз и подавайте к подъезду, - приказал главный конструктор. - Да промажьте заодно и рессоры. Полчаса вам хватит?
        - Хватит, - сразу же ответил конюх, из чего Миша сделал вывод, что хватило бы и пятнадцати минут, но назначать другой срок не стал. Выждав назначенные полчаса, он вышел на крыльцо. Бричка уже стояла, и знакомый кучер приветствовал его:
        - Здравствуйте, Михаил Тимофеевич! Куда едем?
        - Здравствуй, Володя, - ответил главный. - На полигон.
        Они проехали по ночной столице, миновали заставу и выехали на пыльный шлях. В двух верстах от заставы влево от шляха отходила дорога, отличавшаяся от других подобных дорог тем, что на протяжении всех своих четырех верст она была вымощена булыжником. Дорога эта вела на полигон ОКБ СВ.
        Перед поворотом на булыжную дорогу главный конструктор вдруг приказал Володе:
        - Поезжай не по дороге, а по обочине. И шагом.
        - Зачем? - удивился Володя.
        - Чтобы там нас не услышали.
        Перед последним поворотом, от которого до въезда на полигон оставалось меньше четверти версты, главный конструктор остановил бричку и приказал Володе завести и поставить ее в лесу, чтобы с дороги ее не было видно. Тот по просеке завел бричку в осинник, из которого им были хорошо видны и поворот, и въезд на полигон со шлагбаумом и домиком КПП. Окно в домике светилось, горел фонарь над шлагбаумом, и еще горели огни на полигоне, а дорогу освещала полная луна. Володя сходил к дороге, вернулся и доложил:
        - Порядок. Ни шиша оттуда не видно. Чего ждем, Михаил Тимофеевич?
        - Не знаю.
        - А долго ждать-то?
        - Тоже не знаю.
        - А курить-то хоть можно?
        - Можно. Только кури в бричке, чтобы с дороги не заметили, - ответил главный конструктор, и Володе сразу же расхотелось курить. Он забрался в бричку и сидел там, а главный конструктор стоял у колеса, отмахивался от последнего, наверное, в этом году комара и думал, что глупо вот так ждать неизвестно чего, и делает он это лишь потому, что еще глупее было бы пойти к начальнику полигона и прямо спросить того: «Именем Всевышнего, сознавайся: ты человек или бес?».
        Володя в бричке чиркнул спичкой - все-таки решил покурить, а заодно посмотрел на часы и сказал:
        - Михаил Тимофеевич, уже без четверти час. Если бы что-то должно было случиться, оно бы уже случилось.
        - Хорошо. Ждем еще пятнадцать минут, если ничего не произойдет, то возвращаемся, - ответил главный конструктор. И тут он услышал звук, похожий на отдаленный стук копыт.
        - Никак едет кто-то, - сказал Володя.
        Звук становился все громче, к стуку копыт и колес по булыжникам добавился скрип, и вот на повороте дороги показалась черная тюремная карета с зарешеченными окошками. На запятках вместо лакея стоял солдат с автоматом, и у кучера за спиной тоже был автомат. Карета притормозила перед КПП, а когда поднялся шлагбаум, въехала и остановилась у домика, где помещалось управление полигона.
        - Вот и дождались, - сказал главный конструктор. - Ты, Володя, теперь поезжай в гараж. Так же: шагом и по обочине.
        - Михаил Тимофеевич, а может, я вам смогу чем помочь? Все-таки время нехорошее, мало ли что…
        - Вот именно, мало ли что. У тебя семья, дочка маленькая. Так что поезжай, а я как-нибудь справлюсь. Хотя нет, подожди. У тебя шило есть?
        - Конечно, есть, - ответил Володя, нырнул куда-то в недра брички, вытащил и протянул главному конструктору длинное и острое шило, которым он чинил упряжь. Тот вынул из кармана и поставил на подножку брички белую пластмассовую бутылочку из-под шампуня. Затем из другого кармана достал зажигалку, взял шило, раскалил в пламени его конец докрасна и проткнул им пробку бутылочки. Раздалось слабое шипение, в воздухе появился странный запах, который Володе показался знакомым, и он попытался вспомнить, что это за запах, но вместо этого вдруг ему вспомнилось детство, родная деревня и праздник Спаса яблочного.
        - Спасибо, Володя, - сказал главный конструктор, возвращая шило. - Считай, что ты мне помог. Дальше я сам.
        Он вышел на дорогу и пошел к полигону. Окно КПП светилось, но ни у шлагбаума, ни у турникета никого не было. Главный конструктор не стал скрипеть вертушкой, а просто пригнулся, поднырнул под шлагбаум и направился к управлению полигона. Тюремная карета стояла рядом с домиком управления, кучера не было видно, а охранник, которого они с Володей видели на запятках, стоял у зарешеченного окошка и раскуривал цигарку. Машинально отметив про себя это нарушение Устава гарнизонной и караульной службы, главный конструктор поднялся на крыльцо и взялся за дверную ручку, как вдруг его внимание привлекло нечто непонятное - солдат, раскурив цигарку, протянул ее к решетке. Изнутри между прутьями просунулась рука, схватила цигарку и утащила внутрь, а солдат сразу же принялся сворачивать новую.
        Посмотрев на это еще несколько секунд, главный конструктор открыл дверь и вошел в короткий коридор. Две ближайшие двери были плотно закрыты, а дальняя, которая вела в кабинет начальника полигона, прикрыта неплотно, и через щель пробивался свет. Главный конструктор прошел через коридор и открыл дверь. Навстречу ему выскользнул крупный красивый кот, черный с белым воротником и очень пушистый.
        Кабинет был небольшой и обставлен довольно скромно: двухтумбовый письменный стол с чернильным прибором и прочими канцелярскими принадлежностями, стол для заседаний, книжный шкафчик, да в углу сейф. Когда главный конструктор вошел в кабинет, начальник полигона был занят важным делом - перекладывал бумаги в сейфе. Он выдергивал стопку листов, быстро просматривал, выхватывал некоторые и складывал на сейф, остальные поспешно совал обратно и так же поспешно хватал другие. Со стороны казалось, что энергия в нем так и бурлит, но это была не энергия, а страх, который он почувствовал, когда главный конструктор подошел к крыльцу. Почему-то в этот момент ему захотелось посмотреть в окно, он выглянул, увидел шефа, бросился к сейфу, открыл его и начал доставать оттуда бумаги, отбирая их по принципу, который был ему самому непонятен. Точно так же не знал он и что ему делать с отложенными документами, но эта работа позволяла, по крайней мере, отгородиться от входа толстой стальной дверцей - так ему казалось безопаснее. Услышав, как главный конструктор вошел в кабинет, начальник полигона приветствовал его, не
высовываясь, впрочем, из-за дверцы (главный видел только спину и быстро двигающиеся локти, да еще растрепанную стопку бумаг на сейфе):
        - А, господин шеф! Добрый вечер! Не ожидал, признаться, в такое время! Какими судьбами? Впрочем, что же это я? Сейчас, господин шеф, организую чайку, вот только с бумагами разберусь. Да там еще надо распорядиться… Кабанчиков привезли, завтра испытывать будем.
        - Интересных к тебе кабанчиков возят, - мрачно сказал главный конструктор. Локти мгновенно прекратили свое возвратно-поступательное движение, спина распрямилась, и над дверцей показалась встрепанная шевелюра начальника полигона. Он в упор посмотрел на главного и…
        - Курящих, - закончил главный конструктор.
        Автор авантюрного романа написал бы в этом месте: «В глазах шефа начальник полигона увидел свою погибель». В ущерб красивости повествования, единственно ради истины следует все же заметить, что не в глазах главного конструктора он ее увидел, а в маленькой дырочке, проделанной в крышке белого пластмассового флакона.
        Молнией метнулся он к столу, и главный конструктор убедился в том, что импортные таблетки действительно не восстанавливают скорость реакции: он сжал флакон, струя святой воды вырвалась из отверстия, но ударила в обложку альбома-каталога «Стрелковое оружие североамериканских фирм», которым начальник полигона успел закрыться, как щитом.
        Еще в свою бытность ведущим инженером он убедил главного в необходимости организовать в ОКБ отдел рекламы с типографией, чтобы взять в собственные руки продвижение своего оружия на рынок. Делал он это совершенно бескорыстно, потому что ничего с рекламы не имел, и отдел ему не подчинялся. Но этот альбом-каталог, которым он сейчас закрывался от святой воды, не был рекламной продукцией (зачем рекламировать изделия конкурентов?), это было первое в практике типографии чисто коммерческое издание, предназначенное для коллекционеров, знатоков и прочих ценителей.
        Книга была выполнена роскошно, на максимуме возможностей типографии: большой формат, твердая глянцевая обложка, плотная бумага, цветные фотографии. С обложки альбома условно одетая девица (позировала, между прочим, секретарша главного) целилась в читателя из знаменитой винтовки, отбитой у того самого разбойника, а на бедрах у нее висел широкий ковбойский ремень с двумя «кольтами». Фоном служила огромная карта Северной Америки.
        Под действием святой воды с обложкой происходили удивительные вещи. Картинка вдруг ожила: секретарша подмигнула главному, улыбнулась, сверкнув длинным желтым клыком, оседлала винтовку, как метлу, взлетела на ней верхом, сделала круг, покачивая «кольтами», и, быстро уменьшаясь в размерах, исчезла где-то в районе Гренландии, причем главному конструктору показалось в последний момент, что под ковбойским поясом на ней больше ничего нет. Разглядеть детали он не успел, потому что обложка сильно потемнела, стала почти черной, и не глянцевой, а похожей на старую кожу. Разобрать на ней что-либо уже было нельзя. Сам альбом увеличился в размерах, особенно в толщину, и откуда-то на нем появилась массивная, позеленевшая от времени медная застежка. На черной коже проступила какая-то надпись; когда-то она, по-видимому, была золоченая, но со временем настолько вытерлась, что невозможно стало не только прочитать, но и разобрать, что это за алфавит: то ли арабская вязь, то ли готические буквы. «Молот ведьм» - почему-то пришло в голову главному конструктору (секретаршу, что ли, вспомнил?).
        Струя святой воды, ударяясь в обложку книжищи, брызгами разлеталась по кабинету, и обстановка тоже меняла свой вид. Потолок опустился, вместо электрической люстры появился крюк с обрывком совершенно черной веревки, то ли просмоленной, то ли дочерна гнилой. Окно уползло под потолок, сильно уменьшилось в размерах, особенно в высоту, и заросло решеткой. Пол оказался выложен не паркетом, а грубыми каменными плитками. Письменный стол начальника полигона превратился в огромную каменную тумбу, настольная лампа - в масляную коптилку (которая, впрочем, от воды сразу же потухла), а конторская утварь на столе - в ножики, щипцы и еще какие-то странные инструменты. Их назначение было Мише непонятно, но тут он заметил, что вместо сейфа в углу стоит жаровня с горящими углями, а стол для заседаний превратился в сделанную из толстых досок низкую скамью, снабженную по углам ременными петлями, и понял, для чего это предназначено.
        Все это Миша отмечал машинально, его гораздо больше занимало то, что происходило с книгой. В том месте, где струя святой воды ударяла в обложку, она пузырилась, пенилась, шипела и таяла, как снег под струей кипятка. Грязный ручеек стекал на пол, главный конструктор сжимал флакон и молил бога, в которого не верил, о том, чтобы хватило святой воды прожечь книжищу насквозь.
        Воды хватило. В книге вдруг образовалась сквозная дыра, на мгновение Миша увидел кусок пиджака с пуговицей. Струя ударила в пуговицу, начальник полигона испустил какой-то нечеловеческий вопль. Сверкнула молния, и сразу же, без паузы, грянул такой удар грома, что Мише показалось - упал потолок. В последний момент перед ним промелькнуло свиное рыло с коровьими рожками и раздвоенные копыта, хвост хлестнул его по глазам, грянул второй раскат грома (Миша потом так и не смог вспомнить, была ли вторая молния. Наверное, была в тот момент, когда он получил по глазам хвостом), и все заволокло серным дымом.
        От дыма першило в горле, свербило в носу, щипало глаза. В бутылочке еще оставалось немного святой воды, но промыть ей глаза после того, что произошло с начальником полигона, Миша не решился. Он сделал два шага, потом остановился, потому что не был уверен в выбранном направлении, и стал ждать, зажмурив слезящиеся глаза, пока дым сам собой рассеется или осядет.
        Когда он снова их открыл, дым действительно осел. Вся обстановка каземата была на месте, только ни книжищи, ни начальника полигона нигде не было видно. От первой осталась валяющаяся на полу медная застежка, а от второго - провал в полу; если бы главный конструктор сделал еще пару шагов, он бы в него свалился. Подобрав застежку, Миша бросил ее в дыру, чтобы оценить глубину.
        Удара он не услышал. Подойдя еще на шаг к провалу, он осторожно заглянул туда. Неровные стены колодца уходили, казалось, к самому центру Земли, и где-то там, в чудовищной глубине, мерцали какие-то красноватые отблески. Из дыры доносился слабый звук, напоминавший одновременно рев, стон и зубовный скрежет.
        Ноги у Миши сразу стали ватными, он сел на пыточную скамью и вдруг заметил, что в темногм углу что-то шевелится. Нервы у него не выдержали, он вскинул руку с флаконом и брызнул туда святой водой. Услышав в ответ обиженный мяв, он понял, что пора выбираться.
        Это оказалось не так-то просто сделать. Входная дверь в конце короткого коридора казалась на вид очень прочной, дубовой. Главный конструктор, сунув в карман бутылочку, попробовал ее толкнуть, потом потянул за медное кольцо, служившее ручкой, - безрезультатно. Впрочем, подергав за кольцо, Миша подумал, что дверь может быть и не такой прочной, как кажется, но рассмотреть ее получше при слабом красноватом освещении (единственным источником света была жаровня) не получалось. Миша вспомнил, что среди пыточного инвентаря видел топорик, бросился к тумбе, спугнув кота, - топорик лежал там. Схватив его, он вернулся к двери и принялся прорубаться наружу.
        После первых двух ударов стало ясно, что дверь даже еще трухлявее, чем он думал, а после четвертого от нее отвалился кусок, и образовалась щель, достаточная, чтобы в нее пролезть. Главный конструктор протиснулся наружу, а топорик швырнул обратно в дыру. Внутри раздался металлический грохот, и красноватый свет вспыхнул ярче. «Жаровню, что ли, опрокинул?» - подумал он, но тотчас же забыл о ней, пораженный переменами, произошедшими на полигоне.
        Если раньше дверь управления полигона выходила на крылечко с четырьмя ступеньками, то теперь она находилась на уровне земли. Сам домик стал совсем низким, сложенным из неотесанного камня, а крыша, до того крытая железом, теперь вся заросла мхом, из-под которого выглядывала почерневшая дранка. Но самое главное - на всем полигоне не было ни души, и нигде не горел ни один огонь. Над входом в управление вместо фонаря торчал потухший факел, других фонарей не было видно вообще, в домике КПП тоже не горели окна, да и домик ли это? На его месте стояла какая-то будка, вместо прямого железного шлагбаума в темноте белел ствол березы, поднятый наполовину и застрявший так навсегда; на конце его сидел филин. Только полная луна, как прежде, освещала картину.
        Турникета тоже не было. Главный конструктор хотел пройти между будкой и шлагбаумом, но когда подошел поближе, ему показалось, что в будке кто-то есть. Он вытащил из кармана бутылочку с остатками святой воды, выставил ее перед собой, как автомат, и осторожно заглянул внутрь.
        Это снова был скелет. Из одежды на нем сохранилась только донельзя ржавая кираса, половинки которой чудом держались вместе, удерживаемые четырьмя заплесневелыми ремешками. Такой же ржавый шлем валялся в углу. У правой ноги скелета стоял арбалет; тетива на нем давно сгнила, стрела упала на пол.
        Филин на березовом шлагбауме за спиной главного конструктора вдруг забеспокоился, заворочался.
        - Сгинь, нечистая! - крикнул ему Миша, но тот не сгинул, только еще сильней заворочался и начал даже хлопать крыльями. Миша вскинул бутылочку и пустил в птицу струю святой воды.
        Филин ни во что не превратился. Сильно замахав крыльями, он оттолкнулся от ствола, взлетел и скрылся в темноте, обиженно ухая. От толчка тяжелой птицы гнилая береза переломилась сразу в двух местах и упала на булыжник.
        Здесь тоже было нечего делать. Главный конструктор перешагнул через обломки березы и направился к городу. Луна освещала дорогу, поэтому заблудиться он не боялся. Отойдя на сотню шагов, он вдруг заметил, что лунный свет приобрел странный красноватый оттенок, а его собственная тень на булыжниках дрожит и как будто двоится. Обернувшись, он увидел причину странного явления - пожар на полигоне.
        Горело управление полигона. От ярко освещенного КПП, от испытательных боксов и еще откуда-то к нему бежали люди, и кто-то уже, взяв лошадей под уздцы, отводил подальше от пожара тюремную карету. Из трех окон справа от крыльца, и из маленького окошка во входной двери, и из-под конька крыши с правой стороны домика вырывалось пламя. Два окна слева от входа и чердачное окно были еще со стеклами, но уже светились изнутри оранжевым. На конце крыши, еще не охваченном пламенем, топтался знакомый котяра, не решаясь спрыгнуть. Видимо, железо уже обжигало коту лапы, а тут еще вывалилось стекло в крайнем левом окне, и оттуда вырвалось пламя. Деваться было некуда, кот прыгнул на клумбу с георгинами, приземлился, сломав несколько стеблей, прошмыгнул между ногами бегущих к пожару людей и скрылся в темноте.
        В этот момент рухнула крыша. К небу взлетел столб искр, и в этом столбе главному конструктору привиделся какой-то темный контур, как будто фигура, летящая верхом на метле. Впервые в жизни захотелось ему перекреститься, и он уже потянулся ко лбу рукой, как сообразил, что рука-то левая. Глянул на правую - в ней он все еще держал бутылочку с остатками святой воды, которой пугал филина.
        Просто забросить ее в кусты главный конструктор не решился. Отойдя к обочине, он аккуратно поставил ее на землю, прислонив к низенькому каменному столбику ограждения. Крышку, отвернув, бросил в кювет. Затем поднялся, вышел на середину дороги и, больше не оглядываясь, быстро зашагал к городу.
        Глава шестая
        И вот волна, подобная надгробью,
        Все смыла, с горла сброшена рука…
        Бросайте ж за борт все, что пахнет кровью, -
        Поверьте, что цена невысока!
В. Высоцкий
        Утром, как обычно, персональная карета была подана к дому главного конструктора. Тот, выйдя из дома, приказал кучеру ехать во дворец. Кучера это не удивило, ему уже доводилось возить своего седока во дворец с утра пораньше, не заезжая в ОКБ.
        Час был неприемный, но главный конструктор принадлежал к тому небольшому кружку лиц (не все министры в него входили!), которые допускались к императору в любое время дня и ночи. Через четверть часа он был принят в малом кабинете и вручил императору прошение об отставке.
        Император, почти не читая, написал «Согласен» и, избегая смотреть в глаза главному конструктору, вернул ему бумагу со словами:
        - Отдайте в приемной секретарю. И спасибо вам за все, что сделали.
        Главный конструктор молча взял бумагу и вышел из кабинета. Больше они с императором не встречались.
        Карета ждала у подъезда дворца. На этот раз кучер очень удивился полученному приказанию - главный конструктор ехал домой. Там он написал записку, которую отправил с кучером своему заместителю, а сам остался дома.
        В ОКБ записка вызвала легкий переполох, переходящий в крупную панику. Сначала никто не поверил, но главный не был склонен к таким шуткам, а после обеда из дворца пришел указ, в котором эти сведения подтверждались. Начались разные интриги, потому что открывались сразу две завидные вакансии: куда-то пропал начальник полигона, и ходили упорные слухи, что навсегда. Положение осложнялось еще и тем, что главный никогда не называл своего официального преемника.
        После нескольких дней административной горячки новым руководителем ОКБ СВ стал начальник одного из отделов, который сумел обойти обоих замов и при этом поставил дело так, что император лично просил его возглавить ОКБ. Немного покочевряжившись и выторговав себе титул не Главного, а Генерального Конструктора, он согласился.
        Бывший референт стал, как хотел, начальником полигона. Секретаршу он звал к себе, тем более, что она осталась без работы: новый руководитель привел свою, работавшую с ним еще на прежнем месте. Секретарша, несмотря на это, отказалась и в конце концов устроилась фотомоделью в отдел рекламы, то есть стала заниматься на постоянной основе тем, что раньше делала от случая к случаю по совместительству. Тогда новый начальник полигона начал длинную многоходовую интригу с целью подгрести под себя отдел рекламы вместе с типографией. Скорее всего, у него получится, упорства ему не занимать.
        Кто пострадал от всех этих перемен - так это комендант тюрьмы. При старом начальнике полигона он имел неплохой левый доход. Новый как-то пригласил его к себе и в доверительной беседе намекнул, что знает о нем много интересного. В результате этого разговора комендант стал делать то же самое, но уже бесплатно, единственно из страха разоблачения. Правда, мелкими подачками его не обходят. Так, начальник полигона организовал ему место в делегации ОКБ, побывавшей во Франции на рок-фестивале в честь юбилея изобретения гильотины, проходившем под девизом «Сто лет на службе правосудия». А вот из отдела рекламы во Францию не ездил никто, а почему - догадайтесь.
        В ОКБ большинство сделало вид, что поняло мотивы, руководившие главным конструктором. Меньшинство действительно поняло, и единицы последовали его примеру. Вместе с этими людьми он организовал малое предприятие «Кухонный волшебник Михаил» (впрочем, полное имя не прижилось, и все называют фирму просто «Миша»), арендовал небольшую производственную площадь у ОКБ и начал выпускать разнообразную кухонную технику: кофемолки, кофеварки, мясорубки, миксеры, тостеры…
        Что же касается его политических взглядов, то он стал законченным пацифистом и даже вступил в одну миролюбивую организацию, чтобы бороться за мир вместе с единомышленниками. Когда об этом узнали в других миролюбивых организациях, то сразу же прекратили с ней всякие контакты - может, из зависти, а может, из принципа. Узнав об этом, Миша тут же вышел из организации, чтобы не рушить единство миролюбивых сил, и с тех пор борется за мир в одиночку доступными ему способами, а именно - всячески совершенствует выпускаемые фирмой кофемолки и кофеварки, чтобы дипломаты обсуждали проблемы войны и мира в спокойной обстановке. А вот мясорубки он не любит.
        Рекламную продукцию для фирмы Миша заказывает Алексею. Тот каждый раз ворчит, говорит, что бросил художества, потом все-таки берется и делает («единственно ради тебя, Михаил»). Художества он действительно бросил. Будучи еще и неплохим поэтом и имея кое-какое музыкальное образование, он с друзьями, профессиональными и полупрофессиональными музыкантами, создал рок-группу под названием «Volens Nolens», которая быстро стала широко известна в империи и, как говорится, завоевала своего слушателя. У чиновников от культуры это постоянный источник головной боли, и они давно бы ее придушили, но группу слушает и любит сам император, поэтому дальше мелких пакостей дело не идет.
        В церкви, мимо которой Миша пешком ходит на работу, больше не служит отец Василий. Формальным поводом для отстранения послужил его отказ проклинать в проповедях герцога, которого митрополит предал анафеме и отлучил от церкви за его партизанские действия (но об этом дальше). Сбылось пророчество Алексея, правда, только наполовину: на Соловки простым монахом отца Василия не отправили. Митрополит пригласил его к себе для душеспасительной беседы, взял с него слово не проповедовать своих взглядов, как публично, так и в частных разговорах, и назначил ему пенсию, достаточную для безбедной, хотя и без излишеств, жизни в столице. В государстве, где церковь втянута в политику, а патриотизм не мыслится без военщины, это не самый плохой конец карьеры для священника, слишком буквально понимающего заповедь «Не убий».
        Император после всех этих событий тоже совершенно переменился. Прежде всего, он начисто утратил интерес к завоеваниям. После возвращения из герцогства он не желал слышать ничего, связанного с войной. В горах в это время творились страшные вещи: партизаны методично охотились на альпинистов, батальон таял, командир посылал отчаянные донесения, но они не доходили до императора. Наконец командир сам приехал в столицу империи, пробился, несмотря на сопротивление придворных, к императору и рассказал ему о том, что происходит. Тот пришел в ужас и потребовал срочно вывести альпинистов из герцогства. Пока дошел приказ, пока искали замену - от батальона осталось меньше половины. Император понял, что в клубе альпинистов ему больше не бывать.
        Никаких других распоряжений о судьбе герцогства император не отдал: некому было требовать. Формально война не закончена, гражданская администрация не назначена, действуют законы военного времени. Фактически войска императора контролируют только столицу герцогства, и только днем. По ночам в городе хозяйничают бандиты. Когда они совсем распоясываются, с гор спускаются партизаны и наводят в городе порядок. В такие дни ни бандиты, ни стрельцы с казаками не рискуют показаться на улицах. Но проходит несколько дней, партизаны возвращаются в горы, стрелецкие патрули - на улицы города, а бандиты - к своему промыслу. Стрельцов и казаков они не боятся.
        На высотах, господствующих над дорогой к столице, есть несколько застав, созданных в свое время альпинистами для огневого прикрытия обозов с припасами. После вывода батальона эти заставы заняли наемники-егеря. Их бегства никто не опасается: куда бежать, вокруг горы и враждебное население, которое не делает различий между альпинистом и егерем. Заставы находятся на осадном положении, припасы и прочее туда доставляют на дирижаблях. Император разыскал-таки того немца, профессора, предложение которого в свое время не оценил герцог. Он создал профессору условия для работы, снабдил всем необходимым, и тот построил императору несколько дирижаблей.
        Горцы обстреливают их со склонов гор из пулеметов и иногда сбивают. Профессор постоянно совершенствует дирижабли: увеличивает скорость и высоту полета, улучшает защиту от пуль, а заодно повышает и грузоподъемность. Процессу этому не видно конца, и профессор уверен, что на старости лет обеспечил себе верный кусок хлеба с маслом и условия для научных изысканий.
        Впрочем, это благополучие может скоро кончиться. Рассказывают, что герцог связался с двумя братьями, американскими изобретателями, снабжает их деньгами, а те обещают на его деньги построить ему летательные аппараты тяжелее воздуха, с выдающейся скоростью и маневренностью (жулики, наверное. Как такое сможет летать, вы представляете? Вот и я - нет), вооружить их пулеметами, и тогда можно будет атаковать дирижабли прямо в воздухе. Если у них все-таки что-то выйдет, профессору придется искать либо какие-то радикальные меры защиты для дирижаблей, либо другой источник заработка.
        Во внутренней политике тоже произошли перемены. Император учредил парламент, для начала в качестве совещательного органа, а на досуге пишет для народа конституцию и занимается реформированием экономики. Что же касается его взглядов, то пацифистом он не стал (должность не позволяет), зато сделался вегетарианцем, правда, непоследовательным: молочные продукты он ест, потому что для их получения корову не нужно убивать, а сдобу и бисквит - потому что никто не сказал ему, что в них идут яйца.
        Двор и народ на эти нововведения реагирует по-разному. К парламенту поначалу отнеслись настороженно, но когда убедились, что он ничего не решает, все успокоились. Про конституцию император никому не рассказывает (и правильно делает), а про экономические новации его подданные философски замечают, что это отдельная статья убытка. Что же касается вегетарианства, то большинство придворных, как водится, последовали примеру императора, но после этого стараются чаще обедать дома (черт с ними, казне легче, заметил на это император). Но некоторые, уловив, куда подул ветер, остались на прежних позициях, нахально надеясь, что ничего им за это не будет; и точно - ничего им за это не было. Император даже сделал выговор министру двора (вегетарианцу) за то, что тот не заказывает для дворцовой кухни мясорубки.
        Кухонную технику император заказывает Мише, благодаря чему его фирма имеет статус Поставщика Двора Его Императорского Величества. Поставки двору составляют заметную часть в оборотах фирмы, и благодаря им она если и не процветает, то по крайней мере платит в срок зарплату своим работникам - неплохой показатель для экономики империи, задушенной рэкетом, произволом чиновников и экономическими экспериментами императора. Статус Поставщика двора и громкое имя руководителя фирмы защищают ее от наездов государственных органов, и мафия его тоже не трогает и вообще уважает: ведь именно из его оружия мафиози стреляют при всяких разборках между собой или с полицией.
        Государственный секретарь принадлежит к немногим, кто не принял вегетарианства вслед за императором. После этих событий он даже стал есть больше мяса, чем раньше - может быть, с расстройства, а может, назло. Император своим миролюбием лишил смысла один из механизмов государственной машины, который государственный секретарь сам создал, занимался им с любовью и старанием, довел до совершенства - и вот все прахом!
        Еще когда император был царем, госсекретарь начал делать заготовки указов о присоединении к царству новых губерний и назначении губернаторов. Он заготовил такие бумаги на все соседние государства и везде, не мудрствуя лукаво, вписал в качестве губернаторов тогдашних королей, царей и президентов, поскольку это была обычная практика. Когда присоединяли очередного соседа, появлялись новые соседи - госсекретарь заготавливал указы и на них. В государствах происходили перемены: монархи умирали и сменялись наследниками, президентов переизбирали - госсекретарь вносил изменения в свои заготовки. Система работала, как часы на башне Палаты мер и весов. Работает она и сейчас, госсекретарь отслеживает изменения в соседних государствах и корректирует свои бумаги, но в глубине души он уверен, что они никогда и никому не понадобятся.
        В сырые осенние дни, когда нет желания ехать на работу, он звонит во дворец и предупреждает, сославшись на ревматизм, что не приедет на службу. Там прекрасно справляются и без него, а он садится у камина (потому что про ревматизм - это почти правда), достает папку с заготовками указов и начинает их перебирать: откладывает те, которые требуют корректировки, и те, на которых чернила просто выцвели, - и листает дальше. Добравшись до последней бумаги, он внимательно ее перечитывает и, видя в тексте имя герцога, то ли грустно улыбается, то ли гнусно ухмыляется…
        Глава седьмая
        Он играет и поет,
        Все надеясь и надеясь,
        Что когда-нибудь добро
        Победит в борьбе со злом.
        Ах, как трудно будет нам,
        Если мы ему поверим:
        С этим веком наш роман
        Бессердечен и нечист.
        Но спасает нас в ночи
        От позорного безверья
        Колокольчик под дугой -
        Одинокий гитарист.
Ю. Визбор
        Герцог воюет.
        Не догнав императора, он вернулся в лагерь, а на следующий день отыскал в одном из горных селений сына. Тот некоторое время жил в лагере, но приближалась осень, мальчику надо было учиться, и герцог отправил его с надежными людьми в Америку, устроив в закрытую частную школу. После школы он должен был продолжить учебу в военном училище. Сам же с партизанами принялся уничтожать тех, кто имел отношение к убийству его жены и дочери; ну, и остальных тоже не пропускал. Судьба альпинистов вам известна; рота, охранявшая его семью накануне расстрела, была вырезана в казарме в одну ночь. Казацкая сотня, вернувшая карету, была к тому времени выведена из герцогства в родную станицу (не из-за чьих-то опасений за их судьбу, а в плановом порядке) - герцог привел свой отряд на территорию империи и взял станицу штурмом. При этом погибло много народа, не имевшего к этим событиям никакого отношения; а некоторым имевшим отношение, наоборот, удалось спастись.
        После этого набега император категорически потребовал от митрополита, чтобы тот применил к герцогу меры воздействия, доступные церкви. Митрополит ответил, что герцог давно известен как атеист и с него взятки гладки, но меры принял.
        В мастерских, расположенных частью в горах, а частью и в столице, под носом у оккупантов, герцог наладил производство автоматов, стреляющих смертоносными пулями со смещенным центром тяжести. Только патроны они по-прежнему не производят сами, но пока на императорских патронных заводах рабочим месяцами задерживают зарплату, у партизан не будет проблем с боеприпасами.
        Но чем больше продолжалась эта партизанская война, тем меньше был доволен герцог ее результатами. Большинство причастных к расстрелу его семьи было на территории империи, вне досягаемости партизан. Воевать на плотно заселенной равнине, где не было привычных гор и лесов, партизаны не умели, крупными силами действовали скованно и нерешительно, и герцог начал практиковать диверсии и террористические акты силами небольших групп; впрочем, эти действия проходили также с переменным успехом, потому что после набега на станицу стрельцы и казаки повысили бдительность. Неудачи озлобляли герцога, и постепенно для него на первое место выдвигалась месть как таковая, а не освобождение своей страны от оккупантов. Все шло к превращению его в заурядного террориста. Случай помог ему сделаться террористом незаурядным.
        В ту самую ночь, когда горел полигон ОКБ СВ, уже ближе к утру охрана партизан задержала странного молодого человека, судя по одежде, не местного жителя. Был он весь мокрый - сказал, что попал в горах под дождь; и действительно, ночью неподалеку гремела гроза. И почему-то от него очень сильно пахло серой. Этот факт он не объяснял никак, да никто его и не спрашивал.
        Сказать, что задержала охрана - значит преувеличить бдительность охраны. Несмотря на распространяемый им запах, молодой человек сумел как-то пройти два кольца охранения и прошел бы третье, если бы сам не сдался партизанам. Его отвели в караул, тщательно обыскали, оружия не нашли, и начальник караула спросил, какого черта ему здесь нужно. Молодой человек ответил, что имеет важное сообщение, которое может передать только лично герцогу. Его обыскали еще тщательнее, снова ничего не нашли, и начальник караула посоветовал убираться восвояси, потому что у герцога мерзкое настроение и он скорее всего прикажет его расстрелять, как шпиона. Молодой человек настаивал, и начальник караула, даже не обыскивая в третий раз, проводил его к герцогу, посчитав, что всякий самоубийца имеет право выбрать себе орудие для сведения счетов с жизнью.
        Молодому человеку случалось прежде видеть портреты герцога, и то, что он увидел сейчас, разительно от них отличалось. С широкой черной бородой (поклялся сбрить, когда освободит герцогство), во френче без знаков различия, лишь с двумя звездочками орденов на груди, с пулеметной лентой через плечо вместо аксельбанта, герцог больше походил на моджахеда, чем на магистра технических наук. Настроение его действительно было мерзким. Ему только что сообщили о результатах очередного теракта в столице империи.
        Его люди должны были взорвать конный фургон, начиненный динамитом, у входа в департамент полиции. Две недели назад они уже пытались сделать подобное. Тогда бричка с аммоналом взорвалась за полквартала от нужного места: то ли фитиль оказался слишком коротким, то ли лошади бежали недостаточно быстро. На мостовой осталась выбоина, колесо фургона попало в нее, и все повторилось.
        Взрывом разнесло в клочья двух лошадей и возницу, который, впрочем, и так должен был взорвать себя вместе с фургоном. (Двух других исполнителей арестовали в тот же день.) Был контужен полицейский, охранявший вход в департамент, в двух кварталах не осталось ни одного стекла в окнах, в ближайших домах разнесло в пыль даже мебельные стекла и посуду в буфетах. Сколько-то было порезанных осколками стекол - и все!
        Герцогу было до слез жаль лошадей. Что же до «этих идиотов», то спасать их из имперской тюрьмы, где их, между прочим, ждала смертная казнь, он не собирался. Молодому человеку герцог сказал, что у того есть десять минут, чтобы его заинтересовать, а после он либо будет расстрелян, либо проживет еще некоторое время, прямо пропорциональное заинтересованности герцога.
        Молодой человек сказал, что он бывший работник ОКБ СВ, не поладивший с начальством и к тому же сочувствующий справедливой («Короче!» - сказал герцог) борьбе горцев за свободу, и в качестве доказательства своей верности их правому делу желает передать им некоторые новейшие разработки ОКБ, для чего просит карандаш и бумагу. Герцог послал за бумагой, ее принесли, и молодой человек начал быстро рисовать какой-то чертеж. Герцог послал за оружейником и, когда тот пришел, велел посмотреть. «Стоит дать ему закончить», - сказал оружейник, и перебежчик получил крышу над головой, кормежку и отсрочку расстрела на время, необходимое, чтобы определить ценность его чертежей. Он работал, не разгибаясь, выдавая по памяти один за другим чертежи деталей, которые сразу же запускались в работу в мастерских. Готовые детали соединяли в соответствии со сборочным чертежом, который он нарисовал в первую очередь, и такая у него была дьявольская память, что ни один размер не пришлось исправлять. На третий день герцог держал в руках пистолет-пулемет - новейшую разработку ОКБ, автоматическое оружие под пистолетный патрон,
легкое, компактное и настолько плоское, что его можно было носить хоть под буркой, хоть под пиджаком (разве что не под фраком), не вызывая ни малейших подозрений; словом, идеальное оружие для террориста и диверсанта.
        Перебежчик тем временем рисовал чертежи новейших усовершенствований ручного пулемета, но это было уже лишнее: его приняли в отряд. Боевик из него, правда, получился никакой, и разведчик не вышел (что особенно странно, учитывая то, как он прошел через охранение), талант его состоял в другом: он умел так задумывать и планировать диверсии, что если исполнители строго придерживались его инструкций, им всегда сопутствовал успех. Раз он высказал свои замечания по поводу готовящейся акции, другой раз герцог сам его спросил, вскоре назначил своим советником по специальным операциям, а затем и первым помощником. Это было нечто новое. Помощники у герцога были, но первым он до этого не называл никого.
        Приближенные герцога, в основном старики, роптали, но придраться было не к чему: герцог ставил перед первым помощником задачу (уничтожить такой-то объект или такого-то человека), тот планировал, проявляя при этом дьявольскую изобретательность, диверсанты действовали по плану и добивались своего. Изредка первый помощник говорил герцогу: «Слишком много неопределенностей. Я не могу планировать операцию при таких кислых шансах», - и это означало, что указанный ему объект не по зубам партизанам, да, скорее всего, никому не по зубам. (Попробовали - убедились. Больше не пробовали, доверяли специалисту.) Тогда герцог назначал другой объект. Партизаны действовали, армия и полиция империи несли потери, казна убытки, и ужас поселялся в сердцах подданных императора. А партизаны своих людей не теряли, за исключением назначенных на роль камикадзе (исключительно на добровольной основе, разумеется!); надо заметить, у первого помощника это был излюбленный способ приведения в действие взрывных устройств.
        Пару раз первый помощник пробовал сам предложить герцогу объект для уничтожения, и оба раза это был Миша, его бывший шеф. Герцог оба раза отказался, причем второй раз в такой резкой форме, что первый помощник больше не возвращался к этой теме. Мишу герцог уважал, как человека, создавшего оружие, которым горцы воюют за свободу, мотивов его ухода из своей профессии не знал и искренне жалел, что пропал талант, который мог бы создать еще много полезного.
        Герцог нашел более достойный объект для покушения. Однажды он вызвал первого помощника к себе и спросил:
        - Сможем грохнуть императора?
        - Надо подумать, - ответил первый помощник. Подумав, сказал:
        - Не выйдет. У нас там нет базы, а у него сильная охрана, и вообще, слишком много неопределенностей. Я не могу планировать операцию при таких кислых шансах.
        Это был конец идее мести. Первый помощник увидел это по выражению лица герцога и осторожно сказал:
        - Ваше сиятельство, есть другая возможность…
        И он предложил герцогу определить наследника после окончания школы не в военное училище, а на физический факультет хорошего американского университета. А тот, изучив физику и сделав необходимые открытия, создаст для герцога такое страшное оружие, что одной бомбой можно будет уничтожить целый город. Например, столицу империи… А император в это время во дворце…
        Это был шанс. Это был такой шанс, что герцог едва не согласился сразу. Но поспешность в решениях была не в обычаях его народа, поэтому он отослал первого помощника на рекогносцировку в столицу империи, еще раз на месте убедиться, что нельзя достать императора более традиционными средствами. Сам же принялся обдумывать предложение, впрочем, не столько о том, как поступить, как о том, каким образом убедить своих приближенных в правильности уже принятого решения; и наконец решил, что лучше всего будет не образом, а приказом. Через три дня (первый помощник еще не возвращался) на очередном заседании военного совета он объявил о своем решении.
        - …И чтоб на этом месте никто больше не жил и ничего не росло! А кто из них останется в живых, пусть завидует мертвым! - так закончил герцог, и слышавшие это снова подумали о своих душах. Герцогу-то хорошо: от церкви отлучен, анафеме предан, все самое страшное уже позади…
        Повисло тягостное молчание. Все понимали, откуда дует этот ветер, и многим, особенно старикам, это не нравилось, да и не в обычаях горцев было предаваться научным изысканиям, когда родную землю топчет сапог оккупанта. Но возражать никто не решался, потому что в последнее время у герцога сильно испортился характер, к тому же он все больше попадал под влияние своего первого помощника.
        И тут кто-то сказал, что американские университеты - известные гнезда разврата и атеизма, и было бы неплохо, ради духовного здоровья наследника, послать туда с ним почтенного священника, дабы тот наставлял его на путь истинный и берег от соблазнов. Сказано это было без особой надежды на успех, только ради слабого шанса досадить первому помощнику: все знали, что он почему-то на дух не переносит священнослужителей любой веры. Герцог неожиданно сразу согласился, только сказал, что вряд ли какой-нибудь священник захочет иметь дело с сыном человека, отлученного от церкви. Тогда еще кто-то вспомнил, что в столице империи есть некий поп Василий, которого чуть ли не сослали в Соловки за то, что он отказался проклинать с амвона герцога.
        - Да, похоже, это тот человек, который нам нужен, - сказал герцог и послал за отцом Василием своих разведчиков.
        Через пару дней они вернулись (а первого помощника все еще не было), и с ними священник, которого привезли со всем возможным почтением, но с завязанными глазами. Ему дали отдохнуть с дороги, а на следующее утро герцог пригласил его к себе, отослал охрану и долго с ним беседовал.
        Партизаны настороженно ждали конца беседы. Никто, конечно, не опасался, что старенький попик нападет на герцога, просто все это было необычно, непривычно и ни на что не похоже. Наконец герцог вызвал к себе командира разведчиков. Тот вышел вместе со священником, позвал своих людей, они помогли отцу Василию сесть на лошадь и вместе с ним выехали из лагеря. Все ждали дальнейших приказаний герцога, но он ничего не приказывал и никого не вызывал. Это было совсем непонятно, и никто не рвался пойти и спросить, что делать дальше.
        Наконец один из приближенных решился прервать паузу.
        В детские годы герцога этот человек был его учителем. Он впервые показал ему буквы, рассказал о героях своего народа, о великих путешественниках дальних стран и о том, что история о сотворении мира за шесть дней - не единственная и не самая интересная версия. Теперь он был скромным советником, но герцог по-прежнему называл его Учителем, произнося это слово с большой буквы, а тот по старой памяти (единственный в окружении герцога) называл его на «ты».
        Учитель вошел в пещеру, оборудованную под кабинет герцога. Тот сидел за столом и писал. На первый взгляд все было как обычно, но учитель сразу понял, что все очень сильно изменилось. Он понял это по какой-то мелочи, на которой не успел зафиксировать внимание, потому что герцог поднял голову и сказал:
        - Я приказал отвезти его домой.
        - Ты сильно рискуешь, - сказал учитель. - Они даже не завязали ему глаза.
        - Я приказал не завязывать.
        - Зря. Люди тебе верят, а ты рискуешь ими из-за какого-то попа. Что он тебе сказал?
        - Много чего. - Герцог помолчал. - Но не то, что вы думаете. Сказал, например, что игры в солдатики и в казаки-разбойники - удел детства, а человечество уже вышло из детского возраста. Сказал еще, что со своими нынешними игрушками люди однажды сделают в своем доме большой пожар, может быть, даже не один. Или вот еще: сказал, что всякие борцы за свободу, как бы ни относился к ним народ, сидят на шее этого народа дополнительным бременем.
        - Ну, он загнул!
        - Да нет, все правильно. Мы же ничего не производим, а есть-пить требуем, и оружие надо на какие-то шиши покупать…
        - Ну, все равно. Ты решил, что его посылать в Америку не стоит?
        - Учитель, я бы очень хотел, чтобы именно он был с наследником, но он не поедет. Он дал слово митрополиту, что не будет проповедовать свои взгляды никому. А митрополит его оставил в столице и назначил пенсию.
        - Да что ему эта пенсия? Ты же можешь дать ему в три раза, в пять раз больше!
        - Хоть в пятнадцать. Я не шучу. Только он не поедет, он дал слово. Сказал, что раз говорил со мной, то уже его нарушил, и ему придется долго замаливать этот грех.
        Учитель невольно почувствовал уважение к священнику и, чтобы не давать ему хода (он тоже не жаловал священнослужителей), иронически заметил:
        - Ну вот, узнаю святых отцов! Сначала дал слово, потом нарушил, потом помолился, и бог простил… Ты-то что собираешься делать?
        Герцог помолчал и ответил:
        - Не знаю.
        Учителя этот ответ поразил не содержанием даже, а интонацией. Он привык слышать в голосе герцога сталь, приказ, не подлежащий обсуждению, а здесь была беспомощность и какая-то просьба, даже мольба.
        - Я могу чем-нибудь помочь? - спросил учитель.
        - Вряд ли. Наверное, я должен сам с этим разобраться.
        - Тогда я пойду?
        - Идите. Хотя нет, постойте… Учитель, у вас случайно нет с собой шила?
        Учитель достал из кармана складной ножик, подцепил ногтем и откинул короткое, но острое шило и протянул герцогу.
        - Спасибо, - сказал герцог. - Я верну завтра утром. Может быть, даже сегодня.
        Это было сказано как-то виновато, учитель к такому обращению со стороны герцога не привык и поспешил откланяться. Он вышел из пещеры и пошел к своей палатке, стоявшей на другом конце лагеря, и по дороге пытался вспомнить ту деталь, которая поразила его сразу же, как он вошел к герцогу, и которую он не запомнил из-за начавшегося разговора. Это была какая-то мелочь, она ускользала из памяти, и шило мешало сосредоточиться; учитель шел, в задумчивости не замечая ничего и никого вокруг, машинально приветствуя встречных и отвечая на их приветствия. Так же машинально он раскланялся с первым помощником, только что вернувшимся с рекогносцировки в столице империи, чему тот очень удивился, потому что обычно учитель не замечал его почти демонстративно. Впрочем, он тут же об этом забыл, потому что торопился с докладом к герцогу. Его первоначальные предположения подтвердились, иначе как с атомной бомбой до императора было не добраться, и настроение у первого помощника было прекрасное.
        Учитель подошел к своей палатке, откинул полог, шагнул внутрь и в этот момент услышал нечеловеческий вопль с другого конца лагеря. Кровь похолодела в его жилах, волосы встали дыбом и уронили на землю папаху.
        Что-то случилось в пещере. Учитель должен был сейчас бежать туда, но он стоял, не в силах двинуться с места, потому что, услышав этот вопль, вспомнил ту ускользавшую от него деталь: на столе герцога, который любил темные цвета и всегда поддерживал образцовый порядок во всем, совершенно не к месту была эта белая пластиковая бутылочка из-под простенького шампуня, из тех дешевых сортов, которыми герцог никогда не пользовался.
        ©С. Кусков. 1997-2004

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к