От шнурков до сердечка (сборник) Евгений Васильевич Клюев
        Сто и одна сказка #3
        Эта - уже третья по счету - книга сказок Евгения Клюева завершает серию под общим названием «Сто и одна сказка». Тех, кто уже путешествовал от мыльного пузыря до фантика и от клубка до праздничного марша, не удивит, разумеется, и новый маршрут - от шнурков до сердечка. Тем же, кому предстоит лишь первое путешествие в обществе Евгения Клюева, пункт отправления справедливо покажется незнакомым, однако в пункте назначения они уже будут чувствовать себя как дома. Так оно обычно и бывает: дети и взрослые легко осваиваются в этом универсуме, где всё наделено душой и даром речи. Не одно поколение маленьких читателей выросло на этих сказках: очередь за Вашими детьми и внуками, дорогой читатель.

        Евгений Клюев
        От шнурков до сердечка (сборник)
        © Клюев Е., текст
        © Василькова Н., составление
        © Валерий Калныньш, макет и оформление
        © Наташа Маркина, иллюстрации
        © «Время»

* * *
        Эта - уже третья по счету - книга сказок Евгения Клюева завершает серию под общим названием «Сто и одна сказка». Тех, кто уже путешествовал от мыльного пузыря до фантика и от клубка до праздничного марша, не удивит, разумеется, и новый маршрут - от шнурков до сердечка. Тем же, кому предстоит лишь первое путешествие в обществе Евгения Клюева, пункт отправления справедливо покажется незнакомым, однако в пункте назначения они уже будут чувствовать себя как дома. Так оно обычно и бывает: дети и взрослые легко осваиваются в этом универсуме, где всё наделено душой и даром речи. Не одно поколение маленьких читателей выросло на этих сказках: очередь за Вашими детьми и внуками, дорогой читатель.


        Серьёзный договор между двумя шнурками

        Серьёзный договор между двумя шнурками был заключён однажды ночью, то есть именно тогда, когда в мире происходят особенно важные вещи. Правда, мало кому известно, что это за вещи, но в том, что они важные, не сомневается никто.
        Шнуркам, значит, было известно такое дело - вот они и выбрали ночное время, чтобы заключить между собой договор. Какой именно договор - этого они в тот момент ещё не решили, зато твёрдо знали: договор непременно должен быть серьёзным - иначе и заключать его не стоит.
        А ночь, кстати сказать, выдалась совершенно безлунная - стало быть, смело можно было рассчитывать на то, что договор останется в тайне.
        - По-моему, эта ночь очень подходит для заключения договоров, - тихонько шепнул Правый Шнурок Левому.
        - Согласен, - отозвался Левый Шнурок. - В такую ночь ничто и никто не мешает заключать договоры… Только вот какой, интересно, договор мы с Вами могли бы заключить?
        - Любой! - со знанием дела заявил Правый Шнурок. - Какой нам нравится, такой и заключим: всё ведь от нас зависит.
        Левый Шнурок от радости даже скрутился в спираль:
        - Давайте же скорее заключать! Это, наверное, ужасно увлекательно!
        И тогда Правый Шнурок неожиданно предложил:
        - Пожалуй, нам лучше всего заключить договор о ненападении кого-нибудь на кого-нибудь: такие договоры всегда заключают очень серьёзно.
        Левый Шнурок сначала опешил, но потом идея ему понравилась. Он только спросил:
        - А о ненападении кого на кого?.. Давайте заключим договор о ненападении никого на никого! Чтобы уж сразу…
        - Глупо! - сказал Правый Шнурок. - Подобный договор не будет иметь силы. Договор должен касаться не всех вообще, а только некоторых. - Он подумал как мог основательно и признался: - Меня, например, страшно беспокоит, что в Африке тигры нападают на антилоп. По-моему, этого нельзя больше терпеть.
        - Нельзя! - воодушевился Левый Шнурок и смущённо добавил: - Правда, я не знаю, кто такие антилопы…
        - Я тоже не знаю, но дело не в этом, - заверил его Правый. - Дело в том, что мое терпение лопнуло!
        - И моё, разумеется, тоже лопнуло… уже сто лет назад! - поспешил присоединиться Левый Шнурок.
        Тут и заключили договор о ненападении тигров на антилоп: Правый Шнурок подполз к Левому, и они благополучно скрепили договор узлом. А чтобы узел был покрепче, шнурки опять расползлись как можно дальше друг от друга и даже изо всех сил подёргались.


        - Вот, - с удовлетворением произнёс Правый Шнурок. - Теперь наш договор нерушим.
        - Значит, отныне тигры в Африке не будут нападать на антилоп? - Левый Шнурок выглядел очень возбуждённым.
        - Не будут, - подтвердил Правый и торжественно добавил: - С этой ночи мы с Вами можем спать совершенно спокойно.
        В ответ на его слова очень возбуждённый Левый Шнурок сразу взял себя в руки и совершенно спокойно уснул. Ему снились тигры, целующие антилоп в губы.
        …Однако наутро надо было надевать ботинки. Сделать же это оказалось невозможно.
        - Вас невозможно надеть! - так прямо и сказали ботинкам. И в никуда добавили: - Тут не обойтись без посторонней помощи.
        Посторонняя Помощь не замедлила явиться. Ей было пять лет, и у неё было два белых банта во всю голову. Она посмотрела на ботинки и протянула:
        - Тааак…
        А больше ничего не сказала и принялась развязывать узел. Шнурки лохматились, но не поддавались.
        - Вы что, шнурки, с ума сошли? - поинтересовалась Посторонняя Помощь и пригрозила: - Я же вас сейчас разрежу! Ножницами.
        - Это будет совершенно безрассудный шаг с Вашей стороны, - отозвался Левый Шнурок. - Потому что тогда бедным антилопам - конец.
        - Кому конец? - опешила Посторонняя Помощь.
        - Бедным антилопам, - вздохнули оба шнурка.
        - А кто такой «беднымантилопам»? - Посторонняя Помощь подозрительно сморщила носик и достала из кармана немыслимо большой носовой платок.
        - Мы не знаем, - ответили шнурки. - Но знаем, что антилопы живут в Африке и на них нападают тигры. И мы заключили серьёзный договор о ненападении тигров на антилоп, скрепив его узлом. Если Вы разрежете этот узел, наш договор будет расторгнут - и тогда тигры уничтожат всех антилоп в Африке.
        - Насмерть уничтожат? - деловито уточнила Посторонняя Помощь, охотно поднося платок к сморщенному носику.
        - Насмерть.
        Тут-то и раздался оглушительный рёв Посторонней Помощи. На рёв сбежалась Вся Семья.
        И Вся Семья постановила: данные ботинки больше не носить никогда, а срочно купить другие. И запретить кому бы то ни было прикасаться к шнуркам - иначе тигры в Африке насмерть уничтожат всех антилоп.
        Посторонняя Помощь давно выросла, но ботинки так и стоят на почётном месте со связанными шнурками. Может быть, по этой причине тигры в Африке (если они там, конечно, есть) действительно давно уже не нападают на антилоп… но тут трудно сказать что-нибудь наверняка, потому что Африка находится ужасно далеко отсюда.


        Цыплёнок для супа

        Очень симпатичного толстенького Цыплёнка запаковали в прозрачный пакет, на котором была нарисована весёлая картинка и проставлена цена - довольно высокая. Теперь это был уже не просто Цыплёнок, каких много, а Цыплёнок-для-Супа: такая, во всяком случае, надпись красовалась на прозрачном пакете рядом с ценой.
        «Как хорошо! - подумал Цыплёнок-для-Супа, лежа на боку в пакете. - Раньше я жил пустой жизнью и непонятно для чего. Но отныне в жизни моей появилась цель: я знаю, для чего предназначен. Я Цыплёнок-для-Супа!» - И Цыплёнок-для-Супа тихо радовался себе в прозрачном пакете и был, вообще говоря, горд: понятное дело, не каждый ведь может похвастаться тем, что знает, какова цель его жизни!
        Потом Цыплёнка-для-Супа долго везли в огромном белом фургоне, потом выгружали, потом клали на прилавок столичного магазина - и там он некоторое время лежал, гордясь ещё сильнее: не каждого ведь продают в столице! Его, разумеется, купили (как же иначе!) и принесли куда-то. А принеся, запихали в холодильник. В холодильнике он весь замёрз, потому что в холодильниках, как известно, не жарко, и даже несколько растерялся: оказывается, достигнуть своей цели в жизни дело сложное!


        «Когда же из меня начнут варить суп? - постепенно свирепел он, не забывая дрожать и синеть. - Я уже сколько тут мёрзну, а супом так и не пахнет… Чертовски всё-таки долог путь к цели!»
        Но это был терпеливый Цыплёнок-для-Супа - и он дождался-таки часа, когда его вынули из холодильника и положили на просторный кухонный стол.
        На столе было тепло - и Цыплёнок-для-Супа сразу взмок.
        Вдруг на стол вспрыгнул Котёнок. Котёнок был рыжий и счастливый.
        - Привет, Цыплёнок, - воскликнул он, - красивый у тебя пакет!
        - Дело в том, - издалека начал Цыплёнок, но тут же и приблизился, - что я никакой не Цыплёнок.
        Котёнок протёр глаза обеими передними лапами и этими протёртыми до блеска глазами принялся внимательно разглядывать надпись на пакете. Впрочем, читать он всё равно не умел - так что надпись ничего не прояснила.
        - Кто ты? - с ужасом спросил тогда Котёнок.
        - Я Цыплёнок-для-Супа! - помолчав минуты полторы, медленно представился Цыплёнок-для-Супа.
        Котёнок снова протер глаза обеими передними лапами и, видимо, опять не поверив глазам, совсем уже ослепительно блестящим, спросил:
        - А что, простите, это меняет?
        (Он решил обращаться к Цыплёнку-для-Супа на «вы», раз уж тот оказался так непрост.)
        - Это меняет всё, - сухо ответил Цыплёнок-для-Супа. - Решительным образом всё.
        - Я не понимаю, - честно признался Котёнок.
        - Объясню Вам, - опять издалека начал Цыплёнок-для-Супа, но на сей раз не приблизился, а так и остался вдалеке. - Вот если, к примеру, взять Вас… Позвольте спросить: Вы, собственно, Котёнок для чего?
        - Для… - очень уверенно стартовал Котёнок, но тут же уверенность его куда-то и улетучилась, - для… не знаю.
        - Вот то-то и оно! - провозгласил Цыплёнок-для-Супа. - И это довольно распространённый ответ. Наблюдая современников, я заметил, что многие вокруг меня живут пустой жизнью. Они блуждают во мгле безо всякой цели. А Вы, дорогой Котёнок, вообще-то хоть раз попытались задуматься о том, для чего Вы Котёнок?
        - Нет… - даже смутился от собственной честности Котёнок.


        - Плохо! - вздохнул Цыплёнок-для-Супа. - Получается, Вы Котёнок неизвестно зачем. Котёнок ни для чего.
        - Ни для чего, - огорчился наконец Котёнок и утёр непрошеную слезу.
        - А что Вы сделали для того, чтобы жизнь Ваша, дорогой Котёнок, обрела цель? Страдали ли Вы - например, в холодильнике?
        - В холодильнике не страдал… - чуть не разрыдался Котёнок.
        - Ая страдал! - с некоторой даже укоризной произнёс Цыплёнок-для-Супа. - Теперь, надеюсь, Вы и сами понимаете, чем отличается просто Цыплёнок от Цыплёнка-для-Супа. - Он взглянул на Котёнка пристальнее некуда.
        Доведённый до отчаяния Котёнок кивнул круглой головой и затараторил:
        - Просто Цыплёнок живёт пустой жизнью, как у меня. Просто Цыплёнок блуждает во мгле безо всякой цели. Просто Цыплёнок не задумывается о том, для чего он Цыплёнок. А Цыплёнок-для-Супа имеет цель жизни, и цель его жизни - суп.
        - Неплохо… - начал было Цыплёнок-для-Супа, но тут его вынули из пакета и бросили в кастрюлю. При этом Цыплёнок-для-Супа вёл себя торжественно и просто: он высоко поднял правую ножку, и, расправив могучие крылья, медленно спланировал в ледяную воду.
        Цель жизни была достигнута.
        А Котёнок, с завистью проводив его глазами, уныло поплёлся на свою подстилку. Там он долго лежал, предаваясь грустным размышлениям о том, что он просто Котёнок, Котёнок ни для чего, и ему было ужасно стыдно, что живёт он пустой жизнью и блуждает во мгле безо всякой цели…
        В эти минуты он много бы дал за то, чтобы быть не просто Котёнком, а Котёнком-для-Супа!


        Одуванчик на крыше

        Чего только не бывает на крышах старых домов!.. Бывает даже, что там вырастают целые деревья, - так удивляться ли маленькому жёлтому Одуванчику, выросшему однажды на крыше? Конечно, не удивляться, как не удивляться и тому, что, выросши однажды на крыше, он немедленно принялся улыбаться на весь свет. А почему же, собственно, не улыбаться, если сверху - небо, снизу - земля, и ты - посерединке!..
        - Зря он, между прочим, улыбается! - сказал Столб-с-Левой-Стороны-Дороги и добавил: - Я бы на его месте не улыбался.
        - И я бы не улыбался, - поддержал приятеля Столб-с-Правой-Стороны-Дороги.
        Столбы всегда поддерживают друг друга, этим и сильны.
        - Я даже считаю, - сказал ещё Столб-с-Левой-Стороны-Дороги, - что в таком положении, как у него, следует опустить глаза и страшно смутиться. Я бы, между прочим, так и поступил.
        - И я, - опять поддержал его Столб-с-Правой-Стороны-Дороги. - Каждый должен представлять себе хотя бы приблизительно, где ему можно находиться, а где нет. Что же касается некоторых жёлтых цветов… - тут он очень строго посмотрел на Одуванчика, хотя, в общем-то, и без того было понятно, о ком шла речь, - так вот… что касается некоторых жёлтых цветов, то они позволяют себе произрастать… гм… мягко говоря, отнюдь не на лугах.
        - Отнюдь не на лугах! - с удовольствием повторил Столб-с-Левой-Стороны-Дороги.
        Они подождали ответа, как два соловья - лета, но Одуванчик и не подумал отвечать: он не понимал языка столбов - одуванчики и вообще-то языка столбов не понимают. Сомневаюсь, кстати, что столбы, со своей стороны, понимают язык одуванчиков. Но так или иначе, а Одуванчик и не думал отвечать, потому что в данный момент думал он совсем о другом: немножко о небе, которое сверху, немножко о земле, которая снизу, и немножко о себе, который посерединке.
        - …в то время как, - заключил Столб-с-Правой-Стороны-Дороги, - совершенно очевидно, что крыша жилого помещения отнюдь не место для произрастания цветов.
        - Тут и говорить нечего! - от всей души согласился Столб-с-Левой-Стороны-Дороги, но говорить, тем не менее, продолжал: - Произрастать на крыше жилого помещения - это непорядок. Если каждый станет произрастать, где захочет, начнётся путаница. Произрастать следует не там, где нравится, а там, где положено.
        Столбы ещё несколько дней поговорили на эту тему и, наконец, опять примолкли: не последует ли, дескать, какой-нибудь ответ? Однако никакого ответа не последовало - Одуванчик и глазом не моргнул. А зачем ему моргать, когда всё, вроде бы, хорошо: немного неба сверху, немного земли снизу - и ты посерединке… правда, уже поседевший, но что ж за беда! Все мы когда-нибудь седеем…


        - Нет, поразительно всё-таки глухи к разумным доводам некоторые Одуванчики! - не дождавшись ответа, опять завёл свою пластинку Столб-с-Левой-Стороны-Дороги.
        - Особенно этот Одуванчик! - совсем уж прямо обозначил ситуацию Столб-с-Правой-Стороны-Дороги. - Ему бы прислушаться к тому, что другие говорят, и давно уже слезть на землю, занять подобающее положение - так нет же!
        - Есть ещё среди нас существа не от мира сего. Хоть кол им на голове теши!
        Это уж они зря: кол на голове Одуванчика тесать было нельзя - тем более теперь, когда голова его совсем облысела. Ветер трепал на ней последнюю пушинку, но вот и она полетела по воздуху… Куда занесёт её судьба, где пустит корни эта пушинка - на лугу, на крыше старого дома, на другой планете?..
        Впрочем, столбам до этого дела не было: они настолько вжились в образы блюстителей порядка, что совсем уже не смотрели в сторону Одуванчика. Да и зачем? Для того чтобы осуждать кого-то, вовсе не обязательно его видеть!
        - Пора бы нам с Вами, - доверительно обратился Столб-с-Правой-Стороны-Дороги к Столбу-с-Левой-Стороны-Дороги, - как-нибудь вмешаться в это безобразие. Быть не может, чтобы на Одуванчика не нашлось управы! - и Столб-с-Правой-Стороны-Дороги с надеждой огляделся вокруг.
        - Управа на каждого найдётся! - заверил его Столб-с-Левой-Стороны-Дороги и тоже огляделся вокруг.
        А вокруг давно уже лежал снег. Снегом засыпало и наш старый дом - только весёлая красная труба пыхтела на поверхности, потому что изнутри старый дом отапливался дровами. Но что столбам - снег!.. Столбы ведь они столбы и есть: им в любое время года одинаково, вот они смены времен года и не замечают. Однако Милиционера, перелезающего через высокий сугроб, заметили - и изо всех сил замахали своими фонарями.
        - Что-нибудь случилось? - встревожился тот, подходя к столбам.
        - Случилось, случилось! - в один голос крикнули столбы. - Вот этот Одуванчик вместо того, чтобы вырасти на лугу, как положено, взял и вырос на крыше старого дома! Вы должны наказать его за это!
        Милиционер удивлённо огляделся по сторонам: повсюду лежал снег.
        - Я не вижу ни одуванчика, ни дома - о чём вы? - спросил он у возмущённых столбов.
        И возмущённые столбы только теперь взглянули туда, где когда-то рос Одуванчик. Весёлая красная труба вовсю пыхтела над высоким сугробом.
        - Но Одуванчик был здесь! - взревел Столб-с-Левой-Стороны-Дороги. - И даже если сейчас никакого Одуванчика не видно, всё равно следует наказать его - хотя бы задним числом! Пусть другим неповадно будет!
        - Вынесите приговор! - потребовал Столб-с-Правой-Стороны-Дороги.
        - Срок давности истёк! - почему-то очень сердито сказал Милиционер, а потом с грустной улыбкой добавил: - Некого уже наказывать.
        И, отдав честь, Милиционер зашагал дальше, а столбы… Столбы так и продолжали возмущаться неслыханной дерзостью того, кого давно уже не было на свете.


        Кривая короткая улочка

        - Если не можешь быть проспектом, лучше не будь вовсе! - сказал Широкий-Проспект-с-Красивым-Названием.
        А Кривая Короткая Улочка и сама понимала, что быть проспектом - да ещё Широким-Проспектом-с-Красивым-Названием - сущее удовольствие! Простираешься себе на целый километр вперёд - и в ус не дуешь… И едут по тебе, ничего не опасаясь, машины, и топают по тебе беспечные прохожие, и продают на тебе разные разности… да, ещё и деревья на тебе стоят по бокам - стройные и высокие. Это, конечно, совсем не то, что быть Кривой Короткой Улочкой: тут-то, конечно, никаких машин, потому как движение чуть ли не под страхом смертной казни запрещено, а уж если всё-таки заехал кто, ни за что не развернётся… так и застрянет навсегда. Прохожих тоже никаких - только жители, а жители и прохожие - совсем разные вещи. Прохожие - они ходят, и ходят, и ходят… а жители - только живут, да и всё. Значит, если живут на Кривой Короткой Улочке, то и ходят по ней. А если не живут, то и не ходят: их тогда на Кривую Короткую Улочку и калачом не заманишь. Что касается деревьев… деревьев-то много, да бестолковые какие-то все: растут где попало и как попало. В основном, в маленьких садиках возле домов - и из садиков на улицу их не
пускают.
        Словом, это сплошное несчастье - быть Короткой Кривой Улочкой. Только что ж теперь делать!..
        Между прочим, те, кто жил на этой улочке, даже стеснялись свой адрес знакомым дать: не очень-то оно приятно - признаваться, что живёшь на Кривой Короткой Улочке. Другое дело - на Широком-Проспекте-с-Красивым-Названием… да ещё в доме, который издалека видно. Тут уж можно громко произносить свой адрес - и лениво так добавлять: знаете такой двадцатипятиэтажный дом в самой середине… там ещё Национальный Банк внизу находится? Вот это адрес так адрес! А с Кривой Короткой Улочкой замучаешься объяснять: это, дескать, такая маленькая улочка в Северо-Восточном округе, добираться на двух автобусах с пересадкой на третий… где-то между большими улицами, которые ведут на проспект… а дом - дом на самом краю находится, на левой стороне, приблизительно метрах в ста от начала улочки… какой улочки? - Да Кривой Короткой Улочки, какой же ещё…
        Одна радость: на Кривую Короткую Улочку внимания вообще не обращали. Жило на ней множество весёлых незаметных людей, и не было тут ни магазинов, ни тем более учреждений, ни даже киоска или ларька какого-нибудь - только маленькие домики да маленькие садики. А больше - совсем ничего… стало быть, и говорить не о чем.
        Вот и не говорили никогда. Многие вообще не знали, что есть в городе такая Кривая Короткая Улочка, - и, если случайного прохожего, например, останавливали вопросом вроде: «Скажите, пожалуйста, нет ли здесь в городе Кривой Короткой Улочки?» - случайный прохожий убеждённо отвечал:
        - Нет, нет и нет! Никакой Кривой Короткой Улочки в городе никогда не наблюдалось и сейчас не наблюдается.
        Так вот отвечал случайный прохожий.
        И шли дни. Недели. Месяцы. Годы. Десятилетия. Века.
        И настало будущее.
        Сразу предупрежу: о будущем я не слишком много знаю. Только одно практически и знаю: что оно будет. Впрочем, этого достаточно: если это знаешь, то можешь, стало быть, вполне сносно рассказать о будущем.
        Когда настало будущее, оно сразу начало разбираться с прошлым. А разобравшись, обнаружило, что прошлого и нет никакого. На месте Широкого-Проспекта-с-Красивым-Названием давно находилась Огромная-Площадь-со-Скучным-Названием, да и весь город с незапамятных времен был уже полностью перекроен: новые дома сменились ещё более новыми, деревья выросли, зачахли, и из их побегов выросли другие - такие же стройные и высокие. А прохожих и вовсе не стало: они превратились в проезжих и проезжали на такой скорости, что их практически не замечали. Тормозили же редко где - правда, местом обязательной остановки в центре разросшегося города была Кривая Короткая Улочка, местоположение которой знал каждый.
        На ней стояли всё те же домики и росли хоть и новые, но столь же бестолковые деревья, и их по-прежнему из садиков наружу не пускали. Въезд на машинах сюда был запрещён под страхом смертной казни. А уж если кто заезжал, его тут же и останавливали навсегда: Кривая Короткая Улочка стала заповедной зоной. Сейчас здесь никто не жил, и только в большие праздники по улочке этой разрешали прохаживаться в течение двух часов - правда, предварительно полагалось купить входной билет. Тогда на Кривой Короткой Улочке открывались магазины и киоски - и чего только в них не было!..


        Окрестные проспекты, бульвары и шоссе завидовали Кривой Короткой Улочке: даже просто жить по соседству с ней теперь считалось большим почётом… Сама же Кривая Короткая Улочка лишь кротко улыбалась в ответ: она никак не могла понять, что уж такого привлекательного нашли в ней, совсем молчаливой, именно сегодня - по сравнению с теми прекрасными временами, когда она была весёлой и полной жителей! Теперь по ней ходили только прохожие, а жители и прохожие - совсем разные вещи. Жители - они живут, и живут, и живут… а прохожие - только ходят, да и всё!


        Мечты сбываются

        Мечты сбываются, это каждому понятно. Пусть и не сразу сбываются, пусть даже сначала подолгу не сбываются, зато потом всё равно обязательно сбываются. Иногда про какую-нибудь мечту кажется: эта-то уж точно не сбудется никогда, а посмотришь через некоторое время - сбылась! И ничто так хорошо не умеет сбываться, как мечты, хотя… чего ж тут удивляться: мечты - они на то мечты и есть, чтобы сбываться. Иначе никак. Иначе это у нас не мечта получится, а просто заблуждение одно - и всё. А заблуждениям сбываться совсем не обязательно.
        Правда, очень трудно предугадать, когда именно та или иная мечта сбудется, но это уже не наше дело. Это мечты дело, когда ей сбываться. Когда захочет - тогда и сбывается.
        Короче говоря, одна Светлая Мечта решила наконец сбыться. Она целых много лет не сбывалась и уже устала. Да и время ей подошло: тихий морозный вечер. Такие вечера нарочно придуманы, чтобы мечты сбывались.


        Светлая Мечта как следует приготовилась начинать сбываться. Она даже завела себе специальное такое платье - белое, с маленькими золотыми цветками, и до полу - с особенным длинным шлейфом, только шлейф уже был без цветков, а с одними веточками из чистого золота. И вот надела она это платье со шлейфом и пошла выходить на дорогу.
        - Вы куда это собрались, вся такая необыкновенно нарядная? - спросила её Другая Мечта: она тоже пока не сбылась, но, похоже, и вообще не собиралась сбываться.
        - Я вся такая необыкновенно нарядная собралась идти сбываться, - без утайки ответила Светлая Мечта и светло, как ей и положено, улыбнулась.


        - Вы что, с ума сошли, сбываться в такое время? - сразу же закричала Другая Мечта. - Никто в это время не сбывается, да и не та совсем обстановка, чтобы сбываться.
        - А я думаю, пора. И обстановка самая что ни на есть подходящая: тихий морозный вечер! Вполне можно пойти сбыться. - И Светлая Мечта, опять улыбнувшись (конечно же, светло!), осторожно приподняла пальчиками длинный шлейф…
        - Да где ж тут подходящая обстановка, когда никому ни до чего? Сейчас как раз ничего сбываться не должно: никто даже и не ждет, что найдётся какая-нибудь сумасшедшая мечта, которой именно теперь приспичит сбываться!
        - Что значит «приспичит сбываться»? - чуть было не обиделась Светлая Мечта. - Всё-таки было бы очень неплохо, если бы Вы выбирали выражения.
        - Ах, да не в выражениях дело! - отмахнулась Другая Мечта. - Вы вот сколько уже не сбываетесь?
        - Очень долго! - горячо раскаялась Светлая Мечта. - Много лет уже не сбываюсь, просто измучилась вся… И так ужасно хочется сбыться!
        - Вы прямо безрассудная какая-то мечта! - Другая Мечта даже пальчиком покрутила у виска. - Придёт же такое в голову - сбываться… Вы хоть отдаёте себе отчёт в том, что это значит?
        - Я не в таких с собой отношениях. чтобы требовать у себя отчёта…
        - Но ведь Вы же погибнете! - ужаснулась Другая Мечта. - Сбыться - это значит исчезнуть: пока Вы мечта, Вы есть, а сбылись - и нет Вас, кончено! Не приятнее ли танцевать с другими мечтами в хороводе при сиянии луны и никогда не сбываться? Я вот уже всю жизнь не сбываюсь и сбываться не намерена!
        - Значит, - очень хорошо подумав, сказала Светлая Мечта, - Вы не настоящая мечта, а просто заблуждение. Или иллюзия. Потому что мечты - они сбываются.
        - Не иллюзия, никакая не иллюзия! - завозмущалась Другая Мечта. - Я, может быть, даже побольше мечта, чем Вы. А только я всё равно не сбудусь, потому что нечего там! Хоть ты меня режь!
        Светлая Мечта не совсем поняла, как можно резать мечту, но ничего не сказала, а только ещё чуть подобрала шлейф и сделала шаг вперёд.
        - Вы погибнете! - прокричала вслед Другая Мечта, или просто Иллюзия. - Останьтесь с нами, Вы такая красивая - и нам, честное слово, будет не хватать Вас в нашем хороводе при сиянии луны… Не сбывайтесь!
        - Прощайте!
        И только маленькие золотые цветки да веточки из чистого золота прочертили по снегу ослепительные полосы…
        В тот же самый момент два очень пожилых человека чуть не столкнулись на полутёмной улице. Они едва узнали друг друга, а когда узнали, долго стояли молча и не верили глазам своим. Потом сказали чуть слышно:
        - Быть этого не может!
        …вокруг них, со всех сторон, плясали по снегу маленькие золотые искры и длинные лучи из чистого золота, в которых даже очень внимательный наблюдатель ни за что не узнал бы ни цветков, ни веточек, а увидел бы только искры и лучи - только искры и лучи от стоявшего поблизости уличного фонаря. Но ведь искры и лучи - это тоже совсем не так мало.


        Огурчик из подмосковья

        Огурчик не сразу стал огурчиком: никто сразу не бывает тем, кем потом становится. Сперва он был семечком, потом листочком, потом двумя листочками, потом тремя, потом цветочком был и только после этого начал становиться огурчиком - и узнал, что зовут его Огурчик и что живёт он в Подмосковье, на одной грядке в одном огороде. И что таких, как он, огурчиков - много, это он тоже узнал.
        Говорил Огурчик по-русски, потому как родился-то он в Подмосковье, то есть под Москвой, а Москва - это столица-нашей-родины-и-так-далее, где все говорят по-русски… Стало быть, Огурчик всех и понимал: он и Помидора понимал, и Морковь, и даже Укропа понимал, а уж укропов-то совсем трудно понять… Но Огурчик и Укропа понимал.
        Не понимал Огурчик только того, почему он всех понимает: сам-то Огурчик ведь не знал, что все, и он в том числе, говорят по-русски. Огурчик просто говорил как мог - и все ему отвечали как могли, а по-русски или нет - этого тут никто не обсуждал.
        Однажды Огурчик лежал на бочку и говорил по-русски с другим огурчиком обо всяких вещах. Только другой огурчик скоро заснул, а третий огурчик вообще всё время спал, и тогда наш Огурчик замолчал, потому что остальные огурчики были далеко от него. Но вдруг в огород прилетел Ветер и стал петь одну песню красивую - и тут Огурчик очень удивился, потому что он Ветра не понимал. А до этого он всех понимал.
        Когда Ветер спел свою песню до конца, Огурчик осмелился и сказал Ветру - конечно, очень осторожно, потому что не знал, захочет ли Ветер с ним, Огурчиком, разговаривать, раз он, Огурчик, такой маленький и в пупырышках:
        - Я не понял Вас, глубокоуважаемый Ветер!
        Ветер был южный, значит, добрый, и всё объяснил Огурчику, даже несмотря на то, что тот был такой маленький и в пупырышках:
        - Ты потому не понял, что песня была персидская. Тут Огурчик совсем изумился и спросил:
        - Персидская - это какая такая?
        - Это которая на персидском языке, - ответил Ветер.
        - А я на каком говорю? - растерялся Огурчик.
        - На русском.
        Так Огурчик и узнал, что говорит он на русском и что, кроме русского, есть ещё персидский, на котором он, Огурчик, говорить, стало быть, не умеет… Огурчик огорчился и глубоко вздохнул, чуть не сдув Ветер, - но сразу же, конечно, извинился и опять спросил:
        - Не скажете ли Вы мне тогда, где персидскому этому языку можно научиться?
        И тут Ветер, которому очень понравилось, что Огурчик, хоть маленький и в пупырышках, а вежливый, рассказал ему про Персию и особенно про Шираз: в этом городе он часто гостил. Огурчику очень понравилось про Персию - и особенно про Шираз, и он хотел слушать дальше, но Ветер сразу улетел, потому что у него были неотложные дела.
        Огурчик посмотрел Ветру вслед и понял, что жить и расти дальше без персидского языка не сможет. Но как-то так оказалось, что никто вокруг него не знал персидского языка - и где на нём говорят, тоже никто не знал. Вот и стал Огурчик стал рассказывать всем про Персию - и особенно про Шираз… Его, надо сказать, слушали с интересом - и другие огурчики, и Помидор, и Морковь, и даже Укроп, а уж укропы-то вообще не умеют слушать.
        Но потом все очень скоро забыли про Персию - и особенно про Шираз, а Огурчик не забыл… Он грустил и не рос.
        - Ты брось грустить и расти давай, - то и дело говорил ему другой Огурчик. - Тут Подмосковье. Тут говорят по-русски. Тут на персидском не с кем общаться: ни помидоры его не знают, ни Морковь. Даже Укроп не знает, а уж укропы-то всё знают!
        Приближалась осень. Опять прилетел Ветер - теперь уже из северных стран. Он запел новую песню - старинную скандинавскую балладу - на языке, которого Огурчик тоже не знал. Язык назывался «исландский».
        - Хочешь, научу тебя исландскому языку? - спросил Ветер, у которого теперь не было неотложных дел.
        - Нет-нет! - воскликнул Огурчик. - Лучше, если у Вас есть время, научите меня персидскому языку - пожалуйста…
        - Персидскому? - переспросил Ветер. - Да я уж и забыл его. Давно не был в тех краях.
        - Совсем забыли? - уточнил Огурчик.
        - Совсем, - сказал Ветер и вздохнул.


        И тогда Огурчик разрыдался - да так горько, что у всех защемило сердце: и у Помидора, и у Моркови, и даже у Укропа защемило, хотя у укропов-то и вообще никаких сердец нет.
        Нарыдавшись, Огурчик от отчаяния принялся расти - и вырос самым большим и красивым на всей грядке, настолько большим и красивым, что очень скоро его положили на блюдо и подали к столу. Любой другой на его месте гордился бы подобной судьбой, но Огурчик не гордился: он лежал на расписном блюде, равнодушный ко всему, и ни о чём таком не думал, как вдруг…
        Знакомые звуки! Совсем близко от него две огромные жёлтые Дыни разговаривали между собой на… - Огурчик не мог ошибиться! - персидском языке. И сразу всё вернулось к нему: и лето, и красивая песня Ветра, и Персия… И особенно Шираз!
        - Милые Дыни, - взмолился он, - научите меня персидскому языку!
        - Пожалуйста, - по-русски, хотя и с акцентом, ответили Дыни. - Это можно.
        И первый урок начался.
        Я не знаю, успел ли Огурчик из Подмосковья научиться персидскому языку: это зависело от того, долго ли продолжался обед. Но, по слухам, обед продолжался о-о-очень долго - так что Огурчик вполне мог и успеть. Ведь, вообще говоря, всё в жизни можно успеть… если, конечно, вас не съедят слишком рано.


        Точка зрения лампочки

        «Солнце восходит на западе, а заходит на востоке»… что бы с вами было, если бы вы такое услышали? Нет, вы только вдумайтесь: «Солнце восходит на западе, а заходит на востоке»! Ведь если вдуматься, можно просто возмутиться от возмущения. Это прямо какая-то чушь - и каждый знает, что бывает как раз наоборот: восходит солнце на востоке, а заходит оно на западе. Только так, а больше никак. Спросите у любого учёного: уж кто-кто, а учёные в таких вещах хорошо разбираются.
        - Лампочки тоже разбираются! - сказала в ответ на всё это Лампочка, одетая в роскошный жёлтый плафон.
        Нет, так невозможно. Тут есть от чего за голову схватиться… и это, между прочим, частенько делают Телевизор и Магнитофон. Правда, потом они сразу вспоминают, что головы ни у того, ни у другого нет, но вспоминают всё-таки с небольшим опозданием - уже после того, как схватились за голову.
        - Солнце восходит на востоке, а заходит на западе, - бесконечно скучными голосами талдычат они, но всякий раз слышат в ответ:
        - У меня другая точка зрения.
        Это, конечно же, Лампочка, которая очень гордится, что у неё другая точка зрения, и изо всех сил настаивает на ней, доходя иногда до белого каления.
        - Другой точки зрения по данному вопросу быть не может, - бесконечно скучными голосами продолжают талдычить Телевизор и Магнитофон, уставшие повторять одно и то же по нескольку раз в день.
        - Каждый имеет право на собственную точку зрения! - заявляет Лампочка.
        А вот на это Телевизору и Магнитофону нечего бывает возразить - и они умолкают. Право на собственную точку зрения действительно имеет каждый - чего ж тут возражать?
        - Может быть, это у неё оттого, что она вверх ногами висит? - тихонько бурчит Телевизор, обращаясь теперь уже к одному только Магнитофону. - Может быть, если нас подвесить вверх ногами, мы тоже будем думать, что солнце восходит на западе, а заходит на востоке?
        Магнитофон тяжело вздыхает:
        - Во-первых, вверх ногами нас с вами подвесить нельзя: у нас нету ног.
        - У Лампочки тоже нету. - Телевизор пожимает плечами, забыв, что у него нет ещё и плеч.
        - Для лампочек неважно, есть ли у них ноги, - шёпотом объясняет Магнитофон. - У них есть головы. Стало быть, как минимум их можно подвесить вниз головой. А это всё равно, что вверх ногами. У нас же с вами и голов нет - стало быть, с нами абсолютно ничего не получится.


        - Но если бы у Лампочки была голова, - размышляет Телевизор, - она понимала бы тогда, что солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Мы-то с вами это понимаем - даже не имея голов!
        Магнитофон опять тяжело вздыхает:
        - Вы же слышали, каждый имеет право на собственную точку зрения!.. - и горько улыбается.
        Ещё бы ему горько не улыбаться: попробуйте каждый день слышать о том, что солнце восходит на западе, а заходит на востоке! Это ведь просто с ума можно сойти - или даже в конце концов поверить в то, что на западе оно и восходит, а на востоке заходит.
        Вообще говоря, точка зрения - вещь серьёзная: не всегда даже понятно, что с ней делать!
        - Уважать, уважать её надо, чужую точку зрения! - надрывается Лампочка и опять доходит до белого каления.
        - Перестаньте доходить до белого каления! - в свою очередь, возмущаются Телевизор и Магнитофон. - Имейте, пожалуйста, свою точку зрения, но до белого каления доходить вовсе не обязательно, а то свет очень в глаза бьёт… - Телевизор и Магнитофон щурятся, забыв, что у них нет глаз, и вспоминают о том, что у них нет глаз, только после того, как уже прищурились.
        Однако Лампочка не унимается:
        - Вы должны не только уважать мою точку зрения, но и считаться с ней. Вот и считайтесь давайте, не то я опять дойду до белого каления! Повторяйте за мной: «Солнце восходит на западе, а заходит на востоке»!
        - Только не хватало - повторять всякую чушь! - не выдерживают теперь уже окончательно Телевизор и Магнитофон и сами собой включаются на всю мощь. И поднимается такой шум, что хоть уши затыкай! В этом общем шуме становится и вовсе непонятно, где солнце восходит и где оно заходит.
        Тем более что внезапно подаёт голос Телефон, который начинает оглушительно визжать. «Солнце восходит на юге, а заходит на севере!» - вот как визжит он, ибо такая у него точка зрения, а право на собственную точку зрения, вне всякого сомнения, имеет каждый. Даже тот, кто считает, что солнце вообще не восходит и не заходит: есть ведь, наверное, и такие - почему бы им не быть?
        Ну, что ж… Значит, давайте спорить! Накаляйся, Лампочка, доходя до белого каления, шумите, Телевизор и Магнитофон, визжи, Телефон!
        А солнце всё равно будет молча восходить на востоке и заходить на западе: Солнцу ведь нет дела до того, какая у кого точка зрения по этому поводу. Притом что право на собственную точку зрения, конечно, имеет каждый!


        Японский иероглиф

        Японскому Иероглифу ужасно плохо жилось: там, где ему так жилось, он был чужой для всех.
        Дело в том, что находился Японский Иероглиф на странице Одной Книги… и это может показаться вполне хорошим местом для Японского Иероглифа, но - только на первый взгляд. М-да… уже на второй взгляд становится очень даже понятно, что тут всё зависит от того, о какой книге идёт речь: если о японской - тогда пусть, а вот если о любой другой…
        Речь о любой другой книге у нас с вами, конечно, не пойдёт: на это никакой сказки не хватит. Речь пойдет именно что об Одной Книге - и книге, к сожалению, французской. Наверное, вы спросите меня, о чём я сожалею… а я отвечу, что основания для сожалений - причём для больших сожалений - у меня, увы, имеются.


        Ибо французская книга - это не самое лучшее место для японского иероглифа, и вполне можно ожидать, что французским буквам - во всяком случае, некоторым из них (например, тем, что стоят слишком близко к японскому иероглифу) - может не понравиться такое соседство.
        Что, собственно говоря, и произошло…
        По несчастью, книгу оставили открытой, причём на первой странице. Именно, стало быть, на той странице, которую начинал Японский Иероглиф! Понятно, будь книга закрыта, ничего бы, скорее всего, и не случилось: в закрытых книгах буквы и смыслы спят. Но в открытых - бодрствуют…
        - Простите, Вы не знаете, - спросила буква В букву А, - что это за чудовище стоит на нашей странице, в самом верху?
        Разумеется, Японский Иероглиф не мог не услышать вопроса: отдельная страница книги - не такое уж большое пространство, и то, что происходит на отдельной странице, прекрасно слышно всем её обитателям. Японский Иероглиф просто ушам своим не поверил: неужели слово «чудовище» относится к нему?
        - По-моему, это паук, - сказала буква А. - Я прежде видела некоторых пауков: оно очень их напоминает!
        - А по-моему, не паук, - вмешалась буква С. - Оно, скорее, похоже на таракана: у тараканов всегда как раз столько ног…
        - Паук или таракан - всё равно, - отрезала буква В, - только вот как бы нам прогнать его отсюда? Я слышала, есть такие специальные средства против ползучих насекомых.
        - Но оно же не ползёт никуда, - усомнилась буква К и вздохнула: - Мне кажется, оно уже дохлое. И ещё мне кажется, что оно плохо пахнет…
        - Фу, какая гадость… - передёрнуло букву Е. - И надо же ему было именно на нашей странице подохнуть - будто в книге других страниц мало!
        Японский Иероглиф смотрел на них в полном недоумении… что бы там ни говорили, получалось, что речь всё-таки шла о нём! Иероглиф ли он, паук ли, таракан ли - хоть живой, хоть мёртвый… какая разница, если здесь он - чужой?
        «Интересно, кому это вообще пришло в голову - поместить меня среди французских букв и даже не объяснить, чем мне тут заниматься? Вот они все выстроились тут - и каждая что-то значит… А если перевернуть эту страницу, на другой странице можно найти ещё множество таких, как они, - снова и снова! И на следующей после неё странице, и дальше… Я же стою тут, как не пойми кто - может быть, один на всю книгу… Хоть бы знать, что я, собственно, значу - и значу ли вообще что-нибудь? Может быть, я и правда никакой не Японский Иероглиф, а паук или таракан? Откуда я вообще знаю, что я Японский Иероглиф?»
        - Попробуйте представить себе, - внезапно сказала буква М, - что оно не мёртвое… что оно просто не успело ещё проснуться!
        И букваМ с ужасом оглядела соседей.
        - Проснётся, - шёпотом продолжила за неё буква Х, - и примется ползти в нашу сторону!.. Что нам тогда делать?
        Впрочем, настоящая паника начаться не успела: в комнату кто-то вошёл и книгу закрыл. А мы уже помним, что бывает с буквами и смыслами, когда книгу закрывают: буквы засыпают и могут спать очень и очень долго, потому что некоторые книги не открывают годами. С этой книгой, похоже, должно было случиться то же самое… если не хуже: её, закрыв, поставили на полку в книжный шкаф.
        И больше никогда не решились взять с полки снова: это была очень трудная книга… Написал её целых два века назад какой-то монах во Франции - с одной-единственной, зато более чем благородной целью: он хотел объяснить, что означает старый-престарый японский иероглиф из старой-престарой японской рукописи, свёрнутой в свиток.
        Впоследствии, правда, многие считали, что французскому монаху так и не удалось объяснить значение непонятного японского иероглифа - даже несмотря на то, что автором было употреблено несметное количество замечательно понятных французских букв…


        Бал на свалке

        На городской свалке был бал.
        Конечно, это звучит странновато: на городской свалке был бал.
        Но на городской свалке был бал.
        Правда, многие потом говорили, что это только Ветер, вечный возмутитель спокойствия Ветер всю ночь кружил мусор над городом и на целую неделю задал работы дворникам. Но мало ли что говорили… а на городской свалке был бал!
        Поначалу все представили друг друга друг другу - очень церемонно:
        - Моя жена, в прошлом Дудочка, - отрекомендовал супругу Проржавевший Подсвечник.
        - Мой муж, в прошлом Пиджак, - кивнула в сторону Рукава-от-Пиджака Прохудившаяся Бархатная Шляпка.
        - Моя племянница - в прошлом Штопальная Игла, - произнёс Сломанный Консервный Нож.


        И все знакомились бесконечно долго, потому как… чего только не выбрасывают на городскую свалку!
        Были тут и Обгоревшая-Страница-из-Прекрасной-Книги на никому не известном языке, и Перекорёженная Коробка из-под давно изношенной обуви, и сильно облысевший Плюшевый Коврик - старый как мир, и Матерчатый Цветок, полинявший от времени, - в прошлом такие нужные, такие просто необходимые вещи, но - в прошлом. В прошлом, в прошлом…
        А потом все танцевали под звук одной-единственной струны на Почти-Разбитой-Гитаре. Струна страшно дребезжала, но танцующие слышали в дребезжании этом музыку - невыразимо прекрасную музыку.
        - Какая невыразимо прекрасная музыка! - именно так и сказала В-Прошлом-Дудочка, а уж она-то знала толк в музыке, хоть сама давно отсырела и была забита песком.
        - Вы правы! - откликнулась кружившая под руку со Сломанным Консервным Ножом Прохудившаяся Бархатная Шляпка. - Такая музыка может родиться только в разбитом сердце…
        - …и только на свалке, - горько подхватил качавшийся в паре с Перекорёженной Коробкой из-под давно изношенной обуви Матерчатый Цветок.
        - Не будем говорить о грустном! - воскликнула на никому не известном языке Обгоревшая-Страница-из-Прекрасной-Книги, но все поняли, что она сказала, и долго танцевали молча, поскольку говорить о весёлом в их положении не приходилось тоже.
        - Предлагаю выбрать Королеву Бала! - нашёлся наконец Сломанный Консервный Нож, - и кавалеры благодарно посмотрели на него, а дамы потупились и смутились.
        - Вы немножко опоздали с Вашим предложением, - вздохнула Прохудившаяся Бархатная Шляпка, - лет эдак на. много. - И она улыбнулась. - Прежде любая из нас была достойна этого высокого звания, я не сомневаюсь. А теперь - из кого же выбирать? Кто согласится быть Королевой Бала?
        - Да хоть Вы, - ответил Сломанный Консервный Нож и почтительно поклонился Прохудившейся Бархатной Шляпке.
        - Я?! - рассмеялась она. - Ну, нет… Лет пятьдесят назад, когда я была отчётливо фиолетовой и носила на боку тонкую белую ленту, заколотую алмазной булавкой, может быть, и имело смысл претендовать на звание Королевы. Но сегодня - увольте… иначе мне станет слишком грустно на весёлом нашем балу. Лучше предложить эту роль Дудочке, которая…
        - …на которой нельзя играть! - подхватила со смехом Дудочка. - И все отверстия которой забиты песком! Да Бог с Вами, я никогда не соглашусь быть Королевой. Вот попросить разве Штопальную Иглу…
        Штопальная Игла вздрогнула и сказала:
        - Ни за что на свете! Какая уж из меня Королева - ни блеска, ни тонкости! Обратитесь лучше к Коробке-из-под-Обуви.
        - Нет-нет-нет, - запротестовала та. - Я давно ни на что не гожусь: это раньше я была очень, очень даже аккуратной - тогда за одну мою аккуратность меня следовало бы выбрать Королевой. Теперь же я просто картон… и вам едва ли нужна такая картонная королева. Попросим Страницу-из-Прекрасной-Книги - может быть, хоть книги не стареют?
        - Не надо об этом… Книги стареют так же, как и всё вокруг, - ответила Обгоревшая-Страница-из-Прекрасной-Книги на никому не известном языке, но все поняли, что она сказала.
        И тогда кавалеры засмущались: им нечего было возразить дамам. Кавалеры подняли взоры кверху…
        - Смотрите, - воскликнул Рукав-от-Пиджака. - Вот кто будет у нас Королевой! - Он показал на сияющую над городской свалкой Большую Светлую Звезду.
        Начать переговоры с Большой Светлой Звездой поручили самому почётному гостю - Облысевшему Плюшевому Коврику, старому как мир.
        - Высокородная Госпожа, - старомодно начал Облысевший Плюшевый Коврик. - Не соблаговолите ли Вы стать у нас Королевой Бала? Всё наше общество - как его прекрасная, так и ужасная половина - пришло к единодушному мнению, что, кроме Вас, некого просить об этом.
        Большая Светлая Звезда вздрогнула и с испугом посмотрела вниз: внизу была свалка. «Я?! Королевой на вашем балу?» - хотела возмутиться она, но почему-то произнесла:
        - Благодарю за честь. Мне в высшей степени лестно принять ваше предложение. - И начала падать.
        - Куда ты! - в панике закричали ей вслед Огромные, Большие, Средние, Малые и Совсем Крохотные Звёзды. - Остановись, не приближайся к этим отбросам, ты погаснешь!
        «Куда я… - думала Большая Светлая Звезда, - что я делаю?! Я ведь рождена жить на небесах…»
        Но, не понимая себя, она спускалась всё ниже и ниже, неизвестно зачем блистая всё ярче и ярче на пути к этим несчастным, устроившим, может быть, последний в их жизни бал.
        «Глупо… глупо!» - мелькнуло в золотом её сознании.
        Однако, падая уже безвозвратно, почти у самой земли вспыхнула она так ярко, как никогда, - и в чудесном этом свете обитатели городской свалки на миг показались друг другу невозможно прекрасными в маленьком прощальном танце пред светлыми очами Её Величества Королевы Бала.





        Жираф, у которого был миллион

        Я и сам удивляюсь, как мне такое могло прийти в голову - Жираф, у которого был миллион. Но вот поди ж ты… пришло! И я тогда сразу подумал: откуда бы это у Жирафа взяться миллиону, но ничего положительного на сей счет не придумал и решил больше не гадать, а оставить всё как есть. В конце концов, существуют же какие-нибудь - неизвестные мне! - способы обзавестись миллионом, даже и среди жирафов…
        Итак, у Жирафа был миллион. И, стало быть, Жираф мог позволить себе любую прихоть. Он так и говорил: «Я могу позволить себе любую прихоть!» - но не позволял. Во-первых, потому что миллион, если уж он у тебя есть, надо беречь, а во-вторых, потому что прихотей никаких у Жирафа не было. И даже изобрести какую-нибудь прихоть никак не получалось… - это, кстати, совсем не так просто, когда у тебя есть миллион! Когда миллиона нет - прихотей хоть отбавляй, но стоит только появиться миллиону, как прихоти исчезают одна за другой. Попробуйте как-нибудь обзавестись миллионом - сами убедитесь!


        Сначала Жирафа не очень беспокоило, что прихоти как не было, так и нет, но через некоторое время почему-то вдруг начало беспокоить. Беспокойство проявлялось в нём следующим образом: он слонялся по всей округе, точно был не жираф, а слон. И всё бормотал себе под нос:
        - Что же это у меня никакой прихоти-то нет, а? Куда ж оно годится - без прихоти-то? Как же я дальше жить-то буду?
        И в конце концов все принялись жалеть Жирафа и думать вместе с ним, какую бы такую прихоть изобрести…
        - Есть, например, такая очень хорошая прихоть - самолёт, - робко сказали ему из одних кустов.
        - Самолёт? - фыркнул Жираф. - Я и без того - как на самолёте. Меня от этой высоты даже подташнивает иногда.
        - Тогда путешествия! Тоже хорошая прихоть, - сказали из других кустов.
        - Вы, чем глупые советы давать, - устало ответил Жираф, - забрались бы вот лучше ко мне наверх да посмотрели бы отсюда вокруг. Зачем мне путешествия, когда я, не сходя с места, весь мир вижу?
        - Извините, пожалуйста, - сказали из вторых кустов и замолчали.
        Потом в стороне послышалось шевеление - и из третьих кустов выползла Улитка.
        Жираф склонил шею, чтобы получше её рассмотреть, и вдруг оживился:
        - А что это у Вас там, на спине?
        - Мой дом, - объяснила Улитка. - Я всегда ношу его на спине: так удобнее.
        Жираф погрузился в размышления, забыв даже выпрямить шею.
        - Неплохо Вы это придумали! - оценил он наконец. - Пожалуй, я куплю у Вас этот дом и тоже буду носить на спине: так оно и правда удобнее.
        - Но мой дом не продаётся, - пролепетала Улитка. - Он не только не продаётся - он даже и… и не отделяется от меня.
        - За миллион всё продаётся и всё отделяется от всего! - убеждённо произнёс Жираф и скомандовал: - Освободите-ка помещение, гражданка!
        Улитка часто-часто заморгала и на всякий случай спросила:
        - Может быть, Вы с ума сейчас сошли?
        - Едва ли, - после непродолжительных раздумий отозвался Жираф с высоты. - Просто у меня появилась прихоть. И я её себе позволяю - понятно?
        - Не очень, - озадачилась Улитка. - Начнём с того, что позволения в данном случае надо спрашивать не у Вас, а у меня. То есть это не Вы должны позволить себе занять мой дом - это я должна позволить Вам занять его.
        - Как же! - ухмыльнулся Жираф. - Я даю Вам миллион - и я же ещё должен испрашивать у Вас позволения?
        - Но я не беру Вашего миллиона! - возмутилась Улитка. - И потом… как Вы собираетесь жить в моём доме - такой большой? Вы же явно не поместитесь в нём весь!
        - А вот это Вас уже не касается! - совсем рассвирепел Жираф. - Прихоти не обсуждаются - на то они и прихоти.
        Улитка помолчала сколько смогла, но долго не смогла - и потому почти сразу же взорвалась:
        - Вы какой-то совершенно глупый Жираф! Мой дом - моя частная собственность!
        - Как это - частная? - озаботился Жираф.
        - Да так! Мой дом - это часть меня, надо же понимать такие вещи! Ну… допустим, я начала бы требовать у Вас Ваше копыто или Вашу шею…
        - Если бы у Вас был миллион, Вы, разумеется, могли бы начать всё это требовать, - допустил Жираф. - Но, кажется, у Вас нет миллиона?
        - Ах, дело не в миллионе! - отмахнулась Улитка и направила на Жирафа рожки. - Вот я сейчас забодаю Вас насмерть, чтобы прекратить этот дурацкий разговор!
        Тут Жираф впал в серьёзные размышления о том, не стоит ли ему лучше обзавестись телохранителями, если всякая улитка позволяет себе в его адрес такие угрозы.
        Но Улитка уже уползла обратно, в третьи кусты, со своей частной собственностью на спине.
        А Жираф достал миллион, вслух пересчитал его и вслух же сказал:
        - Вот дура! За её паршивую хибару больше никто и никогда не предложит ей миллиона… Кстати, и миллион-то мало у кого есть!
        Тут он очень гордо оглядел кусты - причём не столько одни и другие, сколько третьи… но ниоткуда теперь уже не поступало никаких предложений. Оно и понятно: придумать ещё более глупую прихоть не каждому удастся!


        Подзорная труба

        Наверное, давным-давно кто-нибудь в этой семье был капитаном - иначе как бы попасть сюда настоящей Подзорной Трубе, которой вся улица завидовала? Конечно, в других семьях тоже были у кого бинокль, у кого микроскоп, а у кого даже и телескоп… только с Подзорной Трубой все они ни в какое сравнение не шли. Потому что Подзорная Труба была взаправдашняя. То есть ею много-много лет назад взаправду пользовались, гуляючи по морям, по волнам… м-да, нынче здесь - завтра там!
        И кое-что из тех времён Подзорная Труба хорошо помнила. Иногда заглянешь в неё, а прямо на тебя пиратский бриг под чёрным флагом несётся - и ухмыляется однорукий капитан, вцепившись крюком в борт: дескать, погоди у меня, морской волчонок, встретимся ещё! Вот тогда-то и сразимся не на жизнь, а на смерть…
        Только морской волчонок ррраз! - и опустит Подзорную Трубу. Тогда пропадёт пиратский бриг… да его на самом-то деле тут и не было: он в прошлом был, его Подзорная Труба там разглядела и оттуда показывала. Но сюда она его ни-ког-да не пустит. Что за чудо эта Подзорная Труба!..
        - А можно нам в подзорную трубу посмотреть?
        - Да смотрите сколько хотите!
        Что уж всем этим соседским детям сквозь Подзорную Трубу высмотреть удавалось - сказать не берусь, но не раз бывало, что рука с зажатым в ней дорогим инструментом начинала безжизненно падать - того и гляди инструмент-то уронит… ну, подхватывали, конечно, беднягу в последний момент, а Подзорную Трубу назад забирали.
        То ли от этого, то ли от чего другого, но постепенно выходила из строя Подзорная Труба - и с каждым днём делалось всё труднее и труднее рассмотреть сквозь неё что бы то ни было. Очертания пиратского брига расплывались, ухмылка однорукого капитана становилась почти неразличима… а скоро и вовсе лица стало не разглядеть. Сколько ни вглядывайся в туманные контуры - проку никакого…
        - Что-то случилось с Подзорной Трубой, - задумчиво сказал однажды Морской Волчонок.
        - Наверное, с памятью у неё нелады… уж больно она древняя, - ответили ему.
        «С пааамятью! - ворчала про себя Подзорная Труба. - С памятью у меня получше, чем у вас у всех, будет. Умные вроде люди, а того понять не можете, что прошлое-то с каждым днем всё отодвигается и отодвигается! И чем дальше отодвигается, тем хуже его видно… Сила же моих стёкол, между тем, совсем не увеличивается: какая с самого начала была, такая и осталась. Чего же вы, дорогие мои, хотите?».


        Соседские дети, конечно, по привычке ещё прибегали в Подзорную Трубу посмотреть… да ненадолго. Покрутят её, покрутят перед глазами минуту-другую - и на стол кладут: спасибо, дескать, и всего хорошего… мы как-нибудь, дескать, ещё заглянем! И заглядывали, конечно, причём каждый день заглядывали, только Подзорной Трубой совсем не интересовались.
        - Не хотите ли, дети, в подзорную трубу посмотреть?
        - Нет-нет, спасибо, мы уже смотрели…
        А ведь не только не смотрели в Подзорную Трубу, но даже и не касались её… да оно и понятно: на что она, если в ней больше не видно ничего?
        В конце концов - из жалости к Подзорной Трубе - решено было вызывать Подзорных Дел Мастера.
        Подзорных Дел Мастер прибыл сразу же - в белом фургоне с красными буквами: фургон очень напоминал «Скорую помощь».
        - Проходите, пожалуйста, в гостиную, доктор… - растерянно пригласили его.
        А у него удивления - нив одном глазу: словно привык к тому, что его доктором называют…
        В гостиной Подзорных Дел Мастер из саквояжа какой-то белый рулон выхватил, раскрутил его, на стену повесил и принялся расстояние от него в шагах отмерять!
        Потом посадил Подзорную Трубу на стул - шагах в пяти от стены, на которой плакат повесил, - и давай вопросы задавать: это какая буква, а эта какая, а та… Подзорная Труба даже обиделась в конце концов!
        - Да что ж такое-то! - сказала. - Неужели Вы, Подзорных Дел Мастер, думаете, что я неграмотная?
        Но Подзорных Дел Мастер с ней даже и разговаривать не стал - только вмиг рецепт выписал и распорядился:
        - Бегите в ближайшую «Оптику» и закажите вашей Подзорной Трубе очки: у неё от старости зрение ухудшается. Но это не страшно: с возрастом так со всеми бывает - и очки в подобных случаях очень помогают.
        Тут уж Подзорная Труба просто возмутилась.
        - Знаете что, глубокоуважаемый Подзорных Дел Мастер, - воскликнула она, - никакой Вы не Подзорных Дел Мастер, а настоящий шарлатан!
        В ответ на это Подзорных Дел Мастер растерялся, словно его за руку поймали, начал плакать и признался, что он действительно не Подзорных Дел Мастер, а пекарь с ближайшего хлебозавода, который нарочно себя за Подзорных Дел Мастера выдал.
        Его, конечно, выгнали в три шеи - на Подзорную же Трубу посмотрели с большим уважением и сказали:
        - А Вы, оказывается, людей просто насквозь видите…
        - Конечно! - рассмеялась та. - Недаром же я Подзорная Труба. И, говорю вам со всей ответственностью, зрение мое отнюдь не ухудшается. Это прошлое всё дальше отодвигается - потому его и видно всё хуже. А очки тут совсем ни при чём… да и как вы это себе представляете - очки на меня надеть? На кого я похожа буду? И потом: на мне же очкам не удержаться!
        - Может быть, тогда линзы контактные? Они всё-таки не так заметны, как очки… и линзы сейчас многие носят!
        Подзорная Труба только головой покачала. А потом сказала:
        - Дело не в очках и не в линзах, дорогие мои. Когда прошлое отодвигается, все очки, все контактные линзы и даже все подзорные трубы бессильны. Морской Волчонок вырос: пиратский бриг с чёрным флагом и однорукий капитан ему больше ни к чему. Вот он их и не видит.
        - Это не он их не видит - это Вы ему их увидеть больше не помогаете! - запротестовали в доме.
        - Никто не может помочь нам увидеть то, что мы хотим увидеть! - улыбнулась Труба. - И никто не может помешать не видеть того, чего мы видеть не хотим. Во всех зеркалах и на всех полированных поверхностях, сквозь все подзорные трубы, очки и контактные линзы видим мы только то, что нам нужно, а совсем не то, что есть в действительности…
        - Но разве то, что нам нужно, и то, что есть в действительности, - не одно и то же? - озадаченно спросил Морской Волчонок.
        А Подзорная Труба, бросив на него самый светлый из своих взглядов, ответила:
        - Конечно, одно и то же! Только в действительности постоянно не оказывается именно того, что тебе нужно… А будь в ней то, что тебе нужно, - ты ведь никогда бы и не заглядывал в подзорную трубу, правда?


        Ночное окно без штор

        - Спать, всем спать, - заклинала Ночь, и трамваи, троллейбусы, автобусы друг за другом отправлялись на покой, словно осенние птицы. И трамвайные звонки сопровождали полусонную эту процессию.
        - Спать, всем спать…
        И глаза фонарей начинали слипаться, и всё тише и тише был свет. А потом в один миг по неслышной команде городского начальства сразу все фонари дружно падали в сон.
        - Спать, всем спать…
        И одна за другой закрывались на окнах тяжёлые шторы - и дома становились как будто слепыми.
        Но светилось Окно. Еженощно. Всегда. Неизменно.
        И любой запоздалый прохожий, как бы сильно он ни спешил, замирал на мгновенье при виде Окна. На Окне этом не было штор - горячий жёлтый свет беспрепятственно тёк из него на улицу. И то сказать: зачем шторы, если спать всё равно не собираются!
        Трудно понять, что именно так уж пристально разглядывало это Окно, Ночное-Окно-без-Штор, в темноте города, но свет зажигался в нём поздно и горел почти до утра. Можно было сломать голову, разгадывая загадку ночной этой вахты, да никто особенно голову не ломал. И правильно: не наша это забота. Любое окно в мире должно иметь право зажигаться и гаснуть, когда заблагорассудится. И ни перед кем не отчитываться. Вот.
        Тем более что в данном случае отчитаться можно было бы только Одной Далёкой Звезде, ради которой, собственно, и светилось окно, а Одной Далёкой Звезде до Ночного-Окна-без-Штор не было никакого дела. Расстояние от неё до Земли выражалось цифрой, состоявшей из такого количества нулей, что цифра эта была похожа на д-о-о-олгий возглас отчаяния.
        Так вот, Ночное-Окно-без-Штор мечтало быть этою звездой. Конечно, оно понимало, что у других окон в городе, по всей вероятности, больше прав на такую мечту: некоторые из них были к Ней ближе. Не намного, правда, но всё-таки… Здесь, на Земле, пять лишних этажей не шутка! Впрочем, другие окна без Одной Далёкой Звезды, кажется, прекрасно обходились. Иначе почему они гасли так рано и спали тогда, когда бодрствовала Она? Неужели их это устраивало - быть окнами… окнами в присутствии звёзд! В присутствии пусть даже только Одной Далёкой Звезды.
        Конечно, Ночное-Окно-без-Штор не завидовало: во-первых, глупо завидовать звезде, если ты окно, а во-вторых… во-вторых - каждому своё. Оно мечтало быть звездой - это же совсем другое дело. И оно залетало в мечтах своих так высоко, что долгий возглас отчаяния, состоявший из сплошных нулей, превращался в долгий возглас восхищения: кооосмооос! Прекрасный космос, где можно сиять без причины - просто из любви к сиянию, где для того, чтобы сиять, не требуется нажимать кнопку выключателя и не нужно думать, что за свет платят…


        Но главное - это свобода! Потому что быть окном - значит находиться при доме. А наверху… наверху можно путешествовать в пространстве, двигаясь по невидимым орбитам и иногда встречаясь с другими звёздами: уж звёзды-то, наверное, поинтереснее собеседники, чем окна… Помнится, однажды Ночное-Окно-без-Штор чуть не влюбилось в одно Узенькое-Ночное-Окошечко, которое до сих пор виднеется справа. Это Узенькое-Ночное-Окошечко тоже долго не гасло.
        - Вы мечтаете быть звездой? - с надеждой спросило тогда Ночное-Окно-без-Штор, а в ответ услышало:
        - Не отвлекайте меня, пожалуйста: я освещаю лестничную клетку!
        Ночное-Окно-без-Штор чуть не разбилось от такого ответа. Но разбиться не разбилось - просто влюблённость исчезла вся, как не бывало! И пришло Большое Одиночество, а Большое Одиночество - неприятная штука. Оно копится, копится, копится… и в конце концов вдруг - ррраз! - в доме почему-то перегорают все лампочки до единой.
        Так и случилось - правда, сначала Ночное-Окно-без-Штор вспыхнуло, да настолько сильно, что Одна Далёкая Звезда заметила его. Заметила и сказала:
        - Привет!
        - Здравствуйте, - смутилось Ночное-Окно-без-Штор, полыхая на весь мир.
        - Как Вас зовут? - спросила Одна Далёкая Звезда.
        - Никак, - призналось Ночное-Окно-без-Штор.
        - Так не бывает, - засмеялась Одна Далёкая Звезда. - У каждой звезды есть имя.
        - Я не звезда. Я всего-навсего окно. Я окно одного небольшого здания на одной незаметной улице, и от этого мне невыносимо.
        - Почему? - удивилась Одна Далёкая Звезда.
        - Я бы хотело быть звездой! - прокричало Ночное-Окно-без-Штор, не в силах больше гореть так ярко. И, уже угасая, услышало:
        - Звезда - это тоже окно. Только это окно Очень Большого Здания.
        Говорят, с тех пор Ночное-Окно-без-Штор гораздо веселее светится по ночам. Хотя есть мнение, что теперь в комнате просто более мощная лампочка…


        Деловое письмо

        Уж до такой степени это письмо было деловым - просто хоть стой, хоть падай!
        - М-дааа, - сказала Свежая Газета, - видала я на своем веку деловых, но такого делового никогда ещё не встречала!
        И, между прочим, правильно она сказала: едва лишь Деловое Письмо бросили в ящик, оно тут же принялось всех расталкивать. Кстати, всех расталкивать ему было трудно - такому тоненькому. Тоненькое, а напористое, значит…
        - Вы там поосторожнее… во мне! - проворчал Почтовый Ящик: он не любил когда в нём возятся. Самым неприятным его воспоминанием был тот день, когда в нём собралась вить гнездо какая-то совсем дурная птичка: она даже начала туда всякий хлам таскать, от чего Почтовый Ящик чуть не вывернуло наизнанку. К счастью, потом дурная птичка передумала, сочтя Почтовый Ящик всё-таки не самым пригодным для гнезда местом, - и свила своё гнездо просто на дереве. Но Почтовому Ящику и того уже хватило, что она в него несколько раз залетала и там, внутри, возилась. С тех пор ему даже снилось иногда, что дурная эта птичка так и сидит у него в печёнках!


        Потому-то сегодня, стоило только Деловому Письму начать всех расталкивать, как Почтовый Ящик сразу вспомнил дурную птичку и решил положить конец безобразиям. Только не тут-то было.
        - Вы, что же, не понимаете, что я не просто письмо, а письмо де-ло-во-е! - раздавалось из глубины Почтового Ящика, где, похоже, многие были недовольны. - Это же невооружённым глазом видно. посмотрите, как я строго оформлено. На мне даже адрес не рукой написан, а напечатан! И не на конверте, а на самом письме - посмотрите, посмотрите, как он выглядит в таком специальном окошечке, защищённом прозрачной плёнкой!
        Призыву его никто в Почтовом Ящике не внял: в почтовых ящиках обычно темно - хоть глаз выколи. Фонарика же ни у кого из присутствующих не нашлось - так что деловое письмо могло рассказывать о себе всё, что ему заблагорассудится: проверить-то, в любом случае, было никак нельзя.
        - А вы знаете, зачем нужна такая прозрачная плёнка? Чтобы на адрес, не дай Бог, дождь не капнул: размажет адрес - и потом непонятно, куда меня доставлять! Между тем доставить меня совершенно необходимо - иначе случится непоправимое: я, как вы уже поняли, деловое.
        - Да уж… - откликнулась Квитанция-за-Телефонные-Переговоры, - что Вы деловое, это мы тут все сразу поняли. Я, между прочим, тоже деловая бумага, но вести себя так, как Вы, никогда себе не позволю: я воспитанная деловая бумага, Вы же, хоть и деловое, а нахальнее некуда.
        - Да они, деловые, все такие, - вздохнул Толстый Журнал. - Думают, земля вокруг них вертится!
        - Вы вот сказали, что, если Вас не доставить, может случиться непоправимое. это какое непоправимое? - полюбопытствовала Простенькая Рекламка.
        - Страшное непоправимое! - охотно ответило Деловое Письмо. - Такое непоправимое, которого потом никому не поправить.
        - Звучит жутко. - отнеслась Свежая Газета. - Может быть, если Вас не доставить, весь мир рухнет?
        - Может быть, - холодно согласилось Деловое Письмо. - Я, правда, точно не знаю, что именно случится, потому что само в себя не заглядывало. Деловые письма имеют кон-фи-ден-ци-аль-ный характер!
        - Это что ещё за зверь? - обалдела Простенькая Рекламка. Даже в темноте было понятно, что Деловое Письмо усмехнулось.
        - Кон-фи-ден-ци-аль-ный характер - это значит, что меня никто вообще не имеет права читать, кроме того, кому я послано! Даже я само не имею права знать, что во мне написано - понятно?
        Никто всё равно не понял, но решили на этот раз смолчать.
        - Странно, - нарушила наконец молчание Квитанция-за-Телефонные-Переговоры, - что Дедушке могут такие письма приходить. Мне кажется, он совсем не деловой - судя по тому, сколько по телефону болтает!
        - Ещё какой деловой! - не согласилось Деловое Письмо. - Вы его просто по-настоящему не знаете. А что по телефону болтает… так и не болтает он вовсе - он деловые переговоры ведёт!
        - Вы-то откуда знаете? - спросил Толстый Журнал.
        - Оттуда и знаю! - загадочно ответило Деловое Письмо. - Если бы он не деловой был, ему бы меня никогда не послали. Меня только деловым людям посылать можно. Если не деловому послать, он во мне просто ни слова не поймёт, а только будет смотреть на меня как баран на новые ворота - и блеять.
        - Ну уж нет! - не на шутку рассердился Толстый Журнал. - Дедушка блеять никогда не будет. У Дедушки, чтоб Вы знали, правильная и грамотная речь - иначе бы он меня не выписывал!
        - И меня бы не выписывал! - присоединилась Свежая Газета.
        - А меня бы не получал! - добавила Квитанция-за-Телефонные-Переговоры. - Потому что, если бы он блеял, с ним бы так долго по телефону не разговаривали, просто сказали бы: «До свиданья, всего хорошего!» - и повесили бы трубку. И больше никогда не позвонили. Но ему же звонят!
        - Это как раз и значит, что Дедушка - деловой. Как я, - напомнило Деловое Письмо и опять давай проталкиваться на самый верх, чтобы его, стало быть, раньше всех остальных увидели.
        - Я же просил не возиться во мне! - снова заворчал Почтовый Ящик и даже встряхнулся: дескать, цыц!
        Тут раздался звон ключика - и вся почта вывалилась к Дедушкиным ногам, потому что Почтовый Ящик как раз в эту минуту встряхнулся.
        - Ох. куча мала! - сказал своей грамотной и правильной речью Дедушка и принялся подбирать то, что упало. Сначала, конечно, Толстый Журнал: Дедушка его уже очень долго ждал. Потом - Свежую Газету, в которой его интересовали последние новости. Потом - Квитанцию-за-Телефонные-Переговоры. тут он даже очки надел, чтобы цифры получше разглядеть: от этого Квитанция-за-Телефонные-Переговоры ужасно смутилась и покраснела. Наконец Дедушка поднял с пола Простенькую Рекламку, прочитал, сложил вчетверо и сунул за пазуху. Не ожидавшая этого Простенькая Рекламка прямо так и просияла во внутреннем кармане пиджака.
        А в самую последнюю очередь Дедушка поднял давно истомившееся от ожидания Деловое Письмо. Взглянув на него и покачав головой, Дедушка опустил Деловое письмо в соседний почтовый ящик: оно оказалось не Дедушке, а жившему рядом с ним Деловому Человеку.
        Правда, тот как раз уехал в длительную деловую поездку, забрав с собой своих Деловых Детей, а также свою Деловую Жену, Деловую Собаку и Деловую Кошку. А в его огромном почтовом ящике за несколько месяцев скопилась уже чуть ли не сотня деловых писем, так что там-то уж нашему Деловому Письмо было определённо некому и незачем начинать рассказывать о своей важности!


        Бикфордов шнур, который задумался

        Если хотите знать, бикфордовы шнуры никогда не задумываются.
        Подожгут в них порох с одного конца, и они бегут себе сломя голову - до тех пор, пока не добегут до того места, где можно что-нибудь взорвать. Можно, конечно, взорвать праздничную ракету-хлопушку, а можно и пушечное ядро или целую бомбу: смотря куда прибежишь. Кстати, обычно бикфордовы шнуры этого не знают. Да особенно и не интересуются. Жизнь у них, видите ли, короткая: подожгли - побежал - взорвался - спасибо за службу! Порох - штука быстрая, глазом моргнуть не успеешь - сгорел.
        А этот Бикфордов Шнур припустился было бежать сломя голову - и остановился.
        Прямо посреди леса.
        - Ты чего? - спросила его Сороконожка, до которой он как раз добежал. - Так браво вроде начинал!


        - Да вот… - вздохнул Бикфордов Шнур, - задумался.
        - Со мной тоже так было, - поделилась опытом Сороконожка. - Страшное дело!
        - В каком смысле - «страшное дело»? - собрался понять Бикфордов Шнур.
        - Ты правда хочешь понять? - поинтересовалась Сороконожка. - Или просто из любопытства спрашиваешь? А то, признаюсь тебе, для меня это тяжёлые воспоминания…
        - Правда хочу понять, - заверил её Бикфордов Шнур. - Расскажите!
        - Чего ж тут рассказывать-то… - поёжилась Сороконожка. - Об этом уже все собаки брехали-брехали и брехать перестали! Ну, вышла я как-то на прогулку - и иду… прогуливаюсь. За собой, значит, как всегда, не слежу. Вдруг какой-то идиот навстречу: можно, дескать, у Вас, глубокоуважаемая Сороконожка, интервью взять? Да ради Бога, говорю, берите, если нужно. Ну, и стою даю ему интервью… А он мне: вот я вижу у Вас сорок ног… Вам-то что за дело? - интересуюсь. Тут он со своим проклятым вопросом и влез: как же Вы, глубокоуважаемая Сороконожка, с ними справляетесь? То есть какую сначала, какую потом используете? Я, дура, и задумалась…
        - И - что? - наконец поняв, зачем Сороконожка всё это рассказывает, спросил Бикфордов Шнур.
        - Что-что… нетерпеливый ты какой! Задумалась, значит, и ни с места - ни вперёд, ни назад. Прямо вот вроде тебя сейчас.
        - Мне назад дороги нет - только вперёд… - обособился Бикфордов Шнур. - Причём вперёд очень быстро. И я, видите ли, о другом задумался: а что там, собственно, впереди?
        - Нууу… - разочаровалась Сороконожка, - кто ж о таком-то задумывается!
        - Я задумываюсь, - уточнил Бикфордов Шнур, удивившись, что Сороконожке это до сих пор непонятно.
        - Вот и дурак, значит! - вдруг обнаглела Сороконожка и извиняющимся тоном добавила: - О том, что впереди, тебе никто не скажет. Самому же об этом думать - только время терять!
        - Да у меня и жизнь совсем короткая… - печально признался Бикфордов Шнур. - Подожгли - побежал - взорвался - спасибо за службу!
        - Так проживи свою жизнь ярко: баба-а-ах! - от всей души посоветовала ему Сороконожка.
        Бикфордов Шнур поёрзал и спросил:
        - Зачем?
        - А чтобы! - бодро выкрикнула Сороконожка. И с внезапной тоской добавила: - Я… пойду? Ты потому что нудный какой-то… тоскливо с тобой. Вон с Пауком поговори: у него глаза на затылке!
        - Ну и что с того, что на затылке? - осведомился Бикфордов Шнур, которого вообще-то интересовало, как там впереди… Но Сороконожки рядом уже и в помине не было: она стремительно бросилась прочь, используя сразу все свои ноги - причём используя их беспорядочно.
        - У тебя какой вопрос? - поинтересовался Паук.
        - К Вам - никакого, - честно ответил Бикфордов Шнур. - Потому что у Вас глаза на затылке.
        - А если бы на лбу были - тогда какой вопрос? - опять поинтересовался Паук, перекатывая глаза на лоб.
        Радостно проследив за обнадёживающим перемещением глаз, Бикфордов Шнур с нетерпением спросил:
        - Что там, впереди, дорогой Паук?
        - У тебя впереди - или вообще, у всех?
        - Вообще у всех, - ответил Бикфордов Шнур, быстро и правильно решив, что сам он - часть «всех».
        Паук вгляделся в будущее и сказал:
        - М-м-м…
        - «М-м-м» - это как? - не понял Бикфордов Шнур.
        - Так как-то… тускло всё, - Паук снова покатал глаза по голове. - Практически так же, как и в прошлом.
        - В прошлом не тускло! - возразил Бикфордов Шнур. - Во всяком случае, в моём прошлом… там, наоборот, ярко: меня там подожгли.
        - А подожгли, так и горел бы дальше… - проворчал Паук.
        - Для чего? - Бикфордов Шнур с тоской посмотрел на небо.
        - Ни для чего! По инерции бы горел! - вскричал Паук и опять покатил куда-то беспокойные свои глаза.
        - Яне могу по инерции! - поспешил вслед за глазами Бикфордов Шнур, но догнать паучьи глаза не удалось. Они бесстрашно укатились в тусклое будущее и там пропали из виду.
        Бикфордов Шнур остался один.
        «Зачем я только задумался?» - спросил он себя, но ничего себе не ответил.
        Между тем лес погружался в ночь.
        Размышлять в темноте Бикфордов Шнур, как выяснилось, не умел. Сказав вслух: «Утро вечера мудренее!» - он свернулся на ближайшем пеньке и заснул без сновидений…
        Утро же оказалось действительно мудренее - и не только мудренее вечера, но и мудренее вообще всего минувшего дня. Потому как утром вдруг стало понятно, что не надо торопить время. Что не надо нестись в будущее сломя голову - особенно если у тебя такая короткая жизнь: подожгли - побежал - взорвался - спасибо за службу!
        И Бикфордов Шнур посмотрел вперёд: туда, где было будущее.
        В будущем кончался лес.
        В будущем сияло солнце.
        И из этого солнечного будущего прилетела к нему Золотая Бабочка с тремя золотыми бабочатами. Они опустились на землю рядом с Бикфордовым Шнуром, и Золотая Бабочка сказала:
        - Спасибо Вам, что Вы задумались. Если бы каждый бикфордов шнур был таким!..


        Свинка из марципана

        Розовую Свинку-из-Марципана с красным бантом вокруг туловища прислали в посылке на Рождество. Посылка была проштампована столькими штемпелями, что просто дух захватывало. В наших краях ни таких штемпелей, ни таких хрюшек сроду не видывали - и даже не знали, куда эту хрюшку поместить и что с ней делать. В конце концов её водрузили на ёлку.
        А Свинка-из-Марципана между тем была какая-то невесёлая. Её даже спросили:
        - Вы себя хорошо чувствуете?
        - Хорошо, хорошо! - поспешно ответила она. - Просто немножко устала с дороги, но это пройдёт.
        И все стали ждать, когда это пройдёт, но Свинка-из-Марципана веселее не становилась.
        - Интересно, у них там, в Марципане, все такие? - совсем тихо, чтобы Свинка-из-Марципана, не дай Бог, не услышала, спросила Нижняя Бумажная Хлопушка у Верхней.


        - Не знаю, - так же тихо ответила Верхняя. - А где он вообще-то находится, этот Марципан?
        Первая Бумажная Хлопушка пожала плечами:
        - Надо при случае у Пса спросить: например, когда он опять придёт меня обнюхивать.
        Эта Хлопушка висела на ёлке низко - почти возле самого пола - и потому Пёс, проходя мимо, действительно всякий раз её обнюхивал… словно Бумажная Хлопушка вот-вот должна была испортиться! Она вообще-то Пса терпеть не могла, но, чтобы удовлетворить любопытство высокопоставленной подруги, готова была один раз - в виде исключения - поговорить с ним.
        Так что, когда Пёс снова принялся обнюхивать Нижнюю Бумажную Хлопушку, она, преодолев неприязнь, вежливо спросила:
        - Простите, пожалуйста… Вы никогда не бывали в Марципане?
        - Я? - опешил Пёс. - Нет, никогда.
        - Может быть, тогда Вы, по крайней мере, знаете, где он находится?
        - Конечно, знаю! - соврал Пёс. Хотя порода его, эрдельтерьер, была английская, ему казалось, что он немножко понимает по-французски. - Марципан находится во Франции.
        - Благодарю Вас, - сказала Нижняя Бумажная Хлопушка и, решив, что после этого с Псом можно больше не церемониться, брезгливо произнесла: - Пошёл отсюда!
        Пёс зарычал, но подчинился: он любил подчиняться. А совсем короткое время спустя подруги с упоением обсуждали Свинку-из-Марципана.
        - Я сразу поняла, что Свинка эта благородных кровей, она такая томная! Даже ни разу не улыбнулась.
        - Она же сказала, что устала с дороги…
        - Могла бы уже и отдохнуть: второй день на ёлке!


        - Тем, у кого благородное происхождение, как у меня, долго отдыхать надо: они нежные и не приспособлены к жизни. - Верхняя Бумажная Хлопушка выразительно поглядела на Нижнюю.
        - К местной жизни?
        - Да нет… к жизни вообще!
        - Бедные…
        Подруги подняли глаза и принялись беззастенчиво разглядывать Свинку-из-Марципана. За последнее время та ничуть не стала веселее - даже наоборот: казалось, уголки её рта совсем опустились.
        - Наверное, тоскует по своему далёкому Марципану!
        - А Вы как думаете! - чуть не взорвалась Верхняя Бумажная Хлопушка. - У благородных всегда либо ностальгия, либо меланхолия…
        - Это болезни такие? - с сочувствием спросила Нижняя Бумажная Хлопушка.
        - Что-то вроде… Когда у нас ностальгия, мы тоскуем по родине, а когда меланхолия, тогда… тогда мы тоскуем по всему вообще.
        Поскольку про меланхолию Нижняя Бумажная Хлопушка не поняла (ей было странно, что можно тосковать «по всему вообще»), она сказала:
        - Мне кажется, у Свинки-из-Марципана ностальгия…
        - А вот мы сейчас поговорим с ней по душам - и ностальгию как рукой снимет! - расхрабрилась Верхняя Бумажная Хлопушка.
        Собрав для такого дела в кулак всю свою волю, она обратилась к Свинке-из-Марципана:
        - Простите, дорогая моя… но мы вот тут внизу говорим о Вас.
        - Обо мне? - удивилась Свинка-из-Марципана. - От всего сердца благодарю…
        - Ах, какие манеры! - восхитилась Верхняя Бумажная Хлопушка. - Сразу видно, что Вы из Марципана.
        Свинка-из-Марципана усмехнулась:
        - Вот то-то и оно! Я бы предпочла, чтобы это было видно поменьше.
        - Происхождения ничем не скроешь! - возразила Верхняя Бумажная Хлопушка.
        - Да я и не пытаюсь, - вздохнула Свинка-из-Марципана. - Всё равно никуда не уйти от того, что тебя вот-вот съедят.
        - Вы не только совершенно не приспособлены к жизни - Вы просто бесконечно далеки от неё! - с восторгом и завистью сказала Нижняя Бумажная Хлопушка.
        - Но здесь у Вас есть друзья, - подхватила Верхняя, - это мы. И мы охотно поделимся с Вами своим знанием жизни. Прежде всего… вот что: в этой стране не едят ёлочных игрушек.
        - Разве я стала ёлочной игрушкой? - удивилась Свинка-из-Марципана.
        - Вас ведь повесили на ёлку…
        - Ах да, - огляделась по сторонам Свинка. - Я и не заметила… Но, кажется, это не помеха, чтобы меня съесть.
        - Может быть, там у Вас, в Марципане, ёлочные игрушки и едят, - гневно произнесла Верхняя Бумажная Хлопушка, - но здесь у нас такого безобразия сроду не было! Я даже представить себе не могу, как кто-нибудь подходит к ёлке, срывает с неё, например, Стеклянный Шар или Бумажную Хлопушку и начинает пожирать их…
        - Все вокруг просто скажут ему: «Какая дикость!» - подтвердила Нижняя Бумажная Хлопушка, - и с позором выгонят из приличного общества!
        - Иногда, конечно, на ёлку вешают конфеты, а потом снимают и едят, но конфеты - это одно, а ёлочные игрушки - совсем другое. Тут у нас это знают даже грудные, - с гордостью отчиталась Верхняя Бумажная Хлопушка.
        - Значит, меня не съедят? - с некоторым всё же сомнением спросила Свинка-из-Марципана.
        - Даже совсем наоборот! - заверили её хлопушки. - Висите себе совершенно спокойно.
        Свинка-из-Марципана послушалась их - и висела так спокойно, что аж заснула.
        А когда проснулась, оказалось, что у неё родилось Шестеро Поросят-из-Марципана…
        Ибо, как правильно сказали хлопушки, свинок-из-марципана тут у нас не только не едят, но даже совсем наоборот!


        Пруд маленькой величины

        «Вот сейчас - раз!.. ипридёт Утро, а я тогда - раз!.. иотражу всё вокруг. Уж сегодня-то я правильно отражу!» - торопился думать Пруд Маленькой Величины. Он даже немножко плескался от нетерпения и от ужасно сильного желания отражать наконец всё вокруг, потому что до наступления утра всё вокруг, естественно, оставалось неотражённым - причём совершенно неотражённым. А так не должно было быть - на то и существовал в природе Пруд Маленькой Величины, чтобы ничто на его берегу не оставалось неотражённым.
        «Я сначала Небо отражу!» - предвкушал он.
        И действительно: уж Небу-то неотражённым быть никак нельзя - и даже когда после дождя на асфальте появляется просто любая лужа, в первую очередь Небо в ней отражается и только потом - всё остальное.


        В конце концов Утро пришло. Оно пришло и сказало «Привет!» - и сразу у всех стало много работы, в том числе и у Пруда Маленькой Величины: надо было уже начинать отражать всё вокруг.
        - Что же это Вы, голубчик Пруд Маленькой Величины, как-то странно меня отражаете? - раньше других выразил недовольство Небольшой Светлый Дом на берегу и завёл обычную свою песню: - Во-первых, Вы меня не целиком отражаете, а только одну мою часть, что маловато… Во-вторых, в жизни у меня такие прочные стены, а Вы отражаете… ну, сами посмотрите: они же все шатаются в разные стороны!
        - Но я же пруд маааленькой величины, - миролюбиво объяснял Пруд Маленькой Величины, - и Вы в меня целиком не помещаетесь… А потом я от огромного волнения немножко плескаюсь, извините, - вот и получаются у Вас очертания, как бы сказать… причудливые!
        - Нет уж, Вы постарайтесь точно меня отражать, - не унимался Дом, - а то, видите ли, не совсем удобно выходит: сам-то я не дрожащий, а у Вас делаюсь дрожащий… И кто-нибудь может подумать: «Что это там за такой Небольшой Светлый Дом Дрожащий?»
        - Я бы тоже попросила Вас, любезный, - не слишком любезно произнесла Беседка-с-Удивительным-Именем-Ротонда (любезнее она, правда, и не умела), - отражайте и меня точнее! Я вся такая изящная до умопомрачения, а у Вас тут… колонны почему косые?
        - Да ведь законы же перспективы! - пытался оправдаться Пруд Маленькой Величины. - Всё, что немножко уходит вдаль, немножко сужается…
        - Но я отнюдь не ухожу вдаль! Так что отражайте-ка меня без фокусов, пожалуйста! Вот когда я уйду вдаль, мне, может быть, станет безразлично, как Вы тут, вблизи, меня отражаете. Однако пока я здесь! - И Беседка-с-Удивительным-Именем-Ротонда на всякий случай проверила, всё ли ещё здесь она находится. Убедившись в этом, она на некоторое время замолчала, оправляя свои и на самом деле восхитительные колонны.
        - А меня Вы в кого превратили? - прямо-таки в голос разрыдалась Плакучая Ива, мастерица рыдать. - Я же у Вас получаюсь совсем какой-то каракатицей бесформенной, хотя на самом деле я стройна, как… как тополь!
        «Непонятно, зачем ей сегодня понадобилось быть тополем!», - с отчаянием подумал Пруд Маленькой Величины, но вслух сказал:
        - Вы немножко чересчур близко стоите к воде, потому и искажаетесь…
        - Не искажаю-сь, а искажена Вами! - мелочно уточнила вся в слезах Плакучая Ива.
        … В общем, всё шло к тому, что и это Утро будет испорчено, причём как всегда - по вине Пруда Маленькой Величины. От огорчения по его поверхности даже побежали довольно крупные волны - и отражения сначала заплясали, а потом и вообще сместились - все.
        - Ну это уж полное безобразие!
        - Вы, что же, издеваетесь над нами?
        - Прекратите хулиганить!
        Так в один - неприятный - голос закричали Небольшой Светлый Дом, Беседка-с-Удивительным-Именем-Ротонда и Плакучая Ива.
        А Огромное Чистое Небо сказало тогда:
        - Я бы попросило всех присутствующих отражаться без паники и не мешать отражаться другим.
        На берегу примолкли - только чуть слышны были сдавленные рыдания Плакучей Ивы. Но, несмотря на её рыдания, Огромное Чистое Небо продолжало:
        - Учтите, пожалуйста, что перед вами Художник.
        - Кто, кто тут художник? - в один - неприятный - голос снова закричала вся честная компания.
        - Пруд Маленькой Величины, вот кто! - с вызовом сказало Огромное Чистое Небо. - Он Художник, а стало быть, имеет право отражать всё что угодно - и отражать так, как захочет. Это значит, никто - я подчеркиваю: никто! - не должен учить его законам отражения. Он отвечает за себя сам. И, кроме того, - смягчилось Огромное Чистое Небо, - я бы на месте некоторых было бы только благодарно ему за известную… гм, живость линий. Лично у меня нет никаких возражений.
        И, сказав так, Огромное Чистое Небо чуть сжалось и отразилось на поверхности воды всё без остатка - со всеми своими облаками и дальними мирами. Даже Бога можно было увидеть в самой глубине. Бог сидел на троне и ласково улыбался: наверное, у него тоже не было никаких замечаний к Пруду Маленькой Величины, который всё ещё продолжал немножко плескаться от волнения.


        Блюдечко с золотой каёмочкой

        Блюдечку-с-золотой-Каёмочкой ужасно повезло в жизни: сами посудите, это ведь большая честь - появиться на свет не просто каким-то блюдечком, которых и так хоть отбавляй, а с каёмочкой, да ещё и с золотой!
        Вот почему, не успели положить на него косточку от сливы, - все немедленно закричали:
        - Да Вы что, в самом-то деле? Не видите разве - это же Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой!
        Тогда косточку от сливы сразу убрали, а Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой вымыли, вытерли и поставили на прежнее место. Так-то!
        - Интересно, а что вообще можно положить на это блюдечко? - осторожно спросил кто-то.
        - Ну, не знаю… Что-нибудь эдакое! Например, дольку апельсина… или кусочек шоколадного торта.
        - Именно шоколадного?
        - Пожалуй… В крайнем случае - орехового.
        Подумать только: дольку апельсина, кусочек шоколадного торта, в крайнем случае - орехового! Нешуточное дело.
        Услышав это, Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой принялось про себя размышлять про себя и пришло про себя вот к какому выводу: «Я лучше всех». Опасный, конечно, вывод, да что ж тут поделаешь: правда есть правда. И оно несколько раз блеснуло золотой своей каёмочкой в разные стороны, потом подождало немножко и на всякий случай блеснуло ещё один раз. Знай, дескать, наших!
        Отныне Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой не возражало, если на него клали дольку апельсина или кусочек шоколадного торта. А когда клали кусочек орехового, слегка досадовало, помня о том, что ореховый торт годится только в крайнем случае. Но крайние случаи бывают редко - на то они и крайние, поэтому всякий раз, когда кусочек орехового торта зависал над Блюдечком-с-Золотой-Каёмочкой, оно строго допрашивало окружающих:
        - Скажите, а это действительно крайний случай?
        И только при несомненно положительном ответе принимало на себя кусочек орехового торта - правда, скорчив предварительно такую гримасу, что у всех надолго пропадал аппетит. Кстати, чаще всего именно тот кусочек орехового торта, который подавали на Блюдечке-с-Золотой-Каёмочкой, так и оставался нетронутым.
        «Пожалуй, пришло время отказаться от ореховых тортов, - решило однажды Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой. - Пусть их подают на чём-нибудь ещё: в доме достаточно всякой обычной посуды!» Поэтому когда очередной кусочек орехового торта завис над ним, оно совершенно демонстративно опрокинулось - и ореховый торт полетел прямёхонько на брюки какого-то гостя.
        С тех пор ореховый торт на Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой уже не клали - и у Блюдечка-с-Золотой-Каёмочкой появилось больше свободного времени для размышлений о том, что оно лучше всех на свете. Ведь действительно лучше всех… ничего не скажешь.
        Но, между прочим, в шоколадном торте тоже не было ничего особенно хорошего. Шоколадные торты - они жирные и плохо отмываются… А кроме того после них на поверхности остаются некрасивые коричневые разводы, которые только портят внешний вид, иногда даже закрывая часть золотой каёмочки. И, наконец, очень неприятно, услышав вопрос: «Кто сегодня моет грязную посуду?» - понимать, что «грязная посуда» - это в том числе и ты. Короче говоря, одни неудобства с шоколадным тортом, ну его!..
        При следующем чаепитии кусочек шоколадного торта соскользнул прямо на шёлковую юбку. Юбка, разумеется, была испорчена, но зато и с шоколадным тортом оказалось покончено. Прощай, жирный шоколадный торт, знай своё место!
        Теперь Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой подавали на стол совсем редко: только тогда, когда угощали кого-нибудь апельсинами. Но апельсинами далеко не всегда угощали, так что у Блюдечка-с-Золотой-Каёмочкой появилось ещё больше времени для размышлений о том, что оно лучше всех на свете. Правда, с этим никто и не спорил.
        Вот только этот апельсиновый сок… Он такой липкий! Когда он засыхает - а засыхает он, честно говоря, довольно быстро! - пальцы начинают прилипать к блюдечку, и какой-нибудь неосторожный гость очень даже легко может уронить его на пол, а там… В общем, всё было ясно: от апельсиновых долек следовало избавляться как можно скорее. И, выбрав подходящий момент, Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой спровадило дольку апельсина непосредственно в раскрытую сумочку гостьи, достававшей оттуда ослепительной белизны носовой платок, - на него-то и упала долька апельсина.
        С этих пор всё свое время Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой могло посвятить размышлениям о том, что лучше его нет никого на свете. Так оно и поступило. Его больше никогда не доставали с полки и не подавали на стол. В конце концов оно настолько запылилось, что золотая каёмочка перестала быть видна. Впрочем… если ты уверен в том, что лучше тебя нет никого на свете, такие пустяки тебя уже не волнуют!


        Когда распустились все цветы

        Невозможно, просто-таки невозможно красивая Белая Бабочка, похожая на сновидение, Бог знает откуда выпорхнула в жизнь - и сразу попала в сад. Сад не удивил Белую Бабочку: бабочки всегда думают, что жизнь есть сад. К тому же ничего особенно интересного в саду пока и не было: весна пришла недавно - и цветы ещё не успели распуститься. «Скучновато здесь!» - подумала Белая Бабочка и от огорчения присела на совсем тоненький Зелёный Побег, почему-то раньше других вылезший из земли.
        - Я люблю Вас, - сказал он вдруг, и Белая Бабочка вздрогнула от неожиданности: шутка ли - в первый же день услышать такое в свой адрес, да ещё и непонятно от кого!
        Белая Бабочка осторожно приподняла крылышки, чтобы получше разглядеть влюблённого. Влюблённый же оказался таким тоненьким - смотреть больно! Впрочем… была весна, светило солнце - и свежая зелень, конечно же, радовала глаз. Зелёный Побег понравился Белой Бабочке: очень милый Зелёный Побег - что ж тут скажешь!
        - Я люблю Вас! - повторил он: других слов ему так пока и не вспомнилось.
        Белая Бабочка благосклонно улыбнулась в ответ. Она улыбнулась настолько нежно, что Зелёный Побег от радости сразу же подрос на целый миллиметр. А Белая Бабочка снова подумала: очень милый Зелёный Побег! И медленно полетела над Садом - невозможно, просто-таки невозможно красивая Белая Бабочка.
        Зелёный Побег любовался ею с земли. Он так всматривался вверх, что подрос ещё на два миллиметра - сам и не заметив этого: Зеленый Побег не замечал теперь ничего, кроме Белой Бабочки, Белой Бабочки, Белой Бабочки… Миллиметром выше, миллиметром ниже - какая разница!
        А Белая Бабочка, налетавшись над садом, снова присела отдохнуть на Зелёный Побег.
        - Теперь, когда Вы так вытянулись, - сказала она, - я хотела бы ещё раз услышать Ваши слова.
        - Я люблю Вас! - охотно отозвался Зелёный Побег, тем более что других слов он так до сих пор и не вспомнил.
        - И я люблю Вас, - призналась Белая Бабочка неожиданно для себя и хотела исправиться, добавив «кажется», «может быть» или что-нибудь в этом роде, да не стала, потому что была весна, светило солнце - и свежая зелень, конечно же, радовала глаз: ещё бы не радовать!
        Зелёный Побег чуть не превратился в могучее дерево: шутка ли - услышать такое в свой адрес, да ещё от Белой Бабочки!
        - Неужели? - только и смог выговорить он: ему наконец удалось вспомнить ещё одно слово.
        Белая Бабочка ласково потрепала его крылышком и опять взлетела покружить над садом. Теперь всякий раз, как она опускалась на Зелёный Побег, тот признавался ей в любви - и Белая Бабочка тоже признавалась в ответ: до чего же всё это было хорошо! От каждого такого признания Зелёный Побег немножко вырастал - по-прежнему не замечая своих успехов, да и ничего не замечая вокруг себя.


        Когда Белая Бабочка в очередной раз присела на Зелёный Побег, она вдруг сказала:
        - Как я хочу, чтобы распустились наконец все цветы! Я просто мечтаю увидеть много распустившихся цветов сразу. Милый Зелёный Побег, признаюсь Вам по секрету, мне уже надоело раскрывать их мысленно, в своем воображении… а я в последнее время этим одним и занимаюсь. - И, оторвавшись от Зелёного Побега, она снова взлетела над садом.
        Зелёный Побег так качнуло в сторону, что чуть было и вовсе не вырвало из земли.
        - Зачем? - только и прошептал он вслед.
        И правда: зачем Белой Бабочке нужны распустившиеся цветы, если она любит его?
        Что же касается цветов, то, конечно, все они распустились в свой черёд - и действительно были прекрасны. «Жизнь есть сад!» - ликовала Белая Бабочка, разглядывая их… все вместе и каждый цветок в отдельности. Оно и понятно: бабочки всегда думают, что жизнь есть сад.
        Распустились, стало быть, тюльпаны, смутив взоры золотой своей сердцевиной, размохнатились пионы, заманивая в душистые свои дебри, медленно раскрылись розы, обнаружив причудливые свои лабиринты… - о, сколько впечатлений для Белой Бабочки, сколько новых волнующих впечатлений! Без устали порхала она над садом и вновь и вновь без памяти влюблялась в каждый цветок на своём пути…
        Другие бабочки прилетели в сад - и теперь уже все вместе кружились в душистом воздухе, опускаясь то на тюльпан, то на пион, то на розу… Ничего удивительного: это лето пришло - и у лета с собой было много цветов.
        А Зелёный Побег? Да где же он, Зелёный этот Побег? О нём не помнит даже Белая Бабочка - так стоит ли нам вспоминать! Скорее всего, его просто выдернули из земли при прополке сада: сорная трава не должна мешать цветам цвести и распускаться. Одно дело - была весна, светило солнце и свежая зелень, конечно же, радовала глаз… и совсем другое дело - лето, когда любому становится ясно: жизнь есть сад!


        Ключик в связке ключей

        Связка ключей лежала в кармане и время от времени позванивала. И правильно делала: связки ключей обязательно должны время от времени позванивать. Если связка ключей не позванивает, значит, потерялась. А уж если потерялась - сами понимаете…
        Конечно, ключи в связке - все вместе и каждый в отдельности - тоже понимали, к чему это может привести, так что они позванивали изо всех сил. Причём не просто так позванивали, а по делу:
        - Отоприте прихожую, отоприте!
        - Отоприте подвал, отоприте!
        - Отоприте письменный стол, отоприте!
        - Диги-дон, диги-дон, дон!
        Только вот что касается этого последнего по-зва-ни-ва-ния… оно было странным. И немножко раздражало - как всякий случайный шум поблизости. Всё время хотелось спросить: «Что значит это «диги-дон, диги-дон, дон», простите? И как с этим «диги-дон, диги-дон, дон» быть?»
        А с прихожей, подвалом и письменным столом всё было вроде бы ясно.


        Но… «диги-дон, диги-дон, дон» - звенел Ключик-в-Связке-Ключей - и раздражало не столько даже это «диги-дон, диги-дон, дон», сколько безмятежность самого Ключика-в-Связке-Ключей: казалось, его вообще не волнует, понимает ли кто-нибудь соответствующее «диги-дон, диги-дон, дон», а тем более - понимают ли это «диги-дон, диги-дон, дон» правильно! Он позванивал себе - явно не по делу! - и был при этом маленьким, фигурным и каким-то вызывающим. Впрочем, большие ключи им не интересовались: у них и без него забот было много!
        И Ослепительно-Белый-Носовой-Платок не интересовался.
        А вот Узенькая-Чёрная-Расчёска - интересовалась. Даже не то чтобы интересовалась: ни в самом Ключике-в-Связке-Ключей, ни в его «диги-дон, диги-дон, дон» ничего такого особенно интересного для неё не было, - но злилась на него, причём довольно сильно. Ладно большие ключи, те по делу позванивают, тут уж двух мнений быть не может… а этот-то маленький и фигурный чего надрывается?
        - Ты о чём, собственно? - то и дело спрашивала Узенькая-Чёрная-Расчёска, улыбаясь неприятной улыбкой, полной мелких и ровных зубов.
        - Да так! - весело отзывался Ключик-в-Связке-Ключей.
        - Как это - «так»? - возмущалась она. - Если тебе не о чем звенеть - не звени. А если звенишь, то звени о чём-то! Правильно я говорю? - обращалась она к Ослепительно-Белому-Носовому-Платку.
        Но Ослепительно-Белый-Носовой-Платок ничего не отвечал: он лежал и пахнул.


        Самый высокий дуб

        Однажды Желудёнок понял, что пророс. И тогда Желудёнок очень испугался, что пророс: он не знал, как теперь быть дальше. А быть дальше - хотелось. Желудёнок подумал-подумал и стал расти: вдруг что-нибудь получится?
        Получился Маленький Дуб.
        Больше всего на свете Маленький Дуб полюбил - расти. Расти было радостно. Вот только рослось как-то медленно. Дни шли и шли, а высоко все никак не вырасталось. И он начал было плакать, да услышал голос - откуда-то сбоку:
        - Что ты, мой маленький? Не надо плакать: дубам плакать нельзя.
        Это говорила Голубая Скамейка - такая большая, такая красивая!
        Маленький Дуб послушался и плакать не стал, а стал опять расти.


        - Что-то медленно я расту, - жаловался он время от времени Голубой Скамейке. - Все вокруг выше меня. Это, наверное, потому, что они умеют быстро и правильно расти, а я не умею.
        - Умеешь! - утешала его Голубая Скамейка. - Расти себе спокойно. Только смотри почаще на небо, на звёзды.
        Маленький Дуб подымал крону кверху: небо и звёзды были почти не видны, потому что вокруг него высились вековые деревья - и так мощно шумели на ветру их кроны! А у Маленького Дуба получался только какой-то детский лепет: шёпот не шёпот, шорох не шорох… - во всяком случае, не шум.
        - Я, конечно, расту, - опять вздыхал он, - но мне всё-таки кажется, что я неправильно расту. И очень медленно.
        - Это хорошо, что тебе так кажется, - смеялась Голубая Скамейка. - Те, кому кажется, что они растут быстро и правильно, на самом деле растут медленно и неправильно.
        Посмотри хоть на Орешник: он-то уж не сомневается, что растёт как надо! Между тем он не растёт, а только расширяется, занимая всё больше места на земле.
        - Так это же хорошо! - удивлялся Маленький Дуб, уже чуть-чуть переросший Голубую Скамейку.
        - Чего ж хорошего-то? - отвечала она. - Тот, кто занимает слишком много места на земле, никогда не дотягивается до неба…
        Шли годы. И пока они шли, Дуб все рос и рос, а Голубая Скамейка старела и старела.
        - Пожалуй, - разводя ветви и глядя вниз, говорил Дуб, - я не остаюсь таким, как был. Но до неба ещё так далеко! Когда я смотрю на него, мне кажется, я вообще не расту. А звёзды совсем не приближаются… Что это значит?
        - Это значит, что ты растёшь, - отвечала снизу Голубая Скамейка, которая давно уже хромала на одну ногу. «Только бы у него не закружилась голова!» - думала она и добавляла: - Не смотри вниз! Смотри вверх и думай о небе: там звёзды.
        Однако время от времени Дуб продолжал всё-таки украдкой поглядывать вниз: ого, как сильно он уже вытянулся! Деревья, когда-то самые высокие в лесу, казались ему теперь коротышками, и он с трудом мог расслышать, о чём они там, внизу, шепчутся.
        - Голубая Скамейка! - грохотал он сверху. - Вы были правы! Я расту быстро и правильно. Все остальные ниже меня.
        - Выше тебя небо и звёзды!..
        Голос Голубой Скамейки звучал теперь из такого далёка, что едва долетал до его кроны. И Дуб постепенно начал забывать о небе и звёздах - да и что толку помнить о них? Звёзды звёздами, а дубы дубами… Кстати, что там происходит внизу?
        А внизу уже подымались новые дубки - и это настораживало. Пожалуй, лучше не спускать с них глаз, не то обгонят. И не слишком ли много солнца им достается? Расправлю-ка я ветви пошире, и пусть те, кто внизу, знают: сюда дороги нет!
        Между тем настала осень. Она была такой тихой, что однажды ночью Дуб услышал, как далеко-далеко внизу, там, где уже ничего нельзя было разглядеть, прозвучали слова:
        - Подними крону к небу!
        И Дуб, на минуту оторвав взгляд от молодой поросли, взглянул наверх. Наверху сияли звёзды.
        - Господи, - прошептал Дуб, и шёпот его был словно гром среди ясного неба, - сколько же их, и как они далеки… И я мог забыть о них! Да что ж теперь… жизнь прошла, а я всё-таки рос медленно и неправильно! Я уже никогда не дотянусь до звёзд.
        Но лёгкий, совсем лёгкий смех донесся до него снизу - серебристый осенний смех:
        - Дотянешься! Я верю в тебя, мой маленький!


        Небольшой дымок без всякой формы

        Между прочим, Небольшой Дымок понятия не имел о том, что у всего на свете должна быть какая-то форма. Но это ведь нам с вами как раз и неважно, имел он понятие или не имел. А то, что он формы не имел - важно. Сами посудите: можно ли так вот просто оторваться от трубы и отправиться в путь - совершенно не позаботившись о том, чтобы принять хоть какую-нибудь форму? Конечно, нельзя! Никогда не следует отправляться в путь, если ты не в форме. Увидит тебя, например, кто-либо на дороге и спросит своего случайно подвернувшегося приятеля:
        - Что это там?
        А приятель только пожмёт плечами: не знаю, дескать… просто чепуха какая-то, дескать.
        - Форменная чепуха? - переспросит Кто-Либо и с ужасом услышит в ответ:
        - Да нет, бесформенная.


        Но так или иначе, а полетела, стало быть, по небу бесформенная, получается, чепуха - Небольшой Дымок. И цвет у него, кстати, тоже был не ахти. Очень неопределённый был цвет: не то серый, не то сизый, не то бурый. Короче говоря, совершенно не подготовленный к полёту Небольшой Дымок полетел.
        Ему так и сказала об этом одна чрезвычайно аккуратная Тучка в форме виолончели:
        - Вы совершенно не подготовленный к полёту Небольшой Дымок!
        - Ну и наплевать сто раз! - сказал не только совершенно не подготовленный к полёту, но и совершенно невоспитанный Небольшой Дымок.
        А чрезвычайно аккуратная Тучка в форме виолончели взяла и обиделась. В самом деле: с какой стати ей было выслушивать всякие грубости, если она - в форме виолончели?
        - На это, - произнесла она, - я Вам ничего не скажу, а только возьму да улечу от Вас навсегда в страну Аргентину.
        И начала улетать.
        - Подумаешь! - фыркнул Небольшой Дымок. - Я и сам могу улететь в страну… Аргентину. И в любую другую страну могу улететь, только я не знаю, какие ещё есть.
        Но Тучки уже не было рядом: она действительно взяла да улетела в страну Аргентину.
        Небольшой Дымок повисел в одиночестве и от нечего делать заскучал. А заскучав, тоже решил улететь в страну Аргентину. На самом деле не так уж он и горел желанием отправляться вслед за дурацкой этой Тучкой в форме виолончели - нет, он бы с радостью отправился в совершенно другую страну, только ведь для того, чтобы отправиться в ту или иную страну, надо по крайней мере знать её название. Хорошо, конечно, знать ещё, на каком языке в той стране разговаривают и какие там порядки в настоящее время. Только ведь понятно, что требовать этого от Небольшого Дымка - безрассудно, а значит, остаётся только смириться с его выбором: Аргентина так Аргентина!
        Однако спросить, как лететь в Аргентину, в небе оказалось некого: тучек больше не попадалось, потому что день вообще-то был погожий… А у птиц, как известно, спрашивать бесполезно. Во-первых, они летают слишком быстро - так что начало вопроса приходится задавать одной птице, конец - уже другой. - но в это самое время перед тобой оказывается третья птица, которая не может дать тебе ответа, потому что не слышала вопроса. Во-вторых, птицы на глупые вопросы вообще не отвечают, вопрос же «где находится Аргентина?» - глупый, и ответ на него знает каждый: Аргентина находится в Южной Америке!
        Каждый-то каждый, да только не Небольшой Дымок… Впрочем, делать было нечего - пришлось лететь наугад, хотя кому угодно понятно, что когда летишь наугад, вовсе не обязательно прилетаешь в Аргентину. Этак мало ли куда можно прилететь. например, в Данию, а Дания-то уж совсем в противоположной стороне.
        Так или иначе, но Небольшой Дымок летел, летел и в конце концов куда-то прилетел - трудно было понять, куда именно, потому что перед ним была граница. Сначала ведь, как известно, идёт граница страны и только после этого - сама страна. На границах же обычно стоят пограничники, которые могут пропустить в страну, а могут и нет.
        - Вы кто такой? - спросил у Небольшого Дымка Пограничник и довольно строго на Небольшой Дымок посмотрел.
        - Это Вас не касается, - ответил не только совершенно не подготовленный к полёту, но и совершенно невоспитанный Небольшой Дымок.
        - Ещё как касается! - рассердился Пограничник и задержал Небольшой Дымок рукой в чёрной перчатке.
        Задержанный попытался вырваться, да не тут-то было: пограничники - люди сильные.
        - Пропустите меня немедленно! - потребовал Небольшой Дымок, извиваясь в руке Пограничника.
        - Немедленно не получится, - продолжая держать его, терпеливо объяснял Пограничник. - Боюсь, что и медленно теперь тоже не получится.
        - Но у меня дела здесь, в Аргентине! - соврал тогда Небольшой Дымок.
        Тогда Пограничник усмехнулся и сказал:
        - Здесь не Аргентина. Здесь Бельгия. В Аргентину - пожалуйста, я за Аргентину не отвечаю. А за Бельгию отвечаю - и не пропущу сюда кого попало.
        - С чего Вы взяли, что я кто попало? - обиделся Небольшой Дымок.
        - Да Вы же без всякой формы! Если бы у Вас была какая-никакая форма, тогда бы. тогда бы я ещё посмотрел.
        Тут уставший спорить Небольшой Дымок первый раз в жизни призадумался - и вдруг принял форму лёгкого шарфа. Пограничник сразу же заулыбался, разжал руку и поднёс её к козырьку:
        - Добро пожаловать, дорогой Лёгкий Шарф, в нашу прекрасную страну Бельгию!
        И пропустил Небольшой-Дымок-в-Форме-Лёгкого-Шарфа через границу. Потом строго посмотрел вокруг себя и громко произнёс:
        - А кого попало я в нашу прекрасную страну Бельгию не пускаю!
        Небольшой-Дымок-в-Форме-Лёгкого-Шарфа очень вежливо поблагодарил Пограничника - так всегда поступают лёгкие шарфы - и полетел знакомиться с прекрасной страной Бельгией, чтобы узнать, на каком языке в ней говорят и какие тут порядки в настоящее время.


        Вагон и маленькая тележка

        Вагон и Маленькая Тележка очень любили друг друга.
        Все это замечали, но никто над ними не смеялся: над настоящей любовью никогда не смеются. Смеются над всякими тили-тили-тесто-жених-и-невеста или я-вас-люблю-и-обожаю-беру-за-хвост-и-провожаю, а над настоящей любовью - нет.
        Потому что настоящая любовь - она прекрасная.
        Прекрасной она у Вагона и Маленькой Тележки и была: именно что прекрасной! Их даже никогда поодиночке не видели: выползает Вагон из-за угла - тут же и Маленькая Тележка появляется, успеваешь ободок колеса Маленькой Тележки у поворота различить - значит, Вагон уже за поворотом исчез.
        Трогательная такая парочка…
        Правда, и склочников хватало, конечно: как же без них-то, без склочников?
        - И чего он, - говорили о Вагоне склочники, - постоянно с этой Маленькой Тележкой туда-сюда таскается? Отлично бы все обошлись и без этого… бесплатного приложения!


        - Да я же Вагону помогаю, глубокоуважаемые склочники… - вежливо отвечала Маленькая Тележка, дивясь их недогадливости.
        Но… что верно, то верно: необходимости в Маленькой Тележке явно не было, потому что Вагон со всем и сам легко бы справился! Он был такой вместительный, что практически всегда заполнялся только наполовину - неважно, какой груз везли. Закажут ему, например, тонну шарикоподшипников привезти - так она, эта тонна, где-то на самом дне колыхается… и не видно её, и не слышно! Но Вагон - перед тем как отъезжать - обязательно горсть шарикоподшипников в Маленькую Тележку бросит (на большее-то Маленькой Тележки, понятное дело, не хватало!) и скажет:
        - Поможешь, ангел мой?
        - Как же не помочь-то! - со всевозможным участием ответит Маленькая Тележка…
        И - покатятся они вместе по рельсам: Вагон и Маленькая Тележка.
        Вагон музыку играет, Маленькая Тележка песенки поёт! Так, глядишь, и доедут до места: из Пункта Убытия в Пункт Прибытия.
        В Пункте Прибытия радость: шарикоподшипники привезли - целый вагон! И давай Вагон разгружать. А на Маленькую Тележку внимания не обращают.
        Разгрузят Вагон - он и говорит:
        - Это ещё не всё. Видите, рядом со мной Маленькая Тележка стоит? В ней тоже шарикоподшипники!
        А заглянут в Маленькую Тележку - и только рукой махнут: сколько уж там шарикоподшипников - горсть одна!
        - Не надо нам, - скажут тогда, - этой горсти. Себе, - скажут, - оставьте!
        И улыбнутся приветливо.
        Да только с Вагоном разговор короткий:
        - Выгружайте, - ответит он строго. - А то я в следующий раз в ваш Пункт Прибытия не поеду!


        Ну и начинают разгружать, конечно: Вагона-то как ослушаешься? Тем более что из Маленькой Тележки и разгружать нечего: сгрёб шарикоподшипники в ладонь - вот и вся тебе разгрузка!
        А Вагон и Маленькая Тележка в обратную дорогу собираются - назад, значит: из Пункта Прибытия в Пункт Убытия.
        - Поехали, ангел мой?
        - Поехали!
        Вагон музыку играет, Маленькая Тележка песенки поёт - красота кто понимает! Так и приедут домой.
        В Вагоне, что и говорить, не всегда только шарикоподшипники возили: куда ж столько шарикоподшипников-то!.. А потом, людям ведь не только шарикоподшипники нужны, но ещё и другие всякие вещи. Спросят их, людей, иной раз:
        - Вам ещё один вагон шарикоподшипников подбросить? А они - в крик:
        - Нет-нет, спасибо, мы и прежние-то шарикоподшипники не знаем куда девать! Подбросьте-ка нам лучше конфет с печеньем.
        Сказано - сделано: нагрузят тогда Вагон конфетами с печеньем - и говорят:
        - Ну, вперёд, господин Вагон!
        Только Вагон, пока конфет с печеньем в Маленькую Тележку не бросят, с места не сдвинется. Стоит упрямо, что твой ишак, и ждёт. А бросят конфет с печеньем в Маленькую Тележку - сразу запыхтит, запыхтит… глядишь, и тронулся.
        - Поехали, ангел мой?
        - Поехали!
        Вагон музыку играет, Маленькая Тележка песенки поёт - издалека их слышно.
        А в Пункте Прибытия - ликование: наконец-то конфеты с печеньем привезли! Конфеты с печеньем - это получше, чем шарикоподшипники. Но не успеют Вагон разгрузить - половины конфет с печеньем как не бывало! К концу же разгрузки - и вовсе ничего нет: грузчики - они ведь тоже люди… тоже конфеты с печеньем любят. Говорят: мы и сами, дескать, не заметили, как все конфеты с печеньем съели, - простите нас, грешных, и не судите строго!


        Да и правда - что ж их теперь судить… Конфет с печеньем из живота обратно всё равно не вынешь.
        Ну, поругает их Вагон, конечно, для порядка, а они в ответ:
        - Мы никогда, ни-ког-да больше так не будем… чем хотите клянёмся, господин Вагон!
        Тогда Вагон им говорит:
        - Прощаю вас, господа грузчики, в последний раз. Теперь идите домой и там подумайте над безобразным своим поведением!
        И господа грузчики, все в слезах, расходятся тогда по домам - думать над безобразным своим поведением, между тем как именно в этот самый момент в Пункте Прибытия и начинается самое главное.
        Господин Вагон, подмигнув Маленькой Тележке, оглушительно свистит в два пальца - и Окрестная Детвора, словно только того и ждала, бросается из кустов к Маленькой Тележке. В Вагон Окрестная Детвора даже и не заглядывает: понятное дело, господа грузчики опять целый вагон конфет с печеньем съели.
        Но зачем Окрестной Детворе - вагон? Ей и маленькой тележки больше чем достаточно! Набрав полные карманы и подолы конфет с печеньем, Окрестная Детвора расходится по домам, сердечно попрощавшись с Вагоном и Маленькой Тележкой.
        - Что бы я только делал без тебя? - качает головой Вагон и долгим взглядом смотрит на возлюбленную.
        А Маленькая Тележка смеётся:
        - Без меня? Да нет, ты бы и без меня со всем справился. Может быть, не знал бы только, что иногда в большом этом мире всё определяется самой малостью… Поехали, ангел мой!


        Белое море, чёрное море, красное море

        Маленькая Кисточка родилась на свет, чтобы рисовать. Это она знала наверняка: знает ведь каждый из нас, пока маленький, кем будет - мороженщиком! пожарником! лесником! Правда, потом мы забываем, кем должны были стать, и становимся просто академиками, инженерами, бухгалтерами, что тоже, конечно, ничего, хотя…
        Однако наша с вами Кисточка была пока маленькой кисточкой и, стало быть, знала наверняка: она родилась на свет, чтобы рисовать. Сначала, конечно, ей было трудно решиться на это, ведь рисовать - дело серьёзное. Но наконец она набралась духу и нырнула в стаканчик с чистой водой - кому же неизвестно, что с этого-то и начинается рисование!
        Буль-буль-буль… Вынырнув из стаканчика с чистой водой, Маленькая Кисточка раскрыла глаза пошире и прямо-таки обомлела: она и не подозревала, что в мире столько красок. Ей пришлось даже зажмуриться, чтобы сообразить, в какую краску сперва ткнуться - но сообразить не удалось и, отжмурившись, она ткнулась просто куда попало. А попало - в голубую краску: значит, рисовать надо было небо, уж на сей-то счет Маленькая Кисточка не сомневалась. И она принялась за небо, между тем как небо - это вам не шутки, это в мире самое главное.
        Покончив с небом, она опять нырнула в стаканчик с водой: буль-буль-буль… Вода в стаканчике поголубела, а Маленькая Кисточка со всего размаху плюхнулась в… что это у нас? - коричневую краску. Коричневой краской рисуют землю, это всем понятно. А землю тоже трудно рисовать, но Маленькая Кисточка и с землей худо-бедно справилась, после чего снова нырнула в тот же стаканчик. Буль-буль-буль… И вода стала бурой.
        Тут Маленькая Кисточка принялось рисовать всё подряд: и зелёный луг, и чёрного кота, и разноцветных детей в разноцветных колясках… А испачкавшись красками вконец, хотела было опять отмыться в стаканчике… - э-э-э, нет! Окунаться в такую грязную воду - это увольте, это кому же захочется?
        Можно, конечно, воду поменять, только надолго ли хватит чистой воды? И рисования никакого не получится: так и будешь всё время наливать да выливать, наливать да выливать, буль-буль-буль да буль-буль-буль! А ведь нужно ещё столько всякой всячины нарисовать… Нет, чистой воды должно быть много. А где у нас много чистой воды? Чистой воды у нас много в море! Стало быть, и отмываться надо в море - тут и думать нечего.
        С ходу нарисовав огромный зелёный автобус, испачканная красками Маленькая Кисточка прямиком отправилась на нём к Белому морю - и бухнулась в него, как там и была! Конечно, Белое море немедленно позеленело - чего же иначе-то было ожидать? Маленькая Кисточка брезгливо поморщилась: опять вода грязная! - и бросилась к листку бумаги рисовать синий мяч. Синий мяч получился не совсем синим, а каким-то синезелёным, но зато большим - даже больше, чем солнце. Маленькая Кисточка налюбовалась им вдоволь и - буль-буль-буль…


        Когда Белое море превратилось в серо-буро-малиновое, Маленькая Кисточка перестала им пользоваться: зачем, когда есть ещё столько морей - Красное, Жёлтое, Чёрное… И в каждом сколько хочешь чистой воды: рисуй себе, пока не надоест!
        Так она рисовала целый день. Вот уже и Красное море сделалось серо-буро-малиновым, вот уже и Жёлтое, вот уже и Чёрное… Но зато на листке бумаги нарисован теперь почти весь мир! А весь мир - это совсем немало, кто ж спорит! После такой работы положен отдых: ничего, что больше негде отмыться: теперь это и неважно.
        Испачканная с ног до головы Маленькая Кисточка плюхнулась в коробку на бочок: дескать, спокойной всем ночи!
        Вот тут-то и началась паника. Киты не узнавали своих морей по цвету и, испуганные серо-буро-малиновым оттенком воды, выбрасывались на берег. Мальки в темноте перекушали всех акул и осьминогов, водоросли запутались под водой и не могли распутаться… Кораблям не удавалось ориентироваться, и, сойдя со своих трасс, они блуждали по бескрайним серо-буро-малиновым просторам, то и дело натыкаясь на скалы и подводные рифы. Даже учёные были сбиты с толку и срочно принялись перерисовывать все географические карты, на которых вместо Белого, Красного, Жёлтого и Чёрного морей появилось Серо-Буро-Малиновое море №1, Серо-Буро-Малиновое море №2, Серо-Буро-Малиновое море №3, Серо-Буро-Малиновое море №4…
        А в разных концах света дети, плывшие на кораблях к своим бабушкам и дедушкам, сбились с пути и приплыли к чужим бабушкам и дедушкам, которых они, ясное дело, не узнали и расплакались, однако чужие бабушки и дедушки никак не могли их утешить, потому что понятия не имели, чем утешают чужих внуков!
        И во всём сделался беспорядок. И никто не хотел ни купаться в серо-буро-малиновых морях, ни отдыхать на серо-буро-малиновых берегах.


        Так, значит, бывает, когда грязные кисточки промывают в открытом море. И вы даже представить себе не можете, сколько лет ушло на то, чтобы очистить моря от примеси красок! Ведь каждое перекрашенное море нужно было процеживать через марлю, а это ох как долго… Еле-еле удалось морям вернуть их обычный цвет: Белому - белый, Красному - красный, Жёлтому - жёлтый и Чёрному - чёрный. И когда внуки нашли наконец своих бабушек и дедушек, те чуть в обморок не упали, потому что у внуков были уже длинные седые бороды.
        Вот вам, стало быть, и буль-буль-буль!


        Дирижёрская палочка

        Дирижёр так сильно дирижировал оркестром, что в какой-то момент даже дирижёрская палочка надломилась.
        - Это потому, - сказали знатоки, - что симфония очень бурная. Когда её исполняют, всегда что-нибудь случается: или барабан треснет, или у скрипки струна лопнет, или тромбон надорвётся! Неудивительно, что дирижёрская палочка надломилась.
        Ну, неудивительно - так неудивительно: им, знатокам, виднее.
        А Дирижёрская Палочка, конечно, совсем сникла: все надломленные обычно сникают - кто раньше, кто позднее.
        - Концерт окончен, - сказала она.
        Правда, знатоки не поняли, почему Дирижёрская Палочка так сказала: у дирижёра, конечно, была с собой запасная. Он её тут же взял в руку и до-ди-ри-жи-ро-вал симфонией. И, хотя играл оркестр не сказать чтобы стройно, все громко хлопали. Однако сам дирижёр был грустный и даже кланяться не вышел: очень он любил свою старую Дирижёрскую Палочку. За кулисами говорили даже, что видели слёзы у него на глазах, но это, конечно, могли быть простые сплетни: за кулисами посплетничать любят.
        Когда публика покинула зал, Первая Скрипка, которая одна отважилась нарушить молчание, тихонько спросила:
        - Проводить Вас, дорогая Дирижёрская Палочка?
        - Куда? - усмехнулась та. - Разве только в музей: это, кажется, единственное место, куда имеет смысл отправиться. Если повезёт, меня могут положить под стекло и написать на какой-нибудь табличке внизу: «Дирижёрская Палочка выдающегося дирижёра такого-то… Надломлена тогда-то и тогда-то».
        - Вас склеят, не отчаивайтесь, - с отчаянием произнесла Виолончель и вздохнула так глубоко, как только виолончели умеют. - Говорят, современные клеи невероятно качественные: для них нет ничего невозможного. И будете опять как новенькая - летать всем нам на радость, вот увидите! В конце концов, Вы ведь просто надломлены, а не сломаны: это всё-таки разные вещи.
        - Вы правы, разные, - вежливо согласилась Дирижёрская Палочка.
        А про себя подумала: «Разные-то они разные, только вот непонятно, что хуже! С теми, кто сломан, всё, по крайней мере, ясно: их сразу выбрасывают. Надломленных же сначала начинают жалеть, жалеют долго-предолго - и лишь потом выбрасывают… а это, пожалуй, гораздо мучительнее!»
        И точно: оркестровые инструменты изо всех сил принялись жалеть Дирижёрскую Палочку. Перебивая друг друга и всхлипывая, они рассказывали ей - будто сама она могла это забыть! - как славно она летала над ними. Как точно умела, не прерывая полёта, рассказать, что кому делать. Как иногда взмывала настолько высоко, что им страшно было лететь за ней - и многие даже впадали в сомнение, стоит ли. Но всё кончалось хорошо, всё всегда кончалось хорошо - и не было случая, чтобы она забыла показать им верный путь обратно, домой…
        А уже через некоторое время весь оркестр рыдал. Рыдали струнные - тихо и жалобно, рыдали духовые - зычно и натужно, рыдали ударные - громко и беспорядочно. Что касается одной Маленькой Плоской Тарелочки, то она начала так дрожать и звенеть. просто сердце кровью обливалось. И ничего тут не попишешь - дело понятное: Дирижёрскую Палочку инструменты и в самом деле преданно любили! Они даже представить себе не могли, что теперь будут делать без неё. В оркестр, конечно, назначат новую какую-нибудь дирижёрскую палочку - и, вне всякого сомнения, самую лучшую: это очень знаменитый оркестр. Но им-то не нужна самая лучшая - им нужна эта!
        Весь оркестр рыдал, а Дирижёрская Палочка крепилась. «Вот незадача! - думала она почти с досадой. - Мне, которая больше других нуждается сейчас в утешении, предстоит, видимо, утешать это безутешное собрание. Что-то они совсем голову потеряли».
        Она с участием взглянула на Маленькую Плоскую Тарелочку: та, привыкшая ловить любой знак внимания Дирижёрской Палочки, мгновенно перестала дрожать и звенеть - и всем своим существом обратилась в слух.
        - Не убивайтесь так, моя хорошая! - Дирижёрская Палочка даже нашла в себе немножко сил, чтобы улыбнуться. - Жизнь ведь на этом не кончается, а Музыка не кончается и подавно. правда?
        В ответ Маленькая Плоская Тарелочка, едва справляясь с собой, тонюсенько прозвенела:
        - Вы. Вы просто не представляете себе, сколько для нас всех значите! И какое это горе - лишиться Вас.


        Тут она снова потеряла самообладание и залилась таким горестным звоном, что остальные инструменты зарыдали с утроенной силой. Казалось, ничто уже не может остановить их - Дирижёрская Палочка начала всерьёз опасаться за последствия. И не напрасно: справа от неё раздался еле слышный взрыв: там у одной из дальних скрипочек лопнула струна. Рыдавшие, конечно, не обратили на это внимания, но Дирижёрская Палочка ещё как обратила: она привыкла следить за всем, что происходит в оркестре, а уж такой-то беды и совсем не могла пропустить.


        - Внимание! - услышали вдруг инструменты и как по команде прекратили рыдать. - Я хочу напомнить вам всем, - продолжала Дирижёрская палочка, - что я надломилась, но пока не умерла. Так что не нужно оплакивать меня: я ведь до поры до времени с вами. хоть и надломленная!
        - Мы тоже все, между прочим, надломлены, - сказал вдруг Контрабас, который никогда ещё не произносил ни одного слова не из партитуры.
        - Что ж мне теперь с вами делать-то. - озадачилась Дирижёрская Палочка и даже забыла о том, что надломлена.
        А забыв об этом, по привычке начала дирижировать… И под управлением Надломленной Дирижёрской Палочки зазвучала Надломленная-симфония-для-надломленной-скрипкис-надломленным-оркестром - Музыки такой высоты и такой чистоты ещё не слышали эти стены. Даже портреты великих композиторов, украшавшие концертный зал, все как один прослезились и достали откуда-то ослепительно белые носовые платки. Особенно расчувствовался Россини, от которого, кстати, никто этого не ожидал.
        Когда Надломленная-симфония-для-надломленной-скрипки-с-надломленным-оркестром смолкла, из зала раздались аплодисменты, каких эти стены тоже ещё не слышали. В проходе стояла Надломленная Уборщица, зажав под мышкой Надломленную Швабру, вынутую из Надломленного Ведра, и хлопала, хлопала.
        А потом подошла ко входной двери и, открыв её, сказала:
        - Идите себе с Богом! Я отпускаю вас всех на свободу.
        И они отправились в мир, чтобы там, на свободе, играть свою Музыку для всех надломленных душ на свете.


        Садовые ножницы

        - Да уж, Садовые Ножницы - завидный жених, - сказала Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата. Она была настолько древней, что вполне могла позволить себе говорить чистую правду по любому поводу. А то, что Садовые Ножницы - завидный жених, и было чистой правдой. Ну, посудите сами: во-первых, они блестели новёхоньким металлическим блеском - и ни одной царапины на поверхности! Разве устоишь против этого? Во-вторых, у них - как вообще водится у ножниц - было два кольца, и кольца эти вполне могли сойти за обручальные: с такими в церковь не стыдно! Но главное - Садовые Ножницы имели свой дом… ну ладно, пусть только домик: кожаный чехол красного цвета, в котором они отдыхали после работы. Не очень большой дом, зато собственный! Вот и получалось, что по всем статьям Садовые Ножницы - завидный жених. А когда они начинали эдак вот лихо щёлкать над кустами, у некоторых даже сердце заходилось.


        Между прочим, и у Садовой Леечки, которая тоже была чудо как хороша. Правда, немножко полновата, но это уж кому что нравится. А какая зелёная - просто не передать! И, конечно, Садовые Ножницы не могли не обратить на неё внимания: кому же не понравится такая вот милая Садовая Леечка!
        И стали замечать вокруг, что Садовые Ножницы сделались рассеянными, щёлкают редко и беспорядочно - не щёлкают даже, а так… пощёлкивают - всё реже, всё невнимательнее. И - надо же такому случиться! - по недосмотру задели они однажды единственную в саду Чайную Розу. А вы ведь знаете, какие они неженки, чайные эти розы? Даже выражение такое есть: «Тоже мне, чайная роза!» В общем, Чайная Роза возьми да пусти в ход свои шипы. Понятное дело, шипы для Садовых Ножниц - оно не так уж и страшно… ничего им особенного не сделалось, если не считать небольшой царапины на боку. Ну и что? Подумаешь, царапина, невелика беда! Но Садовые Ножницы из-за царапины этой ужасно расстроились.
        Расстроились, разозлились, а потом расщёлкались, разлязга-лись и - клац! - отхватили у Чайной Розы нижний лепесток. Вот тебе, дескать, чтобы впредь неповадно было… Правда, та в ответ - ни гу-гу: гордая, стало быть. А вот Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата и тут не изменила своей привычке говорить чистую правду по любому поводу и заметила:
        - Ну и ну… Жестокое наказание бедняге!
        - Помолчать бы Вам! - взвизгнули Садовые Ножницы. - Так же, как Вы молчали, когда эта «бедняга» нас царапала. Хотя… Вам-то что: Вас саму хоть всю исцарапай - никто и не заметит. А мы так блестели… и вот, на тебе! - Тут Садовые Ножницы, предъявив свою царапину всем желающим, ушли домой, в кожаный чехол красного цвета, и не появлялись целый день. Да и на следующий день были очень, очень не в духе и всё бормотали: - Это ж надо было, а? Прямо на самом видном месте! - И кромсали испуганный кустарник без жалости.
        - Да простите Вы её! Они такие несдержанные, чайные эти розы… а царапина Ваша почти незаметна! - опять не выдержала Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата.
        - Ничего себе «незаметна»! Смотрите, как она на солнце проступает… - И, опять предъявив царапину всем желающим, Садовые Ножницы с новой силой принялись кромсать кустарник, пока - клац! - не отхватили у Чайной Розы ещё один лепесток.
        - Ну, знаете ли! - возмутилась Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата. - Два раза за одно и то же…
        - Заткнитесь! - лязгнули Садовые Ножницы. - Её за эту царапину не только два раза… её каждый день наказывать надо!
        И что же вы думаете? Так они и поступили: ежедневно, как бы ненароком - клац! - и ещё одного лепестка нет, клац - и ещё одного!
        А дни между тем бежали быстро - и пора уже было Садовым Ножницам посвататься к Садовой Леечке: дело-то к осени шло.
        - Какого свадебного подарка Вы от нас ждёте, дорогая Садовая Леечка? - Садовые Ножницы нарочно отвернулись от солнца, чтобы Садовая Леечка не дай Бог не увидела царапины у них на боку, хоть никакой царапины давно уже и так видно не было.
        - Свадебного подарка? - усмехнулась Садовая Леечка. - Я бы попросила у Вас чайную розу, если бы на её месте не торчал теперь жалкий черенок… Так что я, пожалуй, не выйду за Вас замуж! - И Садовая Леечка высоко вздёрнула свой хорошенький носик.
        - Из-за того, что у меня царапина? - всё ещё не понимали Садовые Ножницы.
        - Да нет, - вздохнула Садовая Леечка. - Из-за того, что за один проступок не наказывают дважды, а тем более трижды, четырежды - и так далее.
        Сказав так, она тут же вышла замуж за Красное Ведёрко.
        Между прочим, супружеская чета, по рассказам Проржавев-шей-во-Многих-Местах-Лопаты, прожила очень счастливую жизнь. А уж кому как не Проржавевшей-во-Многих-Местах-Лопате верить: она ведь была настолько древней, что вполне могла позволить себе говорить чистую правду по любому поводу!


        Блестящая идея

        Блестящая Идея витала в воздухе и мечтала о том, чтобы прийти кому-нибудь в голову. Она хорошо представляла себе, как это делается. Берётся голова - желательно, конечно, светлая голова, потом с неё снимается шляпа, берет или кепочка (хотя кепочка, конечно, вряд ли…) - просто снимается, как крышка с кастрюли… А дальше путь открыт: милости просим в светлую эту голову!
        Тут, разумеется, самое важное - выбрать подходящую голову, а прийти-то в неё - совсем пустяковое дело.
        «Кому бы в голову прийти, а?» - размышляла Блестящая Идея, витая (как уже сказано) в воздухе и разглядывая (как ещё не сказано) разные головы с высоты птичьего полёта. Собственно, даже не сами головы разглядывая, а головные уборы. Потому что уборы эти обычно носят на головах: так принято.


        Но попадающие в поле зрения головные уборы что-то ей не нравились, ни одного из них сама она в жизни бы не надела. Впрочем, может быть, это лишь оттого, что у Блестящей Идеи головы-то ведь не было - иначе зачем бы ей подходящую голову искать? У идей, кстати, как: у них вообще голов не бывает. И рук тоже не бывает, и ног, и этих… туловищ, а бывает одно только Неясное Очертание.
        Конечно, трудно себе представить, что такое Неясное Очертание, но представить, тем не менее, можно: если, скажем, посмотреть на солнце в не очень солнечный день. Самого солнца тогда не видно - видно только пятно. Оно и есть Неясное Очертание. Приблизительно так выглядела и Блестящая Идея.
        Стало быть, подходящей головы всё не попадалось, а никакая другая не годилась: хотелось найти такую, в которую можно было бы не просто прийти, но прийти с удовольствием.
        И вдруг, пролетая над парком, увидела Блестящая Идея довольно, кажется, неплохую голову - седую и всклоченную, под беретом цвета спелой сливы. Голова эта определённо была светлая. Блестящая Идея зависла в воздухе и осторожно предложила:
        - Дорогая Светлая Голова, хотите я в Вас приду?
        - Приходите, пожалуйста, - ответила Светлая Голова губами, над которыми росли пушистые усы. - Не знаю только, понравится ли Вам во мне… - И Светлая Голова покачала собою.
        - А разве в Вас плохо? - с тревогой поинтересовалась Блестящая Идея.
        - В общем-то, ничего, - грустно вздохнула Светлая Голова ртом, - может быть, даже и хорошо, но тесно! Как бы места во мне для Вас не оказалось маловато. Я, прошу прощения, забита… - Тут Блестящая Идея даже испугалась немножко, но продолжение оказалось не страшным: - Я забита всякими мыслями.
        - Интересными? - спросила Блестящая Идея с ревностью.
        - Не очень, - честно призналась Светлая Голова. - А кроме того, я боюсь, что не успею уже осуществить никакой идеи, тем более - блестящей. Лет мне, видите ли, много - а времени у меня, видите ли, мало.
        - Какими же это мыслями Вы забиты? - Только не подумайте, что вопрос Блестящей Идеи прозвучал неуважительно - очень даже уважительно он прозвучал!
        - Ну, во-первых, мне надо привести в порядок мой архив…
        - Ваш, простите, что? - опешила Блестящая Идея.
        - Архив! Это такое множество бумаг, которые скопились у меня к настоящему времени: мои статьи… письма, которые написали мне и которые написаны мною за всю мою жизнь, потом - стихи, сказки кое-какие из очень-очень далёкой юности. Я ведь, правда, давно на свете живу.
        Светлая Голова поникла седой всклоченной шевелюрой под беретом цвета спелой сливы и продолжала:
        - А помимо этого мне нужно съездить в несколько стран, где у меня разные дела, и посмотреть, как там эти дела обстоят.
        Блестящая Идея даже немножко померкла от огорчения:
        - Значит, мне всё это время ждать? Но я ведь совсем померкну…
        - Вот незадача… - задумалась Светлая Голова. - Ане прийти ли Вам в какую-нибудь другую голову?
        - Мне именно в Вас хочется прийти, дорогая Светлая Голова, - от всего своего Неясного Очертания призналась Блестящая Идея. - Очень Вы мне понравились.
        - Ну если так… - Светлая Голова тряхнула собой. - Милости тогда просим! Приходите в меня, пожалуйста, дорогая Блестящая Идея, и простите, что я отняла у Вас столько времени.
        Тут берет цвета спелой сливы приподнялся, как крышка кастрюли, - и Блестящая Идея без лишних слов пришла в Светлую Голову.
        - Блестящая идея! - воскликнул невысокого роста гражданин в берете цвета спелой сливы и вскочил со скамейки, на которой до этого отдыхал.
        А уже через минуту прохожие наблюдали за ним с удивлением: он подбежал к мальчишкам, гонявшим по парку мяч, и стал на ворота.
        - Ура-а-а! - закричали мальчишки, обрадовавшись, что у них появился вратарь, и принялись бить по воротам. Невысокого роста гражданин в берете цвета спелой сливы оказался прекрасным вратарём и не пропустил ни одного мяча.
        Потом они все вместе побежали пить фанту на угол. При этом из-под берета цвета спелой сливы во все стороны распространялось Очень Большое Сияние.


        Мешочек со смехом

        Наверное, это очень непросто - быть мешочком со смехом. Представьте-ка себе, что вам во что бы то ни стало надо смеяться всякий раз, когда на вас нажимают!.. Действительно вам от этого весело или нет - никто не спрашивает: ваше дело - хохотать да хохотать.
        - Ну и весельчак он, этот Мешочек-со-Смехом, - удивлялся Грустный Клоун. - Дотронуться до него нельзя - сразу хохочет, как сумасшедший!
        - Да не весельчак он, а просто дурачина! - отвечала Боксёрская Перчатка и со знанием дела добавляла: - Смех без причины - признак дурачины. Эй, там… Подъёмный Кран, толкните его в бок посильнее: давно чего-то его дурацкого смеха слышно не было.
        И Подъёмный Кран толкал - отчего ж не толкнуть, когда в тебе столько силы! А Мешочек-со-Смехом тут же начинал смеяться, да как оглушительно!
        - Что и требовалось доказать, - подхватывала Боксёрская Перчатка. - Ничего смешного, заметьте, не происходит, а он смеётся! Ну, не дурачина ли?
        - Пожалуй, и правда дурачина, - огорчённо соглашался Грустный Клоун, и по щеке его бежала слеза.
        А Мешочек-со-Смехом надрывался от хохота.
        Перед началом осени все игрушки свалили в ящик - и ящик задвинули под кровать. Дачный сезон прошёл - теперь до следующего лета в доме должны были наступить тишина и зима. Игрушки, понятное дело, этого времени не любили: кому ж приятно мёрзнуть под кроватью!
        - Так бы и отлупила всех дачников! - сказала Боксёрская Перчатка. - Что за непонятливый народ такой - сами уезжают, а нам говорят: счастливо оставаться! Лежи теперь тут месяцев восемь и коченей… А восемь месяцев - срок немаленький.
        - Не только коченей, но и ржавей! - вставил Подъёмный Кран. - С меня после прошлой зимы ржавчину еле отодрали… у меня ни одно колёсико не крутилось! Спасибо, маслом шарниры смазали, а то бы так и был калека…
        - Грустное, грустное, грустное… бесконечно грустное время! - согласился Печальный Клоун - и по щеке его побежала было слеза, да и замёрзла.
        И тут откуда-то снизу раздался оглушительный смех.
        - Здра-а-авствуйте вам! - в сердцах сказала Боксёрская Перчатка. - Значит, и дурачина тоже с нами. А впрочем… впрочем, оно и к лучшему: хоть и невелика польза от его смеха, а всё ж… Эй, кто там рядом с ним, пихните-ка его в бок посильнее!
        - Одну минутку! - сказала Палочка-с-Лошадиной-Головой и сильно лягнула Мешочек-со-Смехом.
        И Мешочек-со-Смехом снова расхохотался. С этого дня любимым занятием обитателей ящика стало пинать Мешочек-со-Смехом. Как только начинал чувствоваться холод или с пола подбиралась сырость, кто-нибудь пинал Мешочек-со-Смехом - и хохот его сотрясал стенки ящика, причём с такой силой, что в ящике становилось тепло, как в южном приморском городе.


        - Ну, сами посудите, - согреваясь, начинала философствовать Боксёрская Перчатка, - плохо ли находиться в обществе такого дурачины, как этот Мешочек-со-Смехом? Никому нормальному и в голову бы не пришло рассмеяться в подобных условиях, а этот - послушайте! - заливается…
        И все соглашались с Боксёрской Перчаткой, устраиваясь в теплом ящике поуютнее. Так и перезимовали - без забот.
        Только ближе к весне хохот Мешочка-со-Смехом начал почему-то становиться всё тише - иногда в нём даже можно было расслышать какой-то не то сип, не то хрип.
        - Досмеялся, - крякнула однажды в начале апреля Боксёрская Перчатка. - Оно и понятно: кто ж это выдержит - заливаться без перерыва! Добро бы ещё было над чем смеяться, а тут ведь у нас что? Смех без причины! Эй, лягните-ка его там, Палочка-с-Лошадиной-Головой… и посильнее!
        - С удовольствием, - откликнулась Палочка-с-Лошадиной-Головой - небольшой взрыв хриплого смеха был ей ответом.
        - Ему хоть говори, хоть нет, - повёл Подъёмный Кран ничуть не заржавевшей за зиму шеей. - Вот уж что правильно, то правильно: нет ума - считай, калека!
        А в конце мая возле дачи снова стали слышны весёлые голоса: дачники приехали! И в доме тотчас же началась жизнь: захлопали окна, запели двери, зазвенели чашки и тарелки, ножи, вилки, ложки и ложечки.
        - Не могу найти мой ящик с игрушками! - раздался вдруг хорошо знакомый игрушкам голос. Потом раздался плач.
        - Эй, Палочка-с-Лошадиной-Головой, - скомандовала Боксёрская Перчатка, - что Вы там себе думаете? Лягните-ка изо всех сил Мешочек-со-Смехом - пусть нас наконец найдут, а то мне отнюдь не улыбается пролежать тут всё лето - ненайденной!
        - Я уже лягаю, - отчиталась Палочка-с-Лошадиной-Головой, - только он не смеётся!
        - Да быть такого не может! - разгорячилась Боксёрская Перчатка. - Давайте-ка мы все нажмём сверху… да ещё и попрыгаем на нём - рассмеётся как миленький!
        Так и сделали - и действительно разразился из-под толщи игрушек взрыв хохота, да такого, какого тут ещё в жизни не слышали.


        - Мои игрушки! - закричали сверху. - Мой Мешочек-со-Смехом!
        Ящик тут же вынули из-под кровати - и принялись доставать игрушки, бросая их куда пришлось, забираясь всё глубже, на самое дно…
        - Он лопнул! - послышался вдруг испуганный голос. - Мой Мешочек-со-Смехом от чего-то лопнул…
        - «От чего-то»! - передразнила испуганный голос Боксёрская Перчатка. - Что за непонятливый народ такой эти дачники… от смеха и лопнул - от чего ещё? Нельзя же так надрываться всё время, тем более - без причины!
        А Грустный Клоун вздохнул - и по щеке его, как всегда, сбежала слезинка. Может быть, от жалости к Мешочку-со-Смехом… а может быть, и нет: Грустный Клоун - он на то и грустный, чтобы плакать всё время, иногда даже и без причины.
        Две дождевые капли на одном листе лопуха

        В тот день дождь собирался пойти, да не пошёл - только две дождевые капли и упали с неба. Упали прямо на лист лопуха, который даже не вздрогнул, так мало ему было этих двух капель.
        Но дело вовсе не в лопухе. Дело в двух дождевых каплях: оказавшись бок о бок на одном листе лопуха, они немедленно принялись враждовать. Увы, так бывает довольно часто… может быть, даже слишком часто: стоит только двоим оказаться на одном листе лопуха - и пошло-поехало, а почему - никому не известно. Глупо, конечно, да что ж поделаешь!
        Сначала дождевые капли враждовали молча, исподлобья поглядывая друг на друга, но потом одна из них произнесла как бы небрежно:
        - Что-то, голубушка, Вы всё ближе и ближе ко мне. Уж не хотите ли Вы соскользнуть на мою территорию?
        - По-моему, это Вы, дорогая моя, - как бы ещё более небрежно ответила вторая, - спите и видите мою территорию.
        - Я вовсе не сплю! И не вижу! - возмутилась первая. - Я бодрствую. И, прошу Вас учесть, пристально охраняю границу. Она, как Вы можете заметить, но из вредности не замечаете, проходит именно посередине лопуха, на котором мы, по несчастью, оказались вместе.
        - Я-то замечаю, где проходит граница. Но кроме того я замечаю, что кое-кто не замечает, что я замечаю… - Тут Вторая Капля запуталась и помолчала минут пять-десять. А потом продолжила: - Это довольно известный приём - говорить про кого-то, кто всё прекрасно замечает, что он не замечает, самому не замечая даже того, что замечают все вокруг! Вот.
        Первая Капля попыталась вдуматься в это заявление, чтобы понять его, но не смогла ни вдуматься, ни, соответственно, понять и сказала грубо:


        - Вы - самая отвратительная дождевая капля, какую мне приходилось встречать за свою долгую жизнь!
        (Ну, положим, это был явный перебор - насчёт довольно долгой жизни: дождевые капли и вообще-то долго не живут.)
        - А Вы, - не заставила себя ждать Вторая Капля, - самая лживая дождевая капля в мире!
        (Разумеется, и это было преувеличением, поскольку обо всех дождевых каплях в мире наша с вами Капля просто не имела права говорить: она и знала-то только одну из них, а именно - свою соседку по листу лопуха.)
        - Хорошо! - зловеще зашипела Первая Капля (хотя, конечно, ничего хорошего в этой ситуации с самого начала не было). - Тогда берегитесь: я начинаю скатываться на Вашу территорию. Потому как я только что решила считать весь этот лопух - моим! - И она заёрзала на месте.
        - Вот ещё новости! - расхохоталась Вторая Капля. - Она, видите ли, «решила считать»! Слава Богу, милочка, границы между государствами устанавливаются не Вами.
        - И не Вами! - отомстила ей соседка.
        Тут они обе минут на пять-десять задумались, после чего спросили друг друга в один голос:
        - А кем?
        И сразу стало понятно, что они не знают, кем устанавливаются границы между государствами. А границы между государствами, как известно, никем не устанавливаются, поскольку существуют так давно, что никто уже не помнит, почему граница проходит, например, здесь, а не там. Все забыли об этом и просто стараются считаться с теми границами, которые уже есть.
        Так что двум дождевым каплям пришлось, немножко помолчав, в конце концов обратиться к Лопуху с вопросом о том, кто именно устанавливает границы между государствами. В ответ на это Лопух рассмеялся до слёз:


        - Нашли, у кого спрашивать! - покатывался он. - Вы, что, не видите, что я - лопух? Какой с меня, лопуха, спрос? И потом… между нами, лопухами, вообще нет границ: мы все тут лопухи - лопух на лопухе и лопухом погоняет!..
        И правда, подумали дождевые капли, чего это мы к нему обращаемся, раз он лопух? Впрочем, обращаться-то ведь больше было не к кому… А Лопух, между тем, продолжал смеяться, приговаривая:
        - Границы между государствами!.. Подумать только! Да с чего вы вообще взяли, что вы - государства? Если каждая капля будет считать себя государством, на карте просто места не хватит… И тогда все передерутся!
        Ничего не поняв из речи Лопуха, дождевые капли уцепились за последнее сказанное им слово и опять почти в один голос заявили друг другу: «Я объявляю Вам войну!» - после чего медленно, как танки, поползли навстречу друг другу с немыслимым лязгом и скрежетом.
        - Ой, не могу-у-у! - умирал от смеха Лопух. - Никогда не думал, что дождевые капли. обычные дождевые капли бывают такими глупыми!
        И тогда наконец случилось то, что должно было случиться. Или это Лопух зашатался слишком уж сильно, или расстояние между каплями само собой сократилось до последней крайности, только внезапно из двух небольших капель превратились они в одну большую, и большая эта капля, не выдержав собственной тяжести, покатилась вниз - прямо по середине листа Лопуха, которая совсем ещё недавно считалась государственной границей.
        Большая капля сорвалась с края листа и, упав на землю, растворилась в ней без остатка. Я даже не знаю, какому государству принадлежала та земля.


        Грёзы балкончика

        Грезили ли вы когда-нибудь?
        Нет, я не имею в виду, мечтали или видели сны - грезили ли вы? То есть вот так: вы спите и не спите, бодрствуете и не бодрствуете, а точнее - сразу и спите, и бодрствуете… как-то так… И непонятно, происходит ли что что-нибудь из того, что происходит, или вовсе ничего не происходит из этого? Бывало с вами такое?
        Вот и Балкончик грезил: висел себе над городом и грезил. Впрочем, нельзя сказать, что он висел себе, поскольку он не сам по себе висел - отдельно от мира, а висел при доме. Дом был старинный, розоватый и назывался «русский ампир». А «ампир» - это такой торт… только из камня! Стало быть, как только вы увидите торт из камня, смело говорите: «Русский ампир!» - и не ошибётесь, даже если слово «ампир» так и останется вам непонятным.
        Что же касается самого Балкончика, то он был похож на цветок - этакая розочка из белого крема на торте, которую хочется съесть раньше всего остального. И был он весь в завитушечках - симпатичный Балкончик, прелесть просто! Правда, в том переулочке, где он висел, мало кто мог его видеть… Да и сам он мало чего мог видеть: народу тут почти не ходило. Потому-то и грезил Балкончик - ведь грезить начинают тогда, когда вокруг мало чего видно…
        Значит, на этом и остановимся: Балкончик грезил. Разберёмся просто, как он это делал. А делал он это так: забывал, что он балкончик, и думал, что он птичка такая. И говорил себе тихонько: «Я птичка такая». И словно бы начинал лететь над городом.
        Конечно, будь он подвешен к современному какому-нибудь дому, представлять себя птичкой такой ему было бы не в пример легче: птицы ведь высоко летают! В его же положении представлять себя птичкой такой было, честно говоря, за-труд-ни-тель-но. Но он всё равно затруднял себя и - представлял. Правда, не очень точно представлял: он ведь оставался на месте, а с птичками это редко бывает, они постоянно перемещаются. Балкончик в принципе тоже очень не прочь был бы переместиться, но переместиться он мог бы только вместе с домом, к которому был прикреплён. Дом же никуда перемещаться не хотел, потому что был тяжёлым и старым. Стало быть, и Балкончику приходилось не перемещаться. А коли так… значит, воображать себя надо было не просто птичкой такой, но неподвижной птичкой такой, что, вне всякого сомнения, гораздо труднее.
        - Я неподвижная птичка такая, - внушал он себе совсем тихо, да переулочек, на его беду, был уж слишком узким: любое тихое слово звучало тут как гром среди ясного неба.
        И всякий, кто хотел услышать, что говорил Балкончик, мог услышать, что говорил Балкончик. Ну и… у-слы-ши-вал!


        - Неподвижных птиц не бывает, - так отвечала ему (хоть никто её и не спрашивал) Крайняя Колонна. - Все птицы, которых я знаю, - а их тут миллионы напролетало! - очень подвижны. Они никогда не сидят на месте. Если птица неподвижна, она мертва. Так что ты, Балкончик, мёртвая птичка такая.
        - Птичка может не умереть, а просто замереть… тогда она тоже неподвижная. Я замершая в воздухе, неподвижная птичка такая.
        - Где ж тогда твои крылья? - спрашивал Горшок-с-Ге-ранью. - Все птицы имеют крылья. Где твои крылья?
        - Вот, - отвечал Балкончик и показывал узенькие карнизи-ки с обеих сторон.
        - Тогда помаши ими! - требовал Горшок-с-Геранью.
        - Пожалуйста! - говорил Балкончик и начинал пытаться сдвинуть карнизики с места.
        - Эй-эй, поосторожнее, я вовсе не хотел бы развалиться! - ворчал Дом.
        Балкончик утихомиривался, а Горшок-с-Геранью продолжал:
        - Это было во-первых. А во-вторых, все птицы имеют перья. Где твои перья?
        - Вот, - отвечал Балкончик и предъявлял завитушечки.
        - Тогда почисти их! - распоряжался Горшок-с-Геранью, и Балкончик начинал пытаться дуть на завитушечки, но они от этого чище не становились.
        И тогда всякому становилось понятно, что никакая он не замершая в воздухе неподвижная птичка такая, а просто-напросто Балкончик.
        - Всё равно я улечу отсюда! - говорил он так тихо, что почти про себя, но его тем не менее тут же у-слы-ши-ва-ли.
        - Тогда в стене образуется дырка и людям будет холодно жить, - предупреждал Дом.
        Балкончику было жалко людей - и он терпел улетать.
        Как-то осенью все люди взяли и выехали из дома, а дом взяли и обнесли лесами. Это означало, что в доме начинается ремонт. Тут-то Балкончик и решился…
        - Настала осень! - сказал он во весь голос. - И теперь я улетаю отсюда в жаркие страны.
        - Ну-ну! - усмехнулась Крайняя Колонна.
        - Давай-давай! - подзадорил Горшок-с-Геранью.
        - Эй-эй, поосторожнее! - предостерёг Дом.
        - До встречи весной! - крикнул Балкончик.
        Но все вокруг только расхохотались, потому что Балкончик так и остался на месте.
        - Ужасно глупый Балкончик! - выразил общее мнение Горшок-с-Геранью, и все принялись обсуждать, в какой цвет выкрасить балкончиковы завитушечки после ремонта.
        Однако Балкончик в мыслях своих уже размахивал узенькими карнизиками, устремляясь в небо. Там он присоединился к стае журавлей и полетел вместе с ними - последним в стае, за-мы-ка-ю-щим. И легонько трепетали на ветру его завитушечки.
        А внизу всё ещё продолжали обсуждать, в какой цвет эти завитушечки красить…
        Если вы спросите меня прямо, улетел Балкончик или нет, то я, пожалуй, и не отвечу. Ведь когда мы грезим, то совершенно непонятно, происходит ли что-нибудь из того, что происходит, или вовсе ничего не происходит из этого… кто знает!


        Как говаривал мистер Миксер

        Мистера Миксера давно не было на кухне, но память о нём жила… Да и кто ж такое забудет: он словно из воздуха тогда на кухонном столе возник - ни на кого не похожий, блестящий, элегантный!
        - Мистер Миксер, - представился он с легким акцентом и, как бы вспомнив, добавил: - Британец… Я бы даже сказал, великобританец.
        Добрая половина присутствовавших о Великобритании и не слышала никогда, а потому решила, что «великобританец» - это титул. Впрочем, как принято в хорошем обществе, никто ни о чём не спросил. Напротив, многие тут же сделали вид, что и они тоже… ну, конечно, не велико… но всё-таки хоть сколько-нибудь британцы.
        - Как добрались? - просто чтобы поддержать разговор, спросила самая светская из кухонных дам - Маленькая-Вилочка-для-Лимона, блеснув двумя очаровательными зубками.


        - О, благодарю Вас, прекрасно, - с готовностью отвечал мистер Миксер. - Я ехал в коробке первого класса, а это гораздо лучше, чем коробка второго или третьего класса.
        Мало кто понял, что он имел в виду, но переспрашивать опять не посмели.
        - Чем же, простите за нескромный вопрос, Вы намерены заниматься у нас? - поинтересовался Кухонный Нож.
        - Ах, - беспечно отозвался мистер Миксер, - да, в общем, ничем особенно!.. Разве что иногда - изредка, под настроение - взбивать крем.
        - Какое утончённое занятие! - воскликнула Маленькая-Вилочка-для-Лимона.
        - Пожалуй, - поскромничал мистер Миксер.
        Крем он взбивал действительно редко: крем ведь далеко не каждый день нужен в хозяйстве. Зато каждый день мистер Миксер говорил какие-нибудь умные вещи - оказалось, что это его любимое занятие. Так, например, когда утром в кухне раздвигались шторы, мистер Миксер резонно заявлял: «Солнце уже встало». И с этим трудно было не согласиться: шторы действительно раздвигают после того, как встаёт солнце. Или, скажем, позднее, когда часы били двенадцать раз, мистер Миксер со знанием дела отмечал: «Полдень». Это тоже было чистой правдой: в полдень часы действительно бьют ровно двенадцать раз. При виде ножа, разрезающего хлеб, он говорил: «Хлеб надо резать тонко», при виде птички, усевшейся на подоконник: «Птички тоже устают» - и так далее, далее, далее…


        Получалось, что мистер Миксер всегда бывал прав, а поскольку всегда правы только мудрецы, его и стали считать мудрецом. И записывать каждое его слово. И никогда ему не возражать.
        Маленькой-Вилочкой-для-Лимона было подсчитано, что всего мистер Миксер произнёс около ста тысяч слов, - конечно, он произнёс бы и гораздо больше, если бы однажды, лениво взбивая крем, не сломался. Никто не смог починить его: Мистер Миксер прибыл из Великобритании и потому был устроен как-то совсем особенно. Долгое время он молчал, а потом и вовсе исчез из поля зрения неизвестно куда.
        Но слова мистера Миксера повторяли на кухне постоянно: «Как говаривал мистер Миксер, свет надо гасить перед сном», «Как говаривал мистер Миксер, от сквозняка бывает простуда», «Как говаривал мистер Миксер…», «Как говаривал мистер Миксер…»
        А однажды на кухне появился странный предмет, состоявший из тонюсенькой длинной палочки, поросшей белобрысыми волосиками. Предмет звали Ёршиком - и предназначен он был для совсем прозаичного дела: мыть бутылки.
        - Кто это - мистер Миксер? - спросил Ёршик уже на следующий день, наслушавшись всяческих премудростей.
        Маленькая-Вилочка-для-Лимона, блеснув двумя очаровательными зубками, с изумлением уставилась на Ёршика - так, словно впервые увидела:
        - Как?! Вы не знаете, кто такой мистер Миксер?
        - Нет, - признался Ёршик, и от смущения белобрысые его волосики поднялись дыбом.
        - Что же Вы тогда вообще знаете-то? - воскликнула Вилочка, горько усмехнулась и со вздохом пояснила: - Мистер Миксер - гений. Это ему принадлежат все те мудрые слова, которые Вам иногда выпадает счастье услышать.
        Ёршик растерялся: по правде сказать, он не мог припомнить, чтобы на кухне - хотя бы и иногда - произносились какие-нибудь особенно мудрые слова.
        - Больше всего, - неожиданно встрял Кухонный Нож, - мне нравятся вот эти изречения мистера Миксера. - И он с благоговением процитировал: - «Сахаром подслащивают чай», «Дверь запирают на ключ». «Веником подметают пол».
        Неожиданно для всех Ёршик прыснул, смутился и сказал в своё оправдание:
        - Хотите, я наговорю вам сотню таких?
        - Сотню? - презрительно переспросила Маленькая-Вилочка-для-Лимона. - Да знаете ли Вы, что мистер Миксер оставил нам несколько сотен тысяч столь же прекрасных слов! И все они, между прочим, записаны.
        Не в силах подавить душивший его смех, бедный Ёршик с головой нырнул в неожиданно возникшую рядом с ним бутылку из-под кефира… а «кефир - это полезный молочный продукт», как говаривал мистер Миксер!


        Легчайшее пока

        Ой, сколько носовых платков было на пристани: целое столпотворение носовых платков! Все они были тяжёлыми - одни больше, другие меньше: это зависело от того, сколько в них наплакали. В некоторые, кстати, наплакали столько, что хозяева едва удерживали их в руках. Кое-кто пытался выжимать свои платки прямо в открытое море, но платки тут же намокали снова.
        Это было время Большого Прощания: громадный корабль отплывал от пристани. А какие слова летели с берега на борт!.. Даже «Я люблю тебя» один раз пролетело - огромной белой птицей с размахом крыльев метра в два. Другие птицы были не такими большими. Была птица «Я скоро приеду к тебе!», была птица «Береги себя…», была птица «Обязательно напиши, когда прибудешь!»… каких только птиц не было! А была и совсем маленькая птичка - легчайшая птичка из породы «Пока!» - Пока!
        Легчайшее Пока почти растворилось в этой бесконечной стае: ему казалось, что его не видно ни с борта корабля, ни с берега. Растерявшись от такого скопления птиц, Легчайшее Пока даже вдруг забыло, куда ему лететь… неужели туда же, куда и всем остальным птицам? Оно оглянулось на берег - и не смогло найти того, кто отправил его в полёт: куда хватало глаз, белели носовые платки - и очертания их владельцев терялись на берегу.
        Легчайшее Пока, уворачиваясь от крупных птиц, на секунду задумалось: «Не долететь ведь!» Тем более что корабль уже отплыл от берега - и догнать его не оставалось никаких надежд. Хорошо им, крупным птицам с большими крыльями: два взмаха - и ты на корабле! А потом… их ни с кем не перепутаешь: они-то уж точно знают своё назначение. Вот та, самая большая - «Я люблю тебя!» - летит к капитану: он стоит на капитанском мостике, и золотые пуговицы блестят на его кителе. Такого не потеряешь из виду: выше капитана на корабле никого нет. А вот эта серая птица - «Береги себя…» - явно направляется в сторону боцмана: он уже и объятья распростёр… ещё бы: приятно, когда о тебе на таком расстоянии заботятся.
        Да что говорить о капитане и боцмане… каждый, кто был на борту, высматривал свою птицу! Только Легчайшего Пока, похоже, не высматривал никто… а потому было даже и непонятно, стоит ли вообще тратить силы на этот долгий и трудный полёт. Невелика радость - поймать «Пока!»… То ли дело «Я люблю тебя!» или, на худой конец, «Обязательно напиши, когда прибудешь!»
        Легчайшее Пока остановилось в воздухе и снова взглянуло на берег. Очертания владельцев носовых платков почти растаяли, да и самих платков вдоль пристани стало теперь не так много. Оно и понятно: держать их становилось всё тяжелее и тяжелее, и многие владельцы разошлись по домам - в надежде, что отправленные ими на далёкий борт птицы благополучно долетели. Так и было: самые большие птицы давно приземлились на корабль, принеся на своих крыльях особенно сильные чувства. Только птицы средней величины - «Не грусти!», «Держись!», «Будь молодцом!» - все ещё мчались наперегонки в сторону корабля.


        Легчайшее Пока отстало совсем: чем дальше, тем труднее ему становилось бороться с ветром, гулявшим над волнами. В последний раз обернувшись на берег, оно уже не увидело ни носовых платков, ни их владельцев: пристань опустела. Только одна совсем крохотная фигурка оставалась на берегу - почти незаметная, но Легчайшее Пока сразу узнало эту фигурку: она и отправила его на борт корабля. В руках у фигурки не было носового платка, да и поза казалась почти беспечной: фигурка облокотилась на перила и смотрела вдаль, на уходящий корабль.
        Тут Легчайшее Пока почувствовало прилив сил - и снова замахало крыльями. Морской ветер и сумерки почему-то уже не пугали его.
        Оно долетело до борта корабля только глубокой ночью, когда капитан, боцман и большинство матросов уже спали.
        На нижних палубах, куда опустилось Легчайшее Пока, было тихо и пусто. «Ну и что мне тут делать? - спросило себя Легчайшее Пока. - Похоже, я так и не найду того, кому послано… Стоило бороться с ветром и темнотой, чтобы оказаться здесь в полном одиночестве!»
        Легчайшее Пока полетало над нижней палубой и поднялось на пролёт выше - верхняя палуба тоже была пуста. «Так я и знало! - усмехнулось Легчайшее Пока. - Никто тут не ждёт меня. Да и какая во мне ценность? «Пока» говорят тогда, когда прощаются на час… На то оно и легчайшее!»
        И в эту минуту откуда-то с неба упал на верхнюю палубу совсем маленький вздох. Легчайшее Пока закинуло голову и не поверило своим глазам: на верхушке самой высокой из мачт примостился юнга. В руках его был бинокль, прижатый к глазам, - и стёкла бинокля были направлены к берегу.
        А на берегу, небрежно облокотясь на перила, так и стояла крохотная фигурка - и, кажется, собиралась стоять дальше: всё то время, пока корабль в пути, и до тех пор, пока он не вернётся назад.
        Тогда Легчайшее Пока поднялось к верхушке мачты и совсем осторожно опустилось на плечо юнги, смотрящего в бинокль. Он даже почти не почувствовал прикосновения птички из породы «Пока!».
        Сердечко, вырезанное из картона

        Когда Сердечко вырезали из картона, оно ужасно обрадовалось: одно дело быть нарисованным и совсем другое - вырезанным! Хотя, конечно, послушать некоторых нарисованных - так они чуть ли не живее всех живых… только это враньё: в лучшем случае эти нарисованные - как живые, то есть очень похожи на живых. Однако быть живым и быть похожим на живого совершенно не одно и то же! Живой куда хочет, туда и идёт, а похожий на живого остаётся там, где оставили.
        Но, значит, если тебя вырезали, ты точно живой, потому что можешь идти куда хочешь. Ты теперь сам по себе, а картон, из которого ты вырезан, - сам по себе: между вами больше нет ничего общего. Вас даже обратно уже не соединить!
        Вот Сердечко-Вырезанное-из-Картона и собралось отправиться… только куда?


        Легко сказать - иди куда хочешь… а если ты во все стороны света хочешь? Потому что у Сердечка-Вырезанного-из-Картона было именно так: оно как раз и хотело во все стороны света!
        - Я хочу во все стороны света, потому что я всех люблю! - сказало Сердечко-Вырезанное-из-Картона. И собралось было идти, но почему-то затопталось на месте.
        - Интересно как получается… - озадачилось оно, а одна собака взяла да и объяснила всё следующим образом:
        - Вы оттого в замешательстве, что всех любить нельзя, - объяснила она. - Любить можно только своего хозяина.


        Сердечко-Вырезанное-из-Картона задумалось:
        - А если у меня нет хозяина?
        - Так не бывает, - засмеялась Одна Собака. - Хозяин есть у каждого. Если его, конечно, не потеряли… Вы, может быть, потеряли хозяина?
        - Если бы у меня был хозяин, - сказало Сердечко-Вырезан-ное-из-Картона, - я бы его не потеряло, будьте уверены!
        Но Одна Собака возразила:
        - Ох, не зарекайтесь! Это с каждым может случиться. Даже я, которая очень любит своего хозяина, однажды потеряла его. И стала сама не своя!
        - А чья? - поинтересовалось Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        - Ничья! - с ужасом ответила Одна Собака. - И, уверяю Вас, страшнее ничего не придумаешь. Потому что… когда ты ничья, у тебя никого на целом свете нет. И ты скитаешься где придётся - без дома, без поводка, без еды…
        - По-моему, это не так страшно, как Вы говорите, - подумав, сказало Сердечко-Вырезанное-из-Картона. - Дома у меня, вроде, никогда не было, поводок мне не нужен, а еда. яне голодно.
        - Тогда Вы странная какая-то собака, - был ответ. - У всех собак, которых я знаю, а я знаю ужасно много собак, есть дом. И поводок им нужен. И голодны они всегда.
        Тут Сердечко-Вырезанное-из-Картона расхохоталось:
        - Дело в том, дорогая Одна Собака, что я не собака! Я Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        - До свиданья! - попрощалась Одна Собака.
        - Я чем-то обидело Вас? - опешило Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        - Нет, что Вы! - ответила Одна Собака. - Просто пора идти на место. Хозяин только что сказал мне: «Иди на место!»
        И Одна Собака пошла на место, а Сердечко-Вырезанное-из-Картона осталось где было, подумав: «Нет уж, пусть у меня лучше не будет хозяина, если хозяин может сказать «Иди на место!» - и надо сразу идти… Хотя, конечно, так оно удобнее: сказали тебе «Иди на место!» - и ты сразу знаешь, в каком направлении двигаться. А тут стоишь. сноги на ногу переминаешься - и совершенно непонятно, куда теперь!»
        - Я люблю всех! - опять сказало оно и опять хотело отправиться в путь, но у него опять почему-то не вышло.
        - И не выйдет! - заверила её одна птичка, пролетавшая мимо. - Потому что всех любить нельзя. Можно любить только своего мужа.
        - У меня нет мужа, - призналось Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        - Так не бывает! - сказала Одна Птичка. - Муж есть у всех. Разумеется, кроме тех, кто потерял мужа. Вы, может быть, потеряли мужа? Тогда это другое дело.
        Сердечку-Вырезанному-из-Картона показалось, что эту беседу оно уже с кем-то вело, но оно ответило:
        - Если бы у меня был муж, я никогда бы его не потеряло!
        - Это не всегда от Вас зависит, - поделилась опытом Одна Птичка. - Даже я, которая очень любит своего мужа, однажды оказалась в такой ситуации, когда мой муж хотел улететь… гм, к другой птичке. И я тогда стала сама не своя!
        - Как собака? - спросило Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        - Почему - «как собака»? - возмутилась одна Птичка. - Вовсе не как собака! Что это Вы какие странные вещи говорите, право. Но, доложу я Вам, жизнь моя мне тогда хуже собачьей казалась! Я ведь, видите ли, на яйцах сидела, а когда на яйцах сидишь, без мужа никак нельзя!
        Сердечко-Вырезанное-из-Картона хорошенько подумало, чтобы опять ненароком не задеть Одну Птичку, и в конце концов сказало:
        - Я, видите ли, никогда не сидело на яйцах.
        - Все птички, которых я знаю, а я знаю ужасно много птичек, время от времени сидят на яйцах! Может быть, вы тогда не птичка никакая?
        - Конечно, не птичка! - улыбнулось Сердечко-Вырезанное-из-Картона. - Я - Сердечко-Вырезанное-из-Картона.
        Впрочем, его уже не слышали. Птичкин муж, в данный момент сидевший на яйцах вместо жены, потребовал откуда-то сверху, чтобы она немедленно возвращалась на яйца, угрожая, что иначе он улетит к другой птичке.
        «Ну, вот. - подумало Сердечко-Вырезанное-из-Картона. - Заведи себе мужа, а он возьмёт и улетит к другой птичке! Нет уж, пусть у меня лучше пока не будет мужа. Хотя, с другой стороны, это, конечно, удобно: велел тебе муж назад лететь - ты и летишь назад, не задумываясь! А в моем положении. ну просто совсем не знаешь, куда направиться».
        Оно опять осторожно осмотрелось по сторонам и тихонько, чтобы ни одна собака и ни одна птичка её не услышала, сказало:
        - Я хочу во все стороны света, потому что я всех люблю! И - решительно сделало шаг вперёд: в направлении всех сторон света.
        Тут-то все стороны света и открыли Сердечку-Вырезанному-из-Картона свои объятия, и оно пошло во все стороны света, и любило все стороны света, и все стороны света отвечали ему полной взаимностью!
        Потому что никто не обязан быть собакой, и никто не обязан быть птичкой. И потому что места в мире всем достаточно - в том числе и сердечкам, вырезанным из картона.


        Послесловие


        Что за прелесть эти сказки…
        Только тут главное не то, что сказано в названии, главное тут - следующая фраза Пушкина: «Каждая есть поэма».
        Именно эти слова пришли мне в голову, когда я впервые прочитала пятнадцать сказок неизвестного мне автора. Прочитала не тогда, когда они были написаны, и не тогда, когда некоторые из них были опубликованы - в каком-нибудь детском журнале или в какой-нибудь школьной хрестоматии, и не по-английски (как ни забавно, но первый сборник был именно на английском языке, его выпустило издательство «Радуга» в надежде сделать четырёхтомное и четырёхъязычное издание, но успело - только английское «Who is Silence?», шёл 1990 год, что было дальше, вы помните сами… и впервые на русском этот сборник появился только в 2004 году). Нет, прочитала их по-русски и, как вы уже поняли, - в рукописи.
        Напечатанные на принтере листки принёс один Замечательный Человек в самый, наверное, тяжёлый период моей жизни и отдал мне со словами: «Если вы любите сказки. вот тут один мой друг написал.» И я тогда ужасно испугалась: а вдруг сказки плохие, а вдруг автор - графоман? что же я тогда скажу Замечательному Человеку? Обострилось это ощущение, когда взяла в руки тоненькую папочку. Титул оказался набран разноцветными буквами… «Господи, может, автор - шизофреник!» - мелькнуло в голове, я ведь ещё не знала, что печатал эти сказки Замечательный Человек, а он в компьютерном деле ничего, совсем ничего не смыслит и пользуется принтером наугад. Поначалу я даже не обратила внимания на фамилию разноцветного автора, боялась узнать, кто он, боялась читать, но стоило открыть первую страницу.
        Там, на первой странице, была сказка «По законам живой природы». Летом 2006 года, во время мастер-класса Евгения Клюева на Книжном фестивале в ЦДХ, эту сказку разыгрывала с детьми актриса Анна Куненкова, - и надо было видеть, с каким азартом и с каким пониманием всей глубины текста входили в образы Лягушонка, Аистёнка, Кузнечика, и даже - Старой Вороны, и даже - Дуба ребята лет от пяти до двенадцати-тринадцати!..
        А осенью 2001-го… Стоило мне прочесть эту сказку - я уже смогла оторваться только ради того, чтобы позвать дочь и внука, а потом мы выхватывали друг у друга странички (да всё равно, чёрт побери, как они набраны!), в полном упоении читая и перечитывая самые полюбившиеся места. И, когда закончилась последняя история, я - не посмотрев, что уже за полночь, какая, в конце концов, разница, - позвонила тому, кто дал мне в руки Чудо:
        - Где вы нашли этого друга? Он же поэт!
        - А откуда вы знаете, что он и стихи пишет? - удивился Замечательный Человек… Стоп! Теперь, когда его уже нет рядом, мне хочется назвать имя, теперь уже он не станет стесняться.
        Виктор Васильевич Филатов, подаривший автору название этого сборника («Мне хотелось бы, чтобы вышла книга со ста одной вашей сказкой, Евгений Васильевич!» - однажды обмолвился он), - человек действительно необыкновенный, замечательный. Он был художником-реставратором древнерусской живописи - одним из лучших в стране, он был просто художником и самым надёжным в мире другом. Он был из породы не-за-бы-ва-е-мых.
        Так вот. «Откуда вы знаете, что он и стихи пишет?» - удивился ВВ (так мы его звали).
        - Да это же в каждой строчке чувствуется! Сколько у него сказок?
        - Двести. (На самом деле тогда их было семьдесят, а двести с небольшим стало только сейчас, но ВВ умел и предвидеть. - НВ)
        - Я хочу все! И стихи - все!
        Через неделю, суровой ноябрьской ночью, я получила электронной почтой все имевшиеся к тому времени в компьютере у автора, живущего в Дании, сказки и стихи, и, прочитав, поняла, что должна… какое там, обязана сделать всё возможное и невозможное, чтобы это увидело свет, дошло до читателя. И очень скоро Евгений Клюев получил в моем лице самого занудного на свете редактора, а заодно и самого неопытного и неумелого на свете «литагента-волонтёра». Но прошло время - и сегодня я горжусь тем, что у читателя уже есть довольно много его книг, а в издательских планах их еще больше.
        Собственно, сказками можно назвать всё или почти всё, написанное Евгением Клюевым, отнюдь не только маленькие шедевры, которые прямо относятся к этому литературному жанру. Разве не похож на сказку любой его роман - от «Книги теней» до «Translit»'а? Разве не сказки - уморительные новеллы о семидесяти семи существующих или не существующих, поди пойми, государствах мира из «учебника жизни (за рубежом)», названного автором «Странноведение»? Разве не.
        Да ведь и сам автор подтвердил это, отвечая составителю изданного пополам на немецком и датском языках сборника своих сказок на вопрос: «Как бы Вам понравилась такая идея - сказка в качестве домашнего задания школьнику?»
        «Замечательная идея! - сказал тогда Клюев. - Правда, есть нечто более важное, чем уметь писать сказки… - важно уметь помнить: что бы ты ни написал - это только сказка». И дальше: «Вы будете продолжать писать сказки?» - «Вне всякого сомнения! Я, правда, пока не знаю, будут ли они называться «сказками» или «романами», «рассказами», «стихами»… газетными статьями, если уж на то пошло…»[1 - Eugen Kluev «Gutenachtgeschichten/Godnathistorier», Aabenraa, Mohrdieck Tryk A/S, 2004.].
        Но в чем прелесть-то? Глупое и бессмысленное дело - пересказывать стихи или музыку (а я могу - уже не как редактор, а как читатель - с таким же правом отнести не только стихи, но всё, написанное Евгением Клюевым, к области поэзии или музыки), попробую-ка я лучше просто объяснить, что даёт мне, лично мне, общение с этими сказками… Равно как и со «сказками»…
        Наверное, помимо наслаждения прекрасной литературой, вот что: за прошедшие двенадцать с хвостиком лет я стала немножко иначе, любовнее и внимательнее, что ли, смотреть на мир, на всё, меня окружающее, не делая при этом различия между людьми, животными, растениями, предметами. Всё - живое. Всё дышит и всё чувствует. Это был урок номер один. А урок номер два был, когда я отождествила себя с… Ой, не так! Совершенный вид сразу сделает этот «номер два» неправдивым, потому что я как читатель извлекала по маленькому уроку из каждой сказки. Я видела себя то в едва не заморозившем собравшихся на пляже людей «Маленьком Старательном Веере», то в «Утёнке, Упрямом как Бык», то в «Оловянной Ложке, мечтавшей о Барселоне»… Я находила себя практически в любой сказке и пыталась. нет, пытаюсь, всё ведь продолжается: не так давно написаны двадцать новых сказок. асколько раз перечитывала старые - не счесть… значит, пытаюсь не только лечиться ими (ибо они, ко всему, обладают явными целительскими свойствами, проверено на разных людях и разных болезнях!), но как-то. ну, смешно прозвучит, наивно, по-пионерски, но всё-таки
- стать лучше.
        Впрочем, может быть, и не так уж смешно, ведь не зря, наверное, на любом психологическом ли, магическом ли сайте в Интернете вы найдёте именно эти сказки, не зря их так активно используют в модном нынче направлении - «сказкотерапии».
        А ещё они побуждают к собственному творчеству. Хотите пример? Незадолго до того, как в РАМТе был поставлен спектакль по сказкам Евгения Клюева, нынче удостоенный всех возможных на театре премий, главный режиссер, Алексей Бородин, целое лето играл со своим десятилетним тогда внуком «в сказки ЕК» - и Никита вдруг начал сам сочинять сказки. Приведу одну из многих:
        Воздушная ванна
        Жила-была воздушная ванна. Она летала повсюду, и все люди её с удовольствием принимали. Но пришла осень. Стало холодно, и людям уже не хотелось принимать воздушную ванну. А она всё летала и кричала: «Примите меня, примите меня!»
        Так прошли осень, зима и ранняя весна. Опять стало тепло, и людям снова захотелось принимать воздушную ванну.
        Воздушная ванна была счастлива: её опять принимали.

Никита Филимонов
        Десятилетним автором был очень точно понят главный принцип, которым руководствуется Клюев, когда приступает к сочинению сказок, тот, что он нашёл в день, когда написал первую: «… мне вдруг стало понятно, как пишутся сказки. Это не значит, что я захотел написать сказку, нет, я именно понял, как это делается. Сказка пришла внезапно, из одной фразы, причём даже не законченной: «… словно целый парусный флот». Ясно, что это никакое не имя, это, скорее, эквивалент мечты, указание на то, чего не бывает. Но за парусным флотом потянулись и Вторая Половинка Красного Кирпича, и Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой, и Зелёный Листок Неизвестного Растения и все-все-все. Поначалу сказка была очень длинная, потом ужалась с семи до трёх с небольшим страниц (кстати, это обычный «формат» Клюевской сказки - НВ). Выброшенными оказались все признаки человеческой реальности, которыми я наделил своих персонажей, - они, как выяснилось, в признаках таких вовсе не нуждались. Сказочные персонажи вообще не обязаны чем-либо оправдывать свое существование: ни тем, что они как мы, ни тем, что они не как мы. Я понял для себя
некий генеральный принцип сказочности: это драматургически выстроенное общение тех, о чьём общении мы не имеем и не можем иметь ни малейшего понятия. Биоценоз кухонного стола, микрокосм мусорной ямы или банки с сардинами, сообщество бутафорских фруктов - вот что мне интересно. Многие вещи, которые мы воспринимаем всерьёз, там всерьёз не происходят, более того, часто не происходят вообще. Для меня это своего рода эксперимент: запустить агента в среду и посмотреть, что из этого получится. Ролевая игра, если хотите»[2 - Журнал «Литературная учеба», кн.4, 2004.].
        Клюева часто сравнивают с Андерсеном, которого, как и все, вероятно, как и сам Клюев, люблю с детства. Да, они похожи - но ведь одним лишь использованием предметов как персонажей, правда? К тому же Андерсен, живший в эпоху, не знавшую не только постмодернизма, но и просто модернизма, помещает предметы в человеческую реальность, и она для писателя первична, а у Клюева, который иногда называет себя «поздним постмодернистом», люди, животные, растения, предметы, отвлечённые понятия обитают в общей для них, единой реальности, которая не принадлежит никому из них. А кроме того, у Андерсена я не нашла - во всяком случае, в русских переводах - той «погружённости в язык», которая для Клюева, наоборот, весьма характерна. Вина переводчиков? Или дело в том, что языком в качестве основного повода к написанию текста тогда ещё не пользовались? Клюев же по первой профессии лингвист - и, вполне возможно, правы критики, которые через одного говорят: раз лингвист, вот и играет? Впрочем, и сам он в одном из интервью сказал: «…надеюсь, что остаюсь лингвистом, когда пишу стихи…»[3 - Журнал «Русский язык за рубежом»,
№4, 2008.], а значит, и прозу тоже… Может быть. Хотя мне-то, не специалисту - читателю, всё время кажется, что «игра словами» у него скорее всё-таки инструмент, средство, и о лингвистике своей, переходя от творчества научного к творчеству литературному, он не очень помнит…
        Но тут уже надо было бы разбирать всю совокупность произведений писателя и филолога как отражение… или как выражение уникального мира, исследовать, что в них сходно и в чём различия, что главное и что побочное, а это отнюдь не входит в мои задачи. Потому умолкаю.

Наталья Василькова

        notes
        Сноски

        1
        Eugen Kluev «Gutenachtgeschichten/Godnathistorier», Aabenraa, Mohrdieck Tryk A/S, 2004.
        2
        Журнал «Литературная учеба», кн.4, 2004.
        3
        Журнал «Русский язык за рубежом», №4, 2008.