От мыльного пузыря до фантика (сборник) Евгений Васильевич Клюев
        Сто и одна сказка #1
        Этот самый большой на сегодняшний день сборник сказок Евгения Клюева, главного российского сказочника из Копенгагена, полон смеющихся и плачущих, мечтающих и ошибающихся, философствующих и дурящих предметов повседневной действительности. У каждого из них есть сердце, и этим они напоминают нас: они живые, и их можно осчастливить и окрылить, но так же легко - обидеть или обмануть.
        Ребенок, прочитавший сказки Евгения Клюева, на мгновение станет взрослым.
        А взрослый непременно захочет наведаться в детство и посмотреть, не осталось ли там чего-нибудь важного, чего ему так не хватало потом - когда он научился измерять расстояние от Земли до Луны, но забыл, как измеряют расстояние от мыльного пузыря до фантика, от клубка до праздничного марша и от шнурков до сердечка.

        Евгений Васильевич Клюев
        От мыльного пузыря до фантика

        Долгая жизнь Мыльного Пузыря
        И нечему тут, между прочим, особенно удивляться: долго жить не запретишь!
        Даже мыльному пузырю не запретишь, хоть мыльные пузыри и принято считать самыми хрупкими созданиями на свете. И есть, скажу я вам, в этом своя правда: оболочка мыльных пузырей всё-таки до ужаса просто ненадёжная - малейшая неточность движения и… прости-прощай, глубокоуважаемый мыльный пузырь!
        - Прости-прощай, глубокоуважаемый Мыльный Пузырь! - именно так было сказано Мыльному Пузырю, едва он покинул кончик соломинки, где и посидел-то всего секунду-другую.
        - Это, то есть, как - «прости-прощай»? - озадачился Мыльный Пузырь, который только что собрался отправиться в кругосветное путешествие.
        - Гм… - был ответ.


        После ответа были объяснения - правда, очень туманные:
        - Дело в том, что нам, глубокоуважаемый Мыльный Пузырь, лучше всего проститься с Вами заранее… м-да, на всякий случай. А то как бы потом поздно не оказалось.
        - Но мы же ещё не здоровались! - некстати вспомнил Мыльный Пузырь. - Не рано ли нам прощаться?
        - Здороваться иногда бывает бессмысленно, - загадочно ответили ему. - С вами, пузырями мыльными, только начнёшь здороваться - глядишь, вас и нету уже!
        - Это куда ж мы, пузыри мыльные, деваемся-то? - озаботился Мыльный Пузырь.
        - Да взрываетесь вы… - сконфуженно объяснили ему.
        - Ну, не скажите! - не выдержал Мыльный Пузырь. - Пока Вы тут мне всё это рассказывали, мы уже десять раз могли бы поздороваться. Я и до сих пор, кстати говоря… целёхонек - и взрываться не собираюсь!
        - Все мыльные пузыри взрываются, - мягко заметили в ответ. - Это только вопрос времени. Грустно, конечно, да что поделаешь! Такой уж вы народ…
        - Странный мы народ… - сказал Мыльный Пузырь и поплыл над городом.
        - Вы напрасно плывёте над городом! - крикнули ему вслед и предупредили: - Любая секунда может стать для Вас после-е-едне-е-ей…
        Мыльный Пузырь не стал ничего кричать в ответ, но подумал, что не только для него, но и вообще для каждого любая секунда может стать последней, - и совсем неважно, кто ты при этом: мыльный пузырь или… допустим, вооон тот кот, оч-чень неосторожно в данный момент переходящий дорогу.
        Мыльный Пузырь плыл над городом и смотрел по сторонам. Внезапно он увидел огромную вывеску и прочитал на ней по слогам:
        ОБУЧАЕМ ИГРЕ В ГОЛЬФ
        Тут-то Мыльный Пузырь и понял: единственное, чего ему недостаёт в жизни, - это гольф.
        - Здравствуйте! - влетел он прямо под вывеску. - Я больше всего на свете хотел бы научиться играть в гольф!
        - Обучение занимает шесть месяцев, - улыбнулись в ответ. Потом помолчали и добавили: - А шесть месяцев - это полгода. - И совсем неожиданно закончили: - А Вы - мыльный пузырь.
        - Вы, стало быть, мыльных пузырей не принимаете? - уточнил он.
        - Ни один мыльный пузырь не живёт полгода, - объяснили ему. - Мыльный пузырь живёт лишь несколько минут - и то в лучшем случае. Вам жить считанные секунды осталось, Вы это понимаете?
        - Понимаю, - сказал Мыльный Пузырь. - А я не могу прожить эти считанные секунды, обучаясь игре в гольф?
        Ему ответили с возмущением:
        - Гольф, глубокоуважаемый Мыльный Пузырь, - серьёзная игра. Ей за считанные секунды не обучишься.
        - Тогда простите и извините меня, - вежливо сказал Мыльный Пузырь и полетел дальше.
        Яркий плакат с флагом приглашал посетить Америку.
        Мыльный Пузырь немедленно решил принять приглашение - и на немыслимой скорости влетел в туристическое агентство.
        - Один билет в Америку, - быстро сказал он.
        На него посмотрели с интересом.
        - Полёт занимает одиннадцать часов, глубокоуважаемый Мыльный Пузырь! А в Вашем распоряжении - только…
        - …несколько минут в лучшем случае, - отчитался Мыльный Пузырь и, извинившись, покинул туристическое агентство.
        Слева от него играла музыка и кружилась карусель.
        Подлетев к билетёру, Мыльный Пузырь осторожно спросил:
        - Скажите, пожалуйста, сколько времени занимает одно катание на карусели?
        - Одно катание на карусели, - уверенно ответил билетёр, - занимает четыре минуты и пятьдесят две секунды.
        - Тогда я успею, - сказал Мыльный Пузырь, и, купив билет, уселся на кончик носа Тигра. Тигр хотел чихнуть, но сдержался.
        И вот оно началось - одно катание на карусели. Одно восхитительное катание на карусели… А потом ещё одно. И ещё одно. И ещё…
        Если вы сегодня навестите городской парк и подойдёте к карусели, вы обязательно увидите мыльный пузырь на кончике носа у Тигра. Этот мыльный пузырь называют Самым Старым Мыльным Пузырём в городе.
        Конечно, Тигру до сих пор хочется чихнуть, но он сдерживается - и одно восхитительное катание на карусели продолжается, продолжается, продолжается…
        Два зонтика
        Два зонтика познакомились в липовой аллее. Они шли навстречу друг другу - и прямо-таки обмерли, когда их хозяева остановились и заговорили.
        - Здравствуйте, - сказал хозяин Чёрного Зонтика голосом низким и мягким. - Какими судьбами в наш район?
        - Здравствуйте, - сказала хозяйка Пёстрого Зонтика голосом светлым и лёгким. - Проездом.
        Разговор продолжался, но зонтики не слышали его. Да если бы и слышали - разве могут зонтики понимать человеческий язык! А если бы и понимали - разве могут зонтики разобраться в человеческой жизни! Впрочем, зонтикам было не до этого: они смотрели друг на друга.
        - Вы так красивы, - хрипло произнёс Чёрный Зонтик, - что у меня даже болят глаза. Как называются Ваши цветы?
        - Ромашки, - прошелестел Пёстрый Зонтик.


        - Ромашки, - повторил Чёрный. - Никогда не видел таких цветов у других. А ведь объездил весь мир. Наверное, Вы из какой-нибудь далёкой страны?
        - Ах нет! - рассмеялся Пёстрый Зонтик. - И даже не из другого города. А мои ромашки… Посмотрите, какие красивые японские цветы на зонтиках вокруг Вас!
        - Что мне до них за дело! А Ваши ромашки напомнили мне детство. Моя деревянная ручка родом из леса. В том лесу был один замечательный лужок. Может быть, на нём росли такие цветы, как Ваши, только я уже точно не помню. Это было давно.
        Зонтики даже не замечали, что давно движутся в одном направлении.
        - А я, - смущённо сказал вдруг Чёрный Зонтик, - наверное, кажусь Вам таким, как все.
        - Ну что Вы! - с поспешностью воскликнул Пёстрый Зонтик и очень смутился от своей поспешности. - Вы совсем не похожи на всех. Вы такой большой и печальный… Наверное, от того, что Вы такой большой, в Вас так много печали.
        Чёрный Зонтик усмехнулся:
        - Просто я старый. Когда я был молод и у меня были ещё целы все спицы, я, кажется, действительно, выглядел… гм, бравым. Я раскрывался, с таким, знаете ли, треском: крррах! Многие прохожие даже шарахались. А теперь меня трудно раскрыть - и спицы мои скрипят. Ну и потом, я, конечно, изрядно пообносился. Видите ли, меня уже несколько раз латали. И чехол давно потерялся - где-то при переездах. И ручка вся в царапинах, - Чёрный Зонтик улыбнулся и стал от этого ещё печальней.
        - Я люблю Вас, - неожиданно сказал Пёстрый Зонтик. - Вы самый лучший зонтик на свете!
        - Я? - оторопел Чёрный Зонтик. - Да Вы только посмотрите, какой роскошный зонт шагает справа от Вас. Он даже весь напрягся и смотрит на Вас - как… как влюблённый!
        - Он не влюблённый, - едва скользнув взглядом направо, сказал Пёстрый Зонтик. - Он - самовлюблённый.
        - Боже мой! - рассмеялся Чёрный Зонтик. - Вы так молоды и так прекрасны…
        Внезапно оба зонтика закрыли и сдали на вешалку. Их хозяева вошли в кафе. Зонтики оказались совсем рядом - на соседних крючках.
        - О чём Вы думаете? - спросил Пёстрый Зонтик, чтобы не молчать.
        - Я думаю о том, - тщательно подбирая слова, отвечал Чёрный Зонтик, - что, если бы я был немного моложе, то попросил бы разрешения поцеловать Вас.
        В ответ Пёстрый Зонтик прильнул к Чёрному - они поцеловались и улыбнулись друг другу в темноте.
        - Скажите, а Вы часто целовали другие зонтики? - спросил вдруг Пёстрый Зонтик.
        - К сожалению, часто, - отвечал Чёрный, - но разве это имеет значение?
        - Нет, - просто ответил Пёстрый Зонтик.
        - Мы будем жить вместе! - Чёрный Зонтик заговорил взволнованным шёпотом. - Я никогда не буду пускать Вас под дождь, чтобы не поблёкли Ваши ромашки. Я один буду ходить под дождь: смотрите, какой я большой! Подо мной хватит места не только двоим, но и четверым, если каждый возьмёт соседей под руки. Я буду держать Вас в чехле - красивом чехле с ромашками. И только очень редко стану открывать чехол, чтобы полюбоваться Вами.
        - Нет-нет, - протестовал Пёстрый Зонтик, - это я буду ходить под дождь! Вас нужно беречь: ведь таких, как Вы, нет больше.
        Они говорили - и, часто-часто ударяясь об пол, с них капали слёзы.
        - Всё мне тут намочили! - проворчал старенький гардеробщик, доставая из кармана клетчатый носовой платок и прикладывая его к глазам. Старенький гардеробщик всю жизнь проработал на вешалке: он хорошо понимал язык зонтиков.
        Зонтики долго гуляли в тот день по улицам и строили планы. Внезапно они зацепились друг за друга - и…
        - Вы куда? - вскрикнул Чёрный Зонтик и почувствовал укол спицы в самое сердце.
        - Я не знаю! - пролепетал Пёстрый Зонтик и вывернулся наизнанку.
        Хозяйка Пёстрого Зонтика что-то ещё сказала хозяину Чёрного - зонтики не слышали ни хозяйки, ни хозяина. Да если бы и слышали - разве могут зонтики понимать человеческий язык! А если бы и понимали - разве могут зонтики разобраться в человеческой жизни!
        - Вы найдёте меня? - издалека кричал Пёстрый Зонтик.
        - Обязательно! - отчаянно хрипел Чёрный.
        И, совсем уже потеряв его из виду, Пёстрый Зонтик, расталкивая другие пёстрые и чёрные зонтики и взлетая над ними, прозвенел на самой высокой и чистой ноте:
        - Я напишу Вам письмо-о-о!
        Большая Метель
        Когда началась Большая Метель, то она стала всё заметать. Сперва Большая Метель дороги замела - и все принялись спрашивать друг у друга, куда им теперь идти, и отвечать друг другу, что Бог их знает, куда им теперь идти. Потом Большая Метель площади замела - даже не только сами площади, но и названия площадей, чтобы все забыли, кто в данный момент на площади имени кого находится, - и все сразу же забыли, кто в данный момент на площади имени кого находится, и спрашивали друг у друга: на площади имени кого мы в данный момент находимся, - и отвечали друг другу: да Бог нас знает, на площади имени кого…
        Ещё Большая Метель все дома замела, все машины замела, все газеты и все журналы - и стало непонятно, какой журнал или какую газету мы держим теперь в руках - и что где написано, и кем. И всё, всё, всё Большая Метель замела…
        А когда она всё, всё, всё замела, то сама себе сказала:
        - Значит, так… что бы мне такое ещё замести, чего я пока не замела и что, стало быть, надо немедленно замести?


        Но ничего такого, что надо немедленно замести, на первый взгляд не обнаружилось: всё было заметено полностью. Зато на второй уже взгляд взяло и обнаружилось: обнаружилось Совершенно Бесстрашное одно Письмо. Оно летело высоко над землёй. Оно летело по назначению.
        - Вот так так! - опять сказала сама себе Большая Метель. - Мне казалось, что я всё уже замела, а тут Совершенно Бесстрашное Письмо летит, видите ли, по назначению!
        И Большая Метель спросила:
        - Вы что же, Совершенно Бесстрашное Письмо, с ума сошли - лететь по назначению, когда такое творится?
        - А что, собственно, творится? - с поразительным спокойствием поинтересовалось Совершенно Бесстрашное Письмо, продолжая лететь по назначению.
        - Ну как… - даже растерялась Большая Метель. - Оглядитесь вокруг: всё ведь заметено - разве Вы не видите?
        - Не вижу, - призналось Совершенно Бесстрашное Письмо и объяснилось: - Я не смотрю по сторонам. Я именно что лечу по назначению и не отвлекаюсь.
        - А Вы отвлекитесь! - как могла горячо посоветовала Большая Метель. - И тогда Вы увидите, что я всё вокруг замела: я дороги замела, и площади замела, и все дома замела, и все машины, и все журналы с газетами… и всё-всё-всё!
        - Так не бывает, - даже не взглянув на Большую Метель, ответило Совершенно Бесстрашное Письмо. - Я могу, конечно, допустить, что Вы замели дороги и площади, и все дома замели, и все машины, и все журналы с газетами… Но это ещё не «всё-всё-всё»! «Всё-всё-всё» даже самая большая метель замести не может. - Тут Совершенно Бесстрашное Письмо виновато улыбнулось и извинилось за свою прямоту.
        - Если Вы всё-таки хотя бы на мгновение отвлечётесь от Вашего занятия лететь по назначению, - проворчала Большая Метель, - то поверите мне. Я действительно всё замела - и нет ничего на свете, чего бы я не замела.
        Но Совершенно Бесстрашное Письмо ответило:
        - Может быть, Вы и правы: если бы я отвлеклось от своего занятия лететь по назначению, я бы поверило Вам. Но я не отвлекусь.
        - Да что ж это у Вас за назначение такое? - воскликнула чуть ли не с яростью Большая Метель.
        - У меня высокое назначение, - коротко объяснилось Совершенно Бесстрашное Письмо, совершенно не прекращая лететь по этому высокому своему назначению.
        На некоторое время Большая Метель даже специально оцепенела: чтобы понять про высокое назначение. Но ведь понять такое довольно трудно, да и не каждому дано… в общем, Большая Метель в конце концов отказалась от своего намерения и подытожила:
        - Хватит разговоров. Я начинаю заметать Вас, Совершенно Бесстрашное Письмо. Я всё заметаю - и для Вас одного не буду делать исключения.
        И стала заметать.
        Только Совершенно Бесстрашное Письмо летело себе как летело и даже не заметило, что Большая Метель его заметает: у него действительно не было времени смотреть по сторонам.
        - Вы что же, не видите, Совершенно Бесстрашное Письмо, что я заметаю Вас?! - надрывалась Большая Метель.
        - Не вижу! - давясь снегом, откликалось Совершенно Бесстрашное Письмо. - Говорю же: я лечу по назначению и не отвлекаюсь.
        Большая Метель от возмущения даже глаза к небу завела. И увидела звёзды - огромные ослепительные звёзды. Они горели так, словно не было на свете никакой Большой Метели… которая вообще-то на свете была!
        - Почему они горят? - закричала Большая Метель. - Я ведь замела всё-всё-всё! И дороги, и площади, и машины, и журналы с газетами… - Она посмотрела Совершенно Бесстрашному Письму прямо в глаза и прошипела. Вы ещё скажите, что и у них, у этих звёзд, тоже высокое назначение!
        - Я так и скажу: у них, у этих звёзд, тоже высокое назначение, - так и сказало Совершенно Бесстрашное Письмо, а уж кто как не оно знало толк в подобных вещах!..
        Пешеходная Зебра, витавшая в облаках
        До чего же всё-таки глупо называть меня зеброй!» - размышляла Пешеходная Зебра.
        У неё, правда, имелись ещё и другие названия… непонятно только было, как ими пользоваться…
        «Вот тоже… назовут - не подумают! Разве по зебрам ходят? Зебра - это животное такое полосатое… сильно напоминающее осла, - при чём тут оно? Ну и что же, что - полоски… Разве у одной только зебры полоски? У тетради в линейку тоже полоски. И у пианино тоже полоски - нет чтоб назвать меня «пешеходное пианино»!
        А по ней всё шли и шли.
        Денно и нощно.
        Так оно, впрочем, и должно быть… если ты Пешеходная Зебра. Смешно ведь мечтать о другой какой-нибудь судьбе - лёжа на асфальте, да ещё в самом центре города - да ещё самого главного города в стране! Тут уж не замечтаешься особенно - тут тебе каждую минуту напоминают, кто ты такая и для чего существуешь.


        Ты Пешеходная Зебра.
        И по тебе ходят.
        Кто-то рождается для того, чтобы им украшали, кто-то - чтобы им освещали, кто-то - чтобы на нём играли. А кто-то рождается для того, чтобы по нему ходили… Вот и Пешеходная Зебра родилась для того, чтобы по ней ходили. Другой судьбы, значит, Бог не дал. Хотя, конечно… «Вон тому без конца подмигивающему господину наверху повезло гораздо больше, чем мне: он называется «Светофор», и у него есть три огонька - красный, жёлтый и зелёный, и он ими подмигивает всё время. А как его слушаются! Сменит огонёк - все замирают, ещё раз сменит - все суетиться начинают, а уж в третий раз сменит - все срываются с места, только их и видели…» - с горечью размышляла Пешеходная Зебра. И наконец осмелилась спросить:
        - Господин Светофор, Вы довольны своей жизнью?
        - Ещё бы! - воскликнул тот.
        Доволен, значит. Оно и понятно…
        «А вот если бы меня назвали “Пешеходное Пианино”…»
        Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» - всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую дорожку - тон, наступят на тёмную - полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка…
        Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ногами не играют - ее руками играют: музыка - штука нежная, даже и марши.
        Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает - и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру - и вперёд… само собой, если господин Светофор разрешит!
        Правда, особенно Бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!
        Взять, например, хоть вооон тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги - и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут - и не замечают: есть он, нет его - всё равно. То-то он иногда грохочет от возмущения - правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только - увы: никто внимания не обращает.
        - А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?
        - Доволен ли я? Да, в общем, доволен!
        В общем, доволен, значит. Ну и молодец…
        Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, вообще-то видел - пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука - и из-под руки возникают аккорды! Есть струны - и едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы - они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт - и рождается мелодия… Нет, люки о таких материях, конечно, не задумываются.
        - Ещё как задумываются! - ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух - тихой ночной порой, когда даже мысли особенно хорошо слышны!
        - Но когда люки о таких материях задумываются, - продолжал Люк, - то понимают, что им, люкам, в сущности, ничто не мешает быть барабанами! Поскольку музыка у каждого своя. Моя музыка - это бум-бум, бум-бум, бум-бум… это только Вам, дорогая Пешеходная Зебра, почему-то кажется, что я так от возмущения грохочу!
        - Разве нет? - растерявшись, прошептала Пешеходная Зебра.
        Господин Люк улыбнулся.
        - Ах, милая Пешеходная Зебра, - тихо произнёс он, - всё-то Вы витаете в облаках… и неведомо Вам, что ведь то, о чём Вы мечтаете, давным-давно сбылось! Что живет рядом с Вами композитор Люк, который, между прочим, ничуть не хуже композитора Глюка. И что композитор Люк пишет и пишет для Вас свои барабанные партии: бум-бум, бум-бум, бум-бум! Денно и нощно. Ему, видите ли, кажется, что в той музыке, которую исполняете Вы, иногда сильно не хватает лёгкого барабанного боя…
        - Разве я исполняю какую-нибудь музыку? - пролепетала Пешеходная Зебра, окончательно теряясь.
        - Все мы исполняем музыку, милая Пешеходная Зебра! И на всём белом свете нет никого, кто не исполнял бы какую-нибудь музыку… каждому из нас это дано судьбой: исполнять ту или иную музыку. Да только вот даже и свою собственную музыку не всем дано услышать.
        Пешеходная Зебра не знала, что думать.
        Она тихонько перебрала в памяти свои полоски - все до единой: тёмные и белые… как клавиши.
        - Господин Люк, - вдруг попросила она, решившись. - Расскажите, пожалуйста, какая у меня музыка!
        - Вальсы! - воскликнул господин Люк. - Вальсы и марши: наступят на белую дорожку - тон, наступят на тёмную - полутон… И так, из тонов и полутонов, складывается музыка. Только вот… как я уже сказал, мне всё кажется, что в ней время от времени сильно не хватает лёгкого барабанного боя!..
        Ландыш на жутковатой поляне
        Крохотная поляна была самым тёмным местом во всём лесу: туда почти не попадало солнца. Так что находиться на этой поляне было жутковато…
        - Ой как тут жутковато! - повёл маленькими плечиками Маленький Муравей. Конечно, смешно говорить про муравья «маленький»: понятно, что муравьи большими не бывают. Но это был уж совсем микроскопический муравей… - Ой как тут жутковато!..
        И в самом деле: жутковатее некуда. Какие-то длинные синие травы, крючковатые ветви - ужас, одним словом.
        Маленький Муравей опять поёжился и вдруг, поскольку глаза его уже привыкли к темноте, обнаружил поблизости от себя белое пятнышко. Он хотел испугаться, но не стал, а пригляделся. И разглядел Ландыш - совсем тщедушный один Ландыш.


        - Привет! - шепнул маленький Муравей, боясь поздороваться громче, и сообщил: - Тут так жутковато, просто не могу.
        - Привет! - тихонько отозвался Ландыш и согласился: - Ужасно жутковато.
        - А что Вы тогда здесь делаете? - не понял Маленький Муравей.
        Ландыш невыносимо тяжело вздохнул и объяснил:
        - Я здесь вымираю.
        - Что-о-о? - перепугался Маленький Муравей. - Вымираете?.. Это как же Вы вымираете - совсем?
        - Совсем.
        - А для чего Вы вымираете? - Маленький Муравей хотел уже начинать плакать.
        - Для того чтобы скорее вымереть полностью и чтобы все забыли обо мне, - мужественно ответил Ландыш. Потом немножко подождал и добавил: - В общем-то, я не только здесь вымираю. Я во всём мире вымираю.
        Тогда Маленький Муравей расправил свою маленькую грудь и грозно сверкнул очами на длинные синие травы и крючковатые ветви:
        - Я Вас спасу, потому что Вы не должны вымирать один во всём мире. Положитесь на меня!
        Тут Ландыш сразу же упал на Маленького Муравья как подкошенный и чуть не раздавил его. Муравей пискнул и потерял сознание. А когда он нашёл сознание, Ландыш опять стоял над ним и озабоченно вглядывался в его лицо.
        - Я положился на Вас, как Вы велели, - сконфуженно оправдался Ландыш, - но Вы этого не выдержали… наверное, потому, что я тяжёлый.
        - Я сказал: «Положитесь на меня» - в другом смысле. А то бы я сказал: «Ложитесь на меня!» Это ведь всё-таки разные вещи - «положитесь» и «ложитесь», - Маленький Муравей отдувался после глубокого обморока.
        - Тогда, получается, я не понимаю, как это - «положиться», - растерялся Ландыш.
        - «Положиться на кого-то», - разъяснил Маленький Муравей, - значит верить в него. Верьте в меня!
        - Верю! - присягнул Ландыш, а Маленький Муравей продолжал:
        - Я не оставлю Вас в беде и не допущу, чтобы Вы вымирали один во всём мире.
        - А как Вы намерены действовать? - с уважением спросил Ландыш.
        - Сейчас я перво-наперво Вас сорву. Потом понесу на своей спине: мы, муравьи, умеем носить тяжести… А дальше - я принесу Вас домой и поставлю в большую вазу с водой, чтобы Вы эту воду пили. Если Вы выпьете всю воду, я ещё налью - и постоянно буду наполнять вазу новой водой. Тогда Вы точно не вымрете, а будете живы и даже здоровы.
        - Долго? - осторожно поинтересовался Ландыш.
        - Вечно! - щедро пообещал Маленький Муравей.
        - Красота! - восхитился Ландыш. - Рвите меня скорей, несите на своей спине и ставьте в большую вазу: пусть я буду жив и даже здоров вечно!
        И Маленький Муравей принялся рвать Ландыш изо всех сил. Однако сил у Маленького Муравья было так мало, что Ландыш ничего не почувствовал.
        - Почему Вы ещё не рвёте меня? - поинтересовался он некоторое время спустя.
        - Да я рву, - кряхтел Маленький Муравей, - только Вы огромный, как… как Стрекоза, даже ещё огромней! Мне одному Вас не сорвать. Ждите меня здесь! - и Маленький Муравей со всех ножек пополз вон с поляны, а через несколько часов вернулся, таща за собой целый поезд Муравьёв.
        - Это чтобы меня рвать? - обрадовался Ландыш.
        - Чтобы рвать, - кивнул Маленький Муравей и обратился к остальным муравьям: - Будем рвать?
        - Надо подождать Старшего, - ответили ему. - Он ещё не дополз: ему трудно ползти стремительно.
        - Это кого же вы тут собираетесь рвать? - спросил Старший Муравей, когда дополз наконец до цели.
        - Ландыш, - отозвался Маленький Муравей. - Мы принесём его домой и поставим в вазу с водой.
        - Ни в коем случае! - всполошился Старший Муравей. - Ни за что!
        - Но я вымираю! - в отчаянии крикнул Ландыш. - Я по всему миру вымираю и скоро вымру окончательно! Сначала я смирился с этим и решил вымирать себе спокойно, но потом Маленький Муравей пообещал сорвать меня и спасти. Пусть меня рвут, я передумал вымирать!
        - Сорванный-то Вы как раз и вымрете. Сорванные быстро вымирают, - вздохнул Старший Муравей.
        Ландыш задумался.
        - Стало быть, я так и так вымру? Тогда расползайтесь в разные стороны и не терзайте мне душу на этой крохотной, но жутковатой поляне!
        - Не надо волноваться, гражданин Ландыш, - спокойно сказал Старший Муравей. - Вымереть никогда не поздно, не будем спешить. Давайте попробуем по-другому.
        Скоро все муравьи расположились вокруг Ландыша кольцом. Они образовали как бы маленькую изгородь, денно и нощно сторожа Ландыш от вымирания. Когда же поблизости появлялась опасность, они грозно рычали, словно крошечные, но свирепые тигры - и опасность тут же начинала миновать и, как правило, миновала.
        А Ландыш дорос до неба и оттуда, с неба, обратился с речью к другим ландышам:
        - Не надо волноваться, граждане ландыши! Вымереть никогда не поздно, не будем спешить.
        Тогда другие ландыши сразу подчинились и перестали спешить вымирать: они подумали, что это Бог говорил с ними с неба.
        Удивительное рядом
        Каждый знает, что удивительное рядом. Но спросите у него, откуда он это знает, - и каждый сначала задумается на некоторое время, а потом, наверное, вздохнёт и ответит:
        - Не помню…
        - Может быть, Вы ошибаетесь, - начнёте приставать вы к каждому, - и на самом деле удивительное не рядом?
        А каждый тут же запротестует, как сумасшедший, и примется ещё горячей уверять вас:
        - Да нет, почему же это я ошибаюсь? Удивительное и на самом деле рядом!
        Так что вам ничего не останется, как только поверить каждому: удивительное рядом.
        Вот и Зубная Щётка на полочке в ванной поверила, а поверив, тут же и заявила во всеуслышание:
        - Удивительное рядом.
        - Где, где? - немедленно засуетились все вокруг. - Где удивительное?
        - Здесь, - уточнила Зубная Щётка и добавила: - Рядом.


        И многие принялись, конечно, изо всех сил озираться по сторонам - Розовое Мыло даже внезапно выскользнуло из мыльницы и, проехавшись по кафельному полу, остановилось у самой двери ванной комнаты.
        - Там рядом с Вами, дорогое Розовое Мыло, есть что-нибудь удивительное? - крикнуло со своего крючка Полосатое Махровое Полотенце.
        - Ровным счётом ничего, - отчиталось Розовое Мыло. - Тут у двери стоит стиральный порошок, но он не удивительный, а просто белый.
        - Как, совсем белый? - с отвращением спросило Полосатое Махровое Полотенце.
        - Совсем, - уныло откликнулось Розовое Мыло. И замолчало.
        И все замолчали вместе с ним. А потом с недоверием взглянули на Зубную Щётку: ведь это она сказала, что удивительное рядом.
        - Удивительное рядом, - упрямо повторила она и опустила реснички.
        - Вовсе не рядом, - очень уверенно произнесла насквозь пропитанная водой Импортная Губка. - В ванной вообще не бывает ничего удивительного. - И добавила со знанием дела:
        - Где угодно, но не в ванной. В ванной только моются - и всё. И чистят зубы - зубными щётками. - Последнее заявление прозвучало особенно безжалостно.
        - Значит, Ваши слова ложь, - заключило Полосатое Махровое Полотенце и строго посмотрело на Зубную Щётку.
        - Лучше бы Вы молчали - так, как делали это раньше.
        Так Зубная Щётка и замолчала. И больше никогда не произносила ни единого слова - тем более слов «удивительное рядом». Потому что в ванной действительно не может быть ничего удивительного. Это единственное место на свете, где удивительному вообще не положено быть. Тут только моются - и всё. И чистят зубы - зубными щётками. Зубными щётками, которые молчат. Как рыбы.
        Трудно сказать, полностью ли устраивала обитателей ванной такая жизнь, но однажды совсем уже маленький кусочек Розового Мыла снова выскользнул из мыльницы.
        - Что случилось, дорогое Розовое Мыло? - спросило Полосатое Махровое Полотенце - на сей раз из Большого Таза, в который его положили стирать.
        - Ничего, - тихонько ответил совсем уже маленький кусочек Розового Мыла. - Просто вспомнилась какая-то глупость… чья-то фраза: «Удивительное рядом».
        - Да-да-да… - булькнуло из таза мокрое до нитки Полосатое Махровое Полотенце. - Что-то в этом роде мне тоже приходилось слышать однажды. - Оно тяжело вздохнуло. - Каких только глупостей не наслушаешься за свою долгую жизнь! Хорошо, что я умею забывать о них… забудьте и Вы, дорогое Розовое Мыло!
        - Не могу, - откликнулись с пола. - Хочу забыть, но не могу. Вот и жизнь почти прошла, я таю на глазах, а нет-нет, да придёт на память: удивительное, дескать, рядом!.. Вот оно как.
        - Вам это просто приснилось, - проскрипела откуда-то сбоку совершенно высохшая Импортная Губка, которой давно уже не пользовались. - Никто на моей памяти не произносил у нас в ванной ничего подобного, а уж на мою-то память можно положиться. Я бы никогда не забыла подобной чепухи - и уж никому не спустила бы, вздумай он только произнести: «Удивительное рядом»! Потому что ничего удивительного рядом нет. В ванной вообще не бывает ничего удивительного. Где угодно, но не в ванной. В ванной только моются - и всё. И чистят зубы - зубными щётками.
        - Вспомнил! - пискнул с пола совсем уже маленький кусочек Розового Мыла. - Зубная Щётка - вот кто произнёс эти слова.
        И все посмотрели на Зубную Щётку - сильно облысевшую с одной стороны: ей явно и давно уже пора было на покой. Она ведь тоже почти прожила свою жизнь - такую же скучную, как у них у всех. В той же самой ванной. Да ещё и промолчала всё время…
        - Зубная… гм… дорогая Зубная Щётка, - почему-то с трепетом позвал её с пола совсем уже маленький кусочек Розового Мыла. - Теперь, когда прошла, прошла жизнь… что Вы скажете?
        - Удивительное рядом, - тихо отозвалась Зубная Щётка и улыбнулась.
        Почему она всё ещё была так уверена в этом - Бог ей судья!..
        Сучок и Задоринка
        Сучок и Задоринка очень любили вмешиваться в чужие дела: выберут какое-нибудь дело, которое хорошо сделано, - и вмешиваются. И сразу то дело, которое было хорошо сделанным, кажется плохо сделанным - или даже вовсе не сделанным никак: ни хорошо, ни плохо.
        Все, конечно, знают, что говорят про хорошо сделанное дело: «Дело, - говорят, - сделано без сучка и задоринки». Про плохо же сделанное дело иногда и вовсе ничего не говорят - только морщатся да головой качают. Но Сучок и Задоринка при этом всё равно где-то поблизости находятся - уж будьте уверены. Притаятся себе в сторонке и молча наблюдают за тем, как все недовольны. Наблюдают, а сами посмеиваются.
        А тут случилось, что Сказке одной пора было сочиняться - про что Сказке, не скажу пока… Иногда, кстати, это совсем неважно - про что сказка, зато всегда важно, хорошая это сказка или нет. Здесь, стало быть, следует уточнить, что пора было хорошей сказке сочиняться: такой, чтобы всё начиналось как всегда, а заканчивалось как никогда. И Сказка уже начала было сочиняться - сама собой, конечно. Так оно всегда бывает: это глупости говорят, что сказки кем-то сочиняются! Все сказки всегда сами собой сочиняются, и ни одна живая душа в этом не участвует. А если участвует, то только мешает.


        Вот Сказка и сочинялась сама собой: куда хотела, туда и брела. В лес хотела - в лес брела, в город хотела - в город брела… а хотела на небо - летела на небо… никто ей ничего не запрещал, потому что и не было вокруг никого. Но когда Сказка начала приближаться к одному замку, обозначились в тумане около замка два силуэта и сказали:
        - Простите, пожалуйста, Вы не покажете нам дорогу на восток?
        Сказка, конечно, прекратила сочиняться и объяснила, как идти на восток, потому что сказки-то прекрасно знают, в какой стороне какая сторона света находится. И силуэты пошли было на восток, но, сделав шага три, вернулись и закричали:
        - Какой же это восток, когда это не восток никакой, а юг!
        Тут Сказка опять прекратила сочиняться и, можно сказать, растерялась вся: с каких это, дескать, пор у нас восток на юге находится?
        - Ну хорошо… - в растерянности произнесла она, - если юг там - значит, восток… - и она показала, где тогда восток, если юг там.
        Силуэты бодрее прежнего отправились на восток, а Сказка принялась было снова сочиняться… да силуэты уже маячили рядом!
        - Какой же, - возмущались они, - там восток, когда там север!
        Разумеется, Сказке пришлось ещё раз прекратить сочиняться: у неё даже голова закружилась от всего этого… Она хорошенько подумала и сказала:
        - Вот что, дорогие мои и милые… если юг действительно там, где вы его нашли в первый раз, то север не может быть там, откуда вы сейчас пришли. Все стороны света взаимосвязаны… - и если ты знаешь, где хотя бы одна из них, ты знаешь и где остальные три. Вы уверены в том, что в первый раз пришли с юга?
        - Мы вообще никогда и ни в чём не уверены! - признались силуэты. - Мы уверены только в том, что всё вокруг неправильно.
        Тут Сказка решила, что на этом разговор закончен, и хотела уже сочиняться дальше, но почему-то не смогла. Оно и понятно: как можно сочиняться, когда не знаешь, где восток! Или когда перестаёшь знать, где восток… что ещё хуже!
        - Но где же у нас теперь будет восток? - вслух озаботилась Сказка.
        - Восток у нас теперь будет там! - закричали два силуэта и показали на запад.
        Сказке пришлось даже схватиться за какой-то куст - совершенно дикий, - чтобы устоять на ногах, потому что весь мир поплыл перед её глазами.
        Правда, она тут же пришла в себя и, теперь зная, стало быть, где восток, продолжила сочиняться дальше, но вскоре совсем заблудилась. В лес захотела - прибрела в город, в город захотела - прибрела в лес, а уж на небо захотела - так в такое место прибрела, что хоть плачь… Сказке оставалось только сломя голову мчаться назад, а там всё те же двое, только хламиды свои на землю сбросили - и превратились из силуэтов в Сучка и Задоринку. Сказка их - без хламид-то! - сразу узнала. Да и чему тут удивляться: кто ж не узнает Сучка и Задоринку!
        А Сучок и Задоринка ещё и говорят:
        - Привет, - говорят, - это мы Вам нарочно голову морочили. Извините, конечно, но мы так всегда делаем, а почему - никто не знает!
        Сказка, понятное дело, вздохнула и поняла, что ей уже не сочиниться как следует… Она ещё раз попробовала двинуться - в одну сторону, в другую, только всё напрасно.
        Хотя, скорее всего, и не судьба ей была как следует сочиниться! Во-первых, никто не знает, что такое «как следует», когда речь о сказках идёт. Во-вторых, Сказка-то наша с самого начала всё равно про Сучок и Задоринку сочинялась… а ведь Сказки про Сучок и Задоринку без Сучка и Задоринки быть не может - это уж вы кого угодно спросите!
        Замок со сломанной дужкой
        Уже по названию этой истории понятно, что речь у нас о грустном пойдёт.
        О грустном она и пойдёт, поскольку Замок-со-Сломанной Дужкой - зрелище совсем невесёлое. И тут уж никому не надо объяснять, почему оно невесёлое: если у замка дужка сломана, на него ничего не запрёшь. Между тем замки существуют только и исключительно для того, чтобы на них запирали: другого назначения замкам никто пока, увы, не придумал - сколько ни думали.
        Как уж случилось, что дужку сломали, - неизвестно. Но теперь замок повесили на дверную ручку - и дужка у него крутилась во все стороны, не желая входить в положенное ей отверстие.
        - Что это у Вас, дорогой Замок, дужка-то всё крутится и крутится? Вы бы как-нибудь остановили её… - недоумевала Дверная Ручка.


        - Да как же мне её остановить, когда она сломана? - в отчаянии восклицал Замок-со-Сломанной-Дужкой - пытаясь, правда, время от времени добиться того, чтобы дужка всё-таки входила в положенное ей отверстие.
        Но та не входила, а только крутилась дальше.
        - Скорее всего, это безнадёжно! - трагическим шёпотом сказала наконец Дверная Ручка. - Типичный случай. Я знаю такие случаи…
        - Какие случаи? - испуганно спросил Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Нууу… - нерешительно продолжала Дверная Ручка, - случаи, когда наступает болезнь души.
        - Душа-то тут при чём? - опешил Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Как - «при чём»? - в свою очередь, опешила Дверная Ручка. - У больших предметов - душа, а у маленьких, как Вы, - душка, правильно?
        - Вроде, правильно… - не очень уверенно ответил Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Значит, - продолжала Дверная Ручка, - то, что у других называется «болезнь души», у Вас называется «болезнь душки», правильно?
        - Вроде, правильно, - опять пришлось согласиться Замку-со-Сломанной-Дужкой.
        - Что и требовалось доказать! - воскликнула Дверная Ручка.
        - Что и требовалось доказать… - грустно повторил за ней Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Ну и всё, - подытожила Дверная Ручка.
        - Как это - «всё»? Что значит - «всё»? - ужаснулся Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Что знааачит, что знааачит… - передразнила его Дверная Ручка. - Вам в больницу надо, вот это что значит! В больницу для душевнобольных. Я слышала, что есть такие больницы. Их ещё иногда называют, - тут Дверная Ручка опять перешла на трагический шёпот, - «сумасшедшие дома»… правда, те, кто хорошо воспитан, такого названия не употребляют. Так что считайте, я этого - не говорила!
        - Как же не говорили, когда только что сказали! - растерялся Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Не говорила! - заупрямилась Дверная Ручка. - А сказала только для того, чтобы Вы поняли, насколько Ваше положение серьёзно.
        - Мое положение серьёзно, - опять повторил за ней Замок-со-Сломанной-Дужкой и стал мрачнее тучи.
        - Вот теперь у Вас правильная реакция! - одобрила его Дверная Ручка. - Давайте вызывать Скорую Помощь.
        И она вызвала Скорую Помощь.
        Скорая Помощь приехала мгновенно и, даже не заходя в дом, спросила:
        - Где больной?
        - Вот он! - показала Дверная Ручка на Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - Что с Вами? - так и не заходя в дом, опять спросила Скорая Помощь.
        - Я сумасшедший, - набравшись смелости, ответил Замок-со-Сломанной-Дужкой. - Меня нужно отвезти в сумасшедший дом.
        - Заметьте, что это сказала не я, - обратилась к Скорой Помощи Дверная Ручка. - Это он сам сказал!
        - Я заметила, что это не Вы сказали! - заверила Дверную Ручку Скорая Помощь и с состраданием посмотрела на Замок-со-Сломанной-Дужкой. - А откуда Вы знаете, что Вы сумасшедший?
        - Знаю от Дверной Ручки, - глядя прямо в глаза Скорой Помощи, признался Замок-со-Сломанной-Дужкой.
        - А Вы откуда знаете, что он - сумасшедший? - поинтересовалась Скорая Помощь подозрительно.
        - Да Вы только посмотрите на него! - воззвала к Скорой Помощи Дверная Ручка. - У него же душка во все стороны крутится - ив отверстие не попадает, сколько он ни старается…
        - Интере-е-есно… - задумалась Скорая Помощь. - Интересно, только непонятно, какое отношение сломанная дужка имеет к сумасшествию? На основании чего Вы, уважаемая Дверная Ручка, поставили такой диагноз?
        - На основании того, что это типичный случай! - заявила Дверная Ручка.
        Тут Скорая Помощь ещё сильнее задумалась, а потом спросила у Замка-со-Сломанной-Дужкой.
        - У Вас, дорогой Вы мой, где душа расположена?
        - У меня не душа, - поправил Скорую Помощь Замок-со-Сломанной-Дужкой. - Это у больших предметов - душа. А у маленьких - таких, как я, - душка.
        - Что ещё за глупости? - нахмурилась Скорая Помощь. - У каждого - душа, а никакая не «душка»: это не зависит от того, большой предмет или маленький! У больших предметов - душа, и у маленьких тоже - душа, причём душа у всех - одинаковых размеров. Ну-с… так где у Вас всё-таки душа расположена?
        Замок-со-Сломанной-Дужкой как следует подумал и сказал:
        - Мне кажется, что у меня душа там расположена, где замочная скважина… То есть, внутри - как у всех.
        - Совершенно верно, - согласилась Скорая Помощь.
        - Ничего не верно, - закричала Дверная Ручка, - ничего не верно: у Замка-со-Сломанной-Дужкой не душа, а душка, и эта душка расположена у него на голове!
        - Вот Вами-то, любезнейшая, мы и займёмся, - сказала Скорая Помощь и ловко надела на Дверную Ручку смирительную рубашку, Потом погрузила пациентку в свой фургон и обратилась к Замку-со-Сломанной-Дужкой, который еще до того перевесила на его законное место:
        - Эта Дверная Ручка сошла с ума, и я сейчас отвезу её в больницу для душевнобольных. А Вам, дорогой Замок-со-Сломанной-Дужкой, надо было не Скорую Помощь вызывать, а Скобяных Дел Мастера: скорее всего, Вас надо просто смазать хорошим маслом.
        И Скорая Помощь, приветливо помахав Замку-со-Сломанной-Дужкой, уехала.
        Говорят, когда хозяева вернулись домой, они очень расстроились, не обнаружив на двери ручки. Потому что дверью без ручки пользоваться ужасно трудно!..
        Как верёвочка вилась
        Это будет непросто: рассказать, как Верёвочка вилась, - больно уж замысловато она вилась… Честно говоря, я и сам не видел никогда, чтобы та или иная верёвочка вилась так замысловато! Большинство верёвочек ведь как вьётся: виток вправо - остановка, виток влево - остановка, виток вокруг - остановка… и никаких тебе перемен. А эта Верёвочка вилась просто как Бог на душу положит. И не признавала она ни вправо, ни влево, ни вокруг: начнёт, стало быть, виток вправо, а уйдёт влево - и поминай как звали! А уж об остановках и говорить нечего: не было никаких остановок.
        - Так верёвочки не вьются, - строго замечал Дедушка, наблюдавший за тем, как Верёвочка вилась. Уж кто-кто, а Дедушка-то всё про верёвочки знал: он таких верёвочек на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал.
        Потому-то Дедушке и верили: раз говорит, что верёвочки так не вьются, значит, не вьются!..


        А Верёвочка - вилась! И возникало впечатление, что дедушкины слова для неё ничего не значат. И ещё возникало впечатление, что ей всё равно, как верёвочки вьются….
        - Дедушка, - говорили все вокруг, - да что ж у нас тут получается? Ты говоришь, верёвочки так не вьются, а она вьётся и вьётся!
        В ответ на это Дедушка только пожимал плечами и бормотал себе под нос:
        - Просто чепуха какая-то получается! А больше ничего не получается…
        Сказать по совести, Верёвочка иногда на минутку останавливалась и говорила себе: «Скорее всего, это чистая правда, что так верёвочки не вьются. Скорее всего, мне давно пора перестать так виться, а то прямо даже и неловко…» И она уже было совсем начинала переставать, и она уже было почти переставала, но, в конце концов, забывала переставать - и опять вилась как Бог на душу положит, потому что замечательное это было занятие - виться как Бог на душу положит!..
        - Простите, Вы где учились виться? - спросил вдруг у Верёвочки некто… некто в белом.
        - С кем имею честь? - растерялась Верёвочка: она никак не могла разглядеть говорившего.
        - Мотылёк, - представился еле видный собеседник. - Мотылёк из породы однодневок.
        - Рада познакомиться, - сказала Верёвочка и тоже представилась: - Верёвочка. Верёвочка из породы… - Тут она хорошенько подумала и исправилась: - Беспородная. А виться… виться я нигде не училась: у меня оно как-то само вьётся.
        - А у меня как-то само не вьётся, - вздохнул Мотылёк. - Нет, конечно, у меня тоже как-то вьётся… но только не так здорово, как у Вас.
        Тогда Верёвочка смутилась и сказала по секрету:
        - Самой-то мне иногда кажется, что не так уж и здорово… Дедушка вон всё время недоволен: говорит, так верёвочки не вьются. Уж кто-кто, а Дедушка-то всё про верёвочки знает!
        - Это точно, - согласился Мотылёк. - Дедушка знает.
        - Он потому знает, что уже очень много лет на свете живёт, - подхватила Верёвочка. - И верёвочек таких на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал.
        - А я вот ни одной не перевидал, - сознался Мотылёк. - И даже больше скажу: я, кроме Вас, ни одной верёвочки в жизни не встречал. - Он основательно вздохнул и вдруг с решительностью закончил: - Но вьётесь Вы всё равно здорово. Мне почему-то даже кажется, что Вы лучше всех на свете вьётесь. Вейтесь так, пожалуйста, всегда!
        - Всегда она не сможет, - заметил случившийся поблизости Дедушка. - Потому что… потому что сколько верёвочке ни виться - конец будет. - Нельзя сказать, что он произнёс это с радостью… но и огорчения особенного в его голосе тоже не было.
        - Вот видите? - шепнула Верёвочка Мотыльку и с грустью повторила: - Конец будет. Уж кто-то, а Дедушка-то про верёвочки всё знает!
        - Дедушка знает… - опять согласился Мотылёк, а потом опустился около Верёвочки и совсем тихо - так, чтобы Дедушка не слышал, - сказал: - Но для Дедушки Вы просто одна из веревочек… из тех самых веревочек, которых он на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал. Для меня же Вы единственная в мире верёвочка, первая и… и последняя. Вы вились, когда я появился на свет, и будете виться, когда я исчезну… а мне уже скоро исчезать: я же из породы однодневок! И вот что я Вам скажу: для меня Вы так и будете - виться и виться, и Вам никогда не будет конца. Для меня Вы вечная Верёвочка… даже не так: для меня Вы - вечность.
        С этими словами он действительно исчез, а Верёвочка, горько вздохнув, продолжала виться. Она вилась под наблюдением Дедушки, который время от времени качал головой и строго повторял: «Так верёвочки не вьются». Впрочем, теперь уже Верёвочка и вовсе не слышала дедушкиных слов: она вилась, вилась, вилась - и всё не было и не было ей конца.
        Утёнок, Упрямый как Бык
        Утёнок, Упрямый как Бык, уплыл от других утят вниз по реке и там играл толстой щепкой. Он не хотел, чтобы этой толстой щепкой играл кто-нибудь, кроме него, потому как щепка была хоть и толстая, но только одна. И потом, это была его щепка: это он волок её с берега изо всех своих утячьих сил - и приволок, и спустил на воду, и тогда щепка стала корабль. И Утёнок, Упрямый как Бык, водил свой корабль туда-сюда - и корабль ему подчинялся. А другим бы утятам он всё равно не подчинялся, потому что это был не их корабль.
        - Плыви, мой корабль! - распевал во все горло Утёнок, Упрямый как Бык, делая ударение на слове «мой» - чтобы никто, не дай Бог, не подумал, будто это не его корабль, а чей-нибудь ещё! Впрочем, так никто и не думал.
        Никто, кроме… кроме, оказывается, самой реки. Река выхватила корабль прямо у Утёнка из-под носа и увела в море. Утёнок поплыл было за ним в море, но мама остановила его, сказав, что ребёнку в море делать нечего. А здесь, на берегу, оказывается, было что делать: здесь следовало уже начинать есть червяка.
        Утёнок, Упрямый как Бык, ел его и плакал.


        Он плакал так горько, что даже Червяк, у которого как будто бы имелись и свои причины для огорчения, разрыдался, глядя на него. Увидев рыдающего Червяка, Утёнок, Упрямый как Бык, не стал доедать его и сказал:
        - Извини, что я тебя ел. Я не видел, что ты весь в слезах. А то бы я не ел.
        - Ничего, ешь. Нас всегда едят, - ответил Червяк, рыдая.
        - Да нет, - отошёл от него на некоторое расстояние Утёнок, Упрямый как Бык. - Лучше уж я съем другого какого-нибудь червяка - равнодушного.
        - Тогда и сам не плачь! А то мне тебя жалко, хоть ты меня и ешь.
        - Я тебя уже не ем, - напомнил Утёнок, Упрямый как Бык. - А плакать я должен. Потому что река унесла мою толстую щепку, которая была корабль.
        - В таких случаях надо не плакать, а действовать! - сказал Червяк, вытер слёзы и уполз расти, потому что был частично съеден.
        А Утёнок, Упрямый как Бык, решил последовать его совету и действовать. Сначала - остановив реку. Для этого он сказал ей:
        - Река! Не теки!
        Потом подождал немного и удовлетворённо крякнул:
        - Всё. Река не течёт.
        - Течёт, течёт! - загалдели другие утята. - Вон по ней прямо перед тобой коряга движется: это её река несёт!
        - Нет, - отвечал Утёнок, Упрямый как Бык. - Коряга сама собой движется. У неё мотор. А река не течёт.
        - У коряг моторов не бывает! - заспорили другие утята.
        - Коряги внутри деревянные.
        - А эта коряга внутри не деревянная. У этой мотор.
        На сей раз другие утята промолчали. А Утёнок, Упрямый как Бык, выплыл на середину реки, и, перебирая под водой лапками, сделался как маленький бакен.
        - Проплыв запрещён! - громко заявил он.
        Стайка рыбок удивлённо посмотрела на него, а одна из рыбок высунулась из воды и спросила:
        - Это ещё почему?
        - Плывите назад, - распорядился Утёнок, Упрямый как Бык. - Река больше не течёт. Я запретил ей.
        Рыбки переглянулись и поплыли назад.
        Между тем Утёнок, Упрямый как Бык, уже командовал дальше.
        - Проплыв запрещён! - провозгласил он, увидев, что прямо на него надвигается огромный Пароход, полный пассажиров.
        - А что случилось? - спросил Пароход.
        - Река больше не судоходна. Она не течёт. Реки, которые не текут, не судоходны.
        - Ерунда какая-то, - озадачился Пароход. - С чего это ты вдруг взял, что река не течёт? Я плаваю тут много лет и знаю реку как облупленную: она всегда течёт. Кстати, у меня на борту пассажиры, которых я должен доставить к пристани - причём в срок. Освободи-ка дорогу!
        - Река не течёт потому, что я приказал ей не течь. А Вам, Пароход, я приказываю вернуться по месту убытия.
        Пароход просто оторопел от этих слов и возмущённо загудел.
        - Что за шум? - вышел на капитанский мостик Капитан.
        - Да вот… - сконфузился Пароход. - Утёнок один тут раскомандовался. Запрещает плыть и объявляет реку не судоходной на том основании, что сам же и запретил ей течь.
        - Освободите дорогу! - строго сказал Капитан в рупор.
        - Ни за что не освобожу. Я бакен, - сказал Утёнок, Упрямый как Бык.
        - Вы не бакен, - ещё строже сказал Капитан. - Вы утёнок, упрямый, как бык. Но этого недостаточно, чтобы запретить реке течь, а пароходам плыть.
        Утёнок молчал, изо всех сил перебирая лапками: он устал бороться с течением, потому что долго бороться с течением не в силах даже утёнок, упрямый, как бык. Наконец он сдался - и река понесла его вперёд.
        Она несла его медленно, но Утёнок, Упрямый как Бык, всё равно не освобождал дороги, так что Пароходу приходилось тащиться за ним следом - и, конечно же, Пароход опаздывал к месту назначения. Пассажиры были очень раздосадованы.
        Но Утёнок, Упрямый как Бык, не обращал на это внимания: по пути он нашёл свою толстую щепку, которая, оказывается, не доплыла до моря, а застряла в одной из маленьких речных заводей. Вытащив щепку на берег, он сказал раздосадованным пассажирам:
        - Не надо так нервничать. Раз река вернула мне мой корабль, я могу снять запрет. - Тут он повернулся к реке и объявил. - Разрешаю тебе течь, река. Теки! - И со щепкой в клюве зашагал назад пешком по берегу: он всё ещё немножко сердился на реку.
        А все посмотрели ему вслед и пожали плечами. И капитан пожал плечами, и пассажиры. И даже Пароход пожал плечами, которые для такого случая у него вдруг нашлись. Да и нам с вами остаётся только пожать плечами, раз на свете существуют утята, упрямые, как быки, - которые думают, что им подчиняются реки!
        Глоток Сока
        - Там ещё что-нибудь осталось? - спросил Дедушка у Бабушки, кивнув на высокую бутылку с золотой наклейкой. По наклейке бежали дети, держа в руках виноградные грозди.
        - Пустяки, глоток сока, - махнула рукой Бабушка и поставила бутылку на пол за холодильник.
        Конечно же, Глоток Сока очень обиделся, что про него сказали «пустяки». Хорошенькие пустяки! Нужно было столько всего проделать, чтобы получить такой Глоток Сока, - размять сразу несколько крупных жёлтых виноградин, процедить через марлю и даже добавить сахару… А Бабушка говорит «пустяки»!
        За холодильником оказалось совершенно не с кем побеседовать. Раньше же Глоток Сока беседовал с другими глотками сока, заполнявшими бутылку до самого горлышка. Обычно они вспоминали о тех временах, когда были не глотками сока, а виноградинами, и висели на ветках, и просились в рот всем, кто шёл мимо, покачивал головой и произносил: «Ну и виноград в этом году… прекрасный виноград!» Тогда они не знали, что ждёт их дальше, и думали, что будут зреть и зреть, пока не превратятся в огромные золотистые шары, а там… - неизвестно, как именно представлялось им будущее, но будущее это казалось им прекрасным.


        И будущее отнюдь не разочаровало их: виноград собрали в большие новые корзины, торжественно повезли на автомобилях, а потом виноградины очнулись уже в бутылках, глотками сока - прозрачными и ароматными. И была зима.
        Как раз тогда Бабушка купила Дедушке бутылку виноградного сока, в которой был закупорен и наш с вами глоток. Дома она познакомила Дедушку с виноградным соком, сказав:
        - Это виноградный сок.
        И Дедушка сразу признался:
        - Я ужасно его люблю.
        И все глотки сока тоже вмиг полюбили Дедушку и захотели немедленно напоить его собой.
        - До чего же вкусно! - восклицал Дедушка, понемножку отхлёбывая виноградный сок из тоненького стакана. - Сразу вспоминается лето и дальние страны. И южное солнце, и южное море… И белый кораблик на волнах, и молодость, молодость!
        - Выпей сок сразу, а то забродит. Сок не может стоять долго, - предупредила Бабушка.
        В который раз вспоминая обо всём этом, Глоток Сока даже всплакнул за холодильником. Никому-то он оказался не нужен: так и остался в бутылке!
        - Стоять долго я не могу, - думал он. - Раз меня забыли - я заброжу. Это неизбежно.
        И Глоток Сока действительно забродил…
        Он забродил по кухне унылыми шагами - и Бабушка, позабыв о нём окончательно, спросила Дедушку:
        - Кто это там бродит по кухне?
        - Я не знаю, - отвечал Дедушка, - я сплю.
        А Глоток Сока бродил. Когда ему надоело бродить по кухне, он вышел в прихожую, побродил там, потом отпер дверь ключом, который всегда торчал в скважине изнутри, и отправился бродить по лестнице.
        - Кто это там бродит? - спрашивали друг друга соседи.
        И отвечали друг другу:
        - Мы не знаем, мы спим…
        Между тем Глоток Сока вышел на улицу. Он бродил по снежной Москве - сначала по центру, потом по окраинам. Он уходил всё дальше и дальше, бродил по лугам и полям, по просёлочным дорогам… Куда он брёл? Ах, Глоток Сока и сам не знал: была зима, и от холода ему не хотелось думать.
        Но вдруг в мире стало теплее - и Глоток Сока понял, что забрёл куда-то очень далеко. Он стал осматриваться и постепенно узнал местность, в которой вырос. И ему вспомнилось лето и южное солнце, и южное море… И даже белый кораблик на волнах, и молодость, молодость!
        Вокруг, как и в те времена, были виноградники: они тянулись до самого горизонта - без конца и края. Крупные зрелые виноградины с удивлением смотрели на путника, в котором, конечно, уже не могли узнать родственника, и переговаривались между собой:
        - Откуда он бредёт, этот путник?
        И тогда Глоток Сока обратился к ним.
        - Дорогие мои, - сказал он тихо, - я бреду издалека. Я забродил в кухне, где обо мне забыли два хороших человека: они были очень немолоды - и у них ослабела память. Так что я забродил и бродил долго. И, пока я бродил, я понял, может быть, самое важное в жизни: никто не должен забывать ни о ком! Потому что, если кто-нибудь о ком-нибудь забудет, тот забродит, забродит, забродит… и забредёт далеко-далеко, и потеряется там.
        Сказав это, Глоток Сока вздохнул и побрёл дальше, чтобы окончательно заблудиться и потеряться в мире, а виноградины не поняли, о чём говорил с ними путник. Они ведь думали, что так и будут зреть и зреть - пока не превратятся в огромные золотистые шары, а там… - неизвестно, как именно представлялось им будущее, но будущее это казалось им прекрасным.
        А Глоток Сока остановился под южным солнцем, у берега южного моря, и скользнул в воду, чтобы раствориться в ней бесследно.
        Но южное море, приняв в себя Глоток Сока, тоже забродило, забродило, забродило и - грозное, могучее - побрело по большой земле и зашумело на весь мир:
        - Никто не должен забывать ни о ком!
        Никто не должен забывать ни о ком!
        Словно целый парусный флот
        И настанет новый день, и подует тёплый ветер - и тогда, друзья мои, я поведу вас вперёд. И мы увидим дальние страны, и пальмы, и тигров, и павлинов. Мы поплывём, словно целый парусный флот - и дети будут махать нам с берега! - Бумажный Кораблик закашлялся и не смог продолжать.
        - Болтун! - вздохнула Вторая Половинка Красного Кирпича.
        Вторая Половинка Красного Кирпича была здесь старожилом и помнила эти места ещё с тех времен, когда ни Бумажного Кораблика, ни окружающих его не было и в помине. А было лето, было сухо, и люди строили дом - вон тот прекрасный прямоугольный дом, в западную стену которого легла родственница Второй Половинки Красного Кирпича - Первая Половинка Красного Кирпича, чем Вторая Половинка Красного Кирпича очень гордилась. Это ведь вам не шутка - иметь такого родственника, который, может быть, один держит всю стену, причём западную!


        О себе же Вторая Половинка Красного Кирпича рассказала только, что её специально отложили - для самого важного строительства в будущем. Ей поверили - она расслабилась и обнаглела.
        - Мне принадлежит будущее, - заявляла она всем и каждому. - Взгляните на этот прекрасный прямоугольный дом из красного кирпича - великолепен, не правда ли? Но тот дом, в основание которого положат меня, будет ещё прекраснее и ещё прямоугольнее!
        Вторую Половинку Красного Кирпича с почтением слушали, пока однажды на пустыре не появился некий странный субъект. Он был первым в истории пустыря, кто произнёс:
        - Какой скучный прямоугольный дом!..
        Оказалось, что это всего-навсего Бумажный Кораблик с двумя трубами: как-то после дождичка, в четверг, его пустили плавать по луже да и забыли. Он сразу очень не понравился Второй Половинке Красного Кирпича, а потом не понравился гораздо больше, потому что тотчас же начал нести всякую чушь: про пальмы, про тигров, про павлинов… И его слушали! Причём слушали все: и Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой, и Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки, и Деревяшечка-без-Роду-и-Племени, и Зелёный Листок Неизвестного Растения…
        - Никуда вы не поплывёте! - сразу же предупредила их Вторая Половинка Красного Кирпича. - Вы навсегда останетесь тут, пока не погибнете - причём раньше всех погибнет ваш Бумажный Кораблик. Смотрите, он и сейчас уже весь размок.
        А дела Бумажного Кораблика и правда были плачевны. Второй день моросило - трубы его покосились, корпус клонился к воде. Он постоянно черпал носом из лужи - и от этого у Бумажного Кораблика начался насморк и кашель. Впрочем, на третий день дождь перестал - и пустырь посетило последнее солнце осени.
        - Бумажный Кораблик! - воскликнул Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой. - Кажется, настало время. Я уже так давно хочу увидеть дальние страны!
        - И я! - подхватила Деревяшечка-без-Роду-и-Племени. - Эти дальние страны стали даже сниться мне по ночам…
        - А мне бы только поглядеть на пальмы! - нетерпеливо бормотал Зелёный Листок Неизвестного Растения. - Я, кажется, нахожусь с ними в отдалённом родстве.
        Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки ничего не сказал: он только вздохнул, но как тяжело!
        - Осталось недолго, - бодро откликнулся Бумажный Кораблик. - Вот только подует тёплый ветер…
        - Даже если он и подует, - вмешалась Вторая Половинка Красного Кирпича, - вам с места не стронуться! Взгляните лучше на этот прекрасный прямоугольный дом. Кстати, тот дом, для которого сохранили меня, будет ещё прекраснее…
        - …и ещё прямоугольнее! - грустно прошелестел Бумажный Кораблик.
        Тёплый ветер подул, но совсем слабо. А солнце светило несколько дней и полностью высушило лужу. На вязком дне лежали теперь уже молчаливые её обитатели - только иногда, при очередном лёгком колебании воздуха, доносился из лужи еле различимый шелест:
        - …Мы поплывём, словно целый парусный флот, - и дети будут махать нам с берега!
        Но колебания воздуха случались так редко…
        А ещё через несколько дней лужа опять наполнилась водой. То, что лежало на дне, всплыло на поверхность, но - увы… Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой едва держался на плаву, Зелёный Листок Неизвестного Растения наполовину погрузился под воду, дела Деревяшечки-без-Роду-и-Племени и Пластмассового-Шарика-от-Детской-Игрушки тоже были неважнецкие, а уж что касается Бумажного Кораблика… Он превратился просто в комок мокрой бумаги - ни тебе труб, ни вздёрнутого носа.
        - Ну и флот! - кряхтела Вторая Половинка Красного Кирпича. - Шли бы вы уж лучше ко дну: мне стыдно за вас перед моей родственницей, которая, как известно, одна держит на себе всю западную стену. А это непросто! Но мы, кирпичи, крепкая порода: что бы ни случилось в мире, мы всегда остаёмся такими же, как были…
        - …прекрасными и прямоугольными! - прохлюпал комок мокрой бумаги почти из-под воды.
        - Никогда, никогда не увижу я дальние страны! - воскликнул вдруг Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой. - Я тону…
        - И я тону, - почти захлёбываясь, прошептал Зелёный Листок Неизвестного Растения. - Прощайте, пальмы!
        - Мне больше не снятся сны, - посетовала откуда-то снизу Деревяшечка-без-Роду-и-Племени, а Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки ничего не сказал: в нём оказалась маленькая дырочка - и он чуть ли не доверху был заполнен водой.
        Дожди всё шли и шли, и скоро на поверхности лужи ничего уже не плавало. А потом началось настоящее наводнение - даже Вторую Половинку Красного Кирпича с головой накрыла вода. Могучая река с сильным течением омыла пустырь - и Вторая Половинка Красного Кирпича, не веря глазам своим, увидела, как поток подхватил и понёс, понёс мимо неё лёгкие силуэты бывших обитателей лужи, причём возглавляла процессию пригоршня мокрой бумажной массы. Течение влекло их вперёд - может быть, именно туда, где пальмы, тигры и павлины…
        Вторая Половинка Красного Кирпича закрыла глаза и сказала себе:
        - Какие только странные сны не приходится видеть под водой!
        Жилетка, в которую плакались
        Не знаю, как вам, а мне понятно, почему именно данную Жилетку чаще всего выбирали, чтобы в неё плакаться: загляденье она была, а не жилетка! И потом… если ты однажды в эту Жилетку поплакался, тебя уже калачом не заманишь в другие плакаться. Нету её под рукой - ты лучше предпочтёшь вообще не плакаться, чем куда попало плакаться.
        Между прочим, понимание таких вещей не сразу, а со временем приходит: сначала нам всё равно, куда плакаться - просто лишь бы плакаться, но в конце концов - очень даже не всё равно куда… Я когда маленький был - вообще без жилетки обходился: плакался маме в подол, но теперь мне в подол стыдно - и я плачусь в жилетку, как все взрослые. Только я не в ту Жилетку плачусь, про которую рассказываю, а в совсем другую, про которую сейчас рассказывать не хочу.
        Что касается Жилетки, про которую я рассказываю, то она была, как уже говорилось, загляденье.


        Во-первых, Жилетка была полосатая, а для жилетки это - главное. Если жилетка не полосатая, плакаться в неё бесполезно: не поможет. К счастью, наша с вами Жилетка была именно что полосатая - и более того: очень полосатая… на ней практически не было ничего, кроме полосок - как на зебре. Убери с зебры полоски - что останется? Ничего не останется. Так и с этой Жилеткой: пока есть полоски - есть жилетка. А нет полосок…
        Но полоски, стало быть, имелись, причём одна белая - одна зелёная, одна белая - одна зелёная, одна белая - одна зелёная… я бы ещё долго мог перечислять, но всех полосок никогда бы не перечислил, так много их было. Что касается пуговиц, то пуговицы я бы мог перечислить: их хоть и много имелось, но понятно сколько - двенадцать. И были они золотые! При этом от одной из них шла цепочка - тоже золотая… а если вы спросите меня, куда она шла, так я и это знаю: она шла в кармашек - ив кармашке заканчивалась карманными часами: круглыми такими и с крышечкой. Откроешь, например, крышечку в восемь часов двадцать пять минут, а там - восемь часов двадцать пять минут… ну, не красота ли?
        В жилетку такую плакаться - это, понятное дело, сущее удовольствие. Плачься и плачься себе, а сам… полоски рассматривай, пуговицы пересчитывай, по цепочке взглядом скользи - приятные занятия!
        Оттого что в данную Жилетку так приятно и, я бы сказал, так интересно было плакаться, многие именно её и предпочитали: удивляться ли тому, что как ни потрогаешь Жилетку - мокрым-мокра… хоть над раковиной выжимай! Некоторые, кстати, даже специально совсем рано плакаться приходили - например, в полшестого утра, чтобы Жилетку сухой застать… Да только - увы: в полшестого утра Жилетка оказывалась такой же мокрой, как и в любое другое время!
        - А что вы хотите, - говорил Хозяин Жилетки, - если в неё сегодня всю ночь Одна Девушка плакалась не переставая?
        И так - каждое утро…
        - Она у Вас хоть когда-нибудь сухая бывает? - то и дело недовольно спрашивали Хозяина Жилетки многие.
        - Да практически никогда… - разводил руками тот. - Я даже купил её мокрой: передавая мне Жилетку, продавец начал плакаться в неё и тут же замочил. С тех пор я в мокрой и хожу…
        - Не простужаетесь - зимою-то? - заботливо спрашивали многие.
        - Простужаюсь, - признавался Хозяин Жилетки, - да что ж теперь делать?
        Многие недовольно качали головами, только всё равно плакались в его Жилетку: уж больно она была хороша. И Жилетка намокала всё больше и больше.
        Но как-то Один из Многих сказал Хозяину Жилетки:
        - Я знаю, что делать! Просто Вас в этой Жилетке надо послать в дальние страны, где жарко и сухо. И держать в этих странах как можно дольше - пока Жилетка не высохнет.
        Так и поступили.
        В дальних странах Хозяин Жилетки прожил тридцать лет: именно столько потребовалось для того, чтобы высушить Жилетку. Зато, когда он вернулся назад, Жилетка была действительно совсем сухая - и даже слегка шуршала от сухости.
        Сходя с поезда, Хозяин Жилетки глубоко вздохнул и подумал, что сейчас Жилетку опять зальют слезами - и тогда ему придётся снова отправляться в дальние страны на тридцать лет. Он погладил Жилетку указательным пальцем по нескольким полоскам, и Жилетка улыбнулась ему - благодарно, но печально.
        А Хозяин Жилетки, безнадёжно махнув рукой, зашагал в направлении дома.
        Теперь вы, наверное, ждёте рассказа о том, как уже на другое утро Жилетка опять была мокрым-мокра. Да только ничего подобного: и на другое утро, и на третье, и на четвёртое Жилетка оставалась сухой! Вы, конечно, можете предположить, что Жилетку в дальних странах пропитали каким-нибудь водоотталкивающим составом - и она стала влагонепроницаемой… ан нет!
        Разгадка совсем простая: за время отсутствия Хозяина Жилетки все люди в его стране стали такими счастливыми, что уже никто никогда никуда не плакался… разве только совсем маленькие дети, но на то они и совсем маленькие дети!
        Впрочем, до жилеток они не доставали - и потому дружно плакались в мамин подол, благо мам вокруг было предостаточно.
        А Хозяин Жилетки теперь ходил повсюду и щеголял своей сухой Жилеткой. И даже иногда давал потрогать карманные часы, специально для этого открывая на них крышечку. Заглянешь под неё, например, в восемь часов двадцать пять минут, а там - восемь часов двадцать пять минут… ну, не красота ли?
        Кому принадлежит облако
        Облако и в самом деле было просто до невозможности красивым: белое, пушистое, с аппетитными розовыми бочками - этакая сахарная вата. От него даже хотелось немножко отъесть. Но отъедать было нельзя: облака, понятное дело, не для этого предназначены.
        С облаками, кстати, вообще сложно: они ни для чего не предназначены - они просто летают по небу как хотят. И это Облако летело. Оно очень медленно летело: ветра не было - и Облака, стало быть, никто не подгонял. Ну, и летело бы себе свободно - так нет же… Кому-то внизу оно вдруг позарез понадобилось!
        Но давайте обо всём по порядку.
        - Это облако моё! Моё это облако! - ужасно громко, просто до неприличия громко, выкрикнул Газетный Киоск. И было совершенно непонятно, чего он так раскричался.


        - С какой же такой стати оно Ваше? - засуетилась Постоянно-Вздрагивающая-Занавеска в окне соседнего дома.
        - Что значит - «с какой такой стати»? - оторопел Газетный Киоск. - Я первый его увидел - стало быть, оно моё. И всё. И ни с какой такой стати.
        - А зачем Вам оно? - живо поинтересовался Продавец-Пирожков-с-Капустой, покосившись на Газетный Киоск.
        - Затем, чтобы… - растерялся тот, - ну… пользоваться я им буду! Владеть! Владеть - это ведь каждому приятно.
        - Да уж конечно, - согласился Продавец-Пирожков-с-Капустой. - А вот у меня ещё вопрос: как именно Вы собираетесь им владеть?
        - Как, как… - проворчал Газетный Киоск. - Надену его на голову и стану носить. И будет у меня такая шляпа!
        - Если это и шляпа, то женская, - вмешалась Вывеска-над-Трамвайной-Остановкой. - Потому что, если это и шляпа, то она воздушная и розовая. А мужчины воздушных и розовых шляп не носят, это Вам любая женщина скажет. Что же касается облака, то оно моё. Я буду носить его как шляпу.
        - Вам такая шляпа не к лицу! - взвилась Постоянно-Вздрагивающая-Занавеска. - Потому что лицо у Вас некрасивое - всё в каких-то цифрах дурацких! И облако это - моё.
        - Вам-то оно на что? - просто даже возмутился Продавец-Пирожков-с-Капустой. - Куда Вы его денете?
        - Выйду за него замуж! - невпопад ответила Постоянно-Вздрагивающая-Занавеска. - Потому что я вся такая лёгкая и белая, что прямо не могу… По-моему, мы очень подходим друг другу.
        - Вовсе не подходите! - возразил Продавец-Пирожков-с-Капустой. - Вы нервная и вздрагиваете постоянно, а оно величавое и ведёт себя спокойно. Ему с Вами не ужиться. А потом… мне с самого начала следовало Вам сказать, что облако это моё. Уж я-то знаю, что с ним делать. Положу его в авоську и буду носить по городу. И все прохожие станут с удивлением спрашивать: «Что это у Вас там, в авоське?» А я - отвечать как бы равнодушно: «Да так… облако одно». Ну, и… потом продам его за тысячу рублей.
        - Такое облако? Всего за тысячу рублей? - Стоявшая неподалёку Грузовая Машина завелась с пол-оборота. - Да что Вы понимаете в облаках! Лучше уж это облако моим будет. Я погружу его в кузов и начну возить по дорогам страны, а потом отвезу на склад и стану хранить там. У меня на складе много всякого добра хранится.
        Между тем Облако всё летело по небу…
        - Не обратиться ли нам непосредственно к облаку? - догадался вдруг Газетный Киоск, сильно запоздав догадаться - и тем не менее… - Пусть само скажет, чьё оно. А если ничьё, то пусть скажет, кому хочет принадлежать. Правда, скорее всего, оно уже кому-нибудь принадлежит. Ведь всё на свете кому-нибудь принадлежит.
        - Эй, облако! - немедленно и невежливо начал действовать Продавец-Пирожков-с-Капустой. - Ты чьё?
        Облако молчало и летело дальше, и Продавец-Пирожков-с-Капустой пустился в пространные рассуждения:
        - За каждого из нас отвечает какая-либо организация. Например, за меня - Трест ресторанов и кафе, за Газетный Киоск - агентство «Союзпечать», за Вывеску-над-Трамвайной-Остановкой - Трамвайно-троллейбусное управление… ну и так далее. За тебя какая организация отвеча-а-а-е-е-ет?
        Последнее слово Продавцу-Пирожков-с-Капустой пришлось уже кричать изо всех сил: Облако к тому времени уплыло совсем далеко, так и не поняв, о чём там внизу идёт речь. На прощанье - прежде чем совсем исчезнуть из виду - оно помахало ручкой им всем: тем, кому не принадлежало - белое, пушистое, с аппетитными розовыми бочками. (Между нами говоря, Облако это летело в Южную Америку, на вершину одной из гор, куда его пригласили на ужин.)
        - Э-эх, такое облако упустили! - горько покачал головой Продавец-Пирожков-с-Капустой, обращаясь к совсем поникшей и больше не вздрагивавшей Занавеске в окне ближайшего дома. И бедного Продавца-Пирожков-с-Капустой остаётся только пожалеть: пока он препирался с другими о том, кому достанется облако, пирожки с капустой зачерствели - и никто уже не хотел покупать их.
        - Ну и влетит же этому облаку от организации, которая за него отвечает! - подхватил Газетный Киоск злорадно.
        Пожалеем и Газетный Киоск: пока он спорил, все новости в его газетах устарели - и ему даже пришлось закрыться.
        - Она моя, моя! - услышали они вдруг душераздирающий крик Вывески-над-Трамвайной-Остановкой.
        Все тут же взглянули на небо: там зажглась первая звезда.
        Бегемотовый мех
        На вешалке висели шубы, потому что на улице была зима, и гости в них пришли. Висеть было довольно скучно, но шубы умеют только висеть, а больше ничего не умеют. Вот они и висели себе на вешалке.
        Между прочим, шубы эти стоили ужас как дорого: почти все - по несколько тысяч. А послушать только, что они говорили, так прямо оторопь брала от того, как они важничали!
        - Я не привыкла к такой тесноте, - то и дело вздыхала Песцовая Шуба. - У нас дома мне отведён целый шкаф, где меня держат в полиэтилене, потому что боятся запылить! А тут стиснули со всех сторон…
        - Да уж, - тут же подхватывало Норковое Манто, - здесь ужасно тесно. Но ещё страшнее духота. На меня перед выходом чуть ли не целый флакон духов вылили - и что же? Я всё равно задыхаюсь от посторонних запахов.
        - Теснота и духота - это еще терпимо, - поминутно и очень тяжело вздыхала Накидка-из-Каракульчи. - Но вот жара… Я не выношу жары, я умираю! - Тут Накидка делала вид, что падает без сознания. Хотя, конечно, упасть она никуда не могла: её крепко поддерживали плечики из очень прочного дерева.

        - Считайте, что всем вам крупно повезло: вы всё-таки в стороне висите - в тесном, как говорится, дружеском кругу, - вдруг вмешалась в разговор рыжая Лисья Куртка. - А я тут вишу вместе с какими-то… в то время как дома меня хранят в чехле. Посмотрите, как навалилась мне на плечо эта вот Шубка дикой расцветки!
        Шубка дикой расцветки на самом-то деле едва касалась Лисьей Куртки, но, услышав замечание в свой адрес, постаралась отодвинуться подальше.
        - Извините, пожалуйста, - пробормотала она некрасивым жёстким голосом, и все повернулись к ней.
        Вид у неё и в самом деле был довольно нелепый: её сшили из искусственного меха зелёного цвета и оторочили не то тесьмой, не то каким-то шнурком - во всяком случае, цвет оторочки был убедительно голубым.
        - А что, разве сегодня приглашены все желающие? - как бы между прочим поинтересовалось Норковое Манто.
        - Похоже, что так, - Песцовая Шуба буравила взглядом зелёный мех. Потом она кашлянула и спросила: - Простите, голубушка, Вы не из Африки?
        - Нет, что Вы! - приветливо ответила Зелёная Шубка. - Я из… другого места.
        - А я думаю, что всё же из Африки: в наших краях я что-то не встречала зелёных пушных зверей.
        Колкость Песцовой Шубы имела успех, причём громче всех хохотала именно она сама.
        Зелёная Шубка смутилась, а потом решила: была не была. И ровным, жёстким голосом произнесла:
        - Да, я не из ваших краев. Но и не из Африки. Я из Центральной Америки. А мех у меня… бегемотовый.
        На какую-то минуту шубы словно языки проглотили. Потом Лисья Куртка сказала не очень уверенно:
        - Мне казалось, у бегемотов нет меха… мне казалось, они лысые…
        - Вам казалось, - ответила Зелёная Шубка. - Да и откуда Вам знать про бегемотов… в ваших-то краях! Но я знакома со многими бегемотами: все они покрыты как раз зелёной шерстью и похожи на лужки.
        - Это ложь! - перебило её Норковое Манто. - Я видело бегемотов в кино, они голые и блестят. Они живут в воде.
        - Простите, но Вы ошибаетесь, - мягко поправила Норковое Манто Зелёная Шубка. - Бегемоты живут на небе. Они летучие.
        - Вероятно, это какие-то совсем последние сведения, - сказала Накидка-из-Каракульчи.
        - Нет, это просто совсем последние бегемоты, - возразила Зелёная Шубка. - Одного из таких бегемотов я час назад привязала к водосточной трубе возле дома, а то ведь они имеют обыкновение улетать, эти бегемоты.
        - Что ж, посмотрим, когда будем выходить, - коротко пообещала Лисья Куртка, и у Зелёной Шубки душа ушла в пятки.
        Некоторое время компания обсуждала похожих на лужки бегемотов с зелёной шерстью, а спустя час-другой полные дамы вывели свои шубы на улицу. Зелёная Шубка вышла вместе с другими - и все увидели, что принадлежит она молоденькой девушке с весёлыми глазами. Выйдя на улицу, Зелёная Шубка даже зажмурилась от страха: вот сейчас, сейчас ей скажут всё, что о ней думают. Жалкая врунья… И зачем только она придумала этих зелёных бегемотов!
        Впрочем, ни одна из шуб не проронила ни слова - и тогда Зелёная Шубка осторожно открыла глаза: маленький бегемот, поросший зелёной шерстью и похожий на лужок, приветливо махал ей крылышками возле водосточной трубы, к которой был привязан не то тесьмой, не то каким-то шнурком убедительно голубого цвета. Для пущей важности бегемот громко кукарекнул. «Ну, это уж слишком!» - со смехом подумала Зелёная Шубка из искусственного меха.
        Торопливая Иголка
        Когда случайно выпавшая из подушечки Иголка увидела нитки, она сразу поняла: это как раз для неё! Тотчас же защемило сердце и невыносимо захотелось в-ы-ш-и-в-а-т-ь! А ниток было хоть отбавляй.
        - Ах! - только и сказала Иголка, пропуская в ушко жёлтую нитку.
        И от этого немножко закружилась голова.
        Иголка не ведала пока, что именно она творила, но что-то уже, тем не менее, творилось - само собою. Таково уж это занятие - в-ы-ш-и-в-а-н-и-е. Никогда не знаешь, что в конце концов выйдет. Только совсем потом, когда вышивка почти готова, всплеснёшь руками да и скажешь: «Во-о-от оно, оказывается, как!»
        Так всё обещало быть и в этом случае: Иголка была очень молода, очень талантлива… и ниток, как сказано, было хоть отбавляй.
        Первый стежок, второй, третий… Теперь Иголке становилось всё понятнее и понятнее, что именно она вышивает. Она, скорее всего, вышивала цветок, а это было странно, потому что никогда в своей жизни не видела она цветов. И всё-таки… всё-таки определённо цветок! Иголка чувствовала, что уже любит этот цветок, - может быть, как раз потому, что это был её первый цветок в жизни. И цветок имел л-е-п-е-с-т-к-и (ах, что за слово лепестки!) - множество лепестков простой и правильной формы, и вместе они образовывали - трудно произнести! - с-о-ц-в-е-т-и-е…


        - Соцветие! - изо всех сил постаравшись, произнесла-таки Иголка, а уж откуда ей известно было нежное это слово… какая разница, Боже ты мой!
        Сердце подсказывало, как поступать дальше, - и лепестки располагались немного небрежным, но совершенно изумительным в-е-н-ч-и-к-о-м: Иголка и сама удивилась, когда у неё наконец получилось не что-нибудь, а именно венчик!
        Потом она по чистому наитию вышила какие-то точечки - и в сознании неизвестно почему всплыло смешное и милое слово - т-ы-ч-и-н-к-и, а немного погодя - ещё одно смешное и милое слово: п-е-с-т-и-к. Иголка тут же и вышила этот пестик - и пестик, надо сказать, тоже оказался на редкость хорош.
        Она порхала над своим цветком взад-вперёд: нет, ну до чего же здорово всё получается! Подумать только, что она умеет так вышивать: она, которую обычно доставали из подушечки лишь для того, чтобы пришить пуговицу или заштопать дыру… неважно где!
        Впрочем, цветок был ещё не полностью цветок: ему много чего недоставало!
        Сама не зная почему, Иголка продела в ушко зелёную нитку - и в голове у неё зазвенело. Это слово с-т-е-б-е-л-ь зазвенело у неё в голове, прекрасное такое тонкое слово с тремя волнистыми листками, расположенными неравномерно, но всё равно как-то очень точно и здорово! И вот уже на ткани пророс стебель - просто до рези в глазах зелёный. И очень свежий.
        Тут Иголка замерла, потому что цветок стал готов. А ещё через мгновение она вздрогнула, потому что почувствовала а-р-о-м-а-т. Аромат был тем, чего она не вышивала: он возник без её ведома, сам собой - как следствие цветка. Аромат закружил её, и Иголка принялась тихонько раскачиваться, а в глазах почему-то защипало - и упали на ткань две крупные слезы, и цветок вдруг начал расти…
        Смотреть на это одной было жалко - и Иголка огляделась вокруг.
        Единственным живым существом, находившимся поблизости, был Старичок-в-Тонких-Очках. Сквозь тонкие свои очки читал он толстую газету - так старательно, что очки сползли на самый кончик носа: Старичок был ужасно увлечён чтением. Глаза его быстро пробегали по строчкам, как будто он вышивал что-то глазами.
        - Глубокоуважаемый Старичок-в-Тонких-Очках! - с чрезвычайной вежливостью обратилась к нему Иголка и сделала маленький реверанс с помощью ещё оставшейся в ней зелёной нитки.
        - Слушаю Вас, - отозвался Старичок-в-Тонких-Очках, не прекращая читать. Нельзя сказать, чтобы это последнее обстоятельство не смутило Иголку.
        - Видите ли, - осторожно попробовала продолжить она и поняла, что продолжила плохо: Старичок-в-Тонких-Очках не мог видеть ничего, кроме строчек в газете. Но Иголка всё-таки позволила себе закончить фразу: - Я только что вышила цветок.
        - Да, - последовал совсем короткий ответ.
        Иголка помолчала, а через некоторое время очень тихо добавила:
        - И он растёт!
        - Да, - повторил Старичок-в-Тонких-Очках, всё ещё не отрываясь от газеты.
        - Пожалуйста, взгляните на него! - взмолилась Иголка.
        - Это мой первый цветок в жизни, я так люблю его… вот он!
        Старичок-в-Тонких-Очках читал. Не поднимая головы, он заметил в сердцах:
        - Экая Вы торопливая Иголка!.. Просто покоя нет от Вас. А я, между прочим, очень занят: я читаю «Футбольное обозрение». Так что давайте поговорим о Вашем цветке потом.
        - Но ведь он сейчас такой свежий! Я только что вышила его, а тут… тут больше нет никого, кто мог бы… вот я и подумала…
        Однако её уже не слышали. Страницы легонько шуршали от движения по строчкам быстрых глаз Старичка-в-Тонких-Очках. И тогда Иголка принялась изо всех сил грустить, не отводя взгляда от жёлтого цветка на зелёном стебле.
        …цветок увял прежде, чем Старичок-в-Тонких-Очках до конца дочитал газету. А когда он наконец поднял глаза, за окном уже давно сменилось время года и стояла зима.
        До второй октавы
        Скрипичный Ключ был высоким господином с круглым брюшком. Он стоял у начала пяти дорожек в местечке под названием Первая Октава и иногда напоминал милиционера. Власти у него, во всяком случае, было никак не меньше: это он следил за движением нот и он определял, куда им двигаться, куда нет.
        - Можно мне перейти на первую дорожку? - спрашивала, например, нота Соль, всегда гулявшая по второй дорожке.
        - Ни в коем случае! - сразу отвечал ей Скрипичный Ключ и выпячивал брюшко вперёд, чтобы насчёт дорожек не возникало никаких сомнений.
        - Я только на минутку… постою на первой дорожке, поговорю с нотой Ми - и тут же обратно! - убеждала его нота Соль.
        - Исключено! - отвечал Скрипичный Ключ. - Вы и так можете поговорить с нотой Ми.
        - Но нас же разделяет пространство! - возражала нота Соль.
        - Это пространство занято нотой Фа, - прекращал пустой разговор Скрипичный Ключ и, свёртываясь в калачик, засыпал, потому что начиналась ночь.


        В одну из таких ночей - пока Скрипичный Ключ спал - нота До, у которой вообще не было никакой дорожки, поскольку она жила в области, находившейся где-то ещё до Нотного Стана, решила навестить наконец свою высокопоставленную родственницу. Родственница эта жила в далёкой местности под названием Вторая Октава.
        Карабкаясь вверх к первой дорожке, нота До, конечно же, натолкнулась на почти уснувшую ноту Ре.
        - Эко Вы тут разлеглись! - буркнула нота До. - Вас просто не объехать, не обойти… Освободите-ка мне дорогу: я иду навещать мою родственницу. Между прочим, это весьма и весьма высокопоставленная дама, она живет в далёкой местности под названием Вторая Октава.
        Нота Ре, почти ничего не поняв спросонок, поняла только, что мешает кому-то пройти к некоей знатной особе. Она страшно смутилась, соскочила со своего места и сказала:
        - Проходите, пожалуйста… и извините, что я тут разлеглась!.. - Тут она немножко покраснела и вдруг пролепетала: - А вы не возьмёте меня с собой наверх? Я всегда мечтала прогуляться по Второй Октаве…
        - Не знаю, разрешит ли вам прогуляться по Второй Октаве моя высокопоставленная родственница, - задумалась нота До, - но… идёмте. А там посмотрим!
        И они вдвоём ступили на первую дорожку, чуть не растоптав задремавшую было ноту Ми.
        - Прогоните её отсюда! - сказала нота До ноте Ре.
        Нота Ре, не прогнавшая в своей жизни ещё ни одной ноты, растерялась и, осторожно тронув ноту Ми за плечо, сказала:
        - Я прогоняю вас отсюда!..
        - Почему? - с интересом спросила нота Ми.
        - Вы мешаете мне… нам пройти, между тем как я… мы спешим к одной высокопоставленной особе во Второй Октаве.
        Нота Ми, конечно же, сразу засмущалась и пробормотала:
        - Проходите, пожалуйста… А можно… можно я тоже пойду с вами: я никогда не бывала во Второй Октаве и в жизни не видела ни одной высокопоставленной особы!
        - Ну что ж… - подала голос нота До, - теперь вас двое. Идёмте, ладно… в конце концов, вы сможете просто постоять у входа.
        Нота Фа уже спала и видела третий сон в пространстве между первой и второй дорожками.
        - Проснитесь! - закричала ей нота Ми. - Проснитесь и отойдите в сторону: мы очень спешим во Вторую Октаву, куда нас пригласила одна высокопоставленная особа!
        Нужно ли говорить, что нота Фа подскочила как ужаленная, чтобы дать дорогу незваным гостям, но уже через минуту и она плелась в хвосте: ей тоже не терпелось побывать во Второй Октаве.
        А нота Соль услышала препирательства внизу и сама уступила дорожку. Получив благосклонное разрешение ноты До сопровождать её до Второй Октавы, нота Соль поспешила присоединиться к остальным. Ноты Ля и Си она взяла на себя: растолкав их и объяснив, что они лежат на пути во Вторую Октаву. Оказывается, даже нота Си, жившая почти там, где начиналась Вторая Октава, никогда не решалась заглянуть туда - из боязни, что её общество не так уж привлекательно для тамошних обитателей.
        И вот все они, всемером, оказались возле самой границы Второй Октавы. Граница эта была ничем не примечательна и очень сильно напоминала известные им дорожки. От удивления ноты загалдели, как птицы.
        - Я всегда думала, что тут высокая стена, - сказала нота Ми.
        - И я, - согласилась нота Ре. - Высокая стена с пушками. И ров.
        - Глупые! - пожурила их нота До. - Обитателям Второй Октавы всего этого не нужно: вход сюда и так запрещён посторонним. Разумеется, кроме тех, у кого, как у меня, здесь есть родственники.
        Прочие ноты притихли - правда, поздно: Вторая Октава проснулась от их приближения.
        - Добрый вечер, - сказала нота До первой же увиденной ею новой ноте. - Не Вы ли моя высокопоставленная родственница из Второй Октавы?
        Нота взглянула на неё и переспросила:
        - Из Второй Октавы?.. Так, пожалуй, нельзя сказать. Видите ли, я живу не в самой Второй Октаве, а немножко до Второй Октавы. Меня так и зовут До Второй Октавы. Но я определённо Ваша родственница.
        Нота До горделиво посмотрела на своих спутниц и сказала:
        - Вы слышите? Это моя родственница. Сейчас я попрошу её разрешить вам подняться со мной во Вторую Октаву. Впрочем, не знаю, стоит ли! Вас так много - и вы такие шумные… Знаете что: возвращайтесь-ка назад. А я, пожалуй, остаюсь во Второй Октаве.
        - Во Второй Октаве? - снова переспросила До Второй Октавы. - Нет, моя дорогая! Вы можете остаться только здесь, у меня, до Второй Октавы. - Она улыбнулась. - Но Ваши спутницы могут подняться и выше!
        Тут из Второй Октавы раздались радостные голоса: сначала нота Ре Второй Октавы, а потом и все остальные - Ми Второй Октавы, Фа Второй Октавы, Соль Второй Октавы, Ля Второй Октавы, Си Второй Октавы - бросились встречать своих родственниц. И что за встреча это была! Всю ночь во Второй Октаве не смолкали смех и весёлые разговоры… А к утру надо было собираться домой: Скрипичный Ключ просыпался очень рано - и ему ни в коем случае не понравились бы такие перемещения.
        Осторожно спускаясь вниз, ноты из Первой Октавы подобрали по пути и ноту До. Кстати, с этих пор нота До никогда уже не поминала свою высокопоставленную родственницу… впрочем, никто особенно и не спрашивал.
        О том, как Бабочка сидела на Цветке
        Бабочка села на Цветок и сидела. А Цветку уже пришла пора увядать, потому что наступала осень. И все бабочки, которые сидели на других цветках, давно улетели, чтобы не мешать цветкам увядать. Только эта Бабочка как села, так и сидела.
        «Мне пора увядать», - размышлял Цветок, но не увядал, потому что это довольно неприлично - увядать, когда на тебе сидят. И Цветок терпел как мог.
        - А ты чего не увядаешь? - спрашивали его другие цветки.
        - Да не хочется… - отвечал он, потому что это довольно неприлично - называть вещи своими именами, когда на тебе сидят.
        - Хочется тебе или не хочется, а увядать надо, - вздохнул Цветок Справа. - Осень есть осень.
        В общем-то, этого он мог бы и не говорить: и так понятно, что осень есть осень, а не весна или, скажем, лето. Но что ж поделаешь: многие обожают говорить то, что и так понятно.
        А Бабочка всё это время сидела и молчала, как бы и не понимая, что мешает Цветку увядать. Впрочем, может быть, она в самом деле не понимала. Тогда ей следовало это объяснить!


        - Видите ли, Бабочка, - попытался Осенний Ветер, - у меня возникает впечатление, что Вы немножко засиделись на этом Цветке. Кажется, Вам больше не стоит здесь задерживаться… другие бабочки давно улетели.
        - Мне нет дела до других бабочек, - равнодушно ответила та. - У других бабочек крылья без полосок, а у меня с полосками, причём с красными. Таких ни у кого не встретишь! - И она с удовольствием предъявила полоски.
        Цветку всего и оставалось, что тяжело вздохнуть: это был очень вежливый Цветок.
        - Красивые полоски, - улыбнулся Осенний Ветер. - Правда, я не совсем понимаю, при чём они тут…
        - Ну, как же! - взбудоражилась Бабочка. - Как же «при чём», когда их ещё мало кто видел? А если я улечу, их и вовсе больше никто не увидит!
        - Но осень есть осень, - напомнил Цветок Справа.
        - Без Вас знаю, - сказала Бабочка. - Ко мне осень не относится: для всех осень, а для меня лето!
        - Так не бывает, - упорствовал Цветок Справа. - Если осень, значит, для всех. И если лето - значит, тоже для всех.
        - Только не для тех, у кого красные полоски! - И Бабочка сверкнула полосками под скудным осенним солнцем. - Я, между прочим, намерена просидеть тут целую зиму - это моё дело. Сколько хочу, столько и сижу!
        Осенний Ветер ещё немножко покружился над лугом и улетел. А Цветок Справа осыпался: что ж, осень есть осень, как сам же он и говорил - и был, кстати, совершенно прав!
        Между тем Бабочка оставалась на прежнем месте и улетать не собиралась.
        - Дорогая Бабочка! - не выдержал наконец Цветок. - Извините меня, пожалуйста, но я очень устал. Может быть, мы встретимся с Вами будущей весной? Тогда я как следует отдохну и рад буду опять предоставить Вам свои лепестки.
        - До чего Вы всё-таки невоспитанный цветок! - возмутилась Бабочка. - Не кажется ли Вам, что это совершенно неприлично - заявлять мне прямо в глаза, чтобы я убиралась отсюда?
        Цветок вздрогнул и забормотал:
        - Простите, простите меня, дорогая Бабочка! Это действительно совершенно неприлично, Вы правы…
        - То-то! - усмехнулась Бабочка и приосанилась, чтобы ещё лучше стали видны её полоски. Хотя на них больше, кажется, и не смотрел никто: луг опустел.
        - Как? - изумился Осенний Ветер, опять пролетая над лугом. - Вы всё ещё тут? Милая, да скоро уж снег выпадет, а Вы так и не удосужились улететь… Пожалейте Цветок, на нём лица нет!
        - Зато на нём есть я! - возразила Бабочка. - Не каждому Цветку выпадает честь быть украшенным бабочкой, да ещё такой бабочкой.
        - Но ведь Вас никто не видит! А Цветок страдает…
        - Ничего, - прошептал совсем измученный Цветок. - Я чувствую себя хорошо.
        - Оно и видно! - почти прогрохотал Осенний Ветер. —
        Вам осталось только дождаться мороза и погибнуть. И Вы никогда больше не увидите весны.
        - Что же делать? - пролепетал Цветок, немножко испуганный.
        - А вот что!..
        Тут Осенний Ветер подхватил Бабочку с красными полосками и понёс её над лугом.
        - Вы не имеете права! - кричала она. - У меня же красные полоски - не видите разве?!
        Но Осенний Ветер и не смотрел на её полоски: он был по-настоящему рассержен.
        А Цветок облегчённо вздохнул и с удовольствием увял, а потом сразу же и осыпался, чтобы, не дай Бог, ещё какая-нибудь беспардонная бабочка не опустилась на него. И на лугу настала окончательная осень, потому что… осень есть осень, как говаривал Цветок Справа, - и это, хотим мы или не хотим, относится ко всем, независимо от цвета полосок.
        Пустая Петелька
        Если Вы петелька, то самое страшное, что с Вами может случиться, - это если на Вас ничего не застегнут. Тогда Вы пустая петелька, а пустая петелька есть петелька никчёмная, это Вам любая разумная петелька скажет. И ещё скажет, что петельки существуют с одной-единственной целью: чтобы просовывать в них пуговицы и одежду застёгивать. Чем чаще петельку застёгивают, тем она, значит, полезнее.
        А то бывает ещё одежда совсем без петелек: это на которой пуговиц нету. Правда, такую одежду редко покупают: увидят, что пуговиц нет, и сразу говорят: «Да ну!..» А означает это приблизительно вот что: какая же это, дескать, одежда, если её только через голову можно надевать? Ну и откладывают такую никчёмную одежду в сторону. Лежит она в стороне и плачет.
        Вот как много могут значить петельки - особенно, конечно, застёгнутые! Идёшь по улице - весь снизу доверху застёгнутый, и сразу понятно, что ты человек, с которым спокойно можно иметь дело: такому что угодно доверь - не подведёт!
        Всё это Пустая Петелька, конечно, знала, да толку от её знаний, увы, не было. Потому что на неё никаких пуговиц в жизни не застёгивали. И другие петельки, на которые самые разные пуговицы застёгнуты были, с ней даже не разговаривали: кому охота разговаривать с Пустой Петелькой? Да и о чём с ней разговаривать?


        Вон с той Большущей Петелькой - настоящей петлёй, в которой вечно Костяная Пуговица болтается, определённо имеет смысл поговорить: начнёт она тебе о своей жизни рассказывать - заслушаешься! И как в ней сначала обычная пуговица была, и как потом эта пуговица оторвалась и потерялась, и как долго новую подбирали, пока вот на этой вот не остановились, и как новая сначала в неё не лезла… - Большущая Петелька собеседница что надо. Если разговорится, то может даже рассказать, как из-за неё пальто специально в ателье носили, потому что петельку пришлось ещё раз обмётывать!
        А кому же такое не интересно узнать? Всякому интересно!
        «Хоть бы на меня что-нибудь застегнули! - размышляла Пустая Петелька. - Всё равно что… пусть и самую маленькую пуговку. Тогда я бы тоже могла разговаривать с другими петельками - и, когда придёт вечер, устало, как и они, произносить: “С утра пуговка совсем лёгкой казалась, а к вечеру что-то уж больно к земле тянет!”»
        Так большие петельки всегда говорили - и было понятно, что день для них прошёл не зря. Дескать, хорошо потрудились, теперь можно и на покой - это когда одежду расстегнут и на вешалку повесят! Тут все петельки глазки закроют - и спать, потому что завтра им опять на работу.
        И ещё время от времени рассказывали всякие страшные истории - как та или иная петелька не выдерживала. И рвалась. Если такое случалось, одежду даже выбрасывать иногда приходилось, хоть и почти ещё новую! Потому что если петелька разорвалась, то это катастрофа: ни застегнуть на неё ничего нельзя, ни так ходить: разорванная петелька - она ведь сильно в глаза бросается.
        Так или иначе, а Пустая Петелька всё равно ужасно надеялась, что на неё однажды хоть что-нибудь застегнут… необязательно же сразу рваться! Если у тебя с пуговицей хорошие отношения и ты с ней душа в душу живёшь, рваться вообще ни к чему… хотя, конечно, смотря какая пуговица попадётся. Потому что пуговицы и капризные бывают, которые так и норовят из петельки выскользнуть! Застёгивают их раз, застёгивают два, застёгивают три… а они всё равно выскакивают - и тогда петелька в конце концов не выдерживает…
        Правда, надежд даже и на такую пуговицу, конечно, было мало. С петельками-то ведь как: для каждой из них своя пуговица предназначена, и это сразу видно, потому что петелька на одной стороне, а соответствующая ей пуговица - на другой. Тут даже и гадать нечего, какую пуговицу на какую петельку застёгивать!
        Только против Пустой Петельки пуговицы не было, просто беда: наверное, оторвалась давным-давно, и пришить забыли - так часто случается, что забывают. Правда, забывать-то забывают, а потом пуговицу рано или поздно пришивают всё равно, и тогда петелька опять за работу! Против нашей же петельки всегда пустое место на пиджаке было - и ничего больше. Ей даже казалось, что она на этом месте и вообще пуговицы никакой от рождения не видела… но, наверное, это было не так: ведь любой петельке какая-нибудь пуговица да соответствует!
        В конце концов Пустая Петелька решила, выбрав вечернее время, когда рабочий день уже кончился, уточнить это у какой-нибудь другой. Ближе остальных к ней оказалась та самая Большущая Петелька на пальто, в которой днём Костяная Пуговица болталась. Пальто было явно старше пиджака, причём намного, так что Большущая Петля вполне могла помнить, имелась когда-нибудь напротив Пустой Петельки пуговица или нет.
        - Ни-ког-да! - со знанием дела ответила Большущая Петелька. - Сколько себя помню, там всегда пустое место было.
        - Зачем же тогда меня сделали? - в отчаянии спросила Пустая Петелька.
        - По ошибке, - сказала Большущая Петелька. - Люди часто ошибаются. Я даже видела одну куртку, у которой карман был прямо на спине пришит!
        Одежда, висевшая поблизости и слышавшая этот разговор, расхохоталась - да так, что вешалка чуть не обвалилась! А потом все принялись шушукаться, поглядывая на Пустую Петельку - и даже п-р-ы-с-к-а-т-ь… осторожно, конечно, чтобы она не заметила.
        Только Пустая Петелька всё равно это заметила и расплакалась.
        «Как же можно допускать такие ошибки? - думала она о людях. - Это всё равно что сделать замочную скважину, а ключа к ней не сделать!»
        Но утром к вешалке подошел на редкость торжественный Дедушка. В руке у него была небольшая гвоздика тёмно-бордового цвета. И он вдруг осторооожно раздвинул Пустую Петельку и продел в неё эту гвоздику! Пустая Петелька обомлела - и все на вешалке тоже обомлели. Дедушка же посмотрел в зеркало, причесал усы и - загляделся на себя.
        - Какой ты сегодня торжественный, - сказала Бабушка и улыбнулась, - даже вон цветок в петлице!
        - Это потому, что сегодня я иду к Вечному Огню, - немножко смущённо ответил Дедушка.
        - Её даже зовут не Петелька, как нас, а - Петлица! - с уважением зашушукались на вешалке.
        А Петлица (недавно ещё Пустая Петелька), бережно неся в себе цветок, подумала, что быть украшенной таким цветком - пусть даже и один раз в жизни - лучше, чем всю жизнь застёгиваться на пуговицу!
        И, скажу вам по секрету, в этом она была совершенно права.
        Самолётик, который очень устал
        Каждый может устать. Если долго-предолго делать что-нибудь, то в конце концов обязательно устанешь как миленький. Конечно, лучше не подавать виду, что ты устал, но это не всегда получается. И тогда начинает хотеться глубоко вздохнуть и громко сказать:
        - Ох, как же я устал - просто ужас!
        Так Самолётик и сделал. Он глубоко вздохнул и громко сказал:
        - Ох, как же я устал - просто ужас!
        Причём сказал он это, будучи на небе, потому что самолёты и вообще-то чаще всего можно встретить на небе: они там работают. И наш Самолётик работал: он возил почту и был, значит, Самолётик-почтальон.
        Случайно услышав это «Ох-как-же-я-устал-просто-ужас!» - Капелька Воды, сосредоточенно летевшая с неба на землю, даже перестала лететь. Она остановилась и спросила с огромным сомнением:
        - Разве самолёты устают?


        - Все устают, - вздохнул Самолётик и для убедительности добавил: - А самолёты входят в число всех.
        - М-да… - задумалась Капелька Воды. - Что же теперь делать?
        - Списывать меня - и как можно скорее! - охотно объяснил Самолётик, дальше, конечно, не летя по небу, а только разговаривая с Капелькой Воды.
        Но Капелька Воды объяснений не поняла и испугалась:
        - Как это «списывать»?
        - Да не бойтесь Вы! - засмеялся Самолётик. - Списываться совсем не страшно. Списывать самолёт - это означает вычеркивать его из списка самолётов. А когда тебя вычеркнули из списка самолётов, ты можешь больше не летать.
        - Интересно, - сказала Капелька Воды, - кем же Вы тогда станете? Предположим, Вас действительно вычеркнули из списка самолётов и Вы больше не самолёт… а кто?
        - Не знаю, - честно ответил Самолётик. - Да и откуда мне знать? Меня же ещё никогда не списывали.
        - А кем бы Вы хотели стать после того, как Вас спишут?
        Самолётик задумался.
        - Наверное, царём! Потому что цари ничего не делают, только управляют государствами - и всё. Это как раз для меня: я так устал, что вполне уже могу начать управлять каким-нибудь государством и ничего не делать.
        - Тогда я сразу же вышла бы за Вас замуж и стала царицей, - призадумалась в свою очередь Капелька Воды. - Царицей быть ещё лучше: она только помогает царю управлять государством - и все.
        Самолётику её предложение ужасно понравилось. Капелька Воды была такая маленькая, такая прозрачная… - как же тут не обрадоваться?
        - Давайте тогда выходите за меня замуж прямо сейчас! - воскликнул он.
        - Ещё рано, - строго сказала Капелька Воды. - Сначала станьте царём.
        - Надо, чтобы сперва меня списали, - вздохнул Самолётик.
        - Скорее бы уж! - сказала Капелька Воды. - Мне делается тяжело просто так висеть в пространстве. Давайте я быстро полечу на землю и попрошу там кого-нибудь, чтобы Вас прямо сейчас списали… и мы тогда сразу станем царём и царицей!
        - Давайте! - согласился Самолётик. - А я тут повишу пока.
        Капелька Воды изо всех сил полетела к земле, между тем как из кабины выглянул пилот и спросил:
        - Почему это, Самолётик, Вы перестали лететь по назначенному маршруту?
        - Потому, что я очень устал, - ответил Самолётик. - Сейчас на земле меня списывают - и я уже почти царь.
        - А как же почта? Люди ведь ждут писем друг от друга! - обомлел Пилот, который больше всего на свете любил людей.
        - Разве Вы не слышали, что я уже почти царь? - удивился Самолётик. - А цари, как известно, не доставляют писем. Они только управляют государствами - и всё.
        Тут Пилот решил, что Самолётик сломался, раз говорит такие глупости, и стал его прямо посреди неба чинить. Только Самолётик и внимания не обращал, что его чинят: он продолжал висеть и ждать с земли Капельку Воды с радостной вестью.
        Но Капельки Воды он не дождался - дождался какого-то Облачка Пара. Облачко Пара, вообще говоря, сосредоточенно летело вверх, но по дороге, словно что-то вспомнив, остановилось и сказало:
        - Да, кстати… На земле, дорогой Самолётик, говорят, что у Вас не истёк срок годности и на Вас пока можно летать. И ещё говорят, что самолёты на небе не списывают - их на земле списывают, когда они уже вернулись из рейса. Узнав об этом, я испарилась от огорчения и теперь должна покинуть Вас.
        Самолётик грустно посмотрел вслед Облачку Пара, недавно бывшему Капелькой Воды, и вдруг что-то случилось у него внутри: он заурчал, заурчал и - с новыми силами сорвался с места. Это Пилот прямо посреди неба заменил какую-то штуку у него в животе - и усталость как рукой сняло! Тогда Самолётик сразу же поспешил по назначенному маршруту, потому что потерял в небе много времени, а люди давным-давно ждали писем друг от друга.
        - Лучше я женюсь на какой-нибудь птице, - размышлял Самолётик, летя по назначенному маршруту. - Потому что птицы не испаряются. Тем более что у меня ещё не истёк срок годности… а с птицей мы вполне можем вместе летать по небу, пока нас не спишут. И потом, царей всё равно рано или поздно свергают!
        Бирюльки
        А ещё есть такое незначительное слово - «бирюльки».
        И игра такая раньше была, тоже «Бирюльки» называлась.
        Только теперь её забыли - и не играют больше в бирюльки: больно уж эта игра трудная! Надо мешочек с бирюльками открыть, сами бирюльки на стол высыпать - и крючком поддевать. Подцепил одну бирюльку, других не тронув, - твоя, значит. У кого больше бирюлек, тот и выиграл.
        Подцепить же бирюльку крючком, чтобы остальных не тронуть, не так просто: тащишь, тащишь её, а она возьми да и ещё одну бирюльку за собой потяни! Ну, и срываются твои бирюльки с крючка - срываются и опять в общую кучку падают! Тогда ты свой ход пропускаешь - и дооолго опять ждёшь, пока другие игроки из кучи-малы бирюльки вылавливают.
        Сделаны бирюльки из дерева - крохотные такие причудливые вещички: корзиночка, жбанчик, бочонок, рюмочка… причём каждая по-особому выточена - на специальном токарном станочке небольшом.


        В общем, терпение нужно, чтобы в бирюльки играть.
        А терпения нету ни у кого: вот и не играют больше в бирюльки - откуда ж терпение-то взять?
        Правда, само слово ещё существует. То и дело приходится слышать:
        - Да хватит тебе в бирюльки играть!
        Пустяками, значит, заниматься, время зря тратить…
        Ну и понятно, что к бирюлькам, стало быть, ни у кого уважения нету… впрочем, за что их уважать-то особенно? Пустяки - они пустяки и есть! Одним движением смести со стола в мешочек, а мешочек подальше куда спрятать - и дело с концом.
        Так с бирюльками и поступили. Смели, то есть, со стола в мешочек, мешочек же спрятали - и забыли куда.
        - Теперь уж нас ни за что не найдут, - вздохнула как-то Корзиночка (а уж до чего мастерски сделанная корзиночка была: каждый прутик виден - и ручка вся перевитая!)
        - Нас и искать не будут! - заверил её Бочонок с маленьким ушком на одной стороне: это чтобы крючком удобнее цеплять было. - Кому мы нужны… пустяки такие! Дети уже подросли, а взрослые в бирюльки не играют.
        - Конечно, не играют, - согласилась Рюмочка. - Взрослые - люди серьёзные. У взрослых есть дела поважнее, чем в бирюльки играть!
        Некоторое время бирюльки полежали молча.
        - Да и устарели мы, - сказал вдруг Жбанчик. - Это раньше в такие игры играли - когда других игр не было. Скоро, кстати, все вообще забудут, как в нас играть. Найдут потом случайно мешочек с бирюльками - заглянут внутрь: ой… тут какая-то мелочь ненужная! И выбросят нас на помойку.
        - Именно на помойку? - с ужасом спросила Лопатка с колечком на ручке: её за это колечко подцеплять полагалось.
        - Именно на помойку! - беспощадно подтвердил Жбанчик. - То, что отслужило свой срок, всегда на помойку выбрасывают.
        - Я ещё не отслужила свой срок! - расплакалась Лопатка.
        - Не плачьте, - сказал ей Бочонок. - Пустое это дело - плакать. И потом… кроме нас, никто Вас не услышит! Это значит, что Вы своим плачем только нам сердце надрываете, а зачем нам-то сердце надрывать, когда оно у нас и так надорвано?
        - Я же не для того плачу, чтобы вам сердце надрывать! - всхлипнула Лопатка. - Я просто плачу - и всё: от горя!
        - Ну если от горя… - не нашёлся сразу, что сказать, Бочонок, а потом всё-таки в конце концов нашёлся, - …если от горя - тогда плачьте, что ж с Вами делать!
        - И я буду плакать, - присоединилась Корзиночка.
        - И я тоже, - решила Рюмочка.
        Бочонок и Жбанчик смотрели на плачущих и действительно не знали, что делать. А потом и сами расплакались, да как!..
        Только осуждать ли их за это? Они же маленькие… Одно слово: бирюльки.
        Некоторое время спустя к плачущим присоединились остальные: Напёрсток с искусными точечками на боках, Колечко, Кренделёк, Бидончик с крышечкой, Поварёшка, Часики, на которых даже стрелки были видны, Кружка, Чайная Чашечка с приделанным к ней Блюдечком, Топорик, Подковка, Колокольчик, Кофейник, Чайничек, Башмачок, шестиконечная Снежинка, похожая на звёздочку… - чего только не навытачивали в старые времена!
        Конечно, когда одна бирюлька плачет, её никто не услышит.
        Но когда все бирюльки пускаются в плач…
        - Что там за звуки такие… всхлипывающие - из шкафа? - подозрительно спросил Карапуз и вслушался. - Как будто маленькие плачут…
        Тут все заметили, что Карапуз тоже кукситься начинает, а когда карапузы начинают кукситься - дело плохо!
        Принялись искать, да только разве такую мелочь найдёшь в таком большом доме? Все просто с ног сбились!
        Только когда Бабушка, надев свои круглые очки, за дело взялась, сдвинулось дело с мёртвой точки.
        - Да вот же они где! - сказала Бабушка и достала из шкафа мешочек с бирюльками, голосившими на все лады.
        - Разве мешочки плачут? - перестав кукситься, удивился Карапуз. - Я думал, что уж кто-кто, а мешочки никогда не плачут!
        - Мешочки, может быть, и не плачут, а вот те, кто в мешочках - плачут, - ответила Бабушка и, развязав мешочек, высыпала плачущие бирюльки на стол.
        - Это бирюльки, - сказал Папа Карапузу. - Помню, я играл в них, когда был маленький. Но теперь в них больше никто не играет.
        - А что такое «бирюльки»? - спросил Карапуз, во все глаза глядя на бирюлечную кучу-малу.
        - Да, в общем, пустяки всякие, - сказал Папа и ушёл по своим взрослым делам.
        А Карапуз стал осторожно подбирать со стола Корзиночку, Жбанчик, Лопатку, Бочонок, Рюмочку, Напёрсток, Колечко, Кренделёк, Бидончик, Поварёшку, Часики, Кружку, Чайную Чашечку, Топорик, Подковку, Колокольчик, Кофейник, Чайничек, Башмачок, Снежинку…
        Бабушка же, вдруг рассердившись, проворчала:
        - Никакие это не пустяки! Если бы это пустяки были, никто бы и возиться с ними не стал - из дерева вытачивать…
        - И потом… пустяки - не плачут, - сказал Карапуз.
        И сказав - аккуратно сложил бирюльки в мешочек, а мешочек опустил в потайной карман куртки.
        К самому сердцу.
        Камушек с Круглой Дырочкой
        Говорят, найти камушек с круглой дырочкой - к счастью.
        Вот Камушек-с-Круглой-Дырочкой и нашли.
        И сказали: «Это к счастью».
        А Камушек-с-Круглой-Дырочкой испугался, потому что не знал, как делают счастье.
        - Ой… - озаботился он вслух, - меня нашли. Надо теперь счастье скорее делать.
        - Делай! - сразу начала торопить Ниточка, на которую его повесили.
        Ниточка была красная и крепкая: с такой не сорвёшься!
        Камушек-с-Круглой-Дырочкой дёрнулся вправо, дёрнулся влево - в надежде, что Ниточка всё-таки лопнет, и он убежит. Но Ниточка не лопнула.
        Ещё и сказала - совсем уже строго:
        - Не дёргайся! Делай счастье!
        И Камушек-с-Круглой-Дырочкой принялся висеть на Ниточке и думать…


        Легко ей говорить: делай счастье! От неё самой, между прочим, ничего не требуется: её просунули в дырочку - и всё.
        А ему как быть - когда он привязан?
        Привяжут, да ещё требуют: делай счастье… Он и отвязанным-то не умел!
        Камушек-с-Круглой-Дырочкой носили на шее. На шее было тепло и спокойно. Можно было спрятаться под одежду - и носа наружу не показывать. Так и жить себе поживать: снаружи ведь всё равно не видно, делает он там, под одеждой, счастье - или спит да сопит в свою дырочку!
        Только вот Ниточка сперва никак покою не давала - нет-нет, да и скажет:
        - Ты чего это просто так висишь? Тебя на меня не за этим повесили! Тебя повесили, чтобы ты счастье делал. Делай давай!
        Впрочем, после и Ниточка замолчала: тоже, небось, пригрелась на шее - и ни гу-гу. Благодать!
        «Может, не каждый Камушек-с-Круглой-Дырочкой должен счастье делать? - спрашивал себя иногда Камушек-с-Круглой-Дырочкой. - Кстати, и вообще непонятно, кому и когда такое в голову пришло: что камушки с круглыми дырочками - к счастью! Кто это проверял, что они - к счастью? Да и как можно так уж совсем всерьёз полагаться на какой-то камушек… Камушек, он камушек и есть: что с него возьмёшь? И не отругаешь его, и не похвалишь: камушку всё равно! Лежит себе где-нибудь на бережку - или вот, как я, висит на ниточке… и взятки с него гладки».
        Правда, иногда возникала в нём вдруг паника: что ж я всё вишу и вишу - и столько долго уже вишу, а счастья не делаю! На меня ведь надеются… Хоть и не сказали точно, когда именно счастья ждут… Тоже, между прочим, неправильно! Если вам надо, чтобы я счастье делал, - скажите: счастье должно наступить тогда-то и тогда-то. Я бы к тому моменту приготовился… напрягся бы как-нибудь, авось, и получилось бы не одно, так другое! А если всё так неопределённо… сделаешь счастье - и не заметит никто, потому что - не ждут. Доказывай потом: в такой-то вот день и в такой-то вот час я счастье сделал!.. - посмотрят на тебя с недоверием и спросят: это какое же такое было тогда счастье - что-то не припоминается! Зря, значит, старался.
        Хоть Ниточка и казалась крепкой, а взяла как-то и лопнула - с лёгоньким таким взрывом: ах!..
        Лопнула - и сказала Камушку-с-Круглой-Дырочкой:
        - Извини… перетёрлась я!
        - Об меня? - с ужасом спросил он.
        - Да нет, - ответила Ниточка и, виновато улыбнувшись, сбежала вниз. - Об время.
        А что уж она имела в виду - только она одна и знала.
        Камушек-с-Круглой-Дырочкой почувствовал, что больше не привязан. Казалось бы, катись теперь куда хочешь: падай - и катись по дорожке… свобода!
        Только как же тогда счастье - которого он, Камушек-с-Круглой-Дырочкой, так ещё и не сделал?
        Новая Ниточка оказалась синтетической: такие не перетираются.
        «Это навсегда», - с тоской подумал Камушек-с-Круглой-Дырочкой, а Синтетическая Ниточка спросила:
        - Тебя зачем на меня повесили?
        Значит, она не знает зачем! Значит, ей надо сказать: на память, - а больше ничего не говорить. И новая эта ниточка никогда не станет упрекать его в том, что он не делает счастья! Можно висеть себе на шее - и ни о чём не думать. Просто висеть, висеть, висеть на Синтетической Ниточке - вечно.
        - Меня повесили… - начал было Камушек-с-Круглой-Дырочкой, а закончил совсем не так, как хотел: - …чтобы я счастье делал.
        - Делаешь? - осведомилась Синтетическая Ниточка.
        «Делаю! Скажи: делаю! - твердил ему внутренний голос. - Она синтетическая, что она понимает в счастье? Пусть думает, что ты не просто так висишь, а при деле… дескать, висишь - и от тебя происходит счастье! Тогда она будет уважать тебя, эта Синтетическая Ниточка, - и больше никогда даже и не произнесёт слова «счастье»!
        - Не делаю, - сказал Камушек-с-Круглой-Дырочкой и, не дожидаясь следующего вопроса, признался: - Потому что не знаю, как его делать!
        А Синтетическая Ниточка со вздохом ответила:
        - М-да… никто не знает, как его делать, это счастье!
        И вдруг улыбнулась - причём настолько кроткой улыбкой, что Камушек-с-Круглой-Дырочкой засомневался, вправду ли она синтетическая… Синтетические так, вроде, не улыбаются.
        Новая Ниточка ни разу не упрекнула его в том, что он не делает счастья.
        Она ни разу не напомнила ему, что он не делает счастья.
        И даже самого этого слова - «счастье» - ни разу не произнесла.
        Вот как странно…
        Годы шли, а совесть мучила Камушек-с-Круглой-Дырочкой всё сильнее и сильнее. Синтетическая Ниточка не перетёрлась, но в один ужасный день развязалась: синтетические ниточки невозможно завязать накрепко - в этом их слабость!
        Быстрой серебристой струйкой она скользнула вниз, успев шепнуть: «Я люблю тебя» - и навсегда исчезла.
        А Камушек-с-Круглой-Дырочкой повесили на новую ниточку.
        Потом - ещё на одну, и ещё на одну, и ещё…
        Накануне какой-то следующей ниточки он сказал:
        - Выбросьте меня. Я не умею делать счастье. Я просто так всю жизнь провисел на шее. Найдите себе другой камушек - настоящий! Который умеет делать счастье.
        И услышал в ответ:
        - Ты и есть самый настоящий. Спасибо тебе за такую счастливую жизнь.
        И тогда Камушек-с-Круглой-Дырочкой удивился, как же это, оказывается, просто - делать счастье.
        Один ореол
        Один Ореол витал себе над одной великолепной головою. Он давно уже так витал - внимания случайных прохожих, вообще-то, не требуя: ореол ведь вещь такая… витает - и никому не мешает. При этом понятно, что любой мало-мальски случайный прохожий никакого ореола, скорее всего, просто не заметит… конечно, если взять действительно случайного прохожего.
        Что же касается Мухи Обыкновенной, то Муха Обыкновенная к случайным прохожим никакого отношения не имела - и, стало быть, неудивительно, что она не только заметила Ореол, но и полетела строго по направлению к нему, и даже более того - уселась на ореол сверху и деловито спросила:
        - Вы чего это тут витаете, уважаемый?


        Ореолу бы взять да ответить что-нибудь вроде: «Вас это не касается, Муха Обыкновенная!» или «Следуйте, пожалуйста, своею дорогой и не отвлекайте меня от витания, Муха Обыкновенная!» - ан, нет! Вместо всего этого Ореол начал объяснять Мухе Обыкновенной, «чего он тут витает»… а на такой непонятный вопрос, разумеется, быстро не ответишь. Вот почему ответ у Ореола получился длинный и сбивчивый - вроде следующего:
        - Я тут чего это витаю… я тут того это витаю, что такое у меня предназначение - витать. Если бы вы, Муха Обыкновенная, спросили, например, у Облака, чего это оно тут плывёт, или у Ветра, чего это он тут дует, они бы вам, Муха Обыкновенная, ответили приблизительно то же: такое у нас предназначение - плыть или дуть… У вас, Муха Обыкновенная, есть ещё какие-нибудь вопросы - или я могу начать продолжать витать?
        - Нет, - ответила Муха Обыкновенная, - начать продолжать витать Вы, уважаемый, не можете, потому что плыть и дуть - это одно, а витать - это совсем другое.
        Ореол, пока не витая, терпеливо, как мог, подождал дальнейших объяснений, но не дождался их и сказал:
        - Мне кажется, я не говорил, что плыть, дуть и витать - это одно и то же занятие!
        - Витать, - сразу же возразила Муха Обыкновенная, - это вообще не занятие - это вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е.
        Такого длинного слова Ореол никогда в жизни не слышал…
        Всё ещё не витая, он с уважением посмотрел на Муху Обыкновенную, знавшую это бесконечно длинное слово, и спросил:
        - Не могли бы Вы, Муха Обыкновенная, объяснить мне, что означает «вре… мя… пре… про… вож… де… ни… е», - при этом чуть не поперхнувшись окончанием диковинного слова.
        - Вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е, - отчеканила Муха Обыкновенная, - есть пустая трата времени - и всё. Иначе говоря, от него, вре-мя-про-вож-де-ни-я, никому ни жарко ни холодно.
        - Так это и хорошо! - обрадовался Ореол: ему совершенно не хотелось, чтобы от него кому-нибудь стало жарко или холодно. Потом он полюбопытствовал. - А от Вас, Муха Обыкновения, кому-нибудь жарко… или холодно?
        - Обо мне тут речи вообще не идёт! - поспешила заверить его Муха Обыкновенная. - Я летаю. А Вы витаете! Вы же не станете спорить со мной, если я скажу, что летать - это одно, а витать - это совсем другое?
        - Не стану, - охотно согласился Ореол и совсем растерялся. Он всё ещё не витал, а между тем каждому понятно, что происходит с ореолами, которые надолго перестают витать: они оседают. А оседая - блёкнут.
        Именно это случилось и с нашим Ореолом: он осел - прямо на хрупкие плечи, находившиеся непосредственно под одной великолепной головою. А осев - поблёк.
        И тут сразу же, как по команде, все люди, которые издалека шли на свет этого Ореола, сбились с пути и заблудились в потёмках. И начали бросаться в разные стороны и впадать в отчаяние. И образовалось небольшое стол-по-тво-ре-ни-е. Ореол этого, конечно, не мог заметить, потому что и такого длинного слова, как «стол… по… тво… ре… ни… е», он тоже не знал.
        Зато Постовой знал это слово очень хорошо и сразу закричал:
        - Минуточку, минуточку! Что здесь у нас за стол-по-тво-ре-ни-е такое?
        А все люди, которые издалека шли на свет этого Ореола, объяснили Постовому:
        - Толпу сотворили мы, но это у нас получилось нечаянно. Все дело в том, что прежде мы видели Ореол над одной великолепной головою: он светился - и мы шли на свет. А теперь Ореол исчез… и тогда мы начали бросаться в разные стороны и впадать в отчаяние. Так и образовалось стол-по-тво-ре-ни-е.
        - Минуточку, минуточку! - опять закричал Постовой. - Ореол никуда не исчез, и не говорите, пожалуйста, всякие глупости. Ореол вообще исчезнуть не может. Он может - в крайнем случае - осесть. Кстати, с того места, где я нахожусь, прекрасно видно, что и тот ореол, на свет которого вы шли, именно осел - причём осел на не очень крепкие плечи, находившиеся под одной великолепной головою.
        - Отчего же он осел? - заволновались все.
        - Прошу никого не волноваться: он осел оттого, что на него уселась муха. Ореол ведь вещь такая… невесомая - и не выносит давления сверху.
        С этими словами Постовой осторожно смахнул Муху Обыкновенную всегда имевшейся у него под рукой для таких случаев газетой. От газеты Муха Обыкновенная, разумеется, не погибла, а только сошла с ума - и тут же забыла все длинные слова, которые знала. Отныне она вынуждена была пользоваться только совсем короткими - такими, как «ведь», «вот», «уж» и другими, но не длиннее.
        Ореол же медленно приподнялся и опять занял положенное ему место над всё тою же великолепной головою. А все люди, которые шли на его свет, горячо поблагодарили Постового и приблизились к Ореолу.
        И их благословили.
        Шкатулка с секретом
        Теперь редко где встретишь шкатулку с секретом, это раньше они были чуть ли не в каждой семье. И стояли на почётном месте, и обязательно запирались на ключ, а отпирались очень редко - потому что если узнавать секрет ежедневно, то какой же это тогда секрет? Вовсе никакой не секрет, скажете вы, и будете совершенно правы!
        Одна такая шкатулка с секретом - старенькая и потому особенно загадочная - дожила до наших дней. Никто не знал, какой именно в ней секрет, потому что давным-давно потерялся ключик, а без ключиков секреты не открываются.
        Но все про секрет по-разному говорили.
        Бабушка, например, клялась и божилась, что помнит, как шкатулку открывали при ней. И появлялся оттуда пёстрый букет живых цветов, благоухавших, как целый сад. И вились над букетом пчёлы и бабочки, собиравшие нектар.
        - Бабушка, ты что-то путаешь! - протестовали в доме. - Ни благоухающих цветов, ни пчёл с бабочками не могло быть в шкатулке, они бы погибли там! Ну, сама подумай, как бы им удалось выжить, если шкатулка почти все время закрыта?


        - В том-то и секрет! - сердилась Бабушка. - Не зря же говорят: шкатулка с секретом!
        А послушать Соседей (Соседи ведь обычно всё лучше нас знают, о чём ни спроси!), так никакой в шкатулке не букет. Кто-то видел, дескать, как выпрыгивал оттуда маленький паяц - и со страшным хохотом запрыгивал обратно под крышку. Этот маленький паяц, значит, и был тот самый секрет.
        Имелся ещё один Часовых Дел Мастер, человек серьёзный и любитель разнообразных механизмов. По его словам, не букет и не паяц содержались в шкатулке, но хлопушка. Откроешь крышку - хлоп! - и вся комната завалена конфетти. И немножко пахнет порохом. А секрет, стало быть, в том, что откуда-то всякий раз бралась в шкатулке новая хлопушка. Однако тут Часовых Дел Мастер лишь разводил руками и с уважением говорил:
        - Умели люди мастерить в старину!
        Только это, конечно, было никакое не объяснение.
        Один Дедушка отмалчивался и сетовал, что память у него совсем плохая. И что не помнит он, какой в шкатулке секрет заперт. А сам почему-то улыбался, хотя ничего особенно весёлого в его сообщении не было. Тогда-то и возникали насчёт Дедушки всякие по-до-зре-ни-я.
        - Дедушка, - умоляли его все, - особенно толстощёкий Карапуз, вечно вымазанный вареньем, - вспомни! Ты ведь старше всех, ты не можешь не знать, что там за секрет в этой шкатулке. Букет? Или паяц? Или хлопушка? Сосредоточься, Дедушка!
        Но Дедушка всё не сосредоточивался, а только улыбался и приговаривал иногда:
        - Букет, паяц, хлопушка… какие же это секреты! Секрет, Карапуз, дело серьёзное, на то он и секрет. И каждому секрету - своё время.
        …вот, значит, как проходила жизнь. И стояла на почётном месте молчаливая шкатулка с секретом, никому не выдавая секрета своего, и клялась и божилась Бабушка, и судачили Соседи, и разводил руками Часовых Дел Мастер, и чему-то улыбался Дедушка. А вечно вымазанный вареньем Карапуз рос. И когда он вырос достаточно, он прямо так и сказал:
        - Я вырос достаточно. Пришло время узнать секрет.
        - Надо бы ещё подождать, - возразил Дедушка. Он больше не улыбался - наоборот, стал серьёзным и даже каким-то торжественным. И добавил: - Это секрет не для карапузов.
        - Я уже перестал быть карапузом, - возразил В-Прошлом-Карапуз. - Сегодня мне исполнилось семь лет.
        И тогда Дедушка пообещал, что вечером откроет ему секрет шкатулки.
        - Мы сломаем её? - спросил В-Прошлом-Карапуз.
        - Секрет должен быть открыт, - твёрдо ответил Дедушка. - Открыт, но не взломан.
        В-Прошлом-Карапузу ничего не оставалось, как дожидаться вечера. Но до вечера было долго, и, чтобы не терять времени, он принялся пред-вку-шать.
        Может быть, в этой шкатулке джинн, как в волшебной лампе Аладдина? Он вылетит и скажет: «Приказывай, о мой повелитель!» Или там карта, на которой точно указано, что в десяти тысячах миль отсюда на расстоянии восьми шагов к юго-востоку от старого дерева в форме буквы «У» зарыты несметные сокровища, награбленные пиратами…
        Вечером, когда все в доме отправились спать, они с Дедушкой подошли к шкатулке с секретом. Дедушка снял с шеи тоненькую цепочку, на которой оказался крохотный совсем ключик.
        - Что-то ты никогда не показывал мне этого ключика, - подозрительно заметил В-Прошлом-Карапуз.
        - Не время было. Да и сейчас, боюсь, не время, - вздохнул Дедушка.
        И вот наконец - щёлк!..
        Ничего не оказалось внутри - только тихая музыка заиграла. Заиграла и стихла.
        - Музыка? - разочарованно спросил В-Прошлом-Карапуз. - Музыка - и всё? Тоже мне секрет! Музыку я сто раз слышал!
        - Музыка, - отозвался Дедушка. - Музыка и всё. Поспешил я с секретом-то…
        Совершенно разобиженный, В-Прошлом-Карапуз поплёлся спать. Ему снились волшебные лампы и пиратские сокровища.
        А Дедушка всё сидел и сидел возле шкатулки - время от времени осторожно открывая и закрывая её. Уж он-то не сомневался в том, что в целом мире, до отказа полном всякой всячины, есть на самом деле лишь один настоящий секрет, и это - Музыка.
        Слон в полном смысле этого слова
        Вы мне сейчас сразу скажете, что слон и вообще бывает только в полном смысле этого слова, - иначе он просто не слон. А вот и нет!.. Хотя, чтобы это понять, надо, конечно, знать о том, что имело место в зоопарке.
        В зоопарке же имела место Новая Метла. Раньше место это занимал неказистый один Веничек. Его привыкли не замечать: подметает клетки - и ладно. Но Веничек состарился и устал. На работу приняли Новую Метлу, а Веничка проводили на пенсию и забыли.
        Новая Метла представилась строго:
        - Так, - сказала она. - Я тут Новая Метла. Я буду следить за порядком. И чтобы мне - ни-ни!
        И все в зоопарке немедленно сделались ни-ни: и Зверски Грустный Верблюд, и Невыносимо Печальная Лошадь Пржевальского, и даже те, кто раньше были просто ого-го —
        Безумно Старый Лев и Безумно Молодой Тигр: оба они из ого-го сразу же превратились в ни-ни.
        Ни-ни - и всё тут! Вот оно как…


        Уже на следующее утро Новая Метла отчитала Зверски Грустного Верблюда:
        - Что ж это Вы, милейший, колючек по всему загону накидали? Я, конечно, уберу за Вами сегодня, но чтобы с завтрашнего дня Вы у меня - ни-ни!
        А Зверски Грустный Верблюд и так уже был ни-ни - куда ж больше-то?
        - Почему кости везде? - стукнула Новая Метла по полу клетки, где жил Безумно Старый Лев.
        - Я мясо ел… с костями, - пролепетал Безумно Старый Лев.
        - Аккуратнее есть надо! - почти заорала Новая Метла, а Безумно Старый Лев смутился.
        Одним словом, полное ни-ни.
        Интересно, между прочим, что даже Слон стал ни-ни, хотя он-то уж вполне бы мог продолжать оставаться ого-го - как самый большой в зоопарке! Но теперь, значит, и он тоже был ни-ни.
        И настолько ни-ни, что в один кошмарный день Новая Метла, войдя к нему, сказала:
        - Пожалуй, довольно Вам уже быть слоном. Увольняю Вас из слонов. Не слон Вы отныне.
        - А кто я отныне? - не без испуга спросил тот, кто только что был Слоном.
        - Отныне Вы бабочка. - И Новая Метла принялась мести, как если бы Слон уже стал бабочкой!
        - Какая же я бабочка? - уточнил бывший Слон.
        - Не все ли Вам равно? - проворчала Новая Метла, но потом сказала. - Капустница Вы, понятно? Белая Вы и летаете, понятно?
        - Понятно… чего ж тут теперь не понять? - вздохнул экс-Слон и замахал ушами, как крыльями.
        Уши у слонов, конечно же, сами по себе очень большие, но по отношению ко всему телу они всё же не очень большие… Так что если новоявленной Бабочке как-то и удалось взлететь, то, мягко говоря, с грехом пополам.
        Тем не менее, Бабочка наша перелетела ограду из шипов и в нерешительности повисла над клумбой.
        - Садитесь на цветы! - скомандовала Новая Метла. - Так положено бабочкам!
        И Бабочка плюхнулась в клумбу: э-эх!.. Конечно, таким образом она передавила все цветы - но, надо сказать, тут же и разрыдалась, вспомнив, как любила цветы ещё в те времена, когда была Слоном.
        В ответ на это около клумбы раздался очень приятный голос - довольно-таки бархатный… как минимум - фланелевый:
        - О чём Вы, Слон, плачете?
        Плачущий поднял заплаканную голову и увидел Божью Коровку.
        - Меня назначили бабочкой, - сказал он сквозь слёзы, - а мне ею трудно быть.
        - Это кто же Вас назначил? - сразу чуть не умерла со смеху Божья Коровка.
        - Новая Метла… Она сказала: Капустница Вы, понятно? Белая Вы и летаете, понятно? С тех пор всё так и пошло…
        - Глупость какая! - фыркнула Божья Коровка. - Даже моим - невооружённым - глазом видно, что Вы серый и толстый невподъём! И потом… капустницы - они капусту едят всё время. Разве Вы едите капусту всё время?
        - Всё время? - переспросил Серый-и-Толстый-Невподъём. - Нет, всё время я капусты не ем.
        - Значит, и не Капустница Вы никакая! - заключила Божья Коровка. - А Вы вообще-то подчиняетесь мётлам?
        - Выходит, что подчиняюсь… Это ведь Новая Метла распорядилась, что отныне я бабочка.
        - Кто Ваши родители? - на всякий случай спросила Божья Коровка.
        - Слоны, - смущённо призналась Бабочка. - Но они отдельно от меня живут.
        - Неважно это, отдельно или нет, - прямо-таки вскричала Божья Коровка, - важно другое! А именно - что они ещё раньше распорядились, чтобы Вы были слоном, причём Слоном в полном смысле слова!.. Мои родители распорядились, например, чтобы я была Божьей Коровкой. Заметьте, Божьей Коровкой, а не коровой, так сказать, в полном смысле слова… Дабы никому в голову не пришло меня доить, поскольку молока давать я всё равно не могу.
        - А если Вам прикажут давать молоко? - в слоновьих глазах Бабочки засветилась надежда.
        - Тогда я скажу: кто Вы такой, чтобы приказывать мне давать молоко? Я не Ваша корова, я Божья Коровка. И повернусь к нему спиной в крапинках. И всё.
        Тут Божья Коровка поцеловала собеседника в лоб и улетела, а собеседник поднялся с клумбы, от всей души извинился перед цветами и, перемахнув шипы, обрушился по другую сторону ограды прямо перед Новой Метлой, как раз закончившей уборку.
        - Значит, так… - Он собрался с духом и произнёс по памяти. - Кто Вы такая, чтобы приказывать мне быть Капустницей, быть белой и летать, когда я Слон - причём Слон в полном смысле слова? Я вот возьму и повернусь к Вам спиной в крапинках! И всё.
        Так он и сделал. А от себя ещё добавил:
        - И чтобы Вы у меня, Новая Метла, больше ни-ни!
        Почему-то этих его слов вполне хватило, чтобы Новая Метла немедленно сделалась ни-ни. При том, что Зверски Грустный Верблюд и Невыносимо Печальная Лошадь Пржевальского - не говоря уж о Безумно Старом Льве и Безумно Молодом Тигре! - опять стали ого-го…
        Как, в общем-то, и должно быть в зоопарке - если у нас, конечно, всё ещё о зоопарке речь.
        Целая тонна песку
        В песочнице забыли Лопатку, Ведёрко и Полосатый Мячик. Они немножко полежали молча, а потом решили поговорить, но не нашли, о чём бы таком… Между прочим, это довольно опасная ситуация, когда не о чем говорить: именно тогда в голову приходят всякие глупости. Так случилось и на сей раз.
        - Нами больше не играют, потому что игры закончены, - строго сказала Лопатка, ни к кому конкретно не обращаясь. - И теперь, когда игры закончены, надо начинать дело делать. Ибо делу время, а потехе - час! - Она осмотрелась по сторонам и закончила: - Ишь, как весь мой песок по песочнице разбросали!.. А кому его перелопачивать? Опять мне!
        - Разве это Ваш песок? - удивилось стоявшее у краешка песочницы Ведёрко. - Разве у нас здесь не общий песок?
        - Здесь у нас весь песок мой, - коротко, но не ясно сообщила Лопатка и воткнулась в самую середину песочницы, чтобы вопросов больше не возникало.


        Потом она посмотрела на Полосатый Мячик, который молчал, потому что у него не было слов, и распорядилась:
        - Катитесь отсюда!
        - И не подумаю, - надулся тот. - Я катился весь день - и теперь отдыхаю.
        - Отдыхайте, пожалуйста, в другом месте. Вы всю песочницу собой заняли - другие тоже отдохнуть хотят!
        И Лопатка даже ручкой задрожала от возмущения.
        - Другие - это кто? - полюбопытствовал Полосатый Мячик.
        - Я, скажем, - привела себя в пример Лопатка. - А Ведёрко пускай убирается отсюда - предварительно высыпав из себя мой песок!
        - Какая-то Вы на редкость глупая Лопатка, - в раздумье произнёс Полосатый Мячик. - Представьте себе, что кто-нибудь потребует, чтобы я выпустил из себя весь воздух: дескать, воздух не твой!.. Весь воздух, конечно, не мой, но та часть воздуха, которая во мне… - она моя.
        - До воздуха - причём как до всего, так и до его частей - мне дела нет. А вот до песка есть! - сказала Лопатка и воткнулась теперь уже непосредственно около Ведёрка.
        - Это несправедливо! - разволновалось Ведёрко.
        - Хватит разговоров! - отрезала Лопатка. - Я начинаю перелопачивать песок, а Вы… - она с презрением взглянула на Ведёрко, - Вы можете оставить себе свою жалкую горсть! Лишь бы Вы вместе с этим полосатым как можно быстрее покинули песочницу.
        Песок полетел в разные стороны - Ведёрко и Полосатый Мячик закашлялись и выскочили из песочницы. И даже одна Собака, которая грелась на солнышке, закашлялась. И даже все прохожие, которые прогуливались во дворе или шли через двор по делам, закашлялись - вместе с Ведёрком, Полосатым Мячиком и Собакой. А потом и весь мир закашлялся, и ничего не стало слышно. Услышать между тем было что: Лопатка, неизвестно с какой целью перелопачивая песок, на чём свет стоит ругала своих бывших соседей.
        - Наглецы какие! - бурчала она. - Весь песок испокон веков принадлежит нам - лопаткам, лопатам и лопатищам, так что ни песчинки никто у меня не получит…
        При этом песок она перелопачивала так яростно, что песочница мелела на глазах.
        - Аккуратнее, Вы же оставите детей без песка! - надрывался Полосатый Мячик, но из-за того, что все ужасно кашляли, никто не мог его услышать. А потом настала ночь.
        Утром песка в песочнице не было. Только горстка и осталась на дне Ведёрка, стоявшего в стороне. Из горстки этой не то что кулича - и пончика нельзя было слепить. Понятно, что дети расплакались - да так громко, что одна добрая Грузовая Машина в дальнем конце города услышала их и изо всех своих лошадиных сил помчалась на помощь.
        Она неслась по улицам города к плачущим детям - и все машины расступались перед ней, как перед «Скорой помощью». Въехав во двор, добрая Грузовая Машина улыбнулась детям и вывалила в песочницу целую тонну - нет, даже больше! - песку. То-то было радости! Дети захлопали в ладоши и уже хотели нагружать песок в Ведёрко, да вот… нагружать-то оказалось нечем.
        - Простите, дорогой Полосатый Мячик, - сказали тогда дети, - не знаете ли Вы, куда исчезла отсюда Лопатка?
        Полосатый Мячик, стараясь не глядеть на Ведёрко, ответил:
        - Боюсь, что она теперь на дне песочницы… Попробуйте покричать ей.
        - Лопатка-а-а! - тут же позвали дети. - Вы где?
        - Зде-е-есь! - послышался из-под целой тонны песку слабый голос. - Доста-а-аньте меня отсюда, мне тут стра-а-ашно!
        Дети растерялись: они не могли представить себе, как разгрести столько песку просто руками…
        - А попробуйте вычерпать песок мной, - стараясь не глядеть на Полосатый Мячик, предложило Ведёрко.
        - Целую тонну? - ужаснулись дети.
        До самого вечера дети и Ведёрко спасали Лопатку, а Полосатый Мячик пел им бодрые трудовые песни, чтобы не унывали. Когда же Лопатку наконец извлекли на поверхность, вид у неё был настолько кислый, что её даже не стали просить пересыпать песок обратно в песочницу. Попросили об этом Оранжевый Экскаватор.
        После того, как Оранжевый Экскаватор закончил работу, Лопатка сказала ему:
        - До чего же мило с Вашей стороны, что Вы так долго возились с моим песком! Одной бы мне нипочём не справиться.
        Услышав слово «мой», Ведёрко и Полосатый Мячик тревожно переглянулись, а дети спросили их:
        - Почему, Ведёрко и Полосатый Мячик, вы тревожно переглянулись?
        - Да так… - ответили те. - Не обращайте внимания.
        Узенькая полоска света
        Что речь у нас пойдёт об Узенькой Полоске Света, вы уже и так поняли. Но, может быть, не поняли пока, какая это такая Узенькая Полоска Света, - когда у света, вроде, и полосок-то нет… Ведь свет - он не тигр и не тельняшка!
        Полосок-то, может быть, и нет, но вот одна полоска точно есть. Она появляется, если, например, входную дверь не закрыть, а только прикрыть: тогда-то и поселяется в щёлочке Узенькая Полоска Света, проникающая с улицы…
        И скучные люди говорят: закройте наконец, говорят они, эту проклятую дверь - сквозит! Или: закройте наконец эту проклятую дверь - свет прямо в глаза бьёт! Хотя тут, конечно, явное преувеличение: узенькие полоски света существуют совсем не для того, чтобы сквозило или чтобы свет в глаза бил, а совсем наоборот: узенькие полоски света существуют для того, чтобы манить.
        Только не все ещё, к сожалению, знают, что такое манить. А манить между тем - это притягивать и обещать…


        - Вы, Узенькая Полоска Света, сами научились манить - или на курсы какие-нибудь ходили? - спрашивала Узенькую Полоску Света одна Форточка, которая манить не умела, а умела только помещение проветривать.
        - Нет, я ни на курсы не ходила, ни сама не училась - у меня это просто так получается! Я возникаю в щёлочке - и маню.
        - И куда же Вы маните? - подозрительно интересовался Плинтус, которому почему-то не нравилось само слово «манить»: слово это не вызывало в нем никаких полезных представлений.
        - Ах, я не знаю… просто маню - и всё, - откликалась Узенькая Полоска Света, кротко улыбаясь.
        - И… идут за Вами? - удивлялся Плинтус.
        - Кто идёт, а кто - нет, - честно отвечала Узенькая Полоска Света и - манила.
        Плинтус не любил Узенькой Полоски Света: когда она появлялась в щёлочке, он просто весь выгибался от неприязни. Его и вообще-то раздражало, когда дверь не закрывали, потому что снаружи всегда неслась какая-нибудь пыль, которая обожала забираться под него и там - находиться. Из-за этого пол начинали мыть - и потом Плинтусу приходилось лежать мокрому и сохнуть, что довольно противно! Ну, и древесина, понятное дело, портилась: Плинтус даже треснул в одном месте. А всё потому, что Узенькой Полоске света угодно было поселяться в щёлочке и - манить!
        - Вам не кажется, - обращался Плинтус к Порожку, - что это какое-то до ужаса глупое занятие - манить? Манить - и даже не знать куда!
        - Нет, - откликался Порожек, который тоже умел манить, но не так хорошо, как Узенькая Полоска Света. - Если знать, куда манить, то это уже называется не «манить»… это уже называется «приглашать», потому что приглашают всегда в определённое место. Странно было бы сказать: «Я приглашаю Вас», - и не добавить, куда именно! Если этого не добавить, то получится, что никуда и не пригласили. А манить можно просто так… Вы разве не слышали выражения: «Меня манит неизвестное»?
        - Не слышал! - огрызался Плинтус, хотя, конечно же, слышал, - просто притворялся, что не слышал.
        - Мне кажется… если бы я постаралась, я тоже могла бы начать манить, - признавалась Форточка. - И ещё мне кажется, что мне бы это нравилось - манить!
        «Они тут сумасшедшие все! - злился про себя Плинтус. - Вот соберу чемодан - и уеду на север! Там двери всегда закрывают - и понимают: двери существуют для того, чтобы их закрывать. А тут, в этой дурацкой южной местности, все двери только полуприкрыты! Вот на днях вошла в комнату какая-то совершенно посторонняя собака и нагадила на меня. Так потом пришлось даже бензином меня оттирать… до сих пор иногда чихаю! Нет, уеду. Уеду на север. Вот только чемодан соберу».
        У Плинтуса, конечно, чемодана никакого не было: у плинтусов и вообще чемоданов не бывает, поскольку им в чемоданах хранить нечего! Про чемодан же Плинтус себе нарочно говорил - чтобы получалось, будто ему перед отъездом ещё кое-какие дела сделать надо. Говорил он себе это часто - ив конце концов даже сам начал верить, что ему сначала чемодан собрать надо, а только потом - ехать.
        В один особенно светлый летний вечер, когда дверь, как всегда, стояла полуприкрытой, Узенькая Полоска Света опять поселилась в щёлочке и принялась манить. Порожек, кстати, тоже ей помогал чем мог. А Форточка смотрела на них и тихонько завидовала: как она ни старалась манить, по-настоящему это у неё не получалось. Единственным, кого ей до сих пор худо-бедно удавалось манить, был толстый чёрный кот, который иногда с тоской смотрел в направлении форточки, как бы желая выскочить на улицу, но был такой ленивый, что всегда откладывал…
        А вот Порожек и особенно, конечно, Узенькая Полоска Света - те манили как полагается! Причём настолько сильно манили, что дети давно уже выскользнули из своих кроваток и тихонько прокрались через щёлочку на улицу. Увидев это, мама и папа неслышно отправились за ними - через ту же щёлочку, а потом даже бабушка и дедушка не удержались: Узенькая Полоска Света, оказывается, манила и их!
        Но если бы только их! Даже толстый чёрный кот не устоял - и Форточка, манившая его изо всех сил, разочарованно вздохнула, увидев, как ленивец с трудом выволакивает свою тяжёлую тушу за дверь… Сразу после кота решился выпорхнуть из своей клетки - тоже, наверное, обнаружив в дверце какую-нибудь щёлочку, - сине-зелёный попугай. А потом произошло и вовсе невероятное: выпрыгнув из аквариума, отправились на улицу рыбки - стройной шеренгой и крепко держась друг за друга плавниками! Промаршировали в направлении двери стулья - щёлочка становилась все шире и шире, проковыляли столы, пару раз осторожно топнул и тоже отправился в путь диван, а за ним протиснулся в дверь, оставив её нараспашку, и сам платяной шкаф. Вот уже в дверном проёме видны очертания ванны, раковины, газовой плиты…
        Скоро в квартире не осталось никого и ничего, кроме пола и стен да усталой старинной картины, изображавшей битую дичь. Но даже битая дичь, подумав-подумав, тряхнула всё-таки молодостью - и унеслась в дверной проём, подхватив по пути огромную золочёную раму.
        - Я так и знал! - сам себе сказал Плинтус. - К этому всё шло. Когда «манят» - особенно неизвестно куда - ничем хорошим дело не кончается.
        Оглядев пустую квартиру, Плинтус вздохнул, выгнулся покруче - так, что все гвоздики повылетали, - и, даже не собирая чемодана, отправился на вокзал. Пора было уезжать отсюда на север, где всегда закрывают двери и где понимают: двери существуют для того, чтобы их закрывать. За-кры-вать.
        Струйка воды
        Струйка Воды - лучший бегун на свете, потому что она никогда не устаёт. Если выпустить её из крана, а кран не закрыть - поминай как звали. Сначала, конечно, Струйка Воды далеко не убежит - пока её сдерживают какие-нибудь края, всё равно какие: края мойки, раковины или чашки одинаково годятся… правда, чем выше края, тем лучше. Вот у мойки в кухне, например, довольно высокие края.
        Но наша Струйка Воды как раз из мойки-то и убежала: именно потому, что кухонный кран забыли закрыть на ночь. Сначала, конечно, края мойки Струйку Воды сдерживали, но рано или поздно (рано или поздно - это теперь уже никому не известно), мойка всё равно наполнилась - тогда-то Струйка Воды и выскользнула на пол.
        - Ты кто? - спросила её безмятежно сидевшая на полу кухни Муха.
        - Пока я Струйка Воды, - раздалось в ответ. - Но кем буду дальше - не знаю.
        - Странно, - зевнула Муха. - Вот я, допустим, Муха, однако передо мной таких проблем не возникает: я твёрдо знаю, что и дальше буду Мухой. Мы, мухи, всегда верны себе.
        - Да уж, - вздохнула Струйка Воды. - Это точно. Правда, было бы лучше, если бы мухи в кого-нибудь превращались - например, в бабочек! Бабочки такие красивые…
        - Вот ещё! - фыркнула Муха. - В бабочек!.. Никогда не видела более уродливых созданий. Я просто счастлива, что я Муха, и ни в какую бабочку превращаться не собираюсь. А ты… - ты превращайся, пожалуйста, в бабочку, если они тебе так нравятся. Только обо мне тогда забудь.


        Струйка Воды вздохнула:
        - В бабочку я, к сожалению, не превращусь никогда. Но о Вас, Муха, я, пожалуй, забуду с удовольствием.
        И, с удовольствием забыв о Мухе, Струйка Воды побежала дальше - сначала по полу, потом под дверь - да и за порог!..
        На ночной мостовой пришлось остановиться: эту мостовую как раз стал переползать поперёк один бессонный Червяк.
        - Ты кто, - незамысловато начал он и замысловато закончил: —…не спящий ночью и ползущий - вроде меня, грешного?
        - А в чём Вы грешны? - сразу заинтересовалась Струйка Воды, позабыв даже представиться.
        - Во всём! - страшно, но непонятно ответил Грешный Червяк и настойчиво повторил свой вопрос, в ответ на который Струйка Воды призадумалась:
        - Сейчас я, наверное, уже целый ручеёк, а была Струйкой Воды.
        - Это точно, ручеёк, - согласился Грешный Червяк, - Струйкой-то Воды тебя, пожалуй, никак не назовёшь! Ты именно что ручеёк - причём довольно широкий. Так что дайка мне сначала проползти всему, а потом ползи сама куда хочешь: мне отнюдь не улыбается потонуть здесь.
        Тут Грешный Червяк, не дожидаясь ответа, пополз вперёд, как танк, - он даже рычал по мере про-пол-за-ни-я мимо Струйки Воды, чтобы походить на механического.
        Дождавшись пре-кра-ще-ни-я про-пол-за-ни-я всего Грешного Червяка, Струйка Воды, уже считавшая себя ручейком… даже, пожалуй, ручьём, побежала дальше и бежала без остановок - до тех пор, пока не наступило утро.
        И получилось так, что утром люди вместо того, чтобы выйти на улицу, - вышли на берег бурной реки.
        - Где же трамваи? Где троллейбусы и автобусы? - заволновались люди, которым не на чем оказалось ехать на работу. Лодок-то у них не было… да и не привыкли они на работу в лодках ездить! Работа - это ведь не рыбная ловля.
        Потом люди подняли головы и увидели милиционера на фонарном столбе: он почему-то размахивал своим жезлом. Скоро все поняли почему: в город вошла флотилия иностранных судов. Капитаны этих судов искали, где бы судам пристать, а пристать судам было негде, потому что ведь река-то образовалась только ночью - и пристаней на ней, конечно, никто пока не построил.
        - Куда же нам приставать? - недоумевали поначалу капитаны. А потом принялись возмущаться. - Виданное ли это дело: такая огромная река - и ни одной пристани на всем её протяжении! Где же нам пополнять запасы топлива, если нет пристаней?
        Ясно, что пополнять запасы топлива опять-таки было негде - и постепенно все суда остановились, и образовался затор, какой бывает на дороге, когда много машин. И тогда все капитаны начали гудеть своими судами без топлива, а люди затыкать уши, потому что от шума можно было с ума сойти!
        - Откуда в нашем городе река? - никак не могло взять в толк Городское Начальство. - У нас же никакой реки прежде не наблюдалось…
        - Да не река я! - воскликнула наконец В-Прошлом-Струйка-Воды. - Я только Струйка Воды, которая убежала через край мойки. Кран в кухне забыли закрыть - вот я и бегу всю ночь.
        - Кто хозяин этой Струйки Воды?
        - Мы, - сказала одна семья, которая забыла закрыть кухонный кран на ночь.
        - Тогда немедленно забирайте её и запихивайте обратно в свой кран!
        Так распорядилось Городское Начальство, а с Городским Начальством шутки плохи.
        - Прошу прощения, - вмешалась Струйка Воды, - только я боюсь, что запихивать меня обратно в кран уже немножко поздновато. Единственное, что могут сделать мои хозяева, так это раскаяться.
        - Мы раскаиваемся, раскаиваемся! - закричала семья и действительно раскаялась.
        - А с Вами тогда как быть? - спросило Городское Начальство у Струйки Воды.
        - Ну… - замялась Струйка Воды, - мне надо… дать возможность хоть куда-нибудь впасть. Ведь все реки куда-нибудь впадают.
        Городское Начальство долго совещалось и, в конце концов, виновато сказало:
        - Ни океана, ни даже моря паршивого поблизости нет - Вы уж извините, дорогая Струйка Воды! Так что, если Вам непременно нужно куда-нибудь впасть, мы можем предложить Вам лишь впасть в уныние, а больше некуда.
        - Придётся, - вздохнула Струйка Воды и тут же с неохотой впала в уныние. И все капитаны со всеми своими судами тоже впали в уныние - и долго-долго по бескрайнему этому унынию тянулась вереница кораблей, пока последний из них не пропал за горизонтом…
        Да и нам с вами ничего не остаётся, как только впасть в уныние от того, что такой замечательной Струйке Воды не нашлось в этом мире лучшего применения.
        Болтливый Язычок Пламени
        В комнату внесли свежую сирень из сада и поставили на вечереющее окно.
        На столе зажгли свечу.
        Потом включили совсем тихую музыку.
        И стало торжественно.
        - Ах, как стало торжественно! - воскликнул Язычок Пламени, прыгая над свечой, но никто ему не ответил.
        Язычок Пламени огляделся вокруг.
        Распространяемого им света хватало только на то, чтобы освещать стол. На столе же не было ничего, кроме шахматной доски с расставленными по ней фигурами. С ними Язычок Пламени и решил поболтать.
        - Очень торжественно стало, говорю, - повторил он, но ему опять никто не ответил.
        Язычок Пламени немножко покачался взад-вперёд.
        - Когда цветы, и свеча, и музыка, - сказал он, - всегда бывает торжественно! Вы любите торжественные моменты?
        Он бросил взгляд вниз, на шахматную доску. Фигуры стояли молча и смотрели прямо перед собой.


        «Какое скучное общество! - подумал Язычок Пламени. - Стоят, как дураки - слова произнести не могут, чурки деревянные… Даже не замечают торжественности, в которую всё погрузилось! У них сердец, наверное, нету - одна древесина: снаружи и внутри».
        Он опять покачался взад-вперёд.
        - Я слышал, что королев и королей отличает тонкое понимание торжественных моментов. От какой-нибудь пешки я, конечно, такого понимания не ожидаю, но королевы и короли - уж они-то ко всяким торжествам привычны!
        Тут Язычок Пламени пристально посмотрел на Королеву и Короля с одной стороны шахматной доски, потом на Королеву и Короля - с другой, дабы они понимали, что он не вообще о королевах и королях речь ведёт, а о присутствующих королевах и королях. Впрочем, сколько он ни пучил глаза, королевы и короли даже не удостоили его взглядом: они продолжали стоять, как стояли - величественно и молчаливо.
        Язычок Пламени пожал маленькими плечиками и перевёл глаза на четырёх офицеров.
        - Господа офицеры! - обратился он сразу ко всем четырём. - Говорят, в вас течёт голубая кровь, - и я это уважаю. Кстати, во мне самом течёт голубая кровь, если вы внимательно приглядитесь. И потому я полагаю, что нам с вами есть о чём поговорить. Не правда ли, господа офицеры, настоящий момент - один из самых торжественных в нашей с вами жизни?
        Ни два офицера, одетые в чёрное, ни два офицера, одетые в белое, не шелохнулись. Они даже не кивнули Язычку Пламени: дескать, Вы правы, дорогой, именно сейчас мы и переживаем один из самых торжественных моментов в нашей жизни… или что-нибудь вроде этого.
        Тут уж Язычок Пламени и совсем удивился: воспитанные ведь, похоже, люди, а не знают, получается, что невежливо не отвечать, когда тебе вопрос задают! Может, они не понимают, что я их на разговор вызываю?
        Он ещё немножко поёрзал и с досадой произнёс:
        - Ну, хорошо, господа офицеры, если вы такие невоспитанные, я тогда с вашими конями разговаривать буду: может быть, они повоспитаннее окажутся!
        Правда, как разговаривают с конями, Язычок Пламени не знал - он даже не знал, как к коням обращаются.
        И обратился к ним, как смог.
        - Сивки-бурки, вещие каурки! - крикнул он, ожидая, что в ответ раздастся весёлое конское ржание.
        Только никакого - а уж тем более весёлого - конского ржания в ответ не раздалось: похоже, кони были под стать хозяевам! Ни один из четырёх даже головы в сторону Язычка Пламени не повернул.
        - Тааак… - разъярился тот, - кто там у Вас ещё есть из более-менее приличных… а-а-а, ладьи! Хорошо-с, поговорим с ладьями. Вот смеху-то будет, если бессловесные ладьи окажутся разговорчивее людей!
        И он обратился к ладьям, не особенно задумываясь о том, как к ним обращаются и обращаются ли вообще:
        - Привет вам, быстрые ладьи! Вы-то хоть чувствуете торжественность обстановки? Тишина, полутьма, свеча, благоухание сирени, тихая музыка… настроение - бла-го-го-вей-ное… а? Ладьи?
        Впрочем… если совсем честно, Язычок Пламени на ответ ладей не очень рассчитывал. Потому-то он и не слишком удивился, когда ни одна из них не издала ни звука. Между тем на шахматной доске оставались теперь только пешки. Разговаривать с пешками Язычку Пламени не то чтобы не хотелось - на худой конец можно бы и с ними, конечно, парой слов перекинуться… а только неловко: он пешек, вроде как, с самого начала обидел.
        Хотя - была не была!
        - Я тут давеча сказал не подумавши… будто пешкам якобы торжественные моменты понимать не дано, - с места в карьер начал Язычок Пламени. Сказал, а сам засомневался: прав ли я? И тотчас же вспомнил, что простой люд иной раз проявляет бия.
        - Добрый вечер, - сказала нота До первой же увиденной ею новой ноте. - Не Вы ли моя высокопоставленная родственница из Второй Октавы?
        Нота взглянула на неё и переспросила:
        - Из Второй Октавы?.. Так, пожалуй, нельзя сказать. Видите ли, я живу не в самой Второй Октаве, а немножко до Второй Октавы. Меня так и зовут До Второй Октавы. Но я определённо Ваша родственница.
        Нота До горделиво посмотрела на своих спутниц и сказала:
        - Вы слышите? Это моя родственница. Сейчас я попрошу её разрешить вам подняться со мной во Вторую Октаву. Впрочем, не знаю, стоит ли! Вас так много - и вы такие шумные… Знаете что: возвращайтесь-ка назад. А я, пожалуй, остаюсь во Второй Октаве.
        - Во Второй Октаве? - снова переспросила До Второй Октавы. - Нет, моя дорогая! Вы можете остаться только здесь, у меня, до Второй Октавы. - Она улыбнулась. - Но Ваши спутницы могут подняться и выше!
        Тут из Второй Октавы раздались радостные голоса: сначала нота Ре Второй Октавы, а потом и все остальные - Ми Второй Октавы, Фа Второй Октавы, Соль Второй Октавы, Ля Второй Октавы, Си Второй Октавы - бросились встречать своих родственниц. И что за встреча это была! Всю ночь во Второй Октаве не смолкали смех и весёлые разговоры… А к утру надо было собираться домой: Скрипичный Ключ просыпался очень рано - и ему ни в коем случае не понравились бы такие перемещения.
        Осторожно спускаясь вниз, ноты из Первой Октавы подобрали по пути и ноту До. Кстати, с этих пор нота До никогда уже не поминала свою высокопоставленную родственницу… впрочем, никто особенно и не спрашивал.
        История Тропического Растения
        Одно из семечек в пакетике под названием «Семена» было совершенно не похоже на все остальные - те, из которых должны были произрасти астры. А вот что должно было произрасти из этого семечка, оставалось только гадать. Но уж, конечно, не астра. Было оно ярко-красного цвета, а по форме походило на пулю.
        - По-видимому, из него произрастёт какой-нибудь тропический цветок, - сказали в саду и отвели под это семечко отдельную грядку.
        Устроившись на отдельной грядке, оно тут же начало кашлять и чихать, жалуясь на плохую погоду:
        - До чего же неблагоприятные условия для произрастания! Может быть, какие-нибудь астры это и устраивает, но только не меня. Я, конечно же, сейчас простужусь окончательно, я ведь растение тропическое!
        - Простите, а какого Вы будете цвета? - осмелилось спросить самое бесстрашное из семечек будущих астр.
        - Я пока не решило… Выберу себе что-нибудь поярче: скажем, красный с чёрным и жёлтым. И побольше золота: это всегда украшает.


        - Ах, какое великолепие… - принялись шушукаться семена астр. - Наверное, в нашем саду никто ещё не видывал ничего подобного!
        - Кстати, - некстати поинтересовалось Тропическое Растение, - а кто тут до меня был самый яркий?
        - Ходят слухи, что один гладиолус, - наперебой затараторили семена. - У него такое имя, что никому ещё не удалось с первого раза выговорить! Правда, в его окраске нету как будто ничего золотого…
        - Он беден? - с ужасом спросило Тропическое Растение.
        - Пожалуй, да, - отвечали семена.
        - Как это неприлично! - прочувствовало ситуацию Тропическое Растение. - Все мои родственники из жарких стран страшно, страшно богаты… Откуда же он, этот бедняга?
        - Кажется, из Голландии…
        - Из Гола-а-андии? - Тропическое Растение некоторое время помолчало и потом с горечью произнесло: - Голландия - это такая провинция, чтобы не сказать дыра! У меня на родине даже не слышали про Голландию.
        Тем временем семена начали пускать ростки.
        - Взгляните! - воскликнул один из ростков. - Какое приятное совпадение: росток нашего заморского гостя так напоминает нас! Выходит, что и тропические растения начинаются с того же, с чего и мы?
        Тропическое Растение приосанилось и заявило:
        - Дело не в том, с чего начинается растение, а в том, чем оно заканчивается.
        И тут все ростки зашикали на простодушного соседа, который, между прочим, так и не понял почему.
        …К концу лета каждый обычный росток увенчался хорошеньким цветком: один розовым, другой лиловым, третий жёлтым. И кто бы ни пришёл в сад, всякий восхищался:
        - Что за астры! Просто чудо!
        Астры страшно смущались от похвал: они-то знали, что настоящее чудо ещё впереди. То-то обомлеют гости, увидев Тропическое Растение! Жаль только, что оно так медленно растёт и до сих пор не зацвело…
        - Извините меня, пожалуйста, - обратилась как-то к Тропическому Растению Сиреневая Астра - та самая, что получилась из простодушного ростка. - Извините меня, пожалуйста, но я просто умираю от любопытства, хоть и знаю, насколько оно предосудительно! Скоро ли мы, наконец, увидим Ваш цветок? Очень не хотелось бы увянуть прежде, чем это произойдёт!
        - Вместо того чтобы торопить меня, - проворчало Тропическое Растение (в последнее время у него совсем испортился характер), - отодвинулись бы лучше от света. Вы мне полнеба загородили, а ещё и понукаете! Может быть, я в этом году вообще откажусь от идеи цветения.
        Астры опять зашикали на простодушное сиреневое существо, которое и на сей раз не поняло, в чём дело: Тропическое Растение находилось так далеко в стороне, что было совершенно неясно, как кто-то из них мог бы загородить от него полнеба…
        Между тем становилось прохладно. Астры начинали уже шмыгать носами, боясь расчихаться в присутствии Тропического Растения: если им холодно, то каково же ему, горемычному! Но Тропическое Растение и само жалело себя сильнее всех.
        - Поместят в толпу уродов и идиотов, - то и дело доносилось с отдельной грядки, - а потом ждут чудес!
        - Неужели мы так никогда и не увидим этого великолепия? - теряя надежду, шептались между собой сильно пожухшие теперь Астры.
        А в середине сентября случилось самое страшное: хозяин сада подошел к грядке с Тропическим Растением и вдруг расхохотался:
        - И это - всё? - спросил он сквозь смех, разглядывая долговязый зелёный прут без листьев. - Надо же было мне не угадать в красном семечке такой роскошный сорняк!
        Тропическое Растение немедленно увяло от злости, Астры же хором разрыдались: хозяин сада, конечно, ошибся и никакой это был не сорняк… Несколько дней оплакивали они кончину заморского цветка, потом устроили ему пышные похороны, возвели огромный памятник, а на памятнике золотыми буквами написали:
        ТРОПИЧЕСКОЕ РАСТЕНИЕ
        - и выстроились с двух сторон в почётном карауле.
        Шит колпак, кроен колпак
        «Шит колпак,
        да не по-колпаковски,
        кроен колпак,
        да не по-колпаковски —
        никто его не пе-ре-кол-па-ку-ет,
        не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет…»
        Трудно было, конечно, Шутовскому Колпаку эту скороговорку выучить, но выучить ужасно хотелось…
        И выучил ведь! А выучив, на маскарад пришёл - своей непреклонностью щеголять. Кто ему ни возразит, всё равно по какому вопросу, Шутовской Колпак тут же церемонную позу примет и произнесёт:
        - Я остаюсь при своём мнении. Мы, колпаки, такой уж народ: никто нас не пе-ре-кол-па-ку-ет, не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет.
        Плюнуть бы на него, конечно… да, вроде, невежливо.
        А Шутовской Колпак ходил, ходил по площади, где маскарад, да и совсем разошёлся: только и слышно было его одного, причём скажет - как отрежет!


        Не Шутовской Колпак, а просто император какой-то…
        - Вы бы хоть, дорогой Шутовской Колпак, не во всё подряд совались… Маскарад ведь дело такое: кто как хочет, тот так себя и ведёт! Проявите же гибкость! - советовал ему гибкий от природы Арлекин, закидывая ногу на плечо. - А то ведь по любому пустяку насмерть стоите.
        - Это пусть другие гибкость проявляют, - отвечал Шутовской Колпак. - А я гибкости проявлять не могу: я колпак. Значит, никто меня не пе-ре-кол-па-ку-ет, не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет.
        - Что точно, то точно… - вздохнул Арлекин и колесом укатился прочь от Шутовского Колпака.
        Впрочем, Шутовской Колпак этого не заметил: он уже с упоением объяснял одному Горящему Факелу, как ему правильно гореть.
        - Вы должны гореть ровным пламенем, - заявлял Шутовской Колпак.
        - Я не могу ровным, я не свеча! - терялся Горящий Факел.
        - А Вы - через «не могу», - учил его Шутовской Колпак. - Потому что так, как Вы горите, некрасиво!
        - Очень даже красиво! - сказала вдруг Кружевная Балерина, с восторгом наблюдавшая за Горящим Факелом, на что Шутовской Колпак ответил:
        - Я остаюсь при своём мнении. И никто меня не пе-ре-кол-па-ку-ет, не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет.
        - Была охота перевыколпаки… вы… ва… вовать! - запуталась Кружевная Балерина, расхохоталась и убежала под ручку с молоденьким Звездочётом.
        А Шутовской Колпак огляделся вокруг и увидел Пурпурный Плащ, развевавшийся на ветру, словно костёр.
        - Эй Вы, не развевайтесь так! - строго сказал ему Шутовской Колпак. - Держите себя в рамках!
        - Любопытно, это в каких же рамках? - поинтересовался Пурпурный Плащ. - Что-то я тут никаких рамок не вижу.
        - Из того, что Вы их не видите, - возразил Шутовской Колпак, - отнюдь не следует, что их нет. Рамки, о которых я говорю, именуются рамками приличия!
        - Но Пурпурный Плащ вовсе не ведёт себя неприлично, - воскликнул Рыцарь в средневековых доспехах, которому как раз и принадлежал Пурпурный Плащ, - он просто развевается на ветру! А потом… совсем не Вам, Шутовской Колпак, учить его развеваться! Чтобы учить кого бы то ни было развеваться, надо как минимум уметь развеваться самому - не правда ли?
        - Вы как хотите, а я остаюсь при своём мнении, - поспешил остановить Рыцаря в средневековых доспехах Шутовской Колпак. - И никто меня…
        - …не пе-ре-кол-па-ку-ет, не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет! - хором подхватила вся площадь и разразилась оглушительным смехом.
        Было похоже, что Шутовской Колпак всем тут уже порядком надоел.
        - Зачем вы смеётесь над ним? - обиделась за Шутовской Колпак хорошенькая Шутиха и покраснела от смущения: только что она не решилась выстрелить в воздух разноцветным конфетти - и теперь никак не ожидала, что у нее хватит смелости высказаться на всю площадь.
        - Но он же глупый! - шепнул ей Мушкетёр с усами во все лицо. - Хотите, я подниму его на шпагу и брошу к Вашим ногам?
        - Ни в коем случае! - возмутилась Шутиха и добавила: - Совсем он не глупый, просто он… он… - Шутиха никак не могла найти нужное слово, чтобы оправдать поведение Шутовского Колпака, в который бедняжка ни с того, ни с сего влюбилась по уши… вот незадача! - Совсем он не глупый, а просто последовательный, вот!
        - Меня бы кто-нибудь так защищал!.. - с тоской произнёс Рыцарь в средневековых доспехах и, полыхая Пурпурным Плащом, ускакал на своём печальном коне в никому не известном направлении.
        А Шутовской Колпак, конечно же, поспешил к хорошенькой Шутихе.
        Уже через несколько минут можно было видеть их за столиком открытого кафе, где они поедали пирожные и болтали обо всём на свете, а ещё полчаса спустя - среди отплясывавших зажигательную фарандолу.
        Маскарад продолжался вовсю, но нигде уже больше не было слышно замечаний Шутовского Колпака - по нему даже начали скучать!
        - А где же наш занудный Колпак Шутовской? - бросился на поиски Шутовского Колпака Горящий Факел. - Тот, который пытался заставить меня гореть ровным светом, словно я какая-нибудь свеча!
        Только Шутовского Колпака и след простыл. Кто-то сообщил, что в последний раз его видели в обществе хорошенькой Шутихи, осторожно - дабы не взорваться! - отплясывавшей фарандолу. Отправились на поиски и - что же вы думаете? - нашли обоих!
        Они целовались на узкой улочке.
        - Вы к нам? - смутилась Шутиха, увидев замершую в начале улочки разноцветную толпу.
        - К вам! - хохоча, ответила толпа. - Мы хотели бы ещё немножко послушать этот Шутовской Колпак… у него были такие дурацкие замечания!
        - У меня больше нет дурацких замечаний, - со смехом отозвался Шутовской Колпак из темноты. - Так что все свободны!
        - Как это так - нет? - удивилась толпа. - Вы же сами говорили, что никто Вас не пе-ре-кол-па-ку-ет, не пе-ре-вы-кол-па-ку-ет…
        Шутовской Колпак промолчал.
        Вместо него, как всегда смущаясь, ответила хорошенькая Шутиха:
        - Видите ли… я его люблю. А любовь - она кого хочешь пе-ре-кол-па-ку-ет. И пе-ре-вы-кол-па-ку-ет!
        Споры на шкафу
        Три бенгальских огня лежали на шкафу. Все давным-давно забыли про них, а шкаф был высокий - и, уж конечно, с пола трудно было разглядеть, лежат там на шкафу три бенгальских огня или нет. Да и кто вообще знает, что у нас на шкафу лежит, чего не лежит. Может быть, там такое лежит… закачаешься!
        А бенгальские огни - они ведь тоненькие совсем, незаметные. Их только раз в году и замечают по-настоящему: на новогоднем празднике, в самом конце декабря. Тогда они горят так ярко! Но… то ли слишком много бенгальских огней было куплено к давно минувшему празднику, то ли просто выпали эти три из коробки, когда коробка стояла на шкафу, - так или иначе, теперь они никому были не нужны.
        - Это хорошо! - любил повторять Правый Бенгальский Огонь: именно он всегда начинал все разговоры, а так как он лежал справа, считалось, что он один и бывает прав. - Это очень хорошо. Мы остались живы. Все наши братья сгорели в новогоднюю ночь - и их история закончена. Нас же с вами, дорогие мои, ждёт блестящее будущее.
        - А что хорошего в том, что мы не сгорели вместе с ними в новогоднюю ночь! - вздыхал обычно Левый Бенгальский Огонь: будучи левым, он, понятное дело, никогда не считался правым, что бы ни говорил. - Мы отсыреем здесь и уже ни на что не будем годны. Какое там блестящее будущее - лучше бы у нас было блестящее прошлое!


        И Левый Бенгальский Огонь сокрушённо вздыхал, а Правый в ответ на его слова морщился, подозревая в словах этих большую опасность: опасность ведь чаще всего появляется слева.
        Средний Бенгальский Огонь никогда не участвовал в разговорах на шкафу - он только и произносил, что «м-да» в ответ на заявления своих собратьев. Вот и сейчас сказал:
        - М-да…
        М-да - и ничего больше. Поэтому Правый Бенгальский Огонь подумал, что Средний согласился с ним, а Левый - что с ним, и, как всегда бывало, спор прекратился. Правый Бенгальский Огонь остался при своём мнении: прекрасно остаться живым, когда все погибли. Левый - при своём: ужасно остаться в живых, когда все погибли.
        Но вот в один - прекрасный, как сказал бы Правый Бенгальский Огонь, или ужасный, как сказал бы Левый… а мы просто скажем: в один какой-то день залетел на шкаф, неизвестно откуда, Тонкий Солнечный Луч.
        - Привет! - кивнул он, присаживаясь рядом с тремя бенгальскими огнями. - Лежим?
        - Лежим! - весело откликнулся Правый Бенгальский Огонь.
        - Лежим… - уныло откликнулся Левый.
        - М-да, - по обыкновению сказал Средний.
        - И долго лежим? - поинтересовался Тонкий Солнечный Луч.
        - Всю жизнь, - с гордостью отчитался Правый Бенгальский Огонь и, в свою очередь, спросил: - А ты тоже бенгальский огонь?
        - Пожалуй, - ответил Тонкий Солнечный Луч, осматриваясь по сторонам. - Однако пыльно у вас тут. - Он чихнул. - Да-a, занесло же меня… Вон, смотрите, мой брат бегает по хрусталикам люстры и зажигает их. А тот, маленький, ест варенье из чашки, видите? - Тонкий Солнечный Луч поёрзал по поверхности шкафа. - И чего это я сюда прилетел?
        - Здесь ты сохранишься, - серьёзно возразил Правый Бенгальский Огонь. - А братья твои - погибнут: этот сорвётся с люстры и разобьётся, маленький же просто утонет в варенье - вот и всё. Но тебя ждёт блестящее будущее. Как, впрочем, и нас.
        - Пропадёшь ты тут с нами, - не согласился Левый Бенгальский Огонь. - Ни по люстре не поскачешь, ни варенья не поешь - отсыреешь и погаснешь. Подумай: ведь у тебя, по крайней мере, могло бы быть блестящее прошлое.
        - М-да… - сказал Средний Бенгальский Огонь.
        - Интерееесный разговор! - рассмеялся Тонкий Солнечный Луч. - И часто вы его ведёте?
        - Всю жизнь! - Ни Правый, ни Левый Бенгальский Огонь не поняли, что в этом смешного.
        - Ну тогда ладно… Вы тогда решайте, что лучше - гореть или не гореть, а мне пора. - Тонкий Солнечный Луч ещё раз огляделся по сторонам и пробормотал. - Хм, блестящее прошлое, блестящее будущее… Их нет у того, у кого нет настоящего!
        И, ещё раз чихнув на прощание, он соскользнул вниз: скакать по люстре и поедать варенье.
        Трём бенгальским огням стало темно без него. И почему-то вдруг они тоже зачихали - один за другим. Начихавшись вдоволь, Правый Бенгальский Огонь сказал:
        - Странный это был бенгальский огонь… Настоящее! Что такое настоящее? Всего-то навсего шаг в блестящее будущее.
        - Всего-то навсего шаг из блестящего прошлого! - поправил Левый Бенгальский Огонь.
        А Средний ничего на этот раз не сказал - даже своего обычного «м-да».
        - Почему ты молчишь? - воззрились на него Правый и Левый.
        - Я больше так не могу! - воскликнул тот. - Здесь пыльно, темно, душно…
        И он вспыхнул - мгновенно, сам по себе! - и весело посыпались со шкафа ослепительные трескучие искры.
        И тотчас же ещё два снопа золотых искр полетели вниз: это вспыхнули по вине Среднего Бенгальского Огня Правый и Левый - ах какой начался фейерверк! И дети запрыгали, заплясали в лучах этого фейерверка, думая, что снова пришёл Новый год.
        А три бенгальских огня сгорели за одну минуту - так и не успев сказать больше ничего умного, зато успев, может быть, понять, что же это всё-таки такое - настоящее.
        Белокрылый ангел с Кокосовых островов
        Возмущались все: и Ослепительно Хрустальная Пепельница, и Утончённый Сгаканчик-с-Карандашами, и Простенькая Папка-с-Завязочками, и особенно - четыре тома «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля…
        Правда, возмущались они не сказать чтобы справедливо - ведь это они сами вызвали Гусиное Перо на разговор! А с другой стороны… - как было не вызвать? Оно и в самом деле выглядело таким смешным: порядком истрёпанное и несколько даже изгрызенное, Гусиное Перо постоянно несло какую-то чушь, над которой можно было хохотать до упаду… - и хохотали, конечно.
        Началось же всё с пустяка.
        - Хорошо бы сейчас махнуть куда-нибудь отсюда, - мечтательно произнёс Первый Том «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля, где под буквой «А» были, между прочим, помещены сведения об архипелагах и объяснялось такое замечательное слово, как «айда».
        - Хорошо бы! - подхватило Гусиное Перо. - На Кокосовые Острова…
        - Это на какие же такие Кокосовые Острова? - подозрительно спросил Второй Том «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля, в котором ничего не было сказано про Кокосовые Острова, хотя как будто содержались все слова на букву «К».


        - Далёкие Кокосовые Острова… - вздохнуло Гусиное Перо. - Там живёт Ангел.
        - Ангел нигде не живёт, - возразил Первый Том «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля, в котором среди слов на букву «А», разумеется, было и слово «ангел». - Потому что ангела в реальности не существует.
        - Я ничего не знаю про реальность, - честно призналось Гусиное Перо, - но про Кокосовые Острова знаю много… Там живёт Ангел. Я его там видело.
        Утончённый Стаканчик-с-Карандашами расхохотался.
        - Насколько мне известно, любезнейшее, Вы вообще ничего не видели дальше птичьего двора. Вас, извините за подробность, вытащили из-под хвоста гуся, где Вам, собственно, и место. Что же касается Кокосовых Островов, то это крохотный архипелаг в северо-западной части Индийского океана. Плотность населения там - от пятидесяти до ста человек на один квадратный километр. Заметьте: человек, а не ангелов! Это малайцы и чамы. Там преобладают влажные тропические леса и водятся широконосые обезьяны и вампиры. Вампиры, а опять же - не ангелы!
        Дело в том, что Утончённый Стаканчик был полон карандашей, которыми только недавно раскрашивали географическую карту, благодаря чему он и располагал всеми необходимыми сведениями о Кокосовых Островах.
        Настольное общество дружно зааплодировало, а Гусиное Перо совсем растерялось от такого количества сведений и надолго умолкло.
        Спустя несколько дней Ослепительно Хрустальная Пепельница, сверкнув острой гранью, спросила:
        - Господин с птичьего двора, как там насчёт Кокосовых Островов?
        - Насчёт Кокосовых Островов… - смутилось Гусиное Перо. - Насчёт этого крохотного архипелага в северо-западной части Индийского океана - с плотностью населения от пятидесяти до ста малайцев и чамов на один квадратный километр, с влажнотропическими вечнозелёными лесами, где водятся широконосые обезьяны и вампиры… Там живёт Белокрылый Ангел…
        Гусиное Перо не успело продолжить - Белокрылый Ангел был встречен хохотом и улюлюканьем. Хохотали и улюлюкали все: и Ослепительно Хрустальная Пепельница, и Утончённый Стаканчик-с-Карандашами, и Простенькая Папка-с-Завязочками, и особенно - четыре тома «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля… И даже Носовой Платок, небрежно брошенный кем-то на письменный стол. Ах это глупое, глупое Гусиное Перо! Чего оно только не придумает…
        А в один не совсем прекрасный день, когда Гусиное Перо в очередной раз завело песню про Белокрылого Ангела с Кокосовых Островов, Простенькая Папка-с-Завязочками не выдержала и сказала:
        - Да хватит Вам с Вашим Белокрылым Ангелом! Не были Вы ни на каких Кокосовых Островах, это ясно как день.
        - Оно и вообще нигде не было, - поддержал Простенькую Папку-с-Завязочками Третий том «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля, в котором под буквой «П» содержалось, между прочим, и слово «путешествие».
        - Чучело! - неизвестно зачем сказал Четвертый том «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля Гусиному Перу: может быть, просто затем, чтобы как-то использовать свой словарный запас.
        И почти месяц настольное общество издевалось над Гусиным Пером - причём страсти беспрерывно подогревались, потому что оно продолжало стоять на своём, еле слышно бормоча нелепые свои истории про Белокрылого Ангела с Кокосовых Островов. А это, конечно, раздражало всех: и Ослепительно Хрустальную Пепельницу, и Утончённый Стаканчик-с-Карандашами, и Простенькую Папку-с-Завязочками, и особенно - все четыре тома «Толкового Словаря Живого Великорусского Языка» Владимира Ивановича Даля… И даже Носовой Платок, который так и забыли на письменном столе.
        А потом в доме зашаркал Веник, зашуршала Тряпка, из кухни запахло пирогами с вареньем. Семья встречала Дедушку, возвращавшегося из дома отдыха. К его приезду хорошо подготовились и встретили его с любовью. После чая все разошлись спать, а Дедушка отправился к письменному столу, сунул в карман Носовой Платок и взял в руки Гусиное Перо. Он всегда писал Гусиным Пером - такая уж у него была причуда.
        Обмакнув Гусиное Перо в Молчаливую Чернильницу и достав с полки наполовину исписанную тетрадь, Дедушка вздохнул и начал с нового абзаца:
        «Итак, Белокрылый Ангел летал над Кокосовыми Островами…»
        Он был страшный выдумщик, этот Дедушка!
        Фантик
        Никто, конечно, не сомневается в том, что фантик - это предмет одежды, только не для людей, понятное дело, а для конфет. Для них он вроде плаща или куртки, потому что под фантиком нередко ещё какая-нибудь одежда есть: платье или костюм - чаще всего либо золотые, либо серебряные (они у конфет называются «золотинки»)… ну и нижнее бельё, конечно: бумажка такая вощёная.
        Правда, в последнее время некоторые конфеты совсем обленились: накинут плащ прямо на голое тело - и вперёд… что, вообще говоря, никуда не годится! Плащи отнюдь не для того придуманы, чтобы их на голое тело надевать. А некоторые конфеты и вовсе сигают в мир просто в одной золотинке, но их за это, как правило, в коробку упрятывают, хоть они и красиво блестят.
        Есть ещё конфеты, чьё поведение просто вызывающе: эти на себя совсем прозрачную плёнку натянут - и делают вид, что одеты. А какое там «одеты», когда всё тело напоказ выставлено - до мельчайших подробностей! Я уж не говорю о конфетах, которые вовсе не считают нужным тело чем-нибудь прикрыть, пусть хоть и прозрачной плёнкой, но эти-то, последние - они самые дешёвые.
        Впрочем, я не про конфеты рассказывать собрался, а про фантики. Вернее, про один-единственный Фантик, но зато красоты - просто невероятной! Из тонкой-тонкой бумаги - тёмно-синей и со звёздами, причём ослепительными. Этакий роскошный халат, который сразу и верхняя одежда, и нижняя, и какая хотите! Тот, кому когда-нибудь этот Фантик посчастливилось увидеть, глаз от него оторвать не мог, а стоило оторвать - сразу бежал к кассе и там скороговоркой произносил: мне-полкило-конфет-вон-тех-в-синей-обёртке-со-звёздами! И любой кассир, между прочим, сразу понимал, о чём речь идёт: выбивал полкило - и ничего не уточнял, вот! Именно поэтому никто даже и не знал, как конфеты называются.


        Так что нашему с вами Фантику сильно повезло: все на него внимание обращали - вообще не задумываясь, что под ним. Только, ради Бога, не пугайтесь: я совсем не собираюсь рассказывать, как кто-нибудь обнаружил под этим Фантиком конфету, совершенно отвратительную на вкус! Конфета была что надо - под стать Фантику. Но когда конфету эту с большим удовольствием съели и сказали спасибо…
        …вот тогда-то и стало непонятно, что с Фантиком будет.
        «Интересно, - думал он, - какой конфете я теперь достанусь… Хорошо бы, такой же вкусной, как только что съеденная! Многие ведь просто из-за фантиков конфеты берут, а потом разочаровываются: развернут красивый фантик, начнут есть - и давай плеваться… фу, дескать, гадость какая! Ещё и скажут потом: «В жизни не стану больше на фантики смотреть, когда конфеты покупаю». И - не смотрят, а просто у продавца спрашивают: дескать, Вы вооон те конфеты за сто рублей пробовали когда-нибудь? Вкусные они? Если продавец скажет: «Вкусные», - то покупают, если скажет: «Невкусные», - не покупают.
        В этом направлении и размышлял Фантик, а события между тем разворачивались в совсем другом направлении.
        Фантик повертели в руках, полюбовались им немножко и хотели, видимо, спрятать в надёжное место, как вдруг налетел Вихрь, вырвал Фантик из рук и быстро поволок куда-то.
        «А что, - подумал Фантик, - совсем не так плохо, если я самому Вихрю приглянулся!»
        - Надеюсь, Вы знаете, как меня носить? - со всей, тем не менее, строгостью спросил Фантик у Вихря.
        И правильно спросил, потому что одно дело - иметь красивую одежду и совсем другое дело - уметь её носить.
        - Носить-то? - переспросил Вихрь и рассмеялся. - А что, разве фантики надо как-нибудь специально носить?
        - Обо всех фантиках не скажу, но меня - надо, - решительно ответил Фантик. - Вы всмотритесь в меня повнимательнее: я же просто загляденье! Бывает, что некоторые накупят себе чего покрасивее, а носить не умеют. И выглядят, как дураки.
        - Я, дорогой мой, - обиженно произнёс Вихрь, - за свою жизнь столько уже всяких вещей переносил - не стоит за меня беспокоиться!
        - За Вас я и не беспокоюсь, - возразил Фантик, - я за себя беспокоюсь. Потому что, если Вы намерены неправильно меня носить, то лучше сразу положите на место… я имею в виду, туда, где взяли!
        - Да я уж и забыл, где взял! - беспечно отозвался Вихрь и понёс Фантик дальше.
        - Минуточку! - крикнул Фантик, крутясь в воздухе, - Вот прямо уже сразу видно, что Вы фантиков никогда не носили. Нас же совсем не так носят! Сначала фантик сворачивают, потом свободные концы с двух сторон осторожно загибают - уголками внутрь, как лодочку из бумаги делают… знаете? И только после этого - носят.
        - Странно, - сказал Вихрь. - Раньше, когда я другие вещи носил, мне никаких правил вообще не надо было соблюдать: хочешь так носи, хочешь - этак, дело твоё…
        - Это потому что Вы не задумывались о том, как со стороны выглядите, - объяснил ему Фантик. - А попробуйте-ка задуматься! Я уверен, что Вы согласитесь со мной: если кто-нибудь со стороны на Вас посмотрит - обязательно скажет: «Нет, взгляните только, как этот Вихрь Фантик носит… стыд и срам!»
        - Что же мне делать? - растерялся Вихрь, словно на него уже посмотрели со стороны и всё это сказали.
        - Просто слушаться меня! - решительно ответил Фантик. - Делайте, как я говорю, - и тогда со стороны будете выглядеть совсем иначе. Кто бы ни увидел Вас - всякий скажет: «Нет, взгляните только, как этот Вихрь Фантик носит… почёт и уважение!»
        - Я готов слушаться, - вздохнул Вихрь.
        И Фантик принялся рассказывать, как его правильно носить.
        - Сначала, пожалуйста, расправьте меня как следует, а то я весь смялся, пока Вы меня за собой таскали.
        Вихрь аккуратно взял Фантик за краешки и расправил его - так что Фантик стал совсем гладкий.
        - Прекрасно, - сказал Фантик. - Теперь сворачивайте, только осторожно - у Вас должен получиться такой маленький пакетик.
        Это было всем заданиям задание! Оно требовало сосредоточенности, а Вихрь ведь порывистый: ему сосредоточиться невозможно. Но он собрал в кулак всё своё терпение, сосредоточился - и маленький пакетик получился!
        Теперь оставалось самое трудное: осторожно загнуть свободные концы с обеих сторон, причём уголками внутрь. Однако, затаив дыхание и от напряжения даже высунув язык, Вихрь, в конце концов, справился и с этим. То, что у него вышло в результате, сильно напоминало конфету…
        - А вот теперь - носите на здоровье! - воскликнул Фантик.
        И Вихрь подхватил его и понёс по воздуху.
        Правда, вопреки обещаниям Фантика, никто с земли не кричал «почёт и уважение» - зато на следующий день, на радость Фантику, везде только и было разговоров, что о неопознанной летающей конфете - в синей обёртке со звёздами!