Светлячки Ян Карафиат
        В 1876 году в частной пражской типографии была анонимно напечатана небольшая книжка «Светлячки» или повесть «для маленьких и больших детей». Вскоре критики с восторгом нарекли автора «чешским Андерсеном» и в следующем издании появилось его имя. Им оказался священник-евангелист Ян Карафиат.
        Как в капле воды, в недолгой жизни семейства светлячков отразил автор всё земное бытие — счастливые детство и юность в родительском доме, ответственность взрослого за дело, которому он служит, радость иметь семью и растить детей, боль утраты — в подчинении таинственному Божественному замыслу (светлячки не знают, почему они каждую ночь должны светить людям) и в уповании на Его благую волю (о послушных светлячках Господь заботится даже до смерти) автор видит смысл и радость жизни.

        Ян Карафиат
        Светлячки
        Для маленьких и больших детей





        ЧЕШСКИЙ АНДЕРСЕН
        В 1876 году в частной пражской типографии была напечатана небольшая книжка карманного формата. За тираж автор заплатил из собственных средств, но при этом не пожелал обнародовать своего имени. Подобных изданий всегда выходило немало, и большинство из них так и оставалось незамеченными, однако «Светлячков» или повесть «для маленьких и больших детей» — такой подзаголовок дал своему произведению анонимный автор — ждала иная судьба. Вскоре новоявленного детского писателя критики с восторгом нарекли «чешским Андерсеном» и на обложке одного из следующих изданий появилось имя сказочника. Им оказался священник-евангелист Ян Карафиат.
        4 января 1846 года в городке Йимрамов, укрывшемся в живописной долине речек Свратки и Фришавки на самой границе между Чехией и Моравией, в крестьянской семье родился девятый ребёнок. В известном своей протестантской традицией Йимрамове род Карафиатов был весьма уважаем. Один из предков писателя занимал высокий пост местного головы, а его прапрадед прославился тем, что воспитал
        12 детей и имел свой собственный герб с изображением трех гвоздик — фамильного символа Карафиатов. Дед и отец Яна играли на органе в местной церкви и были очень религиозны. В пятитомнике «Воспоминаний автора „Светлячков“» (1919) писатель рассказывает о своей матери и о том, как она, прочитав книгу, сразу догадалась, кто скрывается за её героями. «Было у нас 10 детей, 7 дочерей и 3 мальчика. Мария была хроменькая на одну ножку, но всё равно несмотря на это много бегала», — передаёт слова матери писатель. Мария — младшая сестра Яна, ещё в юности выбрала церковную стезю и стала диакониссой. Она сильно повлияла на то, что и её брат впоследствии стал священником. Хотя Карафиату не всё нравилось в Йимрамове с точки зрения благочестия, но в искренности веры своей семьи, и особенно матери и сестры, он не сомневался.
        Если говорить об особенном, трудно переводимом языке, которым написаны «Светлячки», то и тут немалую роль сыграла мать писателя. «Не один словесный оборот или выражение в „Светлячках“ принадлежат собственно маме», — признавался в «Воспоминаниях» Карафиат. Он долгое время изучал богословие в Германии и Австрии, а потом работал воспитателем в Германии и проповедовал на немецком языке в Чехии. Работая над «Светлячками», Карафиат всякий раз прибегал к помощи матери, и та часто советовала: «Сынок, хорошо по-чешски надо сказать вот так!» Вероятно оттого в сказке так много словесных форм, выражений и синтаксических конструкций, позаимствованных из живого разговорного языка. Немало здесь и специфических региональных словечек, употреблявшихся только в Моравии.
        Став в 1874 году приходским священником в городке Груба Лгота Валашской области на востоке Моравии, Карафиат пытался возродить в своей пастве духовные идеалы. Но в 1895 году он в разочаровании оставил приходскую должность и посвятил себя свободной пастырской и проповеднической деятельности, в основном в Праге, и литературному творчеству. Среди его произведений, относящихся ещё к валашскому периоду, — «Разбор Кралицкой Библии» — чешского текста Священного Писания. Знаток латыни, греческого и иврита, он пытался исправить недостатки перевода, сделанного ещё в конце XVI века в общине Чешских братьев.[1 - Чешские, потом Моравские братья — религиозная община протестантского толка, выросшая из движения гуситов, последователей чешского реформатора Яна Гуса (1371 -1415). — Здесь и далее прим. перев.] Исправленный текст был опубликован при поддержке Британского библейского общества в 1915 году. «Реформатский журнал», издававшийся в течение 10 лет, — ещё один плод литературной деятельности священника. В нём Карафиат публиковал собственные богословские, культурно-исторические исследования и проповеди. Журнал
выходил при поддержке шотландской аристократки мисс Буханан из Охенторли в Ренфрушире.[2 - Auchentorlie, Renfrewshire, Scotland, UK.] Она стала прототипом Яночки — одной из главных героинь сказки.
        Необходимо сказать о религиозных воззрениях писателя, ведь именно они лежали в основе его творчества. Официально Карафиат считался реформатским священником, но, хотя и принимал все основные идеи вероучения Кальвина,[3 - Жан Кальвин (Calvin, Jean, 1509 -1564) — французский богослов, религиозный реформатор, основоположник кальвинизма. Его главные идеи были изложены в трактате Institutio religionis christianae — самом важном вероучительном сочинении за всю историю Реформации.] правоверным кальвинистом не был. В проповедях он предпочитал говорить не о наказании за оскорбление Божественного величия, а о «стремлении к чистоте людской, омытой в крови Агнца». Самым важным было «духовное пробуждение», он считал его внеконфессиональной и внедогматической основой веры и полагал, что когда люди смогут его достичь, конфессии исчезнут. Высшим авторитетом для него была Библия, важнейшими добродетелями — послушание и следование во всём воле Божьей. Превозносилась Карафиатом и женская девственная чистота. Священник-писатель даровал красный ободок маргариткам, выросшим на месте смерти непорочных дев-личинок.
        Когда в 1918 году чешские лютеранская и реформатская церкви объединились в Церковь чешских братьев-евангеликов, Карафиат объявил, что останется реформатом. «Я бы хотел сотрудничать с лютеранами, но таким образом, чтобы каждый оставался самим собой», — писал он. Карафиат опасался «революционности», сопровождавшей объединение, боялся, что формальное единство уничтожит единство духовное. В этой позиции чувствовалось определённое влияние его старой приятельницы и меценатки мисс Буханан — она также не приняла слияния протестантских церквей в Шотландии. Тем не менее отказ вступить в объединённую церковь не помешал Карафиату поддерживать добрые отношения со своими братьями по вере. После вскрытия его завещания в 1929 году стало ясно, что консервативный реформатский священник и благоговейный последователь идей средневековой общины Чешских братьев не только смирился с существованием новой церкви, чьи успехи оценивал весьма высоко, но и принял её как свою. Всё своё имущество он завещал синодальному совету Церкви чешских братьев-евангеликов на распространение Библии и помощь больным священникам и их семьям.
Наибольшую долю в наследстве составляли доходы от нескольких переизданий «Светлячков» и авторские права на их последующую публикацию.
        Первые несколько лет после выхода в свет книги критики её не замечали. В то время внимание чешской литературной общественности было приковано к творчеству таких мастеров, как Ярослав Врхлицкий,[4 - Ярослав Врхлицкий (Jaroslav Vrchlicky — псевдоним; настоящие имя и фамилия Эмиль Фрида, Emil Frida; 1853 -1912) — выдающийся чешский поэт, драматург, переводчик, глава «космополитической» школы в чешской литературе.] Ян Неруда,[5 - Ян Неруда (Jan Neruda, 1834 -1891) — чешский писатель и поэт. Его творчеству свойственны ощущение органической слитности судьбы поэта и родины, непринуждённая простота.] Алоис Ирасек.[6 - Алоис Ирасек (Alois Jirasek, 1851 -1930), также Йирасек, — чешский романист и поэт. Особенно преуспел в живописании чешской старины, прежде всего эпохи гуситского движения XIV -XV веков.] Тем не менее детская сказка анонимного автора о жизни насекомых, несмотря на всю свою нарочитую простоту и некоторый схематизм повествования, стала весьма популярной. Читатели оценили её воспитательное значение. Сравнивая художественные образы папы и крёстного, мамы, крёстной и Голубки, нетрудно заметить,
что они не многим отличаются друг от друга. Более объёмно изображены два главных героя повести. Юный светлячок Малыш и его взрослая соседка Яночка представляют психологическую пару «ученик — наставник». Тема наставничества, воспитания в вере и послушании прослеживается в повести как в самой фабуле, так и во вставках, например, в сказке о трёх котятах или в проповеди молодого священника Павлика.
        Важны для Карафиата и пейзажные зарисовки, создающие особую умиротворяющую атмосферу повествования. Путь вдоль леса, по склону и долине с виноградниками, который светлячки проделывали каждый вечер, чтобы добраться до городского сада, воспроизводит описание природы в окрестностях родного Йимрамова. Картинки провинциального быта: заготовка дров и продуктов на зиму, утепление жилища, сельская свадьба и многие другие подробности основаны на тех же детских впечатлениях писателя. Описание богатого дома, рядом с которым светил Малыш, скорее всего навеяно воспоминаниями от посещений Шотландии, где Карафиат часто гостил у мисс Буханан. Церковь, куда летали светлячки, исследователи творчества писателя связывают со зданием во Франкфурте-на-Майне, где также нередко бывал Карафиат. Церковь эту по принятому вскоре после Тридцатилетней войны[7 - Тридцатилетняя война (1618 -1648) — один из первых военных конфликтов, затронувший так или иначе все европейские страны, кроме Швейцарии и Турции. Война началась как религиозное столкновение между протестантами и католиками Германии, но затем переросла в борьбу против
гегемонии Габсбургов в Европе.] закону построили за городскими стенами.
        Создавая художественную реальность, писатель помимо зрительных образов прибегает ещё и к образам звуковым. Летящее за горизонт петушиное «кукареку», непременные приветствия светлячков «Бог в помощь!», оглушительное жужжание майского жука и непрекращающийся стрёкот сверчков вместе с сочными описаниями лесных полян, пропитанных утренней росой, создают идиллический образ провинции — хранительницы старых обычаев и нравственности.
        Тем не менее отождествлять «Светлячков» с сельской идиллией было бы неверно. Чего только стоит трагический финал сказки, воспринимавшийся некоторыми критиками как провокация, или краткое авторское пояснение к нему: «Пусть. Ведь если замёрзнут, то в послушании замёрзнут».
        Совсем не идиллическим представляется и сам быстро сменяющийся ритм жизни: от нового рождения к скорому, часто неожиданному угасанию, от расцветающей яркими красками весны к зиме, несущей смерть всему живому.
        Впрочем, в полном подчинении таинственному Божественному замыслу (ведь светлячки не знают, почему они каждую ночь должны светить людям) и в уповании на Его благую волю (ведь о послушных светлячках Господь заботится даже до смерти) автор видит выход из круговорота жизни и смерти.
        Глубоко библейское мировосприятие автора «Светлячков» передаётся и аллюзиями на Священное Писание — ими пронизан весь текст. Так, например, подобно милосердному самарянину из евангельской притчи Яночка смазывает раны Малыша маслом и вином, смерть Яночки с помощью цитаты из «Второзакония» сопоставляется со смертью патриарха Моисея, чем ещё раз подчёркивается особая роль этой героини. Использовал автор и богослужебные книги. Так из реформатского сборника церковных песнопений была позаимствована молитовка светлячков о курице и цыплятах.
        Религиозный характер сказки очевиден. Поэтому совершенно неоправданными выглядят попытки лишить текст Карафиата любых упоминаний о Боге и религиозных обрядах, предпринятые при первом русском переводе. В угоду атеистической пропаганде в «исправленной» версии детской сказки, вышедшей в Праге в 1947 году, были проявлены чудеса переводческой изобретательности. Так посещение светлячками церкви превратилось в присутствие на школьном уроке, молитовка светлячков стала песенкой пионерского содержания, а пророческое призвание божьих коровок было заменено на предсказывание дождливой или ясной погоды. Не соответствовал атеистическому видению мира и конец сказки. Её трагический финал удивительным образом преобразился в оптимистический. «Всё будет хорошо, ведь опять придёт весна и всё зацветёт», — завершают текст переводчики, опустив значительную часть последней главы. И такие пропуски встречаются в переводе довольно часто. Литературовед-коммунист Зденек Неедлы[8 - Зденек Неедлы (Zdenek Nejedly, 1878 -1962) — чехословацкий учёный и общественный деятель, музыковед, историк, литературный критик; член Чешской
Академии наук и искусств (1907), основатель и президент (с 1952) Чехословацкой Академии наук, член коммунистической партии Чехословакии с 1929.] в предисловии к изданию объясняет «исправления» желанием избавить оригинал от «схематизма и проповедничества», ради «духа подлинного гуманизма». К сожалению, прошедшие цензуру «Светлячки» утратили главную смысловую составляющую и перестали существовать как цельное авторское произведение. Этим, вероятно, и объяснялось полное отсутствие интереса к переводу в России. Чего нельзя сказать о других иноязычных читателях сказки по всей Европе. В самой же Чехии «Светлячки» остаются чрезвычайно популярными до сих пор.
        В тексте Карафиат не предлагает точного описания насекомых. Это позволило многочисленным иллюстраторам создать целую галерею образов героев сказки. Но каждый ребёнок всё равно представляет их по-своему. В природе светлячки действительно разделяются на летающих жуков-самцов и червеобразных самок, по внешнему виду мало отличающихся от привычных всем личинок. Любопытно, что светящийся голубоватым светом кончик брюшка — принадлежность именно не умеющих летать самок. Влажными летними ночами на лугах и лесных полянах они зажигают фонарик для своих избранников-жуков. В сказке светлячки выполняют куда более благородную миссию.
        Незатейливость иных описаний Карафиата может показаться взрослому читателю банальностью, но для детского восприятия важна именно эта поэтическая простота. Маленький мир, населённый крошечными насекомыми, хорошо понятен ребенку. Для него вполне естественно описывать окружающее пространство словами с уменьшительно-ласкательным оттенком. Именно их и использует Карафиат: супчик, чашечка, капелька, огонёк. Или передавать продолжительность действия с помощью обычного повтора смыслового глагола, то есть приёма, который во «взрослой» прозе скорее всего был бы признан стилистическим недостатком: «и они все спали, и спали, и спали». Несложный, но занимательный сюжет именно в силу своей простоты оставляет достаточно места для детской фантазии, размышлений над повседневными бытовыми ситуациями, связанными с послушанием родителям, познанием мира, принятием первых в жизни и потому самых важных решений. Той же воспитательной цели служат и конфликтные ситуации, повторяющиеся до тех пор, пока Малыш, а вместе с ним и юный читатель, не найдёт верного решения.
        Корни дидактической литературы уходят в фольклорную притчу. Народная мудрость, выраженная с помощью художественных образов, — удобный материал для разъяснения сложных вопросов бытия. Реформатский священник Карафиат не мог не использовать притчу в церковной проповеди. Более того, он создал произведение, где принцип притчи в сочетании с другими литературными приёмами породил уникальный художественный мир, послуживший не только отправной точкой для появления целого направления современной чешской прозы, но и пополнивший золотой фонд мировой детской художественной литературы.
        Александр Кравчук
        Глава первая. Малыш учится
        Солнце почти село, и жучки-светлячки начали просыпаться. Мама уже была на кухне и готовила завтрак. Папа тоже не спал. Он лежал в постели и сладко нежился. Малютка-светлячок перебрался из своей кроватки на мамину — там лучше спалось, — удобно улёгся на спинку, поднял все ножки в воздух и начал раскачиваться: качи-кач, качи-кач. Но вдруг Малыш слишком сильно качнулся: качи-кач — и уже лежал на земле и кричал во всё горло.
        Папа от испуга даже вздрогнул.
        —Чего ты так орёшь, негодный Малыш?
        —Ну, папа, ещё бы, так удариться!
        —А как это ты?
        —Ай, я с кровати упал.
        —Так смотреть надо было!
        —Но мне же ведь больно…
        А тем временем мама приготовила завтрак и шла их будить.
        —Вставайте, вставайте, солнце уже садится, будем завтракать. А чего ты, Малыш, плачешь? Едва глаза продрал!
        —Но я ведь так ударился, а папа хочет, чтобы я не кричал.
        —Ну, иди сюда! Не успеешь и глазом моргнуть, как всё у тебя заживёт. А пока хорошенько умоемся и будем завтракать. Иди!
        И они пошли. Мама хорошенько Малыша умыла. Малыш приставил стул к столу, а мама уже несла супчик. Уселись, сложили лапки, и папа стал молиться.
        О Господи, наш дорогой,
        Проснувшись, стоим пред Тобой,
        С усердьем Тебе молясь.
        Дай жить нам, Тебя боясь,
        Слушаясь неизменно
        И радуясь друг за друга.
        После этого Малыш прочёл свою молитовку: «Благослови нас, Господи Боже, смиренно тебя просим», — а потом сразу взял свою деревянную ложку и начал ею ловко орудовать.
        И были у них щи, а Малыш, хоть и любил все супы без исключения, но щи ему всегда нравились больше всего. Он съел полную тарелку, и мама ему ещё добавила из своей.
        Тут папа сказал, что ему пора, и что солнце уже давно за горами. Быстро поцеловал маму, а Малышу дал поцеловать руку.[9 - В былые времена целовать руки родителям, крёстным и иным взрослым было для детей знаком почтительности и уважения не только к ним, но в их лице — к благословляющей и питающей Божьей руке.]
        —А теперь, Малыш, слушайся хорошенько, чтобы маме потом не пришлось на тебя жаловаться.
        —Не будет, папа! Я вас провожу, да?
        —Ну, пойдём!
        И они пошли, точнее, полетели, но очень низко, чтобы Малыш не упал, и не очень далеко, чтобы Малыш смог найти дорогу домой и не заблудился. Он ещё не умел хорошо летать, и папа ему сказал:
        —Возвращайся уже, иди и учись летать как следует!
        И Малыш пошёл.
        Их домик, крытый сухой хвоей, стоял на склоне под можжевельником. Малыш вскарабкался на крышу, спустился по ней, полетел к поляне и через всю поляну прямо к дубу, и снова назад на крышу, потом опять спустился и долетел до самого дуба и снова назад. А когда он весь запыхался и крылышки у него заболели, то сел отдохнуть. И снова спустился, и опять полетел к поляне, и через всю поляну к дубу, и снова назад на крышу, и опять спустился и долетел до дуба, и опять назад, и ещё раз спустился и полетел прямо под дуб к крёстной.
        —Крёстная, проснулись ли вы уже?
        —А как же, Малыш, конечно встали!
        —А Голубка тоже?
        —Конечно же, Малыш, и я встала! Что ты нам принёс?
        —Я? Ничего. Ну надо же, я-то уже летаю! От нас прямо сюда и опять к нам, и снова сюда, и опять к нам, и снова сюда, и хоть бы что. Ты бы так не смогла, да?
        —Я же личинка, а не жучок! Ваша мама, думаю, тоже летать не очень-то умеет.
        —Не очень-то. Надо же, я сегодня утром упал с кровати!
        —И так кричал, правда!
        —А как ты узнала? Неужели слышала?
        —Да не слышала, я просто знаю, что ты большой крикун.
        —Это я-то крикун? О-о ты, Голуба!
        И Малыш опять улетел. У мамы дома уже было убрано, и она как раз намывала окна, так что они прямо сверкали.
        —Где ты был так долго, Малыш?
        —Залетел на минутку к крёстной под дуб.
        —И что ты там делал?
        —Ничего, я там был только так, у окна.
        —А что они тебе дали?
        —Ничего, я ничего не хотел!
        —Ну, они тебе всё же что-то дали! Вчера крёстная сказала, что как только ты придёшь…
        —У них что-то есть?
        —Ну да, иначе бы крёстная не говорила.
        —Хм, пусть оставят это себе!
        —Но ты же туда за этим сходишь?
        —Нет, не пойду.
        —Надо сходить! А как далеко ты папу проводил?
        —О, далеко. Прямо к трём ольхам.
        —Ну, это не далеко. Тебе ещё надо много учиться, прежде чем сможешь летать с папой светить людям.
        —А зачем людям надо светить? Мы-то себе сами светим!
        —Что ж, раз у них ночь, когда у нас день. Сейчас они спят.
        —А зачем же им папа светит, когда они спят?
        —Ну, миленький, так надо, так Господь Бог хочет, и ты тоже с папой полетишь туда далеко и будешь хорошенько светить. Ну же, иди и учись летать!
        Это Малышу понравилось, и он тут же полетел. Взобрался на крышу, съехал и полетел — полетел в другую сторону прямо к каштанам и тут же опять назад на крышу. Но летать дальше ему расхотелось. Он остался сидеть на крыше и тут вдруг заметил, что из трубы пошёл дым. И уселся на дымоход.
        —Мамочка, что там у вас в очаг попало?
        —Ничего, миленький! Я хочу приготовить заправку для супа.
        —А что, мамуля, если я вам его задую!
        —Нет, не надо. Ничего не делай!
        Но Малыш всё же начал дуть и очаг почти погасил, если бы мама быстро не подбросила немного сухой хвои. Пламя вспыхнуло, за ним повалил дым, и Малыш закричал, и всё кричал и кричал, и лез с крыши вниз.
        —Ой, мама, мамочка, ой-ой, мамочка!
        —Что опять, Малыш?
        —Ой, мамочка, мне дым глаза ест!
        —Видишь, скверный мальчишка! Поделом тебе, раз ты не слушаешься. Забыл, что тебе папа велел и о чём мы по утрам молимся? Погоди-погоди, я всё расскажу.
        —Но мамочка, мне же дым в глаза попал и так щиплет!
        —Так тебе и надо, ещё и получишь, когда папа прилетит. Будешь как шёлковый!
        —Но я же вам, мамочка, очаг-то не погасил!
        —Но хотел погасить и знал, что я тебе это запретила. Нет, такого я тебе прощать не должна. Что же тогда из тебя вырастет! Вот только папа прилетит! И крёстной о тебе расскажу, и крёстному, и Голубке.
        —Ну, мамуля, я же вам его не погасил, я больше никогда его гасить не буду! Пожалуйста, мамуля, не рассказывайте!
        —Нет, я должна рассказать!
        Но когда Малыш всё просил и просил, и даже опять заплакал, и снова упрашивал, и обещал, что будет слушаться, тогда мама дала себя уговорить и обещала ничего не рассказывать.
        —Ну! Хватит плакать! И следи за собой! Или тебя никто любить не будет. Светлячок должен слушаться. Смотри, как папа слушается!
        —Папа? А кого он слушается?
        —Он Господа Бога слушается. Ты ведь знаешь, что он каждое утро улетает из дома и целый день его нет, до самой ночи — хоть у него крылышки и болят, но на следующий день он опять летит, только ради того, чтобы быть послушным. Вот видишь! И крёстный тоже слушается, и крёстная, а Голубка, та и подавно слушается! А ты всё ещё всхлипываешь и такой весь чумазый.
        И Малыш сказал:
        —Мамуля, я пойду купаться.
        А мама ответила:
        —Иди-иди.
        Ведь она знала, что её Малыш не утонет.
        И Малыш пошёл купаться. Но не в ручье. В самом низу поляны росла высокая трава, и роса на ней была как кристаллы граната.[10 - У нас говорят: «алмазные (брильянтовые) капли росы», а в Чехии капли росы сравнивают со знаменитыми чешскими гранатами, символом королевства Чехия.] Малыш разбежался и прыг в траву сразу во весь рост и барахтался так, что трава колыхалась. Потом вылез, разбежался и снова прыг в росу, да так, что брызги кругом. А когда вволю накупался, вскочил на веточку, отряхнулся от росы и фьють — прямиком под дуб к крёстной.
        У окна он остановился.
        —Голубка, ты уже не сердишься?
        —А чего мне, Малыш, сердиться?
        —Боже, как я выкупался. А ты тоже умеешь плавать?
        —He-а. С чего бы мне уметь?
        —Боже, я умею плавать!
        —И ладно, Малыш! Мне надо идти помочь маме.
        —А где же крёстная?
        —Рубит хвою во дворе. Идём смотреть!
        И Малыш пошёл смотреть.
        —Что же ты нам принёс, Малыш?
        —Да ничего, крёстная. Я купался. А у вас, крёстная, что-то есть?
        —Кое-что хорошее, любезный, у нас есть, но не знаю, дам ли я тебе. Раз ты так скверно говорил с Голубкой, а потом сбежал! Она плакала!
        —Плакала? Я с ней так больше говорить не буду.
        —Ну, посмотрим. Видишь, тут у меня целая гора нарубленной хвои. Давай, неси её вместе с Голубкой вон туда под навес, чтобы не отсырела. Но её надо ровненько складывать в поленницу. Потом кое-что тебе дам.
        Малыш кивнул и начал носить, не жалея сил. Крёстной же показалось, что слишком не жалея.
        —Малыш, не бери так помногу сразу!
        А Малыш в ответ:
        —Ничего, справлюсь!
        И понёс. Но вместо того, чтобы хвоинки в поленнице складывать ровно, Малыш их просто бросал, и Голубке это не нравилось.
        —Малыш, не делай так! Маме не понравится. Так у нас завалится всё.
        —Ничего у вас не завалится. Разве я делаю что-то не так?
        —Делаешь. Смотри, опять бросил! Их надо ровненько складывать.
        —Ну, тогда ровняй их сама, раз я неправильно делаю!
        И Малыш разозлился. Бросил всё, уселся на пенёк, нахмурился и смотрел прямо перед собой. Голубка не обращала на него внимания и делала свою работу. Немного спустя крёстная начала:
        —Что, Малыш, уже не можешь? Не очень-то ты силен.
        —Да нет, крёстная. Но вот она всё время со мной ссорится.
        —Ничего удивительного, раз ты такой чудной светлячок! Или ты уже забыл, что у меня что-то есть?
        —А оно, крёстная, хорошее?
        —Думаю, что да! Сладкое как мёд. Иди же и скорее ещё носи!
        И Малыш мигом пошёл и носил ещё. Голубка тем временем почти уже всё отнесла и хорошенько выровняла. Вскоре крёстная всадила топор в колоду и сказала:
        —Ну, дети, идём!
        И дети пошли. В сенях направо от кухни стоял шкаф, запертый на замок, а в нём торчал ключ. Крёстная ключ повернула, и всё открылось. Но что же там? Белую тарелочку на самой верхней полке Малыш заметил сразу. Но что на ней? Крёстная сняла её, но она была прикрыта другой тарелочкой.
        —Ну, Малыш, догадайся, что там! А ты, Голубка, не подсказывай!
        А Малыш сказал:
        —Ну, крёстная, я знаю, это земляника.
        Но Голубка засмеялась, а крёстная ответила:
        —Нет, Малыш, ещё слаще.
        —Тогда малина.
        Голубка всё ещё смеялась.
        —Нет, Малыш, намного слаще.
        —Тогда, крёстная, черника.
        И Голубка опять рассмеялась.
        —Ну, Малыш, плохо ты отгадываешь — оно сладкое как мёд.
        Но Малыш уже не знал, что сказать, пока Голубка не проговорилась.
        —Глупенький ты, Малыш, ведь это мёд!
        А Малыш повторил:
        —Тогда, крёстная, это мёд.
        И это был мёд! И они им полакомились!
        Но было уже очень поздно. Крёстная сказала, что должна разжигать огонь и варить ужин, чтобы Голубка скорее принесла немного хвои, а Малыш уже шёл домой. И тогда Малыш сказал, что идёт домой.
        —Не забудь дома низко кланяться!
        —Не забуду! С Богом!
        И отправился. Только он прилетел на поляну, как от ручья ему навстречу — папа с крёстным.
        —Папа, я был у крёстной и меня угостили мёдом. Он был такой сладкий!
        —Хорошо, Малыш, но прежде почтительно поцелуй руку, сначала у крёстного!
        И Малыш с почтением поцеловал руку.
        —А слушался ли ты? Мама не будет жаловаться?
        —Папа, я ведь его маме не погасил и она не расскажет.
        Между тем они уже были дома. Мама увидела их в окно, вышла встречать и спросила:
        —Что же, папа, сегодня так рано? У меня ещё и ужин не готов.
        Папа поцеловал маму.
        —Всё, дорогая, начинает холодать, поэтому мы прилетели немного раньше. Скоро и совсем летать перестанем.
        Тогда мама быстро развела огонь и стала готовить супчик. Папа сел на табуретку — крылышки у него болели — а Малыш уже качался у папы на коленке.
        —Что, мама, правда, что Малыш вас сердил?
        —Да, папа, и почти рассердил. Но раз он просил и обещал, что больше так делать не будет, то я ему дала слово, что ничего не скажу. А потом он почти всё время был у крёстной.
        —Ну, мама, тогда ладно! Пусть он остается у крёстной, а мы себе возьмём Голубку. Она не рассердит.
        Малышу пришло в голову:
        —Мама, у крёстной есть мёд, и меня угостили. Он был такой сладкий!
        —А нам крёстная ничего не передавала?
        —Ничего.
        —И ничего сказать не просила?
        —Нет.
        —Ну, Малыш, крёстная даже не велела нам кланяться?
        —Ой, да, мама, забыл! Просила вам низко кланяться.
        —Вот, Малыш! А теперь давай подставляй стул к столу, будем ужинать.
        И Малыш подставил стул к столу, у мамы уже всё было готово, они хорошенько помолились, и супчик им опять пришёлся по вкусу! Он был такой вкусный, с заправкой, с тмином. Папа съел две тарелки, и Малыш тоже почти две.
        После долго уже не засиживались. Хотелось им спать. Встали на колени, и папа начал молиться:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Малыш продолжил:
        —С нами Бог, да сгинет нечистый!
        Они пожали друг другу лапки, поцеловались, мама подала ему в кроватке руку — он держался за неё, и все задремали.
        И сладко им спалось.
        Глава вторая. Первая дружба у печки
        Пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, и тогда светлячки решили, что уже никуда не полетят. Папа только пообещал крёстному, что придёт к ним ещё раз в гости с мамой и Малышом, и прямо завтра, прежде чем ударят морозы. И вот на следующий день после завтрака они решили, что пойдут к крёстной. И пошли. Их уже ждали. Они расцеловались, а Малыш целовал руку. Но там был ещё кто-то. Крёстная взяла Малыша за руку:
        —Иди сюда, Малыш, поцелуй руку и у Яночки.
        И Малыш поцеловал, но тут же спрятался за маму.
        Они уселись у печки и стали разговаривать. Тут крёстная пошла в сени к шкафу, а Малыш за ней.
        —Крёстная, что там у вас?
        —Вот, Малыш, мы напекли пирогов с творогом и маком.
        И уже несла их полную тарелку, и каждый взял себе по одному, а Малыш захотел попробовать ещё один, с творогом. И взял его тоже, и они сидели у печи и разговаривали. Но Малышу всё как-то не сиделось.
        —Голубка, иди сюда, я тебе кое-что скажу!
        Голубка подошла, и Малыш громко зашептал ей в ухо.
        —Слушай, а кто такая Яночка?
        —Да это же Яночка!
        —А чья она?
        —Да она ничья, сама по себе.
        —И нет у неё даже малыша или папы?
        —Нет, она одна.
        —А где она живёт?
        —Боже мой, там, в вереске у леса. У неё такой красивый домик во мху.
        —И чего она всё время так на меня смотрит?
        —Да ну тебя, глупый! Она хорошая. Знаешь, тот мёд — она нам его дала.
        —Но если она…
        Тут крёстная позвала Голубку. Они пошли в сени и Малыш мигом за ними.
        —Крёстная, у вас ещё что-то есть?
        —Есть, любезный! Ведь вы у нас последний раз в этом году. Потом придёте только летом.
        —Что же у вас есть?
        —Подожди, вот удивишься! Иди, поможешь нам!
        И Малыш кивнул, что поможет.
        И они пошли, но не к шкафу. В самом конце у выхода во двор была ещё одна кладовая — о, там у крёстной хранилась оторвавшаяся от грозди целая виноградина, такая красивая, синяя с красным отливом. И вот крёстная с Голубкой подняли её и понесли всю целиком в комнату, а Малыш им помогал.
        —Поставьте её сюда на стол, здесь лучше всего, — советовал крёстный. Краник был у него наготове, взял ещё молоточек, выбил черешок, вставил краник, а крёстная уже держала хрустальную чашечку, чтобы крёстный в неё наливал. И крёстный налил, и оно всё закраснело и заиграло.
        И вот сначала отпила мама, потом Яночка, потом крёстная, за ней папа, дальше крёстный, дали даже Малышу и Голубке, но только лизнуть. И все его очень нахваливали, такое оно было сладкое! — только показалось им слишком крепким. И тогда крёстная сказала:
        —Голубка, беги скорее на поляну с кувшином для росы!
        И Голубка мигом побежала на поляну с кувшином за росой.
        Крёстный пододвинул стол поближе к печи, налил в чашечку вина только до половины, долил росой и подавал всем по очереди. И так они сидели и рассказывали, как однажды с крёстным приключилось несчастье. Произошло это сразу после того, как они с крёстной поженились. Он вылетел тотчас после захода солнца, всю ночь хорошенько светил, и когда утром летел назад домой, как вдруг появился такой огромный дятел и вот-вот хотел его заживо проглотить. Крёстный страшно испугался, но мигом опомнился и шмыг на бук. А дятел прыг за ним. Тут крёстный юркнул в щель, но дятел сразу же за ним, маленькую щёлку стал клювом раздалбливать в большую. Крёстный трясся от страха, и волосы у него вставали дыбом:
        —Что бы кумушка дома без меня стала делать, если вдруг!
        И он забирался в щель всё глубже и глубже, но и дятел клювом всё дальше и дальше, пока уже больше не смог, и крёстного бросил. Крёстный ещё немного подождал, а потом стал потихоньку вылезать. Но осторожно, и долго осматривался, не сидит ли где-нибудь дятел. Но его не было, и тогда крёстный скорее полетел домой.
        Солнце уже поднялось высоко на небо, и крёстная была сильно напугана. Звала и плакала, летала и бегала, высматривала и выспрашивала, но нигде ничего, о крёстном никто ничего не знал. Тогда она побежала к папе Яночки. И он ничего не знал, но, чтобы успокоить крёстную, сказал, что крёстный всегда был послушен, а о послушных светлячках Господь Бог заботится, так что с ними ничего не может случиться. А если что и случится, то это к лучшему,[11 - Ср. Послание апостола Павла к Римлянам, глава 8, стих 28: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу».] потому что так Господу Богу было угодно, и поэтому незачем светлячкам сильно плакать и жаловаться. И надо крёстной идти домой и спокойно ждать. И крёстная пошла домой, идёт, а тут ей выходит крёстный навстречу. Вот она обрадовалась!
        И так они беседовали и радовались, что всё уже позади. Но тут Голубка заплакала.
        —Что с тобой? — спросил Малыш.
        —А если бы у меня дятел папу сожрал!
        —Но не сожрал же!
        И крёстный добавил:
        —Дорогая Голубка, тогда тебя у нас ещё не было.
        Но Голубка — что, ну и пусть, и всё всхлипывала.
        Тогда стал рассказывать папа. Когда они с крёстным были ещё мальчиками и должны были первый раз полететь, папа Яночки взял их с собой, показывал дорогу и рассказывал, что, когда и как. И они многому от него научились. Однажды, когда они летали уже сами, Яночкин папа присоединился к ним и сказал:
        —Мальчики, пойдёмте, я вас кое-куда отведу. Но вы должны вести себя тихо и быть внимательными.
        И они сказали, что согласны. И они летели очень долго, пока не прилетели к одному красивому городу. Вокруг были замечательные сады, а там, почти за городом, в одном из садов у дороги стоял большой красивый дом с очень большими окнами и намного большими дверями. И те окна были полны света, а те двери были раскрыты настежь, и в те двери постоянно входили люди, старые и молодые, мальчики и девочки. И Яночкин папа сказал:
        —Пойдёмте, ребята, не будем влетать через двери. Вон там окно приоткрыто. — И они влетели через окно, уселись внизу на раму и смотрели.
        С потолка вниз свешивались три громадные люстры и ярко светили. Внизу на полу было много скамей. Если кто-либо приходил, останавливался у скамей, немного стоял, смотрел в шляпу, а потом спокойно садился. Под мышкой держал две книги, и одну из них открывал. Тут один из них поднялся на этакий помост, где был маленький столик, и дал знак, что начинается пение. И они начали петь и пели так красиво! А когда допели, поднялись, а тот, что был на помосте, начал молиться: за всех людей, нетвёрдых в послушании, чтобы Господь Бог простил их ради возлюбленного Сына Своего и Духом Своим освятил их. Потом открыл у себя на столике огромную книгу и читал из неё о малом стаде и червячке, чтобы он не боялся.[12 - Ср. Книга пророка Исайи, глава 41, стих 14: «Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль, — Я помогаю тебе, говорит Господь…»] А когда они снова сели, он стал подробно рассказывать, что если человек боится Господа Бога, то не может бояться никого другого, и даже не должен, потому что Господь Бог этого не хочет. Потом они снова молились и опять пели, а когда уже выходили, у дверей клали что-то на тарелку, и
оно звякало.
        —Правда, ребята, вот было хорошо! — сказал папа Яночки. — Но теперь нам надо скорее лететь и опять светить, чтобы всё наверстать.
        И они мигом полетели. И с тех пор папа с крёстным часто там бывали, и той молитовке, что всегда читали перед сном, научились там.
        Там её пели так:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        И так они беседовали, и Малышу это нравилось. Одно только, Яночка как-то пристально на него смотрела! Он словно бы её почему-то боялся. И тут она к нему обратилась:
        —Ну, Малыш, когда же ты полетишь?
        И так приветливо это ему сказала и ласково улыбнулась ему, что он уже не боялся так сильно.
        —О, скоро!
        —Ну вот ты потихоньку будешь уже совсем большим. Но умеешь ли ты хорошенько слушаться! Посмотрим. Ты меня всё же позови, когда полетишь в первый раз, чтобы мы тебя проводили!
        И Малыш обещал позвать, а мама радостно добавила, что, наверное, это случится уже на следующего святого Иоанна.[13 - 16 мая, в день памяти €в. Иоанна Непомуцкого, покровителя Чехии.]
        На том и договорились. И уже вставали и собирались уходить.
        —Ох, опять эта зима! — жаловалась мама.
        —Господь Бог даст и опять будет лето, и снова увидимся, — утешала её крёстная.
        И они стали прощаться. Расцеловались и вручили себя Господу Богу. Уже становилось холодно, и поэтому они спешили: Яночка — к лесу в вереск, Малыш с папой и мамой — на склон под можжевельник. Они были посередине поляны, когда Малыш ещё раз оглянулся. Яночки уже не было, крёстный, крёстная и Голубка стояли перед домиком под дубом и смотрели им вслед.
        —С Богом, крёстная, до нового лета! — прокричал Малыш. И они совсем скрылись из виду.
        По пути папа сказал:
        —Ну, зачем откладывать. Вдруг ударит мороз и с нами что-то случится. Надо сейчас же начать работать.
        И они тут же взялись за работу. Сначала помогли маме подготовиться к зиме. Принесли из кладовки всё для кухни, горох и перловку, и просо, и манку, и муку, еще немного чечевицы, а потом и капельку масла. Затем сразу же взялись за дрова. Они, ровненько сложенные для просушки, лежали во дворе. Перенесли их на кухню столько, сколько смогло войти, а потом ещё и полные сени, до самых дверей. После этого папа влез по лестнице через слуховое окно на чердак. Там было полно мелкого сухого мха. Им он как следует прикрыл потолок, чтобы сверху не шёл холод, остаток сбросил вниз, а дверки слухового окна хорошенько забил. В прошлом году ветер их выломал, и чудо, что всю крышу не разворотил. Ещё повезло, что зима не была слишком суровая. И теперь они ходили вокруг домика, и если где была какая-нибудь щёлка, хорошенько её заделывали, чтобы нигде не продувало. Потом закрыли двери на засов, вставили клинышек, и двери снизу доверху заложили дровами, чтобы они им в сенях не мешали. В конце заделали мхом все окна, как на кухне, так и в комнате, и хорошенько их дощечками забили. Света у них было предостаточно. А теперь
— пусть хоть и мороз! А на улице уже бушевало!
        Тогда они ещё помолились.
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Пожали лапки, поцеловались: «Господь Бог с нами, да сгинет нечистый!» — и легли спать, и спали, спали и спали.
        Глава третья. Сны и планы под снегом
        И они всё спали, спали и спали. Когда же Малыш проснулся, папа и мама уже встали. Они лежали в постели и разговаривали.
        —Мама, дадите мне мёда?
        —Мёда? Какого мёда? Малыш, ведь у нас мёда нет.
        —А тот, что нам вчера Яночка прислала.
        —Вчера? Яночка? Тебе, миленький, приснилось.
        —Нет, мама. Ведь вы мне его вчера уже давали.
        —Вот как! Это тебе приснилось. Давай-ка, вспомни! Помнишь, мы напоследок были у крёстной, потом всё сразу заделали и с тех пор спим.
        —Жалко! Но во сне-то было так!
        Малыш начал хмуриться. Тут ему пришло в голову:
        —Папа, как там на улице? Я бы посмотрел!
        А папа ответил:
        —Дорогой Малыш, там холодно, ты замёрзнешь. Да и двери у нас заложены дровами.
        —Но папа, мы ведь можем через окно посмотреть.
        —Да оно тоже забито и законопачено. А то бы к нам сюда холод прошёл.
        И только когда мама сказала, что тоже хотела бы посмотреть, как там снаружи, и что потом она бы немного протопила, тогда папа согласился. Встал, отбил от окна доску, а Малыш ему помогал. Потом потихоньку выбрали мох и вот что увидели: полным-полно снегу, поляны не было, склона тоже, один только снег. На можжевельнике над их домиком его было столько, что ветви даже прогибались. Солнышко чуть светило, и снег очень красиво мерцал, и было тихо-тихо. Малышу хотелось ещё смотреть на всё это, но папа сказал, что там мороз, и нужно скорее окно опять законопачивать и забивать. И они его законопатили и заколотили.
        Мама тем временем уже затопила и собиралась сварить немного супа. И сварила. Хорошенько помолились и стали есть. Но было им всё же холодновато, и тогда они скорее улеглись и стали беседовать.
        —Папа, а что если у крёстной всех замело?
        —Не замело. Они живут под дубом.
        —А Яночка! Мама, где она живёт?
        —Она живёт во мху среди вереска.
        —Её замело, правда ведь! А она говорила, что проводит меня, когда я первый раз полечу.
        —Ну, не бойся! Ну и пусть замело. Она ведь затопит, если ей холодно будет.
        —А дрова у неё есть?
        —А чего бы им не быть!
        —А она там одна?
        —Одна.
        —А почему она одна?
        —Ну, потому что никого у неё нет. Папа и мама давно умерли.
        —О, я бы не хотел быть один.
        —А если бы Господь Бог так захотел, тебе бы пришлось слушаться.
        —Пускай, ведь у Яночки есть мёд и вино! Правда же, что то вино у крёстной было от неё?
        —Не знаю, милое дитя. Наверное.
        Тут их прервал папа.
        —Малыш, ты в самом деле думаешь, что Яночка там одна?
        —Ну, раз с ней никого нет.
        —Почему же с ней никого нет?
        —А кто же?
        —Господь Бог с ней. Её папа говаривал, что о послушных светлячках Господь Бог заботится, поэтому с ними ничего не может случиться, а если что и случится, то так надо. И Яночка это хорошо знает и слушается, и ничего не боится.
        —А вы её, папа, любите?
        —А почему бы мне её не любить!
        —А вы, мама, тоже?
        —Конечно, люблю.
        —А крёстная её тоже любит?
        —А как же. Все светлячки друг друга любят.
        —Папа, а когда же мы полетим?
        —Подожди, вот будет опять лето. Наверное, на святого Иоанна.
        —А как это бывает, когда людям светят?
        —Ничего особенного не происходит. Мы только летаем, а они видят.
        —А если уже и крылья болеть станут?
        —Дать им немножко отдохнуть. И тут же снова летать.
        —Папа, а что эти люди делают, когда вы им не светите?
        —Милое дитя, я не знаю, что они делают. Наверное, тоже спят или рассказывают друг другу сказки. Но я всё время слышу, что они не слушаются, и будто бы у них не всё хорошо.
        —Не всё хорошо? В чём же?
        —Ну, они друг друга не любят.
        —Я бы им тогда светить не стал, раз они друг друга не любят.
        —А это не наша забота. Если Господь Бог хочет, чтобы мы им светили, мы и светим.[14 - Ср. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 45: «… Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».]
        Малыш всё думал о тех сказках.
        —Мама, расскажите мне какую-нибудь сказку!
        —Но я, Малыш, уже ни одной не знаю.
        —А ту, что вы мне давно рассказывали.
        —О чём же она была?
        —А помните, о том котике и кошечке. Помните?
        И мама ответила, что расскажет, и начала.
        «Жили-были котик и кошечка. И было это давно. Котик был такой красивый, весь чёрный как уголь, а кошечка — такая изящная, вся белая как молоко.
        И они любили друг друга. И вот однажды родились у них котята. Трое, два котика и одна кошечка. Один из них был чёрный как уголь, второй белый как молоко, а кошечка была полосатая. Они любили друг друга и были добрыми. Всегда весело играли или помогали папе с мамой мурлыкать. Однажды весной мама сказала: „Дети, я с папой пойду поймаю какую-нибудь мышку или ещё кого, чтобы вам было, что есть. Ведите себя хорошо и не ссорьтесь! Мы скоро придём. Я вам туг немножечко натоплю, чтобы холодно не было“.
        И немножечко им натопила, ушла и закрыла за собой двери, чтобы к ним туда никто не забрался. Котята весело играли. Тут котики решили, что будут бороться. А кошечка, что тоже будет. И так они все боролись и боролись, пока белый котик не оказался внизу. Ему было больно, и от этого он злился. Тогда он сказал, что больше с ними играть не будет. Сел у печи, хорошенько вылизался и сказал: „Смотрите, я такой красивый, весь беленький как молоко, а не такой грязный как дымоход и не такой чёрный как уголь“. Но второй котик сказал, что он намного красивее, точь-в-точь, как папа. Тут и кошечка начала хвастаться, мол она самая красивая, сразу и чёрная, и белая.
        И так начали ссориться, и ссорились, и ссорились, а потом стали толкаться, и толкались, и толкались, пока не столкнули печку.[15 - Речь идёт о небольшой железной печке-времянке для обогрева.] Печка завалилась, угли высыпались, в комнате начался пожар, полки, постель, шкаф, стол, всё загорелось — котята хотели убежать, но двери были заперты. И они так кричали, так кричали, но огонь их всё же поглотил. А когда пришли папа с мамой, котики и кошечка уже сгорели, сгорел и домик, и всё сгорело, потому что котята не слушались. И папа с мамой плакали. Рядом на холме стоял стол бок, на столбе повесили звонок, и звонили, и звонили, и был всем слушавшим урок. Дин-дин-дон, дин-дин-дон!»
        Малыш слушал. Сказка ему нравилась. Он держал маму за руку, повторял «дин-дин-дон», и незаметно уснул, дин-дин-дон. И они всё спали и спали, а когда Малыш снова проснулся, папа с мамой уже не спали. Они лежали в постели и разговаривали.
        —Папа, а когда же мы полетим?
        —Ну, Малыш, когда придёт лето.
        —А когда придёт лето?
        —Когда? Как только пшеница зацветёт.
        —А ещё не цветёт?
        —О, ещё нет.
        —Папа, а давайте посмотрим!
        —Ну нет, Малыш, напустили бы сюда холода. Ещё ничего не цветёт.
        Но раз Малыш сильно просил, и мама поддержала, что потом опять немножко протопит, тогда они встали, отбили доску, вытащили потихоньку мох и тут увидели: что был вечер и луна смотрела как рыбий глаз. Вокруг уже зазеленело, там вдалеке на каштанах из почек выглядывали листочки, а откуда-то сверху доносилось пение жаворонка.
        —Видишь, Малыш, ещё ничего не цветёт. А вон там внизу, смотри, пшеница. В ней пока и ворона бы спрятаться не смогла. Она ещё долго не зацветёт. И там холодно.
        Тут мама перебила папу.
        —Смотри-ка, там, у ручья под ольхой, не три ли это маргаритки?
        И папа посмотрел туда.
        —Ах, и правда, три маргаритки. А там ведь маргаритки никогда не росли. Это умерли три светлячка. Наверное, они куда-то не успели, в прошлом году мороз скоро ударил, они туда забрались и замёрзли.
        И Малыш заплакал.
        —Мамочка, это крёстная, крёстный и Голубка, их замело, я же говорил.
        —Ну не плачь, Малыш, это не они, — утешал его папа. — У Голубкиной маргаритки был бы красный ободок, а эти целиком белые.
        И тогда Малыш плакать перестал.
        —Папа, а маргаритка везде вырастает там, где умирает светлячок?
        —Везде, а когда умирает личинка, там вырастает маргаритка с красным ободком.
        —А что, если бы дятел сожрал крёстного, там бы тоже выросла маргаритка?
        —Тоже.
        —А где?
        —Где-нибудь внизу под буком в траве.
        —Папа, а дятел нас не схватит, когда мы полетим?
        —Вряд ли. Он в лесу, а мы в лес не летаем. Только если сквозь него надо пролетать, а потом, как Господу Богу будет угодно.
        Малыш тем временем мысленно был уже за лесом.
        —Папа, мы тоже полетим к тому большому красивому дому с большими дверями, куда вы через окно влетели?
        —Если будешь слушаться как следует, как-нибудь слетаем.
        Окно папа уже забивать не стал, только хорошенько мхом заложил. Мама затопила и стала варить супчик. Варила-варила и сварила. Малыш подставил стул к столу, они сели, и папа стал молиться:
        О Господи, наш дорогой,
        Проснувшись, стоим пред Тобой,
        Усердно Тебе молясь.
        Дай жить нам, Тебя боясь,
        слушаясь неизменно
        и радуясь друг за друга.
        И они ели и наелись, но выходить на улицу даже и не думали.
        Только ещё разок посмотрели в окно, но совсем чуть-чуть. Было ещё очень холодно, поэтому они скорее опять легли и стали разговаривать. И разговаривали, но когда обо всём поговорили, маме захотелось, чтобы они снова уснули, но папа и без того уже наполовину спал. Но Малышу спать не хотелось. Он просил, чтобы мама рассказала ему какую-нибудь сказку, но раз она больше ни одной не знала, пусть расскажет ту, старую, И мама начала:
        «Жили-были котик и кошечка. И было это давным-давно. Котик был такой красивый, весь чёрный как уголь, а кошечка такая изящная, вся белая как молоко. И они любили друг друга. Однажды у них родились котята. Трое, два котика и одна кошечка. Один был весь чёрный как уголь, второй полосатый, а кошечка была белая как молоко».
        Но тут Малыш закричал:
        —Нет, мама!
        —Что не так?
        —Не так это было!
        —И как же было?
        —Та кошечка была не белая как молоко, а была полосатая!
        —Ну, это всё равно.
        Но Малышу казалось, что не всё равно, и он начал плакать. Папа проснулся.
        —Почему Малыш плачет?
        —Правда ведь, папа, это не всё равно?
        —Что это?
        —То, что кошечка была полосатая, правда же? А не белая, как молоко.
        —Ну да. Была полосатая. Спи только!
        А мама сказала:
        —Ну вот, видишь, когда мне хочется спать, ты меня всё время мучаешь.
        И быстро дорассказала:
        «Рядом на холме стоял столбок, на столбе повесили звонок, и звонили, и звонили, и был всем слушавшим урок. Дин-дин-дон, дин-дин-дон».
        Малыш держал маму за руку и повторял «дин-дин-дон», пока не заснул, дин-дин-дон.
        И они все спали, спали и спали.
        Глава четвертая. Первый полёт
        И пришла весна. Всё, всё расцвело, и пчёлы так громко жужжали, и трава была так высока, и роса словно кристаллы граната, и птицы пели без устали, а сверчки — уж те-то настрекотались вволю! Яночка уже была у Малыша, вместе с крёстным, крёстной и Голубкой, и они ждали, чтобы солнышко село. Малыш стал такой большой и сильный. Он сидел рядом с Яночкой, глаза его сияли радостью, но ни слова не говорил. Мама не могла сдержаться и от радости даже заплакала. И завтрак вряд ли был так скоро готов, если бы Голубка ей не помогла. Они пили шоколад — не знаю, где они его взяли, — а к нему — поджаренные крендельки. Помолились, позавтракали, а тут уже и солнце село. Малыш первым был на улице. Взлетел вверх, сделал три круга — как будто ничего! — и возле Яночки опять опустился на землю. Все обступили его, и папа явно собирался что-то сказать.
        —Дорогой Малыш! Я рад, и мама рада, и все мы рады, потому что сегодня ты полетишь. Это хорошо, Господу Богу это угодно. Но мы не будем всегда вместе, нам придётся разделиться, чтобы люди могли везде видеть. И тут я боюсь за тебя. О хороших светлячках Господь Бог заботится, и ничего с ними не случится. Но будешь ли ты достойным и будешь ли всегда хорошенько светить, как того Господь Бог хочет!? Я бы очень сильно огорчился, и мама тоже, и крёстный, и все мы, если бы ты как следует не слушался.
        И папа при этом едва не плакал, а мама и в самом деле заплакала. У Яночки в глазах тоже стояли слёзы, да и Малыш готов был расплакаться. Тогда ещё высказался и крёстный.
        —Дорогой Малыш, у тебя всё-таки уже есть голова на плечах, и мы все хотим, чтобы ты хорошенько слушался. Я тебе так скажу, если ты не будешь слушаться, ты сам себе сделаешь только хуже. А теперь уже с Богом полетим.
        И они полетели, но низёхонько и тихонько, чтобы мама с крёстной и Яночка с Голубкой могли за ними поспевать — пока не перелетели за ручей и через холм, откуда было видно далеко-далеко, до самого горизонта. Тогда крёстный сказал, чтобы те возвращались. И тогда они повернули, а Малыш летел всё дальше и дальше к самому горизонту. А вслед им неслось:
        —С Богом! Бог в помощь! Счастливого возвращения! Пусть сам Господь тебя научит слушаться! — но Малыш был уже далеко-далеко и всего этого, наверное, даже не слышал.
        И они вернулись и стали говорить о том, какой у Малыша красивый фонарик. Крёстной казалось, что он благородно-жёлтый как золото, маме он виделся скорее белым и очень ярким, Голубка утверждала, что он с розовым оттенком, Яночка настаивала, что такой бывает у светлячков, когда они летят в первый раз, и что только бы Малыш слушался. А она боится, что он слушаться не будет.
        Маме же казалось, что, скорее всего, он слушаться будет, крёстная думала также и соглашалась с ней, и Яночка тогда ничего уже говорить не стала. Они были совсем недалеко от дома, попрощались и отправились каждая к себе. У мамы было полно немытой посуды, она тут же принялась за работу, но дело как-то не спорилось. Она думала о Малыше и о Яночке: «С чего бы мой Малыш не стал слушаться?» Она почти сердилась на Яночку.
        А те всё летели, слева крёстный, справа папа, а Малыш посередине. На западе небо было алым, а у Малыша было весело на душе. Но тут они приблизились к большому дубовому лесу, и Малыш вспомнил о дятле.
        —Папа, здесь есть дятлы?
        —Не бойся. Мы ведь в лес не полетим, только рядом. Здесь наша дорога.
        Но едва папа успел договорить, как из леса на них вылетело и так зашумело, и так зарокотало, и тут же обрушилось на бедного Малыша. Ах, как он закричал!
        —Папа, папа — папа, папа!
        —Ну, хватит, молчи уже! Не бойся! Это ведь не дятел, а майский жук.
        Но Малыш всё кричал и ёжился, и прятался, пока жужжание не прекратилось.
        —Ну, Малыш, ты не должен бояться, — утешал его крёстный. — Видишь его вон там, это майский жук. Он нас, наверное, испугался, нас ведь трое.
        —Но оно же так гудело!
        —А это майские жуки так жужжат.
        И они летели всё дальше, пока на опушке леса что-то не показалось.
        —Папа, посмотрите вон туда, что это? Такое огромное.
        —Это домик лесника.
        —Какой он большой! А это двери там наверху посередине?
        —Да нет, это окошко.
        —Ну и большое же оно. А зачем под тем окошком и вокруг выложены брёвна?
        —Это не брёвна, а поленья, чтобы леснику было чем топить.
        —Надо же! Папа, а кто такой лесник?
        —Смотри, он как раз идёт нам навстречу.
        И навстречу им шёл лесник. Он был такой большой, в широкой шляпе с пером, на боку сумка, а через плечо огромное ружьё.
        —Папочка, я боюсь.
        —Ну, не бойся! Он обрадуется, когда мы ему посветим.
        И они полетели и светили, а он обрадовался и смотрел им вслед.
        —Папа, а почему лесник не спит?
        —Он же должен следить.
        —За чем?
        —За лесом, чтобы его люди не обокрали.
        —Папа, а разве люди крадут?
        —И крадут, и ни капельки не стыдятся, как будто друг друга не любят.
        —Я бы им тогда не стал светить. А лесник, он же не ворует?
        —Нет, этот нет. Но если Господу Богу угодно, чтобы мы им светили, то мы должны светить, воруют ли они или не воруют.
        Так они летели, смотрели по сторонам и разговаривали. Но тут перед ними вдруг что-то страшно загудело. Оно было такое огромное как туча, глаза — как горящие угли, и большой загнутый клюв, а когти, ну просто ужас, у Малыша душа ушла в пятки.
        —Папа, папа — папа, папа! — и он уже падал на землю, прятался в траву и думал, что дятел его вот-вот проглотит.
        Папа тут же подлетел к нему, и крёстный тоже.
        —Ну же, не бойся, Малыш, не бойся! Это не дятел, это сова. Она нам ничего не сделает. — Но Малыш словно бы не слышал. А когда всё же пришёл в себя, начал плакать.
        —Папа, я домой пойду, ну папа, я пойду домой.
        Но папа и крёстный его отговаривали.
        —Нет, Малыш. Не надо! Что бы дома крёстная, Голубка и Яночка подумали! Ты не должен бояться! Светлячки ничего не боятся. Это сова была, а она жучков не ест!
        —Она жучков не ест?
        —Нет. Жучок для неё слишком мало. Она лучше какую-нибудь мышку или лягушку.
        И они опять полетели. Долго ещё летели, как вдруг что-то так грохнуло, что все вздрогнули. Но папа тут же Малыша успокоил:
        —Слышишь, наверное, лесник ту сову подстрелил.
        И крёстный был того же мнения, тогда Малыш повеселел, и полетел, и всё светил и светил.
        Лес кончился, и начался спуск в прекрасную долину. На склонах были виноградники с премиленькими домишками, и такой аромат! — такой чудный аромат.
        И пока они так летели, увидели двух светлячков.
        —Видишь, Малыш, вон там! — указывал крёстный. — Тот маленький сегодня тоже первый раз летит. Я их знаю, они совсем недалеко от нас. Живут в валежнике. Видишь, он ничего не боится.
        —Я, крёстный, тоже уже не боюсь.
        И Малыш уже не боялся.
        А когда они поравнялись, папа и крёстный прокричали:
        —Бог в помощь!
        И Малыш тоже сказал:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        И те оба ответили:
        —Бог в помощь! Бог в помощь! — и маленький тоже.
        А когда они пролетели ещё немного, светлячки уже мелькали то тут, то там, старые и молодые, большие и маленькие, и всякий раз говорили:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        И снова:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        Когда же кончились виноградники, начались прекрасные сады, а в тех садах большие красивые дома, сад возле сада и красивый дом рядом с красивым домом.
        —Малыш, крылышки у тебя не болят? — спросил папа.
        Малыш ответил, что вовсе ничуточки.
        —Давайте всё-таки присядем, чтобы немного отдохнуть, — советовал папа.
        Но Малыш снова — что вовсе ни к чему.
        Лишь когда крёстный сказал, что у него уже болят крылышки, только тогда Малыш согласился чуть-чуть присесть. И они сели в саду на грушу, на самый верх и стали смотреть.
        Месяц выглядывал из-за туч, там и тут мерцали звёздочки, и везде было полно светлячков. Ничего нигде не шелохнулось, даже листва не шелестела. Люди сладко спали, только в одном-единственном окне под самой крышей было светло. Вдруг где-то внизу раздалось: «Кукареку! Кукареку!»
        —Папа, что это!
        —Это петух, где-то в курятнике. Подожди, сейчас какой-нибудь отзовётся.
        И тут же рядом отозвалось: «Кукареку! Кукареку!» И сразу же чуть дальше: «Кукареку! Кукареку!» И снова: «Кукареку! Кукареку!» Но уже вдали, так что почти не было слышно. И вот то самое окно открылось. Высокая, полная женщина с двумя красивыми каштановыми локонами смотрела по сторонам, вниз и вверх, обводила глазами всё небо, все звёзды и всех светлячков. Она что-то говорила, но что именно, было непонятно. Потом окно снова закрылось, свет пропал. И тут же появился в соседнем окне, потом сразу в третьем, а через минуту в четвёртом, пока не исчез. Похоже, мама пошла проверить детей.
        И светлячки снова полетели, слева крёстный, справа папа, а Малыш посередине. Из сада в сад, пока сады не кончились, и вот на холме показался красивый город. Высоченная башня, а на ней четыре маленькие башенки, вокруг одни только дома, сплошь усеянные окнами. Но все спали. Нигде ни человечка, ни огонька. И так они летели, а когда долетели до конца улицы, послышались какие-то всплески и журчание.
        —Папа, что это?
        —Да это вода. Скоро мы уже будем на площади.
        И они оказались на площади. Она была такая квадратная. В центре огромный каменный фонтан, а посередине него огромный лев с двумя хвостами. Пасть у него открыта, и вода с шумом валила оттуда в фонтан. Малыш испугался, но крёстный сказал:
        —Ну же, подойди, ничего не бойся, он каменный.
        И они сели льву на ухо и стали осматриваться.
        Дома были такие высоченные, окно к окну и дверь к двери, но все закрыты. Возле фонтана стоял столб, а на нём фонарь. И тут Малыш увидел, что там кто-то стоит, опершись о столб спиной: за поясом у него был большой рог, а в руках — длиннющее копьё.
        —Папа, смотрите, там кто-то стоит.
        —Это ночной сторож.
        —Ночной сторож? А что он тут делает?
        —Сторожит по ночам. Смотрит, чтобы воры не забирались в дома и не обворовывали людей. Видишь, какое у него копьё? Это как раз для воров.
        —Здесь, в городе, тоже воруют?
        —О, говорят, так много, как только могут.
        —Папа, я бы лучше светил там, где петухи кукарекали. Там ведь не крадут, правда?
        —Там, наверное, нет.
        Но тут ночной сторож выпрямился, приложил рог к губам и гу-у, гу-у, гу-у, гу-у, и так двенадцать раз гу-у.
        —Папа, что это?
        —Это он трубит полночь, чтобы люди знали, как долго ещё им спать.
        —А как же он узнаёт, что уже половина ночи?
        —Он давно так делает, вот и знает. Однако нам надо лететь дальше. Скоро солнце опять взойдёт, а мы ещё и не светили.
        Крёстному казалось, раз сегодня Малыш летит в первый раз, не обязательно строго всё соблюдать, но они всё же полетели прочь из города, назад к садам.
        Малышу захотелось спросить:
        —Папа, туда, куда вы через окно влетали, мы не полетим? Полетели, а?
        —Туда, где нашу молитовку поют? Сейчас уже не получится. Как-нибудь в следующий раз. Это за город совсем в другую сторону, нам бы пришлось вылететь сразу, как солнце сядет.
        И так они все светили и светили из сада в сад, но больше всего там, где первый раз отдыхали на груше. Ничто нигде не шелохнулось, даже листва не шелестела, и люди сладко спали. И звёзды мерцали, и светлячки мелькали, и всё время слышалось:
        —Бог в помощь! Бог в помощь! Бог в помощь!
        А петухи, о, те как раз начали: «Кукареку, кукареку!» И снова: «кукареку»! Один переставал, а другой начинал, и так не замолкали вовсе. Но звёзды начинали бледнеть, а на востоке так раскраснелось, что крёстный советовал:
        —Летим домой! Солнце уже встаёт, а дома нас и так ждут.
        И они летели домой. Малышу совсем не хотелось покидать те сады, но они всё же полетели, вверх через виноградники, а там к лесу.
        Папа успокаивал Малыша:
        —Ты только не бойся! Солнце встаёт, и совы уже спрятались.
        —А дятлы, папа, тоже?
        —Ну же, не бойся! Это наша дорога, здесь с нами ничего не может случиться.
        И они летели. Мимо домика лесника, но Малышу он показался малюсеньким, он его даже не узнал. И из трубы шёл дым.
        —Смотри, Малыш, — сказал крёстный, — здесь уже встали и готовят завтрак.
        Двери домика были открыты. На кровати лежал лесник и спал, прямо в одежде. Ружьё висело на стене на гвозде, а на земле у самых дверей на плитках лежала огромная застреленная сова.
        И они летели ровнёхонько вдоль леса, а когда лес кончился, были на холме. С холма вниз через поток — и сразу все трое под можжевельник.
        Их уже ждали, и когда их увидели, выбежали навстречу, мама, крёстная и Голубка.
        —А Яночки нет? — спросил Малыш.
        —Нет, — сказала мама. — Она думает, что ты не будешь слушаться. А что, папа, он слушался?
        Папа усмехнулся и ничего не сказал.
        Но крёстный ответил:
        —Как же, слушался. Ведь он уже понимает и больше не будет бояться.
        И они собрались ужинать, потому что были голодны. Они пили шоколад, а к нему поджаренные крендельки. А Малышу даже и поесть не давали! Все просили, чтобы он им рассказал, как всё было, но Малыш и сам не мог удержаться: Какой красивый был сад, и что в одном из окон был свет, и как окно открылось, и вся такая красивая хозяйка смотрела на звёзды и на светлячков, и как петухи кукарекали друг за другом аж до самого далека, и что у льва, который даже не шелохнулся, была такая большая голова и два хвоста, и он всё время плевал водой.
        —А ты его не боялся? — спросила Голубка.
        —А чего же мне было бояться! А правда, крёстный, мы того майского жука напугали? Как он нас боялся!
        —Да, Малыш, — подтвердил крёстный.
        —Но та сова!
        —Ну, её же лесник застрелил. Боже, Голубка, жаль, что ты его не видела! У него был такой огромный рог, гу-у, гу-у, гу-у, гу-у и снова гу-у. Это чтобы люди знали, сколько им ещё спать осталось.
        —Нет же, Малыш, это был не лесник, а ночной сторож, — поправил его папа.
        —Да, это был ночной сторож.
        И крёстная добавила:
        —Конечно же, но пойдёмте спать. У Малыша глаза закрываются. И тогда решили, что будут молиться:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Малыш пожал лапку, поцеловал, и все разошлись восвояси, и спали, и спали. Сладко же им спалось.
        Глава пятая. Хорошее начало
        Утром Малыш первым был на ногах.
        —Папа, солнце садится! Правда же, мы полетим туда, куда вы через окно влетали?
        И папа вставал, а мама скорее готовила завтрак, и они помолились, позавтракали и уже летели.
        —Ты только опять слушайся хорошенько! — кричала мама вслед Малышу. А Малыш думал, что будет.
        Крёстный уже поджидал их под дубом. Только поздоровались и сразу полетели. Крёстная тоже прокричала:
        —Ты только слушайся как следует!
        Голубка добавила:
        —И не бойся! — и как будто чуть усмехнулась.
        Малыш это видел, но сделал вид, что ничего не заметил. Он думал о Яночке.
        —Крёстный, залетим к Яночке? Её вчера у нас не было.
        —Господи, я тоже об этом думаю. Может, у неё голова болела! Частенько у неё побаливает.
        И решили, что остановятся у неё на минутку. Тем более это по пути.
        У лесочка под скалой рос высокий вереск, кое-где он уже цвёл красными и белыми цветами, в том вереске был бархатный мох, а во мху на самой скале стоял красивый домик. И никого вокруг. Чёрные блестящие двери были закрыты, окошки, застеклённые целиковой хрусталинкой, закрыты и занавешены, и нигде никого. Малышу стало жутко.
        —Это она болеет, — шептал крёстный, а папа подошёл к самым дверям и тихонько постучал.
        —Входите же! — отозвалось изнутри.
        Папа открыл двери, Яночка лежала на постели и голова у неё была завязана.
        —Я ведь так и думала, что это вы. Добро пожаловать. Милый Малыш, я болею.
        Но милый Малыш расплакался.
        —Не плачь, Малыш! Я же не умру. Думаю, что я ещё дождусь, когда тебя Господь Бог научит слушаться. — И Яночка погладила Малыша. — Я бы вчера тоже пришла, но у меня болела голова, так что пришлось лечь. Но плакать нечего, всё это ничего!
        И Малыш больше не плакал.
        —Мы сегодня полетим туда, куда папа залетал с вашим папой через окно.
        —Правда? Но тогда вам пора, чтобы не опоздать. И слушайся хорошенько! Впрочем, Господь Бог тебя научит.
        И они полетели. Солнышко уже почти закатилось, и они быстрей через ручей, через холм, вдоль леса, вниз к виноградникам, вокруг города. Уже за городом в прекрасном саду у дороги стоял большой красивый дом с очень большими окнами и ещё бблыиими дверями. И те окна сияли светом, а двери были раскрыты настежь, и в двери постоянно входили люди, старые и молодые, мальчики и девочки.
        Как же туда влететь? Все окна были приоткрыты, и они влетели через среднее над дверьми, сели внизу на раму и смотрели. С потолка свешивались три огромные люстры и ярко светили. Внизу на полу стояло много скамей. Если кто-либо приходил, останавливался у скамей, немного стоял — некоторые при этом смотрели в шляпу — а потом спокойно садились. Каждый приносил с собой под мышкой две книги и одну из них открывал. Тут один из них поднялся на этакий помост, где был маленький столик, и дал знак, что начинается пение. И они запели, и так красиво!
        На первой скамье у самого помоста сидели два мальчика, такие пригожие и хорошо причёсанные, один побольше, другой поменьше. Пальтишки и всё остальное у них было одинаковое, но волосы у большого были светло-каштановые, а у маленького совсем светлые. И они смотрели в книгу и много пели.
        Малышу они очень понравились, из-за них он почти обо всём забыл.
        А рядом с младшим сидела очень симпатичная девочка. Она была вся в чёрном и в такой широкой шляпке, что даже глаз не было видно, и волосы у неё были тоже совсем светлые. Они лежали на плечах и были стянуты голубой лентой. А возле девочки на самом краю скамьи сидела высокая, полная женщина, как и девочка, вся в чёрном, и шляпа у неё была такая же широкая, что даже глаз не было видно, а по бокам свешивались две прекрасные светло-каштановые пряди.
        —Папа, посмотрите, вон там, на краю первой скамьи. Это та женщина, что вчера открыла окно.
        —И в самом деле, она, — показалось папе.
        Но крёстный их толкнул, чтобы не говорили так громко, потому что пение уже прекратилось.
        Пение в самом деле прекратилось. Тот, что на помосте, встал, и все встали, и он начал молиться за всех людей, нетвёрдых в послушании, чтобы Господь Бог простил их ради возлюбленного Сына Своего и Духом Своим освятил их. Потом он открыл на столе перед собой огромную книгу и прочёл, что «послушание больше, чем жертва…»[16 - Ср. 1 Книга Царств, глава 15, стих 22: «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов».]
        И когда они опять сели, он им подробно объяснил, что Господь Бог не хочет от людей никаких жертв и даров, что у Него и так всего много, что Он даже раздаёт, и всё, что у людей есть — от Него, и Он никого ни о чём не просит, но любит, когда люди слушаются Его как следует и делают, как Он велит, а когда не делают, Он не может их дальше любить, и у непослушных людей ничего не получается.[17 - Ср. Книга Второзакония, глава 28, стихи 15 -20: «Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его… то придут на тебя… смятение и несчастье во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать…»]
        —Видишь, я вчера тебе то же самое говорил, — шептал крёстный Малышу.
        И тогда Малыш стал хорошенько слушать, но тут увидел, что светловолосый мальчик толкнул локтем того, с каштановыми волосами, и пальцем показал на центральное окно над дверьми:
        —Видишь? Их трое. Один ещё маленький.
        Оба смотрели на Малыша и улыбались. А тот на помосте сказал: «Аминь». Все снова встали и молились, потом опять пели, а когда уже выходили, клали что-то на тарелку у дверей, и оно звякало. Мальчики тоже пошли, и девочка с ними, и тоже что-то положили. Как оно звякнуло!
        А крёстный сказал, что теперь нужно торопиться и светить изо всех сил, чтобы наверстать упущенное.
        Но Малыш попросил:
        —Папа, давайте посмотрим, куда те мальчики пойдут, не из того ли они дома.
        Папа сказал, что ему это тоже интересно.
        А мальчики были уже на улице, в саду у ворот. Там стояла красивая коляска с парой замечательных вороных коней. Мальчики в неё уже запрыгнули, но пока ждали. И вот пришла та самая высокая, полная женщина со светло-каштановыми локонами и вела за руку ту самую девочку в чёрном. И они сели, кучер стегнул лошадей, и уже мчались по дороге к городу.
        Светлячки за ними едва поспевали. Тут крёстный предложил:
        —Нам не обязательно гнаться за ними. Им придётся через город ехать. А мы полетим прямиком к тому дому и увидим, приедут ли они туда.
        Малышу не очень-то это понравилось, но раз папа согласился и крёстный тоже, то они полетели. Пришлось спешить изо всех сил, и вскоре они были на месте, но там никого. Малыш начинал беспокоиться.
        —Эх, мы не полетели за ними!
        —Ну, не волнуйся! Если они отсюда, то всё равно приедут. Наверное, где-нибудь остановились.
        И едва светлячки удобно уселись на ставню, со стороны города послышался грохот. И тут же показалась красивая коляска с парой замечательных вороных, вот они уже у самого дома, но… — не останавливаются! Мчатся всё дальше и дальше — однако нет! Вдруг ни с того ни с сего у самой лестницы кучер натягивает поводья, двери открываются, и служанка в белоснежном чепчике и белоснежном переднике, словно бы поджидала, бежит им навстречу и хочет помочь выйти из коляски. Но мальчики уже были внизу и смеялись над ней. Зато девочка позволила себя ссадить, а та женщина соблаговолила подать руку. Она приветливо посмотрела на кучера, улыбнулась, кивнула головой, и они вошли в дом.
        Малыш был просто счастлив!
        —Папа, я буду светить здесь в саду, ладно?
        Папа посоветовался с крёстным, и они решили, что ладно.
        —Милый Малыш, ты останешься здесь один. Мы должны светить в другом месте.
        И Малыш кивнул, попросил только, чтобы за ним залетели, когда соберутся домой.
        —Ну, свети же как следует! Помнишь, что с помоста говорили!
        И они полетели в другую сторону за город, где всегда светили, а Малыш полетел в сад. Ему хотелось светить, но внизу в двух окнах горел свет, и Малыш увидел, что в комнате за столом сидят та самая высокая, полная женщина, и та девочка, и те мальчики. На столе стоял котелок с краником, а под ним горел голубой огонёк. Он сильно шипел. Перед женщиной стоял белый чайник и четыре чашки. Она пододвинула чайник к котелку, повернула краник, и оттуда хлынула кипящая вода.
        Потом они стали молиться. Сложили руки, склонили головы, и девочка очень хорошо прочитала какую-то красивую молитву.
        Малыш слушал, он был у самого окна, которое оказалось открыто.
        Малыш уже в комнате, сел на столике у окна на книжку.
        Женщина разливала по чашкам, служанка принесла мальчикам бутерброды с паштетом и:
        —Павлик, о чём сегодня проповедь была? Расскажи, — спрашивала женщина того, со светлыми волосами.
        —О том, что мы должны хорошенько слушаться.
        —Вот и не забывай об этом! А сейчас те слова опять все вместе повторим.
        И сама первая начала: «Послушание есть больше, чем жертва», — потом то же самое сказал мальчик с каштановыми волосами, за ним светловолосый и ещё девочка, последней повторила стоявшая сзади служанка.
        Тут светловолосый зачем-то обернулся.
        —Фреда, смотри, вон он! — и сразу кинулся к Малышу.
        Но Малыш не мешкал и мигом назад за окно! Но испугался. А что, если бы мальчик его схватил! И тогда он полетел на грушу и уселся на самом верху. Луна смотрела рыбьим глазом, звёздочки чуть-чуть дрожали, а в траве всё ещё стрекотал сверчок. Наверное, никак не мог уснуть.
        Малыш немножко посмотрел и послушал. Потом слетел с груши и стал ярко освещать сад. Но там были ещё и другие светлячки, и они постоянно друг другу кричали:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        И сад был таким большим и красивым.
        Но тут Малыш услышал, что в доме зазвучала прекрасная, просто дивная музыка, и когда он подлетел ближе к окну, то увидел того, с каштановыми волосами, сидящим у какого-то шкафа и ударяющим по черным и белым клавишам. Но светловолосый уже опять бежал к окну, и Малыш — скорее назад. Но всё быстро закончилось, красивая музыка прекратилась, и свет в комнате погас. Только справа в окнах под самой крышей на минутку зажёгся, но потом опять пропал. Лишь в одном окне остался.
        А Малыш всё светил и светил. Когда у него уже заболели крылышки, он уселся на грушу на самый верх. Где-то далеко, так, что едва было слышно, закукарекал петух. Но ему сразу же ответили совсем близко. «Кукареку», и тут же снова — «кукареку», и опять: «кукареку», уже где-то далеко за городом.
        И знакомое окно открылось. Высокая, полная женщина посмотрела по сторонам, вверх и вниз, обвела глазами всё небо, все звезды и всех светлячков. Она что-то говорила, но что, было не понятно. Потом окно снова закрылось, свет пропал, но тут же появился в соседнем окне, потом сразу в третьем, а через минуту в четвёртом, пока не исчез совсем. Похоже, мама пошла проверить детей, хорошо ли они спят.
        И пока Малыш так сидел и смотрел, кто-то вдруг прокричал:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        Это был папа. Ему было неспокойно, крёстный его разубеждал, но всё бесполезно, и папа решил слетать Малыша проведать.
        А Малыш засмеялся. Папу сразу не узнал! Думал, это какой-то другой светлячок и сказал ему:
        —Бог в помощь!
        Но это был папа:
        —Что же ты, Малыш, не светишь? Что-то случилось?
        —Папа, я светил, а теперь отдыхаю. А та женщина опять к окну подходила. Но она уже спать легла, и те мальчики, и девочка тоже.
        И папа был рад, что с Малышом ничего не произошло, и что он не боялся. Велел только, чтобы светил.
        И Малыш светил, а папа снова улетел, и они все светили и светили, пока звёзды не начали исчезать.
        Тут папа и крёстный залетели за Малышом, и они отправились домой. За ручьём крёстный повернул направо прямо под дуб, а папа с Малышом ровнёхонько под можжевельник.
        А там перед домиком уже кто-то стоял, их было двое, одна — мама, а другая — Яночка. И голова у неё уже не болела, а из-за того, что она не смогла прийти вчера, пришла сегодня.
        —Ну, папа, хорошо ли Малыш слушался? — спросила мама.
        А папа улыбался:
        —Ну, ничего, сгодится.
        Мама посмотрела на Яночку и обрадовалась. И Яночка тоже радовалась. Она стояла в траве перед домиком. Малыш сел возле неё и стал рассказывать, о чём тот на помосте проповедовал, как на него смотрели мальчики, как их зовут, и как тот, что поменьше, хотел его схватить, но он от него улетел.
        Это Яночке не понравилось.
        —Послушай, Малыш, если ты не оставишь мальчишку в покое, увидишь, даром тебе это не пройдёт. Он так тебя может ударить, что и убьёт. Говорю тебе, никогда с ним больше не связывайся!
        Глава шестая. Малыш приносит несчастье себе и другим
        И пришёл август. Там внизу в пшенице звенели серпы, и вереск был весь в цвету, совсем красный, аж до бордового, и ещё белый как молоко. Малыш каждый раз на секундочку залетал к Яночке. Потом догонял папу и крёстного. Или же летел один, дорогу ведь он уже знал.
        И Яночка ему говорила:
        —Только, Малыш, обо всём забудь и свети хорошенько!
        А Малыш кивал и летел.
        Начинал светить месяц, воздух сверкал от множества светлячков, а когда Малыш прилетел в сад у знакомого красивого дома, там во дворе был праздник. Под ясенем стоял длиннющий стол, за ним сидела та самая высокая женщина с локонами, и Фреда, и Павлик, и Эля, и множество других девочек, постарше и помладше, и мальчики там тоже были. Они ели пироги и пили что-то из чашек, а у Эли на голове был красивый венок, только у неё, и ни у кого больше.
        Малыш уселся на грушу на самый верх, стал смотреть и слушать. А когда он так всех их рассматривал, то светловолосый Павлик ему нравился больше остальных. А те уже вставали из-за стола и собирались играть, и вот-вот хотели разбежаться, но высокая женщина сказала:
        —Нет-нет, милые дети! Сначала как следует поблагодарим Господа Бога.
        И Элинка произнесла вслух свою замечательную молитовку.
        И тогда они решали, во что будут играть?
        Встали в круг, взялись за руки, и высокая женщина тоже, ходили и пели:
        —Из-за скалы, из-за скалы вылетела голубица.
        Но Павлику не очень нравилось, он хотел, чтобы играли в жмурки. И стали играть в жмурки. А пока они так бегали и водящего толкали, Малыш слетел с груши и хорошенько им светил. Ведь уже почти ничего не было видно. А когда водящим был Павлик, тогда Малыш светил ему так, что иногда его даже касался.
        У Павлика были завязаны глаза, и он будто бы не видел, но он был плуг и всё равно подглядывал! Но и жмурки ему уже надоели.
        Когда Малыш снова слегка его коснулся, тот стащил с глаз платок, сорвал с головы круглую чёрную шляпу и со всей силы ударил ею бедного Малыша. И, конечно же, по нему попал, да так сильно! — и Малышу худо пришлось. Одно крылышко целиком осталось на шляпе, а сам Малыш упал в розовый куст и повис на шипе. Детям уже играть не хотелось. Они перестали и, как ни в чём не бывало, пошли домой. Но с Малышом было совсем худо. Он даже не шевелился.
        И всё там висел, и висел, и ни мама ничего не знала, ни Яночка. Прошло довольно много времени и оказалось, что душа в нём ещё теплится, он чуть застонал, но очень тихо. Тут мимо как раз пролетал какой-то светлячок, и ему показалось, что будто кто-то стонет, он осмотрелся, посветил, и заметил нашего Малыша. Он висел на шипе, весь израненный, а целого правого крылышка у него не было. И совсем не шевелился.
        Тот другой светлячок будил его, но Малыш всё никак. И снова будил, но он всё никак и никак. Прошло довольно много времени, и он опять слегка застонал.
        Тогда первый светлячок позвал ещё одного, и тот мигом собрал с травы росу и брызнул Малышу в глаза. Но Малыш даже не шевельнулся. И тогда второй светлячок летал за росой ещё и ещё, и всё брызгал Малышу в глаза, пока Малыш их чуточку не приоткрыл и в упор не посмотрел на него.
        —Светлячок, ты чей?
        Но Малыш ничего.
        —Светлячок, где ты живёшь?
        Но Малыш опять ничего.
        —Светлячок, ты живёшь за ручьём под можжевельником, правда?
        И Малыш как будто чуть моргнул глазами, но тут же их опять закрыл, было ему совсем худо.
        —Это он. Я так и думал, — сказал первый светлячок. — Когда я в первый раз полетел, то мне его папа показывал. С ним летели его папа и крёстный, который живёт недалеко от нас под дубом. И папа сказал, что этот маленький светлячок живёт под можжевельником, и потом однажды мне тот можжевельник показал.
        И они решили, что его туда под можжевельник отнесут. Позвали ещё двух друзей, сделали маленькие носилочки, устлали их мягчайшим мхом — надергали его на груше у самой земли — и бедного Малыша на них положили.
        Но Малыш ничего этого не знал. Они несли его медленно и осторожно. И уже были за ручьём, у самого можжевельника, а тут им кто-то идёт навстречу, была это мама Малыша. Шла на поляну за росой с кувшином в руках. Она сразу же испугалась, хотя ещё не знала, что случилось!
        —У вас живёт маленький светлячок? — спросили её светлячки.
        —Живёт, конечно! Как не жить!
        —Тогда идите взглянуть!
        —О, Боже мой! Что случилось? — воскликнула мама и пошла смотреть.
        Но ещё не подошла к нему, а уже всё увидела, и вскрикнула, и упала на землю, и была словно мёртвая.
        Тогда светлячки сначала занесли Малыша в домик и положили на постель, а потом привели маму. Она тем временем пришла в себя, но не могла ни слова вымолвить. А потом как заплачет навзрыд!
        —Ох, наверное, он всё-таки не слушался, ох, наверное, он всё-таки не слушался! — и просила светлячков, чтобы они слетали под дуб за крёстной и Голубкой.
        Они обещали и прямиком полетели под дуб. Но в домик войти не смогли. Обе они были где-то в глубине двора. И так стучали в двери, что Голубка прибежала открыть.
        —Кто там так стучит?
        —Я.
        —Кто же это?
        —Это я, светлячок из валежника, туг недалеко от вас. Мне надо вам кое-что сказать.
        Тогда Голубка ему открыла, а тем временем подошла крёстная.
        —Вам бы надо поскорее идти под можжевельник. С Малышом плохо.
        Как только крёстная это услышала, мигом побежала под можжевельник.
        А навстречу им заламывала руки мама:
        —Ох, наверное, он всё-таки не слушался, ох, наверное, он всё-таки не слушался!
        И они поспешили в комнату, где на постели лежал весь израненный Малыш. Целого правого крылышка не было, а сам он не мог даже пошевелиться. Туг у них троих потекли слезы, и они плакали, заламывали руки и опять плакали, но Малыш об этом даже не знал и вообще не шевелился.
        И пока они так голосили, кто-то торопился к домику под можжевельник. Это была Яночка. Никто ей ничего не сказал, но она словно почувствовала и даже захватила с собой две бутылочки, одну с маслом, а другую с вином. Те же ей навстречу заламывали руки, а мама только причитала.
        —Ох, наверное, он всё-таки не слушался, ох, наверное, он всё-таки не слушался!
        Яночка поспешила в комнату, где на постели лежал весь израненный Малыш. Целого правого крылышка не было, и сам даже не шевелился. Из глаз у Яночки катились слёзы как горошины, но рук она не заламывала.
        —Что же вы Малыша так и бросите, и ничего делать не будете? Скорей, Голубка, набери росы в кувшин, мигом!
        И Голубка хотела мигом набрать, но никак не могла найти кувшин, всё не могла и не могла. Пока мама вдруг не вспомнила:
        —Беги скорее, девочка, я его на поляне оставила.
        И Голубка скорее побежала, набрала росы в кувшин, а Яночка на Малыша ею брызгала и плескала.
        Но Малыш всё не шевелился, и Яночка уже начинала бояться, и опять слёзы как горошины посыпались у неё из глаз. И ещё брызгала, а вином бедного Малыша омывала. И когда она его так омывала, Малыш приоткрыл глаза и в упор на неё посмотрел. Ах, как же она обрадовалась, и все обрадовались.
        Но Малыш ни слова не сказал и опять у них на руках терял сознание. И тогда Яночка его опять стала омывать. Потом взяла вторую бутылочку и полила ему раны маслом.[18 - Ср. Евангелие от Луки, глава 10, стих 34: «и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино».] И когда она так раны смазывала, вдруг прилетел папа с крёстным.
        Солнце ещё не всходило, но кто-то им сказал, что с Малышом случилось несчастье, и бедный папа не знал, куда себя деть. Он плакал и жаловался, и снова плакал, упрекал себя за то, что не должен был оставлять Малыша одного. Крёстный его утешал, мол, светлячки же сами по себе летают, и они тоже никогда ни с кем не летали. Но всё равно бросили всё и быстрее полетели домой.
        А тут такое горе! Мама снова плакала, крёстная плакала, Голубка плакала, папа плакал, и крёстный тоже плакал — только Яночка не плакала, а растирала маслом всего Малыша. Малыш же ничего этого не знал, но уже не был как мёртвый, а как будто спал.
        И Малыш всё спал, а мама всё боялась, что он всё-таки может умереть. Но когда начало светать, Малыш проснулся и открыл глаза. Яночка улыбалась ему. Он хотел что-то сказать, но не смог.
        —Хочешь пить, правда, Малыш? — спросила Яночка.
        Малыш моргнул, и мама тут же подала ему чашечку с росой. Малыш напился и уснул, а когда опять проснулся, уже чуточку улыбался.
        И так день ото дня становилось всё лучше. Он уже снова говорил, но только тихонько, так, что его едва было слышно. И когда он им рассказывал, что с ним там в саду приключилось, мама всё время причитала: «Ох, он не слушался!» — а папа сердился, но Яночка на него ласково смотрела и ничего не говорила.
        И Малышу опять было хорошо.
        Мама приносила ему всё, что только могла, крёстная присылала с Голубкой землянику и вареные сливы,[19 - В то время сливы варили вместе с косточками и ели как десерт с другими варёными фруктами: яблоками, грушами, абрикосами.] а Яночка каждый день ходила его проведать и всегда с собой что-то приносила: кусочек мёда или капельку вина, чтобы Малыш набирался сил.
        Крылышко у него уже отрастало, но было совсем слабенькое, и о том, чтобы летать, нечего было и думать.
        —Не торопись, только не торопись, — говорила Яночка, когда садилась рядом с ним в траву, — к весне окрепнешь и снова полетишь, и будешь хорошенько светить.
        Тем временем пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, поэтому светлячки уже никуда не летали. Договорились только ещё раз встретиться под можжевельником, потому что Малыш пока не мог из дома ни на шаг. И встретились, крёстная и крёстный, Голубка и Яночка. Папа потом ещё позвал светлячка из валежника, который тогда нёс Малыша домой на носилочках, и его папу.
        И так они сидели вокруг печки, ведь уже было холодно, и разговаривали. Малыш сидел рядом с Яночкой, но ничего не говорил. Мама принесла пироги с творогом и маком, но Малыш ничего не хотел. Потом мама с Голубкой вышли, а когда через минуту вернулись, то несли целую виноградину, оторвавшуюся от грозди, такую красивую, синюю с красным отливом.
        —Поставьте её вот сюда на стол, здесь лучше всего, — советовал папа.
        Краник был у него уже наготове, взял молоточек, выбил черешок, насадил краник и налил в хрустальную чашечку, так что оно всё закраснело и заиграло. Голубка с кувшином сбегала на поляну за росой, и они разливали росу и вино, пили и разговаривали.
        Но Малыш всё время молчал. Сидел рядом с Яночкой у самой печки, и всё ему было как-то зябко.
        А старый светлячок из валежника предсказывал, что грядёт суровая зима, он это заметил по муравьям, а мама стала беспокоиться, что у них не хватит дров, что из-за болезни Малыша они не смогли достаточно заготовить. Но папа сказал, что дров хватит, ведь у них всегда много остаётся. И крёстный сказал то же самое.
        И стали прощаться. Крепко целовались и вручали друг друга Господу Богу. Малыш немного боялся и смотрел на Яночку, а у Яночки из глаз катились слёзы величиной с горошины. Ведь Малыш был ещё слишком слаб!
        И они разошлись. Крёстный, крёстная и Голубка полетели под дуб, юный светлячок с папой в валежник за дубом, Яночка в вереск у леса, а папа, мама и Малыш стояли перед домиком под можжевельником и смотрели им вслед.
        Когда же те пропали из виду, Малышу пришлось скорее лечь в постель, папа же с мамой взялись за работу. Сначала перенесли из кладовки в кухню горох и перловку, и просо, и манку, и муку, и чечевицу, и капельку масла, чтобы у мамы всё было под рукой. Потом в кухню и в сени нанесли столько дров, сколько туда вошло. Потом везде хорошенько заложили мягчайшим мхом, чтобы не продувало, двери изнутри закрыли на засов, вставили клинышек, заложили мхом двери и окна. А теперь — пусть хоть и мороз! Но мама всё же беспокоилась.
        Только помолились ещё раз:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Пожали лапки и поцеловались: «Господь Бог с нами, да сгинет нечистый!» — и легли спать и спали.
        Но недолго им спалось, Малыш проснулся. Ему было холодно, он почти зубами стучал. Не мог согреться:
        —Мама!
        Но мама спала.
        —Мама!
        Но мама снова не ответила, Малыш же заболевал и начал плакать. Тогда мама проснулась.
        —Малыш, что с тобой?
        —Ой, мамочка, мне холодно.
        —А ведь не очень-то холодно, завернись хорошенько в перинку!
        —Ой, мамочка, я уже завернулся, а мне всё ещё холодно.
        В это время проснулся папа, и когда услышал, что Малышу холодно, послал маму, чтобы немного затопила. И мама пошла и немного затопила, и стало им опять тепло. А папа сказал, что на улице трескучий мороз.
        И так они разговаривали, пока опять не уснули. Но ненадолго, Малыш опять проснулся. Ему было холодно, даже зубы стучали. Не мог согреться.
        —Мамочка!
        Но мама уже не спала так крепко. И сразу проснулась.
        —Мамочка, мне холодно!
        И не оставалось ничего другого, как снова затопить. И так они топили и топили. Немножко спали и снова топили и топили. Но Малыш всё ещё говорил, что ему холодно. Ведь был трескучий мороз, и всё крепчал и крепчал. Мама уже и не знала, что сделать. Дров убывало, а холода прибывало.
        —Вот, Малыш, возьми мою перину, она больше, а я возьму твою.
        И тогда Малыш взял мамину перину, а мама взяла его, и, наверное, сильно мёрзла, но ничего не говорила.
        И Малыш ничего не говорил, но уже так не мёрз. Зато вспомнил о Яночке.
        —Папа, а хватит ли Яночке дров?
        —Хватит. Когда я звал её зайти к нам ещё раз, то видел, сколько их у неё. Хватит — все даже и не сожжёт.
        —А у крёстной тоже хватит?
        —Конечно. У них всегда хватает. Ведь они всё лето дрова заготавливали.
        —Пап, а в валежнике тоже хватит?
        —Да у них столько, что я даже удивился. Они всего и за две зимы не сожгут.
        И Малыш обрадовался, и когда уже не о чем было говорить, то заснули и спали.
        Но недолго, Малыш проснулся. Ему было холодно, даже зубами стучал. Не мог согреться.
        —Мамочка!
        Маме и без того уже плохо спалось.
        —Что с тобой, Малыш?
        —Ой, мамочка, мне холодно.
        Папа тоже проснулся и тоже говорил, что холодно.
        И они снова затопили и сварили супчик, но мама была сильно обеспокоена и подсчитывала поленья.
        —Ох, что же нам делать?
        —Зачем так беспокоиться, — утешал её папа. — Долго это уже не продлится и снова придёт весна.
        И они наелись и согрелись, а когда обо всём поговорили, снова легли спать и спали. И спали долго, но вот Малыш проснулся, и было ему холодно, даже зубы стучали. Не мог согреться.
        —Мамочка!
        А мама почти и не спала.
        —Ах, Малыш, неужели тебе опять холодно?
        —Ой, холодно, не могу согреться.
        —Ох, что же делать! — причитала мама, но пошла и немножко затопила, совсем чуть-чуть, так что было едва заметно. Ведь у неё уже почти не было дров!
        Тут проснулся папа.
        —Затопи, мама, здесь холодно!
        —Но я же как раз затопила.
        —Совсем не чувствуется. Надо как следует затопить!
        —Вот бы ещё было чем!
        —Что, уже дров нет?
        —У меня всего-навсего двенадцать поленьев.
        —Ну и подложи их, и будет тепло!
        —А потом что?
        —Как-нибудь снова обойдётся. Ты только будь послушной! О послушных светлячках Господь Бог заботится.
        И тогда мама взяла те двенадцать поленьев и все положила в огонь, но всё же почему-то боялась.
        А папа радовался тому, что было очень тепло, и Малыш тоже, так свернулся под периной, что его даже видно не было. И они говорили, что уже не раз было плохо, но потом опять было хорошо, и так заснули, и всё спали, спали и спали.
        И сладко им спалось.
        Глава седьмая. Малыш ведёт себя всё хуже, но потом раскаивается
        И пришла весна. Всё, всё расцвело, абсолютно всё — трава по пояс, роса как кристаллы граната — и пчёлы жужжали так громко, и сверчки стрекотали без устали, а внизу в кустах у ручья пел соловей. «О, время твоё, время любви!»[20 - Ср. Книга пророка Иезекииля, глава 16, стих 8: «…и вот, это было время твое, время любви…»] Крёстная и крёстный были с папой в комнате и о чём-то разговаривали. Голубка помогала маме на кухне. Малыш был на улице и поджидал Яночку. Он снова был полон сил и взлетал высоко в небо. Из-за того, что Яночка долго не приходила, он полетел к вереску ей навстречу. Но она уже была в пути и обрадовалась Малышу.
        —Так ты, Малыш, опять полетишь. А слушаться будешь?
        —О, буду!
        —А почему тебе хочется слушаться?
        —Ну, вы же все этого хотите, и ещё, чтобы со мной опять чего-нибудь не случилось.
        —О, ты ведь слушаться-то не будешь, и с тобой опять что-нибудь произойдёт, может ещё и похуже.
        Малыш схватил Яночку за руку:
        —Я ведь буду слушаться!
        —Да, когда тебя Господь Бог научит.
        У мамы на столе уже стояли шоколад и поджаренные крендельки. Они сели, помолились и позавтракали, и им пора было лететь.
        Малыш первым оказался на улице. Он взлетел вверх, сделал три круга — как будто ничего! — и опустился на землю рядом с Яночкой.
        Все обступили его, и папа начал:
        —Дорогой Малыш, вспомни год, когда ты впервые полетел. Мы все тебя уговаривали, чтобы ты хорошенько слушался, а что случилось, ты знаешь. Мы такого себе даже представить не могли.
        У Малыша в глазах стояли слёзы, и он уставился в землю.
        —Ну, оставьте его уже, полетели! — вмешался крёстный. — Он теперь будет осторожнее.
        И они полетели, но только низёхонько и тихонько, чтобы мама с крёстной и Яночка с Голубкой могли поспевать. Ещё они и до ручья не долетели, а мама уже едва дух переводила.
        —Подождите, я больше не могу.
        И они подождали, а мама плакала:
        —Лети же, Малыш, ведь на следующий год я тебя, быть может, провожать не буду. Сам Господь Бог тебя сопроводит!
        Попрощались и женщины вернулись. Пока светлячков было видно, они всё время оборачивались — но вскоре те совсем пропали.
        —Ах, только бы он слушался! — начала мама. — Боюсь, что не будет.
        И ей хотелось услышать, что думает Яночка. Но Яночка кивала и ничего не говорила.
        —Он-то будет, — считала крёстная, — ведь теперь у него есть голова на плечах и он добрый. Ничего с ним не случится.
        —О, в первый же раз случилось, — отозвалась Яночка, — случится и во второй. Но я верю, что Господь Бог научит его слушаться.
        Мама вздыхала и ничего не говорила. Она летела совсем медленно, а когда добралась домой, прошло немало времени, прежде чем она отдышалась.
        А светлячки летели вдоль дубового леса, вниз в долину, через виноградники, а со всех сторон неслось:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        Малыш летел впереди, папа и крёстный за ним. Они о чём-то договаривались:
        —Я всё же боюсь его там оставлять, — говорил папа.
        —И что, — возразил крёстный, — там, где грешил, пусть делает добрые дела! Всё время мы с ним быть не можем, а если он не хочет слушаться, нигде слушаться не будет. Я бы его там оставил.
        И уже были в том самом саду с красивым домом.
        —Послушай, Малыш, ты останешься здесь! Здесь ты согрешил, здесь и делай добрые дела! Мы должны лететь на наше место туда за город. С Богом!
        И они полетели.
        Малыш прямиком полетел на свою высокую грушу, уселся на самом верху и стал смотреть. Вон тот самый розовый куст, куда Малыш упал, когда его Павлик ударил шляпой. Там под ясенем они ужинали, а там дальше на лужайке они играли в жмурки. Сегодня здесь тихо как в могиле, нигде никого. Ни одного огонька в окнах — ставни закрыты — всё как будто вымерло.
        Но везде полно светлячков. Только и мелькают, и слышно:
        —Бог в помощь! Бог в помощь! Бог в помощь!
        И Малыш тоже полетел и всё светил и светил, и ни на что не обращал внимания, и ничего не замечал, а только светил и светил всё время. И думал постоянно о маме и Яночке, и о том, почему бы ему не слушаться? О, он-то слушаться будет! И всё светил и светил, и вот закукарекали петухи, и звёзды начинали бледнеть, и всё бледнели и бледнели, а на востоке сильно раскраснелось.
        И тут прилетели папа и крёстный:
        —Малыш, летим, солнце уже встаёт!
        И они полетели домой. У вереска стояла Яночка и ждала.
        —Бог в помощь! Бог в помощь! Бог в помощь!
        И она тоже:
        —Бог в помощь!
        И Малыш улыбался, потому что он слушался, и Яночка радовалась, и лишь тогда была рада и мама.
        Так Малыш светил и слушался, всё время светил, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, а только светил.
        Но в том самом красивом доме ставни уже не были закрыты, а высокая женщина с каштановыми локонами сидела в саду под ясенем и вязала чулок. Дети играли на лужайке, но их было только двое, та самая маленькая девочка и светловолосый Павлик. С ними был беленький ягнёнок с красной ленточкой на шее. Он щипал травку и скакал, а они скакали вместе с ним и радовались. На Малыша даже не оглянулись. Но та женщина под ясенем обернулась и Малыша увидела, а Малыш тоже их всех видел, но внимания на них не обращал и вообще их не замечал, а всё светил, светил и светил.
        А когда однажды после захода солнца он снова прилетел, по саду с той высокой красивой женщиной прогуливался симпатичный маленький солдатик в красной шинели и с маленькой шпагой на боку. Они о чём-то разговаривали: Павлик и Элинка прыгали вокруг них и вытягивали у солдатика шпагу, и он им позволял.
        Малыш его не узнавал, но потом всё же догадался, что это тот самый добрый Фреда с каштановыми волосами. И он радовался, но дела ему ни до чего не было, и он не обращал на них внимания. Думал о деле и всё светил и светил, а мама радовалась, и Яночка радовалась, а у Малыша совесть была чиста.
        И когда однажды Малыш всё так светил и светил, уже ближе к утру ему светить как-то расхотелось. У него словно бы и крылышки заболели, и он собрался полететь потихоньку домой, ведь папа с крёстным его в пути догонят.
        И он полетел, и уже был в лесу, и даже за лесом, и тут услышал громкие рыдания. Малыш прислушался, что это и откуда. А был это плач откуда-то снизу из травы. И тогда Малыш слетел туда посветить. Но осторожно, издали. И когда он посветил, то увидел — ах, что же он увидел? Такой симпатичненький круглый жучок сидит в траве, весь красненький с семью дивными чёрными крапинками — и глаза, такие красивые чёрные глаза! Эти глаза были полны слёз и смотрели прямо на Малыша. Малыш сжалился над ними.
        —Кто ты? И что с тобой стряслось?
        —Я божья коровка Вероника. Я была у тёти, а когда у меня заболели крылышки, я чуточку присела отдохнуть, и уснула. А теперь темно, и я не знаю дороги, и боюсь, а мама плачет, что я у неё потерялась.
        —Ты божья коровка? Ну же, не плачь! Где вы живёте?
        —Мы живём в зарослях.
        —В зарослях? Это же на меже перед ручьём. Ну, я знаю, где это. Пойдём, я тебя туда отведу, и не плачь!
        Вероника и так уже не плакала.
        И они полетели. Малыш летел впереди, чтобы Вероника видела дорогу, но не мог на неё не смотреть. Постоянно оборачивался. Ведь она была такая красивая, вся красненькая с семью чёрными крапинками. А глаза, эти красивые глаза! Они уже не плакали. И так они летели, но не разговаривали. Малыш смотрел на Веронику, а Вероника летела за Малышом.
        Уже они были на холме, уже летели с холма, уже подлетали к ручью, вдоль ручья вверх, там начиналась межа и были видны заросли, а вот и Вероникины родные — ведь они не спали всю ночь! Все искали Веронику и теперь, когда увидели приближающийся огонёк, полетели навстречу. Веронику узнали сразу, и столько было радости!
        Малыш тут же повернул назад, и когда о нём вспомнили, того уже и след простыл. Ведь его ждали дома.
        —Где же ты был, Малыш? — спросил папа.
        —Я должен был проводить Веронику домой. Она сидела в траве и плакала, что боится и не знает дороги.
        —Где же они живут?
        —Там за ручьём на меже в зарослях.
        —А что они тебе сказали?
        —Ничего. Я сразу домой полетел.
        —Ну, хорошо, — сказал папа.
        На том и договорились. А мама обрадовалась, ничего не сказала и Яночка, но тоже обрадовалась, и у Малыша совесть была чиста, и как будто ничего не случилось.
        На следующий день он снова полетел. Ровнёхонько в тот самый сад у красивого дома, и всё светил и светил, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая. Но через какое-то время уселся на грушу на самый верх, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, и начал умствовать.
        —А почему я должен светить туг! Важно ведь светить, а где — неважно, лишь бы светить! Здесь нас и так хватает.
        И так он себе сказал, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, слетел с груши и фьють — вверх через виноградники к лесу, через холм, вдоль ручья — вот и та межа, вот и заросли на ней — и здесь Малыш остановился. Огляделся, обошёл вокруг, и тут к нему из зарослей выбежала Вероника.
        —Малыш! А я знаю, что ты светлячок. А ещё вас будто бы зовут мушками святого Иоанна. Но ты же не мушка, ты светлячок, правда, Малыш?
        —А откуда ты знаешь, что я светлячок?
        —А мне папа сказал. Он вчера тебя искал, а ты уже улетел. И сказал, это был светлячок, и что вы хорошие. И ещё, вы людям и другим жучкам светите. Я сразу захотела стать таким же светлячком.
        —Слушай, Вероника, а что вы делаете?
        —Мы? Мы рассказываем людям, куда они попадут, на небо или в ад.
        —А вы откуда знаете?
        —Ну, мы-то уж знаем. Когда летим вверх, то попадут на небо, а когда летим вниз, то попадут в ад.
        —Да ну! Слушай, а куда же попаду я, а куда мама и папа, а куда Яночка, крёстная, крёстный и Голубка?
        —Куда? Я не знаю. Подожди, спрошу папу, когда прилетит домой.
        —А где он?
        —Полетел рассказывать людям, куда они попадут. Он уже скоро вернётся.
        А вот он и летит. Малыш его увидел, и как будто бы на совести у него было нечисто, повернулся и пропал — вверх на холм около леса, через виноградники в тот самый сад у красивого дома, и всё светил, светил и светил, аж до самого утра.
        —Малыш, летим уже! — звали его папа и крёстный. И они полетели домой.
        Но на следующий день всё повторилось. Сначала Малыш полетел в тот самый сад, немножко посветил, потом уселся на грушу на самый верх, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, начал умствовать.
        —А почему я должен тут светить! Важно ведь светить, а где — не важно, лишь бы светить! Здесь нас и так хватает, а там я узнаю, куда мы попадём.
        И так он себе говорил, ни на что не обращая внимания и никого не замечая, однако слетел с груши и фьють — вверх мимо леса, через холм, вдоль ручья — вот и та межа, вот и валежник на ней, и здесь Малыш остановился. Огляделся, как будто на совести у него было нечисто, обошёл вокруг, и тут к нему из зарослей выбежала Вероника.
        —Малыш, а ты на небо не попадёшь. Твоя мама попадёт, и Яночка тоже, а ты нет.
        —А почему же нет?
        —Я не знаю, но папа по косой полетел к земле и сказал, что если бы ты сейчас умер, то на небо не попал бы. Сказал, чтобы ты вспомнил, что для вас самое первое.
        —Самое первое? Что же это? Я не знаю.
        —Плохо, что ты не знаешь! Для нас самое первое
        —говорить правду, а сразу за ним второе — слушаться. Знаешь, папе было жаль, что даже приведя меня, ты всё равно на небо не попадёшь, но он должен говорить правду.
        —О, я ведь знаю, что для нас самое первое. Но я должен лететь.
        —А ты прилетишь ещё?
        А Малыш уже взлетел.
        —Я не знаю, — и полетел вверх на холм мимо леса, через виноградники в тот самый сад у красивого дома, и светил, светил, и светил до самого ясного утра.
        —Летим же, Малыш! — позвали его папа и крёстный. И они полетели домой.
        Дома был Малыш как убитый. Ничего не говорил, но на следующий день всё опять повторилось. Сначала он полетел в свой сад, немножко посветил, потом уселся на грушу на самый верх, не обращая ни на что внимания и ничего не замечая, начал умствовать.
        —А почему я должен тут светить! Лишь бы светил. Здесь нас и так хватает, а она говорила, что хотела бы стать таким же светлячком.
        И так он себе говорил, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, однако слетел с груши и фьють — вверх, мимо леса, через холм, вдоль ручья — вот и та межа, вот и заросли на ней, и здесь Малыш остановился. Он не знал, стоит ли ему или не стоит. Но тут к нему выбежала Вероника.
        —Малыш, я так и думала, что ты прилетишь. Я люблю светлячков, когда они красиво светят.
        —Послушай, Вероника, ты хотела бы стать светлячком?
        —Ну, если бы я не была божьей коровкой, я бы…
        Но тут вдруг от ручья как прилетит этакий сердитый молодой божий бычок. Весь красный, как пламенем объятый, а чёрные глаза его прямо-таки сверкали. И набросился на бедного светлячка.
        —Ну ты, пацан, ну ты, негодник, ну ты, бродяга — ты же скверный парень, так ведь? Ты, пацан! Я тебя здесь уже не первый раз вижу! Ну ты, малец, чего тебе здесь надо?
        И стал наступать на Малыша.
        Вероника испугалась и убежала домой. Малыш тоже испугался и начал пятиться. Но божий бычок за ним, а тут у ручья объявился ещё один бычок.
        —Иди сюда, иди сюда, тот парень здесь!
        И тот бычок прилетел, и они с двух сторон взялись за бедного Малыша:
        —Ну ты, малёк, чего ты со своими не ходишь! Чего тебе, пацан, здесь надо!
        И один его лупил с правой стороны, а другой колошматил с левой.
        Малыш всё пятился и пятился, кое-как защищался, но получал сразу от двоих, а было это немало. И каждый раз:
        —Ну ты, пацан, ты малёк, чего со своими не ходишь! Чего тебе, пацан, здесь надо!
        И снова, пока не спустились к ручью. Тут первый божий бычок ему так врезал, что Малыш кубарем полетел.
        —Вот тебе, пацан, и больше здесь не показывайся!
        Потом они от него отстали, и Малыш скорее вскочил, словно всё было в порядке, но на самом деле не было. Левую заднюю ножку он волочил, и она сильно болела, но плакать он стыдился.
        Что же делать? Было ещё рано, а назад в сад далеко! Он забрался в траву и охлаждал ножку в росе, пока звёздочки не стали блёкнуть. Потом заковылял домой. Был ещё в пути, когда папа и крёстный его нагнали.
        —Что с тобой, Малыш? Ты же хромаешь.
        —Папа, я упал и ударился.
        —Ты, говоришь, упал? Да кто этому поверит!
        —Да, я упал на землю и ударился вот здесь левой ножкой. Даже пошевелить ею не могу.
        И когда папа это услышал и увидел, ему стало жаль Малыша, и он пошёл ему немного помочь. Крёстный же качал головой, но ничего не говорил.
        Мама их увидела в окно и сильно напугалась.
        —Что случилось? Ради Бога, что случилось?
        —Малыш вот говорит, что упал и ударился. Но мне что-то не верится.
        —А ты, Малыш, упал и сильно ударился?
        —Ну не сильно, мама, но здорово. Левая ножка у меня сильно болит.
        И тогда они с Малышом скорее пошли домой, а когда он совсем отказался ужинать, велели, чтобы шёл ложиться, и что к утру ему будет лучше. И Малыш лег, но не спал, и утром лучше не было. Левая ножка у него сильно болела, вся горела и отекла.
        И тогда папе пришлось лететь одному, а Малыш остался лежать. Но Яночка уже спешила и несла с собой маслице из тимьяна. Ничего не говорила и ни о чём не спрашивала, только всю ножку Малышу хорошенько натёрла. Когда же осталась с Малышом наедине, то начала:
        —Малыш, ты ведь не слушался, правда?
        Но Малыш молчок.
        —Ну ладно, если хочешь, чтобы это было у тебя на совести — мне очень жаль, но заставлять я тебя не могу. Однако ты знаешь, где я живу.
        И, сказав так, Яночка ушла.
        Малыш молчал, но был мрачен. На следующий день тем не менее снова был на ногах, а на третий день собирался опять лететь с папой. И полетел, и как будто бы всё было в порядке. Ни на что не обращал внимания, ничего не замечал, и всё светил, светил и светил в том самом саду рядом с красивым домом.
        Та высокая женщина сидела под ясенем и вязала чулок, Эля и Павлик играли на лужайке. С ними был беленький ягнёнок с красной ленточкой на шее. Он щипал травку и скакал, они скакали вместе с ним и радовались. На Малыша даже не оглянулись.
        Но женщина под ясенем обернулась и Малыша увидела, а Малыш тоже их всех видел, но совсем не обращал внимания, вообще их не замечал, а всё светил и светил, и так всю ночь до самого утра, и на следующую ночь тоже, и так всю неделю, и весь месяц.
        Дни были всё короче, а ночи длиннее, а Малыш становился всё мрачнее. Никого вообще не замечал, ни крёстной, ни Голубки, а Яночку как будто бы снова боялся почти так же, как поначалу, но светил, светил и светил.
        Пока однажды, уже ближе к осени, чуточку вечером посветил, потом уселся на груше на самом верху и начал умствовать.
        —Ведь это не займёт много времени, а я бы мигом опять назад. Уже скоро зима будет.
        И так он себе сказал, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, слетел с груши и фьють — вверх мимо леса, через холм, вдоль ручья, вот и та межа, вот и заросли на ней. Но внизу под межой Малыш остановился и прислушался.
        Что это?
        Из зарослей доносилось громкое пение, а за ним бурное ликование и шум.
        Что же это?
        Когда Малыш оглянулся, то вверху на меже увидел маленького жучка. Он лежал в траве на брюшке, подложив руки, и смотрел, и слушал. Малыш к нему подкрался.
        —Бронзовка, что здесь происходит?
        —Ты не знаешь? У Вероники из зарослей свадьба.
        —Господи! Правда свадьба?
        —Конечно! Выходит за молодого божьего бычка вон оттуда, с другой стороны, из шиповника.
        —За этого? Знаешь, он такой сердитый, а глаза у него прямо-таки сверкают.
        —Да, когда он злится. Но сегодня он не злой. Смотри, уже выходят из зарослей.
        И они выходили из зарослей, впереди божий бычок с Вероникой — вёл её за руку.
        Едва Малыш это увидел, ах, всё в нём перевернулось, и в голове у него словно полыхнуло, и он мигом прочь оттуда подальше. Он всё летел и летел, пока не очутился у рощицы. Под скалой рос высокий вереск, а под тем вереском бархатный мох, а во мху на самой скале очень, очень красивый домик. Малыш ввалился в дверь, даже не поздоровавшись, опустился на табуретку и заплакал, и всё плакал, плакал и плакал так, что и камень смог бы разжалобить.
        —Малыш, а Малыш, что с тобой случилось? — спросила Яночка.
        Но Малыш не мог ни слова из себя выдавить, всё плакал и плакал.
        —Что же с тобой случилось?
        Но Малыш всё плакал и плакал.
        Тогда Яночка подсела к нему, положила руку ему на плечо:
        —Послушай, Малыш, послушай! Что же с тобой случилось, что? Слышишь, миленький ты мой Малыш, что?
        А Малыш всё плакал и плакал, пока не выплакался, и уже только всхлипывал.
        —Что же с тобой случилось, Малыш, что? Расскажи мне!
        —Ах, у неё свадьба.
        —У кого?
        —У Вероники.
        —Какой Вероники? Той, что из зарослей? Я ведь так и думала.
        —Да, и выходит за этого божьего бычка. Это он меня тогда поколотил.
        —Он?
        —Он самый. Я был у Вероники, только немножко, и спросил у неё, если бы она хотела стать таким же, как я светлячком — она мне однажды сказала, что хотела бы — а тут он прилетел и стал меня колотить, и позвал ещё одного, и они меня лупили, пока не повалили на землю. С тех пор я там не был, а когда сегодня полетел туда посмотреть, у них свадьба.
        Тут Малыш опять горько заплакал, и как же Яночке было Малыша не пожалеть:
        —Ох, ох, Малыш, я всегда этого боялась, а ты всё — нет, нет, что будешь слушаться. Помнишь? Видишь, каким ты опять был непослушным. Какой же послушный светлячок оставит своё место и полетит туда, куда лететь не должен! А потом, Малыш, милый, разве кто-либо когда-нибудь слышал, чтобы светлячок водился с божьей коровкой, и даже, может, и думал о ней. Нет, так не слушаются. Такого Господь Бог не хочет.[21 - Ср. Книга Иова, глава 38, например стих 12: «Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место её…»] А больше всего, мне, Малыш, обидно, что ты папу и маму обманул. Ведь ты говорил, что упал. У тебя же ложь на совести.
        —Но ведь я не лгал. Я упал на землю.
        —Да, но ты лгал. Они тебя поняли иначе, и ты этого хотел. Не отпирайся! Так ты делаешь ещё хуже. Теперь мигом лети назад и свети как следует, а потом во всём признайся.
        И Малыш послушался. Полетел и светил как следует, пока папа с крёстным за ним не залетели. И они летели, и ни о чём не говорили, ни словечка. А когда надо было расходиться, Малыш начал исповедоваться:
        —Пожалуйста, папа и крёстный, выслушайте, когда в тот раз у меня была вывихнута нога, я не падал на землю. Два божьих бычка подбежали ко мне и поколотили.
        —Божьих бычка? А почему же они тебя поколотили?
        —Я, я, я — я несколько раз летал к зарослям — простите меня, пожалуйста! Я раскаиваюсь!
        У папы на глазах выступили слёзы:
        —Ах, ах — ну, я тебе это прощаю, — и Малыш поцеловал ему руку.
        С мамой всё было так же. Она заплакала, но сказала, что прощает его, только бы он уже по-честному слушался.
        И всё опять было как будто хорошо, но Малышу ещё хорошо не было. Он светил и светил, светил по-честному, но был всё время словно варёный и почти ничего не говорил. Однажды, очень поздно, когда все улеглись, мама думала, что Малыш спит, и начала папе тихонько рассказывать:
        —Была у нас Яночка и сказала, что подходит время нам Малыша женить.
        Малыш не спал и всё слышал.
        —Нет, нет, мама, я жениться не буду.
        —Молчи уже! Почему бы тебе не жениться?
        —Нет, я жениться не буду.
        —Ну, всё же ты женишься.
        —Ах, мамочка, я жениться не буду!
        —Ну, тогда ладно! Но теперь уже спи!
        И Малыш уснул. Но на другой день он залетел к Яночке.
        —Я жениться не буду!
        —Ты говоришь, что не будешь жениться? А почему бы тебе не жениться?
        —Ведь не все должны жениться.
        —Кто не может — не должен, но кто может — должен. По крайней мере, каждый послушный светлячок женится, если может. Этого Господь Бог хочет.[22 - Ср. Книга Бытия, глава 2, стих 24: «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».]
        А теперь будь внимательным — хочешь ли слушаться потому, что это тебе или кому-то другому нравится, или потому и только потому, что этого Господь Бог хочет?[23 - Ср. Евангелие от Матфея, глава 4, стих 10: «… Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» или Книга Деяний Апостольских, глава 5, стих 29: «… должно повиноваться больше Богу, нежели человекам».]
        —Но ведь и вы тоже не вышли замуж.
        —Не вышла — потому что не смогла. Девушка не может пойти и кого-то сосватать. Она ждёт, пока какой-нибудь послушный светлячок за ней придёт.
        А если ни один хороший светлячок не пришёл, тогда до смерти останется незамужней, и она знает, что никто за ней не пришёл потому, что так Господь Бог хотел.[24 - Ср. Псалтирь, псалом 36, стих 5: «Предай Господу путь твой и уповай на Него…»] Вот так, Малыш, вот так! Пока ещё спешить некуда, но ты женишься, потому что этого Господь Бог хочет. Ведь мама уже состарилась и начинает прихварывать. Разве ты не хочешь, чтобы она могла немного отдохнуть? Ну, так лети уже! Теперь недолго осталось.
        И Малыш, ничего не сказав, полетел и всё светил и светил.
        Но недолго это продолжалось, ведь начинало холодать. И светлячки знали, что уже никуда не полетят. Решили только, что ещё раз встретятся у Яночки. И встретились: крёстный, крёстная и Голубка, папа, мама и Малыш, потом ещё молодой и старый светлячки из валежника, и разговаривали, и было им хорошо. Малыш сидел возле Яночки, был в хорошем настроении, но ничего не говорил.
        Мама сильно боялась зимы. Дров, говорила, у них хватит, но сама она плоха и не знает, сможет ли её пережить.
        Но старый светлячок из валежника предсказывал, что суровой зимы не будет, он это заметил по муравьям. И так они разговаривали, пока опять не пришло время прощаться, и все разлетелись по домам. Яночка стояла перед домиком во мху и смотрела им вслед. Однако уже было холодно. Мама сразу же легла, а папа с Малышом взялись за работу. Всё перенесли в кухню, закрыли двери изнутри на засов, вставили клинышек, заложили двери и окна мхом, а теперь — пусть хоть и мороз!
        Но мама всё же боялась. Они ещё помолились:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Пожали лапки, поцеловались, и спали, спали и спали.
        И сладко им спалось.
        Глава восьмая. Сватовство и свадьба
        И пришла весна. Всё, всё вокруг расцвело, но мама была сильно плоха.
        —Милое дитя, не откладывай с женитьбой. Видишь, я уже никуда не выхожу.
        А у папы уже был готов план. Сзади во дворе решили пристроить комнатку, туда они вдвоём с мамой переселятся, а молодые будут хозяйничать.
        —Но, мамочка, пожалуйста, на ком мне жениться? Я же никого не знаю.
        —Ну, кое-кого ты всё-таки знаешь. Только бы она была доброй и послушной. Яночка тебе расскажет.
        И папа больше не ждал. Ночи им казались ещё холодными, и раз не могут летать, то будут строить. И строили. Крёстный им помогал, и к святому Иоанну комнатка была готова, такая красивая, словно нарисованная.
        —Малыш, — начала однажды Яночка, — а теперь пора за невестой! Ведь ты видишь, что мама уже никуда не выходит.
        —Но я же ни одной не знаю.
        —Да если бы только захотел, узнал бы. Смотри, чтобы снова не быть непослушным!
        —А кого же я знаю?
        —Кого? Разве не знаешь Голубку?
        —Голубку? Её? Она же всегда со мной ссорилась, всегда надо мной смеялась, и вообще меня не любит.
        —Да и с чего бы ей тебя любить! Но теперь полюбит, когда ты на ней женишься! Она добрая и слушается.
        —Но я бы лучше…
        —Малыш, не думай о том, чего нет, и держись того, что есть. Голубку ты знаешь и видишь, что она послушная, а других не знаешь, и я никого другого так не люблю, как Голубку. Мама и папа тоже обрадуются, если ты на ней женишься. Представь, что ты женился на другой, а она бы маму только сердила. Мы тоже её не смогли бы полюбить, и ты бы огорчался.
        И тогда Малыш уже ничего не говорил. Он летел и светил, ни на что не обращал внимания и ничего не замечал, но всё светил и светил, и думал при этом о Голубке.
        —Малыш, что тебе Яночка сказала? — спросила мама.
        —Чтобы я, дескать, женился на Голубке, что она добрая и послушная.
        —Ну, разумеется. Я лучшей и не знаю, и папа тоже. Иди же к ним и попроси её руки!
        —Мама, я туда не пойду.
        —Милый мальчик, а кто пойдёт? К ним надо идти тебе! Они тебе будут рады. Правда, папа, пусть сам идёт?
        И когда папа подтвердил, тогда они решили, что завтра Малыш вернётся немного раньше, и зайдёт к крёстному.
        На следующий день Малыш вернулся немного раньше. Хорошенько умылся и выкупался, и собрался лететь свататься. У мамы слёзы текли по лицу.
        —Ну, иди же! Ищи того, что бы Господу Богу понравилось, и всё будет хорошо!
        И Малыш пошёл. Под дубом его увидели в окно, и крёстный вышел навстречу.
        —Добро пожаловать, Малыш. Входи же!
        И Малыш вошёл. Он мельком заметил Голубку, идущую в кухню, а крёстная уже подавала ему руку.
        —Добро пожаловать, Малыш. С чем ты пришёл?
        И раз Голубки там не было, то Малыш не смущался.
        —Дорогая крёстная, мама расхворалась и хочет, чтобы я женился. Я хотел вас попросить, не отдали бы вы за меня вашу Голубку?
        Крёстная посмотрела на Малыша так ласково, как будто была рада его словам, но тут в разговор вмешался крёстный.
        —Дорогой Малыш, мы любим твоего папу, и маму тоже, и тебя мы всегда любили, но ты же знаешь, что никого кроме Голубки у нас нет, и мы останемся одни. Поэтому нам надо подумать. Знаешь что? Приходи ровно через неделю, и мы тебе скажем.
        И Малыш больше не мешкал. Попрощался и пошёл домой. Думал, что всё в порядке. Но мама как-то смутилась. Она полагала, что они сразу скажут «да», и почти сердилась за то, что они хотели подумать. И когда Малыш об этом размышлял, ему тоже пришло в голову, что через неделю крёстный может сказать, что не отдаст ему Голубку. И он испугался.
        —Ты только не бойся! — утешала его Яночка. — Только будь покорным, отдадут ли они тебе её или нет!
        И Малыш всё светил и светил, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, всё светил и светил, и думал о Голубке. А когда прошла неделя, Малыш вернулся домой немного раньше, хорошенько умылся и выкупался, и отправился под дуб к крёстному.
        Они увидели его в окно, но навстречу не вышли. Голубки не было нигде видно, крёстная смотрела на Малыша с какой-то грустью, и:
        —Дорогой Малыш, — начал крёстный, — мы любим твоего папу, и маму тоже, и тебя мы всегда любили, но ты знаешь, что кроме Голубки у нас никого нет — и мы боимся, что ты не будешь слушаться, и Голубке с тобой будет плохо. И поэтому мы тебе отдать её не можем.
        Малыш был огорошен. Голова у него шла кругом, но он из комнаты всё же как-то вышел, в голове у него словно полыхнуло, он лётом полетел, — у рощицы под скалой рос высокий вереск, в том вереске мох как бархат, а во мху красивый домик. Малыш сразу в комнату, не поздоровавшись, опустился на табуретку и расплакался, и всё плакал и плакал так, что и камень бы разжалобил.
        —Малыш, дорогой, что случилось? — спросила Яночка. — Слышишь, Малыш, что с тобой стряслось? Расскажи!
        И Малыш рассказал:
        —Они её за меня не выдадут.
        —Не выдадут за тебя? А почему не выдадут?
        —Говорят, что никого у них больше нет, а я, мол, буду непослушным, и ей со мной будет плохо.
        И опять расплакался.
        —Ну, мой дорогой Малыш, только будь смиренным и не плачь! Она у них одна, правда ведь? А ты думаешь, что всегда будешь слушаться? Только не возомни о себе! А если ты будешь непослушным, то и Голубке с тобой будет плохо. Я тебе так скажу: только смирись и будь послушным, а я обо всём с крёстным поговорю.
        И Малыш больше не плакал и полетел домой.
        Мама была сильно встревожена.
        —Отчего же ты, мой Малыш, такой заплаканный?
        —Ведь они её, мама, за меня не хотят выдавать! Говорят, что я не буду слушаться. Так они думают.
        Мама была сильно удивлена. Ведь это стало для неё полной неожиданностью. Тем не менее она ничего не сказала, и папа тоже ничего, но оба огорчились, мама даже заплакала.
        —Не плачьте, мамочка! Я был непослушным, но теперь я хочу слушаться. И Яночка ведь с крёстным поговорит.
        Однажды после захода солнца Яночка поджидала крёстного на пути.
        —Крёстный, будьте любезны, остановитесь на минутку!
        И крёстный остановился.
        —Так вы Голубку за Малыша выдать не хотите? Почему так? Потому, что Малыш не слушался? Он в этом раскаивается и хочет быть послушным. Крёстный, а всегда ли вы были послушным, посмотрите мне в глаза! — но крёстный глядел в землю.
        —И что же вы собираетесь с вашей девчушкой сотворить? Смотрите только, как бы она у вас не засиделась. Вот. Это я вам хотела сказать. Бог в помощь, крёстный!
        Крёстный был сильно смущён. Он летел и светил, а когда надо было возвращаться домой, сказал папе:
        —Скажите вашему Малышу, чтобы завтра к нам зашёл.
        На другой день Малыш вернулся немного раньше, хорошенько умылся и выкупался и отправился к крёстному.
        Крёстный увидел его в окно и вышел навстречу.
        —Добро пожаловать, Малыш. Входи же!
        И Малыш вошёл.
        —Я передумал, дорогой Малыш, раз я вижу, что ты раскаиваешься и хочешь быть послушным, то я не буду возражать, если Голубка за тебя выйдет. Спроси её сам!
        —А где она?
        —Готовит ужин на кухне.
        И тогда Малыш пошёл к Голубке на кухню. Он уже давно её не видел. Она была такая сильная и красивая. Стояла у очага и варила картошечку — вся красная, вот-вот вспыхнет, то ли от жара, обдающего ей лицо, то ли от смущения.
        —Здравствуй, Малыш. С чем ты пришёл?
        —Дорогая Голубка, они хотят, чтобы я женился, и крёстный мне сказал, что не будет возражать, если ты за меня пойдёшь. Прислал меня, чтобы я тебя спросил. Голубка, не хотела бы ты за меня замуж?
        —Я, я — знаешь, Малыш, я к тебе хорошо отношусь, но — я, я — знаешь что? Я подумаю об этом. Приходи опять завтра!
        И с этим Малыш ушёл. Маму расстроило, что теперь и Голубка хочет подумать, и Малышу это тоже не понравилось, но он был кроток и смирен, и Яночка это одобрила.
        —Ни о чём не беспокойся! Если Голубка хорошая, то Господь Бог тебе её всё равно отдаст, если же плохая, то радуйся, что Он тебе её не дал.[25 - Ср. Книга Притч Соломоновых, глава 14, стих 1: «Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками». И — глава 19, стих 14: «…разумная жена — от Господа».] Только завтра опять туда сходи!
        Тем временем Голубка о том уже сожалела.
        —Что ты ему сказала, Голубка? — спросил её крёстный, когда она вошла в комнату.
        —Я, я — я ему, папа, сказала, что мне надо подумать.
        —Подумать? О чём же ты хочешь подумать? Разве тебе Малыш не по душе? А он не сказал тебе, что это я его прислал?
        —Ну, я, я — тот светлячок из валежника, он не такой непослушный.
        —Светлячок из валежника? А что тебе до светлячка из валежника? Если бы пришёл он, то не пришёл бы Малыш. Но Малыш пришёл и говорил о тебе. И что с того, что он был непослушный? Он в этом раскаивается и теперь слушается. А ты слушаться не хочешь? Не хуже ли ты в десять раз, чем Малыш?
        Ничего больше крёстный ей не сказал. И Голубка заплакала, всю ночь не спала и всё плакала, а когда Малыш на следующий день пришёл, она была на кухне и варила картошечку — вся красная, вот-вот вспыхнет — то ли от жара, обдающего ей лицо, то ли оттого, что была заплакана.
        —Добро пожаловать, Малыш.
        И опять расплакалась.
        —Отчего же ты, Голубка, плачешь?
        —Ах, прости меня, Малыш, что я захотела подумать.
        —А ты бы хотела за меня замуж?
        —Да и с чего бы мне не хотеть!
        И обняла Малыша за шею, и они полюбили друг друга.
        Тогда мама сказала, чтобы, мол, со свадьбой не откладывали.
        Но около недели ещё всё-таки прошло. Ведь надо было всё отмыть и вычистить. И пока всех гостей не позвали! И пока все пироги не испекли! Столько их было! Даже в кладовке на досках не помещались. А Яночка обещала, что пришлёт им три виноградины, такие красивые, синие с красным отливом, как с грозди оторвавшиеся. И прислала. Наняла чёрного жука-щелкуна, и он их на тачке привёз. Яночка хорошо заплатила, но крёстная всё равно дала ему немного муки, крупы и капельку масла, и три очень больших пирога. Жук был доволен! Ведь дома у него было полно детей!
        Настал день свадьбы. Столько было гостей! А когда все собрались, вышли на улицу под дуб Малыш и Голубка, папа и крёстная, крёстный и мама, Яночка и старый светлячок из валежника, а потом и все остальные.
        —Подайте друг другу руки! — начал крёстный, и Малыш с Голубкой подали друг другу руки.
        —А ты, Малыш, подтверди, готов ли ты всегда любить Голубку и как дйлжно почитать её?[26 - Ср. Послание к Ефесянам, глава 5, стих 28: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя».]
        И Малыш подтвердил, что готов всегда любить её и почитать как дблжно.
        —А ты, Голубка, подтверди, готова ли ты всегда любить Малыша и быть послушной?[27 - Ср. Послание к Ефесянам, глава 5, стих 22: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу…»]
        И Голубка сказала, что готова всегда любить его и быть послушной.
        —И да пребудете вы среди тысячи тысяч, и благословит вас Господь![28 - Ср. Книга Бытия, глава 24, стих 60: «И благословили Ревекку и сказали ей: сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч…»]
        И все повторили:
        —Да пребудете среди тысячи тысяч, и благословит вас Господь!
        И они снова пошли в дом, и ели, и пили, и пели, и разговаривали, и опять пели, и все радовались, и было им хорошо.
        И когда они пели, Малыш через окно заметил высоко на меже за дубом маленького жучка-бронзовку. Он лежал в траве на брюшке, подложив руки, смотрел и слушал. Малыш мигом взял два пирога, один с творогом, другой с маком, и выбежал на улицу.
        —Бронзовка, иди сюда! У меня сегодня свадьба.
        —А я знаю, что у тебя.
        —Тогда на тебе, держи пирог!
        И дал ему пирог, даже два, один с творогом, другой с маком, и бронзовка был страшно доволен и побежал домой.
        Уже всходило солнце, когда все встали, чтобы проводить Голубку под можжевельник. Им было весело, они кричали и пели, только крёстная тихонечко плакала.
        И свадьба кончилась. Папа и мама переехали в комнатку во дворе, а Голубка повела хозяйство. Всё у них было хорошо, и они любили друг друга. Малыш и папа светили. Голубка готовила и убирала, мама ей советовала и помогала.
        Но недолго это продолжалось. Однажды утром, когда солнце уже зашло, они сидели за завтраком. Супчик был на столе, и Малыш молился:
        О Господи, наш дорогой,
        Проснувшись, стоим пред Тобой,
        Усердно Тебе молясь.
        Дай жить нам, Тебя боясь,
        Слушаясь неизменно
        И радуясь друг за друга.
        Не сказал ещё «Аминь», как бах — мама упала с табуретки на пол и преставилась. Все к ней тут же подбежали, брызгали водой, приводили в чувство, звали и плакали, но ничего не помогло. Она умерла. Ах, как они горевали!
        И тогда под ольхой у ручья выкопали для неё могилку, поплакали, удобно её туда уложили, и на третий день там зацвела маргаритка, белая как молоко.
        И цветёт там до сих пор. А беленькая маргаритка рядом — папина. Ведь он принимал всё так близко к сердцу! Всё светил и светил, но угасал, и света у него было всё меньше, пока не сказал, что уже не может, и остался дома.
        А тут такое! Однажды вечером — под можжевельником уже поужинали — прибежала крёстная:
        —Послушай, Малыш, ты не видел крёстного? Его до сих пор нет дома, а солнце уже высоко. Ах, я сильно боюсь.
        —Нет, крёстная, я его не видел.
        И папа тоже начал беспокоиться.
        —Ах, с ним что-то случилось, идите его искать.
        И они пошли искать. Звали и плакали, летали и бегали, но нигде ничего, и никто о крёстном ничего не знал. Столько было стенаний! Яночка крёстную всё успокаивала и успокаивала, но крёстная не могла успокоиться. Ведь шёл уже второй день! И лишь на третий день Малыш рассказал, что в лесу под дубом недалеко от дороги выросла беленькая маргаритка, и что раньше её там никогда не было.
        —Ах, это его маргаритка, тот дятел его все-таки сожрал, ох, ох! — и они плакали и стенали.
        А папа всё слабел и слабел.
        —Ведь и мне здесь уже недолго осталось, только любите друг друга и слушайтесь!
        И когда однажды папа долго не выходил к завтраку, Малыш пошёл за ним в комнатку, а он там лежал на кровати, ножки сложены и весь окоченевший. Ах, снова было столько скорби и печали!
        И тогда они под ольхой у ручья выкопали для него могилку, поплакали, удобно его туда уложили, а на третий день там зацвела маргаритка, белая как молоко. Цветёт там и до сих пор.
        —Крёстная, оставайтесь у нас! Не будет нам так одиноко! — просили Малыш с Голубкой.
        Но крёстная не согласилась.
        —Нет же, нет, милые дети, я должна дома умереть, и тогда отнесите меня в лес под дуб, понимаете?
        И вот они остались одни. Малыш с Голубкой одни, крёстная одна, Яночка одна, только в валежнике молодой светлячок женился, и старым вместе с молодыми было там хорошо.
        И так они всё светили и светили, и когда солнце уже вставало, Малыш поджидал того молодого из валежника, и они вместе летели домой. И всё светили и светили, а высокая, полная женщина сидела за столом в том красивом доме и писала длинное письмо, а маленькая девочка уже была совсем большая и красивая. На ней был длинный беленький передник, и она помогала кухарке на кухне. А светловолосый Павлик — нет, его нигде не было. Наверное, он был где-нибудь в школе.
        И пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, и светлячки знали, что уже никуда не полетят. Договорились только, что ещё все встретятся, и раз крёстная очень просила, то решили встретиться у неё. И пришли те из валежника, молодые и старые, Яночка и Малыш с Голубкой. У них были пироги с творогом и маком, а Яночка им прислала с жуком-щелкуном виноградину, словно от грозди оторвавшуюся, такую красивую, синюю с красным отливом. И они сидели у печи и разговаривали, но что-то было не так. Ведь с ними уже не было крёстного, и папы тоже, а ещё и мамы! Всё время о них вспоминали.
        И тогда они помолились и стали прощаться.
        Те из валежника спешили домой за склон в валежник, Яночка в мох под вереском, а Малыш с Голубкой остались у крёстной, обещали, что всё ей на зиму законопатят и подровняют. И всё ей законопатили и подровняли, а когда уже летели домой, Малыш сказал.
        —Слушай, Голубка, пойдём ещё Яночке поможем.
        И они пошли. Яночка как раз перекладывала запасы из кладовки в кухню.
        —Яночка, мы пришли вам помочь. Вот глупые, что раньше не догадались, правда!
        —Что вы, милые дети! Я ещё и сама могу всё сделать. Вот если бы не могла… Но раз вы пришли, то помогите!
        И они помогли.
        Потом взялись за работу дома. Ведь было уже очень холодно. Перенесли всё в кухню, закрыли двери на засов, вставили клинышек, заложили двери и окна мхом, а теперь — пускай хоть и мороз!
        Помолились и легли спать, и спали. И хорошо им спалось!
        Глава девятая. Счастливая семья
        И пришла весна. Всё, всё вокруг расцвело, но крёстная об этом уже не знала. Когда Малыш и Голубка пришли в первый раз её проведать, та была без чувств. Они мигом её вынесли на солнышко, и она открыла глаза и ещё раз на них посмотрела, но потом умерла.
        И они снова плакали. И Яночка плакала, и те светлячки из валежника плакали, и раз крёстная так пожелала, отнесли её в лес под дуб. Выкопали могилку, удобно её туда уложили, поплакали, а на третий день там расцвела маргаритка, белая как молоко. И обе они цветут там до сих пор.
        —Ах, вот и остались мы одни! — сетовала Голубка.
        —Ну, не жалуйся, — утешала её Яночка, — только слушайтесь как следует! Я всегда вас любила, и чем больше вы будете слушаться, тем больше буду вас любить.
        И они слушались и любили друг друга.
        А те светлячки из валежника — у них всё было иначе! Под можжевельником уже спали, но тут вдруг прибежали полные ужаса светлячки из валежника и забарабанили в двери.
        —Кто там? Что случилось?
        —Ах, это мы из валежника. Мы уже спали, но тут приехали люди на телеге и стали на неё наш валежник складывать, и весь домик нам разломали. Мы едва убежали. Ах, что же делать!
        —Ну, не плачьте! Как-нибудь всё образуется. А пока идите к нам!
        И тут же им открыли, и мягко постелили, а с утра Малыш с Голубкой договорились.
        —Знаете что? Тот домик, под дубом свободен и нам он не нужен. Оставайтесь там, будем жить ближе друг к другу.
        И они согласились, и были рады, и сразу же туда переселились. Ведь вещей у них почти не было. Раз они всё потеряли! Поэтому Голубка им прислала муки, крупы и масла, а Яночка им тоже много чего прислала.
        И светлячки опять светили и светили, и любили друг друга.
        А когда однажды Малыш прилетел в тот сад, рядом с красивым домом, там прохаживался симпатичный солдат: красный мундир с золотым воротничком, на боку красивый палаш, под руку с той самой высокой полной женщиной с каштановыми локонами, которые, однако, уже сильно побелели. А вслед за ними другой симпатичный солдат вёл под руку очень, очень красивую девушку и они о чём-то говорили.
        Первого Малыш сразу узнал, это был тот самый Фреда с каштановыми волосами, и Эл инку тоже узнал, но второго узнать никак не мог. Он был чужой. Ну и пусть! Ведь Малыш не обращал на них внимания и почти их не замечал, а всё светил и светил.
        Но дома он частенько бывал мрачен, а на Голубку иногда так жужжал, что глаза у неё сразу наполнялись слезами.
        —Малыш, что же я тебе сделала? — спрашивала Голубка, но Малыш даже не отвечал. Ведь у светлячка из валежника уже был крохотный малыш, который выбегал ему навстречу:
        —Папа, папа!
        И это Малыша огорчало.
        Однажды, когда Малыш снова вернулся мрачный и ни слова не говорил, Голубка спросила его за ужином:
        —Малыш, что с тобой случилось? Ты всё хмуришься и молчишь.
        —Ах, что со мной! У тех из валежника уже два маленьких светлячка, а мы всё одни.
        У Голубки в глазах стояли слёзы как горошины, и когда Малыш на неё посмотрел, то увидел, как они катились по лицу, а одна упала прямо в тарелку с супом. Малыша будто кольнуло. Мигом взял свою деревянную ложку, и, несмотря на то, что гороховый суп ему нравился меньше всех, съел полную тарелку и уже больше не пикнул.
        Но когда Малыш на следующий день залетел к Яночке, она начала:
        —Послушай, Малыш, я тут зашла к Голубке, а она вся заплаканная. Я у неё спросила, что с ней, но она, что, мол, ничего. Но я боюсь, что ты с ней не всегда хорошо поступаешь. Послушай, этого только не хватало! Ты забыл, как должно её почитать? Или ты опять хочешь быть непослушным?
        —Ну, я — ведь нас теперь так мало! Раньше светили крёстный и папа, а теперь только я. Людям же будет темно.
        —Малыш, что за заботы у тебя! Ты сам только свети хорошенько, а о людях не беспокойся! Разве они тебя призвали? Нет. Господь Бог тебя призвал, и если бы захотел, смог бы вас размножить до тысячи тысяч.[29 - Ср. Книга Бытия, глава 16, стих 10: «…умножая умножу потомство твоё, так что нельзя будет и счесть его от множества».]
        И Малыш полетел, и всё светил и светил, всю ночь светил как следует. И когда утром полетел домой, и был уже за ручьём, на склоне у самого можжевельника, услышал:
        —Папа, папа! — и этакий прелестный маленький светлячок семенил ему навстречу.
        —Папа, папа, разве вы меня не узнаете? Ведь я ваш Малявка и уже жду вас. И Яночка вас тоже ждала, и раз вы так долго не приходили, она пошла домой. И, знаете, папа, ту старую колыбельку надо как следует выкрасить. Мама её сняла с чердака, но она уже так облупилась. Правда же!
        Папа был ошеломлён, а Голубка стояла в дверях домика, сердце у неё ликовало, и она звонко смеялась.
        —Ах ты, мой Малявка, ах ты, мой Малявка!
        И папа тут же уселся, взял Малявку на колени и стал его рассматривать. И глаза у него, представьте, были как у папы, и носик как у папы, и всё точь-в-точь как у папы, и сам он на папу был похож. Ах, вот была радость! И они были счастливы. Папа светил, мама с Малявкой вели хозяйство, и она учила его замечательной молитовке: «О, милый мой Боже, дай, чтобы я хорошенько слушался!»
        Но недолго так было — когда однажды папа летел домой и был за ручьём и уже на склоне, навстречу ему выбежал Малявка:
        —Папа, папа, у нас малюсенький Малявочка. Смотрите, он вам навстречу идёт.
        И Малявочка шёл ему навстречу, и папа взял его на руки, и поднял в воздух, и громко засмеялся. А Голубка стояла в дверях, сердце у неё ликовало, и она звонко смеялась. Ах, вот была радость! И они были счастливы, папа светил, мама вела хозяйство, а малыши-светлячки играли перед домиком.
        Но недолго так было, когда однажды папа опять летел домой и был уже за ручьём, навстречу ему выбежали Малявка с Малявочкой.
        —Папа, папа, у нас теперь личинка, такая миленькая. Смотрите, идёт вам навстречу. Но она ещё быстро бегать не умеет.
        И маленькая личинка шла папе навстречу.
        —Папа, папа, а как вы меня назовёте? Яночка нам принесла мёд и сказала, что меня назовут Голубка, но мама сказала, что нет, меня будут звать Яночка.
        Папа был просто ошеломлён, а Голубка стояла в дверях домика, сердце у неё ликовало, и она звонко смеялась.
        —Да ты моя маленькая личиночка, да ты моя золотая малышка! Ведь глазки у тебя как у Яночки, и носик как у Яночки, и сама ты точь-в-точь как Яночка. И назвать тебя надо Яночкой!
        И мама была довольна, и маленькая личинка была довольна, и все были довольны и счастливы. И папа светил, мама вела хозяйство, а малыши-светлячки играли перед домиком.
        —Смотрите у меня за Яночкой, чтобы коршун её не схватил! — приговаривала мама.
        —О, мы смотрим!
        И они смотрели. Но однажды прибежали домой.
        —Мама, мама, коршун прилетал. Но Яночку у нас не отнял. Он нас испугался.
        А мама была сильно напугана.
        —В самом деле! Коршун?
        —Коршун! Такой огромный, и у него были зелёные крылья и длиннющие усы, и он так жужжал.
        —Да это не коршун. У коршуна клюв и перья.
        —Перья? Тогда не коршун. Он жужжал, и у него были длиннющие усы.
        Но мама всё равно обрадовалась, что оно не схватило Яночку.
        И вскоре у них снова был маленький светлячок, а спустя некоторое время опять малюсенькая личинка, и папа радовался, а у мамы сердце ликовало. Но папа уже начинал беспокоиться.
        —Даже и не знаю, как мы их назовём. И куда их положим?
        —Ну, имена-то мы какие-нибудь вспомним. И та комнатка во дворе пока ещё не занята.
        А спустя некоторое время у них были и Крошка, и Яношек, и Яничек, и Святоянек, и Голубка. Было их десять у них: семь жучков и три личинки. Но Голубка была хроменькая на одну ножку. Не могла на неё даже наступить, но всё равно много бегала. А когда уже не могла, светлячки брали её на плечи и сами носили.
        И они любили друг друга. Папа светил, мама вела хозяйство, а все десять светлячков бегали вместе. Мама смотрела им вслед, и сердце у неё ликовало. И Яночка их тоже любила.
        —Идите, малыши, идите! У меня для вас работа есть.
        И они её аккуратно делали, а она им что-нибудь рассказывала, а потом — и это понятно, что-то им давала.
        —А теперь уже идите! Но как следует слушаться! Господь Бог любит только послушных светлячков.
        И они уходили.
        Светлячки учились летать — с крыши прямо к поляне и через всю поляну к дубу, и опять назад — а девочки-личинки смотрели, кто дальше. А потом у них появлялся аппетит, да такой сильный!
        —Мама, мама, я есть хочу! — говорил Малявка. — Мы ещё не садимся ужинать? Я уже почти умираю.
        —Ну, подождите, детки, подождите, пока папа придёт!
        —Но, мама, ведь мы можем потом ещё раз поужинать!
        И они поужинали, а когда прилетел папа, то с ним опять поужинали, и ничего с ними не стало. Но маленькие горшки для варки маме пришлось выбросить и купить большие. Зато девочки-личинки ей на кухне помогали, и когда она занималась дровами, то помогали все. Одни рубили, другие относили, а третьи ровно складывали. И дров у них было в избытке. А когда уже помогать было не с чем, бежали порезвиться.
        И вот однажды они выбежали — было это сразу после завтрака — и были уже на конце склона возле ручья, туг увидели миленького маленького жучка: всего красненького с семью чёрными крапинками, и эти прекрасные глазки как огонь! Он сидел на папоротнике и смотрел на светлячков. Светлячки остановились и смотрели на него.
        —А я вас не боюсь! — начал жучок. — Вы же светлячки, правда? Папа рассказывал, что вы хорошие.
        —А кто ты такой? И что тут делаешь?
        —Я божий бычок вон оттуда из шиповника. Видите? Я провожал папу, а теперь отдыхаю.
        —А ты один? Других жучков у вас нет?
        —Ещё у нас есть Вероничка. Но она дома с мамой. Пойдёмте её навестить.
        Светлячки согласились, и они пошли.
        Вероника стояла под шиповником и смотрела.
        —Мамочки, гляньте, сколько светлячков! Они идут нас навестить. Где же Вероничка?
        И Вероничка прибежала — вот она им удивилась! Ведь было их десять!
        —А почему же, Голубка, тебя носят? — спросила Вероника.
        —Да они рады, что могут меня носить. У меня вот тут ножка хроменькая, но я тоже умею бегать. — И она спрыгнула наземь и побежала.
        Вероника шла от одного к другому, каждого погладила, а когда подошла к Малявке, сказала:
        —Знаешь, Малявка, у тебя глаза как у папы! А не хотите ли вы, светлячки, чего-нибудь? Вероничка, сбегай в кладовку и принеси тот венок! Он на жёрдочке висит.
        И Вероничка сбегала, светлячки встали в ряд, и мама их угостила. Вот было хорошо!
        —А вы знаете, что это такое? Это фиги.
        И дала каждому ещё, а малышу-бычку и Вероничке тоже, а Малявке дала очень большой кусок. И тут прилетел бычок-папа.
        —Папа, папа, у нас тут светлячки!
        И папа был им рад.
        —Вы молодцы, светлячки, что пришли нас навестить. А хорошо ли вы слушаетесь? Это нужно. Я вашего папу частенько вижу, и он слушается как следует.
        И светлячки ели и наелись, и сказали, что опять придут.
        —Так ступайте и всем дома хорошенько кланяйтесь!
        И светлячки пошли.
        Вот дома было рассказов!
        —Папа, папа, мы были у божьих коровок в шиповнике, там далеко-далеко. Они вам кланяются. И они нам что-то давали, такое вкусное. А их мама сказала, что, будто бы у меня, папа, глазки как у вас, и дала мне такой большущий кусок, больше, чем у всех.
        —Ну, уж нет, — защищались другие. — Нам тоже дали по такому куску, и даже два раза.
        —А что же вам давали?
        —Ну, оно было такое сладенькое.
        —Мёд?
        —Нет.
        —Землянику?
        —Нет.
        —Черешню?
        —Нет.
        —Как оно выглядело?
        —Оно было такое сдавленное и связано, как венок.
        —Так это фиги.
        —Фиги, фиги, да, папа, фиги, это были фиги, фиги!
        И светлячки радовались, и мама тоже, и папа радовался, и когда Яночка это услышала, тоже обрадовалась.
        —Малыши, а хорошо ли вы поблагодарили? — спросила Яночка.
        —Поблагодарили? О, мы забыли.
        —Ну, это нехорошо. Я вам так скажу: я дам вам кусочек мёда, отнесите его папе и маме божьим коровкам, хорошенько поблагодарите и передайте, что все им кланяются.
        И Яночка передала им мёд, а папа и мама — низкие поклоны, и малыши-светлячки отнесли туда мёд и аккуратно передали поклоны.
        И они любили друг друга.
        Папа светил, а мама вела хозяйство, девочки-личинки ей помогали, а мальчики-жучки учились летать. И уже неплохо у них получалось. И пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, и тогда папа решил, что уже никуда не полетит. Только, что ещё все встретятся у Яночки. И встретились, все десять светлячков с папой и мамой, и те из валежника тоже все. Столько их там было! И они сидели у печи, ели, пили и разговаривали о крёстной, о крёстном, и как всё было раньше, и как папа первый раз влетел в окно того большого красивого дома в садах за городом, как тот на помосте проповедовал: «Ибо послушание больше, чем жертва есть», и как папа потом всё не слушался.
        —Ну, малыши, когда же вы полетите? — спросила Яночка.
        —О, уже скоро, правда, папа!
        —И, если даст Господь Бог, на следующего святого Иоанна.
        —Ну, хорошо, — обещала Яночка. — Если мне Господь Бог позволит этого дождаться, я вас провожу.
        А старый светлячок из валежника предсказывал, что в этом году суровой зимы не будет, он это заметил по муравьям. И они обрадовались. Ещё помолились, и те из валежника спешили под дуб, а эти из-под можжевельника принесли Яночке всё на зиму и ровно сложили — когда было готово, пожали лапки, расцеловались — дома тоже всё быстро подготовили, только ещё:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        И тут же легли, и спали, и спали, и спали. И так сладко им спалось.
        Глава десятая. Счастье и при тяжёлых потерях
        И пришла весна. Всё, всё расцвело, и пчёлы так громко жужжали, и трава была такая высокая, и роса как кристаллы граната, и птицы пели без устали, а сверчки — уж те-то настрекотались вволю! И светлячки не находили себе места. Малыш и Малявка, Малявочка и Крошка, Яношек, Яничек, и Святоянек. Солнце только клонилось к западу, а они уже были перед домиком, поднимались в воздух, один выше другого. И когда увидели, что от рощицы идёт Яночка, полетели ей навстречу и почти её принесли.
        —Я так рада, что вас, дорогие светлячки, ещё могу проводить, а потом уйду и я.
        Но малыши её не поняли. Вот было радости. У личинок завтрак уже был готов, шоколад, а к нему поджаренные крендельки. Помолились и позавтракали, и собрались лететь с Божьей помощью.
        Светлячки уже поднимались в воздух, но папа захотел им ещё кое-что напомнить.
        —Дорогие малыши! Сегодня вы полетите и будете светить людям. Хорошо. Когда я летел в первый раз, папа и крёстный меня предупреждали, чтобы я хорошенько слушался, иначе буду поступать плохо. Но я всё же не слушался. Однажды я чудом не погиб, а в другой раз я думал, что сойду с ума. И если бы меня Сам Господь Бог не научил слушаться, я бы, наверное, и до сих пор слушаться не хотел. И поэтому я вам желаю, дорогие малыши, чтобы я был вам предостережением, и чтобы Сам Господь Бог вас слушаться научил.
        Папа был сильно взволнован, Яночка плакала, мама плакала, и девочки тоже расплакались. И они полетели. Но только низёхонько и тихонько, чтобы Яночка и мама, и Голубка, и Голубушка, и маленькая Яночка поспевали. Там на холме за ручьём они попрощались. Личинки вернулись, а светлячки полетели далеко-далеко к самому горизонту, папа посередине, а они вокруг него.
        —Только не бойтесь! — поучал их папа. — Хорошенько светите и ничего с вами не случится. Вот домик лесника. Когда-нибудь и с ним повстречаетесь.
        Он носит сумку через плечо, а на голове шляпа с пером. Смотрите, туг виноградники, в них растёт виноград, который нам присылает Яночка. Сейчас здесь гроздей нет, они появляются к осени, но виноград уже цветёт. Правда, хорошо пахнет!
        И они всё летели и летели. Везде полно светлячков, только и мелькали, и раздавалось:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        И папа тоже:
        —Бог в помощь!
        И Малявка тоже:
        —Бог в помощь! — и Малявочка тоже, и Крошка, и Яношек, и Яничек, и Святоянек:
        —Бог в помощь! Бог в помощь!
        —Смотрите, тут начинаются сады, а эти большие красивые постройки — виллы. Я всегда свечу вот в этом саду. Но сегодня сначала слетаем к тому окну в большом доме. Нам придётся лететь через город. Смотрите, вот башни, а здесь как раз под нами фонтан, лев в него изрыгает воду — посмотрим на него как-нибудь.
        И они летели. За городом в прекрасном саду у дороги был большой красивый дом, очень большие окна, а двери открыты настежь, и в те двери постоянно входили люди, старые и молодые, мальчики и девочки. Светлячки не мешкали — то самое окно над дверьми было открыто — они влетели туда, уселись на раму внизу и смотрели. С потолка вниз свешивались три огромные люстры и ярко светили. Внизу стояли скамьи уже полные людей. Перед каждым были две книги и одна уже открыта.
        Тут один из них взошёл на помост, этакий молоденький господин со светлыми шёлковыми волосами. Папа глазам своим не поверил. «Он или не он?» А был это он, тот светловолосый Павлик. Ах, как папа обрадовался! И они собрались петь. И запели, и так красиво. Потом Павлик молился: «За всех тех нестойких людей, что были непослушны и немилосердны, чтобы Господь Бог простил их ради возлюбленного Сына Своего и Духом Своим освятил их».
        Потом он открыл там, на столике большущую книгу и читал: «Блаженны милосердные: ибо они помилованы будут».[30 - Ср. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 7: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».] И когда они сели и внимательно слушали, он начал им рассказывать, каким он сам был непослушным и немилосердным мальчиком. Однажды вечером, когда они играли в саду, он, мол, заметил летящего светлячка. Тут же сорвал с головы шляпу и со всей силы ею по бедному жучку ударил. И ему это было всё равно. А мама тогда на него с укором посмотрела. Но ничего не сказала. Ночью же ему приснился сон. Ему снилось, что уже наступило утро, и мама пришла его будить. В руке держала его шляпу.
        —Посмотри, Павлик, что здесь такое на твоей шляпе?
        И когда он посмотрел, то там было крылышко светлячка.
        —Павлик, откуда здесь взялось это крылышко?
        —Знаете, мама, я этой шляпой вчера сбил светлячка.
        —Да, я знаю, но теперь посмотри, ты же его убил! Господь Бог его сотворил, чтобы он нам ночью красиво светил, а ты его убил! Думаешь, это тебе так сойдёт? «Блаженны милосердные, ибо они помилованы будут». Ты же милосердным не был, ты светлячка убил, и поэтому помилован не будешь.
        Он же, мол, тогда заплакал, но мама оставила его и вышла. А он плакал, пока не проснулся. Тут-то он понял, что ещё ночь, и это был сон. Но утром сразу же пошёл посмотреть на шляпу, и крылышко на ней и в самом деле было. О, вот когда он во всём раскаялся! И слова Господни: «Блаженны милосердные: ибо они помилованы будут», они, мол, у него в памяти застряли, и Дух Святой будто бы ему с тех пор часто показывал, что он пока ещё весьма часто бывает немилосерден. И призвал, чтобы все своё немилосердие вспомнили и смирились, и никого не осуждали и не проклинали, и раз Господь Бог с ними настолько милостив, что ради возлюбленного Сына Своего все грехи им отпустил, чтобы, благодаря Ему, они были ко всем и к каждому милосердны.
        И пока папа это слушал, стал плакать. А там, на первой скамье рядом с помостом сидела высокая, полная женщина, немного уже сгорбленная, а её каштановые локоны совсем побелели, а рядом с ней сидела очень, очень красивая девица, и обе они плакали.
        Он сказал «Аминь» и все молились и пели, а когда пели, Павлик глянул на окно над дверьми, а там внизу на раме сидело восемь светлячков, семь молодых, а восьмой был Малыш. Вот Павлик, наверное, обрадовался! И, выходя, они что-то клали у дверей на тарелку, и оно звякало. И светлячки тоже полетели.
        —Пойдёмте, пойдёмте, как-нибудь снова в другой раз! Теперь мы должны хорошенько светить.
        И они полетели в тот самый сад у красивого дома и остались там все. Папе казалось, что света там всё ещё не хватает. И они все светили и светили, всю ночь хорошо светили, а когда петухи начали кукарекать, папа сказал:
        —Слышите? Петухи кукарекают, день начинается, а вон там, смотрите, и небо краснеет. Летим-ка лучше домой!
        И они полетели.
        Мама и Яночка, и Голубка, и Голубушка, и маленькая Яночка уже их поджидали.
        —Добро пожаловать, добро пожаловать! Как у вас было?
        —Хорошо у нас было. Но, мама, мы так проголодались!
        —Ну, так идите же, идите к ужину!
        И помолились, и поужинали, а когда ждали, что светлячки им будут рассказывать, то те:
        —Ну, мама, нам так спать хочется!
        И тогда — идите ложиться. И едва они легли, уже сладко спали.
        —Как всё-таки с ними получилось? — спросила мама. — Они не боялись?
        —Да что ты! У них иные геройства, чем были у меня.
        Мама рассмеялась.
        —А знаешь, почему?
        —Почему?
        —Потому, что ты всегда был один, а их много.
        —Я всё же рад, что их у нас много.
        И они радовались. И только стало солнышко садиться, светлячки уже опять были на ногах и полетели, и все светили и светили, ничего не боялись, и ничего с ними не случилось. И так они всё время светили и слушались.
        Когда однажды после завтрака они хотели лететь, Яночка передала, чтобы все пришли её навестить. И тогда они сразу пошли к ней. У рощицы под скалой расцвел вереск белыми и красными цветами, а под вереском — бархатный мох, а во мху на самой скале очень, очень красивый домик. И двери у него празднично блестели, а окошки торжественно сверкали, а Яночка, празднично одетая, лежала на постели, и всё было так, как будто у неё большой праздник. Двенадцать стульев стояло вокруг постели.
        —Добро пожаловать, светлячки-господа и светлячки-дамы, добро пожаловать. Входите и присаживайтесь вот туг — приветствовала их Яночка и ласково им улыбалась. — Вы, папа и мама, садитесь сюда ко мне.
        Светлячки были сильно удивлены, но у мамы глаза уже были полны слёз. И когда они расселись, Яночка села на кровати.
        —Милые мальчики и девочки, и ты, мой Малыш, и Голубка, вы молодцы, что ещё раз пришли меня проведать. Господь Бог мне открыл, что сегодня утром я с этого света отойду,[31 - Ср. Второе Послание Тимофею, глава 4, стих 6: «… и время моего отшествия настало…»] и я хотела бы с вами попрощаться.
        Папа и мама, и девочки уже плакали, но мальчики словно бы не хотели в это верить. Ведь Яночка была такая сильная и здоровая!
        —Я всех вас любила и молилась, чтобы Господь Бог научил вас слушаться. Теперь меня здесь не будет, но Господь Бог и дальше будет вас учить слушаться. Только любите друг друга и каждый делайте своё дело! И ни в чём никогда у вас не будет недостатка. И если ты, милая Голубка, не сможешь выйти замуж со своей хроменькой ножкой, тогда мой домик будет твоим, чтобы тебе было, где жить. Когда я умру, похороните меня во мху прямо под окнами. Теперь ещё раз подайте мне каждый руку!
        Вот когда светлячки подняли невероятный крик.
        —Светлячки, почему же вы не хотите слушаться?
        —Ах, мы хотим слушаться, ах, мы будем слушаться, только не умирайте!
        —Сами вы хотите слушаться, и при этом хотите, чтобы я была непослушной? Господь Бог мне все грехи отпустил, и если хочет меня сегодня забрать, разве я стану противиться? Не плачьте, только слушайтесь хорошенько!
        И когда ещё раз каждого поцеловала, легла навзничь и спокойно лежала, вся торжественная. И не ослабели глаза её, и сила её не истощилась.[32 - Ср. Книга Второзакония, глава 34, стих 7: «Моисею было сто двадцать лет, когда он умер; но зрение его не притупилось, и крепость в нём не истощилась».]
        И когда она так спокойно лежала, словно бы ещё о чём-то вспомнила.
        —Малыш!
        И папа к ней наклонился.
        —Там во дворе в кладовке я жуку-щелкуну кое-что приготовила. Он мне часто помогал. Пусть он за этим придёт! Передайте, что я ему кланяюсь и благодарю его.
        Потом она закрыла глаза и больше их не открыла.
        Ах, и Яночки у светлячков уже больше не было. Вот они наплакались! Потом выкопали перед окнами во мху могилку, заплакали, Яночку в неё удобно уложили, а на третий день там зацвела маргаритка — белая как молоко с красными как кровь краями. Это значило, что Яночка осталась девой.
        —Щелкунчик! — закричал папа чёрному жуку, когда его впервые встретил. — Яночка умерла. И кое-что для тебя в кладовке приготовила, приходи и забери. Но его там много, возьми с собой тачку.
        И жук-щелкун приехал забрать с тачкой, но не смог всё сразу увезти — горох и крупу, и чечевицу, и муку, и манку, и масло, и целую виноградину. Ему пришлось приехать ещё раз, а затем ещё. Вот он был рад! Но потом заплакал!
        —Ах, где же я ещё такую госпожу найду!
        И поехал своей дорогой, и радовался, и плакал!
        И светлячки любили друг друга и слушались. Все светили и светили, личинки вели хозяйство, и ни в чём никогда не нуждались, но всегда всё у них было с избытком.[33 - Ср. Евангелие от Иоанна, глава 10, стих 10: «…Я пришёл для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком».] А когда светлячки однажды сразу после захода солнца прилетели в знакомый сад у красивого дома, о, там внизу такая была суета! Слуги сюда, служанки туда, а там наверху, вот было огней! И такой длиннющий стол, а вокруг него полно женщин и мужчин. А во главе сидела та очень, очень красивая девица с прекрасным венком на голове, а рядом с ней пригожий солдат с золотым воротничком. И Фреда с каштановыми волосами там был, и у него тоже был золотой воротничок. И светловолосый Павлик. Весь в чёрном, а в петлице у пуговицы три беленькие маргаритки.
        —Светлячки, посмотрите! Здесь у них, похоже, свадьба, — сказал папа и оглянулся на бронзовку. И действительно, бронзовка сидел, заложив руки, на самом верху приоткрытых дверей. — Бронзовка, смотри, тут у них свадьба!
        —Свадьба, а как же! Видишь вон там невесту с красивым венком! Это Элинка.
        —А за кого она выходит?
        —За того господина с золотым воротничком. Господи, вот это господин!
        И папа был доволен, но нужно было светить.
        И они все светили и светили.
        И пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, и тогда светлячки решили, что уже никуда не полетят. Только светлячки из валежника ещё раз всех пригласили. И они пришли и расселись вокруг печи, и ели, и пили, и разговаривали. Но старый светлячок из валежника предсказывал, что зима будет злая, он это заметил по муравьям, а те, что у них, мол, очень мало дров.
        —А у нас их полно, — сказала мама. — Ещё с прошлого года много осталось, и в этом году мы всё лето дрова собирали. Мы могли бы вам немного дать.
        И папа подтвердил, и все светлячки подтвердили, и тогда помолились и попрощались, как раз ещё выдался погожий денёк, и носили светлячки дрова под дуб. Много их туда отнесли. Только потом уже принесли и привели в порядок всё у себя, всё внутри и снаружи заложили мхом, и когда сделали — помолились ещё:
        В потёмках Твои служки,
        как к курице цыплятки,
        спешим к Твоей защите,
        наш милосердный Боже.
        Пожали лапки и поцеловались, и легли, и спали, спали, и спали.
        Глава одиннадцатая. В послушании до самой смерти
        И пришла зима. Ах, какая это была зима, лютая зима. Ручьи вымерзли до самого дна, птицы падали на лету — морозило так, что всё искрилось. Ах, светлячки под можжевельником, выдержат ли они?
        Пусть. Ведь если замёрзнут, то замёрзнут послушными.
        И пришла весна. Всё, всё расцвело, совершенно всё, а под можжевельником зацвели двенадцать маргариток, девять беленьких как молоко и три с краями красными как кровь. Так и цветут они там до сих пор.
        СВЕТ, РАССЕИВАЮЩИЙ ТЬМУ
        «…свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
        Евангелие от Иоанна, глава 1 стих 5
        Вероятно, у многих взрослых есть книги, которые остаются с ними на всю жизнь, хотя были прочитаны в детстве или в юности. Такие книги часто перечитывают, их героев вспоминают в нелёгкие минуты жизни.
        История семейства светлячков, пронизанная радостью, надеждой и печалью, наверняка одна из таких книжек, хотя бы потому, что переиздавалась в Чехии примерно каждые два года.
        Но бывают времена и обстоятельства — войны, вынужденное бегство и потеря дома, неизлечимые болезни, когда детская книга держит суровый экзамен на подлинность — нет, не описанных в ней событий — они могут быть сколь угодно невероятными — а поступков, мыслей и чувств — выражений доброй воли героев и посланий «небесных сфер», которые уловил и передал автор.
        Вот и на долю «Светлячков» выпало серьёзное испытание в середине прошлого века.
        А было это так:
        Спустя двенадцать лет после смерти автора, во время Второй мировой войны, на его родине появился «показательный» концлагерь Терезин для еврейских жителей Чехии и Моравии. Нацисты приглашали туда комиссии Международного Красного Креста, чтобы те своими глазами увидели, как хорошо живётся под защитой Третьего Рейха.
        В Терезине работали библиотека, оперная и драматическая труппы, музыканты играли в оркестрах, художники рисовали, учёные, писатели, деятели искусства читали лекции и вели кружки, прежде всего с детьми, которых было в Терезине немалое количество — сохранилась даже большая коллекция детских рисунков, и среди них есть иллюстрации к «Светлячкам» и афиша спектакля, поставленного по этой книге.
        Вот что было записано по воспоминаниям тех, кому посчастливилось пережить войну:
        «…Театр становится темой уроков, — дети рисуют декорации, наряжаются в бумажные крылышки и крапчатые панцири, — за окном — весна… Всё как в сказке…
        …Жучки и бабочки в сказке пастора Карафиата радостно скачут по лепесткам фиалок, парят на весеннем лугу… Зимой они смиренно засыпают… Всему своё время — суровая библейская мудрость в сказке пастора раскрашена в цвета весны, в ней — идея высшей справедливости — жизнь продолжается — бабочки и божьи коровки не исчезнут из мира, просто на смену одним прилетят другие, не печальтесь, дети…
        Спектакль „Жучки“, поставленный молодой актрисой Навой Шён с девочками дома L-410, был показан 32 раза. Премьера состоялась в мае 43-го».[34 - Е. Макарова «Фридл. Документальный роман» // Журн. «Дружба Народов» 2000, №9. «Жучки» — дословный перевод названия книги Я. Карафиата.]
        Рассказывают, что взрослые читали книжку вслух, а дети в костюмах скользили по сцене под музыку, сопровождая пантомимой события из жизни светлячков.
        Так было легче заменять исчезавших участников спектакля, потому что поезда в Освенцим уходили из «показательного» концлагеря если не ежедневно, то вполне регулярно…
        Помните, как папа-светлячок спрашивал Малыша: «…будешь ли ты достойным и будешь ли всегда хорошенько светить, как того Господь Бог хочет!?»
        И думается, что бесхитростная книжка Яна Карафиата испытание тяжёлыми временами выдержала — ведь с её помощью удалось затеплить один из огоньков в тёмной ночи, выпавшей на долю детей Терезина.
        А. Годинер
        notes
        Примечания

        1
        Чешские, потом Моравские братья — религиозная община протестантского толка, выросшая из движения гуситов, последователей чешского реформатора Яна Гуса (1371 -1415). — Здесь и далее прим. перев.
        2
        Auchentorlie, Renfrewshire, Scotland, UK.
        3
        Жан Кальвин (Calvin, Jean, 1509 -1564) — французский богослов, религиозный реформатор, основоположник кальвинизма. Его главные идеи были изложены в трактате Institutio religionis christianae — самом важном вероучительном сочинении за всю историю Реформации.
        4
        Ярослав Врхлицкий (Jaroslav Vrchlicky — псевдоним; настоящие имя и фамилия Эмиль Фрида, Emil Frida; 1853 -1912) — выдающийся чешский поэт, драматург, переводчик, глава «космополитической» школы в чешской литературе.
        5
        Ян Неруда (Jan Neruda, 1834 -1891) — чешский писатель и поэт. Его творчеству свойственны ощущение органической слитности судьбы поэта и родины, непринуждённая простота.
        6
        Алоис Ирасек (Alois Jirasek, 1851 -1930), также Йирасек, — чешский романист и поэт. Особенно преуспел в живописании чешской старины, прежде всего эпохи гуситского движения XIV -XV веков.
        7
        Тридцатилетняя война (1618 -1648) — один из первых военных конфликтов, затронувший так или иначе все европейские страны, кроме Швейцарии и Турции. Война началась как религиозное столкновение между протестантами и католиками Германии, но затем переросла в борьбу против гегемонии Габсбургов в Европе.
        8
        Зденек Неедлы (Zdenek Nejedly, 1878 -1962) — чехословацкий учёный и общественный деятель, музыковед, историк, литературный критик; член Чешской Академии наук и искусств (1907), основатель и президент (с 1952) Чехословацкой Академии наук, член коммунистической партии Чехословакии с 1929.
        9
        В былые времена целовать руки родителям, крёстным и иным взрослым было для детей знаком почтительности и уважения не только к ним, но в их лице — к благословляющей и питающей Божьей руке.
        10
        У нас говорят: «алмазные (брильянтовые) капли росы», а в Чехии капли росы сравнивают со знаменитыми чешскими гранатами, символом королевства Чехия.
        11
        Ср. Послание апостола Павла к Римлянам, глава 8, стих 28: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу».
        12
        Ср. Книга пророка Исайи, глава 41, стих 14: «Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль, — Я помогаю тебе, говорит Господь…»
        13
        16 мая, в день памяти €в. Иоанна Непомуцкого, покровителя Чехии.
        14
        Ср. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 45: «… Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».
        15
        Речь идёт о небольшой железной печке-времянке для обогрева.
        16
        Ср. 1 Книга Царств, глава 15, стих 22: «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов».
        17
        Ср. Книга Второзакония, глава 28, стихи 15 -20: «Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его… то придут на тебя… смятение и несчастье во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать…»
        18
        Ср. Евангелие от Луки, глава 10, стих 34: «и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино».
        19
        В то время сливы варили вместе с косточками и ели как десерт с другими варёными фруктами: яблоками, грушами, абрикосами.
        20
        Ср. Книга пророка Иезекииля, глава 16, стих 8: «…и вот, это было время твое, время любви…»
        21
        Ср. Книга Иова, глава 38, например стих 12: «Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место её…»
        22
        Ср. Книга Бытия, глава 2, стих 24: «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».
        23
        Ср. Евангелие от Матфея, глава 4, стих 10: «… Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» или Книга Деяний Апостольских, глава 5, стих 29: «… должно повиноваться больше Богу, нежели человекам».
        24
        Ср. Псалтирь, псалом 36, стих 5: «Предай Господу путь твой и уповай на Него…»
        25
        Ср. Книга Притч Соломоновых, глава 14, стих 1: «Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками». И — глава 19, стих 14: «…разумная жена — от Господа».
        26
        Ср. Послание к Ефесянам, глава 5, стих 28: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя».
        27
        Ср. Послание к Ефесянам, глава 5, стих 22: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу…»
        28
        Ср. Книга Бытия, глава 24, стих 60: «И благословили Ревекку и сказали ей: сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч…»
        29
        Ср. Книга Бытия, глава 16, стих 10: «…умножая умножу потомство твоё, так что нельзя будет и счесть его от множества».
        30
        Ср. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 7: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
        31
        Ср. Второе Послание Тимофею, глава 4, стих 6: «… и время моего отшествия настало…»
        32
        Ср. Книга Второзакония, глава 34, стих 7: «Моисею было сто двадцать лет, когда он умер; но зрение его не притупилось, и крепость в нём не истощилась».
        33
        Ср. Евангелие от Иоанна, глава 10, стих 10: «…Я пришёл для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком».
        34
        Е. Макарова «Фридл. Документальный роман» // Журн. «Дружба Народов» 2000, №9. «Жучки» — дословный перевод названия книги Я. Карафиата.