Тысяча и одна ночь. Том XI
Древневосточная литература
Эпосы, легенды и сказания
Тысяча и одна ночь (ФТМ) #11
Книга сказок и историй 1001 ночи некогда поразила европейцев не меньше, чем разноцветье восточных тканей, мерцание стали беспощадных мусульманских клинков, таинственный блеск разноцветных арабских чаш.
«1001 ночь» - сборник сказок на арабском языке, объединенных тем, что их рассказывала жестокому царю Шахрияру прекрасная Шахразада. Эти сказки не имеют известных авторов, они собирались в сборники различными компиляторами на протяжении веков, причем объединялись сказки самые различные - от нравоучительных, религиозных, волшебных, где героями выступают цари и везири, до бытовых, плутовских и даже сказок, где персонажи - животные.
Книга выдержала множество изданий, переводов и публикаций на различных языках мира.
В настоящем издании представлен восьмитомный перевод 1929 -1938 годов непосредственно с арабского, сделанный Михаилом Салье под редакцией академика И.Ю.Крачковского по калькуттскому изданию.
Тысяча и одна ночь. ТомXI
Рассказ об Утбе и Рейе (ночи 680 -681)
Рассказывают также, что Абд-Аллах ибн Мамар-аль-Кайси говорил: «В каком-то году я совершал паломничество к священному дому Аллаха и, окончив хадж, вернулся, чтобы посетить могилу пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!).
И вот, однажды ночью, когда я сидел в саду, между могилой и мимбаром[1 - Могила Мухаммеда находится в городе Медине; «мимбар - кафедра в мечети, с которой имам произносит проповедь. В соответствии с пожеланием Мухаммеда, между его могилой и мединской мечетью разбит красивый сад.], я вдруг услыхал слабые стоны, издаваемые нежным голосом. И я прислушался и услышал, что голос говорит:
«Опечален ты плачем голубя, что сидит в кустах, -
Взволновал в груди он твоей заботы и горести?
Или, может быть, огорчился ты, вспомнив девушку,
Что волненьям мысли к душе твоей показала путь?
О ночь моя, что длишься над хворающим -
На любовь и малость терпения он сетует, -
Отняла ты сон от сожжённого любви пламенем,
Что горит под ним, точно уголья горящие,
Вот луна свидетель, что страстью я охвачен к ней,
Увлечён любовью к луне подобной я ныне стал.
Я не думал прежде, что я влюблён, пока не был я,
Поражён бедой, и сам не знал об этом я».
И затем голос смолк, и не знал я, откуда доносился он ко мне. Я сидел недоумевая и вдруг тот человек снова начал стонать и произнёс:
«Иль взволнован ты Рейи призраком, что пришёл к тебе,
Когда ночь темна и черны её локоны?
Любовь опять у зрачков твоих с бессонницей,
И душа твоя вновь взволнована видом призрака.
Я крикнул ночи, - а мрак подобен морю был,
Где бьют друг друга волны полноводные:
«О ночь моя, продлилась над влюблённым ты,
Которому поможет только утра луч».
А ночь в ответ: «Не жалуйся, что я длинна,
Ведь поистине нам любовь несёт унижение».
И я поднялся и пошёл в сторону голоса, - рассказывал ибн Мамар, - и говоривший ещё не дошёл до последнего стиха, когда я уже был подле него. И я увидел юношу, до крайности прекрасного, у которого ещё не вырос пушок, и слезы провели по его щекам две борозды…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят первая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят первая ночь, она сказала: Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аллах ибн Мамар-аль-Кайси рассказывал: «И я поднялся при начале стихов и направился в сторону голоса, и говоривший ещё не дошёл до последнего стиха, когда я уже был подле него. И я увидел юношу, у которого ещё не вырос пушок, и слезы провели по его щекам две борозды, и сказал ему: «Прекрасный ты юноша!» И он спросил: «А ты кто, о человек?» И я ответил: «Абд-Аллах ибн Мамар-аль-Кайси». - «У тебя есть нужда?» - спросил юноша, и я сказал ему: «Я сидел в саду, и ничто не тревожило меня сегодня ночью, кроме твоего голоса. Я выкуплю тебя своей душой! Что ты испытываешь?» - «Сядь», - сказал юноша. И когда я сел, он сказал: «Я - Утба ибн аль-Джаббан ибн аль-Мунзир ибн аль-Джамух аль-Ансари. Я пришёл к Мечети Племён и стал совершать ракаты и падать ниц и затем отошёл в сторону, чтобы предаться благочестию, и вдруг подошли женщины, подобные лунам, и посреди них была девушка, редкостно прекрасная, совершённая по красоте. И она остановилась подле меня и сказала: «О Утба, что ты скажешь о сближении с той,
кто ищет сближения с тобою?» И затем она оставила меня и ушла, и я не слышал о ней вести и не напал на её след. И вот я теперь в смущении и перехожу с места на место!» И он закричал и припал к земле, покрытый беспамятством, а когда он очнулся, то казалось, что парча его лица выкрашена варсом[2 - Варс - растение, сок которого является жёлтым красящим веществом.]. И он произнёс такие стихи:
«Я вижу вас сердцем из далёких, далёких стран;
Увидеть бы - видите ль меня издалека вы!
И сердце моё и глаза горюют о вас теперь,
Душа моя - возле вас, а память о вас - со мной.
Мне жизнь не сладка теперь, пока не увижу вас,
Хотя бы я был в раю и в райских садах навек».
«О Утба, о сын моего брата, вернись к твоему господу и попроси у него прощения твоих грехов. Ведь перед тобою ужасы предстояния», - сказал я ему. Но он воскликнул: «Далеко это! Я не утешусь, пока не вернутся собирающие мимозу»[3 - То есть никогда. Поговорка, основанная на предании о двух людях из племени Аиаза, которые ушли собирать мимозу и не вернулись.]. И я остался с ним, пока не взошла заря, а потом я сказал: «Пойдём в мечеть». И мы сидели там, пока не совершили полуденной молитвы, и вдруг женщины пришли, но той девушки среди них не было. «О Утба, - сказали они, - что ты думаешь об ищущей с тобою сближения?» И Утба спросил: «А что с ней?» И женщины сказали: «Её отец забрал её и уехал с ней в ас-Самаву». И я спросил женщин, как зовут девушку. И они сказали: «Рейя, доль аль-Гитрифа ас-Сулейми». И тогда Утба поднял голову и произнёс такие два стиха:
«О други, умчалась Рейя утром, и знаю я:
В Самаву направился теперь караван её.
О Други, без памяти теперь от рыданий я,
Найдётся ли у других слеза, чтобы в долг мне дать?»
«О Утба, - сказал я, - я пришёл с большими деньгами и хочу прикрыть ими благородных мужей. Клянусь Аллахом, я израсходую их на твоих глазах, чтобы ты достиг удовлетворения и больше, чем удовлетворения. Пойдём в собрание Ансаров»[4 - Ансарами (буквально: «помощники») называются в истории ислама потомки тех мединцев, которые оказали поддержку Мухаммеду при переселении его из Мекки в Медину.]. И мы пошли и обратились к совету Ансаров, и я приветствовал их, и они хорошо мне ответили, и тогда я сказал: «О собрание, что вы скажете об Утбе и его отце?» - «Он из начальников арабов», - ответили Ансары. И я сказал: «Знайте, что Утба поражён бедствием любви, и я хочу, чтобы вы мне помогли и отправились со мной в ас-Самаву». И Ансары ответили. «Слушаем и повинуемся!» И мы с Утбой поехали, и эти люди ехали вместе с нами, пока не приблизились к стану племени Бену-Сулейм. И аль-Гитриф узнал, где мы находимся, и поспешно вышел нас встречать и сказал: «Да будете вы живы, о благородные!» И мы отвечали ему: «И ты да будешь жив! Мы - твои гости!» - «Пусть сойдёте вы в месте благороднейшем, просторном», - сказал
аль-Гитриф. И потом он спешился и крикнул: «Эй, рабы, сходите!» И рабы спешились и постлали ковры и циновки и стали резать овец и баранов, но мы сказали: «Мы не попробуем твоего кушанья, пока ты не исполнишь нашу просьбу». - «А какая у вас просьба?» - спросил он, к мы сказали: «Мы сватаемся за твою благородную дочку для Утбы ибн аль-Джаббана ибн аль-Мунзира, возвышенного в славе и прекрасного рода».
«О братья! - ответил аль-Гитриф, - та, за кого вы сватаетесь, сама властна над собою, я пойду и расскажу ей о вашем приходе».
И он поднялся, разгневанный, и вошёл к Рейс, и девушка сказала ему: «О батюшка, отчего это я вижу на тебе следы явного гнева?» И аль-Гитриф молвил: «Прибыли ко мне люди из Ансаров, которые сватают тебя у меня». - «Это благородные люди (прошу прощения для них у пророка, - да благословит его Аллах наилучшим приветом!)» - сказала Рейя. - А кто сватает?» - «Юноша, которого зовут Утба ибн аль-Джаббан», - ответил аль-Гитриф. И Рейя сказала: «Я слышала про этого Утбу, что он исполняет то, что обещает, и достигает того, к чему стремится». - «Клянусь, что я не выдам тебя за него замуж! - воскликнул аль-Гитриф. - Мне донесли кое о чем из твоих с ним разговоров». - «Этого не было, - сказала Рейя, - но я клянусь, что Ансарам не будет отказано дурным отказом. Откажи им хорошо». - «А как?» - спросил аль-Гитриф. И Рейя молвила: «Увеличь приданое - они отступятся». - «Как прекрасно то, что ты сказала!» - воскликнул аль-Гитриф. И он поспешно вышел и сказал: «Девушка стана согласна, но она хочет для себя приданого, подобного ей. Кто о нем позаботится?» И я сказал: «Я!» - говорил Абд-Аллах, и аль-Гитриф молвил: «Я
хочу для неё тысячу браслетов из червонного золота, пять тысяч дирхемов, битых в Хаджаре[5 - Хаджар - название нескольких городов я селений в южной Аравии.], тысячу одежд-плащей, и полосатых платьев, и пять желудков амбры»[6 - Амбра - легко растворимое вещество с приятным запахом. Обработанная амбра обычно сохраняется в высушенных бараньих желудках.]. И я сказал: «Будь по-твоему; согласен ли ты?» - говорил Абд-Аллах, и аль-Гитриф ответил: «Согласен!»
И тогда Абд-Аллах послал несколько человек Ансаров в Медину-Осиянную, и те привезли все, что он обязался дать. И зарезали овец и баранов, и люди собрались, чтобы есть кушанье. И мы провели, - говорил Абд-Аллах, - в таком положении сорок дней.
А потом аль-Гитриф сказал: «Берите вашу девушку!» И мы повезли её на носилках, и аль-Гитриф снабдил её тридцатью верблюдами подарков. И затем он простился с нами и уехал, а мы шли до тех пор, пока между нами и Мединой-Осиянной не осталось одного перехода. И тут выехали против нас всадники, чтобы напасть на нас (думаю я, что они были из Бену-Сулейм), и Утба бросился на них и убил нескольких, а потом он склонился набок, получив удар копьём, и упад на землю. И пришла к нам поддержка от обитателей этой местности, и они прогнали от нас тех всадников, а Утба окончил свой срок. И мы закричали: «Увы, Утба!» И девушка услышала это и бросилась с верблюда и припала к Утбе и стала горько плакать, и говорила такие стихи:
«Стараюсь я стойкой быть, но стойкости нет во мне,
Я тёшу лишь тем мой дух, что он за тобой пойдёт,
И будь справедливым, он, наверно, бы к гибели,
Он раньше тебя пришёл, и всех обогнал бы он.
Никто, после нас с тобой, с друзьями не справедлив -
Не будет уже душа с душою в согласье жить!»
И она издала единый крик, и срок её окончился. И мы вырыли им одну могилу и закопали их во прахе, и я вернулся в землю моих родичей и прожил семь лет, а затем я возвратился в Хиджаз и вступил в Медину-Осиянную для просвещения и сказал себе: «Клянусь Аллахом, я непременно вернусь к могиле Утбы!»
И я пришёл к ней и вдруг вижу: на ней высокое дерево с красными, жёлтыми и зелёными лентами. «Как называется это дерево?» - спросил я хозяев стоянки. И они сказали: «Дерево жениха с невестой».
И я пробыл на могиле Утбы один день и одну ночь и затем ушёл, и было это последним, что я знал о нем, помилуй его Аллах великий!»
Рассказ о Хинд, дочери ан-Нумана (ночи 681 -683)
Рассказывают также, что Хинд, дочь ан-Нумана, была прекраснейшей женщиной своего времени. И её красоту и прелесть описали альХаджжаджу, и он посватался за неё, не пожалев для неё больших денег, и женился на ней, обязавшись дать ей, кроме приданого, ещё двести тысяч дирхемов. И он вошёл к ней и оставался с ней долгое время, а затем, в какой-то день, он вошёл к ней, когда она смотрела на своё лицо в зеркало и говорила:
«Поистине Хинд всегда была кобылицею
Арабской, породистой, и вот её мул покрыл.
Кобылу когда родит - от господа дар её,
А если родится мул, то мул и принёс его».
И когда аль-Хаджжадж услышал это» он ушёл обратно и больше не входил к Хинд, а она не знала, что он её слышал. И аль-Хаджжадж пожелал развестись с нею и послал к ней Абд-Аллаха ибн Тахира, чтобы тот её с ним развёл. И Аод-Адлах ибн Тахир вошёл к Хинд и сказал: «Говорит тебе аль-Хаджжадж абу-Мухаммед, что за ним осталось для тебя от приданого двести тысяч дирхемов. Вот они здесь со мной, и он уполномочил меня на развод». - «Знай, о ибн Тахир, - сказала Хинд, - что мы были вместе, и, клянусь Аллахом, я ни одного дня ему не радовалась, а если мы расстанемся, то, клянусь Аллахом, я никогда не буду горевать. А эти двести тысяч дирхемов - подарок тебе за моё освобождение от сакифской собаки»[7 - Аль-Хаджжадж происходил из племени сакифитов, преобладавших среди населения города Таифа, близ Мекки.].
А после этого дошла эта история до повелителя правоверных Абд-аль-Мелика ибн Мервана[8 - Абд-аль-Мелик ибн Мерван - халиф из династии Омейядов (правил с 685 по 705 год).], и ему описали её прелесть и красоту, и стройность её стана, и нежность её речей, и её любовные взгляды, и он послал к ней, чтобы за неё посвататься…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят вторая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных Абдаль-Мелик ибн Мерван, когда дошла до него весть о красоте этой женщины и её прелести, послал к ней, чтобы за неё посвататься. И она прислала ему письмо, в котором говорила после хвалы Аллаху и молитвы за пророка его Мухаммеда (да благословит его Аллах и да приветствует): «Знай, о повелитель правоверных, что пёс лакал в сосуде».
И когда повелитель правоверных прочитал её письмо, он посмеялся её словам и написал ей слова пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!): «Когда полакает пёс в сосуде кого-нибудь из вас, пусть вымоет его одна из них песком семижды.» - И прибавил: - «Смой грязь с места употребления».
И когда Хинд увидела, что написал повелитель правоверных, ей нельзя было ему прекословить, и она написала ему после хвалы Аллаху великому: «Знай, о повелитель правоверных, что я соглашусь на брачный договор только при условии. А если ты спросишь: «Какое это условие?» - я скажу: «Пусть аль-Хаджжадж ведёт мои носилки в тот город, где ты находишься, и пусть он будет босой и в той одежде, которую носит».
И когда Абд-аль-Мелик прочитал это письмо, он засмеялся сильным и громким смехом и послал к аль-Хаджжаджу, приказывая ему это сделать, и аль-Хаджжадж, прочитав послание правителя правоверных, согласился, не прекословя, и исполнил его приказание. И потом альХаджжадж послал к Хинд, приказывая ей собираться, и она собралась и села на носилки, и аль-Хаджжадж ехал со своей свитой, пока не подъехал к воротам Хинд. И когда Хинд поехала в носилках и поехали вокруг рее невольницы и евнухи, аль-Хаджжадж спешился, босой, взял верблюда за узду и повёл его. И он шёл с Хинд, и та потешалась над ним и насмехалась и смеялась вместе со своей банщицей и невольницами, а потом она сказала своей банщице: «Откинь занавеску носилок!» И банщица откинула занавеску, и Хинд оказалась лицом к лицу с альХаджжаджем, и она начала над ним смеяться. И альХаджжадж произнёс такой стих:
«И если смеёшься ты, о Хинд, то ведь ночью я
Не раз оставлял тебя без сна и в рыданьях»,
А Хинд отвечала ему таким двустишием:
«Не думаем мы, когда мы душу спасли и жизнь,
О том, что утратили из благ и богатства мы.
Богатства нажить легко, и слава вернётся вновь,
Когда исцелится муж от хвори и гибели».
И она смеялась и играла, пока не приблизилась к городу халифа, а прибыв в этот город, она бросила на землю динар и сказала аль-Хаджжаджу: «О верблюжатник, у нас упал дирхем; посмотри, где он, и подай его нам». И альХаджжадж посмотрел на землю и увидел только динар и сказал женщине: «Это динар». - «Нет, это дирхем», - сказала Хинд. «Нет, динар», - сказал аль-Хаджжадж. И Хинд воскликнула: «Хвала Аллаху, который дал нам вместо павшего дирхема динар[9 - В арабском оригинале слово, переведённое нами, «павший» имеет также значение «низкий» и «недостойный». Этой игрой слов Хинд хочет сказать, что Аллах вместо недостойного аль-Хаджжаджа даёт ей в мужья благородного халифа.]. Подай нам его!» И аль-Хаджжаджу стало стыдно. И потом он доставил Хинд во дворец повелителя правоверных Абд-аль-Мелика ибн Мервана, и она вошла к нему и была его любимицей…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят третья ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, что Хинд, дочь ан-Нумана, стала любимицей повелителя правоверных, но это не удивительней» чем история об Икраме и Хуэейме.
Рассказ об Икриме и Хузейме (ночи 683 -684)
Дошло до меня, о счастливый царь, что был в дни повелителя правоверных Сулеймана ибн Абд-аль-Мелика[10 - Сулейман ибн Абд-аль-Мелик - омейядский халиф (правил с 715 по 717 год).] один человек по имени Хузейма ибн Бишр из племени Бену-Асад. Он отличался явным благородством и имел обильные блага и был милостив и благодетелен к друзьям, и он пребывал в таком положении, пока не обессилило его время и не стал он нуждаться в своих друзьях, которым он оказывал милости и помогал деньгами. И они помогали ему некоторое время, а потом это им наскучило. И когда Хузейме стала ясна их перемена к нему, он пошёл к своей жене (а она была дочерью его дяди) и сказал ей: «О дочь моего дяди, я вижу в моих братьях перемену, и я решил не покидать дома, пока не придёт ко мне смерть». И он заперся за дверями и питался тем, что у него было, пока запасы его не кончились, И тогда Хузейма впал в недоумение.
А его знал Икрима-аль-файяд ар-Риби, правитель аль-Джезиры. И когда он однажды сидел в своей приёмной зале, вдруг вспомнили Хузейму ибн Вишра, и Икрима-альфайяд спросил: «В каком он положении?» - «Од дошёл до положения неописуемого, - ответили ему, - запер ворота и не покидает дома». И сказал Икрима-аль-файяд: «Это случилось с ним только из-за его великой Щедрости! И как не находит Хузейма ибн Бишр помощника и приносящего поддержку!» - «Он не нашёл ничего такого», - сказали присутствующие. И когда наступила ночь, Икрима пошёл и взял четыре тысячи динаре» иположил их в один кошёлка потом он велел оседлать своего коня и вышел тайком от родных и доехал с одним из своих слуг, который вёз деньги. И он ехал, пока не остановился у ворот Хузеймы, а потом он взял у своего слуги мешок и, приказав ему удалиться, подошёл к воротам и сам толкнул их.
И Хузейма вышел, и Икрима подал ему мешок и сказал: «Исправь этим своё положение». И Хузейма взял мешок и увидал, что он тяжёлый, и, выпустив его из рук, схватился за узду коня и спросил Икриму: «Кто ты, да будет моя душа за тебя выкупом?» - «Эй, ты, - сказал Икрима, - я не потому приехал к тебе в подобное время, что хочу, чтобы ты узнал меня». - «Я не отпущу тебя, пока ты не дашь мне себя узнать», - сказал Хузейма. И Икрима сказал: «Я - Джабир-Асарат-аль-Кирам»[11 - Джабир-Асарат-аль-Кирам - это вымышленное имя означает - исправляющий оплошности великодушных.]. - «Прибавь ещё!» - сказал Хузейма, и Икрима ответил: «Нет!» И уехал.
А Хузейма вошёл к дочери своего дяди и сказал ей: «Радуйся, принёс Аллах близкую помощь и благо. Если это дирхемы, то их много. Встань зажги светильник». - «Нет пути к светильнику», - сказала его жена. И Хуэейма провёл ночь, гладя мешок рукой, и чувствовал твёрдость динаров и не верил, что это динары.
Что же касается Икримы, то он вернулся домой и увидел, что его жена хватилась его и спрашивала о нем. И когда ей сказали, что он уехал, она заподозрила его и усомнилась в нем. «Правитель аль-Джезиры выезжает, когда прошла часть ночи, один, без слуг и тайно от родных только к другой жене или к наложнице» - я сказала она Икриме. И тот ответил: «Знает Аллах, что я ни к кому не выезжал». - «Расскажи мне, зачем ты уезжал», - сказала жена Икримы. И он молвил: «Я выехал в такое время лишь для того, чтобы никто обо мне не знал». - «Неизбежно, чтобы ты мне рассказал!» - воскликнула жена Икримы, и тот спросил: «Сохранишь ли ты тайну, если я расскажу тебе?» - «Да», - ответила его жена. И Икрима рассказал ей в точности всю историю и то, что с ним было, и спросил: «Хочешь ли ты, чтобы я ещё тебе поклялся?» - «Нет, нет, - сказала его жена, - моё сердце успокоилось и доверилось тому, что ты говоришь».
Что же касается Хузеймы, то он утром помирился с заимодавцами и исправил своё положение, а затем он стал собираться, желая направиться к Сулейману ибн Абд-аль-Мелику (а тот находился в те дни в Палестине). И когда Хузейма остановился у дверей халифа и попросил позволения войти у его царедворцев, один из них вошёл к Сулейману и рассказал, где находится Хузейма, - а он был знаменит своим благородством, и Сулейман знал об этом. И он позволил Хузейме войти, и тот, войдя, приветствовал его, как приветствуют халифов, и Сулейман ибн Абд-аль-Мелик сказал ему: «О Хузейма, что задержало тебя вдали от нас?» - «Плохое положение», - ответил Хузейма. «Что же помешало тебе отправиться к нам?» - спросил халиф. «Слабость, о повелитель правоверных», - ответил Хузейма. «А на что же ты поднялся теперь?» - спросил Сулейман. И Хузейма ответил: «Знай, о повелитель правоверных, что я был у себя дома, когда уже прошла часть ночи, и вдруг постучал в ворота какой-то человек, и было у меня с ним такое-то и такое-то дело».
И он рассказал халифу всю историю, с начала и до конца, и Сулейман спросил: «А ты знаешь этого человека?» - «Я не знаю его, о повелитель правоверных, - ответил Хузейма, - и это потому, что он был переодет, и я услышал от него только слова: «Я Джабир-Асарат-аль-Кирам». И Сулейман ибн Абд-аль-Мелик запылал и загорелся желанием узнать этого человека и сказал: «Если бы мы его знали, мы бы вознаградили его за его благородство!»
И потом он привязал Хузейме ибн Бишру знамя[12 - То есть вручил ему военную (а не только гражданскую) власть над порученным ему наместничеством.] и назначил его наместником аль-Джезиры вместо Икримыаль-Файяда. И Хузейма выехал, направляясь в аль-Джезиру. И когда он приблизился к ней, Икрима вышел его встречать, и жители аль-Джезиры тоже вышли ему навстречу, и правители приветствовали друг друга и ехали вместе, пока не вступили в город.
И Хузейма остановился в Доме Эмирата и велел взять с Икримы обеспечение и потребовал у него отчёта. И с Икримой свели счета, и оказалось, что за ним большие деньги, и Хузейма потребовал, чтобы Икрима их отдал. И Икрима сказал: «Нет мне ни к чему пути». - «Отдать деньги неизбежно», - сказал Хузейма. Но Икрима отвечал: «У меня их нет, делай то, что сделаешь». И Хузейма приказал отвести его в тюрьму…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят четвёртая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Хузейма велел заточить Икриму-аль-Файяда и послал к нему, требуя с него то, что за ним осталось, Икрима послал ответить ему: «Я не из тех, кто охраняет деньги ценой своей чести: делай что хочешь».
И Хузейма велел заковать ему ноги в железо и посадить его в тюрьму. И он оставался там месяц или больше, так что это его изнурило, и заточение повредило ему. И весть о нем дошла до дочери его дяди, и она до крайности огорчилась и, позвав к себе одну из своих вольноотпущенниц, обладавшую обильным разумом и знаньями, сказала ей: «Пойди сейчас же к воротам эмира Хузеймы ибн Бишра и скажи ему: «У меня есть совет». И если кто-нибудь спросит тебя о нем, скажи: «Я скажу его только эмиру». И когда ты войдёшь к нему, попроси у него уединения. А оставшись с ним наедине, скажи ему: «Что это за дело ты сделал? Ты вознаградил Джабира-Асарат-аль-Кирама, только воздав ему жестоким заточением и стеснением в оковах».
И женщина сделала то, что ей было приказано, и когда Хузейма услышал её слова, он воскликнул во весь голос: «Горе мне! Это действительно он?»
«Да», - ответила женщина. Хузейма велел тотчас же привести своего коня, и когда его оседлали, призвал всех вельмож города и, собрав их у себя, подъехал к воротам тюрьмы. И их отперли, и Хузейма, и те, кто был с ним, вошли в тюрьму и увидели, что Икрима сидит, и вид его изменился, и он изнурён побоями и болью. И когда Икрима увидел Хузейму, ему стало стыдно, и он опустил голову, а Хузейма подошёл и припал к его голове, целуя её, и тогда Икрима поднял голову и спросил: «Что вызвало у тебя это?» И Хузейма ответил: «Благородство твоих поступков и моё дурное возмещение». - «Аллах да простит нам и тебе», - сказал Икрима. Хузейма приказал тюремщику снять оковы с Икримы и наложить их ему самому на ноги. «Что это ты хочешь?» - спросил Икрима, и Хузейма сказал: «Я хочу, чтобы мне досталось то же, что досталось тебе». - «Заклинаю тебя Аллахом, - воскликнул Икрима, - не делай этого!» И затем они вышли вместе и дошли до дома Хузеймы, и Икрима простился с ним я хотел уходить, но Хузейма удержал его от этого. «Чего ты хочешь?» - спросил Икрима. «Я хочу изменить твой вид: стыд мой перед твоей женой сильнее моего
стыда перед тобою», - сказал Хузейма. И он велел освободить баню, и когда её освободили, Хузейма с Икримой вошли туда вместе, Хузейма сам стал прислуживать Икриме. И затем они вышли, и Хузейма наградил Икриму роскошной одеждой и посадил его на коня и велел нагрузить на него большие деньги» И он поехал вместе с ним к его дому и попросил позволения извиниться перед его женой и извинился перед нею, а потом он попросил Икриму отправиться с ним к Сулейману ибн Абд-аль-Мелику, который находился в те дни в ар-Рамле[13 - Ар-Рамла-один из значительнейших городов Палестины, основан Сулейманом ибн Абд-аль-Меликом, в то время наместником Палестины. Сделавшись халифом, он часто жил в нём.]. И Икрима согласился на это, и они поехали вместе и прибыли к Сулейману ибн Абд-аль-Мелику, и царедворец вошёл к нему и осведомил его о прибытии Хузеймы ибн Бишра. И это испугало халифа, и он воскликнул: «Разве правитель аль-Джезиры может явиться без нашего приказания! Такое - только из-за великого случая». И он позволил Хузейме войти, и когда тот вошёл, халиф сказал ему, прежде чем его приветствовать: «Что позади тебя, о
Хузейма?» - «Благо, повелитель правоверных», - отвечал Хузейма. «Что же привело тебя?» - спросил халиф. И Хузейма ответил: «Я овладел Джабиром-Асарат-аль-Кирам, и мне захотелось порадовать тебя им, так как я видел, что ты горишь желанием его узнать и стремишься его увидеть». - «Кто же это?» - спросил халиф, и Хузейма ответил: «Икрима-аль-Файяд». И Сулейман позволил ему приблизиться, и Икрима подошёл к нему и приветствовал его как халифа. И Сулейман сказал ему: «Добро пожаловать!» И приблизил его к своему трону и сказал: «О Икрима, твоё благодеяние ему было для тебя лишь бедою. Напиши на бумажке о всех твоих заботах и о том, в чем ты нуждаешься», - сказал потом Сулейман. И когда Икрима сделал это, халиф велел исполнить все тотчас же и приказал дать ему десять тысяч динаров, сверх тех нужд, о которых он написал, и двадцать сундуков одежды вдобавок к тому, что было им написано. А потом он велел подать копьё и, привязав для Икримы знамя, назначил его наместником аль-Джезиры, Армении и Азербайджана. «Дело Хуэеймы перешло к тебе, - сказал халиф Икриме, - если хочешь, ты оставишь его, а если хочешь -
отстранишь». - «Нет, я верну его на место, о повелитель правоверных», - сказал Икрима. И затем Икрима с Хузеймой ушли от халифа вместе, и они были наместниками Сулеймана ибн Абд-аль-Мелика во все время его халифата.
Рассказ об Юнусе и незнакомце (ночи 684 -685)
Рассказывают также, что был во времена халифата Хишама ибн Абд-аль-Мелика человек по имени Юнус-писец, и был он хорошо известен. И он выехал в путешествие в Сирию, и была с ним невольница, до крайности прекрасная и красивая, и на ней было все, в чем она нуждалась, а цена за неё составляла сто тысяч дирхемов. И когда Юнус приблизился к Дамаску, караван сделал привал около пруда с водой, и Юнус спешился поблизости от него и, поев бывшей с ним пищи, вынул бурдючок с финиковым вином. И вдруг приблизился к нему юноша, прекрасный лицом и полный достоинства, который ехал на рыжем коне, и с ним было два евнуха. И он приветствовал Юнуса и спросил его: «Примешь ли ты гостя?» И когда Юнус отвечал: «Да», - юноша спешился подле него и сказал; «Напой нас твоим питьём!» И Юнус напоил гостя, и тот сказал: «Если бы ты захотел спеть нам песню!» И Юнус запел, говоря такой стих:
«Она собрала красот так много, как не собрал
Никто, и, любя её, мне сладко не спать в ночи».
И гость пришёл в великий восторг, и Юнус несколько раз поил его, пока он не склонился от опьянения. И тогда юноша сказал: «Скажи твоей невольнице, чтобы она спела».
И невольница запела, говоря такой стих:
«Вот гурия, и смутила сердце краса её -
Не ветвь она гибкая, не солнце и не луна».
И гость пришёл в великий восторг, и Юнус несколько раз поил его, и юноша оставался подле него, пока они не совершили вечерней молитвы, а затем он спросил: «Что привело тебя к этому городу?» - «То, чем я заплачу мой долг и исправлю моё положение», - ответил Юнус. «Продашь ли ты мне эту невольницу за тридцать тысяч дирхемов?» - спросил гость. И Юнус ответил: «Как нуждаюсь я в милости Аллаха и в прибавке от него!»[14 - Этими словами Юнус хочет вежливо дать понять, что предложенная сумма кажется ему недостаточной.] - «Удовлетворят ли тебя сорок тысяч?» - спросил гость. «Это покроет мой долг, но я останусь с пустыми руками», - ответил Юнус. И гость сказал: «Мы берём её за пятьдесят тысяч дирхемов, и тебе будет, сверх того, одежда и деньги на путевые расходы, и я стану делить с тобою мои обстоятельства, пока ты останешься здесь». - «Я продал тебе девушку», - сказал Юнус. И его гость спросил: «Поверишь ли ты мне, что я доставлю тебе деньги за неё завтра, и тогда я увезу её с собой, или же она будет у тебя, пока я не доставлю тебе завтра этих денег?»
И побудили Юнуса хмель и стыд, вместе со страхом перед юношей, сказать ему: «Да, я тебе доверяю, бери её, да благословит тебя Аллах». И юноша сказал одному из своих слуг: «Посади её на твоего коня, сядь сзади неё и поезжай с нею».
И затем он сел на своего коня, простился с Юнусом и уехал, и через некоторое время после того, как юноша скрылся, продавец стал думать про себя и понял, что он ошибся, продав невольницу. «Что это я сделал? - сказал он себе. - Зачем отдал, свою невольницу человеку, который мне не знаком, и я не знаю, кто он. Но допустим, что я бы и знал его - как мне до него добраться?»
И он сидел в задумчивости, пока не совершил утренней молитвы, и его товарищи вошли в Дамаск, а од остался сидеть в сомнении, не зная, что делать. И он сидел, пока не опалило его солнце и не стало ему неприятно оставаться на месте, и он решил войти в Дамаск, но потом сказал себе: «Если я войду, то может случиться так, что посланный придёт и не найдёт меня, и окажется, что я навлёк на себя вторую беду».
И он сел под тенью стены, и когда день повернул на закат, вдруг подъехал к нему один из евнухов, который был с юношей. И при виде его Юнуса охватила великая радость, и он сказал про себя: «Я не помню, чтобы я радовался больше, чем радуюсь теперь, при виде этого евнуха».
И евнух подошёл к нему и сказал: «О господин, мы заставили тебя ждать». Юнус ничего не сказал ему от волнения, которое его охватило. «Знаешь ли ты того человека, который взял невольницу?» - спросил затем евнух. «Нет», - ответил Юнус, и евнух сказал: «Это аль-Валид ибн Сахль[15 - То есть будущий халиф аль-Валид ибн Абд-аль-Мелик (правил с 705 но 715 год). Ибн Сахль (сын щедрости) - одно из прозвищ аль-Валида.], наследник престола».
«И тут я промолчал, - рассказывал Юнус, - и евнух сказал мне: «Поднимайся, садись на коня». А с ним был конь, и он посадил на него Юнуса, и они ехали, пока не приехали к одному дому. И они вошли туда, и когда та невольница увидела Юнуса, она подскочила к нему и приветствовала его, и Юнус спросил: «Каково было твоё дело с тем, кто тебя купил?» - «Он поселил меня в этой комнате и приказал дать мне все, что нужно», - сказала девушка. Юнус посидел с нею немного, и вдруг пришёл евнух хозяина дома и сказал ему: «Поднимайся!» И Юнус поднялся, и евнух ввёл его к своему господину, и оказалось, что это его вчерашний гость.
«И я увидел, что он сидит на своём ложе, - рассказывал потом Юнус, - и он спросил меня: «Кто ты?» - «Юнус-писец», - ответил я. «Добро пожаловать!» - воскликнул юноша. «Клянусь Аллахом, мне очень хотелось тебя видеть! Я слышал рассказы о тебе. Ну, как ты спал эту ночь?» - «Хорошо, да возвысит тебя Аллах великий!» - ответил Юнус, и аль-Валид сказал: «Может быть, ты жалел о том, что было вчера, и говорил в душе: «Я отдал мою невольницу незнакомому человеку, и я не знаю, как его имя и из какой он страны». - «Храни Аллах, о эмир» чтобы я пожалел о невольнице! - воскликнул Юнус. - Если бы я её и подарил эмиру, она была бы самым малым из того, что должно ему дарить…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят пятая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Юнус-писец сказал аль-Валиду ибн Сахлю: «Храни Аллах, чтобы я пожалел о невольнице, и если бы я подарил я её эмиру, она была бы самым малым из того, что должно ему дарить. Эта девушка не подходит к его сану». - «Клянусь Аллахом, - отвечал аль-Валид, я раскаивался, что взял её у тебя, и говорил: «Это чужеземец, который меня не знает, я на него налетел и ошеломил его своей поспешностью, забирая девушку. Помнишь ли ты, что было между нами условлено?»
«И я сказал: «Да», говорил потом Юнус, - и аль-Валид спросил меня: «Продашь ли ты мне эту невольницу за пятьдесят тысяч динаров?» - «Да», - ответил Юнус. И аль-Валид крикнул: «Эй, слуга, подай деньги! И когда слуга положил их перед ним, ибн Сахль сказал: «Эй» слуга, подай тысячу пятьсот динаров!» И слуга принёс деньги, и аль-Валид молвил: «Вот плата за твою невольницу, а эта тысяча динаров - за твоё хорошее мнение о нас, и пятьсот динаров тебе на путевые расходы и на подарки родным. Ты доволен?» - «Доволен», - отвечал я. И я поцеловал ему руки и сказал: «Клянусь Аллахом, ты наполнил мне глаз, руку и сердце». - «Клянусь Аллахом, - сказал потом аль-Валид, - я не уединялся с девушкой и не насытился её пением. Ко мне её!»
И невольница пришла, и аль-Валид приказал ей сесть, и когда девушка села, он сказал ей: «Пой!»
И она произнесла такие стихи:
«О ты, кто взял все полностью красоты,
О сладостный чертами и жеманством!
Вся красота в арабах и у турок,
Но нет средь них тебе, газель, подобных.
Будь милостив к влюблённому, красавец,
И обещай, что навестит хоть призрак.
Позор и унижение с тобою
Дозволены, глазам не спать приятно.
Не первый я в тебя влюблён безумно,
Сколь многих до меня мужей убил ты.
Хочу тебя иметь и в жизни долей,
Дороже ты мне духа и всех денег».
И аль-Валид пришёл в великий восторг и поблагодарил меня за то, что я хорошо образовал и обучил - девушку, и потом он сказал: «Эй, слуга, приведи коня с седлом и со сбруей, чтобы он на нем ехал, и мула, чтобы нести его пожитки. О Юнус, - молвил он потом, - когда ты узнаешь, что это дело перешло ко мне, приходи, и, клянусь Аллахом, я наполню благами твои руки, вознесу твой сан и обогащу тебя на всю жизнь».
«И я взял деньги и уехал, - рассказывал Юнус, - и когда халифат перешёл к аль-Валиду, я отправился к нему, и, клянусь Аллахом, он исполнил то, что обещал, и оказал мне ещё большее уважение, и я пребывал у него в наирадостнейшем положении, занимая самое высокое место, и расширились мои обстоятельства, и умножились мои деньги, и оказалось у меня столько поместий и денег, что мне их хватит до смерти, и хватит после меня моим наследникам. И я был у аль-Валида, пока его не убили, - да будет над ним милость Аллаха великого!»
Рассказ об ар-Рашиде и девушке (ночи 685 -686)
Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид шёл однажды вместе с Джафаром Бармакидом, и вдруг он увидел несколько девушек, которые наливали воду. И халиф подошёл к ним, желая напиться, и вдруг одна из девушек обернулась к нему и произнесла такие стихи:
«Скажи, - пусть призрак твой уйдёт
От ложа в час, когда все спит,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, что кости мне палит.
Больной, мечась в руках любви,
На ложе горестей лежит.
Что до меня - я таков, как знаешь.
С тобою близость рок продлит?»
И повелителю правоверных понравилась красота девушки и её красноречие…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят шестая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда повелитель правоверных услышал от девушки эти стихи, ему понравилась её красота и красноречие, и он спросил её: «О дочь благородных, эти стихи из сказанного тобою или из переданного?» - «Из сказанного мною», - ответила девушка, и халиф молвил: «Если твои слова - правда, сохрани смысл и перемени рифму». И девушка произнесла:
«Скажи, - пусть призрак твой уйдёт
От ложа моего в час сна,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, которым грудь полна,
Больной томим в руках любви,
Постель его - тоска одна.
Что до меня - я таков, как знаешь
А ты - любовь твоя ценна?»
«Этот отрывок тоже украден», - сказал халиф. И девушка молвила: «Нет, это мои слова». И тогда халиф сказал: «Если это также твои слова, сохрани смысл и измени рифму».
И девушка произнесла:
«Скажи, - пусть призрак твой уйдёт
От ложа, все когда во еде,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, пылающий во мне.
Больной томим в руках любви
На ложе бденья, весь в огне»
Что до меня - я таков, как знаешь,
А ты в любви верна ли мне?»
«Этот тоже украден», - сказал халиф. И когда девушка ответила: «Нет, это мои слова», Халиф молвил: «Если это твои слова, сохрани смысл и измени рифму».
И девушка произнесла:
«Скажи, - пусть призрак твой уйдёт
От ложа, все когда заснёт,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, что ребра мои жжёт»
Больной, мечась в руках любви,
На ложе слез покоя ждёт.
Что до меня - я таков, как знаешь.
Твою любовь судьба вернёт?»
«От кого ты в этом стане?» - спросил повелитель правоверных. И девушка ответила: «От того, чья палатка в самой середине и чьи колья самые высокие». И понял повелитель правоверных, что она - дочь старшего в стане. «А ты из каких пастухов коней?» - спросила девушка. И халиф сказал: «Из тех, чьи деревья самые высокие и плоды самые зрелые». И девушка поцеловала землю и сказала: «Да укрепит тебя Аллах, о повелитель правоверных!» И пожелала ему блага, и потом ушла с дочерьми арабов. «Неизбежно мне на ней жениться», - сказал халиф Джафару. И Джафар отправился к отцу девушки и сказал ему: «Повелитель правоверных хочет твоей дочери». И отец ему ответил: «С любовью и уважением! Её отведут как служанку его величеству владыке нашему, повелителю правоверных».
И потом он снарядил свою дочь и доставил её к халифу, и тот женился на ней и вошёл к ней, и была она для него одной из самых дорогих из его жён, а её отцу он подарил достаточно благ, чтобы защитить его среди арабов. А потом отец девушки перешёл к милости Аллаха великого, и прибыло к халифу известие о его кончине, и он вошёл к своей жене грустный, и когда она увидала его грустным, она поднялась и, войдя в свою комнату, сняла свои бывшие на ней роскошные одежды, надела одежды печали и подняла плач. И её спросили: «Почему это?» И она сказала: «Умер мой отец». И люди пошли к халифу и рассказали ему об этом, и он поднялся и пришёл к своей жене и спросил её, кто ей об этом рассказал. И она отвечала: «Твоё лицо, о повелитель правоверных». - «А как так?» - спросил халиф. И она сказала: «С тех пор как я у тебя поселилась, я видела тебя таким только в этот раз, а мне не за кого было бояться, кроме моего отца, из-за его старости. Да живёт твоя голова, о повелитель правоверных!»
И глаза халифа наполнились слезами, и он стал утешать жену в утрате её родителя, и она провела некоторое время, печалясь об отце, а затем присоединилась к нему, да будет милость Аллаха над ними всеми.
Рассказ об аль-Асмаи и трех девушках (ночи 686 -687)
Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид однажды ночью сильно томился бессонницей. И он поднялся с постели и стал ходить из комнаты в комнату, но не переставал тревожиться в душе великою тревогой, а утром он сказал: «Ко мне аль-Асмаи!» И евнух вышел к привратникам и сказал им: «Повелитель правоверных говорит вам: «Пошлите за аль-Асмаи!» И когда аль-Асмаи явился и повелителя правоверных осведомили об этом, он велел его ввести, посадил его и сказал ему: «Добро пожаловать!», а затем молвил: - О Асмаи, я хочу, чтобы ты рассказал мне самое лучшее, что ты слышал из рассказов о женщинах и их стихах». - «Слушаю и повинуюсь! - ответил аль-Асмаи. - Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как три стиха, которые произнесли три девушки…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Асмаи говорил повелителю правоверных: «Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как стихи, которые произнесли три девушки». - «Расскажи мне их историю», - молвил халиф. И аль-Асмаи начал рассказывать эту историю и сказал: «Знай, о повелитель правоверных, что я жил как-то в Басре, и усилилась однажды надо мною жара, и я стал искать места, где бы отдохнуть, но не находил. И я оглядывался направо и налево и вдруг заметил крытый проход между двумя домами, выметенный и политый, и в этом проходе стояла деревянная скамья, а над нею было открытое окно. И я сел на скамью и хотел прилечь, и услышал нежные речи девушки, которая говорила: «О сестрица, мы сегодня собрались, чтобы развлечься; давайте выложим триста динаров, и пусть каждая из нас скажет один стих из стихотворения, и кто скажет самый нежный и красивый стих, той будут эти триста динаров». И девушки отвечали: «С любовью и удовольствием!» И начала старшая, и стих её был таков:
«Дивилась я, когда он меня посетил во сне,
Но больше б дивилась я, случись это наяву»,
И сказала стих средняя, и был он таков;
«Меня посетил во сне лишь призрак один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют тебе!»
И сказала стих младшая, и был он таков:
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше мускуса»
«Если этот образ наделён красотой, то дело завершено при всех обстоятельствах», - сказал я про себя и, сойдя со скамьи, хотел уходить. И вдруг дверь открылась, и из неё вышла девушка и сказала: «Посиди, о шейх!» И я вторично поднялся на скамью и сел. И девушка подала мне бумажку, и я увидел на ней почерк, прекрасный до предела, с прямыми «алифами», вогнутыми «ха» икруглыми «уа»[16 - «Уа» - буква арабского алфавита.], а содержание записки было такое: «Мы осведомляем шейха - да продлит Аллах его жизнь! - что нас трое девушек-сестёр, и мы собрались, чтобы развлечься, и выложили триста динаров и условились, что, кто из нас скажет самый нежный и прекрасный стих, той будут эти триста динаров. Мы назначили тебя судьёй в этом деле; рассуди же как знаешь и конец». - «Чернильницу и бумагу!» - сказал я. И девушка ненадолго скрылась и вынесла мне посеребрённую чернильницу и позолоченные каламы, и я написал такие стихи:
«О девушках расскажу я, как повели они
Беседу, приличную мужам многоопытным.
Их трое - как утра свет прекрасны лицом они;
И сердцем влюблённого владеют измученным.
Остались они одни (а спали уже глаза)
Нарочно, чтобы вдали от всех посторонних быть,
Поведали то они, что в душах скрывалось их,
О да, и стихи они забавою сделали
И молвила дерзкая, кичливая, гордая,
Открыла, заговорив, ряд дивных она зубов:
«Дивилась я, когда он меня посетил во сне,
Но больше б дивилась я, случись это наяву»
Когда она кончила, улыбкой украсив речь,
Промолвила средняя, вздыхая, взволнованно:
«Меня посетил во сне лишь призрак один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют тебе!»
А младшая лучше всех сказала, ответив им,
Словами, которые желанней и сладостней:
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше мускуса».
Когда обдумал я их слова и пришлось мне быть
Судьёй, не оставил я игрушки разумному,
И первенство присудил в стихах самой младшей я,
И стал я слова её ближайшими к истине».
«И потом я отдал записку девушке, - говорил аль-Асмаи, - и она поднялась и вернулась во дворец, и я услышал, что там начались пляски и хлопанье в ладоши и наступило воскресенье из мёртвых, и тогда я сказал себе: «Мне нечего больше здесь оставаться» И, спустившись со скамьи, я хотел уходить, и вдруг девушка крикнула: «Посиди, о Асмаи!» И я спросил её: «А кто осведомил тебя, что я аль-Асмаи?» И она отвечала: «О старец, если имя твоё от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты».
И я сел, и вдруг ворота открылись, и вышла первая девушка, и было в руках её блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и поблагодарил девушку за её милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то девушка закричала: «Посиди, о Асмаи!» И, подняв к ней глаза, я увидел розовую руку в жёлтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И девушка кинула мне кошелёк, в котором было триста динаров, и сказала: «Это моя деньги, и они - подарок тебе от меня за твой приговор».
«А почему ты рассудил в пользу младшей?» - спросил повелитель правоверных. И аль-Асмаи сказал: «О повелитель правоверных, - да продлит Аллах твою жизнь! - старшая сказала: «Я удивлюсь, если он посетит во сне моё ложе», - и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не случиться. Что до средней, то мимо неё прошёл во сне призрак воображения, и она его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она сказала в нем, что лежала с любимым, как лежат в действительности, и вдыхала его дыханье, которое приятнее мускуса, и выкупила бы его своей душой и семьёй. А выкупают душой только того, кто дороже всего на свете». - «Ты отличился, о Асмаи!» - воскликнул халиф и тоже дал ему триста динаров за его рассказ.
Рассказ об Ибрахиме Мосульском и дьяволе (ночи 687 -688)
Рассказывают также, что Абу-Исхак-Ибрахим Мосульский рассказывал и сказал: «Я попросил ар-Рашида подарить мне какой-нибудь день, чтобы я мог уединиться с моими родными и друзьями, и он позволил мне это в день субботы. И я пришёл домой и стал приготовлять себе кушанья и напитки и то, что мне было нужно, и приказал привратникам запереть (ворота и никому не позволять ко мне войти. И когда я находился в зале, окружённый женщинами, вдруг вошёл ко мне старец, внушающий почтение и красивый, в белых одеждах и мягкой рубахе, с тайлесаном на голове. В ручках у него был посох с серебряной рукояткой, и от него веяло запахом благовоний, который наполнил помещения и проход. И охватил меня великий гнев оттого, что этот старен вошёл ко мне, и я решил прогнать привратников, а старец приветствовал меня наилучшим приветствием, и я ответил ему и велел ему сесть. И он сел и стал со мной беседовать, ведя речь об арабах пустыни и их стихах. И исчез бывший во мне гнев, и я подумал, что слуги хотели доставить мне радость, впустив ко мне подобного человека, так как он был образован я остроумен. «Не угодно ли тебе поесть?»
- спросил я старца, и он сказал: «Нет мне в этом нужды». И тогда я опросил: «А попить?» И старец молвил: «Это пусть будет по-твоему».
И я выпил ритль и дал ему выпить столько же, и затем он сказал мне: «О Абу-Исхак, не хочешь ли ты что-нибудь мне спеть - мы послушаем твоё искусство, в котором ты превзошёл и простого и избранного».
И слова старца разгневали меня, но потом я облегчил для себя это дело и, взяв лютню, ударил по ней и запел. И старец сказал: «Прекрасно, о Абу-Исхак!»
И тогда, - говорил Ибрахим, - я стал ещё более гневен и подумал: «Он не удовлетворился тем, что вошёл ко мне без позволения, и пристаёт с просьбами, но назвал меня по имени, не зная, как ко мне обратиться».
«Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой потягаемся?» - сказал потом старец. И я стерпел эту тяготу и, взяв лютню, запел, и был внимателен при пении и проявил заботливость, так как старец сказал: «А мы с тобой потягаемся…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старец сказал АбуИсхаку: «Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой помочь «И я стерпел эту тяготу, - говорил Абу-Исхак, - и, взяв лютню, запел и был внимателен при пении и проявил полную заботливость, так как старец сказал: «А мы с тобой потягаемся». И старец пришёл в восторг и воскликнул: «Прекрасно, о господин мой! И затем он спросил: «Позволишь ля ты мне петь?» И я ответил ему: «Твоё дело!» И счёл, что он слаб умом, если будет петь в моем присутствии после того, что услышал от меня. Старец взял лютни и стал её настраивать, и, клянусь Аллахом, мне представилось, что лютня говорит ясным арабским языком, прекрасным, жеманным голосом! И старец начал петь такие стихи:
«Вся печень изранена моя, - кто бы продал мне
Другую, здоровую, в обмен, без болячек?
Но все отказались люди печень мою купить -
Никто за здоровое не купит больное.
Стенаю я от тоски, в груди поселившейся,
Как стонет давящийся, вином заболевший».
И клянусь Аллахом, - говорил Абу-Исхак, - я подумал, что двери и стены и все, что есть в доме, отвечает ему и поёт с ним, так прекрасен был его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда отвечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие стихи:
«О голуби аль-Лива[17 - Аль-Лива - название долины в северной Аравии.], вернитесь хоть раз ко мне -
По вашим я голосам тоскую безмерно!
Вернулись они к ветвям, едва не убив меня,
И им не открыл едва я все свои тайны.
И криком зовут они ушедшего, словно бы
Вина напились они и им одержимы.
Не видел мой глаз вовек голубок, подобных им,
Хоть плачут, но из их глаз слеза не струится.
И он пропел ещё такие стихи:
«О Неджда зефир, когда подуешь из Неджда ты,
Твоё дуновение тоски мне прибавит лишь.
Голубка проворковала в утренний светлый час
В ветвях переплётшихся лавровых и ивовых.
И плачет в тоске она, как маленькое дитя,
Являя тоску и страсть, которых не ведал я.
Они говорят, что милый, если приблизится,
Наскучит, и отдалённость лечит от страсти нас.
Лечились по-всякому, и не исцелились мы.
Но близость жилищ все ж лучше, чем отдаление,
Хоть близость жилищ не может быть нам полезною,
Коль тот, кто любим тобой, не знает к тебе любви».
И потом старец сказал: «О Ибрахим, спой напев, который ты услышал, и придерживайся этого способа в своём пении, и научи ему твоих невольниц».
«Повтори напев», - сказал я. Но старец молвил: «Ты не нуждаешься в повторении, ты уже схватил его и покончил с ним».
И потом он исчез передо мной, и я удивился и, взяв меч, вытащил его и побежал к дверям гарема, но увидел, что они заперты. И я спросил невольниц: «Что вы слышали?» И они сказали: «Мы слышали самое лучшее и самое прекрасное пение».
И тогда я вышел в недоумении к воротам дома и, увидев, что они заперты, спросил привратников про старца, и они сказали: «Какой старец? Клянёмся Аллахом, к тебе не входил сегодня никто».
И я вернулся, обдумывая это дело, и вдруг кто-то невидимо заговорил из угла комнаты и сказал: «Не беда, о Абу-Исхак, я - Абу-Мурра[18 - Абу-Мурра («отец горечи») - дьявол.], и я был сегодня твоим собутыльником. Не пугайся же!»
И я поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и ар-Рашид сказал: «Повтори напевы, которым ты научился от него». И я взял лютню и стал играть, и вдруг оказывается, напевы крепко утвердились у меня в груди.
И ар-Рашид пришёл от них в восторг и стал пить под них, хотя и не увлекался вином, и говорил: «О, если бы он дал один день насладиться собою, как дал насладиться тебе».
И затем он приказал выдать мне награду, и я взял её и уехал».
Рассказ о Джамиле и сыне его дяди (ночи 688 -691)
Рассказывают также, что Масрур-евнух говорил: «Однажды ночью повелитель правоверных Харун ар-Рашид сильно мучился бессонницей. И он спросил меня: «О Масрур, кто у ворот из поэтов?» И я вышел в проход и увидал Джамиля ибн Мамара-аль-Узри[19 - Джамиль ибн Мамар - знаменитый поэт эпохи Омейядов (умер, вероятно, в 701 году). Упоминание его в качестве собеседника Харуна ар-Рашида (правил с 786 по 809 год) является обычным в «1001 ночи» анахронизмом.] и сказал ему: «Отвечай повелителю правоверных!» И Джамиль молвил: «Слушаю и повинуюсь!» И я вошёл, и он вошёл со мною и оказался меж рук Харуна ар-Рашида, и приветствовал его, как приветствуют халифов.
И ар-Рашид вернул ему приветствие и велел ему сесть, и потом сказал: «О Джамиль, есть ли у тебя какой-нибудь удивительный рассказ?» - «Да, о повелитель правоверных, - ответил Джамиль. - Что тебе более любо: то, что я видел и лицезрел, или то, что я слышал и чему внимал?» - «Расскажи мне о том, что ты видел и лицезрел», - сказал халиф. И Джамиль молвил: «Хорошо, о повелитель правоверных! Обратись ко мне всем своим существом и прислушайся ко мне ушами».
И ар-Рашид взял подушку из вышитой золотом красной парчи, набитую перьями страусов, и положил её себе под бедра, а затем он опёрся на неё локтями и сказал: «Ну, подавай свой рассказ, Джамиль!»
«Знай, о повелитель правоверных, - сказал Джамиль, - что я пленился одной девушкой и любил её и часто её посещал…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид облокотился на парчовую подушку и сказал:
«Ну, подавай свой рассказ, Джамиль!» И Джамиль начал: «Знай, о повелитель правоверных, что я пленился одной девушкой и любил её и часто её посещал, так как она была предметом моих желаний, тем, что я просил от жизни. А потом её родные уехали с вею из-за скудности пастбищ, и я провёл некоторое время, не видя её, но затем тоска взволновала меня и потянула к этой девушке, и душа моя заговорила о том, чтобы к вей отправиться. И когда наступила некая ночь из ночей, тоска по девушке начала трясти меня, и я поднялся и, затянув седло на верблюдице, повязал тюрбан, надел своё рубище, опоясался мечом и подвязал копьё. А затем сел на верблюдицу и выехал, направляясь к девушке, и ехал быстрым ходом. И я выехал некоей ночью, и была эта уочь тёмная, непроглядная, и приходилось мне к тому же преодолевать спуски в долины и подъёмы на горы. И и слышал со всех сторон рыканье львов, вой волков и голоса зверей, и мой разум смутился, и взволновалось моё сердце, а язык мой неослабно поминал Аллаха великого.
И когда я ехал таким образом, вдруг одолел меня сон, и верблюдица пошла со мной не по той дороге, по которой я ехал, и сон овладел мной. И вдруг что-то ударило меня по голове, и я проснулся, испуганный, устрашённый, и увидел деревья и реки. И птицы на ветвях щебетали на разные голоса и напевы, а деревья на лугу переплетались одно с другим. И я сошёл с верблюдицы и взял поводья в руки и до тех пор осторожно выбирался, пока не вывел её из-за этих деревьев на равнину. И тогда я поправил на ней седло и сел на её спине прямо, и не знал я, куда направиться и в какое место погонят меня судьбы. И я углубился взором в эту пустыню, и блеснул мне огонь по середине её. И тогда я ударил верблюдицу пяткой и ехал по направлению к огню, пока не приблизился. И я приблизился к огню и всмотрелся, и вдруг вижу палатку, воткнутое копьё, возвышающееся знамя, коней и свободно пасущихся верблюдов! И я сказал себе: «С этим шатром связано великое дело, так как я не вижу в этой пустыне ничего другого». И я направился в сторону шатра и сказал: «Мир с вами, обитатели шатра, и милость Аллаха и его благословение!» И вышел ко
мне из шатра юноша, сын девятнадцати лет, подобный луне, когда она сияет, и доблесть была видна меж его глаз. «И с тобою мир и милость Аллаха и благословение его, о брат арабов! - сказал он. - Я думаю, что ты сбился с дороги». - «Это так и есть, - ответил я. - Выведи меня, помилует тебя Аллах!» - «О брат арабов, - молвил юноша, - наша местность полна львов, а сегодня ночь мрачная, дикая, очень тёмная и холодная, и я боюсь, что растерзает тебя зверь. Остановись у меня, в уюте и просторе, а когда прядёт завтрашний день, я выведу тебя на дорогу».
И я сошёл с верблюдицы и спутал ей ноги длинным поводом, а потом снял бывшие на мне одежды и разделся и немного посидел. И юноша взял овцу и зарезал её и, подойдя к огню, разжёг его и заставил разгореться. А затем он вошёл в шатёр и вынес мелких пряностей и хорошея соли, стал отрезать куски мяса и жарить их на огне. Ион покормил меня, а сам то вздыхал, то плакал. И он издал великий крик и горько заплакал и произнёс такие стихи:
«Остались только вздохи неслышные
И пара глаз - зрачки неподвижны их,
Сустава нет на теле теперь его,
Где не было б недуга упорного.
Слеза его струится, и внутренность
Горит его, но молча страдает он.
Враги его из жалости слезы льют -
Беда тому, о ком скорбит враг его».
И тогда я понял, о повелитель правоверных, - говорил Джамиль, - что юноша влюблён и взволнован любовью - а узнает любовь лишь тот, кто вкусил вкус любви - и подумал: «Не спросить ли мне его?» Но затем я отвратил от этого свою душу и сказал себе: «Как я накинусь на него с вопросами, когда я в его жилище?» И я удержался от расспросов и поел мяса, сколько мне потребовалось, а когда мы покончили с едой, юноша поднялся и, войдя в шатёр, вынес чистый таз, красивый кувшин и шёлковый платок, вышитый по краям червонным золотом, и бутыль, наполненную розовой водой с мускусом, и я удивился его изысканности и обходительности и сказал себе; «Я не видывал такой изысканности в пустыне».
И мы вымыли руки и поговорили немного, а потом юноша вошёл в шатёр, отделил меня от себя занавеской из красной парчи и сказал: «Входи, о лик арабов, и ложись на ложе: тебе досталось этой ночью утомление, и ты испытал в путешествии чрезмерные тяготы».
И я вошёл, и вдруг вижу - постель из зеленой парчи, и тогда я снял бывшие на мне одежды и провёл ночь, равной которой я не проводил в жизни…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до шестисот девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до шестисот девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Джамиль говорил: «И я провёл ночь, равной которой я не проводил в жизни, и все время думал об этом юноше. И когда ночь окутала землю и глаза заснули, я вдруг услышал слабый голос, мягче и нежнее которого я не слыхивал, и, подняв занавес, опущенный между нами, я увидал девушку, прекраснее которой лицом я не видывал. Она сидела рядом с юношей, и они плакали и жаловались друг другу на муки страсти, любви и волнения и на сильную тоску по сближению. «О Диво Аллаха! - подумал я. - Кто это второе существо? Когда я входил в палатку, я видел только этого юношу, и у него никого не было».
И потом я сказал себе: «Нет сомнения, что это дочь джиннов, которая любит этого юношу, и он уединился с нею в этом месте, и она уединилась с ним». Но я пристально вгляделся в девушку, и оказалось, что она из людей, арабка, и, открывая лицо, она смущала сияющее солнце и палатка освещалась светом её лица. И, убедившись, что эта девушка - возлюбленная юноши, я вспомнил другого влюблённого и, опустив занавеску, закрыл лицо и заснул.
А когда наступило утро, я надел одежду и, омывшись для молитвы, совершил те моления, которые были для меня обязательны, и затем сказал юноше: «О брат арабов, не хочешь ли ты вывести меня на дорогу, - ты уже оказал мне милость». И юноша посмотрел на меня и сказал: «Не торопись, о лик арабов! Пребывание гостя длится три дня, и я не таков, чтобы отпустить тебя раньше, чем через три дня».
И я провёл у него три дня, - говорил Джамиль, - а когда наступил четвёртый день, мы сели побеседовать, и я заговорил с юношей и спросил, как его зовут и какого он происхождения. «Что до моего происхождения, - сказал юноша, - то я из племени Бену-Узра, а по имени я - такой-то, сын такого-то, а мой дядя - такой-то». И оказалось, о повелитель правоверных, что он сын моего дяди я принадлежит к благороднейшему дому племени Бенууэра. «О сын дяди, - спросил я его, - что тебя побудило уединиться в этой пустыне? Как ты мог пренебречь своим состоянием и состоянием твоих отцов и как покинул ты своих рабов и рабынь и остался один в этом месте?»
И когда юноша услышал мои слова, о повелитель правоверных, его глаза наполнились слезами, и он сказал: «О сын дяди, я любил мою двоюродную сестру и был пленён ею, безумен от любви и одержим страстью к ней, так что не мог с нею расстаться. И когда моя любовь к ней езде усилилась, я посватался за неё, но мой дядя отказал мне и выдал её за одного человека из узритов, который вошёл к ней и увёз её в ту местность, где она находится с прошлого года. И когда она от меня отдалилась и её скрыли от моих взоров, волнения любви и сильная тоска и страсть побудили меня покинуть моих родных и расстаться с друзьями и приятелями и со всем моим состоянием, и я уединился в этой палатке, здесь в пустыне, и подружился с одиночеством». - «А где их палатки?» - спросил я, и юноша сказал: «Они близко, на вершине той горы, и каждую ночь, когда засыпают глаза и ночь успокаивается, девушка тайно выскальзывает из стана, так что не знает об этом никто, и я удовлетворяю с ней желание беседою, и она тоже удовлетворяет его. И вот я живу в таком состоянии, утешаясь ею час в течение ночи, и пусть свершает Аллах дело, которое
решено: или придёт ко мне успех в этом деле назло завистникам, или рассудит Аллах за меня, а он - лучший из судей».
И когда юноша рассказал мне все это, о повелитель правоверных, - говорил Джамиль, - его дело меня озаботило, и я не знал, что думать, так как меня охватила за него ревность. «О сын моего дяди, - сказал я ему, - не хочешь ли ты, чтобы я указал тебе хитрость, которую я тебе посоветую, в ней будет, если пожелает Аллах, источник устроения и путь к верному успеху и ею избавит тебя Аллах от того, чего ты боишься». - «Говори, о сын дяди», - молвил юноша. И я сказал: «Когда наступит ночь и придёт девушка, брось её на мою верблюдицу - она быстра на бегу, - а сам садись на твоего коня, я же сяду на одну из этих верблюдиц и проеду с вами одну ночь. И не наступит ещё утро, как мы уже пересечём степи и пустыня, и ты достигнешь желаемого и овладеешь любимою сердца. Равнины земли Аллаха обширны, а я, клянусь Аллахом, буду тебе помогать, пока я жив, и душой, и достоянием, и мечом…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто первая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Джамиль сказал сыну своего дяди, чтобы он взял девушку, и они оба увезут её ночью, и он будет ему помогать и содействовать, пока жив, и юноша, выслушав это, сказал: «О сын дяди, я раньше посоветуюсь с нею. Она умна, разумна и проницательна в делах».
«И ночь окутала землю, - говорил Джамиль, - и настала пора девушке приходить, и юноша ждал её в установленное время, но она опоздала против обычного. И я увидел, что юноша вышел из палатки и, закрыв рот, стал вдыхать веяние ветра, который дул с её стороны, и он втягивал её благоухание и произносил такие стихи:
«О ветр востока, веянье несёшь ты Из той страны, где милая обитает, О ветер, ты несёшь любимой призрак»
Не знаешь ли, когда она прибудет?»
И затем он вошёл в палатку и просидел там некоторое время, плача, а потом сказал: «О сын моего дяди, поистине с моей двоюродной сестрой произошло что-то сегодня, и случился какой-то случай, и задержало какое-нибудь препятствие. Будь на месте, пока я не принесу тебе вестей», - сказал он потом и, взяв меч и щит, скрылся и отсутствовал часть ночи. А затем он вернулся ко мне, неся что-то в руках. И он крикнул меня, и я поспешил к нему, и он спросил: «О сын дяди, знаешь ли ты, в чем дело?» - «Нет, клянусь Аллахом», - отвечал я. И он сказал: «Беда поразила меня сегодня ночью в моей двоюродной сестре. Она отправилась к нам, и повстречался ей по дороге лев и растерзал её, и осталось от неё только то, что ты видишь».
И он бросил то, что было у него в руках, и это были хрящи девушки и то, что осталось от её костей» И юноша заплакал сильным плачем и, бросив свой лук, взял в руку мешок и сказал мне: «Не двигайся, пока я не приду к тебе, если захочет Аллах великий».
И он ушёл и отсутствовал некоторое время, а потом вернулся, неся в руке голову льва. И он бросил её и потребовал воды, и когда я принёс воду, он вымыл льву рот и стал целовать его, плача, и усилилась его печаль о девушке, и он произнёс такие стихи:
«О лев, самого себя в несчастия ввергнул ты - Погиб ты, но взволновал о милой печаль во мне Меня одиноким сделал ты, а был друг я ей, И брюхо земли её могилою сделал ты Судьбе говорю, меня разлукой сразившей, я:
Аллах сохрани, чтоб ей взамен не взял друга я, «О сын дяди, - сказал он мне потом, - прошу тебя ради Аллаха и долга близости и родства, которое между вами, исполни моё завещание. Ты сейчас увидишь меня перед собою мёртвым, и когда это случится, обмой меня и заверни с остатками костей дочери моего дяди в эту рубаху и похорони вас вместе в одной могиле. А на могиле нашей напиши такие стихи:
Мы жили с ней на хребте земли жизнью сладостной, Близка и она была, и дом ваш, и родина, Но злые превратности судьбы разлучили нас, Лишь саван сближает нас в утробе земли теперь»
И он заплакал сильным плачем и, войдя в палатку, скрылся на некоторое время, а потом он вышел и стал вздыхать и кричать, и затем издал единый вопль и расстался с жизнью. И когда я увидел это, мне стало тяжело, и это показалось мне столь великим, что я едва за ним не последовал от сильной печали. И я подошёл к юноше и положил его и исполнил то, что он велел мне сделать, в я завернул их обоих в саван и похоронил вместе, в одной могиле. И я провёл у их могилы три дня, а потом уехал, и я два года приезжал и посещал их, и вот какова была их история, о повелитель правоверных».
И когда выслушал ар-Рашид слова Джамиля, он нашёл их прекрасными и оказал ему милости и наградил его наградой».
Рассказ о Муавии и бедуине (ночи 691 -693)
Рассказывают также, о счастливый царь, что повелитель правоверных Муавия сидел однажды в одной из своих зал в Дамаске, и окна в этом помещении были открыты со всех сторон, так что воздух входил в него отовсюду. И халиф сидел и смотрел в какую-то сторону, и случилось это в день жаркий, когда не веяло ни ветерка, и был полдень, и зной усилился. И вдруг Муавия увидел человека, который обжигался о горячую землю и подскакивал, так как шёл босой. И всмотрелся в него халиф и спросил своих собеседников: «Сотворил ли Аллах (велик он и славен!) кого-нибудь несчастнее, чем тот, кто должен быть в пути в такое время и подобный час, как этот человек?» - «Может быть, он направляется к повелителю правоверных», - сказал кто-то. И халиф воскликнул: «Клянусь Аллахом, если он направляется ко мне, я одарю его, а если он обижен, я его поддержу! Эй, мальчик, встань у ворот, и если этот араб[20 - Под «арабами» горожане разумеют кочевников-бедуинов, называя самих себя «детьми арабов».] захочет войти ко мне, не мешай ему ко мне войти».
И слуга вышел, и когда араб подошёл, он спросил его: «Что ты хочешь?» И араб отвечал: «Я хочу повелителя правоверных». - «Входи!» - сказал слуга. И бедуин вошёл и приветствовал халифа…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто вторая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда евнух позволил арабу войти, тот вошёл и приветствовал повелителя правоверных, и Муавия спросил его: «Из каких ты людей, о человек?» - «Из ВенуТемим», - ответил бедуин, и халиф спросил: «А что привело тебя сюда в такое время?» - «Я пришёл к тебе, чтобы пожаловаться, и ищу у тебя защиты», - отвечал бедуин. «От кого?» - спросил Муавия. «От Мервана ибн аль-Хакама[21 - Мерван ибн аль-Хакам - халиф (правил в 684685 годы); во времена Муавии был правителем Медины и аль-Хиджаза.], твоего наместника», - ответил бедуин.
А затем он произнёс такие стихи:
«Муавия, щедрый вождь и мудрый и благостный,
Велик ты душой, умен и праведен и всеблаг.
Пришёл я к тебе, когда стеснились пути мои.
На помощь! Не пресекай надежды на правду ты,
Будь щедр в справедливости ты против обидчика -
Меня поразил он тем, что хуже, чем смерть моя.
Похитил Суаду он и стал мне соперником,
Насильник жестокий он, жены он меня лишил.
Хотел он меня убить, но только кончины срок
Ещё не настал и весь надел не исчерпан мой».
И когда Муавия услышал стихи, произнесённые этим человеком, изо рта которого выходил огонь, он сказал: «Приют и уют, о брат арабов! Расскажи свою историю и поведай о своём деле».
«О повелитель правоверных, - сказал тогда бедуин, - была у меня жена, и я любил её и увлекался ею, и прохлаждались мои глаза, и спокойна была моя душа. И было у меня несколько верблюдов, которыми я помогал себе, чтобы поддержать своё положение, и поразил нас недород, погубивший и ступню и копыто[22 - То есть и верблюдов и коней, иначе говоря - всё достояние кочевника.], и остался я ничего не имеющим. И когда уменьшилось то, что было у меня в руке, и пропало моё имущество и испортилось моё положение, я стал презренным и тяжким для того, кто желал раньше меня посетить. И отец Суады, узнав, как дурно моё положение и плох мой исход, взял её от меня и отказался от меня и выгнал меня и обошёлся со мною грубо. И я пришёл к твоему наместнику Мервану ибн альХакаму, надеясь на его поддержку. И когда он призвал отца Суады и расспросил его о моих обстоятельствах, тот сказал: «Я его совершенно не знаю». И тогда я сказал: «Да направит Аллах эмира! Если он решит призвать ту женщину и спросить её о словах её отца, станет видна истина». И Мерван послал за Суадой и велел привести её. И когда она встала меж его рук,
она затронула в нем место восхищения, и он сделался мне соперником и перестал мне верить и выказал гнев и отослал меня в тюрьму. И стал я таким, точно спустился с неба и ветер занёс меня в место удалённое. А потом Мерван сказал отцу Суады: «Не хочешь ли ты женить меня на ней за тысячу динаров и десять тысяч дирхемов, и я ручаюсь, что освобожу её от этого араба!» И отец Суады соблазнился такой ценой и согласился на это, и эмир велел меня привести и посмотрел на меня, как разъярённый лев, и сказал: «О бедуин, разведись с Суадой?» - «Я не разведусь с ней», - ответил я. И эмир напустил на меня толпу своих слуг, и они стали меня пытать всякими пытками, и я не увидел бегства от развода с нею и развёлся, и эмир воротил меня в тюрьму. И я пробыл там, пока не кончился срок очищения, и тогда эмир женился на Суаде и выпустил меня, и вот я пришёл к тебе с надеждой найти у тебя защиты». И он произнёс такие стихи:
«Огонь горит в моем сердце,
И ярко он пламенеет,
И тело моё хворает,
Врача приводя в смущенье
В душе моей яркий уголь,
От угля летают искры,
Глаза проливают слезы,
И слезы текут как ливень,
И только господь всесильный
Поможет мне, и эмир мой».
И он задрожал, и у него застучали зубы, и он упал, покрытый беспамятством, и стал извиваться, как убитая змея, и когда Муавия услышал его слова и произнесённые им стихи, он воскликнул: «Преступил ибн аль-Хакам законы веры и обидел и посягнул на гарем мусульман…».
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто третья ночь
Когда же настала шестьсот девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда повелитель правоверных Муавия услышал слова бедуина, он воскликнул: «Преступил ибн аль-Хакам законы веры и обидел и посягнул на гарем мусульман». - «О бедуин, - сказал он потом, ты пришёл ко мне с рассказом, подобного которому я не слышал никогда!»
И он потребовал чернильницу и бумагу и написал Мервану ибн аль-Хакаму: «До меня дошло, что ты преступил против подданных законы веры, а надлежит тому, кто управляет, отвращать взоры от страстей и удерживать душу от наслаждений».
И после этого он написал длинное рассуждение, и между прочим там были такие стихи:
«Поставлен на дело ты, которого не постиг,
Проси же у господа за блуд свой прощенья!
Пришёл к нам тот юноша, несчастный, рыдающий,
И жаловался он нам на горе разлуки.
И богу я клятву дал, - её не нарушу я,
А иначе отрекусь от правой я веры, -
Когда не исполнишь ты того, что пишу тебе,
То в мясо среди орлов тебя обращу я.
С Суадой ты разведись и к нам снаряжённою
С Кумейтом её отправь и Насра ибн Зибаном».
И затем он свернул письмо и, запечатав его своей печатью, позвал аль-Кумейта и Насра ибн-Зибана (а он посылал их с важными делами из-за их верности). И они взяли письмо и ехали, пока не вступили в аль-Медину.
И они вошли к Мервану ибн аль-Хакаму и приветствовали его и отдали ему письмо, осведомив его пололожении дел, и Мерван начал читать и плакать, а потом он пошёл к Суаде и рассказал ей обо всем. Он не мог перечить Муавии и развёлся с Суадой в присутствии аль-Кумейта и Насра ибн-Зибана и снарядил их, и вместе с ними Суаду, а затем Мерван написал Муавии письмо, в котором говорил:
«Эмир правоверных, не спеши!
Ведь поистине исполню я твой приказ охотно и кротко.
Запретного не свершил, когда мне хотелось, я,
Так как же обманщиком блудливым я назван?
И скоро придёт к тебе лик солнца, которому
Нет равных среди людей и нет среди джиннов».
И он запечатал письмо и отдал его посланным, и те ехали, пока не прибыли к Муавии, я тогда они отдали ему письмо, и халиф прочитал его и сказал: «Он отличился в повиновении и слишком распространился в похвалах этой женщине».
И халиф велел привести Суаду и, увидев её прекрасный образ, поразился, ибо подобного по красоте и прелести и стройности стана он не видывал. А обратившись к ней, он нашёл, что она красноречива языком и хорошо выражается. «Ко мне того бедуина!» - сказал он тогда. И бедуина приведи, и был он в устрашающем состоянии, так изменило его время. «О бедуин, - сказал ему Муавия, - будет ли тебе утешением, если я дам тебе взамен Суады трех невольниц - высокогрудых дев, подобных луне, и с каждой невольницей я дам тебе тысячу динаров и назначу тебе из казначейства столько в год, что тебе хватит и ты будешь богат?» И бедуин, услышав слова Муавии, издал, вопль, и Муавия подумал, что он умер, а когда он очнулся, халиф спросил его: «Каково твоё состояние?» - «Я в наихудшем состоянии и в сквернейшем положении. Я мекал защиты у твоей справедливости против несправедливости ибн аль-Хакама, у кого же мне искать защиты от твоей несправедливости?» - ответил бедуин.
И он произнёс такие стихи:
«Не делай меня, о царь, - Аллах тебя выкупит! -
Просящим убежища у жара от пламени,
Суаду верни тому, кто горестен и смущён
И утром и вечером рыдает и помнит,
Оковы с меня сними, отдай её, не скупясь,
И если ты сделаешь - того не забуду».
И потом он сказал: «Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, если бы ты отдал мне все, чем ты управляешь в халифате, я бы не взял этого за Суаду!»
И он произнёс такой стих:
«Не любит душа никого - лишь Суаду,
Любовь к ней мне воздухом стала и пищей».
И Муавия сказал ему: «Ты признаешь, что развёлся с нею, и Мерван признает, что он развёлся с нею. Мы дадим ей выбрать - если она изберёт другого, мы выдадим её за него, а если она изберёт тебя, то передадим её тебе». - «Сделай так», - сказал бедуин. И Муавия спросил: «Что ты скажешь, Суада - кто тебе милее: повелитель ли правоверных с его благородством, величием, дворцами, властью, богатством и всем, что ты у него увидела, или Мерван ибн аль-Хакам с его несправедливостью и жестокостью, или же этот бедуин с его голодом и бедностью?»
И Суада произнесла такие стихи:
«Вот этот, хотя бы был голодным, несчастным он,
Дороже, чем родичи, друзья и соседи,
Чем тот, кто в венце, и чем Мерван, его ставленник,
Чем все, кто и дирхемы собрал и динары».
И потом она сказала: «Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, я не такова, чтобы покинуть его из-за случайности времени и обмана дней. Ему принадлежит старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится, и мне всех достойнее терпеть с ним беды, как я вкусила с ним в радости».
И удивился Муавия её разуму, любви и верности и велел выдать ей десять тысяч дирхемов, и он отдал их бедуину, и тот взял свою жену и ушёл.
Рассказ о Дамре и его возлюбленной (ночи 693 -695)
Рассказывают также[23 - Этот рассказ является вариантом повести о Джубейре ибн Умейре а Будур, которая напечатана в IV томе настоящего издания.], о счастливый царь, что Харун ар-Рашид однажды ночью томился бессонницей. И он послал за аль-Асмаи и Хусейном-аль-Хали и, призвав их, сказал: «Рассказывайте! И ты, о Хусейн, начинай». - «Хорошо, о повелитель правоверных, - ответил Хусейн. - В каком-то году спустился я в Басру, чтобы похвалить Мухаммеда ибн Сулеймана арРабии касыдой[24 - Касыда - лирическая поэма, отличающаяся рядом формальных признаков, заключительная часть которой содержит похвалу определённому лицу, которому она посвящена.], и он принял её и приказал мне оставаться в Басре. И однажды я вышел на Мирбад[25 - Мирбад - одна из главных площадей древней Басры, находилась в западной части города.] и выбрал путь по улице аль-Махалия, и поразила меня сильная жара. И я подошёл к большим воротам, чтобы попросить напиться, и вдруг увидел девушку, подобную качающейся ветви, с томными глазами, вытянутыми бровями в овальными щеками, и была она в рубашке гранатового цвета и плаще из Сана, и великая
белизна её тела одолевала красноту её рубашки, из-под которой поблёскивали две груди, подобные гранатам, и живот, точно свёрток коптской материи со складками, похожими на свитки белой бумаги, наполненные мускусом. И на её шее, о повелитель правоверных, была ладанка из червонного золота, которая спускалась между грудей, а на блюде её лба был локон, подобный чёрной раковине, и брови её сходились, глаза были огромны и щеки овальны, а нос - с горбинкой, и под ним были уста, как кораллы, и жемчужные зубы, и благовония как бы одолели её. И была эта девушка смущена и растеряна и расхаживала в проходе дома, то уходя, то приходя, и ступала по печени влюблённых, и её ноги делали немым звон её ножных браслетов. И была она такова, как сказал о ней поэт:
Все частицы её прелестей нам
Присылают красоты образец.
И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных, и приблизился к ней, чтобы её приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом, и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожжённым пламенем любви, и я сказал ей: «О госпожа, я - старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» - «Отстань от меня, о старец, - ответила девушка, - мне некогда думать о воде и пище…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто четвёртая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка ответила: «О старец, мне некогда думать о воде и пище». И я спросил её: «По какой причине, госпожа?» - «Потому что я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не хочет, - отвечала девушка, - и при этом я испытана наблюдением соглядатаев». - «А разве есть, о госпожа, на всей шири земли кто-нибудь, кого ты хочешь и кто тебя не хочет?» - спросил я. И девушка сказала: «Да, и это из-за избытка вложенной в него красоты совершенства и чванства». - «А чего ты стоишь в этом проходе?» - спросил я, и девушка сказала: «Здесь его дорога, «и теперь ему время проходить». - «О госпожа, - спросил я её, - встречались ли вы когда-нибудь и вели ли беседу, которая вызвала эту тоску?»
И девушка тяжело вздохнула и пролила на щеки слезы, подобные росе, падающей на розу, и произнесла такие стихи:
«Мы были как пара веток ивы одной в саду, Вдыхали мы запах счастья, жизнь была сладостна, Но ветвь отделил одну нож режущий от другой - Кто видел, что одинокий ищет такого же?»
«О девушка, - спросил я, - до чего дошла твоя любовь к этому юноше?» И она отвечала: «Я вижу солнце на стенах его родных и думаю, что это - он сам, а иногда я внезапно его вижу и теряюсь, и кровь и душа убегают из моего тела, и неделю или две я остаюсь без ума». - «Прости меня, - сказал я, - я влюблён так же, как ты, мой ум занят любовью, и я похудел телом, и силы мои ослабли. Я вижу у тебя перемену цвета лица и тонкость кожи, которая свидетельствует о муках любви; да я как могла любовь не поразить тебя, когда ты находишься на земле Басры». - «Клянусь Аллахом, - отвечала девушка, - пока я не полюбила этого юношу, я была до крайности чванлива, прекрасная красотой я достоинством, и пленяла всех вельмож Басры, пока не пленился мной этот юноша». - «О девушка, - спросил я, - а что же вас разлучило?» - «Превратности судьбы, - отвечала девушка, - и моя история с ним удивительна. В день Нейруза[26 - Нейруэ, или Науруз - персидский праздник нового года, справляется в день весеннего равноденствия, 21 марта.] я сидела у себя и пригласила несколько басрийских девушек, и среди них была невольница Справа,
которая стоила ему в Оматае восемьдесят тысяч дирхемов. А эта девушка меня любила и была в меня влюблена, и, войдя, она бросилась на меня и едва меня не растерзала щипками и укусами. А потом мы остались одни, наслаждаясь вином, в ожидании, пока будет готово кушанье и радость наша станет полкой, и девушка играла со мной, я играла с нею, и то я была наверху, то она была наверху. И опьянение побудило её ударить рукой по моему шнурку, и она развязала его без того, чтобы между вами было что-нибудь сомнительное, и мои шальвары спустились в игре, и когда это было, вдруг, неожиданно вошёл тот юноша и, увидав это, разгневался и убежал, как убегает арабская кобылица, услышав лязг удил. И он вышел…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила Хусейну-аль-Хади: «И когда мой возлюбленный увидел, что мы играем с невольницей Сирана, как я тебе рассказывала, он вышел от меня, разгневанный, и вот уже три года, о старец, как я прошу у него прощения и подлаживаюсь к нему и стараюсь его смягчить, но он не дарит меня втором, не пишет мне ни одной буквы, и не передаёт мне ничего с посланным, и не хочет слышать от меня даже малого». - «О девушка, - спросил я её, - он из арабов или из персов?» - «Горе тебе, - воскликнула девушка, - он из числа вельмож Басры». - «А он - старик или юноша?» - спросил я, и девушка посмотрела на меня искоса и сказала: «Поистине ты дурак! Он точно месяц в ночь полнолуния, гладкий и без бороды, и ничто его не порочит, кроме неприязни ко мне». - «Как его имя?» - спросил я. «А что ты будешь с ним делать?» - молвила девушка. И я сказал: «Постараюсь встретиться с твоим возлюбленным, чтобы добиться между вами сближения». - «С условием, что ты отнесёшь ему записку», - сказала девушка. «Я не прочь это сделать», -
ответил я. И девушка сказала: «Его имя - Дамра ибн аль-Мугира, а прозвище Абу-с-Саха, а дворец его на Мирбаде». И она крикнула тем, кто был в доме: «Подайте чернильницу и бумагу!» И, засучив рукава, обнажила руки, подобные серебряным ожерельям, и написала после имени Аллаха: «О господин мой, пропуск молитвы в начале моего письма возвещает о моем бессилии, и знай, что, будь моя молитва принята, ты бы со мной не расстался, - ведь я часто молилась, чтобы ты не расстался со мной, а ты со мной расстался. И если бы усердие не перешло пределов бессилия, было бы то, что взяла на себя твоя служанка при писании этого письма, ей помощью, хоть она и потеряла надежду на тебя, так как знает, что ты пренебрежёшь ответом. И самое далёкое её желание, о господин, - один взгляд на тебя, когда ты проходишь к дому по улице, этот взгляд оживит умершую душу. А ещё дороже для неё, если ты начертаешь своей рукой (да одарит её Аллах всеми достоинствами!) записку и сделаешь её заменой тем уединениям, что были у нас в минувшие ночи, которые ты помнишь. О господин мой, разве я не люблю тебя и не изнурена? Если ты согласишься на
эту просьбу, я буду тебе благодарна, хвала Аллаху, и конец».
Я взял письмо и вышел, а наутро я отправился к воротам Мухаммеда ибн Сулеймана и нашёл его приёмную залу наполненной вельможами. И я увидел там юношу, который украшал собрание и превосходил всех там бывших красотою и блеском, и эмир возвысил его над собравшимися. И я спросил про него, и оказалось, что это Дамра ибн аль-Мугира, и тогда я сказал себе: «По правде, постигло бедняжку то, что её постигло!»
И я вышел и направился на Мирбад и стал у ворот дома Дамры, и вдруг он подъехал со свитой, и тогда я подскочил к нему и стал усердствовать в пожеланиях блага и подал ему записку. И когда Дамра прочитал её и понял её смысл, он сказал мне: «О старец, мы уже заменили её; не хочешь ли ты посмотреть на заменившую?» - «Хорошо!» - сказал я. И Дамра крикнул девушку, и оказалось, что это красавица, смущающая солнце и луну, высокогрудая, которая ходит походкой спешащего, не робея. И Дамра подал ей записку и сказал: «Ответь на неё!» И когда девушка прочитала записку, цвет её лица пожелтел, так как она поняла, что в ней написано, и она воскликнула: «О старец, проси у Аллаха прощения за то, для чего ты пришёл!»
И я вышел, о повелитель правоверных, волоча ноги, и пришёл к той девушке и попросил разрешения войти, и когда я вошёл, она спросила: «Что позади тебя?» И я ответил: «беда и безнадёжность!» - «Не будет беды с тобою! - сказала девушка. - Но где же Аллах и его могущество?»
И потом она велела дать мне пятьсот динаров, и я вышел. И я проходил мимо этого места через несколько дней я увидел там слуг и всадников, и я вошёл в дом, и оказалось, что это люди Дамры, которые просят девушку вернуться к нему, а она говорит: «Нет! Клянусь Аллахом, я не взгляну в его лицо!»
И я пал ниц, благодаря Аллаха, о повелитель правоверных, из злорадства над Дамрой, а потом я приблизился к девушке, и она протянула мне записку, в которой стояло после имени Аллаха: «Госпожа моя, если бы я не жалел тебя, - да продлит Аллах твою жизнь! - я описал бы тебе, что произошло из-за тебя, и изложил бы тебе, чем ты меня обидела, так как это ты навлекла беду на себя я на меня и проявила дурную дружбу и малую верность и предпочла нам другую. Ты поступила несогласно с моей любовью, и Аллах-помощник в том, что случилось по твоей воле. Мир тебе!»
И девушка показала мне подарки и редкости, которые доставил ей Дамра, и оказалось, что их тысяч на тридцать динаров. Я видел эту девушку впоследствии, и Дамра на ней женился».
И ар-Рашид воскликнул: «Если бы Дамра не опередил меня, у меня было бы с ней дело из дел!»
Рассказ об Исхаке Мосульском и слепце (ночи 695 -696)
Рассказывают также, о царь, что Исхакибн Ибрахим, мосулец, говорил: «Однажды вечером был я у себя в доме, а случилось это в зимнее время, и развернулись облака, и дожди громоздились друг на друге и капали, словно из дыр бурдюков. И отказался шедший и приходящий ходить по дорогам из-за дождей и грязи, и у меня стеснилась грудь, так как не приходил ко мне никто из друзей и я не мог к ним пойти из-за большой грязи и слякоти. И я сказал слуге: «Принеси чего-нибудь, чем бы я мог заняться». И он принёс мне кушаний и напитков, но они показались мне горькими, так как не было со мною никого, кто бы меня развлёк, и я все время выглядывал из окон и смотрел на дороги, пока не пришла ночь. И тогда я вспомнил невольницу, принадлежавшую одному из сыновей аль-Махди[27 - Аль-Махди - третий халиф из династии Аббасидов, отед Харуна ар-Рашида (правил с 775 по 785 год).] которую я любил (а она умела петь и извлекать звуки из музыкальных инструментов), и сказал себе: «Если бы была она сегодня вечером у нас, моя радость была бы полной и сократились бы ночь, думы и беспокойство». И вдруг кто-то постучал в ворота и
спросил: «Войдёт ли любимый, что стоит у дверей?» И я сказал себе: «Может быть, дерево желания принесло плоды?»
И я подошёл к воротам, и вдруг оказалось, что это моя подруга и на ней был зелёный плащ, в который она завернулась, а на голове парчовая повязка, предохранявшая от дождя. И она до колен утопала в грязи, и вся её одежда пропиталась водой из сточных труб, и была она как бы вылита в дивной форме[28 - То есть мокрая одежда обрисовывала формы её тела.].
«О госпожа моя, - спросил я её, - что привело тебя в такую непогоду?» И девушка ответила: «Твой посланный пришёл ко мне и описал, какова твоя любовь и тоска, и мне оставалось только поспешить к тебе». И я удивился этому…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто шестая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда девушка пришла и постучала в ворота Исхака, он вышел к ней и спросил: «О госпожа, что привело тебя в непогоду?» И девушка ответила: «Твой посланный пришёл ко мне и описал, какова твоя любовь и тоска, и мне оставалось только поспешить к тебе».
«И я удивился этому, но мне не хотелось сказать ей: «Я никого к тебе не посылал». И воскликнул: «Слава Аллаху за то, что он соединил нас после мук ожидания, которые я вынес, и если бы ты заставила меня прождать ещё минуту, я должен был бы сам бежать к тебе: япо тебе тоскую и очень тебя люблю».
И затем я сказал слуге: «Подай воды!» И он принёс котелок с горячей водой, чтобы девушка привела себя в порядок, и я велел ему лить воду ей на ноги, и сам принялся их мыть, а затем я приказал подать платье из роскошнейших одежд и одел девушку, после того как она сняла то, что на ней было. И мы сели, и я велел подать кушанья, но девушка отказалась от них, и я спросил: «Есть ли у тебя охота к питью?» И она отвечала: «Да!» - и выпила несколько кубков и спросила: «Кто будет петь?» - «Я, о госпожа», - ответил я. И девушка сказала: «Не хочу!» - «Кто-нибудь из моих невольниц», - сказал я. И девушка воскликнула: «Не желаю!» И я сказал: «Спой сама!» - но она молвила: «И я тоже не стану!» - «Кто же будет тебе петь?» - спросил я. И девушка молвила: «Выйди поищи, кто мне смог бы петь».
И я вышел, из покорности ей, но не имел надежды и был уверен, что никого не найду в такое время. И я шёл до тех пор, пока не дошёл до площади, и вдруг увидел слепого, который тыкал своей палкой в землю и говорил: «Да не воздаст Аллах тем, у кого я был, добром! Когда я пел, они не слушали, а когда молчал, они надо мной смеялись». - «Ты певец?» - спросил я его. И он ответил: «Да». И тогда я сказал: «Не желаешь ли ты закончить вечер у нас и развлечь нас?» - «Если хочешь, возьми меня за руку», - оказал он. И я взял его за руку и пошёл к дому. «О госпожа, - сказал я девушке, - я привёл слепого певца, мы будем им наслаждаться, и он нас не увидит». - «Ко мне его!» - воскликнула она. И я ввёл слепого и предложил ему кушанья, и он поел немного и вымыл руки, и затем я подал ему вино, и он выпил три кубка. «Кто ты будешь?» - спросил он потом. И я ответил: «Исхак, сын Ибрахима мосульского». И тогда слепой сказал: «Я слышал о тебе, и теперь радуюсь, что разделил с тобой трапезу». - «О господин, - сказал я, - я радуюсь твоей радости». И слепец молвил: «Спой мне, о Исхак». И я взял лютню, дурачась, и сказал:
«Слушаю и повинуюсь!» И когда я спел и песня окончилась, слепец сказал: «О Исхак, ты близок к тому, чтобы быть певцом!» И душа моя показалась мне ничтожной, и я откинул лютню. «Разве нет у тебя никого, кто бы хорошо пел?» - «спросил слепец. «У меня есть невольница», - ответил я. И слепец сказал: «Прикажи ей спеть». - «А ты споёшь, когда удостоверишься в том, как она поёт?» - спросил я. И слепец сказал: «Да!»
И когда: девушка спела, слепец воскликнул: «Нет, ты не показала никакого искусства!» И девушка откинула лютню, разгневанная, и сказала: «То, что у нас было, мы отдали, и если у тебя есть что-нибудь, окажи нам этим милость.). - «Подайте мне лютню, которой не касалась рука», - сказал слепец.
И я велел слуге принести новую лютню, и слепец настроил её и заиграл ни незнакомый лад и начал петь, говоря, такое двустишие:
«Летел, рассекая мрак, - а ночь так длинна была -
Любимый, который знал часы посещения.
И вот нас встревожили привет и слова его:
«Войдёт ли возлюбленный, стоящий у ваших врат?»
И девушка взглянула на меня искоса и сказала: «Тайну, которая была между нами, твоя грудь не сумела удержать даже и часа - ты поверил её этому человеку».
И я стал ей клясться и извиняться перед ней и принялся целовать ей руки, щекотать ей груди и кусать щеки, пока она не засмеялась. И потом я обратился к слепому и сказал ему: «Спой, о господин».
И слепец взял лютню и пропел такие два стиха:
«Красавиц я посещал не редко, и часто я
Касался рукою пальцев, ярко окрашенных.
Гранаты я щекотал груди и покусывал
Округлое яблоко прекрасной щеки её».
«О госпожа, кто его осведомил о том, что мы делали?» - спросил я, и девушка сказала: «Твоя правда!»
А потом мы отошли от слепого в сторону. И он сказал: «Я хочу помочиться!» И я крикнул: «Эй, слуга, возьми свечку и иди впереди».
И слепой вышел и задержался, и мы пошли его искать, но не нашли, и оказалось, что ворота заперты и ключи в кладовой. И не знали мы, на небо он поднялся или под землю опустился, и понял я тогда, что это - Иблис и что он был для меня сводником.
И потом девушка ушла, и я вспомнил слова Абу-Новаса, который сказал такие два стиха:
«Дивлюсь Иблису я с его гордостью
И мерзостью, которую он творит!
Из гордости не пал пред Адамом он,
И сводником он стал для детей его».
Рассказ об Ибрахиме и юноше (ночи 696 -697)
Рассказывают также, что Ибрахим, сын Исхака[29 - В оригинале явная описка - должно быть: Ибрахим, отец Исхака. Имеется в виду Ибрахим Мосудьский, известный певец и музыкант (умер, вероятно, в 804 году), отец не менее одарённого в музыкальном отношении Исхака ибн Ибрахима (умер в 849 или 850 году).], говорил: «Я был всегда предан Бармакидам. И однажды, когда я сидел в своём жилище, в ворота вдруг постучали, и мой слуга вышел и вернулся и сказал: «У ворот красивый юноша, и он просит разрешения войти».
И я позволил, и вошёл ко мне юноша со следами болезни и сказал: «Я уже долгое время стараюсь встретиться с тобой, и у меня есть до тебя нужда». - «А какая?» - спросил я. И юноша вынул триста динаров и, положив их передо мной, сказал: «Прошу тебя, прими их от меня и сочини мне напев на двустишие, которое я скажу». - «Произнеси его мне», - сказал я. И юноша произнёс…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто седьмая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Ибрахим сказал юноше: «Произнеси мне это двустишие», - юноша произнёс:
«Аллахом молю: оглаз, мне печень терзающий,
Слезою ты погаси печали волнение.
Судьба в числе тех, кто нас хулит за любимую,
И мне не видать её, хоть в саван я завернусь».
«И я сочинил ему напев, похожий на причитание, - говорил Ибрахим, - и спел его, и юношу покрыло беспамятство, а потом он очнулся и сказал: «Повтори!» И я стал заклинать его Аллахом и сказал: «Боюсь, что ты умрёшь». - «О, если бы так было!» - воскликнул юноша. И он не переставал унижаться и умолять, пока я не пожалел его и не повторил напева. И юноша вскрикнул ужасным криком, и я подумал, что он умер и стал поливать его розовой водой, пока он не очнулся и не сел. И я восхвалил Аллаха и, положив перед ним его динары, сказал: «Возьми свои деньги и уходи от меня!» - «Мне нет в них нужды, - ответил юноша, - и тебе будет ещё столько же, если ты повторишь напев».
И моя грудь расширилась для денег, и я сказал юноше: «Я повторю, но только с тремя условиями: первое - чтобы ты остался у меня и поел моего кушанья, чтобы укрепить твою душу; второе - чтобы ты выпил вина, которое удержит в тебе сердце, и третье - чтобы ты мне рассказал твою историю».
И юноша сделал это и сказал: «Я человек из жителей Медины. Я вышел прогуляться и шёл по дороге к аль-Акику[30 - Аль-Акик - долина близ Медины, которая затопляется водой. После обильных зимних дождей по долине мчится бурный поток, такой же широкий и быстрый, как Евфрат.] вместе с моими братьями, и увидел девушку, среди других девушек, подобную ветке, покрытой росою. И они оставались под тенью, пока день не окончился, а затем ушли, и почувствовал я в сердце раны, медленно заживающие. И я вернулся и стал распытывать о ней, но не нашёл никого, кто бы знал её, и заболел от горя. И я рассказал мою историю одному родственнику, и он сказал мне: «Не беда! Дни весны не кончились, небо скоро начнёт дождить, и тогда она выйдет, и я выйду с тобой, и делай то, что ты хочешь».
И успокоилась моя душа, и когда аль-Акик потёк и люди вышли, я тоже вышел с моими братьями и родственниками, и сели мы в том же месте и просидели минуту, как девушки уже прибежали. И я сказал одной девушке из моих родственниц: «Скажи той девушке: «Говорит вон тот человек: «Отличился поэт, который сказал такой стих:
«Метнула она стрелу, пустившую сердца кровь,
Ушла и оставила в нем раны и шрамы».
И девушка пошла к ней и сказала это. И она молвила: «Скажи ему: «Отличился тот, кто ответил таким стихом:
«Со мной то же самое. Терпи же, быть может, мы
Душе исцеление увидим и помощь».
И я не стал больше говорить, боясь позора, и поднялся, и девушка поднялась, и я последовал за нею, и она меня увидела. И я узнал, где её жилище, и она стала ходить ко мне, и я стал ходить к ней, и это участилось и сделалось явным, и её отец узнал об этом. А я все старался встретить девушку и пожаловался моему отцу, и он собрал наших родных и отправился к отцу девушки, желая посвататься за неё. «Если бы это явилось ко мне прежде, чем он её опозорил, - сказал отец девушки, - я бы, наверное, согласился, но дело стало известно, и я не таков, чтобы подтвердить речи людей».
И я повторил юноше песню, - говорил Ибрахим, - и между нами возникла дружба. И потом Джафар ибн Яхья устроил приём, и я явился, по обычаю, и спел ему стихи юноши, и Джафар пришёл в восторг и спросил меня: «Горе тебе, чья это песня?» И я рассказал ему историю юноши, и он приказал мне поехать к нему и привести его. И я отправился к юноше и привёл его, и Джафар заставил повторить эту историю. И когда юноша рассказал, Джафар воскликнул: «Ты под моей защитой, пока я не женю тебя на ней!»
И душа юноши успокоилась, и он остался с нами, и когда наступило утро, Джафар поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и халиф нашёл её прекрасной. И он велел нам всем явиться и приказал повторить песню и выпил под неё, а затем он велел написать письмо правителю аль-Хиджаза, чтобы тот с почётом доставил к нему отца женщины и её семью и не скупясь бы тратил на них.
И прошло малое время, и они явились, и ар-Рашид велел привести отца девушки. И когда тот явился, приказал ему выдать свою дочь замуж за юношу и дал ему сто тысяч динаров, после чего он вернулся к своей семье. И юноша был одним из сотрапезников Джафара, пока не случилось то, что случилось[31 - Имеется в виду свержение везирской династии Бармакидов в 803 году: убийство везиря Джафара и жестокая расправа с другими членами этой семьи.], и тогда юноша вернулся со своей семьёй в аль-Медину, да помилует Аллах великий души их всех!»
Рассказ о везире Ибн Мерване и юноше (ночи 697 -698)
Рассказывают также, о счастливый царь, что везирю Абу-Амиру ибн Мервану[32 - Абу-Амир ибн Мерваи - везирь султана Салах-ад-дина (Саладина), славившегося своей ненавистью к крестоносцам и прозванного аль-Малик ан-Насир - царь победоносный (правил с 1175 по 1193 год).] подарили мальчика из христиан (не падали взоры на кого-нибудь более прекрасного!), и заметил его аль-Мадик анНасир и спросил у его господина: «Откуда у тебя этот?» - «Он от Аллаха», - отвечал Абу-Амир, и ан-Насир сказал ему: «Разве ты пугаешь нас звёздами и хочешь взять нас в плен лунами?» И везирь извинился перед ним. И затем он постарался собрать подарок и послал его ан-Насиру с этим мальчиком и сказал ему: «Будь частью этого подарка; если бы не необходимость, моя душа не согласилась бы отдать тебя». И он написал и послал с ним такие два стиха:
«Владыка мой, вот луна отправилась к небесам,
А небо достойнее луны, чем земля, поверь.
Душой ублажаю вас, хотя дорога душа;
Не видел я никого, душою кто ублажал».
И это понравилось ан-Насиру, и он одарил везиря большими деньгами, и власть Абу-Амира укрепилась.
А потом подарили везирю девушку, одну из достойнейших женщин земли. И испугался везирь, что донесут об этом ан-Насиру, и тот её потребует, и будет с ней такая же история, как с мальчиком. И он собрал подарок ещё больший, чем первый, и отослал его с девушкой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто восьмая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Абу-Амир собрал подарок ещё больший, чем первый и отослал его, а с ним и девушку, и написал такие стихи:
«Владыка - вот солнце (а луна была первою)
Идёт, чтобы с месяцем они повстречались.
Вот, жизнью клянусь я, встреча, счастье несущая.
Так будь с ними в Каусаре[33 - Каусар (буквально - обилие, полнота) - по мусульманским преданиям, название одного из райских источников.]и в райских селеньях.
Аллахом клянусь, им нет по прелести третьего,
Тебе же по власти нет над миром второго».
И удвоилась власть везиря у ан-Насира, а потом ктото из его врагов донёс ан-Насиру, что у него сохранился остаток любви к мальчику и что он всегда предаётся воспоминаньям о нем. И ан-Насир сказал доносчику: «Не болтай языком, не то я заставлю отлететь твою голову!» - и написал везирю от имени мальчика записку, в которой стояло: «О мой владыка, ты знаешь, что ты был для меня единственным, и я всегда с тобою благоденствовал. И если я теперь у султана, то все же хочу уединиться с тобою. Но я боюсь ярости царя; придумай хитрость, чтобы вызвать меня от него». И Насир послал эту записку с маленьким мальчиком и наказал ему сказать: «Эта записка от такого-то, и царь никогда с ним не говорил».
И когда Абу-Амяр прочитал записку и евнух наврал ему, он почуял яд в напитке и написал на обороте письма такие стихи:
«Пройдя испытания судьбы, подобает ли
Мужам рассудительным бежать в чащу львиную?
Нет, я не из тех, чей ум любовь одолеть могла,
И ведомы хорошо мне речи завистников.
Хоть был ты моей душой, послушно я дал тебя,
И как же душа вернётся, тело покинувши?»
И когда ан-Насир прочитал ответ, он удивился догадливости везиря и не хотел больше слушать доносчиков на него. И потом он спросил везиря: «Как ты выпутался из сетей?» И тот ответил: «Мой ум не опутан сетями любви».
Рассказ о Далиле-Хитрице и Али-Зейбаке каирском (ночи 698 -719)
Рассказывают также, о счастливый царь, что был во время халифата Харуна ар-Рашида один человек по имени Ахмед-ад-Данаф и другой - по имени Хасан-Шуман. И были они творцами козней и хитростей и совершали дивные дела, и по эй причине наградил халиф Ахмеда-ад-Данафа почётной одеждой и назначил его начальником правой стороны, и наградил он Хасана-Шумана почётной одеждой и назначил его начальником левой стороны, и положил каждому из них жалованье - всякий месяц тысячу динаров. И находилось у каждого из них под рукою сорок человек. И было предписано Ахмеду-ад-Данафу наблюдение за сушей.
И выехали Ахмед-ад-Данаф с Хасаном-Шуманом и теми, кто был под их властью, на копях, и эмир Халидвали был с ними, и глашатай кричал: «Согласно приказанию халифа, нет в Багдаде начальника правой стороны, кроме начальника Ахмеда-ад-Данафа, и нет в Багдаде начальника левой стороны, кроме начальника Хасана-Шумана, и слова их должно слушаться, и уважение к ним обязательно!»
А была в городе старуха по имени Далила-Хитрица, и была у неё дочь, по имени Зейнаб-мошенница; иони услышали крик глашатая, и Зейнаб сказала своей матери Далиле: «Посмотри, матушка, этот Ахмед-ад-Данаф пришёл из Каира, когда его оттуда прогнали, и играл в Багдаде всякие штуки, пока не приблизился к халифу и не стал начальником правой стороны. А тот шелудивый парень, Хасан-Шуман, сделался начальником левой стороны, и у него накрывают стол по утрам и по вечерам, и положено им жалованье - каждому тысяча динаров во всякий месяц. А мы сидим в этом доме без дела, нет нам ни почёта, ни уважения, и нет у нас никого, кто бы за нас попросил».
А муж Далилы был прежде начальником в Багдаде, и ему была положена от халифа каждый месяц тысяча динаров; ион умер и оставил двух дочерей: дочь замужнюю, у которой был сын по имени Ахмед-аль-Лакит, и дочь незамужнюю по имени Зейнаб-мошенница. И Далила умела устраивать хитрости, обманы и плутни и ухитрялась выманивать большую змею из её норы, и Иблис учился у неё хитростям. Её отец был у халифа башенником, и ему полагалось жалованье - каждый месяц тысяча динаров. Он воспитывал почтовых голубей, которые летают с письмами и посланиями, и всякая птица в минуту нужды была халифу дороже, чем какой-нибудь из его сыновей.
И Зейнаб сказала своей матери: «Иди устрой хитрости и плутни, может быть, из-за этого разнесётся о нас слава в Багдаде и будет нам жалованье нашего отца…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто девятая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейнаб-мошенница сказала своей матери: «Иди устрой нам хитрости и плутни, может быть, распространится о нас из-за этого слава в Багдаде и будет нам жалованье нашего отца.
«Клянусь твоей жизнью, о дочка, - сказала Далила, - я сыграю в Багдаде штуки посильнее штук Ахмеда-ад-Данафа и Хасана-Шумана!»
И она поднялась и, закрыв лицо платком, надела одежду факиров и суфиев, и оделась в платье, спускавшееся ей до пят, и в шерстяной халат и повязалась широким поясом. Потом она взяла кувшин, наполнила его водой по горлышко и, положив на отверстие его три динара, прикрыла отверстие куском пальмового лыка. А на шею она надела чётки величиной с вязанку дров, и взяла в руки палку с красными и жёлтыми тряпками, и вышла, говоря: «Аллах! Аллах!» - и язык произносил славословие, а сердце скакало по ристалищу мерзости.
И она начала высматривать, какую бы сыграть в городе штуку, и ходила из переулка в переулок, пока не пришла к одному переулку, выметенному, политому и вымощенному.
И она увидела сводчатые ворота с мраморным порогом и матрибинца-привратника, который стоял у ворот; ибыл это дом начальника чаушей[34 - Чауш - стражник, телохранитель.] халифа, и у хозяина дома были поля и деревни, и он получал большое жалованье. И звали его: эмир Хасан Шарр-ат-Тарик[35 - Шарр-ат-Тарик - в переводе означает - зло дороги.], и назывался он так лишь потому, что удар опережал у него слово.
И был он женат на красивой женщине и любил её, и в ночь, когда он вошёл к ней, она взяла с него клятву, что он ни на ком, кроме неё, не женится и не будет ночевать вне дома. И в один из дней её муж пошёл в диван и увидел с каждым из эмиров сына идя двоих сыновей. А он как-то ходил в баню и посмотрел на своё лицо в зеркало и увидел, что белизна волос его бороды покрыла черноту, и сказал себе: «Разве тот, кто взял твоего отца, не наделит тебя сыном?»
И потом он вошёл к жене, сердитый. И она сказала ему: «Добрый вечер!» И эмир воскликнул: «Уходи от меня! С того дня, как я увидел тебя, я не видел добра». - «А почему?» - спросила его жена. И он сказал: «В ночь, когда я вошёл к тебе, ты взяла с меня клятву, что я ни на ком, кроме тебя, не женюсь, а сегодня я видел, что у каждого эмира есть по сыну, а у некоторых - двое; ия вспомнил про смерть и про то, что мне не досталось ни сына, ни дочери, а у кого нет сына, о том не вспоминают. Вот причина моего гнева. Ты бесплодная и не несёшь от меня!» - «Имя Аллаха над тобой! - воскликнула его жена. - Я пробила все ступки, толча шерсть и зелья, и нет за мной вины. Задержка от тебя: ты плосконосый мул, и твой белок жидкий - он не делает беременной и не приносит детей». - «Когда вернусь из поездки, женюсь на другой», - сказал эмир. И жена его отвечала: «Моя доля у Аллаха!» И эмир вышел от неё, и оба раскаялись, что поносили друг друга.
И когда жена эмира выглядывала из окна, подобная невесте из сокровищницы - столько было на ней украшений, Далила вдруг остановилась и увидела эту женщину, и заметила на ней украшения и дорогие одежды, и сказала себе: «Нет лучше ловкости, о Далила, чем забрать эту женщину из дома её мужа и оголить её от украшений и одежды и взять все это».
И она остановилась и стала поминать Аллаха под окном дворца, говоря: «Аллах! Аллах!» И жена эмира увидала старуху, одетую в белые одежды, похожую на купол из света и имевшую облик суфиев, которая говорила: «Явитесь, о друзья Аллаха!» И женщины с той улицы высунулись из окон и стали говорить: «Вот явная поддержка Аллаха! От лица этой старицы исходит свет!» И Хатун, жена эмира Хасана, заплакала и сказала своей невольнице: «Спустись, поцелуй руку шейху Абу-Али, привратнику, и скажи ему: «Дай ей войти, этой старице, чтобы мы получили через неё благодать».
И невольница спустилась и поцеловала привратнику руку и сказала: «Моя госпожа говорит тебе: «Дай этой старице войти к моей госпоже, чтобы она получила через неё благодать…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до семисот
Когда же настала ночь, дополняющая до семисот, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница спустилась к привратнику и сказала ему: «Моя госпожа говорит тебе: «Дай этой старице войти к моей госпоже, чтобы она получила через неё благодать - быть, её благодать покроет нас всех».
И привратник пошёл к Далиле я начал было целовать ей руку, но она не дала ему и сказала: «Отдались от меня, чтобы не испортить мне омовения! Ты тоже суфий - влекомый к Аллаху, наблюдаемый друзьями Аллаха. Аллах освободил тебя от этой службы, о Абу-Али».
А привратнику приходилось с эмира его жалованье за три месяца, и он был стеснён и не знал, как вырвать деньги у этого эмира. «О матушка, напои меня из твоего кувшина, чтобы я получил через тебя благодать», - сказал он Далиле. И та сняла кувшин с плеча и помахала им в воздухе и тряхнула рукой так, что лыко слетело с отверстия кувшина, и три динара упали на землю, и привратник увидел их и подобрал. «Вот нечто от Аллаха! - воскликнул он. - Эта старица - одна из святых с сокровищами! Она разведала про меня и узнала, что я нуждаюсь в деньгах на расходы, и сумела раздобыть мне три динара из воздуха». И он взял динары в руку и сказал Далиле: «Возьми, тётушка, три динара, которые упали на землю из твоего кувшина». И старуха воскликнула: «Отдали их от меня, я из тех людей, которые никогда не занимаются делами мира! Возьми их и истрать на себя, взамен того, что приходится тебе с эмира». - «Вот явная поддержка Аллаха, и это относится к откровениям!» - воскликнул привратник. И невольница поцеловала старухе руку и повела её наверх к своей госпоже.
И Далила вошла и увидела, что госпожа невольницы подобна кладу, с которого сняты талисманы; аХатун приветствовала её и поцеловала ей руку. «О дочь моя, - сказала старуха, - я пришла к тебе только с советом». И Хатун подала ей еду, и Далила сказала: «О дочка, я ем только райские кушанья и постоянно пощусь. Я нарушаю пост лишь пять дней в году. Но я вижу, о дочка, что ты огорчена, и хочу, чтобы ты мне сказала о причине твоего огорчения». - «О матушка, - ответила Хатун, - в ночь, когда муж вошёл ко мне, я взяла с него клятву, что он не женится на другой; ион увидел детей, и ему захотелось их иметь, и он сказал: «Ты бесплодная!» А я сказала: «Ты мул, от которого не носят!» И он вышел сердитый и сказал: «Когда вернусь из поездки, женюсь на другой!» И я боюсь, о матушка, что он со мной разведётся и возьмёт другую. У него есть деревни и поля и большое жалованье, и если придут к нему дети от другой, они завладеют вместо меня деньгами и деревнями».
«О дочка, - сказала Далила, - разве ты ничего не знаешь о моем шейхе Абу-ль-Хамалате?[36 - Абу-ль-Хамалат - «покровитель нош», то есть покровитель беременных.] За всякого, кто в долгах и кто посетит его, Аллах отдаёт его долги, а если посетит его бесплодная, она станет беременной».
«О матушка, - сказала Хатун, - с того дня, как муж вошёл ко мне, я не выходила ни с утешением, ни с поздравлением». - «О дочка, - сказала старуха, - я возьму тебя с собой и отведу к Абу-ль-Хамалату. Переложи на него твою ношу и дай ему обет, может быть твой муж, вернувшись из путешествия, познает тебя и ты понесёшь от него дочку или сына. И тот, кого ты родишь, будь то мальчик или девочка, станет дервишем шейха Абу-ль-Хамалата».
И женщина поднялась и надела все свои украшения и оделась в самое роскошное из бывших у неё платьев и сказала невольнице: «Присматривай за домом!» И невольница ответила: «Слушаю и повинуюсь, о госпожа!»
И потом Хатун спустилась вниз, и её встретил шейх Абу-Али, привратник, и спросил её: «Куда, о госпожа?» И Хатун ответила ему: «Я иду посетить шейха Абу-ль-Хамалата». - «Пост на год для меня обязателен! - воскликнул привратник. - Поистине, эта старица из святых, и она полна святости. Она, о госпожа, одна из святых с сокровищем, так как она мне дала три динара червонного золота и все обо мне открыла, без того чтобы я спросил, и узнала, что я нуждаюсь!»
И старуха вышла, и женщина, жена эмира Хасана Шарр-ат-Тарика, вместе с нею; иДалила-Хитрица говорила женщине: «Если захочет Аллах, о дочка, когда ты посетишь Абу-ль-Хамалата, твоё сердце будет залечено, и ты понесёшь, по изволению великого Аллаха, и полюбит тебя твой муж, эмир Хасан, по благодати этого шейха, и не заставит тебя после этого слушать слова, обидные для твоего сердца». - «Я посещу его, о матушка», - сказала женщина; астаруха подумала: «Где я её оголю и возьму её одежду, когда люди ходят туда и сюда?»
«О дочка, - сказала она женщине, - когда идёшь, иди сзади меня на таком расстоянии, чтобы меня видеть, потому что твоя матушка несёт на себе многие ноши, и всякий, у кого есть ноша, бросает её на меня, и все, у кого есть приношение, дают его мне и целуют мне руку».
И женщина пошла сзади Далилы, далеко от неё, а старуха шла впереди, пока они не дошли до рынка купцов, и браслеты звучали, и монеты бренчали.
И Далила прошла мимо лавки сына одного купца по имени Сиди-Хасан (а он был красивый, без растительности на щеках), и он увидел проходившую женщину и стал искоса на неё поглядывать; икогда старуха заметила это, она подмигнула женщине и сказала ей: «Посиди возле этой лавки, пока я не приду к тебе!»
И женщина исполнила её приказание и села перед лавкой сына купца, и сын купца посмотрел на неё взглядом, оставившим в нем тысячу вздохов; астаруха подошла к нему, приветствовала его и спросила: «Тебя ли зовут Сиди-Хасан, сын купца Мухсина?» И юноша ответил: «Да; кто осведомил тебя о моем имени?» - «Указали мне на тебя люди благие, - ответила старуха. - Знай, что эта девушка - моя дочь. Её отец был купцом, и он умер и оставил ей большие деньги, и она достигла зрелости; аразумные сказали: «Сватай свою дочь, но не сватай за своего сына». И она в жизни не выходила из дому раньше этого дня. И пришло мне указание, и раздался в сердце моем призыв, чтобы я выдала её за тебя замуж, а если ты бедный, я дам тебе капитал и открою тебе вместо этой лавки две».
И сын купца подумал: «Я просил у Аллаха невесту, и он послал мне три вещи: кошелёк, женщину и одежду».
«О матушка, - сказал он, - прекрасно то, что ты мне посоветовала! Моя мать уже давно говорит мне: «Я хочу тебя женить», а я соглашаюсь и говорю: «Я женюсь не иначе, как увидев глазами!»[37 - У мусульман, по обычаю, жених мог увидеть лицо невесты не раньше, чем в день свадьбы.] - «Поднимайся на ноги и следуй за мной, я покажу её тебе голую», - сказала Далила. И юноша пошёл с ней и взял с собою тысячу динаров, говоря в душе: «Может быть, нам понадобится что-нибудь купить…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот первая ночь
Когда же настала семьсот первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха сказала Хасану, сыну купца Мухсина: «Поднимайся, следуй за мной, я покажу её тебе голую». И юноша поднялся и пошёл с ней и взял с собой тысячу динаров, говоря в душе: «Может быть, нам что-нибудь понадобится, и это мы купим и выложим установленную плату за заключение условия».
«Иди от неё вдали, на таком расстоянии, чтобы видеть её глазами», - сказала ему старуха; асама она думала: «Куда ты пойдёшь с сыном купца, чтобы оголить и его и женщину?» И она пошла (а женщина следовала за ней, а сын купца следовал за женщиной) и подошла к красильне, где был один мастер по имени Хаддж Мухаммед, и был он подобен ножу продавца аронника - срезал и мужское и женское и любил есть фиги и гранаты.
И он услышал звон ножных браслетов и поднял глаза и увидел юношу и девушку, и вдруг старуха села подле него и приветствовала его и спросила: «Ты Хаддж Мухаммед, красильщик?» - «Да, я Хаддж Мухаммед, чего ты потребуешь?» - ответил красильщик. И Далила сказала: «Указали мне на тебя люди благие. Посмотри на эту красивую девушку - это моя дочь, а этот безбородый красивый юноша - мой сын, и я воспитала их и истратила на них большие деньги. Знай» что у меня есть большой шаткий дом. Я подпёрла его деревянными балками, но строитель сказал мне: «Живи в другом месте. Возможно, что дом на тебя упадёт, если не перестроишь его; апотом возвращайся в него и живи в нем». И я вышла поискать себе какого-нибудь жилья, и добрые люди указали мне на тебя, и я хочу поселить у тебя мою дочь и моего сына». - «Пришло к тебе масло на лепёшке!» - подумал красильщик и сказал старухе: «Правильно, у меня есть дом, и гостиная, и комната, но я не могу обойтись без какого-нибудь из этих помещений из-за гостей и феллахов с индиго». - «О сынок, - сказала Далила, - самое большее на месяц или два месяца, пока мы перестроим дом. Мы
люди иноземные. Сделай помещение для гостей общим для нас с тобой. Клянусь твоей жизнью, о сынок, если ты потребуешь, чтобы твои гости были нашими гостями, добро им пожаловать, мы и есть будем с ними и спать будем с ними».
И красильщик отдал Далиле ключи: один большой, другой маленький, и ещё ключ кривой, и сказал: «Большой ключ - от дома, кривой - от гостиной и маленький - от комнаты». И Далила взяла ключи, и женщина пошла за нею следом, а сзади неё шёл сын купца. И Далила пришла к переулку и увидела ворота и открыла их и вошла, и женщина тоже вошла; иДалила сказала ей: «О дочка, это дом шейха Абу-ль-Хамалата (и она указала ей на гостиную). Поднимись в комнату и развяжи изар, а я приду к тебе».
И женщина поднялась в комнату и села; итут пришёл сын купца, и старуха встретила его и сказала: «Посиди в гостиной, а я приведу тебе мою дочь, чтобы ты на неё посмотрел». И юноша вошёл и сел в гостиной, а старуха вошла к женщине, и та сказала ей: «Я хочу посетить Абуль-Хамалата, пока не пришли люди». - «О дочка, мы боимся за тебя», - сказала старуха. «Отчего?» - спросила женщина. И старуха сказала: «Тут мой сын, он дурачок - не отличает лета от зимы и постоянно голый. Он подручный шейха, и если входит к нему девушка, как ты, чтобы посетить шейха, он хватает её серьги, и разрывает ей ухо, и рвёт её шёлковую одежду. Сними же твои драгоценности и платье, а я поберегу это для тебя, пока ты не посетишь шейха».
И женщина сняла украшения и одежду и отдала её старухе; ата сказала: «Я положу их под покровом шейха, и достанется тебе благодать».
И старуха взяла вещи и ушла, оставив женщину в рубахе и штанах, и спрятала вещи в одном месте на лестнице, а затем она вошла к сыну купца и нашла его ожидающим женщину. «Где твоя дочь, чтобы я посмотрел на неё?» - спросил он старуху. И та стала бить себя в грудь. «Что с тобой?» - спросил юноша. И старуха воскликнула: «Пусть не живёт злой сосед, и пусть не будет соседей, которые завидуют! Они видели, как ты входил со мной, и спросили про тебя, и я сказала: «Я высватала моей дочери этого жениха». И тогда они мне позавидовали и сказали моей дочери: «Разве твоя мать устала содержать тебя, что она выдаёт тебя за прокажённого?» И я дала ей клятву, что я позволю ей тебя увидеть не иначе, как голым». - «Прибегаю к Аллаху от завистников!» - воскликнул юноша и обнажил руки. И Далила увидела, что они точно серебро, и сказала: «Не бойся ничего! Я дам тебе увидеть её голою, как и она увидит тебя голым». - Пусть приходит и смотрит на меня», - сказал юноша и снял с себя соболью шубу, и кушак, и нож, и всю одежду, так что остался в рубахе и подштанниках, а тысячу динаров он положил в вещи. И старуха сказала ему:
«Подай свои вещи, я тебе их поберегу».
И она взяла их и положила их на вещи женщины и понесла все это и вышла в двери и заперла обоих и ушла по своему пути…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот вторая ночь
Когда же настала семьсот вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха, взяв вещи сына купца и вещи женщины, заперла обоих за дверями и ушла своей дорогой». Она оставила то, что с ней было, у одного москательщика и пошла к красильщику и увидела, что тот сидит и ждёт её. «Если захотел Аллах, стало так, что дом вам понравился?» - спросил он. И Далила ответила: «В нем - благодать, и я иду за носильщиками, которые принесут наши вещи и ковры. Мои дети захотели хлеба с мясом; возьми же этот динар, приготовь им хлеба с мясом и пойди пообедай с ними». - «А кто будет стеречь красильню, в которой чужие вещи?» - спросил красильщик. «Твой малый», - отвечала Далила. И красильщик сказал: «Пусть так!» И, взяв блюдо, он пошёл готовить обед.
Вот что было с красильщиком, и речь о нем ещё впереди. Что же касается старухи, то она взяла от москательщика вещи женщины и сына купца, вошла в красильню и сказала малому красильщика: «Догоняй твоего хозяина, а я не двинусь, пока вы оба не придёте». - «Слушаю и повинуюсь!» - ответил малый. А Далила взяла все, что было в красильне.
И вдруг подошёл один ослятник, гашишеед, который уже неделю был без работы, и старуха сказала ему: «Поди сюда, ослятник! - И когда он подошёл, спросила: - знаешь ли ты моего сына, красильщика?» - «Да, я его знаю», - ответил ослятник. И старуха сказала: «Этот бедняга разорился, и на нем остались долги, и всякий раз, как его сажают в тюрьму, я его освобождаю. Мы желаем подтвердить его бедность, и я иду отдать вещи их владельцам и хочу, чтобы ты дал мне осла. Я отвезу на нем людям их вещи, а ты возьми этот динар за наём осла, а после того как я уйду, ты возьмёшь ручную пиалу, вычерпаешь все, что есть в горшках, и разобьёшь горшки и кувшины, чтобы, когда придёт следователь от кади, в красильне ничего не нашлось». - «Милость хозяина лежит на мне, и я сделаю для него что-нибудь ради Аллаха», - ответил ослятник. И старуха взяла вещи и взвалила их на осла, и покрыл её покрывающий, и она отправилась домой.
И когда она пришла к своей дочери Зейнаб, та сказала ей: «Моё сердце с тобой, матушка! Какие ты устроила плутни?» И старуха отвечала: «Я устроила четыре плутни с четырьмя человеками: сыном купца, женой чауша, красильщиком и ослятником, и привезла тебе все их вещи на осле ослятника». - «О матушка, - сказала Зейнаб, - ты не сможешь больше пройти по городу из-за чауша, вещи жены которого ты забрала, и сына купца, которого ты оголила, и красильщика, из чьей красильни ты взяла вещи, и ослятника, владельца осла». - «Ах, доченька, - ответила Далила, - я беспокоюсь только из-за ослятника: он меня узнает».
Что же касается мастера-красильщика, то он приготовил хлеб с мясом, и поставил его на голову своего слуги, и прошёл мимо красильни и увидел ослятника, который бил горшки, и не осталось в красильне ни тканей, ни вещей, и увидел он, что красильня разрушена. «Подними руку, ослятник», - сказал он ему. И ослятник поднял руку и воскликнул: «Слава Аллаху за благополучие, хозяин! Моё сердце болит о тебе». - «Почему и что со мной случилось?» - спросил красильщик. И ослятник сказал: «Ты разорился, и тебе написали свидетельство о разорении». - «Кто тебе сказал?» - спросил красильщик. И ослятник молвил: «Твоя мать мне сказала, и она велела мне разбить горшки и вычерпать кувшины, боясь, что когда придёт следователь, он, может быть, что-нибудь найдёт в красильне». - «Аллах да обманет далёкого![38 - Слово «далёкий» часто употребляется арабами вместо личного местоимения. Рассказчик, видимо, опасается, что, услышав местоимение «ты», кто-либо из слушателей примет сказанное на свой счёт.] - воскликнул красильщик. - Моя мать давно умерла!» И он принялся бить себя рукою в грудь и воскликнул: «Пропало моё имущество и
имущество людей!» И тогда ослятник заплакал и воскликнул: «Пропал мой осел!» И потом он сказал красильщику: «Верни мне твоего осла от твоей матери, красильщик!» И красильщик вцепился в ослятника и стал бить его кулаками, говоря: «Приведи мне старуху!» А ослятник говорил: «Приведи мне осла!» И люди собрались вокруг них…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот третья ночь
Когда же настала семьсот третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что красильщик вцепился в ослятника, а ослятник вцепился в красильщика, и они начали драться, и каждый из них обвинял другого. И вокруг них собрались люди, и один из них спросил: «Что у вас за история, о мастер Мухаммед?» И ослятник воскликнул: «Я расскажу вам эту историю!» И он рассказал о том, что с ним случилось, и сказал: «Я думал, что я заслужил благодарность мастера, но, когда он меня увидел, он стал бить себя в грудь и сказал: «Моя мать умерла!» И я тоже требую от него моего осла, так как он устроил со мной эту штуку, чтобы погубить моего осла».
«О мастер Мухаммед, - сказали люди, - ты, значит, знаешь эту старуху, раз ты доверил ей красильню и то, что там было?» - «Я её не знаю, - отвечал красильщик, - и она только сегодня у меня поселилась с сыном и дочерью». - «По совести, - сказал кто-то, - красильщик отвечает за осла».
«В чем основание этого?» - спросили его. И он сказал: «В том, что ослятник был спокоен и отдал своего осла старухе, только когда увидал, что красильщик доверил свою красильню и то, что в ней было». - «О мастер, - сказал тогда кто-то, - если ты поместил её у себя, ты обязан привести ослятнику его осла».
И потом они пошли, направляясь к дому красильщика, и речь о них ещё будет. Что же касается сына купца, то он ждал прихода старухи, - но та не приводила своей дочери; аженщина ждала, что старуха принесёт ей позволенье от своего сына, увлечённого к Аллаху, подручного шейха Абу-ль-Хамалата, - но старуха не возвращалась к ней. И Хатун поднялась, чтобы посетить шейха. И вдруг сын купца сказал ей, когда она входила: «Поди сюда! Где твоя мать, которая привела меня, чтобы я на тебе женился?» - «Моя мать умерла, - отвечала женщина. - А ты сын той старухи, увлечённый Аллахом, подручный шейха Абу-ль-Хамалата?» - «Это не моя мать, - сказал сын купца, - эта старуха - обманщица. Она обманула меня и взяла мою одежду и тысячу динаров». - «Меня она тоже обманула и привела сюда, чтобы я посетила Абу-ль-Хамалата, и оголила меня», - сказала женщина. И сын купца стал ей говорить: «Я узнаю, где моя одежда и тысяча динаров, только от тебя!» А женщина говорила: «Я узнаю, где мои вещи и драгоценности, только от тебя! Приведи ко мне твою мать!»
И вдруг вошёл к ним красильщик и увидел, что сын купца голый и женщина тоже голая, и сказал: «Говорите, где ваша мать!» И женщина рассказала обо всем, что ей выпало, и сын купца рассказал обо всем, что с ним случилось; икрасильщик воскликнул: «Пропало моё имущество и имущество людей!» А ослятник воскликнул: «Пропал мой осел!» - «Эта старуха - обманщица, - сказал красильщик. - Выходите, чтобы я запер дверь». - «Для тебя будет позором, что мы вошли к тебе в дом одетые, а выходим голые», - сказал сын купца. И красильщик одел его и одел женщину и отправил её домой, и речь о ней ещё будет после прибытия её мужа из путешествия.
Что же касается красильщика, то он запер красильню и сказал сыну купца: «Пойдём с нами искать старуху, чтобы отдать её вали». И сын купца пошёл с ними, и ослятник был с ними тоже. И они вошли в дом вали и пожаловались ему, и вали спросил: «О люди, в чем ваше дело?» И они рассказали ему, что случилось. И вали сказал: «А сколько в городе старух! Идите ищите её и схватите, а я заставлю её сознаться». И они стали ходить и искать Далилу, и речь о них ещё будет.
Что же касается старухи Далилы-Хитрицы, то она сказала своей дочери Зейнаб: «О дочка, я хочу устроить штуку». - «О матушка, я боюсь за тебя», - сказала Зейнаб. И старуха молвила: «Я точно шелуха бобов: не даюсь ни воде, ни огню!» И старуха поднялась и надела платье служанки из служанок вельмож и пошла, высматривая, какую бы устроить плутню. Она прошла мимо переулка, устланного тканями, где висели светильники, и услышала там певиц и удары в бубны, и увидала невольницу, на плече которой сидел мальчик в рубашке, вышитой серебром, и на нем была красивая одежда, а на голове у него был тарбуга, окаймлённый жемчугом; на шее у мальчика висело золотое ожерелье с драгоценными камнями, и на нем был надет бархатный плащ.
А этот дом принадлежал начальнику купцов в Багдаде, и ребёнок был его сыном; ибыла у него ещё дочь, невинная, за которую посватались, и они в этот день справляли свадьбу. И у её матери собралось много женщин и певиц, и всякий раз, как мать мальчика входила или выходила, ребёнок цеплялся за неё. И она кликнула невольницу и сказала ей: «Возьми твоего господина, поиграй с ним, пока собрание не разойдётся».
А старуха Далила вошла и увидела мальчика на плече невольницы и спросила её: «Что у твоей госпожи сегодня за торжество?» И невольница ответила: «Она справляет свадьбу своей дочери, и у неё певицы». И тогда старуха сказала в душе: «О Далила, нет лучше плутни, как взять этого ребёнка у невольницы…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот четвёртая ночь
Когда же настала семьсот четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха сказала в душе: «О Далила, нет лучше плутни, как взять этого ребёнка у невольницы! И затем воскликнула: «О злосчастный позор!» - и вынула из-за пазухи маленькую медную бляшку, похожую на динар.
А невольница была дурочка, и старуха сказала ей: «Возьми этот динар, пойди к твоей госпоже и скажи ей: «Умм-аль-Хайр за тебя радуется, и твои милости её обязывают; ив день собрания она придёт со своими дочерьми, и они наградят горничных подарками». - «О матушка, - сказала невольница, - а как же этот мой господин? Всякий раз, как он видит свою мать, он цепляется за неё». - «Подай его мне, он побудет со мной, пока ты сходишь и вернёшься», - сказала старуха. И невольница взяла медную бляшку и вошла в дом, а старуха взяла ребёнка и, выйдя в переулок, сняла с него украшения и одежды, которые на нем были, и сказала в душе: «О Далила, ловкость лишь в том, чтобы, так же как ты сыграла штуку с невольницей и взяла у неё ребёнка, устроить ещё плутню и оставить мальчика в залог за какую-нибудь вещь ценой в тысячу динаров!»
И она пошла на рынок торговцев драгоценностями и увидела еврея-ювелира, перед которым была корзина, полная драгоценностей, и сказала себе: «Ловкость лишь в том, чтобы схитрить с этим евреем, взять у него драгоценностей на тысячу динаров и оставить этого ребёнка за них в залог».
И еврей посмотрел и увидел ребёнка со старухой и узнал, что это сын начальника купцов. А у этого еврея было много денег, и он завидовал своему соседу, если тот продавал что-нибудь, а он не продавал.
«Чего ты потребуешь, о госпожа?» - спросил он. И Далила сказала: «Ты, мастер Азра, еврей?» (Она раньше спросила, как его зовут.) «Да», - ответил еврей. И Далила сказала: «Сестру этого ребёнка, дочь начальника купцов, сосватали, сегодня справляют её свадьбу, и ей нужны драгоценности. Дай же нам две пары золотых ножных браслетов, пару золотых запястий, жемчужные серьги, кушак, кинжал и перстень».
И она взяла у него вещей на тысячу динаров и сказала: «Я возьму эти драгоценности и посоветуюсь; что им понравится, они заберут, и я принесу тебе за это деньги, а ты подержи этого мальчика у себя». - «Дело будет так, как ты хочешь», - ответил ювелир.
И Далила взяла драгоценности и пошла домой. И её дочь спросила: «Какие плутни ты устроила?» И старуха отвечала: «Я сыграла одну штуку: взяла сына начальника купцов и раздела его, а потом пошла и заложила его за вещи в тысячу динаров и забрала их у одного еврея». - «Ты не сможешь больше ходить по городу», - сказала ей её дочь.
Что же касается невольницы, то она вошла к своей госпоже и сказала ей: «О госпожа, Умм-аль-Хайр желает тебе мира и радуется за тебя, а в день собрания она придёт со своими дочерьми, и они принесут подарок». - «А где твой господин?» - спросила её госпожа; иневольница ответила: «Я оставила его у неё, боясь, что он за тебя уцепится, и она дала мне подарок для певиц». И госпожа невольницы сказала начальнице певиц: «Возьми твой подарок». И та взяла его и увидела, что это медная бляшка.
«Спустись, о распутница, посмотри, где твой господин», - сказала хозяйка невольницы. И девушка спустилась и не нашла ни ребёнка, ни старухи, - и она закричала и упала лицом вниз, и сменилась радость их печалью.
И вдруг пришёл начальник купцов. И жена его рассказала ему обо всем, что случилось, и он вышел искать своего сына, и каждый из купцов начал искать на какой-нибудь дороге.
И начальник купцов искал до тех пор, пока не увидел своего сына голым возле лавки еврея, и тогда он спросил его: «Это мой сын?» - «Да», - отвечал еврей. И отец мальчика взял его и от сильной радости не стал спрашивать про его одежду.
Что же касается еврея, то, увидев, что купец взял своего сына, он уцепился за него и воскликнул: «Аллах да поможет против тебя халифу!» - «Что с тобой, о еврей?» - спросил купец; иеврей сказал: «Старуха взяла у меня драгоценностей для твоей дочери на тысячу динаров и заложила у меня этого ребёнка. Я только потому ей и дал их, что она оставила у меня этого ребёнка в залог за то, что взяла; ия бы не доверился ей, если бы не знал, что этот ребёнок - твой сын». - «Моей дочери не нужно драгоценностей. Принеси мне одежду ребёнка», - сказал купец. И еврей закричал: «Ко мне, о мусульмане!» И вдруг подошли ослятник, красильщик и сын купца, которые ходили и искали старуху.
И они спросили купца и еврея о причине их перебранки, и те рассказали им, что случилось, и тогда они сказали: «Эта старуха - обманщица, и она обманула нас раньше, чем вас».
И они рассказали обо всем, что случилось у них со старухой, и начальник купцов сказал: «Раз я нашёл своего сына, то одежда - выкуп за него, а если эта старуха мне попадётся, я потребую одежду от неё».
И начальник купцов отправился со своим сыном к его матери, и та обрадовалась, что ребёнок цел; ачто до еврея, то он спросил тех троих: «А вы куда идёте?» И они ответили: «Мы хотим искать старуху». - «Возьмите меня с собой, - сказал еврей, и потом он спросил: - Есть ли среди вас кто-нибудь, кто её узнает?» - «Я её узнаю!» - воскликнул ослятник. И еврей сказал: «Если мы пойдём вместе, нам невозможно будет её найти, и она от нас убежит. Пусть каждый из нас пойдёт по какой-нибудь дороге, а встреча наша будет у лавки хаджи Масуда, цирюльника-магрибинца».
И каждый из них пошёл по одной из дорог, а в это время Далила вышла, чтобы устроить новую плутню.
И её увидел ослятник и, узнав её, уцепился за неё и крикнул: «Горе тебе! Ты давно занимаешься таким делом?» - «Что с тобой?» - спросила старуха. И ослятник воскликнул: «Мой осел! Подай его!» - «Скрывай то, что скрыл Аллах, о сын мой, - сказала старуха. - Ты требуешь своего осла или вещи людей?» - «Я требую только моего осла», - ответил ослятник. И старуха сказала: «Я увидела, что ты бедный, и поставила твоего осла у цирюльника-магрибинца. Стань поодаль, а я дойду до него и скажу ему ласково, чтобы он его тебе отдал». И она подошла к магрибинцу и поцеловала ему руку и заплакала. И цирюльник спросил её: «Что с тобой?» И она сказала: «О дитя моё, посмотри на моего сына, который там стоит. Он был болен и простудился, и воздух испортил ему разум. А он раньше покупал ослов, и теперь он говорит, когда встаёт: «Мой осел», - и когда сидит, говорит: «Мой осел», - и когда ходит, говорит: «Мой осел». И один из врачей сказал мне, что он помрачился в уме и что его вылечишь, только вырвав ему два зуба и дважды прижегши ему виски. Возьми же этот динар, позови его и скажи ему: «Твой осел у меня». - «Поститься год
для меня обязательно! - воскликнул цирюльник. - Я, право, отдам ему его осла прямо в руки».
А у него было два мастера, и он сказал одному из них: «Пойди накали два гвоздя». И потом он позвал ослятника, а старуха ушла своей дорогой.
И когда ослятник подошёл к нему, цирюльник сказал: «Твой осел у меня, о бедняга! Пойди сюда, возьми его: клянусь жизнью, я отдам его тебе прямо в руки». И затем он взял ослятника, и тот вошёл с ним в тёмную комнату, и вдруг магрибинец ударил его кулаком, и он упал, и его потащили и связали ему руки и ноги, и магрибинец вырвал ему два зуба и два раза прижёг ему виски, а потом оставил его.
И ослятник поднялся и спросил его: «О магрибинец, почему ты сделал со мной такое дело?» И цирюльник ответил: «Потому, что твоя мать рассказала мне, что ты помрачился в уме, так как простудился, когда был болен, и что, когда ты встаёшь, ты говоришь: «Мой осел», и когда сидишь, говоришь: «Мой осел». Вот он, твой осел, у тебя в руках!» - «Тебе достанется от Аллаха за то, что ты вырвал мне клыки!» - воскликнул ослятник. И магрибинец сказал: «Твоя мать мне так сказала», - и рассказал ослятнику обо всем, что она ему говорила. «Аллах да сделает её жизнь тяжёлой!» - воскликнул ослятник. И потом они с магрибинцем ушли, препираясь, и магрибинец оставил свою лавку, а вернувшись в лавку, магрибинец не нашёл в ней ничего: когда он ушёл с ослятником, старуха взяла все, что было у него в лавке, и пошла к своей дочери и рассказала ей обо всем, что ей выпало и что она сделала.
Что же касается цирюльника, то, увидев, что его лавка пуста, он вцепился в ослятника и сказал ему: «Приведи мне твою мать!» Ослятник воскликнул: «Это не моя мать, это обманщица, которая обманула много людей и взяла моего осла!»
И вдруг подошёл красильщик, еврей и сын купца, и они увидели, что магрибинец вцепился в ослятника, а ослятнику прижгли виски, и спросили его: «Что с тобой случилось, ослятник?» И ослятник рассказал им обо всем, что с ним произошло, и магрибинец тоже рассказал свою историю, и они воскликнули: «Эта старуха - обманщица, которая обманула нас!» - и рассказали обо всем ослятнику и цирюльнику, что случилось.
И магрибинец запер свою лавку и прошёл с ними к дому вали, и они сказали вали: «Мы узнаем о наших обстоятельствах и о нашем имуществе только от тебя!» - «А сколько в городе старух! - сказал вали. - Есть ли среди вас кто-нибудь, кто её узнает?» - «Я её узнаю, - сказал ослятник, - но только дай нам десять твоих приближённых». И ослятник вышел с приближёнными вали, а остальные шли позади них. И он стал кружить со всеми ими по городу, и вдруг подошла старуха Далила, и ослятник с приближёнными вали схватил её, и они пошли с ней к вали и остановились под окнами дворца, ожидая, пока вали выйдет.
И потом приближённые вали заснули, так как подолгу не спали у вали, и старуха тоже представилась спящей, и ослятник с товарищем тоже заснули; итогда Далила ускользнула от них и вошла в гарем и, поцеловав руку у госпожи гарема, спросила её: «Где вали?» - «Спит. Что ты хочешь?» - спросила госпожа гарема. И Далила сказала: «Мой муж продаёт рабов, и он дал мне пятерых невольников, чтобы я их продала, а сам уехал. И вали встретил меня и приторговал их у меня за тысячу динаров и ещё двести динаров мне и сказал: «Приведи их к дому!» И вот я их привела…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот пятая ночь
Когда же настала семьсот пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха вошла в гарем вали и сказала его жене: «Вали сторговал у меня невольников за тысячу динаров и двести динаров мне в придачу и сказал: «Приведи их к дому!» И вот я их привела».
А у вали была тысяча динаров, и он сказал своей жене: «Прибереги их, мы купим на них невольников». И, услышав от старухи такие слова, она поверила, что её муж так сделал, и спросила: «Где невольники?» И старуха ответила: «О госпожа, они спят под окном дворца, в котором ты находишься!» И госпожа выглянула из окна и увидела магрибинца, одетого в одежду невольников, и сына купца в облике невольника, и красильщика с ослятником и евреем, имевших облик бритых невольников, и сказала: «Каждый из этих невольников лучше, чем тысяча динаров».
И она открыла сундук и дала старухе тысячу динаров и сказала: «Иди, а когда вали встанет после сна, мы возьмём у него для тебя двести динаров». - «О госпожа, - сказала старуха, - сто динаров из них будут для тебя под кувшином с питьём, которое ты пила, и другую сотню сбереги мне у себя, пока я не приду. О госпожа, выведи меня через потайную дверь», - сказала она потом. И жена вали вывела старуху через дверь, и скрыл её скрывающий, и она пошла к своей дочери.
«О матушка, что ты ещё сделала?» - спросила её Зейнаб. И она ответила: «О дочка, я сыграла штуку и взяла у жены вали эту тысячу динаров и продала ей тех пятерых: ослятника, еврея, красильщика, цирюльника и сына купца, и сделала их невольниками. Но только, о дочка, никто для меня не вреднее, чем ослятник: он меня узнает». - «О матушка, - сказала ей Зейнаб, - посиди дома. Довольно того, что ты сделала! Не всякий раз остаётся цел кувшин!»
А что касается вали, то, когда он встал после сна, его жена сказала ему: «Я порадовалась за тебя пяти невольникам, которых ты купил у старухи». - «Каким невольникам?» - спросил вали. И его жена воскликнула: «Зачем ты от меня скрываешь? Если захочет Аллах, они станут, как и ты, обладателями высоких должностей». - «Клянусь жизнью моей головы, я не покупал невольников! Кто это сказал?» - воскликнул вали. И жена его молвила: «Старуха посредница, у которой ты сторговал их и обещал дать за них тысячу динаров и ещё двести ей». - «А ты отдала ей деньги?» - спросил вали. И жена его ответила: «Да, я видела невольников собственными глазами, и на каждом из них одежда, которая стоит этой тысячи динаров. И я послала к ним начальников и поручила их им».
И вали спустился вниз и увидел еврея, ослятника, магрибинца, красильщика и сына купца и спросил: «О начальники, где те пять невольников, которых мы купили у старухи за тысячу динаров?» - «Здесь нет невольников, - ответили начальники, - и мы видели только этих пятерых, которые взяли старуху и схватили её. Мы все заснули, а старуха ускользнула и вошла в гарем» ипотом невольница пришла и спросила: «Те пятеро, которых привела старуха, с вами?» И мы сказали: «Да». И вали воскликнул: «Клянусь Аллахом, это самая большая плутня!» А те пятеро говорили: «Мы узнаем о наших вещах только от тебя!» - «Старуха, ваша спутница, продала вас мне за тысячу динаров», - сказал вали. И пятеро воскликнули: «Это не дозволено Аллахом! Мы - свободные, не продажные, и мы пойдём с тобой к халифу». - «Никто не показал ей дорогу к моему дому, кроме вас, - сказал вали. - Но если так, я вас продам на корабли, каждого за двести динаров».
А пока это все происходило, эмир Хасан Шарр-атТарик вдруг вернулся из поездки и увидел, что его жена раздета. И она рассказала ему, что случилось, и эмир воскликнул: «Нет у меня ответчика, кроме вали!» И он пришёл к вали и сказал: «Как ты позволяешь старухам ходить по городу и обманывать людей и отнимать у них имущество? Это на твоей ответственности, и я узнаю о вещах моей жены только от тебя!»
И потом он спросил тех пятерых: «В чем ваше дело?» И они рассказали ему обо всем, что случилось, и эмир воскликнул; «Вы обижены!» И он обратился к вали и спросил его: «За что ты их держишь в заключении?» И вали ответил: «Никто не показал старухе дороги к моему дому, кроме этих пяти, и она взяла мои деньги, тысячу динаров, и продала их в гарем».
И те пятеро сказали: «О эмир Хасан, ты наш поверенный в этом деле!» А потом вали сказал эмиру Хасану: «Вещи твоей жены за мной, и я отвечаю за старуху, но кто из вас её узнает?» И все сказали: «Мы её узнаем! Пошли с нами десять начальников, и мы схватим её!» И вали дал им десять начальников, и ослятник сказал им: «Следуйте за мной, я узнаю её по голубым глазам!»
И вдруг старуха Далила вышла из переулка, и её схватили и пошли с ней к дому вали; икогда вали её увидел, он спросил её: «Где вещи людей?» - «Я их не брала и не видала», - ответила старуха. И вали сказал тюремщику: «Запри её у себя до завтра». Но тюремщик воскликнул: «Я не возьму её и не запру, так как боюсь, что она устроит плутню и мне придётся отвечать».
И вали сел на коня и, взяв с собой старуху и всех тех людей, выехал с ними на берег Тигра и, призвав факелоносца, велел ему привязать старуху к кресту за волосы. И факелоносец подтянул старуху на блоке и поставил десять человек сторожить её, а вали отправился домой; инаступил мрак, и сон одолел сторожей.
А случилось так, что один бедуин услышал, как ктото говорил своему товарищу: «Слава Аллаху за благополучие! Куда это ты отлучался?» И тот ответил: «В Багдад, и я ел там на обед пирожки с мёдом». И бедуин воскликнул: «Непременно пойду в Багдад и поем пирожков с мёдом» (а он в жизни их не видал и не входил в Багдад). И он сел на коня и поехал, говоря про себя: «Пирожков поесть прекрасно! Клянусь честью арабов, я буду есть только пирожки с мёдом…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот шестая ночь
Когда же настала семьсот шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что бедуин сел на коня и захотел поехать в Багдад и отправился, говоря в душе: «Поесть пирожков прекрасно! Клянусь честью арабов, я буду есть только пирожки с мёдом».
И он приблизился к кресту Далилы, и та услышала, как он говорит себе эти слова, а бедуин обратился к Далиле и спросил её: «Что такое?» И Далила воскликнула: «Я под твоей защитой, о шейх арабов!» - «Аллах уже защитил тебя, - ответил бедуин. - По какой причине тебя распяли?» - «У меня есть враг - масленник, который жарит пирожки, - отвечала Далила. - Я остановилась, чтобы что-то купить у него, и плюнула, и плевок попал на пирожки, и масленник пожаловался на меня судье, и судья велел меня распять и сказал: «Я постановлю, чтобы вы взяли десять ритлей пирожков с мёдом и заставили её съесть их на кресте. Если она их съест, развяжите её, а если нет, оставьте её распятой». А душа моя не принимает сладкого». - «Клянусь честью арабов, - воскликнул бедуин, - я приехал с кочевья только для того, чтобы поесть пирожков с мёдом, и я съем их вместо тебя!» - «Эти пирожки съест только тот, кто подвесится на моё место!» - сказала Далила.
И хитрость над бедуином удалась, и он отвязал Далилу, и та привязала его на своё место, после того как сняла с него бывшую на нем одежду, а потом она надела его одежду на себя, повязалась его тюрбаном, села на его коня и поехала к своей дочери. «Что это за наряд?» - спросила Зейнаб. И Далила ответила: «Меня распяли». И она рассказала ей, что случилось у неё с бедуином.
Вот что было с нею. Что же касается сторожей, то когда один из них очнулся, он разбудил своих людей, и они увидели, что день уже взошёл. И один из них поднял глаза и сказал: «Эй, Далила!» И бедуин ответил: «Клянусь Аллахом, мы не станем есть балилы! Принесли вы пирожки с мёдом?» - «Это человек из бедуинов», - сказали другие сторожа. И первый спросил: «О бедуин, где Далила и кто её отвязал?» - «Я отвязал её, - ответил бедуин. - Она не будет есть пирожков насильно, потому что её душа их не принимает».
И сторожа поняли, что бедуин не знает об её обстоятельствах и что она сыграла с ним штуку, и стали спрашивать друг друга: «Убежим мы или останемся, чтобы получить сполна то, что назначил для нас Аллах?»
И вдруг пришёл вали с толпой тех, кого Далила обманула, и вали сказал начальникам: «Поднимайтесь, отвязывайте Далилу!» И бедуин воскликнул: «Мы не станем есть балилы! Принесли вы пирожков с мёдом?» И вали поднял глаза к крестовине и увидал на ней бедуина вместо старухи и спросил начальников: «Что это такое?» - «Пощады, о господин!» - вскричали они. И вали воскликнул: «Расскажите мне, что случилось!» И начальники сказали: «Мы не спали с тобой, когда были на страже, и мы сказали себе: «Далила на кресте!» - и задремали, а когда очнулись, то увидели этого бедуина распятым. И вот мы перед тобой».
«О люди, это обманщица, и пощада Аллаха вам дана!» - сказал вали. И бедуина развязали, а он уцепился за вали и сказал: «Аллах да поможет против тебя халифу! Я узнаю о моем коне и моей одежде только от тебя!»
И вали расспросил его и бедуин рассказал ему свою историю, и вали удивился и спросил: «Почему ты её отвязал?» - «Я не знал, что она обманщица», - отвечал бедуин. И собравшиеся сказали: «Мы узнаем о наших пещах только от тебя, о вали! Мы передали её тебе, и ты стал за неё ответственным, и мы пойдём с тобой в диван халифа».
А Хасан Шарр-ат-Тарик пришёл в диван и вдруг видит: идут вали, бедуин и те пятеро, и они говорят: «Мы обижены!» - «Кто вас обидел?» - спросил халиф. И каждый из пришедших выступил вперёд и рассказал, что с ним случилось, вплоть до вали, который сказал: «О повелитель правоверных, она меня обманула и продала мне этих пятерых за тысячу динаров, хотя они свободные». - «Все, что у вас пропало, - за мной, - молвил халиф, и приказал вали: - Я обязываю тебя поймать старуху!»
И вали потряс воротником[39 - Жест, выражающий невозможность выполнить приказание или поручение.] и воскликнул: «Я не возьму на себя этой обязанности, после того как я повесил её на кресте и она сыграла штуку с этим бедуином, так что он её освободил и она повесила его на своё место и взяла его коня и одежду». - «Что же, мне обязать кого-нибудь, кроме тебя?» - спросил халиф. И вали сказал: «Обяжи Ахмеда-ад-Данафа: ему идёт каждый месяц тысяча динаров, и у Ахмеда-ад-Данафа приближённых сорок один человек, и каждый из них имеет в месяц сто динаров». - «О начальник Ахмед!» - сказал халиф). И Ахмед отвечал: «Я перед тобою, о повелитель правоверных!» И тогда халиф молвил: «Я обязываю тебя привести старуху». И Ахмед ответил: «Я ручаюсь, что приведу её!» И затем халиф задержал тех пятерых и бедуина у себя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот седьмая ночь
Когда же настала семьсот седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда халиф обязал Ахмеда-ад-Данафа привести старуху, тот воскликнул: «Я отвечаю за неё, о повелитель правоверных!»
И затем он пришёл со своими приближёнными в казарму, и они стали говорить друг другу: «Как же мы её схватим и сколько в городе старух?»
И один из них, по имени Али-Катф-аль-Джамаль, сказал Ахмеду-ад-Данафу: «О чем это вы советуетесь с Хасаном-Шуманом? Разве Хасан-Шуман - великое дело?» И Хасан воскликнул: «О Али, как это ты унижаешь меня! Клянусь величайшим именем Аллаха, я не буду на этот раз вам товарищем!»
И он вышел сердитый, а Ахмед-ад-Данаф сказал: «О молодцы, каждый начальник пусть возьмёт десять человек и пойдёт в какой-нибудь квартал искать Далилу».
И Али-Катф-аль-Джамаль пошёл с десятью человеками, и всякий начальник сделал то же, и каждый отряд пошёл в какой-нибудь квартал; апрежде чем отправиться и разойтись, они сказали: «Наша встреча будет на такойто улице, в таком-то переулке».
И в городе разнеслась весть, что Ахмед-ад-Данаф обязался схватить Далилу-Хитрицу, и Зейнаб сказала: «О матушка, если ты ловкая, сыграй штуку с Ахмедом-ад-Данафом и его людьми». - «О дочка, я не боюсь никого, кроме Хасана-Шумана», - сказала Далила. И её дочь воскликнула: «Клянусь жизнью моих кудрей, я заберу для тебя одежду этих сорока и одного!»
И она поднялась и, надев одежду и покрывало, пришла к одному москательщику, у которого была комната с двумя дверями, поздоровалась с ним, дала ему динар и сказала: «Возьми этот динар в подарок за твою комнату и отдай мне её до конца дня». И москательщик дал ей ключи, и Зейнаб пошла и привезла ковры на осле ослятника, и устлала комнату, и положила под каждым портиком скатерть с кушаньем и, вином, и потом стала у двери с открытым лицом.
И вдруг подошёл Али-Катф-аль-Джамаль со своими людьми, и Зейнаб поцеловала ему руку, и Али увидел, что это красивая женщина, и полюбил её и спросил: «Чего ты хочешь?» - «Ты начальник Ахмед-ад-Данаф?» - спросила его Зейнаб. И Али сказал: «Нет, я один из его людей, и меня зовут Али-Катф-аль-Джамаль». - «Куда вы идёте?» - спросила Зейнаб. И Али ответил: «Мы ходим и ищем одну старуху обманщицу, которая взяла чужие вещи, и мы желаем её схватить. А ты кто такая и каково твоё дело?» - «Мой отец был виноторговцем в Мосуле, - ответила Зейнаб. - Он умер и оставил мне большие деньги, и я приехала в этот город, боясь судей. И я спросила людей, кто меня защитит, и мне сказали: «Не защитит тебя никто, кроме Ахмеда-ад-Данафа». - «Сегодня ты вступишь под его защиту», - сказали ей люди Али-Катф-аль-Джамаля. И Зейнаб сказала им: «Пожелайте залечить моё сердце, съев кусочек и выпив глоток воды».
И когда они согласились, Зейнаб ввела их в дом, и они поели и напились, и она подложила им в пищу банджа и одурманила их и сняла с них их вещи; ито же, что она сделала с ними, она сделала и с остальными.
А Ахмед-ад-Данаф ходил и искал Далилу, но не нашёл её и не увидел ни одного из своих приближённых. И он подошёл к той женщине, и Зейнаб поцеловала ему руку, и он увидел её и полюбил, и она спросила его: «Ты начальник Ахмед-ад-Данаф?» - «Да, а ты кто?» - спросил он. И Зейнаб ответила: «Я чужеземка из Мосула, и мой отец был виноторговцем, и умер, и оставил мне много денег, и я приехала с ними сюда, боясь судей. И я открыла эту винную лавку, и вали обложил меня налогом, и я хочу быть у тебя под защитой. А то, что берет вали, достойнее получать тебе». - «Не давай ему ничего, и добро тебе пожаловать!» - воскликнул Ахмед-ад-Данаф. И Зейнаб сказала ему: «Пожелай залечить моё сердце и поешь моего кушанья». И Ахмед-ад-Данаф вошёл и поел и выпил вина и упал навзничь от опьянения, и Зейнаб одурманила его банджем и забрала его одежду; иона нагрузила это все на коня бедуина и на осла ослятника, и разбудила Али-Катф-аль-Джамаля, и ушла.
И когда Али очнулся, он увидел себя голым и увидал, что Ахмед-ад-Данаф и его люди одурманены. И тогда он разбудил их средством против банджа, и, очнувшись, они увидели себя голыми, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «Что это за дело, о молодцы? Мы ходим и ищем старуху, чтобы изловить её, а эта распутница изловила нас. Вот будет радость из-за нас Хасану-Шуману! Но подождём, пока наступит темнота, и пойдём».
А Хасан-Шуман спросил смотрителя казармы: «Где люди?» И когда он его расспрашивал, они вдруг подошли, голые, - и тогда Хасан-Шуман произнёс такие два стиха:
«Меж собою люди похожи все при уходе их,
Различье в том, каков приход бывает.
Средь мужей найдёшь ты и знающих и незнающих,
Как средь звёзд найдёшь много тусклых ты и ярких».
И, увидев подошедших, он спросил их: «Кто сыграл с вами штуку и оголил вас?» И они ответили: «Мы взялись поймать одну старуху и искали её, а оголил нас но кто иной, как красивая женщина». - «Прекрасно она с вами сделала!» - сказал Хасан. И его спросили: «А разве ты её знаешь, о Хасан?» - «Я знаю её и знаю старуху», - ответил Хасан. И его спросили: «Что ты скажешь у халифа?» - «О Данаф, - сказал ему Шуман, - отряхни перед халифом твой воротник, и тогда халиф спросит: «Кто возьмётся её поймать?» И если он спросит тебя: «Почему ты её не схватил?» - скажи ему: «Я её не знаю, но обяжи Хасана-Шумана поймать её». И если он обяжет меня, я её поймаю».
И они проспали ночь, а утром пришли в диван халифа и поцеловали землю, и халиф спросил: «Где старуха, о начальник Ахмед?» И Ахмед-ад-Данаф потряс воротником. «Почему?» - спросил халиф. И Ахмед ответил: «Я её не знаю, но обяжи Шумана её поймать, - он знает и её и её дочь и говорит, что она устроила эти штуки не из жадности до чужих вещей, но чтобы стала видна её ловкость и ловкость её дочери и чтобы ты назначил ей жалованье её мужа, а её дочери - такое жалованье, какое было у её отца».
И Шуман попросил, чтобы Далилу не убивали, когда он её приведёт. И халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моих дедов, если она возвратит людям их вещи, ей будет пощада, и она под заступничеством Шумана!» - «Дай мне для неё платок пощады, о повелитель правоверных», - сказал Шуман. И халиф молвил: «Она под твоим заступничеством», - и дал ему платок пощады.
И Шуман вышел и пошёл к дому Далилы и кликнул её; иему ответила её дочь Зейнаб, и тогда он спросил: «Где твоя мать?» - «Наверху», - ответила Зейнаб. И Шуман сказал: «Скажи ей, чтобы она принесла вещи людей и пошла со мной к халифу. Я принёс ей платок пощады, и если она не пойдёт добром, пусть упрекает сама себя».
И Далила спустилась и повесила платок себе на шею и отдала Шуману чужие вещи, погрузив их на осла ослятника и на коня бедуина. И Шуман сказал ей: «Остаётся одежда моего старшего и одежда его людей». - «Клянусь величайшим именем, я их не раздевала!» - ответила Далила. И Шуман сказал: «Твоя правда, но это штука твоей дочери Зейнаб, и это услуга, которую она тебе оказала».
И он пошёл, а старуха с ним, в диван халифа, и Хасан выступил вперёд и показал халифу вещи и подвёл к нему Далилу; икогда халиф увидел её, он приказал её кинуть на коврик крови. «Я под твоей защитой, о Шуман!» - крикнула Далила. И Шуман поднялся и поцеловал халифу руку и сказал: «Прощение, ты дал ей пощаду!» - «Она под защитой твоего великодушия, - сказал халиф. - Подойди сюда, старуха, как твоё имя?» - «Моё имя Далила», - отвечала она. И халиф сказал: «Поистине, ты хитрюга и хитрица!» И её прозвали Далила-Хитрица. «Зачем ты устроила эти плутни и утомила наши сердца?» - спросил потом халиф. И она ответила: «Я сделала эти плутни не от жадности до чужих вещей, но я услышала о плутнях Ахмеда-ад-Данафа, которые он устроил в Багдаде, и о плутнях Хасана-Шумана и сказала себе: «Я тоже сделаю так, как они!» И я уже возвратила людям их вещи».
И тут поднялся ослятник и сказал: «Закон Аллаха между мною и ею! Ей недостаточно было взять моего осла, и она напустила на меня цирюльника-магрибинца, который вырвал мне зубы и прижёг мне виски два раза…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот восьмая ночь
Когда же настала семьсот восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ослятник поднялся и сказал: «Закон Аллаха между мною и ею! Ей недостаточно было взять моего осла, и она напустила на меня цирюльника-магрибинца, который вырвал мне зубы и прижёг виски два раза».
И халиф приказал дать ослятнику сто динаров и красильщику сто динаров и сказал: «Иди открой свою красильню!» И они пожелали халифу блага и ушли, а бедуин взял свои вещи и своего коня и сказал: «Запретно мне входить в Багдад и есть пирожки с мёдом!»
И всякий, кому что-либо принадлежало, получил своё, и все разошлись, и тогда халиф молвил: «Пожелай от меня чего-нибудь, о Далила!» И Далила сказала: «Мой отец заведовал у тебя письмами, я воспитывала почтовых голубей, а мой муж был начальником в Багдаде, и я хочу получать жалованье моего мужа, а моя дочь хочет иметь жалованье своего отца». И халиф назначил им то, что они пожелали; апотом Далила сказала: «Я хочу от тебя, чтобы я была привратницей хана».
А халиф устроил хан с тремя домами, чтобы там жили купцы, и к хану было приставлено сорок рабов и горок собак, - халиф привёз их от правителя Сулеймании, когда он отставил его, и сделал для собак ошейники. А в хане был раб-повар, который стряпал еду для рабов и кормил собак мясом. «О Далила, - сказал халиф, - я запишу тебя надсмотрщицей хана, и если оттуда что-нибудь пропадёт, с тебя будут взыскивать». - «Хорошо, - сказала Далила, - но только посели мою дочь в помещении, которое над воротами хана. В этом помещении есть площадка, а голубей хорошо воспитывать только на просторе».
И халиф приказал так сделать, и дочь её перенесла все свои вещи в помещение над воротами хана, а Далила приняла сорок птиц, которые носили письма; что же касается Зейнаб, то она повесила у себя в помещении те сорок одежд и одежду Ахмеда-ад-Данафа.
А Далилу халиф сделал начальницей над сорока рабами и наказал им её слушаться. И она устроила себе место, чтобы жить за воротами хана, и стала каждый день ходить в диван - может быть, халифу понадобится послать письмо в какую-нибудь страну, - и не уходила из дивана до конца дня; ите сорок рабов стояли и охраняли хан, а когда наступала ночь, Далила спускала собак, чтобы они сторожили хан ночью.
Вот что случилось с Далилой-Хптрицей в Багдаде.
Что же касается до Али-аз-Зейбака каирского, то это был ловкач, который жил в Каире в то время, когда начальник дивана был человек по имени Садах египетский, у которого было сорок приближённых. И приближённые Салаха египетского устраивали ловушки ловкачу Али и думали, что он попадётся, и они искали его, и оказывалось, что он убегал, как убегает ртуть, и поэтому его прозвали «Каирская ртуть».
И вот однажды, в один из дней, ловкач Али сидел в казарме среди своих приближённых, и сердце его сжималось, и стеснялась у него грудь. И начальник казармы увидел, что он сидит с нахмуренным лицом, и сказал: «Что с тобой, о старший? Если у тебя стеснилась грудь, пройдись разок по Каиру: твоя забота рассеется, когда ты пройдёшься по его рынкам». И Али поднялся и вышел пройтись по Каиру, но его грусть и забота ещё увеличились.
И он проходил мимо винной лавки и сказал себе: «Войду и напьюсь!» И он вошёл и увидел семь рядов людей. «О виноторговец, - сказал он, - я буду сидеть только один». И виноторговец посадил его в комнате одного и принёс ему вино, и Али пил, пока не исчез из мира.
А потом он вышел из винной лавки и пошёл по Каиру, и до тех пор ходил по его площадям, пока не дошёл до Красной улицы, и дорога перед ним становилась свободной от людей, так как его боялись. И Али обернулся и увидел водоноса, который поил людей из кувшина и кричал на дороге: «О Аллах-заменяющий! Нет напитка, кроме как из изюма, нет сближения, кроме как с любимым, и не сидит на почётном месте никто, кроме разумного!» - «Подойди напои меня!» - сказал Али. И водонос посмотрел на него и подал ему кувшин; иАли взглянул в кувшин и встряхнул его и вылил на землю. «Ты не будешь пить?» - спросил его водопое. И Али ответил: «Напои меня!» И водонос снова наполнил кувшин, и Али взял его и встряхнул и вылил на землю, и в третий раз сделал то же самое. И водонос сказал: «Если ты не будешь пить, я пойду». - «Напои меня!» - сказал Али. И водонос наполнил кувшин и подал его Али, и тот взял его и выпил. И потом он дал водоносу динар, и вдруг водонос посмотрел на него и счёл его ничтожным и сказал: «Награди тебя Аллах, награди тебя Аллах, о юноша! Маленькие люди для иных - большие люди…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот девятая ночь
Когда же настала семьсот девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда ловкач Али дал водоносу динар, водонос посмотрел на него и счёл его ничтожным и сказал: «Награди тебя Аллах, награди тебя Аллах! Маленькие люди у иных - большие люди!»
И ловкач Али подошёл к водоносу и схватил его за платье и вытащил драгоценный кинжал, как тот, о котором были сказаны такие два стиха:
Ударь же твёрдым кинжалом ты, не бойся же
Никого ты в мире, - лишь гнев творца нам страшен.
В стороне держись от позорных качеств и век не будь
Ты без качеств тех, что присущи благородным.
«О старец, - сказал Али, - поговори со мной разумно! Цена за твой бурдюк, если он и дорог, дойдёт всего до двух дирхемов, а в три кувшина, которые я вылил на землю, войдёт с ритль воды». - «Да», - ответил водонос. И Али сказал: «А я дал тебе золотой динар, почему же ты меня унижаешь? Разве ты видел кого-нибудь доблестнее и благороднее меня?» - «Я видел человека доблестнее и благороднее тебя; пока женщины будут рожать, не найдётся на свете другого, столь доблестного и благородного», - ответил водонос. «Кого ты видел доблестнее и благороднее меня?» - спросил Али. И водонос сказал: «Знай, что со мной был удивительный случай. Мой отец был старостой продавцов воды глотками в Каире, и он умер и оставил мне пять верблюдов и мула, и лавку, и дом; но бедному ведь никогда не довольно, а когда ему довольно - он умирает. И я сказал себе: «Поеду в Хиджаз!» - и набрал караван верблюдов; ия до тех пор занимал деньги, пока не оказалось за мной пятьсот динаров. И все это пропало у меня во время хаджжа. И я сказал себе: «Если я вернусь в Каир, люди посадят меня в тюрьму из-за моих денег». И я отправился с сирийским
караваном и доехал до Халеба, а из Халеба я отправился в Багдад. И я спросил, где староста багдадских водоносов, и мне указали его; ия вошёл к нему и прочитал ему «Фатиху», и он спросил меня о моем положении, и я рассказал ему обо всем, что со мной случилось.
И он отвёл мне лавку и дал бурдюк и принадлежности, и я пошёл через ворота Аллаха и стал ходить по городу. И я дал одному человеку кувшин, чтобы напиться, и он сказал мне: «Я ничего не ел, и мне нечего запивать; меня сегодня пригласил скупой и принёс и поставил передо мной два кувшина, и я сказал ему: «О сын гнусного, разве ты меня чем-нибудь накормил, что даёшь мне запивать?» Уходи же, водонос, и подожди, пока я чего-нибудь не поем, и потом напои меня».
И я подошёл к другому, и он сказал мне: «Аллах тебя наделит!» И я был в таком положении до времени полудня, и никто ничего мне не дал.
И я сказал про себя: «О, если бы я не приходил в Багдад!» И вдруг я увидел людей, которые быстро бежали, и последовал за ними и увидел великолепное шествие, где люди тянулись по двое, и все они были в ермолках и чалмах, в бурнусах и войлочных куртках и были закованы в сталь.
И я спросил кого-то: «Чья это свита?» И спрошенный сказал мне: «Свита начальника Ахмеда-ад-Данафа». - «Какая у него должность?» - спросил я. И мне сказали: «Он начальник дивана и начальник в Багдаде и надзирает за сушей. Ему полагается с халифа каждый месяц тысяча динаров, и каждому из его приближённых - сто динаров. А Хасану-Шуману тоже полагается тысяча динаров, и сейчас они отправляются из дивана в свою казарму». И вдруг Ахмед-ад-Данаф увидел меня и сказал: «Подойди напои меня!» И я наполнил кувшин и дал ему, и он встряхнул его и вылил, и второй, и третий раз тоже, и на четвёртый он отхлебнул глоток, как ты, и спросил: «О водонос, откуда ты?» И я ответил: «Из Каира». - «Да приветствует Аллах Каир и его жителей! - сказал Ахмедад-Данаф. - А по какой причине ты пришёл в этот город?» И я рассказал ему свою историю и дал ему понять, что я задолжал и бегу от долгов и нужды; иАхмед-ад-Данаф воскликнул: «Добро тебе пожаловать!» И потом он дал мне пять динаров и сказал своим приближённым: «Стремитесь к лику Аллаха и окажите ему милость!» И каждый из них дал мне динар, и Ахмед-ад-Данаф сказал мне: «О
старец, пока ты останешься в Багдаде, тебе будет с нас столько же, всякий раз как ты дашь нам напиться».
И я начал ходить к ним, и стало добро притекать ко мне от людей, и через несколько дней я подсчитал то, что я от них нажил, и денег оказалось тысяча динаров. И я сказал себе: «Теперь для тебя правильнее уйти в родную страну». И я пошёл в казарму и поцеловал Ахмеду руки, и он спросил: «Что ты хочешь?» - «Я намерен уехать, - сказал я и произнёс такие два стиха:
В чужой земле пришельца пребывание
Сравню с постройкой я дворцов из ветра.
Разносит ветер то, что он построил,
И вот уходить решился пришелец обратно.
Караван отправляется в Каир, и я хочу пойти к моей семье», - сказал я ему. И он дал мне мула и сто динаров и сказал: «Мы хотим послать с тобой поручение, о шейх. Знаешь ли ты жителей Каира?» - «Да», - сказал я ему…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот десятая ночь
Когда же настала семьсот десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что водонос говорил: «И Ахмед-ад-Данаф дал мне мула и сто динаров и сказал: «Мы желаем послать с тобой поручение. Знаешь ли ты жителей Каира?» - «Да», - сказал я ему. И он сказал: «Возьми это письмо и доставь его Али-Зейбаку каирскому и скажи ему: «Твой старший желает тебе мира, и он теперь у халифа». И я взял у него письмо и ехал, пока не прибыл в Каир; именя увидели заимодавцы, и я им отдал то, что было за мной, а потом я сделался водоносом, и я не доставил письмо, так как я не знаю казармы Али-Зейбака каирского».
И тогда Али сказал водоносу: «О старец, успокой свою душу и прохлади глаза! Я и есть Али-Зейбак каирский, первый из молодцов начальника Ахмеда-ад-Данафа. Давай письмо!»
И водопое подал ему письмо; икогда Али развернул его и прочитал, он увидел там такие два стиха: «К тебе пишу я, о краса красавцев, На том листке, что полетит по ветру.
Умей летать я, я б взлетел от страсти, Но как лететь, подрезаны коль крылья? - А после того: - Привет от начальника Ахмеда-ад-Данафа старшему из его детей - Али-Зейбаку каирскому. Мы осведомляем тебя о том, что я донимал Салаха-ад-дина египетского и играл с ним штуки, пока не похоронил его заживо, и повинуются мне его молодцы, среди которых находится Али-Катф-аль-Джамаль. Я сделался начальником Багдада в диване халифа, и мне предписано смотреть за сушей; иесли ты блюдёшь договор, который заключён между нами, приходи ко мне. Может быть, ты сыграешь в Багдаде штуку, которая приблизит тебя к службе халифу, и он назначит тебе жалованье и оклад и выстроит тебе казарму. Вот в чем моя цель. И мир с тобой!»
И когда Али прочитал письмо, он поцеловал его и положил себе на голову и дал водоносу десять динаров в подарок за благую весть, а затем он отправился в казарму и вошёл к своим молодцам и осведомил их, в чем дело, и сказал: «Поручаю вас друг другу!» И потом он снял то, что на нем было, и надел плащ и тарбуш и взял футляр, в котором был дротик из дерева для копий длиной в двадцать четыре локтя, части которого вдвигались друг в друга. И начальник сказал ему: «Как же ты уезжаешь, когда казна пуста?» - «Когда я приеду в Сирию, я пришлю вам столько, что вам хватит», - сказал Али и ушёл своей дорогой.
И он нагнал отъезжавший караван и увидел там начальника купцов и с ним сорок купцов, и купцы погрузили свои тюки, а тюки начальника купцов лежали на земле. И Али увидел, что предводитель каравана - человек из Сирии, и он говорил погонщикам мулов: «Пусть кто-нибудь из вас мне поможет»; но они только бранили его и ругали.
И Али сказал про себя: «Мне будет хорошо путешествовать только с этим предводителем!»
А Али был безбородый, красивый, и он подошёл к предводителю и поздоровался с ним, и предводитель приветствовал его и спросил: «Что ты хочешь?» И Али ответил: «О дядюшка, я увидел, что ты один, а груза у тебя на сорок мулов. Почему же ты не привёл людей, чтобы помочь тебе?» - «О дитя, - отвечал предводитель, - я нанял двух молодцов и одел их и положил каждому за пазуху по двести динаров, и они помогали мне до монастыря, а потом они убежали». - «А куда вы идёте?» - спросил Али. И предводитель ответил: «В Халеб». И тогда Али сказал: «Я тебе помогу».
И они погрузили тюки, и поехали, и начальник купцов сел на мула и тоже поехал, и сирийский предводитель каравана обрадовался приходу Али и полюбил его.
И подошла ночь, и люди сделали привал, поели и попили, а когда настало время сна, Али лёг на землю и представился спящим. И предводитель лёг близко от него, и тогда Али встал со своего места и сел у входа в шатёр купца; ипредводитель повернулся и хотел взять Али в объятия, но не нашёл его, и тогда он сказал про себя: «Может быть, он кому-нибудь обещал, и тот взял его; но я - достойнее, и в другую ночь я его запру».
Что же касается Али, то он просидел у входа в шатёр купца, пока не приблизилась заря, и тогда он пришёл и лёг подле предводителя; акогда тот проснулся, он увидел Али и сказал про себя: «Если я его спрошу: «Где ты был?» - он оставит меня и уйдёт».
И Али до тех пор обманывал его, пока они не приблизились к одной пещере; ав этой пещере была берлога, где жил сокрушающий лев; икаждый раз, как там проходил караван, путники кидали между собой жребий, и всякого, кому он выпадал, бросали льву.
И кинули жребий, и он пал не на кого иного, как на начальника купцов; ивдруг лев преградил им дорогу, высматривая того, кого он возьмёт из каравана.
И начальник купцов впал в великую скорбь и сказал предводителю каравана: «Аллах да обманет твоё счастье и твоё путешествие! Но я завещаю тебе после моей смерти отдать тюки моим детям». - «Какова причина этой истории?» - спросил ловкач Али. И ему рассказали, в чем дело, и он воскликнул: «И чего вы бежите от степной кошки? Я обязуюсь перед вами убить её».
И предводитель пошёл к купцу и рассказал ему об этом, и купец сказал: «Если он его убьёт, я дам ему тысячу динаров». И остальные купцы сказали; «Мы тоже дадим ему денег».
И тогда Али снял плащ, под ним оказались стальные доспехи, и он вынул стальной меч, и вышел ко льву один, и закричал на него.
И лев бросился на Али, и Али каирский ударил льва мечом между глаз и разрубил его пополам, а предводитель и купцы смотрели на него. И Али сказал предводителю: «Не бойся, о дядюшка!» И предводитель воскликнул: «О дитя моё, я стал твоим слугой!» А купец поднялся и обнял Али и поцеловал его меж глаз и дал ему тысячу динаров, и каждый из купцов дал ему двадцать динаров, и Али сложил все деньги у купца.
И они проспали ночь, а утром уже направились к Багдаду, и достигли они Берлоги львов и Долины собак, и вдруг оказался в ней один бедуин, непокорный и преграждающий дорогу, с которым был отряд из его племени.
И он напал на путников, и люди разбежались перед ним, и купец воскликнул: «Пропали мои деньги!» И вдруг приблизился Али, одетый в шкуру, увешанный колокольчиками, и он вынул свой дротик и приладил его колена одно к другому, а потом он выкрал одного из коней бедуина и сел на него верхом и сказал бедуину: «Выходи против меня с копьём!» И он встряхнул колокольчиками, и конь бедуина шарахнулся от колокольчиков, а Али ударил по дротику бедуина и сломал его и, ударив бедуина по шее, скинул ему голову.
И люди бедуина увидели это и сгрудились против Али. И Али воскликнул: «Аллах велик!» И он напал на них и разбил их, и они обратились в бегство.
А потом Али поднял голову бедуина на копьё, и купцы оказали ему милости, и они ехали, пока не достигли Багдада. И ловкач Али потребовал от купца свои деньги, и купец отдал их ему, и Али вручил их предводителю каравана и сказал ему: «Когда ты поедешь в Каир, спроси, где моя казарма, и отдай деньги начальнику казармы».
И Али проспал ночь, а утром вошёл в город и прошёл по нему, спрашивая, где казарма Ахмеда-ад-Данафа, но никто её не показал.
И Али шёл, пока не дошёл до Площади Потрясения, и увидел играющих детей, среди которых был один мальчик по имени Ахмед-аль-Лакит, и сказал себе: «Не получить о них вестей иначе, как от их детей!»
И Али осмотрелся и увидел торговца сладостями и купил у него сладкого, а потом он кликнул детей; ивдруг Ахмед-аль-Лакит прогнал от него других детей, а сам подошёл и спросил Али: «Чего ты хочешь?» И Али ответил: «У меня был ребёнок, и он умер, и я увидел во оно, что он просит сладкого, и вот я купил сладкого и хочу дать каждому мальчику по куску». И он дал кусок Ахмеду-аль-Лакиту, и тот посмотрел на сладкое и увидел приставший к нему динар и сказал Али: «Уходи, нет во мне мерзости, - спроси про меня людей». И Али сказал ему: «О дитя моё, только ловкач даёт плату и только ловкач берет плату. Я кружил по городу и искал казарму Ахмеда-ад-Данафа, но никто мне её не указал. Этот динар - тебе плата, если ты мне укажешь казарму Ахмеда-ад-Данафа». - «Я побегу впереди тебя, - сказал тогда Ахмед, - а ты побежишь сзади меня, и когда я подойду к казарме, я подцеплю ногой камешек и брошу его в ворота, и ты узнаешь их».
И мальчик побежал, и Али бежал за ним, пока он не взял ногой камень и не бросил им в ворота казармы, и тогда Али узнал их…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот одиннадцатая ночь
Когда же настала семьсот одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Ахмед-аль-Лакит побежал перед ловкачом Али и показал ему казарму и Али узнал её, он схватил мальчика и хотел вырвать у него динар, но не смог. И тогда он сказал ему: «Иди, ты заслужил награду, так как ты мальчик острый, с полным разумом и храбрый. Если захочет Аллах, когда я стану начальником у халифа, я сделаю тебя одним из моих молодцов».
И мальчик ушёл, а что касается Али-Зейбака каирского, то он подошёл к казарме и постучал в ворота, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «О надсмотрщик, открой ворота, это стук Али-Зейбака каирского». И надсмотрщик открыл ворота, и Али вошёл к Ахмеду-ад-Данафу, и тот приветствовал его и встретил объятиями, и его сорок человек тоже поздоровались с Али; апотом Ахмед-ад-Данаф одел его в роскошную одежду и сказал: «Когда халиф сделал меня у себя начальником, он одел моих молодцов, и я оставил для тебя эту одежду». И затем они посадили Али на почётное место и принесли еду и поели, и принесли напитки и выпили, и пили до утра, и потом Ахмедад-Данаф сказал Али-Зейбаку каирскому: «Берегись ходить по Багдаду, а, напротив, оставайся сидеть в этой казарме». - «Почему? - спросил Али. - Разве я пришёл, чтобы запереться? Я пришёл только для того, чтобы гулять». - «О дитя моё, - сказал Ахмед-ад-Данаф, - не думай, что Багдад подобен Каиру. Это - Багдад, местопребывание халифа, и в нем много ловкачей, и ловкость растёт в нем, как овощи растут на земле».
И Али оставался в казарме три дня, и потом Ахмедад-Данаф сказал Али каирскому: «Я хочу приблизить тебя к халифу, чтобы он назначил тебе жалованье». - «Когда придёт время», - ответил Али. И Ахмед оставил его.
И в один из дней Али сидел в казарме, и сжалось у него сердце, и стеснилась его грудь, и он сказал себе: «Пойди пройдись по Багдаду, чтобы твоя грудь расправилась».
И он вышел и стал ходить из переулка в переулок и увидел посреди рынка лавку, и вошёл туда, и пообедал, и вышел, чтобы вымыть руки, - и вдруг он увидел сорок рабов со стальными мечами и в войлочных куртках, и они ехали по двое, и сзади всех была Далила-Хитрица, которая ехала на муле, и у неё на голове был покрытый золотом шлем со стальным шаром, и была у неё кольчуга и прочее, что подходит к этому.
А Далила ехала из дивана, возвращаясь в хан, и, заметив Али-Зейбака каирского, она всмотрелась в него и увидела, что он похож на Ахмеда-ад-Данафа длиной и шириной, и на нем плащ и бурнус, и у него стальной шлем и прочее в этом роде, и храбрость блещет на нем, свидетельствуя за него, а не против него.
И Далила поехала в хан и свиделась там со своей дочерью Зейнаб и принесла доску с песком, и когда она рассыпала песок, вышло, что имя этому человеку Али каирский и что его счастье превосходит её счастье и счастье её дочери Зейнаб.
«О матушка, что тебе явилось, когда ты гадала на этой доске?» - спросила её Зейнаб. И Далила сказала: «Я видела сегодня юношу, который похож на Ахмеда-ад-Данафа, и боюсь, что он услышит, что ты раздела Ахмеда-ад-Данафа и его молодцов, и придёт в хан и сыграет с нами штуку, чтобы отомстить за своего старшего, и отомстит за его сорок приближённых. И я думаю, что он живёт в казарме Ахмеда-ад-Данафа». - «Что это такое? - сказала её дочь Зейнаб. - Мне кажется, что ты все о нем обдумала».
И затем она надела самое роскошное из бывших у неё платьев и вышла пройтись по городу; икогда люди её увидали, они стали в неё влюбляться, а она обещала, и клялась, и слушала, и повергала людей. И так она ходила с рынка на рынок, пока не увидела Али каирского, который подходил к ней, и тогда она толкнула его плечом, и обернулась, и воскликнула: «Да продлит Аллах жизнь людей разума! Как прекрасен твой образ!» - «Чья ты?» - спросил Али. И Зейнаб ответила: «Такого же щёголя, как ты». - «Ты замужняя или незамужняя?» - спросил Али. «Замужняя», - ответила Зейнаб. И Али спросил: «У меня или у тебя?» - «Я дочь купца, - сказала Зейнаб, - и мой муж тоже купец, и я в жизни никуда не выходила раньше сегодняшнего дня. Дело в том, что я состряпала кушанье и решила поесть, но не нашла в себе к этому охоты. А когда я увидела тебя, любовь к тебе запала мне в сердце. Возможно ли, чтобы ты пожелал залечить моё сердце и съел у меня кусочек?» - «Кто приглашает, тому должно внять», - сказал Али. И Зейнаб пошла, и он следовал за нею из переулка в переулок, а потом он сказал себе, идя за ней: «Что ты делаешь? Ты -
чужеземец, а в преданиях сказано: «Кто совершит блуд на чужбине, того сделает Аллах обманувшимся». Но отстрани её от себя мягко».
«Возьми этот динар, и пусть это будет в другое время», - сказал он. И Зейнаб воскликнула: «Клянусь величайшим именем Аллаха, невозможно, чтобы ты не пошёл со мной сейчас домой, и я тебе удружу!»
И Али следовал за нею, пока она не пришла к воротам дома с высокими сводами, и засов на воротах был задвинут. «Открой этот засов!» - сказала Зейнаб. И Али спросил: «А где ключ?» - «Пропал», - ответила Зейнаб; иАли сказал: «Всякий, кто открыл засов без ключа, есть преступник, и судье надлежит проучить его, и я не знаю, чем бы открыть его без ключа».
И Зейнаб приподняла с лица изар, и Али посмотрел на неё взглядом, оставившим в нем тысячу вздохов, а затем она накинула изар на засов и произнесла над ним имена матери Мусы, и открыла его без ключа, и пошла, и Али последовал за нею и увидел мечи и оружие из стали.
И Зейнаб сняла изар и села рядом с Али, и тот сказал про себя: «Возьми сполна то, что определил тебе Аллах!» И затем он склонился к ней, чтобы взять поцелуй с её щеки, но она приложила к щеке руку и сказала: «Нет удовольствия иначе, как ночью!»
И она принесла скатерть с кушаньем и вином, и оба поели и выпили, а потом Зейнаб вышла и, наполнив кувшин водой из колодца, полила её Али на руки, и тот вымыл их. И когда это было так, Зейнаб вдруг ударила себя по груди и воскликнула: «У моего мужа был перстень с яхонтом, заложенный за пятьсот динаров, и я надела его, и он оказался широк, и я сузила его воском, и когда я опускала ведро, перстень упал в колодец. Ты обернись к двери, а я разденусь и спущусь в колодец, чтобы достать его». - «Стыдно мне, чтобы ты спускалась, когда есть я, - сказал Али. - Никто не спустится, кроме меня».
И он снял с себя одежду и привязался к верёвке, и Зейнаб спустила его в колодец. А там было много воды, и Зейнаб сказала ему: «Верёвки не хватает, но ты отвяжись и спускайся». И Али отвязался и спустился в воду и погрузился в неё на несколько сажен, но не достал до дна колодца, а что касается Зейнаб, то она надела изар, взяла одежду Али и пошла к своей матери…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот двенадцатая ночь
Когда же настала семьсот двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Али каирский спустился в колодец, Зейнаб надела изар, взяла его одежду и пошла к своей матери и сказала ей: «Я раздела Али каирского и бросила его в колодец эмира Хасана, хозяина дома, и не бывать, чтобы он освободился».
Что же касается эмира Хасана, хозяина дома, то он в это время отсутствовал и был в диване, и, придя, он увидел, что его дом открыт, и сказал конюху: «Почему ты не задвинул засов?» - «О господин, я задвинул его своей рукой», - ответил конюх. И тогда эмир воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы, в мой дом вошёл вор!»
И эмир Хасан вошёл и осмотрелся в доме и не увидел никого, и тогда он сказал конюху: «Наполни кувшин, я совершу омовение». И конюх взял ведро и опустил его и потянул - и почувствовал, что оно тяжёлое, и тогда он заглянул в колодец и увидел, что в ведре что-то сидит. И он снова бросил ведро в колодец, говоря: «О господин, ко мне вылез ифрит из колодца!» И эмир Хасан сказал ему: «Пойди приведи четырех факихов, которые почитают над ним Коран, чтобы он ушёл».
И когда конюх привёл факихов, эмир Хасан сказал им: «Встаньте вокруг этого колодца и почитайте над ифритом». А потом пришли раб и конюх и опустили ведро, и Али каирский уцепился за него и спрятался в ведре, и, выждав, пока его подтянут к ним близко, он выпрыгнул из ведра и сел между факихами. И те начали бить друг друга по щекам и кричать: «Ифрит, ифрит!» Но эмир Хасан увидал, что это юноша из людей, и спросил его: «Ты вор?» - «Нет», - отвечал Али. И эмир спросил: «Почему ты спустился в колодец?» - «Я спал и осквернился, - отвечал Али, - и я вышел, чтобы помыться в реке Тигре, и нырнул, и вода затянула меня под землю, так что я вышел из этого колодца». - «Говори правду», - сказал эмир Хасан. И Али рассказал ему обо всем, что случилось, и тогда эмир вывел его из дома в старой одежде.
И Али пошёл в казарму Ахмеда-ад-Данафа и рассказал о том, что ему выпало, и Ахмед сказал: «Разве я не говорил тебе, что в Багдаде есть женщины, которые играют штуки с мужчинами?» - «Ради величайшего имени, - сказал Али-Катф-аль-Джамаль, - расскажи, как это ты - глава молодцов в Каире - и тебя раздевает женщина?» И Али стало тяжело, и он начал раскаиваться; иАхмед-ад-Данаф одел его в другую одежду; апотом Хасан-Шуман спросил его: «А ты знаешь эту женщину?» - «Нет», - отвечал Али. И Хасан сказал: «Это Зейнаб, дочь Далилы-Хитрицы, привратницы хана халифа. Разве ты попался в её сети, о Али?» - «Да», - ответил Али. И Хасан сказал: «О Али, она забрала одежду твоего старшего и одежду всех его молодцов». - «Это позор для вас», - сказал Али. И Хасан спросил: «А что ты хочешь?» - «Я хочу на ней жениться», - сказал Али. «Не бывать этому! Утешь без неё свою душу!» - воскликнул Хасан. Но Али спросил: «А как мне схитрить, чтобы на ней жениться?» - «Добро тебе пожаловать! Если ты будешь пить из моей руки и пойдёшь под моим знаменем, я приведу тебя к тому, чего ты от неё хочешь», - сказал Шуман. «Хорошо», -
ответил Али. И Хасан сказал: «О Али, сними с себя одежду!» И Али снял с себя одежду, и Хасан взял котёл и вскипятил в нем что-то вроде смолы и намазал ею Али, и тот стал подобен чёрному рабу. И он намазал ему губы и щеки, и насурьмил ему глаза красной сурьмой, и одел его в одежду слуги, а потом принёс скатерть с кебабом и вином и сказал: «В хане есть чёрный раб-повар, на которого ты стал похож, и ему нужны на рынке только мясо и зелень. Пойди к нему и осторожно заговори словами рабов, и поздоровайся, и скажи: «Давно я не встречался с тобою за бузой!» И он скажет тебе; «Я занят, и у меня на шее сорок рабов, которым я стряпаю на стол к обеду и на стол к ужину, и я кормлю собак, и готовлю скатерть для Далилы и скатерть для её дочери Зейнаб». А ты скажи ему: «Пойдём поедим кебаба и выпьем бузы», - и приходи с ним в казарму и напои его, а затем спроси его, что он стряпает, из скольких блюд, и спроси про еду для собак, и про ключ от кухни, и про ключ от погреба, и он тебе расскажет, - пьяный ведь расскажет обо всем, что он скрывает в трезвом состоянии; ипотом одурмань его банджем, надень его одежду, заткни
за пояс ножи, возьми корзину для зелени, пойди на рынок и купи мяса и зелени. Потом пойди на кухню и в погреб и состряпай варево, а затем разлей его; возьми кушанье и пойди с ним к Далиле в хан и положи в кушанье банджа, чтобы одурманить собак, и рабов, и Далилу, и её дочь Зейнаб; апосле того войди в дом и принеси оттуда все одежды. А если хочешь жениться на Зейнаб, принеси с собой сорок птиц, которые носят письма».
И Али вышел, и увидел раба-повара, и поздоровался с ним и сказал: «Давно мы не встречались с тобой за бузой». И повар ответил: «Я занят стряпнёй для рабов и для собак». И Али взял его и напоил и спросил про кушанье - из скольких оно блюд. И повар ответил: «Каждый день пять блюд на обед и пять блюд на ужин, а вчера они потребовали от меня шестое блюдо - рис с мёдом, и седьмое блюдо - варево из гранатных зёрнышек». - «А что это за трапеза, которую ты готовишь?» - спросил Али. И повар сказал: «Я ношу трапезу Зейнаб, а потом ношу трапезу Далиле и кормлю ужином рабов, а затем я даю вечерний корм собакам, и каждой из них я даю мяса вдоволь, а самое меньшее, что им нужно - ритль».
И судьба заставила Али забыть спросить про ключи, и он снял с раба одежду и надел её сам и, взяв корзину, пошёл на рынок и забрал мяса и зелени…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот тринадцатая ночь
Когда же настала семьсот тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Али-Зейбак каирский, одурманив банджем раба-повара, взял ножи и засунул их за пояс, а потом он захватил корзину для зелени и пошёл на рынок и купил мяса и зелени; изатем он вернулся и вошёл в ворота хана и увидел Далилу, которая сидела, всматриваясь во входящего и в выходящего, и увидал, что сорок рабов вооружены. И Али укрепил своё сердце; икогда Далила увидела его, она его узнала и воскликнула: «Ступай обратно, о начальник воров! Или ты будешь устраивать со мной штуки в хане?»
И Али каирский, в образе негра, обернулся к Далиле и сказал ей: «Что ты говоришь, о привратница?» И Далила воскликнула: «Что ты сотворил с рабом-поваром и что ты с ним сделал? Ты его убил или одурманил банджем?»
«Какой раб-повар? Разве здесь есть раб-повар, кроме меня?» - спросил Али. «Ты лжёшь, ты - Ализейбак каирский!» - воскликнула старуха. И Али сказал ей на языке рабов: «О привратница, каирцы - белые или чёрные? Я больше не буду служить». - «Что с тобой, о сын нашего дяди?» - спросили его рабы. И Далила сказала: «Это не сын вашего дяди, это Али-Зейбак каирский, и похоже, что он одурманил сына вашего дяди и убил его». - «Это сын нашего дяди, Сад-Аллах, повар», - сказали рабы. И Далила воскликнула; «Это не сын вашего дяди, это Али каирский, и он выкрасил себе кожу!»
«Кто такой Али? Я Сад-Аллах», - сказал Али. «У меня есть мазь для испытания!» - воскликнула Далила; иона принесла какую-то мазь и намазала ею руку Али и стала её тереть, но чернота не сошла. И рабы сказали: «Позволь ему пойти готовить нам обед!» - «Если это сын вашего дяди, он будет знать, чего вы требовали от него вчера вечером и сколько он стряпает блюд каждый день», - сказала Далила. И его спросили про блюда и про то, чего требовали вчера вечером, и Али сказал: «Чечевица, рис, суп, тушёное мясо и питьё из розовой воды, и шестое блюдо - рис с мёдом, и седьмое блюдо - гранатные зёрнышки, а на ужин то же самое». - «Он сказал правду!» - воскликнули рабы. И Далила молвила: «Войдите с ним, и если он узнает кухню и погреб - он сын вашего дяди, а если нет - убейте его».
А повар воспитал кошку, и всякий раз, как он подходил, кошка становилась у дверей кухни, а потом, когда повар входил, вскакивала ему на плечо. И когда Али вошёл и кошка увидела его, она вскочила ему на плечо, и Али сбросил её, и она побежала перед ним в кухню, и Али заметил, что она остановилась перед дверью кухни. И Али взял ключи и увидел один ключ, на котором были остатки перьев, и узнал, что это ключ от кухни, - и тогда он отпер кухню и положил зелень и вышел. И кошка побежала перед ним и направилась к дверям погреба, и Али догадался, что это погреб, и взял ключи. Он увидел один ключ, на котором были следы жира, и понял, что это ключ от погреба, и отпер его.
«О Далила, - сказали рабы, - если бы это был чужой, он бы не знал, где кухня и где погреб, и не узнал бы ключей. Это сын нашего дяди Сад-Аллах». - «Он узнал помещение из-за кошки и отличил ключи один от другого по внешности, но это дело со мной не пройдёт!» - воскликнула Далила. А Али вошёл на кухню и состряпал кушанья и отнёс трапезу Зейнаб и увидал свои одежды у нёс в комнате.
А потом он поставил трапезу Далиле и дал пообедать рабам и накормил собак, и во время ужина он сделал то же.
А ворота отпирались и запирались только по солнцу: утром и вечером. И Али вышел и закричал: «О жильцы, рабы не спят и сторожат, и мы спустили собак, и всякий, кто войдёт, пусть бранит одного себя».
И Али задержал вечерний корм собак и положил в него яду и потом дал его им; икогда собаки съели его, они околели. И Али одурманил банджем всех рабов, и Далилу, и её дочь Зейнаб, а потом он поднялся, забрал одежду и почтовых голубей, и отпер хан, и вышел, и пришёл в казарму.
И Хасан-Шуман увидел его и спросил: «Что ты сделал?» И Али рассказал ему обо всем, что было; иШуман похвалил его. А потом Али снял с себя одежду, и Шуман вскипятил одну траву и вымыл ею Али - и он стал белым, как был.
И Али пошёл к рабу и одел его в его одежду и разбудил его после банджа, и раб поднялся, и пошёл к зеленщику, и забрал зелень, и вернулся в хан.
Вот что было с Али-Зейбаком каирским. Что же касается Далилы-Хитрицы, то у неё поселился один купец в числе жильцов, и он вышел из своей комнаты, когда заблистала заря, и увидел, что ворота хана открыты, рабы одурманены, а собаки мёртвые. И он вошёл к Далиле и увидел, что она тоже одурманена, и на шее у неё бумажка, а возле её головы он нашёл губку с противоядием от банджа. И тогда он приложил губку к ноздрям Далилы, и та очнулась и, очнувшись, сказала: «Где я?» И купец сказал: «Я вышел и увидел, что ворота хана отперты, и увидел, что ты одурманена, и рабы тоже, а что до собак, то я увидел их мёртвыми».
И Далила взяла бумажку и увидела на ней надпись: «Сделал это дело не кто иной, как Али каирский», и дала рабам и Зейнаб, своей дочери, понюхать противоядие от банджа и воскликнула: «Не говорила ли я вам, что это Али каирский?» А потом она сказала рабам: «Скрывайте это дело!» И сказала своей дочери: «Сколько раз я тебе говорила, что Али не оставит мести, и он сделал это дело за то, что ты с ним устроила! Он бы мог сделать с тобой и ещё кое-что, кроме этого, но ограничился этим, чтобы сохранить милость халифа и желая любви между нами».
И потом Далила сняла одежду молодцов и надела одежду женщин и, повязав платок себе на шею, отправилась в казарму Ахмеда-ад-Данафа. А когда Али пришёл в казарму с одеждами и почтовыми голубями, Шуман поднялся и дал надсмотрщику цену сорока голубей, и тот купил их и сварил и разделил между людьми.
И вдруг Далила постучала в ворота, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «Это стук Далилы; открой ей, о надсмотрщик!» И надсмотрщик открыл Далиле, и она вошла…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот четырнадцатая ночь
Когда же настала семьсот четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда надсмотрщик открыл Далиле ворота казармы, она вошла, и Шуман спросил её: «Что привело тебя сюда, о злосчастная старуха? Ты заодно с твоим братом, Зурейком-рыбником!» - «О начальник, - сказала старуха, - право против меня, и вот моя шея перед тобою. Но тот молодец, который устроил со мной эту штуку, кто он из вас?»
«Это первый из моих молодцов», - сказал Ахмед-ад-Данаф». И Далила молвила: «Ты - ходатай Аллаха перед ним, чтобы он принёс мне голубей для писем и все другое, и считай это милостью мне». - «Аллах да встретит тебя воздаянием, о Али! Зачем ты сварил этих голубей?» - воскликнул Шуман. И Али ответил: «Я не знал, что это голуби для писем». - «О надсмотрщик, - сказал Ахмед, - подай их нам!» И надсмотрщик подал голубей, и Далила взяла кусочек голубя и пожевала его и сказала: «Это не мясо птиц для писем. Я кормлю их зёрнышками мускуса, и их мясо делается как мускус». - «Если ты хочешь получить почтовых голубей, исполни желание Али каирского», - сказал Шуман. «А какое у него желание?» - спросила Далила. И Шуман сказал: «Чтобы ты женила его на твоей дочери Зейнаб». - «Я властна над нею только добром», - сказала Далила. И Хасан сказал Али каирскому: «Отдай ей голубей!» И тот отдал их Далиле.
И Далила взяла их и обрадовалась, и Шуман сказал ей: «Ты непременно должна нам дать ответ удовлетворительный». - «Если он хочет на ней жениться, - сказала Далила, - то та штука, которую он устроил, ещё не ловкость. Ловкость лишь в том, чтобы он посватался к ней у её дяди, начальника Зурейка. Это её опекун, и он кричит: «Эй, вот ритль рыбы за пару джедидов!»[40 - Джедид - мелкая монета.] Он повесил у себя в лавке кошель и положил в него золота на две тысячи».
И когда люди услышали, что Далила говорит это, они вскочили и сказали: «Что это за слова, о распутница! Ты просто хочешь лишить нас нашего брата Али каирского!»
Далила ушла от них в хан и сказала своей дочери Зейнаб: «Тебя сватает у меня Али каирский». И Зейнаб обрадовалась, так как она полюбила его за то, что он от неё воздержался, и спросила свою мать, что произошло; ита сказала ей: «Я поставила ему условие, чтобы он посватался за тебя у твоего дяди, и ввергла его в погибель».
Что же касается Али каирского, то он обратился к своим товарищам и спросил: «Что это за Зурейк и кто он такой будет?» И ему сказали: «Он начальник молодцов земли иракской и может чуть что просверлить гору, схватить звезду и снять сурьму с глаз, и нет ему в таких делах равного. Но он раскаялся в этом и открыл лавку рыбника, и скопил рыбной торговлей две тысячи динаров, и положил их в кошель, к которому привязал шёлковый шнурок, а на шнурок он навешал мелких колокольчиков и погремушек и привязал шнурок к колышку за дверью лавки, так что соединил его с мешком. И всякий раз, как Зурейк открывает лавку, он вешает кошель и кричит: «Эй, где вы, ловкачи Каира, молодцы Ирака и искусники стран персидских! Зурейк-рыбак повесил кошель на своей лавке, и если тот, кто притязает на хитрость, возьмёт кошель, он ему достанется!» И приходят молодцы, люди жадные, и хотят взять кошель, но не могут, так как Зурейк кладёт себе под ноги свинцовые лепёшки, когда жарит и зажигает огонь, и если приходит жадный, чтобы его отвлечь и взять кошель, он бросает в него свинцовой лепёшкой и губит его или убивает. И если ты пойдёшь
против него, о Али, ты будешь как тот, что бьёт себя по щекам на похоронах, а сам не знает, кто умер. Нет у тебя силы бороться с ним, и он тебе страшен. Не нужно тебе жениться на Зейнаб - кто что-нибудь оставит, и без этого проживёт».
«Это позор, о люди, - сказал Али, - и мне непременно нужно забрать кошель. Но подайте мне женскую одежду».
И ему принесли женскую одежду, и он надел её, и выкрасил руки хенной и опустил покрывало, а потом он зарезал барашка, собрал кровь, вынул кишки, вычистил их и связал снизу, и наполнил кровью и привязал себе на бедра, а поверх них надел штаны и башмаки.
И он сделал себе груди из птичьих зобов и наполнил их молоком, и повязал на живот немного материи, а между животом и материей он положил хлопка и повязал сверху салфетку, всю прокрахмаленную, и всякий, кто видел его, говорил: «Как прекрасна эта задница!»
И вдруг подошёл ослятник, и Али дал ему динар, и ослятник посадил его и поехал с ним в сторону лавки Зурейка-рыбника, и Али увидел, что кошель повешен и из него виднеется золото.
А Зурейка жарил рыбу, и Али сказал: «О ослятник, что это за запах?» - «Запах рыбы Зурейка», - ответил ослятник. И Али сказал: «Я женщина беременная, и этот запах мне вредит. Принеси мне от него кусочек рыбы». И ослятник сказал Зурейку: «Ты уже стал обдавать своим запахом беременных женщин! Со мной жена эмира Хасана Шарр-ат-Тарика, и она почувствовала этот запах, а она беременна; дай ей кусок рыбы - плод пошевелился у неё в животе. О покровитель, избавь нас от этого дня!»
Зурейк взял кусок рыбы и хотел его изжарить, но огонь потух, и Зурейк вошёл, чтобы зажечь огонь. А Али сидел на осле, и о я опёрся на кишки и прорвал их, и кровь потекла у него между ногами, а Али закричал: «Ах, мой бок, моя спина!»
И ослятник обернулся и увидел, что льётся кровь, и спросил: «Что с тобой, о госпожа?» И Али в облике женщины ответил: «Я выкинула плод». И Зурейк выглянул и увидел кровь и убежал в лавку, испугавшись. И ослятник сказал ему: «Аллах да смутит твою жизнь, о Зурейк! Эта женщина выкинула плод, и ты ничего не можешь сделать против её мужа. Зачем ты обдал её твоим запахом? Я говорю тебе: дай ей кусок рыбы, а ты не хочешь».
И потом ослятник взял осла и ушёл своей дорогой, а когда Зурейк убежал в лавку, Али каирский протянул руку к мешку, но едва он достал до него, золото, бывшее в нем, забренчало, и зазвенели колокольчики, и погремушки, и кольца. И Зурейк воскликнул: «Проявился твой обман, о мерзавец! Ты строишь мне штуки, будучи в образе женщины! На, возьми то, что пришло к тебе!» И он бросил в него свинцовой лепёшкой. Но удар пропал напрасно и угодил в другого, и люди напали на Зурейка и стали ему говорить: «Ты торговец или боец? Если ты торговец, сними мешок и избавь людей от твоего зла». - «Во имя Аллаха! Слушаюсь!» - сказал Зурейк.
А что до Али, то он пришёл в казарму, и Шуман спросил его: «Что же ты сделал?» И Али рассказал ему обо всем, что с ним произошло, а потом он снял женскую одежду и сказал: «О Шуман, принеси мне одежду конюха». И Шуман принёс ему одежду, и Али взял её и надел, а потом он взял блюдо и пять дирхемов и отправился к Зурейку-рыбняку. «Что ты потребуешь, о господин?» - спросил Зурейк; иАли показал ему дирхемы в руке, и Зурейк хотел дать ему рыбы, которая лежала на стойке, но Али сказал ему: «Я возьму только горячей рыбы».
И Зурейк положил рыбу на сковородку и хотел её изжарить, но огонь потух, и Зурейк пошёл, чтобы зажечь его, и тогда Али каирский протянул руку, желая взять кошель, и коснулся его кончика, и погремушки, кольца и колокольчики забренчали, и Зурейк воскликнул: «Твоя штука со мной не удалась, хоть ты и пришёл в образе конюха. Я узнал тебя по тому, как ты держал в руке деньги и блюдо…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот пятнадцатая ночь
Когда же настала семьсот пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Али каирский протянул руку, чтобы взять кошель, колокольчики и кольца забренчали, и Зурейк сказал ему: «Твоя штука со мной не удалась, хоть ты и пришёл в образе конюха. Я узнал тебя по тому, как ты держал в руке деньги и блюдо».
И он бросил в него свинцовой лепёшкой, но Али-каирец увернулся от неё, и она попала прямо в сковороду, полную горячего масла. И сковорода разбилась, и масло полилось с неё на плечо кади, когда он проходил мимо, и все попало ему за пазуху и достигло его срамоты. И кади закричал: «О, моя срамота! Как это скверно, о несчастный! Кто сделал со мной такое дело?» И люди сказали ему: «О владыка наш, это маленький мальчик бросил камень, и он попал в сковороду, и то, что отразил Аллах, было бы ужаснее».
И потом они осмотрели и увидели, что это свинцовая лепёшка и что бросил её не кто иной, как Зурейк-рыбник, и напали на него и сказали: «Это не дозволено Аллахом, о Зурейк! Сними мешок! Так будет для тебя лучше!»
«Если захочет Аллах, я сниму его», - сказал Зурейк.
Что же касается Али каирского, то он пошёл в казарму и вошёл к людям, и те спросили его: «Где мешок?» И Али рассказал им обо всем, что с ним случилось. И они сказали: «Ты погубил уж две трети его ловкости».
И Али снял то, что на нем было, и надел одежду купца и вышел и увидел змеелова, у которого был мешок со змеями и сумка, где лежали его принадлежности.
«О змеелов, - сказал ему Али, - я хочу, чтобы ты позабавил моих детей и получил награду», - а потом он привёл его в казарму и накормил и одурманил банджем и оделся в его одежду и пошёл к Зурейку-рыбнику.
И он подошёл к нему и стал дудеть в дудку, и Зурейк сказал ему: «Аллах тебя наделит!» И вдруг Али вынул змей и бросил их перед ним. А Зурейк боялся змей, и он убежал от них в лавку, и тогда Али взял змей и положил их в мешок и протянул руку к кошелю, но когда он достал до его кончика, кольца, звонки и погремушки забренчали, и Зурейк воскликнул: «Ты все ещё строишь мне штуки и даже сделался змееловом!» И он бросил в Али свинцовой лепёшкой. А тут проходил один военный, за которым шёл его конюх, и лепёшка попала конюху в голову и повалила его. И военный спросил: «Кто повалил его?» И люди сказали: «Это камень упал с крыши». И военный ушёл, а люди осмотрелись и увидели свинцовую лепёшку и напали на Зурейка, говоря ему: «Сними мешок!» И Зурейк сказал им: «Если захочет Аллах, я сниму его сегодня вечером».
И Али до тех пор играл с ним штуки, пока не устроил семь плутней, но так и не взял мешка. И он вернул змеелову его одежду и принадлежности и дал ему награду, а потом возвратился к лавке Зурейка и услышал, как тот говорил: «Если я оставлю кошель на ночь в лавке, ловкач просверлит стену и возьмёт его. Я лучше заберу кошель с собой домой».
Зурейк поднялся и вышел из лавки и, сняв мешок, положил его за пазуху, и Али следовал за ним, пока не приблизился к его дому.
И Зурейк увидел, что у его соседа свадьба, и сказал про себя: «Пойду домой, отдам жене кошель и оденусь, а потом вернусь на свадьбу». И он пошёл, а Али последовал за ним.
А Зурейк был женат на чёрной рабыне из отпущенниц везиря Джафара, и ему достался от неё сын, которого он назвал Абд-Аллах, и он обещал жене, что на деньги из того мешка он справит обрезание мальчика и женит его и истратит их на его свадьбу.
И Зурейк вошёл к своей жене с нахмуренным лицом, и она спросила его: «В чем причина твоей хмурости?» И Зурейк ответил: «Испытал меня владыка наш ловкачом, который устроил со мной семь плутней, чтобы взять кошель, но не смог его взять». - «Подай сюда, я его припрячу для свадьбы мальчика», - сказала жена Зурейку. И тот дал ей кошель, а что касается Али каирского, то он спрятался в одном месте и мог все это слышать и видеть.
И Зурейк поднялся и снял то, что на нем было, надел другую одежду и сказал своей жене: «Береги кошель, о Умм Абд-Аллах, а я пойду на свадьбу». - «Поспи немножко», - сказала ему жена. И Зурейк лёг, и тогда Али поднялся и прошёл на концах пальцев, и взял кошель, и отправился к тому дому, где была свадьба, и остановился и стал смотреть.
А Зурейк увидел во сне, что кошель схватила птица, и проснулся, испуганный, и сказал Умм Абд-Аллах: «Встань, посмотри, где кошель!» И женщина поднялась посмотреть и не нашла его. И она стала бить себя по лицу и воскликнула: «О, как черно твоё счастье, Умм АбдАллах! Ловкач взял кошель!»
И Зурейк вскричал: «Клянусь Аллахом, его взял только ловкач Али, и никто другой не взял мешка! Я непременно его принесу!» - «Если ты не принесёшь мешка, - сказала ему жена, - я запру перед тобой ворота и оставлю тебя ночевать на улице!»
И Зурейк подошёл к дому, где была свадьба, и увидел» что ловкач Али смотрит, и сказал про себя: «Вот кто взял кошель! Но он живёт в казарме Ахмеда-ад-Данафа».
И Зурейк пришёл раньше Али к казарме и поднялся на крышу и спустился вниз в казарму и увидел, что люди спят. И вдруг подошёл Али и постучал в ворота, и Зурейк спросил: «Кто у ворот?» - «Али каирский», - ответил Али. И Зурейк спросил: «Ты принёс кошель?»
И Али подумал, что это Шуман, и сказал: «Я его принёс, отопри ворота!» И Зурейк ответил: «Мне нельзя тебе отпереть, пока я его не увижу, потому что мы с твоим старшим побились об заклад». - «Протяни руку», - сказал Али, и Зурейк протянул руку через боковое отверстие в воротах, и Али дал ему мешок, и Зурейк взял его и вышел через то место, куда вошёл, и отправился на свадьбу.
Что же касается Али, то он продолжал стоять у ворот, но никто ему не отпирал. И тогда он стукнул в ворота устрашающим стуком, и люди очнулись и сказали: «Это стук Али каирского». И надсмотрщик отпер ему ворота и спросил: «Ты принёс мешок?» И Али воскликнул: «Довольно шуток, Шуман! Разве я не подал тебе мешок через боковое отверстие в воротах? И ты мне ещё сказал: «Клянусь, что не отопру тебе ворота, пока ты не покажешь мне мешка!» - «Клянусь Аллахом, я его не брал, и это Зурейк взял его у тебя!» - сказал ему Шуман. И Али воскликнул: «Я непременно его принесу!» И потом Али каирский вышел и пошёл на свадьбу и услыхал, как шут говорит: «Подарок, о Абу-Абд-Аллах! Исход будет счастливым для твоего сына!» И тогда Али воскликнул: «Я обладатель счастья!» - и пошёл к дому Зурейка и влез на крышу дома и спустился внутрь и увидел, что невольница, жена Зурейка, спит. И он одурманил её банджем и оделся в её одежду и, взяв ребёнка на руки, стал ходить и искать, и увидел корзину с печеньем от праздника, которое осталось по скупости Зурейка.
А Зурейк подошёл к дому и постучал в ворота, и ловкач Али откликнулся, притворяясь, будто он невольница, и спросил: «Кто у ворот?» - «Абу-Абд-Аллах», - ответил Зурейк. И Али сказал: «Я поклялась, что не отопру тебе ворот, пока ты не принесёшь мешка». - «Я принёс его», - сказал Зурейк. А Али крикнул: «Подай его, раньше чем я отопру ворота». - «Спусти корзину и прими в неё мешок», - сказал Зурейк. И Али спустил корзину, и Зурейк положил в неё мешок, а потом ловкач взял его и одурманил ребёнка банджем и разбудил невольницу.
И он вышел через то же место, куда вошёл, и отправился в казарму и, войдя к людям, показал им мешок и ребёнка, который был с ним, и люди похвалили его, и он отдал им печенье, и они его съели.
«О Шуман, - сказал Али, - этот ребёнок - сын Зурейка, спрячь его у себя». И Шуман взял ребёнка и спрятал его, а потом он принёс барана и зарезал его и отдал его надсмотрщику, а тот изжарил барана целиком и завернул его в саван и придал ему вид мертвеца.
Что же касается Зурейка, то он все стоял у ворот, а потом он стукнул в ворота устрашающим стуком, и невольница спросила его: «Принёс ты мешок?» - «А разве ты не взяла его в корзину, которую спустила?» - спросил Зурейк, и невольница ответила: «Я не спускала корзины, не видала мешка и не брала его!» - «Клянусь Аллахом, ловкач Али опередил меня и взял его!» - воскликнул Зурейк, и он посмотрел в доме и увидел, что печенье пропало и ребёнок исчез.
И Зурейк закричал: «Увы, мой ребёнок!» А невольница стала бить себя в грудь и воскликнула: «Я пойду с тобой к везирю. Никто не убил моего ребёнка, кроме ловкача, который устраивает с тобой штуки, и это случилось из-за тебя!» - «Я ручаюсь, что принесу его!» - воскликнул Зурейк.
И потом Зурейк вышел, обвязав себе шею платком, и пошёл в казарму Ахмеда-ад-Данафа и постучал в ворота; инадсмотрщик отпер ему, и он вошёл к людям. «Что привело тебя?» - спросил Шуман. И Зурейк сказал: «Вы - ходатаи перед Али каирским, чтобы он отдал мне моего ребёнка, и тогда я уступлю ему тот мешок с золотом». - «Аллах да встретит тебя, о Али, воздаянием! - воскликнул Шуман. - Почему ты не сказал мне, что это его сын?» - «Что с ним случилось?» - спросил Зурейк. «Мы кормили его изюмом, и он подавился и умер. Вот он», - сказал Шуман. И Зурейк воскликнул: «Увы, мой ребёнок! Что я скажу его матери?» И он поднялся и развернул саван, и увидел, что в нем баранья туша, и воскликнул: «Ты взволновал меня, о Али!» Потом ему отдали его сына, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «Ты повесил мешок, чтобы всякий, кто ловкач, взял его, и если ловкач его возьмёт, он станет его собственностью, - и вот он стал собственностью Али каирского». - «Я дарю ему мешок», - сказал Зурейк. И Али-Зейбак каирский сказал ему: «Прими его ради твоей племянницы Зейнаб». - «Я принял его», - ответил Зурейк. И ему сказали: «Мы сватаем её за Али
каирского».
«Я властен над нею только добром», - сказал Зурейк. И потом он взял своего сына и забрал мешок, и Шуман спросил его: «Принимаешь ли ты от нас сватовство?» - «Я приму его от того, кто может добыть её приданое», - сказал Зурейк. «А каково её приданое?» - спросил Шуман. И Зурейк сказал: «Она поклялась, что никто не сядет ей на грудь, кроме того, кто принесёт ей одежду Камар, дочери Азры еврея, и венец, и кушак, и золотые башмачки, и остальные её вещи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот шестнадцатая ночь
Когда же настала семьсот шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зурейк сказал Шуману: «Зейнаб поклялась, что никто не сядет ей на грудь, кроме того, кто принесёт ей одежду Камар, дочери Азры еврея, и венец, и кушак, и золотые башмачки». И Али каирский воскликнул: «Если я не принесу ей одежду сегодня вечером, нет у меня права на сватовство!» сыграешь с ней штуку».
«О Али, ты умрёшь, если сказал Шуман. И Али спросил его: «А что этому за причина?» И ему сказали: «Азра - еврей-колдун и злокозненный обманщик, который заставляет служить себе джиннов, и у него есть дворец вне города, в стенах которого один кирпич золотой, а другой серебряный, и этот дворец виден людям, пока Азра там сидит, а когда он из него выходит, дворец скрывается. Азре досталась дочь по имени Камар, и он принёс ей ту одежду из сокровищницы, и он кладёт одежду на золотое блюдо и открывает окна дворца и кричит: «Где ловкачи Египта, молодцы из Ирака и искусники персов? Всякому, кто возьмёт эту одежду, она будет принадлежать!» И пытались играть с ним штуки все молодцы, но не могли взять эту одежду, и он заколдовал их и обратил в обезьян и ослов».
«Я непременно возьму её, и Зейнаб, дочь Далилы-Хитрицы, будет в ней показываться!» - воскликнул Али. И затем он отправился к лавке еврея и увидел, что он сердитый и грубый и что перед ним весы и разновески, и золото, и серебро, и ящички, а подле него он увидел мула.
И еврей поднялся и запер лавку и сложил золото и серебро в два кошелька, и кошельки он положил в мешок, а мешок взвалил на мула и сел и поехал, и ехал до тех пор, пока не выехал за город; иАли каирский шёл сзади него, а он не знал этого.
И потом еврей вынул землю из мешка, бывшего у него за пазухой, и поколдовал над нею и развеял её в воздухе, и ловкач Али увидел дворец, которому нет равного, а затем мул с евреем стали подниматься по лестнице, и вдруг оказалось, что этот мул - дух, которого еврей заставляет себе служить.
И он снял с мула мешок, и мул ушёл и скрылся, а еврей остался сидеть во дворце, и Али смотрел, что он делает. И еврей принёс золотую трость и повесил на неё золотое блюдо на золотых цепочках и положил одежду на блюдо, и Али увидел её из-за дверей.
И еврей закричал: «Где ловкачи Египта, молодцы из Ирака и искусники персов? Кто возьмёт эту одежду своей ловкостью, тому она будет принадлежать!» А после того он поколдовал, и легла перед ним скатерть с кушаньями.
И еврей поел, а потом скатерть исчезла сама собой, и Азра поколдовал ещё раз, и легла перед ним скатерть с вином, и он стал пить. И Али сказал себе: «Ты сумеешь взять эту одежду, только пока он напивается!» И Али подошёл к еврею сзади и вытащил свой стальной меч и взял его в руку, и еврей обернулся и поколдовал и сказал руке Али: «Остановись с мечом!» И его рука остановилась с мечом в воздухе. И Али протянул левую руку, и она тоже остановилась в воздухе, и его правая нога тоже, и он остался стоять на одной ноге; апотом еврей снял с него чары, и Али каирский снова стал таким же, как раньше.
И еврей погадал на доске с песком, и вышло, что имя этого человека - Али-Зейбак каирский, и Азра обратился к нему и сказал: «Пойди сюда! Кто ты и каково твоё дело?» - «Я Али каирский, молодец Ахмеда-ад-Данафа, - ответил Али. - Я посватался к Зейнаб, дочери Далилы-Хитрицы, и они назначили ей с меня в приданое одежду твоей дочери. Отдай мне её, если хочешь спастись, и стань мусульманином». «После твоей смерти! - сказал еврей, - Много людей строили со мной штуки, чтобы взять эту одежду, но не смогли её у меня взять. Если ты примешь добрый совет, спасайся сам. Они потребовали от тебя эту одежду, только чтобы погубить тебя, и если бы я не увидел, что твоё счастье превосходит моё счастье, я бы, наверное, скинул тебе голову».
И Али обрадовался, что еврей увидел, что счастье Али превосходит его счастье, и сказал: «Я непременно должен взять одежду, и ты станешь мусульманином». - «Таково твоё желание, и это неизбежно?» - спросил еврей. И Али ответил: «Да!» И тогда еврей взял чашку и наполнил её водой и поколдовал над ней и сказал: «Выйди из образа человеческого и прими облик осла!»
И он обрызгал Али этой водой, и Али сделался ослом с копытами и длинными ушами и стал реветь, как осел. А потом еврей провёл вокруг Али круг, который стал для него стеной, а сам пил до утра, а утром он сказал Али: «Я поеду на тебе и дам мулу отдохнуть».
И еврей положил одежду, блюдо, трость и цепочки в шкафчик и вышел и поколдовал над ослом, и Али последовал за ним, и еврей положил на спину Али мешок и сел на него, а дворец скрылся с глаз.
И Али шёл, и еврей ехал на нем, пока не слез около своей лавки, и тогда он опорожнил кошелёк с золотом и кошелёк с серебром и высыпал деньги в ящички, которые стояли перед ним, а Али был привязан в образе осла, и он слышал и понимал, но не мог говорить.
И вдруг подошёл сын одного купца, которого обидело время, и он не нашёл для себя ремесла легче ремесла водоноса, и тогда он взял браслеты своей жены и пришёл к еврею и сказал ему: «Дай мне такую цену за эти браслеты, чтобы я мог купить осла». - «Что ты будешь на нем возить?» - спросил еврей. И сын купца сказал: «О мастер, я наполню бурдюк водой из реки и буду кормиться тем, что выручу». - «Возьми у меня этого осла», - сказал еврей. И сын купца продал ему браслеты и на часть их цены купил осла, и еврей вернул ему остальное, и сын купца пошёл с Али каирским, который был заколдован в образе осла, к себе домой.
И Али сказал про себя: «Когда ослятник положит на тебя доску и бурдюк и сделает на тебе десять поездок, он лишит тебя здоровья, и ты умрёшь».
Жена водоноса подошла, чтобы положить Али корму, и вдруг он ударил её головой так, что она опрокинулась та спину, и прыгнул на неё и, ударив её ртом по голове, опустил то, что оставил ему отец. И женщина закричала, и прибежали к ней соседи и побили Али и стащили его с её груди.
И тут её муж, который хотел сделаться водоносом, пришёл домой, и его жена сказала ему: «Либо ты со мной разведёшься, либо вернёшь осла его владельцу». - «Что случилось?» - спросил водонос. И жена его сказала: «Это сатана в образе осла. Он прыгнул на меня, и если бы соседи не стащили его с моей груди, он бы, наверное, сделал со мной дурное». И её муж взял Али и пошёл к еврею, и когда тот спросил его: «Почему ты привёл осла обратно?», водонос ответил: «Он сделал с моей женой дурное дело».
И еврей отдал водоносу его деньги, и тот ушёл. А что касается еврея, то он обратился к Али и сказал ему: «Значит, ты входишь в ворота козней, о злосчастный, так что он даже вернул мне тебя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот семнадцатая ночь
Когда же настала семьсот семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что еврей, когда водонос вернул ему осла, отдал ему его деньги и, обратившись к Али каирскому, сказал:
«Значит, ты входишь в ворота козней, о злосчастный, так что он даже вернул мне тебя? Но раз тебе не угодно быть ослом, я тебя сделаю забавой для больших и малых!»
И он взял осла и сел на него и выехал за город и, вынув из-за пазухи пепел, поколдовал над ним и развеял его в воздухе, и вдруг появился дворец.
И еврей вошёл во дворец и, сняв мешок со спины осла, вынул оба кошелька с деньгами и вынул трость и повесил на неё блюдо с одеждой, а потом закричал, как кричал каждый день: «Где молодцы из всех стран? Кто может взять эту одежду?»
И он поколдовал, как раньше, и встала перед ним трапеза, и он поел и поколдовал, и появилось перед ним вино, и он напился. И потом он вынул чашку с водой и поколдовал над ней, и брызнул ею на осла, и сказал ему: «Обратись из этого облика в твой прежний облик!» И Али снова стал человеком, как прежде. «О Али, - сказал ему еврей, - прими добрый совет и избавься от моего зла! Нет тебе нужды жениться на Зейнаб и добиваться одежды моей дочери. Она достанется тебе не легко, и оставить жадность для тебя будет лучше. А если нет, я заколдую тебя и превращу в медведя или обезьяну или отдам во власть духу, который закинет тебя за гору Каф». - «О Азра, - сказал Ади, - я обязался взять одежду, и взять её - неизбежно, и ты примешь ислам, а не то я тебя убью». - «О Али, - сказал еврей, - ты как орех: если он не разобьётся, его не съесть». И он взял чашку с водой и поколдовал над ней и обрызгал водой Али и сказал: «Будь в образе медведя!» И Али тотчас же превратился в медведя, и еврей надел ему ошейник и связал ему рот и вбил для него железный кол, и стал есть и бросал ему кое-какие куски и выливал ему остатки из
чашки.
А когда наступило утро, еврей встал и взял блюдо и одежду и поколдовал над медведем, и тот пошёл за ним в лавку, и еврей сел в лавке и высыпал золото и серебро в ящик и привязал в лавке цепь, которая была у медведя на шее, и Али слышал и разумел, но не мог говорить.
И вдруг пришёл к еврею в лавку один купец и спросил: «О мастер, не продашь ли ты мне этого медведя? У меня есть жена, дочь моего дяди, и ей прописали поесть медвежьего мяса и намазаться его жиром».
И еврей обрадовался и сказал про себя: «Продам его, чтобы купец его зарезал, и мы от него избавились!» А Али про себя воскликнул: «Клянусь Аллахом, этот человек хочет меня зарезать, и освобождение - от Аллаха».
«Он будет тебе от меня подарком», - сказал еврей. И купец взял медведя и прошёл с ним мимо мясника и сказал ему: «Возьми свои принадлежности и ступай со мной!» И мясник взял ножи и последовал за ним.
И потом мясник подошёл к Али и привязал его и начал точить ножи и хотел его зарезать. И когда Али каирский увидел, что мясник к нему направился, он побежал от него и полетел между небом и землёй и летел до тех пор, пока не опустился во дворце у еврея.
А причиной этого было то, что еврей отправился во дворец после того, как отдал купцу медведя, и его дочь стала его спрашивать, и он рассказал ей обо всем, что произошло, и тогда она сказала: «Призови духа и спроси его про Али каирского: он ли это, или другой человек устраивает штуки?» И еврей поколдовал и призвал духа и спросил его: «Это Али каирский или другой человек устраивает штуки?» И дух похитил Али и принёс его и сказал: «Вот Али каирский, он самый. Мясник связал его и наточил нож и хотел начать его резать, но я схватил его, когда он был перед ним, и принёс».
И еврей взял чашку с водой и поколдовал над нею и обрызгал из чашки Али и сказал: «Вернись к твоему человеческому образу!» И Али снова стал таким, каким был раньше.
И увидела Камар, дочь еврея, что это красивый юноша, и любовь к нему запала ей в сердце, а любовь к ней запала ему в сердце, и Камар спросила его: «О злосчастный, зачем ты ищешь моей одежды и мой отец делает с тобой такие дела?» - «Я обязался взять её для Зейнабмошенницы, чтобы на ней жениться», - ответил Али. И Камар сказала: «Другие тоже играли с моим отцом штуки, чтобы захватить мою одежду, но не могли овладеть ею. Оставь жадность», - сказала она потом. И Али молвил: «Мне неизбежно взять эту одежду, и твой отец примет ислам, а не то я его убью». - «Посмотри, дочка, на этого злосчастного, как он ищет своей гибели!» - воскликнул отец Камар. И потом он сказал: «Я превращу тебя в собаку!» И он взял чашку с надписями, в которой была вода, и поколдовал над нею и обрызгал водой Али и сказал: «Будь в образе собаки!» И Али стал собакой, а еврей со своей дочерью пили до утра.
А потом он поднялся и, взяв одежду и блюдо, сел на мула и поколдовал над собакой, и та последовала за ним, и другие собаки стали на неё лаять.
И еврей прошёл мимо лавки старьёвщика, и старьёвщик вышел и прогнал от Али собак, и Али лёг перед ним, а еврей осмотрелся и не нашёл его. И старьёвщик поднялся и вышел из лавки и пошёл домой, и пёс последовал за ним; икогда старьёвщик вошёл в свой дом, дочь старьёвщика посмотрела и увидела собаку и закрыла себе лицо, говоря: «О батюшка, ты приводишь чужого мужчину и вводишь его к нам». - «О дочка, это собака», - сказал старьёвщик. И его дочь молвила: «Это Али каирский, которого заколдовал еврей». И старьёвщик обернулся к Али и спросил его: «Ты Али каирский?» И Али сделал ему знак головой: да! Тогда отец девушки спросил её: «Почему еврей заколдовал его?» И она сказала: «Из-за одежды его дочери Камар, и я могу его освободить». - «Если в этом благо, то теперь время для него!» - воскликнул старьёвщик. И его дочь сказала: «Если он на мне женится, я его освобожу». И Али сказал ей головой: да. И тогда она взяла чашку с надписями и поколдовала над нею, и вдруг раздался великий крик, и чашка упала у неё из рук. И девушка обернулась и увидела, что это кричала невольница её отца, и та сказала ей: «О госпожа
моя, разве таков был уговор между мною и тобою? Никто не научил тебя этому искусству, кроме меня, и ты со мной сговорилась, что ничего не будешь делать, не посоветовавшись со мною, и что тот, кто женится на тебе, женится на мне, и будет ночь тебе и ночь - мне». - «Да», - сказала девушка. И когда старьёвщик услышал от невольницы такие слова, он спросил свою дочь: «А кто научил эту невольницу?» - «О батюшка, - ответила его дочь, - она научила меня: спроси её, кто её научил».
И старьёвщик спросил невольницу, и она сказала ему: «Знай, о господин мой, что, когда я была у еврея Азры, я подслушивала, как он произносил заклинания, а когда он уходил в лавку, я открывала книги и читала их, так что узнала науку о духах. И в один из дней еврей напился и позвал меня на ложе, и я отказалась и сказала: «Я не дам тебе этого сделать, пока ты не примешь ислам». И он отказался, и я сказала ему: «На рынок султана!» И он продал меня тебе, и я пришла к тебе в дом и научила мою госпожу и поставила ей условие, что она не будет ничего такого делать, не посоветовавшись со мной, и что тот, кто женится на ней, женится и на мне, и будет ночь мне и ночь ей».
И невольница взяла чашку с водой и поколдовала над ней, и обрызгала из неё пса и сказала ему: «Возвратись к твоему человеческому образу!» И Али снова стал человеком, как был. И старьёвщик пожелал ему мира и спросил, почему его заколдовали, и Али рассказал ему обо всем, что ему выпало…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот восемнадцатая ночь
Когда же настала семьсот восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старьёвщик пожелал Али каирскому мира и спросил его, почему его заколдовали и что ему выпало, и Али рассказал ему все, что случилось.
«Достаточно тебе будет моей дочери и невольницы?» - спросил его старьёвщик. И Али ответил: «Неизбежно взять Зейнаб». И вдруг кто-то постучал в дверь. «Кто у дверей?» - спросила невольница. И Камар, дочь еврея, спросила: «У вас ли Али каирский?» И дочь старьёвщика спросила её: «О дочь еврея, если Али каирский у нас, что ты с ним сделаешь? Спустись, о невольница, открой ей дверь».
И невольница открыла ей ворота, и Камар вошла и увидела Али, и когда Али увидел её, он воскликнул: «Что привело тебя, о дочь пса?» И Камар сказала: «Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед - посол Аллаха». И она приняла ислам и спросила Али: «Мужчины ли, по вере ислама, дают приданое женщинам, или женщины дают приданое мужчинам?» И Али ответил ей: «Мужчины дают приданое женщинам». И тогда она сказала: «А я пришла, чтобы дать тебе за себя в приданое одежду, трость, и цепочки, и голову моего отца - твоего врага и врага Аллаха».
И она бросила перед ним голову своего отца и воскликнула: «Вот голова моего отца - твоего врага и врага Аллаха!»
А причиною убийства ею своего отца было то, что, когда еврей превратил Али в пса, она увидела во сне говорящего, который говорил ей: «Прими ислам!» И она приняла ислам, а проснувшись, предложила ислам своему отцу, но тот отказался; икогда он отказался принять ислам, Камар одурманила его банджем и убила.
И Али взял вещи и сказал старьёвщику: «Завтра мы встретимся у халифа, чтобы я женился на твоей дочери и на невольнице». И он вышел, радуясь, и направился в казарму, неся с собой вещи. И вдруг он увидел продавца сладостями, который бил рукой об руку и восклицал: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Труд людей стал беззаконием и идёт только на подделку. Прошу тебя, ради Аллаха, попробуй этих гадостей!» И Али взял у него кусочек и съел его, и вдруг в нем оказался бандж. И торговец одурманил Али, и взял у него одежду, трость и цепочки, и положил их в сундук со сластями, и пошёл. И вдруг один кади закричал ему и сказал: «Подойди, эй торговец!» И торговец остановился и поставил подставку, на которой стоял поднос, и спросил: «Что ты потребуешь?» - «Халвы и конфет, - сказал кади, и потом он взял немного халвы в руку и сказал: - эта халва и конфеты с примесью».
И кади вынул из-за пазухи кусок халвы и сказал торговцу: «Посмотри, как прекрасно она приготовлена! Поешь её и сделай такую же!» Торговец взял халву и съел её, и вдруг в ней оказался бандж, и кади одурманил торговца и взял подставку, и сундук, и одежду, и другое.
И он положил торговца внутрь подставки, и понёс все это, и отправился в казарму, где жил Ахмед-ад-Данаф.
А этот кади был Хасан-Шуман, и причиной всего этого было вот что. Когда Али обязался взять одежду и вышел её искать, никто не услышал про него вестей, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «О молодцы, выходите, ищите вашего брата Али каирского!»
И они вышли и стали искать его в городе; иХасанШуман тоже вышел в облике кади, и встретил того торговца сладостями и узнал, что это Ахмед-аль-Лакит.
И он одурманил его банджем и взял его вместе с одеждой и пошёл с ним в казарму, а что касается тех сорока, то они ходили, ища Али, по улицам города.
Али-Катф-аль-Джамаль отделился от своих товарищей и увидел толпу и направился к столпившимся людям и заметил среди них Али каирского, который был одурманен банджем. И Али-Катф-аль-Джамаль разбудил Али каирского после банджа, и Али, очнувшись, увидел, что около него собрались люди.
«Приди в себя», - сказал Али-Катф-аль-Джамаль. И Али спросил: «Где я?» И Али-Катф-аль-Джамаль и его люди ответили: «Мы увидели тебя одурманенным и не знаем, кто тебя одурманил?» - «Меня одурманил один торговец сластями и взял вещи. Но куда он ушёл?» - спросил Али. И ему ответили: «Мы никого не видали, но пойдём с нами в казарму».
И они отправились в казарму и вошли и увидели Ахмеда-ад-Данафа, и тот приветствовал их и спросил: «О Али, принёс ты одежду?» - «Я нёс и её и другое и нёс голову еврея, - ответил Али, - но меня встретил торговец сластями и одурманил и взял у меня все это». И он рассказал Ахмеду обо всем, что случилось, и сказал: «Если бы я увидел этого торговца, я бы отплатил ему». И вдруг Хасан-Шуман вышел из одной комнаты и спросил: «Принёс ли ты вещи, о Али?» - «Я нёс их и нёс голову еврея, но меня встретил торговец сладостями и одурманил меня и взял одежду и другое, и я не знаю, куда он ушёл. Если бы я знал, где он, я бы ему насолил, - ответил Али. - Не знаешь ли ты, куда ушёл этот торговец?» - «Я знаю, где он», - ответил Хасан, и затем он поднялся и открыл дверь в комнату, и Али увидел в ней торговца, одурманенного банджем.
И Али разбудил его после банджа, и он открыл глаза и увидел перед собой Али каирского, Ахмеда-ад-Данафа и сорок его приближённых и обмер и спросил: «Где я и кто схватил меня?» - «Это я тебя схватил», - сказал Шуман. И Али воскликнул: «О злокозненный, ты делаешь такие дела!» - и хотел зарезать торговца.
И Хасан-Шуман сказал ему: «Не поднимай руку, он стал твоим свойственником». И Али спросил: «Моим свойственником? Откуда?» И Хасан сказал ему: «Это Ахмедаль-Лакит, сын сестры Зейнаб». - «Почему же ты сделал все это, о Лакит?» - спросил его Али. И мальчик сказал: «Мне так приказала моя бабка Далила-Хитрица, и случилось это только потому, что Зурбейк-рыбник встретился с моей бабкой Далилой-Хитрицей и сказал ей: «Али каирский - ловкач редкой ловкости, и он неизбежно убьёт еврея и принесёт одежду». И тогда она позвала меня и спросила: «О Ахмед, знаешь ли ты Али каирского?» И я ответил: «Я его знаю и привёл его к казарме Ахмеда-ад-Данафа». И тогда она сказала мне: «Пойди расставь ему твои сети, и если он принёс вещи, сыграй с ним штуку и отбери у него вещи». И я пошёл ходить по улицам города и увидел торговца сластями и дал ему десять динаров и взял у него его одежду, сласти и принадлежности, и случилось то, что случилось».
И тогда Али каирский сказал Ахмеду-аль-Лакиту: «Пойди к твоей бабке и к Зурейку-рыбнику и осведоми их о том, что я принёс вещи и голову еврея, и скажи им: «Завтра встречайте его в диване халифа и берите у него приданое Зейнаб!»
И Ахмед-ад-Данаф обрадовался этому и воскликнул: «Не обмануло меня твоё воспитание, о Али!»
А когда наступило утро, Али каирский взял одежду, блюдо, трость, и золотые цепочки, и голову Азры еврея на дротике и отправился в диван со своим дядей и его молодцами, и они поцеловали землю меж рук халифа…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот девятнадцатая ночь
Когда же настала семьсот девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Али каирский пошёл в диван вместе со своим дядей Ахмедом-ад-Данафом и его молодцами, они поцеловали землю меж рук халифа, и халиф посмотрел и увидел красивого юношу, доблестней которого не было среди мужей.
И он спросил про него людей, и Ахмед-ад-Данаф сказал ему: «О повелитель правоверных, это Али-Зейбак каирский, глава молодцов Египта, и он первый среди моих молодцов». И когда халиф увидел его, он его полюбил, так как увидел, что меж глаз у него блещет доблесть, свидетельствуя за него, а не против него.
И Али поднялся и бросил голову еврея перед халифом и сказал: «Твой враг таков, как этот, о повелитель правоверных!» - «Чья это голова?» - спросил халиф. И Али ответил: «Голова Азры еврея»; ихалиф спросил: «А кто убил его?»
И Али каирский рассказал ему обо всем, что с ним случилось, от начала до конца, и халиф сказал: «Я не думаю, чтобы ты убил его, так как он был колдун». - «О повелитель правоверных, дал мне власть мой господь убить его», - сказал Али.
И Халиф послал вали во дворец еврея, и тот увидел еврея без головы. И его положили в ящик и принесли к халифу, и тот велел его сжечь; ивдруг Камар, дочь еврея, пришла и поцеловала халифу руки и осведомила его, что она дочь Азры еврея и стала мусульманкой.
И она снова приняла ислам перед халифом и сказала ему: «Ты мой ходатай перед ловкачом Али-Зейбаком каирским, чтобы он женился на мне».
И она уполномочила халифа заключить её брак с Али, и халиф подарил Али каирскому дворец еврея со всем, что в нем было, и сказал ему: «Пожелай чего-нибудь от теня!» - «Я желаю, - сказал Али, - чтобы я мог стоять на твоём ковре и есть с твоего стола». И халиф спросил его: «О Али, есть у тебя молодцы?» - «У меня сорок молодцов, но они в Каире», - ответил Али. И халиф сказал: «Пошли за ними, чтобы они пришли из Каира. О Али, - спросил потом халиф, - а есть у тебя казарма?» И Али ответил: «Нет». И тогда Хасан-Шуман сказал: «Я дарю ему мою казарму с тем, что в ней есть, о повелитель правоверных!» - «Твоя казарма будет тебе, о Хасан», - сказал халиф и велел, чтобы казначей дал строителю десять тысяч динаров, и тот построил для Али казарму с четырьмя портиками и сорока комнатами для молодцов. «О Али, - спросил потом халиф, - осталась ли у тебя какая-нибудь просьба, которую мы прикажем для тебя исполнить?» Али ответил: «О царь времени, чтобы ты был ходатаем перед Далилой-Хитрицей и она выдала бы за меня свою дочь Зейнаб и взяла одежду дочери еврея и её вещи за Зейнаб в приданое».
И Далила приняла ходатайство халифа и взяла блюдо, одежду, и трость, и золотые цепочки, и написала договор Зейнаб с Али, и написали также договор с ним дочь старьёвщика, и невольница, и Камар, дочь еврея.
И халиф назначил Али жалованье и велел давать ему трапезу к обеду и трапезу к ужину, и довольствие, и кормовые, и наградные. И Али каирский начал приготовления к свадьбе, и прошёл срок в тридцать дней, а потом Али каирский послал своим молодцам в Каир письмо, в котором упомянул, какое ему досталось у халифа уважение, и он говорил в письме: «Вы неизбежно должны явиться, чтобы застать свадьбу, так как я женюсь на четырех девушках».
И через небольшое время его сорок молодцов явились и застали свадьбу, и Али поселил их в казарме и оказал им величайшее уважение, а затем он представил их халифу, и халиф наградил их. И служанки стали показывать Али каирскому Зейнаб в той прекрасной одежде, и он вошёл к ней и нашёл её жемчужиной несверленой и кобылицей, другими не объезженной, а после неё он вошёл к трём другим девушкам и увидел, что они совершенны по красоте и прелести.
А потом случилось, что Али каирский бодрствовал у халифа в какую-то ночь, и халиф сказал ему: «Я имею желание, о Али, чтобы ты рассказал мне обо всем, что с тобой случилось, с начала до конца». И Али рассказал ему обо всем, что случилось у него с Далилой-Хитрицей, Зейнаб-мошенницей и Зурбйком-рыбником. И халиф приказал это записать и положить в казну царства. И записали все, что произошло с Али, и положили запись в числе рассказов о народе лучшего из людей. И затем все они жили в приятнейшей и сладостнейшей жизни, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, а Аллах (велик он и славен!) лучше знает истину.
notes
Примечания
1
Могила Мухаммеда находится в городе Медине; «мимбар - кафедра в мечети, с которой имам произносит проповедь. В соответствии с пожеланием Мухаммеда, между его могилой и мединской мечетью разбит красивый сад.
2
Варс - растение, сок которого является жёлтым красящим веществом.
3
То есть никогда. Поговорка, основанная на предании о двух людях из племени Аиаза, которые ушли собирать мимозу и не вернулись.
4
Ансарами (буквально: «помощники») называются в истории ислама потомки тех мединцев, которые оказали поддержку Мухаммеду при переселении его из Мекки в Медину.
5
Хаджар - название нескольких городов я селений в южной Аравии.
6
Амбра - легко растворимое вещество с приятным запахом. Обработанная амбра обычно сохраняется в высушенных бараньих желудках.
7
Аль-Хаджжадж происходил из племени сакифитов, преобладавших среди населения города Таифа, близ Мекки.
8
Абд-аль-Мелик ибн Мерван - халиф из династии Омейядов (правил с 685 по 705 год).
9
В арабском оригинале слово, переведённое нами, «павший» имеет также значение «низкий» и «недостойный». Этой игрой слов Хинд хочет сказать, что Аллах вместо недостойного аль-Хаджжаджа даёт ей в мужья благородного халифа.
10
Сулейман ибн Абд-аль-Мелик - омейядский халиф (правил с 715 по 717 год).
11
Джабир-Асарат-аль-Кирам - это вымышленное имя означает - исправляющий оплошности великодушных.
12
То есть вручил ему военную (а не только гражданскую) власть над порученным ему наместничеством.
13
Ар-Рамла-один из значительнейших городов Палестины, основан Сулейманом ибн Абд-аль-Меликом, в то время наместником Палестины. Сделавшись халифом, он часто жил в нём.
14
Этими словами Юнус хочет вежливо дать понять, что предложенная сумма кажется ему недостаточной.
15
То есть будущий халиф аль-Валид ибн Абд-аль-Мелик (правил с 705 но 715 год). Ибн Сахль (сын щедрости) - одно из прозвищ аль-Валида.
16
«Уа» - буква арабского алфавита.
17
Аль-Лива - название долины в северной Аравии.
18
Абу-Мурра («отец горечи») - дьявол.
19
Джамиль ибн Мамар - знаменитый поэт эпохи Омейядов (умер, вероятно, в 701 году). Упоминание его в качестве собеседника Харуна ар-Рашида (правил с 786 по 809 год) является обычным в «1001 ночи» анахронизмом.
20
Под «арабами» горожане разумеют кочевников-бедуинов, называя самих себя «детьми арабов».
21
Мерван ибн аль-Хакам - халиф (правил в 684685 годы); во времена Муавии был правителем Медины и аль-Хиджаза.
22
То есть и верблюдов и коней, иначе говоря - всё достояние кочевника.
23
Этот рассказ является вариантом повести о Джубейре ибн Умейре а Будур, которая напечатана в IV томе настоящего издания.
24
Касыда - лирическая поэма, отличающаяся рядом формальных признаков, заключительная часть которой содержит похвалу определённому лицу, которому она посвящена.
25
Мирбад - одна из главных площадей древней Басры, находилась в западной части города.
26
Нейруэ, или Науруз - персидский праздник нового года, справляется в день весеннего равноденствия, 21 марта.
27
Аль-Махди - третий халиф из династии Аббасидов, отед Харуна ар-Рашида (правил с 775 по 785 год).
28
То есть мокрая одежда обрисовывала формы её тела.
29
В оригинале явная описка - должно быть: Ибрахим, отец Исхака. Имеется в виду Ибрахим Мосудьский, известный певец и музыкант (умер, вероятно, в 804 году), отец не менее одарённого в музыкальном отношении Исхака ибн Ибрахима (умер в 849 или 850 году).
30
Аль-Акик - долина близ Медины, которая затопляется водой. После обильных зимних дождей по долине мчится бурный поток, такой же широкий и быстрый, как Евфрат.
31
Имеется в виду свержение везирской династии Бармакидов в 803 году: убийство везиря Джафара и жестокая расправа с другими членами этой семьи.
32
Абу-Амир ибн Мерваи - везирь султана Салах-ад-дина (Саладина), славившегося своей ненавистью к крестоносцам и прозванного аль-Малик ан-Насир - царь победоносный (правил с 1175 по 1193 год).
33
Каусар (буквально - обилие, полнота) - по мусульманским преданиям, название одного из райских источников.
34
Чауш - стражник, телохранитель.
35
Шарр-ат-Тарик - в переводе означает - зло дороги.
36
Абу-ль-Хамалат - «покровитель нош», то есть покровитель беременных.
37
У мусульман, по обычаю, жених мог увидеть лицо невесты не раньше, чем в день свадьбы.
38
Слово «далёкий» часто употребляется арабами вместо личного местоимения. Рассказчик, видимо, опасается, что, услышав местоимение «ты», кто-либо из слушателей примет сказанное на свой счёт.
39
Жест, выражающий невозможность выполнить приказание или поручение.
40
Джедид - мелкая монета.
|
